Весь этот свет Джейми Макгвайр
Young Adult. Бестселлеры романтической прозы
Эллиотту было всего десять, когда он впервые увидел Кэтрин: красивую девочку со светло-русыми волосами. Такую хрупкую и беззащитную… Эллиотт запомнил это мгновение на всю жизнь.
Когда обоим исполнилось пятнадцать, они стали лучшими друзьями. Изгои среди сверстников, но столь близкие друг другу. И дружба переросла бы в нечто большее, если бы не обстоятельства: Эллиотт был вынужден оставить Кэтрин.
Спустя время кажется, что их пути разошлись. Он – звезда школьного футбола, а она часто пропадает в гостинице своей матери. Эллиотт отчаянно пытается вернуть их дружбу… и ее сердце. Но страшная трагедия и то, что девушка надежно скрывает от всех, могут разрушить любой шанс на счастье, которое они так надеются обрести…
Джейми Макгвайр
Весь этот свет
Посвящается Идену Макгвайру, самому сильному человеку из всех, кого я имела честь знать.
JAMIE MCGUIRE
ALL THE LITTLE LIGHTS
This edition is made possible under a license arrangement originating with Amazon Publishing, www.apub.com, in collaboration with Synopsis Literary Agency.
Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.
Text .
Пролог
Эллиотт
На Джунипер-стрит росло около дюжины дубов, и на один из них я только что забрался. Я выбрал именно этого старого древесного гиганта, потому что он стоял совсем рядом с белым частоколом – достаточно высоким, чтобы я мог использовать его как ступеньку к самой низкой ветке. Не имело значения, что мои ладони, колени и голени покрылись царапинами и кровоточили после контакта с острой корой и ветвями. Ветер покусывал мои открытые раны, напоминая, что я боролся и победил. Правда, кровь мне докучала. И не потому, что я отличался брезгливостью, а лишь из-за того, что мне пришлось ждать, пока она остановится. В противном случае кровь грозила размазаться по моему новому фотоаппарату.
Через десять минут после того, как я угнездился на ветке и моя задняя часть зависла в двадцати футах над землей, малиновый цвет перестал затмевать все вокруг. Я улыбнулся. Наконец-то мне удалось найти нужный ракурс. Фотоаппарат был не новый, зато достался мне от тети авансом, в счет моего одиннадцатого дня рождения. Обычно я видел тетю спустя две недели после этого события, на День благодарения, но она терпеть не могла дарить мне подарки с опозданием. Тетя Ли много чего не выносила и исключение делала только для меня и дяди Джона.
Я смотрел в объектив, перемещая его по бесконечным гектарам травы, пшеницы и пологих холмов. За заборами домов, стоявших вдоль улицы, на которой жила моя тетя, тянулась импровизированная дорога. Два следа от шин и полоска травы между ними – вот и вся граница, отделявшая дворы наших соседей от бескрайних полей пшеницы и рапса. Весьма однообразный пейзаж, но, когда заходящее солнце окрасило все вокруг оранжевыми, розовыми и пурпурными отсветами, мне показалось, что в целом мире нет места прекраснее.
Вопреки словам моей мамы, Дубовый ручей оказался не таким уж гиблым местом. Однако здесь ко многому были применимы слова «раньше» и «когда-то». Раньше в Дубовом ручье был торговый центр, на этом месте был магазин игрушек, а здесь стоял игровой автомат. Вокруг одного из парков когда-то располагались теннисные корты и пешеходная дорожка, но теперь от былого великолепия остались только пустые здания и заколоченные окна. Раньше мы приезжали сюда раз в два года, на Рождество, но потом мама и папа стали ссориться так часто, что порой даже дрались. По какой-то причине летом эти стычки учащались, а мама не хотела, чтобы я все это видел. В первый день летних каникул – после длившейся всю ночь драки с отцом – мама отвезла меня к дяде Джону и тете Ли. Я заметил, что она ни разу не сняла солнечные очки, даже в доме. Тогда я сообразил, что меня привезли в гости не на денек, а на все лето, а когда распаковал чемодан, количество вещей в нем показало, что моя догадка верна.
Небо только начинало менять свой цвет, и я сделал несколько снимков, проверяя настройки. Тетю Ли едва ли можно было назвать мягкой и пушистой, но она переживала за меня достаточно, чтобы купить мне приличный фотоаппарат. Может быть, она надеялась, что я стану больше времени проводить на улице, но это не имело значения. Мои друзья просили игровые приставки и айфоны, после чего все эти вещи волшебным образом появлялись. Я нечасто получал то, о чем просил, поэтому фотоаппарат в моих руках стал не просто подарком. Фотоаппарат означал, что меня услышали.
Звук открывающейся двери отвлек меня от созерцания заходящего солнца. Я увидел, как из дома, мирно беседуя, выходят отец с дочерью и идут на задний двор. Мужчина нес что-то маленькое, завернутое в одеяло. Девочка шмыгала носом, по щекам у нее текли слезы. Я замер и затаил дыхание, боясь, что они меня увидят, и тем самым нарушится важность этого момента. Тут я заметил небольшую яму рядом со стволом дерева, возле которой громоздилась кучка красноватой земли.
– Осторожно, – предупредила девочка.
У нее были светло-русые волосы, глаза покраснели от плача, и благодаря этому контрасту зеленые радужки искрились, как изумруды.
Мужчина опустил сверток в ямку, и девочка заплакала.
– Мне жаль, принцесса. Арахис был очень хорошим песиком.
Я плотно сжал губы, потому что смех сейчас был бы неуместен. И все же мне так и хотелось расхохотаться: кто, скажите на милость, додумался назвать покойную собаку Арахисом?
Снова хлопнула дверь: из дома выскочила какая-то женщина, ее темные вьющиеся волосы распушились от влажности. Она вытирала руки кухонным полотенцем.
– Я здесь, – выдохнула она, потом застыла, уставившись на яму. – Ой. Вы уже… – она побелела и повернулась к девочке. – Мне так жаль, дорогая, – мать девочки посмотрела на тело Арахиса, и тут, как назло, неплотно замотанное полотенце сдвинулось, и показалась собачья лапка. Похоже, при виде этого зрелища женщина расстроилась еще больше, – но я не могу… Я не могу остаться.
– Мэвис, – сказал мужчина, протягивая руку к жене.
У нее задрожала нижняя губа.
– Мне так жаль.
Она вернулась в дом.
Девочка посмотрела на отца.
– Ничего страшного, папа.
Он обнял дочь и привлек к себе.
– Похороны всегда давались твоей мамочке тяжело. Они ее просто убивают.
– Арахис был ее ребенком еще до меня, – проговорила девочка. – Все в порядке.
– Что ж… нам следует произнести речь. Спасибо тебе, Арахис, что так любил нашу принцессу. Спасибо, что всегда сидел под столом и съедал овощи, которые она сама не желала есть…
Девочка посмотрела на отца снизу вверх, тот поглядел на нее, а затем продолжил:
– Спасибо, что долгие годы приносил палочки и мячи, спасибо за твою верность и…
– Спасибо за то, что спал на моей кровати, – проговорила девочка, утирая слезы. – Спасибо, что целовал меня, лежал у моих ног, пока я делала уроки, и всегда был рад меня видеть, когда я возвращалась домой.
Мужчина кивнул, потом взял прислоненную к забору лопату и начал засыпать яму землей.
Девочка прикрыла рот ладонью, чтобы заглушить рыдания. Когда отец закончил, они с дочерью немного постояли в молчании; затем девочка спросила, нельзя ли ей побыть одной. Отец разрешил, кивнув, и вернулся в дом.
Девочка присела возле свежей груды земли и рассеянно срывала травинки. Вид у нее был очень грустный. Мне хотелось направить на нее объектив и запечатлеть этот миг, но тогда она услышала бы щелчок фотоаппарата. Наверняка она подумала бы, что я тайком ее фотографирую, словно какой-то маньяк, так что я не шевелился, чтобы не мешать ей предаваться горю.
Она шмыгнула носом.
– Спасибо, что защищал меня.
Я нахмурился, гадая, от какой такой опасности Арахис оберегал эту девочку и нужна ли ей защита сейчас. Ей было примерно столько же лет, сколько мне, и я еще никогда не видел такой красивой девочки – во всяком случае, у нас в школе подобных ей не было. Я размышлял, что случилось с ее песиком и как долго она жила в этом огромном доме, тень от которого доходила до домов на другой стороне улицы, когда солнце сдвигалось к западу. Меня беспокоило, что она сидит на траве, возле могилы своего мертвого пса, потому что рядом с ним чувствует себя в большей безопасности, чем в собственном доме.
Солнце скрылось из виду, и на землю опустилась ночь: застрекотали сверчки, в кронах дубов зашептал о чем-то ветер. У меня в животе заурчало. Тетя Ли наверняка спустит с меня шкуру за то, что я пропустил ужин. Но девочка все еще сидела возле могилы своего друга, а я решил, что ни за что не побеспокою ее.
Прошло, наверное, около часа.
Задняя дверь дома открылась, и двор озарился теплым желтым светом.
– Кэтрин? – позвала Мэвис. – Пора идти домой, золотце. Твой ужин остывает. Утром ты снова сможешь выйти.
Кэтрин повиновалась: встала и пошла к дому. Уже на крыльце она остановилась и оглянулась, а потом вошла внутрь. Когда дверь закрылась, я задумался над тем, что именно она хотела увидеть. Возможно, напоминала себе, что все случившееся реально, и Арахис ушел от нее навсегда, а может, в последний раз прощалась со своим любимцем.
Я медленно спустился по стволу, добрался до забора и спрыгнул на другую сторону. Когда я пошел по дорожке, под моими ногами громко захрустел гравий, и несколько соседских собак раздраженно загавкали в темноте. Остаток пути я проделал без помех – проблемы поджидали меня дома.
На пороге стояла тетя Ли, скрестив на груди руки. Сначала она выглядела встревоженной, но стоило ей увидеть меня, как ее глаза засверкали от гнева. Тетя уже переоделась в халат – наглядная демонстрация того, насколько я припозднился. Одна седая прядь выбилась из ее густой каштановой шевелюры.
– Простите? – с надеждой спросил я.
– Ты пропустил ужин, – заявила тетя, распахивая дверь. Я вошел в дом, а тетя пошла следом. – Твоя тарелка в микроволновке. Ешь, а потом можешь рассказать, где ты был.
– Да, мэм.
Я поспешно прошмыгнул мимо тети, обогнул овальный деревянный стол, влетел в кухню, открыл микроволновку и увидел внутри накрытую фольгой тарелку. Рот у меня моментально наполнился слюной.
– Сними… – начала было тетя Ли, но я уже сорвал с тарелки фольгу, захлопнул дверцу и нажал на панели кнопку «два».
Я наблюдал, как тарелка вращается, озаренная теплым желтым светом. Стейк зашкворчал, а подливка вокруг горки картофельного пюре начала пузыриться. Я потянулся к ручке дверцы, чтобы открыть микроволновку, но тетя Ли рявкнула:
– Рано!
У меня заурчало в животе.
– Если ты такой голодный, почему не пришел домой пораньше?
– Застрял на дереве.
Микроволновка закончила свою работу, и в ту же секунду я распахнул дверцу.
– Застрял на дереве?
Тетя Ли протянула мне вилку и вслед за мной прошла к столу.
Я запихнул в рот первый кусок и замычал от удовольствия. Затем поскорее подцепил вилкой пюре и отправил в рот, пока тетя Ли не задала мне новый вопрос. Моя мама вкусно готовила, но чем старше я становился, тем сильнее меня мучил голод. Неважно, сколько раз в день я ел и как много пищи поглощал, я никогда не чувствовал сытости. Еда – любая еда – не задерживалась у меня в желудке надолго.
Тетя Ли состроила гримасу, а я наклонился над тарелкой, чтобы сократить расстояние между ней и своим ртом.
– А ну-ка объяснись, – потребовала тетя Ли. Я не прекращал забрасывать в рот пюре, и тогда она отодвинула от меня тарелку и коснулась моего запястья. – Эллиотт, не заставляй меня спрашивать дважды.
Я согласно кивнул, пытаясь поскорее прожевать и проглотить.
– Перед огромным домом в конце улицы растет дуб. Я на него залез.
– И что?
– И пока я на нем сидел, выбирая момент для удачного кадра, из дома вышли люди.
– Кэлхуны? Они тебя видели?
Я покачал головой и, воспользовавшись паузой, быстро отправил в рот еще кусочек мяса.
– Ты ведь знаешь, что это начальник дяди Джона, да?
Я перестал жевать.
– Нет.
Тетя Ли откинулась на спинку стула:
– И угораздило же тебя выбрать именно этот дом.
– Они показались мне милыми… и грустными.
– Почему?
По крайней мере, на минуту тетя забыла, что ей положено сердиться.
– Они что-то закапывали на заднем дворе. Думаю, свою умершую собаку.
– Ох, какая жалость, – пробормотала тетя Ли, явно пытаясь отыскать в своей душе сочувствие к горю соседей. У нее не было ни детей, ни собак, и, по-моему, такое положение дел ее вполне устраивало. Она почесала затылок – Звонила твоя мама.
Я кивнул и продолжил есть. Тетя терпеливо ждала, пока я прикончу свой ужин, потом напомнила, что полагается воспользоваться салфеткой.
– Чего она хотела?
– Похоже, они с твоим отцом помирились. У нее был счастливый голос.
Я отвел глаза и стиснул зубы.
– Поначалу всегда так кажется, – я снова посмотрел на тетю. – Синяк у нее под глазом сошел?
– Эллиотт…
Я встал, взял тарелку с вилкой и поставил в раковину.
– Ты ему сказала? – В коридоре стоял, почесывая круглый живот, дядя Джон, облаченный в темно-синюю пижаму, которую тетя Ли подарила ему на прошлое Рождество. Тетя кивнула. Дядя посмотрел на меня понимающе. Очевидно, он оценил отразившееся на моем лице отвращение. – Да, нам это тоже не нравится.
– В настоящий момент, – сказала тетя Ли, скрещивая руки на груди.
– Вы про маму? – спросил я. Дядя Джон кивнул. – Это чушь собачья.
– Эллиотт! – одернула меня тетя.
– Нам просто не нравится, что мама возвращается к тому, кто ее бьет. Что тут такого? – возмутился я.
– Он твой отец, – заметила тетя Ли.
– И что это меняет? – пробурчал дядя Джон.
Тетя Ли вздохнула и потерла лоб кончиками пальцев.
– Ей не понравится, что мы обсуждали это с Эллиоттом. Если мы хотим, чтобы он и впредь к нам приезжал…
– Вы хотите, чтобы я к вам приезжал? – удивился я.
Тетя Ли снова скрестила руки на груди, всем своим видом показывая, что не бросит мне эту косточку. Любое проявление эмоций страшно ее сердило. Возможно, потому, что, теряя контроль над своими чувствами, она ощущала себя слабой и уязвимой. Какова бы ни была причина, тетя Ли неизменно отказывалась говорить о том, что вызывало у нее любые эмоции, кроме злости.
Дядя Джон улыбнулся.
– Каждый раз после твоего отъезда она на целый час запирается у себя в спальне.
– Джон, – прошипела тетя Ли.
Я улыбнулся, но улыбка быстро сошла с моего лица. Свежие царапины болели, и это напомнило мне об увиденном ранее.
– Как думаете, у той девочки все хорошо?
– У дочки Кэлхунов? – спросила тетя Ли. – Почему тебя это волнует?
Я пожал плечами.
– Не знаю. Просто видел нечто странное, пока застрял на дереве.
– Ты застрял на дереве? – поразился дядя Джон.
Тетя Ли отмахнулась от мужа и подошла ко мне.
– Что ты видел?
– Я не уверен. Ее родители показались мне милыми людьми.
– Да, они чудо, – фыркнула тетя Ли. – В школе Мэвис была избалованной врединой. Благодаря заводу по выплавке цинка ее семья владела половиной города, но предприятие закрылось, а все его владельцы один за другим умерли от рака. Тебе известно, что этот проклятый цинк отравил здесь все грунтовые воды? Против их семьи возбудили дело, судебный процесс был очень громкий. В итоге у Мэвис остался только этот дом. Знаешь, когда-то его называли особняком Ван Митеров, но, после того как Мэвис вышла замуж за паренька Кэлхунов, название изменили. Ван Митеров здесь все ненавидели.
– Печально, – сказал я.
– Разве? Ван Митеры отравили этот город. Половина населения борется с раком или его последствиями. Как по мне, так это меньшее, чего заслуживала эта семейка, особенно если принять во внимание их отношение к окружающим.
– Мэвис плохо к вам относилась? – спросил я.
– Нет, но с твоей мамой и дядей Джоном она вела себя отвратительно.
Я нахмурился.
– И ее муж – начальник дяди Джона?
– Он хороший человек, – заверил меня дядя Джон, – его все любят.
– А что насчет девочки? – спросил я. Дядя понимающе улыбнулся, и я покачал головой. – Неважно.
Он мне подмигнул.
– Она хорошенькая, да?
– Неа, – я прошел мимо тети с дядей, открыл дверь в подвал и спустился по лестнице. Тетя Ли миллион раз спрашивала, не сделать ли в подвале ремонт, не купить ли новую мебель и ковер, но я приезжал к ним домой редко, так что не переживал из-за обстановки. Для меня имел значение только фотоаппарат, к тому же дядя Джон отдал мне свой старый ноутбук, чтобы я тренировался обрабатывать фотографии в графическом редакторе. Я загрузил сделанные недавно фото и взялся за дело, но никак не мог сосредоточиться. Я все думал про странную девочку и ее семью.
– Эллиотт? – позвала меня тетя Ли. Я вскинул голову, посмотрел на маленькие черные квадратные часы, стоявшие рядом с ноутбуком, и ахнул. Я не заметил, как прошло целых два часа.
– Эллиотт, – повторила тетя Ли. – Звонит твоя мама.
– Я перезвоню ей через минуту! – крикнул я.
Тетя Ли спустилась по ступенькам, держа в руке мобильный телефон.
– Она говорит, если ты хочешь получить собственный мобильный, тебе придется воспользоваться моим, чтобы с ней поговорить.
Тяжело вздохнув, я встал и добрел до тети Ли. Взяв у нее телефон, я нажал кнопку громкой связи, положил его на стол и вернулся к работе.
– Эллиотт? – сказала мама.
– Привет.
– Я… м-м-м… Я поговорила с твоим папой. Он вернулся. Передал тебе, что ему жаль.
– Так чего же он сам не скажет? – проворчал я.
– Что?
– Ничего.
– Ты не против его возвращения?
Я откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.
– Какое это имеет значение? Вряд ли тебе интересно мое мнение, тебе на него наплевать.
– Мне не наплевать, Эллиотт. Именно поэтому я звоню.
– Как твой синяк?
– Эллиотт, – прошипела тетя Ли, делая шаг вперед.
Мама ответила не сразу.
– Лучше. Твой папа обещал…
– Он всегда обещает, а потом начинает сердиться и не держит слово.
Мама вздохнула.
– Знаю, но я должна попробовать.
– А может, это тебе следует предложить ему попробовать снова?
Мама молчала некоторое время.
– Я уже с ним поговорила. Он знает, что это его последний шанс. Он старается, Эллиотт.
– Не так уж трудно не распускать руки и не бить женщин. Если он не может сдерживаться, пусть уходит. Так ему и передай.
– Ты прав. Знаю, ты прав. Я ему передам. Люблю тебя.
Я стиснул зубы. Мама знала, что я люблю ее, но ей пора было запомнить – мое признание в ответ не означает, что я с ней согласен и одобряю возвращение папы.
– Я тоже тебя люблю.
Мама издала смешок, но в нем не слышалось радости.
– Все будет хорошо, Эллиотт, обещаю.
Я сморщил нос.
– Не надо. Не давай обещаний, если не сможешь их сдержать.
– Иногда жизнь идет не так, как нам бы хотелось.
– Пустые обещания – это плохо, мама.
Она вздохнула.
– Порой я задаюсь вопросом: кто из нас кого воспитывает? Сейчас ты не понимаешь, Эллиотт, но однажды поймешь. Я позвоню завтра, хорошо?
Я покосился на тетю Ли. Она стояла на нижней ступеньке лестницы, и даже в приглушенном свете было видно, что она смотрит на меня неодобрительно.
– Ага, – сказал я. Мои плечи поникли. Учить мою мать уму-разуму бесполезно, но я все равно чувствовал себя виноватым. Каждый раз, когда терпел неудачу. Я дал отбой и протянул тете ее мобильный. – Не смотрите на меня так.
Тетя указала на свой нос, потом кончиком пальца нарисовала в воздухе невидимый круг вокруг своего лица.
– Думаешь, это из-за тебя у меня такое выражение лица? Можешь мне не верить, Эллиотт, однако я считаю, что ты прав.
Я ждал продолжения, ждал, что тетя меня отчитает, но она молчала.
– Спасибо, тетя Ли.
– Эллиотт?
– Да?
– Если ты посчитаешь, что той девочке нужна помощь, ты скажешь мне об этом, правда?
Я пристально посмотрел на нее, потом кивнул.
«Буду за ней присматривать».
Глава первая
Кэтрин
Девять окон, две двери, веранда, опоясывающая весь дом, и два балкона – вот как выглядел наш двухэтажный особняк в викторианском стиле на Джунипер-стрит. Облупившаяся синяя краска и пыльные окна словно пели пронзительную песню о веке безжалостных лет и суровых, морозных зим, которые пережил этот дом.
Что-то едва ощутимо кольнуло меня в щеку, а в следующую секунду я сильно шлепнула себя по лицу ладонью, так что кожу обожгло болью. Я прихлопнула черное насекомое, ползавшее по моему лицу. Паразит хотел попробовать на вкус капли пота, выступившие у меня на лбу. Папа всегда говорил, что я и мухи не обижу, но наблюдение за домом, наблюдавшим за мной в ответ, творило с моим разумом странные вещи. Страх – неукротимое чудовище.
Цикады пронзительно стрекотали от жары, и я закрыла глаза, пытаясь отвлечься от их назойливого пения. Я терпеть не могла плач, жужжание насекомых, звук высыхающей под палящим солнцем земли. Я только что вернулась из школы, остановилась в нашем дворе и скинула на землю свой темно-синий рюкзак из «Уолмарта». Плечи у меня болели: я шла через весь город пешком, а рюкзак был тяжелый. Повеял легкий ветерок, и несколько прядей волос упали мне на лоб. Скоро мне придется войти в дом.
Несколько минут я уговаривала себя быть сильной: войти внутрь, вдохнуть душный пыльный воздух и подняться по скрипящей лестнице, как вдруг на заднем дворе раздался какой-то ритмичный стук, и у меня появился благовидный предлог не входить в двойные деревянные двери.
Я пошла на этот звук: будто кто-то рубил топором дерево или стучал молотком по кости. Завернув за угол дома, я увидела дочерна загорелого паренька. Он бил окровавленным кулаком по стволу нашего старого дуба, вот только дерево было раз в пять крепче своего обидчика.
Редкие листья дуба не защищали незваного гостя от солнца, но он все равно стоял там в своей промокшей от пота футболке, которая явно была ему мала. Паренек не то онемел, не то слишком глубоко ушел в себя, но когда его глаза обратились ко мне, я не смогла отвести взгляд.
Я приставила ладонь козырьком ко лбу, потому что из-за солнечного света мальчишка казался мне темным силуэтом. Через несколько мгновений я смогла разглядеть его очки в круглой оправе и резко очерченные скулы. Похоже, он решил отказаться от безнадежного поединка с деревом, наклонился и поднял лежащий на земле фотоаппарат. Затем он встал и просунул голову в петлю черного широкого ремня, прикрепленного к камере. Повесив ее на грудь, он запустил пятерню в сальные волосы, доходившие до плеч, и сказал:
– Привет.
Когда он открыл рот, его металлические брекеты блеснули на солнце.
«Весьма глубокомысленное замечание для человека, который на досуге колотит деревья».
Трава щекотала мои ступни, шлепанцы хлопали меня по босым пяткам. Я подошла еще на несколько шагов, гадая, кто этот тип и почему он стоит у нас во дворе. Какое-то внутреннее чутье побуждало меня бежать, но я сделала еще шаг. Мне случалось сталкиваться с куда более страшными вещами.
Мое любопытство почти всегда одерживало верх над здравым смыслом. Папа часто говорил, что оно роднит меня с кошкой из детской поучительной сказки, которую сгубила именно эта черта характера. Желание выяснить правду подталкивало меня вперед, но незваный гость не двигался и не говорил ни слова, терпеливо ожидая, пока стремление приоткрыть завесу тайны пересилит мое чувство самосохранения.
– Кэтрин! – раздался голос моего отца.
Паренек не вздрогнул, только прищурился под яркими лучами солнца и спокойно наблюдал, как я замерла на месте, услышав свое имя.
Я попятилась, схватила рюкзак и побежала к переднему крыльцу.
– Там какой-то парень, – выпалила я, тяжело дыша, – на нашем заднем дворе.
Папа по своему обыкновению был одет в белую рубашку, широкие брюки и галстук, неплотно охватывающий шею. Темные волосы уложены гелем, усталые, но добрые глаза смотрели на меня так, будто я только что совершила нечто удивительное – если годичное обучение в старшей школе можно назвать героическим поступком, то, наверное, отец был прав.
– Парень, говоришь? – переспросил папа и вытянул шею, делая вид, будто заглядывает за угол. – Из школы?
– Нет, но я уже видела его недалеко от нашего дома. Это тот тип, который подстригает газоны.
– Ах, вот как, – протянул папа, снимая рюкзак с моего плеча. – Это племянник Джона и Ли Янгбладов. Ли говорила, что он иногда гостит у них летом. Ты никогда с ним не говорила?
Я покачала головой.
– Значит ли это, что парни больше не грубияны? Не могу сказать, что счастлив это слышать.
– Папа, почему он на нашем заднем дворе?
Папа пожал плечами.
– Он устраивает там погром?
Я покачала головой.
– Тогда мне не интересно, почему он у нас во дворе, Кэтрин. Весь вопрос в том, почему тебя это так волнует?
– Потому что он – посторонний, вторгшийся на нашу частную собственность.
Папа бросил на меня быстрый взгляд.
– А он симпатичный?
Я скорчила гримасу, всем своим видом выражая отвращение.
– Фу, папы не должны спрашивать о таком. И нет, он вовсе не симпатичный.
Папа перебрал письма, которые держал в руках, его губы слегка изогнулись в довольной усмешке.
– Я просто так спросил.
Я обернулась и внимательно оглядела полоску травы, зеленевшую между нашим участком и бесплодным куском земли, некогда принадлежавшим Фентонам. После того как вдова мистера Фентона умерла, ее дети снесли дом. Мамочка как-то сказала, что очень рада такому исходу, потому что перед их домом вечно чем-то смердело. Трудно представить, что в таком случае творилось внутри дома: наверное, стояла жуткая вонь, словно там кто-то умер.
– Я тут подумал, – проговорил папа, открывая стеклянную дверь. – Может, покатаемся в эти выходные на «Бьюике», а то он застоялся.
– Ладно, – ответила я.
Интересно, что он задумал?
Папа повернул ручку и открыл дверь, взмахом руки предлагая мне войти.
– Я думал, ты обрадуешься. Тебе же скоро сдавать на права, разве нет?
– То есть ты имел в виду, что я покатаюсь на «Бьюике»?
– А почему бы нет?
Я прошла мимо него в прихожую и бросила на пол рюкзак, полный учебников и тетрадей, оставшихся от учебного года.
– Полагаю, в этом нет смысла. У меня все равно не будет своей машины.
– Ты можешь ездить на «Бьюике».
Я выглянула в окно, чтобы проверить, там ли еще тот мальчик и продолжает ли он избивать деревья.
– Но ведь на «Бьюике» ездишь ты.
Папа скорчил рожицу, показывая, что уже устал спорить.
– Ты можешь ездить на «Бьюике», когда я этого не делаю. Тебе нужно учиться водить, Кэтрин. Рано или поздно у тебя появится своя машина.
– Хорошо, хорошо, – уступила я. – Просто я имела в виду, что никуда не спешу. Нам не обязательно делать это в эти выходные. Знаешь… если ты занят.
Папа чмокнул меня в макушку.
– Для тебя я всегда свободен, принцесса. Нам стоит прибраться на кухне и приготовить ужин до того, как мамочка вернется с работы.
– Почему ты так рано пришел домой? – поинтересовалась я.
Папа игриво взъерошил мои волосы.
– Ты сегодня так и сыплешь вопросами. Как прошел последний день в девятом классе? Полагаю, домашнего задания у тебя нет. Собираешься встретиться с Минкой и Оуэном?
Я покачала головой.
– Миссис Вауэл попросила нас прочитать не меньше пяти книг за это лето. Минка собирает вещи, а Оуэн уезжает в научный лагерь.
– Ах, да. У семьи Минки есть дом на Ред-Ривер. Совсем забыл. Ну, ты сможешь проводить время с Оуэном, когда он вернется.
– Ага, – протянула я, не зная, что еще сказать. Сидеть рядом с огромным плоским экраном Оуэна и наблюдать, как он играет в недавно вышедшую видеоигру? Не так я себе представляла веселые летние каникулы.
Минка и Оуэн были моими единственными друзьями еще с первого класса. Нас всех тогда заклеймили чудаками. Рыжие волосы и веснушки Минки принесли ей немало горя, но в шестом классе она организовала команду поддержки, и это добавило ей очков в глазах окружающих. Оуэн проводил большую часть времени перед телевизором, играя в видеоигры, но его истинной страстью была Минка. Бедняга был обречен навечно остаться ее лучшим другом, и мы все делали вид, будто он вовсе не влюблен в нее.
– Итак, это ведь будет нетрудно, правда? – спросил папа.
– Что?
– Книги.
– Ах, – я вернулась в настоящее. – Да, это легко.
Папа покосился на мой рюкзак.
– Лучше убери это. Мамочка устроит скандал, если споткнется о твои вещи.
– Все будет зависеть от того, в каком настроении она вернется домой, – проворчала я, но рюкзак подняла и прижала к груди.
Папа всегда спасал меня от мамочки.
Я посмотрела на лестницу. Солнечные лучи лились в окно, расположенное в конце коридора. Пылинки танцевали в ярком свете, и, глядя на них, я чувствовала себя так, словно стоит затаить дыхание. Воздух был спертый и застоявшийся, как обычно, но из-за жары дышать было еще тяжелее. Капля пота скатилась по моей шее и мгновенно впиталась в хлопковую рубашку.
Поднявшись по лестнице, деревянные ступеньки которой жалобно скрипели, хотя мой вес не превышал пятидесяти килограммов, я прошла в свою комнату и положила рюкзак на узкую кровать.
– Кондиционер работает? – спросила я, сбегая вниз по лестнице.
– Нет. Выключил, уходя из дома, чтобы не увеличивать наши счета.
– В доме совершенно нечем дышать.
– Я только что включил кондиционер, сейчас станет попрохладнее, – папа глянул на висевшие на стене часы. – Твоя мамочка вернется через час. Давай-ка поторопимся.
Я схватила яблоко из стоявшей на столе миски, откусила кусок и стала жевать. Наблюдала, как папа засучивает рукава и идет к раковине, чтобы вымыть руки после рабочего дня. Похоже, сегодня они были особенно грязные – он мыл их очень долго.
– Папа, у тебя все хорошо?
– Конечно.
– Что на ужин? – невнятно произнесла я, хрустя яблоком.
– Это ты мне скажи. – Я состроила гримасу, и папа рассмеялся. – Мое коронное блюдо: курица чили с белой фасолью.
– Сейчас слишком жарко для чили.
– Ладно, тогда как насчет тако со свининой?
– Не забудь кукурузу, – напутствовала его я, выбросила огрызок в ведро и тоже подошла к раковине.
Открыв горячий кран, я наполнила раковину, налила в нее моющего средства и, слушая, как в кухне булькает и пузырится вода, прошлась по комнатам первого этажа, собирая грязную посуду. Проходя через гостиную в дальней части дома, я выглянула в окно, высматривая мальчишку. Он сидел под дубом и смотрел на поле, расположенное за нашим домом, сквозь объектив своего фотоаппарата.
Интересно, как долго он собирается торчать здесь?
Мальчишка вдруг повернулся и посмотрел прямо на меня, направил фотоаппарат на окно и сделал снимок, после чего опустил камеру и снова уставился на меня. Я попятилась, не понимая, смущена или напугана.
Вернувшись в кухню, я опустила собранную посуду в раковину и принялась ее отмывать. Вода плескала мне на рубашку, и пока я расправлялась с посудой, папа замариновал буженину и поставил ее в духовку.
– Значит, для чили сейчас слишком жарко, но работающая духовка тебя не смущает, – поддразнил меня папа. Он повязал на талии мамочкин фартук. Его желтая ткань в цветочек была почти того же цвета, что и обои с узором на стенах комнат первого этажа.
– Выглядишь как стиляга, папа.
Он проигнорировал мою издевку, открыл холодильник и взмахнул рукой, точно фокусник.
– Я купил пирог.
Морозилка натужно загудела, борясь с притоком теплого воздуха. Холодильник, как и сам дом со всей его обстановкой, был в два раза старше меня. Папа говорил, что вмятина на его двери, в нижней ее части, добавляет холодильнику шарма. На некогда белых дверцах пестрели многочисленные магниты, привезенные из мест, в которых я никогда не бывала. В некоторых местах темнели следы от стикеров, которые мамочка прилепила еще ребенком, а повзрослев, отодрала. Этот холодильник напоминал мне нашу семью: невзирая на внешность, все части работали слаженно и никогда не сдавались.
– Пирог? – переспросила я.
– Дабы отпраздновать твой последний день в девятом классе.
– Это действительно повод для торжества. Целых три месяца без Пресли и ее клонов.
Папа нахмурился.
– Дочка Брубейкеров все еще тебя достает?
– Пресли ненавидит меня, папа, – сказала я, надраивая тарелку, – и всегда ненавидела.
– О, а я помню времена, когда вы были подружками.
– В детском саду все друг с другом дружат, – проворчала я.
– Как по-твоему, что же случилось? – спросил папа, закрывая холодильник.
Я повернулась к нему. Меня совершенно не прельщала перспектива шаг за шагом вспоминать, как менялось отношение Пресли ко мне.
– Когда ты купил пирог?
Папа захлопал глазами и передернул плечами.
– Что, золотце?
– Ты что, взял выходной?
Папа улыбнулся своей самой лучезарной улыбкой, совершенно не отражавшейся в его глазах. Он пытался защитить меня от чего-то, с чем, по его мнению, пятнадцатилетняя девушка не справится.
Грудь сдавило нехорошее предчувствие.
– Тебя уволили.
– Время сейчас такое, малышка. Цена на нефть снижается уже несколько месяцев подряд. Из семидесяти двух сотрудников нашего отдела пока уволили только меня, но завтра сокращений будет больше.
Я уставилась на тарелку, наполовину утопленную в мыльной воде.
– Ты не просто один из семидесяти двух человек.
– Мы прорвемся, принцесса. Обещаю.
Я смыла с рук пену, посмотрела на часы и поняла, почему папа беспокоился о времени. Скоро вернется мамочка, и ему придется все ей рассказать. Папа всегда защищал меня от нее, а я неизменно старалась делать то же самое для него, но на этот раз у меня не получится смягчить ее гнев.
А мы только начали привыкать к тому, что, сидя за ужином, мамочка снова смеется, вместо того чтобы обсуждать неоплаченные счета.
Я поставила чистую тарелку на стол.
– Я тебе верю. Ты что-нибудь найдешь.
Отец похлопал меня по плечу, и его широкая ладонь показалась мне очень мягкой.
– Конечно найду. Заканчивай с посудой и вытри столы, а потом вынеси мусор, хорошо?
Я кивнула и прижалась к нему, а он чмокнул меня в щеку.
– Твои волосы отрастают, это хорошо.
Мокрыми пальцами я откинула со лба несколько рыжевато-каштановых прядей.
– Может быть.
– Ты собираешься наконец отрастить их подлиннее? – с неприкрытой надеждой в голосе спросил папа.
– Я знаю, тебе нравится, когда они длинные.
– Виноват, – фыркнул папа, слегка подталкивая меня в бок. – Но ты сама решай, какая длина лучше, это же твои волосы.
Взглянув на часы, я начала двигаться быстрее. Я все гадала, почему папа так хочет, чтобы по возвращении мамочка увидела прибранный дом и ужин на столе.
«К чему создавать ей хорошее настроение, если потом его придется испортить?»
На протяжении последних нескольких месяцев мамочка беспокоилась из-за отцовской работы. Жизнь в нашем городке, некогда являвшем собой тихую гавань для пенсионеров, теперь становилась все хуже и хуже: слишком много людей и слишком мало рабочих мест. Большой нефтеперегонный завод в соседнем городе попал под программу слияния, и большинство офисов уже перевели в Техас.
– Мы съедем отсюда? – спросила я, убирая в шкафчик последнюю сковороду. Эта мысль зажгла в моей душе искру надежды.
Папа крякнул.
– На переезд нужны деньги. В этом старом доме семья твоей мамочки жила с 1917 года. Пожалуй, она никогда меня не простит, если мы его продадим.
– Мы вполне могли бы его продать, он все равно слишком большой для нас.
– Кэтрин?
– Да?
– Смотри, при мамочке не заикайся о продаже дома, хорошо? Ты только расстроишь ее еще больше.
Я кивнула и стала протирать столешницы. Мы заканчивали уборку в молчании. Папа, очевидно, слишком глубоко погрузился в собственные невеселые мысли. Наверное, он прикидывал, как именно сообщить мамочке сегодняшние новости. Я решила оставить его в покое. Невооруженным взглядом было видно, что он нервничает, и при виде его неуверенности мне тоже стало не по себе. Обычно он блестяще умел гасить внезапные вспышки гнева и бессмысленные тирады мамочки. Как-то раз он проговорился, что стал в этом деле настоящим профессионалом в результате многолетних, еще со старшей школы, тренировок.
Когда я была маленькой, папа укладывал меня спать и часто рассказывал, как влюбился в мамочку. Не прошло и недели с начала девятого класса, как он пригласил ее на свидание и всегда защищал от травли, обрушившейся на всю ее семью. Побочные продукты просочились в почву, а оттуда в подземные воды, и каждый раз, когда заболевала чья-то мама, каждый раз, когда у кого-то диагностировали рак, это была вина Ван Митеров. Папа говорил, что мой дедушка был жестоким человеком, но больше всех от него доставалось мамочке. После его смерти все вздохнули с облегчением. Отец предупредил, чтобы я никогда не заговаривала с мамочкой о дедушке и терпеливо относилась к ее «вспышкам», как он сам их называл. Я изо всех сил старалась не обращать внимания на ее поведение и на язвительные комментарии, которыми мамочка то и дело осыпала папу. Жестокое обращение, пережитое в детстве, навсегда отпечаталось в ее глазах и не исчезло даже спустя двадцать лет после смерти дедушки.
Гравий на подъездной дорожке захрустел под колесами автомобиля, и этот резкий звук выдернул меня из задумчивости. Дверь со стороны водительского сиденья была открыта, мамочка, наклонившись, доставала что-то из-под сиденья. Я сошла с крыльца, держа в руках пакеты с мусором, а мамочка все еще лихорадочно что-то искала.
Я положила пакеты в мусорный контейнер, стоявший возле гаража, закрыла крышку и вытерла ладони о свои джинсовые шорты.
– Как прошел последний день в девятом классе? – спросила мама, вешая на плечо сумочку. – Ты, наконец, отмучилась?
Она улыбнулась, отчего на ее круглых розовых щеках появились ямочки, и осторожно зашагала по подъездной дорожке, перенося вес на мыски, чтобы высокие каблуки не увязли в гравии. В одной руке мамочка держала пакетик из аптеки, который уже был открыт.
– Счастье, что год закончился, – сказала я.
– Неужели все было настолько плохо?
Сжимая в руке ключи, она чмокнула меня в щеку, потом резко остановилась возле крыльца. Ее колготки порвались, и от колена вверх тянулась «стрелка», скрываясь под юбкой. Мамочка наклонилась, темная прядь волос выбилась из ее пучка и упала на лицо.
– А как… прошел твой день? – спросила я.
Моя мать работала в драйв-ин отделении «Первого банка» с тех пор как ей исполнилось девятнадцать лет. Дорога от работы до дома занимала двадцать минут, и мамочка использовала это время, чтобы прокатиться с ветерком и расслабиться. Однако лучше всего ее успокаивала возможность снисходительно назвать двух своих сослуживиц уродинами. Если клиенты желали получить обслуживание, не выходя из машины, они подъезжали не к основному зданию банка, а к маленькой боковой пристройке. Очевидно, если несколько женщин день за днем работают в таком тесном помещении, любые разногласия между ними воспринимаются гораздо острее, быстро разрастаясь до масштабов вселенской катастрофы.
Чем дольше мамочка там работала, тем больше принимала таблеток. Судя по открытому пакету в ее руках, день у мамы выдался неудачный, и причиной тому могло стать одно лишь воспоминание о том, что жизнь идет не так, как ей бы того хотелось. Мамочка имела склонность концентрироваться на негативе. Она пыталась измениться. Книги вроде «Поиск душевного равновесия» и «Заставьте злость работать на вас» занимали почти все наши книжные полки. Мамочка медитировала и подолгу принимала ванны, слушая успокаивающую музыку, вот только ее злость от этого никуда не исчезала. Ее гнев постоянно кипел, рос и ждал, когда что-то или кто-то даст ему повод вырваться наружу.
Мамочка выдвинула нижнюю губу и сдула со лба выбившуюся из прически прядь.
– Твой папа дома.
– Знаю.
Она не сводила глаз с двери.
– Почему он дома?
– Папа готовит.
– О, боже. О, нет.
Мамочка взлетела вверх по ступенькам, распахнула входную дверь и вбежала внутрь. Дверь с грохотом захлопнулась.
Сначала я их не слышала, но уже через пару минут из дома стали доноситься панические крики мамы. Я стояла во дворе перед парадным крыльцом и слушала, как вопли становятся все громче: папа пытался урезонить свою жену, но та не поддавалась. Она жила в мире «что будет, если», а папа настаивал на «прямо сейчас».
Я закрыла глаза и затаила дыхание, надеясь, что мелькающие в окне фигуры вот-вот прильнут друг к другу, и папа будет держать мамочку в объятиях. Она будет плакать, пока все ее страхи не исчезнут.
Я смотрела на наш дом, на деревянные решетки, оплетенные засохшими виноградными лозами, на перила, протянувшиеся вдоль веранды, которые давно пора было покрасить. Оконные стекла покрылись толстым слоем пыли, некоторые доски крыльца следовало заменить. Снаружи дом выглядел зловеще, и это ощущение усиливалось тем больше, чем дальше солнце двигалось по небу. Наш дом был самым большим в районе, одним из самых больших в городе, и отбрасывал огромную тень. Особняк принадлежал мамочке, а до этого – ее матери, но я никогда не чувствовала себя в нем как дома. Слишком много комнат, слишком много пространства, непрестанно порождавшего эхо и сердитые шепотки, которые мои родители хотели от меня скрыть.
В такие моменты мне недоставало молчаливого гнева. Сейчас он изливался на улицу.
Мамочка все еще расхаживала взад-вперед, а папа стоял у стола, умоляя его выслушать. Они орали, а тени деревьев уже ползли через двор, потому что солнце зависло над самым горизонтом. Начали стрекотать сверчки, напоминая о скором приближении заката. У меня в животе заурчало. Я присела на неровный край тротуара и бездумно выдергивала из газона травинки, еще теплые от летнего солнца. Небо окрасилось розовым и фиолетовым, а дождеватели у нас во дворе шипели и разбрызгивали воду. Похоже, война в нашем доме затягивалась.
Машины по Джунипер-стрит проезжали, только если кто-то пытался срезать путь, возвращаясь домой из школы или с работы. После того как все добирались до дома, район снова погружался в сонное спокойствие.
Я услышала у себя за спиной какой-то щелчок и обернулась. Тот самый паренек стоял на противоположной стороне дороги, в руках он опять держал свой фотоаппарат. Он снова поднял камеру, направил ее на меня и сделал очередное фото.
– Мог бы хоть притвориться, что вовсе не меня фотографируешь, – рявкнула я.
– С чего бы это?
– Потому что только маньяки фотографируют незнакомых людей без разрешения.
– Кто это сказал?
Я отвернулась, оскорбленная его вопросом.
– Все. Все так говорят.
Паренек закрыл объектив крышечкой, потом сошел с тротуара и перешел дорогу.
– Ну, «все» не видели того, что я только что увидел в объектив, и фото получилось отличное.
Я уставилась на него, пытаясь решить, сделал ли он мне комплимент или наоборот. Мои руки были сложены на груди, но выражение лица смягчилось.
– Мой папа сказал, ты племянник мисс Ли?
Он кивнул и поправил очки на блестящем носу.
Я посмотрела на силуэты родителей, маячившие в окне, потом снова повернулась к пареньку.
– Ты здесь на все лето?
Он снова кивнул.
– Ты говорить умеешь? – вскипела я.
Он весело улыбнулся.
– Чего ты такая сердитая?
– Не знаю, – огрызнулась я и снова зажмурилась. Сделала глубокий вдох, потом слегка приоткрыла глаза. – А ты никогда не злишься?
Паренек пожал плечами.
– Думаю, не больше, чем прочие люди, – он кивнул на мой дом. – Почему они так вопят?
– Мой, э-э-э… мой папа сегодня потерял работу.
– Он работает на нефтяную компанию?
– Работал.
– Как и мой дядя… до сего дня, – признался мальчик. У него вдруг сделался очень уязвимый вид. – Только никому не рассказывай.
– Я умею хранить секреты, – я встала и отряхнула шорты. Мой собеседник молчал, и я нехотя проговорила: – Я – Кэтрин.
– Знаю. А я – Эллиотт. Хочешь вместе со мной пойти в кафе «У Браума» и съесть по рожку мороженого?
Он был на полголовы выше меня, но на первый взгляд казалось, что весим мы одинаково. Руки и ноги у него были слишком длинные и костлявые, а уши, похоже, росли быстрее всего остального организма. Высокие скулы сильно выдавались вперед, так что щеки казались запавшими, а длинные, похожие на солому волосы делали овальное лицо еще более вытянутым.
Паренек переступил через трещину в асфальте, а я вышла за калитку и обернулась через плечо. Дом по-прежнему взирал на меня – он будет ждать моего возвращения.
Мои родители все кричали. Если я войду внутрь, они умолкнут, но потом еще долго будут переругиваться у себя в спальне, а значит, мне придется всю ночь слушать приглушенное ворчание мамочки.
– Конечно, – сказала я, поворачиваясь к Эллиотту. Он выглядел удивленным. – У тебя есть деньги? Я потом тебе верну. Не хочу сейчас возвращаться в дом за кошельком.
Он кивнул и в качестве доказательства похлопал себя по нагрудному карману.
– Я за тебя заплачу. Подстригал газоны у соседей.
– Знаю.
– Знаешь? – переспросил он и удивленно улыбнулся.
Я кивнула, сунула пальцы в неглубокие карманы джинсовых шорт и впервые ушла из дома, не спросив разрешения.
Эллиотт шел рядом со мной, но на некотором расстоянии. Полтора квартала он молчал, а потом его прорвало.
– Тебе здесь нравится? – спросил он. – В Дубовом ручье?
– Не особо.
– А что насчет школы? Какая она?
– Люблю ее до безумия.
Он кивнул так, словно я подтвердила его подозрения.
– Моя мама здесь выросла и всегда говорила, что терпеть не может этот городишко.
– Почему?
– Большинство индейских детей ходили в свою собственную школу. Над мамой и дядей Джоном постоянно издевались, потому что они единственные посещали городскую школу. К ним относились отвратительно.
– Это… как? – спросила я.
Эллиотт нахмурился.
– Их дом забрасывали камнями, как и мамину машину. Но я знаю об этом только по рассказам дяди Джона. Мама лишь говорила, что родители в этом городе очень ограниченные, а дети еще хуже. Не уверен, как к этому относиться.
– К чему именно?
Эллиотт опустил глаза.
– К тому, что мама отправила меня в место, которое ненавидит.
– Два года назад я попросила на Рождество чемодан, и папа подарил мне две штуки. Как только закончу школу, немедленно соберу вещи и больше никогда сюда не вернусь.
– А когда ты заканчиваешь школу?
Я вздохнула.
– Через три года.
– Значит, ты перешла в старшую школу? Я тоже.
– Но ты ведь приезжаешь сюда каждое лето? Не скучаешь по друзьям?
Эллиотт пожал плечами.
– Мои родители постоянно скандалят. Мне нравится приезжать сюда, здесь спокойно.
– А откуда ты приехал?
– Из Оклахомы, если быть точным, из Юкона.
– О, правда? Мы играем с вами в футбол.
– Да, знаю-знаю. «Плюнь на Юкон». Видел баннеры Дубового ручья.
Я с трудом сдержала улыбку. После уроков мы с Минкой и Оуэном сделали несколько таких баннеров на собраниях группы поддержки.
– А ты играешь?
– Ага, как пятое колесо в телеге. Хотя в последнее время делаю успехи, если верить тренеру.
Впереди показалось кафе «У Браума», над ним ярко горела розовым и белым неоном рекламная вывеска. Эллиотт распахнул дверь, и меня обдало волной холодного воздуха: внутри работал кондиционер.
Мои шлепанцы липли к выложенному красной плиткой полу. В воздухе пахло сахаром и топленым салом. Сидящие за столиками кафе семьи обсуждали планы на лето. Возле одного из самых больших столов стоял протестантский пастор. Он скрестил руки на груди, так что его красный галстук смялся, и обсуждал с несколькими членами своей общины церковные дела, а также высказывал свое разочарование уровнем воды в здешнем озере.
Мы с Эллиоттом подошли к прилавку, и мой спутник жестом предложил мне заказывать первой. За кассой стояла Анна Сью Джентри, ее искусственно осветленные волосы были собраны в конский хвост, покачивавшийся всякий раз, когда она поворачивала голову.
– Кто это, Кэтрин? – поинтересовалась Анна Сью и, выгнув бровь, окинула взглядом фотоаппарат, висевший на шее Эллиотта.
– Эллиотт Янгблад, – ответил тот, прежде чем я успела что-то сказать.
Анна Сью мгновенно перестала обращаться ко мне и уставилась на стоявшего рядом со мной высокого паренька, только что продемонстрировавшего полное отсутствие страха и трепета, который ему полагалось испытывать.
– И кто же ты такой, Эллиотт? Кузен Кэтрин?
Я состроила гримасу. Интересно, что натолкнуло ее на эту мысль, ведь мы с Эллиоттом совершенно не похожи.
– Что?
Анна Сью пожала плечами.
– У вас волосы одинаковой длины, у обоих ужасные стрижки. Вот я и подумала, что это у вас семейное.
Эллиотт бесстрастно поглядел на меня.
– Вообще-то, у меня волосы длиннее.
– Значит, вы не родственники, – протянула Анна Сью. – Что, ты променяла Минку и Оуэна на нового приятеля?
– Мы соседи, – Эллиотт сунул руки в карманы своих шорт цвета хаки. Похоже, издевки моей одноклассницы нисколько его не трогали.
Анна Сью наморщила нос.
– Ты на домашнем обучении?
Я вздохнула.
– Он приехал в гости к тете на лето. Мы можем сделать заказ?
Анна Сью переступила с ноги на ногу, красиво качнула бедрами и обеими руками оперлась о прилавок. Кислое выражение ее лица меня не удивляло. Анна Сью дружила с Пресли. Они походили друг на друга – стильные блондинки с густо подкрашенными глазами, и каждая из них кривилась при виде меня.
Эллиотт, похоже, ничего не замечал. Он указал на картонный рекламный щит, висящий над головой Анны Сью.
– Я буду банановую карамель с ванилью.
– С орешками? – уточнила Анна Сью не терпящим возражений тоном.
Эллиотт кивнул, потом посмотрел на меня.
– Кэтрин?
– Апельсиновый щербет, пожалуйста.
Анна Сью округлила глаза.
– Мило. Что-нибудь еще?
Эллиотт нахмурился.
– Нет.
Мы подождали, пока Анна Сью поднимет крышку контейнера и серебристой лопаткой зачерпнет апельсиновый щербет. Скатав мороженое в шар, она закрепила его в стаканчике, сунула мне и принялась за заказ Эллиотта.
– Мне казалось, ты говорил о простом рожке мороженого? – обратилась я к Эллиотту.
Он пожал плечами.
– Я передумал. Хотя приятно немного посидеть под кондиционером.
Анна Сью со вздохом поставила на прилавок заказ Эллиотта.
– Банановая карамель с ванилью.
Эллиотт выбрал столик у окна, сел, передал мне пару салфеток и вгрызся в свое ванильно-банановое мороженое так, словно умирал от голода.
– Может, нам стоило заказать ужин? – сказала я.
Эллиотт поднял на меня глаза и вытер испачканный шоколадом подбородок.
– Мы еще можем это сделать.
Я посмотрела на свое мороженое. Стаканчик покрылся испариной.
– Я ушла, не предупредив родителей. Наверное, уже скоро мне пора будет возвращаться… хотя они даже не заметили, что меня нет.
– Я слышал, как они ругались. По части скандалов я настоящий эксперт. На мой взгляд, они всю ночь будут выяснять отношения.
Я вздохнула.
– Ничего не изменится, пока папа не найдет новую работу. Мамочка немного… нервная.
– Мои родители постоянно ссорятся из-за денег. Отец считает, что раз ему не платят по сорок долларов в час, то нет смысла напрягаться. Можно подумать, один доллар хуже, чем ничего. Еще он постоянно попадает под сокращение.
– Чем он занимается?
– Он сварщик, и это ужасно, потому что он много пьет.
– Все дело в гордости, – ответила я. – Мой папа что-нибудь найдет. Просто мамочка вечно устраивает скандалы на ровном месте.
Эллиотт улыбнулся.
– Что?
– «Мамочка». Это так мило.
Я откинулась на спинку сиденья, чувствуя, как горят щеки.
– Ей не нравится, когда я называю ее мамой. Она говорит, что я пытаюсь казаться старше, чем есть. Это уже вошло в привычку.
Эллиотт наблюдал за моими мучениями с легкой полуулыбкой, потом наконец сказал:
– Я называл маму «мама» с тех пор, как научился говорить.
– Извини. Знаю, это странно, – я отвела взгляд. – У мамочки много разных пунктиков.
– Почему ты извиняешься? Я просто сказал, что это мило.
Я поерзала на сиденье и зажала свободную руку между колен. Кондиционер работал на полную мощность. В Оклахоме так всегда было, во всех кафе и магазинах. Зимой с меня сходило семь потов, потому что в помещениях было слишком жарко, а летом приходилось носить куртку, потому что было слишком холодно.
Я слизнула с губы кисло-сладкий сироп.
– Просто на минутку мне показалось, что ты смотришь на меня свысока.
Эллиотт открыл было рот, чтобы ответить, но тут к нашему столику подошла стайка девиц.
– О, – воскликнула Пресли, хватаясь за грудь, точно заправская актриса. – Кэтрин отхватила себе парня. Мне так грустно из-за того, что все это время мы думали, будто ты врешь, что твой ухажер живет в другом городе.
Три точные копии Пресли – Тара и Татум Мартин, а также Бри Бернс – дружно захихикали и затрясли блондинистыми локонами. Близняшки Тара и Татум походили друг на друга как две капли воды, но при этом отчаянно пытались выглядеть как Пресли.
– Может, он просто живет за городом, – подсказала Бри. – Например, в резервации[1 - Резервация – территория, отведенная для проживания сохранившихся коренных жителей страны (в США, Южной Африке и Австралии).]?
– В Оклахоме нет резерваций, – заметила я, потрясенная ее тупостью.
– А вот и есть, – возразила Бри.
– Вы имеете в виду племенную землю, – спокойно сказал Эллиотт.
– Я – Пресли, – представилась Пресли и самодовольно улыбнулась.
Я отвела глаза, не желая смотреть, как эти двое будут знакомиться, но Эллиотт не двинулся с места и ничего не сказал, поэтому я снова повернулась к ним. Парень улыбнулся мне, игнорируя протянутую руку Пресли.
Она недовольно нахмурилась и скрестила руки на груди.
– Так Бри права? Ты живешь в Белом Орле?
Эллиотт выгнул бровь.
– Это территория племени понка[2 - Понка – индейский народ, состоящий из двух признанных на федеральном уровне племен: племя понка штата Небраска и индейское племя понка штата Оклахома.].
– И? – процедила Пресли.
Эллиотт скучающе вздохнул.
– А я – чероки[3 - Чероки, или чироки – индейский народ в Северной Америке (США).].
– То есть ты все-таки индеец, да? Разве в Белом Орле живут не индейцы? – не отставала она.
– Просто уйди, Пресли, – взмолилась я, опасаясь, как бы она не ляпнула что-то еще более обидное.
В глазах Пресли блеснул восторг.
– Ух ты, Кит Кат, а не слишком ли ты обнаглела?
Я сердито посмотрела на нее снизу вверх.
– Меня зовут Кэтрин.
Пресли увела свою свиту в другой конец зала, и там вся компания расположилась за столиком, дабы дразнить нас с Эллиоттом издалека.
– Мне очень жаль, – прошептала я. – Они ведут себя так из-за того, что ты со мной.
– Из-за того, что я с тобой?
– Они меня ненавидят, – проворчала я.
Эллиотт повертел в руках ложку, зачерпнул мороженого и отправил в рот.
– Нетрудно понять, почему.
Интересно, как он так быстро догадался, едва поглядев на мое лицо? Возможно, именно поэтому весь город до сих пор винит мамочку и меня в ошибках моего деда: у меня вид человека, которого следует ненавидеть.
– Почему ты смущаешься? – спросил Эллиотт.
– Полагаю, я надеялась, что ты не знаешь про мою семью и завод.
– Ах, это. Несколько лет назад тетя рассказывала мне эту историю. Они задирают тебя из-за этой старой истории?
– А почему же еще?
– Кэтрин, – мое имя сорвалось с его губ словно мягкий смешок. – Они завидуют.
Я нахмурилась и покачала головой.
– Чему тут завидовать? У моей семьи почти нет денег, мы едва сводим концы с концами.
– Ты себя в зеркале видела? – спросил он.
Я покраснела и потупилась. Только папа хвалил мою внешность.
– Ты же совершенно на них не похожа.
Я облокотилась на стол и стала смотреть на красный огонек светофора, мерцавший за окном. Он был едва виден за ветвями дерева. Странное чувство: хочешь услышать что-то еще, но одновременно надеешься, что твой собеседник сменит тему.
– Тебя не задевают их слова? – удивленно спросила я.
– Когда-то задевали.
– А сейчас – нет?
– Мой дядя Джон говорит, что люди могут нас рассердить, только если мы сами им позволим. Но предоставив им такую возможность, мы дадим им власть над собой.
– Очень глубокая мысль.
– Я иногда прислушиваюсь к дяде, хотя он думает, что все его слова я пропускаю мимо ушей.
– Что еще он говорит?
Эллиотт не замедлил с ответом.
– Что ты либо научишься быть выше своих обидчиков и станешь отвечать на невежество с умом, либо ожесточишься.
Я улыбнулась. Эллиотт говорил о мнении своего дяди уважительно.
– Значит, ты решил не принимать близко к сердцу людскую молву?
– Точно.
– Как? – спросила я, подаваясь вперед. Меня охватило искреннее любопытство и надежда, что Эллиотт откроет мне волшебный секрет, с помощью которого я, наконец, избавлюсь от нападок Пресли и ее подружек.
– О, я злюсь. Ужасно раздражает, когда люди говорят мне, что их прапрабабушка была принцессой племени чероки. Или эта идиотская шутка, якобы родители назвали меня именем того, кого увидели первым, выйдя из вигвама. Я быстро закипаю, когда меня называют вождем, когда вижу людей в головных уборах с перьями, которые они надевают просто забавы ради. Но дядя говорит, что к таким людям следует относиться с состраданием и либо просвещать их, либо позволить им и дальше пребывать в неведении. Кроме того, в мире слишком много невежества, и нельзя расстраиваться по любому поводу. Если бы я огорчался из-за каждой мелочи, то постоянно пребывал бы в плохом настроении, а я не хочу быть как моя мама.
– Ты поэтому бил кулаком по дереву?
Эллиотт опустил глаза, то ли не желая отвечать, то ли не зная, что сказать.
– Меня многое беспокоит, – пробормотала я, откидываясь на спинку сиденья. Посмотрела на клонов, одетых в короткие джинсовые шорты и блузки в цветочек, купленные в одном магазине, но разных оттенков.
Папа старался, чтобы у меня были правильная одежда и правильный рюкзак, но мамочка замечала, что с каждым годом все больше моих школьных друзей прекращали со мной общаться. Она начала гадать, что мы сделали не так, и постепенно я тоже стала задаваться этим вопросом.
Истина же состояла в том, что я ненавидела Пресли за то, что та ненавидела меня. Мне не хватало смелости признаться мамочке, что я никогда не впишусь в компанию одноклассниц. Мне недоставало подлости, чтобы ужиться в этом городке с этими ограниченными девицами. Далеко не сразу я осознала, что не хочу вливаться в это общество, но в пятнадцать лет мне часто казалось, что лучше уж такая компания, чем вовсе никакой. Папа не мог оставаться моим лучшим другом вечно.
Я откусила кусочек апельсинового шербета.
– Перестань, – сказал Эллиотт.
– Что перестать? – спросила я, чувствуя, как холодная сладкая масса тает у меня на языке.
– Перестань смотреть на них так, словно хочешь сидеть рядом с ними. Ты выше этого.
Я усмехнулась.
– Думаешь, я этого не знаю?
Эллиотт сглотнул и промолчал.
– Итак, расскажи свою историю, – предложила я.
– Мои родители уезжают в отпуск на шесть недель, будут ходить на психотерапию для семейных пар, страдающих от разногласий. Последняя попытка спасти их отношения, я полагаю.
– Что случится, если они потерпят неудачу?
Эллиотт взял со стола салфетку.
– Не уверен. Мама говорила, что в крайнем случае мы с ней можем переехать жить сюда, но с тех пор прошло уже два года.
– Из-за чего они ссорятся?
Он вздохнул.
– Папа пьет. Не выносит мусор. Мама его пилит. Она слишком много времени проводит в «Фейсбуке». Отец говорит, что пьет потому, что мама его игнорирует. Мама говорит, что проводит все время в «Фейсбуке», потому что папа с ней не разговаривает. В сущности, они находят самые глупые поводы, какие только можно себе представить, раздувают маленькое разногласие до громкого скандала и весь день ругаются, пока не появится новый повод для ссоры. А теперь, когда он потерял работу… снова… все станет еще хуже. Психолог говорит, что папе нужно быть жертвой, а маме нравится принижать его мужественность, что бы это ни значило.
– Это они тебе сказали?
– Они не стремятся выяснять отношения за закрытыми дверями.
– Отстой. Извини.
– Не знаю, – проговорил Эллиотт, глядя на меня, и поправил очки. – Все не так уж и плохо.
Я сгорбилась.
– Наверное, нам стоит… ммм… нам лучше уйти.
Эллиотт встал и подождал, пока я выйду из-за стола. Я пошла к выходу, а Эллиотт следовал за мной, так что я не знала, заметил ли он, как Пресли и ее клоны перешептываются и хихикают, прикрывая рты ладонями.
Когда он остановился возле мусорного ведра, стоявшего возле их столика, я поняла: он заметил.
– Что смешного? – спросил он.
Я дернула его за футболку и взглядом показала на дверь, призывая поскорее уйти.
Пресли распрямила плечи и вздернула подбородок, довольная, что на нее обратили внимание.
– Просто Кит Кат так мило ворковала со своим ухажером. Это так смешно. Ты очень трогательно стараешься не задеть ее чувства. В смысле… должна признать, вы двое очень забавно выглядите.
Эллиотт подошел к их столику, и хихиканье смолкло. Он постучал по деревянной столешнице и вздохнул.
– Знаешь, почему ты никогда не перерастешь детское желание портить всем окружающим настроение ради возможности почувствовать себя лучше, Пресли?
Она прищурилась и наблюдала за Эллиоттом, как змея, готовая в любую секунду броситься.
Он продолжал:
– Потому что принижая других, ты временно испытываешь удовольствие, ненадолго успокаиваешься. Ты никогда не прекратишь, потому что это единственная радость в твоей грустной, глупой жизни, вращающейся вокруг маникюра и причесок. Твои подруги? Ты им не нравишься. Ты никогда никому не понравишься, потому что ты сама себя не любишь. Поэтому всякий раз, когда ты будешь обижать Кэтрин, она будет об этом помнить. Она будет знать, почему ты делаешь это, и твои подружки тоже об этом не забудут. Ты и сама знаешь, что, поступая так, пытаешься заполнить пустоту внутри себя. Чем больше ты оскорбляешь Кэтрин, тем яснее окружающие понимают, что ты за пустышка, – он поочередно посмотрел в глаза клонам, а потом его взгляд остановился на Пресли. – Наслаждайтесь жизнью, которую заслуживаете.
Он повернулся к двери, открыл ее и жестом предложил мне выйти. Мы пересекли парковку, петляя между машинами, и направились обратно на нашу улицу. Фонари освещали мостовую, на их свет слетались комары и мошки. В тишине звук наших шагов казался громче и четче обычного.
– Это было… – я помедлила, подыскивая подходящее слово. – Бесподобно. Я бы никогда не смогла так отчитать человека.
– Ну, я здесь не живу, так что мне проще. К тому же эта тирада не полностью моя.
– Что ты имеешь в виду?
– Это из фильма «Двоечники»[4 - Речь идет о фильме «Detention Club» (2017), пародии на фильм «The Breakfast Club» (1985) Джона Хьюза о пяти учениках, которых задерживают после уроков в качестве наказания.]. Только не говори, что не смотрела его в детстве.
Я потрясенно уставилась на него, потом рассмеялась.
– Фильм, вышедший, когда нам было по восемь лет?
– Я смотрел его каждый день на протяжении полутора лет.
Я хихикнула.
– Ух ты. Надо же, а я его не видела.
– Удачно, что Пресли его не смотрела. В противном случае мой монолог не вызвал бы такого убойного эффекта.
Я снова расхохоталась, и на этот раз Эллиотт последовал моему примеру. Когда мы отсмеялись, он слегка толкнул меня локтем в бок.
– А у тебя правда есть парень из другого города?
Я порадовалась, что на улице темно: все мое лицо словно охватило пламя.
– Нет.
– Рад это слышать, – он улыбнулся от уха до уха.
– Я как-то раз сказала это еще в средней школе, чтобы они от меня отстали.
Эллиотт остановился и посмотрел на меня сверху вниз, весело улыбаясь.
– Полагаю, это не сработало?
Я покачала головой. В памяти живо всплыли все оскорбления и насмешки, которыми осыпали меня одноклассницы, словно открылась уже почти затянувшаяся рана.
Эллиотт фыркнул и дотронулся до кончика носа ободранной костяшкой пальца.
– Разве тебе не больно? – спросила я.
Эллиотт перестал улыбаться. Где-то вдалеке низким голосом завыла собака, пощелкивал кондиционер, заурчал мотор автомобиля. Вероятно, кто-то из старшеклассников возвращался домой по Мейн-стрит. В окутавшей нас тишине стало видно, что свет в глазах Эллиотта погас.
– Прости, это не мое дело.
– Почему не твое?
Я пожала плечами и зашагала дальше.
– Не знаю. Наверное, это личное.
– Я рассказал тебе про своих родителей и все их проблемы, а ты считаешь, что сбитые костяшки – мое личное дело?
Я снова пожала плечами.
– Я вышел из себя и выместил гнев на вашем дубе. Видишь? Нет никакой магии, я все еще злюсь время от времени.
Я замедлила шаг.
– Расстроен из-за родителей?
Эллиотт покачал головой. Было видно, что ему не хочется вдаваться в подробности, поэтому я не стала расспрашивать. Мы шли по дороге, которая проходила через нашу тихую часть города и продолжалась уже за его пределами, а привычный нам с Эллиоттом мир необратимо менялся, хотя в тот момент мы этого еще не понимали.
По обеим сторонам улицы стояли дома – маленькие островки жизни и бурной деятельности. Горевший в окнах свет разрывал темноту, черневшую между уличными фонарями. Некоторые окна были закрыты занавесками, и я гадала, как живут обитатели этих островков, наслаждаются ли долгожданным вечером пятницы и смотрят ли телевизор, удобно устроившись на диване с пачкой чипсов или орешков. Возможно, им не приходится тревожиться из-за неоплаченных счетов.
Когда мы подошли к моей калитке, мой островок оказался темным и тихим. Мне бы хотелось, чтобы окна нашего дома светились тем же мягким светом, что мы видели ранее, чтобы у нас тоже был включен телевизор.
Эллиотт сунул руки в карманы, отчего лежавшая там мелочь зазвенела.
– Они дома?
Я посмотрела на гараж. Отцовский «Бьюик» и «Лексус» мамочки стояли на своих местах.
– Похоже на то.
– Надеюсь, я не испортил тебе жизнь еще больше, сцепившись с Пресли.
Я отмахнулась.
– Мы с ней давно знакомы. Сегодня впервые кто-то заступился за меня, не уверена, что Пресли оказалась готова к такому.
– Надеюсь, она перестанет вести себя так, будто у нее палка в заднице.
Я не смогла сдержать громкий смешок, и Эллиотт заметно обрадовался моему веселью.
– У тебя есть мобильный?
– Нет.
– Нет? Это шутка или ты просто не хочешь давать мне свой номер?
Я покачала головой и нервно рассмеялась.
– Честное слово. Кто захочет мне звонить?
Эллиотт пожал плечами.
– Вообще-то, я собирался тебе позвонить.
– Вот как.
Я подняла щеколду, на которую закрывалась калитка, протиснулась на ту сторону. Раздался пронзительный скрип: калитка закрылась за мной, тихо щелкнув. Я повернулась к Эллиотту и ухватилась за изогнутую кованую створку. Он мельком глянул на наш дом, так, словно он был самым обычным, не вызывающим ни малейшего страха. От его храбрости на сердце у меня потеплело.
– Мы практически соседи, так что… уверен, мы скоро увидимся, – сказал он.
– Да, определенно. В смысле… это вполне вероятно, – кивнула я.
– Что ты делаешь завтра? У тебя есть подработка на лето?
Я покачала головой.
– Мамочка хочет, чтобы летом я помогала по дому.
– Ничего, если я заскочу? Притворюсь, что не фотографирую тебя.
– Конечно, если мои родители чего-нибудь не учудят.
– Тогда ладно, – подытожил Эллиотт. Он слегка расправил плечи, став чуточку выше, и попятился. – Увидимся завтра.
Он повернулся, чтобы идти домой, и я последовала его примеру. Медленно дошла до крыльца, поднялась по ступенькам. Покоробленные доски, которыми было обшито крыльцо, заскрипели под моим весом (хотя я весила неполные пятьдесят кило). Этот звук вполне мог потревожить родителей, однако в доме по-прежнему царило безмолвие. Приоткрыв вторую дверь, я скользнула в прихожую, в душе проклиная скрипучие петли. Оказавшись внутри, я замерла, выжидая, но не услышала ни приглушенного разговора, ни шагов. Наверху никто не спорил на повышенных тонах, в коридоре не было слышно ни шепота.
Казалось, каждая ступенька пронзительно кричит, выдавая мой приход, пока я кралась по лестнице на второй этаж. Я держалась посередине лестницы, чтобы не обтирать плечом обои. Мамочка требовала, чтобы мы аккуратно обращались с домом, как будто это еще один член семьи. Я тихо прошла по коридору, перед комнатой родителей на мгновение замерла, потому что у меня под ногой скрипнула половица. Однако все было тихо, и я пошла дальше, к себе.
На обоях в моей комнате были горизонтальные розовые полоски, но помещение все равно походило на клетку, несмотря на цвет. Я сняла шлепанцы и босиком, не включая свет, приблизилась к окну. Белая краска на раме облупилась.
Снаружи, двумя этажами ниже, шагал по улице Эллиотт. Он то появлялся, когда проходил под фонарями, то исчезал из виду. На ходу он смотрел на светящийся экран своего телефона. Вот он прошел через пустой участок Фентонов, прямиком к дому своей тети Ли. Интересно, что он увидит, войдя в свой дом? Там будет темно и тихо или мисс Ли везде включит свет? Чем она занята? Ссорится с мужем, готовится ко сну или ждет Эллиотта?
Я повернулась к туалетному столику, высматривая музыкальную шкатулку – папин подарок на мой четвертый день рождения. Я приподняла крышку, и маленькая балерина начала кружиться перед овальным зеркальцем, обрамленным розовой тканью. Краска давно стерлась с губ и щек танцовщицы, только глаза, две черные точки, остались прежними. Некогда накрахмаленная пачка вся помялась, пружина, на которой крепилась фигурка, погнулась, и балерина слегка кренилась набок. И все же она исправно вращалась на месте, выполняя одно и то же движение снова и снова. Было в этой монотонности нечто зловещее.
Обои местами вспухли и отслаивались от стен, а кое-где окончательно отклеившиеся полосы уже сильно отставали от плинтуса. На потолке в углу темнело пятно, которое с каждым годом все увеличивалось. Моя белая кровать скрипела от малейшего движения, дверцы стенного шкафа не скользили в пазах и всякий раз норовили заклинить. Однако комната была моим убежищем, тьма сюда не дотягивалась. Сейчас, когда я снова оказалась внутри этих стен, все проблемы – статус городских изгоев, закрепившийся за нашей семьей, нервные срывы мамули – вдруг отступили на второй план. До сих пор я могла спрятаться только здесь и до сегодняшнего дня лишь здесь чувствовала себя в безопасности… пока не оказалась за одним столом со смуглым пареньком, смотревшим на меня большими карими глазами, в которых не было ни симпатии, ни презрения.
Я стояла у окна, хотя Эллиотт уже давно скрылся из виду. Он был необычным, немного странным, но он нашел меня. На какой-то миг я почувствовала, что больше не потеряна, и мне это понравилось.
Глава вторая
Кэтрин
– Кэтрин! – прокричал папа с первого этажа.
Я сбежала вниз по ступенькам.
Отец стоял у подножия лестницы и улыбался.
– Ты сегодня такая оживленная. С чего бы это?
Я помедлила секунду, прежде чем ответить.
– Лето наступило?
– Нет. Твою улыбку «лето наступило» я уже видел, а эта совершенно другая.
Я пожала плечами и ухватила верхний кусочек поджаренного бекона из стопки, которую держал папа, положив салфетку на ладонь. Вместо ответа я принялась хрустеть беконом, и он нахмурился.
– Сегодня в два часа у меня собеседование, но я подумал, что мы могли бы съездить к озеру до этого?
Я утащила еще кусочек бекона и продолжила жевать.
Отец состроил недовольную рожицу.
– У меня вроде как уже есть планы.
Папа выгнул бровь.
– С Эллиоттом.
Две складки между папиных бровей стали глубже.
– Эллиотт.
Он проговорил это имя так, словно никак не мог вспомнить, о ком речь.
Я улыбнулась.
– Племянник Ли. Тот странный парень с заднего двора.
– Который подрался с нашим дубом?
Я медлила с ответом, и папа наконец «вспомнил».
– Ах, да, я его видел.
– Но… ты же спросил меня, не разносит ли он наш двор.
– Не хотел тебя волновать, принцесса. Не уверен, что одобряю дружбу моей дочурки с парнем, который набрасывается с кулаками на деревья.
– Папа, мы же не знаем, что происходит с ним дома.
Папа коснулся моего плеча.
– Не хочу, чтобы моя дочь влезала в чужие разборки.
Я покачала головой.
– После вчерашнего вечера его тетя и дядя, возможно, говорят то же самое про нашу семью. Уверена, вся округа слышала вашу ссору.
– Прости. Я не подумал.
– Главным образом солировала мамочка, – проворчала я.
– Мы оба отличились.
– Вчера вечером он осадил Пресли.
– Парень, избивавший дерево? Погоди-ка. В каком смысле «вчера вечером»?
Я сглотнула.
– Мы сходили в кафе «У Браума»… после того как мамочка вернулась домой.
– Так, – сказал папа, – понятно. И он вел себя прилично? В смысле, не пытался ударить Пресли или что-то в этом духе, правда?
Я хихикнула.
– Нет, папа.
– Извини, что не зашел к тебе сказать спокойной ночи. Мы поздно легли.
Кто-то постучал в дверь: сначала три раза, потом еще два.
– Это он? – спросил папа.
– Не знаю. Мы не договорились о каком-то конкретном времени, – ответила я, глядя, как папа идет к входной двери. Он резко выдохнул, потом взялся за ручку и открыл дверь. На пороге стоял Эллиотт, чистенький, только что из душа, отчего его волнистые волосы влажно поблескивали. Обеими руками он держал свой фотоаппарат, хотя тот висел у него на шее на ремешке.
– Мистер, э-э-э…
– Кэлхун, – сказал папа, энергично пожимая Эллиотту руку. Он повернулся ко мне. – Ты, кажется, говорила, что вы познакомились вчера вечером? – Он посмотрел на Эллиотта. – Ты даже не узнал ее фамилию?
Эллиотт застенчиво улыбнулся.
– Наверно, я немного нервничаю, встретив вас.
Папа посмотрел на него с теплотой и заметно расслабился.
– Ты знал, что ее первое имя Принцесса?
– Папа! – зашипела я.
Отец мне подмигнул.
– Возвращайся домой к ужину.
– Да, сэр, – сказал Эллиотт, делая шаг в сторону.
Проходя мимо папы, я быстро чмокнула его в щеку, потом вслед за своим новым другом спустилась с крыльца и вышла за калитку.
– Уже так жарко, – заметил Эллиотт, утирая испарину со лба. – Погода этим летом будет отвратительная.
– Ты рано пришел. Какие у тебя планы? – спросила я.
Он слегка подтолкнул меня локтем в бок.
– Проводить время с тобой.
– А как насчет фотоаппарата?
– Я подумал, сегодня мы могли бы прогуляться до ручья.
– Чтобы?..
Он поднял повыше фотоаппарат.
– Пофотографировать.
– Ручей?
Эллиотт улыбнулся.
– Увидишь.
Мы двинулись на север, в сторону кафе «У Браума». Не дойдя до него, мы свернули на боковую улицу, покрытую не асфальтом, а гравием и красноватыми камешками, и прошли около мили по направлению к Глубокому ручью. Ручей был узкий, в некоторых местах не шире десяти футов, так что, разбежавшись, я вполне могла бы его перепрыгнуть. Эллиотт вел меня вдоль берега, пока наконец не нашел особо понравившееся ему место.
Он перестал разговаривать со мной и принялся щелкать фотоаппаратом. Эллиотт быстро сделал снимок, проверил настройки, потом сделал еще несколько кадров. Понаблюдав за ним с час, я стала бродить вдоль берега сама по себе, ожидая, пока Эллиотт не удовлетворит свою страсть к фотографиям.
– Прекрасно, – сказал он наконец. – Идем.
– Куда?
– В парк.
Мы пошли в сторону Джунипер-стрит, по дороге завернули в кафе «У Браума» и купили холодной воды. Я прижала большой палец к плечу, сильно нажала и отняла руку. На коже осталось белое пятно, которое постепенно покраснело.
– Солнечный ожог? – спросил Эллиотт.
– Я вечно обгораю в июне. Один раз сгорю – и готова к лету.
– Я бы не был так уверен, – поддразнил меня Эллиотт.
Я с завистью поглядела на его бронзовую кожу. На вид она казалась мягкой, и мне захотелось к ней прикоснуться. От этих мыслей мне стало не по себе, потому что прежде я ни о чем подобном не думала.
– Нужно натереть тебя солнцезащитным кремом, а то ожоги будут болеть.
– Неа. Ничего со мной не случится, увидишь.
– Что я увижу?
– Я просто имела в виду, что со мной все будет хорошо, – буркнула я, сталкивая Эллиотта с тротуара.
Пряча улыбку, он толкнул меня в ответ. Я потеряла равновесие, наклонилась к забору, так что моя блузка зацепилась за торчащий кусок проволоки, и тонкая ткань порвалась. Я вскрикнула, а Эллиотт бросился ко мне, протягивая руки.
– Осторожно!
– Я застряла! – воскликнула я, сгибаясь пополам и одновременно цепляясь пальцами за сетку, чтобы не упасть и не порвать блузку еще больше.
– Есть, – сказал Эллиотт, отцепляя мою блузку от забора. – Почти получилось. Извини, это было очень глупо с моей стороны.
Отцепив край моей блузки от проволоки, Эллиотт помог мне выпрямиться. Я оглядела прореху на ткани и нервно рассмеялась.
– Все в порядке. Я такая неуклюжая.
Эллиотт поморщился.
– Это я болван, толкнул девушку.
– Мне не больно.
– Да, знаю. Просто… мой отец иногда выходит из себя и теряет над собой контроль. В такие моменты я думаю, всегда ли он был таким и, если нет, почему стал так себя вести. Не хочу быть похожим на него.
– Мамочка тоже постоянно устраивает сцены.
– Она бьет твоего папу?
Я покачала головой.
– Нет.
На скулах Эллиотта заходили желваки, затем он повернулся к парку и жестом предложил мне следовать за ним. Несколько кварталов мы прошли в молчании, пока не услышали вдали смех и веселый писк малышей.
Парк Битл пребывал не в лучшем состоянии, но все равно его наполняло множество маленьких представителей рода человеческого. Я гадала, как Эллиотт будет фотографировать, ведь в каждый кадр непременно попадет чумазый, сопливый карапуз, но мой спутник каким-то неведомым образом находил красоту в ржавых бочках и покосившихся качелях, на которых никого не было. Спустя час мамочки и няньки начали отлавливать детей и звать их к грузовичкам, чтобы накормить обедом. Через несколько минут мы остались одни.
Эллиотт предложил мне покачаться на качелях, и я присела на пластиковое сиденье. Он оттянул качели назад, потом сильно толкнул вперед и пробежал подо мной, когда конструкция взлетела вперед и вверх.
Он вскинул фотоаппарат, но я закрыла лицо рукой.
– Нет!
– Фото выйдет хуже, если будешь упрямиться.
– Мне просто это не нравится. Пожалуйста, перестань.
Эллиотт опустил камеру и покачал головой.
– Это странно.
– Ну, значит, я и сама странная.
– Нет, просто… Это если бы заходящее солнце пожалело о том, что оно так прекрасно.
Я качалась на качелях, плотно сжав губы, чтобы не улыбнуться. И вновь не понимала, то ли Эллиотт делает мне комплимент, то ли у него просто необычный взгляд на этот мир.
– Когда твой день рождения? – спросил он.
Я нахмурилась, застигнутая врасплох.
– В феврале… А что?
Он фыркнул.
– Какого числа?
– Второго. А когда у тебя день рождения?
– Шестнадцатого ноября. Я Скорпион. А ты… – он поднял глаза к небу, очевидно, подсчитывая в уме. – О, ты Водолей. Знак воздуха. Очень загадочный.
С моих губ сорвался нервный смешок.
– Понятия не имею, что бы это значило.
– Это значит, нам следует держаться далеко, очень далеко друг от друга, если верить моей маме. Она любит такую ерунду.
– Астрологию?
– Ага, – ответил Эллиотт.
Казалось, ему неловко делиться такими пикантными подробностями своей жизни.
– Разве чероки верят в астрологию? Прости, если задаю глупый вопрос.
– Нет, – он покачал головой. – Это просто для развлечения.
Эллиотт сел на соседние качели и, ловко перебирая ногами по земле, стал раскачиваться. Затем он потянул за цепь, на которой держалось сиденье моих качелей. Я тоже стала отталкиваться ногами и уже через несколько секунд взлетала так высоко, что конструкция подпрыгивала, когда я достигала высшей точки траектории. Я выпрямляла ноги, тянулась мысками к небу, и меня охватил тот же детский восторг, который я испытывала в раннем детстве.
Наконец мы стали раскачиваться медленнее, и я заметила, что Эллиотт за мной наблюдает. Он протянул руку, но я колебалась.
– Это ничего не значит, – сказал он. – Просто хватайся.
Я уцепилась за его ладонь. Наши руки были потными и скользкими – не слишком приятное ощущение, – но я впервые взяла за руку человека противоположного пола, если не считать моего папу. От этого в груди возник удивительный трепет, хоть я и отказывалась признаться в этом самой себе. Я не считала Эллиотта особенно привлекательным или забавным, но он был милым. Казалось, он все видит, и все же ему хотелось проводить со мной время.
– Тебе нравятся твои тетя и дядя? – спросила я. – Тебе нравится здесь?
Эллиотт посмотрел куда-то поверх моей головы, щурясь от яркого солнца.
– По большей части да. Тетя Ли… Ей пришлось многое перенести.
– Например?
– Со мной они об этом не говорят, но судя по тому, что мне удалось услышать за эти годы, поначалу Янгблады не особо жаловали ее. Дядя Джон просто любил мою тетю, несмотря ни на что, и в итоге его семья ее приняла.
– Это из-за того, что она… – начала я, запинаясь Эллиотт фыркнул.
– Все в порядке. Можешь произнести это вслух. Мои родители тоже через это проходили. Тетя Ли – белая.
Я плотно сжала губы, чтобы не рассмеяться.
– А что насчет тебя? Ты правда уедешь после окончания школы?
Я кивнула и мыском сандалии стала вычерчивать на песке круги.
– В Дубовом ручье хорошо, просто я не хочу оставаться тут навечно. И ни на секунду дольше, чем это необходимо.
– Я собираюсь путешествовать, взяв с собой камеру. Буду фотографировать землю, небо и все, что между ними. Ты могла бы отправиться со мной.
Я рассмеялась.
– И чем бы мы занимались?
Он пожал плечами.
– Странствовали бы по свету.
Я подумала о том, что папа сказал мне сегодня утром, и захотела доказать, что он неправ. Я хитро улыбнулась.
– Не уверена, что хочу путешествовать по миру с человеком, избивающим деревья.
– Ах, это.
Я толкнула его локтем.
– Да, это. Из-за чего ты так разозлился?
– Периодически я не разделяю философию дяди Джона касательно злости, и вчера был именно такой момент.
– Все время от времени сердятся. Уж лучше выместить злость на дереве, но, возможно, в следующий раз тебе стоит взять на вооружение боксерские перчатки.
Эллиотт коротко хохотнул.
– Моя тетя предлагала повесить в подвале боксерскую грушу.
– Если хочешь знать мое мнение, использование этого снаряда весьма способствует укреплению здоровья.
– Итак, если ты не будешь путешествовать со мной по миру, чем займешься?
– Не уверена. Еще три года учебы впереди. Наверное, мне уже пора определиться, кем я хочу быть, и в то же время кажется, что в пятнадцать лет это невозможно. – Я отвела взгляд и нахмурилась. – Эти мысли меня угнетают.
– Тогда просто держи меня за руку.
– Кэтрин?
Я подняла глаза и увидела Оуэна.
Мои пальцы выскользнули из ладони Эллиотта.
– Привет, – воскликнула я, вставая.
Оуэн подошел к нам, утирая со лба пот.
– Твой папа сказал, что я, возможно, найду тебя здесь.
Взгляд его метался от моего спутника ко мне и обратно.
– Это Эллиотт. Он живет на нашей улице, – сказала я.
Эллиотт встал и протянул руку. Оуэн не двинулся с места, встревоженно разглядывая высокого темноволосого незнакомца.
– Оуэн, – прошипела я.
Светлые ресницы моего друга дрогнули. Он пожал протянутую руку, потом снова повернулся ко мне.
– Ох. Извини. Просто… Я завтра уезжаю в лагерь. Хочешь зайти ко мне вечером?
– Ой, – пробормотала я, косясь на Эллиотта. – Я… у нас вроде как планы на сегодня.
Оуэн нахмурился.
– Но я завтра уезжаю.
– Знаю, – ответила я. Воображение живо нарисовало безрадостную картину: на протяжении нескольких часов я жую попкорн, пока Оуэн отстреливает бесчисленные полчища космических пришельцев. – Ты можешь пойти с нами.
– Мама не разрешит мне никуда идти сегодня, она хочет, чтобы я рано вернулся домой.
– Мне очень жаль, Оуэн.
Он нахмурился и повернулся, чтобы уйти.
– Ага. Ну, тогда увидимся через пару недель.
– Да, непременно. Повеселись в научном лагере.
Оуэн отбросил со лба светлую прядь, сунул кулаки в карманы и пошел в противоположную сторону от моего дома, на свою улицу. Район, в котором жил Оуэн, был солиднее нашего, за их домом начинался лес. Я провела в доме приятеля треть своего детства: сидела на кресле-мешке, бездельничая перед телевизором. На самом деле, мне хотелось провести время с Оуэном, пока он не уехал. Но Эллиотт оказался весьма неординарной личностью, и чтобы получше его узнать, у меня было всего несколько летних недель.
– Кто это был? – спросил Эллиотт.
Искренняя, приятная улыбка впервые пропала с его лица.
– Оуэн. Мой школьный друг, один из двух. Он влюблен в мою подругу Минку. Мы дружим с первого класса. Он вроде как… заядлый геймер. Ему нравится, когда мы с Минкой наблюдаем за его мастерством. Оуэн не фанат игр, рассчитанных на двух человек, ему не нравится ждать, пока мы сообразим, что к чему.
Уголок губ Эллиотта пополз вверх.
– Один из трех.
– Извини?
– Оуэн – один из трех твоих друзей.
– Ах… Это… очень мило, – я посмотрела на свои наручные часы, надеясь, что Эллиотт не заметит, как покраснели мои щеки. Солнце тянуло наши тени к востоку. Мы провели в парке Битл два часа. – Наверное, нам стоит перекусить. Хочешь зайти ко мне за бутербродами?
Эллиотт улыбнулся и пошел вслед за мной по тенистой Джунипер-стрит. Мы почти не разговаривали, и Эллиотт больше не пытался взять меня за руку, но мою ладонь покалывало там, где ее недавно касались его пальцы. У калитки я в нерешительности остановилась. Рядом с «Бьюиком» стояла машина мамочки, а из дома доносились сердитые крики.
– Я могу сделать бутерброд дома, – сказал Эллиотт, – или могу зайти внутрь вместе с тобой. Тебе решать.
Я посмотрела на него.
– Прости.
– Это не твоя вина.
Он заправил за ухо темную прядь, а потом принял решение за меня: повернулся и зашагал к дому своей тети, утирая пот с виска и поправляя ремень, на котором висел фотоаппарат.
Я медленно подошла к крыльцу и вся съежилась, когда родители понизили голоса.
– Я дома, – сообщила я, закрыв за собой дверь. Потом прошла в столовую и увидела, что папа сидит за столом, сложив перед собой руки и переплетя пальцы. – Ты не получил работу?
В районе подмышек папиной рубашки темнели пятна пота, его лицо было мертвенно-бледным.
– На это место претендовала сотня других парней, и все они моложе и умнее твоего старого отца.
– Ни за что в это не поверю, – сказала я, проходя мимо мамочки на кухню. Налив два стакана холодной воды, я поставила один перед папой.
– Спасибо, принцесса, – поблагодарил он и сделал большой глоток.
Мамочка округлила глаза и скрестила руки на груди.
– Послушай меня. Это могло бы сработать. У нас столько места и…
– Я сказал нет, дорогая, – категорично ответил папа. – Туристы в этот город не приезжают, тут не на что смотреть, разве что на закрытые офисы да на пиццерию. Ночлег требуется только дальнобойщикам и тем, кто путешествует на машине по федеральной трассе. А они не станут дополнительно платить за комнату и завтрак.
– Здесь всего одна гостиница, – рявкнула мамочка. – И она каждую ночь набита под завязку.
– Не каждую ночь, – возразил папа. – Даже если бы мы собрали здесь толпу народа, этого недостаточно, чтобы бизнес удержался на плаву.
– Папа? – спросила я. – Ты хорошо себя чувствуешь?
– Все в порядке, принцесса. Просто сегодня я страшно устал.
– Выпей еще воды, – предложила я, придвигая к нему стакан.
Мамочка передернула плечами.
– Ты же знаешь, мне всегда хотелось устроить в своем доме нечто подобное.
– Для того чтобы начать новое дело, нужны деньги, – не сдавался папа. – И мне не по себе от мысли, что каждую ночь какие-то посторонние люди будут спать в комнатах по соседству с Кэтрин.
– Ты только что сказал, что мы не найдем постояльцев, – воскликнула мамочка.
– Мы их не найдем, Мэвис. Если бы этот дом стоял в Сан-Франциско или в любом другом месте, популярном у туристов, тогда другое дело. Но мы живем в центре Оклахомы, и в двух часах пути от нас нет никаких достопримечательностей.
– Есть два озера, – заметила мамочка.
– Люди, приезжающие на озеро, обычно едут туда на день или ночуют в палатках. Это же не Миссури. Мы не на озере Тейбл Рок, от которого до Брэнсона десять минут езды. Это не одно и то же.
– Все получится, если мы будем себя рекламировать. И если город будет с нами сотрудничать.
– Как это будет выглядеть? Не спорь, и так все ясно. Крайне рискованно и безответственно начинать такой бизнес, учитывая, что мы уже целый месяц не можем оплатить текущие счета.
Папа посмотрел на меня, видимо, только что вспомнив о моем присутствии, и пожалел о своих последних словах.
– Я могла бы найти работу, – предложила я.
Папа хотел было что-то сказать, но мамочка его опередила.
– Кэтрин могла бы работать вместе со мной в гостинице «На Джунипер-стрит».
– Нет, дорогая, – сердито возразил папа. – Ты довольно долго не смогла бы ей платить, а значит, это бессмысленно. Взгляни на меня. Ты же знаешь, что это плохая идея, ты ведь знаешь.
– Утром я позвоню в банк. Салли даст нам ссуду, уверена, она не откажет.
Папа стукнул кулаком по столу.
– Проклятье, Мэвис, я сказал нет!
Мамочка гневно раздула ноздри.
– Это ты довел нас до этого! Если бы ты выполнял свою работу, тебя бы не сократили!
– Мамочка, – пробормотала я.
– Это все твоя вина! – продолжала она, не обращая на меня внимания. – Мы того и гляди останемся без гроша, и ты должен был позаботиться о нас! Ты обещал! А теперь ты целый день сидишь дома, в то время как я единственная в семье зарабатываю деньги! Нам придется продать дом. Куда мы пойдем? И как меня угораздило связаться с таким неудачником?
– Мамочка! – завопила я. – Хватит!
Дрожащими руками она пригладила растрепавшиеся волосы, повернулась на сто восемьдесят градусов и бросилась вверх по лестнице, хлюпая носом.
Папа посмотрел на меня снизу вверх, в его взгляде ясно читались смущение и чувство вины.
– Она не со зла, принцесса.
Я села и тихо проворчала:
– Она всегда не со зла.
Папа криво усмехнулся.
– Она просто вся на нервах.
Я потянулась и взяла папу за руку. Ладонь у него была влажная от пота.
– Только она?
– Ты же меня знаешь, – он подмигнул мне. – Упасть просто, гораздо труднее снова подняться. Я все улажу, не тревожься.
Он потер плечо, и я улыбнулась.
– Я не тревожусь. Схожу в кафе «У Браума» и спрошу, не нужны ли им сотрудники.
– Не спеши. Мы все обсудим еще раз в следующем месяце. Возможно.
– Я не против помочь.
– Что ты ела на обед? – спросил папа.
Я просто покачала головой, и отец нахмурился.
– Лучше пойди и приготовь себе что-нибудь. Я схожу наверх и успокою твою мамочку.
Я кивнула, с тревогой наблюдая, как папа тяжело поднимается из-за стола. Он сделал шаг и едва не потерял равновесие. Я схватила его за руку и поддержала.
– Папа! У тебя солнечный удар?
– Возьму это с собой, – сказал он, беря со стола стакан воды.
Сунув руки под мышки, я смотрела, как он медленно поднимается по лестнице. Он казался постаревшим и немощным. Любая дочь хочет видеть своего отца исключительно непобедимым героем.
Когда папа поднялся наверх, я прошла в кухню и открыла холодильник. Тот натужно загудел, я поискала в нем мясо и сыр. Мяса не было, зато я нашла последний кусочек сыра и немного майонеза. Вытащив добычу из холодильника, я огляделась в поисках хлеба, но ничего не нашла.
На буфете стояла целая коробка соленых крекеров, так что я выдавила остатки майонеза, разломила сыр на маленькие кусочки и постаралась распределить майонез и сыр на максимальное количество печений. Мамочка так переволновалась, что забыла купить продуктов. Я невольно призадумалась: сколько еще пройдет времени, прежде чем у нас вообще не останется денег на еду.
Я села на папин стул, который скрипнул под моим весом, отправила в рот первый крекер и стала с хрустом жевать. Папа и мамочка больше не ругались. Она даже не плакала, хотя, будучи в расстроенных чувствах, постоянно заливалась слезами. Я начала гадать, что происходит и почему мамочка не на работе.
