Библиотека / История / Тутенко Вероника : " Медвежьи Невесты " - читать онлайн

Сохранить .
Медвежьи невесты Вероника Тутенко
        Продолжение романов «Дар кариатид» и «Берлинский этап».
        О Сибири, Урале, медведях, тайге. Реальная история, овеянная легендами о духе барина, который якобы бродит по тайге в образе чёрной собаки. А медвежьими невестами называют специально обученных девушек, которые ходят на медведя без ружья. С одной из них и свела судьба главную героиню.
        Вероника Тутенко
        Медвежьи невесты
        1
        Есть женщины-подснежники. Расцветают внезапно и рано и — раз — уже отцвели.
        Так и степь — не из поздних хризантем — уже пожухла в июле. Избороздили дорогу морщинки-трещинки. Дождя бы!
        Убегать было тревожно и радостно.
        Тревожно, потому что Валерик повис на руке, устал уже, хотя прошли совсем немного, до соседней деревни. С маленьким сыном далеко не уйдешь.
        Нина остановилась на обочине ловить попутку.
        - Мы поедем на машине? — обрадовался Валерик.
        - На машине, на машине, — нахмурилась Нина, беспокойно вглядываясь вдаль.
        Облако пыли на горизонте не заставило себя ждать слишком долго.
        Водитель был не прочь подработать и первым спросил:
        - Вам куда?
        - В Петропавловск.
        - Садитесь.
        Вечером на полпути у обочины ели кур, сваренных Ниной в дорогу.
        - Целинники, значит? — хмыкнул водитель. — Да, не женское это дело, целина. А тем более, с ребенком. Сидела бы, деточка, дома.
        Водитель был уже пожилой, и «деточка» не царапнуло слух.
        - Да нет у нас дома, — вздохнула Нина. — Общежитие…
        - Ничего, — покачал головой водитель. — Всему свое время. Будет у тебя еще и дом, и… Мужа-то нет, наверное… Кто б отпустил в степь такую видную девку.
        - Нет.
        - Ничего. Будет, — пообещал водитель. — Ладно, мне надо поспать хотя бы часок, чтобы к утру быть на месте.
        2
        Зеленодольск вдруг как-то сразу постарел. В нем больше не было Зины. Дома смотрели исподлобья карнизов, как будто искали виноватого. Только в общежитии витало, как пар, всё то же беззаботное предвкушение чего-то огромного, даже грандиозного, чему трудно было подобрать и название. Комнаты наполнила утренняя суета выходного дня.
        «Суббота» — посчитала мысленное Нина.
        Половицы привычно заскрипели под ногами, как будто приглашали танцевать. Всё здесь напоминало о Зине даже больше, чем там, на целине.
        Нина осторожно открыла знакомую дверь.
        - Смотрите, кто к нам пришел! — всполошились наперебой бывшие соседки. — А Валерик-то Валерик — совсем жених стал — в армию пора!
        Мальчик смутился и крепче ухватился за руку матери.
        - Слышали… Зина… — опустила глаза Валентина. — Надо же, какое несчастье. Не зря говорят, беда в одиночку не ходит. Одна напасть за другой. Сначала отца Зины посадили. Из-за ерунды какой-то. Подрался с кем-то спьяну… Так мать Зины и слегла сразу. А как узнала, что дочь… На днях хоронили.
        Клава перевела озадаченный взгляд с гостей на Нинину кровать.
        У окна хлопала глазами совсем молоденькая девчонка.
        - Куда ж ты теперь пойдешь? — посочувствовала Клава.
        Нина вздохнула.
        Идти было некуда.
        Можно, конечно, снова обратиться к главе города, но в третий раз уже стыдно, неудобно.
        - Вот что, — задумалась Клава, — поживешь пока у нас. Попросим у дядь Коли ещё одну кровать, а там видно будет.
        Неделя в общежитии с девчонками пролетела незаметно, и эта быстротечность подстёгивала, как кнутом.
        Нина решила было уже проситься на стройку обратно, но кто-то, видимо, всё тот же ангел-хранитель общежития дядь Коля, вывесил объявление.
        Скромная такая бумажечка, но взгляд зацепился, будто судьба посылает незримый намёк.
        Или просто душа ждала перемен…
        3
        … Уже с утра в конторе было тесно.
        Многие пришли на вербовочный пункт семьями.
        - Не толкайтесь, товарищи, работы хватит всем, — пытался урезонить собравшихся восседавший за столом комсомолец. Вместе с помощницей, тоже, конечно, с комсомольским значком на груди, они едва успевали переносить в длинные списки данные паспортов.
        Нина с Валериком пристроились в хвост нестройной очереди.
        Выяснить, кто последний, оказалось невозможным, всем не терпелось поскорее протиснуться к вожделенному столу.
        Очередь, между тем, продвигалась столь же быстро, сколь и разрасталась.
        - С ребёнком поедете на Урал? — равнодушным тоном поинтересовался комсомолец.
        - А как же иначе? — ответила Нина.
        - Хорошо. Распишитесь за пособие. Приходите через неделю.
        Комсомолочка быстро отсчитывала новенькие купюры.
        4
        … Вопреки ожиданиям Нины, никакого столпотворения на вокзале не было.
        Главным здесь, по всей видимости, был высокий бородатый мужчина со списками в руках. Повыше локтя — красная повязка, чтоб видели издалека.
        - Ваш вагон — четвёртый, — нашел в перечне фамилию Нины.
        В поезде доехали до Перми, где новоприбывших уже ждали несколько маленьких сцепленных вагончиков, похожих на игрушечный паровозик.
        До места назначения предстояло ехать по узкоколейке.
        Таежный поселок издали показался Нине очень уж похожим на лагерный ОЛП, с той разницей, что не было колючей проволоки и конвоя. Бараки, их было здесь четыре, как оказалось, действительно, строили заключенные. Затем их перевели куда-то на новое место, а сюда потянулись гражданские.
        Работа главным образом кипела вокруг узкоколейки. Сваленные деревья на тракторе подвозили к открытым вагонам- платформам, грузили их кранами и везли затем на центральный вокзал, откуда древесина расходилась в разных направлениях.
        Внутри бараки оказались не столь мрачными, сколь снаружи.
        Большие окна пропускали много света, а заодно и служили соблазном прохожим, так что первым делом пришлось соорудить шторы из газет.
        Самых настырных, впрочем, не останавливало и это…
        Нину определили на лесоповал восьмой в бригаду. Мужчины валили и толкали буграми деревья, а женщины обрубали сучки и жгли из них костры.
        День тянулся за днём, ничего не предвещая, не обещая… Так было и честнее, и проще…
        Собственно говоря, время никогда не было для Нины враждебной субстанцией. Напротив, приближало к чему-то хорошему — то к мирной жизни, то к свободе.
        А теперь вдруг ни с того, ни с сего потянулось, стало засасывать, как в болото. Хотя, казалось бы, живи да радуйся. Работа хоть и не из лёгких, да разве ж привыкать? Да и сто, а то и сто пятьдесят рублей на дороге не валяются. А вальщики и трактористы так вообще по двести получают. Ешь-пей досыта, в завтрашний день не заглядывай. Что еще для счастья надо?
        5
        … Машинист Мишка оказался редкостным нахалом. Так и норовил задеть Нину при каждом удобном случае. И видел, что не люб, да только еще сильнее гордыня подталкивала к полюбившейся жертве:
        «Чем, скажи, я не пара тебе?»
        Вот и попробуй объясни дотошному кавалеру, что против сердца не пойдешь. И сам-поди понимает, только втемяшилось в голову: будет моя девка!
        - Глянь-ка, Нина, опять твой Мишка подъехал, в нашу сторону косит, — толкнула Нину в бок Светлана, весёлая востроглазая украинская дивчина.
        - Такой же он мой, как и твой, — обиделась Нина.
        - Такой, да не такой! — захохотала Света.
        - Некому осадить негодяя, — встала на сторону Нины младшая сестра Светы всегда слегка меланхоличная Варя, обернулась на валивших деревья мужчин, добрая половина из которых — белорусы.
        И русские, и приезжие с Белой Руси заступились бы, конечно, если б девушке угрожала явная опасность. Но в надоедливом зубоскале угрозы никто не видел: влюбился парень, ну и что!
        6
        - Скажу тебе откровенно, не в моем ты вкусе, Миш. Смотри, вон вокруг сколько девчонок хороших.
        Зубоскал только мрачно жевал соломину, облокотившись на дуб, подпирающий ветвями небо.
        - Зачем мне другие хорошие? — возразил недружелюбно. — Мне ты нужна.
        Ветер, как по струнам гитар, пробежался по натянутым веревкам, на которых покачивалось только что развешанное белье.
        Нина невольно поёжилась и схватила таз в охапку, радуясь, что всё в доме перестирано — не надо выходить на улицу снова.
        Мишка бросил свою соломину и решительно шагнул к несговорчивой:
        - Согреть что ли тебя, красавица? — с притворно-сладких интонаций перешел на змеиный шепот. — Хватит из себя целку строить! Ребёнка-то небось не ветром надуло, чтоб так нос воротить.
        Огреть бы негодяя тазом, да не стоит связываться с дураком?
        Нина смерила Зубоскала презрительным взглядом и спокойно повернулась лицом к двери, как будто Мишка Зубоскал был и не Мишка Зубоскал, а так, пустое место.
        Равнодушие женщины окончательно вывело его из себя.
        Уже на пороге Зубоскал настиг Нину, как хищник, резко и внезапно, сдавил так, что хрустнули кости.
        - Дома сын! Напугаешь ребенка!
        Довод не отрезвил Мишку. Подлец запустил руку женщине за пазуху и пытался сорвать с неё платье так, что оно затрещало по швам. Но Нина изловчилась, выскользнула из верхней одежды. Только рабочий бушлат и остался у негодяя в руках.
        - Эээй, ты куда? — испугался Мишка.
        Нина наперерез бежала к дому бригадира.
        7
        Колюбаева Василия Ивановича давно и прочно прозвали в посёлке «Капитан».
        Почему «Капитан» — никто уже и не помнил.
        За штурвалом корабля ему стоять не довелось, и служил он не в морфлоте, а в артиллерии. К концу войны на пагонах его победно сияли две майорские звезды. А прозвали почему-то «Капитан». Видимо, в самом слове заложено надёжное, путеводное что-то. Майор не обижался. Тем более, что к «Капитану» часто добавляли «мужик на всю округу». Кто же откажется от такой славы?
        Был, правда, за Капитаном один грешок, и не маленький — бросил он жинку после десяти лет совместной жизни. Причину своего поступка, впрочем, не скрывал. Не родилось в супружестве детей. Колюбаев хотел сына.
        … Капитан как будто даже ждал прихода Нины. Во всяком случае, не удивился.
        Улыбнулся доброжелательно и мягко.
        - Что произошло?
        Опустился на кожаное кресло — единственный предмет роскоши в комнате. Казарменное убранство дома настойчиво требовало женской руки.
        Нина всё ещё не могла отдышаться.
        - Не произошло, но могло произойти, — начала Нина сбивчиво рассказывать, что ей стало не безопасно находиться в посёлке.
        Колюбаев вынул из кармана пачку «Беломора», пододвинул к себе поближе пепельницу, на которой горкой высились окурки и, дослушав до конца, неожиданно предложил:
        - Через три дня меня переводят в другой поселок. Поедешь со мной?
        8
        Мишку-Зубоскала уволить — не уволили, но имел он очень серьезный разговор с Капитаном, после чего ходил воспитанный и смирный.
        Как бы то ни было, Нине хотелось поскорее стереть из памяти лицо негодяя.
        Колюбаев ей не то, чтобы очень нравился, но рядом с ним можно было забыть о всех тревогах.
        Чувство защищённости рождало ответное — благодарности, пограничное если не любви, то во всяком случае — симпатии.
        Через несколько дней Колюбаев, действительно, уехал.
        Стала собирать вещи и Нина.
        … Как договорились, Колюбаев ждал их с Валериком в райцентре. Как всегда, в свежевыглаженной военной форме, подтянутый — и впрямь Капитан. Приятный, но слишком, пожалуй, резковатый запах одеколона, чуть растерянная улыбка на гладко выбритом лице говорили о том, что Колюбаев готовился к этому моменту.
        Приехал он с шофером на «газике» — другому транспорту в этих местах и не проложить дорогу.
        По дороге в посёлок Колюбаев неожиданно завёл разговор:
        - Нина, всякое тут про меня говорят, да особенно не верь. Что я, подлец такой, жену оставил. Никто никого не бросал. По-хорошему расстались. Люди взрослые. Она у меня бой-баба — не пропадёт. В городе живёт. И без мужика не останется.
        - Когда мне сплетничать, Василий Иванович? — только и нашла, что ответить, Нина. Очень уж быстро и без предисловий он перешел к неудобной теме.
        - И правильно, — одобрил Колюбаев.
        Новое место мало отличалось от Сухобизярки, только природа здесь была ещё более необузданной, совсем первозданной.
        - Вот здесь будете жить, — показал Колюбаев Нине домик возле бани. — Раз в неделю буду приносить тебе одежду в стирку. Будешь, так сказать, моим персональным камердинером.
        Нина не стала уточнять, что означает замысловатое слово. Просто кивнула.
        - Пойдемте, перекусим с дороги. Покажу вам заодно столовую, — тоном хозяина, обхаживающего свои владения, пригласил Колюбаев.
        Снаружи столовая была обычной стандартной постройкой, но внутри оказалась очень уютной.
        - Как здесь красиво у вас! — остановилась Нина напротив стены с нарисованными пальмами в натуральную величину, за которыми плескалось тёплое море, нежась в солнечных лучах.
        - Как на юге, — остался доволен похвалой Колюбаев. — Это вальщик наш, Юрка Белов, рисовал. Даже краска ещё не высохла. Золотые руки у мужика, только морды бьёт всем подряд — по делу и без дела. Хочу его попросить еще тигра в прыжке на задней стене столовой нарисовать, чтобы прямо летел, раскрыв лапы вот так.
        Колюбаев расставил руки и согнул пальцы так, чтобы они больше походили на когтистые конечности и даже ощерился, как хищник.
        - Здравствуйте, Василий Иванович! — появилась, щеголяя белоснежной улыбкой с золотой фиксой, из кухонного закулисья, повариха, как водится, розовощекая и сдобная.
        - Здравствуйте, Валя, — благожелательно улыбнулся и Колюбаев. — Что там у нас сегодня в меню?
        В меню были, как обычно, котлеты, макароны; на первое — борщ; и компот из сухофруктов.
        - Кормят у нас добротно и вкусно, — громко похвалил Колюбаев. — Так что добро пожаловать в наш скромный гостеприимный поселок!
        9
        … Нина чувствовала, что ни сегодня — завтра Колюбаев сделает ей предложение, хотя сердце и подсказывало: не по любви, а скорее так, для удобства, потому что опостылело уже одному, и нужна женщина.
        «Почему бы и нет?» — говорил Нине здравый смысл и повторял как главный довод всеобщее мнение «Капитан — мужик на всю округу».
        И все-таки не было того ликования в сердце, которое, как первый подснежник приход весны, возвещало бы: ОНО ПРИШЛО.
        ОНО — большое и лёгкое, как облако, законченное в своей красоте, как радуга, как весна, зацвело бы в груди, и каждая клеточка тела пела бы: здравствуй!
        «Выйдешь замуж за нелюбимого, — говорил другой Голос. — А потом ВДРУГ появится ТОТ, самой судьбой предназначенный. Отдаст ему тебя Колюбаев? То-то же!»
        Только здравый смысл, знай, верещал свое: «Такого мужика упустишь!».
        Нина решила сказать «да».
        Объяснение не заставило себя долго ждать.
        Уже через несколько дней, когда Капитан пришел с грязным бельем забирать чистое, он по своему обыкновению начал сразу с главного:
        - Нина, скоро меня снова переводят, на этот раз в Казань. Поедешь со мной?.. — Колюбаев помолчал пару секунд и изрек весомо, как прикрепил довесок, — в качестве жены?
        Нина тоже пару секунд помолчала и просто ответила:
        - Поеду.
        - Я дам тебе телеграмму. А сейчас, — Колюбаев хитро прищурился. — Пойдем, я покажу тебе Урал.
        - Скоро надо уже в садик за сыном, — забеспокоилась Нина.
        - Здесь недалеко…
        Урал предстал взгляду из-за домов и деревьев как-то сразу, внезапно, как богатырь, раз и навсегда покоряя красотой и мощью.
        - Говорил же, недалеко, — опустился на высокий берег Колюбаев.
        Нина осторожно села рядом, инстинктивно сжалась, ожидая, что Капитан, конечно же, обнимет.
        Но он смотрел на воду, такую стремительную и глубокую, что хотелось взять кисть и запечатлеть, остановить великолепие, сохранить для тех, кому не посчастливится увидеть Урал вживую.
        - Был бы художником, нарисовал бы и тайгу, и реку, — вздохнул Колюбаев. — Знаешь, Нина, как увидел здешние места, сразу понял: полюбил их раз и навсегда. Ты видела ещё где-нибудь такую красоту?
        Солнце победно сияло в зените, провозглашая полдень.
        - Река, как женщина, красива и норовиста, — и впрямь едва не перешел на рифму — Эх, жаль, я не поэт!..
        - Надо уже в садик за Валериком идти, — заволновалась Нина, хотя уходить не хотелось.
        Колюбаев поднял с земли камешек, запустил им по-мальчишески в воду, подождал, пока улягутся круги.
        - Пойдем.
        Обратно шли молча. Главное было сказано. Нину только удивляло: ведь между ними не было сказано ни слова о любви. Ни слова, ни поцелуя, и «здравствуйте, я ваша тетя!». «В качестве жены». Разве правильно это?
        Колюбаев тоже раздумывал о чём-то. Затянулся сигаретой. Прислушался. Откуда-то доносилась брань.
        - Никак опять драка! — кожа на переносице Капитана собралась недовольной гармошкой. — Никакого порядка! А что будет твориться, когда я уеду?
        Капитан как в воду смотрел.
        Деревья расступились; прямо на дороге наскакивали друг на друга, как бойцовские петухи, два рослых парня. С ног по уши в глине, так, что лиц не разобрать. Завидев бригадира, впрочем, оба сразу успокоились.
        Поднялись с земли, недобро смотрят друг на друга, выжидают момент, когда можно будет спокойно продолжить драку.
        Капитан покачал головой, смерил одним взглядом сразу обоих забияк и обратился к тому, что повыше и пошире в плечах:
        - Ты что ли, Юр, опять драку затеял?
        Парень вытер лицо рукавом и виновато молчал.
        Под слоем грязи (как будто стерли пыльный налёт с талантливо написанной картины), оказались удивительно правильные и мужественные черты — скульптурный овал лица, умные глаза, решительные брови, прямой нос и чёткие, строгие линии в меру полных губ. И если продолжить параллели с искусством, то это, несомненно, был шедевр, который хотелось рассматривать снова и снова, сначала сделать несколько шагов назад, потом подойти почти вплотную и снова отойти, и удивляться, как цвета становятся цветочной поляной, украшенной спелой земляникой и птицами, повторяющими на переливчатых своих языках одно и то же слово «Здравствуй».
        - Василий Иванович, — голос у Юрия оказался также красивым — сильным, низким, немного нервным. — Можно я на погрузку перейду?
        - Можно, Юр, — кивнул Колюбаев.
        10
        - Ох, Нин, не вздумай с ним связаться… Красивый мужик, но вспыльчивы-ый… Ни одна с ним не уживется…
        Тазы звенели, радостно оглашая в предбаннике конец рабочей недели.
        Если хочется о ком-нибудь разузнать или просто посудачить, лучше места не придумать.
        Нина сначала расстроилась. Оказалось, что Юрий женат. Но чуть позже выяснилось, что с женой он уже не живёт.
        Началось всё из-за какого-то очередного скандала, который не обошёлся без участия Юрия. В драке ему перевернули на ногу стол, и дело закончилось переломом и больницей в Перьми.
        - Жена к нему в больницу не приехала, — смаковала подробности известная в поселке сплетница Алёнка. — Ещё и приёмник из дома забрала. И уехала к родным.
        - Как же так? Бросила больного мужа? — втайне даже от себя самой Нина радовалась, что произошло именно так.
