Жертвы вечернiя Иван Александрович Родионов
        Посвящаю незабвенной памяти великихъ страстотерпцевъ и мучениковъ русской земли — жертвенной военной и учащейся молодежи, пролившей потоки своей невинной крови и ус?явшей своими благородными костями поля Дона и Кубани, отстаивая обманутую, поруганную и ограбленную Родину, преданную на невиданныя испытанія и муки въ руки исконныхъ враговъ рода челов?ческаго за гр?хи, верхоглядство и преступленія ихъ легкомысленныхъ промотавшихся отцовъ.
        Авторъ
        Больши сея любви никто же имать, да
        кто душу свою положитъ за други своя.
        (Еван. отъ Іоанна, гл. 15, ст. 13.)
        I.
        Все совершилось не такъ, какъ ожидали, но быстро, словно на кинематографической лент?, въ сказк? или во сн?.
        Папа — видный чиновникъ, занимавшій хорошую должность, со дня на день ждавшій назначенія въ губернаторы, пришелъ однажды домой сіяющій, восторженный и заявилъ жен? и д?тямъ, что совершилась «великая, безкровная» революція.
        Вс? этого давно нетерп?ливо и страстно ждали. Папа краснор?чиво и даже вдохновенно говорилъ о неминуемой близкой поб?д? надъ «исконнымъ» грознымъ врагомъ, о свободной арміи, о свобод? народа, о будущихъ великихъ судьбахъ Россіи, о подъем? народнаго благосостояния и образованія, о комитет? Государственной Думы, пріявшей власть, о Родзянко и т. п.
        И мама, и Юрочка, и дв? его младшія сестренки, и даже Mademoiselle Marie — ярая республиканка слушали отца съ благогов?йнымъ восхищеніемъ и восторгомъ.
        Посл? об?да папа много разъ звонилъ по телефону своимъ сослуживцамъ и знакомымъ, къ нему звонили. Онъ поздравлялъ, его поздравляли...
        Весь остатокъ дня до поздняго вечера папа почти не отходилъ отъ телефона, даже усталъ и охрипъ отъ разговоровъ.
        Потомъ папа у?халъ куда-то на зас?даніе своей кадетской партіи и вернулся только поздно ночью.
        Каждый сл?дующій день приносилъ что-нибудь новое, радостное, огромной важности.
        Въ эти дни Юрочка ходилъ, точно именинникъ, да и вс? ходили именинниками.
        Разъ только у Юрочки больно защемило сердце, это когда онъ узналъ изъ газетъ, что Самъ Государь, а за нимъ и Великій Князь Михаилъ Александровичъ оба отреклись отъ Всероссійскаго престола.
        Мама молилась и тихонько плакала, папа ходилъ озабоченный, молчаливый и разстроен-ный, а Юрочка не зналъ, что думать.
        Однако онъ органически почувствовалъ, что что-то важное и необходимое утрачено. Ему казалось, что жить безъ Царя нельзя, ну вотъ такъ, какъ челов?ку нельзя жить безъ головы. И вс? эти люди, вся эта б?снующаяся, чему-то радующаяся и горланящая по улицамъ Москвы,
        черная толпа, носящая красныя тряпки, вся и вс? безъ головы.
        Но объ этомъ Юрочка никому не посм?лъ сказать, боясь, чтобы его не засм?яли.
        В?дь ни папа, ни мама и никто изъ окружающихъ не только не порицали всего происходящаго, а наоборотъ, находили, что такъ это и быть должно.
        Что-же онъ то, Юрочка, умн?й вс?хъ, что-ли?!
        И онъ скоро успокоился на томъ, что такъ это и быть должно.
        Да и впечатл?ніе это было мимолетное и подъ напоромъ другихъ событій быстро улетучилось.
        Жизнь скакала, какъ взб?шенная лошадь.
        За событіями нельзя было усл?дить и угоняться.
        Революціонныя настроенія съ перваго же дня проникли въ ст?ны той гимназіи, въ которой учился Юрочка.
        Возбуждены были учителя, все время устраивавщіе какія-то сов?щанія и все р?же и р?же появлявшiеся въ классахъ. Возбуждены были и гимназисты, собиравшіеся на митинги.
        Они уже не называли другъ друга только по именамъ и фамиліямъ, какъ д?лали это раньше, а къ имени или фамиліи теперь непрем?нно прибавляли слово «товарищъ». Произносилось ими это слово съ большой важностью и такъ часто, что оно точно вис?ло въ воздух? подъ классными потолками.
        Гимназисты выносили всевозможныя резолюціи, много резолюцій, но уже на третій день резолюціи эти такъ противор?чили одн? другимъ, что писавшіе и сами не разбирались, чего хот?ли и чего требовали.
        Но за то было возбужденно, весело, шумно, а главное скучные уроки мало по-малу отходили на задній планъ и наконецъ были совс?мъ заброшены.
        Учителя почти не преподавали, школьники почти не учились.
        Старшіе не только не воспрещали имъ собираться на митинги и выносить резолюціи, но сами побуждали ихъ къ этому, относились къ нимъ, гимназистамъ, какъ къ равнымъ, называли ихъ «товарищами».
        И школьники, во всемъ подражая старшимъ, ничего не понимая въ томъ, что они наболтали на митингахъ, и что написали въ резолюціяхъ, ходили съ задранными носами, держали себя на равной ног? съ старшими, и были ув?рены, что и они творятъ что-то важное и умное, а что именно, въ томъ пусть разбираются учителя и отцы.
        Школьная жизнь разваливалась.
        Юрочка смутно чувствовалъ это, но не отдавалъ себ? въ этомъ отчета и находилъ, что такъ это и быть должно потому что и старшіе находили, что такъ это и быть должно.
        Но медовый м?сяцъ революціи продолжался недолго.
        Папа приходилъ со службы къ об?ду домой все мен?е и мен?е восторженнымъ.
        Потомъ стали мелькать въ газетахъ изв?стія, сперва неув?ренно, кратко, съ умолчаніемъ, а потомъ опред?ленн?е и подробн?е о массовомъ б?гств? солдатъ съ фронта, объ ихъ распущенности, неповиновеніи начальству и буйствахъ, о военныхъ комиссарахъ, комитетахъ, агитаторахъ, о братаніи солдатъ на фронт? съ врагами-н?мцами, объ убійствахъ офицеровъ, о погромахъ и разграбленіяхъ крестьянами пом?щичьихъ им?ній и усадебъ.
        Мама жаловалась, что жизнь съ каждымъ днемъ дорожаетъ, что прислуга нагл?еть, ни съ того, ни съ сего грубитъ, служить не хочетъ, но за свое безд?льничаніе требуетъ несообразно высокіе оклады жалованія и почти открыто тащитъ изъ дома все ц?нное, что попадается подъ руку.
        На тоже самое въ одинъ голосъ жаловались вс? ихъ знакомые и родственники.
        Вс? были удивлены и возмущены разнузданнымъ поведеніемъ слугь, вс? широко, растерянно и вопросительно таращили другъ на друга глаза, точно въ первый разъ открывали какую-то новую часть св?та и обитающія на ней невиданныя племена, между т?мъ, какъ среди этихъ людей они родились, выросли и прожили всю жизнь.
        Папа пересталъ восторгаться революціей, р?дко и неохотно вы?зжалъ на сов?щанія своей партіи, почти все свободное время проводилъ у себя въ кабинет?, много курилъ, читалъ газеты и озабоченный, задумчивый, по ц?лымъ часамъ шагалъ изъ угла въ уголъ.
        Наконецъ, однажды, когда за об?домъ зашла р?чь о «великой, безкровной», о рабочихъ и солдатскихъ депутатахъ, о Керенскомъ, папа, побагров?въ, съ ожесточеніемъ крикнулъ:
        — Сволочи!
        И сорвавъ съ груди салфетку, папа скомкалъ и бросилъ ее на столъ, а самъ вскочилъ и тяжело дыша, весь красный, сталъ не просто ходить, а б?гать по комнат?, заложивъ руки за спину.
        Вс? были поражены, почти въ ужас?. Никто никогда не слыхалъ отъ папы такихъ грубыхъ словъ.
        Мама даже сд?лала ему по-англійски зам?чаніе, напомнивъ на присутствіе въ комнат? д?тей.
        Папа, немного успокоившись, но съ озабоченнымъ видомъ остановился у стола и, ни къ кому не обращаясь, ни на кого не глядя и, видимо, отв?чая только на свои тяжелыя, тревожныя думы, вдругъ произнесъ:
        — Да н?тъ, не погубятъ они Россію! Куда ее, матушку, погубить?! Протяжэ-энная, могучая, и страшная она. Хотя народъ... дрянь, пропойца и... христопродавецъ. Не знали мы народа, не знали. Боюсь, какъ бы не проиграли войну. Ну да все какъ-нибудь «образуется».
        И папа ушелъ къ себ? въ кабинетъ.
        Слова отца глубоко запали въ душу Юрочки.
        Какъ-то иными глазами сталъ онъ смотр?ть на революцію и на революціонный народъ.
        Еще съ первыхъ дней «свободъ» ему претило, что народъ распоясался, сталъ дерзокъ, нахаленъ и безъ д?ла по ц?лымъ днямъ слонялся по улицамъ. Особенно р?зала его уши смрадная брань. Но тогда во вс?хъ этихъ безобразіяхъ Юрочка не отдавалъ себ? отчета. Теперь онъ уже съ н?которой критикой сталъ относиться къ «веливой, безкровной», но, помня слова отца, тоже сталъ думать, что все какъ-нибудь «образуется».
        Экзаменовъ въ этомъ году не было, и Юрочку, какъ одного изъ лучшихъ учениковъ, перевели въ 8-й классъ.
        Отецъ проводилъ его съ мамой и сестренками въ деревню, а самъ остался въ Москв?.
        II.
        Въ это л?то деревня изм?нилась до неузнаваемости.
        Если прежде мужики вообще мало и неохотно работали, а больше безд?льничали, пьянствовали, сквернословили и дрались, то теперь они почти совс?мъ забыли о всякомъ труд?, собирались на митинги, кричали о какихъ то будто бы украденныхъ у нихъ правахъ на всю землю и на все, что есть на земл?. И раньше враждебно относившіеся къ пом?щикамъ и вообще ко вс?мъ мало-мальски зажиточнымъ и образованнымъ людямъ, теперь они лютой злобы своей и непримиримой ненависти уже не скрывали, походя вс?хъ обругивали, грозились вс?хъ немужиковъ извести, перебить, сжечь, все имущество отобрать, у родителей Юрочки крали л?съ, травили своимъ скотомъ и лошадьми поля и луга, на глазахъ вс?хъ производили дикія опустошенія въ саду и огород? и безпрерывно л?зли къ мам? со всякими наглыми разговорами и нел?пыми, сумбурными претензіями, всегда нестерпимо дерзкими, грубыми и угрожающими.
        Бабы по своей дерзости и злости пожалуй еще превосходили мужиковъ.
        Он? ругались и неистово кричали по ц?лымъ днямъ.
        Управы на мужицкія безобразія у соціалистическаго правительства искать было безполезно. Оно само на заднихъ лапахъ ходило передъ разнузданной чернью и по-заячьи дрожало за свою жалкую призрачную власть.
        Мама выбивалась изъ силъ, чтобы сл?дить за правильнымъ веденіемъ большого хозяйства, но въ результат? получались одни злостные изъяны, прорухи, безпощадная и безсмысленная порча живого и мертваго инвентаря.
        Она часто сов?щалась съ управляющимъ — челов?комъ знающимъ и добросов?стнымъ, но который съ возмущеніемъ говорилъ, что руки опускаются отъ невозможности работать, что народъ — хулиганъ, а въ стран? анархия и ждать чего-либо хорошаго н?тъ ни мал?йшей надежды.
        Мама приказала не принимать больше мужиковъ и бабъ, но иногда они, особенно пьяные, силой врывались къ ней, когда она появлялась на двор? или въ парк? и каждый разъ посл? ихъ пос?щеній она горько плакала, говоря:
        — Господи! Да в?дь это не люди, а какія-то б?шеныя собаки, точно б?лены объ?лись! Одн? какія-то нел?пыя претензіи, грубость, брань и угрозы, угрозы безъ конца. За что? Что дурного мы имъ сд?лали?! Да какъ они см?ютъ?! Н?тъ, я жить дольше зд?сь не могу, не могу. Надо поскор?е у?зжать отсюда, а то перебьютъ вс?хъ насъ или сожгутъ живьемъ...
        И мама, обливаясь слезами, ломала руки и писала пап? длинныя письма.
        Юрочка сердечно жал?лъ маму, очень страдалъ за нее, хот?лъ ей помочь, оградить отъ изд?вательствъ. Несмотря на свою юность, онъ былъ довольно широкоплечъ, любилъ борьбу и спортъ и среди своихъ сверстниковъ выд?лялся, какъ гимнастъ и силачъ и одинъ разъ собственноручно сильно избилъ и выбросилъ со двора пьянаго мужика, оскорбившаго маму.
        Это озадачило мужиковъ и они стали держать себя гораздо приличн?е, особенно въ присутствіи Юрочки.
        Онъ не понималъ, почему мужики стали такъ злы, почему, когда объявили имъ полную свободу и равенство со вс?ми, въ поступкахъ ихъ не зам?чается и т?ни благородства, а наоборотъ, они стали еще груб?е, требовательн?е и нагл?е, почему они ко вс?мъ т?мъ, кто выше ихъ по общественному положенію, образованію и достатку, относятся съ такой непримиримой враждебностью, что ни за к?мъ, кром? однихъ себя, не признаютъ права жить?
        Раньше Юрочк? казалось, что какъ только объявятъ вс?мъ свободу, братство и равенство, такъ сразу вс? станутъ добрыми и братски будутъ относиться другъ къ другу, а тутъ вышло какъ-будто совс?мъ наоборотъ.
        И Юрочка глазамъ своимъ не в?рилъ, терялся, и все-таки над?ялся, что это не то, не настоящее, что это какое то недоразум?ніе, которое скоро разс?ется, пройдетъ и пройдетъ сразу, вотъ какъ-нибудь онъ утромъ проснется и все будетъ иное, все изм?нится, вс? будутъ ласковы, хороши и доброжелательны другъ къ другу.
        И первое время онъ ждалъ этого чудеснаго превращенія, но оно не наступало и ч?мъ дальше, т?мъ было хуже, возмутительн?е и гаже.
        И самъ Юрочка мало-помалу сталъ смотр?ть на мужиковъ съ опаской, а потомъ въ его незлобивомъ, доброжелательномъ сердц? начала зарождаться непріязнь къ нимъ.
        Однажды, проходя по дорог? около своей усадьбы мимо кучки мужиковъ и парней, онъ услышалъ:
        — Пожди, дай срокъ. Доберемся и до баръ съ барчатами. Подъ ор?хъ разд?лаемъ; попили нашей кровушки. Попьемъ и мы ихней.
        Сказано это было громко, съ неизб?жнымъ прибавленіемъ мерзкихъ словъ и видимо, нарочно для того, чтобы Юрочка слышалъ, сказано съ непримиримой враждебностью.
        И говорили это не одни парни, а и немолодые мужики, изъ которыхъ кое-кого онъ зналъ, которые неоднократно приходили и сами и присылали своихъ бабъ и д?тей къ мам? лечиться, которымъ папа неоднократно помогалъ кому хл?бомъ, кому деньгами.
        Юрочка глубоко, до слезъ былъ обиженъ, оскорбленъ и огорченъ.
        Надъ этими словами и особенно надъ т?мъ непримиримо-злобнымъ тономъ, какимъ они были сказаны, Юрочка много и долго ломалъ голову.
        «Что сд?лали мы имъ дурного? Папа и мама всегда хорошо относились къ нимъ, помогали имъ, заступались за нихъ, когда ихъ кто-нибудь обижалъ, ч?мъ мы виноваты, что мы богаче и образованн?е ихъ? За что же меня-то и моихъ сестренокъ они ненавидятъ, за что? В?дь ни злого, ни худого мы еще не усп?ли имъ сд?лать. Но если бы они могли раскрыть мое сердце, то увид?ли бы, что, кром? добра, я ничего никогда не желалъ имъ».
        На эти вопросы Юрочка не находилъ отв?та и сталь изб?гать мужиковъ.
        Къ концу л?та прі?халъ въ им?ніе и папа.
        Вс? въ дом? облегченно вздохнули, до этого вс? жили, какъ въ осажденной кр?пости.
        Папа очень похуд?лъ, постар?лъ, осунулся, сталъ задумчивъ и раздражителенъ.
        Отъ прежняго увлеченія революціей и Керенскимъ не осталось и сл?да.
        Революцію онъ считалъ хамскимъ бунтомъ, подстроеннымъ жидами. Керенскаго называлъ негодяемъ, предателемъ, подлымъ, жалкимъ фигляромъ, который ведетъ Россію къ гибели.
        — Негодяи, мерзавцы и воры предали и продали Россію жидамъ на выжигу и продолжаютъ продавать оптомъ и врозницу. Теперь вся надежда на генерала Корнилова. Только онъ одинъ можетъ еще поправить наши д?ла. А пока отвратительно, скверно, кажется, дальше идти некуда... И народъ — негодяй, и тупая, злобная скотина. Ему нельзя было давать никакихъ послабленій. Кнутъ, палка и ежевыя рукавицы — только это одно онъ
        и признаетъ и только этого онъ и достоинъ. Это — дикій зв?рь какой-то, подлый трусъ, не желающій защищать отечество, воръ, грабитель и убійца. Ну да не все еще пропало. Мы еще сильны. Помогутъ и союзники. В?дь имъ невыгодно, что у насъ такой хаосъ, такой кавардакъ.
        — Богъ дастъ, все понемногу «образуется»... — съ тяжелымъ вздохомъ добавилъ папа.
        III.
        Въ среднихъ числахъ августа вся семья возвратилась въ Москву, потому что изъ-за озорства населенія жизнь въ деревн? оказалась невыносимой и небезопасной, къ тому же папа сп?шилъ на государственное сов?щаніе.
        Юрочка сталъ ходить въ гимназію.
        Но школьная жизнь развалилась окончательно. Объ ученіи нечего было и думать.
        Гимназисты окунулись въ политику, разд?лились на партіи и несчастныя д?ти оказались совс?мъ сбитыми съ толка.
        Учителя — одни пос?щали классы мимоходомъ, впопыхахъ, другіе устраивали съ школьниками митинги, разъясняли имъ значеніе «великой, безкровной» революціи и различія между политическими партіями.
        Въ воздух? нависала гроза.
        Черныя тучи на русскомъ небосклон? съ каждымъ днемъ все сгущались и мутн?ли.
        Русскіе солдаты безъ боя сдали н?мцамъ Ригу и б?жали съ фронта.
        Генералъ Корниловъ настойчиво требовалъ отъ Керенскаго и Временнаго правительства полноту власти для себя, подчиненія солдатъ офицерамъ и права суда и наказанія вплоть до смертной казни включительно за дезертирство, изм?ну и нарушеніе дисциплины.
        И правительство, и Керенскій все это об?щали, но ничего не давали и видимо, не хот?ли давать.
        Фронтъ разваливался; офицеры гибли и отъ вражескаго оружія, и отъ зв?рскихъ самосудовъ своихъ же бывшихъ подчиненныхъ; солдаты буйствовали, грабили, воровали частное и казенное имущество и съ оружiемъ въ рукахъ разб?гались по домамъ д?лить казенную и пом?щичью землю.
        А подъ всероссійскій аккомпаниментъ дезертирства, изм?ны, подлости, убійствъ, и воровства глава правительства Керенскій безъ устали произносилъ жалкія, преступныя р?чи объ углубленіи и завоеваніяхъ революціи.
        И вся великая страна представляла собою какіе-то Содомъ и Гоморру болтливости, безумія, низости, разврата и великихъ предательскихъ злод?яній.
        Въ гимназіи, какъ и везд?, тоже образовались партіи.
        Большая часть гимназистовъ подъ вліяніемъ учителей и революціонныхъ газетъ (тогда вс? газеты были революціонныя) стояли за душку-Керенскаго, значительно меньшая, да и то несм?ло, за суроваго генерала Корнилова.
        Къ посл?днимъ все р?шительн?е и р?шительн?е склонялся и Юрочка.
        По вс?мъ прежнимъ внушеніямъ и симпатіямъ онъ стоялъ за свободу, братство и равенство вс?хъ людей на земл?. В?дь объ этомъ писалось въ «хорошихъ» либеральныхъ книжкахъ, въ «хорошихъ» передовыхъ газетахъ, объ этомъ говорилось въ семь?, въ школ?, у знакомыхъ. Но посл? собственнаго личнаго опыта въ Москв? и, особенно, въ деревн? Юрочка сталъ догадываться, что въ д?йствительности выходитъ не только совс?мъ не такъ, какъ пишется въ «хорошихъ» книжкахъ, въ «честныхъ» газетахъ и какъ говорится вокругъ, а совс?мъ наоборотъ.
        Провозглашеніе свободъ привело не къ братству, равенству и согласію, а къ разъединенію, вражд? и крови.
        И Юрочку удивляло, какъ же опытные, умные, взрослые люди говорятъ и пишутъ неправду. Неужели они заблуждаются или еще хуже — обманываютъ? Но для чего же?
        Юрочка всего этого не понималъ, терялся и сталъ думать, что въ свое время все «образуется», какъ недавно еще говорилъ папа.
        Но Юрочка зам?тилъ, что этого слова папа теперь никогда уже не произноситъ, а ходитъ молчаливый, подавленный, часто вздыхаетъ и иногда пристально смотритъ ему, Юрочк?, съ особенной какой-то н?жностью и печалью въ глаза, точно хочетъ что-то сказать и не можетъ.
        Юрочка понималъ тяжелое настроеніе папы, но тоже ничего ему не говорилъ. Никому не хот?лось разбереживать набол?вшую рану.
        И въ дом? у нихъ, какъ и у вс?хъ знакомыхъ и родныхъ,въ посл?днее время все приникло, опустилось, вс? ходили озабоченные, удрученные, вс? чего-то ждали, какого-то несчастія. Даже его маленькія сестренки, обыкновенно шаловливый и бойкія, стали значительно сдержанн?е.
        Посл? неудачнаго похода войскъ генерала Корнилова на Петроградъ, когда самъ верховный главнокомандующій и его ближайшіе сподвижники были объявлены правитель-ствомъ Керенскаго врагами народа и заключены въ Быховскую тюрьму, казалось, что гроза надъ русской землей вотъ-вотъ должна разразиться.
        Вс? чувствовали, что дальше такъ жить нельзя, что должно произойти что-то р?шающее и роковое.
        Бросившіе фронтъ изм?нники-солдаты, погубившіе флотъ зв?ри-матросы, неработавшіе рабочіе и выпущенная Керенскимъ изъ каторогъ и тюремъ любезная сердцу этого «диктатора» преступная чернь не скрывали своей наклонности къ большевизму.
        Разбои, грабежи и убійства стали обычнымъ, узаконеннымъ тогдашними властителями явленіемъ. Суда и расправы надъ преступниками ник?мъ не производилось.
        Весь гнойный соръ народный, его смертельныя болячки, при законной царской власти не см?вшій и помыслить поднять свою разбойничью голову, раскрыть свою богохульную, смердящую пасть и распустить мерзостный языкъ, теперь всплылъ на поверхность россійской жизни, выступилъ на передній планъ и диктовалъ свою преступную волю ничтожн?йшему, и презр?нн?йшему изъ когда-либо существовавшихъ правительствъ.
        Воры, грабители и убійцы, предатели, изм?нники и провокаторы, шпіоны и дезертиры, насильники и растлители теперь не скрывались, не стыдились своихъ злод?яній, но громко, во всеуслышаніе хвастались своими «подвигами».
        Ихъ руки были развязаны, ихъ д?йствіямъ данъ былъ полный просторъ и полная воля.
        «Свободы» осуществлялись вовсю.
        Законопослушный, мирный, трудящійся обыватель, тотъ, который наживалъ богатства, создавалъ великое государство и на своихъ плечахъ несъ вс? многообразныя тяготы его, своимъ же правительствомъ былъ отданъ на полный, жестокій произволъ безд?льникамъ — народнымъ низамъ и отбросамъ. Все въ Россіи перем?стилось, все перевернулось вверхъ дномъ. Мозги помрачились, разумъ отсутствовалъ, пониманіе испарилось, сов?сть угасла, сердце пламен?ло челов?коубійствомъ.
        Карались люди не за преступленія, не за безд?льничаніе, не за изм?ну родин?, не за убійства, грабежи и всевозможныя насилія, а, наоборотъ, изм?нники, предатели и уголовные преступники карали порядочныхъ людей за доброд?тель, за доблесть, за в?рность Родин?, за честную, безупречную жизнь.
        Все происходило, какъ въ дом? умалишенныхъ, когда преступные и психическіе боль-ные берутъ силу, опрокидываются на своихъ врачей, служащихъ и сторожей и безпощадно избиваютъ ихъ, не понимая, что безъ ихъ помощи и опеки и сами обречены на гибель.
        А пока обезглавленная и обреченная Россія металась, въ этомъ кровавомъ кавардак? и ужас?, «диктаторъ» ея, божокъ подлой революціонной черни — Керенскій, совершая преступленіе за преступленіемъ, позируя и кривляясь, какъ жалкій балаганный клоунъ, наводнялъ нашу родину своей глупою растленной болтовней, явно покровительствовалъ челов?коубійственной пропаганд? Ленина и Бронштейна — двухъ главныхъ дьяволовъ краснаго соціализма со всей ихъ нечистой сворой, а потомъ на окончательную гибель нашего отечества скрывалъ этихъ дьяволовъ отъ суда и расправы.
        Великая Россія корчилась въ предсмертныхъ судорогахь.
        Папа нервничалъ, говорилъ, что все идетъ изъ рукъ вонъ плохо и Богь знаетъ, къ чему это приведетъ, но не допускалъ и мысли, что власть захватятъ большевики.
        — Н?тъ, до этого-то не дойдетъ, — говорилъ онъ. — Это немыслимо, этого быть не можетъ. Тогда что же? Анархія? Тогда и Россіи, и вс?мъ намъ конецъ.
        Юрочка помнилъ ту грозную осеннюю ночь, когда онъ проснулся отъ какого-то страннаго, отдаленнаго, протяжнаго гула.
        Онъ сталъ прислушиваться.
        Походило и на глухіе раскаты грома, и на завываніе бури, но не совс?мъ.
        «Что это такое?? — подумалъ Юрочка, и сердце его тоскливо, бол?зненно заныло. Онъ начиналъ догадываться, но не хот?лъ и боялся в?рить своей догадк?. — Громъ? Н?тъ, не похоже... Теперь не л?то. Грома не можетъ быть. В?теръ сорвалъ съ крыши жел?зные листы и хлобыщетъ ими?... — Онъ еще внимательн?е прислушался. — Н?тъ».
        Густой, протяжный гулъ внушительно и низко стлался надъ спящимъ городомъ и то замолкалъ, точно отдыхая, то черезъ неопред?ленные промежутки, набравшись силъ, снова начиналъ гуд?ть.
        Сердце Юрочки все тревожн?е и больн?е ныло, точно кто-то все сильн?е и кр?пче сжималъ его жел?зной рукой.
        Тоска становилась безысходн?е.
        Онъ долго и напряженно прислушивался, наконецъ, долженъ былъ признать, что гулъ происходилъ отъ пушечной стр?льбы.
        Сомн?ній не оставалось никакихъ.
        — Вотъ оно начинается... — въ душевномъ смятеніи прошепталъ Юрочка и почувствовалъ, какъ что-то безформенное, кровавое, кошмарное и страшное надвигается на него со вс?хъ сторонъ и начинаетъ давить, какъ тяжелый прессъ и онъ чувствовалъ, что будетъ давить до т?хъ поръ, пока вся и вс?хъ не раздавить.
        И отъ этого безформеннаго и ужаснаго некуда б?жать, негд? спрятаться, н?тъ спасенія.
        Онъ глубоко, тяжело вздохнулъ, долго ворочался на постели, съ бьющимся сердцемъ прислушиваясь къ р?дкимъ, грознымъ завываніямъ и наконецъ, измученный, заснулъ.
        Вскочилъ Юрочка отъ чьего-то прикосновенія и сразу с?лъ на постели съ выраженіемъ тоскливаго вопроса на лиц?.
        Ему казалось, что онъ почти не спалъ.
        Передъ нимъ стоялъ совершенно од?тый отецъ.
        Его обыкновенно св?жее, съ легкимъ румянцемъ лицо было теперь бл?дное, но спокойное.
        Было раннее утро.
        Черезъ опущенныя тяжелыя шторы и занав?си съ улицы едва проникалъ св?тъ, за то отчетливо слышалась за окномъ частая ружейная трескотня и характерное татаканіе пулемета.
        Юрочка сразу обо всемъ догадался.
        Сердце у него оборвалось.
        — Ничего, не безпокойся, мой мальчикъ, — произнесъ отецъ, — но поскор?е од?вайся. Это выступленіе этихъ негодяевъ-большевиковъ. В?роятно, къ вечеру съ ними будетъ покончено, хотя есть слухи, что Петроградъ уже у нихъ въ рукахъ. Вотъ до чего довела политика этого подлеца — Керенскаго.
        Съ этими словами отецъ вышелъ изъ комнаты.
        Юрочка сталъ посп?шно од?ваться.
        IV.
        Ц?лые дни и ночи съ трехъ сторонъ трещали за ст?нами ружья, съ ревомъ, точно большія швейныя машины, строчили пулеметы и изр?дка, но за то внушительно и грозно вр?зываясь въ гущу другихъ звуковъ и покрывая ихъ собою, выли въ воздух? артиллерійскіе снаряды и съ оглушающимъ грохотомъ и громомъ разрывались, сокрушая ст?ны и крыши домовъ.
        Каждый звукъ выстр?ла, даже револьвернаго, отражаясь отъ безчисленныхъ ст?нъ и крышъ, раздавался раздирающимъ уши звонкимъ, многоголосымъ эхо.
        Казалось, что ст?ны и крыши зданій представляли собою неисчислимыя, гигантскія, туго натянутыя струны.
        Казалось, какіе-то невидимые, безчисленные дьявольскіе пальцы съ нечелов?ческой стремительностью и силой, безсистемно и сумбурно, безперерывно и разомъ во множеств? м?стъ ударяли по этимъ струнамъ.
        Струны безумно, возмущенно, куда грозн?е и громче, ч?мъ морскія волны во время бурнаго прибоя, рокотали и съ б?шенымъ ревомъ, трескомъ и громомъ выли и рвались.
        А дьявольскіе пальцы, какъ бы неудовлетворенные производимымъ ужасомъ, все съ возрастающими и усиливающимися б?шенствомъ и быстротой продолжали свое страшное, вопіющее д?ло разрушенія и убійства.
        На улицахъ, въ дворахъ и за ст?нами домовъ лилась кровь, валялись мертвыя т?ла и въ бол?зненныхъ судорогахъ корчились раненые.
        Демонъ разрушенія и убійства торжествовалъ, празднуя свою челов?коненавистничес-кую тризну.
        Уже на другой день уличныхъ боевъ въ н?которыхь частяхъ города запылали зажженные артиллерійскими снарядами дома, огромнымъ, злов?щимъ заревомъ осв?щая, особенно по ночамъ, безобразную и жуткую картину челов?ческой жестокости, безумія, подлости и ненасытимой алчности.
        Дворники, лакеи, кухарки, горничныя, прачки, базарныя торговки, приказчики и вся тунеядная уличная чернь, неимов?рно расплодившаяся за время «свободъ», шпіонажемъ, доносомъ и даже съ оружіемъ въ рукахъ открыто и тайно помогала большевикамъ.
        Вся интеллигенція д?лилась на н?сколько категорій: одни по всероссійской привычк? сочувствовать всякому протесту противъ существующаго правительства и на этотъ разъ тайно были на сторон? большевиковъ; другіе — подавляющая часть нашей политически-сл?порожденной интеллигенціи, той, которая всю свою жизнь со вс?мъ усердіемъ и самодовольной тупостью глупца только т?мъ и занималась, что своими руками рубила т? самые суки, на которыхъ до сей поры такъ уютно и безопасно сид?ла, не отдавала себ? отчета, что несетъ съ собою ей и Россіи большевистское владычество — и только единичные
        люди догадывались, что съ воцареніемъ большевизма — мученическая смерть антипатріоти-ческимъ, распутнымъ и легкомысленнымъ интеллигенціи и буржуазіи, уничтоженіе вырожденческой, развратной культур? и невообразимо-тяжкія испытанія, полуистребленіе и полное разореніе всему забывшему Бога и сов?сть, растленному, преступному и жестоковыйному русскому племени.
        Они понимали, что большевизмъ — это пылающій адскимъ огнемъ громадный метеоръ, по вол? карающаго Провид?нія ринувшійся въ прогнившее сверху до низу, необъятное, смрадное русское болото.
        Отъ его тяжкаго, стремительнаго паденія полетятъ во вс? стороны гнойныя брызги и мутными волнами разольются по лицу всей земли.
        Клокоча и пламен?я, онъ взбушуетъ все загноившееся, зловонное болото, сожжетъ много добраго, здороваго, но сожжетъ и гной, растеряетъ свою ужасающую палящую силу, распадется на части, зароется и засосется тиной болотнаго дна.
        И образуется тогда твердая почва, и будетъ добрый матеріалъ, и начнется новое, здоровое строительство.
        Домъ, въ которомъ жилъ съ родителями Юрочка, былъ огромный, пятиэтажный, построенный такъ, что узкій дворъ его представлялъ собою дно длиннаго и глубокаго колодца.
        Онъ съ трехъ сторонъ обстр?ливался ружейнымъ и пулеметнымъ огнемъ, и жильцы квартиръ, обращенныхъ къ Никитскимъ воротамъ и къ прилегающимъ къ нимъ переулкамъ, съ перваго же дня вынуждены были выбраться оттуда въ другія, бол?е безопасныя пом?щенія, такъ какъ у нихъ пулями были перебиты окна, изр?шетены ст?ны и исковеркана мебель.
        Были уже среди мирныхъ квартирантовъ и раненые.
        Папа ц?лые дни проводилъ въ пом?щеніи домоваго комитета, образовавшагося въ первый день выступленія большевиковъ и приходилъ домой только ?сть и спать.
        Мама съ сестренками и съ mademoiselle почти не выходила изъ самой безопасной срединной комнаты, въ которой въ обычное время пом?щалась гувернантка.
        Юрочка не могъ спокойно сид?ть въ квартир?, подъ?здъ въ которую, какъ и вс? подъ?зды дома, изнутри былъ забаррикадированъ шкапами, ящиками и сундуками и передъ которымъ на внутренней л?стниц? поочередно дежурили жильцы.
        Отбывалъ свои дежурства и Юрочка, а въ свободное время, выждавъ минуту, когда дворъ переставали обстр?ливать продольнымъ огнемъ, быстро переб?галъ его и спускался въ полуподвальный этажъ къ отцу въ домовую контору, а чаще всего прижавшись гд?-нибудь къ выступу ст?ны, ц?лыми часами простаивалъ въ двор?, ко всему прислушиваясь и приглядываясь.
        Громовый грохотъ разрывавшихся снарядовъ, гулкое шуршаніе по крышамъ падающихъ осколковъ, безперерывная ружейная и пулеметная дробь, временами сливавшаяся въ одинъ общій оглушительный ревъ, поднимала и возбуждала нервы Юрочки.
        Особой робости онъ не испытывалъ: ему было и жутко, и весело; онъ чаще обычнаго см?ялся.
        Звуки боя производили устрашающее и величественное впечатл?ніе.
        На тротуарахъ и по улицамъ ползали и стонали раненые.
        Одинъ разъ у сквозныхъ высокихъ жел?зныхъ воротъ изнутри двора появилась вся въ б?ломъ сестра милосердія, им?я въ рукахъ большой б?лый флагъ Краснаго Креста.
        Со стороны большевиковъ стр?льба по флангу поднялась съ безумной яростью.
        Въ одно мгновеніе пронзенная н?сколькими пулями молодая женщина свалилась на землю, выронивъ изъ рукъ простр?ленный флагъ.
        Послышался отчаянный крикъ.
        Пятна алой крови растеклись на б?лой одежд? сестры.
        Она упала за вд?ланными _______въ низъ воротъ, толстыми и широкими жел?зными листами, которыхъ не пробивали пули.
        У Юрочки занялся духъ. Съ секунду онъ стоялъ съ пристывшими къ фигур? корчившей-ся и стонавшей сестры глазами, потомъ сорвался съ м?ста и не помня себя, среди жужжа-щихъ по двору пуль бросился на помощь раненой. Неизв?стные мужчины, стоявшіе у ближняго подъ?зда одной изъ квартиръ, упали на землю и, прикрываясь т?ми же жел?зными листами, поползли на помощь къ несчастной.
        Юрочка и неизв?стные быстро втащили раненую въ ближнюю квартиру.
        Юрочка дрожалъ мелкой дрожью, лицо его раскрасн?лось, глаза блест?ли. Онъ нервно см?ялся и въ глубин? души гордился т?мъ, что онъ — не трусъ, пролитая же кровь, оказавшаяся у него на рукахъ и на одежд?, произвела на него непріятное и тягостное внечатл?ніе.
        По утрамъ, когда по взаимному уговору враждующихъ сторонъ бой на н?которое время прерывался, Юрочка съ удостов?реніемъ отъ домового комитета въ рукахъ б?галъ въ сос?днія улицы въ лавки и покупалъ мяса, хл?ба, масла, молока и газеты.
        Мать, дрожавшая за жизнь мужа и д?тей, никакъ не могла удержать его около себя.
        Юрочка со вниманіемъ выслушивалъ разсужденія и толки взрослыхъ о ход? боевъ, о шансахъ на поб?ду какъ б?лыхъ, такъ и ихъ противниковъ.
        Теперь онъ уже самъ понималъ, что д?ло приметъ очень худой оборотъ, если большевики возьмутъ верхъ.
        Онъ этого страшился, хватался за газеты и съ жадностью прочитывалъ ихъ.
        Чувствовалось, что многочисленныя полчища большевиковъ, состоявшія изъ солдатъ, матросовъ, рабочихъ и бродячей преступной черни, которымъ такъ или иначе сочувствовала и помогала вся милліонная мужицкая Москва, полчища, влад?вшія вс?ми складами оружия, снарядовъ и патроновъ, давятъ своей численностью небольшія, лишенныя артиллеріи, располагающія скудными запасами патроновъ, кучки офицеровъ, юнкеровъ, кадетъ, студентовъ и иной учащейся молодежи.
        Казалось, что зд?сь все перевернулось вверхъ ногами.
        Зд?сь грузное, грязное дно всей своей каменной тяжестью давитъ на опрокинутые внизъ и притиснутые къ земл? хрупкіе верхи и крышу.
        Зд?сь кровожадные и грабительскіе инстинкты презр?нной черни, освобожденные отъ кр?пкой узды сдерживавшаго ихъ закона и права, сознавшіе свою сл?пую, жестокую силу, въ смертельной схватк? сц?пились съ остатками защитниковъ законности, чести, славы и достоинства въ мучительныхъ судорогахъ умирающаго великаго государства.
        На сторон? однихъ была сила, были жажда крови и наживы.
        На сторон? другихъ не было силы, но были доблесть, самопожертвованіе, любовь къ гибнущему отечеству и полное одиночество среди океана б?шеной людской ненависти и злобы.
        Въ газетахъ писали о движеніи на защиту Москвы атамана Каледина съ донскими казаками, генерала Корнилова съ текинскимъ полкомъ. Описывались даже подробности, какъ знаменитый генералъ вырвался изъ Быховскаго пл?на.
        Надежды буржуазныхъ обывателей вспыхивали, но лопались, какъ мыльные пузыри.
        Въ ожесточенныхъ, томительныхъ и кровопролитныхъ бояхъ прошло около нед?ли.
        Утромъ второго ноября бой мгновенно прекратился, точно тихій ангелъ взмахнулъ в?твью мира надъ страдальческимъ городомъ.
        Сразу наступила непривычная, загадочная и жуткая тишина.
        Нигд? не протрещалъ ни одинъ выстр?лъ.
        Время было необычное для перерыва боя.
        Юрочка выглянулъ въ окно и увид?лъ въ переулк? толпу народа, не вооруженную, радостную, состоявшую главнымъ образомъ изъ женщинъ и д?тей, высыпавшихъ изъ ближнихъ угловъ и подваловъ.
        Окруживъ разносчика, вс? нарасхватъ покупали у него газеты.
        Юрочка, уже догадываясь, что междоусобный бой конченъ, стремглавъ бросился въ переулокъ, пробился въ толп? къ газетному торговцу и вырвалъ у него листокъ, сунувъ ему деньги.
        Изъ газеты онъ узналъ, что д?йствительно война кончилась. Поб?да осталась на сторон? большевиковъ.
        Папа, наскоро проб?жавъ глазами печатныя строки, побл?дн?лъ и пробормотавъ: «иного ничего нельзя было и ожидать», съ тяжелымъ вздохомъ быстро прошелъ въ комнату жены.
        Юрочка слышалъ, какъ папа, шагая по комнат? и
        стараясь казаться спокойнымъ, говорилъ мам?:
        — Надо, милая, собираться и какъ можно скор?е. Захватимъ д?тей, самыя необходимыя вещи изъ одежды, драгоц?нности и по?демъ на Донъ. Больше пока д?ваться некуда. Тамъ атаманъ Калединъ и казаки. Они не подчинятся большевикамъ. Да, пожалуйста, не разболтай объ этомъ прислуг?, скажи, что ?демъ къ себ? въ деревню. Возьмемъ только Аннушку и mademoiselle. Вс? остальные ненадежны. Представь, Петръ (лакей) — большевикъ. Его надо поскор?е удалить... впрочемъ, н?тъ, лучше пусть остается, а то можетъ донести.
        Мама тихо плакала.
        Юрочк? тоже захот?лось, какъ можно скор?е вырваться изъ этого всероссійскаго ада и ?хать къ свободолюбивымъ казакамъ.
        Мама съ mademoiselle и съ Аннушкой разбирала, собирала и запаковывала вещи въ корзины, чемоданы и сундуки.
        Какъ ни старались возможно меньше отягощать себя въ дорог? вещами, но ихъ приходилось взять ц?лыя горы и притомъ бралось только самое необходимое: безъ чего обойтись нельзя.
        Юрочка былъ на посылкахъ.
        Папа уходилъ въ городъ и возвращался каждый разъ все мрачн?е и мрачн?е, шопотомъ сообщая объ арестахъ то того, то другого изъ своихъ сослуживцевъ и знакомыхъ, очень торопилъ маму поскор?е собираться, самъ помогалъ укладывать вещи и затягивалъ чемода-ны и укладки.
        Въ первый же день своего владычества большевистскія власти потребовали на переписку вс? документы жильцовъ дома для зарегистрированія въ комиссаріат?.
        V.
        Какъ ни сп?шили, въ сборахъ прошло почти два дня.
        Никто изъ прислуги, кром? одной горничной Аннушки, не хот?лъ помогать, а скор?е м?шали.
        Папа уже взялъ билеты до Ростова и на сл?дующій день вся семья съ курьерскимъ по?здомъ должна была вы?хать.
        Лакей Петръ, съ мрачнымъ волчьимъ огонькомъ въ глазахъ смотр?вшій во время боевъ, вдругъ повесел?лъ и окончательно обнагл?лъ, когда большевики взяли верхъ.
        На вс? приказанія презрительно фыркалъ, вс? дни слонялся безъ д?ла съ злобной миной торжества на бритомъ лоснящемся лиц? и въ прищуренныхъ глазахъ. Съ вечера второго дня, обокравъ своихъ хозяевъ, онъ куда-то исчезъ.
        Часу въ третьемъ ночи, когда въ дом? вс? спали, съ л?стницы послышался шумъ, топотъ и шмыганіе тяжелыхъ ногъ, а потомъ въ квартир? раздался громкій, нетерп?ливый, продолжительный звонокъ и въ дверь стали неистово стучать.
        Папа, наскоро од?вшись, самъ открылъ дверь.
        Вошелъ низенькаго роста штатскій, дурно од?тый, челов?къ съ портфелемъ подъ мышкой, а за нимъ ввалились шесть вооруженныхъ красногвардейцевъ, изъ коихъ четверо было солдатъ въ шинеляхъ и двое рабочихъ въ пальто.
        Штатскій былъ разнолапый, съ выпяченными, какъ у рака, б?лками круглыхъ, злыхъ, вороватыхъ глазъ, съ красными, безъ р?сницъ, в?ками, съ крючковатымъ, длиною въ поллица, носомъ, по своему паукообразному сложенію, съ короткими руками и ногами, съ выпяченнымъ брюшкомъ и по лицевому профилю — типичный семитъ.
        Въ передней сразу запахло челов?ческимъ потомъ и кабакомъ.
        Высоком?рно задравъ большую голову безъ шеи, выходившую прямо непосредственно изъ узкихъ, немощныхъ плечъ, штатскій назвалъ себя м?стнымъ комиссаромъ и потребовалъ провести его въ кабинетъ.
        Тамъ онъ ус?лся за письменный столъ и, безбожно коверкая русскую р?чь, въ присут-ствіи красногвардейцевъ о чемъ-то допрашивалъ папу и своей неопрятной рукой съ короткими, крючковатыми пальцами, что-то неуклюже записывалъ на бумаг?.
        Юрочку возмутило, что этотъ грязный нахалъ сид?лъ развалясь въ папиномъ кресл? и держалъ себя съ нестерпимой заносчивостью, точно папа былъ какой-то осужденный преступникъ, а самъ папа стоялъ передъ іудеемъ, заложивъ руки въ карманы.
        Папа съ едва скрываемой брезгливостью и презр?ніемъ отвъчалъ на вопросы жида, распространявшаго запахъ чеснока и какой-то специфической кислятины, которая била въ носъ еще остр?е и противн?е, ч?мъ запахъ отъ его подчиненныхъ.
        Потомъ красногвардейцы поперерыли въ дом? все, даже въ маминой спальн? и у сестренокъ.
        Мама и сестренки едва од?тыя, съ испуганными, бл?дными лицами, большими глазами смотр?ли на незваныхъ пришельцевъ, а Юрочка злился и негодовалъ.
        На глазахъ у него красногвардейцы стащили съ ночного столика папины золотые часы, а въ столовой препроводили въ свои карманы забытыя на буфет? столовыя ложки.
        В?роятно, стащили бы и мамины драгоц?нности, если бы Юрочка не посп?шилъ спрятать ихъ у себя въ карманахъ.
        Юрочка возмутился поведеніемъ красногвардейцевъ и во всеуслышаніе заявилъ о воровств?.
        У маленькаго, грязнаго іудея запрыгали въ глазахъ подъ воспаленными в?ками красные огоньки.
        Онъ, угрожающе поднявъ кверху указательный палецъ и, какъ зм?я, глядя въ лицо мальчика вертящимися отъ злобы глазами, стараясь придать своей плюгавой отталкивающей
        особ? внушительный и грозный видъ, запальчиво, съ р?зкимъ еврейскимъ акцентомъ закри-чалъ:
        — Вы забываетесь, молодой целов?къ! Вы забываете себ?, съ к?мъ им?ете д?ло. Я — полномоцной комиссаръ народно-сов?тской власти. Это вамъ не презній царскій режимъ. Что хот?ли себ?, то и д?лали. Съ нами шутке плохе. Вы васымъ лознымъ подозр?ніемъ оскорбляете себ?... цесныхъ агентовъ правительства при исполненіи слузебной обязанностявъ... да...
        Іудей брызгалъ слюной и подступалъ къ мальчику все ближе и ближе.
        Но возмущенный Юрочка, чувствуя себя правымъ, стоялъ неподвижно, не сводя своего озлобленнаго, упорнаго взгляда съ представителя новой власти и указывая на красноармейцевъ, крикнулъ:
        — А вы обыщите ихъ, вотъ этихъ! — онъ прямо указалъ на двухъ воровъ. — Тогда и заступайтесь. Обыщите! Вы пришли обыскивать, а не воровать!
        Іудей растерялся.
        Глаза его нер?шительно заб?гали по сторонамъ.
        — Обыщите! Обыщите! — зло, упрямо настаивалъ Юрочка.
        — Уймите васего сына или кто онъ вамъ... — возмущеннымъ, но значительно пониженнымъ тономъ обратился іудей къ отцу. — В?дь это-зе невозмозно... Это-зе гнуснаго клевета. Молодой целов?къ мозетъ зе за это пострадать... Я шутить не нам?ренъ...
        — Положимъ, не клевета... — опустивъ глаза и бл?дн?я, тихо отв?тилъ папа. — Онъ у меня никогда не лжетъ, да я и самъ...
        Но папа не договорилъ.
        Іудей сд?лалъ видъ, что не слыхалъ посл?днихъ словъ.
        Папа моргнулъ Юрочк?, чтобы тотъ замолчалъ и вышелъ.
        — Вы сами — клеветникъ и.. хамъ, — проворчалъ Юрочка настолько громко, что вс? слышали и удалился изъ комнаты, кр?пко хлопнувъ дверью, до глубины души возмущенный несправедливостью, наглостью и нахальствомъ.
        Ему обидно было за папу. Ему казалось, что папа безъ достаточнаго достоинства и твердости держалъ себя съ грязнымъ, презр?ннымъ жидомъ.
        Будь онъ большой, онъ не такъ держалъ бы себя!
        Онъ показалъ бы имъ ихъ м?сто!
        Да. И что же это такое? Разв? папа, милый, добрый, благородный папа обворовалъ, ограбилъ или убилъ кого-нибудь, что къ нему въ квартиру ворвались ночью, вс?хъ перебудили, все перерыли, все перевернули вверхъ дномъ и обворовали... и надъ папой, солиднымъ, уважаемымъ челов?комъ, генераломъ, распоряжается какой-то презр?нный жидъ, является полновластнымъ начальникомъ.
        Отъ безсилія и раздраженія Юрочка при выход? изъ комнаты топнулъ ногой. Онъ терялся и ничего не понималъ.
        — Ишь какой зм?енышъ! Какъ хорохорится-то! Изъ молодыхъ да ранній! — шопотомъ зам?тилъ всл?дъ Юрочк? весь отъ волненія вспот?вшій одинъ изъ красногвардейцевъ, у котораго за голенищей тикали украденные часы.
        — Замолчи ужъ. Чего?! — одернулъ его тоже шопотомъ другой, у котораго въ карман? шинели топорщились столовыя ложки.
        Въ первые дни торжества большевизма на Руси служители его еще скрывали и стыдились своего воровства, боясь отв?тственности. Открытый грабежъ еще не былъ тогда санкціонированъ декретами преступной самозваной власти воровъ и убійцъ.
        Къ перешептывавшимся пододвинулся одинъ изъ рабочихъ съ испитымъ, почти безъ растительности, острымъ лицомъ и серьезными глазами.
        — Товарищи, — въ полголоса обратился онъ къ красногвардейцамъ, — это — не порядокъ, что вы присвоили чужія вещи... Ихъ надо немедленно возвратить...
        — Это, товарищъ, не ваше д?ло... Вы за это не въ отв?т?... — весь покрасн?въ и наершившись, зашепталъ укравшій часы — коренастый, съ широкимъ, заросшимъ грязно-рыжими волосами, лицомъ, съ маленькимъ, курносымъ носомъ, красногвардеецъ, по ухваткамъ — наряженный въ шинель, совс?мъ необломанный мужикъ. — Вы за бужуевъ на хронт? свою кровь не лили, а мы лили... То-то...
        — Это не по закону, товарищъ, — сурово сдвинув близкосходящіяся къ переносью, подвижныя брови, сказалъ рабочій, неловко зац?пилъ за коверъ прикладомъ ружья и стукнувъ имъ объ полъ, со вздохомъ отошелъ въ глубину комнаты. — Стыдно, товарищи... А еще представители народно-сов?тской власти... Такъ нельзя...
        — Кому нельзя, а намъ можно. Вотъ и весь сказъ... Вы на хронт? за буржуевъ свою кровь не лили... — съ азартомъ огрызался курносый, при разговор? высоко къ носу выпячивая верхнюю губу и обнажая зубы и десны.
        Почти до самаго утра продолжался обыскъ, посл? котораго не досчитались многихъ мелкихъ вещей.
        Іудей съ красногвардейцами забрали много папиныхъ бумагъ и увели съ собою и папу.
        Передъ уходомъ папа съ разстроеннымъ лицомъ, торопливо перекрестилъ д?тей и, прощаясь съ мамой, усп?лъ шепнуть ей:
        — Над?юсь, милая, что меня скоро освободятъ, снимутъ дополнительный допросъ и освободятъ. За мной никакой вины н?тъ. Не безпокойся.
        Юрочка помнилъ, какъ бл?денъ былъ отецъ, какъ дрожали его губы, какъ страненъ и какъ будто чуждъ имъ вс?мъ его затаившійся въ глубин? зрачковъ взглядъ.
        Прекрасные голубые глаза мамы стали огромными, совс?мъ св?тлыми и прозрачными.
        Она не сводила своего испуганнаго, неподвижнаго взгляда съ лица папы, пока за нимъ не закрылась дверь.
        Юрочка безотчетно проводилъ отца по осв?щенной л?стниц? и стоялъ съ ст?сненнымъ сердцемъ на подъ?зд? до т?хъ поръ, пока папа и конвоировавшіе его красноармейцы съ комиссаромъ не скрылись въ темнот? скудно-осв?щенной улицы.
        — Ну, товарищъ, идите спать. Пора тушить елестричество... — услышалъ Юрочка за спиной знакомый голосъ.
        Юрочка оглянулся.
        Сзади него, въ открытыхъ дверяхъ, съ накинутымъ на плечи пальто, въ одномъ б?ль? и въ опоркахъ на босу ногу стоялъ старый швейцаръ Ерем?й.
        — Какой я теб? товарищъ? И что ты глупости городишь, Ерем?й? Какъ теб? не стыдно? — съ досадой проворчалъ Юрочка.
        — Э-эхъ, Юрій Степанычъ, это я такъ только для порядка, значитъ. Теперича ничего не разберешь, — наклоняясь къ Юрочк?, говорилъ онъ, одной рукой закрывая двери, толстыми пальцами другой прихвативъ об? расходящіяся полы пальто. — Только думаю я такъ, теперь
        своимъ, значитъ, умомъ, ничего добраго не выйдетъ. — И понижая голосъ до шопота, спросилъ: — Это куда же папу-то вашего повели? Такого хорошего господина, чуть што не губернатора и какъ арестанца, а?
        — Не знаю.., Допросъ какой-то снимаютъ.
        — Та-акъ. Гм. На народный судъ, значитъ?
        — Какой тамъ народный судъ?! — съ возмущеніемъ воскликнулъ Юрочка. — Вломился жидъ, отвратительный, вонючій и съ нимъ шесть воровъ. Обокрали...
        — Тсс... малой, полегче... — покровительственно зашепталъ Ерем?й. — Я-то ничаво. А ежели кто другой услышитъ, б?да, донесетъ. Теперича тутъ и у ст?нъ ухи. Энтотъ-то жидюга-то, что теперя въ комиссарахъ ходить, в?дь это Мошка Пельтиновичъ, самый што ни на есть посл?дній челов?къ, прежде въ худыхъ такихъ заведеніяхъ, куды пьяные по ночамъ къ барышнямъ ?здютъ, на хвартапьянахъ игралъ, а потомъ какъ начальство, значитъ, позакрывало эти веселые дома, онъ чортъ знаетъ ч?мъ на Сухаревк? перебивался, всякой дрянью торговалъ, добрыхъ людей надувалъ, а теперя поди-жъ ты! Носъ задралъ превыше Ивана Великаго. И откуда столько жидовъ набралось? Прежде на Москв? ихъ и не видно было. А какъ слободы объявили, тутъ ихъ, што таракановъ изъ подполья, со вс?хъ щелей понал?зла сила. Б?да! Што будетъ? Што будетъ?
        Ерем?й покачалъ головой.
        Войдя къ себ?, Юрочка зам?тилъ, что столпившаяся въ передней полуод?тая прислуга: кухарка, прачка, судомойка и вторая горничная громко, оживленно и весело разговаривали, точно совершилось какое-то счастливое событіе.
        Юрочка не утерп?лъ. Его возмутило.
        — Идите спать. Чему вы радуетесь?! — хозяйскимъ суровымъ голосомъ сказалъ онъ и даже самъ удивился своему тону.
        — Мы сычасъ. Чего же намъ плакать, что ли?! За нами ничего такого н?тъ... — отв?тила кухарка съ круглымъ, лоснящимся, радостнымъ лицомъ.
        — Сейчасъ же погасить св?тъ и чтобы никакого шуму! — почти крикнулъ Юрочка и щелкнувъ электрической защелкой, въ темнот? пошелъ искать мать.
        Онъ нашелъ ее въ ея спальн?.
        Она, стоя на кол?няхъ передъ семейнымъ полуопуст?вшимъ кивотомъ, изъ котораго было выбрано и уложено въ чемоданы больше половины иконъ, при св?т? лампады молилась.
        Юрочка тихонько опустился сбоку нея на кол?ни.
        Мать съ рыданіями бросилась ему на шею.
        — Ничего, мама, ничего, родная моя мамочка, выпустятъ папу, выпустятъ... Чего-ты боишься, родная моя?
        — Охъ, боюсь я этихъ людей. Юра, боюсь, боюсь...
        VI.
        Потомъ начались ужасающіе, сумбурные дни.
        Юрочка безъ внутренняго содроганія, ужаса и возмущенія не могъ вспомнить о нихъ.
        Мама, не смыкая глазъ, по ц?лымъ ночамъ плакала и молилась, а днями сперва одна, потомъ въ сопровожденіи Юрочки ходила и ?здила по вс?мъ комиссаріатамъ, тюрьмамъ и новымъ властямъ, разыскивая мужа.
        Имъ на каждомъ шагу приходилось переносить всяческія изд?вательства, униженія и нич?мъ не вызванныя ими грубости и оскорбленія.
        Ни у кого не встр?тили они и намека на естественную челов?ческую жалость, сочувствіе или состраданіе.
        Обращались съ ними, какъ съ преступниками, презр?нными тварями, какъ дурной хозяинъ не обращается даме со своимъ скотомъ.
        На верхахъ власти, среди комиссаровъ, они почти везд? и всюду наталкивались только на евреевъ, точно это племя оружіемъ завоевало Москву и Россію, въ низахъ встр?чали красногвардейцевъ изъ прирожденныхъ русскихъ.
        Властвовали, приказывали и распоряжались везд? и всюду, при томъ заносчиво, высоком?рно и нестерпимо грубо евреи, а всю черную работу по ихъ приказанію выполняли русскіе мужики и рабочіе.
        Въ низахъ везд? безъ исключенія встр?чала и сопровождала ихъ площадная брань, злорадство, а иногда откровенные упреки въ томъ, что у нихъ хорошія челов?ческія лица, а не скотоподобный, какъ у новыхъ вершителей судебъ русскаго народа и угрозы, угрозы безъ конца.
        Точно злобный, завистливый, ненасытимо-кровожадный дьяволъ вселился въ нечистыя т?ла этихъ челов?кообразныхъ подъ затрепанными пиджаками и подъ грязными с?рыми шинелями съ ярко-красными розетками и бантами на груди.
        Юрочка сперва недоум?валъ, терялся, до слезъ возмущался и даже стыдился за этихъ людей, которые въ присутствіи боготворимой имъ мамы произносили такія ужасныя и мерзкія слова.
        Но потомъ онъ внутренно какъ-то съежился и сталъ ожесточаться.
        Онъ съ ненавистью исподлобья гляд?лъ на вс?хъ носителей новой власти.
        Въ сердц? его накипали непреоборимое отвращеніе и безсильная злоба.
        На четвертый день розысковъ Юрочку съ матерью заставили про?хать въ какой-то узкій, грязный переулокъ одного изъ отдаленныхъ кварталовъ Москвы.
        Тамъ черезъ кучу мусора, навоза, обломковъ кирпичей и затоптанныхъ въ земл? досокъ провели ихъ на грязный, т?сный и глухой дворъ.
        У высокой, точно обрубленной, безъ единаго окна, обшарпанной задней каменной ст?ны дома въ разныхъ положеніяхъ лежало пять труповъ, обобранныхъ до б?лья.
        Въ одномъ изъ нихъ по небольшой, темной бородк?, по прямому носу, по высокому, пл?шив?ющему лбу и по св?тлымъ, вопросительно обращеннымъ къ небу мертвымъ глазамъ Юрочка сразу узналъ т?ло своего отца.
        На рубашк? на высот? груди и живота запеклись сгустки крови, много крови...
        Отца разстр?ляли.
        Точно въ кошмарномъ сн?, Юрочка помнилъ, какъ мама со стономъ повалилась у трупа мужа и не могла подняться.
        Онъ самъ стоялъ съ застрявшими въ ум? мыслями: «Папы н?тъ. За что же убили папу?»
        Несмотря на все кошмарное пережитое за посл?дніе дни, онъ никакъ не допускалъ такой несправедливости и зв?рства, какія учинены надъ его отцомъ.
        Это было страшнымъ и неожиданнымъ для него ударомъ.
        Онъ хот?лъ помочь мам?, сказать ей хоть что-нибудь, но не двинулся съ м?ста, не пошевелилъ языкомъ.
        Время для него остановилось и хотя въ ум? его застрялъ прежній неразр?шенный мучительный вопросъ, онъ съ особеннымъ вниманіемъ, но одними только глазами сл?дилъ за галками, которыя съ крикомъ перелетали съ м?ста на м?сто на ближней красной облинялой крыш?, и каждый ихъ крикъ и каждый взмахъ крыльевъ на фон? яснаго и загадочно-пустого неба отчетливо и р?зко запечатл?вались въ его зрительной и слуховой памяти.
        И ему казалось, что галки и кричали, и летали въ пустомъ неб? какъ-то особенно: крикъ ихъ былъ похоронно-гармониченъ, взмахи крыльевъ р?зко-отчетливы, точно он? не въ воздух? летали, а р?зали крыльями что-то густое и упругое и этимъ птицы в?щали ему о великомъ, непоправимомъ несчастіи, съ нимъ случившемся и о чемъ-то надвигающемся еще бол?е горестномъ и грозномъ.
        Кто-то грубо и съ силой дернулъ его сзади за плечо и обдалъ отвратительнымъ сивушнымъ запахомъ.
        Юрочка съ бол?зненной гримасой глубокаго страданія и брезгливости на лиц? повернул-ся.
        Передъ нимъ стоялъ красногвардеецъ, обв?шанный черезъ грудь и плечи крестъ на крестъ пулеметными лентами.
        Юрочк? какъ-то особенно ярко и нестерпимо р?зко бросилась въ глаза его густо-красная, сытая, обв?тренная рожа съ выдавшимися, на подобіе тяжелыхъ лошадиныхъ ганашей, толстыми костями и мускулами челюстей.
        Красногвардеецъ волочилъ по земл? ружье, какъ палку.
        И это зам?тилъ Юрочка.
        Мама сид?ла на земл? и была точно пом?шанная.
        Она, какъ на смерть подстр?ленная птица, схватившись рукой за сердце, вс?мъ корпусомъ металась изъ стороны въ сторону, не будучи въ силахъ встать на ноги и съ выраженіемъ отчаянія и растерянности въ блуждающихъ глазахъ, вн? себя что-то шептала.
        — Чего тутъ раскудахтались, буржуи?! Тсс! Будя!.. — Тутъ сл?довало непередаваемое по своему безстыдству и омерзительной гнусности ругательство. — Ежели признали за своего, такъ и обирайте скор?ича отселева эту падаль. Неча нюни распускать. Чего долго короводи-ться съ вами! Знаемъ васъ. Попили нашей кровушки. Теперя шабашъ...
        Юрочку сотрясло всего.
        У него вспыхнули глаза, все передъ нимъ позелен?ло и закружилось вихремъ. Онъ вид?лъ передъ собой только толстое лицо и фигуру торжествующаго животнаго. Отъ душившей его ненависти онъ не могъ выговорить ни одного слова.
        Одинъ мигъ онъ хот?лъ вц?питься въ толстое горло этого гнуснаго двуногаго гада и мысленно изм?ривъ обоюдныя силы, не сомн?вался, что тотъ и спохватиться не усп?етъ, какъ онъ, Юрочка, задушитъ его, вытрясетъ изъ его неуклюжаго, дюжого т?ла растленный, мерзкій духъ.
        Подошелъ другой красногвардеецъ, постарше.
        — Обирайте скор?ича, разъ разр?шено... Чего? Дома поплачете. «Москва слезамъ не в?ритъ»... — чувствуя опасное настроеніе юноши, безъ злобы, примирительно сказалъ подошедшій.
        Юрочка на мигъ безучастно, но упорно посмотр?лъ на говорившаго и снова перевелъ глаза на перваго.
        — Ишь глазы-то вытаращилъ, што твой волкъ... — оп?шеннымъ тономъ вполголоса пробормоталъ первый, опасливо уходя въ сторону отъ пресл?дующаго взгляда Юрочки. — Сказано — обирайте, ну и обирайте...
        — А вы, товарищъ, не очинно-то дерите глотку, не распоряжайтесь. И безъ васъ все справится, какъ сл?доваетъ, — строго зам?тилъ второй.
        — А што-жъ?
        — А то... Зд?ся вамъ не м?сто. Ваше зд?ся м?сто, што-ли?! Ваше м?сто у воротъ. Туда и ступайте.
        — Знаю... и безъ васъ.
        — То-то. Знаешь да не сполняешь. А ворота брошены безъ призору... — ворчливо сказалъ второй красногвардеецъ, видимо, старшой между равными.
        Толсторожiй, таща за собой винтовку, съ шапкой, неловко и нахально, не по-солдатски, а по-хулигански сбитой на самый затылокъ, при каждомъ шаг? отчетливо переваливаясь полушаріями толстаго зада и широко разбрасывая на ходу свои руки, съ нарочно независимымъ, безпечнымъ видомъ озираясь по сторонамъ, л?ниво пошелъ къ воротамъ.
        «Мн?, молъ, на все наплевать. Мн? самъ чортъ не братъ!» — л?зло изъ вс?хъ поръ его хамски-самодовольнаго, сытаго т?ла.
        Юрочк? долго пришлось б?гать по улицамъ и переулкамъ въ поискахъ за дрогалемъ.
        Наконецъ, дрогаль нашелся, но за перевозку т?ла отца на квартиру заломилъ неслыханную по тогдашнимъ временамъ ц?ну.
        Душевно и физически разбитую мать Юрочка заботливо усадилъ на извозчика и отправилъ домой, самъ же пошелъ за дрогалемъ.
        Вс?мъ происшедшимъ Юрочка былъ глубоко потрясенъ. Онъ еще не могъ вполн? разобраться въ своихъ тяжкихъ ощущеніяхъ и мысляхъ, зналъ только, что вс? прежнія представленія его о жизни, о гуманности, о свобод?, братств?, равенств? совершенно опрокинуты, разбиты и втоптаны въ грязь и кровь.
        Одно несомн?нно, что отсюда, съ этого грязнаго двора, гд? пролита кровь его отца, откуда онъ увозилъ его трупъ, онъ вм?ст? съ т?мъ въ своемъ юномъ, дотол? не знавшемъ злобы, сердц? уносилъ непримиримое ожесточеніе и ненависть ко вс?мъ т?мъ преступнымъ людямъ, которые стали безконтрольными и жестокими распорядителями жизнью и имуществомъ несчастныхъ, обманутыхъ и преданныхъ русскихъ людей.
        Отнын? спокойнымъ и пассивнымъ зрителемъ невиданнаго въ подлунной насилія, предательства и злод?яній онъ быть не можетъ.
        Мальчикъ чувствовалъ это вс?ми фибрами своего существа.
        Похоронивъ мужа, мать затороцила Юрочку поскор?е у?зжать изъ Москвы.
        Она благословила его семейнымъ образкомъ и, заливаясь горькими слезами, говорила ему:
        — У?зжай на Донъ, мой ненаглядный, родной, безц?нный мальчикъ — единственная отрада моя, а то я боюсь, какъ бы эти зв?ри не убили и тебя, какъ убили твоего отца. И да сохранитъ тебя Господь Милосердный и Его Пречистая Матерь. Ея покровительству и заступничеству тебя поручаю. Будь самостоятеленъ и твердъ. Постоять за тебя больше некому.
        И мама залилась еще горшими слезами.
        — Боюсь, боюсь я за тебя... — среди рыданій говорила она, и плечи ея безпомощно вздрагивали, и между тонкими, н?жными пальцами лились св?тлыя слезы. — Какъ по?дешь ты одинъ? Ты никогда одинъ не ?здилъ... И кто за тобой присмотритъ?.. Господи, да за что столько горя и б?дъ свалилось на наши головы? Но на все Твоя святая воля!
        — Мамочка, милая, родная ты моя, обо мн? не безпокойся... — отв?чалъ опечаленный и растроганный Юрочка, съ усиліемъ поджимая свои почему-то безперерывно распускавшіяся полныя, яркія губы. — Я теперь уже не мальчикъ. Н?-?тъ. Былъ мальчикъ, а теперь уже многому научился... — глядя передъ собою въ пространство, тихо, но р?шительно добавилъ онъ.
        Мать долго ц?ловала его н?жное лицо, полныя, розовыя щечки, голубые глаза, б?локурыя шелковыя кудри, называла его самыми н?жными ласкательными именами, долго сжимала его въ своихъ объятіяхъ и съ выраженіемъ безграничной любви, тоски и ласки смотр?ла на него, хот?ла навсегда въ своей памяти и сердц? запечатл?ть безконечно-дорогой для нея его образъ со вс?ми мельчайшими подробностями.
        Сестренки, раньше часто ссорившіяся съ нимъ и досаждавшія ему, теперь не знали, какимъ способомъ побольше выразить ему свою любовь и привязанность.
        11-ти л?тняя Оленька съ живыми, темными глазами и маленькимъ ртомъ подарила ему на память тетрадку съ собственными рисунками въ краскахъ, которыми она очень дорожила.
        8-ми л?тняя св?тлоглазая, ласковая шалунья — Мусенька, дала ему шелковую закладочку, вышитую собственными руками для евангелія, которое мама положила вм?ст? съ б?льемъ въ Юрочкинъ походный м?шокъ.
        Юрочка былъ разстроенъ и растроганъ до слезъ.
        Онъ никакъ не подозр?валъ, что такъ сильно любитъ вс?хъ своихъ семейныхъ и что ему такъ тяжело разставаться съ ними.
        Ему и хот?лось поскор?е у?хать на вокзалъ и тяжко было оторваться отъ родныхъ, особенно теперь, когда папы н?тъ, когда онъ погибъ такой мучительной смертью отъ руки убійцъ и мама и сестренки останутся одинокими.
        Никогда даже не было вопросомъ, что мать его лучше вс?хъ на св?т?, теперь же онъ нашелъ, что и прекрасн?е мамы н?тъ никого въ ц?ломъ мір?.
        Кровью облилось его сердце, когда онъ увид?лъ въ пышныхъ, б?локурыхъ волосахъ матери обильныя, с?дыя пряди. Он? поразили его, какъ сн?гъ среди л?та. На молодомъ лиц? ея, у глазъ, въ уголкахъ рта появились преждевременныя морщинки горести, а въ голубыхъ, кроткихъ глазахъ застыло выраженіе испуга, отчаянія и безысходной печали.
        «О, я буду до могилы больше всего на св?т? любить мою маму, буду во всемъ безпрекословно слушаться ея, чтобы ей, б?дненькой, легче жилось, — клялся въ сердц? своемъ Юрочка, — и пока я живъ, у меня ее никто не обидитъ».
        Внутри себя онъ чувствовалъ какую-то нароставшую кр?пость, претворявшуюся въ неистребимую потребность дать жестокій отпоръ той разнузданной, беззаконной и свир?пой сил?, которая теперь вся и вс?хъ обездоливала, грабила, оскорбляла, крушила и давила и вс?хъ, кто не служилъ ей, жестоко, зв?рски убивала.
        Какимъ образомъ онъ осуществитъ свое желаніе, Юрочка еще не зналъ, но твердо в?рилъ, что случай не заставитъ себя долго ждать.
        — Ты по?зжай, по?зжай поскор?е, Юрочка, мой родной сыночекъ, и дня черезъ два-три жди насъ въ Новочеркасск?, встр?тишь на вокзал?, — съ душу раздирающей грустью и печалью торопила его мама. — Мн? надо передъ отъ?здомъ устроить зд?сь н?которыя свои д?ла, и тамъ мы встр?тимся.
        Юрочка въ старомъ, широкомъ пальто отца, въ высокихъ сапогахъ и въ м?ховой шапк?, съ м?шкомъ б?лья въ рукахъ и съ двумястами рублями въ карман? у?халъ на Донъ.
        VII.
        Отъ самой Москвы около двухъ сутокъ Юрочка ?халъ въ заплеванномъ, загаженномъ, вонючемъ вагон? 2-го класса съ ободранными диванами, прижавшись на откидномъ стульчик? къ углу у окна и по возможности закрывая лицо изъ опасенія обратить на себя лишнее вниманіе.
        Вагонъ до такой степени былъ набитъ неработавшими рабочими, сб?жавшими съ фронта солдатами, праздными мужиками, матросами, бабами и д?тьми, что люди сид?ли, стояли, -ли, пили и спали не только на диванахъ, креслахъ, на полу, въ проходахъ и отхожихъ м?стахъ, но даже и другъ на друг?.
        Все это распущенное челов?ческое стадо орало, кричало, спорило, ссорилось, грозило, по всякому поводу и просто безъ повода бранилось ужасающей, омерзительной руганью.
        Бранились вс?: больше всего мужчины, но не уступали имъ въ грубости и отборности словечекъ и бабы.
        Угрюмыя, злыя д?ти во всемъ являлись подражателями взрослыхъ.
        Юрочка, уже достаточно познакомившійся съ мужицкой руганью въ Москв? и въ деревн?, зд?сь наслышался такихъ «перловъ» народнаго краснор?чія и въ такихъ недопустимыхъ для уха нормальнаго челов?ка кощунственныхъ сочетаніяхъ, что о существованіи такихъ смрадныхъ словечекъ онъ и не подозр?валъ и временами отъ нихъ его тошнило.
        Казалось, что в?ками накопившаяся въ темныхъ н?драхъ русской народной стихіи зависть, злоба, низость, гнусность, хамство, ненасытимая жажда насилій, крови, грабежа и воровства, получивъ свободу, вдругъ пробудились и подобно чудовищному гигантскому нарыву, какъ грязная вода черезъ развороченную плотину, съ угрожающимъ шумомъ и ревомъ прорвались и своимъ гнойнымъ зловоннымъ, буйнымъ разливомъ съ неудержимо-б?шеной силой захлестнули всю великую, необъятную русскую равнину, сокрушающими потоками неся свой тлетворный, смердящій прибой къ еще неопакощеннымъ гнусной заразой здоровымъ окраиннымъ берегамъ.
        Передъ границей Донской области вагонъ стремительно опуст?лъ.
        Безбилетную, грязную, своевольную, буйную публику точно волной смыло.
        Вдругъ стало тихо, св?тло, просторно, точно пронесся св?жій в?терокъ и унесъ всю нечисть, всю пыль, вонь и смрадъ.
        Въ вагон? появились съ самой Москвы отсутствовавшіе кондуктора и по?здная прислуга.
        Юрочка въ начал? не дов?рялъ своимъ глазамъ и недоум?валъ, потомъ съ наслаждені-емъ потянулся вс?мъ т?ломъ и прошелся по вагону, чтобы хоть немного размять свои затекшіе отъ долгаго почти неподвижнаго сид?нія члены.
        На сл?дующей станціи въ вагонъ вошелъ хорошо од?тый, серьезный, молодой казачій офицеръ въ сопровожденіи трехъ вооруженныхъ, подтянутыхъ, опрятно и по форм? до-революціоннаго времени од?тыхъ казаковъ и потребовалъ какъ у Юрочки, такъ и еще у трехъ оставшихся пассажировъ про?здные билеты.
        Юрочка слышалъ, какъ пройдя въ сос?днее отд?леніе, тотъ же офицеръ предложилъ находившимся тамъ мужикамъ, солдатамъ и бабамъ немедленно перес?сть въ вагоны 3-го класса, въ виду того, что они незаконно заняли зд?сь м?ста..
        «Привилегированные» пассажиры, видимо, были удивлены и возмущены такимъ непочтительнымъ предложеніемъ.
        Поднялся грубый, вызывающій, возбужденный галдежь.
        Истеричный, визгливый голосъ одной бабы сразу покрылъ вс? другіе гудящіе голоса.
        — А ты намъ м?ста тамъ отыщи. М?ста отыщи. Сами, што ли, искать будемъ?! Тогда можетъ и перейдемъ. Вишь какой прыткой выискался! Видали такихъ-то... и не такимъ глотку зажимали... И теб? зажмемъ. Не зажмемъ, што ли? Поглядимъ на тебя?
        — Я попрошу васъ не тыкать... — сдержанно зам?тилъ офицеръ.
        Но баба не унималась.
        — Съ самой Москвы такъ-то ?демъ, и никто слова не сказалъ. А то ишь ты... отыщи м?ста. Вотъ и весь сказъ. Съ самой Москвы такъ-то ?демъ…
        — У васъ въ Москв? и людей р?жутъ и грабятъ, — возбужденно возвразилъ офицеръ. — А у насъ область Войска Донского, гд? законъ и порядокъ...
        — А наплевать мн? на твою область! Ишь ты... сказано теб?, не пойдемъ отселева! — взвизгнувъ во весь голосъ заорала баба.
        Другіе голоса загалд?ли еще возбужденн?е и громче.
        — Взять ихъ! Въ шею! Живо! — сурово и властно, покрывая вс? голоса, вдругъ загрем?лъ выведенный изъ терп?нія офицеръ. — Ахъ, вы, хамы... Ишь зазнались, поскуды вонючія! Еще и глотку драть... Морды вамъ не натрепали. Такъ прикажу — живо натрепятъ. Вонъ, свинота! И безъ раз-го-воровъ!
        — Ну, тетки, дяди, вонъ, вонъ, пожалуйте, честью просять... — говорили казаки, быстро прокладывая свои проворныя руки и плечи къ заносчивымъ пассажирамъ.
        За окно полет?ли на платформу сумки и котомки. — Намъ растобаривать съ вами неколи. А ежели чуть што зашабаршите, такъ недолго вашего брата и за петелы да святымъ кулакомъ по окаянной ше?... И рахунки-то свои пожив?е собирайте. У насъ тутъ не Москва...
        Мужики и бабы вдругъ молча, посп?шно зашевелились, хватая свои вещи и толпясь у выхода изъ вагона.
        — Мы и сами... мы и сами... Чего насъ брать?! Своехъ ногъ у насъ н?ту-ти, што-ли?! Мы не безъ ногъ... — уже инымъ примирительнымъ голосомъ говорила прежняя баба. — Ишь ты какъ тутъ...
        — Молчать! — снова крикнулъ офицеръ.
        — И помолчу. Чего-жъ не помолчать-то... — уже въ полголоса говорила та же баба, направляясь изъ вагона всл?дъ за своими спутниками. — Охъ, Господи, — батюшка! Вотъ какъ тутъ. Вотъ какіе они! Видно, правду говорили-то — казачья сторона... Охъ, Господи...
        — Ну, ну, ты у меня поговори еще. Я теб? поговорю... Выходи. Ждать тебя буду, что ли? — снова прикрикнулъ офицеръ.
        — Да я и то ужъ молчу. Ид? ужъ тутъ говорить?! Охъ, Господи Исусе... — совс?мъ скромно, съ какой-то безнадежностью, скороговоркой произнесла баба, вздыхая и выходя изъ вагона съ корзинками, котомками и кульками.
        Этихъ пассажировъ присоединили къ кучк?, высаженной изъ другихъ вагоновъ и подъ конвоемъ казаковъ куда-то увели.
        Тутъ только Юрочка догадался, почему злая, своевольная, никому не подчинявшаяся и вс?мъ угрожавшая толпа такъ посп?шно и заблаговременно очистила на предыдущей станціи вагоны.
        Остались только простаки, не знавшіе, что на Дону царитъ еще законъ, государственность и порядокъ.
        И Юрочка такъ же, какъ и три другихъ пассажира, вдругъ повесел?лъ, вздохнулъ всей грудью, точно гора, такъ долго давившая его, ст?снявшая не только вс? его поступки и движенія, но даже и мысли, свалилась съ плечъ.
        — Не нравится! — сквозь зубы проц?дилъ одинъ изъ пассажировъ, насм?шливо и печально кивнувъ головой въ сторону конвоируемыхъ по платформ? мужиковъ и бабъ. — Э-эхъ... Пороть некому... Безъ кнута м?ста своего не находятъ... што скоты несмысленные...
        Онъ тяжело вздохнулъ и, не отрывая глазъ отъ окна, скорбно задумался.
        Юрочка давно обратилъ вниманіе на этого пассажира.
        Это былъ выше средняго роста унтеръ-офицеръ, опрятно, по форм? од?тый, въ шинели, съ двумя георгіевскими крестами на груди.
        За всю дорогу отъ самой Москвы онъ неодобрительно слушалъ, что говорили вокругъ него, но самъ не проронилъ ни одного слова и только изр?дка перешептывался съ своимъ товарищемъ, почти неподвижно пролежавшемъ въ углу вагона.
        Видимо, посл?дній былъ переод?тый въ солдатскую форму офицеръ, подобно тысячамъ другимъ, спасавшій свою горемычную голову маскированіемъ и пере?здомъ въ бол?е безопасныя области Россіи.
        — Куда путь держите, служба? — спросилъ унтеръ-фицера разбитной и словохотливый нестроевой старшаго разряда, всю дорогу добродушно подсм?ивавшійся надъ большевиками.
        — Да вотъ съ однополчаниномъ пробираемся къ своему командеру. Свово командера ищемъ...
        — А гд? же онъ?
        — На Капказскомъ хронт?...
        — Эва! Есть о чемъ говорить?! Пропалъ вашъ Kaпказской фронтъ, начисто пропалъ.
        Унтеръ-офицеръ помолчалъ, уныло глядя въ окно своими св?тло-с?рыми, голубоватыми глазами на б?ломъ, съ легкимъ румянцемъ, тонкомъ лиц?, съ прямымъ носомъ, курчавой, русой бородкой и волнистыми, св?тлыми волосами.
        — Мать-Расея пропала, а не то што хронтъ... — не отрывая отъ окна своего взгляда, тихо, съ щемящей жутью въ голос? промолвилъ онъ.
        — Вы откуда же сами-то?
        — Съ С?вернаго хронта. Подъ Ригой стояли.
        — Такъ чего же вы оттуда ?дете?