Большая люстра у меня над головой закачалась, потом жалобно загудели трубы. Я вздохнула: очевидно, папа набирает ванну, чтобы помочь мамочке успокоить нервы.
Я прикончила свой нехитрый обед, ополоснула тарелку, а затем вышла на веранду. Эллиотт уже был там. Он сидел на качелях, держа в руках два больших шоколадных пирожных, завернутых в прозрачную пленку, и две бутылки колы.
Он протянул мне и то, и другое.
– Десерт?
Я присела на качели рядом с ним, впервые с момента его ухода чувствуя покой и счастье. Развернула пирожное и вгрызлась в него, застонав от удовольствия.
– Твоя тетя испекла?
Эллиотт сощурил один глаз и улыбнулся.
– Она врет тетушкам в своей группе взаимопомощи, будто это ее рецепт.
– А это не так? В прошлом она уже пекла для нас такой десерт. Все соседи не переставая нахваливали шоколадные пирожные Ли.
– Это рецепт моей мамы. Тетя Ли очень обо мне заботится, так что я ее не выдаю.
Я улыбнулась.
– Не проболтаюсь ни одной живой душе.
– Знаю, – кивнул Эллиотт, перебирая по земле ногами, чтобы раскачать качели. – Это мне в тебе и нравится.
– Что именно?
– Ты кому-нибудь рассказала, что мой дядя потерял работу?
– Конечно нет.
– Вот видишь. – Он откинулся на спинку качелей и завел руки за голову. – Ты умеешь хранить секреты.
Глава третья
Эллиотт
Я пришел в гости к Кэтрин на следующий день и на следующий после него. Мы виделись ежедневно на протяжении двух недель. Ходили за мороженым, гуляли в парке или просто бродили. Если ее родители и ругались, Кэтрин была вне дома и не видела этого. Я ничем не мог ей помочь, разве что составить компанию, но она искренне радовалась даже такой малости.
Все утро я подстригал газоны, пытаясь закончить все ранее оговоренные подработки до начала грозы, ведь с юго-запада на Дубовый ручей надвигались темные тучи. Наверное, Кэтрин сидела на качелях у себя на веранде, как делала каждый день, и ждала, когда я загляну к ним во двор.
Всякий раз, когда я забегал домой выпить воды, дядя Джон сидел перед телевизором и смотрел новости, слушал метеорологические прогнозы касательно атмосферного давления и направления ветра. С периодичностью в десять минут на протяжении последнего часа вдалеке громыхал гром, с каждым разом становясь все громче. Расправившись с последней лужайкой, я прибежал домой и принял душ, схватил фотоаппарат и пошел к дому Кэтрин. Я старался делать вид, что вовсе не тороплюсь.
На ней была тонкая блузка, красиво оттенявшая ее сияющую кожу. Она теребила обтрепанный край джинсовых шорт тонкими пальцами с обкусанными ногтями. Я с трудом дышал в теплом, влажном воздухе и обрадовался, когда вдруг повеяло прохладой. Небо окончательно потемнело, и заметно похолодало. Листья в кронах деревьев зашелестели под резкими порывами ветра, который мгновенно сдул волны жара, танцевавшие над асфальтом всего несколько минут назад.
Мистер Кэлхун выскочил из дома, поправляя галстук.
– Принцесса, у меня пара собеседований. Увидимся вечером.
Он рысцой сбежал с крыльца, круто остановился, вернулся и чмокнул дочь в щеку. Затем он многозначительно посмотрел на меня, добежал до своего «Бьюика», сел в машину, задом выехал с участка и быстро укатил.
Качели слегка подпрыгнули, а цепи дрогнули, когда я сел рядом с Кэтрин. Я начал отталкиваться ногами от пола, и мы стали раскачиваться вперед-назад. Кэтрин сидела молча, ее длинные, изящные пальцы привлекли мое внимание. Мне хотелось снова дотронуться до ее руки, но еще хотелось, чтобы на этот раз она прикоснулась ко мне первой. Цепи умиротворяюще поскрипывали. Я запрокинул голову и стал смотреть на раскинувшуюся под потолком паутину, а еще заметил кучку мертвых мошек в висевшем на крыльце фонаре.
– Фотоаппарат? – спросила Кэтрин.
Я похлопал по висевшей у меня на плече сумке.
– Конечно.
– Ты сделал сотни фотографий травы, воды в Глубоком ручье, качелей, горки, деревьев и железнодорожных рельсов. Мы немного говорили о твоих родителях и довольно много о моих, а еще о Пресли, ее клонах, о футболе, о наших мечтах про университеты и о том, где мы хотим быть через пять лет. Каков наш сегодняшний план? – спросила она.
Я широко улыбнулся.
– Ты.
– Я?
– Собирается дождь. Я подумал, мы останемся в доме.
– Здесь? – спросила Кэтрин.
Я встал и протянул ей руку. Если ждать, пока это сделает она, я рискую остаться ни с чем.
– Идем со мной.
– Что? Хочешь сделать пару снимков? Вообще-то я не люблю, когда меня фотографируют.
Она не взяла меня за руку, так что я сжал кулак и сунул его в карман, надеясь, что не умру от смущения.
– Сегодня никаких фотографий. Я хотел кое-что тебе показать.
– Что именно?
– Самую прекрасную вещь, которую я когда-либо запечатлял на камеру.
Кэтрин вышла за ворота вслед за мной, и мы пошли по улице к дому моих тети и дяди. Сегодня мы впервые пошли куда-то в приличном виде, не взмокнув от пота.
В доме тети Ли пахло свежей краской и дешевым освежителем воздуха. Свежие следы от пылесоса на ковре рассказывали короткую историю занятой домохозяйки, не обремененной детьми. Нарисованный на стене плющ и плед на диване царили в интерьере еще с 1991 года, но тетя Ли гордилась своим домом и тратила несколько часов в день на поддержание идеальной чистоты.
Кэтрин потянулась к висящей на стене картине, изображавшей индианку: женщину с длинными темными волосами, в которые было воткнуто перо. Она остановилась, когда ее пальцы почти коснулись холста.
– Ты это хотел мне показать?
– Картина красивая, но я привел тебя сюда не ради нее.
– Она такая… грациозная. И такая потерянная. Не просто красивая, а… глядя на нее, хочется плакать.
Я улыбнулся, наблюдая, как Кэтрин благоговейно взирает на картину.
– Это моя мать.
– Твоя мать? Она просто потрясающая.
– Тетя Ли ее нарисовала.
– Ух ты, – протянула Кэтрин, рассматривая висящие на стене картины, написанные одной и той же рукой. Пейзажи и люди – все казалось настоящим, словно ветер вот-вот шевельнет нарисованную траву или темные пряди волос, ниспадающие на бронзовые плечи. – Это все ее работы?
Я кивнул.
В пустой комнате работал висевший высоко на стене плоский телевизор. Передавали новости.
– Твоя тетя на работе? – спросила Кэтрин.
– Она оставляет телевизор включенным, когда уходит. Говорит, так потенциальные грабители подумают, что в доме кто-то есть.
– Какие грабители? – спросила Кэтрин.
Я пожал плечами.
– Понятия не имею. Наверное, любые.
Мы прошли мимо телевизора по темному коридору и оказались перед коричневой дверью с медной ручкой. Я открыл дверь. Изнутри пахнуло едва уловимым душком плесени, и Кэтрин помрачнела.
– Что там, внизу? – спросила она, вглядываясь в темноту.
– Моя комната.
Раздался дробный перестук – что-то стучало по крыше. Я обернулся, посмотрел в окно и увидел, что на траву падают и подскакивают градины размером с горошину. С каждым мгновением градины становились все крупнее, и вот на землю упал кусочек льда размером с половину долларовой банкноты, расколовшись на несколько частей. Все это длилось несколько секунд, а потом град прекратился, словно все это мне померещилось.
Кэтрин снова повернулась к темному дверному проему. Мне показалось, она страшно нервничает.
– Ты спишь там, внизу?
– По большей части. Хочешь посмотреть?
Она сглотнула.
– Иди ты первым.
Я фыркнул.
– Трусишка.
Громко топая, я спустился по лестнице и на ощупь нашел шнурок. Дернув за него, можно было включить единственную в подвале лампочку, висевшую под потолком.
– Эллиотт? – позвала оставшаяся в коридоре Кэтрин.
От звука ее голоса, вдруг ставшего очень высоким и нервным, у меня внутри что-то щелкнуло. Мне хотелось лишь одного: чтобы рядом со мной она чувствовала себя в безопасности.
– Подожди секунду, сейчас я включу свет.
Выключатель щелкнул, и висевшая под потолком лампочка осветила подвал.
Кэтрин медленно спустилась по лестнице и оглядела большой зеленый ковер, лежавший на бетонном полу.
– Он уродский, но это лучше, чем, встав с кровати поутру, наступать на холодный пол, – пояснил я.
Кэтрин медленно поворачивалась на месте, рассматривая двухместный диванчик, телевизор, письменный стол, стоящий на нем компьютер и свернутый матрас, на котором я спал.
– А где твоя кровать? – спросила она наконец.
Я указал на матрас.
– На ночь я его раскладываю.
– Он выглядит недостаточно длинным.
– Он и впрямь коротковат, – просто ответил я, доставая из сумки фотоаппарат и доставая из него карту памяти. Я присел на пластиковый стул, который дядя Джон купил специально, чтобы мне было на чем сидеть перед компьютером (раньше он стоял на столе, который тетя Ли нашла на обочине дороги), и вставил крошечный пластиковый квадратик в разъем.
– Эллиотт?
– Мне только нужно выгрузить новое.
Я несколько раз щелкнул мышкой, а потом вдруг раздался отдаленный пронзительный вой. Я замер.
– Что это?
– Это сирена, предупреждающая о торнадо? – проговорил я.
Затем я вскочил, схватил Кэтрин за руку и потащил к лестнице. Звук шел из телевизора. На экране метеоролог стоял перед картой, густо расцвеченной зелеными и красными точками. Во всем штате было объявлено штормовое предупреждение, буря должна была обрушиться на нас с минуты на минуту.
– Эллиотт, – сказала Кэтрин, крепче сжимая мою руку, – мне лучше пойти домой, пока не разразился шторм.
Небо за окном чернело на глазах.
– Не думаю, что это хорошая идея. Лучше тебе переждать непогоду здесь.
Маленькая карта Оклахомы, разделенная на районы, притулилась в правой верхней части плоского экрана и светилась, как рождественская елка. В нижней части экрана бегущая строка анонсировала названия одного города за другим.
Метеоролог тыкал указкой в наш район и произносил слова вроде «угроза внезапного наводнения» и «немедленно принять меры предосторожности».
Мы разом повернулись к окну и увидели, как невидимая сила гнет деревья и срывает с них листья. Полыхнула молния, и на миг наши тени появились на стене напротив окна, точно между двумя мягкими кожаными креслами. Над Дубовым ручьем грянул раскат грома, и снова пошел град. По крыше застучал дождь, канавы вдоль дома мгновенно наполнились водой, и она начала выплескиваться на газон. Улицы превратились в бушующие реки, по ним будто мчались потоки кипящего шоколадного молока, и вскоре переполненные водостоки начали извергать воду обратно на мостовую.
Метеоролог умолял зрителей воздержаться от поездок на машинах во время дождя. За окном завывал ветер, по стеклу лупили дождевые капли.
– Мой папа сейчас снаружи, возможно, он ведет машину. Можно одолжить твой телефон? – попросила Кэтрин.
Я протянул ей свой мобильный, предварительно разблокировав его. Кэтрин нахмурилась: вместо ответа в телефоне ее отца включилась голосовая почта.
– Папа? Это Кэтрин. Звоню с телефона Эллиотта. Я в его доме, в безопасности. Позвони мне, когда сможешь, чтобы я знала, что с тобой все в порядке. Номер Эллиотта, – она посмотрела на меня, и я одними губами стал произносить цифры. – Три, шесть, три, пять, один, восемь, пять. Перезвони мне, хорошо? Я волнуюсь. Люблю тебя.
Она вернула мне телефон, и я запихнул его в карман.
Кэтрин вцепилась в мою рубашку и прижалась щекой к моему плечу. Я ощутил себя супергероем.
Она посмотрела на меня снизу вверх, и мой взгляд упал на ее губы. Нижняя была полнее верхней, и на долю секунды я представил, что наклоняюсь и целую ее.
Кэтрин закрыла глаза, и я тоже зажмурился, но прежде чем я успел ее поцеловать, она прошептала:
– Эллиотт?
– Да? – ответил я, замирая.
Даже с закрытыми глазами я видел, как вспышки молний за окном озаряют весь дом; после каждого удара молнии раздавался громовой раскат. Кэтрин крепко меня обняла.
Я держал ее в объятиях, и вскоре она расслабилась, хихикнула и отстранилась. Щеки ее пылали.
– Извини.
– За что?
– За то, что тебе приходится быть здесь, со мной.
Я улыбнулся.
– Где же еще мне быть?
Мы смотрели, как град сменяется дождем и как его струи изливаются на траву. Ветер заставлял деревья склоняться перед штормом. Первый оглушительный щелчок застал меня врасплох. Когда упало первое дерево, Кэтрин ахнула.
– Скоро все закончится, – заверил я, обнимая ее за плечи. Еще никогда в жизни я не был так благодарен буре.
– Может, нам лучше спуститься в подвал? – спросила Кэтрин.
– Можем спуститься, если так тебе будет спокойнее.
Кэтрин уставилась на дверь, ведущую в подвал.
– А может, и не стоит.
Я засмеялся.
– Что смешного?
– Мне показалось, что в подвале тебе будет не по себе.
– Дело не в том, что я… – она стояла рядом со мной, держась за мою рубашку и прижимаясь щекой к моему плечу. – Я скажу, как есть. Ты мне нравишься.
Я склонил голову набок, уткнулся подбородком ей в макушку. Волосы Кэтрин пахли шампунем и потом. Чистым потом. В данную минуту это был мой любимый запах.
– Ты мне тоже нравишься, – не поворачивая головы, я сказал это, глядя прямо перед собой. – Ты именно такая, как я думал.
– Что ты имеешь в виду?
Снова зарядил град, на этот раз он лупил прямо по окнам гостиной тети Ли. Одно стекло треснуло, и я сделал шаг назад, отступая от Кэтрин. Яркая вспышка озарила улицу, и над домом гром прогремел так, словно выстрелили из пушки.
– Эллиотт? – проговорила Кэтрин дрожащим от страха голосом.
– С тобой ничего не случится, обещаю. Я этого не позволю, – заявил я.
Мы смотрели, как ветер треплет деревья на улице.
– Хочешь сейчас быть там, снаружи, да? Фотографировать? – спросила Кэтрин.
– Для этого у меня нет нормальной камеры. Но однажды – возможно.
– Тебе нужно работать на Национальное географическое общество или что-то в этом духе.
– Таков план. Нужно посмотреть весь мир, – я повернулся и посмотрел на Кэтрин. – Ты еще не передумала? Все равно, закончив школу, ты уедешь отсюда. Почему бы не поехать вместе со мной?
В первый раз я предложил ей это, когда мы только познакомились. На лице Кэтрин появилась широкая улыбка.
– Ты опять спрашиваешь меня об этом?
– Буду спрашивать столько, сколько придется.
– Знаешь, после того, как мы столько времени провели вместе, мысль о том, чтобы путешествовать вместе с тобой, прельщает меня куда больше, чем перспектива остаться дома.
– Ну и? Ты в деле? – спросил я.
– Я в деле.
– Обещаешь?
Кэтрин кивнула, и я не смог сдержать глупую улыбку.
Град вдруг прекратился, а потом и ветер начал стихать. Улыбка Кэтрин померкла.
– Что случилось?
– Наверное, мне лучше пойти домой.
– Ох. Да, конечно. Я тебя провожу.
Кэтрин вдруг схватила меня за плечи, привстала на цыпочки и поцеловала в уголок рта. Все произошло так быстро, что я даже не успел насладиться моментом. Раз! – и все уже закончилось. В ту секунду я мог бы взобраться на гору, обежать вокруг земного шара или переплыть океан. Если Кэтрин Кэлхун решила меня поцеловать, то все невозможное становилось возможным.
Солнце едва-едва начало выглядывать из-за облаков, тьма уползала к другому городу. На улицу один за другим выходили соседи, посмотреть, насколько велик ущерб. Если не считать нескольких разбитых окон, оборванных проводов, поваленных деревьев и сломанных ветвей, дома почти не пострадали. Зеленые листья устилали Джунипер-стрит ярким ковром, вдоль обочин бежали потоки грязной воды, медленно утекая в сливоприемный колодец, расположенный в конце улицы.
Мы с Кэтрин одновременно заметили, что подъездная дорожка перед ее домом пуста. Я открыл калитку и прошел следом за ней по дорожке к ее дому. Мы поднялись на веранду и сели на качели.
– Я подожду вместе с тобой, пока твои родители не вернутся, – сказал я.
– Спасибо.
Кэтрин взяла меня за руку, а я стал отталкиваться от пола, раскачивая качели. Я отчаянно желал, чтобы этот день, лучший в моей жизни, никогда не кончался.
Глава четвертая
Кэтрин
Остаток лета пролетел очень быстро, дни были заполнены стуком пневматических молотков – рабочие разных строительных компаний чинили крыши домов. Мы с Эллиоттом проводили много времени, сидя в тени деревьев и фотографируя берега Глубокого ручья, но он больше не приглашал меня к себе домой. Каждый день я боролась с желанием попросить его показать мне фотографии в его подвале, но моя гордость неизменно пересиливала любопытство.
Мы смотрели салют на четвертое июля, удобно устроившись на раскладных стульях за бейсбольным полем, и часто устраивали пикники, во время которых делились друг с другом бутербродами и болтали о всяких пустяках, как будто это лето никогда не закончится.
В последнюю субботу июля мы, казалось, исчерпали все темы для разговора. Каждое утро Эллиотт приходил к девяти утра, садился на качели и смиренно ждал, когда я выйду, но в последнюю неделю он стал каким-то мрачным.
– Твой парень снова сидит на качелях, – сказал папа, поправляя галстук.
– Он не мой.
Отец вытащил носовой платок и вытер пот со лба. Отсутствие работы стало для него нелегким испытанием. Он похудел и в последнее время плохо спал.
– Разве? Кстати, куда подевался Оуэн?
– Я несколько раз останавливалась перед его домом. Мне больше нравится гулять на воздухе, чем смотреть, как он играет в компьютерные игры.
– Ты хотела сказать «гулять вместе с Эллиоттом», – заметил папа с хитрой улыбкой.
– Ты завтракал?
Отец покачал головой.
– Нет времени на еду.
– Ты должен лучше заботиться о себе, – заметила я, нежно беря его за руку. Я поправила его галстук и похлопала папу по плечу. Его рубашка уже пропиталась потом. – Папочка.
Он поцеловал меня в лоб.
– Я в полном порядке, принцесса. Не волнуйся ты так. Тебе пора идти, а то опоздаешь на свидание у ручья. Или на свидание в парке? Куда вы идете сегодня?
– В парк. И это не свидание.
– Он тебе нравится?
– Не в этом смысле.
Отец улыбнулся.
– Ты могла бы меня одурачить, но Эллиотту меня не обмануть. Папы разбираются в таких вещах.
– Или выдумывают то, чего нет, – парировала я, открывая дверь.
– Люблю тебя, Кэтрин.
– А я тебя еще больше.
Я вышла на крыльцо и улыбнулась при виде Эллиотта: он качался на качелях. Сегодня на нем были рубашка в тонкую полоску и шорты цвета хаки, а неизменный фотоаппарат висел на шее на ремешке.
– Готова? – спросил Эллиотт. – Я подумал, что для начала стоит завернуть в кафе у «Браума», перехватить печенья и сока.
– Конечно, – согласилась я.
Мы прошли несколько кварталов, добрались до кафе, ставшего в последнее время одним из наших любимых мест, и сели за столик, который сделали своим. Эллиотт молчал. Он всю последнюю неделю ходил как в воду опущенный, только кивал и вставлял односложные реплики в мой монолог. Вид у него был такой, словно мыслями он сейчас находился за тысячи миль отсюда.
Выйдя из кафе, мы зашагали к центру города, никуда конкретно не направляясь. Последние два месяца мы постоянно куда-то шли, потому что на ходу не обязательно разговаривать, зато можно проводить время вместе.
Когда мы вернулись к моему дому, чтобы сделать бутерброды, солнце сияло высоко в небе. Обед-пикник стал нашим ритуалом, и мы по очереди подыскивали подходящее место. Сегодня выбирал Эллиотт, и он предпочел парк и полянку под нашим любимым деревом.
Мы молча расстелили на траве лоскутное одеяло, сшитое мамочкой. Эллиотт развернул свою индейку с сыром, поглядывая на еду так, словно один ее вид его оскорбляет. Мне пришло в голову, что причина его недовольства – это я, и все же каждую минуту этого лета я не могла назвать иначе, как идеальной.
– Невкусно? – спросила я, держа бутерброд двумя руками.
Эллиотт откусил всего кусочек от своего бутерброда, в то время как я успела съесть половину своего.
– Нет, – ответил Эллиотт, опуская руку с зажатым в ней бутербродом. – Определенно невкусно.
– А что не так? Слишком много майонеза?
Он помолчал, потом застенчиво улыбнулся.
– Дело не в бутерброде, Кэтрин. Бутерброд тут вообще ни при чем… Все дело в том, что я сижу рядом с тобой.
– Вот как, – пробормотала я. Мой разум снова и снова воспроизводил последние слова Эллиотта.
– Завтра я уезжаю, – проворчал он.
– Но ты ведь вернешься, да?
– Да, но не знаю, когда именно. Возможно, на Рождество. Может быть, только следующим летом.
Я кивнула, не поднимая глаз от своего бутерброда, мои руки сами собой опустились. Я вдруг поняла, что совершенно не голодна.
– Ты должен пообещать, – сказала я. – Ты должен пообещать, что вернешься.
– Обещаю. Пусть я не приеду сюда раньше следующего лета, но я вернусь.
Пустота и отчаяние, которые я испытала в тот момент, были сравнимы только с тоской, нахлынувшей на меня в день смерти моего пса. Возможно, это очень глупое сравнение, но Арахис спал у моих ног каждую ночь. Неважно, насколько сильно была раздражена мамочка и сколько сцен она устроила, Арахис прекрасно знал, когда рычать, а когда вилять хвостом.
– О чем ты думаешь? – спросил Эллиотт.
Я покачала головой.
– Это глупо.
– Брось. Скажи.
– У меня был песик, довольно глупый. Как-то раз папа принес его домой ни с того ни с сего. Предполагалось, что пес будет принадлежать мамочке, чтобы веселить и отвлекать ее от мрачных мыслей, но он выбрал меня. Мамочка ревновала, правда, я до сих пор не понимаю, кого именно: меня или Арахиса. Он умер.
– Твоя мама страдает от депрессии?
Я пожала плечами.
– Родители мне не говорят. Они стараются не обсуждать эту тему в моем присутствии. Знаю только, что в детстве ей приходилось нелегко. По словам мамочки, она рада, что ее родители умерли. Это случилось еще до моего рождения. Она говорит, ее родители были довольно жестокими людьми.
– Ничего себе. Если я когда-нибудь стану отцом, у моих детей будет нормальное детство. Такое, чтобы они вспоминали о нем с радостью, когда вырастут, и мечтали снова вернуться в те времена. Чтобы им не пришлось бороться с последствиями моего воспитания и лечиться у психиатра, – он поднял на меня глаза. – Я буду по тебе скучать.
– Я тоже буду по тебе скучать, но… не долго. Потому что ты вернешься.
– Я вернусь, обещаю.
Я сделала вид, что довольна и счастлива, открыла банку газировки и стала через трубочку потягивать напиток. После такого признания разговор на любую другую тему казался принужденным, каждая улыбка – натянутой. Мне хотелось насладиться оставшимся нам с Эллиоттом временем, но неминуемое расставание сводило на нет мои попытки взбодриться.
– Хочешь помочь мне собрать вещи? – спросил Эллиотт и поморщился от собственных слов.
– Не особо, но мне хочется видеть тебя так долго, как это возможно, раз ты уезжаешь. Так что да, я тебе помогу.
Мы собрали свои пожитки. Вдалеке зазвучали сирены, постепенно их вой стал громче. Эллиотт помедлил, потом помог мне подняться. Звук сирены все нарастал. Наверное, это ехала в нашу сторону машина пожарных.
Эллиотт скатал одеяло мамочки и сунул под мышку, я взяла пакеты с остатками еды и выбросила в урну. Эллиотт протянул мне руку, и я без колебаний за нее взялась. Теперь, зная, что он скоро уезжает, я перестала беспокоиться о том, что отношения между нами изменились.
Когда мы подошли к Джунипер-стрит, Эллиотт крепче сжал мою ладонь.
– Давай занесем это одеяло к тебе домой, а потом пойдем ко мне собирать вещи.
Я кивнула и улыбнулась, когда Эллиотт стал раскачивать наши соединенные руки. Соседка, живущая через улицу, стояла на своем крыльце, держа на руках ребенка. Я помахала ей рукой, но она не помахала мне в ответ.
Эллиотт вдруг замедлил шаг, выражение его лица изменилось: стало озадаченным, а потом – встревоженным. Посмотрев на свой дом, я увидела полицейскую машину и карету «Скорой помощи». Оба автомобиля мигали красными и синими огнями. Я выпустила руку Эллиотта, пробежала мимо машин и рывком попыталась открыть калитку, забыв сдвинуть щеколду.
Подошел Эллиотт и уверенной рукой открыл калитку. Я вбежала внутрь, но на полпути к дому остановилась. Открылась входная дверь, и появился врач, толкая перед собой медицинскую каталку, на которой лежал папа. Он был бледен, глаза закрыты, на лице кислородная маска.
– Что… что случилось? – воскликнула я.
– Извините, – проговорил врач.
Они с санитаром открыли задние двери «Скорой» и стали грузить носилки с папой в машину.
– Папа! – закричала я. – Папа!
Он не ответил, и двери автомобиля закрылись у меня перед носом.
Я подбежала к полицейскому, который спускался с крыльца.
– Что случилось?
Полицейский посмотрел на меня сверху вниз.
– Ты – Кэтрин?
Я кивнула, чувствуя, как на плечи опустились ладони Эллиотта.
Полицейский дернул уголком рта.
– Похоже, у твоего отца случился сердечный приступ. Твоя мама вернулась домой раньше обычного и нашла его лежащим на полу. Она сейчас внутри. Ты бы лучше… попробуй поговорить с ней. Она и двух слов не сказала с тех пор, как мы приехали. Возможно, у нее шок и ей тоже стоит поехать в больницу.
Я взбежала по ступенькам и бросилась в дом.
– Мамочка! Мамочка!
Она не отвечала. Я заглянула в гостиную, в кухню, потом пробежала по коридору, ведущему в гостиную. Мамочка сидела на полу и таращилась на ковер.
Я опустилась на колени возле нее.
– Мамочка?
Она не шелохнулась и, казалось, вообще меня не услышала.
– Все будет хорошо, – заверила я ее, похлопывая по колену. – Папа поправится. Наверное, нам нужно поехать в больницу и встретить его там. – Она не отвечала. – Мамочка? – Я осторожно ее потрясла. – Мамочка?
Нет ответа.
Я встала, прижала ладонь ко лбу, потом выбежала на улицу и схватила полицейского за рукав. «Скорая» как раз отъезжала от дома. Полицейский был толстый и обильно потел.
– Офицер, ммм… – я посмотрела на серебряный значок у него на груди, – Санчес? Мамочке… моей маме плохо.
– Она по-прежнему не разговаривает?
– Думаю, вы правы. Ей тоже нужно в больницу.
Полицейский кивнул и печально посмотрел на меня.
– Я надеялся, что тебе она ответит, – он поднес к губам маленькую рацию. – Четыре-семь-девять, вызываю диспетчера.
Женский голос ответил:
– Четыре-семь-девять, прием.
– Я забираю миссис Кэлхун и ее дочь в больницу. Когда мы приедем, миссис Кэлхун может понадобиться медицинская помощь, пожалуйста, известите медиков.
– Вас поняла, четыре-семь-девять.
Я огляделась в поисках Эллиотта, но его нигде не было видно. Санчес поднялся по ступенькам и прошел прямиком в гостиную, где мамочка все так же сидела, уставившись в пол.
– Миссис Кэлхун? – мягко обратился полицейский к мамочке, присаживаясь рядом с ней на корточки. – Это снова офицер Санчес. Я отвезу вас и вашу дочь в больницу, там вы сможете увидеть вашего мужа.
Мамочка покачала головой и что-то прошептала, но я не смогла разобрать, что именно.
– Вы можете стоять, миссис Кэлхун?
Мамочка никак не отреагировала на его вопрос, и тогда полицейский встал и начал поднимать ее на ноги. Я подхватила мамочку под другую руку, и вместе мы заставили ее встать. Поддерживая мамочку с двух сторон, мы довели ее до полицейской машины, усадили внутрь, и я пристегнула ее ремнем безопасности.
Санчес пошел к водительскому сиденью, а я снова огляделась по сторонам, надеясь увидеть Эллиотта.
– Мисс Кэлхун! – позвал Санчес.
Я открыла дверь со стороны пассажирского сиденья и юркнула внутрь. Когда мы отъезжали от дома, я все глядела вокруг, но Эллиотта нигде не было.
Глава пятая
Эллиотт
– Мамочка? Мамочка!
У Кэтрин было такое лицо… Я еще никогда и ни у кого не видел такого выражения лица. Она взбежала по ступенькам и скрылась за дверью, а я в нерешительности остановился, не зная, следует ли идти за ней следом.
Инстинкт подсказывал, что нужно остаться рядом с Кэтрин. Я шагнул на ступеньку, но полицейский прижал ладонь к моей груди.
– Ты член семьи?
– Нет, я ее друг. Друг Кэтрин.
Полицейский покачал головой.
– Тебе придется подождать снаружи.
– Но… – я попытался взять дверь штурмом, но крепкие пальцы стража порядка уперлись мне в грудь.
– Говорю же, жди здесь. – Я возмущенно уставился на него снизу вверх, но полицейский лишь равнодушно фыркнул. – Ты, должно быть, сын Кэй Янгблад.
– И что с того? – выплюнул я.
– Эллиотт? – на тротуаре стояла мама и прикладывала ко рту сложенные рупором ладони. – Эллиотт!
Я в последний раз глянул на дом, потом побежал к черному железному забору. Солнце уже опустилось довольно низко, но у меня на лбу выступили капли пота, а воздух вдруг стал душным.
– Что ты здесь делаешь? – спросил я, хватаясь за острые зубцы железного забора, стоявшего за домом Кэлхунов.
Мама посмотрела на полицейскую машину, на «Скорую», потом бросила быстрый взгляд на дом и явно осталась недовольна увиденным.
– Что происходит?
– Думаю, что-то случилось с отцом Кэтрин. Меня не пускают внутрь.
– Нам лучше уйти. Идем.
Я нахмурился и покачал головой.
– Я не могу уйти. Случилось что-то плохое. Мне нужно убедиться, что с ней все в порядке.
– С кем?
– С Кэтрин, – нетерпеливо ответил я и повернулся, намереваясь вернуться к крыльцу, но мама ухватила меня за рукав.
– Эллиотт, идем со мной. Немедленно.
– Почему?
– Потому что мы уезжаем.
– Что? – в панике воскликнул я. – Но ведь предполагалось, что я уеду завтра!
– Планы изменились!
Я отдернул руку.
– Я никуда не поеду! Я не могу бросить ее здесь в такую минуту! Посмотри, что происходит! – Я обеими руками указал на машину «Скорой помощи».
Мама расправила плечи.
– Не смей отмахиваться от меня. Ты еще слишком юн, Эллиотт Янгблад.
Я отшатнулся. Если мама чувствовала, что к ней относятся неуважительно, то была страшна в гневе.
– Прости, но я должен остаться, мама. Это будет правильно.
Она всплеснула руками.
– Ты едва знаешь эту девочку!
– Она моя подруга, и я хочу убедиться, что с ней все будет хорошо. Что здесь такого?
Мама нахмурилась.
– Этот город токсичен, Эллиотт. Ты не можешь остаться. Я же предупреждала, чтобы ты не заводил друзей, особенно девочек. Мне и в голову не приходило, что ты свяжешься с Кэтрин Кэлхун.
– Что? О чем ты говоришь?
– Я сегодня звонила Ли, предупредить, что заеду за тобой. Она мне рассказала про эту девчонку Кэлхунов. Сказала, что ты дни напролет проводишь с ней. Ты здесь не останешься, Эллиотт, ни ради этой девочки, ни ради тети Ли, ни ради кого бы то ни было.
– Я хочу остаться, мама. Хочу ходить здесь в школу. Я уже завел здесь друзей и…
– Я так и знала! – она ткнула пальцем в сторону улицы. – Это не твой дом, Эллиотт, – мама тяжело дышала, я видел: она собирается выдвинуть мне ультиматум. Она всегда поступала так с папой. – Если хочешь еще когда-нибудь вернуться сюда до своего восемнадцатилетия, то тащи свою задницу в дом твоих дяди и тети и собирай вещи.
У меня поникли плечи.
– Если я сейчас брошу Кэтрин, она не захочет, чтобы я возвращался, – умоляюще проговорил я.
Мама прищурилась.
– Я знала. Эта девочка для тебя больше чем друг, так? Последнее, что тебе нужно – это заделать ей ребенка! Они никогда не выберутся из этой проклятой дыры. Ты будешь привязан к этому месту навечно, и все из-за этой развязной девицы!
Я скрипнул зубами.
– Она не такая!
– Черт возьми, Эллиотт! – мама запустила ладонь в волосы и прошлась взад-вперед передо мной. – Знаю, сейчас ты не понимаешь, но позже ты поблагодаришь меня за то, что я уберегла тебя от этого места.
– Мне здесь нравится!
Она снова указала на улицу.
– Иди. Сейчас же. Иначе я больше никогда не привезу тебя сюда.
– Мама, пожалуйста! – взмолился я, указывая на дом.
– Иди! – завопила она.
Я вздохнул и посмотрел на полицейского. Тот, похоже, наблюдал за нашей с мамой перепалкой с веселым интересом.
– Вы ей скажете? Скажете Кэтрин, что мне пришлось уйти? Скажете ей, что я вернусь?
– Я затащу тебя в машину силой, Богом клянусь, – процедила мама сквозь зубы.
Полицейский выгнул бровь.
– Лучше ступай, парень. Похоже, твоя мама настроена серьезно.
Я протиснулся через калитку, прошел мимо мамы и потащился к дому дяди Джона и тети Ли. Она поспешила следом, не переставая ворчать, но я пребывал в таком смятении чувств, что совершенно не слышал ее нравоучений. Нужно попросить тетю Ли отвезти меня в больницу, чтобы проведать Кэтрин. Тетя Ли поможет мне все объяснить. Я чувствовал себя подавленным. Кэтрин будет так больно, когда она выйдет из дома и не увидит меня.
– Что стряслось? – спросила с порога тетя Ли. Я поднялся по ступенькам, быстро проскользнул мимо тети, рывком распахнул дверь и с грохотом захлопнул за собой. – Что ты натворила?
– Я? – вскинулась мама. – Это не я разрешала ему болтаться с девчонкой Кэлхунов без всякого надзора!
– Они просто дети. Эллиотт хороший мальчик, он бы никогда не…
– Неужели ты не помнишь, какими становятся мальчики в этом возрасте? – завопила мама. – Ты знаешь, я не хочу, чтобы он здесь оставался, но намеренно смотришь сквозь пальцы на его похождения с этой девицей! Наверняка она тоже хочет, чтобы он остался. Как, по-твоему, она собиралась удержать его здесь? Уже забыла Эмбер Филипс?
– Не забыла, – спокойно ответила тетя Ли. – Они с Полом живут на нашей улице.
– Он учился в выпускном классе, а Эмбер была моложе на пару лет и боялась, как бы он не нашел себе другую девушку в университете. Сколько сейчас лет их ребенку?
– Коулсон учится в университете, Кэй, – продолжала тетя Ли. Она годами имела дело с непростым характером мамы и изрядно набила руку на этом деле. – Ты же сказала Эллиотту, что он может остаться до завтра.
– Раз я сегодня здесь, то мой сын уезжает сегодня.
– Кэй, ты тоже оставайся с ночевкой. Что изменит один день? Дай ему возможность попрощаться.
Мама наставила на мою тетю указательный палец.
– Я вижу, что ты пытаешься сделать. Эллиотт мой сын, а не твой! – Она повернулась ко мне. – Мы уезжаем. Ты больше ни минуты не проведешь в обществе этой девчонки Кэлхунов. Не хватало еще, чтобы она от тебя понесла, тогда ты застрянешь здесь навечно.
– Кэй! – укоризненно воскликнула тетя Ли.
– Ты же знаешь, через что мы с Джоном прошли, пока росли здесь. Травля, расизм, унижения! Ты действительно хочешь, чтобы Эллиотта постигла такая же участь?
– Нет, но… – Тетя Ли умолкла, явно пытаясь найти убедительный контраргумент.
Я смотрел на нее, безмолвно моля о помощи.
– Видишь? – закричала мама, указывая на меня пальцем. – Посмотри, как он на тебя смотрит! Словно ты можешь его спасти. Ты не его мать, Ли! Я попросила тебя о помощи, а ты попыталась отнять у меня сына!
– Он здесь счастлив, Кэй, – сказала тетя Ли. – Хотя бы пару секунд подумай о том, чего хочет сам Эллиотт.
– Я думаю о нем! Если тебе нравится жить в этой Богом забытой дыре, это вовсе не означает, что я позволю своему сыну остаться здесь, – выплюнула мама. – Собирай вещи, Эллиотт.
– Мама…
– Собирай вещи, черт возьми! Мы уезжаем!
– Кэй, пожалуйста! – воскликнула тетя Ли. – Подожди хотя бы, пока Джон вернется домой. Мы вместе все обсудим.
Я не сдвинулся с места, и мама помчалась в подвал.
Тетя Ли посмотрела на меня и беспомощно развела руками. В ее глазах блестели слезы.
– Прости. Я не могу.
– Знаю, – сказал я. – Все хорошо, не плачьте.
Мама вернулась, таща за собой мой чемодан и пару сумок.
– Садись в машину.
Она подтолкнула меня к двери.
Я обернулся через плечо.
– Вы расскажете Кэтрин? Скажете, что произошло?
Тетя Ли кивнула.
– Постараюсь. Я люблю тебя, Эллиотт.
Хлопнула входная дверь. Придерживая меня за плечо, мама отвела меня к своему пикапу «Тойота Такома» и открыла дверь со стороны пассажирского сиденья.
Я остановился и в последний раз попытался ее переубедить.
– Мама, пожалуйста. Я уеду вместе с тобой, только дай мне попрощаться, разреши мне все ей объяснить.
– Нет. Я не позволю тебе гнить в этом месте.
– Тогда зачем ты вообще привезла меня сюда? – выкрикнул я.
– Садись в машину! – заорала она в ответ, забрасывая сумки на заднее сиденье.
Я сел на пассажирское сиденье и со злостью захлопнул за собой дверь. Мама обежала машину, плюхнулась на водительское место, включила зажигание и резко рванула с места. Мы поехали в противоположную сторону от дома Кэлхунов, а когда проезжали мимо него, навстречу нам проехала «Скорая».
* * *
Потолок моей комнаты намертво отпечатался в моей памяти со всеми его трещинами, пятнами от воды, отслоившейся краской и пауком в углу. Я либо лежал на кровати, беспокоясь о том, что с каждым днем неприязнь Кэтрин ко мне растет, либо писал ей письма. В них я пытался все объяснить, умолял о прощении, давал новые обещания, которые, как и предрекла мама, не смог бы выполнить. По одному письму в день, так что к настоящему моменту у меня накопилось семнадцать штук.
Из гостиной на первом этаже доносились приглушенные, сердитые голоса родителей. Поводом для их сегодняшней ссоры послужили более ранние размолвки и твердое намерение выяснить, кто из нас троих в большей степени неправ.
– Но Эллиотт на тебя кричал! Ты говоришь, что позволила ему повысить на тебя голос? – вопил папа.
– Интересно, от кого он такого набрался?! – не уступала мама.
– Ах, так ты меня винишь? Оказывается, это я во всем виноват? Это же ты отправила его в то место. Зачем ты его туда отослала, Кэй? Почему оставила его в Дубовом ручье, если годами твердила, что хочешь держать сына подальше от этой дыры?
– А куда еще я должна была его отвезти? Лучше бы он пожил там, чем сидел здесь и смотрел, как ты напиваешься!
– Ой, только не начинай. Клянусь Богом, Кэй…
– Что? Правда глаза колет? Каких действий ты от меня ждал? Эллиотт не мог оставаться здесь и наблюдать за нашей руганью… смотреть, как ты… у меня не осталось выбора! А теперь он влюблен в эту проклятую девчонку и хочет туда переехать!
Папа что-то тихо ответил, так что я не разобрал его слов, но уже через несколько секунд он снова перешел на крик:
– И ты увезла его оттуда, даже не дав попрощаться! Не удивительно, что он так сердит! Я бы тоже вышел из себя, если бы кто-то поступил так со мной, когда мы только начали встречаться. Ты хоть иногда думаешь о ком-то, кроме себя, Кэй? Неужели хоть на секунду ты не могла задуматься о чувствах собственного сына?
– Я именно о нем и думаю, потому что прекрасно помню, как со мной обращались в том городишке, пока я росла. Я не хочу для Эллиотта такой судьбы, не хочу, чтобы он застрял в этой дыре. И не делай вид, будто тебе не наплевать на сына. Ты интересуешься только своей идиотской гитарой и пивом!
– Признаю, я и впрямь люблю выпить, но гитару мою не трогай!
– Ты меня достал!
– Влюбиться в девчонку – это еще не приговор, Кэй! Они, скорее всего, расстанутся уже через месяц или родители девочки переедут.
– Ты меня вообще не слушаешь? – закричала мама. – Она из семьи Кэлхунов! Никуда они не уедут! Они хозяева этого города! Ли сказала, что Эллиотт одержим этой девчонкой уже несколько лет! Разве ты не ликовал бы, съедь от нас Эллиотт?! Ты с удовольствием избавился бы от ответственности за сына! Тогда ты мог бы и дальше воображать, будто тебе двадцать один, и у тебя есть шанс стать знаменитым музыкантом!
– Кэлхуны перестали владеть этим городом, еще когда мы с тобой учились в старшей школе. Боже мой, ты такая невежественная.
– Иди к черту!
Раздался звон бьющегося стекла, и папа закричал:
– Ты совсем с ума сошла?
Сейчас безопаснее всего было отсидеться в моей комнате. Сегодня мама с папой как обычно устроили словесную баталию, возможно, мама швырнула в папу телевизионным пультом или стаканом, но я в любом случае не рисковал и не бродил по дому. Через несколько дней после возвращения в Юкон стало ясно: ругаясь с мамой, я привлек ненужное внимание отца, а когда он принялся меня отчитывать, мама стала меня защищать и набросилась на него. В нашей семье и раньше-то все было неспокойно, а теперь стало гораздо, гораздо хуже.
Моя комната по-прежнему оставалась тихой гаванью, которая неизменно меня выручала, но она изменилась, и я никак не мог понять, как именно. Все те же синие занавески на единственном окне, из которого видны стена соседского дома, покрытая облупившейся краской, да ржавый соседский кондиционер. В мое отсутствие мама немного прибралась, стерла пыль с бейсбольных и футбольных кубков, но не сдвинула их с места. Они стояли на полке в том же порядке и на том же расстоянии друг от друга, что и до моего отъезда. Однако вместо умиротворения привычная обстановка лишь напоминала о том, что я нахожусь в мрачной тюрьме, вдали от Кэтрин и бескрайних полей Дубового ручья. Я скучал по парку, по ручью, по долгим прогулкам, когда мы просто брели куда глаза глядят и по поеданию мороженого на скорость.
Хлопнула входная дверь, и я встал. Подошел к окну и выглянул наружу, прячась за занавеской. Пикап мамы отъезжал от дома, за рулем сидел папа. Моя мать сидела на пассажирском сиденье, и они продолжали орать друг на друга. Когда машина скрылась из виду, я выбежал из комнаты, выскочил на улицу и помчался к дому Доусона Фостера. Прозрачная дверь задребезжала под ударами моего кулака. Через несколько секунд на пороге появился Доусон. Его лохматые светлые волосы были зачесаны набок, но длинная челка все равно скрывала его карие глаза.
Он нахмурился, глядя на меня озадаченно.
– Тебе чего?
– Можно одолжить твой телефон? – спросил я, тяжело переводя дух.
– Наверное, – ответил он, отступая в сторону.
Я юркнул в дом, и мне в лицо сразу ударила волна охлажденного кондиционером воздуха. На потертом диванчике валялись пустые пакеты из-под чипсов, все горизонтальные поверхности покрывала пыль, частички которой танцевали в лучах солнечного света. Мне инстинктивно захотелось помахать рукой перед носом, чтобы отогнать их.
– Знаю, жарко, как в пекле, – сказал Доусон. – Мама говорит, что наступило «бабье лето». Что это значит?
Я уставился на него, и тогда он взял лежащий на журнальном столике телефон и протянул мне. Я схватил мобильный, стараясь вспомнить номер тети Ли. Набрал нужную комбинацию цифр, приложил телефон к уху и замер, молясь всем богам, чтобы тетя взяла трубку.
– Алло? – настороженно проговорила тетя Ли.
– Тетя Ли?
– Эллиотт? У вас все хорошо? Как дела?
– Неважно. Большую часть времени сижу под домашним арестом.
Тетя вздохнула.
– Когда начинаются футбольные тренировки?
– Как мистер Кэлхун?
– Что, прости?
– Отец Кэтрин. Он поправился?
– Мне жаль, Эллиотт. Похороны состоялись на прошлой неделе.
– Похороны, – я закрыл глаза, чувствуя, как сдавило грудь. Затем на смену этому ощущению пришла ярость. – Эллиотт?
– Я здесь, – процедил я сквозь зубы. – Вы не могли бы… вы не могли бы пойти к Кэлхунам и объяснить Кэтрин, почему я уехал?
– Они ни с кем не хотят общаться, Эллиотт. Я уже пыталась: принесла им запеканку и партию шоколадных пирожных, но они даже не открыли дверь.
– Как Кэтрин? Вы не могли бы проверить, что с ней? – спросил я, потирая шею и затылок.
Доусон наблюдал, как я расхаживаю туда-сюда, в его глазах ясно читались беспокойство и любопытство.
– Я не смогла ее повидать, Эллиотт. Кажется, со дня похорон к ним вообще никто не заходил. Весь город шушукается. Мэвис и раньше была весьма странной особой, а теперь они просто закрылись в этом доме.
– Мне нужно вернуться.
– Разве у тебя не начинаются футбольные тренировки?
– Вы не могли бы приехать и забрать меня?
– Эллиотт, – укоризненно проговорила тетя Ли. – Ты же знаешь, я не могу. Даже если бы я приехала, твоя мама ни за что не позволила бы мне тебя забрать. Это плохая идея. Прости.
Я кивнул, не в силах произнести ни слова.
– Пока, малыш. Я тебя люблю.
– Я тоже вас люблю, – прошептал я и вернул телефон Доусону.
– Какого черта? – спросил тот. – Кто-то умер?
– Спасибо, что позволил воспользоваться твоим телефоном, Доусон. Мне надо бежать обратно, пока родители не вернулись.
Я рысью вылетел из дома, и мое лицо опалила волна жара. Когда я добежал до нашего крыльца и закрыл за собой дверь, пот тек с меня ручьем. Через несколько минут к дому подъехал мамин пикап. Я вернулся в свою комнату и захлопнул за собой дверь.
Ее папа мертв. Отец Кэтрин умер, а я просто взял и исчез. Если раньше я не находил себе места от беспокойства, то теперь паниковал так, что готов был вылезти из кожи вон. Мало того что Кэтрин меня возненавидела, еще и ее, и ее мать никто не видел уже несколько дней.
– Глядите-ка, кто пришел, – сказала мама, когда я выскочил из своей комнаты и стремглав пронесся через гостиную. Я прошел по коридору и вышел через дверь, ведущую в гараж. Отцовские гантели лежали в углу, а мне по-прежнему не разрешалось покидать дом. У меня остался только один способ выпустить пар: нагрузить мышцы так, чтобы руки-ноги дрожали от изнеможения.
– Привет, – сказала мама, появляясь в дверном проеме. Она прислонилась к дверному косяку (с одной стороны двери громоздились велосипедные покрышки, а с другой стоял стеллаж со всяким барахлом) и стала смотреть, как я поднимаю гантели. – Все хорошо?
– Нет, – процедил я сквозь зубы.
– Что происходит?
– Ничего! – огрызнулся я, чувствуя, как мышцы горят огнем.
Мама наблюдала, как я машу гантелями, и морщинки вокруг ее глаз становились все глубже. Она скрестила руки на груди.
– Эллиотт?
Я сосредоточился на звуке своего дыхания, надеясь, что Кэтрин услышит мой мысленный призыв, несмотря на разделяющее нас расстояние.
– Эллиотт!
– Что? – рявкнул я, роняя гантели. Мама подпрыгнула от грохота, потом вошла в гараж.
– Что с тобой происходит?
– Где папа?
– Я оставила его в баре «У Грега». А что?
– Он вернется?
Она вздернула подбородок, всем своим видом выражая, как озадачена моим вопросом.
– Разумеется.
– Не веди себя так, будто вы не скандалили целый день. Снова.
Мама вздохнула.
– Прости. В следующий раз мы постараемся вести себя потише.
– А смысл? – фыркнул я.
Мама поглядела на меня с недобрым прищуром.
– Случилось что-то еще.
– Неа.
– Эллиотт, – с угрозой в голосе повторила мама.
– Папа Кэтрин умер.
Она нахмурилась.
– Как ты об этом узнал?
– Просто знаю.
– Ты разговаривал со своей тетей Ли? Как? Я же забрала у тебя мобильный, – я не ответил, и мама указала пальцем на пол. – Ты все делаешь украдкой, у меня за спиной?
– Ты не оставила мне выбора.
– Я могу сказать то же самое о тебе.
Я возвел глаза к потолку, и мама гневно нахмурилась. Она терпеть не могла, когда я так делал.
– Ты притащила меня обратно и закрыла в моей комнате, чтобы я слушал, как вы с папой целый день грызетесь? Это твой хитрый план, благодаря которому у меня должно появиться желание остаться здесь?
– Знаю, в последнее время в нашей семье все непросто…
– В последнее время наша семья в полной заднице. Мне осточертело тут сидеть.
– Ты здесь всего две недели.
– Я хочу домой!
Мама покраснела.
– Твой дом здесь! Ты останешься в нем!
– Почему ты не дала мне объяснить Кэтрин, почему я уехал? Почему не позволяешь узнать, все ли с ней хорошо?
– Почему ты не можешь просто забыть эту девчонку?
– Я волнуюсь за нее! Она моя подруга, и сейчас ей очень плохо!
Мама закрыла глаза ладонью, потом опустила руку и повернулась к двери. У самого порога она остановилась и обернулась через плечо.
– Нельзя спасти всех.
Я посмотрел на нее исподлобья, сдерживая гнев.
– Я просто хочу спасти ее.
Мама ушла, а я наклонился, взял гантели и поднял над головой. Затем опустил, снова поднял, еще и еще, пока у меня не затряслись руки. Я не хотел становиться похожим на своего отца, не хотел размахивать кулаками всякий раз, когда что-то выводило меня из душевного равновесия. Однако первое, что приходило мне на ум в такие минуты – это желание броситься в драку, и эти порывы иногда меня пугали. Приходилось постоянно держать злость под контролем. Особенно сейчас, когда необходимо придумать, как добраться до Кэтрин. Нужно сохранить холодную голову. Стоит придумать план и не дать себе удариться в истерику.
Я упал на колени, и гантели второй раз громыхнули об пол, хотя я их не выпустил. Грудь сдавило отчаяние, легкие требовали кислорода, руки тряслись, бетонный пол больно врезался в костяшки пальцев. Слезы жгли мне глаза, и от этого злость разгоралась во мне с новой силой. Отбросить эмоции, чтобы найти путь к девушке, которую я любил, казалось так же невозможно, как и вернуться в Дубовый ручей.
Глава шестая
Кэтрин
Пронзительный скрип ржавых петель калитки объявил о моем возвращении из школы. С начала учебного года прошло меньше двух недель, но я уже чувствовала себя совершенно разбитой, а мозг отказывался воспринимать новую информацию. Таща на спине рюкзак, я прошла по грязной неровной подъездной дорожке, ведущей к крыльцу. Миновала сломанный «Бьюик», который должен был стать моим в день моего шестнадцатилетия, споткнулась о выбоину в бетонной плите и упала на колени.
«Упасть просто, гораздо труднее снова подняться».
Я потерла свои костлявые коленки и прикрыла лицо ладонью, защищаясь от порыва горячего ветра, норовившего зашвырнуть песок мне в глаза. Вывеска над крыльцом поскрипывала, и я подняла глаза, наблюдая, как она покачивается взад-вперед. Для всех остальных жителей города это место было гостиницей «На Джунипер-стрит», но, к моему великому сожалению, для меня оно было домом.
Я встала и кое-как отряхнула грязь с ободранных в кровь ладоней и коленей. Плакать бесполезно, ведь никто меня не услышит.
Рюкзак оттягивал мне плечо, будто вместо учебников в нем лежали кирпичи. Я поднялась по ступеням крыльца, торопясь поскорее попасть внутрь. Старшая школа Дубового ручья находилась в восточной части города, а мой дом – в западной. Мои плечи болели после долгого пути пешком под палящим солнцем. В идеальном мире мамочка встречала бы меня в дверях с улыбкой на лице и стаканом сладкого чая в руке, но покрытая пылью дверь была закрыта, и свет не горел. Мы жили в ее мире.
Я сердито заворчала на огромную, арочной формы дверь. Она хмурилась всякий раз, когда я приходила домой, издевалась надо мной. Потянув за ручку, я втащила рюкзак в прихожую. Несмотря на отвратное настроение и грызущее чувство голода, я осторожно прикрыла дверь, не давая ей хлопнуть.
В доме было пыльно, темно и жарко, но все равно лучше, чем снаружи, где нещадно палило солнце и пронзительно стрекотали цикады.
Мамочка не стояла возле двери, держа в руках чашку чая со льдом. Ее вообще нигде не было. Я постояла, затаив дыхание и прислушавшись, чтобы определить, кто сейчас в доме.
Вопреки желанию папы, мамочка потратила большую часть денег, которые мы получили благодаря его страховке, чтобы превратить это место в мини-отель на семь номеров. Как и предсказывал папа, новые постояльцы к нам приезжали редко, а постоянных жильцов было слишком мало. Даже после продажи мамочкиной машины мы постоянно запаздывали с оплатой счетов. И после получения социального пособия, и при условии, что все номера сдавались бы постоянно, вплоть до моего выпускного, все равно все деньги уходили бы на уплату долгов. Банк забрал бы наш дом, меня бы отправили в приют, а мамочке и постояльцам пришлось бы найти способ жить вне стен гостиницы.
Задыхаясь от спертого, влажного воздуха, я решила открыть окно. Лето выдалось на редкость жарким, даже по меркам Оклахомы, и осень не спешила радовать прохладой. Несмотря на это мамочка не любила включать кондиционер – он работал, только если мы ожидали гостей.
И мы как раз их ждали. Все время, всегда.
В коридоре этажом выше раздались шаги. Хрустальная люстра задребезжала, и я улыбнулась. Вернулась Поппи.
Я оставила рюкзак возле двери и стала взбираться по деревянной лестнице, перешагивая через две ступеньки зараз. Поппи стояла у окна в конце коридора и смотрела на задний двор.
– Хочешь выйти на улицу и поиграть? – предложила я и протянула руку, чтобы погладить ее по волосам.
Она покачала головой, но не повернулась ко мне.
– Ой-ой. Неудачный день? – спросила я.
– Папочка не разрешает мне выходить из дома, пока он не вернется, – захныкала Поппи. – Его уже давно нет.
– Ты обедала? – Она покачала головой. – Держу пари, твой папа разрешит тебе выйти на улицу вместе со мной, если сначала ты съешь бутерброд. Что предпочитаешь: арахисовое масло или варенье?
Поппи улыбнулась от уха до уха. Она была мне почти как младшая сестра, я заботилась о ней с первого вечера, как она появилась здесь. Она и ее отец стали нашими первыми посетителями после смерти моего папы.
Поппи вперевалочку зашагала вниз по лестнице, потом смотрела, как я роюсь в шкафчиках в поисках хлеба, ножа, варенья и арахисового масла. Уголки ее грязного рта поползли вверх, пока она наблюдала, как я делаю бутерброды, а потом добавляю к ним банан.
Когда я была маленькой, как Поппи сейчас, мамочка всегда старалась накормить меня чем-то полезным, а теперь, за пять месяцев до моего восемнадцатилетия, я сама была взрослой и заботилась о Поппи. Так повелось с тех пор, как умер папа. Мамочка никогда не благодарила меня и не признавала того, что я делала ради нас, хотя я и не ждала ничего подобного. Наша жизнь свелась к тому, чтобы пережить каждый отдельно взятый день. Загадывать дальше завтрашнего утра было для меня слишком мучительно, и я не могла позволить себе роскошь все бросить. По крайней мере одна из нас должна была поддерживать привычный ход вещей, пока у нас еще хоть что-то осталось.
– Ты завтракала? – спросила я, пытаясь вспомнить, когда они с отцом поселились в гостинице.
Поппи кивнула, запихивая в рот бутерброд. Ее и без того грязные щеки окрасились виноградным вареньем.
Я принесла в столовую рюкзак и положила на пол у нашего длинного прямоугольного стола, недалеко от того места, где сидела Поппи. Пока она чавкала и утирала липкий подбородок тыльной стороной ладони, я закончила домашнее задание по геометрии. Поппи была счастливым, но одиноким ребенком, как и я. Обычно мамочке не нравилось, если я пыталась завести друзей, если не считать заходившую время от времени Тэсс. Но она по большей части рассказывала о своем доме, стоявшем в конце улицы. Немного странная, она была на домашнем обучении, и все же с ней можно было поговорить. К тому же ее не интересовали внутренние порядки гостиницы, а у меня все равно не было времени на досужие разговоры. Мы не могли позволить, чтобы посторонние видели, что происходит в стенах нашего дома.
Снаружи загудел автомобиль, и я, осторожно отодвинув штору, выглянула в окно. Жемчужно-белый «Мини Купер» Пресли был полон ее клонов. Все они, как и я, теперь были старшеклассницами. Верх был поднят, клоны смеялись и дергали головами в такт музыке, а Пресли притормозила возле нашего дома. Два года назад меня, возможно, охватили бы зависть и грусть, но теперь почувствовала только оцепенение. Часть меня, та, что жаждала машин, свиданий и новых нарядов, умерла вместе с папой. Желать того, чего не можешь получить, слишком больно, так что я предпочла отказаться от любых мечтаний.
Нам с мамочкой нужно было оплачивать счета, а это означало хранить тайны ради людей, ходивших по коридорам. Если бы наши соседи узнали правду, то не захотели бы, чтобы мы остались здесь. Поэтому мы оставались верны завсегдатаям гостиницы и охраняли их секреты. Я была готова пожертвовать несколькими друзьями, лишь бы мы смогли и дальше жить все вместе, вдали от мира.
Едва я открыла заднюю дверь, Поппи сбежала по деревянным ступенькам во двор, разбежалась и встала на руки, сделав немного кривое колесо. Она хихикнула, закрыла рот ладошками и села на сухую золотистую траву. Травинки хрустели у нас под ногами, и от этого звука у меня пересохло во рту. Это лето стало одним из самых жарких на моей памяти. Даже сейчас, в конце сентября, листья на деревьях усохли, а земля состояла из мертвых растений, пыли и жуков. Взрослые вспоминали о дожде, как о чем-то давно минувшем и сказочном.
– Папочка скоро вернется, – сказала Поппи с оттенком грусти в голосе.
– Знаю.
– Расскажи еще раз. Ту историю твоего рождения. Историю твоего имени.
Я улыбнулась и присела на верхнюю ступеньку крыльца.
– Опять?
– Опять, – кивнула Поппи, рассеянно собирая с земли сухие былинки.
– Всю жизнь мамочка хотела быть принцессой, – благоговейно начала я. Именно таким тоном эту историю рассказывал папа, когда укладывал меня спать. Он повторял для меня рассказ о моем имени каждый вечер, до самой своей смерти. – Когда ей было всего десять, она мечтала о пышных платьях, мраморных полах и золотых чашках. Она так сильно этого хотела, что верила: однажды ее мечта сбудется. Когда она вышла замуж за папу, то знала, что на самом деле он принц.
Поппи вскинула брови и вытянула шею, впитывая мои слова.
– Но на самом деле твой папа не был принцем.
Я покачала головой.
– Не был. И все же мамочка полюбила его больше, чем свою мечту.
– И тогда они поженились, и у них родился ребеночек.
Я кивнула.
– Мамочка хотела быть королевой и даровала имя и титул другому человеку, который был ей ближе всех на свете. Ей казалось, что имя Кэтрин подходит для принцессы.
– Кэтрин Элизабет Кэлхун, – проговорила Поппи, выпрямляя спину.
– Величественно, правда?
Поппи наморщила нос.
– Что такое «величественно»?
– Прошу прощения, – прозвучал низкий голос из угла двора.
Поппи вскочила и уставилась на незваного гостя.
Я встала рядом с ней и приставила ладонь козырьком ко лбу, чтобы заслонить глаза от солнца. Сначала я видела только темный силуэт, но потом разглядела лицо. Я едва его узнала, но на груди у него висел фотоаппарат, и это его выдало.
Эллиотт стал выше, его плечи стали шире, руки мускулистее. Четко очерченная челюсть делала его похожим на мужчину, а не на того мальчика, который остался в моей памяти. Волосы стали длиннее, теперь они доходили ему до середины лопаток. Он опирался локтями о наш забор и улыбался, всем своим видом выражая надежду.
Я обернулась через плечо и велела Поппи:
– Иди в дом.
Она встала и молча вошла внутрь. Я посмотрела на Эллиотта и отвернулась.
– Кэтрин, подожди!
– Я долго ждала! – огрызнулась я.
Эллиотт сунул руки в карманы шорт цвета хаки, и у меня защемило сердце. Он так изменился с того дня, когда я видела его в последний раз, и все же остался прежним. В нем мало что осталось от худого, долговязого подростка, с которым я познакомилась два года назад. Он больше не носил брекеты и мог похвастаться идеальной улыбкой – белые зубы казались еще белее из-за его смуглой кожи.
Эллиотт сглотнул, дернув кадыком.
– Я… Я…
«Обманщик».
Он поправил на шее толстый черный ремень, на котором висел фотоаппарат. Было видно, что он нервничает, мучается чувством вины… Какой же он красивый.
Эллиотт снова попытался заговорить.
– Мне…
– Тебе здесь не рады, – проговорила я, медленно отступая к крыльцу.
– Я только что переехал, – продолжал он, – к своей тете? Пока родители оформляют развод. Папа теперь живет с новой подружкой, а мама большую часть дня лежит в постели, – он поднял кулак и ткнул большим пальцем себе за спину. – Я теперь буду по соседству? Помнишь, где живет моя тетя?
Мне не нравилось, что он произносит все это с вопросительной интонацией. Даже если бы мне вновь захотелось поболтать с парнем, то ему стоило бы говорить уверенно и неторопливо, чтобы вызвать у меня хоть каплю заинтересованности. «Болтать стоит лишь о чем-то интересном», – как всегда утверждал папа.
– Уходи, – сказала я, глядя на фотоаппарат Эллиотта.
Он слегка приподнял хитроумную штуковину длинными пальцами и улыбнулся. Его новый фотоаппарат был старым, возможно, старше его самого.
– Кэтрин, пожалуйста. Позволь мне все объяснить?
Я не ответила и потянулась к дверной ручке. Эллиотт выпустил из рук фотоаппарат и протянул ко мне руку.
– С завтрашнего дня я начну ходить в школу. Перевелся сюда в последний год учебы, представляешь? Было бы… было бы здорово, если бы у меня была хотя бы одна знакомая?
– Учеба уже началась, – огрызнулась я.
– Знаю. Пришлось отказаться от обучения в Юконе, только после этого мама наконец позволила мне переехать.
В его голосе прозвучало отчаяние, и моя решимость немного дрогнула. Папа всегда говорил, что я слишком стараюсь спрятать свой мягкий характер под маской непреклонности.
– Ты прав. Это неприятно, – произнесла я прежде, чем успела остановиться.
– Кэтрин, – взмолился Эллиотт.
– Знаешь, что еще неприятно? Быть твоим другом, – выпалила я и повернулась к двери.
– Кэтрин! – на пороге стояла мамочка. – Я еще никогда не видела, чтобы ты так грубо себя вела.
Мамочка была женщиной высокой, но ее фигура состояла из мягких изгибов, к которым я так любила прижиматься в детстве. После смерти папы было время, когда мамочка исхудала, ключицы у нее выступали так сильно, что отбрасывали тени, и обнимать ее было все равно что прильнуть к безжизненным ветвям сухого дерева. Теперь ее щеки снова округлились, и сама она снова стала мягкой, хотя почти перестала меня обнимать. Теперь я обнимала ее.
– Прости, – сказала я.
Мамочка права. Она еще никогда не видела, чтобы я проявляла грубость. Я вела себя так, только когда мамы не было поблизости, чтобы держать настойчивых людей на расстоянии. Гостеприимство стало частью ее профессии, дерзость ее огорчала, но нам требовалось хранить свои секреты.
Она тронула меня за плечо и поморщилась.
– Что ж, ты же моя дочка, да? Так что, полагаю, мне некого винить.
– Добрый день, мэм, – сказал Эллиотт. – Я – Эллиотт Янгблад.
– А я Мэвис, – представилась мамочка и улыбнулась приятной, вежливой улыбкой, словно удушающая жара на нее не действовала.
– Я только что переехал к своей тете Ли, она живет на вашей улице.
– Ли Паттерсон Янгблад?
– Да, мэм.
– О, боже, – проговорила мамочка и захлопала глазами. – И как же ты ладишь со своей тетей Ли?
– Теперь уже лучше, – ответил Эллиотт и хитро улыбнулся.
– Вот как, что ж, дай Бог ей здоровья. Боюсь, она редкостная дрянь. Совершенно не изменилась со старшей школы, – сказала мамочка.
Эллиотт улыбнулся, и я поняла, как сильно по нему скучала. В глубине души я заплакала. Я постоянно так делала с тех пор, как он уехал.
– Батюшки, где же наши манеры? Не хочешь ли зайти, Эллиотт? Полагаю, у меня есть чай, свежие фрукты и овощи из сада. Или то, что от них осталось после этой засухи.
Я повернулась к мамочке и прожгла ее взглядом.
– Нет. Нам нужно работать. Поппи и ее отец здесь.
– Ах, да, – пробормотала мамочка, прикладывая ладонь к груди. Она вдруг сильно занервничала. – Извини, Эллиотт.
– В другой раз, – ответил он и поднял руку в знак прощания. – Увидимся завтра, принцесса Кэтрин.
Я сразу напряглась.
– Не называй меня так. Никогда.
Я увела мамочку внутрь и захлопнула за нами стеклянную дверь. Мамочка дергала край фартука и закручивала его. Я отвела ее наверх по коридору, потом еще на пять ступеней вверх в гостевую комнату и жестом предложила ей присесть перед туалетным столиком. С тех пор как умер папа, она ни одной ночи не смогла провести в их старой спальне, поэтому мы переоборудовали небольшую комнату на чердаке. Теперь мамочка обитала там.
Она пригладила волосы, достала платочек и стерла со щеки грязь.
– Господи, не удивительно, что ты не захотела впустить его в дом. Я просто пугало.
– Ты много работала, мамочка, – я взяла ее расческу и начала расчесывать ей волосы.
Она заметно расслабилась и улыбнулась.
– Как прошел твой день? Как дела в школе? Ты доделала домашнюю работу?
Не удивительно, что ей понравился Эллиотт. Она тоже стала изъясняться одними вопросами.
– Все хорошо, и, да, доделала. Только геометрию.
Мамочка фыркнула.
– Только геометрию, – она скопировала мой небрежный тон. – Я едва могла решить простое уравнение по алгебре.
– Это неправда, – возразила я.
– И то благодаря твоему отцу… – она замерла, и ее взгляд стал отсутствующим.
Я отложила расческу и вышла из комнатки. Прошла по коридору, спустилась вниз по лестнице, ища, чем бы заняться. Мамочка расстроилась и теперь будет сидеть у себя до конца дня. Она целыми днями делала вид, что все прекрасно, но время от времени речь неизбежно заходила о папе. Каждый раз это становилось для нее тяжелым ударом, она погружалась в воспоминания и уходила к себе. Я же оставалась: прибиралась, готовила, беседовала с гостями. Делила время между чтением книг и попытками поддерживать порядок в этом доме. Несмотря на то что гости у нас появлялись редко, работы в гостинице хватало. Тут и два сотрудника на полной ставке справились бы с трудом. Порой вечерами я радовалась, когда мамочка закрывалась у себя, предоставив мне делать всю работу. Погружаясь в дела, я обретала душевный покой.
Хлопнула дверь и на верхней лестничной площадке появилась Поппи.
– Кэтрин!
Я побежала вверх по ступенькам, обняла ее и держала, пока та захлебывалась рыданиями.
– Папочка опять уехал!
– Мне жаль, – пробормотала я, покачивая ее.
Иметь дело с Поппи было приятнее, чем с ее отцом. Дюк был громогласным сердитым человеком, вечно на всех орал и постоянно был занят. Общаться с таким жильцом то еще удовольствие. Когда Дюк был поблизости, Поппи вела себя очень тихо. Мамочка тоже помалкивала, предоставляя мне с ним разбираться.
– Я останусь с тобой, пока он не вернется, – пообещала я.
Поппи кивнула и уткнулась лбом мне в грудь. Я сидела вместе с ней на красной потертой ковровой дорожке, покрывавшей ступеньки лестницы, пока не пришло время укладывать ее спать. Я подоткнула ей одеяло.
Я не знала, будет ли Поппи здесь утром, но решила, что нетрудно приготовить ей что-то сладкое на завтрак, а еще сделать омлет для Дюка. Я спустилась в кухню и стала готовиться к утру. Если я собиралась в школу, готовила мамочка.
Помыв и убрав в холодильник свежесрезанные помидоры, лук и грибы, я снова поднялась по лестнице.
У мамочки бывали хорошие и плохие дни. Сегодняшний день получился ни то ни се. Бывало и похуже. У мамочки не хватало сил, чтобы управлять гостиницей. Я до сих пор не понимала, каким образом удерживаю нас на плаву. Но если сосредоточиться только на том, чтобы продержаться один день и дожить до следующего, масштаб проблемы становится неважен, главное – это переделать все дела на сегодня.
Я приняла душ и через голову натянула на себя пижаму. Пижамными штанами я пренебрегла, было слишком жарко, чтобы их надевать, а потом забралась в постель.
В тишине дома раздалось хныканье Поппи. Я замерла, выжидая, уснет ли она или встанет и отправится бродить по коридору. По ночам ей было тяжело находиться в доме, и я задумалась, как она жила, когда ее не было в гостинице: грустила ли она, боялась чего-то, чувствовала одиночество или пыталась забыть, как жила здесь, на Джунипер-стрит. Из тех немногих рассказов, что мне удалось из нее вытащить, я знала, что матери у Поппи нет. Ее отец, Дюк, наводил на девочку ужас. Девочка оказалась в замкнутом круге: она то ехала вместе с отцом в машине, когда тот переезжал с места на место, то подолгу оставалась одна, порой даже на несколько дней, из-за того, что отец работал. Больше всего она любила проводить время в гостинице, но это был лишь маленький кусочек ее жизни.
Мысли о завтрашнем дне в школе вытеснили из моей головы тревогу о Поппи. Теперь придется работать еще усерднее, чтобы держать людей подальше от нас, и прикладывать еще больше усилий, чтобы держать Эллиотта подальше от дома. На Джунипер-стрит мы с ним были единственными ребятами одного возраста. Если не считать Тэсс и одного дошкольника, на нашей улице было полно пустых домов, а в других обитали пенсионеры, чьи дети и внуки жили за полстраны отсюда. Избегать или игнорировать Эллиотта будет не так просто.
Возможно, он быстро станет популярным и уже не захочет дружить со мной. Вероятно, он станет называть меня странной и плевать мне на волосы, как некоторые мои одноклассники. Наверное, этим Эллиотт упростит мне задачу, и я легко его возненавижу. Засыпая, я надеялась, что так все и будет. Ненависть делает одиночество проще.
Глава седьмая
Кэтрин
Короткие белые веревочки, привязанные к потолочному вентилятору, слегка покачивались в такт негромкому гудению, раздававшемуся в недрах школьной вентиляционной системы. Веревочки призваны были показать, что система кондиционирования работает – и она работала, правда, не очень хорошо.
Скотти Нил согнулся пополам, потянулся так, что достал до моей парты, потом издал тяжкий вздох. Он задрал подол своей футболки и утер им пот с покрытого алыми пятнами лица.
Теперь мои волосы отросли ниже плеч, но сегодня я собрала их в пучок на макушке. Короткие волоски на затылке щекотали мокрую от пота шею, и я пригладила их, чтобы не мешали. Другие ученики тоже беспокойно ерзали на стульях, изнемогая от зноя.
– Мистер Мейсон, – простонал Скотти. – Можно нам настольный вентилятор? Воды? Хоть что-нибудь?
Мистер Мейсон промокнул лоб носовым платком и уже в десятый раз поправил очки на узком носу.
– Это хорошая идея, Скотти. Перерыв на воду. Воспользуйтесь фонтанчиком за углом. На пути отсюда и до фонтанчика расположены другие классы, и в них идут занятия. Я хочу, чтобы соблюдалась тишина и чтобы вы вернулись через пять минут.
Скотти кивнул, ножки стульев заскрипели, двигаясь по приглушенно-зеленой плитке. Все встали и направились к дверям, совершенно не заботясь о соблюдении тишины. Минка прошла мимо меня, ее вьющиеся волосы почти свернулись тугими локонами. Она бросила на меня сердитый взгляд через плечо. Все еще сердилась, что я бросила их с Оуэном два года назад.
Мистер Мейсон поглядел на гомонящих учеников, закатил глаза, а потом заметил меня, единственную ученицу, оставшуюся в классе.
– Кэтрин?
Я подняла брови, показывая, что внимательно его слушаю.
– Ты разве не хочешь пить? – он помахал рукой, уже зная ответ. – Ах, этот цирк. Я понял. Тогда сходи к фонтанчику, когда все остальные вернутся, хорошо?
Я кивнула и принялась чертить линии и кружочки в тетради, стараясь не смотреть на пятно пота, расплывающееся по рубашке учителя в районе пивного животика.
Мистер Мейсон вдохнул, потом длинно выдохнул. Он явно хотел задать мне какой-то вопрос, наверное, о том, как у меня дела и все ли хорошо у нас дома, но, очевидно, передумал. Все «хорошо», «отлично» или «нормально». Год назад в его классе тоже все было «хорошо», «отлично» или «нормально». Раньше он каждую пятницу спрашивал меня об этом, но к рождественским каникулам перестал.
После того как половина учеников вернулась, мистер Мейсон посмотрел на меня поверх очков.
– Итак, Кэтрин?
Не желая протестовать на глазах остальных, я кивнула, встала и направилась к двери, не поднимая глаз от зеленых и белых плиток на полу. Смешки и перешептывания стали громче, затем в поле моего зрения показались несколько пар ботинок.
Я остановилась позади всех, а клоны захихикали.
– Очень мило с твоей стороны занять последнее место, – сказала Пресли.
– Я после нее пить не стану, – проворчала Анна Cью.
Я вонзила ноготь большого пальца себе в руку.
Пресли с усмешкой посмотрела на подружку, а потом обратилась ко мне.
– Как там дела в гостинице, Кэти? Когда я проезжала мимо нее в последний раз, мне показалось, что ваше заведение закрыто.
Я вздохнула.
– Кэтрин.
– Извини? – переспросила Пресли, делая вид, что возмущена тем, что я вообще подала голос.
Я посмотрела на нее.
– Меня зовут Кэтрин.
– Ой, – издевательским тоном протянула Пресли. – Кит Кат сегодня не в духе.
– Решила снизойти до простолюдинов, – проворчала Минка.
Я стиснула зубы и сжала кулак.
– Я слышала, у них там живут привидения, – вставила Татум, блестя глазами от восторга. Она отбросила со лба мешающие осветленные пряди.
– Да, – огрызнулась я, – а еще мы пьем кровь девственниц, – потом добавила, поворачиваясь к классу: – Так что вы все в безопасности.
Я вбежала обратно в класс, где мне ничто не угрожало в присутствии мистера Мейсона, и села на свое место. Учитель не заметил меня, хотя никто его не отвлекал, не разговаривал и не переходил с места на место. Было так жарко, что даже дышать получалось с трудом.
Вернулся Скотти, тыльной стороной ладони вытирая капли воды с подбородка. Этот жест напомнил мне Поппи, и я задумалась, будет ли она в гостинице, когда я вернусь домой, какая помощь понадобится мамочке и не заселился ли к нам новый постоялец, пока меня не было.
– Я могу тебе помочь? – спросил мистер Мейсон.
Я подняла глаза от тетради. На пороге стоял Эллиотт Янгблад, обутый в огромные кроссовки, похожие на маленькие лодки. В одной руке он держал белый листок бумаги, а в другой – полинялую красную сумку. Вернулись еще несколько старшеклассников и стали протискиваться мимо Эллиотта, словно он неодушевленный предмет, так что тому пришлось посторониться. Ни извинений, ни сожалений из-за того, что они потерлись об него своими потными плечами.
– Это мне? – спросил мистер Мейсон, кивая на бумагу в руке Эллиотта.
Эллиотт подошел к учительскому столу, едва не задев головой макет планеты Сатурн из папье-маше, висящий под потолком.
Я представила, за что могла бы его возненавидеть. Слишком низкие и слишком высокие люди обычно крайне чувствительны из-за таких особенностей своей внешности, и Эллиотт наверняка стал обидчивым и неуверенным в себе. Рядом с таким невозможно находиться.
Он протянул мускулистую руку и передал мистеру Мейсону бумагу. При этом он слегка сморщил нос. Меня злили его движения и мускулы, раздражало то, каким высоким он стал, что он не похож на себя прежнего и что выглядит старше. Главным образом я ненавидела его за то, что он бросил меня, когда умер папа. Я подарила Эллиотту целое лето своей жизни, мое последнее лето вместе с папой, но когда я так нуждалась в нем, он оставил меня одну.
Мистер Мейсон, прищурившись, прочитал бумагу, затем положил ее на небрежно сложенную на столе стопу других бумаг.
– Добро пожаловать, мистер Янгблад. – Мистер Мейсон посмотрел на Эллиотта снизу вверх. – Вы приехали к нам из Белого Орла?
Эллиотт слегка приподнял бровь, показывая, что шокирован таким невежественным предположением.
– Нет?
Мистер Мейсон указал на свободное место в заднем ряду, и Эллиотт спокойно прошел по проходу между партами мимо меня. Раздалось несколько смешков, и, обернувшись, я увидела, что он пытается уместить свои длиннющие ноги под партой. Я была довольно невысокой, и до сих пор мне не приходило в голову, что наши столы больше подходят для маленьких детей. Эллиотт же был невероятно высоким, и уместиться за такой партой ему было довольно трудно.
Он поерзал, пытаясь устроиться поудобнее, так что металлические петли заскрипели, и снова раздались смешки.
– Так, так, – сказал мистер Мейсон, вставая. Он поднял руки, призывая класс к тишине, и стали видны пятна пота на подмышках его рубашки. Ученики откровенно засмеялись.
Вошла школьный психолог, оглядела класс и, заметив Эллиотта, вздохнула с очень недовольным видом.
– Майло, мы же это обсуждали. Мистеру Эллиотту понадобятся отдельные стол и стул. Мне казалось, что здесь они есть.
Мистер Мейсон нахмурился, недовольный вторым вторжением в его класс за последние пять минут.
– Все в порядке, – сказал Эллиотт.
Он говорил глубоким и ровным голосом, так что каждый звук был очень четким.
– Миссис Мейсон, – учитель произнес это пренебрежительным тоном мужа, который вскоре станет бывшим. – У нас все под контролем.
Выражение профессионального терпения исчезло с лица психолога, сменившись раздражением. Ходили слухи, что Мейсоны судились еще прошлой весной и в итоге сошлись на раздельном проживании, но миссис Мейсон определенно переносила случившееся куда лучше, чем мистер Мейсон.
Миссис Мейсон похудела фунтов на сорок, слегка осветлила свои темно-каштановые волосы и стала наносить больше макияжа. Ее кожа теперь сияла здоровьем, а морщинки вокруг глаз разгладились. Она источала счастье, оно светилось в ее глазах и отражалось от пола. Где бы она ни прошла, по воздуху за ней тянулся радужный след с ароматом роз. Миссис Мейсон жилось лучше без мужа. А вот мистеру Мейсону без жены приходилось туго.
Мистер Мейсон вскинул перед собой руки ладонями вверх.
– Мебель в кладовке. Я перенесу ее позже.
– Да все в порядке, – повторил Эллиотт.
– Поверь мне, сынок, – пробормотал мистер Мейсон, – если миссис Мейсон что-то решила, лучше это сделать.
– Верно, – подтвердила она. Было видно, что ее терпение на пределе. – Так что сделай это, пожалуйста.
Даже когда она сердилась, счастье лучилось в уголках ее глаз. Она вышла из класса и удалилась по коридору, весело цокая каблуками.
В нашем городке не набралось бы и тысячи жителей, и, даже спустя два года после того, как папу сократили, рабочих мест осталось не так много. У Мейсонов не оставалось выбора: приходилось работать бок о бок, по крайней мере, пока один из них не решится на переезд. В этом году они пока что держали вооруженный нейтралитет.
Ожидание известия о чьем-то скором переезде вносило нотку разнообразия в унылые школьные будни. Мне нравились и мистер, и миссис Мейсон, но, похоже, скоро один из них покинет Дубовый ручей.
Мистер Мейсон закрыл глаза и потер виски большим и средним пальцами. Класс притих. Даже дети понимали, что не стоит раздражать мужчину, находящегося на грани развода.
– Итак, – проговорил мистер Мейсон, поднимая глаза. – Скотти, возьми мои ключи и принеси сюда стол и стул, которые я попросил тебя убрать в кладовку в начале учебного года. Возьми с собой мистера Янгблада.
Скотти подошел к столу мистера Мейсона, взял ключи, потом махнул рукой Эллиотту.
– Это тут рядом, только по коридору пройти, – сказал он, дожидаясь, пока одноклассник вылезет из-за парты.
Смешки рассеялись, как запах наших дезодорантов. Дверь открылась, в помещении повеяло легким ветерком, и все оставшиеся в классе как по команде повернули головы к двери и невольно вздохнули с облегчением.
Мистер Мейсон уронил руки на стол, зашуршав бумагами.
– Руководству придется отменить занятия, не то мы все схлопочем тепловой удар. Вы, ребятки, в такой обстановке не можете сосредоточиться на учебе, и я не могу сконцентрироваться в такой жаре.
– Миссис Маккинстри разрешила нам провести урок английского под большим деревом, что растет между школой и зданием актового зала, – сказал Эллиотт. Его длинные темные волосы от жары и влажности свисали блеклыми паклями. Он стянул их резинкой на затылке в некое подобие пучка, из которого большая часть волос торчала в разные стороны.
– Неплохая идея. Однако, – заметил мистер Мейсон, размышляя вслух, – есть вероятность, снаружи жарче, чем в помещении.
– На улице хотя бы ветерок обдувает, – сказал Скотти, отдуваясь и утирая плечом пот со лба.
Они с Эллиоттом занесли в класс стол. Свободной рукой Эллиотт нес стул и свою красную сумку. Я не заметила, что он ушел вместе с ней, хотя обычно я все подмечала.
Я посмотрела на потолочный вентилятор над головой мистера Мейсона. Веревочки не двигались. Кажется, система кондиционирования все-таки сломалась.
– О, боже, мистер Мейсон, – захныкала Минка, падая грудью на парту. – Я умираю.
Учитель перехватил мой направленный вверх взгляд, посмотрел на вентилятор и встал, поняв, что я вижу то же, что и он. Система вентиляции не работала. Кондиционер сломался, а аудитория мистера Мейсона находилась на солнечной стороне здания.
– Так, все на выход. Здесь скоро станет еще жарче. Вышли, вышли, вышли! – завопил он, видя, что ученики не спешат подниматься с мест, а только непонимающе переглядываются.
Все собрали свои вещи и вывалились в коридор следом за мистером Мейсоном. Учитель велел нам сесть за длинными прямоугольными столами, расставленными в общем зале, а сам отправился искать директрису Огастин.
– Я вернусь, – пообещал мистер Мейсон. – Либо школу закроют, либо мы проведем урок в кафе-мороженом.
Все весело загомонили – все, кроме меня. Я была слишком занята: прожигала взглядом Эллиотта Янгблада. Он сидел рядом со мной, на соседнем стуле, за пустым столом, который я выбрала.
– Ваше высочество, – кивнул мне Эллиотт.
– Не называй меня так, – тихо проговорила я, незаметно озираясь, чтобы посмотреть, не услышал ли кто. Меньше всего мне хотелось дать своим одноклассникам новый повод для издевок.
Эллиотт придвинулся ближе.
– Какие у тебя следующие уроки? Может, у нас еще есть общие занятия.
– Нету.
– Почему ты так уверена?
– Это благое пожелание.
Раздалось шипение, а потом по громкой связи зазвучал голос школьного секретаря, миссис Розальски.
– Внимание всем учащимся, пожалуйста, выслушайте объявление директора Огастин.
Раздалось какое-то шуршание, потом зазвучал голос директрисы Огастин, бодрый и живой, как у тридцатилетней женщины.
– Добрый день, ребята. Как вы могли заметить, сегодня система кондиционирования неисправна, и наши жизни находятся под угрозой. Уроки на сегодня, как и на завтра, отменены. Надеюсь, к пятнице все починят. Школа известит ваших родителей о дне возобновления учебы по телефонам, которые указаны в ваших анкетах. Вскоре приедут автобусы. Ученики, которые не пользуются автобусами и личными автомобилями, пожалуйста, попросите ваших родителей или опекунов забрать вас, поскольку нам приходится отменить уроки из-за угрозы теплового удара. Наслаждайтесь внеплановыми каникулами!
Все вокруг повскакали с мест и радостно закричали, а еще через пару секунд коридоры наполнились довольными, подпрыгивающими школьниками.
Я посмотрела на рисунок, который машинально начертила в тетради: трехмерный куб и алфавит, оплетенный толстыми ветвями плюща.
– Недурно, – заметил Эллиотт. – Посещаешь художественный класс?
Я захлопнула тетрадь и убрала в рюкзак, но не успела дойти до своего шкафчика, как Эллиотт меня окликнул.
– Как ты добираешься до дома?
Помедлив несколько секунд, я ответила:
– Иду пешком.
– Через весь город? Жара страшная.
– К чему ты клонишь? – спросила я, поворачиваясь к нему.
Эллиотт пожал плечами.
– У меня машина. Древний реликт, «Крайслер» 1980 года выпуска, но кондиционер тебя освежит, если поставить его на максимум. Я подумал, может, мы могли бы завернуть в кафе «У Браума» и выпить вишневого лаймада, а потом я подбросил бы тебя до дома.
При мысли о кондиционере и вишневом лаймаде у меня подкосились ноги. В городе не осталось других кафе, где можно было посидеть, кроме кафе «У Браума». Перспектива с ветерком проехаться в машине с кондиционером до самого дома казалась сладкой грезой. Но если Эллиотт подвезет меня до дома, то будет ждать, что я приглашу его зайти, а если он войдет в наш дом, то увидит…
– С каких пор у тебя машина?
Он пожал плечами.
– С шестнадцати лет.
– Нет.
Я повернулась на каблуках и направилась к своему шкафчику. У Эллиотта машина уже почти два года, и речи быть не может о том, чтобы кататься на ней. Он нарушил обещание.
Последние две недели у меня каждый день было домашнее задание, с самого начала учебного года, и теперь, уходя из школы налегке, я чувствовала себя не в своей тарелке. Я то и дело мысленно перебирала содержимое своего рюкзака. Каждые пятнадцать шагов или около того на меня накатывала паника. Я пересекла Мейн-стрит и повернула налево, на Саут-стрит, дорогу, ведущую к окраине и моей родной Джунипер-стрит. Чтобы попасть туда, мне предстояло пересечь всю западную часть города.
К тому времени как я доковыляла до пересечения Мейн-стрит и Саут-стрит, мне хотелось получить шляпу, воду и солнцезащитный крем. А еще я мысленно бранила себя за то, что отклонила предложение Эллиотта.
Солнце пекло мне макушку и обжигало плечи. Уже через пять минут ходьбы по шее и вискам у меня потекли капли пота. В горле пересохло, словно я наглоталась песка. Я зашла во двор мистера Ньюби и, борясь с желанием встать под дождеватель, несколько минут постояла в тени деревьев, прежде чем двигаться дальше.
У тротуара затормозил приземистый красновато-коричневый седан. Водитель перегнулся через сиденье и принялся крутить ручку, опуская стекло. В окне показалась голова Эллиотта.
– А теперь холодный напиток и кондиционер тебя не привлекают?
Я вышла из тени и, не удостоив его ответом, продолжила путь. Настойчивые люди всегда стараются настоять на своем. Сейчас Эллиотт хочет подвезти меня до дома, потом ему захочется войти в дом или даже пригласить меня погулять.
Автомобиль медленно полз по улице рядом со мной. Эллиотт больше ничего не говорил, хотя окно не закрыл, и охлажденный воздух утекал наружу. Я шла по газону между дорогой и тротуаром, молча благодаря судьбу за прохладный ветерок, исходивший из открытого окна «Крайслера».
Эллиотт то и дело посматривал на мое мокрое от пота лицо и через три квартала предпринял вторую попытку.
– Хорошо, нам не обязательно заезжать в кафе. Я просто отвезу тебя домой.
Я продолжала идти, хотя ступни горели огнем, а мозг словно жарили в печке. На небе не было ни облачка, и ничто не мешало солнечным лучам опалять все и вся.
– Кэтрин! Пожалуйста, позволь отвезти тебя домой. Я не буду с тобой разговаривать, просто подвезу тебя и сразу же уеду.
Я остановилась, щурясь от яркого света. Казалось, весь мир выгорел на солнце, поблек, и остались только солнечные блики, танцующие на асфальте.
– Никаких разговоров? – спросила я, прикладывая ладонь козырьком ко лбу, чтобы видеть лицо Эллиотта. Даже если он не станет со мной говорить, это сделают его глаза.
– Если это то, чего ты хочешь. Если так ты уйдешь с солнцепека. Это опасно, Кэтрин, тебе еще три мили идти.
Я поразмыслила. Эллиотт прав, глупо идти пешком по такой жаре. И чем я помогу мамочке, если слягу с солнечным ударом?
– Ни слова? – спросила я.
– Клянусь.
Я состроила рожицу.
– Ты не умеешь держать обещания.
– Я ведь вернулся, не так ли? – Я нахмурилась, но Эллиотт замахал рукой, призывая меня поскорее забраться в машину. – Прошу, Кэтрин, позволь отвезти тебя домой.
Он поставил машину на ручной тормоз, потом снова наклонился, протянул мускулистую руку к двери со стороны пассажира и открыл ее.
Я опустилась на сиденье, обтянутое велюром цвета шоколада, закрыла дверь и подняла стекло. Потом откинулась на спинку, наслаждаясь потоками прохладного воздуха.
– Спасибо, – сказала я, закрывая глаза.
Верный своему слову Эллиотт не ответил и просто молча отъехал от обочины.
Я покосилась на него. Он сглотнул слюну, дернув кадыком, забарабанил пальцами по рулю. Он нервничал. Мне хотелось сказать, что я не кусаюсь, но все еще ненавижу его за то, что сбежал и заставил меня скучать по нему долгих два года. И что, несмотря на все это, в мире есть вещи, которых стоит бояться гораздо сильнее, чем меня.
Глава восьмая
Кэтрин
– Малышка, малышка, малышка, – проговорила Алтея, обнимая меня. Она усадила меня на кухонный табурет, метнулась к раковине и намочила тряпку холодной водой.
Улыбаясь, я поставила локти на стол и подперла подбородок ладонью. Алтея посещала гостиницу нечасто, но всегда тряслась надо мной как курица-наседка. Удачно, что она появилась у нас именно сегодня!
Алтея сложила тряпку и приложила ее к моему лбу.
– Так жарко, что я даже не могу надеть свой парик. О чем ты только думала, дитя?
– О том, что хочу попасть домой, – ответила я, закрывая глаза. В доме по-прежнему было душно и тепло, но, по крайней мере, солнце больше не пекло мне макушку. – Как думаете, мамочка позволит включить кондиционер?
Алтея вздохнула, вытерла руки о передник и уперла их в бока.
– Я думала, он уже включен. Давай я проверю, – она стремительно повернулась, так что юбка взметнулась колоколом вокруг ее полных бедер, быстро прошла через комнату и, прищурившись, посмотрела на термостат. – Он выставлен на шестнадцать, а температура в комнате тридцать два градуса, – она снова пощелкала языком. – Боже мой, боже мой. Придется твоей мамочке вызвать кого-нибудь.
– Я могу это сделать, – сказала я, делая движение, чтобы встать.
– Малышка, а ну-ка сядь! Ты же вся красная, а там, где не красная – белая, как полотно.
Она силой усадила меня на стул, потом принялась рыться в кухонных шкафчиках и, наконец, нашла чистый стакан. Алтея наполнила его льдом из холодильника и схватила кувшин со сладким чаем.
– Просто сиди здесь и пей. Твоя мамочка скоро вернется, она и сама может позвонить болвану, который чинит обогреватели и кондиционеры.
Я улыбнулась Алтее. Она была одной из моих любимых постоялиц, в то время как одна только мысль о необходимости общаться с Поппи и ее отцом лишала меня сил.
– Итак, – начала она, облокачиваясь на стол. – Как дела в школе?
– Как обычно, – ответила я. – Точнее, почти как обычно. В классе появился новый парень. Сегодня он подвез меня до дома.
– Вот как? – оживленно воскликнула Алтея. Ее лицо было испачкано в муке. Наверное она, как обычно, что-то стряпала. Она единственная из постояльцев гостиницы помогала мамочке, но лишь потому, что не могла усидеть на месте. Она то что-то пекла, то прибиралась, напевая одну и ту же мелодию: какой-то старинный церковный гимн, текст которого я почти не помнила. Волосы она всегда собирала в пучок на затылке, но одна темная прядь неизменно выбивалась из ее прически и спадала на лоб.
Алтея обмахивалась бумажной тарелкой, на ее лбу и груди блестели бисеринки пота.
– Это Эллиотт, – сказала я, надеясь, что Алтея вспомнит это имя. Увы, это ей не удалось.
– Кто это? Извини, малышка. Я так замоталась с работой и изучением Библии, что почти не обращала внимания на то, что происходит вокруг.
– Мы с ним познакомились летом, два года назад. Он был моим другом.
– Был другом или по-прежнему является другом? – Алтея выгнула бровь. – Потому что тебе, дитя, нужен друг. Тебе нужен десяток друзей. Ты слишком много времени проводишь за работой. Господь мне свидетель, такое бремя непосильно для маленькой девочки.
– Был, – заявила я, отчаянно стараясь проявить твердость.
– Ой-ой, – протянула Алтея. – Что же случилось?
– Он уехал, не попрощавшись. И нарушил обещание.
– Какое обещание? – спросила Алтея с вызовом.
– Он обещал вернуться.
Алтея улыбнулась, придвинулась ближе и накрыла мою руку ладонью.
– Деточка… Послушай, что скажет тебе мисс Алтея. Он ведь вернулся, – она выпрямилась, подошла к раковине и, повернув кран, стала наполнять ее водой, чтобы перемыть громоздившуюся там гору посуды. – И, похоже, едва он вернулся, как сразу же направился к тебе.
– Он был мне так нужен, – не уступала я. – Он уехал, когда я очень сильно в нем нуждалась, а теперь, когда я могу обойтись и без него, он вдруг выскакивает как черт из табакерки. Слишком поздно.
Алтея поболтала пальцами в воде, чтобы моющее средство лучше растворялось. Затем она подняла голову, но ко мне не повернулась и заговорила тихим, нежным голосом. Я слышала, что она улыбается, словно вспоминает что-то приятное.