        - А вот так! Ходит теперь здесь к одной… Я тебе ее покажу…
        … По сравнению с красавцем Юрой девушка выглядела серой курочкой, и Нина твёрдо решила «Будет мой». Тем более, сам повод дал, когда шла из садика с ребёнком. Улыбнулся «Какие девушки здесь ходят!» и проводил долгим взглядом. Стало быть, понравилась. Что ж тут думать?..
        11
        Вспыльчивость не была врождённой чертой Юрия. Справедливый и рассудительный, он, между тем, всегда умел за себя постоять. И за других.
        - Мама, не ругай больше Зою, — едва научившись говорить, вступился малыш за старшую сестру, самую озорную из троих похожих друг на друга, почти на одно лицо, красавиц.
        - Ой, вырос сынок! — всплеснула мать руками и Зою больше не ругала.
        В семье было принято не просто считаться с мнением мужчины, а слушаться беспрекословно, даже если мужчине всего-навсего три года от роду.
        Юра бредил морем с тех самых пор, как в первый раз увидел в семейном альбоме фотографию деда. Китель и фуражка капитана заворожили раз и навсегда.
        - Я тоже буду капитаном, — задыхаясь от радостного волнения, пообещал Юра матери.
        - Конечно, будешь, — не спорила она.
        Мальчик любил подолгу всматриваться в мужественное лицо деда. Пожалуй, он выглядел слишком уж строгим из-за сдвинутых в линию бровей, зато каким решительным был взгляд. Впечатление усиливали плотно сжатые губы и мужественный подбородок.
        Правда, мальчику казалось, капитан непременно должен быть с бородой. Дед же был гладко выбрит, и всё же это был настоящий морской волк.
        Собственно говоря, Лазарь плавал не по морю, а по Волге, но уже само слово «пароходы» будило мечты о бескрайней воде, солоноватой, пропитанной ветрами и солнцем.
        Другой дед не оставил после себя фотографии, тем не менее память о нём с каждым днем теплилась в роду только ярче, как свеча, но не из воска, которая тает, а одна из тех, что зажигают на небе, чтобы удивлялись, глядя вверх: «Смотрите, и правда, Медведица».
        Ушёл легко, как будто подмигнул на прощание: запомните и так. Да и что такое прощание как ни ожидание встречи?
        Георгий был священником и, как и положено деду, героем.
        В Первую Отечественную он проявил мужество на полях сражений, за что был отмечен высокими наградами. А как был разбит Наполеон, вернулся к тихой мирной жизни на берег Волги, женился на простой хорошей девушке, целомудренной и доброй.
        Труд и молитва стали его каждодневным подвигом. Мирские почести мало заботили его, как цветок не думает о наградах, когда тянется ввысь, кроме как быть поближе к солнцу.
        А как пришла пора уходить, Георгий взял лопату и отправился на кладбище.
        - Кому это батюшка могилу копает? — удивлялись соседи. — Никто ведь, кажется, не умер.
        - Себе, — просто отвечал отец Георгий.
        И точно, на третий день, когда с могилой было покончено, батюшка попросил матушку истопить баню. Вымывшись, переоделся в чистое и лёг на скамью. Так и уснул вечным сном, перешел в мир иной легко, как перешагнул невидимый порог.
        Сам Юрий не верил ни во что, кроме советской власти. Ей одной хотел служить, а если надо, то и жизнь за родину отдать. Ей готов был посвящать стихи и изображать на холстах её бескрайние просторы.
        Откуда, за что этот дар? И дар ли или так, взаймы, под проценты (Спросится когда-нибудь сполна) Юрий не знал, да и кто знает ответы на эти все вопросы?
        И всё же ждал этих особых мгновений, когда как будто расступаются небеса над головой, напрочь отвергая законы гравитации. И тогда с буквами внезапно начинало происходить что-то непостижимое. Слово «корова», написанное каллиграфическим и чуть размашистым почерком, становилось живым, мычащим и начинало выступать за разлинованные в клетку грани листа из ученической тетради.
        С чего начинается Родина?
        Нет, ни с картинки в букваре она начиналась для Юрия, и вообще не начиналась и не кончалась нигде, как любовь. Просто есть и всё — ни конца, ни начала. Так и Родина вездесуща. Невидимые ласковые руки.
        И хотел Юра, чтобы и Родина могла гордиться им: смотри-ка, мама, твой сын моряк в полосатой тельняшке и с пламенным сердцем не боится ни штормов, ни глубины.
        … Минуло два года, и посуровевший мир как бы в насмешку добавил кровавой рифмой «ни даже войны».
        Нет, войны, кто ж её не боится? Даже самые отчаянные и храбрые слукавят, если скажут «не страшно». Разве только чтобы перед боем подбодрить себя и товарищей, и то ведь правда: двум смертям не бывать, а умирать — так с песней.
        Пусть трепещет враг.
        Враг и трепетал. «Черной тучей» называл советский морфлот: нагрянет — пощады не жди. Смерть не смела прикоснуться к молодому красавцу, не зря ведь рисуют костлявой старухой с косой.
        Но и она, видать, не бессмертна, раз боится «черной тучи».
        Только однажды, уже под конец войны, пуля-дура просвистела у самого виска, поцеловала-таки на память, дескать, увидимся ещё.
        «Ничего, Юра, это до свадьбы заживет, — уговаривала сестричка в медсанбате».
        …«Горько» кричали уже через несколько месяцев…
        Домой возвращался Юра немного с опаской, так и норовившей плюхнуться ложкой дегтя в бездонную бочку радости: наложило время отпечаток на всё вокруг, как пить дать…
        Но мама почти не изменилась, только сединок больше стало, но лицо от них только светлее и мягче.
        А сёстры так и вовсе расцвели, похорошели. Не сёстры — а красавицы.
        И в доме даже вещи на тех же местах. Мать, как ангел-хранитель, оставила всё, как было, будто от этого лишь и зависело: вернуться ли сыну живому домой.
        Те же книги на полке, те же фотографии и картины, даже запах в доме тот же — мольбертов и липы.
        Мать запасалась цветками липы на весь год и добавляла их в чай, душистый, как само детство.
        И все же что-то изменилось вокруг, даже соседи приехали откуда-то новые. Вернее, интересовала Юрия только одна соседка: востроносенькая, с губками бантиком и горделивой походкой. Хоть и не сказать, чтобы красавица, а чем-то зацепила, наверное, этой самой надменностью. Кто ещё посмеет так смотреть на морфлот?
        Ни дать- ни взять, как в песне о Косте-моряке.
        «Все вас знают, а я так вижу в первый раз!».
        Не выдержал, спросил у матери: что за пава такая объявилась.
        - Юр, да какая ж это новая соседка? — удивилась мать. — Томка это, девчонка соседская. Или забыл уже?
        - Томка? — удивился в свою очередь и Юра, что неприступной цацей оказалась та самая большеглазая девчонка, которая пару раз даже сидела у него на руках.
        Пожалуй, по- настоящему красивыми только и были, что глазищи, больше ничего не предвещало превращения из гадкого утенка в лебедя. И вот на тебе! Хоть бы слова удостоила. Но ему ли, моряку, чуть ли не всю войну прошедшему (ранение проклятое подвело) отступать перед соседкой-Томкой, будь она хоть четырежды лебедем?
        Замуж Тома согласилась не сразу. Отговаривала мать: «Говорят, очень нервный он с фронта вернулся. Получил на войне ранение в голову. Нахлебаешься с ним горя, Томка!»
        И всё же слишком хорош был моряк, чтобы слушать материнские советы.
        А нервы у Юры, и вправду, стали никуда не годные: чуть что вспыхивал, как факел, по любому поводу, но жену молодую берёг.
        Хотя и она была не из ангелов, с норовком.
        «Станет матерью — поумнеет», — утешал себя Юра. Но рождение сына мало что изменило.
        Наоборот, ребенок стал главным козырем Тамары в семейных ссорах, так что иногда и Юрию, чтобы поставить точку, приходилось стукнуть кулаком по столу. Это, как правило, действовало. Тамара чувствовала ту невидимую черту, за которую лучше не переходить, иначе…
        … На Урал Тамара ехать не хотела ни в какую: «Холодно, медведи. Где там будет Сашенька учиться?»
        - Пять лет ещё до школы, — муж был непреклонен. — Сто мест сменить успеем.
        На новом месте Тамара плакала несколько дней, потом стала понемногу привыкать. И всё же не могла привыкнуть до конца. Всё здесь было не своим, неуютным, да ещё все эти рассказы о медведях, не выдумали же люди сами страшные истории пугать новосёлов…
        Однажды Тамара и сама видела убитую ошкуренную медведицу. Лежала на столе с бугорками грудей, точно голая женщина — аж жутко.
        Истинный хозяин в округе — медведь, справедливый и жестокий властитель. Не жалеет никого, кто неосторожно вторгается в его владения.
        Но вспыльчивость мужа похуже медведей. Просить «поехали назад» бессмысленно. С таким же успехом можно взывать к столбу или к звёздам, или к тайге.
        И Тамара больше не заводила разговор на эту тему, только всё чаще куксилась и уходила в себя.
        Утешало, впрочем, то, что деньги муж получал хорошие. Хватало не только на необходимое, но и даже оставалось и на роскошь. Не у каждого, как у них, есть приёмник «Урал» с проигрывателем.
        Хоть какое-то, да развлечение. В посёлке и пойти-то некуда.
        Чемодан с нарядами с таким же успехом мог оставаться и дома.
        Тамара подолгу с тоской рассматривала привезённые из Горького лучшие свои платья, снова перекладывала их нафталином. Молодость проходила зря.
        Нелюдимую Тамару в поселке недолюбливали, тем не менее, и не судачили о ней. Юру же уважали и боялись. И было за что.
        Если в поселке у кого вырастал под глазом фингал, можно было сказать почти наверняка, чьих это рук дело.
        - Стыдно от людей за тебя, — морщилась Тамара.
        - Что? — вскидывал Юрий брови.
        Разговор на этом прекращался. Воспитывать мужа Тамара боялась, хотя он ни разу и не поднял на неё руку, и даже голос повышал не часто, мог сказать одним только взглядом: жена должна знать своё место.
        И Тамара знала и терпела. Жизнь стала казаться молодой женщине бесконечной, беспросветной чередой драк.
        Очередная гулянка, закончившаяся, как водится, потасовкой, стала последней каплей.
        Что отмечали в этот день в посёлке, Тамара не знала и знать не хотела. И даже не волновало почему-то, что мужа с поломанной ногой увезли прямиком в Пермь. Очевидец сторож Степка говорил, что причина перелома — перевернутый стол.
        Значит, была и водка. Тамара сидела в полутемной комнате одна, а в голове отчаянно пульсировало «хватит, хватит, хватит…».
        Взгляд молодой женщины зацепился вдруг, как за соломинку, за приёмник «Урал». Тамара мстительно улыбнулась. Она уже знала, что делать дальше…
        Юрий не сразу заподозрил неладное. Областной центр далеко, с ребенком не наездеешься.
        К счастью, главврач обещал перевести долечиваться поближе к дому, в Кукуштан. Там, в больнице Юра и встретил знакомого мужика из поселка, приезжавшего кого-то проведать.
        - Передай жене, что я теперь в районной больнице. Пусть приезжает.
        Тот отвёл глаза:
        - Юр, а баба твоя уехала…
        - Как уехала? — не поверил Юра.
        Вскоре пришла телеграмма: «Юра, я в Горьком. Приезжай».
        «Приезжай сама», — полетело в ответ.
        О Томке успели доложить, что приёмник она продала в соседний посёлок.
        Чтобы выкупить обратно, заплатить пришлось чуть ли не вдвое дороже. Юра, тем не менее, не поскупился. «Урал» был напоминанием о вероломстве жены. Юра решил не прощать.
        Тамара продолжала слать на имя общих знакомых телеграммы.
        «Даже не носите их мне, — вышел Юрий из терпения. — А если приедет — намажу смолой и перьями обсыплю».
        Телеграммы носить перестали.
        Вечерами в одиночестве Юра слушал «Урал», тосковал по сыну, но простить жену не мог.
        Иногда в такие минуты заглядывал кто-то из знакомых, приглашал: «Юр, пойдём выпьем».
        «Пойдём», — соглашался Юра. Не сидеть же, как сыч, одному. Так и с ума сойти недолго.
        … Татарин по прозвищу Татарин работал на лесоповале в другой бригаде, но любил соваться в чужое дело.
        - Простил бы ты, Юр, что ли, бабу свою, — задел за живое. — Молодая, глупая ещё…
        - А тебе-то какое дело? — нахмурился в ответ. — Тоже ещё жалостливый нашелся!
        - Да не её мне жалко, а тебя. Вижу ведь, как по сыну страдаешь.
        - А я тебе говорю, мне советчики не нужны.
        - Эх! — поднял и опустил руку Татарин. — Да пошёл ты!
        - Что? — грозно вырос Юра над столом. — Ты кого куда послал?
        - Юр, Юр, ты что?!..
        Как не остановить сошедшую с гор лавину, так бессмысленно было взывать забияку к разуму.
        Победа осталась за Юрием, но Татарин, держась за расквашенный нос, процедил сквозь зубы:
        - Ну, Юрка, я тебе это припомню…
        Как собирался отомстить Татарин, вскоре стало известно и в бараке, где жила Нина.
        Алёнка, как сорока, узнавала все новости в поселке первой и спешила поделиться с соседками.
        - Татарин снял побои, уже и заявление написал…
        У Нины сердце подскочило к горлу и ухнуло вниз, почуяв неладное:
        - На кого?
        - На кого, на кого, — передразнила Алёнка. — Известно, на кого. На Юрку Белова. Он, как жена ушла от него, вообще распоясался. Осудят, как пить дать. Тем более, это уже не первый случай. Весь посёлок от него стонет.
        Юра жил теперь у друга Борьки, одного из немногих в посёлке мужиков, кто не отведал его увесистого кулака.
        Собственная квартира казалась теперь Юрию совершенно пустой, а особенно раздражал почему-то приёмник «Урал», засевший в углу, как вредное живое существо. Юре казалось, «Урал» наблюдает за ним, следит, насупившись, и ждёт чего-то.
        В общем, у Борьки было гораздо уютнее…
        12
        … У грибов есть привычка — пахнуть дождями, даже если сентябрь пронизан солнечными лучами, как скрипичный оркестр струнами.
        Вообще, этот запах успокаивает, во всяком случае, на то время, пока снимаешь кожу ножиком с мясистых шляп, предвкушаешь грибовницу с луком. Мммммм…
        Грибной суп жена Бориса варила отменный, и сметанки заправить не жалела.
        Грибник, как музыкант, — надо тоже дар иметь. Один смотрит на траву и не замечает, где прячется искусно целая семья маслят.
        И острое зрение здесь ни при чем.
        Юра хоть и не был заядлым грибником, но лес любил.
        Нина осторожно постучалась в дверь.
        Открыл Борис.
        Запахло грибными дождями.
        А как, интересно, пахнет радуга?
        Никак, наверное, её же не потрогать даже. И поэтому так хочется прикоснуться.
        - Здравствуйте, — Нина заглянула вглубь комнаты, и увидела того, кого искала. Он сидел на табурете над тазом и чистил грибы.
        - Юра, ты мне нужен.
        Юра улыбнулся, как будто ждал прихода Нины. Медленно, пружинисто подошел к двери.
        - Надолго? — брови игриво взлетели.
        - Навсегда, — слово выпорхнуло, как ласточка, и прозвучало настолько серьёзно, что Нина от смущения затараторила. — Татарин хочет на тебя в суд подать. Бери скорее бутылку, иди мириться.
        - А ты откуда знаешь? — удивился Юра.
        - У нас в бараке все знают.
        Юра покачал головой:
        - Спасибо, что предупредила…
        Из окна барака Нина видела, как Юра с бутылкой направляется к дому Татарина. Подкралась к окошку соседа. Выпивают. Значит, дело к примирению.
        В барак вернулась с чистой совестью, а вскоре и Юра собственной персоной возник, как солнышко, в дверях.
        - Сейчас приду к тебе с гитарой, — пообещал без долгих предисловий.
        Пел всё больше морские песни, а Нина невольно представляла, как этот красивый отчаянный человек поднимает паруса. И так хочется быть рядом с ним, ведь никакие шторма не страшны, если двое, наконец, нашли друг друга. И глупости, что говорят, женщина на корабле — плохая примета.
        - … Наш Константин берет гитару, и тихим голосом поёт, — вкрадчиво выводил Юра на зависть соседкам по бараку.
        - Из фильма песня. Смотрела?
        Струны ещё дрожали.
        - Нет.
        - Как привезут к нам, свожу, — пообещал Юра. — Любишь кино?
        - Люблю.
        Уже на следующий день Юра пришел с двумя билетами, весело помахал ими с порога.
        - Кино, правда, другое. Но тоже, говорят, хорошее. «Трактористы». Только сегодня привезли.
        Нина стирала белье, и как назло под вечер разболелась голова.
        - Не пойду, Юр. Видишь, стирки полно. И устала очень, только с работы пришла…
        Нина хотела было добавить ещё для большей убедительности про головную боль, но, встретившись с глазами Юрия, осеклась на полуслове.
        Взгляд моряка, так мило певшего ей накануне про Одессу, стал вдруг страшен.
        Брови, как тучи.
        Будет гроза.
        - Что??? — взревел, как медведь, так что в конторе напротив возникли любопытные лица бухгалтера тёти Шуры и уборщицы Клавы. — Ты мне ещё мозги крутить будешь???
        Не дожидаясь расправы, Нина босиком вылетела за дверь.
        Улица-невеста оделась в многослойный свадебный наряд. В воздухе фатой искрились снежинки.
        Нина побежала и увязла в снегу. А Юра приближался огромными шагами. Сгреб в охапку, как медведь, подхватил легко на руки и вернул обратно в комнату.
        - Так, — поставил на пол. — Собирайся. Я тебя жду.
        Нина надела телогрейку и валенки. Заглянула в комнату к соседке, где Валерик играл с детьми Валентины.
        - Валь, я в кино. Посмотри, пожалуйста, еще немного за Валериком.
        - С кем это ты в кино собралась? С Юркой Беловым что ли?
        - С ним, — Нина даже глаза опустила. Валя смотрела как-то странно, как будто жалела.
        Наверняка, слышала крик.
        - Нина, не ходи ты замуж за этого Белова, — покачала головой. — Будешь потом всю жизнь слёзы на кулак мотать.
        Что такое «мотать слёзы на кулак» Валя знала на собственной шкуре: уже который год одна с четырьмя детьми и старой матерью.
        - Да он ещё и не предлагал мне, Валь…
        Клуб располагался в том же бараке, что и контора.
        Небольшое помещеньице в конце коридора. В зале составлены стулья. Одно название «клуб».
        Фильм Нина запомнила плохо, хотя неотрывно смотрела на экран.
        Всё вдруг в голове перемешалось. Хотелось так много сказать, но слова вдруг утратили смысл, будто были не звуками, а самой сутью вещей.
        Немногословен был и Юра. Проводил, как положено, и пошел к Борьке.
        А ночью Нине приснился медведь.
        Огромный, вырос над тайгой. Хозяин. Страшно. В голове одна мысль: «Задерёт!»
        Бежать, куда глаза глядят, — одно спасение.
        Но и мишка не промах — не отстаёт, только деревья мелькают.
        Нина выбилась из сил, остановилась, повернулась к медведю лицом.
        Зверь, говорят, боится взгляда человека, если смотреть без страха и прямо в глаза.
        Косолапый и впрямь оторопел. И вдруг протягивает лапу и молвит человеческим голосом:
        «Ну здравствуй!»
        Нина открыла глаза. Кто-то стучал в дверь.
        Предчувствие?
        Пожалуй.
        Предвкушение даже, что это он…
        Он пришел уже без гитары, в шинели, с бушлатом в руках, с серьёзной усмешкой.
        Снял шинель, осмотрелся, нашел гвоздь на стене. Снова осмотрелся, как будто видел комнату в первый раз.
        - А где же мы спать будем?
        На кровати посапывал Валерик.
        Нина спросонья потирала глаза. Появление Юры было похоже на продолжение сна.
        - Не знаю… Кровать одна.
        В комнате всего-то и было, что кровать и стол.
        Спать легли на полу на шинели. Бушлат свернули вместо подушки. Одеяло нашлось ещё одно, совсем уже старенькое.
        Но и гнездо начинается когда-то с первой соломинки, с первой веточки.
        Не зря говорили, что руки у Белова золотые. Уже через несколько дней в комнате красовались три новеньких дубовых табурета.
