Между жертвенником и камнем. Гость из Кессарии Евгений Григорьевич Санин
        Из жизни императоров Древнего Рима #3
        ЕВГЕНИЙ САНИН
        МЕЖДУ ЖЕРТВЕННИКОМ И КАМНЕМ (ТИБЕРИЙ)
          ГОСТЬ ИЗ КЕСАРИИ (КАЛИГУЛА)
          ИСТОРИЧЕСКИЕ ПОВЕСТИ СЕРИЯ "ИЗ ЖИЗНИ ИМПЕРАТОРОВ ДРЕВНЕГО РИМА'
          Книги III - IV Исторические повести «Между жертвенником и камнем», «Гость из Кесарии» Е. Г. Санина входят в популярную серию «Из жизни императоров Древнего Рима». Читатель вновь встретится с одним из героев предыдущей книги - Тиберием, ставшим после смерти Августа его преемником. Автор рассказывает нам только об одном эпизоде из жизни Тиберия - заговоре префекта претория Сеяна против императора.
        Время, когда Великим Городом правил император Калигула, его современники справедливо называли мрачной страницей истории страны.
        Вместе с героем повести «Гость из Кессарии» торговцем рыбы Андроменом, мы побываем на пиру у Калигулы, узнаем, чем окончился он для многих его участников.
        Для всех, кто интересуется античной историей.
        МЕЖДУ ЖЕРТВЕННИКОМ И КАМНЕМ (ТИБЕРИЙ)
        Повесть Дождливым сентябрьским вечером в императорском дворце Юпитера на Капри случилось то, чего раньше не знали его неприступные стены. Бесследно исчез посланец из Рима. В этом не было бы ничего удивительного - с тех пор, как на острове безвыездно обосновался Тиберий,десятки людей после допросов и пыток сбрасывали ежедневно в море с отвесных скал. Но пропавший не был жертвой очередного доноса римлян или стараний префекта претория Сеяна. Им оказался личный табулярий Антонии, тетки императора.
        И это было невероятно.
        Еще днем, в присутствии Сеяна передал он Тиберию несколько маловажных писем.
        Доложил, что ответы повезет на первом же паруснике, который утром должен был отчалить с острова. И вот теперь его не могли найти ни во дворце, ни на берегу. Нигде.
        Тиберий узнал о происшедшем, едва только сел за столик с недоконченными записками о своих деяниях, которые вот уже несколько недель писал по примеру божественного предшественника.
        Не успел он вчитаться в тщательно составленную накануне фразу о том, что навсегда лишил народное собрание права выбора должностных лиц, как язычки пламени на канделябре заволновались, пригнулись, словно присев перед тем, как сорваться с фитилей и улететь, - Я же просил не отвлекать меня, Сеян! - не оборачиваясь, проворчал император, зная, что войти без доклада к нему мог только префект претория.
        - Но дело не требует отлагательств! - раздался в ответ уверенный голос, наполняя спальню густым, сочным басом.
        Латинская поговорка, соответствующая русской: «Между молотом и наковальней».
        Согласно древнеримскому обряду, жертвенных животных убивали каменным топором.
        Табулярий - раб-письмоносец, 3
        - У тебя всегда неотложные дела! Даже когда я пишу то, что будут читать наши потомки, когда нас с тобой давно не будет в живых... - задумчиво повертел стиль Тиберий.
        - Ну, что там еще: пожар в столице или нашествие варваров?
        - Пропал раб! - не принимая иронии, хмуро сообщил Сеян.
        - Что?! И из-за этого ты беспокоишь императора?! - удивленно вскинул редкие брови Тиберий. - Найди и прикажи распять на кресте! Ты или я префект претория? Если меня будут отвлекать из-за каждого бежавшего раба моей империи, то..
        - Но это не каждый раб! - перебил Сеян, пустившегося в свои обычные рассуждения, Тиберия. - Пропал табулярий, который прибыл сегодня из Рима.
        - От Антонии? - быстро уточнил император и, встретив хмурый кивок префекта, озадаченно покачал головой. - Этого мне только не хватало! Она единственный человек из семьи Германика, от которого я не жду пакостей, хоть она и женщина... Если ты не найдешь этого табулярия, то мои «благожелатели» мигом разнесут по Риму, что я приказал подвергнуть его пыткам, чтобы дознаться, не замышляет ли чего против меня Антония! А я не собираюсь с ней ссориться! В скалах его искали?
        - И в скалах, и на берегу, и во дворце! - перечислил Сеян, который, как показалось Тиберию, был встревожен даже больше его самого. Во всяком случае, он вдруг стал внимательно осматриваться по сторонам, бормоча: - Обшарили все залы и комнаты, кроме этой...
        - Не хочешь ли ты сказать, что он спрятался в моей спальне? - усмехнулся Тиберий и указал острием стиля на дверь. - Ступай, Сеян, дело действительно не терпит отлагательств!
        Потоптавшись на пороге, префект претория не посмел перечить императору и вышел.
        Тиберий снова склонился над своими записями.
        «Я навсегда лишил народное собрание права выбора должностных лиц и передал это право сенату», - с трудом вникая в смысл написанного, дважды перечитал он и вдруг услышал за спиной робкое покашливание.
        - Сеян! - раздраженно вскричал император, швыряя стиль на лист пергамента, - Тебе не кажется, что ты злоупотребляешь моим терпением?!
        Он оглянулся, и в ужасе замер. Возле шторы, занавешивавшей окно, стоял тот самый табулярий, которого, сбившись с ног, искала по острову вся дворцовая страха, - Как!.. - ошеломленно спросил Тиберий,лихорадочно прикидывая, успеет ли на его зов стоящий за дверью преторианец. - Ты?.. Здесь?!
        Приблизившись к помертвевшему от страха императору, раб неожиданно повалился ему в ноги и так застыл, всем своим видом давая понять, что оказался в спальне не для того, чтобы причинить зло, - Что тебе надо? - приходя в себя, резко спросил Тиберий.
        Вместо ответа раб сунул руку за пазуху и, не разгибаясь, протянул письмо.
        - Что это?
        - Послание моей госпожи...
        - Почему не передал его вместе с остальными письмами?
        - Так велела госпожа, - глухо проронил раб. - Ты был не один. С тобой был Сеян...
        Тиберий пожал плечами и взял нагретый на груди табулярия лист пергамента.
        Развернул его и, запоздало убедившись, что на восковой печати стоял оттиск с перстня Антонии, стал недовольно скользить глазами по строчкам со знакомым почерком племянницы Октавиана Августа.
        Внезапно пальцы его напряглись. Изменившись в лице, он поднес пергамент к самым глазам.
        - Огня!.. - хрипло приказал он, и раб, вскочив с колен, торопливо поднес канделябр к Тиберию.
        На императора страшно было смотреть. Глаза его метались по строчкам, словно у преступника, читающего свой смертный приговор, руки дрожали, подбородок отвис, обнажая белые, крепкие, несмотря на старческий возраст, зубы.2
        - Ах, Сеян, Сеян!.. - прошептал он, качая головой, и вдруг настороженно покосился на раба: - Ведомо ли тебе, что в этом послании?
        - Да, государь... - с видимым усилием признался раб, и языки пламени канделябра, который он продолжал держать над письмом, заходили ходуном, заставляя двигаться огромные, не верные тени на стенах.
        - Значит, знаешь... - задумчиво сказал Тиберий, переводя взгляд на дверь.
        - Госпожа приказала передать тебе его содержание, если обстоятельства вынудят меня уничтожить его по дороге! - торопливо добавил раб. - Она обещала дать мне свободу, если я выполню ее поручение, и поклялась в этом памятью своего божественного деда!..
        Раб осекся на полуслове, видя, что даже клятва именем Августа не тронула императора. Он понуро опустил голову, ожидая своей участи. Он уже был уверен, что сейчас распахнется дверь, и стоящий за ней охранник потащит его за собой, а может, без шума прикончит на месте, как вдруг Тиберий рассеянно спросил: Антония была дочерью Марка Антония и Октавии,старшей сестры Августа, и вдовой младшего брата Тиберия - Друза, после смерти которого уже не выходила замуж.
        К моменту описываемых событий, т. е. в 31 году "Гиберию было 73 года.
        - Как тебе удалось проникнуть в мою спальню?
        - Через это окно, государь! - кивнул в сторону шторы раб.
        В глазах сосредоточенно думавшего о чем-то императора появилось что-то похожее на любопытство. Он прошел к окну, заглянул вниз и отшатнулся.
        - Но это же невозможно! - задергивая штору, заметил он.
        - Мне была обещана свобода! - ответил раб, вкладывая в каждое слово особый, одному ему известный смысл, - Могла ли остановить меня на пути ж этой цели какая-то стена?
        Тем более, что в ней немало выступов.
        - Но ты легко мог сорваться в пропасть! - недоверчиво сказал Тиберий. - Или попасть на глаза Сеяну, что, пожалуй, еще хуже!
        Император уже не любопытствовал - буравил раба своими большими зеленоватыми глазами.
        - Этот Сеян переломал бы тебе все кости, а потом приказал распять. Неужели так приятно висеть на кресте? - доигрывая пальцами, допытывался он.
        - Мне была обещана свобода! - упрямо повторил раб.
        - И ты… не выдал бы меня на допросе? - вплотную приблизил к нему лицо император.
        Раб не без труда выдержал этот пристальный взгляд, понимая, что в это мгновение решается его судьба, и тихо, но с чувством ответил:
        - Я умею быть благодарным даже за одно только обещание свободы...
        - Ты говоришь совсем не как раб! - неожиданно смягчился Тиберий и даже улыбнулся посланнику Антонии. - Как тебя зовут? Не удивлюсь, если и имя у тебя какое-нибудь особенное.
        - Паллант, государь! - поклонился раб.
        - Вот видишь! - торжествуя, заметил император, радуясь, что не ошибся, - Оно от имени Паллады - Афины Воительницы... За какие же заслуги моя сестра дала тебе это - имя?
        - О, государь! Этой честью я обязан своим далеким предкам...
        - Кем же они были: архонтами? Полководцами?
        При каждом новом слове Паллант отрицательно качал головой.
        - Царями! - дождавшись, когда Тиберий устанет перечислять наиболее почитаемые в Элладе должности, ответил он и не без гордости пояснил удивленно вскинувшему брови императору. - Мой род ведет свое начало от аркадских правителей!
        - Тогда мне понятно твое природное умение быть одновременно и слугой, и господином! - окончательно успокаиваясь, усмехнулся Тиберий и знаком приказал Палланту поставить канделябр на стол.
        Тени вновь ожили, угрожающе задвигались на стене. Император следил за ними завороженным взглядом.
        - Я отпущу тебя в Рим, где ты, передав мою благодарность Антонии за предупреждение, будешь ждать от меня указаний! - с трудом стряхивая с себя оцепенение, наконец, решил он и добавил просиявшему Палланту. - Да-да, отпущу живым и... свободным. Потому что из всех мне верных людей во всем мире осталась лишь Антония, да... Макрон!
        Он указал Палланту на штору. И выждав, когда тот спрячется за ней, крикнул стражника.
        Дверь распахнулась. Тиберий, зная теперь, что каждое его слово будет в точности: передано префекту претория, с деланным безразличием сказал выросшему в дверях преторианцу:
        - Пока Сеян занят поимкой беглеца, вызови-ка мне Макрона! Хоть я и терпеть не могу этого офицера, но его молодая память лучше моей. А я срочно должен написать, в каком году Сеян вместе с моим сыном доблестно усмирили восстание легионов в Паннонии!
        - Вот так! - едва захлопнулась дверь, обратился к заволновавшейся шторе Тиберий, и на его маленьких, резко очерченных двумя морщинами губах появилась горькая усмешка:
        -Скажи, мог бы я быть царем в вашей Аркадии?
        Паллант не успел ответить, как дверь снова заскрипела. На пороге появился Макрон
        - высокий офицер преторианской гвардии с грубыми, словно наспех высеченными из камня природой-скульптором чертами лица. Но его суровость и высокомерие заметно смягчились при виде императора. Он даже улыбнулся, что так не шло лицу воина, привыкшего беспрекословно выполнять приказы командиров, жечь, грабить и убивать.
        - Входи! - разрешил Тиберий, и, как только Макрон приблизился к нему, спросил: - Можешь ли ты незаметно вывести из дворца и доставить в Рим моего человека?
        Макрон подумав, кивнул.
        - Прекрасно... Паллант! - позвал император, и освобожденный им раб вышел из-за шторы.
        Ни одна жилка не дрогнула на лице Макрона. Он снова вопросительно взглянул на Тиберия.
        - Отправишь его и сразу обратно! - приказал император. - А если Сеян вдруг спросит, что ты делал у меня, скажи: диктовал, что восстание четырнадцатого года было подавлено исключительно благодаря ему. Пусть тешит свое самолюбие и ищет Палланта до утра. Нам будет о чем потолковать за это время...
        Оставшись один, Тиберий взволнованно заходил по спальне. Лицо его беспрестанно меняло свое выражение. Целая гамма чувств - от живого страха до предвкушения сладостной мести - проявилась на нем за какую-то минуту.
        Наконец он остановился перед столом и, уже не сдерживая себя, ударил кулаком по листу пергамента.
        - Ах, Сеян! - с отчаяньем прошептал Тиберий, и теперь его глаза были сведены в злобные щелочки. - Единственный человек, которому я доверял, с которым позволял себе быть на равных! Чего ему не хватало? Так нагло, так ловко провести меня!
        Мысли его путались, и пришлось приложить немало усилий, чтобы взять себя в руки и внимательно, вникая в каждое слово, перечитать письмо.
        «Твой любимый Сеян, бывший друг моего мужа, воспользовавшись своей властью над войском, которую ты слепо передоверил ему, устроил против тебя опасный заговор, - писала Антония. - Нет такого преторианца, который не был бы теперь верен ему, а к заговору уже примкнули многие сенаторы и вольноотпущенники...»
        Тиберий в изнеможении опустился на ложе и вспомнил свою родственницу - большие, как у ее матери, глаза... такое же полное лицо с почти круглыми, сужающимися к низу скулами... Многочисленные ее добродетели в отличие от распутных римских матрон всегда вызывали в нем, ведущем далеко не безупречный образ жизни, невольное уважение к Антонии, Она была удивительно похожа на свою мать Октавию, любимую сестру Августа, вышедшую замуж за Марка Антония, который, впрочем, не стоил даже ее мизинца,,.
        «Я знаю, что ты никому; кроме Сеяна, не веришь на слово, - писала дальше Антония, и Тиберий зримо увидел усмешку на ее лице, когда она по своему обыкновению, тщательно выводила эту строчку. - И, тем не менее, постараюсь открыть тебе глаза на то, что представляет из себя на самом деле твой префект. О своем безутешном горе я не буду вспоминать, хотя уверена, что Германика отравили в Сирии по прямому указанию Сеяна. Не стану и говорить, что такая же опасность нависла сейчас над тремя моими внуками. Расчищая себе дорогу к власти, Сеян теперь не остановится ни перед чем...
        Скажу лишь о том, что может тронуть тебя - туника ближе к телу, чем паллий! Ты до сих пор пребываешь в уверенности, что твой родной сын умер восемь лет назад от болезни.
        Еще бы - ведь следствие по делу его смерти вел сам Сеян! Так знай: именно он по винен в его гибели! Он, а еще жена твоего несчастного сына, которую Сеян сначала склонил к прелюбодеянию, а, потом, пообещав, что она станет его соправительницей, толкнул на то, чтобы отравить своего мужа. Ты по-прежнему не веришь мне? Так оглянись вокруг и сразу увидишь, кем стал ты, и кто теперь Сеян. Приезжай, наконец, в Рим, из которого тебя выгнал, да-да, выгнал, Сеян, и убедись сам, как сенат готовится отметить день его рождения! Повсюду для всенародного почитания выставлены его золотые статуи. Его изображения помещены на знаменах всех легионов, кроме Сирийских.,.»
        - Нет! - вскричал Тиберий, отталкивая письмо. - Не может быть!.. Это ложь... Она мстит за Германика! А впрочем...
        Он на минуту закрыл встревоженные глаза, прикидывая, как здесь, на Капри, можно немедленно проверить сообщение Антонии, а когда открыл, то в них уже поблескивали хитрые огоньки.
        - Охрана! - громко позвал Тиберий и нарочито любезно обратился к выросшему в дверях преторианцу: - Я вспомнил, что у нашего дорогого префекта скоро день рождения.
        Как думаешь, обрадуется ли он такому подарку, как скажем, небольшой дворец или… перстень с моим изображением?
        Губы могучего преторианца презрительно дрогнули, но он тут же взял себя в руки и почтительно поклонился императору:
        - Думаю, мой начальник будет счастлив получить от тебя любой подарок!
        - Хорошо, иди! - кивнул Тиберий и, проводив глазами охранника, снова задумался.
        «Антония права, представляю, что творится в Риме, если даже рядовой преторианец уже почти не скрывает своих чувств ко мне... Но у меня еще есть время! - понял он. - Иначе этому громиле незачем было бы сдерживать себя. Подошел бы ближе, положил свои ручищи мне на горло, и... Ах, Сеян, Се ян! - в который уже раз покачал он головой. - Ведь мы же с тобой делали одно дело с той лишь разницей, что ты старался для себя, а я - для своего единственного внука!»
        Тиберий порывисто встал и вновь взволнованно заходил по спальне.
        Все семнадцать лет своего правления он был занят тем, что расчищал путь к власти своему родному сыну, а после его смерти - внуку. Серьезным препятствием в осуществлении замысла была семья Германика, связанная с Августом кровным родством.
        И он убирал одного за другим ее членов руками Сеяна, абсолютно уверенный в надежности префекта претория. Так как же случилось, что Сеян предал его?
        Тиберий замедлил шаг и прищурился на замершие огоньки канделябра, вспоминая события почти уже двадцатилетней давности, 1 Германик - старший сын Антонии, усыновленный по приказу Августа Тиберием, был отравлен наместником Сирин Пизоном в 19 г.
        Нерон, Друз и Гай - сыновья Германика и Агриппы Старшей, главные претенденты на императорскую власть.. Последний, после смерти Тиберия, действительно станет императором и войдет в историю под именем Калигулы «Самая непостоянная на земле вещь - это огонь, - с возрастающим раздражением подумал он. - Ему все равно где гореть: в светильнике у колыбели новорожденного, в жалкой могиле бедняка или на погребальном костре императора! Была бы только подходящая пища...»
