Чужой Атаджан Таган
        Атаджан Таган автор свыше дюжины книг рассказов, повестей, романов, изданных в Ашхабаде, Москве, Душанбе, Софии, Бишкеке, и в некоторых других странах. Его лучшие повести и рассказы были опубликованы на страницах журналов «Знамя», «Октябрь», «Огонек», «Дружба народов». По его произведениям сняты художественные фильмы «Возвращение музыканта», «Охламон», «Судьба», «Сын».
        Роман «Чужой» основывается на достоверных документально-исторических фактах, которые взяты из дневника Гулибефа де Блоквиля «14-ти месячный плен у туркмен» и воспоминаний персидского воина Сейит Мухаммет Алы аль-Хусейни «Мервская война», участником которой он был.
        АТАДЖАН ТАГАН
        ЧУЖОЙ
        историко-документальный роман
        РОМАН НАПИСАН НА ОСНОВАНИИ ДНЕВНИКОВ КАПРАЛА ФРАНЦУЗСКОЙ АРМИИ ГУЛИБЕФА ДЕ БЛОКВИЛЯ ”14-МЕСЯЧНЫЙ ПЛЕН У ТУРКМЕН” И ПЕРСИДСКОГО ВОИНА-СЕРБАЗА СЕЙИД МУХАММЕДА АЛЬ-ХУСЕЙНИ "МЕРВСКАЯ БИТВА”
        Удивительная, полная драматических приключений судьба француза Блоквиля, плененного в Туркменисте 160 лет тому назад, лежит в основе романа «Чужой», туркменского писателя Атаджана Тагана.
        Атаджан Таган автор свыше дюжины книг рассказов, повестей, романов-изданных в Ашхабаде, Москве, Душанбе, Софии, Бишкеке, и в некоторых других странах. Его лучшие повести и рассказы были опубликованы на страницах журналов «Знамя», «Октябрь», «Огонек», «Дружба народов». По его произведениям сняты художественные фильмы «Возвращение музыканта», «Охламон», «Судьба», «Сын».
        Роман «Чужой» основывается на достоверных документально-исторических фактах, которые взяты из дневника Гулибефа де Блоквиля «14-ти месячный плен у туркмен» и воспоминаний персидского воина Сейит Мухаммет Алы аль-Хусейни «Мервская война», участником которой он был.
        Автору повезло в его творческих поисках. В 1989 году, будучи в Париже, он случайно, по телефонному справочнику, находит единственного из оставшихся в живых близкого родственника «туркменского пленника», в доме которого, как реликвия сохраняется экземпляр первого издания дневника. Тогда 80-летний Жак Блоквил, бывший дипломат, снабдил писателя новыми фактами из жизни предка, доселе неизвестными даже историкам…
        В 1860 году Персидские войска готовят экспедицию, чтобы захватить туркменский город Мерв. Приглашенный присоединиться к ним, образованный капрал Французской Армии Блоквил должен был подготовить для Персидского правительства ирригационную карту Мервского оазиса. Но он, как предусмотрительный европеец, заключает письменный договор с шахом, чтобы тот освободил его в случае пленения. Персияне проигрывают войну. А шах Насреддин отказывается платить выкуп за француза, уже сидящего в зиндане-темнице. Так он становится чужим для своих и законным врагом для чужих — кочевников. Таким образом, в чрезвычайно суровых условиях 28-летний француз проводит 14 месяцев. Но как говорится, нет худа без добра. Бывший парижский аристократ оказывается на чужбине единственным грамотным человеком. И на него смотрят как на чудотворца. Поневоле ему приходиться играть роли муллы, целителя, прорицателя. Издалека прослышав о нем, приезжают больные подлечиться. Его уважают дети, простые люди. Блоквил вникает в быт, дела кочевников, он изучает их язык, обычаи, традиции.
        И в без того трудной жизни пленника вдруг наступает смертельная опасность. Акмарал, незамужняя племянница «хозяина», которая знала фарси и всегда выполняла роль толмача между французом и туркменами, забеременела. «Хозяин» Блоквиля, который и раньше подозревал, что между пленником и Акмарал есть тайные отношения, решает убить француза и племянницу, которые грубо нарушили мусульманский закон-шариат. Но добро и зло живут рядом: накануне свершения мести над грешниками, неожиданно появляются будущие родственники будущего ребенка. Таким образом и эта очередная смерть чудом проходит мимо француза.
        Так и остается Блоквил чужим и для своих, и для чужих. На него смотрят чуть ли как на пришельца. Но никто не торопиться бесплатно освободить его из плена. Напротив, одни дельцы стремятся выкрасть его у «хозяина», чтобы подороже продать. Ни попытки к бегству, ни старания добрых людей не открывают ему дорогу к свободе. Даже с огромным усердием добытая его встреча с главным предводителем текинцев Говшут ханом не дает желаемого результата. Однако, его не покидает оптимизм. Он остается человеком даже там, где казалось бы нет никакой возможности быть им. Блоквил старается понять смысл своей жизни, смысл жизни кочевников, помогает страждущим, познает окружающий его диковинный, экзотический мир. Его уважительное отношение к чужим, снисходительность к недругам пробуждает какое-то подобие человеческих чувств даже у тех, у кого, казалось бы их не может быть.
        В ПОИСКАХ ПЛЕННОГО ФРАНЦУЗА
        (ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ)
        Я приехал в Париж, по следам французского капрала Гулибефа де Блоквилла, некогда бывшего в плену у туркмен. Первая моя встреча произошла в отеле «Винон», с Лили Дени, переводчицей русской классики, в частности, произведении В. Распутина и Ч. Айтматова. После долгих приветствий, эта бывалая женщина сказала мне: «В вашей повести хватит материала написать о Блоквилле целый роман». И вправду, слова этой сведущей в литературе женщины не были лишены смысла. Ибо я по своему опыту уж знаю — сколько материалов не набирай, не всегда удается написать что-либо удачное. Но все же, прибыв на родину Блоквилля, не хотелось возвращаться с пустыми руками.
        В течение шести дней я осмотрел все парижские улицы, музеи и кладбища, хоть чем-нибудь связанные с историей конца XIX века. Надеялся встретить хотя бы имя Блоквилля на надгробных камнях. Даже перерыв каталоги библиотеки Сорбонны с многотысячными изданиями, мы не нашли ни единой информации о нем. Тщетно!
        Мы даже начали думать, что Блоквилл в какой-то степени мог быть и художником, ведь имелись у нас несколько образцов когда-то оставленных им рисунков. Посему я обошел всю святая святых французских художников — Монмартр. Казалось, среди этих людей, обряженных каждый по требованию собственной эпохи, откуда-то вдруг выглянет и художник Блоквилл с карандашом в руке. Тем не менее, до последнего дня своего визита в этот замечательный город я не нашел ни единой информации.
        В Москве, когда я собирался вылетать, один русский писатель попросил меня передать письмо одной парижской профессорше. Свои намерения выполнить не удалось, дай, думаю, выполню хотя бы чужую просьбу, и звоню ей домой. Она сказала, что сможет встретиться в метро, но если бы я прямиком пришел к ней домой, то угостила бы меня и чашечкой чаю. Незнакомый с домашней жизнью парижанок, я согласился на последнее предложение.
        Элен Анри была женщиной средних лет (бальзаковского возраста?). Ее муж — американский психолог. Элен ведет в Сорбонне курсы по русской литературе. Удивительно, как она хорошо знала русскую классическую и советскую литературу. Я подарил ей свой однотомник, выпущенный в издательстве «Известия».
        После непринужденного разговора за чаем, я рассказал ей о цели своего визита в Париж и о том, что на завтрашнее утро должен возвращаться в Москву ни с чем. Перелистывая страницы подаренной мною книги, она заметила, что русские неправильно пишут имя моего героя, а точнее, вместо «Гулибефа Блоквилля» должно быть «Кулибеф Блоковил». К тому же, она посоветовала мне обратиться к Ван Регемортеру, французскому историку, хорошо знавшему русский язык, который, возможно, поможет мне распутать этот клубок. Внезапно она взяла в руки один из толстенных телефонных справочников, лежавший рядом.
        - В этом огромной справочнике оказалась лишь одна фамилия Блоковил — сказала она. — Может он потомок твоего героя?
        - Вряд ли выпадет такое счастье — сказал я с недоверием.
        Номер, в который позвонила Элен, вначале была занята, затем никто не ответил. Короче, договорившись вечером созвониться, мы попрощались.
        Когда я сидел в гостинице, не чаяв на такую неожиданную развязку, зазвонил телефон. Это была Элен… Ее радость не вмещалась в телефонные провода.
        - Он самый. Тот человек, что я нашла в справочнике, оказался близким родственником Блоквилля…
        Мы с Элен условились встретиться через час.
        Шестнадцатый округ. Здесь живут самые богатые парижане и аристократы. 14-ый дом, улица Эрланжель. Когда мы подошли к двери того дома, часы показывали без четырех минут восемнадцать. С нетерпением спешу увидеть родственника Блоквилля, кажется, что он убежит с черного входа, исчезнет, если мигом не ворвусь к нему. Поэтому меня на мгновение озадачило, когда Элен остановилась у двери.
        - У нас не стучатся в дверь раньше назначенного времени. Особенно в этом аристократическом районе. Кто знает, может у человека есть минутные дела. Мы можем поставить его в неудобное положение.
        Я вспомнил, как мы теряем ни минуты, а целые часы времени на пустые разговоры и болтовни, когда у нас полным-полно неоконченных, важных дел. В экономии времени, даже каждой минуты, парижане, особенно люди творческие, меня просто ошарашили. Уже Лили Дени, при встрече в «Виноне», сказав, что перегружена до последнего часа 15-го числа, поразила меня, показав свою записную книжку, где отмечала все планы от минуты до минуты. А я должен был возвратиться к 9-ому. «Если бы сообщил за неделю до приезда, я внесла бы тебя в планы».
        Черт возьми! Хорошая привычка, если сладить…
        - Откуда вы «выкрали» эти десять минут, что тратите на меня? — спросил я у Лили.
        - Урезала из двух с половиной часов, что каждый день отвожу на библиотеку — ответила эта дама без тени иронии, спеша назад к своей машине.
        Еще раз «Черт!». Человеку, не знающему цену времени, мои слова могут показаться неправдой или смешной, но попав к парижским литераторам, нетрудно увериться в том, что человек может добиться невиданных высот, если будет дорожить каждой отведенной жизнью минутой. Быть может, эти до невероятия большие для одного человека количества томов таких писателей, как Бальзак, Гюго, Золя, Мопассан и есть результат подобного хранения времени.
        После всех этих мыслей, то, что профессор Сорбонны терял свое драгоценное время, таская за собой по всему Парижу малознакомого человека из СССР — это было для меня большим одолжением.
        Словом, Элен, успевшая за эти прошедшие три-четыре часа ознакомиться с моей повестью, тоже заразилась моими поисками. Она больше меня радовалась предстоящей встрече.
        - Какая удивительная будет встреча! Историческая встреча! — шептала она. — Сейчас мы стоим на пороге истории…
        В тот же момент двери «истории» распахнулись перед нами. Я посмотрел на время. Изумительно…
        Седой человек крепкого телосложения, высокий, но чуть сутулившийся от бремени старости, представился: Жак Блоковилл, бывший работник ЮНЕСКО, восьмидесятитрехлетний дипломат в отставке, теперь на пенсии. Для своего возраста он хорошо сохранился.
        Сидим в просторном кабинете, потолок которого, казалось, опирался не на стены, а на книжные колонны вокруг. Обладавший ясным, проницательным умом, несмотря на возраст, весьма образованный Жак Блоковилл оказывается немало знал и про Туркменистан. Он знал даже длину первого прокладывания Каракумского канала, знал даже имя инженера, создавшего проект (этого, честно говоря, я и сам не знал). Он говорил про курорт в Байрамалы, говорил про маленький театр в том городе, построенный по велению императора Николая по образцу Большого театра в Москве (чтоб семье его не было скучно при приезде в Байрамалы). Я признался, что ничего об этом не знаю.
        Жак Блоквил, почти не переставая рассказывать, достает из полки книгу со старой обложкой и ставит его на стол. Элен с трепетом начала переводить его слова.
        …Со сгорания архивов, библиотек, это, возможно, единственный экземляр книги, изданной в XIX веке. Конкретнее, в 1866-м. Книга, которую сам Кулибеф держал в руках…
        Это было первое издание книги-дневника Блоквилля «14-ти месячный плен у туркмен». На фронтисписе портрет высокого, худощавого человека с густой черной бородой, одетый в восточную военную форму.
        - Это портрет родного брата моего деда, Кулибефа, — рассказывает Жак Блоковилл. — Его полное имя Жорж Анри Кулибеф де Блоковил. Родился в Нормандии, 1832-м году, умер в 1903-м, в Париже… (Эта информация была мне необходима!)
        Сидим, переворачивая страницы 124-хлетней книги. Между текстами встречается множество рисунков. Середина позапрошлого века. Туркменские женщины обивают кошму. Украшают новую кибитку. Еще в одном рисунке загружают верблюд. Люди собираясь, слушают бахши. Идет свадьба, с больших казанов поднимается густой пар… Не только текст, но и рисунки сообщают о многом из давних времен…
        Отвечая на вопросы, которые я составил еще до приезда в Москве, старик рассказывает, что его родственник был только военным и рисовать не умел, а все рисунки в дневниках выполнил его знакомый художник, по его рассказам и описаниям. Тоже важная информация…
        - Если гость обязуется вернуть в целости и сохранности, я смог бы дать ему книгу на пару месяцев — переводит Элен слова старика.
        Если я заберу с собой книгу, которую старик хранит как сокровенную драгоценность, а затем отправлю по почте, и она каким-то образом пропадет, что обо мне подумает этот добрый человек… Эти мысли заставили меня отказаться от его предложения.
        В моей тетради имелось 26 вопросов о Блоквилле, о его жизни, времени, о политике. Жак Блоковилл, сам уже древний, как история, дал мне ответы, которые никто и никогда не смог бы мне дать…
        Я — автор, которому улыбнулась сама судьба, «вышел с истории», как говорила Элен, и, дыша полной грудью, легкой стопой направился домой по старым улицам Парижа.
        Декабрь, 1991г. Париж
        «Среди всех событий, происшедших в период правления династии гаджаров, наиболее трагичным является. Мервская война..»
Сейит Мухаммет Алы ал-Хусейни.

* * **
        Дверь полумрачного зиндана тихонько отворилась, и черная волосатая рука поставила у порога небольшую деревянную миску. Дверь закрылась, потом приотворилась вновь, и эта рука вновь просунулась в щель. Рядом с миской появился кусок лепешки из джугары размером с ладонь и луковица. Из этой еды состояло обеденное меню пленника.
        Каждый раз, когда появлялась миска с едой, обосновавшиеся в углу среди тыкв мыши издавали писк. Пленник связывал их оживление с запахом еды. В этот момент, если у него терпимое настроение, “хозяин дома” шевелил ногой. При этом тяжелые кандалы издают неприятный звук. Мышиный писк тотчас же прекращается. Вот и в этот раз твари оживились. Однако сидевший в углу темницы на сложенной вдвое старой попоне в очень неудобной позе пленник довольно долго не мешал мышам. Затем отложил в сторону лежавшую на коленях большую тетрадь, заглянул в миску, освещенную падающим из щели светом, и тяжко вздохнул: “Господин капрал! Господин капра-ал!.. Такие помои даже твоя собака не ела…” (Капрал — офицерский чин во французской армии).
        Это и в самом деле так, он не посмел бы накормить такой похлебкой даже свою охотничью борзую. Сам же он, надев ослепительно белую рубаху, обедал в самых дорогих ресторанах Парижа, причем, всегда очень придирчиво отбирал блюда. Сегодня же пленник, превратившийся из аристократа в заключенного, с нетерпением ждал это варево, которое его собака даже нюхать не захотела бы. Он находился в этой тюрьме почти месяц, и все это время, изо дня в день, он получал одну и ту же пищу. Пленник даже знает, как она называется. Местные скотоводы называют ее “унаш” — домашняя лапша. Похоже, что и семья Эемурада, основного владельца пленника, которого последний называет “Агабег”, тоже не ест ничего другого. Потому что пленникунечем занять себя в этом заточении, разве что он иногда рисует или же делает записи в своей тетради, а все остальное время проводит у двери, глядя сквозь щель на улицу. Там рядом установлены три юрты, и высокая глиняная печь, обслуживающая сразу три дома. И если в черном котле на этой печи что-то готовится, то эта еда предназначается всем трем семьям, в том числе и пленнику.
        Француза, сидящего в селе Гонур на севере Мерва, зовут Жорж Блоквил. Его полное имя Жорж Анри Гулибеф де Блоквил. Он попал в плен к туркменам, прибыв в Мерв вместе с иранскими войсками, это был человек со спадающими до плеч серебристыми локонами, не похожий ни на гаджаров, ни на туркменов. То ли потому, что принадлежал к народу, которого туркмены никогда не видали, то ли из-за своей непохожести на восточных людей, весь об этом необычном пленнике распространилась по всей округе. Каждый, кто уже знал, старался уведомить несведущего, что “в Гонуре появился французский пленник”. Таким образом к Блоквилу прочно приклеилось прозвище “французский пленник”. Из уст в уста передавались сообщения о том, что и он сам, и вся его родня очень богаты. Многие прослышали о том, что за одного этого пленного его родственники готовы предложить выкуп в размере стоимости тысячи рабов, и это еще больше распаляло воображение людей. Поэтому-то Эемурат гонур оберегает выпавшего на его долю пленника как драгоценное сокровище. Он мечтает продать своего заложника родственникам и разбогатеть. Ключи от кандалов на ногах Блоквила
он постоянно держит при себе. Кандалы не снимаются даже тогда, когда Блоквил отправляется справлять нужду.
        Блоквил попал в плен 3 октября 1860 года на южной стороне сада Гожука, неподалеку от кладбища Сейитнасыр. Он не забывает, в какой день, в каком месте и каким человеком был пленен. И хотя его не пытали и не мучали, не избивали до одури, он не знает точно, какое сегодня число. Он потерял счет неделям и месяцам. А ведь 12 ноября Блоквилу должно исполниться 28 лет. По его прикидкам, сегодня должно быть то ли девятое, то ли десятое число месяца. А может, двенадцатое. Возможно, именно сегодня у него день рождения. Ну и что? Что ж теперь, отмечать свой день рождения кислой лапшой с горькой луковицей впридачу? А как было в прошлом ноябре, когда ему исполнилось двадцать семь лет? В роскошном ресторане на берегу Сены собрались его друзья, красивые женщины… Пленному даже вспоминать не захотелось то пышное торжество. И если двадцатисемилетие было ознаменовано звоном наполненных вином бокалов, то в двадцать восьмой день его рождения слышен только мерзкий скрип ржавых кандалов. К тому же вполне может случиться, что двадцативосьмилетний француз не доживет до своего следующего дня рождения. Ведь теперь ему надо
ожидать чего угодно. К тому же значительно выросло число желающих выкрасть Блоквила у Эемурата гонура и продать его подороже. Так что неизвестно, что судьба уготовила пленному французу.
        … Покончив с обедом, капрал вдруг нахмурил лицо, повел плечами, словно у него затекла спина. После этого он прислонился спиной к лежащему рядом корявому бревну и три-четыре раза потерся об него. Может, спина засечалась от того, что француз давно не мылся, или же его начали кусать очнувшиеся ото сна вши или гниды. Он попытался вспомнить, когда в последний раз мылся по-человечески… Эх, в какой дали остались европейские бани с обжигающими парными! Доведется ли тебе когда-нибудь еще попариться в настоящей баньке, господин капрал?! Или же так и сгинешь в чужой горячей земле вместе со своими вшами-гнидами и грязью?..
        “Шах отдал приказ набрать из племени гаджаров из Ирака Ирака, Азербайджана, Ирана, Хорасана, а также из других жителей этих стран 25 тысяч наемников, 10 тысяч верховых на конях и ослах, 2 тысячи ремесленников и купцов»
АГЕХИ.

* * *
        14 июня 1860 года, размахивая флагами с золотым изображением грозного льва, иранские войска пересекли реку Теджен в окрестностях Сарахса.
        Сидевший на разнаряженном белом коне принц Хамза Мирза Хишмет Довле выглядел хмурым. Тем не менее он едва заметно улыбнулся и обратился к соседнему всаднику:
        - Господин Блоквил, вы запомните сегодняшний день…
        - И я тоже как раз об этом думал, господин, — Блоквил кивнул головой, словно соглашаясь со словами принца. — Сегодня четырнадцатое июня тысяча восемьсот шестидесятого года!
        - Это по вашему календарю так. По нашим же подсчетам получается тысяча двести семьдесят седьмой год. Но это не имеет значения. В любом случае, вы становитесь первым европейцем, ступившим на эту землю. Не так ли?
        Блоквил натянул поводья лошади, вознамерившейся опередить принца.
        - Я не могу утверждать, что стану первым европейцем, господин. Но вполне возможно, что я стану первым французом.
        Хамза Мирза больше ничего не сказал. Зато Блоквил, посчитавший себя первым французом, побывавшим на этой земле, продолжил свои внутренние размышления. И хотя он никогда специально не интересовался коренными причинами войны, которая вот-вот вспыхнет на туркменской земле, тем не менее ему о многом было известно. За без малого месяц, прошедший с того дня, когда тяжелое войско выдвинулось из Якутгала, что в предместье Мешхеда, только ленивый не говорил о Мервском походе (Историки дают самые противоречивые сведения о численности иранского войска, напавшего на Мерв. Однако, по нашему мнению, наиболее приближенными к истине могут быть сведения нукера гаджара Сейита Мухаммеда Али аль-Хусейна, участвовавшего в походе от начала до конца и ведшего летопись событий. В своем дневнике “Мервская война” он пишет: “Из священного города Мешхеда прибыл один из приближенных шаха Шикабол Мулк и провел поголовный пересчет воинов и снаряжения. Он насчитал 21 тысячу наемников и 33 пушки”). Все говорили об отношении Хорасана, да и всего Ирана к туркменской земле. И хотя Блоквил не вступал в открытые споры о данной
политике с хорасанскими старейшинами, возглавившими захватническое войско, от своей оценки событий не воздерживался. Поскольку он был представителем совершенно другой стороны, он желал высказываться обеим сторонам об их правильных и неправильных действиях. Коварство Ирана, проявяленное накануне Мервского похода, он считал политической трусостью. Генерал-губернатор Хорасана вместе с Солтан Муратом Мирзой от имени Иранского правительства приглашают в Мешхед восемьдесят уважаемых туркменских старейшин якобы на совещание, а затем попавшихся в ловушку стариков бросают в темницу. Конечно, эти действия нельзя было назвать политической хитростью, это было проявлением самой настоящей трусости. Иранская сторона полагала, что заключив старейшин в тюрьму накануне Мервского похода, она обезглавит туркмен. Противнику казалось, что, лишив население поддержки мудрых старейшин, его будет легче поставить на колени.
        Основной причиной нападения Ирана на туркмен были разбойные налеты последних на соседние земли. Блоквил считал это оправдание спором двух равноправных сторон. Иран ссылался на то, что туркмены, главным образом текинцы, совершали набеги на соверные окрестности Хорасана. Эта причина была небеспочвенной. Туркмены разбойничали и грабили села Хорасана. Но и иранцы, в том числе и хорасанцы, точно так же, как и туркмены, то и дело нападали на Сарахс, Мерв, Ахал, разграбляли села. Как бы там ни было, но за иранской политикой скрывалась какая-то более важная цель. Скорее всего, персы под предлогом разбойничьих набегов намеревались окончательно поработить примургабских туркмен, либо вынудить их бежать в Балх, Хиву, Бухару, с тем чтобы окончательно завладеть землями Мерва, которые они считали своими историческими владениями.
        Если же взглянуть на проблему глубже, то все эти налеты были всего лишь зацепкой для начала глобального государственного похода. Насреддину шаху не давала покоя утрата до 1860 года семнадцати городов на Кавказе, ранее наховшихся в подданстве Ирана, огромных территорий в Герате, Афганистане, Белуджистане. Он готов был на что угодно, лишь бы вернуть уплывшие из его рук богатства. Понимая, что на Кавказе или Востоке он может встретить достойный отпор, шах решил добиться своей цели более простым способом — завоеванием слабого и безродного Мерва. Если удастся взять Мерв, то сломить сопротивление Геоктепе, Ахала будет гораздо проще. Вот такие далеко идущие планы строил властитель Ирана. Такая политика была понятна Жоржу Блоквилу. Он знал, что на земли, которые намеревается отвоевать Иран, претендуют и самые могучие государства эпохи Россия и Англия.
        Несмотря на то, что за время их выхода из Мешхеда иранцы на каждом шагу неустанно повторяли об этом, Блоквил не верил, что на туркменской земле обойдется без кровопролития. Будучи военным человеком, он понимал, что иранцы отправились в пески не на прогулку, таща за собой огромное войско и тридцать три пушки. И поэтому Блоквил боялся, что нынешний поход может лично для него закончиться трагически. И хотя он не знал точно, с какой стороны ему ждать опасности, тяжелые предчувствия не давали ему покоя. На этой земле он был совершенно чужим человеком. И даже в сравнении с персами капрал был очень далек от этой земли. А потому предполагал, что опасность, которая может таиться за каждым кустом, за каждым холмом, в первую очередь подстережет не иранцев, а его, француза.
        Осуществление того, что пока еще неизвестно, во многом зависело от случая. Но и то, что Блоквил оказался на этой земле, тоже было случайным. Приехав из Парижа в Тегеран, он намеревался устроиться на работу. Но поскольку все желаемые им места в военном ведомстве были заняты, он решил вернуться в Париж. И уже перед самым его отъездом из Тегерана, в один из последних дней марта 1860 года, иранский шах Насреддин через своего посланника передал ему неожиданное сообщение. Блоквилу рекомендовалось вместе с войском, собравшимся в поход в туркменский край, отправиться в Мерв.
        Блоквил очень много читал и знал о древнем Мерве, Бухаре, Хиве, Самарканде. Он и прежде мечтал своими глазами увидеть Восток. И потому он без тени сомнения принял приглашение Самарканде. Он и прежде мечтал своими глазами увидеть Восток. И потому он без тени сомнения в тот же день принял приглашение Насреддина.
        Иранскому руководству нужны были образованные люди вроде Блоквила. Отправившись вместе с военными, он должен был выполнить особое поручение Насреддина, выполнить работу, которая самим иранцам была не по плечу. Французский капрал должен был нанести на карту нужные места Мервской земли, оросительную систему, схему расположения водоемов, в случае необходимости, он должен был сфотографировать их.
        С такой просьбой от имени шаха Насреддина к Блоквилу обратились только потому, что он, разбираясь в топографии, прихватил с собою из Парижа все принадлежности, необходимые для составления карт земель и стран, у него был также и фотоаппарат.
        Помимо этого основного задания, Жорж Блоквил должен был исполнять еще и обязанности пресс-секретаря при военной экспедиции. Он должен был доносить до Европы походные новости. Это была самая подходящая для образованного офицера работа. Это во-первых. А во-вторых, если о действиях гаджарского войска будут сообщать не сами иранцы, а посторонний европеец, то даже ложь должна была выглядеть правдиво.
        Приняв предложение шаха, Блоквил проявил себя европейцем, не забывающем о мерах предосторожности. — Даете ли вы гарантию, что сумеете вызволить меня, в случае, если я попаду в плен к туркменам?
        Посланник шаха, направленный для выяснения условий отправки в Мерв, скривил губы.
        - Вас называли очень умным человеком, господин…
        - Я не спрашиваю вашего мнения о моих умственных способностях. Если необходимо повторить мой вопрос, я готов.
        - Повторять вопрос нет необходимости. Даже я могу гарантировать, что никто не попадет в плен, что ни один волос не упадет с головы ни одного наемника. Ведь в Мерв отправляется двадцать две тысячи воинов и тридцать три пушки, господин…
        - Я не могу принять пушечные залпы в качестве гарантии. Это будет всего лишь пустой звук…
        Еще раз вспомнив разговор с посланником шаха после перехода через реку Теджен, Блоквил посчитал правильным, что взял официальное гарантийное письмо с печатью Иранского государства, которое зарегистрировал в Книге записей канцелярии Посольства Франции в Тегеране.
        Блоквил не был из тех, кто трепетно верил в гадания и предсказания. Но он не смог забыть сна, увиденного им после встречи с посланником шаха Насреддина. Он не стал истолковывать этот сон ни к добру, ни к беде. Во сне Блоквил попадает в страну, на земле которой не растет ни одного зеленого кустика. Он удивленно озирается по сторонам, и тут, словно из-под земли, перед ним появилась стайка смуглых женщин. Некоторые из них были совершенно нагими, другие задрали подолы платьев до самого подбородка. Ведут себя эти черные бестии не лучшим образом. Они набрасываются на Блоквила. Однако Блоквил не видит для себя никакого укрытия, где он мог бы спастись от неожиданных агрессорш. Длинноногий капрал и сбежать не может от этих коротышек. В конце концов голые бестии схватили Блоквила и начали жевать его уши, пальцы. Блоквил вспоминает, что он военный человек, и очень расстраивается от того, что ему придется погибнуть не на поле брани, а от острых зубов этих голых баб… Эта мысль приводит его в ужас.
        Понимая, что во сне может присниться такое, чего никогда не бывает в реальной жизни, тем не менее Блоквил воспринял этот сон как дурное предзнаменование. Ему все время стало казаться, что впереди его подстерегает какая-то опасность. И поэтому он еще раз остался доволен тем, что перед отправкой в Мерв заручился гарантией шаха. Как во сне случается невероятное, так и в жизни может случиться совершенно непредвиденное…

* * *
        Отделившись от группы всадников, возглавляющих большое войско, Хамза Мирза направил коня на север, в сторону небольшой возвышенности. Конь воеводы, выйдя из табуна, почувствовал свободу, движения его стали легкими и быстрыми. Легкий столбик пыли, вырываясь из-под копыт лошади, оставлял своеобразный след на равнине.
        Поднявшись на вершину холма, чтобы сверху посмотреть на движущееся со всем снаряжением войско, Хамза Мирза даже не стал натягивать поводья легкого рысака. Нежная травка, изжаренная палящими лучами солнца, издавала под копытами коня дивный хруст. Звук этот услаждал слух полководца, любовавшегося статью своего коня.
        В одно мгновение подняв своего хозяина на вершину холма, конь, словно почувствовав настроение хозяина, остановился, как вкопанный, потом обернулся и игриво замахал хвостом. С юга двигалось огромное войско, издали похожее на отару овец, и не было видно ни конца ему, ни края. Белая пыль, поднятая с поверхности иссушенной земли, словно не желая покидать родные места, висела над конницей низким облаком. Увидев все это, Хамза Мирза то ли от удивления, то ли от радости покачал головой.
        Как особо почитаемый человек Жорж Блоквил большей частью находился рядом с военачальниками. Вот и на этот раз вместе с приближенными к командиру людьми он вслед за Хамзой Мирзой поднялся на возвышенность. Увидев действия принца, он не удержался от вопроса:
        - Ваше величество! Почему вы так покачали головой? Вы чем-то недовольны?
        Хамза Мирза едва заметно улыбнулся, он даже не стал скрывать своих мыслей:
        - Я подумал о том, как туркмены, которым бы сидеть и есть, что найдут, ищут на свои головы приключения, господин.
        Блоквил хотел задать принцу еще один вопрос. Однако появление на вершине четырех взмыленных всадников помешало ему сделать это..
        Из прибывших Махмут Мирза Аштиани и Хасан Али хан сертип (сертип — генерал. В Иранской армии ХIХ века был такой воинский чин. Он был равнозначен чину бригадного генерала в русской армии) были командующими двух групп хорасанских войск. Среднего роста, плотного телосложения, выпирающим животом, пышными усами Мирза Мамед Ковам эд-Довледи. Туркмены называют его Гара сертип — черный генерал. Он отвечает за все снаряжение армии. Он был самым близким Хамзе Мирзе генералом. Четвертый всадник был обычным наемником..
        Рукоятью плети Хамза Мирза тихонько постучал по посеребренной луке седла. Все военачальники знали, что этот его жест означает: “Сейчас я вам скажу что-то очень важное”. Время, проведенное в пути после выхода из Мешхеда вместе с этими людьми, научило Блоквила распознавать многие привычки гаджаров. Он, как и остальные иранцы, приготовился услышать важное сообщение. И в этот момент конь Блоквила, словно у него подкашивались ноги, застучал копытами.
        Хамза Мирза не обратил на это никакого внимания. Однако Гара сертип, привыкший выставлять себя в глазах принца заботливым и внимательным человеком, не оставил без внимания случившееся:
        - Похоже, ты малость перекормил своего коня, господин Блоквил?
        Блоквил, не любивший ни у кого оставаться в долгу, к тому же понимавший, почему Гара сертип завел этот разговор, ответил:
        - Похоже, господин. Что-то ему не стоится на месте. — Он вдруг подумал том, что его ответ может не понравиться принцу, а потому добавил вполне миролюбиво. — Это ведь животное, господин. Иначе мог бы и постоять смирно, когда это от него требуется…
        Гара сертип вновь захотел показать себя.
        - Коли не слушается, можно потуже затянуть узду, никуда не денется.
        Блоквил ответил ему в той же тональности, с подтекстом:
        - Да нет, если рон сам не понимает, никакой уздой его не образумишь.
        Хамза Мирза заговорил, глядя в лицо Гара сертипу, словно говорил только для него одного.
        - Сегодняшнюю ночь нам придется провести здесь, сертип. Теперь до самого Мерва нам вряд ли встретится колодец с водой. Пока мы не ушли далеко от реки…
        Гара сертип счел, что в данном случае он вправе перебить принца:
        - Вся пустая тара уже давно заполнена водой, ваше высочество!
        Уловка сертипа удалась, Хамза Мирза не рассердился на него за то, что он перебил его. Напротив, он кивком головы одобрил сообщение сертипа.
        Военачальник собрал людей главным образом для того, чтобы сообщить им о предстоящем привале. Приняв приказ, каждый вознамерился заняться своим делом, но в этот момент Хамза Мирза посмотрел вдаль и увидел там две черные кибитки и приближающуюся к ним отару овец.
        - Похоже, сегодня на ужин у нас будет отменный туркменский барашек! — воскликнулон. — Видите вон ту отару?
        Гара сертип опять опередил остальных.
        - Добыча сокола сама летит ему в клюв, мой высокочтимый!
        Принц почему-то усмехнулся.
        - А кто такой сокол, сертип?
        - Здесь не может быть иных соколов, кроме вас!
        Блоквилу стало стыдно за генерала. Он отвернулся. “До чего же бесстыдны, эти восточные люди! Мужчина расхваливает в лицо такого же мужчину. Да хоть бы искренне, а то ведь явно лицемерит”.
        Когда генералы, полковники и телохранители двинулись вслед за принцем, Блоквил вынужден был примкнуть к ним.
        «.. каждый был озабочен своим отдыхом. Военачальники проводили время в беспечном весельи.»
ЖОРЖ БЛОКВИЛ

* * *
        Тощий старик и мальчик лет десяти-двенадцати гнали стадо к двум стоящим рядом кибиткам. Загорелый мальчишка в сандалиях на босу ногу насвистывал какую-то приятную мелодию. Высокий старик, опустив голову, шел рядом, наслаждаясь зыкой внука.
        Увидев догоняющую их группу всадников, старик остановился и оперся на свой посох. И хотя он знал от гонцов Говшут хана, направленных в чабанские коши, что на них надвигается серьезная опасность, почему-то не связал появление незнакомцев с этим сообщением. Наивный чабан и подумать не мог, что захватчики могут появиться ни с того, ни с сего, среди бела дня, безо всякого предупреждения. А все потому, что те же гонцы успокаивали: “Говшут хан направит в Хорасан своих шпионов и заранее сообщит, когда гаджары нападут на Мерв”. К тому же, скотоводы были наслышаны о том, что восемьдесят старейшин были приглашены на совещание в Мешхед. И это также успокоило людей, притупило их бдительность.
        Поначалу старый чабан подумал, что приближающиеся наездники — гонцы Говшут хана. Однако он тут же подумал, что вряд ли к скотоводу с двумя кибитками станут посылать сразу столько людей. Когда всадники приблизились, старик понял, что ошибся в своих предположениях. Одежда людей красноречиво говорила о том, что они не из этих мест. Тем не менее старик не испытал никаких дурных предчувствий, в голове его не было мыслей о том, что появление налетчиков может лично для него и его семьи окончиться большой бедой. Старик не растерялся, втайне от приближающихся что-то сунул в руку мальчику.
        - На, возьми это, детка!
        Старик дал мальчику кремень. Крепко зажав его в руке, мальчик устремился к знакомому бугру.
        Как только мальчик скрылся за холмом, через мгновение летний зной наполнился черным густым дымом, клубы которого взвились в небо.
        Примчавшиеся ездоки остановили коней около чабана. Никто из них не поздоровался со стариком. Старик вздохнул: “Приветствие — право Всевышнего”, и поздоровался с незнакомцами сам:
        - Саламаоейкум, Божьи люди!
        Старик ждал ответа, однако никто и не подумал ответить на его приветствие.
        Хамза Мирза, тихонько постукивая по сапогу серебряной рукоятью плети, посмотрел в небо. Старик понял, что тот наблюдает за черными клубами дыма.
        Принц заговорил почему-то тихим голосом.
        - И не стыдно тебе своей бороды, еще и здороваешься?
        Первые же слова, услышанные из уст пришельцев, сразу дали понять, что они за люди.
        - Но приветствие — право Всевышнего…
        На этот раз вместо принца, хитро посмотрев на старика, заговорил Гара сертип, причем, на лице его блуждала улыбка, которая говорила о том, что он заранее доволен своим ответом:
        - А пускать клубы дыма — это тоже воля Божья, старик?
        - Ну да, конечно… — поначалу растерялся старик, но очень скоро взял себя в руки. — Мальчишка, наверно, бегал и развел костер. Мой внучек учится пользоваться огнивом… Дети вообще любят играть с огнем.
        - Огонь — это хорошо, старик. Кажется, туркмены говорят, что огонь священен? — нотки иронии в голосе Хамзы Мирзы перемежались со злостью.
        Старик наконец понял, что этим двоим, сидящим в седлах людям, абсолютно чужды такие понятия, как жалость и сочувствие. И потому он попытался схитрить, хотя его улока была очевидна.
        - Да этот негодяй и позавчера также развел костер…
        - Наверно, и вчера он жег костры! — скривился Гара сертип. — В пустыне много дров, жгите, не жалейте! Но если тебе доведется встретиться с ним вперед нас, скажи своему Говшут хану: “Птичку, которую туркмены поймали сегодня, принц Хамза Мирза еще вчера ощипал “. Хорошо? Дажде есть люди Говшут хана спалят всю пустыню, теперь ему спасенья нет. Он ослепнет от собственного дыма. — Гара сертип обратился к Блоквилу. — Вы поняли смысл этих дымов, господин Блоквил?
        Блоквил знал этот давний секрет, тем не менее притворился незнающим.
        - Нет, не совсем понял.
        - Туркмены, пуская дым, тем самым оповещают своих людей о приближении опасности. Если взберешься на вершину вон того холма и постоишь немного, что вскоре увидишь, как в небо взметнется еще один столб дыма, но уже в стороне Мерва. Дым — гонец туркмен. Теперь понятно?
        - Теперь понял, ваше высочество!
        - Вот только они не знают, что наши воины придут к порогу Говшут хана вперед их дымов. Но об этом я потом тебе расскажу.
        Еще раз посмотрев в ту сторону, где поднимался дым, Блоквил подумал, что сейчас последует приказ снять голову мальчишке за его проступок.
        Молчавший до сих пор принц, словно прочитав мысли француза, обратился к чабану:
        - Конечно, можно было бы поступить так же, как это сделали вы, разодрать маленького любителя огня на части и бросить в костер… Но тут и твоей-то вины нет. Ты тоже выполняешь приказ своего хана. Мы это понимаем. Но Говшут хану придется в Мерве гореть в пламени костра, разожженого им в Сарахсе. Для него этот огонь станет адским. Понятно?
        Поскольку человек, которому был задан вопрос, молчал, с ответом поспешил Гара сертип:
        - Понятно, высокочтимый, понятно!
        Этот данный невпопад ответ даже у Хамзы Мирзы вызвал едва заметную улыбку.
        Чабан, испугавшись, что улыбка принца не сулит ничего хорошего, словно очнувшись от забытья, пробормотал:
        - Понятно, хан, понятно! — Потом он стал рассматривать наездников. Он понял, что сидевший на худой кобыле светловолосый странный человек явно не из гаджаров. “Похоже, ты совсем другой национальности!” — подумал старик.
        Гара сертип перехватил взгляд старика, удивленного смотревшего на Блоквила.
        - Что, чабан, пытаешься узнать его?
        Чабан ответил простодушно:
        - Какой там узнать, я даже предположить не могу, к какому народу принадлежит гость.
        - Слыхал когда-нибудь про Францию?
        - Француз? Франция. Pereng. Да, слышал, слышал.
        - Так вот, этот человек из тех краев.
        Старик внимательно посмотрел на красивые, с высокими голенищами сапоги Блоквила, кобуру с кистями по краям, его мундир с пуговицами на груди, потом вновь задержал свое внимание на его сапогах. Вглядываясь в голенища, головку сапог, он поражался: “Интересно, как же он их натянул на себя? Или же их сшили прямо на его ногах?”
        - Вон те две кибитки твои? — прямо спросил немногословный принц.
        - Должны быть моими.
        - И этот скот твой?
        - Скотина принадлежит баю.
        - И чабан тоже?
        - Нет. Чабап Аллаху…
        Слушая незатейливую речь чабана, Хамза Мирза подумал: “Есть ведь на свете люди, которые счастливы своим нелегким трудом! Ну какие радости за свою долгую жизнь испытал этот человек? С утра пораньше выгоняет чужой скот на пастбище, а вечером гонит его обратно. Одна забота у него — набить свою утробу. Вряд ли он даже подозревает о том, что на свете есть прекрасные города, а в них — прелестные женщины. Но его устраивает его жизнь, он доволен своим существованием…”
        Наверно и эти раздумъя разбудили жалостъ в душе принца что спасла пастуха от болъшой возможной неприятности. Он направил коня на восток.
        …Когда проехали доволно приличное расстояниеэ, идущий рядом с Блоквилем Гара сертип вдруг заговорил:
        - Все туркмены такие же пустые люди как тот пастух, которого только — что увидели, господин Блоквил.
        Франсуз не сразу ответил:
        - Пастухи во всех странах не ученые, господин генерал. Они просто пастухи.
        - Но вы внимателъно глядели на этого пастуха?!
        Блоквил, будто не слышал сертиба сам задал ему вопрос:
        - Вы считаете туркмен очень сильными врагами?
        Гара сертип ответил, пройдя пять-шесть шагов.
        - Во всяком случае, это не тот враг, против которого надо выставлять пушки. Это я точно знаю.
        - Тогда зачем надо было так мучаться и тащить за собой тридцать три пушки?
        - Это политика, господин. Ты ведь военный человек. Пусть они почуят силу железного кулака шаха Насреддина.
        - В политике?!
        - Именно. Пушки — часть нашей политики.
        - Это верно. Но вы бы могли придумать еще более тонкую политику. Например, могли бы пригласить текинского хана к шаху Насреддину и вести с ним переговоры…
        Подняв указательный палец правой руки, Гара сертип, не желая слушать “политических ходов” Блоквила, воскликнул:
        - Сегра бе месжит че кар! (Что делать собаке в мечети! — фарси).
        Блоквил не был согласен с сертипом, но возражать ему не стал.
        - А если и другие туркменские племена придут на помощь текинцам, что тогда делать?
        Сертип почесал в затылке и улыбнулся. Его улыбка была ядовитой, словно он смеялся над вопрошающим.
        - У туркмен племен и родов больше собачьего дерьма. А когда чего-то много, собрать его в одном месте бывает трудно. И что самое приятное для нас, туркмены никогда не были дружными. Нам только этого и надо. Дай Бог тебе тысячу лет прожить. Но даже через тысячу лет ты увидишь, что туркмены остались тем же разрозненным народом.
        - На чем основана ваша убежденность?
        - Потому что туркмены надменный народ. Причем, их высокомерие ничем не подкреплено. Оно идет от невежества. Умный человек никогда не бывает надменным.
        - Да я и сам много раз убеждался, что чем умнее человек, тем он проще, господин. С этим я согласен.
        Восприняв слова француза как одобрение его действий, Гара сертип оживился еще больше.
        - Если бы было распоряжение высокочтимого Хамзы Мирзы, я бы направил гонцов к одному туркменскому тейпу — их зовут салыры…
        - С какой целью?
        - Цель ясна. “Марра бо дест-е душман баед кешд!” (“Змею следует убивать руками врага!” — фарси).
        - Если салыры также ваши враги, станут ли они убивать змей, которые угрожают вам?
        Гара сертип хитро посмотрел на Блоквила.
        - Тадо сделать так, чтобы они не догадались, и обеим прижать хвосты. Если удастся это сделать, две змеи покусают друг друга. Для нас нет разницы, кто кого ужалит. Такой хищник, как человек, и двух драконов заставит драться.
        Последние слова Гара сертипа пришлись по душе Блоквилу. Он пару раз согласно кивнул головой.
        Вся земля была изрыта норами сусликов и змеи. Кони и верблюды спотыкались об эти дыры и ломали ноги. Глубокой ночью в армии начался переполох. В ту ночь погибли 2 тысячи голов обессилевших от жажды скота. Это повторилось и на следующий день…
СЕЙИТ МУХАММЕТ АЛЫ ал-ХУСЕЙНИ
        Голова туркмена, надетая на острие копья, была выбрита, его длинная борода колыхалась на ветру. Несмотря на следы ножевых ран на его лице застыла ироничная улыбка.
ЖОРЖ БЛОКВИЛ

* * *
        Третьего июля тысяча восемьсот шестидесятого года туркменская пустыня показала свою власть.
        На вопрос принца, какой дорогой лучше отправиться в Мерв, Гара сертип ответил не так, как того требовали местные условия, а так, как того желала его душа. Посчитав, что идти по старым проложенным тропам опасно, он решил идти прямиком через пустыню. Такое предложение Гара сертипа, а также решительность принца, поддержавшего его, были связаны только с выгодными лично для них надеждами. Они хотели избежать мелких стычек с туркменами, выиграть время и тем самым сэкономить продовольствие. Но у пустыни свои правила, и они никак не отвечают желаниям тех, кто ими пренебрегает. С самого начала июля зажарило так, что сразу же всем стало понятно: шутки с природой плохи.
        Запасов питьевой воды огромного войска, растянувшегося от начала до конца на пять километров, хватило всего на три дня. И жара, которую с таким страхом ожидал Блоквил, вступила в свои права.
        Рассчитывавшие проходить ежедневно по пять-шесть фарсахов пути, военачальники не одолели столько даже за три дня. Протоптанные дороги остались вдали, и когда они выбрались на сыпучие пески, двигаться стало еще труднее. Верблюды с плоскими подошвами еще как-то передвигались, а вот лошади, ослы и мулы и шагу не могли сделать по пескам. Острые копыта тяжело груженных животных, словно гвозди, вонзались в песок, утопали в нем. Воздух был раскален докрасна. Люди чувствовали себя так, словно находились возле гудящей печи, нет, они ощущали себя попавшими в эту печь. Когда начали падать от бессилия вначале сербазы, а затем и животные, Хамза Мирза, послушавшись совета, решил сделать привал.
        Жорж Блоквил вперед всех раскинул палатку и теперь наблюдал за происходящим из-за приподнятого полога. Первое, что удивило его больше всего, — в этой пустыне росли деревца, на которых были лепестки! Прямо напротив его палатки рос громадных саксаул, весь с твол которого был потрескан. Блоквил решил, что это произошло оттого, что дерево не вынесло жары. “Это не земля — настоящий ад. Людей, которые живут на этой земле и выживают, надо не в Балх и Бухару гнать, борясь за их земли, они достойны самого глубокого уважение за свое мужество. Об их отваге надо всему миру рассказать, брать с них пример всем нам. Да, они достойны уважения за свое долготерпение…”
        Для человека, впервые в жизни попавшего в пустыню с серебристыми песками, тем более европейца, все здесь было незнакомым и удивительным. Блоквил изумленно смотрел на такыр, словно островок в океане, лежащий среди зыбучих песков. В длину и ширину такыр был не более трехсот шагов. За границами этой изборожденной трещинами площадки снова начинались зыбучие пески. Казалось бы, любое дуновение ветра должно было бы засыпать такыр песком. Француз никак не мог уразуметь, почему этот кусок земли стоит, словно выметенный веником. Блоквил знал наперед, что ответят ему Гара сертип или Хамза Мирза, спроси он у них об интересующем его предмете: “На все воля Божья, господин”. Такой ответ не мог удовлетворить француза. Потому что он и без иранцев понимал, что это Божье творение, его другое интересовало: как Богу удается сохранить небольшой участок гладкой почвы среди песчаного океана.
        Такыр, (ровно место в пустыне) поразивший воображение Блоквила, очень скоро превратился в поле битвы. Но не в прямом значении этого слова, здесь люди не бросались друг на друга с оружием в руках, напротив, вооружившись лопатами, они боролись со смертью. Сейчас ни для кого не имело значения, кто они и откуда, куда идут. Цель, желания у всех были одни — одолеть этого безоружного врага, именуемого пустыней. А для этого существовал только один путь — добыть влагу из недр смертоносной пустыни, угрожающей их жизням. Не желая терять ни одной драгоценной минуты, сербазы без отдыха самозабвенно рыли колодец.
        Со стороны картина выглядела есвли не мешной, то забавной. Однако, когда Блоквил вышел из палатки и понаблюдал за происходящим, в душе его не осталось места ни смеху, ни удивлению. Пустыня очень быстро дала ему понять, что она за зверь. Поэтому он должен понять и что значит для них колодец. Потому что, если они не добудут влагу на этом такыре, большинство сербазов погибнут от жажды.
        Блоквил опасался, что может случиться и нечто худшее. У экспедиции обязательно должны быть запасы воды, предназначенные для полководцев и старшин. Сербазы об этом знали. И если им не удастся добыть воду из-под такыра, может случиться, что сербазы развяжут войну из-за припасов воды, и тогда в ход пойдут сабли, приготовленные для мервских туркменов.
        Не дай Бог, но если это все же произойдет, в каком положении окажется парижский капрал Жорж Анри Гулибеф де Блоквил, специальный посланник шаха Насреддина, направленный в Мерв для того, чтобы поведать миру об остроте клинков его прославленной армии? Появятся ли тогда на страницах европейских газет сообщения о том, что иранские сербазы набрасывались с оружием в руках на своих командиров из-за глотка или фляжки воды, вместо того, чтобы проявлять отвагу в битве с врагом?
        Думая над ответом на этот вопрос, Блоквил, наблюдая за работой копателей колодца сербазов, решил: “Нет, я не смогу так поступить. Чем провинились эти несчастные сербазы. Они ведь наемные рабы, озабоченные всего лишь собственным выживанием. Думаете, вон тот шестидесятилетний старик и пятнадцатилетний мальчишка рядом с ним пошли сюда, потому что им нравится проливать кровь?! У этих несчастных есть только один порок — их бедность. Ну а те, кто гонит этих бедняг на смерть… Вот кого надо развенчивать, если удастся. Но ведь это сделать не так-то просто. Я и сам скорее один из этих сербазов. Только их положение намного тяжелее, чем у меня. Это безвольные люди они словно пешки на шахматном поле. Ведь и в шахматах пешки погибают, постоянно защищая короля и ферзя. Король не попадает в плен до тех пор, пока не погибнет последняя пешка…”
        И впрямь, на огромных просторах пустыни между Сарахсом и Мервом сейчас разыгрывалась шахматная партия. Пешки — сербазы должны спасти свои жизни во имя спасения шаха и его визиря. Именно поэтому они и рыли колодец. Похоже, эти несчастные не ведали, что даже если в этот раз им удастся вырваться из цепких когтей Каракумов, спасти свои жизни и дойти до Мерва, то уже там им придется положить свои черные головы на плахи, чтобы уберечь от неминуемой гибели своих хозяев. Ну конечно, в шахматах на то и придуманы пешки, слоны, кони, чтобы они защищали короля.
        Увидев Гара сертипа, вышедшего из укрытия, Блоквил подумал: “А вот и главарь пешек!” — и улыбнулся. Француз догадался, что Мирза Мамед Ковам эд-Довле в такую жару неспроста покинул командную палатку и направился сюда. Он понял это, когда увидел в руках Черного генерала отрезанную у самого основания свежеобритую голову. Тот держал ее за бороду и раскачивал в руках. Нынешний приказ, видимо, исходил непосредственно от самого Хамзы Мирзы. Потому что, зная, что Блоквил не очень высокого мнения о боевой подготовке его армии, Хамза Мирза Хишмет Довле не отказывался ни от одной возможности, чтобы поднять боевой дух своих сербазов… А сейчас сербазы оказались в очень тяжелом положении. Надо было любыми путями поддержать их, приободрить.
        Черная голова, которую несли за бороду, напомнила вчерашнюю легкую стычку. Правда, поскольку его палатка стояла рядом с командными, сам Блоквил не был свидетелем потасовки, возникшей в другом конце обоза. Но, по слухам, ближе к рассвету с северной стороны армии промчались несколько туркменских всадников, они ранили нескольких сербазов, еще три-четыре человека были взяты в плен. В этой схватке один туркмен вывалился из седла, ему-то и отрезали голову.
        Каракумский зной усиливался, словно поставил перед собой цель истребить иранское войско еще до того, как оно доберется до Мерва. И даже сами иранцы, привычные к жаре, отмечали, что нигде и никогда прежде они не испытывали такой невыносимой жары. А Блоквилу, который и вовсе не сталкивался с такими природными катаклизмами, вообще казалось, что солнце слишком приблизилось к земле.
        Распространился слух, что десятки сербазов уже погибли от жажды. Боясь, что их ждет такой же бесславный конец, гызылбаши ни на минуту не останавливали движение своих лопат. И хотя на небольшой глубине показалась влажная почва, надежд на то, что вскоре они доберутся до воды, почти не было.
        Когда Блоквил подошел к группе воинов, рывших колодец неподалеку от его палатки, он увидел, с каой надеждой смотрят они на влажных песок на дне ямы. Какой-то старик показал взглядом на фляжку незнакомого офицера.
        - Господин, дай глоток воды, сил совсем не осталось…
        Зная, что страдающий от жажды старый сербаз вряд ли поверит ему на слово, Блоквил постучал по своей фляжке. Она, хоть и была обернута тряпкой, издала звонкий звук, словно говоря: “Во мне воды нет!”
        На это раз сербаз показал на пистолет Блоквила. Думая, что тот просит у него оружие, Блоквил удивился:
        - Зачем тебе в таком состоянии пистолет?
        - Ты не понял, господин, — с трудом вымолвил сербаз потрескавшимися губами. — Я прошу тебя пожалеть меня. Застрели меня и спаси от этой жуткой жажды.
        - Но у тебя самого есть оружие, чтобы застрелиться.
        Сербаз покачал головой.
        - Умереть от собственной пули — трусость. Бог не простит мне этого греха.
        - А если я пристрелю тебя, Бог простит меня?
        - Бог всегда милостив к тем, кто жалеет людей… У меня нет сил даже говорить, господин… — волоча обессилевшие ноги, старый сербаз поплелся к роющемуся колодцу.
        Блоквил стал смотреть, что он будет делать дальше. Ему казалось, что старик, считающий позором самоубийство, должен упасть на влажное дно еще недорытого колодца и там отдать душу Богу. Но этого не случилось. Старый сербаз достал из кармана грязный носовой платок, схватил горсть влажной почвы, добытой из-под горячего песка, и завернул ее. Затем связал концы платка узлами, придав ему вид мешочка для сцеживания кислого молока. Поднеся его ко рту, с силой сжал двумя руками. Похоже, в рот старика упала пара капель влаги. Убрав узелок ото рта, он сощурил глаза.
        - Шифа кардам! (На душе стало легче! — фарси).
        “Ну если ты так хочешь найти спасение в этих каплях влаги, то помолчи хотя бы, глупый! — заочно пожурил его Блоквил. — Влагу, попавшую на губы, твой “шифа кардам” унесет тотчас же, как ты откроешь рот!”
        Сверху над Каракумами палило солнце, а на земле будто костер развели. Поджаренный с двух сторон, песок приобрел красноватый оттенок, казалось что от него исходит запах гари. Влажная почва, выбрасываемая из колодцев, мгновенно высыхала, тем не менее одни лежали в обнимку с ней, а другие протирали ею лицо.
        Старик, высыпав из платка влажную почву, снова подошел к Блоквилу. И снова указал взглядом на фляжку француза.
        - Господин, дай мне ее!
        На сей раз Блоквил, решив, что ему не верят, рассердился и приготовился дать сербазу достойный ответ. Но задумавшись над тем, что жажда уже начала мучать и его самого, он решил не обижать старого сербаза.
        - Ты что, не веришь мне, сербаз?
        - Когда в лицо тебе смотрит смерть, места для сомнений не остается, господин. Я ведь в этот раз прошу у тебя не воды, я прошу твою фляжку.
        Блоквил, не понимая, зачем сербазу понадобилась его пустая фляжка, тем не менее протянул ее.
        - В нашем положении ничего стыдного не может быть, господин, — старик отвернул крышку фляжки, после чего развязал шнур на штанах.
        Француз решил не смущать старика и отвернулся. Однако старику сейчас было не до стыда. Он помочился во флягу, залпом выпил собственную мочу и протянул владельцу пустую тару.
        - Спасибо, брат!
        Блоквил воздержался от улыбки.
        - Еще пригодится, оставь ее себе!
        Старый сербаз кивком головы поблагодарил француза.
        Блоквил уже не в состоянии был оставаться под палящими лучами солнца. У него тоже пересохли не только губы, но и горло. Он вернулся в палатку. Однако по пути ему пришлось остановиться еще раз.
        На земле, вытянув ноги, лежал верблюд, а у сновавших вокруг сербазов подбородки и щеки были вымазаны кровью. Другой сербаз, склонившийся над верблюдом, казался обнимающим его за шею.
        Подойдя поближе Блоквил увидел вылезшие из орбит глаза верблюда и понял, что он мертв. Сербазы зарезали верблюда и пили его кровь, пытаясь тем самым одолеть жажду.
        Разобравшись в обстановке, Блоквил не стал надолго задерживаться на этом месте.
        Не дойдя до палатки, Блоквил остановился, увидев сербазов, сидевших в тени раскидистого саксаула и жевавших корешки низкорослой пустынной растительности. Видимо, жевать корни было выгоднее, чем прикладывать к лицу добытую из недр влажную почву, тем более, что влага мгновенно испарялась. Как бы там ни было, но именно корни не давали погибнуть листочкам наверху, хотя они и были серого цвета.
        Зная, что и в палатке у него нет воды, Блоквил прихватил с собой пару корешков, сунув их под мышку. Однако, как ни разжевывал он неаппетитные корни, во рту не ощущалось ничего, кроме неприятного вкуса. Но жажда страшнее всего, она не считается с твоим аппетитом и твоими прихотями, она может заставить даже корни жевать. Тщательно разжевывая корни, Блоквил с удивлением заметил кол, торчащий из земли в нескольких шагах от его палатки. А ведь он только что прошел мимо него. Конец палки венчала стрела, на которую была насажена голова, которую за бороду притащил в назидание всем Гара сертип.
        Пришлось Блоквилу разглядывать ее. Пуля вошла туркмену в затылок и, пробив череп насквозь, вышла через лобную кость. Острый конец стрелы выглядывал сквозь эту дырочку на лбу. На ветру развевалась борода туркмена, отрезанная голова которого была выставлена напоказ как образец отваги гаджаров, как напоминание сербазам, как надо воевать с врагом. Блоквил разглядывал словно улыбающееся лицо казненного. “Видно, не хилым был человек, — сделал он вывод. — Да и лицо у него умное…”
        Лицо, придававшее человеческий облик голове, пронзенной стрелой, и в самом деле казалось улыбающимся. Если с некоторой высоты наблюдать за действиями сербазов, занятых поисками воды на такыре, то они не могли не вызвать улыбку. Со стороны поведение человека, пытающегося убежать от смерти, всегда выглядят смешными, ибо сам человек в такие минуты не дает отчета своим поступкам.