        13
        Счастье всегда приходит внезапно. Нагрянет: «А вот и я. Не ждали?»
        Где-то впереди маячило даже море, с кораблями, маяками и жирными, низко кружащимися чайками.
        Та же Валентина, предостерегавшая не ходить за Юру замуж, сердобольная оказалась. Принесла кастрюлю и чайник, совсем ещё новенькие.
        Усмехнулась:
        - Это вам приданное от меня.
        В углу полноправным хозяином чувствовал себя «Урал».
        Но главным украшением и ценностью в семейном гнездышке были, конечно, картины. Рамы для них Юра делал на ближайшей лесопилке, сам смастерил и мольберт.
        На прочных холщовых простынях оживали водопады, русалки, но больше всего на картинах было кораблей: умиротворенных, как домашние гуси на пруду, и расправивших крылья-паруса, готовых вот-вот сорваться в полет…
        Две парные пальмы были написаны на заказ для столовой и теперь сохли, поддразнивая взгляды солнцем, морем и листьями-веерами.
        - Юр, а ты видел, как на пальмах растут бананы? — спрашивала Нина.
        - Бананы — нет, не видел, — признавался Юра. — Они на других пальмах растут. А пальмы видел на Чёрном море. Когда-нибудь и тебя на море возьму.
        А на маленьких картинах, написанных на обыкновенной клеенке, радовали взгляд румяными боками спелые яблоки, груши, а на одной покачивала розовыми плодами, как новогодняя ёлка игрушками, молодая яблонька.
        Комната теперь напоминала маленькую картинную галерею, но всем картинам места не хватило, и часть из них стояла в углу за кроватью, как будто ожидая своего часа…
        Час настал неожиданно. Не то Валентина оказалась хорошей предсказательницей, не то простое совпадение, не то судьба проверяла на прочность любовь, но испытания не заставили себя ждать.
        14
        Есть вещи, за которые тайга не прощает.
        Иногда только кажется, сошло на этот раз с рук. Ан-нет… Карающей руки не миновать…
        Как всякая стихия, тайга непредсказуема. Как будто старается отомстить тем, кто приходит в неё с топором. Сколько вальщиков погибло под тяжестью обрушившихся деревьев, сколько остались искалеченными на всю жизнь.
        Юре, можно сказать, повезло. Как будто тайга хотела проучить, но передумала, смилостивившись.
        - Еще бы немного, и… — покачала головой в медпункте пожилая врач. — Считай, что в рубашке родился.
        Падая, дерево, несильно задело плечо, однако о работе в ближайшее время не могло быть и речи…
        Ещё, как назло, телеграмма пришла из Казани.
        «Жду тебя в гостинице „Татарстан“», — не без ехидства огласил Юра текст послания от Колюбаева, когда Нина пришла с работы.
        Нина засмеялись и скомкала телеграмму.
        Капитан звал к сытой жизни напрасно.
        Зарплата Нины, между тем, быстро истаяла. Если б не всё та же сердобольная соседка Валя, протянули бы с голоду ноги. Спасибо, пришла как-то голодным вечером с кастрюлечкой похлёбки.
        - Вот вам суп из конины, а то умрёте с голоду… Ещё и три рубля дала взаймы на хлеб.
        Валя надоумила, что конину можно выписать на складе в счет будущей зарплаты. Резали, конечно, только самых старых коней, и вкусным это мясо назвать было нельзя, и даже съедобным — с натяжкой.
        К счастью неожиданно выручила новая знакомая, тётя Аня. Уже пожилая, из местных жителей, она тоже работала на лесоповале.
        Узкоколейка пролегала мимо её домика, маленького, неприметного, как одинокий опёнок.
        По дороге в лес и разговорились в вагоне две женщины. Оказалось, тётя Аня — большая любительница живописи, а как увидела в столовой соседнего посёлка огромные пальмы на стенах и такие же, но меньше — на картинах, так заворожили таинственные деревья, о которых столько слышала, да видела на картинках в книжках про Африку, что решила спросить, кто художник.
        - И заглянула случайно, там у меня родственница поваром работает. Говорит, художника зовут Юра Белов. Не знаешь случайно такого?
        - Как же не знать, если это мой муж, — не без гордости ответила Нина.
        - Как хорошо! Хочу такие картины с морем и пальмами. Только денег у меня нет, миленькая. Можно я молочком, яичками и мясом расплачусь?
        - Пальм больше нет, есть с морем и кораблями…
        - Давай хоть с кораблями, — согласилась тётя Аня.
        На выходные Нина понесла ей в деревню три картины на выбор.
        - С кораблями ещё даже лучше, — осталась довольна тетя Аня. — Буду на них вечерами смотреть и представлять, что я на море.
        Баба Аня взяла все три картины.
        - Принеси ещё, если есть, — сказала на прощание.
        15
        Пожалуй, если бы на Земле было больше аистов, они приносили бы детей гораздо чаще — два, а то и, может быть, все три раза в год.
        Но тогда на земле было бы так много людей, что только людям и аистам и хватило бы на ней места.
        Глупости какие-то лезут в голову!
        Насупившись, Валерик сидел на бревне, пригвоздил взглядом муху, посмевшую сесть рядом с девятилетним озорником. Хотел прихлопнуть, но передумал. Жирная чернокрылая не стала слишком искушать судьбу и улетела, справедливо решив, что она-то уж точно не виновата в том, что у кого-то плохое настроение.
        Причин сидеть, насупившись, на бревне, между тем, у Валерика было предостаточно.
        Отсюда и мысли об аистах, хотя, конечно, каждому девятилетнему мальчишке известно, что детей не приносят никакие аисты, и в капусте их тоже не находят; в голове же продолжали крутиться всякие глупости.
        Мало того, что отец и в обычное время был с ним, пожалуй, чрезмерно строг. А теперь, когда в доме появился маленький человечек, кудрявая девочка, как ангелочек с картинки, которых всегда почему-то рисуют со стрелами…
        Теперь и вовсе по струнке ходи, хоть вообще домой не появляйся.
        «Тише, сестренку разбудишь», «Не топай», «Не греми», «Не кричи»… Скоро, наверное, и дышать нельзя уже будет. Кругом нельзя, нельзя, нельзя…
        Отец уже который день на радостях пьёт и ходит счастливый-счастливый, будто мёда объелся…
        Мамке часы подарил за то, что дочь родила.
        И соседи вокруг умиляются: «Ой, какая девочка!»
        И что им не ойкать, им-то она не кричит всю ночь под ухо.
        Дочка и впрямь родилась на редкость красивой.
        - Сразу с волосиками. Да такие кудрявые! — улыбалась медсестра, протягивая Нине сверточек кормить.
        Имя Юра выбрал давно: «Назовем Галочка».
        - Только не Галочка, — заупрямилась Нина. — Так лошадей вороных называют.
        - Ладно, — согласился с доводом Юра. — Тогда будет Людочка.
        Соседка по палате присмотрела Людочку в невестки:
        - Будет сыну моему жена.
        У нее родился толстый мальчуган.
        Малыш был довольно мил, но фамилия соседки никуда не годилась.
        - Нет уж, извини, — возразила Нина. — Очень уж фамилия у вас некрасивая — Смердящие.
        16
        Тётя Аня давно собиралась в гости к Нине, очень уж хотелось познакомиться с настоящим художником.
        Наконец, подгадала под выходные и с утра пораньше отправилась в посёлок.
        Заговорщицки достала из-за пазухи бутылочку. Развязала на столе узелок с варёной свининой и прочими яствами: грибочками, сметаной, вареньем и медом. Ещё и молока детишкам захватила.
        Картины рассматривала долго. Вздыхала: Так бы всё с собой и забрала…
        Выбрала яблоньку и уссурийского тигра.
        - Смотрю я на них, и душа радуется… Гляди-ка, прямо наша тайга. И медведи как живые…
        - Это репродукция, тёть Ань, — засмеялся Юра. — Я только перерисовал. А художник — Шишкин. «Утро в сосновом лесу» называется.
        - И правда, утро… Вот и солнышко сквозь деревья проглядывает.
        - Бери и мишек, теть Ань, раз понравились.
        Тётя Аня взяла и мишек, а через пару месяцев объявилась с гостинцами снова.
        - Забирай все картины, если хочешь, теть Ань, — предложил Юра. — Я недавно встретил одного своего старого знакомого — только что из Сибири. Говорит, заработки там хорошие, только мошек — тучи. Но мошек, я думаю, мы как-нибудь переживём… Так что уезжаю на днях.
        Нина недоуменно смотрела на мужа, часто моргая от обиды: мог бы посоветоваться сначала с женой, прежде, чем делиться планами с чужим человеком, пусть даже тётя Аня и стала им как родная.
        - Юр, а как же мы?
        - Как приеду, дам телеграмму.
        Сказал, как отрезал, брови свел в линию, будто задвинул засов. Стучи — не стучи — бесполезно.
        17
        Ожидание как длинные-предлинные четки. Перебираешь их и всё не бесполезно, а для того, чтобы приблизиться к чему-то новому и важному.
        Почтальонка уже в который раз проходила мимо, иногда, встретившись с Ниной взглядом, чуть виновато улыбалась.
        Возможно, если бы от неё зависело, чтобы телеграмма пришла поскорее… Но увы… Почтальон — только разносчик вестей, а уж добрые они или плохие — решать не ему, а Тому, Кто Посылает Вести Свыше.
        Наконец, телеграмма пришла.
        Перечитав несколько раз кроткое и до конца не понятное «ПРИЕЗЖАЙ, ПОКА НЕ НАЧАЛСЯ СПЛАВ», Нина мысленно ругала себя за то, что не подумала раньше, что делать с приёмником. Решила отправить по почте. Пусть следует в Сибирь своей дорогой.
        Все пожитки были уже собраны и вместились в один маленький чемоданчик.
        На стене осталась только одна картина. В красивой рамке репродукция «Дети, бегущие от грозы». Бабе Ане она почему-то не понравилась.
        … Состав из четырёх вагонов следовал по узкоколейке до Кукуштана.
        Почтальон настигла Нину уже в вагоне.
        - Нина, забирай приемник! — пыталась вернуть грузный упакованный «Урал». — Его не разрешили по почте.
        - Куда я его с детьми? Отправишь как-нибудь…
        - Забирай, тебе говорю, — не сдавалась и почтальон.
        Поезд весело качнулся и тронулся. Валерик не удержался и скорчил рожицу почтальонке, все еще сердито размахивающей руками за окном. У ног её, как верный пёс, застыл «Урал» и, казалось, вот-вот залает.
        … Валерик оказался нянькой, каких поискать. Напрасно опасалась Нина, что сын будет баловаться в дороге. С сестры глаз не спускает. «Повезёт же будущей невесте!» — не могла нарадоваться мать.
        Сын напоминал ей старшего брата, и неминуемое приближение поры взросления её тревожило. Но хоть и дал в своё время старший прикурить родителям, но стал человеком, работает в Тольятти на заводе. Нина узнала об этом из письма, которое стало одним из самых ярких событий проведённых в заключении лет. Вместе с письмом Серёжа прислал немного денег и ткани на пальто.
        А путь предстоял неблизкий: из Кукуштана добрались до Перми, и только там, наконец, пересели в поезд на Красноярск, откуда до мужа — рукой подать.
        18
        Вокзал привычно гудел, предвещая перемены.
        Нина поставила тяжелую сумку на платформу, оглянулась вокруг.
        - Извините, — остановила она женщину в красном платке с крупным цветочным узором, показавшуюся ей похожей на коренную сибирячку. — Вы не подскажете, как доехать до Тассейского района?
        - Нет, милая. Сама к дочери приехала.
        - Это вам на машине ехать надо, — остановился молодой мужчина в кепке, мимоходом услышавший «Тассейский район».
        - На какой машине? — удивилась Нина.
        - На грузовой, — ответил мужчина на ходу. — Автобусы туда не ходят…
        И поспешил дальше.
        Язык, говорят, до Киева доведёт. Во всяком случае, расспросив ещё несколько прохожих, Нина знала, в какую сторону идти вдоль дороги.
        А идти предстояло долго…
        Прошагав с детьми добрый километр, Нина остановила несколько машин, но все они ехали не туда.
        Наконец, обдав пешеходов едким дымом, притормозил грузовик.
        - Вам куда? — выглянул из открытого окна рыжеволосый мужичок.
        - В Тассейский район.
        - Это вам ещё километров триста прошагать придется, — усмехнулся водитель. — Садитесь в кабину!
        - Правда? — обрадовалась Нина. — Я уже и не надеялась…
        - Садитесь, садитесь, — ободрил шофёр. — Здесь ходить одной вообще нельзя, а тем более с детишками. Вы, наверное, не местные…
        - Нет…
        - То-то, вижу, вы медведей не боитесь, так смело шагаете. А в Тассейском районе вам куда?
        - В посёлок Нижний. Знаете такой?
        - Знать-то знаю, но до самого посёлка не довезу. Туда и не проедешь. Только трактора ходят иногда. Надо идти тайгой. Или водой.
        - Как водой? — испугалась Нина.
        - Баржей или катером по реке.
        Нине неслыханно повезло: трактор-редкий зверь в этих местах как раз тянул в сторону от трассы грузовую машину, увязшую в непролазной грязи.
        - Эээй! — отчаянно замахала руками Нина, как человек, оказавшийся на необитаемом острове, проходящему мимо кораблю.
        Её заметили и вернулись.
        Ещё километров двадцать мессива (одна сплошная колея!) остались позади.
        Тракторист остановился на большой поляне, отцепил машину.
        - Забирайтесь в машину! — приказал пассажирам. — Сейчас пойдет конь, и заберёт вас.
        - Ждите, — уступил им место водитель грузовика. Но через минуту после того, как оба мужчины уже скрылись в дремучести здешних мест, вернулся. — Забыл сказать, ручки в машине привяжите верёвками изнутри, а то медведь любит хулиганить. Увидит, кто-то есть в кабине — как пить дать откроет!
        Верёвок в кабине было много, но, пожалуй, Нина, действительно, могла бы не сообразить, для чего они здесь нужны.
        Разобравшись с дверями, Нина облегченно вздохнула и достала из узелка бутылку, в которой оставалось воды совсем немного, и стакан. Налила половину Валерику.
        - Не надо, мам, — отказался он, — береги Людочке.
        Хищным зверем семейства кошачьих подкралась ночь. На мягких лапах, с кисточками на ушах, таинственная и опасная — да, она была такой. Сибирская, в мудрых холодных звёздах, сошедших, как снежинки поутру.
        Снова стали видны очертания тайги.
        К счастью, медведей поблизости не было, но опасностей хватало и без них.
        Вдали, как будто лес надел зловещую корону, задымились вершины деревьев. Пожар шёл только поверху и норовил подобраться поближе к поляне, но спасительный ветер взял, да и развернулся в другую сторону, и огонь последовал за ним.
        Наконец, показалась долгожданная подвода.
        Лошадью правил крепкий старик с глазами добрыми и едкими, как берёзовый дым.
        - Забирайтесь скорее, — поторопил он. — Видишь, лошадь волнуется, боится огня.
        Кобыла настороженно водила ушами, а двинувшись с места, понеслась во всю прыть, как некая крылатая лошадь.
        Нина даже не сразу заметила, как соскользнул с соломы, устилавшей телегу, чемодан с детской одёжкой.
        - Эх, придётся возвращаться, — соскочил на землю сибиряк и вскоре победно вернулся с чемоданом. — Держи крепко и не теряй. Больше возвращаться не буду!
        - Тпр-ру, — лошадь резко остановились.
        - Приехали, — извозчик кивнул на просторный двор, возвышавшийся на холме. — Переночуете здесь.
        Нина взяла на руки Людочку. Валерик поспешил раньше матери завладеть чемоданчиком.
        - А что там? — Нина обвела взглядом двор — единственную постройку с признаками человеческого жилья на много километров вокруг. Заслышав лошадь, зашлись лаем собаки. Сквозь шаткие зубья забора косилась наружу белоснежная коза.
        Здесь же рядом на просторном холме возвышались кресты. Могил было восемь.
        - Раньше был постоялый двор, — равнодушно ответил сибиряк. — Купцы здесь коней поили и сами отдыхали с долгой дороги. Да и теперь что-то вроде постоялого двора. Баба Маша здесь живёт. Да вы не бойтесь, она у нас добрая. Не обидит. А завтра заеду за вами, и поедем в Нижний.
        Дверь дома скрипнула, и к ней направлялась пожилая, но крепкая женщина.
        - Ну-ну, Цыган. Марта! Ишь, разрычалась, — успокоила она собак. — А ну-ка, дай пройти хозяйке, Нюрка. Опять к забору прилипла! Так и просится медведю в лапы! Ну что ты будешь делать!
        Отчитав козу, хозяйка повернула щеколду и несколько секунд изучающее осматривала незваных гостей. Намётанным взглядом сразу определила, что молодая женщина нездешняя.
        - Куда ж ты, милая с детками-то? К мужу, что ли? — догадалась баба Маша.
        - К мужу, — устало улыбнулась Нина. — Пустите нас переночевать?
        - Куда ж вас девать-то. Не в лесу ж оставлять, — беззлобно проворчала моложавая старушка. — Надолго в наши края, али как?
        - Надолго, — вздохнула Нина и обвела взглядом бескрайний частокол деревьев на горизонте, дорогу в глубоких язвах, уводящую не иначе, как на край света, и задержалась на крестах.
        - Старое кладбище, — ответила на молчаливый вопрос гостьи хозяйка. — Баренья ссыльные там похоронены. Да ты проходи в дом-то. Что стоите на пороге, как бедные родственники? Устали небось-то с дороги…
        - Устали, — согласилась Нина.
        - Сейчас я деткам молочка принесу.
        Баба Маша вернулась с кухни с пол-литровой банкой жирного козьего молока. Поставила на стол картошку в мундире и домашний хлеб.
        - Ешьте, набирайтесь сил. Последние километры самые трудные.
        Это было правдой. Короткий отрезок пути казался бесконечным, или время вдруг сжалось в комочек, а расстояние вытянулось и расширилось до самой вселенной…
        … Нина ждала подводу утром, но извозчик приехал ближе к вечеру…
        19
        …На берегу Тассея жались друг к другу несколько домов.
        - Здесь у нас сельсовет и больница, — сонно поставил в известность извозчик.
        Быстрое течение реки крутило и гнало к истоку льдины. Солнце, догорая, плавилось над кромкой леса.
        Извозчик остановил повозку у небольшого бревенчатого строения с плоской крышей.
        - Подождите пока в сторожке, — кивнул на приземистое здание извозчик. — Здесь у нас все останавливаются, кто в посёлок приезжает.
        Грязно-белая лайка дремала у входа. Почуяв гостей, собака лениво приоткрыла один глаз и, пощупав пришельцев острым взглядом сторожа, потянулась и снова погрузилась в свой чуткий сон.
        Гладкий дощатый пол был тщательно вымыт чьей-то хозяйственной рукой.
        Стены в первой комнате вполне могли претендовать на то, чтобы стать лет этак через пятьдесят музейными экспонатами. От пола до потолка алыми деталями притягивали взгляд плакаты. Одни ласкали глаз ровной типографской краской, другие были нарисованы вручную с тем же преобладанием насыщенного красного.
        В комнате не было ничего, кроме деревянного самодельного стола, буржуйки и маленького приёмника на подоконнике.
        В другой комнате стояли две железные солдатские кровати. От одного вида аккуратно заправленных кроватей Нина почувствовала прилив усталости.
        Завтра наконец-то она увидит мужа.
        Валерик плюхнулся на кровать, пружины железно отозвалась в ответ.
        - Не балуйся, сынок, разбудишь Людочку, — строго прошептала Нина. Дочка сладко посапывала на её руках.
        Нина осторожно положила дочурку на кровать и прилегла рядом на край.
        Сибирская весна ночным морозцем расползлась по комнате и только к утру согрела лучами.
        Осторожно, стараясь не скрипеть пружинами, Нина встала с кровати, тихо закрыла за собой дверь. В утреннем свете соседняя комната казалась ещё более пёстрой и торжественной. На одном плакате, белозубо улыбаясь, колхозник в красной рубашке и колхозница в красном платке задорно зазывали: «Иди, товарищ, к нам в колхоз».
        На другом комсомолец зазывал на целину. Нина отвела глаза…
        … Дверь радостно скрипнула. Сердце Нины воспарило, как бабочка, и ухнула вниз.
        Нет, не Юра.