– Возможно, ты все еще нуждаешься в нем.
– А вот и нет, – сказала я, допивая чай. Кусочек льда в последний момент коварно скользнул вниз по стенке стакана и ткнулся мне в нос. Я поставила стакан на стол и вытерла губы.
– Ну, кто-то же тебе нужен. Нехорошо проводить столько времени в одиночестве. Неужели во всей школе для тебя не нашлось ни одного друга? Ни одного?
Я встала.
– Мне нужно делать домашнее задание, а потом надо заняться стиркой.
Алтея цокнула языком.
– Я позже ею займусь, после того как позвоню ремонтнику. Господи Иисусе, так жарко, что дышать тяжело.
– Сказала она, наклоняясь над раковиной, полной горячей воды, – язвительно заметила я.
Алтея зыркнула на меня через плечо своим фирменным взглядом сердитой мамочки, который мне так нравился. Порой мне хотелось, чтобы Алтея осталась у нас навсегда. Приятно для разнообразия почувствовать, что о тебе заботятся. Внуки Алтеи жили где-то в Дубовом ручье, но когда она приезжала, то останавливалась у нас, чтобы не раздражать мужа своей дочери, любителя все контролировать. Алтея была единственным светлым пятном в нашей гостинице.
– Завтра у нас нет занятий. Школьный кондиционер тоже сломался.
– Очевидно, это заразно, – уныло проговорила Алтея. – Тебе нужно найти какое-то прохладное местечко и передохнуть. Наверху еще хуже, чем здесь, внизу.
Я поставила свой стакан в раковину и направилась в гостиную. Проходя мимо термостата, я похлопала его по боку, словно от этого он стал бы лучше работать. Пыль и жар душили меня, так что я толкнула входную дверь, вышла на веранду и присела на качели.
Время от времени легкий ветерок задувал сквозь решетку то с одной, то с другой стороны веранды, даря краткую передышку от удушающей жары. Я слегка отталкивалась от деревянного пола и покачивалась взад-вперед, ждала захода солнца, смотрела на проезжающие по улице машины и слушала крики детей, доносящиеся от одного из соседних домов. Вероятно, от того, что с бассейном во дворе.
Цепи поскрипывали, создавая медленный ритм. Я откинулась на спинку качелей и стала рассматривать затянутый паутиной потолок. Что-то коснулось моей голой правой коленки, и я резко выпрямилась, вскрикнув от неожиданности.
– Извини. Вот, проходила мимо, увидела, что ты сидишь здесь, и решила остановиться.
– Откуда идешь? – спросила я у Тэсс, потирая колено.
Сидевшая рядом со мной девушка нахмурилась.
– Просто шла по улице, тупица. Хочешь сегодня вечером посмотреть какой-нибудь фильм?
– Не знаю, Тэсс. Посмотрим.
Ей было семнадцать, как и мне, она находилась на домашнем обучении, была немного странной и заторможенной, но я всегда наслаждалась ее обществом. Она заходила, если скучала, и когда я нуждалась в подруге. Тэсс обладала шестым чувством, и я это ценила. Ее волосы напоминали воронье гнездо, а одевалась она в штаны и футболки, очевидно, перешедшие к ней от ее старшего брата Джейкоба. Я его никогда не видела, но Тэсс столько рассказывала про брата, что мне казалось, будто мы с ним старые друзья.
Девушка хлюпнула носом, потом вытерла его тыльной стороной ладони.
– Как дела?
Во время разговора она смотрела не на меня, а на улицу, туда, где стоял ее дом.
– Хорошо. Эллиотт вернулся.
– Правда? И как?
– Я все еще сержусь. Алтея говорит, мне не следует злиться.
– Алтея, конечно, очень умная, но мне придется не согласиться. Думаю, тебе стоит держаться от него подальше.
Я вздохнула.
– Возможно, ты права.
– В смысле, ты знаешь о нем лишь то, что ему нравятся фотоаппараты и внезапные отъезды.
Я сглотнула.
– Когда-то я ему нравилась.
Тэсс нахмурилась.
– Как ты объяснишь Минке и Оуэну свое желание все-таки водить дружбу с другими людьми?
Я улыбнулась.
– У меня есть ты.
Она скопировала мое выражение лица.
– Да, верно. Значит, тебе не нужен Эллиотт.
Я состроила гримасу.
– Нет, не нужен. Ни за что на свете я не хочу снова проходить через такие потрясения.
– Я помню. Ты только-только начала привыкать к жизни без него, и вдруг он появляется откуда ни возьмись. Довольно жестоко, если тебе интересно мое мнение, – она встала. – Я лучше пойду. Джейкоб уже ждет меня.
– Хорошо. Увидимся позже.
Я снова откинулась на спинку качелей и подставила лицо новому дуновению ветра. Доски крыльца заскрипели, и даже с закрытыми глазами я могла определить, что кто-то поднялся на веранду и встал передо мной. Этот кто-то заслонил солнце, сделав темноту еще мрачнее.
Я открыла глаза и поморщилась. Передо мной стоял Эллиотт, держа в каждой руке по большому стакану газировки. Картонные стаканы запотели, над каждой пластиковой крышечкой торчала плодоножка вишни, а сами ягоды прятались в стаканах.
Эллиотт протянул мне один стакан.
– Вишневый лаймад.
– Ты обещал, – напомнила я, прикипев взглядом к стакану.
Эллиотт сел рядом со мной и вздохнул.
– Знаю. Но ты ведь сама сказала… я нарушаю обещания.
Он снова протянул мне стакан, и я его приняла, поспешно сунула в рот соломинку. Сделала глоток, посмаковала холодный напиток – язык обожгло кисловатым лаймом, приторно-сладким сиропом и пузырьками газа.
– Я скучал по тебе, хочешь верь, хочешь нет. Думал о тебе каждый день. Я все перепробовал, чтобы вернуться. Прости, что…
– Замолчи, – оборвала я его, закрывая глаза.
Эллиотт подождал немного, потом заговорил, словно не мог остановиться:
– Как твоя мама?
– Справляется по-своему.
– А Пресли по-прежнему… Пресли?
Я фыркнула и покосилась на него.
– Ты же целый день провел в школе. Тебе самому как кажется?
Эллиотт кивнул.
– Думаю, все осталось по-прежнему?
– Лучше бы тебе прекратить так делать, – сказала я.
– В смысле?
– Перестань разговаривать вопросами. Ты каждое предложение заканчиваешь вопросительной интонацией. Это странно.
– С каких пор тебе перестали нравиться странности?
– С тех пор как моя жизнь превратилась в одну большую странность.
– Хочешь, чтобы я следил за своим тоном? – Он кивнул. – Готово.
Эллиотт выглядел так, словно провел всю жизнь в спортзале. Толстая шея, квадратная челюсть, мощные плечи, мускулистые руки. Он двигался уверенно, смотрел мне в глаза дольше чем нужно и улыбался с тем особым очарованием, которое приходит только при наличии уверенности в себе. Мне он нравился таким, каким был прежде: долговязый и неловкий, с тихим голосом и немного дерзкий. Тогда он был скромным. Теперь же я смотрела на молодого человека, прекрасно осознающего свою привлекательность, и уверенного в том, что один галантный жест обеспечит ему прощение.
Моя улыбка померкла, я уставилась прямо перед собой.
– Теперь мы разные, Эллиотт. Ты мне больше не нужен.
Он опустил глаза и нахмурился, однако сдаваться не собирался.
– Кажется, тебе вообще никто не нужен. Я заметил, ты даже не посмотрела на Минку и Оуэна, когда те проходили мимо.
– И что?
– Кэтрин… Я оставил всех своих друзей, свою футбольную команду, мою маму… Я вернулся.
– Я заметила.
– Ради тебя.
– Прекрати.
Он вздохнул.
– Ты не сможешь злиться на меня вечно.
Я встала и пихнула ему в руки свой стакан. Эллиотт машинально прижал его к груди, но крышечка приоткрылась, и красная жидкость выплеснулась прямо в лицо Эллиотту и на его белую рубашку.
Я невольно рассмеялась. Эллиотт зажмурился и приоткрыл рот от потрясения, но потом улыбнулся.
– Ладно, я это заслужил.
Мне мгновенно расхотелось веселиться.
– Ты заслужил холодный душ из газировки? Эллиотт, мой папа умер. Его тело вынесли из дома на каталке у меня на глазах, и все соседи это видели. Мою маму обследовал психиатр. Я думала, ты мой друг, а ты просто… бросил меня там.
– Я не хотел.
Глаза защипало от подступивших слез.
– Ты лжец.
Эллиотт встал, сразу оказавшись на полторы головы выше меня. Я знала, он смотрит на мою макушку, но не подняла глаз.
– Приехала моя мама и увезла меня. Я пытался объяснить. Она увидела «Скорую», полицейскую машину и взбесилась. Силой заставила меня уехать. Брось, Кэтрин, мне тогда было пятнадцать.
Я запрокинула голову, прищурилась и все-таки посмотрела на него.
– А потом?
– Я хотел позвонить, но у тебя нет телефона, а мой мобильный у меня забрали. Я злился из-за того, что меня увезли вот так. Улизнул из дома и сумел позвонить тете, но она отказалась идти к тебе домой. Сказала, что все изменилось, что твоя мама все равно не станет с ней говорить. Через неделю после того как я получил машину, я отправился на ней в Дубовый ручей, но меня поймали на полдороге, и отец поставил на нее ограничитель скорости – больше чем сорок пять миль в час не разгонишься. Я все равно попытался приехать сюда, и у меня забрали машину. Уговаривал друзей привезти меня сюда. Я все перепробовал, чтобы вернуться к тебе, Кэтрин, клянусь Богом.
– Для меня это ничего не значит. Нет никакого Бога, – пробормотала я.
Эллиотт коснулся пальцем моего подбородка и осторожно заставил меня поднять голову, так что наши взгляды наконец встретились.
– В ту секунду, когда родители сообщили мне, что собираются развестись, я попросил позволения пожить у тети, пока все не закончится. Сказал, что не хочу наблюдать за их войной, хотя мы все знали истинную причину. Мне нужно было вернуться к тебе.
– Почему? – спросила я. – Почему они так упорно пытались держать тебя подальше от меня?
– В день моего внезапного отъезда тетя Ли позвонила моей маме. Оказалось, мы с тобой много времени проводим вместе. Моя мама многого натерпелась в этом городе, она ненавидела Дубовый ручей и не хотела, чтобы у меня была причина оставаться здесь. Она надеялась, что я тебя забуду.
– Но ты здесь. Полагаю, твоя мама сдалась?
– Мама больше ничем не интересуется, Кэтрин, ей даже на саму себя наплевать.
Я почувствовала, как моя решимость стремительно тает, и прижалась щекой к груди Эллиотта. Он обнял меня, тепло его тела обжигало меня через футболку.
– Прости, – проговорил он. – Я не хотел бросать тебя вот так, я вообще не хотел тебя оставлять. – Я не ответила, и Эллиотт предпринял попытку проводить меня к двери. – Давай войдем внутрь.
Я оттолкнула его и покачала головой.
– Ты не можешь.
– Не могу войти? Почему?
– Ты должен уйти.
– Кэтрин…
Я закрыла глаза.
– Если я рассердилась из-за твоего внезапного отъезда, это вовсе не значит, что я по тебе скучала. Я не скучала. Совсем.
– Почему? Тебя отвлекала дюжина друзей, с которыми ты постоянно общалась?
Я гневно уставилась на него.
– Оставь меня в покое.
– Посмотри по сторонам. Ты же совершенно одна.
Эллиотт повернулся на сто восемьдесят градусов, сунул руки в карманы своих шорт, сошел с крыльца и вышел через калитку. Он прошел мимо дома своей тети, не свернул направо. Я не знала, куда он идет, и старалась убедить себя, что мне это безразлично.
Глаза наполнились слезами, я села на качели и снова принялась качаться взад-вперед, слушая, как скрипят цепи о фиксирующие их крюки.
Качели накренились, и я невольно привалилась к боку Алтеи, которая села рядом со мной. Я даже не услышала, как она вышла из дома и подошла.
– Ты отшила бедного мальчика.
– И хорошо.
Глава девятая
Кэтрин
Мистер Мейсон вывел последнюю закорючку на интерактивной доске и повернулся к классу, утирая лоб платком. Температура по-прежнему держалась в районе тридцати пяти градусов, и учителя с каждым днем становились все раздражительнее.
– Давайте же, ребята, уже почти октябрь. Вы должны это знать. Есть желающие?
Ножка стола, за которым сидел Эллиотт, скрипнула по кафельному полу, и весь класс повернулся к нему.
– Извините, – сказал Эллиотт.
– Стол тебе подходит? – спросил мистер Мейсон. – Миссис Мейсон всю плешь мне проела, чтобы я его усовершенствовал.
– Все в порядке.
– Слышал, ты завоевал место квотербека[5 - Квотербек (англ. Quarterback), QB – позиция игрока нападения в американском и канадском футболе. В современном футболе он является лидером и ключевым игроком в атакующих построениях команды, задачей которого является продвижение мяча по полю.], – сказал мистер Мейсон. – Поздравляю.
– Благодарю, – ответил он.
– Едва ли, – фыркнул Скотти.
Все девчонки немедленно уставились на Эллиотта поблескивающими глазами, а я упорно смотрела прямо перед собой, чувствуя, как горят щеки.
– Фотоэффект, – сказала я, отчаянно желая отвлечь всеобщее внимание от Янгблада.
– Верно, – подхватил мистер Мейсон. Было видно, что он приятно удивлен. – Правильно. Молодец, Кэтрин. Спасибо.
Открылась дверь, и в класс вошла миссис Мейсон, одетая с иголочки, сияющая и счастливая.
– Мистер Мейсон.
– Миссис Мейсон, – пробурчал учитель в ответ.
– Мне нужно побеседовать с мисс Кэтрин Кэлхун в моем кабинете, если вы не возражаете.
– А вы не могли прислать вместо себя помощника? – спросил мистер Мейсон. В его глазах загорелась надежда, как будто он ждал, что его без пяти минут бывшая жена признается, что просто хотела его увидеть.
– Я проходила мимо, – глаза миссис Мейсон пылали жаждой мести. В соседнем кабинете вел занятие тренер Пекэм, и ходили слухи, что они с миссис Мейсон встречаются. – Кэтрин, собери свои вещи. Сегодня мы уже не вернемся.
Я обернулась и посмотрела на Эллиотта, сама не зная, почему. Возможно, потому, что понимала: только его одного волнует, что меня вызывают в кабинет психолога. Эллиотт сидел прямо, на его лице отражалась смесь любопытства и обеспокоенности.
Я собрала свои учебник, тетрадь и ручку, убрала все это в рюкзак, потом встала и закинула его на плечо.
Мистер Мейсон кивнул мне, потом продолжил лекцию, указывая на убогие картинки на доске, призванные проиллюстрировать явление фотоэффекта.
Мы с миссис Мейсон вышли в коридор, прошли через общий зал и добрались до ее кабинета. Психолог ловко переставляла длинные ноги, шла маленькими шажочками. Ее юбка-карандаш длиной до колена могла бы показаться скромной, если бы не обтягивала фигуру, как вторая кожа, а три верхние пуговицы на ярко-красной блузке были расстегнуты. Миссис Мейсон наслаждалась свободой, и я надеялась однажды обрести такое же чувство внутренней уверенности.
Школьный секретарь, миссис Розальски, а также несколько помощников и нарушителей порядка, которых собрали в одну группу для разъяснительной беседы, проводили нас взглядами.
Деревянная дверь кабинета миссис Мейсон уже была открыта, по центру в нее был вбит гвоздик, на котором висело вязаное сердечко с вышитым на нем именем психолога. Миссис Мейсон закрыла за нами дверь и с улыбкой указала мне на стул.
– Мисс Кэлхун, мы уже давно с вами не беседовали. У вас прекрасные оценки. А как ваши дела?
– Все отлично, – ответила я, не в силах посмотреть психологу в глаза.
– Кэтрин, – проговорила миссис Мейсон добрым голосом, – мы ведь это обсуждали. Не нужно стыдиться. Я здесь, чтобы помочь.
– Я ничего не могу с собой поделать.
– В случившемся нет твоей вины.
– Мне все равно стыдно.
Я сидела на этом стуле три раза в неделю на протяжении первой половины второго года старшей школы, рассказывая о том, что чувствую из-за смерти моего отца. Миссис Мейсон дала мамочке полгода, а когда почувствовала, что ей не становится лучше, позвонила в Департамент национальной безопасности. Те прислали сотрудников к нам домой, побеседовать с мамочкой. В итоге моей матери стало еще хуже, и однажды вечером она оказалась у Мейсонов дома.
После этого я научилась притворяться. Миссис Мейсон вызывала меня раз в неделю. В прошлом году она устраивала мне профилактические беседы всего раз в месяц, и я надеялась, что в этом году она вообще оставит меня в покое.
Миссис Мейсон ждала, глядя на меня добрыми глазами, успокаивающе улыбаясь. Наверное, упорный труд был присущ ей с рождения. В любом другом городе она наверняка стала бы женой адвоката или бизнесмена и консультировала бы подростков исключительно по зову сердца. Вместо этого она вышла замуж за своего школьного ухажера, который с годами превратился в ворчливого, потеющего, усатого, скучного толстяка. Я лучше, чем кто бы то ни было, знала, что дома человека может ждать нечто гораздо худшее, но миссис Мейсон уверенно встала на путь, ведущий к счастью, а мистер Мейсон – нет.
– А что насчет вас? – спросила я.
Уголок ее рта пополз вверх: миссис Мейсон привыкла к моим попыткам уклониться от главной темы.
– Кэтрин, ты же знаешь, я не могу обсуждать…
– Знаю. Мне просто интересно, почему вы ушли, если все было не так уж плохо. Некоторые люди остаются, даже когда у них есть более серьезные причины для ухода. Я вас не осуждаю. Полагаю, я спрашиваю просто потому… когда вы решили, что лучше всего уйти?
Пару секунд миссис Мейсон смотрела на меня, очевидно, пытаясь решить, поможет ли мне ее искренность.
– Уходить можно только в одном случае: если не хочешь оставаться. Ты знаешь, о чем я говорю. Когда заходишь куда-то и понимаешь: ты здесь чужая, тебе здесь неуютно и тебя не ждут. Безопасность, счастье и здоровье важны, и очень часто все эти понятия являются синонимами. Пока ты еще несовершеннолетняя, важно, чтобы рядом оказался человек, который поможет тебе найти верный путь.
Я кивнула и посмотрела на часы. Через десять минут прозвенит звонок, и я пойду домой, отправлюсь в место, полностью соответствующее мрачному описанию миссис Мейсон.
– Как дела дома? – повторила она.
– Постояльцев в гостинице немного, хотя работы хватает. Я все еще скучаю по папе.
Миссис Мейсон кивнула.
– Твоя мама по-прежнему с кем-то разговаривает?
Я покачала головой.
– Ей лучше.
Миссис Мейсон поняла, что я вру.
– Кэтрин…
– У меня есть новый друг.
Брови психолога поползли вверх, так что на лбу обозначились три складки.
– Правда? Это чудесно. И кто же это?
– Эллиотт Янгблад.
– Новый квотербек. Замечательно, – она улыбнулась. – Мне кажется, он хороший мальчик.
– Он живет рядом с нами. Иногда мы с ним ходим в кафе «У Браума».
Миссис Мейсон выпрямилась и переплела пальцы.
– Я рада. Просто он новенький. И выглядит…
– Популярным? Человеком, который легко нравится другим? Полной моей противоположностью в плане социализации?
Миссис Мейсон улыбнулась.
– Я хотела сказать, он выглядит застенчивым.
Я захлопала глазами.
– Возможно, так и есть. Мне он таковым не показался. Большую часть времени он болтает, не умолкая.
Миссис Мейсон рассмеялась, но тут прозвенел звонок, и она встала.
– Какая жалость. Я надеялась, у нас будет больше времени. Как насчет еще одной беседы в следующем месяце? Хочу поговорить с тобой о твоей дальнейшей учебе после школы.
– Конечно, – согласилась я, забрасывая на плечо рюкзак.
Миссис Мейсон открыла дверь, и мы с ней увидели Эллиотта – тот стоял перед столом миссис Розальски, и они о чем-то мило беседовали.
Он повернулся ко мне, в его взгляде мне почудилось облегчение.
– Миссис Мейсон, Эллиотту нужно поговорить с Кэтрин, перед тем как он отправится на тренировку по футболу.
– Хотел узнать, не нужно ли отвезти тебя домой.
Миссис Мейсон улыбнулась мне. Наверное, радовалась, своими глазами увидев подтверждение моих слов.
– Это очень мило с твоей стороны, Эллиотт.
Он знал, что я не прогоню его на глазах у учителей, поэтому я согласилась и пошла вслед за ним. Эллиотт даже забрал у меня рюкзак, отчего миссис Мейсон так и просияла.
Как только он открыл дверь, ведущую на парковку, я выхватила у него свою вещь и повернулась, намереваясь пойти домой.
– Я так и знал, – сказал Эллиотт.
Я остановилась и резко повернулась к нему.
– Что именно?
– Что все это просто спектакль. Могла бы и спасибо сказать.
Я сморщила нос.
– И за что же я должна тебя благодарить?
– За возможность обдурить миссис Мейсон, хоть я и не знаю, в чем именно ты ее обманываешь.
– Ничего ты не знаешь, – огрызнулась я и пошла дальше.
Эллиотт рысью догнал меня и слегка подергал за рюкзак, вынуждая замедлить шаг.
– Я все еще хочу отвезти тебя домой.
– Я согласилась только чтобы порадовать миссис Мейсон. До моего восемнадцатилетия осталось всего несколько месяцев. Если я притворюсь, что ты мне нравишься, она не станет звонить в Департамент национальной безопасности и жаловаться на мамочку.
Эллиотт нахмурился.
– Зачем миссис Мейсон звонить в Департамент национальной безопасности?
Я молча шла дальше, крепко сжимая лямки рюкзака.
– У тебя нет ко мне ненависти! – провозгласил Эллиотт.
С трудом переставляя ноги, я дотащилась до угла, борясь с противоречивыми чувствами и словами Алтеи, звучавшими у меня в ушах. Давно следовало заняться стиркой, и даже если мамочка уже все перестирала в мое отсутствие, ей будет тоскливо без меня. Эллиотт меня отвлекал, а я не могла себе позволить вогнать мамочку в еще больший стресс. Когда она огорчалась, все вокруг становились несчастными, и атмосфера в доме становилась просто невыносимой.
Я сошла с тротуара, намереваясь перейти улицу, а затем вдруг поняла, что лежу на спине и ловлю ртом воздух. Надо мной склонялся перепуганный Эллиотт.
– О, боже. Кэтрин, как ты? Прости.
Немного отдышавшись, я немедленно его оттолкнула, но он все-таки помог мне сесть, уклоняясь от моих рук.
– Что… ты делаешь? – завопила я, борясь с ним.
Эллиотт указал на дорогу.
– Ты едва не попала под машину, вышла прямо на проезжую часть!
Он попытался схватить меня за запястья.
Тяжело дыша, я посмотрела на дорогу. От школы отъезжали автомобили старшеклассников, но помимо них по дороге мчались намного быстрее, чем следовало бы, и другие машины, съезжавшие с магистрали, чтобы въехать в город.
Я захлопала глазами и попыталась собрать всю свою смелость в кулак, чтобы извиниться.
– Спасибо. Наверное, я задумалась.
– Позволь отвезти тебя домой, – взмолился Эллиотт.
Я кивнула и содрогнулась, запоздало сообразив, что едва не превратилась в лепешку. Интересно, что стало бы с мамочкой и нашей гостиницей, случись что со мной. Следует вести себя осторожнее.
* * *
Подкинув меня до дома, Эллиотт уехал, и я еще долго слышала шум мотора его удалявшегося автомобиля. Причем мое сердце ныло тем сильнее, чем дальше он уезжал. Я не хотела по нему скучать и сердилась на себя за то, что мне нравится быть рядом с ним. Эллиотт был очень милым, и из-за этого становилось все труднее его ненавидеть. Мой рюкзак с глухим стуком шлепнулся на стул, а я подошла к раковине и налила в чашку холодной воды.
Пот, испарившийся под действием кондиционера в машине Эллиотта, неприятно жег кожу, а в душном, жарком помещении я начала потеть с новой силой. Я поставила чашку на стол, умылась и вытерла лицо кухонным полотенцем. Мягкая ткань приятно льнула к коже, и я прижала ее к опущенным векам, наслаждаясь темнотой, как вдруг услышала скрип ножки стула по полу.
– Кто это был? У него такая смуглая кожа, – проговорила Тэсс своим серьезным тоном.
– Это, – ответила я, наливая еще одну чашку воды, – был Эллиотт.
– Тот сбежавший парень?
Я вздохнула и поставила чашки на кухонный стол.
– Да, но лучше бы он держался отсюда подальше. Его приезд еще больше осложнил мне жизнь.
– Наверняка. Скажи ему, что любишь его, и начинай вслух придумывать имена ваших будущих детей. Серьезно. Он сразу сделает ноги.
Я рассмеялась, поставила одну чашку перед Тэсс, а другую перед собой. Она наблюдала, как я пью, с выражением крайнего недовольства на лице.
– Почему ты не включишь кондиционер? Сразу стало бы прохладнее.
– Если увидишь мамочку раньше меня, можешь спросить у нее.
– Так кто он?
– Не твое дело.
Тэсс отодвинула от себя чашку.
– Я пошла. Тут скоро будет за тридцать градусов, а ты какая-то сердитая. О, и у вас посетитель. Он заехал как раз перед твоим приходом.
Я озадаченно смотрела, как Тэсс уходит, потом крикнула ей вслед:
– Кто?
Через несколько секунд сверху донесся вопль Дюка:
– Будь оно все проклято!
Что-то грохнуло. Я вскочила и подбежала к подножию лестницы. Хлопнула дверь, по коридору протопали неторопливые, тяжелые шаги. Половицы заскрипели под весом Дюка.
Он появился на верхней лестничной площадке и, злобно щурясь, уставился на меня сверху вниз. Верхние пуговицы его рубашки были расстегнуты, сам предмет одежды был в пятнах, серый галстук ослаблен и сдвинут набок. Обтянутый рубашкой живот нависал над ремнем серых брюк. Дюк стал спускаться по ступеням, одной рукой держась за перила.
– Нет полотенец. Сколько раз вам говорить, что мне нужны свежие полотенца? Я принимаю душ каждый день! Мне нужно проклятое чистое полотенце ежедневно! Неужели это так трудно?!
Я сглотнула, наблюдая, как он медленно шагает вниз по лестнице. Накануне Алтея сказала, что закончила стирку, так что я могу поболтать с Эллиоттом, но я забыла разнести чистое белье по комнатам жильцов.
– Извините, Дюк, я сейчас принесу вам полотенце.
– Слишком поздно! Мне пришлось стоять в ванне и обсыхать! Теперь я опаздываю. Всякий раз, когда я останавливаюсь в этой вонючей дыре, тут чего-то не хватает, и меня уже тошнит от этого! Полотенца – это базовая потребность. Базовая! Как вы не можете этого понять?
– Я принесу полотенца, – сказала я, направляясь к прачечной.
Дюк быстро сошел с последних двух ступенек и схватил меня за запястье, сильно сжав, так, что его толстые пальцы впились в мою плоть.
– Если это повторится… – он подтянул меня ближе. Дюк был коротышка, наши глаза находились почти на одном уровне, и все же его безумные глаза на потном лице меня пугали. Несколько мгновений он прожигал меня взглядом, при этом его ноздри гневно раздувались, а сам он сердито сопел. – Смотри, чтобы это было в последний раз.
– Сначала вам придется отпустить меня, Дюк, – сказала я, сжимая пальцы в кулак.
Дюк посмотрел на мою руку, потом выпустил меня и оттолкнул. Я пошла в прачечную, увидела там полотенца, которые Алтея аккуратно сложила и оставила на сушилке. Я отнесла пять толстых белых полотенец в комнату Дюка и, подойдя к двери, постучала. Ответа не последовало, поэтому я осторожно приоткрыла дверь.
– Ау? – спросила я, надеясь, что внутри окажется Поппи, мамочка – кто угодно, только не Дюк.
Наконец я вошла в пустую спальню, отметив, что кровать по-прежнему заправлена, а рядом с комодом стоит пустой открытый чемодан. В шкафу висели знакомые костюмы, при виде которых неизменная тоска по папе всколыхнулась с новой силой, разом превратившись в жгучее горе. Я постоянно скучала по папе, но душевная боль то тлела, то накатывала волнами. В глубине души я постоянно плакала, а лить настоящие слезы было бесполезно.
В ванной было чисто, душевая занавеска задернута. Я склонилась перед деревянной полкой в углу и положила туда пушистые, аккуратно сложенные белые полотенца.
У меня за спиной щелкнули друг о друга колечки, на которых крепилась душевая шторка. Я выпрямилась, закрыла глаза, ожидая, что человек, стоявший у меня за спиной, как-то обозначит свое присутствие. Ничего не происходило, и я обернулась. В ванной никого не было, зато заработал кондиционер, и выдуваемый из вентиляционного отверстия воздух всколыхнул шторку.
Я вздохнула с облегчением, потом быстро вышла из комнаты, забрав остальные полотенца в комнату мамочки и оставив одно для себя. Другие комнаты пустовали, но я все равно их осмотрела в поисках грязного белья, затем отнесла полупустую корзину вниз и загрузила в стиральную машину.
Когда вода начала заполнять машинку, я безмолвно выругала сама себя. С моей стороны было глупо перекладывать свои обязанности на других. Я ведь знала, что нельзя ради общения с Эллиоттом пренебрегать ответственностью. Хранить секреты – значит не привлекать внимания к нашей гостинице, а если взбешенный Дюк вместо того чтобы заночевать у нас, потащится в город, это верный способ привлечь всеобщее внимание. Я уже представляла, как он со своим оливково-зеленым чемоданом приедет в «Холидей Инн», мотель, расположенный в соседнем городе, устроит там сцену, пока будет регистрироваться, и укажет данные, не совпадающие с его удостоверением личности. Дюку следовало угождать, в противном случае могло случиться худшее. И, хоть я и не представляла, в чем конкретно это «худшее» будет выражаться, ясно было одно: в самом скверном случае нас с мамочкой разлучат, и, возможно, навсегда.
Следующий час я посвятила наведению порядка на кухне. Когда я закончила готовить лапшевник, хлопнула входная дверь. Я не знала, кто пришел, Дюк или мамочка, поэтому затаилась, прислушиваясь к звуку шагов.
Раздалась тяжелая поступь Дюка, и я напряглась. Все-таки он вернулся.
– Ну, теперь-то проклятые полотенца есть? – заорал он, поднимаясь по лестнице на второй этаж. – Всякий раз, когда я приезжаю в этот Богом забытый городишко, я обливаюсь потом!
– Чистые полотенца лежат в вашей комнате! – прокричала я в ответ.
Дюк стремительно сбежал вниз, и я замерла.
– Ты что, наорала на меня, девчонка?
– Нет, я просто повысила голос, как и вы, чтобы вы услышали.
Дюк прищурился, потом сморщил нос и фыркнул. Вытянул шею и посмотрел на кастрюлю у меня за спиной.
– Это что?
– Лапшевник. По рецепту мамочки.
– Я это уже ел.
Покопавшись в памяти, я вспомнила, что, когда мы в последний раз готовили это блюдо, Дюк действительно останавливался у нас. Да, наверное, так и было.
– Будет готово через час.
Я установила температуру в духовке на 200 градусов.
– Надеюсь, так и будет. Обслуживание у вас хуже, чем в любом другом месте этого вонючего городишки.
– Если вам что-то понадобится, дайте мне знать.
Дюк стремительно подскочил ко мне, так что его нос оказался в нескольких дюймах от моего лица. Я опустила глаза.
– Ты что, пытаешься отделаться от меня, девчонка? – Дюк заскрипел зубами и резко выдохнул через нос. Так могло бы дышать дикое животное, готовое к прыжку.
Я покачала головой.
– Я просто пытаюсь исправить свою ошибку. Я хочу, чтобы вам у нас было хорошо.
Вряд ли Дюк сможет жить где-то еще, кроме нашей гостиницы, даже если бы кто-то согласился пустить его на порог. С его поведением и привычкой во все совать свой нос никто не позволил бы ему остаться надолго, максимум на одну ночь. К тому же я подозревала, что он просто не может позволить себе гостиницу подороже, а если ему негде будет жить, что станется с Поппи?
Дюк выпрямился.
– «Хорошо», да?
Я кивнула. Микроволновка громко прозвенела, я открыла дверцу и поставила кастрюлю в печку. Затем я повернулась к Дюку и посмотрела ему в глаза. Он всегда смотрел на меня так, будто сейчас лопнет от злости.
– Итак? Вам что-то нужно?
У Дюка дернулся глаз, но он промолчал.
Я принужденно улыбнулась и пошла к входной двери, все убыстряя шаг. Выскочив на крыльцо, я едва не врезалась в Эллиотта.
– Тише-тише! Привет, – сказал он с улыбкой. Впрочем, едва взглянув на мое лицо, он перестал улыбаться. – У тебя все хорошо?
Я обернулась на дверь.
– Что ты здесь делаешь?
Эллиотт хитро улыбнулся.
– Да вот, мимо проходил.
Я оттолкнула его от двери.
– Нам лучше уйти. Пойдем.
– Куда? – спросил он, глядя на стеклянную дверь. Было видно, что Дюк все еще стоит у подножия лестницы и наблюдает за нами из-под насупленных бровей.
– Куда угодно. Пожалуйста, давай просто уйдем.
– Хорошо, – согласился Эллиотт и взял меня за руку.
Мы спустились с крыльца, прошли по неровной садовой дорожке, вышли на улицу, и Эллиотт захлопнул за нами калитку. Мы направились к парку, и чем дальше отходили от дома, тем меньше я паниковала.
Пока мы шли, Эллиотт не задавал мне вопросов, и я ценила его молчание даже больше, чем его теплую руку. Его просто невозможно было ненавидеть, как бы я ни старалась. Мы подошли к широкой поляне, вокруг которой росли клены и стояли скамейки, и я потянула Эллиотта к самой дальней скамье. Рядом с ней стояла благоухающая мусором урна, зато там была самая большая тень.
Я с облегчением откинулась на спинку скамейки, надеясь, что отчаянно колотящееся сердце постепенно успокоится. У меня дрожали руки. Дюк останавливался у нас нечасто, но если уж приезжал, то наводил на меня ужас.
Несколько минут мы сидели в молчании.
– Кэтрин, с тобой все в порядке? – спросил наконец Эллиотт. – У тебя испуганный вид.
– Все хорошо, – ответила я. – Просто ты меня напугал.
– Тогда к чему это поспешное бегство?
– Вчера вечером я забыла положить в комнаты чистые полотенца, и один из гостей рассердился.
Эллиотт недоверчиво выгнул бровь.
– Ты настолько боишься попасть в неприятности?
Я не ответила.
Эллиотт вздохнул.
– Не обязательно посвящать меня в подробности, но, если тебя кто-то обижает, расскажи. Кто-то докучает тебе?
– Нет.
Эллиотт изучающе посмотрел на меня, словно пытаясь решить, верить моим словам или нет, потом кивнул.
– Я сегодня видел тебя в школе, даже позвал по имени. Ты не ответила.
– Когда? – спросила я.
– Во время обеда. Ты встала, бросив свой поднос, и ушла. Я пытался тебя догнать, но ты быстро свернула за угол и исчезла.
– Ой.
– В каком смысле «ой»?
– Я юркнула в туалет. Пресли и ее клоны шли в мою сторону.
– Выходит, ты спряталась?
– Это лучше, чем второй вариант.
– А какой второй вариант?
– Вступить в бой, – я посмотрела на наручные часы Эллиотта. – Который час?
– Почти семь.
Солнце уже садилось.
– Разве ты не должен сейчас быть на тренировке?
Эллиотт оглядел себя, и тут я заметила, что он весь потный и грязный, до сих пор одет в футболку и синие шорты для футбола.
– Я прибежал прямо оттуда. У меня было плохое предчувствие, а едва я подошел к крыльцу, ты пулей вылетела из дома и чуть не сбила меня с ног. И вот мы сидим тут, словно ничего не произошло. Я за тебя волнуюсь.
– Почему?
Эллиотт поднял брови.
– Я ведь уже говорил. Ты выглядишь испуганной, и я знаю, что ты что-то от меня скрываешь.
Я наклонила голову набок, почесала подбородок о плечо и отвела глаза.
– Знаешь, возможно, это «что-то» тебя не касается.
– Я и не говорил, что ты должна докладывать мне обо всем, что с тобой происходит, я просто волнуюсь.
– Я не просила обо мне волноваться, – я закрыла глаза. – Не хочу, чтобы ты обо мне беспокоился. Ты все равно ничем не можешь помочь. Твоя жизнь и так нелегка, чтобы еще и обо мне переживать.
– Прекрати.
Я повернулась к нему и, к своему удивлению, увидела на его лице гримасу боли.
– Что прекратить?
– Перестань выводить меня из себя в расчете на то, что я уйду, а то твои усилия могут увенчаться успехом.
Я открыла рот, чтобы резко ответить, но промолчала. Он прав. С тех пор как умер папа, я только и делала, что отталкивала людей. Но теперь Эллиотт вернулся, и при мысли о том, что он снова уйдет, я испытывала почти физическую боль.
– Прости.
– Ты прощена.
Я указала пальцем на дорогу.
– Наверное, мне стоит вернуться домой. У меня в печке готовится запеканка.
– Просто… Дай мне еще несколько минут. Пожалуйста.
Я посмотрела на улицу, ведущую к моему дому.
– Кэтрин…
– Со мной правда все хорошо. Просто некоторые дни тяжелее других.
Эллиотт потянулся к моей руке и переплел свои пальцы с моими.
– У меня тоже бывают плохие дни, Кэтрин. Но я не выбегаю из дома, напуганный тем, что находится внутри.
У меня не было ответа на это заявление, поэтому я выпустила его руку и ушла, оставив Эллиотта в парке одного.
Глава десятая
Эллиотт
– Прекращай валять дурака, Янгблад! – сказал тренер Пекэм, помогая мне подняться с поросшей травой земли.
Я встал и кивнул.
Тренер ухватил меня за маску шлема.
– Знаю, ты знаменит своей ловкостью, но мне не нужно, чтобы ты травмировался на тренировке с собственной командой еще до первой игры, черт возьми.
– Извините, тренер, – сказал я.
Уже второй раз за тренировку я упал, врезавшись головой в другого игрока. Тренер загонял меня до полусмерти, но меня это вполне устраивало. Только так я мог выпустить пар и хоть немного умерить кипящую внутри злость. Кэтрин занимала все мои мысли. Сейчас мне было легче бегать с мячом, чем помнить о других игроках, поэтому я просто хватал мяч и мчался к краю зоны.
По окончании тренировки мы все встали в кружок и выслушали наставления тренера. На поле выбежали помощники, неся бутылки воды. Когда нас отпустили, мои товарищи по команде тут же окружили меня и принялись хлопать по заднице, плечам и затылку. Они вопили и орали, пока мы шли в раздевалку – радовались, что к началу грядущего сезона у них в команде появился квотербек.
– Мы, конечно, очень рады, что ты теперь с нами, но все же, признайся, с чего это ты вдруг переехал сюда в последний год учебы? – спросил Коннор Дэниелс.
Он тоже учился в выпускном классе, любил пообсуждать девушку, с которой встречался в настоящее время, а также похвалиться количеством спиртного, выпитого в прошлые выходные. Он походил на ребят, с которыми я играл в Юконе: те тоже считали секс и выпивку единственными достойными темами для разговора. А может, Коннор чувствовал неуверенность и пытался скрыть это подобными выходками. В любом случае, он меня раздражал.
– Ты что, из семьи военного? – спросил Скотти Нил. До меня квотербеком был он. Хоть Скотти и пытался делать вид, будто мое появление его бесит, я видел, что в глубине души он испытывает облегчение.
– Я приехал из-за девушки, – гордо сообщил я.
Мои товарищи как по команде засмеялись.
– Черт возьми, заткнись, Янгблад! Как можно нести такую пургу? – воскликнул Коннор. Я спокойно смотрел на него, и он вытаращил глаза. – Погоди. Ты что, серьезно? И кто же эта несчастная?
– Кэтрин Кэлхун, – ответил я.
Скотти наморщил нос.
– Кэтрин? Что за фигня, чувак?
– Вообще-то она горячая штучка, – заметил Коннор. Я ожег его гневным взглядом, и он попятился. – Это был комплимент.
– Мы живем по соседству. В детстве я часто заходил к ней летом.
– Проклятье, – проговорил Скотти. – Ты ведь знаешь, что она сумасшедшая, правда?
– Кэтрин не такая, – отрезал я. – Просто на ее долю выпало много испытаний.
– Кто-то должен тебя предупредить, – не унимался Скотти. – Вся их семейка с гнильцой. Я хочу сказать, в каждом поколении одни уроды. Они отравили весь город, а потом обанкротились. Папаша умер, потом мамаша свихнулась. Кэтрин… Ты мог бы получить стипендию, возможно, даже стать профессиональным игроком. Лучше бы тебе избавиться от нее.
– А ну-ка, повтори, – сказал я, делая шаг к нему.
Скотти отпрянул.
– Да ладно тебе, старик, я же просто хочу тебя предупредить.
Остальные члены команды вслед за Скотти и Коннором отправились в душ, а я схватил свой рюкзак, забросил его на плечо и, кипя от гнева, пошел в раздевалку.
Я уже поворачивал за угол, как вдруг кто-то схватил меня за предплечье, и я автоматически отдернул руку.
– Тихо, тихо, – сказал тренер Пекэм. – Ты хорошо проявил себя на тренировке, Эллиотт.
– Спасибо, тренер.
– Я слышал, что говорил Скотти. Вообще-то, он не ошибся. Эта семья… Ты поосторожнее с ними, ладно?
Я хмуро уставился на него. Мы с тренером были одного роста, так что я без труда встретил его взгляд, давая понять, что никто не заставит меня передумать и бросить Кэтрин.
– Вы не знаете ее так, как я.
– Говоришь, вы с ней соседи?
Я сообразил, что мои плечи напряжены, и заставил себя расслабиться. Из-за своего роста и силы мне следовало контролировать язык своего тела. За последние два года я и так ввязался в огромное количество драк, потому что мои противники посчитали, что я их задираю. Не хватало еще, чтобы тренер подумал, будто я ему угрожаю.
– Она живет на соседней улице.
Тренер кивнул, но ничего не ответил.
– Тук-тук, – прозвучал женский голос откуда-то из тени. К нам подошла миссис Мейсон, вид у нее был смущенный. – Ни за что не поверите, что со мной случилось. Я оставила в машине ключи и телефон, а дверь захлопнулась.
Тренер Пекэм улыбнулся, выражение его лица мгновенно изменилось, глаза засияли.
– Вообще-то, я вам верю.
Миссис Мейсон хихикнула, точно девчонка-чирлидерша, а я поправил на плече лямку рюкзака.
– Эллиотт? – проговорила миссис Мейсон и взяла меня за руку, как маленького. – Вы говорили о Кэтрин?
Я кивнул.
Миссис Мейсон улыбнулась.
– Она хороший человек. Рада, что ты это видишь.
– Бекка, – тренер Пекэм нахмурился.
Миссис Мейсон тоже сдвинула брови.
– Кэтрин наконец-то нашла друга, а вы волнуетесь за свою команду?
– Я всегда был ее другом, – сказал я. Миссис Мейсон посмотрела на меня озадаченно. – Каждое лето я приезжал к тете, погостить. Мы с Кэтрин уже давно дружим.
– Вот как, – глаза миссис Мейсон радостно загорелись. – Это же замечательно. В маленьких городках вроде нашего у людей очень ограниченный круг общения, и это трудно изменить. Не слушай никого. После смерти ее отца я лучше узнала Кэтрин. Думаю, она чудесная девушка.
Я едва заметно улыбнулся психологу и пошел к своей машине.
– Так и есть.
– Янгблад! – окликнул меня тренер Пекэм. – Смотри, больше не опаздывай, а не то я так тебя загоняю, что расстанешься с завтраком!
– Да, сэр! – крикнул я в ответ.
Когда я подошел к своему «Крайслеру», мой мобильный зазвонил. Тревожная мелодия означала, что звонит мой отец, так что я ответил, только сев за руль.
– Алло?
– Привет. Как жизнь? Стоила ли местная футбольная команда того, чтобы все бросить?
– Стоила.
– Мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделал, – произнес отец лишенным всяких эмоций тоном.
Я закатил глаза. Благо, отец меня не видел.
– Эллиотт?
– Да.
– Ты, э-э-э… еще подстригаешь газоны?
– Подстригал. Пока что решил притормозить. А что?
Мог бы и не спрашивать: я уже знал, о чем пойдет дальнейший разговор.
– Я собирался приехать, посмотреть твою первую игру, но бензин нынче очень дорогой. Если бы ты мог подкинуть мне немного деньжат…
– У меня нет денег, – соврал я.
– Как это нет? – нервно воскликнул отец. – Я же знаю, у тебя есть сбережения, которые ты три года откладывал, подстригая летом газоны!
– «Крайслер» сломался, мне пришлось заплатить за его ремонт.
– А сам ты не мог его отремонтировать?
Я скрипнул зубами.
– У меня нет денег, папа.
Отец вздохнул.
– Тогда я, наверное, не приеду на твою первую игру.
«Как-нибудь переживу».
– Очень жаль.
– Проклятье, Эллиотт! Это просто лень! Что там стряслось с твоей машиной?
– То, что я сам не смог исправить, – ответил я невозмутимым тоном.
– Ты что, издеваешься надо мной?
– Нет, сэр, – я стал смотреть на жуков, с жужжанием летавших над полем.
– Я ведь приеду туда и надеру тебе задницу.
«Мне казалось, тебе нужны деньги на бензин. Ты мог бы приехать вместе с мамой, если бы действительно хотел посмотреть, как я играю. Лучше бы нашел работу, а не клянчил деньги у своего несовершеннолетнего сына».
– Да, сэр.
Отец вздохнул.
– Ну, смотри, не облажайся. Твоя мама терпеть не может этот городишко, и у нее есть для этого все основания. Возможно, сейчас тобой восхищаются, но если ты совершишь ошибку, все кончится, слышишь меня? Тебя смешают с грязью, потому что там плевать хотели на краснокожих ребят. Пока что к тебе относятся хорошо лишь потому, что ты помогаешь им выглядеть выше в глазах других.
– Да, сэр.
– Ладно. Поговорим позже.
Я дал отбой и изо всех сил вцепился в руль, вдыхая носом и выдыхая ртом, чтобы немного успокоиться. Я просто кипел от ярости. Несколько минут я дышал, как учила меня тетя Ли, и постепенно мой гнев начал сходить на нет. Я мысленно повторял ее слова: «Он тебя не тронет, Эллиотт. Ты можешь совладать со своими эмоциями. Ты контролируешь свое поведение. Тебе под силу в любое время избавиться от плохих чувств».
Постепенно руки перестали дрожать, отчаянно колотящееся сердце тоже успокоилось, и тогда я перестал судорожно сжимать руль и завел мотор.
Я поехал на своей колымаге прямо к дому Кэлхунов и припарковался на противоположной стороне улицы, между фонарными столбами. Все окна дома были темными, свет горел только в одном, в спальне наверху. Я ждал, надеясь, что Кэтрин каким-то образом увидит мою машину и выйдет ко мне. Мне хотелось еще разок поговорить с ней перед тем, как вернуться домой. Она простила меня быстрее, чем я надеялся – или, по крайней мере, уже начала прощать. Я не мог отделаться от мысли, что отныне мне придется прикладывать вдвое больше усилий, чтобы Кэтрин снова открыла мне свое сердце. Она что-то скрывала от меня, и это очень ее пугало. К тому же до сих пор ей приходилось бороться со своими страхами в одиночку. Я хотел ее защитить, но не знал, от чего именно.
Я уже потянулся к ключу зажигания, как вдруг в единственном освещенном окне появилась Кэтрин. Она смотрела в сторону дома моей тети, держа в руках какой-то предмет. Она выглядела грустной, и мне отчаянно захотелось ее развеселить.
Тут мой телефон просигналил, и на экране высветилось сообщение от тети Ли.
ТЫ УЖЕ ДОЛЖЕН БЫТЬ ДОМА.
УЖЕ ЕДУ, написал я.
Ты не можешь разъезжать по городу без разрешения. Тебе еще нет восемнадцати.
Я просто пытался успокоиться перед возвращением домой. Папа звонил.
ПРАВДА? И ЧЕГО ОН ХОТЕЛ?
Я мрачно усмехнулся.
МОИ ДЕНЬГИ, ЗАРАБОТАННЫЕ СТРИЖКОЙ ГАЗОНОВ.
Несколько секунд ничего не происходило, потом на экране вновь появились три мигающие точки – тетя Ли снова начала печатать.
Дядя Джон позаботится о том, чтобы этого больше не повторилось. Возвращайся домой. Поговорим.
ВСЕ ХОРОШО. МНЕ УЖЕ ЛУЧШЕ.
ПРИЕЗЖАЙ ДОМОЙ.
Я завел двигатель и поехал домой. В зеркале заднего вида я увидел Кэтрин. Она все еще стояла у окна. Интересно, о чем она думала? Мечтала о свободе или радовалась, что стекло отделяет ее от внешнего мира?
Глава одиннадцатая
Кэтрин
За закрытой дверью моей комнаты скрипнул деревянный пол. Осознав это, я открыла глаза и поморгала, чтобы они немного привыкли к темноте. В коридоре горел свет, и на полу моей комнаты появилась тень; я ждала, гадая, кто стоит у меня на пороге посреди ночи.
Дверная ручка повернулась, потом щелкнул язычок замка. Дверь медленно открылась. Я лежала неподвижно, а ночной гость подошел к моей кровати и остановился.
– Господь Всеблагой, Кэтрин, ты ужасно выглядишь.
– Вообще-то я спала, – проворчала я в ответ. Я села, спустив ноги с кровати, и потерла сонные глаза. Мне не обязательно было видеть посетительницу, я сразу узнала свою кузину Имоджен – приехала посреди ночи. Не могла дождаться утра, явилась сразу по приезду, чтобы оскорбить меня. – Как дела? – спросила я, глядя на свои босые ноги. У меня совершенно не было настроения вести светские разговоры, но Имоджен ведь все равно не отстанет, будет стоять над душой, пока я не обращу на нее внимание. Она и дядя Жаб приезжали не часто, но в октябре появлялись всегда.
Имоджен душераздирающе вздохнула – подростки часто так делают – и, взмахнув руками, шлепнула себя по бедрам.
– Терпеть не могу этот дом. Не могу дождаться отъезда.
– Уже? – фыркнула я.
– Здесь так жарко.
– Это ты еще не была здесь пару недель назад, с тех пор стало попрохладнее.
– Мир не вертится вокруг тебя, Кэтрин! Боже! – воскликнула Имоджен, наматывая на палец длинную прядь темных волос. – Когда твоя мама регистрировала нас, она сказала, что ты в плохом настроении.
Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не огрызнуться. Общение с Имоджен требовало колоссального терпения, и ее привычка приходить по ночам не облегчала мне задачу. Моя единственная кузина всегда приезжала с дядей Жабом, и я заранее знала, что придется мириться с бесконечным потоком жалоб Имоджен и с ее оскорблениями. Или же убирать беспорядок, устроенный ее отцом, потому что дядя Жаб был слишком ленив и постоянно устраивал свинарник везде, где появлялся.
Поппи была на несколько лет младше моей кузины и в то же время более зрелая, а уж характер у малышки был куда лучше, чем у Имоджен. Увы, никогда не получалось предугадать, с кем придется иметь дело: с Поппи, с ее отцом Дюком, с Имоджен или с дядей Жабом.
Моя кузина пощупала мое лоскутное одеяло и наморщила нос.
– Это место превратилось в настоящую свалку.
– Тебе понравилась твоя комната? – спросила я. – Хочешь, я схожу туда с тобой?
– Нет, – отказалась Имоджен, постукивая мыском по полу.
– Пожалуйста, не делай так, – попросила я, протягивая руку к ее ноге.
Как будто я смогла бы ее остановить.
Имоджен бросила на меня короткий взгляд и возвела глаза к потолку.
– Какая разница.
Я встала, подошла к двери и вышла в коридор, жестом пригласив Имоджен следовать за мной. Звук ее тяжелых шагов гулким эхом разносился по старому дому. И как это Имоджен не перебудила всех соседей, она же топает, как слон?
– Сюда, – прошептала я. Свернув за угол, я выбрала комнату, соседнюю с той, где жил Дюк, потому что точно помнила: я недавно там убиралась, и там есть все необходимое.
Имоджен прошла мимо меня и неодобрительно нахмурилась.
– А других комнат нет?
– Нет, – солгала я.
У нас было несколько свободных комнат, но я надеялась, что, если поселить Имоджен поближе к лестнице, ведущей наверх, она останется в своем конце коридора.
Имоджен скрестила руки на груди.
– Этот дом превратился в настоящую помойку, а когда-то он был милым. Ты тоже когда-то была милой, а теперь ты грубая. Твоя мама странная. Не представляю, почему мы вообще сюда приезжаем.
– И я не представляю, – пробормотала я вполголоса и пошла обратно в свою комнату. У меня за спиной раздались шаги: Имоджен шла по коридору.
– Кэтрин?
Я обернулась и оказалась лицом к лицу с кузиной. Под глазами у нее залегли темные круги. Я готова была держать пари, что она уснет, едва ее голова коснется подушки.
– Да, Имоджен?
Она высунула язык и сморщила нос, так что получилась отвратительная рожа. Язык Имоджен поблескивал от слюны, собравшейся в уголках рта. Я отпрянула, глядя, как испорченная нахалка строит мне рожи, потом она вернулась в свою комнату и захлопнула за собой дверь.
От громкого стука, буквально взорвавшего тишину дома, я так и подпрыгнула.
Через несколько мгновений раздался новый стук, и открылась другая дверь. По деревянному полу прошлепали босые ноги, и ко мне подошла мамочка. Вид у нее был усталый.
– Кэтрин? С тобой все в порядке?
– Все прекрасно, – ответила я и пошла к себе в комнату.
Вернувшись к себе, я стала двигать кровать, чтобы подпереть ею дверь. Металлические ножки противно скрипели, оставляя на деревянном полу новые царапины. Прошло уже полгода с тех пор, как мне приходилось прибегать к таким радикальным мерам, чтобы отделаться от незваных гостей. Этот особняк больше не был моим домом, но и гостиницей не стал. Мамочка создала здесь некое святилище для людей, которым не нашлось места во внешнем мире, и я оказалась заперта вместе с ними. В глубине души я мечтала о свободе, но совесть не позволяла мне бросить мамочку.
Это трудно объяснить кому бы то ни было. Эллиотту, миссис Мейсон, даже самой себе. Объяснения лишь порождали новые вопросы.
Я легла, достала свою музыкальную шкатулку и стала слушать, как она играет, в надежде, что мелодия меня убаюкает.
Прижавшись щекой к подушке, я ерзала, пытаясь устроиться поудобнее, вертелась с боку на бок. В коридоре возле моей комнаты что-то скрипнуло, и на полу снова появилась тень, частично заслонившая свет, проникающий в щель под дверью. Я ждала. Имоджен любила почесать языком, но в драку не лезла. Она просто злилась. Оставалось только надеяться, что за дверью не дядя Жаб или, хуже того, Дюк.
Я вся подобралась и ждала, что в дверь постучат, заворчит дядя Жаб или Дюк начнет сыпать угрозами. Вместо этого тень исчезла, и зазвучали шаги, на этот раз удаляясь. Я глубоко вдохнула и выдохнула, пытаясь успокоить колотящееся сердце. Оставалось надеяться, что уровень адреналина в крови постепенно снизится, и я смогу хоть немного отдохнуть перед школой.
* * *
– Ух ты. С тобой все в порядке? – спросил Эллиотт, прислоняясь к соседнему шкафчику. Затем он поправил висящую на плече небольшую красную сумку.
Я открыла шкафчик и запихнула учебник по геометрии между учебниками по химии и пособием по испанскому языку. Сил не было совершенно, я с трудом держалась на ногах. Мозг едва мог сформировать внятное предложение.
– Какие у тебя планы на обед? – продолжал Эллиотт. – У меня есть два бутерброда с арахисовым маслом и джемом, а еще пассажирское сиденье, которое отодвигается назад на всю длину.
Я прожгла его убийственным взглядом.
– Чтобы подремать, – быстро добавил Эллиотт. К моему удивлению, на его смуглых щеках проступил багровый румянец. – Просто поешь и поспишь. Нам даже не обязательно разговаривать. Что думаешь?
Я кивнула, чувствуя, что вот-вот расплачусь.
Эллиотт жестом предложил мне следовать за ним, снял с моих плеч рюкзак и медленно пошел рядом со мной по коридору. Когда мы дошли до двойных дверей, ведущих на парковку, он вышел первым и придержал передо мной дверь.
Я поморщилась от солнечного света, подняла руку и приставила козырьком ко лбу, надеясь, что головная боль, мучившая меня с утра, наконец пройдет.
Эллиотт отпер дверь машины, широко ее открыл и подождал, пока я сяду на сиденье, потом показал, как опустить спинку. Как только дверь машины закрылась, я повторила показанные мне действия, и в результате получилась почти горизонтальная лежанка.
Дверь со стороны водителя открылась, и Эллиотт проскользнул на водительское сиденье. Он достал из пакета два бутерброда, завернутые в целлофан, и протянул мне.
– Спасибо, – промямлила я, неловко дергая за чистые уголки пленки. Развернув бутерброд, я откусила сразу четверть и принялась жадно жевать, потом в три укуса доела угощение. Не говоря ни слова, закрыла глаза и почувствовала, что отключаюсь.
Мне показалось, прошло всего несколько минут, но вот Эллиотт уже осторожно тормошил меня за плечо.
– Кэтрин? Извини, не хочу, чтобы ты опоздала.
– Хмм? – промычала я, моргая спросонья. Потом села и потерла глаза. – Как долго я спала?
– Полчаса. Ты спала как убитая, ни разу не пошевелилась.
Я схватила свой рюкзак и вылезла из машины. Несколько наших одноклассников обернулись и стали хихикать, смотря, как мы рука об руку идем к школе.
– Ой, как мило, – пропела Минка. – У них все еще одинаковые прически.
Ее рыжие волосы взметнулись вверх, когда она повернула голову, чтобы поглазеть на нас. Минка толкнула Оуэна локтем в бок и, прежде чем пройти к дверям, бросила на нас полный отвращения взгляд.
– Не обращай на них внимания, – посоветовал Эллиотт.
– Я так и делаю.
Мы пересекли парковку и пошли к зданию школы. Двойные металлические двери были выкрашены в красный цвет, вместо ручек на них крепились серебристые брусья, расположенные поперек каждой створки, буквально кричавшие: «Держись подальше!». Немедленно поползут слухи. Теперь у Пресли появится еще одна причина, чтобы надо мной издеваться, только теперь объектом ее насмешек станет еще и Эллиотт. Он потянул за серебристый брус, и тот громко щелкнул. Эллиотт жестом предложил мне входить первой, и я так и сделала.
– Эй, – Эллиотт коснулся моей руки. – Я за тебя волнуюсь. Все хорошо? Разве в прошлом вы с Минкой и Оуэном не были друзьями?
– Я перестала с ними общаться, после того как…
Коннор Дэниелс с силой хлопнул Эллиотта по спине. Тот стиснул зубы и сжал губы в узкую линию.
– Сегодня вечером будет бойня, Янгблад! Вперед!
Эллиотт указал на него.
– Мы – «Грязные коты»!
– Могучие и непобедимые «Грязные коты»! – выкрикнул в ответ Коннор, пригибаясь и выставляя перед собой руку, как заправский игрок американского футбола.
Эллиотт фыркнул и покачал головой, но, увидев выражение моего лица, сразу стал серьезнее.
– Извини. Ты говорила про Минку и Оуэна.
– Ты дружишь с Коннором Дэниелсом?
Эллиотт поднял бровь.
– Ну да. Он тоже в команде.
– Вот как.
– В смысле? – переспросил Эллиотт, слегка подталкивая меня локтем.
Мы пошли дальше по коридору.
– Я просто не знала, что ты…
– Янгблад! – выкрикнул другой футболист.
Эллиотт кивнул окликнувшему его парню, потом снова посмотрел на меня.
– Что я – что?
– Что ты общаешься с этими людьми.
– С «этими людьми»?
– Ты знаешь, что я имею в виду, – сказала я, направляясь к своему шкафчику. – Они приятели Скотти, а тот дружит с Пресли. Кстати, разве ты не подвинул его с места квотербека? Почему они не ненавидят тебя?
Он пожал плечами.
– Думаю, им нравится побеждать, а я хорошо играю. То есть… – на секунду мне показалось, что он даст задний ход, но Эллиотт продолжил: – Да, наверное, так и есть. Я очень хорошо играю. Вообще-то, меня назвали одним из лучших квотербеков штата.
Мы пошли дальше.
– Ух ты, Эллиотт, это… здорово.
Он слегка подтолкнул меня локтем.
– Да ладно тебе, сбавь градус восторга.
Пока мы шли по коридору, товарищи по команде окликнули Эллиотта еще раз десять. Дойдя до ряда коричневых шкафчиков, я остановилась перед номером 347, набрала свой код и потянула за ручку.
Дверцу заклинило, как обычно, и я зарычала. Несколько секунд Эллиотт наблюдал за моими бесплодными попытками открыть шкафчик, а потом вдруг подошел ко мне со спины. Я чувствовала тепло его тела сквозь свою и его футболки. Рука Эллиотта скользнула над моим плечом и сжала ручку шкафчика. Он сильно дернул, и дверца со скрипом открылась.
Эллиотт наклонился и прошептал мне на ухо:
– Мой тоже заклинивает. Просто нужно проявить настойчивость.
– Ты настойчивый, – я вдруг поняла, что не знаю, куда деть руки, собственные движения и поза показались мне страшно неуклюжими. Я кое-как переложила учебники из рюкзака в шкафчик, потом повесила рюкзак на крючок. Чтобы дотянуться, пришлось встать на цыпочки, но я справилась. – А что это за красная сумка?
– Ах, это, – Эллиотт опустил глаза. – Это мой фотоаппарат. Убрал в сумку для конспирации.
– Слава богу, я умею хранить секреты, – заметила я с усмешкой.
Эллиотт посмотрел на меня и удивленно улыбнулся.
– Ты должна прийти на игру.
– Сегодня вечером? Нет, – я покачала головой.
– Почему?
Я немного поразмыслила, от смущения не в силах подобрать слова. Мне не с кем будет сесть. Для учеников есть какие-то специальные места? Вход платный или бесплатный? Я вдруг рассердилась на себя за свою трусость. Мне ведь приходилось сталкиваться с куда более страшными вещами, чем неуверенность и непривычная обстановка.
– Пожалуйста, приходи, – попросил Эллиотт.
Я пожевала губу, размышляя, могу ли я пойти на игру или нет. Эллиотт терпеливо ждал, как будто до начала урока еще целая вечность, а вовсе не одна минута.
– Я подумаю, – сказала я, наконец.
Прозвенел звонок, но Эллиотт будто не заметил этого.
– Правда?
Я кивнула и мягко его оттолкнула.
– Тебе лучше пойти в класс.
Он отступил на несколько шагов, улыбаясь, как идиот.
– Иди ты первая.
Я собрала свои вещи и захлопнула шкафчик, еще на несколько мгновений задержалась взглядом на лице Эллиотта, потом повернулась и пошла в класс.
Садясь на свое место, я старалась не смотреть в глаза мистеру Саймонсу. Учитель на несколько секунд умолк, но предпочел не делать мне замечание. Я тихонько села за парту, с облегчением переводя дух.
Мистер Саймонс как всегда жизнерадостно рассказывал о физиологии, но я его совершенно не слушала. Мысли вертелись вокруг сегодняшней игры. Как поступить? Пойти на игру, как обычная старшеклассница, или пойти домой, как д?лжно? Вдруг кто-то заселится в гостиницу в мое отсутствие? У меня в голове начал формироваться список дел, которые следовало сделать после школы, я стала думать, можно ли отложить некоторые из них.
Постирать белье.
Помыть ванны.
Приготовить ужин.
Что если я пойду на игру, а Поппи останется в гостинице одна? Или, что еще хуже, Имоджен все еще там? Если я пойду на игру, а потом вернусь домой, она станет дуться и злиться сильнее обычного из-за того, что я не вернулась в положенное время. Обязательно появится дядя Жаб – он всегда приходит следом за Имоджен. Я закрыла глаза, представляя, как дядя устраивает сцену, как отец Поппи злится из-за моего опоздания. Чем дольше я обо всем этом думала, тем меньше у меня оставалось сил. Минусы перевешивали плюсы. Прозвенел звонок, и я вздрогнула от неожиданности.
Я побрела обратно к своему шкафчику, однако открыть его не успела. Над моим плечом снова появилась знакомая смуглая рука и дернула за ручку. Я постаралась скрыть улыбку, а подняв глаза на Эллиотта, обнаружила, что он по-прежнему заразительно улыбается от уха до уха.
– Ты подумала?
– Во сколько начинается игра? – спросила я.
– Сразу после уроков, – он достал из кармана ключи. – Если тебе нужно съездить домой, просто возьми мою машину. Только потом верни, а то у меня не будет сил идти домой пешком.
Я покачала головой.
– У меня нет прав.
Эллиотт сморщил нос.
– Правда?
– Папа так и не… Он… Я так и не научилась.
Он кивнул.
– Хорошо, что ты сказала мне об этом. Значит, я смогу поучить тебя вождению. Итак, придешь на игру?
Я опустила глаза.
– Извини, я не могу.
* * *
Мистер Мейсон смотрел на свои часы, его рубашка снова намокла от пота под мышками. Учитель промокнул лоб носовым платком.
– Боже мой, когда же, наконец, похолодает?
– В аду не бывает похолоданий, мистер Мейсон, – проворчала Минка.
Прозвенел звонок, учитель отодвинул стул от стола и уже хотел встать, как вдруг в класс вошла миссис Мейсон.
Она немедленно заметила Эллиотта.
– Мне казалось, я просила стол для мистера Янгблада?
Мистер Мейсон моргнул, потом посмотрел на Эллиотта.
– Стол стоит в последнем ряду, – учитель посмотрел на нужное место и обнаружил, что за этим столом сидит Скотти. – Так, вы двое, а ну-ка возвращайтесь каждый за свою парту.
Эллиотт вздохнул, потом с усилием выбрался из-за стола, прикрепленного к стулу; все захихикали. Все, кроме меня и Мейсонов.
Мистер Мейсон посмотрел на свою уже почти бывшую жену, ожидая какого-то знака морального удовлетворения. Миссис Мейсон растерялась, ведь в кои-то веки виноват был не ее муж. Учитель выпрямился: этой маленькой победы оказалось достаточно, чтобы он снова, впервые за долгое время, почувствовал себя мужчиной.
– Что тебе нужно, Бекка? – твердо спросил он.
– Мне нужна Кэтрин.
Я поникла, чувствуя, как двадцать пар глаз сверлят мне затылок.
Мистер Мейсон оглядел класс, потом его взгляд остановился на мне, как будто до этого момента он не знал, где я сижу. Потом учитель дернул головой, указывая мне на дверь.
Я кивнула, собрала свои вещи и пошла следом за миссис Мейсон в ее кабинет. Психолог села за стол и переплела пальцы. Было видно, что она еще не пришла в себя, после того как несколько минут назад перестала быть хозяйкой положения.
– Вы в порядке? – спросила я.
Миссис Мейсон улыбнулась и тихо фыркнула.
– Это я должна задавать тебе этот вопрос. – Я ждала, и психолог сдалась. – Да, я в порядке. Полагаю, что просто не привыкла ошибаться, Кэтрин. Я делаю промахи.
– Может, вы не идеальны. Возможно, это нормально – совершать ошибки.
Миссис Мейсон нахмурилась, делая вид, что рассержена.
– Кто из нас психолог?
Я улыбнулась.
– Ты знаешь, о чем я хочу тебя спросить, – продолжала она, откидываясь на спинку стула. – Почему бы тебе не рассказать мне все?
Я пожала плечами.
– Все стало лучше.
Психолог выпрямилась.
– Лучше?
– Эллиотт.
– Эллиотт?
Очевидно, миссис Мейсон решила, что тут пахнет секретом из разряда любовных дел. Как же она ошибалась.
Я кивнула и хмуро уставилась в пол.
– Вроде того. Но я стараюсь не увлекаться общением с ним.
– Почему? Не хочешь впускать другого человека в свое личное пространство или Эллиотт принуждает тебя стать больше чем просто друзьями?
Я сморщила нос.
– Ничего такого. Просто я все еще злюсь.
Миссис Мейсон сразу напряглась. Так часто вел себя папа, если речь заходила о Пресли.
– Что он сделал?
– Летом Эллиотт часто гостил у своей тети. Потом ему пришлось вернуться домой, и это случилось в тот день, когда…
Миссис Мейсон кивнула, и я была ей благодарна за то, что она не заставила меня проговаривать это вслух.
– И?
– Он обещал вернуться, но не сделал этого. Потом он попытался приехать сюда, получив права, но его поймали. Теперь его родители разводятся, и вот он здесь.
– Вот так история. Значит, ты начинаешь осознавать, что Эллиотт не виноват в случившемся? Мне он кажется хорошим пареньком. И ты сказала, он пытался вернуться?
Я кивнула, пытаясь не улыбнуться при мысли о том, как Эллиотт удирает из дома под покровом ночи, запрыгивает в свою расшатанную машину и едет по шоссе на скорости сорок пять миль в час.
– Он пытался. Миссис Мейсон?
– Да?
– Когда вам было столько же лет, сколько и мне, вы ходили смотреть на школьные матчи?
Психолог мечтательно улыбнулась.
– Я ходила на все игры. Мистер Мейсон играл в футбол.
– У вас была какая-нибудь работа?
– Да, но сотрудники понимали, что я всего лишь подросток. Школьные годы бывают лишь раз, потом их уже не вернешь, Кэтрин.
Я обдумала ее слова. Пусть мне не нравится старшая школа, но, закончив ее, я уже не вернусь сюда.
– А ты когда-нибудь была на игре? – спросила миссис Мейсон, возвращая меня к реальности. Она посмотрела мне в лицо и тут же все поняла. – Что, ни разу? О, тебе стоит пойти, Кэтрин. Это так весело. Что тебя смущает, почему ты нервничаешь и не хочешь идти?
Я заколебалась, но в кабинете миссис Мейсон всегда было безопасно.
– У меня много домашних дел.
– А они не могут подождать? Может, тебе поговорить об этом с твоей мамой?
Я покачала головой, и психолог понимающе кивнула.
– Кэтрин, у себя дома ты в безопасности?
– Да. Она меня не бьет и никогда не била.
– Хорошо. Я тебе верю. Но если вдруг…
– Такого не случится.
– Я не хочу, чтобы ты попала в неприятности. Я не могу советовать тебе поступать определенным образом, если это идет вразрез с желаниями твоей матери. Думаю, тебе стоит попросить у нее разрешения, но не случится ничего страшного, если на один вечер ты возьмешь выходной. Я считаю, для тебя было бы лучше пойти на игру. Что-то еще? – она заметила мою неуверенность. – Ну же, ты знаешь, что можешь со мной поговорить. Хочешь, я еще раз расскажу тебе десять самых ужасных моментов моей школьной жизни, за которые мне было нестерпимо стыдно?
Я не смогла сдержать смешок.
– Нет, не хочу заставлять вас снова проходить через это.
– Тогда ладно. Поделись со мной. Что не так?
Через несколько секунд меня прорвало.
– Мне придется сидеть одной.
– Я тоже иду, можешь сесть рядом со мной.
Я состроила гримасу, и психолог уступила.
– Ладно, признаю. Я не самый лучший вариант. И все-таки я – человек, рядом с которым можно сесть. Многие ученики сидят со своими родителями, – я посмотрела на нее, и миссис Мейсон пошла на попятную. – Ладно, некоторые ученики, да и то на пару минут. Просто посиди рядом со мной, пока не почувствуешь уверенность. По дороге домой сможем выпить вишневого лаймада, и я тебя подвезу.
– Это, ммм… очень мило с вашей стороны, но Эллиотт сказал, что отвезет меня домой. Мы с ним практически соседи.
Психолог хлопнула в ладоши.
– Тогда решено. Сегодня ты впервые пойдешь смотреть американский футбол. Ура!
При виде такой реакции другие ученики, наверное, закатили бы глаза, но за меня никто так не радовался с тех пор, как умер папа. Я смущенно улыбнулась миссис Мейсон, потом посмотрела на часы.
– Может, мне?..
– Да. Поговорим еще раз в следующем месяце, если не возражаешь. Я поражена твоими успехами, Кэтрин, и очень рада за тебя.
– Спасибо, – сказала я, отодвигая стул.
Прозвенел звонок, так что я пошла к своему шкафчику, положила руку на черный дисплей и помедлила, вспоминая комбинацию цифр.
– Два, сорок четыре, шестнадцать, – сказал Эллиотт у меня за спиной.
Я прищурилась.
– Это не твое дело.
– Извини, забыл. Ну, так что? Ты идешь?
Я вздохнула.
– Почему? Почему ты так хочешь, чтобы я пришла?
– Просто хочу. Хочу, чтобы ты увидела, как мы выиграем. Хочу, чтобы ты была там, когда я прибегу с поля. Хочу увидеть, как ты ждешь меня у машины, когда я выйду с мокрыми волосами, весь на адреналине. Хочу, чтобы ты была частью всего этого.
– О, – пробормотала я, потрясенная его признанием.
– Я слишком много наговорил? – Эллиотт фыркнул, словно моя реакция его позабавила.
– Хорошо, давай пойдем.
– Правда?
– Да, давай поспешим, пока я не передумала.
Я сложила в рюкзак все учебники, кроме одного, повесила рюкзак на плечо и повернулась к Эллиотту.
Он протягивал мне руку, ждал, что я за нее ухвачусь.
Я оглянусь вокруг, выискивая любопытные взгляды.
– Не смотри на них. Смотри на меня, – предложил Эллиотт.
Я взяла его за руку, и он повел меня по коридору к двойным дверям, на парковку. Мы положили рюкзаки в его машину, а потом пошли на футбольное поле, все так же держась за руки.
Глава двенадцатая
Кэтрин
Эллиотт принял мяч от Скотти, отпрыгнул на несколько шагов и бросил мяч Коннору. Тот взметнулся вверх, увернувшись от рук двух тянущихся к нему игроков другой команды. Никогда бы не подумала, что человек может так высоко прыгать. Он прижал мяч к груди и упал на землю.
Рефери засвистели в свистки, вскинули вверх руки. Зрители на трибунах повскакали с мест, вопя так громко, что я зажала уши ладонями.
Миссис Мейсон схватила меня за запястья и принялась подпрыгивать вверх-вниз, точно легкомысленная старшеклассница.
– Мы победили! Они это сделали!
На табло высветился счет 44–45, и «Грязные коты», потные и слегка помятые, встали плечом к плечу. Положив руки друг другу на плечи, они принялись раскачиваться из стороны в сторону и запели нашу школьную песню.
Миссис Мейсон тоже запела и обняла меня. Все зрители на трибунах пели, раскачивались и улыбались.
Допев куплет, все дружно зааплодировали.
«Грязные коты» сорвались с места и помчались в раздевалку, держа в руках шлемы. Все, кроме Эллиотта. Он стоял и смотрел на трибуны, словно кого-то искал. Его товарищи по команде кричали ему, звали с собой, но он не обращал на них внимания.
– Он ищет тебя? – спросила миссис Мейсон.
– Нет, – возразила я, качая головой.
– Кэтрин! – завопил Эллиотт.
Я встала со скамьи, на которой сидела, и сошла на лестницу.
– Кэтрин Кэлхун! – снова закричал Эллиотт, но на этот раз приставил к губам свободную руку, так что получилось некое подобие рупора.
Некоторые зрители, стоявшие в очереди на выход, начали оборачиваться и смотреть вверх. Чирлидерши повернули головы, а потом и ученики, сидевшие в первых рядах, перестали радостно кричать и тоже стали смотреть на трибуны.
Я сбежала вниз по лестнице и помахала Эллиотту, чтобы он меня заметил. Тренер Пекэм хлопнул Эллиотта по плечу и что-то радостно сказал, но Эллиотт даже не посмотрел на него. Он так и стоял, запрокинув голову, пока не увидел меня, а заметив, помахал мне в ответ.
Наверное, все вокруг гадали, что такого Эллиотт нашел во мне, чего не разглядели они. Но как только наши взгляды встретились, все это перестало иметь значение. Мы словно перенеслись далеко отсюда, сидели на краю Глубокого ручья и срывали травинки, делая вид, что вовсе не хотим взяться за руки. И в этот миг боль и злость, которые я так долго копила, испарились.
Эллиотт вместе с тренером рысью добежали до края поля, и Пекэм еще раз хлопнул его по спине. Затем они скрылись за углом.
Народ потянулся к выходу, лестница быстро заполнилась людьми, меня начали толкать.
Миссис Мейсон наконец пробралась ко мне сквозь толпу и ухватила меня под локоть.
– Какая великолепная игра. Ради такого стоило потратить целый вечер. Эллиотт отвезет тебя домой? – Я кивнула. – Ты уверена?
– Абсолютно. Мы договорились, что я подожду его у машины. Мой рюкзак уже там.
– Ого, да у вас есть план. Увидимся завтра.
Миссис Мейсон вдруг резко остановилась, пропустила меня вперед, потом свернула влево, на боковую улицу, идущую вдоль стадиона. На углу ее встретил тренер Пекэм, и дальше они пошли вместе.
Я выгнула бровь и зашагала дальше, пробираясь между припаркованными возле стадиона автомобилями, пока не добралась до машины Эллиотта. Подойдя к «Крайслеру», я присела на ржавый капот и стала ждать.
Мои одноклассники возвращались к своим машинам, оживленно обсуждая игру и вечеринку, которая неизбежно должна была состояться в честь победы. Девушки делали вид, будто акробатические прыжки и кривляние парней им совершенно безразличны, а те лезли из кожи вон, чтобы привлечь внимание красавиц. Я сглотнула: через две машины от «Крайслера» стоял белый «Мини Купер» Пресли, и спустя несколько минут совсем рядом зазвучал ее пронзительный смех.
Пресли подошла ко мне, за ней по пятам следовали Анна Сью, Бри, Тара и Татум.
– О, боже! – воскликнула Пресли, прикладывая руку к груди. – Ты что, ждешь Эллиотта? Неужели он твой парень?
– Нет, – ответила я и смутилась еще больше, потому что мой голос дрожал. Всякий раз, когда на меня нападали, я паниковала и ненавидела себя за это.
– Значит, ты просто его ждешь? Как собачка? О, боже! – подхватила Анна Сью, прикрывая рот ладонью.
– Мы с ним друзья, – сказала я.
– У тебя нет друзей, – рявкнула Пресли.
Подбежал Эллиотт, с мокрыми после душа волосами, и с разбегу обнял меня. Я автоматически ухватилась за него, словно он мог защитить меня от сгустившихся вокруг боли и темноты.
Эллиотт наклонился и поцеловал меня в губы, так быстро, что я не сразу осознала, что происходит.
Я захлопала глазами, понимая, что Пресли и ее клоны уставились на нас, открыв рты.
– Поехали праздновать! – воскликнул Эллиотт, белозубо улыбаясь.
– Ты едешь на вечеринку, Эллиотт? – спросила Бри, нервно приглаживая волосы.
Он поглядел на моих одноклассниц так, словно только что их заметил.
– Пляски у костра? Неа. Я везу свою девушку веселиться.
Он знал, что я не стану спорить с ним на глазах у других, особенно в присутствии Пресли.
– Ой, правда? – отрывисто проговорила Пресли. Кажется, на минуту она лишилась дара речи. Пресли хитро улыбнулась Бри, потом продолжала: – Кит Кат только что сказала, что она не твоя девушка.
Эллиотт взял меня за руку, поднес ее к губам и поцеловал, подмигнув мне.
– Ее зовут Кэтрин и… она пока не моя девушка. Но у меня сегодня удачный день, так что я, может быть, ее уговорю.
Пресли закатила глаза.
– Гадость. Пойдемте, – скомандовала она и повела своих подружек к автомобилю.
– Готова? – спросил Эллиотт, открывая дверь своей машины.
Я села на водительское сиденье и передвинулась на середину. Эллиотт сел рядом со мной и слегка тронул меня за колено, прежде чем я успела отодвинуться.
– Сиди здесь, ладно?
– В середине?
Он кивнул, в его глазах светилась надежда.
Я вздохнула, испытывая неловкость и в то же время уверенность. Рядом с Эллиоттом я чувствовала себя в безопасности. В последний раз я ощущала себя так до его поспешного отъезда. Словно мне больше не нужно бороться в одиночестве.
Эллиотт поехал к выезду с парковки и, выбравшись на дорогу, так рванул с места, словно управлял ракетой. Другие члены команды оглушительно сигналили нам, когда мы проезжали мимо, некоторые высовывались из окон и махали Эллиотту, размахивали рубашками – в общем, валяли дурака.
Мы проехали мимо «Уолмарта», возле которого стояло множество припаркованных машин, а толпа старшеклассников кричала, танцевала и всячески веселилась. Когда они узнали Эллиотта, то дружно принялись вопить и сигналить, стараясь привлечь его внимание.
– Можешь отвезти меня домой и вернуться, – предложила я.
Эллиотт медленно покачал головой.
– Ни за что.
– Все равно мне пора домой.
– Нет проблем. Немного покатаемся, и ты вернешься домой к десяти часам. Договорились?
«Крайслер», натужно гудя, разогнался до сорока миль в час и покатил по улице, ведущей к кафе «У Браума». Эллиотт подъехал к нему со стороны окошечка для обслуживания автомобилистов, заказал два рожка мороженого и два вишневых лаймада, после чего мы поехали дальше.
– Спасибо, – поблагодарила я. – Я верну тебе деньги.
– Нет, не вернешь. Я угощаю.
– И спасибо, что подвез до дома и пригласил на игру. Было весело.
– Весело смотреть на меня?
– И это тоже, – призналась я, чувствуя, как краснеют щеки.
Когда мы получили мороженое, Эллиотт поднял свое, точно бокал вина, и провозгласил:
– За «Грязных котов»!
– И за их квотербека, – добавила я, осторожно прикасаясь своим мороженым к мороженому Эллиотта.
Эллиотт просиял и откусил всю макушку рожка. Стакан с лаймадом он зажал между колен, одной рукой крутил руль, а другой держал мороженое.
Он рассказывал о разных играх американского футбола, о том, почему та или иная игра была хороша или плоха. В общем, болтал, не замолкая, а припарковавшись перед моим домом, довольно вздохнул.
– Мне будет недоставать футбола.
– Разве в университете ты не будешь играть?
Эллиотт покачал головой.
– Нет. Для учебы в университете мне понадобилась бы стипендия, а я не настолько хорошо играю.
– Ты же сказал, тебя считают одним из лучших в штате.
Эллиотт немного помолчал.
– Ну, да.
– Значит, ты хорошо играешь, Эллиотт, и можешь получить стипендию. Поверь в себя.
Он пожал плечами и моргнул.
– Ух ты. Думаю, я просто не мог в это поверить. Возможно, я и правда смогу пойти в университет.
– Сможешь.
– Ты так думаешь?
Я кивнула.
– Да.
– Мама и тетя Ли хотят, чтобы я поступил в университет, но я немного устал от учебы. Мне хочется заняться чем-то другим, посмотреть мир.
– Ты мог бы передохнуть год и попутешествовать. Думаю, это было бы весело. Правда, мой папа говорил, что те, кто после школы устраивают себе перерыв, ни за что не поступят в университет. К тому же, если ты возьмешь свободный год, тебе могут не дать стипендию.
Эллиотт повернулся, и его лицо оказалось в нескольких дюймах от моего. Сиденья были шершавые и пахли плесенью, и этот запах смешался с исходящим от Эллиотта запахом пота и недавно нанесенного дезодоранта. Он нервничал, и я тоже начала волноваться.
– Я тебе подхожу, – сказал он наконец. – Знаю, ты мне еще не доверяешь, но…
– Эллиотт, – выпалила я и вздохнула. – В один день я потеряла двух дорогих мне людей. Папа умер, и я осталась одна, с ней, а ты просто бросил меня одну. Тут дело не в доверии, – я плотно сжала губы. – Ты разбил мне сердце. Даже если бы мы смогли вернуться к тому, с чего начали… девушка, которую ты знал… ее больше нет.
Он покачал головой, его глаза поблескивали.
– Ты должна знать, что по собственной воле я бы никогда не уехал вот так. Мама пригрозила, что, если я с ней не уеду, она больше никогда не позволит мне вернуться. Она видела, как ты мне дорога. Она поняла, что для меня это единственное место, где я должен быть, и была права.
Я нахмурилась.
– Почему? Почему я так тебе нравлюсь? У тебя же столько друзей, и к тому же большинство из них меня не любят. Я тебе не нужна.
Эллиотт с трепетом смотрел на меня несколько долгих секунд.
– Тем летом я влюбился в тебя, Кэтрин, и с тех пор люблю тебя.
Несколько секунд я пыталась подобрать правильный ответ.
– Я уже не та, что прежде, Эллиотт.
– Нет, ты осталась прежней, я это вижу.
– Это было давно.
Он пожал плечами с видом человека, который не собирается извиняться за свои слова.
– Не так просто забыть свою первую любовь.
Я снова попыталась найти достойный ответ и не нашла.
Эллиотт сдвинул брови, в его глазах сверкнуло отчаяние.
– Ты дашь мне второй шанс? Кэтрин, прошу, – взмолился он. – Обещаю, я больше никогда тебя не брошу, клянусь своей жизнью. Мне больше не пятнадцать, теперь я сам принимаю решения и надеюсь, что ты все-таки простишь меня. Не знаю, что со мной будет, если ты мне откажешь.
Я повернула голову и посмотрела на гостиницу. Свет в окнах не горел, в доме все спали.
– Я тебе верю, – сказала я. Потом продолжила, не дав ему возможности широко улыбнуться, – но после смерти папы мамочке стало хуже. Мне приходится помогать ей в нашей гостинице. У меня едва хватает времени на саму себя.
Эллиотт улыбнулся.
– Я на все согласен.
Я сделала то же самое в ответ, но улыбка быстро сошла с моего лица.
– Ты не можешь войти и не можешь задавать вопросы.
Он нахмурился.
– Почему?
– Это уже вопрос. Ты мне нравишься, и мне хотелось бы попробовать. Но я не могу говорить о мамочке, а тебе нельзя заходить внутрь.
– Кэтрин, – Эллиотт взял меня за руку и переплел свои пальцы с моими. – Твоя мать тебя обижает? Кто-то из ваших постояльцев относится к тебе неуважительно?
Я покачала головой.
– Нет. Она просто очень замкнутый человек.
– Ты мне расскажешь? Если это изменится? – с надеждой спросил Эллиотт, сжимая мою руку.
Я кивнула.
– Да.
Он потянулся ко мне, сжал мое лицо в ладонях и закрыл глаза.
Не зная, что делать, я тоже закрыла свои. Губы Эллиотта мягко коснулись моих губ. Поцеловав меня, он тут же отстранился, улыбаясь. Потом снова наклонился и опять поцеловал, но на этот раз его губы раздвинулись. Я попыталась сделать то же самое, паникуя и одновременно тая от восторга. Теплый язык Эллиотта скользнул мне в рот. Я обняла его за шею и прильнула к нему, отчаянно желая, чтобы он обнял меня крепче. Скоро придется выйти из машины и вернуться в гостиницу, поэтому мне хотелось почувствовать заботу Эллиотта. С ней я смогу продержаться до завтрашнего дня.
Когда в моих легких закончился воздух, Эллиотт отстранился и прижался лбом к моему лбу.
– Наконец-то, – едва слышно прошептал он.
Затем добавил:
– Завтра в девять утра я буду качаться на качелях у тебя на крыльце. Принесу черничный хлеб на завтрак.
– Что это такое?
– Хлеб по рецепту моей тети, хотя, уверен, рецепт куда старше самой тети Ли. Она обещала, что сегодня вечером его испечет. Очень вкусно, ты обязательно должна попробовать.
– Тогда я принесу апельсиновый сок.
Эллиотт наклонился, поцеловал меня в щеку и взялся за ручку двери. Ему пришлось дернуть дважды, прежде чем дверь открылась.
Я вышла на тротуар перед гостиницей. В доме все еще было темно. Я вздохнула.
– Кэтрин, я знаю, ты говорила, что мне нельзя входить. Можно я просто провожу тебя до двери?
– Спокойной ночи.
Я приоткрыла калитку и проскользнула во двор, прошла по потрескавшейся дорожке к дому, прислушалась и лишь потом потянулась к дверной ручке. Чирикали сверчки, машина Эллиотта отъехала от дома, но в самом доме все было тихо.
Я повернула ручку, открыла дверь и посмотрела вверх. Дверь, выходившая на верхнюю лестничную площадку, была открыта. Это была дверь в мою комнату, и у меня в груди образовался тяжелый ком. Я всегда закрываю ее, а значит, кто-то искал меня в мое отсутствие. На столе по-прежнему громоздилась грязная посуда, раковина тоже была полна. Возле кухонного стола лежали осколки стекла. Я поспешно открыла шкафчик под раковиной, достала толстые резиновые перчатки мамочки, потом взяла веник и совок. Стекло скрипело по плитке, которой был вымощен пол. В окно кухни лился лунный свет, и мелкие осколки блестели, несмотря на то, что были присыпаны пылью и волосами.
В гостиной кто-то громко рыгнул, и я замерла. Я догадывалась, кто это, и все же ждала, пока он сам обозначит свое присутствие.
– Эгоистка, – пробурчал недовольный голос.
Я встала, вытряхнула осколки из совка в мусорное ведро, потом сняла перчатки и засунула их обратно под раковину. Я медленно вышла из столовой и прошла по коридору в гостиную, где в кресле сидел дядя Жаб. Тонкая, покрытая пятнами майка едва прикрывала его живот, нависающий над поясом тренировочных штанов. В одной руке он сжимал бутылку пива, а на полу возле кресла стояла целая батарея пустых бутылок. Дядю уже один раз стошнило: на полу темнело отвратительное пятно.
Я прикрыла рот ладонью, пытаясь абстрагироваться от вони.
Дядя снова рыгнул.
– Ой, пожалуйста, – пробормотала я и бросилась на кухню за ведром. Вернувшись, я поставила ведро рядом с лужей рвоты и взялась за полотенце, которое прихватила по дороге. – Пользуйтесь ведром, дядя Жаб.
– Так ты… Думаешь, что можешь просто заявиться домой, когда тебе вздумается? Эгоистка, – презрительно повторил дядя и отвернулся.
Я промокнула его грудь, стерла слюну и остатки рвоты с шеи и рубашки. Дядя даже не потрудился повернуть голову.
– Вам лучше пойти наверх и принять душ, – посоветовала я, подавляя рвотный позыв.
Дядя вдруг стремительно, с неожиданной для меня прытью, рванулся вперед. Он схватил меня за ворот рубашки и подтянул к себе, так что его лицо оказалось в паре дюймов от моего. Когда он заговорил, меня обдало волной его смрадного дыхания.
– Сначала выполни свои обязанности, а потом будешь указывать мне, что делать, девчонка.
– Из… извините. Мне следовало вернуться пораньше и помочь мамочке… Мамочка! – позвала я, вся дрожа.
Дядя Жаб причмокнул, высасывая застрявшие между зубами остатки ужина, выпустил меня и снова развалился в кресле.
Я выпрямилась и отступила на шаг, выронила тряпку и опрометью помчалась вверх по лестнице. Вбежав в свою комнату, я закрыла дверь и прижалась к ней спиной. Деревянная поверхность холодила мне кожу. Я прикрыла лицо руками, часто дыша. На глаза сами собой навернулись слезы и потекли по щекам. Вот так всегда: если моя жизнь за пределами этого дома начинала налаживаться, существование внутри становилось невыносимым.
Моя ладонь пахла рвотой, и я с отвращением отдернула руку от лица. Бросилась в ванную, намылила руки и терла их друг о друга, пока кожа не начала зудеть, а затем вымыла лицо.
Скрипнула ступенька лестницы, и я замерла, прислушиваясь. Постепенно кровь перестала стучать у меня в ушах. Я неловко закрутила краны, чтобы остановить поток льющейся в раковину воды, подбежала к кровати и придвинула ее к двери. Ступеньки снова заскрипели, так что я отскочила и прижалась к дальней стене, отчаянно пытаясь унять дрожь, охватившую все мое тело. Затаив дыхание, я не отрываясь смотрела на дверь, ждала, что дядя Жаб пройдет мимо или попытается вломиться ко мне.
На лестнице он тяжело переступил со ступеньки на ступеньку, раз, другой, и вот он уже на верхней площадке. Дядя шел, тяжело переваливаясь с боку на бок, с трудом передвигая свое четырехсотфунтовое тело, и дышал с присвистом. Вот он снова рыгнул, а потом грузно протопал по коридору и хлопнул дверью своей комнаты.
Я сползла вниз по стене, подтянула колени к груди и обхватила их руками, гадая, вернется ли дядя или в мою дверь постучит кто-то другой. Еще никогда мне так сильно не хотелось увидеть мамочку, но она не желала меня видеть. В гостинице настоящий бардак; наверное, мамочка целый день трудилась, выбилась из сил и, как следствие, забилась в свою комнату, точно в нору.
Мне хотелось позвать ее, но я боялась, что меня услышат другие. Тогда я стала мечтать, как утром встречу в кухне Алтею. Она будет готовить или прибираться, а при виде меня широко улыбнется. Лишь эта мысль помогла мне успокоиться и заснуть. Еще я напомнила себе, что завтра суббота, и меня ждет урок вождения. Я целый день проведу вместе с Эллиоттом, в безопасности, вдалеке от этого дома и всех его обитателей.
Глава тринадцатая
Кэтрин
Сначала эти голоса показались мне частью сна, который никак не получается вспомнить, но они становились все громче. Тогда я села на кровати, потирая глаза. Кто-то сердито спорил, понижая голос, в точности как мои родители когда-то. Они все собрались вместе. Гости. Одни паниковали, другие злились, третьи пытались призвать остальных к порядку.
Я соскользнула с матраса, на цыпочках подкралась к двери, медленно повернула ручку, стараясь действовать бесшумно: пусть думают, что я сплю. Дверь скрипнула, открываясь, я замерла и прислушалась. Голоса по-прежнему наперебой спорили, участвовали даже дядя Жаб и Имоджен. Я вышла в коридор, осторожно ступая босыми ногами по холодному деревянному полу. Чем ближе я подходила к комнате, где собрались гости, тем четче становились голоса.
– Я не желаю ничего слушать, – говорила Алтея. – Раз я сказала «нет», это значит «нет». Мы не можем так поступить с бедной девочкой, ей и так через многое пришлось пройти.
– Да ладно? – рявкнул Дюк. – И что ты собираешься делать, когда она уйдет и бросит это место ко всем чертям? Оно и так уже несется в бездну на скорости сто миль в час. А как же мы? Что будет с Поппи?
– Она не обязана за нас отвечать, – заметила Уиллоу.
– А тебе какое дело? – огрызнулся Дюк. – Ты тут почти не бываешь.
– Сейчас я здесь, – возразила Уиллоу. – И я тоже говорю «нет».
– Нет и еще раз нет, – повторила Алтея. – Мэвис, скажи им.
– Я… Я не знаю.
– Не знаешь? – воскликнула Алтея. Я еще никогда не слышала от нее такого решительного, даже сурового тона. – Как ты можешь не знать? Она же твоя дочь. Положи конец этому безумию.
– Я… – начала мамочка.
Дверь, открываясь, скрипнула, и на пороге появилась мамочка в халате, перекрыв мне обзор.
– Что ты здесь делаешь, Кэтрин? Иди спать. Сейчас же.
Она захлопнула дверь у меня перед носом, и в комнате снова зашептались сердитые голоса.
Я отшатнулась, пошла обратно к себе и закрыла за собой дверь. Некоторое время я смотрела на полоску света под дверью и гадала, почему они обсуждают меня, и против чего так решительно протестовала Алтея. Музыкальная шкатулка вдруг заиграла, но тут же умолкла, выведя меня из задумчивости. Я поставила к двери комод и, посчитав, что этого недостаточно, придвинула к нему кровать и села. Я смотрела на вход в свою комнату, пока от усталости мои веки не опустились сами собой. Скорее бы рассвет.