        — Пулеметчики — мы. Насъ въ полку-то, пулеметчиковъ, было челов?къ девяносто съ лишкомъ. Мы, значить, по присяг? воевали съ ерманцами. А въ полку — комитеты эти, митинги, ну значитъ и непорядокъ отъ этого, воевать не хот?ли и намъ не давали. Такъ на
        пулеметахъ мы и ночевали. Насъ нашъ же полкъ и разстр?лялъ. Коихъ перебили, коихъ разгнали. Ежели осталось въ живыхъ челов?къ тридцать... такъ и того не будетъ.
        Унтеръ-офицеръ говорилъ ровнымъ, спокойнымъ голосомъ, какъ разсказываютъ сказки или ведутъ обыкновенный разговоръ, но за этимъ спокойствіемъ чувствовалось глубокое, затаенное страданіе.
        — А командеръ то вашъ гд?? Хорошій былъ?
        — Къ худому не по?хали бы. Строгой былъ, правильный, настоящій командеръ, воевать хот?лъ, какъ полагается, ну его наша шпанка и выставила. Онъ на Капказ? другой полкъ принялъ.
        Нестроевой старшаго разряда покрутилъ своей круглой, коротко стриженой головой.
        — Ну и на Кавказ? не лучше.
        Унтеръ-офицеръ тихо вздохнулъ.
        — Гд? теперь хорошо?! Только мы вс?, пулеметчики, кои остались въ живыхъ, вс? ?демъ къ ему. Боимся, какъ бы ему какого худа не сд?лали. Ну, а ежели Богъ судилъ умирать, такъ мы межъ себя такъ и пор?шили, умирать съ имъ вм?ст?... Что же теперь...
        — Не найдете вы своего командера.
        — Найдемъ, — не сразу, тихо, но ув?ренно отв?тилъ унтеръ-офицеръ. — Живого али мертваго, все едино, найдемъ.
        — Теперь ужъ какая служба?! Н?ту службы. Большевики все пор?шили. Теперь по домамъ надо пробираться. Семья-то у васъ есть?
        — Какъ не быть семь??! Есть, — помолчавъ, неохотно отв?тилъ онъ. — Да што теперь семья?! Расея пропала.
        Унтеръ - офицеръ былъ тихій, спокойный, но въ немъ чувствовалось большое внутреннее достоинство.
        Онъ по-прежнему тихо отошелъ за диванную перегородку, видимо, не желая продолжать ставшій безц?льнымъ разговоръ.
        Юрочка, ч?мъ дальше ?халъ, т?мъ ясн?е вид?лъ и чувствовалъ, что гд?-то тамъ за роковой чертой, сзади, на с?вер?, остался этотъ всероссійскій адъ, остались эти неумытыя, расхлестанныя, нестерпимо нахальныя, съ осатан?лыми рожами, двуногія существа, въ которыхъ вселился дьяволъ гордыни, низости, подлости и нетерпимости, существа, поправшія вс? божескіе и челов?ческіе законы, остались съ ихъ грязью, вонью, съ нетерпимымъ сквернословіемъ, всюду вносящія невообразимый хаосъ, безпорядокъ и разрушеніе, жаждавшія только крови, насилій и чужого добра.
        Теперь онъ вид?лъ передъ собой то же русскихъ православныхъ людей, но совершенно непохожихъ на т?хъ, что остались на с?вер?, за роковой чертой.
        Эти были и на лица чище, гляд?ли прямо въ глаза, фигурами щеголеват?е, легче и стройн?е, спокойны, прив?тливы, разсудительны, хорошо од?ты, не распоясаны, держали себя съ достоинствомъ, не ругались.
        «Такъ вотъ они, эти свободолюбивые казаки!» — съ восторгомъ и благодарностью въ душ? думалъ Юрочка.
        Онъ чувствовалъ себя въ положеніи челов?ка, вырвавшагося изъ смрадной тюрьмы, въ которой его походя ежечасно и ежеминутно оскорбляли, мучали, подвергали невыносимымъ нравственнымъ пыткамъ и теперь, когда весь этотъ ужасъ остался позади, онъ готовъ былъ плакать отъ умиленія и восторга и благодарить Бога за то, что онъ можетъ свободно дышать, двигаться, думать и говорить, прив?тствовать и солнце, и небо, и землю, и все доброе на ней.
        Въ Новочеркасск? Юрочка поселился въ первыхъ попавшихся, довольно грязноватыхъ, но дешевыхъ меблированныхъ комнатахъ.
        Въ первые дни онъ осмотр?лъ весь небольшой городокъ, а потомъ почти все время проводилъ на вокзал?, ожидая прі?зда своихъ родныхъ.
        По?зда съ с?вера приходили переполненными буржуазными б?женцами. Пролетарская Россія свир?по и жестоко изгоняла ихъ. Они прі?зжали измученными, отуп?лыми, испуганными и ограбленными. Матери и сестренокъ Юрочка не находилъ среди нихъ.
        Б?женцы разсказывали потрясающія вещи о своихъ мытарствахъ, объ униженіяхъ и изд?вательствахъ, которымъ подвергали ихъ новые властители Россіи — большевики.
        VIII.
        Маленькій казачій городокъ произвелъ на Юрочку странное впечатл?ніе.
        Еще по дорог? къ Новочеркасску изъ окна вагона онъ увид?лъ вдали высившійся надъ голыми степными буграми своимъ фронтономъ и золотыми куполами, осв?щенными лучами заходящаго солнца, б?лый, съ н?жнымъ розоватымъ отливомъ, прекрасный, величественный соборъ.
        Онъ, подобно лебедю, горделиво плавалъ въ синемъ неб?.
        Тогда казалось, что этотъ чудесный храмь стоитъ среди чистаго поля.
        И теперь Юрочк? казалось, что этотъ маленькій, уютный городокъ, разбросавшійся по крутымъ буграмъ, съ домами-особняками, весь въ садахъ и аллеяхъ, построенъ для своего удивительнаго храма, а не храмъ для него.
        Все, не мирившееся съ кровавой властью воровъ и убійцъ, все оскорбленное, ограблен-ное, гонимое, спасая свои головы, если им?ло возможность б?жать, б?жало сюда со вс?хъ концовъ великой, обезглавленной, обреченной Россіи.
        Б?жали сюда землевлад?льцы, заводчики, фабриканты, чиновники, купцы, б?жали съ погибшаго фронта несчастныя жертвы подл?йшаго предательства Гучкова и Керенскаго — страстотерпцы офицеры, генералы, юнкера, кадеты, профессора, люди свободныхъ профес-сій и учащаяся молодежь.
        Донъ настежь открылъ для всероссійскихъ б?женцевъ свои гостепріимныя двери и вс?хъ пріютилъ.
        Эти обездоленные люди, выгнанные изув?рской властью чуждыхъ пришельцевъ изъ своего прародительскаго дома, вс? свои упованія и надежды возложили на атамана Каледина и на донскихъ казаковъ, вс? отъ нихъ однихъ, отъ ихъ патріотизма, храбрости, стойкости и способности къ жертвамъ чаяли спасенія и возрожденія Россіи, которую они сами изъ рукъ въ руки сдали на потокъ, разграбленіе и поголовное истребленіе гнуснымъ, чужекровнымъ, одержимымъ сатанинской местью, проходимцамъ.
        Когда прі?халъ Юрочка, Новочеркасскъ жилъ еще почти своей прежней тихой, патріархальной жизнью.
        Улицы всегда были полупустынны, прохожіе чинны, опрятно и даже щеголевато од?ты, разговоры велись тихіе, съ достоинствомъ, безъ хулиганскихъ выкриковъ и скверныхъ словъ, вечерами вс? сид?ли по домамъ.
        Юрочку это изумило. И это внутреннее достоинство, и эта чинность ему нравились, а главное — онъ не слышалъ зд?сь ни одного изъ т?хъ отвратительныхъ словечекъ, отъ постояннаго, безстыднаго произношенія которыхъ засмерд?лъ весь воздухъ, ныли уши, опоганилась, опакостилась и опостыл?ла сама жизнь въ беззаконной, распутной Россіи.
        Задерганный, оскорбленный въ самыхъ интимн?йшихъ своихъ чувствахъ и в?рованіяхъ, сбитый съ толка, и уставшій отъ ужаса и сумбура посл?днихъ событій своей жизни, Юрочка зд?сь опомнился, душевно оправлялся и отдыхалъ.
        Но съ каждымъ днемъ идиллическая новочеркасская жизнь м?нялась и скоро стала неузнаваема.
        На улицахъ появлялось все бол?е и бол?е непривычныхъ, чуждыхъ лицъ. Городъ наполнялся движеніемъ, шумомъ и гамомъ.
        По вечерамъ подъ тополями широкой, скудно-осв?щенной Московской улицы собиралось гуляющей, главнымъ образомъ, прі?зжей публики такъ много, что негд? было яблоку упасть.
        Люди шли по тротуарамъ такой толстой, плотной лавиной, что ее не въ силахъ прошибить никакая дальнобойная пушка.
        Преобладали военные, много было и штатскихъ. Тутъ были офицеры во всевозможныхъ формахъ регулярныхъ частей бывшей великой русской арміи, юнкера, кадеты, студенты, гимназисты, семинаристы и иная учащаяся молодежь обоего пола. Попадались и люди зр?лаго и пожилого возраста, но таковыхъ было меньшинство.
        Все это говорливыми волнами непрерывно двигалось, толкалось, шум?ло, нервно см?ялось.
        Съ каждымъ днемъ все ощутительн?е и р?зче чувствовалось, что вся эта тысячеголовая, разнородная челов?ческая толпа, все бол?е и бол?е внутренне распоясывалась, распускалась, что всероссійская гниль и тл?ніе коснулись и этихъ гонимыхъ, и протестующихъ, не мирящихся съ торжествомъ зв?ря и хама. Чувствовалось, что толпа взвинчена, возбуждена и раздражена какимъ-то общимъ и связующимъ и разъединяющимъ вс?хъ возбужденіемъ и что это возбужденіе мало-по-малу подходило уже къ тому опасному пред?лу, за которымъ, какъ внутри клокочащаго парового котла, сл?дуетъ сокрушительный
        взрывъ.
        Какъ-то случайно вечеромъ Юрочка попалъ въ эту фланирующую толпу. Онъ былъ непріятно пораженъ, онъ понялъ, что прежней, идиллической, тихой жизни и зд?сь, въ этомъ прекрасномъ уголк?, наступилъ конецъ, что всероссійское хулиганство, порча и зараза хотя и въ неизм?римо смягченномъ вид? перенесены уже и въ этотъ запов?дный край.
        Юрочку охватила возбуждающая жуть, сердце заныло дурнымъ предчувствіемъ того, что уже все въ Россіи сгнило, погибло и обречено на умираніе и истребленiе.
        Въ полутьм? улицы этотъ безпрерывно текущій людской потокъ, съ тысячами бл?дныхъ бликовъ вм?сто лицъ, съ горящими глазами, съ его мрачнымъ, буйнымъ гуломъ, гомономъ, шумомъ отъ множества шмыгающихъ ногъ и съ раздражающимъ надрывнымъ см?хомъ вызывали въ воображеніи Юрочки какіе-то неясные, но кошмарные апокалипсическіе настроенія, образы, и картины, точно грядущіе неописуемые ужасы и многообразная мучительная смерть уже р?яла въ воздух? своими черными крылами надъ головами этой обреченной толпы.
        И казалось, что толпа предчувствовала вс? надвигающіеся ужасы, чуяла свою обреченность. Каждый сп?шилъ отмахнуться отъ страшныхъ призраковъ, торопился урвать отъ ненадежной жизни хоть кусочекъ счастія, испить хоть каплю радости и въ нервномъ, печальному см?х?, въ нездоровомъ весель? забыться отъ подстсрегающаго горя.
        И Юрочк? передался этотъ общій, безысходный, какъ сама судьба, ужасъ и такъ же, какъ и вся толпа, онъ носилъ неразв?янную гнетущую тоску въ сердц? свое.
        Ц?лые дни и особенно по вечерамъ въ окраинныхъ частяхъ города то и д?ло грем?ли ружейные и револьверные выстр?лы.
        То забавлялась чернь, наворовавшая оружія и устрашавшая ненавистныхъ буржуевъ.
        М?стное казачье населеніе, в?ками воспитанное въ самодисциплин? и чинности, порядливое, законопослушное, косо гляд?ло и сторонилось распоясанныхъ крикливыхъ всероссійскихъ пришельцевъ и сокрушенно говорило, что это они, иногородніе, принесли съ собою изъ беззаконной, расхлябанной, огаженной всяческими злод?йствами, распутствомъ, изм?ной и сквернословіемъ Россіи свои зв?риные нравы, свои волчьи навыки, свою занос-
        ливость, хвастовство, нестерпимую грубость и никогда не виданную на Тихомъ Дону преступность и дороговизну.
        Кое-гд? на базарахъ, по улицамъ и переулкамъ уже учинялись выведеннымъ изъ терп?нія населеніемъ кровавые самосуды надъ убійцами и ворами.
        Почтенные, степенные старики съ патріархальными бородами горестно покачивали своими с?дыми головами и говорили:
        — Хохолъ и русакъ поперъ къ намъ на Тихій Донъ. Валомъ валитъ. Сила! А ужъ гд? хохолъ и русакъ, тамъ добра не жди. И какъ ни кинь, быть великой б?д? на Тихомъ Дону.
        Вс? прим?ты къ тому клонятъ. Не даромъ Калединская полая вода покрыла вс? прежнія вешнія воды. А большая вода — большая б?да.
        Донскія старухи в?щали, что наступили посл?днія времена и изъ устъ въ уста передавалась жуткая молва о томъ, что на ранней утренней зар? кто-то вид?лъ уже на высокомъ степномъ курган? коня бл?днаго и на немъ всадника. И адъ сл?довалъ за нимъ. И дана ему власть умерщвлять и мечемъ, и голодомъ, и моромъ, и зв?рями земными. И всадникъ мертвенными, неморгающими очами гляд?лъ въ сторону Дона. И далъ онъ знакъ. И ад? зашевелился. Сроки уже пришли. Не нынче — завтра придетъ въ міръ Антихристъ. Онъ давно уже народился и готовъ къ д?йствію. И тогда неизбывное горе, муки, стенанія и
        смерть всему роду челов?ческому.
        Юрочка, получивъ отъ матери передъ отъ?здомъ изъ Москвы дв?сти рублей, мнилъ себя большимъ капиталистомъ.
        По дорог? на Донъ и въ первую нед?лю своей самостоятельной жизни въ Новочеркасск? онъ и не зам?тилъ, какъ значительная часть его денегъ куда-то улетучилась.
        Надежды на прі?здъ матери у Юрочки съ каждымъ днемъ падали, и онъ часто задумы-вался надъ вопросомъ, какъ же онъ будетъ существовать одинъ на чужой сторон?, безъ родныхъ, безъ знакомыхъ, неспособный заработать ни одной коп?йки, когда истратитъ посл?дній рубль?
        Въ гостиниц? онъ познакомился съ полковникомъ-б?женцемъ, жившимъ рядомъ съ нимъ, такъ же, какъ и вс? буржуи, ограбленнымъ большевиками и существовавшимъ на т? гроши, которые удавалось ему выручать отъ продажи своихъ посл?днихъ вещичекъ.
        Для сокращенія расходовъ по предложенію полковника они поселились вм?ст? въ его маленькой комнатк?-конур?.
        Полковникъ, б?жавшій отъ самосуда своихъ солдатъ съ развалившагося фронта въ Москву къ семь?, по его словамъ — только чудомъ спасся тамъ отъ разстр?ла, ибо былъ уже поставленъ къ «ст?нк?». Семью онъ бросилъ безъ всякихъ средствъ къ существованію, даже не усп?въ проститься съ нею.
        Съ начала ноября въ Новочеркасск? находился генералъ Алекс?евъ и при помощи и покровительств? атамана Каледина формировалъ Добровольческую армію.
        Полковникъ пропадалъ по ц?лымъ днямъ, наконецъ, явившись какъ-то подъ вечеръ, заявилъ Юрочк?:
        — Ну, Юра, дорогой мой сожитель, разстаемся. Я записался въ Алекс?евскую организацію, завтра поступаю на службу и завтра же пере?зжаю въ офицерское общежитiе.
        Положеніе Юрочки становилось безвыходнымъ.
        Юрочка растерялся и задумался.
        Полковникъ, видимо, былъ подъ хм?лькомъ. Косоватые глаза его гляд?ли весело.
        — А вамъ, родной мой, сов?тую поступить въ партизаны. Тамъ скоро вс?мъ найдется д?ло. Каша заваривается…
        — Да я и самъ такъ думаю, лишь бы дождаться мамы...
        Полковникъ помолчалъ, складывая свое б?лье и вещички въ маленькій, обтянутый толстымъ холстомъ, видавшій всякіе виды, чемоданчикъ.
        — Гд? жъ дождаться мамы, милый мой?! Теперь съ каждымъ днемъ становится все трудн?е оттуда пробраться. Да и не выпустятъ.
        IX.
        Н?сколько дней Юрочка ходилъ въ чужомъ город?, какъ въ воду опущенный.
        Посл?днія деньги подходили къ концу. Платить за комнату было неч?мъ, голодъ заглядывалъ въ глаза.
        Предстояло выбрасываться на улицу.
        Выручилъ случай.
        Въ совершенномъ отчаяніи бродя по улицамъ, Юрочка какъ-то наткнулся на своего двоюроднаго дядю — тоже б?женца, бросившаго службу, разгромленное им?ніе и едва пробравшагося сюда съ семьей.
        Узнавъ о положеніи Юрочки, онъ переселилъ его къ себ?, отдавъ въ его распоряженіе одну изъ четырехъ комнатъ своей квартирки.
        Но Юрочка вид?лъ, что дяд?, не им?ющему ни службы, ни заработка, не легко перебиваться съ семьей, состоявшей изъ жены и двоихъ д?тей.
        И отъ этого сознанія мальчикъ страдалъ.
        Между т?мъ вокругъ все бурлило.
        Отъ идиллической жизни на Дону ничего не осталось.
        На глазахъ Юрочки все разительно изм?нилось.
        Всесокрушающія, грязныя, смрадныя волны большевизма уже вторглись въ землю Войска Донского и медленно, но в?рно ползли и подвигались къ самымъ берегамъ Тихаго Дона, грозя все захлестнуть собою, поглотить, уничтожить, смыть.
        Подъ бокомъ у Новочеркасска въ торговомъ интернаціональномъ Ростов? въ самомъ начал? декабря уже вспыхнулъ бунтъ доморощенныхъ большевиковъ.
        Атаманъ Калединъ съ горстью учащейся молодежи и случайныхъ офицеровъ, р?шительно и быстро подавилъ его, разоруживъ при этомъ н?сколько п?хотныхъ полковъ и распустивъ солдатъ по домамъ.
        Среди казаковъ шла усиленная большевистская пропаганда.
        Старики и слышать не хот?ли о сов?тской власти, чуяли въ ней жидовское предательство, грозящее казачеству полной гибелью и единодушно стояли за вооруженный и безпощадный отпоръ воинствующему соціализму.
        Возвращавшіеся съ развалившагося фронта конные полки, отд?льныя сотни, пластунскіе баталіоны и батареи, съ оружіемъ въ рукахъ пробивавшіеся домой среди большевистскихъ полчищъ, лишь только прикасались къ родной земл?, какъ тотчасъ же таяли.
        Фронтовики заявляли, что они не станутъ проливать «братскую» кровь за генераловъ, офицеровъ, пом?щиковъ и фабрикантовъ, спрятавшихся за спиною казачества. Многіе изъ нихъ по семи л?тъ не вид?ли свои семьи и изъ станицъ и хуторовъ, отведенныхъ для стоянокъ ихъ частей, неудержимо распылялись по домамъ.
        Н?которыя же задаренныя, обольщенныя посулами и особенно распропагандированныя части явно клонились въ сторону большевиковъ, но еще не осм?ливались поднять дерзост-ную руку на свой родимый Тихій Донъ, на своихъ отцовъ, на свои очаги...
        Казалось, что у этихъ кр?пкихъ, сильныхъ духомъ людей, больше трехъ л?тъ съ честью защищавшихъ отъ вн?шняго врага отечество, оставшихся непоколебимо в?рными сов?сти и долгу, при вс?хъ искушеніяхъ подлаго, смраднаго бунта, родная земля при соприкосновеніи съ ней поглощала ихъ мощный духъ и отуманивала ихъ св?тлыя головы.
        Въ Новочеркасск? зас?далъ и безтолково шум?лъ Войсковой Казачій Кругъ, сбиваемый провокаторомъ Павломъ Аг?евымъ, идеологомъ Митрофаномъ Богаевскимъ и другими демагогами вл?во на полное сліяніе съ донскими иногородними, настроенными совершенно непримиримо по отношенію казаковъ.
        Рядомъ зас?далъ крестьянскій Донской съ?здъ, явно большевистскій, договорившійся до того, что потребовалъ отобранія у казаковъ въ свою пользу всей земли и всего имущества, а хозяевамъ-казакамъ предлагалъ выселиться куда угодно.
        Въ т? времена городъ представлялъ собою пестрый военный лагерь. День и ночь по улицамъ и площадямъ толпились люди во всевозможныхъ военныхъ формахъ. Шли формированія добровольческихъ и партизанскихъ частей.
        Въ Новочеркасск? оказались почти вс? Быховскіе узники съ самимъ Корниловымъ во глав?, т? генералы и офицеры, которые, рискуя своими головами, выступили противъ подлыхъ и гибельныхъ экспериментовъ Керенскаго надъ арміей и Россіей.
        Посл?дняя цитадель умирающей русской государственности, какъ смертоносными кольцами удава, сжималась со вс?хъ сторонъ и главное — въ сердц? самой цитадели было совс?мъ неблагополучно.
        Казаки-фронтовики отказывались исполнять боевые приказы своего начальства, заносчиво, по-хамски разговаривали съ своимъ выборнымъ войсковымъ атаманомъ, грубо во всемъ перечили ему и кричали о своемъ нейтралитет?.
        Между т?мъ, на подступахъ къ Таганрогу, отстаивая отъ напора красныхъ Тихій Донъ, дрались не сыны его, а лили свою кровь малочисленныя кучки пришельцевъ — всероссійскіе мученики и стояльцы за родину — офицеры.
        Въ Донецкомъ бассейн? съ партизанами изъ жертвенной учащейся молодежи разилъ большевистскія банды молодой, доблестный есаулъ Чернецовъ.
        Вс? заборы и ст?ны на улицахъ Новочеркасска были обклеены плакатами съ воззваніями записываться въ добровольческій и партизанскіе отряды Чернецова, Семил?това, Назарова и другихъ.
        Юрочка съ ненасытимой жадностью прочитывалъ вс? безчисленныя газеты, листовки и иную литературу.
        Вс? печатныя сообщенія и передаваемые изъ устъ въ уста слухи съ близкаго фронта интересовали и волновали его.
        Зима стояла не дружная. То морозы, изр?дка сн?гъ, то оттепель, и дожди, то бушевалъ в?теръ въ степи, то поднимались съ поемныхъ низинъ туманы и густой пеленой окутывали городъ.
        Дни стояли темные, унылые.
        Каждый день съ утра большой соборный колоколъ внушительно гуд?лъ и густой гулъ его р?дкихъ, призывныхъ ударовъ широкими и мощными волнами медлительно и величаво-печально стлался по земл?. И таинственно-загадочно гуд?ла земля и откликалась, уныло звучали строенія на ней и стонали оголенные стволы и в?тви деревьевъ города-сада.
        И вс? эти многоговорящіе звуки тоскливымъ, молитвеннымъ воплемъ возносились къ далекому, холодному небу.
        И въ предшествіи многочисленнаго траурно-од?таго клира съ с?дымъ епископомъ во глав? изъ главныхъ вратъ величественнаго собора выступала длинная, торжественно-печальная процессія, спускаясь по б?лымъ ступенямъ на обширную площадь.
        Чинныя, безмолвныя толпы народа, точно разр?занной надвое огромной волной — съ об?ихъ сторонъ обтекали процессію.
        Прощальный похоронный перезвонъ вс?хъ колоколовъ сопровождалъ ее.
        Войсковой хоръ п?вчихъ въ длинныхъ, голубыхъ кафтанахъ, отороченныхъ серебрян-нымъ позументомъ, съ откидными рукавами, великолепными голосами п?лъ «Святый Боже!» и погребальныя стихиры.
        Хоры трубачей играли похоронные марши.
        Рядъ высокихъ, черныхъ катафалковъ, на черныхъ колесницахъ, везомыхъ черными лошадьми, подъ черными попонами, съ черными гробами убитыхъ въ посл?днихъ бояхъ, сопровождаемый по бокамъ черными факельщиками, медленно вытягивался и шествовалъ вдоль тополевыхъ аллей по Платовскому проспекту, сворачивалъ вправо на Московскую улицу и сл?довалъ дальше за городъ, до м?ста посл?дняго успокоенія.
        Черные гробы и колесницы павшихъ въ бояхъ защитниковъ насмерть раненой государственности утопали въ цв?тахъ, в?нкахъ и лентахъ.
        Убитые были исключительно молодые офицеры, юнкера, кадеты, студенты, гимназисты, семинаристы и иная зеленая учащаяся молодежь.
        Р?дкій изъ этихъ жертвъ вечернихъ передъ Престоломъ Всевышняго пережилъ свою двадцатую весну.
        Безмолвный опечаленный народъ густыми толпами въ полномъ порядк? сопровождалъ останки своихъ защитниковъ.
        Недоум?ніе, подавленность и растерянность передъ страшнымъ настоящимъ и загадочно-грозномъ грядущимъ читалось на лицахъ вс?хъ.
        Въ первыхъ рядахъ сзади вереницы гробовъ неизм?нно всегда видн?лась понурая фигура атамана Каледина въ с?ромъ офицерскомъ, наглухо застегнутомъ, пальто, въ высокой, с?рой барашковой папах?.
        Его шафранно-желтое, овальное, бритое лицо, съ красивымъ, округлымъ очертаніемъ щекъ, съ выдавшимся носомъ надъ подстриженными усами носило печать неотступной, тяжкой думы, смертельнаго переутомленія, муки и безысходной печали; длинныя загнутыя кверху р?сницы закрывали всегда опущенные внизъ унылые глаза.
        Изр?дка онъ вскидывалъ глазами, точно обезсиленный орелъ, запутанный въ кр?пкія, предательскія тенета.
        Непроницаемый и удрученный, онъ тихо шелъ съ процессіей до поворота на Москов-скую улицу, каждый разъ терп?ливо выстаивалъ служившуюся зд?сь въ виду памятника герою Платову литію и когда процессія поворачивала вправо, онъ, ни на кого не глядя, одинокій, понурый, погруженный въ свои горькія думы, молча шелъ нал?во, и тихо, какъ т?нь, неизм?нно одной и той же дорогой удалялся къ себ? во дворецъ.
        Юрочка не пропускалъ ни одной печальной процессіи.
        Его сердце бол?ло и обливалось кровью при вид? безут?шныхъ слезъ женъ, сестеръ, нев?стъ и матерей т?хъ недавно еще цв?тущихъ юношей, растерзанные останки которыхъ везли теперь на кладбище.
        И весь онъ трепеталъ негодованіемъ, вся душа его переполнялась ненавистью и возмущеніемъ, у него жимались кулаки и на глаза навертывались слезы безсилія и злобы, когда онъ слышалъ среди стоявшихъ въ аллеяхъ, щелкая с?мячки, демократовъ тупой, торжествующій гоготъ, напоминавшій довольное хрюканье благополучной свиньи и циничныя зам?чанія по адресу убіенныхъ.
        — Чего братскую кровь лили, буржуи? Таперича эти не будутъ уже больше трудовой народъ истреблять, пот?шились и будя. Большевички — молодцы, угомонили ихъ нав?ки в?чные. А чего эти шкуры барабанные слезы льють?! Попанствовали и годи. Довольно! Таперича бабенки-то ихнія, какія молодыя да съ лица сгожія, для нашего брата пригодятся. Вотъ такъ-то лучше. Какъ поперебьютъ вс?хъ кадетовъ-то, такъ, небось, некому будетъ больше скандальничать, надъ нами измываться, да нашу кровушку сосать.
        Въ такія минуты передъ мысленными очами Юрочки вставалъ окровавленный образъ его убитаго отца, поднимались во всей жгучей сил? т? изд?вательства, оскорбленія и глумленія, какимъ подвергали его мать и его самого въ родной Москв? вс? эти чуждые и отечественные носители и провозв?стники «свободъ» пролетаріи, обогащавшіеся за чужой счетъ убійствами и грабежами. И сердце его наполнилось непримиримой ненавистью и гор?ло жаждой мести. Объ «высосанной кровушк?», склонявшейся демократами во всякое время чисто по попугайски, тупо и самодовольно, къ м?сту и не къ м?сту, на вс?хъ улицахъ и перекресткахъ, Юрочка уже слышать не могъ.
        И отъ всей этой мерзости и неправды, отъ насилій, преступленій, торжества хамской подлости, челов?коненавистничества и обмана, точно липкой, зловонной слизью, обл?пившими и обволочившими всю русскую жизнь, такъ что дышать было не вмоготу, Юрочк? иногда хот?лось поскор?е уйти, но уйти красиво, доблестно и честно, какъ ушли и уходятъ изъ постылой, опакощенной мошенниками и подлецами жизни его благородные, многострадальные сверстники.
        Но раньше, ч?мъ уйти изъ этого безумнаго, поганаго и подлаго міра, ему хот?лось отомстить этимъ горжествующимъ на развалинахъ и несчастіяхъ родины наглецамъ и негодяямъ.
        Изъ слышанныхъ толковъ, изъ невольныхь намековъ газетъ и изъ собственныхъ наблюденій Юрочка начиналъ уже догадываться и понимать, кто на верхахъ руководитъ дуракомъ-народомъ, кто ведетъ его по пути paззоренія, самоистребленія и гибели.
        И этихъ подлыхъ, скользкихъ, трусливыхъ въ открытой борьб?, но нестерпимо-наглыхъ, жестокихъ, мстительныхъ и алчныхъ до чужого добра, натравливающихъ русскихъ людей братъ на брата, онъ презиралъ, какъ ползучихъ ядовитыхъ гадовъ и ненавид?лъ ихъ больше всего на св?т?.
        Въ Москв? онъ встр?чалъ ихъ повсюду. Они везд? просочились, всюду шныряли, всюду вынюхивали, везд? заняли начальническія м?ста, всему давали челов?коненавистническій тонъ и везд? вс?мъ и вс?ми заправляли.
        И люди эти были евреи.
        X.
        На улиц?, около того дома, въ которомъ жилъ Юрочка съ н?котораго времени почти безпрерывно толпились конные и п?шіе казаки, хорошо од?тые, вооруженные, на добрыхъ лошадяхъ.
        Съ ними часто бес?довалъ казачій офицеръ исполинскаго роста, на диво сложенный, съ матовымъ лицомъ красавца, съ тонкими, черными, вьющимися усами и съ властнымъ взглядомъ большихъ, карихъ глазъ.
        Оказалось, въ одной изъ квартиръ этого дома была канцелярія формировавшагося коннаго отряда изъ казаковъ и офицеровъ бывшаго 17-го Баклановскаго полка.
        Юрочка познакомился съ офицеромъ-исполиномъ, начальникомъ этого отряда.
        Онъ оказался есауломъ Власовымъ.
        У Юрочки давно уже назр?вала мысль уйти въ партизаны, но до прі?зда матери онъ не р?шался.
        — Знаете, молодой челов?къ, — какъ-то разъ въ разговор? съ Юрочкой сказалъ Власовъ, — если вы вздумаете поступить въ партизаны, то идите къ есаулу Чернецову. К другимъ не стоить. А это парень съ головой, и храбрецъ, чудеса творитъ. Потери у него малыя, а дела большія, ум?етъ беречь людей. Съ такимъ есть смыслъ служить.
        Время шло, а мать Юрочки съ сестренками не прі?зжала.
        Однажды после долгаго и тщетнаго ожиданія на вокзале Юрочка возвращался домой.
        Он уже давно созналъ, что ему не надо было уезжать из Москвы, но тогда впопыхахъ онъ не сообразилъ этого, да и мама очень боялась за него и торопила отъ?здомъ. Останься на н?которое время тамъ онъ, Юрочка, вывезъ бы оттуда маму и сестренокъ, непрем?нно вывезъ бы, ужъ какъ-нибудь онъ ухитрился бы, а теперь... Онъ чувствовалъ, что надежды оборвались.
        Настроеніе у него было подавленное. На сердц? камень. Онъ тосковалъ.
        — Н?тъ, никогда уже не увижу я мою милую мамочку, — услышалъ онъ чей-то голосъ.
        Юрочка очнулся и удивленно огляд?лся вокругъ.
        Вблизи него никого не было. Тутъ только онъ сообразилъ, что слова эти были произнесены имъ самимъ и какъ-то до боли ясно понялъ, какъ горячо любилъ онъ свою мать,
        какъ избол?лся сердцемъ въ постоянныхъ безпокойствахъ за ея участь и какъ невыразимо стосковался о ней, о сестренкахъ и обо всемъ томъ привычномъ уклад? жизни, въ которомъ онъ жилъ отъ рджденія до б?гства изъ Москвы.
        Теперь какая-то безпощадная, свир?пая, беззаконная, сила лишила его всего, принадлежавшаго ему по праву и хуже, ч?мъ щенка, его, ни въ чемъ неповиннаго, выбросила изъ родного угла.
        Юрочка зам?тилъ, что поднимается вверхъ по крутой, обледен?лой Крещенской гор? къ собору.
        Идти было трудно. Ноги скользили. Онъ запыхался.
        Р?зкій, пронизывающій в?теръ свисталъ и шум?лъ въ оголенныхъ, бившихся другъ объ друга в?твяхъ старыхъ, толстыхъ, искривленныхъ акацій, забирался подъ складки широкаго отцовскаго пальто и холодилъ т?ло Юрочки.
        Деревья жалобно скрип?ли, какъ бы негодуя и жалуясь на непогоду и стужу.
        Юрочку опередили трое прохожихъ съ посин?лыми отъ холода, сумрачными лицами.
        Они о чемъ-то возбужденно говорили.
        Было холодно, непріютно, угрюмо и тоскливо.
        Еще угрюм?е и тосклив?е было на сердц? Юрочки.
        И ему такъ неопровержимо ясно и ярко въ какомъ-то холодящемъ б?ломъ св?т? показа-лось, что надеждъ на лучшее у него не можетъ быть никакихъ, что онъ одинъ въ ц?ломъ мір?, осирот?лый, заброшенный въ кровавомъ кошмар? междоусобной гражданской войны, никому ненужный, безпомощный и беззащитный, как только что прошуршавшій у его ногъ сухой листъ, оторванный отъ в?тки родимой и куда-то гонимый безучастнымъ в?тромъ.
        Онъ готовъ былъ плакать. Угнетенный духъ его искалъ зац?пки, опоры.
        Онъ поднялъ глаза.
        Отсюда снизу, изъ аллеи, впереди прямо передъ нимъ отъ основанія до вершины золотыхъ крестовъ на багряномъ закат? внушительно и четко вырисовывалась своими прекрасными контурами и золотыми куполами стройная, величественная громада войскового собора.
        Юрочка любилъ этотъ св?тлый, опрятный, просторный храмъ, любилъ присутствовать на великол?пно и торжественно совершаемыхъ въ немъ богослуженіяхъ.
        И сейчасъ обезкураженнаго, одинокаго, упавшаго духомъ мальчика потянуло въ этотъ храмъ.
        Боковымъ входомъ по каменнымъ ступенямъ широкой л?стницы онъ поднялся наверхъ.
        Западныя врата собора оказались открытыми.
        Юрочка вошелъ внутрь.
        Черезъ н?жно-голубоватыя, а по краямъ разноцв?тныя стекла огромныхъ оконъ изъ- подъ купола внутрь проникалъ св?тъ заката; кое-гд? передъ иконами, потонувшими въ сгустившемся сумрак?, какъ кроткія зв?зды, теплились одинокія св?чки и лампады.
        Храмъ былъ пустъ. Но огляд?вшись, Юрочка увид?лъ по угламъ храма кол?но-преклоненныя и въ молитвенномъ порыв? распростершіяся женскія фигуры.
        То были матери и родственницы недавно убитыхъ въ бояхъ юношей, пришедшія сюда излить свое неизбывное горе.
        Юрочка выросъ въ хорошей, строго православной семь? и впиталъ отъ матери глубокую в?ру въ Промыселъ Божій, которую не могли сокрушить въ немъ даже школьный растлевающія атеистическія внушенія и которую въ его оскорбленномъ, юномъ сердц? только еще глубже укр?пили кошмарныя событія революціоннаго безвременія.
        Онъ упалъ на кол?ни передъ иконой Спасителя у Царскихъ Вратъ, и молился не столько словами, сколько всей своей смятенной, тоскующей душою и измученнымъ сердцемъ.
        «Господи, Боже Милосердный, — молился Юрочка, — Ты видишь сердце мое. Отъ Тебя ничто не скрыто... Я на все р?шился, на все иду, на все готовъ, на вс? страданія и муки... и если это надо, то и на смерть... Если надо пролить кровь мою и взять душу мою, то возьми, Господи! Я съ радостью отдамъ ее, съ радостью уйду изъ этого міра, въ которомъ воцарилось одно зло, ложь и неправда, въ которомъ попрано все святое... въ которомъ н?тъ м?ста сов?сти и справедливости. Но, Господи, молю Тебя, спаси маму мою и сестеръ-малютокъ... пошли ангела-хранителя Твоего, да защититъ онъ ихъ отъ злыхъ людей и всяческихъ несчастій. Господи, молю, Владыко, Тебя, вразуми меня, неразумнаго и благослови меня, слабаго, на тяжкій подвигъ служенія несчастной, заблудшей Родин?, укр?пи меня силою и кр?постью Твоею. Молю Тебя, Владыко Святый».
        Сколько времени молился Юрочка, онъ не зналъ.
        Было уже темно и частыя зв?зды блистали на вечернемъ морозномъ неб?, когда онъ вышелъ изъ храма.
        Тяжесть свалилась съ его сердца, домой вернулся онъ спокойнымъ, съ опред?леннымъ р?шеніемъ и спалъ въ эту ночь такъ кр?пко, какъ давно уже не удавалось ему спать.
        Рано утромъ Юрочка вышелъ въ столовую.
        Въ дом? еще спали. Одинъ только-что умывшійся дядя съ лицомъ, гор?вшимъ отъ холодной воды, сидя за столомъ, наливалъ для себя стаканъ чая.
        — А-а, Юрочка, что же ты такъ рано поднялся? — спросилъ онъ. — Хочешь чаю?
        — Я, дядя, иду сегодня записываться въ отрядъ Чернецова...
        Дядя, скользнувъ глазами по лицу мальчика, опустилъ голову и молчалъ.
        Породистое лицо его съ прямымъ, крупнымъ носомъ и темно-русой бородкой передерну-лось.
        Онъ вынулъ изъ кармана платокъ и, комкая его въ б?лыхъ, длинныхъ пальцахъ, обтеръ имъ навернувшіяся слезы, потомъ всталъ и, заложивъ руки за спину, прошелся по комнат?.
        — Юрочка, милый мой, молодъ ты для такихъ подвиговъ — произнесъ онъ дрожащимъ голосомъ, — дождался бы прі?зда мамы, тогда вм?ст? и р?шили бы... В?дь прі?зжаютъ же другіе, прі?детъ и она... В?роятно, что-нибудь задержало ее...
        Юрочка помолчалъ, глядя себ? подъ ноги.
        — Мамы я едва ли когда-нибудь дождусь, — обернувъ лицо съ влажными глазами въ сторону окна и по д?тски оттопыривъ свои полуоткрытыя, алыя, полныя губы, тоскливо отв?тилъ онъ. — Если бы мама могла прі?хать, она не задержалась бы. Я маму мою знаю... — Сердце его больно защемило. Голосъ дрогнулъ. И глотая слезы, онъ, глядя на свои руки, которыми комкалъ кайму скатерти, совс?мъ тихо вымолвилъ: — она давно была бы зд?сь, она бы тамъ не усид?ла такъ долго... Но в?дь н?тъ ея... А время идетъ, — д?ловито продол-
        жалъ онъ, оправляясь. — Нельзя сид?ть такъ, какъ я ...
        — В?дь ты же ребенокъ, Юра...
        — Какой же я, дядя, ребенокъ?! Я вид?лъ партизанъ моложе меня и куда слаб?е... и ничего, воюютъ... Почему же мн?-то сид?ть?! В?дь стыдно, дядя. Да я ужъ и не могу сид?ть такъ... сложа руки...
        — Такое время... ужасное время... — безпомощно шепталъ дядя, останавливаясь передъ окномъ и тихонько отирая платкомъ навернувшіяся слезы.
        У него не хватало ни словъ, ни духа отговаривать мальчика отъ принятаго р?шенія.
        Онъ зналъ, что вс? его доводы на этотъ разъ будутъ безсильны, такъ какъ онъ уже не разъ говорилъ съ Юрой на эту тему и отдалялъ поступленіе его въ строй только т?мъ, что каждый разъ просилъ его дождаться прі?зда матери.
        Теперь и самъ онъ не в?рилъ въ этотъ прі?здъ и вид?лъ, что и Юрочка потерялъ всякую надежду.
        Дядя по-отцовски перекрестилъ, благословляя Юрочку на подвигъ спасенія и защиты родины, кр?пко прижалъ къ своей груди и, не сдержавъ слезъ, отвернулся.
        — Ну, помогай теб? Богъ, Юра. Нынче, «устами младенцевъ глаголетъ Господь», а на ихъ костяхъ, на костяхъ несчастныхъ русскихъ д?тей, ихъ кровью и подвигами отстаивается
        подлинная, не поганая Россія отъ нашествія кровожадныхъ дьяволовъ. А мы, ваши отцы и вообще старшія покол?нія отдали на закланіе нашихъ д?тей, спрятались за ихъ спины... Трусы, и банкроты, банкроты мы во вс?хъ отношеніяхъ и н?тъ намъ оправданія...
        Онъ горестно махнулъ рукой.
        XI.
        Юрочка н?сколько разъ сходилъ въ соборъ, испов?дался, причастился и съ легкимъ сердцемъ прямо изъ храма пошелъ въ канцелярію отряда Чернецова и записался въ строй.
        Теперь на немъ была защитнаго цв?та рубашка и с?рая шинель, на ногахъ тяжелые, кр?пкіе, подбитые множествомъ гвоздей, грубой кожи ботинки съ обмотками, на голов? с?рая папаха, а въ рукахъ винтовка со штыкомъ.
        Поселился Юрочка въ общежитіи Чернецовскаго отряда, съ увлеченіемъ отдавшись изученію строя и ружейныхъ пріемовъ, въ которыхъ онъ былъ не новичекъ, потому что въ императорскія времена гимназистовъ этому учили, а такъ какъ въ посл?дніе три года отецъ часто бралъ его съ собой на охоту, то ружье и стр?льба не были ему диковиной.
        Дней пять спустя Юрочка, едва усп?въ заб?жать къ дяд?, чтобы проститься съ нимъ и его семьей, уже мчался въ отд?льномъ по?зд? съ частью отряда Чернецова на с?веръ отъ Новочеркасска.
        По?здъ, пробывъ въ пути всего н?сколько часовъ, остановился на какой-то степной станціи, гд? только-что окончился бой, и Чернецовъ съ своимъ отрядомъ пресл?довалъ дальше разбитыя банды красной гвардіи.
        Зд?сь Юрочка въ первый разъ близко, лицомъ къ лицу, увид?лъ поле битвы.
        Изуродованные и залитые кровью трупы красногвардейцевъ съ разможженными черепа-ми, съ развороченными и выпавшими внутренностями, съ переломанными руками и ногами, въ разорванной окровавленной одежд? произвели на Юрочку отталкивающее и потрясающее впечатл?ніе.
        Въ Москв? онъ вид?лъ трупы издали, но зд?сь совс?мъ не то.
        Онъ стоялъ он?м?вшій, растерянный, дрожащій, съ перекошеннымъ ртомъ. Глаза его блуждали, ни на чемъ не останавливаясь.
        Первымъ его душевнымъ движеніемъ было закричать въ источный голосъ, бросить ружье и сумку съ патронами и б?жать изъ этого царства убійствъ, крови, ужаса и кошмара, б?жать безъ оглядки, куда попало.
        Товарищи его — юнкера, кадеты, гимназисты, реалисты, семинаристы, пробравшіеся сюда со вс?хъ концовъ разгромленной и искал?ченной Россіи, такіе же, какъ онъ, юные и такіе же новички, видимо, испытывали тоже, что и онъ, но никто изъ нихъ не обмолвился ни единымъ словомъ.
        Только бл?дность ихъ лицъ, выраженіе страданія и ужаса въ ихъ глазахъ выдавали ихъ душевное состояніе.
        Другіе уже «старые», обстр?лянные, не разъ видавшіе боевые виды, партизаны не обращали на пролитую кровь ни мал?йшаго вниманія и свободно шагали среди убитыхъ и раненыхъ.
        «Какой же я — воинъ? А еще обрекъ себя на раны и смерть, — съ упавшимъ сердцемъ спрашивалъ себя Юрочка. — Я — трусъ, презр?нный трусъ, а они, — думаль онъ о безпечныхъ, «старыхъ» партизанахъ, — настоящіе воины, герои, ничего не боятся».
        Самолюбивый и заст?нчивый, Юрочка р?шилъ ни за что не выдавать своей трусости и постараться во всемъ походить на своихъ храбрыхъ соратниковъ.
        Въ тотъ же день вечеромъ онъ впервые увид?лъ есаула Чернецова, неожиданно откуда-то на паровоз? примчавшагося къ эшелону.
        На первый взглядъ Юрочка ничего особеннаго не нашелъ въ этомъ молодомъ, щеголевато-од?томъ офицер?, слава о подвигахъ котораго съ молніеносной быстротой прокатилась по Дону и далеко за его пред?лами.
        Войсковой атаманъ и Донское правительство смотр?ли на него, какъ на единственную, но надежную и твердую опору ихъ власти; в?рные казаки, какъ на будущаго спасителя казачества отъ разрушительной, гнойной всероссійской язвы, они над?ялись, что, въ конц? концовъ, къ нему примкнутъ теперь колеблющіеся и парализованные фронтовики; молодые офицеры и учащаяся молодежь съ несокрушимой в?рой, безоглядно шли за нимъ на вс? лишенія, страданія, раны и смерть; большевики, безпощадно имъ побиваемые, трепетали при одномъ его имени.
        Юрочка во вс? глаза гляд?лъ на Чернецова и скоро почувствовалъ, что въ молодомъ офицер? было что-то притягивающее, приковывающее къ нему и отличающее его отъ другихъ.
        Онъ былъ невысокаго роста, соразм?ренъ и строенъ, проворенъ и ловокъ. Казалось, онъ не ходилъ, а едва касаясь ногами земли, леталъ на своихъ кривыхъ ногахъ.
        Коротко остриженная голова его съ густыми, темными волосами была прекрасной формы, лицо, съ котораго жизнь не усп?ла еше стереть юношескія краски, съ правильнымъ, отчеканеннымъ носомъ, было тонкое.
        Кр?пко очерченный ротъ съ полными, чувственными губами и энергичный подбородокъ выражали громадную волю.
        Но особенно понравились Юрочк? глаза Чернецова, см?лые, ясные, св?тлые, гляд?вшіе и въ душу челов?ка, и куда-то ввысь, какъ будто тамъ что-то пытающіе.
        Въ нихъ всегда шевелилась какая-то невысказанная, незд?шняя, глубокая дума.
        Чувствовалось, что Чернецовъ былъ изъ породы высшихъ, изъ породы вождей. Въ немъ было что-то соколиное, боевое, поб?дное.
        Чернецовъ переговорилъ со вс?ми новичками, каждому сказавъ н?сколько незначитель-ныхъ, шутливыхъ словъ, но съ его появленіемъ вс?мъ стало вдругъ какъ-то легко, св?тло, точно вс?хъ озарилъ онъ новымъ св?томъ.
        Въ обращеніи онъ былъ простъ, веселъ, иногда мальчишески шаловливъ.
        У новичковъ сразу разс?ялось дурное впечатл?ніе, произведенное боевымъ полемъ; тяжкія думы отпали, какъ износившаяся ветошь и то кровавое д?ло, на которое добровольно обрекли себя эти единственные герои смутнаго безвременья, эти самоотверженныя и гордыя д?ти, ополчившіяся на защиту своей поруганной родины и своихъ промотавшихся отцовъ, не казалось уже имъ такимъ страшнымъ и кошмарнымъ, какъ раньше, а самымъ обыкновеннымъ.
        И Юрочка ободрился.
        Въ этотъ вечеръ онъ съ большимъ аппетитомъ ?лъ вкусный, жирный борщъ изъ партизанскаго котла, вареное мясо и недавно отбитые чернецовцами у красныхъ рыбные и мясные консервы, съ наслажденіемъ пилъ горячій чай съ сахаромъ и сухарями, пилъ и сладкое донское вино, за то никакъ не могъ проглотить спирта, разбавленнаго водой.
        Глаза его блест?ли; полный, розовыя щеки разгор?лись. Онъ уже ничего не боялся и принималъ участіе въ оживленной, шумной бес?д?.
        Пили немного. Никто не былъ пьянъ, но н?которые юнцы чувствовали себя навесел?.
        Чернецовъ надъ такими «слабыми на голову» добродушно подсм?ивался.
        Легли спать рано, кто гд? могъ. Одни примостились на деревянныхъ диванчикахъ, другіе на полу.
        Въ вагон? было жарко натоплено.
        Уходя въ свое отд?леніе, Чернецовъ предупредилъ, чтобы хорошенько выспались, потому что на утро предстоитъ серьезное д?ло.
        XII.
        Юрочка, лежа ночью на верхнемъ диванчик?, спалъ чутко, часто просыпаясь.
        Его волновалъ, безпокоилъ и страшилъ предстоящій завтра первый бой. Однако онъ не столько думалъ о раненіи или смерти, сколько боялся осрамиться передъ своими боевыми товарищами.
        Среди ночи по?здъ тронулся и медленно, осторожно, точно крадучись, сталъ двигаться, много разъ въ пути такъ круто останавливался, что Юрочка чуть не падалъ съ диванчика.
        Разбуженные рывками и толчками партизаны ворчали и ругались, но быстро засыпали.
        По?здъ подолгу стоялъ въ разныхъ м?стахъ и наконецъ передъ разсв?томъ окончательно остановился гд? то въ пол?.
        Партизанъ разбудили и, построивъ въ колонну, самъ Чернецовъ осторожно, въ величайшей тишин?, повелъ ихъ къ какимъ-то маячившимъ въ темнот? строеніямъ.
        Другая партія чернецовцевъ, сплошь состоявшая изъ бывалыхъ бойцовъ, подъ командой старшаго офицера, отд?лившись отъ нихъ, пошла вдоль полотна дороги по другой сторон? и быстро пропала въ предразсв?тномъ сумрак?.
        Выйдя изъ теплаго вагона, Юрочка отъ утренняго холода и волненія дрожалъ, какъ осиновый листъ подъ в?тромъ; зубы его выбивали барабанную дробь.
        Несмотря на вс? предосторожности, сверху примерзлая, оголенная земля хруст?ла подъ ногами. Она казалась плоской и сплошь черной, только кое-гд? по низинам б?л?ли небольшіе клочки сн?га.
        Прикрываясь невысокой жел?знодорожной насыпью, колонна быстро, безъ шума при-близилась къ маячившимъ строеніямъ, оказавшимися вокзальными постройками.
        По знаку Чернецова партизаны разрозненными рядами, согнувшись, въ н?сколько прыжковъ перескочили полотно дороги и, б?гомъ перестроившись въ колонну повзводно, молча бросились къ вокзальчику.
        Юрочка не усп?лъ и глазомъ моргнуть, и понять что-либо изъ происходившаго, какъ услышалъ два тяжелыхъ, тупыхъ удара прикладами.
        Раздался короткій хрипъ, хряснули кости и два челов?ка грузно свалились на досчатую платформу.
        Это были задремавшіе красные часовые.
        Подъ мгновеннымъ, дружнымъ напоромъ многихъ плечъ вокзальныя створчатыя двери съ гулкимъ грохотомъ и шумомъ распахнулись настежь; р?зко зазвен?ло разбитое стекло.
        Утренній воздухъ наполнился яростнымъ крикомъ, гамомъ, шумомъ и топотомъ многихъ ногъ.
        На мгновеніе Юрочка увид?лъ въ рукахъ Чернецова блеснувшую крутую шашку и
        его обернувшееся въ полъ оборота мужественное и вдохновенное лицо.
        Онъ былъ впереди вс?хъ и что-то крикнулъ.
        Едва ли кто-нибудь разслышалъ его команду, но звукъ голоса Чернецова былъ такой бодрящій и вселяющій ув?ренность, что вс?, въ томъ числ? и Юрочка, точно наэлектризованные, т?сня другъ друга, толпой ринулись въ распахнутыя двери всл?дъ за своимъ командиромъ.
        Въ т?снот? и суматох? кто-то опрокинулъ копт?вшій на стол? кондукторскій фонарикъ.
        И въ полутьм? разсв?та въ небольшихъ комнаткахъ вокзальчика началась рукопашная схватка, в?рн?е — безпощадное избіеніе чернецовцами застигнутыхъ врасплохъ красныхъ.
        Т?, потревоженные отъ сна, большею частью пьяные и объ?вшіеся, одур?вшіе отъ страха и неожиданности, какъ угор?лые, метались изъ угла въ уголъ.
        Немногіе другими дверями выскочили въ дворъ.
        Въ вокзальчик? раздавались непередаваемые по безумію крики, мольбы, страшныя ругательства, полнов?сные, точно валькомъ по мокрому б?лью, удары, хряскъ костей и предсмертное хрип?ніе...
        Юрочка, охваченный какимъ-то новымъ для него чувствомъ азарта, напряженнаго волненія и жути, долгое время, какъ казалось ему, а на самомъ д?л? всего н?сколько мгновеній, тщетно пробивался въ передніе ряды.
        Его толкали руками, плечами, отт?сняли то назадъ, то въ стороны плотно другъ къ другу прижатыя упругія спины его соратниковъ, работавшихъ впереди прикладами и штыками.
        Голова его мало соображала.
        Онъ былъ оглушенъ криками, суматохой, кровавой возней.
        Вм?ст? съ т?мъ онъ отлично помнилъ, что совершается н?что самое страшное въ жизни — убійство, но не мысль даже, а одинъ довл?ющій инстинктъ бросалъ его впередъ, чтобы помочь своимъ товарищамъ одол?ть врага и поскор?е окончить этотъ ужасъ. Онъ весь былъ напруженъ, взволнованъ до посл?дняго пред?ла и никакой боязни не ощущалъ, в?рн?е — забылъ о ней.
        Наконецъ, и онъ былъ выпертъ впередъ и лицомъ къ лицу очутился съ дороднымъ красногвардейцемъ.
        Тотъ безтолково топтался у ст?ны. Юрочк? бросились въ глаза его выпиравшіяся впередъ и опускавшіяся кол?ни, и онъ надрывнымъ, прерывистымъ, фальцетовымъ голосомъ что-то отчаянно кричалъ, видимо, молилъ о пощад? и даже въ полутьм? передъ Юрочкой мелькнуло его искривленное судорогами, поб?л?вшее, какъ бумага, лицо.
        Все это — весь ужасъ челов?ка передъ лицомъ смертельной опасности, мольбы о пощад? Юрочка понялъ посл?, а въ то мгновеніе онъ въ азарт?, зац?пивъ кого-то сзади прикладомъ, со всей силой ударилъ красногвардейца въ животъ.
        Штыкъ, задержавшись слегка на одежд?, прорвалъ ее и погрузился въ мягкое т?ло.
        Среди криковъ и суматохи Юрочка различилъ даже трескъ раздираемой ткани.
        Красногвардеецъ охнулъ и сразу с?лъ на полъ съ выпученными, безсмысленными глазами и со вскинутыми вверхъ трепещущими руками...
        У Юрочки мелькнуло въ голов? сознаніе, что онъ убилъ этого челов?ка и его удивило, что произошло это такъ легко и просто...
        Какъ въ сумбурномъ сн? или въ сильномъ опьяненіи, онъ запомнилъ дрожащія въ воздух? черныя руки съ растопыренными пальцами и недоум?вающіе глаза...
        Юрочка посп?шно, съ отвращеніемъ вырвалъ штыкъ, а красногвардеецъ свалился на полъ.
        «Отчего у него черныя руки?» — мелькнуло въ голов? Юрочки, когда въ то же мгновеніе толпа партизанъ выт?снила и выперла его вм?ст? съ собою въ коридорчикъ, и онъ въ общемъ поток?, со вс?хъ сторонъ подталкиваемый и т?снимый, ц?пляясь штыкомъ своей винтовки за чужіе штыки, неожиданно очутился у л?сенки въ н?сколько ступенекъ.
        Тутъ лежалъ трупъ.
        Юрочка чуть не упалъ, едва усп?въ перепрыгнуть черезъ трупъ и черезъ ступеньки, и очутился на т?сномъ дворик?.
        Уже св?тало.
        Вправо и впереди былъ молодой садикъ, обнесенный полусломаннымъ жердянымъ заборомъ, сл?ва какая-то жилая деревянная постройка съ окнами.
        Въ садик? и двор? кучка партизанъ въ рукопашную расправлялась съ настигнутыми и прижатыми зд?сь красными.
        Передъ Юрочкой, подавшись вс?мъ корпусомъ впередъ, легкими саженными прыжками б?жалъ гигантскаго роста, широкоплечій партизанъ.
        Ударомъ штыка въ спину онъ въ одно мгновеніе уложилъ оглядывавшагося и отчаянно, бабьимъ голосомъ кричавшаго красноармейца, од?таго въ новый, рыжій, короткій полушубокъ и въ вывороченную на изнанку м?ховую шапку съ наушниками.
        Его лицо было точно намазано м?ломъ.
        И пока Юрочка, не отдавая себ? отчета, подб?галъ къ гиганту, тотъ энергичнымъ, видимо, привычнымъ движеніемъ высвободилъ глубоко вошедшій въ т?ло штыкъ и, молніеносно перевернувъ винтовку, вторымъ страшнымъ ударомъ раскроилъ черепъ другому красному.
        Тотъ, какъ куль съ мукой, сильной рукой сброшенный съ воза, отъ удара шага три просунулся впередъ и, судорожно подрыгивая мускулами ногъ и загребая мерзлую землю руками и носками сапогъ, съ прильнувшимъ къ самой земл? лицомъ, вытянулся во весь ростъ.
        Изъ груди гиганта вырвалось злобное зв?риное рычаніе.
        Юрочка на мгновеніе он?м?лъ и остановился.
        Партизанъ круто повернулся, озираясь по сторонамъ, какъ ястребъ,высматривающій добычу.
        Тонкое, красивое и юное лицо его было ужасно.
        Сбитая на самый затылокъ с?рая папаха открывала высокій, удивительно б?лый лобъ и придавала всей его сильной, стройной, подобранной фигур? въ с?рой шинели съ подоткну-тыми за поясъ полами и въ новыхъ синихъ съ красными лампасами шароварахъ, закончен-ный молодецкій видъ. Изъ-за прикушенныхъ перекосившихся губъ хищно блеснули два ряда ровныхъ и б?лыхъ, какъ сн?гъ, зубовъ, въ темныхъ, огневыхъ глазахъ подъ высоко препод-нятыми густыми бровями выражались неумолимая свир?пость и неукротимая отвага.
        Внушительная, легкая фирура и грозное лицо партизана вселили въ сердце Юрочки невольный страхъ и восхищеніе.
        Мгновеннымъ взглядомъ окинувъ дворъ и садъ, въ которыхъ валялись т?ла убитыхъ красныхъ, и, видимо, уб?дившись, что зд?сь д?лать уже нечего, онъ крикнулъ: «Господа, впередъ, за мной!» и бросился по деревяннымъ св?же сломаниымъ ступенькамъ обратно въ вокзальчикъ, а оттуда по корридорчику на узкую досчатую платформу.
        Юрочка и бывшіе въ двор? партизаны поб?жали всл?дъ за нимъ
        На платформ? еще шла борьба.
        Притиснутая къ ст?н? кучка опомнившихся красногвардейцевъ безпорядочными выстр?лами отбивалась отъ нас?давшихъ со вс?хъ сторонъ партизанъ, разстр?ливавшихъ ихъ почти въ упоръ.
        На платформ?, какъ и во вс?хъ комнатахъ вокзальчика, валялись груды труповъ, ползали и стонали раненые, раздавались зв?риные крики ярости, ругань и мольбы.
        Партизанъ-гигантъ ударомъ штыка въ грудь съ разб?га уложилъ одного краснаго и, упругимъ движеніемъ отскочивъ сразу на н?сколько шаговъ назадъ, приц?ливаясь, крикнулъ:
        — Да жив?е же кончай, братцы, жив?е, жив?е! А-то васъ вс?хъ перестр?ляютъ!
        Партизаны еще энергичн?е нас?ли.
        Дружно грохнуло и вразнобой затрещало еще н?сколько выстр?ловъ. Еще и еще...
        Окровавленные люди, кто ругаясь, кто прося пощады, падали.
        Молча, стиснувъ зубы, ихъ приканчивали прикладами и штыками.
        Юрочка он?м?лъ отъ ужаса и бл?дный, въ забытьи стоялъ, опустивъ винтовку штыкомъ до пола.
        Съ поля, изъ-за полотна дороги съ группой партизанъ возвратился самъ Чернецовъ, пресл?довавшій красныхъ, ночевавшихъ въ другихъ строеніяхъ станціи.
        Одновременно другой отрядъ Чернецова, напавшій на стоявшій на путяхъ эшелонъ красныхъ, частью перебилъ, частью разогналъ, а по?здъ съ двумя паровозами, съ пушками, пулеметами, съ провизіей и награбленными у населенія вещами привелъ съ собой.
        Розовато-красное солнце въ морозномъ легкомъ туман? не усп?ло и на полъ аршина подняться надъ землей, какъ бой былъ конченъ.
        У партизанъ потери выразились въ количеств? семерыхъ легко-раненыхъ.
        Юрочку удивило то, что трупы убитыхъ и пролитая челов?ческая кровь своихъ же русскихъ и въ такомь изобиліи, что и ему, и вс?мъ приходилось шагать черезь убитыхъ и лужи, не произвели теперь на него того тягостнаго впечатл?нія, какъ вчера, за то онъ, какъ и Чернецовъ и вс? въ ихъ отряд?, испытывалъ невыразимую, духъ захватывающую, горделивую радость и счастіе отъ сознанія одержанной поб?ды.
        Каждый въ груди своей точно носилъ какой-то большой клубокъ торжества, вс? точно летали, а не ходили, у вс?хъ были довольныя, св?тящіяся весельемъ лица.
        Всюду слышался радостный говоръ и звонкій, облегчительный см?хъ.
        Одно только глубоко царапнуло Юрочку по сердцу и какъ досадливо жужжащая и кружащаяся передъ лицомъ муха въ ясный день, портило ему настроеніе, это что партизаны, не взирая ни на какія мольбы враговъ, не брали ихъ въ пл?нъ и еще ужасн?е — безпощадно и сь нечелов?ческимъ ожесточеніемъ добивали раненыхъ красныхъ.
        Этого зв?рства, этой жестокости отъ такихъ же, какъ онь, интеллигентыхъ юношей онъ никакъ не ожидалъ, не понималъ и не могъ съ этимъ примириться.
        Пока Юрочка раздумывалъ, къ нему съ закинутой на ремн? за плечо винтовкой подошелъ партизанъ-гигантъ.
        XIII.
        — Позвольте представиться, партизанъ Волошиновъ.
        — Партизанъ... Кир?евъ, — запнувшись и сконфузившись, потому что Юрочк? его новое званіе было еще непривычно, промолвилъ онъ, пожимая протянутую руку и восхищенными глазами глядя на мощную фигуру юнаго красавца.
        — Вы изъ новичковъ? — ласково глядя своими яркими, темно-синими глазами въ лицо Юрочки, спросилъ Волошиновъ.
        — Да... Я сегодня въ первый разъ... — заст?нчиво улыбаясь, отв?тилъ Юрочка.
        — Ну что, весело? Правда?
        Волошиновъ добродушно подморгнулъ глазомъ и кивнулъ головой по направленію убитыхъ, обтирая кл?тчатымъ платкомъ разгор?вшееся, потное, улыбающееся лицо и взъерошенную, съ густыми, черными кудрями, голову.
        — Весело, — согласился Юрочка.
        — А я съ перваго дня въ отряд? Чернецова. Молодчага — Чернецовъ.
        — Да, — искренно подтвердилъ Юрочка, вспомнивъ р?шительное лицо есаула и внуши-тельно сверкнувшую въ его рук? шашку передъ началомъ боя.
        — Мы ихъ постоянно бьемъ, но ужъ очень много этой пакости. Такъ и прутъ все оттуда, съ Воронежа.
        — Вы — не казакъ? Не изъ насихъ?
        Волошиновъ опять подморгнулъ и посл?днія слова произнесъ, копируя евреевъ и усм?хнулся, снова показавъ свои необыкновенной б?лизны, прекрасные зубы.
        — Н?тъ. Я изъ Москвы.
        — Реалистъ?
        — Н?тъ, классикъ.
        — Я тоже классикъ, только-что окончилъ Новочеркасскую Платовскую гимназію и зад?лался студіозомъ. Но эти подлецы и доучиться не даютъ. У васъ есть папиросы?
        — Я не курю, — отв?чалъ Юрочка и очень пожал?лъ, что не им?лъ папиросъ, а потому и не могъ исполнить просьбу такъ понравившагося ему Волошинова.
        — Ахъ, жаль, — хлопая себя по карманамъ и озираясь по сторонамъ поверхъ головъ ходившихъ между трупами партизань, зам?тилъ Волошиновъ. — Я въ этой суматох? потерялъ свой портабакъ и никакъ не найду... Должно быть, въ вагон? забылъ.
        — Ну и ловко били вы сегодня красныхъ. Сколько прикончили?
        — Сегодня... пятерыхъ, — просто отв?тилъ онъ. — Я ужъ не считаю. А вы?
        Юрочка застыдился. Онъ почувствовалъ какую-то внутреннюю неловкость.
        — Не помню... кажется, одного пырнулъ... въ вокзальчик?... съ черными руками...
        — Все шахтеры... сволочь... — съ крайнимъ презр?ніемъ отозвался Волошиновъ и на лиц? его появилась гримаса брезгливости. — Трусы, драться не ум?ютъ, а л?зутъ... Еще стр?лять туда-сюда, бьютъ въ б?лый св?тъ, какъ въ коп?ечку, а какъ д?ло до штыка, какъ бараны подъ обухъ... Кастрюковъ, есть папиросы? — обратился онъ къ проходившему мимо круглолицему, с?роглазому партизану.
        — Есть... — не вынимая закуренной папироски изо рта, которую, попыхивая с?рымъ дымомъ, онъ сосалъ съ особеннымъ наслажденіемъ, отв?тилъ тотъ, пріостановившись и вытаскивая изъ кармана шинели кожаный, смятый, надорванный по шву портсигаръ. — На! Это большевистскія. Когда надысь у нихъ подъ Зв?ревой по?здъ отбили, такъ тамъ чуть ли не ц?лый вагонъ одн?хъ папиросъ было. Я и набралъ себ?. Кончаются... Посл?днія... Закуривай.
        Волошиновъ, прикуривъ и жадно затянувшись, ц?лымъ клубомъ, и двумя струями выпуская дымъ одновременно изо рта и изъ ноздрей, продолжалъ:
        — Надо побольше отправлять къ праотцамъ этой погани, потому что не знаешь, когда твоя очередь. Нынче двухъ-трехъ выведешь въ тиражъ, а завтра, смотришь, и тебя укокошатъ. По крайней м?р?, знаешь, что жизнь тооя прошла не даромъ... дорого имъ обошлась. Онъ еще разъ затянулся и продолжалъ:
        — Когда я записывался у Чернецова, я тогда же р?шилъ: убью десятокъ, а тамъ пусть убьютъ и меня. Не жаль будетъ. До десятка отправленныхъ на тотъ св?тъ съ приложенiемъ моей руки давно сосчиталъ и бросилъ. Надо?ло. Не стоитъ. Все равно, свое д?ло сд?лать, теперь я сверхъ комплекта живу, чей-то чужой в?къ заживаю. Убьютъ — не жалко.
        Все это Волошиновъ сказалъ съ крайней серьезностью, прищуривая отъ дыма свои лучистые глаза.
        — А много ихъ? — спросилъ Юрочка.
        — Да если бы хоть въ двадцать, въ тридцать разъ больше, ч?мъ насъ, все какъ-нибудь справились бы. А то в?дь не усп?ешь покончить съ одними, смотришь, въ другомъ м?ст? новые появились. Покончишь съ этими, опять въ третьемъ скопляются... И такъ и мотаемся. И откуда этой мрази столько наплодилось? Каждый день бьемъ, бьемъ и никакъ не перебьемъ. И все оттуда, изъ Россіи… Недаромъ, у насъ на Дону говорятъ: «Русь могучая, кишка вонючая»...
        Онъ улыбнулся. Но тотчасъ же тонкое лицо его стало страшно серьезным!..
        — Это-то ничего. Съ этими россейскими то, какъ-нибудь справимся! Эти драться не ум?ютъ. А вотъ что наши Гаврилычи думаютъ, чортъ ихъ знаетъ. Вонъ н?которые полки противъ красныхъ дерутся и по домамъ не разъ?зжаются. А красные у нихъ работаютъ вовсю. Спиртъ, деньги, агитаторы, листовки, посулы... И эти негодяи за свой родной Тихій Донъ, за своихъ женъ и д?тей не хотятъ драться. Нейтралитетъ держутъ, сволочи. В?дь подсунули же имъ такое словечко. Это пока... Ну, а если эти чубатые дьяволы встанутъ на ихъ сторону, тогда наше д?ло — капутъ, закрывай лавочку. Раздавятъ.
        — Много ихъ?
        — Много-немного, но казаки конные и воевать ум?ютъ, а мы п?шіе и нас горсть. Что сд?лаешь? А я на этихъ негодяевъ насмотр?лся довольно, знаю ихъ, какъ облупленныхъ. Пока они не воюютъ, ихъ голыми руками бери да вяжи, не ужъ если шашки вонъ изъ ноженъ, тогда съ ними самъ чорт не сладитъ...
        — Кого это вы такъ честите, Волошиновъ? — спросилъ подошедшій къ нимъ широкоплечій, рослый прапорщикъ Нефедовъ.
        — Да нашихъ станичниковь, Гаврилычей, г. прапорщикъ.
        — А-а... — невесело протянулъ тотъ. — Есть о чемъ говорить?! Наша казуня пойдетъ за т?мъ, кто больше спирта поставить и денегъ дастъ. Страшные подлецы! Отца роднаго продадутъ. И какъ оподл?лъ народъ! Не узнать. Казаковъ точно подменили. Т? же люди и не т?. Три года съ ними на войн? прослужилъ. Жили душа въ душу, не нарадоваться. А теперь такъ охам?ли, что изъ рукъ вонъ. И все это проклятая революція над?лала. Попомните мое слово, господа: казаки над?лаютъ и намъ и себ? страшныхъ б?дъ. У нихъ опасное настроенiе. А они — огромная боевая сила. Большевики сейчасъ спохватились и за ними ухаживаютъ, воспользуются ихъ силой, чтобы ихъ же потомъ раздавить... Такъ и будетъ.
        Онъ отошелъ и вмешался въ толпу партизань, кого-то ища.
        — Но зач?мъ же добиваютъ раненыхъ? — Посл? недолгаго молчанія спросилъ Юрочка, у котораго этотъ вопросъ ни на минуту не выходилъ изъ головы и все время долгаго молчания спросилъ зрачка, у котораго этотъ вопросъ ни на минуту не выходилъ изъ головы и все время мучалъ его.
        Лицо Волошинова стало еще серьезн?е, а глаза вспыхнули неутолимой ненавистью и злобой.
        — Разв? вамъ не объясняли?
        — Н?тъ. Никто ничего не говорилъ...
        — Нельзя не убивать. Съ начала и не убивали. Но это не люди и не зв?ри, а хуже, попадаться къ нимъ въ лапы невозможно. Если бы только убивали, чортъ бы съ ними. На то война и ихъ похабныя «свободы». А то прежде ч?мъ убить, они нашихъ раненыхъ и пленныхъ жгли живьемъ и живьемъ же в землю закапывали, подъ ногти забивали гвозди, вырывали и выкалывали глаза и ножичками скоблили десны. В?дь вотъ до какого зверства дошли эти хамы! Брать въ пл?нъ намъ ихъ некуда. Куда ихъ денешь? Возиться съ ними?! Да кто же будетъ, когда у насъ каждый человекъ на счету?! А оставлять нельзя, потому что встанетъ на ноги, и противъ тебя же пойдетъ, подлецъ, с винтовкой. Витя, ты опять зд?сь? — и съ строгой и съ ласковой улыбкой обратился онъ къ маленькому, проталкивавшемуся среди другихъ партизанъ и взялъ его за плечи. — Вотъ позвольте вамъ представить, партизанъ Чернушкинъ, самый старый партизанъ въ нашемъ отряд?...
        Юрочка увид?лъ передъ собою мальчика л?тъ 13-ти въ желтомъ, замызганномъ, короткомъ полушубк?, туго перетянутомъ по таліи узкимъ, чернымъ ремешкомъ.
        Штыкъ его винтовки, по-фронтовому, по вс?мъ правиламъ устава поставленный къ ног?, торчалъ высоко надъ головой его обладателя.
        Изъ-подъ лисьяго рыжеватаго треуха выглядывало заст?нчиво-улыбающееся, раскрас-н?вшееся, б?ленькое, круглое, въ ямочкахъ личико.
        — Ты зач?мъ же опять зд?сь? — стараясь быть строгимъ, допрашивалъ Волошиновъ.
        Партизанъ, стоя на вытяжку, снизу вверхъ взглядывалъ на гиганта, хот?лъ быть серьезнымъ, но тогда, какъ на длинныхъ р?сницахъ его наивныхъ, голубыхъ глазъ дрожали жемчужныя слезы, все личико его улыбалось, зам?тн?е выступали на щекахъ ямочки, пунцовыя губы шевелились, обнажая б?лые, р?дкіе зубы. Видимо, онъ конфузился.
        — Да я... Тамъ нечего было д?лать... Я и...
        — Знаю тебя, Витя, знаю... Все врешь. Это уже не впервой. Тутъ теб? нечего д?лать. Сейчасъ же ступай на кухню. Иначе взводному доложу. Онъ съ тобой поговоритъ по- своему...
        — Слушаю. Взводный меня вид?лъ и ничего. Ей Богу,ничего... Я и...
        — Взводному теперь не до тебя. Онъ и не зам?тилъ, а зам?титъ — влетитъ. Сколько разъ теб? влетало?!
        — Я и иду сейчасъ... съ тою же конфузливой улыбкой, поводя искривившимися, красными губками, отв?тилъ Витя.
        — Ну, иди, иди, да скор?е, пока тебя не увидали...
        Витя, отчеканивая каждый пріемъ, до см?шного серьезно и лихо взбросилъ винтовку на плечо и по фронтовому круто повернувшись, громко отбивая шагъ въ своихъ не по росту большихъ, тяжелыхъ ботинкахъ и въ тактъ широко размахивая л?вой рукой, замаршировалъ по досчатой платформ?, направляясь къ только-что подошедшему со степи партизанскому по?зду.
        Волошиновъ, докуривая папироску, провожалъ мальчика задумчивымъ взглядомъ.
        — Кто это? — спросилъ заинтересованный Юрочка.
        Волошиновъ бросилъ окурокъ и, сплюнувъ, придавилъ его ногой.
        — Да партизанъ, новочеркасскій кадетикъ, въ моемъ отд?леніи числится, первымъ пришелъ на запись къ Чернецову. Его не принимали. Маленькій. Онъ въ слезы. Бились-бились съ нимъ, взяли, опред?лили въ ротную кухню въ помощь кашевару. Старательный, послушный, свое д?ло д?лаетъ, в?чно см?ется, какъ колокольчикъ, заливается. Но какъ только въ бой и онъ въ строю. В?дь и сегодня онъ съ нами былъ... Я только сейчасъ припоминаю... Хоть убей, не уйдетъ изъ строя. Пробовали наказывать, ружье отнимали. Не д?йствуетъ. Откуда-то у него всегда винтовка и полная сумка патроновъ. Какъ только онъ ее таскаетъ?!
        Среди толпившихся и курившихъ партизанъ то и д?ло мелькала невысокая, проворная фигура есаула Чернецова.
        Его сопровождали два-три офицера.
        Онъ заходилъ во вс? комнаты вокзала, осмотр?лъ вс? строенія, обошелъ весь дворъ и садикъ, отдавая какія-то приказанія.
        — Волошиновъ, это Витя зд?сь былъ? — спросилъ подошедшій взводный офицеръ.
        Это былъ поручикъ Клушинъ — средняго роста, б?локурый, почти безъ растительности на лиц?, молодой челов?къ л?тъ 23-24-хъ, съ ц?лой стопочкой серебрянныхъ и золотыхъ поперечныхъ полосочекъ на рукав? шинели, свид?тельствовавшихъ о количеств? получен-ныхъ имъ за время европейской войны контузій и ранъ.
        Волошиновъ и Юрочка, вытянувшись, какъ въ строю, отдали честь и нер?шительно переглянулись.
        — Опустите руки, господа. Былъ зд?сь Витя?
        — Точно такъ, — отв?тилъ Волошиновъ.
        — Опять! Что съ нимъ д?лать, господа?! То-то я вид?лъ, онъ около меня протискивался, да я занятъ былъ. Вотъ дрянь-мальчишка! Придется пробрать. Ничего не под?лаешь. Непрем?нно...
        Но по добродушному выраженію въ св?тлыхъ, желтоватыхъ глазахъ и на лиц? офицера, безошибочно можно было заключить, что отъ его «проборки» виновный не очень-то пострадаетъ.
        — Строиться! Строиться!.. Пошелъ строиться!.. — послышались голоса офицеровъ.
        Партизаны засуетились и, опережая другъ друга, стали прыгать съ платформы и выстраиваться въ пол?, тыломъ къ своему по?зду.
        Передъ глазами во вс? стороны разстилалась безпред?льная, волнистая, безсн?жная степь, скованная гололедицей.
        Невысоко поднявшееся надъ землей солнце разогнало туманную мглу, бросая свои длинные, осл?пляющіе лучи внизъ. И степь на громадное пространство вокругъ блистала, какъ дурно отполированное зеркало.
        Чернецовъ въ короткой, бодрой р?чи поблагодарилъ своихъ соратниковъ за сегодняшнее усп?шное д?ло, поздравилъ съ поб?дой и приказалъ погружаться въ вагоны.
        Черезъ н?сколько минутъ станція опуст?ла. Везд? валялись неприбранные трупы. На платформ? стояли два пулемета, а вокругъ нихъ ходили шесть партизанъ, составлявшіе собою весь караулъ, оставленный Чернецовымъ для охраны станціи отъ нападенія красныхъ.
        Чернецовъ, забравъ своихъ раненыхъ, захвативъ по?здъ красныхъ съ добычей, посп?шно у?халъ съ своими партизанами по какому-то новому направленію.
        Онъ получилъ св?д?нія о сосредоточеніи красныхъ бандъ въ какихъ-то ему изв?стныхъ пунктахъ и сп?шилъ пом?шать имъ осуществить свой планъ.
        Съ того дня въ жизни Юрочки началась совершенно новая эра.
        XIV.
        Откуда же взялись эти юноши и даже д?ти, составившіе собою безтрепетные жел?зные ряды чернецовскаго и иныхъ партизанскихъ отрядовъ, ряды, долгое время превращавшіе въ кровь и трупы безчисленныя, до зубовъ вооруженныя, банды взбунтовавшагося, кровожадна-го хама?
        И это тогда, когда казаки-фронтовики топили свою сов?сть въ дареномъ спирте, продавали свою родину шарлатанамъ и проходимцамъ за пачки ассигнацій, за обманные посулы отдавали своихъ отцовъ, свои семьи, свои хозяйства и свой Тихій Донъ на потокъ и разграбленіе, а вс? остальные попрятались.
        Не съ неба же эти доблестные юноши свалились и не изъ н?дръ земли вышли.
        Они родились и выросли на русской земл?.
        Вс? эти Юрочки, Ванечки, Николеньки, Вити, изн?женные, избалованные, любовь и надежды ихъ отцовъ и матерей, безчелов?чно вышвырнутые кровавой рукой самозванной, подлой власти изъ-за школьныхъ партъ, изъ разоренныхъ родныхъ пепелищъ были безжалостно брошены на невообразимыя лишенія и муки прямо въ пасть страшной, насильственной смерти.
        По приговору кровавой власти шарлатановъ, бродягъ, воровъ и убійцъ имъ не стало м?ста на родной земл?, на земл? ихъ предковъ, они лишены были права дышать роднымъ воздухомъ, они были обречены на такія изд?вательства, муки и смерть, передъ ужасами которыхъ бл?дн?ютъ вс? страшныя испытанія первыхъ христіанскихъ мучениковъ.
        Большею частью все это была зеленая учащаяся молодежь, путемъ невообразимыхъ мытарствъ сб?жавшаяся сюда отъ самосуда и истязаній свир?пой презр?нной черни со вс?хъ концовъ необъятной, обезглавленной, обреченной Россіи.
        Тутъ были юнцы изъ Петербурга и Москвы, изъ Тамбова и Орла, изъ Нижняго и Казани, изъ Чернигова, Полтавы и главнымъ образомъ съ Дона.
        Многіе изъ ихъ несчастныхъ сверстниковъ мучительной смертью погибли въ пути отъ руки разнуздавшагося краснаго дьявола.
        Кто же они и ч?мъ провинились?
        Къ несчастію для нихъ эти б?дные страстотерпцы — русскія д?ти родились въ т?хъ безчисленныхъ семьяхъ, кои во имя соціалистическаго лозунга: «свобода, равенство и братство» «гуманными» соціалистами обречены на безпощадное поголовное истребленіе.
        Вся вина ихъ заключалась только въ этомъ. Другой вины никакой самый строгій судья за ними не отыщетъ.
        Соціалисты, гнуснымъ обманомъ захватившіе надъ опростоволосившейся Россіей власть, поставили эти семьи въ ужасающее и безвыходное положеніе.
        За членами этихъ семей, не исключая немощныхъ стариковъ и ни въ чемъ неповинныхъ д?тей, могъ охотиться какъ на дикихъ зв?рей любой изъ безд?льниковъ-пролетаріевъ.