        Вошедшая, молодая розовощекая сторож, между тем, принесла радостную весть.
        - Вы Нина?
        - Да.
        - По радио передали, сейчас за вами приедет муж на катере.
        - По радио? — удивилась Нина.
        - Да, здесь без радиооповещения никуда, иначе как узнать, что творится на другом берегу?
        Можете уже идти к реке…
        Пристань представляла из себя несколько дубовых досок, порожком уходящих в бурлящую стихию, поодаль покачивались привязанные к колышкам, как норовистые бычки, моторные лодки.
        На берегу, пустынном с вечера, было неожиданно людно. Все вокруг только и говорили, что о полете в космос, да еще в разговорах постоянно проскальзывало слово «сплав», по всей видимости, означавшее что-то не менее важное здесь в сибирской глубинке, чем прорыв человека в звёздную беспредельность.
        - Этак мы и до Юпитера доберемся, — восторженно размахивал руками щуплый мужичок, по-видимому под впечатлением последних новостей.
        - Не, Вась, туда мы не скоро еще попадем. Лет, может через сто, не раньше, — усмехаясь в густую черную бороду, возразил широкоплечий сибиряк.
        - Интересно, есть ли там люди? Вот ведь загадка. Я думаю, есть. Не на Юпитере, так где-то еще. Вселенная вон какая большая…
        Но ни космос, ни тем более сплав уже не волновали Нину. Навалившееся всем небосводом на плечи бессилие затянуло глаза влажной пеленой. Вот она одна с двумя детьми стоит у суровой сибирской реки, которая шутя играет огромными льдинами, и ничуть не легче от того, что где-то на Венере, на Марсе или ещё где-то на чужой далекой планете кто-то так же кого-то не встретил в огромной полной опасностей тайге.
        Катер торжественно причалил, но среди сошедших на берег мужчин не было мужа…
        Нина готова была уже разрыдаться: зачем она приехала с детьми с далёкую опасную тайгу, как вдруг навстречу, растопырив руки для объятий, шагнул незнаковый бородач с весёлыми глазами, подхватил Людочку, одновременно сгребая в охапку Нину и Валерика.
        - Я думал, вы уже не приедете!
        - Юра! — вскрикнула Нина. — Ты что такую бороду отрастил?
        - А перед кем здесь бриться? Я же всё время в тайге?
        Обратно катер отправлялся ещё не скоро (ждали какого-то важного начальника), так что было время посидеть, поговорить на берегу.
        - Ничего, к вечеру будем дома…
        По тому, как непринуждённо Юра произнёс «дома», Нина поняла, что он успел сродниться с тайгой.
        - Ещё бы немного, и на другой берег не попасть…
        - Сплав? — догадалась Нина.
        Уже вечером, она увидела сама, что олицетворят собой слово, так интриговавшее и пугавшее её…
        … Начальник, наконец, сделал свои важные дела и вместе с плотно набитым портфелем сел в катер.
        Остальные последовали его примеру. Юра с семьёй заняли заднюю часть катера. Впереди сели двое мужчин, тоже с того берега.
        Нина оглянулась, посмотреть, как за ними расходятся волны и вскрикнула. За ними гнались по воде штабелями брёвна.
        - Ты чего? — оглянулся и Юра и сразу понял, в чём дело. — А-а, обычное дело. Вовремя мы… Сплавляют деревья.
        Нина даже похолодела: ещё чуть-чуть, и остались бы на берегу.
        Но плыть впереди сплава было даже страшнее.
        - Деревья ещё с зимы навалены на берег, отвлекал разговорами Юра. — А ранней весной и поздней осенью их спускают на воду. В другом месте их перехватят, и отправят, куда нужно.
        Деревья, между тем, нагнали катер, но он вовремя славировал вбок, где было глубже и меньше шло деревьев.
        Катер, наконец, остановился.
        Сидевшие впереди, попрощавшись, неторопливо пошли от берега прочь. Вышел на сушу и сам речной волк, бородатый, как водится, Савелий Михайлович.
        - Михалыч, а как же мы? Наш дом на другом берегу…
        - Видишь, Юр, что творится? Брёвна могут пробоину сделать. Переночуйте на этой стороне, а завтра утром будет видно…
        По сдвинутым бровям мужа Нина поняла, что ночевать они будут дома, и ни в каком ином месте.
        Михалыч задымил папиросой, а Юра молча бросился отвязывать одну из стоявших у берега лодок.
        - Мы же утонем! Нас собьет! — запротестовала и Нина.
        - Ничего, — усмехнулся Юра в густую бороду до самой груди, как у настоящего сибиряка.
        Вёслами он работал быстро и ловко, но стихии, явно, пришлось не по нраву, что кто-то посмел пойти ей наперекор. Брёвна так и норовили толкнуть и завертеть лодку, но моряк каждый раз искусно увиливал…
        Юра привязал лодку с колышку у берега и ещё раз оглянулся на разбушевавшуюся реку, игривую и опасную, как зверь по весне.
        - Почти пришли…
        За деревьями показался ветхий маленький скошенный на одну сторону некрашеный домишко. Забора не было — только маленькие колышки окружали огородик.
        20
        Посёлок встретил Нину мрачной тишиной, наполненной монотонными сдавленными рыданиями.
        - Что здесь случилось у вас? — спросила приезжая красивую статную женщину, настоящую сибирячку, проходившую мимо с вёдрами.
        Та покачала головой.
        - Беда. Кто бы мог подумать… — поставила ношу на землю. — Встречался парень с девчонкой. Такая хорошая ладная пара, к свадьбе уже готовились. И вот пошел вчера в клуб, как раз только зарплату дали, все пьяные, как… А парень такой хороший, смирный, с матерью вдвоём жили в хатке. Мать уже старушка, он один у неё был вся надежда. Как раз уехала к сестре в другой посёлок — катер за ней послали… Так вот, пьяных полно было в клубе, и стащили они с парня штаны, да перед его девчонкой, устроили хохот. А он прибежал домой, схватился за ружьё и застрелился у себя на огороде. Один на лавке в доме остался. Соседки хоть и плачут, да по домам. Кто с ним ночью сидеть останется? У нас здесь вообще покойников боятся…
        - А что их бояться? — удивилась Нина. — Живых бояться надо, а мертвых…
        - Ой, молчи!.. — замахала руками женщина. — У нас здесь в последнее время несчастье за несчастьем. Только на прошлой неделе на том берегу хоронили двоих детей. Не дети — ангелочки, задохнулись в сундуке. Мать — цыганка, сидела дома, муж русский, работящий, хорошо зарабатывает, они приехали сюда с золотых приисков. Так с жиру и сбесилась. Он, как чувствовал, не хотел пускать её на работу. А она упёрлась, и всё тут. Устроилась-таки приёмщицей, штамповала деревья, а дети целыми днями дома одни. Два месяца она всего проработала, как приключилась беда. Дети решили поиграть, спрятались в сундук из-под зерна, закрылись крышкой и уснули. Отец после работы сел на него газету читать, решил, что детишки с соседскими играют. Бросились искать, а они задохнулись. Отец сразу после похорон в Москву уехал, а она на днях тоже куда-то исчезла.
        - Прямо как проклятье какое-то над посёлком…
        - Барин, рассказывают, здесь жил один, свирепый с крестьянами, но очень любил лошадей и собак. Говорят, и сейчас его душа бродит по тайге в облике огромной чёрной собаки. Но так ли это, врать не стану. Сама не видела…
        Женщина стала часто креститься, и задумчиво продолжала:
        - Барин этот жил в Нижнем в большом красивом доме. Дома того уж нет. А вот дубовая избушка в тайге, куда он крестьян на сенокос посылал, стоит, как новенькая.
        - А кто же теперь в ней живет?
        - Чей участок, тот и живёт. А раньше крестьяне жили. Там посреди тайги огромная поляна, так она с тех пор и называется — Сенокос. Крестьянам барин тот наказывал, чтобы, пока не высушат сено, не сложат в стога — не смели уезжать оттуда. Они и жили в этом домике… Может, и впрямь проклятье какое… Тайга — вон какая огромная. Что в ней там — поди разбери… А только, и правда, много здесь чего творится. Вот там, на том берегу, — показала женщина в сторону реки, — жила старуха, девяносто лет, а то и больше. Казалось бы, скоро умирать человеку, о душе подумать надо. И что же она учудила… Пошла к сыну (он тоже здесь живёт неподалеку). «Дай, говорит, — мне ружьё. — Меня крысы замучили». Он дал, конечно, ничего не заподозрил неладного. А она пришла домой и застрелилась.
        Больше всего Нину удивило, что девяностолетняя умела стрелять из ружья.
        - У нас здесь все умеют, — махнула рукой женщина. — И ты научишься. Главное, чтобы ружье это под горячую руку не попадало. А то у нас тут вернулся недавно один из заключения, пристроился в нашем поселке. А в доме напротив — парень вернулся из армии. И, как положено, купили по случаю водки, позвали гостей. Зэк тот к ним, говорит: «Я по людям соскучился. Можно с вами посижу? Я заплачУ». А они наотрез отказали, говорят: «Своих нам хватает». Он и решил им отомстить. Залёг с двустволкой в снегу за заборчиком и стал ждать, когда начнут выходить. Так всю семью, одного за другим, и перестрелял. Только сам солдат этот, почуяв неладное, выскочил в окно, бил злодея так, что глаз выбил — насилу милиция оттащила. Суд был в клубе, весь посёлок сбежался, и зэка приговорили к расстрелу. Через неделю в красноярской газете появилась заметка «Приговор приведен в исполнение». Вот такие дела здесь творятся…
        - Да уж… Невесело здесь у вас, — вздохнула Нина.
        Сибирячка заметила, что новая знакомая поглядывает вокруг с любопытством и опаской и поспешила загладить впечатление:
        - Да вы не бойтесь, люди у нас здесь хорошие, хоть иногда и суровые. Меня, кстати, Нюра зовут. А вы, наверное, наша новая соседка…
        … Парнишка оказался совсем молоденький — лет двадцать от силы. В доме с ним осталась только совсем согбенная старушка во всём чёрном. Женщина была одна из немногих в округе, кто не боялся покойников.
        Приходу Нины тем не менее обрадовалась.
        - Недаром внучка моя на днях в лесу встретила чёрную собаку, — покачала старуха головой. — Почти за самой речкой. Обычно так близко она не подходит. Остановилась, и выла на луну…
        - Что за собака? — мертвых Нина не боялась, но от ещё одного упоминания о зловещей собаке невольно содрогнулась.
        - Барин здесь жил очень злой. Моя бабка плакальщицей у него служила.
        - Плакальщицей?
        - Да. Оплакивала всех, кто умирал в округе, а ей за это кто — молочка, кто — яичек, а кто и денежек немножко…
        - Всех? — удивилась Нина. — И у кого родня есть, тоже?
        - И у кого родня, милая, — внучка плакальщицы посмотрела на Нину с сожалением, как умудренная опытом на несведущую. — Оплакивать не значит слезы лить. От них умершему что пользы? Одна вода. А я воды вообще боюсь, и потому внучку предупредила: «Не вздумай по мне долго плакать, чтоб не терпеть мне страха на том свете».
        Старуха вздохнула и зевнула:
        - Ты посиди с ним чуток, а я полежу немного в соседней комнате.
        Мать паренька приехала за полночь.
        - Что ж я, дура, в город тебя не отпустила, — запричитала с порога. — Глядишь, и был бы жив, сыночек мой ненаглядный. Проклятое, проклятое место!
        Жить в посёлке, где бродит дух какого-то злобного барина, представлялось Нине малоприятной перспективой, хотя к суевериям она относилась не иначе, как к выдумкам старушек.
        В Чёрную собаку одни верили, другие — нет, а вот медведей боялись все. Собака ни на кого не нападала, а то, что после встречи с ней в поселке случалась беда, могло быть и совпадением. А медведь, хозяин тайги, верная угроза. И не усомнится никто в существовании косолапого, и к встрече с ним готов разве что какой-нибудь отчаянный охотник, да и тот пойдет на медведя не один, а с друзьями…
        21
        … В хате лениво курила, развалившись на разобранной кровати, женщина лет сорока.
        По-видимому, с утра она ещё даже не причесалась, хотя солнце уже взобралось на косматые вечнозелёные вершины.
        По всей комнате были небрежно забыты не на своём месте вещи.
        Халат на хозяйке в мелкий цветочек местами протёрся и уже явно нуждался в штопке.
        Заспанными глазами она лениво обвела комнату, словно пыталась угадать, какое впечатление на приезжую произвело её жилище.
        В комнате было накурено и грязно.
        На полу у составленный в ряд закопчённых чугунов копошилась девочка лет восьми с двумя длинными чёрными косами.
        - Вот так вот и живём, — с философским видом изрекла женщина небрежно, даже презрительно добавила. — Не жалуемся.
        У стены загремели чугуны. Что-то уронила девочка лет шести.
        - Вика! — прикрикнула на девочку мать. — Иди на улицу погуляй.
        Дочь была смуглая и черноглазая — в отца-азербайджанца, бодрого не по годам. Не смотря на возрастное превосходство над женой, разница в двадцать лет, не спасала его от её скалки.
        День в доме начинался всегда одинаково.
        Утром раньше всех вставал Самагадан. Громко зевая, хозяин плёлся растапливать печь. По мере того, как хата наполнялась теплом, треском сухих дров и березово-еловым ароматом, Самагадан становился всё бодрее и деловитее.
        С выражением сосредоточенности на лице хозяин брался за подойник и шел к пятнистой Зорьке. Возвращался с тёплым молоком, пахнущим травами, и узелком яиц.
        Самагадан разливал молоко по банкам и разбивал на большой сковороде двенадцать яиц.
        Глазки-желтки загустевали с шипением, и изба наполнялась аппетитным запахом яичницы.
        К тому времени, как Самагадан заканчивал все утренние дела по хозяйству, Марья ещё посапывала во сне, разметав по подушке волосы.
        Самагадан ставил сковородку на стол, на насколько секунд застывал в нерешительности над женой и, наконец, принимался осторожно её будить.
        - Марусю, вставай, — тихо звал он, но Маруся только иногда лениво поворачивалась во сне на другой бок.
        - Марусю, вставай, — повторял Самагадан уже более настойчивым и решительным тоном. — Я корову подоил, яичек пожарил. Иди, кушать будем.
        Жена снова не удостаивала его ответом.
        Брови азербайджанца нависали над его черными и горячими, как южная ночь, глазами и, неизменно теряя по утрам свое обычное в течение всего остального дня терпение, он наклонялся к самому уху Маруси.
        - Вставай, Барахло! Век не спал что ли? — выходил из себя Самагадан.
        Услышав «барахло», Маруся подскакивала на постели, и её ладонь несколько раз методично и звонко опускалась на гладкую лысину мужа.
        Самагадан терпеливо сносил эту ежедневную экзекуцию и принимался за яичницу, а Маруся нервно закуривала на постели.
        Муж тем временем расправлялся с яичницей, не забывая, впрочем, оставить одно-два яйца второй половине и шёл на работу.
        А Маруся, позавтракав, не весть откуда извлекала очередную заначенную бутылочку, но пить в одиночестве, разумеется, гиблое дело. Поэтому женщина брала дочь и шла пьянствовать к жене лесника.
        Возвращалась обычно запоздно, и сразу забиралась на печку, отделявшую одну комнату от другой, в которую определили новосёлов.
        На лавочке у печки спали теперь дети, а Юра с женой — на полу.
        Так и жили, пока как-то днём Нина снова не разговорилась с соседкой Нюрой.
        В чём-то их судьбы были похожи. Детство новой знакомой прошло в детдоме, а потом встретился хороший человек Юра Голичанин, родилось двое детишек. Оба взрослые уже, учатся в Красноярске.
        Так что большой дом опустел на время — только сами супруги и брат Юры Виктор в нём живут.
        - Что вы там теснитесь? Переходите лучше к нам, — предложила Нюра и привела главный довод. — У нас баня.
        Баня у Юры с Нюрой и впрямь была знатная, дым вываливался наружу не по-чёрному, через дверь, а по-белому — через трубу. Голичанин срубил её своими руками. Всё как положено — и предбанник, и парная — соседям на зависть и на радость. Как воскресенье — все к нему: пусти, мол, Юра, попариться.
        Пускал, конечно: ни от него, ни от бани не убудет, и воды в большой железной бочке на всех хватит.
        … В тот же день и переехали к Голичанину. Нюра напекла детям воздушных маленьких блинчиков, только сметаны в доме, как всегда, не осталось.
        - Да. Отдал собаке, — не стал отпираться Голичанин.
        - Не два ж литра выливать ей, надо и о людях подумать… — проворчала Нюра.
        Впрочем, ссоры в доме были редким явлением.
        Жить у Голичанина было и уютнее, и веселее, а от этого и посёлок казался Нине уже совсем не таким, как при первой встрече, а приветливым и светлым.
        22
        Внучку плакальщицы звали Варвара Матвеевна, и она, явно, была из тех особенных старушек, кто знает всё обо всех и даже больше — нечто подспудное, что человек может даже сам в себе не замечать, а на челе его отчетливо написано: во столько-то лет и от того-то умрет, вот столько-то у него будет детей и столько-то внуков.
        - Так и знала, что придешь сегодня, милая, — пропела-прошамкала старушка. — Лепешек с утра напекла.
        - Откуда знала, бабушка? — удивилась Нина. — Я ведь и сама с утра не собиралась…
        - А я ведь специально тебе не дорассказала тебе о Чёрной собаке, — прозвенел смех ржавеющим колокольчиком. Знала, что любопытство приведет тебя ко мне.
        - Может, тогда, и как зовут меня, знаете? — усмехнулась Нина.
        - Не знаю, врать не стану, — чуть-чуть обиделась старушка. — Зачем мне знать, когда сама расскажешь? Меня, скрывать не стану, Варвара Матвеевна зовут.
        - А я Нина.
        - Так вот, Ниночка, собиралась ты ко мне или не собиралась… Это только кажется, что сами мы решаем, чему случиться с нами… Судьбу, её ведь и на коне не объедешь. Что написано тебе на роду — сбудется непременно. Одна только внучка моя обманула судьбу…
        - Как это «обманула судьбу»? — уже понемногу перестала удивляться странным речам Варвары Матвеевны Нина.
        - А вот так, — в голосе старушки звенела гордость за внучку. — Учёная она у меня, да ни на кого-нибудь училась, а на саму хозяйку тайги.
        - На хозяйку тайги? — Нина снова невольно округлила глаза, что польстило рассказчице.
        Она таинственно улыбнулась выцветшей и обеззлобленной временем улыбкой и продолжала говорить.
        - Хозяин леса кто у нас?
        - Медведь. Кто ж еще! — угадала Нина.
        - Он, злодей косолапый. Красив, силен, но опасен — не приведи Господь один на один повстречаться с мишкой в лесу! И дочь, и зять от лап его погибли, осиротил ненаглядную мою совсем еще крошкой. Так ведь и ей на роду было написано принять смерть от медведя в том же возрасте, что матери её. Двадцать три было Настеньке, а стрекозе моей двадцать пять скоро стукнет.
        - Как же она судьбу обманула?
        Нина забыла даже о таинственной чёрной собаке.
        - А-а, — хитро улыбнулась старушка, радуясь, что рассказ её заинтересовал приезжую. — Я ж говорю, что училась она у меня не на кого-нибудь, а на хозяйку тайги, есть в Красноярске такая особая школа для девочек. Но ни распутных, ни замужних туда не берут. Миша он ведь сразу чувствует, когда перед ним девочка. Его звериное чутьё не обманешь. Если не целочка — разорвет и церемониться не станет. Косолапому подавай только чистых, незамужних. Такую как заметит в лесу — так лезет обниматься, собака, — старушка хихикнула и продолжала. — А смех, между прочим, плохой. У медведя ласки такие, что невзначай и зашибить может, и когтищами своими до кости разорвать.
        Каким таежным премудростям обучают в Красноярске медвежьих невест, старушка рассказать не успела, потому что заметила вдали своими дальнозоркими единственную-ненаглядную гордость и отраду.
        - Так можно ведь было и просто куда-нибудь уехать, куда-то, где нет медведей…
        - Как это просто уехать? — удивилась в свою очередь старушка. — Разве же отпустит тайга того, кому суждено погибнуть от медведя?
        - А вот и моя стрекоза! — при виде внучки лицо старушки просветлело, помолодело даже.
        Стрекозу звали Светланой.