* * *
        Пройдя тяжелый путь от Сарахса до Мерва ровно за двадцать дней, иранские войска шестого июля 1860 года обосновались возле укрепрайона Порсугала вблизи села Кошк. Порсугала должен был стать местом хранения основных запасов армии до полного захвата Мерва.
        Жорж Блоквил, интересующийся всем, что он видит в новых краях, никак не мог понять смысла названия села Кошк. Интересно, почему назвали Дворцом крохотное селение в песках, вокруг которого не растет ни единого зеленого кустика, нет ни одного приличного здания, которое бы хотя бы приблизительно напоминало дворец? Или такое название дали из-за глинобитной мечети, отличающейся от стоящих рядом заброшенных разве что высотой? Люди ведь обычно не ошибаются, давая названия землям и странам. А может, это издевка, придуманная обиженными на эту суровую землю людьми?
        После того, как были пройдены извилистые горные дороги, ведущие то вверх, то резко бегущие вниз, и выехали из Новрузабата, потянулась унылая равнина, переходящая в безжизненную пустыню. Этот пейзаж порядком утомил Блоквила. Тоскливая картина окрестностей Порсугала также не вдохновила француза, и он поскорее укрылся в своей палатке. Раскрыв дорожную карту, он нанес на нее надписи “Порсугала”, “Кошкоба”, “Семендук”. И как только начало смеркаться, поскорее нырнул в постель.
        Рано утром рядо с палаткой раздался грозный голос, который и разбудил француза. Рядом с палаткой Блоквила надрывался Гара сертип. Он распекал стоявших рядом с ним людей.
        Выйдя из палатки, Блоквил услышал о том, что прошлой ночью, когда лагерь погрузился в сон, в него проникли туркмены и стреляли в спящих гаджаров. Правда, этот налет, совершенный, скорее всего, в политических целях, особого вреда войску не нанес. От туркменских пуль погибли три сербаза. По словам Гара сертипа, еще два гаджара были взяты в плен.
        Несмотря на это, Гара сертип был вправе кричать на подчиненных, возмущаться ими. Потому что, как он объяснил подошедшему к нему французу, вчерашний налет туркмен был ничем иным, как попыткой устрашения иранских войск.
        Чтобы отпустить очередную порцию брани, Гара сертип посмотрел на одного из двух стоящих рядом сертипов, командира полка “Ферахан” Хусейна Али хана. Но, видимо, вовремя вспомнив, что Хусейн Али хан является одним из наиболее близких к Насреддину шаху людей, перевел взгляд на стоящего рядом с ним сертипа. Таким образом, слова, предназначенные Али хану, вынужден был выслушать Фатхалы хан Шахсовен Багдади.
        - Туркмены должны бояться нарушить твой сон. Туркмены, опасаясь тебя, не должны сметь чихнутьдаже в десяти фарсахах от тебя. А они увели твоих сербазов, в то время как ты наслаждался сном в своей палатке. Разве это не позор для армии Ирана? Разве это не значит, что мы не оправдываем высокого доверия, оказанного нам высокочтимым шахом? — Упомянув шаха, Гара сертип посмотрел в сторону палатки Блоквила и понизил голос. — Это известие не должно уйти дальше той палатки. Вы поняли меня?
        Те, кого только что обругал Гара сертип, поняли, что он хотел сказать. Потому что за палаткой Блоквила стояло еще три. Самая крайняя из них принадлежала Хамзе Мирзе Хишмету Довле.
        С последним наказом урок принятия мер в связи с ночным неприятным приключением закончился.
        Гара сертип обратился к Блоквилу:
        - Смотри туда, господин! — и махнул рукой на запад.
        В той стороне взору Блоквила открылись заросли камыша, занимающие огромную территорию. Кое-где отчетливо виднелись следы конских копыт, а так это место походило на лесную чащу, куда никогда не ступала нога человека.
        - Туркмены пришли через эти дебри, и тем же путем вернулись назад, — сказал Гара сертип с видом командира, раскры шего никому не ведомую военную тайну, и дал пояснение. — А наша генералы и полковники даже не думают об этом. — И хотя следующее сообщение было приказом для его боевых товарищей, он заговорил, обращаясь к Блоквилу. — После завтрака сходи в чащобу, господин. Если повезет, на обед получил дичь…
        В предобеденное время сотни сербазов, прочесав заросли, оставили одну сторону открытой, а с трех других сторон подожгли их. Вскоре над чащей, окруженной огненным кольцом, повисла черная завеса из дыма. Треск сухих камышей, грохот горящих влажных растений, похожий на ружейные выстрелы, смешиваясь с криками оказавшихся в ловушке зверей и птиц, вызвали мощную бурю на земле и на небе на всей огромной территории между аулами Кошкоба и Семендук. В безветреную погоду, не мешающую черному дыму идти прямо вверх, кольцо пламени медленно сжималось.
        Возглавляемые Гара сертипом пять-шесть полководцев вместе с тридцатью-сорока сербазами собрались на южной стороне леса, которая не подверглась огню. Они наблюдали за адским зрелищем, сотворенным их руками.
        Вперед других зверей из огненного кольца выскочил темно-серый жирный заяц и поскакал подальше от этого места. Однако, вырвавшись из цепких когтей одной смерти, зверек не избежал другой. В единственную добычу сразу же нацелились пять-шесть ружейных дул. Раздалось несколько выстрелов. Похоже, все пули разом попали в цель, потому что красивый зверек, распластавшийся на земле, окрасился в алый цвет.
        - Ай, похоже, от этого зайца не осталось ничего, чем можно было бы поживиться! — раздался голос Гара сертипа.
        Только теперь Блоквил понял смысл таинственного заявления Гара сертипа “Возможно, на обед отведаешь дичи”. И еще в одном убедился Блоквил: камышовый лес был подожжен вовсе не для охоты на зайцев, а для того, чтобы лишить противника его укрытия. Это и было главной целью Гара сертипа. В противном случае, туркмены, совершившие прошедшей ночью неожиданный налет, могли опять воспользоваться чащей. “Ну ладно, вы подожгли лес, а тьму вы куда денете, ночь-то все равно настанет?”
        Кто-то из собравшихся разглядывал облако черного дыма, похожее на гигантское дерево с черными листьями, застывшее в небе, другие наблюдали за тем, как огонь, пожирая все на своем пути, расширяет границы своих владений. Кто-то вслушивался в оглушающий треск горящей листвы. Блоквил с удивлением разглядывал воробушка, который, вместо того, чтобы спасаться от смерти, чирикал и кружил над головами своих врагов.
        Случайно посмотрев под ноги, Блоквил увидел птенца, который метался у носка его правого сапога. На его теле уже выросли перышки, но он еще не умел летать, а тем более бежать от беды. И если бы француз сделал хотя бы один шаг вперед, несчастный птенец оказался бы раздавленным его тяжелым сапогом.
        Только теперь Блоквил понял, почему воробей кружил над головами людей и не улетал с этого места. Птичка в небе чирикала, что-то объясняя людям на своем языке, возможно, она умоляла их пощадить ее птенца, а может, просила их спасти его. Но люди, породившие это варварство, не понимали языка птицы, но даже если бы и понимали, им это было незачем. Не стали бы они жалеть несчастную птичку.
        Француз взял птенца на руки и подозвал к себе одного из двух стоявших неподалеку сербазов.
        - Видишь вон тот холм? — он махнул рукой в сторону похожегог на пупок солончака, возвышающегося поодаль от горящих зарослей с южной стороны.
        - Вижу, господин! — с покорностью подчиненного ответил сербаз.
        - Пойди и отнеси этого птенца на тот холм, положи его там!
        Сербаз, и без того позванный сюда, чтобы выполнять приказы своего начальства, взял птенца и пошел с ним в указанное место.
        Никто не обратил внимания на действия Блоквила, а тем более сербаза.
        После этого исчез из виду и воробей, жалобно чирикавший над головами людей.
        Чем сильнее сжималось огненное кольцо, тем громче становились крики внутри камышовых зарослей. Чем громче были крики, тем чаще раздавались ружейные выстрелы. Эти звуки радовали сербазов и сертипов, они были веселы. “Люди почему-то всегда радуются, стреляя друг в друга или зверей, спалив лес и натворив бед, они также радуются!”
        Толстопузый сербаз, подстрелив с близкого расстояния зайца, поднял его за хвост, хвастаясь перед товарищами меткостью рук своих.
        Вдруг из камышей пулей вылетел кабан и помчался прямо на Блоквила. Расстояние было приличным, тем не менее Блоквил успел заметить, что щетина на спине кабана дымилась. Разъяренный зверь бежал вперед.
        Блоквил полез за пистолетом, но от испуга никак не мог достать его из кобуры. Француз растерялся. У него не было времени, чтобы избежать столкновения с хищником. Передние клыки кабана, похожие на кривые сабли, готовы были вонзиться в живот француза и расправиться с ним.
        Блоквил наконец вынул пистолет из кобуры, но времени для выстрела не оставалось, и он стал с покорностью ждать близкой смерти, заранее смирившись с болью, которая охватит его от удара в живот. Но тут раздался выстрел. Похоже, пуля прошла мимо, потому что кабан и не подумал замедлить свой стремительный бег.
        Когда расстояние между клыками хищника и Блоквилом сократилось до четыре-пяти шагов, перед глазами француза блеснули совсем другие клыки — кривая шашка встала между человеком и смертью. Раздались испуганные возгласы окружающих.
        Покрывшись холодным потом, Блоквил схватился за голову и опустился вниз. Все задрожало перед его глазами: и черный дым, и наполовину выгоревшая чаща, и пылающее пламя, и минарет далекой мечети, и вообще весь мир вокруг. Сербаз, успевший спасти его от неминуемой гибели, все еще стоял в двух шагах от него, занеся над головой распластанного на земле кабана свою кривую шашку.
        Подбежавший Гара сертип помог подняться бледному от пережитого французу и почему-то громко расхохотался.
        - Теперь тебе смерть не страшна, господин!
        Француз ничего не ответил, у него онемел язык.
        - Кажется, ты сильно испугался?!
        Наконец Блоквил ответил:
        - Если скажу, что не испугался, солгу перед Богом, сертип. И испугался, и заново родился на свет…
        … 19 июля тысяча восемьсот шестидесятого года под звуки горна и зурны мы вошли в Merw..
Jorj Blokwil

* * *
        Если не считать, что звуки горна и зурны немного подбодрили сербазов, вхождение тяжелого войска в Мерв мало чем отличалось от обычных действий, совершаемых до сего дня. Взятие безлюдной крепости безо всякого сопротивления, как бы громко ни звучала музыка, не создает ощущения победы. Захват крепости, или главного города, еще не означает завоевание всей земли. В истории было немало случаев, когда страна оставалась непокорной даже после сдачи столицы. Чтобы поставить победную точку, необходимо, чтобы побежденная сторона признала свое поражение, а для этого надо поставить народ на колени. Тем не менее, по совету Гара сертипа в Тегеран были направлены гонцы, дабы известить шаха Насреддина, что со взятием Мерва не только текинцы, а и весь туркменский народ переходит в подданство Ирана.
        Жорж Блоквил был много наслышан о всемирно известном городе, в разные времена носившем имена Мару-Шаху-Джахан, Маргуш, Маргиани, Мерв, Марв. В разных толстых книгах он читал о том, что в городе была библиотека, равной которой не было всем мире, что в ней работали ученые, поэты с мировым именем. Однако его вступление в эту крепость в составе иранских войск уронило в его глазах ценность Мерва, а также вес воинов гаджаров. Где тот город с великолепными дворцами и террасами, садами и скверами, несравненной библоитекой! То, с таким трудом, ценой невероятных утрат во время тяжкого перехода через пустыню было завоевано гаджарами, было даже не городом, а хиленьким, недостроенным укреплением.
        Намучавшись не меньше гаджаров, прежде чем добраться из Мешхеда в Мерв, вместо крепостных стен, выложенных из камня и переживших многовековые страдания, Блоквил увидел укрепление, окруженное забором из сырца и раствора глины с соломой. “Это и есть тот город, который иранцы считают виновником всех своих бед? Тот город, который основал Искандер, а достроил Антиохус Никатор и свою честь назвал Антиохией? Да, время и варвары делают свое разрушительное дело, они превращают в руины даже самые могучие дворцы! — думал Блоквил. — Как не ценят люди время, так не замечают они и своего варварства. И самый непростительный грех человека в том, что он, даже гуляя по кладбищу, не задумывается над тем, что в конечном счете и его место здесь. Здесь были и ездоки Чингисхана. Они ведь тоже не задумывались над тем, что могут навсегда смешаться с песками…”
        Блоквил ощутил себя топчущим пыльные страницы истории. Закрыв глаза, он представил, что ноги его топчут не землю, а черепа и кости. В ушах зазвенели крики женщин, стоны детей, звон сабель, грохот пушек. Открыв глаза, он увидел перед собой развалины некогда прекрасного города Мару-Шаху-Джахан-Маргианы-Антиохии-Мерва. “Неужели история должна обязательна писаться разрушительным пером? Разве нельзя составить ее из приятных воспоминаний нежных красавиц и добропорядочных юношей?..”
        Подошедший вместе с несколькими сербазами Гара сертип вернул Блоквила из древнего мира в день сегодняшний. С закрытыми глазами он видел трагические картины истории, открыв же глаза, он увидел не менее тревожные будни текущей жизни. Гара сертип был одним из тех, кто писал страницы истории кровью. Так что прошлое и день сегодняшний слились воедино.
        Веселый сертип, отведавший вкусного плода победного дерева после занятия Мерва, подал голос:
        - О чем, господин, так задумался?
        - Да нет, ни о чем таком особенном, генерал. Стоял и думал, не походить ли по древнему Мерву. Рад видеть вас в этом знаменитом селении!
        Последние слова француза еще больше воодушевили Гара сертипа. Он легонько похлопал по плечу Блоквила.
        - И мы рады вас видеть!.. Слышишь?
        - Слышу! — ответил Блоквил и кивнул головой.
        Услышать надо было звуки горна и зурны, доносящиеся с юга. Он и так убежал сюда от назойливой музыки, не оставлявшей его с самого полудня.
        - Я тоже вышел сюда, чтобы побродить по местности.
        - Тогда еще лучше, генерал!
        Перейдя по искривленному мосту Мургаба, они вошли в крепость и увидели толпу сербазов, готовивших раствор из глины. Блоквил поинтересовался, чем это они заняты.
        - Это мой приказ, — хвастливо ответил Гара сертип. — Замешивают глину для кирпичей. Замуруем все выходы из крепости кроме двух.
        - Но если туркмены сбежали, к чему теперь закрывать крепость?
        - На туркмен особо надеяться нельзя. Что лиса, что туркмены — все одно. Справа уйдут, слева вернутся.
        Блоквил улыбнулся. В его улыбке было согласие со словами Гара сертипа. Он был наслышан о том, как туркмены, проявив лисью изворотливость, увели несколько подвод с пушками вместе с зарядами и артиллеристами.
        В крепости, которой не видно было ни конца, ни края, стояли тысячи кибиток. (Жорж Блоквил отмечает в своем дневнике, что число брошенных в Мерве домов приближается к 30 тысячам). Отчетливо виднелись круги от тяримов кибиток, откочевавших вместе с хозяевами. Блоквилу захотелось войти в один из туркменских домов. Гара сертип поддержал это желание.
        Они вошли в первый попавшийся дом. Внутри юрты, всем своим видом говорившей о принадлежности бедняку, ничто не привлекло внимание француза. И так-то здесь не было особого убранства, но теперь, когда со стен содрано все, что могло пригодиться, она казалась особенно убогой.
        Блоквил несколько раз внимательно осмотрел все части кибитки, начиная от тярима и кончая туйнуком, отверстием наверху, Его внимание также привлекла толстая веревка, свисающая с туйнука. Но больше всего его заинтересовал бурдюк, висевший на конце толстой веревки. Уходя, он обернулся и снова посмотрел на бурдюк, так что даже споткнулся о жернов, лежавший в углу комнаты, и чуть было не упал. Упершись рукой в тярим, Блоквил с трудом удержался на ногах. В том месте тярима, которого он коснулся, висела торба для ложек. Из нее торчал конец закопченной, замасленной поварешки.
        Обойти всю крепость, занимавшую огромную территорию, было невозможно. Поэтому сертип и капрал решили взобраться на холм в центре крепости и оттуда понаблюдать за окрестностями.
        С вершины холма вся крепость просматривалась насквозь. Блоквил предположил, что сердары и глашатаи взбираются на этот холм и обращаются к народу.
        Наступил ранний вечер, тени кибиток вытянулись и слились с другими, отчего вырисовывалась фантастическая картина. Купола бесчисленных туркменских кибиток с опущенными крышами воражали воображение не знакомого с этим народом француза. Гара сертип, словно его и не интересовало это видение, махнул рукой в другую сторону.
        - Господин, чем этот человек занят?
        Сквозь солнечные лучи француз заметил человека, копавшего землю.
        - Вроде кто-то роет яму?!
        - Причем, это должен быть туркмен, — ответил Гара сертип и сделал непонятный жест. — Наши люди не имеют права идти туда и рыть яму. Ни один сербаз не получал такого приказа.
        Спустившись с холма, они пошли туда и стали свидетелями странного происшествия. Высокий худощавый туркмен лет тридцати, обливаясь потом, рыл яму. Рядом лежал, вытянув ноги, очень красивый конь.
        Туркмен то ли не увидел остановившихся возле него людей, то ли не обратил на них внимания. Он продолжал заниматься своим делом. Хотя подошедшие простояли довльно долго, он не изменил своего занятия. С удивлениям налюдая за происходящим, Блоквил подумал, что, видимо, у человека, роющего яму, не все в порядке с головой. Было ясно, что он роет могилу для сдохшего коня. Было только непонятно, почему он остался один в этой огромной крепости, из которой выехали все, вплоть до кошек, в опасной крепости, полностью перешедшей в руки врага. На такое мог отважиться либо человек, которому надоело жить, либо выживший из ума.
        Чтобы привлечь внимание, Гара сертип несколько раз кашлянул. Только после этого туркмен приподнял голову и поздоровался с ними. Несмотря на то, что над ним склонилось пять-шесть человек с пистолетами за поясами, находившийся в яме туркмен не сделал попыток бежать, да и работу свою не приостановил.
        Вместо своих попутчиков на приветствие ответил сам сертип.
        Вид туркмена, роющего яму, произвел на Блоквила гораздо большее впечатление, чем все остальное в крепости. Он ждал, когда сопровождающий сертипа сербаз-переводчик начнет задавать туркмену вопровы. Но поскольку Гара сертип был нем, молчал и переводчик.
        Закончив работу, туркмен оперся на лопату и вышел из ямы, затем воткнул орудие труда в землю и отер пот со лба. Взял в руки валявшийся поодаль дон, стряхнул с него песок. Потом подошел к коню, опустился на корточки у изголовья, прошептал какую-то молитву, погладил коня по лбу. Намотал дон на голову коня. Чтобы дон не соскользнул, он связал рукава на шее животного. Пока он совершал все эти действия, туркмен ни разу не взглянул на окружающих. Но после он вынужден был ищуще посмотреть по сторонам. У него не хватило сил, чтобы стащить труп лошади в яму. Он посмотрел по сторонам. Но при этом не проронил ни звука.
        Гара сертип понял, что туркмен просит помощи, и сделал знак своим нукерам. Три сербаза поспешили на помощь, стащили коня в яму…
        Засыпав яму землей, туркмен снова отер пот и печально посмотрел на стоящих.
        - Теперь я слушаю вас!
        Жорж Блоквил не понял, почему он так сказал.
        Гара сертип не удержался от вопроса.
        - Почему ты не ушел вместе с покинувшими крепость текинцами, туркмен? Или тебе жить надоело? Ты хоть знаешь, кто мы такие? У тебя нет детей?
        До сих пор молчавший туркмен заспешил с ответом:
        - Я знаю, кто вы, и жить мне не надоело, и дети у меня есть. — Туркмен махнул рукой в сторону свежей могилы. — Вот из-за этого я не смог уйти. Бедняга занедужил. А я оказался хуже зверя, струсил. Бросил его и пошел за всеми, решив, что он и сам сдохнет. Несчастный так жалобно посмотрел мне вслед… — ком подступил к горлу туркмена. Он долго молчал, не в силах справиться с охватившим его волнением.
        - И ты вернулся назад? — переводчик перевел на туркменский вопрос Гара сертипа.
        - Да, хан, я решил, что вернуться с полпути к предательству тоже мужество, и вернулся. Честно говоря, когда я хотел уходить отсюда, ноги не слушались меня. Вот тогда я понял, какой же я трус. Ведь только благодаря Черному ветру я живу уже двадцать шесть лет. Не будь Черного ветра, я бы еще пять лет назад погиб. А он спас меня от неминуемой смерти, не дал ей догнать меня… Я же в итоге чуть не предал моего верного друга. Бросил сдыхающего коня на произвол судьбы и пошел. Да, иногда человек хуже животного бывает.
        - Почему же ты не пристрелил его?
        Хозяин Черного ветра окинул недовольным взглядом вначе переводчика, а потом Гара сертипа.
        - Туркмен, если возникнет такая необходимость, проявит отвагу и застрелится. Но он никогда не струсит и не застрелит своего коня.
        Гара сертип довольно долго молчал, видимо, обдумывал ответ туркмена. Потом грубо спросил:
        - А что, если мы теперь пристрелим тебя?
        - Значит, судьба.
        - Выходит, ты согласен в твоем возрасте умереть из-за зверя?
        - Черный ветер не был зверем. Он был настоящим резвым конем. А настоящие скакуны бывают мужественнее человека.
        - Детей своих тебе не жалко?
        - Жалко, но что я могу поделать? Проживут как-нибудь вместе со своим народом.
        - Если же мы сохраним тебе жизнь и отпустим к текинцам, как ты на это посмотришь?
        - Буду благодарен судьбе. И вам тоже.
        - Если нам придется сразиться с текинцами, ты возьмешь в руки саблю или же не забудешь добра?
        - Не могу сказать, что я забуду оказанную мне милость. Но и не могу сказать, что не возьму в руки саблю.
        - Это почему же?
        - Забыть добро — подлость, но и быть в стороне, когда приходит враг — тоже трусость…
        С наступлением вечера крепость стала напоминать безлюдное кладбище, и Гара сертипу стало тоскливо. Прихватив с собой и туркмена, он решил вернуться в шатер.
        Покорившись судьбе, туркмен пошел впереди сербазов. Пройдя несколько шагов, он обернулся и в последний раз бросил печальный взгляд на еле заметный в сумерках холмик земли.
        Заметив это, Блоквил покачал головой: “У человека, умеющего так любить животное, сердце должно быть чище, чем у ребенка!”

* * *
        Попавших в плен туркмен истязали без побоев и ругани. Не разрешалось только убивать их. Все остальные страсти, кроме смерти, им пришлось испытать на собствыенной шкуре. А не убивали их потому, что в руках туркмен, если считать увезенных после въезда в Мерв караульных и потери после небольшого столкновения пару дней назад, в данный момент находится около ста пленных гаджаров. Вполне возможно, что впоследствии обе стороны обменяются своими пленными.
        Попавших в плен четверых туркмен и живыми назвать было трудно. Всех их всухую обрили наголо, усадили на солончаке на высоком берегу Мургаба и прочно привязали друг к другу. На обритых без смачивания волос головах тупая бритва безжалостного цирюльника оставила множество кровавых порезов, и теперь, под палящими лучами солнца, боль от них пронизывала до мозга костей. Это был один из видов “царского зрелища”.
        До сих пор Блоквилу не приходилось видеть туркмена так близко, чтобы можно было внимательно разглядеть его. И несчастный Мамед в опороченной семье старого чабана, и маленький Иламан со стригальными ножницами в руках мало чем отличались от людей, которых француз видел в других краях. По мнению Блоквила, с европейской утонченностью, разбирающегося в женской красоте, женщин с такой совершенной красотой, как у первой встретившейся ему туркменки Огулджерен, он не видел ни в Париже, ни в Тегеране. Но если верить разговорам вельмож и челяди, которые он слышит с самого первого дня своего пребывания в рядах войск Хамзы Мирзы, что туркмены вообще даже на людей не похожи. Блоквил и сам не раз слышал, что иранские женщины, пытаясь уложить расшалившегося ребенка, запугивают его: “Засыпай скорее, а то туркмен придет!”
        Этих четверых с соскобленными волосами и бородами вообще было трудно отличить друг от друга. Тем не менее было видно, что один из них в преклонных годах, двум другим под тридцать, а четвертый и вовсе юноша шестнадцати-семнадцати лет.
        Жара делала свое черное дело. Кожа на телах обнаженных по пояс людей обгорела на солнце и висела клочьями. Даже под таким безжалостным солнце они не потели, а это говорило о начавшемся обезвоживании организма. Тем не менее, пленные не молчали, погрузившись в тоскливое ожидание неминуемой смерти.
        Пожилой мужчина, закончив рассказ, который развеселил его товарищей, сделал небольшую паузу, пошевелился, чтобы усесться поудобнее. Юноша, прислоненный к его спине, возмутился:
        - Кертик ага, сиди спокойно, ей Богу! Ты двигаешься и…
        - Ну и что, что пошевелился? Или тебе жаль мервской земли?
        - Я не змея, чтобы жалеть землю, но каждый раз, когда ты дергаешься, мою спину саднит, словно натертой спины ишака касается голое седло.
        - О, ты уже и ишаком успел побывать, окаянный! К тому же ишаком с натруженной спиной!
        - Но если бы мы не были ишаками, нас бы не связали, как животных.
        Жара оказалась сильнее надуманных шуток и искусственного смеха. Начатый разговор очень быстро заканчивался, и смех уже на пути к губам, заблудившись, вдруг возвращался обратно.
        Парнишка, как ни старался мужественно держаться перед старшими, в конце концов не выдержал.
        - Когда же все это кончится?
        - Потерпи, сынок. В мире нет ничего, что не имело бы конца, — Кертик ага, как мог, старался успокоить парнишку.
        Положение было тяжелым. Солнечные лучи иглами вонзались в непокрытую голову, обнаженное тело. Страдания были невыносимы, их не могли заглушить никакие рассказы, никакой смех. Когда же время пошло за полдень, свою власть проявило не только солнце на небе, но и иссохший от жажды солончак. От земли исходил жар с горьковатым запахом, который был намного невыносимее солнечных лучей. Дыхание затруднилось настолько, что вдыхаемый и выдыхаемый воздух начал щипать горло, словно горький лук.
        - Да, они поступили как в поговорке “Охоться на зверя в каждом народе с его собственными собаками”.
        - Что это значит?
        - А это значит, что они обожгли нас нашим собственным солнцем.
        - Потому мы и страдаем так, что не можем разделить это солнце…
        Странный человек, остановившийся возле солончака, привлек внимание Кертика ага.
        Это был Блоквил.
        Появление необычного для этих мест человека на некоторое время отвлекло внимание пленных от их страданий. Они внимательно, с ног до головы, разглядывали Блоквила.
        Кто-то из пленных произнес:
        - Говорили, что среди гаджаров находится ученый француз, наверно, это он и есть?!
        - Скажешь тоже!
        - А почему и нет?
        - Стали бы они ученого, постигшего все науки, отпускать вот так вот, без телохранителей?
        - Если он постиг все науки, он должен знать семьдесят два языка, — пророчил Кертик ага.
        - По виду его не скажешь, что он понимает язык, — по-своему оценил незнакомца один из пленных.
        Кертик ага пытался настоять на своей правоте.
        - Ну, если вы хотите узнать это, скажите ему что-нибудь. Если он знает семьдесят два языка, обязательно поймет вас.
        - Кертик ага, вечно ты что-нибудь придумаешь! Да разве может быть семьдесят два языка? Ну, гаджары, потом узбеки, казахи. Если посчитать, не больше десяти-двенадцати языков наберется. Откуда же взяться семидесяти двум языкам?
        - Говорю же вам, поробуйте что-нибудь сказать ему. Если он все науки освоил, значит, он и все языки знает. Короче, он уже ахуном должен быть.
        - Что ж сказать ему, ей Богу?
        - Да какая разница, спроси что-нибудь.
        Один из пленных повернулся к Блоквилу.
        - Эй, человек, как тебя зовут?
        Догадавшись, что обращаются к нему, Блоквил улыбнулся. Но промолчал.
        - Я имя твое спрашиваю!
        Блоквил опять ничего не ответил.
        - Даже если он знает не семьдесят два, а сто семьдесят два языка, туркменского он не понимает, Кертик ага.
        - В таком случае, возможно, он один-два языка подзабыл, — оправдывался Кертик ага, поскольку его предсказания не подтвердились. Он и сам пытался узнать этого необычного человека. — А ну, попробуем что-нибудь по-персидски сказать. Из вас никто не знает персидского языка?
        - Что на фарси вода “аб” — это я точно знаю.
        - А ну, тогда спросите! — по праву самого старшего распорядился Кертик ага.
        - Эй, светлый человек, “об! об!”
        Блоквил снова улыбнулся, услышав знакомое слово, он махнул рекой в сторону реки.
        - Об! Об!
        Кертик ага закивал головой.
        - Вот видите! Он оказался гаджаром. Вы произнесли слово “об”, и он сразу оживился.
        - Хоть и оживился, но этот человек не похож на персов, Кертик ага.
        Кертик ага упрямо стоял на своем:
        - Бог его знает, может, у них тоже есть племена вроде наших сарыков, эрсары. Туркмены ведь тоже не все одинаковые.
        Последние слова вызвали у пленных улыбку.
        - А что он так внимательно разглядывает нас?
        - Наверно, узнать пытается.
        И в самом деле, было как-то странно, что Блоквил так пристально смотрит на пленных. Туркменам было невдомек, что незнакомец изучал их внешний облик. Внимательно изучив внешность туркмен, Блоквил стал размышлять про себя: “Антропологи говорят, что туркмены относятся к монголоидной расе, но эти не похожи. Эти четверо и по строению черепа, и по продолговатому овалу лица ближе к европейскому типу, нежели азиатскому…”
        С южной стороны, волоча что-то тяжелое, к ним направились два гаджара. То, что они тащили волоком, оказалось трупом убитого два-три дня назад человека. Сербазы бросили труп возле пленных с подветренной стороны.
        От разложившегося трупа исходил невыносимый запах тлена. Это добавило пленным к прежним новые страдания. Перед таким испытанием даже нестерпимая жажда как будто отступила. Распухший на жаре труп поглотил весь воздух вокруг себя, дышать стало невозможно.
        Голос юноши, никогда не видевшего покойников, задрожал:
        - Кертик ага, с моим сердцем что-то происходит.
        Кертик ага ничем не мог помочь испуганному парнишке. Он только сказал:
        - Сынок, ты ведь мужчина! — несколько резким тоном он хотел успокоить мальчика.
        Душный воздух был неподвижен, ни одна былинка не шелохнулась, тем не менее сербазы отодвинули труп чуть западнее, считая, что с той стороны есть движение воздуха. Труп лег прямо напротив подростка. Остальные пленные тоже ощутили удушающий трупный запах. Зато мальчик, похоже, не ощущал никакого запаха. Страх, сковавший все его тело, лишил его всяких чувств.
        Было видно, что человек перед смертью был жестоко избит. Заполненная кровью рваная рана на месте оторванной левой брови была похожа на еще один чудовищный глаз. Из открытого пересохшего рта устрашающе вывалился посиневший, похожий на селезенку язык. Распухший ото побоев сломанный нос превратил лицо человека в нечто страшное.
        Юноша закрыл глаза. В его теле появилось немного влаги, она выступила на его лбу, сердце бешено колотилось в груди. Открыв глаза, он увидел все ту же жуткую картину, и чуть не закричал. Но в этот момент в его ушах прозвучал голос Кертика ага “Ты же мужчина!”. Увидев, что два сербаза все еще не ушли отсюда, он ощутил прилив сил.
        Откуда-то на трупный запах прилетели две огромные зеленые мухи и уселись на лбу мертвеца. Они наслаждались вкусом крови, отталкивали друг друга, словно им было тесно, взлетали, а потом снова садились.
        Когда сербазы вознамерились уйти, Блоквил грозно окликнул их, словно офицер, приказывающий своим ленивым подчиненным:
        - Постойте!
        Сербазы остановились и вопросительно посмотрели на француза.
        - Уберите отсюда труп!
        Один из сербазов посмотрел не на того, кто отдал приказ, а на лежащий на земле труп.
        - Мы не имеем права убирать его.
        - Почему это у вас нет такого права? Значить, притащить сюда труп вы вправе, а убрать его не можете? Вон те сидящие ведь тоже люди.
        - Приказ есть приказ, господин.
        - Кто вам отдал такой приказ?
        - Лично мингбаши Хуршит хан. Причем, он приказал положить труп именно так, как мы это сделали.
        Блоквил замолчал.
        Второй сербаз подтвердил слова первого:
        - А высокочтимому Хуршит хану такой приказ отдал Гара сертип. Теперь понятно?
        Теперь Блоквилу все стало ясно.
        Какими бы отважными ни были туркмены,
        они старались днем не показываться на глаза. Но
        как только наступала ночь, они выходили на
        охоту: срубали головы заснувшим караульным,
        воровали и увозили с собой много оружия…
Жорж БЛОКВИЛ

* * *
        Раздумывая о том, в каком положении оказался и что может сулить ему будущее, Блоквил уснул очень поздно. Тем не менее проснулся раньше обычного. Хотя внутри палатки было не так и жарко, он поспешил выйти на улицу, где было не так душно. Откинув полог, он сделал два шага и остановился. Глазам европейца, привыкшего в своей стране по утрам видеть высокие строения, предстала странная картина, которую почти невозможно описать словами. По его мнению, в нынешней точке Востока, которая даже во времена мирной жизни ее обитателей вряд ли могла завладеть вниманием европейца, сейчас и вовсе не на чем было остановить взгляд, ничто не могло воодушевить его. Летнее утро, освежающее и омолаживающее этот древний мир, здесь, похоже, не обладает такой магией. Если же на все смотреть глазами Блоквила, привыкшего во всем новом находить сходство с предметами во Франции, то разница выходит гигантская, как расстояние между небом и землей. Обжигающий воздух здешней суровой природы изменил даже цвет листвы здешних растений, хотя они должны бы быть зелеными, оставив на них пепельную печать обожженной солнцем земли.
        Но как бы там ни было, а здесь тоже живут люди. И здесь солнце всходило и садилось. Сегодня утро 28 июля 1860 года, подумал Блоквил. Ему показалось, что прошли тысячи лет с тех пор, как он покинул родину. И сегодня ровно девять дней, как персы без единого выстрела взяли туркменскую крепость Мерв. Дни теряли интерес, заранее было известно, что завтрашний день будет еще хуже сегодняшнего. Три дня из девяти, окрашенные в победные цвета, прошли более или менее незаметно, но остальные дни становились все длиннее и бесконечней, словно часы замедлили свой бег. Победа, одержанная а такой легкостью, слилась с буднями и потихоньку ушла в небытие.
        Опасаясь еженочных налетов туркменских частей, персы держали внутри крепости тысячи лошадей, верблюдов, мулов, ослов. Да и сами солдаты числом около двадцати двух тысяч, не имея никаких особых занятий, днем и ночью ели-пили, справляли нужду, где придется, вследствие чего от распаренной июльской жарой земли поднимался отвратительный дух, котрый затруднял дыхание.
        По приказу самого Гара сертипа шатры полководцев были перенесены в западную часть Мерва, к краю дороги, ведущей в село Гараахмет. Туда не так доходили запахи жизнедеятельности людей и животных. Шатер Блоквила был установлен неподалеку от них.
        Хоть они теперь и стояли в отдалении, все же гнусная городская вонь доходила и туда. Это очень угнетало Блоквила, привыкшего к европейской чистоте, портило ему настроение, заставляло пожалеть о своем решении. Закрыв глаза, он видел утопающий в зелени Париж с его вымощенными камнем мостовыми. Когда же открывал глаза, снова видел перед собою пыльную землю и вдыхал забивающую легкие удушливую вонь…
        Выйдя поутру на улицу и разглядывая окружающий его пейзаж, Блоквил думал и о другом. С тех пор, как они выехали из Мешхеда, прошло много дней, но ясности так и не было. Блоквил никак не мог понять поведения иранских полководцев. Ведь уже почти месяц, как они ступили на мервскую землю. Однако командиры огромного войска до сих пор довольствуются занятием опустевшего города. Они не оставляли город и не отступали назад, но и не шли в наступление на тех, кто оставил город. Напротив, смелеющие с каждым днем туркмены сами то и дело совершают налеты на иранцев. Вот и позавчерашнюю стычку начали неожиданно налетевшие туркмены сами. Гаджары тогда потеряли около тридцати своих сербазов. По оценке Блоквила, время работало на туркмен. Жара и горячая земля под ногами помогали туркменам. Если так будет продолжаться и дальше, вряд ли для иранцев это окончится добром.
        Июль был на исходе. Если гаджары не смогут в скором времени подчинить себе противника, там и до зимы недалеко. С наступлением зимы значительно острее станут проблемы с провольствием для людей и кормами для скота. По разумению французского капрала, уход туркмен из Мерва в Гараяп не на руку иранцам. В истории зафиксировано много случаев, когда после такого отступления отступавшие одерживали победу в бою. Блоквилу такие случаи были известны. Размышляя об этом, Блоквил был вынужден вспомнить, как его соотечественник Наполеон Бонапарт, взяв город, оставленный русскими без боя, впоследствии окончательно проиграл войну. А ведь это случилось всего-навсего пятьдесят лет назад. Кто знает, может Говшут хан, о котором с таким пренебрежением отзывается Гара сертип, задумал какой-то хитрый ход, как Кутузов у русских. Может, для этой земли он полководец. Ведь исторические события, исторические личности имеют свойство повторяться.
        Очнувшись от утренних размышлений, Блоквил бросил взгляд вдаль и заметил, что иранские войска уже начали пробуждаться. То тут, то там в безоблачное летнее небо потянулись похожие на извилистые тропинки дымки. Но основная часть армии еще пребывала во сне. Во всяком случае, возле шатров в поле зрения Блоквила никакого движения не наблюдалось. Если бы армия была на ногах, это было бы заметно. Потому что, если не считать некоторых более или менее состоятельных сербазов, для большинства укрытием служило высокое небо Мерва. Подстелив под себя имевшуююся в их распоряжении одежду, они укладывались спать прямо на земле, там, где их заставала ночь. Многие сербазы, не озабоченные чтением намазов, не спешили встать пораньше, некоторые из них дрыхли до тех пор, пока палящие лучи солнца не доставали их. Никому не было никакого дела до сербазов, занявших главный город текинцев.
        Жорж Блоквил, все обязанности которого состояли в нанесении на карту территорий Мервского велаята, уже начал знакомиться с окрестностями. Он даже немного знал, в какой стороне и какие села располагаются, хотя самому ему и не доводилось побывать в них. Село на юге называется Солтаныз. Примерно в паре фарсахов от Семендука на берегу реки стоит спрятанное в густой зелени деревьев село. Его называют Сад Гожука. Иногда его, правда, путают с Чогды. Хотя Чогда расположено восточнее. Южнее Сада Гожука стоит Ходжаяп, а на север от него — село Мержен. Язы, Мулкбукры, Мулкбагши… Французу известно, что западнее Мерва есть еще село Геокча. Села Бурказ и Геокча разделены Мургабом. В тех местах Блоквил пока еще не побывал. Но он расспрашивает переводчиков, знающих людей, попавших в плен туркмен. Он не считает это ниже своего достоинства. Он знает даже те названия, о которых не слыхали и сами полководцы. По добытым им сведениям, на излучине правого берега Мургаба, между селами Бурказ и Геокча, стоит и дом известного текинского воеводы Говшут хана.
        … Вдруг тишина летнего утра была нарушена, на западе Солтаныза появились клубы пыли. Поскольку расстояние было приличным, пока еще трудно было определить причину поднятой пыли. Блоквил все же рассмотрел, что она поднята копытами четырех коней. Понятно, что еще не проснувшиеся сербазы не станут в столь ранний час устраивать скачки или отправляться на охоту. А если бы они и надумали поехать на охоту, не было бы нужды так гнать лошадей. Это была таинственная пыль.
        Очень скоро с южного конца длинного ряда спящих сербазов донесся шум. Полусонные гаджары подняли панику. Из возникшего переполоха, а также при виде подъехавших поближе всадников Блоквил сделал вывод, что неожиданными налетчиками оказались туркмены.
        Чем ближе были всадники, тем отчетливее слышал Блоквил шум, крики и стоны. На первый взгляд казалось, что молниеносно ворвавшиеся в крепость четверо всадников мчатся в сторону командного расположения. Еще не отошедшие ото сна сербазы и их командиры стояли, разинув рот и не предпринимая никаких действий, словно ждали, чем все это приключение кончится.
        Блоквил завороженно смотрел на четырех ездоков, которые были уже совсем близко. Он не верил собственным глазам. Да и как поверишь, когда четверо непрошенных гостей, размахивая шашками направо и налево, беспрепятственно пронеслись через всю крепость мимо оторопевших от неожиданности воинов. Некоторые из сербазов раскачивали головами, словно присутствовали на интересном представлении, их вид напомнил Блоквилу кустики джугары с седой головкой. Это растение впервые в жизни он увидел на земле Мерва. И в самом деле, в шапках, похожих на головки джугары, сербазы сейчас были похожи не на живых людей, способных держать в руках оружие, а на растения, меняющие наклон от дуновения ветерка. Они и не думали дать отпор врагу, который несся меж их рядами, кого раня, кого валя на землю, напротив, словно околдованные, они пытались бежать. Пока сербазы, придя в себя, осознавали, что это не сон, а самая настоящая явь, всадники уже были далеко от них. И поэтому вынутые из ножен гаджарские мечи сотрясали пустой воздух, ничем не угрожая промчавшимся мимо них неприятелям. И поскольку их окружали только свои люди, они не
осмеливались даже стрелять.
        Таким образом, четыре всадника, не видя перед собой никаких препятствий и не получая отпора, своими кривыми саблями прокладывали путь к намеченной цели. Пришедшие в себя сербазы после них начинали шуметь и кричать, и эти крики еще больше раззадоривали четверых наездников. Отставшие от них и схватившиеся за ружья и мечи сербазы лишь создавали толчею и мешали друг другу. Стоящие впереди, опасаясь, что кони на всем скаку могут сбить их, испуганно сторонились в обе стороны, создавая для налетчиков коридор, по которому они свободно двигались вперед. Гаджары решили, что раз эти четверо посмели напасть на такое огромное войско, значит, за ними следом несутся еще тысячи туркмен. И эта мысль вызывала у них страх и оцепенение.
        Стоя возле своего шатра и видя всю невероятность происходящего, Блоквил закусил губу и покачал головой. Вдруг он заметил стоящего рядом с собой Гара сертипа, хотя и не видел, когда он подошел к нему.
        - А, высокочтимый сертип, и вы здесь?! Доброе утро!
        Словно оглохший Гара сертип долго не реагировал на слова Блоквила, и поэтому француз вынужден был повторить последние слова. На сей раз сертип пробурчал что-то невнятное.
        - Ты издеваешься, господин? Или же…
        - Какое же издевательство может быть в пожелании доброго утра, сертип?! — искренне удивился Блоквил, хотя мог бы и войти в положение стоящего рядом человека. — Пусть великий Аллах сделает ваше утро добрым!
        Глядя вдаль, туда, где творилось непонятное, Гара сертип прошептал себе под нос:
        - Если бы великий Аллах хотел послать нам доброе утро, над нашими головами не разразился бы такой ураган! Ты хоть посмотри, что за представление там идет!
        Блоквил снова ответил, не глядя в сторону сертипа:
        - Вы считаете это представлением?
        Гара сертип с силой втянул в себя утренний воздух.
        - Да еще какое представление… Считаю, что Аллах схватил нас обеими руками.
        - А Аллах какое имеет отношение к этому событию?
        Гара сертип покосился на собеседника.
        - Ты ведь не мусульманин, господин. А иначе понял бы, что без Божьей воли эти четверо не смогли бы беспрепятственно пройти сквозь такое огромное войско. А если бы и вошли, то тысячи сабель вмиг обломали бы эти четыре сабли, не давая им взмахнуться во второй раз.
        - Это уловка, придуманная Говшут ханом, генерал.
        - Что это за хитрость такая? Какими мозгами надо было шевелить, чтобы послать четверых всадников на верную гибель? Ведь и собака, если ее натравить, может наброситься на тигра.
        - Вот и хорошо, если набросится.
        Гара сертип, округлив серые глаза, посмотрел на Блоквила вопросительно.
        - Не понял.
        - Объясняю, коли не поняли. Я считаю, что надо очень опасаться народа, хан которого способен натравить собаку на хищника, во сто крат сильнее ее. Или я ошибаюсь?
        Гара сертип молчал с видом человека, обдумывающего услышанное. И в этот момент самый последний из четырех всадников вылетел из седла лошади, словно ему набросили на шею петлю и стянули оттуда.
        - Вот видишь, как поступают с собаками! — обрадовался Гара сертип, словно ребенок, смотрящий интересное представление. — Сейчас его вмиг разорвут на клочки.
        Зная, что его ответ не понравится Гара сертипу, Блоквил тем не менее не смолчал:
        - Но, прежде чем его разорвут на клочки, он сам успел очень многих людей покусать.
        Гара сертип неожиданно согласился.
        - Это точно. Что правда, то правда, надо признать это.
        На сей раз Блоквил решил немного подбодрить генерала.
        - Настоящий генерал таким и должен быть. Генералу, который не скрывает правды, какой бы горькой она ни была, всегда сопутствует удача…
        Болтовня Гара сертипа вместо каких-то решительных действий была так же непонятна, как и скачки этих четырех туркмен посреди огромного войска. Блоквила это больше всего удивляло. Но тут случилось такое, что удивило француза еще больше.
        - Пах-пах, ну и зрелище! — вырвалось у Гара сертипа, который не собирался никому показывать своего восторга. И этот возглас превратил сертипа из боевого генерала в стороннего наблюдателя происходящего.
        - Уметь дать достойную оценку героизму врага тоже своего рода героизм!
        И хотя слова эти были произнесены тихо, они коснулись слуха Гара сертипа. Но по тому, как он отреагировал на них, было похоже, что он не придал им особого значения.
        Каждый день отправлялись косить траву для скота, нарубить дров для костра. И каждый раз туркмены угоняли мулов и лошадей, людей. Теперь уже и боеприпасы сберечь будет непросто.
Жорж БЛОКВИЛ.