        Двуногія твари съ инстинктами кровожаднаго гада — солдаты-дезертиры, зв?ри-матросы, неработавшие рабочіе, мужики-пропойцы, выпушенные изъ каторогъ и тюремъ всевозможные преступники и злод?и, изм?нники, предатели, шпіоны, убійцы и расхитители родины — весь этотъ челов?ческiй соръ, объявилъ вс?хъ образованныхъ трудящихся, состоятельныхъ людей народными кровопійцами, гноятъ ихъ въ тюрьмахъ, издеваются надъ ними, морятъ голодомъ и холодомъ, мучаютъ, избиваютъ и грабятъ. И некому за нихъ заступиться. Міръ удовлетворенъ и молчитъ.
        Краевая соціалистическая власть подъ кровавой пятиконечной зв?здой, въ лиц? Ульяновыхъ, Бронштейновъ, Апфельбаумовъ, Цедербаумовъ, Нахамкесовъ, Iоффе, Либе-ровъ, Дановъ, Тобельсоновъ... вс? эти патентованные устроители «соціалистическаго рая» на русской земл?… но довольно этой нечистой мрази, (ее всю не перечислишь), вопіюще-жестокая, сатанински-мстительная и ненасытимо-жадная до русскихъ богатствъ и русской крови, кощунственно и безстыдно прикрываясь «лживо-высокими» соціалистическими лозунгами, вотъ уже не первый годъ творить свое дьявольское д?ло издевательства, ограбле-нія и истребленія русскаго племени.
        Надъ одной шестой частью земной суши, еще недавно именовавшейся великой Россійс-кой Имперіей, вотъ уже не первый годъ померкло солнце.
        Тамъ не звонятъ колокола, тамъ поруганы церкви, осквернены святыни, тамъ распяты и побиты служители алтаря.
        Тамъ чужекровные бродяги наплевали въ душу народную и ради власти, мести и наживы ежечасно заливаютъ ее неповинной кровью, топчатъ въ грязи и прах?.
        Тамъ русскимъ людямъ не для кого и не для чего работать, не зач?мъ с?ять, жать и молотить зерно, разъ жадныя кровавыя руки безд?льниковъ и негодяевъ отрываютъ хл?бъ отъ ртовъ милліонами гибнущихъ отъ голода д?тей. Тамъ не для кого прясть и ткать, ибо у разд?тыхъ и разутыхъ тружениковъ красный насилъникъ все отнимаетъ.
        Тамъ погасли науки и искусства, исчезли ремесла. Отъ безнадежнаго существования, отъ трепетнаго ожиданія ежеминутно подползающей насильственной смерти руки у вс?хъ опустились. Тамъ одинъ сплошной, неумолчный крикъ: «Хл?ба!» вм?сто котораго прося-щихъ красныя власти угощаютъ свинцовымъ дождемъ изъ ружей и пулеметовъ и пытками въ заст?нкахъ чрезвычаекъ.
        Тамъ только красныя тряпки, безстыдныя, лживыя, богохульный р?чи, красныя зарева да дымъ пожаровъ, тамъ буханіе пушекъ, ревъ пулеметовъ, трескъ ружей да смрадная брань торжествующихъ нечестивцевъ и шарлатановъ, тамъ плачъ голодныхъ, обезум?вшихъ отъ ужасовъ д?тей, проклявшихъ кормившія ихъ сосцы и утробы родившихъ ихъ матерей, тамъ стоны насилуемыхъ женщинъ, проклятія мужчинъ, рыданія, стенанія, предсмертное хрип?-ніе и горы, несчетныя горы труповъ... Тамъ скрежетъ зубовный, тамъ безпощадная война съ самой жизнью, тамъ душатъ жизнь.
        Тамъ багряно-красный, кровожадный дьяволъ, разбухшій и разжир?вшій на краденыхъ яствахъ и питіяхъ, наряженный въ роскошныя одежды съ плечъ умученныхъ имъ русскихъ людей, обв?шанный золотомъ, брильянтами, сапфирами и рубинами, стянутыми съ холод?ющихъ труповъ мучениковъ, откровенно-нахально, кощунственно и вызывающе всякій день отъ зари до зари, передъ ц?лымъ св?томъ справляетъ свой мерзостный шабашъ, своими окровавленными копытами выкидывая изув?рскія антраша и съ головой окунаясь въ непрерывно-текущіе горячіе потоки русской крови.
        Тамъ разнузданный безъ границъ и пред?ла буйный разгулъ разбойника, вора и палача.
        И все это безм?рное, изощренное безобразіе, весь этотъ кровавый кошмаръ, этотъ кром?шный адъ, въ которомъ попраны всяческіе законы, въ которомъ н?тъ м?ста труду и жизни, слыветъ подъ красной выв?ской: «Россійская сов?тская федеративная соціалистичес-кая республика!»
        И все это безприм?рное, отъ начала в?ковъ невиданное, длительное надругательство надъ великимъ русскимъ племенемъ совершается на глазахъ всего міра.
        И народы земли — безмолвные свид?тели, тайные и явные соучастники неслыханнаго по гнусности и безчелов?чности злод?янія, точно судейской тогой, прикрылись лпцем?рнымъ заявленіемъ: «Въ Россіи гражданская война. Въ Домашнія д?ла сос?да никто со стороны не им?ет права вм?шиваться».
        Но съ тоги ручьями льется невинная русская кровь, но тога вся въ дырахъ, но она обнажаетъ черную сов?сть ея обладателей. Какое имъ до этого д?ло?!
        О, они — не простаки, они понимаютъ, что когда на домъ сос?да нападаетъ шайка разбойниковъ, то къ несчастному надо сп?шить на помощь, иначе самимъ придется плохо. А тутъ имъ, близорукимъ, сытымъ, отуп?лымъ и алчнымъ, забывшимъ божескіе и челов?ческіе законы, сл?по послушнымъ только вел?ніямъ собственнаго ненасытнаго брюха и собственнаго бездоннаго кармана, не безвыгодно распятіе, крестныя муки и поголовное ограбленіе одного великаго члена изъ семьи народовъ!
        У нихъ сов?сть спитъ, у нихъ руки въ крови, они сами причастны къ черной работ? палачей, они сами подталкиваютъ ножъ, полоснувшій по горлу недавно еще грознаго, теперь поверженнаго, еле дышащаго великана.
        Онъ былъ могучъ и страшенъ. Не разъ имъ помогалъ. Не разъ спасалъ. Онъ могъ бы сокрушить ихъ самихъ. Надо его отблагодарить за вс? услуги, надо его добить, его богатства растащить, иначе онъ можетъ встать и потребовать свое обратно.
        В?дь изъ переполненныхъ кармановъ грабителей и насильниковъ и имъ перепадаютъ кое-какіе уворованные жирные куски. Деньги запаха не им?ютъ. Вы это заявили.
        Внюхайтесь въ краденые куски, народы!
        Не отдаютъ ли эти куски трупнымъ запахомъ, следами и кровью милліоновъ замучен-ныхъ русскихъ д?тей и взрослыхъ?
        Вы не брезгливы... Вы это не разъ доказали на д?л?. У васъ притуп?ло обоняніе? Утраченъ вкусъ?
        Тупые, жалкіе сл?пцы, вы скоро вновь ихъ обр?тете.
        Вы не подозр?ваете, какою страшною, безм?рною ц?ною, какими б?дствіями и горемъ расплатитесь за свое преступное попустительство, за тайное и явное соучастіе.
        Историческое возмездіе есть на земл? и на неб?!
        Слушайте, сл?пые и глухіе народы! Оно есть! Оно грядетъ! И въ свои сроки судъ Божій совершится!
        Вы ошиблись. Наперекоръ вс?мъ вашимъ низкимъ торгашескимъ расчетамъ поверженный нын? богатырь воспрянетъ. Поддерживаемый вами, вашъ союзникъ — красный дьяволъ со вс?мъ своимъ чортовскимъ сомнищемъ загремитъ и съ шумомъ, и съ скрежетомъ, и съ трескомъ сгинетъ въ преисподней.
        И близятся сроки, и спадетъ съ преступныхъ міровыхъ очей безстыдная, кровавая зав?са и во всемъ бездонномъ ужас?, въ невиданномъ уродств? обнажитъ корыстный и злод?йскій ликъ нын?шняго міра — страшный ликъ апокалипсическаго зв?ря. Возстанетъ міровая сов?сть, и, какъ въ нелгущемъ, ясномъ зеркал?, непререкаемо, неоспоримо отразитъ всю гнусность, всю безжалостность и весь позоръ сод?яннаго...
        Созерцайте и любуйтесь, «просв?щенные», «гуманные» народы. В?дь это д?ло вашихъ хищныхъ рукъ.
        Вы ужаснетесь, вы отвернетесь, вы станете искать оправданій. Ихъ н?тъ. Но в?дайте: потоками пролитая русская кровь вся до капли взыщется съ повинныхъ. Она — не вода.
        И всколыхнется, великой судорогой всколыхнется оскорбленная общая мать народовъ — земля, не вынесетъ вашего мерзкаго предательства, фарисейства и подлости.
        И вострепещете, и восплачете вы, народы, какъ не трепетало и не плакало даже многострадальное, всевыносящее русское племя.
        Но тщетно!
        Безпощаденъ разящій мечъ Праведнаго и Грознаго Неземного Судіи.
        И горе преступнымъ!
        XV.
        Это были безпрерывные, съ р?дкими, короткими передышками, походы и бои.
        Бойцовъ было мало, не больше 800. Противъ нихъ безсчетныя банды враговъ, появляв-шіяся сразу въ н?сколькихъ пунктахъ. Везд? надо было посп?вать.
        Чернецовцы д?лали иногда чрезвычайно быстрые, короткіе переходы п?шкомъ, но обыкновенно ?здили въ по?здахъ, вооруженныхъ пушками и пулеметами.
        Война велась по линіямъ жел?зныхъ дорогъ.
        Большевики не р?шались отрываться отъ нихъ.
        Ружейная и артиллерійская перестр?лки чередовались съ страшными и ожесточенными рукопашными боями и малочисленныя дружины гордыхъ, дисциплинированныхъ, горячо любящихъ родину юношей, неизм?нно всегда выходили поб?дителями изъ неравныхъ схватокъ.
        У Чернецова разв?дка поставлена была идеально.
        Картина сосредоточенія красныхъ бандъ, ихъ боевыя свойства, ихъ численный составъ и вооруженіе у него всегда были передъ глазами. Кром? того, Чернецовъ въ высшей м?р? обладалъ чутьемъ военнаго вождя, въ планахъ и нам?реніяхъ противника разбирался такъ же
        просто и свободно, какъ въ собственномъ карман? и потому съ своей горстью храбрыхъ усп?валъ появляться везд?, гд? того требовали обстоятельства и всегда ударялъ неожиданно и быстро, какъ соколъ изъ поднебесья на стаи растерявшагося воронья.
        Иногда маленькіе отряды его д?йствовали одновременно въ н?сколькихъ отдаленныхъ одинъ отъ другого пунктахъ.
        Большевики терялись, приходили въ ужасъ отъ везд?сущаго Чернецова и разбиваемые, бросая все, въ паник? разб?гались.
        Всегда располагая чрезвычайно ограниченнымъ количествомъ бойцовъ, Чернецовъ для удержанія ц?лыхъ районовъ оставлялъ на завоеванныхъ станціяхъ иногда двухъ, много пять-шесть челов?къ съ пулеметами, а самъ съ главнымъ отрядомъ мчался дальше пресл?довать врага и отбивать новые пункты.
        И его одиночные юноши съ геройскимъ увлеченіемъ вступали въ боевое состязаніе съ ц?лыми эшелонами красныхъ и въ продолженіи многихъ часовъ поб?доносно отстаивали порученные ихъ защит? пункты.
        Ихъ кал?чили; они умирали и если оставался въ живыхъ хоть одинъ изъ нихъ, способный еще стр?лять изъ пулемета, то отстаивалъ свой постъ до прихода вождя съ главными силами.
        Красногвардейцы при столкновеніяхъ съ чернецовцами неизм?нно несли страшныя потери, сдавая станцію за станціей, бросая въ добычу поб?дителямъ пл?нныхъ, пушки, ружья, пулеметы, ц?лые по?зда съ продовольствіемъ, снарядами, патронами и награблен-ными у населенія вещами.
        Жизнь и подвиги чернецовцевъ являлись сплошной, воплощенной въ жизнь легендой.
        Чернецовъ съ каждымъ днемъ все дальше и дальше къ границ? Воронежской губерніи отжималъ красныя банды.
        Съ молніеносной быстротой росла его слава.
        Маленькой чуть зам?тной зв?здочкой появился онъ на Донскомъ боевомъ небосклон? въ декабр? 1917 года и сразу своими подвигами приковалъ общее вниманіе, въ середин? января 1918 года зв?зда его загор?лась осл?пительнымъ блескомъ, затмивъ вс?хъ остальныхъ.
        Его легендарныя поб?ды окрыляли надежды вс?хъ т?хъ, кто стоялъ на сторон? порядка и государственности, кто ненавид?лъ соціализмъ, какъ злую, разрушительную силу, кто хот?лъ спасенія казачества, а черезъ него и всей Россіи.
        Вс? лучшія надежды и чаянія сосредоточились на одномъ Чернецов?. Онъ являлся признаннымъ вождемъ.
        Новая, совершенно непохожая на прежнюю жизнь, жизнь, которая н?сколько м?сяцевъ назадъ показалась бы дикимъ абсурдомъ, произведеніемъ бол?зненной фантазіи, теперь всец?ло захватила Юрочку.
        Въ своемъ отряд? онъ съ перваго же боя подружился съ Волошиновымъ, который, въ качеств? стараго партизана, покровительствовалъ ему.
        Другимъ близкимъ его товарищемъ сталъ 18-ти-л?тній кадетъ Дукмасовъ, съ красивымъ, н?жнымъ, какъ у д?вушки, лицомъ, съ большими, меланхолическими, синими глазами.
        Это былъ чрезвычайно молчаливый, заст?нчивый, всегда печально-задумчивый, но стойкій и храбрый юноша.
        На его глазахъ большевики замучали его отца, а онъ самъ едва спасся б?гствомъ, трое сутокъ голодный и холодный, держа направленіе по зв?здамъ, пробираясь ночами п?шкомъ, среди мужицкихъ большевистскихъ селъ изъ им?нія въ Новочеркасскъ.
        Къ большевикамъ онъ относился безпощадно.
        Вс? трое покровительствовали любимцу всего отряда — маленькому Вит?.
        У чернецовцевъ боевой практикой выработались свои правила, неуклонно проводимыя ими въ жизнь.
        Всец?ло полагаясь на опытъ и предусмотрительность своего вождя, они признавали только наступленіе, враговъ не считали и принимали бой во всякое время, взаимная выручка основывалась на старомъ принцип?: «одинъ за вс?хъ и вс? за одного», бросить своихъ убитыхь или раненыхъ на поруганіе врагу считалось несмываемымъ позоромъ.
        Юрочка жилъ исключительно интересами своего отряда и войны.
        Незам?тно для себя онъ схватывалъ, впитывалъ и усваивалъ вс? установившіеся навыки, сноровки и обычаи своей среды.
        Онъ оказался спокойнымъ, отважнымъ бойцомъ, съ прекраснымъ характеромъ. Его любили.
        Теперь пролитая челов?ческая кровь, трупы, страданія раненыхъ не производили на него прежняго тягостнаго впечатл?нія.
        Это являлось той обыденной житейской обстановкой, среди которой онъ жилъ, та атмосфера, которой онъ дышалъ.
        Эта обстановка стала для него такой же естественной и неизб?жной, какъ прежде были роскошь, удобства и вс? т? благопріятныя условія, которыми онъ былъ окруженъ съ самой колыбели и которыхъ онъ не зам?чалъ, пока не лишился ихъ.
        Теперь Юрочка о прошломъ вспоминалъ не часто, некогда было. Походы и бои чередовались съ шумными, веселыми пирушками-праздниками поб?дъ, въ которыхъ молодой и жизнерадостный Чернецовъ съ своими офицерами принималъ д?ятельное участіе.
        Жизнь передъ Юрочкой развернулась хотя опасная и тяжелая, но яркая, полная сильныхъ ощущеній и часто даже веселая, т?мъ бол?е, что чернецовцамъ везд? сопутствовали поб?ды.
        И это окрыляло духъ юношей.
        Въ этомъ маленькомъ отряд? — единственной в?рной, непоколебимой опор? сверху до низа помутившагося Дона, центромъ всего, мозгомъ, душой и двигающей волей былъ самъ Чернецовъ.
        Этотъ презиравшій смерть, безумно храбрый, дерзко изобр?тательный, находчивый и тонко расчетливый въ своихъ боевыхъ предпріятіяхъ молодой офицеръ, почти юноша, стяжавшій первые лепестки славы еще въ европейской войн?, въ совершенств? зналъ какъ психологію своихъ враговъ, такъ и сподвижниковъ, влад?лъ талантомъ внушать своимъ подчиненнымъ безоглядную в?ру въ себя и любовь, граничащую съ энтузіазмомъ.
        Чернецовъ какъ-то обмолвился:
        — Пока я живъ, атаману нечего безпокоиться. Краснымъ, какъ ушей своихъ, не видать моего родного Новочеркасска.
        Свое слово онъ сдержалъ.
        Юрочка и не зам?тилъ, какъ подобно вс?мъ своимь сослуживцамъ, всей душой привязался къ Чернецову.
        Все шло хорошо.
        Чернецовъ безпощадно избивалъ и т?снилъ красныя банды все дальше и дальше отъ Новочеркасска къ Воронежу.
        Онъ ни минуты не сомн?вался въ томъ, что располагая т?ми малыми силами, какія онъ им?лъ въ рукахъ, съ красными россійскими бандами въ конц? концов онъ справится. Его страшило другое. Боялся онъ своихъ же казаковъ-фронтовиковъ, учитывая ихъ колебанія и уклонъ въ сторону большевизма.
        Борьба за обладаніе казаками была слишкомъ неравная.
        Красные задаривали казаковъ одеждой, товарами, осыпали деньгами, запаивали виномъ, спиртомъ, одурманивали посулами.
        Ничтожное Донское правительство м?шало атаману и само р?шительно ничего не предпринимало для того, чтобы привлечь пошатнувшихся и оподл?вшихъ станичниковъ къ защит? своихъ очаговъ.
        Чернецовъ все это учитывалъ, съ тревогой смотр?лъ на будущее и своей кипучей, лихорадочной д?ятельностью, легендарными поб?дами хот?лъ возд?йствовать на воображеніе и закупленную сов?сть казаковъ.
        Онъ зналъ ихъ натуру, зналъ ихъ воинственность, славолюбіе, патріотизмъ, понималъ, что обольстить ихъ посулами можно, что спиртомъ и деньгами можно на н?которое время усыпить ихъ сов?сть и заставить забыть чувство долга, но в?рилъ, что окончательно купить
        ихъ нельзя. Выпьютъ спиртъ, заберутъ деньги, а потомъ съ нимъ вм?ст? станутъ бить своихъ соблазнителей.
        А для этого ему нужны поб?ды и поб?ды...
        И онъ сп?шилъ...
        Д?йствитольно, подъ впечатл?ніемъ поб?дъ Чернецова въ колеблющихся казачьихъ полкахъ стало зам?чаться некоторое просв?тл?ніе.
        На митингахъ казаки уже перечили болышевистскимъ ораторамъ, евреевъ же просто гнали отъ себя въ шею и въ ихъ сред? стали даже раздаваться голоса въ пользу защиты Дона отъ жидовской и «русацкой» погани.
        В?сы судьбы края, а за нимъ и всей Россіи колебались въ чубатыхъ головахъ фронтовиковъ и стали зам?тно склоняться не въ пользу большевиковъ.
        XVI.
        Въ Новочеркасск? на гауптвахт? сид?лъ, дожидаясь надъ собой суда, н?кій войсковой старшина Голубовъ.
        Этотъ в?чно пьяный офицеръ зарекомендовалъ себя на европейской войн? какой-то безудержной, буйной храбростью, а въ дни «свободъ» обиженный т?мъ, что его не утвердили выборнымъ атаманомъ одного изъ Донскихъ округовъ, началъ явно призывать казаковъ встать на большевистскую сторону.
        По приказанію войскового атамана его арестовали.
        Въ т? времена товарищемъ атамана Каледина и духовнымъ руководителемъ всего Донского казачества къ великому несчастію являлся Митрофанъ Богаевскій.
        Молодой челов?къ, вдохновенный ораторъ, донской златоустъ, какъ не безъ основанія его называли, любившій родное казачество какою-то восторженной юношеской любовью, а по своимъ уб?жденіямъ, вынесеннымъ изъ университетскихъ ст?нъ, съ головы до пятъ демократъ-теоретикъ, Богаевскій въ своей политической д?ятельности задался явно недостижимой ц?лью.
        Ему хот?лось одемократизировать казаковъ, а для этого слить ихъ воедино съ донскими иногородними демократами, но съ т?мъ, чтобы казачество оставалось такимъ, каково оно есть, со вс?ми его преимуществами, утвержденными царями и съ бытовымъ укладомъ, иногороднихъ же мужиковъ, оставляя прежними демократами, сравнять съ казаками въ земельныхъ над?лахъ и во вс?хъ иныхъ правахъ.
        Какъ это должно произойти, онъ и самъ не зналъ.
        Въ этомъ явно безнадежномъ, обреченномъ на полный провалъ, д?л? вдохновителемъ его и помощникомъ являлся членъ войскового правительства, провокаторъ и Мефистофель вс?хъ Войсковыхъ Круговъ на Дону н?кто Павелъ Аг?евъ.
        Голубовъ черезъ Аг?ева сталъ умолять Богаевскаго пос?тить его на гауптвахт?.
        Мягкій по натур?, сострадательный къ несчастіямъ ближнихъ, не утратившій в?ры въ доброе начало въ челов?к?, Богаевскій согласился на мольбы.
        Голубовъ плакалъ передъ нимъ, становился на кол?ни, рвалъ на себ? волосы и клялся, что онъ понялъ свои заблужденія и ошибки, раскаялся въ своихъ д?йствіяхъ и у него только одна мысль, одно желаніе — послужить Дону, раздавить красную гидру. А для этого просилъ одного — исходатайствованія у атамана Каледина прощенія и возвращенія ему свободы. И онъ, Голубовъ, им?я громадное вліяніе на казаковъ-фронтовиковъ 10, 27 и 44-го полковъ, съ которыми онъ служилъ на войн? и надъ которыми особенно усердно работали теперь большевики, склонитъ ихъ въ сторону защиты Дона и смететъ съ лица земли красную нечисть.
        Предложеніе Голубова показалось Богаевскому заманчивымъ.
        Къ тому времени боеспособность большевистскихъ полчищъ на Дону выяснилась вполн?.
        Чернецовъ мечталъ им?ть въ своемъ распоряженіи еще только одинъ хорошій казачій полкъ прежняго боевого состава и отъ воровскихъ разбойничьихъ красныхъ бандъ на территоріи Дона осталось бы только одно воспоминаніе.
        Проницательный и умный Калединъ усомнился въ искреннемъ раскаяніи буйнаго и мятежнаго войскового старшины, но своего нареченнаго «сына» Митрофана Богаевскаго сердечно любилъ и считалъ его бол?е способнымъ разбираться въ сложной политической обстановк? того смутнаго времени, ч?мъ онъ самъ.
        Калединъ послушался Богаевскаго и Аг?ева и подписалъ приказъ объ освобожденін Голубова.
        Донскіе «златоусты» погубили Донъ.
        Голубовъ обманулъ и Богаевскаго, и Каледина.
        Не теряя ни одной минуты, онъ прі?халъ въ м?ста расположенія 10-го, 27-го и 44-го донскихъ боевыхъ конныхъ полковъ, на большевистскія деньги устроилъ имъ утощеніе и, перепоивъ казаковъ, на митингахъ въ зажигательныхъ р?чахъ призывалъ ихъ встать на сторону «трудового» казачества противъ войскового атамана и правительства, которые дали пріють народнымъ «угнетателямъ» и «кровопійцамъ» — генераламъ, офицерамъ, панамъ, заводчикамъ и фабрикантамъ.
        Самъ Голубовъ мечталъ обмануть и большевиковъ.
        Большевики ему нужны были только для того, чтобы при ихъ помощи свергнуть власть войскового атамана и правительства. Въ его пьяной голов? рисовались иныя перспективы. Онъ хот?лъ повторить времена Разина, Булавина, Пугачева.
        Ему хот?лось власти, крови, разгула, золота и чувственныхъ наслажденій.
        Чаша роковыхъ в?совъ склонилась въ большевистскую сторону.
        Казаки пошли за Голубовымъ.
        Между т?мъ, никогда еще зв?зда молодого вождя не возносилась такъ высоко и не блистала такъ ярко, какъ въ эти посл?дніе дни, когда подползала изм?на.
        Чернецовъ 17-го января посл? блестящихъ поб?дъ отнялъ у большевиковъ станицу Каменскую, 18-го станцію Глубокую — важные стратегическіе пункты, въ сл?дующіе дни рядомъ комбинированныхъ и стремительныхъ ударовъ нанесъ краснымъ р?шительное пораженіе въ Донецкомъ бассейн?. Молодой вождь и его юноши въ геройств? и жертвенности превзошли себя.
        За эти подвиги Чернецовъ былъ по телеграфу поздравленъ Калединымъ съ производ-ствомъ въ чинъ полковника.
        22-го января Чернецовъ съ небольшой кучкой своихъ партизанъ, отд?лившись отъ главнаго отряда, зашелъ въ тылъ къ краснымъ и окончательно разгромилъ ихъ.
        Путь за Донецъ у него былъ очищенъ.
        Ни одной организованной красной части не было передъ нимъ.
        Донъ былъ наканун? полнаго освобожденія отъ большевиковъ со стороны Воронежа.
        Но раненый въ ногу герой съ 34 своими сподвижниками былъ неожиданно окруженъ н?сколькими конными сотнями казаковъ подъ начальствомъ войскового старшины Голубова и подхорунжаго Подтелкова — тупого, полуграмотнаго казака.
        Казаки вышли изъ своего нейтралитета и это было ихъ первое выступленіе на сторон? красныхъ.
        Въ главномъ отряд? чернецовцевъ, сосредоточенномъ на одной изъ жел?знодорожныхъ станцій, ждали Чернецова согласно его приказа вечеромъ того же дня.
        Но ни вечеромъ, ни ночью онъ не возвратился.
        Вс? его подчиненные привыкли къ пунктуальной точности своего вождя.
        Отсутствіе отъ него в?стей повергло вс?хъ его соратниковъ въ великое смятеніе.
        Только утромъ и среди дня 23-го января поодиночк? и группами стали присоединяться къ главному отряду т? изъ партизанъ, которые находились въ экспедиціи съ самимъ Чернецовымъ.
        Они принесли ужасную в?сть.
        Они разсказали, что раненый герой, неожиданно окруженный мятежными казаками, видя, что попалъ въ ловушку и что сопротивленіе безполезно, р?шительно заявилъ, что разъ д?ло дошло до того, что сами казаки возстали противъ своего родного Тихаго Дона, противъ
        своихъ отцовъ, противъ своего выборнаго атамана, т. е. противъ самихъ себя, то онъ складываетъ оружіе. Д?ло проиграно и Донъ погибъ отъ руки своихъ сыновъ. Большевики, руководимые жидами, сотрутъ казачество съ лица земли. Проливать родную казачью кровь онъ не можетъ, да и безполезно, это противно его сов?сти.
        Начались переговоры, въ результат? которыхъ Чернецовъ сдался казакамъ безъ боя со вс?ми находившимися при немъ сподвижниками на условіяхъ полной неприкосновенности пл?нныхъ.
        Тутъ же на клочк? бумажки карандашемъ наскоро написали договоръ и об? стороны скр?пивъ его своими подписями, переслали донскому атаману.
        Такъ какъ раненый Чернецовъ идти не могъ, то его посадили на лошадь и онъ по?халъ впереди вс?хъ рядомъ съ огромнымъ Подтелковымъ.
        Тутъ между ними произошелъ какой-то короткій разговоръ.
        Безоружный Чернецовъ ударилъ Подтелкова кулакомъ по лицу и крикнувъ партизанамъ: «Изм?на! Спасайся, кто можетъ!», пришпорилъ коня.
        Темн?ло.
        Партизаны разб?жались.
        Видимо, казаки, еще колебавшіеся и не усп?вшіе озв?р?ть, сами дали имъ возможность спастись.
        Одни изъ партизанъ говорили, что Чернецовъ усп?лъ ускакать и скрыться, но Волошиновъ и Павловъ утверждали противное.
        — Я вид?лъ, — разсказывалъ Волошиновъ въ кругу столпившихся около него офице-ровъ и партизанъ, — какъ поскакалъ полковникъ. Посл? его крика: «Изм?на! Спасайся, кто можетъ!» я бросился впередъ и вправо, потому что я еще раньше зам?тилъ по правую руку балочку. Думка-то улизнуть была. Казаковъ знаю. Сами-то они насъ не тронули бы, но могли выдать краснымъ. А ужъ тамъ каюкъ. Подъ полковникомъ лошаденка была шустрая, но маленькая, обыкновенная казачья. Должно быть, нарочно такую дали, чтобы не ускакалъ. А подъ Подтелковымъ отличный, гн?дой полукровокъ... Онъ выхватилъ изъ ноженъ шашку и съ страшными ругательствами погнался за полковникомъ. Полковникъ пригнулся къ самой грив? коня и оглядывался черезъ плечо. Я, какъ сейчасъ, это вижу, потому что ?хали они впереди меня въ шагахъ семи-осьми. У меня сердце замерло. Я хот?лъ тогда броситься на Подтелкова, да что же я п?шій могъ сд?лать?! Будь у меня въ рукахъ винтовка, я ссадилъ бы его съ коня. Что бы ужъ потомъ со мной было, это другое д?ло... Потомъ Подтелковъ быстро догналъ полковника и рубанулъ шашкой. Я вид?лъ, какъ полковникъ кубаремъ свалился на
землю, а его конь поскакалъ дальше и я слышалъ, какъ казаки бросились впередъ и около меня загалд?ли: «Ловко рубанулъ! Сразу на смерть и не пикнулъ!»
        — Можетъ быть, на наше счастье онъ еще остался живъ?.. — въ вид? полувопроса зам?тилъ сотникъ Калмыковъ.
        И безъ того смуглый, съ черными, какъ смоль, волосами, съ восточнымъ типомъ лица, теперь онъ совс?мъ потемн?лъ.
        Теребя пальцами и кусая свои черные, молодые усы, онъ пытливымъ, встревоженнымъ окомъ уставился въ лицо разсказчика, желая услышать отъ него хоть слово надежды.
        — Не знаю. Дай Богъ. Только едва ли...
        — А какъ же вы-то вс? спаслись? — допрашивалъ поручикъ Клушинъ.
        — Тутъ какая-то каша вышла... — продолжалъ свой разсказъ Волошиновъ. — Казаки вс? гурьбой _______поскакали. Должно быть, они хот?ли насъ выпустить. В?дь никого не тронули, а могли вс?хъ въ капусту перекрошить. Я вижу — меня со вс?хъ сторонъ стиснули конные. «Ну, думаю, кончено, пропалъ». Слышу надъ ухомъ голосъ: «Валя, да это ты, што-ля?» Гляжу, — съ коня наклонился къ самому моему лицу казакъ и прямо ?стъ меня глазами. Лицо знакомое. «Да кто вы?» — спрашиваю. «Гля, да рази не узнали? Станишникъ твой, Гуровъ Хведосей. Ху, да што сады у насъ рядомъ». Всматриваюсь — нашъ, цымлянскій и около насъ ц?лая гурьба казаковъ и вс? таращутъ на насъ глаза. Гуровъ, какъ-будто поправляется на кон?, еще ниже наклонился и шепчетъ: «Бягите скор?ича, покуля время есть, а то опамятуются — бяда, какъ бы дурное што не вышло. Вотъ суды»... А самъ держится за спутлище, какъ-будто поправляетъ стремя и киваетъ мн? головой направо, загородилъ меня конемъ и сторонкой-сторонкой выперъ изъ толпы. «Ну, таперича бяги да не оглядывайся». «Да ты-то зач?мъ съ ними?» — не утерп?лъ я. Онъ безнадежно махнулъ рукой. «Такая ужъ планида
вышла. Мы таперича на митинкахъ этихъ самыхъ поряшили противъ атамана, противъ вс?хъ ахвицерьевъ и противъ пановъ. Замордовали насъ. Совс?мъ мозги свихнулись. Нечего не понимаемъ. Ну, бяги, бяги скор?ича»... Я и поб?жалъ...
        — Васъ вотъ спасъ казакъ... Можетъ быть, Богъ дастъ, найдется добрая душа, спасетъ нашего полковника... — съ подавленнымъ вздохомъ зам?тилъ напряженно слушавшій разсказъ Волошинова сотникъ Калмыковъ.
        — Дай то Богъ, а то б?да, — зам?тилъ Клушинъ.
        — Если сразу до смерти не зарубилъ его Подтелковъ, то казаки ужъ потомъ не дадутъ его дорубить, — высказывалъ вслухъ свои соображенія Калмыковъ. — Все-таки свои, а не эта проклятая красная мразь.
        — Ну, какой надо нанести ударъ, чтобы сразу до смерти убить челов?ка?! — обмолвился Клушинъ.
        Никто изъ партизанъ не хот?лъ в?рить въ смерть героя и каждый въ ум? своемъ подыскивалъ всякія счастливыя случайности, которыя могли бы спасти ихъ вождя.
        На другой день разнеслась молва, что Чернецовъ живъ, скрывшись въ одномъ степномъ хутор?, лечится отъ ранъ и скоро снова появится передъ своимъ отрядомъ.
        Вс? хот?ли этому в?рить и съ тоской и тревогой н?сколько дней подрядъ тщетно ждали его появленія.
        XVII.
        Остались чернецовцы, готовые драться, поб?ждать и умирать, но Чернецова не было во глав? ихъ и все изм?нилось. Храбрый, толковый офицеръ принялъ командованіе надъ ними, но сразу почувствова-лось, что вм?ст? съ душой героя отъ отряда отлет?ла какая-то большая всеопекающая и вдохновляющая сила, исчезъ все тонко взв?шивающій и искусно комбинирующій разумъ, погасъ тотъ животворящій духъ, который вс? д?йствія чернецовцевъ претворялъ въ неизм?нный усп?хъ, въ легендарныя поб?ды. Со смертью Чернецова и боевая обстановка сильно изм?нилась къ худшему: большевики обнагл?ли и стали усиленно скопляться въ разныхъ пунктахъ, а красные казаки приняли опред?ленно угрожающее положеніе. Многіе партизаны, почувствовавъ безнадежность борьбы, стали исчезать изъ отряда. Чернецовская дружина таяла.
        — Плохи наши д?ла, братцы, — сказалъ какъ-то Волошиновъ, со смерти Чернецова все время угрюмо молчавшій. — Совс?мъ плохи. Руки отваливаются. Гляди, попятимся мы, какъ раки, назадъ. Безъ полковника не удержать намъ фронта. Кончено. Пропало, все пропало. Сдадимъ и Новочеркасскъ, и Ростовъ, выпрутъ они насъ, на зиму глядя, въ Сальскія степи на подножный кормъ. И все это чига[1 - Чига — кличка донскихъ казаковъ.] проклятая над?лала... Ни Дукмасовъ, ни Юрочка ничего не отв?тили. Чувствовали они и по себ?, вид?ли и по лицамъ своихъ товарищей, что вс? они — не т?, к?мъ были. Даже Витя теперь меньше обычнаго см?ялся и сейчасъ большими, растерянными глазами смотр?лъ на Волошинова. — Разв? только вотъ Витя выручитъ, — сказалъ съ печальной усм?шкой Волошиновъ. — Одна надежда на тебя, Витя. Больше не на кого. Покажи геройство. Выпрутъ насъ отсюда? Какъ думаешь? Витя потупилъ въ землю глаза, теребя маленькими, покрасн?вшими пальцами погонъ своей винтовки. Видно было, какъ отъ скорби и волненія часто вздымалась и опускалась д?тская грудь мальчика. — Богъ знаетъ, — серьезно отв?тилъ онъ. — Можетъ еще и
удержимся. Я почемъ знаю... Какъ Богъ... Мятежные казаки еще не дрались съ партизанами, но уже открыто группировались въ станицахъ подъ бокомъ у Новочеркасска, явно угрожая своему областному городу. Новыя красныя банды напирали на Зв?рево со стороны Дебальцева и на Лихую отъ Царицына. Вс? рабочіе, вс? жел?знодорожники вооружились и шпіонажемъ, порчей путей, стр?льбой въ тылъ войскамъ всячески помогали большевикамъ. Наконецъ, само убогое Донское правительство, по настоянію провокатора Аг?ева на половину составленное изъ иногороднихъ, въ своемъ попугайскомъ стремленіи къ углубленію революціи настойчиво требовало отъ войскового атамана отм?ны военныхъ положеній въ охваченныхъ открытымъ бунтомъ городахъ и рабочихъ поселкахъ. Многочисленныя полчища красныхъ давили со вс?хъ сторонъ на кучку защитниковъ государственности, еще больше враговъ оказалось внутри. Чернецовцы и партизанскіе отряды иныхъ наименованій, боясь быть отр?занными отъ своей единственной базы, съ боемъ отступали по линіи жел?зной дороги къ Новочеркасску.
        Подъ Таганрогомъ небольшія дружины добровольцевъ, состоявшія изъ молодыхъ кадровыхъ офицеровъ подъ командой героя Маркова дрались, какъ львы, противъ подавляющихъ красныхъ силъ и медленно, но в?рно истекали кровью. А при ихъ отступленіи на Ростовъ имъ въ тылъ стр?ляли казаки Гниловской станицы, т. е. т? самые казаки, жилища и жизнь которыхъ защищали эти русскіе мученики и страстотерпцы.
        Чувствовалось, что д?ло защитниковъ государственности окончательно проиграно.
        Дни стояли непогожіе и сумрачные.
        По утрамъ и Новочеркасскъ, и вся степь оковывались черной гололедицей, среди дня перепадалъ сн?жокъ и тутъ же таялъ. Наконецъ, пошли безперерывные дожди.
        Городъ заволокло промозглымъ, тусклымъ туманомъ.
        Съ неба, съ деревьевъ и съ крышъ лилась вода. Со степи поднялся сильный, порывистый в?теръ. Жалобно и тоскливо скрип?ли и стонали мокрыя деревья Александровскаго сада позади Атаманскаго дворца. В?теръ съ завываніемъ и шумомъ ожесточенно трепалъ ихъ в?тви и свисталъ въ оголенныхъ вершинахъ. Таинственно звен?ли многочисленныя телеграфныя и телефонныя проволоки; злов?ще и жутко гуд?ли столбы. На Дворцовой улиц? у дома атамана по ц?лымъ ночамъ надрывались отъ безпрерывнаго, протяжнаго воя собаки, чуя приближеніе страшной б?ды.
        Земля отъ безпрерывныхъ дождей раскисала.
        На всемъ лежала печать унынія, обреченности, безнадежности и тоски.
        Прошла всего одна нед?ля посл? смерти Чернецова и выяснилось, что въ рукахъ атамана вся наличная боевая сила Дона выражалась въ количеств? 147 партизанскихъ штыковъ.
        Большевики пододвинулись къ Новочеркасску почти вплотную.
        29-го января среди дня атаманъ Калединъ собралъ въ дворц? Донское правительство, въ краткой, спокойной р?чи изложилъ безнадежное положеніе защиты Новочеркасска, сложилъ съ себя атаманскія полномочія, предложивъ своимъ соправителямъ посл?довать его прим?ру.
        Т? повиновались.
        Въ два часа вс? разошлись изъ дворца, растерянные и смятенные.
        У Войскового штаба съ утра стояли ос?дланныя лошади.
        Вокругъ нихъ толпились взволнованные вооруженные офицеры.
        Это былъ конвой, добровольно сформировавшійся съ ц?лью взять атамана и хотя бы силою вывезти его изъ Новочеркасска въ безопасное м?сто.
        Атаманъ зналъ о замыслахъ его приближенныхъ и офицеровъ.
        Въ 2 1/2 часа дня по Новочеркасску пронеслась страшная молва, что атамана не стало.
        Калединъ покончилъ съ собою выстр?ломъ изъ револьвера въ сердце.
        Утомленный непосильной борьбою орелъ, изм?ннически вс?ми оставленный, умеръ, какъ подобаетъ царственной птиц?. Онъ отвергъ предложенное ему спасеніе жизни и самъ выклевалъ собственное сердце, дабы оно не досталось на растерзаніе гнуснымъ воронамъ.
        Началась мрачная агонія областного города.
        Иногородняя дума, къ которой перешла власть, звала и ждала большевиковъ съ хл?бомъ-солью.
        Новочеркасская станица, т. е. исключительно казаки, р?шила защищать городъ.
        Вечеромъ того же дня, въ который покончилъ земные счеты Калединъ, многолюдное собраніе казаковъ въ зданіи Новочеркасскаго станичнаго правленія выбрало войсковымъ атаманомъ молодого, храбраго генерала Назарова.
        Ростовъ палъ 9-го февраля и Добровольческая армія, возглавляемая генералами Алекс?евымъ и Корниловымъ, въ тотъ же день перешла на л?вый берегъ Дона въ степи.
        Новочеркасскъ сдался мятежнымъ казакамъ 12-го февраля. Донская армія пошла всл?дъ за добровольцами.
        Остатки чернецовскаго отряда не пожелали служить въ Донской арміи, возглавляемой никогда не нюхавшимъ пороха генераломъ Поповымъ съ его подозрительнымъ начальни-комъ штаба соціалистомъ — Сидоринымъ и перешла подъ команду героя Корнилова.
        Юрочка только мимо?здомъ усп?лъ заб?жать въ Новочеркасск? къ дяд?.
        Онъ подб?галъ къ знакомому домику съ безнадежнымъ, трепещущимъ сердцемъ.
        Квартиру онъ нашелъ запертой.
        Жившій въ двор? портной, зам?нявшій собою и швейцара, и дворника, заявилъ юнош?, что о матери его не получено никакихъ изв?стій, а дядя съ семьей б?жалъ на Кавказъ.
        — Теперь вс? паны разб?жались, — прищуривая свои осолов?лые, довольные глазки и показывая гнилые зубы на испитомъ лиц?, съ игривымъ нахальствомъ сказалъ портной. — Теперь, што не видно, наши пожалуютъ. То-то будетъ разлюли-малина...
        И онъ отъ предвкушенія близкаго благополучія вздернулъ тощими плечами, размахнулъ руками и попытался выкинуть какое-то кол?нце своими дряблыми, вывернутыми въ дугу, ногами.
        У опечаленнаго, обезкураженнаго Юрочки вдругъ вспыхнули глаза.
        Привычнымъ движеніемъ онъ схватилъ винтовку, вис?вшую у него на ремн? и тутъ только опомнился, что им?етъ д?ло съ пьянымъ, безоружнымъ негодяемъ.
        — Заткни фонтанъ, скотина, иначе пикнуть не усп?ешь. На м?ст? положу.
        Портной побл?дн?лъ, затрясся вс?мъ т?ломъ и откинулся назадъ съ удивленными и испуганными глазами.
        Юрочка повернулся и съ упавшимъ сердцемъ зашагалъ къ вокзалу, около котораго на путяхъ стоялъ чернецовскій эшелонъ. «Н?тъ мамы, — думалъ онъ, — Никогда уже я ее не увижу... и сестренокъ, не увижу, Господи, спаси и помоги имъ!»
        XVIII.
        Начался знаменитый въ исторіи зимній походъ Добровольческой арміи на Кубань.
        Состояла она главнымъ образомъ изъ великихъ мучениковъ и страстотерпцевъ нашего смраднаго бунта — офицеровъ бывшей великой русской арміи, изъ несчастной учащейся молодежи и изъ незначительнаго количества кадровыхъ солдатъ и донскихъ казаковъ, головы которыхъ не помутились отъ повальнаго всероссійскаго безумія и подлости.
        Въ своихъ рядахъ эта армія едва ли насчитывала, дв? съ половиной тысячи бойцовъ. Велъ ее герой Корниловъ.
        Первоначально вожди Добровольческой арміи и вожди Донской арміи походнаго атамана Попова согласились идти вм?ст? въ Сальскій округъ на донскіе коннозаводческіе зимовники, гд? им?лись колоссальные запасы провіанта, фуража и лошадей и переждать тамъ до лучшихъ временъ, пока не опомнятся отъ большевистскаго угара донскіе казаки и не возьмутся за оружіе, но уже въ станиц? Кагальницкой выяснилось, что дороги двухъ армій расходятся.
        Донцы д?йствительно ушли въ Сальскія и Манычскія степи, а вожди Добровольческой арміи, получившіе неоправдавшіяся потомъ на д?л? св?д?нія, что все кубанское казачество готово съ оружіемъ въ рукахъ возстать противъ большевистскаго ига, повернули свою армію на Кубань.
        Вооружена армія была недостаточно, снабжена скудно, населеніе гляд?ло на нее косо.
        Изъ Ростова армія вывезла съ собой только 6 орудій и тысячу снарядовъ, запасъ патроновъ былъ незначительный.
        За то хвостъ арміи былъ колоссальный. Въ противоположность походному атаману Попову, бросившему на растерзаніе большевиковъ вс?хъ своихъ раненыхъ въ Новочеркасс-к?, генералъ Корниловъ забралъ изъ Ростова вс?хъ своихъ больныхъ и искал?ченныхъ бойцовъ, ни одного не оставивъ на поруганіе безпощадному врагу.
        Кром? того, за арміей потянулись семьи офицеровъ и тысячи повозокъ гражданскихъ б?женцевъ, т?хъ, которые, спасаясь отъ большевистскихъ неистовствъ, кочевали съ б?лыми арміями съ с?вера Россіи до Дона.
        Обозъ растягивался бол?е ч?мъ на десять верстъ. Переформированіе арміи совершалось уже на поход?. Чернецовцы влились въ партизанскую бригаду генерала Богаевскаго. Вс? они держались кучкой, въ одной рот?. Необычайную картину представляло собой шествіе Добровольческой Арміи. По ровной неоглядной степи, едва прикрьггой б?лымъ сн?гомъ, тающимъ подъ д?йствіемъ лучей февральскаго солнца, п?шкомъ впереди вс?хъ въ своей с?рой, длинной шуб?, въ высокой с?рой папах? съ шашкой при боку и палкой въ рук?, шлепая по грязи, шелъ самъ Корниловъ. За нимь въ косматыхъ шапкахъ, въ своемъ пестромъ од?яніи, конная кучка немногочисленнаго текинскаго конвоя, съ молодымь красавцемъ Ханомъ Хаджіевымъ во глав?. Большое трехцв?тное полотнище россійскаго національнаго флага — единственнаго въ то время во всей опоганенной русской земл?, на длинномъ древк? несли не чисто pусcкie люди, а текинцы. За ними, блестя на солнц? штыками, жидкими, но стройными рядами, шли офицерскіе полки генерала Маркова или партизаны Богаевскаго. Молодые голоса мелодично и стройно п?ли сложенную уже на поход? свою грустную богатырскую п?сню: Дружно,
Корниловцы, въ ногу! Съ нами Корниловъ идетъ. Спасетъ, онъ, пов?рьте, отчизну, Не выдастъ онъ русскій народъ! Корнилова носимъ мы имя, Послужимъ же честно ему, Доблестью нашей поможемъ Спасти отъ позора страну! Пока армія проходила по южнымъ степнымъ станицамъ, ее донимала только невылазная грязь наступившей распутицы. Ростовскіе большевики не могли пресл?довать ее. Была только одна короткая стычка съ ними, подъ Хомутовской станицей. Н?сколькими пушечными выстр?лами добровольцы разс?яли пресл?довавшихъ. Донское казачье населеніе въ общемъ относилось къ гонимымъ пришельцамъ довольно благодушно, старики же явно сочувствовали Корнилову. Фуража и ?ды было въ изобиліи; ночевки теплыя и довольно чистыя.
        Одни только вкусившіе отъ плодовъ большевистской пропаганды фронтовики[2 - Казаки, возвратившиеся съ войны и разъ?хавшиеся изъ своихъ частей по домамъ] , сбросившіе свои боевые досп?хи и нарядившіеся въ бараньи тулупы, относились къ добровольцамъ иначе, ч?мъ ихъ бол?е мудрые и бол?е степенные отцы и д?ды. Фронтовики, стоя на сухихъ крылечкахъ своихъ разноцв?тно-выкрашенныхъ, нарядныхъ и опрятныхъ куреней, въ начищенныхъ до глянца сапогахъ и калошахъ, съ напомаженными чубами, сытые и довольные, что избавились отъ боевой страды, безпечно пощелкивали с?мячки, при вид? бл?дныхъ, истомленныхъ, оборванныхъ, добровольцевъ, до кол?нъ утопавшихъ въ липкой черноземной грязи станичныхъ улицъ, перекидывались между собой ироническими зам?чаніями: — Гля, гля, братцы, идуть кадети, худо од?ти. Ишо войскомъ прозываются, а вс?хъ въ одну горсть можно вобрать... — Ну, ну, господа ахвицерья, помясите грязь, поломайте теперича свои б?лыя ножки, какъ насъ заставляли мясить. Што попробовали? Видно, не по нраву пришлось? Ишь, какъ имъ морды-то подвело? ?да-то теперича у васъ, гляди, не панская. Ничего, потярпите, какъ мы
терп?ли. Теперича пришла очередь вамъ мордоваться, а мы за васъ попануемъ!
        Чубатые «граждане», не желавшіе проливать «братской» крови большевиковъ и не подозр?вали тогда, какъ горько, какими кровавыми слезами они см?ялись надъ самими собой, надъ своими горемычными, теперь почти сплошь истребленными, семьями, надъ своимъ достаткомъ, разграбленнымъ, размыканнымъ и пущеннымъ по в?тру красными «братьями».
        Красный дьяволъ вовсю ширь разгулялся по неогляднымъ, благодатнымъ донскимъ полямъ, раскралъ, уничтожилъ и разграбилъ все безъ остатка. Соціалистъ углубилъ революцію до самаго дна, осуш,ествилъ наглядно, полностью свои «завоеванія», какія ему только въ мечтахъ чудились! Цв?тущую страну обратилъ въ пустыню.
        Дымомъ пожаровъ окутались богатые, цв?тущіе казачьи хутора и станицы; красный дьяволъ изнасиловалъ ихъ женъ, дочерей, сестеръ и нев?стъ, стариковъ разстр?лялъ, беззащитныхъ д?тей заморилъ голодомъ, холодомъ и истязаніями. Сами чубатые непротив-ленцы опомнились и взялись за оружіе да поздно! Теперь б?л?ютъ ихъ косточки, разбросан-ныя по всей великой россійской равнин?, въ поляхъ Польши, въ степяхъ Дона и Кубани, въ горахъ Кавказа и Крыма, а немногіе оставшіеся въ живыхъ, голодные, разд?тые, нищіе, безправные, изнываютъ по всей земл?, подъ чужестраннымъ игомъ за колючей проволокой, или рабскимъ трудомъ добываютъ себ? скудное пропитаніе, или съ оружіемъ въ рукахъ бьются за чужія блага на свою окончательную гибель.
        Несравненные воины, гроза боевыхъ полей, они стали предметомъ безсов?стной эксплуатаціи и своихъ доморощенныхъ торговцевъ кровью, и своихъ бывшихъ союзниковъ, и своихъ враговъ.
        Тамъ, гд? испоконъ в?ковъ стояли привольные, богатые и веселые хутора и станицы, торчатъ одн? обгор?лыя, черныя печины и трубы. Степной в?теръ съ жалобнымъ воемъ разв?ваетъ с?рый пепелъ ихъ по зазаросшимъ чертополохомъ и бурьяномъ, недавно еще цв?тущимъ нивамъ.
        Онъ разсказываетъ возмутительную пов?сть о томъ, какъ предательски подло былъ обманутъ и истребленъ ц?лый соблазненный народъ. Какими невыразимыми муками, страданіями и изд?вательствами были наполнены посл?дніе дни его жизни. Но кому? Для чего? Тщетно! Н?тъ у него слушателей. Страшенъ гр?хъ изм?ны, но и невообразимо тяжка расплата!
        Роскошные виноградные и фруктовые сады, какъ сплошной зеленой гирляндой, на сотни верстъ обрамлявшіе правый нагорный берегъ синеструйнаго Тихаго Дона, теперь погибли. Одичавшія свиньи, безхозяйная скотина, да трусливые зайцы топчутъ и объ?даютъ ихъ благодатные чубуки и корни.
        Тамъ н?тъ уже прежняго красиваго, добраго, прив?тливаго, трудящагося и воинственнаго населенія.
        Бородатые, алчные бродяги, съ злобными взглядами хищныхъ зв?рей, несм?тной, всепожирающей саранчей нахлынувшіе со вс?хъ концовъ разоренной, одичавшей Россіи, захватили уц?л?вшія отъ разгрома и пожарищъ жилища, растащили посл?днее достояніе, истребили женъ и д?тей исконныхъ хозяевъ и за остатки награбленнаго, подобно папуасамъ, ведутъ между собой безпрерывную войну.
        Тамъ, гд? въ теченіи в?ковъ кип?ла боевая и трудовая жизнь, гд? раздавались стройныя, лихія, богатырскія казачьи п?сни, теперь стонетъ воздухъ отъ мерзкой ругани и разухабистой, пьяной, поганой частушки.
        Тамъ на пустынномъ пепелищ? еще недавно цв?тущей, красивой, теперь разгромленной и поруганной жизни, пляшетъ свой безобразный танецъ смерти, сейчасъ торжествующій, но обреченный, нищій, пьяный безд?льникъ — демократъ.
        До перваго пограничнаго села Ставропольской губерніи — Лежанки, Добровольческая армія прошла, не тревожимая большевиками.
        У Лежанки произошелъ первый большой бой, длившійся н?сколько часовъ подрядъ.
        Противъ добровольцевъ выступила зд?сь 39-ая п?хотная дивизія, самовольно перешедшая сюда на кормежку съ развалившагося Кавказскаго фронта. Къ нимъ пристали почти поголовно выступившіе противъ «кадетовъ» мужики окрестныхъ селъ, главнымъ образомъ изъ запасныхъ солдатъ.
        Какъ на парад?, стройными рядами, почти безъ выстр?ла бросившіеся въ аттаку добровольцы въ рукопашномъ бою нанесли страшное пораженіе краснымъ.
        На пол? битвы осталось 587 большевистскихъ труповъ, не считая раненыхъ. У добровольцевъ оказалось двое убитыхъ и челов?къ семнадцать раненыхъ.
        Посл? такого кроваваго урока, даннаго добровольцами своимъ врагамъ, крошечная армія н?сколько дней двигалась безпрепятственно.
        Но это было затишье передъ бурей.
        Большевики въ ужас? разб?гались передъ добровольцами, но ихъ вожди сосредоточивали новыя, громадныя силы въ станицахъ и селахъ въ надежд? преградить маленькой арміи путь къ Екатеринодару, окружить ее со вс?хъ сторонъ и полагаясь на свою подавляющую численность и изобильное вооруженіе, совершенно стереть ее съ лица земли.
        XIX.
        Была темная ночь.
        Холодный, пронизывающій в?теръ гулялъ въ голой, плоской степи.
        Черныя, тяжелыя, разорванныя тучи, поминутно м?няя свои очертанія, неслись по темному небу, то совершенно заволакивая его, то оставляя просв?ты, въ которые вдругъ робко блеснутъ дв?-три зв?здочки, чтобы черезъ секунду-другую скрыться.
        Степь въ эту пору была безлюдна, молчалива, угрюма и угрожающа своей непріютной пустынностью.
        Только въ одномъ м?ст?, у самаго еле с?р?вшаго въ темнот? шляха, вокругъ одного телеграфнаго столба шевелилось н?сколько челов?ческихъ фигуръ.
        Вс? эти люди бодрствовали, вс? держали винтовки въ рукахъ и полушопотомъ вели отрывистый разговоръ.
        Рядомъ съ этой кучкой прямо на подмерзлой холодной земл? лежало вповалку, плотно прижавшись другъ къ другу, н?сколько чеков?къ, которыхъ трудно было отличить отъ земли.
        Они спали тяжелымъ, мертвымъ сномъ въ конецъ усталыхъ людей.
        Это была одна изъ партизанскихъ заставъ, охранявшихъ безопасность Добровольческой арміи, за н?сколько верстъ выдвинутая отъ станицы, въ которой ночевали главныя силы и обозъ.
        Надъ головами партизанъ в?теръ рвалъ и трепалъ обледен?лыя телеграфныя проволоки, и он? заливисто свист?ли и звен?ли.
        Толстый столбъ нудно тянулъ свою однотонную гудящую басовую нoту.
        Кругомъ было такъ черно и плоско, что едва можно было отличить черту горизонта отъ неба.
        Прямо непосредственно передъ заставой начиналась глубокая балка, на дн? которой и у обочинъ ея ц?лыми полосами, на подобіе разметаннаго в?тромъ б?лья, кое-гд? видн?лся уц?л?вшій сн?гь.
        Вдали за балкой въ темнот? на н?кoтopoмъ разстояніи другь отъ друга еле-еле маячили фигуры двухъ часовыхъ, которыхъ отсюда могъ зам?тить только опытный зоркій глазъ того, кто разставлялъ ихъ по м?стамъ.
        Нельзя было зажигать огня, нельзя было курить, неч?мъ было позабавиться.
        Полуразд?тые юноши дрожали отъ холода, но такое состояніе было имъ привычно.
        Они поеживались, б?гали, засовывая въ рукава деревен?вшія отъ холода руки и колотя нога объ ногу.
        — Холодно, чортъ возьми! — проворчалъ Волошиновъ, какъ нахохлившійся индюкъ, сид?вшій на корточкахъ, прислонясь широкой спиной къ телеграфному столбу и поднявшись на ноги, началъ отряхиваться. — Скверно, братцы, воевать въ такую зиму. То холодъ, то дождь и этотъ постоянный в?теръ... Чортъ знаетъ, что такое...
        Онъ выпрямился во весь свой гигантскій ростъ и, закинувъ руки за голову, потянулся вс?мъ своимъ гибкимъ, сильнымъ т?ломъ.
        — А вы садитесь ко мн?. У меня тутъ соломка! — послышался д?тскій голосокъ и говорящій пошевелился, чтобы подняться на ноги. — Н?тъ, Витя, лежи. Я не хочу. Я думалъ, что ты спишь. — Спать нельзя... — серьезно промолвилъ мальчикъ, — по уставу не полагается. Я, чтобы не заснуть, сл?дилъ за зв?здочками. Он? совс?мъ, какъ глазки, моргаютъ, то покажутся, то схоронятся... Онъ с?лъ и засм?ялся своимъ разсыпчатымъ, серебристымъ см?хомъ. — Да садитесь, — снова обратился онъ къ Волошинову. — Тутъ хватитъ м?ста. Волошиновъ огляд?лся и, раструсивъ руками солому, с?лъ на нее рядомъ съ Витей. — Сколько у тебя тутъ соломы! Откуда ты ее набралъ? Витя разсм?ялся. См?хъ его былъ не тотъ, что на Дону. Онъ былъ не такъ звонокъ и св?жъ. Въ немъ чувствовались утомленіе и слабость. — А я у нашего хозяина ц?лую охапку изъ стога надергалъ и принесъ сюда, — отв?тилъ онъ. — Вотъ бы ее поджечь, да хоть немного погр?ться. Холодъ собачій. Ни ногъ, ни рукъ не чувствуешь... — зам?тилъ Юрочка, стоявшій, засунувъ руки въ карманы и тихонько выбивая по затянутой морозной коркой земл? носками и каблуками. — Хорошо бы, да нельзя. Тутъ
бы такой сполохъ поднялся, что святыхъ вонъ выноси. А когда же, Витя, домой, а? — спросилъ Волошиновъ. — Это когда Богъ дастъ, — переставъ см?яться, отв?тилъ мальчикъ и, помолчавъ, добавилъ: — кому домой, а у меня, все равно, своего дома н?тъ. Большевики разорили... Некуда мн?... Съ т?хъ поръ, какъ чернецовцы перешли въ Добровольческую армію, собственной кухни у нихъ не было и Витя наравн? съ другими старательно несъ свою тяжелую службу въ боевыхъ рядахъ. — И зач?мъ, Витя, пошелъ ты съ нами въ походъ? — спросилъ Волошиновъ. — А вы вс? зач?мъ? — переспросилъ мальчикъ. — Намъ нельзя было оставаться. Съ насъ бы кожу содрали. Такъ ужъ лучше умереть въ честномъ бою, ч?мъ попадаться въ руки этимъ подлюкамъ... — А съ меня бы не содрали? — Ты — маленькій. Про тебя не узнали бы, что ты въ партизанахъ былъ. — Узнали бы. Нашлись бы такіе добрые люди, донесли бы... Да мн? и оставаться негд? было. Да я бы и не остался! — р?шительно заявилъ мальчикъ. — Чего мн? тамъ оставаться? — Витя, ты — сирота? — спросилъ Юрочка. — Кто же изъ насъ теперь не сирота?! Большевики почти вс?хъ насъ оставили сиротами. У него отца съ
матерью убили, — отв?тилъ за него Волошиновъ. — Гд?? — Да у насъ на хутор?, — отв?тилъ Витя, совс?мъ переставъ улыбаться. — Кто же убилъ? — А я почемъ знаю?! Я въ корпус? былъ. Говорятъ, прі?хали какіе-то жиды не жиды, кто ихъ знаетъ... митинги устроили около насъ въ хохлацкомъ хутор?... — Это гд? же?
        — А въ Таганрогскомъ округ?. Мужики напились пьяные, папашу съ мамашей замучали, убили моего брата и сестру Олечку. Они совс?мъ маленькіе были. И все чисто забрали. Говорятъ, на подводахъ увозили. Со всего села подводы. А село большое. Пшеницы, жита, ячменя сколько было, все забрали. А у папаши много было хл?ба, два большихъ амбара полные, им?ніе[3 - Им?ніе — имущество (донской говоръ.)] какое было, все чисто забрали... Много всего было. Скотину, лошадей, овецъ, птицу р?зали... страсть, измывались. У насъ свой конный заводъ былъ.
        Папаша любилъ лошадей. Все забрали, все перевели, а домъ и дворъ начисто сожгли. А потомъ взяли и корпусъ въ Новочеркасск? закрыли. Что же мн? было д?лать?! По чужимъ угламъ таскаться?! Я и пошелъ въ партизаны...
        Вс? помолчали. Каждый припоминалъ. Аналогичное тому, что только-что разсказалъ Витя. Вс? эти юноши были изъ истребленныхъ русскихъ семействъ, разогнанные изъ разоренныхъ родныхъ пепелищъ.
        — А вотъ, когда папаша мой былъ живъ, — снова заговорилъ Витя, — я, какъ себя сталъ помнить, слышалъ отъ него всегда одно: «помни, Витя, ты — казакъ, а это значитъ, что отъ рожденія до могилы ты долженъ быть в?рнымъ и неизм?ннымъ слугой Царю и Отечеству. Служи имъ в?рою и правдою, какъ наши отцы, д?ды и прад?ды служили и намъ служить приказывали. Онъ всегда мн? это твердилъ. Я вотъ выросъ и все это помню... вотъ и пошелъ въ партизаны...
        — Это и мой отецъ говорилъ, — сказалъ Волошиновъ.
        — Вс? отцы наши такъ говорили. Это казачій зав?тъ, какъ бы нерушимая присяга... Разъ нарушилъ, кончено, все пойдетъ прахомъ. Оно такъ и вышло... — ввдохнувъ, подтвердилъ Кастрюковъ, лежавшій опершись на локоть, около Вити.
        — Да, Царя-то теперь н?ту, — зам?тилъ Волошиновъ.
        — Такъ что-же, что н?ту?! — съ д?тской запальчивостью возразилъ Витя.
        — Тсс... Витя, не кричи! — строго зам?тилъ Волошиновъ.
        — Такъ что-же?! — понижая голосъ до шопота, горячо продолжалъ Витя, вскакивая на кол?нки и поджимая подъ нихъ полы своего короткаго полушубочка. — А зач?мъ они его см?стили? Зач?мъ? Вотъ отъ того-то и вся б?да пошла, никому житья не стало, что Царя см?стили. Кабы былъ Царь, никогда такого разбоя онъ не позволилъ бы. Никогда! А я за Царя!.. Умру за Царя... И все тутъ.
        — Чего же теперь про Царя говорить, когда Его уже н?тъ... — тихо промолвилъ Волошиновъ.
        — Все равно, будетъ, будетъ! — почти со слезами воскликнулъ Витя, ударяя своимъ маленькимъ кулакомъ по земл?, — потому что... потому что безъ Царя нельзя!
        Вс? замолчали и задумались.
        — Эхъ, курнуть бы! — со вздохомъ сказалъ Кастрюковъ. — И папиросы есть и спичками давеча въ станиц? раздобылся...
        — Нельзя. Надо терп?ть! — зам?тилъ Волошиновъ.
        — Знаешь, «терпи, казакъ, атаманомъ будешь». Мало ли чего хочется?! Я бы самъ такъ затянулся... Ты вотъ сказалъ, а у меня сразу ажъ подъ ложечкой засосало, а терплю. О чемъ ты думаешь, Юра?
        Юрочка скакалъ на одной ног?, борясь съ донимавшимъ его холодомъ.
        Посл? обращенія къ нему Волошинова онъ прис?лъ сбоку своего товарища.
        Од?тъ онъ былъ довольно легко: гр?лъ его только недавно раздобытый имъ ватный жилетъ. Все остальное од?яніе, состоявшее изъ старой шерстяной рубахи, холодной, потрепаной шинели, рваныхъ штановъ, а на ногахъ дырявыхъ ботинокъ съ заношенными обмотками, плохо держало теплоту.
        Отъ пронизывающаго в?тра особенно страдали его руки и ноги.
        — А такъ, ни о чемъ особенно... — отв?тилъ онъ. — Видишь ли, я вотъ такъ часто думаю... не знаю, какъ бы это объяснить... Жизнь наша такая, что ужъ хуже нельзя и придумать...
        Дукмасовъ и Кастрюковъ, отъ усталости готовые каждую минуту заснуть и мужественно боровшіеся съ дремотой, по тону и началу объясненій Юрочки почувствовавшіе что-то важное и имъ близкое, оба подвинулись къ нему.
        — Да. Правда. Ужъ хуже и нельзя. Такая жизнь мн? никогда и во сн? не снилась. Наше положеніе хуже положенія бродячихъ собакъ: отовсюду гонятъ, бьютъ. Негд? притулиться. И за что! Ч?мъ мы провинились? Что не хотимъ признать власть жида и хама? В?дь толькои всего. Такъ неужели Господь Богъ создавалъ землю только для нихъ однихъ? А другіе для чего же родились? В?дь никто изъ насъ самъ не напрашивался родиться. Родили насъ помимо нашего желанія. Что же ты хот?лъ сказать, Юра? — спросилъ заинтересованный Волошиновъ, зорко всматриваясь въ темноту.
        — Я такъ думаю, — продолжалъ Юрочка, — что теперь не пром?нялъ бы эту нашу отвратительную жизнь ни на какія горы золотыя у большевиковъ.
        — О, я тебя понимаю, я самъ такъ часто думаю, особенно когда ужъ очень погано и жутко приходится. Вотъ живемъ мы подъ пулями и шрапнелями, въ постоянной опасности, терпимъ и голодъ, и холодъ, и вши эти проклятыя... Прямо самому себ? иной разъ гадокъ становишься и думаешь, лучше бы ужъ поскор?й укокошили, ч?мъ терп?ть всю эту пакость и муку. А съ другой стороны вотъ живетъ во мн? это сознаніе, что я-то правъ и мн? въ тысячу разъ лучше все это терп?ть, ч?мъ быть на сторон? этихъ подлыхъ гадюкъ — большевиковъ и пользоваться вс?ми ихъ награбленными, презр?нными благами жизни. По крайней м?р?, сознаешь, что сов?сть твоя чиста, что стоишь ты за правое д?ло, за угнетенныхъ, ограбленныхъ, гонимыхъ, за несчастную, погубленную Родину...
        — Вотъ, видишь... и я такъ думаю... — вставилъ Юрочка.
        — Да на самомъ д?л?, вотъ эти отвратительныя вши, которыя ползаютъ по твоему т?лу, и голодъ, и холодъ, и недосыпаніе, и что мокрый м?сишь по дорогамъ грязь съ винтовкой за плечами до того, что ногъ не чувствуешь, право, иной разъ даже радуешься, испытываешь какое-то счастіе, что вс? эти муки переносишь не для одного себя, а за правду и за Родину...
        — Правда, в?рно, — подтверждали другіе партизаны.
        — Ну и пусть другіе никогда это не узнаютъ, — продолжалъ Волошиновъ, — не оц?нятъ того, что мы д?лаемъ и что переносимъ, но вотъ это собственное сознаніе своей правоты даетъ и отраду, и силу перенести вс? эти ужасы... Есть же справедливость на св?т?. Не можетъ быть, чтобы ея не было. А разъ такъ, то значить, наша доля такая, что зд?сь, на земл?, отмучаемся, а тамъ, на томъ св?т?, Господь за муки наши гр?ховъ сбавитъ...
        — Да, намъ только этимъ и можно ут?шаться, больше неч?мъ, — серьезно зам?тилъ Кастрюковъ.
        — А разв? это мало, Кастрюковъ? — спросилъ Юрочка. — Вотъ, вотъ, Волошиновъ, и я также думаю...
        — И я, — отозвался Дукмасовъ.
        — И чего они такъ взъ?лись, проклятые, точно б?лены объ?лись? — промолвилъ какъ-бы про себя Кастрюковъ.
        Сид?вшій у столба на корточкахъ, спина къ спин? съ Волошиновымъ и до сего времени молчавшій начальникъ заставы — прапорщикъ Нефедовъ неожиданно спросилъ:
        — Это вы про большевиковъ?
        — Да...
        — Эхъ, господа, господа! — воскликнулъ онъ, вздохнувъ. — Молодо — зелено. Вы говорите, они взъ?лись? При чемъ эти пьяные, науськанные, тупые и развратные негодяи?! Они только исполнители чужрй воли, пушечное мясо, которыхъ раздразнили клеветой и ложью и обольстили несбыточными посулами. Не они управляютъ событіями, они только являются ужаснымъ орудіемъ въ рукахъ другихъ. Хотя они —несомн?нно зв?ри, но сами по себ? никогда не р?шились бы на т? ужасы и пакости, которые творятъ теперь. Задумано это не ими. Тутъ надо искать иныхъ антрепренеровъ всероссійскаго разгрома... Конечно, ихъ тупость не можетъ служить имъ оправданіемъ. Всетаки они отлично понимаютъ, что убивать и грабить своихъ близкихъ есть великій гр?хъ и тяжкое преступленіе, какими бы «высокими» лозунгами такія д?янія ни прикрывались. А потому съ ними надо биться на смерть, безпощадно, иначе эта зараза погубитъ не только насъ, но и всю Россію...
        Вс? прислушались, затаивъ дыханіе.
        — Я догадываюсь, о комъ вы говорите, — сказалъ Волошиновъ.
        — Тутъ не долго догадаться. Говорю, конечно, о жидахъ. На такое страшное злод?яніе, какъ уничтоженіе великой Россіи и истребленіе русскаго народа, т. е. разоренie десятковъ милліоновъ русскихъ семействъ, истребленіе невообразимаго количества людей могло дерзнуть только это Богомъ проклятое и отверженное племя. Задумано это ими широко, задумано вс?мъ міровымъ жидовствомъ вкуп?, подготовлялось долгіе годы, а теперь только приводится въ исполненіе. Тутъ великая тайна, тутъ міровой злод?йскій загадъ, который, къ несчастію, не скоро будетъ расшифрованъ христіанскими народами. Несчастіе Россіи — это только первый этапъ жидовской поб?ды. Потомъ очередь дойдетъ и до другихъ народовъ. Помните, господа, что многіе изъ насъ не вернутся изъ этого похода, многіе сложатъ свои головы, но кто останется жить, пусть никогда не забываетъ, что врагъ нашъ и врагъ всего русскаго народа, при томъ врагъ кровожадный, непримиримый, подлый, ни передъ ч?мъ не останавливающійся — пархатый жидъ. И знайте, что врагъ этотъ страшно опасный и самый могущественный, потому что д?йствуетъ онъ не своей силою, которой у него н?тъ, а
силами другихъ народовъ, искусно пользуясь ихъ тупостью, жадностью и недальновидностью. Сейчасъ долго было бы это объяснять вамъ. Поймете потомъ. А потому съ жидомъ должна быть безпощадная борьба, на истребленіе. Отнын? жить намъ вм?ст? съ жидомъ въ нашей родной Россіи нельзя: или они или мы, другого р?шенія вопроса быть не можетъ. Это со временемъ поймутъ, къ этому р?шенію придутъ, но, пожалуй, поздно, только тогда, когда жидъ будетъ полнымъ и безконтрольнымъ властелиномъ на русской земл?. Вотъ чего я боюсь... Да и теперь кто ворочаетъ большевиками? Бронштейнъ, Апфельбаумъ, Цедербаумъ, Іоффе, темный по происхожденію Ленинъ-Ульяновъ и другіе жиды...
        — Вотъ, вотъ! — горячо воскликнулъ Юрочка. — И я теперь все понимаю, господинъ прапорщикъ...
        — Надо, чтобы вс? это поняли, — значительно добавилъ Нефедовъ и замолчалъ.
        — Я тогда въ Москв? этого не понималъ, а за это время все передумалъ и знаю. Когда мы съ мамочкой искали по Москв? убитаго папу, насъ заставили таскаться по вс?мъ этимъ проклятымъ заст?нкамъ, тюрьмамъ, по вс?мъ этимъ комиссаріатамъ и по прочей пакости... Куда только насъ не посылали?! Ужъ и не припомню всего, да и глупъ я былъ. Чего только мы съ мамочкой не натерп?лись, Господи?! даже вспомнить страшно... — Отъ волненія Юрочка говорилъ съ дрожью въ голос?. — И везд?, куда бы мы ни сунулись, жидъ на жид? сид?лъ и жидомъ погонялъ. Вс?мъ они заправляли, вс?мъ распоряжались, вс?мъ приказывали. И злобные и нахальные такіе... Они и не думали скрывать, что надъ нами просто изд?вались. Прямо, какъ завоеватели какіе-то. Какой-нибудь пархатый жидъ хорохорится надъ тобой, кричитъ, топаетъ ногами... Этого я умирать буду — не забуду. А русскіе — вс? эти красногвардейцы изъ солдатъ и рабочихъ были на черную работу только. Что жиды приказывали, то они и д?лали...
        — Глупое быдло, — вставилъ Нефедовъ. — Имъ только побольше жратвы и позволь убивать и грабить и онъ весь твой.
        — А какъ жиды изд?вались надъ моей мамочкой, Господи! И какъ я все это вынесъ тогда, ни одного изъ этихъ пархатыхъ не задушилъ, теперь бы я ни одной минуты не выдержалъ...
        — Ну, тебя живо бы къ «ст?нк?», безъ разговоровъ, и вывели бы въ расходъ... — зам?тилъ Кастрюковъ, умудрившійся закурить и попыхивавшій въ рукав? папироской.
        — Конечно, вывели бы въ расходъ. Я это отлично знаю, — спокойно отв?тилъ Юрочка. — И чортъ съ ними. Мн? теперь все равно. Никому изъ насъ долго жить не придется. Сколькихъ изъ насъ поперебили. Много ли насъ осталось?! Я ко всему готовъ. Проживешь ли двадцать л?тъ или одинъ день. Все равно, умирать когда-нибудь да надо.
        — Да, заварили жиды кашу, — зам?тилъ Волошиновъ, — а расхлебывать-то насъ згставили...
        — И не скоро расхлебаемъ, господа. Да и расхлебаемъ ли?! — ввернулъ Нефедовъ. — Господа, чья очередь въ сторожевку? Ваша, Кир?евъ? — спросилъ онъ, поднеся къ самымъ глазамь руку съ часами-браслетомъ. — Пора.
        — Моя, — отв?тилъ Юрочка, поднимаясь съ земли и взбрасывая винтовку на плечо.
        — И моя! — посп?шно заявил Витя.
        Онъ вскочиль сь соломы, поставилъ ружье къ ног?, по-фронтовому, въ два отчеканен-ныхъ пріема взбросилъ его на плечо, пристроился къ Юрочк?. Кастрюкову и Дукмасову и вс? четверо подъ командой разводящаго Волошинова, ломая подъ ногами шуршавшую ледяную корку, отошли отъ столба и сразу скрылись въ балк?.
        XX.
        Настала великая длительная боевая страда.
        Добровольческая армія, оторванная отъ всякой почвы, не им?вшая ни тыла, ни фланговъ, съ громаднымъ хвостомъ изъ своего обоза, со вс?хъ сторонъ, точно въ мышеловк?, окруженная большевистскими полчищами, стихійно, сл?по ненавидимая мужицкимъ населеніемъ, которое вс?ми способами помогало ея врагамъ, какъ гонимое степнымъ в?тромъ перекати-поле, продвигалась къ берегамъ Кубани.
        Смертоносная петля изъ многочисленныхъ, отлично и изобильно вооруженныхъ и снаряженныхъ, всегда неизм?нно разбиваемыхъ, но и неизм?нно вновь нарастающихъ большевистскихъ полчищъ, всегда была занесена надъ ея головой.
        Помимо распропагандированныхъ воинскихъ частей, помимо бандъ, присланныхъ центральной разбойничьей властью съ С?вера, еще и многомилліонное иногороднее, т. е. мужицкое населеніе Дона, Кубани и Кавказа единодушно встало на ноги и ополчилось противъ «кадетовъ».
        Много разъ казалось, что эта живая, безпощадная петля вотъ вотъ на смерть захлестнетъ крошечную армію, что выходовъ у нея н?тъ.
        Но она, непоб?димая, каждую минуту готовая на смерть биться и умереть, своими сокрушительными ударами всякій разъ рвала мертвую петлю и, разметывая вражескія полчища, расчищая передъ лицомъ своимъ кровавый корридоръ, неизм?нно и упорно шла все впередъ и впередъ, не отдавъ въ добычу врагу ни одной повозки, ни одной лошади изъ своего огромнаго обоза.
        Всегда полуголодные, невыспавшіеся, до посл?дняго пред?ла переутомленные, въ рваныхъ, холодныхъ, промокшихъ шинеляхъ, часто безъ б?лья, въ дырявой обуви, по?даемые вшами, то по невылазной грязи, то по сн?гу и морозу, то подъ проливнымъ дождемъ, то по горло въ вод?, обв?ваемые буйнымъ, пронизывающимъ до костей степнымъ в?тромъ, безропотно совершали свой кровавый крестный путь чины маленькой арміи, неся въ сердцахъ своихъ обломки разрушенной въ русской земл? государственности.
        Имъ надо было либо поб?дить, либо умереть.
        Но какъ же поб?дить напиравшую на нихъ со вс?хъ сторонъ разбушевавшуюся народную стихію?! И они, нанося страшные удары, умирали доблестно, геройски, гордо, никогда не унижаясь передъ свир?пымъ врагомъ до мольбы о пощад?.
        Кубанское казачье населеніе, испытывавшее на самихъ себ? удушающій гнетъ большевизма, безъ особой охоты, но и безъ вражды, принимало пришельцевъ, за то иного- родніе при приближеніи добровольцевъ поголовно бросали свои хутора и села, а вс? мужчины, горя неутолимой ненавистью къ «кадетамъ», брались за оружіе и становились въ большевистскіе ряды.
        Уже третій день шли тяжкіе, безпрерывные и безсм?нные бои, сперва подъ станицей Березанской, гд? дрались ц?лый день и только къ вечеру разгромивъ большевиковъ, добровольцы безъ остановки прошли ночью въ Журавскій казачій хуторъ и оставивъ тамъ обозъ, на разсв?т? 2-го марта атаковали жел?знодорожную станцію Выселки.
        Большевики ружейнымъ и пулеметнымъ огнемъ обороняли строенія, а съ путей д?йствовали своей артиллеріей ихъ броневые по?зда, причинявшіе добровольцамъ весьма чувствительный уронъ.
        Только къ заходу солнца большевики были выбиты со станціи, но ночью они вновь заняли ее.
        Съ утра сл?дующаго дня бой возобновился съ новой силой.
        Добровольцамъ пришлось ввести въ д?ло чуть ли не всю свою армію.
        День былъ солнечный. Съ пропитанной влагой земли тянуло холодомъ, по степи гулялъ св?жій в?теръ, а сверху лучи южнаго весенняго солнца не только согр?вали, а просто жгли.
        Бойцы обливались потомъ и страдали отъ жажды.
        Удачно стр?лявшей добровольческой артиллеріи только къ вечеру удалось повредить вражескіе броневые по?зда и отогнать ихъ отъ станціи.
        Съ этого момента усп?хъ р?зко склонился въ сторону добровольцевъ.
        На глазахъ Юрочки погибъ одинъ изъ взводныхъ командировъ — храбрый, твердый чернецовецъ сотникъ Калмыковъ.
        Онъ упалъ въ двухъ шагахъ впереди Юрочки на смерть пронзенный пулей, пало еще н?сколько партизанъ.
        Измученные безперерывнымъ трехдневнымъ боемъ, голодные, усталые и ожесточенные добровольцы повели на станцію общій штурмъ.
        Шагахъ въ ста отъ станціи на ровномъ, безъ единой складки пол? огонь большевиковъ былъ такъ силенъ, что партизанамъ еще пришлось залечь въ посл?дній разъ.
        Большевики, защищенные ст?нами станціонныхъ построекъ и жел?знодорожной насыпью, противъ своего обыкновенія стр?ляли довольно хорошо и держались упорно.
        Рои пуль жужжали, какъ пчелы, жалобно свистали и п?ли разнотонными голосами, злобно впиваясь въ размякшую землю.
        То въ одномъ, то въ другомъ м?ст? открытой, голой степи, корчась въ предсмертныхъ судорогахъ, падали убитые. Сквозь густую ружейную и пулеметную трескотню прорывались иногда крики раненыхъ.
        Партизаны готовились къ посл?днему р?шительному удару.
        Лежа на земл?, тяжело дыша, зам?чая потери въ своихъ рядахъ, Юрочка вспоминалъ и о личной опасности, но онъ былъ такъ возбужденъ и охваченъ горячкой боя, что ему было не до себя. Въ этомъ отношеніи онъ давно притерп?лся и какъ-то отуп?лъ. Хотя за посл?днія трое сутокъ онъ почти ничего не ?лъ и жажда мучала его, но и объ этомъ ему некогда было думать. Вс? душевныя и физическія силы его, напряженный до посл?дняго пред?ла, были направлены только къ одному — поскор?е выйти изъ этого ада, а для этого надо броситься на врага и сломить его. Онъ съ нетерп?ніемъ ждалъ сигнала.
        Юрочка огляд?лся въ об? стороны, чтобы держать связь съ своими.