        Представилась она равнодушно, даже хмуро, пожалуй. Буркнула в сторону «Света». Дикарка, а на вид городская. Кудряшки, сразу видно, не завивка, а свои, подстрижены до плеч, ветер ими играет, пытается распрямить, а они обратно свиваются темными змейками. Глаза тоже тёмные, с зеленью, лесные, разрез, как у рыси. Нос и губы — точёные. Природа-резчик постаралась. На свет появилась красавица. Стройная, правда, чуть-чуть худовата. Ноги сильные, длинные. Юбка белая, выше загорелых колен ладошки на две, тоже ветру на радость. Никто в поселке таких коротких не носит, но Свете можно всё, никому и в голову не придёт осудить имеющую власть над Хозяином Леса.
        - Пойдёмте, что ли, в дом чай пить, — пригласила старушка. — Чай у меня вкусный, из таёжных трав.
        В доме Варвары Матвеевны и Светы всё говорило о том, что здесь давно ни к чему не прикасалась мужская рука.
        У стены аккуратно составлены баночки с вареньями, на столе, покрытом вышитой скатертью (такая же вышивка — с цветочными узорами — на занавесках), в гранёном стакане — букет засушенных с осени разноцветных листьев. Зеркало, большое, в позолоченной раме, не прибито к стене, как положено, а нижним краем уходит за тяжёлый сундук, чтоб невзначай не свалил рыжий котище, развалившийся посреди хаты на медвежьей шкуре — пожалуй, единственного свидетельства, что когда-то в доме был охотник.
        Старушка словно прочитала мысли Нины и поспешила её огорошить:
        - Медведя внучка убила.
        - Как убила? Из ружья? — изумилась Нина, глядя на хрупкую Светлану.
        - Из какого тебе ружья? Ружьём можно шкуру испортить, — продолжала говорить загадками старушка, разжигать любопытство.
        А Светлана юркнула за вышитую занавесочку и взяла с подоконника кинжал.
        - Вот, — показала она гостье. — Его и всаживают медведю в живот. — Она сделала в воздухе резкое движение рукой, сжимающей оружие. — Только надо подпустить его поближе…
        - А как же добраться до живота, если он на четырех лапах? — удивилась Нина.
        - К невинным девушкам он всегда подходит на задних лапах, — пояснила Варвара Матвеевна. — В это время, когда он приближается, и надо воткнуть кинжал.
        - А как же медведь узнаёт, невинна девушка или нет? — продолжала удивляться Нина.
        - Никто не знает, — продолжала играть кинжалом Светлана. — Может быть, запах у нас какой-то особенный, который медведю нравится. Или не любит запах мужчины… У нас недавно одна медвежья невеста влюбилась, потеряла и голову и целомудрие. И пошла на медведя — думала, сойдёт с рук. Задрал её косолапый…
        - Раньше девушки честь свою блюли, — вздохнула Варвара Матвеевна. — Позором до свадьбы подпустить к себе было, и грех большой. Это сейчас бесстыдство развели. Вон Клавка-марийка в тринадцать лет родила…
        - Бабушка! — обняла старушку внучка. — Что нам других судить-рядить? У них своя жизнь, у нас — своя.
        - И двух дочерей беременных козявками выдала, — не унималась старушка. — Одна Зойка, младшая всё дома сидит, да песни поёт.
        - Слышала уже, что косолапый опять натворил? — вскинула брови Светлана.
        - Нет, это ж ты, как сорока на хвосте, мне все новости приносишь.
        Светлана покачала головой:
        - Чувашки с медведем в лесу повстречались… — девушка как-то странно улыбнулась, и уголках её глаз читалось и сожаление, и даже какая-то мстительность.
        - Никого хоть не задрал? Все живы остались? — забеспокоилась старушка.
        - Живы-то живы, да встречу с медведем запомнят надолго. Обычная, в общем-то история. Пошли втроём собирать смолу. Одна захотела в туалет, села чуть поодаль за кусты. Вдруг слышит: «Медведь!» Она, конечно, смеётся, не верит. Подруги опять: «Медведь!» И с визгом побежали. Видит, и правда, идёт он, огромный. Она к бочкам, в которых смола. Медведь, конечно, за ней. Она бочку на него покатила, а ему, Мише, только этого и надо — мёдом не корми — дай поиграть. Он ей обратно эту бочку, она ему назад. Так и играли, не знаю уж, сколько, пока не послышался грохот телеги. Приехал наш Михалыч на лошади забирать полные бочки и новые пустые под смолу привёз. У Михалыча, конечно, как всегда, с собой ружьё. Увидев, что творится, пальнул пару раз в воздух. Мишка в лес и удрал. А чувашку Михалыч довёз на телеге до посёлка. Она как приехала — так сразу в контору. Рассчиталась. И уехала обратно в Чувашию.
        - Ох, прекращала бы ты, Свет, со своими медведями! Вся душа за тебя изболелась, — старушка даже взялась за сердце, там, где, по её ощущениям, и должна находиться душа.
        - Опять, бабуля, начинаешь! — громко вздохнула Светлана. — Хоть не рассказывай тебе ничего!
        Светлана наскоро попила чаю с воздушными лепешками и малиновым вареньем и опять засобиралась:
        - Надо силки проверить.
        - Куда ты в лес в такой юбчонке? Мошка ж заест! — попыталась образумить бабушка внучку.
        - Не заест, — хмыкнула она в ответ. — Если медведи не трогают, то и мошка не посмеет!
        Светлана запустила в дом весенний ветер и поспешила в свою лесную стихию.
        - Красавица девка, а в голове только лес да как мне, старой, помочь. Не дождаться мне, видно, правнуков… — покачала вслед внучке головой Варвара Матвеевна.
        - Рано говорить «не дождаться», — возразила Нина. — Я вот судьбу свою встретила, двадцать шесть уже было, а в тридцать один Людочку родила.
        - Медведи — ее судьба, — подняла и опустила руку Варвара Матвеевна. — Не даром медвежьей невестой зовут. Сватался недавно один. Николай. Парень красавец, моряк, по Усолке на катере плавает. Что, спрашивается, надо ещё? Так нет же! Упёрлась, ни в какую. «Нельзя, говорит, мне за него. Только слёзы он мне принесёт». Вот и поди разбери эту девку!
        - Ничего, обманула судьбу один раз — обманет и второй. — Нине хотелось утешить старушку, но той что-то не понравилось в словах гостьи. Еще минуту назад готовая болтать весь день напролёт, она вдруг буркнула:
        - Устала я. Пойду полежу.
        И полезла на печь, оставив Нину одну за столом, так что ей ничего не оставалось, как в недоумении покинуть странный дом, сожалея по дороге, что так и не успела расспросить о Чёрной собаке.
        Любопытство со временем вытеснило насущные заботы, так что Нине было уже не до призрака барина…
        23
        На рассвете Юра осторожно потряс жену за плечо.
        - Вставай, пойдем смолу собирать.
        - На работу? — потирала Нина спросонья глаза.
        - На работу, — подтвердил муж. — Понедельник сегодня. К вечеру будем на месте. Завтра с утра примемся за работу. А в субботу двинемся в обратный путь, помоемся, наберём продуктов и снова в лес.
        Юра уже успел посвятить Нину во все тонкости ремесла. Живицу собирали летом, а в холода и сейчас, когда природа вышла из зимней спячки, — время снимать с деревьев кору на участке: на стволе делалась большая зарубка — полметра в длину и сантиметров двадцать в ширину.
        Как и люди, деревья бывают толстокожими, причём, не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле этого слова. На старых деревьях может быть два, а иногда и три слоя коры — все их надо аккуратно снять, не повредив при этом оболочки под ними.
        Под ней то и гуляет весной, как кровь влюблённых, смола. Остаётся лишь сделать небольшие надрезы в форме усов и вставить в них воронки, а под них прикрепить чашки, в которые стекает драгоценный вязкий янтарь.
        Нина хотела было наскоро приготовить завтрак. Но Юра возразил.
        - Не надо: там сразу и позавтракаем, и пообедаем.
        Наскоро поели хлеба с молоком — подкрепиться всё-таки надо. Юра прихватил со стола буханку хлеба. Путь предстоял неблизкий…
        Юра выбрал себе самый отдалённый участок, в тридцати километрах от посёлка. Смола здесь текла лучше, но немногие смельчаки отваживались забираться в такую глушь. Стёжка, разделявшая участок надвое, тянулась три километра, уводя в сокровенные лесные дали и обрывалась в овраге, на просторной поляне, надежно, как тайна, спрятанной в самом сердце тайги.
        Раньше крестьяне ездили сюда верхом на лошадях. Теперь — пешком, а зимой — на широких самодельных лыжах.
        Издавна это место, где будто из самого воздуха, пропитанного запахом смолы и трав, рождались поверья и легенды, называлось Сенокосом.
        С двух сторон поляну стерегли поросшие травой хребты, похожие на две гигантские берлоги.
        Светлый ручей с песчинками, чистыми, как бесчисленные мелкие жемчужинки, делил поляну пополам. На берегу веселого маленького притока суровой реки, круглый день рассказывающего сказки деревьям на своем беспечном журчащем языке, возвышалась избушка. Прочная, с вечным фундаментом из дуба, она простояла уже века два.
        От одной стены избы к другой тянулись дубовые нары. Больше в ней не было ничего, кроме маленького столика и буржуйки.
        Был у Юры и участок поблизости, как он говорил «про запас» и заглядывал сюда не часто. Ни смолы, ни опасности, ни впечатлений — пустая трата времени, короче…
        - Отчаянный ты человек, Юрка, — удивлялся Юра Голичанин. — Знаешь какая слава о той избушке идет?
        Юра Голичанин избушку эту никогда не видел сам, его участок находился недалеко от поселка, но много слышал о ней.
        Вечером он подолгу курил старую трубку и рассказывал постояльцам то, что слышал от отца и деда.
        Мимо плыли над тайгой облака, и проносились от истока к устью холодные воды Усолки.
        - Раньше в Нижнем жил барин, — медленно выпускал дымок Юра Голичанин. — Летом он посылал своих людей на Сенокос косить сено. Там они и оставались на ночлег. Пока не скосят траву, не высушат сено, да не сложат в стога — не возвращались.
        А зимой они забирали его на санях. На телеге через ручей не проехать. Вот и приходилось ждать, когда стукнут морозы и ляжет снег. Как-то вечером работники сели за стол, разломили хлеб. И один из них уронил крошку на пол, — вкрадчиво продолжал сибиряк, провожая взглядом облака. — И вот легли они спать…
        Рассказчик понизил голос, обещая неожиданную развязку.
        - Вдруг ночью раздался голос. «Подними крошку», — Голичанин понизил голос, пытаясь передать интонации и тембр невидимого ночного гостя. — Работники испугались. Но каждый решил, что это ему почудилось, и никто не шелохнулся. Тогда в темноте снова раздался голос «Подними крошку», — повторил Голичанин с теми же интонациями. — Мужики зажгли лучину, отыскали на полу крошку, и бежать.
        Юра слушал своего тёзку и усмехался одними глазами. Голичанин рассказывал с такой верой в истории, которые передавали в Нижнем из поколения в поколение, что Юре не хотелось обижать его своим недоверием.
        - Это мне дед мой рассказывал, — заметил Голичанин усмешку, скрытую в морщинах возле глаз у приезжего.
        В этом Юра как раз-таки не сомневался.
        Но мало ли… Может, кто-то из этих же мужиков и решил подшутить над остальными. А иначе… откуда взяться человеческому голосу в такой непролазной глуши?
        Но вслух Юра только небрежно заметил:
        - Медведи в тайге страшнее голосов.
        Юра Голичанин снова неспеша выпустил к облакам струйку дыма и неторопливо продолжал.
        - Любят и мишки заглядывать на Сенокос. Это всем давно известно.
        Историй в запасе у Юры Голичанина было, как у правнучки купчихи серёг и бус в сундуке, доставшемся от прабабушки.
        Хватит на много-много долгих вечеров.
        Когда речь зашла о медведях, Нина невольно крепче прижалась к сильному плечу мужа. Косолапые хозяева тайги, которых Голичанин так ласково величает мишками, пугали её гораздо больше, чем голоса в той самой избушке, где им предстояло провести ни один вечер.
        Голичанин же с детства знал повадки медведей и умело избегал встречи с ними в лесу.
        Но не всем так везло…
        - Был у нас в Нижнем один старик, — вздохнул и посмотрел на небо Голичанин. — Накосил он как-то два стога на той поляне. Так бы он и забыл о них до самой зимы, да только пошёл дождь. И дёрнул же его, старика этого, уж не помню, как его звали, нечистый, — наморщил лоб сибиряк, — пойти посмотреть, не горят ли стога.
        - А почему они должны были загореться после дождя? — не поняла Нина.
        - Это так у нас говорят, — снисходительно улыбнулся сибиряк неосведомленности приезжей. — Когда сено ещё не высохло, стог может загнить изнутри, и тогда кажется, будто из него идёт дым. Тогда нужно снова раскидать стог по земле и ждать, когда сено высохнет.
        На несколько секунд Юра Голичанин замолчал, вспоминая, на чем он остановился, и продолжил с интонациями, с какими бабушка обычно рассказывает внукам сказки.
        - Сено не дымилось, но возле стога спал огромный медведь. Мужик попятился назад. А мишка, как назло, проснулся — и к нему. А там, посередине поляны, (видели?), старые сосны растут — три из одного корня. Мужик тот — за них, а мишка — за ним. Да обогнуть сосну не догадается, а отходит назад, увидит, где дед прячется, разбежится. А мужик-то хоть стар, да скор и ловок — отбежит, и уже с другой стороны из-за Трёх Сосен выглядывает. Медведь раз разогнался, другой, третий… Выдохся миша — мужик проворнее оказался. Но и медведь не промах. Отошел чуть поодаль и вернулся с валёжиной. Положил ее у Трёх Сосен, чтоб хоть с одной стороны мужику путь преградить, и снова разбежался. Но добыча его все равно ускользает. Перепрыгнул мужик через валёжину и снова обвёл его вокруг пальца.
        Заревел медведь и пошёл за второй валёжиной, а мужик тем временем первую подальше оттащил. Но и медведю упрямства не занимать. Принес из леса третью валёжину, в второй уже, конечно, нет у Трёх Сосен. Мужик тоже времени даром не терял. Так полдня они валёжины таскали. Но, к счастью, спохватились в поселке — поехали искать мужика.
        Уже и вечереть стало. Медведь услышал выстрелы — и в лес. Долго потом мужик мишины забавы вспоминал, — Юра Голичанин многозначительно замолчал. Слушайте, дескать, да мотайте на ус..
        О медведях Юра Голичанин мог рассказывать бесконечно.
        На следующий день, когда из трубки сибиряка едкий дымок поднимался к закатному весеннему небу, сосед снова подсел к нему на валёжину, затянулся папиросой.
        Юра Голичанин не признавал никакой табачной продукции — по старинке курил махорку в трубке. И с этим неизменным по вечерам атрибутом во рту и спокойным и невозмутимым выражением лица походил на древнего философа, когда восседал на своей валёжине.
        Управившись по хозяйству, приходили и Нина с Нюрой послушать мужские разговоры.
        Нину беспокоило, что муж уже не раз мимоходом говорил о своем намерении пойти на медведя. Отговорить его от этой опасной затеи она не пыталась. (Пустое дело! Уж если что решил, то отговаривай — не отговаривай, а будет по его). Но Нина жадно ловила каждое слово, когда речь шла об охоте на медведей.
        Впрочем, пока можно было не слишком беспокоиться.
        Из рассказов соседа-сибиряка Нина узнала, что охота на медведей начинается, когда ляжет снег. А до зимы ещё далеко-далеко.
        - Одному на медведя нельзя — задерёт, — вынимал трубку изо рта Голичанин. — Был у нас случай один…Встретился в тайге охотник с медведем…
        Даже Нюра торопливо вытирала руки о передник и садилась рядом послушать, наверняка, давно известную уже ей историю, и большие синие глаза жены Юры Голичанина становились еще больше от непритворного удивления.
        - Правда, пошел он не на медведя — на птицу, — бывалому охотнику, явно, доставляло удовольствие то внимание, с каким ловили его слова новосёлы и супруга. — Но никогда не знаешь, когда встретишь в тайге косолапого хозяина. Так было и в тот раз. Медведь поломал охотника всего, но тот успел выстрелить зверю в живот. Когда нашли то место в тайге наши мужики из Нижнего, то увидели кучу кишок рядом с дохлым медведем. (Так он боль из себя выдрать хотел). А поблизости лежал мёртвый охотник.
        Юра Голичанин посмотрел на своего тёзку и перевёл взгляд на Нину, ожидая вопроса. Но соседи слушали молча.
        - Медведь, — продолжал бывалый охотник, — если ранить его из ружья в живот, очень быстро наскакивает на охотника и снимает с него когтями скальпель и давай ломать несчастного — так обнимет, что косточки хряпнут. Хоть и говорят, «мишка косолапый», да мишка косолапый очень шустрый зверь. Потому-то и ходят на медведя не меньше, чем по трое, да и то с собаками, с лайками. В Сибири без лайки никак нельзя.
        - Я и сам уж об это подумал, — согласился Юра.
        Вскоре в его дворе появился желтобокий дворняга. Увязался, бездомный, за Юрой в посёлке, да так и обрел хозяина. Назвали пса Лютиком, потому что рыжий, почти золотой, и даже без пятнышек.
        Но лайка нужна была всё равно.
        … Тайга по-прежнему казалась Нине чужой и таинственной, но работа в ней спорилась, точно духи леса помогали.
        Смолу Нина выковыривала из чашек в ведро, которое выносила затем на лесную дорожку, где переливала в деревянные бочки с деревянными же пробками.
        В день собирала по целой бочке, за которую платили как за месяц работы на заводе — 140 рублей, да и выходных — три дня в неделю. И всё-таки многие не выдерживали, возвращались в родные места.
        24
        В редкие минуты отдыха Юра заносил свои впечатления в тонкую ученическую зелёную тетрадку с тем, чтобы когда-нибудь отправить это богатство в газету. Но как-то всё время было недосуг, но листы нетерпеливо продолжали ждать своего часа, как актёр за кулисами — выхода на сцену. Иногда, правда, он читал их знакомым, и они узнавали себя и соседей и смеялись «Надо же, как ладно и правдиво!». Но некоторые, конечно, обижались. Но времена, когда за эпиграмму бросали перчатку в лицо, давно прошли, да и не стал бы Белов дожидаться дуэли — отмутузил бы недовольного — и дело с концом…
        Из записок Юрия Белова «СИБИРЯКИ»:
        Козёл
        Было бы даже, наверное, немного странно, если бы Козла не прозвали Козлом за длинную редкую бороду, бугристую лысину и несговорчивый (вот уж точно козлиный!) характер. Сам Козел его, конечно, таковым не считал. Считал принципиальным.
        Как бы то ни было, действовал он строго по закону, а охота на лосей им же, законом, была запрещена.
        Козел был лесником. В тайге он родился и вырос и любил её самозабвенно. «Тайга-матушка» было для него никакой не метафорой. Тайга, действительно, для истинного сибиряка мать, а потому и уважение к ней — из разряда априори, как не надо доказывать, за что любят и уважают человека, давшего жизнь…
        …Кто выдал Козлу охотников, снарядившихся в лес на лося, так и осталось загадкой. Факт тот, что лесник узнал и обратился в милицию.
        Виновников поймали с поличным, убитого лося определили в столовую, а горе-охотникам пришлось заплатить по пятьсот рублей штрафа с носа.
        Казалось бы, восторжествовала справедливость. Ан нет… Через несколько дней Козел исчез самым таинственным образом. Родных у Козла не было. Спохватилось начальство: нет на месте лесника, но кого не расспрашивали, никто нигде его не видел.
        Нашли Козла на пятый день далеко от поселка в лесу охотники. Кто-то пригвоздил старика за бороду к валежине топориком. Расщелина крепко держала добычу. Руки у лесника были туго связаны веревкой за спиной, а штаны спущены.
        Мошка устроила целый пир и уже доедала лысину и мошонку. Лесника доставили в больницу чуть живого.
        Не обошлось опять без милиции. Кто и за что учинил над лесником такую расправу, догадаться было не сложно. Сам он, однако, злоумышленников не выдал, и на вопросы «Кто это сделал», упрямо молчал. Проронил одну только фразу: «Мне еще повезло, что медведь не съел».