        Августа, вернее то, что осталось от его семидесятилетних радостей, надежд и мучений, этот огонь испепелил в каких-нибудь полчаса... Казалось, что он, Тиберий, глядя на тот погребальный костер, должен быть на вершине счастья. И потому, что власть наконец перешла к нему. И потому, что умер человек, который всю жизнь унижал его: вынудил восемь бесконечно долгих лет прожить в добровольном изгнании на Родосе, заставил развестись с любимой женой и жениться на своей дочери - развратной Юлии...
        Сорок лет ждал он изо дня в день этого часа. Засыпал и просыпался с надеждой. А дождался - счастья и не было. Был лишь жгучий стыд после оглашения завещания, от которого у него запылали щеки.
        Столько лет прошло, удивился Тиберий, а до сих пор он слово в слово помнил начало завещания, которое во всеуслышанье зачитал вольноотпущенник:
        «Так как жестокая судьба лишили меня моих сыновей Гая и Луция, пусть моим наследником в размере двух третей будет Тиберий Цезарь», Даже в своем последнем слове к живым Август не забыл напомнить, что он, Тиберий - его пасынок, продолжая унижать и после своей смерти.
        Если бы не Сеян, не продержаться бы ему тогда у власти и полугода... Именно Сеян сумел вовремя раскрыть заговор знатнейшего из римлян Луция Либона. И Сеян - он не кривил душой, когда говорил об этом Макрону - помог ему усмирить восставшие в Паннонии легионы. Одним воинам через своих агентов он удачно истолковал лунное затмение, как неблагоприятный знак для восстания. Других - запугал. Третьим пообещал вдвойне выплатить задержанное жалованье. Но главное - Сеян вовремя угадал его ненависть к Германику. .
        Одно упоминание этого имени вызвало в Тиберии вспышку ярости. Он упал на ложе и, стиснув кулаки, принялся колотить ими по пуховым подушкам.
        Да, Германик однажды отказался от императорской власти, которую настойчиво предлагали ему германские легионы. Но была ли гарантия, что он стал бы поступать так и впредь? Тогда Сеян, как обычно, не предлагая открыто убийства, вскользь заметил, не слишком ли привязан народ к его приемному сыну Германику? И он тоже, будто обмолвившись, ответил: Гай и Луций Цезари - родные внуки и приемные сыновья Октавиана Августа, умершие в юношеском возрасте.
        «Пожалуй, что слишком».
        После этого он перевел разговор на последнее представление в театре, говорил о непомерно высоких ценах на коринфские вазы, о других незначительных делах, зная, что участь Германика уже решена.
        И действительно, не прошло и трех месяцев - обычного срока действия медленно убивающего яда - как из далекой Сирии пришла весть о безвременной кончине его главного конкурента. Вот какого префекта претория послала ему судьба! Так, когда же Сеян предал его?..
        «Да, - медленно встал с ложа Тиберий и подошел к столу, тронув письмо Антонии. - Сеян ни разу ни на чем не настаивал. Он лишь сеял в меня семена подозрений и ждал, пока они прорастут и созреют, не зная, что поле моей ненависти давно уже колосилось, и мне нужен был только толковый жнец. Сеян умел быть таким. Он обладал редким даром терпеть и выжидать подходящий момент. И это тоже роднило нас с ним...»
        За окном заворочался, приближаясь, дальний гром. Полыхнула одна молния, другая...
        Тиберий испуганно отшатнулся от стола, торопливо просеменил в угол и надел на голову лавровый венок.
        «Ах, Сеян, Сеян, - возвращаясь к столу, подумал он. - Трудно мне будет без тебя свалить оставшихся членов семьи Германика. Трудно? - вдруг улыбнулся он неожиданной мысли. - А может наоборот легко? Я ведь тогда смогу все свалить на заговор Сеяна и одним ударом расправиться со всеми!»
        Молнии вспыхивали и гасли одна за другой. Гром грохотал уже почти беспрерывно.
        Но Тиберий больше не обращал никакого внимания на яростные удары стихии, казалось, сотрясавшей весь его остров с двенадцатью - по числу главных богов на Олимпе
        - дворцами, гаванью и скалами.
        Император снова сидел на ложе, подтянутый, статный, как в молодые годы, и заворожено глядел на огоньки. Словно приглашал их за собой в опасный путь, откуда для него, возможно, уже не будет возврата. Губы его чуть заметно шевелились. Со стороны могло показаться, что Тиберий читает молитву. Но на самом деле он размышлял, как ему выйти победителем в явно неравной схватке. И лучшего способа одолеть Сеяна, чем его же собственным оружием - умением усыплять бдительность противника и действовать исподволь, он не видел, «У Сеяна теперь есть все - сведенные по моему эдикту в единый лагерь преторианские 1 Несмотря на то, что Тиберий мало почитал богов, веря в одну судьбу, всякий раз при грозе он надевал лавровый венок, надеясь, что это убережет его от карающей молнии Юпитера. когорты, раболепие сената, поддержка всадников и армии, - прикидывал он, задумчиво разглядывая лист пергамента. - А у меня - ничего, кроме этого письма Антонии о злонамерениях Сеяна... Да, но оно может перевесить и легионы, и сенат, и армию... Надо только разумно использовать это единственное мое преимущество!..»
        III Через три часа Тиберий уже знал, что ему надо делать. Едва только Макрон вновь переступил порог его спальни, он стал отдавать приказания коротким и понятным языком, как в дни далекой молодости, когда он был удачливым и решительным полководцем.
        - Немедленно отправляйся в Рим. Если Сеян спросит зачем, намекни, что я послал тебя за подарком ко дню его рождения.
        Макрон понимающе кивнул.
        - В Риме обойди все лавки. Выбери самое лучшее и дорогое, что в них есть: эллинские статуи, золотую посуду, драгоценные камни, украшения…
        Макрои опять кивнул, но уже не так уверенно.
        - ... и подари их сенаторам и всадникам! - сделав многозначительную паузу, докончил Тиберий. - От моего имени.
        - Не возьмут! - хмуро заметил Макрон.
        - Оставь у порога. Вложи в руки и уходи. Возьмут, как миленькие, да еще и будут молчать! - отрывисто проговорил Тиберий и неожиданно улыбнулся: - Потому что скажи они хоть слово, и тогда либо Сеян спросит с них за то, что приняли от меня дар, либо я - что не взяли.
        Император выжидательно посмотрел на Макрона, словно спрашивая, ну что - славно придумано? Но тот никак не отреагировал на его слова, и он, кашлянув, продолжил:
        - Затем вручи Палланту пятьсот... даже - семьсот тысяч сестерциев и передай мой приказ, чтобы он проделал то же самое с влиятельными вольноотпущенниками. Кстати, как он?
        - Плывет, - невозмутимо ответил Макрон.
        - Хорошо! - кивнул Тиберий, тут же забывая о табулярии Антонии. - Подкупив сенат и всадников, займись народом. Пусти среди ремесленников слух, что в случае успеха заговорщиков все их лавки и мастерские будут раздавлены преторианцами. Среди черни - что Сеян отменит все зрелища, так как не обладает тонким вкусом, и прекратит бесплатную выдачу хлеба. Рабов напугай воспоминаниями о том, как Сеян расправился с преданным слугой Постума и его сторонниками. И не скупись, не скупись, сгущая краски!
        Тиберий искоса взглянул на Макрона, как бы оценивая, справится ли этот молчун с 12 таким деликатным поручением. Но тут же успокоил себя и продолжил:
        - С преторианцами поговоришь по-свойски. Угости их лучшим вином от моего имени и пообещай каждому по пятьсот сестерциев, если они не поддержат Сеяна.
        Макрон с сомнением покачал головой.
        - Мало? - нахмурился, известный своей скупостью, император. - Так предложи тысячу...
        Далее армия. Ну, этим посули подарки поскромнее. Главное скажи, что если бы не Сеян, Тиберий давно бы уже начал крупную войну, на которой они могли неплохо поживиться. Что еще...
        Тиберий взял со стола свернутое в трубочку письмо Антонии, но, вспомнив о Сеяне, удержал себя от того, чтобы ознакомить с его содержанием Макрона.
        «Нельзя больше доверять никому... К тому же Макрон и так прекрасно осведомлен обо всем», - подумал он, а вслух сказал:
        - В этом пергаменте - мой эдикт о назначении тебя новым префектом претория. Сам понимаешь, пока жив Сеян, обнародовать его я не могу, В Риме не может быть двух префектов претория!
        «Так же, как и двух императоров...» - про себя усмехнулся Тиберий и заторопил Макрона:
        - Все, жду от тебя вестей. Плыви, покупай, уговаривай, грози, и помни об этом эдикте!
        Макрон низко поклонился и вышел из спальни.
        «Теперь Сеян... - бросая пергамент на стол, подумал Тиберий. - Надо немедленно удалить его с Капри. Но как? Он сразу насторожится, заяви я ему об этом прямо. Вот что, - улыбнулся он неожиданной мысли, - назначу-ка я его консулом, и одним ударом убью сразу двух вепрей! Во-первых, убаюкав его такой почестью, а во-вторых, заставлю все время проводить в Риме. Конечно, это создаст немалые трудности для Макрона. Но что они по сравнению с тем, что я могу выдать себя неосторожным словом или взглядом?»
        Приняв решение, Тиберий спрятал письмо Антонии в тайник. Чтобы успокоиться перед разговором с Сеяном, вернулся к столу. Пододвинул лист со своими записками.
        В третий раз за минувшую ночь он перечитал последнюю фразу и, мысленно махнув на нее рукой, написал новую:
        «Я вернул сенату былое величие, и на его заседаниях часто хранил молчание, не пользуясь правом принцепса заявлять первым о своем мнении», Тиберий усмехнулся, вспоминая, такие неудобства вызывала эта «свобода» для сенаторов. Не зная, чего он хочет и, боясь разойтись с ним во мнениях, они путались в своих речах. С мольбой смотрели на него, ожидая хоть какого-нибудь знака, как это делал в свое время Август. И в итоге медлили, медлили, перекладывая ответственность за принятие решения один на другого.
        - О, люди, созданные для рабства! - с отвращением бросил он по-гречески и напрягся, увидев, как заметались язычки пламени на канделябре.
        Как-то сразу заныла спина. Припекло в затылке. Тиберий, чтобы скрыть растерянность, низко наклонил лицо к листу и несколько раз обвел последнюю букву.
        Потом - точку. Все. Дальше медлить было нельзя. Сеян привык, что император всегда начинал разговор с ним, едва он переступал порог.
        - Нашли беглеца, Сеян? - стараясь придать своему голосу повышенный интерес, спросил Тиберий, не отрывая глаз от записок. И только услышав раздосадованный ответ:
        «Как в воду канул!», обернулся.
        Сеян стоял у бронзовой жаровни, которую в непогожие дни слуга вносили в императорскую спальню, и с наслаждением грел озябшие пальцы. Поймав на себе взгляд Тиберия, он виновато пожал плечами. Улыбнулся.
        «Ах, ты мерзавец! - мелькнуло в голове Тиберия. - Поди, распознай такого...»
        Внешне префект претория был полной противоположностью Макрону. Низкий, щуплый, с живым лицом, умевший выслушать, понять, посочувствовать, порадоваться за собеседника, он, словно ни в чем не бывало, сетовал на свою судьбу.
        - Что за проклятущая должность: не спи, не ешь - все крутись, пытай, награждай друзей, убирай врагов...
        Слушая обычную ежедневную тираду своего префекта, ставшую поговоркой в его устах, на этот раз Тиберий в каждом его слове видел потайной смысл.
        - ... теперь вот еще гоняйся за каким-то рабом!
        - Всё сам да сам - доверил бы хоть это своим офицерам! - не выдержал император.
        Сеян обиделся.
        - Вот она, благодарность за мою собачью службу! Или это своеобразный упрек за то, что я не сумел найти беглеца? Я дорого заплатил бы за то, чтобы знать, где сейчас находится этот табулярий, и что он задумал...
        «А вот это уже похоже на правду!» - отметил про себя Тиберий. Изобразив на лице благожелательность, он подошел к Сеяну и взял его под локоть.
        - Конечно, в твоем возрасте нелегко уже бегать под дождем и успевать всюду!.. - издалека качал он.
        Сеян с завистью покосился на дородного, не по годам крепкого императора. Легко давать советы тому, кто будучи даже на двадцать лет старше ни разу не обращался к лекарю.
        Император перехватил этот взгляд и с понимающей улыбкой продолжил:
        - Нелегко, давно вижу... Ведь ты устал, Сеян! Не так ли?
        Префект сделал неопределенный жест головой, что при желании можно было истолковать и как отрицание, и как согласие.
        Сколько раз он, Тиберий, попадался на эту удочку. Но теперь он насквозь видел Сеяна и, в душе издеваясь над его растерянностью и желанием понять, куда клонит император, с нежной, почти отеческой заботой спросил;
        - Как бы тебя отучить от этой скверной привычки все делать самому?
        Сеян встревожился не на шутку.
        Отметив про себя и это, Тиберий сделал вид, что задумался. Переиграть было опасней, чем не доиграть. Наконец, с деланной радостью воскликнул:
        - Слушай, Сеян! А не сделать ли мне тебя консулом?
        Префект метнул на него недоверчивый взгляд.
        - Да-да! - воодушевляясь, заговорил Тиберий. - Консульство не терпит мелочей! К тому же, кто как не ты больше всего достоин должности? Правда, отцы-сенаторы начнут возмущаться. Но ты сумеешь укоротить самые длинные языки. А я со своей стороны заставлю замолчать остальных. Я... стану вторым консулом для придания большего веса твоему избранию. Но - заочно, Сеян, заочно! - предупредил он, наклоняясь к самому уху затаившего дыхание префекта. - Нечего мне делать в Риме. Туда отправишься ты.
        Сегодня. Сейчас. Чтобы подготовить почву. А потом мы организуем тебе и трибунскую власть!
        Тиберий отпустил локоть Сеяна, и тот, почтительно поклонился. Немного ниже обычного.
        Совсем немного. Но император успел заметить необычный блеск в глазах Сеяна, и понял, что префект пытается скрыть свою радость.
        «Сеян радуется не должности, которые, если их соединить вместе, по плечу лишь императору, - провожая взглядом Сеяна, думал Тиберий. - Он уверен, что скоро получит их сам, без моей помощи, А радуется он тому, что получил возможность немедля уехать в Рим и там продолжать лично плести свой заговор! Наверняка он уже порывался просить меня об этом, но боялся вызвать подозрение. Выходит, мы с тобой, Сеян, опять делали одно и то же дело! Жаль только, что на этот раз, сидя по разные стороны доски для игры в кости, игры по крупному, потому что ставка в ней - твоя или моя жизнь. Ах, Сеян, Сеян.. »
        Прибыв в Рим, Макрон с первого шага в этом огромном, всегда чуждом ему своим праздным безделием и расточительством, городе понял, какую тяжелую задачу поставил перед ним император.
        Больше года он не был в столице, и теперь совершенно не узнавал ее.
        Едва он ступил на мостовую пристани, как ему, офицеру претория, стали воздавать почести, достойные сенатора или даже консула. Носильщики, отталкивая друг друга, умоляли позволить им задаром отвезти его сундуки хоть в самый дальний квартал города.
        Купцы за бесценок уступали свои товары. Встречавшиеся по дороге всадники робко останавливали его и заговаривали такими льстивыми и елейными голосами, что он с трудом удерживал себя, чтобы не плюнуть им под ноги.
        С каждым шагом по Риму Макрон с удивлением, горечью, наконец - тревогой убеждался, что самые страшные слухи, доходившие до Капри, которыми он не рисковал делиться с Тиберием, опасаясь, что император не поверит ему, оказывались сущим пустяком по сравнению с тем, что он видел на улицах, в харчевнях и лавках торговцев!
        Всюду были установлены золоченые статуи Сеяна. Его именем клялись все, кому не лень, словно позабыв, что совсем неподалеку от Рима живет и здравствует законный император! На значках промаршировавших мимо когорт Макрон с изумлением увидел изображение префекта претория...
        Вот на какую высоту вознесся в Риме Сеян! И поэтому не только ему, приезжему офицеру претория, но даже рядовым преторианцам оказывалось столько уважения и знаков внимания, сколько не снилось армейским легионам, принимавшим участие в триумфальных шествиях!..
        Макрон, возвышенный Тиберием из простых ликторов до офицера претория, время от времени выполнял кое-какие личные поручения императора, Иногда даже втайне от своего прямого начальника. Но то, что предстояло сделать теперь не шло ни в какое сравнение даже с его услугами любвеобильному императору, когда тому захотелось поближе познакомиться с женой Сеяна...
        «Неужели Тиберий не понимает, что стоит мне сказать здесь одно слово против Сеяна, и я погиб... - подумал Макрон, глядя на очередное изображение префекта претория, и резко оборвал себя, вспомнив, что не Сеян вывел его в люди из ничтожных слуг, а Тиберий. - Но что оставалось делать императору? Не отказываться же опять, по примеру Августа, от власти, чтобы прочней укрепиться в этом продажном Риме!»
        Макрон замедлил шаг, припоминая события почти двадцатилетней давности, когда он был еще ликтором Тиберия, во всем старавшегося подражать своему великому предшественнику.
        Он сопровождал императора и на памятное заседание, на котором тот вдруг стал отказываться от империи, ссылаясь на непомерное бремя власти и свое слабое здоровье.
        Тиберий ожидал почестей, а добился лишь того, что один из сенаторов, потеряв 16 терпение, выкрикнул, с насмешкой глядя на пышущего здоровьем императора, успевшего окружить себя охраной, залогом и знаком господства:
        «Пусть он правит, или пусть он уходит!»
        Несколько дней римляне хохотали, передавая из уст в уста' эти слова.
        Да, то что, прекрасно получилось у Августа и давало ему власть на десятки лет вперед, вышло у Тиберия глупой, смешной комедией. И повтори все это император сегодня, ему вряд ли предложат даже то, что много лет назад.
        «Поэтому он и послал меня в Рим!» - понял Макрон.