* * *
        Хамза Мирза Хишмет Довле, обосновавшийся на берегу Мургаба и ведущий размеренную жизнь, был похож не на главнокомандующего войсками, прибывшими для завоевания Мервского велаята, а на беспечного человека, приготовившегося к долгому отдыху на берегу реки.
        Насколько было известно Блоквилу, Хамза Мирза был племянником шаха Насреддина. И поэтому француз делал два вывода. Во-первых, принц знал, что не услышит от дяди упреков за то, что проводит дни в бездействии, хотя тот и понес огромные расходы на снаряжение двадцатидвухтысячной армии, закупку тысяч коней, верблюдов, мулов. А во-вторых, Хамза Мирза недооценивал способности туркмен, относился к ним пренебрежительно. По второму вопросу Блоквил не согласен с мнением принца. Блоквил не был старым солдатом, прошедшим огни и воды. Тем не менее, двадцативосьмилетний капрал считал, что недооценка силы противника равнозначна тому, чтобы вступать в бой безоружным. Правда, Блоквил и сам не знает, каковы силы текинцев. Зато он знает, что зачастую победу обеспечивает не сила, а хитрость, отвага, умение просчитать все ходы наперед. То, что текинцы обладают двумя первыми качествами, показал эпизод сегодняшнего утра, на этот счет у Блоквила теперь не осталось никаких сомнений. И хотя этот налет не нанес иранскому войску незаживающих ран, зато вдохновил туркмен и подавил дух иранцев.
        По мнению Блоквила, не сегодня-завтра надо ждать событий пострашнее. Теперь сербазы не то что в Гараяп, даже в Порсугала, где они запасаются топливом, отправляются с большой опаской. Если им приходится удаляться от Мерва хотя бы на полфарсаха, к дровосекам присоединяются не только вооруженные всадники, они еще тащут за собой одну-две желтые пушки. И это еще больше утверждало Блоквила вл мнении, что духу войска нанесен значительный ущерб.
        Иранские командиры ждали, когда Говшут хан откажется от своего намерения воевать и придет к ним на поклон. Блоквил же считал это ожидание иллюзией. Если бы Говшут хан намеревался рано или поздно подчиниться, не стал бы он устраивать небольшую стычку в окрестностях Мерва двадцать шестого июля, не пошел бы на утреннюю вылазку двадцать восьмого июля, когда четыре текинца застали врасплох спящую армию. Оба этих эпизода были тактическим ходом, чтобы выяснить настрой врага, пощекотать ему нервы, проверить силу его духа. Если бы Говшут хан держал в мыслях покорение врагу, не стал бы совершать поступков, за которые впоследствии пришлось бы нести многократную ответственность.
        Больше всего Жоржа Блоквила поражало, что никто не делал выводов из хитрости Говшут хана. Ни для Хамзы Мирзы, ни для Гара сертипа не стали уроком ночные вылазки текинцев, участившиеся со времени занятия Мерва, ни приблизившееся к сотне число плененных сербазов, которых хватали, стоило им чуть-чуть удалиться от Мерва, а также угон двух желтых пушек. Мало того, высшее командование армии, словно они не на чужой земле находятся, не лишало себя никаких удовольствий: они устраивали скачки, ходили на охоту, наслаждались жизнью. Дни проходили за днями, складываясь в месяцы.
        Рано утром восьмого сентября 1860 года возле шатра хамзы Мирзы царило оживление. Неизвестно чему радующийся главнокомандующий, облачившись в легкую одежду, вышел из своего высокого шатра.
        Командиры частей, вельможи, муллы и муфтии, повара по очереди приветствовали принца низким поклоном.
        В сторонке стояла группа слуг. Рядом с ними находились лопоухие длиннохвостые борзые со втянутыми животами.
        Увидев гончих псов, Блоквил догадался, что принц собрался на охоту за зайцами либо в зарослях тростника в Сеитнасыре, либо на песчаный холм Попушгума.
        Один из слуг взялся за узду, другой за гриву коня, а третий стал стремянным. Они буквально на руках подняли Хамзу Мирзу и усадили в седло. Но не успел крупный белый конь сделать и шагу, как пришло сообщение о прибывшем от туркмен гонце.
        Многие думали, что Хамза Мирза рассердится, что его задерживают перед охотой, и он поедет дальше, велев гонцам приехать в другой день. Все вышло наоборот. Это сообщение подняло настроение Хамзе Мирзе. Он моментально слез с коня.
        - Наконец-то они решились! — воскликнул принц. В его голосе были слышны нотки торжества и самодовольства.
        Стоявший рядом с принцем Гара сертип поддержал:
        - Видно, поняли, что мы им не по зубам, потому и прибыли. — Он с полоконом принял из рук Хамзы Мирзы узду и передал ее одному из слуг.
        Блоквил наблюдал за действиями Гара сертипа. “Как, однако, смешно, когда в одном теле помещаются два человека!”
        И в самом деле, в теперешнем Гара сертипе не было даже следа от того Гара сертипа, который присутствовал при пытках Артыка эрсары. Тогдашние вылезающие из орбит глаза хищника сейчас были глазами несчастного человека, грозная поступь властелина превратилась в кошачью походку, и даже усы, грозно торчавшие тогда, сейчас как-то обвисли.
        Направляясь вслед за Хамзой Мирзой в шатер, Гара сертип, проходя мимо Блоквила, тихо прошептал:
        - Вот такие результаты дает политика Хамзы Мирзы, господин. Я об этом много говорил.
        Немного погодя из-за толпы вельмож и слуг, которые должны были сопровождать принца на охоте, показался туркмен в черной мерлушковой папахе. Ростом он был выше среднего, длинный шелковый халат — дон был подпоясан кушаком. Вместе с ним был еще один человек лет пятидесяти.
        Сменив охотничью одежду, Хамза Мирза вышел из шатра. Поначалу он намеревался принять гостей в доме, но, увидев, что они уже на подходе, сунул руки за кушак блестящего халата и остановился.
        Туркменский посланник сразу же подошел к Хамзе Мирзе, словно он был знаком с ним раньше. Остановившись в двух шагах от главнокомандующего, поклоном головы выразил ему свое уважение.
        - Саламалейкум, высокочтимый принц!
        Хамза Мирза ответил на приветствие.
        - Я посол туркменского хана Говшут хана, направленный к вашему величеству, высокочтимый принц.
        - Знаю, — Хамза Мирза приветливо улыбнулся. — Мы еще месяц наза ждали вас. Видно, вам помешали какие-то другие неотложные дела.
        Посланник, сделав вид, что не понял иронии военачальника, пару раз кивнул головой.
        - Верно говорите, высокочтимый принц! Верно. Мы на новое место жительства переехали. Надо было кибитки ставить, обживать их, скот, то да сё, словом, забот у нас хватало.
        Такой ответ пришелся не по душе полководцу. Почуяв ловушку, он повысил голос:
        - Как вас называть?
        - Меня зовут Тэчгок сердар. А сопровождает меня Эйэмберды мулла. Мой переводчик. Мы приближенные Говшут хана. (По сообщению Берды Кербабаева автору, письмо от Говшут хана Хамзе Мирзе было доставлено отцом председателя Совнаркома Туркменистана Гайгысыза Атабаева).
        - Ну, и какие же вы вести принесли? — Хамза Мирза задал этот вопрос для того лишь, чтобы не молчать. Потому что ему уже и так было ясно, с каким известием мог прибыть туркменский посол.
        Вместо ответа Тэчгок сердар достал из-за пазухи письмо и с поклоном протянул его Хамзе Мирзе.
        Хамза Мирза принял бумагу и в свою очередь передал ее стоявшему рядом Гара сертипу:
        - Читай!
        Быстренько расправив свиток желтой бумаги, Гара сертип, склонив голову в сторону владыки, приступил к чтению:
        “К сведению от текинского хана Говшут хана ибн Овездурды. О, Хамза Мирза! О, Гара сертип! О, все остальные! Возглавив войско шаха Насреддина, понеся огромные затраты, вы прибыли на нашу землю. Что вы делаете целый месяц среди старых развалин, не обращая на нас никакого внимания? Если вы пришли драться, приходите, будем воевать. Но если же вы прибыли лишь для того, чтобы хвосты мулам крутить, то не портьте воздух на нашей Мервской земле, убирайтесь подобру-поздорову. Если крутить хвосты мулам — ваше любимое занятие, разве на вашей земле нет старых крепостей?” (Текст письма взят из романа Берды Кербабаева “Гайгысыз Атабаев”. Он полностью совпадает с материалами, собранными автором).
        У Хамзы Мирзы перехватило дыхание. Гара сертип, с выражением прочитавший позорное для них письмо, трясся от страха. Он смотрел то на Тэчгок сердара, то переводил взгляд на принца. Причем, на каждого из них он смотрел разными глазами. На своего вождя он смотрел виноват просительно, зато Тэчгок сердара обжигал ненавидящим взглядом. Про себя же думад: “Сейчас он велит снести голову послу за доставленное им письмо, а мне за то, что я читал его с таким выражением…” Но он даже представить не мог, каким будет для него неминуемое наказание.
        Ожидания Гара сертипа не оправдались. Мало того, Хамза Мирза постарался скрыть свое недовольство письмом. Как можно приветливее спросил у посла:
        - Говшут хан смирился со смертью, посол?
        Тэчгок сердар ответил сухо:
        - Все люди на этом свете гости, высокочтимый принц.
        - Как тебя понимать?
        - Я хотел сказать, что не только туркменский хан Говшут хан, а и все живущие на земле люди знают, что они смертны, высокочтимый принц. Смерть никого не щадит, она, как дамоклов меч, висит над каждой головой.
        Хамза Мирза, не обращая внимания на слова посла, спросил:
        - Мы должны дать письменый ответ на послание Говшут хана или достаточно будет и устного?
        - Для нас нет разницы, высокочтимый. Дадите письмо — отвезем его, ответите устно — доставим ваше слово в целости и сохранности.
        Хамза Мирза попытался за улыбкой скрыть свое дурное настроение. И в самом деле, ему было смешно, что человек, доставивший дурную весть, без конца повторял слово “высокочтимый”.
        Но принц не смог долго владеть собой. Губы дрогнули, щеки затряслись.
        - Ты знал содержание письма, которое привез?
        - Знал, — прямо ответил Тэчгок сердар. — Я присутствовал при написании данного послания. Высокочтимый Говшут хан обсуждал со своим окружением каждое слова письма.
        Ответ подействовал на принца еще более удручающе. Значит, неприятные слова, заключенные в письме Говшут хана, не его личное мнение, в нем выражено отношение к Хамзе Мирзе всех текинцев.
        - Когда ты совал за пазуху такое письмо, тебе не показалось, что ты засунул туда змею? Ты ведь не пастух, тебя послом отправили.
        - У нас в народе бытует мудрость “Послу смерти нет”, высокочтимый принц. И поэтому…
        - Согласен! — перебил Тэчгок сердара Хамза Мирза. — А ответ на письмо Говшут хана такой. Значит так, скажи своему хану. Если ему не жаль своих людей, детей и стариков, после таких слов пусть готовится к войне, пусть седлает коней!
        - Туркмены всегда на коне, высокочтимый принц.
        - Раз так, я очень скоро покажу вам, кто и где кому должен крутить хвосты, эншаллах!
        - И мы Аллаха на помощь призываем.
        - Если вы обращаетесь к Аллаху, Говшут хан увидит, как голова его скроется в клубах пыли из-под конских копыт, посол!
        Тэчгок сердар, не ожидавший от Хамзы Мирзы иного ответа, уверенно заявил:
        - Конь вынесет конскую пыль!
        Взяв из рук трясущегося Гара сертипа бумагу, Хамза Мирза вдруг вспомнил слова Тэчгок сердара “Послам смерти нет!”.
        - Отпустите послов с миром! — и резко пошел обратно. Его грузная фигура скрылась за пологом высокого шатра.
        Гара сертип успокоился.
        - Слава тебе, Господи!
        25-го дня месяца Сапар полки, загрузившись запасом продовольствия волоча за собой еще 24 арбы с пушками, строились в строй на окраине Мерва. На следующий же день орда направилась к укреплению текинцев.
Сейит Мухаммет Алы аль-Хусейни.
        Туркмены нападали то с той, то с другой стороны, не давая покоя. Они убнаших сербазов и захватили 15 верблюдов боеприпасов.
Жорж Блоквил.

* * *
        Письмо, переданное Говшут ханом через Тэчгок сердара, превратило душу Хамзы Мирзы Хишмета Довлета в осиное гнездо, которое оно к тому же и разворошило. Теперь уже не оставалось сомнения, что разбуженные злыдни вырвутся наружу, известно, и куда они полетят.
        Как только туркменский посол отправился назад, Хамза Мирза изменил свои намерения, и охоту заменил на поход в гараяп. Были проверены и приведены в порядок пушки и ружья, стерта пыль с сурнаев и кернаев, кони и мулы напоены и запряжены.
        По расчетам Хамзы Мирзы, войско, благополучно пройдя три фарсаха пути от Мерва до Гараяпа, самое большее за два часа уничтожит укрепление текинцев и к вечеру того же дня либо на следующее утро вернется обратно. Тем не менее генерал-снабженец по распоряжению Гара сертипа взял с собой в дорогу запас продовольствия на несколько дней.
        Десятого сентября 1860 года тяжелое войско гаджаров начало поход на Гараяп. Для охраны оставшегося в Мерве имущества и продзапасов был оставлен генерал Ага Реза хан Ажданбаши. В его распоряжение было отданы полки Хояна и Дамгана. В помощь им были приданы наемные сербазы из Газвина.
        Ага Реза хан Ажданбаши должен был не просто охранять крепость, оставленную большинством воинов, но и позаботиться об угощении для сербазов, которые, возможно, вернутся вечером или на рассвете следующего дня, а также заготовить корма для животных.
        Пока последние части выходили из Мерва, передних уже не было видно. Серая пыль, поднятая с уже давно не видевшей влаги земли, мгновенно покрыла лица людей, животных, цвет деревьев изменился до неузнаваемости. Листья растущих у дороги тыкв сплющились под тяжестью свалившегося на них груза. И даже птицы были вынуждены попрятаться в гнезда.
        Пугало не столько могущество огромной армии с двадцатью четырьмя желтыми пушками, страшнее была стена пыли, поднятая ими и видная издалека. Мервская земля уже давно, наверно, со времен Чингизхана, не видела такой опасности.
        Группа знати человек в двести оторвалась от основного войска на значительное расстояние. Некоторые из них, несмотря на едущего впереди на белом коне Хамзу Мирзу, вели себя как шаловливые дети. Особенно бесновались они, проезжая через брошенные села, из которых, опасаясь иранцев, бежали в спешке, оставляя часть всоего имущества. Они протыкали штыками висящие на столбах бурдюки или забытые мешочки из-под кислого молока — сюзьмы, не спокойно не ехали. Словом, сербазы, без боя взявшие Мерв и надевшие на себя победную тогу, были на подъеме.
        А как веселились сербазы, узнав, что в день вхождения в Мерв в Тегеране и на родине Хамзы Мирзы Хорасане были устроены пышные торжества. Им казалось, что празднование победы продолжается и по сей день. Они были в превосходном настроении, словно впереди им не предстояла стрельба и звон сабель, они даже попадавшихся на их пути кошек задевали.
        Блоквил знал, что в мусульманских странах с особым почитанием относятся к очагу, казану, дастархану, и поэтому был немало удивлен, увидев, как один из сербазов стал целиться из ружья в перевернутый возле очага казан.
        - А разве стрелять в казан не грех, сербаз? — спросил он.
        Сербаз вопроса не услышал. “Но ведь мусульмане тащат за собой пушки, чтобы не только в казаны, а и в самих мусульман стрелять!” — сам себе ответил капрал и на том успокоился.
        Гара сертип, следивший за движением войск, увидел Блоквила и остановил коня возле него. Сертип не видел его со вчерашнего дня, поэтому приветливо поздоровался с французом, спросил, как у него настроение. Весь вид его говорил о том, что у него великолепное настроение. Да и на коне он сидел как-то по-особому, лихо.
        В селе Эгригузер не было ни единой живой души. И поэтому сертип, увидев собаку, развалившуюся возле коровника, привычного для нее места, спросил:
        - Видишь вон ту собаку, господин?
        - Вижу, генерал.
        - Тогда у меня к тебе один вопрос.
        - Задавайте, господин, постараюсь ответить, если знаю.
        Гара сертип задал совершенно неожиданный для Блоквила вопрос:
        - Кто преданнее родине — человек или собака?
        “Что все это значит?” — подумал Блоквил, повторяя про себя услышанное.
        - На первый взгляд он прост, но это очень сложный вопрос, господин генерал. Среди собак тоже бывают предатели, но среди людей их гораздо больше.
        Гара сертип остался доволен тем, что заданный им прямо вопрос привел европейца в замешательство. А потому продолжил.
        - Видишь, текинцы предали свою Родину, бросили насиженные места и удрали. А собака оказалась преданнее, она не бросилась вслед за ними, осталась сторожить свою землю. Какой удивительный случай!
        Блоквил никак не мог понять скрытого смысла этого разговора. Но он и не стал задавать сертипу лишних вопросов, не стал возражать ему.
        - Зверь он и есть зверь, господин. Захочет — уйдет, а нет, так и будет лежать на привычном ему месте.
        Хоть его ответ и не устроил, сертип не стал набрасываться на француза. Он просто ошарашил его вопросом:
        - Как ты думаешь, можно убить ее одним выстрелом, чтобы она даже не взвизгнула?
        Подумав немного, Блоквил решил воспротивиться желанию сертипа.
        - Я ситаю несправедливым стрелять в собаку, которая так предана своей родине.
        Гара сертип со смеющимися серыми глазами хитро улыбнулся.
        - У европейцев несколько иные понятия, чем у нас. А вернее, они более поверхностны. — Заметив вопросительный взгляд собеседника, генерал продолжил. — Партиотизм врага для тебя самая большая враждебность. Не забывай этой истины.
        - Да собаки — они ведь всюду собаки.
        - Нет, господин, в этом ты неправ. Собака врага для тебя тоже враг.
        Блоквилу пришлось промолчать.
        Гара сертип выхватил двуствольный французский пистолет.
        Видя, что начатая ими пустая болтовня обретает зловещие очертания, француз решил заступиться за безвинную собаку:
        - Зачем же в нее стрелять? Пусть животное живет столько, сколько Бог ему отпустил.
        - А мне хочется стрелять в нее! — седовласый генерал в глазах француза превратился в капризного ребенка.
        Блоквил сделал последнюю попытку спасти собаку.
        - Но ведь она даже не исполнила своего собычьего долга, ни разу не залаяла на нас. И наших коней не спугнула.
        Но все равно эти слова не растопили лед в сердце Гара сертипа.
        - Она заслужила пулю хотя бы за то, что не выполнила свой собачий долг!
        Блоквил понял, что дальнейшие уговоры ни к чему не приведут, и перестал препираться с упрямым сертипом.
        Словно догадавшись о злом умысле подошедшего поближе всадника, собака встала, но и не подумала бежать, поняв, вероятно, что это ее не спасет.
        Гара сертип взвел курок.
        Блоквилу было безумно жаль собаку, и он опять не выдержал:
        - Стоит ли тратить на собаку пулю, когда впереди нас ждет большой бой…
        - Уничтожить вражью собаку тоже благо, господин! — довольным своим ответом, сертип приободрился. Раздался выстрел.
        Нацеленная в голову собаки пуля попала в заднюю часть ее туловища. Задрав нос, обезумевшая от боли собака взвыла. Вместе с тем она жалобно смотрела на людей, словно пытаясь запомнить своего обидчика.
        Когда Блоквил встретился взглядом с собакой, по телу его пробежали мурашки. Казалось, собачьи глаза говорили человеческим языком: “Вы, люди, деретесь между собой. А чем вам не угодила безвинная собака? Я ведь так вас испугалась, что лежала тихонько, даже не лаяла. За что вы меня пристрелили? Или это в характере людей — вымещать зло на невинных? Деритесь между собой, если хотите, но зачем же нас-то трогать? Когда же вы станете людьми, люди? Это вы натравливаете собак друг на друга. Когда поумнеете? Если бы вы могли испытать хотя бы каплю той боли, которая разрывает мое тело…” И вместе с тем полные боли и тоски глаза собаки молили людей о помощи. “Ах, ты, доверчивый зверь! Разве стал бы так пытать тебя человек, способный на сострадание!” Испугавшись взгляда собаки, прочитав в них надежду, Блоквил чуть было не крикнул: “Это не я стрелял в тебя! Это Гара сертип пристрелил тебя!” Но собака взвыла во второй раз, и это заставило Блоквила оставить свои мысли при себе.
        Собрав последние силы, раненая собака набросилась на своего обидчика. Брыжжа кровью, она прыгнула на голову коня Гара сертипа. Конь отпрянул назад. Сертип вылетел из седла. Но он успел, не поднимаясь с места падения во второй раз выстрелить в собаку.
        Собачий вой сразу же прекратился. Она соскользнула с головы коня, словно сорвалась с веревки, и распласталась на земле.
        На последнем издыхании собака все же отомстила своему палачу. Гнедой конь Гара сертипа, обезумев от боли, начал кружить на месте. Оказывается, острые когти собаки вонзились в глаза лошади и вывели их из строя!
        Человек сделал врагами два безвинных животных. Носясь вокруг с залитыми кровью глазами, конь чуть было не затоптал своего хозяина. Схватив головной убор и пистолет, Гара сертип едва успел увернуться от конских копыт, не оказаться искалеченным.
        На звуки выстрелов подбежали несколько сербазов, но, увидев убитую собаку, успокоились. Один из них спрыгнул на землю и попытался поймать коня Гара сертипа. Конь с окровавленной мордой, как только прикоснулись к его узде, вырвался и пулей отскочил в сторону. Он вновь чуть было не растоптал своего хозяина.
        Будучи виноватым во всем случившемся, сертип грозно посмотрел на сербаза и выругался. Потом испуганно посмотрел на мертвую собаку.
        - У них и собаки, как они сами!
        Блоквил не нашелся, что ответить.
        Сертипу привели другого коня. Поехав рядом с Блоквилом, он продолжил прежний спор:
        - Видел, господин?! Уж теперь-то ты согласишься со мной, что эту собаку нужно было пристрелить?..

* * *
        Бастион туркмен находился на правом берегу реки. Чуть ближе была еще одна цитадель, явно построенная позже. Это была вытянутая в длину песчаная насыпь. На этой высоте были установлены две желтые трофейные пушки, захваченные у Мэдэмин хана во время Сарахсской битвы 1855 года. По сообщениям шпионов, сумевших проникнуть в крепость туркмен и текинцев, захваченные у гаджаров другие пушки должны быть установленными у входа другой, основной крепости. Гаджары пока никак не могут понять смысла поступков туркмен.
        Однако Блоквил считает, что туркмены посчитали, что даже если первые пушки будут захвачены, то дальние, иранские, будут стоять в обороне.
        Стоя на левом берегу Мургаба, Гара сертип рассматривал крепость туркмен. Его срочно позвали к Хамзе Мирзе. Он получил от главнокомандующего приказ и быстро вернулся назад.
        Приказ Хамзы Мирзы заключался в том, чтобы изъять у туркмен две иранские пушки, захваченные у сербазов-дровосеков. Конечно, после окончания боя эти пушки можно было бы вернуть себе без труда. Но по мнению Хамзы Мирзы, эти пушки могут пострадать, когда по туркменской крепости будет открыт огонь. К тому же нельзя допустить, чтобы иранские пушки крепили боевой дух туркмен, находясь в их руках. А в-третьих, если пушки будут отобраны до начала схватки, вполне возможно, что туркмены сдадутся без боя.
        И хотя главнокомандующий не станет отчитываться за те почти три сотни сербазов, уже нашедших вечный приют на туркменской земле, и за тех, что сложат головы в предстоящей битве, но за пушки ему придется держать ответ перед Насреддином шахом. И поэтому, прежде чем вступить в бой, надо составить группу из самых отважных смельчаков и позаботиться о том, чтобы перетащить пушки на этот берег реки.
        Пока собирали храбрецов, мало что понимавших из происходящего на левом берегу реки, а также кто и как охраняет пушки, Гара сертип велел принести к нему флаг с изображением солнца и льва. Никто, кроме него, не знал, для чего он это сделал.
        Вскоре была выстроена группа добровольцев, согласных жизнь свою отдать ради выполнения приказа хамзы Мирзы. В ней было около сорока сербазов. Блоквил, сомневающийся, что такая маленькая группа сможет противостоять многим тысячам туркмен, даже если они будут вооружены только чабанскими посохами, и вернуться назад в целости и сохранности, решил, что это просто тактический ход: добровольцы отправляются на смерть, чтобы поднять дух всей армии. Пока есть добровольцы, готовые идти на смерть ради слова, ради желания главнокомандующего, тяжелое войско на этой стороне реки ничего не должно бояться, выступать без страха и упрека. А победа всегда на стороне сильных духом.
        Оказывается, Гара сертип велел принести флаг с изображением солнца и льва для поднятия духа добровольцев. Сербазы, вызвавшиеся исполнить высокий приказ, должны были поклониться знамени, чтобы зарядиться от него хищной силой льва и обжигающей энергией солнца.
        Волонтеры и в самом деле были все, как на подбор, могучими людьми. Все, кроме одного, были высокого роста, косая сажень в плечах. Но один из них был будто для насмешки предназначенным — щупленький, невысокого роста, да еще с выпирающим брюшком. Пышные черные усы под горбатым носом, скорее всего, нужны были ему для придания солидности. Но даже усы не могли ничем помочь ему — слишком уж он был мелок. Конечно, маленький рост еще ни о чем не говорит, вовсе не обязательно, что только люди могучего телосложения бывают сильными и смелыми. Можно предположить, что этот нукер, в среднем лет на десять-двенадцать старше остальных, примкнул к рядам добровольцев ради славы. Потому что, если удача улыбнется им, и они благополучно вернутся назад, несомненно, заслуги их будут отмечены непременно. К прославленным героям везде относятся с особым почтением. И Иран не исключение.
        Этот черноусый тщедушный гажар встал рядом с огромным предводителем группы, вторым в ряду. Поскольку с другой стороны от него стоял сербаз не меньших габаритов, он и вовсе потерялся между ними.
        Поскольку они уже вступили на поле боя, Гара сертип выглядел энергичнее обычного, строевым шагом он подошел вплотную к предводителю, поставил перед собой знамя, чуть ли не касаясь им лица командира подразделения.
        - Сербаз, отправляющийся выполнять высокий приказ высокочтимого Хамзы Мирзы Хишмета Довле, как тебя зовут?
        - Меня зовут Хасан, высокочтимый сердар. — Сербазу вдруг показалось, что это слишком короткое имя для человека, поставленного командовать группой, и он добавил. — Хасан хан Махмут Мешхеди!
        - Хасан хан Махмуд Мешхеди, как ты думаешь, для чего я держу это знамя перед твоим лицом?
        - Уважаемый сертип! Вы держите его, чтобы напомнить мне, что я должен беречь честь великого знамени!
        Не успело знамя переместиться к нему, как маленький пуздан затараторил:
        - Высокочтимый сердар! Я Нусратул Алы Шехабил хан Хорасани. Никакая сила в мире не способна повергнуть великое знамя Ирана, оно будет поднимать дух самым смелым сербазам, которые ни за что и никогда не опорочат свой народ, оно придаст им силы, ведь это несравненное, священное знамя моего народа. Сербаз, вступивший в бой под таким знаменем, способен сокрушить несокрушимые бастионы, великие крепости…
        “Если ты и работаешь так, как говоришь, от тебя многого можно ждать!” — подумал про себя Гара сертип, перенося знамя к третьему сербазу, а тем временем коротышка все продолжал говорить. И если бы предводитель не толкнул его в бок, он бы никогда не остановился.
        Наблюдая за происходящим, Блоквил с трудом сдерживал смех.
        Многократно подтвердив свою верность высокому иранскому флагу, волонтеры направились к реке, чтобы выполнить нелегкое поручение главнокомандующего. Блоквил смотрел, как старался поспеть за гулливерами маленький сербаз, семеня короткими ножками, и не знал, то ли улыбнуться, то ли печалиться.
        Проводив сербазов, Гара сертип оставил свою военную выправку и сразу же сник.
        Блоквил спросил у него:
        - Туркмены, спрятав иранские пушки, собираются со своими пушками охотиться на вас, генерал?
        Глядя на реку, сертип улыбнулся.
        - Даже если мы подарим все двадцать четыре пушки, привезенные с собой сюда, им от этого толку не будет.
        - Это почему же?
        - Потому что туркмены не знают, как их заряжать.
        Блоквил тоже смотрел на реку. Он сказал:
        - То, как они повернули в нашу сторону дула двух пушек, не похоже, что они такие уж невежды. Если бы уж совсем не разбирались, не повернули бы они пушки в эту сторону.
        Гара сертип громко расхохотался, так что все тело его затряслось.
        - Они могут не знать, с какой стороны закладывается заряд, а вот откуда он вылетает, могут догадаться. Уж не совсем же они темные люди.
        - Но если пушки не будут стрелять, зачем же так беспокоиться? Не лучше ли было бы не посылать на смерть своих отборных сербазов?
        Гара сертип хитро посмотрел на француза.
        - Господин, порой я не могу понять, чего в тебе больше: образованности или же безграмотности. Ведь не обязательно тащить пушки, есть же еще и политика. Это ведь поле боя.
        Не прошло и двух часов после проводов, как один из сербазов, отправившихся за двумя пушками, ставшими добычей туркмен, вернулся назад. Это был тот маленький пуздан. За прошедшие два часа нукер изменился до неузнаваемости. Не станем преувеличивать, что у него поседели борода и усы, но он как-то резко состарился, усы обвисли, глаза потухли.
        Но он вернулся не один. Вместо двух желтых пушек он привел с собой плененного им смуглого туркмена. Со связанными за спиной руками худощавый туркмен лет двадцати пяти — двадцати шести покорно следовал за гаджаром, поворачивая в ту сторону, куда он приказывал. Неизвестно, каким путем гаджар пленил его, но смуглый туркмен во всем повиновался воле гаджара.
        Прослышав, что один из добровольцев вернулся обратно, Гара сертип, оставив все свои дела, занялся этим вопросом. Он даже не стал приказывать привести к нему вернувшегося, он не счел унизительным для себя самому отправиться на это место.
        Первым делом сертип спросил:
        - Где пушки?
        Вместо ответа сербаз вдруг громко разрыдался. И это означало, что ушедшие сербазы уже не вернутся, что сам он еле-еле вырвался из цепких когтей смерти. Он плакал то ли от горя, что товарищи не вернутся, то ли от счастья, что ему так повезло. О желтых пушках он ничего не сказал. Но это было ясно и без слов, судя по тому, что все, кроме одного, сербазы попали в плен.
        Гара сертип, видимо, и сам это понял, больше он о пушках не спрашивал. Свое внимание он переключил на плененного туркмена.
        - Этого ты вместо пушки привел? — Сербаз кивнул головой. — Сам поймал?
        - Как только перешли реку, мы все вместе поймали.
        - Я косил траву для скота, тогда они и схватили меня, — рассказал туркмен, хотя его никто и не спрашивал. Похоже, ему хотелось поговорить.
        Разглядывая туркмена вблизи, Блоквил думал: “Интересно, что из себя представляет человек, который может корм для скота заготавливать в то время, когда у него под носом вооруженный до зубов враг? Эта сторона перед самым боем отправляется на охоту, а та сторона во время боя косит траву. Ай, наверно, у каждой страны свой особенный мир!”
        - Как тебя зовут? — спросил Гара сертип у пленного.
        - Если простишь ложку крови, скажу.
        Гара сертипу стало смешно. “Я должен прощать тебе кровь за то, что ты назовешь свое имя!”
        - Говори!
        - Зовут меня Егенгельды. Когда я родился, старший сын живущего в Теджене Атамурата егена Юсупдурды еген вместе с Тачджемал еген приехали к нам поговостить. Оказывается, они приезжали, чтобы угостить нас каком — сушеной дыней. Поэтому меня и назвали Егенгельды (еген — племянник, егенгельды — племянник приехал).
        Гара сертип удивился, что пленный говорит скороговоркой, словно кто-то его подгоняет.
        - А если бы в тот момент приехал не племянник, а дядя, тебя назвали бы Дайыгельды?
        - Если простишь ложку крови, скажу. — Гара сертип кивнул головой, после чего Егенгельды продолжил. — Даже и не знаю, старина. Я за всю свою жизнь не встречал у туркмен имени Дайыгельды. И потом, старина, говорят же “Оседлаешь — будет конь, возьмешь — будет жена”, назовешь, и получится имя. Есть же у туркмен имена Эщек, Курре. Вот и дочь самого Говшут хана зовут Дузув. Когда мать рожала ее, она шла неправильно. Поэтому в насмешку и назвали ее Дузув — Правильно. В ауле нашего Атамурат егена из Теджена есть Туршек один, мой ровесник. Ты знаешь, что такое туршек, старина? Что-то похожее на завязь дыни. Можно еще назвать игрушечной дыней. Ай, в Теджене много дынь сажают, поэтому и туршеки там вырастают. Мне, например, понятно, почему детям дают имена Бяшим, Алты (пятый, шесть), но вот никак не доходит до меня, почему Отуз ага? Понятно ведь, что он не может быть тридцатым ребенком в доме…
        “Верно говорят туркмены: дурака не бей и не ругай, дай выговориться! — сделал вывод Гара сертип. — Если слушать его, узнаешь вплоть до того, сколько дерьма у него внутри”. Но то, что пленный упомянул имя Говшут хана, заставило сертипа продолжить допрос.
        - Как дела у Говшут хана?
        - Простишь ложку крови, скажу.
        Беспрестанное повторение одной и той же фрагы разозлило Гара сертипа. Но он счел, что “из тысячи слов дурака одно может сгодиться” и терпеливо кивнул головой:
        - Прощаю, говори!
        - Ай, старина, честно говоря, я никогда вблизи не видел человека по имени Говшут хан. Говорят, то ли вчера, то ли позавчеа к нему приехали гонцы от наших ахалских соплеменников…
        - Что за гонцы? — насторожился сертип.
        - Простишь ложку крови, скажу, — как попугай, повторил Егенгельды.
        - Да простил же! — Гара сертип с трудом удержался от крика.
        - Коли простил, скажу, старина. От наших ахалских соплеменников прибыли гонцы. Нет, я ошибся, это не от ахалских соплеменников прибыли гонцы, а вернулись гонцы, направленные туда Говшут ханом. Гонец он и есть гонец, старина. На коне едет. А дорога, сам знаешь, неблизкая…
        Если не мешать Егенгельды, он может увести разговор совсем в другую сторону, и поэтому Гара сертип быстренько врнул его назад.
        - И какое известие принес гонец?
        - Гонец? — Егенгельды запнулся, но в этот раз уже не стал просить простить ему ложку его крови, ответил сразу же. — Гонца зовут Мухаммедаман. Мухамет — это Мухаммет, пророк, ну а аманом его назвали, чтобы он был цел и невредим. Вот такие вот у туркмен имена. Все время двойные…
        - Его имя меня не интересует, брат, — Гара сертипу настолько надоел весь этот разговор, что он не знал, куда деться, зато успел побрататься с Егенгельды. — Что слышно о Нурберды хане?
        - О нем никаких вестей нет. Знаю только, что Ялкап сердар со своей конницей в двести человек пересек реку…
        - Кто такой Ялкап сердар?
        - Это вождь баминских текинцев…
        - Понятно, О чем еще говорят?
        - Можно сказать, что больше ни о чем. Да, Непес шахир читает людям стихи.
        Решив, что он узнал все, что его интересовало, Гара сертип приказал развязать руки парня.
        - Что бы тебе сейчас хотелось, Егенгельды?
        - Сейчас? — пленный помял натертые веревкой руки. — Если простишь мне ложку крови, скажу.
        Брови сертипа сошлись на переносице.
        - Простил!
        - Хочу накормить свою скотину травой, которую накосил для нее.
        - Война идет, а ты говоришь о скотине.
        Егенгельды искренне возразил:
        - Что ж я теперь должен голодом морить свою скотину из-за того, что один хан идиот с той стороны реки вознамерился воевать с другим ханом идиотом с этой стороны реки, старина? Пусть себе дерутся, если им так хочется! Пусть глаза друг другу выколят. Мне-то что!
        - Ты почему и того, и этого хана называешь идиотами, Егенгельды? Только не проси простить тебе ложку крови!
        - Ладно, не буду просить, но ты все же прости мне ложку моей крови. Если бы у хана с той стороны реки голова была на плечах, если бы у хана с этой стороны реки голова была на плечах, войны не было бы. Умные люди не воюют. Вот я не дурак, поэтому никогда не дерусь. И с вами не стану драться.
        Послушав бестолковую речь этого недоумка, Гара сертип неожиданно для всех распорядился:
        - Отпустите пленного, пусть идет! — Гара сертип ехидно улыбнулся. — У Егенгельды скотина голодная. Освободите его!
        Получивший свободу Егенгельды даже не разволновался. Напротив, он внимательно посмотрел на сертипа и на полном серьезе спросил:
        - А кто из вас теперь заплатит мне за серп?
        - Какой еще серп? — воскликнул пузатый гаджар, вернувшийся с пленником. — Когда мы схватили тебя, у тебя в руках не было никакого серпа! Пусть Господь убережет от клеветы!
        - Разве не вы отняли у меня серп, когда я рубил тростник? Зачем ты врешь? — прикрикнул на тщедушного гаджара Егенгельды, словно забыв, где он и в каком положении находится. — Думаешь, серпы на каждом шагу валяются? Человек, выхвативший у раба Божьего серп и бросивший его в реку, должен будет заплатить за него. Если не на этом свете, то на том свете все равно придется отдать, хан… Есть ад, есть преисподняя…
        Наблюдая за пленным и слушая разговоры, Блоквил сделал вывод, что Егенгельды искусно притворяется.
        Гара сертип, вымотанный вконец, в отчаянии махнул рукой, давая понять, что с него хватит.
        - От лисы не нужны ни ее добыча, ни запах!.. Проводите поскорее!
        Блоквил не понял смысла последних двух слов.
        В любом случае Егенгельды повели в сторону реки.
        В этот день персы произвели 1500, а туркмены 200 пушучных залпов. Я никогда в жизни не видел такой жестокой схватки обеих сторон даже безоружные люди вступали в кулачный Схватка продолжалась до самого вечера.
Сейит Мухаммет Алы аль-Хусейни. “Мервская война”.

* * *
        Сведения, добытые разведчиками, оказались правдой. Пятнадцатого сентября от текинцев прибыли послы. Группу возглавлял Сафарак хан. Его сопровождали несколько аксакалов, побывавших в плену у гаджаров. Прежде имевшие хорошие отношения с Мамедом хасан ханом и Новватом Хесен эль-Солтаном аксакалы рассчитывали на их сочувствие. Однако безжалостное пламя разгоревшегося пожара войны в корне уничтожило малейшие надежды на милосердие со стороны противника.
        Ответ иранской стороны Сафарак хану был коротким. Принявший послов Хесен хан сказал, что он вообще не верит обещаниям туркмен. Он сообщил также, что, если туркмены не примут главного условия Ирана, они намерены перекрыть Мургаб в верхнем течении и повернуть воду в пески.
        Если это намерение будет осуществлено, текинцы перемрут вместе со своим скотом. Таким образом, они должны либо принять условие, либо откочевать в сторону Хивы. Последнее никак не устраивало туркмен. Оставался только один способ разрешения спора — начать войну.
        В четыре часа на рассвете 16 сентября 1860 года, огромное иранское войско пришло в движение. Пройдя берегом реки, гаджары приблизились к оборонительному сооружению туркмен. Головная часть войска, дойдя до намеченного рубежа, остановилась. Это было аккурат возле Жерендепе.
        Гаджары должны были обосноваться в Жерендепе и подвергнуть артиллерийским залпам крепость. И на этом бой должен закончиться. Мощь двадцати четырех желтых пушек должны была либо сравнять туркмен с землей, либо, после обрушившегося на них с неба страшного шквала артиллерийских залпов, Говшут хан, если ему посчастливится выжить, вместе с текинскими аксакалами примет любые условия Ирана и придет на поклон. Третьего не дано.
        Желтые пушки начали палить то попеременно, то все разом. Окрестности превратились в горное ущелье, в котором рычит огромная стая львов. Вырываясь их стволов орудий и поднимаясь в небо, черный дым породил причудливые очертания, похожие на отроги гор. Рычание львов, ударяясь о горные скалы, отзывалось многократным эхом. Казалось, что весь мир исчезнет в пастях голодных хищников. От дыма глаза артиллеристов слезились, уши оглохли от грохота залпов. Так продолжалось около двух часов. На той стороне реки стоял шум-гам, воздух стал мутным от пыли.
        Все это время старавшийся уберечь глаза от едкого дыма, а слух от нестерпимого грохота, сквозь который на разные голоса звучало “О, Али!”, открыв глаза, Блоквил увидел перед собой стену черного дыма, и решил, что именно сегодня, именно сейчас с ним случится несчастье, которого он ждал все сорок пять дней, проведенных в пути от Мешхеда до Мерва. Ему казалось, что голые бестии, которых он видел во сне, вынырнут из дыма, как только смолкнут пушки. Он положил под голову аппаратуру, привезенную для съемок Мервской битвы, и прилег…
        Как доложил командующий артиллерией Навваб Жахансуз, сотрясавшая воздух двухчасовая канонада, при которой было сделано полторы тысячи залпов и спалены тонны пороха, никаких результатов не дала, как будто сербазы стреляли холостыми зарядами. Расчеты артиллеристов не оправдались, все их залпы оказались пустым звуком. С рассветом стало ясно, что ни один из тысячи пятисот снарядов не достиг текинской крепости.
        После пустых угроз неприятельских пушек текинцы заметно приободрились. Вокруг двух пушек, установленных на насыпи перед крепостью царило оживление.
        Хотя туркмены не рвались в бой строем, они хорошо понимали друг-друга. Они не шли на риск, избегали драки вблизи. Персы ничего не могли противопоставить военной хитрости туркмен.
Жорж БЛОКВИЛ.

* * *
        Хотя иранские полководцы не придавали значения туркменским пушкам, но после первой неудачи решили усилить бдительность. Неудачное наступление двадцати четырех пушек, на которые возлагались основные надежды, сказалось на настроении армейцев. Проведав подчиненых поутру, Хамза Мирза отметил, что не только сербазы, но и старшие офицеры пали духом. Он приказал своим болтливым соратникам начать рыть убежища для себя и сербазов.
        И сегодня воздух начал накаляться с самого утра. Тысячи сербазов, орудующих лопатами под палящими лучами солнца, со стороны напомнили Блоквилу работающих в поле крестьян.
        Сами командиры воинских частей землю не рыли. Это делали сербазы. С западной стороны убежища они поднимали невысокий забор. Блоквил предположил, что ширина песчаного заграждения не больше двадцати сантиметров. Ему стало смешно при виде этих игрушечных по размерам оград. Наблюдая за работой сербазов, он столкнулся со старейшиной племени авшаров Юсуп ханом. Блоквил был знаком с Юсуп ханом издавна. В разговоре с французом Юсуп хан не раз говорил о том, что по своему происхождению он ближе к туркменам, нежели к гаджарам.
        - Господин, вы думаете, эти убежища спасут вас от неприятельских снарядов? — спросил Блоквил у Юсуп хана.
        - Если Аллах поможет — спасут, а если нет — не спасут, — Юсуп хан улыбнулся с видом человека, не очень-то верящего в Бога.
        Блоквил решил, что улыбка хана — это его смех над вырытыми ямами. Но следующие слова Юсуп хана опровергли это предположение.
        - От этих укрытий нам нет никакой пользы, господин. Думаете, если текинцы нападут на нас и начнется сабельное сражение, мы будем размахивать шашками, стоя в этих ямах? Конечно, нет. Но приказ есть приказ.
        - Но ведь эти ямы роются против артиллерийских снарядов?
        Юсуп хан снова улынбнулся. На сей раз в его улыбке отчетливо был виден сарказм. Слова его стали подтверждением:
        - Ай, господин, ты лучше ни о чем не спрашивай у меня! Ты ведь сам знаешь, что означает приказ принца!..
        Неожиданные залпы туркменских пушек заставили Юсуп хана замолчать.
        Артиллерийские снаряды, выпускаемые из двух орудий с небольшими перерывами, хоть и не долетали до высокого шатра Хамзы Мирзы, спокойно достигали середины войска. Раздались крики и стоны.
        Блоквил посмотрел на Юсуп хана. Прочитав в его взгляде упрек, хан не нашелся, что сказать, только произнес:
        - Да что же это такое?
        - Это начали стрелять пушки, про которые вы говорили, что они не могут стрелять! — не удержался, съязвил Блоквил, хотя и знал, что собеседнику это не понравится.
        - Наверно, стреляют попавшие в их руки наши пленные, — Юсуп хан попытался обосновать неспособность туркмен стрелять из пушек. Но приведенный им довод был так же смешон, как и эти толщиной с ладонь заграждения от артиллерийских снарядов.
        - Туркмены наши пленных даже близко не подпустят к своим пушкам, господин, — причислив себя к персам, Блоквил дал ответ и одновременно поднял настроение Юсуп хана.
        На сей раз Юсуп хан ответил честно:
        - Это правда. Но самое смешное во всем этом то, что наши снаряды не долетают до туркменского бастиона, а их снаряды сыпятся на наши головы…
        - А мне показалось, тут что-то другое.
        - Говори!
        - В вас стреляют вашими собственными пулями. Вот что смешно. Вы на своем горбу тащили из Мешхеда в Мерв снаряды, а их из ваших же пушек выстреливают в вас, и это в самом деле смешно.
        Не видя другого выхода, Юсуп хан и на сей раз вынужден был согласиться.
        - Да, это и в самом деле нечестно.
        Пушечные снаряды начали падать совсем близко от них.
        Юсуп хан стал озираться по сторонам, словно ища укрытие. Поняв, что понастроенные сербазами заборчики не в состоянии укрыть от пуль, он остался стоять на месте, чтобы показать себя перед посторонним человеком мужественным.
        В этот момент прямо с неба свалился заряд и упал на голову жирного мула, стоявшего в нескольких шагах от того места, где находились Юсуп хан и Блоквил, и распластал его по земле. Задрыгав ногами, мул сразу же сдох.
        Тревожно посмотрев в сторону мула, француз обнял свой фотоаппарат.
        - Надо поскорее уходить отсюда, иначе следующей мишенью можем оказаться мы с вами, господин!
        Француз как в воду глядел. Если бы реакция Блоквила не была мгновенной, Юсуп хана постигла бы та же участь, что и жирного мула.
        Пронзительно закричав, Блоквил толкнул плечом Юсуп хана. Пошатнувшись от удара, хан отлетел на несколько шагов в сторону и упал. И сам Блоквил тоже свалился возле его ног.
        Схватив головной убор, Юсуп хан поднялся с земли и посмотрел назад. На том месте, где он только что стоял, зияла черная воронка от снаряда. Хан переменился в лице, то ли от радости, то ли от пережитого ужаса. Немного придя в себя, он потер правое плечо.
        - Господин, у тебя сил не меньше, чем у черного камня, выброшенного из ствола, — хан улыбнулся. Он еще раз посмотрел на воронку. — Ты, господин, спас меня от неминуемой смерти. Смогу ли я рассчитаться с тобой за добро твое?
        - В бою никто не считает долгов, господин…
        Когда звуки канонады стихли, из крепости противника вышли около пяти сотен человек и направились к реке. Разделившись на две группы, они занялись своим делом.
        Блоквил с удивлением наблюдал за поведением туркмен. К реке стягивались огромные валуны, длинные и короткие деревья. С ружьями за спинами и с серпами в руках люди рубили тростник на берегу реки и вязали из него снопы. Поначалу Блоквил не понял, для чего они это делают. Понятно было, что они не траву косят для скота, как это было у пленного Егенгельды. Кто-то из сведущих пояснил, что туркмены собираются построить мост через реку.
        После этого Блоквила разобрало еще большее любопытство. Во-первых, странным казалось то, что туркмены, ничего не опасаясь, приступили к строительству моста, в то время, как все еще продолжался бой. Второй странностью было то, что сербазы равнодушно взирали на действия туркмен, хотя всем было ясно, что мост необходим для нападения на сербазов.
        Мало того, часть войск занялась подбором убитых и раненых, а другая взяла на себя заботы об обеде.
        С самого первого дня своего появления в Тегеране Блоквил много думал о том, что восточные люди беспечны, что они постоянно ищут поводы для того, чтобы перенести на завтра сегодняшние дела. Больше всего его удивляло то, что они даже перед лицом смерти свои первоочередные дела переносили во вторую очередь. Похоже, командующие не очень-то переживали из-за того, что двадцати четыре пушки в течение двух часов издавали пустые звуки и принесли им самим неисчислимые потери. Никто и не думал о том, чтобы исправить допущенную оплошность. Напротив, по дошедшим до Блоквила слухам некоторые военачальники предлагают прекратить атаку, отступить, а после некоторой передышки с новыми силами напасть на Гараяп.
        Если гаджары удовлетворятся первым неудачным выступлением и отступят в Мерв для накопления сил, то уже только это может стать началом конца их похода. Это было ясно даже тем, кто не разбирался в секретах военного искусства. Похоже, никто, кроме Блоквила, считавшегося для них чужим, среди иранских военных и не задумывался об этом. В этом огромном войске все, начиная от Хамзы Мирзы Хишмета Довле и кончая простым сербазом, были озабочены спасением собственной шкуры.
        Последнее предположение Блоквил посчитал неправдоподобным. Потому что, по его мнению, желающий спасти свою жизнь человек просто обязан думать о победе над угрожающим его жизни врагом. Туркмены возводят над рекой мост не для того, чтобы по нему прошли гаджары, а для того, чтобы самим напасть на гаджаров.
        В три часа пополудни шестнадцатого сентября около тысячи туркменских всадников проскочили по новому мосту и пошли в атаку на гаджаров. Вместе с наступающими с их стороны поднимались такие клубы пыли, что Блоквил догадался, что они подняты не только конскими копытами. Пыль все смешала, всадники двоились и троились, число сабель зрительно многократно возросло. Казалось, не будет конца всадникам, выскакивающим из-за пыльной стены. И это намного усилило угрозу близкой опасности.
        Когда только начали строить мост, Блоквил предполагал, что события будут развиваться именно так, но вот чем может закончиться такая атака, он придумать не мог. Собственно, у него и возможности-то не было, чтобы размышлять над этим вопросом долго. Он думал о том, что его поездка, на которую согласился, чтобы повидать страны, познакомиться с народами, превращается в кровавое путешествие. Вполне возможно, что сегодняшний день станет самым последним в его жизни. Одна из сотен кривых шашек, ослепительно горящих на солнце, может запросто оборвать его жизнь.
        Когда скачущие всадники стали приближаться, все стало отчетливо видно: их одежда, лица, движения. Прозвучавшие для острастки врага пушечные залпы желаемого результата не дали. Заряды пролетали над головами мчащихся всадников и попадали в заросли камыша на берегу реки. Грохот орудий, смешиваясь с криками нападающих, только усиливал страх.
        Видя, что от пушек снова нет никакого толка, командиры стали готовить сербазов к сабельному сражению. Вверх взметнулось знамя с изображением льва и солнца, из ножен достали кинжалы. Чуя приближающуюся опасность, раздували ноздри кони. Воздух сотрясали крики, поднятые с обеих сторон.
        Вынув из кобуры пистолет, Блоквил тем не менее и не подумал стрелять из него. Он был растерян, потрясен. Потому что в рядах воевавших лицом к лицу туркмен были и женщины! “Вот они, эти бестии! Это они! — прошептал Блоквил. — Наконец-то они попались мне на глаза!”
        Женщины, находящиеся в туркменской коннице, чтобы подолы платьев не мешали сидеть в седле, задрали их до пояса и связали на боку узлом. То, что француз принял за белое бедро, оказалось белой бязью, из которой шьется верхняя часть нижнего белья туркменской женщины.
        “Я должен смириться со своей судьбой. Я даже не должен стрелять в них. Видно, это кровавое путешествие было написано у меня на роду. А иначе разве до сих пор хотя бы один французский капрал погибал от рук обнаженной женщины? Первый за всю историю позор выпал на мою долю. Все равно от судьбы никуда не денешься…”
        И громкое ржание раненых коней, и крики выпадающих из седел людей превращались в голоса бестий. Они наполнили весь мир своим шумом.
        Но Блоквил на заметил, как скачущая впереди других бестия ударила его своим кинжалом. Спасаясь не от штыка бестии, а от копыт другого коня, он приподнялся в седле, и в тот же миг замолкли ржущие кони, крики колдуний. Для него битва закончилась, кончился и страх. Блоквил успокоился. Ни разу за последние полгода он не спал так спокойно…
        Когда Блоквил, отлежавшись на дне ямы, открыл глаза, все вокруг было спокойно, ни пыли не было, ни криков ведуний не было слышно. Осторожно подняв голову, он посмотрел в сторону реки. Туркмены на правом берегу реки спокойно расхаживали перед своей крепостью.
        Блоквил пощупал голову, прикоснулся ко лбу. Нигде не было ран, не сочилась кровь. “Если мне удалось избежать этой опасности, значит, смерть мне не страшна! — обрадованно подумал Блоквил. Но когда он вспомнил материнский сон, у него снова испортилось настроение. — Не торопись, Жорж! Только что ты от одной смерти спасся. Как говорит туркменский посол, смерть подстерегает человека на каждом шагу. И ты не можешь знать, на каком шагу ты наступишь на нее…”
        Блоквилу стало стыдно, что он лежит в яме. Поднявшись, он отряхнулся, нашел свой пистолет, в котором не был расстрелян ни один из двух зарядов, и сунул опять в кобуру.
        Выйдя из ямы, он увидел, что трупы сербазов, погибших во время сегодняшней атаки туркмен, до сих пор не убраны. Они лежали в разных позах: на спине, раскинув руки, скрючившись, среди них были и туркмены. Блоквил узнал их по одежде. Но среди погибших туркмен он не увидел ни одной полуобнаженной бестии. “Слава Богу! Я бы даже трупов их испугался… Неужели ни одна из них не погибла? Ну да, ведьмы и смерти не нужны!”
        Сам не понимая, для чего он это делает, Блоквил направился к высокому шатру главнокомандующего. Шатер стоял на прежнем месте. Выходит, пошедшие в атаку туркмены, хоть и проникли в глубь войск, до высокого шатра так и не добрались, повернули обратно.
        Пройдя шагов пятьдесят, Блоквил стал свидетелем удивительного события. Подросток лет пятнадцати-шестнадцати сидел на корточках на насыпи на краю ямы, вырытой в качестве укрытия.
        Блоквилу было известно, что среди иранских воинов были и люди старше шестидесяти лет, одущие на службу ради заработка военных, и подростки лет пятнадцати-шестнадцати, пошедшие в армию добровольно либо взятые на службу вместо кого-нибудь. Он много раз сталкивался с ними лицом к лицу.
        Но щупленький юноша, сидящий на корточках, казался гораздо младше своих лет. Мальчик чем-то увлеченно занимался.
        Блоквилу стало интересно, чем это он увлекся на месте, где только что прошли конские копыта. Ширинка штанов подростка была мокрой. Было похоже, что он не может удержать мочу, из глины, замешенной на собственной моче, он вылепил пушку с длинным дулом. А теперь из остатков глины собирался вылепить снаряд.
        Наблюдая за действиями подростка, который не обращал никакого внимания на подошедшего к нему человека, Блоквил сделал вывод, что от недавнего грохота пушек, криков людей, сносивших друг другу головы, мальчик тронулся умом.
        - Как тебя зовут, сербаз?
        Мальчик сербаз ничего не ответил. Он посмотрел на француза глазами несчастного ребенка. Блоквил подумал, что мальчик, видимо, забыл даже собственное имя. Юный сербаз опередил вопрос незнакомого человека:
        - Я вылепил пушку, агабек. А теперь хочу сделать для нее снаряд, агабек. Только моя пушка получилась не желтой, а черной. Посмотри на нее. Это Исфаганская пушка. Если начнется война с туркменами, я пойду с ней в бой. Жаль только, у меня не хватило мочи, чтобы слепить снаряд. Ты бы пописал на этот песок, агабек! — Мальчик протянул Блоквилу ладонь, на которой лежал неслепившийся комок глины.
        Блоквилу стало жаль мальчика, но он продолжил свой путь, не выполнив его просьбы. “Ну да, конечно, ваши медные трубы сделали свое дело, может, теперь глиняные пушки принесут победу!”
        Подойдя поближе к высокому шатру Хамзы Мирзы, Блоквил понял, что последний налет туркменских всадников нанес гаджарскому войску непоправимый урон. Рядом с шатром были уложены несколько трупов. Блоквил знал, что к высокому шатру обычно сносят тела высших офицеров, и стал искать среди покойников знакомые лица. Но он не увидел среди погибших ни одного знакомого. Его взгляд задержался на четвертом с краю трупе. Из-под разодранной рубахи мертвеца вывалились окровавленные внутренности. Никому и в голову не пришло прикрыть этот ужас.
        Блоквил посмотрел по сторонам. Возле высокого шатра стояли приближенные главнокомандующего, лица у всех были опущены. Француз представил Хамзу Мирзу сидящим внутри шатра в глубокой печали и раздумьях. Ему было бы интересно узнать, о чем сейчас думает полководец. Понимая, что на этот вопрос он не услышит ничего вразумительного не только от главнокомандующего, но и от остальных, Блоквил пошел обратно, к своей запыленной палатке.
        В Жерендепе произошла двусторонняя схватка. Сербазы Авшарского и Фарахонского полков с возгласами “О, Али!” выдвинулись вперед. Спрятавшиеся в укрытии туркмены неожиданно напали на них и убили 70 сербазов… Они отрезалит голову и Хесен хану, конь которого застрял в трясине…
Сейит Мухаммет Али аль-Хусейни.
        Наступавшие нам на пятки туркмены обрушили на нас сзади град пуль. Попытавшись перебраться через широкую канаву, я рухнул вместе с конем…
Жорж БЛОКВИЛ.