        Балалайка
        Голосу марийки Балалайки позавидовала бы и иная известная артистка. Не голосок, а именно голос. Хотя девчонке всего тринадцать. Вернее, когда просто говорит как раз-таки голосок, а говорила Балалайка очень быстро. Тараторка. А как запоет — тогда голосок расправлял крылья и белоснежным голосом летел над Тасеем:
        «Сибирь, Сибирь, люблю твои края.
        Ты мне по сердцу стала дорога.
        Вот вам, ребята, рука.
        Она верна и сильна.
        Моя Сибирь, моя тайга».
        - Балалайка наша поет! — радовались на берегу.
        На самом деле звали её, конечно, иначе. А прозвал так Зою моряк, с которым она по Тассею на катере и плавала, красивый, двадцати семи лет от роду, по имени Николай.
        Как пела Балалайка, слышали все вокруг, а вскоре те же, кто слышал, стали замечать: растет живот у Балалаечки.
        Мать Зои из беременности дочери трагедии делать не стала: сама вышла замуж в тринадцать и двоих старших дочерей в тринадцать отдала, правда, средняя в замужестве зачахла, стала худая и жёлтая. Но другая — ничего. Одна Зоя и осталась на выданье.
        - Значит так, — поставила мать Балалайки условие Николаю. — Если не женишься, я тебя посажу.
        - Не надо, — испугался Николай.
        С Зоей они так и не расписались, но жили дружно. Спала Балалайка до обеда, и на завтрак тёща с другого конца посёлка носила блинчики с творогом и сметану.
        А вечером Николай любил попугать молодую жену. Приходил с работы, покачиваясь, и требовал пьяным голосом:
        - Балалайка, водку на стол!
        Зоя подскакивала, неизвестно где отыскивала непочатую бутылку и ставила её на стол.
        - Я не пьяный, Балалайка, — смеялся Николай и сажал жену на колени.
        Работал он по-прежнему на катере, а всю зарплату отдавал Зое. Мать принесла ей поросенка; жил он, как у многих в Сибири, вольно, гулял, где вздумается, катался в пыли и убежать не порывался. Да и куда бежать? Повсюду хищники и лес.
        С вечера Зоя варила ему на целый день ведро картошки. Потом варить надоело: бросала под крыльцо сырьем. Иногда Балалайка подкармливала поросёнка и зерном. Как ни странно, он вырос в очень даже крупную свинку.
        В общем, Зоя стала настоящей хозяйкой, накопила денег. Тратить в поселке их можно было только в одном месте: маленьком магазинчике на другой стороне Тассея, в котором, между тем, было всё — от сеток против жирных, как хряки, комаров, рабочей одежды и резиновых сапог до чулок, мыла и пуговиц. Рядом был и продуктовый магазин.
        - Вы только посмотрите, — оглядывались люди вслед красивой паре. Балалайка купила мужу костюм, а себе туфли на высоком каблуке, — как Зоя похорошела. Совсем взрослая стала.
        На сплаве
        Сплав — стихия. Попадёшь в него — завертит, если только руки верных друзей-сибиряков не подхватят, не вернут на сибирскую землю.
        В посёлке недоумевали, как можно работать на сплаве «в лёгких условиях». Но именно так писал прежний бригадир в отчётах, по которым начисляли оплату.
        Потому и работали много, а платили мало.
        - Ты что ж из своего кармана что ли платишь нам? — не раз сердились подчинённые.
        Но бесполезно. Заносчивый был — руки не подаст тем, кто ниже по чину.
        Вознегодовала сама стихия. Поскользнулся на берегу, и подхватили бригадира брёвна, как игрушку.
        - Ребята! — напрасно тянул он руки к стоявшим на берегу. Никто из тридцати мужиков так ему руки и не подал…
        25
        Жёлтыми звёздочками рассыпалась по пням морошка, соперничая сочностью и вкусом с таёжной брусникой. Воздух, золотистый и гулкий, предчувствовал уже первые снежинки…
        … Осенью в гости сама медвежья невеста пожаловала.
        - Света! — обрадовалась Нюра.
        В посёлке считалось, в чей дом зайдёт медвежья невеста, тому весь год в достатке жить.
        Света пришла с подарками, бурыми, как медвежата, комочками, копошившимися в лукошке
        - Лис наш, — (так звали кота). — Подругу в дом привёл, пять котят принесла. Троих себе оставили, а это — один Людочке, а другой — Валерику.
        Дети подарку, конечно, обрадовались, но в доме из-за котят пошла ругань.
        Шалуны повадились забираться на стол.
        Юра, брезгливый от природы, постоянно раздражался по этому поводу. Нина и дети становились на сторону проказников, чем только подливали масла в огонь.
        В конце-концов Юра не выдержал.
        - Неси их на речку и утопи, — приказал Валерику.
        Мальчик заплакал. Котят было жалко. Отца ослушаться — страшно.
        Обычно справедливый и добрый, он иногда становился суровым и даже жестоким — в такие минуты с ним лучше не спорить.
        Валерик заплакал и пошел на речку.
        Домой вернулся совсем понурый, взглядом как прирос к полу, чтобы только не смотреть с укором на отца, но укор все равно дрожал в голосе обидой, когда он рассказывал матери:
        - Один котенок сразу утонул, а другого долго еще кружила вода…
        Слезинки падали из-под опущенных ресниц.
        Плакала вместе с сыном и Нина.
        26
        Зимой Юра старался вернуться из леса засветло, снимал кору с тех деревьев, которые поближе к дому. Верный Лютик ходил с хозяином на работу. Но однажды вечером пёс вернулся один, испуганно забился под крыльцо.
        Юра и сам не мог объяснить, что позвало его в этот день в глушь.
        Слухи о том, что в избушке на его участке творятся чудеса, считал вздором, верить в который советскому человеку неприлично и даже нелепо.
        Чувство страха Юра окончательно утратил на войне, когда контузило в голову осколком снаряда. Перестал вдруг бояться, и всё тут. Хотя и раньше был не из робкого десятка, но все же оставался один и, казалось, непреодолимый страх смерти. И вдруг исчез и он. Смерть подошла так близко, что оказалось, и это не страшно. Еще немного и приоткрыла бы свою сакральную завесу: а что там дольше?
        Да, потому, видно, не приоткрыла, что дальше там ни-че-го…
        И потому не страшно вдвойне, ведь если бы был, скажем, ад, то вечные муки — то единственное, чего бы стоило бояться, ведь конечное тем и поправимо, что не навсегда же.
        Но если там, за краем, кромешная пустота, — значит, всё поправимо. А бояться темноты и леса вообще последнее дело и простительно только детям.
        Охотнику же постыдно вдвойне, а вдвоем с собакой и подавно.
        … Лютик словно чувствовал, что он не просто так, приблуда, а вместо охотничьей собаки и не просто так трусИл по лыжне, а важно вышагивал рядом с хозяином, не забывая от избытка чувства повиливать хвостом.
        Зимой одинокая избушка в лесу казалась ещё более таинственной, этаким жилищем деда Мороза или иного какого сказочного персонажа.
        Юра с Лютиком вошли вовнутрь, разожгли буржуйку.
        В домике сразу запахло уютом — так всегда пахнет древесина, согретая огнём.
        Некоторые люди боятся одиночества. Юра, напротив, очень ценил часы, которые мог провести наедине с собой.
        Ведь и в эти часы он не был один, а оставался наедине с Вдохновением. И даже если поблизости не было ручки или карандаша, в лаборатории, существовавшей лишь в его воображении и куда только он один и был вхож, начинали выстраиваться, как на картинах Иеронима Босха, в одно единое целое кленовые листья, русалки; корабли, конечно и многое-многое другое, что само просилось на холст.
        Юра достал из рюкзака ужин. Запахло солёной рыбой. Угостил Голичанин, не только охотник, но и рыбак знатный. Весной тёзка рыбачил на лодке на Усолке, и Нюра на всю зиму солила бочками стерлядку и часть раздавала соседям. А марийка Клавдия та и вовсе, не дожидаясь гостинца, узнав, что Голичанин на рыбалке, сама к нему на лодке подплывала. Он по-соседски давал ей целую бочку.
        … Стерлядку Лютик не любил: слишком уж солёная, и всё же съел немного с руки хозяина из вежливости, и потому что очень уж хотелось есть.
        Обоим, как и предполагал умный пёс (а говорят ещё, лайки смекалистее дворняг!) захотелось пить.
        Трус, возможно, и побоялся бы темноты и холода, да и вряд ли вообще забрался бы в такую глушь, да ещё и зимой.
        А Юра, не раздумывая, взялся за чайник и в сопровождении верного Лютика направился к ручейку, где вода — во всей тайге вкуснее не найдёшь.
        Кедры удивленно перешёптывались: кто-то посмел нарушить их покой. Удивительнее, чем человек с собакой на Сеноксе зимой разве что человек без собаки или собака без человека, которая, как известно, не бродит одна по тайге…
        Природа наслаждалась безмятежностью, которая была бы полнейшей, если бы не вздумалось заночевать в глуши охотнику.
        Юра наклонился над ручьем, и вдруг его накрыла чья-то тень. Он поднял глаза: прямо на него мчалась огромная собака. Она бежала так быстро, что, казалось, летела, не оставляя следов на снегу. Юра едва успел отпрянуть в сторону прежде, чем, оттолкнувшись сильными лапами от земли, собака перепрыгнула через ручей и слилась с тайгой.
        - Уффф! Ты видел, Лютик? — перевел дух Юра, но напрасно искал рядом верного друга, напрасно свистел и звал — Лютик как сквозь землю провалился, будто была какая-то странная взаимосвязь между ним и появлением огромной чёрной псины.
        Да и пёс ли это был?
        А может, просто померещилось?
        Юра даже помотал головой, но не смог разубедить себя в том, что чёрный пёс был от него на расстоянии всего лишь вытянутой руки, так что ощущалось его горячее дыхание.
        Но если это живая собака, почему тогда одна в лесу и почему стремилась не к людям, а от людей, в самую глушь, на верную гибель?
        Будь на месте Юры другой, такие мысли обернулись бы верной бессонницей.
        Но усталость и свежий воздух сделали свое дело — сон пришел глубокий, без сновидений.
        Нина же всю ночь так и не сомкнула глаз, беспокоясь за мужа.
        Лютик бессовестно дрых, время от времени лишь повизгивал во сне да подергивал лапами, словно продолжал от кого-то убегать, и это усугубляло тревогу Нины.
        К утру её глаза были красными от слёз.
        Чтобы хоть как-то отвлечься, Нина включила радио. Почтальон все-таки переправила им «Урал».
        Лютик немедленно перебрался поближе к источнику музыки, как будто тоже хотел поскорее забыть о каких-то своих собачьих тревогах.
        Муж появился к обеду.
        Учуяв рябчиков в рюкзаке, подстреленных по дороге, Лютик виновато завилял хвостом.
        - Ах ты, предатель, — укорил его Юра. — Что, свин, скучно тебе, значит, стало в лесу? Пришел радио слушать?
        Лютик глупо улыбался: возразить было нечего. Струсил перед неведомой чёрной собакой, позорно убежал — правду говорит хозяин. Не вышел из него охотничий пёс…
        Юра рассказал Нине о странном видении в лесу.
        - Ты знаешь, никогда я не верил про все эти сказки, что про нашу избушку рассказывают, а вчера, признаться, стало мне как-то не по себе…
        … К вечеру о мрачноватом приключении забыли, а ночью даже соседи проснулись от крика Юры.
        Он стоял посреди комнаты и пытался что-то сбросить со спины.
        - Сними их, — попросил Нину, злясь на нерасторопность жены. — Они же царапаются, гады.
        - Юр, да нет там никого… — испугалась Нина.
        - Как никого, если там котята… Да сними же их с меня!
        - Юра, там нет никаких котят, — повторила Нина. — Ложись спать.
        Но и во сне Юре снились какие-то кошмары о котятах и чёрной собаке…
        27
        К весне Юра, как и собирался, купил-таки лайку — у латыша Иварса.
        - Если уедете, отдадите мне его обратно, — он, явно, не без сожаления отдавал в чужие руки взрослого уже кобеля с умными глазами по кличке Фингал. Но две лайки у него ещё оставались, а двадцать пять рублей тоже на дороге не валяются.
        Фингал был собакой взрослой, опытной, впрочем, очень ласковой, и быстро привык к новому хозяину.
        А Юра уже не представлял, как мог когда-то жить без Сибири, да и жил он теперь не постояльцем. В посёлке освободились полдома: решили вернуться в родные края молоденькие марийки, а на их место заселили Юру с семьёй.
        На второй половине жили татарин Андрей, тоже, как и Юра, мастер химлесхоза с русской женой Катериной и двумя детишками.
        Правда, половина дома состояла всего-то-навсего из кухни и комнаты, но к чему считать квадратные метры тем, кому принадлежит вся тайга необъятная?
        Оказалось, ко всему этому богатству прилагался ещё и огородик возле дома.
        - Юр, там у тебя земля есть, — поставил в известность начальник химлесхоза, плечистый мужик, всегда ходивший в галифе.
        - Хорошо… — обрадовался Юра.
        … Марийки никогда не засевали свой участок, и до приезда новых соседей Катя была самовластной хозяйкой огорода.
        Нина решила посадить картошку. Первая, молоденькая, с нежной кожицей, если заправить сметаной, что может быть лучше?
        - Что это ты здесь делаешь? — Катя вышла утром и увидела соседку за работой.
        - Картошку сажаю.
        - А почему это ты сажаешь картошку на моём участке?
        - Это мой участок.
        - Это кто тебе такое сказал? — вскинула Катя брови.
        - Начальник химлесхоза мужу сказала, что участок — на двоих.
        Катя ушла в дом и вернулась с Андреем.
        В его взгляде недвусмысленно читался тот же вопрос, который только что задала Катя: «Что ты здесь делаешь?»
        С невозмутимым видом Нина воткнула лопату в землю и бросила в образовавшуюся ямку клубни. И тут же от пинка Андрея картошка мячиком отскочила вверх.
        Нина продолжала своё, но и Андрей не собирался отступать: с новой ямкой вышло то же самое.
        - Я вам покажу, как землю чужую отбирать! — кричал Андрей. — Ишь, умники нашлись! У нас у самих трое детей мал мала меньше — кормить нечем!
        - Да ты, говорят люди, на десять машин накопил уже, и всё тебе мало! — Нина в сердцах отбросила лопату.
        - Говорят, что кур доят. Ты чужие деньги не считай. И в огород чужой не суйся! — продолжал отчитывать Андрей.
        Нина, плача, вернулась в дом.
        Вечером Юра с порога заметил, что жена чем-то расстроена.
        - Так и так, Юра… — не стала скрывать Нина, рассказала, как было.
        - Ладно, Нин, — махнул он рукой. — Пусть сеют. Жили мы без земли и дальше проживем.
        … А голос Андрея слышали даже на том берегу.
        - Ой, Нина, что у вас там вчера за крик стоял на вашей стороне? — спросила наутро у магазина Петровна, седая, как одуванчик, готовый вот-вот развеяться парашютиками в небе.
        - С Андреем поругались, землю не смогли поделить… — вздохнула Нина.
        - Ой, Нина, грех-то какой, ругаться из-за земли!..
        28
        Третий день подряд огненным иероглифом вспыхивало предупреждение в небе: быть грозе. Гром гремел, но где-то вдалеке, оставляя надежду: обойдет стороной.
        И действительно, хоть воздух был натянут прозрачным полотном — даже не капало.
        - Говорил же, не будет никакого дождя, — Юра посмотрел вверх, убедился в отсутствии туч.
        Собственно говоря, тяжёлые облака, налившиеся темной влагой, как напившиеся крови комарихи, всё же были, но далеко, а, следовательно, не могли испортить настроение.
        Как и следовало удачливому охотнику, Юра довольно насвистывал; по дороге в свой второй лесной дом он успел подстрелить четырех рябчиков и теперь имел полное право предвкушать вкусный ужин.
        Мавр сделал свое дело, теперь дело за женой. Нина не заставила долго ждать жаркое по-сибирски, как они с мужем окрестили нехитрое таёжное лакомство. Минута-другая, и выпотрошенные, опаленные на огне рябчики вынуждали Фингала перебирать лапами от нетерпения: скоро непременно под столом будут вкусные кости.
        Рябчик и кости от него были доедены, Юра улыбался во сне; в тайге он засыпал, едва успев коснуться подушки головой. Нина же, напротив, долго ворочалась. Шумы неизвестного происхождения, коих всегда предостаточно в огромном дремучем лесу, становились тенями на стенах, размахивали прозрачными крыльями, точно летучие мыши.
        Танцевали деревья. Глупцы говорят «застыл, как дерево»: у ветвистых своя пластика, свой язык, не каждому дано научиться его понимать, вернее, дано только избранным. И даже услышать музыку для их привычного, но каждый раз разного шаманского танца.
        В эту ночь он был особенно неистов, руки-ветви ритмично, повинуясь мелодии ветра, тянулись вверх, подражая пальцам огня… И так же шипели и потрескивали.
        «Пожар!» — обожгла Нину догадка, а гром словно подтвердил её раскатом где-то совсем близко.
        Нина осторожно потрясла мужа за плечо:
        - Юр, что-то неладно…
        Проворчал что-то во сне и повернулся на другой бок.
        Гром ударил снова, молния распорола зигзагом небо, хлынул дождь. Подозрительное шипение, между тем, становилось всё сильнее.
        - Юр, — снова позвала Нина. — Тайга горит.
        - Какая тайга горит, дождь такой… Спи ты!
        К звукам разбушевавшейся стихии теперь примешивалось и жалобное повизгивание Фингала.
        - Юр, выйди, посмотри. Там, наверное, пожар…
        - Пожар, пожар, — передразнил Юра. — Как выдумает что!
        Одним прыжком, как хищник, Юра оказался у двери, рванул её на себя и тут же захлопнул.
        - Что там?
        - Там целое море воды…
        Удручённым взглядом Юра обвёл избушку, явно осознавая: под натиском стихии ей не устоять.
        - Вот что! — Юра взял за руку жену и снова толкнул дверь. — Пойдём на гору!
        Нина в страхе остановилась на пороге. Ручеёк, разделявший поляну, вдруг стал полноводной рекой и подступал теперь к избушке, намереваясь стать не меньше, чем морем.
        - Фингал, Фингал! — позвал Юра.
        Собака отозвалась повизгиванием из-под нар.
        - Надо взять с собой ружье! — вспомнила Нина.
        - Не надо. Оно нам не понадобится.
        - Откуда ты знаешь?
        - Знаю, раз говорю. Железо притягивает молнию — сразу убьёт, — Юра начал сердиться на жену за непокорность, резко дернул ее на себя, и оба оказались по пояс в воде.
        - Вот так потоп! — присвистнул Юра.
        - Юр, это, наверное, всемирный потоп, — окинула Нина взглядом тайгу, с ужасом подумала, что именно так, наверное, выглядит в шторм океан.
        Сосны, как мачты, раскачиваются из стороны в сторону, а ветер, будто бешеный пёс, сорвавшийся с цепи, несся куда-то, не разбирая дороги, и выл на луну. Но мужу-моряку, конечно, лучше знать, что такое шторм.
        - Если это всемирный потоп, поплывём на дереве, — усмехнулся он в темноту.
        От одной только мысли, что, возможно, придется добираться до заветного холма-великана на бревне, Нина на мгновение оцепенела. Вода вызывала в ней какой-то суеверный ужас. Непогода вырывала с корнем вековые деревья, как морковку с грядки.
        - Иди за мной и ничего не бойся!
        Муж был прав: остаться означало верную гибель.
        Страшно было и отдаваться на волю стихии, но, так, по крайней мере, есть возможность спастись.
        Размышлять и даже бояться, между тем, было некогда.
        Юра, опытный охотник, чувствует, куда можно наступить, чтобы не оказаться с головой под водой. Нина же, зажмурив глаза, отдалась на волю проведения и мужа, быстро и покорно следовала за ним. Когда же, наконец, открыла глаза: гора, казавшаяся недосягаемой, была уже совсем близко.
        - Пришли, — выдохнул Юра и осторожно, чтобы не соскользнуть обратно в воду по размытой горе, начал подниматься вверх, увлекая за собой жену.
        Вздохнула спокойнее и Нина. Все-таки грех бояться, когда рядом такой бесстрашный и надёжный мужчина, как её муж.
        Однако вскоре в душу снова камнем упали сомнения, как будто хотели всё же утянуть на дно.