        Вспомнив о приказе, он огляделся и, по старой привычке ликтора беспрекословно выполнять любое желание императора, прибавил шагу.
        Вскоре впереди показался Палатинский холм с его роскошными домами и богатыми лавками.
        Макрон решил начать с сенатора Титиана, своего старого приятеля, советами которого в отношении многих сенаторов надеялся воспользоваться в ближайшем будущем.
        Вспомнив давнюю страсть Титиана к редким геммам, он зашел в ювелирную лавку и перебрал своими грубыми пальцами несколько десятков крошечных сердоликов, гранатов и аметистов с изображениями богов, зверей и птиц. Как было угадать, которая из них редкая. Смекнув, что хитрый торговец, вряд ли выложит лучший товар на виду, он проворчал:
        - Не вижу здесь ничего приличного! Ну-ка, пошарь в своих тайниках!
        Торговец скользнул в дверь и вскоре появился с небольшим ларцом.
        - Вот… - не решаясь протянуть его Макрону, забормотал он.- Здесь гемма самого Дексамена. Но я держал ее для лучшей коллекции Рима! Однако, если ты настаиваешь...
        - Настаиваю не я, а мой кошель! - усмехнулся Макрон. - Золотые монеты - вот лучшая коллекция в мире! Или тебе не нравится изображение на них правящего императора?
        Глаза торговца беспокойно заерзали. С одной стороны умолявший достать такую гемму коллекционер заплатил бы за нее все свое состояние. А с другой - его сейчас могли обвинить в оскорблении величия императора, и кто - сам офицер претория!
        - Ну? - грозно повторил Макрон, и, выхватив ларец из рук торговца, сам вытряхнул гемму на прилавок.
        Торговец ахнул от такого кощунства.
        Макрон, не обращая на него внимания, положил на свою ладонь кусочек голубого халцедона, на котором была вырезана летящая цапля. Птица была словно живая, но, поди, разбери этих торговцев драгоценностями...
        - Точно Дексамен? - уточнил он, хмуро переводя глаза на хозяина лавки.
        - Как можно сомневаться! - воскликнул тот, бережно прикасаясь ногтем к гемме. - Видишь эти тончайшие волнистые линии? По ним всегда можно определить его руку! А если не веришь мне, то прочти надпись под цаплей, это единственная гемма, на которой великий Дексамен поставил свое имя!
        Макрон плохо читавший по-гречески, покосился на мельчайшие буквы и, поражаясь, как коллекционеры не жалеют своих состояний на такие безделушки, швырнул на прилавок тяжелый кошель с золотыми монетами. Потом, видя несогласие на лице торговца, другой. И, окончательно теряя терпение, третий...
        Хозяин лавки не обманул его. Это Макрон понял с первого же взгляда на Титиана, когда тот увидел гемму.
        - Не может быть... - прошептал сенатор, поднося цаплю к свету. - Это же Дексамен!
        - Да, там есть линии! - подтвердил Макрон. - А если сомневаешься, взгляни под гузно цапли - там имя!
        - Этой вещи - пятьсот лет, я только слышал о существовании подобной, и даже не мечтал, что подержу ее хотя бы в руках! - восторженно бормотал Титиан. - Макрон, ведь ей нет цены!
        - Всему на свете есть цена, дорогой Титиан! - усмехнулся Макрон.
        - Как?! Ты можешь продать ее?..
        - А сколько бы ты дал?
        - За этого Дексамена? Все, что угодно! Моих рабов, загородное имение с виноградниками в придачу! Этот дворец...
        - Немало! - покачал головой Макрон. - Неужели она так нравится тебе?
        - Я без нее теперь жить не смогу... - тихо признался сенатор.
        - Ну, так бери ее! В подарок!
        Титиан с укором посмотрел на Макрона, словно умоляя его так не шутить с ним, но, вглядевшись в его усмехающееся лицо, запинаясь пролепетал:
        - Дексамена? В подарок?!
        - Да! - подтвердил Макрон. - Но только не от меня.
        - А от кого? - не в силах отвести глаз от геммы, спросил сенатор.
        - От того, кто в состоянии делать такие подарки - от императора!
        - От… Тиберия?!
        - Боишься Сеяна? - вопросом на вопрос ответил Макрон и протянул руку к гемме. - Тогда давай ее сюда. Потому что, как любил говаривать мой отец, даря мне в день рождения игрушки, ценность подарка - в дарителе!
        - Нет! - протестующе воскликнул сенатор, прикрывая гемму ладонью. - Я всегда с уважением относился к Тиберию! И даже сейчас, когда все клянутся именем Сеяна, я в 18 своих клятвах упоминаю только богов!
        - И это неплохо! - одними губами усмехнулся Макрон.
        - Я даже не возмущался, когда Тиберий не приехал на похороны своей матери!
        - А вот это зря. Император давно раскаивается, что так жестоко обходился с Ливией после того, как пришел к власти.
        - Так что же мне делать? - глядя на гемму, потом на Макрона, спросил окончательно сбитым с толку сенатор.
        - Ничего! - пожал плечами Макрон. - Спрячь в ларец своего Дексамена и прикажи накрыть на стол. Расскажешь мне, чем живут и дышат отцы-сенаторы в отсутствие императора...
        Всю ночь Титиан втолковывал захмелевшему Макрояу:
        - С Юнием Бассом будь учтивым - это осторожный и неплохой политик. С Кальвизием порезче - его ничего не волнует, кроме собственного дома, статуй и картин. Сатурнина купи, старик, жаден до денег. Реститута лучше всего припугнуть. Ну, а Тасций - он воин, и ты воин, как-нибудь договоритесь...
        С рассветом Макрон зашел в гончарную лавку и, купив дорогую вазу, отправился с нею к Юнию Бассу.
        Сенатор сразу понял, - зачем к нему пожаловал Макрон, с достоинством принял подарок и, придавая весомость каждому своему слову, сказал:
        - Нет слов, Тиберий - прекрасный администратор, он многому научился от Августа, и его нельзя ставить ни в какое сравнение с выскочкой Сеяном. Подумать только - этот безродный плебей вчера угрожал мне и требовал, чтобы я голосовал за его избрание консулом!
        - Сеян в Риме? - скрывая тревогу, спросил Макрон.
        - Да, - кивнул сенатор. - И после его ухода я понял, что в будущем он не намерен ни в чем считаться с сенатом. Иное дело Тиберий... Не было такого дела малого или большого, государственного или частного, о котором он не доложил бы сенату, когда жил в Риме... Налоги, починка зданий, даже кому поручить срочный поход и как отвечать царям на послания - все шло, благодаря ему, через сенат. Скажи, он вернется?..
        - Несомненно, - кивнул Макрон. - Если, конечно, ты в нужный момент поддержишь его.
        - Я? Конечно, конечно! - обрадовался сенатор. - Да ради возвращения нашего законного императора...
        Он снова начал перечислять заслуги Тиберия. Макрон, с трудом дослушав его, попрощался и отправился к Титу Кальвизию.
        - А-а! - радостно приветствовал его сенатор, выйдя сразу же, как только ему доложили о 19 приходе офицера претория. - Рад видеть, рад! Как поживает наш уважаемый Сеян?
        - Прекрасно! - коротко бросил Макрон. - Подыскивает себе новое жилище!
        - Да? И чье же? - заволновался сенатор, - А это ты у него самого спроси! Я здесь по другому делу.
        - По какому?
        Макрон не ответил. Он внимательно осматривал стены, заглядывая даже в углы.
        - Что ты тогда делаешь в моем доме? - не отставал от него сенатор.
        - То же, что и другие офицеры претория скоро будут делать в домах отцов сенаторов.
        - Что ты хочешь этим сказать?..
        - Ничего,.. Просто, когда Сеян придет к власти, в ваши дома переселимся мы, преторианцы. Ну, прощай, Тит Кальвизий. Я рад, что ты так неплохо устроился... Эти мраморные полы... Колонны... Молодец! Да! И не вздумай прятать куда-нибудь эти картины и статуи - они мне очень понравились!
        Оставив сенатора в полном замешательстве, Макрон усмехнулся решив, что мало погрешил против истины, ведь именно так оно и будет, если Сеян сменит Тиберия, он перешел через дорогу и постучал бронзовым молотком в дверь большого дворца.
        Сразу уяснив в чем дело, Секст Сатурнин заверил Макрона, что всегда поддерживал и будет поддерживать законного императора и... попросил от Тиберия сущий пустяк - всего миллион сестерциев в долг.
        - Зачем же в долг? - усмехнулся Макрон - Я предлагаю тебе от имени императора наместничество. Скажем, в Сирии!
        - В Нумидии! - быстро поправил Сатурнин.
        - Да хоть в Британии! Миллион там выкачаешь, или сто миллионов - меня не касается. Но помни, путь в провинцию для тебя лежит только через труп Сеяна! А если скажешь кому хоть слово, то Тиберий откроет путь к Нумидии другому, но уже через твой труп!
        Через час Макрон уже разговаривал с Гнеем Реститутом.
        - Даже не знаю, как мне быть... - то и дело повторял, оглядываясь на дверь, бледный сенатор. - Может, ты сначала со всеми остальными поговоришь, а?
        - Значит, не знаешь? - с угрозой спросил Макрон.
        - То сделаешь - попадешь в немилость Сеяна, это - не сделаешь - станешь врагом Тиберия!
        - Выбери кого-нибудь одного, и будешь спать спокойно!
        - Кого? - простонал сенатор, - Конечно, Тиберия!
        - Тебе хорошо! А мне каково? Что, если ты послан Сеяном?
        - Тогда бы ты давно загремел у меня в подвалы за оскорбление величества императора!
        - Вот видишь! И так не знаешь куда деваться от этого закона! Ни раба побить у статуи императора, ни в отхожее место или публичный дом сходить с монетой, где его изображение. А ты предлагаешь еще держаться Тиберия!
        - А разве Тиберий преследует тех, кто оскорбляет его? - удивился Макрон. - Насколько мне известно, делает это Сеян. Очень неплохо делает. И представь, что станет, если он станет императором? А, впрочем, смотри, - решительно встал он, направляясь к двери.
        - Тебе виднее. Думаю, не надо напоминать, что ожидает твою голову, если ее язык сболтнет хоть одно лишнее слово? Ведь, ты сам сказал, что я могу быть, как от Сеяна, так и от Тиберия!
        - О боги! - простонал сенатор. - А если...
        - Никаких если! - отрезал Макрон, берясь за ручку двери.
        - Но погоди...
        - Нет.
        - Ну, хорошо, хорошо! - прокричал сенатор. - Я... согласен. Любому другому посланнику Тиберия я указал бы на дверь. Но ты так доходчиво все объяснил, что нельзя не поверить... Говори, что я должен делать?
        - Для начала принять подарок принять подарок от императора, который при несут тебе сегодня, а потом слушаться каждого моего слова.
        - А без подарка нельзя? - робко спросил сенатор.
        - Я же сказал - слушаться каждого моего слова!
        Выйдя из дома Реститута, Макрон направился к последнему на сегодня сенатору.
        «Пять человек за день, - прикидывал он на ходу. - Не густо... Сколько же времени пройдет, пока я таким образом дойду до последнего, шестисотого сенатора?..»
        Прошло несколько месяцев.
        Внешне ничто не изменилось во дворцах императора на Капри, и в его привычках.
        Вставал он как всегда поздно. Все так же коротал дни беседами с философами или филологами. Писал по вечерам записки о своих деяниях, тщательно обдумывая каждую фразу послания к потомкам.
        И только в его внезапной резкости во время бесед с учеными, непривычно мрачном виде, угадывалось то чудовищное напряжение, которое искало и не находило в нем выхода.
        Наконец в один из штурмовых зимних дней с трудом причаливший к острову парусник высадил на берег десять воинов. Их начальник - стройный, быстрый в движениях офицер - немедленно прибыл на доклад к Тиберию. Назвавшись Гаем Валентом, он сообщил, что воины посланы лично Макроном для охраны императора.
        - Макроном?! - забывая свою обычную осторожность, радостно воскликнул Тиберий.
        Быстрыми шагами он подошел к гонцу, заглянул в серые, улыбчивые глаза:
        - Не тяни! Говори... Как он там?!
        - Передает тебе привет и пожелания здоровья! - улыбнулся Валент и протянул тщательно свернутый лист пергамента.
        Тиберий торопливо выхватил его, развернул дрожащими пальцами и впился жадными глазами в грубые, неуклюжие строки, выведенные рукой Макрона.
        «Так... так... - беззвучно шевелил он губами, глотая короткое сообщение о солнечной погоде в Риме и неплохом вине, которое можно купить в лавке какого-то Нимфея! - Ага!
        Вот...»
        В верхнем левом углу, после цифры, обозначающей вчерашнее число, с не присущим Макрону тщанием было написано - «август». «В III день перед нонами августа...» - снова перечитал император и, невольно покосившись на окно, за которым стоял февраль, понял, что таким способом Макрон давал ему понять, что в письме использован шифр, изобретенный покойным Августом.
        Первым его желанием было выпроводить гонца и броситься за стол расшифровывать письмо. Но перед ним стоял посланник из Рима. Это был единственный единомышленник во всех его двенадцати дворцах, рощах и гротах, на которого он наконец-то мог теперь полностью положиться. Человек, с которым он мог говорить о том, о чем боялся даже думать, чтобы ненароком не выдать во сне или за кувшином вина свои тайные мысли, - Значит, с тобой прибыли еще девять... верных мне легионеров? - спросил Тиберий, удивляясь тому, что язык повинуется ему так же неуклюже, как в дни молодости, когда он на каком-нибудь варварском наречии лично допрашивал пленных.
        - Да! - охотно кивнул Валент. - Но нас могло быть и сто, и тысяча! Просто Макрон считает, что на Капри вполне хватит и этого.
        - Тысяча... - силясь проглотить комок, появившийся в горле, прошептал Тиберий.
        Сквозь наплывшие на глаза слезы благодарно взглянул на офицера.
        Уверенный, даже наглый взгляд. В наклоне головы, подавшемся чуть вперед теле - готовность до конца служить ему.
        «Интересно, чем Макрон так прельстил его? - неожиданно подумал он. - Деньгами?
        Должностью? Или... запугал? Впрочем, не все ли теперь равно? Главное, что у меня есть тысяча воинов. Это уже кое-что! Кое-что, но не сенат... - нахмурился император и вопросительно взглянул на Валента:
        - А что на словах приказал передать мне Макрон?
        - Макрон? - удивленно переспросил Валент, всем видом напоминая о скрытном характере своего начальника. - Ничего... Разве что только выполнять твои малейшие желания! - тут же нашелся он.
        Он с готовностью положил руку на бедро, и только тут Тиберий заметил на его боку короткий меч. Это было неслыханно! Невероятно! Войти в спальню императора вооруженным! Вопреки всем эдиктам, угрожающим смертной казнью. Строжайшим инструкциям, данным им лично каждому дежурному охраннику!
        «Какой же силой и решимостью надо обладать, чтобы разметать перед моей дверью людей Сеяна», - подумал Тиберий, с удовольствием глядя на Валента.
        - Желания? - задумчиво переспросил он. - Нельзя ли сделать так, чтобы мой охранник за дверью - высокий такой, с силой как у медведя - больше не беспокоил меня?
        Валент почтительно поклонился.
        - Он больше никогда не будет раздражать тебя!
        «Нет! - понял Тиберий. - Такого Макрон не мог напугать. И, если все остальные перешедшие на мою сторону воины такие же, то...»
        Не в силах больше скрывать своих чувств, он обнял офицера - и, несмотря на свой строжайший эдикт, запрещающий поцелуи*, крепко поцеловал его и подтолкнул к двери:
        - Иди, сынок! Как освободишься, подготовь одного из своих людей к отправке в Рим с моим ответом Макрону. Да благословят тебя боги!
        Отпустив Валента, Тиберий прошел к столу и, разложив под канделябром лист пергамента, взялся за стиль. Услышав за дверью короткий вскрик, он удовлетворенно кивнул и склонился над посланием, бормоча:
        - Так... вместо С ставим В, двойное А - это, конечно же X... Бедняга Макрон!
        Представляю сколько потов сошло с него, прежде чем он сочинил такое... В заменяем на 1 Восточный обычай обмениваться поцелуями при встрече был запрещен после того, как в Риме началась тяжелая кожная болезнь.
        А... Что в итоге получилось? Ага! «Сенат наш. Сеян сам восстановил его против себя угрозами расправиться с теми, кто был против его консульства.
        Вольноотпущенники наши. Паллант переключается со мной на армию. Макрон.»
        Тиберий потер пальцами виски.
        «Молодец, Макрон! Как-нибудь при случае я расскажу ему по чьему совету безродный Сеян восстановил против себя знатных сенаторов. Но Паллант-то каков!
        Уговорить влиятельных вольноотпущенников, пожалуй, было куда сложнее, чем перепуганных сенаторов. С такой прытью он шагнет дальше Макрона! Но пока их надо немного остепенить...»
        Тиберий рывком подался вперед, достал чистый лист пергамента и, хитро прищурившись, размашисто вывел:
        «Спасибо за вино, дорогой Макрон. Я не прочь, как можно скорее выпить его с сенаторами и вольноотпущенниками. Но, думаю, что оно все же лучше пьется в дружной кампании военных. Поэтому давай-ка повременим с доставкой его ко мне».
        Полчив письмо императора, Макрон под благовидным предлогом проверить порядок в Италии и провинциях в тот же день выехал из столицы.
        Первым на его пути оказался Четырнадцатый Молниеносный легион.
        Рядовые воины и центурионы поначалу не очень приветливо отнеслись к его приезду. И в этом не было ничего удивительного. Армия всегда завидовала гвардии. К тому же, этот легион когда-то воевал под командованием Тиберия, и в нем оставалось немало ветеранов, которые хорошо помнили его.
        Макрон решил воспользоваться и тем и другим.
        Он охотно выслушивал рассказы пожилых центурионов о том, что Тиберий ел в походах, сидя на голой траве, часто обходился без палатки, и не только поддакивал им, но и сам подливал масла в огонь.
        - А как он уважает своих воинов? Вспомните Палленцию! Когда чернь не выпускала с площади процессию с прахом старшего центуриона, чтобы выкачать у его несчастной вдовы и сирот деньги на гладиаторские игры, что сделал император?