Когда я открыла глаза во второй раз, я прежде всего подумала о том, закончилось ли ночное собрание гостей. Я оделась и спустилась вниз, размышляя, не приснились ли мне события прошлого вечера и минувшей ночи. Грязь, которую развел дядя Жаб, исчезла. Гостиная, столовая и кухня сияли чистотой, несмотря на то, что мамочка готовила. Пахло свежим бисквитом и жареными колбасками, в кастрюльке булькало мясо, а мамочка что-то напевала себе под нос.
– Доброе утро, – поприветствовала она меня, сливая воду из кастрюли в раковину.
– Доброе, – осторожно ответила я.
Я так давно не видела мамочку в хорошем настроении, что не знала, как реагировать.
– Твои дядя и кузина уехали. Я сказала ему, чтобы он какое-то время не приезжал. Случившееся вчера вечером просто непростительно.
– Долго они теперь не приедут? – спросила я.
Мамочка повернулась ко мне, в ее глазах я прочла раскаяние.
– Мне жаль, что дядя наговорил тебе столько гадостей. Этого больше не повторится, обещаю, – я села за стол, и мамочка поставила передо мной тарелку. – А теперь ешь. У меня еще есть пара неоконченных дел. К завтраку спустятся несколько гостей. Так много работы, а я плохо спала ночью.
Она вышла из комнаты.
– Малышка? – из кладовки вышла Алтея, повязывая на талии фартук. Она взяла тряпку и стала протирать микроволновку. – Мы тебя разбудили?
– Это вы прибрали за дядей Жабом? Или это мамочка?
– Просто не думай об этом, – она посмотрела в окно. – Лучше ешь. Твой мальчик уже здесь.
– Ой, – я запихнула в рот сосиску, схватила пару бисквитов и куртку, закинула на плечо рюкзак. Когда я открыла входную дверь, Эллиотт уже стоял на крыльце.
– Пока, малышка! – крикнула мне вслед Алтея.
Глава четырнадцатая
Эллиотт
Когда Кэтрин вышла на крыльцо, одной рукой я придержал дверь, а в другой держал черничный хлеб.
– Завтрак?
– Спасибо, – поблагодарила Кэтрин.
В руках она тоже держала какую-то выпечку.
Я фыркнул.
– Мы уже делимся друг с другом хлебом. Это многое значит.
Кэтрин покраснела и села на пассажирское сиденье. Я закрыл дверь, обежал вокруг машины и плюхнулся на водительское место. Кэтрин молчала, и от этого я нервничал еще сильнее.
– Все хорошо, я надеюсь?
– Ага, я просто устала, – ответила она, глядя в окно.
Я тронулся с места.
– Ты хорошо спала?
– Хорошо. Вроде бы.
Я покосился на Кэтрин и увидел, что все ее руки от запястий до локтей покрыты красными отметинами в форме полумесяцев.
– С тобой точно все в порядке?
Кэтрин опустила рукава.
– Это ерунда. Нервный тик.
– И по какой причине ты так нервничала?
Она пожала плечами.
– Просто не могла уснуть.
– Что я могу сделать? – спросил я.
Меня охватило отчаяние.
Кэтрин откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.
– Сейчас мне просто необходимо вздремнуть.
Я тронул ее за колено.
– Спи, а я поведу.
Она зевнула.
– Слышала, Анна Сью устраивает хэллоуинскую вечеринку на следующей неделе.
– И что?
– Ты туда пойдешь?
– А ты?
Кэтрин открыла глаза. Несмотря на усталый вид, она выглядела удивленной, как будто ждала, что я сейчас признаюсь в неудачной шутке.
– Нет. Мне не интересны переодевания.
– Даже на один вечер?
Она покачала головой и снова закрыла глаза.
– Нет, особенно если все это устраивает Анна Сью Джентри.
– Значит, запасемся попкорном и будем смотреть ужастики у меня дома?
Она улыбнулась, не открывая глаз.
– Звучит заманчиво.
Плечи Кэтрин расслабленно поникли, все тело обмякло, дыхание выровнялось. Я старался вести машину медленно, поворачивал аккуратно, по широкой дуге. Когда мы въехали на грунтовую дорогу, которую я заранее присмотрел, Кэтрин съехала со спинки сиденья и привалилась к моему плечу. Манипулируя свободной рукой, я припарковался на обочине, остановил машину и заглушил двигатель. Я просто сидел, пока Кэтрин спала. Она тихонько посапывала во сне. У меня онемели плечо, рука и зад, но я все равно не смел шевельнуться.
Небо на несколько минут очистилось, потом снова потемнело, стал накрапывать мелкий дождик. Я играл в игры на своем телефоне, пока заряд батареи не показал 1 процент, а потом медленно поставил мобильный на подзарядку в автомобильное зарядное устройство. Боковым зрением я посмотрел на спящую девушку. Кэтрин казалась мне еще меньше, чем два года назад. Она стала более хрупкой и изящной, и все же была крепким орешком. Я никогда не встречал никого похожего на нее и знал, что уже никого не полюблю так сильно, как ее.
Кэтрин даже не представляет, как важна для меня. Я так долго ждал возможности вернуться к ней, и вот мы сидим в тишине в старой, холодной машине, и все это кажется сном. Я дотронулся до ее волос, просто чтобы напомнить себе, что все происходящее с нами реально.
Мой телефон зазвонил, и я поспешил ответить на вызов, пока Кэтрин не проснулась.
– Алло? – прошептал я.
– Привет, – сказал папа.
Я закатил глаза.
– Да?
– В общем, я пообещал твоему дяде Джону не звонить тебе и ничего не просить, но Кимми лишилась своей квартиры. Мы временно живем у Рика, но у него новая девушка, с которой Кимми не ладит. Я не смог найти работу, и дела идут неважно. Знаю, у тебя скоро день рождения, а твоя тетя Ли всегда дарит тебе пару сотен баксов. Если ты сможешь взять их авансом и одолжить мне, клянусь, я верну их к Рождеству или чуть позже.
Я нахмурился.
– Ты просишь у меня мои подарочные деньги на день рождения, хотя я еще даже не получил их?
– Разве ты не слышал, что я сказал? Через неделю или две мы станем бездомными.
Я скрипнул зубами.
– Устройся на работу, папа. Эта Ким, или как там ее, работает?
– Не твое дело.
– Мое, если ты хочешь одолжить у меня денег.
Несколько секунд отец молчал.
– Нет, у нее нет работы. Ты дашь мне в долг или нет?
– Я не стану просить у тети Ли деньги для тебя. Она и так заботится обо мне. Я не буду этого делать. Если хочешь одолжить у нее денег, сделай это сам.
– Я пытался! Я уже должен им пять сотен.
– И ты до сих пор не вернул долг, но хочешь взять у меня деньги.
Отец опять помолчал. Очевидно, он уже запутался в собственной лжи.
– Я тебе все верну в следующем месяце. Мне просто нужно встать на ноги, сынок. После всего, что я для тебя сделал, неужели ты не поможешь своему старику?
– Что ты для меня сделал? – спросил я, по-прежнему пытаясь говорить шепотом.
– Что ты только что сказал? – прорычал отец угрожающим тоном.
– Ты меня слышал. Мама вечно оплачивала твои счета. Теперь ты бросил маму ради женщины, которая за тебя не платит, и трясешь деньги со своего семнадцатилетнего сына. Ты бил маму, вытянул из нее все, что мог, никогда не работал. Твое участие в моей судьбе закончилось после того, как ты меня зачал. Ты ничего не стоишь, папа, и уж тем более не стоишь того, чтобы я отдал тебе свои деньги. Перестань мне звонить. Хотя нет, позвони, если надумаешь извиниться.
– Ах ты мелкий засра…
Я дал отбой и откинул голову на спинку сиденья. Потом перевел мобильный в режим вибрации, и уже через несколько секунд он загудел. Я нажал на кнопку выключения и держал, пока телефон окончательно не выключился.
Кэтрин крепко сжала мою руку.
Я смотрел в окно, безмолвно проклиная своего непутевого папашу на чем свет стоит. Я дрожал всем телом и никак не мог успокоиться.
– Я не знала, – пробормотала Кэтрин, прижимаясь к моему боку. – Мне так жаль.
– Да ладно, – я улыбнулся ей сверху вниз. – Все нормально, не беспокойся на этот счет. Жаль, что я тебя разбудил.
Она огляделась и заметила мою новенькую университетскую куртку, которой я ее укрыл. Кэтрин протянула ее мне.
– Он тебя обидел?
Я убрал с ее лица несколько прядей и на секунду прижал ладонь к ее щеке.
– Все кончено. Сильнее, чем сейчас, он меня ранить не сможет.
– Как ты? – спросила она. – Я могу что-то сделать?
Я улыбнулся.
– Достаточно и того, что ты обо мне беспокоишься.
Кэтрин прижалась щекой к моему предплечью.
– Разумеется, я о тебе беспокоюсь.
Сотрясавшая меня дрожь постепенно прошла, злость испарилась. Кэтрин нечасто говорила о своих чувствах, и это маленькое проявление заботы я воспринял как широкий жест.
Она огляделась, очевидно, пытаясь понять, где мы.
– Долго я спала?
Я пожал плечами.
– Какое-то время. Двадцать девятая улица. Когда ты придешь в себя и окончательно проснешься, мы поменяемся местами.
– Знаешь, – проговорила Кэтрин, выпрямляясь, – нам не обязательно делать это сегодня.
Я хохотнул.
– Нет, обязательно.
– Мне снился чудесный сон.
– Правда? А я в нем присутствовал?
Она покачала головой, ее глаза мечтательно затуманились.
– Эй, – воскликнул я, притягивая Кэтрин к себе. – Все нормально, расскажи.
– Папа пришел домой, только все происходило в настоящем, а не в прошлом. Сначала он ничего не понимал, но потом осознал, что сделала мамочка, и страшно разозлился. Таким сердитым я его еще ни разу не видела. Он сказал мамочке, что уходит, и так и сделал, но забрал меня с собой. Я собрала немного вещей в дорогу, и мы уехали на «Бьюике». Мы ехали все прямо и прямо. Чем дальше мы уезжали от Джунипер-стрит, тем спокойнее мне становилось. Если бы… если бы в прошлом мы действительно уехали отсюда, папа, возможно, был бы сейчас жив.
– Я не могу изменить прошлое, зато могу увезти тебя с Джунипер-стрит. Мы можем сесть в машину и просто… ехать.
Кэтрин прижалась ко мне и стала смотреть в серое небо.
– Куда?
– Куда ты захочешь. Куда угодно.
– Звучит как гимн свободе.
– Так и будет, – пообещал я, – но сначала тебе придется научиться водить. Небезопасно отправляться в путешествие, если в случае необходимости ты не сможешь сесть за руль.
– А какая может возникнуть необходимость? – спросила Кэтрин, поворачиваясь ко мне.
– Вдруг со мной что-то случится.
Она улыбнулась.
– С тобой ничего не случится. Ты такой… неуязвимый.
Я слегка расправил плечи, чувствуя себя немного мужественнее просто потому, что Кэтрин считала меня сильным.
– Ты так думаешь?
Она кивнула.
– Хорошо, значит, я выживу, даже если ты сядешь за руль.
Кэтрин замахнулась, чтобы шутливо меня стукнуть, но я увернулся и успел выскочить из машины. У меня под ногами заскрипел гравий. Уже несколько часов дождь то моросил, то прекращался, и все равно влаги на земле оказалось немного, луж почти не было. Я обежал вокруг машины, открыл дверь со стороны пассажирского сиденья и замахал Кэтрин рукой, чтобы она пересела за руль.
– Итак, – провозгласил я, потирая руки. – Сначала ремень безопасности, – мы пристегнулись. – Затем зеркала. Проверь их все, боковые и вид сзади: ты должна видеть все, что происходит вокруг. Еще передвинь сиденье так, чтобы тебе было удобно за рулем.
– Ты прямо как инструктор в автошколе, – проворчала Кэтрин, поглядывая в зеркала и ерзая на сиденье. Она попыталась его передвинуть и вскрикнула, когда сиденье резко дернулось вперед.
Я поморщился.
– Оно очень чувствительное. Извини. Так, теперь ты должна повернуть ключ в замке зажигания. Правильно. В более новых машинах не нужно давить на газ, но в моей все иначе. Просто слегка надави на газ, пока двигатель не заведется. Но не резко, а то двигатель «зальет».
– Тут нужно усилие.
– Если что, я починю.
Кэтрин повернула ключ в зажигании, и двигатель немедленно заработал.
– О, спасибо тебе, летающий макаронный монстр!
Я тихо рассмеялся.
– Теперь включи левый указатель поворота, ведь предполагается, что мы сейчас в потоке транспорта. Это такая длинная штука слева от руля. Нажимаешь вниз – включается левый поворотник, нажимаешь вверх – правый. – Кэтрин сделала, как я велел, раздался щелкающий звук, и поворотник замигал. – Ну вот, а теперь просто тянешь рычаг переключения передач вниз, затем легонько нажимаешь на газ.
– Боже мой. Какая нервотрепка.
– Все будет хорошо, – заверил я Кэтрин, стараясь говорить ободряюще.
Следуя моим инструкциям, она медленно выехала на дорогу. Я напомнил ей, что нужно выключить поворотник. Она послушалась, после чего вцепилась в руль, как утопающий хватается за соломинку, и покатила по Двадцать девятой улице на скорости пятнадцать миль в час.
– У тебя получается, – заметил я.
– У меня получается! – взвизгнула Кэтрин.
Она хихикнула, впервые с того лета, когда мы познакомились. Этот звук показался мне одновременно колокольным звоном, величественной симфонией и триумфальным кличем. Кэтрин была счастлива, и мне хотелось лишь одного: сидеть рядом с ней и наблюдать, как она радуется.
Глава пятнадцатая
Кэтрин
Дождь моросил по стеклам окон, занимавших большую часть северной стены кабинета мистера Мейсона. Ученики сидели, опустив головы, и тихо писали тест, так что тишину нарушал только стук капель по стеклу и скрип карандашей по бумаге. Время от времени кто-то стирал ластиком неверный ответ, а потом смахивал на пол образовавшиеся катышки.
Ноябрьский дождь ожидаемо принес в город осень, и температура наконец-то понизилась до приемлемых величин. Небо покрыли темные тучи, сточные канавы переполнились водой, и по улицам текли разливанные реки. Было слышно, как дождь барабанит по глубоким лужам за окном, которые становились все глубже и глубже.
Я обвела кружком последний ответ, отложила карандаш и принялась грызть ноготь. Обычно первой заканчивала Минка, я же, как правило, была второй или третьей после Авы Картрайт. Я огляделась и с удивлением обнаружила, что обе девушки до сих пор работают. Я снова взяла в руки свой тест, испугавшись, что что-то пропустила. Просмотрела обе скрепленные степлером страницы, проверила каждый ответ – вразнобой, как делала всегда.
– Ты закончила, Кэтрин? – спросил мистер Мейсон.
Ава бросила на меня долгий взгляд, так что я успела заметить ее досаду, а затем снова склонилась над тестом.
Я кивнула.
Учитель поманил меня рукой.
– Тогда сдавай.
Лоб мистера Мейсона покрывали бисеринки пота, подмышками рубашки с коротким рукавом темнели пятна, хотя в классе царила приятная прохлада.
Я положила листы с тестом на учительский стол, и учитель принялся немедленно проверять мою работу.
– Мистер Мейсон, вы хорошо себя чувствуете? Вы какой-то бледный.
Он кивнул.
– Да, спасибо, Кэтрин. Просто проголодался. Сегодня весь день сижу на паре протеиновых коктейлей. Садись, пожалуйста.
Я повернулась и встретилась взглядом с Эллиоттом. Он улыбался мне, как делал всякий раз при виде меня с той самой запоминающейся игры. В тот день он впервые меня поцеловал, впервые признался мне в любви и с тех пор не упускал возможности проделать все это снова.
Последние несколько игр, в которых участвовал Эллиотт, проходили за пределами города, но сегодня в семь тридцать они должны были играть против «Блэквеллских каштанов». Обе команды считались непобедимыми, и Эллиотт всю неделю говорил о предстоящем матче, а также о стипендии, которую ему могут присудить. Впервые перед ним замаячила перспектива поступить в университет, делая все его победы более значимыми. Игра на нашем поле означала, что мы сможем отпраздновать вместе, и Эллиотт не мог сдержать восторг.
Один за другим наши одноклассники сдавали свои работы. Янгблад протянул свой тест мистеру Мейсону одним из последних, когда прозвенел звонок.
Я собрала свои вещи, не спеша покидать класс, и Эллиотт сделал то же самое. Вместе мы пошли к моему шкафчику, и там он подождал, пока я воевала с ручкой. Впрочем, на этот раз я смогла открыть шкафчик сама. Эллиотт поцеловал меня в щеку.
– Домашка?
– В кои-то веки ничего не задали.
– Не хочешь сходить со мной куда-нибудь после игры?
Я покачала головой.
– На вечеринках я чувствую себя не в своей тарелке.
– Не на вечеринку. Просто… Моя мама приезжает в город, и после матча они с тетей будут готовить ужин. Все мои любимые блюда.
– Черничный хлеб?
– Да, – Эллиотт кивнул и нервно дернул плечом. – И я подумал, может, твоя мама тоже смогла бы прийти.
Я повернула голову и искоса посмотрела на Эллиотта.
– Это невозможно. Извини.
– Тебе не обязательно просить прощения. Но я вроде как рассказал о тебе маме, и она очень хочет познакомиться с тобой и… с твоей мамой.
Мгновение я смотрела на него, чувствуя, как отчаянно колотится сердце.
– Ты уже сказал своей маме, что моя мама придет, да? Эллиотт…
– Нет, я не говорил, что она придет, просто спросил, можно ли ей прийти. Еще я сказал, что в последнее время она плохо себя чувствует.
От облегчения я закрыла глаза.
– Хорошо, – вздохнула я. – Ладно, на этом и остановимся.
– Кэтрин…
– Нет, – я закрыла свой шкафчик.
– Она могла бы повеселиться в компании.
– Я сказала – нет.
Эллиотт нахмурился, но, когда я зашагала по коридору в сторону двойных дверей, ведущих на парковку, он последовал за мной.
Дождь закончился, когда мы подходили к «Крайслеру» Эллиотта, и свежий запах только что миновавшей грозы словно подарил вялым школьникам второе дыхание. С последней домашней игры прошло несколько недель, и, похоже, все ощущали витавшее в воздухе напряжение. В школьных коридорах повсюду висели баннеры вроде «Побьем Блэквелл» и «Размажем болванов». Футболисты надели свои свитера, чирлидерши облачились в форму тех же цветов, а учащиеся слились в целое бело-синее море.
Эллиотт ладонью смахнул капли с капота своей машины. Я дотронулась до кобальтово-синего номера семь на белой куртке Эллиотта и посмотрела на него снизу вверх.
– Мне жаль, что ты расстроился. Я ведь тебе говорила.
– Знаю, – ответил он и легко поцеловал меня в лоб.
Из двойных дверей повалил очередной поток школьников. Заводились двигатели автомобилей, гудели клаксоны, а Скотти и Коннор ездили на своих машинах кругами по дальней части парковки, со стороны улицы.
Мимо прошла Пресли. Ее автомобиль стоял через четыре машиноместа от нашего. Она улыбнулась Эллиотту.
– Эллиотт! – окликнула она. – Спасибо за вчерашний вечер.
Он нахмурился и отмахнулся от нее, а потом сунул руки в карманы.
У меня ушло несколько секунд на осмысление ее слов, но даже после этого истинный их смысл остался для меня загадкой.
Эллиотт не стал ждать, пока я спрошу.
– Пресли написала мне сообщение, просила помочь с домашкой, которую задал Мейсон.
Он открыл дверь, и я села на пассажирское сиденье, чувствуя, как злость захлестывает меня с головой. При мысли о том, что Пресли знает об Эллиотте что-то, чего не знаю я, мне становилось очень грустно, а руки сами собой начинали трястись.
Парень сел рядом и показал свой мобильный, пролистнул их с Пресли переписку. Я едва взглянула на экран, не желая показать, как сильно меня задело случившееся.
– Смотри, – настаивал Эллиотт, – я дал ей ответы, только и всего.
Я кивнула.
– Ладно.
Он завел двигатель.
– Ты же знаешь, она меня не интересует. Кэтрин, она ужасная. – Я надулась и стала грызть ноготь, но Эллиотт не сдавался. – Да ни за что на свете. Уверен, она вчера написала мне, только чтобы сегодня объявить об этом в твоем присутствии.
– Мне все равно.
Он нахмурился.
– Не говори так.
– Как не говорить?
– Что тебе наплевать.
Я отвернулась и стала смотреть в окно, а Эллиотт задом выехал с парковочного места и медленно направил машину к выезду с парковки. Рядом со стадионом возле своего автомобиля стоял тренер Пекэм в компании миссис Мейсон. Психолог то и дело поправляла волосы и улыбалась от уха до уха.
Эллиотт посигналил, и парочка тут же посерьезнела и помахала нам. Интересно, почему миссис Мейсон так стремилась отделаться от своего провинциального мужа и брака, но, едва вырвавшись на свободу, немедленно бросилась на поиски следующего? За плечами у тренера Пекэма два развода. Его вторая жена была его бывшей ученицей, окончившей школу четыре года назад, но миссис Мейсон вела себя так, будто подцепила самого завидного городского холостяка.
Всю дорогу до Джунипер-стрит мы с Эллиоттом не разговаривали, и чем ближе подъезжали к гостинице, тем больше он ерзал на сиденье. Дворники смахивали со стекла дождевые капли, двигаясь в умиротворяющем ритме, но Эллиотт, казалось, не обращал на них внимания. Он пытался подыскать слова, которые бы все исправили. Наконец, он припарковался перед моим домом.
– Мне не все равно, – сказала я, опередив его. – Я просто имела в виду, что не хочу ссориться с тобой из-за Пресли. Не нужно быть гением, чтобы разгадать ее коварные планы.
– Нам не обязательно ссориться, мы можем просто поговорить.
Ответ Эллиотта меня потряс. Мои родители никогда не ограничивались разговорами, если вдруг расходились во мнениях. Они мгновенно принимались кричать друг на друга, пускали в ход оскорбления, мольбы, слезы, припоминали друг другу старые обиды.
– Разве тебе не нужно ехать на игру? Такой разговор потребует много времени.
Эллиотт посмотрел на свои наручные часы и кашлянул. Было видно, что необходимость сократить объяснение его нервирует.
– Ты права. Мне нужно попасть в раздевалку.
– Я быстро проверю, все ли у нас в порядке, но, если слишком задержусь, поезжай без меня. Я могу прийти на игру пешком.
Эллиотт нахмурился.
– Кэтрин, на улице льет как из ведра. Я не могу допустить, чтобы ты шла пешком под дождем.
Я взялась за ручку дверцы со стороны пассажирского сиденья, но Эллиотт мягко взял меня за руку и уставился на наши переплетенные пальцы.
– Может, ты могла бы сесть рядом с моей семьей во время игры?
Я попыталась улыбнуться, но собственная улыбка показалась мне фальшивой, больше похожей на гримасу боли.
– Ты ведь будешь на поле. Это будет выглядеть странно.
– Ничего подобного. Тетя Ли захочет, чтобы ты сидела с ними.
– Ох, хорошо, – согласилась я. Кажется, это прозвучало очень натянуто. – Вернусь через минуту.
Я вылезла из «Крайслера» и побежала к дому, остановившись лишь на секунду, чтобы открыть калитку. Не успела я подняться на крыльцо, как входная дверь распахнулась.
– Батюшки, дитя, неужели у тебя нет зонтика? – воскликнула Алтея, вытирая мне голову кухонным полотенцем.
Я обернулась, посмотрела на Эллиотта, и он помахал мне рукой. Втолкнув Алтею внутрь, я поскорее закрыла за нами дверь.
– Как у тебя дела с этим мальчиком?
– Честно говоря, просто отлично, – призналась я, отбрасывая со лба мокрые волосы. Оглядевшись, я поняла, что все более-менее в порядке, и за это следовало благодарить Алтею. – Сегодня вечером Эллиотт участвует в матче, так что я вернусь домой поздно. Мамочка не говорила, ей ничего не нужно?
– Вот что я тебе скажу: если ей что-то понадобится, я об этом позабочусь.
– Спасибо, – поблагодарила я, пытаясь отдышаться после короткого забега от машины до дома. – Мне нужно переодеться. Спущусь через секунду.
– Возьми зонтик, детка! – крикнула мне вслед Алтея, когда я уже бежала вверх по лестнице.
В своей комнате я через голову сняла свою толстовку, а вместо нее надела синий свитер и куртку. Расчесала волосы, почистила зубы, подкрасила губы гигиенической помадой. Закончив с процедурами, я схватила стоявший в углу зонтик и выбежала из комнаты.
Ступеньки скрипели под моими ногами, иначе и быть не могло, а мамочка не могла не прокомментировать это событие.
– Кэтрин Элизабет! – весело крикнула она из кухни.
– Извини, мне нужно бежать. У тебя есть все, что нужно? – спросила я.
Мамочка стояла у раковины и мыла картошку, ее темные вьющиеся волосы были собраны на затылке. Она повернулась ко мне и улыбнулась.
– Когда вернешься?
– Поздно. Сегодня у Эллиотта важная игра.
– Только не слишком задерживайся, – предупредила она.
– Я все подготовлю к утру, обещаю.
Я чмокнула ее в щеку, но мамочка придержала меня за рукав, и от ее прежнего настроения не осталось и следа.
– Кэтрин, будь осторожна с этим парнем. Он не собирается надолго тут задерживаться.
– Мамочка…
– Я серьезно. Это весело, я понимаю, но не нужно слишком им увлекаться. У тебя есть обязанности здесь.
– Ты права. Эллиотт не хочет здесь оставаться, он планирует путешествовать, может быть, с Национальным географическим обществом. Он спрашивал, не хочешь ли ты…
– Не хочу ли я что?
– Не хочешь ли ты прийти в гости к его тете на ужин сегодня вечером.
Мамочка круто развернулась ко мне. В одной руке она держала картофелину, а в другой – картофелечистку.
– Мне не хочется. Слишком много дел. У нас полно жильцов.
– Да? – спросила я, глядя вверх.
Несколько секунд мамочка молчала, ожесточенно очищая картофелину. Из крана все бежала и бежала вода, и с каждым мгновением мамочка чистила все быстрее и быстрее.
– Мамочка?
Она снова повернулась и указала на меня картофелечисткой.
– Просто держи ухо востро с этим парнем, слышишь меня? Рядом с ним небезопасно, как и снаружи в принципе.
Я покачала головой.
– Я ничего ему не рассказывала.
Плечи мамочки расслабленно поникли.
– Хорошо. А теперь иди. Мне нужно работать.
Я кивнула, повернулась на сто восемьдесят градусов и пошла к двери так быстро, как только могла. Оказавшись на крыльце, я открыла зонт. «Крайслер» по-прежнему стоял на обочине, дворники смахивали с лобового стекла дождевые капли, качаясь туда-сюда.
Садиться на пассажирское сиденье, одновременно стряхивая зонт, чтобы не намочить салон автомобиля – непростой маневр. Но я каким-то образом сумела его проделать и закрыла дверь, почти не забрызгав Эллиотта.
– Спросила маму про ужин? – поинтересовался он.
– Спросила. Мамочка занята.
Он кивнул и закинул руку на спинку сиденья.
– Что ж, мы попытались, верно?
– После игры я не смогу остаться надолго, – предупредила я.
– Что? Почему?
– Мамочка странно себя ведет. Сегодня она чуднее обычного. Она в хорошем, просто прекрасном настроении уже некоторое время, но сказала, что гостиница набита битком.
– Что это значит?
– Это значит, мне нужно вернуться домой пораньше. Просто на всякий случай.
– На какой случай?
Я посмотрела на него, жалея, что не могу рассказать правду, потом прибегла к уже привычной полуправде.
– Не знаю. Такого никогда не случалось.
* * *
Я бочком прошла по трибуне к тому месту, где сидели тетя и мама Эллиотта. Они, похоже, сразу меня узнали.
Ли улыбнулась.
– Привет, Кэтрин. Не могла бы ты сесть рядом с нами? Эллиотт сказал, что ты, возможно, согласишься.
Я кивнула.
– С удовольствием.
Ли поспешно подвинулась и жестом предложила мне место между ней и ее золовкой. Тут я и увидела, от кого Эллиотт унаследовал свою смуглую кожу, темные волосы, блестящие даже в лунном свете, и прекрасные скулы.
– Кэтрин, это – мама Эллиотта, Кэй. Кэй, это подруга Эллиотта, Кэтрин.
Кэй натянуто ответила:
– Привет, Кэтрин. Много о тебе слышала.
Я улыбнулась, стараясь не съежиться под ее пронзительным взглядом.
– Эллиотт сказал, что сегодня вечером вы готовите для него ужин. Мне принести что-нибудь?
– Это мило, но мы все сделаем сами, – сказала Кэй, глядя прямо перед собой. – Мы знаем, что он любит.
Я кивнула и тоже уставилась в пространство. Эллиотт почему-то не сомневался, что мне будет комфортно сидеть рядом с его матерью. Либо Кэй была отличной актрисой, либо ее сын не замечал, как холодна его мать с нежелательными гостями.
– Не пойти ли мне вниз? – спросила она.
– Кажется, это просто перерыв между периодами? – произнесла Ли.
– Пойду, проверю, – ответила Кэй и, осторожно обойдя меня и Ли, спустилась вниз по лестнице. Сидевшие на трибуне люди окликали ее по имени, тогда она оборачивалась и, натянуто улыбаясь, махала им рукой.
– Возможно, мне стоит сесть рядом с миссис Мейсон, – подумала я вслух.
– Не глупи. Поверь, Кэй просто потребуется время, чтобы оттаять. К тому же она никогда не стремилась вернуться в Дубовый ручей.
– Вот как, – пробормотала я.
– Помню, когда мы с Джоном только начали встречаться, она ужасно злилась. Прежде все члены их семьи встречались только с девушками и парнями чероки. Кэй и ее мать Вилма не обрадовались моему появлению. Джону пришлось долго уговаривать их, прежде чем они впервые зашли к нам в гости.
– И как долго?
– Ой, ты знаешь, – проговорила Ли, смахивая с брюк невидимую пылинку. – Всего-то пару лет.
– Пару лет? Но… Отец Эллиотта?..
Ли фыркнула.
– Чероки. И немец, я полагаю. Про немцев Кэй ничего не говорит, хотя у него кожа светлее, чем у меня. И, да, потребовалось два года. Потребовалось много времени, зато теперь нас с Джоном уже ничто не разлучит. Знаешь, это хорошо – преодолевать трудности. Начинаешь ценить даже маленькие радости. Думаю, именно поэтому Эллиотт провел последние два года под домашним арестом, периодически пытаясь добраться до тебя.
Я плотно сжала губы, стараясь не улыбнуться. Вернулась Кэй, и вид у нее был недовольный.
– Ты была права. Перерыв, – сказала она.
Еще кто-то окликнул Кэй, и она встала, без улыбки помахала окликнувшему, после чего снова села.
– Это же ты предложила Эллиотту закончить старшую школу здесь, – заметила Ли.
– Это была его идея, – ответила Кэй. Она поглядела на меня равнодушным взглядом. – Интересно, что это ему в голову взбрело?
– Эллиотт просил, чтобы мы были дружелюбны, – напомнила Ли.
– А еще он сказал, что она Водолей по гороскопу, – проворчала Кэй.
Ли покачала головой и коротко рассмеялась.
– Господи, только не начинай снова. Ты точно так же клевала нас с Джоном, помнишь?
– У вас двоих еще все впереди, – сказала Кэй. Она натянуто улыбнулась, потом стала смотреть на поле.
Музыкальная группа начала играть, потом на поле, развернув бумажный баннер, выбежала группа поддержки и выстроилась, образовав коридор для игроков. Еще через минуту команда вырвалась на поле. Кэй сразу же указала на Эллиотта и улыбнулась, на этот раз искренне.
– Вот он! – воскликнула она, хватая Ли за руку. – Он кажется таким высоченным.
Эллиотта было трудно не заметить: его темные волосы выбивались из-под шлема.
Ли похлопала золовку по руке.
– Это потому, что так и есть. Ты породила гиганта.
Я улыбнулась, наблюдая, как Эллиотт быстро сканирует взглядом толпу, находит свою маму, тетю, а потом и меня. Он вскинул вверх руку, его указательный палец и мизинец указывали в небо, а большой палец он отогнул вбок. Ли и Кэй повторили его жест, но, когда они опустили руки, Эллиотт все еще стоял с поднятой рукой. Ли легонько подтолкнула меня локтем в бок.
– Твоя очередь, детка.
– Ой, – спохватилась я и тоже подняла руку, повторяя его жест. Впрочем, руку я тут же опустила.
Эллиотт отвернулся, но я успела заметить на его лице знакомую широкую улыбку.
Кэй посмотрела на Ли.
– Он ее любит?
Ли снова похлопала золовку по руке.
– Только не делай вид, что не видишь этого.
Глава шестнадцатая
Кэтрин
Янгблады сидели за овальным обеденным столом Ли и поглощали расставленное на нем угощение, от черничного хлеба до макарон с сыром. Ли и ее золовка Кэй приготовили все любимые блюда Эллиотта заранее, так что к нашему возвращению все уже было готово.
Джон, дядя Эллиотта, сидел за столом напротив меня, его круглый живот врезался в край стола. Длинные, как у его племянника, волосы он носил собранными в хвостик, весь обвитый кожаным шнурком; над висками в его черных прядях серебрилась седина. Дядя Джон носил очки в золотистой оправе, которые постоянно съезжали на кончик носа.
Эллиотт так энергично жевал, что за ушами трещало. Его щеки все еще оставались красными после игры на свежем воздухе, а волосы влажными от пота.
Я коснулась его подбитого глаза. Синяк уже набух и стал фиолетовым.
– Больно?
– Наутро, вероятно, заболит, но стоило рискнуть здоровьем ради того тачдауна, – ответил Эллиотт.
Он быстро ухватил мою руку, поцеловал тыльную сторону ладони, а потом проворно отправил в рот очередную порцию еды.
– Помедленнее, Эллиотт, а то тебя стошнит, – пожурила его Кэй.
– Он никогда не наедается досыта, сколько бы ни съел, – с отвращением проворчала Ли, глядя, как племянник жует.
– Может, приложить лед? – предложила я, глядя на подбитый глаз Эллиотта.
Он быстро дожевал, проглотил и улыбнулся.
– Обещаю, все будет хорошо.
Затем Эллиотт протянул руку, придвинул мой стул ближе к себе, чмокнул меня в висок и снова набросился на еду.
Я в ужасе замерла при мысли о том, что сижу рядом со старшеклассником-квотербеком, и тот целует меня на глазах у своей семьи.
Эллиотт вытер губы салфеткой.
– По крайней мере, у него еще остались какие-то манеры, – невозмутимо проговорила Кэй. – Паренек Нилов сказал, сегодня будет вечеринка для старшеклассников. Ты идешь?
Эллиотт нахмурился.
– Нет, мам. Я же тебе говорил.
– Я просто… – Кэй помедлила. – Я не хочу, чтобы ты что-то пропускал из-за…
– Мама! – рявкнул Эллиотт.
Слишком громко.
Ли выгнула бровь, и Эллиотт слегка опустил голову.
– Мы не пойдем.
– Ну, – сказал Джон, – и чем же вы займетесь?
– Не знаю, – ответил парень, поворачиваясь ко мне. – Может, посмотрим телевизор?
– Эллиотт, сходи туда. Мне все равно нужно вернуться домой, чтобы подготовить все к завтраку.
– А ваша гостиница еще открыта? – спросила Кэй. – Что-то не похоже.
– Она открыта, – ответил Эллиотт вместо меня. – Кэтрин работает не покладая рук.
– Вот как? – протянула Кэй.
– Я помогаю маме со стиркой, готовкой, уборкой и покупками, – сказала я.
Кэй фыркнула.
– И чем же занимаются люди, приезжая в вашу гостиницу? Что-то я не замечала наплыва туристов в нашем городе.
– В основном люди приезжают по работе, – ответила я, с каждым вопросом чувствуя себя все неуютнее. Я не любила врать, но раз уж речь зашла о нашей гостинице, без лжи не обойтись. Я попыталась сменить тему на более безопасную. – Одна из наших постоялиц останавливается у нас, когда приезжает навестить семью.
– Это так странно. Почему же она не живет вместе со своими родственниками? – спросил Джон.
– У них нет места, – просто ответила я.
– Они живут здесь, в городе? Что это за семья? – спросила Ли.
Я откусила кусок и несколько секунд жевала, пытаясь придумать правдоподобный ответ.
– Я не… Мне не позволено обсуждать гостей.
– Хорошая девочка, – одобрил Джон.
– Ладно, – воскликнул Эллиотт, – давайте есть. Потом у вас будет масса времени, чтобы допросить ее с пристрастием.
Я благодарно улыбнулась ему и положила себе немного макарон с сыром. Отправив одну из них в рот, я замычала от удовольствия.
Эллиотт легонько подтолкнул меня локтем.
– Вкусно, да?
– Просто потрясающе. Мне непременно нужно получить рецепт.
– А ты умеешь готовить? – спросила Кэй.
– Мама, – Эллиотт метнул на мать предупреждающий взгляд.
– Ладно, – Кэй уставилась в свою тарелку.
Джон откинулся на спинку стула и похлопал себя по животу.
– Я горжусь тобой, Эллиотт. Ты сегодня чертовски здорово играл.
– Спасибо, – ответил он.
Эллиотт не оторвал глаз от тарелки и стал забрасывать еду в рот быстрее прежнего. Лишь когда ему подложили добавки во второй раз, он стал орудовать вилкой помедленнее.
– Видели бы вы тренера Пекэма, когда тот понял, что Эллиотт, не найдя рядом ресивера, сам побежал с мячом, чтобы заработать тачдаун. Мне показалось, тренера сейчас разорвет на части, – сказала я.
Джон и Эллиотт засмеялись.
– Жаль, твоего отца здесь нет, – проворчала Кэй.
– Кэй, – одернул ее Джон.
– Я предупредила его за неделю, – не унималась она, постукивая вилкой по пустой тарелке.
– Мама, – недовольно проговорил Эллиотт.
Кэй пожала плечами.
– Полагаю, мне теперь вообще нельзя упоминать Дэвида.
– Нет, мама, просто он – агрессивный, эгоистичный идиот, но сейчас нам необязательно об этом говорить, – сказал Эллиотт. Он быстро взглянул на меня, потом снова сердито посмотрел на мать. – Мне всю жизнь приходилось выслушивать вашу грызню и твои жалобы на отца. Теперь ты разводишься, и я больше с вами не живу. Довольно.
Несколько секунд Кэй молчала, потом резко поднялась из-за стола.
– Мама, извини, – спохватился Эллиотт, глядя, как она выходит из комнаты.
Дверь в коридоре хлопнула.
Эллиотт закрыл глаза и прошипел:
– Проклятье.
Я разрывалась между сочувствием к нему и облегчением оттого, что и в других семьях есть проблемы. Впрочем, сейчас мои чувства были неважны, ведь Эллиотт выглядел таким подавленным.
– Пожалуйста, не расстраивайся.
Ли похлопала по столу перед тарелкой Эллиотта. Он открыл глаза, и его тетя повернула руку ладонью вверх. Он сжал ее пальцы.
– Все хорошо, – заверила его Ли.
На скулах Эллиотта заходили желваки.
– Она страдает. Мне не следовало говорить такое.
– Кто из вас двоих взрослый? – заметила тетя.
Он вздохнул, затем кивнул.
– Мне нужно отвезти Кэтрин домой.
Мы с Эллиоттом помогли Ли и Джону убрать со стола. Джон ополаскивал грязные тарелки, а мы с Ли загружали их в посудомоечную машину. Эллиотт вытер стол, подмел пол в кухне и в гостиной. Мы управились меньше чем за десять минут, и я улыбнулась, когда Ли с Джоном обнялись и поцеловались.
– Дорогая, мне нужно ответить на несколько электронных писем. Потом я поднимусь в спальню, и мы посмотрим фильм, который ты хотела.
– Правда? – радостно спросила Ли.
Джон кивнул, поцеловал жену в последний раз, потом кивнул мне.
– Было приятно с тобой познакомиться, Кэтрин. Надеюсь, мы будем видеться чаще.
– Обязательно будете, – заверил его Эллиотт.
Джон и Ли были просто идеальной супружеской парой: помогали друг другу, любили и понимали друг друга. Они были на одной стороне, прямо как мы с Эллиоттом. Я улыбнулась ему, когда он помог мне надеть куртку, а потом придержал передо мной входную дверь. На крыльце я остановилась, подождала, пока он тоже оденется, и взяла его за руку.
– Готова? – спросил он.
Вместе мы пошли по темной улице прямиком к гостинице. Холодный ветер с шуршанием носил по мостовой опавшие листья, и они собирались в груды у обочин.
– Итак? Что думаешь? – спросил Эллиотт.
В его тоне сквозила неуверенность.
– Сегодня вечером мне было весело.
– А точнее?
– Что же, – начала я, – было здорово наблюдать, как ты играешь. Было очень приятно сидеть рядом с Ли и Кэй. Ужинать с твоей семьей. Смотреть, как ты поглощаешь стряпню твоих мамы и тети. А теперь еще это.
Эллиотт крепче сжал мою руку.
– Это моя любимая часть: когда я заработал тачдаун, а потом ты подняла руку.
– Ты имеешь ввиду этот жест? – спросила я, поднимая вверх ладонь с поднятыми мизинцем и указательным пальцем.
– Да. Моя мама постоянно так делала, когда я малышом играл в хоккей на льду. Потом тетя Ли тоже так делала. Хотя, не знаю. Когда это делаешь ты, то выглядит по-другому, – он помолчал, явно подбирая правильные слова. – Ты это серьезно?
– Ты спрашиваешь, люблю ли я тебя?
Эллиотт пожал плечами, но выглядел таким уязвимым.
Мы остановились возле моей калитки, и он открыл ее, а когда я зашла во двор, снова закрыл. Я ухватилась за кованую дверцу и улыбнулась. Эллиотт наклонился и чмокнул меня в губы.
– Откуда ты знаешь? – спросила я.
Он помолчал пару секунд.
– Кэтрин, всякий раз, когда я рядом с тобой, я ловлю каждый твой вздох. Когда мы не вместе, все вокруг напоминает о тебе. Я знаю, потому что все остальное не имеет значения.
Я обдумала его слова, потом повернулась и посмотрела на свой дом. У меня есть обязанности, но неужели они важнее Эллиотта? Могу ли я уйти из гостиницы на Джунипер-стрит, если ему я тоже нужна? Я необходима мамочке как воздух. Нельзя ее бросать.
Очевидно, Эллиотт увидел в моих глазах тревогу.
– Тебе не обязательно это говорить. Ты вообще не обязана что-либо говорить.
Я медленно подняла руку, вытянула вверх мизинец и указательный палец, а затем оттопырила в сторону большой. Эллиотт улыбнулся, повторил мой жест, потом сжал мое лицо в ладонях и поцеловал в щеку. Его губы были мягкими, но обожгли мою холодную кожу.
– Спокойной ночи, – прошептал он.
Потом он стоял и смотрел, как я иду по неровной дорожке и поднимаюсь на крыльцо. Едва я взялась за дверную ручку, как дверь распахнулась.
На пороге стояла женщина, одетая во все черное.
– Уиллоу? – спросила я.
– Где ты была? Твоя мамочка несколько часов тебя ждет.
Я повернулась и посмотрела на Эллиотта. Он озадаченно нахмурился, но потом помахал мне рукой.
Я помахала в ответ, поскорее проскользнула в дом и оттеснила Уиллоу в прихожую, чтобы закрыть дверь.
Уиллоу отдернула руку.
– Что ты делаешь?
– Он не должен тебя видеть, – прошипела я.
– Кто?
– Эллиотт!
– Ах, – она скрестила руки на груди. – Он твой парень?
Я нахмурилась, сняла куртку и повесила на крючок возле двери. Почти все куртки висели на своих местах: мамино пушистое пальто цвета шоколада, коричневое, без пуговиц, пальто Алтеи, тренчкот Дюка, розовая курточка Поппи, черная кожаная куртка Уиллоу и грязная белая парка Тэсс с отороченным мехом капюшоном.
– Твоя комната в порядке? – спросила я.
– Наверное. – Уиллоу фыркнула. – Так это твой парень?
Она переминалась с ноги на ногу. Уиллоу не могла ни секунды постоять или посидеть спокойно, она всегда двигалась, точно комок нервной энергии. Она нечасто гостила у нас, так, ночевала время от времени, когда направлялась… куда-то. Мама называла Уиллоу бродягой. Я же, зная, что настроение Уиллоу может резко поменяться от восторженности до тяжелой депрессии, называла ее по-другому.
Я промолчала, и Уиллоу округлила глаза.
– Ух ты, хорошо. Тогда я, пожалуй, пойду к себе в комнату.
– Спокойной ночи, – сказала я и прошла в кухню. Взяла тряпку, вытерла крошки, капли жира и соуса, оставшиеся на столе после ужина. Посудомоечная машина тихо гудела, и я порадовалась, что мамочка сделала хотя бы это. У меня был целый список дел, кроме того, нужно было составить такой же на следующий день. Завтра меня ждет субботнее утро, а остаток дня я, возможно, проведу с Эллиоттом.
– Привет, – прошелестел тихий голос от кухонного стола.
Я подняла глаза, потом снова сосредоточилась на пятне соуса, которое никак не желало оттираться.
– Привет.
– Ты на меня сердишься? Знаю, я давно не заходила, но мои родители опять ведут себя странно, а ты была… занята в последнее время.
– Нет, Тэсс, конечно же, я не сержусь. Ты права. Я просто была занята, но мне следовало уделять больше времени друзьям.
Я открыла шкафчик под раковиной и поискала спрей. Достав его, я пофыркала водой на столешницу и принялась с удвоенной силой оттирать пятно.
На втором этаже что-то грохнуло, и мы с Тэсс медленно подняли головы.
– Что это было? – спросила Тэсс, не сводя глаз с потолка.
В доме снова воцарилась тишина, но мы молчали еще несколько минут, выжидая.
– Не знаю. Возле двери много пальто и курток. У нас полно постояльцев.
– Когда я пришла, то видела Поппи. Наверное, это она там бегает.
Я отставила в сторону спрей.
– Давай пойдем и посмотрим, а?
– Что ты имеешь в виду? – Я прошла мимо нее, и она, спохватившись, бросилась за мной. – Это плохая идея. Ты не знаешь, кто там, наверху.
Позвякивая ключами, я стала подниматься по лестнице.
– Но я могу узнать.
В коридоре на втором этаже обнаружилась всего одна закрытая дверь. Я выбрала подходящий ключ, повернула ручку и открыла дверь. В комнате стоял какой-то мужчина, одетый в расстегнутую рубашку, боксеры и носки. Брюк на нем не было.
– Черт возьми! – завопил он, прикрываясь руками.
– О, боже! Мне так жаль!
– Вы кто? – заорал незнакомец.
– Я… Я дочь Мэвис. Услышала шум наверху. Я не знала, что вы у нас поселились. Простите, сэр. Мне очень жаль. Это больше не повторится.
– Закрой дверь! Что за дыра?!
Я захлопнула дверь и закрыла глаза. Щелкнул замок – это постоялец заперся изнутри.
Тэсс выглянула из-за угла.
– Я же тебе говорила, – мрачно заметила она.
Я снова зажмурилась, пытаясь собраться с мыслями, потом покачала головой и бросилась к лестнице.
– Не могу поверить, что сделала такое.
Достав журнал регистрации, я просмотрела его и увидела запись, сделанную рукой мамочки: «Уильям Хайтмейер». Я посмотрела вверх, размышляя, не вернуть ли новому постояльцу деньги и не предложить ли ему переехать в отель «Супер 8».
– Любой бы на твоем месте ошибся, – заверила меня Тэсс.
– Я даже не посмотрела журнал регистрации, просто посчитала шум наверху странным, потому что в этом доме чудачества в норме.
– Не говори так. Он вернется.
– Они никогда не возвращаются, – я строго посмотрела на Тэсс. – Не ходи наверх. Держись подальше от его комнаты.
Она выставила перед собой руки, словно защищаясь.
– Что? Разве я дала тебе повод думать, что полезу к нему? Почему ты мне это говоришь?
Я поглядела на нее с прищуром.
– Просто не ходи наверх.
– Может быть, этот дом проникает тебе в голову, несмотря на то, что свободного места там осталось немного? Кажется, кое-кто монополизировал твои мысли.
Я постаралась сдержать улыбку.
– Ты имеешь в виду Эллиотта?
– Я имею в виду Эллиотта, – подтвердила Тэсс, присаживаясь на высокий табурет рядом с кухонным столом. Она подперла голову ладонями. – Какой он? Я пару раз видела его на улице. Он довольно милый.
– «Довольно»?
– Настоящий великан.
– Никакой он не великан. Он просто высокий, с головы до ног покрыт мускулами, и рядом с ним я чувствую себя в безопасности.
– В безопасности, – повторила Тэсс.
– Сегодня вечером во время игры он побежал и заработал тачдаун, принесший его команде победу. Все игроки его команды выбежали на поле, целая толпа, и подняли Эллиотта на руки. Когда его все-таки поставили на землю, он посмотрел в толпу, ища взглядом меня.
Я положила на стол чистые столовые приборы, достала пачку салфеток и принялась свертывать их для завтрашнего утра.
Тэсс, сонная, но довольная, наблюдала за моей работой, ожидая продолжения рассказа.
– И он… – я прикрыла рот ладонью, пытаясь спрятать широкую улыбку. – Он указал на меня и сделал вот так. – Я продемонстрировала давешний жест, означающий «я тебя люблю».
– Так он в тебя влюблен? – спросила Тэсс, глядя на меня широко открытыми глазами.
Я пожала плечами.
– Эллиотт говорит, что влюблен.
– И что ты чувствуешь?
– Думаю, что я тоже его люблю. Хотя, кто знает.
– Кэтрин, он же оканчивает школу в мае.
– Как и я.
Я улыбнулась и свернула последнюю салфетку.
– Что ты хочешь сказать? Ты что, уедешь? Ты не можешь уехать. Ты же обещала остаться.
– Я еще не думала об этом. Никто не говорит об отъезде.
– Он хочет остаться здесь?
– Не знаю. Я не спрашивала. Не волнуйся о том, что не можешь контролировать.
Тэсс встала, ее глаза заблестели от слез.
– Ты же моя единственная подруга. Если этот Эллиотт тебя любит, а ты любишь его, вы вместе уедете. Ты нас покинешь. Что мы тогда будем делать?
– Я никуда не уеду. Успокойся, – сказала я.
Только бы вся эта суматоха не разбудила Дюка.
– Ты хочешь уехать? – не унималась Тэсс.
Я посмотрела на нее снизу вверх – в ее глазах стояли слезы. На миг мне захотелось солгать, но папа учил меня всегда говорить правду, даже если это нелегко, даже если правда причиняет боль.
– Мне всегда хотелось уехать, с самого детства. Дубовый ручей для меня не дом.
Тэсс сжала дрожащие губы и опрометью выбежала из кухни, громко хлопнув дверью. Я закрыла глаза и ждала, что потревоженный наверху гость, и так уже обозленный из-за внезапного вторжения, спустится и начнет ругаться.
Кухня сияла чистотой, так что я поднялась по лестнице и закрыла за собой дверь своей комнаты. Подышала на ладони и потерла их друг о друга. Пожалуй, стоит достать из шкафа толстое одеяло. Некогда белое и стеганое, оно лежало сложенное на полке, над вешалками с моей одеждой. Подпрыгнув, я достала его, развернула и расстелила на кровати.
Маленькие белые плиточки на полу в моей ванной обжигали босые ступни ледяным холодом, и, когда я открыла кран, вода из душа потекла ледяная. Приближалась очередная морозная зима, типичная для Оклахомы, и я заворчала, вспоминая, как еще несколько дней назад солнце припекало так, что на улице можно было поджариться.
Прошло несколько минут, прежде чем горячая вода добралась вверх по трубам до моей ванной. Старый металл дрожал и гудел из-за того, что температура воды изменилась.
Я часто гадала, не будит ли этот шум других обитателей дома, но обычно все продолжали мирно спать.
Мне вспомнилось сердитое лицо Тэсс, но я отказывалась чувствовать вину. Я встала под теплую воду и стала представлять, как летний ветерок развевает волосы Эллиотта, а я веду машину вдоль залива, а может быть, даже вдоль Западного побережья. Куда бы мы ни поехали, мне виделись только уходящее вдаль шоссе и пальмы. Вот Эллиотт берет меня за руку, и наши пальцы переплетаются. Мы едем туда, где лето никогда не кончается, а когда становится слишком жарко, океан дарит нам прохладу.
Я втирала в волосы шампунь, а сама представляла нашу с Эллиоттом поездку. Однако, чем дальше мы ехали, тем темнее становилось небо и холоднее делался ветер. Эллиотт вез нас по Калифорнии, но он больше не улыбался. Мы оба задрожали, поняв, что, кроме нас, на дороге больше никого нет. Я огляделась по сторонам и поняла, что все дома, стоящие по обе стороны от шоссе, как две капли воды похожи на нашу гостиницу на Джунипер-стрит. Мы проезжали мимо нее снова и снова, но как бы сильно Эллиотт ни давил на газ, этот дом продолжал нас преследовать. Над нами сгустилась ночь, и фонари гасли один за другим. Эллиотт жал на газ, но машина все замедляла ход, а потом и вовсе остановилась посередине какой-то пустоши, вокруг которой стояло множество гостиниц на Джунипер-стрит.
Входные двери всех домов распахнулись, на пороге каждой гостиницы стояла мамочка, и ее лицо скрывалось во мраке.
Я села в кровати, широко открыв глаза, и стала ждать, пока они привыкнут к темноте. Кутаясь в халат, я пыталась вспомнить, как именно закончила принимать душ и легла спать, но не смогла. Бесполезно, я лишь впустую теряла время.
Я надела домашние тапочки, на цыпочках подкралась к двери, открыла ее и выглянула в коридор. В доме было тихо, только нет-нет да поскрипывали деревянные стены.
Даже сквозь подошвы тапочек деревянный пол неприятно холодил ступни, так что я пошла проверить термостат. Десять градусов! О, нет. Нет, нет, нет. Неужели он сломался?
Я повернула ручку регулятора, немного подождала, потом вздохнула с облегчением: воздух начал дуть из вентиляционных решеток.
– Слава богу, – пробормотала я.
Зазвонил внутренний гостиничный телефон, и я бросилась к стойке в прихожей.
– Стойка регистрации.
– Здравствуйте, это Билл из шестого номера. У меня нет горячей воды. Тут холод собачий. Мне через час нужно уезжать. Что у вас за дыра? Так и знал, что нужно было ночевать в «Супер 8».
– Мне так жаль. Термостат почему-то выключился, но теперь он работает. Скоро станет тепло.
– А горячая вода?
– Я… не уверена. Сейчас проверю. Мне очень жаль. Когда вы спуститесь, завтрак будет готов.
– У меня не будет времени на завтрак! – рявкнул постоялец и бросил трубку.
Я опустила трубку на рычаг, чувствуя себя обессиленной и несчастной.
– Это был мистер Хайтмейер? – спросила Уиллоу, появляясь в дверях.
– Эээ… да.
– Он что, накричал на тебя?
– Нет, – я покачала головой. – Просто у него громкий голос.
Уиллоу коротко кивнула и направилась к лестнице. Я побежала за ней.
– Уиллоу? Расчетный час уже через час. Мамочка сказала, ты сегодня от нас уезжаешь?
– Она так сказала?
– Да.
Уиллоу кивнула и, вместо того, чтобы подняться наверх, вернулась в прихожую. Я подождала, пока она скроется из виду, потом прошла по коридору к двери в подвал. Дверь была старая, вся потрескавшаяся, от нее пахло плесенью. По пути я завернула в прихожую и взяла фонарик из выдвижного ящика стола, стоявшего за регистрационной стойкой. Металлические петли скрипнули, когда я толкнула дверь в подвал: она словно приказывала мне повернуть назад.
С потолка свисала паутина, на бетонных стенах темнели мокрые пятна и трещины, ступеньки лестницы скрипели и шатались. Я осторожно ступила на первую ступеньку и замерла. В последний раз, когда я отважилась спуститься в подвал, кто-то запер меня там на три часа, после чего мне целый месяц снились кошмары. Каждый раз, когда я наступала на следующую ступеньку, в помещении становилось холоднее, и я все плотнее запахивала на груди халат. Баки с горячей водой стояли рядом на платформах возле дальней стены, а перед ними, вдоль другой стены, выстроилось в ряд около тридцати чемоданов всевозможных форм и размеров.
Тусклые лампы под потолком кое-как освещали только центральную часть подвала, а баки прятались в темноте, так что я большим пальцем нажала кнопку на фонарике и направила луч света в угол. Потом я медленно повела им вдоль стены.
Наклонившись, я посветила на нижнюю часть первого бака. Контрольные индикаторы горели, все термостаты были выключены.
– Какого?..
Что-то скрипнуло у меня за спиной, и я замерла, прислушиваясь и ожидая следующего звука. Тишина. Я включила тумблер первого бака, потом второго.
Гравий тихо зашуршал о бетонный пол.
– Кто здесь? – спросила я и посветила фонариком туда, откуда шел звук.
В следующую секунду я подпрыгнула и закрыла рот ладонью. Мамочка медленно повернулась ко мне, бледная и сердитая. Ее пальцы снова и снова дергали рукав хлопковой ночной рубашки.
– Что ты здесь делаешь? – спросила я.
Злость, исказившая ее черты, исчезла, мамочка озадаченно огляделась.
– Кое-что ищу.
– Ты пыталась включить баки? – спросила я. Наклонилась, посветила фонариком на контрольные панели, повернула остальные выключатели. – Мамочка, – я пристально посмотрела ей в лицо. – Это ты сделала?
Она молча смотрела на меня, вид у нее был потерянный.
– И термостат наверху тоже ты отключила? У нас же гость. Почему ты…
Мамочка прижала пальцы к груди.
– Я? Я этого не делала. Кто-то пытается нам навредить. Кто-то хочет, чтобы гостиница на Джунипер-стрит закрылась.
Контрольные индикаторы загорелись ярче, баки тихо загудели. Я стояла, не зная, что и думать.
– Мамочка, кому могло понадобиться нам вредить? Кому есть дело до этой гостиницы?
– Дело не в ней. Как ты не понимаешь? Все дело в том, что мы пытаемся здесь делать. За нами следят, Кэтрин. Я думаю… Думаю, это…
– Кто?
– Думаю, это твой отец.
Мое изумление сменилось гневом.
– Не говори так.
– Я уже давно его подозреваю.
– Мамочка, это не он.
– Он шныряет здесь, переставляет вещи с места на место, пугает наших гостей. Он всегда был против моей идеи с гостиницей. Он не хотел, чтобы к нам приезжали гости.
– Мамочка…
– Он нас бросил, Кэтрин. Покинул нас, а теперь пытается разорить!
– Мамочка, перестань! Папа нас не бросал. Он умер!
Мамочка посмотрела на меня слезящимися глазами. Она долго молчала, а когда заговорила, в ее голосе звучал надлом.
– Ты такая жестокая, Кэтрин.
Она повернулась, поднялась по лестнице и захлопнула за собой дверь.
Глава семнадцатая
Кэтрин
На уроках я сидела как в тумане. Учителя что-то говорили, и я делала вид, что слушаю, хотя голова гудела от тревоги и недосыпа. Мистер Хайтмейер больше не вернется в гостиницу на Джунипер-стрит, и отчасти я надеялась, что больше к нам вообще никто не приедет.
Тяжелые серые облака нависали над землей. Я смотрела в окно, наблюдала, как мимо школы проезжают школьные автобусы и автомобили, бороздя разлившиеся на мостовой реки. Прогноз погоды обещал ледяной дождь к полудню, так что все жители устремились в магазины, купить хлеба и молока, а также запастись бензином. Как будто одна буханка хлеба и полный бак бензина – это вопрос жизни и смерти.
Последние десять минут перед обедом я сидела, подперев голову рукой, и смотрела в никуда невидящим взглядом, борясь с сонливостью. Каждая минута казалась часом, и к тому моменту, когда звонок наконец прозвенел, я чувствовала себя настолько уставшей, что не могла двигаться.
– Кэтрин? – обратилась ко мне миссис Фауст.
Короткие морковно-рыжие волосы учительницы торчали во все стороны, словно на переменке она вздремнула, а потом забыла причесаться.
Остальные ученики уже побросали свои вещи в рюкзаки и вышли из класса на обед, а я все никак не могла собраться.
– Подойди сюда, Кэтрин. Хочу с тобой поговорить.
Я повиновалась и стала ждать, пока миссис Фауст закончит заполнять какой-то бланк.
– Ты сегодня ведешь себя еще тише обычного. Выглядишь уставшей. Дома все хорошо? Я знаю, ты много помогаешь своей маме.
– Сегодня рано утром выключилась горячая вода, так что пришлось вставать и включать ее. Не выспалась.
Миссис Фауст нахмурилась.
– Ты в последнее время говорила с миссис Мейсон?
Я кивнула.
Миссис Фауст окинула меня изучающим взглядом. Обычно люди так на меня смотрели, если подозревали, что я покрываю мамочку.
– Хорошо. Приятного аппетита тебе за обедом. Увидимся завтра.
Я улыбнулась ей и потащилась к шкафчику номер 347, возле которого меня уже ждал Эллиотт. На этот раз он был не один, а в компании Сэма Соупа, одного из ресиверов футбольной команды, а также девушки Сэма, Мэдисон. У этой парочки были волосы одного цвета, золотисто-русые, только у Сэма короткие, а у Мэдисон длинные, почти до талии. Оба нервно переминались с ноги на ногу, очевидно, им не хотелось стоять около моего шкафчика.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Эллиотт, обнимая меня за плечи и привлекая к себе.
– Немного устала.
– Я спросил Сэма и Мэдисон, не хотят ли они с нами пообедать. Ты не против?
Парочка уставилась на меня, ожидая ответ и надеясь, что он их устроит. Сэм приходился правнуком Джеймсу и Эдне Соупам, влиятельной в Дубовом ручье чете. Джеймс Соуп начинал с торговли маслом, но потом расширил бизнес и прибрал к рукам все, от круглосуточных магазинов до прачечных. Семья Сэма была богата, однако он не относился к числу ушлых и наглых парней. У него имелись все задатки школьной звезды: большой дом, дорогая одежда, спортивная фигура. В футбольной команде он был помощником капитана и в пятом классе предложил Мэдисон встречаться. Сэма внесли в список кандидатов прочитать прощальную речь на выпускном, однако истинным и единственным увлечением Сэма была Мэдисон Сейлор.
Мэдисон все знали как тихую девушку, однако время от времени она устраивала громкие истерики. В прошлом году ее отправили к школьному психологу, после того как она выкрикивала оскорбления в адрес Скотти Нила. Похоже, тот посмел говорить гадости о Сэме. Отец Мэдисон служил дьяконом в Христианской церкви Дубового ручья, а мать была пианисткой. Родители держали дочь дома, подальше от опасностей этого мира, чтобы с ней не случилось чего-то плохого. А точнее, чтобы с ней вообще ничего не случилось.
– Ну как? – спросил Эллиотт. – Ты не против?
– Да. В смысле… Я не против, – пробормотала я.
Эллиотт взял меня за руку, и мы пошли по коридору, Сэм и Мэдисон следовали за нами. Сэм придержал дверь перед своей девушкой. Эти двое двигались синхронно и, похоже, понимали друг друга без слов. Им достаточно было просто посмотреть друг на друга.
Вместо того чтобы направиться к «Крайслеру» Эллиотта, мы пошли к черной «Тойоте Фораннер», принадлежавшей Мэдисон.
Мне сразу стало неуютно.
– Мы не поедем на твоей машине? – спросила я Эллиотта.
– Мэдди предложила нас подвезти, – ответил он.
– Хочешь сесть впереди, рядом со мной? – спросила Мэдисон с улыбкой.
Меня охватила внезапная, беспричинная тревога. А вдруг меня увезут далеко от школы? Нет, Эллиотт ни за что такого не допустит. Даже если мы уедем, он не позволит мне идти пешком одной. И все же я была так измотана, что от усталости не могла справиться с паникой.
Я сказала:
– Совсем забыла. Я ведь собиралась пообедать здесь.
– Я понял, Кэтрин. Не волнуйся, – успокоил меня Эллиотт.
– Дело не в деньгах.
– Тогда в чем?
Я посмотрела на Сэма и Мэдисон. Сэм открывал дверь со стороны заднего сиденья и уже собирался сесть в машину. Мэдисон все еще стояла у двери со стороны водительского сиденья, в ее глазах читались терпение и доброта.
– Я… – я запнулась, пытаясь решить, что хуже: неловкость от отказа или бесконечная нервозность.
Эллиотт посмотрел на Мэдисон.
– Дайте нам минутку.
– Конечно, – согласилась она, открыла дверь и села за руль.
Ее звонкий, нежный, как у ребенка, голос походил на птичью трель.
Эллиотт наклонился и повернул голову, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. Он положил ладони мне на плечи.
– Я же сказала, что не могу, – прошептала я. – Я не могу. Оуэн и Минка хотели зайти. Им было любопытно. Когда я скажу «нет» Мэдисон и Сэму, снова поползут слухи. Намного проще просто…
– Это всего лишь обед. Мы не поедем к тебе домой.
– Это плохо кончится.
– Ты этого не знаешь. Ты заслуживаешь нормальной жизни и друзей. Мэдди сказала, что всегда считала тебя милой. Ее родители чрезмерно ее опекают, поэтому она никогда не попросит позволения прийти к тебе в гости на Джунипер-стрит, ее просто не отпустят. Сэм играет в футбольной команде, и он отличный парень. Он не такой показушник, как другие болваны. Именно поэтому я их и выбрал. Поехали. Пожалуйста.
– Ты их выбрал? Теперь ты выбираешь для меня друзей, точно вещи в магазине? Тебе настолько со мной скучно, что ты решил добавить в нашу компанию еще людей?
– Нет, все не так. И я уже объяснил тебе, почему я их пригласил. Ты заслуживаешь друзей.
Я вздохнула и устало кивнула. Эллиотт просиял, подвел меня к машине и открыл дверь.
Я села рядом с Мэдисон и пристегнулась. Сзади хлопнула дверь – это Эллиотт уселся на заднее сиденье. Спинка моего кресла чуть подалась назад: мой парень ухватился за него, наклонился вперед и быстро чмокнул меня в щеку.
– Итак, – сказала Мэдисон. – «Соник» или кафе «У Браума»? Кафе «У Браума» или «Соник»?
– «Соник», – подал голос с заднего сиденья Сэм.
Мэдисон задом выехала с парковочного места и осторожно поехала к выезду с парковки, включила поворотник, а когда мы подъехали к знаку остановки, даже не сбросила скорость.
– Кстати, нужно поучить тебя вождению, – заметил Эллиотт.
– У тебя до сих пор нет прав? – потрясенно спросила Мэдисон.
В ее голосе не было ни капли осуждения.
Я покачала головой.
– Предполагалось, что я буду учиться на отцовском «Бьюике», но он так и стоит у нас во дворе, с тех пор как…
– Ох, верно. С тех пор, как твой папа умер, – сказал Сэм.
Я тихо порадовалась, что не вижу лица Эллиотта. Скорее всего, эта поездка на обед для него тяжкое испытание. Его приглашали на несколько вечеринок, но он отверг все предложения, потому что не хотел идти без меня. Красивый жест, однако я все равно чувствовала, что из-за меня он многое теряет в жизни.
– Ага, – пробормотала я, не зная, что еще сказать.
– А что, в твоем доме действительно живут привидения? – спросил Сэм.
Мэдисон хихикнула и поспешно прикрыла рот ладонью. Она нажала на тормоз и остановилась на первом из четырех светофоров Дубового ручья.
– Сэм! Не болтай ерунды!
Парень подался вперед.
– Вечером по субботам мы всегда смотрим передачу про дома с привидениями. Это типа наше хобби. Нам кажется, что, если такие штуки и впрямь существуют, это очень круто.
– В нашем доме нет привидений, – сказала я.
Рядом с нами остановился белый «Мини Купер» Пресли. Я старалась не смотреть в ту сторону, но все равно видела краем глаза, что пассажирки автомобиля оживленно переговариваются и тычут пальцами в нашу сторону.
Мэдисон повернулась и состроила гримасу.
– Они что, коллективно бьются в судорогах? – спросила она и, нажав какую-то кнопку, опустила стекло с моей стороны.
В салон хлынул свежий воздух, и мое лицо окатило холодом.
– Что? – крикнула Мэдисон.
Я вжалась в сиденье, давая понять, что не собираюсь участвовать в светской беседе.
– О, боже, Мэдди! А твоя мама знает, что ты возишь на своей машине всяких бродяжек? – воскликнула Пресли.
Ее клоны громко загоготали.
Мэдисон обернулась и посмотрела на Эллиотта. Я не видела его лица, но, судя по ответу Мэдисон, он сердился.
– Закрой свой поганый рот, шлюха! – взвизгнула она.
Слова разительно контрастировали с ее высоким, нежным голоском.
Сэм и Эллиотт расхохотались. У меня отвисла челюсть, прямо как у Пресли и ее свиты.
Мэдисон снова нажала кнопку, и окно закрылось.
– Фу, – пробормотала она, – не обращай на них внимания. Татум нравится Эллиотт, вот они и пытаются тебя принизить.
– Приятно знать, что в жизни есть что-то постоянное, – процедила я сквозь зубы.
– Что? Ты это о чем? – удивилась Мэдисон.
Эллиотт ответил вместо меня.
– Они годами ее третируют.
– Правда? Не знала. Ты об этом знал, Сэм? – спросила Мэдисон, глядя на него в зеркало заднего вида.
– Нет, но я не удивлен. Вся футбольная команда называет их «стервами Бру».
Мэдисон нахмурилась.
– «Стервы Бру»? А, потому что фамилия Пресли – Брубейкер, – она хихикнула. – Хорошее прозвище.
На светофоре загорелся зеленый, и она нажала на газ. Следующие сигнализаторы, похоже, только и ждали, когда будет проезжать Мэдисон, и оперативно зажигали зеленый свет. Наконец Мэдди ловко припарковалась перед «Соником», выбрав первое свободное место.
– Извини за быструю езду, – обратилась она ко мне. – Мы поздно выехали, так что я торопилась, чтобы не пришлось стоять в очереди.
Она открыла окно со своей стороны, и вновь мне в лицо хлынул морозный воздух.
Мэдисон протянула руку, нажала кнопку переговорного устройства и повернулась к нам.
– Что вы будете?
– Чизбургер, – откликнулся Эллиотт.
– Мне тоже чизбургер, – сказал Сэм.
Мэдисон посмотрела на меня, но тут из динамика раздался скрип, а потом голос сотрудницы кафе:
– Добро пожаловать в кафе «Соник», могу я принять ваш заказ?
– Ммм, – промычала Мэдисон. – Два обеда с чизбургером.
– Номер один или номер два? – спросила девушка.
– С горчицей, – хором подсказали юноши.
– Номер два, – сказала Мэдисон. – Еще хот-дог с чили и сыром и…
Я кивнула.
– Звучит аппетитно. Мне то же самое.
– Напитки? – спросила Мэдисон.
– Ванильную колу, – заказал Сэм.
– Вишнево-ванильный лаймад, – сказал Эллиотт.
Я кивнула.
– И мне тоже.
Мэдисон закончила заказывать, подняла стекло, потерла ладони друг о друга и включила печку на полную мощность.
Я закрыла глаза, греясь в волнах теплого воздуха, а Эллиотт, Сэм и Мэдисон принялись болтать о том, как прошли сегодняшние уроки, кто с кем встречается, потом обсудили прошлую игру. Мамочка почти не отапливала гостиницу, и в школе тоже было прохладно. Теплый воздух, выдуваемый из вентиляционной решетки, окутывал меня, подобно теплому одеялу. Я расслабленно обмякла на сиденье.
– Кэтрин? – позвал Эллиотт.
Я открыла глаза.
– Что? Извини.
– В эти выходные в Юконе состоится матч, – весело прощебетала Мэдисон. – Я все еще уговариваю папу позволить мне поехать туда одной, но будет проще убедить его, если я возьму с собой подружку. Хочешь поехать со мной? Устроим небольшое турне!
Мамочка в последнее время вела себя чуднее обычного, да и гости не лучше. Я боялась, что, уехав на целый день, подтолкну ее к краю пропасти.
Эллиотт помалкивал, и в машине повисло неловкое молчание. Наконец Сэм снова подал голос.
– Каково это? Жить в том доме?
– Холодно, – ответила я, подставляя пальцы под поток теплого воздуха.
– А что насчет людей, которые постоянно приезжают и уезжают? Мне было бы неуютно, если бы в моем доме жили посторонние, – продолжал Сэм.
– Они… эээ… они там не живут. И они не посторонние. В основном к нам приезжают одни и те же люди.
– И какие они? – спросила Мэдисон.
– Вообще-то, я не должна обсуждать…
– Пожалуйста? – Мэдисон умоляюще посмотрела на меня. – Нам так любопытно. Я не пытаюсь совать нос в чужие дела, но ты для нас – настоящая энигма.
– Меткое определение, Мэдди, – сказал Сэм, глядя на свою девушку с восхищением.
Мэдисон самодовольно усмехнулась.
– Я в последнее время много занимаюсь и читаю. Итак, Кэтрин? Приоткроешь завесу тайны?
Я обернулась и посмотрела на Эллиотта. Он хмурился.
– Ты не обязана, Кэтрин. Вообще-то, я просил их не устраивать тебе допросов.
Я поочередно посмотрела на Эллиотта, Мэдисон и Сэма, чувствуя, как краснеет лицо.
– Что ты сделал?
Недовольство на лице Эллиотта сменилось пониманием.
– Я просто… Я знал, что Сэму и Мэдисон будет любопытно узнать больше о тебе и твоем доме, а ты не захочешь отвечать на шквал вопросов. Так что я предупредил их, чтобы они… ну, знаешь… не приставали к тебе с расспросами.
Мысль о том, что Эллиотту приходится инструктировать людей, прежде чем они вместе поедут со мной пообедать на полчаса, была настолько унизительной, что я не знала, как на это ответить.
– Кэтрин, – начал было Эллиотт.
Нужно было что-то сделать, что-то сказать, чтобы не выглядеть ненормальной, хотя, очевидно, именно такой я сейчас и выглядела.
– Моя мама, Мэвис, сдает людям комнаты и поддерживает порядок в течение дня. У нас есть Алтея, тетушка, которая приезжает навестить своих внуков. Дюк остается у нас, пока работает в нашем городе. Иногда он привозит свою дочь, Поппи. Время от времени у нас гостят мои дядя и двоюродная сестра. Еще есть девушка по имени Уиллоу. Я думаю, она всего на год старше меня. Она иногда посещает наши края.
– Но в вашем доме есть привидения? – не отставал Сэм. – Наверняка там обитают призраки. Ты можешь нам рассказать.
– Нет.
В доме на Джунипер-стрит было великое множество пугающих вещей, но все они были настоящими.
Сэм выглядел озадаченным.
– Разве твой отец не умер в вашем доме?
– Сэм! – рявкнула Мэдисон.
– Так, хватит, – сказал Эллиотт.
Официантка постучала по стеклу, и Мэдисон вздрогнула от неожиданности. Она опустила стекло и отдала официантке деньги, которые ей передали Сэм и Эллиотт. Мы забрали нашу еду, и Мэдисон продемонстрировала феноменальную способность есть и вести машину одновременно. Но как бы я ни была голодна, хот-дог, политый соусом чили и расплавленным сыром, уже не вызывал у меня аппетита.
Мэдисон посмотрела на меня извиняющимся взглядом.
– Когда мы вернемся, у нас останется меньше пяти минут, – сказала она. – Тебе следует поесть.
– Вот, – сказал Эллиотт, открывая свой пакет из «Соник». – Клади все сюда, поедим в общем зале.
Я положила свой пакет внутрь, и Эллиотт закрутил верхнюю часть пакета. Пока мы ехали обратно, я потягивала лаймад и распахнула дверь машины, как только Мэдисон затормозила перед школой.
– Кэтрин! – позвал Эллиотт, подбегая ко мне и протягивая пакет из «Соник». Он уже слопал свою порцию, но я не сомневалась: он будет ходить за мной по пятам, пока я не поем. – Эй, – он подергал меня за рукав свитера, и я остановилась. – Извини.
– Это было так унизительно, – гневно воскликнула я. – Сначала ты предлагаешь людям подружиться со мной, а затем проверяешь их на вшивость?
– Я просто хочу, чтобы ты была счастлива, – грустно ответил он.
– Я ведь уже тебе говорила, мне не нужны друзья.
Эллиотт вздохнул.
– Да, говорила. И все же у тебя должна быть возможность жить жизнью обычной старшеклассницы. Тебе следует ходить на вечеринки, ездить на футбольные матчи и…
– Может быть, это просто личные предпочтения. Не всем нравится устраивать вечеринки и ходить на футбольные матчи.
– Тебе не нравится ходить на мои матчи? – удивился Эллиотт.
Мои плечи поникли. Выражение его лица заставило меня устыдиться.
– Конечно нравится. Я просто думаю, может быть, мы слишком разные.
– Тихо-тихо, давай-ка остановимся. Наша с тобой беседа зашла куда-то не туда.
Эллиотт помрачнел, между его бровей образовалась глубокая складка. Его руки дрожали, а губы горестно кривились.
– Я не это имела в виду. Я о другом, – сказала я, не желая даже произносить слово «расставание». Эллиотт был моим лучшим другом. Пока он не вернулся в город, я была глубоко несчастна, с ним были связаны все имевшиеся у меня светлые воспоминания.
Его плечи расслабились, и он вздохнул с облегчением.
– Ладно, – он кивнул. – Хорошо.
Он взял меня за руку, провел внутрь и нашел свободное место в общем зале.
Мы сели, Эллиотт развернул пакет и передал мне мой хот-дог с чили и сыром, потом посмотрел на свои наручные часы.
– Первый звонок прозвенит через шесть минут.
Я кивнула, развернула хот-дог и откусила кусочек. Аппетит ко мне не вернулся, но я знала, что Эллиотт страшно огорчится, если я не поем. Как только сочное мясо, соус и расплавленный сыр оказались у меня во рту, я очень обрадовалась, что все-таки решила поесть. Ничего вкуснее я в жизни не пробовала. Папа не любил фастфуд, а после его смерти мы не могли себе позволить питаться в кафешках. Летом я время от времени позволяла себе мороженое, главным образом, чтобы уйти из дома под этим предлогом, но «Соник» был слишком далеко от Джунипер-стрит. Теперь придется придумать, как приготовить нечто подобное дома, чтобы лакомиться в будущем.
– Боже мой, – пробормотала я, откусывая еще один большой кусок.
Эллиотт улыбнулся.
– Ты что, никогда раньше не пробовала хот-дог с чили и сыром?
Я проглотила кусок хот-дога.
– Не пробовала, но теперь это моя любимая еда. Кто бы мог подумать, что хот-дог может превратиться в подобие рая во рту с помощью ложки чили и расплавленного сыра?
Я откусила еще кусок, замычала от удовольствия и стала жевать.
Наконец я доела хот-дог и откинулась назад, чувствуя приятную сытость и почти эйфорию.
– Что это? Никогда не видел у тебя такого выражения лица, – заметил Эллиотт.
Вид у него был донельзя счастливый.
– Просто у меня в животе булькают жир и натрий. И после еды мне не нужно мыть посуду.
Улыбка Эллиотта исчезла, он наклонился ко мне и осторожно спросил:
– Почему ты не позволяешь помогать тебе по выходным? Ты так много работаешь, Кэтрин. Я не собираюсь тебя осуждать. Неважно, что именно ты хочешь от меня скрыть, я не изменю свое мнение о тебе.
– Ты… – я помолчала. То, что я хотела сказать, неизбежно подведет нас к пути, по которому я не могла идти. – Ты не можешь.
На скуле Эллиотта дернулся мускул. Я не видела его сердитым с пятнадцати лет. По правде, он был одним из самых уравновешенных и терпеливых людей, которых я когда-либо встречала, но, очевидно, мой упорный отказ пускать его в эту часть моей жизни угнетал его.
– Что ты на самом деле собиралась сказать?
Прозвенел звонок, я улыбнулась и встала.
– Я, пожалуй, пойду. Мистер Саймонс свернет мне шею, если я снова опоздаю.
Эллиотт уныло кивнул.
Я бросилась к своему шкафчику, а затем потрусила по коридору к классу физиологии. Второй звонок прозвенел в тот самый миг, когда я села, и мистер Саймонс строго посмотрел на меня, но потом снова уткнулся взглядом в свои записи.
– Привет, – прошептала Мэдисон, садясь за соседний стол. Обычно там сидела Минка, поэтому я удивилась, услышав другой, более приятный голос, идущий с этой стороны. – Извини за сегодня. Просто мы пришли в восторг, узнав, что ты пообедаешь с нами, и слегка увлеклись.
Я выгнула бровь.
– Пришли в восторг?
Она пожала плечами.
– Ты обычный человек, я понимаю. Мы не должны относиться к тебе как к диковинке. Но всем так любопытно, а ты постоянно держишься особняком, вот народ и строит собственные предположения, одно страшнее другого. О тебе рассказывают такие ужасы…
– Обо мне?
– Да, – подтвердила Мэдисон и хихикнула. – Обещаю, в следующий раз мы будем вести себя прилично. Эллиотт надеялся, что ты поедешь со мной на игру. Его мама не сможет уйти с работы, тетя и дядя тоже не смогут приехать, так что…
– О, – сказала я. Мне не пришло в голову, что никто не приедет поболеть за Эллиотта, а ведь ему нужно будет играть против своих старых товарищей по команде из Юкона. Ему придется нелегко, и кто-то должен его поддержать. – О, черт, – простонала я, хватаясь за лоб. – В эту пятницу будет шестнадцатое ноября.
– Да? – сказала Мэдисон, взмахивая длинными ресницами.
Я закрыла глаза рукой и застонала.
– Это день рождения Эллиотта. Я ужасный человек. Не удивительно, что он так огорчился.
– Ты права! Ты должна поехать, просто обязана.
Я кивнула.
– Это не твое место! – рявкнула Минка.
Мэдисон подняла голову и немедленно напряглась.
– Тебе что, пять лет? Не можешь подождать пять секунд, пока я закончу разговор со своей подругой?
Минка уставилась на меня.
– С твоей подругой? – недоверчиво переспросила она.
Мэдисон встала и с вызовом посмотрела Минке в глаза.
– Да, и что с того?
Минка села, напоследок метнула на меня пронзительный взгляд, потом ссутулилась на стуле. Мне хотелось с размаху хлопнуть Мэдисон по ладони, но я ограничилась широкой улыбкой. В ответ она подмигнула мне и пошла к своему месту в последнем ряду.
– Пожалуйста, откройте свои учебники на странице сто семьдесят три, – сказал мистер Саймонс. – Сегодня вечером на сайте появится методичка для теста, который будет у нас в пятницу. Не забудьте сдать доклады по мышечной атрофии в понедельник.
Помимо доклада для мистера Саймонса мне еще нужно было сделать домашнее задание по трем предметам, выполнить работу в гостинице и съездить на матч. Я сомневалась, что справлюсь со всем этим, но Эллиотту требовалась моя поддержка.
Я обернулась, посмотрела на Мэдисон, подождала, пока та заметит мой взгляд, и, подняв вверх большой палец, одними губами произнесла: «Я еду». Мэдисон беззвучно захлопала в ладоши, а я снова повернулась к доске, улыбаясь против воли. Трудно будет балансировать между новыми друзьями и сохранением секрета гостиницы на Джунипер-стрит, однако впервые мне казалось, что это возможно.
Глава восемнадцатая
Эллиотт
Скрипнув тормозами, «Крайслер» остановился перед домом Кэлхунов. Кэтрин сидела рядом со мной на сиденье-скамье, держала меня за руку и выглядела очень довольной. Большинство подростков испытывают стресс в последний год учебы в школе из-за огромного количества тестов, экзаменов, подготовки к поступлению в университет, однако Кэтрин мучило что-то другое, более мрачное. Мне хотелось одного: спасти ее или хотя бы облегчить ее жизнь. Но Кэтрин упорно отталкивала меня и держала на расстоянии. Она уже очень долго боролась со своими бедами в одиночку, и я подозревал, что она просто не умеет просить о помощи.
И все же я должен был попробовать.
– Хочу тебя предупредить: в эти выходные состоится твой второй урок вождения, – сказал я, сжимая руку Кэтрин.
Уголки ее губ поползли вверх.
– Правда?
– Через несколько месяцев тебе исполняется восемнадцать, а ты за всю жизнь всего раз сидела за рулем.
Кэтрин повернула голову и посмотрела на «Бьюик» своего отца. Автомобиль стоял возле дома, на том же месте, где я видел его в день смерти мистера Кэлхуна. Два года вокруг машины вырастала, а потом засыхала трава, два колеса были спущены.
– Не понимаю, почему ты так настойчиво пытаешься усадить меня за руль. У меня даже машины нет, – заметила Кэтрин.
– Я подумал, мы могли бы вести машину по очереди, когда будем путешествовать. Для поездки достаточно одного автомобиля.
– Путешествовать?
– После окончания школы. Забыла? Мы говорили об этом перед твоим первым уроком вождения. Мне казалось, мы пришли к соглашению? Договорились вместе посмотреть мир?
Мне стало не по себе из-за того, что приходится ей об этом напоминать.
– Знаю, но ведь ты, наверное, пойдешь учиться в университет и надолго исчезнешь из моей жизни вместе с твоим фотоаппаратом.
Я указал себе за спину, Кэтрин обернулась и посмотрела на заднее сиденье, на котором лежал упакованный в сумку фотоаппарат.
– Ты все еще фотографируешь? – спросила она.
– Еще как.
– То есть ты теперь ниндзя-папарацци? Это немного жутко.
– Я фотографирую не только тебя, но еще и окружающий мир. С перевесом в сторону мира, – сказал я и самодовольно улыбнулся.
– Например?
– Футбольные тренировки, ребят в автобусе, листья, деревья, насекомых, пустые скамьи, стряпню моей тети. Все, что попадается на глаза.
– Рада слышать, что ты следишь не только за мной.
– Просто ты – мой любимый объект.
– Может, ты и в университете будешь делать снимки? Конечно, ты еще не гениальный фотограф, но если тебе настолько нравится это занятие, не следует его бросать.
Я перестал улыбаться. Кто знает, поступлю я в университет или нет?
– Тренер говорит, на игре в Юконе будут наблюдатели. Вся команда злится, что я ушел, так что честно играть не станут. И именно на этот матч придут наблюдатели.
– Я уже сказала Мэдди, что поеду вместе с ней.
Я вгляделся в ее глаза, думая, что она шутит.
– Ты меня разыгрываешь?
– Конечно, нет! Я бы ни за что не поступила так с тобой.
С моих плеч будто сняли огромный, тяжкий груз. Моя бывшая команда неизбежно устроит мне настоящий ад на поле, и Кэтрин ничего не могла с этим поделать, но я буду знать, что она рядом, подбадривает меня, и это знание поможет мне продержаться.
– Ты действительно поедешь вместе с Мэдди? Ты знаешь, что мои тетя и дядя не могут поехать?
– Мэдди упомянула об этом.
– Итак, ты приедешь.
– Это же твой день рождения. Я еду.
Мои губы сами собой растянулись в широкой улыбке.
– Ты запомнила?
– Ты – Скорпион. Я – Водолей. Это значит, что мы совершенно друг другу не подходим. Уверена, я хорошо запомнила все то лето, но этот факт особенно сильно врезался в память.
Я с благоговением смотрел на нее, качая головой, а затем сжал ее лицо в ладонях и мягко поцеловал в губы. Наклонился и коснулся лбом ее лба. Она должна любить меня. Должна. Я закрыл глаза.
– Пообещай мне кое-что.
– Что именно? – спросила она.
– Пожалуйста, пусть наши отношения длятся долго. Чтобы все было не так, как у наших родителей. Чтобы это не было чем-то незначительным. Я не хочу остаться «твоим парнем из старшей школы», о котором ты будешь рассказывать друзьям, когда станешь взрослой.
– Ты слишком высокого мнения обо мне, даже допускаешь, что у меня будут друзья.
– У тебя будут друзья. Много друзей. Люди, которые обожают тебя так же, как и я.
Кэтрин в последний раз поцеловала меня, потом потянула за ручку. Дверь заклинило, поэтому я протянул руку и сильно ее толкнул.
Кэтрин уже хотела выйти на обочину, но я нежно удержал ее за руку. «Крайслер» был нашим пространством, местом, где внешние силы не могли до нас дотянуться. В этом автомобиле я чувствовал себя сильнее связанным с Кэтрин, здесь мне было легче найти в себе смелость, чтобы сказать ей, что у меня на уме.
– Я люблю тебя, Кэтрин.
Ее глаза заблестели.
– Я тоже тебя люблю.
Дверь закрылась, и я стал смотреть, как моя девушка открывает калитку, заходит во двор и поднимается по ступенькам крыльца. Перед тем как войти в дом, Кэтрин остановилась, повернулась и помахала мне рукой.
Глава девятнадцатая
Кэтрин
Я стояла на крыльце и махала Эллиотту рукой. Еще не было и четырех часов, а солнце уже опускалось к горизонту. Не хотелось входить в дом, поэтому я все стояла и продолжала махать. Эллиотт не должен волноваться обо мне еще больше, но я все стояла на крыльце, оттягивая момент, когда придется войти в гостиницу.
Дни теперь были короче, а в темное время суток в гостинице на Джунипер-стрит творились темные дела. Гости просыпались раньше, ходили по коридорам, не могли спать, шептались друг с другом, обсуждая, как сохранить гостиницу и удержать меня тут. С каждым днем они становились все беспокойнее, тревожились о будущем гостиницы и о том, что случится, если я попытаюсь уйти.
Я смотрела, как Эллиотт машет мне в ответ, ожидая, что я войду в дом и окажусь в безопасности. Он ведь не знал истинного положения дел. Если бы я рассказала ему, через что мне пришлось пройти и что я переживаю сейчас, он бы мне поверил. Если я ему расскажу, он защитит меня, вот только я не была уверена, что смогу сделать то же самое для него. Если он узнает правду, она свяжет его по рукам и ногам, как это случилось со мной. Эллиотт никому не сможет рассказать, не сможет с этим бороться. Он будет вынужден беспомощно наблюдать со стороны, как делает это сейчас. Если я ему расскажу, ничего не изменится.
Я слегка приоткрыла дверь, только чтобы Эллиотт увидел это и уехал, потом с тоской смотрела, как «Крайслер» едет дальше по улице. Слезы навернулись мне на глаза. Я пыталась не замечать неизбежное, эгоистично наслаждалась временем, проведенным с Эллиоттом, пока могла. Когда он окончит школу, то бросит меня снова, потому что я не смогу последовать за ним. У мамочки, кроме меня, никого нет. В прошлый раз мы расстались из-за его мамы; на этот раз расстанемся из-за меня.
Открыв дверь, я увидела Поппи: она сидела посередине прихожей, одетая в свое любимое платье, скорчившись и закрыв лицо руками.
– Поппи? – позвала я, становясь на колени рядом с ней. – Что случилось?
Она подняла на меня заплаканные глаза.
– Сегодня я хотела помочь. Я пыталась и, кажется, сломала стиральную машинку.
Я глубоко вздохнула, стараясь не паниковать.
– Покажи.
Поппи встала, ухватилась за мою руку и повела меня в чулан. Пол был залит водой, в которой плавали клочья мыльной пены, машинка молчала. Я просунула руку между машинкой и стеной, выключила воду, затем заглянула в барабан. Внутри лежали некогда белые полотенца, окрасившиеся в розовый цвет; среди них я обнаружила любимый мамин красный свитер, который следовало стирать вручную.
Я прижала пальцы ко лбу.
– О, боже. Ну, будем решать проблемы по мере их поступления… Швабра.
Поппи убежала и через несколько секунд принесла мне швабру и ведро.
– Поппи…
– Знаю. Больше никакой помощи.
– Мы ведь говорили об этом. Когда ты здесь, ты просто ждешь меня.
Поппи кивнула, посасывая палец.
– Прости.
– Итак, чем ты занималась? – спросила я, надеясь, что она будет говорить, пока я работаю. Я положила сухие полотенца в корзину для белья, потом отобрала намокшие.
– Как ты собираешься ее чинить? – спросила Поппи.
– Думаю, – проворчала я, – если просто затянуть шланг, все будет в порядке. Жаль, что Эллиотт… – Я осеклась.
– Кто такой Эллиотт?
Я улыбнулась.
– Эллиотт мой друг.
Поппи нахмурилась.
– Тот мальчик с фотоаппаратом?
– Да, с заднего двора. Я забыла, ты же была там в тот день, – я встала и потянулась. – Так, как думаешь, куда мы положили гаечный ключ?
Я пошарила в кухонных шкафчиках, поискала в кладовке и наконец нашла ящик с инструментами в шкафу рядом со стиральной машиной. Я отодвинула машинку от стены и, орудуя гаечным ключом, включила воду, а затем и машинку. Она начала наполняться водой, и на этот раз ничего нигде не протекало.
Поппи захлопала в ладоши.
– Видишь? И без Эллиотта обошлись.
– Да уж, – пробормотала я, смахивая прядь волос со лба. – Знаешь, что мы должны сейчас сделать?
Поппи покачала головой.
Я обняла ее.
– Мы должны почитать «Алису в Стране чудес».
Поппи отступила назад, подпрыгнула и снова захлопала в ладоши.
– Правда?
– Да, а потом мне нужно будет написать доклад.
– Я принесу книгу! – воскликнула Поппи и убежала, оставив меня одну в чулане.
– Разве этот доклад вам задали не на понедельник? – спросила мамочка из кухни.
Я вытерла лоб.
– Да, но… Я хотела поговорить с тобой о пятничном вечере. Эллиотт участвует в футбольном матче. Это за городом.
Мамочка не ответила, поэтому я вышла из чулана. Она выглядела лучше, чем в ту ночь, когда я нашла ее в подвале. Она казалась отдохнувшей, на щеках снова играл румянец.
– Мамочка?
– Я тебя слышала. Ты сказала, что будешь работать над докладом, который нужно сдать в понедельник.
Мамочка стояла возле кухонного шкафчика и убирала на полку посуду, упорно не глядя мне в глаза.
– Я хотела начать сегодня вечером, чтобы закончить вовремя.
– А как насчет остальной домашней работы?
– Я все успею.
– А как же гостиница?
Я переступила с ноги на ногу, потерла ладони друг о друга и наконец набралась смелости.
– Мне бы хотелось взять выходной в пятницу.
Мамочка молчала не меньше минуты. Я знала, что Дюк близко, поэтому надеялась, что мамочка не рассердится, и ее вопли не привлекут его внимание. Он часто пытался призвать меня к порядку вместо мамочки.
– Если ты просто скажешь мне, что нужно, я постараюсь все сделать в четверг вечером и в пятницу утром, перед школой.
Она отвела взгляд и покачала головой.
– Мамочка…
– Послушай меня, Кэтрин. Я поняла, что этот мальчик станет проблемой, когда ты впервые о нем заговорила. После того как он уехал, ты два года слонялась по дому, словно привидение, а теперь, когда он вернулся, ты снова оказалась у него в когтях. Он использует тебя. Как только он закончит учебу, он без всяких сожалений уедет отсюда и не вернется.
– Это неправда.
– Ты ничего не знаешь.
– Я знаю, что Эллиотт попросил меня поехать с ним после окончания школы. Он хочет путешествовать, мамочка, и он хочет, чтобы я отправилась с ним. Он… он любит меня.
Мамочка повернулась ко мне спиной и издала зловещий смешок. Обычно после такого смеха она теряла самообладание. Но секунды шли, мамочка молчала, и это ее поведение пугало меня намного больше, чем крики Дюка.
– Ты не уедешь, – наконец сказала она. – Мы это обсуждали.
– Кто это обсуждал?
– Гости и я. Прошлой ночью. Мы все согласились.
– Вы согласились? Мамочка, – взмолилась я, – о чем ты говоришь? Гости не могут ничего решить за меня. И тебе не нужно ничего решать вместо меня.
– Ты остаешься.
– Дорога туда – это всего полтора часа езды на машине… – умоляла я.
– После окончания школы ты мне нужна здесь. Ты не можешь уехать.
У меня на языке завертелись все слова, накопившиеся за годы тревог и одиночества. Мамочка знала, через что я прошла, как я несчастна в гостинице на Джунипер-стрит, но ей было все равно. Мои плечи поникли. В глубине души я надеялась, что мамочка освободит меня и позволит мне уйти.
– Я не уеду после окончания школы, мамочка. Я уже решила.