        Гора не была таким уж безмятежным укрытием, где можно было бы переждать потоп.
        Где-то совсем рядом послышался звук крадущихся шагов. Нина прислушалась. Осязание вовсе не спешило её успокоить, а, напротив, изо всех сил посылало в мозг сигнал SOS, уловив ещё и шорохи, которые, очень даже может быть, издают ядовитые змеи.
        - Юра, — шепотом окликнула Нина мужа. — Ты слышишь?
        Кустарник зловеще затрещал под чьими-то огромными хищными лапами.
        - Ну и что, — Юра и отозвался спокойным, ровным голосом, не потрудившись перейти хотя бы на полушепот.
        - Как «ну и что?»???
        Юра прислонился к вековому дубу и притянул к себе жену:
        - Стой тихо и ничего не бойся. Здесь может быть какой угодно зверь.
        - И медведь? — испугалась Нина.
        - И медведь, — кивнул Юра, — но ты пойми что…
        - И ты так спокойно об этом говоришь! — перебила Нина, начиная выходить из себя. Усталость и страх неожиданно обернулись раздражением.
        Но Юра, обычно вспыльчивый, оставался на сей раз невозмутимым и спокойно продолжал.
        - … здесь никто ни на кого не нападет.
        - Почему не нападет?
        - Да потому что здесь у нас один общий враг — вода.
        Нина не переставала удивляться уму мужа. Знаний в его голове, наверняка, не меньше, чем в самой большой энциклопедии, но в книге, чтобы найти ответ, нужно время, а Юра моментально извлекает из ячеек памяти любую информацию.
        Успокоившись, Нина плотнее прижалась к мужу. Время от времени Юра спускался проверить, не ушла ли вода. Ближе к утру он принес добрую весть: в низине сквозь осевшую муть уже проглядывает трава. Но ещё радостнее было другое известие…
        - Я точно не разобрал, но мне показалось, избушка наша уцелела.
        По счастливым огонькам в глазах мужа Нина поняла, как он сроднился за эти годы со своим таёжным пристанищем.
        Когда стало совсем светло, Нина и Юра покинули свой временный ковчег.
        Внизу простиралось огромное кладбище кедров, но избушку почему-то не снесло.
        Как чудо, она ждала возвращения хозяев, спешащих к ней по колено в воде. Нина толкнула дверь, Фингал завертелся на нарах волчком, завилял хвостом и принялся рассказывать на своем повизгивающе- лающем языке, как напугала его гроза.
        - Ах ты, хитрец, сидел под крышей, пока мы мёрзли на горе, — Нина быстро переоделась и нырнула вместе с Фингалом под одеяло.
        - Дрова, конечно, мокрые, — покачал Юра головой. — И спичек тоже нет.
        Взгляд его упал на подоконник, где ждал ещё один сюрприз — почти целый коробок спичек.
        Юра оторвал от стола доску, соединявшую внизу ножки для красоты и прочности, и буржуйка провозгласила потрескиванием: быть теплу и уюту.
        Через день вода ушла совсем, но на поляне теперь покоились вымытые с корнем деревья. Место гибели зелёных великанов затянуло уже песком вперемешку с мелкими камешками.
        … Только ручеёк, кажется, и проник в планы стихии: не иначе как для него одного затевалась вся эта гроза, ведь теперь от него ответвлялись два таких же чистейших потока, и он мог чувствовать себя полноправной, хотя и мало кому известной рекой, с истоком, устьем и даже двумя притоками.
        На следующий день, в субботу, как обычно Юра с Ниной возвращались в посёлок. Стихия оставила и здесь следы своего пребывания.
        - Вас никак гроза в тайге застала? Слава Богу, живы! — всплеснула руками соседка Люся, жившая с Игнатом через дорогу, увидев их с собакой и ружьями на мосту.
        (Теперь не нужно было переплывать реку на лодке, на обоих берегах трактора держали закреплённые на тросах доски-горбули, по которым мог пройти даже конь с телегой).
        Во взгляде Люси было столько удивления, радости и испуга, как будто соседи возвращались не из лесу, а с того света. — Я всю ночь не спала, думала: вот если какой охотник на ночь в тайге остался: ужас-то какой!
        И тут же вспомнила о собственных бедах, сокрушенно обернулась на огороды, над которыми успела поглумиться стихия, — всю картошку вымыло и в речку унесло…
        - Что там картошка, — покачал головой Юра. — В тайге столько кедров с корнем повырывало! Вся поляна ими завалена!
        Люся удивленно распахнула глаза, а Игнат даже специально пошел к избушке проверить, не врет ли Белов.
        Вернулся под сильным впечатлением.
        - Что там у них творилось! Чудом только живы остались, — рассказывал потом в посёлке. — Если б работали десять бульдозеров, не собрали бы столько деревьев в кучу.
        29
        … Пожалуй, если и есть кто в тайге страшнее мишки косолапого, то это мошка. Никакого тепла не захочешь и короткое лето не в радость, когда облепляют живые тучи. Одно спасение — противомоскитная сетка.
        Детям такое приспособление особенно неудобно, а там более непоседам…
        У Людочки сетка то и дело соскакивала со шляпки — на радость мошкаре. Не спасала и Валерика. Изгрызанный докучливой мелюзгой, лоб чесался днём и ночью, зато его можно было демонстрировать другим мальчишкам, которые больше беспокоились о том, чтобы сетка была всегда на своём месте.
        У Людочки с Валериком была совершенно другая забота. Собака.
        Да, лаек, дворняжек в Сибири много. А такой — ни у кого! Маленькая тявка с длинной белой шерстью!
        Честно говоря, собака была не совсем их, вернее, совсем не их, а соседки через несколько домов — чопорной Клавдии Петровны или, попросту, тёти Клавы.
        Собачку ей привезли родственники из Смоленска, и она её выгуливала по утрам, а когда те же родственники пригласили её на чью-то свадьбу в Смоленск, собачку нужно было на время пристроить. В Сибири близких у неё не было.
        Время это для Валерика и Людочки пролетело очень быстро. Собаку забрали, и оставалось только надеяться и ждать, что тёть Клаву снова позовут куда-нибудь родственники, и желательно, чтобы надолго.
        Правда, вместо собаки соседка оставила литровую банку вишнёвого варенья.
        - Будем вечером пить чай! — обрадовалась Нина.
        Но до вечера банка на столе не достояла.
        Вычислить виновника оказалось несложно. Растерянная, перемазанная вареньем, прямо с орудием преступления в руках, с которого стекали ещё последние капли лакомства, Людочка бросилась навстречу вошедшей в комнату матери и разрыдалась:
        «Простите меня!»
        Нина покачала головой: дело ли это, обычная вишня стала детям в диковинку. И даже яблоки, не говоря уже о сливах. Фрукты вообще в магазине редкие гости, а дома Людочка слив испугалась сначала даже, испуганно косилась на невидаль: «Что это!» А попробовав, облизывалась: «Вкусно!»
        Но вишнёвое варенье стало последней каплей. Через пару недель детей отвезли в Горький, к родне мужа.
        За Фингалом смотреть наказали Николаю с Балалайкой.
        - А живите у нас вообще, — предложил им Юра. — Мы всё равно всё время в тайге, только на выходные приходим. Сейчас детей отвезём — вообще места много.
        И Николай с Балалайкой остались…
        30
        На месте раздора Катя с Андреем посадили капусту.
        Качаны, огромные, как маленькие планеты, притягивали удивленные взгляды.
        «Ох, и хороша капуста», «Такой большой ни у кого ещё не было», — говорили вокруг.
        Только Катю урожай не радовал, вообще ничего не радовало. С каждым днем она становилась желтее и желтее.
        - Кать, что с тобой? Болеешь что ли? — спросила Нина.
        С Катей и Андреем они давно помирились, и вообще забыли о ссоре. Соседи как-никак, не век же теперь злобу друг на друга держать.
        - Ой, Нин, молчи! — подняла и опустила руку Катя. — Сделала аборт сама, неудачно, кровь идёт и идёт без остановки.
        - Так тебе ж в больницу надо! — забеспокоилась Нина.
        - Какая, Нин, больница! Ребенок грудной у меня. И так пройдет.
        … Земля, обмякшая от дождей, ждала, когда декабрь забинтует раны чистым, белым. По реке сплавляли последние деревья, когда поселок встревожил Рупор, почти живая и сакральная фигура в округе.
        - Андрей! Переплывай на этот берег!
        - А что такое?
        - Крепись, Андрей, у тебя беда, — провозгласил Рупор.
        … Катю похоронили на второй день. Андрей вскоре с детьми куда-то уехал, говорили, вернулся на родину.
        А капуста осталась. Сочную, уже припорошенную первым снегом, срезали все, кто хотел, и второй снег прикрыл капустные пеньки, похожие на останки молодых берез, хотя и без годичных колец…
        31
        Юра никогда не был жаден ни до денег, ни до чинов, а вот впечатления копил с такой страстью, как будто они были тем единственным сокровищем, которое можно унести с собой за грань земного бытия. Он следовал за красотой, искал её повсюду, а здесь, в Сибири, её несметные богатства, но не каждому она открывает свои бесценные клады.
        От местных Юра узнал, что весной на горе, недалеко от их избушки токуют косачи с пушистыми хвостами.
        Целый день он делал вблизи от места, которое ему указали, укрытие наподобие шалаша.
        А ночью собрался подсматривать ток.
        - Буду наблюдать до самого утра, — делился с женой радостью предвкушения.
        - Юра, возьми меня с собой, — попросила Нина.
        - Ты что? Ты там будешь шуметь! — нахмурился он.
        - Ну возьми, — не отставала она. — Я в жизни такого не видела. Буду молчать и даже не пошевельнусь!
        - Хорошо, — согласился Юра.
        Фингала, конечно, оставили сторожить избу. Взяли с собой только ружья и с вечера отправились на гору. Спрятались в шалаше, откуда открывался вид на поляну, обвитую цветущей морошкой, точно припорошенную крупными звёздочками-снежинками.
        - Невидимые людям, но хорошо заметные взгляду мягколапых рысей, высоко над тайгой на еженощный парад фонариков собрались крылатые.
        - Тише, не шуми, — на всякий случай предупредил Юра ещё раз.
        К утру стало очевидно, что у косачей и павлинов одни прародители — жар-птицы. И короны-гребни на головах подтверждали это. Потому-то они, косачи, распушив версальскими веерами хвосты с призывным «И-хо-хо» вытягивают ноги, поджидая самочек.
        Косачки не спеша, как припозднившиеся невесты, слетались на поляну, усыпанную мелкими красными и жёлтыми цветочками.
        На фоне чёрных красавцев с алыми гребнями-коронами серые самочки казались совсем неприметными.
        Юра взвёл курок, прицелился и… опустил ружьё.
        Не поднялась рука палить по красоте.
        32
        В отличие от людей, животные страдают бессонницей, только если на это у них есть очень серьезные причины.
        Какие причины были у Фингала для того, чтобы заливаться всю ночь напролет истошным лаем, хозяева его могли только догадываться. Но им хотелось спать, а не думать о том, что будоражит собачью душу. (С телом, судя по съеденному с аппетитом с вечера остатком рябчика, всё было совершенно нормально).
        Тем не менее, пёс забивался то и дело под нары и продолжал там громко лаять, словно желая оградить себя от неведомой опасности.
        - Молчать! — прикрикнул на него Юра.
        Не смея ослушаться хозяина, Фингал задавил в себе лай, и от такого усилия даже пополз по полу, сдавленно повизгивая.
        Утром обнаружилась и причина странного поведения собаки. Вдоль избушки вглубь участка вели медвежьи следы.
        Видимо, Фингал почувствовал, что хозяин тайги бродит где-то поблизости…
        Медвежьи лапы кое-где так четко отпечатались в земле, что были отчетливо видны и пальцы, и когти на них.
        - Юра, здесь был медведь…
        То, что сказала Нина, было очевидно итак, только Юра упрямо делал вид, что не замечает медвежьих следов.
        - Ну и что! — перевел он взгляд от отпечатка лапы, который пристально изучала жена, на верхушки кедров, которые рассвет уже в который раз со дня сотворения тайги пытается окрасить в нежно-розовый.
        - Он, знаешь, куда, ушёл уже за ночь…
        Фингал смотрел на ситуацию более трезво и осторожно оглядывался. Тем не менее, обоим ничего не оставалось, как следовать за Юрой вглубь полной медведей тайги.
        Он же беззаботно насвистывал, не иначе, чтоб трусишки могли ощутить в полной мере, какой выдался превосходный денёк.
        День был, и правда, вполне превосходен.
        Лесные духи, потревоженные медведем, пролили ночью молоко, и оно растеклось по всей тайге парным туманом.
        Солнце обещало быть ласковым, не обжигать чересчур и не прятаться, тем более, что и прятаться было некуда. Безоблачное небо смотрело на землю голубым любящим взглядом, хотело приголубить все живое.
        Фингал уже немного осмелел и даже перепрыгнул через ручей раньше Юры.
        Нина перешагнула через неглубокое прозрачное препятствие и остановилась, как вкопанная, явно увидев, что этой же дорогой до них проходил и косолапый.
        - Юра, и здесь медвежьи следы.
        - Ну и что! Говорю ж, он уже далеко, — начал сердиться муж. И снова не оставалось ничего другого, как с тягостным вздохом следовать дальше. О том, чтобы уговорить мужа вернуться обратно в избушку, не могло быть и речи. Словно назло шагает ещё быстрее…
        Наконец, Юра остановился у пригорка, на котором росла большая сосна.
        Под ней Юра обычно разводил костерок.
        - Посиди пока, отдохни немного у сосны. А мы с Фингалом сходим за птицей. Вернёмся, и тогда начнем работать.
        Юра с собакой пошли низиной на охоту, а Нина поднялась на пригорок. Собрала немного веточек и сухой травы для костра.
        Достала из кармана комбинезона коробок. В нём оставалась одна-единственная спичка.
        Как правило: это чаще всего происходит именно с последней спичкой, наперекор безмолвной мольбе «только не погасни, только не погасни» она чиркает, дарит надежду и самым бессовестным образом гаснет, заставляя пенять на туман.
        Но пеняй-не пеняй — делать нечего.
        Нина развернула сверток с завтраком, достала кусочек хлеба, но не успела поднести его ко рту, как мошка мгновенно облепила съестное.
        Подув на наглое полчище, Нина спрятала хлеб обратно, уповая на то, что спички есть у мужа, и глотать мошек вместе с хлебом не придется.
        Только дым и отпугнет назойливую мелюзгу, даже медведь, и тот ей не страшен!
        Но мысли о хозяине тайги лучше гнать прочь, как мошкару. Тем более, что от одних только дум в воздухе запахло зверем. Показалось, конечно, от страха…
        Скорее бы муж вернулся.
        Рядом с ним любая опасность не опасность.
        Вскоре послышались выстрелы и лай Фингала. Скоро, значит, и сами вернутся с рябчиками.
        Лай становился все громче. В воздухе ещё дрожало эхо выстрелов, увязшее в тумане, как в сачке, а рядом в пяти шагах шевельнулся кустарник.
        Страшная догадка «МЕДВЕДЬ!» запуталась криком в тумане, а сам хозяин тайги вырос над кедрами.
        От рыка его задрожал лес, а сам косолапый, разбуженный выстрелами и лаем, метнулся галопом в заросли, с хрустом раздвигая перед собой упругие ветви.
        И скрылся в тумане.
        Юра с Фингалом взлетели на гору, где только поломанный кустарник и огромные следы свидетельствовали о недавнем пребывании здесь медведя.
        - Больше я в Сибири не останусь! — набросилась Нина на мужа. — Так и детей не увижу!
        Юра затянулся сигаретой.
        - Хорошо еще костёр не развела… Медведь, если почувствует дым, сразу разорвёт…
        - Вот видишь! — обрадовалась Нина. — Юр, поехали отсюда!
        Юра молча докурил папиросу.
        - Нин, самая работа началась. Куда мы поедем? Давай хоть до осени доработаем…
        - В тайгу я больше ни ногой!
        - Вот тебе двустволка, — протянул Юра жене оружие, с которым ходил на рябчика. — стреляй в воздух — никакой медведь подойти не посмеет.
        Спорить с мужем было бесполезно, поэтому Нина уцепилась за «хоть до осени» как за последнюю надежду.
        - Хорошо. До осени так до осени.
        Но тайга, словно в отместку, готовила еще испытания…
        33
        Деревья, как и люди, говорят на разных языках. В тайге он правильный и плавный, если только не вмешается ветер… Тогда-то и станет понятно, кто истинный, а иногда и самовластный хозяин тайги. И не только листья подчиняются ему беспрекословно…
        С недавних пор Нина уяснила одно: дорога через тайгу может быть более или менее безопасной только в одном случае: если впереди на расстоянии не более шага идёт муж. И старалась не отставать, хотя и никаких медведей поблизости не было, иначе бы Фингал не был так безмятежен.
        Юре такая всецелая уверенность в его силах была приятна, тем более, что он знал: жена его трусихой никогда не была.
        Но всё же тайга — это место для настоящих мужчин, а отнюдь не для женщин.
        И Юра даже знал разгадку, как всё гениальное, лежавшую на поверхности: почему тайга не выносит женщин.
        Не потому ли, что женского рода сама? Мужчины, сильные и смелые, ей любы, а дамам гневно указывает: их место не здесь, не в тайге. Разве что с медвежьими невестами ничего поделать не могла. Не зря, видно, люди придумали, что медведь — хозяин тайги. И Юра тоже чувствовал себя в ней полноправным хозяином, и в такой же степени — художником. А она, необъятная, конечно же, — Муза.
        Тайга прерывисто вздыхала, убеждала идти быстрее.
        Юра привык ей верить, потому ускорил шаг.
        - Быстрее, — торопил и жену. — Видишь, ветер какой поднялся.
        Поспевать за мужем было трудно. Наработавшись за день, хочется вдыхать таёжный воздух полной грудью, он — лучшее лекарство от усталости.
        «Поспеши, поспеши», — слышалось в раскачивании крон.
        И вдруг ветер, как необузданный медведь, посаженный забавы ради на цепь, порвал невидимую привязь, понёсся напролом, не разбирая дороги — только ветки затрещали.
        - Скорее!
        Избушка была уже совсем близко, но обезумевший вихрь мог подхватить и на пороге.
        Юра втолкнул жену в избу, и едва успел захлопнуть дверь, как снаружи застонали, падая, деревья.
        Фингал, учуяв опасность, забился по своему обыкновению под нары.
        - Юр, а если дерево какое на нашу избушку упадёт? — забеспокоилась Нина.
        - Не бойся, избушка наша за двести лет и не такое выдерживала, — как-нибудь устоит.
        Кто бы мог подумать, что ураган остановится у ручья, точно тот был запретной чертой или невидимой стеной. Напрасно бился о неё ветрюга — только на том берегу наломал деревьев. Лишь три древние сосны, переплетённые корнями, устояли в низине под его натиском.
        Юра окинул сокрушённым взглядом кладбище деревьев: сколько работы даром пропало! И почувствовал, нет, не обиду — какое-то опустошение, отозвавшееся в сердце укором: тайга предала его.
        От участка, окорённого и сулившего немалую прибыль, почти ничего не осталось. Даже бочки со смолой, которые Нина успела наполнить за несколько дней, проведенных на Сенокосе, и те были завалены деревьями.
        За смолой из Нижнего приехала бригада. Целый день расчищали дорогу, чтобы можно было пройти коню.
        - Как чувствовал, взял ещё один участок у посёлка, — вздохнул Юра. — Видно, и правда, надо нам уезжать из Сибири.
        То, что Юре казалось настоящим бедствием, для Нины было всего лишь неудачей, да и то сулившей скорую радость встречи с детьми. Участок у посёлка, она знала, муж не очень любил. Ей же, напротив, там работалось спокойнее: медведи так близко к посёлку подходить не решались.
        Слово Юра сдержал, но и от тайги не отступился…
        34
        Нина давно мечтала пожить безмятежно месяц-другой в окружении близких людей на берегу реки в уютном домике с палисадником и садом.
        Дом свекрови в Горьком казался Нине воплощением земного рая, здесь было всё, даже огромные чёрные вишни, из которых мать мужа варила вкуснейшее варенье со сладкой пенкой — приманкой для детей и ос.
        В Сибири уже колобродил первый снег, кружил в воздухе полудождём-полуснегом и пугал холодами, а здесь ещё нежилось лето, не хотело уходить, но всё же приходилось отступать перед сладковатым осенним благоуханием.