        Пережив Тиберия Паллант будет служить еще трем императорам, став при Клавдии вторым по могуществу и богатству человеком в Римской империи.
        - Что? - боясь пошевелиться, переспросил один из центурионов, несмотря на то, что прекрасно знал эту нашумевшую в войсках историю.
        - Он подвел одну когорту из Рима, другую - из Коттиева царства, - сам увлекаясь, повысил голос Макрон. - И они внезапно, при звуках боевых труб, с двух сторон вступили в город! И одних мерзавцев перерезали, а других бросили в вечное заточение!
        - Да, - с грустью заметил центурион, обводя глазами молодых солдат. - Император никогда не давал нас в обиду
        - И не даст! - уверенно поправил его Макрон. - Больше того, он велел передать вам, его старым боевым товарищам, что, одолев Сеяна, он сравняет вас с преторианцами!
        - С преторианцами?!
        - А разве вы этого не заслуживаете? Они, ничего не делая, имеют все!
        - Верно!
        - Они получают жалование вдвое, втрое больше вашего!
        - Верно! Верно!
        - Подарки на праздники, какие вам и не снились!
        - Проклятье!
        - А вы, проливая свою кровь, можете выходить в отставку на десять лет позже, чем они!
        - Что ж мы здесь сидим? - один за другим начали вскакивать с земли молодые воины. - Срывай изображения Сеяна с наших значков!
        - Не всё сразу! - остановил их Макрон. - Подождите, пока я через верного человека подам вам знак.
        - К тому же вот и легат идет! - сразу остывая, заметил старый центурион. - Он у нас крут!
        - Ну, этого я беру на себя! - успокоил его Макрон.
        Легату, опоздавшему из-за своего возраста повоевать под началом Тиберия, Макрон рассказал лишь одну историю. О том, что именно нынешний император, вернувшись из Германии, настоял, чтобы во время триумфа его сопровождали отличившиеся во время сражений легаты. И если бы Сеян не сдержи вал Тиберия начать новую войну, перевел он разговор в нужное русло, не заставлял императора все время проводить на Капри, легион давно бы уже покорял Британию или Парфию, а его, неслыханно разбогатевший командир шел по улицам Рима, сопровождая триумфальную колесницу Тиберия.
        По пути в следующий легион Макрон с досадой подумал, что он, словно хитрый хозяин, выставляя на свадьбе сына вначале лучшее вино, приберегает на конец самое кислое и бьющее в голову.
        «С легионами не будет хлопот, - подумал он. - Зато преторианцы будут до последнего держаться за Сеяна, и уговорить их будет труднее, чем всех сенаторов и легионеров вместе взятых!»
        Слегка успокоив себя, что и среди преторианцев есть немало бывших воинов, служивших еще под командованием Тиберия, в первой же харчевне он написал императору второе письмо и отправил на Капри.
        Прошло еще два месяца.
        Послания Макрона к императору становились все более регулярными. В них уже открыто, не прибегая к тайнописи, изредка пользуясь такими же неуклюжими, как и сам он, иносказаниями, офицер сообщал, что Сеян готовит почву для принятия трибунской власти. Затем подробно перечислял, какие воинские части ему удалось склонить на сторону императора.
        В такие дни Тиберий ходил по дворцу просветленный, необычайно ласковый ко всем, особенно к своему родному внуку Гемеллу, и повторял про себя, словно молитву, номера и почетные наименования легионов:
        «Второй Победоносный... Второй Победоносный...»
        Или:
        «Первый Минервы... Шестой Марсов...»
        А после наиболее щедрых новостей и вовсе:
        «Двенадцатый Триумфальный! Пятый, Седьмой, Десятый!..»
        Внезапно поток посланий от Макрона прекратился. Валент, как мог, успокаивал его, говоря, что Макрону сейчас, очевидно, недосуг. Заверял, что на берегу день и ночь дежурят его люди, и письмо немедленно будет доставлено императору.
        Но писем не было.
        Прошла неделя. Другая. Третья...
        В Риме явно что-то произошло. И это перед самой сменой консулов, когда можно было наконец-то осуществить задуманное!
        Тиберий изменился до неузнаваемости. Он много пил, уединившись в своей спальне, запрещал впускать к себе даже цирюльника. То подолгу сидел в полной неподвижности, уставившись в одну точку. То вскакивал и метался из угла в угол, посылая проклятья 26 судьбе, Сеяну и медлительному Макрону. Однажды, среди ночи вызвал Валента и передал ему вкривь и вкось исписанное письмо префекту претория. В нем он называл Сеяна своим другом, обращался к нему с самыми нежными словами. Требовал подробно описать, как здоровье десятилетней дочери Сеяна, которую префект растил сам после самоубийства жены. И в довершение всего пообещал выдать за него свою родную внучку, кровную родственницу Октавиана Августа.
        Надежда на то, что Сеян снова поддастся на его уловку, слегка успокоила Тиберия. Но ненадолго. Вскоре ожидание и томительность перед неизвестностью стали такими невыносимыми, что он едва не сжег почти доконченные записки, выкрикивая, что не хочет, чтобы над ним смеялся проклятый Сеян. Но вид огня, к которому он уже поднес листы пергамента, неожиданно отрезвил его. Он даже принялся дописывать свои деяния.
        Написал, что в отличие от Юлия Цезаря и Августа отказался переименовывать сентябрь в «Тиберий», сказав льстивым сенаторам: «Что же вы станете делать, когда дойдете таким образом до тринадцатого Цезаря?» Но длинная фраза быстро утомила его, и он, уснул, уронив голову прямо на стол, а наутро потребовал еще одну амфору вина.
        Когда же он, наконец, вышел из спальни, бросившиеся было к нему для приветствия ученые и слуга в растерянности остановились. Перед ними стоял худой, ссутулившийся старик с ввалившимися глазами и жалким голым теменем.
        Тиберий хмуро огляделся и остановил потеплевший взгляд на своем внуке, который стоял рядом с высоким, очень бледным юношей.
        - Подойди сюда, Гемелл, - окликнул он. - Дай мне обнять тебя...
        Гемелл порывисто рванулся к деду. Тиберий притянул его к себе. Постоял так несколько секунд. Потом рассеянно спросил, кивая на юношу, не знавшего куда девать свои худые длинные руки:
        - Твой новый приятель?
        - Что ты, это же Гай! - удивился Гемелл, - Мой названный брат! Сын Германика!..
        - Германика?..
        Спина, Тиберия неожиданно выпрямилась. Лицо стало быстро менять свое выражение. Напряглись губы, затвердели скулы. Он впился ожившими глазами в своего приемного внука Гая и забормотал:
        - Да-да, узнаю... Эти брови, подбородок, глаза... Только он похож не на отца, а весь в свою мать - Агриппину!
        Последние слова он произнес сквозь стиснутые зубы и, дав знак Валенту следовать за ним, вновь ринулся в спальню, оставив в недоумении всех.
        Только когда за офицером захлопнулась дверь, император дал волю своему гневу.
        - Живет, еще волчье племя! - с силой ударил он ладонью по ковру на стене. - Течет в его 27 жилах кровь Германика и Агриппины! А я тут, в полном неведении... Ну что там Макрон?
        Валент виновато развел руками.
        - Проклятье!.. - судорожно вцепился пальцами в нежный ворс ковра Тиберий. - Хоть бы какой знак от него! Строчку! Слово... Живу словно в зале с погашенными светильниками... А тут еще этот Гай... Вылитая Агриппина!
        - Да, похож, - согласился Валент.
        - Ты видел ее? - мгновенно обернулся к нему Тиберий. Хотел было добавить: «До того, как я отправил ее в ссылку?» Но промолчал.
        - Да! - охотно ответил Валент. - Она проводила смотр нашему шестому легиону, в котором я служил до того, как прибыл сюда.
        - И этого тоже? - с неприязнью спросил Тиберий, показывая пальцем на дверь.
        - Да, она возила Гая с собой, одетым в простую солдатскую одежду, и мы называли его «Калигулой». Забавно было видеть маленького, тощего мальчугана, обутого в голубые калиги...
        Валент осекся на полуслове, увидев, как задергалась жилка на щеке императора.
        - Женщина дает смотр римским войскам!.. - презрительно прошептал Тиберий и продолжил, повышая голос: - Подавляет мятежи, против которых бессильно даже имя императора! Таскает за собой сына, чтобы все помнили о Германике и видели преемником моей власти не Гемелла, а Гая! А потом, - снова понизил он голос, - смотрит на меня во дворце тихоня тихоней и еще смеет жаловаться... Смела жаловаться! - поправился Тиберий, вспоминая давний случай, когда Агриппина действительно посетовала ему однажды на какую-то обиду со стороны своей сестры. Что он ответил ей тогда? Ах, да.
        Он остановил ее за руку и произнес по-гречески: «Ты, дочка, считаешь оскорблением, что не царствуешь?» И с тех пор больше ни разу не удостаивал разговором. Впрочем, нет. Однажды, кажется, за обедом, протянул ей яблоко, и после того, как Агриппина отказалась, сделал вид, что оскорбился за то, что его подозревают в попытке отравления, и перестал приглашать ее к столу. А вскоре и вовсе сослал на остров Пандатерию...
        Как бы там ни было у Макрона, а сыновей Германика надо убрать сейчас.
        Начнем с...
        Гая? - услужливо подхватил Валент.
        Нет! - остановил его жестом Тиберий. - Гай пока молод и неопасен. Будем действовать по-старшинству.
        Значит, Нерон?
        Да, немедленно отправь гонца на остров Понтий! Пусть к Нерону приведут палача и предоставят ему право выбора...
        28 Валент вопросительно взглянул на Тиберия, который невозмутимо докончил:
        - Вешаться самому или доверить это дело палачу. Теперь этот тезка моего несчастного брата - Друз...
        Император нахмурился, вспомнив, что Нерон и Друз, так же как и Гай приходятся родными внуками спасшей его Антонии, но тут же справившись с собой, спросил:
        - Как он?
        - Сидит в подвале твоего Палатинского дворца на одном хлебе! - поклонился Валент.
        - Лишить его и этого!
        Офицер понимающе кивнул.
        - А теперь, - голос императора налился своей обычной, непререкаемой силой. - Цирюльника сюда, ученых для беседы, и не сводить глаз с моря!
        VIII Трое суток император отвлекал себя тем, что забавлялся замешательством ученых филологов, приводя их в растерянность своими неожиданными вопросами:
        - Какое девичье имя носил Ахилл, находясь у дочерей Ликомеда? - спрашивал он, и умудренные в мифологических тонкостях филологи, переглядывались, не находя ответа.
        А он, насладившись выражением на их лицах, уже задавал новые вопросы:
        - Кто была мать Гекубы?2 Что пели сирены?
        Ученые смущенно покашливали в кулаки и отводили взгляды от его насмешливых глаз.
        На четвертые сутки терпение императора снова стало истощаться. Ему наскучила эта игра, к тому же один из филологов - Селевк, желая заслужить его благосклонность, стал расспрашивать у слуг, что читает Тиберий, чтобы подготовиться к неожиданным вопросам.
        Занятия с филологами он тут же отменил, обозвав их лгунами, а не учеными. Селевка удалил из дворца, послав следом за ним гонца, чтобы тот заставил его лишить себя жизни, И снова предался пьянству.
        Герой Троянской войны Ахилл, скрываясь в Скиросе среди девушек, носил имя Пирры - «Рыжей».
        Мать троянской царицы Гекубы звали, по разным версиям, пятью трудно запоминаемыми греческими именами.
        Но однажды, вместо охранника в спальню ворвался сияющий Валент.
        - Ну! - заторопил его Тиберий. - Где послание?
        Офицер кивнул на дверь, за которой Тиберий различил тяжелые шаги. В спальню, отстранив властной рукой Валента, вошел… сам Макрон.
        Тиберий вскочил с ложа.
        - Ты?!
        - Я, - невозмутимо отозвался Макрон, словно речь шла о его возвращении после минутного отсутствия, широко улыбнулся императору.
        И эта улыбка, которая, быть может, первый раз в жизни появилась на губах Макрона, лучше всяких слов, заверений, клятв убедила Тиберия в том, что дела не так уж и плохи.
        Он сразу обмяк и, облегченно вздыхая, покачал головой:
        - Что ж ты так долго молчал?
        - Я хотел... - пробормотал, оправдываясь Макрон. - Но не все еще было улажено.
        - А теперь? - быстро поднял голову император.
        - Теперь почти все...
        - Почти?
        - Завтра - заседание сената, на котором с благодарственным словом к тебе обратятся новые консулы. А у Сеяна осталось еще две с половиной тысячи верных людей. Он приказал выставить их вокруг курии.
        - Он что-то подозревает?
        - Не думаю! - покачал головой Макрон. - Он как старый волк, который чувствует засаду, но не видит ее.
        - А легионы... - простонал Тиберий. - Ты уверен в наших с тобой легионах?
        - Конечно! - невозмутимо отозвался Макрон. - Если только...
        Что только?!
        - Сеян не пообещает им после заседания большую награду, чем ты. Хотя, думаю, до этого дело не дойдет. Я не собираюсь выпускать его из курии. Но для того, чтобы сенаторы согласились на его арест, мне нужны веские доказательства...
        - Будут тебе доказательства! - пробормотал Тиберий, садясь за стол и беря чистый лист пергамента.
        «Отцы-сенаторы! - вывел он своим размашистым почерком и задумался, искоса поглядывая на Макрона, терпеливо дожидавшегося у входа. - Хоть я и не вижу сейчас вас, но чувствую, что все вы внимаете каждому моему слову. Сообщение, которое вам предстоит выслушать, быть может, кого-то повергнет в трепет, кого-то в недоумение, третьих просто ошеломит, но уверен, что всех вас после этого прочтения, объединит справедливый гнев и искренняя тревога за судьбу отечества, за очаги и могилы наших 30 предков».
        «Продажные твари! - покрывая лист пергамента торопливыми строчками, думал Тиберий о сенаторах, - Хотел бы я знать, как вы будете вести себя, зная, что за дверями курии стоят вооруженные люди Сеяна!»
        Движения его замедлились. Он уже не так уверенно водил стилем. Страх сковывал его движения. Только теперь император понял, в какую опасную игру он пустился играть с префектом претория.
        Через пять минут стиль в его пальцах снова стал проворным, на губах появилась мстительная усмешка. Тиберий на миг представил лицо Сеяна, когда тот будет слышать эти строки.
        «А теперь, отцы-сенаторы, я перехожу к злодеянию Сеяна, вобравшее в себя все пороки, которые только существуют на земле...»
        Вскоре страх с новой силой сковал его мысли. Император выдавливал из себя какие-то неубедительные, бессвязные фразы: о своей несчастной судьбе, одиночестве, предательстве единственного друга, которого он видел в Сеяне.
        Конец послания оказался и вовсе жалким и несуразным.
        «Умоляю вас, отцы-сенаторы, прислать за мной, одиноким стариком, кого-нибудь из новых консулов, чтобы он доставил меня в сенат под какой-ни есть вооруженной охраной, чтобы я мог повторить все то, что вы только что слышали, глядя прямо в глаза Сеяну, которого заклинаю немедленно провозгласить врагом отечества...»
        Скрепив послание своей личной печатью с изображением Августа, император протянул его Макрону и заискивающе заглянул ему в глаза.
        - Ведь ты... вернешься, правда? - запинаясь, спросил он.
        Макрон не ответил. Поклонился и вышел.
        Покачиваясь, Тиберий вернулся за стол, обхватил виски обеими руками.
        «Почему он промолчал? - вдруг подумал он. - Почему не ответил?»
        Вызвав Валента, спросил, нельзя ли вернуть Макрона. Тот удивленно взглянул на него и ответил, что Макрон, не мешкая, сел в парусник и отплыл с острова.
        «Все пропало! - ужаснулся император. - Это мое послание… Надо было написать его совсем по-другому! Не торопясь, зажигая сенаторов против Сеяна каждым моим словом!
        Что же теперь будет?»
        Неожиданно он схватил Валента за плечо и, притягивая к себе, торопливо зашептал:
        - Надо немедленно послать кого-нибудь следом за Макроном!
        Валент с сомнением покачал головой.
        - Тогда, - еще быстрее зашептал Тиберий, - направь гонца в мой Палатинский дворец. Пусть накормят проклятого Друза, оденут, и, если Сеян вздумает поднять против меня войско, проведут по Риму, как главнокомандующего. Все-таки, в нем кровь Германика... Далее, сейчас же подготовить несколько кораблей, чтобы я, в случае опасности мог отплыть к сирийским легионам... И прикажи немедленно сообщить о решении сената световыми сигналами из Рима! Заставь наблюдать за ними самого зоркого твоего человека. Впрочем, нет! Я сам буду наблюдать за ними...
        IX Храм Согласия медленно заполнялся сенаторами.
        Войдя в него вместе с Титианом, Макрон, придержал старого друга за локоть и напомнил:
        - Не упусти момент, возьми слово тотчас, как новые консулы закончат свои речи!
        Иначе все пропало.
        Сенатор кивнул, понимая, что если Сеяну при обсуждении второго вопроса заседания удастся добиться права на трибунскую власть, то префект претория не только формально, но и фактически сделается императором.
        Новые консулы - Домиций Агенобарб и Луций Камилл заняли два кресла с перекрещивающимися ножками посреди залы.
        Запаздывающие сенаторы рассаживались кто, где хотел, переглядываясь и спрашивая друг у друга: «Где Сеян?»
        Наконец, появился префект претория.
        Изрядно располневший за последнее время, с надменным, непроницаемым лицом, он проворчал, усаживаясь на лучшее место:
        - Что за жизнь - не спи, не ешь, все старайся на благо отечества...
        И дал знак глашатаю призвать всех к тишине. Как только сенаторы замолчали, Сеян кивнул Домицию Агенобарбу. Тот, взяв в руки навощенную дощечку с написанной на ней хвалебной речью в адрес Тиберия, принялся зачитывать ее, обращаясь к Сеяну.
        Префект претория кивал каждому слову, одобрительно посматривая на консула, когда вместо полного имени Тиберия звучало просто «принцепс» или «император».