* * *
        После убийства одного из самых авторитетных полководцев гаджарского войска Хесен хана, а также пленения туркменами видного артиллерийского сертипа сербазы и вовсе пали духом. Ежедневные вылазки гаджаров кончались захватом туркменами пленных и трофеев и отступлением иранцев, и это обстоятельство требовало от Хамзы Мирзы пересмотра тактики и стратегии ведения войны. После многочисленых неудач по совету приближенных он принял решение отступить в Мерв, с тем чтобы как следует подготовиться к новому броску на Гараяп.
        Именно поэтому появился приказ всем гаджарским войскам вместе со снаряжением в четыре часа ночи со второго на третье октября 1860 года двигаться в сторону Мерва.
        Блоквил был во второй группе, возглавляемой самим главнокомандующим Хамзой Мирзой и отвечающей за безопасность тыла.
        Даже в ночной темени невозможно было скрыть от посторонних глаз движение тысяч воинов, тысяч животных. Беспорядочное передвижение войск сопровождалось невероятным шумом. Не успели гаджары пройти и одного фарсаха пути, как случилось непредвиденное. Зная об отступлении врага, туркмены вдруг начали выскакивать из укрытий с криками “Аллах!”.Они прочесывали войско по краям и также стремительно скрывались в зарослях камышей.
        Эти вылазки повторялись беспрестанно, при этом каждый раз несколько сербазов слетало с коней и мулов, тем не менее тяжелое войско безостановочно продвигалось вперед. Оно двигалось медленно, словно старый слон, не ощущающий несильных ударов палкой. В хвосте не знали, что делается в голове войска, и наоборот. Но даже если бы и знали, сербазы, получившие приказ двигаться вперед и не имеющие желания воевать, упорно шли вперед.
        И вот они уже на землях бурказов, в окрестностях Мерва, до которого рукой подать. Однако пройти это небольшое расстояние гаджарскому войску оказалось намного труднее, чем одолеть путь в сто фарсахов. Им так и не удалось воссоединиться с оставшимся в Мерве на хозяйстве генералом Ага Реза Ажеданбаши.
        Туркмены сделали все возможное, чтобы не дать основному войску соединиться с частями, оставшимися в Мерве. Неожиданно вылетая со стороны реки, словно вылезая из нор, на сей раз всадники стали нападать на головную часть колонны. По подсчетам Блоквила, в последней вылазке участвовало не менее полутора тысяч туркмен.
        Начался сабельный бой, в котором участвовали обе стороны. А тем временем со стороны реки появилась еще одна небольшая туркменская кавалерия, которая ринулась на вторую часть гаджарских войск.
        Блоквил был в некотором отдалении от действия туркменских мечей. К тому же он знал, что защищен, поскольку находился вблизи командиров. Отборные сербазы, охраняющие полководцев, вряд ли близко подпустят врага. И поэтому у Блоквила появилась возможность понаблюдать за искусством боя туркмен. По его наблюдениям, преимущество туркмен в том, что они действуют молниеносно. Туркменские кони были легки и резвы. Они стремительно появлялись из ниоткуда и так же стремительно уносили ноги.
        Блоквил по-своему расценил поведение туркмен, которые не углублялись в войска, а нападали только слева. Значит, основная цель туркмен не уничтожение воинов, а изменение маршрута их следования.
        Парень в черной папахе, отделившийся от напавших туркмен, видимо, не справился с конем, и вместо того, чтобы сделать петлю возле гаджаров и повернуть назад, вдруг устремился в гущу войск. Конь с белой пеной у рта, хоть и сбавил скорость, промчался возле Блоквила. Блоквил успел заметить в руках худощавого юноши необычное оружие.
        Это была палка длиной в полторы маховых саженей с надетой на конец гупбой. Сверкнувшая на солнце серебряная гупба показалась европейцу, не очень хорошо знакомому с Востоком, необычным оружием.
        Конь юноши с необычным оружием не сумел пересечь гаджарское войско поперек и выскочить с другой стороны. Одна из сабель противника ранила коня в переднюю ногу. Конь споткнулся и покатился кубарем, вылетевший из седла юноша, с которого слетела черная папаха, упав на землю, оказался молодой женщиной. Две черные косы, спрятанные под папахой, вывалились на песок.
        Блоквил раскрыл рот от изумления: “Теперь понятно, почему тяжелое войско так боится легкого. Уж если слабые женщины так могут…” Вместе с тем он стал свидетелем еще одной жестокости войны: она дала оружие в хрупкие руки женщины, самой природой предназначенной для воспитания детей.
        Кинжал подоспевшего разъяренного сербаза опустился на голову женщины, которая никак не могла подняться с земли. Черные волосы рассыпались по песку, черная голова окрасилась алой кровью. Жестокая сила хищника под названием война не смягчилась даже при виде нежной красоты женщины.
        … Туркмены добились осуществления придуманного Говшут ханом хитрого плана. С появлением в голове колонны группы туркменских всадников гаджарское войско не смогло двигаться вперед и безропотно повернуло в сторону, на северо-восток от Мерва.
        Лишь немного позже Блоквил понял, почему туркмены, проливая кровь и теряя своих людей, заставили врага свернуть с намеченного пути.
        Не пущенное в Мерв и вынужденное от южной окраины города свернуть на восток, примерно через один фарсах пути войско достигло Сейитнасыра. Блоквил знал эти места. Он бывал здесь вместе с полководцами, выезжавшими на охоту, и много раз осматривал здешние окрестности.
        Выше Сейитнасыра был Попушгум, а после него Семендук. А еще выше располагался Порсугала, где хранилось основное снаряжение гаджарского войска. И поэтому следующей целью командиров не допущенных в Мерв гаджаров, было попасть в эту местность.
        Пройдя чуть дальше Сейитнасыра, Блоквил увидел залитые водой дороги, непроходимые заросли камыша в низинах тянулись до самого горизонта, и это навело его на мысль, что иранцев ждет что-то совершенно невероятное. Потому что три месяца назад, когда они проходили здесь, в эти местах не было ни капли воды, все вокруг пересохло от засухи. Известно, что с наступлением осени воды не становится больше, напротив. Блоквил сам был свидетелем, что за все лето с неба ни упало ни капли. При таком остром дефиците воды с чего бы все низины были затоплены?
        Вдали были видны насыпи земли, выброшенной из вновь вырытых канав. И это тоже не к добру. Этих гряд было так много, что невозможно сосчитать. Чувствовалось, что это очередная ловушка, устроенная Говшут ханом, который, как считал Блоквил, “обладал быстрым умом и умением находить выход из самых безвыходных положений” Ведь, чтобы вырыть столько канав и залить водой такое огромное пространство, необходимо не только много рабочей силы, но и много времени. И если бы не острая необходимость, вряд ли кто-то стал тратить силы на такую объемную работу, да еще в военное время.
        По обе стороны дороги тянулись сплошные заросли позолоченных осенью камышей. В надежде, что затопленная часть дороги скоро кончится, войско медленно двигалось вперед. Вдруг из чащи с обеих сторон дороги стали доноситься ужасающие крики. По предположению Блоквила, с каждой стороны из зарослей выскочило не менее трех тысяч туркменских всадников. Они с криками вылетели на дорогу и, прежде чем персы поняли, что к чему, началась схватка.
        Часть туркмен вступила в сабельный бой, а другая начала окружать артиллеристов, с трудом тащивших арбы с пушками. Там обошлось без особого боя. Блоквил только и увидел, как туркмены, погоняя мулов, повернули арбы с пушками в обратную сторону.
        Мингбаши делали всме возможное, чтобы удержать своих сербазов. Но начавшаяся паника охватила и солдат основных частей, и они тоже обратились в бегство.
        Шахсевентный мингбаши пришпорил коня и догнал одного из удирающих нукеров и обрушил на его голову свой меч. Всадник вылетел из седла, а конь повернул назад.
        - Такая участь ждет каждого, кто решил бежать! — громогласно выкрикнул мингбаши.
        Его политика подействовала на гаджаров.
        … Сабельный бой длился не более получаса. Туркменам, заранее все продумавшим, сопутствовала удача. Гаджарам, попавшим в трясину солончака, бежать было некуда. Туркмены же двигались только вперед, подталкивая врага к этой соленой хляби.
        Охраняющие Хамзу Мирзу сербазы сражались отважно, стараясь не подпустить к главнокомандующему туркмен. Все больше туркменских парней вылетали из седел рядом с принцем. Хоть они и стояли в болоте, все же отборные воины принца давали врагу достойный отпор. С трудом преодолевая каждый смертельно опасный шаг, сербазы все же двигались в сторону Мерва.
        Блоквил, даже не пытаясь стрелять во врага, изо всех сил подгонял свою лошадь. Но та, как ни старалась, не могла идти быстро, потому что копыта ее увязали в соленой жиже.
        Заболоченные камыши неожиданно кончились, и появилась тоненькая надежда на спасение, но тут снова все испортилось. Конь Блоквила поднялся на высокую насыпь и оказался на краю наполненной водой канавы. Блоквил растерянно посмотрел по сторонам. Вокруг царила полная неразбериха, сербазы бежали кто куда. Воодушевленные их несопротивлением, туркмены гнали сербазов.
        Бросив взгляд на запад, Блоквил увидел, что все иранские пушки захвачены противником. Их уводили под усиленной охраной человек в пятьсот. “Если все пушки, призванные поддерживать боевой дух армии, оказались в руках туркмен, игру можно считать оконченной”, - даже в такой сложной обстановке Блоквил попытался дать оценку происходящему.
        Сзади их нагоняли два туркмена с саблями. А впереди был ров с водой. И впереди была смерть, но настигающая сзади смерть была еще страшней. Не было ни малейшего шанса уйти от погони. Зато, если повезет, впереди может оказаться спасение. Блоквил выбрал второе и погнал коня вниз. Конь оказался на самой середине грязного рва. И как ни бился он, как ни старался, выбраться на противоположную сторону ему не удалось.
        Наверху появились туркмены с кинжалами. Две смерти слились воедино. Теперь от них никуда не уйти. Блоквил выхватил пистолет. Но это был всего лишь жест отчаяния, он ведь понимал, что побывавший в воде пистолет не будет стрелять.
        Спустившаяся сверху кисть черной руки схватила Блоквила за шиворот. Одна смерть вырывала его из цепких когтей другой смерти. Поэтому он и не подумал сопротивляться.
        Второй туркмен, не придавая никакого значения задержанию Блоквила, махнул рукой в сторону:
        - Пушки отдалились! — и улыбнулся. Таким образом он сообщал своему товарищу, что все иранские пушки захвачены и перешли к туркменам, которые добились своей цели. А раз враг обезоружен, значит, и бразды войны переходят к противнику. (33 пушки, добытые у гаджаров в войне 1860 года, по приказщу Говшут хана были установлены в Мерве на берегу Мургаба. Эти пушки хранились до 30-х годов XX века, символизируя беспримерный героизм туркмен. Куда они потом подевались, автору неизвестно).
        Туркмены не ожидали такой удачной охоты: не хватало цепей, кандалов. К вечеру нас связали за ноги, как кур, по двое-трое и оставили.
Жорж БЛОКВИЛ.

* * *
        Блоквилу не оставалось ничего иного, как покориться судьбе. Его не били, не истязали, а чуть ли не на руках усадили сзади на коня какого-то туркмена. От движения коня нос Блоквила постоянно касался затылка сидящего впереди туркмена, голова которого была повязана платков. От острого запаха пота, исходящего от шеи всадника, француза затошнило. Поскольку руки его были крепко связаны за спиной, он мог только повернуть лицо в сторону, отодвинуться же не было никакой возможности. Да и от взмыленного коня также исходил тяжелый запах.
        Вся одежда Блоквила была вымазана в грязи. Грязная жижа, проникшая через голеница сапог вовнутрь, создавала ощущение, что он все еще стоит в соленой трясине. Все, что происходило с ним, он воспринимал, словно во сне, но и то, что творилось вокруг, мало чем отличалось от сна.
        Он видел, что одни бежали, а другие гнали. Побросав увязших в болоте коней, сербазы и сами не ведали, куда они бегут. Главное — они старались убежать от смерти, спастись любым путем.
        Блоквил сделал вывод, что это Бог наказал гаджаров. Войско, превосходящее противника и по силе, и по численности, даже и не думало сопротивляться.
        Туркмены, уволокшие желтые пушки, уже скрылись из виду. Француз сравнил армию, отдавшую свои пушки, со змеей с перебитым хребтом. Теперь эту змею, как бы ни ядовита она была, можно уничтожить даже простой чабанской палкой. Змея теперь не в состоянии ни удрать, ни ужалить. А хитроумные туркмены даже к мертвой змее не подойдут со стороны ее жала, это Блоквил знал наверняка. К тому же и персы-командиры, отдавшие врагу все свои пушки, на которые возлагалось столько надежд, упали духом настолько, что все их помыслы теперь были не о войне, а о собственном спасении.
        Пребывая в шкуре пленного вот уже полчаса, Блоквил увидел среди нескольких выбравшихся из болота сербазов и Гара сертипа. Тот изо всех сил погонял своего коня. И эта небольшая группа всадников, даже не помышлявшая об отпоре врагу, также держала курс на Мерв. “Ну раз уже сами полководцы обратились в бегство, значит, дело швах!” — Блоквил дал решительную и окончательную оценку положению дел.
        То, что она не расходится с действительностью, стало ясно после того, как они выбрались из заболоченной местности, преодолев препятствия из зарослей камыша. Попавших в плен сербазов, человек шестьдесят-семьдесят, гнали отдельной группой. Они и не думали сопротивляться, словно заранее смирились со своей судьбой, не пытались сбежать и укрыться в кустах. Но это и понятно. Потеря пушек, на которые делалась основная ставка, бегство командиров ради спасения собственной шкуры поставили для гаджаров пораженческую точку в начатом с такой помпезностью великом Мервском походе.
        И вот опять Сейитнасыр — охотничьи угодья иранцев. Чуть дальше село Мержен, на севере — имение Солтаныз. Знакомые Блоквилу места, знакомые названия. Все труды француза-картографа, все его старания узнать и запомнить незнакомые названия, оказались напрасны. Он даже не смог вспомнить, в какой канаве, в каком болоте выронил рабочие инструменты, с которыми не расставался никогда. Все, что осталось в его памяти — знакомые места, по которым его вели сейчас. Но когда он шел этими дорогами в сторону Мерва, он был свободным человеком. Теперь же его ведут как пленного.
        Блоквил задумался о слове “пленный”. По его оценке, плен — пострашнее смерти. Завтрашний день пленного зависит от того, как распорядится судьба, что пошлет Господь Бог. Если судьба не улыбнется, пленение может толкнуть человека на бесчестье и малодушие. “Не-ет, что бы там ни было написано у меня на роду, трусости быть не может. Смерть ведь избавляет человека не только от белого света. Сегодняшняя смерть освобождает человека от поступков, которые он мог бы совершить завтра. Замена завтрашнего позора на сегодняшнюю смерть — это честь, которую она может оказать тебе”. Подумать-то подумал, но в своем нынешнем положении он при всем желании не смог бы умереть. Он ведь пленник, и руки у него связаны за спиной. И это лишало его возможности свести счеты с жизнью, если бы такая необходимость возникла. По собственной воле сейчас он мог только дышать. Все остальные его действия зависели от воли другого человека. Так что сейчас в плену находится не только сам Блоквил, но и его смерть. И она была в руках туркмен.
        К ним подскочил неприветливый черноусый туркмен, остановил коня и что-то сказал сопровождавшему Блоквила человеку, бросая на пленного острые взгляды. Блоквил понял, что речь идет о нем. И вдруг туркмен с большим акцентом спросил на фарси:
        - Ты и есть тот француз, который прибыл с персами?
        Блоквил, считавший, что если он убедит их в том, что не враг туркменам, с него снимут обвинение, и поэтому на заданный вопрос ответил многократным киванием.
        После этого неприветливый туркмен едва заметно улыбнулся и что-то сказал другому туркмену. А сам слез с коня.
        Восприняв улыбку туркмена как жест сочувствия, Блоквил подумал, что сейчас ему развяжут затекшие от тугих узлов руки.
        Однако сошедший с лошади туркмен отрезал кусок от тонкой веревки, намотанной на шее коня, и подошел к пленному поближе. Два туркмена опять о чем-то переговорили. И хотя Блоквил не понимал смысла их переговоров, не ждал ничего плохого от последующих действий. Потому что после улыбки угрюмого туркмена жестокости не должно было быть. Однако все вышло наоборот, и надежды Блоквила не оправдались. Все стало ясно после того, как по-прежнему улыбающийся туркмен привязал конец веревки к заляпанному солончаковой грязью левому сапогу Блоквила. Посчитав связанные руки пленного недостаточным, туркмен накрепко закрепил и ноги его под животом лошади. После этого он еще что-то наговорил соплеменнику и сел на коня.
        Блоквил оказался в еще худшем положении. Теперь каждый шаг прежде свободно передвигавшегося Блоквила зависел от перемещения лошади. Стало труднее садиться, шевелиться. “Как же они недоверчивы! Куда бы я мог сбежать, не свяжи они меня по рукам и ногам? Или, может, они думают, что я командующий?” Французу стало смешно. Если Хамза Мирза, Гара сертип, другие командиры сумели не попасться в руки туркменам и скрыться, тогда Блоквил оказывался единственным, кого охраняли с такими предосторожностями.
        В обозримом Блоквилом пространстве ни один из пленных не сидел в седле, все они волочили тяжелые от грязи ноги пешком. И руки у них не были связаны, этому наказанию подверглись разве что несколько сербазов, оказавших сопротивление либо представлявших опасность.
        Гнавшие гаджаров в сторону Мерва туркмены гордо несли свои головы, они смотрели на окружающих надменно. И даже кони под ними двигались легко и грациозно, словно подгоняемые эйфорией от победы.
        Конь, на котором захвативший его туркмен вез Блоквила, не мог бежать так резво, как остальные, но и он какими-то своими движениями выказывал прекрасное настроение: его длинный и пушистый хвост словно с метелкой на конце беспрерывно поглаживал то голенища сапог пленного, то его бедро.
        Блоквил не был в числе первых плененных. На огромное пшеничное поле неподалеку от Мерва, неубранные колосья которой полегли под конскими копытами и превратились в солому, были согнаны под охраной все пленные. Их было очень много, не сосчитать. Блоквила поначалу отвезли туда. Его не стали подводить к остальным пленным, а высадили возле стоявшей поодаль одинокой юрты. Привязанный веревкой к единственному дереву, Блоквил, будучи сам пленным, стал наблюдать за другими пленниками.
        Независимо от того, где они были захвачены, всех пленных почему-то сгоняли сюда. Заботясь о том, чтобы они не слишком долго находились вместе, аксакалы делили пленных на группы по пятнадцать-двадцать человек и отправляли в села. Таким образом они обезопасивали туркмен.
        Зато возле Блоквила вскоре собралась толпа зевак. Даже в такое напряженное время, когда забот хватало всем, ни один прохожий, будь он пешим или на коне, не отказывал себе в удовольствии поглазеть на француза. Откуда ни возьмись, появился сгорбленный старик с посохом в руках. Остановившись возле Блоквила, он рассматривал его с детской любознательностью. “Да-а, значит, это и есть тот француз, который знает семьдесят два языка, — тихо прошептал старик. — Хоть и знает семьдесят два языка, а с виду мало чем отличается от остальных людей. Да, когда Господь обращает на кого-то внимание, везет тем людям!”
        Вдруг внимание старичка переключилось на другое, еще более интересное, чем француз со знанием семидесяти двух языков. Круглый, как мячик, коротышка туркмен вел перед собой сербаза, который был в три раза больше него.
        Блоквил, которому сейчас было не до смеха, невольно улыбнулся, глядя на эту живую карикатуру. Здоровый сербаз и погоняющий его маленький пуздан туркмен и в самом деле смотрелись смешно. Заметив, как уверенно идет сербаз, какой у него надменный вид, Блоквил предположил, что он, скорее всего, из числа высших офицеров. Если не считать связанных за спиной рук, этот гаджар совсем не был похож на обычного пленника. Скорее, он напоминал вельможу, вышедшегог на прогулку в сопровождении челяди. Второй подбородок, хорошо сшитая одежда из дорогого сукна не оставляли сомнений в том, что этот человек был выходцем из зажиточной семьи.
        Чуть ли не касаясь редкой бородкой землит, сотрясаясь от смеха, горбун не отказал себе в удовольствии съязвить:
        - Сынок, ты этого сербаза сам поймал или же вместе со всеми своими родственниками? По твоим габаритам не скажешь, что ты способен на такой подвиг!
        Издевка старика задела туркмена за живое, он вспылил:
        - Размер человека не имеет никакого значения, отец. Главное в его отваге. Помимо этого, я еще пять-шесть голов гадждарских снес с плеч.
        Старик вновь закатился ехидным смехом.
        - Ай, в эти твои байки может поверить разве что такой горбун, как я, но уж Бог-то точно не поверит.
        Чтобы доказать и Богу, и горбатому старику свое могущество, сопровождающий пленного туркмен поддал под зад гаджару.
        - Иди быстрей, я тебе говорю!
        Пленный сербаз покорно прибавил шагу. Довольный тем, что его приказ был безропотно исполнен, туркмен повторил свой жест.
        - Иди быстрей!
        На сей раз пленный сербаз остановился.
        - Ты что остановился? — грозно спросил его хозяин.
        Пленный вдруг обернулся и посмотрел на туркмена горящими от ненависти глазами.
        Туркмен постарался придать своему писклявому голосу твердость.
        - Если не хочешь, чтобы я огрел тебя палкой, двигайся, гаджар! Нашел место упрямиться! Запомни, ты всего лишь пленник, и я не стану долго чикаться с тобой!..
        Пленного задело за живое, что не достойный его человек обращается с ним не по-людски. Покраснев от злости, он с силой дернул плечами, плетеная веревка, связывающая его руки, лопнула на две части и упала на землю.
        Туркмен испугался гнева гаджара, затрясся от страха и хотел бежать. Но острый взгляд горбатого старика, внимательно следившего за происходящим, пробудил в нем чувство превосходства.
        - Ты что, умереть спешишь? — снова стал угрожать туркмен.
        Такой наглости пленный гаджар уже не мог снести. Когда он с силой замахнулся правой рукой, туркмен распластался на земле. Больше пленный ничего не стал делать.
        - А, получил по заслугам! — не упустил возможности поиздеваться горбатый старик. — Да и мне так было понятно, что один ты не мог взять в плен такого здорового гаджара.
        Туркмен оказался меж двух огней. Он бы хотел ответить по достоинству зловредному старику, но над ним, как дамоклов меч, висел громадный кулак врага, второй удар которого может попросту лишить его жизни. Но если он ничего не предпримет, смолчит, услышит столько укоризненных слов, что хоть самому вешайся.
        Туркмен вскочил с земли, но приблизиться к пленному не посмел. Зато он дал волю своему языку.
        - И все равно я один захватил этого гаджара!
        Пленный на сей раз ударил не кулаком, а словами.
        - Не ты меня пленил, глупый. Шесть таких, как ты, не справятся со мной. Меня захватили в плен слезы ваших детишек…
        После этого он спокойно, безо всякого подстегивания, сам пошел туда, где находились все пленные.
        Горбатый старик долго смеялся, тряся своей редкой бородкой. Но даже он не заметил, куда вдруг исчез туркмен.
        Если бы рядом со мной не было персов, я бы добился своего освобождения. Но они, желая угодить текинцам, продали меня…
Жорж БЛОКВИЛ.

* * *
        Ни один из туркмен не поверил бы, если до окончания войны кто-то сказал бы им, что “у победы свои страдания”. Но вымечтанная великая победа, став реальностью, обрушила на головы туркмен невероятные мучения.
        Хотя окончательные результаты и не подведены, но, по предварительным подсчетам, число попавших в плен сербазов составляет не менее восемнадцати тысяч человек. Враг, даже попавший в плен, не перестает быть врагом, он не желает покоряться противнику. Несмотря на их безоружность с ними надо бытьочень бдительными. Конечно, никто не собирался обеспечить пленников постелью и пуховыми подушками. Постелью им служила земля Мерва, а покрытием — высокое небо над головой. Кормили их так, чтобы не дать им умереть с голоду. Для прокорма такой толпы не хватало даже сухих лепешек. И прежде не имея ничего лишнего, туркмены с нашествием Хамзы Мирзы не успели убрать выращенный урожай, и теперь им самим грозил голод. А потому надо было предпринимать срочные меры для избавления от восемнадцати тысяч голодных ртов.
        Большинство текинских старейшин занялись продажей пленных купцам из Хивы и Бухары. По подсчетам людей, знакомых с работорговлей, для избавления от восемнадцати тысяч пленных потребуется не менее двух недель.
        Приведение пленных в порядок и их временное размещение по аулам было поручено Тэчгок сердару и Амансахату сердару. Ханы и аксакалы родов сообщали людям этих двух старейшин, сколько пленных они смогут подержать у себя в течение недели — десяти дней, и уводили за собой выделенных заложников.
        По указанию самого Говшут хана велся строгий учет того, куда и сколько пленных направлено. В жизни все должно иметь счет. Завоевание победы еще не означает, что можно действовать бездумно, безоглядно. И падение знамени главы провинции Хорасан Хамзы Мирзы Хишмета Довле не дает оснований думать, что на этом все могущественные знамена в мире повержены. В Иране и помимо Хорасана достаточно провинций. В Иране, помимо Хамзы Миры, есть еще и Насреддин шах. Его отношение к туркменам также известно. Разочарование, постигшее его после поражения в Монжуклытепе в Каракала, неудачный поход в Мерв должны были заставить Насреддина шаха либо окончательно отступиться от туркмен, либо, закусив удила, любыми способами добиваться удовлетворения своих нереализованных амбиций.
        Туркмены, похоже, не видели в Блоквиле врага, да и сам он не считал себя ни врагом, ни другом туркмен. Среди пленных гаджаров то и дело муссировались слухи, что его могут со дня на день освободить из плена. Некоторые даже называли имена тех, кто первым заговорил об этом. Но все это были слухи, предположения. И потому Блоквил решил, что ему для вызволения из рабства надо обратиться к Говушт хану. Однако о его желании не то что самому Говшут хану, а даже его старейшинам, занятым распределением пленных, было сообщено только через два дня.
        …С завязанными за спиной руками француза привели к Амансахату сердару. Желание увидеть француза, о котором он много слыхал, но ни одного представителя этого народа в жизни своей не встречал, привело в белую кибитку на берегу реки и Тэчгок сердара.
        Эта кибитка не была жилищем конкретного человека, она служила местом, где сообща решались важнейшие вопросы, которые возникали в деле избавления от пленных. Поэтому внутреннее убранство дома было аскетичным, в нем отсутствовали торбы и чувалы, делающие туркменское жилище по-особому уютным. Весь пол изнутри был устелен коврами и паласами, отчего простая шестистенная туркменская кибитка казалась просторнее обычного.
        Блоквил подошел к ситуации как знающий о своих правах европеец. Ему показалось мало, что он взял с собой перса со знанием туркменского языка, поэтому он прихватил еще одного иранца в качестве свидетеля. Сопровождающие француза туркмены даже не поинтересовались, кого он ведет с собой.
        В качестве переводчика Блоквил взял известного человека, много раз участвовавшего в переговорах с текинцами. Второго иранца он и сам не очень хорошо знал.
        Туркмены, хоть и были извещены, что француз идет со своим переводчиком, тем не менее пригласили и своего переводчика.
        В шестистенной кибитке не было никого, кроме двух сердаров и переводчика. Как только пленные вошли в дом и поздоровались, Амансахат сердар сказал сидящему рядом с ним переводчику:
        - Если мы собираемся поговорить по-человечески, развяжите им руки!
        Выполнив распоряжение сердара, парень вернулся на свое место.
        - Мы готовы выслушать твою просьбу, раб Божий! — произнес Амансахат сердар, давая понять, что он здесь главный, и внимательно, словно на старого знакомого, посмотрел на Блоквила. — Наверно, у каждого пленного найдется, на что пожаловаться, — добавил он, после чего предупредил француза: — Нам тоже есть на что жаловаться. Но, поскольку ты являешься представителем другого народа, не персов, мы согласились выслушать тебя. В противном случае…
        Амансахат сердар не договорил, но Блоквил отлично понял смысл не высказанных слов. Сердар был прав. Туркмены нашли время, чтобы выслушать француза, только потому, что он иностранец, хотя сейчас их аксакалам и не до того. Об этом говорили и их серые от постоянного недосыпания лица.
        Французу, который шел сюда в полной уверенности в своем скором освобождении, не понравилась вступительная речь туркменского сердара.
        - Я не пленный перс, высокочтимый сердар. Я капрал Французской армии Жорж Анри Гулибеф де Блоквил.
        Амансахат сердар ответил, почему-то глядя на переводчика. При этом на губах у него показалась улыбка.
        - Чьим бы представителем ты ни был, ты не можешь считаться гостем нашего дома. В первую очередь ты это должен понять.
        - Но я и врагом вашим себя не считаю, господин сердар! — в свою очередь глядя в сторону, ответил Блоквил.
        - Возможно, и не враг ты нам, но человек, пришедший на нашу землю вместе с врагом, должен быть либо врагом, либо нашим шпионом. И хотя мы не уверены в твоем дружелюбии к туркменам, в том, что ты не наш шпион, мы уверены абсолютно.
        Блоквил что-то сказал, но переводчик не успел произнести его слова по-туркменски, потому что Амансахат сердар продолжил:
        - Давай мы не будем здесь препираться, раб Божий. Послушаем лучше твою жалобу.
        Блоквил, давно ждавший этого момента, как только переводчик исполнил свои обязанности, произнес, четко выговаривая слова:
        - Я не пришел завоевывать вашу землю. Я и врагом к вам не пришел. Причастным к этим событиям я оказался случайно. Та работа, которую я выполнил на вашей земле, хоть и поручена была персами, полезна и для вас…
        Выбранная Блоквилом тактика не принесла удачи.
        Амансахат сердар поднял левую руку и сделал знак остановиться.
        - Во-первых, какое бы благое дело ты ни совершил, поручил его тебе наш враг. Значит, оно выгодно нашему врагу. Наверно, раб Божий, ты и сам понимаешь, что человек, угодивший нашему врагу, не может считаться нашим другом. А во-вторых, туркмены не просили тебя делать что-то полезное для них.
        Ниточка надежды потерпевшего фиаско Блоквила, хоть и не оборвалась окончательно, но истончилась до предела. Сделанный им хитроумный ход не привел к желаемому результату. И поэтому его следующие слова прозвучали с некоторым вызовом:
        - Вы не имеете права держать меня в плену!
        Амансахат сердар вдруг задал совершенно неожиданный вопрос:
        - Сколько тебе лет, раб Божий?
        - Мне исполнилось двадцать восемь, — неуверенно ответил француз, не понимая подоплеки заданного вопроса. “Интересно, зачем сердару понадобился мой возраст? Или же я что-то очень смешное говорю? Но почему я не должен позаботиться о своем освобождении?” Эти мысли помогли французу снова осмелеть.
        - Побыстрее освободите меня из плена! Таково мое требование, господин сердар!
        Требовательность Блоквила, прозвучавшая как приказ, очень удивили и Тэчгок сердара, и Амансахата сердара.
        - Вы не должны забывать, господа, что я являюсь подданным великой Франции!
        Последние слова и вовсе поразили туркмен. “Принц ты или нищий, но главное, что ты — подданный великого государства! — подумал Амансахат сердар. — Смотрите, как он заговорил, хоть и в плену у нас находится! Он что, думает, “пес, имеющий покровителя, одолеет волка”?
        Блоквил, похоже, и сам понял, что перегнул палку, сбавил тон:
        - Мое тяжелое положение вынудило меня сказать это.
        Последние слова Блоквила, хоть они и составили всего одно предложение, переводчик толковал очень долго. На сей раз в разговоре принял участие и гаджар, приведенный вместе с переводчиком в качестве свидетеля. Он говорил, перемежая туркменские слова персидскими. Насколько понял Блоквил, он подтвердил правильность толкования его слов переводчиком. “Интересно, какую правду сказал переводчик? И почему его соотечественник должен подтверждать эту правду?” Эти вопросы, возникшие не без оснований, растревожили душу Блоквила, посеяли в ней подозрительность. Его подозрения подтвержались и поведением находящихся в доме людей. После слов переводчика и Амансахат сердар, и Тэчгок сердар, и их собственный переводчик стали смотреть на Блоквила какими-то другими глазами. В их взглядах появился какой-то новый интерес. Так и не сделав для себя какого-то выводы, Блоквил ограничился удивленным лицезрением окружающих.
        От себя переводчик добавил, а его соотечественник подтвердил правоту следующих слов: “Француз очень богатый человек. Если туркмены будут строго охранять его и сумеют поторговаться, то его родственники во Франции настолько состоятельные люди, что могут даже заплатить за него золотом в объеме его веса”. Эту тайну Блоквил узнал только на следующий день от одного из пленных гаджаров.
        А пока что, ничего такого не ведая, Блоквил придерживался прежней линии поведения.
        - Если вы, господа сердары, сами не полномочны решать такие вопросы, сегодня же отведите меня к высокочтимому Говшут хану!
        Амансахат сердар, все еще удивленно разглядывавший хорошо одетого француза, родственники которого в состоянии дать за него сколько угодно золота, вежливо ответил:
        - Сегодня вряд ли получится. Нет, наш главный хан не сможет принять тебя так скоро. У него сейчас очень много забот. За пять или десять дней он вряд ли справится с ними.
        Ответ был ясен. Но Блоквил не успокоился. Ему все равно уже нечего было терять. И поэтому он позволил себе повысить голос:
        - Я требую! Требую как представитель великой Франции!
        Последние слова задели за живое обычно сдержанного Амансакхата сердара и он чуть было не вспылил. Но сдержался. Ответ его, хоть и произнесенный тихим голосом, был полон достоинства.
        - Ты, может, несколько ошибаешься, раб Божий? Мы не сомневаемся в величии твоей страны. Но мы не отправляли гонца для приглашения к себе представителя этого великого государства. И потом, хоть ты и представитель великой страны, на данный момент являешься нашим пленником. И потому было бы неплохо, чтобы ты разговаривал с нами не на языке великого государства, а соответственно своему нынешнему положению.
        Блоквил возразил:
        - Раб рабу рознь, — в голосе его не было ни одной нотки покорности.
        Амансахат сердар сказал свое последнее слово:
        - Ты слишком требовательно говоришь, раб Божий. А туркмены столько крови пролили, чтобы никому не позволять командовать собою. Пока ты в наших руках, тебе придется под нашим одеялом протягивать ножки. Если оно тебе коротковатым окажется, придется немного подвернуть ноги.
        Выслушав витиеватую речь Амансахата сердара, Блоквил задал соответственный вопрос:
        - Когда же мне посчастливится оказаться под одеялом подлиннее, чтобы мои ноги не выглядывали?
        - Если Господь одобрит, им ты укроешься после того, как вернешься к своему великому народу. А пока тебе придется довольствоваться коротким одеялом, которым бедные скотоводы накрыли тебя из жалости к тебе.
        Проанализировав все сказанное Амансахатом сердаром, Блоквил подумал: “Про туркмен говорили, что они тупы и злы, как Бонито-Бенито, но это не совсем так”. (Бонито-Бенито (Александр Грахам) — морской разбойник, вошедший в историю XIX века своими налетами).
        Старейшинами выбирают мудрых и справедливых людей. Один из таких вождей Говшут хан отличается своей хитростью, умением использовать политические уловки, быстрее других находить выход из тяжелого положения,
Жорж БЛОКВИЛ.
        Из-за огромной численности пленных и захваченных трофеев в Мерве цена одного раба упала с 500 до 5 манатов.
М.АЛИХАНОВ. “Мервский оазис и дороги, ведущие к нему»
        После победы, когда в плен было захвачено 18000 иранцев одного раба можно было купить за 3 или 4 тылла.
А.ВАМБЕРИ. “Путешествие в Среднюю Азию”

* * *
        С тех пор, как судьба забросила его в Тегеран, Блоквил, вероятнее всего потому, что считал себя пришельцем, ни с кем не вступал в споры и никого не обидел. Действуя по поговорке “у чужой собаки хвост поджат”, он отступал даже в тех случаях, когда мог бы сказать свое слово. А потому, сколько ни думал об этом, он никак не мог понять, почему иранцы продали его туркменам. А самое главное, иранцы ведь ничего не выигрывали оттого, что он оставался в плену. Блоквил не считал себя врагом туркмен, так же, как не считал себя их пленником. Ему вообще с трудом верилось, что он находится в плену. Напротив, он был уверен, что сможет попасть на аудиенцию к главному хану туркмен и тот освободит его из плена. Он вынужден был смириться со своим нынешним положением, считая его временным явлением.
        Но после встречи с Амансахатом сердаром положение Блоквила скорее ухудшилось, во всяком случае, легче ему не стало. При нехватке веревок для связывания рук пленных для Блоквила нашлась даже цепь. Так француз, желая облегчить свою участь, только усугубил ее. И все же он не пожалел о содеянном. Во всяком случае, убедился, что никто не придет ему на помощь, если он не будет действовать самостоятельно. Под лежачий камень вода не течет, это он твердо усвоил. А еще Блоквил понял, что от иранцев, на которых он возлагал столько надежд, ему нет никакого толку. Кроме всего прочего, он сделал длясебя и еще одно открытие: за него установили цену двух рабов — 464 франка.
        У Блоквила таких денег не было. Ничего у него не получилось и с попыткой занять денег у состоятельных знакомых. Большие надежды француз возлагал на попавшего к туркменам в плен Абдыла Али хана. Но если не считать, что генерал, содержащийся отдельно от простых пленных и получающий приличное питание, один раз досыта накормил просителя француза, во всем остальном он не помог. Зато Блоквил узнал от пленного генерала, что Хамза Мирза и Гара сертип, прихватив своих приближенных, бежали от туркмен в сторону Мешхеда.
        На следующий после встречи с пленным генералом Абдыл Али ханом день должен был решиться вопрос о продаже Блоквила в качества раба либо его передаче кому-то на содержание. В ту ночь он так и не заснул, размышляя о своей участи. Он молил Бога, чтобы его не включили в те группы рабов, которых отправляли на продажу в Хиву и Бухару. Для него самым страшным было попасть в руки хивинских купцов, которые уже начали съезжаться в Мерв для покупки рабов. Если они купят его по дешевке у туркмен и переправят в Хиву, французу можно будет распрощаться с мыслью о свободе. Но, как говорят, не бывает худа без добра, и то, что иранцы представили Блоквила как очень богатого человека, может сыграть наруку французу. Текинцы, сами желающие разжиться за счет Блоквила, вряд ли станут отдавать его за бесценок в Хиву или Бухару.
        Таким образом, избежав Хивы и Бухары, Блоквил может рассчитывать на встречу с Говшут ханом после того, как туркмены разберутся со всеми пленными.
        В случае, если главный текинский хан откажется принять его, Блоквил обратится к нему с письмом. Так он решил для себя. И он уже начал мысленно составлять текст письма, которое еще неизвестно когда будет написано, да и то, если для этого будут условия. “Высокочтимый господин Говшут хан!” Или же “Его высокопревосходительству господину Говшут хану…”
        … Заранее извещенные, на просторную площадь Мерва, называемую базаром Хангечен, начали стекаться толпы людей. Ни на минуту не забывая о собственной безопасности, туркмены на совещании аксакалов решили не собирать всех пленных в один день и в одном месте. Их разделили на несколько групп и вызывали в Хангечен по очереди.
        Решили немного повременить с пленным генералитетом, людьми, которые сами в состоянии заплатить за себя выкуп, и пока что не избавляться от них. Потому что те, кто получил надежду на скорое освобождение из плена, будут с нетерпением ждать заветного дня. А вот бедняки, не надеящиеся на счастливое избавление, которым нечего терять кроме своих оков, представляли для туркмен опасность. Для своего спасения они могут пойти даже на насилие. От таких надо избавляться как можно скорее.
        Судьба пленного Блоквила решалась на второй день. Вместе с другими тридцатью-сорока заложниками его привели на площадь Хангечен. Он попытался заглянуть в лицо каждому встречному в надежде встретить знакомого. Однако никто из знакомых ему не попался. Зато француз заметил, в каком ужасном состоянии находятся пленные. Было видно, что всю неделю, прошедшую после окончания войны, их держали впроголодь. К тому же они испытывали унижение и моральные муки, отчего сейчас выглядели особенно жалкими, еле волокли ноги.
        Среди сотен пленных и десятков туркмен-охранников Блоквил вдруг разглядел предводителя авшаров Юсуп хана. И хотя идти в такой толпе было трудно, все же пленный француз прибавил шагу и приблизился к пленному авшару. Но долго поговорить им не довелось. После взаимных приветственных кивков Юсуп хан первым произнес:
        - Я никогда не забуду, как ты спас меня, господин!
        “Ничего себе господин с завязанными за спиной руками!” — усмехнулся Блоквил и торопливо спросил:
        - Куда тебя забросила судьба, хан?
        - Я в урочище топазов. На берегу Алашаяба. Возможно, я скоро освобожусь. Мои друзья в Хорасане сейчас заняты этим… Если буду свободен… Я твоего добра не забуду…
        Слившийся с толпой Юсуп хан скрылся из виду пленного “господина”.
        Однако через некоторое время после этого глаза Блоквила вновь загорелись. Он обрадовался так, словно встретил своего ровесника, с которым играл в детстве, увидев подростка, который во время войны лепил из глины пушку. Тот тоже бросил на француза взгляд. Блоквил ответил знакомому мальчику улыбкой. Со стороны было видно, что подросток неплохо себя чувствует, да и внешний вид у него был получше, чем у остальных пленных. Походка и взгляд мальчика говорили о том, что в голове у него также просветлело. Походка была уверенной, взгляд — осмысленным. Одежда на нем была свежевыстиранной.
        Блоквил порадовался за мальчика. “Может, он находится в плену у доброго человека. А иначе и без того ослабленный ребенок не выглядел бы лучше остальных пленных. Может быть…” Француз, при виде мальчика на некоторое время забывший о своем положении, вернулся в действительность, которая напомнила ему о его переживаниях. Он вспомнил о Хиве и долгой дороге до нее. “Как знать, вдруг и его судьба туда забросит? Какой-нибудь приезжий купец может купить мальчишку, чтобы использовать его на тяжелых работах. Купцы терпеть не могут стариков и болезненного вида людей…”
        Юного пленника сопровождала женщина в высоком боруке и в низко надвинутом на лоб платке, из-под которого торчали ее лохматые волосы. Два передних верхних зуба у нее выступали вперед, отчего казалось, что старуха постоянно улыбается. На самом же деле женщине с грустными глазами было не до улыбок. Она слишком много пережила, потому и поседела раньше времени.
        Среди пленных тут же пронесся слух, он дошел и до Блоквила, что женщина хочет усыновить мальчика. Для этого и приехала в Хангечен. Говорили, если сербаз согласится, она оставить его жить у себя. Все дело в том, что мальчик сербаз как две капли воды был похож на ее сына, умершего несколько лет назад.
        После того, как его первоначальное предположение подтвердилось, Блоквилу и вовсе стала интересна дальнейшая судьба мальчика.
        Пожилая женщина, взяв сербаза за руку, подошла к одному из аксакалов, занятых распределением пленников. Никто из них не обратил на женщину никакого внимания, не спросил ее ни о чем.
        - Живы ли, здоровы? Как поживаете? — женщина сама ответила на не прозвучавшее приветствие. Голос ее был слышен издалека, отчего можно было предположить, что она туговата на ухо.
        - Кто здесь Сахыт пальван? — спросила она, озираясь по сторонам.
        - Это я! — ответил один из аксакалов. — Чем могу служить тебе, старая?
        - Ты должен быть из рода челтеков. Знаешь ты это?
        - Какой же текинец не знает своей родословной. Говори, что тебе нужно!
        - И я челтек.
        - Вот и хорошо, что челтек. Ты что, пришла сюда своих соплеменников искать?
        - Я говорю, что я тоже из челтеков. Поэтому мне и велели разыскать тебя. Отдайте мне этого пленного мальчика! Если ты челтек, помоги другому челтеку — мне!
        Тряхнув мерлушковой папахой с длинными завитками, Сахыт пальван весело рассмеялся.
        - Ты что, считаешь, что челтеков маловато и решила увеличить их численность за счет рабов?
        Женщина недорасслышала слова Сахыт пальвана. Потому что не отреагировала на его слова, как положено.
        - Отдайте мне этого мальчика!
        - Сколько у тебя есть тенге? — Старуха посмотрела на него бессмысленным взглядом, и тогда он крикнул громче: — Я спрашиваю, сколько тенге у тебя есть?
        - О чем ты говоришь? Откуда у меня тенге! За всю свою жизнь я их и в руках-то никогда не держала. Только видела со стороны.
        - А сколько у тебя тех тенге, которые ты видела со стороны? Ты ведь знаешь, что бесплатно рабов не дают.
        - Правда? — женщина вдруг разрыдалась и посмотрела на пленного мальчика полными слез глазами. — Этот бедняжка так похож на моего Овезгельды джана. Как две половинки одного яблока.
        - Ты что, хочешь усыновить его? — смягчившийся от слез старухи тихо спросил Сахыт пальван.
        Старуха, вообще не услышав вопроса, продолжила как ни в чем не бывало:
        - Очень он похож на Овезгельды джана. Он тоже был черненьким, как этот. И таким же худеньким. Единственное, я не понимаю его языка… Но мне и не нужен его язык. Сколько отпущено судьбой, хоть поухаживаю за ним. Останется у меня — значит, Бог миловал меня. А нет, пусть он будет счастлив. Что я могу еще сказать…
        Кто-то из стоящих рядом что-то шепнул на ухо Сахыт пальвану.
        - Хорошо! — кивнул ему пальван и обратиился к старухе. — Забирай мальчика. Не нужны твои тенге.
        - Я же сказала, что у меня нет тенге.
        - И я о том же говорю! — Сахыт пальван махнул рукой. — Забирай, говорю, мальчишку!
        Маленький гаджар, так и не понявший, что тут происходит, снова ушел вместе со старухой.
        И хотя мальчик перс уходил из рабства в рабство, Блоквил проводил его радостным взглядом…
        В Хангечене, где сегодня вместо скота торговали людьми, торги были в разгаре. Здесь, как и прежде, было шумно и многолюдно, продавцы и покупатели вошли в азарт и испытывали от этого эйфорию. Глашатаи, прежде надрывавшие глотки, чтобы сообщить о потере или находке, теперь сообщали, у какого аксакала какой имеется раб, называли его цену. Большинство покупателей составляли хивинские и бухарские купцы.
        Зная о желании туркмен поскорее избавиться от лишних ртов — пленников, купцы предлагали за них цену в десятки, а то и сотню раз меньшую, чем давали на базарах Бухары и Хивы. Ну а туркмены, не особо упорствуя, отдавали их за предложенную цену. В том месте Хангечена, где обычно держали связанным купленный скот, сегодня купцы оставляли под охраной купленных рабов, связав их по двое-трое, и стремглав неслись обратно. Они занимались тем, что за бесценок скупали людские судьбы, чтобы затем продать их подороже. Сейчас для них не существовало ни совести, ни каких-то иных качеств добропорядочного человека. Они даже не задумывались над тем, что и рабы, и нерабы в конечном счете смертны. Их сознание отравлено деньгами. Деньги для них были все — и совесть, и честь, и достоинство. Им казалось, что они, когда придет их час, смогут и смерть подкупить деньгами. И поэтому радовались, как дети, если им удавалось вместо одного раба купить двух, вместо двух — трех и так далее. Радовались возможности купить на скотном дворе человека.
        Купленный люд, как и купленный скот, превращался в безмолвный товар. Но самое страшное было в другом: купленный скот не очень-то понимал, что с ним происходит, и ему было все равно, из рук какого хозяина кормиться. Главное, чтобы ему давали воду, когда он захочет пить, и корм, если он проголодается. Скотине безразлично, в какой стране жить, в каком дворе, у какого хозяина. На то она и бестолковая скотина. Оттого и страшен нынешний Мервский базар, что заставляет задумываться обо всем этом. Для человека Родина не там, где его накормят досыта, человек считает Родиной свою землю, даже если он на ней живет впроголодь и ходит в лохмотьях. Для настоящего человека не богатство становится Родиной, для него Родина — его главное богатство.
        Вдруг шум на рынке Хангечена, впервые ставшего такой большой ареной работорговли, резко стих. Блоквил заметил, как туркмены и купцы старательно раздвигают по сторонам своих рабов — выставленных на продажу и уже купленных. Просторный Хангечен превратился в узкую тропинку с двумя людскими стенами по бокам.
        С жадностью и любопытством наблюдая за всем происходящим на базаре, Блоквил догадался, что сюда прибыло какое-то высокопоставленное лицо.
        Вскоре в том месте, где человеческая стена делает поворот, появилось пять-шесть нарядных всадников. Впереди всех, сидя прямо, словно приклеенный к седлу, на белом коне ехал широкоплечий суровый человек. Кто-то громко выкрикнул, чтобы услышали все:
        - Говшут хан едет!
        Еще до начала Мервской войны имя Говшут хана было широко известно всем гаджарам, начиная от полководцев и кончая простыми сербазами. Но до войны оно воспринималось как имя рядового сердара. К тому же его считали самым обычным человеком, возглавившим невежественных скотоводов, которые ничего другого, кроме выпаса скота, не знали. Но сейчас имя Говшут хана подействовало на пленных гаджаров гораздо сильнее, чем на самих туркмен. Им казалось, что сейчас весь Хангечен смотрит только на хана. Они даже подумали, что сейчас все туркмены опустятся на колени и станут отбивать поклоны своему сердару. Они и сами приготовились встать на колени перед туркменским ханом. Но этого не случилось. И хотя для коней был сделан проход, ни один из тысяч людей не склонил голову перед верховным ханом, прославленным героем только что закончившейся войны. Это стало потрясением для француза, который за долгое время пребывания среди восточных людей ежедневно был свидетелем бесконечных поклонов.
        Говшут хан и сопровождающие его лица остановили коней в десяти-пятнадцати шагах от того места, где стоял Блоквил. Француз расстроился. Во-первых, ему хотелось поближе рассмотреть полководца, сумевшего провести с гаджарами “собачью войну” и добиться уму непостижимой победы. А во-вторых, тоненькая надежда, зародившаяся в душе с появлением хана, толкала его на сближение с ханом, вызывая желание оказаться в поле его зрения. Блоквил надеялся, что туркменский хан обязательно обратит внимание на необычного пленника, совсем не похожего на остальных. Ведь все же знают, что среди тысяч пленных в Хангечене есть один француз. Может, об этом прослышал и главный хан. Может… “Истории известен случай, когда в стране, где не разрешалось носить длинные бороды, одного бородатого иностранца обрили, разразился международный скандал и началась война между двумя государствами, которая привела к тысячам человеческих жертв. Кто знает, может, одного вгляда Говшут хана будет достаточно, чтобы и меня освободили из плена. Может, появление главного хана на рынке рабов станет толчком для моего освобождения…” Размечтавшийся
Блоквил стал потихоньку пробираться поближе в Говшут хану.
        И хотя для всех осталось тайной, с какой целью хан посетил или еще посетит другие уголки Хангечена, но вот для чего он прибыл сюда, где собралось больше всего решительных текинских аксакалов, стало ясно уже через несколько минут.
        Расступившиеся люди образовали небольшую площадку в том месте, где остановился хан. И туда же два энергичных молодых человека привели какого-то человека со связанными за спиной руками. Это был Гарамурт.
        - Этот человек был задержан возле кладбища Сейитнасыр, — отчитался перед Сахыт пальваном появившийся за спинами тех двоих благообразный яшули.
        - В чем его вина? — сразу же спросил Сахыт пальван.
        - Он украл трофеи с одного верблюда и удирал…
        Поскольку все это слушал и главный хан, к тому же Сахыт пальван был человеком дотошным, поэтому задал еще один вопрос:
        - Что было в тех верблюжьих тюках?
        Яшули, готовый к такому вопросу, подняв лицо, словно читая по бумажке, свисающей с неба, начал быстро перечислять:
        - Один тюк сукна, два шелковых одеяла, два кинжала с серебряными рукоятями, одно капсюльное ружье…
        В Мервской войне туркменам от гаджаров перепало много трофеев. И хотя еще не был проведен окончательный учет всего добытого, но даже ее одна треть — это гораздо больше, чем добывают туркмены ежегодными разбойничьими налетами. На сегодняшний день у них скопились сотни кинжалов с ручками из слоновой кости, тысячи стрел, сотни кремниевых и капсюльных ружей, двухствольные французские пистолеты, забрала, кольчуги, старинных ружей — шемхалов, тридцать три желтые пушки, несколько мортир… Кроме того, не поддаются подсчету шелковые одежды, украшенные золотом и шитьем, атласные и шелковые ткани, одеяла и подушки из шелковой парчи, военная форма, пошитая из сукна. Атласные и шелковые шатры, священные книги в кожаных переплетах, инскрустированных позолотой, тысячи коней, верблюдов, ослов, мулов…
        По особому распоряжению Говшут хана никто не должен был прикасаться ни к одному из трофейных товаров вплоть до полного избавления от пленных и возвращения в Мерв. Наказанием для нарушившего данный приказ была избрана смертная казнь. И даже те, кто добыл трофеи в бою, должны были сдать их в общую казну. В свое время вся добыча будет распределена между всеми текинцами. Основная ее часть будет отдана семьям погибших на войне, бедным и неимущим, раненым в бою. Уже составлялась комиссия по распределению трофеев, в которую вошли старейшины родов и тейпов.
        Однако наглый Гарамурт сделал вид, что не знал о приказе Говшут хана. Как только окончилась война, он бросил отару Пенди бая и хотел скрыться с верблюдом добычи. Вполне возможно, что вором оказался не один Гарамурт. Но пока что только он был пойман за руку. И теперь он должен понести наказание прямо здесь, на площади Хангечена, на глазах у тысяч людей. И это наказание должно стать предупреждением всем, кто имеет намерение приложиться к чужому добру…
        - Правда ли то, о чем говорится? — обратился к Гарамурту Сахыт пальван. — Если ты мусульманин, то не солжешь перед лицом Господа.
        - Правда, — ответил Гарамурт, опустив голову, словно разговаривал с землей. — Бес попутал меня, аксакал. На сей раз вы вы простите меня! Не устоял, так много добра валялось… Поддался лукавому…
        Говшут хан опередил Сахыт пальвана. Поигрывая плетью, он тихо произнес:
        - Ты врешь, что добро валялось, удалец! — он сделал ударение на последнем слове, вложив в него всю силу своей неприязни. — Не бывает валяющегося добра. За него заплачено кровью лучших туркменских сынов. Кровью мужественных женщин, которым мужики вроде тебя в подметки не годятся. Слезами детишек заплачено. А ты…
        Кто-то из толпы докончил предложение Говшут хана.
        - А ты, подлец, хуже женщин оказался… Теперь и Пенди бай, и все мы поняли, для чего ты пробыл у него пять дней чабаном. Отсидеться решил, пока пули свистят! Эх ты, подлец!..
        Сахыт пальван посмотрел на стоящего рядом аксакала.
        - Ровесник, какое наказание ему определить?
        Ровесник Сахыта пальвана был, видимо, человеком робким. Потирая руки, он промямлил:
        - Его… за его проступок… надо прогнать в пески… Пусть останки этого бесстыдника растерзают птицы и звери. Что я еще могу сказать?!
        Но тут прозвучал жесткий голос Говшут хана:
        - Ты не знаешь, что говорить, аксакал?
        - Ай, хан… — аксакал, оказавшись меж двух огней, растерялся. — Я ведь тоже не погладил его по головке… Сказал же, чтобы труп его расклевали птицы и растащили звери?
        - Даже труп такого подлеца, который зарится на готовое в то время, как туркмены проливают кровь за землю свою, за народ, поган. И если мы своими руками отправим в наши чистые, священные пески, погань и испачкаем их, то тоже станем соучастниками совершенного им преступления.
        - Что же тогда делать, хан? — испуганно спросил старик после жесткой речи хана.
        Хан более не мог сдерживаться, его прорвало:
        - Надо на глазах у всех расправиться с ним с помощью украденного им кинжала. Пусть он уйдет как мученик, пострадавший от вражеского оружия. Любое другое наказание будет для него слишком мягким. Как тебе мои слова, аксакал, согласен ты со мной?
        Аксакал часто-часто заморгал:
        - Согласен, хан, согласен!
        Толпа замерла, затаив дыхание. И все же нашелся человек, пожалевший преступника.
        - Хан ага, а может, ты назначишь ему сорок ударов плетью?! — В тишине его слова прозвучали как раскаты грома. — Может, после этого подлец одумается, человеком станет.
        Не раздумывая, Говшут хан возразил:
        - Лук, даже побывав в Мекке, не становится слаще… Выполняйте приказ на глазах у всех!
        Все стало ясно пленным сербазам, в том числе и Жоржу Блоквилу. Он уже перестал продвигаться в сторону хана, и вообще отказался от своего первоначального намерения попасться ему на глаза.
        То, что случилось вслед за этим, пленный француз не смог увидеть своими глазами. Шум усилился, круг сузился. Пронзительный крик казненного раздался над Хангеченом. Блоквил понял, что все сделано так, как распорядился Говшут хан.
        То, что Блоквил считал одним из чудес Востока — звонкий голос глашатая зазвенел нпад толпой. Он не понимал слов, но догадался, о чем речь: “Народ! Любого, кто нарушит приказ Говшут хана и запустит руку в общее достояние, ждет смерть! Чтобы все вы знали это!” “Правильно сделал! — одобрил поступок туркменского хана Блоквил. — Чем сто раз призывать не воровать, лучше один раз устроить прилюдную расправу с вором. Нет более сильной воспитательной меры, чем страх человека перед наказанием!”
        …Дошла очередь и до самого Блоквила. Он думал, что после анонса переводчика его окружит толпа. Но ошибся. Похоже, не только местных людей, но даже перекупщиков не заинтересовал бедно одетый француз.
        Один из распределителей пленных, даже не взглянув в лицо товара, громко крикнул:
        - Мамедовез!
        Кто-то из толпы отозвался:
        - Какой Мамедовец?
        - Мне нужен Мамедовез гонурлы. Мамедовез пальван.
        Из толпы вышел крепыш среднего роста лет сорока.
        - Мамедовеза пальвана нет. Но есть я, яшули!
        - А ты кто?
        - Меня зовут Эемурат гонур. Я младший брат Мамедовеза пальвана.
        Поняв, что речь идет о его дальнейшей судьбе, Блоквил внимательно оглядел вышедшего из толпы человека, охарактеризовал его по виду. По мнению француза, человек по имени Эемурат гонур не относится к числу мягких. Он, может, и не совсем жестокосерден, но достаточно властен, чтобы требовать неукоснительного подчинения себе.
        - Если ты брат Мамедовез пальвана, очень хорошо! Вон тот раб, ничем не напоминающий гаджаров, будет твоим.
        В свою очередь Эемурат гонур пристально посмотрел на Блоквила.
        - Что, для нас пожалели даже тех рабов, которых всем раздаете, аксакал?
        - Ты не проиграешь, гонур. Делай, что говорят, и езжай. Потом еще благодарить меня будешь. Если скажешь Пальвану ага, что так велел Сахыт челтек, он поймет.
        - А может, сейчас не время благодарить за рабов, аксакал! Сейчас в Хангечене даже ослиный помет дороже раба. Так что мог бы и не упрекать, что одного раба дал.
        - Да делай, что говорят, сынок… Причем, если ты продашь этого раба за бесценок, только проиграешь. Я должен был предупредить тебя об этом.
        - Уж не курица ли он, несущая золотые яйца, яшули? Уж больно ты расхваливаешь его!
        - Это пленный француз, гонур. Причем, говорят, очень образованный человек, все науки постиг…
        Эемурат гонур предпочел бы вместо десяти грамотных рабов получить одного раба-крестьянина. Образованный раб ему не нужен был, он не собирался обучать детей. Ему нужен был раб, который мог бы пахать и сеять.
        Эемурат гонур разглядывает предложенного ему раба и видит, что тот даже близко не подходит ему. И хотя телосложение и рост у Блоквила подходящи, руки его говорили о том, что никогда в жизни не держали лопату. Тонкие и длинные, словно девичьи, пальцы его больше подходили для игры на музыкальном инструменте.
        - Грамотный мулла на поминках больше пригодится, яшули. Ты нам лучше вместо этого дай двух неотесанных гаджаров!
        - Сейчас не время разбираться в муллах и муфтиях, братишка, — ответил Сахыт пальван и пошел в сторону. Уходя, повторил: — Давай, не будем спорить, пока все не образуется. Забери его сейчас. А уж посчитаемся потом…
        Эемурату гонуру не оставалось ничего иного, как послушаться Сахыт пальвана.
        Наверно, нигде больше нет таких открытых, доброжелательных, хорошо понимающих друг друга людей, как эти скотоводы, хотя по отношению к врагу они бывают безжалостны. У туркмен не существует различий между чабаном и главой племени…
Жорж БЛОКВИЛ.