        Рядомъ съ нимъ, шагахъ въ восьми, лежалъ Витя и по своему обыкновенію — чему-то радуясь и см?ясь, такъ, что видно было, какъ прыгали вс? мускулы и складочки его маленькаго личика, безперерывно пуля за пулей посылалъ въ сторону хорошо защищеннаго и невидимаго врага.
        В?рный своему правилу стр?лять только нав?рняка, Юрочка не утерп?лъ и крикнулъ:
        — Витя, зач?мъ ты зря расходуешь патроны?
        Видимо, въ трескотн? и рев? стр?льбы мальчикъ не разслышалъ вопроса товарища и, держа винтовку передъ собой, подползъ на живот? и бурно дыша, легъ рядомъ съ Юрочкой.
        Юрочк? было не до наблюденій, но, какъ въ грозовомъ туман?, на мигь ему бросилась въ глаза перем?на во всемъ облик? мальчика.
        Лицо Вити, прежде румяное, полненькое, упитанное, все въ ямочкахъ, сейчасъ походило на его прежнюю т?нь.
        Оно было очень б?ленькое, едва окрашенное н?жнымъ д?тскимъ румянцемъ и настолько прозрачное, что сквозь тонкую кожу на лиц? и шейк?, почти не поддавшихся загару, видны были вс? тонкія, синія жилки.
        И не это поразило Юрочку. Вс? они страшно исхудали и осунулись. Поразило его особенное выраженіе и настроеніе Вити. Мальчикъ не принадлежалъ уже зд?шнему гр?ховному земному міру.
        Какимъ-то особеннымъ утонченнымъ чутьемъ Юрочка безошибочно это угадывалъ.
        На мгновеніе это удивившее его открытіе скользнуло въ памяти Юрочки, но тотчасъ-же потерялось, исчезло.
        Пули жужжали надъ самыми ихъ головами.
        Юрочка, потрескавшимися руками углубляя передъ собою рыхлую землю, повторилъ свой вопросъ.
        Витя разсм?ялся и отв?тилъ:
        — Ничего. Пуля виноватаго найдетъ.
        — Да чего ты все см?ешься, Витя? Что тебя радуетъ? — съ горечью и досадой спросилъ Юрочка, которому въ обстановк? ежесекундной опасности было совс?мъ не до см?ха.
        Витя, пододвинувшись почти вплотную, взглянулъ въ лицо Юрочки и тотъ на мгновеніе забылъ объ опасности и бо?, такъ сильно снова поразило его выражение глазъ мальчика.
        — Мн? такъ хорошо, такъ хорошо и такъ радостно какъ-то, какъ никогда не было... никогда... и ничего не страшно, ничего... — восторженнымъ, неземнымъ взглядомъ глядя въ пространство, говорилъ Витя настолько громкимъ голосомъ, чтобы въ грохот? боя его можно было разслышать.
        — Мн? все время было такъ тяжело... такъ тяжело, Кир?евъ, что и сказать не могу... все сердце бол?ло... такъ бол?ло... и... маму вспоминалъ... — Въ его обращенномъ на Юрочку взгляд? выразилась безысходная тоска, а въ тон? голоса зазвучала д?тская безпомощность, но это только на одинъ мигъ. Мальчикъ спохватился, и, продолжалъ: — Я кр?пился только, никому не говорилъ. Что же надо?дать-то?! У всякаго своего горя довольно. А теперь такъ легко, какъ на крыльяхъ... Такъ бы и полет?лъ туда...
        Онъ указалъ восторженными глазами на небо.
        Справа и сл?ва по всему фронту поднимались партизаны и смыкаясь на ходу, съ щтыками на перев?съ, крича ура, бросились къ станціи.
        Посп?шно поднялись Юрочка и Витя.
        Мальчикъ не отвелъ своего восторженнаго взгляда отъ неба.
        Вдругъ среди жужжанія пуль чммокъ!
        Витя, точно приподнятый за плечи и встряхнутый чьей-то сильной рукой, съ т?мъ же выраженіемъ неземной восторженности въ голубыхъ д?тскихъ глазахъ, съ застывшимъ въ радостномъ, счастливомъ см?х? личикомъ выронилъ винтовку и съ слегка сжатыми руками въ локтяхъ и ногами въ кол?няхъ опрокинулся навзничь на землю.
        Пуля пробила мальчику сердце.
        Уже на б?гу Юрочка обернулся.
        Точно въ лихорадочномъ сн?, окутанный грозовой пеленой, промелькнулъ передъ его глазами образъ см?ющагося мертваго Вити, а въ сл?дующее мгновеніе, забывъ о мальчик?, съ приливомъ новой, посл?дней энергіи, не помня своихъ ногъ и думая только объ уничтоженіи ненавистнаго врага, онъ въ толп? своихъ соратниковъ, изо вс?хъ силъ что-то крича, мчался къ станціи.
        Выстр?лы мгновенно смолкли.
        Большевики б?жали.
        Добровольческая кавалерія пресл?довала ихъ по степи.
        Станція, какъ трофей жестокаго двухдневнаго боя и большой крови, перешла въ руки добровольцевъ.
        XXI.
        Занявъ караулами станціонныя постройки, партизаны въ колонн? со сдвоенными рядами, смертельно усталые, хотя и поб?дители, но удрученные огромными потерями, съ трудомъ передвигая натруженныя ноги, молча шли на отдыхъ въ казачій хуторъ Журавскій, отстоявшій отъ Выселокъ верстахъ въ 3-хъ - 4-хъ.
        Они только что двинулись отъ станціи.
        Посл? двухдневнаго грохота огневого боя, какъ всегда въ такихъ случаяхъ бываетъ, наступила особенная, непривычная для оглушеннаго уха, жуткая и чуткая тишина.
        Шагахъ въ полсотн? впереди и н?сколько прав?е колонны по чистому полю ?халъ, щеголяя молодецкой посадкой и прекраснымъ вооруженіемъ, офицеръ-гигантъ.
        Подъ нимъ подъ ростъ хозяину играла большая, породистая, золотистой масти, красавица-лошадь.
        Она, слегка изогнувъ небольшую, прелестную голову на крутой лебединой ше?, косясь въ стороны глазами, грызла удила, требовала поводьевъ, танцуя на своихъ р?звыхъ, тонкихъ, отчеканенныхъ ножкахъ-стрункахъ съ великол?пными копытцами-дукмасомъ[4 - Дукмасъ — стаканчикъ.]
        Она вся была воплощенная лошадиная красота, сила, порывъ и щеголеватость. Офицеръ былъ въ с?рой, легкой шуб? съ отвернутымъ узкимъ барашковымъ воротни-комъ; его с?рая, высокая съ краснымъ верхомъ папаха была над?та слегка набекрень, а наружу выбивался роскошный, черный, вьющійся чубъ. Кавказская шашка съ драгоц?ннымъ клинкомъ, вся подъ серебряннымъ съ подчернью уборомъ, блистала на солнц?, за могучимъ плечомъ торчалъ перевернутый дуломъ внизъ американскій карабинъ, на пояс? въ черной кобур? вис?лъ револьверъ. Офицеръ сдерживалъ свою лошадь, со вс?хъ сторонъ осматривалъ ея, видимо, любуясь ею и ласково трепалъ ладонью по крутой, лоснящейся ше?. Впереди себя гигантъ гналъ семерыхъ обезоруженныхъ большевиковъ, только что собственноручно взятыхъ имъ въ пл?нъ. — Кто это? Кто? —полушопотомъ пронеслось въ партизанской колонн?. — Да это есаулъ Власовъ... — отв?тилъ кто-то. — Онъ, онъ. Я его знаю по Новочеркасску, когда онъ формировалъ свой отрядъ, — подтвердилъ Юрочка. — А это кто же впереди его? — Это онъ забралъ пл?нныхъ... гонитъ — Кто? Кто? — Есаулъ Власовъ — атаманъ Баклановскаго отряда. Вотъ
молодчинища-то! — Хорошо поддержали насъ нынче баклановцы, здорово поработали... Гд?-то близко въ воздух? съ характернымъ жужжаніемъ просвистала пулька, оть недалекой станціи донесся выстр?лъ. Эти звуки показались такими необычными и ненужными, такъ некстати среди глубочайшей тишины только-что отгрохотавшаго боя, что вс? партизаны обратили на нихъ вниманіе. Пуля гд?-то недалеко щелкнула. Лошадь Власова, точно сильно оступившись, вдругъ припала на одну переднюю ногу и страшно хромая, при каждомъ шаг? низко роняя голову, заковыляла на трехъ ногахъ. — Э, что это? Ранили!.. — съ выраженіемъ тревоги и сожал?нія зам?тилъ кто-то изъ рядовъ партизанъ. Вс? съ напряженнымъ любопытствомъ повернули головы въ сторону Власова. Есаулъ легкимъ, упругимъ движеніемъ, чего при его исполинскомъ рост? никакъ нельзя было отъ него ожидать, вмигъ соскочилъ съ с?дла на землю и, быстро нагнувшись подъ брюхо лошади, схватилъ въ руки и зажалъ между своихъ кол?нъ раненую ногу. Его любимицу, которую онъ берегъ больше своего глаза, единственную лошадь, которая безъ отказа и безъ надрыва своихъ силъ проносила на себ? его огромную
тяжесть во всю европейскую войну, теперь искал?чили. Эти явилось такимъ огромнымъ несчастіемъ для него, что есаулъ не хот?лъ в?рить собственнымъ глазамъ и не могъ примириться съ такимъ ударомъ. Пл?нные пріостановились и растерянно топтались на м?ст?. Власовъ, не выпуская изъ своихъ стиснутыхъ кол?нъ ноги лошади, внимательно осмотр?лъ рану, проворно вынулъ изъ кармана шароваръ пакетъ марли и быстро-быстро принялся забинтовывать рану, чтобы остановить кровь.
        Онъ быль въ отчаяніи, почти вн? себя и, забывъ обо всемъ на св?т?, весь былъ поглощенъ однимъ желаніемъ — спасти свою любимицу, своего неизм?ннаго боевого друга, самое драгоц?нное для него существо на св?т?.
        Лошадь стояла смирно, не шевелясь, повернувъ голову и дов?рчивымъ, мыслящимъ окомъ гляд?ла на своего хозяина. Подъ тонкой кожей ея раненой ноги конвульсивно вздрагивали вс? мускулы.
        Одинъ изъ пл?нныхъ въ короткой ватной кацавейк?, въ теплыхъ стеганыхъ штанахъ и черной смятой шляп? съ загнутыми внизъ пoлями нер?шительно нагнулся, схватилъ съ земли валявшуюся зд?сь, к?мъ-то оброненную винтовку и отскочивъ назадъ, шагахъ въ шести сзади есаула, быстрымъ движеніемъ вскинулъ ее на приц?лъ...
        Грянулъ выстр?лъ.
        Стр?лявшій вьшустилъ изъ рукъ ружье.
        Пл?нные бросились вразсыпную.
        Страшнымъ голосомъ скрикнулъ исполинъ, вскочилъ и выпрямился во весь ростъ.
        Папаха свалилась съ его головы.
        Мгновенно повернувшись лицомъ къ стрелявшему и выхвативъ изъ ноженъ шашку, онъ, какъ буря, ринулся за пл?ннымъ, только изъ-за разв?вавшихся полъ его полушубка мелькалъ красный лампасъ его шароваръ.
        Есаулъ настигъ убійцу, не давъ ему сд?лать и десяти шаговъ.
        Закрывъ голову р?ками, красный, какъ зв?рь, чуящій свою неотвратимую гибель, въ отчаяніи огласилъ поле протяжнымь животнымь крикомъ, казалось, выходившимъ изъ самаго нутра всего его потрясеннаго существа.
        Лицо его исказилось неописуемымъ ужасомъ и мукой.
        Кругообразнымъ широкимъ размахомъ на мгновеніе блеснула въ воздух? крутая зм?я шашки и сокрушающимъ ударомъ опустилась на голову краснаго.
        Тотъ, обливаясь кровью, съ снесенной вм?ст? съ шляпой верхушкой черепа, съ перерубленной кистью руки, какъ снопъ, повалился на землю.
        Богатырь, будто въ раздумьи, остановился, схватившись л?вой рукой за непокрытую голову, въ правой опустивъ шашку.
        Юрочка вид?лъ, какъ медленно повернулъ онъ свое мертвенно-бл?дное лицо съ вдругъ обвисшими тонкими, длинными усами и огромными, грозными, но уже незрячими глазами обводилъ вокругъ. Потомъ, какъ бы нащупывая ногами дорогу и все время оступаясь, онъ сд?лалъ н?сколько нев?рныхъ, колеблющихся полушаговъ и вдругъ медленно, какъ подрубленный дубъ, свалился сперва на одно подломившееся кол?но, а потомъ на бокъ.
        Окровавленная шашка замерла въ его рук?.
        Офицеры крикнули, чтобы немедленно переловить пл?нныхъ.
        Головной взводъ партизанъ бросился вдогонку.
        Справа изъ-за станціи появилась небольшая конная группа, надъ головами которой въ почти безв?тренномъ воздух? внушительно и величаво колыхался большой черный значокъ съ б?лымъ изображеніемъ адамовой головы.
        Это были баклановцы.
        Два всадника на великол?пныхъ лошадяхъ, два младшихъ брата сраженнаго исполина, такіе же могучіе и такіе же рослые красавцы, какъ и старшій, отд?лились отъ колонны и съ шашками на-голо бросились вдогонку за пл?нными.
        Въ минуту съ б?глецами было покончено.
        Ихъ изрубленныя т?ла были разметаны по степи.
        Подскакалъ отрядъ и, сп?шившись, столпился вокругъ своего атамана.
        Онъ лежалъ бездыханнымъ.
        Пуля прошла около самаго сердца.
        Обезкураженные, безмолвные, обнаживъ головы, стояли баклановцы надъ трупомъ того, кто три года д?лилъ съ ними боевыя невзгоды великой войны, кто въ дни смрадной смуты ибезвременія собралъ, объединилъ ихъ изъ осколковъ славнаго 17-го полка и доблестно водилъ противъ красной нечисти. Забытая вс?ми раненая лошадь Власова, повернувъ голову въ сторону упавшаго хозяина, какъ бы въ недоум?ніи, напряженно стараясь понять произшедшее, н?которое время стояла неподвижно на м?ст?. Потомъ, видимо, догадываясь о горестномъ смысл? случившагося, она вскинула вверхъ головой и, поджавъ больную ногу, съ тихимъ, тревожно-вопросительнымъ гоготомъ, съ сильной натугой прыгая на трехъ здоровыхъ, торопливо направилась къ столпившимся казакамъ. При каждомъ припадающемъ шаг? напрягая весь свой статный, длинный корпусъ, такъ, что вырисовывался каждый мускулъ ея благороднаго, дивнаго, втянутаго въ работу т?ла, она протиснулась между казаками къ распростертому на земл? т?лу хозяина. Низко нагнувъ голову сь насторожившимися тонкими подвижными ушами, косясь выпуклыми сапфировыми зрачками на трупъ, она шумно хватила расширенными
ноздрями воздуха, вдругъ р?зко взмахнула вверхъ головой и вытянувшись вс?мъ корпусомъ, преподнявъ немного хвостъ, высокимъ, пронзительнымъ голосомъ, какъ бы исходящимъ изъ глубины ея потрясенной горестью лошадиной души, звонко, протяжно и жалобно заржала... Все могучее, легкое т?ло ея содрогалось мелкой, трепетной дрожью. — Уведите коня! — приказалъ казакамъ быстро вошедшій въ кругъ, черноусый и чернобровый высокій красавецъ-офицеръ, съ нахмуреннымъ, бл?днымъ лицомъ опускаясь передъ мертвецомъ на кол?ни. Это былъ самый младшій братъ убитаго есаула. Юрочка и другіе партизаны вид?ли ковылявшую на трехъ ногахъ лошадь съ распущеннымъ б?лымъ бинтомъ на раненой ног?.
        Она покорно, но неохотно шла прочь отъ трупа хозяина за казакомъ, который тянулъ ее на чумбур?[5 - Чумбуръ — третій, самый длинный поводъ на казачьей уздечк?.]
        Грозная коса смерти теперь безперерывно блистала вокругъ него, сметая его соратниковъ и друзей, что онъ понималъ, что и ему поздно ли, рано не изб?жать ея . Она безперерывно поворачивала голову назадъ и, забывъ о собственной боли, не умолкая, высокимъ, пронзительнымъ голосомъ ржала, по своему оплакивая потерю. До самаго Журавскаго хутора пресл?довало партизанъ это звонкое, горестное ржаніе. Казалось, все обширное поле наполнилось этими мощными звуками печали и горя, вся степь жаловалась и стонала.
        XXII.
        Юрочк? еще разъ случайно удалось увид?ть трупъ Вити, когда т?ла убитыхъ подъ Выселками на подводахъ свозили въ Журавскій хуторъ. Прозрачное, отъ всей души см?ющееся личико мальчика съ его неземнымъ, восхищен-нымъ выраженіемъ въ широко открытыхъ д?тски-чистыхъ глазахъ такъ и застыло въ мертвенномъ поко?. Такимъ и закопали его въ одной изъ братскихъ могилъ на Журавскомъ кладбищ?. Юрочка позавидовалъ своему убитому соратнику. Счастливымъ и чистымъ, безупречнымъ героемъ ушелъ Витя изъ этого опоганеннаго преступными негодяями, опутаннаго ложью и обманомъ и наполненнаго злод?яніями міра. Онъ положилъ душу свою за несчастную, поруганную Родину, пожертвовалъ своей д?тской жизнью, отстаивая дарованное Богомъ, но отнятое злод?ями право дышать воздухомъ на родной земл?. На своемъ недолгомъ в?ку Юрочк? пришлось такъ много вид?ть крови, такъ много насильственныхъ смертей.
        безпощаднаго удара. Выйти живымъ и невредимымъ изъ сомкнувшагося вокругъ него кольца смерти явилось бы просто чудомъ.
        И какъ бы ему, Юрочк?, хот?лось столь же счастливо и красиво и столь же мгновенно умереть, какъ умеръ невинный Витя.
        Въ Журавк? въ сумеркахъ наскорахъ похоронили больше двадцати труповъ павшихъ въ бою подъ Выселками партизанъ.
        Есаула Власова и другихъ убитыхъ добровольцевъ изъ различныхъ частей закопали въ Выселкахъ.
        А дальше — снова и снова безпрерывные, изнурительные походы, снова и снова ожесточенные, тяжкіе бои, снова и снова атмосфера ужасовъ, страданій, подвиговъ, крови, крови безъ конца...
        Въ ночь того же дня Добровольческая армія двумя колоннами форсированнымъ маршемъ двинулась на Кореновскую станицу.
        Eй нельзя было терять ни одной минуты, ей надо было сп?шить на выручку Екатеринодара, гд? по св?д?ніямъ еле держалась маленькая Кубанская армія генерала Эрдели и куда большевики стягивали громадныя силы.
        Надо было выиграть время и, пока красные не овлад?ли городомъ, въ которомъ находились колоссальные запасы всевозможнаго военнаго имущества и товаровъ и не раздавили армію Эрдели, во чтобы то ни стало, соединиться съ ней, иначе об?имъ арміямъ порознь грозила поголовная гибель.
        Шли всю ночь и, не отдохнувъ ни на одну минуту, на утро вступили въ бой подъ Кореновской.
        Врагъ устроилъ тутъ мощный заслонъ.
        Дрались ожесточенно, безъ передышки, ц?лый день.
        Врагъ подавлялъ своей численностью, громилъ своей артиллеріей.
        У добровольцевъ не было ни одного снаряда, разстр?ливался посл?дній запасъ патроновъ. Н?сколько разъ положеніе крошечной арміи вис?ло на волоск?.
        Только поздно вечеромъ разгромленные большевики б?жали.
        Подъ Кореновской въ руки добровольцевъ попали ц?лые по?зда съ патронами, снарядами, ружьями, съ продовольствіемъ и б?льемъ.
        Во всемъ этомъ армія крайне нуждалась.
        Кром? того, къ нимъ, понесшимъ въ посл?днихъ бояхъ значительныя потери, тутъ неожиданно присоединились дв? сотни конныхъ и сотня п?шихъ казаковъ Брюховецкой станицы, выгнанныхъ пришлыми большевиками изъ родныхъ домовъ.
        Все это радовало и поднимало духъ усталыхъ бойцовъ.
        Возникали надежды на то, что Кубанское казачество скоро все поголовно возстанетъ противъ грабителей и убійцъ.
        Но зд?сь же ихъ ожидало горестное изв?стіе о томъ, что армія Эрдели, сдавъ Екатеринодаръ большевикамъ, 1-го марта ушла въ горы.
        Надо было спасать кубанскую армію, а черезъ это и самихъ себя.
        И добровольцы, изм?нивъ первоначальный маршрутъ, въ ночь съ 5-го на 6-ое марта круто повернули черезъ Раздольную на Усть-Лабинскую станицу.
        Снова съ утра до поздней ночи упорный бой за обладаніе Усть-Лабинской и за переправу черезъ Кубань.
        Н?сколько разъ въ теченіе боя Добровольческая армія лицомъ къ лицу стояла передъ неизб?жностью быть поголовно уничтоженной. По жел?зной дорог? прибывали со вс?хъ сторонъ все новые и новые большевистскіе эшелоны.
        Былъ моментъ, когда самъ Корниловъ съ штабомъ чуть не попалъ въ пл?нъ.
        И снова блестящая поб?да.
        Уже въ темнот? добровольцы на плечахъ разгромленнаго врага прошли черезъ Усть-Лабинскую станицу, по мосту перешли черезъ Кубань и расположились на ночь въ линейной казачьей станиц? Некрасовской.
        Но и тутъ ни минуты не было покоя.
        Ночью стр?льба на окраинахъ, съ ранняго утра весь сл?дующій день и ночь до новаго утра жестокій артиллерійскій и ружейный бой.
        Переправа черезъ р?ку Лабу въ бродъ совершалась подъ огнемъ непріятеля.
        Над?ялись, что за Лабой положеніе арміи станетъ н?сколько легче, что большевики побоятся отрываться отъ жел?зныхъ дорогъ.
        Расчетъ оказался совершенно ошибочнымъ.
        За Лабой положеніе арміи не только не улучшилось, но ухудшилось въ неизм?римой степени.
        Большевики подавляющими силами безперерывно окружали крошечную армію героевъ.
        Кром? того, съ переходомъ черезъ Лабу добровольцы изъ казачьихъ хуторовъ и станицъ, жители которыхъ терпимо и даже благожелательно относились къ нимъ, сразу попали въ районъ большевистски настроеннаго, непримиримаго, свир?паго мужицкаго населенія, взявшагося за оружіе и ежеминутно поражавшаго ихъ изъ-за каждаіо забора, ст?ны, куста, буерака.
        Къ войн? фронтовой присоединилась еще война партизанская.
        Добровольцы попали въ злое осиное гн?здо.
        Бои не прекращались ни днемъ, ни ночью.
        Это была нескончаемая тревога, безперерывная война, неустанное лролнтіе крови...
        И армія, усталая, безсм?нная въ своемъ сокрушительномъ продвиженіи впередъ оставляла за собой кровавый и огненный сл?дъ, разметывая передъ собою см?няющія другъ друга огромныя полчища врага.
        Некогда было ?сть, некогда спать.
        Бойцы падали отъ переутомленія и голода, но боевая энергія ихъ не ослаб?вала ни на минуту.
        Положеніе арміи было всегда настолько безприм?рно-отчаяннымъ, настолько труднымъ, что каждый въ этой маленькой кучк? людей-героевъ сознавалъ, что минутная оплошность кого-либо изъ нихъ, нер?шительность, промедленіе, трусость погубить ц?ликомъ всю армію, и вс? изъ посл?днихъ силъ тянулись, какъ можно лучше и честн?е, исполнить свой долгъ.
        И ч?мъ дальше вглубь кубанскихъ степей продвигалась маленькая армія, т?мъ сильн?е и непримирим?е становилось ожесточеніе об?ихъ враждующихъ сторонъ.
        Пропасть между пришлыми большевиками и м?стнымъ мужицкимъ населеніемъ съ одной стороны и добровольцами съ другой разверзалась все глубже и шире.
        О какомъ-либо примиреніи и думать было нечего.
        Такая мысль всякому показалась бы дикой и преступной.
        Это никому и въ голову не приходило.
        Тутъ шла борьба на истребленіе, не на животъ, а на смерть.
        Съ одной стороны народъ, какъ медв?дь, лизнувшій крови, безнаказанно испробовавшій убійствъ и грабежа, полагаясь на свою колоссальную численность, возгордившійся т?мъ, что ему все позволено, р?шившій, что онъ все можетъ, что онъ единственный надъ вс?ми и вс?мъ повелитель, хот?лъ только одного посл?дняго — насладиться истязаніями, упиться кровью уже доведенныхъ до ничтожества и отчаянія баръ и барчатъ — раздавить ихъ посл?дній оплотъ — маленькую армію. Ему казалось, ему это внушали, что только она одна м?шаетъ ему воспользоваться плодами его поб?ды, его завоеванныхъ «свободъ». Его сердило, его приводило въ неистовство то, что противъ него, непогр?шимаго праведника, какимъ называли его черные демоны разрушенія и во что онъ въ простот? душевной в?рилъ, дерзнула возстать кучка людей и это тогда, когда вс? ему льстили, вс? передъ нимъ заискивали, склонялись, никли и ползали. Жестокаго обмана и страшнаго предательства развратный, тупой дуракъ-народъ тогда еще и не подозр?валъ. Залитые невинной кровью безстыдные, хищные глаза его не вид?ли того неописуемаго б?дствія, которое уже подстерегало его и
немного поздн?е обрушилось на его преступную голову.
        Съ другой — кучка интеллигенціи, преимущественно военной и учащейся молодежи, ни въ чемъ неповинной, расплачивающейся за гр?хи и легкомысліе своихъ отцовъ, потерявшей отъ самосуда развратной черни своихъ родныхъ и близкихъ, а отъ ея воровства и грабежа все свое состояніе. Она была безприм?рно-несчастна, обездолена, лишена права на добываніе средствъ къ жизни. Ее отовсюду гнали. Непогр?шимый «богоносецъ»-народъ обрекъ ее на безпощадное истребленіе. У нея другого выбора не было: или покорно, какъ агнецъ, отдать себя на изд?вательства и растерзаніе б?шеному зв?рю или съ оружіемъ въ рукахъ защищать свое право на жизнь. Она предпочла посл?днее и въ своихъ ожесточенныхъ сердцахъ несла чувство неукротимой мести къ разнуздавшемуся хаму, перешагнувшему вс? грани закона и права, а въ своей оскорбленной душ? бережно хранила идею раздавленной и поруганной русской государственности. И какъ раненый левъ, она шла, нанося страшные удары врагу и искала точки опоры, гд? бы она могла обосноваться, оправиться, собраться съ силами и потомъ перейти въ р?шительное наступленіе.
        Не удержавшись въ Новочеркасск? и Ростов?, она такой точкой опоры считала сердце Кубани — Екатеринодаръ.
        Въ сердцахъ добровольцевъ жила и пламен?ла горячая в?ра въ то, что они спасутъ родину отъ окончательной гибели или, по крайней м?р?, продержатся до т?хъ поръ, пока не подосп?ютъ на помощь «доблестные» союзники.
        Они не сомн?вались въ окончательномъ исход? міровой войны, они в?рили, что общій врагъ, ради одол?нія котораго Императорская Россія принесла такія неисчислимыя жертвы, въ конц? концовъ будетъ раздавленъ, какъ не сомн?вались и въ томъ, что «благодарные» союзники помогутъ имъ свергнуть иго международной шайки грабителей, воровъ и убійцъ.
        Для этого в?дь такъ мало надо по сравненію съ т?мъ, что дала Россія для поб?ды и торжества союзниковъ!
        Усомниться въ благородств? и благодарности «доблестныхъ», «в?рныхъ» союзниковъ, допустить съ ихъ стороны коварство, низкое своекорыстіе и предательство къ впавшей въ несчастіе своей Родин? въ рядахъ добровольцевъ считалось великимъ гр?хомъ, несмывае-мымъ позоромъ, преступленіемъ непростительнымъ...
        И вс? жили надеждой, вс? в?рили, пламенно, безоглядно в?рили, что ихъ невообрази-мыя страданія и великія жертвы не пропадутъ даромъ, что «доблестные», «благородные», «в?рные» союзники, покончивъ съ общимъ врагомъ, изъ чувства благодарности къ настоя-щей подлинной Россіи не оставятъ ихъ безъ помощи, выручатъ. Предательство съ ихъ стороны представлялось имъ слишкомъ чудовищнымъ и безчелов?чнымъ. Даже мысль о немъ они не допускали, не хот?ли поганить своихъ сердецъ ею...
        Невообразимыя по своему изув?рству и жестокости истязательства большевиковъ надъ ранеными и попавшими въ пл?нъ «кадетами» вызывали со стороны посл?днихъ равноц?н-ный отв?тъ.
        Большевики сдирали съ добровольцевъ кожу, выр?зывали лампасы во всю длину ногъ отъ ступней до бедеръ, выматывали кишки, ломали кости, скоблили ножами десна, выкалывали шиломъ глаза, вырывали ногти и зубы, живьемъ сжигали и зарывали въ землю.
        Добровольцы подвергали жестокимъ избіеніямъ и разстр?ламъ пл?нниковъ-большеви-ковъ.
        Обычнымъ зр?лищемъ являлись своеобразныя гирлянды изъ пов?шенныхъ комиссаровъ на площадяхъ т?хъ селъ, станицъ и хуторовъ, которые своимъ поб?доноснымъ шествіемъ проходила Добровольческая армія.
        И никого такое зр?лище не поражало, никого не возмущало.
        Наоборотъ, такія р?шительныя м?ры удовлетворяли накопившуюся въ сердцахъ добровольцевъ месть, горечь, злобу и обиду противъ грабителей, истязателей и убійцъ.
        Вс? находили, что съ такими безпощадными, б?шеными животными, какими въ д?йствительности оказались красные носители «св?тлыхъ» «свободъ», надо поступать именно такъ, а не иначе.
        И было добровольцамъ невообразимо тяжко, тяжко физически и морально.
        Была не жизнь, не существованіе подъ солнцемъ, а кровавый кошмаръ, зубовный скрежетъ, кром?шный адъ.
        И этотъ адъ усугублялся еще и т?мъ, что съ того времени, какъ армія ушла изъ Ростова, ее, точно непроиицаемой переборкой, отд?лили отъ всего св?та и надъ головой ея плотно захлопнули крышку. Она оказалась разобщенной со вс?ми. Міръ жилъ самъ по себ?, а она сама по себ?. До нея ни откуда не доходило никакихъ изв?стій.
        XXIII.
        Но и въ этой юдоли сплошныхъ страданій, лишеній, испытаній, подвиговъ, крови и смерти выпадали и р?дкіе проблески радости и даже счастія.
        Юрочка и вс? его соратники помнили, какъ на поход?, уже за Лабой, миновавъ страшнымъ пламенемъ горящіе какіе-то хутора и хуторъ Киселевскій, дня два подрядъ, въ т? часы, когда затихали ожесточенные бои и особенно по вечерамъ, откуда-то издалека, точно изъ незд?шняго подземнаго міра еле-еле улавливались напряженнымъ ухомъ какіе-то безконечно-отдаленные звуки, похожіе на тяжкое, съ великой натугой, страдальческое дыханіе огромныхъ, невиданныхъ чудовищъ, а въ сумеркахъ на необозримомъ степномъ горизонт? гд?-то далеко-далеко, словно разверзались тяжелыя в?жды, вспыхивали короткими, грозящими зарницами невидимыя, огромныя очи и мгновенно снова смыкались.
        Не подлежало сомн?нію, что гд?-то далеко шли большіе артиллерійскіе бои.
        Старые, опытные офицеры по часовымъ стр?лкамъ высчитывали, что бои идутъ въ 45-50-ти верстахъ, не ближе.
        Вс? были крайне заинтригованы, вс? ломали головы надъ вопросомъ, что это значило?
        Скоро среди добровольцевъ пронеслась к?мъ-то пущенная догадка, что это пробивается къ нимъ на соединеніе Кубанская армія Эрдели.
        Въ рядахъ измученныхъ, истекавшихъ кровью добровольцевъ, непроницаемымъ жел?знымъ кольцомъ ц?лый м?сяцъ отд?ленныхъ отъ всего міра, пробудились надежды на скорую помощь.
        Однако они боялись в?рить во что-либо доброе.
        Снова безпрерывные длинные переходы, не умолкающее бои, кровавый кошмаръ и адъ. Останавливались только для того, чтобы оружіемъ пробивать кровавую дорогу, шли для того, чтобы пресл?довать обл?пившаго со вс?хъ сторонъ врага. Бой гор?лъ, не умолкая и съ фронта, и съ фланговъ, и съ тыла. Бой на остановкахъ, бой на поход?.
        Съ тяжелыми боями, отбивая у врага каждый шагъ и переправу черезъ р?ку Лабу, оставили добровольцы станицу Некрасовскую.
        За Лабой потянулись сплошь мужицкія поселенія.
        При приближеніи добровольцевъ жители бросали свои дома и поголовно разб?гались.
        Бои подъ какими-то горящими хуторами, бои подъ Киселевскимъ хуторомъ, въ самомъ хутор? и за хуторомъ.
        9-го марта Добровольческая армія съ боемъ ночью заняла большой мужицкій Филипповскій хуторъ, разселившійся по обоимъ берегамъ р?чки Пшеха или Б?лой.
        Въ хутор? не осталось ни одного челов?ка изъ м?стныхъ жителей.
        Злыя кубанскія собаки надрывались отъ лая; на улицахъ и базахъ рев?ли бродившіе волы, мычали коровы и телята; носились и ржали лошади, хрюкали свиньи; въ дворахъ безпокойно гоготали гуси, тревожно покрякивали утки, даже куры, привыкшія засыпать съ заходомъ солнца, не попавъ своевременно въ курятники на свои нашести, хлопали крыльями, взлетая на заборы и громко, испуганно кудахтали.
        Отд?леніе партизанъ, въ которомъ съ своими друзьями-чернецовцами служилъ Юрочка, пом?стилось въ одномъ, отведенномъ для него, двор?.
        Партизаны съ ранняго утра до поздней ночи проведшіе въ бою, не видавшіе ни корки хл?ба, измученные и голодные, вошли въ избу.
        Въ ней оказалось жарко натоплено.
        Въ печк?, занимавшей добрую половину хаты, еще тл?ли дрова, передъ деревянной широкой кроватью на скамь? въ круглой квашн?, накрытой толстымъ рядномъ, пучилось т?сто, готовое вотъ-вотъ перелиться черезъ край.
        Видимо, хозяева только-что сб?жали.
        При жизни Корнилова мародерство въ Добровольческой арміи прес?калось безпощадно — сурово.
        За все, взятое у жителей, платилось полнымъ рублемъ.
        Такъ практиковалось во вс?хъ казачьихъ хуторахъ и станицахъ.
        Въ мужицкихъ, сплошь большевистскихъ селахъ, изъ которыхъ населеніе при приближеніи добровольцевъ поголовно разб?галось, платить было некому, а потому фуражъ и съ?стное разр?шалось брать даромъ.
        Отд?ленный Волошиновъ, поставивъ въ углу задней половины хаты ружье и сбросивъ на лавку патронную сумку, крикнулъ:
        — Кир?евъ, Юра, пойдемъ! А ты, Матв?евъ и ты, Кастрюковъ, принесите дровъ или хоть кизекъ, чего найдете, — вонъ хоть изъ забора кольевъ наломайте и подбросьте въ печку. А ты, Андрюша, — обратился онъ къ 14-ти-л?тнему черноглазому партизану-кадету, — смотри, чтобы печка не потухла. Да поищите, господа, чего-нибудь по?сть. Хл?ба бы... Животъ подвело съ голода.
        Волошиновъ и Юрочка вышли изъ хаты.
        — Идемъ на охоту, — сказалъ Волошиновъ. — Тутъ, я вид?лъ, куры по заборамъ летаютъ и утки крякаютъ... Да вотъ он?.
        Въ одномъ углу двора, у запертой дверки плетневаго, обмазаннаго толстымъ слоемъ глины, кл?тушка, сбилась въ т?сную кучку стайка утокъ.
        Птицы, тревожно покрякивая, нал?зали другъ на друга и подобно игрушечнымъ лодочкамъ на зыбкой вод?, колыхались на своихъ кривыхъ лапкахъ, обезпокоенныя т?мъ, что на ихъ дотол? мирномъ и тихомъ двор? появилось столько чужихъ людей, поднявшихъ непривычную, шумливую сумятицу и что передъ ними не открыли дверку ихъ кл?тушка.
        Особенно надрывался кряканіемъ и сип?ніемъ б?логорлистый, св?тлогрудый, толстый селезень, точно онъ охрипъ отъ перепуга и простуды.
        — Ну-ка, Юра, лови! — сказалъ Волошиновъ.
        — Идетъ!
        Юрочка поправилъ на голов? папаху и оба, пригнувшись, широко раскорячивъ ноги и растопыривъ руки, нагнали и прижали испуганную стайку къ самому углу между кл?тью и заборомъ.
        Они поймали по ц?лой пар? во все горло крякавшихъ и бившихся въ ихъ рукахъ птицъ.
        Стайка, затопотавъ по земл? лапками, взмахивая крыльями, съ громкимъ кряканіемъ бросилась вразсыпную по двору.
        У Юрочки оказался прижатымъ къ груди и толстый, матерой селезень.
        Онъ, вытянувъ длинную шею, отчаянно сип?лъ и бился однимъ свободнымъ крыломъ.
        — Пусти его, Юра. Жаль. Онъ такой хорошій, на племя пригодится, — д?ловито зам?тилъ Волошиновъ. — Вм?сто него поймаемъ курицу.
        — И то в?рно.
        И Юрочка, пригнувшись къ земл?, прижавъ къ себ? одной рукой широко раскрывшую плоскій клювъ и неумолкаемо крякающую утку, осторожно выпустилъ селезня.
        — Ну, ступай, красавецъ, живи. Не пробилъ еще твой часъ! — промолвилъ Юрочка.
        Селезень сложилъ крылья и торопливымъ, перевалистымъ б?гомъ, звонко шлепая лапками по влажной земл?, продолжая испуганно сип?ть и опасливо поворачивая въ стороны головкой на вытянутой шейк?, поб?жалъ къ середин? двора, гд? сбилась въ кучку встревоженная, громко крякающая стайка.
        Матв?евъ и Андрюша откуда-то достали яицъ, сала, пшена и молока, Кастрюковъ принесъ, держа подъ мышками, два большихъ, круглыхъ каравая б?лаго хл?ба и торжественно положилъ ихъ на столъ подъ образами во второй половин? хаты.
        Волошиновъ дотронулся рукой до хл?ба. — Это откуда? Да еще горячій!... — воскликнулъ онъ съ радостно засверкавшими голодными глазами. — Спартизанили... — отв?тилъ Кастрюковъ, ухмыляясь широкимъ ртомъ. — Все обшарили и на потолк?, и въ погреб?, и въ амбарахъ.
        — Пироги[6 - Пирогъ — каравай хл?ба (донской говоръ).] дали наши изъ второго взвода. Они тутъ рядомъ, — сказалъ Андрюша. — Тамъ, страсть, сколько пироговъ напекли хозяева да забрать съ собой не усп?ли. Юноши, какъ голодные волки сразу набросились и по кускамъ расхватали ц?лый каравай, стремясь хоть немного и поскор?е утолить мучительный голодъ. Черезъ широкое устье печи въ передней половин? хаты видн?лось разгор?вшееся пламя. Дрова весело потрескивали, выбрасывая мгновенно погасавшія искры. Началась стряпня. Отд?ленными кухмистерами, по опред?лившимуся на поход? обычаю, были Волошиновъ и Юрочка, Андрюша топилъ печку, Дукмасовъ, Матв?евъ и Кастрюковъ сняли шинели и засучивъ рукава своихъ рваныхъ рубашекъ, ощипывали и разнимали на части зар?занныхъ утокъ и куръ, остальные таскали дрова и воду. Часа черезъ полтора — два все отд?леніе, поперем?нно обмывшись въ двор? студеной водой у колодца съ журавлемъ, насыщалось вкусной, жирной похлебкой изъ птицъ и яичницей съ саломъ, запивая молокомъ. — Ну и по?ли... Вотъ по?ли! Давно такъ не ?ли! — л?нивымъ, п?вучимъ голосомъ проговорилъ Кастрюковъ, у котораго
отъ усталости и сытости падали и смежались отяжел?вшія в?ки. Вс? были такъ утомлены и сыты, что всякому было тяжело даже языкомъ пошевелить. Посл? ужина партизаны, каждый подложивъ подъ голову патронный м?шокъ и завернувшись въ свои шинели и полушубки, заснули мертвымъ сномъ на кроватяхъ, на скамьяхъ и на полу. Юрочка, Волошиновъ и Андрюша, захвативъ свои м?шки и ружья, ушли на ночевку въ крытый с?новалъ, такъ какъ въ натопленной хат? было душно и т?сно. Ночь была тихая и св?тлая. Половинчатая луна на чистомъ зв?здномъ неб? повисла надъ самыми хуторскими крышами и обливала землю красноватымъ св?томъ. Нагр?тая земля излучала теперь поглащенную за день теплоту; въ мл?ющемъ поко? неподвижно стояли голыя деревья молодого вишневаго сада, черезъ который проходили юноши. Вечерняя суматоха съ ея шумомъ и гамомъ улеглась. На улицахъ ни души. Только въ дворахь лежали и стояли, пережевывая кормъ, усталыя добровольческія лошади, по временамъ шумно вздыхая и ударяя копытами объ упругую землю. Юноши едва передвигали ногами. — Хоть бы удалось поспать... не разбудили бы ночью по тревог?... — угасающимъ голосомъ
промолвилъ Юрочка, ткнувшись лицомъ въ с?но и мгновенно уснулъ, какъ убитый. Волошиновъ и Андрюша, повалившись на свое случайное мягкое ложе, по прим?ру своего товарища тотчасъ же захрап?ли. Хуторъ спалъ. Воцарилась чуткая тишина. Только изр?дка за околицей вдругъ прор?жетъ эту торжественную тишину одиночный выстр?лъ, протяжнымъ эхомъ зашумитъ, застонетъ и растеряется въ безбрежной степи. И опять тихо.
        XXIV.
        Выступленіе было назначено въ 6 часовъ утра. Но еще до разсв?та за хуторомъ послышались гулкіе одиночные выстр?лы. Къ разсв?ту бой разгор?лся и одинъ за другимъ въ д?ло вступали пулеметы. Дежурные разбудили партизанъ при первыхъ выстр?лахъ. Захвативъ ружья и сумки, они б?гомъ бросились на дворъ, чтобы оттуда итти къ сборному пункту на площади передъ маленькой церковью. «Господи, да когда же удастся выспаться?» — съ горечью думалъ Юрочка, громаднымъ усиліемъ воли едва освободившись отъ сковывавшаго вс? его набол?вшіе члены сна и выскакивая вм?ст? съ своими соратниками изъ сарая на дворъ. Его сразу охватило св?жимъ утреннимъ холодкомъ. Востокъ св?тл?лъ, а выше на неб? одиноко и ярко блистала, точно только что омытая и разрумянившаяся утренняя зв?зда. Онъ взглянулъ на б?л?вшій востокъ, на прекрасную, лучистую зв?зду. Его потянуло къ жизни. «Когда же жить? Неужели, такъ все и будетъ эта война?» А въ звонкомъ утреннемъ воздух? совс?мъ близко, внушительно, раскатисто и отчетливо строчилъ пулеметъ и все чаще и чаще бухали ружья. «Опять все тоже и тоже...» — съ тоской подумалъ Юрочка. Волошиновъ съ
непроницаемо-серьезнымъ выраженіемъ на лиц? построилъ свое отд?леніе, скомандовалъ направо и, завернувъ его л?вымъ плечомъ, скорымъ шагомъ повелъ со двора къ сборному пункту. На разсв?т? партизаны уже вступили въ бой. На восход? солнца громадный добровольческій обозъ, повозка за повозкой перебирался по исправленному за ночь саперной командой коряжистому длинному мосту на противоположный берегъ р?чки Пшеха. Утро было солнечное, теплое; небо синее съ кое гд? плывущими легкими облачками, похожими на б?лый, густой, медленно расходящійся и тающій паръ. Р?чка въ низкихъ, голыхъ, крутыхъ берегахъ, на которыхъ кое-гд? группами и въ одиночку торчали толстые, обрубленные отъ в?твей черные стволы кривыхъ, корявыхъ, дуплистыхъ вербъ, издали казавшихся ус?янными множествомъ шапокъ, бойко и быстро несла свои н?жно-зеленыя прозрачныя воды. Сквозь эти, пронизанные сверху лучами солнца воды, съ берега видн?лся каждый камешекъ на дн?.
        Оставшіяся позади хуторскія с?рыя и б?лыя саманныя[7 - Саманъ д?лается изъ см?си соломы и глины.] хаты сквозили въ частые просв?ты между левадой старыхъ в?твистыхъ вербъ съ безчисленными черными вороньими гн?здами на ихъ голыхъ вершинахъ. Оголенныя за зиму деревья подъ д?йствіемъ весенней теплоты уже брызнули безчислен-ными, еле зримыми листочками-пушинками и казались затканными мл?вшей на яркомъ, жгучемъ солнц? воздушно-прозрачной, зеленовато-с?рой вуалью. Чувствовалось, что еще нед?лю-другую усердно поработаетъ волшебная ткачиха-весна, и все отъ корней и до верхушекъ будетъ окутано сплошной зеленой занав?сью, и ни корявыхъ, черныхъ стволовъ, ни кривыхъ в?твей, ни вороньихъ гн?здъ, ни строеній уже не увидитъ за ними глазъ. Со стороны оставленнаго на противоположномъ берегу хутора, среди частой ружейной дроби и строченія пулеметовъ внушительно и грозно раздался первый пушечный выстр?лъ. Шрапнель жалобно, протяжно завыла въ воздух? и вдругъ па-афъ! со свистомъ и шип?ніемъ разорвалась высоко надъ хуторомъ.
        Грязновато-с?рый клубочекъ густого дыма сталъ медленно растекаться въ кристально-чистомъ воздух?, подъ широкимъ, синимь, уже разогр?вшимся ласковымъ небомъ.
        Снова изъ-за хутора донеслось грозящее внушительное бу-умъ, снова тоскливо, точно на кого-то жалуясь, зап?ла въ воздух? шрапнель, снова трескъ разрыва и медленно расплывающійся и тающій клубочекъ дыма и пара.
        За нимъ еще и еще выстр?лы...
        Генералъ Корниловъ, перейдя по мосту р?чку, расположился съ своимъ штабомъ на противоположномъ берегу у самой воды въ покинутой землянк? сторожа.
        Его небольшая, чрезвычайно тонкая, гибкая фигура въ с?ромъ, длинномъ полушубк?, при полномъ боевомъ вооруженіи, въ с?рой папах? и высокихъ сапогахъ видн?лась снаружи у самыхъ дверей землянки.
        Ни т?ни тревоги или безпокойства незам?тно было на его худомъ, желтоватомъ, р?шительномъ лиц? съ завалившимися щеками, съ выдавшимися скулами, съ длиннымъ разр?зомъ черныхъ, холодныхъ, быстрыхъ глазъ, съ маленькой, черной, полус?дой бородкой и тонкими, внизъ спускающимися усами.
        Мимо него, сплошной неразрывающейся вереницей посп?шно переходили по мосту повозки, всадники, п?шеходы.
        Прищуриваясь отъ яркаго солнца и приподнимая верхнюю губу настолько, что изъ-за нея сверкали б?лые зубы, Корниловъ скользилъ взглядомъ по скрипящему, гремящему и гудящему отъ топота множества копытъ, челов?ческихъ ногъ и стука колесъ мосту, внимательно осматриваясь по сторонамъ, св?ряясь съ картой, которую держалъ въ чрезвычайно бл?дной, маленькой, точеной рук? съ длинными, тонкими пальцами и отдавалъ штабнымъ офицерамъ какія-то приказанія.
        Около Корнилова, заложивъ руки за спину, по-бычьи низко опустивъ голову, нервной, развалистой походкой на толстыхъ ногахъ прохаживался взадъ и впередъ на короткомъ разстояніи между шалашомъ и берегомъ грузный, съ моложавымъ, но оплывшимъ бритымъ лицомъ начальникъ штаба генералъ Романовскій.
        Онъ былъ при шашк?, съ револьверомъ на боку его с?рой, короткой шубейки и глубоко погруженный въ какія-то думы, казалось, не зам?чалъ происходящаго вокругъ него.
        По приказанію командующаго вс?хъ мужчинъ изъ обоза, способныхъ двигаться, адъютанты останавливали по переход? черезъ мостъ у землянки и, раздавъ имъ запасныя винтовки съ патронами, партіями отправляли въ ц?пь.
        С?дые, искал?ченные полковники, капитаны и штатскіе люди всякихъ ранговъ и положеній строились, какъ рядовые и шли въ бой.
        Вс? понимали, что сегодня положеніе арміи настолько трудное, какъ никогда прежде.
        Большевистская артиллерія громила хутора и жидкія добровольческiя ц?пи не только съ фронта, но уже и съ тыла и съ обоихъ фланговъ.
        Тысячи повозокъ добровольческаго обоза, н?сколько часовъ переправлявшіяся черезъ р?чку, плотнымъ, громаднымъ прямоугольникомъ сосредоточились въ обширной долин? между р?кой съ одной стороны и длинной возвышенностью съ другой.
        Обозу некуда было двигаться. Онъ оказался запертымъ вм?ст? со своей арміей жел?знымъ вражескимъ кольцомъ.
        Большевики стянули сюда огромныя силы съ мощной артиллеріей.
        Они знали, что добровольцы безъ снаряд?въ, что патроны на исход?.
        Это поднимало ихъ энергію и подвигало къ невиданному въ ихъ рядахъ напору.
        На этотъ разъ красные р?шили, во что быто ни стало, доконать маленькую, но страшную армію.
        Добровольцы съ сверхсильнымъ напряженіемъ бившіеся съ ранняго утра, нигд? еще не усп?ли прорвать ни одного звена вражескаго жел?знаго кольца, не расчистили еще кроваваго коридора.
        Шрапнели, посылаемыя со вс?хъ сторонъ, почти безпрерывно рвались высоко въ неб? надъ обозомъ, съ каждымъ разомъ все бол?е и бол?е снижаясь.
        Люди и лошади, за м?сяцъ тяжкаго похода такъ привыкли къ огневому обстр?лу, что, казалось, на опасность не обращали ни мал?йшаго вниманія.
        Кое-гд? падали уже убитые и раненые люди и лошади, оказывались поврежденными повозки, ни это никого не смущало.
        Обозъ притихъ и напряженно, но терп?ливо ждалъ конца боя.
        Добровольческая артиллерія безмолвствовала.
        Въ арміи знали, что во вчерашнихъ бояхъ подъ хуторами посл?дніе снаряды разстр?ляны, патроны были на исход?.
        Высшее командованіе напрягало вс? силы арміи, чтобы поскор?е дорваться до Филипповскихъ хуторовъ, такъ какъ по св?д?ніямъ разв?дки, тамъ им?лись большіе склады снарядовъ и патроновъ.
        Всю прошлую ночь добровольцы искали эти склады, такъ какъ отъ нахожденія или ненахожденія ихъ завис?ла жизнь и смерть арміи, но перерывъ вс? дома и дворы, не нашли ни одного снаряда, ни одного патрона.
        Большевики заблаговременно усп?ли все это вывезти.
        Теперь переутомленной, понесшей значительныя потери, маленькой арміи пришлось разсчитывать только на маневръ, на силу и кр?пость своего штыка и духа.
        Часъ за часомъ проходили въ безпрерывномъ, ни на минуту не ослаб?вавшемъ, а все разгоравшемся бо?.
        Около полудня отъ артиллерійскаго обстр?ла въ оставленномъ за р?кой хутор? загор?лся рядъ хатъ и огонь распространялся неторопливо, ровно захватывая другія хаты и скирды соломы.
        День былъ безв?треный.
        Скоро пожаръ вспыхнулъ и на выселкахъ на противоположномъ берегу р?чки, у самой головы добровольческаго обоза.
        Въ грохот? огневого боя, особенно въ р?дкіе и короткіе промежутки между пушечными выстр?лами, слышалось безпрерывное, методическое, характерное и все усиливающееся злов?щее гуд?ніе и мелкое потрескиваніе сухого дерева, соломы и камыша, пожираемыхъ разроставшимся пламенемъ.
        Казалось, милліоны россійскихъ солдатскихъ челюстей временъ горе-главковерха Керенскаго лущили, расщелкивали и похрустывая, разжевывали с?мячки.
        Иногда сквозь звуки боя, злов?щій гудъ, шумъ и трескъ пламени доносилось отчаянное мычаніе коровъ, ирор?зывалось звонкое, испуганное ржаніе лошадей, лай обезум?вшихъ собакъ и тревожный, глухой челов?ческій гомонъ.
        Воздухъ накалялся. Поднимался в?терокъ. Отъ горящихъ хуторовъ на обозъ иной разъ, какъ изъ раскаленной печи, тянуло жаромъ.
        Часамъ къ тремъ дня на главномъ передовомъ фронт? добровольцевъ д?ло начало принимать очень дурной оборотъ.
        Отрядъ генерала Маркова, состоявшій преимущественно изъ молодыхъ, закаленныхъ въ бояхъ, офицеровъ, малочисленный, утомленный, поражаемый съ фронта и фланговъ артиллерійскимъ и ружейнымъ огнемъ, подъ напоромъ многочисленнаго врага сталъ медленно подаваться назадъ.
        Ц?пи этого отряда уже появились на склонахъ возвышенности.
        Съ низины, изъ обоза простымъ глазомъ уже видны были одиночные отступающіе стр?лки.
        Взоры вс?хъ съ трепетнымъ вниманіемъ приковались къ этимъ р?зко отчеканеннымъ на ясномъ фон? неба чернымъ силуэтамъ.
        — Плохо наше д?ло, совс?мъ плохо...
        — Да, всему есть пред?лъ, даже безумству храбрыхъ. Видимо, доживаемъ посл?днія минутки... Ну, что-жъ, на все Божья воля! — говорили одни.
        — Выворачивались изъ всякихъ обстоятельствъ, — зам?чали другіе. — Разв? лучше было подъ Кереновской или у Усть-Лабы, подъ Некрасовской? На то Корниловъ... Вывернется и еще по рож? имъ накладетъ...
        — Дай-то Богъ. Только большевики сегодня сильн?е, ч?мъ когда бы то ни было.
        И никто не тронулся, никто не заторопился, можетъ быть, потому что некуда было тронуться, не зач?мъ торопиться.
        Все придетъ само собой въ свое время. Но кто им?лъ револьверы, чаще обычнаго переводили на нихъ глаза.
        Въ случа? катастрофы, это было единственное спасеніе отъ невыносимыхъ изд?вательствъ и мукъ.
        Шрапнели снижались, еще усиленн?е выли и причиняли еще большій вредъ людямъ и лошадямъ.
        Каждую минуту можно было ожидать, что добровольческія ц?пи вотъ-вотъ будутъ сброшены внизъ, на обозъ.
        Въ такомъ случа? для Добровольческой арміи не оставалось бы выхода.
        Ее ожидало поголовное истребленіе.
        Обозъ пристылъ глазами къ своимъ защитникамъ.
        Партизаны, съ утра дравшіеся въ арріергард?, съ большимъ усп?хомъ отражавшіе напоръ большевиковъ на оставшійся за спиной добровольцевъ хуторъ, наконецъ совс?мъ разс?явшіе передъ собою красныхъ, въ самый критическій моментъ по приказанію Корнилова были брошены на помощь изнемогавшему отряду Маркова.
        Юноши, запыленные, усталые, но окрыленные новой, только что одержанной поб?дой, во глав? съ своимъ бригаднымъ командиромъ — невозмутимо спокойнымъ генераломъ Богаевскимъ, стройными рядами бодро двинулись въ новый бой.
        При переход? по мосту Корниловъ горячо благодарилъ ихъ за сегодняшнее молодецкое д?ло и ожидалъ отъ нихъ новой поб?ды.
        Похвала изъ устъ любимаго вс?ми кoмaндyющаго еще бол?е окрылила юныя сердца.
        — Въ полчаса все кончимъ! — ув?ренно говорили Богаевскій и офицеры.
        Пройдя поляну между повозками обоза, партизаны поднялись въ гору и на правомъ фланг? офицерской бригады разсыпались въ ц?пь.
        Марковцы прекратили отступленіе.
        По всему фронту разгор?лся еще бол?е горячій бой.
        Отъ грохота орудій, отъ завыванія и разрыва снарядовъ, отъ рева пулеметовъ, отъ безпрерывнаго ружейнаго гула и шума разбушевавшагося сзади пожара, ничего не было слышно.
        Но продолжался этотъ б?шеный бой не бол?е получаса.
        Большевики дрогнули.
        Добровольцы дружно ринулись въ штыки.
        Противникъ не принялъ удара и б?жалъ.
        XXV.
        Минуя изр?дка еще обстр?ливаемую артиллеріей дорогу, обозъ въ дв? повозки рядомъ, по широкому и глубокому оврагу, подъ прикрытіемъ своей арміи двинулся впередъ къ юго-западу.
        Скоро бой совс?мъ отзвучалъ.
        Потерп?вшіе пораженіе большевики, понесшіе значительныя потери, разс?ялись по неоглядной степи и ни единымъ движеніемъ или звукомъ не напоминали уже о своемъ существованіи.
        Солнце низко склонилось къ кое-гд? заволоченному облаками горизонту.
        Партизаны, сл?довавшіе въ арріергард?, возбужденные сегодняшней двойной поб?дой, чувствуя себя героями дня, забросивъ ружья за плечи, вольнымъ шагомъ шли въ длинной колонн? по мягкой, слегка пыльной дорог?, извивавшейся по косогору надъ р?чушкой.
        Они д?лились впечатл?ніями и особенно много толковали и сожал?ли о потер? въ сегодняшнемъ бою одного ротнаго командира — храбраго штабсъ-капитана Капельки.
        Отсюда, съ высокаго бугра, передъ ихъ глазами открывалась картина шествія длинной, прерывистой вереницы обоза по извивавшейся, какъ громадная с?рая зм?я, дорог?, начало котораго терялось гд?-то далеко, за несколько верстъ впереди.
        П?сенники вышли въ голову колонны.
        Зап?вало — прапорщикъ Нефедовъ, широкоплечій и могучій, съ черными, вьющимися волосами надъ загор?лымъ, энергичнымъ лицомъ, съ с?рыми, огневыми глазами, завелъ любимую партизанами казачью п?сню:
        Изъ л?совъ дрему-у-учихъ
        Ка-аза-аки идутъ,
        На рука-ахъ могу-у-чихъ
        На?здни-и-ика-а несутъ...
        Онъ молодецки встряхнулъ плечами, быстро вскинулъ на высоту головы свои руки съ разжатыми пальцами и столь же быстро бросилъ ихъ ладонями внизъ.
        Хоръ грянулъ:
        Ужъ тучки, тучки понависли,
        На поле палъ туманъ.
        Скажи, о чемъ задумался,
        Скажи, нашъ атаманъ?
        Подголосокъ — молоденькій, круглолицый, съ см?ющимися с?рыми глазами юнкеръ Кастрюковъ вдругъ сталъ задумчивымъ и серьезнымъ и своимъ св?жимъ, н?жнымъ, какъ дыханіе весны, ласкающимъ теноромъ покрылъ весь хоръ.
        И казалось, что его чарующій и хватающій за душу голосъ, будящій какія-то нев?домыя, тонкія, сердечныя струнки, сразу оторвался отъ хора своихъ товарищей, какъ стр?ла, вспорхнулъ далеко-далеко ввысь и тамъ парилъ и кружилъ надъ ними, какъ паритъ и кружитъ, д?лая несравненной красоты извороты и головоломныя петли, сверкающій на солнц? въ поднебесье своими крылами, б?лый голубь, а внизу подъ нимъ дружно и плавно, но неизм?нно на него равняясь, все впередъ и впередъ несется разномастная стая его товарищей и товарокъ...
        И вс?мъ отъ этого п?нія было и св?тло, и легко, и радостно, и грустно, у вс?хъ всплывали въ воспоминаніи и стройной чередою проносились мечты, и образы, и ц?лыя картины.
        Юрочка, отъ природы музыкальный, обладавшій прекраснымъ баритономъ, любилъ п?ть въ хору.
        И теперь, увлеченный п?ніемъ, онъ весь отдался мечтамъ, нав?ваемымъ словами п?сни и прип?ва.
        Въ воображеніи его рисовалась грозная фигура атамана, богатыря-красавца, удалой головы.
        Онъ представлялся ему въ образ? есаула Власова, на дняхъ на его глазахъ убитаго подъ Выселками.
        Юрочка не разъ любовался его исполинскимъ ростомъ, его совершенной фигурой, его матово-бл?днымъ, серьезнымъ лицомъ красавца, съ тонкими, черными, вьющимися усами, съ его властнымъ взглядомъ карихъ глазъ.
        Жизнь Юрочки была такъ непосильно тяжка, что иногда о смерти онъ мечталъ, какъ о желанной избавительниц? отъ всякихъ страданій и мукъ и думалъ, что за такимъ храбрее-цомъ, какъ Власовъ, онъ, не задумываясь, пошелъ бы въ пасть смерти.
        Носилки не просты-ы-ыя,
        Изъ ружей сло-о-ожены,
        Поперекъ стальны-ы-ые
        Мечи по-л-о-ожены.
        И снова грянулъ хоръ, исполняя прип?въ, и снова подголосокъ-весна зачаровывалъ слухъ и сладко, и больно заставлялъ трепетать сердца.
        Вдругъ откуда-то издалека спереди до слуха п?вцовъ донесся взрывъ торжествующаго многоголосаго ура.
        Ближе и ближе...
        Звуки росли. Радостные крики перекидывались по вереницамъ повозокъ и по рядамъ п?шихъ и конныхъ группъ, вспыхивая, какъ огни и разгораясь въ ц?лое пламя.
        Скоро они слились въ одинъ облегчительный, протяжный возгласъ.
        П?сня разомъ на полуслов? оборвалась, точно ее обрубили.
        Взоры вс?хъ съ недоум?ніемъ и пожирающимъ вниманіемъ устремились впередъ.
        По косогорью имъ навстр?чу скакалъ какой-то всадникъ.
        Онъ былъ еще такъ далеко, что казался несущейся къ нимъ большой мухой.
        Онъ быстро приближался.
        Уже видно было, какъ онъ махалъ мохнатой темной папахой и что-то кричалъ.
        И гд? онъ проскакивалъ, тамъ подхватывалось новое, неистовое, духъ захватывающее ура.
        Вс? предчувствовали какую-то больщую радость, вс? готовились услышать какое-то важное, счастливое изв?стіе, вс? терялись въ догадкахъ.
        И вс? ревнивыми глазами нетерп?ливо сл?дили за приближающимся и вырастающимъ всадникомъ.
        Совс?мъ недалеко, отъ ближнихъ переднихъ повозокъ, вспыхнули новые, пододвинув-шіеся, ликующіе клики.
        И передъ глазами партизанъ на бугр? выросъ скачущій на взмыленной гн?дой, ставшей отъ пота почти черной, лошади, низко пригнувшійся къ передней лук? всадникъ. Полы его с?раго полушубка широко разв?вались по в?тру, темно-малиновый башлыкъ болтался за спиной.
        Круглое, безбородое, съ короткими усами, лицо его было багрово-красно отъ скачки, напряженія и радости.
        — Кубанская армія генерала Эрдели сейчасъ соединилась съ нами! — зычнымъ, уже осипшимъ отъ крика, голосомъ грянулъ онъ.
        Радость и счастіе какой-то огромной горой надвинулось и сразу всей своей тяжестью навалилось на измученныхъ, во все хорошее изв?рившихся партизанъ.
        Духъ захватило въ гортани.
        И вдругъ, точно по команд?, изъ вс?хъ изнывшихъ въ безпрерывныхъ страданіяхъ грудей юношей и отроковъ вырвался одинъ облегчительный, поб?дный и грозный для побитаго и растрепаннаго врага вздохъ и вздохъ этотъ былъ могучее, дружное ура, присоединившееся къ еще неумолкнувшимъ радостнымъ кликамъ, раздававшимся по всей растянувшейся на десятки верстъ верениц? обоза и войскъ.
        Партизаны опомнились отъ перваго взрыва радости и счастія, хот?ли подробн?е разспросить привезшаго такую живительную в?сть офицера.
        Тотъ былъ уже далеко, въ самомь хвост? добровольческаго арріергарда.
        — Такъ вотъ что значили эти вспышки въ степи. Помните, господа? Это когда мы дрались за Киселевскими хуторами. Помните? — догадался одинъ изъ партизанъ.
        — И гулы! Слышали гулы-то? Еще офицеры наши по-часамъ высчитывали, въ сколькихъ верстахъ идетъ бой, — добавилъ другой.
        — Значитъ, это къ намъ на соединеніе пробивалась армія Эрдели...
        — Слава Богу! Теперь мы не одни, теперь мы покажемъ этимъ мерзавцамъ-большеви-камъ...
        — Говорятъ, у Эрдели до пяти тысячъ въ арміи и массу пушекъ и снарядовъ увезли съ собой изъ Екатеринодара...
        — Снаряды у нихъ, должно быть, есть, не такъ какъ у нась. Ишь какъ гуд?ли ихъ пушки по ц?лымъ днямъ.
        — Теперь Екатеринодаръ, какъ пить дать, будетъ въ нашихъ рукахъ.
        — Господа, а что, какъ все это онъ навралъ? И никакого Эрдели н?тъ? — усомнился кто-то.
        — Кто навралъ?
        — Да этотъ офицеръ.
        Вс? съ испугомъ, большими, вопросительными глазами гляд?ли другъ на друга.
        Разочарованіе было бы слишкомъ жестокимъ.
        — Да тогда его пов?сить мало, — упавшимъ голосомъ протянулъ одинъ изъ колонны.
        — Не можетъ быть.
        — Господа, такими вещами не шутятъ, — серьезно зам?тилъ Нефедовъ. — Чего же ради офицеръ взбулгачилъ бы всю армію и весь обозъ. Разв? онъ безъ головы?! За это начальство по головк? не погладитъ. А верховный безъ разговоровъ прикажетъ пов?сить на первой осин?.
        — Да, да. Правда. Этимъ не шутятъ. Небось, если бы вздумалъ взбрехнуть, ну сказалъ бы по секрету двумъ-тремъ...
        — Но онъ могъ ошибиться...
        — Какая тамъ ошибка?! Ошибки не можетъ быть.
        — Эхъ, жаль. Не задержали его да не разспросили хорошенько.
        Сомн?нія разс?ялись и вс? успокоились на мысли, что помощь близка.
        Теперь и усталость прошла. Вс? забыли, что не ?ли со вчерашняго дня, вс? и думали, и говорили только объ одномъ: о соединеніи съ кубанской арміей, о движеніи на Екатеринодаръ, объ очищеніи отъ разбойничьихъ большевистскихъ бандъ казачьихъ земель, о желанномъ отдых? и челов?ческихъ условіяхъ жизни въ сносной обстановк?.
        Тяжелы были почти безпрерывные бои и походы, но едва ли чины арміи меньше страдали и отъ холода, мокроты, грязи, вшей, голода и другихъ неудобствъ жизни.
        Вс? эти тяжкія условія и ужасающія обстоятельства д?йствовали угнетающе на состояніе духа маленькой, измученной арміи.
        Теперь окрылились дерзкія, яркія надежды, нахлынули осл?пительныя мечты на близкое спасеніе несчастной, обманутой, гибнущей родины. Не даромъ же понесли они столько трудовъ, лишеній, жертвъ! Тутъ была радость, было счастье, точно въ т?ла этихъ до полусмерти замученныхъ молодыхъ людей вдругъ кто-то вдунулъ животворящій духъ.
        Вс?хъ занимали вопросы: какова численность присоединившейся арміи, какой у нея запасъ снарядовъ, патроновъ, сколько пушекъ, каковы ея настроеніе и боеспособность.
        Объ этомъ шли разнор?чивые разсужденія и толки.
        Одно для вс?хъ было ясно, что теперь они не одни, что ихъ непроницаемая досел? разъединенность со вс?мъ міромъ въ одномъ м?ст? уже прорвана, что шансы на одол?ніе трусливаго, гнуснаго и безчисленнаго врага значительно повысились.
        А тамъ дальше прозр?ютъ и станутъ на ихъ сторону и вс? кубанскіе казаки. Тогда силы ихъ увеличатся въ неизм?римой степени.
        И въ различныхъ частяхъ арміи и обоза еще долго вспыхивало и подхватывалось мощное радостное ура.
        Разс?явшіеся по степи, по камышевымъ зарослямъ, по л?систымъ буеракамъ и балкамъ большевики, слыша эти неистовые, поб?дные клики изъ рядовъ Добровольческой арміи, бросали ружья, сумки, даже верхнее платье и обувь, обрубали у артиллерійскихъ запряжекъ постромки и ополоум?вшіе, конные и п?шіе, опережая и еще бол?е пугая другъ друга, въ безпамятств? б?жали и б?жали, куда глаза глядятъ.
        У вс?хъ была одна довл?ющая мысль, одинъ неумолчный крикъ сердца: спасаться, спасаться, во что бы то ни стало, отъ этихъ страшныхъ, неумолимыхъ, всегда поб?донос-ныхъ «кадетовъ».
        Но некому было пресл?довать ихъ.
        Добровольческая армія, переутомленная безперерывными походами и боями, съ пор?д?вшими рядами, оборванная, голодная, не им?вшая снарядовъ, израсходовавшаяпочти вс? патроны, везшая въ своемъ неповоротливомъ обоз? трупы своихъ убитыхъ, которыхъ некогда и негд? было похоронить, съ громаднымъ транспортомъ больныхъ и раненыхъ, которыхъ неч?мъ было накормить, неч?мъ од?ть, неч?мъ лечить и даже нек?мъ охранять, сп?шила на соединеніе съ кубанцами и жаждала отдыха и подкр?пленій.
        Вечеромъ добровольцы пришли въ полуопуст?вшую Рязанскую станицу, изъ которой казаки-фронтовики сегодня почти поголовно сб?жали къ большевикамъ, а ихъ отцы и д?ды встр?чали Корнилова съ хл?бомъ-солью, какъ давно жданнаго дорогого гостя и на кол?няхъ, со слезами ц?ловали его руки.
        Совершалось что-то непостижимое, въ одной семь?, недавно столь дружной и согласной, шелъ великій разнобой, чреватый невообразимо страшными, гибельными посл?дствіями.
        XXVI.
        Теперь въ грязномъ, обв?тренномъ и опаленномъ солнцемъ, загруб?ломъ и по?даемомъ вшами, росломъ, лохматомъ партизан? съ худымъ, большеглазымъ лицомъ, съ своеобразной боевой выправкой, въ затрепаной, рваной шинелишк?, въ дырявыхъ, тяжелыхъ ботинкахъ, съ ружьемъ въ рукахъ и съ сумкой патроновъ при боку едва ли можно было узнать прежняго н?жнаго, хорошенькаго, краснощекаго, опрятно од?таго, вымытаго и причесаннаго гимна-зиста Юрочку-любимца и баловня богатыхъ родителей.
        И для самого Юрочки въ его собственномъ сознаніи вся жизнь его разительно и р?зко переломилась пополамъ:
        Одно — это то, что было до поб?га изъ Москвы, другое — невыразимо дикое, кошмар-ное и т?мъ не мен?е непререкаемо реальное, д?йствительное, ежечасно и ежеминутно ощу-тимое и переживаемое — посл? поб?га.
        Для него между этими двумя стадіями его жизни какъ будто ничего общаго не осталось.
        Ему въ безпрестанной тревог?, голод?, холод? и кровавой борьб? за право двигаться и дышать на родной земл? некогда было вспоминать о прежней жизни, о д?тскихъ годахъ, когда же такія воспоминанія возставали передъ нимъ, то онъ гналъ ихъ, ибо они возбуждали въ немъ досаду, похожую на стыдъ за то, что онъ дошелъ до настоящаго нищенскаго состоянія, хотя и сознавалъ, что онъ нисколько неповиненъ въ т?хъ невообразимыхъ злоключеніяхъ, какія выпали на его страшную долю и на долю такихъ же несчастныхъ, юныхъ и пресл?дуемыхъ, какъ и онъ, русскихъ страстотерпцевъ и мучениковъ — его сверстниковъ.
        И часто ему казалось, что не онъ, Юрочка, теперь такой грязный и вшивый, жилъ когда-то холеный и чистенькій подъ крыломъ любящихъ родителей въ роскошной квартир?, съ св?тлыми, просторными комнатами, съ налощенными паркетными полами, покрытыми пушистыми коврами и зв?риными шкурами, съ мягкой, удобной мебелью, въ квартир?, въ которой столько картинъ, книгъ, зеркалъ, посуды и драгоц?нныхъ безд?лушекъ, не его гувернантки учили тремъ иностраннымъ языкамъ, не онъ об?далъ въ родной семь? за столомъ, всегда покрытомъ б?лосн?жной скатертью, им?я свой собственный приборъ, не онъ спалъ въ своей комнат? въ чистой постели, не его ласкали прекрасныя, н?жныя ручки матери, не отецъ баловалъ его, не онъ былъ любимцемъ семьи и школьныхъ товарищей, а кто-то другой, посторонній, мало общаго съ нимъ им?ющій.
        Теперь онъ только партизанъ Кир?евъ — см?лый, искусный, гордый воинъ, никогда не отлынивающій, никогда не отказывающійся отъ самыхъ рискованныхъ и опасныхъ боевыхъ предпріятій, желающій жить, но знающій, что когда пробьетъ его пред?льный часъ, онъ безтрепетно, честно, геройски встр?титъ смерть и съ достоинствомъ отойдетъ въ царство т?ней изъ этой постылой, опакощенной всяческой ложью, хамствомъ, зв?рствомъ и кровавымъ кошмаромъ жизни, отойдетъ, ни передъ к?мъ не пресмыкаясь, ни у кого не вымаливая права на существованіе.
        Большевиковъ ненавид?лъ онъ безумно и мстилъ имъ жестоко за мученическую смерть отца, за неизв?стную судьбу матери и сестренокъ, за убитыхъ, искал?ченныхъ и замученныхъ соратниковъ, за разрушенную и поруганную родину. Но больше и сильн?е всего въ мір? презиралъ и ненавид?лъ онъ евреевъ. Въ нихъ онъ инстинктомъ чувствовалъ, какъ чувствуютъ опасность, непримиримыхъ враговъ русскаго народа и у него, какъ, и у вс?хъ его сверстниковъ въ отряд?, укоренилось нерушимое уб?жденіе, что никто другой, а только еврейство подготовило и устроило великую смуту и бойню на Руси и оно ведетъ Россію и русскій народъ путемъ невиданнаго погрома къ полному обнищанию и уничтоженію.
        Онъ, какъ и вс? его соратники, жилъ жизнью безпріютнаго зв?ря въ такихъ ужасахъ и лишеніяхъ, что считалъ себя счастливымъ только тогда, когда въ чрезвычайно р?дкое отъ походовъ, боевъ и сторожевокъ время ему удастся хоть ч?мъ-нибудь утолить постоянно мучавшій его голодъ, найти хотя бы грязный и вонючій, но теплый уголъ гд?-нибудь на голомъ полу среди вповалку лежащихъ товарищей, дабы высушить и отогр?ть свои иззябшіе, обмокшіе, натруженные до боли, усталые члены и поспать мертвымъ сномъ н?сколько часовъ.
        Но и такое скромное счастіе р?дко выпадало на долю Юрочки.
        Чаще же отъ постояннаго нервнаго напряженія, оть физическаго переутомленія и хронической голодовки, онъ доходилъ до состоянія полнаго безразличія.
        Ни пули, ни артиллерійскіе снаряды, свиставшіе и рвавшіеся вблизи него, убивавшіе и ранившіе его товарищей, не д?йствовали тогда на него.
        Онъ такъ уставалъ, что ему хот?лось только сна, покоя, хотя бы такое блаженство пришлось купить ц?ною собственнаго существованія.
        Часто ему казалось, что та сверкающая, счастливая, нормальная и радостная жизнь въ родительскомъ дом?, въ атмосфер? родственной любви и ласки не была его собственной жизнью. Это была чья-то чужая. Ее онъ наблюдалъ гд?-то со стороны, вид?лъ въ сладкомъ,
        дразнящемъ, несбыточномъ сн?, слышалъ о ней въ волшебной, чарующей сказк?.
        Онъ же, Юрочка, совс?мъ одинокій, вс?мъ чужой, безъ прошлаго, безъ будущаго, безъ надеждъ.
        И такими же выброшенными изъ міра, безпощадно пресл?дуемыми имъ, одинокими оказались и вс? его юные сверстники.
        Все, что за всю его недолгую жизнь старательно внушали Юрочк? въ родительскомъ дом?, въ школ?, въ газетахъ, въ книгахъ, въ товарищеской сред?, вс? эти выспренныя, широков?щательныя разглагольствованія о добр?, о правд?, о «высокихъ» демократичес-кихъ и соціалистическихъ принципахъ, о свобод?, братств? и равенств?, все это на д?л? оказалось не только жалкой и вредной болтовней, а хуже гнусной ложью, подлой преднам?ренной провокацией и жесточайшимъ обманомъ. Все это теперь ежеминутно и ежесекундно показательно и неотразимо опровергается кровавымъ кошмаромъ жизни. Все это оплевано, разбито, попрано и ежеминутно откровенно и цинично попирается грязными лапами торжествующихъ подлецовъ. За вс? эти сладкія, выспренныя слова демократичес-кихъ сиренъ глупые русскіе люди заплатили и еще заплатятъ потоками своей крови, невиданнымъ униженіемъ, страданіями, паденіемъ и нищетой. Только дураки это не видятъ и этого не понимаютъ. Юрочка уразум?лъ это собственнымъ страшнымъ опытомъ.
        Ужасная жизнь, опасн?е и неприглядн?е жизни всякаго дикаго зв?ря, выпавшая на его долю и на долю его однол?токъ въ своей родившей ихъ стран?, среди своего родного народа, только ожесточила его безм?рно испытавшее сердце и заставила ни во что доброе, правдивое и справедливое не в?рить на земл?.
        Жизнь показала ему только окровавленную, хищную пасть, острые зубы и когти.
        Онъ вид?лъ только попранныя правду и справедливость и откровенное торжество негодяя, подлеца и обманщика.
        Во всемъ подражая удальцу — Волошинову, любившему рукопашныя схватки, въ которыхъ онъ былъ положительно неодолимъ, Юрочка давно уже научился влад?ть собою, въ бояхъ былъ спокоенъ, какъ з?ницу ока, берегъ патроны, стр?лялъ только на близкихъ разстояніяхъ и при томъ всегда на выборъ, чтобы пуля не пропала даромъ.
        Онъ презиралъ т?хъ своихъ соратниковъ, которые, не усп?вши залечь въ ц?пи, уже не выдерживали, а открывали безрезультатную пальбу, какъ только завидятъ вдали противника. На большевиковъ онъ смотр?лъ, какъ на б?шеныхъ собакъ, которыхъ надо истреблять, дабы самому не оказаться растерзаннымъ ими. Онъ велъ счетъ собственноручно убитымъ врагамъ и каждое лишнее убійство доставляло ему особенное злорадное удовлетворенiе: однимъ свир?пымъ, опаснымъ негодяемъ меньше. Въ рукопашныхъ схваткахъ Юрочка, не задумываясь, съ холоднымъ ожесточеніемъ можжилъ прикладомъ болшевистскіе черепа и пропарывалъ штыкомъ животы и груди.
        Kъ большому огорченію Волошинова и другихъ «старыхъ» партизань рукопашные бои въ Кубанскомъ поход? случались не такъ часто, какъ на Дону во времена Чернецова, потому что красные «народные» воины, въ начал? испробовавъ на самихъ себ? безпощадную силу штыковъ и прикладовъ «дохлыхъ»[8 - Сытые, хорошо од?тые красноармейцы называли добровольцевъ дохлыми за то, что т? были измождены, худы и дурно од?ты.]
        «кадетовъ», предпочитали вести бои на дальнихъ разстояніяхъ и тотчасъ же улепетывали, какъ только добровольцы, поднявшись во весь ростъ, переходили въ штыковую атаку. И теперь въ этомъ изнурительномъ, неимов?рно-тяжеломъ поход? война на Дону въ отряд? Чернецова его немногимъ, оставшимся въ живыхъ, соратникамъ, казалась раемъ небеснымъ по сравненію съ настоящимъ. По крайней м?р?, тамъ всегда были сыты, всегда въ тепл?, хорошо од?ты, не такъ смертельно переутомлялись, бои чередовались съ шумными, веселыми пирушками, а главное — впереди мерцали и манили надежды на близкій конецъ кроваваго большевизма, на отрезвленіе Родины отъ смрадныхъ дьявольскихъ чаръ революціи. Зд?сь одни лишенія, бои, опасности и почти никакихъ надеждъ. 14-го марта въ степномъ черкесскомъ аул? Шенджи состоялось фактическое и формальное соединеніе Добровольческой и Кубанской армій подъ общимъ водительствомъ генерала Корнилова. Собственно, Кубанской арміей остался командовать недавно еще въ императорскія времена капитанъ-летчикъ, а теперь революціонный генералъ Покровскій, соединенная же кавалерія об?ихъ армій поступила подъ
начальство генерала Эрдели. Силы увеличились почти вдвое. Но самое важное было то, что малочисленная кавалерія добровольцевъ пополнилась ц?лой тысячью кубанскихъ казаковъ и у присоединившейся арміи им?лись орудія и снаряды. Та часть Кубанской области, въ которую вступили теперь соединенныя б?лыя арміи, была б?дна хл?бомъ и продуктами питанія. На низины степныхь черкесскихъ ауловъ съ недалекихъ Кавказскихъ горъ и дулъ холодный в?теръ, нагналъ на синее небо мутныя тучи, закрывшія солнце. Зазелен?вшая уже земля подернулась сплошной темной, унылой т?нью. 13 марта весь день накрапывалъ дождь, но было еще тепло, 14-го похолод?ло и дождь шелъ постоянн?е и сильн?е. Земля, подъ д?йствіемъ жгучихъ солнечныхъ лучей за предыдущую нед?лю совершенно оттаявшая, теперь сразу превратилась въ черную, вязкую и липкую грязь. Черкесы въ первые дни появленія въ ихъ сторон? добровольцевъ приняли нежданныхъ, но желанныхъ гостей съ чисто восточнымъ радушіемъ. Они при всей своей б?дности отпускали для добровольцевъ хл?бъ и мясо даромъ, ни за что не желая получать денегъ, но узнавъ, что армія остановилась въ ихъ аулахъ только
временно, мимоходомъ, черкесы жестоко пріуныли и уже не оказывали прежняго радушія. Только-что похозяйничавшіе у нихъ большевики перебили почти всю ихъ молодежь, разграбили сакли, изнасиловали женщинъ.