        Когда Агенобарб закончив, поклонился Сеяну, и дошла очередь до eго коллеги по консульству, префект претория, взглянув на стоящую в углу клепсидру, нетерпеливо бросил:
        - Давай, Камилл, только живее, можешь опустить некоторые места!
        Макрон перехватил брошенный на него взгляд Титиния и одобряюще улыбнулся. Для убедительности погрозил пальцем и сделал вид, что сдувает с ладони крошечный предмет. Титиний сразу понял, что имеет в виду Макрон, вздохнул и перевел глаза на запинающегося Луция Камилла.
        Наконец, закончил и второй консул.
        Пора было приступать к главной части заседания.
        Перебросившись несколькими словами с Камиллом, Агенобарб поднялся с кресла, и торжественно начал;
        - Для блага, римского народа обращаюсь я к вам, отцы-сенаторы с предложением…
        - Консул, спроси! - остановил его крик с задних скамей, и Макрон с замершим сердцем увидел, как поднимается со своего места бледный, как паросский мрамор Титиний.
        - Что случилось? - проворчал Сеян, давая знак консулу подождать.
        - Дело государственной важности! - поднимая письмо Тиберия, прокричал Титиний.
        - Какое еще дело?
        - Послание императора!
        - Ну, так прочтешь его после того, как мы обсудим уже начатый вопрос! ~ разрешая сенатору сесть, усмехнулся Сеян.
        - Но оно касается именно этого вопроса! - в отчаянии оглянувшись на Макрона, выкрикнул Титиний, и Макрон, делая шаг вперед добавил:
        - И тебя!
        - Ну, хорошо, хорошо! - увидев своего офицера, согласился Сеян. - Только побыстрей, опуская некоторые места!
        Титиний, словно боясь, что его остановят, вышел на середину зала и, держа письмо императора, будто самую драгоценную гемму своей коллекции, торжественно начал:
        «Отцы-сенаторы! Хоть я и не вижу сейчас вас, но чувствую, что все вы внимаете каждому моему слову...»
        Мертвая тишина воцарилась в храме. Затаив дыхание секаторы слушали слезные заверения Тиберия, что именно Сеян отравив сначала Германика, а затем и Друза, лишил римский народ своего любимца и уважаемого полководца, а его, несчастнейшего из всех отцов на земле - двух сыновей.
        С каждым новым словом лицо пораженного Сеяна наливалось кровью. На него было страшно смотреть. Неожиданно он побледнел, вскочил со своего места, и поднял руку, словно говоря:
        «Стойте! Доколе же вы будете, отцы-сенаторы, слушать этот жалкий лепет, этот бред сумасшедшего старика?»
        Но вокруг него были чужие - гневные, мстительные, насмешливые лица еще вчера покорных, но на самом деле, всегда страшных и непонятных ему патрициев. Каждый из них внимал словам императора с таким вниманием и благоговени ем, словно это была блестящая речь Цицерона или входящего в моду Сенеки!
        Сеян уронил руку и бессильно опустился на лавку, закрыв глаза. Весь сенат был настроен против него. Но когда? Кем?!
        Этого он не мог понять ни сейчас, ни через несколько минут, когда началось голосование. Опрашиваемые Агенобарбом, согласны ли они с предложением императора признать префекта претория врагом отечества, сенаторы не вставали со своих мест, что по обычаю означало их полное согласие.
        А через час Макрон приказал взять его под стражу, и консул Агенобарб, переглянувшись с Камиллом, громко провозгласил:
        - Отцы-сенаторы, мы вас больше не удерживаем!
        ...Сеяна втолкнули в спальню императора, когда он сидел за столиком и делал вид, что пишет свои записки.
        - Ну, что, Сеян, - как всегда не оборачиваясь на приход префекта, с плохо скрываемой радостью спросил Тиберий. - Доигрался?
        Не услышав ответа, оглянулся.
        Сеян стоял со связанными руками. Голова его была низко опущена. Позади - Макрон, Валент, воины-охранники, верные и надежные ему люди. «Пока надежные, - мысленно поправил он себя. - Но, тем не менее, я должен их отблагодарить - за то, что они сделали».
        - Подойди ко мне, префект, претория, - приветливо сказал Тиберий.
        Сеян напрягся, подняв наполнившиеся надеждой глаза. Сделал к нему шаг. Но Тиберий усмехнулся, перевел взгляд на Макрона:
        - Что ты стоишь? Я же велел подойти тебе, а не врагу отечества!
        Макрон шагнул вперед.
        - Как префект, ты должен знать каждого моего врага! - заметил строго Тиберий. - Надеюсь, ты запомнил их, когда раскрывал заговор Сеяна?
        Макрон, подумав, кивнул.
        - Прекрасно! - одобрил император. - О них мы поговорим позже. А сегодня разберемся с главным. Кого ты привез из его родственников?
        - Дочь, - коротко ответил Макрон, - Больше у него никого нет.
        Сеян вздрогнул, хотел было упасть к ногам императора, но, помедлив, не стал этого делать.
        - Дочь - это хорошо, - еще раз убедившись в том, что никто лучше Сеяна не знает его характера, усмехнулся Тиберий. - С дочерью мы покончим уже сегодня. И с этим тоже, - сказал он, кивая на оцепеневшего Сеяна. - Но сначала он увидит ее конец.
        - Яд? - уточнил Макрон.
        - Зачем же! - явно наслаждаясь мучениями бывшего префекта, медленно проговорил Тиберий. - Яд - это смерть для достойных. А для дочери безродного выскочки, посмевшего как бездомная собака укусить приютившего ее господина... - удавка! Обычная удавка на шею!
        - Но... закон запрещает убивать удавкой несовершеннолетних... Только женщин! - замявшись, сказал Макрон.
        - Так прикажи палачу перед казнью сделать ее женщиной или проделай это сам, если он уже не в состоянии!
        Сеян закрыл глаза и так стоял со скорбным выражением на смертельно бледном лице.
        В последний раз насладившись мукой своего главного врага, Тиберий предупредил, что через час лично спустится в подвал, чтобы присутствовать при казни, и обратился к оставшемуся в спальне Валенту:
        - Кстати, как там поживает тезка моего брата?
        - Друз? - уточнил офицер и с усмешкой, которую с охотой принял от него Тиберий, ответил. - Сидит на хлебе и воде в ожидании того, что его назначат главнокомандующим.
        - Ну, так лишить его всего этого! - распорядился император.
        - И воды тоже?
        - Воды - в первую очередь! - подчеркнул Тиберий. - Но завтра! Со всеми мы начнем разбираться завтра! А пока принеси амфору самого лучшего вина. Попируем, пока еще есть время до начала первой казни!
        ЭПИЛОГ
        Расправы над действительными и мнимыми сторонниками Сеяна продолжались весь 31-й, 32-й и 33-й годы...
        «Дня не проходило без казни, будь то праздник или заповедный день, - напишет спустя несколько десятков лет об этом кровавом времени римский историк Светоний, - даже в новый год был казнен человек. Со многими вместе обвинялись и осуждались их дети и дети их детей. Родственникам казненных запрещено было их оплакивать. Обвинителям, а часто и свидетелям назначались награды. Никакому доносу не отказывали в доверии.
        Всякое преступление считалось уголовным, даже несколько невинных слов. Поэта судили за то, что он в трагедии посмел порицать Агамемнона, историка судили за то, что он назвал Брута и Кассия последними из римлян. Некоторым заключенным запрещалось не только утешаться занятиями, но даже говорить и беседовать. Из тех, кого звали на суд, многие закалывали себя дома, уверенные в осуждении, избегая травли и позора, многие принимали яд в самой Курии, но и их, с перевязанными ранами, полуживых, еще трепещущих, волокли в темницу...»
        А вот что писал об этом же времени другой римский историк - Тацит:
        «Земля была сплошь покрыта трупами, тела людей обоего пола, всех возрастов, знатных и неизвестных валялись в одиночку или целыми кучами. Родственники, друзья не могли приблизиться к ним, оросить их слезами, ни даже смотреть на них долго.
        Расставленные вокруг солдаты наблюдали за проявлениями горя, не оставляли без конвоя даже разложившиеся тела, когда их волочили в Тибр. Здесь они плавали по воде или прибивались к берегу, и никто не смел сжечь их или даже прикоснуться к ним. Страх разрушил все узы человечности, и, чем жестче становилась тирания, тем более подавлялось сострадание…»
        ... В один из знойных июньских дней 33-го к Тиберию прибыло сразу три гонца из разных концов света. Макрон принес привезенные ими письма как раз в тот момент, когда император раздумывал, чем бы ему получше закончить записки о своих деяниях.
        Рассеянно распечатав послание от наместника Иудеи Понтия Пилата, он прочитал, что на Голгофе близ иудейской столицы по просьбе местных первосвященников и фарисеев, распят Иисус по прозвищу Христос. Никакой вины за ним наместник не нашел, но вынужден был уступить, чтобы не обострять отношений Рима с и без того неспокойном Иудеей.
        «Вечно этот Пилат отрывает меня от дел своими пустяка ми!» - раздраженно подумал Тиберий и, поразмыслив, вывел на листе пергамента:
        «Провинции во время моего управления государством находились в хорошем состоянии. Я строго следил за деятельностью наместников, о чем говорит большое количество процессов о вымогательствах и справедливых казнях в провинциях…»
        В праздники, посвященные небесным богам не принято было совершать казни.
        Второе письмо было от парфянского правителя Артабана. Тиберий поморщился, читая его. Царь царей попрекал его убийствами близких и незнакомых ему людей и в конце даже предложил утолить справедливую ненависть к нему римских сограждан добровольной смертью.
        Швырнув пахнущий изысканными восточными благовониями лист на пол, Тиберий взялся за последнее письмо. В нем сообщалось, что Агриппина, жена Германика, умерла от голода на острове Пандатерия, что в Тирренском море.
        «Ну, вот и все! - устало подумал Тиберий. - Все! Остался один Гай, и путь моему родному внуку к власти будет открыт, Но уж с этим, юнцом, который с удовольствием посещает все мои казни, я думаю, расправиться не составит особого труда.» Тиберий потребовал принести амфору вина и, слегка поразмыслив, уверенно вывел на самом последнем листе пергамента:
        «Я повелел умертвить Сеяна потому, что узнал его преступные намерения против семьи Германика, его жены Агриппины и сыновей, против которых он особенно свирепствовал...»
        По иронии судьбы, в которую так верил Тиберий, эта последняя запись оказалась единственной, которая дошла до адресата, из всего его послания к далеким потомкам.
        За четыре года, которые еще оставалось прожить Тиберию, Гай Цезарь - Калигула ни словом, ни жестом не выдает своих истинных чувств и не подаст ни единого повода, чтобы император смог расправиться с ним. Зато сам он» едва придя к власти, прикажет умертвить Гемелла - родного внука Тиберия, а следом за ним и Макрона.
        ГОСТЬ ИЗ КЕСАРИИ
          (Калигула) Повесть
        Третий день ходил по Риму боспорский купец Андромен и никак не мог надивиться.
        «Улиц-то, улиц! - пьянея от многоголосой и разноязыкой толчеи, с восхищением думал он. - А уж людей...»
        Немало городов и столиц успел повидать он, плавая по Эвксинскому Понту со своими товарами. Был в Синопе, Колхиде. Ходил в Тиру, Аполлонию, Одессос. В Аршамашате Армянском однажды торговал. Но все они по сравнению с Римом - что скифское стойбище перед его родной Кесарией! Один только Форум чего стоит!.. Будь он путешественником, то не стал бы даже тратить времени на плавания по всему свету.
        Пришел на Форум и увидел бы все, чем богат и разнообразен мир. Египетское стекло?
        Пожалуйста! Нумидийскую слоновую кость? Готовь только серебряные денарии с профилем императора, что можно выменять у менялы. Скифское золото, которого теперь и на Боспоре-то не сыщешь? Сколько угодно!
        Еще больше удивил Андрсмена круглый, как пиксида, в которой его жена хранила румяна, храм Весты, богини домашнего очага. Он слушал рассказы окружавших его путешественников, что священный огонь в этом храме день и ночь поддерживают жрицывесталки, давшие обет целомудрия, и только качал головой. Надо же: даже консулы обязаны были уступать дорогу весталке, а если она встречалась осужденному, которого вели на казнь, то преступника отпускали на свободу.
        «И почему я не римлянин? - с сожалением подумал Андромен. - Отдал бы свою дочь в весталки, то-то уважение было ей и почет мне, отцу!»
        Но он тут же богобоязненно произнес про себя отвращающую молитву, так как вспомнил, какие наказания ждут провинившихся весталок. Ту, по чьей вине гас огонь, безжалостно секли розгами. А нарушившую обет целомудрия, живой закапывали в землю.
        И уж совсем поразил Андромена храм Януса Квирита. Нет, не своим видом. Что удивительного в соединенных между собой каменных воротах? Пусть даже и обращенных на восход и закат солнца. В Кесарии было немало храмов куда красивее.
        Кесария - переименованный в честь римских Цезарей Пантикапей, столица Боспорского царства, нынешняя Керчь.
          Эвксинский Понт - Черное море.
        Удивительным оказалось то, что двери этого храма бога началам конца, по древнему римскому обычаю, открывались во время войны для молитв о победе и закрывались, когда наступал мир.
        На этот раз ворота были широки распахнуты. Значит, Рим снова вел с кем-то войну.
        «Интересно, с кем?» - подумал Андромен. Сколько городов объехал он со своим другом Трифоном, прежде чем пристать к римской гавани, но во Фракии, Македонии, Пергаме, - всюду было спокойно.
        Тучный пожилой сенатор в белоснежной тоге, сквозь которую просвечивала широкая пурпурная полоса1, что-то втолковывал удивительно похожему на него лицом и фигурой молодому римлянину.
        Андромен прислушался.
        - За целых пятьсот лет двери этого храма закрывались лишь два раза и то на несколько дней!- говорил сенатор. - А прадеду нашего нынешнего императора, божественному Августу всего за сорок лет удалось это сделать трижды! Но ты совсем не слушаешь меня, Авл! - упрекнул он глазеющего по сторонам молодого римлянина.
        Андромен проследил за взглядом Авла и увидел вышедшую из круглого храма девушку в белом одеянии. Волосы ее были разделены на шесть прядей и заплетены в отдельные косички. Лицо - прекрасно и недоступно, словно статуя работы великих эллинских мастеров. Казалось, она никого не замечает вокруг.
        - Весталка, весталка! - послышался почтительный шепот.
        «Ай, да Трифон, вот спасибо тебе, что уговорил меня поехать с собой! Где бы я еще увидел весталку!» - восторженно подумал Андромен, вспоминая события трехмесячной давности, когда он случайно встретился в харчевне со своим давним приятелем, моряком из Херсонеса.
        Помолившись за удачу, один Гермесу, а другой - Посейдону, они осушили по кубку приличного вина, и Трифон спросил:
        - Где собираешься торговать?
        - В Синопе! - ответил он. - Или Геракле. Моя рыба и рыбный соус всюду нужны.
        - Это верно, - согласился Трифон. - Но Синопа тоже стоит на Понте Эвксинском, И в ней тебе вряд ли дадут за наших угрей и скатов хорошую цену. Поехали со мной!
        - Куда?
        - В Рим!
        Широкая пурпурная полоса на тунике римлянина означала его принадлежность к сенаторскому сословию.
        - В Ри-им? - недоверчиво протянул он тогда и вспомнил, что херсонеситы, действительно, изредка ездили торговать в римскую столицу. Они вообще кичились перед ними, боспорцами, своей дружбой с Вечным городом. А когда на них нападали скифы или сарматские племена, то почему-то обращались за помощью не к императорам, а к боспорскому царю Аспургу.
        - Поехали! - уговаривал его Трифон. - Ты продашь там c большой выгодой рыбу, а взамен привезешь стеклянную посуду и краснолаковые вазы!
        - Что я буду с ними делать в Кесарии? - сомневался он. - У нас своих сосудов некуда девать!
        - А мы продадим часть у меня в Херсонесе, а остальное сбудем скифам в Крыму.
        Соглашайся, - настаивал Трифон. - Ведь ты кроме нашего моря ничего и не видел! Что станешь рассказывать детям, когда они вырастут? А я, между прочим, по пути в Рим зайду в гавани нескольких столиц!
        Андромен согласился. Они загрузили на судно Трифона хорошо просоленную рыбу, вкатили амфоры с рыбным соусом, затолкали в трюм несколько десятков сарматских пленников, которых моряк купил во время последнего плавания в Танаис. И отплыли из Херсонеса.
        И вот теперь, выгодно распродав рыбу, Андромен стоял на самом Форуме и смотрел на сенаторов, римские храмы, даже весталку!
        «Еще бы живого императора увидеть! - с затаенной надеждой вдруг подумал он и окончательно развеселился: - То-то бы разинули рты соседи, если б я рассказал им о Калигуле!»
        Об этом императоре в Кесарии ходило столько слухов, что не снилось даже Августу. И все они были на редкость противоречивыми. Привезшие известие о смерти Тиберия купцы рассказывали, что римский парод плакал от счастья, когда власть перешла к его приемному сыну Гаю Цезарю Германику или просто - Калигуле2. Сенаторы и простолюдины боготворили его, называя «голубком» и «дитяткой» потому, что родным отцом нового императора был человек редкостной доброты и порядочности Германик, а матерью - не менее благодетельная Агриппина.
        Танаис - античный город в низовье Дона с крупнейшим рабским рынком Северного Причерноморья.
        Калигула - т. с. «сапожок». Это прозвище Гай Цезарь получил, в качестве лагерной шутки,потому что воспитывался среди воинов и носил одежду рядового легионера.
        Кесарийцы переглядывались, слушая о том, как во время болезни Калигулы многие знатные римляне давали обет биться на арене и отдать свою жизнь ради его исцеления, но верили купцам. И как было не верить, если в дни похорон Германика скорбь стояла над всем римским миром. Даже надменный царь царей, парфянский Артабан в знак траура отказался от охот и пиров с вельможами!
        На рынке у менялы появились новые боспорские деньги: на одной стороне профиль царя Аспурга с монограммой, на другой - полный титул Калигулы вокруг его худощавого лица с короткой прической и длинным, с небольшой горбинкой носом. Такой портрет мало что говорил о нынешнем правителе Рима. Тем не менее, эти монеты стали пользоваться наибольшим уважением у покупателей.