* * *
        Люди, прежде уводившие с базара Хангечен купленную скотину, сегодня угоняли отсюда рабов. Но, как ни старались аксакалы-распределители, как ни заставляли угрозами брать рабов тех, кто не хотел этого делать, цели своей они не достигли. Численность рабов уменьшилась не намного. Ведь восемнадцать тысяч — это такая огромная толпа, а она стала меньше всего на каких-то три тысячи.
        Те пленные, которых не разобрали по селам и которые отсеялись сквозь редкие сита купцов из Хивы и Бухары, были вновь согнаны в Мервскую крепость. Решение их участи откладывалось до следующего воскресенья, и рабы знали, как пройдет каждый день их жизни в предстоящую неделю. Все та же грязь, ночные осенние заморозки, жалкая еда, чтобы только не дать умереть с голоду… Рабов же, попавших в руки купцов, ждала долгая, тяжелая дорога через барханы, которая неизвестно куда приведет. Тем, кому выпало вернуться в окрестности Мерва, сегодня же станет ясно, какая жизнь их ожидает.
        Блоквил также отправился в ближний путь, по окончании которого и определится его дальнейшая судьба. Его повезли в вотчину гонуров, что примерно в фарсахе пути от Мерва. Пройти этот путь выпало на долю не одного французского пленного. По этой дороге шли около двухсот пленных рабов. Всех их гнали пешком со связанными за спиной руками.
        У Блоквила руки также были связаны за спиной. Но он не был пешеходом. Он сидел сзади Эемурата на его коне. Конечно, когда у тебя обе руки связаны за спиной, сидеть в седле не очень-то и удобно. Но уж коли ты пленник, к тому же не можешь говорить со своим хозяином ни на каком языке, тебе не остается ничего другого, как выполнять все его распоряжение, отданные жестами. Блоквил боялся даже малейшим движением не угодить хмурому Эемурату. Потому что он может оказаться в еще более неудобном положении, чем сейчас.
        И вообще, в последние дни Блоквил совершенно не видел улыбающихся людей. У пленных гаджаров не было никаких поводов для веселья. Жизнь, данная им Богом, как началась в муках, так и заканчивается в страданиях. К голоду и нужде добавлялась еще и острая тоска по Родине, по народу своему, по близким людям, и эта тоска не давала улыбке просочиться на их лица.
        И у туркмен, хотя и одержали блестящую победу в короткой войне, никто не радовался, начиная от хана и кончая малой ребятней. Это было понятно. Раны от мучительной победы у них не скоро затянутся.
        Поэтому все вокруг Блоквила дышало только страданиями, трудностями, посланными людям победой и поражением. Маленький мир Блоквила не был исключением.
        По пути в селение гонуров пленный француз тоже не увидел ничего радостного, этот путь тоже был усеян слезами и горем. Вскоре после отъезда из Мерва он увидел сидящую у дороги прямо на земле старуху в лохмотьях. Своими кулачками, напоминающими два черных ореха, прицепленных к концам ее длинных худых рук, она колотила землю. Так она передавала равнодушной к людским страданиям черной земле переполнявшее ее тщедушное тельце горе. Вдруг она перестала бить землю, подняла вверх похожее на ладошку плоское морщинистое лицо, словно на нем не было ни глаз, ни носа, и заголосила:
        - Не вернутся ли неры, ушедшие этой дорогой, ой!
        Хоть одного из двух Господь не вернет ли, ой!..
        Стало ясно, что в войне с гаджарами у нее погибли оба сына. Вероятно, она отдавала себе отчет в том, что сыновья ее по этой дороге не вернутся, потому что не обращала никакого внимания на проходящие мимо толпы пленных и сопровождавших их всадников. Она вышла на улицу, чтобы хоть как-то облегчить переполнявшую ее материнскую боль, ведь в доме сидеть просто нет никаких сил.
        Высохшая от слез старуха напомнила Блоквилу о его собственной матери. Он представил то место на окраине Парижа, где кончается широкая улица под названием Елисейские поля. Там сидит исхудавшая от страданий Элен и голыми костяшками кулачков лупит землю и вспоминает своего сына. Она смотрит в ту сторону, откуда должен появиться ее сын. Точно так же, как туркменка на обочине дороги из Мерва в Гонур, француженка поет душераздирающую песню. И хотя взгляд глаз обеих матерей одинаков, причины, заставившие их страдать, были разными. Сыновья туркменской матери погибли, защищая от налетевшей на них черной силы себя, свою мать, свою землю. Сын же французской матери ушел добровольно, причинив своей матери боль и страдания.
        И хотя Блоквил был всего лишь сторонним наблюдателем в той войне, которая многих матерей разлучила с сыновьями, он почувствовал себя виноватым в страданиях несчастной осиротевшей туркменки. Видно, такие же чувства испытал и Эемурат гонур.
        Чтобы поскорее отдалиться от рвущих сердце воплей старухи, Эемурат гонур пришпорил коня. Плеть, которая должна была пройтись по крупу лошади, ужалила правое бедро Блоквила. Боль от удара плетеной камчой заставила француза закрыть глаза и прикусить губу. Конечно, это была случайность, но Блоквил воспринял этот удар как наказание для себя за слезы туркменской матери, к которым он, пусть косвенно, но оказался причастен.
        Еще через какой-то отрезок пути большая дорога потянулась вдоль огромного кладбища. У дороги виднелись свежие могильные холмики, темные от влажного песка. Блоквил понимал, откуда здесь взялись десятки новых могил. Они стали следствием той кровавой бойни, свидетелем которой по воле судьбы стал француз.
        Именно в это время к кладбищу Ходжаабдылла несли покойника. Блоквил знал, что мусульманина в последний путь всегда провожает много мужчин, и даже знакомые отправляются на похороны, чтобы совершить благодеяние.
        Но сейчас за гробом на кладбище шли не более десяти-двенадцати человек. Блоквилу и это было понятно. Люди до сих пор умирали от ран, полученных в боях. Для достойных проводов их в последний путь не было возможностей, да и людей не хватало.
        Блоквил сделал для себя еще одно открытие. Похоронная процессия еще не поравнялась с ним, а Эемурат гонур натянул поводья и спрыгнул с лошади. Он чуть ли не побежал вперед и подставил плечо с одной стороны носилок с покойным. Пройдя с процессией шаов десять-двенадцать, он вернулся обратно.
        Когда Гонурлы садился на коня, взгляд его встретился со взглядом Блоквила. В его глазах Блоквил прочитал: “Вот видишь, что вы натворили!” И хотя французский пленный не согласился с таким мнением своего хозяина, он одобрил его поступок.
        Осенние заморозки ударили по деревцам, долгое время остававшимся без ухода, они оголились, и село Гонур утратило свой прежний вид. Кругом была равнина, все вокруг просматривалось, и село казалось осиротевшим. “В этом забытом Богом ауле разве мой час не превратится в день, а день — в месяц? — затосковал Блоквил. — К тому же здесь не с кем будет перекинуться парой фраз, некому будет душу излить. Кто тут может знать твой язык, кому нужны твои переживания. Они не то что французского не знают, они вряд ли даже подозревают, что существует такой народ — французы…”
        Говорят, даже паралич лучше смерти. Вспомнив о том, что мог попасть в Бухару или Хиву, Блоквил был благодарен судьбе, которая забросила его в этот убогий туркменский аул. А если бы он попался в сети скупердяев, по пять манатов скупавших пятисотманатных пленных? В тот же миг, как он попал бы в руки купцов, на нем навсегда повисло бы клеймо раба. А если за пленного платят даже одну тенге, он уже становится узаконенным рабом. Если бы это случилось, хлопот у Блоквила прибавилось бы заметно. Ему уже надо было бы думать об избавлении из рабства и зависимости.
        … На участке за домом Эемурата гонура росла джугара. Блоквил, вблизи разглядывая растение, давно созревшее, но неубранное по причине случившейся войны, кустики которого стояли с опущенными головками, напоминая сидящих с опущенными головами людей, вспомнил, что уже слышал об этой культуре. Лет пять-шесть назад одна парижская газета со ссылкой на русские газеты сообщила, что в Средней Азии происрастает растение под названием джугара, в каждой головке которого находится до тысячи зерен.
        Подъехав к дому, Эемурат по привычке на полном скаку спрыгнул с коня и велел своему пленнику:
        - А ну, слезай!
        Блоквил понял смысл приказа. Но поскольку его руки были связаны, он чуть не свалился с седла, пытаясь слезть с коня. Видя, что он едва удержался на ногах, Эемурат гонур и не подумал помочь ему.
        В это время из второй юрты вышел крепкий благообразный старик в накинутом не плечи верблюжьей шерсти чекмене.
        Увидев его, Эемурат гонур сбросил с лица маску неприступности.
        - Мамед кака, саламалейкум! — любезно произнес он.
        Ответив на приветствие, Мамедовез ага пошел навстречу и обнялся с Эемуратом. (Проведший большую часть плена в Мервском селе Гонур у Эемурата гонура, Жорж Блоквил в своих мемуарах “14 месяцев в плену у туркмен” упоминает его старшего брата Мамедовеза пальвана, отзываясь о нем как о добром и мудром человеке).
        - С позавчерашнего дня, как ты уехал, я все время жду твоему возвращения. Как услышу стук копыт, так выхожу из дома. Жив-здоров? — Он вдруг заметил Блоквила. — С гостем приехал? Гость — богатство!
        - С гостем-то приехал, только не знаю, богатство он для нас или разорение, — недовольно произнес Эемурат. — Этот человек вряд ли сможет лопыту в руках держать. На нашу долю выпал этот ученый раб. Говорят, он из Франции. Мы его языка не знаем, он нашего языка не понимает. Просто старик, Сахыт пальван, настаивал, чтобы я его забрал. Он тебе привет передал… Ох, не принес бы в наш дом беду этот раб.
        - Сахыт пальван не станет нам желать зла, — уверенно заявил Мамедовез пальван и заново всомтрелся в привезенного братом раба. — Ба, говорили, с гаджарами прибыл какой-то француз, так это он и есть? Раз он пришел вместе с персами, не молчал же он среди них. Что-то да должен понимать.
        - Не знаю, Мамед кака. Мне кажется, что этот человек даже персидского языка не понимает.
        Глядя на пленного, Мамедовез пальван вдруг спросил:
        - Ахвали шумат, бенде худайы? (“Как дела, раб Божий?”)
        - Наз! Наз! — дважды повторил одно и то же слово пленный и почему-то саркастически улыбнулся.
        - Фарси он знает, оказывается, но ведь мы не очень-то знаем этот язык, — сказал старик и обратился к брату. — Накормите человека, прибывшего с дальней дороги!
        Эемурат сунул поводья лошади подоспевшему мальчику.
        - Рекомендуется не очень-то развязывать руки-ноги пленников, пока они не освоятся. Так говорит Говшут хан.
        - А как же ты будешь кормить его, не развязав руки? Или сам будешь подносить ложку к его рту?
        - Придется на время еды освобождать ему руки.
        Мамедовез пальван пошел в дом. Уход почитаемого старейшины словно дал команду на выход многочисленной ребятни, подглядывавшей за происходящим из-под деревьев, из зарослей джугары. Любопытные пацанята вмиг окружили плотным кольцом необычного светловолосого раба, которого привез Эемурат гонур.
        Среди детишек находились и две старухи. Они стояли с раскрытыми от удивления ртами, словно видели перед собой неземное существо. Одна обратилась к другой:
        - Этот человек на другом языке разговаривает, — сообщила она новость, для нее самой удивительную.
        - А разве есть еще какие-то языки? — еще больше изумилась вторая.
        Блоквил стоял словно в центре зрительного зала. Мальчишки зачарованно смотрели на диковинные кругляшки на передней части странного халата пленного. Они не знали, что это такое, потому что их собственные рубашки завязывались на шнурки.
        Один из мальчишек осмелел, подошел к Блоквилу вплотную, оторвал с его мундира две пуговицы и что есть мочи дал деру. Другие последовали его примеру, и вскоре на одежде пленногог не осталось ни одной пуговицы.
        Из третьей кибитки вышла молодая женщина лет тридцати, подошла поближе и внимательно посмотрела на пленного. Походка у нее была легкой и грациозной, словно она не по земле шла, а парила над ней. Даже старое платье не могло скрыть великолепную фигуру смуглой женщины с удлиненным лицом. Увидев ее, Блоквил почему-то подумал, что в жизни этой женщины произошла какая-то трагедия. Глаза ее были печальны, из чего француз заключил, что, возможно, муж этой красивой женщины погиб на недавней войне.
        В какой-то степени предположения Блоквила были верными. Нет, муж ее не погиб на войне, просто у молодой женщины, хотя ей уже было под тридцать, до сих пор не было мужа. Заглянув в печальные глаза Акмарал, Блоквил не увидел в них ни малейшего любопытства. И тогда он переключил свое внимание на детей. Он был окружен плотной стеной больших и маленьких, круглых и раскосых глаз. Их поведение развеселило Блоквила. Те с удивлением разглядывали Блоквила, а пленный с неменьшим удивлением рассматривал их странную одежду, их дикие повадки. Он сравнил себя с обезьяной в клетке, а туркменских детишек — зрителями, впервые в жизни увидевшими обезьяну. Да и чем он сейчас отличался от грязной обезьяны в клетке — давно не мытый, заросший, с длинной бородой и всклокоченными грязными волосами?
        Взгляд Блоквила вновь задержался на Акмарал. Она все так же бессмысленно смотрела перед собой. И хотя казалось, что она смотрит на пленного, на самом деле она не видела его, взгляд ее был затуманен. И вдруг из красивых глаз женщины покатились бусинки слез. Вряд ли это были слезы радости. Блоквилу стало любопытно, какие воспоминания вызвали слезы женщины. “Если человек смотрит на тебя и о чем-то думает, а из глаз его катятся слезы, значит, ты ему напомнил о чем-то сокровенном. Но что может связывать красавицу песков с пленным из Парижа?” И хотя Блоквил не смог ответить на этот вопрос, слезы женщины он воспринял как сострадание.
        Со стороны дороги, оседлав палку, “прискакал” белобородый старик с непокрытой головой, и внимание зрителей Блоквила переключилось на него. Старик был известным на весь Гонур сумасшедший Чакан дэли. (Дэли — сумасшедший). Блоквил удивленно разглядывал странного длиннолицего деда, босоногого и с задранной до колен одной штаниной.
        Чакан ага не был буйным больным, не пугал ребятишек, он просто находил для себя какие-то развлечения. Однако на сей раз все, кто увидел его, забыв о Блоквиле, бросились врассыпную. Потому с шеи Чакана дэли свисала огромная черная змея.
        Все, кроме Акмарал, ринулись в заросли джугары и попрятались за кибитками. Акмарал осталась стоять на месте, с интересом ожидая дальнейших действий Чакана дэли.
        Подойдя вплотную к Блоквилу, Чакан дэли “остановил” своего “коня”. Сначала он пристально вглядывался в лицо незнакомого человека, потом вдруг одарил его улыбкой. Но даже эта улыбка не успокоила пленного. Как ни старался Блоквил не показывать виду, все же ему было страшно.
        Блестящий хвост змеи извивался, а голова раскачивалась из стороны в сторону, словно ползучая тварь отыскивала удобную точку для удара. Вполне возможно, что этой удобной точкой был сам пленный француз. Чакан дэли же шаг за шагом приближался к пленному. Блоквил, решив, что если он пустится наутек, умалишенный последует за ним, старался не показывать своего страха, но точно так же, как безумец, отступал шаг за шагом. Расстояние между пленным и помешанным со змеей на шее сокращалось все больше.
        Блоквил посмотрел в сторону Акмарал. Женщина увидела в этом взгляде призыв к помощи. Она вдруг стала что-то говорить чокнутому на не понятном пленному языке. Чакан дэли выслушал ее и принял недовольный вид. Акмарал еще что-то сказала, ласково улыбнулась. Обаятельная улыбка красивой женщины подействовала даже на больного, смягчила его. Чакан дэли ответил улыбкой на улыбку. Акмарал махнула рукой, показывая на дорогу, проходящую за кибитками. Дэли кивнул головой. Доброе слово возымело действие. Чокнутый с чернрой змеей на шее направился в сторону дороги, туда, куда отправила его красивая женщина. Вскоре он скрылся за кибитками.
        После ухода умалишенного Блоквил кивком головы и улыбкой поблагодарил женщину.

* * *
        Поскольку пленных сербазов было очень много, то они имелись в каждом доме текинцев. Если не считать, что у них отросли бороды, да одежда на них несвежая, они мало чем отличались от местного населения. Со временем люди перестали удивляться пленным, размещенным в коровниках и сараях, со связанными и свободными руками. А дети, те и вовсе пытались заговаривать с некоторыми наиболее приветливыми пленниками, хотя это было непросто без знания языка.
        С Блоквилом все вышло наоборот. Многие мальчишки и девчонки жаждали увидеть человека, приехавшего аж из далекой и незнакомой Франции и здесь попавшего в плен. Да и взрослые не упускали случая хотя бы раз в день под любым предлогом посетить дом Эемурата гонура, чтобы походя заглянуть в сарай за домом. Расстояние между домом и сараем составляло порядка пятнадцати шагов. Кладовка, в которой содержали француза, была без двери. Ее заменяла дырявая загородка, сплетенная из ивовых прутьев. Она напоминала Блоквилу решетку городской тюрьмы. Француз и в самом деле чувствовал себя как в тюрьме. Руки связаны за спиной, сам он брошен в старый сарай, и даже по нужде он ходит под присмотром. За ним наблюдают все время, пока он не вернется обратно. А как только вернется, ему опять связывают руки за спиной и вталкивают в сарай. Ему нечем занять свое время. Так прошли все пять дней, что француз провел в ауле Гонур.
        Днем еще держалась теплая погода, но ночами пленный очень страдал. Под утро осенние холода стали особенно чувствительными. Ему дали старый чувал (большой мешок, украшенный узорами), чтобы он мог подстелить под себя, и старое одеяло укрываться. Большую часть вчерашней ночи он не мог заснуть. Эемурат гонуру казалось мало, что он на ночь потуже затягивал веревки, так он еще и загородку, исполняющую роль двери подпирал огромным черным пнем.
        Вчера вечером, когда народ улегся, круглая луна долго заглядывала сквозь ивовую загородку Блоквила. И это стало причиной того, что он долго не мог заснуть. И хотя сарай, в котором он жил, его необычная дверь и все вокруг были незнакомы Блоквилу, полная луна для него была давней знакомой. Казалось, она покинула небо Парижа и переместилась сюда. И похожие на горы пятна на луне он уже видел. Лишь одно отличие — до пленения Блоквил никогда не мерз в полнолуние. Напротив, в это время Жорж вместе с красавицами совершал любовные прогулки вдоль Сены, и даже если было прохладно, он не мерз, напротив, у него пятки горели. Его согревали жаркие взгляды красавиц.
        Здесь же все наоборот. Ни в луне, ни в погоде, ни в окружающем ландшафте не было ничего приятного, весь мир казался безжалостным. И тем не менее, луна, которую Блоквил лицезрел лежа или сидя, если уставал, была здесь его единственной отрадой, его единственным покровителем. Луна была его единственным собеседником. Никто, кроме нее, не видел его и не знал.
        Еще совсем недавно уставшего от поцелуев при луне юношу по возвращении домой ждала ухоженная комната с чистой постелью, он мог наслаждаться всевозможными яствами, если был голоден. Зато сейчас лучший представитель дворянства Франции, ни в чем не знавший нужды, не испытавший трудностей, в одиночестве коротал время в заброшенном сарае в далеком и пыльном краю.
        Какие причудливые игры устраивает иногда судьба! Человеку, владевшему одним из самых богатых домов Парижа, сегодня не нашлось места даже в бедной туркменской хибаре, и его поселили в набитом всяким старьем сарае. Вот лежит он здесь сейчас, но разве это можно назвать человеческим сном. Малейшее движение во сне вызывает стук кандалов, после чего заснуть уже не удается…
        На шестой день пленения Блоквила ожидал нечаянный сюрприз. После полудня к дому Эемурата гонура подъехал всадник. И тут же хозяин дома отодвинул загородку сарая и сделал знак выходить. Когда Блоквил вышел на улицу, он развязал ему руки.
        Приехавший человек пристально вглядывался в пленника. Блоквил не узнал его. К задней части седла был прилажен небольшой мешочек. Гость отвязал мешочек и вытряхнул его содержимое на землю. Оттуда посыпались совершенно не знакомые для Эемурата гонура предметы. Расыпавшиеся бумаги, карандаши, прямые палки, похожие на гвозди блестящие железочки, — ничего этого гонур в жизни своей не видел. У Блоквила сердце защемило, когда он увидел все это. Это была часть приборов, потерянных Блоквилом во время пленения в низине между Сеитнасыром и Попушгумом.
        Среди возвращенных предметов не было самых главных — фотоаппарата, подзорной трубы, готовальни. Потерявший всякую надежду на возвращение своего имущества Блоквил был безмерно рад даже той малости, что ему привезли. Но больше всего его удивило то, что потерянные в болоте вещи вообще нашли хозяина.
        Если Эемурат гонур сочтет возможным вернуть их владельцу, с его стороны это будет неслыханной щедростью. А для европейца, не мыслящего жизни без книг, бумаги и пера, это стало бы великим счастьем.
        Приезжий вдруг достал из-за пояса пистолет и протянул его французу. Однако, прежде чем Блоквил принял его, пистолет перехватил Эемурат.
        - Нет, брат, пистолет — это не игрушка. А тем более двуствольный. С бумагами своим пусть что хочет делает, но оружия ему лучше не доверять…
        - Да он же незаряжен! — улыбнулся приезжий. — Просто это ему принадлежит, поэтому я и хотел отдать.
        Эемурат гонур тоже улыбнулся.
        - Даже незаряженное ружье раз в году стреляет, брат. Пусть оружие побудет у меня.
        Блоквил узнал свой двуствольный французский пистолет.
        - Как ты узнал, что он находится у нас?! — Эемурат задал вопрос, который интересовал и пленного.
        - Ты, гонур, похоже, на золотую жилу напал! — приезжий хитро посмотрел на Эемурата. — Оказывается, это очень известный человек, он сын очень богатых людей из Франции. Похоже, за него готовы заплатить любую цену, какую только твоя совесть позволит назвать. Так сказали. У него очень могучие покровители.
        Посмотрев на разбросанные бумаги и приборы, Эемурат изрек:
        - Я так и предполагал. — Он вдруг высказал мысль, которая прежде не приходила ему в голову. — Да он ведь совсем не похож на остальных рабов!
        - Поэтому было бы неплохо относиться к нему с меньшей жестокостью. — Гость посмотрел на связанные руки Блоквила. — Старики специально поручили мне доставить и вручить ему его имущество.
        Приехавший попрощался и сел в седло. Трогаясь, он кивнул на прощание и Блоквилу, помахал ему рукой.
        Эемурат гонур задумался над последними словами гонца. Почему он должен снисходительно относиться к своему рабу? А может, если его не обижать и обеспечить хороший уход, цена на него поднимется? Почему это даже его никому не нужные бумаги были отправлены со специальным гонцом? Что-то тут не так. О чем-то должен же говорить тот факт, что при отсутствии возможности узнать местонахождение разбросанных по аулам гаджаров, к французу приезжает специальный посыльный? Эемурат гонур приходит к выводу, что с сегодняшнего дня он не должен спускать глаз со своего пленника.
        Блоквил что-то сказал своему хозяину. Эемурат, не зная фарси, хоть и слышал слова Блоквила, но ничего не понял.
        - Да как будто я твой персидский поднимаю! — сказал он самому себе, а потом повернулся к дому. — Аннабиби! — крикнул он.
        На пороге в ожидании приказа появилась женщина.
        - Он что-то сказал, но я ничего не понимаю.
        - Но если ты не понял, как же я пойму?
        - Неужели непонятно, позови Акмарал!
        - Так бы и сказал.
        Увидев приближающуюся Акмарал, Блоквил понял, что ее позвали специально, но для чего — не догадался. Перекинувшись с Эемуратом парой слов, Акмарал вдруг спросила:
        - Чи михахи бегуи? (Что ты хотел сказать?)
        Блоквил вздрогнул от неожиданности. Уж сколько дней мечтавший хоть с кем-нибудь поговорить на понятном ему языке, Блоквил разволновался, будто встретил близкого родственника. Вместо просьбы к Эемурату он первым делом спросил:
        - Фарси эз кожа миданид? (Откуда вы знаете фарси?) Если вы знаете фарси, почему до сих пор молчали?
        Он хотел еще что-то сказать, но Эемурат умерил его пыл, обратившись к Акмарал:
        - Что он там боромочет?
        Акмарал пояснила пленному, что он должен высказать свою просьбу.
        - А просьба у меня такая, — Блоквил кивнул головой. — Пока за меня не заплатят выкуп и не освободят, я ваш заложник. И поэтому вы должны относиться ко мне иначе. Даже если бы я захотел убежать, в этой пустыне все равно не знаю никаких дорог. Да и некуда мне бежать. Ни мне, ни вам нет никакой пользы от моего заточения. Уж лучше найдите мне какое-нибудь занятие, пока не решится мой вопрос. Вот такая у меня просьба к Агабеку.
        Выслушав переведенную на понятный ему язык просьбу, Эемурат ответил:
        - Пусть он пока свои бумажки соберет, а там видно будет! — освободив пленному руки, он пошел в дом.
        Акмарал осталась стоять на прежнем месте, словно раздумывая, куда ей пойти.
        С удовольствием собирая свои вещи, Блоквил воскликнул:
        - Вы меня просто поразили! — и улыбнулся.
        Из дома выглянул Эемурат, голос у него был недовольный:
        - Нечего тебе торчать возле него, займись своим делом, девка! Если и встретился человек, чей язык тебе понятен, не забывай свои туркменские обычаи. Нам и так хватает всяких сплетен. — Акмарал, выслушав упреки, стала уходить, но тут Эемурат сам остановил ее. — Мы знаем, что он из Франции. Спроси хотя бы имя его.
        - Жорж Анри Гулибеф де Блоквил, — услышав полное имя своего пленника, Эемурат гонур едва сдержал смех.
        - Разве одному человеку могут присвоить сразу столько имен! Да у нас и язык-то не повернется. Скажи, нам не нужны имена его предков, пусть только свое имя назовет. Разве нельзя его немного сократить?
        Пленный ответил, что его можно называть просто Жоржем.
        - Это пойдет, — успокоился Эемурат. — Жорж легко произносится.
        Окрыленный Блоквил проводил Акмарал восторженным взглядом.
        Француз перетащил все свое имущество в сарай, аккуратно разложил бумаги и две толстые тетради. Потом стал с любовью разглядывать их. “У этого народа вряд ли есть такие предметы. Лишь бы они не отняли их у меня и не растеряли! — забеспокоился Блоквил, но потом успокоил себя. — Если бы хотели отнять, с самого начала не отдавали бы”.
        Он открыл одну из общих тетрадей и крупными буквами сверху написал: “В ПЛЕНУ У ТУРКМЕН. 1860 ГОД”. Увидев, что к сараю приближается его хозяин Эемурат гонур, к которому он обращался почтительным “агабек”, положил тетрадь на прежнее место.
        Остановившись у порога с серпом в руках, Эемурат сделал пленному знак выходить. Поняв, что ему хотят поручить работу, Блоквил обрадовался, что его просьбе вняли.
        Вместе со своим заложником Эемурат направился на делянку с джугарой.
        Перезревшая и высохшая вплоть до листьев джугара зашуршала, когда Эемурат вошел в нее. Оттуда вылетела стайка испуганных воробьев.
        - Только птицам она и пригодилась! — проворчал Эемурат.
        Остановившись возле Агабека, Блоквил стал ждать приказа. Задумавшись о своем нынешнем положении, он прикусил губу. Надменный европеец, выходец из высших кругов самой культурной страны мира, высокообразованный знаток нескольких иностранных языков теперь вынужден подчиненяться Бог знает у кому. Чьи приказы он должен выполнять! И какие приказы! Старым серпом косить джугару. Он впервые в жизни переступал участок растущей джугары, а то, что называется серпом, он никогда прежде не держал в руках.
        Агабек пленного сделал ему знак смотреть и учиться и срезал пару колосьев джугары. Потом сунул серп в руки Блоквила и велел ему ждать. Быстрыми шагами направился в дом. И тут же вернулся обратно. Поставил рядом с Блоквилом носилки с ручками с двух сторон, похожими на черенок лопаты.
        - Вот это называется земмер, — Эемурат показал на носилки. — Земмер. На нем можно и землю таскать, и навоз. А ты будешь складывать на него снопы джугары. Земмер это называется, земмер!
        - Зембер! — вслед за Агабеком повторил и Блоквил.
        Решив, что благодаря его стараниям пленник оказался таким понятливым, довольный Эемурат улыбнулся.
        - Да, если постараться, из него может что-то и получиться.
        Эемурат бросил на носилки уже срезанные колосья, срезал еще несколько и показал, что надо с ними делать.
        Эемурат мог бы и не утруждать себя, потому что Блоквил все сразу понял, как только появились носилки. Он ведь не был ограниченным человеком, как поначалу предполагал Агабек.
        Видя, как пленный старается не уронить ни один колосок, Эемурат успокоился и пошел домой.
        От работы в душных зарослях джугары в послеполуденную жару Блоквил мгновенно взмок. Но порученную работу он выполнял с огромным удовольствием, потому что бездействовать с кандалами на ногах и со связанными руками в затхлом сарае, пропитанном запахами шерсти и кожи, было во сто крат труднее, чем убирать джугару.
        В какой-то момент, когда прекратился треск сухой листвы, до слуха пленника донеслось:
        - Раб божий! — Это был знакомый голос.
        Обернувшись, Блоквил увидел стоящую в зарослях джугары Акмарал. Видно, она пришла сюда тайком от любопытных глаз. Это было понятно и по тому, что она остановилась в чаще кустов.
        С воспитанностью истинного европейца Блоквил сказал:
        - Бесконечно рад видеть вас снова! Где вы выучили персидский язык? Сами вы вроде бы туркменка.
        Для Акмарал, к которой, возможно, впервые в жизни обращались на “вы”, слова пленного показались неискренними. И вообще, если вслушаться повнимательней, то даже на фарси пленный говорит с каким-то акцентом, не совсем правильно. Но сейчас Акмарал пришла сюда вовсе не для того, чтобы разбираться в правильности речи пленного раба. Сюда ее привели совсем другие цели.
        - Я знаю, что вас зовут Акмарал.
        Это сообщение, сделанное Блоквилом с наивностью ребенка, рассмешило Акмарал.
        - Я тоже знаю, что тебя зовут Жорж, хоть полного твоего имени и не запомнила, — ответ Акмарал мало чем отличался от заявления француза.
        - Достаточно, если вы будете называть меня просто Жоржем. — Он взглянул на бледное лицо Акмарал и неожиданно спросил: — Вы здоровы? У вас ничего не болит?
        - А ты что, лекарь?
        - Нет, не лекарь, но в своей жизни я прочитал очень много книг. Так что и с книгами по медицине тоже знаком.
        - К знахарю я не ходила, но мне кажется, что у меня больная печень.
        Блоквил положил руку себе на правое подреберье.
        - Вот здесь давит и ощущается тяжесть?
        Акмарал была потрясена, насколько точно он описал симптомы ее заболевания.
        - Временами и так бывает. А ты откуда знаешь?
        - Понятно! — кивнул француз.
        Для Акмарал было и некрасиво, и небезопасно общение с пленным в укромном месте в зарослях джугары. Она протянула Блоквилу кусок припрятанной лепешки.
        - Я тебе хлеба принесла…
        - Я не голоден. Большое спасибо! — ответил Блоквил, а сам не мог оторвать жадного взгляда от хлеба.
        - Я знаю, чем тебя сегодня кормили. В этом деле я стала докой…
        Блоквил широко распахнул глаза.
        - Вы тоже побывали в плену?
        Вместо ответа Акмарал положила лепешку на сноп джугары на тележке и пошла не домой, а в обратную сторону. Блоквил понял, почему она это сделал.
        Боясь, что вряд ли ему выпадет еще одна такая встреча с Акмарал наедине, пленный решил воспользоваться удобным моментом.
        - Вы не могли бы выполнить одну мою просьбу, Ахмарал?
        Обратив внимание, как француз произносит ее имя, женщина улыбнулась и остановилась.
        Блоквил расценил это как готовность выслушать и стал излагать свою просьбу.
        - За Мервом в имении Топазов находится в плену один мой знакомый. Зовут его Юсуп хан. Надо бы как-нибудь передать ему записку… Здесь никто, кроме вас, ни языка моего не понимает, да и не пожалеет меня. Юсуп хан. У канала Алашаяп. В имении Топазов.
        Акмарал ничего не ответила и пошла своей дорогой.
        Блоквил с надеждой посмотрел ей вслед. “Раз она не отказала, значит, решила помочь. Да, в любом народе есть добрые люди, умеющие сострадать”.
        Опустившись на корточки рядом с земмером, Блоквил протянул руку к оставленному Акмарал хлебу. Потом вдруг положил лепешку на место и посмотрел на свои руки. Разглядывая свои испачканные грязью руки, француз снова стал невольно вспоминать свою прошлую жизнь. Он не узнал свои тонкие руки в длинными пальцами, которые тщательно мылись теплой водой с душистым мылом перед каждым обедом, вытирались пушистым белым полотенцем. Внимательно наблюдавший за всеми действиями людей с момента поселения у гонура, Блоквил сделал вывод, что аборигены не знают мыла. Эти и по утрам, едва смочив руки водой из сосуда, именуемого кумганом, считают себя умывшимися. Вчера жена Агабека Аннабиби стирала. Капрал наблюдал за ней сквозь решетку сарая. Больше всего его поразил пучок красноватой травы, брошенной в большой котел. Видно, это растение и использовалось вместо мыла. А может, оно еще лучше мыла. Чего только ни придумают эти кочевники!
        Красноватая трава, так удивившая француза, оказалась солянкой.
        Отряхнув руки, подув на пальцы, Блоквил иронично улыбнулся.
        - Вот вы и руки тщательно вымыли, господин капрал! А теперь тебе подадут принятые при дворе деликатесы!
        Поиздевавшись вволю над собой, он вдруг подумал о поступке Акмарал. “Оказывается, она знала, что ты голоден. Если бы у нее была возможность, она тебя еще не тем бы угостила. Но они и сами едят то же самое…”
        Нападение на туркменскую землю врага лишило ее обитателей и без того скромных запасов продовольствия. Питались они скудно, еды хватало только на поддержание жизнедеятельности, чтобы не умереть с голоду. Не хватало всего, не было в изобилии в изобилии даже черствого хлеба. И потому кусок лепешки, выдаваемый при такой жизни, был знаком уважения и хлебосольства местного населения. “А может, Ахмарал от себя оторвала этот кусок хлеба?” Взятый с такими мыслями хлеб показался невероятно вкусным угощением. К тому же от белая лепешка так вкусно пахла, что разбудила в Блоквиле зверский аппетит. Вместе с тем его мучало сознание, что он, съев паек, оставит голодной Акмарал. Ему стало стыдно за свою тайную трапезу. Он сравнил себя с человеком, тайком съедающим пищу осиротевшего ребенка.
        Когда Блоквил положил в рот последний кусочек хлеба, перед ним словно из-под земли вырос Эемурат. Интересно, как ему удалось подойти неслышно, хоть он и шел сквозь шуршащие кусты?
        Эемурат не стал задерживаться возле пленного, а сразу же вернулся домой. Блоквил слышал его шаги до самого дома. “Интересно, почему я слышал его уходящие шаги, но не слыхал, когда он шел ко мне?”
        Вскоре со стороны кибитки донеслись голоса. Жена Эемурата вышла на улицу. Глядя в сторону делянки с джугарой, она что-то отвечала мужу. Откуда-то появилась Акмарал. Эемурат и ей что-то сказал. Ответ Акмарал прозвучал тихо. Эемурат погрозил ей пальцем. Потом махнул рукой в сторону поляны. И опять что-то говорил Акмарал.
        Блоквил из непонятного разговора трех людей возле дома сделал для себя очень понятный вывод. Заметив, как Блоквил ел хлеб, Эемурат пошел в дом и спросил у жены: “Ты отнесла хлеб пленному?” Аннабиби должна была ответить ему, что не делала этого. “Тогда кто же дал ему еду?” — этот вопрос уже адресовался Акмарал. Блоквил уверен, что до этого места события все его предположения не расходятся с действительностью. Но он никак не может догадаться, что же ответила Акмарал. Ему интересно, призналась ли она, что отнесла хлеб пленному, или же ушла, так и не сознавшись в содеянном?
        Блоквил почувствовал себя виноватым, что двум женщинам из-за небольшого куска лепешки пришлось выслушать столько грубых слов. Он сидел, втянув голову в плечи, и корил себя за случившееся. Ему было стыдно. Эх, знал бы он, что из-за него поднимется такая шумиха, ни за что не притронулся бы к угощению, уж лучше бы с голоду умер!
        Блоквил снова взялся за серп. Все время думая о произошедшем то ли из-за куска хлеба, то ли с целью поставить на место пленного, чтобы он не забывал о своем рабском положении, он действовал машинально. Он даже не почувствовал, что порезался, хоть рана была и неглубокой, заметил же ее только после того, как пальцы левой руки слиплись от крови. Но боли он все равно не почувствовал. Стыд, чувство вины, горькие мысли оказались сильнее телесной боли. Сейчас все его мысли были связаны с предстоящими после окончания работы и возвращения в сарай разборками. Он представляет: вот он возвращается в свою халупу, а Агабек приводит жену и Акмарал и устраивает им очную ставку. Оказавшись в ловушке, расставленной родственником, под давлением неоспоримых доказательств Акмарал признает свою вину. Эемурат начинает кричать на нее. Хоть ему и непонятные, но Агабек произносит бранные слова. Акмарал смотрит на пленного. В больших глазах красивой женщины вспыхивает ненависть к пленному, поставившему ее в такое незавидное положение. Блоквил в этот момент готов от стыда провалиться в землю…
        Однако встретивший вечером пленника у порога его сарая Эемурат гонур ничего такого не стал делать. Блоквил не заметил в выражении его лица никаких перемен. Он не привел жену и красивую женщину для выяснения отношений со своим заложником. Только повторилось все то, что было и раньше: пленный был заведен в хибару, на ноги его надели кандалы, а на проем двери встала плетеная из ивняка загородка. И снова белые и желтые каменные тыквы, сложенные в углу сарая, стали единственными собеседниками француза.
        Блоквил и этому был рад. Он был доволен тем, что из-за него не пострадали безвинные люди…

* * *
        Как заключенные, почитающие за счастье короткую прогулку на свежем воздухе после многомесячного пребывания в сырой и затхлой темнице, так и Блоквил радовался, что сегодняшний случай закончился без скандала. Хотя в сарае было невозможно дышать от гнилостного запаха старой соломы, француз в эту ночь спал спокойно и крепко, не ощущая неудобства от кандалов на ногах. Он рано уснул и так же рано проснулся. Раньше, проснувшись, он сразу же окунался в мир своего плена, но в этот раз все было несколько иначе. Открыв глаза, он увидел до боли знакомые вещи, источавшие родные запахи. Тетради, принадлежности для рисования, привезенные издалека, ласкали его зрение. Он любовно погладил их, как гладил в Париже свою любимую красивую кошку.
        Еще до восхода солнца жена Эемурата начала таскать воду из колодца. Блоквил обратил на этот колодец внимание сразу же, как сошел с коня по приезде в аул Гонур. Отверстие колодца, расположенного прямо напротив сарая, было красиво обшито плетенкой из ивняка, сразу чувствовалась работа мастера.
        И на дорогах Хорасана, и на туркменской земле Блоквил встречал много колодцев, внимательно разглядывал их, видел он и очень глубокие, до сорока саженей глубиной, колодцы. Но он впервые встречал колодец с таким красивым краем, похожим на ровный срез дерева. Положив на толстую тетрадь лист бумаги, он стал рисовать колодец…
        Дорисовав, Блоквил отложил в сторону бумагу и карандаш, и в этот момент из из юрты вышел Эемурат гонур и направился к сараю. В высокой мерлушковой папахе, шелковом халате, подпоясанном широким кушаком, Агабек казался очень нарядным. Сняв загородку с двери, он отставил ее в сторону, прислонил к стене. И в этот момент француз произнес приветствие:
        - Саламалейкум, Агабек!
        - Валейкимэссалам! — ответил Эемурат и улыбнулся. — Похоже, наш скоро по-туркменски заговорит!
        Хотя Блоквил и не понял ничего другого, кроме “валейкимэссалама”, он впервые за все время после своего приезда из Хангечена увидел настоящую улыбку своего хозяина.
        Эемурат завернул за сарай. А вскоре Блоквил увидел, как он ускакал на коне…
        Жорж Блоквил не должен был смириться с судьбой и сидеть сложа руки. В противном случае его пленение может затянуться. Он должен позаботиться хотя бы о том, чтобы известить родственников и друзей, что находится в плену. Иначе, при нынешнем обилии пленных, если ждать, пока последний гаджар вернется домой, можно остаток жизни провести в ауле Гонур. Он, конечно, надеется и на помощь властей Хорасана, и на действенность письма Насреддин шаха с печатью его могучей канцелярии. Он верил и в то, что если ему удастся сообщить в Париж о своем заточении, эта весть обязательно достигнет ушей Наполеона. (Наполеон-3. Луи Наполеон Бонапарт (1808 -1873), император Франции в период 1852 -1870 годов. Близкий родственник Наполеона Бронапарта. — Из истории). И поскольку он является представителем дворянского сословия, можно не сомневаться, что император позаботится о судьбе Блоквила. С этими мыслями француз вновь взялся за бумагу и перо.
        “Высокочтимый Юсуп хан! Возможно, мое письмо удивит Вас. Но обстоятельства вынуждают меня обратиться к Вам, к единственному близкому на этой земле человеку, на которого я могу положиться. Не мне Вам рассказывать о своем состоянии. Известно, что и Вы не живете у Христа за пазухой. По условиям соглашения, достигнутого в Тегеране, в случае, если я попаду в плен к туркменам, Иранское правительство, поскольку я являюсь подданным Французского государства, должно позаботиться о моем освобождении. Однако до сих пор никто не интересовался моей судьбой. Если, высокочтимый Юсуп хан, Вы благополучно вернетесь на родину (о чем я молю Всевышнего), прошу Вас напомнить представителям правительства Ирана о достигнутой договоренности, а также сообщить им о моем местонахождении в Мервском ауле Гонур в семье Эемурата Агабека, либо ознакомить с содержанием данного письма лично посла Франции в Тегеране. Если я получу сообщение о судьбе своего письма, буду обязан Вам по гроб жизни. Поймите, мне, кроме этого письма, больше не на что надеяться.
        Капрал Французской армии Жорж Анри Гулибеф де Блоквил. Провинция Мерв, аул Гонур. 1860”.
        Блоквил сложил письмо вчетверо и спрятал среди тыкв неподалеку от входа в сарай.
        Расстояние между сараем и черными кибитками не превышало пятнадцати-двадцати шагов. Это пространство было для Блоквила своеобразным зрительным залом. Дети выходят из одного дома и идут в другой, играют во дворе, Блоквил внимательно следит за всем. Туркменские дети смотрят друг на друга и разговаривают друг с другом точно так же, как французские ребятишки. Единственное отличие здешней детворы от парижской в ее слишком бедном одеянии. Скачут и спорят они точно так же, чем и напомнили пленнику его родину.
        Вон, из соседнего дома вышел Мамедовез пальван. Он такой же, как вчера, как позавчера. На голове высокая мерлушковая папаха, придающая ему строгий вид, его халат накинут на плечи. Блоквил понимает, почему этот человек, выйдя из дома, обязательно тихонько покашливает. Потому что стоит ему тихонько кашлянуть, как женские голоса в соседних домах враз замолкают, словно их сплетням приходит конец. Одного не может понять пленный француз — для чего женщины закрывают рот платком или же держат в зубах угол платка. Все женщины, которых он видит поблизости, включая тех, кто приходит по воду, обязательно носят яшмак, и лишь Акмарал вободна от него. И это также непонятно французу. Как только Мамедовез пальван выходит из дома, абсолютно все женщины, кроме Акмарал, кусают концы платков. Акмарал же даже с этим стариком разговаривает открыто и спокойно. Блоквилу очень хочется постичь секреты здешних порядков.
        Мамедовез пальван остановился у дома Эемурата, опять покашлял, а потом что-то сказал. После этого пошел к себе домой.
        Аннабиби вышла из дома. В руках у нее была деревянная миска.
        Увидев, что она направляется к сараю, Блоквил понял, что означали все предшествующие действия Мамедовеза пальвана. Хотя Агабек пленного и уехал, позабыв о кормлении пленника, старик ничего не забыл.
        Жена Эемурата поставила принесенную миску у порога. В ней было несколько кусочков вареной тыквы и небольшой кусок лепешки. Это и был завтрак капрала.
        Аннабиби повернулась, чтобы уходить, но Блоквил окликнул ее:
        - Апа! — это слово он запомнил для обращения к женщине.
        Жена Эемурата остановилась. Не зная языка, Блоквил потер руки и знаком показал на ноги. Так он просил освободить ему ноги и дать воды для умывания.
        Однако Аннабиби ничего не поняла из его жестов, развела руками и ушла. Но вскоре вернулась вместе с Акмарал.
        Блоквил кивком головы поздоровался с Акмарал, после чего сказал:
        - Если вы не освободите мои ноги, не дадите воды, чтобы вымыть руки и прополоскать рот, я не стану есть вашу пищу. — Затем, чтобы произвести на стоящих у порога женщин большее впечатление, добавил. — Если я откажусь пищи и буду голодать, вам придется держать ответ перед Господом.
        Акмарал перевела слова Блоквила Аннабиби. Та покачала головой.
        - Пока Эемурата нет дома, я не могу прикасаться к его кандалам, девушка.
        Пока две женщины совещались, Блоквил сидел, опустив голову и всем своим видом демонстрируя недовольство.
        Аннабиби пошла к дому Мамедовеза пальвана. Как только она отошла, Блоквил воспользовался моментом и торопливо зашептал:
        - Вы помните мою вчерашнюю просьба, Ахмарал? Я написал это письмо, вон оно лежит между двумя тыквами. В нем нет ничего опасного, я только прошу содействия в моем освобождении. Если вы сумеете каким-то образом передать его Юсуп хану, который сидит в имении топазов, то проявите великую гуманность по отношению к несчастному рабу. И да поможет вам Бог.
        Акмарал обернулась. Ее гелнедже приближалась к дому Мамедовеза пальвана. Поняв смысл ее взгляда, Блоквил быстро вскочил с места и протянул письмо Акмарал.
        Акмарал поспешно спрятала письмо в длинном рукаве платья.
        - Ты можешь хотя бы представить себе, что меня ждет, если они узнают?
        - Догадываюсь, Ахмарал, могу себе представить. И все же постарайтесь! Если вы пожалеете бедного пленника, Господь помилует вас…
        В дверях сарая появился Мамедовез пальван. Аннабиби принесла из дома кумган с водой и ключ от кандалов.
        Видя, что его требования выполняются, Блоквил решил идти до конца. Поздоровавшись со стариком, он дал волю своим эмоциям:
        - Вы хоть знаете, кого вы держите в этом вонючем сарае, Агабек? В таком месте я даже свою охотничью собаку не стал бы держать. Вам придется держать за это ответ, Агабек.
        Хоть и были произнесены с угрозой в голосе, слова пленного не произвели на Мамедовеза пальвана никакого впечатления. Не меняя позы, он обратился к Акмарал:
        - Я не совсем хорошо понял его выступление. Но догадываюсь, о чем он хочет сказать. Но ты растолкуй ему попонятнее. Пусть он не очень-то зарывается. Скажи ему, что теке, не испугавшийся пушек Насреддина шаха, тем более не побоится закованного в кандалы пленника. Мы можем поверить, что у себя дома он был барином. Но и он пусть уже усвоит, что является нашим пленником. И еще вот что скажи ему. Сейчас наше собственное положение ничуть не лучше рабской.
        Блоквил, которому пришлись по душе слова Мамедовеза пальвана, ответил ему сердечной улыбкой.
        Эта улыбка оказала благоприятное воздействие на обе стороны. Но как бы то ни было, решили до возвращения Эемурата не выпускать заложника из сарая. Так что ему не оставалось ничего иного, как взирать на огромный мир из своего тесного заточения. Весь этот мир сосредоточился на небольшом отрезке двора, который был виден из открытых дверей сарая. Это было ограниченное пространство. В нем размещались три черных кибитки, колодец, очаг и шест с развилкой на конце, на котором висел бурдюк со сцеженным кислым молоком — сюзьмой.
        Он видел, как женщины то выходили из дома, то заходили в него, видел скачущих ребятишек. Эту картину он наблюдал почти до полудня.
        Ближе к полудню появилось некоторое разнообразие. Возле дома Эемурата гонура, держа за руку мальчика лет пяти-шести, появилась молодая женщина лет тридцати. С ними была и девочка семи-восьми лет.
        Внимание Блоквила привлек султан на украшенной монетами тюбетейке девочки. Белое перо делало худощавую девочку высокой и стройной. Француз предположил, что султан сделан из пера курицы. Потом он перевел взгляд на мальчика. Он заметно отличался от детей, которых пленных видел перед собой ежедневно, своим богатым нарядом. Блоквила особенно заинтересовала курточка мальчика с монистами на спине. Шапка-шыпырма мехом внутрь на его голове была сшита как раз по нему.
        Из дома вышла Аннабиби и приветствовала гостью похлопываниями по плечам. Она и мальчика погладила по спине. Потом появилась Акмарал. Она повторила те же жесты, что и жена Эемурата.
        Гостья вручила Аннабиби узелок со сладостями. После этого все женщины пошли в дом. Мальчик и девочка остались во дворе. Местная ребятня сразу же окружила их. И тоскливый мир Блоквила наполнился шумными детскими голосами.
        Спустя некоторое время хозяйка дома вышла в мисками-ложками и направилась к очагу. Блоквил понял, что для гостей будет готовиться угощенье. Возле очага появились и Акмарал с гостьей, словно не хотели оставлять хозяку дома одну. Три женщины увлеклись разговорами. Они говорили, перебивая друг друга, что-то громко обсуждали. Жена Эемурата временами размахивала почерневшей от масла и огня поварешкой, словно таким образом усиливая значение сказанного.
        Блоквил с удовольствием наблюдал за женщинами. А те, даже не подозревая, что из сарая за ними наблюдает посторонний человек, о чем-то увлеченно рассуждали. Им не было никакого дела до окружения. “Все женщины одинаковы, когда о чем-то сплетничают! — улыбнулся Блоквил. — Разве что на разных языках говорят, а так и жесты те же, и говорят быстро…”
        Тамарисковая ограда на колодце Эемурата, оказывается, интересовала не только Блоквила. На ее обратил внимание и пришедший в гости мальчик. Он отделился от стайки мальчишек и подошел к колодцу. Блоквил понял, что его заинтересовало. Поскольку ребенок стоял спиной к сараю, амулет и подвешенный к нему на цепочке колокольчик на спине курточки мальчика были отчетливо видны. Когда он двигался, колокольчик нежно звенел.
        Мальчик потрогал тамарисковую загородку, погладил ее, вытянув шею, попытался заглянуть внутрь колодца. Детское любопытство вызвало желание увидеть, что там, на дне колодца. Он попытался взобраться на загородку из сплетенных прутьев тамариска.
        Блоквил забеспокоился, как бы не случилось чего. Ребенок действовал неосмотрительно, безбоязненно. Взобравшись на загородку, ребенок заглянул в колодец. И в этот момент случилось то, чего больше всего боялся француз. Пронзительный крик мальчик перекрыл шум голосов женщин у костра.
        Женщины и дети мигом оказались возле колодца. Но они ничем не могли помочь упавшему в колодец мальчику. Они только визжали от страха.
        Выскочив из сарая, Блоквил в два прыжка оказался возле колодца. Расталкивая собравшихся, он сразу же схватился за веревку, с помощью которой из колодца достают воду. Крики окружающих стали еще громче. Побледневшая гостья повалилась на руки Акмарал. Из дома вышел Мамедовез пальван. Его покашливание не возымело обычного действия, крики женщин не стихли. Поняв, что случилось, старик решительно направился к колодцу.
        Все закончилось так же неожиданно, как и началось. При помощи женщин Мамедовез пальван все еще сильными руками помог выбраться из колодца Блоквилу, который держал на руках мальчика.
        Выбравшись из колодца, промокший насквозь Блоквил не растерялся. Схватив мальчика за обе ноги, он поднял его вниз головой и стал с силой трясти. Изо рта и носа ребенка полилась вода.
        Увидев вынутого из воды ребенка, мать стремглав бросилась к нему. Однако Блоквил не дал ей приблизиться к нему. Оттолкнув гостью плечом, пленный что-то проворчал на непонятном языке. Потом он уложил мальчика на земле и стал давить ему на грудь. Окружающие не могли понять, что он такое делает. Ребенок вдруг открыл глаза и заплакал. Блоквил улыбнулся.
        Женщина схватила ребенка и прижала его к груди.
        - Аллах вернул тебя мне! Хлеб мой оказался целым! — рыдая, причитала гостья.
        Мамедовез пальван посмотрел вслед уходящему к сараю французу:
        - Большое дело ты сделал, сынок! Если б не ты…
        Старик вдруг снял с себя халат, перекинул его через руку и решительно направился к сараю.