        Они знали, что съ уходомъ добровольцевъ со стороны красныхъ ихъ ждетъ безпощадная месть: аулы будутъ сожжены, добро разграблено, уд?лъ мужчинъ — истязанія и разстр?лы, женщины вновь будутъ подвергнуты насиліямъ и позору.
        На призывъ Корнилова встать въ ряды Добровольческой арміи, черкесы откликнулись охотно и быстро сформировали конный полкъ.
        Юрочка и другіе партизаны съ обостреннымъ любопытствомъ стремились увид?ть въ домашней обстановк? черкесовъ — этотъ восп?тый русскими поэтами минувшаго в?ка воинственный народъ.
        «Черкесъ оружіемъ обв?шенъ,
        Онъ имъ гордится, имъ ут?шенъ»...
        Цитировалъ Юрочка стихи безсмертнаго Пушкина и въ его воображеніи черкесъ рисовался воплощеніемъ мужской красоты, силы, безстрашія и ловкости.
        Кто-то сказали ему, что степные кубанскіе черкесы, въ аулы которыхъ вступили теперь б?лыя арміи, принадлежатъ къ самому воинственному и благородному племени кавказскихъ народностей а-ды-гэ.
        Юрочку непріятно поразило то, что сакли черкесовъ были по большей части саманныя, низкія, т?сныя, куда меньше и б?дн?е жилищъ кубанскихъ казаковъ, а съ донскими нарядными, опрятными и просторными куренями, часто съ городской меблировкой и сравнивать нельзя. На т?сныхъ улицахъ и въ дворахъ — нечистота, навозъ, грязь и вонь.
        Черкесы и черкешенки представлялись Юрочк? высокимъ, стройнымъ народомъ, од?тымъ въ свои живописные національные костюмы и непрем?нно вс? — жгучіе брюнеты и брюнетки.
        На самомъ д?л? онъ увид?лъ испуганный, подавленный, б?дный народъ, обычнаго средняго роста, од?тый почти такъ же, какъ од?ваются во всей Россіи фабричные и мастеровые, только цв?та одеждъ поярче и легче обувь. Среди черкесовъ попадалось много с?роглазыхъ, круглолицыхъ блондиновъ и блондинокъ и даже рыжихъ.
        Объ оружіи не могло быть и р?чи.
        Его отняли большевики.
        Все это разочаровало Юрочку.
        XXVII.
        Добровольцы воспользовались короткой передышкой отъ боевъ и на земл? одного изъ ауловъ похоронили своихъ убитьтхъ, т?ла которыхъ, дабы не отдать своихъ мертвыхъ на поруганіе презр?нному врагу, по приказанию командующего везли съ собою на подводахъ изъ подъ Лабинской, и Некрасовской станицъ, Киселевскаго и Филипповскихъ хуторовъ.
        Въ б?дныхъ аулахъ не находилось ни достаточнаго количества пом?щеній, ни дровъ для отопленія, ни мяса, ни хл?ба, ни молока.
        Чины соединенныхъ армій, спасаясь отъ холода и непогоды, ютились въ сараяхъ, въ т?сныхъ, съ жел?зными печурками, закопт?лыхъ кунацкихъ, напихиваясь въ каждый кл?тушокъ, въ каждую комнатку, подъ каждую крышу по столько челов?къ, что не вс?мъ представлялась возможность сид?ть, -ли кукурузныя лепешки, пр?сный чурекъ и пышки на горчичномъ масл? и только немногимъ счастливцамъ удавалось купить немного баранины и буйволинаго молока.
        Вс?мъ было и голодно, и холодно, и мокро.
        Положеніе больныхъ и раненыхъ, несмотря на вс? заботы командующаго, который никогда не забывалъ о своихъ выбитыхъ изъ рядовъ бойцахъ, оказалось хуже вс?хъ.
        Въ посл?дней богатой станиц? Рязанской для нихъ было реквизировано много од?ялъ и халатовъ и ими ихъ укрыли.
        Но такъ какъ пом?щеній въ маленькихъ аулахъ было недостаточно, то большинство этихъ страдальцевъ по н?сколько сутокъ не пришлось снимать съ повозокъ.
        И они безъ св?жихъ перевязокъ, безъ лекарствъ и почти безъ ?ды, дни и ночи проводили на улицахъ и площадяхъ подъ открытымъ, холоднымъ, дождливымъ небомъ.
        У многихъ од?яніе давно промокло, зам?нить его было неч?мъ, просушиться негд?.
        Съ 14-го на 15-ое марта всю ночь напролетъ шелъ проливной дождь, а на утро соединенныя арміи, каждая получивъ свою отд?льную боевую задачу, Кубанская изъ станицы Калужской, Добровольческая изъ аула Шенджи, подъ неперестававшимъ дождемъ вышли въ направленіи станицы Ново-Дмитріевской.
        Обозъ добровольцевъ былъ направленъ на Калужскую.
        Дорога отъ Шенджи до Калужской, чуть не сплошь перер?занная л?систыми оврагами, безчисленными ручейками и балками, пролегающая по бугроватой, со множествомъ болотъ, м?стности, въ наступившую росторопь совс?мъ раскисла и оказалась невообразимо тяжка не
        только для длиннаго, неповоротливаго обоза, но даже и для всадника.
        Утромъ отъ косого, частаго и мелкаго дождя всю степь заволокло сырой, туманной пеленою.
        В?теръ, какъ разудалый добрый молодецъ, гулялъ и свисталъ по широкой степи, по буеракамъ, по частымъ водомоинамъ, трепалъ, рвалъ и выворачивалъ съ корнями попадавшіяся на его пути деревья.
        На колеса повозокъ громадными, сплошными, отъ ободьевъ до ступицъ, пластами наворачивалась темнобурая, липкая грязь.
        Колеса походили на неуклюже обтесанные и густо осмоленные тяжелые мельничные жернова.
        Лошади по кол?но и даже выше завязали въ грязи, хрип?ли и надрывались отъ натуги, рвали сбрую и уносы и изнеможенныя, падали сами, чтобы больше не встать и засасываемыя размякшей землею, лежали, покорно ожидая смерти.
        Въ короткое время путь ус?ялся сломанными и опрокинутыми на бокъ повозками, съ торчащими въ воздух? колесами, павшими лошадьми и отчаянно бившимися кучками людей, спасавшихъ себя и остатки своего посл?дняго имущества.
        Больные и раненые стонали и кричали, взывая о помощи или прося у Бога смерти.
        Они страдали не только отъ невзгодъ стихіи и отъ болей въ своихъ ранахъ, но и отъ каждаго толчка по дорог?, а толчки были на каждомъ шагу.
        Имъ помогали, какъ могли, но, въ сущности, помочь было неч?мъ.
        Вс? были одинаково несчастны, одинаково безпомощны и вс? едва прикрыты остатками своихъ истрепавшихся одеждъ.
        Поручикъ Клушинъ съ раздробленными ногами лежалъ въ одной изъ повозокъ обоза съ другимъ раненымъ — гвардейскимъ подпоручикомъ Кистеромъ изъ Офицерскаго полка.
        Оба были ранены подъ Киселевскимъ хуторомъ, оба съ т?хъ поръ ?хали вм?ст?.
        Кистеръ былъ совс?мъ еще мальчикъ.
        Л?вая рука его была перебита въ локт?, на правой оторвано три пальца, въ боку тяжкая рана съ переломомъ реберъ.
        Н?сколько разъ во время похода ихъ перевязывали, но за недостаткомъ времени, пом?щеній, лекарствъ и хирургическихъ инструментовъ не могли приступить къ основательнымъ операціямъ, чтобы удалить изъ ихъ т?лъ осколки костей, а о гипсовыхъ повязкахъ и маскахъ и думать было нечего.
        Матеріаловъ для нихъ армія не им?ла.
        У вс?хъ была только одна надежда — дотянуть до об?тованной земли, каковой представлялся Екатеринодаръ, въ которомъ над?ялись найти и сносныя пом?щенія и лекарства, и инструменты, и б?лье, и ванны.
        Раны у Клушина и Кистера загнаивались.
        Оба приходили къ сознанію, что обречены на медленную, мучительную смерть.
        Простая, короткая мужицкая тел?га, въ которой они ?хали, какъ будто нарочно была сколочена для того, чтобы пересчитывать вс? неровности ужасной дороги.
        Каждое движеніе колеса отдавалось нестерпимой болью въ раздробленныхъ членахъ.
        Въ посл?дній день ни одной уже сухой нитки на нихъ не осталось.
        Од?яло и шинели, которыми они были укрыты и нижняя одежда ихъ н?сколько часовъ не просыхали.
        Холодная дождевая вода забиралась имъ подъ рубашки.
        Они согр?вались только собственной теплотой и дыханіемъ.
        Молоденькая сестра милосердія Александра Павловна, не вынесши созерцанія адскихъ страданій своихъ раненыхъ, укрыла ихъ своей единственной м?ховой шубкой городского покроя.
        Она сд?лала все, что могла, сама же въ пуховой вязаной кофточк? и шведской кожаной куртк?, въ легкомъ платк? на голов? и въ большихъ мужскихъ сапогахъ, съ лицомъ, почерн?вшимъ отъ холода, усталая и отуп?лая отъ своихъ и чужихъ страданій, вотъ уже н?сколько часовъ подрядъ м?сила грязь, идя рядомъ съ тел?гой, которую съ большой натугой едва тащила пара заморенныхъ, мокрыхъ, какъ мыши, съ закурчавившейся шерстью лошаденокъ.
        Отъ вс?хъ этихъ испытаній, а главное отъ сознанія полнаго своего безсилія ч?мъ-либо помочь раненымъ, она шла, вперивъ глаза въ пространство, съ выраженіемъ полнаго отчаянія и какой-то одервен?лой безпомощности.
        Кистеръ еще съ первыхъ дней своего раненія настолько ослаб?лъ, что по ц?лымъ часамъ лежалъ въ забытьи и бреду.
        Когда стояла хорошая погода и гр?ло солнце, онъ еще кр?пился. Видимо, у него еще были кое-какія надежды на продленіе жизни.
        Но въ аулахъ, когда такъ р?зко изм?нились къ худшему и условія существованія и погода, припадки забытья стали повторяться чаще и продолжительн?е.
        Одинъ разъ, придя въ себя посл? обморока, Кистеръ съ тоскующими, страдальческими глазами обратился къ своему сос?ду съ мольбой:
        — Не могу больше... Ради Бога, господинъ поручикъ, застр?лите меня... Ну что вамъ стоитъ?! Разъ, два и готово... Если бы у меня не были изуродованы об? руки, я избавилъ бы васъ отъ этой непріятной операціи...
        У Клушина былъ наганъ съ пятью зарядами. Онъ тщательно скрывалъ его на всякій случай. Мысль о самоубійств? еще съ момента искал?ченія приходила ему въ голову, но у него еще тл?ли кое-какія надежды на жизнь. Онъ разсчитывалъ добраться до Екатеринодара, гд? затянутъ въ лубокъ его ноги и раздробленныя кости срастутся.
        Просьба Кистера сначала показалась ему дикой и онъ наотр?зъ отказался исполнить ее. Но одинъ за другимъ проходили мучительные дни. Положеніе ихъ все бол?е и бол?е ухудшалось. Страданія становились непереносимыми.
        Кистеръ стоналъ, кричалъ, приставалъ съ своей просьбой. На лиц? его застыло выраженіе нестерпимой муки. И Клушинъ самъ уже находилъ, что иного выхода, кром? самоубійства, у нихъ у обоихъ больше н?тъ.
        Сегодня утромъ при вы?зд? изъ Шенджи Кистеръ корчась отъ боли въ боку и роняя крупныя слезы изъ глазъ, возобновилъ свою просьбу.
        — Вы не подумайте, господинъ поручикъ, что я плачу отъ боли или отъ жалости къ самому себ?... — объяснялъ Кистеръ. — О, н?тъ! Я — кр?пкій. Все перенесу… Даю честное слово офицера... Но понимаете, уже никакихъ надеждъ... А тутъ разъ и концы въ воду...
        Клушинъ задумался на н?сколько секундъ. Кистеръ, не сводя своего страдальческаго взгляда съ лица товарища по несчастью, напряженно ждалъ.
        — Потерпите немножко, подпоручикъ, — промолвилъ Клушинъ, — больше терп?ли. Вотъ когда совс?мъ будетъ плохо, тогда вм?ст?...
        — А позвольте знать... скоро?
        — Думаю... сегодня.
        — Даете слово? Не забудете, господинъ поручикъ? — съ радостью ухватился Кистеръ.
        — Даю слово.
        — Честное слово офицера?
        — Честное слово офицера, — подтвердилъ Клушинъ.
        — Вы меня много обяжете... такой услуги никогда не забуду. Теперь я спокоенъ. Я не знаю, какъ васъ благодарить, господинъ поручикъ...
        — Не за что, подпоручикъ...
        — Пожалъ бы вамъ руку, да неч?мъ. Такъ не забудете?
        — Я далъ слово.
        — Слушаю, господинъ поручикъ.
        XXVIII.
        Часовъ съ 11-ти утра въ воздух? значительно похолодн?ло; в?теръ повернулъ съ недалекихъ горъ и съ каждой минутой усиливаясь, обдавалъ ледянымъ холодомъ, бурей завывая въ степной пустын?.
        На глинистой земл?, не усп?вавшей поглащать и впитывать громадное количество водяныхъ осадковъ, широко разливались лужи, быстро превращавшіяся въ сплошныя озера.
        Вм?сто дождя повалилъ частый, косой, мелкій сн?гъ, больно бившій въ лицо, сл?пившій глаза и проникавшій въ мал?йшія отверстія рваныхъ одеждъ, а потомъ закрутилъ, заверт?лъ и завылъ, точно гд?-то недалеко за сплошной б?лой ст?ной, мгновенно со вс?хъ сторонъ вставшей передъ глазами, гикали и р?звились торжествующіе б?сы или щелкая зубами, злобно завывали огромныя стаи голодныхъ волковъ.
        Клушинъ съ нечелов?ческимъ терп?ніемъ переносилъ вс? страданія, разбол?вшихся ранъ старался не зам?чать, мирился съ холодомъ и мокротой, но больше всего мучалъ его дурной запахъ, распространявшійся отъ Кистера, а въ посл?дніе дни и отъ него самаго.
        «Заживо сгниваю, — съ холоднымъ, безнадежнымъ ужасомъ думалъ онъ. — И уже никто и ничто помочь не можетъ. Вотъ судьба!».
        Нестерпимый холодъ пронималъ все мокрое т?ло Клушина. Раны были точно совс?мъ обнажены на в?тру и мороз?. Все т?ло его нестерпимо, бол?зненно ныло и дрожало мелкой дрожью. Какъ ни силился Клушинъ отыскать въ ум? своемъ какіе-либо ободряющіе выходы, мысль его или растекалась въ безнадежномъ пространств? или билась, какъ птица въ кл?тк?, наталкиваясь на одн? только непреодолимыя преграды.
        Всю жизнь беззаботный, веселый, жизнерадостный, Клушинъ и къ войн?, и къ своимъ многочисленнымъ раненіямъ относился, какъ къ маленькимъ, подчасъ забавнымъ эпизодамъ. Теперь, оказавшись безнадежно искал?ченнымъ, онъ сталъ серьезн?е задумываться.
        Этотъ молодой челов?къ, прямо со школьной скамьи попавшій на войну, несознанной, органической любовью любилъ русскую армію и особенно свой полкъ, любилъ Царя, любилъ Россію и лилъ свою кровь за нихъ, потому что это его долгъ солдата и офицера, потому что это такъ надо. Во время революціи, когда Государь отрекся отъ Престола, Клушинъ пошелъ за революціонными генералами, потому что они лучше его, Клушина, знаютъ, что необходимо для славы русской арміи и для счастья Родины.
        Но когда Керенскій посадилъ Корнилова и другихъ генераловъ и офицеровъ въ Быховскую тюрьму за то, что они стояли за возстановленіе въ арміи дисциплины и порядка, что хот?ли покончить съ ядромъ революціонной гидры — сов?томъ рабочихъ и солдатскихъ депутатовъ, когда ему самому пришлось спасаться отъ самосуда собственныхъ солдатъ, съ которыми раньше при Цар? у него р?шительно никогда никакихъ недоразум?ній не было, Клушинъ пошелъ за Корниловымъ, потому что онъ в?рилъ, что только одинъ Корниловъ можетъ спасти армію и Россію.
        Теперь онъ отдалъ все отвергшей, безпощадно гнавшей и пресл?довавшей его Родин?. Онъ искал?ченъ, безпомощенъ, никому не нуженъ и окол?ваетъ хуже, ч?мъ собака подъ заборомъ. Но Клушинъ никого не винилъ и ни на кого не ропталъ. Что же д?лать? Значитъ такова его судьба.
        Выходъ былъ одинъ. Часъ расчета наступалъ. Клушинъ ощупалъ свой револьверъ.
        Съ такими безпросв?тными мыслями онъ, озябшій и дрожащій, незам?тно для себя забылся.
        Онъ вид?лъ во сн? свою родную орловскую деревню, маленькую, полузаброшенную усадьбу, въ которой онъ родился. Въ старый д?довскій, такой дорогой и знакомый домъ влет?ла птичка, похожая на щегла, только побольше и поярче его опереніемъ. Онъ совс?мъ маленькій мальчикъ въ б?лой рубашк? и въ брюкахъ съ подтяжками. Онъ поеживается, все т?ло его болитъ отъ холода. Надо бы од?ться потепл?е, но ему некогда. Птичка можетъ улет?ть. Ему до смерти хочется ее поймать. Она испуганно и быстро летала по вс?мъ комнатамъ, билась во вс? углы, жалобно и громко, не по - птичьи какъ-то пищала и челов?ческимъ взглядомъ смотр?ла на него, какъ бы сама и просилась, и боялась попасть къ нему въ руки. Онъ бросился ловить ее, подкрадывался къ ней на цыпочкахъ. А она, уц?пившись лапками гд?-нибудь за ст?ну, за занав?ску, за карнизъ, или подоконникъ, казалось, ждала, чтобы онъ схватилъ ее и все жалобно, тоскливо пищала и пищала, точно манила его къ себ?. Но каждый разъ, какъ только онъ уже касался рукой ея, она съ тоскливымъ пискомъ вспархивала и улетала... Ему было смертельно досадно, что никакъ не можетъ поймать ее, что она
каждый разъ такъ предательски ускользала. Онъ вошелъ въ азартъ и долго, долго гонялся за ней по вс?мъ комнатамъ и угламъ и въ сердц? его вселилась безнадежность, что не поймать ему птички, а онъ чувствовалъ, что если не овлад?ть ему этой крылатой летуньей, тогда пропало все, но что именно пропало, онъ не зналъ, но что-то важное, отъ чего зависитъ вся судьба и вся жизнь его... Наконецъ, птичка выпорхнула прямо изъ-подъ его руки и черезъ открытую стеклянную дверь балкона исчезла въ воздух?.
        — Улет?ла! — съ испугомъ, съ великой горечью и тоской пробормоталъ онъ.
        Съ этимъ словомъ на устахъ Клушинъ и проснулся.
        Снизу исходилъ такой же пискъ, какимъ пищала приснившаяся птичка.
        Онъ прислушался и понялъ, что при каждомъ своемъ поворот?, равном?рно, черезъ опред?ленные промежутки времени, тоскливо скрип?ло одно колесо ихъ повозки.
        Это окончательно вернуло Клушина къ ужасающей д?йствительности.
        Зач?мъ не в?чно снился этотъ сонъ? Зач?мъ онъ не мальчикъ въ б?лой рубашк? и въ штанишкахъ съ подтяжками?
        Онъ уже не дрожалъ, а лежалъ неподвижно, окочен?лый, хот?лъ откинуть отъ лица задуб?вшія од?яло и шинель, но съ чрезвычайными усиліями, да и то не сразу, приподнялъ обезсил?вшую и он?м?вшую правую руку.
        Отъ напряженій все т?ло его дернулось.
        Что-то заможжило въ ранахъ на ногахъ и нестерпимая боль, точно по проводамъ, прокатилась и отозвалась въ самомъ сердц?.
        Изъ груди у него вырвались хрипъ и мычаніе, такъ какъ для крика у него не хватило голоса.
        «Замерзаю. Кончено!» — пронеслось въ его голов?, но онъ не почувствовалъ уже ни прежняго ужаса, ни боязни, только боль во всемъ т?л? стала непереносима, а въ сердце точно всадили толстое шило и ковыряли, и поворачивали имъ во вс? стороны.
        Прежде Клушинъ внутри себя чувствовалъ н?что такое, что согр?вало вс? его члены. Казалось, въ его организм? тл?лъ какой-то маленькій очагъ, распред?лявшій и разносившій теплоту къ периферіямъ.
        Сейчасъ этотъ живительный очагъ погасъ. Все т?ло его отъ самаго нутра и до конечностей одинаково ровно застыло и захолод?ло.
        «Э - э... плохо. Конецъ»... — пронеслось въ его голов?.
        «Такъ нельзя. Довольно ужъ», — безъ словъ сказалъ самому себ? Клушинъ.
        И каждое изъ этихъ несказанныхъ вслухъ словъ вырисовывалось передъ нимъ, какъ н?что значительное, огромное и непреложное, подобно непогр?шимому, окончательному приговору.
        Онъ какъ будто духовно переселился въ иной, бол?е опред?ленный и бол?е серьезный міръ, въ которомъ н?тъ нашихъ условностей, виляній, лжи, обмана, гд? каждое душевное движеніе и каждая мысль мгновенно превращаются въ волю и д?йствіе.
        Клушинъ съ натугой изъ посл?днихъ силъ, точно многопудовую тяжесть, едва отвернулъ промерзлыя, занесенный сн?гомъ шинели, од?яло и шубку сестры.
        На него пахнуло леденящимъ холодомъ и мелкій, кружащійся сн?гъ запорошилъ ему лицо.
        Онъ увид?лъ только тонкую, худенькую спину и низко склоненную голову сестры съ налипшимъ на нее сн?гомъ.
        Д?вушка, рукой въ перчатк? держась за край тел?ги, едва передвигала ногами.
        Совс?мъ въ б?ломъ туман? и самъ, какь привид?ніе, б?лый, рядомъ съ б?лыми лошадьми впереди д?вушки маячилъ возница — мужикъ.
        Все б?ло, все въ сн?гу, все, даже самый воздухъ, обвито б?лымъ саваномъ.
        Отъ всего в?яло уныніемъ смерти, небытія.
        «И для чего жить? Не надо», — сказалъ себ? Клушинъ, и снова слова эти, какъ непреложный доводъ, отчеканились въ его сознаніи.
        Онъ потянулся за револьверомъ, но его что-то мучало, что-то недод?ланное, забытое.
        «Да, надо поблагодарить сестру».
        Онъ хот?лъ произнести н?сколько словъ, но языкъ, какъ огромное бревно, почти не поворачивался во рту, а въ гортани совс?мъ не оказалось голоса.
        Онъ едва просип?лъ что-то, но и самъ даже не разслышалъ, что сказалъ.
        «Не надо!» — повелительно кто-то со стороны продиктовалъ ему.
        Онъ снова закрылъ лицо шинелями и од?яломъ и все-таки что-то безпокоило его, чего-то онъ не дод?лалъ, что-то забылъ.
        Клушинъ долго возился, вынимая изъ кобуры револьверъ. Пальцы плохо повиновались ему.
        Онъ усталъ и н?сколько разъ вынужденъ былъ отдыхать.
        Отъ возни боли въ ногахъ и сердц? стали еще нестерпим?е, точно каленымъ жел?зомъ жгли его.
        Онъ, стиснувъ зубы, не обращалъ на нихъ никакого вниманія. Все равно, конецъ.
        Но безпокойство, но догадка о чемъ-то неисполненномъ, недод?ланномъ все время не только не покидали его, но усиливались.
        Вынувъ револьверъ изъ кобуры, Клушинъ нечаянно взглянулъ на Кистера, вспомнилъ мучавшее его и обрадовался.
        Пригожее, чернобровое, съ обострившимися чертами, съ страдальческими складочками, лицо Кистера посин?ло.
        Въ забытьи онъ слабо дышалъ.
        «Слово далъ, слово офицера россійской Императорской арміи. А оно нерушимо. Сдер-жать надо!» — сь радостью подумалъ Клушинъ.
        Онъ долго прим?ривался и, наконецъ, приложилъ-таки дуло револьвера къ уху Кистера, слабо д?йствующимь пальцемъ съ усиліемъ нажалъ на спускъ.
        Подъ шинелями раздался глухой стукъ.
        «Агa, теперь не встанетъ! — сь удовлетвореніемъ подумалъ Клушинъ. Ему стало легко, точно большая тяжесть оторвалась отъ сердца. — Слово сдержалъ».
        Онъ усталъ и передохнулъ не больше одной секунды, но она протянулась въ его сознаніи, какъ безконечный ударъ въ в?чности. Онъ сп?шилъ, боясь, чтобы кто-нибудь не пом?шалъ выполнить задуманное и съ усиліемъ, потому что камен?ла рука, поднялъ револьверъ къ своему виску...
        «Готовъ!»
        Раздался второй стукъ, точно на досчатое дно повозки швырнули небольшой камень.
        Сестра въ завываніи бури услышала два странныхъ, подозрительныхъ стука и очнувшись отъ своихъ думъ, чуя что-то недоброе, закочен?вшими руками отдернулаод?янія, закрывав-шія раненыхъ.
        В?теръ рванулъ и заверт?лъ.
        На мигь въ носъ сестр? ударило кисловатымъ запахомъ пороха и крови и унеслось.
        Передъ ее глазами на дн? повозки лежали рядышкомъ два окровавленные трупа.
        Вьюга съ злобнымъ воемъ заносила ихъ мертвыя, еще не остывшія, лица.
        Сестра снова закрыла ихъ шинелями.
        Она такъ привыкла къ сплошнымъ ужасамъ, что событіе это не потрясло и даже не удивило ее.
        Она сама изъ посл?днихъ силъ боролась съ холодомъ и усталостью и только еще ниже поникнувъ головой, продолжала идти рядомъ съ повозкой.
        По м?р? того, какъ продвигался обозъ, стоны больныхъ и раненыхъ все усиливались, а сн?жный буранъ все неистов?е и неистов?е бушевалъ и рев?лъ.
        Въ такой обстановк? путешествіе продолжалось ц?лый день, хотя между Шенджи и станицей Калужской насчитывается едва ли бол?е 16-ти верстъ.
        Къ вечеру побрасавъ въ пути множество поломанныхъ, застрявшихъ въ грязи, занесенныхъ сн?гомъ повозокъ и выбившихся изъ силъ лошадей, головныя части обоза втянулись въ станицу Калужскую.
        Не меньше, какъ на четверть аршина степь была покрыта сн?жнымъ саваномъ, который на большихъ пространствахъ плавалъ по насыщенной сн?гомъ вод?.
        Мало-по-малу раненые притихли.
        Одни изъ нихъ лежали въ окочен?ніи и безпамятств?, обмороженные, другіе, благодаря реквизированному въ станиц? Рязанской од?янію, до?хали благополучно.
        Въ Калужской линейной станиц?, куда съ?хались обозы соединенныхъ армій и куда, не исполнивъ возложенной на нее боевой задачи, вернулась Кубанская армія, каждый дворъ былъ набитъ повозками и лошадьми, многіе фургоны и автомобили кубанцевъ стояли прямо на улицахъ и площадяхъ, въ домахъ ютилось по двадцати и бол?е челов?къ въ каждой комнат?.
        Въ продовольствіи чувствовался недостатокъ, такъ какъ станица была не хл?боробная, а промышляла нефтью и сама питалась съ базаровъ близкаго Екатеринодара, къ которому доступъ теперь былъ закрытъ.
        Голодъ заглянулъ вс?мъ въ глаза.
        Отъ безкормицы, переутомленія и непогоды въ дворахъ падали лошади.
        Къ ночи в?теръ упалъ, буранъ стихъ, но сн?гъ усилился.
        Теперь онъ валилъ на землю частыми, крупными хлопьями.
        XXIX.
        Добровольцы, съ самимъ Корниловымъ во глав?, выйдя изъ Шенджи, направились на станицу Ново-Дмитріевскую и черезъ н?сколько часовъ похода не им?ли на себ? ни одной сухой нитки.
        Помимо холода, дождя, в?тра, а потомъ пурги, донимавшихъ ихъ и сверху и со вс?хъ сторонъ, съ недалекихъ Кавказскихъ горъ въ степь ринулись потоки и въ короткое время вс? безчисленныя низины наполнились водой, буераки и балки обратились въ бурныя р?чки, а
        ручейки и р?чушки разлились въ ц?лыя р?ки.
        Мосты почти повсюду снесло, а гд? они уц?л?ли, то посередин? широкихъ водныхъ пространствъ сиротливо торчали наружу верхушки перилъ, а поверхъ мостовыхъ настиловъ хлестала вода.
        Добровольческой п?хот? во многихъ м?стахъ пришлось брести по грудь въ вод?.
        Пушки перетаскивали и лошадьми, и на рукахъ.
        Отъ командующаго арміей до посл?дняго рядового, вс?мъ выпала одинаковая доля.
        Пока шелъ дождь, двигаться по грязи и по вод? въ полномъ боевомъ снаряженіи было трудно.
        Но вотъ похолодн?ло, усилился в?теръ и закрутилъ сн?жный буранъ.
        Ни впереди, ни по сторонамъ не было видно ни зги.
        Люди, выходившіе изъ р?къ, съ ручьями стекавшей съ нихъ воды, сразу обл?плялись сн?гомъ и обмерзали.
        В?теръ захватывалъ духъ въ груди и валилъ съ ногъ долой.
        Казалось, самыя стихіи ополчились противъ добровольцевъ, казалось, самая злобная вражеская фантазія не могла придумать бол?е мучительной пытки, какую наслала природа на эту кучку несчастныхъ, обездоленныхъ людей, казалось, такую кару Божію, обрушившу-юся въ степной пустын?, не въ силахъ было вынести ни одно живое существо.
        Но впереди своихъ жел?зныхъ полковъ ?халъ въ сопровожденіи конвоя на великол?п-ной, игреневой масти, кровной лошади одинъ челов?къ.
        Онъ былъ не высокъ ростомъ, тонокъ, худъ, на видъ хилъ и слабъ, но стальной закалъ его тощаго т?ла, видимо, не уступалъ жел?зной вол? его титаническаго духа.
        Челов?къ этотъ былъ Корниловъ.
        Армія обожала его, беззав?тно в?рила ему и знала, что разъ, не взирая ни на какія стихійныя преграды, ведетъ ее Корниловъ, значить, такъ надо, значитъ, иначе нельзя.
        Да и д?йствительно, невозможно было терять ни одного дня.
        Корнилову, какой бы то ни было ц?ной, необходимо было взять Екатеринодаръ, пока большевики не укр?пились въ немъ и не стянули силы отъ Новороссійска и Ставрополя.
        Безъ занятія Екатеринодара вс? уже принесенныя добровольцами тяжелыя жертвы мало того что пойдутъ на смарку, но и самой арміи грозила неизб?жная поголовная гибель.
        На пути стояла Ново-Дмитріевская станица.
        Надо было сломить эту преграду.
        И вождь, не щадившій своихъ силъ и здоровья, оплакивая въ сердц? своемъ каждую пролитую каплю крови своихъ бойцовъ, принималъ страшныя р?шенія, требовалъ отъ себя и своей арміи сверхчелов?ческихъ трудовъ и подвиговъ.
        Въ короткое время добровольческія колонны обратились въ вереницы б?лыхъ, медленно двигающихся страшилищъ.
        Заледен?вшая одежда, словно панцыремъ, сковывала т?ло, м?шала движеніямъ, но и отъ холода не защищала.
        Винтовки падали изъ окочен?вшихъ рукъ, он?м?вшія ноги отказывались служить.
        Прошло н?сколько часовъ непосильной борьбы людей съ суровыми стихіями.
        Люди дошли до изнеможенія. Каждому не хот?лось уже дальше двигаться, не хот?лось ни о чемъ думать, вс?хъ тянуло лечь на землю и заснуть мертвымъ сномъ.
        Командиры останавливали свои части и давали своимъ подчиненнымъ вольно.
        И добровольцы, не разбирая чиновъ и положеній, схватывались другъ съ другомъ, боролись, кувыркались, катались по земл?, дубасили одинъ другого прикладами и кулаками.
        Отъ одежды во вс? стороны лет?ли ледяные осколки.
        Поднимался шумъ, крикъ и см?хъ.
        А вьюга курила и бушевала.
        Согр?вшись, добровольцы строились въ колонны и продолжали свой путь.
        Но пройдя версту, много — дв?, они снова останавливались и снова начинали согр?ваться по прежнему способу.
        Во второй половин? дня добровольцы подошли къ станиц? Ново-Дмитріевской.
        Тутъ имъ преградила путь вспучившаяся р?ка.
        Кубанская армія, въ боевую задачу которой входило подойти къ Ново-Дмитріевской другой дорогой, со стороны станицы Григорьевской и поддержать добровольцевъ въ ихъ наступленіи, не выполнила своего назначенія и вернулась съ пути къ обозамъ, въ теплыя хаты станицы Калужской.
        Этимъ обстоятельствомъ добровольцы были поставлены въ отчаянное положеніе.
        Большевики, находившiеся въ тепл? и сух?, не испытывали р?шительно никакихъ невзгодъ и не ожидали въ такую адскую погоду нападенія.
        Однако ихъ артиллерія, расположенная на крутомъ берегу р?ки со стороны станицы, тотчасъ же загрохотала.
        Добровольческія пушки застряли въ пути и были брошены.
        Подъ огнемъ непріятеля добровольцы кинулись искать переправу.
        Одни п?хотинцы перешли р?ку въ бродъ, другихъ, такъ какъ они сами въ обмерзлой одежд? не могли повернуться, подсаживали на крупы лошадей кавалеріи. И вс? бросались въ ледяную воду.
        Добровольцы предпочитали смерть въ бою гибели отъ холода.
        Очутившись на той сторон?, они сразу перешли въ штыковую атаку.
        — Только одни наши баричи могутъ драться въ такую сатанинскую погоду! — обронилъ крылатую фразу генералъ Марковъ, лично руководившій боемъ въ рядахъ своихъ офицер-скихъ полковъ.
        Въ то время, какъ на окраинахъ станицы шелъ жестокій бой и озв?р?вшіе добровольцы лоскомъ клали красныхъ, беря хату за хатой, улицу за улицей, въ середин? за б?шенымъ завываніемъ бури большевики и не подозр?вали о нашествіи страшныхъ «кадетовъ».
        Ихъ захватывали врасплохъ.
        Наконецъ-то измученные, голодные, полузамерзшіе люди дорвались до тепла.
        Юрочка со своими друзьями-партизанами, перенеся вс? ужасы этого дня, уже передъ вечеромъ, когда большевики были окончательно выбиты изъ станицы, еле живой дотянулся до отведенной для ихъ отд?ленія хаты, едва им?лъ силы сбросить свою мокрую, промерзлую одежду и хлюпающую обувь и, повалившись на голый полъ, заснулъ, какъ убитый. Онъ былъ обмороженъ и разбитъ.
        Ему было безразлично, останется ли онъ живъ или заснетъ нав?ки.
        Ему хот?лось только сна и покоя, а тамъ что будетъ.
        Его прим?ру посл?довали и вс? его не мен?е измученные товарищи.
        Сутокъ двое продолжалось блаженство покоя. Нигд? не протрещалъ ни одинъ выстр?лъ.
        Добровольцы усп?ли оправиться, отогр?ться и обсушить свои лохмотья.
        Большевики собрались съ силами и внезапно въ полночь напали на станицу.
        На улицахъ закип?лъ кровопролитный бой, продолжавшійся до половины сл?дующаго дня.
        Большевикамъ данъ былъ жестокій отпоръ.
        Посл? этого большевистская артиллерія ц?лые дни р?дкимъ огнемъ обстр?ливала станицу съ дальнихъ разстояній.
        На разрывавшіеся на улицахъ и въ дворахъ снаряды никто не обращалъ вниманія.
        Такими пустяками нельзя было удивить добровольцевъ.
        Между т?мъ страшный степной буранъ улегся ночью того же дня, когда взята была станица Ново-Дмитріевская, но еще сутокъ трое сн?гъ, ни на минуту не переставая, ровно и прямо въ безв?тренномъ воздух? валилъ на землю крупными, пушистыми хлопьями.
        Въ степныхъ буеракахъ и балкахъ нанесло сугробы выше роста челов?ка.
        Потомъ расчистилось небо, съ голубой лазури засверкало жгучее весеннее солнце и вся степь, точно необъятный столъ, накрытый гигантской скатерью, б?л?ла и искрилась мирі-адами граненыхъ алмазовъ.
        Глазамъ было больно смотр?ть на излучающую сн?жную необозримую равнину.
        Но это вид?ніе продолжалось недолго.
        Подъ д?йствіемъ горячихъ лучей сн?гъ быстро посин?лъ и ос?лъ; поверхность его затянулась тонкой коркой, по которой плавала вода; внизу по земл? потекли безчисленные говорливые ручейки, съ крышъ и деревьевъ падала звонкая капель.
        Воздухъ наполнился тихимъ, прив?тливымъ шумкомъ, точно въ природ? шелъ таинственный дружескій шопотъ нев?домыхъ существъ.
        Потомъ кое-гд? небольшими пятнами зачерн?ли прогалины. Съ каждымъ часомъ ихъ становилось больше числомъ; он? расширялись и точно расли и расползались во вс? стороны.
        Въ станиц? по улицамъ уже нельзя было пройти и про?хать: вязли въ сн?гу и грязи лошади, застрявали тел?ги, п?шеходы пробирались глубокими, черными тропочками вдоль ст?нъ и заборовъ.
        Только дней шесть спустя по непролазной грязи, по залитымъ водою низинамъ, по л?систымъ буеракамъ и балкамъ, черезъ разлившіяся р?чушки добровольческій обозъ съ великими затрудненіями былъ переведенъ изъ Калужской въ станицу Ново-Дмитріевскую.
        Но время было дорого. И, несмотря на полное бездорожье, надо было, во что бы то ни стало, двигаться впередъ.
        На пути къ Екатеринодару стояла Георгіе-Афипская станица, на флангахъ и въ тылу въ станиц? Григорьевской и въ хутор? Сибирскомъ скопились большія силы большевиковъ.
        Чтобы двигаться впередъ, необходимо было выбить непріятеля изъ вс?хъ этихъ м?стъ.
        И снова походы, и снова жестокіе бои.
        XXX.
        Вс? посл?дніе дни съ самаго выхода изъ аула Шенджи Юрочка чувствовалъ себя нехорошо.
        По дорог? въ Ново-Дмитріевскую во время дождя и страшнаго бурана онъ промокъ и промерзъ до костей.
        Его рваная одежда и обувь сосвс?мъ не держали тепла и не защищали отъ мокроты и холода.
        И если Юрочка не упалъ по дорог? среди степи, чтобы больше не встать, то этимъ всец?ло былъ обязанъ своимъ соратникамъ. Они ободряли его, Волошиновъ окуталъ его голову своимъ башлыкомъ, Матв?евъ повязалъ его голую шею своимъ шарфомъ. Посл?днія версты полторы могучій Волошиновъ буквально ташилъ выбившагося изъ силъ Юрочку на своихъ плечахъ, при переправ? же черезъ р?чку передъ станицей поднялъ и посадилъ его на крупъ лошади казака, а самъ по поясъ въ вод? бр?лъ рядомъ съ нимъ и поддерживалъ его.
        Юрочка слегка обморозился, схватилъ простуду и два дня отлеживался на теплой печк? въ станичной хат?.
        Въ ночномъ бою на улицахъ станицы онъ, не вполн? оправившійся, снова простудился.
        Въ Добровольческой арміи считалось позорнымъ «ловчиться» и отлеживаться въ обоз?.
        Ловчилъ и трусовъ презирали.
        Въ обозъ попадали или серьезно раненые или тяжко больные.
        Самолюбивый исполнительный и гордый, Юрочка и думать не хот?лъ о томъ, чтобы уйти на н?которое время до полнаго выздоровленія въ санитарный отд?лъ. Да ему и жаль было разстаться съ своей ротой, съ своими друзьями, т?мъ бол?е, что посл? каждаго боя ихъ оставалось все меньше и меньше.
        Въ ночь на 23-е марта Юрочка участвовалъ въ кровопролитномъ, тяжеломъ ночномъ бою партизанъ съ большевиками подъ хуторомъ Сибирскимъ въ то время, какъ офицерская бригада д?йствовала подъ станицей Григорьевской.
        Оба пункта были взяты добровольцами.
        И онъ чувствовалъ себя довольно кр?пкимъ и бодрымъ.
        На сл?дующую ночь партизаны форсированнымъ маршемъ прошли къ станиц? Георгіе-Афипской и соединившись со вс?ми силами своей и Кубанской армій, на разсв?т? подъ личнымъ руководствомъ самого Корнилова вступили въ бой съ большевиками.
        Несмотря на то, что Георгіе-Афипская, огражденная р?кой съ бетоннымъ мостомъ, опоясанная жел?зной дорогой, представляла собой грозную защиту, не взирая на подавляющую численность большевиковъ, мощность ихъ артиллеріи и участіе съ ихъ стороны броневыхъ по?здовъ, къ 12-ти часамъ дня, какъ нам?тилъ самъ Корниловъ, станица была взята добровольцами и обозъ б?лыхъ армій уже втягивался въ ея улицы.
        На ослаб?вшаго Юрочку потрясающе под?йствовала смерть его старыхъ соратниковъ и особенно бол?зненно отозвалось тяжелое раненіе Матв?ева и мужественнаго, могучаго прапорщика Нефедова.
        Оба они на глазахъ Юрочки были поражены осколками одного и того же снаряда, а Юрочка былъ слегка оглушенъ.
        Пресл?дованіе разбитаго подъ Георгіе-Афипской врага было возложено на партизан-скую бригаду.
        Красные на открытомъ м?ст? не задерживались и слабо отстр?ливаясь, отб?гали все дальше и дальше, пока не втянулись въ л?сокъ, росшій верстахъ въ двухъ отъ станицы, по об?имъ сторонамъ жел?знодорожнаго полотна.
        Зд?сь д?ло было трудн?е и продвигалось медленн?е.
        Прячась за кустами и стволами деревьевъ, большевики держались упорно, каждый шагъ свой сдавая только съ боя.
        Ружейные выстр?лы раскатисто и гулко раздавались въ обнаженномъ л?су, и кусты и деревья, казалось, стонали, охали, какъ чувствующія живыя существа, протяжно, ропотливо шум?ли и перекликались многоголосымъ эхо.
        Никогда Юрочка не чувствовалъ себя такъ худо, какъ сегодня. Его мужественную, закаленную въ бояхъ и невзгодахъ, всегда готовую на подвигъ и жертву, душу сегодня точно вынули и въ груди осталась гнетущая пустота.
        Голова у него кружилась, въ ушахъ звен?ло, рябило въ глазахъ, н?сколько разъ къ горлу подкатывался клубокъ — позывъ на тошноту, руки и ноги дрожали и подламывались въ кол?няхъ и несмотря на то, что въ воздух? совс?мъ не было жарко, а скор?е св?жо, онъ н?сколько разъ мгновенно обливался холоднымъ потомъ.
        Но главное, что его особенно угнетало, это страхъ, съ которымъ онъ всегда прежде ум?лъ усп?шно бороться и въ горячк? боевъ совершенно одол?вать его.
        Сегодня Юрочка не узнавалъ себя и глубоко презиралъ. Онъ чувствовалъ, что труситъ ему все казалось, что каждый выстр?лъ несетъ пулю прямо ему въ голову и если онъ кр?пился и дрожащими, нев?рными шагами шелъ въ ц?пи съ своими соратниками, а не повернулъ назадъ и не уб?жалъ съ поля сраженія, то только потому, что онъ былъ самолюбивъ и больше жизни дорожилъ твердо установившейся за нимъ репутаціей храбраго, находчиваго бойца и надежнаго, неизм?ннаго товарища.
        Ему все казалось, что сегодня онъ будетъ или убитъ или искал?ченъ и въ бою ему не везло. За весь день онъ выстр?лилъ только одинъ разъ, при томъ на близкомъ разстояніи и «промазалъ».
        Какъ старый, опытный боецъ, не расходующій зря патроновъ, своего промаха онъ не могъ простить себ?.
        Проведя ц?лый день въ бою и уже передъ вечеромъ, продвигаясь по л?су въ ц?пи, ища глазами врага, напряженно всматриваясь впередъ и оглядываясь по сторонамъ, чтобы не оторваться отъ своихъ, Юрочка, держа наготов? винтовку, посл? н?которой нер?шитель-ности высунулся изъ-за ствола укрывавшаго его дерева и хот?лъ переб?жать впередъ до нам?ченнаго имъ ближняго куста.
        Пули не часто, съ визгомъ свистали вокругъ него, шлепались въ стволы, съ трескомъ и чмоканіемъ ломали сучья и в?тки и царапали св?жую, зеленую кору, тонкими и глубокими рваными полосками обнажая влажно-б?лую древесину.
        Вдругъ Юрочка услышалъ близкое, знакомое, даже прив?тливое жужжаніе и одновре-менно въ л?вую ногу его выше кол?на съ внутренней стороны слегка толкнуло и какъ будто обожгло.
        Сгоряча, не обративъ на это вниманія, онъ, опираясь на правую ногу, занесъ л?вую и хот?лъ на нее ступить, но она сразу отяжел?ла и мускулы голени и ляжки задрожали и задергались.
        «Э, не раненъ ли?» — съ горечью и испугомъ подумалъ Юрочка и опираясь на ружье, не дотрагиваясь л?вой ногой до земли, торопливо отодвинулся за толстый стволъ того дерева, за которымъ только что стоялъ.
        Тутъ Юрочка нагнулся и осмотр?лся.
        На потрепанной, насквозь промокшей и раскисшей обмотк? и выше — на рваныхъ, грязныхъ шароварахъ оказались маленькія капельки алой крови.
        «Ц?ла ли кость?» — подумалъ Юрочка и еще бол?е испугался.
        Противъ смерти и притомъ мгновенной онъ давно уже ничего не им?лъ.
        Она явилась бы только желанной избавительницей, отъ вс?хъ непосильныхъ тяготъ, лишеній, страданій и постояннаго переутомленія. Живя же ежечасно и ежеминутно въ самомъ царств? насильственной смерти, онъ зналъ, что когда - нибудь и в?роятно, не за горами придетъ и его чередъ отойти въ иной міръ. Мысль эта въ посл?дніе дни перешла у него въ твердую ув?ренность, въ н?которое предчувствіе, но возможность остаться навсегда кал?кой пугала его больше всего на св?т?.
        Онъ осторожно дотронулся раненой ногой до земли.
        Острая, колющая боль отъ ноги пронизала все его т?ло и особенно нестерпимо отозвалась въ позвонкахъ, но кость не хряснула и не сопнулась.
        Это немножко ободрило его.
        «Что же д?лать теперь? — подумалъ растерявшійся Юрочка. — Куда д?ваться?».
        Онъ опять попробовалъ ступить на раненую ногу, но чтобы не вскрикнуть отъ боли, прикусилъ губы.
        Для него теперь стало ясно, что ходить безъ посторонней помощи онъ не въ силахъ. Мысль, что онъ можетъ быть забытъ и попасть въ руки большевикамъ, привела его въ ужасъ.
        Онъ огляд?лся по сторонамъ.
        Справа шагахъ въ пятнадцати впереди его шелъ Кастрюковъ, сл?ва онъ увид?лъ Андрюшу.
        — Кастрюковъ, я раненъ! — крикнулъ Юрочка и не узналъ своего голоса, такъ чувствовались въ немъ испугъ, истеричность и чуть не слезы.
        Онъ спохватился и взялъ себя въ руки.
        Кастрюковъ только что выстр?лилъ и за громомъ выстр?ла, за гуломъ, шумомъ и стономъ эха ничего не слышалъ.
        — Я раненъ, Кастрюковъ! — уже во весь голосъ, нетерп?ливо закричалъ снова Юрочка.
        Кастрюковъ, прильнувшій грудью къ дереву и, отклонивъ въ сторону голову, зорко по-охотницки всматривавшійся впередъ, наконецъ, изъ тонкаго расходящагося порохового тумана обернулъ къ нему свое возбужденное, недоум?лое лицо.
        — Да раненъ же я! Иди сюда! — уже со злобой и досадой въ третій разъ крикнулъ Юрочка.
        — Да ну? — какъ бы съ сомн?ніемъ и какъ-то небрежно, какъ показалось Юрочк?, точно р?чь шла о самыхъ обыденныхъ, незначительныхъ вещахъ, переспросилъ Кастрюковъ, продолжая по - прежнему зорко всматриваться впередъ.
        — Говорю теб?, что раненъ въ ногу. Да иди же скор?е сюда... — съ прежней досадой повторилъ Юрочка и его охватила жгучая зависть къ товарищу, что тотъ здоровъ и безпеченъ и ему стало до слезъ обидно, что тому н?тъ никакого д?ла до случившагося съ нимъ несчастія.
        Кастрюковъ огляд?лся по сторонамъ, проворно опустилъ ружье и лавируя между кустами и стволами деревьевъ, чтобы быть ими постоянно закрытымъ, сильно пригнувшись, быстро, широкими прыжками подб?жалъ къ Юрочк?.
        Съ другой стороны подосп?лъ Андрюша.
        О случившемся Кастрюковъ доложилъ высокому, съ рыжеватой бородкой, полуротному командиру.
        Тоть шелъ въ ц?пи, съ поднятой винтовкой въ рукахъ, ежесекундно готовый приложиться и выстр?лить.
        При доклад? Кастрюкова офицеръ поморщился.
        — Куда раненъ? — отрывисто спросилъ онъ, даже не взглянувъ на Юрочку, внимательно сл?дя за продвиженіемъ своихъ подчиненныхъ и, видимо, весь поглащенный ходомъ боя.
        — Въ ногу.
        «Теперь до меня никому д?ла н?тъ, — съ горечью и обидой подумалъ Юрочка. — Я теперь никому ненуженъ, въ тиражъ вышелъ».
        — Одинъ не дойдетъ?
        — Никакъ н?тъ. Ступить на ногу не можетъ...
        — А - а... — протянулъ онъ.
        Своимъ измученнымъ и озабоченнымъ лицомъ офицеръ полуобернулся къ партизанамъ и ни на кого изъ нихъ не глядя, отрывисто, какъ бы бросая слова, проговорилъ:
        — Ну такъ отведите его въ обозъ, туда, къ станиц?, сдайте первой попавшейся сестр? или врачу... кого найдете... и немедленно возвращайтесь.
        — Слушаемъ.
        Кастрюковъ и Андрюша взяли Юрочку подъ руки и повели къ станиц?.
        Раненая нога набухала и все сильн?е и сильн?е дервен?ла. Отъ кол?на вверхъ и внизъ ползли мурашки.
        Было такое ощущеніе, что она уже вспухнула до разм?ровъ толстаго бревна.
        Опираясь руками на плечи товарищей, Юрочка прыгалъ на одной здоровой ног?, держа раненую на в?су.
        Онъ былъ очень обиженъ т?мъ, что его полуротный командиръ штабсъ-капитанъ Кузьминъ, хорошій, в?жливый офицеръ, теперь на него, раненаго, не обратилъ ни мал?йшаго вниманія.
        «Теперь я никому не нуженъ», — съ горечью и обидой думалъ Юрочка.
        XXXI.
        Посл? многихъ разспросовъ партизаны на самомъ вы?зд? изъ станицы въ голов? обоза нашли пожилую сестру милосердія, сидящую въ передней половин? длинной, глубокой, сплошь окованной жел?зомъ повозки, на дн? которой, громко хрипя, лежалъ покрытый шинелью раненый.
        — Та-акъ... — непріятнымъ, грубоватымъ, скрипучимъ голосомъ протянула сестра съ большимъ, желтымъ лицомъ, обвязаннымъ по щек? с?рой тряпкой и съ теплой, темной шалью на голов?. Она, держа передъ ртомъ между двумя пальцами какъ-то особенно отчетливо и прямо тоненькую закуренную папироску, не поворачивая головы, покосилась на Юрочку своими суровыми, выцв?тшими желто-с?рыми глазами. — Прислали раненаго. А ч?мъ я васъ од?вать буду? Объ этомъ не подумали? — спросила она, при каждой фраз? негодующе и выразительно кивая головой. — Разв? вашими лохмотьями? А перевязывать ч?мъ? То же все присылаютъ, только и знаютъ, что присылаютъ, а медикаментовъ и б?лья пойди просить, не допросишься. Охъ, горе-горькое...
        Сестра глубоко вздохнула, выпустила изо рта ц?лое облако с?раго дыма, съ сердцемъ бросила на землю докуренную папироску, кряхтя, приподнялась въ повозк? и, опустивъ одну ногу, нащупала ею край ступицы колеса, оперлась на него и съ прежнимъ сердитымъ кряхт?ніемъ сошла на землю.
        «Ну и в?дьма», — подумалъ Юрочка о сестр? милосердія, разглядывая ея большую, широкую, неуклюжую фигуру въ кр?пкомъ, желтомъ, замызганномъ полушубк?, перевязан-номъ по таліи не то кл?тчатымъ платкомъ, не то поясомъ и въ грубыхъ мужскихъ сапогахъ, которыми она, возясь около своей повозки, безъ разбора шлепала по лужамъ.
        Особенно ему не понравилось ея большое, прямоугольное, неприв?тливое лицо сь длиннымъ некрасивымъ носомъ и сердитыми глазами.
        «У нея совс?мъ нечелов?ческая образина, — съ непріязнью къ сестр? подумаль, разглядывая ее, Юрочка. — На кого она похожа? — Онъ задумался. — Да на лошадь. Лошадиная морда», — р?шилъ онъ и ухмыльнулся.
        Сестра движеніемъ руки отодвинула къ одному боку своей широкой повозки безпрерывно хрип?вшаго тяжелораненаго, неторопливо вынула изъ задка объемистый, кр?пкій деревянный сундучекъ, съ кряхт?ніемъ поставила его на слегка просохшую высокую обочину дороги, подозрительно огляд?лась вокругъ и только тогда, доставъ изъ кармана полушубка ключикъ, отперла имъ висячій замочекъ и чуть - чуть приподняла крышку сундучка.
        Недолго порывшись въ немъ, сестра снова быстро захлопнула крышку и заперла сундучекъ, не безъ усилія подняла, отнесла и поставила его на прежнее м?сто, потомъ уже подошла къ Юрочк?, стоявшему на одной ног?, опершись на ружье.
        Андрюша и Кастрюковъ, положивъ винтовки на плечи, устало шагая по лужамъ грязной дороги, пошли обратно въ бой.
        Юрочка кричалъ имъ всл?дъ:
        — Поскор?е выбивайте эту дрянь да скажите тамъ Волошинову и вс?мъ нашимъ, что я скоро вернусь въ роту.
        — Хорошо, — спокойно, на ходу, полуобернувшись, отв?чали т?, вынувъ изъ сумокъ по куску хл?ба и утоляя имъ свой голодъ. — Ихъ сейчасъ выбьютъ. Тамъ ихъ немного осталось. Выздоравливай...
        Въ рукахъ у сестры оказались свертокъ новенькихъ бинтовъ, марля, вата и въ круглой коробочк? какая_______-то сильно пахнущая желтая присыпка.
        Юрочка удивился.
        Со вс?хъ сторонъ онъ слышаль, какъ вс? раненые, сестры и врачи жаловались на то, что отъ полнаго отсутствія бинтовъ и антисептическихъ средствъ у раненыхъ загнаивались раны.
        А тутъ такая роскошь.
        — Ну показывайте. Что у васъ тамъ? — сурово проскрип?ла сестра. — Куда ранены? Пулей?
        Юрочка застыдился, покрасн?лъ и нер?шительно отвернулъ полу своей рваной, грязной, промокшей и прокисшей шинели.
        Онъ чувствоваль себя пристыженнымъ, униженнымъ и виноватымъ.
        Стыдился онъ и того, что своей особой безпокоитъ постороннихь, онъ, привыкшій къ полной самостоятельности солдата-бойца, стыдился своей грязи, своихъ нищенскихъ лохмотьевъ, своихъ вшей, а главное того, что ему приходится показывать свою наготу женщин?.
        Шаровары его были сплошь въ крови, грязи и прорваны во многихъ м?стахъ, грубое, пропот?лое, зловонное б?лье не см?нялось ц?лыя три нед?ли.
        Нагнувшись и внимательно осматривая рану, сестра своимъ прежнимъ суровымъ тономъ, глядя снизу ему прямо въ глаза, спросила:
        — Небось, и б?лья н?тъ. Перем?ниться не во что?
        Юрочка окончательно былъ уничтоженъ.
        Онъ вспыхнулъ весь до корней волосъ и виноватымъ, безнадежнымъ, едва слышнымъ голосомъ отв?тилъ:
        — Н?ту. Откуда же?!
        — О, Господи! — вырвалось у сестры и она вздохнула.
        — А это-то зач?мъ притащилъ съ собою? — спросила она, разгибаясь, опять строго взглянувъ ему прямо въ глаза и кивнувъ головой на ружье.
        Юрочка на мгновеніе растерялся.
        — Винтовку-то?
        — Ну да. В?дь не палка же это?
        — Винтовка-то хорошая, безъ промашекъ. Еще у Чернецова въ отряд? ее получилъ. А тутъ боялся, что пропадетъ.
        — А на что она теперь? — накинулась сестра.
        Юрочка удивился.
        — Какъ же?! Какъ только поправится нога, сейчасъ же уйду въ роту. Не стану же я валяться въ обоз?. У насъ большія потери... В?дь кость не перебита, сестра? Не перебита? Какъ вы думаете?
        — Думаю, что н?тъ. Вотъ посмотримъ.
        И сестра засм?ялась усталымъ, скрипучимъ см?хомъ, показывая дурные, больные зубы.
        И къ удивленію своему Юрочка зам?тилъ, что «лошадиная морда» ея изм?нилась до неузнаваемости: на ней появились складки глубокой жалости, а въ суровыхъ глазахъ блеснуло выраженіе материнской н?жности.
        — Госпо-оди! — воскликнула она, скользнувъ взглядомъ по обв?тренному, пригожему, съ завалившимися щеками и большими голубыми глазами лицу, съ выбившимися изъ-подъ папахи и вьющимися у шеи и на вискахъ, давно нестрижеными и нечесанными б?локурыми волосами и по всей худощавой, широкоплечей, тренированной фигур? Юрочки. Онъ ей очень понравился. — Поди ты. Воинъ! А самъ давно ли подъ столъ п?шкомъ ходилъ. Господи! И вс? эти б?дныя д?ти таковы. Ну, подождите. Довольно разговоровъ...
        Она быстро отвернулась, но Юрочка съ удивленіемъ усп?лъ зам?тить, что на глазахъ у суровой сестры блеснули слезы.
        Изъ своей необъятной кр?пкой н?мецкой повозки, запряженной тройкой рослыхъ, поджарыхъ, сытыхъ. И сильныхъ дончаковъ, она достала четвертную, сплошь оплетенную соломенной с?ткой, бутыль съ чистой ключевой водой и, усадивъ Юрочку на обочину дороги, тщательно промыла и забинтовала рану, потомъ изъ тюфяка и изъ с?на, котораго оказалось много на дн? ея повозки, устроила ему постель и при помощи неповоротливаго хохла-возницы, на котораго то и д?ло сердито кричала, помогла раненому взобраться на повозку, разд?ла его до б?лья и уложила въ постель, накрывъ ватнымъ стеганымъ од?яломъ и сверху шинелью, а ружье и сумку приладила на дн?, зарывъ въ с?но.
        — Ну, рана у васъ ничего, слава Богу. Пуля прошла выше кол?ннаго сгиба. Кость не зад?та. За это я вамъ лучше всякаго доктора поручусь. А все-таки доктору придется показаться, только теперь его не найдешь. Ничего.
        Когда Юрочка, превозмогая привычный голодъ, съ успокоенной, саднящей раной, согр?вшись, сталъ задремывать, од?яло надъ его головой приподнялось и передъ глазами появилась рука съ сверткомъ б?лья.
        — Это вамъ рубашка и кальсоны, — услышалъ онъ скрипучій голосъ сестры. — Сейчасъ над?ньте. А ваше тряпье со вс?ми «жителями» выбросьте. Небось, много «с?рой п?хоты» то накопили?
        Сестра усм?хнулась.
        — Да есть... малость... — съ конфузливой улыбкой сознался Юрочка.
        — То-то. Выбросьте сейчасъ же.
        — Слушаю.
        — Какъ васъ зовутъ?
        — Юрій.
        — Хорошо. Я буду называть васъ просто Юрочкой. Не обидетесь?
        — Н?тъ. Пожалуйста. Меня вс? такъ зовутъ.
        Юрочка въ точности исполнилъ все, что приказала ему сестра.
        Сухой, согр?вшійся, въ чистомъ б?ль?, не одол?ваемый отвратительными нас?комыми, на мягкомъ, не вонючемъ тюфяк? и с?н?, Юрочка удивлялся и боялся в?рить своему благополучію.
        «Не сонъ ли это?» — думалось ему.
        Забинтованная рана почти совс?мъ не безпокоила его.
        — Юрочка, -сть хотите? — снова услышалъ онъ надъ своей головой скрипучій голосъ.
        — Хочу... — тихо, посп?шно отв?тилъ Юрочка и спохватился. — Да вы не безпокойтесь, пожалуйста, сестра. Я не особенно... Я привыкъ...
        — Та-акъ! Безпокойство! Привыкъ! Такъ-то привыкала у цыгана кобыла не ?сть, да на десятый день и окол?ла... Мальчикъ голодный, а онъ — безпокойство! Тоже, сказалъ!... Небось, сегодня-то ничего не ?лъ? Некогда было?
        — Да, н?тъ, -ли мы... да только мало... въ бой повели. Большевиковъ выбивали...
        — Я такъ и знала. Тоже, сказалъ: безпокойство! Ну, довольно разговоровъ...
        И та же рука подала ему полную бутылочку молока, краюху мягкаго, теплаго, б?лаго, какъ сн?гь, хл?ба и по большому куску въ н?сколько слоевъ нар?заннаго мяса и сала.
        Такой вкусной, обильной благодати Юрочка давно уже не видалъ.
        Съ т?хъ поръ, какъ ушли съ Филипповскихъ хуторовъ, армія все время не до?дала.
        Все это Юрочка быстро съ?лъ и чего ужъ ни въ коемъ случа? не ожидалъ — выпилъ небольшой стаканчикъ краснаго вина, данный ему сестрой и чувствуя себя сытымъ, согр?вшимся, пріятно усталымъ, уже слипающимися глазами взглянулъ на с?рое, кое-гд? заволоченное черными тучами небо, на западъ, откуда слышались звуки р?дкой, замирающей перестр?лки и гд? прор?зывая тучи, отъ земли тянулись къ небу широкія и длинныя лучистыя полосы св?та, съ облегченнымъ вздохомъ мгновенно заснулъ на мысли: «Мн?-то тутъ хорошо, а нашимъ-то каково? Все еще не выгнали большевиковъ. И эта рана? Зач?мъ?..»
        XXXII.
        Юрочка проснулся отъ сильнаго толчка и отъ того, что въ раненой ног? чувствовалась боль и отъ того, что кто-то тяжелый навалился ему на л?вый бокъ.
        Онъ понимаетъ, что это привалился къ нему его сос?дъ по повозк?, раненый, который по прежнему громко хрип?лъ.
        Юрочка, чтобы не разбередить рану и не повредить товарищу по несчастью, осторожно отодвинулся ближе къ правой сторон? тел?ги, потомъ откинулъ отъ лица од?яло.
        Прямо передъ глазами нависло черное, безъ единой зв?зды, небо. Дождя не было, но въ воздух? чувствовалась бьющая въ носъ, промозглая сырость. Пахло болотомъ, гніющими растеніями и корнями.
        Роса сплошными, мелкими капельками ос?ла на шинели и од?ял?, которыми онъ былъ укрыть.
        Юрочка чувствуетъ, что ?детъ, что подъ колесами и копытами лошадей хлюпаетъ вода и грязь.
        Спереди и сзади слышится то же хлюпанье, тяжкое и шумное дыханіе измученныхъ лошадей, громкое, разноголосое понуканіе и звонкіе, хлесткіе удары кнута.
        Гд?-то, далеко-далеко сл?ва, точно широкій лучъ мощнаго прожектора, на громадное разстояніе прор?зывая ночную мглу, что-то гор?ло.
        Сзади видн?лся такой же пожаръ.
        Впереди себя Юрочка видитъ сгорбленную широкую спину сидящей сестры, еще дальше на передк? еле зам?тно маячила фигура возницы, но лошадей совс?мъ уже не было видно, только иногда при поворотахъ извилистой дороги, когда повозка попадала въ полосы св?та отдаленнаго пожара, вдругь мелькнетъ то мокрый крупъ лошади съ сбившейся на бокъ, забрызганной грязью, сбруей, то верхняя часть головы съ потнымъ затылкомъ и насторожив-шимися мокрыми же отъ пота и росы ушами и снова все погрузится въ еще бол?е непроницаемый мракъ.
        Съ боковъ дороги, то съ одной, то съ другой, то съ об?ихъ сторонъ сразу надъ головой св?шивались длинныя, косматыя, кривыя в?тви деревъ, точно безчисленныя руки притаив-шихся л?шихъ, готовыхъ схатить заз?вавшагося челов?ка, а иногда высокой, плотной ст?ной стоялъ частый, таинственно шелестящій камышъ.
        Спорымъ шагомъ шедшія лошади вдругъ замедляли ходъ и, наконецъ, гд?-нибудь среди болота или въ заломахъ камышей совс?мъ останавливались.
        Сзади напирали другія повозки и слышались хриплые, раздраженные голоса.
        — Ну, что еще тамъ?! Опять остановились? Заснули, сонные тетери! Ну, пошевели-вайтесь! Эй, проснись! Пошелъ впередъ! Пошелъ, пошелъ! Нечего разсусоливаться...
        Но обыкновенно прежде, ч?мъ раздавались эти крики, шевелилась фигура сестры и длинной палкой начинала колотить по спин? возницы, кр?пко засыпавшаго и св?шивавша-гося головой къ хвостамъ лошадей.
        — Апанасъ, Апанасъ, проснись. Да проснись же, чортъ тебя возьми, толстый боровъ! — кричала сестра, не переставая усердно гвоздить возницу палкой по спин?.
        Апанасъ обыкновенно сонно хмыкалъ, съ усиліемъ поднималъ голову, выпрямлялъ спину, долго ловилъ руками распущенныя, вывалянныя въ грязи, вожжи и крякнувъ, тогда только л?ниво и недовольно проц?живалъ сквозь зубы:
        — Ну вы, заснули!...
        Лошади съ тяжелымъ вздохомъ натягивали мокрыя постромки, загрузшая въ грязи, тин? и вод? повозка, стуча колесами объ выбоины дороги и корни деревъ, переваливаясь и подпрыгивая по безчисленнымъ рытвинамъ, трогалась, а голова Апапаса опять неудержимо клонилась все ниже и ниже, къ хвостамъ лошадей...
        Снова хлюпаніе по вод?, тин? и грязи, снова толчки колесъ, скрип?ніе и переваливаніе съ бока на бокъ на корняхъ и рытвинахъ, снова причудливо-кривыя, толстыя в?тви надъ головой, снова заломы камышей съ качающимися султанами хрип?ніе раненаго сос?да, бол?знетворный, вонючій болотный запахъ, ц?лыя озера стоячей воды, черезъ которыя пробирался обозъ, и все кром?шная тьма и дальніе пожары, и везд? мокрота, сырость, грязь, грязь...
        Сзади и спереди крики надрыва и понуканіе лошадей.
        То и д?ло приходилось объ?зжать сломанныя и брошенныя повозки, упавшихъ въ воду и тину лошадей. Изъ повозокъ раздавались стоны и крики раненыхъ. Около повозокъ въ общей каш? съ гомономъ и криками копошились въ темнот? измученные, раздраженные, охрипшіе люди, натуживались подгоняемыя лошади. Другіе здоровые люди, утопая по кол?ни въ вод? или грязи, подб?гали къ застрявшимъ, брались за постромки, за гужи, за колеса и съ неимов?рными усиліями и трудомъ поднимали лошадей, вытаскивали повозки.
        Такой дурной дороги Юрочка никогда не только не видалъ, но даже и вообразить не могъ.
        «Адъ, совс?мъ адъ! И эта тьма и это красное зарево!» — думалъ онъ.
        — Гд? это мы ?демъ? — спросилъ онъ у сестры.
        — А кто его знаетъ, — съ досадой отв?тила та. — В?рно, лучшей - то дороги для насъ не заказано. Это мы сейчасъ подъ Кубанью, а называется это плавнями. Самое гиблое м?сто. Тутъ даже и л?томъ - то днемъ не про?дешь. А теперь весна, самая росторопь и темь. Вотъ куда насъ занесла нелегкая. И этотъ дурень — Апанасъ в?чно спитъ. Того и гляди, вывалитъ въ грязь. Апанасъ! Апанасъ!
        — А - а... я... заразъ! — откликался, ища вожжи, снова заснувшій возница.
        —То-то заразъ! — ворчливо выговаривала сестра.
        — Только и знаешь, что заразъ да заразъ и только за тобою и д?ла, что спишь. Боровъ, прямо боровъ, свинья. Сколько разъ говорила: не спи. Заснешь, станутъ лошади. Оторвемся отъ переднихъ, потеряемъ дорогу. И тогда что? Пропадать? Большевикамъ въ лапы? Теб?-то это только сладость, къ своимъ товарищамъ попадешь. А я покорно благодарю, я съ большевиками-то еще по Москв? знакома, больше не хочу. Да и рохля же ты, Апанасъ. Просто, горе съ тобою.
        Тотъ молча выслушивалъ зам?чанія, понукалъ лошадей, но минуту-другую спустя снова засыпалъ, снова раздавался скрипучій голосъ сестры, разносившей возницу, снова длинная палка гуляла по его спин?.
        Такъ ?хали долго, ц?лую ночь. Казалось, н?тъ конца этой дороги. Юрочка н?сколько разъ просыпался, а на разсв?т? всталъ окончательно.
        Было туманно, промозгло и мокро. Дорога убійственна.
        Вокругъ тоскливо и уныло: какая-то плоская, ржавая, насыщенная водой, земля, старые покосы, чахлыя деревья, везд? болотца и лужи.
        Недалеко отъ дороги догорала огромная скирда соломы, зажженная добровольческимъ разъ?здомъ и св?тившая ночью, какъ прожекторъ. Она-то и являлась путеводнымъ маякомъ для арміи и обоза въ кром?шной тьм? минувшей ночи.
        Обозъ свернулъ съ грязной, расхлябанной дороги, обратившейся въ сплошную жижу, въ которой выше ступицъ тонули колеса и огромнымъ таборомъ расположился на лугу, упершись головными, во много рядовъ, повозками "въ высокій берегъ какой - то р?ки съ росшими на немъ высокими, толстыми тополями.
        Сквозь бл?дный серебристый покровъ деревьевъ, точно легкій румянецъ на св?жемъ лиц? юноши, извнутри проступала н?жная зеленая окраска — цв?тъ пробудившейся жизни и д?ятельности; далеко въ стороны отъ стволовъ протянувшіяся, подобно многочисленнымъ, мощнымъ рукамъ, еще безлистныя, искривленныя в?тви распустили и кинули внизъ свои длинныя гирлянды бурыхъ, клейкихъ сережекъ. Внизу подъ деревьями еле зам?тно покрылся с?рой пыльцой и набухнувшими почками мелкій прибрежный кустарникъ; зачервон?ли длинныя, тонкія, голыя лозины и между засохшими старыми, ц?пкими стеблями ежевики показались уже отъ корней новые, бл?дно-зеленые поб?ги.
        Всходило солнце, багрово-красное, точно съ сверхсильнымъ напряженіемъ пробиваю-щееся среди окутавшаго его густого, с?дого, широкимъ сплошнымъ пологомъ поднимавша-гося вверхъ тумана.
        Впереди все ясн?е и отчетлив?е вырисовывались низкія сакли, сараи и тонкій, стройный с?ро-синій минаретъ мечети черкесскаго аула.
        Теплые лучи съ каждой секундой все разительн?е и ярче пригр?вали холодную, мокрую землю.
        Съ каждой минутой въ прежде промозгломъ, холодномъ воздух? становилось ясн?е и тепл?е.
        Казалось, что въ природ? завязалась жестокая борьба между холодомъ и тепломъ.
        И чувствовалось, что солнце одол?вало.
        Спустя какой-нибудь часъ стало жарко.
        На огромномъ степномъ простор?, сколько могъ охватить глазъ, курились и клубились громадныя гряды с?дыхь тумановъ, поднимаясь все выше и выше кь небесамъ и тамъ разс?ивались.
        Солнце гр?ло все сильн?е и ярче. И все вокругъ, точно заново покрытое лакомъ, блест?ло и сверкало: и многочисленныя болотца и лужи, и длинныя полосы съ разъ?зженными, широкими колеями дорогъ, и бл?дная, оживающая, уже зелен?ющая между старымъ покосомъ травка съ миріадами искрящихся на ней, какъ чистой воды брилліанты, капель росы, и вс? строенія, и вс? деревья.
        Отъ всей поверхности мл?ющей, распаренной земли и особенно отъ р?ки, лежащей въ глубокихъ, крутыхъ берегахъ поднимался тонкій, легкій паръ.
        Казалось, природа наверстывала свой недавній капризъ — несвоевременную зиму съ метелями, вьюгами и холодомъ.
        Тутъ совершалась какая-то величавая и непостижимая тайна.
        Казалось, солнце сп?шило заполнить допущенные проб?лы и заливало землю обиліемъ своихъ лучей, а земля всей своей обнаженной грудью, какъ на любовное свиданіе, со страстью тянулась на встр?чу животворящему св?тилу, вс?мъ своимъ необъятнымъ, мощнымъ т?ломъ жадно вдыхая и впитывая такъ щедро расточаемыя на нее жгучія ласки. И ласки эти были — св?тъ и тепло.
        Все и отъ всего въ природ? дышало первой св?жестью, радостнымъ пробужденіемъ къ жизни, преддверіемъ роскошной, нарядной причудницы — весны.
        Въ обозномъ табор? царило оживленіе, все шевелилось, двигалось и говорило.
        Вс? здоровые и т? изъ больныхъ и раненыхъ, кто былъ въ силахъ, выползали изъ повозокъ, а кто оставался лежать, раскрывались навстр?чу лучамъ.
        Вс? гр?лись на солнц? и разв?сивъ на повозкахъ, обсушивали свои грязныя, мокрыя лохмотья.
        Съ берега р?ки, изъ-подъ тополей люди тащили охапки сучьевъ и камыша.
        Въ середин? и вокругъ табора запылали безчисленные костры. Обозъ закурился струями густо-синяго дыма.
        Варилась пища.
        Распряженный, въ хомутахъ лошади съ характернымъ, уютнымъ шумкомъ, производи-мымъ челюстями, часто отфыркиваясь, по?дали ячмень и с?но, подставляя свои отощавшія, измученныя и мокрыя т?ла на встр?чу солнечнымъ лучамъ.
        Отъ нихъ также курился паръ.
        Екатерина Григорьевна (такъ звали сестру милосердія, на попеченіе которой попалъ Юрочка), посп?шно соскочила съ повозки сейчасъ же, какъ только обозъ остановился на лугу и озабоченная, съ маленькой бутылочкой въ рукахъ, подошла къ хрип?вшему раненому.
        Юрочка вид?лъ, какъ она осторожно приподняла голову, повидимому, ничего не сознававшаго страдальца и стала поить его молокомъ.
        Раненый — смуглый, черноволосый, молодой челов?къ съ землистымъ лицомъ, съ потухшимъ, безсознательнымъ взглядомъ механически сд?лалъ изъ бутылочки глотка два, на третьемъ поперхнулся.
        Молоко вылилось у него изо рта и изъ носа и растеклось по щетинистому, небритому подбородку.
        Онъ сомкнулъ синія, безъ кровинки, губы и снова захрип?лъ.
        Сестра съ выраженіемъ глубокой жалости въ глазахъ и на желтомъ, съ обвисшей кожей, лиц?, тяжко вздохнувъ, тихо опустила его голову, приказала Ананасу поскор?е развести костеръ, почистить и накормить лошадей, сама куда-то отлучилась.
        Юрочка и ночью не разъ вид?лъ, что на вс?хъ остановкахъ сестра, шлепая по кол?ни въ грязи и вод?, поила молокомъ хрипящаго раненаго.
        «Да она — хорошая», — подумалъ Юрочка объ Екатерин? Григорьевн?, и въ его замкнувшееся, безъ вины оскорбленное и ожесточенное страшными потерями и испытаніями сердце стало закрадываться чувство благодарности и симпатіи къ этой чужой, старой и повидимому, не кр?пкой здоровьемъ женщин?.
        Полчаса спустя, хрипя, какъ запаленная лошадь, изъ аула вернулась сестра, сгибаясь подъ тяжестью м?шка съ пр?сными хл?бами и половины жирнаго барана, которыхъ она принесла на собственныхъ плечахъ.
        Другая сестра, подошедшая отъ заднихъ повозокъ, молоденькая, черноволосая и черно-глазая, очень бл?дная и очень красивая, съ изящнымъ, хрупкимъ сложеніемъ, въ большихъ сапогахъ, въ черномъ романовскомъ полушубк? и въ черной шали, пока Апанасъ задавалъ корма и счищалъ соломой грязь съ лошадей, своими маленькими, потрескавшимися отъ грубой работы ручками развела костеръ сбоку повозки.
        Д?лала она это неум?ло.
        Въ ея рукахъ постоянно гасли поджожки изъ мелкихъ сухихъ щепокъ; дымъ до слезъ разъ?далъ ей глаза.
        Апанасъ — молодой, дюжой и неуклюжій парень — хохоль, съ толстыми губами, курносымъ носомъ и съ вялыми, маленькими глазами, принесъ изъ аула ведро колодезной воды, на берегу р?ки набралъ сухихъ в?твей, нарубилъ топоромъ дровъ изъ пол?ньевъ, которыя по дорог? всегда собирала Екатерина Григорьевна и надъ костромъ утвердилъ въ земл? жел?зный складной треножникъ съ закопченнымъ крюкомъ по середин?, на который пов?силъ котелокъ.
        Подъ емкой чугунной посудиной съ трескомъ разгорались дрова, шип?ли сырые сучья и камышъ; красножелтое пламя короткими язычками лизало наружное дно котелка.
        Мало-по-малу вода въ посудин? задвигалась, зап?нилась и забулькала.
        Сестры розняли и обмыли бараній задокъ и куски мяса съ солью, пшеномъ, лукомъ и капустой бросили въ котелокъ.
        — Ну, что, Юрочка, проморила я васъ сегодня голодомъ? — ласково спросила Екатерина Григорьевна.
        — Что вы, сестра?! Когда же было проголодаться? — отв?тилъ скакавшій на одной ног?, опираясь на палку, раненый.
        — Потерпите немного. Сейчасъ и ?да будетъ готова, — сказала сестра.
        Екатерина Григорьевна только что усп?ла накормить и осмотр?ть вс?хъ своихъ раненыхъ, -хавшихъ въ другихъ повозкахъ, какъ обозу было приказано сняться и трогаться въ путь.
        По невылазной грязи обозъ двинулся черезъ аулъ, миновалъ н?сколько попутныхъ селеній и, наконецъ, когда жгучее солнце подходило къ полудню, расположился по дворамъ аула Пенахесъ.
        По дорог? встр?чались п?шіе и верхомъ на неос?дланныхъ лошадяхъ съ уносами черкесы, весело и охотно шедшіе и ?хавшіе въ плавни собирать и вытаскивать застрявшiя ночью въ грязи добровольческiя повозки.
        — Нынче день Благов?щенія Пресвятой Богородицы. Большой праздникъ. Птица гн?зда не вьетъ. А мы. несчастные, вм?сто того, чтобы встр?тить, и проводить его въ церкви и дома, таскаемся, какъ неприкаянные... — съ глубокой грустью зам?тила Екатерина Григорьевна и уб?жденно добавила: — Видно, совс?мъ отъ нашихъ гр?ховъ засмерд?ла русская земля, что Господь отвернулся отъ насъ, наслалъ такое невиданное и неслыханное попущеніе...
        XXXIII.
        Утренніе туманы унеслись куда-то безъ остатка. На синемъ, глубокомъ, ласковомъ неб? ни тучки, ни облачка.
        Мартовское солнце жгло нестерпимо и такъ ярко, что глазамъ было больно. И, т?мъ не мен?е, оголодавшіе по теплу люди неохотно шли въ прохладныя сакли, а предпочитали лежать и сид?ть въ двор?, подъ т?нью нав?совъ и повозокъ.
        Везд?, гд? только можно, на вс?хъ деревьяхъ, колахъ, заборахъ, тел?гахъ и просто на земл?, на заросшихъ уже травою дворахъ сушились рубашки, шинели, носки и другія разновидности одежды.
        Голые люди, не считаясь съ возрастомъ и поломъ и не стыдясь своей наготы, съ всепо-глащающимъ вниманіемъ занялись истребленіемъ отвратительныхъ паразитовъ, выискивая ихъ въ своихъ нищенскихъ од?яніяхъ.
        Юрочка остатокъ дня провелъ въ одномъ двор? подъ нав?сомъ камышеваго сарая.
        Вс? были ув?рены, что въ Пенахес? проведутъ и ночь. Но передъ самымъ заходомъ солнца было получено приказаніе идти дальше.
        Обозъ снялся съ м?ста и по дорог? среди болотъ двинулся къ Кубани, вечеромъ достигъ многоводной р?ки и заночевалъ на берегу въ виду большой, богатой, съ двумя прекрасными храмами, станицы Елизаветинской.
        Въ обоз? распространились слухи, что станица еще вчера очищена отъ большевиковъ и кавалерія генерала Эрдели будто бы заняла уже предм?стье Екатеринодара и Пашковскую станицу.
        Никто не сомн?вался въ томъ, что городъ завтра же, самое позднее -- посл?завтра будетъ взятъ добровольцами.
        Надежды эти не основывались ни на какихъ реальныхъ данныхъ. Просто, люди такъ были измучены страшнымъ походомъ и тяжкими боями, что если не в?рить въ конецъ своихъ нечелов?ческихъ испытаній, тогда, значитъ, надо ложиться и умирать.
        Однако обозъ простоялъ на берегу весь сл?дующій день.
        Изъ-за станицы доносились звуки неумолкавшей ружейной и артиллерійской перестр?л-ки.