        Прошло всего полгода и новые купцы стали рассказывать, как изменился характер Калигулы после его болезни. Казалось, они говорили о совершенно другом человеке.
        Боспорцы слушали, как Калигула массами казнил людей, откармливал предназначенных для цирковых зрелищ хищников телами преступников, убивал одного за другим своих родственников, снова переглядывались и не знали чему верить.
        И вот теперь он, Андромен, мог разобраться во всем сам. Зря что ли он оказался в Риме? Да, он будет первым кесарийцем, который увидит воочию императора и расскажет дома в подробностях каков из себя на самом деле Калигула!
        Эта мысль захватила его и уже не давала покоя. Андромен расспрашивал словоохотливых завсегдатаев харчевен, где бы он мог поглядеть на Калигулу. Побывал на Палатинском холме с его богатыми дворцами. Перед входом в переполненный цирк, где гремели гладиаторские бои. В храмах, термах, даже близ виллы императора за городом.
        Но все тщетно.
        Трифон уже ворчал, поторапливая его. Напоминал, что в трюмах - скоропортящиеся товары, грозил уплыть один. Но Андромен и слушать ничего не хотел. С утра до вечера носился он по Риму. И вдруг в харчевне, где, но слухам, однажды пировал с друзьями Калигула, услышал завистливый шепот.
        - Гляди, гляди! - толкал бородатый ремесленник своего подвыпившего приятеля. - Сам Каллист...
        - Императорский раб?
        - Он...
        Лица говоривших были устремлены к худощавому человеку лет сорока, одиноко сидевшему за небольшим столом в самом углу, Речь, без сомнений, шла о нем.
        Андромен смекнул, что императорский раб ему как нельзя кстати. Уж он-то наверняка должен знать, где сейчас его господин.
        - Эй! - окликнул он проходившего мимо слугу. - Кувшин вина, да поживее!
        Хиосского? Цекубского? - почтительно осведомился слуга.
        - Еще чего - цекубское рабу! - возмутился Андромен.- Самого дешевого!
        Не сводя глаз с раба, черкающего стилем по восковой дощечке, он допил остатки прекрасного хиосского вина. Взял поданный слугой глиняный кувшин и , пройдя через всю харчевню, поставил на стол перед Каллистом:
        - Пей!
        Императорский раб поднял удивленные глаза па незнакомца, усмехнулся в густую бороду и отодвинул кувшин в сторону, - Ты, верно, голоден? - предположил Андромен, с трудом выговаривая латинские слова. - Я закажу что-нибудь.
        - Я сам закажу, если пожелаю! - покачал головой Каллист, что-то дописывая в дощечку.
        - Кусок хлеба или куриное крыло? - на греческом, усмехнулся Андромен.
        - Что ты хочешь от меня? - тоже по-гречески, вместо ответа, резко спросил Каллист и швырнул дощечку на стойку перед угодливо склонившимся хозяином харчевни: - Чтоб через час все, что я отметил, было во дворце! - приказал он и снова повернулся к озадаченному Андромену: - Ну?
        Андромен замялся. Судя по словам ремесленника, перед ним сидел раб. А по голосу и жестам - самый настоящий господин. Впрочем, ведь это был не обычный раб - императорский!
        - Я бы хотел видеть Калигулу! - наконец сказал он.
        - Кого? - нахмурился Каллист, всем своим видом подчеркивая, что негоже называть императора прозвищем, которое пусть даже любя, дали ему подданные.
        - Гая Цезаря Августа Германика! - поправил себя Андромен, не без труда выговаривая официальное имя императора.
        - Так-то оно лучше. И когда?
        - Чем скорее, тем лучше! - быстро ответил Андромен, мысленно представляя недовольное лицо Трифона.
        - Значит сегодня! - уточнил Каллист. - Хорошо, я устрою это.
        - И я увижу его? - обрадованно воскликнул Андромен.
        - Не только увидишь, но и побываешь на великолепном пиру, который даст сегодня император. Но это будет тебе дорого стоить.
        - Сто сестерциев? - с готовностью вытащил кошель Андромен, - Двести? Пятьсот?!
        Каллист отрицательно покачал головой.
        - Тысяча?!
        - Двести тысяч.
        Кошель выпал из рук ошеломленного Андромепа.
        - Да-да, - невозмутимо подтвердил Каллист. - Двести тысяч сестерциев, и ты немедленно получишь письменное приглашение, скрепленное печатью самого императора.
        - Двести тысяч... - выдавил из себя Андромен, соображая, что этот наглец требует от него почти всю выручку от продажи рыбы и соуса. - Да ты хоть понимаешь, какие это деньги?!
        «Впрочем, что может смыслить в таком деле раб, имеющий в своем пекулии жалкую медь!» - подумал он, а вслух сказал:
        - Ты ведь, наверно, не умеешь даже считать на серебряные денарии!
        - Да, я действительно не умею считать на денарии, - усмехнулся в бороду Каллист и глядя в упор на купца раздельно добавил: - Потому, что привык считать на таланты или, в крайнем случае, на мины!
        - Что? - переспросил вконец пораженный Андромси. - Каков же тогда твой пекулий?!
        - Сто миллионов сестерциев, не считая недвижимого имущества! - спокойно ответил Каллист. - Ты, верно, принял меня за раба! Так меня по привычке еще называют иногда римляне. Но я давно уже не раб, Я - вольноотпущенник самого императора!
        Андромен во все глаза смотрел на человека, который в десятки, сотни раз был богаче его. Да что его - всех купцов Кесарии, вместе взятых! И он еще предлагал ему вино из виноградных выжимок!..
        - Ну? - напомнил ему о себе Каллист. - Так позволяет твой пекулий купить мое приглашение?
        - Я не раб, - осторожно заметил Андромен. - И у меня не пекулий, а казна.
        - Для Рима вы все рабы! Ну, так что?
        - Покажи приглашение! - вместо ответа попросил Апдромен.
        - Пожалуйста! - усмехнулся, словно прочитав его мысли Каллист, и показал тончайший пергамент с аккуратной вязью букв. - Я не разыгрываю тебя. Остается только вписать имя.Как там тебя?
        - Нет... - покачал головой Андромен. - Я еще не сошел с ума, чтобы за такие деньги смотреть даже на римского императора!
        Пекулий - собственность раба, накапливаемая обычно из милостыней своего хозяина.
        Талант - самая крупная денежная счетная единица Древней Греции, в пересчете на римскую систему, равная приблизительно 25 тысячам сестерциев. 3 Мина - 1/60 таланта.
        - Жаль! - вздохнул Каллист, пряча приглашение в складки одежды. - Тогда мне придется вызвать преторианцев.
        - Зачем?
        - Чтобы они отвели тебя в тюрьму, а затем - на Тарпейскую скалу, откуда у нас сбрасывают государственных преступников!
        - Но за что? - побледнел Андромен, чувствуя, что дело начинает приобретать нежелательный для него оборот. - Что я такого сделал?!
        - Ничего! - спокойно ответил Каллист, - Если не считать того, что оскорбил императорское величество.
        - Я?!
        - А кто только что сказал, что на Цезаря можно смотреть за деньги, как на гладиатора или продажную девку, которая раздевается по вечерам в этой харчевне при свете факелов!
        - Но я даже не думал... - пробормотал Андромен. - Я не хотел...
        - Все не хотят! - пожал плечами Каллист. - Кому охота идти на Тарпсйскую скалу?
        Однако идут! - сделал он ударение на последнем слове. - И сенаторы, и консулы, а уж о заезжих купцах я не говорю. Так что - звать стражу?
        - Нет! - воскликнул Андромен, ухватившись за мысль, что он при встрече с императором пожалуется на то, что вытворяет от его имени Каллист, и тот прикажет немедленно вернуть ему деньги. - Я... согласен.
        - Вот и хорошо! - усмехнулся Каллист. - За дверью - мои носилки с шестью нумидийцами. Они быстро доставят тебя на корабль за деньгами и обратно.
        Поторопись, император не любит, когда его гости опаздывают. Придумает такое наказание, что даже Тарисйская скала покажется лучшим местом в мире!
        Через полчаса Андромн был в гавани.
        Трифон, качая головой, выслушал его и хмуро сказал:
        - Удивляюсь тебе. Люди от молнии бегут, а ты сам ее ищешь. Ну да ладно, сам пожелал видеть Калигулу. Но знай: завтра и полночь я отплываю. Не явишься - не взыщи.
        Пируй тогда с императором хоть год, пока я снова не приеду. .
        Преторианцы - личная гвардия императора, охранявшая его особу и следившая за порядком в Риме и провинциях.
        Калигула принимал гостей в храме Кастора и Поллукса. Он стоял между статуями божественных близнецов, гляди поверх голов приглашенных на пир. Накладные волосы и приклеенная борода обильно посыпаны золотой пылью, на ногах котурны. В правой руке - кованая молния.
        Гости дружно приветствовали его льстивыми восклицаниями:
        - Наш Цезарь так похож на бога...
        - Похож? Да он сам бог!
        - Берите выше - он царь богов и людей!
        «Так это император? - даже приостановился от удивления Андромен. - И он сам решил развлекать гостей? Но ведь это прекрасно! И как все охотно вторят ему!
        Немного, правда, переигрывают, по что с них взять - это же не профессиональные актеры.
        Рассказать дома, так никто и не поверит! Да только одно это зрелище стоит двухсот тысяч!»
        - Прошу, прошу! - хрипловатым голосом бросал вниз Калигула, изредка скашивая большие впалые глаза на проходивших мимо гостей.
        Седые волосы покорно склонялись перед ним, словно перед статуей Юпитера.
        Гнулись гордые шеи полководцев и народных трибунов, консулов и наместников провинций, среди которых, как знать, может быть, шли друзья еще самого Августа!
        «Ни дать, ни взять сошедший с Олимпа Зевс! - с уважением подумал про себя Андромен.
        - Или как там у них - Юпитер!».
        - Это моя прихожая! - тем временем, объяснял Калигула, обводя левой рукой своды храма. - Я приказал соединить ее коридором с Палатинским дворцом. А это, - небрежно кивал он на мраморные статуи близнецов, - мои привратники!
        Андромен улыбнулся удачной шутке императора и вдруг услышал позади себя гневный шепот;
        - Во что превратил святилище, негодяй...
        - Молчи, Марк! Он просто болен…
        - Но, Гетулик, его болезнь - это беда всего римского народа!
        Андромен с недоумением оглянулся и увидел позади себя двух знатных римлян.
        Один из них высокий, с мужественным лицом, судя по всему, это его назвали Гетуликом, предостерегающе держал за локоть молодого стройного сенатора 1 Кастор и Поллукс - мифические братья-близнецы, сыновья Юпитера, культ которых был широко распространен в Древнем Риме.
        Проходя мимо Калигулы, они почтительно поклонились. Андромен запоздало последовал их примеру и вздрогнул от громкого восклицания идущего рядом с ним пожилого римлянина.
        - О, Юпитер, благодарю тебя за восстановленную справедливость! - закричал тот, падая на колени перед императором.
        - Кто ты? Встань! - торжественно произнес Калигула, и подскочившие преторианцы подняли старика.
        - Я Аррий Альбин… - забормотал тот, силясь снова опуститься на колени, но воины крепко держали его. - Был несправедливо сослан Тиберием в провинцию навечно, и лишь благодаря твоему божественному вмешательству, возвращен в Рим!
        - Несправедливо, говоришь? - задумчиво переспросил император. - А известно ли тебе, что мой отец был усыновлен Тиберием? Ты возводишь обвинение на моего деда!
        Движение в храме прекратилось. Андромен налетел на остановившегося стройного римлянина - Марка и замер, поддаваясь общему оцепенению.
        В наступившей тишине стало слышно прерывистое дыхание старика. Это уже не было похоже на игру.
        Калигула чуть наклонил голову и с интересом посмотрел на Аррия Альбина:
        - Так значит, несправедливо?
        Уловив в тоне императора, каким должен быть ответ, старик во весь голос завопил:
        - Можешь казнить меня самой лютой смертью, но я все равно повторю, что Тиберий был неправ! И что только ты, наш Юпитер Латинский, способен на истинную правоту и милосердие!
        Губы Калигулы тронула едва уловимая улыбка.
        - Ступай! - снова поднимая глаза, бросил он Альбину. - Можешь передать распорядителю пира, что я разрешил отвести тебе высшее место*.
        - Возлежать рядом с царем богов и людей?! - ахнул старик и картинно закрыл глаза сгибом локтя. - Нет! Это превыше моих сил...
        - Ступай-ай! - протянул Калигула, и преторианцы, расталкивая всех, принялись расчищать дорогу перед льстивым римлянином.
        Вслед ему понесся завистливый шепот:
        - Рискованно играл этот Альбин!
        Место с правой стороны от слуги, прислуживавшего за обедом, считалась «высшим», с левой - «низшим». Самым почетным местом была средняя сторона напротив той, откуда вносили кушанья.
        - Но зато, каков успех!
        - Еще бы, угодить Калигуле дважды: во всеуслышанье упрекнуть Тиберия и назвать его самого Юпитером!..
        - Теперь он далеко пойдет...
        - Если только Цезарь не вспомнит о просьбе Альбина каз нить его самой лютой смертью!
        - В кого превратил гордых римлян этот негодяй! - покачал головой Марк. - Ты только посмотри, что вытворяют Вителлии!
        Продолжавший вместе со всеми движение Андромен невольно оглянулся и увидел двух знакомых по Форуму толстых сенаторов. Только куда девалась их величавая осанка и пренебрежение к окружающим? Они грузно упали животами на пол и распростерлись перед Калигулой, широко разведя в стороны руки.
        - Неудивительно, что старик Вителлий теперь в особом почете, - с горечью заметил Марк. - А сынок еще дальше пойдет1.
        Андромен поймал на себе настороженный взгляд Гетулика. Он сделал вид, что с интересом осматривает храм, и краем глаза увидел, как тот сильно дернул за локоть излишне разговорчивого Марка.
        Так они прошли храм, миновали длинный коридор и оказались в просторной зале.
        Обилие бесценных ковров, золотых статуй и прекрасных картин великих эллинских мастеров поразило Андромена. Вся зала была уставлена столами, покрытыми нарядными скатертями, непривычными для боспорца. Свободным оставался лишь один из углов, судя по небольшому возвышению и колоннам предназначенный для театральных представлений.
        Каллист, исполнявший роль распорядителя пира, глядя на входящих, что-то негромко говорил подпоясанным куском белого полотна, слугам. Те подбегали к гостям, мыли им ноги в позолоченных тазах, умащали благовониями и надевали на головы венки из свежих роз. Потом указывали, на какое ложе они должны возлечь, «Ничего не понимаю... - думал Андромен, пока раб тщательно отмывал его пятки от въевшейся пыли. - С одной стороны римляне боятся Калигулу, и, судя по всему, не без основания. А с другой, я ничего не нашел в нем от того чудовища, которым у нас, в Кесарии, пугают детей. И его забота о гостях превыше всяких похвал!»
        Ровно через тридцать лет, в 69-ом году Авл Вителлий сам станет римским императором.
        Так и не решив ничего для себя, Андромен следом за ра бом прошел к одному из пустующих лож, взобрался на него при помощи маленькой скамеечки, дивясь на роскошное покрывало, и лег на левый бок, привычно опираясь локтем о расшитую золотыми нитями подушку.
        Нет, лично он был в восторге от окружавшего его великолепия и ничего не имел против такого императора. Единственное, что беспокоило его - это мысль: поверят ли земляки, что он пировал во дворце самого Калигулы? Вряд ли. Вот если бы он привез им какое-нибудь доказательство. Но какое? Ведь картину и статую за пазуху не засунешь!
        «Возьму незаметно тарелку или другую вещицу, достойную этого зала, - успокоил он себя. - Готов биться об заклад, что их будет достаточно на столах!»
        Андромен огляделся и увидел слева от себя Марка с Гетуликом. Справа от него возлежал сорокалетний римлянин, на тунике которого были узкие пурпурные полоски всаднического сословия. Если сенаторы спокойно переговаривались друг с другом, то всадника явно что-то беспокоило. Присмотревшись к тому, как он ерзает на ложе, отодвигаясь все дальше и принимая неудобную позу, Андромен догадался: сенатора тревожило то, что как раз радовало его: близость к императорскому ложу. И если он, Андромен, все время вытягивал шею, чтобы не пропустить выход Калигулы, то всадник наоборот делал все, чтобы быть незамеченным.
        - Не понимаю, - вслух удивился Андромен, осматривая гостей, - почему на вашем пиру все так просто одеты? У нас даже в менее праздничные дни люди одевают самое лучшее, что у них есть!
        - Никто не хочет повторить жалкую участь Птолемея, царя Мавритании, - вздохнул всадник. - Цезарь казнил его потому, что тот привлек взгляды публики в цирке блеском своего плаща...
        - Как! - опешил Андромен. - Он казнил человека лишь за то, что тот был одет лучше его?!
        - Тс-сс!.. - предостерегающе прижал палец к губам всадник. - Наш Цезарь не выносит, когда при нем хвалят кого-нибудь... На последнем представлении, когда народ награждал аплодисментами гладиатора, он так рванулся из амфитеатра, что наступил на край своей тоги и прокатился кубарем по всем ступенькам... Вчера он приказал лишь убрать навес, заставив всех сидеть под палящим солнцем целый день. А сегодня, боюсь, кто-то ответит за это головой...
        - Неужели Калигула... - изумленно начал Андромен, но всадник снова остановил его:
        - Тс-сс!.. Ты откуда?
        - Из Кесарии.
        - Кесарии теперь много. Из Иудейской? Мавретанской?
        - Из Боспорской. Беглец?
        - Почему это? - удивился Андромен.
        Всадник собрался ответить, но в это мгновение над залой поднялся льстивый шум:
        - Величайший!
        - Божественный!..
        - Юпитер, сам Юпитер!
        Стараясь опередить друг друга, сенаторы и всадники принялись спрыгивать - со своих лож. Андромен тоже застыл в глубоком поклоне, чувствуя за спиной приглушенное дыхание прячущегося соседа.
        Из всех гостей лишь Марк да высокий мужчина лет пятидесяти с красивыми седыми волосами склонили одну только голову.