* * *
        Весь аул говорил о том, как повезло Эемурату гонуру при разделе пленных. Нашлись и такие, кто намеренно раздувал эту историю, запустив слух о несметных богатствах французского пленного, и если Эемурат сможет поднять его цену до разумных пределов, родные его раба готовы заплатить требуемый выкуп. Спасение тонущего мальчика еще больше подняло Блоквила в глазах окружающих, он стал почти легендарной личностью.
        Таким образом, пропорционально слухам росло и число желающих увидеть необычного француза, который из Франции попал в Мерв, а оттуда прямиком к Эемурату гонуру. Стали поговаривать, что кое-кто непрочь похитить французского пленного у Эемурата, чтобы продать подороже и нажиться на нем. В конце концов эти слухи достигли и ушей Эемурата. Ноги Блоквила были снова закованы в кандалы. Все эти слухи о его невероятном богатстве, а также о его подвигах только усложнили жизнь пленного француза.
        Вот уже несколько дней Блоквил, можно сказать, не видит света белого. Самый дальний его маршрут — по нужде, которую здесь справляют за конюшней. При этом либо сам Эемурат, либо кто-нибудь из ребятни тайком наблюдают за ним до тех пор, пока он не вернется на свое место. В последние дни Эемурат стал и ночами выходить из дома, чтобы обойти сарай со всех сторон, и хотя он старается делать это незаметно, Блоквил все равно чувствует его присутствие.
        Однажды, когда Эемурата не было дома, перед самым обедом к ним снова нагрянул гость. Привязав коня, мужчина лет сорока в потертой шапке и большим свертком за пазухой направился к дому.
        Гость пробыл в доме недолго, он вышел оттуда вместе с женой Эемурада. Они направились к сараю. За поясом у гостя висела кобура с пистолетом. Зная, что многие туркмены из предосторожности до сих пор носят с собой оружие, хотя война и закончилась, Блоквил тем не менее забеспокоился.
        Но как только гость подошел к сараю, Блоквил понял, что у него нет дурных намерений.
        Незнакомец открыто улыбнулся.
        - Эссаламалейкум, раб Божий! — поздоровался он.
        Все тревоги пленного в мгновение ока улетучились, и он ответил с той же приветливостью:
        - Валейкум эссалам, Агабек! — и тоже улыбнулся.
        Человек с пистолетом, сделав серьезное лицо, начал что-то говорить в полной уверенности, что пленный понимает его.
        - Господь говорит, что раб рабу помогает, раб Божий. Мы до конца дней своих не забудем твоего добра. Если бы я был ханом этого народа, я бы освободил тебя из плена. Если бы я был состоятельным баем, я бы заплатил за тебя выкуп и отправил домой. Но я такой же простой смертный, как и ты. Единственное мое отличие от тебя — я свободен. И поэтому я прошу тебя принять от нас сей дар, сделанный от чистого сердца. Не обижайся, что он так скромен, раб Божий.
        Блоквил в благодарность за любезный тон кивнул головой.
        Человек с пистолетом развернул принесеный севрток. В нем оказались мерлушковая папаха, домотканый халат и пара обуви. Когда все это было разложено перед ним, Блоквил понял, что эти подарки предназначены ему. Он опять кивнул головой и улыбнулся:
        - Рахмат, Агабек, рахмат!
        Гость остался доволен реакцией пленника.
        - Дай Бог тебе добра и счастья! — он вышел из сарая и подошел к колодцу. Что-то сказал жене Эемурата. Потом наклонил голову и заглянул внутрь колодца, прикусив губу, покачал головой. Заметив в его взгляде благодарность к себе, Блоквил решил, что этот мужчина либо отец тонувшего мальчика, либо его близкий родственник…
        Такого колодца со сладкой водой, как у дома Эемурата гонура, не было во всем ауле. Сюда очень много людей приходит по воду. Наблюдая из своего заточения за улицей, Блоквил внимательно рассматривает каждого, кто приходит сюда, тем более, что ему больше нечем занять себя. Он каждому давал свою оценку. Кто-то добр, кто-то зол, несдержан, а этот и вовсе хитрец. Среди женщин попадаются откровенные неряхи. Они расплескивают воду из ведер, намачивая подол длинного платья, хоть отжимай его. Зато есть женщины одно загляденье. Они не теряют ни капли воды и тогда, когда достают ее из колодца, и тогда, когда переливают в свои ведра. Их легкая походка, будто они парят над землей, боясь поранить ее своими шагами, заставляет любоваться ими, восхищаться. Но вот что сильно удивляет француза, так это высокие бёруки на головах женщин. (Женский головной убор). Пленному кажется, что они, то украшенные монетами, то обмотанные несколькими разноцветными платками, становятся такими тяжелыми, что их и носить непросто на голове. Даже если они сами сделаны из легкого материала, налепленные на них всевозможные украшения
делают их неподъемными. Есть и еще один предмет удивления француза. Это жугур — украшение, которое привешивается к косам молодых женщин. Только что какая-то молодка приходила к колодцу за водой, и Блоквил смотрел на нее, раскрыв рот. Жугуры на ее косах издавали мелодичный звон в такт шагам молодой женщины, делая ее походку особенно грациозной. Разглядывая жугуры, растекающиеся по сторонам на спине женщины, вслушиваясь в из звон, француз испытывал неописуемое волнение. Он даже покачал головой от удовольствия.
        Вчера к колодцу приходило в общей сложности двенадцать человек. А сегодня, хотя уже вечерело, эта женщина с подвесками, по подсчетам француза, была всего лишь седьмой. По наблюдениям Блоквила, за водой приходят только женщины, да изредка мальчишки лет десяти-двенадцати. Мужчины по воду не ходят. “Видно, у туркмен так принято…”Однако после женщины с украшениями к колодцу пришел мужчина, и его приход опроверг предположения Блоквила. При приближении этого высокого, давно не бритого худощавого человека Блоквил увидел, что он не туркмен. Если не считать самого Блоквила, то сейчас в Мервском велаяте помимо самих туркмен живут только персы. Этот вывод был недалек от истины. То, что подошедший к колодцу человек не туркмен, выдавали его жесты. Низко наклонившись и сложив руки на груди, он поздоровался с проезжавшим мимо всадником. Блоквилу было известно, что туркмены никогда так не приветствуют друг друга.
        Набрав воды из колодца, гаджар вздрогнул, услышав, как кто-то обращается к нему на фарси. Внимательно вглядевшись, он увидел сидящего внутри сарая человека и поздоровался с ним.
        - Я знаю вас, Анабек! — произнес пленный гаджар, но не посмел приблизиться к сараю. Он посмотрел по сторонам. Вышедшая из дома женщина заметила, как два пленных обмениваются взглядами, однако молча проследовала в другой дом, и это успокоило гаджара. — О вас все говорят, Агабек! Вас, оказывается, заперли. Я и не узнал вас сразу.
        - Что, туркмены собираются избрать меня своим ханом? — радуясь возможности поговорить, рассмеялся Блоквил. — Я теперь такой же заложник, как и ты. И даже еще хуже.
        - Почему же хуже меня?1 Вас все люди знают. Все агабеки из дома, в котором я живу, только о вас и говорят.
        - И тем не менее моря жизнь гораздо тяжелее твоей, братишка. Ты вот без всякой охраны по воду ходишь. А я даже по нужде не могу спокойно сходить. По ночам с моих ног не снимают кандалы.
        - Раз вас держат в кандалах, значит, вы что-то значите. Не хотят они упустить вас. А я кому нужен! Я ведь всего лишь безграмотный амбал. Даже если мне разрешат бежать, куда я побегу?
        - И тем не менее между свободным пленением и несвободным заточением существует большая разница, сербаз. Что слышно о ваших?
        - Что может быть известно, Агабек! — гаджар тяжко вздохнул. — Те, за кого прислали выкуп, уже отправились по домам. А беднякам вроде меня ничего не остается, как уповать на судьбу и ждать, когда она смилостивится.
        - А где полководцы?
        - О других ничего не знаю. Но Хамза Мирза и главный сертип благополучно добрались до Тегерана…
        Главным сертипом гаджар называл Говама эд-Довле — Гара сертипа.
        - Ай, вы-то все равно выберетесь отсюда, попадете домой, — упавшим голосом произнес пленный гаджар. — О вас многие пекутся. И вроде бы дело пошло на лад…
        - Все мы вернемся на свою родину! — Блоквилу хотелось подбодрить совершенно упавшего духом несчастного гаджара. — Думаю, что туркменам и самим выгодно поскорее избавиться от неас.
        - Да услышит вас Бог, Агабек!
        Блоквил проводил уходившего с водой гаджара сочувствующим взглядом.
        Если бы у меня под ногами был конь, я мог бы покинуть пределы текинцев и добраться до Джейхуна. Если повезет, я мог бы левым берегом реки добраться до Афганистана.
Жорж БЛОКВИЛ.

* * *
        Несмотря на то, что прошло много времени, Акмарал не сделала ни одной попытки заговорить с ним, даже знака не подала, хотя они и видеись по многу раз на дню, и это совершенно истончило нить надежды Блоквила. Пленный объяснял это чрезвычайной бдительностью Эемурата. Но даже если Эемурат наказал своей родственнице Акмарал близко не подходить к французу, человек, желающий помочь пленнику, обязательно нашел бы возможность перекинуться с ним парой слов.
        Тем не менее Блоквил надеялся на каждый следующий после проведенного в пустых ожиданиях день, но и следующий день не приносил никаких новостей. Акмарал, занятая своими заботами, даже краем глаза не смотрела в сторону сарая, казалось, что она и не подозревает, как нуждается в ее помощи заточенный там человек.
        Вот и сегодня с утра Эемурат оседлал своего гнедого коня и, любуясь его грацией, в хорошем настроении куда-то уехал. Акмарал как раз вышла во двор и поздоровалась с ним, но даже после его отъезда не подала пленному никакого знака. Хотя и видела, какими просящими глазами смотрел он на нее.
        Когда Акмарал подошла к колодцу, у него появилась возможность окликнуть ее. Но Блоквил не посмел не только заговорить с ней, но даже поздороваться. Он не за себя боялся, он не хотел поставить женщину в неловкое положение, если бы кто-то вдруг услышал его приветствие.
        После того, как, не воспользовавшись удобным моментом, Акмарал ушла в дом, Блоквил сделал окончательный вывод о судьбе своего послания Юсуп хану. Скорее всего, письмо не ушло к топазам. Мало того, вместо Юсуп хана из имения топазов с содержанием письма мог ознакомиться Эемурат из имения гонуров. По идее, туркменская женщина не должна идти против воли своего кровного родственника и помогать чужаку, которого видид впервые в жизни. Это во-первых. А во-вторых, если какими-то путями письмо попадет в руки Эемурата и раскроется, откуда и с чьей помощью оно появилось, разве родственники не посчитают поступок Акмарал предательством и не растерзают ее? По мнению Блоквила, Акмарал не такая дура, чтобы не думать о последствиях своих действий. Пусть даже она не боится за свою жизнь, но ей вряд ли захочется опозориться перед своей родней. Таким образом, скорее всего она не показывала письма к Юсуп хану Эемурату, но собственноручно от греха подальше уничтожила его. Потому-то женщина избегает взглядов пленника, ведь она не сдержала своего слова.
        Блоквил не знал, какое из своих рассуждений считать правильным, но зато поверил, что письмо его не достигло адресата и уж теперь этому никогда не бывать. Теперь у него оставался единственный путь освобождения из плена. Побег. Здесь есть два пути, и оба они закрыты. Во-первых, у него ноги в кандалах. А во-вторых, как он в таком состоянии сможет оседлать коня. Да и где ему взять этого коня. Даже если появится возможность для бегства, осуществить его можно только под покровом ночи. Но бдительный Эемурат с наступлением сумерек заводит лошадь в землянку, наматывает на двери толстые цепи и вешает огромный замок.
        Как бы то ни было, Блоквил не стал окончательно отказывается от своей единственной надежды на спасение. Пленный француз мысленно брал в руки узду красавца-коня Эемурата и мчался на нем на восток, добирался до Джейхуна и ехал по левобережью реки до самого Афганистана. Он очень хорошо знал, где находится Джейхун, где Афганистан, знал, как туда добираться. Потому что большую часть своей недолгой жизни он занимался изучением карты мира.
        Мысль о побеге была мечтой француза на перспективу, хотя сам он думал, что она вполне осуществима в ближайшее время. Во всяком случае, ему хотелось верить в это. Потому что, когда надежда на помощь Акмарал растаяла окончательно, у него не осталось больше ни одной зацепки.
        Блоквилу казалось, если найдет коня, он даже с кандалами на ногах сумеет осуществить свое намерение. “Чем сидеть и ждать бесславного конца в темнице, сдавшись без борьбы, уж лучше погибнуть при первом же шаге на пути к Родине”, - решил Блоквил.
        Уехав с утра пораньше, Эемурат гонур вернулся домой поздно вечером. Мимолетного взгляда Блоквила хватило, чтобы заметить, что его хозяин, такой веселый утром, по возвращении был не в духе. “Может, уставший и расстроенный Агабек, загнав коня в землянку, забудет запереть ее на замок?”
        В душе пленного вновь затеплился огонек надежды. Он решил сегодня же ночью проверить запоры конюшни. Как знать, вдруг судьба, забросившая его из рая в этот ад, смилостивится над ним?!
        Дни Блоквил еще как-то заполнял, подсчитывая и разглядывая всех, кто приходил к дому Эемурата, а вот ночи были нескончаемыми. С заходом солнца на землю опускалась такая густая тьма, а вместе с нею приходила невыносимая тоска. Остаться одному в темном сарае, не имея возможности ни с кем перекинуться словом, скоротать длинные вечера, было мучительным и жестоким наказанием. Но самым страшным была неизвестность: сколько еще таких дней и ночей ему предстоить пережить, Блоквил и сам не знал. Эта неопределенность толкала француза на поиски мало-мальски надежного выхода. Сейчас он готов был на любое безумие, лишь бы изменить свое положение в ту или иную сторону, пусть даже худшую.
        Его утомили, ему надоели приятные воспоминания, которым он предавался, коротая длинные темные ночи. В последнее время они стали давать обратную реакцию. Прошлое, уйдя в историю, не выдерживая сравнения с реальной действительностью, стало мучать пленного еще больше.
        Глубокой ночью Блоквил взял в руки заготовленную еще днем тряпку. Она предназначалась для обмотки кандалов. Они не должны будить своим скрипом спящих в доме людей, когда Блоквил выйдет ночью из сарая якобы по нужде, а сам направится к конюшне. Блоквил уже не раз убеждался, что Эемурат выскакивает из дома при малейшем скрипе кандалов.
        Старательно обмотав ветошью кандалы, Блоквил отыскал и зажал в ладони пару кусков лепешки, которые оставил несъеденными от дневной трапезы. Этим хлебом он собирался приманить коня Эемурата.
        Ночь была настолько темной, что между неосвещенным сараем и улицей не было никакой разницы. Казалось, во всем мире не было никого живого, кроме Блоквила. А в эту ночь и собаки почему-то не лаяли. Молчали и ишаки, которых в Гонуре было больше всех.
        Расценив окружающую тишину как добрый знак для себя, пленный тихонько вышел из сарая и завернул за него. Как ни крепился он, как ни считал, что теперь ему всё все равно, поскольку задуманное им мероприятие было связано с немалым риском, он волновался. И с каждым шагом, ведущим к конюшне, тревога его росла все больше. А что, если конюшня заперта на замок?.. Как поведет себя конь? Чуткий туркменский конь, учуяв чужака, набросится на него или же… Если пленный француз успеет запрыгнуть на быстроходного скакуна, никто не сможет помешать ему в дальнейшем. Даже если они почувствуют и поднимут всех на ноги, он ни за что во второй раз не дасстся им в руки. Гнедой красавец Эемурата под покровом ночи вмиг умчит его в недосягаемую даль. Пока его хозяева соберутся в погоню за ним, он уже будет отсчитывать версты на пути к желанной свободе.
        Когда до конюшни оставалось три-четыре шага, пленный остановился для подстраховки, посмотрел по сторонам. Позади него, как и впереди, стояла непроглядная ночь. Из тьмы подул прохладный ветерок. Но охваченный тревогой и страхом Блоквил не почувствовал его.
        Даже убедившись, что ему ничто не угрожает, француз не мог успокоиться, чем ближе он подходил к конюшне, тем сильнее билось сердце в его груди. Он заметил, как дрожат пальцы руки, протянутой к запору. И пока он не знал, заперта или нет дверь конюшни, Блоквил тысячу раз побывал в мире надежды и безнадежности, он взмок от напряжения. Он продумал каждое свое движение, вплоть до слов, которые скажет коню Эемурата, как только войдет в конюшню, вспомнил, что не раз слышал о том, что кони бывают умными, как люди. И если настоящий скакун и впрямь по-человечески умен, он должен помочь чужеземцу, не сердиться на него и не брыкаться. Потому что человек этот, хоть он и иностранец, сейчас очень несчастен и нуждается в помощи. Настоящие кони всегда приходят на помощь страждущим. Они много раз спасали людей от неминуемой смерти. А ведь положение француза сейчас мало чем отличается от смерти, он сам вообще считает, что находится на грани жизни и смерти. Должна лошадь Эемурата помочь ему.
        Черный замок на двери конюшни дал короткий ответ на все мечты, безграничные надежды Блоквила. Холод, проникший в тело пленного через горячие пальцы, прикоснувшиеся к замку, достиг его сердца и остановился. И эта стужа заморозила и отбросила его горячие надежды. Неизвестно, когда этот лед теперь растает: через сколько дней, месяцев или даже лет.
        Почуяв приближение незнакомца, лошадь всхрапнула. Этот храп прозвучал для пленного как команда “Возвращайся назад!”
        Только теперь Блоквил стал ощущать холодный воздух, пронизывающий ветер, тяжесть кандалов на ногах. На обратном пути он и не думал соблюдать осторожность. Уже подходя к сараю, он увидел темную фигуру, стоявшую в дверях кибитки. Конечно же, это был Эемурат гонур. Агабек пленного ушел в дом, неслышно закрыв за собою дверь.

* * *
        У текинцев, вынесших на своих плечах все тяготы войны и вернувшихся на постоянное место жительства, запасы продовольствия оказались весьма скудными. Надо было чем-то другим восполнять погубленный войной неубранный урожай пшеницы. А восполнять было нечем. Надо было хоть как-то кормить и пленных, не дать им умереть с голоду. Для семей, в которых содержались пленные, это было дополнительной нагрузкой, тяжким бременем. Таким образом, если заложники стремились поскорее вырваться из плена, их хозяева также спешили избавиться от них. Но и отпускать их на волю безо всякого выкупа никому не хотелось. Надо было вернуть хотя бы те затраты, которые были сделаны на них. Многие из пленников брали в руки лопаты и вилы, чтобы помочь своим хозяевам справиться с трудностями военного времени. Блоквилу и это было недоступно. Он был лишен даже черной работы, которая помогла бы ему отвлечься от горьких мыслей, быстрее провести время. Если не считать пары дней работы на делянке джугары, все остальное время он проводил в томительном бездельи. Ему, как другим пленным, не разрешали свободно передвигаться по аулу. Самым
большим его жизненным пространством был клочок земли перед домом Эемурата, который он лицезрел с утра до наступления темноты.
        Гордый француз, обманувшись в Акмарал, теперь никому не доверял, он теперь вообще ни с кем не желал общаться. Хотя у него не раз складывались обстоятельства, чтобы перекинуться с Акмарал парой слов, он не делал этого, поскольку сама женщина не давала для этого повода.
        Однажды какой-то торговец пришел и к дому Эемурата. Когда пришел этот высокий человек с короткой седой бородкой и мешком за спиной, во дворе никого не было. Спекулянт посмотрел в сторону сарая, словно заранее знал, где сидит пленник, и стал громко выкрикивать:
        - Шелковые ткани есть, сукно есть!
        Заметив пристальный взгляд торговца, Блоквил расстроился еще больше. “Теперь всякие спекулянты будут рассматривать тебя, как диковинного зверя в клетке. Да лучше уж умереть! — разозлился француз, ненавидя себя. Потом все же решил защитить себя. — Конечно, будучи мужественным, умереть не трудно. Гораздо труднее иметь мужество жить. И ты старайся жить, Жорж. Если умрешь, лишился даже этой крохотной надежды”.
        На голос купца из дома вышли Аннабиби с Акмарал. Из соседних домов подошли еще несколько женщин, и вокруг торговца сразу же возникло оживление. Вынутые из мешка отрезы тканей переходили из рук в руки, а затем вновь возвращались в мешок. Жадно разглядывая красивые отрезы, тем не менее никто из женщин ничего не купил. У них не было ни денег для покупки тканей, ни каких-то вещей на обмен. Они собрались здесь, чтобы просто полюбоваться на красоту.
        Не сумев ничего продать и здесь, купец завязал мешок, однако не спешил уходить. Он что-то спросил у собравшихся. И хотя вопрос был обращен ко всем, ответила на него Акмарал. Она даже махнула рукой в сторону сарая.
        Оставив мешок рядом с женщинами, купец направился к сараю.
        Увидев приближающегося человека, Блоквил невольно улыбнулся. “Купец, не сумевший ничего продать женщинам, идет предлагать ткани заключенному в сарае!”
        Торговец поздоровался с Блоквилом и протянул обе руки для пожатия. Он заговорил на фарси.
        - Я пришел к вам по поручению агабека Юсуп хана. Он получил ваше письмо.
        Выслушав сообщение, Блоквил машинально посмотрел на стоявшую срели женщин Акмарал. И хотя женщина не смотрела в его сторону, французу стало стыдно. “Человеку свойственно делать поспешные выводы, не дождавшись результатов!”
        Как сказал купец, сердар авшаров Юсуп хан передал содержание письма Блоквила проходившему мимо из Бухары в Мешхед знакомому купцу, сообщив ему, кому и как следует доставить данное обращение.
        Конечно, полученное Блоквилом известие не было решением его пленной судьбы. Но как бы то ни было, оно стало основанием для крохотной надежды. Это стало зацепкой для пленного, оказавшегося в безвыходном положении.
        Доставивший сообщение купец оказался человеком словоохотливым. Попрощавшись с Блоквилом, он вернулся к своему мешку и разговорился с еще не успевшими разойтись по домам женщинами. В частности, он сообщил им, что является известным купцом, побывавшим в Бухаре, Хиве и даже Мешхеде, что о нем хорошо знают далеко окрест. Не забыл похвастать и тем, что является хорошим знакомым авшара Юсуп хана, словно его слушательницы могли знать всех иранских военачальников. Со ссылкой на Юсуп хана закончил свой разговор пленным Эемурата гонура, рассказав, кто он, и что скоро за него будет выплачен любой требуемый выкуп. Подчеркнул, что в Гонур он прибыл специально по просьбе Юсуп хана.
        …После посещения знакомого купца Юсуп хана жизнь Блоквила, похоже, должна немного измениться. Вернувшись домой после полудня, Эемурат, выслушав известие о Юсуп хане, сразу же вместе с Акмарал пошел в сарай к пленному. Его главным образом интересовала сумма выкупа за Блоквила. Хотел он также сказать, когда этот выкуп будет прислан сюда.
        Сказав, что сейчас он не сможет ответить на этот вопрос, Блоквил спросил:
        - А вы какую цену за меня собираетесь назначить, Агабек?
        Эемурат долго размышлял над этим вопросом и уже давно пришел к решению, поэтому ответил незамедлительно:
        - Придется заплатить две тысячи туменов.
        Когда Акмарал перевела его ответ на фарси, Блоквил с трудом удержался от смеха, и подсчитал, что в переводе на французские деньги эта сумма составляет окло девяносто тысяч франков. Ему хотелось спросить: “Вы хоть знаете, сколько наших денег надо заплатить за такое количество туменов?” Но мысль о том, что тем самым он только навредит себе, если пойдет против Эемурата, который уже начал смягчаться от предвкушения скорой платы, заставила его прикусить язык.
        - Но это слишком непомерная плата, Агабек!
        - Не такая уж она и большая, — уверенно заявил Эемурат, считая пленного ничего не понимающим недоумком. — Мы знаем, сколько стоят рабы, поэтому и назначили такую цену.
        - Это не так, Агабек. За такие деньги можно трех рабов купить.
        Зная, что француз прав, и тем не менее не желающий уступать Эемурат пошел на хитрость.
        - Если не заплатят назначенную нами цену, как бы не продлился срок твоего пребывания здесь, мулла француз.
        У Блоквила был готов ответ для своего хозяина. Но он решил не торопить события, а пока что воспользоваться удобным моментом, чтобы решить свои сиюминутные проблемы.
        - О цене поговорим тогда, когда за мной приедут, Агабек. Но у меня к вам есть одна просьба. Сейчас, даже если вы освободите меня, и никуда не смогу уйти. Выбросьте из головы мысль о моем побеге и дайте мне немного свободы…
        - Какая свобода нужна пленному человеку? — Эемурат гонур высокомерно посмотрел не на просителя, а на переводчика.
        - Снимите с меня хотя бы кандалы. Позвольте хотя бы с окружающими общаться. Или поручите какое-нибудь дело, чтобы я имел занятие. Вы ведь мусульмане. В противном случае, я могу заболеть от тоски и умереть.
        Последние слова произвели на Эемурата впечатление. Конечно, если его пленный умрет, он останется ни с чем. Понятно ведь, что никто не станет платить выкуп за умершего. Мало того, хозяина могут обвинить в смерти его пленника. Ладно, обвинить, а если кто-то захочет кровной мести, что тогда?
        Видимо, поэтому Эемурат подумал немного над просьбой пленного и в конце концов согласно кивнул головой.

* * *
        Похоже, Блоквил сглазил самого себя. В тот же день, когда под страхом неведомой смерти отвоевал себе у Агабека немного свободы, он заболел. Он предположил, что оба его глаза поразила глаукома. С каждым днем его мир все больше сужался, а черная пленка перед глазами становилась все плотнее. Он вынужден был забыть свои нынешние мучения и страдания в плену, он представил трудности, которые ожидали его впереди. Все его мысли были только о его глазах. Вернуться домой незрячим не означало получить свободу. И на что ему такая свобода, если после стольких лишений он не сможет увидеть улыбку своей матери, лица своих друзей, прекрасный Париж, знакомые глаза, если будет лишен возможности наслаждаться женской красотой!
        Слово свобода Блоквил понимал как возможность вольно смотреть на мир, наслаждаться предназначенными для людей красотами мира. Что же ему теперь делать? По его разумению, у этого кочевого народа, не умеющего ничего, кроме как махать лопатой и косой, скакать на коне, навьючивать верблюдов и ишаков, вряд ли могут оказаться люди, что-то смыслящие в лечении такого нежного органа, как глаза. И хотя он не смог ничего сделать для своего освобождения, посчитал необходимым пойти на любые меры ради того, чтобы не ослепнуть.
        До сих пор Блоквил, хоть и с трудом, но различал движения рук играющих во дворе ребятишек, теперь же его состояние ухудшилось. Сегодня он с трудом разглядел красивую плетеную из прутьев тамариска загородку у отверстия колодца, расположенного в нескольких шагах от него. Огромная восьмикрылая кибитка Эемурата сразу за колодцем казалась непонятным силуэтом. “Если сейчас я эту кибитку едва вижу, завтра для меня померкнет весь белый свет…”
        Охватившая его тревога заставила Блоквила спешно выйти из сарая. Он направился к дому Эемурата.
        Не заметив, как он одолел двадцать шагов между сараем и кибиткой, француз вспомнил поведение туркменских стариков — остановившись на пороге кибитки, он тихонько покашлял.
        В доме возникли голоса. Однако никто на улицу не вышел. И тогда Блоквил впервые за все месяцы своего пребывания в Гонуре открыл дверь дома своего Агабека.
        - Эссаламалейкум, Агабек!
        От неожиданности Эемурат чуть не выронил из рук пиалу с чаем.
        - Валейкум эссалам, французский мулла! — он шутливо спросил у раннего гостя. — Что, плохой сон приснился? Пусть он не сбудется! — он вдруг повернулся к сидевшей в посудном углу жене и сказал. — Неспроста он пришел в такую рань, Аннабиби. Приведи Акмарал!
        После ухода Аннабиби за Акмарал Эемурат гонур пригласил Блоквила сесть.
        Осторожно переставляя ноги, пленный с трудом одолел расстояние в два-три шага от двери до очага и опустился на корточки у края золы. Он сделал это очень неловко, было видно, что для него это непривычная поза. Пленный протянул руки к раскаленным углям, приятное тепло разлилось по телу.
        Заметив, что француз выглядит очень плохо, Эемурат испытал чувство жалости к нему.
        - На, выпей пиалу чая!
        - Нет, Агабек. Не хочу.
        Эемурат решил подбодрить его:
        - Я смотрю, ты скоро заговоришь на нашем языке! — и приветливо улыбнулся. — Туркмены перед едой всегда пьют чай.
        - Я болен, Агабек.
        - Болен, говоришь?
        Блоквил паказал пальцем на глаза.
        - Глаза болят, Агабек. Глаза.
        - Здравствуй, дэдэ Эемурат! — в комнату вошла Акмарал.
        - Саламэлик! — вперед хозяина дома ответил Блоквил.
        Эемурат весело рассмеялся.
        - Ты не “саламэлик”, она “саламэлик”! и он знаком показал вначале на пленного, а потом на Акмарал.
        Блоквил понял, повторил “она саламэлик” и обнажил зубы, хотя ему и не хотелось улыбаться.
        - Акмарал, он пришел с какой-то проблемой, вроде бы у него глаза болят…
        Как только Акмарал вопросительно посмотрела на него, Блоквил затараторил без остановки. Он говорил с таким жаром, что хозяин дома раскрыл рот от удивления.
        - Что-то он уж очень серьезно вещал. Что он говорит?
        - Говорит, что его глаза поражены глаукомой, черная пленка застила их, Эемурат дэдэ.
        Словно не веря сказанному, Эемурат покачал головой.
        - Как он может знать, что у него глаукома? Он, что знахарь?.. И что я могу поделать, даже если у него такая болезнь случилась?
        Блоквил, не дожидаясь перевода Акмарал воскликнул:
        - Табип! Табип нужен!
        Эемурат понял его слова и без переводчика.
        - Раз у него черная пленка на глазах, боюсь, чтои табип ему не поможет. Вон у Ягшимурата бурказа тоже была глаукома, так он в какие только двери ни стучался, каким только лекарям не показывался. Так и смирился со своей болезнью. Раз у этого глаукома, знать, и ему такая судьба выпала. Что я могу поделать…
        Акмарал перевела родственнику ответ пленного:
        - Он говорит, надо пустить кровь. Говорит, что восточные табипы должны уметь это делать искусно.
        Эемурат опять покачал головой.
        - Надо же, иностранец, а чего только не знает. Спрашивается, откуда ты знаешь, что надо пускать кровь!.. Выпустив кровь… А что, если, поправляя бровь, мы выколем глаз? А если он ослепнет, как я потом буду отвечать за него? Как мне за кровь его ответ держать? За такими могут ведь и на пушках приехать. Кто будет отвечать? Конечно, я. Или же Мамед кака.
        Ответ Эемурата разозлил пленного, это было видно по его лицу еще до того, как он открыл рот.
        - Персы говорят: овца думает о жизни, мясник — о сале…
        - Это и туркмены говорят, но я-то что могу поделать? — Эемурат дал понять, что ему тоже не понравилось замечание пленного. — Ты скажи ему, Акмарал, что он не овца, а Эемурат гонур не мясник.
        Глядя на Эемурата, Блоквил что-то со злостью сказал.
        - Чем он так возмущается? — нетерпеливо спросил Эемурат.
        - Он говорит, если вы не найдете табипа и не пустите мою кровь, я сам себе перережу вены. Тогда уже и табип не поможет, поздно будет, говорит. Говорит, он лучше умрет, чем ослепнет.
        - Вот видишь? А что я говорил! — Эемурат надолго погрузился в свои мысли. — Как бы мы в погоне за наживой беду не накликали на свою голову, Акмарал!
        - Похоже, — неопределенно ответила Акмарал, боясь и на сторону пленного встать, и Эемурату не желая возражать. — Даже и не знаю, что сказать, Эемурат дэдэ. Но не всегда же человек умирает от кровопускания. Может, сделать, как он просит, чтобы потом не винил нас в своей слепоте.
        Слова Акмарал вызвали решительность Эемурата.
        - Если после кровопускания с ним что-то случится, не станет он нас обвинять в этом? Спроси его.
        Блоквил ответил решительно:
        - Я готов заранее дать вам расписку, что не стану делать этого.
        - В таком случае хорошо, — Эемурат кивнул. — В ауле Гожук живет знахарка Бибиджемал табип. Поеду и привезу ее. Думаю, что к полудню вернусь…

* * *
        Хотя война закончилась давно, с наступлением зимы вопрос о возвращении на постоянное место жительства был отложен до весны, и поэтому многие гонурлы не вернулись в свои дома. Двери кибиток и коровников без их обитателей заросли паутиной. Заброшенные дома, словно высохшие деревья, навевали на и без того невеселый аул еще большую тоску. И поэтому, появление в ауле хоть купца с мешком за спиной, хоть нищего с котомкой, для жителей Гонура, и особенно для ребятни, становилось настоящим праздником. На короткое время у них появлялась забава. Детишки помладше не стеснялись ходить вместе с нищим по домам и выпрашивать подаяние. Стоило купцу или нищему появиться в одном конце улицы, как на другом ее конце уже все об этом знали.
        Так случилось и на этот раз. Эемурат еще не успел вернуться из Годжука, а в Гонуре все уже говорили о том, что пленного француза везут лекаря. И поэтому многие стали с интересом поглядывать в сторону дома Эемурата.
        Несмотря на разгар зимы, с утра распогодилось, а к обеду и вовсе стало тепло. Хозяева дома постеснялись принимать всеми уважаемого табипа в сарае, и поэтому расстелили подстилки прямо во дворе. На них знахарка и должна была осмотреть больного.
        Блоквил записал в свою тетрадь все выученные до сего времени туркменские слова и сравнивал их смысл с похожими словами фарси, французского и арабского языков. Он не встретил ни одного слова, смысл которого совпадал бы как в туркменском, так и во французском языках. Зато много общесмысловых слов было в туркменском и фарси, арабском языках. В своей тетрадке Блоквил записал туркменские слова “чаршак”(вилы) и “аташгир”(кочерга) и отметил, что по-персидски эти слова толкуются как “четырехрогий” и “хватать огонь”. Обилие употребляемых в обоих языках слов, а также хорошая память и упорство Блоквила помогали ему в понимании туркменской речи, хотя сам он и не мог говорить на этом языке. Ему было понятно, когда приходившие к дому Эемурата люди, словно сговорившись, спрашивали друг у друга “Ну что, табип не приезал?” или “Вы везете табипа для пленного?”. Получив ответ “Табип еще не приехал”, люди расходились.
        Однако мужик с непропорционально маленьким для его огромного туловища и толстокожего лица, сплющенным, словно клякса, носиком, даже услышав, что табипа еще нет, не торопился уходить. Он воровато озирался по сторонам. Но больше всего его внимание привлекал сарай, в котором находился Блоквил.
        После того как Блоквил прошел и сел на расстеленную на солнышке кошму, этот человек тайком заглянул внутрь сарая, потом посмотрел на уходящую на юг дорожку. Стараясь не показывать виду, он тем не менее и пленного внимательно разглядел.
        Хотя француз и не видел отчетливо всех действий незнакомца, ему не понравилось поведение того в чужом дворе. Видно, он пришел сюда с какими-то недобрыми намерениями, решил Блоквил…
        … Табип, приехавшая верхом на коне из местечка, именуемого Сад Годжука, оказалась немолодой, но все еще красивой женщиной в ичигах. Рука у нее оказалась легкой. Блоквил даже не почувствовал, когда она острием ланцета проткнула его кожу. Все опасения француза, что местный лекарь может усугубить его положение, оказались напрасными. Бибиджемал табип обработала место предстоящего укола какой-то пахучей жидкостью с запахами трав, этой же жидкостью она протерла и скальпель, завернутый в чистую белую тряпочку. Короче, она приняла все меры предосторожности, чтобы не занести инфекцию в кровь больного. У пленного была взята кровь, а место укола тщательно обработано и забинтовано.
        Перед уходом знахарка сообщила, что кровопускание не принесет ожидаемой пользы глазам больного, тем самым огорчив не только самого француза, но и его хозяев. Поэтому она велела через два дня либо больного везти в аул Годжук, либо приехать туда за ней.
        На прощание Блоквил сказал Бибиджемал табипу:
        - У меня нет ничего, кроме моего спасибо, чтобы отблагодарить вас. Пусть сам Господь окажет вам милость, апа!
        Акмарал не успела перевести его слова, потому что Бибиджемал при словае “апа” улыбнулась.
        - Мне большей благодарности и не надо, раб Божий. Пусть Аллах и тебя, и нас бережет!
        …На следующее утро Блоквилу показалось, что его глаза видят чуть лучше прежнего. Он обрадовался этому, словно вышел из плена. Однако радость его была недолгой. Хоть солнце и сияло, к полудню небо стало заволакиваться облаками, начало темнеть. На самом деле небо было ясным, солнце светило по-прежнему, и сумерки не сгущались. Просто зрение пленного опять ухудшилось.
        Блоквил вышел из своего укрытия. От этого светлее ему не стало. Теперь он понял, что плохо видит.
        Блоквил заметил, как улучшилось к нему отношение хозяев, и особенно Эемурата после посещения торговца, прибывшего от имени Юсуп хана. А после того, как он заболел, они и вовсе стали относиться к нему с большим вниманием. Женщины и дети смотрели на него с сочувствием и при любой возможности старались сказать ему ласковое слово, подбодрить. И Эемурат снял с лица маску вечно недовольного человека, стал мягче. Поэтому с трудом разглядев возившуюся во дворе Аннабиби, Блоквил без смущения спросил:
        - Апа, где Ахмарал?
        В другое время, если бы пленный был здоров, Аннабиби побоялась бы гнева мужа и не стала бы отвечать ему, а тут сразу же направилась к дому Акмарал и крикнула:
        - Аю, милая, выходи! Тебя твой брат зовет!
        Вместе с Акмарал на улицу вышел и Эемурат, который сегодня никуда не поехал.
        Блоквил попросил у Агабека прощения за то, что надоедает ему своими просьбами. Подчеркнув, что он не стал бы так настаивать, если бы его болезнь задела какой-то другой орган, а не глаза, стал умолять его скорее привезти знахарку.
        - Если Агабеку трудно везти табипа сюда, пусть он отвезет меня к ней. Я даже согласен бежать за конем. Зрение падает, если мы потянем время, потом можем опоздать.
        Конечно, Эемурату гонуру вовсе не хотелось и сегодня седлать коня и ехать в Сад Годжука. От Гонура до Годжука надо проехать расстояние в два фарсаха, а потом ехать назад, после чего отвозить знахарку домой. Однако чувство сострадания взяло верх над характером Эемурата. Не говоря ни слова, он молча направился к конюшне.
        Поблагодарив Акмарал, Блоквил пошел к своему сараю.
        … Туркмены посоветовали мне прикладывать к глазам отвар из кишмиша, сахара, квасцов и опия.
Жорж БЛОКВИЛ

* * *
        Поздно вечером Эемурат гонур вернулся из Сада Годжука. Обратно они с табипом приехали на двух лошадях. Бибиджемал, не пожелав гонять Эемурата туда-сюда между Гонуром и Годжуком, сама приехала верхом на коне. Позади нее в седле сидел мальчик лет десяти-двенадцати. Это был внук знахарки.
        Сойдя я лошади, табип приступила к своей работе не теряя времени. Первым делом она поручила жене Эемурата развести в очаге огонь и поставить на него котел с водой. Аннабиби тотчас же выполнила поручение, а Акмарал вынесла из дома небольшой котелок. Бибиджемал-табип достала разноцветные узелки.
        Тут же появились несколько соседских женщин, словно боялись опоздать на интересное зрелище. За ними следовала толпа еще более любопытных ребятишек.
        Ослабленный болезнью Блоквил, скрестив ноги, неловко уселся на кошму, постеленную на вчерашнем месте, ему не нравилось, что вокруг него собралась толпа. Но ему не оставалось ничего другого, как смиренно молчать.
        Акмарал, словно прочитав мысли пленного, прикрикнула на собравшихся:
        - Что, человека никогда не видели? Идите к своим домам и там играйте! — она обращалась к ребятне.
        Однако слова ее были обращены и ко взрослым зевакам. Дети-то отступили, но женщины в высоких бёруках, похожие на огородные чучела, предпочли сделать вид, что ничего не слышат. Они, конечно, не стали садиться на кошму, на которой сидел больной, но стояли совсем близко возле него.
        Сидевшая напротив Блоквила знахарка, хоть и ответила на приветствие женщин, больше не промолвила ни слова, всем своим видом выражая недовольство их присутствием. Она молча занялась своим делом.
        Французу не терпелось заранее узнать, что собирается предпринять знахарка на сей раз. Потому что он никогда не доверял невежественным знахарям. Он, конечно, знал, что они мастерски вправляют вывихи, переломы, но ему не верилось, что они могут что-то сделать с таким хрупким органом, как глаза. Поэтому очень боялся, как бы ему не лишиться остатков зрения, которое пока еще позволяет ему хотя бы очертания видеть. Не получилось бы, как сказал Агабек: “Поправляя бровь, не выколоть бы глаз”!
        Выполнив все распоряжения табипа, Аннабиби и Акмарал отошли от очага и ждали от нее новых поручений.
        - Этому несчастному после вчерашнего кровопускания хоть сладкую воду давали? — обратилась знахарка к Аннабиби.
        - Откуда при такой нищете может взяться набат, матушка! — возмутилась Аннабиби. — Был бы набат, мы бы и сами от него не отказались сейчас.
        Ответ не понравился табипу. Она окинула Аннабиби недружелюбным взглядом.
        - Конечно, когда есть, нам всем надо питаться, однако между больным и здоровым человеком все же существует некоторая разница, милая. Мы можем поесть набат и потом, когда разбогатеем.
        - Что собирается делать табип апа? — обратился к Акмарал Блоквил. — Если это не секрет, может, она скажет заранее.
        Бибиджемал табип подняла свое приветливое лицо и улыбнулась, показала рукой на узелки, разложенные прямо перед французом.
        - Какой же может быть секрет, когда я все перед тобой открыла, сынок! Слава Богу, твои глаза еще различают свет и тьму. Даст Бог, они будут хорошо видеть! Это кишмиш, а это сахар и квасцы, а это крохотный кусочек опия размером с булавочную головку. Скажи ему, девушка, чтобы он не боялся! — попросила знахарка Акмарал. У Бибиджемал табипа ничего грязного не бывает. Этот кишмиш был вымыт теплой водой, а потом высушен под чистой марлей. На него ни комары, никакие другие насекомые не садились. Причем, это кишмиш из лучших сортов винограда из Сада нашего Годжук ата. Такого кишмиша нигде нет. Мы все это вместе отварим. Огонь от всякой грязи очищает. Ты объясни ему все это, черноглазая. Пусть ни о чем не беспокоится. Если ему нужны глаза, то Бибиджемал табипу нужно доброе имя…
        Затем знахарка взяла из узелков необходимые ей компоненты и сложила все вместе на белом лоскутке. Их следовало варить до образования однородной кашицы.
        Прошло немало времени, прежде чем лекарство табипа было готово. Все вокруг молчали. Первым заговорил Блоквил, потому что его мучало желание побольше узнать и беспокоило состояние здоровья.
        - Скажите, апа, удалось ли вам вашими методами излечить хотя бы одного такого больного, как я?
        - Я ведь не пророк, сынок, чтобы предсказать, что угодно сделать Аллаху! — не глядя на француза, ответила женщина, приводя в порядок свои узелки. — Но если бы лечение не помогало больным, табипы не стали ценить все это как золото и серебро и носить с собой.
        Ответ знахарки пришелся по душе Блоквилу, но он не успокоил волнение в его душе. Напротив, чем ближе было время процедуры, тем сильнее становилось его беспокойство. Сейчас он, хоть и с трудом, но видит окружающих его людей. Пусть не отчетливо, но видит действия знахарски, привычными движениями готовящей свое целебное снадобье. Кругом разгуливают собаки и кошки. Отогнанные мальчишки теперь не подходят близко, стоят у соседнего дома и оттуда наблюдают за всем происходящим. Вон над головами людей пролетела любимица зимы сорока. Он видит белый лоскут, расстеленный перед знахарской… А вдруг он видит все этот в последний раз? Снадобье, изготовленное из опия, квасцов, сахара и кишмиша, не застит ли своей чернотой завтрашний восход солнца?
        Варево принесли к табипу. Когда оно немного остыло, Бибиджемал табип скатала из теплой массы два небольших шарика. Потом подозвала одну из женщин на помощь. Ею оказалась Акмарал.
        Когда рука Акмарал коснулась голой шеи Блоквила, Блоквил ощутил в ее пальцах дрожь. Коснувшись тела мужчины, женщина почувствовала, как по ее телу побежали мурашки. Она растерялась, то полносила руку к шее пленного, то отнимала ее.
        - Держи вот так, черноглазая! — женщина табип прижала руку Акмарал. — Что ты ведешь себя как неразумный ребенок. Держи покрепче!
        Тепло от ладони молодой женщины разлилось по телу француза, взбудоражило его. Он изо всех сил старался взять себя в руки, как будто ничего не происходило. Но как бы ни старался, он не мог и не хотел забывать ласкового женского тепла.
        Знахарка велела пленному широко раскрыть оба глаза. Потом приятным голосом зашептала:
        - Биссимиллахи р-рахман, р-рахым! Раб рабу помогает! Это не руки Бибиджемал элти Дурды Худайназара жены, пусть это будут руки уважаемого Лукмана Хекима! Помоги, Господи!
        В тот же миг на каждый глаз пленного легло по шарику. Сверху на них были положены ватные тампоны и забинтованы белой марлей. Поверх бинтов еще повязали платок.
        - А теперь отведите его на место!
        В тот же миг появился Эемурат, как будто только и ждал приглашения. Он взял Блоквила за руку и помог подняться.
        Бибиджемал элти Дурды Худайназара жена дала последний совет:
        - Глаза будут немного щипать. Но все равно повязку не снимайте. Из глаз ручьями потечет жидкость. Все равно пусть не снимает повязку…
        Все вышло так, как и говорила табип. Когда Блоквила привели в сарай, у него защипали веки, а через некоторое время из глаз потекли потоки слез. Но он все вытерпел.
        Блоквил просидел почти всю ночь. Он не знал, какое сейчас время, то ли раннее утро, то ли голубокая ночь. Для него все времена суток слились в одну бесконечную ночь. Он мог только предполагать. И когда почувствовал, что в сарай кто-то вошел, подумал, что утро еще не наступило.
        - Жорж, ты уже проснулся? — услышал он знакомый голос.
        - А я и не спал. Просто лежал.
        Это был голос Акмарал. В руках она держала большую пиалу.
        - Я принесла тебе сладкую воду, Жорж.
        - Мне ничего не надо, Ахмарал, — вежливо отказался Блоквил. — Я на все согласен, и на плен, и на лишения. Лишь бы мои глаза видели, как прежде. Это единственная моя мечта.
        - Чтобы глаза твои открылись, тебе и надо пить воду с набатом. Так табип велела.
        Начав шарить в поисках протянутой ему пиалы, Блоквил нечаянно коснулся руки Акмарал. Это прикосновение длилось всего один миг, но этого было достаточно, чтобы продрогшие пальцы француза разом согрелись.
        - Правду говорят, что нет худа без добра!
        Акмарал, не понявшая, о чем это он — то ли о сладкой воде, то ли о ней, прошептала:
        - Пей поскорей! Я должна забрать пиалу, Жорж.
        Почти полная пиала сладкой и холодной воды согрела озябшую душу Блоквила.