        Юра уехал на Урал обживать новое место, предоставив жене возможность поближе познакомиться с родственниками.
        Нина видела свекровь только раз, когда полгода назад отвезла ей детей. Тогда засиживаться в Горьком было некогда, уже на следующий день нужно было уезжать обратно в Сибирь. На первый взгляд свекровь показалась ей женщиной доброй, хотя и сдержанной на проявление чувств.
        Все три сестры, как и рассказывал Юра, были красавицы и очень похожи друг на друга, так что даже мать их путала иногда. Как ни странно, годы только усиливали эту похожесть, тогда как обычно время, накладывая на лица, как грим, слой переживаний, именуемый пресловутым жизненным опытом, усиливает различия, словно желая отдалить близких людей друг от друга.
        Понравилась ли им новая родственница — Нина не могла дать однозначный ответ на этот вопрос. Как-то Юра обмолвился, что сёстры его были близкими подругами с Тамарой и, вероятно, чувствовали себя теперь предающими уже тем, что вынуждены гостеприимно привечать в своём доме вторую жену, и пусть натянуто, но всё же улыбаться. Дружба дружбой, а брат, конечно, дороже. И всё же в их отношении к Нине оставалась какая-то неловкость.
        Вероятно, причиной тому был портрет. Тщательно выполненный карандашом, в простой, но безупречной деревянной раме (и в самой работе и в её оформлении Нина сразу узнала руку мужа).
        На белом листе бумаги была изображены молодая женщина с картинно разбросанными по плечам тёмными волосами, чуть раскосыми глазами и капризной линией губ.
        - Вы ведь художник? — спросила как-то, как говорится, ни с того ни с сего, соседка.
        Просто встретились случайно на улице.
        Она же никогда ни о чём не спрашивала, и вдруг… Но сама неожиданность вопроса заставила Юру улыбнуться: значит, неприступная пава-соседка размышляла о нём.
        - Можно сказать, и так, — не стал оспаривать Юра.
        Личико соседки, на котором обычно все чувства скрывало паранжой — не иначе как показное — безразличие, оживилось и даже порозовело.
        - А вы могли бы нарисовать, к примеру, меня? — в вопросе не было ни кокетства, ни смущения, и это снова подкупило Юру.
        - С удовольствием, — обрадовался Юра возможности остаться с соседкой наедине хотя бы на полчаса и лукаво повёл бровью. — Только сможете ли вы сидеть без движения так долго?
        - Очень долго? — насторожилась и как будто даже расстроилась соседка.
        - Если писать маслом, то да, — не стал скрывать Юра. — А если карандашом, то не очень.
        - Тогда карандашом, — соблаговолила соседка.
        Красивым было, скорее, само творение художника, чем изображённая на портрете.
        Рисунок, а не натурщица.
        Нина тем не менее почувствовала укол ревности, инстинктивно угадав, чей портрет висит в гостиной.
        Странно, почему она не заметила его в прошлый раз. Видимо, потому, что спешили, и было не до случайного соприкосновения с прошлым.
        На этот раз Юра остановил на портрете долгий уличающий взгляд, перевёл его на лицо матери и произнёс твёрдо и отчётливо, как выносил приговор, не подлежащий апелляции:
        - Немедленно сними…
        - Но, Юра, ведь красивый же портрет, — пыталась было протестовать мать, но сын так решительно вышел из комнаты, оставив перед выбором: он или память о прежней невестке в их доме, что она быстрым движением сдёрнула рисунок в раме и поставила лицом к стене за диван.
        Впрочем, и мать мужа, и сёстры так тепло отнеслись к Валерику и Людочке, что даже мысленно Нина не смела их ни в чём упрекнуть, тем более, что время сделало своё дело: ослабило первую натянутость отношений, как струны на гитаре, чтобы в сад заструилась проникновенная и светлая мелодия с лёгкой примесью грусти.
        Вскоре предстояло расставаться: от Юры пришла уже телеграмма, снова зовущая на Урал. Но свекровь была тем не менее настойчива и уговорила Нину остаться с детьми ещё на месяцок запастись витаминами на долгую уральскую зиму.
        В саду как раз поспели яблоки.
        35
        … Название посёлка свидетельствовало о том, что придумавший его, явно, не утруждал свою фантазию. А, может, просто любил аккуратно пронумерованный, расфасованный по ячеечкам порядок.
        Как бы то ни было, посёлок назывался Четвёртый. Таким же, казённым, геометрически правильным было в посёлке жильё. Оно отдавало лагерной жизнью, но скорее, не заключением, а, пожалуй, даже приключением, несмотря на то, что перемещение из пункта А в пункт В, конечно, не из праздного любопытства, а с вполне определённой заданной целью — кормить себя, семью и страну.
        В общем, это были четырёхквартирные складные финские домики.
        Юру с семьёй поселили в одном из таких домиков без особых примет. Одна квартира по соседству пустовала, хозяин другой тоже со дня на день собирался вернуться в родные места. А второй сосед был весельчак и охотник. Не только до дичи и зверя, но и до всякого рода розыгрышей.
        Кроме двух одинаковых улиц из одинаковых домиков-квадратов в посёлке всего-то и было, что клуб и магазин, располагавшиеся в одном бараке, единственном отличном от остальных, так как сделан он был из брёвен.
        Строили посёлок заключенные. Некоторые, которым Четвёртый стал родным домом, остались здесь и отбыв наказание. Раньше строители жили в бараках, холодных, неудобных, теперь пустующих, поросших травой и малиной.
        Малины вокруг было много, так и манила, душистая, девчонок, птиц и, говорят, медведей, известных охотников до лесного лакомства.
        … Уже с первых дней Юра и на новом месте успел прослыть драчуном, хотя мордобой был вынужденным, а причина более чем уважительная, с чем наверняка согласится каждый, у кого хотя бы однажды была собака.
        … Тайна досталась Юре и Ниной от прежних жильцов, уже достаточно подзаработавших и с чистой совестью вернувшихся куда-то поближе к Москве, а может быть, в одну из советских республик. Как бы то ни было, везти в такую даль охотничью собаку не резон, тем более, что здесь она значительно нужнее.
        Охотничья собака сразу чует настоящего охотника, не удивительно, что Юра с Тайной сдружились с первых дней.
        Юра не раз мысленно благодарил прежнего хозяина за то, что тот научил Тайну всем таёжным премудростям. Наверняка, никто иной как таёжники и придумали выражение «собака — друг человека»…
        …За что отсидели Курдюк и Гнусавый, Юра не знал. Только мог предположить очевидное — клички приклеились к ним с тех самых дней, когда они обживали Урал. Теперь они люди свободные, правда, оставила зона на лицах обоих какую-то отметину, как клеймо: отсидел.
        Хоть товарищами эти двое никогда Юре и не были, но гнушаться людьми никогда привычки не имел. Считал так: если просят мужики выпить с ними по рюмочке, будь уж добр, уважь.
        В воздухе запахло жареным. Шашлычный дух будоражил аппетит. Ночь опустилась на землю тихим осенним листом.
        Курдюк откупорил бутылочку и провозгласил незамысловатый, но всегда уместный тост «За здоровье».
        Стопки дружно звякнули друг о друга.
        - Закусывай, Юр! — Гнусавый протянул сковородку с шипящими кусочками.
        Помимо Гнусавого и Юры на мясо у Курдюка собралось ещё человек семь, в основном, бывшие заключённые.
        Юра взял несколько кусочков, вдохнул ароматный воздух:
        - Баранина.
        - Ага, — ответил Гнусавый.
        Сковорода пошла по кругу.
        - А что, ничего шашлычок, — похвалил один из дружков.
        Другой решил, что пора бы снова наполнить стопки, толкнул соседа в бок: «Наливай!»
        Стекло звякнуло в нетерпении, злорадно предвкушая хотя бы словесную перепалку, без которой обходится редкая пьянка, достаточно запустить, как камешек, первое словцо.
        И Гнусавый, усмехнувшись, гавкнул. Одни смотрели на него слегка испуганно, другие — скалясь во весь рот.
        Только Юра — с недоумением.
        С ума человек что ли сошёл, лает ни с того, ни с сего.
        А Гнусавый снова гавкнул, на этот раз отчётливо и громко:
        - ГАВ!
        - Ты что? — удивился Юра, убеждаясь, что Гнусавый, точно, сошёл с ума.
        Озадаченное лицо Юры так развеселило захмелевшего уже слегка Курдюка, что он не выдержал и тоже сказал «Гав».
        - Что это вы гавкаете? — заподозрил Юра неладное.
        Давясь смехом и шашлыком, Курдюк решил открыть тайну веселья и Юре:
        - Юр, да это ж Тайна твоя!
        - Что? — Юра поперхнулся шашлыком.
        От соприкосновения кулака со столом подпрыгнула пустая сковорода. Гнев Юры обрушился на головы виноватых и невиноватых, как сарай при пожаре.
        А виноваты были все, кто посмел запихнуть кусочек Тайны в паршивую свою утробу.
        В то время как одни только покорно защищали лицо, другие пытались ещё дать отпор.
        «Юр, ну ты чё?», «Ах ты…!» — доносилось из разных углов, куда, как орехи, отскакивали негодяи.
        Наконец, решив, что с них достаточно, под взглядами, в которых в разной степени смешивались жажда мести и уважение, Юра направился к двери.
        … Вскоре в доме появилась новая Тайна…
        36
        Её звали Женька. Мечту Людочки. Девочка мечтала о ней до слёз, до отчаяния. Шмыгала от обиды носом, канючила, как заведенная, больше от безнадежности, чем и впрямь надеясь получить Женьку.
        Обиднее всего было то, что такая же Женька сидела на кровати у Зойки, дочери заведующей детским садом. А ещё две такие же куклы, с каменными головами, как у настоящих младенцев и тряпичными телами, смотрели голубыми нарисованными глазищами с прилавка магазина, где ещё много всяких съедобных и несъедобных диковин.
        Но ни одна из них и близко не стояла с мечтой Людочки.
        «Мама, пойдём посмотрим на Женьку», — упрямо сдвинув ёршики бровей, тянула Людочка Нину в магазин и в глубине души выжидала подходящего момента, когда, задыхаясь от волнения, с колотящимся так, что, кажется, слышно всем вокруг, сердцем, осмелится тихо, но твердо снова повторить: «Мама, купи мне Женьку». Но мама, конечно же, снова возьмёт что-то нужное по хозяйству, обязательно хлеба, может быть даже яблок — сладких, зелёных, чуть сморщенных, вкуснее которых трудно что-нибудь выдумать. Ещё крупы, полкило карамели. А о Женьке забудет. Нет, не забудет, конечно. Сделает вид, что забудет. И только встретившись с умоляющими глазами дочери, не зелёными — не карими, редкого болотного цвета… Кто-то нашел точное ему определение «как военная машина». А ведь и впрямь, когда смотрит обиженно и упрямо (ни дать, ни взять генерал), что-то казарменно-неумолимое проступает в пухлом личике кудрявой девочки. Нина вздыхала и долго, терпеливо объясняла, что кукла стоит очень дорого, а денег хватает только на еду. Всё это означало, что на кровати Людочки никогда не будет красоваться Женька.
        Невозможность трогать Женьку за мягкую ручку, всласть говорить с ней было большой бедой маленькой девочки. Бедой, казавшейся взрослым простым капризом. Но вскоре её вытеснило ещё большее несчастье.
        Что-то страшное… что именно, Людочка не знала, но в том, что это страшное, не могло быть сомнений, случилось с их собакой Тайной. Утром Людочка вышла во двор, белый, мягкий, как пуховое одеяло, подставила личико снежинкам и закричала от ужаса. У калитки лежала Тайна. Крик не напугал собаку, и от этого стало ещё страшнее. Снег вокруг Тайны был окровавлен, а из страшного отверстия в боку сочилось красное тепло.
        Людочка заплакала. Отец, а следом мать выбежали из дома.
        «Тайна, Тайна», — показывала Людочка, вздрагивая от плача, на затихшую Тайну.
        Отец процедил сквозь зубы ругательное слово и «подстрелили на охоте» и тут же подхватил дочь на руки, хотел унести в дом, но девочка отчаянно колотила в воздухе ногами. Она не хотела, чтобы её уносили от Тайны.
        Юра поставил дочь и унёс Тайну за сарай, подальше от глаз Людочки.
        Но она по-прежнему не могла оторвать взгляда от кровавого пятна, нелепого, как пролитые красные чернила на нарядном белом листе, где должны были появиться стихи или письмо, и всхлипывала: «Тайна».
        - Моська! Кто Моську обидел? — выбежал на суету во дворе Валерик и тут же сам всё понял.
        «Тайна?» — вопросительно посмотрел на мать. В голосе мальчика дрожали слёзы.
        Нина кивнула, опустила взгляд.
        Спрятал глаза и Валерик, чтобы не видно было подступивших слёз, но солёные ручейки бежали уже по щекам.
        - Пойдем, Моська, поиграем, — увлек сестру обратно в дом.
        Играть Людочка не хотела. Ни полосатый мяч, ни резиновый заяц с отгрызанным (Тайной!) ухом теперь не радовали её.
        А утром, проснувшись, Люда увидела у кровати большую коробку, торжественно и празднично перевязанную голубой лентой. Вечером её не было. Девочка зевнула, потянулась, чтобы разогнать обступавшие её (в эту ночь тревожные) сны. Снились снег и красное, истошный лай и старуха. Она наклонилась над кроваткой, и вдруг у неё в руке оказалась голубая лента Людочки, та самая, которая становилась на её темных и мягких кудрашках похожим на цветок или бабочку бантом. И девочка просила: «Отдай мою ленточку», а старуха притворялась, что не слышит. И снился охотник с ружьем. И лес, и снова лай…
        Но коробка не снилась. Коробка была настоящей. «Значит, она не украла ленточку!» вспомнила Людочка старуху из сна и обрадовалась, что та ненастоящая.
        Руки сами потянулись к голубой ленточке. На секунду остановились: «Можно ли открыть?» Людочка осторожно, как вор, огляделась по сторонам и наткнулась на взгляд матери. Он молча говорил: «открывай». Мама улыбалась. Дверь тяжело заскрипела, и с мороза вошёл отец. Он тоже был причастен к тайне в большой картонной коробке. Глаза его смеялись и обещали что-то доброе. И оно было в коробке. Людочка сильнее потянула за кончик ленточки, и бант осел на пол голубой змейкой.
        Детские ручки разомкнули створки коробки. Людочка наклонилась к скрывавшему их подарку и отпрянула. В коробке сидела Женька.
        Девочка вопросительно посмотрела на мать, потом на отца.
        «Ну же, смелее, бери!» — подбадривали их взгляды.
        И Людочка взяла. На неё смотрели глупые неподвижные глаза. Безвольно болталось тряпичное тело куклы. «Вместо Тайны», — подступило обидой к глазам и горлу, но Людочка почувствовала, что это щемящее расстроило бы родителей.
        - Ты что, не рада? — заметила Нина неладное. — Это же Женька. Ты же так просила её.
        Людочка покачала куклу, чтобы успокоить родителей. Посадила её на кровать, как это делала Зойка.
        Так и сидела Женька целыми днями одна у стены.
        Людочка играла другими игрушками.
        Весной Тайну похоронили за сараем.
        37
        … Название оказалось обманчиво, посёлок скрывал свои тайны, но открывал их, конечно, не каждому…
        Нине решился поведать в лице вездесущей бухгалтерши Люси…
        - Жила у нас в посёлке одна пара, мужик как мужик, а баба гулящая, — открывала она, как карты, прошлое Четвёртого, отсчитывая в конторе зарплату. — Он сначала слухам не верил, а потом застал её с любовником, а дело было зимой. Так он любовника избил, а её, как была голая, так облил смолой и перьями обсыпал. И выгнал на мороз… А вот была ещё история…
        … Говорят, что яблочко от яблоньки… Но природа — большая шутница.
        Едва ли кто-нибудь, глядя на большие синие с фиолетовым оттенком глаза, нежный полудетский ротик, похожий на лепесток шиповника и чуть вздернутый, как у ангела с картины Рафаэля, носик, догадался бы, что Анюта — дочь вора в законе, пусть исправленного лагерями и, соответственно, трудом, и все же…
        Воплощением лёгкости и невинности был и стройный стан девушки, казалось, предназначенный лишь для того, чтобы его обнимал цветочный ветер-забияка. Длинные, чуть волнистые пшеничные волосы тяжестью спадали на упругие девичьи груди с пробивающимися, как цветы из-под земли, сквозь светлые платья, сосками.
        В общем, Анюта была настоящей русской красавицей, достойной ни больше- ни меньше кисти Васнецова, если б он родился веком позже.
        Мать Анюты умерла, говорили, зачахла, не то от туберкулёза, не то от какой-то нервной болезни, не то от всего вместе.
        Другой жены отец не брал — боялся, что не словом, так делом обидит единственную ненаглядную Анюту. Других детей Бог не дал. Но дочка была таким совершенным творением, что, казалось, только чудом воплотилась на земле, а не в фантазиях безвестных художников, сочинивших народные сказки.
        Подружки рядом с такой красотой смотрелись уточками рядом с прекрасным лебедем.
        Работой дочь отец не нагружал, только отпускал иногда в лес по грибы и по ягоды с подружками, но, конечно, недалеко от дома.
        Лето налилось солнцем, запахло ягодами — самое время брать в руки корзинки.
        Лучшего места, чем старые бараки, конечно, не найти. Уже полуразрушенные, обильно залитые солнечным светом — малина здесь особенно крупная и слаще, чем выросшая в лесу, где деревья, как заботливые братья, закрывают своими кронами и от излишней сырости, и от излишнего зноя, да тем самым и не дают набрать полную силу.
        Набрали подружки полные вёдра, собрались уже домой.
        Раньше медведей в старых бараках не встречали, хотя и поговаривали, что заглядывают косолапые на малинник, а кто-то вроде даже видел следы огромных лап, но всё это были только слухи.
        И вот над кустарником вырос Он, Хозяин здешних мест. Девчонки завизжали, бросились в разные стороны.
        Анюта бросила ведро и побежала по узкоколейке.
        Посёлок находился по одну сторону от неё, а по другую гражданские рубили лес, и по этим самым рельсам переправляли древесину в райцентр.
        Косолапый полизал чуть-чуть малины, но хозяйка ведра занимала его больше. На задних лапах он пошёл за ней по рельсам.
        … Машинист нажал на тормоз и всё ещё не верил глазам. В лес он приехал недавно, и многое слышал, но такое видел впервые.
        Впереди по рельсам шли девушка и медведь.
        Мишка семенил на задних лапах и всё норовил обнять красавицу за плечи, да только ткань расползалась под его когтищами, но он, упрямый, хотел приласкать всё равно и провожал бы, наверное, так до самого дома, если б машинист не посигналил.
        Недовольный жених косолапо отправился в лес. А девушка забралась в паровоз, не замечая, что от её одежды остались только кое-где лохмотья.
        Вышла из посёлка и пошла домой.
        Вскоре набежали и подружки. Перепуганные, рассказывали наперебой, как повстречались на малиннике с медведем.
        Анюта села возле дома на порог. Отец и подружки окружили её, укутали в плед.
        - Меня медведь провожал, — спокойно произнесла девушка, и слова, как птицы перед грозой, принялись беспокойно парить над посёлком и лесом.
        - Медведь теперь мой муж. Он вернётся… он заберёт меня в берлогу, потому что я медведица теперь…
        Девушка замолчала и так просидела весь день на крыльце, не смотря на уговоры идти в дом. А когда на небе зажглись Большая и Малая Медведица, посёлок огласил дикий рёв.
        Рычала и металась Анюта.
        - На следующий день её увезли в больницу, — закончила Люся свой рассказ.
        Нина вздохнула:
        - А я знала одну девушку, медвежьей невестой называли, так она сама без ружья на медведя ходила…
        - Неужели без ружья? — не поверила Люся.
        На следующий день о таинственной Светлане, не боящейся ни Чёрную собаку, ни самого Косолапого в посёлке знали все, и некоторые даже говорили, что тоже слышали о школе, где готовят Медведю невест. А кто-то вроде бы тоже встречал зимой в тайге, далеко от людского жилья, странную незнакомую собаку, только здесь она была не чёрная, а рыжая в пятнах…
        Тутенко Вероника ([email protected]), 22/04/2013.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к