        - Кто это? - чуть приметно кивая на них, не удержался от вопроса Андромен?
        - Клавдий, брат умершего Германика, дядя императора, - неохотно шепнул всадник. - Из всех родственников Цезарь одного его оставил в живых себе на потеху... А твой сосед слева Марк Лепид - муж сестры Цезаря...
        - Удивляюсь тебе...
        - Чего?
        - Так смело все объясняешь и в то же время боишься чего-то...
        - Будешь бояться! - неопределенно возразил всадник и вздрогнул от резкого голоса Калигулы:
        - Юпитер Латинский повелевает... Пируйте!
        По знаку Каллиста выбежавшие из углов рабы раздали гостям салфетки и начали заставлять столы сосудами с вином, солонками, уксусниками. Повара внесли тяжелые блюда с вареным мясом и ловко принялись резать его на куски, расклады вая по золотым тарелкам.
        Привыкший к тому, что Кесарии вытирали засаленные пальцы о тесто или специальную глину, Андромен растерянно повертел в руках салфетку и по примеру остальных гостей положил ее на колени.
        Только теперь он мог, как следует разглядеть императора. Калигула был уже без накладных волос и бороды и одет в пурпурное одеяние триумфатора, поверх которого был прикреплен... Андромен даже приподнялся от изумления... панцирь Александра Македонского! Миниатюрные львиные головы по краям, золотая пластина с головой. Будущий император Клавдий написал не сохранившиеся до наших дней научные труды по истории своего времени, карфагенян и этрусков, из-за чего сделался предметом насмешек при дворе и, особенно, со стороны своего племянника Калигулы.
        Афины... Сомнений не было - точно такой же панцирь он видел на фресках и мозаиках, изображавших Александра в боевых доспехах. Только откуда он взялся здесь, ведь по преданиям, великий царь был похоронен вместе с ним!
        «Впрочем, - подумалось Андромену, - если Калигула действительно такой, каким описывают его здесь, то, что ему стоило приказать разграбить могилу, даже если она -самого Александра Македонского?..»
        Он невольно отвел глаза от панциря и стал изучать лицо Калигулы. Оно было болезненно бледным и откровенно скучающим. Редкие волосы, впалые виски и несоразмерно большой широкий лоб делали его некрасивым и даже отталкивающим.
        Но, тем не менее, это было обычное лицо человека, которого донимала какая-то мучительная болезнь, скрытая от глаз окружающих. Другое дело несоответствие во всей его фигуре и облике. Между узкой, длинной головой и грузным телом, широкими плечами и тонкими голенями. Наконец, и это было самым странным, - между отрешенным взглядом и нервно подергивающимися губами.
        Оживился император, только когда к нему подошла нарядно одетая женщина лет сорока с грудным ребенком на руках. Словно очнувшись, он начал расспрашивать ее о чем-то, заглядывая в полное лицо с грубоватыми, почти мужскими чертами.
        Потом протянул руки и, приняв младенца, стал умильно забавляться с ним, бормоча:
        - Какая у меня дочка! Вся в отца... Ах, какие у нее славные ручонки, так и норовит вцепиться мне в нос своими коготками!
        - Между прочим, - подала голос Цезония, оказавшаяся к удивлению Андромена женой Калигулы, несмотря на разницу в добрых пятнадцать лет, - вчера вечером она выцарапала у няньки глазик, и он вытек, как белок из яйца!
        - Слыхали? Моя кровь! - подскочил на ложе император и с жаром поцеловал сначала дочь, а потом - Цезонию.
        - Это самый прекрасный ребенок, который когда-либо появлялся на свет! - воскликнул Вителлий-старший, и младший, не переставая жевать, торопливо добавил:
        - Прекрасной матери - прекраснейшая дочь!
        - Само совершенство! -заахал Аррий Альбин.
        Калигула нахмурился» побагровел и, уже не глядя на дочь, вернул ребенка жене. Если бы не проворные руки Цезонии, хорошо изучившей нрав своего мужа, младенец неминуемо упал бы на пол.
        Андромен понял, что императору не нравится, когда при нем хвалят даже собственную дочь.
        «Не в этом ли непомерном тщеславии находит выход его болезнь?» - подумал он и вздрогнул от громких криков сенаторов, которые принялись исправлять свою оплошность, перебивая друг друга:
        - Да разве может, кто в мире соперничать с нашим Цезарем?
        - Как Юпитер, ты можешь сравнивать себя только с самим собою!
        - Ты наша надежда!
        - Наше будущее!
        - Наш царь!..
        - Нет! - внезапно выкрикнул Марк Лепид, Андромен бросил невольно взгляд на своего соседа слева, потом - на Калигулу.
        По лицу императора пробежала судорога. Губы его скривились, шея напряглась. Он хищно пригнулся и так застыл, не сводя немигающих глаз со своего родственника, словно орел, готовый броситься на неосторожную дичь.
        Гости переглянулись между собой с нескрываемым изумлением.
        Лепид обвел их презрительным взглядом и сказал, обращаясь уже к одному Калигуле:
        - Разве можно обращаться к нашему Цезарю с титулом, который носят сотни базилевсов и прочих жалких царьков?! Он выше этого титула! Он возвысился выше всех принцепсов и царей!
        Ничего не понимая, Андромен покосился на сенатора, который совсем недавно проклинал Калигулу. Словно ни в чем не бывало, Марк Лепид вновь удобно устроился на ложе и почтительно приложил к губам кубок, посланный ему, как награду, с императорского стола.
        - Ты что, с ума сошел, так прославлять его? - услышал Андромен возмущенный шепот Гетулика, - А что мне оставалось делать? - тоже шепотом отозвался Лепид. - Иначе бы он и впрямь решил напялить на свою квадратную голову царскую диадему!
        Пир продолжался. Но гости не столько ели и пили, сколько восторгались своим императором, восхваляя его неслыханную щедрость в организации всенародных угощений и зрелищ для римской публики, приписывая ему столько добродетелей, сколько не было присуще, пожалуй, еще ни одному смертному.
        Больше всех по-прежнему старались Вителлий и Альбин. Наконец, отмахнувшись от них, точно от надоедливых мух, император без особого интереса спросил просиявшего от радости Альбина:
        - Как тебе жилось в ссылке? Чем ты там занимался?
        - О, величайший! - воскликнул старик, спускаясь с ложи и падая на колени: - Я неустанно молил богов, чтобы Тиберий умер, и ты поскорее стал императором!
        Калигула с неожиданным любопытством посмотрел на него.
        - Молил, говоришь? - отрывисто переспросил он и, вцепившись в спинку ложа 51 побелевшими пальцами, что они побелели, прошипел: - Херея!
        - Здесь я! - отозвался встревоженный голос, и Андромен увидел, как к. императору подбежал пожилой трибун преторианской когорты.
        Калигула поманил его к себе пальцем и когда тот наклонил ухо к самым его губам, неожиданно громко спросил:
        - Как думаешь, а те, кого сослал я, могут тоже молить богов о моей смерти?
        Херея разогнулся и поскреб пятерней в затылке.
        - Пожалуй, что да...
        - Тогда немедленно пошли на острова преторианцев! - срывающимся голосом закричал Калигула. - Пусть перебьют всех моих ссыльных! До единого! Ступай!..
        Император в изнеможении откинулся на подушки и замер, глотая воздух широко раскрытым ртом.
        Андромен во все глаза смотрел на него, открывая для себя совершенно нового Калигулу.
        «Расскажи я дома все, что видел и слышал здесь, так никто не поверит мне, как сам я не верил раньше купцам! - думал он. - Нет, мне действительно нужно доказательство, что я пировал в императорском дворце!»
        Он окинул оценивающим взглядом стол перед своим ложем и сразу увидел подходящий для этой цели предмет. Золотая ложка тончайшей ювелирной работы с выгравированным на ручке словом «Цезарь» могла бы убедить даже самых недоверчивых кесарийцев в правоте его слов.
        Андромен прикрыл ложку ладонью и потихоньку потянул ее со стола.
        - Что ты делаешь? - остановил его сосед-всадник, который, как давно уже казалось Андромену, замечал все, что происходило на пиру.
        - Да вот... хотел взять на память... - краснея, пробормотал он. - Разве она не стоит двухсот тысяч, которые я заплатил, чтобы попасть на этот пир?
        - Лично я бы не пожалел и миллиона, но только чтобы не попадать сюда! - с горечью заметил всадник и посоветовал: - А ложку лучше оставь! Помнится, один раб на всенародном угощении тоже украл серебряную накладку с ложа. Так Калигула приказал отрубить ему руки, повесить их на шею и в таком виде провести перед гостями!
        Андромен в ужасе, словно его пальцы накрывали гремучую змею, отдернул руку и благодарно взглянул на соседа.
        Прошло не меньше получаса, прежде чем Калигула отдышался и принял удобную позу, подложив под левую щеку, еще подергивающуюся ладонь.
        Примолкшие было, гости оживились, задвигались, поднимая бокалы со здравицами в его честь.
        Каллист хлопнул в ладоши. В залу снова вбежали рабы. Одни из них проворно убирали блюда с недоеденной пищей, другие заставляли столы новыми кувшинами, чашами и блюдами с незнакомыми Андромену яствами.
        Слуга наполнил его бокал до краев прозрачным вином с приятным янтарным оттенком. Он отпил глоток и сразу узнал фалернское - самое изысканное и дорогое на свете вино. Попробовал паштет из ближайшей чаши и подивился его необычному вкусу.
        - Что это? - налегая на понравившееся блюдо, спросил он всадника.
        - Паштет из языков фламинго! - не притрагиваясь ни к чему, шепнул тот.
        - Что?..
        Ложка застыла у губ Андромена.
        - А может, из соловьиных язычков, - подумав, поправился всадник. - Калигула любит удивлять гостей такими деликатесами!
        - Сколько же надо для одной только чаши этих... как их? - при виде такого неслыханного расточительства нужное слово вылетело из головы Андромена, и он помахал рукой, показывая воображаемую птицу. - И во сколько обойдется императору весь этот пир?!
        - Спроси лучше Каллиста! - усмехнулся всадник. - Хотя он вряд ли скажет об этом даже Калигуле. Ведь половина денег наверняка уже приятно отяготила его кошель.
        Знаю только, что один из недавних пиров стоил годового дохода от трех провинций.
        - Трех провинций... - прошептал ошеломленный Андромен, понимая теперь, откуда у императорского вольноотпущенника миллионы.
        - А ты как думал? Калигула привык жить на широкую ногу. Вон в том блюде - кушанье из гусиных лапок с гарниром из петушиных гребней, в том - африканские улитки, которых кормили смесью из сусла и меда. А вон краснобородки - не меньше пяти тысяч сестерциев каждая! - забыв про осторожность, уже почти кричал всадник.
        - Десяти тысяч... - машинально, поправил знавший толк в ценах на рыбу Андромен, глядя на чашу с плавающими в ней краснобородками.
        Краснобородка - распространенная в южных морях рыба, редко достигавшая большой величины, поэтому за крупные экземпляры римские гастрономы платили огромные деньги.
        Их подавали на стол в морской воде, чтобы они, умирая, переливались пурпурным цветом на глазах у пирующих.
        - Вот видишь, - спохватившись, понизил голос всадник. - Только так можно ухитриться промотать наследство Тиберия в два с половиной миллиарда меньше, чем за год!
        Уверен, что на сегодня это еще не все... Не тот человек Калигула, чтобы не поразить своих гостей какой-нибудь очередной выходкой!
        И он не ошибся.
        Через час с небольшим, в самый разгар пира, когда все внимание римлян переключилось на еду, в руках императора появился маленький, сверкающий предмет.
        Андромен не смог разглядеть издалека, что именно это было. Он видел лишь как любовался этим предметом Калигула. Он то подносил его к самым глазам, то отводил на вытянутую руку. Причмокивал от восхищения, покачивал головой. Вдоволь налюбовавшись, подозвал раба с золотым подносом, сбросил сверкающую каплю со своей ладони и велел показать ее всем.
        Держа поднос на вытянутых руках, раб торжественно двигался от ложа к ложу, встречаемый гулом восторженных голосов. Наконец он поравнялся с Андроменом, и тот увидел на золотом подносе прекрасную жемчужину небывалой величины. Андромен неплохо разбирался в ювелирных делах и был бы плохим купцом, если бы с первого взгляда не определил ее истинной стоимости.
        Такая жемчужина стоила целого дворца...
        Он даже привстал и едва не двинулся вслед за рабом, который, обойдя всех, направился к императорскому ложу. Вовремя остановил себя и виновато улыбнулся всаднику: мол, любой купец пошел бы за таким сокровищем на край света! Но то, что произошло дальше, едва не помутило его рассудок.
        Калигула двумя пальцами взял с подноса жемчужину и небрежно бросил ее в бокал, издававший смертельный для нее запах уксуса. Потом приказал слуге наполнить бокал до краев вином и, громко провозгласив: «Нужно жить скромником или Цезарем!», медленно выцедил его до дна.
        - Все, здесь ей самое достойное место! - похлопал себя по животу император и, перевернув пустой бокал, помахал им перед лицом задумавшегося о чем-то седого сенатора: - Твое здоровье, Фалькон! Почему ты не ешь?
        Сенатор поднял голову и рассеянно посмотрел на Калигулу.
        - Не вкусно? - продолжал допытываться император. - Ну, это мы сейчас исправим!
        Калигула подмигнул Каллисту и приказал:
        - А ну-ка, подать любезному Фалькону мурен, которые готовились для него лично!
        Кланяясь слуги внесли блюдо с запеченной до румяной корочки рыбой и поставили перед Фальконом. Натянуто улыбаясь, сенатор отщипнул кусочек и принялся жевать.
        В глазах Калигулы появилось что-то похожее на радость.
        - Ешь, ешь, Фалькон! - заторопил он, впиваясь хищным взглядом в сенатора.
        Нехорошая догадка пришла в голову Андромена, наблюдавшего за тем, как Фалькон покорно кладет в рот один кусок за другим. Теперь радушие Калигулам казалось ему опасным для гостей.
        - Он хочет отравить его? - шепотом спросил он всадника.
        - Вряд ли. Это было бы слишком скучно! - покачал тот головой, - Дело в том, что вчера утром Калигула казнил единственного сына Фалькона за изысканные манеры и умение держаться с достоинством, и приказал ему присутствовать, при этом... Фалькон держался молодцом, и Калигула решил позабавиться его унижением здесь, на пиру...
        «Да это же самое настоящее чудовище!» - чуть было не закричал Андромен и, закусив губу, стал наблюдать за императором. Усмехаясь, Калигула похвалил сенатора:
        - Прекрасно, Фалькон. прекрасно! Твоему аппетиту мог бы позавидовать сам Апиций! Но ты по-прежнему не весел! Эй, Каллист, чем мы можем развеселить нашего любезного гостя?
        Каллист дважды хлопнул в ладоши, и на возвышении в дальнем углу появилось несколько мимов. Самый высокий из них - красивый мужчина с мускулистыми руками красноречивыми знаками стал уговаривать остальных мимов последовать куда-то за ним.
        Те испуганно жались друг к другу и отказывались. Наконец, мим махнул на них рукой и в одиночку стал кружить по сцене, изредка показывая кому-то кулаком.
        Как догадался Андромен, речь шла о главаре разбойников, который доставлял немало хлопот проезжавшим римлянам и путешественникам. Мастерство актера, игравшего главаря было таким совершенным, каждый жест был отточен до такой выразительности, что Андромен вместе с остальными гостями уже не сводил глаз со сцены. Он хохотал, когда разбойники раздевали толстого путешественника. Утирал слезы, когда они оплакивали своего павшего сотоварища. Удивленно качал головой, когда главарю удавалось выйти из, казалось бы, безвыходного положения, в которое ставили его преторианцы.
        Наконец, его поймали и в оковах провели по сцене. Переодетые в преторианцев актеры вынесли небольшой крест и символически приложили к спине мима, давая понять, что тот распят, и справедливость восторжествовала. Марк Гавий Апиций - известный хлебосол времен Августа и Тиберия, покончивший с собой, когда преклонный возраст не позволял ему пользоваться всей роскошью тонкой кухни.
        Андромен не жалел ладоней, вместе со всеми награждая мима за великолепное мастерство. Тот с, достоинством поклонился, вызывая еще большие аплодисменты. И тут раздался хриплый крик Калигулы, от которого руки Андромена опустились сами собой:
        - Что? Опять?!
        На императора страшно было смотреть. Он снова, как орел, готов был сорваться со своего ложа. Глаза его отливали нездоровым блеском, и Андромен мог поклясться всеми небесными и подземными богами, что в них не осталось ничего человеческого.
        Калигула уже не говорил - плевался словами, делая их почти непонятными:
        - Оказывать из-за какого-то пустяка жалкому миму больше почестей, чем мне, обожествленному правителю?! Предатели! Гнусные твари! Так вот чего стоят ваши слова, что лучше меня нет никого на свете? Сейчас я вам покажу кто я и кто этот мим, которого вы почтили овацией в моем присутствии! Эй, вы! - закричал он, обращаясь уже к преторианцам. - Продолжать представление!
        - Но оно уже кончено... - робко заметил Херея.
        - А этот? — Калигула ткнул пальцем в отпрянувшего мима. - Разве он наказан по настоящему? Он же разбойник, и приказываю поступить с ним так, как это положено по закону!
        - По закону? - почесал в затылке трибун преторианской когорты.
        - Да! Распять его! - неистовствовал император. - Иначе я велю проделать это с тобой!
        Лучше других знавший Калигулу, Херея сам выбежал на сцену, и вскоре оттуда донеслись его указания:
        - Гвозди сюда, молот, настоящий крест!
        Слуги убежали на площадь, где стоял крест, на котором обычно распинали провинившихся рабов. Несколько мгновений Калигула загнанно дышал, смотрел им вслед, а потом неожиданно развернулся и указал всей пятерней со сведенными судорогой пальцами на первого попавшегося гостя:
        - И ты тоже обманывал меня?!
        Побледневший римлянин закрыл руками лицо, словно от удара.
        - Знаю, все знаю! - зашипел Калигула. - На моем столе донос на тебя! Ты оскорбил мое величество недостойными словами! Ты говорил в харчевне, что я не только не должен жить, но даже не имел права появиться на свет! Взять его! - заскрипел он зубами: - В клетку, к хищникам!