Мамочка обернулась, нервно теребя край передника, в ее глазах стояли слезы.
– Правда?
Я кивнула. Мамочка в несколько шагов преодолела разделявшее нас расстояние и обняла меня. Ее плечи дрожали от рыданий.
– Спасибо, Кэтрин. Я говорила им, что ты нас не бросишь. Я знала, что ты останешься.
Я отстранилась и отступила на шаг.
– Кому ты это сказала?
– Знаешь… гостям. За исключением этого Билла. Я не думаю, что он вернется, – пробормотала она себе под нос. – Одна Алтея считает, что нужно позволить тебе уехать.
– Билл?
Мамочка отмахнулась от меня.
– О, мистер Хайтмейер. Покидая нас, он буквально бился в истерике. Таких, как он, нужно приводить в чувство. Не понимаю, из-за чего был весь сыр-бор, – она обхватила меня за плечи. – Кэтрин, на тебе здесь все держится. Если бы не ты, мы бы не справились.
Я нахмурилась.
– В пятницу я беру выходной.
Мамочка кивнула.
– Ладно. Это справедливо. Ты только… ты обещала не уходить.
– Я знаю, что я сказала.
Я оставила мамочку и пошла наверх, по пути прихватив свой рюкзак. Краем глаза я заметила какой-то черный предмет, прошла мимо своей спальни, мимо гостевых комнат и заглянула за угол. Рядом с лестницей, ведущей в комнату мамочки, стоял чемодан на колесиках. Я взялась за багажную бирку, перевернула ее текстом вверх, отчаянно надеясь, что ошибаюсь.
УИЛЬЯМ ХАЙТМЕЙЕР
БУЛЬВАР ОЛЕАНДР 674
УИЛКС-БАРР, ПЕНСИЛЬВАНИЯ
18769
У меня перехватило дыхание, я отступила от чемодана. В подвале стояло два ряда чемоданов с разными именами. Чемодан мистера Хайтмейера будет добавлен к куче оставленных вещей – так их называла мамочка. У меня закружилась голова, грудь сдавило, стало трудно дышать. Люди просто так не оставляют свои вещи, больше я в это не верила. С тех самых пор, как Эллиотт вернулся.
– Кэтрин? – позвала Алтея.
От неожиданности я подпрыгнула, затем прижала руку к груди.
– Ой. Алтея. А вы?.. Вы знали об этом? – спросила я, указывая на чемодан.
Алтея осмотрела чемодан и улыбнулась мне.
– Нет. Хочешь, я спрошу твою мамочку, когда увижу ее?
– Нет, все в порядке. Я сама ее спрошу. Спасибо.
Я направилась в свою комнату.
– Все хорошо, золотце?
– Все чудесно. Дайте мне знать, если вам что-нибудь понадобится.
– И ты тоже, – сказала она мне вслед.
В ее голосе отчетливо прозвучала неуверенность, наверняка мое поведение показалось ей странным, но не стоило втягивать Алтею во все это. Она была единственной прочной почвой, на которую я могла опереться в стенах Джунипер-стрит, и мне не хотелось вовлекать ее в историю с этим чемоданом.
Рюкзак, нагруженный четырьмя учебниками, с глухим стуком ударился о мою кровать, и я села рядом с ним. Прошло пять минут, а Поппи так и не пришла послушать сказку. Меня это только радовало: у меня было слишком много дел, которые следовало сделать перед матчем. Выходит, ночью все гости собрались в одной комнате и устроили собрание, переговаривались испуганными, полными паники голосами. А причина их беспокойства – я. Это известие очень меня нервировало. Я задавалась вопросом, было ли это первое подобное собрание или такие встречи будут повторяться.
Учитывая, что все гости так стремятся предотвратить мой отъезд, мне поневоле пришлось задуматься, что они запланировали в отношении меня.
Я рывком открыла книгу и вытащила ручку из переднего кармана рюкзака. Миссис Фауст задала нам написать сочинение о Гренделе на пятьсот слов. С этим я легко бы справилась, но помимо сочинения требовалось написать доклад про атрофию мышц, две страницы для мистера Мейсона и сделать домашку по геометрии. Хорошая новость: все эти задания нужно сдать в понедельник. Я слишком устала и не могла сосредоточиться, поэтому составила новый план – решила вздремнуть, прежде чем погрузиться в сверхъестественные силы Гренделя и в то, как его скорбь из-за датчан привела к его гибели.
Кто-то постучал в мою дверь, и я захлопала глазами. Голова была такой тяжелой, что я с трудом двигалась.
– Кто там?
– Это я, – ответила мамочка.
Я села.
– Чемодан в прихожей…
– К тебе пришли несколько девочек, они у двери.
– Девочек? – переспросила я, делая акцент на множественное число.
– Да, девочки. Не будь грубой и не заставляй их ждать.
– Они внутри?
– Нет, глупая. Сидят на крыльце, на качелях.
Движимая любопытством, я кое-как встала с кровати, спустилась вниз и вышла на крыльцо. Конечно, ничего удивительного: крыльцо оккупировали Пресли и ее клоны.
– Что вам нужно? – спросила я.
Пресли оттолкнулась ногой, покачиваясь на моих качелях. На тех самых качелях, где я сидела вместе с Эллиоттом, чувствуя себя в безопасности. Меня рассердило, что Пресли пачкает это воспоминание.
– Чего ты так злишься, Кит Кат? Мы просто зашли поговорить. – Я ждала, зная, что она все равно выложит все что хотела, вне зависимости от того, подыграю я ей или нет. – Мы слышали, вы едете на матч в пятницу. Это правда?
– Не твое дело, – сказала я.
Пресли хихикнула, и ее клоны последовали ее примеру. Анна Сью, Тара, Татум и Бри были в куртках. Когда они смеялись, из их ртов вырывались клубы белого пара. Я осознала, что мерзну в футболке с длинным рукавом и джинсах.
Анна Сью поднялась, обошла вокруг меня и встала между мной и решеткой. Я держалась спиной к двери, не зная, что они задумали.
Она потянула за одну из своих платиновых кудряшек.
– Вы с Эллиоттом такие милые. Расскажи, как это произошло?
Я нахмурилась.
– Эллиотт предложил тебе поехать в Юкон? Или это идея Мэдисон и Сэма? – спросила Пресли. Видя, что я не собираюсь отвечать, она повысила голос. – Ты знаешь, что Эллиотт пропустил не одну чертову вечеринку в прошлые выходные? Татум попросила его прийти, но он отказался идти без бедной принцессы Кэтрин.
– Не называй меня так! – огрызнулась я.
Самодовольная улыбка Пресли выводила меня из себя.
– Эллиотт не говорил, почему так слепо тебя обожает? Он сказал своей футбольной команде, что влюблен в тебя, объяснил все своим друзьям, когда те начали его дразнить.
– На самом деле это грустно, – протянула Татум. Она смотрела куда-то мимо меня, словно я – пустое место. Кажется, она и впрямь искренне жалела Эллиотта.
– Чего ты хочешь? – повторила я.
– Мы просто пришли тебя предупредить, – протянула Пресли, вставая. – Эта Мэдисон чуть ума не лишилась от радости, что Кошмарная Кэтрин едет с ней на игру завтра вечером. Она рассказывает об этом всем интересующимся. После уроков все обсуждали только эту новость. Я знаю, что у тебя нет телефона, но вы стали звездами группового чата, ты и Мэдисон. Как будто других тем нет, – Пресли шагнула ко мне. – И она назвала меня шлюхой.
– Ближе к делу, Пресли. У меня есть дела, – прорычала я.
– Я лишь хочу сказать, – продолжала она, – что вас ждет особый сюрприз в Юконе.
– Очень особенный, – поддакнула Татум с улыбкой.
– С нетерпением жду встречи с вами там, – вставила Тара, повернулась и последовала за улыбающейся Пресли к калитке.
– Так что не пропусти все веселье, – добавила Анна Сью и пошла за своими подружками.
– Вы это серьезно? – спросила я.
Все пять девиц обернулись.
Я вымоталась, не успевала сделать домашнее задание, устала от работы по дому, а эти гусыни заявляются ко мне домой и пытаются запугать меня какими-то туманными намеками.
– Ты мне угрожаешь? Вы что, решили меня побить или облить свиной кровью?
Пресли скрестила руки на груди.
– Скоро узнаешь.
Я спустилась на одну ступеньку, затем на вторую, чувствуя, что гостиница на Джунипер-стрит возвышается у меня за спиной.
– Тебе меня не запугать, Пресли. Я тебя не боюсь. И я поеду на матч.
– Хорошо, – ответила она с улыбкой. – Было бы обидно, если бы ты пропустила все веселье.
Девицы вышли через калитку, которая с лязгом захлопнулась за ними. Они сели в «Мини Купер» Пресли, а затем уехали, болтая и смеясь, как будто только что посетили парк развлечений.
Я повернулась на каблуках, влетела в дом, взбежала вверх по лестнице, ворвалась в свою комнату и упала ничком на кровать. Слез не было, вместо этого в моей душе всколыхнулась обжигающая ярость. Нечто подобное я испытала два года назад, поняв, что Эллиотт уехал, не попрощавшись.
Раздался тихий стук, потом дверь медленно, с протяжным скрипом открылась.
– Детка? – позвала Алтея своим приятным, глубоким голосом. – Эти девушки тебе досаждают?
– Нет, – пробубнила я в подушку.
Алтея положила теплую руку мне на спину.
– Боже мой, ты холодная как лягушка, дитя. О чем ты думала, стоя снаружи без куртки?
– Не знаю. В тот момент я не чувствовала холода.
Мне хотелось остаться одной, но Алтея всегда была добра ко мне. Я не хотела ее обижать.
С минуту она молчала, просто сидела рядом, потирая мою спину, потом наконец заговорила.
– Что они тебе сказали?
– Что устроят мне веселую жизнь, если я поеду на матч.
– Они угрожали тебе? Они пришли сюда, в наш дом, и угрожали моей Кэтрин? О, нет. Конечно же, нет.
Я села, чувствуя, как мои брови сами собой сдвигаются.
– Они действительно мне угрожали.
– И что ты сделала? Знаешь, что? Это неважно. Я сейчас пойду прямо к их мамашам и… – она посмотрела на мое хмурое лицо, вздохнула, улыбнулась и погладила меня по голове. – Ты права. Я знаю, что ты права. Ты в состоянии справиться с этим самостоятельно.
– Алтея?
– Да, детка?
– Мамочка сказала, что вы встречались вчера ночью с другими гостями. Она сказала, что вы говорили обо мне.
Алтея нервно разгладила юбку.
– Вот как, она так сказала? Лучше бы она этого не говорила.
– Почему вы меня обсуждали?
Алтея коснулась моей щеки своей теплой ладонью и по-матерински мне улыбнулась.
– Ни о чем не беспокойся, слышишь? Мы обо всем позаботимся.
– Что? О чем вы позаботитесь?
– О том, как сохранить это место. Нас не так много, но мы зависим от этой гостиницы. Мы работаем сообща.
– Но почему вы говорили обо мне?
– Потому что ты часть этого места, детка.
– Но… Мамочка сказала, вы голосовали за то, чтобы позволить мне уехать.
– Так и есть, – подтвердила Алтея, снова разглаживая складки на юбке, – но я оказалась в меньшинстве. Теперь моя задача – убедиться, что ты счастлива здесь.
Я улыбнулась ей.
– Разве это не моя задача?
Глаза Алтеи наполнились слезами счастья, и она поцеловала меня в щеку.
– Боже мой. Смотри, ты довела меня до слез, – она порылась в кармане и вытащила салфетку, потом наклонилась и коснулась моего колена. – Ты едешь на этот матч и показываешь тем девочкам, что они тебе в подметки не годятся. Эллиотт хороший мальчик. Он о тебе позаботится.
– Он говорит, что любит меня.
– Любит тебя? – фыркнула она. – Разве можно тебя не любить?
Я сидела на кровати и наблюдала за Алтеей. Она подошла к моему комоду, взяла музыкальную шкатулку, завела ее, помахала мне и закрыла за собой дверь. Я лежала на спине, глядела в потолок, слушая знакомую мелодию, и мои глаза сами собой закрывались.
Глава двадцатая
Кэтрин
Через сорок пять минут после того как мы выехали, солнце начало садиться. Если верить прогнозу погоды, на обратном пути нас ожидал дождь со снегом, но через пятнадцать минут после того, как мы проехали Оклахома-Сити, на лобовое стекло начали падать крошечные белые шарики.
– Не беспокойся, – сказала Мэдисон. – Мой папа заставил меня упаковать в багажник целый арсенал зимнего снаряжения для выживания.
– Ты правда впервые выезжаешь из города на игру? – спросила я.
– Да, – смущенно ответила Мэдисон. – Я обычно езжу с родителями, но теперь, когда у меня есть ты для компании…
Я улыбнулась. Приятно, когда ты кому-то нужна.
– Спасибо за приглашение. До сих пор я не понимала, как сильно хочу поехать.
Она пожала плечами, не сводя глаз с дороги.
– Ты много работаешь. У тебя больше обязанностей, чем у большинства из нас. Я просто буду тебе об этом напоминать время от времени. В смысле, если ты не против. Не знаю, может, я тебе даже не нравлюсь.
Я усмехнулась.
– Ты мне нравишься.
– Хорошо, – она улыбнулась, – это хорошо. У меня мало друзей. Большинство людей думают, что я странная.
– Про меня тоже так думают.
Мэдисон была глотком свежего воздуха. Рядом с ней я чувствовала себя почти как рядом с Эллиоттом, расслабленной и нормальной. Он поступил правильно, познакомив меня с Мэдисон, и я подумала: неужели он знает меня лучше, чем я сама?
Мэдисон ахнула и потянулась к радио. Она прибавила громкость и покачала головой.
– Ух, люблю эту песню.
Я улыбнулась и, откинувшись на спинку сиденья, закрыла глаза. Изливавшаяся из динамиков музыка пронизывала меня. Жизнерадостное настроение Мэдисон оказалось заразительным, и уголки моего рта сами собой поползли вверх. Она начала хихикать без причины, и я вторила ей. Наше хихиканье перешло в шквал смеха, хрипов и неудачных попыток остановиться. Мэдисон стала утирать слезы, а дворники быстро качались вправо-влево по лобовому стеклу.
– Что это было? – спросила я, все еще посмеиваясь.
– Не знаю, – фыркнула Мэдисон. Она глубоко вдохнула, задержала дыхание, но уже через пару секунд снова хохотнула, и мы начали все сначала.
После пяти минут неконтролируемого смеха машин на дороге стало меньше, чем в Оклахома-Сити, и Мэдисон вытерла щеки, сосредоточившись на дороге.
– Я давно этого не делала. С самого детства. Было очень здорово, хоть и немного странно, – призналась я.
– В смысле, не смеялась до слез?
Я кивнула.
– Боже мой! Я думала, это только у меня так. Чувствую себя опустошенной, почти подавленной.
– Да, у меня то же самое, – сказала я.
Нижняя губа Мэдисон задрожала.
– Ты будешь со мной дружить, если я сейчас заплачу?
Я кивнула, и по ее лицу потекли слезы. Она всхлипнула, и я почувствовала, что мои глаза тоже начинают слезиться. Я действительно не плакала годами, и вдруг оказалось, что я сижу и рыдаю рядом с Мэдисон, хотя едва ее знаю.
Она посмотрела на меня.
– Приятно быть странной в хорошей компании.
Я фыркнула.
– И правда, приятно.
– У тебя в доме живет столько людей. Тебе, наверное, никогда не бывает одиноко.
– Вообще-то, мне постоянно одиноко.
Мэдисон смотрела вперед, ее губы снова дрожали.
– Мне тоже. Я никому не говорю. Пожалуйста, не рассказывай Сэму, а то он огорчится.
– Почему?
– Потому что до сих пор он был моим единственным другом. Он беспокоится, поэтому я держу его рядом.
– Только поэтому?
– Нет, – она покачала головой и повернулась ко мне, улыбаясь сквозь слезы. – Я люблю его с одиннадцати лет, – она помолчала. – Знаешь, что? Я думаю, Эллиотт тоже тебя любит.
Я кивнула, глядя на свои сложенные на коленях руки.
– Он так говорит.
– Правда? – воскликнула Мэдисон, повышая голос. – А ты сказала ему, что тоже любишь?
– Да, – призналась я с улыбкой, ожидая, что Мэдисон меня осудит.
Осуждения не последовало.
– Тогда я наконец могу тебе рассказать… Эллиотт постоянно говорит о тебе, – она закатила глаза. – Страстно, без умолку. А раньше, до того, как ты, наконец, его простила, было хуже.
– О, он и об этом тебе рассказал?
Мэдисон покачала головой.
– Он лишь сказал, что пытался извиниться, а ты упорно отказывалась его прощать. Я требовала подробностей, но он помалкивал. Если хочешь, спроси его сама.
Она слегка поддразнивала меня, но болтать с ней было очень приятно. По крайней мере, на эту тему я могла говорить, не опасаясь последствий.
– Мы с Эллиоттом познакомились летом, после первого года обучения в старшей школе.
Мэдисон широко улыбнулась.
– Это он мне рассказал.
– После знакомства мы проводили много времени вместе. Я знала, что рано или поздно он вернется домой, но потом мой отец умер. Эллиотту пришлось уехать. Ему не разрешили попрощаться, но в то время я этого не знала.
– О, боже. Ты думала, Эллиотт увидел, что твой отец умер, и сделал ноги?
Я кивнула.
– Он так терзался. Он приехал сюда ради тебя, это точно.
– А он… – я умолкла, не зная, насколько откровенной мне следует быть. Мэдисон терпеливо ждала, и, видя, что она не настаивает, я успокоилась и продолжила.
– Он когда-нибудь говорил, почему?
Мэдисон рассмеялась и прикрыла рот.
– Ради тебя, глупая.
– Нет, это я понимаю. Но почему я?
– Ты не знаешь? – Я покачала головой. – Ой. Охо-хо. Я не готова тебе это объяснять, тебе придется спросить самого Эллиотта.
– Я спрашивала, но он не говорит.
На лице Мэдисон отразилось сочувствие.
– Ой! Не могу поверить, что он тебе не сказал. Это так мило!
Мне в голову полезли разные милые причины, по которым Эллиотт был так предан мне, и я постаралась сдержать улыбку.
– Теперь, когда мы наплакались и похохотали, давай веселиться, – предложила Мэдисон, поворачивая к школе. Она медленно проехала по парковке в поисках свободного места. Это заняло больше времени, чем ожидала Мэдисон, но в итоге мы нашли место в темном углу парковки.
Я вышла из машины, и холод мгновенно начал пробирать меня до костей. Уже через несколько секунд меня била дрожь.
– Если Пресли подготовила мне «сюрприз», то здесь просто идеальное место. Ставлю на свиную кровь. По крайней мере, она теплая.
Мэдисон застегнула куртку и прищурилась.
– Да наплевать на нее.
– Это не так-то просто, – вздохнула я.
Мэдисон хихикнула.
– Не волнуйся. Что она может сделать?
– Не знаю и, кажется, от неопределенности волнуюсь еще больше.
Мэдисон надела шапочку и черные митенки, открыла заднюю дверь своего «Фораннера» и вытащила два толстых одеяла. Она протянула мне флисовое покрывало, затем свободной рукой подхватила меня под локоть.
– Идем. Будем смотреть, как наши ребята наваляют этим «Миллерам» из Юкона…
– Привет, Мэдди! – окликнула ее проходившая мимо Пресли.
Клоны следовали за ней по пятам.
Мэдисон улыбнулась ей такой же неискренней улыбкой.
– Привет, подруга, привет!
Самодовольная улыбка Пресли мгновенно исчезла. Блондинки продолжили путь через парковку к билетной кассе, и мы специально замедлили шаг, чтобы больше не пришлось с ними сталкиваться.
Переждав несколько минут, мы добрались-таки до нужной будки. Стадион уже вовсю гудел, крики болельщиков просто оглушали. Повсюду пестрели плакаты фанатов команды Юкона, в ночное небо был устремлен свет множества прожекторов.
Мэдисон шла, то и дело поскальзываясь на асфальте в своих сапогах, и мне вспомнилось, как настойчиво Алтея просила меня всегда ступать осторожно и смотреть под ноги. В своих мыслях я почти слышала ее голос и, осознав это, резко остановилась. Мне не хотелось тащить их всех с собой, даже Алтею. Если бы я только сумела оставить их всех позади, раз уж я в кои-то веки вырвалась из этого дома.
– Кэтрин? – позвала Мэдисон, дергая меня за руку.
Я моргнула и усмехнулась, делая вид, что вовсе не выпала из реальности на несколько минут.
– С тобой все в порядке? – спросила Мэдисон.
В ее голосе звучало искреннее беспокойство.
– Да, – ответила я, делая шаг к кассе. Мы зашагали дальше, Мэдисон все еще держала меня под руку. – Да, все в порядке.
Мы остановились у билетной кассы, показали свои школьные удостоверения, и морщинистая бабушка в окошке, улыбнувшись, шлепнула нам на ладони штампики.
– Спасибо, – поблагодарила я.
– Наслаждайтесь проигрышем, – ответила бабушка, улыбаясь, как Чеширский Кот.
Рот Мэдисон приоткрылся, но я поспешно оттащила ее от кассы и повлекла к воротам.
– Она сказала?..
– Да. Она так и сказала, – подтвердила я, останавливаясь у подножия лестницы, которая вела на гостевую часть трибун. Половина мест на стадионе была заполнена местными болельщиками, но в «гостевой» части осталось много пустых сидений. Тут и там небольшими группами сидели родители.
Мы поднялись по ступенькам и сели в шестом ряду от прохода, поближе к центру, где располагались скамьи игроков.
На краю поля, перед оркестром, выстроились разодетые в пух и прах чирлидерши. Музыканты разогревались, наигрывая на трубах, тубах и барабанах.
Мэдисон потерла друг о друга руки в перчатках, потом заметила мои голые руки. Она схватила меня за пальцы, глядя на меня широко раскрытыми глазами.
– Ты забыла свои перчатки в «Фораннере»?
Я покачала головой.
– У меня нет перчаток. Все в порядке.
– Нет, не в порядке! На улице минус шесть градусов!
Она ухватилась за мое одеяло, укутала меня поплотнее, сверху укрыла краем своего одеяла и только тогда удовлетворенно кивнула.
Дирижер, стоявший перед оркестром, взмахнул палочкой. Горнисты сыграли несколько быстрых нот, а потом и все остальные музыканты заиграли. Над стадионом зазвучал голос комментатора: он поприветствовал зрителей и поблагодарил их за то, что те пришли, несмотря на холод.
Мы с Мэдисон придвинулись ближе друг к другу, спасаясь от мороза, проникающего под одеяла и куртки, и стали смотреть, как «Грязные коты» из Дубового ручья бегут по полю под звуки нашей школьной песни.
– Смотри! Вот они! – воскликнула Мэдисон, указывая на наших ребят. Они собрались на краю поля, а тренер Пекэм что-то им говорил.
Когда тренер ушел, Эллиотт обернулся и посмотрел на трибуны. Я подняла руку, вытянув вверх указательный палец и мизинец. Эллиотт сделал то же самое, и, как и в прошлый раз, я почувствовала, что все вокруг таращатся на нас. Эллиотт обернулся и стал подпрыгивать вверх-вниз, дыхание вырывалось из его рта облачками белого пара.
– Пожалуй, это самое милое зрелище из всех, что я когда-либо видела, – заметила Мэдисон. – Не удивительно, что ты не носишь варежки. В них так не сделаешь.
Она повторила мой жест.
Я склонила голову, чувствуя, как от смущения горят щеки, но не могла не смотреть на номер семь: Эллиотт прыгал, разогреваясь перед игрой. В эту минуту я, наверное, впервые поняла, как много значу для него и как много он значит для меня. В груди разлилось приятное тепло, и я разом согрелась. Я больше не одна.
– Ой! – пропела сидевшая на несколько рядов выше Пресли. – Как трогательно!
Мэдисон обернулась, взмахнула ресницами и улыбнулась.
– Иди в задницу, Пресли!
– Мэдисон Сейлор! – взвизгнула белокурая женщина, сидевшая рядом с Пресли.
– Миссис Брубейкер! – удивленно воскликнула Мэдисон. С ее губ сорвался нервный смешок. – Рада вас видеть. Может быть, ваша дочь не будет такой вредной макакой, пока вы здесь?
У Пресли отвисла челюсть, ее клоны тоже пооткрывали рты. Миссис Брубейкер посуровела.
– Ну, хватит, – мрачно сказала она.
Мэдисон снова повернулась ко мне и одними губами прошептала:
– Она строчит сообщение в телефоне?
Я покосилась на мать Пресли.
– Да.
Мэдисон ссутулилась и застонала.
– Она пишет моему отцу. Их семейка ходит в нашу церковь.
– Ничего себе! А я всегда думала, что ты застенчивая.
– Я не застенчивая. Просто у меня никогда не было подруги, которая бы меня защищала. Разве не для этого нужны друзья?
Я подтолкнула ее плечом.
– Ты действительно хорошая подруга.
Мэдисон посмотрела на меня, ослепительно улыбаясь.
– Правда?
Я кивнула.
Она глянула на свой мобильный, на экране которого уже высветилось уведомление: пришло сообщение от ее отца.
– Это того стоило, – сказала Мэдисон и сунула телефон в карман, не прочитав сообщение.
Эллиотт, Сэм, Скотти и Коннор шли к центру поля, навстречу капитанам из команды Юкона. Бросили монету, Эллиотт что-то крикнул, обращаясь к трибунам. Что бы он ни сказал, рефери указал на него, и несколько болельщиков Дубового ручья на трибунах радостно завопили. Эллиотт решил принять мяч, и мы снова торжествующе закричали.
Через систему громкой связи начали транслировать музыку, игроки выстроились на поле, и команда Юкона готовилась наброситься на нашего ресивера. Мы отчаянно старались шуметь громче, чем болельщики противоположной команды, но, естественно, безуспешно.
Сэм поймал мяч, и Мэдисон пронзительно завизжала. Пока он с мячом преодолевал расстояние в шестьдесят ярдов, она без остановки хлопала в ладоши.
Когда Эллиотт побежал по полю, мой желудок подпрыгнул к горлу. Ему предстояло бороться против своей старой команды, и я попыталась представить, что он сейчас чувствует. Наверное, желание победить во что бы то ни стало очень на него давит.
Эллиотт что-то прокричал, но я не разобрала, что именно, и Скотти передал ему пас. Он пробежал несколько шагов спиной вперед, потом размахнулся и перебросил мяч одному из ресиверов. Я плохо понимала, что происходит на поле, и не успевала следить за всеми игроками, но толпа вдруг потрясенно ахнула, а судьи замахали желтыми флажками. Я увидела, как игрок защиты Юкона указывает на Эллиотта. Мой номер семь лежал на земле, широко раскинув руки и ноги.
– О, боже. Что произошло? – воскликнула я.
– Этого мы и боялись, – пробормотала Мэдисон.
– Чего боялись?
– Что старая команда Эллиотта попытается вывести его из строя. Уж они-то знают, насколько он хороший игрок. Еще они разозлились из-за того, что он перевелся в другую школу на последнем году обучения.
Я поморщилась, мучаясь чувством вины, потому что прекрасно знала истинную причину, по которой Эллиотт оставил свою команду.
Он медленно поднялся на ноги, и толпа зааплодировала. Я тоже захлопала в ладоши, хотя озябшим пальцам от этого стало больно. Наконец я сунула руки под одеяло и стала смотреть, как Эллиотт, прихрамывая, идет к черте.
Когда он бросил мяч в следующий раз, тот попал в очковую зону. Потом «Миллеры» заработали тачдаун, и игра продолжалась с переменным успехом, пока наконец «Грязные коты» не добились небольшого преимущества, и объявили перерыв.
Мэдисон уговорила меня пойти за горячим шоколадом, и мы встали в очередь. Я приплясывала на месте, пытаясь немного согреться, пока мы ждали.
– Анна Сью? – громко проговорила стоявшая за нами Пресли. – Он сказал, что напишет тебе по дороге домой, да?
– Увидим, – ответила Анна Сью. – Он в последнее время как ребенок, боится, что она обо всем узнает.
– Не оборачивайся, – прошептала Мэдисон. – Они просто пытаются привлечь твое внимание.
– Это должно было случиться. Не может быть, чтобы парень так любил мороженое, ему просто нужен повод увидеть тебя, – пропела Пресли, повышая голос. – Сливочное с арахисом, верно?
У Мэдисон дернулся глаз, она медленно обернулась.
Пресли заметила это и довольно улыбнулась.
– Ну, дай мне знать, если ты снова пропустишь вечеринку из-за него. Не хочу ждать целый час, как в прошлые выходные.
Мэдисон снова повернулась ко мне, ее глаза блестели от слез. Она длинно выдохнула.
– Они врут.
– Врут? – переспросила я. – О чем?
– Сэм каждый день ходит в кафе «У Браума». Сливочное мороженое с арахисом его любимое.
Я состроила гримасу.
– Это ничего не значит. Если он всегда его заказывает, Анна Сью не может этого не знать.
– В прошлые выходные Сэм на целый час опоздал на вечеринку. Сказал, что делал домашнее задание.
– Нет. Не может быть. Я же вижу, как он на тебя смотрит.
Мэдисон кивнула.
– Ты права. Ух, как же мне хочется повыдергать этим несостоявшимся чирлидершам их крашеные космы!
– Пожалуйста, не делай этого.
– Я даже не буду ни о чем спрашивать Сэма. Да она ему сто лет не нужна, эта Анна Сью, он ее терпеть не может.
Мы подошли к палатке и заказали два больших горячих шоколада. Я заплатила из тех нескольких долларов, которыми планировала возместить стоимость бензина, потом мы пошли обратно на свои места, не обращая внимания на хихикающих клонов.
Музыканты из Дубового ручья заиграли композицию из альбома «Back in Black» группы AC/DC. Когда они закончили, мы похлопали, а их место занял огромный оркестр Юкона. Музыканты сыграли микс из нескольких песен Бейонсе и исполнили зажигательный танец. Даже болельщики из Дубового ручья аплодировали стоя.
Вскоре после того как музыкальная группа Дубового ручья покинула поле, из туннеля под трибунами выбежали «Грязные коты». Завидев игрока под номером семь, я завопила, чтобы поддержать Эллиотта, и на протяжении всей игры следила за ним, почти забыв о морозе.
Эллиотта еще дважды сбивали с ног, и во второй раз у него ушло около минуты, чтобы снова подняться. Когда он наконец встал на ноги, вся его поза выражала еще большее желание победить, чем прежде. Вот он побежал, чтобы заработать еще один тачдаун. За минуту до конца игры мы опережали Юкон на двенадцать очков, но мяч был у них. Их команда выстроилась перед двадцатипятиярдовой линией.
– Что значит «первый» и «десять»? – спросила я у Мэдисон.
Чирлидерши постоянно скандировали эти слова.
– В сущности, каждый раз, когда команда получает мяч, у нее есть четыре попытки продвинуть мяч на десять ярдов. Если они не продвинутся на десять ярдов за четыре попытки, мяч переходит к другой команде. Ясно?
Я кивнула.
На последних секундах матча команда Юкона попыталась спасти положение, но потерпела неудачу. Игрок из Дубового ручья под номером двадцать два (я понятия не имела, кто это) добежал с мячом до нашей очковой зоны.
Мы с Мэдисон вскочили с мест и стали подпрыгивать, размахивая пустыми стаканчиками из-под шоколада. Игроки Дубового ручья и Юкона пожали друг другу руки, а потом Эллиотт и его товарищи по команде отправились в раздевалку. Сэм и Эллиотт помахали нам, но второй прихрамывал. Я старалась бодриться и улыбаться, однако парень заметил мою тревогу. Проходя мимо, он на миг коснулся моей щеки своей затянутой в перчатку рукой.
– Я в порядке.
Мэдисон склонила голову и улыбнулась мне, затем мы пошли к автобусу и стали ждать.
– Как думаешь, что это? – спросила я.
Мэдисон наморщила нос.
– А?
– «Сюрприз» Пресли. Может, она отказалась от своей затеи, потому что на матче была ее мама?
– Вряд ли. Как, по-твоему, она стала такой дрянью? Думаешь, ее матери есть дело до того, что ее дочь плохо себя ведет?
– И то верно, – вздохнула я.
Интересно, что Мэдисон подумала бы о моей маме, если бы им вдруг довелось познакомиться? Я постаралась поскорее отделаться от этой мысли: ничего подобного не случится.
Когда члены футбольной команды начали выходить со стадиона, Эллиотт оказался одним из первых.
– С днем рождения! – воскликнула я.
Он подхватил меня на руки и быстро поцеловал, пока не подошли его товарищи по команде. Поцарапанный нос Эллиотта распух, под глазом темнел синяк. Подбородок и щеки тоже были поцарапаны. Он выглядел помятым, но все равно весело улыбался.
– Как ты? – спросила я.
Сэм хлопнул Эллиотта по плечу, и тот поморщился.
– Мы знали, что прежняя команда постарается отделать его, как отбивную, так что по возможности прикрывали его спину, – сказал Сэм.
– По большей части вам это удалось, – ответил Эллиотт, выворачиваясь из-под руки Сэма.
– Эллиотт… – начала было я.
Он улыбнулся.
– Со мной все в порядке. Просто еще одна игра. Было весело.
– Ничего себе веселье, – заметила Мэдисон. – Нос сломан?
– Тренер говорит, что нет, – ответил Эллиотт. – Зато мы победили. К тому же, – он огляделся по сторонам, наклонился к нам и понизил голос. – Тренер говорит, на повторной игре будет пара наблюдателей. Так что, если я хорошо покажу себя, есть шанс, что я буду играть в футбол за университет.
– Ты вроде бы говорил, что это и так не обсуждается, – я подмигнула ему.
Эллиотт наклонился и поцеловал меня в щеку.
Мэдисон повернулась к Эллиотту.
– Разве коренные американцы не могут попасть в университет бесплатно?
Эллиотт фыркнул.
– Нет.
– О, боже. Я тебя не обидела? Извини, – спохватилась Мэдисон.
– Это распространенное заблуждение, – он посмотрел на меня с улыбкой. – Впрочем, если я получу стипендию, мы, возможно, уже скоро будем выбирать университет.
Я быстро огляделась, не желая обсуждать это при Мэдисон и Сэме.
– Я не могу пойти учиться в университет, Эллиотт. Я не могу себе этого позволить.
Эллиотт беспечно улыбнулся.
– Мы что-нибудь придумаем.
– Отличная игра, Эллиотт, – сказала Пресли, самодовольно ухмыляясь. – Привет, принцесса Кит Кат.
Татум помахала нам из-за спины Пресли.
Эллиотт кивнул и тихо спросил у меня:
– Они тебя доставали?
Я покачала головой.
– Они пытались вбить клин между Мэдисон и Сэмом.
– Чего? – переспросил Сэм. – Между нами? Что я такого сделал?
– Ничего, – ответила Мэдисон и поцеловала его в щеку.
– Что они тебе наговорили? – настаивал он.
– Это неважно. Все равно я не верю в их россказни.
– Вот теперь тебе придется все мне рассказать. – Сэм нахмурился.
Мэдисон переступила с ноги на ногу и поежилась.
– Якобы ты изменяешь мне с Анной Сью.
Сэм с Эллиоттом согнулись пополам от смеха.
– Это значит «нет», – весело заметила я.
Когда ребята отсмеялись, Сэм изобразил на лице крайнее отвращение.
– Пусть только попробуют распространять такие сплетни в школе. Гадость какая.
Мэдисон обняла его и поцеловала в щеку.
– Я ни на секунду не поверила в подобную ерунду.
Эллиотт встал и глубоко вздохнул.
– Не думаю, что у них в рукаве припасен только этот трюк.
– Мы будем держаться вместе, – сказала Мэдисон, беря меня под руку. – Они ее не тронут.
– У Мэдди есть два старших брата. Она может кого угодно порвать на мелкие кусочки, если надо, – сказал Сэм, обнимая ее за плечи.
Мэдисон стянула с головы шапочку и закрутила свои длинные светлые волосы в тугой узел.
– Скажем так… вероятно, я сумею. Могу попробовать.
Я повернулась к Эллиотту.
– Я не боюсь.
Он убрал с моего лица несколько прядей волос и поцеловал меня в нос.
– Кэтрин – не подходящее имя для принцессы. Оно больше подходит воительнице.
Я улыбнулась от уха до уха. Мне всегда нравилась история, которую рассказывала мне мамочка – про то, почему меня назвали так, как назвали. Мне было по нраву, когда папа называл меня принцессой, однако теперь все изменилось, и интерпретация Эллиотта подходила мне больше.
Он в последний раз обнял меня и вошел в автобус.
Сэм помахал Мэдисон, и мы с ней пошли к ее «Фораннеру». Под ногами у меня захрустело стекло. Мэдисон разблокировала двери, и я запрыгнула в салон, надеясь там отогреться.
Мэдисон включила печку на полную мощность, и несколько минут мы сидели и дрожали, пока Мэдисон писала сообщение отцу. Я протянула руки к вентиляционной решетке, ожидая, когда выдуваемый из нее воздух станет теплее.
Мэдисон фыркнула.
– Отец даже не сердится.
– Это хорошо, – сказала я.
– Сейчас напишу ему, что мы выезжаем, и можно будет ехать, – она быстро набрала сообщение, потом нажала рычаг переключения передач. Она еще несколько раз подергала рычаг, нахмурилась, открыла дверь, обошла машину и остановилась перед капотом. Глаза у нее округлились, и она закрыла рот ладонью.
Я выпрыгнула из салона, подбежала к ней, но не успела пройти и пары шагов, как под ногами у меня вновь захрустело стекло. Тут я поняла, на что смотрит Мэдисон. Фары были разбиты.
– Эти… Эти… Я их убью! – завопила Мэдисон.
Автобусы все еще стояли перед стадионом, так что я схватила наши вещи, захлопнула двери и дернула Мэдисон за рукав.
– Нужно успеть на автобус, пока он не ушел, а то придется здесь заночевать!
Мэдисон опомнилась и побежала следом за мной. На полпути я начала задыхаться, но первый автобус уже отъезжал от стадиона, и второй наверняка последует сразу за первым.
Автобус уже тронулся с места, когда я забарабанила кулаком по двери. Водитель затормозил, обернулся через плечо и посмотрел на нас сверху вниз. Мэдисон тоже застучала по двери.
– Впустите нас! – закричала она.
От злости и огорчения у нее по щекам текли слезы.
За дверью появился Эллиотт. Он нажал на рычаг и помог нам подняться по ступенькам.
Тренер Пекэм встал со своего места. Он сидел рядом с миссис Мейсон.
– Что стряслось? – спросил он.
– Подвезите нас до дома! – попросила Мэдисон.
Тренер Пекэм подбоченился.
– Мы не можем этого сделать.
– Кто-то разбил фары на ее машине, вся парковка усыпана стеклом, – сказала я.
– Что? – воскликнул Эллиотт, его глаза гневно сверкнули.
Тренер вздохнул.
– Наверное, это постарались ребята из проигравшей команды.
– Это Пресли Брубейкер с подружками, – возразила Мэдисон. – Они предупредили нас, что если мы приедем на игру, они так этого не оставят!
– Это серьезное обвинение, – твердо сказала миссис Мейсон. – Позвони своим родителям, спроси, не возражают ли они, если ты поедешь домой с футбольной командой.
– Бекка, нам придется улаживать этот вопрос с главой секции легкой атлетики, может, даже со школьным инспектором, – предупредил тренер Пекэм.
– Нельзя же бросить девочек здесь. Погода испортилась, их родители смогут добраться сюда разве что к утру. В автобусе еду я, так что будем считать, у них есть сопровождающий-женщина. Я напишу мистеру Торнтону и миссис Демарко, поставлю их в известность.
Тренер Пекэм помолчал, обдумывая слова психолога, но тут заговорил Эллиотт.
– О чем тут думать? Вы что, готовы оставить двух учениц вдали от дома ночью, при минусовой температуре?
– Янгблад, достаточно, – осадил его тренер. – Правила есть правила.
Эллиотт повернулся всем телом и встал так, чтобы заслонить меня от тренера, словно так он мог защитить меня от решения, которое тот примет.
– Если по правилам их нужно бросить здесь, то они неправильные!
– Дай мне подумать минуту! – рявкнул тренер Пекэм.
Оживленное шушуканье в задней части автобуса смолкло, все уставились на тренера.
– Тут нет ничего такого, Брэд, – сказала миссис Мейсон. – Руководство в другом автобусе. Эти девочки постоянно будут под присмотром.
– Руководство подписало отказ от претензий, как и остальная команда. Это разные вещи.
Эллиотт взял меня за руку.
– Послушайте… если вы не можете дозвониться до мистера Торнтона и школьного инспектора, то… если вы не можете получить разрешение и решите бросить их здесь, то и я остаюсь.
– Янгблад, тебя отстранят, и ты больше не сможешь играть. Сядь на место! – прорычал тренер.
– Тогда я тоже остаюсь, тренер, – заявил Сэм, вставая рядом с Мэдди. – Нельзя их здесь оставлять, и вы это знаете.
– И я тоже, – сказал Скотти, вставая.
– И я тоже, – воскликнул кто-то в заднем ряду.
Через минуту все члены команды повскакали с мест.
Тренер Пекэм с силой провел ладонью по лицу.
– Дурдом. Ладно. Девочки, садитесь через проход от нас. Миссис Мейсон, вы садитесь у прохода. Все футболисты, сдвиньтесь на ряд назад: я хочу, чтобы между вами и девочками остался незанятый ряд. Выполнять! – рявкнул он. – Быстро!
Миссис Мейсон пересела, ребята без жалоб сдвинулись на ряд назад, быстро и тихо. Миссис Мейсон велела нам сесть напротив нее. Эллиотт помедлил, но потом пошел в конец автобуса.
– Вы поступили правильно, тренер.
Тренер Пекэм посмотрел на него.
– Эллиотт, когда ты станешь взрослым, правильное и неправильное перестанет быть для тебя белым и черным.
– Надеюсь, этого не случится, – ответил Эллиотт и пошел на свое место.
Тренер сел и велел водителю трогаться с места.
Через несколько минут Мэдисон протянула тренеру Пекэму свой телефон и показала высветившееся на экране сообщение от ее отца.
Слава богу, что автобус не успел уехать. Передай тренеру Пекэму мою благодарность за то, что не бросил вас и доставил домой.
В полутемном салоне автобуса экран мобильного был единственным источником света, озарившим лицо тренера. Тренер Пекэм кивнул, было видно, что ему стыдно. Миссис Мейсон похлопала его по колену и что-то ободряюще сказала.
Мэдисон машинально водила пальцем по покрытому морозными узорами стеклу, а я поплотнее закуталась в одеяло: в автобусе было холодно. Шум двигателя и машин на дороге убаюкивали, мои веки налились тяжестью, и я задремала, зная, что рядом находится целая команда футболистов, готовых на все ради Эллиотта, а он готов на все ради меня.
Глава двадцать первая
Эллиотт
От Кэтрин и Мэдисон нас с Сэмом отделяло два ряда сидений. Было так темно, что я едва мог различить очертания их голов, выглядывавших из-за спинок сидений. Сначала девушки смотрели в окно и друг на друга, болтали, а потом Кэтрин, очевидно, заснула – ее голова качалась из стороны в сторону, а потом опустилась на плечо Мэдисон.
Я испытал разочарование, почувствовал себя обманутым. Кэтрин было бы намного удобнее вздремнуть у меня на плече.
– Слушай, – прошептал Сэм, толкая меня локтем. – Может, хватит на нее таращиться?
Я фыркнул и покачал головой. Отпираться бессмысленно, Сэм уже знал, что я до безумия влюблен в эту девушку. Автобус ехал ужасно медленно, и с каждой минутой мне было все труднее и труднее находиться так близко от Кэтрин и не иметь возможности поговорить с ней. В школе каждый урок превращался в пытку, а сейчас мне стало и вовсе тошно.
Капли дождя барабанили по стеклам, вспыхивали в свете фонарей и проезжавших мимо нас машин. Дворники на лобовом стекле двигались вправо-влево, их тихое шуршание, а также гудение двигателя и шум машин создавали слитный гул, умиротворяющий ритм, и все это вкупе с темнотой в автобусе просто не оставляло шансов остаться в сознании. Обычно в автобусе пели и шутили, радуясь победе, так что дорога домой протекала весело, но сегодня все притихли, только на задних рядах кто-то приглушенно шушукался. Можно сказать, в салоне царило зловещее молчание.
– Рядом с дамбой сегодня будет пивная вечеринка, – начал было Сэм, но я уже качал головой. – Да брось, Эллиотт, почему бы и нет? Это лучший способ позлить Пресли и ее компанию. Они только и ждут, что Татум наконец останется с тобой наедине, после чего они снова начнут распускать слухи. Если мы придем туда с нашими девушками, Пресли и ее подпевалы побелеют от злости, поняв, что девчонки ехали с нами в автобусе.
Он тихо хохотнул.
– Кэтрин нужно отвезти домой.
Он снова толкнул меня локтем.
– Мы доставим ее домой после вечеринки, потихоньку.
Я посмотрел в окно.
– Нет, старик. Ты понятия не имеешь, через что ей приходится проходить.
– У нее очень строгая мать, да? Ну, ты все равно можешь пойти. Во всяком случае, если ты появишься там со мной и Мэдисон, стервы Бру не смогут потом рассказывать, будто ты делал что-то, чего на самом деле не делал. – Я снова покачал головой, и Сэм нахмурился. – Почему? Ты ни на одной вечеринке не был с начала учебного года.
– Ну и ладно. Без Кэтрин я не пойду.
– Так уговори ее сходить. Никто еще не умер от легкого чувства вины.
– Я не могу этого сделать, Сэм. Ты не знаешь, с каким трудом я уговорил ее снова мне поверить. Я вернулся сюда, не зная, простит ли она меня или нет. Два года я провел вдали от нее, а когда снова ее увидел, думал, умру, если она со мной не заговорит. У нас только-только налаживаются отношения, наверное, все становится даже лучше, чем до моего отъезда. Не хочу все испортить из-за какой-то вечеринки. Кэтрин для меня важнее.
– Даже важнее футбола?
– Да.
– Важнее твоего фотоаппарата?
– Да.
– Важнее еды?
Я фыркнул.
– Если придется, я готов голодать.
– Должен сказать, я до безумия влюблен в Мэдисон, так что понимаю тебя, но… не уверен, что смогу отказаться от еды.
Я покачал головой.
– Значит, ты меня не понимаешь.
– Так объясни.
– Какой смысл идти на вечеринку, если без Кэтрин я не смогу веселиться?
– Откуда ты знаешь? Ты еще не видел, как Скотти прыгает через костер.
– И он не обжигается?
– Чаще всего нет.
Мы рассмеялись.
– Кстати, – продолжал Сэм. – Я тебя понимаю. Мэдисон тоже не пускают на вечеринки. Когда я иду туда без нее, то большую часть времени жалею, что ее нет рядом. – Он посмотрел в окно и пожал плечами. – Но Мэдди хочет, чтобы я ходил на вечеринки. Ей не нравится думать, что она чего-то меня лишает. Если Кэтрин чувствует то же самое, приходи хоть на часок. Пообщаешься немного с ребятами и пойдешь домой. Тогда ты будешь ощущать себя частью команды, а Кэтрин не будет терзаться чувством вины. Мэдди знает, что я ни за что ее не обижу. Она мой лучший друг.
Я кивнул. Кэтрин была для меня всем. Если с ней что-то случится, пока я буду торчать на дурацкой вечеринке? Если она вдруг придет ко мне домой, а меня там не будет? Если потом ее огорчат пустые сплетни, даже на секунду, я себе этого не прощу. Вот только я не мог сказать все это Сэму.
– Кэтрин тоже мой лучший друг.
Мой мобильный загудел. Чем ближе мы подъезжали к Дубовому ручью, тем больше сообщений о вечеринке присылали мне члены команды.
Сэм прочитал сообщение.
– Видишь? Все расстроятся, если ты не придешь.
– Я поговорю с Кэтрин, – пообещал я.
Глава двадцать вторая
Кэтрин
Я проснулась, когда автобусы въехали на парковку. Я потянулась, слушая, как футболисты ерзают на сиденьях и топают к выходу. Мы один за другим вышли из автобуса. Эллиотт взял меня за руку, но тут нас остановила миссис Мейсон.
– Дай мне знать, если твоя мама захочет получить объяснения касательно сегодняшнего происшествия, хорошо? Я попрошу мистера Торнтона отправить ей письмо. Если и после этого она будет недовольна, он может ей позвонить.
– Все будет хорошо, – заверила я психолога.
– Уверена? Кэтрин, если твоя мама расстроена…
– Я уверена. Спасибо, миссис Мейсон. Спокойной ночи.
Миссис Мейсон улыбнулась мне, Эллиотту, а потом снова повернулась к тренеру Пекэму.
Эллиотт повел меня к своей машине. После ледяного дождя асфальт блестел от влаги, на парковке повсюду были лужи, в них отражался свет фонарей. Эллиотт подхватил меня на руки, словно я ничего не весила. Он все еще прихрамывал, но уже не так сильно, как после игры.
Он завел свою машину, и мы немного посидели, греясь в тепле. Эллиотт взял меня за руки и подышал на мои холодные пальцы.
– Мэдисон сказала, сегодня вечером будет вечеринка. Ты хотел пойти?
Он пожал плечами.
– Хотел, но ничего со мной не случится, если я не пойду.
– Значит, ты хочешь пойти?
– Я много раз ходил на вечеринки. Они все одинаковые.
– Но ведь это твой выпускной год, и эти вечеринки устраивают специально для тебя. Они празднуют твои победы. Ты же звезда-квотербек, все тебя любят.
– А я люблю тебя.
Я опустила глаза, стараясь не краснеть.
– Я… Кое-что для тебя приготовила. Это глупо, – призналась я, чувствуя, что необходимо какое-то вступление.
– Ты приготовила что-то для меня? – переспросил Эллиотт.
Его брови поползли вверх, улыбка стала еще шире.
Я достала из внутреннего кармана куртки пачку писем и протянула Эллиотту. Он стал читать надписи на конвертах, а я внимательно наблюдала за его реакцией.
– «Когда тебе одиноко», – читал Эллиотт. – «Когда у тебя выдался неудачный день». «Когда ты скучаешь по мне». «Когда мы ссоримся». «Когда мы вместе провели замечательный день». «Если мы расстаемся», – он рывком вскинул голову и нахмурился. – Этот я порву.
– Пожалуйста, не надо! Там четыре страницы.
Он снова посмотрел на конверты.
– Открой сейчас.
Он вскрыл конверт, развернул сложенный лист бумаги и стал читать мое письмо, адресованное ему.
Дорогой Эллиотт,
Мне больше нечего тебе вручить, поэтому, надеюсь, это письмо заменит тебе подарок. Я не умею говорить о своих чувствах, мне вообще трудно обсуждать что-либо, поэтому я решила написать.
Эллиотт, рядом с тобой я чувствую себя любимой и ощущаю себя в безопасности. Я уже давно не испытывала ничего подобного. Ты смелый и не обращаешь внимания на людей, болтающих гадости за твоей спиной, словно ничто тебя не задевает. А еще ты говоришь мне такие слова, что я чувствую себя особенной. Рядом с тобой я чувствую себя красивой, хотя из нас двоих красивый именно ты. Я чувствую себя сильной, хотя из нас двоих силен именно ты.
Ты мой лучший друг, и я влюблена в тебя. Раньше я даже не смела надеяться, что со мной случится нечто подобное. Поэтому – спасибо. Ты никогда не узнаешь, как сильно улучшилась моя жизнь благодаря твоему присутствию в ней.
С любовью,
Кэтрин
Эллиотт посмотрел на меня, улыбаясь от уха до уха.
– Это лучший подарок из всех, что мне когда-либо дарили.
– Правда? – робко спросила я. – Я всю голову сломала, пытаясь придумать, что тебе подарить, но…
– Это идеальный подарок. И ты идеальная, – он наклонился и поцеловал меня в губы. Потом отвел глаза, его щеки порозовели. – Ты тоже мой лучший друг. Я рад, что ты это написала.
Я нервно теребила себя за палец, чувствуя себя беззащитной, однако любопытство оказалось сильнее страха.
– Мэдди сказала… сказала, что знает кое-что, о чем ты мне не рассказываешь. Но отказалась говорить, что именно. Это как-то связано с причиной твоего приезда сюда.
– Ах, это, – Эллиотт погладил мою ладонь большим пальцем.
– Ты боишься мне рассказывать?
– Немного.
Я фыркнула.
– Ну, Мэдди ты ведь рассказал, – я толкнула его локтем. – Давай, признавайся.
Эллиотт потер шею. В салоне было тепло, благо печка работала на полную мощность. Кроме нашей машины, на парковке не осталось других автомобилей. Все остальные старшеклассники рванули на вечеринку.
– Помнишь, как ты увидела меня в первый раз? – спросил он.
Я выгнула бровь.
– Когда ты бил кулаком по дереву?
– Ага, – он посмотрел на свои сбитые костяшки пальцев. – Не хочу, чтобы ты считала меня странным или жутким сталкером, – он повернулся, пристегнул ремень безопасности и завел двигатель. – Будет проще, если покажу.
Мы приехали к дому его тети, и Эллиотт припарковался на подъездной дорожке. В доме было темно, гараж пустовал.
– Где твои тетя и дядя? – спросила я.
– Уехали на ужин с начальником дяди Джона. Наверное, уже скоро вернутся.
Я кивнула, следом за Эллиоттом спустилась по лестнице в его комнату, расположенную в подвале. Помещение сильно изменилось с тех пор, как я была здесь в последний раз, выглядело как обычная спальня. Теперь тут стояли нормальная кровать, комод, письменный стол, на стенах висели фотографии. Старомодный зеленый ковролин с пола убрали, заменив его современным, земляного цвета.
– Что это? – спросила я, указывая на новую стену, отгородившую часть помещения.
– Дядя Джон сделал мне ванную комнату, так что теперь мне не нужно каждый раз бегать наверх, чтобы принять душ.
– Это очень мило с его стороны.
Эллиотт выдвинул ящик письменного стола и достал картонную коробку с крышкой. Постоял пару секунд, держа коробку в руках, а потом закрыл глаза.
– Только не сердись. Это не так странно, как кажется.
– Ла-а-адно…
– Помнишь, я хотел показать тебе самую прекрасную вещь из всех, что мне доводилось фотографировать?
Я кивнула.
Эллиотт поставил коробку на кровать, открыл крышку и покопался внутри. Он извлек пачку черно-белых фотографий разных размеров и положил на постельное покрывало. Передвинул фотографии, чтобы стало видно, что на них изображено. На каждом снимке была я: в этом году и в первом классе старшей школы. Почти на всех фотографиях я не смотрела в камеру. Потом я заметила снимки, сделанные, когда я еще ходила в среднюю школу, на одном из них я была одета в платье, из которого выросла, еще когда училась в шестом классе.
– Эллиотт…
– Знаю. Ты думаешь, что это жутко. Именно поэтому я тебе и не рассказывал.
– Где ты это взял? – спросила я, указывая на фотографии.
– Это я фотографировал.
– Ты? Выглядит, как иллюстрации из журналов.
Эллиотт улыбнулся и поерзал на месте.
– Спасибо. Тетя Ли купила мне первый фотоаппарат в год, когда я сделал этот снимок, – он указал на фотографию, на которой я была в том самом платье. – Я весь день провел на улице, фотографируя все подряд, а потом всю ночь просидел за старым компьютером дяди Джона, редактируя получившиеся изображения. Примерно в середине лета я решил забраться на этот огромный дуб и сфотографировать закат. Дуб рос во дворе наших соседей, а они вдруг вышли из дома, когда я сидел на дереве, так что я не мог спуститься. Они грустили, и я не хотел их беспокоить. Они устроили похороны. Это были твой отец и ты. Вы хоронили пса по имени Арахис.
– Ты за нами наблюдал? Ты сидел на дереве?
– Я не специально, Кэтрин, клянусь.
– Но… Я просидела над могилой Арахиса до темноты и не видела тебя.
Эллиотт досадливо поморщился.
– Я ждал. Просто не знал, что еще сделать.
Я сидела рядом с фотографиями и по очереди касалась то одной, то другой.
– Я помню, что видела тебя в соседских дворах, ты подстригал газоны. Ты смотрел на меня, но никогда не заговаривал со мной.
– Потому что я ужасно боялся, – признался Эллиотт и нервно хохотнул.
– Боялся меня?
– Я думал, что ты самая хорошенькая девочка из всех, что я когда-либо видел.
Я взяла в руки одну из фотографий.
– Рассказывай дальше.
– Следующим летом, – продолжал Эллиотт, – я увидел, как ты сидишь на качелях у вас на крыльце. Ты смотрела во двор, там был выпавший из гнезда птенец. Я наблюдал, как ты забралась почти на самую макушку березы и вернула его в гнездо. У тебя ушло полчаса, чтобы спуститься на землю, но ты справилась. На тебе было розовое платье.
Он похлопал по одной фотографии: на этом снимке я сидела на крыльце, глубоко задумавшись. Мне было лет одиннадцать-двенадцать, и на мне было платье, которое очень нравилось моему папе.
– Это самое красивое фото из всех, что я когда-либо делал. Я видел это по твоему лицу. Ты думала о том, что только что сделала, и твои глаза светились удивлением и гордостью.
Эллиотт усмехнулся и качнул головой.
– Все в порядке, можешь потешаться надо мной.
– Нет, просто это… – я слегка пожала плечами. – Неожиданно.
– И немного жутко? – подсказал Эллиотт. Он ждал моего ответа с таким видом, словно каждую секунду ожидал, что я его ударю.
– Не знаю. Теперь у меня есть фотографии меня и моего отца, о существовании которых я понятия не имела. А эта? – спросила я.
– Тут ты помогаешь отцу починить сломанную доску на крыльце.
– А здесь?
– Любуешься розовым кустом Фентонов. Ты постоянно возвращалась к этому огромному кусту белых роз, но ни разу не сорвала ни одного цветка.
– И правда, этот дом показался мне знакомым. Я скучала по нему, после того как его снесли. Теперь это просто куча грязи. Предполагается, что они построят новый.
– Мне недостает света на улице. Кажется, с каждым годом все больше фонарей выходит из строя, – сказал Эллиотт.
– Мне тоже. Зато в темноте легче увидеть звезды.
Он улыбнулся.
– Ты всегда и во всем ищешь хорошее.
– Что ты делал в моем дворе в тот день? – спросила я, указывая на фото старого дуба. – В первый раз, когда я увидела тебя, и ты бил по нашему дереву кулаком.
– Выпускал пар, – я ждала продолжения, а Эллиотт казался смущенным. – В то время мои родители постоянно ругались, даже дрались. Мама ненавидела Дубовый ручей, но я с каждым днем влюблялся в него все больше. Я попросил оставить меня здесь.
– В день нашей встречи?
– Да. Не знаю. Под тем дубом я чувствовал такое спокойствие, но в тот день… мира в моей жизни не было. Чем дольше я сидел у подножия дерева, чем дольше я старался быть спокойным и собранным, тем злее становился. Я и опомниться не успел, как вдруг начал наносить удары по стволу. Было приятно наконец выпустить пар. Я не знал, что ты вернулась домой из школы. Я много раз представлял себе нашу первую встречу, но никогда не думал, что она будет такой.
– Ты часто так делаешь? Выпускаешь пар?
– В последнее время нечасто. Раньше я часто бил кулаком по дверям. Тетя Ли пригрозила, что больше не позволит мне приезжать к ней на лето, если я сломаю еще хоть одну дверь. Она научила меня управлять своим гневом, направлять его в другое русло. Тренировки, футбол, фотографирование, помощь дяде Джону.
– Почему ты так злишься?
Эллиотт покачал головой, сердито выдохнул.
– Если бы я знал. Просто на меня находит. Теперь я гораздо лучше справляюсь с приступами гнева.
– Не могу представить тебя злым.
– Я стараюсь держать себя в узде. Мама говорит, что я слишком похож на своего отца. Уж если разозлюсь, то по-крупному.
Казалось, эта мысль его нервирует.
Эллиотт сел на кровать рядом со мной, и я удивленно покачала головой. На фотографиях было запечатлено так много эмоций, и все они отражались на моем лице. Злость, скука, грусть, глубокая задумчивость. Столько воспоминаний о моей жизни оказалось помещено на фотобумагу.
– Поверь мне, теперь, в восемнадцать лет, я понимаю, что нельзя было фотографировать человека без его согласия. С радостью отдаю все эти снимки тебе. Я никогда и никому их не показывал. Просто… в десять лет я думал, что в мире нет никого прекраснее тебя, и до сих пор так считаю. Поэтому я и вернулся, как и сказал Мэдисон.
– Потому что считаешь меня красивой?
– Потому что любил тебя почти половину своей жизни.
Я повернулась и посмотрела в зеркало, висевшее на стене за столом Эллиотта. Мои рыжеватые волосы отросли на десять дюймов с тех пор, как Эллиотт впервые сфотографировал меня. Я выглядела как молодая женщина, а не как девочка. Глаза скучного зеленого цвета. Я была совершенно обычной, а не той красавицей, которую описал Эллиотт.
– Эллиотт… Я не вижу того, что видишь ты. И в этом я не одинока.
– Думаешь, именно поэтому неуверенные в себе девушки вроде Пресли и ее подружек так сильно тебя достают? Потому что ты невзрачная? Потому что ты скучная? Обыкновенная?
– Я невзрачная, скучная и обычная, – сказала я.
Эллиотт подвел меня к зеркалу и заставил снова посмотреть на мое отражение. Он был на голову выше меня и, если бы захотел, мог бы уткнуться подбородком мне в макушку. Его бронзовая кожа резко контрастировала с моей бледной кожей; по сравнению с моими светлыми прядями его прямые темные волосы напоминали напечатанные слова на книжной странице.
– Если ты не видишь этого, то поверь мне. Ты прекрасна.
Я снова посмотрела на себя.
– Четвертый класс? Ты серьезно? Я в то время была голенастая и зубастая.
– Нет, у тебя были шелковистые светлые волосы, нежные пальцы, и твои глаза светились жизнью.
Я повернулась к нему и запустила руки ему под рубашку.
– Когда я была маленькой, мои волосы были светлее, жаль, что они потемнели.
Эллиотт напрягся. Мои руки на его голой коже застали его врасплох.
– Твои… твои волосы идеальны такими, какие они есть. – Он был теплым, твердые мышцы его спины напрягались под моими ладонями. Он наклонился, его мягкие губы прижались к моим. Я шагнула назад, к кровати, и Эллиотт замер.
– Что ты делаешь? – спросил он.
– Пытаюсь сделать так, чтобы нам было удобнее?
Он улыбнулся.
– Теперь ты говоришь вопросами.
Я хихикнула, притягивая его к себе.
– Заткнись.
Эллиотт сделал несколько шагов, все его тело отреагировало, когда я раздвинула губы и поцеловала его. Я откинулась назад, Эллиотт последовал за мной, опершись одной рукой о матрас, так что мы аккуратно опустились на кровать. Его грудь прижалась к моей, и я потянулась вниз, чтобы поднять нижний край его рубашки.
Оглушительно хлопнула входная дверь.
Эллиотт подпрыгнул, потирая затылок.
– Это дядя Джон и тетя Ли, – пробормотал он.
Я села, не зная, куда деваться от смущения.
– Все равно мне пора вернуться домой. Ты должен пойти на вечеринку. Я хочу, чтобы ты пошел.
Эллиотт выглядел обескураженным.
– Ты уверена?
Я кивнула.
– Я приму душ, а потом провожу тебя домой. Хочешь горячего шоколада или еще чего-нибудь, пока ждешь?
Я покачала головой.
– Вернусь через секунду.
Он взял чистую одежду и скрылся в ванной, построенной его дядей Джоном. Зашумела вода в душе, из щели над дверью ванной повалил пар.
Я присела на кровать Эллиотта, постаравшись не сдвинуть лежавшие на ней фотографии. На некоторых снимках я была в поле, шла по тротуару или сидела в нашем дворе, но на большинстве фотографий я сидела на качелях на крыльце дома, а над моим плечом темнели окна дома на Джунипер-стрит. На этих фотографиях я никогда не улыбалась, мое лицо неизменно оставалось задумчивым, даже если в кадре рядом со мной находился отец.
Вода в душе перестала течь. Через несколько минут дверь открылась и появился Эллиотт, одетый в джинсы, кроссовки и толстовку, на груди которой красовалась эмблема футбольной команды школы Дубового ручья. Он улыбался от уха до уха, и на его щеках появились ямочки.
– Ты хорошо пахнешь, – сказала я, обнимая его.
Эллиотт обнял меня в ответ, и меня окутало ароматное облако: гель для душа и мята. Он наклонился, поцеловал меня, и его длинные мокрые волосы накрыли меня шелковистым шатром. Эллиотт взял меня за руку и повел к лестнице, но потом остановился и снова поцеловал.
– Что такое?
– Я шесть лет пытался набраться смелости, чтобы заговорить с тобой, а потом еще две года пытался к тебе вернуться. Достаточно, ладно? Больше я не собираюсь проводить лето без тебя.
Я улыбнулась.
– Что? – спросил Эллиотт.
– Мне нравится, что теперь ты заканчиваешь предложения уверенно, без вопросительной интонации.
Он сжал мою озябшую руку большой теплой ладонью.
– Идем. Отведу тебя домой, пока еще не поздно.
Вместе мы прошлись по Джунипер-стрит, считая, сколько фонарей погасло и сколько еще горит. Эллиотт посмотрел в небо и подтвердил, что в темноте лучше видны звезды.
Мы прошли мимо пустующего участка Фентонов, и на этот раз Эллиотт зашел во двор и довел меня до крыльца.
– Тебе было весело сегодня? – спросила я, предусмотрительно понижая голос. В гостинице было темно, и я надеялась, что никто не зажжет свет в доме, пока Эллиотт так близко.
Эллиотт накрутил на палец прядь моих волос.
– Жаль, что ты не идешь со мной.
Впервые в жизни мне захотелось попасть на вечеринку. Вообще-то, я отправилась бы куда угодно, если в результате смогла бы еще хоть час провести рядом с Эллиоттом. Превозмогая себя, я покачала головой.
– Я лучше пойду, – я поцеловала его в щеку. – С днем рождения.
Эллиотт кивнул, потом сжал мое лицо в ладонях и поцеловал меня. На этот раз его губы двигались по-другому, более страстно. Атмосфера общего секрета и мое согласие все изменили, сломали невидимую стену. Губы Эллиотта раздвинулись, и я позволила его языку скользнуть в мой рот. Он крепче прижал меня к себе.
Наши дыхания превращались в облачка белого пара. Эллиотт сделал шаг вперед, мягко оттесняя меня к двери.
– Мне пора, – прошептала я между поцелуями.
Потом нашарила у себя за спиной дверную ручку и повернула ее. Щелкнул язычок замка, скрипнули петли. Я сделала шаг назад, а Эллиотт – шаг вперед.
Мы стояли на пороге и целовались, позабыв обо всем на свете. В этот момент я даже задумалась о том, чтобы собрать свои вещи и уйти отсюда вместе с Эллиоттом, оставив позади все страхи и тьму.
– Какого дьявола тут происходит? – рявкнул Дюк, дергая меня за куртку.
– Эй, тише! Полегче! – воскликнул Эллиотт, вскидывая вверх руки.
– Уходи, Эллиотт! – в панике попросила я.
– А ты… – начал было он.
– Просто уходи! Уходи! – выкрикнула я, отталкивая его за порог.
Я захлопнула дверь у него перед носом.
– Кэтрин! – закричал Эллиотт, барабаня по двери.
– Убирайся отсюда, ты, идиот! – прорычал Дюк.
Я погрозила Дюку пальцем, призывая его умолкнуть.
– Извините. Простите. Только т-с-с-с, тихо! – взмолилась я, чувствуя, как дрожат руки. Потом прижала ладони к двери. – Эллиотт? Со мной все в порядке. Просто… иди домой. Увидимся завтра.
– Ничего с тобой не в порядке! – возразил Эллиотт. – Впусти меня, Кэтрин, я все объясню.
Дюк схватил меня за руку, но я вырвалась, глубоко вздохнула и задвинула дверную задвижку.
– Ты не можешь войти. Со мной все хорошо, честное слово. Просто… пожалуйста, иди домой. Прошу, уходи.
– Я не могу оставить тебя там!
Я сглотнула и, обернувшись через плечо, посмотрела на Дюка – тот ответил мне взбешенным взглядом.
– Эллиотт, я не хочу, чтобы ты пострадал. Обещаю, мы увидимся завтра утром, и я обещаю тебе, что все будет хорошо. Пожалуйста, верь мне.
– Кэтрин! – в приглушенном голосе Эллиотта звенело отчаяние.
Я подошла к окну и постучала по стеклу. Эллиотт подскочил к окну с другой стороны и прижал ладони к стеклу. Я заставила себя улыбнуться, а Эллиотт всмотрелся в темноту прихожей, пытаясь разглядеть там Дюка – к счастью, тот стоял вне зоны видимости.
– Ты должен уйти, – сказала я.
Эллиотт нахмурился, на его скулах заходили желваки. По глазам было видно, что в душе юноши идет внутренняя борьба.
– Пойдем со мной. Со мной ты будешь в безопасности.
По моей щеке покатилась слеза.
– Ты должен уйти, Эллиотт, иначе мы больше не увидимся.
Нижняя губа Эллиотта задрожала от гнева. Он снова попытался заглянуть мне за спину.
– Иди скорее в свою комнату и запри дверь.
– Так и сделаю. Обещаю.
– Утром я сразу к тебе приду.
– Ладно.
Эллиотт круто развернулся, сбежал по ступеням веранды, перепрыгнул через калитку и помчался к своему дому.
Я закрыла глаза, чувствуя, как по лицу текут слезы. Смахнув их, я повернулась к Дюку. Он все еще тяжело дышал и сверлил меня злобным взглядом.
– Держи его подальше отсюда, Кэтрин, или я сделаю так, что он исчезнет.
Превозмогая страх, я подошла к нему и ткнула пальцем в его грязную рубашку.
– Не смей приближаться к Эллиотту, слышишь меня? Если ты его хоть пальцем тронешь, я уйду. Уйду и никогда не вернусь!
От удивления Дюк не нашелся что сказать, только переминался с ноги на ногу.
– Гостиница на Джунипер-стрит не сможет работать без меня. Делай, как я говорю, – прошипела я. – Ложись спать!
Я указала на лестницу.
Дюк ослабил галстук, потом попятился, повернулся и стал подниматься по ступенькам. Медленно переваливаясь с боку на бок, он поднялся на верхнюю площадку и, повернув направо, зашагал к своей комнате в конце коридора. Когда его дверь хлопнула, я побежала вверх по лестнице, юркнула в свою комнату, закрыла дверь, придвинула к ней кровать и села на нее.
От ужаса и потрясения меня затрясло, я зажала рот ладонью. Я еще никогда не говорила с Дюком в таком тоне и с трудом могла поверить в случившееся. Из всех гостей Дюк был самым грозным, и его сегодняшняя неудачная попытка запугать меня и заставить слушаться приоткрывала окно ужасных возможностей. Я боялась, что вместо Дюка появится кто-то новый, еще более страшный, и попытается меня приструнить.
Комод заскрипел по полу, когда я придвинула его к двери. Едва я присела обратно на кровать, мое внимание привлек какой-то странный звук.
Звяк. Звяк.
Я замерла.
Звяк.
Звук шел от окна моей спальни.
Я крадучись подошла к окну и увидела на улице Эллиотта. Он стоял в круге света от фонаря – из тех, что еще работали. Я подняла оконную раму и улыбнулась.
– Ты в порядке? – спросил Эллиотт.
Я кивнула и вытерла мокрые щеки.
– Извини. Жаль, что тебе пришлось это увидеть.
– Обо мне не волнуйся. Если хочешь, я помогу тебе спуститься. Ты не обязана там оставаться.
– Я в своей комнате. Дверь заперта. Я в безопасности.
– Кэтрин.
– Ты же знаешь, я не могу уйти.
– До сегодняшнего вечера я не понимал, насколько все плохо.
– Все не так плохо. Я в порядке.
– Не знаю, что это было, но так нельзя. Я за тебя беспокоюсь.
– Ты должен мне верить.
Эллиотт выбросил оставшиеся у него камешки и с силой провел ладонью по шее.
– Я боюсь, что однажды услышу ужасные новости, боюсь, что с тобой что-то случится. Меня пугает, когда ты говоришь, что мы больше не увидимся, если я не уйду. Что это за выбор такой?
– Такова реальность, – я обернулась и посмотрела на дверь. – Тебе лучше уйти.
– Я не могу.
Я почувствовала, что на глаза снова наворачиваются слезы. Жизнь в доме на Джунипер-стрит становилась все более невыносимой. Что-то темное зрело там, внутри, и я не хотела, чтобы эта тьма затянула Эллиотта. Его неспособность оставить меня доведет его до беды или до чего-то похуже.
– Пожалуйста, не надо, – попросила я. – Я могу справиться сама.
– Мне следует кого-то позвать. По крайней мере, позволь мне поговорить с тетей.
– Ты же обещал, – напомнила я.
– Это нечестно. Ты не должна была брать с меня таких обещаний.
– Но ты пообещал… а теперь нарушаешь обещание.
– Кэтрин! – взмолился Эллиотт. – Позволь мне подняться. Я не могу уйти, пока не удостоверюсь, что с тобой все хорошо.
Я не стала возражать, и тогда Эллиотт разбежался, подпрыгнул и забрался по стене дома прямо к моему окну. Перекинув ноги через подоконник, он согнулся и упер руки в колени, переводя дух.
Я снова посмотрела на дверь, потом прошипела:
– Тебе не следует здесь быть!
Впервые в мою комнату зашел кто-то кроме гостей, Тэсс, мамочки… с тех пор как папу увезла «Скорая».
Эллиотт выпрямился, сразу оказавшись выше меня на целую голову.
– Видишь, молния не ударила и не испепелила меня. Я буду вести себя тихо. – Он закрыл окно, потом сделал пару шагов по комнате. – Тут меняли обстановку с тех пор, как ты была маленькой?
Я покачала головой, стараясь не поддаваться панике. Если мамочка узнает, то придет в бешенство. Гостиницу на Джунипер-стрит она защищает гораздо больше, чем меня.
– Тебе не следует здесь быть, – прошептала я.
– Но я здесь, и останусь, если только ты не прогонишь меня пинками.
– Твоя тетя разозлится. Она может что-то сказать мамочке.
– Мне восемнадцать. – Эллиотт прошел мимо меня и нахмурился. – Почему твой комод придвинут к двери?
Я молча уставилась на него.
– Кэтрин… – Эллиотт посмотрел на меня взглядом отчаявшегося человека, было видно: он хочет защитить меня от всего, что скрывается за этой забаррикадированной дверью.
– Хорошо, – вздохнула я, закрывая глаза. – Ладно, я тебе расскажу, но остаться ты не можешь. Не хочу, чтобы ты меня жалел. Мне не нужна твоя жалость. И ты должен пообещать, что никому не расскажешь. Ни тете, ни дяде, никому из школы. Никому.
– Это вовсе не жалость, Кэтрин. Я беспокоюсь за тебя.
– Пообещай.
– Я никому не скажу.
– Дюк никогда сюда не приходит, но время от времени приходят мамочка, Уиллоу, Поппи и моя кузина Имоджен. Мамочка не позволяет мне просверлить отверстия в стене для замка, поэтому я придвигаю к двери кровать, чтобы они сюда не входили.
Эллиотт нахмурился.
– Это неправильно.
– Они просто приходят поговорить, иногда будят меня посреди ночи. Это неудобно. Мне спокойнее, если кровать придвинута к двери, так я лучше сплю. – Я подтолкнула Эллиотта к окну. – Ладно, я тебе рассказала, а теперь иди на вечеринку.
– Кэтрин, не пойду я ни на какую дурацкую вечеринку. Я остаюсь здесь и буду тебя охранять.
– Ты не можешь находиться здесь. Кроме того, я так живу уже два года и пока что справляюсь. Пусть теперь ты все знаешь, но это не значит, что все изменится. Я не хочу, чтобы мы оба что-то пропускали и чего-то лишались из-за этого места, так что иди.
– Кэтрин…
– Иди, Эллиотт. Иди, или у нас с тобой ничего не получится. Я не смогу мучиться чувством вины еще и из-за этого.
Эллиотт спал с лица, повернулся к окну, вылез наружу и снова опустил раму. Потом прижал к стеклу кулак и поднял вверх указательный палец и мизинец, показывая знак любви. Я сделала то же самое и проговорила одними губами: «С днем рождения».
Когда Эллиотт спустился на землю, я открыла нижний ящик комода и достала любимую футболку отца, украшенную логотипом Оклахомского университета. Футболка истончилась и прохудилась в нескольких местах, но, лишь обнимая ее, я могла представить, что папа рядом. Я всегда сидела с ней в обнимку, если меня что-то сильно пугало. Прижимая к себе футболку, я легла на кровать. Футболка уже давно не пахла папой, но я постаралась представить, что он сидит рядом, в изножье кровати, ждет, когда я засну. Он всегда так делал, когда я была маленькой. Я долго лежала без сна, а когда наконец задремала, меня оберегал не папа, а Эллиотт.
Глава двадцать третья
Эллиотт
Я застегнул куртку и сунул руки в карманы. Пламя костра поднималось над землей выше моей головы, и все же ледяной дождь не давал огню прогнать холод. К тому времени как мы с Сэмом приехали, все, кроме футболистов, уже напились, но и они усиленно прикладывались к бутылке с текилой.
Спасаясь от порывов ледяного ветра, я опустил голову и уткнулся подбородком в шерстяной ворот куртки. Сэм подпрыгивал на месте и размахивал руками, чтобы согреться.
– Пойду, попрошу Скотти нам налить. Он купил бутылку виски. Хочешь?
Я нахмурился.
– Это плохая идея. Я собираюсь вернуться в дом Кэтрин.
Сэм вытаращил глаза.
– Ты хочешь зайти внутрь?
– Я уже заходил к ней сегодня.
– И что по этому поводу думает ее мамаша? Мне казалось, она никого не впускает – ни родственников, ни гостей.
Я пожал плечами, буравя взглядом землю.
– Я забрался по решетке и влез в окно. Кэтрин не позволила мне остаться, сразу выпроводила.
– Ух ты. Так вы с ней поговорили по душам?
Я сдвинул брови.
– Не совсем. Все оказалось примерно так, как ты и говорил. Кэтрин не хочет, чтобы из-за нее я пропускал веселье. Сама она ни разу не была на вечеринке. Очевидно, она считает вечеринки чем-то чудесным и удивительным.
Несколько старшеклассников стояли у костра и распевали какую-то песню, другие пили виски.
– Эллиотт, – сказала Татум, откидывая за спину намокшие волосы. – Не думала, что ты придешь.
– Я ненадолго, – ответил я, глядя на ребят у костра.
– Ты хотел выпить? Я подумала…
– Нет, спасибо. Мне нужно поговорить со Скотти, – заявил я и ушел, оставив Татум стоять рядом с Сэмом.
– Привет, – сказал я Скотти, хлопая его по плечу.
– А вот и именинник! – завопил тот. Литровая бутылка виски уже наполовину опустела. Скотти шатался, но весело скалился. – Хочешь глотнуть? Давайте выпьем! – он залпом осушил свой стакан.
– Нет уж, обойдусь, – ответил я.
Похоже, Скотти уже так разогрелся, что не чувствовал холода и стоял вдали от костра, а вот меня пробирала дрожь. Я попятился обратно к костру и натолкнулся на Круза Миллера – он держал за руку Минку.
– Смотри, куда прешь, Янгблад! – рявкнул Круз. Он был пьян, но не так сильно, как Скотти. Тот бросился между нами, словно боялся, что мы сейчас подеремся.
– Эй, эй, эй… Это же день рождения Эллиотта, – невнятно забормотал он. – Не цепляйся к нему в его же праздник.
– Где Кэтрин? – спросила Минка, самодовольно усмехаясь. – Неужели она не могла прийти? Ей что, нужно помыть туалеты или что-то в этом роде?
– Заткнись, Минка, – решительно сказал я.
– Чего ты сейчас вякнул? – вскинулся Круз. Он был ниже меня почти на фут, зато был звездой команды по рукопашному бою, мускулистый, почти без шеи.
– Эллиотт, – сказал Сэм, подходя к нам. – Какая-то проблема?
К Крузу подошло несколько борцов из его команды, Скотти разом протрезвел и замахал футболистам, чтобы тоже подтягивались.
– А ну-ка, повтори, ты, урод краснорожий! – потребовал Круз.
Я напрягся всем телом. Давненько меня не обзывали из-за моего происхождения, но болваны вроде Круза не способны придумать что-то более обидное.
Я закрыл глаза, пытаясь успокоиться. В памяти всплыл голос тети Ли: «Злость можно контролировать».
– Я не стану с тобой драться, Круз. Ты пьян.
Круз засмеялся.
– То есть ты оскорбляешь мою девушку, а драться со мной отказываешься? Может, ты и высоченный, зато медленный.
Сэм усмехнулся.
– Ты не был ни на одной нашей игре в этом году, да, Круз?
– И что с того? – фыркнул Круз. – Он теперь крутой перец? Он даже нормальную девушку себе найти не может, вот, подобрал эту уродку Кэтрин.
Борцы загоготали.
– Заткнись. Немедленно, – процедил я сквозь зубы.
– Ой, значит, тебе можно наезжать на мою девушку, а эта Кэтрин неприкосновенна?
– Кэтрин ничего вам не сделала. Она ничем вас не обидела, – сказал я, чувствуя, что вот-вот взорвусь.
Сэм хлопнул меня по плечу и потянул назад: я и не заметил, что подался вперед.
Минка подхватила Круза под руку.
– Ты не знаешь, что она сделала, но скоро поймешь. Кэтрин просто использует тебя.
Я состроил гримасу.
– Каким образом?
– Она со всеми так поступает.
– «Со всеми», – повторил я. – Минка, отец Кэтрин умер. Они с матерью начали новое дело, а ты чувствуешь себя оскорбленной? Хорошо, что ты больше ей не подруга, коль скоро речь зашла об эгоизме…
– Кэтрин очень подружилась с Мэдди, – сказал Сэм. – Может, она просто устала от твоего противного писклявого голоса. Я бы на ее месте не смог тебя вытерпеть ни дня.
Минка застыла с открытым ртом, а Круз бросился на Сэма. Тут-то все и случилось: я взорвался. Схватил Круза, повалил на землю и стал избивать. Где-то в стороне верещала Минка, орали футболисты и борцы, время от времени кто-то тянул меня за куртку, но все остальное слилось в одно размытое пятно. Я не чувствовал боль в костяшках пальцев, когда они врезались в физиономию Круза, зато слышал звук ударов.
Не знаю, сколько прошло времени, но в конце концов товарищи по команде оттащили меня от Круза. Он лежал на земле, и его лицо походило на свежую отбивную. Минка рыдала, борцы смотрели на меня, как на чудовище.
Футболисты хлопали меня по спине, словно я только что выиграл очередную игру.
– Нам пора, – проговорил Сэм.
Вид у него был оглушенный.
Скотти полез было ко мне с поздравлениями, но я шарахнулся от него и заорал:
– Отвали!
– Извини, старик… я просто…
Конец его фразы я не услышал, а может, он и не договорил. Сэм пошел вслед за мной к «Крайслеру». Мы одновременно сели в машину и синхронно захлопнули двери. Я вцепился в руль, только сейчас заметив, что сбил в кровь костяшки пальцев.
– Ну, ничего себе! Боже! Ты как, Эллиотт? – спросил Сэм.
Я дрожал, все еще пытаясь успокоиться.
– Просто… дай мне секунду.
Сэм кивнул и стал смотреть вдаль.
– Если хочешь, я могу сесть за руль.
Я покачал головой и повернул ключ в замке зажигания.
– Я тебя подвезу, а потом поеду к Кэтрин. Мне нужно ее увидеть.
Сэм нахмурился.
– Уверен, что хочешь показать ей свои руки? Ты можешь ее напугать.
Я вздохнул.
– Все равно в понедельник она услышит обо всем в школе, так уж лучше я сам ей расскажу.
Я нажал на газ и выехал с грязной стоянки. Хорошо, что мы приехали последними, а то я не смог бы выехать, заблокированный другими автомобилями.
Всю дорогу до дома Сэм почти не разговаривал, и за это я был ему благодарен. Голоса у меня в голове сделались такими громкими, что я просто не вынес бы еще одного источника шума. Я волновался о том, что скажет Кэтрин, и о том, что скажет тетя Ли. В считаные секунды все мои многолетние усилия сдерживать гнев пошли коту под хвост.
Сэм вылез из «Крайслера» и похлопал автомобиль по крыше.
– Спасибо, что выручил. Позвони мне завтра.
Я кивнул, потом развернул машину и поехал на Джунипер-стрит.
Когда я подъехал к дому, в окне Кэтрин все еще горел свет, и адреналин вновь закипел у меня в крови. Я не знал, поймет ли меня Кэтрин, рассердится или испугается. Я закрыл глаза и откинул голову на спинку сиденья. Кэтрин не рассердилась и не испугалась, увидев, как я луплю кулаком по стволу старого дуба, но это было давно. С тех пор ей через многое пришлось пройти. И все же я не мог промолчать, хотел обо всем рассказать ей сам.
Я прошел по улице, потом рысью побежал к участку Фентонов, с каждым шагом набирая скорость. Добежав до стены дома, я подпрыгнул, ухватился за решетку и полез вверх, чувствуя, как щепки впиваются мне в ладони.
Кэтрин лежала, свернувшись калачиком на кровати, и прижимала к груди какой-то серый предмет. Она спала со включенным светом. Меня окатило чувство вины, снова нахлынула злость. Я несколько раз глубоко вдохнул, чтобы успокоиться, потом постучал по стеклу пальцем.
Кэтрин вздрогнула, села и уставилась на меня. Я помахал ей рукой и вымученно улыбнулся, виня себя за то, что напугал ее.
Она обернулась, посмотрела на дверь, на цыпочках подошла к окну и подняла раму. Изо рта у нее вырвалось белое облачко пара, и я поскорее влез в окно и закрыл его за собой.
Кэтрин уже хмурилась – заметила мои окровавленные руки.
– Что случилось?
– Вот, сходил на вечеринку, – пояснил я.
– Что-то еще болит? – спросила она, нежно касаясь моих рук. – Давай промоем.
Кэтрин повела меня в свою ванную, включила чуть теплую воду и стала смывать с моих рук грязь и кровь. Присев на корточки, она достала из шкафчика бутылочку с перекисью водорода.
– Готов?
Я кивнул, и Кэтрин полила дезинфицирующей жидкостью мои ссадины. Я сквозь зубы втянул в себя воздух, глядя, как вода становится розовой и утекает в раковину. Кэтрин забинтовала мои руки и повела меня к кровати.
Мы осторожно сели рядом, кровать скрипнула.
Мы помолчали, прислушиваясь, не разбудили ли кого-нибудь.
– Рассказывай, – сказала Кэтрин.
– Круз Миллер.
– Ох.
В ее глазах блеснуло понимание.
– Думаю, ему хотелось с кем-то подраться. Минка наговорила гадостей, я велел ей заткнуться, а Круз бросился ее защищать.
– Из-за меня? – спросила она, горестно заламывая брови. – Это из-за меня.
– Ты не виновата, Кэтрин.
Я нахмурился. Так и знал, что она тут же примется винить себя.
– Ты даже не можешь веселиться на вечеринке… в твой день рождения… потому что полез в драку, защищая меня.
– И сделаю это снова, если придется.
– Ты не должен был этого делать.
Кэтрин встала и принялась расхаживать взад-вперед, подол ее длинной ночной рубашки развевался. Наконец она остановилась и повернулась ко мне, в ее глазах сверкала решимость.
– Не говори этого. Не смей говорить это сейчас, – сказал я. – Можешь ругаться, но не говори этого.
В глазах Кэтрин заблестели слезы.
– Я тебе не подхожу. Несправедливо, что тебе приходится все это терпеть. Ты блестящий квотербек. Все любили бы тебя, если бы не я.
– Мне важна только твоя любовь, – я помолчал. – Кэтрин? – я потер затылок. – В понедельник в школе ты обязательно услышишь, что сегодня я себя не контролировал. И, по правде говоря, так и есть. Я плохо помню, как все было. Круз в ужасном состоянии.
– О чем ты?
– Когда я уходил, все смотрели на меня со страхом, даже Сэм.
Несколько секунд Кэтрин молча взирала на меня.
– Ты вышел из себя? Как раньше, когда пробивал кулаком двери? – Я кивнул. – Мне казалось, ты перестал так поступать?
Я вздохнул.
– Не знаю, что произошло. Я сорвался.
Кэтрин села рядом со мной и осторожно, стараясь не задеть повязку, взяла меня за руку.
– Все хорошо. Все будет хорошо.
– Можно я останусь? – попросил я.
Она кивнула и легла в кровать. Я лег рядом с ней, а она обняла меня за талию и положила голову мне на грудь. Серый кусок ткани упал с кровати и лежал на полу, но Кэтрин, казалось, этого не заметила. Она крепко прижалась ко мне, и постепенно ее дыхание выровнялось, а тело расслабилось.
Глава двадцать четвертая
Кэтрин
В понедельник после последнего звонка я собрала свои вещи и направилась к шкафчику. Круз не пришел в школу, а Минка даже не смотрела на меня во время тех нескольких уроков, которые у нас совпадали. Я словно попала в параллельный мир. Еще на прошлой неделе Эллиотта постоянно окликали в коридорах, все пытались привлечь его внимание. Теперь же на него, как и на меня, взирали с любопытством и отвращением.
Подвозя меня до дома, Эллиотт молчал, но его рука постоянно сжимала мою ладонь. Если он и хотел что-то сказать, то никак не решался это сделать.
– Спасибо, что подвез, – поблагодарила я его, с трудом открывая дверь машины. Ветер мешал мне это сделать. – Как ты?
– Не волнуйся обо мне, со мной все отлично. После тренировки вернусь.
Я закрыла дверь, и Эллиотт поднял руку, вытянув вверх указательный палец и мизинец. Я повторила его жест, повернулась и пошла к дому.
Ветер трепал мои волосы, но я ускоряла шаг, торопясь поскорее добраться до крыльца, вовсе не из-за холода. Эллиотт не уедет, пока я не войду в дом, а ему нельзя опаздывать на тренировку.
– Кэтрин? – позвала мамочка, едва я переступила порог.
– Я дома, – ответила я, поочередно снимая куртку, шарф и вязаную шапочку и вешая все это на крючок возле двери.
Новых записей в журнале регистрации не было, так что я побрела на кухню и сгрузила рюкзак на кухонный стол, расстегнула его, достала пять учебников. Прошло уже три дня с тех пор, как Эллиотт столкнулся с Дюком, и я все еще тревожилась из-за этого. Сидя на занятиях, я не могла сосредоточиться на учебе. Я не закончила ни одного задания и почти ничего не записала на уроках. При виде стопки учебников я чувствовала упадок сил.
– Мой брат как-то встречался с девушкой, которая не понравилась моей маме. Они быстро расстались, – Тэсс поставила передо мной чашку горячего шоколада и отхлебнула из своей.
– С чего ты решила, что мамочке не нравится Эллиотт? Это она тебе сказала?
Тэсс пожала плечами.
– Она сказала, что Дюк распсиховался в присутствии Эллиотта. Ей из-за этого грустно, но, возможно, все что ни делается, к лучшему.
Я вздохнула.
– Спасибо за шоколад, но сегодня я не в настроении, Тэсс.
– Не в настроении? Ты должна положить этому конец. Ты разобьешь ему сердце. Ты же знаешь, что не сможешь с ним уехать, а он здесь не останется.
– Я не знаю! – огрызнулась я. Сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться.
– Это не твоя вина, – продолжала Тэсс. – Человеку хочется быть нужным, так что понятно, что ты привязана и к Эллиотту, и к гостинице на Джунипер-стрит.
– Кто сказал, что я привязана к этой гостинице? Для меня она – неизбежное зло. Зато к Эллиотту я привязана, и все шло просто отлично, пока не появился Дюк и все не испортил. Я что-нибудь придумаю, я всегда как-то выкручиваюсь.
– Обидно, конечно, но ты же сама понимаешь, что гостиница важнее, а ты в последнее время забросила все дела здесь.
Я закрыла глаза.
– Я ничего не знаю. И ты не знаешь.
– Я знаю, о чем ты думаешь, но ты ошибаешься. Тебе не удастся сохранить и то, и другое. Рано или поздно придется выбирать.
– Я могу сохранить и гостиницу, и Эллиотта. Когда он уедет, я… я его отпущу, а пока просто дай мне насладиться временем, проведенным с ним. В кои-то веки дай мне побыть счастливой.
– Он делает тебя счастливой?
– Ты знаешь, что так и есть.
– Значит, ты уже выбрала.
– Тут не из чего выбирать, Тэсс. Прошу тебя. У меня много работы. Просто… иди домой.
– Тебе есть из чего выбрать. Сохранить верность своей мамочке или сбежать с парнем, который скоро уедет. Для любого нормального человека исход очевиден. Я тебе не верю. – Я со вздохом встала, но Тэсс схватила меня за руку. – Я приходила вечером в пятницу. Тебя не было дома. Мэвис сказала, ты уехала на его игру. Ты совсем забросила работу.
Я отдернула руку.
– Мне позволено иногда брать выходной. Я работаю семь дней в неделю на протяжении последних двух лет, Тэсс.
– Ну да. Итак… Как прошла игра? Ты повеселилась?
– Не так, как надеялась.
Тэсс посмотрела на меня, прищурившись.
– А что пошло не так?
Ветер снаружи бился в окна, занавески слегка покачивались от этого напора.
Я не ответила, и Тэсс пришла к собственным выводам.
– Он тебя обидел?
– Эллиотт? Нет, он скорее руку себе отрежет, чем расстроит меня. Он даже на вечеринки без меня не ходит. Ради меня он выступил против собственного тренера. Он меня любит, Тэсс. Иногда мне кажется, что он любит меня больше собственной жизни.
Щеки Тэсс порозовели.
– А что сделал этот тренер?
– Ничего. – Я вздохнула. – Он ничего не сделал. Это сложно объяснить.
Она прищурилась.
– Это те девчонки, которые тебя достают. Они тебе докучали? Опять эта Пресли, да? Об этом говорила Алтея? Я слышала, как она рассказывала твоей мамочке, что эти девицы явились и угрожали тебе. Мэвис сказала, они приходили накануне.
С каждой секундой Тэсс все больше распалялась.
– Татум неравнодушна к Эллиотту, поэтому Пресли вредничает больше обычного, только и всего.
– Ну, по крайней мере, когда ты его бросишь, они от тебя отстанут.
– Я не собираюсь его бросать, и они вряд ли отстанут.
– Думаешь?
Я дернула плечом.
– Не знаю, почему они вдруг должны оставить меня в покое. Они доставали меня годами, и им это нравится, особенно Пресли. Они разбили фары автомобиля Мэдисон, пытались сделать так, чтобы мы провели ночь в Юконе. – Тэсс нахмурилась и сделала еще глоток шоколада. – Но это нестрашно: через несколько месяцев все они уедут учиться кто куда.
– Кстати говоря, – сказала Тэсс, придвигая ко мне стопку писем. – Алтея просила передать это тебе.
Я просмотрела конверты. Все письма пришли из разных университетов, находящихся в разных штатах. С вероятностью 99,99 процента я не могла себе позволить обучение ни в одном из них. В некоторых конвертах лежали анкеты, в других – просто брошюры, восхваляющие то или иное учебное заведение. Все кампусы на фотографиях выглядели чудесно: снимки были сделаны летом, когда вокруг студенческих общежитий зеленела трава, а в небе ярко светило солнце. У меня защемило сердце. Все эти места так бесконечно далеки от меня, мне до них как до луны.
Интересно, заметят ли наблюдатели Эллиотта? Какой университет он в итоге выберет? Как далеко уедет от Дубового ручья? Станет ли он первокурсником в одном из этих университетов, будет ли бродить по этим зеленым лужайкам? Какая девушка будет кричать ему с трибуны и поддерживать его? На глаза навернулись слезы, и я поскорее их утерла.
– Чем быстрее ты дашь ему от ворот поворот, тем легче вам обоим будет.
Я подняла глаза на Тэсс.
– Тебе пора. У меня большое домашнее задание, а потом нужно будет заняться работой по дому.
Тэсс кивнула, соскользнула с табурета и ушла.
Я открыла учебник по геометрии, достала вложенную в него тетрадь. В классе я сделала только половину требуемых заданий, потому что все мысли были лишь об одном: сколько еще я смогу обманывать себя и делать вид, что Эллиотт не уедет? Я подпустила его слишком близко, тем самым подвергнув опасности. Теперь он стал изгоем в школе. Когда придет время, мне придется его отпустить.