        Переправа черезъ быструю, мутную и полноводную въ это время года р?ку производи-лась на двухъ небольшихъ наскоро наведенныхъ паромахъ.
        Одиночные люди пере?зжали на лодкахъ.
        За первую ночь и день усп?ли переправить только н?которыя боевыя части и артиллерійскій обозъ.
        Въ бой пошли партизаны, Корниловский полкъ и кубанцы.
        Раненыхъ и больныхъ оставили на берегу подъ прикрытіемъ офицерскаго отряда генерала Маркова.
        Только на вторыя сутки дошла очередь и до повозки, въ которой лежалъ Юрочка съ п?хотнымъ офицеромъ Горячевымъ, раненымъ въ бою подъ Усть-Лабинской пятью пулями, изъ которыхъ одна пробила ему грудь навылетъ.
        Подъ Екатеринодаромъ шли ожесточенные, безпрерывные бои.
        Екатерина Григорьевна была одной изъ старшихъ сестеръ и вс?хъ порученныхъ ея надзору раненыхъ разм?стила въ пяти широкихъ казачьихъ дворахъ по одной улиц?.
        Съ ранняго утра до поздней ночи сестра проводила въ постоянныхъ хлопотахъ, то обмывая, то перевязывая, то давая лекарства, то кормя своихъ кал?къ, умудрялась даже, над?въ на переносье большія, круглыя очки съ толстыми, обмотанными нитками ободками, штопать ихъ истрепавшуюся, рваную одежду.
        Она сп?шила, чтобы пользуясь остановкой посл? долгаго, почти безперерывнаго похода дать возможно большія удобства своимъ раненымъ.
        На об?денномъ стол? появилась говядина, баранина, даже куры, масло, яйца, молоко и медъ.
        Хл?бъ всегда былъ какъ сн?гъ, б?лый, мягкій и душистый. И всего было въ изобиліи.
        У Юрочки рана действительно оказалась легкая, безъ поврежденія костей.
        Онъ, держа на в?су забинтованную ногу, ходилъ на костыляхъ, вымытый, чистый, хотя и въ грубомъ, но св?жемъ казенномъ б?ль?.
        Юрочка повесел?лъ и у него появилось снова давно потерянное довольство собою за то, что онъ опрятенъ, причесанъ, не голоденъ, что по его т?лу не ползаютъ отвратительныя вши.
        Офицеръ, хрип?вшій всю дорогу и отказывавшійся отъ пищи, теперь почти уже не хрип?лъ и часто пилъ теплое молоко и чай изъ рукъ Екатерины Григорьевны.
        Землистый цв?тъ лица его понемногу оживлялся, губы были не столь синія и ввалившіеся страдальческіе глаза, обведенные широкими, темными кругами, еще недавно столь безучастные ко всему на св?т?, теперь часъ отъ часу оживали. На поход? лежавшій въ повозк? пластомъ безъ движенія, теперь онъ самъ тихонько и осторожно приподнимался на собственныхъ исхудавщихъ рукахъ, по н?скольку минутъ подрядъ сид?лъ на кровати и вступалъ съ Юрочкой въ разговоръ.
        Узнавъ отъ Юрочки, что армія соединилась съ кубанцами и что теперь дерется подъ Екатеринодаромъ, раненый заволновался.
        — А скоро... возьмутъ Екатеринодаръ? — напряженно глядя на Юрочку лихорадочно гор?вшими, темными, съ пожелт?вшими б?лками, глазами, слабымъ, прерывистымъ голосомъ спросилъ Горячевъ и сильно закашлялся.
        — Скоро! — съ ув?ренностью отв?тилъ Юрочка. — Наши еще третьяго дня ворвались въ городъ вм?ст? съ кубанцами. Подъ Екатеринодаромъ сейчасъ наши партизаны д?йствуютъ...
        — А кубанцевъ много?
        — Говорятъ, столько же, сколько насъ, если не больше.
        — Это хо-ро-шо... — разд?льно прошепталъ раненый.
        — Я слышалъ, что сегодня съ того берега пошелъ подъ Екатеринодаръ офицерскій отрядъ генерала Маркова. Весь обозъ уже перебросили сюда. В?роятно, сегодня возьмутъ. Съ минуты на минуту ждутъ изв?стій о взятіи города.
        — А-а... отрядъ... генерала Маркова... онъ... зд?сь… Впрочемъ... гд?-жъ ему быть?!.. — Все лицо раненаго пронизало внутреннимъ св?томъ. — Наши... орлы боевые... несчастные... и неизм?нно-в?рные... и Марковъ... герой — командиръ... — шепталъ растроганный раненый, самъ служившій въ рядахъ офицерской бригады. Отдышавшись, онъ продолжалъ:
        — Разъ... наши пошли... д?ло кончено... или возьмутъ... или полягутъ... поголовно... Пе-
        редъ ними... никто не устоитъ...
        Онъ задумался и, отдохнувъ, прежнимъ слабымъ голосомъ спросилъ:
        — А потери... большія?
        — Говорятъ, въ нашемъ партизанскомъ отряд? большія... Много раненыхъ и убитыхъ.
        Горячевъ перевелъ духъ и осторожно, и тихонько опустился на высоко взбитыя подушки.
        Онъ помолчалъ, что-то напряженно соображая.
        — Не хорошо... что такія потери... — снова заговорилъ Горячевъ. — Корниловъ... _______возьметъ Екатеринодаръ... непрем?нно... Онъ не отступитъ... не такой челов?къ... или умретъ или... возьметъ... А вотъ... снарядовъ... у насъ много?
        Онъ снова напряженно и пытливо взглянулъ въ глаза Юрочки.
        — Говорятъ, совс?мъ мало.
        Горячевъ усталъ и замолчалъ, упершись взглядомъ въ одну точку.
        — Плохо... Потери будутъ... большія... а потомъ... ч?мъ удержать... городъ? Силы неоткуда взять... — черезъ н?которое время промолвилъ онъ.
        — А большевики ц?лый день стр?ляютъ... такъ и кроютъ, такъ и кроютъ. И откуда у нихъ столько пушекъ и снарядовъ?
        Раненый открылъ свои огромные, ввалившіеся глаза.
        Въ нихъ выразились гн?въ, негодованіе и брезгливость.
        — Откуда же?! Всю Россію... обокрали и... ограбили... проходимцы... жидовня... поганая... все погубили...
        — Слышите?
        Хотя между Елизаветинской и Екатеринодаромъ м?стные жители насчитываютъ не мен?е 16 верст и бой шелъ въ самомъ город?, однако въ домик?, въ которомъ пом?щались раненые, тихонько дребезжали и звен?ли оконныя стекла и стаканы въ поставц?, дрожали ст?ны, а черезъ скутанные ставни доносились раскаты, подобные огромнымъ обваламь въ отдаленныхъ горахъ, точно какіе-то подземные титаны, напруживъ могучія спины, пыхтя и кряхтя, силились сорвать съ фундамента домикъ и разметать его по бревнамъ.
        Горячевъ чуть-чуть покачалъ въ стороны головой.
        На лиц? его выразилось страданіе.
        — Плохо... плохо... — едва слышно сказалъ онъ и съ прежней страдальческой миной задремалъ.
        XXXIV.
        И не одинъ Юрочка, а р?шительно вс? въ соединенныхъ осаждающихъ арміяхъ ни минуты не сомн?вались, что Екатеринодаръ будетъ, во чтобы то ни стало, взять и вс? каждую минуту трепетно и нетерп?ливо ожидали его паденія.
        Къ достиженію этой желанной ц?ли были приложены вс? духовныя и физическія силы осаждающихъ армій.
        Для добровольцевъ Екатеринодаръ являлся точкой опоры, той базой, которой имъ не доставало, гд? они могутъ оправиться, отдохнуть, собраться съ силами для новыхъ, грандіозныхъ операцій по освобожденію Родины отъ жидовско-большевистской нечисти и для продолженія войны до поб?доноснаго конца надъ «исконными врагами» — н?мцами, плечомъ къ плечу съ «в?рными» союзниками.
        У кубанцевъ, помимо иныхъ соображеній, еще больше было основаній поскор?е овлад?ть своимъ областнымъ городомъ, потому что у многихъ изъ нихъ тамъ остались семьи, родные, друзья.
        И вс?, не останавливаясь ни передъ какими жертвами, съ сверхчелов?ческими усиліями стремились къ овлад?нію городомъ и безоглядно лили свою кровь.
        Но одинъ томительный день проходилъ за другимъ.
        Бои становились все ожесточенн?е и упорн?е, канонада разгоралась все сильн?е и транспорты съ убитыми и ранеными все чаще и чаще тянулись отъ Екатеринодара къ Елизаветинской.
        Добровольцы, беря штурмомъ каждый домъ и каждый дворъ, истекали кровью, таяли, какъ воскъ на огн?.
        У нихъ въ первые же дни изсякли вс? снаряды, даже въ патронахъ ощущалась такая скудность, что въ артиллерійскомъ парк? на ферм? Кубанскаго экономическаго общества, на берегу р?ки, подъ бокомъ у Екатеринодара, гд? находился самъ Корниловъ сь штабомъ, свободные отъ службы генералы и офицеры снаряжали патроны.
        Между т?мъ полчища большевиковъ, разъ въ двадцать превосходившія численностью своихъ противниковъ, занимая въ город?, какъ въ кр?пости, удобныя, защищенныя позиціи, съ могущественной артиллеріей, съ четырьмя броневыми по?здами, располагая громадными складами, сверху до низу переполненными снарядами и патронами, развивали такой страшный ураганный огонь, что, казалось, не только небо и земля, но и вся вселенная стонали, грем?ли и грохотали.
        Кто-то досужій по часовымъ стр?лкамъ сосчиталъ, что въ посл?дніе дни боевъ подъ Екатеринодаромъ большевики выпускали въ среднемъ до 75 большихъ и малыхъ снарядовъ въ минуту.
        Добровольческая армія сперва отв?чала пятью выстр?лами въ день, а потомъ за отсутствіемъ снарядовъ совс?мъ умолкла.
        Влад?я вс?ми жел?зными дорогами, краешке отовсюду, особенно со стороны Новорос-сійска и Ставрополя, стягивали войска, артиллерію и снаряды и т? громадныя потери, которыя они несли отъ оружія «кадетъ», постоянно съ избыткомъ пополнялись все пребывавшими и прибывавшими новыми силами и эти потери являлись для нихъ малоощутительными.
        Какъ было прошлою осенью въ Москв?, такъ и теперь въ Екатеринодар?, съ одной стороны боролись многочисленныя, до зубовъ вооруженныя, отлично од?тыя въ насиль-ственно взятое съ чужого плеча, трусливыя, нев?жественныя, развращенныя массы за свое беззаконное право убивать и грабить вс?хъ, кто выше ихъ по общественному положенію, духовному развитію и достатку.
        Тутъ разнуздался торжествующій, растленный и хищный хамъ, руководимый и под-талкиваемый на массовыя преступленія рукой безпощаднаго, хитраго и мстительнаго провокатора, разсчитавшаго въ свое время ос?длать и расходившагося не въ м?ру хама и въ свою очередь овлад?ть вс?мъ т?мъ, что награбилъ этотъ тупой и глупый негодяй.
        Съ другой билась кучка оскорбленныхъ, ограбленныхъ, выгнанныхъ изъ родныхъ пепелищъ и ник?мъ не поддерживаемыхъ людей, билась за Богомъ данное право жить по закону и дышать воздухомъ на родной земл?, кучка героевъ, плохо од?тыхъ, скудно вооруженныхъ, изнуренныхъ невообразимыми лишеніями и страданиями, но великол?пно организованныхъ, искусныхъ и закаленныхъ въ бояхъ, в?рящихъ своему вождю и въ свое правое д?ло.
        И, несмотря на свою малочисленность, на сравнительное равнов?сіе шансовъ въ уличныхъ бояхъ, гд? искусство маневрированія почти неприм?нимо, несмотря на недостатокъ патроновъ и снарядовъ, на чудовищныя потери убитыми и ранеными, эта кучка одол?вала и твердо в?рила, что окончательная поб?да будетъ на ея сторон?.
        Съ ужасомъ в?рили въ это и большевики.
        Ихъ пугали ни съ ч?мъ несравнимые геройство, натискъ и упорство атакующихъ и страшное имя генерала Корнилова.
        Н?сколько разь уже ихъ разбитыя банды бросали городъ въ паник? разб?гались, но имъ на см?ну являлись со вс?хъ сторонъ новыя и новыя силы. И бой продолжался еще упорн?е, еще ожесточенн?е съ незнавшими см?ны и отдыха добровольцами.
        Пожилая казачка — хозяйка дома, въ которомъ остановилась Екатерина Григорьевна съ своими ранеными, въ начал? встретившая своихъ нежданныхъ гостей радушно и даже радостно, съ каждымъ днемъ становилась молчалив?е и озабоченн?е.
        Какъ-то передъ вечеромъ проходя съ подойникомъ въ рукахъ мимо Юрочки, сид?вшаго на крылечк? и прислушивавшагося къ страшной канонад?, хозяйка остановилась.
        Лицо ея было сумрачное, осунувшееся и обезпокоенное.
        — Якъ гуркае, якъ гуркае! И ни часу не мовчить, — сказала она съ нескрываемымъ испугомъ.
        — И все большевики стр?ляютъ, все большевики... — зам?тилъ Юрочка. — У нашихъ н?тъ столько пушекъ. Ну да ничего. Все равно, наши городъ возьмутъ.
        Хозяйка горестно покачала головой и возвразила:
        — Ни. Не сдужають кадеты. У болшевикивъ силы богацко. А у васъ що? Нема сылы. Якъ тоди приходыли у насъ по станыци, казалы, що заразъ возьмуть городъ. Ни, видно, поки сонце взойде, роса очи вы?сть. Не возьмуть. А мій чоловикъ зъ двумя хлопцями тамъ у кадетивъ. Щось по наряду повізъ къ имъ. Ой, лыхо. Серце чуе лыхо біда буде, якъ васъ прогонють, а кь намъ придуть болшевики. Всихъ порубають...
        Сидя зд?сь, на крылечк?, Юрочка такъ отчетливо слышалъ звуки огневого боя, доносившагося сюда по глади полноводной Кубани, точно сраженіе происходило не въ 16-ти верстахъ отсюда, а сейчасъ же за околицей станицы.
        Пушечные выстр?лы, звуки снарядныхъ разрывовъ, пулеметное татаканіе и ружейная дробь временами сливались въ одинъ сплошной грозный ревъ.
        Иногда отъ города къ небесамъ поднимались огромные клубы дыма и пара и среди нихъ блистало пламя, потомъ раздавались громовые взрывы. Это, потрясая землю, взлетали на воздухъ пороховые и снарядные погреба.
        Въ сердце Юрочки, раньше непоколебимо в?рившаго въ овлад?ніе Екатеринодаромъ, теперь тоже стало закрадываться сомн?ніе.
        Такую же неув?ренность онъ сталъ читать и на лицахъ проходившихъ и про?зжавшихъ офицеровъ, партизанъ, казаковъ, раненыхъ и жителей.
        Сердце его сжималось тоской и дурными предчувствіями.
        Въ посл?дніе дни большевики особенно сильно развили огонь изъ своихъ безчислен-ныхъ стр?лковыхъ ц?пей, изъ сорока пушекъ и четырехъ броневыхъ по?здовъ.
        Казалось, само возмущенное людской кровожадностью и безуміемъ небо, какъ мать, созерцающая нещадную гибель д?тей своихъ, кричало, стонало и негодующе скрежетало отъ безпрерывно шнырявшихъ и оглушительно разрывавшихся въ воздух? снарядовъ.
        Осажденный городъ дни и ночи гор?лъ въ н?сколькихъ м?стахъ.
        Въ ночь подъ 31-ое марта Юрочка особенно безпокойно и дурно спалъ.
        Проснувшись, онъ услышалъ отдаленные, перекатные звуки.
        Сердце его такъ же бол?зненно и тоскливо заныло, какъ въ ту страшную осеннюю ночь въ родительскомъ дом? въ Москв?, когда началось вооруженное выступленіе большевиковъ, посл? котораго потянулись вс? его личныя мытарства и вс? несчастія его семьи и новая кровавая возмущающая сердце и душу глава исторіи многострадальной Россіи.
        «Неужели и ночью бой? — задавалъ себ? вопросъ Юрочка. — В?дь раньше по ночамъ хоть не дрались. Господи, да когда же это кончится?».
        И теперь, какъ и тогда въ Москв?, онъ не хот?лъ дов?рять ни собственному слуху, ни безошибочнымъ догадкамъ, такъ тяжела была д?йствительность.
        Проворочавшись на перин? довольно долго и чувствуя, что отъ тоски и безпокойства ему не заснуть, Юрочка потихоньку од?лся, досталъ прислоненные сбоку къ ст?нк? костыли и крадучась, чтобы не услышала спавшая въ сос?дней комнат? сестра, вышелъ на крыльцо.
        Хотя и безнадежно, но ему до страсти хот?лось уб?диться въ томъ, что вселившіе въ его сердце такую невыносимую, томительную тоску звуки не есть звуки боя, а какіе-то иные.
        На крылечк? слышно было гораздо ясн?е.
        Юрочка съ ст?сненнымъ сердцемъ, стараясь не стучать костылями, по ступенькамъ низкой скрипучей лесенки спустился въ дворъ.
        М?сяцъ уже скрылся. Ночь была тихая, темная, зв?здная. Млечный путь широкой и длинной туманной полосою тянулся по небу, сверкая миріадами искръ.
        Станица спала. Ни одинъ близкій звукъ не нарушалъ тишины. За то т?мъ отчетлив?е доносились обезпокоившіе Юрочку звуки.
        У юноши опустилось и еще больн?е заныло сердце.
        Походило на то, какъ будто тысячи не обычныхъ, а какихъ-то чудовищныхъ, невиданныхъ по своей громоздкости и тяжести тракторовъ или повозокъ съ жел?зными колесами гд?-то далеко во всю лошадиную прыть б?шено мчались по звонкой каменной мостовой.
        И лошади должны быть иныя, огромныя, жел?зныя, сказочныя.
        И вотъ топотъ многотысячныхъ копытъ, и стукъ колесъ, и громыханіе тел?гъ слились въ одинъ сплошной, перекатный, грозный ревъ, гудъ, трескъ и шумъ. И вдругъ въ фонъ этихъ хаотическихъ и однотонныхъ звуковъ вплетутся новые, бол?е отчетливые, бол?е р?зкіе, долбящіе звуки, застрочатъ-застрочатъ, захохочатъ, какъ дьяволы въ дремучемъ бору и неожиданно смолкнутъ, чтобы черезъ н?который промежутокъ времени снова застрочить и захохотать, а перекатный громъ, ревъ и трескъ ни на секунду не умолкаетъ, а продолжается.
        То на фон? горячей ружейной перестр?лки раздавались звуки пулеметной стр?льбы.
        Простоявъ въ двор? довольно долго и уб?дившись, что бой минутами хотя и ослаб?-валъ, но каждый разъ вспыхивалъ съ новой, eщe бол?е б?шеной силой, Юрочка съ тяже-лымъ вздохомъ повернулся, чтобы войти въ курень.
        На л?стниц?, словно бродячая т?нь, появилась хозяйка, босая, простоволосая, въ одной рубашк? и юбк?.
        Она тоже вслушивалась въ звуки боя, была встревожена и безнадежно — печальна:
        — Чуете, чуете! Ой, лыхо-жъ, лышечко. Не сдужають кадети. Ни. Нема сылы. А мово чоловика и хлопцивъ третій день нема. Какъ узялы, такъ и не вертается. Не вбилы-бы.
        Юрочка прошелъ къ себ? въ комнату, легъ въ постель, но спалъ дурно, проворочавшись до самаго утра.
        XXXV.
        Проснулся онъ поздно, потому что за ночь намучавшись сердцемъ, подъ утро кр?пко заснулъ.
        Въ первый разъ посл? смерти отца Юрочка вид?лъ его сегодня во сн?.
        Отецъ былъ съ иголочки од?тъ, въ застегнутомъ на вс? пуговицы сюртук?, въ черномъ пальто, въ перчаткахъ и шляп?, съ тростью въ рук?. Онъ былъ озабоченъ, куда-то сп?шилъ и настойчиво звалъ Юрочку съ собой.
        Такимь упорнымъ и даже капризнымъ Юрочка никогда раньше не вид?лъ своего отца, и это открытіе какъ-то непріятно удивило его. Юрочка чувствовалъ, что ему непрем?нно надо идти съ отцомъ, что это путешествіе очень важно, но почему важно, онъ не зналъ и идти, ему до смерти не хот?лось, однако онъ пошелъ, не могъ не пойти, иначе случится что-то худое и разсердится отецъ. Юрочка вс?ми силами принуждалъ себя исполнить желаніе отца, но какъ ни сп?шилъ, не могъ посп?вать за нимъ. Ноги не повиновались и какая-то посторонняя сила тянула его назадъ. А отецъ шелъ безостановочно скоро, какъ-то безшумно скользилъ, сердился на то, что Юрочка от ставалъ, знаками манилъ его къ себ? и когда Юрочка съ неимов?рными усиліями почти уже догналъ его, вдругъ неожиданно скрылся...
        Юрочка былъ въ непріятномъ недоум?ніи и проснулся, измученный и потный, точно посл? труднаго путешествія.
        Екатерина Григорьевна принесла ему и тяжелораненому горячій чай, душистый медъ въ сотахъ, яйца, масло, теплый, б?лый хл?бъ и кипяченое молоко.
        Юрочка наскоро умылся и принялся за завтракъ.
        Только что вид?нный имъ сонъ не выходилъ у него изъ памяти и смущалъ его. Объяснить значеніе его онъ не могъ, но въ душ? отъ этого сна у него остался сл?дъ какой-то тревоги, точно ожиданіе чего-то необычнаго и несчастливаго, что непрем?нно должно скоро случиться.
        Сердце его ныло. Онъ не находилъ себ? м?ста.
        Передъ об?домъ возвратившаяся изъ санитарнаго отдела сестра принесла тревожную в?сть о томъ, что сегодня утромъ Корниловъ раненъ. Но какъ, при какихъ обстоятельствахъ, произошло это горестное событіе, тяжелое или легкое раненіе, она ни у кого добиться не могла.
        Горячевъ тяжелымъ, пытливымъ, страдальческимъ взглядомъ сл?дилъ за лицомъ сестры, когда она передавала то, что слышала.
        Онъ какъ бы не дов?рялъ разсказчиц? и хот?лъ въ ея сердц? прочесть не то, что она говоритъ, а то, что знаетъ и скрываетъ.
        Своимъ слабымъ, прерывистымъ голосомъ раненый задалъ сестр? н?сколько вопросовъ по поводу слуховъ о раненіи командующаго.
        Ея отв?ты, видимо, не удовлетворили Горячева.
        Онъ, изнеможенный волненіемъ, глубже ушелъ головою въ подушки. Оживившееся за посл?дніе дни лицо его вдругъ потемн?ло.
        Раненый огромными, неподвижными глазами гляд?лъ въ низкій, св?жепоб?ленный потолокъ. Посин?вшія снова губы его шевелились.
        Юрочка разслышалъ н?сколько словъ.
        — Спаси... Господи... Тогда... все пропало... все… всему конецъ...
        В?сть о раненіи Корнилова съ быстротою молніи пронеслась по станиц?.
        Везд? по улицамъ собирались кучки странно притихнувшаго, какъ бы ч?мъ-то оглушеннаго народа и изъ устъ въ уста шопотомъ передавались подробности тяжкаго событія. Но никто ничего достов?рнаго не зналъ. Одни говорили, что генералъ раненъ легко, другіе — что тяжело, третьи утверждали, что онъ контуженъ. Вс? боялись допустить мысль, что Корниловъ можетъ быть убитъ.
        Вс? ловили п?шихъ и конныхъ, прі?зжавшихъ съ позицій и прислушивались къ тому, что т? сообщали.
        Прі?зжіе и приходившіе — одни ничего не знали, другіе изъ т?хъ, что побывали въ штаб? на ферм?, не отрицали, что генералъ раненъ. Лица у нихъ были сумрачныя и растерянныя, много говорить и пояснять явно изб?гали.
        Посл? об?да стали бродить еще бол?е страшные слухи. Говорили, что Корниловъ убитъ и т?ло его уже перевезено съ городской фермы въ станицу, что м?стный священникъ служилъ панихиду у его гроба.
        Кром? штаба командующаго и весьма ограниченнаго количества случайныхъ свид?телей, никто еще правды не зналъ, но въ тылу были уже признаки смятенія.
        Вс? ходили съ опущенными руками, на вытянутыхъ лицахъ читалась полная растерянность.
        Напряженный бой въ город? продолжался ц?лый день, не только не ослаб?вая, но временами даже усиливаясь.
        Вс? знали, что въ ночь на 1-ое апр?ля Корниловымъ назначенъ р?шительный штурмъ Екатеринодара.
        Орлы боевые — чудесная офицерская бригада генерала Маркова, вызванная съ того берега Кубани еще 8-го марта, беря съ боя домъ за домомъ, кварталъ за кварталомъ, заняла половину Екатеринодара и вышла уже на Красную улицу главную въ город?.
        Большевики, испытывая на себ? сверхчелов?ческій, не ослаб?вающій, а все возрастаю-щій напоръ кучки героевъ, неся страшныя потери въ своихъ рядахъ и уже предчувствуя на завтра неизб?жное паденіе города, на повозкахъ, грузовикахъ, автомобиляхъ, и ц?лыми по?здами вывозили награбленное у жителей бол?е ц?нное и легкое имущество, бросая все громоздкое.
        Между т?мъ, часу въ шестомъ дня было отдано неожиданное распоряженіе — всему обозу построиться на вы?здъ изъ станицы. Маршрутъ сл?дованія на Ново-Титаровскую.
        Кром? того, въ ц?ляхъ облегченія арміи приказано было оставить въ станиц? Елизаветинской часть тяжелораненыхъ подъ защитой и на попеченіе м?стныхъ жителей.
        Это посл?днее распоряженіе ударило вс?хъ, точно обухомъ по лбу.
        Служащіе въ санитарной части были непріятно поражены.
        Никому изъ нихъ никогда и въ голову не приходила такая чудовищная мысль, чтобы Корниловъ могъ отдать подобный, съ ихъ точки зр?нія, безчелов?чный приказъ.
        Они знали, что при невообразимо-тяжкихъ условіяхъ боевой обстановки генералъ всегда заботился и въ первую очередь д?лалъ все возможное для облегченія участи его искал?ченныхъ бойцовъ, знали, что за время его командованія нигд? никогда не былъ оставленъ или забытъ ни одинъ раненый, ни одинъ больной его арміи.
        Корниловъ не простилъ бы виновныхъ и ничто не спасло бы ихъ отъ безпощадной кары.
        И вдругъ онъ, онъ бросаетъ.
        Такое р?шеніе вопроса никакъ не вязалось съ высокимъ нравственнымъ обликомъ командующаго.
        Такого приказа онъ, Корниловъ, не могъ отдать.
        Или этотъ приказъ сплошное недоразум?ніе и будетъ со временемъ отм?ненъ или... Корниловъ тяжело раненъ, можетъ быть, убитъ, и командованіе арміей перешло къ кому-то другому.
        Служащіе санитарной части, какъ и вс? въ арміи знали, что оставленные раненые явятся ЖЕРТВОЙ ВЕЧЕРНЕЙ. Они будутъ подвергнуты невыразимымъ мукамъ, нечелов?ческимъ истязаніямъ и ужасная смерть будетъ ихъ посл?днимъ уд?ломъ, смерть не среди родныхъ, друзей и сочувствующихъ, а среди злорадствующихъ, оскорбляющихъ и торжествующихъ дьяволовъ. Всегда битый, разъяренный хамъ на этихъ обездоленныхъ кал?кахъ удовлетво-ритъ свою гнусную месть за вс? пораженія и потери, которыя въ честныхъ, открытыхъ бояхъ нанесли ему добровольцы. Прим?ры тому уже бывали. Предательски брошенные въ Ново-черкасск? генераломъ Поповымъ раненые офицеры и партизаны въ феврал? этого года вс? подверглись невообразимымъ изд?вательствамъ и зв?рски умерщвлены.
        За что же расплачиваются эти кал?ки? Не за то ли, что пролили свою кровь, что отдали свое здоровье за д?ло Добровольческой арміи, за д?ло настоящей, подлинной Россіи?
        Юрочка вид?лъ и слышалъ, какъ Екатерина Григорьевна, остановившись въ двор? съ молоденькой черноглазой сестрой, вся красная отъ возмущенія, говорила:
        — Никогда, никогда я этого не допущу. Ишь, что выдумали?! Это безсов?стно, безчестно, прямо по-свински. Чтобы я своихъ тяжелыхъ бросила. Да за кого они меня считаютъ? Пусть они какія угодно мерзости выдумываютъ и приказываютъ. Меня это не касается. Да какъ же я ихъ брошу? За что же? За что? Мало, что ли, эти несчастные кал?ки пострадали? В?дь эти хамы вс?хъ ихъ до единаго передушатъ.. .
        Екатерина Григорьевна вдругь всплеснула руками и горько зарыдала.
        Юрочка былъ пораженъ т?мъ, что такая похожая на мужчину сестра расплакалась, какъ д?вочка.
        — Но какъ же быть, Екатерина Григорьена, в?дь начальникъ отд?ла приказалъ...
        — Мало ли, что онъ прикажетъ, — оправляясь отъ плача и отирая платкомъ слезы, тихо и р?шительно прервала старшая сестра. — Пусть тамъ въ другихъ отд?леніяхъ что хотятъ, то и д?лаютъ. Я сказала уже, что изъ своихъ тяжелыхъ никого не оставлю.
        — Какъ бы за это не влет?ло... — вставила молоденькая сестра.
        — А вамъ что отъ этого?! Бейте въ мою голову! Я приказала. Пусть меня за это хоть пов?сятъ.
        Молоденькая сестра помолчала, нер?шительно топчась на м?ст? и глядя въ сторону.
        --- У меня Кушнаревъ совс?мъ плохъ, едва ли вынесетъ тряски и на одинъ переходъ... Ивановъ уже со вчерашняго дня не приходитъ въ себя...
        — Вы говорите, милая, на счетъ тряски... Горячевъ у меня не ?лъ и не отзывался н?сколько дней, а уже о тряск?, голод?, холод? и мокрот? и говорить не приходится. Какъ теленка на рожк?, такъ я его молокомъ отпаивала. Зубы приходилось ложкой разжимать, чтобы влить въ ротъ н?сколько капель. А теперь, поглядите вонъ, только что не скачетъ, а сидитъ себ? по ц?лыми часамъ и горюшка мало, -стъ и пьетъ, Слава Теб?, Господи! А онъ — тяжелый, весь вдоль и поперекъ простр?лянъ. Такъ неужели вы думаете, милая, что я его брошу?
        — Я думаю, что Кушнаревъ и Ивановъ въ дорог? умрутъ. Лучше бы и не тревожить ихъ, не мучать...
        Екатерина Григорьевна вспылила.
        — И оставить зд?сь на истязаніе наглецамъ и негодяямъ? Н?тъ, милая В?ра Степановна, — и возмущенный голосъ старшей сестры звучалъ властно, — меня удивляетъ ваше странное предложеніе... Если они помрутъ въ дорог?, на то воля Господня, и мы тутъ не при чемъ. А раненыхъ моихъ, чтобы вс?хъ до единаго погрузили на повозки, м?ста вс?мъ хватитъ. А вы потрудитесь наблюсти. Всю отв?тственность беру на себя. Повозкамъ прикажите выстроиться вотъ тутъ, у моихъ оконъ. Сама вс?хъ раненыхъ по списку пров?рю.
        Екатерина Григорьевна р?зко отвернулась.
        Молодая сестра, что-то пробормотавъ, съ сконфуженнымъ, покрасн?вшимъ лицомъ вышла изъ двора.
        — Апанасъ! Апанасъ! — закричала старшая сестра.
        Л?нивый голосъ медлительнаго хохла донесся изъ глубины двора не сразу и только тогда, когда окликнули еще раза два.
        Онъ возился у колодца, гд?, неистово гремя жел?зной ц?пью и ведромъ, поилъ лошадей.
        — Сейчасъ же закладывай лошадей и иди въ курень. Надо выносить вещи и раненыхъ.
        Апанасъ, какъ баранъ, уставился глазами въ землю, видимо, не сразу пережевывая смыслъ отданнаго ему приказанія.
        — Уже треба іхать? — спросилъ онъ.
        — Ну да. О чемъ же я теб? толкую. Да не расчухивайся ты долго, а ради Христа, пожив?е поворачивайся.
        — Заразъ, — по-прежнему л?ниво и равнодушно отв?тилъ Апанасъ, все еще не р?шаясь тронуться съ м?ста.
        — Да жив?е, проклятый дураломъ! Да что ты у меня какъ мельница-в?трянка. Воротомъ тебя надо съ м?ста сдвигать. Скор?й, чортъ тебя возьми!
        Видимо, тутъ только Апанасъ окончательно понялъ и проникся т?мъ, что ему приказывали.
        Онъ зашевелился, зачмокалъ и потянулъ за поводья лошадей.
        Старшая сестра по широкимъ ступенькамъ л?сенки поднялась въ курень.
        XXXVI.
        Собравшійся въ н?сколько рядовъ и на много верстъ растянувшійся обозъ долго, до самой темноты, стоялъ на вы?зд? изъ станицы.
        Повозка Екатерины Григорьевны какъ разъ приходилась противъ какого-то изъ старыхъ почерн?вшихъ тесаныхъ досокъ, по всей в?роятности, кладбищенскаго забора.
        Красный серпъ молодой луны, повернутый дугой къ западу, низко повисъ на неб?.
        Дорога была свободна для про?зда.
        Обозные и легко раненые, соскучившіеся сид?ть въ повозкахъ, собравшись въ кучки, возились на земл?, курили, разговаривали и даже развели было маленькій костеръ, но другіе запротестовали и огонь былъ погашенъ.
        Ждали армію, которая снимала осаду съ Екатеринодара и подъ покровомъ темноты часть за частью уходила изъ облитаго кровью города. Бой затихалъ. Изр?дка только на короткое время, то въ одномъ, то въ другомъ м?ст? вспыхивала ружейная перестр?лка да бухали иногда большевистскiя пушки.
        Мимо Юрочки почти безперерывно проходили по дорог? п?шіе, про?зжали конные и двигались повозки.
        Въ этой верениц? Юрочка зам?тилъ просл?довавшую длинную, узкую у основанія арбу, съ высокими, вырисовывающимися въ темнот? разлатыми боками, которую везла пара лошадей въ артиллерійской запряжк? и на дн? которой по неровной дорог? колыхался накрытый ковромъ или попонами, онъ не разобралъ, длинный ящикъ, по форм? напоминающій гробъ.
        Можетъ быть, въ другое время Юрочка и не обратилъ бы вниманія на эту арбу, если бы въ станиц? изъ устъ въ уста не передавался упорный слухъ о смерти Корнилова и даже разсказывались подробности этого потрясающе-горестнаго событія.
        Говорили, чго командующій убитъ сегодня въ восьмомъ часу утра въ домик? на ферм? Кубанскаго экономическаго общества. Большевистскій снарядъ пробилъ ст?ну той комнаты, въ которой находился Корниловъ.
        Отъ ея взрыва генералъ былъ раненъ и подброшенъ на воздухъ. Ударившись грудью объ печку, онъ уже не приходилъ въ сознаніе и черезъ н?сколько минутъ душа героя отлет?ла изъ бреннаго т?ла на берегу Кубани, у скамейки, куда вынесли его приближенные.
        Особенно подозрительнымъ для Юрочки показалось то, что арбу сопровождали всадники.
        Онъ всмотр?лся въ нихъ и по своеобразной посадк?, по высокимъ мохнатымъ папахамъ безъ труда узналъ текинцевъ изъ конвоя командующаго.
        Они ?хали съ опущенными головами, молчаливые и подобно изваяніямъ, величаво неподвижные въ своихъ высокихъ с?длахъ.
        Не усп?лъ Юрочка освоиться съ страшной догадкой, какъ слухъ его поразили близкіе отъ него клокочащіе хрипы, всхлипыванія и громкій шопотъ.
        Онъ повернулъ голову и въ слабомъ красноватомъ лунномъ св?т?, увид?лъ прямо передъ собою залитое слезами лицо Горячева.
        Раненый, ухватившись одной рукой за край повозки, изо вс?хъ силъ напруживая свое больное т?ло, приподнялся и, провожая арбу своими огромными, лихорадочно блест?вшими въ глубин? темныхъ орбитъ глазами, правой крестился и плача шепталъ молитву.
        Увидя Юрочку, онъ съ громкими хрипами въ груди повалился изнеможенной головой на подушку, горестно шепча:
        — Это его... его везутъ... верховнаго... молитесь, Юрочка... за душу... раба... Божьяго... новопле... новопреставленнаго... болярина Лавра...
        Раненый закашлялся. У него кровь хлынула горломъ.
        Отплевывая на дорогу кровь, Горячевъ съ душу раздирающимъ горемъ, тоской и отчаяніемъ восклицалъ:
        — Пропало... пропало... все... все! И армія пропала... и Россія пропала... Безъ него... безъ Лавра... Георгіева... Корнилова... все... все пошло прахомъ... все... погибло.,,
        Екатерина Григорьевна, чуть ли не въ десятый разъ пров?рявшая въ повозкахъ своихъ раненыхъ, вдругъ вынырнула изъ темноты и бросилась къ Горячеву.
        — Что вы, что вы, Петръ Григорьевичъ, Господь съ вами? Разв? можно такъ? Вы себя убьете. Успокойтесь, ради Господа. Только что, слава Богу, поправляться стали... и вдругь...
        Но раненый не унимался да, видимо, не хот?лъ и не могъ уняться.
        — Мать вы моя родная, Катерина Григорьевна, — съ невыразимымъ отчаяніемъ, рыдая, кричалъ онъ и рвалъ свои повязки, — пусть погибнетъ... жизнь моя... душа моя... я все отдалъ... не жаль... Мн?... мн?… — Онъ задыхался. — Мн?... ничего не надо... Но почему... его... его не уберегли… ой... хоть бы смерть... не могу... не могу... Ой-ой-ой!..
        — Петръ Григорьевичъ... Петръ Григорьевичъ... опомнитесь... Нельзя такъ убиваться... Господь знаетъ, что посылаетъ... по гр?хамъ нашимъ... — говорила сестра, но раненый не слушалъ.
        И онъ съ угасающей жизнью въ простр?ленномъ, какъ р?шето, т?л?, никогда не издавшій ни единаго звука жалобы на собственную бездольную судьбу, теперь, какъ изступленный, кричалъ и бился на дн? повозки, изгибаясь и колотясь вс?мъ своимъ больнымъ, кровоточащимъ т?ломъ.
        Горе и отчаяніе его были такъ безграничны, что ут?шить и успокоить его было невозможно.
        Вс?мъ, происходившимъ на его глазахъ, Юрочка былъ потрясенъ, машинально крестился и его удивило, что когда онъ очнулся, все лицо его было залито слезами.
        И тутъ только Юрочка понялъ, кого и что теряла Добровольческая армія и Россія въ геро?-вожд?.
        Крики Горячева произвели смятеніе на сос?днихъ повозкахъ.
        Раненые насторожились, зашевелились. Въ темнот? надъ подушками и боками тел?гъ замелькали поднявшіяся головы...
        По обозу поднялся крикъ, плачъ и неут?шныя рыданія.
        Выбитые изъ своихъ рядовъ бойцы стенаніями и слезами провожали священный для нихъ прахъ того, кому они вручали свои силы и жизни на спасеніе погибающей Родины. Теперь вс? жертвы ихъ оказались напрасными...
        Поздно вечеромъ обозъ тронулся въ путь.
        Пришедшая изъ Екатеринодара усталая пехота была разм?щена въ переднихъ повозкахъ.
        Вся кавалерія осталась позади.
        Она была брошена съ тяжкимъ заданіемъ — своей грудью защитить и спасти потрясенную армію.
        Почти не останавливаясь, -хали, на сколько возможно было развить быстроту съ такимъ огромнымъ хвостомъ изъ обоза и ?хали быстро всю ночь и весь сл?дующій день.
        Какъ при наступленіи нельзя было терять ни одного лишняго часа и стремиться впередъ и впередъ, такъ теперь надо было выигрывать время и откатываться назадъ скор?е и скор?е.
        Покуда только въ этомъ отход? и было спасеніе.
        Погода стояла солнечная, теплая.
        Поля зелен?ли и въ голубоватой синев? неба, безпрерывно трепеща крылышками, то поднимаясь, то опускаясь, точно куколки на резиновыхъ ниточкахъ, которыхъ дергаетъ сверху невидимая рука, везд? надъ степью серебрянымъ, ликующимъ звономъ заливались жаворонки.
        Армія и обозъ двигались быстро, но въ порядк? и полной боевой готовности.
        Большевики, которыми кишмя киш?ла степь, видимо, не опомнились еще и нападать не р?шались.
        Только подъ Андреевской съ броневыхъ по?здовъ загрем?ли пушки и полет?ли снаряды.
        Но добровольцы въ бой не вступали и другою дорогой пропустили обозъ.
        Никто не зналъ, кром? высшаго начальства, куда двигалась армія, но во всякомъ случа? не на Ново-Титаровскую, какъ было объявлено въ приказ?.
        Большевики искали всюду, но не могли напасть на подлинный cл?дъ добровольцевъ.
        Кавалерія подъ командой Эрдели подъ деревней Садами въ виду Екатеринодара самоотверженно и бурно въ болотистой м?стности атаковала густыя колоны наступавшихъ отборныхь красныхъ п?хотныхъ полковъ, въ значительной степени состоявшихъ изъ кубанскихъ пластуновъ.
        Она оставила на пол? битвы до 300 челов?къ своихъ убитыхъ и раненыхъ, но нанесла страшное пораженіе большевикамъ и этимъ маневромъ остановила опасный фланговый ударъ на отходящую армію и присоединилась къ главнымъ силамъ въ тотъ же день 1-го апр?ля передъ вечеромъ.
        Къ заходу солнца начальникъ кавалерійскаго арріергарда генералъ Эрдели съ своимъ штабомъ остановился на ночевку въ домик? около водяной мельницы, а п?хота и артиллерія вм?ст? съ обозомъ, перейдя по плотин? ручей и перебравшись полемъ въ объ?здъ обширнаго болота, уже въ темнот? расположилась въ небольшой н?мецкой колоніи Гначбау, верстахъ въ двухъ отъ мельницы.
        XXXVII.
        Утромъ 1-го апр?ля станица Елизаветинская казалась совершенно вымершей.
        Казаковъ не было въ станиц?. Одни ушли съ Добровольческой aрмieй, другіе къ большевикамъ, остальные попрятались въ садахъ, въ огородахъ и за р?кой въ плавняхъ; матери, боясь и носа высунуть наружу, загоняли д?тей въ дома.
        Все приникло и он?м?ло, какъ передъ надвигающейся страшной грозой.
        Вс? съ трепетомъ ждали прихода большевиковъ.
        Въ одной просторной казачьей хат? въ улиц?, по которой пролегала дорога на Екатеринодаръ, находились трое тяжелораненыхъ добровольцевъ.
        Одинъ изъ нихъ былъ прапорщикъ Нефедовъ — зап?вало партизанскаго хора, второй — партизанъ Матв?евъ и третій — неизв?стный молодой офицеръ изъ Марковской бригады.
        Нефедовъ и Матв?евъ были ранены осколками одного и того же снаряда подъ Георгіе-Афипской.
        У Нефедова была раздроблена ступня л?вой ноги и н?сколько царапинъ на т?л?.
        Матв?евъ лежалъ, страшно страдая. У него изъ живота извлекли осколки гранаты, но за отсутствіемъ антисептическихъ средствъ не удалось предотвратить воспаленія брюшины.
        Офицера только третьяго дня привезли изъ-подъ Екатеринодара.
        У него была тяжкая рана головы съ раздробленіемъ черепныхъ костей.
        Онъ по ц?лымъ часамъ находился въ забытьи, стоналъ, икалъ и только изр?дка приходилъ въ себя.
        При нихъ добровольно осталась сестра милосердія — Александра Павловна.
        Побудило ее къ такому поступку и чувство челов?колюбія и н?что другое, бол?е мощное и личное.
        У нея не хватило силъ разстаться съ Нефедовымъ.
        Еще въ начал? похода въ санитарномъ отд?л? она случайно познакомилась съ прапорщикомъ, когда Нефедовъ, раненый въ бокъ, раза четыре на остановкахъ приходилъ туда на перевязку.
        Тогда рослый, статный, съ боевой выправкой прапорщикъ обратилъ на себя ея особое вниманіе.
        Ей понравилась его кудрявая, гордо поставленная голова на могучихъ плечахъ, широкое лицо съ короткимъ, прямымъ носомъ. С?рые, огневые глаза его, опушенные черными р?сницамн подъ густыми бровями, гляд?ли открыто, спокойно и см?ло въ глаза всякому челов?ку.
        Казалось, ничто не могло ни смутить, ни испугать его.
        «Что-то львиное въ немъ», — глядя на Нефедова, каждый разъ думала д?вушка.
        Рана тогда у прапорщика была хотя и не тяжелая, но мучительная.
        При всякомъ пос?щеніи ему предлагали остаться при обоз? до выздоровленія. Прапорщикъ съ усм?шкой, но р?шительно каждый разъ отв?чалъ: «Если съ такими пустяковыми царапинами валяться въ обоз?, то кто же воевать будетъ?!» По окончаніи перевязки забрасывалъ винтовку за плечо и, не теряя ни одной минуты, уходилъ въ свою часть.
        Судьба снова столкнула Александру Павловну съ Нефедовымъ.
        Отъ самой Георгіе-Афипской до Елизаветинской они ?хали въ одной повозк?.
        Видя его на поход? и зд?сь безпомощнымъ кал?кой, но всегда бодрымъ, съ стоическимъ терп?ніемъ переносящимъ всяческія лишенія и страданія, подолгу бес?дуя съ нимъ, д?вушка передъ уходомъ Добровольческой арміи вынуждена была признаться самой себ?, что разстаться съ Нефедовымъ она не въ силахъ.
        Между ними не было сказано ни единаго слова о любви и по наблюденіямъ Александры Павловны раненый далекъ былъ оть мысли о какомъ-либо чувств?.
        Его всец?ло поглощали думы о судьб? Добровольческой арміи и Родины.
        Это не могло не огорчать д?вушку.
        И она грустила.
        Съ утра перевязавъ, накормивъ и напоивъ раненыхъ, сестра отъ нервнаго безпокойства положительно не находила себ? м?ста: то сложивъ руки, неподвижно сид?ла, то подходила къ окну и выглядывала на улицу, то, наконецъ, выскакивала на дворъ и перегнувшись черезъ
        низкій досчатый заборъ, вслушивалась и всматривалась въ направленіи Екатеринодара.
        Кром? крика п?туховъ, изр?дка доносившагося съ разныхъ концовъ станицы, не слышно было ни единаго звука, даже собаки не лаяли и не видно было ни одного челов?ка.
        Эта злов?щая пустынность и тишина еще сильн?е взвинчивали ея и безъ того возбужденные нервы.
        «Чего я боюсь? — ободряла себя д?вушка, прис?въ на край длинной скамьи, противъ святого угла съ образами, украшенными в?нчиками изъ бумажныхъ б?лыхъ, красныхъ, лиловыхъ и зеленыхъ цв?товъ. Она облокотилась на выступъ коричневаго застекляненнаго поставца, наполненнаго рубомъ поставленными разнокалиберными тарелками, рюмками, стаканами. Въ гн?здовища, выр?занныя въ доскахъ полокъ, были воткнуты мельхіоровыя ложки, вилки и ножи. В?дь не зв?ри же они. В?дь свои же русскіе люди. Сердце-то у нихъ есть. И что имъ эти несчастные кал?ки? Они уже безвредны. Наконецъ, можно будетъ и поговорить съ ними. Ну, во имя ихъ матерей, женъ, нев?стъ, сестеръ буду просить, молить. Н?тъ, это у меня нервы разошлись. Богъ дастъ, ни до чего такого... не дойдетъ».
        Она обдумывала, какія слова скажеть большевикамъ при ихъ приход?, какъ будетъ въ случа? какой опасности заступаться за несчастныхъ.
        Нефедовъ вчера былъ пораженъ, когда узналъ, что армія ушла, бросивъ ихъ.
        Съ секунду онъ стояль бл?дный, что-то соображая, потомъ на своихъ костыляхъ посп?шно выскочилъ на улицу и, вернувшись, горячо, страстно сталъ упрашивать сестру не оставаться съ ними, а б?жать всл?дъ за арміей, т?мъ бол?е, что посл?днія повозки обоза только что вытягивались изъ станицы и въ воздух? еще носился шумъ отъ людского гомона, стука колесъ и топота копытъ.
        Сестра наотр?зъ отказалась.
        — Если бы я былъ ув?ренъ, что на костыляхъ догоню обозъ, я непрем?нно ушелъ бы отсюда, — сказалъ Нефедовъ, — но мн? не догнать... — помолчавъ, онъ добавилъ: — А вы, сестрица, напрасно не слушаетесь моего сов?та, раскаятесь, горько раскаятесь.
        До сегодняшняго утра онъ не проронилъ больше ни слова, ночью долго молился, всталъ рано, вымылся, выбрился, перем?нилъ б?лье и над?лъ все самое лучшее изъ уц?л?вшихъ у него одеждъ.
        Сейчасъ Нефедовъ сид?лъ на сундук?, покрытомъ тонкимъ кавказскимъ коврикомъ, протянувъ по крышк? забинтованную раненую ногу, здоровую опустивъ на полъ и усиленно курилъ папиросу за папиросой, часто взглядывая на великол?пную, б?лую шею и н?жный, задумчивый профиль сестры съ высокимъ, чистымъ лбомъ, ув?нчаннымъ роскошными, вьющимися у ушей, русыми волосами, собранными на макушк? въ большой, тугой узелъ.
        «А хороша эта д?вушка... какъ хороша... и мила... — мелькнуло въ голов? Нефедова. Раньше онъ хотя и зам?чалъ ея красоту, но никогда не отдавалъ себ? такого яснаго отчета, какъ сейчасъ. И сердце великодушное, прекрасное, иначе... зач?мъ бы ей оставаться зд?сь?!»
        Ему стало жаль ея и захот?лось хоть ч?мъ-нибудь выразить ей свое расположеніе.
        — О чемъ вы задумались, сестрица? — спросилъ раненый.
        Д?вушка вздрогнула и очнулась.
        Съ ласковой внимательностью гляд?лъ на нее партизанъ.
        Всякій разъ взглядъ этихъ см?лыхъ, умныхъ глазъ притягивалъ, смущалъ и приводилъ ее въ трепетъ.
        Сейчасъ въ первый разъ она зам?тила въ этомъ взгляд? что-то не безразличное къ ней, согр?вающее.
        И ей хорошо стало на душ?.
        Она расцв?ла и ожила.
        Д?вушка не усп?ла еще ничего ответить, какъ Нефедовъ, бросивъ окурокъ на блюдечко на стол? передъ образами и накладывая изъ с?ренькаго кисета щепотку табаку на клочекъ старой газетной« бумаги, скручивалъ новую папироску и пониженнымъ голосомъ продолжалъ:
        — Вы все думаете, сестрица, объ этихъ негодяяхъ, которые вотъ-вотъ, что ни видно, пожалуютъ къ намъ? Бросьте, не волнуйтесь. Теперь уже не стоитъ. Я предупреждалъ васъ, чтобы вы ни за что не оставались. Не послушались. И напрасно. На что вы разсчитывали? На ихъ великодушіе? Поймите, что у б?шеной собаки скор?й его найдете, ч?мъ у этихъ пьяныхъ скотовъ... Въ лучшемъ случа? вы увидите то, чего пусть бы никогда и во сн? не увидать...
        — Да что вы... что они могутъ сд?лать? — вся всколыхнувшись, воскликнула сестра, встревоженно и прытливо взглянувъ въ лицо прапорщика.
        Нефедовъ, обслюнивъ языкомъ бумажку и своими длинными, ловкими пальцами мастерски скрутивъ папиросу, прищемилъ одинъ конецъ ея б?лыми, кр?пкими зубами, невесело разсм?ялся и оглянулся на раненыхъ.
        Офицеръ быль въ забытьи. Матв?евъ съ осунувшимся, раскрасн?вшимся отъ жара, юнымъ лицомъ, часто и тяжело дыша, дремалъ съ закрытыми глазами. Зам?тно было, какъ подъ грубой холщевой рубашкой вздымалась и опускалась его исхудалая грудь.
        Нефедовъ, завязавъ кисетъ съ табакомъ и положивъ его въ карманъ своихъ синихъ, широкихъ, съ красными лампасами шароваръ, чиркнулъ сд?ланной изъ патронной гильзы зажигалкой, закурилъ папиросу и, вытянувъ въ сторону сестры шею, такъ, что особенно выдавался его энергичный, раздвоенный посредин?, подбородокъ, громко зашепталъ:
        — Не хот?лъ говорить... тяжело это... но надо... чтобы для васъ н?что такое, что произойдетъ на вашихъ глазахъ, не явилось неожиданностью. Тогда вы поймете, почему я такъ упрашивалъ васъ вчера б?жать въ армію... Только не пугайтесь, сестра. Вы думаете намъ, раненымъ, можно ждать пощады? Напрасно. Насъ вс?хъ до единаго перебьютъ... Но это бы ничего... Этого ужаса не изб?жать. Но... все это произойдетъ на вашихъ глазахъ. Что за удовольствіе смотр?ть на такое безобразіе?!...
        — Да Богь съ вами... Зач?мъ у васъ такія ужасныя мысли... — неув?ренно протянула сестра… — Ничего такого не будетъ... Богъ дастъ, все обойдется благополучно. Вотъ увидите...
        На ея н?жномъ красивомъ лиц? выразилось сильное безпокойство.
        — Вашими бы устами медъ пить, сестрица, — сь той же невеселой улыбкой продолжалъ шептать Нефедовъ, — Но будетъ такь, какъ я сказалъ. И за васъ боюсь...
        — Н?тъ, н?тъ... — сестра обрадовалась что нашла в?ское возраженіе — В?дь наше командованіе взяло у нихъ заложниковъ съ предупрежденіемъ, что если хоть надъ однимъ нашимъ раненымъ они учинятъ насиліе, вс? заложники будутъ разстр?ляны.
        Нефедовъ съ горькой ироніей улыбнулся.
        — Да неужели вы думаете, что эти господа передъ ч?мъ-либо остановятся или подорожатъ головами своихъ?! Вы мало знаете ихъ, сестрица.
        — Но почему же вы такъ веселы? Меня, просто удивляетъ такое ваше отношеніе, точно... точно васъ это не касается.
        Раненый, потупивъ до пола глаза, съ секунду помедлилъ, потомъ раза два затянувшись папиросой и выпустивъ дымъ, съ серьезнымъ видомъ заявилъ:
        — Очень даже касается. И ни на одну минуту я объ этомъ не забываю. Но позвольте, о чемъ мн? журиться? Циклъ жизни пройденъ. Итоги подведены. Пора и къ праотцамъ. Зд?сь д?лать уже нечего. Одно меня безпокоитъ: вотъ они — при этихъ словахъ Нефедовъ выразительно кивнулъ головой въ сторону раненыхъ и пониженнымъ шопотомъ добавилъ: — хоть бы ихъ-то пощадили... В?дь подумайте только, сестрица, Матв?евъ — ребенокъ, ему только 18 л?тъ... И за что, за что?.. Ну что касается меня... я понимаю... Моя п?сенка сп?та
        Прапорщикъ безнадежно махнулъ рукой.
        — Господи, да зач?мъ вы такъ говорите? Просто ужасъ беретъ слушать васъ... В?дь и безъ того такъ тяжело… столько горя...
        — Ради Бога, сестрица, простите.
        — Вы нич?мъ меня не обид?ли.
        Она гляд?ла на свои безпомощно опущенныя на кол?ни pуки.
        Нефедовъ пыхнулъ папироской и закутанный ц?лымъ облакомъ сизаго дыма, клубившагося въ проникавшихъ черезъ окно солнечныхъ лучахъ, посл? недолгаго молчанія, съ иронической усм?шкой на лиц? снова заговорилъ.
        — Вы знаете, сестрица, почему они сейчасъ не ?дутъ?
        — Почему? — уже одн?ми губами живо спросила девушка, быстро взглянувъ на прапорщика.
        Лицо ея вытянулось; на р?сницахъ нависли слезы.
        — Потому что они — невообразимые трусы и боятся, что наши устроили имъ гд?-нибудь засаду. Вотъ когда ихъ шпіоны удостов?рятъ, что верховный д?йствительно убитъ и что вс? наши ушли, тогда они сейчасъ же нагрянутъ. А теперь они пьютъ, жрутъ, горланятъ на своихъ дурацкихъ митингахъ, поздравляютъ себя съ «поб?дой» и когда окончательно перепьются и вдоволь надерутъ свои хамскія глотки, тогда и пожалуютъ...
        Нарисованная словами прапорщика картина казалась д?вушк? слишкомъ чудовищной и не вполн? в?роятной.
        — Вы ужъ очень дурно о нихъ думаете, — возвразила она.
        — Вотъ увидите.
        — Я не спорю, они иногда жестоки. Но нельзя же совс?мъ отрицать у нихъ сов?сти и сердца. Не зв?ри же они...
        Лицо Нефедова судорожно искривилось, и зашепталъ онъ уже безъ т?ни шутливости, а серьезно, страстно, съ негодованіемъ:
        — Эти зв?ри хуже самыхъ отвратительныхъ, кровожадныхъ гадовъ. Такой гнусности, какъ эти двуногіе, міръ не видывалъ. Кажется, создавая ихъ, природа задалась ц?лью до виртуозности изощриться въ пакостяхъ и, какъ въ одномъ яркомъ фокус?, сосредоточила и олицетворила въ нихъ самое гнусное, самое низкое, преступное, жестокое и подлое. На челов?ческомъ язык? не найдется имени и названія ихъ омерзительнымъ поступкамъ, ихъ отвратительному поведенію. Они все попрали, все оплевали, все втоптали въ кровь и грязь, надо вс?мъ, что для челов?ка священно, надругались. Куда же дальше идти?! Вы упомянули о сов?сти. Ну какая же сов?сть можетъ быть у такого преступнаго негодяя, у гнуса?! Она у него и не ночевала. Вы можете подумать, что во мн? говорить одно озлобленіе только?! Н?тъ. Говорю, потому что знаю ихъ по опыту, по горькому и страшному опыту. Дологъ и тернистъ былъ путь, по которому я пришелъ къ такому заключенію... Многое старался не зам?тить, другое оправдать, объяснить, простить. Но вс? грани перейдены. Теперь мн? все равно, оторвалъ оть сердца, выбросилъ. В?дь я кандидатъ правъ, юристъ, окончилъ
Московскій уннверситетъ, я съ младыхъ ногтей моихъ воспитанъ въ обожествленіи народа, въ преклоненіи передъ правдой и страданіями его, всю жизнь только и мечталъ служить ему не за страхъ, а за сов?сть. Правда?! Сов?сть?! Гд? это у мохнатаго дьявола, вора, убійцы, у ненасытнаго и неутомимаго кровопускателя правда, сов?сть. На собственномъ горбу теперь вс? мы испытали, какова правда народная...
        — Это помраченіе, психозъ, аффектъ. Это пройдетъ...
        — Оставьте, сестрица, ради Бога, эти мудреныя слова, они только съ толка сбиваютъ. Довольно словъ. Посмотрите просто, взгляните безобразной правд? прямо въ глаза и назовите вещи своими настоящими именами, а не драпируйте туманными, красивыми оправдательными словечками. Они есть ложь. Просто надо сознаться, что въ крови этого гнуснаго народа дремала органическая страсть къ грабежу, воровству, къ извращеніямъ, къ кощунству и ко всякимъ инымъ преступленіямъ. Жидо-соціалисты взлел?яли и разбудили эту страсть, большевики сняли последнюю узду закона... ответственности никакой... Вы говорите, что пройдетъ. Несомн?нно, пройдетъ. Все проходить. Но пройдетъ это только тогда, когда эти гады, руководимые жидами, истребятъ все честное, порядочное и доблестное въ Россіи, а потомъ пожрутъ другъ друга. До этого момента они не успокоятся...
        — Если вы такъ безнадежно смотрите на наше положеніе и пророчите такіе ужасы, зач?мъ же вы остались?
        Нефедовъ засм?ялся съ какой-то жуткой веселостью.
        — То-есть, позвольте васъ спросить, сестрица, какъ бы я не остался?! Разв? спрашивали о нашихъ желаніяхъ? Вы же знаете, что насъ просто бросили, какъ ненужный хламъ. Почему? Значитъ, такъ надо. Мы обременяемъ армію, которой необходимо уйти, иначе она погибнетъ. В?дь не забывайте, сестрица, что армія потрясена чудовищными потерями, особенно подъ Екатеринодаромъ. Смерть верховнаго вконецъ доконала ее. Это такой страшный ударъ, отъ котораго, не знаю, можно ли оправиться. Арміи надо придти въ себя, пополнить ряды, отдохнуть и опомниться, хотя... хотя жертвы ранеными армію не спасутъ. Это скользкій, опасный путь, путь разложенiя и гибели. Вы не знаете, сестрица.,. кто теперь вм?сто верховнаго комадуетъ? Не начальникъ штаба генералъ Романовскій?
        — Н?тъ. Называли какую-то другую фамилію...
        — Какую?
        — Кажется, Деникинъ...
        — Деникинъ, Деникинъ... — шепталъ раненый, напряженно припоминая. — Слышалъ. Но в?дь онъ нич?мъ и ник?мъ не командовалъ зд?сь. Какъ же?..
        Раненый замолчалъ и сразу изм?нился въ лиц?.
        — Теперь все понятно, — черезъ н?сколько секундъ безнадежно промолвилъ онъ, — кончитъ т?мъ, ч?мъ началъ. Ради спасенія своей шкуры броситъ свою армію въ самый критическій моментъ, какъ сейчасъ бросилъ насъ. Это ясно, орла видно по полету, а это — робкая ворона. Корниловъ никогда, ни въ коемъ случа? ничего подобнаго не сд?лалъ бы. Ку-уда! Новый командующій недостоинъ своей арміи. Она несравненно выше его. Такіе люди, лучшіе люди, какихъ больше н?тъ. Онъ погубитъ ихъ. Ну, «н?тъ худа безъ добра». Я радъ и не жал?ю, что меня бросили. Все равно, я не пережилъ бы развала и гибели арміи. Теперь вы спрашиваете, почему я, зная, что намъ, раненымъ, ждать пощады нельзя, въ усъ себ? не дую, даже веселъ и см?юсь. Что же въ моемъ положенiи прикажете д?лать? Остался ли бы я зд?сь добровольно, если бы меня спросили? Никакъ. На костыляхъ ушелъ бы всл?дъ за арміей. А теперь, что же, прикажете горевать, плакать? На это я неспособенъ. Сердце мое
        давно уже вс? слезы выплакало. Или думаете, что я дурачусь, шучу? Но в?дь въ такія минуты, все равно, какъ передъ святымъ причастіемъ, непристойно шутить.
        Посл?дніе слова онъ высказалъ съ волненіемъ и сь крайней серьезностью.
        — Какія ужъ тутъ шутки?! — вырвалось у сестры и слезы хлынули изъ ея глазъ. — Только я не понимаю васъ... вашего отношенія...
        Сестра съ выраженіемъ полнаго отчаянія на лиц? отирала платкомъ слезы.
        Несмотря на все сказанное Нефедовымъ, она хотя и опасалась, но все же не в?рила въ возможность дикой расправы надъ ранеными, за то уб?дилась, что любитъ и любить безнадежно, безъ т?ни отв?та.
        Прапорщикь сосредоточенно о чемъ-то думалъ и курилъ, покачивая здоровой ногой.
        XXXVIII.
        — Хорошо, хотите, я вамъ все скажу, разъясню мою точку зр?нія, пока не пожаловали незваные гости... — предложилъ раненый, загасивъ окурокъ и бросивъ его на прежнее блюдечко.
        — Очень хочу, — взглянувъ на прапорщика, съ живостью отв?тила д?вушка.
        — Мн? всего 29 л?тъ. Какъ видите, не такъ ужъ старъ. Не правда ли? Если разсуждать по-прежнему, по-хорошему, т. е. по т?мъ временамъ, когда былъ Царь на Руси, когда каждый зналъ свое м?сто и вс? мы жили въ безопасности и когда мы, ослы, только и д?лали, что проклинали и всячески роняли Его власть, въ сущности я — молодой челов?къ, у меня вся жизнь впереди и даже безъ ноги, которой лишили меня не германцы — наши враги, съ которыми я воевалъ три года, а братья по крови, свои «хрещеные богоносцы», можно бы еще много радостей и ут?хъ получить отъ жизни. Но вотъ въ чемъ, какъ хохлы говорятъ, заковыка. Я — не животное, жить въ собственное брюхо и ради только брюха не могу. Пробовалъ переломить, уб?дить себя, не могу, выше силъ. У меня были кое-какіе идеалы и вс? они безъ остатка омерзительно, жестоко, по-хамски, вы понимаете, сестра, по-хамски, постыдно какъ-то поруганы и разбиты вотъ этимъ самымъ народомъ. Я его ненавижу и презираю. В?дь въ моихъ глазахъ ч?мъ онъ сталъ. Кто онъ такое? Это — безчисленное стадо воровъ, убійцъ, трусовъ, алкоголиковъ, вырожденцевъ, идіотовъ, поправшихъ вс? божескіе и
челов?ческіе законы, в?ру, Бога, отечество... А в?дь только этимъ создается и на этомъ только и держится жизнь. Такой народъ не им?етъ будущаго. Онъ конченъ. Онъ — зловонный челов?ческій соръ и какъ соръ, будетъ въ свои сроки сметенъ съ лица земли карающей десницей Всевышняго. А в?дь этотъ народъ былъ моимъ богомъ. В?дь страшно и обидно, обидно до слезъ вспомнить объ этомъ. Это такая драма... — Онъ понизилъ шопотъ. — Ну если бы, простите, вы мать свою родную, обожаемую, боготворимую, вашъ недосягаемый идеалъ, вдругъ своими собственными глазами увид?ли предающейся пьянству или еще хуже,.. Простите за такое сравненіе, но врод? этого у меня. Понимаете? — Онъ съ безнадежнымъ отчаяніемъ махнулъ рукой. — Что такое теперь народъ въ моихъ глазахъ? Это — ходячая на двухъ ногахъ нечистая тварь, ненасытное чудовище съ отвратительной пастью, съ ужасающими челюстями и брюхо... необъятное брюхо. Этимъ челюстямъ безперерывно надо чавкать, а ненасытному брюху переваривать. Ни капли справедливаго отношенія къ другимъ, ни мал?йшаго желанія трудиться, ни на іоту достоинства, ни разум?нія, ни чести, ни сов?сти... Онъ,
какъ свинья, давиться будетъ и все будетъ жрать и жрать и все будетъ находить, что ему мало, что его обд?лили и когда все сожретъ, то даже и то корыто, въ которомъ былъ кормъ, т. е. свою же родную Россію, тупымъ рыломъ своимъ перевернетъ вверхъ дномъ и сгрызетъ всю, всю безъ остатка и не поперхнется и не пойметъ эта алчная, грязная свинья, какой б?ды онъ натворилъ и издохнетъ самъ, т. е. политически государственно издохнетъ такъ же неопрятно, недостойно и отвратительно, какъ свинья, ни въ комъ не возбудивъ сожал?нія. Раньше же этой поры онъ не опомнится. Н?тъ. Куда ему?! Пока у него былъ Богъ и Царь надъ нимъ, онъ былъ смиренъ. Бога онъ давно пропилъ и слопалъ. Объ этомъ постарались его «благод?тели» и «радетели», Царя отъ него эти же самые непочтенные милостивые государи убрали и теперь ему самъ чортъ не братъ. Но это до поры, до времени. Когда протретъ онъ свои пьяные, безстыдные, кровавые глаза, окажется нищимъ бродягой. Все приберутъ къ рукамъ его теперешніе руководители и владыки — жиды. Великой, православной Россіи не будетъ. Жидъ будетъ хозяиномъ надъ русской землей и по?детъ верхомъ на этомъ
«свободномъ» революціонномъ народ?, куда захочетъ и будетъ дуть его и въ хвостъ, и въ гриву. Видите, какія «лучезарныя» перспективы... Можно ли, сознавая все это, продолжать жить... да еще кал?кой?!
        — Не говорите такъ, не говорите... В?дь это ужасно... И ничего возразить я не могу вамъ... — въ отчаяніи прошептала сестра и, помолчавъ, добавила. — А все-таки у меня есть надежды... есть внутреннее уб?жденіе...
        — Это ваше д?ло, сестрица.
        — Да н?тъ. Не все же погибло! Не вс? же съ большевиками. Вотъ Добровольческая армія... казаки начинаютъ возставать... В?дь казаки тоже народъ.
        — Да, народъ. Я самъ — донской казакъ. Казаки — мен?е развращенный, мен?е преступный, бол?е законопослушный и здравомыслящій народъ. И сов?сти у нихъ больше, домовит?е, зажиточн?е и даже культурн?е они. Надъ казаками не сработали жиды, потому что по органическому противоположенію натуръ казакъ не выноситъ жида и не давалъ ему запакощивать свою землю. И потому Богомъ проклятому, отверженному племени абсолютно
        не было доступа въ казачьи хутора и станицы. Зам?тьте, сестрица, это говорю я, который еще недавно не только не былъ антисемитомъ, но во времена студенчества всякому перегрызъ бы горло, кто позволилъ бы въ моемъ присутствіи хоть слово одно пикнуть противъ еврейскаго равноправія... Вотъ какіе мы бараны. Насъ, какъ попугаевъ или скворцовъ, насвистывали съ голоса разные либеральные учителя, профессора, наставники, будь они трижды ана?емой прокляты! А читать считалось приличнымъ только разныя «передовыя» жидовскія газеты и книжки. И какъ подумаешь, какимъ великимъ обманомъ и низкимъ жидовскимъ предательствомъ была опутана вся русская жизнь! За нее-то и расплачиваемся и еще какъ расплатимся-то! И все это подъ выв?ской гуманизма, либерализ-ма, соціализма, демократизма, свободы, братства, равенства... Ахъ, проклятые шарлатаны! — Ну хорошо. Все это такъ. Ошибки. Но н?тъ же непоправимыхъ ошибокъ... — Есть, сестрица. Вотъ я прозр?лъ. Много ли такихъ? Милліоны еще сл?пы. — Но Добровольческая армія, казаки, офицеры, многіе изъ интеллигенціи...
        — Э, есть о чемъ говорить?! Поздно. И казаки опомнятся и возстанутъ да поздно. Надо все д?лать во благовременіи. П?сенка ихъ сп?та и п?сенка ужасная... кровью, собственною кровью захлебнутся. Ихъ раздавятъ. О, ежели бы они не оподл?ли такъ же, какъ и вся Россія и раньше взялись за умъ и возстали хотя бы прошлой осенью! — воскликнулъ онъ съ глубо-кой тоской. — Иная картина была бы, совс?мъ иная... — тихо прошепталъ онъ, покачивая головой. — Это — гр?хъ атамана Каледина. Мертвыхъ не судятъ. Господь ему судья, Но вм?сто того, чтобы оправдываться передъ всероссійскимъ подлецомъ, предателемъ и провокаторомъ Керенскимъ въ своей в?рности смрадной революціи, онъ собралъ бы съ развалившагося фронта своихъ казаковъ и тогда этому грязному бунту былъ бы капутъ. В?дь когда регулярная русская армія вся развалилась, казаки были въ полномъ порядк?, дисциплина держалась жел?зная. Вс? чуяли надвигающуюся грозу, вс? просились у атамана на Донъ на защиту своихъ очаговъ... Что онъ думалъ? Что онъ думалъ? В?дь на фронт? однихъ донскихъ конныхъ полнов?сныхъ полковъ было шестьдесятъ, бол?е полутораста отд?льныхъ конныхъ
сотенъ, тридцать пять легкихъ конныхъ батарей, не говоря уже о пластунскихъ баталіонахъ. В?дь это жъ была силища! Собери онъ подъ свое крыло всю эту силу и ранней осенью подними перначъ[9 - Перначъ — укороченная булава, знакъ атаманскаго достоинства.]
        — Красные-то красные, только казаки, а не солдаты и не матросы. И жидъ свое д?ло сд?лаетъ. Руками русскихъ, пользуясь их глупостью и подлостью, уничтожить Россію. Несомненно, въ жидовскіе планы завоеванія и уничтоженія Россіи въ первую голову входитъ истребленіе всей русской интеллигенціи, которая сама того не подозр?вая, усердно лила свою воду на жидовскую мельницу, вс?ми силами помогала жидамъ развращать и губить Россію. Жиды посл?довательны. Теперь въ ней, въ этой пустоголовой интеллигенціи, надобность миновала. «Мавръ сд?лалъ свое д?ло, мавръ долженъ уйти». Мало этого, эта да на Москву... Что было бы! В?дь все многострадательное русское офицерство примкнуло бы къ этому крестовому походу противъ кровавой жидовской пятиконечной зв?зды... Что большевики могли противопоставить казачьей сил?? Банды дезертировъ, матросовъ, рабочихъ и крестьянъ... Плетьми перепороли бы эту подлую революціонную сволочь, а жидковъ и полужидковъ — теперешнихъ вершителей русской жизни — вс?хъ этихъ гадовъ — Бронштейновъ, Лениныхъ, Апфельбау-мовъ, Либеровъ, Дановъ, Керенскихъ и иже съ ними перев?шали бы... — Ну, а теперь
поздно? — Поздно. Добровольческая армія, молодежь, казаки будутъ истреблены. Это только Давиду удалось убить Голіафа пращей. Большевики — не дураки, они сорганизуются, помогутъ имъ въ этомъ вс?: и друзья наши, и враги у нихъ ц?лый великій государственный аппаратъ, деньги, миогомилліонный дуракъ-народъ. Казаки потеряли свою войсковую организацію, а громадная масса фронтовиковъ, т. е. самый боеспособный элементъ, перешелъ къ большевикамъ на свою окончательную гибель. Ихъ обманули. В?дь кто же насъ выгналъ съ нашей прад?довской земли изъ родного Новочеркасска? Не красная же мразь, которую мы, горсть людей, били, какъ хот?ли, а свои же одур?вшіе станичники-фронтовики съ войсковымъ старшиной Голубовымъ и подхорунжимъ Подтелковымъ во глав?..
        — Разв? не красные? интеллигенція, подъ ежечаснымъ, опытнымъ возд?йствіемъ «благъ» революціи, можетъ, подобно мн?, поумн?ть, опомниться и оказаться имъ опасной. И они, не задумываясь, истребятъ ее подъ разными революціонными лозунгами руками русскаго быдла, истребятъ всю безъ остатка нашу несчастную жертвенную учащуюся молодежь, вотъ этихъ Матв?е-выхъ, Ивановыхъ, Петровыхъ — будущую интеллектуальную силу Россіи, истребятъ и казаковъ, потому что казакъ скор?е умретъ, ч?мъ пойдетъ подъ ярмомъ пархатаго жида. Мерзавцы они, оподл?ли теперь, но не забывайте, что они никогда не были рабами и им?ютъ свою собственную героическую исторію...
        — Что вы говорите? Что говорите? Это ужасно, это невозможно... Что же тогда д?лать? Какъ жить? — вся трепеща, точно отмахиваясь отъ страшныхъ призраковъ, прошептала взволнованная сестра.
        — Передъ смертью не лгутъ и не зубоскалятъ, сестрица. Попомните мое слово, я сегодня умру, а вы, можетъ быть, останетесь жить и все, все увидите... — съ страстнымъ уб?жденіемъ воскликнулъ Нефедовъ.
        — Господи, Господи, да что же это?
        — И обратите вниманіе, сестрица, на то, что ни среди насъ, ни среди большевиковъ въ боевыхъ рядахъ жидовъ н?тъ. Что они — презр?нные трусы, это всему міру изв?стно. Но тутъ есть еще и свой расчетъ. Своихъ «дитю» жиды берегутъ для будущаго. И вотъ, когда истребятъ насъ, всю чисто русскую интеллигенцію и молодежь, на пиръ жизни изо вс?хъ поръ земли, отовсюду, откуда даже и не подозр?ваешь, повыл?зутъ жиды и жиденята. И этой лопоухой, мокроглазой арміи будетъ несм?тная сила. В?дь они плодовиты, какъ морскія свинки и со временъ еще фараоновъ не любятъ, чтобы ихъ считали. На самомъ д?л? на земл? этихъ пейсатыхъ, крючконосыхъ челов?кообразныхъ гораздо больше, ч?мъ значится по самой точной статистик?. Они будутъ отъ лица будто бы народа вершить все русское д?ло, т. е. такъ же, какъ сейчасъ уже прод?лываютъ у большевиковъ. Это тоже будетъ очередное грандіозное мошенничество. Этимъ только они и живутъ. На это они неподражаемые мастера. И накинутъ они такой арканъ на шею русскаго быдла, что тотъ во в?ки в?ковъ не сброситъ этой ц?пи. И чортъ съ нимъ. Мн? ни капельки не жаль. Онъ достоинъ такой участи. Пусть
до кровавыхъ слезъ протрутъ ему безстыдные, алчные глаза. Не сдобровать потомъ и жиду. Это — законъ возмездія. Я же лично теперь уже не хочу влачить существованіе на этой прекрасной планет?, да и противъ судьбы, какъ противъ рожна, не попрешь. Довольно. «Насыщенъ днями» выше горла. Посл? того, что вид?ли мои глаза, что перечувствовалъ сердцемъ, перебол?лъ душою и позналъ умомъ, мн? р?шительно ничего не надо и ничто не страшно. Умереть сум?ю, хотя... конечно, умереть, какъ скотина подъ обухомъ... чтобы тебя терзала и волочила по земл? грязная толпа воровъ, убійцъ и пьяницъ... ужасно... не хот?лось бы... Вся природа моя возстаетъ... Но! — Онъ сд?лалъ энергичный, но безнадежный жестъ рукой.
        Д?вушка хот?ла что-то сказать и только открыла было ротъ, какъ ея слухъ поразилъ отдаленный выстр?лъ, зат?мъ донеслось н?что врод? недружнаго залпа.
        Александра Павловна вздрогнула и, точно защищаясь отъ удара, поднесла одну руку къ лицу, другую безжизненно опустивъ вдоль т?ла, съ огромными, неподвижными глазами прислушалась.
        — Начинается... Прологъ... Занав?съ поднимается... — глухо проговорилъ Нефедовъ. Лицо его было бл?дно и серьезно, глаза гор?ли. — Ну нечего д?лать, надо готовиться въ посл?дній путь. Благо, багажа туда никакого не надо... Можно совс?мъ налегк?...
        Онъ криво усм?хнулся.
        Сестра съ вытянутымъ, безъ кровинки лицомъ и съ огромными глазами сд?лала нетерп?ливый жестъ рукой, чтобы Нефедовъ замолчалъ, съ секунду прислушивалась и когда съ улицы донесся неясный гулъ множества челов?ческихъ голосовъ, быстро вскочила и легко, какъ т?нь, выскользнула изъ куреня.
        XXXIX.
        Нефедовъ продолжалъ сид?ть неподвижно въ густыхъ облакахъ дыма, мрачно попыхивая папиросой.
        Только дв? глубокія стр?льчатыя морщинки отъ переносья во весь лобъ подъ пышной львиной гривой свид?тельствовали, что мысль его напряженно работала.
        Выстр?лы и гулъ голосовъ приближались. Уже можно было различить отд?льные выкрики.
        — Ага, пошло д?ло! Скор?е... — бл?дными губами прошепталъ Нефедовъ, скрипнувъ зубами, возмущеннымъ взглядомъ обвелъ комнату и глубоко вздохнулъ.
        Матв?евъ открылъ лихорадочно блест?вшіе глаза.
        — Что это... на улиц?? — слабымъ голосомъ простоналъ онъ.
        — Ничего, Петя. Это мальчишки забавляются. Ты лучше бы заснулъ.
        — Да... я и такъ... все сплю... и сплю... пить... — говорилъ онъ, облизывая языкомъ медленно шевелившіяся, пересохшія губы.
        — Сейчасъ придетъ сестра. Можешь подождать маленько? А тo мн? съ моей ногой...
        Совс?мъ явственно донесся звукъ выстр?ла.
        — Тамъ... гд?-то стр?ляютъ...
        — Да ничего. Успокойся. Это такъ, пустяки... — говорилъ Нефедовъ.
        Выраженіе жалости и состраданія появилось на его мрачно нахмуренномъ, р?шитель-номъ лиц?.
        На л?сенк?, по коридорчику, потомъ въ передней послышались неровные, посп?шные, заплетаюшіеся шаги б?гущаго челов?ка и въ распахнутую дверь, схвативъ себя одной рукой за грудь, другой за голову, вскочила Александра Павловна.
        Д?вушка была почти въ истерик?, задыхающаяся, съ безумными глазами.
        — Боже... Боже мой!.. Что они д?лаютъ!.. Что д?лаютъ!.. — ломая руки и запрокинувъ голову, съ искаженнымъ, помертв?вшимъ лицомъ, вн? себя, кричала она. — Они... они... убиваютъ людей... раненыхъ... раненыхъ нашихъ... топорами... топорами... тамъ... тамъ... въ двор?… недалеко... какія-то д?ти проб?жали... кричатъ...
        Вдругъ подъ д?йствіемъ внезапно озарившей ее мысли она быстро-быстро заметалась по комнат?.
        Матв?евъ недоум?нными глазами испуганно сл?дилъ за вс?ми движеніями д?вушки...
        — Кто это... тамъ? Большевики?
        Ему никто не отв?тилъ.
        Пешевелился офицеръ съ повязкой на голов?, полуоткрывъ одинъ заплывшій сине-багровой опухолью глазъ.
        Схвативъ прислоненные къ углу печки костыли, д?вушка совала ихъ въ руки Нефедову.
        — Б?гите, б?гите... Спрячтесь тамъ... въ двор?... Тамъ солома. Заройтесь. Еще есть время... Скор?е, скор?е...
        Нефедовъ покорно взялъ въ руки костыли, но не тронулся съ м?ста.
        — Успокойтесь, сестрица — глухо проговорилъ онъ.
        — Я никуда не пойду... да и поздно... да и не нужно...
        Д?вушка на мгновеніе остановилась передъ раненымъ. Гибкая, высокая и стройная въ своемъ с?ромъ костюм? сестры милосердія, въ б?ломъ передник? съ краснымъ крестомъ на груди, потрясенная и трепещущая, она вся была, какъ туго натянутая струна.