        Подбежав к несчастному, преторианцы подхватили его за руки и поволокли к двери.
        - О, Цезарь! Величайший... Юпитер... - опомнившись, завопил тот, и Андромену стало не по себе от этого крика, - Я не виновен! Пощади!..
        В глазах Калигулы появилось мучительное выражение, словно он силился понять, 56 вспомнить что-то. Он ухватил стоящего рядом Каллиста и притянул к себе, но тут же оттолкнул и новая, еще более страшная гримаса, исказила его лицо.
        - Верните его! - приказал он преторианцам, которые уже довели до дверей римлянина, кричавшего, что он ни в чем не виноват. И когда того, просиявшего, поверившего в нечаянное спасение, подвели к императорскому ложу, отворачиваясь, буркнул: - Отрежьте ему язык, чтоб не оправдывался, и в клетку, к зверям!
        Не дожидаясь, пока Калигула повторит приказание, Херея вынул кинжал и подступил к обреченному римлянину.
        - Величайший! - силясь вырваться из дюжих рук, дико закричал тот. - Я не вино...
        Вопль ужаса, от которого кровь застыла в жилах Андромена, прорезал гнетущую тишину, наступившую в зале. Наконец преторианцы вывели несчастного, тщательно затворив за собой дверь.
        - Цезарь!.. - осторожно заметил, склоняясь над Калигулой Каллист. - На твоем столе лежит донос на другого...
        - И этот тоже такой! - услышал Андромен ответ императора, а следом за ним и сердитый окрик в адрес вытирающего салфеткой кинжал Хереи. - Ну, что они так тянут?!
        Где крест?
        Побледневший трибун бросился вон из зала, но уже через минуту вернулся с радостной улыбкой: несут, несут! Крест с трудом втиснули в двери. Андромен увидел, каким ужасом наполнились глаза обреченного на распятие. Мим сорвался с места и бросился бежать… Но сцена была слишком мала. Один из преторианцев подставил ему подножку и, оглушив рукояткой меча, проволок с товарищами к распластанному на полу кресту…
        Андромен отвернулся, услышав стук молота, крики мима и скрип медленно поднимаемого креста, Очнулся от крика Херея со сцены:
        - Божественный! Твое желание выполнено! Прикажешь добить его?
        - Не надо! - остановил трибуна император, - Пусть висит и смотрит, как мы развлекаемся! А вы пируйте, пируйте, пока целы! - прохрипел он, обращаясь к гостям, глядевшим в свои тарелки. - Фалькон, ешь, уже немного осталось! Почему я не вижу веселья? Может быть, дорогие гости, вам тяжелы ваши головы? Так я велю Херею облегчить их от лишней крови!
        Андромен невольно поднял лицо и, стараясь не смотреть на корчившегося на кресте мима, взглянул на императора. Ничего не осталось в нем от того Калигулы, которого он видел в начале пира, Всклокоченные волосы... горящие безумством глаза... дрожащие в сильнейшем ознобе губы... Да разве это человек возлежал на императорском ложе?
        Больше всего на свете ему теперь хотелось покинуть эту залу. Что двести тысяч, которые он, глупец, надеялся получить обратно при помощи Калигулы! На этот раз он отдал бы все свое состояние, дал обет никогда в жизни не выезжать из Кесарии, только бы боги позволили ему поскорее убраться отсюда.
        Но боги не слышали его. Они словно боялись входить в эти минуты в императорский дворец. И он по-прежнему находился в, его лучшей зале и, словно завороженный, смотрел на Калигулу, который явно подыскивал себе новую жертву.
        Неожиданно их глаза встретились. Это длилось недолго, всего какое-то мгновение, но и за это время Андромен весь похолодел.
        - Ты! - вдруг выкрикнул Калигула, указывая на его соседа-всадника.
        Андромен с облегчением выдохнул и тут же, застыдившись своей радости, с сочувствием покосился на римлянина.
        - Ты давал обет умереть за мое выздоровление? - торжествуя, продолжал между тем Калигула.
        - Да, я... - упавшим голосом отозвался всадник.
        - Так умирай! - бешено заревел император и вдруг застонал, обхватив руками виски. - О боги, моя голова!.. Это же невыносимо...
        Он принялся биться лбом о подушки, потом стал терзать их, пытаясь разорвать ногтями. И вдруг замер с недоверчивой улыбкой на губах. Приступ прошел так же внезапно, как начался. Калигула обвел припоминающим взглядом залу и остановил глаза на соседе Андромена.
        - Как! - слабо удивился он. - Ты еще жив? Херея!
        - Здесь я, величайший!
        - Как думаешь, - голос Калигулы вновь наливался силой, - исцелюсь ли я, заболев опять, если каждый станет обманывать богов ложными обетами?
        - Полагаю, что нет, величайший...
        - Так почему он тогда жив?!
        - Прикажешь кинжалом или плетьми? - деловито осведомился Херея.
        - Да-да, кинжалом, плетьми! На крест его, море! Впрочем, нет... - остановил сам себя Калигула. - Пусть на него наденут венок и жертвенные повязки, а потом проведут по улицам, чтоб все видели, какую достойную жертву приносит богам император и - сбросят с раската!
        Херея дал знак своим преторианцам и те, тяжело ступая, двинулись к ложу всадника.
        Андромен с ненавистью покосился на Калигулу, на римлян, терпевших над собой такого правителя, перевел глаза на всадника.
        - Прощай! - перехватив этот взгляд, с горечью улыбнулся ему сосед и уже с заломленными назад руками шепотом посоветовал: - И не говори никому здесь, что ты из Кесарии...
        - Почему? - опешил Андромен, но преторианцы уже потащили всадника из залы.
        - И почему у римского народа не одна шея, чтобы ее можно было перерубить одним ударом? - со злобой заметил ему вслед Калигула. - Почему мне так не везет на стихийные бедствия? Во время Августа было поражение легионов Вара, при Тиберии произошел обвал амфитеатра в Фиденах. Я же устал подписывать смертные приговоры, а вас все не убывает! Надо мной уже наверняка смеются все наши соседи!
        Где-то я здесь видел чужестранца... - забормотал он. - Ага, вон он! Ну-ка скажи - смеются?
        Андромен вздрогнул, увидев на себе взгляд Калигулы и понял, что император обращается к нему, - Нет, - не сразу ответил он и, решив, что в его словах не будет неправды, добавил: - Мой народ с радостью воспринял твой приход к власти...
        Вот видите! - процедил сквозь зубы гостям Калигула, - Одни вы недовольны мной!
        Откуда ты? - снова обратился он к Андромену. - Кто твой народ?
        Я с Боспора! - забывая о предостережении всадника, сказал Андромен. - Из самой Кесарии.
        Что? - быстро переспросил император. - Из Кесарии?!
        Да, - подтвердил Андромен. - И мой царь Аспург в своих эдиктах отзывается о тебе, как о наилучшем правителе и именует себя другом римского народа!
        А его сын?
        Митридат? - уточнил Андромен, польщенный тем, что в Риме знают даже сына правителя Боспорского царства.
        Да-да, Митридат! - губы Калигулы задергались.
        Он вообще души в тебе не чает! - приврал для солидности Андромен, думая что это вряд ли повредит его землякам.
        А известно ли тебе, - свистящим шепотом вдруг спросил Калигула, - что твой Аспург вот уже три месяца, как умер, и я воюю с твоей Кесарией?
        - Умер? - ошеломленно переспросил Андромен, не веря собственным ушам. - Воюешь?
        Да! - наслаждаясь его растерянностью, закричал император. - Я воюю сейчас с вами потому, что Митридат, который, как ты говоришь, души во мне не чает, не пускает на Боспор Полемона, назначенного мною новым царем!
        Митридат?! - воскликнул Андромен, невольно вспоминая тихого и безобидного сына Аспурга. Только теперь до него дошел истинный смысл открытых дверей храма Януса и последних слов всадника...
        - Да, Митридат! - закричал, срываясь на фальцет, Калигула. - Он дважды осмелился оскорбить меня: своей непокорностью и тем, что носит имя, которое ненавистно каждому римлянину! Известно ли тебе, что его предок Митридат Эвпатор, за одну ночь вырезал сто тысяч римлян?! А консула Мания Аквилия, проведя пешком через всю Азию, умертвил, залив ему глотку расплавленным золотом! Кстати, - вдруг обрадовано обратился он к гостям, - вам не кажется, что этот варвар очень смахивает на Митридата Эвпатора?
        И хотя Андромен никогда не считал себя похожим на правителей Боспора, он нисколько не удивился, слыша вокруг уверенные голоса:
        - Конечно смахивает!
        - Вылитый Митридат!
        - Особенно в профиль!
        - В профиль? - переспросил Калигула и жестом подозвал Каллиста. - А ну-ка, приведи менялу, которого вчера задержали с боспорскими монетами!
        Через несколько минут всесильный вольноотпущенник втолкнул в залу испуганного ростовщика и высыпал перед императором несколько пригоршней золотых статеров и медных ассариев.
        Калигула с негодующим воплем поднял один из них:
        - Смотрите! Этот молодой Митридат вместо положенной ему монограммы приказал полностью отчеканить свое имя и титул! Если так пойдет и дальше, то скоро на монетах Кесарии не останется даже места для портрета римского императора!
        А ну встань боком! - приказал он Андромену и, сравнив его с изображением на статере, удовлетворенно захохотал: - Точь-в-точь Митридат!
        Андромен бросил полный отчаяния взгляд на монету и, несмотря на всю трагичность положения, невольно улыбнулся:
        - Чему это ты смеешься? - жестко поинтересовался Калигула.
        - Но Цезарь… - кивая на знакомый профиль на монете, ответил Андромен. - Ты сравниваешь меня со своим портретом...
        - Да? - перевернул монету император и, вглядевшись в одухотворенное, истинное эллинское лицо боспорского царя, равнодушно махнул рукой: - Ты прав, на этого ты похож еще больше! Не хватает только львиной шкуры на голове, с которой любили изображать Эвпатора продажные эллины. Но это поправимо. Каллист, позаботься об этом!
        Глядя на вольноотпущенника, приказывающего слугам срочно убить приготовленного к массовым зрелищам льва и принести его шкуру, Андромен вдруг услышал слова, от которых у него похолодело в груди.
        - Принесите из кабинета моего ученого дяди тигель, в котором можно расплавить эти статеры, и поставьте его на сцене! - распорядился Калигула. - Мы вольем золото в глотку меняле, осмелившемуся принять монеты оскорбившей меня Кесарии!
        Широко раскрытыми глазами Андромен смотрел, как преторианцы скрутили руки приговоренному к такой жуткой смерти, и повели его на сцену.
        Раб принес тигель и принялся разводить под ним огонь. Наконец, дождавшись, когда золото расплавится, вылил его в ковшик и поднес на вытянутой руке к меняле.
        Один из преторианцев, заставил его опуститься на колени, другой, запрокинув ему голову, потянул за бороду, раздирая рот.
        - А-аа... - завопил диким голосом меняла, и Андромен невольно проглотил слюну, словно все, что происходило на сцене было с ним.
        Раздалось шипение, запахло паленым. Меняла захлебнулся в крике.
        - Прекрасно! - одобрил Калигула, не сводя горящих глаз с распростертого тела, изо рта которого вытекала, застывая, густая и золотистая, словно весенний мед, жидкость. - Есть там еще что в ковше?
        - Немного осталось - сообщил, заглянув через плечо рабу, Каллист.
        - Отлично! - обрадовался император. - Как раз для нашего «Митридата»! Лепид, - позвал он, - если не ошибаюсь, Аквилии приходятся тебе дальними родственниками?
        Доверяю тебе свершить правое дело мести. Возьми кого-нибудь в подмогу и озолоти этого варвара моей милостью, когда принесут львиную шкуру. А мы пока займемся Фальконом!
        К остолбеневшему Андромену подошли двое преторианцев. Они скрутили ему руки, как недавно меняле, и повели на сцену. Лепид, Гетулик и еще один сенатор пошли за ними следом.
        - Прекрасно, Фалькон! Вкусно? - как сквозь пелену, услышал Андромен голос Калигулы и, с трудом оторвав глаза от тигля, в котором снова плавилось золото, перевел их на сенатора.
        - Да, величайший! - ответил императору Фалькон.
        - А знаешь ли ты, что сейчас ел?
        - Мурен, величайший!
        - А известно ли тебе, - явно издеваясь над гостем, спросил Калигула, - чем были накормлены эти мурены?
        - Наверное, тоже рыбой!
        - Эта рыба, - произнес Калигула, с наслаждением выделяя каждое слово, - вчера утром называлась Публием Фальконом-младшим!
        Сенатор медленно приподнялся на ложе.
        - Что ты хочешь этим сказать?.. - смертельно побледнев, спросил он.
        - А то, что ты сейчас сожрал своего сына! - захохотал император и стал кричать, проглатывая окончания слов: - Вчера, после казни, я приказал разрезать его на куски и накормить мурен, которых запекли мои повара специально для тебя! Не правда ли это было очень вкусно?!
        С лица Фалькона сползла заученная улыбка.
        - Нет, - прошептал он. - Ты не величайший... Не Юпитер… Не Цезарь...
        Что? - задрожал от ярости Калигула.
        Ты - чудовище... Мразь... Плевок на дороге, на который наступить и то противно!
        - Херея! - закричал император. - В плети его! В плети!
        Стоящий позади ложа Калигулы преторианец по знаку трибуна выхватил плеть и, подбежав к сенатору, полоснул его по лицу.
        Сбей, с него всю гордость, только медленно, чтобы он чувствовал, что умирает! - вопил Калигула.
        Да, я горд! - вскинул голову сенатор, и хотя удары сыпались на него беспрестанно, продолжал: - Горд, потому что у меня был сын, который не чета тебе! Он никогда бы не сделал со своим отцом то, что ты сотворил с Тиберием! Да, я последний свидетель, который знает истинную причину его гибели. Ты хотел запугать меня, заставить молчать. Но я скажу... Ты снял с него перстень, пока он еще дышал. А когда он стал сопротивляться... накрыл его лицо подушкой и...
        - Убей его! - закричал Калигула, толкая вперед Херея.
        Сверкнул кинжал и Фалькон повалился набок, зажимая рукой грудь.
        и... задушил... - докончил он и замер.
        Как прекрасен старик! - неожиданно услышал Андромен голос Гетулика. - Словно в старые добрые времена...
        И мы бессильны были помочь ему... - в отчаянии сжал кулаки Лепид.
        Бессильны? Ну, нет! - покачал головой Гетулик. - Дай мне только возвратиться к своим легионам...
        И мы сбросим его! - порывисто ухватил его за руку Лепид.
        Не сомневаюсь... Слабая надежда мелькнула в голове Андромеда. С трудом оторвав глаза от тигля, в котором уже теряли свои очертания золотые статеры, он обратился к Гетулику:
        - Я все слышал... И я не рассказал Калигуле о вас, Только спасите меня! Убейте его сейчас же...
        Заговор начальника верхнегерманских легионов Гнея Лентула Гетулика был раскрыт и жестоко подавлен в 39 г.
        Чем? Вот этими руками? Во дворце - тысяча преторианцев, - с горечью усмехнулся Гетулик и внимательно посмотрев на Андромена, тихо сказал: - Могу лишь отплатить услугой за услугу. Расплавленное золото, конечно, не самый лучший в мире напиток.
        Но я помогу тебе избежать участи попробовать его на вкус. Мы задушим тебя перед тем, как Марк зальет им твое горло.
        Гетулик шепнул что-то на ухо сенатору. Тот согласно кивнул.
        Аидромен закрыл глаза, поняв, что это конец. Он даже не видел, как кто-то внес в залу шкуру льва. Только почувствовал ее, остро пахнущую звериным потом и кровью у себя на голове.
        - Митридат, настоящий Митридат в образе Геракла! - словно из тумана доносился до него голос Калигулы, которому вторили льстивые римляне:
        - Только Юпитер Латинский может так достойно отомстить обидчику за своих соотечественников!
        - Он - само совершенство!
        - Он - выше бога!
        - Начинай! - нетерпеливо закричал Калигула. - Да лей медленно, чтобы чувствовал, что умирает!
        Через толстую львиную шкуру Андромен почувствовал на своей шее пальцы сенатора. Вскрикнул рядом обожженный раб, подавая Лепиду ковшик с расплавленным золотом. Где-то совсем уже далеко отрывисто хохотал Калигула...
        Гетулик не обманул его. Пальцы сенатора сжались до того, как ковшик коснулся его губ. Задыхаясь, Андромен услышал слова Марка:
        - Нет, Гетулик, беда нашего народа не в болезни Калигулы, а в нас самих...
        Тьма, как бескрайнее море в осеннюю безлунную ночь, надвинулась на Андромена, и вдруг взорвалась громким криком:
        - А ну стой!
        «Кто это? Что?.. - возвращаясь к действительности, не понял Андромен. - Ах, да... это чудовище...»
        Львиная шкура упала с его головы, и он увидел Калигулу, уставившегося своими безумными глазами на бледного сенатора.
        - Перехитрить меня вздумал?! Так захлебнись этим золотом сам!
        Преторианцы оттолкнули в сторону Андромена и принялись за сенатора. Снова раздалось уже знакомое шипение и дикий крик.
        Насладившись страшным зрелищем, Калигула приказал наполнить свой кубок до краев и, медленно осушив его до дна, вспомнил, наконец, об Андромене.
        С минуту он смотрел на него, как бы прикидывая, что с ним делать и вдруг прищурился:
        - А этого доставить в гавань целым и невредимым! Пусть плывет в свою Кесарию и передаст Митридату, что всех кесарийцев заодно с их царем ждет то, что он видел у меня во дворце своими глазами!
        Всю ночь Трифон простоял на палубе, проклиная любопытство и тщеславие своего земляка. Лишь под утро, не сразу признав в поднявшемся на судно седом человеке Андромена, он, наконец, смог отдать приказ сушить якорь. Матросы поставили паруса, и триера, выйдя из гавани, взяла курс на бесконечно далекую Кесарию, которую, по примеру своего славного предка, осмелился поднять против всесильного Рима молодой правитель боспорского царства Митридат.