Страница за страницей, задачка за задачкой. Я закончила задание, когда солнце уже село, и наступил вечер. По ночам в гостинице становилось шумно. Поскрипывали стены, в трубах гудела вода, урчал холодильник. Зимой ветер порой дул так сильно, что входная дверь качалась, постукивая о косяк.
Холодильник щелкнул, и гудение прекратилось. Стало на удивление тихо. Открылась и снова закрылась задняя дверь, в коридоре раздались шаги: они то приближались, то удалялись, словно вошедший ходил по кругу.
– Мамочка? – позвала я. Она не ответила. – Печка плохо работает. Хочешь, я позвоню мастеру?
Из-за угла вышел Дюк, потный и отдувающийся, ослабленный галстук у него на шее съехал набок. Я напряглась, ожидая гневных криков.
– Дюк. Я… не знала, что здесь кто-то есть. Извините, что я могу для вас сделать?
– Я позабочусь о печке. Отныне держись подальше от подвала. Я слышал, ты любишь сидеть там взаперти.
– А вы этого не знали? – спросила я.
– Что это значит? – вскинулся он.
– Ничего, – пробормотала я, убирая в рюкзак законченную домашнюю работу.
Дюк говорил о том случае, когда я просидела в подвале три часа. Я спустилась туда проверить водонагреватель, и кто-то запер дверь. Я подозревала, что это сделал именно Дюк, но когда на мои крики наконец пришла мамочка, то заявила, что в тот день Дюк к нам не заселялся.
Подвальная дверь хлопнула, и шаткая лестница жалобно застонала под тяжелыми ботинками Дюка. Он перетаскивал какие-то вещи и ужасно шумел. Я порадовалась, что успела закончить свою домашнюю работу: из-за стука и скрипа ножек стула по бетонному полу я ни за что не смогла бы сосредоточиться.
Я собрала рюкзак на завтра, поставила его у двери, потом поднялась по лестнице, от усталости еле-еле передвигая ноги. Споткнулась о запачканный, грязный ковер и, чтобы не упасть, схватилась за засаленные деревянные перила. За два года, миновавшие со смерти папы, дом состарился лет на двадцать. Я умела немного, разве что включить котел или найти протечку. Краска отваливалась, трубы текли, лампы перегорали, и дом весь продувался. Мамочка не разрешала мне ничего чинить и улучшать. Она не хотела ничего менять, так что мы просто позволяли дому гнить.
Добравшись до своей комнаты, я разделась и включила воду. Какое-то время я слушала, как гудят и свистят трубы, пока из лейки душа не полилась наконец вода.
Приняв душ и вымыв голову, я надела халат и встала перед зеркалом, стряхивая с ладоней крошечные капли воды. Девушка в зеркале не походила на ту девушку, что стояла перед зеркалом в комнате Эллиотта несколько дней назад. Вернулись темные круги под глазами, а сами глаза глядели грустно и устало. Даже понимая, чем все в итоге закончится, я все равно каждый день ждала возможности увидеть Эллиотта в школе. Только эта надежда заставляла меня вставать по утрам, и все же я готовилась отпустить Эллиотта, хотя сама до конца не понимала, почему должна это сделать.
Я провела расческой по мокрым волосам. Интересно, что сказал бы папа, увидев, как сильно они отросли. Одобрил бы он Эллиотта? Какой была бы моя жизнь, если бы папа не умер? Музыкальная шкатулка на моем комоде вдруг заиграла, но тут же умолкла; я вошла в спальню и уставилась на розовую коробку. Шкатулка была закрыта, я уже несколько дней ее не заводила, но после смерти папы мне нравилось думать, что внезапное срабатывание механизма, порождавшее медленную, жутковатую мелодию – это способ, посредством которого папа общается со мной с того света.
Я открыла крышку музыкальной шкатулки, завела ее, поставила на окно и стала смотреть, как кособокая балерина кружится на месте. Я села на скамейку, стоявшую под окном, чувствуя, как из щелей тянет холодом. Клен, росший в дальнем конце участка Фентонов, отчасти заслонял ночное небо, но я все равно видела между ветвями дерева сотни горящих звезд.
Уличными фонарями никто не занимался, и они постепенно гасли один за другим, но миллионы звезд в вышине никуда не делись. Загадочные, молчаливые свидетели людской жизни, прямо как гости дома на Джунипер-стрит.
В стекло со звяканьем ударилась пригоршня мелких камешков, я выглянула в окно и увидела, что на темной улице стоит Эллиотт.
Улыбаясь, я подняла оконную раму, и мне в лицо подул холодный зимний ветер.
– Я думала, ты не придешь.
– Почему ты так думала?
– Потому что тренировка закончилась несколько часов назад?
Эллиотт выглядел пристыженным.
– Извини, я немного устал. Я подумал, что следует прийти снова, – шепотом ответил он. – Подумал, мне следует остаться.
– Эллиотт…
Я вздохнула. Одна ночь – это риск, но две ночи – это уже принятое решение.
Ледяной ветер разметал волосы Эллиотта. Проведя всего одну ночь с ним в одной комнате, я отчаянно желала снова оказаться рядом с ним, дотронуться до его волос, рук, ощутить чувство безопасности, которое испытывала в его присутствии. В окно снова задул холодный ветер, и я плотнее запахнулась в халат.
– На улице колотун, тебе лучше пойти домой.
– Всего на секундочку, – ответил Эллиотт, отступая на несколько шагов.
Он разбежался, подпрыгнул и взобрался по решетке к моему окну.
Я не дала ему забраться в комнату, удержав за плечо.
– Нас поймают.
– Именно за этим я здесь, верно? На случай, если кто-то заявится в твою комнату без приглашения?
– Я не хочу, чтобы ты находился здесь, если это случится, Эллиотт. Тогда мне будет еще сложнее все объяснить.
– Ты не должна ничего мне объяснять.
– Бардак, – вздохнула я. – Моя жизнь – один сплошной бардак.
– Ну, теперь твой бардак это и мой бардак.
Я коснулась щеки Эллиотта, и он прильнул к моей руке, так что у меня защемило сердце.
– Знаю, ты просто пытаешься помочь, но если бы я по-настоящему о тебе заботилась, то вообще не позволила бы тебе влезать в это дело. Может… – Мне было тошно даже произносить эти слова. – Эллиотт, думаю, нам пора расстаться. Ты все равно скоро уедешь, и я хочу, чтобы ты держался подальше от всего этого.
Он нахмурился.
– Проклятье, Кэтрин, не говори так. Не смей даже произносить такое. Ты поедешь со мной, помнишь? Кроме того, пока я здесь, я тебя защищаю.
– Ты вроде бы говорил, что это я – воительница?
– Давай ты ненадолго возьмешь выходной?
Я разочарованно вздохнула.
– Эллиотт, ты не понимаешь, о чем говоришь. Ты даже не знаешь, с чем имеешь дело.
– Ты про драку? – спросил он.
– Нет.
– Хорошо. Хорошо, тогда, может быть, – начал он, тщательно подбирая слова. Я видела, что его сердит одно упоминание слова «расставание», а еще он волновался – почти как в тот день, когда мы обедали вместе с Сэмом и Мэдисон. – Хорошо. Я понял. Если тебе никто не причиняет вреда, я ничего не скажу. Просто я волнуюсь за тебя. Я не понимаю, что происходит, и из-за этого волнуюсь еще больше.
Подул ветер, и я обхватила себя за талию.
– Ладно, это смешно, – сказал Эллиотт, забираясь в комнату.
Он закрыл окно, прошел через комнату, сел на кровать, и та скрипнула под его весом. Эллиотт посмотрел на меня, улыбнулся и похлопал по матрасу рядом с собой.
Я быстро посмотрела на дверь и прошептала:
– Я ценю твою заботу, но, как видишь, я жива и здорова. А теперь, пожалуйста…
В коридоре раздались приглушенные голоса, и мы оба замерли. Я узнала голоса Дюка и мамочки, потом заговорила Уиллоу. Эллиотт озадаченно нахмурился.
– Это?..
Я прикрыла глаза ладонями, чувствуя, что вот-вот расплачусь.
– Эллиотт, ты должен уйти.
– Прости. Я больше не буду говорить вопросами.
– Я серьезно. Все это очень серьезно. Я пытаюсь тебя защитить.
– От чего?
Я указала на дверь.
– До сих пор никого из них тут не было, а теперь они пришли. Должна быть причина. Они что-то задумали. Тебе лучше уйти, здесь небезопасно.
Эллиотт встал и протянул мне руку.
– Тогда и тебе не следует здесь находиться. Идем.
Я прижала ладонь к груди.
– У меня нет выбора!
Эллиотт приложил палец к губам и крепко меня обнял. Мне хотелось стоять так вечно, под защитой его теплых рук.
– Я предлагаю тебе выбор, – тихо проговорил Эллиотт мне на ухо. Он не боялся, а я не могла показать ему, насколько опасно находиться в доме на Джунипер-стрит. – Как насчет миссис Мейсон? Разве ты не можешь с ней поговорить?
Я покачала головой и прижалась щекой к его груди. Этот спор давался мне нелегко, ведь больше всего на свете мне хотелось, чтобы Эллиотт остался в моей комнате.
– Мы что-нибудь придумаем. Только больше никаких разговоров про расставания и про то, что ты меня покинешь. Посмотри на меня. Похоже, что меня нужно спасать? – Он попытался улыбнуться, но при виде моего печального лица погрустнел.
– Ты должен оставить меня здесь одну, Эллиотт. Рано или поздно ты уедешь, и я не могу поехать с тобой. Будет лучше, если ты просто…
В коридоре скрипнула половица. Я закрыла рот ладонью, отошла от двери и стала пристально смотреть на полосу света на полу, ожидая, что там появится тень.
Эллиотт привлек меня к себе, а тот, кто находился в коридоре, протопал мимо двери, свернул на лестницу. Хлопнула дверь в подвал.
– Это был Дюк, – прошептала я. Умоляюще посмотрела на Эллиотта снизу вверх. – Нельзя, чтобы тебя здесь застали, нельзя, чтобы тебя увидел Дюк. Тогда все станет еще хуже. Он не войдет в комнату, мамочка ему не позволит, поэтому, пожалуйста, просто уходи.
– Если ты не боишься, что он войдет сюда, почему в таком случае твой комод придвинут к двери?
– Это не из-за Дюка.
Эллиотт потер лоб основанием ладони.
– Кэтрин, довольно. Я больше не хочу слушать твои отговорки. Тебе придется довериться мне, рассказать, что здесь происходит. От кого ты забаррикадировалась?
Я сглотнула.
– От мамочки.
Плечи Эллиотта поникли.
– Она тебя бьет?
Я покачала головой.
– Нет, просто она меня пугает. С каждым днем становится все хуже. Это трудно объяснить… Эллиотт, поверь мне, даже если бы я тебе рассказала, ничего не изменилось бы. Тут ничем не поможешь.
– Позволь мне попробовать.
Я прикусила губу, раздумывая.
– Хорошо. Хорошо, оставайся.
Он вздохнул с облегчением.
– Спасибо.
Хлопнула задняя дверь. Я подошла к окну, вгляделась в темноту и ахнула.
В центре участка Фентонов стояла мамочка и смотрела на дорогу. Она была в одной ночной рубашке. Дети Фентонов только недавно договорились, чтобы к ним на участок приехал трактор и разровнял площадку под фундамент нового дома. Босые ноги мамочки по щиколотку утопали в холодной почве, но она, похоже, не обращала на это внимания.
Она повернулась, посмотрела на окно моей спальни, и я поспешно отпрянула от окна и прижалась спиной к стене. Через несколько секунд я снова выглянула на улицу. Мамочка по-прежнему стояла на пустом участке и смотрела на дом. На этот раз ее взгляд был прикован к другому окну. Я вдруг осознала, что боюсь не гостиницы, а именно мамочки, и у меня кровь застыла в жилах.
Как всегда моим первым порывом было превозмочь страх, выбежать на улицу и заставить мамочку вернуться в дом, но она выглядела рассерженной, а я боялась того, с кем могу столкнуться снаружи.
Я попятилась от окна и угодила прямо в объятия Эллиотта.
– Это твоя мама?
– Она сейчас вернется и ляжет спать.
Эллиотт подался вперед и выглянул в окно, потом отпрянул, видно было, что ему тоже не по себе.
– Как думаешь, что ей там нужно? Думаешь, она ищет меня?
Я покачала головой и снова выглянула в окно: мамочка опять смотрела на дорогу.
– Она не знает, что ты здесь.
Мамочка посмотрела себе под ноги.
– Что она делает? – спросил Эллиотт.
– Мне кажется, она и сама не знает.
– Ты права. Она меня пугает.
– Тебе не обязательно оставаться, – сказала я. – Давай дождемся, когда она вернется в дом, а потом ты уйдешь.
Эллиотт крепче прижал меня к себе.
– Я никуда не уйду.
Глава двадцать пятая
Эллиотт
Мы устроились на кровати, стараясь, чтобы она не слишком скрипела. Кэтрин не даром считала гостиницу на Джунипер-стрит жутковатым местом. Дом полнился всевозможными звуками: казалось, стены, трубы, полы и даже фундамент постоянно разговаривают друг с другом.
Я снова и снова обдумывал, что делать, если кто-то попытается вломиться в комнату. И все же ни один, даже самый страшный образ из тех, что возникали у меня в голове, не шел ни в какое сравнение с пугающими словами Кэтрин. Она уже произнесла их не раз, а значит, уже раз десять все обдумала. Кэтрин считала, что мы с ней слишком разные, что все происходящее с ней слишком чудовищно, чтобы вовлекать в это меня, и что она должна выставить меня из своей жизни, чтобы защитить. Я просто отказывался это признавать, но чем меньше времени оставалось до выпускного, тем больше я боялся, что она даст мне от ворот поворот.
Однако Кэтрин понемногу начинала рассказывать мне правду, пусть по крупицам, и все же это вселяло в меня надежду. Я лежал на кровати, обнимая Кэтрин, и говорил себе, что, в конце концов, моей любви хватит на нас обоих, что Кэтрин все-таки выберет меня. Если она этого не сделает, я просто не смогу собрать вещи и уехать в университет, оставив Кэтрин бороться в одиночку.
Мне хотелось, чтобы Кэтрин отдохнула, но еще хотелось поговорить с ней о нашем будущем. Я лежал молча, и в моей душе боролись сочувствие и эгоизм.
– Эллиотт? – прошептала Кэтрин.
– Да? – прошептал я, испытывая неимоверное облегчение.
– Я не хочу, чтобы ты пострадал. Ни по моей вине, ни по чьей-либо еще.
– Причинить мне боль способна только ты, – ответил я с тяжелым сердцем. Я не представлял, что Кэтрин скажет в следующую секунду.
Она прижалась щекой к моей груди и крепко меня обняла.
– Твои слова о том, как понять, что любишь кого-то… что если… что если твои любимые люди очень для тебя важны, но все вышло из-под контроля, и теперь те, кого ты любишь, стоят у тебя на пути?
Я посмотрел на нее, ожидая, когда она тоже взглянет на меня. В глазах Кэтрин блестели слезы, и я постарался не паниковать.
– Я помню, как увидел тебя в первый раз. Ты показалась мне самой красивой девочкой из всех, кого я когда-либо видел. Потом оказалось, что ты самая добрая на свете, а потом – самая печальная. Самая напуганная. Самая храбрая. С каждым днем я все больше тобой восхищаюсь, и, если тебе интересно, что пугает меня, я тебе скажу. Я боюсь, что не достоин тебя, но знаю, что буду любить тебя больше, чем кто бы то ни было. Я готов на все, лишь бы защитить тебя и сделать счастливой. Мне остается лишь надеяться, что этого достаточно.
– Знаю. Я все это знаю и люблю тебя за это. Рядом с тобой мне так спокойно, я счастлива. Что если я не могу уйти?
– Что если я могу тебе помочь? – спросил я.
– Как?
Надежда в голосе Кэтрин была почти осязаема, она окутывала нас теплым одеялом; Кэтрин ждала, что я укажу ей выход из положения, но долг и страх покинуть мать сковывали ее по рукам и ногам, и я боялся, что не смогу разбить эти цепи. Чувство вины и страх – это очень сильные твари, они годами грызли Кэтрин изнутри.
– Я могу упаковать твои вещи и отнести в свою машину.
Кэтрин отвела глаза.
– Это место может пойти ко дну с тобой или без тебя. Никто не станет тебя винить, если ты покинешь этот корабль. Если бы твоя мать была в здравом уме, она бы тоже не винила тебя. Любой, кто любит тебя, захотел бы, чтобы ты уехала подальше от этого места – как и ты, любя меня, хочешь, чтобы я держался от него подальше. Поэтому, когда эта гостиница прогорит – а она прогорит, – спроси себя, стоило ли оно того? Какой судьбы хотел бы для тебя твой отец?
По щеке Кэтрин скатилась слеза, она покачала головой.
– Но я не могу просто взять и бросить ее здесь.
– Так давай найдем другой выход. Какую-то социальную программу, помощь правительства. В конце концов, мы оба можем устроиться на работу и посылать твоей маме деньги. Можно дать объявление и найти для нее помощницу. Этот дом не для тебя, Кэтрин. И гости – не твоя семья.
– Но мамочка – моя семья. Кроме нее, у меня никого нет.
– У тебя есть я. Ты больше не одна и никогда не будешь одна.
– Если я уеду с тобой.
Я коснулся ее подбородка и мягко приподнял, заставив Кэтрин посмотреть мне в глаза.
– Неужели ты еще не поняла, Кэтрин? Ты поедешь, куда сама захочешь, а я последую за тобой. Но здесь тебе оставаться нельзя. Ты не можешь остаться здесь, Кэтрин. Ты и сама этого не хочешь, я же вижу.
Она покачала головой, еще одна слеза покатилась по ее щеке.
– Я не хочу здесь оставаться. – Она закрыла глаза и потянулась губами к моим губам. Я поцеловал ее и обнял крепче. Кэтрин хлюпнула носом и отстранилась. – Я уже сказала ей, что останусь.
– Планы меняются.
– Я боюсь, что, если уеду, с ней что-нибудь случится.
– Кэтрин, послушай меня. Твоя мать взрослая женщина. Ты за нее не отвечаешь. Она не может вечно держать тебя здесь, словно в тюрьме, и кроме того, как только ты уедешь, ей придется взять в помощь кого-то другого. Она использует тебя и не развивается. Ей придется двигаться вперед или…
– Утонуть, – сказала Кэтрин, глядя на дверь.
– Нельзя вытащить другого человека из зыбучих песков, если ты и сам в них увяз, – заметил я.
Кэтрин снова положила голову мне на грудь.
– Ты прав. Я понимаю, что ты прав, но… это трудно объяснить. Мысль об отъезде меня манит, но и пугает. Не знаю, смогу ли я ей помочь, если уеду.
– Оставаясь здесь, ты ей точно не поможешь.
Кэтрин кивнула.
Я прижал ее к себе.
– Никто не может знать свое будущее, но одно я тебе обещаю: тебе не придется сражаться в одиночку.
Глава двадцать шестая
Кэтрин
Во вторник утром в стенах школы было необычайно тихо. Ученики выглядели усталыми, и сначала я подумала, что все дело в затянутом облаками небе и морозе. Однако в воздухе витало что-то помимо холода, просто мы этого еще не знали.
Дверь класса открылась, на пороге стоял кудрявый, огненно-рыжий помощник школьного секретаря. Веснушки густо покрывали его бледную физиономию, а судя по нашивке на рукаве рубашки, он был студентом-первокурсником. Сегодня выражение многолетней забитости исчезло с его лица, сменившись тревогой.
Студент подошел к учительскому столу и подал миссис Уинстон записку.
– Татум? – позвала та. – Тебя вызывают в учительскую.
– А как же тест? – запротестовала девушка.
– Собирай свои вещи, – отрезала миссис Уинстон. – Немедленно.
Сквозь стеклянную стену я увидела, как по коридору идет Анна Сью в сопровождении другого помощника. Она прижимала к груди стопку учебников.
Татум помедлила, глядя на подругу. На секунду их взгляды встретились, потом Анна Сью скрылась из виду.
Татум схватила свой рюкзак и поспешно выскочила в коридор, крича, чтобы Анна Сью ее подождала.
Как только они скрылись за углом, раздалось несколько шепотков, но все быстро умолкли и вернулись к написанию теста. Я обводила кружками правильные ответы и никак не могла избавиться от ощущения нависшей надо мной беды. В коридорах установилась напряженная тишина, ученики сидели понурые, словно подсознательно готовились к ужасу, обосновавшемуся в школе.
Прозвенел звонок, и в коридоры хлынули сотни школьников. Они подходили к своим шкафчикам, чтобы за две минуты успеть поменять учебники и взять все необходимое для следующего урока.
– Ты слышала? – спросила Мэдисон, подбегая ко мне.
Она запыхалась.
– Не слышала, но чувствую: что-то стряслось, – ответила я, закрывая свой шкафчик.
К нам подошли Сэм и Эллиотт, оба выглядели озадаченными.
– Говорят, будто Пресли сегодня не пришла в школу, и всех ее клонов вызвали в учительскую, – сказал Сэм.
– Мэдисон! – позвала миссис Мейсон, подходя к нам. Она мельком взглянула на меня и тронула Мэдисон за руку. – Ты должна пойти со мной.
– Я? Зачем? – спросила Мэдисон.
– Что происходит? – поинтересовался Сэм.
– Просто пойдем со мной, Мэдди, без разговоров, – прошептала миссис Мейсон.
Психолог увела Мэдисон в сторону своего кабинета.
Мы стояли и смотрели им вслед, а вокруг нас начала собираться толпа. Каждый задавал какие-то вопросы, и все они тонули в общем гвалте.
– Думаете, это из-за машины Мэдисон? – проговорил Сэм. – Может, наших крашеных блондинок поймали и теперь допрашивают?
– Ты что, не видел лицо миссис Мейсон? – сказал Эллиотт. – Что бы ни стряслось, это нечто плохое.
Он взял меня за руку.
Начался и закончился второй урок, потом третий. На перемене я ожидала увидеть Мэдисон возле своего шкафчика: мне не терпелось услышать ее рассказ – о чем же с ней говорили в учительской. Эллиотт, Сэм и я ждали у шкафчиков, но Мэдисон так и не пришла.
– Она до сих пор в учительской, – сказал Сэм.
Тут я заметила, что многие старшеклассники мрачны, несколько девушек плакали, другие выглядели испуганными.
– Какого черта тут происходит? – пробормотал Эллиотт.
Сэм вытащил из кармана мобильный.
– Я звоню отцу Мэдди. Нужно рассказать ему, что происхо…
Мимо нас прошел мистер Сейлор, бросил на Эллиотта странный взгляд и скрылся за углом.
– Он идет в учительскую, – сказал Сэм, убирая телефон.
– Я иду туда, – заявила я.
– Кэтрин, нет, – остановил меня Эллиотт.
Не слушая его, я закрыла свой шкафчик и пошла следом за мистером Сейлором.
Когда мы вошли, миссис Розальски так и подпрыгнула, испуганно замахала на нас рукой.
– Кэтрин, тебе лучше уйти. И тебе тоже, Эллиотт. Сэм, иди с ними.
– Где Мэдди? – спросила я. – Миссис Мейсон увела ее два часа назад. Мы только что видели ее отца.
Миссис Розальски набычилась.
– Кэтрин, уходи. Тебя скоро вызовут.
Из кабинета миссис Мейсон вышел какой-то человек.
– Мисс Кэлхун, – проговорил он.
Следом за ним из кабинета вышли отец Мэдисон и она сама, причем выглядела она перепуганной.
– Что происходит? – спросил Эллиотт.
– Я детектив Томпсон, – представился мужчина, пожимая Эллиотту руку. Говоря это, он пристально рассматривал нас, глаза у него были голубые навыкате.
– Приятно познакомиться, – сказал Эллиотт, кивая. Он посмотрел на Мэдисон. – Как ты?
Мэдисон кивнула; рядом с отцом она казалась очень маленькой.
Детектив Томпсон был одет в черный костюм, его ковбойские сапоги намокли от нескончаемого дождя. Из-за серых пышных усов он скорее походил на ковбоя, чем на полицейского.
– Раз уж вы здесь, почему бы вам не пройти в кабинет миссис Мейсон?
Я посмотрела на Эллиотта, пытаясь по его лицу понять, что происходит. Случилось что-то плохое, но Эллиотт, казалось, ничуть не нервничал. Он взял меня за руку и повел в кабинет. Когда мы проходили мимо Мэдисон, та делала мне глазами какие-то знаки. Ее рука на миг коснулась наших с Эллиоттом переплетенных пальцев, а потом она ушла вслед за своим отцом, напоследок одними губами проговорив: «Удачи».
Миссис Мейсон стояла за своим столом, при виде нас она жестом предложила нам садиться. Мы заняли два стула, стоявших перед столом, но Эллиотт не выпустил мою руку.
Детектив Томпсон уселся на место миссис Мейсон, не спуская глаз с наших переплетенных пальцев, облокотился о столешницу и сложил ладони домиком.
– Вы знаете, почему вас сюда пригласили? – поинтересовался он.
Мы с Эллиоттом переглянулись, потом синхронно покачали головами.
– Пресли Брубейкер вчера вечером не вернулась домой, – проговорил детектив Томпсон будничным тоном.
Я нахмурилась, ожидая, что детектив все объяснит.
– Она убежала из дома? – спросил Эллиотт.
Томпсон криво усмехнулся.
– Интересно, что ты это говоришь, Эллиотт. Из всех, с кем я сегодня успел побеседовать, никто больше не высказал такого предположения.
Эллиотт пожал плечами.
– А что еще может быть?
Детектив Томпсон откинулся на спинку кресла, демонстрируя такое же спокойствие и собранность, как Эллиотт. Несколько секунд они смотрели друг на друга, словно играли в игру «кто первый моргнет».
– Мне нужно знать ваши даты рождений. Начнем с тебя, Эллиотт.
– Шестнадцатое ноября тысяча девятьсот девяносто девятого года, – ответил Эллиотт.
– Второе февраля, – сказала я.
Детектив Томпсон выхватил карандаш из подставки, стоявшей на столе миссис Мейсон, и записал наши ответы в блокнот.
– Выходит, у тебя был день рождения в минувшие выходные? – спросил он.
Эллиотт кивнул.
– Кэтрин? – обратилась ко мне миссис Мейсон. – Ты знаешь, где находится Пресли? Ты не говорила с ней?
– Здесь я задаю вопросы, миссис Мейсон.
Сказав это, детектив выжидательно уставился на меня, ожидая, что я отвечу.
Я попыталась расслабиться, выглядеть такой же уверенной, как Эллиотт, но, похоже, Томпсон уже принял какое-то решение. Наш разговор все больше походил на допрос, а не на неофициальную беседу.
– В последний раз я видела ее после матча в Юконе, вечером в прошлую пятницу.
– Вы с ней поругались? – спросил Томпсон.
– Знаете, детектив, со стороны все это выглядит как давление на свидетеля, – заметил Эллиотт.
Томпсон снова усмехнулся.
– Ох уж эти современные детишки, – проворчал он и положил ноги на стол миссис Мейсон. Несколько кусочков засохшей грязи упали с подошв его грязных сапог на деревянную столешницу и на ковер. – Вы слишком много смотрите телевизор. Вы не согласны, миссис Мейсон?
– Отчасти. Эллиотт и Кэтрин входят в число наших лучших учеников. Они демонстрируют прекрасное поведение и высокий уровень оценок.
– Вы ведь часто видитесь с Кэтрин с тех пор, как умер ее отец, не так ли? – спросил Томпсон. Вопрос предназначался миссис Мейсон, но смотрел детектив на меня.
Миссис Мейсон замешкалась с ответом, потом быстро заговорила, явно волнуясь.
– Извините, детектив, вы же знаете, я не могу обсуждать…
– Разумеется, – отмахнулся тот. – Итак, Кэтрин? Вы с Пресли поругались после игры в Юконе?
Я немного поразмыслила.
– Нет, я так не думаю.
– Похоже, Мэдисон с тобой не согласна, – заметил Томпсон. – Это ведь она привезла тебя на матч? Твоя подруга Мэдисон?
– Да, но я не говорила с Пресли, – твердо сказала я. – Мэдисон пару раз ей ответила. Она сказала ей «привет» и… – Я запнулась. Меньше всего мне хотелось втягивать в это дело Мэдисон. Раз Пресли пропала, любая враждебность по отношению к ней, даже обоснованная, неизбежно привлечет внимание Томпсона.
– Предложила ей пойти в задницу? – подсказал Томпсон. – Разве не это она сказала?
Я почувствовала, как краснеют щеки.
– Да? – настаивал детектив.
Я кивнула.
Эллиотт усмехнулся.
– Что тут смешного? – спросил Томпсон.
– Пресли не привыкла, чтобы с ней так разговаривали, – пояснил Эллиотт. – Так что, да, это довольно забавно.
Томпсон указал на меня, потом на Эллиотта и медленно поводил вытянутым указательным пальцем вправо-влево.
– Вы двое встречаетесь, да?
– Какое это имеет значение? – спросил Эллиотт. На его лице впервые отразилось беспокойство, и Томпсон немедленно за это ухватился.
– Неужели так трудно ответить на простой вопрос?
Эллиотт нахмурился.
– Нетрудно. Просто я не понимаю, какое отношение это имеет к Пресли Брубейкер и почему мы вообще здесь.
Томпсон указал на наши соединенные руки.
– Отвечай на вопрос.
Эллиотт крепче сжал мою руку.
– Да, мы встречаемся.
– Пресли уже какое-то время третировала Кэтрин, не так ли? А ты… любитель пробивать кулаком стены.
– Двери, – уточнил Эллиотт.
– Ребята, – вмешалась миссис Мейсон. – Помните, у вас есть право требовать присутствия ваших адвокатов или ваших родителей.
– Зачем нам это? – спросил Эллиотт. – Он может спрашивать нас о чем угодно.
– После матча состоялась вечеринка, – продолжал детектив. – Кто-то из вас на ней присутствовал?
– Я ездил туда вместе с Сэмом, – ответил Эллиотт.
– А Кэтрин с собой не взял? – Томпсон выгнул бровь.
– Я не хотела идти, – сказала я.
Несколько секунд Томпсон разглядывал нас, потом снова заговорил.
– И почему же?
– Эллиотт отвез меня домой, и я легла спать.
– Ты отправилась домой? – Томпсон указал на Эллиотта. – В его день рождения? После большой победы в Юконе? Это странно.
– Я не хожу на вечеринки, – сказала я.
– Что, вообще никогда? – усомнился детектив Томпсон.
– Никогда.
Томпсон хохотнул, но мгновенно посерьезнел.
– Кто-то из вас видел Пресли после пятничного вечера?
– Нет, – ответили мы с Эллиоттом в унисон.
– А что насчет вчерашнего вечера, Янгблад? Расскажи, что ты делал весь вечер после тренировки по футболу.
– Я бродил по городу.
Я посмотрела на Эллиотта. Накануне он сказал мне, что у него были какие-то дела после тренировки. Вчера мне не пришло в голову поинтересоваться, чем он занимался после того, как ушел с тренировки, и до того, как пришел ко мне.
Томпсон прищурился.
– Где именно бродил?
– Недалеко от дома, ждал, когда Кэтрин придет в свою комнату.
– И что же?
– Я подождал, и когда увидел в ее окне какое-то движение, бросил несколько камешков в ее окно, чтобы она выглянула.
– Ты бросил камешки в ее окно? – повторил Томпсон равнодушным тоном. – Как романтично.
– Я стараюсь, – ответил Эллиотт с улыбкой.
Миссис Мейсон прислонилась к стеллажу, в котором стояли папки с документами, ее губы сжались в жесткую линию. Эллиотт никогда не показывал свои чувства, но детектив этого не знал. Эллиотт, скорее всего, показался ему легкомысленным или, хуже того, черствым парнем.
– И Кейти подошла к окну? – спросил Томпсон.
– Ее имя Кэтрин, – спокойно проговорил Эллиотт. Слишком твердо, учитывая, что он говорил со взрослым, к тому же с детективом.
– Мои извинения, – сказал Томпсон. Глаза его блеснули. – Продолжай.
Эллиотт выпрямил спину и кашлянул.
– Кэтрин подошла к окну, и мы поговорили.
– И только.
– Возможно, я забрался по стене к ее окну и сорвал с ее губ поцелуй.
– Вот как ты ободрал ладони? – спросил Томпсон.
Эллиотт посмотрел на свою свободную руку.
– Ага.
– А костяшки пальцев ты как ободрал?
– В пятницу вечером после матча.
– Вот как? – протянул детектив.
– После игры мы чувствовали себя непобедимыми, вот и схлестнулись с участниками команды по вольной борьбе. Тупая рядовая драка.
– Я слышал, ты избил Круза Миллера до бесчувствия. Это правда?
– Ага, меня немного понесло.
– Вы подрались из-за Кэтрин? – спросил Томпсон.
– Мы просто поругались, слово за слово. Это уже в прошлом.
– Когда ты покинул дом Кэтрин вчера вечером?
Эллиотт поерзал на стуле. Если сказать правду, детектив может сообщить мамочке, что Эллиотт провел ночь в гостинице на Джунипер-стрит.
– Эллиотт, – не отставал Томпсон, – в котором часу ты ушел от Кэтрин?
– Не помню, – сказал наконец Эллиотт.
– Вы двое чего-то не договариваете. Пока я не знаю, что именно вы утаиваете, но лучше вам признаться. В противном случае все, что вы сейчас говорите, в дальнейшем может быть подвергнуто сомнению, – мы с Эллиоттом молчали, и Томпсон вздохнул. – Ты сама-то знаешь, во сколько он ушел?
Я пожала плечами.
– Я не смотрела на часы. Извините.
– Скажи-ка, Кэтрин… Как по-твоему, не слишком ли Эллиотт тобой командует? Может, он указывает тебе, что делать?
Я сглотнула.
– Нет.
– Стало быть, ты взял и переехал сюда? Похоже, у вас двоих все серьезно.
– Эллиотт каждое лето гостит у своей тети, – сказала я. – Мы знакомы уже несколько лет.
Мне и раньше случалось балансировать на канате, чтобы пройти между правдой и обманом, но детектив Томпсон явно что-то задумал, так что я опасалась, что моя полуправда окажется хуже лжи.
Томпсон постучал морщинистым указательным пальцем по столу миссис Мейсон, и обручальное кольцо на его безымянном пальце блеснуло в свете ламп. Другой рукой он потер подбородок. Я смотрела на его сухощавую кисть, рассматривала покрывавшие ее пигментные пятна и гадала, знает ли жена детектива Томпсона, что ее супруг терроризирует старшеклассников развлечения ради. Судя по взгляду, которым Томпсон сверлил Эллиотта, он еще только начал, и худшее впереди.
– Что-нибудь еще? – спросил Эллиотт. – Нам нужно возвращаться на занятия.
Детектив Томпсон немного помолчал, потом резко поднялся.
– Да. Кэтрин, почему бы тебе не вернуться в класс.
Мы встали, по-прежнему держась за руки.
– Эллиотт, тебя я попрошу проехать со мной, – сказал Томпсон.
Эллиотт сделал шаг вперед, загораживая меня собой.
– Что? Зачем?
– Мне нужно задать тебе еще несколько вопросов. Ты можешь отказаться, но тогда я просто вернусь чуть позже с ордером и все равно задам тебе несколько вопросов.
– Вернетесь с ордером на арест? – спросил Эллиотт. Он весь напрягся, словно пытался решить, бежать или напасть. – Почему?
Миссис Мейсон встала и выставила перед собой руки.
– Детектив, я знаю, вы не знакомы с Эллиоттом, но, возможно, вам могло показаться, что Эллиотт ведет себя с Кэтрин как собственник, однако он просто очень ее оберегает. Несколько лет назад ее отец скончался… они с Эллиоттом очень привязаны друг к другу. Он очень о ней заботится.
Томпсон выгнул бровь.
– А еще Кэтрин не любила Пресли Брубейкер. К тому же мы выяснили, что Эллиотт всячески оберегает Кэтрин…
Миссис Мейсон покачала головой.
– Нет, не нужно извращать мои слова. Эллиотт никогда бы не…
– Так вы проедете со мной в участок, мистер Янгблад, или мне забрать вас с тренировки по футболу, надев на вас новенькие наручники? – спросил Томпсон.
Эллиотт посмотрел на меня сверху вниз, потом уставился на детектива; его ноздри гневно раздувались, взгляд потяжелел. Я лишь однажды видела у него такое выражение лица. В день, когда мы впервые встретились.
– Я поеду, – просто сказал он.
Детектив Томпсон просиял и похлопал Эллиотта по плечу.
– Ну вот, миссис Мейсон. Может, я и не знаком с мистером Янгбладом, но сегодня вечером мы узнаем друг друга получше.
Он ухватил Эллиотта за предплечье, но я вцепилась в него мертвой хваткой.
– Подождите! Подождите минутку.
– Все будет хорошо, – Эллиотт поцеловал меня в лоб, – позвони моей тете.
Он сунул руку в карман и протянул мне ключи от своей машины.
– Я… не знаю ее номер.
– Я знаю, – вмешалась миссис Мейсон. – Требуй адвоката, Эллиотт, и, пока он не придет, ничего не говори.
Эллиотт кивнул и вышел вместе с детективом Томпсоном. Мы с миссис Мейсон вышли вслед за ними, держась на приличном расстоянии. Я бросилась к окну, выходившему на школьный двор: мистер Томпсон открывал дверь темно-синего «Форда». Я коснулась покрытого инеем стекла и беспомощно наблюдала, как Эллиотта увозят.
Я повернулась к миссис Мейсон.
– Эллиотт не имеет к этому никакого отношения!
– Возвращайся в мой кабинет. Мы найдем номер Ли. Нужно ей позвонить, сейчас же.
Я кивнула и пошла за психологом в ее кабинет. Там я снова села на стул, на котором сидела всего несколько минут назад. У меня дрожали колени, я впилась ногтями в предплечье, глядя, как миссис Мейсон что-то печатает на клавиатуре, а потом, поглядывая на экран компьютера, набирает номер телефона.
– Миссис Янгблад? Добрый день, это Ребекка Мейсон. Боюсь, у меня плохие новости. Пропала Пресли Брубейкер, и детектив Томпсон из Департамента полиции Дубового ручья приехал и забрал Эллиотта для допроса. Он только что увез его в полицейский участок, да, минут пять назад. Эллиотт просил, чтобы я вам позвонила.
Я слышала в трубке испуганный голос Ли: она забрасывала миссис Мейсон вопросами.
– Миссис Янгблад… Ли… Я знаю. Знаю, что Эллиотт хороший мальчик, но я думаю… думаю, вам стоит позвонить адвокату, чтобы он как можно скорее приехал в полицейский участок. Да. Да, мне очень жаль. Да. До свидания.
Миссис Мейсон дала отбой и прикрыла глаза ладонью.
– Бекка, – сказал мистер Мейсон, входя в кабинет.
Миссис Мейсон отняла руку от лица и выпрямилась, было видно: она отчаянно старается взять себя в руки, однако при виде мужа из глаз у нее потекли слезы.
Мистер Мейсон обошел письменный стол, помог жене подняться и крепко обнял; миссис Мейсон всхлипывала и утирала слезы. Тут она заметила меня, высвободилась из рук мужа, оправила блузку и юбку.
– Кэтрин? – Она прочистила горло. – Ли сейчас на пути в полицейский участок. Джон тоже скоро должен приехать. Они вызовут для Эллиотта адвоката. Мне бы хотелось, чтобы ты вернулась в класс… – В ее глазах промелькнуло сочувствие. – И постарайся не волноваться. Если кто-нибудь – хоть кто-то – попробует к тебе приставать из-за случившегося, сразу иди ко мне. Ясно?
Я кивнула.
Психолог вытерла мокрые щеки тыльной стороной ладони.
– Хорошо. Через десять минут у меня назначена встреча с Татум, Анной Сью и Бри. Зайди ко мне после обеда, пожалуйста.
Я кивнула, глядя, как миссис Мейсон решительной походкой покидает кабинет: очевидно, она вознамерилась спасти школу в одиночку.
Дорога от кабинета до шкафчика заняла вдвое больше времени, чем обычно. Я набрала код, дернула за ручку, но дверца не открылась. Прозвенел звонок. Я дернула снова, желая избежать косых взглядов и возбужденных перешептываний. Дверца никак не открывалась, и у меня задрожала нижняя губа.
– Позволь мне, – сказал Сэм, подходя ко мне.
Он сильно дернул за ручку, и шкафчик наконец открылся.
Я быстро поменяла учебники и снова заперла шкафчик.
– Мэдди пошла домой, – сказал Сэм. – Проводить тебя? – Он огляделся по сторонам. – Да, лучше я тебя провожу.
Я обернулась через плечо: мимо проходила группа старшеклассников, и все они прожигали меня обвиняющими взглядами. Значит, уже поползли слухи.
– Спасибо.
Мы с Сэмом прошли через общий зал. Ученики таращились на нас, и я испугалась, что теперь и Сэм станет жертвой травли.
Когда мы дошли до моего класса, Сэм помахал мне рукой и пошел в свой класс. Я скользнула за парту, отметив, что миссис Маккинстри сделала паузу, глядя на меня, потом продолжила перекличку.
Я закрыла глаза, сжимая в руке ключи Эллиотта. Еще несколько часов – и я смогу пойти к нему. Осталось всего несколько часов…
– Кэтрин! – воскликнула миссис Маккинстри.
Я опустила глаза и увидела, что по моей ладони течет на запястье теплая жидкость. Ключи Эллиотта глубоко впивались мне в ладонь.
Миссис Маккинстри схватила бумажное полотенце, быстро подошла ко мне и заставила разжать ладонь. Она приложила кусок бумажного полотенца к моей ладони, и мягкая бумага окрасилась красным.
– Ты в порядке?
Я кивнула.
– Извините.
– «Извините»? – удивленно переспросила учительница. – За что ты извиняешься? Просто… иди к медсестре. Она обработает рану.
Я собрала вещи и выскочила из класса, радуясь, что не придется сидеть весь урок, затылком чувствуя взгляды двадцати пяти пар глаз.
Кабинет медсестры находился напротив учительской – если идти от шкафчиков, достаточно всего лишь повернуть за угол и пройти десять футов. Я остановилась перед шкафчиком 347, не в силах больше сделать ни шагу. Крепко сжимая ключи Эллиотта завернутой в бумажное полотенце ладонью, я повернулась, побежала к двойным дверям и бросилась на парковку.
Глава двадцать седьмая
Кэтрин
Мои потертые, поношенные кроссовки выглядели ужасно по-детски рядом с туфлями Ли, стильными лодочками под змеиную кожу на высоченных шпильках. Тетя Эллиотта сидела, выпрямив спину, на одном из металлических стульев, выстроившихся в ряд вдоль стены полицейского участка Дубового ручья.
Вдоль выкрашенных желтовато-коричневой краской стен тянулись такие же унылые плинтуса, покрытые пятнами кофе, черными полосками, оставленными ботинками проходивших мимо людей, и еще какими-то грязными разводами. Я насчитала семь дверей, разбавлявших монотонное уныние стен; к верхней части почти всех дверей скотчем крепились дешевенькие прозрачные пластиковые файлы для бумаг, в которые были вставлены листки формата А4 с указанными на них фамилиями, должностями, часами работы.
Люминесцентные лампы гудели у нас над головами – напоминание о том, что солнечный свет освещал только коридор.
Время от времени мимо нас проходил то один, то другой полицейский, и все они подозрительно на нас косились, словно мы вынашивали некий коварный план по освобождению Эллиотта.
– Ты ведь понимаешь, что не стоило вести машину Эллиотта, коль скоро у тебя нет прав? – шепотом проговорила Ли.
Я ссутулилась.
– Понимаю. Этого больше не повторится.
– Что ж, – пробормотала она, вытирая ладони о брюки. – Уверена, Эллиотт не против, но в следующий раз лучше позвони мне. Я приеду.
Я не стала спорить и напоминать тете Эллиотта, что ей нужно было торопиться в полицейский участок, и забирать меня не было времени. Было видно, что Ли не в том настроении, чтобы препираться.
– Джон! – воскликнула она, вставая.
– Приехал так быстро, как только смог. Эллиотт все еще там?
Ли кивнула, ее нижняя губа дрожала.
– Кент приехал?
– Да, он там уже с полчаса, а Эллиотта держат в кабинете в два раза дольше. Не знаю, что происходит. Мне не дают с ним увидеться.
– Ты звонила Кэй?
Ли потерла лоб.
– Она уже едет.
Джон обнял жену, потом повернулся ко мне. Я встала и позволила ему себя обнять.
– Все будет хорошо, девочки. Мы ведь знаем, что Эллиотт этого не делал.
– Пресли нашли? – спросила я.
Джон вздохнул и покачал головой. Он сел на стул справа от меня, а Ли устроилась слева и предложила мне завернутый в пленку бутерброд – очевидно, собственного приготовления – а вместе с ним и толику той безопасности, которую дарило мне присутствие Эллиотта. Джон уткнулся в мобильный; мельком глянув на экран, я увидела, что дядя Эллиотта набрал в поисковой строке «приказ суда об аресте».
– Джон, – сказала Ли и, протянув руку, тронула мужа за колено.
Она указала направо. Мы посмотрели в ту сторону и увидели, как дверь одного из кабинетов открывается, так что прикрепленный к ней файл качнулся, и в коридор выходят родители Пресли.
Миссис Брубейкер промокала глаза скомканной бумажной салфеткой, отец Пресли обнимал жену за плечи. Увидев, что мы сидим в коридоре, пара остановилась. Миссис Брубейкер хлюпнула носом и уставилась на нас так, словно не верила своим глазам.
– Кхм, – кашлянула женщина-полицейский и жестом предложила Брубейкерам двигаться дальше. – Сюда.
Несколько секунд спустя она наконец убедила чету Брубейкеров уйти.
– Все будет хорошо, дорогая, – сказал Джон.
Он обращался к своей жене так, словно она утверждала обратное.
– Не говори мне, что все будет хорошо. Почему из всех учеников школы именно Эллиотта увезли в полицейский участок?
– Ли… – напряженным тоном проговорил Джон, в его голосе звучало предупреждение.
– Мы оба знаем, что этого не случилось бы, будь Эллиотт сыном моей сестры, а не твоей.
Джон уставился на дверь кабинета, напротив которой мы сидели.
– Эллиотт хороший парень.
– Да, он хороший, и именно поэтому его не должны были сюда привозить.
– Кэтрин? – обратился ко мне Джон. – Что случилось в школе?
Я вздохнула. Нельзя же рассказать им, что Эллиотт попал под подозрение из-за того, как вел себя в школе. Джон и Ли захотят узнать, почему Эллиотт так меня защищает. Однако в глубине души я задавалась вопросом: почему Эллиотт совершенно не удивился, услышав о Пресли. Я знала, ему на нее наплевать, и все же даже такому спокойному человеку, как Эллиотт, полагалось бы удивиться, услышав об исчезновении Пресли.
– Ну… – начала я. Врать не хотелось. – Детектив задавал Эллиотту вопросы. Они не знают, куда направился Эллиотт после того, как ушел из моего дома. Думаю, именно поэтому они его подозревают.
С одной стороны, я хотела сказать Ли, что Эллиотт провел ночь у меня дома, а с другой – не хотела отвечать на вопросы, которые неизбежно возникнут, если я признаюсь. Пусть Ли думает, что Эллиотт остался у меня ради того, чем занимается большинство старшеклассников. Впрочем, я не могла произнести это вслух.
Ли нахмурилась.
– Вчера ночью? Нас не было дома. Когда мы вернулись, я подумала, что Эллиотт уже спит.
– Ли, больше этого не говори, – сказал Джон. – Все просто: Эллиотт сразу пошел домой.
– Господи боже, – прошептала Ли. – Это плохо, да? Мы три года не были на свидании, и стоило нам куда-то отлучиться, как нашему племяннику тут же потребовалось алиби.
«Алиби»? Знакомое слово, но я никак не могла осознать его смысл, как будто Ли говорила на иностранном языке.
Двойные двери в конце коридора открылись, и вышел Эллиотт в сопровождении какого-то мужчины в сером костюме. Щеки Эллиотта покраснели, в его глазах я увидела усталость и злость, накопившиеся за последние три часа.
Ли встала, бросилась к Эллиотту и крепко его обняла. Тот стоял, безучастно глядя по сторонам, потом заметил меня.
– Как ты? – спросила Ли, отстраняясь и оглядывая Эллиотта с ног до головы. – Они тебя били? Кент? С ним все в порядке?
Кент поправил галстук.
– Официальное обвинение Эллиотту еще не предъявлено, но если найдут тело, это случится. Они определенно полагают, что Эллиотт имеет какое-то отношение к исчезновению девушки, – он посмотрел на меня. – Ты – Кэтрин?
– Оставьте ее в покое, Кент, – предупредил Эллиотт.
Его трясло от гнева.
– Давайте выйдем на улицу, – предложил адвокат.
Эллиотт помог мне надеть куртку, обнял меня за плечи и повел вон из здания полицейского участка, на парковку. Мы остановились только у седана Ли.
Кент застегнул куртку, оглядел стоявшие на парковке машины. Дыхание вырывалось из его рта белыми облачками и таяло в вечернем воздухе.
– Скажи нам, – потребовал Джон, – Эллиотта в чем-то обвиняют?
– Я ничего не делал, – заявил Эллиотт.
Его щеки были свекольно-красными.
– Я знаю! – прорычал Джон. – Дай мне поговорить с адвокатом, черт возьми!
– Пресли не нашли, – сказал Кент. – Похоже, она исчезла без следа. Свидетелей нет, тела нет, так что пока нет никаких оснований для выдвижения обвинений.
Я прислонилась к машине, мысленно снова и снова повторяя слова Кента. «Тело». Я представила, что Пресли лежит в какой-то канаве, без признаков жизни, ее бледная кожа покрыта сухой травой и грязью.
– С тобой все в порядке? – спросил Эллиотт.
– Просто голова закружилась.
– Мне нужно отвезти Кэтрин домой, – заявил Эллиотт.
– Мы все едем домой, – сказал Джон.
– Хорошая идея, – сердито заметил Кент. Он позвенел лежавшими в кармане брюк ключами, потом достал их. – Детектив Томпсон жаждет крови. Он считает, что с Эллиоттом и Кэтрин что-то не так. Интуиция ему, видите ли, подсказывает. – Он нахмурился. – Вот тебе мой профессиональный совет, Эллиотт: больше не гуляй один по темноте. Ну, знаешь, на случай, если еще кто-то пропадет.
– Это же очень серьезно, Кент! – рявкнула Ли.
– О, я знаю. И все это не закончится, пока девочку не найдут, но даже если ее отыщут, ваши неприятности могут и не закончиться. Злость Эллиотта не идет на пользу делу, Ли. Проследи, чтобы он себя контролировал.
– Эллиотт, – проговорила Ли, глядя на племянника с огорчением и удивлением. – Что там произошло?
Эллиотт выглядел пристыженным.
– Я пытался. Я все перепробовал, но они не отставали. Один полицейский постоянно тыкал пальцем мне в лицо. Спустя час я не выдержал и оттолкнул его руку.
– О, ради всего святого, – увидев, что Эллиотт помрачнел еще больше, Ли тронула его за плечо. – Все хорошо. Все будет хорошо.
– Почему ты позволял копу тыкать пальцем Эллиотту в лицо? – поинтересовался Джон у адвоката.
Кент вздохнул.
– Я просил его прекратить.
– Вы поедете со мной или с тетей Ли? – спросил Джон.
– Я приехала сюда на машине Эллиотта, – подсказала я.
– Правда? – удивился Эллиотт.
– Ему сейчас не следует садиться за руль. Слишком многое на него сегодня свалилось, – предупредил Джон.
Эллиотт указал на седан.
– Машина тети Ли вместительнее.
Джон кивнул, похоже, он ждал, что Эллиотт примется спорить с пеной у рта, и кроткое поведение племянника его поразило.
Эллиотт открыл передо мной дверь, и я села на заднее сиденье машины Ли. Кожа неприятно холодила мне ноги даже сквозь ткань джинсов, но Эллиотт сел рядом, обнял меня, и стало теплее.
Ли села за руль, захлопнула дверь и повернула ключ в замке зажигания. К кольцу, на котором висели ее ключи, крепился маленький ловец снов, и пятнышко света, отразившись от металла, танцевало на колене женщины.
– Сначала подбросим Кэтрин.
– Нет, – выпалил Эллиотт. – Сначала мне нужно с ней поговорить.
– Тогда едем к нам домой? – раздраженно проговорила Ли.
– Да, пожалуйста, – попросил он.
Я понимала, что он сейчас чувствует. Так много нужно было сказать, но обсуждать это на заднем сиденье автомобиля Ли совершенно не хотелось.
Эллиотт крепко прижимал меня к своему боку, и я ощущала, что он напряжен и весь дрожит. Видимо, он еще не пришел в себя от пережитого в полицейском участке, где его допрашивали и обвиняли.
Ли подъехала к дому, притормозила и подождала, пока откроется автоматическая дверь гаража, потом въехала внутрь.
– Не покидай дом, – предупредила она Эллиотта, когда мы вошли в прихожую.
– Мне нужно проводить Кэтрин, – возразил Эллиотт, делая шаг к двери.
Ли закрыла и заперла дверь, потом наставила на племянника вытянутый указательный палец.
– А ну-ка, послушай меня, Эллиотт Янгблад. Либо я отведу Кэтрин домой, либо она остается здесь, но ты шагу не сделаешь из этого дома. Ты меня понял?
– Я не сделал ничего плохого, тетя Ли.
Она вздохнула.
– Знаю. Я просто пытаюсь тебя защитить. Через пару часов приедет твоя мама.
Эллиотт кивнул, посмотрел, как его тетя уходит в глубь дома, взял меня за руку и повел в свою подвальную спальню.
Старые пружины в кровати Эллиотта заскрипели, когда я присела на краешек, обхватив себя руками. Эллиотт укрыл меня одеялом, и тут-то я поняла, что все это время дрожал не Эллиотт, а я сама.
Он присел на корточки рядом со мной и вгляделся мне в лицо своими добрыми карими глазами.
– Я этого не делал.
– Знаю, – просто ответила я.
– Они… Они заставляли меня отвечать на одни и те же вопросы снова и снова, причем старались меня запутать, и под конец я начал бояться, что схожу с ума, даже стал сомневаться, правильно ли я помню. Но я твердо знаю, что не видел Пресли. Я даже близко не подходил к ее дому. Это не я.
Он говорил это скорее для самого себя, чем для меня.
– Куда ты ходил? – спросила я. – После того как ушел с тренировки?
Эллиотт встал и пожал плечами.
– Бродил по округе, пытался придумать, как решить вопрос с отъездом. Без тебя я жить не могу, Кэтрин, и не могу оставить тебя одну в том доме. Ты отказываешься уезжать, и я пытался найти какое-то решение. Ты постоянно говоришь, что недостаточно хороша для меня, что ты стараешься меня защитить. Однажды ты даже хотела со мной порвать. Я пытался упорядочить мысли и придумать, как отговорить тебя от этой затеи.
– Полиция подозревает тебя в исчезновении Пресли, Эллиотт. Это последнее, что…
– Это самое важное! – воскликнул он. Потом сделал глубокий вдох, прошелся по комнате туда-сюда, снова подошел ко мне. Было видно, что он пытается успокоиться. – Я сидел в той белой комнате с белым полом и белой мебелью и чувствовал, что задыхаюсь. Я хотел пить, есть, мне было страшно. Я старался думать о маленьких огоньках на нашей улице и вспоминал, как мы с тобой шли в темноте, держась за руки. Полицейские много чего мне наговорили, но своими обвинениями они не могли отнять у меня эти воспоминания. Никто и ничто не отнимет у нас этого, кроме тебя. Но ведь ты меня любишь, я знаю, что любишь. Я просто не могу понять, почему ты меня отталкиваешь.
– Я уже тебе говорила.
– Недостаточно! – Он упал на колени и обнял мои ноги. – Доверься мне, Кэтрин. Клянусь, ты об этом не пожалеешь.
В его глазах плескались тревога и отчаяние. Я отвернулась.
– Твоя скрытность как-то связана с Пресли? – спросил он.
У меня отвисла челюсть, я оттолкнула его руки.
– Думаешь, я имею какое-то отношение к ее исчезновению?
– Нет, – ответил Эллиотт, выставляя перед собой открытые ладони. – Я бы никогда такого не подумал, ну что ты.
Я встала.
– И все же ты спрашиваешь.
Я сбросила с плеч одеяло и направилась к лестнице.
– Кэтрин, не уходи! Кэтрин! – позвал Эллиотт.
Когда моя нога коснулась первой ступеньки, у меня за спиной раздался громкий треск. Я резко обернулась. Эллиотт ударил по двери своей новой ванной, и его кулак насквозь пробил тонкую, пустотелую деревянную дверь.
За первым ударом последовал второй, а я взбежала вверх по лестнице, распахнула дверь и столкнулась с Ли. Она стояла и глядела на меня широко открытыми глазами. Мгновение мы смотрели друг на друга, потом она бросилась вниз, чтобы не дать Эллиотту разнести в пух и прах его комнату.
Я распахнула входную дверь, мне в лицо ударил порыв ледяного зимнего ветра, и легкие обожгло холодом. В свете одного из последних горящих фонарей танцевала снежинка, медленно кружась, опускалась на землю. Я остановилась, наблюдая за ней, потом поняла, что идет снег: пушистые хлопья падали на землю, на мои плечи, волосы. Я закрыла глаза, чувствуя, как холодные снежинки касаются моего лица. Снег заставил весь мир умолкнуть, и я тоже замерла, околдованная его чарами. Земля успела покрыться тонким слоем снега, он хрустел у меня под ногами, когда я сделала первый шаг в сторону гостиницы на Джунипер-стрит. Я уходила прочь от человека, который до сих пор был моим единственным спасением от опасностей, обитавших за пределами моей спальни. Больше я нигде не буду в безопасности. Возможно, безопасность – это просто иллюзия.
Глава двадцать восьмая
Кэтрин
Миссис Мейсон повертела в пальцах карандаш, ожидая, что я заговорю. Она не могла не заметить темные круги у меня под глазами.
Я сидела на скрипучем стуле перед столом психолога, утопая в дутой куртке и шарфе. Миссис Мейсон смотрела на меня таким же обеспокоенным взглядом, что и в день, когда она позвонила в Департамент национальной безопасности и сообщила о мамочке.
– Дела идут неважно, – просто сказала я.
Психолог подалась вперед.
– Вчера вечером ты ездила в полицейский участок. Как все прошло?
– Все прошло.
Губы миссис Мейсон тронула едва заметная улыбка.
– Как Эллиотт?
Я вжалась в стул. Проще всего было рассказать правду о доме на Джунипер-стрит, но это означало предать мамочку. Алтея была права. Без меня они не смогут жить, как прежде. Вот только стоит ли им так жить? Я исподлобья посмотрела на миссис Мейсон.
– С Эллиоттом все в порядке, хотя в участке с ним беседовали очень сурово.
Миссис Мейсон вздохнула.
– Этого я и боялась. Что ты думаешь?
– Считаю ли я, что Эллиотт имеет отношение к исчезновению Пресли? Нет.
– Ты ему нравишься, очень сильно. Тебе не кажется, что Эллиотт мог рассердиться из-за того, как Пресли с тобой обращалась? Я слышала, она вела себя просто ужасно. Почему ты мне ничего не рассказывала, Кэтрин? Мы провели в этом кабинете столько часов, но ты ни разу не упомянула, что Пресли Брубейкер тебя третирует.
– Эллиотт ни за что не обидел бы Пресли. С тех пор как мы с ним познакомились, Пресли не раз меня доставала, но Эллиотт только пару раз ее отчитал. Может, он и дрался с другими парнями, но никогда не поднял бы руку на девушку. Никогда.
– Я тебе верю, – сказала миссис Мейсон. – Может, ты хочешь мне что-то сказать? – Я не ответила, и психолог хлопнула в ладоши. – Кэтрин. Я вижу, ты устала. У тебя стресс, ты замыкаешься в себе. Позволь мне помочь тебе.
Я потерла слипающиеся глаза. Часы показывали восемь часов сорок пять минут. День мне предстоял длинный, особенно учитывая, что Эллиотт наверняка захочет со мной поговорить. А может, и не захочет. Возможно, он устал перелезать через стены, которые я вокруг себя воздвигала. Со вчерашнего вечера я его не видела, с тех пор, как ушла из дома его тети.
– Кэтрин…
– Вы не можете мне помочь, – заявила я, вставая. – Первый урок уже закончился, мне пора идти.
– Детектив Томпсон хочет, чтобы я ему докладывала. Разумеется, я не могу ему пересказывать содержание наших с тобой бесед, но он требует, чтобы я прислала ему письмо по электронной почте, в котором описала бы твое эмоциональное состояние.
Я нахмурилась.
– Он… Что?
– Как только ты уйдешь, мне придется ему написать. Тебя собираются вызвать в участок для беседы.
– Мы ничего не сделали! Разве антипатия к Пресли – это преступление? Почему бы полиции не переключить свое внимание с нас на ее поиски? – выпалила я.
Миссис Мейсон откинулась на спинку кресла.
– Ну, это самая честная реакция из всех, что ты когда-либо демонстрировала. Это очень смело. Откровенность требует определенной уязвимости. Что ты чувствуешь, говоря это?
Я помолчала, не в силах отделаться от ощущения, что мной манипулируют.
– Пишите Томпсону все что хотите. Я ухожу.
Я закинула рюкзак на плечо и выскочила за дверь. Миссис Розальски, директор Огастин, а также несколько студентов-помощников смотрели, как я убегаю.
К моему шкафчику кто-то приклеил желтую бумажку, на которой печатными буквами было выведено одно слово: «Признайся». Я сорвала ее, скомкала и швырнула на пол, потом набрала код, взялась за ручку и дернула, но дверца не открывалась. Я повторно набрала код и снова дернула, затылком ощущая взгляды десятков пар глаз. Я набирала код и дергала ручку снова и снова, но никак не могла открыть шкафчик. Горячие слезы навернулись на глаза.
Над моим правым плечом появилась рука, набрала код и сильным рывком открыла шкафчик. Я повернулась и ухватилась за руку Эллиотта двумя руками, чувствуя, что задыхаюсь.
Эллиотт прижался правой щекой к моей левой щеке, и это прикосновение согрело меня, как солнечный свет. От него пахло мылом и чистотой, его голос окутал меня, подобно теплому одеялу.
– Ты в порядке?
Я покачала головой. Эллиотт важен для меня. Мне следовало защищать его так же, как он защищал меня, но мне не хватало сил отпустить его. Эллиотт был единственным мостиком, связывавшим меня с нормальной жизнью.
Он выпустил ручку шкафчика и обнял меня.
– Прости меня за вчерашний вечер, Кэтрин. Клянусь, этого больше не повторится. Меньше всего мне хотелось, чтобы ты это видела. Я устал, вымотался и… потерял над собой контроль. Я бы никогда не поднял на тебя руку. Только двери. И деревья… и Круз Миллер. Тетя Ли говорит, мне нужно повесить у себя в комнате боксерскую грушу. Я…
Я повернулась и уткнулась лицом ему в грудь. Эллиотт крепко прижал меня к себе, поцеловал в макушку, потом снова прижался щекой к моей щеке.
– Прости меня, – повторил он.
Я покачала головой, чувствуя, как по носу скатываются слезы. Я не могла произнести ни слова; за последние три года я еще никогда не чувствовала себя настолько уязвимой.
– Как дела дома?
Коридор опустел, прозвенел звонок, но мы с Эллиоттом остались стоять у шкафчиков.
– Я просто… – о щекам текли слезы. – Я очень устала.
Эллиотт вглядывался в мое лицо, было видно, что он напряженно размышляет.
– Сегодня ночью я останусь у тебя.
– Не хочу, чтобы ты пострадал.
Он прижался лбом к моему лбу.
– Ты хоть представляешь, что со мной будет, если с тобой что-нибудь случится? Я готов отрезать себе руку, лишь бы ты была в безопасности.
Я обняла его крепче.
– Значит, мы будем беречь друг друга.
* * *
«Ниссан» матери Мэдисон, тихо урча двигателем, остановился возле дома на Джунипер-стрит. Мэдисон, прищурившись, уставилась на руль и стала рассказывать о своей беседе с детективом Томпсоном.
– Как только пришел мой папа, детектив сразу сменил тон, но все равно всем своим видом показывал, будто я что-то скрываю. Да, я думаю, что это Пресли разбила фары моей машины. Это не значит, что я ее похитила, убила или что-то с ней сделала. Томпсон был…
– Безжалостным, – закончила я за нее, глядя в окно.
Ветер гнул голые ветви деревьев на Джунипер-стрит, и я невольно поежилась.
– Да, именно так. Он сказал, что еще может вызвать нас в участок. Меня, тебя и Сэма. Но вот на Эллиотте он просто сдвинулся. Думаешь… думаешь, это потому, что Эллиотт – чероки?
– Его тетя Ли, похоже, именно так и думает. Уверена, она права.
Мэдисон зарычала сквозь зубы.
– Он же лучше всех нас! Эллиотт – прекрасный парень. Все его любят, даже Скотти Нил! И Эллиотт по праву завоевал место квотербека в команде.
– Теперь его не любят, – заметила я. Весь день нам подбрасывали анонимные записки. – Уже вовсю ходят слухи. Все считают, что это мы похитили Пресли, коль скоро нас вызывали в полицию, а на здравый смысл всем наплевать.
– Некоторые считают, что Пресли мертва.
– Ты тоже думаешь, что ее нет в живых? – спросила я.
Мэдисон помолчала.
– Не знаю. Надеюсь, что нет. Надеюсь, с ней все хорошо. Честно.
– И я тоже на это надеюсь.
– Если ее похитили, то это не мы, а кто-то другой. И этот кто-то среди нас. Это сводит меня с ума. Может, именно поэтому все нас и обвиняют. Если люди будут считать виновными нас, им будет спокойнее.
– Пожалуй, – вздохнула я. – Спасибо, что подвезла до дома.
– Не за что. Ты идешь на игру в эти выходные? Странно будет весело кричать и хлопать, зная, что Пресли пропала. Некоторые говорят, что перед игрой зажгут свечи в память о Пресли.
– Не знаю. Не уверена, уместно ли это, хоть и не хочу оставлять Эллиотта одного.
– Пойдем вместе.
Я кивнула, открыла дверь автомобиля и вышла; пока я шла через газон к тротуару, под ногами хрустела жухлая трава. Сухую землю припорошило тонким слоем снега, снег забился в трещины на тротуаре. Возле черной кованой калитки я остановилась и посмотрела на дом.
Мэдисон звонко прокричала: «Пока!», и я подпрыгнула от неожиданности, но потом помахала ей в ответ.
«Ниссан» уехал, а я взялась за ручку калитки, надавила и услышала знакомый стон проржавевших петель. Сначала они скрипели, когда калитка открывалась, а потом, когда закрывалась. Хорошо бы по ту сторону двери меня встретила Поппи, Алтея или даже Уиллоу. Только бы не Дюк и не мамочка.
– Малышка, малышка, малышка.
Я вздохнула и улыбнулась.
– Алтея.
– Давай мне свою куртку и иди сюда, выпей горячего шоколада. Я сейчас подогрею. Ты шла домой пешком?
– Нет, – ответила я, вешая куртку на незанятый крючок возле двери.
Поставив рюкзак на пол возле кухонного стола, я села на табурет. Алтея поставила передо мной чашку дымящегося шоколада, в котором плавала пригоршня зефирок, вытерла руки о фартук и облокотилась на стол, подперев подбородок ладонью.
– Алтея, почему вы остаетесь здесь? Почему не живете со своей дочерью?
Алтея выпрямилась, пошла к раковине и стала мыть посуду.
– Ну, все дело в ее муже. Он говорит, их дом слишком маленький. Понимаешь, у них всего две крошечные спальни, хотя я им говорила, мол, давайте я буду спать на диване. Пока дети были маленькими, я так и делала.
Она принялась тереть тарелки еще энергичнее. Было видно, что ей не по себе, и я подняла глаза, опасаясь, что вот-вот появится Дюк. Гости всегда нервничали, если он был рядом. Хотя, возможно, он был рядом, потому что они нервничали.
– Как шоколад? – спросила Алтея.
– Вкусный, – ответила я, демонстративно отхлебнула и замычала от удовольствия.
– Как дела в школе?
– Сегодня время тянулось очень медленно. Я плохо спала ночью, а с утра пораньше меня вызвала миссис Мейсон.
– Вот как? Она снова мучила тебя расспросами?
– В школе есть одна девушка, она недавно пропала. Миссис Мейсон спрашивала меня о ней.
– Правда? Что за девушка?
– Пресли Брубейкер.
– Ах. Та самая. Говоришь, она пропала?
Я кивнула, грея руки о кружку.
– Никто ничего не видел. В городе есть один детектив, так вот, он считает, что это я что-то сделала с Пресли, потому что не любила ее.
– А что говорит миссис Мейсон?
– Сегодня она задала мне кучу вопросов. Этот детектив просил ее прислать ему отчет о нашем с ней разговоре.
Алтея поджала губы, всем своим видом выражая отвращение.
– Это ведь она в прошлый раз позвонила в Департамент национальной безопасности и настучала на твою мамочку, не так ли?
– Она просто беспокоилась.
– А сейчас она тоже беспокоится?
– Возможно. Она тревожится за Эллиотта, и я тоже.
– Господи боже, ну еще бы. Я рада, что ты его простила. Ты становишься счастливее, когда у вас с ним все гладко. Прощение – это хорошо, оно излечивает душу.
– Я довольно долго его отталкивала. Именно так я в свое время поступила с Минкой и Оуэном, – я помолчала. – Мне казалось, для Эллиотта будет безопаснее, если я буду держать его на расстоянии.
Алтея фыркнула.
– Минка и Оуэн? Давненько мы не поминали этих двоих. Они тебе не подходили.
– Но, по вашему мнению, Эллиотт мне подходит?
– Мне нравится видеть твою улыбку, а когда ты говоришь об этом мальчике, то вся светишься.
– Алтея… Вчера ночью мамочка выходила из дома в одной ночной рубашке. Вы не знаете, зачем она вышла?
Алтея покачала головой.
– Твоя мамочка в последнее время странно себя ведет. Я просто сижу и наблюдаю.
Я кивнула и снова отхлебнула шоколада.
– Значит, вы разговариваете с мамочкой? Она не говорила, почему вдруг стала такой… странной?
– Я говорю с ней на собраниях.
– На собраниях, посвященных мне.
Она кивнула.
– Вы ведь никому не позволите навредить мне, да, Алтея?
– Не глупи.
– Даже мамочке?
Алтея перестала тереть тарелку.
– Твоя мамочка никогда бы не причинила тебе вреда и никому не позволила бы тебя обидеть. Она уже много раз это доказывала. Не говори о ней неуважительно в моем присутствии. Никогда.
Она быстро поднялась по лестнице, наверху оглушительно хлопнула дверь.
Я прикрыла лицо ладонью. Я только что оскорбила свою единственную союзницу.
Глава двадцать девятая
Кэтрин
Мэдисон держала меня за руку, пока мы ждали возвращения «Грязных котов» после минутного перерыва. До конца четвертого периода матча за звание чемпионов оставалось несколько секунд.
На трибунах яблоку негде было упасть, наша команда противостояла «Зимородкам-осам», и счет был 35–35. Тренер Пекэм что-то настойчиво говорил Эллиотту, а тот ловил каждое слово наставника.
Наконец игроки захлопали в ладоши и рысью побежали на поле, а трибуны радостно взревели.
– Они не будут бить по воротам! – воскликнула Мэдисон и прикрыла рот ладонью.
– Что это значит? – спросила я.
Мэдисон сжала мою руку, глядя, как Сэм хлопает Эллиотта по плечу.
– Это значит, что у них будет всего четыре секунды, чтобы сыграть, в противном случае дадут добавочное время, и мяч перейдет к «Зимородкам».
Я покосилась на наблюдателей, сидевших в ложе прессы. Некоторые уткнулись в телефоны, другие что-то записывали. Эллиотт, стоявший позади Сэма, дал сигнал, и Сэм перебросил ему мяч. Ресиверы сорвались с мест, а Эллиотт помчался вперед, не обращая внимания на пронзительные крики и улюлюканье трибун.
– О, боже! Открывайтесь! – заорала Мэдисон на ресиверов.
Эллиотт несся к десятиярдовой очковой зоне, а Мэдисон и миссис Мейсон начали подпрыгивать на месте справа и слева от меня.
Эллиотт увернулся от одного игрока «Зимородков», от второго, а потом, видя, что не успевает добежать до очковой зоны, высоко подпрыгнул, метнул мяч, и тот приземлился прямо за чертой зоны. Рефери вскинули вверх руки, и «Грязные коты», а с ними и их болельщики, разразились оглушительными криками радости.
Мэдисон и миссис Мейсон пронзительно вопили мне прямо в уши, одна с одной стороны, другая с другой, затем мы побежали вниз по лестнице, перепрыгнули через ограждение и бросились на поле, к нашей команде. Все вокруг улыбались, прыгали и орали, мы словно нырнули в море счастья, и я пыталась пробиться к Эллиотту через это море. Он на целую голову возвышался над ликующей толпой, вглядывался в лица окружающих. Я подняла руку и вытянула вверх указательный палец и мизинец.
Эллиотт заметил меня и стал проталкиваться ко мне.
– Кэтрин! – завопил он.
Я изо всех сил пыталась протолкаться к нему, но Эллиотт добрался до меня первым, одной рукой подхватил меня на руки и поцеловал в губы.
– Ты это сделал! – радостно воскликнула я. – Если после этого тебе не дадут стипендию, то они просто сумасшедшие!
Он молча смотрел на меня.
– Что? – спросила я и засмеялась.
– Просто я никогда не видел тебя такой счастливой. Это удивительно.
Я плотно сжала губы, стараясь не улыбаться от уха до уха, как идиотка.
– Я тебя люблю.
Эллиотт рассмеялся, потом крепко обнял меня и зарылся лицом мне в волосы. Я прижалась щекой к его мокрым волосам и поцеловала его в лоб.
Толпа все еще ликовала, а местные полицейские пытались поддерживать видимость порядка. Другая половина стадиона быстро пустела, и автобусы команды «Зимородков» уже завели двигатели.
– Янгблад! – позвал тренер Пекэм.
Эллиотт подмигнул мне.
– Встретимся возле моей машины.
Он напоследок поцеловал меня в щеку, поставил на землю и стал протискиваться сквозь толпу к остальной команде, собравшейся в центре поля.
Меня толкали и пихали, пока наконец людское море не вынесло меня, словно мячик, на край поля. Родители и ученики раздавали всем белые свечи, закрепленные в белых картонных коробочках. Чем больше свечей было роздано, тем тише становился шум.
Миссис Брубейкер остановилась передо мной, держа в руках свечу.
– Это… в честь памяти о Пресли.
– Спасибо, – сказала я, принимая свечу.
Миссис Брубейкер попыталась улыбнуться, но уголки ее губ дрожали. Она отвернулась и стала раздавать свечи другим ученикам.
– Ты просто отвратительна, – громко сказала стоявшая поодаль Татум. Она была в своей форме чирлидерши. – Как ты можешь держать эту свечу, зная то, что ты знаешь?
– Что я знаю? – переспросила я.
– Где сейчас Пресли! – закричала Татум.
Люди вокруг стали поворачиваться к нам.
– Да, – поддакнула Бри. – Где она, Кэтрин? Что вы с Эллиоттом с ней сделали?
– Вы, наверное, шутите! – воскликнула я.
– Идем, – прошептала Мэдисон, беря меня под руку. – Тебе не обязательно все это выслушивать.
– Убирайся! – выкрикнула Бри, указывая на парковку. – Эллиотт что-то сделал с Пресли! Он не герой! Он убийца!
– Бри, – обратилась к ней Татум, – это не вина Эллиотта. Во всем виновата она. – Она шагнула ко мне, сверкая глазами. – Это ты сделала.
Чей-то отец подошел к Татум.
– Так, девочки. Что происходит?
Бри указала на меня пальцем.
– Кэтрин терпеть не могла Пресли. – Она указала на подошедшего Эллиотта. – А он избавился от Пресли, чтобы сделать Кэтрин приятное.
– Это правда? – спросила чья-то мама.
– Нет! – настаивала я, чувствуя взгляды десятков пар глаз.
По толпе поползли перешептывания, и радостные крики смолкли.
Мать Татум обняла дочь за плечи.
– Тебе лучше уйти.
– Почему? – спросила Мэдисон. – Кэтрин не сделала ничего плохого.
– Пусть они уйдут! – закричал кто-то. – Выгоните их!
– Убирайтесь!
– Пошли прочь!
– Перестаньте его чествовать! Он что-то сделал с Пресли Брубейкер!
– Убийца!
– О, боже, – пробормотала Мэдисон.
Старшеклассники толкали Эллиотта, и он толкался в ответ.
– Оставьте его в покое! – закричала я.
– Идем, Кэтрин. Кэтрин, – Мэдисон потянула меня за руку, в ее глазах я увидела страх.
Родители тоже начали оскорблять Эллиотта. Через толпу пробился дядя Джон, раскинув руки, заслонил Эллиотта и стал уговаривать окружающих одуматься, но другие мужчины стали толкать и его тоже, выкрикивали ему в лицо оскорбления. Эллиотта пихали со всех сторон.
– Прекратите! – закричала Ли, подбегая к толпе. – Перестаньте!
Кэй кричала на чью-то маму, потом отпихнула ее.
Прожекторы, направленные на поле, освещали сцену потасовки. Те зрители, которые еще оставались на трибунах, застыли, наблюдая за происходящим на поле. Народ активно выпускал пар.
Эллиотт перехватил мой взгляд и махнул рукой, призывая меня уходить, а другой рукой отпихивая тех, кто толкал его. Мэдисон снова потянула меня за руку, и я пошла за ней, но, обернувшись через плечо, посмотрела на Эллиотта. Полицейские схватили Эллиотта и дядю Джона и стали выталкивать их из толпы, заслоняя от ударов. Им вслед плевали, бросали смятые бумажные стаканчики. Даже полицейским пришлось кричать и угрожать толпе, чтобы пройти.
Одного напоминания о Пресли оказалось достаточно, чтобы Эллиотт из героя и всеобщего любимца превратился в чужака, которого все ненавидят.
Мы последовали за полицейскими, Эллиоттом и Джоном и остановились только у ворот стадиона.
– Я бы на вашем месте туда не возвращался, – предупредил один из копов. – Толпа большая, все на взводе.
Эллиотт нахмурился, но кивнул.
К нам подбежали Кэй и Ли. Кэй обняла сына, а Джон одной рукой обнял Ли за плечи.
– Как ты? – спросила Кэй Эллиотта.
– Нормально, – ответил тот. Воротник его свитера был порван. – Они набросились на меня ни с того ни с сего.
– Идемте, – скомандовала Ли. – Нам лучше уехать.
– Сначала я отвезу Кэтрин домой, – вскинулся Эллиотт.
– Я могу ее подвезти, – предложила Мэдисон.
Эллиотт с тревогой посмотрел на меня.
– Со мной все хорошо. Поезжай. Увидимся позже. – Я привстала на цыпочки и чмокнула его в уголок рта.
Ли и Кэй повлекли Эллиотта к его машине. Он то и дело оглядывался на меня, не смотрел, куда идет, пока Кэй что-то ему не сказала.
Мэдисон обернулась и посмотрела на толпу. Освещение на стадионе погасло, и в темноте горели сотни крошечных огоньков; ученики и родители, держа в руках зажженные свечи, запели какой-то церковный гимн. Мэдисон дернула меня за рукав.
– Мне неприятно говорить, но это довольно жутко, не находишь? Они только что нападали на Эллиотта, а теперь распевают «О, благодать».
– Это и впрямь немного жутко. Минуту назад все эти люди готовы были растерзать Эллиотта, а теперь спокойно стоят, как зомби.
– Идем.
– Ты точно не хочешь подождать Сэма? – спросила я.
– Я напишу ему сообщение, мы с ним встретимся позже.
Я подошла к «Фораннеру» Мэдисон: новенькие фары поблескивали, и уже ничто не напоминало о грязной выходке Пресли и ее клонов. Мэдисон выехала с парковки и направилась в сторону Джунипер-стрит.
– Этот город в одночасье спятил, – проговорила она, глядя вперед широко открытыми глазами. – Всего несколько минут назад они радостно приветствовали Эллиотта. Хорошо, что копы быстренько вывели его оттуда, все могло закончиться куда хуже.
Я покачала головой.
– Как только зажглись свечи, люди словно вспомнили, что нужно обвинять Эллиотта.
– Бедняга Эллиотт, – вздохнула Мэдисон. – Его товарищи по команде просто стояли и смотрели, даже не вмешались, а ведь он выиграл игру. Он победил ради всего города. Мне так обидно за него.
От ее жалости у меня защемило сердце. Эллиотт не заслужил такого отношения. Он наслаждался заслуженной победой, а его вдруг начали поносить. В Юконе Эллиотт был звездой, все расстроились, когда он уехал оттуда. Теперь из-за меня он застрял в городе, большинство жителей которого винят его в убийстве, и, что хуже всего, они думают, что преступление сойдет ему с рук.
– Мне тоже.
– Мне и за тебя обидно, Кэтрин. Ведь обвиняют не только Эллиотта. И я знаю, что ты этого не делала. Мне просто хочется, чтобы Пресли нашли или чтобы полиция нашла истинного виновника.
Мэдисон припарковалась перед домом на Джунипер-стрит. Она обняла меня, я поблагодарила ее за то, что подвезла, потом пошла к черной кованой калитке в заборе, охранявшем соседей от дома на Джунипер-стрит. «Фораннер» задом выехал с подъездной дорожки на улицу, развернулся и покатил обратно к школе.
Я вошла во двор и зашагала к дому, в прихожей на миг замерла, прислушиваясь, поднялась по лестнице на второй этаж. Дверные петли скрипнули, когда я вошла в свою комнату. Я прислонилась к старой деревянной двери и стала смотреть в потолок. На глаза набежали слезы, но я их сморгнула.
Стоявшая на комоде музыкальная шкатулка сыграла несколько нот и умолкла. Я подошла к комоду, открыла крышку шкатулки и коснулась пальцем балерины… Я завела шкатулку и стала слушать милую мелодию, чтобы гнев и страх поскорее прошли. Скоро придет Эллиотт, и мы вместе будем далеко от злобной толпы, далеко от мерцающих свечей. Однажды мы уедем подальше от Дубового ручья, и уже не придется бояться косых взглядов и того, что кто-то узнает правду.
По оконному стеклу застучали камешки, и я поскорее отставила шкатулку, встала и открыла окно.
В комнату забрался Эллиотт, за плечами у него висела на длинной лямке серая с черным спортивная сумка. Он выпрямился и снял капюшон, так что его заплетенные в косичку волосы упали на спину. Щеки Эллиотта все еще горели после матча.
– Я заехал к тете Ли взять кое-какие вещи, а потом сразу сюда. Можно я приму душ? – шепотом спросил он.
– Да, конечно, – прошептала я в ответ, указывая на дверь ванной.
Эллиотт кивнул, нервно улыбнулся и вместе с сумкой ушел в ванную, закрыв за собой дверь. Через несколько секунд загудели трубы. Я посмотрела вверх, гадая, кто может услышать этот шум.
Музыкальная шкатулка по-прежнему играла, танцовщица кружилась на месте. Эллиотт ничего не сказал, и я размышляла, насколько сильно он огорчен из-за случившегося после матча. В глубине души я боялась, что ему надоест постоянно преодолевать трудности, и он решит, что любовь ко мне не стоит таких страданий.
Не прошло и десяти минут, как Эллиотт вышел из ванной комнаты, облаченный в чистую футболку и красные шорты. В руках он держал какой-то небольшой предмет.
Он босиком прошел к кровати, наклонился и кожаным шнурком привязал к изголовью маленькое кольцо, в центре которого была сплетена паутина из ниток.
– Это ловец снов. Моя мама сделала его для меня, когда я был маленьким. Я подумал, что ты могла бы им воспользоваться, – он улегся под одеяло, дрожа от холода. – Здесь всегда такой колотун?
Я уставилась на заключенные в круг, красиво переплетающиеся нити, не в силах отвести взгляд.
– Мамочка прикручивает регулятор термостата, чтобы меньше платить по счетам. Если к нам заезжают новые гости, она повышает температуру. Так этот ловец снов у тебя с самого детства?
– Новые гости?
– Помимо тех, что живут постоянно.
Эллиотт посмотрел на меня, потом приподнял край одеяла и похлопал по матрасу.
– С младенчества. Он висел над моей колыбелькой.
Я плотнее запахнула на груди халат.
– Может, нам стоит… ммм…
Я подошла к изножью кровати и ухватилась за металлическую спинку.
Эллиотт проворно встал, ухватился за край комода и помог мне придвинуть его к двери, а потом мы совместными усилиями придвинули к комоду кровать. Сдвигаемая мебель скрипела, царапая деревянный пол, и я просто умирала от страха. Пришлось собрать в кулак всю мою волю, чтобы продолжать «перестановку».
Как только мы закончили, я стала ждать, что скрипнет какая-то дверь или половица. Любой такой звук возвещал присутствие за моей дверью нежелательных гостей.
Тишина.
– Все в порядке? – спросил Эллиотт.
Я забралась под одеяло и устроилась рядом с ним. Первые несколько минут простыни неприятно холодили тело, но от Эллиотта исходило тепло. Меня словно укрыли электрическим одеялом, так что я скинула шерстяные носки, даже подумала, не будет ли мне ночью слишком жарко во фланелевых пижамных штанах и футболке с длинным рукавом.
Я лежала на животе, обнимая подушку, и смотрела на Эллиотта. Он потянулся ко мне, осторожно приподнял мой подбородок и поцеловал меня в губы. В прошлом мы целовались множество раз, но на этот раз рука Эллиотта скользнула по моему бедру. Я таяла в его объятиях, в груди разлилось приятное тепло, и мне стало совсем жарко.
– Эллиотт, – прошептала я, отстраняясь, – спасибо, что ты это делаешь, но…
– Я помню, зачем я здесь, – быстро сказал он, пряча руки под подушку. – Извини, ты можешь спать. Обещаю, с тобой ничего не случится, пока я рядом.
– Ты не можешь давать таких обещаний. Вспомни о сегодняшнем вечере. Плохие вещи случаются вне зависимости от того, хотим мы того или нет.
– Мне все равно.
– Как? Как ты можешь оставаться таким спокойным? С тобой поступили просто ужасно.
– Ты два года боролась со всеми трудностями одна, и здесь, и в школе. Я вполне могу пережить несколько месяцев школы, – он помедлил, словно колеблясь. – Кэтрин… Как ты справлялась? После смерти отца?
Я вздохнула.
– Мне было одиноко. Сначала Минка и Оуэн постоянно пытались ко мне зайти, но я просто их выгоняла. В конце концов я вообще перестала открывать дверь, и они оставили попытки. Рассердились. Однако так мне было проще. Если бы они постоянно ходили грустные, мне было бы труднее их игнорировать.
– Почему ты перестала их впускать?
– Я не могла впустить в дом никого.
– Знаю, я не должен спрашивать, почему…
– Тогда, прошу, не спрашивай.
Он улыбнулся, взял меня за руку, и наши пальцы переплелись.
– Эллиотт?
– Что?
– Тебе никогда не казалось, что твоя жизнь стала бы проще, если бы ты меня не любил?
– Никогда. Ни разу, – Эллиотт прислонился спиной к изголовью, притянул меня к себе и уткнулся подбородком в мою макушку. – Уж это я могу тебе пообещать.
* * *
– Кэтрин! – раздался внизу голос Поппи.
– Иду! – крикнула я в ответ, несколько раз провела щеткой по волосам и поспешно сбежала вниз по лестнице. Утро понедельника всегда очень суматошное, особенно когда в гостинице находилась Поппи.
При виде Поппи я улыбнулась: она сидела на полу в кухне, одетая в ночную рубашку. Вид у нее был грустный, и быстро стало ясно, почему.
– Сегодня утром нет завтрака? – спросила я, оглядываясь по сторонам.
На столе стоял поднос, на котором лежали засохшая половинка бутерброда с ветчиной и веточки от винограда; не было ни яиц, ни сосисок, ни даже тостов.
Поппи покачала головой, ее кудряшки запрыгали из стороны в сторону.
– Я хочу есть.
Я нахмурилась.
Мамочка впервые пропустила завтрак с тех пор, как открылась гостиница.
– Как ты спала? – спросила я, уже зная ответ.
Под глазами у Поппи залегли круги.
– Был шум.
– Какой шум? – Я достала из духовки сковородку и открыла холодильник. – Бекона нет, яиц нет… – Я нахмурилась. Выходит, за продуктами мамочка тоже не ходила. – Как насчет рогалика?
Поппи кивнула.
– С маслом или с сыром?
Она пожала плечами.
– У нас есть творожный сыр с клубникой, – сказала я, доставая банку с нижней полки. – Держу пари, тебе понравится.
Оставив Поппи в кухне, я отправилась инспектировать кладовку. Полки были почти пусты, остались только овсяные хлопья, рис быстрого приготовления, пара бутылок с соусами, несколько банок с овощами и – ура! – пачка рогаликов.
Я вернулась в кухню, неся в руке пакет, однако радость моя быстро прошла. Список покупок по-прежнему висел, прикрепленный магнитом к холодильнику. После школы придется отправиться в магазин, а я не знала точно, сколько денег осталось на нашем банковском счету.
Поппи скорчилась на табурете, подтянув колени к груди.
Банка с творожным сыром открылась со щелчком, и, намазав первый рогалик, я протянула его Поппи. Она напевала себе под нос – ту же мелодию, которую играла музыкальная шкатулка.
Поппи оглядела рогалик, запихнула в рот и моментально вся перепачкалась розовым творожным сыром. Я засунула свой рогалик в тостер.
– Сегодня здесь только ты и твой папа? Он не захочет позавтракать? – поинтересовалась я.
Поппи покачала головой.
– Он ушел.
Я намазала рогалик сыром и откусила кусочек, глядя, как Поппи стремительно расправляется со своей порцией.
– Ты ужинала вчера вечером?
– Вроде да.
– Так что там был за шум?
– А? – переспросила Поппи с набитым ртом.
– Ты сказала, что не могла заснуть из-за шума. Я ничего не слышала.
– Внизу, – ответила она.
Я доела рогалик, выдвинула скрипучий ящик рядом с мойкой, достала кухонное полотенце и, намочив его под краном, вытерла грязное лицо Поппи. Она сидела спокойно и не мешала мне, как делала десятки раз до этого.
– Внизу? У тебя под кроватью?
Поппи поморщилась и поерзала.
– Вот что я тебе скажу. Сегодня вечером я тщательно проверю твою кровать.
Поппи снова кивнула и уткнулась лбом мне в грудь. Я обняла ее, потом пошла в коридор и достала из ящика комода книжки-раскраски и цветные карандаши.
– Смотри, Поппи, – возвестила я, возвращаясь в кухню с книжками и карандашами.
– Она только что ушла, – сказала стоявшая возле раковины Алтея. – Эта девочка та еще проныра.
Я сунула руки в лямки рюкзака.
– Доброе утро.
– Утро доброе, деточка. Эллиотт подвезет тебя сегодня?
– Да, – ответила я, завязывая волосы в хвост на затылке. – Думаю, подвезет. Хотя загадывать не стоит.
На улице раздался звук работающего двигателя, хлопнула дверь машины. Я выглянула в окно и улыбнулась при виде бегущего через двор Эллиотта. Он остановился на крыльце, занес было руку, чтобы постучать, но потом передумал.
– Передайте мамочке «до свидания», – попросила я и помахала Алтее рукой.
Сегодня она выглядела уставшей и на удивление угрюмой.
– Передам, детка. Удачного тебе дня в школе.
Увидев меня, Эллиотт не улыбнулся, только молча указал на полицейский автомобиль, припаркованный на улице.
– Кто это? – спросила я, подходя к краю крыльца.
– Возле дома тети Ли стоит еще один.
– Они… следят за нами? Почему?
– Дядя Джон говорит, мы, очевидно, стали подозреваемыми.
Я напоследок бросила взгляд на дом, потом следом за Эллиоттом пошла к его машине. Печка работала на полную мощность, и все же я вся дрожала.
– Они видели, как ты утром уходил из гостиницы?
– Нет.
– Откуда ты знаешь?
– Потому что я сделал так, что меня не видели.
– Не понимаю, – пробормотала я. Эллиотт покатил по Джунипер-стрит. – Почему они следят за нами, вместо того чтобы искать похитителя Пресли?
– Думаю, они считают похитителями нас. Вчера вечером миссис Брубейкер звонила моей тете и умоляла все рассказать. Спрашивала, не знаю ли я, где сейчас Пресли.
– Но ведь ты ничего не знаешь.
Эллиотт покачал головой. Сегодня он собрал свои длинные волосы в узел на затылке и теперь выглядел очень необычно. На подбородке у него пробивалась щетина, под глазами залегли круги.
Я уставилась в окно, на туман, клубящийся над полями, предназначенными под пшеницу и сою, а сама все гадала, где сейчас Пресли, сбежала она из дома или ее похитили. По слухам, никаких следов борьбы не нашли, но это не помешало полиции подозревать нас с Эллиоттом.
– Что если они обвинят тебя? – спросила я. – Вдруг тебе предъявят обвинение?
– Не может такого быть. Я этого не делал.
– Невиновных людей сплошь и рядом обвиняют в том, чего они не совершали.
Эллиотт припарковался на своем обычном месте, заглушил двигатель, но из машины не вышел. Плечи его поникли – с тех пор, как мы снова стали друзьями, я еще ни разу не видела его таким подавленным.
– Когда с тобой беседовали в полицейском участке, ты сказал им, что провел ночь у меня?
– Нет.
– Почему?
– Потому что не хочу ничего им говорить про твою маму.
Я кивнула. Теперь с совместными ночевками придется повременить.
– В котором часу ты ушел? – спросила я.
Эллиотт поерзал на сиденье.
– Я заснул и проснулся только на рассвете. Вылез в окно сразу после восхода солнца.
– Ты должен был им рассказать.
– Нет.
– Проклятье, Эллиотт!
Он фыркнул, не поднимая глаз.
– Меня не арестуют.
Мы вместе пошли в школу, провожаемые возмущенными взглядами других учеников.
Эллиотт подошел к моему шкафчику и ждал, пока я сниму с плеч рюкзак и соберу все необходимое для первого урока.
Подошли Мэдисон и Сэм.
– Привет, – поздоровался Сэм. – Тебя заковывали в наручники и все такое?
Мэдисон пихнула его локтем в бок.
– Сэм! Боже!
– Чего? – спросил он, потирая ребра.
– Как вы, ребята? – Мэдисон меня обняла.
Эллиотт кивнул.
– Мы в порядке. Очень скоро копы найдут Пресли и выяснят, что произошло.
– Надежда умирает последней, – фыркнул Сэм.
Мэдисон возвела глаза к потолку.
– Истина восторжествует, – она посмотрела на меня. – Не обращай внимания, если кто-то будет тебя сегодня задирать. Если что, говори мне, я всех порву.
Я улыбнулась уголком рта, а Сэм потянул Мэдисон за руку. Они ушли в свой класс.
Эллиотт довел меня до класса испанского языка и чмокнул в щеку.
– Ты уверена, что все нормально?
Я кивнула.
– Почему ты спрашиваешь?
Он пожал плечами.
– Просто у меня какое-то странное предчувствие.
– Со мной все будет хорошо.
Он снова быстро поцеловал меня в щеку, рысью унесся по коридору и скрылся за углом, торопясь на урок – ему нужно было попасть в противоположную часть здания.
Я крепче прижала к груди учебник, вошла в класс и села на свое место под перекрестными взглядами одноклассников. Даже сеньора Типтон настороженно наблюдала, как я сажусь. Она пригладила свои короткие, черные с проседью волосы, поприветствовала класс по-испански, потом попросила нас открыть учебник на странице 374.
Как только сеньора объявила задание, и все притихли, склонившись над тетрадями, у меня заболел живот.
Я прижала пальцы к животу: болел самый низ. Отлично. Только менструации мне сейчас не хватало для полного счастья.
Не желая привлекать к себе внимание, я встала, тихо подошла к столу сеньоры и наклонилась.
– Мне нужно сходить к моему шкафчику.
– Зачем? – спросила учительница довольно громко, так что все услышали.
Я ссутулилась.
– Это личное.