        Ужасъ, смертныя опасенія, всепоглащающее и уже нескрывающееся чувство, безм?рная мука и полное отчаяніе выразились на ея побл?дн?вшемъ, поводимомъ судорогами лиц? и особенно въ св?тлыхъ глазахъ, казавшихся огромными.
        — Ради Бога... ради Создателя умоляю васъ... Еще не все, пропало... — Голосъ ея безперерывно срывался. — Минутка... и все пропало... ради всего святого... ради матери вашей...
        Раненый дернулся вс?мъ т?ломъ, исподлобья взглянулъ въ лицо д?вушки и какъ-будто удивился.
        Съ секунду съ выраженіемъ поразившей его догадки онъ пытливымъ окомъ гляд?лъ на сестру и вдругъ перевелъ глаза на полъ.
        — Поздно! — глухимъ, безнадежнымъ голосомъ пробормоталъ онъ, зашевелился на м?ст? и вгляд?лся по сторонамъ.
        Д?вушка упала передъ нимъ на кол?ни.
        Нефедовъ вздрогнулъ и отшатнулся.
        Она, вся трепещущая, своимъ умоляющимъ взглядомъ ища его взгляда, полубезумная, схватила его за руки.
        — Не поздно... — не поздно… — вн? себя лепетала она. — Скор?е, скор?е... если не ради себя, то... ради меня... неужели не видите? Что же скрываться?!.. Я не переживу васъ... Боже мой... Всю жизнь отдамъ вамъ, неужели... неужели и этого вамъ мало?
        — Вы?... Вы?... — страшнымъ шопотомъ, который, казалось, поползъ и наполнилъ собою вс? углы дома, воскликнулъ раненый. — Да какъ же это?... Я... я... самъ не зналъ... не подозр?валъ... Господи, да что же это? Зач?мъ? Зач?мъ?
        Онъ встрепенулся весь. Глаза его вспыхнули. Все лицо озарилось какимъ-то непередаемымъ св?томъ, точно духъ его, неожиданно прорвавъ плотскія преграды, вырвался
        на волю.
        Съ секунду Нефедовъ съ любовью и неописуемой тоской гляд?лъ въ глаза д?вушки. Да, онъ любилъ ее, и только сейчасъ неожиданно открылъ это и догадался, что ради него она, рискуя своей головой, осталась зд?сь.
        И его вдругъ съ бурной, неудержимой силой потянуло къ жизни, къ счастію, къ отчаянной смертной борьб?...
        Онъ посп?шно схватился за костыли, сразу во весь ростъ приподнялся на нихъ, страшнымъ, нечелов?ческимъ по энергіи взоромъ обвелъ комнату, заглянулъ черезъ окно въ дворъ, изм?ривая разстоянія и взв?шивая возможности спасенія. Но въ тотъ же мигъ онъ сообразилъ, что борьба безполезна, над?яться не на что. Онъ какъ зв?рь въ кр?пкихъ тенетахъ. Сердце его упало и какъ бы въ изнеможеніи, онъ снова опустился на сундукъ.
        Взглядъ его ушелъ внутрь. Въ глубин? обращенныхъ на д?вушку зрачковъ выразились и удивленіе, и н?жность, и сожал?ніе, и страданіе, и какъ-будто горькій, кроткій укоръ.
        На глазахъ сестры лицо его какъ-то вдругъ померкло, осунулось, изъ бл?днаго стало с?рымъ и покрылось множествомъ морщинъ, точно въ мигъ одинъ затянули его старымъ пергаментомъ и по пергаменту провели р?зкія полоски карандашемъ.
        — Поздно, поздно... — шепталъ онъ поб?л?вшими губами, поводя быстрыми глазами отъ дверей къ окну и обратно. — Если бы раньше… — въ смертельной тоск? вырвалось у него.
        Но д?вушка и слушать ничего не хот?ла.
        Она продолжала умолять его и тащила за руки.
        — Милый мой, родной... радость и счастье мое... Скор?е, скор?е... Я не могу... Я не переживу васъ... Съ вашей смертью для меня все кончено... Я не могу допустить такого ужаса… такого несчастья... Неужели для того только встр?тились, чтобы...
        — Безполезно. Не судьба, не судьба... родная... — говорилъ онъ, одной рукой кр?пко обнявъ ее за талію, другой съ трогательной н?жностью поглаживая ея руки, волосы, дикимъ взглядомъ еще разъ окинулъ комнату, какъ бы ища опоры и защиты и въ отчаяніи скрипнулъ зубами. — Не судьба. Зач?мъ такъ поздно... а-ахъ!
        Онъ схватился за голову.
        Съ улицы подъ окнами передней комнатки послышалась р?зко отдававшаяся стр?льба, пьяные крики, ругань, топотъ лошадиныхъ копытъ, шмыганіе челов?ческихъ ногь, грохотъ, шип?ніе и гудки автомобилей.
        Д?вушка вскочила съ кол?нъ и съ быстротою испуганной лани выб?жала изъ дома, кр?пко прихлопнувъ за собою входную дверь.
        У нея мелькнула въ голов? отчаянная мысль — не допустить большевиковъ въ комнату къ раненымъ.
        — Куда? Зач?мъ? Не надо, не надо! Не уходите! — громовымъ голосомъ крикнулъ Нефедовъ, посп?шно бросившись на своихъ костыляхъ всл?дъ за д?вушкой.
        Она была уже въ двор? и ничего не слыхала.
        Раненый въ раздумьи съ секунду помедлилъ у порога, потомъ р?зко повернулся и, подойдя къ сундуку, снова с?лъ на него.
        Лицо у него было по-прежнему бл?дное, совершенно непроницаемое, точно мертвое.
        Матв?евъ и офицеръ безпокойно заметались на своихъ перинахъ, недоум?лыми и испуганными глазами обернувшись къ дверямъ.
        Они не вполн? понимали, что имъ грозитъ, но уже чуяли недоброе.
        Грозные звуки все приближались.
        По ступенькамъ л?сенки и въ коридорчик? раздался громкій топотъ многихъ тяжелыхъ ногъ, точно скакалъ ц?лый табунъ взб?шенныхъ лошадей, доносился пьяный, злобный гомонъ голосовъ, точно громкое, яростное жужжанье какого-то отвратительнаго чудовища.
        Дверь, какъ подъ порывомъ буйнаго в?тра, молніеносно распахнулась и съ грохотомъ ударилась объ ст?нку.
        Съ низкаго потолка зашуршалъ посыпавшійся на полъ песокъ съ кусками сухой глины.
        — Гд? они?... Тутъ што ли?... Ишь въ какіе хоромы забрались... Буржуи... — спрашивалъ хриплый, пьяный голосъ, пересыпая слова свои виртуозными, ужасающими ругательствами.
        — Тута, тута... гд? же имъ быть, господинъ комиссаръ, ваша благородія?... Ужъ никуда не уйдутъ... Я всю ноченьку глазъ не сомкнувши... не спала... Ихъ подстерегала... чтобы не уб?гли, значитъ... — отв?чалъ лебезящій бабій голосъ.
        XL.
        Какъ грязной текучей водой во время прибоя, вся улица, часть двора, л?сенка, коридор-чикъ, маленькая передняя и та комната, въ которой находились раненые, наполнились воору-женными мужчинами и женщинами съ палками.
        Они размахивали руками, потрясали въ воздух? кулаками, револьверами, ружьями, вовсю мочь пьяно орали, ругались, соп?ли, кряхт?ли и толкали другъ друга.
        Воздухъ сразу засмерд?лъ терпкимъ запахомъ челов?ческаго пота и виннаго перегара.
        Между красногвардейцами протискивались три-четыре бабы, въ крикахъ, озлобленіи и брани не уступавшія сопровождавшимъ ихъ мужчинамъ.
        Это были м?стныя жительницы-большевички изъ иногороднихъ, которыя добровольно за условленную мзду по-штучно взялись указать товарищамъ т? дома, въ которыхъ были оставлены раненые «кадеты».
        Нефедовъ съ почерн?вшимъ нахмуреннымъ лицомъ сид?лъ на прежнемъ м?ст?, не перем?нивъ даже позы.
        Впереди пьяной, разнообразно од?той и до зубовъ вооруженной толпы шелъ средняго роста нескладный мужчина, съ длинной, темной бородой на широкомъ, рябомъ лиц?, съ крупнымъ, толстымъ носомъ и маленькими, потерявшимися въ м?шечкахъ и складочкахъ, глазами.
        Даже для неопытнаго глаза сразу было зам?тно, что на немъ все было съ чужого плеча: и почти новое офицерское пальто съ явными сл?дами на плечахъ отъ содранныхъ погонъ, и криво приправленный на выпяченномъ живот? въ серебрянной съ подчернью оправ? кинжалъ, и драгоц?нная кавказская шашка и пара револьверовъ въ черныхъ подъ серебромъ кобурахъ, болтавшихся у него по толстымъ бокамъ на ременномъ пояс?.
        На груди у него помимо огромнаго краснаго банта съ длинными лентами, красовалась еще массивная золотая съ брелоками изъ драгоц?нныхъ камней ц?пь.
        На голов? у него была неум?ло над?тая и нел?по державшаяся низкая, рыжая казачья папаха.
        Онъ походилъ на неискусно ряженаго театральнаго статиста.
        Протискавшаяся среди толпы и высунувшаяся впередъ, худая, старая, морщинистая баба въ короткой, темной кацавейк? съ подтыканными по бокамъ юбками, въ черномъ платк?, изъ-подъ котоpaгo выбивались с?дыя космы, потрясала надъ головой кулаками и съ захлебываніемъ, во весь голосъ кричала:
        — Вотъ они, вотъ они, эти кадети, буржуи, сукины сыны! Вотъ они эти самые, кто народушка то божьяго несчастненькаго сколько перепортилъ. У, душегубцы проклятущіе... Я ихъ указала, я, я... Эти — мои, господинъ комиссаръ, ваша благородія... Въ энтой-то, значитъ, хат?-то, что давеча-то... вотъ сычасъ то рубили... энти вс? Хвеклины... тетки Хвеклы. Я къ имъ и не касаюсь. А эти — мое, мое... Я указала, я... У, кровопивцы...
        Баба, еле держась на ногахъ и часто шмыгая широкими, черными ноздрями небольшого, узкаго въ подлобьи, подвижного носа, топталась около мужчины въ офицерскомъ пальто.
        Выцв?тшіе, слезящіеся, глубоко ввалившіеся глаза бабы отъ ярости, казалось, готовы были выпрыгнуть.
        Изъ поблекшаго рта съ тонкими въ ниточку растянутыми губами и грязными, полусгнившими зубами брызгала слюна.
        Баба съ растопыренными пальцами темныхъ, костлявыхъ рукъ, напоминавшими вороньи лапы, бросилась къ прижавшемуся къ ст?нк? Матв?еву.
        На лиц? раненаго застыло выраженіе ужаса и безпомощности.
        — Пошла къ чорту, баба! Куда л?зешь? Безъ тебя д?ло обойдется! — рявкнулъ тотъ, кого она называла комиссаромъ и, схвативъ ее за плечи, изо вс?хъ силъ толкнулъ кол?номъ.
        Баба упала.
        — О-хъ, родименько-ой, за что же, за что? — пьянымъ, слезливымъ голосомъ бормотала оп?шенная баба, поднимаясь на четвереньки. — Я же, я указала... я жъ теб? услужала, а ты же меня пхаешь...
        — Взять ихъ. Тащи на дворъ! Тамъ разберемся! — повелительно крикнулъ комиссаръ.
        Неуклюжимъ, театральнымъ жестомъ одной руки, сверкавщей драгоц?нными камнями, онъ указалъ на раненыхъ, другой подбоченился.
        Вдругь среди сумбурнаго гомона и гула, какъ могучій ударъ колокола, прор?зался возбужденный, музыкальный голосъ, точно кто-то повелительно проп?лъ:
        — Товарищи, расправиться усп?ете, а пока вниманіе. Прошу два слова...
        Гулъ голосовъ мгновенно смолкъ; протянутыя было къ раненымъ руки опустились.
        Вс?хъ этотъ голосъ озадачилъ; вс? оглянулись на Нефедова.
        Онъ сид?лъ въ прежнемъ положеніи на сундук?, приложивъ подъ мышки костыли, точно собираясь встать.
        — Товарищи, — повторилъ онъ, — я знаю, что вамъ надо, зач?мъ вы пришли. Вамъ нужны наши муки, наша кровь. Но вотъ что я хот?лъ вамъ предложить: берите меня, сдирайте кожу, р?жьте, жгите, рвите на куски, лейте мою кровь, однимъ словомъ, д?лайте надо мною, что вашей душеньк? угодно. Весь къ вашимъ услугамъ. Если вы меня оставите въ живыхъ, то я, хотя и безъ ноги, не скрою отъ васъ, могу еще много навредить вамъ. Но вы м?ня не оставите. Я это знаю и не думаю просить васъ объ этомъ, а умоляю вотъ о чемъ: вотъ тамъ, на койкахъ лежатъ мои несчастные умирающіе товарищи. Обоимъ жить недолго, оба при смерти, оба еле дышутъ. Прошу васъ, умоляю васъ, не мучайте, не убивайте ихъ, дайте имъ умереть спокойно... Какая вамъ отъ этого выгода?! В?дь, все равно, каждый изъ нихъ больше двухъ-трехъ дней не протянетъ... Клянусь вамъ честью. В?дь не зв?ри же вы. В?дь есть же у васъ крестъ на ше?...
        — Вишь ласай какой... — раздался сзади злобный голосъ кр?пко при этомъ выругавшагося краснаго. — Соловьемъ заливается... Вишь не трогай ихъ! Чего? Вс?хъ кадетовъ р?зать, вс?хъ...
        — Чего ихъ слухать?!.. Ихъ такъ-то до ночи не переслухаешь... — поддержалъ перваго другой голосъ изъ передней и, пересыпая свои слова отборными ругательствами, продолжалъ: — Сколько нашихъ товаришовъ эти самые кадети поперехлопали... И ишь какое д?ло? Ихъ же и слухать... да еще и миловать... Видали такихъ-то...
        — Тувариши, тувариши, слухайте, слухайте... — истерично, торопливо закричалъ третій, стоявшій рядомъ съ комиссаромъ.
        Теперь онъ выдвинулся впередъ, суетливо извиваясь вс?мъ т?ломъ, оглядывался во вс? стороны, вздергивалъ развинченными плечами и безтолково и несуразно размахивалъ надъ головой руками. Все его рыжевато-б?лобрысое, густо-покрасн?вшее лицо и вытаращенные водянистые глаза подергивались. Видъ у него былъ такой, точно онъ только - что сд?лалъ какое-то необычайно важное открытие, о которомъ сп?шилъ пов?дать міру.
        — Тувариши, триста л?тъ пили нашу кровь, триста л?тъ дерли нашу шкуру, триста л?тъ жмали насъ... — при этомъ ораторъ съ вытаращенными глазами и вытянутыми книзу руками прис?далъ до самаго пола, въ лицахъ показывая, какъ ихъ «жмали». — Теперича пришелъ нашъ чередъ жмать...
        — Да будетъ, будетъ. Слыхали. Вс?хъ не переслухать. Бери, тащи. Чего тамъ?! — закричали въ толп?.
        — Тувариши, тувариши... триста л?тъ... — крутясь на подобіе пущеннаго въ ходъ волчка и оглядываясь во вс? стороны, кричалъ ораторъ.
        Но онъ ни у кого не нашелъ сочувствія, растерянно огляд?лъ толпу, съ видомъ сожал?нія махнулъ рукой, сразу ос?лъ и стушевался. Все воодушевленіе его сразу пропало.
        — Тащи. Чего? Волоки ихъ... Бей! — зарев?ли въ толп?.
        — Чуръ не бить зд?ся! На дворъ! на дворъ! — кричалъ комиссаръ.
        Его тоже никто не слушалъ. Да и никто никого не слушалъ.
        Толпа разомъ завыла, зарев?ла и зарокотала, точно разгулялся и закрутилъ на мор? смерчъ.
        Замелькали осатан?лыя, багровыя, сопящія и рычащія лица, засверкали яростные глаза; раздались новообразимыя, поганыя ругательства; зашмыгало и затопотало множество ногъ; замахало множество рукъ. Все сц?пилось и скрутилось въ какой-то отвратительный, ужасающiй живой клубокъ изъ напруженныхъ челов?ческихъ телъ.
        Матв?ева сбросили на полъ.
        Среди галдежа и шума прорезался нечелов?ческiй, душу раздирающiй крикъ, крикъ смертельнаго ужаса и боли.
        Онъ не повторился.
        Слышались только тупые удары тяжелыхъ сапогъ по т?лу, усиленное сопенiе и рычанiе.
        Б?лобрысый ораторъ надседался отъ усердiя и, силясь въ толп? достать ногами Матв?ева, при каждомъ удар? нелепо размахивалъ въ воздух? то одной, то другой рукой.
        Схвативъ на руки офицера, раскачивали его, какъ мясную тушу, потомъ ударили объ полъ.
        Несчастный при паденiи тихо замычалъ, перевернулся со спины на бокъ и, судорожно изгибаясь, затрепеталъ всемъ т?ломъ.
        Почти на л?ту его поймалъ молодой, черноволосый красногвардеецъ, съ красивымъ, искаженнымъ отъ б?шенства лицомъ и, нажавъ кол?нями на грудь раненаго, вм?ст? съ волосами сорвалъ съ его головы повязку, потомъ поспешно изо всей силы, точно молотками по наковальн?, сталъ бить кулаками по лицу и голов? несчастнаго.
        _______Кулаки шмякали.
        Голова раненаго, какъ отрубленная, ерзала отъ ударовъ по полу.
        Во все стороны брызгала кровь...
        Раненый находился въ глубокомъ обморок?.
        Нефедова схватили за руки и за больную ногу, но онъ съ зубовнымъ скрежетомъ вырвалъ ее и, успевъ встать на костыли, подталкиваемый подзатыльниками, пошелъ въ толп?, ежеминутно чуть не падая, и, наверное, упалъ бы, если бы сгрудившiеся около него плотной кучей люди своей массой каждый разъ не удерживали его отъ падения.
        На толчки отвечая толчками, на ругательства ругательствами, онъ вм?ст? со своими палачами вышелъ въ коридорчикъ и даже спустился по ступенькамъ въ дворъ.
        Онъ искалъ глазами въ толп? ту, которую любилъ, не думая о себ?, такъ какъ его страшная участь была вне сомненiй, но все время среди сумбура, кошмара и борьбы вс?мъ сердцемъ безпокоился о ней, дрожалъ за ея жизнь.
        На одинъ мигъ среди людскихъ головъ погасшей зв?здой блеснуло ея, похожее на р?дкій перламутръ, помертв?вшее лицо.
        Онъ хот?лъ ободрить ее улыбкой, но его сильно пихнули съ л?стницы, онъ едва устоялъ и упустилъ ее изъ поля зр?нія.
        «Слава Богу, не убили!» — мелькнуло въ его голов? ему стало легче.
        Матв?ева и офицера выволокли за ноги.
        — Дорогу, дорогу, тувариши, тувариши! — кричали волочившіе.
        Въ толп?, т?сня другъ друга, разступались.
        Раненые колотились головами объ пороги и затылками пересчитывали ступеньки л?ст-ницы.
        За ними оставался кровавый сл?дъ.
        Среди двора ихъ бросили.
        Оба корчились въ судорогахъ, оба потеряли сознаніе.
        Нефедова поставили около лежащихъ товарищей по несчастію.
        Обреченныхъ окружили.
        За дворомъ, заборчикъ котораго оказался уже наполовину сломаннымъ, толпились конные и п?шіе красногвардейцы, пьяные, шумные, переругивающіеся, нал?зающіе на плечи другъ друга и жадными глазами старающіеся не пропустить ни единаго штриха изъ происходящаго д?йствія.
        Комиссаръ въ офицерскомъ пальто широко размахнулъ въ об? стороны руками и зычнымъ, хриплымъ голосомъ крикнулъ:
        — Раздайсь, товарищи, раздайсь. Ну, вы тамъ, товарищъ Щедровъ, чего зам?шкались? Скор?йча справляйте свое д?ло... По скончаніи останки-то допьете...
        Толпа громко, сочувственно захохотала, точно заржалъ ц?лый табунъ лошадей.
        Осклабился и комиссаръ.
        Оторвавшись отъ бутылки съ водкой, на ходу уже пряча ее въ карманъ и обтирая ладонью пьяное лицо, въ кругъ вскочилъ съ весело вращающимися, выпученными глазами крупный, тучный, съ желтоватыми кудерьками на вискахъ, красногвардеецъ, весь по плечамъ и по животу опоясанный пулеметными лентами, съ засаленной красной тряпкой на груди, съ брызгами св?жей крови на его темно-с?ромъ пиджак?.
        Въ рук? у него сверкнулъ новенькій, но уже окровавленный топоръ.
        Во всей его фигур? и въ тупомъ, веселомъ выраженіи значительно утолщеннаго книзу бритаго, съ оставленными только усами, лица читалось: «Какъ прикажете? Мигомъ сварганю!».
        — Кого перваго св?жевать? Этого, стоячаго, что ли? — спросилъ красногвардеецъ, кивнувъ головой на Нефедова.
        Въ толп? взрывъ хохота.
        — Ну этотъ сум?етъ. Не сдастъ. Н?-?... — послышались одобрительныя зам?чанія.
        Красногвардеецъ подмигнулъ толп?.
        — Валяй хоть стоячаго! — распорядился комиссаръ.
        — Зач?мъ стоячаго?! Лежачихъ, лежачихъ... сперва лежачихъ! — закричали въ толп?. — А то какъ бы не издохли. Ишь какъ ихъ разд?лали! А энтотъ стоячій пущай подождетъ... Чего ему? Здоровый...
        Красногвардеецъ — по прежней профессіи мясникъ, на раскаряченныхъ ногахъ накло-нившись передъ раненымъ офицеромъ, занесъ надъ головою топоръ.
        — Ухъ, сычасъ ухну! — обернувшись разгоряченнымъ, пьянымъ лицомъ въ сторону толпы, съ усм?шкой крикнулъ онъ.
        — Поднять! Поднять! — закричали настойчивые голоса.
        — Ничего не видно. Чего съ ими короводиться... Подними его на ноги. На ноги подними. Чего на его гляд?ть! Ишь, не можетъ на ногахъ стоять! Мы те поставимъ!
        Палачъ опустилъ топоръ и выпрямилъ спину, точно натрудившійся плотникъ.
        Два другіе красногвардейца вскочили въ кругъ и хвативъ офицера подъ мышки, рывками подняли его съ земли.
        Ноги не держали раненаго; руки его безжизненно болтались вдоль т?ла; голова вся залитая кровью и представлявшая собою сплошную рану, сперва запрокинулась назадъ, открывъ изуродованное, окровавленное, опухнувшее лицо съ однимъ выскочившимъ изъ впадины мертвенно-неподвижнымъ глазомъ, потомъ отъ толчка державшихъ его красногвар-дейцевъ безпомощно, словно отрубленная, св?силась на открытую, окровавленную грудь.
        Онъ отрывисто и громко всхрапывалъ.
        Кровавая п?на выбивалась у него изо рта и изъ носа.
        Изъ-за разорванной въ клочья рубашки на груди у него блеснулъ золотой крестикъ.
        — Вотъ... и плата мн? за работу! — жадно и пьяно осклабляясь и показывая изъ-за толстыхъ губъ грязные лошадиные зубы, сказалъ палачъ.
        — Бери! Ишь на что позарился?! Завидущіе глаза! Бери... намъ не жаль... — кричали въ толп?.
        — Рази! Руби! — рев?ли другіе.
        Оскаленные зубы щелкали; налитые кровью глаза выскакивали изъ орбитъ.
        — Н?тъ, н?тъ. Постой! — не мен?е настойчиво и страстно кричали третьи. — Воды! Водой его облейте, чтобы очухался. А то што жъ такъ-то, коли онъ не въ себ?... Ничего и не пойметъ...
        — В?рно, в?рно. Правда... чтобы понималъ, значится, почуялъ... Воды, воды! — кричали уже вс?.
        Н?сколько красногвардейцевъ, громко топоча по ступенькамъ л?сенки ногами и пихая, другъ друга, бросились въ хату.
        Одинъ изъ нихъ мигомъ приташилъ ц?лое ведро.
        Баба въ красномъ платк? вырвала у него воду.
        У бабы уже на ходу силой завлад?лъ ведромъ новый красногвардеецъ и, подскочивъ къ офицеру, съ размаха вылилъ всю воду ему на голову, облившись и самъ.
        Толпа захохотала надъ неловкимъ товарищемъ.
        Теперь всякіе пустяки см?шили ее.
        Раненый весь затрепеталъ, зашевелилъ руками, слабо уперся объ землю ногами, приподнялъ голову...
        Одинъ распухшій глазъ его полуоткрылся, другой — безжизненный и страшный мотался наружу.
        По-видимому, офицеръ начиналъ приходить въ себя.
        — А-а-а... буржуй! Очухивается... руби! Катай! Чего тамъ?! А то опять обомретъ! — съ неистовымъ злорадствомъ и съ неизб?жными ругательствами зарев?ли въ толп?.
        Топоръ, поднятый об?ими руками палача, мелькнулъ въ воздух?.
        Толпа затихла.
        Красногвардеецъ — по профессіональной привычк? какъ-то гекнулъ и при удар? шумно выпустилъ воздухъ изъ широкой груди.
        Ударъ пришелся по ше?, ниже уха.
        Шмякнуло, хряснуло, фонтаномъ брызнула кровь.
        — Вотъ такъ! Такъ! Ловко! Попили нашей кровушки... Теперь довольно. Однимъ меньше. Такъ его, биржуаза!.. — слышались злобные, удовлетворенные голоса.
        Голова офицера склонилась къ правому плечу, и изъ перерубленной, выпертой хрящемъ наружу гортани вм?ст? съ брызнувшей струями кровью послышался хрипъ.
        — Готовъ! Будетъ! Довольно! Давай другого! Другого подавай! Ну, шевелитесь тамъ, скор?ича, тувариши! Нечего м?шкать... — въ кровавомъ опьяненіи, весело рев?ли въ толп?.
        Подручные палача бросили хрипящее, съ подвернувшейся подъ плечо головой, судорожно подрыгивающее т?ло офицера и со см?хомъ обтирая ладонями залитыя кровью лица, подб?жали къ Матв?еву.
        Встряхнувъ за руки, они подняли его съ земли.
        Раненый тяжко застоналъ и поддерживаемый своими мучителями, всталъ на колеблющіяся ноги.
        Онъ тихо, точно воротъ рубашки жалъ ему горло, повелъ въ об? стороны головой, качающейся на тонкой юношеской ше?, какъ измятый цв?токъ на стебельк?, и переступилъ съ ноги на ногу, готовый упасть.
        Въ блуждающихъ глазахъ его склоненнаго къ плечу лица и въ полуоткрытыхъ, запек-шихся кровью губахъ, изъ-за которыхъ блеснулъ оскалъ б?лыхъ зубовъ, выражалась нестер-пимая мука.
        На него тоже вылили ведро холодной воды, вытащенной тутъ же изъ колодца.
        Юноша вздрогнулъ и точно пробудившись отъ тяжкаго сна, медленно провелъ рукой по разбитому лицу, открылъ глаза и тверже всталъ на ноги.
        Въ глазахъ скользнули скорбное, страдальческое сознаніе и ужасъ.
        — А-а-а!... Ахъ, оставьте... оставьте... что вы д?лаете?.. кто вы? — закричалъ онъ и нагнувъ голову, порываясь б?жать, безпомощно пошевелилъ плечами.
        — А... не по нраву пришлось? Панокъ, биржуазъ. Ну-ка, хорошенько разд?лай его, туваришъ, хорошенько... такъ на первый сортъ... какъ говядину, чтобы зналъ нащихъ!.. — пересыпая нестерпимыми по своей смрадности ругательствами, злорадствовали въ толп?.
        — Ну скор?е, скор?йча, товарищъ Щедровъ, не м?шкайте! Еше сколько д?ловъ впереди! — поторапливалъ комиссаръ.
        — Убери руки!.. Руки, говорю, убери прочь, чо-ортъ! — прим?риваясь въ воздух? топоромъ къ бившемуся и извивавшемуся вс?мъ т?ломъ въ рукахъ подручныхъ раненому, зашип?лъ на своихъ помощниковъ палачъ. — А то вразъ оттяпаю... за одно... потуль и видали... Возьми за локти его... за локти, говорю, возьми! Кр?пче! Ы-ыхъ, непопятные! Черти рогатые, пра, черти рогатые!..
        Палачъ, пов?сивъ топоръ на сгиб? руки, самъ торопливо показалъ, какъ надо держать юношу.
        Подручные растянули въ стороны руки кричавшаго и еще порывавшагося б?жать раненаго, кр?пко перехвативъ его локти.
        Раненый задыхался. Нечелов?ческій ужасъ выразился въ его глазахъ.
        — Такъ! — сказалъ палачъ.
        Новый ударъ топора. Шмяканіе, короткій хряскъ костей.
        Помню выстр?лъ охотника, помню отчаянный крикъ на смерть раненаго зайчика, помню, какъ на заднихъ лапкахъ крутился онъ по сн?гу, а передними протиралъ окровавлен-ную мордочку съ разбитыми, незрячими глазами. Онъ кувырнулся и упалъ, вздрагивая въ предсмертныхъ судорогахъ... И больше ничего. Но крикъ его, чисто д?тскій крикъ жалобы, тоски, испуга смертнаго и невообразимой муки потрясъ всего меня невыразимымъ ужасомъ,
        жалостью наполнилъ мое сердце и эхомъ нечелов?ческой боли отозвался въ душ? моей. Онъ навсегда запечатл?лся въ моей памяти, и не могу я безъ дрожи во всемъ т?л? вспоминать этотъ крикъ...
        Юноша застоналъ, только разъ коротко, ужасно крикнулъ и облитый кровью, замертво упалъ на землю.
        Л?вая рука Матв?ева отвалилась отъ плеча, вм?ст? съ рванымъ рукавомъ рубашки перегнулась пополамъ и повисла на ладони одного изъ помощниковъ палача.
        — Ловко! Вотъ это ловко! Ого-го-го! О-го-о-о-о... Ого... го!
        Толстогубый, приземистый, низенькій красногвардеецъ, съ задраннымъ носомъ въ вид? грубой глиняной д?тской свистульки, веселыми глазками оглядывалъ толпу, точно взв?ши-вая на ладони кровоточащую руку.
        Вс?мъ ясно было, что онъ хочетъ выкинуть какую забавную штуку.
        — Ну бабы, д?вки... вотъ вамъ гребешокъ на ночь патлы расчесывать! — со см?хомъ крикнулъ шутникъ и бросилъ руку вверхъ надъ головами толпы. Съ секунду она видн?лась въ воздух? съ широко разжатыми пальцами.
        Толпа со см?хомъ и нервными вскриками шарахнулась въ стороны.
        Рука шлепнулась и покатилась по пыльному косогорчику.
        Ближніе, особенно бабы и д?вки, съ испугомъ подбирали и уносили свои ноги, точно мертвая рука могла кого-либо изъ нихъ схватить.
        — И во сн?-то приснится, такъ помрешь съ одного страху... ой... — пронесся испуганный бабій голосъ.
        Толстогубый подручный, снявъ съ головы папаху и отирая съ лица потъ и капли крови, паясничая и кривляясь, прокричалъ:
        — Фу, чортъ, всего раскровянилъ! Сколько у этихъ биржуазовъ крови...
        — Всю нашу кровушку... всю начисто у трудящаго-то народу выпили... — зам?тилъ кто-то изъ толпы. — Как-то у ихъ не быть много крови... Вся, значится, наша кровушка у ихъ...
        — У насъ гд? же кровь?! — дополнилъ другой. — Всю паны высосали... Нашему брату, къ прим?ру, палецъ отр?жь, кровь не потекетъ... у трудящаго-то народу какая кровь?!..
        Толпа нервно, съ завываніями хохотала.
        Палачъ, жестомъ руки сбивъ на самый затылокъ папаху, въ три удара, съ д?ловитой серьезностью, каждый разь съ характернымъ геканіемъ и придыханіемъ откромсалъ другую руку и об? ноги выше кол?нъ.
        Толпа расхватала отрубленные члены и самый обезображенный трупъ и, какъ футбольные мячи, катала ихъ ногами по двору.
        Буйный хохотъ и безстыдныя, смрадныя слова носились и повисали въ воздух?.
        XLI.
        Нефедовъ, на полъ головы выше всей толпы, безъ шапки, въ верхней с?рой рубашк? съ разодраннымъ воротомъ, неподвижно стоялъ на своихъ костыляхъ въ кругу.
        Широкая, могучая грудь его высоко и часто вздымалась.
        Легкій в?терокъ игралъ его пышными, темными кудрями.
        Онъ ни разу не взглянулъ ни на толпу, ни на работу палачей.
        Они были ему отвратительны и ненавистны.
        При каждомъ удар? топора _______с?рое, съ землистымъ отт?нкомъ, лицо его, въ н?сколько минутъ страшно осунувшееся и постар?вшее, поводило судорогами.
        Смерть уже не страшила его. Ея не изб?жать. Съ ней онъ уже примирился. Но вся природа его возмущалась противъ такого вида смерти. «Кромсаютъ, какъ барановъ», — проносилось въ его голов?.
        Негодованіе и презр?ніе къ истязателямъ и убійцамъ возрастали въ немъ съ каждой секундой.
        Нестерпимо ярко, молніеносно, сп?ша и толпясь, безъ связи, сами собой проносились въ его голов? обрывки мыслей и воспоминаній...
        Родной домъ, садъ... р?зко отчетливо почему-то вырисовалась почерн?вшая сквореч-ница на высокомъ шест?... щелкающій, сидя на летк?, трепеща крылышками, весь взъерошенный скворецъ, восторженно прив?тствующій весеннее солнце... Только-что разрубленный на части Матв?евъ, который передъ приходомъ истязателей просилъ пить... на мигъ блеснулъ св?тлоструйный Донецъ въ с?рыхъ скалистыхъ берегахъ и медленно шедшій паромъ, на которомъ онъ пере?зжалъ родную р?ку... Исполненные смертнаго ужаса глаза одного красногвардейца, котораго въ свалк? онъ прикончилъ штыкомъ... страшно — далекій образъ старушки - матери, ея прощальный взглядъ, отчаянный всплескъ руками... это когда она провожала его изъ станицы въ посл?дній походъ... Тогда у него такъ больно - больно повернулось сердце. Жаль стало родимой. Чуяла недоброе...
        Какъ далеко, отчуждено все это... Онъ, точно корабль передъ погруженіемъ въ таинственную морскую бездну, когда сломаны уже весла и руль изорваны паруса и снасти, обрублены мачты и якоря...
        И вдругъ отстранивъ, заслонивъ и подавивъ собою все, выплыло и вырисовалось передъ нимъ бл?дное, прекрасное лицо и полные ужаса, любви и мольбы св?тлые глаза Александры Павловны.
        Отъ муки и боли у него чуть не разорвалось затрепетавшее сердце.
        Онъ любилъ ее, и долго объ этомъ не зналъ, но это было зд?сь, въ этомъ мір?, это было давно уже и какъ теперь непереходимо далеко. Что эта жизнь и все мірское?
        Для него они уже прошли.
        Его потянуло увид?ть ее.
        Онъ скользнулъ глазами по толп? и тотчасъ же опустилъ ихъ.
        «Къ чему? Не надо. Теперь ужъ все равно. Поздно».
        Мысль эта похороннымъ звономъ прокатилась въ его сознаніи и канула. Безумная предсмертная тоска, томленіе, и вм?ст? съ т?мъ желаніе поскор?е покончить съ этимъ подлымъ, опоганеннымъ міромъ всец?ло захватила Нефедова.
        Вся жизнь точно уходила отъ конечностей и сосредотачивалась гд?-то внутри, въ глубин?, казалось, сворачивалась все въ бол?е и бол?е тугой и меньшій по объему клубокъ. Онъ уже почти не чувствовалъ собственнаго одервен?вшаго т?ла.
        Отдуваясь посл? работы и л?ниво переваливаясь съ ноги на ногу, съ опущеннымъ топоромъ въ рук?, къ нему медленно приближался палачъ.
        Толпа притихла въ ожиданіи новаго кроваваго зр?лища.
        Теперь все вниманіе раненаго какъ-то разомъ было сосредоточено на этомъ челов?к? и больше ни на комъ и ни на чемъ.
        Вся фигура, палача со вс?ми мельчайшими подробностями отчеканилась въ глазахъ Нефедова, точно вл?зла къ нему въ зрачки съ своими пулеметными лентами, съ бантомъ, съ толстыми ляжками, съ сапогами, съ топоромъ, съ крупными каплями пота на лбу...
        Взгляды палача и жертвы встр?тились.
        Пьяное, тупое, съ нездоровой одутловатостью, слегка раскрасн?вшееся, лоснящееся сви-нымъ довольствомъ и веселостью лицо, съ б?лесоватыми, ткнувшимися концами въ ротъ, заслюнявившимися усами, мутные, подъ б?лесыми же р?сницами, моргающіе глаза.
        Обреченный угадалъ его мысль.
        Тотъ соображалъ, какимъ способомъ «осв?жевать» его, буржуя, чтобы вышло похлеще, позаборист?е и пот?шн?е.
        «И этотъ гнусный, тупой хамъ будетъ рубить меня... разнимать на части мое т?ло, какъ свиную тушу?».
        Онъ весь содрогнулся холодной внутренней дрожью.
        Духъ его возмутился. Злоба душила его.
        Нефедовъ, не сводя своего взгляда съ лица красногвардейца, дернулся на своихъ костыляхъ...
        Палачъ, точно ошпаренный, отшатнулся.
        Половина хм?ля выскочила изъ его головы.
        «Ого, энтому дьяволу съ глазу на глазъ не попадайся, даромъ что безъ ноги... — онъ вдругъ обозлился. — Ишь сволочь, биржуазъ, смерть на носу, а онъ хошь бы теб? глазомъ моргнулъ... ни за што не покоряется. Пожди, дай срокъ. Я те до?ду»...
        — Ну, што, орелъ, пошибли теб? крылья-то!.. — слегка раскачивая топоромъ передъ самымъ лицомъ Нефедова и обругивая смертника скверными словами, заговорилъ онъ. Чувство довольства, злорадства и сознанія своей силы надъ безпомощной жертвой увлекало его на изд?вательства. — Винтовку ищешь... — тутъ снова сл?довало непечатное ругательство. — Да ты — казакъ, народный палачъ, значится... Можетъ, теб? еще коня да шашку въ руки, чортова породушка? То-то над?лалъ бы д?ловъ! Чего буркалы выпятилъ?! Н?тъ, братъ, Царя-то твого убрали... отошло ваше времячко:.. осв?жую я тебя, сукина сына, за первый сортъ... доволенъ останешься...
        — Охъ-хо! Ого. Ого-го-го! Го-го! Вотъ это такъ! Вотъ это сказалъ! Да бей его! Съ ими такъ и надо... съ народными палачами... съ казаками... Скор?й. Чего съ имъ лясы точить. Рубани! Ну-ка, хорошенько рубани! Да не убивай сразу, чтобы чувствовалъ, значитъ... и чтобы не сразу сдохъ...
        Нефедовъ съ презр?ніемъ и брезгливостью посмотр?лъ на палача, потомъ возмущен-нымъ окомъ скользнулъ по толп?.
        Какъ она отвратительна!
        Эти злобныя, тупыя, торжествующія хари, эти хищные глаза...
        Палачъ правъ. Будь у него винтовка въ рукахъ, не далъ бы убить себя, какъ скотину. Онъ знаетъ, чего стоитъ эта вооруженная до зубовъ толпа трусовъ; убійцъ, воровъ и пьяницъ. И безъ ноги онъ дорого продалъ бы свою жизнь и первому не сдобровать бы палачу.
        Къ смерти онъ готовъ, но глумленія хамовъ... непереносимы.
        Хоть бы скор?й!
        Комиссаръ вынулъ часы, раскрылъ, но даже и не взглянулъ на циферблатъ, а держалъ ихъ далеко отъ себя, чтобы вс? вид?ли, потомъ растянулъ толстую ц?пь во всю длину, поверт?лъ ею, показывая заодно и драгоц?нныя кольца на пальцахъ и сказалъ:
        — Ну, товарищъ Щедровъ, поторапливайтесь, не задерживайте... не задерживайте...
        Палачъ шевельнулся и приподнялъ топоръ...
        Нефедовъ стоялъ такъ же неподвижно, какъ и прежде, впившись въ палача взглядомъ...
        — Руби, негодяй! Не испугаешь, гнусная тварь! — съ уничтожающей брезгливостью, съ пламен?ющими глазами сквозь зубы прошип?лъ онъ.
        Палачъ съ секунду въ нер?шительности помедлилъ.
        Смертникъ парализовалъ его силы.
        — А, это энтотъ оратель... — пронесся одинокій, какъ бы при вид? добраго знакомаго обрадованный и удивленный голосъ среди снова установившейся тишины ожиданія.
        — Это энтотъ, што давеча въ хат? р?чь-то говорилъ... што ишо за товаришевъ своихъ заступался...
        — Глядите, товарищи, да это, правда, ораторъ! — подхватилъ другой голосъ. — Пущай передъ концомъ слово скажетъ. Товарищъ комиссаръ, орателю... слово!
        — Слово! Слово! Орателю... слово! — со см?хомъ и непечатными прибавленіями зарев?ли со вс?хъ концовъ улицы и двора.
        Толпа ухватилась за мысль поразнообразить зр?лище.
        — Сло-о-ово! — широко раскрывъ ротъ, оралъ одинъ веселый парень, сидя верхомъ на забор? и, какъ зритель съ театральной галерки, звонко хлопалъ въ ладоши. — Сло-о-ово!
        На широкомъ, рябомъ лиц? комиссара промелькнула снисходительная усм?шка.
        Онъ, держа одну руку на рукоятк? кинжала, на отбитыхъ въ кол?няхъ ногахъ приблизился къ Нефедову.
        — Свободный пролетарскій трудящій народъ даетъ вамъ слово, товарищъ. Жалаете говорить? — предложилъ комиссаръ.
        Нефедову, уже наполовину принадлежавшему иному міру, говорить на пот?ху своихъ истязателей не хот?лось.
        Предсмертная тоска и невыносимое томленіе овлад?вали имъ. Но онъ усиліями воли не хот?лъ давать имъ торжества надъ собой.
        Всякое промедленіе слишкомъ усиливало его муки.
        Онъ раздваивался. Въ немъ властно боролись два начала: оскорбленный духъ рвался изъ т?ла, отъ этого постылаго, опоганеннаго міра. Но молодой, мощный организмъ, челов?чес-кіе инстинкты и страсти противились смерти.
        Съ секунду обреченный молчалъ, пустыми, бездонными, отр?шенными уже отъ всего земного глазами глядя на комиссара, не сразу даже понявъ смыслъ его предложенія, потомъ взглянулъ на толпу.
        Въ глазахъ его вспыхнуло недоброе пламя.
        — Хорошо. Беру слово, — глухо промолвилъ онъ.
        — Начинайте! — скомандовалъ комиссаръ.
        Въ толп? загуд?ли; послышался см?хъ; задніе снова ринулись впередъ и нас?ли на переднихъ. Т? уперлись ногами въ землю и толчками, спинами, ругней сдерживали нас?давшихъ.
        — Тсс! Тсс! Тувариши, тувариши! Смертникъ слово скажетъ. Тсс! Вотъ пот?ха! Да помолчите, черти косолапые! Куда прете, дьяволы? — кричали изъ толпы любители порядка.
        Все смолкло.
        — Я не назову васъ товарниками, — началъ Нефедовъ, кинувъ на толпу мрачный, полный негодованія и презр?нія взглядъ. — Вы недостойны и этого огаженнаго вами наименования. Вы просто... мерзкія твари, подлые трусы и гнусные мучители и убійцы...
        По толп? пронесся точно вой приближающейся бури.
        — Чего онъ говоритъ? Онъ оскорбляетъ благородный пролетарскій народъ. Какъ онъ см?етъ, буржуй? Заткни ему глотку... Р?жь языкъ... Бей его!.. Чего на его гляд?ть?!.. — понеслось со вс?хъ сторонъ съ многоэтажнымъ переплетомъ изъ неизб?жныхъ скверно-словныхъ прибавленій.
        — Усп?ете! Я въ вашихъ рукахъ. Никуда не уб?гу! — покрывая вс? голоса крикнулъ Нефедовъ. И въ громокомъ голос? смертника, въ его трясущейся львиной грив? и въ выраженіи его мечущихъ искры глазъ толпой почувствовалась сила, приковавшая ее къ м?сту. Никто не двинулся къ обреченному. — Это вамъ только присказка, а сказка впереди... Я не просилъ слова и не желалъ его брать. Но вы сами его мн? навязали, хот?ли позабавиться р?чыо смертника... Вамъ мало оказалось другихъ изд?вательствъ и забавъ нашей кровью, нашими муками, и смертью... Такъ получайте, позабавьтесь, выслушайте... Я хочу сказать вамъ горькую правду. Потомъ вспомните меня. Или и на это не хватитъ васъ, палачи?
        — Ну вы, товарищъ, того... на поворотахъ полегче... неровенъ часъ, и зац?питесь... — зам?тилъ комиссаръ.
        Обреченный даже не взглянулъ на него.
        — А ну, а ну... Чего онъ тамъ скажетъ... — гуд?ли въ толп?. — Пущай. Намъ што? Биржуазъ, одно слово... Пущай передъ концомъ похорохорится, душу отведетъ... Ему только всего этого и осталось. Все равно, крышка... А намъ што? Пущай... Отъ слова не станется...
        — Пущай, пущай напосл?дяхъ, на краюшк?... Ухи не завянутъ... — соглашались другіе.
        Вс? притихли. Только сзади, на улиц? бушевало н?сколько челов?къ, особенно возбужденныхъ и пьяныхъ, требовавшихъ немедленной расправы.
        — Помните, — продолжалъ Нефеловъ. Могучій голосъ его окр?пъ; языкъ отчетливо и точно отчеканивалъ каждый звукъ, разносившійся по двору и далеко по улиц? и во вс?хъ точкахъ, былъ явственно слышенъ. — Теперь у васъ пиръ горой. Вы празднуете поб?ду надъ нами, буржуями, б?логвардейцами, упиваетесь нашей кровью, грабежомъ, воровствомъ, насиліями и всяческими злод?яніями. Не думайте, что такое счастливое житіе ваше, ваше пиршество продлится в?чно. Когда-нибудь наступитъ и отрезвленіе. Но ч?мъ дольше и разгульн?е будете пировать, т?мъ тяжел?е и больн?е будетъ ваше похм?лье. Сейчасъ вы убиваете только насъ, б?логвардейцевъ, образованныхъ и состоятельныхъ людей, забираете наше имущество, воруете, грабите, насилуете, льете нашу кровь, какъ воду... Однимъ словомъ, торжествуете. Что жъ, торжествуйте, радуйтесь. Въ писаніи сказано: «ваше время и власть тьмы». А вы — тьма, безпросв?тная, тупая и злая. Но вотъ вопросъ: надолго ли продлится ваша радость, ваше торжество? Вы объ этомъ не подумали? Да, впрочемъ, гд? вамъ и ч?мъ вамъ думать?! У васъ вм?сто мозга навозъ... въ голов?. А в?дь придетъ пора и она не за
горами, и вы не зам?тите, какъ она нагрянетъ, когда насъ, буржуевъ, уже не будетъ, когда все наше добро будетъ уже начисто разворовано и растаскано вами, когда вамъ грабить и душить уже будетъ нечего и некого... Вы думаете, что чужое награбленное добро пойдетъ вамъ впрокъ? Н?тъ, вы его не удержите, промотаете и пропьете, и оно осядетъ въ карманахъ т?хъ, кто на нашей несчастной, разоренной, опоганенной Родин?, обманувъ васъ посулами, заварилъ всю эту страшную, кровавую кашу и кто теперь ведетъ васъ къ позорному рабству и гибели... В?дь вс? т? невообразимыя безобразія и злод?янія, которыя вы теперь творите и о которыхъ еще года полтора назадъ вы и помыслить-то не см?ли, вы думаете, что д?лаете по своей вол?? Осуществляете свои свободы? Н?тъ, тамъ, гд? льется кровь своихъ ближнихъ, гд? воруютъ и грабятъ, оскверняютъ святыни, гд? насилуютъ женщинъ, обездоливаютъ и губятъ неповинныхъ д?тей, никакой свободы быть не можетъ. Тамъ только хамское своеволіе и дикое буйство разнузданной черни. И кто такое вы теперь? Ч?мъ стали? Вы не народъ, а тупая, своевольная, никуда негодная, презр?нная чернь...
        — Да заткните ему глотку... Чего онъ тамъ? Довольно! — закричали одиночные голоса въ толп?.
        — Н?тъ. Пущай. Нехай договоритъ. Чего? Дали слово, такъ слухай... А не хошь, заткни ухи... — запротестовали другіе.
        — Продолжайте, товарищъ, только полегче, полегче, а то... — сказалъ комиссаръ.
        — Мало этого, — продолжалъ Нефедовъ, — вы думаете, что вс? эти гнусности совершаете по собственной вол?? Н?тъ. Васъ, какъ тупыхъ ословъ, подгоняютъ погонщики.
        И погонщики эти — чужіе намъ люди, какъ вамъ, такъ, и намъ, буржуямъ, б?логвардейцамъ. Имъ надо нашими же руками истребить и насъ, и васъ, чтобы уничтожить Россію и завлад?ть нашими землями и богатствами. Вы спросите, кто эти люди? Я вамъ отв?чу: жиды. Ихъ предки распяли Христа Спасителя міра, ихъ потомки бездомные бродяги и гнусные ненасытные кровососы, пригр?тые нашими д?дами, теперь платятъ намъ за наше гостепріимство т?мъ, что распинаютъ и уничтожаютъ Россію. Сейчасъ вы сл?пы. Кровавый туманъ застлалъ вамъ глаза. Вы мн? не пов?рите, потому что я — буржуй, офицеръ, б?логвардеецъ, но когда-нибудь вы вспомните меня. Только будетъ уже поздно. Кто сейчасъ
        руководитъ вс?ми вашими невообразимо преступными д?йствіями? Жиды, одни жиды. Кто подбиваетъ васъ на жестокія расправы съ нами, безпомощными кал?ками? Жиды. В?дь то, что вы сейчасъ д?лаете, ни одинъ язычникъ-дикарь не сд?лаетъ. Въ немъ все-таки есть хоть капля челов?ческаго благородства и состраданія къ людямъ которые и безъ того пострадали и обездолены. А вы? Хотя вы и злобны, и алчны, и тупы, но в?дь вы все-таки христіане, васъ крестили въ купели, вы бывали въ церкви у св. Причастія и сами на такія гнусности и злод?янія, какія сейчасъ творите, не р?шились бы. Васъ на это под талкиваютъ жиды. Какъ дураковъ, распалили васъ митинговыми р?чами, а вы и пошли крушить. Ну для прим?ра: разв? этотъ бородачъ сейчасъ распоряжается вашими д?яніями? — При этихъ словахъ Нефедовъ презрительно кивнулъ головой на комиссара въ офицерскомъ пальто. — Н?тъ, онъ только купленный, такой же тупой и преступный исполнитель чужой злой жидовской воли какъ и вс? вы. Онъ вотъ пришелъ сюда «на своихъ на двоихъ» ногахъ, какъ и вс? вы, самое большее, что могли дать ему, — это потрястись отъ города сюда на какомъ-нибудь одр?, а
т?, кто д?йствительно властвуетъ надъ вами, кто управляетъ вами, какъ скотомъ на грязную работу, сидятъ сейчасъ въ роскошныхъ, чужихъ автомобиляхъ. Я не вид?лъ ихъ, мн? и смотр?ть не надо, но знаю, что тамъ сидятъ жиды и эти лопоухіе нехристи заправляютъ вами вотъ черезъ этихъ тупыхъ бородачей, а вы и не знаете этого. Итакъ во всей великой Россіи. Вы д?лаете грязное д?ло, льете кровь, воруете, грабите, а царствуютъ надъ вами и собираютъ въ свои карманы наворованное и награбленное ваши комиссары, а у васъ сплошь вс? комиссарскія должности заняты жидами и только для отвода глазъ кое-гд? на низшихъ рабскихъ ступеняхъ сидятъ природные русскіе. Жиды комиссарствуютъ надъ вами зд?сь, жиды во всехъ городахъ и весяхъ Россіи, жиды въ Петербург? и Москв?, откуда и заправляютъ всей нашей несчастной, одураченной Родиной. И вы отдали жидамъ душу свою, сов?сть свою за беззаконное, преступное правее убійства, воровства и грабежа продали презр?нному, поганому жиду свою родную Россію и послушно, какъ ослиное стадо, идете туда, куда жидъ васъ посылаетъ и д?лаете то, что онъ вамъ черезъ такихъ вотъ бородачей, какъ этотъ
вашъ горе-комиссаръ, приказываетъ. Помните, еще отъ начала в?ковъ жидъ никому добра не сд?лалъ, ничему доброму не научилъ, а зла вс?мъ народамъ, которые его пріютили, во вс? времена натворилъ бездну, неисчислимую бездну. Натворилъ уже и еще натворитъ и вамъ. Спохватитесь вы, да будетъ поздно. Вспомните и насъ офицеровъ, буржуевъ, которыхъ теперь мучаете и убиваете, какъ мухъ...
        Въ толп? захохотали.
        — Ну ужъ этого не дождетесь. Добромъ не вспомнимъ... Н?тъ. Пососали нашей кровушки... Довольно ужъ…
        — Вспомните и еще какъ... — продолжалъ Нефедовъ. — Свергнувъ съ Всероссійскаго Престола по указк? жидовъ своего прирожденнаго кроткаго православнаго Царя, вы т?мъ самымъ посадили себ? на шею аспида, въ вид? этихъ безчисленныхъ комиссарствующихъ обр?занныхъ нехристей-жидковъ, кровожадныхъ, хитрыхъ, алчныхъ и трусливыхъ, какъ хорьки. И помните и не забудьте, что эти комиссары-жидки протрутъ вамъ глазки, протрутъ до кровавыхъ слезъ, такъ поцарствуютъ надъ вами, такъ похозяйничаютъ въ нашей родной прародительской земл?, что когда вы вс?хъ насъ передушите, ограбите и перебьете и когда убивать и грабить вамъ ужъ будетъ некого, вы вц?питесь, мертвой хваткой вц?питесь въ глотку другъ другу и пожрете, помните, гнусно, пакостно, какъ подобаетъ хамамъ, пожрете одинъ другого, брать брата, отецъ сына, сынъ отца, не оставите на нашей несчастной, опакощенной вами и распятой жидами Родин? ни одного уголка, не разграбленнаго, не разореннаго, не политаго кровью и не огаженнаго вашими злод?яніями. И вы не упокоите... Впрочемъ, что такое вы? Разв? вы что-нибудь понимаете? Разв? вы разумные люди? Вы просто головотяпы,
глупцы... Не успокоятся ваши теперешніе царьки-жиды, пока отъ могучей великой, державной Россіи одинъ только прахъ и пепелъ останется. Пустыня будетъ, пустыня зловонная, хоть шаромъ покати... Все слопаете, все пропьете, промотаете, все огадите, все разнесете на клыкахъ, какъ глупая свинота. А земля ваша, нажитая безчисленнымъ рядомъ покол?ній вашихъ предковъ, не будетъ вашей. Жиды будутъ хозяевами на ней, а вы, вы будете у него рабочей скотиной. И сд?лано это будетъ «чисто» по-жидовски, видимая законность будетъ соблюдена, нигд? комаръ носа не подд?неть, а все
        ваше достояніе вс? несм?тныя богатства русскія окажутся у жидовъ въ карманахъ. Ихъ оттуда потомъ во в?ки в?чные никакими клещами не вытащишь. И этими русскими землями и богатствами жиды за милую душу расторгуются со вс?мъ «просв?щеннымъ» челов?чест-вомъ. Вс?хъ свяжутъ, вс?хъ запутаютъ, въ этотъ свой грандіозный «честный» гешефтъ. У вс?хъ государствъ и народовъ въ бывшей, разрушенной вашими руками, родной и вамъ, и намъ Россіи окажутся свои «кровные» интересы. А вы, теперь торжествующіе, «свободный», революціонный народъ и ваше потомство будете безъ разгиба работать на жидовъ и на ихъ «дитю», на ихъ безчисленное потомство. Они зажмутъ вамъ ваши широкія, пьяныя глотки и зажмутъ покр?пче, поплотн?е, ч?мъ вы теперь вс?мъ зажимаете... Св?та Божьяго не взвидите...
        — Хо-хо. Вишь, што понесъ, ч?мъ испужать xoчетъ. Жидами. Такіе же люди и еще лучше, ч?мъ православные.
        Нефедовъ передохнулъ.
        — Помните это. — Голосъ его повысился и подобно набатному колоколу загуд?лъ и задрожалъ металлическимъ звономъ. — Говорю это я, смертникъ, безвинно обреченный вами на муки и смерть. И еще помните, что за вс? ваши безм?рныя злод?янія, надругательства, насилія и кощунства, вы заплатите страшной ц?ной и въ семъ в?к? и въ будущемъ. Земля не выдержитъ вашего злод?йства и гнусности и возопіетъ къ небу. Богъ услышитъ ея жалобу и поразить васъ. Вся та невинная кровь, кровь моихъ соратниковъ и братьевъ, которую вы льете, какъ воду и которой прольете еще ц?лыя р?ки, не пройдетъ вамъ даромъ, падетъ на ваши преступныя головы и головы вашихъ д?тей. И заплатите за все великимъ горемъ, великими б?дами и въ своемъ торжеств? и опьяненіи и не зам?тите, какъ вс? эти невиданныя отъ начала міра б?ды и горе обрушатся на васъ и проклянете день и часъ вашего рожденія, возненавидите женъ, и матерей, и д?тей вашихъ, и оудете искать смерти, и не сразу найдете ее.
        Помните это, негодяи, скоты, гнусные, кровожадные гады, жидовскіе рабы, отдавшіе свой отчій домъ, свою Россію, самихъ себя и своихъ д?тей въ полное безконтрольное обладаніе смердящему жиду. Это вамъ мой предсмертный зав?ть. Для этого только я и воспользовался словомъ, иначе я и не захот?лъ бы даже плюнуть въ ваши гнусныя хари. Я кончилъ. Не хочу больше метать моего бисера передъ вами, грязными, поскудными свиньями. Все равно, потопчете ногами. И такъ я слишкомъ много уд?лилъ вамъ вниманія.
        Будьте вы прокляты со вс?мъ вашимъ злымъ дьявольскимъ отродьемъ и со вс?ми вашими паршивыми жидами. Вы другъ друга стоите!
        По толп? давно уже несся угрожающій вой и рокотъ, точно по степи мчался буйный в?теръ или въ половодіе забурлила р?ка.
        Комиссаръ позелен?лъ. Изъ щелочекъ его глазъ вдругъ высунулись и торчали дв? колючки, какъ острія иголокъ, маленькія точки. На нижней части лица, около полуоткрытаго рта, черезъ щель котораго видн?лись огрызки сломанныхъ переднихъ зубовъ, играла усм?шка кошки, держащей въ когтяхъ мышь.
        Онъ медлительно повернулся къ Нефедову.
        Глаза ихъ встр?тились.
        И вдругъ случилось н?что совс?мъ непредвид?нное: партизанъ плюнулъ прямо въ лицо комиссару.
        — Вотъ вамъ! Получайте и расписывайтесь. Не стоите вы моего плевка. Ну да гд? наше казачье не пропадало! Плюю на васъ вс?хъ въ ваши кровавыя свиныя хари, мерзкіе, гнусные негодяи. А муками, смертью не устрашите. Готовъ! — громовымъ голосомъ прокричалъ Нефедовъ.
        XLII.
        Это было такъ неожиданно и такъ необычайно, что толпа растерялась и на мгновеніе он?м?ла.
        — Убить! разодрать на части... Чего ему въ зубы гляд?ть?! Ишь што сказалъ... Ишо харкается... комиссару прямо въ мурло... Бей!.. Р?жь!.. — черезъ секунду съ изступленными, кощунственными ругательствами, въ которыхъ въ невообразимо-отвратительныхъ, мерзост-ныхъ сочетанияхъ оскорблялись имена Бога и Его Пречистой Матери, въ одинъ голосъ зарев?ла толпа.
        — На меня такъ-то никто не харкалъ... Ей Богу, никто... — въ удивленіи, растерянно пролепеталъ комиссаръ, недоум?ло оглядываясь по сторонамъ и унизанной драгоц?нными кольцами рукой обтирая заплеванное лицо.
        Вдругъ онъ весь побагров?лъ. Изъ щелочекъ его глазъ посыпались злобныя искры. На искривленныхъ губахъ огромнаго рта появилась п?на.
        — Н?тъ, малой, шалишь!.. — прошип?лъ онъ, неуклюжимъ козлинымъ прыжкомъ, такъ, что въ воздух? взмахнула его борода, бросаясь къ своей жертв?...
        Въ толп? передъ глазами Нефедова на одинъ краткій мигъ, точно въ грозовомъ сумбурномъ бреду, мелькнуло полумертвое, полное отчаянія, ужаса и муки лицо Александ-ры Павловны.
        Оно было такое дорогое и милое, такое туманное и далекое, какъ потерянная мечта....
        Это было то, что еще тянуло его къ этому міру, кровными нитями связывало его съ нимъ.
        Ему такъ больно кольнуло въ сердце, что онъ вздрогнулъ и едва не выронилъ костыли.
        Это было посл?днее изъ всего зд?шняго, съ ч?мъ онъ нав?ки простился.
        Странная, бол?зненная улыбка скривила губы раненаго.
        Нефедовъ съ усиліемъ оторвалъ глаза отъ д?вушки и съ душераздирающей тоской взглянулъ на небо.
        Теперь все было покончено съ этимъ міромъ. Душа его затаилась, ушла куда-то вглубь, точно упруго сжалась приготовившись къ посл?днему прыжку.
        Мгновенія чеканились въ его сознаніи и молніеносно быстро, и томительно медленно, и какъ-то особенно нестерпимо значительно.
        «Страшно... жутко... неизв?стно... черная бездна»... — какими-то огромными, мутными волнами или въ грозовомъ осв?щеніи колыхающимися, столь же огромными полотнищами проносилось въ его мозгу.
        Ни откуда никакого просв?та, никакой помощи. Но онъ вспомнилъ...
        — Боже мой, прости меня за вс? прегр?шенія мои! — въ смиренномъ сосредоточеніи и въ пламенномъ порыв? прошепталъ онъ бл?дными, пересохшими губами.
        О Бог? Нефедовъ всегда много думалъ, на войн? онъ былъ уже на пути къ в?р?, сегодняшняя ночная молитва многое открыла ему. Онъ душой своей позналъ Бога, прикос-нулся къ Нему и окончательно ув?ровалъ въ Него, во всемъ дальн?йшемъ положившись на Его святую волю.
        Сейчасъ всю его настрадавшуюся, оскорбленную душу неудержимо потянуло туда, въ горнія, къ Богу. Онъ какъ измученный путникъ, достигшей безопаснаго пристанища, вс?мъ существомъ своимъ обратился въ одинъ порывъ, въ пламенную испепеляющую молитву къ Нему, все предвидящему, все устрояющему.
        Отъ земли и отъ всего земного духомъ своимъ онъ оторвался уже окончательно.
        И вдругъ совершилось что-то такое, что не передается на челов?ческомъ язык?.
        На мигъ, на одно краткое мгновеніе, Нефедовъ услышалъ неизр?ченные глаголы, но не зд?шнимъ плотскимъ ухомъ. Какъ въ огромной панорам?, съ непередаваемой выпуклостью, непререкаемо и ярко передъ нимъ развернулась полностью картина всей этой жизни. Но вид?лъ онъ ее уже не плотскими очами. Онъ разомъ охватилъ и постигъ весь смыслъ и уразум?лъ страшную разгадку ея, но не своимъ челов?ческимъ разумомъ. Духъ его отд?лил-ся уже отъ бреннаго т?ла и на все земное, и на самого себя взиралъ со стороны.
        «Вотъ оно что» — въ невыразимомъ удивленіи, весь потрясенный, радостный и счастливый подумалъ Нефедовъ.
        — Господи, прости меня гр?шнаго, прости и имъ! — прошепталъ раненый и усп?лъ перекреститься.
        Вся душа его и все сердце пламен?ли неисчерпаемой любовью и глубокой, неизобрази-мой жалостью ко вс?мъ, особенно къ своимъ мучителямъ.
        «Зач?мъ они, зач?мъ? О, если бы они знали!»...
        Въ его просв?тленныхъ незд?шнимъ св?томъ глазахъ, они были такъ сл?пы, такъ тупы, и такъ несчастны!
        Комиссаръ кричалъ, ругался, размахивалъ руками, распихивалъ, силясь разогнать надвигавшуюся на Нефедова со вс?хъ сторонъ яростную толпу.
        За полученный плевокъ онъ хот?лъ отплатить смертнику изощренными пытками, изд?вательствами и медленной, мучительной смертью.
        Въ его голов?, возникъ ц?лый длинный ритуалъ истязаній съ вырываніемъ ногтей и зубовъ, съ выр?зываніемъ на ногахъ лампасъ, съ сдираніемъ кожи, съ скобленіями десенъ, вплоть до кола, на который подъ конецъ хот?лъ посадить свою жертву.
        Но толпа чуть не сбила съ ногъ и его самого.
        Ц?лая туча кулаковъ взмахнула въ воздух? и опустилась на голову и лицо Нефедова; послышалось снова яростное рычаніе, вой, суматошливый топотъ, шмыганіе ногъ, усиленное соп?ніе и возня...
        Н?сколько мгновеній въ воздух? надъ толпой колебалось залитое кровью лицо Нефедова, потомъ сразу скрылось, точно нырнуло въ людскую пучину...
        Надъ нимъ, лежащимъ уже на земл?, плотной массой возились и копошились согнувшія-ся и изгибавшіяся челов?ческія фигуры...
        Его били кулаками, ногами, прикладами, палками... потомъ вс?, кто только дотянулся, схватили его за руки, за ноги, за голову, за волосы, волочили по земл? въ разныя стороны, разрывали на части.
        Ни единаго возгласа, ни мал?йшаго крика, пришитая къ зр?лищу неподвижными, расширенными зрачками глаз?ющая толпа... полная, какъ-будто даже д?ловитая, живая тишина... А на фон? eя — возня, соп?ніе, шмыганіе, кряхт?ніе, клокотъ, точно люди надс?-дались отъ безм?рныхъ усилій, таща непосильную тяжесть...
        — Здорово! — рявкнулъ кто-то изъ глаз?вшей толпы, шумно выпустивъ, точно изъ бочки, застоявшійся въ груди воздухъ, когда все было кончено...
        Этимъ возгласомъ неизв?стный какъ бы сорвалъ залпъ другихъ голосовъ.
        Затрещалъ заборчикъ. Толпа повалила его и съ криками ринулась въ дворъ...
        Александра Павловна, р?шившая уговорить большевиковъ пощадить раненыхъ, при первыхъ же ея словахъ была грубо, съ силой отброшена со ступенекъ низкой л?сенки въ дворъ. Она кричала, просила, умоляла, ц?пляясь за платье красногвардейцевъ, напоминала о Бог?, но ее не только не слушалъ, но никто даже не обратилъ на нее вниманія. Вс? были, точно пом?шанные и отравленные местью и злобой, вс? жаждали «кадетской» крови, вс? были поглощены предстоящей «пот?хой». Потомъ она людскимъ потокомъ выпертая за дворъ и притиснутая къ низкому покосившемуся забору, не моргающими полубезумными глазами пристыла къ ужасному зр?лищу.
        У д?вушки, пока она, он?м?вшая, смотр?ла на расправы съ офицеромъ и Матв?евымъ, уже все медленно кружилось, плыло и ползло передъ глазами. Временами она стояла, какъ автоматъ, ничего не сознавая, временами, какъ при вспышкахъ осл?пительныхъ зарницъ въ черную воробьиную ночь, то, что она вид?ла, что творилось на ея глазахъ, своимъ чудовищнымъ ужасомъ превосходило всякое в?роятіе, всякіе больные, кошмарные сны и подавляло всю ее. Ей все хот?лось куда-то б?жать, куда-то сп?шить, кого-то просить, молить, кричать, плакать, кому-то жаловаться, но она не сдвинулась съ м?ста, не издала ни одного звука. Не могла. Воля ея была парализована. Она оц?пен?ла.
        Мгновеніями ей чудилось, что она бредитъ, что такому невиданному кошмару, такому безм?рному ужасу, какой совершается сейчасъ, не можетъ быть м?ста на земл?. Это просто немыслимо, невозможно, недопустимо. И вм?ст? съ т?мъ она трепетно ждала еще чего-то куда бол?е худшаго, какого-то посл?дняго д?йствія, посл?дняго удара, который сразитъ ее на смерть. И это самое худшее, самое чудовищное связано съ представленіемъ о томъ, кого она любила, кому въ посл?днія трагическія мгновенія своей жизни всю душу свою отдала, отдала безъ остатка. И странно, это ожиданіе еще бол?е ужаснаго, личнаго, непоправимаго давало ей силы пережить то страшное и кошмарное, что сейчасъ совершалось.
        Потомъ, какъ въ горячечномъ бреду, д?вушка слышала, точно исходящій уже изъ незд?шняго міра глубокій, потрясающій, трагическій голосъ и вид?ла смертельно бл?дное лицо того, кого она такъ любила и кого такъ ужасно теряла чуть ли не въ ту самую минуту, когда только что нашла его, даже уловила его странную, бол?зненную улыбку и восприняла ее, какъ посл?дній ударъ въ сердце.
        Она дернулась головой, издала слабый звукъ и, пошатнувшись, непроизвольно и судорожно ухватилась руками за заборъ, не отрывая безумныхъ глазъ отъ лица Нефедова.
        Наконецъ, она увид?ла эту яростную толпу, со вс?хъ сторонъ обл?пившую раненаго, поднятые и замахавшіе надъ нимъ кулаки... На мигъ мелькнуло еще разъ его уже залитое кровью лицо, всклокоченные волосы... Потомъ все рухнуло... рухнуло и оборвалось все и въ ея сердц?...
        Какъ запутавшаяся въ тенетяхъ птица, она затрепетала и оторвала глаза отъ толпы.
        И вдругь клочекъ синяго неба вм?ст? съ крышами хаты, сараевъ, надворныхъ построекъ, съ золотымъ стогомъ соломы, съ яблоневымъ садомъ сплошь въ бл?дно-розовомъ цв?ту и съ частью зелен?ющаго поля сдвинулись съ своихъ м?стъ и съ шумомъ и съ звономъ и съ грохотомъ понеслись и стали опрокидываться на нее и она сама опрокинулась, закружилась и понеслась совс?ми этими строениями, съ стогомъ, съ цветущими яблонями и зелен?ю-щимъ полемъ въ какомъ-то странномъ зыбучемъ вихр?...
        Она увид?ла свои кол?ни и ступни ногъ близко передъ своими глазами, на высот? лица. Какъ рыба, вытащенная изъ воды, д?вушка раза два съ сверхсильной натурой глотнула воздухъ, но онъ не проникалъ ей въ легкiя.
        Она почувствовала, что задыхается и умираетъ.
        Еще разъ уже передъ самыми ея глазами мелькнула земля, зеленые, пыльные, раздавленые листочки притоптанной травы и старыя, сухiя былинки, показавшiеся ей такими большими н значительными. Это ее удивляло.
        Мелькнувшiе передъ глазами полы одежды, сапоги, терпкiй, р?зко бьющiй въ носъ запахъ пыли и дегтя были последними ея ощущенiями.
        Она въ глубокомъ обморок? свалилась у забора.
        Около толпились люди, даже настунали на нее. Она ничего не чувствовала и никто не зам?чалъ ея.
        Вс?мъ было не до того. Вс? до страсти и до самозабвенiя были поглащены т?мъ, что происходило въ двор?.
        XLIII.
        На улиц?, въ хвост? толпы, стояли, тихонько, равном?рно шипя, заторможенные, переведенные на холостой ходъ, автомобили съ красными флажками.
        Въ передней — мощной, блиставшей отлакированными, запыленными боками, машин? фирмы Поккартъ все время, пока производилась расправа съ ранеными добровольцами, сид?ла нарядная парочка.
        Она въ весенней, съ красными цветами и съ красными лентами, шляп? надъ высоко и пышно взбитыми каштаковыми волосами, съ слегка вздернутымъ носикомъ на красивомъ овальномъ лиц?, съ такимъ толстымъ слоемъ на немъ румянъ, б?лилъ, пудры и туши, что нельзя было разобрать, очень ли она молода или не очень молода.
        На худенькихъ плечахъ ея высокой, гибкой фигурки была наброшена пелерина изъ великол?пныхъ соболей съ роскошными пушистыми хвостами.
        Шелковое платье цв?та chair и высокiе лакированные ботинки на стройныхъ, породистыхъ ножкахъ въ шелковыхъ же подъ цв?тъ платья чулкахъ, столь тонкихъ, что сквозь нихъ блест?ла мраморная б?лизна кожи, дополняли ея одеяние.
        Она, положивъ ногу на ногу такъ высоко, что короткая юбка только-только прикрывала ея кол?на и, прищуривая съ длиннымъ разр?зомъ голубые глаза, курила папиросу.
        С?рый дымъ ц?лымъ облакомъ окутывалъ ея лицо и тонкими, синими струйками медленно растекался въ тепломъ весеннемъ воздух?.
        Иногда она подносила къ прищуреннымъ глазамъ лорнетъ въ черепаховой оправ? на перекинутой черезъ шею длинной золотой ц?почк?, взглялывала на толпу, но тотчасъ же отдергивала.
        На капризномъ лиц? ея выражались недовольство и скука.
        Ея кавалеромъ былъ головастый молодой челов?къ, ростомъ съ маленькую женщину, въ военномъ фрэнч? защитнаго цв?та, безъ погонъ, въ широкихъ красныхъ гусарскихъ чакчирахъ покроя галифэ съ золотымъ галуномъ по продольному шву, съ большимъ, ярко-краснымъ бантомъ на впалой груди подъ кривыми плечами.
        Онъ своими ногами въ лакированныхъ сапогахъ, съ гусарскими розетками на головаш-кахъ голенищъ, то вскакивалъ на щегольское, новенькое, эластичное кожаное сид?нiе и при-поднимаясь на носки, черезъ головы толпы старался разсмотр?тъ подробности происходив-шей въ двор? кровавой операции, то садился рядомъ съ своей дамой, безперерывно ерзая, вертясь и часто поправляя на своемъ большомъ носу pince-nez съ толстыми стеклами безъ оправы, но сь массивнымъ золотымъ переносьемъ.
        Видимо молодой челов?къ отъ всего происходившаго, нервничалъ, но любопытство брало верхъ.
        Опустившись чуть ли не въ двадцатый разъ на сид?нiе и съ напускной важностью откинувшись вс?мъ корпусомъ въ глубину автомобиля, онъ сказалъ своей дам?.
        — Охъ, знаете, Люси, столько работы, столько работы съ этими несознательными товарищами.... Охъ!
        Онъ вздохнулъ и оттопырилъ и безъ того вывороченную и выдавшуюся впередъ нижнюю губу и придавъ своему бритому лицу брезгливый видъ, сд?лалъ передъ носомъ неопределенный, но характерный жестъ рукой и еще разъ вздохнулъ.
        Говорилъ по-русски молодой челов?къ почти правильно, только чуть-чуть пришепты-валъ «знаете» у него смахивало на «жнаете», а «столько» на «штолько».
        — Но, Serge, я не понимаю, зач?мъ было ?хать сюда?! — капризно возразила Люси. — Вы настаивали, а я вовсе не хот?ла. И ничего тутъ интереснаго н?тъ.
        Молодой челов?къ называлъ себя Серг?емъ Борисовичемъ. На самомъ же д?л? онъ былъ Сруль Боруховичъ Гольдштейнъ.
        Онъ снова тяжко вздохнулъ и, опершись на рукоять своей гусарской сабли, прижмурилъ темные съ рыжеватымъ отливомъ, глаза, придавъ имъ выражение глубокомыслiя и задумчивости.
        — Нельзя, знаете. По моему служебному положенiю я долженъ зд?сь непрем?нно присутствовать. Знаете, надо сл?дить за революционной законом?рностью поступковъ моихъ подчиненныхъ. Я за все отвечаю. Не забывайте Люси, что я военный комиссаръ съ особо высокими и отв?тственными полномочiями. Вы знаете, зд?сь мн? почти вс? подчинены. Что захочу, то и сд?лаю. Да…
        И на его не по росту, большомъ, носатомъ, одутловатомъ лиц?, сь толстыми, розоватыми щеками, на которыхъ сплошной щетиной выступала черная щетина, появилось выраженie самодовольной важности, строгости и высоком?рiя.
        Сегодня на митинг? въ Екатеринодар?, поздравляя товарищей съ «блестящей поб?дой» надъ б?логвардейскими «бандами», Сруль Боруховичъ в зажигательной р?чи первый бросилъ мысль о расправ? съ оставленными въ Елизаветинской станиц? ранеными «кадетами», пролившими столько «благородной», «невинной» пролетарской крови, вопiющей объ отмщенiи. Другiе товарищи-ораторы высказались въ томъ же дух?.
        У обозленныхъ огромными потерями пьяныхъ красногвардейцевъ чудовищная мысль упала на подготовленную почву и страшное д?янiе с?йчасъ на его глазахъ осуществлялось.
        Въ душ? Гольдштейнъ торжествовалъ и гордился своимъ «подвигомъ».
        Вообще съ начала революцiи и особенно посл? воцаренiя большевиковъ Гольдштейнъ жилъ въ полномъ удовлетворенiи и упоенiи и своимъ «высокимъ» положенiемъ, и своимъ значенiемъ, и своей властью, и своимъ влiянiемъ, а главное — своимъ богатствомъ.
        Жизнь развернулась передъ нимъ подобно головокружительной волшебной сказк?. Вс? обольщенiя и вся роскошь, которыя раньше и во сн? не снились ему, теперь были ему доступны, а глазное — все доставалось даромъ, почти ни за что ему не приходилось платить.
        - здилъ онъ въ краденыхъ шикарныхъ автомобиляхъ, въ краденой шикарной одежд?, въ краденомъ шикарномъ вооруженiи, съ своей шикарной подругой — русской дворянкой и институткой, купленной на крадены русскiя деньги.
        Чуть ли не съ перваго дня революцiи его общественное положенiе быстро улучшалось, а вм?ст? съ т?мъ неимоверно росло и его матерiальное состоянiе. Теперь Гольдштейну — по его собственнымъ словамъ — уже «есть что кушать».
        Съ т?хъ поръ, какъ онъ очутился на гребн? волны близко къ «верхамъ»» революцiонной власти, онъ усп?лъ прикопить кругленькую сумму денегь и всевозможныхъ процентныхъ бумагъ, а главное — золота, бриллiантовъ, жемчуговъ, рубиновъ и другихъ драгоц?нныхъ камней, ц?на на которыхъ съ каждымъ днемъ повышалась. Гольдштейнъ мечталъ уже о миллiонахъ.
        Вс? эти деньги и ценности въ разное время «взяты» и ежедневно «берутся» револю-цiоннымъ путемъ у «кровопiйцъ-буржуевъ», и тщательно хранились имъ въ краде-номъ буржуйскомъ крокодиловой кожи чемодан?.
        Другiя, бол?е громоздкая краденыя ценности наполняли еще пять большихъ краденыхъ чемодановъ. Еще бол?е громоздкiя, тоже краденыя вещи хранились въ вагонахъ комиссарс-каго по?зда.
        Гольдштейнъ, по его словамъ — «им?лъ вкусъ» къ хорошимъ шикарнымъ вещамъ, зналъ толкъ въ нихъ и очень дорожилъ ими.
        И все это украденное, награбленное, стянутое съ замученныхъ и убитыхъ русскихъ людей, Гольдштейнъ съ чистой совестью считалъ своей священной, неотъемлемой собственностью, законно и честно имъ прiобр?тенной.
        Его соцiализмъ былъ постольку, поскольку это касалось чужого добра, если же чужое какимъ бы то ни было путемъ попадало къ нему въ руки, то тутъ ужъ онъ являлся неисправимымъ, закорен?лымъ собственникомъ.
        Сынъ ремесленника-еврея, пробивавщагося съ хл?ба на квасъ въ глухомъ м?стечк? Волыни, выросшiй въ нищет?, грязи, и нев?жеств?, недоучившiйся гимназистъ, потомъ фармацевтъ, пром?нявшiй свою скучную профессию на полуголодное существование сперва странствующаго актера, а потомъ сотрудника и корреспондента жалкихъ провинцiальныхъ жидовскихъ газетокъ, по расовому отвращенiю къ тяготамъ и опасностямъ военной службы, какъ заяцъ, б?гавшiй оть воинской повинности. Гольдштейнъ путемъ неимов?рныхъ ухищренiй и домогательствъ къ концу войны попалъ-таки въ зем-гусары князя Львова.
        Тамъ нашлись свои люди и Гольдштейнъ сталъ понемногу оперяться. Ходилъ онъ въ феерической форм?, всегда до зубовъ вооруженный, съ прямымъ проборомъ волосъ до самаго затылка, ругая жидовъ и тщательно скрывая свое iудейское происхожденiе, въ видахъ чего изъ написанiя своей фамилiи выпустилъ только дв? буквы: «ь» и «д» и вм?сто «Гольдштейнъ» подписывался «Голштейнъ», выдавая себя за кровнаго россiйскаго дворянина — потомка одного древняго выходца изъ Голштинiи.
        Въ революцioнное время зв?зда его въ созв?здiи безчисленнаго множества его сопле-менниковъ взошла такъ высоко, что въ начал? онъ и самъ не сразу дов?рилъ своему благополучiю, но по прирожденной самоув?ренности освоился съ нимъ почти мгновенно и принималъ дары, Фортуны, какъ н?что должное и заслуженное! Съ воцаренiемъ же большевиковъ Гольдштейнъ почувствовалъ себя большой персоной.
        Во всемъ вновь образовавшемся правящемъ круг?, въ революцiонныхъ «верхахъ», заменившись собою прежнее теперь истребленное родовитое русское дворянство и распоряжавшихся къ выгод? и во славу Израиля судьбами несчастной, обманутой Россiи, оказались почти сплошь только свои люди, своего iудейскаго племени, нашлись даже и родственники. И, такимъ образомъ, Гольдштейнъ _______съ тысячами другихъ отпрысковъ с?мени Iуды возносился все выше и выше.
        Теперь онъ уже не скрывалъ своего iудейскаго происхожденiя, а, наоборотъ, открыто гордился принадлежностью къ самой «передовой» нацiи — носительниц? «истинной свободы», но предпочиталъ называть себя Серг?емъ Борисовичемъ, находя свое подлинное имя и отчество недостаточно благозвучнымъ.