* * *
        В назначенное знахаркой из Годжука время с глаз Жоржа Блоквила сняли повязку. Сразу после этого состояние пленного оставляло желать лучшего, но постепенно вокруг него становилось светлее. К полудню он стал видеть гораздо лучше, хотя и не так, как до болезни.
        Француз счел это своим вторым рождением. Радуясь встрече с белым светом, он даже забыл на некоторое время и свой плен, и все сопутствующие этому трудности и лишения. Правда, эйфория была временной.
        Примерно через неделю зрение Блоквила восстановилось полностью, так что теперь ему оставалось до конца дней своих с благодарностью вспоминать Бибиджемал-табипа из Сада Годжука. Когда и эта беда благополучно миновала, для него снова потянулись бесконечно тоскливые дни жизни в плену.
        Однажды после полудня возле дома Эемурата появились две женщины среднего возраста. Судя по их широким, туго затянутым кушакам, можно было сделать вывод, что прибыли они издалека. Блоквилу и в голову не могло придти, что их визит имеет к нему самое непосредственное отношение. Напротив, он подумал, что женщины, пережившие военное время, теперь навещают своих родственников. Весенне-полевые работы еще были впереди, а сейчас самое время ходить по гостям. Из дома вышла Аннабиби и приветствовала гостей, после чего позвали из другого дома и Акмарал. Ее приглашали всякий раз, когда надо было исполнять роль переводчика в разговоре с французом.
        Две женщины последовали за Акмарал в сторону сарая. Только теперь Блоквил понял, что они идут к нему. Хотя ему и непонятно было, что этим женщинам могло понадобиться от него. К тому же Аннабиби, стоя у своего дома и глядя вслед идущим женщинам, многозначительно улыбалась. И это тоже было непонятно французу. Да и на лице приближавшейся Акмарал тоже было видно подобие улыбки. Все вместе было и странным, и смешным.
        Гостьи поздоровались с пленным и уселись у наружного входа сарая.
        Акмарал сообщила французу о цели визита незнакомых женщин. Блоквил сразу же понял, почему так загадочно улыбалась жена Эемурата. И теперь уже он сам не просто улыбнулся, а весело рассмеялся.
        Оказывается, эти приехавшие издалека женщины прослышали, что Блоквил обладает магией волшебника, а потому решили просить его о помощи.
        Немного успокоившись, Блоквил сказал:
        - Вы им объясните, Ахмарал, что я не имею никакого отношения ни к колдовству, ни к магии. Я вообще в этих делах не разбираюсь. Да и не верил я никогда во всякого рода заговоры и заклинания.
        После перевода, сделанного Акмарал, одна из женщин произнесла:
        - Ты объясни ему, милая, что он совершает благодеяние, помогая страждущим людям своим даром! — она говорила в сторону, не глядя на Акмарал, словно та чем-то обидела ее.
        Акмарал не успела ничего объяснить, а уже вторая женщина пошла в атаку:
        - Не пытайся скрыть от нас, дорогая, мы приехали сюда, точно выяснив, что он колдун. Даже на базаре Хангечена все говорят, что ученый француз является колдуном. Дыма без огня не бывает, не стали бы люди зря говорить.
        Блоквил снова уклыбнулся:
        - Но я ведь даже не мусульманин. Я католик. Это-то вы хоть поймите, апа!
        Обе “апа”, хоть и не поняли ничего из сказанного, недовольно покачали головами. Одна из них даже решила продемонстрировать свою осведомленность.
        - Колдуны бывают не только среди мусульман, но и среди шиитов, мы и это знаем, девушка.
        - Но шииты тоже мусульмане, апа! — возразил Блоквил женщине. — Шииты такие же, как и вы, люди. Только они сторонники Хазрети Али, а туркмены сунниты — они поклоняются пророку Мухаммеду.
        - Вот видишь? — воскликнула одна из женщин, поворачиваясь к своей попутчице. — Я же говорила тебе, что он колдун, во всем разбирается.
        Вторая женщина попыталась настоять на своем:
        - Мы и так знаем, что он не мусульманин, мог бы и не говорить об этом. Но пусть он знает, милая, что мы пешком прошли такой дальний путь. Скажи ему это. — Вдруг голос ее дрогнул. — Аннамурат джан уже сколько месяцев страдает от бессонницы. Только задремлет, тут же проснется. К каким только табипам, к каким только муллам мы не обращались, дорогая. И поэтому пусть ученый француз пожалеет нас. Ты только хорошенько объясни ему это, прошу тебя, родная.
        После перевода последних слов Блоквил, услышав, как его называют ученым французом, развеселился, однако он не смог ни засмеяться, ни даже улыбнуться, видя переживания расстроенных женщин. Одна из них все время вытирала слезы концом головного платка.
        Наплакавшись и немного успокоившись, женщина опять обратилась к Акмарал.
        - Милая, ты ему скажи: мы просим, а не требуем. Мы все равно все знаем, даже и не пытайтесь скрывать. Какой-то ребенок утонул в реке и только через полдня его вытащили из воды. А этот уважаемый ученый француз вернул его к жизни. Мы и об этом слышали. Когда мы сюда добирась, по дороге нам рассказали, что он какими-то заклинаниями даже свои слепые глаза открыл. Конечно, у истоков всего стоит Бог, но пусть он и нас пожалеет. Ты скажи ему это обязательно, дорогая. И ты тоже будь счастлива! На наше счастье, нашелся человек, который понимает его язык. Скажи ему все, как есть, ни слова не утаи!
        Акмарал так и сделала, перевела просьбу женщин слово в слово, ничего не исказив.
        - И что же я теперь должен делать? — спросил у переводчицы Блоквил.
        Акмарал молчала. Женщина истолковала ее молчание по-своему, забеспокоилась:
        - Что он сказал, хорошая?
        Не желая расстраивать женщин еще больше, Акмарал соврала:
        - Говорит, подумает.
        Лицо плачущей женщины немного просветлело.
        - Вот видишь! Пусть подумает, милая, пусть. Даже если он будет до завтра думать, мы согласны ждать. На улице подождем.
        Поняв, что так просто ему не отделаться от этих женщин, ждущих от него нужного им ответа, Блоквил надолго задумался. Он много читал и слышал о воздействии мусульманских заклинателей и мулл на больных, на верующих. Он видел их в Иране, видел, как верят им люди. В гаджарской армии тоже было немало людей, которые писали заговоры, давали людям амулеты с заклинаниями. На глазах у Блоквила они “заряжали” соль, воду, хлеб, фрукты. После их употребления многие сербазы испытывали облегчение, чувствовали себя лучше. Блоквил тогда скептически отнесся ко всем этим магиям. Хотя и не мог не отметить для себя, каким огромным даром внушения обладают эти люди. Но самое главное, конечно, заключалось в вере людей в их магическую силу.
        Однажды французский капрал разговаривал со священником группы горнистов, и в это время к нему обратился сербаз средних лет. Он сказал, что его замучало расстройство желудка, что он каждый час бегает в туалет, это отняло все его силы, и просил помощи. Человек, которого все считали колдуном, первым делом указательным пальцем правой руки с силой нажал на точку меж бровей больного. Затем, глядя ему прямо в глаза своим колючим взглядом, стал что-то бормотать. Он произносил слова по арабски, какие-то правильно, а какие-то неверно. Блоквил понимал по-арабски. Тот молил о здоровье стоящего перед ним человека. Потом колдун перешел с арабского на фарси и объявил: “С сегодняшнего дня ты будешь ходить в туалет только один раз в сутки — на рассвете”. Сербаз поблагодарил его и пошел дальше. Глядя ему вслед, Блоквил подумал: “Как же легко оказалось разыграть тебя!” “А ваш заговор подействует на него?” Колдун ответил уверенно: “А ты пойди завтра и сам спроси у него. Будет так, как я сказал”. Блоквил в душе посмеялся над колдуном.
        Блоквил уже забыл об этом, но случай опять свел его с этим человеком. Через два-три дня Блоквил снова беседовал с колдуном о событиях в мире и вдруг увидел идущего к ним того сербаза.
        - Господин, ваш больной опять идет сюда… — и иронически улыбнулся. — Похоже, его понос так и не прекратился!
        Колдун понял смысл иронии своего собеседника, однако не показал виду.
        - Думаю, на сей раз он идет по другому делу.
        - Какие еще могут быть дела у сербаза, который с утра до вечера расстегивает ширику штанов, господин?
        - А это ты сейчас сам узнаешь!
        Подошедший сербаз поклонился колдуну, поздоровался.
        - Если позволите…
        - Говори! — колдун весь обратился в слух. Но прежде чем тот заговорил, первым спросил у него: — Понос прекратился?
        - Понос прекратился, но…
        Блоквил не мог скрыть своего изумления. Высокомерный колдун задрал нос, всем своим видом демонстрируя свое превосходство.
        Сербаз ответил:
        - Понос-то прекратился, но мне опять нужна твоя помощь.
        - Теперь тебе что надо?
        - Ты приказал мне ходить в туалет на рассвете. Но это несправедливо. Так не хочется вставать, когда утром самый сладкий сон…
        Колдун понял, что от него требуется.
        - А если я назначу время после восхода солнца, устроит тебя?
        - Еще как устроит!
        Колдун повторил все свои недавние действия, слова по-арабски, и благословил сербаза.
        Сербаз ушел довольный.
        Блоквил признал, что его неверие оказалось ошибочным. “Видно, и впрямь существует магия слов, ведь лечили же в Древнем Китае больных заговорами и заклинаниями”.
        … О том сербазе француз вспомнил в связи с визитом двух женщин, которые смотрели на него с надеждой, верили в его могущество. Он убедился, что деятельность колдунов и заклинателей нужна вот таким страждущим, от безысходности потерявшим всякую надежду на исцеление.
        Через Акмарал Блоквил спросил, какого возраста больной, чем он занимается, какой у него вес.
        Больным оказался юноша шестнадцати лет, в полтора раза толще своих сверстников, который только ест, после еды постоянно гаходится в полудреме и больше ничем не занимается.
        Когда Блоквил внимательно посмотрел на просительницу, женщина решила, что он смотрит на узелок с вознаграждением и протянула его.
        - Не хотели с пустыми руками приходить, вот и прихватили узелок. Если ученый француз поможет…
        Блоквил раскрыл узелок. В нем был отборный крупный сушеный урюк, каждый плод размером с куриное яйцо. Он наполнил урюком горсть, поднес к лицу с понюхал. Потом выложил сухофрукты на белый лист бумаги и некоторое время смотрел на них.
        Две женщины, внимательно наблюдавшие за всеми действиями “ученого француза”, превратились в две пары ожидающих глаз.
        - Вы из каких краев будете?
        - Мы из Солтаныза, мулла ага.
        В задумчивости сощурив глаза, Блоквил вспомнил карту, которую начертил уже после вхождения в Мерв. Солтаныз раскинулся юго-западнее Мерва. Расстояние от Солтаныза до Семендука примерно два фарсаха. И обратно надо пройти столько же.
        Мыссленно пройдя весь этот путь, Блоквил начал давать женщинам рекомендации.
        - Пусть ваш больной после утреннего намаза пойдет за кем-нибудь из всадников и доберется до холма на южной окраине Семендука, трижды обойдет вокруг него, отдохнет немного, а потом возвратится обратно. Даже если сильно устанет, все равно путь идет пешком, не садится на коня. Если проголодается, пусть поест, захочет пить — попьет воды. Чай пусть не пьет. Пусть борется со сном, не спит, даже если сильно захочет. — В глазах женщин француз уже был настоящим колдуном. Он вернул обратно горсть урюка. — Вечером, перед сном, пусть съедает по одному урюку. При этом пусть думает о том, что этот урюк подействует на него как снотворное. Оно обязательно поможет. Положив голову на подушку, пусть думает о мулле-французе. Я ему приказываю спать. Одна из женщин нетерпеливо спросила:
        - И он будет спать?
        - Конечно, будет, куда он денется, если колдун ему велит! — вторая женщина хлопнула ее по локтю. — Ты забыла, перед кем сидишь?
        Окончательно успокоившаяся женщина, держа в ладони урюк, попросила:
        - Пусть он и заклинание напишет, девушка! — она одарила Акмарал ласковым взглядом. — Ты, милая, очень нам помогла. Даже и не знаю, как бы мы без тебя общались с французским муллой..
        Блоквил решил, что он должен довести начатое дело до конца. Он взял листок бумаги и после долгих раздумий написал на нем по-французски: “Суа коп аккомпли тут ле интенслон дэ бон жан” (“Пусть сбудутся мечты добрых людей!”).
        - Что с этим делать?
        - Кладите это на ночь под подушку больного!
        Блоквил делал все это для того, чтобы не обидеть этих наивных людей. Он верил, что ни его “заряженный” урюк, ни написанное им “заклинание” не помогут больному. Он только надеялся на то, что человек, пройдя пешком от Солтаныза до Семендука и обратно, от усталости ночью будет спать, как убитый.
        Две женщины, осыпая благодарностями французского муллу, Акмарал, а заодно и Аннабиби, отправились в обратный путь.
        Можно было не сомневаться, что эти две женщины, к которым Блоквил отнесся с такой благосклонностью и вниманием, быстренько прославят его на всю округу за его необычные способности.
        Блоквил вспомнил, что индийская пальма гебанг цветет единственный раз в жизни, причем, в свой последний год жизни, прежде чем засохнуть. Как знать, может, и в его жизни это последний год, ведь никогда прежде он не занимался колдовством и магией.
        Блоквилу понравилось найденное им сравнение, и он улыбнулся.
        Вскоре после ухода женщин появился пленный гаджар, который приходил за водой к колодцу Эемурата. Правда, его поход за водой был странным. Обычно люди идут за водой с кувшином или еще каким сосудом. А пленный гаджар шел без ничего, размахивая своими длинными руками. Понятно ведь, что он шел не в гости к французу.
        Пленный гаджар подошел к порогу сарая и остановился, затем, даже забыв поздороваться, нервно произнес:
        - Агабек! Я пришел сообщить тебе то, что слышал своими ушами. Этой ночью тебя хотят выкрасть, Агабек!..
        Блоквил не успел осмыслить неприятное сообщение, поэтому и не отреагировал на него должным образом.
        - Говоришь, выкрасть? — при этом у него голос даже не дрогнул. — Я что, слиток золота, чтобы меня красть?
        - Да, собираются похитить. Мне об этом сказал мой пленный земляк, приезжавший из аула Геокче к моему хозяину за сеном.
        - Но я ведь такой же пленный, как и ты. Кому мы нужны? Если и похитят, ясно, что не для того, чтобы освободить. А что меняется от того, что ты из одного плена в другой попадаешь?
        - Давать этому оценку не мое дело, Агабек. Мое дело сообщить. Не станет же человек, не имея от этого выгоды, похищать пленного и держать его у себя. Мы знаем, что наш высокочтимый шах обещал выкупить тебя в случае твоего пленения. И туркмены знают. Так что мое дело поставить в известность.
        Принесший эту весть перс ушел так же, как и пришел, — не попрощавшись. Завернув за дом Акмарал, он скрылся из виду. И лишь после его ухода Блоквил словно очнулся. Сообщение пленного о его похищении, а особенно слова об обещании Насреддина шаха подействовали на француза с новой силой.
        Блоквил разволновался. Он стал думать о невероятных слухах, распространяемых о нем по всей округе. Только теперь он понял подоплеку услышанного пару дней назад разговора о том, что якобы Эемурат собирается к назначенной за него прежде цене набавить еще несколько тысяч туменов. Все вдруг встало на свои места. Вряд ли станут мучаться угрызениями совести туркмены, посмевшие связать пленного по рукам и ногам и отвезти в соседний аул, чтобы там назначить за него цену в четыре тысячи туменов. В сознании Блоквила вновь замелькали пугающие его слова Бухара, Хива. Ведь эти бандиты, если у них не выгорит нажиться на пленном, чтобы замести следы, пойдут даже на то, что бросят пленника на стог сена и подожгут.
        Эти мысли заставили Блоквила подскочить с мечта и направиться прямо к дому Акмарал. У двери он сбавил шаг, и поступил как Мамедовез пальван. На покашливание из дома никто не отозвался. Пришлось французу подать голос.
        - Ахмарал! Ман банда Жорж. Хахеш миконэм, бийанд бирун, бэрайе шома хэбэри дарэм. (“Акмарал! Это я, Жорж. Выйдите сюда на минутку! У меня есть необычное сообщение” — фарси).
        Зашелестел полог и между ним и черной дверью кибитки показалось белое лицо Акмарал.
        - Че хэбэр? Гуш миконэм. Бегуид! (“Какое сообщение? Я слушаю. Говори!” — фарси)
        Выслушав Блоквила, Акмарал испуганно схватилась за ворот платья, словно грозившая опасность уже была рядом.
        - Кто тебе это сказал?
        - Знакомый гаджар специально приходил, чтобы сказать мне это.
        - Так надо было поставить в известность Эемурата дэдэ!
        - Я побоялся, что без вас не смогу ему ничего толком объяснить, поэтому и пошел сразу к вам. Вы уж извините меня!
        Когда Акмарал появилась на пороге вместе с французом, Эемурату это не понравилось. Голос его был недовольный:
        - Что все это значит? Что это вы, как прицепленные друг к другу?
        - Сегодня ночью собираются похитить Жоржа, Эемурат дэдэ!
        Эемурат почему-то не удивился, только спросил:
        - Кто тебе это сказал?
        Вместо ответа Акмарал посмотрела на француза.
        Блоквил подумал, что если скажет правду, может подвести пленного, сообщившего ему об этом, стать причиной его неприятностей, поэтому ответил уклончиво:
        - Не важно, от кого я это узнал, важно само известие, Агабек.
        - Ты прав, французский мулла!.. Да, до и меня раньше доходили такие слухи, значит, все это правда! — Эемурат почесал в затылке. — А я-то думал, пустые угрозы…
        Эемурат, ничего конкретно не ответив, нырнул в дом и вскоре вышел оттуда с пистолетом в руках.
        У Блоквила засверкали глаза, когда он узнал свой двуствольный французский пистолет.
        Эемурат протянул оружие пленному.
        - Держи при себе хотя бы этот пистолет!
        С удовольствием приняв свой пистолет, француз погладил его рукоять, проверил затвор.
        - Но даже крепкая палка лучше незаряженного оружия, Агабек!
        - Не совсем так, — Эемурат улыбнулся. — Воры больше всего на свете боятся оружия и глаз. Хотя глаза ведь тоже не имеют пуль. Палки боятся звери. Теперь, слава Богу, ты видишь так же хорошо, как и прежде.
        Француз подумал, что его хозяин, заговорив о глазах, тем самым хотчет напомнить ему о своем благодеянии.
        - За возвращенное мне зрение я очень вам благодарен, Агабек! Без вашего содействия, быть может, сегодня я уже был бы слепым.
        Довольный благодарными словами, Эемурат дал поручение Акмарал:
        - Ты ему скажи, хоть оружие и незаряжено, пусть он держит его при себе. Туркмены говорят, что у воров задница слаба. Скажи ему, что даже смелые люди, отправляясь на кражу, всегда боятся. И еще скажи, что у страха глаза велики.
        - Если придут воры, что я им должен говорить? Как защищаться от них пустым пистолетом?
        - Пусть целится из пистолета и что есть мочи орет: атарын! — стрелять буду! А еще воры боятся шума.
        Блоквил до самого сарая повторял слово “атарын”. А потом записал его в свою тетрадку…
        Нахлобучив на голову мерлушковую папаху, подаренную родственниками спасенного из колодца мальчика, и завернувшись в старое одеяло, пленный француз никак не мог уснуть от одолевших его невеселых мыслей. В таком состоянии он мог бы просидеть до утра.
        На улице царила тишина. По принятому у туркмен обычаю, по вечерам они собирались у кого-нибудь в доме на чай, и когда гости начинали расходиться, это становилось как бы сигналом ко сну. По мнению француза, разного рода ворье и жулье именно после этого должно выходить на промысел. Чем ближе было это время, тем озабоченней становился Блоквил.
        Пленный француз знал, что его хозяин Эемурат сделает все, чтобы не упустить своего заложника. Другого он никак не мог понять. Если Эемурат гонур не желает позора от разговоров, что у него похитили пленника, если он не хочет лишиться денег, которые получит после внесения выкупа за заложника, тогда почему он держит француза в старом сарае с открытым входом? Почему он хотя бы на время, пока утихнут страсти, не забирает своего пленного на ночь к себе домой? Или боится, что в таком случае и свою жизнь подвергнет опасности? Может, он именно так и думает: пусть похищают пленного, лишь бы я остался цел и невредим.
        Он вдруг увидел черную массу, движущуюся в сторону кладовки. Что это такое, различить в темноте было невозможно, поэтому казалось еще более устрашающим. Не ведая о том, что движущаяся в его сторону темная масса и есть ответ на все его вопросы, француз приготовился ко встрече с угрозой.
        - Ты еще не спишь, французский мулла? — услышал он знакомый голос и сразу же успокоился.
        Эемурат был похож на огромное черное существо потому, что за спиной у него было завернутое в кошму ватное одеяло.
        Когда кошма с одеялом легли рядом с ним, Блоквил понял намерения Эемурата.
        - Вы пришел, Агабек?
        - Да, мы пришел! — передразнил неправильную речь пленного Эемурат и стал стелить постель.
        Француз воспринял поступок Эемурата как уважение к себе, и ему захотелось сказать своему хозяину что-нибудь приятное. Не умея выразиться так, как ему хотелось бы, он ограничился лишь словами:
        - Хорошо, Агабек, хорошо!
        - Конечно, хорошо. Слава Богу, хорошо! — суровый голос Эемурата громыхал в темной хибаре. — Вдвоем всегда лучше, чем одному. Неспроста ведь предки говорили, что одиночество красит только Бога. — Не услышав в ответ никаких слов, он продолжил. — Ты немало натерпелся из-за нас, французский мулла, но и нам досталось порядком. Хоть бы все это было не зря в конечном итоге.
        Даже если ты не понимаешь толком языка, все равно чувствуешь себя спокойно, когда кто-то рядом есть. К тому же о многом говорит и сам факт, что и хозяин дома, и его заложник готовы вместе выступить против воров, что хозяин, оставив теплый дом, согласен провести ночь в холодной темной хибаре без окон и дверей. Ну и пусть он не очень хорошо понимает его язык, пусть ничего не отвечает ему, самое главное, теперь Блоквил был не один. Даже если Эемурат уснет, француз готов всю ночь не сомкнуть глаз, чтобы в любой нужный момент разбудить своего хозяина.
        - Как дела, французский мулла? — в тишине вдруг раздался знакомый голос.
        Француз обрадовался, что Эемурат еще не спит.
        - Ахвал наз, — ответил он. (Все хорошо).
        Хотя и создавалось впечатление, что разговариваешь не с человеком, а с темной комнатой, для француза главным было наличие собседеника.
        - Ты женат, французский мулла?
        Блоквил понял первое и последние два слова, однако главного слова в середине фразы он не знал. Поэтому и весь вопрос для него оказался непонятным.
        - Я не понимаю, Агабек.
        - Как бы тебе это сказать? Кейваны есть у тебя, кейваны?
        Блоквил сопоставил с персидским “кедбану” — “жена” и ответил:
        - Кедбану нес. Кейвану нет.
        - А мать есть?
        - Мать есть.
        - А отец?
        Блоквил молчал.
        - Педер (отец) есть? — поспешил ему на помощь Эемурат.
        - Педер нес.
        - А что означает твое “нес”?
        - Ёк, ёк! — быстро поправился Блоквил.
        - Так-то оно лучше. А то “нес” да “нес”, нашел какое-то слово! И потом, говори не “вар”, а “бар” (есть). Ба-ар!
        - Ба- ар.
        Радуясь успешности свои уроков, Эемурат улыбнулся, хотя в темноте этого и не было видно.
        - Получается, кажется… Жорж, ты какой веры? Ты ведь не мусульманин?
        - Нет, моя вера не мусульманская.
        - Это я и без тебя знаю.
        - Я католик.
        - Мне это непонятно. Ну да ладно. Будем считать, что разобрались.
        - Я из Парижа, Агабек.
        - А ты не хотел бы принять ислам?
        - Нет.
        - Не говори нет. Мы сделам тебе обрезание. Один раз будет больно, а потом сразу станешь мусульманином. И для нас это будет благодеяние. Обращение одного иноверца в свою веру для нас равносильно одному хаджу в Мекку. Давай, мы сделаем тебя мусульманином.
        - Нет, Агабек, — возразил Блоквил, понявший хоть и не все, но главное. — Я не буду мусульманином.
        - Мы уже сказали это… Ай, брат, наш с тобой разговор похож на размахивание руками в темной комнате. Давай, лучше будем спать!
        На этом нелегкий для обеих сторон диалог прекратился. Но до конца ночи еще было далеко. Может, поэтому в темной комнате вдруг зазвучала негромкая песня.
        Мару-Шаху-Джахан-ов, родина моя,
        Жизнь чужую брал, свою я отдавал за тебя.
        На базаре, устроенном в Хангечене,
        Удачную сделку совершил я…
        Приятный голос Эемурата пришелся по душе Блоквилу. Он решил как-то сообщить хозяину о полученном удовольствии.
        - Мару-Шаху-Джахан, браво!
        - Вот дьявол, чего он только не знает! — пробормотал себе под нос Эемурат. — Смотри, как он произносит “Мару-Шаху-Джахан”, этот капыр!
        И опять наступила тишина. Блоквил вынужден был молчать, потому что толком не знал языка и не мог изъясняться. Поэтому Эемурат взял инициативу в свои руки.
        - Жорж, сколько тебе лет? — Блоквил молчал, поэтому Эемурат подсказал. — Вот мне сорок лет, сорок! А тебе сколько?
        Француз понял. Но он не знал, как правильно сказать, что ему двадцать восемь лет.
        - Я десять, десять, восемь…
        - Говоришь, восемнадцать? — темноту разорвал смех. — Нет, брат, ты что-то не то сказал…
        Как только начало светать, Эемурат сразу же встал.
        - Ох и поспали от души! Наверно, и ты спал спокойно, ведь ты был не один, французский мулла?
        - Рахат! Рахат! (Спокойно), — съехидничал Блоквил. — Доброе утро, Агабек!
        - Доброе! — Эемурат начал сворачивать свою постель. — Уж теперь-то вряд ли кто-то придет!
        Блоквилу хотелось, чтобы он забрал свою постель и поскорее убрался из сарая. Он намеревался, не слыша храпа Эемурата, поспать до тех пор, пока не то что воры, а даже с пушками не придут и не схватят его за шиворот…

* * *
        Сегодня Пятница. В одном из домов на другом конце улицы устраивали садака-поминки по всем ушедшим.
        Проснувшийся около полудня Блоквил, даже когда ходил по нужде, никого вокруг не увидел. Видно, все население, взрослые и дети, отправились на садака. Такое безлюдье было самым подходящим для побега моментом, если бы пленный имел такой замысел. Но после вчерашних событий, узнав, что кто-то другой вознамерился похитить пленного, Блоквил отказался от своего намерения.
        Только француз вошел в свой сарая, как из-за дома Акмарал вынырнули два всадника. Один из них был безносым толстяком, которого пленный видел в тот день, когда приезжала знахарка, он тогда все вертелся возле сарая. Какое-то недоброе предчувствие охватило Блоквила.
        Вообще-то всадники не походили на людей, прибывших с дурными намерениями, скорее они походили на высоких гостей. Они и в седле держались очень уверенно. Безо всякой суеты слезли с коней. Увидев в руках одного из них веревку, Блоквил встревожился.
        Когда те уверенно зашагали к сараю, Блоквил понял, что пришел его час. Ему сейчас надо делать все, чтобы обезопасить себя. Он ничего уже не сможет сделать после того, как они войдут в сарай и свяжут его по рукам и ногам. Так что надо опередить их, не дать застать врасплох.
        Один из приближающихся к сараю похитителей сказал другому:
        - Повяжем его, пока он не вышел из сарая!
        Интуиция Блоквила помогла понять смысл сказанного. И это подтолкнуло его выскочить на улицу.
        Выйдя из сарая, он не стал молчать.
        - Помогите! Помогите! — заорал он во всю глотку.
        Однако злоумышленников не испугали его крики, она даже не замедлили шаг. Однако следующее движение пленного заставило их остановиться, как вкопанный. Нацеленное на них дуло французского пистолета вызвало дрожь в коленках.
        - Да что же это такое! — с трудом выдавил один из них.
        - Я и с-сам поражен, — посконосый стал заикаться. — У него в руках пистолет!
        - Атарын! Атарын! — эти грозные крики еще больше напугали негодяев.
        Они не посмели и на пленного напасть, и как удрать не знали. Боялись, что если побегут, пуля догонит их.
        - Атарын!
        Открылась дверь средней кибитки и во двор вышел Мамедовез пальван.
        - Постой, французский мулла, не стреляй!
        Один из похитителей, услышав просьбу не стрелять, понял, что спасен, и побежал к своему коню.
        Блоквил был поражен, как легко он побежал и взлетел в седло, словно бестелесная птица.
        Плосконосый, продолжая испуганно смотреть на взведенный курок пистолета, не отважился бежать.
        Появившийся перед ним Мамедовез пальван упер в землю приклад капсюльного ружья.
        - Ну, молодец, что все это значит?
        Голос плосконосого задрожал:
        - Эссаламалейкум, агам!
        - Я не могу гневить Господа, не приняв Божьего приветствия. Поэтому валейкумэссалам. Но я не буду старшим братом таким, как ты, и не называй меня ага…
        Увидев, что дуло пистолета отведено от него, что ружье на него не нацелено, вор успокоился и взял себя в руки.
        - Агам, мы совершили непростительный грех…
        - Не стыдясь своего возраста, идешь на преступление, и после этого еще называешь меня “агам”? Такие, как ты, не имеют права называть меня так…
        Негодяй съёжился, пожал плечами.
        - Прости меня, яшули! Если я еще раз покажусь у твоему дома, я не сын своего отца!
        - А ты попробуй еще раз придти с дурными намерениями!
        - Ай, да мы просто пошутили, яшули, — отговорка плосконосого прозвучала смешно.
        - Старый тигр пули не побоится! И твои слова не оправдывают тебя. Коли ты пошутил, то теперь и на мою шутку посмотри. — Старик посмотрел по сторонам, словно что-то искал. Наконец взгляд его остановился на большом чайнике, перевернутом на кучке золы возле очага. На днях у него отломился носик, потом ручка, и его выкинули как не подлежащий починке.
        Мамедовез пальван приказал плосконосому:
        - Принеси вон тот чайник, что валяется возле очага!
        Пойманный за руку вор покорно исполнил распоряжение, принес разбитый чайник.
        Старик поставил вора возле сарая и велел ему водрузить чайник на голову поверх папахи. Вор сделал, что велели, ему не терпелось поскорее узнать, что сейчас произойдет. Чайник без крышки, поставленный верх дном, разместился на его голове.
        - У тебя не хватит мужества стоять лицом сюда. Повернись спиной!
        Плосконосый не посмел ослушаться.
        Взяв в руки ружье, старик широко расставил ноги, отступил на несколько шагов назад. Затем положил приклад ружья на плечо.
        Блоквил понял, что за зрелище готовит старик, его охватила тревога. Он поднял одну руку.
        - Фо па тирэ! (Не стреляй!) — от волнения он перешел на французский. — Стрелять не надо, Агабек!
        - Стрелять надо, детка! — ответил старик, продолжая целиться. — Пусть хоть знает, к кому они пришли. Будет уроком, чтобы впредь не хотелось поживиться за чужой счет.
        Человек с чайником на голове хотел обернуться, но резкий окрик “Не шевелись!” пригвоздил его к стене.
        Раздался выстрел. Стоявший на папахе чайник разлетелся на мелкие куски. Осколки посыпались на плечи плосконосого, а оттуда — на землю. Оглушенный выстрелом человек подумал, что это его голова разлетелась на части.
        На этом “шутка” старика завершилась.
        Когда плосконосый повернулся к ним, взгляд его был потухший.
        Восхищенный Блоквил воскликнул:
        - Браво, Агабек!
        Уперев приклад ружья в землю, старик обратился к непрошеному гостю:
        - А теперь, молодец, ответь на мой вопрос.
        - Я сей-час… — вор стал заикаться. — Я готов, яшули, ответить на все!
        - Как тебя зовут?
        - Рахимкули, яшули.
        - О, ты еще что-то стоишь, если не забыл своего имени! — улыбнулся старик. — Из чьих будешь?
        - Из рода Халсахата гассапа.
        - Вон оно откуда ты вышел! — Мамедовез пальван покачал головой.
        - Ты знаешь Халсахата гассапа, яшули? — нервно спросил дрожащий от страха вор.
        - На воскресном базаре чужих людей нет! Халсахата гассапа я очень хорошо знаю. Если ты из его рода, отправляйся и расскажи ему все, что случилось. Скажи, что Мамедовез пальван отпустил тебя с миром. Светлого пути тебе! И запомни, что в этой жизни не бывает не заработанного трудом хлеба.
        После этих слов плосконосый, только что избежавший гибели, направился к ждавшему его возле кибитки коню. Стряхивая с себя осколки, он пошел своим путем, но Мамедовез пальван снова остановил его:
        - К коню не подходи, дорогой! Мы его привяжем в нашей конюшне. Не беспокойся.
        - Но ведь конь нужен мне! — жалобно произнес Рахимкули.
        - Если нужен конь, пусть за ним приедет сам Халсахат гассап. Ты только скажи ему, что Мамедовез пальван из Гонура шлет ему привет.
        Плосконосый не посмел ослушаться старика.
        Иранские власти предпочли нарушить обет, чем внести за меня высокую плату.
Жорж БЛОКВИЛ

* * *
        Как бы ни тяжело, как бы ни трудно было, а дни проходили за днями, месяцы за месяцами. По мнению Блоквила, они не несли на себе никакой нагрузки, а вся тяжесть была возложена на его плечи. От ведущего полуголодное существование француза осталась половина. Крохотная искорка надежды, еще теплившаяся в его душе, заставляла жить и верить в завтрашний день. Ему все казалось, что следующий день обязательно принесет перемены в его судьбе. Но сложившиеся в бесконечную цепочку проведенные в Гонуре дни начинались и кончались по-прежнему, не принося французу ничего нового. И теперь капрал повел счет не на дни и месяцы, а на времена года. Однако первые дни наступившей весны ничем не ознаменовались.
        По утверждению Абдал бека, назвавшегося представителем хана авшаров Юсуп хана и переправившего сообщение из Мешхеда в Мерв, хотя Иранское правительство и заключило договор с капралом Французской армии Жоржем Анри Гулибефом де Блоквилом, оно отказывается внести выкуп в размере двух тысяч туменов, чтобы освободить его из плена. Это известие и расстроило, и разозлило француза. “Что же это за шах, использующий печать, не стоящую даже двух тысяч туменов? Я бы на его место оставил трон и пошел побираться”. Эти слова были произнесены в пустынном Гонуре, отстоящем от Тегерана на расстоянии тысячи фарсахов. Ну и что, от этого шаху не холодно и не жарко, а ничего не стоящая печать как штамповала желтые листы, так и продолжает это делать. Живущему в роскошном дворце и ни в чем не нуждающемуся Насреддину шаху не было никакого дела до полугодного и полураздетого капрала из далекого Гонура. Если бы он хотел проявить заботу, у него и своих нищих хватает.
        Порушенные надежды на всемогущую печать главы большого государства вынуждали Блоквила думать об иных путях своего освобождения, рассчитывать на простое человеческое сочувствие. В первую очередь он должен каким-то образом сообщить о своем положении высокопоставленным чиновникам в Париже, а второй путь — просить аудиенции у туркменского сердара Говшут хана. Можно было бы как-то объединить эти два пути. Конечно, если бы сообщение в Париж ушло не от частного лица, каковым в данном случае является Блоквил, а за подписью самого Говшут хана, эффект был бы совсем другим. Возможно, и вопрос решился бы безотлагательно.
        Все семь дней, что прошли после неприятного известия от Абдал бека, Блоквил все уши прожужжал своему хозяину Эемурату. В концов концов при помощи Мамедовеза пальвана была достигнута договоренность о встрече с Говшут ханом. При условии, что сам Мамедовез пальван также посетит хана.
        Однажды утром, после намаза Мамедовеза пальвана и последующего завтрака три всадника выехали из Гонура и направились в сторону Хангечена. Эемурат гонур не захотел отпускать своего пожилого старшего брата одного и отправился вместе с ними.
        Перед отъездом путников случилось следующее. Мамедовез пальван еще не вышел из дома. А Эемурат направился в конюшню. Одетый Блоквил стоял на пороге своего сарая и ждал хозяев, озираясь по сторонам. К колодцу за водой пришла Акмарал и тихо, чтобы только он мог слышать, произнесла:
        - Жорж, я сегодня отправляюсь на летовку, помогать дяде. Я там пробуду около трех недель. Если больше не увидимся, счастливо тебе добраться до родины. Простишь нас, если чем-то обидели тебя. Да поможет тебе Господь!
        Блоквил произнес с трудом:
        - Я не забуду вас до конца дней своих, Ахмарал. Я вам тоже желаю счастья. Вы мне здесь были как родная сестра, — успел сказать он.
        Покашливая, на улицу вышел Мамедовез пальван. А с той стороны, ведя коней, подошел Эемурат.
        Доставая воду из колодца, Акмарал в последний раз взглянула на француза. Блоквил увидел, как на ее красивых и печальных глазах выступили слезы. Влажные черные глаза казались еще красивее. Француз сглотнул слюну. “Я никогда не забуду эти прекрасные черные глаза, в которых застыло страдание обеделенной любовью женщины!..”
        Возле зарослей камыша на восточной окраине аула люди рыли канаву. Легкий дымок от сожженной травы, смешиваясь с влажным воздухом, нес с собой запахи весны.
        Это время года Блоквил любил больше всего. Если бы он сейчас был дома, то вместе с друзьями отправился верхом на охоту. На ужин у них была бы свежеприготовленная дичь.
        Вот и сейчас его любимая пора. И сейчас он едет верхом на коне. Его также сопровождают попутчики. Только сейчас капрал отправился не на охоту, он ехал просителем своей судьбы. И рядом с ним ехали не друзья его… Неизвестно, с какой вестью они вечером вернутся обратно. Известно было только то, что вечером вместо роскошных хоромов его также будет ждать опостылевший сарай, а на ужин вместо дичи, если повезет, он получит кашу, в противном же случае кусок сухой лепешки с чаем. Потому даже весна не впечатляла его, и весенний воздух не пьянил.
        Блоквил почти полгода живет среди туркмен, но до сих пор не встретил среди них ни одного словоохотливого. Он не знал, чем это объяснить: то ли хитростью людей, то ли природной замкнутостью, вызванной непосильными тяготами жизни. В конце концов он сделал вывод, что это, скорее всего, печать времени. Потому что даже в последней войне с гаджарами погибло очень много туркмен. Если в одном доме не было погибших, они обязательно были в соседнем. К тому же малочисленные туркмены были то ли родственниками друг друга, то ли соплеменниками. Туркмены очень высоко чтят павших на полях сражений. Может, они потому так мало говорят, что не хотят тревожить дух этих людей, постоянно думают о них.
        Проводя большую часть суток в одиночестве в старом сарае, редко общаясь с людьми, Блоквил, недолюбливавший болтунов, пожив среди туркмен, понял, что в чрезмерной замкнутости тоже нет ничего хорошего.
        Вот и на этот раз все три всадника почти не вымолвили не слова за всю дорогу до самых крепостных стен Мерва. И лишь большинство людей, ехавших со стороны Мерва верхом на конях, ослах, а кто и пешим с мешком за спиной, здоровались с Мамедовезом пальваном. Старик отвечает на приветствие и едет дальше. Разговор не завязывается.
        Блоквилу нравится обычай местного люди здороваться со всеми встречными, знакомыми и незнакомыми. Например, все приветствуют Мамедовеза пальвана за его преклонный позраст. Хотя ясно ведь, что многие здоровающиеся даже не знакомы с ним, да и он многих не знает. Это хороший обычай. Не нравится только Блоквилу их молчаливость. Уж лучше бы что-нибудь тихо напевали, как это делал Эемурат ночью в старом сарае. Но что поделаешь, в чужой монастырь со своим уставом не ходят, а тем более, если ты пленник этого народа, ты обязан жить по его законам.
        На большой площади на окраине Мерва собралась большая толпа народа. Чем ближе подъезжали всадники, тем отчетливее слышали собачий лай. То лай перекрывал крики людей, то люди своими криками заглушали визг и стоны собак.
        Блоквил и без расспросов знал, что там происходит. Собачьи бои. Не все из восточных традиций нравились Блоквилу. В частности, он не выносил собачьи бои. Он видел их и в центре Тегерана, и в окрестностях Мешхеда, и на равнинах Хорасана. Французу непонятен был восторг, с которым люди устраивали кровавые потасовки собак, натравливая их друг на друга. “Интересно, неужели эти люди, когда дерутся две собаки, не представляют своих детей?”
        Жизнь чаще всего сталкивает тебя с людьми, которых бы не хотел видеть, делает соучастником неприятных событий. Вот это и есть одна из тысяч неразгаданных жизненных тайн. Блоквил стал невольным зрителем ненавистного ему зрелища. Его хозяева повернули коней в ту сторону, где стравливали собак.
        Поскольку путники из Гонура сидели верхом на конях, все происходящее внизу было видно, как на ладони.
        Вон на круг выпустили двух одинаково жирных, словно близнецы, собак с огромными головами. Двое четвероногих братьев наших меньших вцепились друг в друга ради удовольствия своих двуногих хозяев. Отточенные разгрызанием мослов острые клыки впились в туши противников. Пасти обеих собак окрасились алой кровью. После продолжительной схватки одна из собак рухнула на землю. Зато вторая и не подумала отпустить ее, продолжала грызть.
        Отведя взгляд от дерущихся собак, Блоквил стал разглядывать толпу. Все собравшиеся, от мала до велика, наслаждались жестокостью двух псов.
        Хозяин поверженного кобеля по всей видимости не захотел, чтобы его собаку добивали, и признал поражение.
        Распорядитель собачьих боев, подняв обе руки, громко провозгласил:
        - Победил кобель Овезгелена букры!
        Для него не было разницы, чья собака оказалась победителем — Овезгелена букры или еще кого-то. Для него главным было, чтобы собаки дрались меж собой, чтобы пролилась собачья кровь.
        Человеку по имени Овезгелен букры вручили приз — отрез кетени на платье. И лишь после этого Мамедовез пальван продолжил путь.
        Любители собачьих боев остались позади. Но еще долго слышался шум людских возгласов.
        Всю дорогу молчавший Мамедовез пальван вдруг подал голос.
        - Видел, французский мулла? Человек стравливает двух собак. Одна из них, даже пролив свою кровь, не получила приза. А другой дали приз. Ты что, думаешь, собака сошьет себе из кетени халат? — На свой вопрос пальван ответил сам. — Да нет, конечно! Кетени будет одевать жена человека, толкнувшего собаку на драку, заставившего ее пролить кровь. Вот тебе одна из загадок этой жизни! Ладно, это собаки, но ведь кто-то и людей заставляет проливать кровь, чтобы носить кетени. Вот тебе еще одна загадка!
        Старик был прав. Вот только Блоквил не понимал, какое отношение лично к нему имеет все сказанное. “Может, он считает, что я тоже в незаработанных нарядах хожу? Наверно. Эх, старик, старик! Кто-то может и не знать, но ты-то лучше других знаешь, какой “приз” преподнесла мне прошедшая война. Ты-то ведь умный мужик!”
        На взгляд Блоквила, дорога к дому хана Мамедовезу пальвану хорошо известна. Ни у кого ничего не спрашивая, доехав до западной стены крепости, он повернул направо. Затем проехал мимо разбросанных повсюду, словно выцветшие грибы, кибиток и вышел на берег Мургаба.
        Доехав до реки, Блоквил представил свои карты, которые чертил по поручению Хамзы Мирзы, и ему все стало понятно. На левом берегу реки стоит аул Бурказ, а на правом Геокча. Иранские войска, пойдя левым берегом реки, прошли отсюда в сторону Гараяпа. А Мамедовез пальван вышел на правый берег и повернул на запад. Но не доехав до аула, о котором подумал Блоквил, он направился к небольшому селеньицу в нескольких метрах от реки.
        Видно, там и жил Говшут хан вместе со своими родственниками.
        Когда они въехали на улицу, Блоквил попытался угадать, какой из домов принадлежит хану. Ближе к центру рядом с заметно отличающейся от других большой белой кибиткой стоял кирпичный дом с террасой. Именно на него и подумал француз. И не ошибся.
        Позади дома с террасой стояли привязанные к кольям несколько лошадей. И это лишний раз подтверждало, что именно здесь живет главный хан текинцев. Все кони были оседланы, это говорило о том, что люди приехали сюда ненадолго, по каким-то делам. Француз оказался прав: как раз сейчас главный хан беседовал с прибывшими из отдаленных аулов старейшинами.
        Визитеров из Гонура встретил молодой человек, поздоровавшись, он показал, где привязать коней. После этого пригласил гостей в белую кибитку.
        - Именно сейчас хан ага немного занят. Я сообщу ему о вашем прибытии, — молодой человек ответил на интересующий всех прибывших вопрос.
        - Можешь сказать, что приехал Мамедовез пальван из Гонура, сынок. Скажи, что с ним еще два его попутчика.
        После ухода молодого человека Блоквил из-под завитков мерлушковой папахи потихоньку осмотрел комнату. В ней не было ничего особенного, на чем можно было бы задержать взгляд. Первым делом его внимание привлекла кривая шашка, висевшая на решетке тярима. Ее ножны были изящно инкрустированы. “Неужели Говшут хан садился на коня с этой шашкой?”
        Молодой человек вернулся, неся в руках большой чайник чая. Он поставил его рядом с раскаленной от саксаула докрасна печью, после чего взял в углу тканый из верблюжьей шерсти сачак и расстелил посередине.
        - Агаи, руки будете мыть?
        - Надо помыть, — за всех троих ответил Мамедовез пальван.
        Молодой человек взял стоявший у очага кумган и подошел к медному тазу у входа…
        Сачак был расстелен между тремя гостями. Блоквил уже видел сачак из верблюжьей шерсти, когда заходил в дом Эемурата. Но он впервые видел это изящно вытканное изделие так близко. И поэтому, даже не подумав, как отнесутся к этому туркмены, осторожно погладил сачак.
        Заметивший это Мамедовез пальван пояснил:
        - Это называется сачак, французский мулла. Его еще и дастарханом называют. Если хорошенько завернуть, в него не попадают муравьи. И соткан он из верблюжьей шерсти.
        - А почему именно из верблюжьей? Разве шерсть других животных не годится?
        Старик улыбнулся.
        - Ай, наверно, сгодится, если использовать. Просто верблюд скотина, повидавшая Хызра. Да и пророки наши любят это животное. Самое чистое из всех животных.
        Ответ удовлетворил Блоквила, и он кивнул головой.
        Как только верблюжий сачак раскрыли, оттуда пахнуло таким вкусным ароматом хлеба, что у вечно голодного Блоквила разыгрался аппетит.
        - Бисмилла! — произнес старик, отломил от круглой лепешки пару кусочков и протянул ее Блоквилу. Блоквил знал, что он должен сделать то же самое — отломить два кусочка и передать лепешку Эемурату. Однако это было выше его сил, поэтому он сделал вид, что не знает обычаев, и отломил от лепешки весомый ломоть.
        Эемурат посмотрел на старшего брата.
        Блоквил ждал, что сейчас его начнут упрекать.
        Мамедовез пальван сделал вид, что ничего не заметил.
        Вкусная лепешка из белой пшеницы пришлась по вкусу французу.
        - Французский мулла, пей чай!
        Блоквил приличия ради потянулся за пиалой. Хотя сейчас ему совсем не хотелось пить, ему хотелось отломить от белой лепешки еще один ломоть. Но он постеснялся.
        Красивый сачак из верблюжьей шерсти спрятал белую лепешку в своих складках.
        - А ну, мулла-француз, а теперь товир — помолимся!
        … После товира молодой человек, сидевший на корточках возле печки и все время разглядывавший француза, не удержался, спросил:
        - Агам, французский мулла, это не тот колдун, который прибыл сюда вместе с гаджарами?
        - Колдун он или чародей, не знаю, но он именно тот француз, который прибыл вместе с гаджарами.
        - Тогда он и есть колдун! — уверенно заявил парень, словно лучше хозяев знал пленного. — Если бы он не был колдуном, не смог бы заставить спать парня, который три месяца мучался от бессонницы. Один юноша из Солтаныза излечился благодаря его заклинанию. Теперь он спокойно засыпает. Этот юноша наш дальний родственник. Поэтому я и знаю о нем. А то ведь и покойный Безирген уста возил его к своему знакомому очень сильному табипу, но ничего не помогло. Вот только французский колдун и помог.
        - А разве уста Безирген упокоился? — спросил старик.
        - Да, — молодой человек опустил голову. — Он погиб в бою под Гараяпом.
        Мамедовез пальван хотел что-то сказать, но вошедший в дом человек поздоровался и сообщил:
        - Хан ага ждет!
        Пришлось гостям перейти в дом с террасой.
        Поздоровавшись с гостями, Говшут хан обратился к Мамедоевуз пальвану:
        - Пальван ага, рад, что вижу тебя! Спрашивай!
        - Первым начинает хан!
        - Хоть мы и хан, очередь твоя, пальван ага!
        Блоквил еще раз услышал, какие вопросы задают друг другу туркмены после традиционного приветствия.
        Мамедовез пальван сообщил, что его привело к хану.
        Говшут хан вопросительно посмотрел на Блоквила: “А ты что хотел сказать?”
        Блоквил понял взгляд хана.
        - Высокочтимый господин Говшут хан! Я просто обязан поблагодарить вас за то, что нашли время для встречи и разговора со мной, хотя у вас и своих забот хватает. Объясняю это тем, что являюсь подданным не враждебного к вам государства. Мое почтение вам за ваше уважение к моему великому государству…
        Опасаясь, что француз начнет излагать всю историю своей жизни, Говшут хан воспользовался паузой и вставил:
        - Я слыхал о вас. Мне известно также об ответе, привезенном из Мешхеда человеком по имени Абдал бек. Может, меня бы и удивило, если бы такое вероломство Насреддин шах совершил впервые. И печать у Насреддина шаха такая же лживая, как он сам. Мы и раньше знали это, но с тех пор, как он, не устыдившись седых бород восьмидесяти стариков, предал их…
        Убедившись, что хан осведомлен обо всем, вплоть до Абдал бека, Блоквил понял, что ему нет необходимости представлять себя и дальше. Ему надо было без лишних слов переходить к главной цели своего визита.
        - Высокочтимый Говшут хан! — решительно произнес он. — Способен ли хан, обманутый шахом, поверить слову человека нешахского происхождения?
        - Могущество нашего немногочисленного народа в отличие от шаха в честности постых людей, а также в нашем доверии к ним.
        - В таком случае, высокочтимый хан, вы должны помочь одному из тех, кто отличается от шаха, а именно мне. — Вопросительный взгляд Говшут хана требовал объяснений Блоквилоа. — Конечно, вы вправе не верить моим пустым обещаниям. Но мне хочется надеяться, что поверите. Я не тот человек, кто может причинить зло туркменам или туркменскому хану. Судьба забросила меня сюда. Я хочу, чтобы от имени главного хана Мервского велаята было отправлено письмо правительству Франции. Это письмо могло бы сократить срок моего пребывания в вашем плену за счет незамедлительного внесения выкупа за меня.
        Говшут хан молчал. Каждая секунда этого молчания казалась Блоквилу равной каждому дню его плена. Наконец туркменский хан произнес слова, которые вряд ли могли воодушевить француза.
        - Во-первых, в высшей степени странным было бы нам писать письмо в великое государство с прошением за его подданного, которого мы не заманили сюда обманом и которого не приглашали к себе. И потом, представитель великого государства договаривался не с Мервским ханом, а с шахом Ирана. Было бы справедливым, если такое письмо будет направлено не нами, а шахом, гарантировавшим вашу безопасность. И последнее: мы тебя в гости к себе не приглашали. Мы не напали на твою страну, не связали тебя по рукам и ногам и не привезли сюда силой…
        Больше Говшут хан может ничего не говорить, потому что и так было ясно, что он поставил точку в своем решении. И эта точка накрыла своим черным крылом последнюю многомесячную веру. Единственным человеком в этих краях, способным помочь ему, был Говшут хан. Но теперь можно и не смотреть на него с надеждой. Потому что именно он и лишил его этой надежды.
        Получив нежеланный ответ, Блоквил тем не менее не должен сразу же сдаваться, уходить поверженным. Он решил вынудить туркменского хана действовать иначе, напомнив ему, что за ним стоит не какой-то там Иран или Афганистан, а гораздо более сильное государство.
        - Высокочтимый хан, думаю, вы слыхали, что из себя представляет Французская Республика. Да я и сам, если говорить вашим языком, родился в великосветской семье.
        Хан сразу же понял, какие хитроумные сети пытается расставить Блоквил, поэтому должен был дать ему соответственный ответ.
        - Мы не оцениваем людей по их близости ко двору или же отдаленности от него. Всех врагов, попавших к нам в руки, мы называем пленными.
        Блоквил не ожидал от хана такого решительного отпора.
        - Как бы там ни было, не стоит записывать во враги представителя дружественного к вам государства, высокочтимый хан.
        - Мы не пытаемся наживать себе врагов там, где их нет. Для туркмена тысяча друзей мало, и один враг — много.
        Блоквил понял, что ему никак не переспорить хана. Но он знал также, что если уйдет, услышав ответ, положение его не изменится. И поэтому он должен был любым путем воздействовать на хана, заставить его изменить к себе отношение. В качестве главного аргумента он выставлял свое великое подданство. Непонимание между ханом и пленным возникло из-за того, что каждый из них на один и тот же предмет смотрел иначе. Блоквил не считал себя врагом туркмен потому, что он не был гражданином Ирана. Туркмены же все равно считали его своим врагом, потому что он, хоть и иностранец, прибыл сюда вместе с их врагом, помогая ему.
        В дверях показался парень.
        - Хан ага, из Ахала гости прибыли! — сообщил он с порога.
        Главный хан ответил не поворачивая головы:
        - Привяжите коней родственников и угостите их чаем! — после ухода молодого человека он снова обратился к Блоквилу. — Мы не воспринимаем тебя как нашего врага. Поверим и в то, что ты не рубил туркменские головы саблей. Но если мы будем водить дружбу с человеком, который является другом нашего врага, как мы будем выглядеть? Подумай сам. И потом, хоть я и хан, в своем доме пленных не держу. Хоть я и хан, я не могу повелеть людям, имеющим заложников, отпустить тех на свободу. От того, что враг стал пленным, он не перестает быть врагом. Хан, который умолял свой народ одолеть врага, не может приказать пролившим кровь людям, чтобы они освободили своего врага. Люди сами решат, как им поступить.
        Это было последнее слово Говшут хана. Француз, хоть и понял это, смириться не захотел.
        - Я не пытаюсь плести вокруг вас политические сети, высокочтимый хан. Но не забывайте, что я сын великой Франции!
        Поначалу решивший промолчать Говшут хан не сдержался при последних словах Блоквила, прозвучавших как вызов. Тем не менее он посмотрел на Блоквила спокойным взглядом.
        - Эти слова я слышу уже в третий раз. Верю, что ты горный козел своего великого государства. Но и ты поверь, что мы являемся горой нашего маленького государства. Хоть ты и козел, стоит ли бодать гору…
        Поняв, что и эта политическая атака окончилась неудачей, Блоквил после этого даже не пытался что-то ответить.