В глазах женщины промелькнуло понимание, она жестом предложила мне идти. Я взяла оранжевый заламинированный квадратный кусок картона, на котором было напечатано: «Пропуск в коридор». Повернув за угол, я увидела, что возле моего шкафчика стоят Анна Сью и Татум. Они были очень заняты.
Раздался неприятный звук – металл скрежетал о металл. Анна Сью прервала свое занятие, и Татум обернулась.
– Где она? – спросила Анна Сью, злобно глядя на меня. Она шагнула ко мне, сжимая в руке нож. – Я знаю, что ты знаешь!
Я попятилась и тут увидела, что нацарапала Анна Сью на дверце моего шкафчика. Надпись тянулась от верхнего левого угла до нижнего правого.
ПРИЗНАЙСЯ
Татум выхватила у подруги нож и направила на меня, поднеся почти вплотную к моему лицу, так что я отпрянула.
– Она жива? – прошептала Татум. – Этот твой дикарь рассказал, куда спрятал ее, или он ее просто убил? Она где-то закопана? Скажи!
Свет люминесцентных ламп отражался от лезвия ножа, острие которого дрожало в нескольких дюймах от моего глаза.
– Я не знаю, где она, – выдохнула я. – Эллиотт не знает, где она. Он всю ночь провел у меня дома. Он не мог этого сделать.
Анна Сью закричала мне в лицо:
– Все знают, что это он! Мы просто хотим вернуть Пресли! Мы хотим ее спасти! Скажи, где она!
– Предупреждаю, отойдите от меня, – прошипела я.
– Это что, угроза? – Татум коснулась моей щеки острием ножа.
Я закрыла глаза и пронзительно завопила, размахивая кулаками. Татум отшатнулась, нож выпал из ее руки. Я ногой отбросила его подальше и толкнула Татум к одному из больших окон напротив ряда шкафчиков. Костяшки моих пальцев ударялись о лицо Татум, но я не чувствовала боли. Я могла бы бить ее до конца своих дней.
Анна Сью вцепилась мне в волосы и потянула. Мы обе потеряли равновесие и повалились на вымощенный плиткой пол. Я оказалась сверху и, не теряя ни секунды, принялась бить ее кулаками по рукам, которыми она закрывала лицо.
– Я же сказала! – вопила я, сопровождая каждое слово ударом. – Оставьте меня в покое! Я ничего вам не сделала! Вы третировали меня всю жизнь! Хватит! Понятно? Хва-тит!
Она взмахнула было рукой, целясь в меня кулаком, и я тут же вмазала ей по открывшемуся для удара лицу.
– Остановитесь! Прекратите это немедленно!
Когда меня наконец оттащили от Анны Сью, меня буквально распирало от злости и изнеможения, мышцы ныли. Я пиналась и отбивалась, рвалась к Анне Сью, чтобы ударить ее снова. Краем глаза я заметила, что перепуганная Татум жмется к стене.
– Я сказал, хватит! – взревел мистер Мейсон, энергично меня встряхивая. Это он оттащил меня от Анны Сью, обхватив за талию.
Мои руки сами собой опустились, колени подкосились, и я зарыдала: мне нужно было выплакать слезы, копившиеся в душе с тех пор, как мне исполнилось семь.
Из-за угла выскочила миссис Мейсон, и ее взгляду открылась впечатляющая картина: ее муж удерживает меня за талию, Анна Сью лежит на полу, губа у нее разбита.
– Какого черта здесь происходит? – Психолог увидела надпись на моем шкафчике, потом заметила валявшийся на полу нож и подобрала его. – Чье это? Анна Сью, ты использовала этот нож, чтобы нацарапать надпись на шкафчике Кэтрин?
Анна Сью села, хмуро утирая капавшую из разбитой губы кровь.
– Отвечай! – закричала миссис Мейсон. Видя, что Анна Сью молчит, психолог повернулась к Татум. – Скажи, что произошло?
– Мы знаем, что в отношении них ведется расследование! Мы хотим знать, что они сделали с Пресли! – выкрикнула Татум.
Мистер Мейсон выпустил меня и поглядел на меня поверх очков.
– Ты напала на этих двух девушек за то, что они исцарапали твой шкафчик? Кэтрин, это на тебя не похоже. Что случилось?
Анна Сью и Татум злобно уставились на меня. Я потупилась, рассматривая свои окровавленные костяшки пальцев. Именно так выглядели руки Эллиотта, когда мы с ним впервые встретились. Я твердо посмотрела мистеру Мейсону в глаза.
– Анна Сью ножом нацарапала на моем шкафчике надпись, и я их поймала. Они стали спрашивать, где Пресли, а потом Татум взяла нож и приставила к моему лицу. Она оттеснила меня к шкафчикам.
Мистер и миссис Мейсон посмотрели на Татум, открыв рты.
– Татум, ты угрожала Кэтрин этим ножом? – спросила миссис Мейсон.
Татум быстро переводила взгляд с мистера Мейсона на миссис Мейсон, потом посмотрела на Анну Сью.
– Мы сделаем все что надо, если это поможет вернуть нашу подругу.
Миссис Мейсон посмотрела на меня, в ее глазах я увидела страх.
– Мистер Мейсон, пожалуйста, уведите Анну Сью и Татум к директору Огастин. И вызовите полицию. Кэтрин Кэлхун только что угрожали оружием на территории школы.
Мистер Мейсон ухватил за предплечье Татум, потом – Анну Сью и помог ей подняться.
– Погодите! – воскликнула Татум, упираясь. – Это она на нас напала! Она первая на нас набросилась!
– После того как вы угрожали ей ножом, – заметил мистер Мейсон. Его низкий голос эхом разнесся по коридору. – Давайте, идем.
Я набрала код, дернула ручку, и впервые на моей памяти шкафчик открылся с первой попытки. Я достала запечатанную в пленку гигиеническую прокладку и сунула в карман куртки.
– О, так вот зачем ты пришла к шкафчику во время урока, – пробормотала миссис Мейсон. Она потрепала меня по щеке, погладила по голове. – Как ты?
Я кивнула, чувствуя, что по щекам еще текут слезы.
Психолог крепко меня обняла. Только теперь я осознала, что до сих пор дрожу, и прижалась щекой к ее груди.
– Школа перестала быть для тебя безопасным местом.
– Я ничего не делала Пресли, и Эллиотт не делал. Клянусь, мы тут ни при чем.
– Знаю. Идем.
– Куда мы пойдем? – спросила я.
Миссис Мейсон вздохнула.
– До тех пор, пока все не уляжется, ты будешь получать и выполнять задания в моем кабинете.
Глава тридцатая
Кэтрин
Дождь моросил по ветровому стеклу «Крайслера», и капли скатывались вниз без помощи дворников. После уроков Эллиотт весь вечер вел себя очень тихо, пока мы заезжали в магазин, и теперь, когда мы остановились перед домом на Джунипер-стрит, тоже молчал.
– Можно мне зайти? – наконец спросил он. С его носа до сих пор капала вода. Он уставился на руль, ожидая моего ответа.
Я коснулась его щеки.
– Да. Нужно тебя обсушить.
– Я отнесу сумки на крыльцо, а потом уйду. Встречаемся наверху.
Я кивнула.
Занеся в кухню последнюю сумку, я остановилась, увидев, что на диване сидит мамочка и смотрит в темный экран телевизора.
– Я привезла продукты, – сообщила я, встряхивая мокрую куртку и вешая на крючок рядом с остальными. – Хочешь помочь мне их разобрать?
Мамочка не ответила.
– Как день прошел?
Я стала доставать из пакетов покупки и раскладывать их на полках кладовки и холодильника. Мокрая одежда липла к телу, и к тому времени, как я запихнула пустые пакеты в мусорную корзину, у меня уже стучали зубы. Я сняла ботинки, забросила их в прихожую и прошла в гостиную.
– Мамочка?
Она не шелохнулась.
Я обошла диван, заглянула мамочке в лицо: она была очень бледная, покрасневшие глаза неподвижно глядели в пол.
– Что ты делаешь? – спросила я, присаживаясь перед ней на корточки.
Я пригладила ее растрепанные волосы, чтобы не закрывали лицо, а на сердце у меня скребли кошки. Прежде мамочка уже впадала в такой ступор раз или два, но в последнее время ее поведение стало очень нестабильным.
– Все умирают, – прошептала она, глядя в пространство остекленевшим взглядом.
– Скучаешь по папе? – спросила я.
Мамочка посмотрела на меня, но тут же отвернулась, по ее щеке потекла слеза.
– Так, давай-ка уложим тебя в постель.
Я встала, помогла мамочке встать, повела ее по коридору, потом вверх по лестнице, в ее комнату. Мамочка села на кровать, на лице ее застыла печаль. Я расстегнула ее блузку, сняла бюстгальтер, нашла ее любимую ночную рубашку и через голову надела на нее.
– Вот так, – приговаривала я, укладывая мамочку.
Когда она легла, я сняла с нее ботинки и джинсы, укрыла простыней и одеялом, а потом она повернулась ко мне спиной.
Я прижалась губами к ее холодной, чуть влажной щеке, но мамочка не шевельнулась. Я похлопала ее по руке и заметила, что у нее грязь под ногтями.
– Мамочка, чем ты сегодня занималась?
Она отдернула руку.
– Ладно. Мы можем поговорить об этом завтра. Я тебя люблю.
Закрыв дверь, я на цыпочках спустилась по лестнице и прошла по коридору к своей комнате, но заходить туда не стала. Повернула регулятор термостата и вздохнула, когда из вентиляции пошел теплый воздух. Мамочка даже не спросила, почему я вся мокрая и дрожу.
– Это я, – прошептала я, проскальзывая в свою комнату.
Я приоткрыла дверь ровно настолько, чтобы протиснуться внутрь – открыть ее шире не позволял комод. Я ожидала увидеть в комнате Эллиотта, но его там не было. Он стоял в ванной, весь мокрый и дрожащий. Из одежды на нем были только насквозь промокшие джинсы, а на плечи он накинул одно из моих полотенец.
– Что ты делаешь? – спросила я, входя в ванную.
Губы Эллиотта посинели, зубы стучали.
– Не могу согреться, – ответил он.
Я отдернула занавеску, висевшую над ванной, и повернула кран. Сняла куртку, залезла в ванну и потянула за собой Эллиотта.
Мы стояли рядом под теплыми струями воды и мало-помалу перестали трястись от холода. Я снова и снова крутила кран, увеличивая температуру, вода становилась все горячее, а мы постепенно согревались.
Эллиотт посмотрел на меня сверху вниз: наконец-то обратил внимание на что-то еще кроме холода. С кончика его носа и с подбородка капала вода. Он оглядел меня с головы до ног – мои свитер и джинсы промокли насквозь. Эллиотт через голову стащил с меня свитер, и я осталась в тонкой розовой майке с бретельками. Он наклонился, сжал мое лицо в ладонях и коснулся губами моих губ.
Я расстегнула джинсы, но они намокли и липли к телу, никак не желая сниматься. Я кое-как избавилась от них и бросила на дно ванны. Пальцы Эллиотта скользили по моей коже, его дыхание участилось, поцелуи стали более жадными. Он обнял меня за талию и прижал к себе, оторвался от моих губ, поцеловал шею, но потом отстранился.
Он выключил душ, потянулся и взял с полки два полотенца, одно протянул мне, а другим стал вытирать лицо.
– Что? – спросила я.
– Наверное, тебе лучше… – он указал на дверь в спальню. Вид у него был смущенный.
– Я что-то сделала не так?
– Нет, – быстро сказал Эллиотт. – Просто я… не готов.
– Ой. – Я захлопала глазами, а потом до меня дошло. – Ой.
– Да. Извини. Не думал, что понадобится.
Я попыталась сделать серьезное лицо, но губы сами собой расползались в улыбке. В конце концов, я не давала ему повода мечтать о чем-то большем, чем просто поцелуи.
– Тогда я… – я указала на комод, вышла и закрыла за собой дверь ванной. Потом прикрыла рот ладонью, подавляя хихиканье, и открыла ящик комода. Надела сухие трусики, схватила первую попавшуюся под руку ночную рубашку и натянула через голову.
В дверь постучал Эллиотт.
– Ты не могла бы достать из моей сумки рубашку и шорты?
– Да. – Я подошла к стоявшей в углу спортивной сумке и открыла ее. Сверху лежали черная футболка и серые хлопковые шорты. Схватив их, я поспешила к двери ванной, та со скрипом приоткрылась, и появилась рука Эллиотта, повернутая ладонью вверх.
Как только я передала ему одежду, дверь сразу же закрылась.
Я присела на кровать и стала расчесывать волосы, слушая привычную мелодию музыкальной шкатулки. Наконец Эллиотт вышел из ванной, причем выглядел по-прежнему смущенным.
– Не стесняйся, – сказала я. – Я вот не стесняюсь.
– Просто… Тетя Ли подняла эту тему, после того как я впервые остался здесь на ночь. Я заверил ее, что в ближайшее время мы с тобой не собираемся переходить на новый уровень отношений. Теперь я жалею, что не послушался ее.
– Кажется, ты все-таки вознамерился вогнать меня в краску.
Эллиотт фыркнул, сел рядом со мной и попытался распутать свои собранные в узел, мокрые волосы.
– Дай я тебе помогу, – предложила я и улыбнулась, когда Эллиотт послушно повернулся ко мне спиной.
У меня ушло на это не меньше минуты, но в конце концов мне все же удалось распутать ленту, стягивавшую волосы Эллиотта, после чего я стала их расчесывать. Начала с концов, постепенно поднимаясь все выше. Эллиотт глубоко вздохнул и закрыл глаза. Тихое шуршание, с которым волосы проходили между зубьями расчески, успокаивало.
– Никто не расчесывал мне волосы с тех пор, как я был малышом, – пробормотал Эллиотт.
– Очень умиротворяющее занятие. Ты должен позволить мне делать это чаще.
– Ты можешь делать это, когда захочешь.
Когда я закончила, Эллиотт взял резинку для волос и завязал волосы в хвостик.
– Ты прямо как библейский Самсон, – проговорила я. – Сильный и длинноволосый.
Эллиотт выгнул бровь.
– Ты читала Библию? Вроде бы ты говорила, что не веришь в Бога?
– Когда-то верила.
– И что заставило тебя передумать?
– А ты? Веришь в Бога?
– Я верю, что человек связан с землей, со звездами, со всеми живыми существами, со своей семьей, со своими предками.
– И со мной?
Он удивленно посмотрел на меня.
– Ты же моя семья.
Я подалась вперед и легко прикоснулась губами к темно-красной болячке на его губе. Он поморщился.
– Пойду, принесу льда.
– Нет, все нормально. Не уходи.
Я фыркнула.
– Вернусь через минуту.
Я тихонько выскользнула из комнаты, спустилась по лестнице, открыла холодильник и достала пузырь со льдом. Завернув его в полотенце, я поспешила обратно, поймав себя на том, что каждую секунду прислушиваюсь. Настороженность стала моей второй натурой. Однако в доме царила тишина, даже бойлер внизу не гудел.
Когда я вернулась в комнату, Эллиотт помог мне придвинуть к двери комод и кровать.
– Я могу прийти, когда твоей мамы не будет дома, и поставлю на дверь задвижку.
Я покачала головой.
– Тогда она узнает. К тому же она придет в ярость, если я что-то изменю в этом доме.
– Она должна понять желание своей уже почти взрослой дочери запираться в своей комнате. Особенно памятуя о ваших бесцеремонных гостях.
– Мамочка не поймет, – я коснулась его разбитой губы в том месте, где его ударил Круз. – Мне очень жаль, Эллиотт. Если бы ты тогда остался в стороне, то сейчас не оказался бы в такой ситуации.
– Подумай сама. Как по-твоему, почему полиция считает, что у тебя были причины вредить Пресли? Потому что она ужасно к тебе относилась. Ты никогда не убедишь меня, что сама во всем виновата. Они могут напасть на меня еще раз десять, и все равно это будет не твоя вина. Это их выбор, их ненависть и их страх. Ты не виновата в их поступках.
– Думаешь, они снова на тебя нападут?
Эллиотт раздраженно вздохнул.
– Не знаю. А это имеет значение?
– Имеет, потому что ты прав. Все становится хуже с каждым днем. Может, тебе теперь тоже стоит заниматься в кабинете миссис Мейсон.
– Неплохая идея. Тогда мы сможем чаще видеться. Я ужасно по тебе скучаю.
– И не говори. Я уже почти месяц там занимаюсь. Скоро рождественские каникулы, а вокруг нас одна беспросветность.
– Миссис Мейсон волнуется за тебя, и я тоже.
– Давай пока волноваться о тебе.
В коридоре скрипнула половица, и мы разом умолкли.
– Кто это там? – прошептал Эллиотт.
– Когда я вернулась домой после школы, здесь была Уиллоу. Возможно, это она.
– Кто такая Уиллоу?
Я вздохнула.
– Ей девятнадцать. Очень густо подкрашивает глаза – так ее легко выделить из толпы. Она… грустная.
– Откуда она?
– Из всех гостей я общаюсь с ней меньше всех. Большую часть времени она слишком подавлена. Мамочка говорит, Уиллоу беглянка. Судя по ее акценту, думаю, она из Чикаго.
– А что насчет остальных? Ты говорила, в гостинице есть постоянные гости.
– М-м-м… – было странно обсуждать гостей с другим человеком. – Есть Дюк и его дочь Поппи. По его словам, он приехал из Техаса и занимается нефтью, но по большей части он только кричит. Он зол… очень зол, а Поппи – как маленькая мышка, бегает по дому и по двору.
– Это ужасно. Почему девочка путешествует вместе с ним?
– Дюк приезжает сюда по работе. У Поппи нет матери.
– Бедный ребенок.
Я поерзала.
– Кто еще?
– Когда у нас гостит Алтея, она готовит и прибирается, она всегда дает мне отличные советы. Именно она посоветовала мне простить тебя.
– Умная дама, – Эллиотт улыбнулся.
– Иногда приезжают дядя Жаб и кузина Имоджен, но они бывают у нас реже остальных. После их последнего визита мамочка сказала дяде Жабу, чтобы он какое-то время не приезжал.
– «Дядя Жаб»?
Я пожала плечами.
– Если он выглядит как жаба и говорит как жаба…
– Он брат твоей матери или отца? Или муж чьей-то сестры?
– Не знаю, – ответила я, задумчиво глядя в потолок. – Я никогда не спрашивала.
Эллиотт фыркнул.
– Это странно.
– Все это странно, поверь.
В комнате было темно, дом притих, только время от времени по коридору проходила Уиллоу да изредка проезжали машины по улице. Комод стоял, прислоненный к двери, а его подпирала кровать, так что я почти не боялась внезапного вторжения кого-то из гостей. Я потянулась к Эллиотту и осторожно поцеловала его припухшую губу.
– Не больно? – спросила я.
– Ни капельки.
Я легла, прижавшись щекой к груди Эллиотта, и стала слушать, как бьется его сердце. На несколько секунд оно зачастило, потом снова стало биться ровно. Эллиотт обнял меня и тихо заговорил, звук его низкого голоса успокаивал.
– Рождественские каникулы, потом Рождество, затем Новый год, а потом – последний семестр старшей школы. Через месяц после Нового года тебе исполнится восемнадцать.
Я моргнула.
– Ух ты. С трудом верится.
– Все еще планируешь остаться здесь?
Я обдумала его вопрос. Раньше мне казалось, что восемнадцать лет – это некий недостижимый рубеж. Однако сейчас, когда рядом был Эллиотт, даривший мне тепло и безопасность, моя былая решимость пошатнулась.
– Нерешительность – это нормально, – проговорил он.
Я ущипнула его за бок, и Эллиотт почти беззвучно вскрикнул. В ответ он принялся меня щекотать, и я взвизгнула, но тут же поспешно закрыла рот ладонью.
Мы тихо хихикали, и тут дверная ручка повернулась.
– Кэтрин? – позвала Уиллоу.
Я замерла, обмирая от страха. Пришлось собрать в кулак всю храбрость, чтобы заговорить.
– Я уже легла, Уиллоу. Что тебе нужно?
Дверную ручку снова дернули.
– Что у тебя там за дверью?
– Мой комод?
Уиллоу снова толкнула дверь.
– Зачем?
– Потому что у меня нет замка, а гости думают, что могут заходить ко мне в любое время.
– Впусти меня! – захныкала она.
Несколько секунд я собиралась с духом, но, если молчать, будет только хуже.
– Нет. Я в постели. Уходи.
– Кэтрин!
– Я сказала, уходи!
Дверная ручка в последний раз дернулась, потом в коридоре зазвучали удаляющиеся шаги Уиллоу.
Я уронила голову Эллиотту на грудь и наконец-то вздохнула с облегчением, словно до сего момента находилась под водой.
– Чуть не попались.
Он обнял меня крепче, и тепло его рук быстро помогло мне успокоиться.
– Эта Уиллоу определенно из Чикаго.
Я чуть повернулась, чтобы видеть дверь.
– Ты что, до утра туда будешь таращиться? – спросил Эллиотт.
– Эллиотт, если она сюда войдет…
Он ждал, что я продолжу, расскажу правду.
– Скажи это. Расскажи мне все.
Я нахмурилась, все внутри меня восставало против этого признания.
– Они пытаются удержать меня здесь. Мамочка и гости.
– Почему?
– Опять вопросы, – сердито пробормотала я.
Тепло и спокойствие снова от меня ускользали.
– Кэтрин, – настаивал Эллиотт, – что здесь происходит? Чем они тут занимаются?
Я прикусила нижнюю губу.
– Новые гости… Они не уезжают. Порой я нахожу их чемоданы в подвале или туалетные принадлежности в ванных комнатах. К нам не часто приезжают новые постояльцы, в основном живут постоянные, но…
Эллиотт помолчал.
– И давно это продолжается?
– Это началось вскоре после того, как мы открылись.
– Что с ними происходит? С новыми гостями?
Я пожала плечами, на глаза навернулись слезы.
Эллиотт обнял меня крепче. Несколько минут мы молчали.
– Новых гостей никто не приезжал искать?
– Нет.
– Может, это что-то другое. Возможно, постоянные гости просто воруют у новых.
– Может быть.
– И ты никогда не видела, чтобы кто-то уезжал?
– Никто из тех, кто приезжал один.
Эллиотт вздохнул и обнял меня крепче. В конце концов веки мои налились тяжестью; как я ни старалась наблюдать за тенями под дверью, темнота окутала меня, и я провалилась в сон.
Когда я снова открыла глаза, Эллиотт уже ушел. Зимние птицы чирикали в ярком свете дня, а ветер в кои-то веки не завывал за окном. Я оделась, чтобы идти в школу, собрала волосы в хвост и тут услышала звон кастрюль в кухне, а потом загудела пожарная сигнализация. Я помчалась вниз, но на пороге кухни остановилась как вкопанная при виде царившего там хаоса. Мамочка готовила завтрак, и запах подгоревшего бекона смешивался с запахом гари.
Я открыла окно, схватила со стола подложку под горячее и стала махать ею, чтобы дым поскорее ушел из помещения. Через несколько секунд сигнализация выключилась.
– Батюшки, я, наверное, весь дом перебудила, – сказала мамочка.
– Ты в порядке? – спросила я.
– Я… – она огляделась и сердито фыркнула при виде растекшегося по полу разбитого яйца.
Я наклонилась, собрала в ладони желток и скорлупу и бросила все это в раковину. Мамочка была опытной кухаркой и пекарем, так что я быстро догадалась, что случилось.
– Дюк здесь? – спросила я. Однако в следующую секунду заметила «Крайслер» Эллиотта, припаркованный у обочины. – Ой! Мне пора бежать!
Он вышел из машины, но его улыбка была не такой ослепительной, как обычно, а глаза смотрели не так оживленно, как всегда.
Когда я села на пассажирское сиденье, он взял меня за руку, но молчал всю дорогу до школы. Мы оба знали, что сегодняшний день будет хуже вчерашнего. Чем больше проходило времени с исчезновения Пресли, тем враждебнее становились окружающие в отсутствие новостей о ней.
Эллиотт припарковался и вздохнул.
– Через три дня начинаются рождественские каникулы.
– Меня отстранят от занятий, я это чувствую.
– Я спрошу миссис Мейсон, можно ли тебе тоже заниматься в ее кабинете, хорошо?
Эллиотт покачал головой, пытаясь спрятать тревогу за улыбкой.
– Не надо. Я, конечно, хочу видеть тебя чаще, но прятаться не собираюсь.
– Я сижу в безопасности в кабинете, а ты – в классе, словно живая мишень. Это несправедливо. И речь не идет о том, чтобы прятаться, просто ты будешь избегать драки.
– Не в моей натуре избегать драки.
Держась за руки, мы пошли к зданию школы. Эллиотт шел на полшага впереди и, когда проходящие мимо старшеклассники норовили толкнуть его плечом, принимал удары на себя. Улыбки и радостные приветствия остались в прошлом, сменившись осуждающими взглядами и страхом.
Эллиотт смотрел прямо перед собой, но после каждого толчка на его скулах ходили желваки. Он мог бы расквасить носы всем своим обидчикам, но вместо этого старался сохранять спокойствие – наверное, мысленно считал дни до рождественских каникул.
Он стоял рядом, пока я открывала свой шкафчик. Я взяла учебники по испанскому, физике и всеобщей истории, затем Эллиотт проводил меня до кабинета миссис Мейсон, чмокнул в щеку и только потом побежал к своему шкафчику, чтобы успеть в класс до звонка. Я с тревогой думала о том, сумеет ли он добраться туда без помех.
– Доброе утро, Кэтрин! – приветствовала меня миссис Мейсон. Когда я вошла, она что-то быстро печатала на компьютере. Я молчала, и психолог подняла глаза. – Охо-хо. Все в порядке?
Я пожевала внутреннюю часть нижней губы, отчаянно желая рассказать про Эллиотта, но ему не понравится, если придется весь день прятаться в кабинете миссис Мейсон.
– Утро выдалось суматошное. Завтрак подгорел, пришлось начинать сначала.
– Тебя что-то отвлекло?
– Это не я. Мамочка. Она опять грустная.
Я провела в кабинете миссис Мейсон почти четыре недели, так что избегать разговоров оказалось невозможно. Сначала я пыталась отмалчиваться, но уже после первой недели психолог стала посматривать на меня с подозрением, так что я стала отвечать почти на все ее вопросы, чтобы ее порадовать.
– Что-то случилось, или?..
– Вы же знаете, на нее иногда находит. Чем меньше времени остается до моего выпускного, тем она мрачнее.
– Ты уже подала документы в какой-то университет? Время еще есть.
Я покачала головой.
– Ты легко могла бы получить стипендию, Кэтрин. Я могла бы тебе помочь.
– Мы ведь уже это обсуждали. Вы же знаете, я не могу бросить мамочку.
– Почему? Многие молодые люди уезжают в университет, даже если их родители ведут какой-то бизнес. Через несколько лет ты можешь вернуться, получив новые знания, и изменить вашу гостиницу к лучшему. Как насчет гостиничного бизнеса?
Я фыркнула.
Миссис Мейсон улыбнулась.
– Что смешного?
– Это просто невозможно.
– Кэтрин, ты хочешь сказать, что не можешь поехать в университет, потому что твоя мама не может сама о себе позаботиться? Это ты имеешь в виду, говоря, что помогаешь ей?
– Иногда приходится помогать больше, иногда меньше.
– Кэтрин, – миссис Мейсон всплеснула руками и подалась вперед, в ее глазах плескались печаль и отчаяние. – Прошу тебя. Пожалуйста, позволь тебе помочь. Что происходит у вас дома?
Я нахмурилась, повернулась к психологу спиной и открыла учебник испанского.
Миссис Мейсон вздохнула, и вскоре мерное постукивание клавиш возобновилось.
Мой карандаш поскрипывал по странице тетради, добавляя новый ритм к стуку клавиш. Я уже привыкла сидеть вместе с психологом в этом кабинете. В его успокаивающей тишине я чувствовала себя в безопасности. Тут ни о чем не нужно было беспокоиться, просто сиди и делай домашнее задание. Можно было просто быть.
Перед обедом жалюзи на окнах кабинета задребезжали. В коридоре послышались сердитые голоса, какое-то движение, и миссис Мейсон подняла голову, а потом потянула за шнурок.
Под дверью кабинета стоял тренер Пекэм, одной рукой удерживая за плечо Эллиотта, а другой – какого-то старшеклассника, которого я не узнала, возможно, потому, что оба глаза у него были подбиты и заплыли.
Миссис Мейсон выбежала в коридор, и я последовала за ней.
– Вот этот, – сказал тренер Пекэм, выталкивая вперед незнакомого мне старшеклассника, – начал. А этот, – он пихнул вперед Эллиотта, – закончил.
– Кто это? – спросила миссис Розальски, подбегая к избитому парню. Она помогла бедолаге присесть и приложила к его глазам пару кусочков льда.
– В кои-то веки не мой… – заметил тренер Пекэм. – Оуэн Роу.
У меня упала челюсть.
Миссис Розальски посмотрела на миссис Мейсон.
– Я звоню медсестре. Уверена, у него сломан нос.
Миссис Мейсон кивнула.
– Директор Огастин и заместитель директора Шарп сейчас на собрании. Эллиотт, идем со мной, я провожу тебя в кабинет директора. Кэтрин, пожалуйста, возвращайся за свой стол.
Я кивнула, глядя на Эллиотта: он выглядел виноватым, зато у него на лице не было ни царапины. Левая рука у него опухла, и я невольно задумалась, сколько раз его кулак вошел в контакт с физиономией Оуэна, прежде чем их разняли, и сколько сломанных дверей оказалось на счету Эллиотта за минувший месяц.
Я подошла к сидевшему на стуле Оуэну и помогла ему удерживать лед возле левого глаза.
– Привет, – сказала я.
– Кэтрин?
– Это я.
Оуэн отшатнулся.
– Я просто хочу помочь.
– Несмотря на то что твой парень меня ослепил?
– Ты не ослеп, отеки пройдут, – я помедлила, не зная, хочу ли знать правду. – Что произошло?
Оуэн отвернулся.
– Можно подумать, тебе не все равно.
– Мне не все равно. Знаю… мы в последнее время отдалились друг от друга.
– Отдалились? Скорее, ты забыла о нашем существовании, Кэтрин. Что мы тебе сделали?
– Ничего. Вы ничего не сделали.
Оуэн повернулся ко мне и вздернул подбородок – из-за опухших глаз ему было трудно разглядеть мое лицо.
– Ты не просто бросила двух людей, с которыми дружила большую часть жизни – ты втоптала нас в грязь.
Я вздохнула.
– Мой отец умер.
– Мы это знаем. Мы пытались тебя поддержать.
– Такая помощь мне не требовалась.
– Так почему ты нам не сказала? Почему заставила Минку думать, что она бесполезна? Почему сделала так, что я чувствовал себя бесполезным мусором, который можно просто выкинуть? Понимаю, ты страдала. Так сказала бы нам, что тебе надо побыть одной.
Я кивнула и потупилась.
– Ты прав. Именно так мне и следовало поступить.
– Ты захлопнула дверь у нас перед носом, и не раз.
– Я ужасно с тобой поступила, а ты просто пытался быть моим другом. Но я тогда была не в себе, и все еще не… я сейчас не та девочка, которую ты знал. И сейчас все гораздо хуже, чем тогда.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Оуэн. Боль и злость уже не звучали в его голосе.
Я встала.
– Тебе по-прежнему нужно держаться от меня подальше. Это небезопасно.
Оуэн откинулся на спинку стула и снова надулся.
– Ну, да, а Мэдисон и Сэм, очевидно, неуязвимы перед этой невидимой угрозой?
– Мэдди и Сэм не пытаются войти в мой дом, – прошептала я.
– Ты это о чем? Что-то происходит у вас дома?
Вошли два парамедика, один – низенький и толстый, другой – высокий и худощавый. Они подошли к Оуэну, а я попятилась.
– Кэтрин? – окликнула меня миссис Розальски и глазами указала на открытую дверь кабинета.
Я знала, чего она от меня хочет, поэтому вернулась в кабинет миссис Мейсон и стала заниматься в одиночестве. Прозвенел звонок, сначала возвещая окончание первого урока, а потом – второго. Эллиотт по-прежнему находился в кабинете директора, а остальные члены администрации вели себя как ни в чем не бывало.
Полчаса спустя Эллиотт вышел из кабинета директора. Он не поднимал глаз, а проходя мимо, тихо проговорил: «Извини».
– Привет, – сказала я, ободряюще улыбаясь ему, но Эллиотт быстро выскочил за дверь. За ним следовали два сотрудника службы безопасности. Я повернулась к миссис Мейсон. – Вы отстранили его от занятий?
– Не надо так на меня смотреть, – парировала психолог, подталкивая меня к своему кабинету. – Он только что отправил человека в больницу, так что особого выбора у меня не было.
– Что произошло? – требовательно спросила я.
– Ты же знаешь, я не могу с тобой это обсуждать.
– Ладно, он все равно мне расскажет после уроков.
Миссис Мейсон устало опустилась в кресло и вздохнула.
– Оуэн сказал нечто такое, что не понравилось Эллиотту. Он ударил его кулаком. Несколько раз.
– Эллиотт никогда бы не напал на человека просто так, очевидно, его спровоцировали.
– Неужели? Вообще-то, я слышала о его драке с Крузом Миллером на вечеринке у костра. – Миссис Мейсон принялась раскладывать на столе бумаги, было видно, что она очень сердита.
– Вы хоть представляете, через что Эллиотту пришлось пройти за последний месяц? С тех пор как нас притащили сюда на допрос к этому полицейскому, все вокруг считают, будто мы что-то сделали с Пресли.
– Ну, сегодня речь шла вовсе не о самозащите.
Миссис Мейсон перестала шуршать бумажками и вздохнула, потом посмотрела на меня. В ее глазах читалась искренность.
– Не остановившись после первого удара, Эллиотт сам превратился в агрессора. Не волнуйся, здесь ты в безопасности.
– А Эллиотт – нет.
Миссис Мейсон помолчала, обдумывая мои слова.
– Думаешь, мне следует и его перевести в свой кабинет? Вряд ли кто-то решится задеть Эллиотта, он же здоровенный, как игрок Национальной футбольной лиги США.
– И слава богу, что это так. Каждый раз, когда мы пытаемся пройти от парковки в класс по главному коридору, идем на обед, а потом покидаем школу, мы словно преодолеваем футбольное поле в разгар игры.
– Ученики поднимают на тебя руку?
– Миссис Мейсон… пожалуйста. Не отстраняйте Эллиотта от занятий, он же может потерять стипендию, на получение которой так рассчитывает.
Психолог смерила меня пристальным взглядом. Я еще никогда с таким жаром и так многословно не говорила с ней о своих чувствах и переживаниях, и она определенно решила этим воспользоваться.
– Расскажи, что происходит у вас дома, и я изменю свое решение.
– Вы что… шантажируете меня?
– Да, – спокойно сказала миссис Мейсон. – Скажи, что вы с Эллиоттом скрываете, и я позволю ему завтра вернуться в школу.
У меня упала челюсть. Комната закрутилась у меня перед глазами, стало тяжело дышать.
– Это нечестно. Не уверена, что это ваше предложение вообще этично.
– А это имеет значение? – миссис Мейсон с довольным видом откинулась на спинку кресла.
Она знала, что уже победила.
– Вы хоть можете это сделать? Отменить его отстранение?
– Я могу отправить Эллиотта на домашнее обучение, это успокоит родителей Оуэна.
Я возвела глаза к потолку.
– Говорю же, он может лишиться стипендии.
Миссис Мейсон пожала плечами.
– Это все, что я могу сделать, хочешь – соглашайся, хочешь – нет.
– Домашнее обучение. Вы это сделаете?
– Если ты расскажешь, что происходит в вашем доме.
Я вцепилась в стул, словно это спасательный круг.
– Можешь все обдумать, – предложила миссис Мейсон.
Принять решение оказалось проще, чем я думала. Теперь, когда миссис Мейсон вынуждала меня выбирать между Эллиоттом и гостиницей на Джунипер-стрит, ответ пришел ко мне моментально. Я не сомневалась, что люблю Эллиотта, что достойна его любви. Я понимала, что позволить гостинице прогореть на самом деле означает спасти мамочку.
Возможно, она какое-то время будет меня ненавидеть, но потом простит. Возможно, она будет ненавидеть меня вечно, и все же я знала, что так будет правильно. Все, кто меня любит, поймут, во всяком случае, Алтея и Поппи поддержали бы меня, я в это верила.
Я посмотрела в глаза миссис Мейсон; решение казалось таким простым, но произнести эти слова было так трудно. Я ведь собиралась пойти против всего, что защищала на протяжении двух лет, против того, что вынуждало меня бросить Эллиотта. Впервые за долгое время я не знала, что ждет меня в будущем.
– Тут не о чем думать, – сказала я.
Миссис Мейсон опустила голову, словно морально готовилась услышать мой ответ на свой следующий вопрос.
– Кэтрин, о тебе заботятся дома?
Я кашлянула. Сердце стучало так громко, что миссис Мейсон, как мне казалось, наверняка слушала его стук.
– Нет.
Психолог сложила ладони домиком, терпеливо ожидая продолжения.
Глава тридцать первая
Кэтрин
Мэдисон припарковалась перед домом на Джунипер-стрит, а Сэм, открыв рот, уставился на пыльные окна и облупившуюся краску фасада.
– Ух ты, – пробормотал он.
– Спасибо, Мэдди. Знаю, твой папа не хочет, чтобы ты со мной общалась, так что я очень ценю то, что ты меня подвезла. Надеюсь, у тебя не будет из-за меня неприятностей.
Мэдисон повернулась ко мне, всем своим видом демонстрируя возмущение.
– На улице минус пятнадцать, а Эллиотту нельзя появляться на территории школы, так что он не может тебя забрать. Разумеется, я подвезла тебя до дома.
Я улыбнулась.
– Спасибо. Миссис Мейсон тоже предлагала меня подвезти, но я видела ее список дел на сегодняшний вечер. Там целых две страницы.
– Хочешь, провожу тебя до двери? Или прямо до прихожей? – предложил Сэм, жадно рассматривая дом.
– Сэм! Господи! – выругала его Мэдисон. – Нашел время!
– Нет, спасибо, – поблагодарила я, берясь за свой рюкзак.
Мэдисон тронула меня за руку.
Я занесла рюкзак в дом и пошла наверх. В комнате я сложила свои вещи – рубашки, штаны, носки, нижнее белье – и затолкала их в чемодан, который папа купил для меня несколько лет назад. Я сто раз фантазировала, как впервые воспользуюсь этим чемоданом, но ни разу мне не приходило в голову, что я переселюсь из гостиницы на Джунипер-стрит в другой дом, тоже в Дубовом ручье.
В голове возникало множество возможных сценариев развития событий: реакция мамочки, прощание, надежда, что в конце концов все будет хорошо. И все же никакие страхи не заставили меня пожалеть, что я помогаю Эллиотту. Он хороший, как Алтея и папа. Его загнали в угол, и ему пришлось выбираться самостоятельно, однако он был готов на все ради тех, кого любил. Просто мне повезло оказаться в числе этих людей.
Внизу раздался шум: кто-то хлопал дверцами кухонных шкафчиков. Кто-то молодой и нетерпеливый, но не Поппи.
– Привет, – сказала я, входя на кухню и садясь за стол.
– Выглядишь ужасно, – отрывисто брякнула кузина Имоджен.
Она поставила передо мной чашку чая и скрестила руки на груди.
Я сидела за столом, грея руки о дымящуюся чашку, как будто это костер. Имоджен как всегда была одета в свою любимую футболку с изображением руки, показывающей знак мира, а волосы как обычно заправила за уши. Она стояла, прислонившись бедром к стене, и наблюдала за мной. Почти все кухонные шкафчики были открыты. Имоджен искала чайные пакетики и не потрудилась закрыть дверцы.
Обычно, после того как ее отец грубо вел себя со мной, Имоджен протягивала мне оливковую ветвь в виде чашки чая, но раньше это случалось через день или через два после того как дядя Жаб устраивал сцену. До сего момента мамочка еще никому не запрещала приходить. Я до последнего надеялась, что дядя Жаб и Имоджен больше никогда не появятся в нашем доме.
Имоджен гневно уставилась на меня.
– Ну? Ты будешь пить этот дурацкий чай или нет?
Последовало неприятное молчание, так что стало слышно, как ветер задувает в щели оконных рам. Наверху хлопнула дверь, и мы обе посмотрели на потолок.
– Дюк? – неуверенно спросила Имоджен.
– Расслабься. Это просто ветер.
Занавески были задернуты, так что в столовую и кухню проникало совсем немного серебристого света. Облака, похоже, обосновались в небе над Дубовым ручьем на всю зиму. Никто не мог запретить им остаться, и никто не радовался их присутствию – прямо как гостям в доме на Джунипер-стрит.
– Ты никогда не грустишь. Почему ты такая печальная? Что сегодня случилось? Твоя мамочка рассказала моему отцу о пропавшей девушке. Есть какие-то новости о ней?
Мысль о дяде Жабе меня рассердила. Предполагалось, что ему не позволят вернуться. Неспособность мамочки сдержать слово лишний раз доказывала, что ее депрессия перешла в более тяжелую стадию. Я поковыряла трещинку в стоявшей передо мной чашке.
– Нет.
– Нет? – переспросила Имоджен. – Ты ничего о ней не слышала?
– Только то, что она пропала, – ответила я, делая маленький глоток. – Имоджен… Где мамочка?
Имоджен переступила с ноги на ногу.
– Наверху. А что?
– Попроси ее спуститься. Мне нужно с ней поговорить.
Имоджен напряглась.
– О чем это?
– Я хочу поговорить с мамочкой. Не с тобой. Скажи ей спуститься.
Имоджен скрестила руки на груди, злобно усмехнулась и упрямо поглядела на меня.
– Ладно, – я сделала еще глоток. – Я уезжаю. Сегодня.
– Что? – Имоджен подошла к столу. – О чем ты говоришь?
– Эллиотта сегодня отстранили от занятий. Я рассказала миссис Мейсон про гостиницу, чтобы ему разрешили учиться.
Имоджен наклонилась и поглядела на меня исподлобья, потом тихо спросила:
– Что ты ей рассказала про гостиницу?
Я встретила ее взгляд: в ее глазах не было страха, и все же я не сомневалась: Имоджен боится.
– Что мамочка больна и всеми делами занимаюсь я одна.
– Это ложь, – прошипела Имоджен. – Тетя Мэвис хорошо о тебе заботится.
– Она уже давно обо мне не заботится, – я повертела в руках кружку и отвела глаза.
– Забери свои слова обратно. Забери их! – завопила Имоджен мне в ухо.
Я поморщилась и отклонилась.
– Ты должна привести мамочку, – сказала я, стараясь говорить спокойно. – Они скоро будут здесь.
– Кто? – взвизгнула Имоджен.
– ДНБ.
Имоджен презрительно скривилась.
– Что это такое?
– Департамент национальной безопасности, – ответила я.
Эти слова легли мне на сердце тяжким грузом, ведь я только что сделала то, чего обещала никогда не делать.
Имоджен испуганно посмотрела на меня, потом захныкала, повернулась и побежала вверх по лестнице с криками:
– Мэвис! Мэвис!
В дверь громко постучали, и я бросилась открывать. На пороге стоял Эллиотт. Дыхание вырывалось из его рта белыми облачками, в руках он держал разорванный конверт и какую-то сложенную бумагу.
– Что ты сделала? – спросил он.
– Что ты наделала? – завопила мамочка, сбегая вниз по лестнице. Она схватила меня за плечи и стала трясти.
Эллиотт оттащил меня и вклинился между нами.
– Тихо, тихо… Подождите минутку. Давайте успокоимся.
– Успокоимся? Успокоимся?! – пронзительно выкрикивала мамочка.
Я закрыла глаза.
– Она терпеть не может такие уговоры.
– Как ты могла так со мной поступить? – не унималась мамочка, отталкивая Эллиотта. – Ты рассказала… про нас этой стерве психологу, а теперь это? Ты хочешь жить в полуразрушенном приюте в компании еще десяти детишек? С незнакомцами? Ради чего? Ради него?
– Что? – Эллиотт повернулся ко мне. В его глазах плескалась боль, очевидно, он посчитал себя преданным, коль скоро психолог знала нечто такое, чего не знал он. – Ты рассказала миссис Мейсон?
– Я сказала ей достаточно.
– Достаточно для этого? – спросил Эллиотт. Он поднял конверт повыше. – Для этого?
Рядом с «Крайслером» Эллиотта остановился черный автомобиль-фургон, а следом подъехала полицейская машина. Я вырвалась из рук мамочки и побежала наверх.
Эллиотт посмотрел на черный фургон, на бумагу, потом на меня.
– Ты уезжаешь? Куда они тебя увозят?
– Я пока не могу сказать.
Таща две сумки и рюкзак, я спустилась по лестнице, перешагивая сразу через две ступеньки. Когда я дошла до входной двери, мамочка схватила меня за куртку.
– Нет. Ты никуда не пойдешь.
– Мамочка, ты должна поправиться. Ты должна закрыть гостиницу…
– Нет! – выкрикнула она.
– Ты должна ее закрыть, и все гости должны ее покинуть. Тогда я вернусь. Я останусь с тобой. Но… – заметив, что мамочка таращится на черный фургон и не слушает меня, я осторожно взяла ее за подбородок и заставила повернуть голову. – Мамочка? Послушай меня. Тебя спросят, с кем ты хочешь, чтобы я осталась. Мне нужно, чтобы ты назвала миссис Мейсон. Ребекка Мейсон, школьный психолог. Ты должна сказать, что не возражаешь, если я поживу у нее.
Из фургона вышли мужчина и женщина и направились к дому.
– Мамочка? Миссис Мейсон, – повторила я.
Миссис Мейсон сказала, что я могу пожить у нее, но только в том случае, если мамочка подпишет документы, согласие на мой переезд. Если нет, меня заберут в отделение Департамента национальной безопасности, а потом разместят в каком-то другом месте.
– Нет! – Мамочка попыталась одной рукой втащить меня в дом, а другой закрыть дверь.
Она была вне себя от ужаса. Я посмотрела ей в глаза.
– Я вернусь.
– Когда? Что… что я буду делать? Я же останусь совсем одна. Что я буду делать? – бормотала мамочка.
По ее щекам текли слезы.
Раздался быстрый стук, стеклянная дверь распахнулась, и в прихожую вошли незваные гости. Мужчина в костюме поправлял галстук. Следом, неуверенно поглядывая на нас, проскользнул встревоженный Эллиотт.
– Миссис Кэлхун, я – Стефани Барнс, – представилась женщина. На вид лет двадцати пяти, она была чуть ниже мамочки и явно нервничала. – Мы с моим коллегой Стивеном Фраем приехали из Департамента национальной безопасности Оклахомы, с нами офицер Калпепер из полицейского участка Дубового ручья. Мы приехали забрать Кэтрин в безопасное место, где она будет находиться до тех пор, пока мы не получим больше информации о том, что она рассказала сегодня своему школьному психологу.
– Куда вы ее забираете? – жалобно простонала мамочка, обеими руками хватая меня за куртку. Паника и страх в ее голосе разрывали мне сердце.
Между нами вклинился полицейский.
– Миссис Кэлхун, у нас на руках постановление суда. Вы должны отойти в сторону и позволить мистеру Фраю и мисс Барнс сделать их работу.
– Мама, делай, как он говорит, – попросила я, делая шаг к сотрудникам социальной службы. – Не забывай питаться. У нас есть хлеб, арахисовое масло и варенье для Поппи.
– Кэтрин! – Мамочка попыталась ухватиться за меня, но полицейский и мисс Барнс ее оттеснили.
– Эй! Подождите! – воскликнул Эллиотт и бросился к двери.
Мистер Фрай вывел меня на крыльцо и отконвоировал по неровной дорожке к калитке. Там нас нагнал Эллиотт, но мистер Фрай преградил ему дорогу, не давая выйти на улицу вслед за нами.
– Все в порядке, – вмешалась я. – Это мой друг.
– Куда ты едешь? – испуганно спросил Эллиотт. – Тебя увезут из Дубового ручья?
– К миссис Мейсон. Какое-то время поживу у нее.
– Правда? – Эллиотт заметно расслабился. – Ты… как?
Я пожала плечами.
– Это было необходимо.
Эллиотт сморщил нос.
– Кэтрин, неужели ты все это сделала ради… – он посмотрел на конверт, который по-прежнему держал в руке.
– Да, – ответила я. – И сделала бы это еще раз, если бы пришлось.
Мистер Фрай жестом предложил мне садиться в фургон, и я повиновалась, напоследок обернувшись через плечо.
Эллиотт побежал было за мной, но, выскочив за калитку, остановился.
– Можно прийти тебя повидать?
– Да, – сказала я, забираясь на черное сиденье.
– Ты сказала, дом миссис Мейсон? – спросил он.
Я кивнула.
Мистер Фрай закрыл дверь и обошел машину, дабы сесть на водительское место. Устроившись за рулем, он поймал мой взгляд в зеркале заднего вида.
– Все будет хорошо, Кэтрин.
Мимо стоявшего у калитки Эллиотта прошла мисс Барнс. Она открыла дверь со стороны пассажирского сиденья, села и пристегнулась.
Повернувшись ко мне, она тепло улыбнулась.
– У тебя есть все, что нужно?
Я кивнула.
– Как мамочка?
– Она перенервничала, офицер Калпепер ее успокаивает. Пристегнись, пожалуйста, Кэтрин.
Я помахала Эллиотту и, пока машина ехала по Джунипер-стрит, смотрела, как он становится все меньше и меньше, а потом вообще исчезает из виду.
Смогу ли я когда-нибудь избавиться от чувства вины? Означает ли мой отъезд крах гостиницы и конец поселившейся в ней тьмы? Я боялась, что мамочка перестанет грустить и вместо этого возненавидит меня, но еще меня пугало, что Алтея и Поппи решат, что я повернулась к ним спиной. Больше всего мне хотелось, чтобы они поняли мой выбор.
Мистер Фрай припарковал автомобиль на подъездной дорожке перед домом миссис Мейсон, очаровательной постройкой в стиле «искусства и ремесла». Дом со всех сторон опоясывала веранда, прямо как в гостинице на Джунипер-стрит, но это было единственное сходство. Большие окна излучали тепло даже в морозный зимний день. Над дверью висела зеленая табличка, на которой было выведено «Добро пожаловать!», столбики по обеим сторонам крыльца обвиты гирляндами лампочек, а на самой двери красовался рождественский венок. Этот дом просто излучал радушие.
Крыша была не такая высокая, как у гостиницы на Джунипер-стрит, совершенно не походила на мрачную башню и придавала жилищу миссис Мейсон уютный вид.
На крыльцо вышла сама миссис Мейсон в теплом свитере; при виде меня она улыбнулась нервной улыбкой, не скрывавшей ее облегчения.
Мисс Барнс подвела меня к крыльцу, неся одну из моих сумок.
– Добрый день! – сказала миссис Мейсон, касаясь моей щеки.
Она шагнула в сторону, пропуская меня и мисс Барнс внутрь.
Поочередно наступив мыском одного ботинка на пятку другого, я сняла обувь и, оставив ее на деревянном полу прихожей, в одних носках ступила на мягкий ковер, устилающий пол в гостиной. Миссис Мейсон взяла у меня куртку, повесила на крючок возле двери и проводила нас в гостиную.
Там стояла высокая, под потолок, искусственная елка, увенчанная стеклянным ангелом. На ветвях елки висели красные и зеленые украшения, некоторые явно самодельные.
Среди синтетических веток вспыхивали белые лампочки, подставка дерева была обмотана зеленой тканью; под елкой уже лежало около двух десятков подарков.
– Присаживайтесь, – предложила миссис Мейсон, указывая на темно-серый диван.
Диван состоял из нескольких секций, на нем лежали сине-зеленые подушки, декорированные цветочным орнаментом; и диван, и подушки сияли чистотой, так что мне стало боязно на них садиться.
– Ой, не глупи, – воскликнула миссис Мейсон и села в кресло-качалку, сиденье и спинка которого были обтянуты кожей. – В воскресенье мои племянник и племянница скакали по этому дивану, то и дело роняя кусочки мороженого, именно поэтому я в свое время выбрала в качестве обивки микрофибру.
Мисс Барнс села, и я последовала ее примеру.
– Как все прошло? – спросила миссис Мейсон, снимая свитер.
– Мэвис, понятное дело, расстроилась, но все прошло лучше, чем мы ожидали. Комната готова?
– Готова, – ответила миссис Мейсон с улыбкой и заметно расслабилась.
– Знаю, тебе пришлось напрячься, чтобы все подготовить, – заметила мисс Барнс.
– А разве людям не приходится напрягаться, чтобы жить? – спросила психолог.
– О, я не знала, что вы являетесь приемным родителем на постоянной основе, миссис Мейсон, – заметила я.
– Я им и не являюсь, во всяком случае, пока. Просто мы с мисс Барнс часто сотрудничаем. И здесь ты можешь называть меня просто Бекка.
Миссис Мейсон закрутила свои каштановые волосы в узел на затылке и закрепила резинкой, так что получился очень растрепанный пучок.
Я еще никогда не видела ее в домашней одежде. В серо-лиловых хлопковых штанах и полинялой, некогда темно-синей толстовке с логотипом Университета центральной Оклахомы психолог выглядела намного моложе.
Мисс Барнс широким жестом обвела комнату.
– Все в порядке?
Я захлопала глазами, удивленная ее вопросом, ведь меня забрали из холодного, ветхого дома викторианской эпохи в теплый, безукоризненно чистый коттедж.
– Ммм, да. Все отлично.
Миссис Мейсон и мисс Барнс разом фыркнули, потом социальный работник встала.
– Тогда ладно. Оставляю вас двоих.
– Спасибо, – сказала миссис Мейсон, обнимая мисс Барнс.
Дверь закрылась, и психолог хлопнула в ладоши.
– Тут только… мы? – спросила я.
Миссис Мейсон озадаченно посмотрела на меня, потом до нее дошла суть моего вопроса.
– Да. Да, кроме нас никого. Хочешь посмотреть свою комнату?
Я кивнула, взяла свои вещи и пошла вслед за хозяйкой дома.
– Гостевая ванная прямо по коридору. Моя комната направо, в конце коридора.
Она указала в ту сторону.
– А ты будешь жить налево, в конце коридора. У тебя своя ванная комната.
Миссис Мейсон включила свет в гостевой комнате: там стояли кровать, деревянный комод и письменный стол. Открытая дверь вела в маленькую ванную. Все вокруг выглядело новым и сияющим. Стены бледно-фиолетовые с редкими вкраплениями белого, на полу светло-серый ковер. Вместо тяжелых занавесок, свисающих с черного металлического карниза, на окне висел легкий тюль.
– Вы давно здесь живете? – спросила я.
Миссис Мейсон оглядела комнату, в ее взгляде читалась гордость.
– Семь лет, три месяца и два дня, – она улыбнулась мне. – Хотя какая, в сущности, разница.
– Вы сделали здесь ремонт? Все выглядит таким новым.
Психолог кивнула, положила одну из моих сумок на кровать, накрытую фиолетово-серым лоскутным одеялом.
– Ну вот, мы и…
Остальная часть ее фразы повисла в воздухе. Зазвенел дверной звонок, и глаза миссис Мейсон заблестели.
– О! А вот и пицца! Идем!
Я следом за ней прошла в гостиную. Миссис Мейсон дала на чай курьеру, поблагодарила его, называя по имени, потом взяла две коробки пиццы и понесла в кухню.
Мы прошли к обеденному столу, и я в нерешительности остановилась, наблюдая, как миссис Мейсон открывает коробки, вдыхает аппетитный запах свежей выпечки и специй. Пахло и впрямь чудесно.
– Тарелки! – воскликнула миссис Мейсон, подбегая к шкафчику. – Вот, прошу, – она поставила передо мной тарелку, схватила кусок пиццы, откусила краешек и помахала мне свободной рукой, предлагая садиться напротив. – О, боже. Извини. Умираю с голоду.
Я поглядела на угощение. Одна пицца наполовину была покрыта сыром и наполовину пеперони, вторая наполовину с соусом, а наполовину – с колбасой.
– Не знала, какую ты любишь, – пояснила психолог с набитым ртом, – так что заказала сразу несколько видов.
Я взяла по кусочку каждого вида, сложила себе на тарелку и посмотрела на миссис Мейсон.
– Вот молодец, – одобрительно проговорила она.
Сначала я откусила от пиццы с пеперони и замычала от удовольствия, когда расплавившийся сыр обжег мои вкусовые рецепторы. Я уже несколько лет не ела свежеприготовленную пиццу. Я закрыла глаза, чувствуя приятную расслабленность.
– Очень вкусно.
Миссис Мейсон кивнула, хихикнула и взяла еще кусок.
Моя радость длилась недолго: я подумала о том, что мамочке придется есть в одиночестве. Если она вообще вспомнит, что надо поесть. Меня охватило чувство вины.
– Все хорошо, Кэтрин. Ты вправе испытывать любые эмоции. Это нормально.
Я потупилась.
– Нормально чувствовать себя в ловушке, даже если ты свободна?
Психолог вытерла рот салфеткой.
– Это часть процесса. У людей уходят годы, чтобы справиться с подобными переживаниями. Вина, неуверенность, сожаления… потеря. Но в этом нет ничего страшного. Постарайся жить настоящим и не заглядывать слишком далеко в будущее. Например, прямо сейчас позволь себе наслаждаться вкусом пиццы и спокойствием, расслабься. Если ты счастлива вдали от Джунипер-стрит, это вовсе не значит, что ты не любишь свою маму.
Я откусила еще кусок, пытаясь переварить ее слова.
– Расслабиться трудно. Я постоянно перебираю в уме список дел, которые нужно переделать к завтрашнему утру.
– Это тоже нормально. Будь терпеливой к самой себе. Терпение – еще одна часть процесса.
Я обернулась и посмотрела на сияющую рождественскую елку, стоящую в гостиной.
– Очень красиво.
– У вас дома есть елка?
Я покачала головой.
– Мы не ставили елку с тех пор, как умер папа. Обычно он все это делал: устанавливал елку, вешал лампочки. Все равно все эти украшения казались чужеродными в доме на Джунипер-стрит. Но мне нравится смотреть в окно своей комнаты на соседский дом. У них в окне видна елка.
Миссис Мейсон посмотрела на часы.
– Здесь ты будешь наверстывать упущенное.
Она прошептала: «три, два, один», а потом указала на потолок. Снаружи вспыхнул свет, и зажглись два фонаря во дворе перед домом. Несколько секунд спустя на газоне появились огромный сияющий снеговик и Санта-Клаус: они покачивались на ветру.
– Ух ты, – пробормотала я без всякого выражения.
Миссис Мейсон хихикнула и хлопнула в ладоши.
– Знаю-знаю. Выглядит глупо.
Уголок моего рта пополз вверх.
– Просто прекрасно.
Снова зазвенел дверной звонок, и миссис Мейсон сделала серьезное лицо, но было видно: она пытается скрыть улыбку.
– Оставайся здесь.
Глава тридцать вторая
Кэтрин
Как была, в толстовке, серых штанах и босиком, миссис Мейсон медленно подошла к двери, посмотрела в глазок, отодвинула задвижку и открыла дверь.
– Здрасьте, – сказал Эллиотт, входя.
Он снял куртку, а миссис Мейсон заперла дверь.
В руках Эллиотт держал какую-то бумагу – не полученное от миссис Мейсон разрешение возобновить учебу, а что-то другое.
– Хотел сообщить тебе первой. Меня сегодня известили.
Я встала, и Эллиотт обнял меня, а миссис Мейсон повесила его куртку на вешалку.
– Что это? – Я посмотрела на бумагу. Конверт прислали из Бейлорского университета. – Ты получил стипендию? – радостно воскликнула я.
– Это еще не официально. Мне предложили полную спортивную стипендию, – сказал Эллиотт. В его голосе не прозвучало и половины той радости, что я ожидала услышать. – Они приглашают меня на собеседование, если я решу, что буду у них учиться.
– В каком смысле «если ты решишь»? – переспросила я.
– Откуда поступило предложение? – спросила миссис Мейсон.
– Ты едешь! Это же Бейлорский университет! – воскликнула я, обнимая Эллиотта. Однако, когда я отстранилась, он только едва заметно улыбнулся.
– Что ты сделала? – виновато спросил он.
Я прижалась щекой к его футболке и вдохнула его запах. Он пах домом своей тети: вкусной едой и чистотой, мылом и стиральным порошком.
– Кэтрин, – сказал он, положил руки мне на плечи и сделал шаг назад, вглядываясь в мое лицо.
– Кэтрин заключила сделку, чтобы на происшествие с Оуэном закрыли глаза. Тебе повезло, что в тот день директора Огастин не было на месте, – сказала миссис Мейсон.
– Значит, я не отстранен от занятий? – спросил Эллиотт.
– Ты читал письмо? – Миссис Мейсон выгнула бровь. – Домашнее обучение, мой кабинет и посещение психолога на предмет управления гневом. Такова сделка.
– В обмен на что? – Он посмотрел на меня.
– Взамен я рассказала про гостиницу. Про то, что мамочка больна, что я предоставлена сама себе и сама о себе забочусь. Надеюсь, это не помешает тебе получить стипендию.
Несколько секунд Эллиотт молча смотрел на меня, потом повернулся к миссис Мейсон.
– Занятия по управлению гневом начинаются на следующей неделе и продолжатся после каникул. Голоден? – спросила она.
Эллиотт указал на пиццу.
– Всегда, – сказал он и сел.
Миссис Мейсон прошла на кухню, принесла третью тарелку и поставила ее перед Эллиоттом.
– Извините, что вот так ввалился, – проговорил Эллиотт, энергично принимаясь за пиццу. – Мне просто хотелось убедиться, что с Кэтрин все в порядке.
– Понимаю, – ответила миссис Мейсон, садясь напротив нас. – Ты очень внимателен. Но в извинениях нет нужды. Вообще-то, мне спокойнее, когда ты здесь. Я и забыла, как это приятно, когда в доме есть мужчина.
– Рад помочь, – фыркнул Эллиотт.
– Еще у нас есть тревожная сигнализация, – обратилась ко мне миссис Мейсон. – Позже я дам тебе код.
– У нас? – переспросила я.
Миссис Мейсон улыбнулась.
– У тебя и у меня. Теперь ты живешь здесь.
Я улыбнулась. Психолог изо всех сил пыталась сделать так, чтобы я чувствовала себя здесь как дома.
– Сигнализация, наверное, новая.
– Мы поставили ее после того, как… – Она умолкла, ее щеки покраснели.
Воспоминания о той ночи живо всплыли в моей памяти, и я задрожала от унижения и гнева. Я зажмурилась и кивнула, уже в тысячный раз пытаясь забыть тот случай.
– После чего? – спросил Эллиотт.
– После того как Мейсоны вернулись домой и обнаружили там мою мать.
– Что? – поразился Эллиотт.
– После этого я впервые обратилась в Департамент национальной безопасности; это случилось спустя примерно полгода после смерти мистера Кэлхуна, – сказала миссис Мейсон.
– В смысле, она просто бродила по дому или что? – спросил Эллиотт.
Миссис Мейсон побледнела.
– Она пряталась под нашей кроватью.
– Под кроватью? – Эллиотт недоверчиво уставился на меня, ожидая подтверждения.
Я кивнула и вжалась в стул.
– Безумие какое-то, – пробормотал Эллиотт.
– Она не хотела нам навредить, просто запуталась, – добавила миссис Мейсон.
– Она лежала на боку, сжавшись в комок, и хныкала. Не защищайте ее, – вздохнула я. – Пожалуйста, не нужно.
– Ее арестовали? – спросил Эллиотт.
– Мистер и миссис Мейсон не стали выдвигать обвинение, – сказала я.
– И я до сих пор не уверена, простила ли ты меня, – проговорила миссис Мейсон.
– Я вас не виню. Я никого не виню.
– Ну что? – спросила миссис Мейсон, глядя на Эллиотта. – Ты нам расскажешь?
– О чем? – Эллиотт переводил взгляд с психолога на меня и обратно.
– Что тебе сказал Оуэн.
Эллиотт поерзал на месте.
– Я думал, он вам вчера сам сказал.
– Нет, – как ни в чем не бывало заметила миссис Мейсон. – Оуэн провел весь день в больнице.
– Ой. Как… как он сейчас?
– Насколько я поняла, отеки немного спали. Правая скуловая кость треснула. На твое счастье, твои дядя с тетей приехали в больницу, поговорили с родителями Оуэна и уговорили их не подавать жалобу, хотя детектив Томпсон пытался убедить их в обратном.
– Ему повезло, – фыркнул Эллиотт. – Я бил не в полную силу.
Миссис Мейсон выгнула бровь.
– Что он тебе сказал, Эллиотт? – спросила я. – За что ты так его избил?
Мне хотелось получить хоть какую-то причину. Разумную. Мне нужно было услышать от Эллиотта, что его спровоцировали, что на него давила окружающая нас обстановка всеобщей ненависти. Эллиотт был моим якорем, привязывающим меня к нормальности, и я боялась, что без него стану такой же, как мамочка.
Эллиотт отвел глаза.
– Это не имеет значения.
– На самом деле, имеет, – заметила миссис Мейсон. Она поджала ногу к груди, так что ее ступня упиралась в сиденье стула, а голень касалась края стола. Разумеется, это был продуманный, намеренный жест, как и все ее действия. Психолог хотела казаться более близкой к нам, чтобы Эллиотту было проще ей довериться.
– Он сказал… – Эллиотт глубоко вздохнул, а потом его прорвало. – Он назвал меня пожирателем кишок, а потом заявил, что Кэтрин – шлюха, к тому же наверняка беременна от меня.
У миссис Мейсон отвисла челюсть.
Сначала Эллиотт пытался не смотреть мне в глаза, но потом все равно поднял взгляд.
– Прости.
– «Прости»? Ты извиняешься после всего, что Оуэн тебе наговорил? – Я открыла было рот, чтобы разразиться гневной тирадой, но не смогла вымолвить больше ни слова. Тогда я закрыла глаза ладонью. – Эллиотт.
У меня задрожала нижняя губа. Мало того что Эллиотт стал объектом всеобщей ненависти, так теперь ему еще приходится выслушивать такие гадости. Я ведь не знала никого добрее него. От такой вопиющей несправедливости у меня внутри все переворачивалось.
– У меня нет слов, Эллиотт. Могу сказать одно: мне очень жаль, что тебе пришлось выслушивать такое, и постараюсь сделать все, чтобы в нашей школе подобное не повторилось, – проговорила миссис Мейсон.
– Не могу поверить, что Оуэн сказал нечто настолько ужасное. Просто не верится…
– Спроси любого из нашего класса, потому что Оуэн прокричал это во всеуслышание, – сказал Эллиотт.
– Я не имела в виду, что не верю тебе, – пояснила я. – Просто до сих пор мне казалось, что из всех, кого я знаю, Оуэн – последний человек, способный брякнуть нечто подобное.
Миссис Мейсон прищурилась.
– Я спрошу у тренера Пекэма, почему он опустил эту маленькую подробность.
Эллиотт закрыл глаза.
– Это не все.
– Не все? – переспросила я.
– Я должен рассказать вам все до конца. Минка тоже была в том классе.
– О, нет, – пробормотала я.
На несколько секунд над столом повисло неловкое молчание, затем Эллиотт наконец признался.
– Минка обвинила меня, что это я что-то сделал с Пресли. Она спросила меня перед всем классом, не изнасиловал ли я Пресли. Сказала, что я, наверное, бросил ее тело в какую-нибудь канаву в поселении Белый Орел. Так что я… Я велел ей заткнуться, а не то следующим пропавшим в нашем городе человеком станет она.
Я прикрыла рот ладонью, а миссис Мейсон ахнула.
– Да знаю я! – воскликнул Эллиотт, вскакивая. – Знаю, что это было глупо. Я говорил не серьезно, просто мне надоело неделями выслушивать подобное дерьмо, и я сорвался!
– Так, пришла пора в деталях поведать мне о том, что происходит, – сказала миссис Мейсон.
Я встала рядом с Эллиоттом, готовясь защищать его во что бы то ни стало, так же как он защищал меня.
– Обвинения. Расистские высказывания, оскорбления. Эллиотта толкают в коридорах, бросают в него разные вещи, – выпалила я, наблюдая, как Эллиотт мрачнеет с каждым произнесенным мною словом. – Но то, что ты сказал Минке, может быть расценено как признание вины. Вот почему Оуэн на тебя наорал. Он боготворит Минку, а ты ей угрожал.
– Перед всем классом. Это очень плохо, – пробормотала миссис Мейсон.
– Слова вырвались сами собой, – простонал Эллиотт.
Он запустил пальцы в волосы и начал нервно расхаживать по гостиной.
– Почему ни один из вас не обратился ко мне раньше? Слишком поздно Кэтрин все мне рассказала, – вздохнула миссис Мейсон.
– Я думал, что сам справлюсь, – проговорил Эллиотт. – Думал, как только полиция найдет Пресли или докажет, что я ее не похищал, ребята перестанут так себя вести, а все становилось хуже день ото дня.
В дверь постучали, и мы замерли.
– Спокойно, – сказала миссис Мейсон.
Она встала и направилась к двери, а открыв ее, немедленно скрестила руки на груди и сделала шаг назад.
– Майло.
Вошел мистер Мейсон, бросил взгляд на Эллиотта и снова повернулся к жене.
– Что он здесь делает? – прошептал он, почти не разжимая губ.
– Эллиотт пришел повидать Кэтрин, она какое-то время поживет у меня.
– Ты в своем уме? – прошипел мистер Мейсон.
Он старался говорить тихо, но безуспешно.
– Мы вас слышим, – заметил Эллиотт.
Мистер Мейсон продолжал:
– Брубейкеры приехали в больницу после того, как оттуда ушли Янгблады. Пытаются уговорить родителей Оуэна подать жалобу. Если им это удастся, за Эллиоттом придут.
– Кто за ним придет? – спросила миссис Мейсон.
Я встала и взяла Эллиотта за руку. Он сжал мои пальцы; ладонь у него была влажная. Эллиотт тоже боялся.
Мистер Мейсон поглядел на нас с сочувствием.
– Полиция. Они воспользуются этой возможностью, чтобы подшить вчерашнее происшествие к делу Пресли. Других зацепок у них нет. Эллиотта арестуют, а потом… – он посмотрел на меня. – Возможно, возьмутся за Кэтрин.
– Нет, – проговорил Эллиотт, делая шаг вперед, так чтобы заслонить меня от мистера Мейсона, словно учитель того и гляди бросится на меня и потащит в полицейский участок. – Мы ничего не сделали! Сколько раз мы должны это повторить?
Миссис Мейсон села за стол и сложила руки на гладкой деревянной поверхности. Закрыла глаза, сделала глубокий вдох, потом кивнула.
– Хорошо. Пока еще ничего не случилось. Давайте будем волноваться, когда для этого появится реальный повод.
– Бекка, он не должен здесь находиться! – рявкнул мистер Мейсон.
Миссис Мейсон подняла глаза на мужа.
– Как и ты.
Мистер Мейсон переступил с ноги на ногу, явно оскорбленный таким ответом. С начала учебного года он сильно похудел, на руках появились бицепсы, а жировые складки на животе почти пропали. Вместо скучной рубашки с коротким рукавом и извечного галстука на нем были футболка и джинсы: стиль, скорее присущий тренеру Пекэму.
Мистер Мейсон медленно двинулся к двери, но возле наряженной елки остановился и уставился на подарки. Все коробки были завернуты в бумагу зеленого, красного и серебристого цветов. Все, кроме одного бледно-фиолетового свертка. Стены в моей новой комнате были выкрашены в него же.
– Бекка.
– Тебе лучше уйти, Майло.
Мистер Мейсон указал на Эллиотта.
– Он остается? – Миссис Мейсон открыла было рот, намереваясь спорить, но муж ее перебил. – Он же подозреваемый, Бекка. Его не следует оставлять без присмотра, он должен находиться под надзором.
– Вот я за ним и прослежу, – отрезала миссис Мейсон.
Мистер Мейсон посмотрел на Эллиотта и вздохнул.
– Я это сделаю. Не хочу, чтобы вы, дамы, ездили по городу по темноте. В конце концов, Пресли до сих пор не нашли, а вы разозлили миссис Кэлхун. Без обид, Кэтрин.
Я покачала головой и пожала плечами.
Эллиотт повернулся ко мне.
– Пожалуй, мистер Мейсон прав. Если копы остановят меня по дороге домой, мистер Мейсон скажет им, где я недавно был.
– Ты увидишь Кэтрин в школе завтра утром. В моем кабинете, в восемь часов, – сказала миссис Мейсон.
Эллиотт кивнул, потом наклонился и поцеловал меня в лоб.
– Увидимся завтра утром.
Он крепко меня обнял, схватил свою куртку с вешалки, забрал со столика ключи от машины и вышел на улицу, мимо придерживавшего дверь мистера Мейсона.
Мистер Мейсон неуверенно поглядел на жену.
– Задняя дверь заперта? А окна? – Миссис Мейсон кивнула, и он вздохнул. – Это было безрассудно, Бекка. Жаль, что ты сперва не поговорила со мной.
Она скрестила руки на груди.
– Я бы все равно это сделала.
Мистер Мейсон фыркнул.
– Знаю. Не забудь запереть дверь, когда я уйду. Включи сигнализацию.
Миссис Мейсон кивнула, закрыла за мужем дверь и задвинула задвижку, потом нажала несколько кнопок на белом дисплее и обернулась ко мне.
– Нужно четырехзначное число. Что-то, что ты легко вспомнишь.
Я поразмыслила.
Миссис Мейсон ввела код и нажала другую кнопку. Дисплей дважды бибикнул.
– Просто набери свой код, а потом нажми вот эту кнопку, чтобы включить и выключить сигнализацию. Вот этой кнопкой включается сигнализация, если ты находишься дома. Возьми себе в привычку включать сигнализацию всякий раз, когда выходишь из дома. Я не всегда буду здесь.
– Хорошо, миссис Мейсон. Так и буду делать.
– Просто Бекка, – поправила меня психолог и устало улыбнулась. Потом потянулась и потерла заднюю часть шеи, посмотрела на почти пустые коробки из-под пиццы.
– Я уберу, – я подошла к столу, собрала тарелки и отнесла их в кухню, сполоснула посуду и сломала коробки, чтобы поместились в мусорное ведро.
Миссис Мейсон наблюдала за мной с улыбкой, привалившись к стене. Ее глаза покраснели. Когда она наблюдала за мной, я чувствовала себя так же, как если бы на меня смотрел Эллиотт; под пристальными взглядами обитателей гостиницы на Джунипер-стрит я чувствовала себя совершенно по-другому.
– Спасибо, – поблагодарила миссис Мейсон, когда я закончила.
Мы пошли по коридору, и миссис Мейсон несколько раз останавливалась, чтобы выключить за нами свет. Рождественскую елку она не стала отключать, и огоньки мягко мерцали в темноте гостиной.
– Удивительно, правда? В темноте лампочки горят намного красивее, – проговорила она.
– Словно звезды, – ответила я. – Раньше я подолгу смотрела в окно своей комнаты на огни фонарей на улице. Городские власти перестали заменять перегоревшие лампы в фонарях, и я долгое время из-за этого переживала, а потом поняла, что в темноте лучше видно звезды.
– Всегда и во всем ищешь хорошее? – улыбнулась миссис Мейсон. – Спокойной ночи, Кэтрин.
– Спокойной ночи, – сказала я, глядя, как психолог идет к своей спальне.
Дверь ее комнаты открылась и закрылась, а я осталась стоять в коридоре, ожидая, что дом примется дышать, что его глаза откроются и станут наблюдать за мной, как это каждую ночь случалось в доме на Джунипер-стрит. Однако в воздухе лишь сладко пахло освежителем воздуха с ароматом яблок да мерцала в темноте гостиной рождественская ель.
Я закрыла за собой дверь спальни. Не торопясь распаковала вещи. На дне последней сумки лежала музыкальная шкатулка.
Она выглядела старой и пыльной, особенно когда я поставила ее на сияющий новизной и чистотой комод. Все мои вещи, включая меня, казались поношенными по сравнению с очаровательным домом миссис Мейсон. Я разделась и приняла душ, стараясь соскрести с кожи все старые тайны. Невольно подумалось, что мамочка сейчас совсем одна и напугана; еще я тревожилась за Эллиотта. Всего полгода назад единственно важной для меня вещью была верность мамочке и дому на Джунипер-стрит. Как это я так быстро и всецело изменилась?
Вода стекала по моему лицу, смывая мыльную пену с волос и тела. Ванна сияла идеальной белизной, в шве между ванной и выложенной плиткой стеной не было и следа плесени, в окна не дуло. Я посмотрела вверх, на лейку душа: из всех отверстий вода била тонкими равномерными струйками, ни одно не забилось.
Мамочка все еще заперта в доме на Джунипер-стрит, как в ловушке, связанная своими безысходностью и отчаянием, а я тут нежусь в теплом душе, в чистом доме, благоухающем яблоками.
Облачившись в чистую пижаму, от которой, впрочем, пахло затхлым воздухом дома на Джунипер-стрит, я подошла к комоду и посмотрела на стоявшую на нем музыкальную шкатулку. Я открыла скрипучую крышку, тронула крошечный каштановый пучок прятавшейся внутри танцовщицы, и та задрожала. Тихо заиграла привычная мелодия, напоминая о тех временах, когда папа еще был рядом, готовый в любую минуту прийти ко мне на помощь. Интересно, огорчился бы он, узнав о моем поступке? Я почти слышала, как папа строгим, но мягким голосом объясняет, что бросать людей тяжело, но потом говорит, что я поступила правильно. Вот только поверить в это было трудно. Папа никогда бы не бросил мамочку, и неважно, сколько у нее было срывов и что она делала.
Алтея, Поппи, Уиллоу… даже Дюк – все они пытались помочь мамочке справиться с собой. Они никогда не уйдут. Отщепенцы, скитальцы, никому не нужные бродяги. Все они были готовы на жертвы, только бы сделать для мамочки больше, чем делала я.
Я закрыла музыкальную шкатулку, и мелодия оборвалась, не завершившись.
– Теперь я сама гостья, – прошептала я.
В дверь тихо постучали, и раздался приглушенный голос миссис Мейсон.
– Кэтрин? Ты не спишь?
– Да? – Я открыла дверь.
На пороге стояла, дрожа, миссис Мейсон, в домашнем халате, с мокрыми после душа волосами и босиком; в руке она держала фонарик.
– Я услышала какой-то звук у себя за окном. Хочу пойти проверить, что там.
– Хотите, я пойду с вами?
Миссис Мейсон покачала головой, но я видела в ее глазах страх.
– Нет, просто оставайся в своей комнате.
– Я иду с вами, – заявила я, закрывая за собой дверь.
Вместе мы надели куртки и ботинки, потом вышли на крыльцо.
– Разделимся? – предложила я. – Я пойду налево, а вы – направо.
– Нет, – быстро сказала миссис Мейсон. – Это исключено. Держись рядом со мной.
Мы спустились по ступенькам крыльца, миссис Мейсон светила нам под ноги фонариком. Под нашими ботинками хрустела сухая трава, ветер развевал мокрые волосы психолога.
Миссис Мейсон подняла руку, подавая мне сигнал остановиться.
– Эй! – позвала она дрожащим голосом. – Здесь есть кто-нибудь?
Я огляделась по сторонам. Свет в соседних домах не горел, на улице не было ни души.
На заднем дворе раздалось шарканье чьих-то ног, и миссис Мейсон подпрыгнула, потом приложила палец к губам; из-за света фонарика на ее лицо ложились тени.
– Говори шепотом, – прошипела она еле слышно.
Я ждала. На заднем дворе звучали тихие, испуганные голоса нескольких людей. Я потянула миссис Мейсон за рукав.
– Нам лучше вернуться в дом.
Жалобно заскрипела деревянная калитка, ведущая на задний двор, потом громко хлопнула. Миссис Мейсон вырвалась из моей хватки и направила свет фонарика в ту сторону. Калитка покачивалась, после того как кто-то ее захлопнул, не опустив щеколду.
Миссис Мейсон побежала туда через двор.
– Бекка! – закричала я. Психолог исчезла за калиткой, а я могла думать лишь о том, как же быстро она бежит в тяжелых ботинках. – Бекка! – завопила я, труся следом.
Когда я добежала до противоположного конца двора, психолог уже вернулась и запирала калитку на щеколду.
– Вы кого-то видели? – спросила я. Миссис Мейсон покачала головой. – Это было очень глупо с вашей стороны.
– Извини. Не хотела тебя пугать.
– Девушка пропала, и вот мы слышим, что на заднем дворе переговариваются какие-то люди, а вы просто бежите к ним совсем одна? А если бы они вас похитили? Если бы они причинила вам вред? Что я стала бы делать?
– Ты права, – она покачала головой. – Прости. Я действовала, не подумав.
Она вдруг резко остановилась и посветила фонариком на куст, росший рядом с домом. Кто-то его затоптал, вероятно, когда убегал.
– Давайте вернемся, – попросила я, дергая психолога за рукав. – Я хочу в дом.
Миссис Мейсон кивнула, взяла меня за руку и повела к крыльцу. Мы поднялись по ступенькам, и она заперла за нами дверь, ввела код, активируя сигнализацию, и кнопки на белом дисплее бибикнули.
– Я звоню в полицию, просто на всякий случай, а ты ложись спать. Я буду бодрствовать.
– Бекка… – начала было я.
– Ложись в постель. Все будет хорошо, обещаю.
– Может, это просто соседские дети хулиганят, – предположила я.
– Возможно. Спокойной ночи.
Миссис Мейсон достала телефон, а я пошла к себе в комнату.
Несмотря на то что страх миссис Мейсон заполнил весь дом, мне было здесь теплее и спокойнее, чем на Джунипер-стрит. Я закрыла за собой дверь и улеглась в кровать, натянув одеяло до самых ушей. Миссис Мейсон старалась говорить тихо, но я все равно слышала, как она по телефону рассказывает полицейским, что произошло.
Полиция приедет и станет задавать вопросы. Они узнают, что Эллиотт и мистер Мейсон были здесь, и я боялась, что это каким-то образом навредит моему парню.
Веки наливались тяжестью, я снова и снова вспоминала голоса, доносившиеся несколько минут назад с заднего двора. Знакомые шепотки, которые я порой слышала, лежа в своей кровати, в комнате дома на Джунипер-стрит. Коварные, расчетливые, они собирались вместе и обсуждали, как осуществить план, или разрабатывали новый. Гости были словно птицы, всегда летели в одном направлении, поворачивали, приземлялись одновременно. Они вместе работали ради общей цели. Теперь они снаружи, ждут, как делали всегда в доме на Джунипер-стрит. Мне никогда от них не освободиться. Мамочка ни за что меня не отпустит.
Глава тридцать третья
Кэтрин
В дверь моей комнаты тихо постучали.
– Кэтрин? – позвала миссис Мейсон.
Я села, потирая глаза, не сразу поняв, где нахожусь.
– Кхм… Да?
– Сегодня первый день рождественских каникул, поэтому я испекла вафли.
– Вафли?
Я села и действительно ощутила витающий в воздухе аромат муки, дрожжей и теплого кленового сиропа, а также новые запахи краски и синтетического ковра, и старые, исходящие от моих вещей, висящих в шкафу.
Я поскорее выбралась из постели и, как была, в полинявшей футболке и серых тренировочных брюках, открыла дверь.
В коридоре стояла Бекка, в очках в черной оправе, бирюзовом халате, розовой пижаме и пушистых тапочках. Ее волосы были собраны в растрепанный пучок на макушке, несколько каштановых прядей выбивались из него и торчали во все стороны.
– Вафли, – сказала она, лучась улыбкой, и взмахнула лопаточкой. – Идем!
Мы быстро прошли в кухню; там психолог повернула защелку какого-то хитроумного серебристого агрегата, открыла его крышку и продемонстрировала лежащую внутри идеальную вафлю.
– Сливочное масло или арахисовое? – спросила она, выкладывая вафлю на тарелку.
Я наморщила нос.
– Арахисовое масло?
– О, боже, ты что, никогда его не пробовала?
– У нас дома нет вафельницы, наша старая сломалась в прошлом году. Хотя я и впрямь ни разу не слышала, что можно есть вафли с арахисовым маслом.
Бекка сдвинула очки на кончик носа.
– У тебя же нет аллергии, правда?
Я покачала головой.
– Нет.
– Вот. – Она намазала одну половину вафли обычным маслом, а другую – арахисовым, перевернула бутылку с сиропом и полила вафлю. – Попробуй и скажи, какая половина тебе нравится больше.
Она протянула мне тарелку, вилку и нож, затем взяла миску с жидким тестом и вылила в вафельницу очередную порцию. Даже когда мы пекли вафли в старой вафельнице, они не выглядели настолько аппетитными, как вафли миссис Мейсон. Она проводила меня к столу.
Там уже стоял и ждал меня стакан с апельсиновым соком. Я села, отрезала край от той половины вафли, что была намазана арахисовым маслом, и отправила еще горячий кусочек в рот. Во рту у меня стало сладко, липко, мягко, и я принялась жевать, автоматически прикрыв рот ладонью.
– Ух ты.
Миссис Мейсон улыбнулась от уха до уха, облокотилась на стол и подалась вперед.
– Удивительно, правда?
– Это так вкусно, – пробубнила я с набитым ртом.
Она хлопнула в ладоши, потом встала и, указав на меня пальцем, пошла обратно в кухню.
– Ты уже никогда не будешь есть вафли по-старому.
Психолог, зевая, встала у стола и стала ждать, пока испечется очередная вафля. В окна ярко светило солнце, и в его лучах теплые краски интерьера сияли еще ярче. Вечером дом Мейсонов показался мне гостеприимным, а при свете дня стал очень веселым. У меня не получалось представить, как мистер и миссис Мейсон ссорились здесь, а тем более расставались.
– Вы хорошо спали? – спросила я, расправляясь с вафлей.
– Отлично, – кивнула психолог.
Вафельница забибикала, миссис Мейсон открыла ее и, с улыбкой глядя на готовую вафлю, переложила себе на тарелку.
Сдобрив вафлю арахисовым маслом и сиропом, она села напротив меня.
Откусив первый кусок, психолог замычала от удовольствия и прикрыла глаза.
– Приятно найти повод снова это попробовать. К вафлям с арахисовым маслом меня пристрастил Майло, еще в университете.
– Вы начали встречаться, когда учились в университете? – спросила я.
– Еще раньше, в старшей школе, – психолог разломила вафлю вилкой. – Влюбились друг в друга прямо здесь, в Дубовом ручье, – она помрачнела. – И здесь же разлюбили друг друга.
– Мне кажется, все сложнее. Тут мало на что можно отвлечься кроме работы. У нас здесь нет ни пляжа, ни гор, только горячий ветер постоянно обдувает летом, а зимой лицо обжигают порывы ледяного ветра.
Она тихо рассмеялась.
– Ты забыла про закаты, озера и футбол.
– Я ни разу не была на озере, – призналась я, отправляя в рот очередной кусок вафли.
– У Майло есть лодка. Когда потеплеет, мы обязательно восполним этот пробел в твоем образовании.
Я дернула плечом.
– Не знаю, где я тогда буду находиться.
– Ты будешь жить здесь до тех пор, пока не придет время уезжать в университет. Ты так и не сказала мне, куда собираешься поступать.
– Сейчас я не могу позволить себе оплатить учебу в университете.
– А как насчет стипендии? Ты же отличница, Кэтрин. Тебе не хватает всего двух баллов, чтобы попасть в список учеников-кандидатов читать прощальную речь на выпускном.
Я усмехнулась и уставилась на недоеденную вафлю.
– Что? – спросила миссис Мейсон.
– Просто это так странно – сидеть здесь вместе с вами, есть уже приготовленный завтрак и обсуждать нормальные вещи, когда все… ненормально.
– Через некоторое время ты привыкнешь.
– Не думаю, что мне стоит привыкать.
– Почему это?
– Мне кажется, это неправильно – жить без мамули.
– Ты не обязана жить без нее, Кэтрин, но нет ничего страшного в том, чтобы создать вокруг себя спокойную обстановку и провести остаток последнего года в школе в безопасности, – она нахмурилась и потерла лоб указательным пальцем. – Извини. Не хотела, чтобы это прозвучало как равнодушный диагноз.
– Нет, все в порядке. Я понимаю, что вы хотите сказать, но понимаю и то, что мамочка во мне нуждается. Даже после того как я закончу школу, мамочке по-прежнему будет нужна моя забота, вот почему университет пока под вопросом.
– Не говори так.
– Это не идеальная…
– Это не жизнь.
– Это не ее вина.
Миссис Мейсон вздохнула.
– Меня тревожит твоя готовность сдаться. У тебя вся жизнь впереди. Твоя мать дала тебе жизнь, но это не значит, что ты прикована к ней цепью до конца твоих дней.
– Я смотрю на это по-другому.
– Ты счастлива там? Такой жизни ты для себя хочешь?
– Конечно, нет, но разве человек всегда может выбирать? Вот у вас, например, был выбор?
Миссис Мейсон чуть не подавилась апельсиновым соком.
– Вы знаете, что жена ушла от тренера Пекэма из-за того, что он спал с Эмили Стоддард, да?
Миссис Мейсон стерла апельсиновый сок с подбородка.
– Слышала.
– Эмили закончила школу два года назад. Она бы никогда не призналась своим родителям или администрации школы, зато рассказала всем своим друзьям.
– Майло тоже так говорил.
Я откинулась на спинку стула и ехидно усмехнулась.
– Вы ведь ему не поверили, как не верите мне сейчас.
– Вообще-то, я почти уверена, что Брэд спал с Пресли до того, как она исчезла.
– Вы… Что?
– Я видела сообщения от нее в его мобильном телефоне. Весьма красочные сообщения. После этого я перестала с ним встречаться.
Я вытаращила на нее глаза.
– А вам не приходило в голову, что нужно поделиться этой информацией с полицией?
– Я…
– Они подозревают нас с Эллиоттом, а у вас есть причина полагать, что тренер по футболу состоял в отношениях с несовершеннолетней ученицей, которая к тому же недавно пропала?
– Он…
– Почему вы на него не заявили? – воскликнула я громче, чем собиралась.
– Кэтрин…
– Эллиотта могут арестовать в любую минуту, если родители Оуэна выдвинут обвинения, а вы…
– Кэтрин, я заявила. Я обо всем рассказала полиции. Брэда допросили и проверили на детекторе лжи. У него есть алиби. Он всю ночь провел здесь, у меня дома.
– Что? Вы же сказали…
– Что перестала с ним встречаться, после того как увидела те сообщения. Это правда. Брэд пришел ко мне, пытался уговорить вернуться к нему, а поняв, что этот номер у него не пройдет, умолял ничего не рассказывать директору Огастин. Он был пьян в стельку. Я позволила ему переночевать у меня на диване. Очень глупо с моей стороны.
Я закрыла лицо руками.
– Простите, что накричала на вас.
– Эй, – психолог коснулась моей руки, и я посмотрела на нее. Она улыбалась. – Все хорошо. Это ужасная ситуация, эмоционально тяжелая, стрессовая.
В дверь постучали, и миссис Мейсон выпрямилась, встала и, подойдя к двери, посмотрела в глазок.
– Ты рано встал, – заметила она, открывая дверь.
Вошел мистер Мейсон, неся большой бумажный пакет.
– Ной и Симона приедут сегодня вечером открывать подарки?
– Они каждый год приезжают.
Мистер Мейсон протянул жене пакет.
– Вот, привез еще немного.
– Майло, ты… не обязан это делать, – сказала миссис Мейсон.
Мистер Мейсон выглядел обиженным.
– Они ведь и мои племянник и племянница.
– Знаю. Я лишь имела в виду… – Она вздохнула. – Не знаю, что я имела в виду.
Мистер Мейсон отнес пакет под рождественскую елку, присел на корточки и стал выкладывать на пол подарки. Они были завернуты не так идеально и элегантно, как свертки, приготовленные миссис Мейсон, зато по ее лицу было видно: муж заработал несколько очков в ее глазах.
– Для Кэтрин я тоже привез несколько.
– О, Майло, – пробормотала миссис Мейсон, прижимая руки к груди.
Мистер Мейсон выдвинул фиолетовый сверток вперед и поставил его в центр, потом встал и посмотрел на миссис Мейсон.
– У тебя есть планы? – спросила та.
– Я… – Мистер Мейсон протянул руку к жене, но та попятилась. В следующую секунду она явно об этом пожалела, но было уже слишком поздно: мистер Мейсон помрачнел. – Пожалуй, это не очень хорошая идея. Не хочу смущать детей.
– Я не хочу, чтобы ты оставался один в праздник, – сказала психолог, переступая с ноги на ногу.
Мистер Мейсон обернулся и посмотрел на нее, потом рывком распахнул дверь и вышел.
Миссис Мейсон стояла, ссутулившись, и смотрела на фиолетовый сверток, потом присела на корточки и закрыла рот и нос ладонями. Ее глаза заблестели от слез, но она поскорее их вытерла.
– Мне так жаль, что тебе пришлось это увидеть, Кэтрин.
– Почему? Это было прекрасно.
– Боль прекрасна? – спросила она, переставляя подарок ровнее.
– Боль… любовь. Одно без другого не существует.
Психолог беззвучно рассмеялась.
– Ты всегда меня удивляешь.
– Кому предназначен фиолетовый подарок? – спросила я.
– Ах, это… Это для Вайолет. Это наша дочь, Майло и моя. Она родилась на Рождество.
– У вас был ребенок? – потрясенно спросила я. – Не помню, чтобы вы когда-то были беременны.
– Вайолет родилась семимесячной. Она прожила всего пару часов. Сейчас ей было бы пять.
– Значит, это было до того, как я перешла в старшую школу.
– Верно, – подтвердила миссис Мейсон, вставая. – Рождество для Майло – непростой день. Он так и не оправился от удара.
– Но вы оправились? – спросила я, наблюдая, как психолог идет обратно к столу.
Она села напротив меня и устало вздохнула.
– Я выбрала исцеление. Майло чувствовал себя одиноким в своем горе, хотя я жила рядом с ним четыре года. Потом он заменил скорбь негодованием, и все было кончено.
– А теперь вы счастливы?
– Я любила Майло с тех пор как была еще девочкой. Раньше он смотрел на меня так, как Эллиотт смотрит на тебя. Жаль, что мы не сумели справиться с этим горем вместе. Но, да. Когда я сказала ему, что все кончено, то ощутила огромное облегчение, словно сняла с себя тяжеленную шубу в жаркий летний день. Я освободилась, чтобы исцелиться, и исцелилась. Мне по-прежнему больно видеть, как он страдает.
– Вы его еще любите?
Уголки ее губ приподнялись.
– Я всегда буду его любить. Первая любовь не забывается.
Я улыбнулась.
– Эллиотт как-то раз сказал мне то же самое.
– Так ты его первая любовь? – спросила миссис Мейсон, подпирая голову ладонью.
– Он так сказал.
– Я в это верю.
Я почувствовала, как горят щеки.
– Эллиотт хочет, чтобы я вместе с ним поехала в университет. Ну, знаете, если мы благополучно переживем этот год, и Эллиотта не арестуют.
Миссис Мейсон помолчала, явно колеблясь, потом сказала:
– Как ты думаешь, что случилось с Пресли? Следов борьбы не нашли, как и следов взлома. Нет даже отпечатков пальцев, только отпечатки самой Пресли.
– Надеюсь, она просто сбежала из дома и вскоре вернется.
– Я тоже, – ответила миссис Мейсон. – Ладно, мне нужно сегодня сделать пару дел, купить кое-что для рождественского ужина. У тебя есть какие-то пожелания?
– У меня? Я думала, что пойду домой сегодня вечером, проверю, как там мамочка.
– Кэтрин, ты не можешь этого сделать. Извини.
– Мне нельзя даже узнать, как она там?
– Если хочешь, я попрошу офицера Калпепера, он заедет к твоей маме и проверит, все ли у нее хорошо. Мне просто кажется, что тебе сейчас не стоит возвращаться домой. Что если она не выпустит тебя? Это не очень хорошая идея, прости.
– Вот как.
– Знаю, это тяжело, особенно учитывая, что сейчас праздники, но, обещаю, так будет лучше.
Звякнул дверной звонок, и миссис Мейсон приподняла бровь.
– Мы сегодня пользуемся популярностью.
Она открыла дверь и отступила в сторону, улыбаясь.
– Твоя очередь.
Вошел Эллиотт: одной рукой он через голову снимал с шеи ремешок, на котором висел фотоаппарат, а другой тянулся ко мне. Я крепко его обняла, а он обнял меня в ответ. На нем была черная толстовка, и потертая ткань так и льнула к моей щеке.
– Что это? – спросила миссис Мейсон, указывая на фотоаппарат.
– Просто хобби, – ответил Эллиотт.
– Это не просто хобби. У него дар, – возразила я. – Заставьте его показать вам часть его фотографий.
– С удовольствием взглянула бы, – кивнула миссис Мейсон.
– Правда? – Эллиотт удивленно посмотрел на меня сверху вниз.
Я погладила его щеки.
– Правда.
– Давно ты занимаешься фотографией? – спросила миссис Мейсон, глядя, как Эллиотт кладет фотоаппарат на стол.
– С детства. Кэтрин стала моей первой музой. Моей единственной музой.
Миссис Мейсон стала убирать со стола, но когда я предложила помощь, лишь отмахнулась.
– Почему бы тебе не устроить Эллиотту экскурсию? – сказала она.
Я повела его в свою фиолетовую спальню и сморщила нос, когда мне в лицо пахнуло застарелыми запахами дома на Джунипер-стрит.
– Фу. Почему ты никогда не говорил, что от меня так пахнет? – спросила я, вытаскивая вещи из шкафа и ящиков комода и запихивая в плетеную корзину, которая стояла возле двери.
– Как пахнет? Что ты делаешь?
– Устраиваю стирку.
Я подхватила корзину за ручки и вышла в коридор.
Рядом с гостевой спальней, в которой меня разместила миссис Мейсон, была какая-то дверь; я предположила, что это кладовка, и не ошиблась. Поставив корзину на пол, я стала рыться в шкафчиках в поисках стирального порошка.
– Все в порядке? – спросила миссис Мейсон, выглядывая из-за угла.
– Думаю, Кэтрин ищет мыло для стирки, – сказал Эллиотт.
– Вот как, – психолог прошла мимо Эллиотта и открыла шкафчик над стиральной машинкой. – Вместо порошка я пользуюсь капсулами. У меня машинка с фронтальной загрузкой, так что ты просто кладешь капсулу в барабан вместе с одеждой и закрываешь дверцу. Ставь режим обычной стирки, если конечно не собираешься стирать шелк или шерсть, и вперед. Я всегда так делаю. Антистатик в шкафчике над сушилкой.
– Логично, – сказала я, складывая в стиральную машинку свои джинсы и темную одежду. Следуя инструкциям миссис Мейсон, я положила поверх одежды капсулу, закрыла дверцу и запустила стирку. В барабан начала набираться вода, он стал крутиться, а вместе с ним и мои вещи.
– Довольно просто.
Миссис Мейсон посмотрела на корзину.
– Все вещи чистые?
– Мне так казалось, – ответила я. – От них пахнет домом на Джунипер-стрит.
– Вот оно что. Не замечала. Дай знать, если тебе что-то понадобится, пока меня не будет дома.
Эллиотт подождал, пока закроется входная дверь, потом сунул руки в карманы и снова заговорил.
– Хочешь, я помогу?
– Почти закончила.
Я выпрямилась, тяжело дыша, уперлась ладонями в бока и сдула со лба непослушные пряди волос.
Эллиотт улыбнулся.
– Ты прекрасна.
Я плотно сжала губы, стараясь не показывать, как сильно польщена.
– Ты глупый.
– Тетя Ли спрашивает, придешь ли ты к нам на обед.
– Ох. Думаю, миссис Мейсон запланировала для нас какой-то досуг.
– Ладно, – сказал Эллиотт.
На его лице большими буквами было написано разочарование.
– Приезжает семья ее сестры. Уверена, она не будет по мне скучать.
– Правда?
Эллиотт посмотрел на меня с надеждой.
– Хочешь посмотреть комнату?
– Твою комнату?
Я схватила его за руку.
– В которой я временно живу.
Мы прошли по коридору, и я распахнула дверь светло-фиолетовой спальни. Комната выглядела намного светлее моей спальни в доме на Джунипер-стрит. Все в доме миссис Мейсон выглядело светлее.
– Ух ты, симпатично, – сказал Эллиотт. Он несколько раз сфотографировал меня, сел на кровать, пару раз подпрыгнул и упал на спину. – Как тебе спалось ночью? – Он поводил фотоаппаратом по сторонам, фотографируя комнату. Очевидно, он находил прекрасными вещи, казавшиеся мне совершенно обычными.
– Нормально.
Эллиотт улыбнулся уголком рта.
– Я надеялся, что ты так скажешь. Мне было бы обидно, если бы ты спала лучше меня.
– Тогда спи нормально, – заметила я, присаживаясь рядом с ним. Потерла ладони друг о друга.
– Тебе холодно? – спросил он и, не дожидаясь ответа, через голову стянул с себя толстовку. Его футболка немного задралась, обнажив полоску бронзовой кожи.
Эллиотт укутал меня толстовкой, но смотрел на меня так, как обычно смотрел на свои любимые фотографии. Он поднял фотоаппарат, и я опустила голову, позволив волосам упасть мне на лицо. Эллиотт одной рукой отодвинул этот «занавес».
– Ну, пожалуйста?
Я ответила не сразу.
– Подожди, пока я перестану краснеть.
– Я могу потом это подредактировать, но, так и быть, подожду.
Постепенно жар отхлынул от моих щек. Я кивнула, но сразу напряглась, глядя, как Эллиотт вскидывает фотоаппарат и наводит резкость. После нескольких первых щелчков я расслабилась и стала смотреть в объектив так, будто смотрела на самого Эллиотта.
Он поднялся и принялся фотографировать меня с разных углов, время от времени щелкая ту или иную часть обстановки. Вот он наклонился над музыкальной шкатулкой, сделал снимок, быстро повернулся ко мне и сфотографировал меня в тот момент, когда я с улыбкой наблюдала за ним.
– Ух ты, – пробормотал он, всматриваясь в дисплей. – Это то, что надо.
Он подошел ко мне.
– Откуда у тебя цифровой фотоаппарат?
– Это подарок на выпускной от мамы. Она приезжает сегодня вечером.
– Ясно, – сказала я.
Эллиотт сел рядом со мной и фыркнул.
– Она не такая уж плохая.
– Просто я абсолютно уверена, что твоя мать меня ненавидит. А теперь, когда у тебя такие неприятности…
– Это не твоя вина.
– Твоя мать об этом знает?
– Уверен, тетя Ли все объяснила маме, и не раз. – Стиральная машинка запищала, и Эллиотт вскочил. – Я сделаю.
Он вышел, а буквально через несколько минут вернулся.
– Темные вещи сохнут, светлые стираются.
– Ты очень мил.
Эллиотт подмигнул мне.
– Я наконец-то получил возможность провести с тобой время дома. Хочу удостовериться, что ты еще когда-нибудь меня пригласишь.
Мой рот приоткрылся, я осознала, что мы с Эллиоттом действительно одни дома, и закрыла рот ладонью.
Эллиотт мягко отвел мою руку, наклонился и поцеловал меня, накрыв своими полными губами мои губы.
Мне захотелось, чтобы Эллиотт обнял меня крепче, и я вонзила ногти ему в спину. Он бережно сжал мое лицо в ладонях. Действительно Эллиотт был высок, как игрок Национальной футбольной лиги США, но руки у него были нежные. Эти руки ни за что не смогли бы причинить вред Пресли.
Теплый язык Эллиотта скользнул мне в рот, и я, довольно замычав, откинулась на спину и потянула Эллиотта за собой.
Его руки и рот двигались не так, как раньше, когда нам случалось целоваться. Вдруг оказалось, что Эллиотт почти лежит между моих раздвинутых ног, а жесткая ткань его джинсов трется о мою кожу – получалось очень эротично.
Эллиотт дернулся, сбрасывая ботинки, потом через голову стянул с себя футболку. Кожа у него на спине была мягкая и гладкая, и я водила ладонями по его плечам, спускаясь все ниже. Руки Эллиотта скользнули под толстовку, которую он мне одолжил, коснулись голой кожи моих бедер, задержавшись над поясом штанов.
Мы так страстно и так долго целовались, что у меня начало саднить губы, и все же Эллиотт не торопился ускорять события, ожидая решения от меня.
Его джинсы снова потерлись о мою кожу, он прижался лбом к моему лбу.
– У меня есть… ты знаешь, – прошептал он, задыхаясь.
Презерватив. Эллиотт говорил о безопасном сексе. Осознание этого вернуло меня к реальности, и очарование момента было нарушено. Я отодвинулась от Эллиотта, глядя на его губы.
– Ох.
– Не подумай, что я пришел сюда только за этим. Я ношу его с собой с тех пор, как мы в последний раз… Нам не обязательно это делать.
Было больно смотреть, как Эллиотт, запинаясь, пытается подобрать слова, хотя всего пару секунд назад действовал так уверенно.
Я дотронулась до его губ указательным пальцем и, подавшись вперед, поцеловала их. Эллиотт уже понял, что я собиралась сказать.
– Спасибо, что делаешь это, но я пока не готова.
Он кивнул и сел.
– Отлично. Не хочу, чтобы ты чувствовала себя так, будто я на тебя давлю.
– Хорошо, – я потянулась за толстовкой, – потому что здесь мы точно этого делать не будем.
Эллиотт поцеловал меня в лоб.
– Подожду на диване, пока ты оденешься. Обед через час.
Он направился к двери.
Я встала.
– Я видела, как миссис Мейсон положила пульт от телевизора в ящик стола, – сказала я, когда Эллиотт уже выходил из комнаты.
– Спасибо, малышка.
Я обхватила себя за талию и улыбнулась от уха до уха. Эллиотт еще никогда так меня не называл; я даже не думала, что отношусь к тому типу девушек, которым нравится подобное обращение, скорее наоборот. И все же, стоило мне услышать эти слова из уст Эллиотта, произнесенные с любовью, все мое тело наполнилось неописуемой радостью. Даже голова закружилась. Два простых слова погрузили меня в состояние эйфории.
Тут я замерла. Вся моя одежда в стирке.
– Черт, – прошипела я, бросаясь к двери.
С другой стороны постучал Эллиотт.
– Кэтрин? Твои вещи высохли, – он слегка приоткрыл дверь и просунул в щель корзину с одеждой. – Хотя можешь и дальше ходить в моей толстовке, ты в ней чудесно смотришься.
– Спасибо, малыш.
Я достаточно расхрабрилась, чтобы произнести это вслух. Я забрала у Эллиотта корзину, но он потянулся ко мне сквозь щель, поймал мою руку и поцеловал.
– Я люблю тебя, Кэтрин Кэлхун. Что бы ни случилось, помни об этом.
Его слова подействовали на меня как рассвет, закат, волшебный сон, пробуждение от кошмара. Все эти чудесные моменты сконцентрировались в одном мгновении.
– Я тоже тебя люблю.
– Знаю. Именно поэтому я уверен, что все будет хорошо.
– Я оденусь, оставлю миссис Мейсон записку, и можем ехать, – сказала я, прикрывая дверь. Под толстовку Эллиотта я поддела только что выстиранную рубашку, которая теперь пахла не темным, сырым домом на Джунипер-стрит, а светлым домом миссис Мейсон.
– Я подожду тебя в гостиной.
Глава тридцать четвертая
Кэтрин
В центре стола стояла декоративная композиция, состоявшая из белой свечи, искусственного снега и еловых шишек.
Ли разрезала запеканку с курицей на двенадцать идеально ровных квадратиков и устало вздохнула.
– Выглядит изумительно, – сказала я.
Ли улыбнулась мне через стол.
Эллиотт встал и, перегнувшись через стоявшую в центре стола свечу, положил мне порцию запеканки, состоявшей из нескольких слоев тортильи, соуса, кусочков куриного филе и авокадо. Потом он наполнил тарелки своих тети, дяди и сидевшей справа от него матери. Наконец он положил два куска себе и сел.
– Если тебе понравится, – сказал он, – напомни взять у тети Ли рецепт до того, как мы уедем.
– «Мы»? – переспросила Кэй, выгибая бровь.
– В университет или в путешествие, – сказал Эллиотт, запихивая в рот огромный кусок запеканки. Он откинулся на спинку стула и стал со вкусом жевать, мыча от удовольствия.
Ли улыбнулась.
– Эллиотт, что это на тебя сегодня нашло?
– В университет или в путешествие, – проговорила Кэй невозмутимым тоном. – Так первое или второе?
– Я… Я никуда не еду. Я должна помочь мамочке в гостинице.
Эллиотт вытер рот салфеткой и, вывернув шею, посмотрел на меня, нервно рассмеялся.
– Кэтрин, мне казалось, мы все решили.
– Нет, – просто сказала я, отправляя в рот кусок запеканки.
– Ты действительно остаешься здесь? – спросил он.
Я посмотрела на него и сделала большие глаза, давая понять, что не хочу обсуждать это сейчас, однако Эллиотт не собирался отступать.
– Брось. Ты же не хочешь здесь оставаться. Скажешь, я неправ?
– Я уже сказала, у меня нет выбора.
Эллиотт сдвинул брови.
– Кэтрин, у тебя есть выбор.
Он смотрел на меня, а я рассматривала накрытый стол и ежилась под взглядами всех собравшихся.
– Я не могу бросить мамочку.
Кэй злорадно усмехнулась и с довольным видом отправила в рот кусок запеканки.
Эллиотт уже открыл было рот, чтобы продолжать спор, но Ли его остановила.
– Погоди немного. Ты сегодня сам не свой. Возьми себя в руки, прежде чем продолжать этот разговор.
Она встала, прошла в гостиную и через несколько секунд вернулась с конвертом в руках. Она положила конверт перед Эллиоттом, и тот взял его.
– Это из Бейлорского университета, – сказал он.
– Открой, – предложила Кэй, поворачиваясь к сыну.
Впервые я увидела на ее лице улыбку.
Ловкие длинные пальцы Эллиотта вдруг стали неуклюжими, когда он стал вскрывать конверт. Он достал из конверта бумагу и развернул ее.
– Мистер Янгблад, – прочитал он вслух, потом умолк, быстро пробежал глазами письмо, снова сложил бумагу и положил ее рядом с салфеткой.
– Что? – спросила Кэй. – Что там написано?
– Это насчет стипендии. Через семь дней меня ждут на собеседование.
– Довольно рано, правда? – заметила Ли.
– Я не уверен, – сказал Эллиотт.
– Чем раньше, тем лучше, – проговорил Джон. – Это хорошие новости. Бейлорский университет – это оптимальный выбор, не так ли?
Эллиотт повернулся ко мне.
– Кэтрин…
– Не смотри на нее, – проворчала Кэй. – Речь о твоем образовании. Это твое решение. Ты сам говорил, что выбрал бы Бейлорский университет.
– Мама, – отчеканил Эллиотт. В ее присутствии он постепенно становился все увереннее, уже не боялся причинить ей боль. Она перестала быть единственной женщиной в его жизни, и, посмотрев на лицо Кэй, я поняла: она тоже это видит.
Эллиотт, не отрываясь, смотрел на меня.
– Устные обещания ничего не гарантируют, – сказал Джон.
Кэй поскребла вилкой по тарелке.
– Ты ведешь себя так, словно уже не сможешь вернуться к Кэтрин. Ты же будешь ее навещать, правда?
– Дело не в этом! – огрызнулся Эллиотт.
Он все еще смотрел на меня, ожидая ответа.
– Я должна поехать с тобой? – тихо спросила я.
– Я не могу оставить тебя здесь одну.
Вилка Кэй со звяканьем упала в тарелку, а сама мать Эллиотта хлопнула ладонью по столу.
– Я так и знала. Боже мой, сын, она же не беспомощная.
– Кэй, – одернул ее Джон.
Мать Эллиотта указала на меня пальцем.
– Ты не помешаешь Эллиотту поступать в университет! Ты не украдешь у него эту возможность!
Ее неприкрытая злоба застигла меня врасплох. Кэй никогда не делала вид, что я ей нравлюсь, но до сих пор она не проявляла настолько неприкрытую агрессию.
– Эллиотту следует туда поступить. Я хочу, чтобы он поступил, – пробормотала я.
Кэй коротко кивнула и снова села.
– Тогда он, возможно, выберется из ямы, в которую ты его затянула.
– Мама, хватит! – прорычал Эллиотт.
Ли гневно нахмурилась.
– Предполагалось, что у нас будет ужин в теплой семейной обстановке. Кэй, ты и двух секунд не можешь подумать о ком-то, кроме себя. Даже о собственном сыне.
Кэй вытаращила глаза.
– Хочешь выставить меня виноватой? Я с самого начала хотела, чтобы Эллиотт уехал вместе со мной в Юкон. Не останься он здесь, он не стал бы подозреваемым в деле о похищении человека, верно?
– Он не хотел ехать в Юкон, Кэй!
– Возможно, он захотел бы, встань ты на мою сторону! Он остался здесь, как ты и хотела, и посмотри, к чему это привело! Он в любую минуту может загреметь в тюрьму! Я ведь говорила, что этот город принесет нам одни несчастья!
– Ты обвиняешь меня? За то, что я дала Эллиотту дом? За то, что я заботилась о нем, пока ты лежала в постели?
– Как ты смеешь?! У меня была депрессия! Я ничего не могла поделать! – взвизгнула Кэй.
– Для меня Эллиотт все равно что родной сын, вот как сильно я его люблю!
– Он не твой! – Кэй вскочила и уперлась ладонями в стол. – Он мой сын! Не твой!
Эллиотт встал и молча вышел в кухню. Скрипнул выдвижной ящик. Эллиотт вернулся, неся длинную прямоугольную коробку. Распаковав ее, он достал рулон пищевой фольги, оторвал от нее кусок и замотал фольгой мою тарелку, потом проделал то же самое со своей. Поставил тарелки одна на другую, взял наши с ним вилки и выжидающе посмотрел на меня.
– Эллиотт, – умоляюще проговорила Ли. – Мне так жаль.
– Мы поедим внизу, – он жестом предложил мне следовать за ним, и я повиновалась.
Пока мы шли по коридору, нам вслед летели возмущенные крики Кэй. Она критиковала Ли на чем свет стоит. Эллиотт захлопнул дверь, потом мы спустились по лестнице в подвал, служивший Эллиотту спальней, и уселись на кровать. Эллиотт молча отправлял в рот один кусок запеканки за другим и смотрел в пол. Приглушенные голоса споривших Ли и Кэй все равно долетали до подвала. У меня возникло чувство дежавю.
– Ты улыбаешься, – заметил Эллиотт.
– Ой, – я поскорее проглотила кусок пищи. – Просто мне вспомнилось, как ругались мои родители. Давненько я не слышала такой перепалки.
Он наклонил голову, прислушиваясь, потом уголок его рта пополз вверх.
– Похоже на тот вечер, когда мы с тобой познакомились.
Я кивнула и отправила в рот очередной кусочек. Несмотря на крики наверху, атмосфера в подвале установилась умиротворяющая. Я даже представила себе, что это ругаются мои родители: оба кричат и не слушают друг друга.
Вдоль дальней стены комнаты была натянута веревка, с которой свисали черно-белые фотографии: я вместе с Эллиоттом, качели в парке Битл, поле, где мы вместе гуляли. Над кроватью висели фотографии в рамках, на стенах красовались коллажи, и с каждого снимка глядело мое лицо.
– Похоже, я есть почти на всех фотографиях.
Эллиотт пожал плечами.
– Говорят же: человек фотографирует то, что любит больше всего.
Я взяла его фотоаппарат, направила на Эллиотта и сделала снимок. Он ослепительно улыбнулся.
– Ты скучаешь по отцу? – спросила я, разглядывая фотографии на цифровом дисплее.
– Он звонит мне время от времени. Вероятно, периодически устает от мысли, что он – бесполезный кусок дерьма, вот его и тянет поговорить. А ты? Скучаешь по своему отцу?
– Каждую секунду, – вздохнула я и уставилась в пол. – Я говорила серьезно, мне хочется, чтобы ты поехал учиться в Бейлорский университет.
– Я тоже говорил серьезно. Я тебя здесь не оставлю.
– Я не одна.
– Ты знаешь, что я имею в виду.
Я положила его фотоаппарат обратно на стол.
– Вообще-то, я жила в доме на Джунипер-стрит сама по себе целых два года, пока ты не вернулся.
Эллиотт горестно вздохнул.
– Ты уже живешь с миссис Мейсон.
– Только до тех пор, пока ты не закончишь школу и не уедешь.
Все эмоции исчезли с его лица.
– Вот, значит, как? Ты просто покупаешь мне время, чтобы я мог поступить в университет? А потом ты вернешься в тот дом?
– Ты опять говоришь вопросами.
– Да, я начинаю так говорить, когда расстроен. Ты совершенно не думаешь о собственной безопасности. Как я могу уехать, зная это?
– Ты такой лицемер, – огрызнулась я.
Эллиотт ткнул пальцем себе в грудь.
– Это я-то лицемер?
– Ты говоришь, что мне не следует отправляться в опасное, как ты считаешь, место, в то время как сам готов ради меня пожертвовать учебой в университете.
– «Как я считаю»? Кэтрин, я понятия не имею, что происходит у тебя дома, но уверен в одном: находиться там опасно!
Я сморщила нос.
– Это не мой дом.
– Видишь? – воскликнул Эллиотт, отставляя тарелку и вставая. Он жестом обвинителя наставил на меня указательный палец. – Это ненормально. Ты собираешься вернуться в место, которое даже не считаешь домом.
– В Оклахоме я никогда не чувствовала себя дома.
Эллиотт опустился передо мной на колени и обнял мои ноги.
– Тогда поехали со мной в Техас.
Я погладила его щеки.
– Я не могу себе этого позволить.
– Так возьми кредит в банке.
– Я не могу позволить себе выплачивать кредит. Мне придется устроиться на вторую работу, иначе мы потеряем гостиницу.
– Почему ты так за нее цепляешься?! – завопил Эллиотт.
Он вскочил и принялся расхаживать из угла в угол.
– Я не цепляюсь! Она мне не нужна! Я не желаю хранить ее секреты! Хотелось бы мне от нее освободиться, но я не могу!
Эллиотт повернулся ко мне.
– Разве ты не знаешь, Кэтрин?
– Чего не знаю? – рявкнула я.
– Вся прелесть секрета состоит в том, что им можно поделиться с кем-то, кому доверяешь. Доверься мне. Позволь помочь тебе.
– Хочешь сказать, я должна позволить тебе меня спасти?
Эллиотт сглотнул.
– Мы могли бы спасти друг друга.
Я гневно уставилась на него. Уговоры Эллиотта поколебали мою решимость, и меня это сердило.
– Я уже переехала. Я уже оставила мамочку ради того, чтобы ты получил стипендию. Не проси меня еще и об этом.
Эллиотт взмахнул руками.
– Тебе опасно там находиться, и эта ситуация не изменится. Зная это, я не могу просто собрать вещи и уехать. Если что-то случится, у меня не будет возможности сразу приехать к тебе, потому что дорога до Техаса занимает шесть часов!
Я поставила тарелку на кровать и фыркнула.
– Ты находишь это забавным?
– Мы сейчас прямо как мои родители.
Плечи Эллиотта поникли.
– Кэтрин, я влюблен в тебя. Я тебя здесь не брошу.
Я отвела взгляд, чувствуя, что меня загнали в угол.
– Необязательно решать это сегодня вечером.
– Необязательно, но я же тебя знаю. Ты дотянешь до последнего момента, подождешь, когда я соберу вещи и сяду в «Крайслер», а потом заявишь, что никуда не едешь. И знаешь что? Если ты так поступишь, я просто заглушу двигатель и распакую чемодан. Найду работу и сниму комнату в вашей гостинице.
Я повернулась к нему, качая головой.
– Ты не можешь этого сделать.
Эллиотт развел руками.
– Полагаю, в этом случае у меня тоже не будет выбора, мне придется остаться здесь.
Я потерла виски.
– У меня даже голова разболелась. Думаю, мне пора домой. – Эллиотт не ответил, и я подняла на него глаза. Наши взгляды встретились. – Что?
– Я впервые слышу, чтобы ты назвала какое-то место домом.
Он присел рядом со мной на кровать, устало вздохнул, обнял меня за плечи и привлек к себе. Порой мне казалось, что Эллиотт выше меня в два раза – мой личный великан. Он так изменился с тех пор, как мы расстались два года назад, и я невольно задумалась, каким он станет, если снова уедет, а потом в один прекрасный день вернется. Наверное, если это случится, мы станем незнакомцами друг для друга. Мне не хотелось, чтобы Эллиотт становился незнакомцем, а еще больше не хотелось возвращаться в дом на Джунипер-стрит.
– Могу дать тебе что-нибудь от головной боли.
Я покачала головой.
Эллиотт откинулся на подушку и привлек меня к себе. Я положила голову ему на грудь, и ее жар быстро помог моим напряженным мышцам расслабиться. Эллиотт погладил меня по голове, помассировал виски и шею. Ссора Кэй и Ли невероятно меня утомила. Я посмотрела на вмонтированные в потолок маленькие лампочки, закрыла глаза и представила, что это звезды, которые светят во мраке.
– Эллиотт? – раздался мягкий голос Кэй.
Я потерла глаза и уставилась на мать Эллиотта. Ожесточенное выражение исчезло с ее лица, в глазах больше не было ненависти. Она присела на край кровати рядом со своим спящим сыном. Эллиотт возвышался между нами, точно стена, его грудь мерно поднималась и опускалась при дыхании.
– Привет, Кэтрин.
– Привет, – сказала я, приподнимаясь на локте.
Абажур заливал все вокруг желтым светом, и, если не считать тихого гудения печки, в комнате было тихо.
С минуту Кэй молчала, внимательно рассматривая пол. Наконец она поерзала на месте. Эллиотт часто так делал, когда нервничал.
– Ты делаешь его счастливым. Я знаю, он тебя любит, я просто не понимаю, почему. Без обид.
– Все нормально. Я и сама этого не понимаю.
Кэй фыркнула и покачала головой.
– Мы с ним столько ругались из-за Дубового ручья, а оказывается, истинным яблоком раздора была ты.
– Простите, – пробормотала я, не представляя, что еще сказать.
Эллиотт так сильно походил на мать, что я невольно испытывала к ней симпатию и не могла на нее сердиться.
– Эллиотт столько раз пытался вернуться к тебе, и чем настойчивее я заставляла его остаться, тем сильнее он рвался к тебе. Мне казалось, это обычный подростковый бунт, но Эллиотт места себе не находил, стал раздражительным. Он словно задыхался.
Я посмотрела на спящего Эллиотта: он лежал на боку, спиной к матери, обняв меня за талию. Он выглядел таким спокойным, с трудом верилось, что его мать сейчас рассказывает именно о нем.
– Ему было всего пятнадцать. Теперь ему восемнадцать, и пока он взрослел, я ругалась то с его отцом, то с ним самим. Я впустую потратила столько времени. Может, в один прекрасный день ты меня поймешь. Надеюсь, что поймешь. Не сейчас, но когда-нибудь. Когда-то Эллиотт смотрел на меня так же, как смотрит на тебя сейчас. Это другая любовь, разумеется, но его большие карие глаза светились такой же искренней, нерушимой привязанностью. Я знаю, каково это – быть его самым любимым человеком в мире. Я тебе завидую.
– Вы не слышали, как Эллиотт о вас говорит.
Кэй посмотрела на меня.
– О чем ты?
– Он к вам прислушивается. Цитирует вас, считает вас мудрой.
– Мудрой, да? – она посмотрела на лестницу. – Не ожидала услышать такое определение, – она поморщилась. – Кэтрин, если ты любишь Эллиотта, а я знаю, что так оно и есть, ты найдешь способ убедить его поехать в университет. Это его шанс.
Я кивнула.
Она вздохнула.
– Эллиотт последовал бы за тобой на край света. Возможно, на этот раз ты могла бы оказать ему ответную услугу. Или отпусти его. Именно так поступила я, поняв, что рядом со мной он не может стать счастливым. И, боже мой… – в ее глазах заблестели слезы, – если ты примешь такое решение… я тебе не завидую.
Она встала, взяла грязные тарелки и поднялась по ступенькам. Лестница почти тонула в темноте, и я только по звуку шагов догадывалась, где ступает Кэй. Наконец она открыла дверь и вышла.
Эллиотт повернулся и посмотрел на меня снизу вверх, его лицо ничего не выражало. Он ждал, что я скажу.
– Ты все слышал? – спросила я.
– Этому трюку я научился от отца. Мама терпеть не может нас будить.
Он сел, спустил ноги на пол, уперся локтями в колени и стал смотреть на ковер и свои ноги.
Я погладила его по спине.
– Как ты?
– У меня плохое предчувствие, – сонно проговорил он.
Я обняла его за талию и прижалась к его спине, поцеловала в плечо.
– До твоего отъезда у нас есть еще семь месяцев, даже чуть больше.
– Даже если ты порвешь со мной, я не уеду. Мама действует из лучших побуждений, но она понятия не имеет, что я могу сделать и на что готов ради тебя.
– Не говори этого слишком громко. Половина города и так уже думает, что ради меня ты убил Пресли.
Эллиотт нахмурился.
– Ну, хоть кто-то понимает, что я на все для тебя готов.
Я встала.
– Не говори так. Это не смешно.
– Во всей этой ситуации веселого мало.
Эллиотт тоже встал, подошел к комоду, открыл выдвижной ящик, снова закрыл и повернулся ко мне. В руках он держал плоскую коробочку размером с тетрадь, завернутую в белую бумагу и перевязанную полосатой зелено-красной веревочкой.
Он шагнул ко мне.
– С Рождеством.
Я дернула плечом.
– Праздник же завтра.
– Знаю. Открывай.
Я потянула за веревочку, подняла крышку коробочки и увидела внутри черно-белую фотографию. На ней были мы с папой, снимок был сделан за день или два до его смерти. Мы стояли на крыльце и улыбались друг другу. От изображения веяло спокойствием, которое я давно позабыла. Я прижала пальцы к губам, глаза моментально наполнились слезами, и теплые капли покатились по щекам.
Глава тридцать пятая
Кэтрин
Эллиотт припарковал «Крайслер» на подъездной дорожке перед домом миссис Мейсон. Сквозь маленькие окошки я увидела, что ее машина стоит в гараже, и, хоть свет в доме не горел, мне стало спокойнее оттого, что психолог дома, ждет меня.
Эллиотт взял меня за руку, так что наши пальцы переплелись, поднес мою руку к губам.
– Спасибо тебе за сегодня. И за это, – сказала я, похлопывая по коробке, в которой лежала рамка.
– Она тебе нравится? – спросил он.
Я кивнула.
– А свой подарок ты получишь завтра.
– Справедливо.
– Это мелочь.
– Тебе не обязательно что-то мне дарить. Когда я снова тебя увижу?
– В полдень? О, боже.
– Что такое?
– Я ничего не приготовила для миссис Мейсон.
– Она не обидится, Кэтрин.
– Но они купили мне подарки.
– Они?
– Мистер Мейсон принес какие-то свертки. О, боже. Я просто ужасный человек. Сегодня мне нужно было что-то для них сделать.
Эллиотт фыркнул.
– Все нормально. Если хочешь, завтра мы можем что-нибудь найти, тогда и преподнесешь им.
– Например?
Он прищурился.
– Не знаю. Придумаем что-нибудь, утро вечера мудренее.
Я чмокнула его в губы, но Эллиотт перехватил мою руку.
– Что? – спросила я, не переставая улыбаться.
Улыбка Эллиотта померкла.
– У меня какое-то плохое предчувствие. Провожу тебя до двери. Я же могу это сделать, да?
Я кивнула.
Эллиотт не стал заглушать двигатель, и мы рука в руке зашагали к крыльцу. Я повернула ручку и толкнула дверь, забибикала сигнализация, но я ввела код, чтобы ее отключить.
– Видишь? Все в порядке, – прошептала я.
– Полагаю, нехорошее предчувствие у меня возникло из-за того, что приходится с тобой расставаться.
– Счастливого Рождества, – сказала я, привставая на цыпочки.
Я чмокнула Эллиотта в губы, помахала рукой и проследила, как он идет к машине. Рождественская ель вся светилась в темноте гостиной, ее мягкое сияние освещало мне путь на кухню. Я запнулась, почувствовав, что наступила на что-то липкое, потом прошла дальше, к выключателю, чтобы зажечь свет. Снаружи зафырчал, отъезжая от дома, «Крайслер», а я щелкнула выключателем.
Мой рот приоткрылся, меня замутило, я в ужасе уставилась на красные брызги и пятна, покрывавшие поверхности кухонных столов, дверь холодильника, вымощенный плиткой пол. Кого-то волокли через кухню, об этом свидетельствовали четыре тонкие полосы, следы от пальцев, оставшиеся на полу, как будто тот, кого тащили, безуспешно пытался зацепиться за что-нибудь. Тело протащили через кладовку-прачечную, а оттуда – в гараж.
Я сглотнула подступившую к горлу желчь, дрожащей рукой закрыла рот. Судя по количеству крови, оставшейся на полу, стенах и мебели, тот, кто все это устроил, не щадил свою жертву.
– Бекка? – позвала я дрожащим голосом. Кашлянула. – Бекка?
Медленно, крадучись я подошла к двери, ведущей в коридор, взялась за дверную ручку; она была липкой от крови, мои пальцы скользили по ней, но в конце концов я кое-как повернула ручку и приоткрыла дверь.
– Бекка? – Я нащупала на стене выключатель и зажгла свет. Лампочки в прямоугольной люстре зажигались не одновременно, одна за другой. Мой желудок подпрыгнул к горлу. Кто-то обмакнул пальцы в натекшую на пол кровь и нарисовал на стенах корявые рисунки. По моим щекам потекли слезы. – Б-бекка?
Я прошла мимо кухни и двери, ведущей в гараж, ощупью проковыляла по коридору, безуспешно ища на стенах выключатели. Наконец мне удалось нащупать один, и я зажгла свет в коридоре. Посмотрела налево: дверь в мою комнату была открыта. Вся правая стена коридора была испачкана кровью, красные следы тянулись от спальни миссис Мейсон.
Я вся дрожала, волоски у меня на руках встали дыбом, и все же я заставила себя подойти к комнате миссис Мейсон. Дверь была открыта нараспашку, внутри темно.
– Миссис Мейсон? – позвала я еле слышным шепотом. Протянула руку, нащупала выключатель, и вспыхнувший свет осветил царивший в комнате кровавый разгром.
На комоде лежала сумочка миссис Мейсон, но я бегом устремилась в ванную, крича:
– Бекка?
В ванной никого не было. Я вернулась к комоду, схватила сумочку, высыпала все ее содержимое на накрытую покрывалом кровать. Мелочь, бумажник, косметика, мобильный. Вцепившись в телефон, я открыла журнал недавних звонков и набрала верхний номер в списке.
– Алло? – прозвучал в трубке озадаченный голос мистера Мейсона.
– Это… Это я, мистер Мейсон. Это Кэтрин.
– Кэтрин? У тебя все в порядке? Что происходит?
– Я только что пришла домой. Я… – Я бросилась к двери комнаты, закрыла ее и заперла. – Я в доме.
– Хорошо. Кэтрин… дай мне поговорить с Беккой.
– Ее здесь нет, – прошептала я дрожащим голосом. – Тут кровь. Повсюду кровь, – у меня перехватило дыхание, слезы потекли потоком.
– Кровь? Кэтрин, передай трубку Бекке. Немедленно.
– Ее здесь нет! Ее нет в доме, а от ее комнаты к гаражу тянется кровавый след!
– Я вешаю трубку, Кэтрин. Сейчас позвоню в полицию. Сиди там, никуда не уходи.
– Нет, не вешайте трубку! Мне страшно!
– Я позвоню в полицию, а потом сразу же тебе перезвоню. Я уже сажусь в машину, приеду через пять минут.
В трубке воцарилась тишина; я прижала телефон к щеке и крепко зажмурилась, чтобы не видеть эту ужасную кровавую сцену.
Я не знала, что делать, поэтому стала считать. Досчитала до десяти, потом до двадцати, затем до ста, досчитала до пятисот. На счете «пятьсот шесть» входная дверь оглушительно хлопнула, так что лампочки на рождественской елке закачались.
– Кэтрин! – взревел мистер Мейсон.
Вдали загудели полицейские сирены.
Я с трудом поднялась на ноги, побежала по коридору, в конце которого меня поймал мистер Мейсон. Я вцепилась в него и разрыдалась.
Он обнял меня и, задыхаясь, спросил:
– Как ты? – Потом закричал: – Бекка?
Я покачала головой, не в силах вымолвить ни слова.
Мистер Мейсон выпустил меня, прошел в кухню и увидел кровавые следы своими глазами. Он побежал в гараж, оттуда – во двор, не переставая звать жену. Наконец он влетел обратно в дом и упал на колени. Посмотрел на свои испачканные в крови ладони.
– Что случилось? – выкрикнул он. – Где она?
– Я не… Я… – я покачала головой и закрыла рот ладонью.
Перед домом миссис Мейсон остановились две полицейские машины. Синие и красные огни замигали, отбрасывая отсветы на стены прихожей, и мягкое сияние рождественской елки померкло на их фоне.
Передо мной опустился на одно колено какой-то полицейский.
– С вами все в порядке, мисс?
Я кивнула.
Второй полицейский остановился в столовой.
– Нам нужно обыскать дом, сэр. Вы должны выйти на улицу.
Мистер Мейсон встал, повернулся на сто восемьдесят градусов и направился к двери, а по пути схватил меня за руку и потянул за собой. На подъездную дорожку перед домом въехала «Скорая», из нее выпрыгнули парамедики. Один из них принес из машины два одеяла, а другой побежал в дом.
– Что ты видела? – спросил мистер Мейсон, накидывая мне на плечи одеяло.
– Я… ничего. Я просто пришла.
– Откуда?
– Эллиотт привез меня из…
– Эллиотт был здесь? – перебил меня мистер Мейсон.
– Он меня подвез. Проводил до двери, но внутрь не заходил.
– Где он сейчас?
– Уехал. Он уехал еще до того, как я включила свет и увидела… Думаете… думаете, это ее кровь?
Мистер Мейсон обнял меня и хрипло пробормотал:
– Господи. Надеюсь, что нет.
Мы стояли возле одной из полицейских машин, а из соседних домов выходили люди и смотрели, как полицейские и медики снуют туда-сюда. Приехала еще одна полицейская машина, потом прибыл детектив Томпсон.
Он глянул на меня, прошел через двор к дому, а из-за огней полицейских машин на его лицо ложились причудливые тени.
– Почему бы вам двоим не посидеть в машине «Скорой помощи»? Там тепло, – предложил один из парамедиков.
– Вы ее нашли? – спросил мистер Мейсон.
Он весь побелел.
Человек покачал головой и сжал губы в тонкую суровую линию.
– Похоже, ее нет в доме.
Мистер Мейсон сделал глубокий вдох и пошел в «Скорую», а я последовала за ним.
– Если ее нет в доме, и ее похитили, она, возможно, еще жива, – бормотал мистер Мейсон.
– Ее пальцы… на полу были следы, как будто она пыталась за что-нибудь уцепиться, – пробормотала я.
– Чтобы остаться в доме. Она боролась. Ну, конечно, она боролась, – нижняя губа мистера Мейсона задрожала, он сжал пальцами переносицу, подавляя рыдание.
Я тронула его за плечо.
– С миссис Мейсон все будет хорошо, полиция ее найдет.
Он кивнул и вытащил из кармана мобильный.
– Хочешь… – он кашлянул. – Хочешь позвонить Эллиотту?
Я пожала плечами, чувствуя, что губы задрожали.
– Я не знаю его номер.
Мистер Мейсон вытер глаза рукавом куртки.
– Ты провела с ним весь день?
– Его мама сейчас в городе. Он был дома целый день, клянусь.
– Эллиотт хороший парень, – мистер Мейсон провел пятерней по волосам. – Нужно позвонить Лорен, но… Господи.
– Лорен – это сестра Бекки?
– Да.
Дверь открылась, и в машину забрался детектив Томпсон. Он уселся рядом со мной и вытащил из кармана ручку и блокнот.
– Кэтрин.
Я кивнула.
– Можешь рассказать, что произошло сегодня вечером?
– Я весь день провела с Эллиоттом, потом вернулась домой. Машина миссис Мейсон стояла в гараже, и я подумала, что она дома. Эллиотт проводил меня до двери, поцеловал на прощание, затем я вошла, прошла через гостиную, столовую и включила свет. Тогда-то я и увидела… повсюду…
Детектив кивнул, записывая что-то в блокнот.
Мистер Мейсон снова кашлянул.
– Кажется, сюда съехались все полицейские нашего городка.
– Да уж, – отозвался Томпсон, не переставая записывать.
– А кто ищет мою жену? – спросил мистер Мейсон.
Томпсон резко поднял голову.
– Что, простите?
– Врач из «Скорой» сказал, что Бекки нет в доме. Кто отправился на ее поиски?
Томпсон прищурился.
– Никто. Никто ее не ищет.
– Почему, черт возьми?! – воскликнул мистер Мейсон. Впервые я слышала в его голосе гнев. Все-таки он до сих пор любил жену. – Если ее здесь нет, значит, она сейчас где-то в другом месте. Почему вы ее не ищете?
– Сначала нам нужно получить кое-какую информацию, мистер Мейсон, а потом мы приступим к поискам. Кэтрин, в котором часу ты ушла из дома Мейсонов и поехала к Янгбладам?
Я пожала плечами.
– Не уверена. Около половины одиннадцатого?
– Этим утром?
– Да.
– И ты весь день провела у Янгбладов? Во сколько ты ушла от них?
– Вечером. Примерно час назад.
– А где сегодня был Эллиотт?
– Со мной.
– Весь день?
– Да. Утром он приехал к дому Мейсонов. Бекка отправилась в магазин, и я оставила ей записку, после чего мы ушли.
– Ты оставила записку? Где именно?
– На кухонном столе.
Детектив сделал пометку в блокноте.
– Эллиотт отлучался из дома Янгбладов в течение дня?
– Нет! Почему бы вам не найти миссис Мейсон, вместо того чтобы пытаться повесить вину на Эллиотта? Это не он! – завопила я.
Мистер Мейсон указал на улицу.
– Кирк, убери этот проклятый блокнот и отправляйся на поиски моей жены!
Томпсон нахмурился.
– Сегодня в доме были дети?
– Что? – переспросила я.
– Дети Лорен, – проговорил мистер Мейсон. – Они всегда приезжают в канун Рождества, открывают подарки и ужинают.
– Кто такая Лорен? – тут же спросил Томпсон.
– Сестра Бекки. А что?
– В гараже на стенах есть рисунки. Детские рисунки, сделанные кровью.
Я сглотнула.
Мистер Мейсон немедленно выудил из кармана телефон и набрал номер.
– Лорен? Ты дома? Прости, что разбудил. Дети дома? Да, я знаю, но не могла бы ты проверить? Просто сделай это! – он подождал, нервно постукивая себя по колену. – Что? – он прижал телефон к груди и закрыл глаза, всем своим видом выражая облегчение. Тихо сказал Томпсону: – Дети дома. Спят.
Детектив кивнул.
– Извини, Лорен. Нет, нет… Дело в том… Бекка… Я не уверен. Похоже, дело плохо. В доме полиция. Бекка пропала. Она ничего тебе не говорила? Нет, они сами к тебе приедут. Я не знаю, Лорен. Извини.
Пока мистер Мейсон заканчивал разговор со своей свояченицей, детектив Томпсон жестом предложил мне следовать за ним, вылез из машины «Скорой помощи», и прошелся по двору.
– Что еще ты можешь мне рассказать? – спросил он.
– Это все. Больше я ничего не знаю, – ответила я, плотнее запахиваясь в одеяло.
– Уверена?
Я кивнула.
Томпсон поглядел на дом.
– Удачно, что Эллиотт весь день провел с тобой. Все в точности как после исчезновения Пресли.
– Что? Как?
– Детские рисунки. На стенах комнаты Пресли тоже были рисунки. Мы не стали предавать этот факт огласке, чтобы не помешать следствию, и убедили родителей Пресли помалкивать.
– Рисунки, сделанные кровью?
Томпсон кивнул.
Я закрыла рот ладонью и зажмурилась.
Томпсон повернулся и зашагал к дому миссис Мейсон. Я слышала, как мистер Мейсон пытается успокоить Лорен. В следующую секунду я сбросила с плеч одеяло и бросилась бежать. По улице, на которой стоял дом миссис Мейсон, через соседние кварталы. Я мчалась во весь дух, пока пальцы не заледенели, а легкие не начали гореть огнем. Я не останавливалась. Наконец я добежала до конца темной улицы, и надо мной вырос огромный дом на Джунипер-стрит. Фонари по-прежнему не горели, а звезды скрылись за облаками.
Я тихонько приоткрыла скрипучую калитку, проскользнула во двор и на дрожащих ногах пошла по неровной дорожке к дому. Поднявшись по ступеням крыльца, остановилась перед входной дверью.
– Иди, Кэтрин, – сказала я вслух. – Ты воительница, а не принцесса.
Взявшись за ручку, я толкнула дверь и вздрогнула, когда та распахнулась. Из дверного проема на меня глянула темнота, стены поскрипывали. Дом дышал, как делал всегда.
– Мамочка? – позвала я, закрыла за собой дверь и прислонилась к ней. Хотелось затаить дыхание, онемевшие от холода пальцы заныли – в них снова хлынула кровь. В доме на Джунипер-стрит было немногим теплее, чем на улице, но, по крайней мере, стены защищали меня от пронизывающего ветра.
Из подвала доносились голоса: они спорили, плакали, хныкали и вопили, а потом вдруг смолкли. Тишину нарушали только поскрипывание стен и дыхание дома. Однако помимо стонов и ворчания стен откуда-то доносился приглушенный стон. Я пошла по коридору мимо столовой и кухни, добралась до двери, ведущей в подвал, и приложила ухо к холодной деревянной поверхности. Снова стон, а затем низкий голос прорычал ругательство.
Дюк.
Я открыла дверь, стараясь производить как можно меньше шума, однако Дюк не обращал внимания на происходящее вокруг. Он слишком увлекся, выпуская накопившуюся злость. Я медленно двинулась вниз по ступенькам, а голос Дюка становился то громче, то тише.
– Я же тебе говорил! – рычал Дюк. – Я тебя предупреждал, так?
– Папочка, хватит! Ты ее пугаешь! – плакала Поппи.
Осторожно выглянув из-за угла, я увидела Дюка, стоявшего перед миссис Мейсон. Психолог сидела на стуле, босиком и в хлопковой ночной рубашке. Руки ее были связаны за спиной, во рту кляп, сделанный из грязного носка, однако для надежности похититель просунул в рот миссис Мейсон веревку и завязал на затылке, чтобы кляп не выпал. Правый глаз психолога покраснел и заплыл, над правым виском запеклась кровь, вся рубашка пропиталась кровью. Лицо ее было все перепачкано, по щекам текли слезы, размывая грязь.
Миссис Мейсон заметила меня, и ее левый глаз округлился, она замотала головой.
Дюк начал медленно поворачиваться ко мне. Миссис Мейсон задергалась, отталкиваясь ногами, так что ножки стула приподнялись и ударились об пол, и закричала, но кляп заглушил ее слова.
– Заткнись! – выплюнул Дюк. – Ты не могла остаться в стороне, да? Обязательно надо было сунуть нос не в свое дело! Мы же говорили тебе держаться от нее подальше! Говорили, а?
Лицо миссис Мейсон исказилось, она снова закричала.
– Пожалуйста, – кое-как выдавила она через кляп.
Наверху грохнула дверь, и дом содрогнулся от оглушительного крика Эллиотта.
– Кэтрин! – орал он. – Кэтрин, ты меня слышишь?
Миссис Мейсон на миг замерла, потом стала раскачиваться и подпрыгивать, так что ножки стула стучали о бетонный пол. Она выкрикивала что-то вроде: «На помощь!» и «Я здесь, внизу!»
Дюк уставился в потолок, затем поглядел на миссис Мейсон и поднял бейсбольную биту.
Я прижалась к стене и зажмурилась, потом открыла глаза и шагнула к Дюку.
– Довольно, – сказала я, надеясь, что голос не дрожит.
– К-Кэтрин? – удивленно пробормотал Дюк. Подмышки его рубашки с коротким рукавом потемнели от пота, сама рубашка была запятнана кровью. Судя по царапинам на его щеке, миссис Мейсон сопротивлялась до последнего. Одной рукой Дюк сжимал деревянную бейсбольную биту моего отца, а другой моток бечевки. – Что ты здесь делаешь?
– Детектив сказал, что видел детские рисунки, сделанные кровью Бекки. Я сразу поняла, что рисовала Поппи.
Поппи захныкала.
– Я не виновата. Я хочу в кроватку.
– Пойдем, ты ляжешь, – предложила я, протягивая ей руку.
Дюк оскалил зубы и прорычал:
– Ты не должна здесь быть! Убирайся и забери с собой этого мальчишку!
Я быстро взглянула на перепачканную, продрогшую и напуганную миссис Мейсон.
– Я и ее заберу с собой.
– Нет! – Дюк указал на психолога. – Она все испортила! Ты хоть представляешь, через что прошла твоя мать?
– Где она? Я хочу с ней поговорить.
Дюк мотнул головой.
– Нет! Нет, ты не можешь!
– Я знаю, она скучает по мне. Она здесь?
– Нет! – злобно выкрикнул Дюк.
По ступенькам с грохотом сбежал Эллиотт, а я погрозила Дюку пальцем.
– Молчи!
Дюк открыл рот, но я снова погрозила ему.
– Скажешь хоть одно слово, и я больше никогда не вернусь!
Эллиотт замер у подножия лестницы, взгляд его метался между мной, Дюком и миссис Мейсон.
– Черт возьми… Кэтрин, ты не ранена? – спросил он, делая шаг вперед.
Дюк поднял биту и стал наступать на него. Я предупреждающе выставила перед собой руки, чтобы остановить его, потом посмотрела на Эллиотта, не поворачиваясь спиной к Дюку.
– Ты должен уйти. Забери миссис Мейсон. Ей нужно к врачу. Эллиотт?
– Да? – пробормотал он, не сводя глаз с Дюка.
– Достань свой мобильный. Позвони спасателям.
Он вытащил телефон из заднего кармана и набрал номер.
Я медленно подошла к миссис Мейсон, стараясь держаться как можно дальше от Дюка. По его вискам градом катился пот, он смотрел то на Эллиотта, спокойным голосом говорившего по телефону, то на меня. Дюк тяжело, устало дышал. Под глазами у него залегли глубокие багровые круги, из чего я заключила, что прошлой ночью он не спал, и будет нетрудно его отвлечь.
Не отводя взгляда от Дюка, я наклонилась и стала развязывать бечевку, стягивавшую окровавленные запястья и лодыжки миссис Мейсон. От холода психолог дрожала всем телом. Мало того что она страдает от переохлаждения, так еще и потеряла много крови.
Дюк быстро шагнул к нам, но Эллиотт сделал то же самое и тем самым привлек к себе внимание.
– Не смей, – предупредила я Дюка. – Она замерзла и потеряла много крови. Я веду ее к доктору. Ты позвонил? – спросила я Эллиотта.
Тот кивнул, свободной рукой указывая на прижатый к уху телефон.
– Большой дом на Джунипер-стрит. Я не знаю точный адрес. Это дом Кэлхунов. Пожалуйста, поторопитесь.
Не прощаясь, Эллиотт прервал звонок и сунул телефон обратно в задний карман.
Помучившись с узлом, я все-таки развязала его и освободила лодыжки миссис Мейсон. Психолог упала на четвереньки и поползла к Эллиотту, тот помог ей подняться.
– Кэтрин, идем, – простонала она, вся дрожа, и протянула ко мне руку. Она вглядывалась в полумрак, трясясь от ужаса. – Пойдем… пойдем.
– Эллиотт, миссис Мейсон нужно к врачу, – сказала я. – Отведи ее.
– Я никуда не пойду, – заявил Эллиотт чуть дрогнувшим голосом.
Миссис Мейсон оттолкнула Эллиотта в сторону и шагнула к Дюку.
– Идем с нами, Кэтрин. Немедленно.
Я сняла с себя толстовку Эллиотта и ботинки.
– Что ты делаешь? – рявкнул Дюк.
Я приложила палец к губам и бросила одежду Эллиотту. Дюк снова сделал шаг вперед, и я встала между ними миссис Мейсон.
– Нет, – строго сказала я.
Таким тоном папа в прошлом говорил с нашим псом.
Эллиотт помог миссис Мейсон натянуть на окровавленные ноги ботинки. Он выпрямился, поддерживая психолога.
– Кэтрин, – начала она, прижимая толстовку к груди.
– Надевайте! – скомандовала я.
Она повиновалась, потом снова протянула ко мне руку.
– Кэтрин, пожалуйста.
– Заткнись! – рявкнул Дюк.
– Я же велела тебе молчать! – взвизгнула я, трясясь от гнева.
Дюк бросил на пол моток бечевки, в два шага преодолел разделяющее нас расстояние и замахнулся бейсбольной битой. Я вжала голову в плечи и зажмурилась, ожидая удара, но ничего не случилось.
Я открыла глаза и выпрямилась. Эллиотт перехватил запястье Дюка и сверлил его гневным взглядом. Он прорычал низким, угрожающим голосом:
– Не смейте ее трогать!
Глава тридцать шестая
Эллиотт
Взгляд Мэвис смягчился, она посмотрела на мои пальцы, сжимающие ее пухлое запястье, потом снова попыталась замахнуться на меня битой, но я перехватил и вырвал у нее импровизированную дубинку. Всего пару секунд назад Мэвис была гораздо сильнее, как мой дядя Джон.
– Успокойтесь! – прорычал я.
Мэвис вырвалась из моей хватки, прижала руку к груди, потирая запястье.
– Как ты смеешь! Убирайся! Вон из моего дома! – воскликнула она, пятясь.
Кэтрин шагнула к матери, выставив перед собой руки, как будто пыталась успокоить дикое животное.
– Мамочка? Все хорошо.
Мэвис, пятясь, дошла до угла и села, обхватив колени руками. Она захныкала и стала раскачиваться из стороны в сторону.
Кэтрин опустилась на колени рядом с матерью и отвела от ее лица несколько кудрявых прядей.
– Все будет хорошо.
– Я хочу в кроватку, – пропищала Мэвис тоненьким голоском.
– Ш-ш-ш, – успокаивала ее Кэтрин. – Я сейчас тебя уложу. Все хорошо.
– О, боже мой, – прошептала миссис Мейсон, хватая меня за рукав. – Сколько же их?
– Сколько? Вы о чем? – озадаченно спросил я.
– Семь, – ответила Кэтрин, помогая матери подняться. – Миссис Мейсон, это… это Поппи. Она дочь Дюка, ей пять лет.
– Он не нарочно, – причитала Мэвис, размазывая слезы по щекам. – Он просто иногда очень сердится, но он не нарочно.
– Привет, Поппи, – проговорила миссис Мейсон, делая попытку улыбнуться и одновременно зябко обнимая себя за талию. Она буквально утопала в моей толстовке, но, несмотря на надетые на ноги ботинки Кэтрин, психолог вся дрожала и с каждой минутой все сильнее бледнела. – Ох… – она привалилась ко мне, и я ее поддержал. – Голова кружится, и меня подташнивает. Кажется, у меня шок.
– Выглядите не очень, – сказал я.
Мэвис принялась разглаживать складки на окровавленной рубашке.
– Батюшки, – заворковала мать Кэтрин совершенно другим голосом. – Я весь день стирала, и только поглядите на меня, – она застенчиво улыбнулась нам. – На кого я похожа, – она посмотрела на Кэтрин. – Я говорила этому человеку не поступать так. Умоляла его. Дюк никогда не слушает, он вообще никого не слушает.
– Все хорошо, Алтея, – заверила ее Кэтрин.
У меня на глазах происходил какой-то балаган. Кэтрин и ее мать как будто разыгрывали нас. Мэвис говорила разными голосами, а Кэтрин вела себя так, будто это совершенно нормально. Я недоверчиво наблюдал за ними.
– Кэтрин? – проговорил я, делая шаг к ней.
Мэвис упала на четвереньки и поползла ко мне, словно собака, но ее движения были неестественны. Я попятился, чувствуя, как ногти миссис Мейсон впиваются мне в плечи.
– Какого… – выдохнул я, отступая.
Кэтрин бросилась вперед и встала между нами и матерью.
– Мамочка! – жалобно воскликнула она. – Ты мне нужна! Ты нужна мне прямо сейчас!
Мэвис остановилась у ног Кэтрин, подтянула колени к груди и сжалась в комок. Она покачивалась и, не размыкая губ, напевала мелодию, которую играла музыкальная шкатулка Кэтрин.
– Эллиотт, – прошептала миссис Мейсон, – нам лучше уйти.
Психолог потянула меня за руку, но я не мог отвести глаз от Кэтрин. Она внимательно смотрела на мать и ждала, пока та заговорит, чтобы понять, с кем будет иметь дело в следующую минуту.
– Нет никаких гостей, да? – спросил я.
Кэтрин подняла на меня полные слез глаза. Покачала головой.
– Это и есть секрет, – продолжал я.
– Кэтрин, идем со мной, – сказала миссис Мейсон, протягивая руку.
Снаружи раздался вой сирен.
Мэвис бросилась вперед, обеими руками схватила миссис Мейсон за руку и укусила.
Психолог пронзительно закричала.
– Перестань! – завопила Кэтрин. – Перестань!
Я схватил Мэвис за подбородок и сжал. Она застонала, зарычала, потом захныкала, выпустила руку миссис Мейсон и отползла к стене. Там она села и засмеялась безумным смехом, запрокинув голову.
Между тем миссис Мейсон отдернула руку, засучила рукав толстовки и прижала пальцы к коже над местом укуса. Из раны сочилась кровь.
– Это ты… – Кэтрин сглотнула. Казалось, ее сейчас стошнит. – Это ты похитила Пресли?
Выражение лица Мэвис снова изменилось.
– Мы увидели, как она спит у себя в комнате, так мирно и безмятежно, будто недавно она не пыталась бросить тебя в другом городе. Так что Дюк намотал ее прелестные золотистые волосы на кулак, и мы утащили ее через окно. В этом городе окна никогда не закрывают.
– Чикаго, – пробормотал я. Голос, которым сейчас говорила Мэвис, я уже слышал за дверью спальни Кэтрин. – Это Уиллоу.
– Где она сейчас? – спросила Кэтрин. Она вся напряглась, ожидая ответа.
– За ней никто не пришел, – Уиллоу злорадно усмехнулась. – Не знаю, что произошло, знаю только, что Дюк закопал ее на соседнем пустующем участке, рядом с остальными.
– На участке Фентонов? – спросила Кэтрин. По ее щекам потекли слезы.
– Точно, – подтвердила Уиллоу. Она встала и подошла к стулу, на котором недавно сидела привязанная миссис Мейсон. – Эта маленькая стерва несколько дней сидела в собственном дерьме, прямо здесь.
Лицо Кэтрин исказилось.
– Мамочка! – прорыдала она. – Я не могу это больше слушать!
– Иди, детка, – сказала Мэвис. По ее щеке скатилась слеза. Она снова говорила как Алтея. – Торопись.
Кэтрин толкнула меня.
– Иди, – сквозь зубы процедила она.
– Только вместе с тобой, – решительно заявил я, стараясь говорить спокойно.
– Я иду. Уходи!
Я подхватил миссис Мейсон на руки и попятился к лестнице. Дойдя до нее, я стал подниматься по ступенькам спиной вперед, чтобы видеть Кэтрин. Мне нужно было знать, что она следует за мной.
Смех оборвался, мужской голос что-то прорычал. По лестнице загромыхали шаги, и Кэтрин побежала.
– Уходи! Беги! – взмолилась она.
Добежав до двери, Кэтрин захлопнула ее за нами, заперла и прислонилась к ней лбом. Всхлипнув несколько раз, она посмотрела на миссис Мейсон покрасневшими, усталыми глазами. – Ее там нет.
– Кого? – спросил я.
– Мамочки. Как мне объяснить, что это была не она? Что она не виновата в убийстве Пресли? – она слегка постучалась головой о дверь.
– Кэтрин? – прозвучал за дверью голос Мэвис. На этот раз она пищала голосом маленькой девочки. – Кэтрин, мне страшно!
Кэтрин всхлипнула и погладила дверь.
– Я здесь, Поппи. Я здесь.
Миссис Мейсон покачала головой, ее каштановые волосы слиплись от крови и грязи.
– Не выпускай ее.
Дверь содрогнулась от удара.
– Кэтрин! Выпусти нас!
На дверь обрушился еще один удар.
Кэтрин прижала ладони к двери, чтобы не дать сорвать ее с петель. Я навалился на дверь спиной и уперся в противоположную стену ногой, чтобы помочь ей.
Мэвис снова зарычала мужским голосом.
Я навалился на дверь всем весом. Удивительно, но Мэвис становилась сильнее, когда была Дюком.
– Он убил Пресли, – выдохнул я. – Этот парень, Дюк.
– Они сделали это все вместе, – возразила миссис Мейсон. По ее щеке катилась слеза. – Она мертва, – психолог прижала пальцы к губам, – Пресли мертва.
В дверь опять ударили.
– Выпусти нас! – На этот раз было трудно понять, кто из «гостей» говорит, поскольку они все вопили одновременно.
– Хватит! – воскликнула Кэтрин, ударяя кулаком по двери. – Прекратите! – закричала она.
Я изловчился и погладил Кэтрин по голове.
– Все хорошо. Все будет хорошо.
– Не будет, – она покачала головой, жалобно кривясь. – Они ее заберут. Я заперла ее там, словно животное.
– Кэтрин, – вмешалась миссис Мейсон. – Твоей матери нужна помощь. Ты не можешь ее защитить, ей становится хуже. Она…
– Знаю, – ответила Кэтрин. Удары прекратились. Она выпрямилась, вытерла слезы и посмотрела в конец коридора. – Эллиотт, тащи сюда вон тот стол, мы подопрем им дверь.
Я сделал, как она сказала: сбегал в конец коридора, закряхтев от натуги, поднял стол, на который указала Кэтрин, и приволок к двери, ведущей в подвал. Кэтрин отошла в сторону, и я прислонил его ко входу. Вой сирен на улице стал громче.
Я помог Кэтрин перелезть через стол. Затем она перегнулась через стойку регистрации, стоявшую в прихожей возле входной двери, взяла стационарный телефон и подала миссис Мейсон.
Бекка поочередно нажала семь кнопок и приложила трубку к уху.
– Майло? – у нее вырвались смешок и рыдание одновременно. – Да, я в порядке. Я в доме на Джунипер-стрит. Да, в той самой гостинице. Со мной все хорошо. Полиция уже едет сюда. Просто… приезжай, – она прикрыла рот ладонью и прорыдала: – Я тоже тебя люблю.
Психолог повернулась, я взял Кэтрин за руку и подвел к подножию лестницы. Кэтрин смотрела прямо перед собой, как будто пребывала в прострации.
– Посмотри на меня, – попросил я, бережно отводя от ее лица пряди волос и убирая их за уши. – Кэтрин?
Большие оливково-серые глаза девушки обратились ко мне.
– Кто из гостей был настоящим?
Кэтрин сглотнула.
– Никто.
– Даже Алтея?
Она покачала головой.
– Ты сказала, их семь.
– Алтея. Дюк. Поппи. Уиллоу. Дядя Жаб. Кузина Имоджен.
– Это шесть.
Она молчала.
– Кэтрин, – настаивал я.
– Мамочка, – выпалила она. – Мамочка седьмая.
Она привалилась к моему плечу и зарыдала, а я крепко прижал ее к груди.
Сирены взвыли под окнами, а потом в окнах замигали синие и красные «мигалки». Хлопнула дверь машины, и раздался крик мистера Мейсона:
– Бекка!
Миссис Мейсон приоткрыла стеклянную дверь, протиснулась в получившуюся щель и, хромая, заковыляла к мужу.
Я стоял и смотрел, как они обнимаются и плачут. К дому приближались полицейские, держа пистолеты на изготовку. Я поднял руки, но первый полицейский все равно меня схватил и заломил мне руки за спину.
Подошел детектив Томпсон и огляделся по сторонам, его седые усы судорожно подергивались.
– В наручники его, – приказал он.
– Стойте! Это не он! – воскликнула Кэтрин. – Она внизу. Человек, похитивший миссис Мейсон и Пресли Брубейкер.
Томпсон поднял бровь.
– И кто же это?
Я видел, как сердце Кэтрин рвется на части.
– Мамочка. Мы заперли ее внизу. Она больна, пожалуйста, аккуратнее с ней.
– Куда идти?
– Мимо кухни, первая дверь направо. Не причиняйте ей боль.
Томпсон отдал команду полицейским, потом ожег меня взглядом.
– Не двигайся.
Я кивнул.
Раздался крик Мэвис, потом она зарычала. Испуганные голоса полицейских стали громче.
Томпсон, вытянув шею, заглянул в коридор, потом побежал к двери в подвал. Полыхнул свет, запахло дымом. Томпсон отступил в сторону, пропуская двух полицейских, тащивших под руки Мэвис. Руки ее были закованы в наручники, ноги волочились по полу, глаза совершенно пустые.
Полицейские отдувались под ее весом. Кэтрин пошла было следом за ними, не сводя глаз с матери, но потом остановилась и посмотрела на дверь в подвал.
– Что это? Что происходит? – спросила она.
– Снимите с него наручники, – приказал Томпсон стоявшему рядом со мной полицейскому. Потом включил рацию и вызвал пожарных. – Кэтрин, тут есть огнетушитель?
– Начался пожар? – спросила она.
– Один из наших ребят что-то там опрокинул. Я не уверен. Где огнетушитель? В кухне? – спросил детектив, поворачиваясь к нам спиной.
– Нет! Нет! – воскликнула Кэтрин, вырываясь из рук державшего ее полицейского. – Пусть все сгорит!
Томпсон поморщился.
– Она такая же чокнутая, как ее мамаша. Уведите ее отсюда.
Из подвала выбежали другие полицейские. Все они зажимали руками рты и кашляли от дыма. Еще через несколько секунд нас вытолкали на улицу. Мы стояли во дворе, среди полицейских и медиков, и смотрели, как из двери и окон валит дым, словно древние призраки, покидающие свою тюрьму.
Вдали загудели новые сирены.
– Кэтрин! – закричала миссис Мейсон.
Муж поддерживал ее за плечи. Психолог обняла Кэтрин, и мы все стали наблюдать, как языки пламени пожирают старый деревянный дом.
Мистер Мейсон накинул одеяло на плечи жены и Кэтрин, а она, обернувшись, смотрела, как полицейские ведут Мэвис в полицейскую машину. Она бросилась туда, прижалась руками к стеклу. Я последовал за ней. Кэтрин шептала какие-то слова утешения, обращаясь то к Поппи, то к Алтее. Она вытерла мокрые от слез щеки, выпрямилась и стала смотреть вслед уезжающему автомобилю.
Наконец Кэтрин на миг зажмурилась, повернулась к горящему дому и пошла туда, словно мотылек, стремящийся на пламя костра, но я ее остановил. Она смотрела на летящие от дома искры и хлопья пепла, как ребенок, впервые увидевший фейерверк.
Мимо прошел Томпсон, переговариваясь с кем-то по рации, но вдруг резко остановился и указал на меня пальцем.
– Никуда не уезжай из города.
– Оставьте их! – рявкнула миссис Мейсон. – Они не имеют к случившемуся никакого отношения.
– Неужели все устроила одна Мэвис Кэлхун? – недоверчиво спросил детектив. – Эта кулема одна заварила всю кашу, и эта парочка ей не помогала? Вы уверены?
– Вы ошибаетесь. И вы могли бы спасти Пресли, если бы видели чуть дальше собственного носа и переступили через свое самомнение! – отчеканила миссис Мейсон. Томпсон нахмурился. – А теперь вам придется с этим жить.
– Бекка проведет ночь в больнице, но отказывается ехать, пока не удостоверится, что вам есть где переночевать, – сказал мистер Мейсон, подходя к Кэтрин.
Кэтрин по-прежнему смотрела на горящий дом, не обращая внимания ни на детектива Томпсона, ни на мистера Мейсона.
– Кэтрин? – проговорил я, касаясь ее руки.
Она дернула плечом.
– Я хочу посмотреть, как все здесь сгорит дотла.
Дом на Джунипер-стрит горел, а в доме Мейсонов все было заляпано кровью. Кэтрин не может туда вернуться.
– Да, – сказал я. – Я отвезу Кэтрин к нам домой, моя тетя не будет возражать.
– Спасибо, – сказал мистер Мейсон.
Сирены выли просто оглушительно, к старому особняку подъехали пожарные машины. Через двор протянули шланги, пожарные переговаривались между собой по рации.
– Нет! Нет, нет! Пусть он сгорит! – закричала Кэтрин.
– Вы должны отойти подальше, – заявил один из полицейских, подходя к нам.
– Я должна это увидеть, – возразила Кэтрин, отталкивая его.
– Это не просьба. Я сказал, уходите!
Полицейский схватил ее за руку, но Кэтрин стала отбиваться.
– Пусть он сгорит!
– Эй! – Я толкнул полицейского в грудь.
Он схватил меня за запястье и закричал мне в лицо:
– Назад!
– Так, давайте все успокоимся, – воскликнул мистер Мейсон, вклиниваясь между нами. – Кэтрин…
Она не сводила глаз с горящего дома, как зачарованная смотрела на языки пламени.
– Кэтрин! – сказала миссис Мейсон.
Кэтрин не обращала на них внимания, и полицейский вздохнул.
– Ладно, – проворчал он и силой поволок Кэтрин прочь со двора.
– Нет! – завопила она, отбиваясь.
– Уберите от нее руки! – зарычал я, бросаясь на полицейского.
Другой страж порядка прыгнул на меня сзади и заломил мне руки за спину.
– Отпустите их! – закричала миссис Мейсон.
Полицейский прошипел мне в ухо:
– Из-за тебя эта девочка пострадает! Прекрати! Позволь офицеру Мардису увести ее отсюда.
Я перестал сопротивляться, хотя сердце мое обливалось кровью при виде бьющейся в руках полицейского Кэтрин.
– Просто не… не мешай им, Кэтрин!
Я вслед за полицейским пошел к машине «Скорой помощи» и поморщился, глядя, как Кэтрин отталкивает полицейских и рвется обратно, к полыхающему дому.
– Уведи ее отсюда, – скомандовал Томпсон. – Забери ее, не то я вас обоих арестую.
Миссис Мейсон прикусила губу.
– Кэтрин? – она ухватила ее за подбородок и заставила посмотреть на себя. – Кэтрин. Ты должна уйти, – девушка попыталась повернуться к горящему дому, но психолог держала крепко. – Все кончено.
По щеке Кэтрин скатилась слезинка, она кивнула и закрыла лицо руками.
Я наклонился, поднял ее на руки и понес к «Крайслеру». Посадил на переднее пассажирское сиденье.
Она тяжело дышала и все оглядывалась на горящий дом.
– Сфотографируй.
Я кивнул, достал фотоаппарат, вытащил его из сумки и, встав рядом с Кэтрин, сделал столько снимков, сколько смог, прежде чем детектив Томпсон меня не заметил. Потом убрал камеру обратно в сумку, закрыл дверь со стороны Кэтрин, обежал машину и сел за руль.
Мы проехали по улице до дома тети Ли. Они с дядей Джоном стояли на крыльце и с тревогой смотрели на нас.
– Эллиотт! – закричала тетя, бегом спускаясь с крыльца и устремляясь ко мне с распростертыми объятиями. – Что случилось? Кэтрин… – она заметила сидевшую на переднем сиденье девушку и сразу обратила внимание на ее покрасневшие глаза и мокрые щеки. – О, господи, что стряслось?
– Гостиница на Джунипер-стрит горит, – выдохнул я.
Тетя Ли открыла рот от изумления.
– Неужели Мэвис?..
– Это она похитила и убила Пресли Брубейкер. Сегодня вечером она похитила миссис Мейсон. Ее арестовали. Не знаю, где она сейчас.
Глаза тети Ли наполнились слезами. Она обошла машину, открыла дверь и присела на корточки перед Кэтрин.
– Деточка?
Кэтрин посмотрела на тетю Ли, потом медленно подалась вперед и привалилась к груди женщины. Тетя Ли крепко ее обняла, качая головой, посмотрела на меня снизу вверх.
Дядя Джон положил руку мне на плечо.
– Ей нужно остаться с нами на какое-то время, – сказал я, наблюдая, как тетя Ли баюкает Кэтрин.
– Гостевая комната готова. Мы можем перевезти ее вещи завтра. – Дядя положил ладони мне на плечи и заглянул в глаза. – Как ты?
Я кивнул, и он меня обнял.
Тетя Ли помогла Кэтрин выбраться из машины, обняла за плечи и повела в дом. Мы с дядей Джоном шли следом.
Тетя Ли увела Кэтрин в гостевую спальню, а мы с дядей Джоном сели на диван в гостиной.
– Мы о ней позаботимся, – пообещал он.
Я кивнул. Кэтрин долго заботилась о своей матери, но теперь пришло время кому-то позаботиться о ней самой.
Глава тридцать седьмая
Кэтрин
Я сидела одна в гостевой спальне дома Янгбладов и рассматривала висевшие на стенах портреты в белых рамках, нарисованные Ли. Огромная кровать была покрыта лоскутным одеялом, сшитым по рисунку «свадебные кольца», возле белой стены стоял старинный комод с зеркалом.
От меня пахло костром, и, хоть Ли и предложила мне воспользоваться душем, я отказалась. Глядя на горящую гостиницу, я испытала удивительное чувство покоя, которое усиливалось всякий раз, стоило мне вдохнуть исходивший от моей одежды запах пожара. Мамочка уже никогда не вернется туда, а значит, и мне уже никогда не придется туда возвращаться. Теперь мы свободны.
В дверь постучали, и я вздрогнула от неожиданности.
– Привет, – сказал Эллиотт.
Волосы у него еще не высохли после душа. Он переоделся в поношенную футболку и длинные шорты, а обувью пренебрег.
– Привет.
– Как ты? – спросил он, подходя к кровати.
– Неважно, но скоро все наладится.
– Мистер Мейсон позвонил тете Ли. Миссис Мейсон зашили рану на голове. Еще у нее сотрясение мозга, но она поправится. Приезжает ее сестра Лорен, поможет с уборкой. Они сказали, ты сможешь вернуться в их дом, когда миссис Мейсон приедет из больницы, и спрашивали, не согласишься ли ты немного подождать. Ты… не против?
Я кивнула.
– Не думаю, что имею право просить твоих тетю и дядю приютить меня.
– Они только за. Честное слово.
– Бекке понадобится моя помощь. Мне следует остаться с ней.
Эллиотт кивнул и присел на кровать рядом со мной.
– Жалко. Я быстро привыкаю к твоему присутствию, – он протянул мне мобильный и открыл групповой чат с Сэмом и Мэдисон. – Они забросали меня сообщениями, беспокоятся о тебе. Я сказал Мэдди, что утром ты ей позвонишь.
– Как ты догадался? – спросила я. – Приехать в дом на Джунипер-стрит?
– После того как я тебя подвез и поехал домой, меня не покидало нехорошее предчувствие. Чем дальше я уезжал от дома Мейсонов, тем сильнее оно росло. Я не мог от него отделаться. Приехав к дому тети Ли, я развернулся и поехал обратно. Вернулся к дому Мейсонов, увидел там синие и красные полицейские огни и выскочил из машины, даже дверь не закрыл. Просто побежал. Когда я увидел кровь… я так перепугался, Кэтрин. Попытался прорваться в дом, звал тебя по имени. Тут меня увидел мистер Мейсон и сказал, что с тобой все в порядке, но ты куда-то убежала. Я поехал прямиком на Джунипер-стрит, знал, что найду тебя там.
Я обняла Эллиотта и прижалась щекой к его груди.
– Ты вернулся.
– Я ведь обещал тебе, что вернусь. А теперь, когда я все знаю…
– Теперь, когда ты все знаешь… – повторила я.
Он вздохнул и потупился. Я так долго его отталкивала, а теперь, когда у него есть причина уйти, мне было еще труднее его отпустить. И все же, если Эллиотт решит меня бросить, я не стану его винить. Я и сама с трудом могла принять то, что произошло в подвале, и не могла себе представить, как все это воспринял Эллиотт.
– Скажи это, – проговорила я.
– Ты могла бы все мне рассказать. Жаль, что ты не доверилась мне раньше.
– Это был секрет.
– Да уж, ты определенно умеешь их хранить.
Я выпустила Эллиотта и обхватила себя за плечи.
– Это была не моя тайна.
Он потянулся ко мне.
– Я даже не знаю, как воспринимать все случившееся. Пресли мертва. Твоя мама…
– Это не она.
Эллиотт кивнул, но я видела по глазам: ему трудно отделить мамочку от других личностей, обитавших в ее голове.
– Мамочка уже давно не в себе. Сейчас, оглядываясь назад, я вообще не уверена, была ли она когда-то здорова. В трудные периоды жизни она замыкалась в себе, погружалась в депрессию и могла по нескольку дней не вставать с постели. Папа пытался ее защитить, пытался оберегать меня. Когда его не было дома, я это видела. Я всех их видела, но лишь ненадолго, хотя в то время не осознавала, что именно вижу. После смерти папы они стали сильнее, и гостиница стала идеальным мостом, по которому они вышли наружу. Когда появились Дюк и Поппи, такие разные, с собственными именами, не похожие на мамочку, я испугалась. Я ничего не понимала и чем больше пыталась говорить с мамочкой, когда она была Дюком или Поппи, тем хуже ей становилось. Когда я ей подыгрывала, личности с каждым разом оставались все дольше и дольше, но ее поведение было более предсказуемым. Поначалу я никому ничего не говорила из страха, что мамочку заберут, но теперь понимаю… Я любила Алтею и Поппи и хранила секрет мамочки, чтобы не потерять их. А теперь Пресли мертва, и я потеряла их всех.
Эллиотт потер затылок.
– Это не твоя вина, Кэтрин.
– Тогда чья же?
– Почему непременно кто-то должен быть виноват?
– Если бы я помогла мамочке получить помощь, Пресли сейчас была бы жива. Но мне казалось, что можно оставить все как есть. Я думала, что сохраню и то, и другое. Буду рядом с тобой и защищу гостиницу, чтобы мамочка и дальше могла там жить, – я подавила рыдание. – А теперь я ее потеряла. Она виновна в убийстве, и все из-за моего эгоизма.
Эллиотт усадил меня к себе на колени, и я прижалась щекой к его груди.
– Из всех моих знакомых ты последняя, кого можно обвинить в эгоизме. И ты храбрее, чем я думал.
– В конечном счете это не важно. Я не смогла их спасти. Даже не смогла попрощаться.
– Мы можем поехать и увидеть твою маму, ты же знаешь. Мы можем ее навещать.
– Это будет просто мамочка.
– Но, Кэтрин, разве это плохо?
Я покачала головой.
– Ты не понимаешь.
– Нет, но очень стараюсь понять.
– Тогда пойми вот что. Все, кто мне дорог, либо страдают, либо умирают.
– Только не я.
– Пока что.
– Кэтрин, – Эллиотт вздохнул. – Тебе нужно отдохнуть.
Он закрыл глаза и устало потер переносицу.
Я слышала в его голосе отчаяние, потребность мне помочь, все исправить, но сегодня я впервые собиралась самостоятельно выбираться из груды пепла, оставшейся от дома на Джунипер-стрит.
– Что ты должна была делать? Расскажи ты кому-нибудь – сразу лишилась бы дома и матери. В итоге ты хранила молчание и жила в аду, а твоя мать не могла получить необходимую ей помощь. Ты была права, Кэтрин, и я никогда не устану это повторять. У тебя не было выбора. Не делай вид, что он у тебя был.
– И посмотри, что получилось в результате.
– Ты здесь, со мной, и в безопасности, – в голосе Эллиотта проскользнули нетерпеливые нотки, как будто его сердило, что я не понимаю очевидных вещей. – Знаешь, окружающие два года твердили мне, что нужно тебя забыть, но я все равно за тебя боролся. Когда я наконец вернулся сюда, ты меня ненавидела, но я все равно не сдавался. Ты хранила свои секреты, отталкивала меня, постоянно твердила, что после выпускного мы неизбежно расстанемся, но я продолжал бороться. Когда я открыл дверь в ваш подвал, я не знал, что ждет меня внизу, но все равно спустился по ступенькам в темноту. Меня трудно напугать, Кэтрин, но пока я шел по коридору, меня трясло от страха. Я боялся того, что могу увидеть, повернув за угол. Такой же страх у меня вызывает необходимость уехать из Дубового ручья без тебя, – он крепко сжал мою руку. – Я знаю твой секрет, и я все еще здесь. Я хочу всегда быть рядом с тобой и сделаю ради этого что угодно.
Я плотно сжала губы.
– Хорошо.
– Хорошо? – переспросил Эллиотт едва ли не по складам.
Я кивнула.
– И что конкретно это значит?
– Бейлорский университет. Тебя ждут на собеседование, помнишь?
Эллиотт нервно рассмеялся.
– Да, помню, но… Ты поедешь со мной?
Я дернула плечом.
– Миссис Мейсон сказала, что я могла бы получить грант на обучение или стипендию. Можно взять кредит, чтобы выплатить недостающую сумму. Я могу найти работу, я не боюсь тяжелой работы. Я…
Эллиотт крепко меня обнял. Его руки дрожали, он хрипло вздохнул и прижался лбом к моему виску.
– С тобой все в порядке? – прошептала я, прижимаясь к нему.
– Теперь да, – он выпустил меня и быстро вытер щеку тыльной стороной ладони. Глубоко вздохнул и выдохнул, нервно усмехнулся. – Все это время я боялся, что потеряю тебя.
Я несмело улыбнулась.
– Но ты все равно за меня боролся.
Эпилог
Кэтрин
Мамочка смотрела на сидевшего напротив нее Эллиотта. На ней был комбинезон цвета хаки, на нагрудном кармане которого чернело несколько цифр. Зал, в котором мы находились, имел форму восьмиугольника, в каждом сегменте которого было прорезано большое окно. Сорок или около того пластиковых стульев стояли вокруг семи круглых столов, расставленных по помещению. Большинство столов были незаняты, лишь за одним сидели мужчина и женщина, а напротив них еще одна пациентка в комбинезоне, выглядевшая очень взволнованной.
– Тебя долго не будет? – спросила мамочка.
– Дорога занимает семь часов в одну сторону. Я буду приезжать на каникулах, – пообещала я.
Мамочка обернулась и поглядела на Карлу, медсестру, стоявшую между дверью и торговым автоматом.
– Хотите перекусить? – предложил Эллиотт, вставая. – Принесу нам чего-нибудь.
Он встал, и ножки его стула скрипнули о вымощенный плиткой пол. Эллиотт прошел через зал, поздоровался с медсестрой, потом оглядел меню автомата, выбирая, что купить. Он стоял, повернувшись к нам боком, чтобы видеть меня боковым зрением и вмешаться, если потребуется.
– Я здесь, ты уезжаешь учиться, а кто же присмотрит за гостиницей? – спросила мамочка, ерзая на стуле.
– Мамочка, гостиницы больше нет, помнишь?
– Точно, – пробормотала она, откидываясь на спинку стула. Она постоянно пыталась вернуться в мирок, который мы создали в доме на Джунипер-стрит, не реже двух раз за одно посещение. Наверное, она надеялась, что я стану вести себя, как раньше. Однако врач сказал, что нельзя потворствовать ей и поощрять ее фантазии. – Ты решила все вопросы со страховой компанией?
Я кивнула.
– На прошлой неделе они прислали чек. Он покроет учебу в университете, и еще немного останется. Спасибо, что подписала бумаги.
Мамочка сделала попытку улыбнуться, но улыбка на ее лице смотрелась неестественно.
– Ты можешь поблагодарить своего папу. Именно он настоял… – заметив выражение моего лица, она умолкла. – Неважно.
– Думаю, хорошо, что ты по-прежнему с ним говоришь.
Мамочка огляделась по сторонам и подалась вперед.
– Все нормально. Мы никому не скажем. Не беспокойся.
– О чем ты?
Мамочка посмотрела на идущего к нам Эллиотта и снова выпрямилась.
– Ни о чем.
Эллиотт положил на стол три пакета.
– Кукурузные чипсы и соленые крендельки. Не слишком богатый у них тут выбор.
Мамочка разорвала красный пакет и стала шумно жевать. Я видела тень Поппи, когда мамочка ела, и гадала, живет ли еще эта маленькая девочка в глубинах сознания мамочки. Врачи психиатрической больницы в Вините, штат Оклахома, старались избавиться от Алтеи, Поппи, Уиллоу, кузины Имоджен, дяди Жаба и особенно от Дюка. Нам строго запрещалось разговаривать с этими личностями. Я посмотрела на установленные под потолком камеры, а Эллиотт накрыл мою ладонь своей.
– Время, – сказала медсестра.
– Тебе нужно уходить? – спросила мамочка.
– У Эллиотта скоро начинаются футбольные тренировки. Нам пора.
Мамочка глянула на Эллиотта и оскалилась.
– Мамочка, веди себя хорошо.
Эллиотт встал.
– Я о ней позабочусь, Мэвис.
Мне часто приходилось видеть, как мамочка исчезает, а вот Эллиотт не привык видеть, как она меняет личины. Мамочки сейчас здесь не было.
– Карла! – позвала я, вставая.
Дюк злобно уставился на меня, раздувая ноздри.
Карла повела мамочку в палату, а мы пошли к выходу. Я привыкла, что мамочка никогда не прощается: всякий раз, когда приходило время нам с Эллиоттом уходить, появлялся Дюк. Я надеялась, что появится Алтея, и мы с ней попрощаемся, но один лишь Дюк оказался настолько силен, что противодействовал лечению.
Мне показалось, что Эллиотт нервничал, пока мы шли к выходу. Он толкнул створки двойных дверей, поморщился от яркого солнца, и это напомнило мне день, когда мы познакомились, только теперь Эллиотт держал меня за руку, а не бил кулаком по дереву. Под нашими ногами шуршал гравий, пока мы шли к «Крайслеру»; Эллиотт улыбнулся и распахнул передо мной дверь автомобиля.
Багажник и заднее сиденье были под завязку набиты коробками – по большей части они принадлежали Эллиотту. Я забрала из дома Мейсонов большую часть своих вещей и музыкальную шкатулку, но все остальное сгорело при пожаре. Остались только сделанные Эллиоттом фотографии, на которых я была вместе с папой, но их я надежно упаковала в одну из своих четырех коробок.
Пока мы навещали мамочку, «Крайслер» нагрелся на ярком солнце, и первым делом Эллиотт включил кондиционер на полную мощность. Через минуту прохладный воздух заполнил салон, и Эллиотт откинул голову на спинку сиденья, вздохнув с облегчением. Обитые велюром сиденья приятно щекотали мои голые ноги, загоревшие благодаря частым купаниям в бассейне Янгбладов, хотя до бронзовой кожи Эллиотта мне было еще далеко. Я взяла его за руку, и наши пальцы переплелись.
– Что? – спросил он.
– Мы уезжаем, – ответила я. – И, раз теперь на твоей машине нет ограничителя скорости, дорога не займет у нас неделю.
Эллиотт сжал мою ладонь.
– Верно. Мы будем на месте к ужину, – он указал вниз. – Сунь руку под сиденье. Я приготовил тебе кучу внеклассного чтения.
Я улыбнулась, гадая, что он задумал. Просунув руку под сиденье, я нащупала там коробку из-под обуви.
– Что это? – Я поставила коробку себе на колени и открыла крышку. Внутри лежала пачка конвертов, на каждом из которых стояли адрес и имя тети Ли. – Письма твоей тете?
– Открой верхний. Они разложены по порядку.
Я разорвала толстый конверт и достала четыре листа, вырванные из тетради: слева у каждого осталась неровная бахрома. Я сразу узнала почерк Эллиотта. Вверху стояли мое имя и дата – это был день смерти моего папы. Письмо начиналось с извинений.
– Эллиотт, – тихо проговорила я. – Неужели это?..
– Письма, которые я тебе написал, пока сидел под домашним арестом. Сначала я писал по письму в день, потом стал отправлять по два-три в неделю, и так до самого дня моего возвращения.
Я посмотрела на него, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.
– Эллиотт…
– Все это время я думал, что ты их получала, – сказал он.
– Твоя тетя мне их не передала.
– Это поэтому, что она их тоже не получала. Моя мама вообще их не отправляла. Она вернула мне их вчера вечером. Прощальный подарок, дополненный извинениями длиною в час.
Я пробежала глазами исписанную страницу.
– Держу пари, твоя мама внимательно изучила эти письма.
– Я страшно разозлился. Но, по крайней мере, она мне их вернула. Теперь ты знаешь.
– Что знаю?
– Что я пытался сдержать обещание.
Я плотно сжала губы, стараясь не улыбаться. Эллиотт выехал с парковки, повернул и выехал на дорогу. Сделал глоток газировки.
– Прочитай их вслух, пожалуйста. Тогда у меня будет ощущение, что я перечитываю свой дневник.
Я кивнула и начала с самого верхнего письма.
30 июля
Дорогая Кэтрин,
Мне так жаль. Я не хотел уезжать. Моя мама сказала, что я больше никогда не смогу вернуться, если сейчас не уеду с ней. Мне не следовало уезжать. Я так зол, что попался на эту удочку. СТРАШНО зол. Злюсь на нее, на себя, на весь мир. Я понятия не имею, что с тобой случилось, все ли у тебя хорошо, и это меня убивает. Пожалуйста, пусть у тебя все будет хорошо. Прошу, прости меня.
Знаю, когда ты не волнуешься за папу, ты ненавидишь меня. Мне следовало находиться сейчас рядом с тобой. Это меня убивает. Ты где-то далеко, думаешь, что я тебя бросил. Ты понятия не имеешь, куда я уехал, и пытаешься понять, почему я не попрощался. Ты – последний человек в мире, которого мне хотелось бы обидеть, а я сейчас в трех часах езды от тебя и не могу с тобой связаться. Чувствую себя беспомощным. Пожалуйста, не нужно меня ненавидеть.
С тех пор как мы вернулись домой, мои родители ссорятся, не переставая, пока я делаю вид, что лег спать. Мама боится, что я захочу остаться в Дубовом ручье, если сближусь с тобой. По правде говоря, она не ошиблась: я действительно хочу остаться в Дубовом ручье. Я собирался попросить тетю Ли и дядю Джона позволить мне жить у них, потому что при мысли о том, что нужно будет собирать вещи и уезжать, оставить тебя, у меня внутри все переворачивалось. И вот я здесь. Все случилось так быстро, а ты, наверное, меня ненавидишь.
Если это так, я сделаю все, чтобы ты меня простила. Все тебе объясню, даже если придется повторять одно и то же сотни раз. Какое-то время ты будешь обижаться на меня, я понимаю, но я не сдамся.
Я попрошу прощения столько раз, сколько придется, пока ты не поверишь мне. Наверняка ты будешь на меня сердиться и наговоришь мне гадостей, и я все выслушаю, потому что знаю: когда ты меня поймешь, все будет хорошо. Ладно? Пожалуйста, пусть у тебя все будет хорошо.
Знай, я никогда бы не бросил тебя одну вот так. Сначала ты будешь на меня злиться, но ты мне поверишь, потому что знаешь меня. Ты меня простишь, я вернусь в Дубовый ручей, и мы пойдем на студенческий бал. Ты будешь смотреть, как я играю в футбол, мы промочим обувь в ручье, будем качаться на качелях в парке и есть бутерброды, сидя на качелях у тебя на крыльце. Потому что ты меня простишь. Я тебя знаю и уверен: все будет хорошо. Я буду повторять эти слова, пока снова не увижу тебя.
– Ладно, – сказал Эллиотт, морщась. – Я все вспомнил. Письма вовсе не такие романтичные, как мне казалось.
– Нет-нет! – воскликнула я. – Мне очень нравится. Это… удивительно, Эллиотт. В смысле, у меня разрывается сердце, когда я читаю, как ты мучился, но ты был прав. Во всем прав.
Эллиотт скосил на меня глаза и застенчиво улыбнулся.
– Вроде того.
Он взял мою руку и поцеловал.
– Хочешь, я еще почитаю? – предложила я.
– Не обязательно читать вслух. По крайней мере, не читай те, что написаны до моего неудачного побега в Дубовый ручей. Последующие письма уже не такие мрачные и однообразные. Думаю, их я смогу послушать.
Я перебрала конверты, потом посмотрела на Эллиотта.
– Тут по меньшей мере сотня писем.
– И это только первая коробка. Не могу поверить, что мама их не отправляла, но еще больше меня удивляет, что она их сохранила.
– А меня удивляет, что она тебе их вернула. Она рисковала, поступив так накануне нашего отъезда, ведь ты мог впасть в ярость.
– Полагаю, это жест доброй воли с ее стороны. Этакий способ извиниться.
– Ничего, если я не буду с тобой разговаривать, пока читаю письма? Ты не обидишься?
Эллиотт фыркнул.
– Вперед. Они все здесь, а у нас впереди долгий путь.
У меня закружилась голова при мысли о том, что теперь я смогу читать мысли Эллиотта, в то время когда его самого не будет рядом.
– До чего у тебя счастливый вид. А я так страдал, записывая все это, – поддразнил меня Эллиотт.
Я вспомнила, как сильно скучала по нему и как сердилась, не зная, куда уехал Эллиотт. Долгие ночи в одном доме с мамочкой, длинные дни в школе. Но ведь и Эллиотту пришлось несладко, пока он жил вдали от меня. Мысль о том, что я страдала не одна, принесла мне определенное удовлетворение, и я задумалась, хорошо это или плохо.
– Просто я знаю, чем закончилась эта история, – попыталась оправдаться я.
Эллиотт улыбнулся. Таким довольным я его еще никогда не видела.
– Это еще не конец. Мы еще даже до середины пути не добрались.
«Крайслер» свернул на скоростную магистраль, и мы поехали на юг, к границе Оклахомы и Техаса. В Бейлорском университете меня ждали новое общежитие, новая соседка по комнате и новая жизнь. Здание, в котором помещались атлеты, находилось недалеко от Брукс Резиденшл, где предстояло жить мне. Денег от страховки за гостиницу должно было хватить на оплату всего четырехгодичного обучения, а Эллиотт получил стипендию. Худшее осталось позади.
Я поставила коробку из-под обуви между сиденьем и дверью, достала с заднего сиденья свою музыкальную шкатулку, поставила себе на колени, завела и стала смотреть, как балерина медленно кружится под знакомую мелодию. Этот мотив всегда помогал мне расслабиться. Поудобнее пристроив на коленях шкатулку, я приготовилась читать письма Эллиотта.
– Все в порядке? – спросил Эллиотт, сжимая мою руку.
Я улыбнулась ему. Солнечные лучи проникали сквозь оконное стекло, согревая меня.
– Просто я взволнована и, пожалуй, немного устала.
– Тебе не обязательно читать письма прямо сейчас. Отдохни. У нас полно времени.
Я откинула голову на подголовник, веки налились тяжестью.
– Обещаешь?
Эллиотт поднес мою руку к губам, поцеловал костяшки пальцев и кивнул. Он снова сосредоточился на дороге, а я заснула, убаюканная мелодией музыкальной шкатулки.
Слова благодарности
Спасибо, Элизабет Диринуотер, за то, что нашла время и рассказала мне о своем детстве, о трудностях, которые тебе пришлось преодолеть, и о том, как ты справлялась с последствиями в дальнейшем. Твои рассказы и точка зрения открыли мне глаза на очень многие вещи, сделали эту книгу лучше. Более того, я сама изменилась к лучшему.
Я благодарна Мисти Хорн за экспертное мнение о приютах и системе социальной опеки над детьми. А главное, спасибо, что ты занимаешься с детьми из приютов. Благодаря тебе я познакомилась с «Национальной ассоциацией CASA» и CASAforchildren.org; эта ассоциация благодаря местным программам и сотрудничеству с властями штата поддерживает назначенных судом адвокатов-добровольцев, чтобы все дети США были защищены от насилия, жили в безопасности, имели постоянный дом и получали возможность преуспеть в жизни.
И, как всегда, спасибо моему мужу Джеффу. Я никогда не воспринимала твою поддержку и любовь, как нечто само собой разумеющееся. Спасибо, что всегда веришь в меня, спасибо за твое огромное терпение. Спасибо моим детям за отзывчивость. В вас вся моя жизнь!
notes
Примечания
1
Резервация – территория, отведенная для проживания сохранившихся коренных жителей страны (в США, Южной Африке и Австралии).
2
Понка – индейский народ, состоящий из двух признанных на федеральном уровне племен: племя понка штата Небраска и индейское племя понка штата Оклахома.
3
Чероки, или чироки – индейский народ в Северной Америке (США).
4
Речь идет о фильме «Detention Club» (2017), пародии на фильм «The Breakfast Club» (1985) Джона Хьюза о пяти учениках, которых задерживают после уроков в качестве наказания.
5
Квотербек (англ. Quarterback), QB – позиция игрока нападения в американском и канадском футболе. В современном футболе он является лидером и ключевым игроком в атакующих построениях команды, задачей которого является продвижение мяча по полю.
|