* * *
        Хотя с приходом весны дни становились длиннее, а ночи короче, для Блоквила все было наоборот. Ему становилось все труднее проживать длинные ночи, которые наступали для него с приходом сумерек. Днем для него находились хоть какие-то занятия. По просьбе француза Эемурат гонур выдал ему лопату. И он с удовольствием работал на весеннем солнышке, до седьмого пота, получая от физического труда удовольствие. Никогда прежде не занимавшийся крестьянским трудом капрал научился и землю копать, и канавки для полива прокладывать. За две недели он перепахал целый танап земли (танап — одна пятая десятины). Но вечерами на него опять наваливалась тоска.
        За всю долгую ночь Блоквил спит не более четырех-пяти часов, и он уже начал беспокоиться о своем здоровье. Часами не отпускала головная боль, и он испугался, что у него серьезно задет мозг. Бесконечные переживания, тяжелые мысли, мечты отгоняли от него сон. И хотя все его надежды рушились одна за другой, все же ее крохотные остатки держали Блоквила, не давая погибнуть. Не получалась одна мечта, он тут же начинал мечтать о другом. Он думал о том, что всему когда-то приходит конец, цари умирают, а великолепные дворцы со временем превращаются в руины. Так, лавируя между суровой действительность и сладкими иллюзиями, он продлевал свою несчастную жизнь.
        Сегодня его выпросил один из родственников его хозяев. Он жил через три огорода восточнее Эемурата. Следуя за квадратным смуглым мужиком, Блоквил подумал о том, в каком он оказался положении, и горько усмехнулся. Какой-то безграмотный скотовод по просьбе родственника отдает ему капрала Французской армии, человека из высших кругов великого государства. И ведь тот не в гости его позвал, он ведет его, как скотину, чтобы пахать на нем! При этом никто не спрашивает у гордого капрала, хочет он выполнять такую работу или нет. Блоквила лишили собственного мнения, своего слова, он может поступать только так, как велят его хозяева. И никакого выхода из этого замкнутого круга. Вот как бывает, когда позволяешь себе легкомысленные игры с судьбой! Если ты не слушаешь родную мать, не обращаешь внимания на ее слезы, не жалеешь ее, так и бывает! Если Бог поможет тебе вырваться отсюда, ты до конца дней своих должен будешь на руках носить свою мать, Жорж Блоквил, но и этого будет недостаточно!
        Родственник Эемурата попросил Блоквила для рытья хлева. Дав в руки пленного лопату, он стал по-хозяйски прикрикивать на него, давая задание. А потом ушел в дом.
        Блоквил должен был работать до тех пор, пока не вернется хозяин дома и не даст новое задание.
        Жизнь порой заставляет людей примиряться с самыми невероятными обстоятельствами. Иначе чем объяснить эту странную метаморфозу — Блоквил, вдыхающий запахи вонючего коровника! Вот бы кому-то из сослуживцев увидеть его сейчас!
        Через некоторое время Блоквила окружила местная ребятня. Они, словно воробьи на проводах, уселись на лежавшее неподалеку длинное белое бревно и стали наблюдать за работой пленника. Все детишки были смуглыми и одеты бедненько. Посмотрев на них, Блоквил улыбнулся. Как же они похожи на галчат, такие же черненькие!
        Оглявшисъ вокруг, он обратился к одному из мальчиков, который на вид был немного старше, чем остальные ребята.
        - Биё! Гел! — он обратился к мальчику по-фарси и по-туркменски. Мало того, он ещё движением руки дал понять, что эти слова означают, Иди ко мне!» когда мальчик близко подошёл к пленному, Блоквил с большим вниманием и заинтересованностью смотрел его головной убор — тюбетейку. Мальчик поняв это, снял с головы тюбетейку и протянул ему. Блоквил рассмотрел её и одел себе на голову. А дети рассмеялись на это так, будто он сделал что-то неестественное.
        В это время две женщины вышли из кибитки. Женщины направились к тутовому дереву в нескольких шагах от кибитки, где висел мешок для кислого молока — сюзме. Одна из них — Акмарал — видимо пришла к родственникам чтобы взять сюзме к обеду. Вместе с ней была красавица лет двадцати, которую Блоквил знал в лицо так как она каждый день ходила к колодцу Эемурада за водой… Блоквил когда в первый раз видел эту красавицу даже заметил что она слегка прихрамывала на левую ногу.
        Тюбетейка семи-восьмилетнего мальчика на голове взрослого человека показалась маленькой. И дети смеялись наверное поэтому. Однако Акмарал, которая с красавицей занимались своими делами у тутовника осторожно, но внимательно наблюдала заБлоквилом, который стоял с тюбетейкой на голове. "Как тюбетейка идёть тебе. У тебя обязательно будеть своя тюбетейка!» На её взгляд в этот момент Блолквил был похож на настоящего туркменского джигита и в ее голове зародились мысли (мечты), какие могут появляться у незамужней взрослой девушки от, которых ей самой стало немного стыдно. В этот момент она так хотела чтобы Жорж имел свою собственную тюбитейку. В этот момент она так хотела чтобы эту тюбетейку шила не кто-то другая мастерица, а сама Акмарал.
        - Акмурат, иди ко мне, пожалуйста! — Вдруг она неожиданно позвала к себе мальчика, тюбетейку, которого уже вернул ему Блоквил.
        Мальчик с новой тюбетейкой быстро примчался к ней.
        - Акмурат-джан, мама тебе подарила новую тюбетейку? Поздравляю! Дай я её посмотрю. — Делая вид, что любуется узорами головного убора, она ладонью взяла размер шапки с накидкой для головы Блоквиля. — Носи на здоровье, дорогой! — сказала Акмарал вернув тюбетейку..
        Радостный мальчик побежал обратно, где развлекал детей французский пленный.
        …Через некоторое время, вырыв яму до половины, Блоквил решил немного передохнуть и вылез на поверхность и подошёл к ребятам, которые никуда не уходили.
        - Твое имя как?
        - Огулджахан, — ответила девчушка лет семи с торчащими в разные стороны косичками.
        - Ты не огул (сын), ты гыз (девочка).
        - Меня зовут Огулджахан. А сама я девочка. Вай, что за человек! Хи-хи-хи…
        - Вай, он называет ее мальчиком! — поднял шум мальчишка с горящим взором. — Это человек не может даже девчонку от мальчика отличить.
        Блоквил внимательно посмотрел на детей. Они совершенно не были похожи друг на друга, каждый из них представлял свой особый мир. На взгляд иностранца и лица у них необычные. Блоквилу захотелось нарисовать их. Посмотрев в сторону стоящего в нескольких шагах тамдыра, он обратился к одному из детей:
        - Сходи, принеси уголек!
        Француз говорил с заметным акцентом, но детям было понятно.
        - Он говорит тебе, принеси уголь.
        - Зачем ему уголь?
        Мальчишка вскочил с места и принес от тамдыра остывшую головешку.
        Лезвием лопаты Блоквил подточил конец обгоревшей палки, сделал его тоньше. На белом бревне с ободранной корой появилось изображение девочки с задорными косичками, похожими на рожки ягненка. Рисунок был настолько похож на оригинал, что изумленные дети радостно захлопали в ладошки.
        Блоквил провел несколько раз концом головешки по ладони мальчика и на ней появился профиль ребенка. Курносый нос, пухлые губы, маленькие ушки были в точности такими, как у мальчика. Это тоже стало источником радости для ребятишек.
        На шум детворы из дома вышел хозяин.
        Рисунок на бревне вынудил родственника Эемурата улыбнуться. Он несколько раз смотрел вначале на рисунок, потом на девочку. Потом вдруг спрятал улыбку и строго спросил:
        - Ты, французский мулла, не знаешь разве, что рисовать человека нельзя? — Блоквил посмотрел на него вопросительно, и тогда он продолжил. — Если на этом свете рисуешь человека, то на том свете ты должен будешь отдать часть своей души. Оказывается, ты не знаешь законов ислама.
        Не будучи мусульманином, Блоквил тем не менее знал о некоторых их порядках. К тому же ему не хотелось выслушивать упреки своего нового хозяина, поэтому ответил вызывающе:
        - Когда я попаду на тот свет, я готов отдать часть своей души, Агабек!
        Ответ пленного пришелся не по душе родственнику Эемурата. Он разозлился.
        - Если тебе так надоело жить, рисовать людей будешь, когда вернешься к себе домой. Но здесь мы не позволим тебе заниматься греховными делами. Мы и сами не ангелы, чтобы еще и твои грехи взваливать на себя.
        - Рисовать не грех, Агабек. В Коране тоже не сказано, что рисовать грех…
        Последние слова и вовсе вывели туркмена из равновесия. Кривя рот, он сказал:
        - А ты не пытайся прикрываться священным Кораном. Ты пришел сюда не для того, чтобы своими рисунками развлекать народ. Кончай болтать и бери в руки лопату. В самом-то деле, честное слово…
        Когда ты раб, ты должен беспрекословно подчиняться. Блоквил молча направился к яме.
        А детишки разбежались в разные стороны…

* * *
        Удивительно, хотя Блоквил всё время почти безвылазно сидит в мазанке, он много знает что происходит вне этих четырех стен. Он думает и о том, как любят текинские мужчины ходить на базар и с чем это связано. Те кто имеет деньги и те, кто без гроша в базарный день не сидит дома, а направляется в город. Блоквил знает, что все население Мерва не превышает и двухсот тысяч, однако здесь имеется слишком много базаров и он знает даже как их называют: «Векил-базар», (векил — это племя). «Анна-базар» (т.е. пятничный базар), «Шенбе-базар» (т.е. субботний базар), а самый главный «Хангечен базар»» (в последние годы его ещё называют и Текинским). Одного «Хангечена» было бы достаточно для всего Мервского округа, однако и остальные базары существуют с большим успехом. Наверное в каждом народе есть свои любимые занятия считает Блоквил. Он вспомнил что сегодня воскресенье, а значит самый большой базарный день, и что сегодня аул останется без мужчин. Даже такие серьезные мужчины, как Мамедовез-пальван есть необходимость или нет, едут на базар. Блоквил день Ханчегенского базара считает свободным днем для женщин,
которые освобождаются от забот о мужчинах до самого обеда.
        Однако Акмарал не воспользовалась базарным днем и отсутствием строгого Эемурада и на улице не показывалась. Но на это была причина, сегодня почти с утра гостит у них сестра жены Эемурада — Аннабиби. Если встретятся три женщины, увлекшись разговором о большом мире наверняка забудут о том, что напротив кибитки, где в тесной мазанке сидит пленный, нуждающийся в куске хлеба. Блоквиля не интересовал смысл женской беседы (сплетни), он заботился о себе. Как бы увлекшись разговором женщины не забыли что-нибудь приготовить, Пирближался полдень, но не было видно, что они заботятся об обеде.
        Вдруг Акмарал вышла из дома. В руке ее была чашка, которая давно стала собственной чашкой пленного. В обычные дни, когда Эемурат находился дома, почти всегда чашку Блоквила приносил он сам. Если же Акмарал приносила еду, то чашку она оставляля у порога и быстро уходила., чтобы не дай бог Эемурат не заподозрил, что-то плохое. А на этот раз она оставила чашку у ног пленного и отойдя до двери мазанки остановилась.
        Почуяв по запаху, что обед отличается от обычных трапез, Блоквил сказал:
        - Чувствую, что сегодня вы приготовили вкусную еду. Благодарю.
        - Это в честь гостя приготовлен такой обед. Так что твоя благодарость относится не ко мне. — Сказав это Акмарал сменила тему разговора. — Туркменская тюбетейка идет тебе, Жорж.
        - И сама она тонкая и легкая — улыбнулся Блоквил. — Подходящий головной убор даже для летнего Парижа. Одел бы её и там, после освобождения из плена.
        - Освободиться из плена, если бог даст, это возможно. А кто мне шить будет туркменскую тюбетейку в Париже. Там таких мастериц нет же.
        - Когда ты приедешь к себе на родину, придут наши англы и оденут тебе на голову красивую тюбетейку. Вот увидишь.
        Блоквил недоверчиво покачал головой.
        Сказав это Акмарал так красиво улыбнулась, что Блоквилу показалось, что из-за этой улыбки всё вокруг засияло. Но это продолжалось не долго. Акмарал, которая будто не шагает, а плавает по земле уже уходила из мазанки. Вся радость, которая окружала хозяина мазанки тоже уходили вместе с ней. Хотя Блоквил был голодным, он долгое время смотрел вслед за Акмарал, не обращая внимания на вкусно пахнущую чашку.

* * *
        Блоквила, решившего, что он избежал опасности, не попав в руки похитителей, поджидала новая беда. Избавиться от нее невозможно ни с помощью заряженного пистолета, ни ночным храпением рядом с ним в сарае. “Акмарал беременна!” — эта жуткая весть в мгновение ока облетела весь аул. И повинным в этом сочли пленного француза.
        Если учесть, что у дома Акмарал никогда не показывались посторонние мужчины, то все сходилось в одной точке. И этой точкой был Блоквил, постоянно встречавшийся и разговаривавший с Акмарал.
        Один Бог знал, чем занималась по ночам эта женщина, так ласково гладившая голову пленного, когда знахарка из Сада Годжука лечила его глаза. Люди же верят только тому, что видят своими глазами. А от их любопытных взглядов не укроешь округлившейся фигуры Акмарал.
        И снова к колодцу Эемурата пришел за водой высокий гаджар. Заметив его, Блоквил вышел из своего сарая, чтобы узнать новости.
        Высокий гаджар, свободно передвигавшийся по аулу и уже сносно говоривший по-туркменски, был в курсе всех местных событий. Приходя за водой, он рассказывал Блоквилу обо всем, что видел и слышал, о положении пленных в Гонуре, когда и сколько из них уехали домой.
        На этот раз Блоквил сам спросил у него:
        - Гулам бек, что-то ты печальным выглядишь? Или же тебя обижает твой Агабек?
        Голос Гулама был грустным и озабоченным:
        - Если не считать мою разлуку с родиной, меня больше ничего не беспокоит, Агабек. Меня твое положение тревожит.
        - Но ведь у нас с тобой одна беда. Почему ж ты так тревожишься обо мне?
        - Это не так, Агабек. Твое положение усугубляется…
        Когда Гулам бек рассказал о слухах, гуляющих по аулу, Блоквил ощутил головокружение. Он невольно бросил взгляд на дом Акмарал. И в тот же миг представил, какое наказание ждет ее.
        С трудом подбирая слова, Гулам бек добавил:
        - Я тебе сообщил о том, что слышал от туркмен своими собственными ушами, Агабек. Ни слова от себя не добавил. Вчера вечером мой Агабек со своим младшим братом говорили об этом. Если они и вправду осуществят задуманное…
        Пленный гаджар замолчал, заставив Блоквила волноваться еще больше.
        - О чем они говорили? — нетрпеливо спросил он.
        - Он говорят, что и женщину, и француза изрубят на мелкие куочки и выбросят собакам. Вроде бы у них обычай такой. Из-за женщины убивают мужчину, а из-за мужчины — женщину. Я пришел к тебе не для того, чтобы запугивать тебя, Агабек. Я пришел для того, чтобы поставить тебя в известность. Законы шариата очень суровы, Агабек, и жестоки. Я подумал, что будет лучше, если ты будешь об этом знать. Не сердись на меня. И потом, Агабек…
        После этого Блоквил ничего не захотел слушать. Он машинально побрел обратно и вошел к себе в сарай. Опустившись на старую кошму, он первым делом вспомнил тот давний сон. Неужели же то, что он видел во сне в Тегеране, спустя полтора года должно сбыться в Гонуре? Только теперь он должен погибнуть не от рук обнаженных черных ведьм, которых видел во сне, а напротив, из-за красивой женщины от рук ее родственников?
        Почти час Блоквил сидел неподвижно и смотрел на улицу. Он хотел повнимательнее разглядеть Акмарал, если та выйдет из дома. Однако из других домов люди выходили и заходили обратно, но Акмарал не показывалась. Может, ей стыдно показываться людям на глаза из-за всех этих гуляющих по аулу слухов? И как могла Акмарал оказаться в таком положении, ведь в мусульманском мире законы шариата соблюдаются слишком строго? Неужели смерти не побоялась?
        Все домыслы и предположения пленного француза так и остались его домыслами.
        Теперь-то Блоквил понимает, отчего в последние дни к колодцу стало приходить слишком много женщин, появлялись даже те, которых он никогда прежде не видел.
        Вон опять еще две женщины пришли. Им было где-то лет под сорок, и их локвил также видел впервые. Приближаясь к колодцу, они исподтишка смотрели на дом Акмарал. Видно, их сюда привела не потребность в воде, а неутоленное любопытство. Мужчины, конечно, тоже приличные свиньи, но что касается сплетен, тут уж никто не сравнится с женщинами. Наверно, они во всем мире одинаковы. В Париже даже женщины из высших кругов любят перемыть другим косточки, обсуждая, у кого и сколько любовников, богаты ли они, и не успокаиваются до тех пор, пока не докопаются до истины. Да что там Париж! Там все обстоит иначе. Там тебя не ждет виселица из-за любовника или рождения внебрачного ребенка. Самым большим наказанием могут стать женские сплетни да пересуды. Так что, если не боишься злых языков, гуляй себе на здоровье!
        Пришедшие по воду женщины своим поведением подтвердили догадку Блоквила. Доставая воду из колодца и переливая ее в свои сосуды, они расплескивали ее, видно было, что их мысли заняты другим. Они не отводили глаз от дома Акмарал. Набрав воды, они не спешили уходить, как будто дома их не ждали никакие дела. Переговариваясь между собой, они поправили головные платки.
        Одна из них кинула выразительно посмотрела на жилище пленного и что-то сказала другой. Француз понял, что означал этот взгляд. “Виновный находится вон в том сарае”, - сказано было одной. А вторая ответила взглядом: “Ну конечно!” “Нет, ты только посмотри, что натворила эта невольница! Забыв о приличиях, эта мусульманка улеглась в постель неверного! Вот и получай теперь!”
        Как ни тянули время женщины, пришлось им уйти ни с чем. Акмарал так и не вышла из своего дома. Ну и что ж, что не увидели ее в этот раз, они ведь снова могут придти к колодцу. Не вечером, так завтра утром все равно увидят, раз уж поставили перед собой такую цель. Что поделаешь, такова природа многих людей.
        Приходившие к колодцу женщины оказались невезучими. Если бы они еще самую малость подождали… Как только они завернули за кибитку, как из своего дома вышла Акмарал.
        Весь превратившись в зрение, Блоквил стал внимательно изучать Акмарал. На первый взгляд казалось, что в ее походке и внешнем облике ничего не изменилось. Но когда она подошла к очагу поближе, чтобы бросить в него старую тряпку, пленный француз подумал, что, похоже, слухи имеют под собой почву. Во-первых, несмотря на очень теплую погоду, на плечи Акмарад был накинут халат. А во-вторых, хоть дон был и тонким, он не скрывал заметную полноту женщины. “Зачем в такую жару надевать дон? Вон жена Эемурата обходится без него. А может, Ахмарал таким образом пытается скрыть от постиоронних глаз свое интересное положение? Ну ладно, сейчас ты прячешь свой живот под доном, а куда ты его денешь через два-три месяца, когда он полезет тебе на нос?” Интересно, почему француз до сих пор не замечал этого, хотя видел Акмарал по два-три раза на дню?
        Когда Акмарал пошла обратно, Блоквил окончательно поверил в случившееся. Она уже не была легкой, как прежде, походка ее потяжелела.
        Почему Акмарал пошла обратно, даже не взглянув в его сторону? Может, она ничего не знает о гуляющих по аулу сплетнях? Ведь если бы знала, она должна в первую очередь поговорить с человеком, которого считают виновником ее позора. Тем, что такая возможность у нее есть. Ровно три дня назад, воспользовавшись отсутствием людей, она угостила его приготовленной ею домашней лапшой. Неужели ей не жаль пленного француза?
        Все эти вопросы сводили Блоквила с ума. К вечеру, когда все уложились спать, их стало еще больше. Неожиданно настал момент, когда на все вопросы были получены ответы. Блоквил не ждал и не гадал, что такое может случиться.
        Глубокой ночью Блоквил, мучяась от бессонницы, вдруг увидел вышедшую из дома Акмарал. Она остановилась, осмотрелась, и, убедившись, что никто ее не видит, решительно направилась к сараю. “Не может этого быть! Наверно, она мимо пройдет. Теперь она будет бояться даже смотреть в эту сторону”.
        Пленный ошибся. Акмарал и мимо не прошла, и заглянуть в сарай не побоялась. Напротив, не сбавляя шаг, она вошла в сарай. В темноте зазвучал шепот.
        - Вы не побоялись придти ко мне, Ахмарал?
        - Я теперь ничего не боюсь, Жорж.
        - Это почему?
        - Говорят, самое страшное смерть. А смерти боятся только благополучные люди…
        Блоквил объяснил слова Акмарал ее состоянием.
        - Это верно. Смерть избавляет человека от многих страданий. Но вы ведь еще слишком молоды. Вам надо жить и стараться радоваться жизни. Если свободный человек не умеет радоваться жизни, он сам в этом виноват.
        Раздался тяжкий вздох Акмарал, сидящей на стоге сена напротив француза. Это был ответ на слова Блоквила.
        - Нет в жизни счастья, одни лишь страдания.
        И снова воцарилась тишина. Поскольку француз понимал состояние Акмарал, он тоже молчал. И поэтому он задал вопрос, который вроде бы никакого отношения к делу не имел:
        - Ахмарал, сколько вам лет? Вообще-то у нас не принято спрашивать возраст женщины, но…
        - Наверно, у каждого народа свои обычаи. Разве спрашивать у женщины о ее возрасте неприлично? Мне двадцать девять лет. А тебе сколько?
        - Я родился в тысяча восемьсот тридцать третьем году в Нормандии.
        - Выходит, ты на четыре года старше меня? — спросила Акмарал и сразу стало ясно, что она невнимательно слушала Блоквила.
        Француз улыбнулся.
        - Мне не тридцать три, Ахмарал. Я родился в тридцать третьем. А сейчас тысяча восемьсот шестьдесят первый год. Значит, мне двадцать восемь лет.
        - Ой, так ты даже младше меня. Я тебя не поняла.
        В темноте не было видно выражения лица Акмарал, но француз подумал, что она улыбнулась.
        После выяснения возраста друг друга разговор опять оборвался. Блоквил, понимая, что ему все равно не уснуть, не хотел ухода Акмарал. Он посмотрел на звезды, заглядывающие через дверь сарая, и спросил:
        - Видите звезды, Ахмарал? На небе у каждого должна быть своя звезда…
        Слова, сказанные Блоквилом для поднятия настроения женщины, так и не вылились в разговор. Потому что Акмарал сказала:
        - Моей звезды там нет!
        - Обязательно должна быть, Ахмарал, и ваша звезда.
        - Моей там нет. На небе не может быть звезды у человека, который несчастлив на земле.
        “Почему она не заговаривает о главном? Или же сообщение Гулам бека всего лишь сплетни досужих кумушек? Вряд ли Ахмарал пришгла ко мне просто так”. Сам Блоквил не решался начать малоприятный разговор. Чтобы не сидеть молча в темноте, он искал тему для разговора. Наконец француз спросил:
        - Ахмарал, вы замужем? — вопрос его прозвучал нелепо.
        - Ты хочешь побольше узнать обо мне? — спросила Акмарал с улыбкой.
        - Конечно, человеку всегда хочется поближе узнать того, к кому он относится с уважением.
        Акмарал долго не отвечала. Француз не стал настаивать, если женщина сама не хочет. Он уже думал, о чем бы таком еще спросить, но тут Акмарал заговорила сама.
        - В двенадцать лет я попала в руки гаджаров-разбойников, Жорж. В двенадцать лет ушла девочкой и в пятнадцать девственницей же и вернулась назад…
        Блоквил невольно вспомнил “царское представление”, устроенное людьми Хамзы Мирзы с невесткой чабана в песках Сарахса.
        - Неужели они не тронули вас и отпустили домой? — вырвалось у него.
        - То, что это именно так, знает один Бог, и еще я. А больше никто не верит. Даже мои родственники. Поэтому я и осталась в одиночестве, несчастным человеком… Однажды они хотели отдать меня за одного человека, я не согласилась. Надо отдать им должное, они поступили мужественно. Во-первых, не стали нарушать законы шариата, потому что я не дала согласия. Ну а во-вторых, они считались со мной из-за Апбасалы.
        - Кто такой Апбасалы?
        - Апбасалы — старейшина того рода в Хорасане, где я была заложницей. Его бурказы взяли в плен. Меня должны были обменять на этого Апбасалы. И обменяли.
        - А потом…
        - Я знаю, чего ты ото меня ждешь, Жорж. И об этом скажу. Кому нужна девушка, пробывшая в плену три года? Туркмены не берут в жены девушек с опороченным именем.
        - Но персы поступили с вами блогородно?..
        - Ну и что? Лучше самой быть испорченной, чем замарать грязью имя свое. Родителей у меня нет. Только вот эти двоюродные братья. И еще один близкий родственник — дядя, который забирал меня на летовку. Вот так и живу в тени своих родичей.
        Когда Акмарал замолчала, Блоквил сказал:
        - У нас таких, как вы, называют старыми девами.
        - У туркмен тоже есть такое выражение. Никуда не денешься, если это написано у тебя на роду, то так оно и будет.
        - Судьба-то судьбой, но вы что, так и собираетесь век свой в старых девах проходить?
        Акмарал опять тяжко вздохнула.
        - А еще неизвестно, буду я жить или нет. И потом, вот уже пять месяцев я не старая дева.
        - Кто же тогда?
        - Никто.
        - Как это?
        - Просто несчастная женщина. — Акмарал вдруг поняла, что позволила себе лишнее. — Что это я тут разболталась? А с другой стороны, должна я выговориться, кому-то душу открыть. Иначе не выдержу, сердце разорвется. Умеющий сострадать чужой человек поймет тебя скорее, чем безжалостные родственники…
        У Блоквило защемило в груди. Забыв обо всем на свете, он придвинулся поближе и схватил Акмарал за руку. Она ее вырвала.
        - Что, добрый чужой хочет превратиться в злого родственника?
        Французу стало совестно. В душе он был рад, что Акмарал не видит, как краска стыда залила его лицо.
        - Извините, Ахмарал. Вы меня простили?
        Акмарал, словно не слыша его просьбы:
        - Если я сама не сделаю этого, не уйду из жизни, мои родственники… Никак не могла уснуть, вот и пришла, чтобы хоть немного отвлечься от тяжких дум.
        - Я ничего не понимаю, Ахмарал.
        - Это хорошо, что не понимаешь. Сама заварила кашу, сама и расхлебывать буду. Видать, судьба. Я верю в судьбу, Жорж.
        Хлопнула дверь Эемурата.
        Акмарал хамерла.
        - Гелнедже вышла на двор!
        Через некоторое время та же дверь хлопнула опять.
        Акмарал успокоилась.
        - Гелнедже вошла в дом!
        Это были последние слова, которые Блоквил услышал от Акмарал. Хибара пленного опустела.

* * *
        После утреннего намаза Мамедовеза пальвана со словами “Аллахи акбер” обычно все обитатели окрестных домов, кроме детей, пробуждались. После этого взрослым, даже если они не читают намаз, считается неприличным оставаться в постели. Блоквил также привык к этому режиму. Он также всегда пробуждался на звуки азана.
        Сегодня все было, как обычно. После окончания намаза пленный сходил на двор. Именно в этот момент Мамедовез пальван направился в сторону сарая. Обычно он очень редко посещал жилище Блоквила. И поэтому в голову француза сразу же пришли мысли одна страшней другой. А вдруг старик скажет, что он опозорил их, что ему тогда отвечать? Они ведь все равно не поверят в его невиновность. Почему Ахмарал вчера вечером ничего не сказала об угрожающей ей опасности? Или же они пришли к какому-то конкретному решению?”
        Чем ближе Мамедовез пальван подходил к сараю, тем сильнее становилась тревога Блоквила. Как ни старался он держать себя в руках, быть спокойным, ничего не получилось: он начал дрожать.
        - Эссаламалейкум, Агабек! Доброе утро!
        - Валейкум эссалам, французский мулла! Как дела, жив-здоров?
        Взглянув в лицо старика и услышав его голос Блоквил успокоился. Лицо старика было спокойным, в голосе также звучало обычное дружелюбие. Сегодня он был даже приветливее обычного.
        Месяца три-четыре назад, когда она работали на участке, старик подошел, чтобы посмотреть на работу, и в разговоре как бы между прочим спросил: “Французский мулла, как ты смотришь на то, чтобы мы тебя женили? Мы запросто могли бы женить тебя, если бы ты отказался от своей веры и принял ислам”. Блоквил тогда ответил: “А вам понравится, если я предложу вам отказаться от своей веры и принять католическую?” Тем и победил старика. Но Мамедовез пальван тогда не шутил, он говорил об этом на полном серьезе. Блоквил знал, что старик не любит шуток и никогда ведет пустых разговоров.
        А вдруг Мамедовез пальван сейчас скажет: “Французский мулла, раз согрешил, умей отвечать за свои поступки. Тебе придется жениться на Акмарал”? Но ведь если он даст согласие жениться на Акмарал, ему придется-таки отречься от своей веры, Пока он не примет ислам, никто не станет венчать его с Акмарал. А если не обвенчается, его ждет смерть. “Они могут и не убить меня, чтобы получить за меня выкуп, а вот Ахмарал обязательно убьют. Меня же…” А Жоржа Блоквила они могут убить и после того, как за него пришлют выкуп, и они получат свои деньги. В любом случае, они не успокоятся, пока не отомстят за бесчестье своей родственницы. Трудно что ли послать двух всадников вдогонку за капралом, вышедшим на свободу и отправившимся домой?
        И на сей раз все страхи Блоквила оказались напрасными. Мамедовез пальван махнул рукой в сторону своего дома:
        - Французский мулла, если ты не занят, сшей мне вон тот недоуздок, он на кошме лежит! Я бы и сам мог это сделать, да глаза уже не видят.
        Услышав просьбу, француз чуть не обнял старика от радости. Сдержал свой порыв, но широко улыбнулся.
        - Агабек, не пытайтесь меня обмануть! Значит, когда вы расстреливаете чайник, не задев ни одного завитка на папахе, глаза ваши видят, а сшить недоуздок зрения не хватает?
        Старику похвала пришлась по душе. Он от души рассмеялся.
        - Когда припрет, глухой начинает слышать, а слепой видеть… Там, на кошме, есть и воск, и шило…
        Избавившись от главной своей тревоги, Блоквил направился к расстеленной в тени дома Мамедовеза пальвана кошме.
        Руки Блоквила, руки художника и картографа, были приучены ко всякой работе, в том числе они умели и нитку с иголкой держать. Неделю назад француз за полчаса мастерски починил седло, с которым Эемурат гонур провозился целый день. Да и все соседи давно уже носят ему на починку прохудившиеся чайники, кумганы, а он с удовольствием выполнят любую работу. Когда есть занятие, время быстрее летит.
        Как только Блоквил продел в иглу навощенную нить, с востока на гнедом коне появился яшули, который привлек его внимание. На приветствие работающего в тени кибитки человека он ответил намеренно громко, чтобы его могли услышать в доме.
        Лицо у гостя было неприветливое, злое. Судя по тому, как почтительно протянул ему руки для приветствия Эемурат, человек он был весьма уважаемый.
        Блоквил подумал, что сошедший с коня человек захочет поздороваться и с ним, поэтому положил инструменты на кошму и приготовился протянуть руку. Однако сердитый человек, даже не взглянув в сторону сидящего в тени человека, направился к дому Мамедовеза пальвана после слов Эемурата “Яшули в этом доме”.
        Разговор внутри дома был отчетливо слышен, словно и не было никаких стен. Вначале была соблюдена традиция приветствий и вопросов. А потом наступило тягостное молчание.
        - Война не нуждается ни в каких советах, пальван ага! — гость заговорил первым. — И здесь нет ничего непонятного. То, что мы стараемся сохранить в тайне, для всех уже давно перестало быть тайной. Уже и в наших краях об этом говорят.
        - Да, опозорились мы перед людьми, Яйлым хан! — глухо ответил Мамедовез пальван.
        “Оказывается, гостя зовут Яйлым хан, — рассуждал Блоквил. — Если к имени человека делается приставка “хан”, то он должен быть старейшиной хотя бы своего рода”.
        - Надо найти виновного! — это был голос Эемурата.
        - Да причем тут виновный? — гость сразу же заткнул его. — Она и мне, и вам в равной степени родственница. Мне она племянница, а вам двоюродная сестра. А потому будем говорить открыто. “Если сучка не захочет, то кобель ее не тронет”.
        Понятно, что под “сучкой” подразумевалась Акмарал. А гость был ее дядей. Глаза Блоквила были заняты шилом и иглой, но уши внимательно слушали все, что говорилось в доме Мамедовез пальвана. Он старался не пропустить ни одного нюанса этой скандальной истории, оьбсуждавшейся за стеной кибитки на повышенных тонах. Конечно, случившееся очень неприятно. Но по оценке капрала-европейца, не случилось ничего такого, из-за чего стоило бы устраивать такой шум. “Надо слушаться только своего сердца. Видите ли, стыдно людям на глаза показываться. Людям ведь только дай посплетничать, они всегда найдут тему для пересудов. Не стоит обращать на них внимание. Все люди делятся на три категории. Первая — это основная масса, не причиняющая никому зла ни делами, ни словами. Вторая — ни на что не способное меньшинство. Третья самая малочисленная, но и самая коварная: эти люди от имени первых и вторых извлекают выгоду лично для себя. Это очень хитрые люди. И поэтому надо слушать только себя…” Но что бы там ни думал француз, у каждого народа свои обычаи и порядки.
        Эемурат, хоть и был самым младшим из присутствующих в доме, стоял на своем. Когда он спорил с гостем, в голосе его звучала угроза:
        - Надо в первую очередь снять голову кобелю, который не уважает суку!
        - Так кто же этот кобель?
        Раз Мамедовез пальван спрашивает об этом, значит, сообщение Гулам бека французу было ошибочным.
        - А вы у нее самой не спрашивали?
        - И не пытались, — ответил гостю Эемурат. — Когда ты по уши в дерьме, какой смысл что-то еще выяснять. Коли ты уже здесь, Яйлым хан, надо не тянуть с этим делом. Если вы жалеете ее, не можете поднять руку, то позвольте мне это сделать!
        - А что, если нам увезти ее из Гонура, пока все не разрешится? — Мамедовез пальван пытался найти компромисс.
        Нетерпеливый Эемурат опередил даже гостя:
        - О чем ты говоришь, Мамед кака? Даже если ты ее вывезешь из Гонура, а позор-то куда денешь?
        - Позор в мешке не увезешь, пальван ага…
        “Гость поддерживает Эемурата. И это ведь пожилой человек…”
        - У меня есть кое-какие подозрения. — Подозревал Эемурат. — Если я неправ, пусть Аллах простит меня… На прошлой неделе, когда француза не было на месте, я вошел в его сарай. Среди сена была спрятана пустая миска из-под еды. Кто ему ее принес? Мы же знаем, что днем она даже головы в ту сторону не поворачивает. Значит, она его ночью тайком навещала… Если ему нечего скрывать, зачем тогда прятать миску? Боюсь, что виновником является наш заложник…
        Вместо узды шило вонзилось в указательный палец левой руки Блоквила. Он даже боли не почувствовал. Когда он выдернул шило, кровь хлынула из пальца на ладонь.
        - А если мы ошибаемся, что тогда? Нам мало одного позора? Дайте мне неделю-полнедели срока. Я поговорю с ним по-человечески. Если он согрешил, пусть отвечает по-мужски. А то ведь потом не пришлось бы еще и за невинно пролитую кровь отвечать. Это вам не шутки.
        Получив недельную отсрочку жизни, которая должна была бы кончиться сегодня, Блоквил после слов Мамедовеза пальвана почувствовал боль в пальце. Он сунул пораненый палец в рот.
        - Не стоит тянуть с этим делом, пальван. Будем оттягивать на неделю, на месяц, потом сами повитухами станете. Потом ведь и людям на глаза надо показываться. Мы даем тебе не неделю, а один день сроку. Завтра к вечеру я вернусь к вам. Если к тому времени вы не придете к какому-то решению, то все решится под покровом ночи. И тебе нужен авторитет, пальван ага, и Яйлым хан не собирается до конца дней ходить с опущенными глазами. Пусть я буду жестоким. Но я должен быть отмщен!.. Если ты переживаешь за своего раба, то я и твою вину могу взять на себя. Один день сроку тебе…
        Все остальное уже было неинтересно Блоквилу, которому оставили один день жизни. Ничего не соображая, он повесил узду себе на шею и побрел в свой сарай. Кожаная подпруга душила его, не давала вздохнуть.

* * *
        Шокированный услышанным, Блоквил уже ни о чем другом не мог думать. Голова гудела, уши были заложены. От затяжной головной боли по корням волос прошел холодок. Ему не нравилось, что в жарком сарае у него мерзла голова, наверно, давление изменилось, он притронулся к волосам, и ему показалось, что половина его головы поседела. Чего только не пришлось ему пережить со вчерашнего дня!
        Но даже в этом состоянии Блоквил не отрывал взгляда от улицы. Он ждал, что Мамедоевз пальван придет к нему в сарай или же позовет его к себе. Однако старый пальван до полудня несколько раз появлялся во дворе, но не предпринял ни одной попытки увидеться с французом. “Почему старик откладывает свой разговор на самый последний момент? Что он выигрывает от этого? Может, мне самому к нему пойти?” Нет, этого делать не стоит, решил он затем. Пока они сами не заведут разговор, надо делать вид, что тебе ничего не известно.
        Француз тысячу раз благодарен судьбе за то, что в этих краях живет такой мудрый аксакал Мамедовез пальван, умеющий хладнокровно отражать неожиданные удары судьбы. “Это и есть милость Божья ко мне. А иначе вспыльчивые туркмены расправились бы со мной только так, никто и слушать бы меня не стал”. Он вспомнил анекдот, который на всех вечеринках любил рассказывать один его остроумный друг в Париже. По лесу во весь опор мчится заяц, ему навстречу бежит другой заяц и спрашивает, куда он так несется. “За мной гонится лев. Он убивает всех, у кого пять ног”, - отвечает зайчишка. “Тогда чего ты так испугался и убегаешь? У тебя-то не пять ног?”- удивляется второй заяц. Первый заяц качает головой: “Ах, брат, он сначала отрывает ноги, а уж потом пересчитывает их”.
        Блоквил сравнивает вспыльчивых туркмен с тем львом, который считает ноги жертвы. Они тоже сначала снимут тебе голову, а уж потом начнут выяснять, виновен ты или нет.
        Солнце стояло в зените, летний день раскалился до предела. И только после этого головная боль француза немного отпустила. Давление немного упало. Он взял в руки бумагу и карандаши. На первой же странице его альбома красовался большой портрет улыбающейся Акмарал. Француз специально нарисовал ее улыбающейся. Ровные белые зубы, словно жемчужины, придавали ее лицу неизъяснимое очарование. Разглядывая портрет девушки, Блоквил думал: “Я ничего не понимаю, Ахмарал! Почему ты так мучаешь себя? Почему ты меня мучаешь? Почему бы нам вместе не искать выход из этого странного положения?” Портрет молчал. И оттого лицо Акмарал казалось еще красивее. Хоть и жаль было это делать, француз изорвал портрет на мелкие кусочки и выбросил. “Если Агабек нашел в сарае спрятанную миску, принесенную Ахмарал, он и рисунок в альбоме отыщет!”
        Хотя он ничего особенного и не ел, француз испытал жажду. Тихонько выйдя из сарая, осторожно направился к колодцу. Словно сговорившись, в эту же минуту на пороге своего дома появился Мамедовез пальван. Он как раз намеревался поговорить с пленным. Но сделав в сторону колодца два-три шага, старик вынужден был остановиться.
        Со стороны появились светлолицый яшули с редкой бородкой и высокий длиннолицый мужчина лет сорока на вид. Они сразу же подошли к Мамедовезу пальвану. Два старика поздоровались, обменялись приветствиями, погладили свои бороды.
        Было видно, что гости и хозяин дома не знакомы друг с другом. Тем не менее стоявший возле колодца Блоквил знал, что они обязательно спросят о доме, детях, скоте, соседях и тому подобное. Он уже напился воды, а обмен любезностями все еще продолжался.
        По обычаю туркмен Мамедовез пальван пригласил людей в дом, хотя они и не были знакомы. Однако старик с редкой бородкой не принял приглашения.
        - Думаю, что мы пока еще не заслужили чести переступать порог вашего добропорядочного дома, — неожиданно ответил он.
        - Почему же? — удивился Мамедовез пальван и привел пословицу. — Повинную голову меч не сечет, ровесник.
        - В этом нам надо еще разобраться. Сказать по правде, мы виноваты перед вами с ног до головы. И поэтому, если вы позволите поговорить с вами по-человечески во дворе, то мы это почтем за честь.
        - Что вы за странные гости такие?! — улыбнулся пальван ага. — Разве люди грешные, в чем-то провинившиеся, отправились бы в гости в такую жару?
        Старик-гость согласно кивнул головой.
        - Мы потому и пришли, что виноваты, ровесник.
        Хозяину дома не терпелось узнать, чем же так провинились странные гости.
        - Ну раз так, можете говорить здесь! Я согласен!
        Из конюшни подошел Эемурат, поздоровался с гостями.
        - А это мой младший брат! — старик показал на Эемурата. — Его зовут Эемурат.
        - Мы уже знаем, кто из вас Мамедовез пальван, а кто Эемурат! — старик дал понять, что он все заранее разузнал.
        Они посмотрели в его сторону, и Блоквил кивком головы поздоровался с незнакомцами. Но не подошел к ним, поскольку его никто не пригласил. Но и от колодца не ушел.
        - Сообщайте свою весть, гости. Я от своего брата ничего не скрываю…
        - Это хорошо, что он пришел, потому что наше сообщение касается и вашего младшего брата… А это мой младший брат! — гость показал на мужчину, который все это время стоял молча, опустив голову. — Мы его зовем Джоракули. Так вот, братья, прошлой весной Джоракули опозорил нас. Но что самое страшное, опорочил вас. А теперь уже об этом все знают. Мы пришли к вам с низко опущенной головой. Больше у меня язык не поворачивается что-то говорить. И нам, и вам все и так понятно.
        - Вон оно как все повернулось! — Мамедовез пальван схватился за бороду и посмотрел на Эемурата. — Беда пришла оттуда, откуда ее не ждали!
        Эемурат почему-то молча ушел в дом.
        - Вот такие дела, ровесник, — сказал гость, обращаясь к пальвану. — Теперь мы ждем вашего ответа.
        Мамедовез пальван собрался что-то ответить, но тут из дома вышел Эемурат. Гость сразу же понял, зачем он ходил домой, хотя его старший брат и не заметил этого. Он посмотрел на пистолет за поясом Эемурата.
        - Тиы, братишка, не пытайся запугать нас пистолетом. Туркмены говорят “Старый бык мясника не боится”. Если бы мы боялись пистолета или ножа, мы не пришли бы своими ногами на смерть. Нас сюда привела наша вина перед вами. Мы ведь могли бы и удрать, и спрятаться от вас. Могли бы вообще не появляться. Но мы решили не множить нашу трусость. Поскольку обе стороны туркмены…
        Эемурат не удержался:
        - Что ты хочешь сказать, яшули?
        - Не будем ходить вокруг да около. Мы пришли к вам с примирением, если вы согласны. Если нет, то вот перед вами черная голова повинного. Забирайте. Мы согласны на любое наказание, которое изберете вы. Сами заварили кашу, сами и расхлебывать будем.
        Уперши руку в бок, Эемурат съехидничал:
        - Ты, ага, не пытайся здесь изображать из себя и вора, и победителя. Мало того, что вы опозорили нас, так вы же и условия нам диктуете. Но нам репутация уже не нужна. Нам дорога наша честь. Репутация подмочена окончательно. Ты никогда не слыхал выражения “только с гонуром не спорь!”?
        На гостя угрозы Эемурата не произвели никакого впечатления.
        - Во-первых, братишка, тут дело посерьезнее обычных споров…
        - Мы это лучше тебя знаем.
        - Прекрати, Эемурат! — грозно повелел старый пальван. — Пусть мы лучше половину уважения потеряем, чем все!
        Гость-яшули оказался человеком мудрым, поэтому взвешивал каждое услышанное слово, стараясь никого не обидеть.
        - Мы понимаем ваше состояние, ведь вам пришлось столько пережить из-за всего этого… Но ровесник правильно говорит, “наполовину отказаться от убыточного дела, и то польза”! Если примете наши уговоры, то мы заберем свою молодку и тем самым всех избавим от пересудов. И потом, братья, это ведь судьба, а от нее никуда не денешься. Сказать по правде, никому из нас и вголову не приходило, что такое может случиться. Если бы не судьба, не захотел бы Господь этого, ни она, ни этот не оказались бы в одно время на одной летовке. Так что давайте не станем перечить Господу!..
        Когда яшули говорил “она” и “он”, он имел в виду Акмарал и своего младшего брата. Видно, судьба свела их на одном пастбище.
        - В каком положении находитесь вы? — спросил Мамедовез пальван, давая понять, что готов на примирение.
        - Каксам видишь, ровесник. Джоракули исполнилось тридцать шесть. Невестка умерла, оставив после себя пятилетнюю девочку. Сами мы скотоводы. Основное наше занятие — животноводство. И не баи мы, но и не бедняки, не имеющие куска хлеба. Середняки. Мы бы благодарили Господа, если удастся породниться с такими людьми, как вы. Если это дело, пахнущее кровью, закончится добром, устрою свадьбу. И вы…
        Гость не договорил, но было и так ясно, что он хотел сказать: “И вы тоже поддержите нас!”
        Каждое доброе слово яшули бальзамом ложилось на душу Мамедовеза пальвана, выгоняя оттуда накопившиеся боль и страдания.
        - Вы из чьих будете? — голос Мамедовеза пальвана стал еще мягче.
        - Мы, ровесник, из рода улудепе племени эрсары. Живем в Годжуке. Состоим также в родстве с родом юсупов из текинского племени векил. Дочерей отдаем и у них берем.
        Мамедовез пальван махнул в сторону своего дома:
        - Ну тогда пошли в дом!
        Гость-яшули легкой походкой направился к дому. Но Джоракули не пошел за ними, остался стоять в тени на улице…
        В тот же день с наступлением сумерек редкобородый яшули в сопровождении двух женщин снова появился в доме Мамедовеза пальвана. А вскоре уже вчетвером они растворились в темноте.
        После этого Жорж Блоквил уже не видел Акмарал. Он остался один во всем Гонуре.
        Вместе со всадниками Абдал сердара, который должен был сопровождать меня до селения топазов на левом берегу Мургаба я тронулся в путь. Высыпавшие из домов люди довольно долго шли рядом провожа меня..
БЛОКВИЛ.

* * *
        Был конец ноября 1861 года. Черная туча заволокла все небо и опустилась так низко, что казалось, будто над головой навис огромный черный котел. Было пасмурно и тоскливо. Но именно этот неприветливый осенний день четырнадцатимесячного плена стал единственным счастливым днём. Говорят «Беда не приходит одна». А когда человеку очень везёт, и радость к нему приходит с ещё одной радостью. Так случилось и с локвилем в последний из его пленных дней. Пришли две радости — одна долгожданная другая та о которой вообще даже не думал француз. Эта неожиданная радость хотя она была небольшая, стала предвестником большого счастья и привратилась в огромный букет для большой радости. И поэтому Блоквил был уверен что до последнего дня своей земной жизни не забудет этого на вид маленького по весу огромного подарка.
        Наблюдая за таким же скучным небом как своё нынешнее настроение, он увидел что идя мимо мазанки направилась к колодцу та красавица, которая слегка хромает на левую ногу. И когда она сравнялась с мазанкой, почти незаметным движением правой руки что-то бросила на сторону пленного и чуть слышно произнесла слово «Акмарал». Блоквил все понял когда увидел новенькую туркменскую тюбетейку, упавшую прямо к своим ногам…
        Радость продолжалась и за маленькой пришла большая, долгожданная.
        И вдруг, как будто спрыгнул из-за тёмных облаков, неожиданно появившийся возле давно опустевшей кибитки Акмарал Абдал сердар улыбнулся и громким голосом кричал:
        - Господин Блолквил, я принес вам счастливую весть!
        Что это за весть, было понятно и без слов. Блоквил ведь ждал только одну добрую весть. И поэтому Абдал сердар показался ему прорвавшиеся сквозь черную тучу солнцем. Это солнце сразу же отогрело выстывшую за долгие месяцы душу Блоквила. Тучи словно рассеялись, мир стал светлее. Он приготовился обнять Абдал сердара, который должен, сойдя с коня, сразу же направиться к нему.
        Однако Абдал сердар отдал поводья своего коня и другого, без седока, товарищу, приехавшему вместе с ним, и крепко пожал руку вышедшему из дома Эемурату гонуру, что-то сказал ему. Вдвоем они пошли в дом Мамедовеза пальвана.
        Блоквил не знал, что до того времени, как из Мешхеда поступят деньги, отправленные живущими там его европейскими друзьями, в Сарахс были привезены и оставлены в залог старший брат Юсуп хана, младший брат Абдал сердара и еще один человек. Зато он почувствовал, что конь без седока предназначался для него, и на нем он одолеет первые фарсахи на пути к Родине. И поэтому конь с коротковатыми ногами и спутанной пепельного цвета гривой показался ему самым красивым на свете скакуном.
        Абдал сердар еще не успел вручить Мамедовезу пальвану привезенное письмо, а уже отовсюду начали стекаться люди. Старики с посохами, молодые женщины в высоких бёруках и с малыми детьми на руках, женщины с яшмаками на лице, полураздетые ребятишки… словом, Блоквил находился в окружении множества самых разных любопытных глаз. Здесь были и все детишки, которых Блоквил видел во время рытья коровника. Он их узнал по лицам.
        Среди собравшихся был и блаженный Чакан, так напугавший своей змеей Блоквила в первый день его прибытия в Гонур. “Раз и этот знает обо всем, значит, эта весть уже весь Мерв облетела!” А вон девочка Огулджахан, чей портрет он нарисовал углем на белом бревне. Так же задорно торчат ее косички из-под красной косынки. Ее красивые черные глаза полны печали, девочка вот-вот расплачется. “Неужели они так привыкли ко мне?!”
        Наконец-то открылась дверь, заставившая так долго ждать Блоквила. Оттуда вышли Абдал сердар с Эемуратом. Эемурат ушел к себе домой. А Абдал сердар пошел к сараю.
        Гонурцы изумленно смотрели, как два взрослых человека крепко обнялись и расцеловали друг друга в щеки.
        После короткого разговора с Абдал сердаром на непонятном языке Блоквил пошел в сарай и очень скоро вышел оттуда. Из сарая, на долгое время ставшего его тюрьмой, из вещей он забрал только толстую тетрадь.
        Эемурат вышел из дома в хорошем расположении духа и легкой походкой пошел к дому брата. У порога он остановился. Мамедовез пальван в накинутом на плечи домотканом чекмене вместе с братом подошли к французу.
        Эемурат протянул ему двуствольный пистолет.
        - Забирай свое оружие, мулла! Оно ведь тебе принадлежит…
        Взяв пистолет в руки и поразмыслив немного, Блоквил передал его Мамедовезу пальвану.
        - Пусть этот пистолет останется вам на память от меня, Агабек! Я отношусь к вам с глубоким уважением, Агабек…
        Приняв двуствольный французский пистолет*, Мамедовез пальван виновато улыбнулся. Разглядывая пистолет, он сказал на смеси туркменского с фарси:
        - Это правда, что тебе здесь пришлось нелегко, мулла. Ты сам подумай, почему нам пришлось держать своего пленника в такой строгости. Мы ведь и сами не жировали, поэтому и тебе пришлось разделить с нами наши трудности. Но теперь забудь обо всем этом и возвращайся с Богом к себе на родину. Аллахи Акбер!** — Старый пальван возвел руки к лицу. — Счастливого тебе пути! И да поможет тебе Господь!..
        Искренние слова Мамедовеза пальвана растопили его сердце. Блоквил крепко пожал грубые ладони старика и посмотрел по сторонам. Среди десятков уставившихся на него глаз он не встретил единственных, которые так хотелось бы ему увидеть сейчас. Как жаль, что они даже не смогли по-человечески проститься.
        Перед глазами француза на воздухе вырисовывается облик Акмарал, по щекам которой идут прощальные слёзы, и Блоквил горько и глубоко вздыхает: «Прощай, Человек и Любовь!»
        Ашгабат — Москва,1993 -1995.
        744013. Ahabad, Turkmenistan,
        ул. Nogina 2.кв. 4. тел: 22-37-16.