        Несмотря на его торжество, у Гольдштейна сегодня сильно, до тоски и боли сосало и ныло подъ ложечкой.
        Вчера вечеромъ, когда онъ, на смерть перепуганный ужасающем бомбардировкой со вс?ми своими чемоданами, уже усаживался въ автомобиль, чтобы б?жать изъ предм?стья Екатеринодара на Крымскую уже въ десятый разъ за время осады, пришла в?сть о «поб?д?».
        Ночью подъ впечатл?нiемъ этой «поб?ды», выпитаго въ честь ея шампанскаго, шикар-наго буржуйскаго ужина съ цв?тами и музыкой въ лучшемъ ресторана и любовныхъ ут?хъ онъ настолько разн?жился, что посл? безчисленныхъ ласкъ и просьбъ Люси подарилъ ей со-болью накидку.
        Какъ онъ могь тогда такъ опростоволоситься, Гольдштейнъ р?шительно не могъ понять.
        Положимъ, накидка ему ровно ничего не стоила, взята съ плеча какой-то «кровопiйки-буржуйки» во время обыска и революцiоннымъ путемъ перешла къ нему въ собственность, но Гольдштейнъ ни на минуту не могъ теперь забыть, что такую р?дкую вещь со временемъ можно было продать за большiя деньги.
        Въ своемъ изворотливомъ, отъ природы способномъ ко всякимъ «д?ловымъ» комбина-цiямъ, умъ Г'ольдштейнъ уже примеривался, какъ и за что именно обм?нить у Люси свой подарокъ, но какъ ни прикидывалъ и ни ухищрялся, пока ничего путнаго не выходило.
        Къ его досад? и огорченiю выяснилось, что Люси — не дура и настолько-то знаетъ ценность накидки, что на какой-нибудь дряни, врод? колечка съ мелкими камешками ее не проведешь. Онъ уже закидывалъ удочку. Сл?довательно, приходится выманивать свой же собственный подарокъ на что-либо другое, бол?е ц?нное, ему принадлежащее... Это было и досадно и обидно и оскорбительно какъ-то и страшно и нервировало его. Были въ его чемодан? изъ крокодиловой кожи несколько паръ ц?нныхъ серегъ, кулоны, жемчужныя ожерелья, браслеты съ камнями, медальоны. Можетъ быть и удалось бы на одну изъ этихъ вещей произвести обм?нъ, но съ каждой изъ нихъ ему до смерти жаль было разстаться. В?дь вс? он?, эти вещи, ему принадлежали и вчера еще накидка была его собственностью…
        Была и другая опасность: если Люси открыть, что у него, имеются такiя солидныя и замечательныя драгоц?нности, то д?вушка станетъ выпрашивать ихъ. Онъ не дастъ. Начнут-ся ссоры.
        Что хорошаго?! Онъ этого не любитъ.
        Мелькала и еще одна соблазнительная идея: пользуясь своей властью, отнять у Люси накидку, а ее самое прогнать.
        Но, во первыхъ, онъ — челов?къ интеллигентный, передовой, не сторонникъ насилiй вообще, во вторыхъ, Люси ему еще не надо?ла, хотя, конечно, онъ съ его положенiемъ, съ его богатствами и съ его наружностью «шикарнаго» мужчины, можетъ пользоваться благосклонностью женщинъ лучшаго происхожденiя, высшихъ кровей и несравненно бол?е красивыхъ, ч?мъ Люси.
        Сколько теперь этихъ подыхающихъ съ голода нищихъ гоекъ изъ бывшихъ хорошихъ и богатыхъ русскихъ семей. Вс? он? теперь выброшены революцiей на улицу изъ разорен-ныхъ до тла собственныхъ домовъ и усадебъ, беззащитныя, до нитки обобранныя, обездолен-ныя и загнанныя. А между ними сколько попадается образованныхъ, молоденькихъ, воспи-танныхъ и прелестныхъ! А онъ, Гольдштейнъ, всегда им?лъ особую склонность къ женщи-намъ изъ бывшаго хорошаго, родовитаго русскаго общества. Тогда он? смотр?ли на него какъ на тварь, на челов?ка низшей расы. Для нихъ онъ былъ пархатый жидъ и только. Ну а теперь другое д?ло. Что теперь такое эти недавно гордыя, неприступныя женщины и д?вушки? Он? же нищiя и изъ-за куска хл?ба вынуждены продаваться кому угодно.
        А онъ теперь правительственный комиссаръ «шикарный», богатый, молодой мужчина, у котораго впереди огромная революцiонная карьера.
        Каждая изъ гоекъ должна почесть за счастiе, если онъ удостоитъ ее своимъ вниманiемъ.
        Онъ бы, пожалуй, и не прочь разстаться съ Люси, лишь бы получить обратно перелину, но опасался скандала.
        Люси настойчива, капризна, упряма, своимъ характеромъ подавляетъ его и конечно, отомститъ за обиду. Во-первыхъ, грубыхъ, непрiятныхъ сценъ не оберешься, во-вторыхъ, завистники у него есть, и не прочь подставить ему ножку, конечно, интрижка съ женщиной, да еще съ гойкой — пустяки. Ну, а что какъ д?ло обернется для него худо? Тогда прощай и карьера и все, чего еще можно черезъ нее достичь. И это изъ-за пелерины.
        Пожалуй, выйдетъ невыгодно.
        И эти неотвязчивыя мысли и соображенiя портили комиссару сегодняшнiй счастливый и радостный день.
        — Ну что туть хорошаго?! На что тутъ смотреть?! — раздражительно и капризно, надувъ крашеныя губки, съ приподнятыми на самый лобъ бровями, сбоку глядя въ лицо своему возлюбленному, говорила Люси. — Гляд?ть, какъ мужики расправляются съ кадетами. Удивительно интересно! Мн? ужъ все это до тошноты надоело...
        — Не мужики, а сознательные граждане, товарищи... Пора бы вамъ помнить, что теперь съ паденiемъ кроваваго самодержавнаго режима, у насъ въ свободной российской республик?, ни мужиковъ, ни зубровъ-дворянъ, ни поповъ, ни офицеровъ н?тъ... Сейчасъ товарищи совершаютъ свой священный народный судъ надъ своими угнетателями и палачами! — внушительно и строго поправилъ Гольдштейнъ.
        — Товарищи, граждане!.. Мн? все равно. Не хочу больше смотр?ть на эту гадость. Довольно. Насмотр?лась! Я уже проголодалась. Зовите шоферовъ. Пойдемте домой. Я хочу салатъ изъ раковыхъ шеекъ подъ майонезомъ. Вчера мн? понравился... ?демте!
        — Нельжя, нельжя... — выпуча глаза, брызгая слюной и стараясь грозно гдяд?ть на д?вушку, отъ горячности совс?мъ откровенно шепелявилъ Гольдштейнъ. Въ углахъ губъ его сбивалась б?лая п?на. — Я, жнаете, своими обязанностями не привыкъ манкировать...
        — А я хочу, хочу… Знаю вс? ваши обязанности. Хоть предо мной-то не ломайтесь и не лгите. Нагляд?лась, довольно, знаю... Не дура, раскусила. Плевать мн? на вс? ваши обязанности!... — притопывая носкомъ и каблукомъ ботинка, отрывисто, упрямо и раздраженно говорила Люси. — Зови шоферовъ. ?демъ. А если не позовешь, п?шкомъ уйду. Ну поворачивайтесь. Нечего....
        Съ секунду Гольдштейнъ сид?лъ съ страшно нахмуреннымъ, суровымъ видомъ. Ему хот?лось выдержать передъ Люси характеръ.
        Эта д?вушка совс?мъ не считалась съ его «высокимъ» положенiемъ и каждый день досаждала ему своимъ упрямствомъ, капризами, а при постороннихъ иногда такъ обращалась съ нимъ, точно онъ — лакей.
        Люси отвернулась и такъ раздражительно, нервно подергивалась плечами, что раскачивались пушистые хвосты ея роскошной пелерины и дразнили и. разжигали завистью его, Гольдштейна, который еще вчера влад?лъ этой драгоц?нностью...
        — Ну что же, нам?рены вы звать шоферовъ? — кинула она въ сторону своего кавалера.
        Тотъ, не взглянувъ на нее, а обернувъ сурово нахмуренное лицо въ сторону толпы, громко позвалъ:
        — Товарищъ шоферъ! Товарищъ шоферъ!
        На зовъ никто не откликнулся.
        XLIV.
        Помедливъ съ минуту, Гольдштейнъ, съ высоком?рнымъ, надутымъ и надменнымъ видомъ, вытягиваясь вс?мъ т?ломъ, чтобы казаться стройнее, выше и молодцеват?е, неторопливо открылъ дверку, но выходя изъ автомобиля, неловко, зац?пился шпорой за коврикъ, лежавший в ногахъ, а саблей за подножку и чуть не упалъ.
        Это маленькое приключение еще бол?е испортило ему настроенiе, потому что, стараясь не распластаться по-лягушачьи на земл?, онъ сд?лалъ весьма некрасивыя т?лодвиженiя и слышалъ, какъ Люси съ злой иронieй разсм?ялась ему всл?дъ и проговорила:
        — Еще туда же, куда и люди! Съ шпорами…
        Онъ, выругавшись себ? подъ носъ, не оглядываясь, пошелъ прочь.
        Лопоухiй, близорукiй и лупоглазый, маленькiй и одутловатый, съ явной наклонностью къ полнот?, съ большимъ, загнутымъ на подобiе птичьяго клюва, носомъ, точно в?чно нюхающимъ что-то дурно пахнущее не своей бритой, вывороченной верхней губ?, въ широкихъ красныхъ галифэ съ позументомъ, сь своими вогнутыми внутри ступнями короткихъ, толстыхъ, дряблыхъ, сближенныхъ, въ кол?няхъ ногь, Гольдштейнъ, размахивая слегка согнутыми въ локтяхъ руками, широко шагалъ, подражая походк? заправскаго браваго кавалериста.
        Саблю онъ несъ, придерживая двумя пальцами, точно такъ, какъ шкловскiе и бердичев-скiе франты носять по субботамъ свои тросточки.
        Онъ былъ до крайности карикатуренъ и см?шонъ.
        Гольдштейнъ о своей особ? и о своей наружности былъ иного мн?нiя, по расовой самовлюбленности и самоув?ренности ни на одну минуту не усомнившись въ томъ, что онъ — одинъ изъ шикарн?йшихъ и красив?йшихъ мужчинъ. Онъ былъ непоколебимо уб?жденъ, что для женщинъ онъ — неотразимый обольститель, а для постороннихъ и особенно для подчиненныхъ величественъ, внушителенъ и вообще удивителенъ.
        Несомн?нно, что Гольдштейнъ по своему моральному и физическому, типу являлся, представителемъ одной изъ разновидностей т?хъ многочисленныхъ, юркихъ еврейчиковъ, которые начавъ свою житейскую карьеру съ самыхъ низовъ, безъ гроша въ карман?, съ весьма поверхностнымъ и скуднымъ образованiемъ и умственнымъ багажемъ, но съ неограниченнымъ запасомъ прирожденной оборотливости и наглости, обыкновенно къ зр?лому возрасту ворочаютъ миллiонными д?ла, именуются въ «передовыхъ» еврейскихъ газетахъ не иначе, какъ «уважаемыми», «видными», общественными «д?ятелями», а по внешности напоминаютъ жирныхъ клоповъ, до отвала насосавшихся человеческой кровью.
        Толпа, сбившись въ т?сную груду, съ возбужденнымъ вниманiемъ слушала, р?чь смертника — Нефедова и никто не обернулся; никто не взглянулъ даже на Гольдштейна, точно его зд?сь и не было!
        Ему до боли стало досадно.
        «Эти тупые скоты не понимаютъ, кому они обязаны сегодняшнимъ торжествомъ. О, если бы они понимали!» — съ горечью и злобой подумалъ обиженный такимъ невниманiемъ Сруль Боруховичъ.
        Онъ, не вм?шиваясь въ толпу, остановился въ поз? Наполеона, слегка склонивъ голову къ груди, л?вой рукой опершись на саблю, правую заложивъ за открытый борть своего шикарного фрэнча.
        Онъ соображалъ, какъ и ч?мъ напомнить толп? о себ?, о своей неограниченной власти и о своемъ значенiи...
        Въ напряженной тишин?, не нарушаемой даже сдержаннымъ дыханiемъ толпы, до слуха Гольдштейна вдругь донесся со двора четкiй, негодующiй и страстно-трагаческiй голосъ смертника.
        ... «Жиды комиссарствуютъ надъ вами зд?сь, жиды во всехъ городахъ и весяхъ Россіи, жиды въ Петербург? и Москв?, откуда и заправляютъ всей нашей несчастной, одураченной Родиной. И вы отдали жидамъ душу свою, сов?сть свою за беззаконное, преступное правее убійства, воровства и грабежа продали презр?нному, поганому жиду свою родную Россію и послушно, какъ ослиное стадо, идете туда, куда жидъ васъ посылаетъ и д?лаете то, что онъ вамъ черезъ такихъ вотъ бородачей, какъ этотъ вашъ горе-комиссаръ, приказываетъ»... .
        Гольдштейна точно кто-нибудь хватилъ обухомъ по лбу.
        Выспренныя мечты обратить на себя вниманiе толпы сразу выскочили изъ головы, точно ихъ и не бывало.
        Онъ опустилъ руки, съежился, какъ-то слинялъ весь сразу вспот?лъ и задрожалъ.
        Сердце, какъ овечiй хвостъ, затрепетало у него въ груди, даже огромныя, оттопыренныя, какъ у летучей мыши, уши его какъ-то по заячьи захлопали. Вороватые, безпокойные глаза его съ выраженiемъ, смертельнаго испуга и растерянности съ молнiеносной быстротой забегали отъ толпы къ автомобилю и обратно.
        «О, этотъ проклятый смертникъ, чтобъ онъ поскор?е издохъ, что онъ такое говоритъ?! А-й! И какъ допустили?»
        Одинъ только вопросъ теперь всец?ло овлад?лъ комиссаромъ: не пора ли улизнуть? Но гд? же шоферъ? Къ несчастью, самъ онъ управлять автомовилемъ не ум?етъ.
        Въ первыя мгновенiя въ сознанiи полной своей безпомощности онъ непроизвольно чуть даже не крикнулъ «гевултъ». Едва во время сдержался.
        Онъ стоялъ, не переводя дыханiе, не шевелясь, только дрожали руки да колени колотились одно о другое. Онъ напряженно оглядывалъ и ощупывалъ толпу глазами по-верхъ pince-nez и теперь до смерти былъ радъ, что зд?сь никто не зналъ его.
        А страшный, какъ бы выходящей изъ загробнаго мiра голосъ смертника продолжалъ чеканить ужасныя слова, точно острыми гвоздями, вбивавшiяся въ хлопающiя уши еврея.
        «Свергнувъ съ Всероссійскаго Престола по указк? жидовъ своего прирожденнаго кроткаго православнаго Царя, вы т?мъ самымъ посадили себ? на шею аспида, въ вид? этихъ безчисленныхъ комиссарствующихъ обр?занныхъ нехристей-жидковъ, кровожадныхъ, хитрыхъ, алчныхъ и трусливыхъ, какъ хорьки. И помните и не забудьте, что эти комиссары-жидки протрутъ вамъ глазки, протрутъ до кровавыхъ слезъ, такъ поцарствуютъ надъ вами, такъ похозяйничаютъ въ нашей родной прародительской земл?»...
        — О-охъ… — осторожно перевелъ духъ комиссаръ и трепещущiй продолжалъ слушать, иногда извиваясь и изгибаясь всей своей плюгавой фигурой, точно подъ ударами хлыста.
        Гольдштейнъ съ видомъ ошпаренной собаки повернулся было уже, чтобы потихоньку унести подальше ноги, какъ зам?тилъ, что слушатели не намерены были воспринимать слова смертника и онъ самъ, будучи опытнымъ демагогомъ, сообразилъ почему. Раненый доброволецъ не только не скрывалъ, но еще нам?ренно, нестерпимо обидно подчеркивалъ свое глубочайшее презр?нiе къ слушателямъ и д?янiя ихъ называлъ своими страшными именами, нисколько не щадя ихъ самолюбiя. Понялъ Гольдштейнъ и то, что если бы смертникъ захот?лъ, онъ могъ бы стать даже и въ эти посл?днiя для него минуты страшно опаснымъ. Только заворожи, толпу, а онъ это можетъ и поверни свою р?чь иначе и онъ могъ бы повести своихъ мучителей куда угодно. При огромномъ прирожденномъ ораторскомъ талант? смертника, при его безумной см?лости и пламенномъ темперамент? онъ натворилъ бы большихъ б?дъ. Тогда ему, Гольдштейну, и Бакалейнику, и Розенблюму и Эпштейну и вс?мъ зд?шнимъ «отв?тственнымъ» сов?тскимъ работникамъ — сплошь евреямъ — пришлось бы плохо. Ногъ не унести.
        Теперь же онъ уб?дился, что этотъ смертникъ нарочно озлобляетъ, дразнитъ и настраиваетъ противъ себя толпу, и, его р?чь явилась для товарищей врод? краснаго лоскута для разъяреннаго быка.
        Этой самоубийственной тактики со стороны челов?ка передъ лицомъ самой ужасной смерти Сруль Боруховичъ никакъ не понималъ и только удивлялся.
        «Они, эти русскiе б?лые, нич?мъ, даже собственной жизнью, не дорожатъ!.. И что они думаютъ?»
        Это безстрашiе передъ лицомъ кошмарной смерти озадачивало и пугало еврея.
        Онъ почти совс?мъ успокоенный осторожно выпустилъ изъ груди воздухъ и утомлен-ный, точно посл? труднаго подъема въ гору, весь мокрый, съ прилипшей къ т?лу, насквозь пропот?вшей рубашкой дождался той минуты, когда толпа, разорвавъ на куски т?ло Нефедова, на шашкахъ, кинжалахъ, штыкахъ и палкахъ разнесла ихъ по улиц? и со стр?льбой вверхъ, со свистомъ, шумомъ, гамомъ и устраняющими криками бурными волнами направилась къ другимъ дворамъ, гд? мучителей и убiйцъ ждали брошенные своимъ начальствомъ безпомощные и беззащитные кал?ки, готовясь испить свою посл?днюю чашу.
        Злорадная усм?шка полнаго удовлетворенiя зм?илась на толстыхъ губахъ Гольдштейна.
        Но его тянуло подальше отъ м?ста побоища.
        — Пфе, ужасно, какъ это безобразно и дико! — прошепталъ онъ, скрививъ и носъ, и губы.
        И у него посл? всего только-что переиспытаннаго появилась неотразимая потребность поскор?е удалиться отсюда. Довольно этихъ непрiятныхъ впечатл?нiй. Самъ чортъ не разберетъ этотъ паршивый русскiй народъ: сейчасъ онъ ползаетъ передъ комиссарами и по ихъ указк? какъ пулярокъ р?жетъ своихъ братьевъ по крови, но не ровенъ часъ, можетъ разомъ перевернуться и опрокинуться на нихъ, на комиссаровъ.
        О, этоть, смертникъ былъ опасенъ. Самъ не захот?лъ, а то бы...
        «Вотъ такъ же и т?бя разнесли бы по клочкамъ, на штыкахъ и палкахъ, какъ этого смертника, — подумалъ онъ. — Ну и что съ нихъ возьмешь за это?!»
        Отъ одной только этой мысли холодъ проб?жалъ по мокрой спин? Гольдштейна, и онъ непроизвольно передернулъ и плечами, и животомъ.
        На комиссара изъ толпы наскочилъ его шоферъ, чуть не сваливъ его съ ногь.
        — Товарищъ шоферъ! Товарищъ шоферъ! Псс! Пожалте! Садитесь въ мой автомобиль.
        Шоферъ и его помощникъ, оба въ разстегнутыхъ шипеляхъ, съ красными бантами на груди, оба рослые, разбитные малые, съ раскрасн?вшимися отъ волненiя, веселыми лицами, съ хищнымъ огонькомъ въ глазахъ, въ недоум?нiи, точно со сна, не вполн? понимая приказанiя своего начальника остановились передъ комиссаромъ.
        Они не насладились еще зр?лищемъ и хот?ли б?жать за толпой.
        — Мн? сейчасъ по экстренному служебному д?лу въ городъ непременно надо...
        — Товарищъ комиссаръ, но дозвольте... Тамъ еще пошли рубить... Страсть, што будетъ... Дозвольте сб?гать на минутку... Однимъ духомъ...
        — Занимайте ваши м?ста! — вдругъ крикливо скомандовалъ Гольдштейнъ, самъ испугался своего неожиданно-задорнаго тона и, повернувшись, пошелъ къ автомобилю.
        — «Ну и что, какъ они не исполнятъ моего приказанiя? Ой-й!» — думалъ онъ, боясь обернуться и посмотр?ть на своихъ подчиненныхъ и чувствуя, какъ, несмотря на все его старанiе казаться спокойнымъ и бравымъ, голова его ныряла, а плечи какъ-то сами собой ва-лились впередъ, точно хот?ли оторваться и убежать.
        Въ эту минуту Гольдштейнъ походилъ на маленькую, трусливую обезьянку, которая безпрерывно проказничая и дрожа, чтобы за это ее не отколотили, напускаетъ на себя нахальный, храбрый и даже вызывающiй видъ.
        Шоферъ съ прежнимъ веселымъ возбужденiемъ на лиц? съ секунду постоялъ на м?ст?, съ сожал?нiемъ погляд?лъ всл?дъ удалявшейся толп?, махнулъ рукой и опрометью бросился къ автомобилю.
        Схвативъ за рукоятку, онъ энергичнымъ движенiемъ руки съ натугой и раскачиванiемъ всего своего корпуса точно хот?лъ сломать не только машину, но и самого себя, съ ожесточенiемъ завелъ моторъ и с?лъ къ рулю.
        Рядомъ съ нимъ на передк? пом?стился его помощникъ.
        Автомобиль запыхт?лъ, загуд?лъ и задрожалъ вс?мъ своимъ остовомъ, не трогаясь съ м?ста.
        XLV.
        Гольдштейнъ, уже совершенно успокоенный за безопасность собственной особы зайдя за кузовъ своего автомобиля, крикнулъ:
        — Товарищъ Бакалейникъ, псс!
        Онъ остановился, придавъ своимъ ногамъ положенiе, какъ во фронт?, своими широкими красными галифэ напоминая мохноногаго петуха и придерживая л?вой рукой саблю, указательнымъ пальцемъ правой д?лалъ передъ своимъ носомъ выразительные знаки, подзы-вая къ себ? своего помощника.
        Теперь онъ нарочно несколько медлилъ, чтобы дать почувствовать своимъ подчинен-нымъ, какъ онъ ув?ренъ въ непоколебимости своей власти, какъ онъ никого и ничего не боится и чтобы они ждали его столько времени, сколько онъ захочетъ.
        Изъ второго автомобиля выскочилъ тоже въ военной форм? и также до зубовъ вооружен-ный, бритый молодой челов?къ, ростомъ несколько выше Гольдштейна, тоже въ галифэ только краповаго цв?та съ серебрянымъ голуномъ, тоже съ пятиконечной красной зв?здой на нарочно для удали и шика спереди смятой, низко на затылокъ над?той фуражки и подб?жалъ къ комиссару.
        По черно-бурымъ, съ рыжиной, мелкокурчавымъ волосамъ, оттопыреннымъ ушамъ и крючконосому хеттейскому профилю онъ былъ, несомненно, одного племени съ своимъ начальникомъ.
        — Счасъ я у?зжаю по неотложнымъ д?ламъ въ городъ и поручаю зд?сь наблюденiе вамъ. Вы понимаете командованiе переходитъ къ вамъ... Ну, слышите, товарищъ Бакалей-никъ? За порадокъ вы мн? отв?чаете… Поняли? — стараясь походить на настоящее начальство и казаться внушительнымъ, офицiальнымъ и строгимъ, говорилъ Годьдштейнъ.
        — Слушаюсь. Вы, значить, товарищъ комиссаръ, теперь уезжаете отсюда въ городъ, въ Екатеринодаръ? — пытливо глядя на свое начальство, спросилъ Бакалейникъ, какъ-то нелепо взмахивая у уха растопыренными пальцами и своей тощей фигурой изображая н?что врод? запятой.
        Гольдштейнъ нахмурился и еще строже и внушительно отв?тилъ:
        — Ну да. Я же сказалъ вамъ, товарищъ Бакалейникъ...
        — Ага. Слушаюсь. У васъ тамъ д?ла? — подозрительно снова спросилъ Бакалейникъ, какъ-то въ носъ растягивая посл?днюю фразу.
        — Ну да. Конечно же, д?ла... А ви подумали себ?, что н?тъ? — уже съ раздраженiемъ спросилъ Гольдштейнъ.
        — Что ви, что ви, товарищъ комиссаръ? — горячо запротестовалъ Бакалейникъ. — Боже сохрани! Я жъ такъ не думаю... Я тольки спросилъ для св?д?нiя… И какъ ви могли подумать, что я такое подумалъ? Боже сохрани. Мн? что? Это жъ ваше д?ло...
        Онъ вздернулъ плечами, скорчилъ жалкую гримасу на лиц? и вскинулъ передъ собой об? руки ладонями вверхъ.
        — Ну, конечно же, мое д?ло.. — отв?тилъ Гольдштейнъ. — Такъ вотъ, значитъ, товарищъ Бакалейникъ, ви вступите въ командованiе... Вамъ изд?сь вс? подчинены... Приказывайте, распоражайтесь... И ви отвечаете мн?. Поняли? — говорилъ Гольдштейнъ, размахивая руками и особенно краснор?чиво жестикулируя указательнымъ пальцемъ правой руки.
        — Понялъ. Слушаюсь. Ви, значитъ, у?зжаете, а я за васъ остаюсь изд?сь. Вс? подъ моимъ командованiемъ и я за все отв?чаю... — повторилъ Бакалейникъ, тоже особенно краснор?чиво жестикулируя однимъ учазательнымъ пальцемъ.
        — Ну да, ну да…
        Со стороны могло показаться, что до сего времени оба разыгрывали какой-то шутовской фарсъ, стараясь и себя, и другихъ уверить, что все это необычайно серьезно и важно.
        Вдругь совершенно неожиданно Гольдштейнъ вплотную подскочилъ къ Бакалейнику, крепко зац?пилъ пальцемъ за отворотъ его фрэнча на груди и, не отпуская, скор?е оттащилъ, ч?мъ отвелъ его еще шаговъ на пять отъ своего автомобиля.
        Зд?сь, наклонившись къ самому носу своего помощника и безперерывно поводя выпу-ченними глазами по сторонамъ, онъ, тряся головой, что-то быстро-быстро скороговоркой въ полголоса залопоталъ, точь въ точь какъ на базарахъ и площадяхъ въ м?стечкахъ ос?длости толкуютъ ихъ соплеменники о гешефтахъ.
        Теперь уже по позамъ и выраженiямъ разгоряченныхъ лицъ обоихъ собес?дниковъ безошибочно можно было утверждать, что показная игра кончена, что д?ло пошло всерьезъ и начался настоящiй, обоихъ одинаково и всец?ло захватившiй, д?ловой разговоръ.
        — Товарищъ Бакалейникъ... — таинственно и страстно загалд?лъ Гольдштейнъ, — счасъ же немедленно по?зжайте туда... — онъ мотнулъ головой въ сторону толпы. — И распоражайтесь... моимъ именемъ распоражайтесь. Понимаете? Чтобы все тольки на вашихъ глазахъ... Понимаете? И чтобы никакихъ этихъ митинговыхъ р?чей… Довольно. Ша! Поняли? Ви счасъ удивляетесь. Ну это всэ потому, что ви-жъ ничего не знаете, а я знаю... Тамъ такое говорать, такое говоратъ... — Онъ мотнулъ головой въ сторону опуст?вшаго двора, — что ви себ? и представить не можете...
        — И что такое? — скосивъ и прищуривъ глаза, подозрительно, тревожно и тихо, какъ-то въ носъ протянулъ Бакалейникъ, еще ближе наклоняясь склоненнымъ лицомъ къ лицу своего товарища-начальника и проницательно взглянувъ въ его глаза.
        — Такое вожмутительное… такое… ну, о жидахъ… ну, известное... черносотенное...
        — О-охъ…
        На мгновенiе Гольдштейнъ отлипъ отъ Бакалейника.
        Съ секунду оба, какъ два индюка, распустившiе носовые отростки, напряженно и изумленно, выпуча глаза настолько, что, казалось они у нихъ вотъ-вотъ выскочатъ, гляд?ли другь на друга.
        Бакалейникъ перевелъ духъ.
        — Ну и что-же они тамъ говоратъ?
        — Ну он сами понимаете, какова эта гнусная клевета, что будто бы вс? комиссары — одни евреи, что евреи ведутъ Россiю къ гибели…
        — Это жъ вожмутительно! — съ вытянутымъ лицомъ пролепеталъ Бакалейникъ. — И это счасъ, тутъ?
        — Ну да, ну да… О чемъ же я говору?! Теперь счасъ, тутъ вотъ, на двор?... гд? ихъ р?зали... Самъ собственными ушами... вотъ этими своими ушами слушалъ... — страстно загалд?лъ Гольдштейнъ и для пущей уб?дительности пальцами трясъ себя за толстой мочки своихъ ушей.
        Оба бросились снова и теперь уже прилипли другь къ другу.
        Гольдштейнъ снова кр?пко захватилъ уже не однимъ пальцемъ, а всей рукой за отворотъ фрэнча своего помощника.
        Теперь большiе, крючковатые носы ихъ почти касались другь друга. Они усиленно трясли головами, топтались на одномъ м?ст?, накачивались въ разные стороны своими корпусами, быстро жестикулировали, говорили почти одновременно и кр?пко держали одинъ другого, точно боясь, какъ-бы кто-нибудь изъ нихъ не улепетнулъ первымъ.
        — Ви понимаете себ?, понимаете?.. Эта-жъ б?логвардейская шволочь... эти офицера... — галд?лъ Гольдштейнъ, а такъ какъ онъ сильно волновался, и стесняться было не передъ к?мъ, то родное цроизношенiе выступало у него р?зче обычнаго, — даже передъ шмертью, когда ихъ бьютъ, какъ паршивую трефную шкотину... вы представляете себ?, приживаютъ... при-зываютъ ну къ чему, какъ ви себ? думаете?...
        Бакалейникъ, глядя въ упоръ въ лицо своему собес?днику, вдругъ побл?дн?лъ.
        — Ну и къ чему же? Къ еврейскими погромамъ? И, это теперечки? Когда швабода и равноправiе? Пхе?
        — Ну да, ну да. О чемъ я говору!.. — почти сь торжествомъ воскликнулъ Гольдштейнъ. — Тольки и говоратъ: жиды, жиды... посл? каждаго слова жиды… таки да... жиды и жиды... Ви понимаете, товарищъ Бакалейникъ, ч?мъ это можетъ запахнуть?... Ну? Да... Это жъ вожмутительно, это жъ недопустимо... Швабода и погромъ! Пхе! Это жъ я не жнаю што... Ви тутъ поняли себ?, товарищъ Бакалейникъ, что-нибудь?
        При этомъ Гольдштейнъ съ вытянутымъ, удивленнымъ и возмущеннымъ лицомъ пальцемъ свободной руки коснулся лба.
        — Какое безобразие! И что они себ? думаютъ, а? Что же, разв? прежнiй самодержавный режимъ? Времена Николая кроваваго?
        — Ви поняли теперички.,. Значитъ, надо принять м?ры. Чтобы порадокъ полный... чтобы никакихъ р?чей... ни справа, ни сл?ва... ни товарищамъ, ни смертникамъ... такъ и передайте отъ моего имени товарищу комиссару Тетерину... Таки-такъ и скажите: я моей властью строго запретилъ. Поняли? Конечно, я самъ бы... но жнаете, у меня д?ла... О-оххъ, штольки д?ловъ, штольки д?ловъ! Ежели бы жнали? Такъ и скажите: я запретилъ!
        — Слушаюсь.
        — Понимаете, смертниками... Ша!
        — Ша!
        — То-то.
        Бакалейникъ, пожавъ протянутую руку товарища-начальника, мотнулся къ своему автомобилю, а комиссаръ къ своему.
        — Псс! Псс! — быстро обернулся и снова позвалъ Гольдштейнъ.
        Бакалейникъ подб?жалъ.
        — Понимаете, чтобы разъ и готово. Поняли?
        — Съ смертниками?
        — Ну да, ну да.
        — Слушаюсь.
        — Вы скоро изволите пожаловать, Серг?й Борисычъ? Долго-ли еще прикажете ждать вашу милость? — послышался изъ автомобиля капризный, нетерпеливый и раздраженный голосъ Люси.
        — Счасъ. Вы все поняли, товарищъ Бакалейникъ? Разъ, и готово и... ша!
        При этомъ Гольдштейнъ сд?лалъ выразительный жестъ рукой, энергично отмахнувъ ладонью параллельно земл?, показывая этимъ, какъ надо кончить съ смертниками.
        — Ша! — кивнувъ головой, сказалъ Бакалейникъ.
        — Ну, бувайте здорови себ?...
        — Бувайте и ви себ?…
        Бакалейникъ опять, нел?по размахнулъ у своего уха растопыренными пальцами и по- прежнему изобразивъ своей фигурой покачнувшуюся впередъ запятую, пожалъ еще разъ протянутую руку товарища-начальника.
        Теперь они уже окончательно разстались.
        Одинъ пошелъ къ своему автомобилю, другой — въ припрыжку поб?жалъ къ своему.
        — Ну и д?ла! Воть д?ла, товарищъ-комиссаръ! — потряхивая головой и оборачиваясь съ своего сид?нiя все еще разгоряченнымъ лицомъ въ сторону Гольдштейна, говорилъ шоферъ. — Энтотъ смертникъ-то ну и ораторъ ужъ такъ говорить, такъ говорить, прямо какъ пишить, заслухаешься, ажно въ потъ прошибаетъ, похлеще вс?хъ нашихъ будеть... Ку-уды! Ну и говорокъ. Ху!
        Онъ опять потрясъ головою и для чего-то звонко чмокнулъ губами.
        — Вс?хъ нашихъ за поясъ заткнетъ... — жидко глотая дымъ папироски, зам?тилъ помощникъ шофера. — Воть къ намъ бы его на митинки... Ид? нашимъ сговорить противъ его?! И близко не подпустить. Вс?хъ общипетъ и перья на заводъ не оставитъ.
        — Ку-уды! Ни перья, ни пуха. А разодрали! Всего начисто разодрали... на клочки. Ху-у! Страсть. Ну и сурьезный, вотъ сурьезный...
        — Изъ казаковъ. Съ красными ланпасами, — выпуская изо рта ц?лый клубъ дыма и сплюнувъ на землю, зам?тилъ помощникъ шоффера. — Эти завсегда сурьезные. Ни почемъ не сдался, никого не боится, ругается, такъ ругается... и такъ правду-матку и р?жетъ, такъ и р?жетъ... Подумаешь, што и смерть надъ нимъ не стояла, а какъ у насъ на митинкахъ… Ну и челов?къ. Ай-яй-яй… — онъ опять сплюнулъ и покачалъ головой.
        — Разодрали... Што кровищи-то этой самой и кишки эти такъ и болтаются, што у скотины. Ху! Ажно страшно… Куда, товарищъ-комиссаръ? _______Въ городъ?
        — Въ городъ! — приказалъ Гольдштейнъ, сидя на своемъ м?ст? и укутывая велико-л?пнымъ, пушистымъ краденымъ английскимъ пледомъ ноги Люси и свои.
        «Ну и что это все о кишкахъ да о крови?! Какъ это грубо и необразованно. Пфе!» — съ брезгливой гримасой на лиц? подумалъ Гольдштейнъ и передернулъ плечами. — «Скор?е, скор?е подальше отсюда, отъ этихъ ужасныхъ, кровавыхъ впечатл?нiй!»
        Онъ былъ счастливъ, что у?зжаетъ и даже неразр?шенный еще вопросъ о собольей пелерин? не такъ сильно его угнеталъ, какъ прежде. Онъ повесел?лъ.
        Машина, шипя и гудя, сд?лала полукругъ и быстро покатила по дорог? къ Екатерино-дару.
        Машина Бакалейника двинулась въ противоположную сторону.
        Уже разъ?зжаясь, при встр?ч? автомобилей, оба служителя красной, воровской, челов?коистребительной власти, стараясь показать себя изысканно галантными и старатель-но копируя прежнихъ императорскихъ гвардейцевъ, по-военному еще разъ прив?тствовали другъ друга, сь улыбками приложили правыя руки къ козырькамъ, слегка раскланиваясь.
        Въ душ? каждый.изъ нихъ любовался своей «шикарностью».
        «Знаемъ тебя, Срульке, хорошо знаемъ. Какъ гд? опасность, ответственная работа, такъ сейчасъ поезжай, Бакалейникъ, все распутай, уладь, а самъ въ кусты… Шкурникъ несчаст-ный, гнусный паникеръ, подлый трусь! И всегда у него д?ла, д?ла! Знаемъ д?ла:.. съ Люсь-кой. Теперь какъ бы опять не удралъ въ Крымскую, и будетъ тамъ отсиживаться. Сколько разъ ужъ удиралъ»…
        Такъ разсуждалъ Бакалейникъ, когда автомобиль уносилъ его на «ответственную работу».
        Но въ своихъ мысленныхъ упрекахъ Гольдштейну, Бакалейникъ очевидно, забылъ, что каждый разъ неизм?нно съ нимъ вм?ст?, а иногда и отдельно удиралъ и онъ, Бакалейникъ, и Розенблюмъ, и Эпштейнъ, и Моргулiесъ, а вс? другiе представители родного ему племени.
        Для изнеженныхъ барабанныхъ перепонокъ сыновъ Израиля екатеринодарская канонада оказаласъ слишкомъ не музыкальна, а живое воображенiе безпрерывно рисовало безпощад-ные штыки и приклады корниловскихъ б?логвардейцевъ, съ которыми входить въ непосредственное соприкосковенiе у носит?лей «истинной свободы»: не было решительно ни мал?й-шей охоты.
        И сейчасъ Бакалейникъ не чувствовалъ никакого расположенiя исполнить въ точности приказанiе своего товарища-начальника.
        «И что Гольдштейнъ себ? думаетъ? — разсуждалъ Бакалейникъ. — Чтобы я туда по?халъ и чтобы съ меня нечаянно содрали мою кожу и нафаршировали меня какъ субботнюю щуку... Нашелъ дурака»...
        По дорог? онъ уже сообразилъ, какъ все сд?лать. Онъ черезъ шофера вызоветъ къ авто-мобилю Тетерина, задастъ ему здоровую головомойку за допущенную р?чь и строго-настро-го прикажетъ, чтобы впредь подобныхъ вещей не допускалось. Тетеринъ, дрожитъ и держит-ся руками и зубямм за свое комиссарство и ослушаться ему н?тъ никакой выгоды. Самъ же онъ отъ?детъ въ конецъ станицы поближе къ Екатеринодару и тамъ дождется конца распра-вы.
        Такъ онъ и сд?лалъ.
        Густыя, буро-с?рыя облака пыли наполнили широкую улицу.
        Снова тишина и нигд? ни души.
        Только у полусломаннаго забора того двора, гд? люди только-что лили кровь, издава-лись, мучали своихъ братьевъ и рвали на части животрепещущее челов?ческое т?ло, непод-вижно лежала одинокая женская фигура.
        Облака мало-помалу разс?ялись и улеглись, стоялъ только с?рый, пылевой туманъ.
        Опасливо озираясь по сторонамъ, изъ двора показалась женщина — хозяйка дома, на минуту прiостановилась въ воротцахъ, высунувъ наружу только голову въ темномъ платк? и дикимъ отъ испуга взглядомъ внимательно оглядела улицу.
        — Маню, Маню! — тихо позвала она, — ходи, доченька, до мене. Панночку поднять треба. Не вмерла бы?! О, Боже жъ мiй...
        Женщина вышла, наконецъ, изъ двора и все еще боязливо осматриваясь, бл?дная и дрожащая, наклонилась надъ безчувстоенной Александрой Павловной.
        Въ воротцахъ появилась худенькая, трепещущая, босоногая д?вочка л?тъ 13-ти, видимо, при мал?йшей опасности готовая мгновенно вспорхнуть, какъ вспугнутая птичка.
        — Та ходы жъ до мене, дурочка, бо никого нема.
        — Боюсь, мамусю... — нервно прошептала д?вочка.
        Б?лые, мелкiе зубы ея колотились, какъ въ лихорадк?, на глазахъ крупными бриллiан-тами нависли слезинки.
        — Та Господь съ тобою... Вже нема цихъ гаспидивъ. Вси втикли... Ходи, ходи...
        Д?вочка нерешительно выступила изъ воротецъ, вдругь опрометью бросилась къ матери и вся дрожа, такъ и вц?пилась въ ея юбку.
        Об? стали поднимать и тащить безчувственную сестру въ хату…
        XLVI.
        Ночь и утро сл?дующаго, такого жъ солнечнаго и теплаго дня, какъ и предыдущій, въ Гначбау прошли спокойно, но съ полдень надъ колоніей, дворы и улицы которой были биткомъ набиты повозками съ больными и ранеными, конными и п?шими людьми, загуд?ли большевистскія пушки и стали рваться шрапнели, разя людей и лошадей.
        Армія уже безошибочно знала, что вождя, которому беззав?тно в?рила, за которымъ шла на всевозможныя лишенія, страданія, раны и смерть, н?тъ въ живыхъ.
        Никто офиціально пока не объявлялъ объ этомъ, но вс? признаки рокового событія были на лицо: и неожиданный отходъ отъ Екатеринодара наканун? р?шительнаго штурма, и посп?шный уходъ по неизв?стному направленiю, и растерянность на лицахъ генераловъ и старшихъ офицеровъ, точно они хотятъ что-то скрыть и боятся, что будутъ пойманы съ поличнымъ.
        Но главные, уб?ждающіе въ д?йствительности горестнаго событія, были два неотрази-мыхъ факта.
        Первый то, что въ станиц? Елизаветинской при отступленіи бросили вчера около восьмидесяти тяжелораненыхъ.
        Вс? въ Добровольческой арміи отъ мала до велика знали, на что обречены покинутые. Не могли того же не знать т?, кто р?шилъ и им?лъ власть ихъ оставить.
        Корниловъ никогда ни при какихъ обстоятельствахъ этого не сд?лалъ бы. Онъ умеръ бы самъ, защищая ихъ.
        Второй фактъ тотъ, что въ посл?дніе два дня никто не вид?лъ небольшой, бодрой фигуры командующаго и на его чудесной лошади теперь гарцевалъ какой-то никому неизв?-стный казачій офицеръ.
        Многіе вид?ли и арбу съ гробомъ, сл?довавшую съ обозомъ до Гначбау въ сопровожде-ніи молчаливыхъ текинцевъ.
        И сомн?ній въ смерти вождя не оставалось никакихъ, но никто съ этой мыслью не хот?лъ мириться.
        Кто же теперь командуетъ арміей?
        Вс? знали, что при арміи, въ качеств? верховнаго и политическаго ея руководителя, находился генералъ Алекс?евъ, но знали и то, что больной старикъ въ оперативныя д?ла не вм?шивался.
        Пронеслось имя генерала Деникина, но его, кром? высшихъ генераловъ и незначительнаго числа офицеровъ, никто не зналъ, нич?мъ р?шительно за время похода онъ
        себя не проявилъ, даже никакой частью не командовалъ и естественно, что въ арміи онъ никакимъ обаяніемъ не пользовался.
        Юрочка и его товарищи-партизаны, н?сколько разъ вид?вшіе тучнаго, ниже средняго роста, съ черными, густыми бровями и съ с?д?ющей бородкой господина, -здившаго вер-хомъ въ обоз?, никакъ не подозр?вали, что этотъ господинъ и былъ генералъ Деникинъ, къ которому и перешло теперь командованіе соединенными силами добровольцевъ и кубан-цевъ.
        Въ Гначбау маленькая армія пережила ужасный день, день паденія духа, смятенія и полной растерянности.
        Юрочка отлично помнилъ этотъ тяжелый, мрачный день.
        Не оставалось уже никакихъ сомн?ній въ томъ, что вождь умеръ.
        И вс? эти люди, столь много пережившіе, безтрепетно каждую минуту лицомъ къ лицу встр?чавшіеся со смертью, дравшіеся, какъ львы, еще недавно не допускавшіе и мысли о своемъ пораженіи, привыкшіе ко всему самому тяжкому и страшному на св?т?, безропотно переносившіе невообразимыя лишенія, тутъ сразу потеряли духъ.
        Почти безперерывно со свистомъ и трескомъ рвавшіеся надъ головами шрапнели и гранаты, убивавшія скученныхъ на улицахъ и дворахъ людей и лошадей, далеко не вс?хъ интересовали.
        Угнетала, лишала силы, пугала и разъединяла вс?хъ этихъ закаленныхъ въ бояхъ, спаянныхъ постоянной опасностью и общей ц?лью людей потеря верховнаго, какъ изъ уваженія и любви къ личности Корнилова называли его добровольцы въ память того, что покойный въ свое время былъ верховнымъ главнокомандующимъ русской арміи.
        Случилось н?что, подобное тому, что бываетъ съ дружнымъ пчелинымъ роемъ, когда истратится матка.
        Рой буйно, вразнобой гудитъ.
        Пчелы, бросивъ работу и, не зная, что имъ д?лать, т?сня другъ друга, озабоченныя, испуганныя и злыя вылетаютъ изъ улья и безтолково, суматошливо, съ тревожнымъ жужжаніемъ носятся въ воздух?.
        Bсe въ этой маленькой арміи, заброшенной въ глухихъ, угрюмыхъ кубанскихъ степяхъ, среди безбрежнаго океана людской ненависти, окруженной во много разъ сильн?йшимъ, отлично вооруженнымъ, жаждавшимъ ея крови и уннчтоженія врагомъ, вдругъ почувствова-ли, какъ они малочисленны, слабы, лишены снарядовъ, патроновъ, продовольствія, фуража, и во глав? ихъ н?тъ того, чьимъ разумомъ, чьей геройской волей и безграничной жертвенностью они на своемъ крестномъ пути были ведомы, кто всегда ум?лъ справляться со вс?ми невообразимыми трудностями, кто гибельныя положенія своей арміи всегда превращалъ въ легендарныя поб?ды и кто ни при какихъ обстоятельствахъ не только не покидалъ своихъ раненыхъ на поруганіе, изд?вательства и мучительную смерть отъ руки презр?ннаго врага, и даже увозилъ въ обоз? и трупы своихъ павшихъ бойцовъ, дабы въ подходящее время и въ надежномъ м?ст? предать ихъ достойному христіанскому погребенію.
        Среди добровольцевъ ходилъ теперь разсказъ о томъ, какъ однажды на походномъ военномъ сов?щаніи кто-то изъ генераловъ, какъ средство для облегченія арміи, предложилъ бросить въ одномъ сел? раненыхъ.
        Предс?дательствовавшій Корниловъ, не поднимая своихъ быстрыхъ, холодныхъ глазъ и ни къ кому въ особенности не обращаясь, въ тактъ своихъ словъ стукая по столу костяшками пальцевъ своей маленькой, точеной, бл?дной руки и по обыкновенію отчеканивая каждый звукъ, своимъ мужественнымъ внушительнымъ голосомъ заявилъ: «Сейчасъ я такого предложенія не слышалъ. Армія должна вся до посл?дняго челов?ка умереть, защищая каждаго изъ своихъ раненыхъ, иначе она — не армія, а жалкій сбродъ бродягъ. Таковой презр?нной я, командующій, мою армію не представляю, а потому если я подобное гнусное предложеніе услышу, то не считаясь съ чинами, положеніемъ и заслугами предложившаго, прикажу немедленно его пов?сить».
        Никто бы не поручился за то, что такой случай на самомъ д?л? былъ, но это такъ походило на Корнилова, такъ вязалось со вс?мъ его нравственнымь обликомъ, такъ гармони-ровало со вс?мн его д?йствіями, что въ Добровольческой арміи никто не сомн?вался, что такъ, а не иначе это могло быть.
        Новый командующій съ первыхъ же шаговъ своей д?ятельности сразу показалъ, чего можно было отъ него ожидать.
        Прежде вс?мъ этимъ людямъ, ради спасенія Родины отр?шившимся отъ самихъ себя и въ голову не приходило думать о дальн?йшей судьб? своей, разъ его постигнетъ несчастіе. Всякій зналъ, что армія отъ командующаго до посл?дняго рядового сперва ляжетъ вся костьми, но на поруганіе врагу не выдастъ ни одного изъ своихъ искал?ченныхъ братьевъ.
        Теперь всякій изъ бойцовъ сталъ задумываться о своей участи, всякій боялся раненій, чтобы не оказаться въ положеніи того живого хлама, который новое командованіе, повидимому, съ легкимъ сердцемъ выбрасываетъ на полный произволъ, на невиданныя истязанія и глумленія не знающаго пощады хама.
        Подавленные люди, укрываясь отъ снарядовъ въ дворахъ подъ нав?сами крышъ, подъ ст?нами домовъ, какъ заговорщики, шопотомъ передавали другъ другу слухи одинъ тревожн?е и тяжел?е другого.
        Говорили, что дв? сотни конныхъ казаковъ Елизаветинской станицы въ прошлую ночь бросили отрядъ генерала Эрдели и куда-то ушли, в?роятно, передались большевикамъ. Говорили, что конные донцы, составлявшіе значительную часть всей арміи, сговариваются силой захватить пулеметы и ночью уйти на Донъ на соединеніе съ арміей походнаго атамана Попова. Говорили, что почти вс? офицеры полковъ генерала Маркова р?шили распылиться,
        по одиночк? и группами добраться до моря, а оттуда на фелюгахъ какъ-нибудь переправиться въ Крымъ. Говорили, что доблестный Корниловскій полкъ, 30-го марта потерявшій въ бою своего славнаго командира Н?жинцева, теперь замитинговалъ. Поговаривали даже о заговор?, будто бы возникшемъ въ офицерской сред?, говорили, что будто-бы кучка офицеровъ задумала арестовать и предать большевикамъ высшій командный составъ и т?мъ купить себ? право на жизнь.
        Посл?днее совс?мъ не вязалось съ духомъ, царившимъ въ Добровольческой арміи.
        Многое говорили и было скверно; руки опускались.
        Юрочка собственными глазами вид?лъ, какъ въ томъ двор?, въ которомъ онъ находился, юнкера-артиллеристы по приказанію начальства рубили палашами передки и дубовыя колеса пушекъ, вынимали замки, а потомъ построившись, недовольные и сумрачные, не оглядываясь на обезображенныя и брошенныя пушки, точно они совершили надъ ними что-то гнусное и стыдное, сконфуженно уходили въ п?хотныя и кавалерійскія части, уводя съ собой и лошадей.
        Бродившіе въ арміи слухи въ сред? партизанъ производили тяжелое, бол?зненное впечатл?ніе, но никто изъ нихъ и не подумалъ ни о распыленіи, ни т?мъ бол?е о какомъ-либо предательств?.
        Настроеніе у юношей было глубоко подавленное, но они съ прежнимъ мужествомъ и самопожертвованіемъ готовы были и впредь безоглядно подчиняться своимъ начальникамъ и нести свой тяжкій кровавый крестъ.
        Одиннадцать орудій со вс?хъ сторонъ безперерывно громили колонію, но люди, точно ихъ это мало касалось, не трогались съ своихъ м?стъ.
        С?рые, голубые и разныхъ темныхъ отт?нковъ безстрашные глаза на молодыхъ, загор?-лыхъ лицахъ подъ вой и грохотъ шрапнельныхъ и гранатныхъ разрывовъ устремлялись вдаль.
        Глубокая, безнадежная тоска св?тилась въ нихъ.
        О чемъ думали эти молодые, такъ много пережившіе люди?
        О большевистскихъ шрапнеляхъ? Но разв? на своемъ недолгомъ в?ку они мало вид?ли ихъ? Разв? не привыкли къ нимъ? О томъ, что ждетъ ихъ впереди? Но разв? они сомн?вались въ томъ, что участь каждаго изъ нихъ уже предр?шена? Что они такъ же мужественно, и славно умрутъ на пол? брани, какъ умерли уже многія и многія тысячи ихъ братьевъ и товарищей, умерли за обманутую и поруганную Родину, ту Родину, которая сейчасъ въ своемъ самоубійственномъ умопом?шательств? ополчилась противъ нихъ — ея самыхъ в?рныхъ, любящихъ и доблестныхъ сыновъ.
        Н?тъ. Объ этомъ они не думали. Безысходная печаль обуревала ихъ головы.
        Они чувствовали себя осирот?лыми, брошенными и глубоко скорбен о своей незам?нимой утрат?.
        Зач?мъ ты, вождь любимый, оставилъ насъ? Разв? мы не оберегали тебя? Зач?мъ на зло судьб? всегда игралъ своей безц?нной головой? Зач?мъ? Или не вынесла смердящей лжи твоя правдивая казацкая душа? Или твой духъ титана изнемогъ въ борьб? съ несметной ратью подлости и грязи, поднявшейся со дна? В?дь тучи комаровъ одол?ваютъ и слона. Мы это знаемъ. И что же вышло? Кто зам?нилъ тебя на посту отв?тственномъ и тяжкомъ? Мелкіе, презр?нные людишки съ душой трусливого пономаря, и посмотри, что сд?лали они, лишь ты смежилъ на в?ки свои очи? Твоихъ подшибленныхъ орлятъ, безпомощныхъ и беззащитныхъ, предали на растерзанія, глумленія свир?пому врагу... И что же дальше ждать отъ нихъ? Придетъ пора и въ свои сроки предадутъ они и вс?хъ насъ хаму, дабы спасти лишь свои шкуры.
        Такія мысли бродили въ головахъ добровольцевъ.
        Большевистская канонада по колоніи длилась до наступленія темноты.
        Кавалерія днемъ отдыхала въ пол?: обоз?, которому въ страшной т?снот? маленькой колоніи уже невозможно было держаться, еще засв?тло окольными тропами, подъ рвущими-ся шрапнелями и гранатами былъ выведенъ въ поле въ верст? отъ Гначбау; п?хота ц?лый день безъ передышки боемъ защищала отъ большевиковъ подступы къ колоніи.
        Положеніе создалось критическое, такъ какъ у добровольцевъ оказалось не больше полдюжины снарядовъ, которыхъ берегли на самый крайній случай, а изъ артиллерійскаго парка вс? патроны были уже розданы по рукамъ.
        Передъ заходомъ солнца изъ обоза видно было, какъ, поднимая густыя облака пыли, мимо него окольною дорогою проскакала кавалькада изъ членовъ кубанскаго правительства
        и рады съ охранявшимъ ихъ многочисленнымъ, отлично од?тымъ, бывшимъ царскимъ казачьимъ конвоемъ, промчались еще какія-то конныя части и быстро скрылись изъ вида.
        — Эти подлые трусы вонъ какъ охраняютъ свои драгоц?нныя особы! — роптали въ обоз?. — А насъ бросили на расправу большевикамъ. Эхъ, всталъ бы Корниловъ изъ гроба...
        Стемн?ло. Сзади, вл?во отъ оставленной колоніи все еще часто сверкали вспышки выстр?ловъ и грохотали большевистскія пушки.
        Въ обоз? стали бродить тревожные, скверные слухи о томъ, что комаидованіе р?шило пожертвовать ими, что боевыя чacти будто бы куда-то ушли.
        Д?йствительно, на военномъ сов?т? въ Гначбау остановились на мысли — въ крайнемъ случа? пожертвовать обозомъ и ранеными въ виду того, что безъ артиллеріи и даже безъ патроновъ при наличіи всего 1800-2000 бойцовъ немыслимо охранять обозъ въ 1500 повозокъ.
        Обыкновенно спокойный и тихій на стоянкахъ даже подъ огнемъ непріятеля обозъ, теперь наполнился снующими между повозками людьми и тревожнымъ гуломъ голосовъ.
        Ропотъ и смятеніе съ каждой минутой усиливались.
        Вс? волновались. Поднялись крики. Звали обознаго коменданта.
        Не оказалось ни его самого и никого изъ его помощниковъ.
        Волненіе возрастало.
        Тревожные, скверные слухи какъ-будто оправдывались.
        Вскользь брошенныя, неосторожныя слова и предположенія, передаваясь по повозкамъ, вырастали въ определенные и кошмарные выводы.
        Вс? останавливались на одной страшной мысли: новый командующій генералъ Дени-кинъ началъ свое водительство арміей т?мъ, что въ Елизаветинской бросилъ тяжелоране-ныхъ, въ Гначбау сд?лалъ тоже. Вчера подъ Садами кавалерія Эрдели оставила на пол? посл? поб?доноснаго боя около 300 своихъ убитыхъ и раненыхъ на поруганіе врагу. Ничего подобнаго не могло быть при Корнилов?. Никто и помыслить не посм?лъ бы поступить такимъ образомъ. Корниловъ не пощадилъ бы виновныхъ. Почему же такъ съ первыхъ ша-говъ зарекомендовавшему себя Деникину не бросить теперь и весь связывающій его по рукамъ и ногамъ обозъ и не спасать свою драгоц?нную особу, прикрываясь одной только ар-
        міей? Это легче.
        Больше всего горячились и кричали въ обоз? гражданскіе б?женцы, т? разные «общественные» д?ятели, которые въ свое время либеральничали, подготовляли революцiю, хвалили «растреклятый» самодержавный режимъ, а теперь за спиной многострадальной арміи спасали свои шкуры отъ проявленія т?хъ «свободъ», которыя они съ ослинымъ упорствомъ всю жизнь насаждали.
        Особенно неистовствовалъ и с?ялъ панику одинъ всероссійски изв?стный своей печальной памяти д?ятельностью «государственный» мужъ.
        Огромный, толстый, съ выдавшимся, горбатымъ носомъ, подобно копн? с?на, сидя верхомъ на большой, гн?дой лошади, онъ своимъ громоподобнымъ басомъ извергалъ ц?лые потоки проклятій на головы новаго, преступнаго командованія.
        Раненые, а ихъ насчитывалось бол?е полутора тысячи челов?къ, держали себя значите-льно тише.
        Почти не сомн?ваясь въ томъ, что они брошены на расправу врага, эти кал?ки со дна повозокъ достали ружья и зарядили ихъ посл?дними обоймами.
        У каждаго изъ нихъ еще днемъ отобрали вс? патроны, оставивъ на рукахъ только по пяти: четыре для врага и пятый для себя.
        Въ посл?дній часъ они еще гор?ли желаніемъ сразиться съ ненавистнымъ, презр?ннымъ врагомъ.
        Юрочка, какъ и вс? его товарищи по несчастію, тоже вытащилъ свою винтовку, тщательно осмотр?лъ ее, протеръ тряпкой, н?сколько разъ щелкнулъ затворомъ, зарядилъ и терп?ливо сталъ ожидать дальн?йшаго.
        Ни паники, никакого испуга онъ не ощущалъ.
        Что жъ, умирать, такъ умирать. Пора. Ему не хот?лось только попадаться въ руки врага, но съ этой стороны онъ былъ обезпеченъ и потому спокоенъ.
        Въ Гначбау въ повозку Екатерины Григорьевны положили третьяго раненаго — молодого, веселаго офицера изъ Марковской бригады и они условились, что какъ только выпустятъ по четыре пули въ большевиковъ, такъ сейчасъ же одновременно въ упоръ по команд?: «разъ, два, три!» разстр?ляютъ другъ друга.
        Въ такой тревог? прошло безконечно много времени.
        А со стороны Гначбау вечернюю темноту все чаще и чаще прор?зывали вспышки пламени и доносились раскаты пушечныхъ выстр?ловъ.
        Но вотъ прискакалъ какой-то всадникъ и молодымъ, громкимъ отчетливымъ голосомъ заявилъ, что генералъ Марковъ приказалъ обозу стоять на м?ст?, пока онъ самъ черезъ часъ не присоединится къ нему.
        Вс? облегченно вздохнули.
        Немного горячаго, но прямого, честнаго солдата, храбраго генерала Маркова въ арміи отлично знали и вс? в?рили ему.
        Однако тревога была такъ велика, что смятеніе улеглось не сразу.
        Ждать пришлось недолго.
        Издали, со стороны грем?вшихъ орудій послышалось недружное, разноголосое ура, трескотня ружейныхъ выстр?ловъ, потомъ все смолкло.
        Настала полная тишина.
        Не прошло и получаса, какъ изъ темноты вынырнули стройныя колонны людей и добровольческая п?хота, чудесно отбивая шагъ по старой пахот?, въ облакахъ поднятой пыли просл?довала къ голов? обоза.
        У вс?хъ отлегло на душ?.
        Большевистское кольцо было прорвано, но надо было выигрывать время и сп?шить, чтобы не попасть въ новую западню.
        Куда-то впередъ была послана кавалерія.
        Громадный обозъ, наполняя степь стукомъ копытъ и громыханіемъ тел?гъ, сломя голову, задыхаясь въ пыли, въ ночной темнот? мчался во всю лошадиную мочь.
        Никто не зналъ, куда вело его командованіе.
        Маршрутъ по-прежнему хранился въ строгой тайн?.
        Такъ съ б?шеной быстротой скакали съ десятокъ верстъ, дали передохнуть лошадямъ и помчались снова.
        Опять по обозу поползли тревожные, низкіе слухи, что уходя, кавалерія будто бы заявила, что она ввиду безнадежности дальн?йшей борьбы, бросаетъ армію и будетъ самостоятельно пробиваться въ горы.
        XLVII.
        Въ повозк? Екатерины Григорьевны было т?сно и потому Юрочк? и новому раненому пришлось спать, скорчившись, въ полусидячемъ положеніи. Протянуться было невозможно.
        Юрочка долго кр?пился, не спалъ. Отъ неудобнаго положенія все т?ло его было разбито, ноги н?м?ли и рана давала себя чувствовать. Но мало-по-малу усталость сковала вс? его члены; отяжел?вшія в?ки сами собой падали и смыкались.
        Было очень в?трено и очень холодно.
        Ночная весенняя св?жесть, пробираясь подъ лохмотья его шинели, леденила его т?ло, и чтобы хоть немного отогр?ться, Юрочка чуть ли не поминутно м?нялъ положенія, перевора-чивался съ бока на бокъ или скорчившись, садился такъ, чтобы не разбередить рану, ч?мъ безпокоилъ своихъ сос?дей по повозк?, такъ же страдавшихъ отъ неудобнаго положенія, отъ усталости и холода и такъ же поминутно ворочавшихся, какъ и онъ.
        Хорошо укрыться не хватало одежды, потому что на трехъ было только два од?яла.
        Юрочка поминутно засыпалъ, но отъ дорожныхъ толчковъ, отъ боли въ ног?, отъ холода, отъ неудобнаго сид?нія тотчасъ же просыпался, чтобы снова мгновенно забыться.
        Обрывки впечатл?ній, образовъ, мыслей и сновъ въ странныхъ неестественныхъ сочетаніяхъ см?шивались въ его полусн?, полубодрствованіи.
        То ему казалось, что онъ плыветъ по вод? и наб?жавшая волна холодитъ его правый бокъ и онъ даже видитъ эту волну и боится, какъ бы она его не захлестнула, а въ то же время л?вый бокъ его горячъ, точно къ нему приложили припарку.
        Юрочку это мучаетъ и удивляетъ.
        Захлестнула!.. Отъ испуга передъ нахлынувшей волной и отъ толчка, отдавшагося въ больной ног?, онъ на мигъ полуоткрываетъ отяжел?вшія, смертельно усталыя в?ки и догадывается, что никакой воды н?тъ, что онъ полулежитъ, полусидитъ въ повозк? и что новый раненый, лежащій справа, согр?лъ его своимъ т?ломъ, а сверху морозитъ его св?жимъ ночнымъ в?теркомъ. И это долго, долго и мучительно...
        Проснувшись въ тридцатый, а, можетъ быть, въ сороковой разъ, Юрочка въ темнот? передъ собою различаетъ что-то большое и р?зко-желтое и оно какъ будто даже блеститъ врод? чсрвоннаго золота.
        Онъ всматривается и понимаетъ, что это стогъ соломы сбоку дороги, со вс?хъ сторонъ обл?пленный голодными лошадьми. Он? тянулись къ нему мордами, но в?ки у Юрочки падаютъ, и это уже не стогъ и не лошади, а в?ковой сосновый л?съ. Точно горячей красной м?дью облиты стройные стволы лучами вечерняго солнца. По земл? стелятся р?зкія, черныя т?ни... _______А вотъ «сіяющій огнями»...
        Гд? это написано? Передъ Юрочкой прекрасный, б?лый барскій домъ. Вс? окна осв?щены. «Тамъ тепло, а мн? вотъ холодно», — съ завистью подумалъ Юрочка. Опять толчекъ, опять боль въ ног?. Онъ снова открываетъ глаза... Вся бсзконечная вереница повозокъ, конпыхъ и п?шихъ людей остановилась. Юрочка задремалъ и въ полусн? почувствовалъ, какъ добрыя, усталыя лошади съ натугой и покорно потащили ихъ повозку. «Тронулись, летимъ, — промелькнуло въ голов? Юрочки. — Да не мы летимъ»... Надъ головой, паря въ воздух? распластанными крыльями, вдругъ пролет?лъ орелъ! «А-а, — про-
        тянулъ Юрочка, — онъ летитъ». Но что это?! У царственной птицы челов?ческое лицо и веселые, см?лые, знакомые глаза. «Да это голова Чернецова, — удивленно подумалъ Юрочка. — Не можетъ быть, — соображалъ онъ дальше, — у того есть руки и красные лампасы на шароварахъ, а у орла ихъ н?тъ. Но все равно, это же такъ. Это Чернецовъ и у него крылья, а говорили, что его убили»... У Юрочки отъ радости затрепетало сердце. Онъ снова на мигъ просыпается, жал?етъ, что на самомъ д?л? Чернецова н?тъ въ живыхъ и снова мгновенно засыпаетъ. И опять безконечная, сумбурная череда полусновъ, полуд?йст-вительности, мучительная усталость, разбитость во вс?хъ членахъ...
        И такъ долго, долго, безъ конца.
        Вдругъ, что-то оглушительно, казалось, надъ самымъ ухомъ рявкнуло.
        Скала ли грянула съ горной высоты на кр?пкую каменную дорогу, громъ ли ударилъ съ неба, зарев?лъ ли въ л?су чудовищный зв?рь?
        Вс? эти представленія и догадки мгновенно пронеслись въ голов? Юрочки.
        Вздрогнувъ вс?мъ т?ломъ, онъ привскочилъ на м?ст? съ острой болью въ потревожен-ной ног? и открылъ глаза.
        Вздрогнувъ, проснулись Горячевъ съ другимъ раненымъ, зашевелилась на своемъ обычномъ сид?ній впереди Екатерина Григорьевна и только Апанасъ, перегнувшись въ дугу, распустивъ вожжи, кр?пко спалъ на своемъ м?ст? головой подъ хвостами лошадей и даже не пошелохнулся.
        Обозъ стоялъ.
        Въ темнот? низко надъ головами что-то, повидимому, большое, медлительно, съ усиліемъ, тяжело двигаясь, скрежеталъ, точно какая-то адская челюсть съ большими жел?знымн зубами яростно силилась разгрызть кр?пкій камень, но зубы каждый разъ соскальзывали и, ударяясь другъ о друга, громко и жалобно лязгали.
        Вправо недалеко надъ землей вспыхнуло невысокое, красное пламя, разсыпался длин-ный снопъ погасающихъ искръ и вдругъ раздался оглушающій громъ гранатнаго разрыва.
        Несомн?нно, стр?ляли изъ пушки. Но кто, гд? и по комъ стр?лялъ? Выстр?лъ раздался съ непріятельской стороны и снарядъ разорвался недалеко отъ повозокъ обоза.
        Спереди доносились какіе-то не совс?мъ далекіе, сумбурные крики.
        Юрочк? недолго пришлось прислушиваться. Его опытное ухо сразу уловило знакомые звуки завязавшагося рукопашнаго боя.
        Снова въ неб? проскрежеталъ снарядъ и снова разорвался въ томъ же направленіи и почти на прежнемъ м?ст?, гд? и первый.
        Конные и п?шіе бросились впередъ узнать, что происходитъ.
        Отъ головы обоза неслись крики. Они передавались по повозкамъ вглубь. Крики громкіе, посп?шные, но не сумбурные и не тревожные.
        Юрочка своимъ чуткимъ ухомъ быстро уловилъ приближающіяся и повторяющіяся слова: «зарядный ящикъ перваго орудія, на позицію!»
        Слова эти скоро докатились и до повозки Екатерины Григорьевны, которая шла близко къ самой голов? обоза.
        — На позицію... зарядный ящикъ перваго орудія, на позицію! — кричали вокругъ.
        — Есть, есть! — откуда-то сзади и справа отв?чали бодрые, молодые голоса.
        Совс?мъ недалеко впереди затрещали сперва р?дкіе винтовочные выстр?лы, потомъ все чаще и чаще. Откуда-то сл?ва издалека полохнулъ взрывъ.
        Сковозь звуки боя и гулъ челов?ческихъ голосовъ вдругъ прорвалось какое-то сильное, равном?рное, сердитое шип?ніе, точно невидимая гигантская зм?я, раскрывъ широкую пасть, кому-то злобно грозила.
        И Юрочка вид?лъ, какъ по мягкому, вспаханному полю, топча зеленя, мимо него быстро провезли на минуту замаячившій въ темнот? артиллерійскій зарядный ящикъ и мелькнула молодецкая фигура ?здового юнкера, наклоннвшагося вс?мъ корпусомъ впередъ и нагайкой понукавшаго свою лошадь.
        Спереди изр?дка въ прежнемъ направленіи стр?ляла пушка; снаряды съ р?зкимъ трескомъ рвались у самой земли, по-прежнему доносились челов?ческіе крики, трещали выстр?лы, наконецъ, что-то загор?лось.
        Сильный степной в?теръ раздувалъ и рвалъ пламя и скоро колеблющійся, красный огненный св?тъ, прор?зывая темноту, широкой полосой упалъ на обозъ.
        И въ зарев? пожара Юрочка увид?лъ впереди себя длинную вереницу повозокъ, р?зко черн?вшія въ багряномъ воздух? дуги, шеи и головы стоящихъ, боязливо поводящихъ ушами, лошадей.
        Въ обоз? зам?чалось напряженное любопытство.
        Предположенія и слухи одни см?нялись другими.
        Скоро изъ разговоровъ выяснилось, что бой разгор?лся по почину добровольцевъ, что стр?ляла добровольческая пушка и разбила большевистскій паровозъ броневого по?зда.
        Вс? терп?ливо и спокойно ожидали конца, почти не сомн?ваясь въ поб?д?.
        Предразсв?тная черная тьма мало помалу начинала р?д?ть. На восток? надъ самой землей засв?тл?ла широкая полоса неба и ровная линія степного горизонта отчеканилась на немъ такъ тонко, такъ четко и вм?ст? съ т?мъ такъ н?жно, точно какой-нибудь искусный мастеръ провелъ ее черной тушью по бл?дно-синему картону.
        Чаще и звонче, точно вырвавшись изъ т?сноты на просторъ, затрещали ружья и въ д?ло вошли три-четыре пулемета.
        Бой разгорался.
        Востокъ начиналъ красн?ть. Линія св?та поднималась по небу все выше и выше. Съ каждой минутой тьма разс?ивалась.
        Прямо передъ глазами все ясн?е и отчетлив?е открывались черные контуры строеній жел?знодорожной станціи, а дальше уже видн?лись крыши домовъ съ торчащими трубами и верхушки деревьевъ какого-то селенія.
        XLVIII.
        Еще около часа посл? восхода солнца продолжалась вдругъ разгор?вшаяся ожесточен-ная перестр?лка, вся сосредоточившаяся около строеній по линіи жел?зной дороги.
        Добровольцы штыками выбивали большевиковъ изь зданій.
        Единственная, введенная въ бой со стороны добровольцевъ пушка, давши н?сколько выстр?ловъ, умолкла. Разстр?ляны были посл?дніе снаряды. Большевистскіе пулеметы татакали часто и посылали тучи пуль; ружейная перестр?лка мало по-малу удалялась.
        Головныя повозки обоза, стоявшія во время боя у самаго полотна, вскачь двинулись впередъ подъ частыми выстр?лами пулеметовъ.
        Про?зжая черезъ линію жел?зной дороги, Юрочка увид?лъ, что вправо отъ него на путяхъ, какъ упавшій на переднія кол?на навьюченный верблюдъ, лежалъ, накренившись на л?вый бокъ, израненный потухшій паровозъ, за нимъ три товарныхъ вагона, отъ колесъ до верха охваченные пламенемъ, уже догорали. Въ нихъ то и д?ло шип?ли и ц?лыми десятками разомъ рвались патроны, черезъ провалившіяся крыши пули съ чмоканіемъ и съ жалобнымъ безсильнымъ свистомъ взвивались не высоко въ воздух?, падая тутъ же, въ н?сколькихъ шагахъ.
        Везд? около вагоновъ броневого по?зда и на путяхъ валялись окровавленные трупы красныхъ.
        Тутъ копошились вызванные начальствомъ раненые и обозные добровольцы, съ ожив-ленными, веселыми лицами вынося изъ вагоновъ ящики съ патронами и снарядами и погружая ихъ въ свои повозки.
        Добровольцы, уже усп?вшіе отт?снить большевиковъ изъ этого (района, выбивали остатки ихъ изъ крайнихъ хатъ и зданій станціи.
        На площади всего въ н?сколькихъ десяткахъ шаговъ стояла обращенная своей обрублен-ной, тупой глоткой къ израненному паровозу пушка.
        На видъ безобидная, она, казалось, отдыхала.
        Юнкера-артиллеристы подводили къ ней пугавшихся пожара и упиравшихся лошадей съ упосами.
        Откуда-то сл?ва сверху, в?роятно, съ крышъ хатъ прерывисто, торопливо и неув?рено татакали три большевистскихъ пулемета.
        На нихъ никто не обращалъ вниманія, потому что посылаемый ими пули пролетали поверхъ безостановочно мчавшагося обоза и далеко на площади злобно впивались въ сухую с?рую землю. Вся площадь курилась безчисленными клубочками пыли.
        На пере?зд? черезъ пути у жел?знодорожной будки видн?лась тонкая фигура молодого генерала Маркова въ с?ромъ, съ прямымъ станомъ, не доходившемъ до кол?нъ, ватномъ пальто, въ высокой, б?лой, косматой папах?, въ длинныхъ, запыленныхъ сапогахъ и въ форменныхъ узкихъ съ кантиками брюкахъ, съ толстой казачьей нагайкой въ рук?.
        Около него толпились ординарцы.
        Узкое, небольшое, чуть-чуть горбоносое лицо его, съ темной бородкой клиномъ, д?лавшее его похожимъ на француза временъ Наполеона III, было весело. Глаза, зорко гляд?вшіе изъ-за космъ папахи, сіяли счастьемъ поб?ды.
        Въ Добровольческой арміи любили, уважали, но и побаивались не щадившаго себя героя.
        Тамъ знали, что благодаря его храбрости, находчивости, энергіи, знанію боевого д?ла и, наконецъ, требовательности къ самому себ? и къ подчиненнымъ армія безконечное число разъ выходила поб?дительницей изъ безприм?рно тяжелыхъ положеній.
        И теперь раненые бойцы въ обоз?, увидя своего божка, какимъ-то верхнимъ чутьемъ постигали, что и сегодня только ему одному всец?ло обязаны своимъ спасеніемъ, а армія поб?дой при самой катастрофически сложившейся для нея обстановк?.
        Неув?ренное, робкое «ура» вспыхнуло въ головныхъ повозкахъ и, окр?пнувъ, понес-лось, перекидываясь дальше, къ середин?.
        Искал?ченные люди, ц?пляясь руками за бока повозокъ, приподнимали свои бл?дныя, истомленныя лица, головы и руки въ повязкахъ, искали глазами фигуру генерала и не жал?я больныхъ грудей, наперерывъ другъ передъ другомъ прив?тствовали его.
        И Юрочка, и его товарищи по повозк?, и даже Екатерина Григорьевна, и ?хавшіе съ ними рядомъ, и спереди, и сзади до надрыва и слезъ кричали «ура».
        Видъ героя приводилъ ихъ въ неожиданный для нихъ самихъ восторгъ, доходившій до какого-то неистовства.
        Генералъ торопилъ про?здомъ обозъ и ласково, съ счастливой улыбкой, горящими глазами оглядывалъ про?зжавшихъ мимо и прив?тствовавшихъ его людей, продолжая отдавать приказанія п?шимъ и коннымъ ординарцамъ.
        Торопить про?здомъ было время, потому что пулеметы уже причиняли раненымъ потери.
        Добровольцы выбили красныхъ изъ станціонныхъ построекъ и выжимали изъ околицы кь полю.
        Обозъ, безостановочно проскакавъ широко и просторно раскинувшуюся своими дворами и садами кубанскую станицу, переправился по гати черезъ заросшую камышами р?чку и сосредоточился на выгон? у в?тряныхъ мельницъ.
        Боевыя части продолжали еще ликвидацію сраженія.
        Кое-гд? почти безперерывно раздавались еще одиночные выстр?лы; перестр?лка то разгоралась, вспыхивая, какъ догорающее пламя, то потухала.
        Обозъ долго стоялъ на вы?зд? за станицей, не получая приказанія, куда ему двигаться.
        Станица, которую прошла Добровольческая армія была Медв?дковская, а не та, которая была названа въ приказ?.
        Это было опять сд?лано командованіемъ для того, чтобы обмануть большевиковъ и замести сл?дъ уходившей арміи.
        Въ обоз? сперва недоум?вали, не зная смысла всего происшедшаго, но скоро прі?хавшіе съ поля битвы офицеры разсказали, какъ все произошло.
        Генералъ Марковъ, передъ разсв?томъ захватившій съ сопровождавшими его офицерами жел?знодорожную будку, арестовалъ сторожа и узналъ отъ него, что на станціи Медв?д-ково, всего въ полуверст? отъ будки находятся два бронированныхъ по?зда.
        Онъ послалъ дв? офицерскія роты захватить станцію, а самъ по телефону, обманувъ большевнковъ, вызвалъ къ будк? бронированный по?здъ.
        Потомъ онъ быстро перевелъ одно изъ орудій черезъ путь, поставивъ его противъ будки, по об?имъ же сторонамъ дороги въ темнот? разсыпалъ стр?лковыя ц?пи.
        Скоро со станціи, пыхтя и стуча колесами, вышелъ броневой по?здъ, съ приц?пленными къ нему осв?щенными классными вагонами.
        Когда паровозъ поравнялся съ жел?знодорожной будкой, стоявшій зд?сь генералъ Марковъ своимъ громовымъ голосомъ крикнулъ:
        — Стой!
        — А ты кто? — спросилъ машинистъ.
        — Свой...
        Стоявшее въ н?сколькихъ шагахъ орудіе выстр?лило въ паровозъ.
        Офицеры и самъ генералъ забросали паровозъ ручными гранатами. Мгновенно былъ убитъ машинистъ и разворочена топка.
        Раненая машина накренилась на бокъ и освободившіеся нары съ шип?ніемъ и свистомъ огромными клубами повалили изъ котла.
        Добровольцы, не теряя времени, бросились къ по?зду и безъ мал?йшей пощады перебили красныхъ.
        Въ суматох? кто-то поджегъ одинъ изъ товарныхъ вагоновъ, оказавшійся наполненнымъ патронами, отъ перваго загор?лись два другихъ. Остальные дружными усиліями доброволь-цевъ удалось откатить отъ пожарища.
        Армія, бросившая въ Гначбау восемнадцать орудій только изъ-за того, что къ нимъ не им?лось ни одного снаряда, израсходовавшая посл?дніе патроны, зд?сь взяла съ боя 800 снарядовъ и больше ста тысячъ патроновъ.
        Угнетенный духъ добровольцевъ сразу воспрянялъ.
        «О, мы еще можемъ воевать! — думалъ каждый. — Верховнаго н?тъ. Зам?нить его ник?мъ нельзя, но у насъ есть Марковъ. А съ такими, какъ онъ, умирать еще рано!».
        Всякая армія должна им?ть своего божка, которому она беззав?тно в?ритъ, котораго любитъ и обожаегь.
        Тогда она неодолима. У добровольцевъ умеръ Корниловъ и поб?доносная, геройская армія, им?вшая въ своихъ рядахъ множество храбрыхъ генераловъ и офицеровъ, лишилась своей в?ры, своего бога. И она заколебалась, была близка къ развалу.
        Подъ Медв?дковской она нашла новаго божка въ лиц? генерала Маркова, котораго она знала, который своими подвигами выд?лялся и въ европейской войн?, и на Дону, и на Кубани.
        И она ув?ровала, что для нея еще не все кончено.
        Армія, не тревожимая противникомъ, въ тотъ же день отошла въ сос?днюю станицу Дядьковскую.
        Никто среди добровольцевъ, не исключая даже высшаго командованія, не зналъ, гд? просв?тъ, гд? населеніе отрезвилось отъ большевистскаго дурмана, гд? примутъ измучен-ную армію, если не съ распростертыми объятіями, то хотя бы безъ вражды и у вс?хъ была одна сверлившая мозгъ и сушившая сердце неотвязная мысль: какъ вырваться изъ смерто-носной большевистской петли и куда теперь двинуться?
        XLIX.
        Въ Дядьковской станиц? добровольцы пробыли дня два.
        Было тепло и даже жарко. Жгучее солнце и горячій степной в?теръ сушилъ зелен?вшія поля; точно жирными сливками обл?пленныя цв?томъ, почти безъ листьевъ плодовыя деревья роняли лепестки въ такомъ изобилiи, что земля подъ ними оказывалась покрытой розовато-бл?днымъ, мягкимъ ковромъ.
        Положеніе арміи высшимъ командованіемъ признавалось отчаяннымъ.
        Чтобы сохранить кадры, по тайному плану штаба предстояло совершать огромные переходы, всячески изб?гая ввязываться въ большіе бои съ неисчислимыми полчищами красныхъ, которыя окружали армію со вс?хъ сторонъ, которыя родились на каждомъ шагу, точно всякій разъ разверзалась земля и изъ н?дръ ея выходили все новыя и новыя банды.
        Высшее командованіе сознавало, что армія, потрясенная смертью вождя, понесшая чудовищныя потери, израсходовавшая наступательную энергію въ неудачной осад? Екатеринодара, малочисленная, переутомленная, изв?рившаяся, лишенная всего необходи-маго, крайне нуждается въ отдых?, въ пополненіяхъ и переформированіи.
        Но гд? найти спокойствіе и желанный отдыхъ? Куда идти? К?мъ и какъ пополнить пор?д?вшіе ряды? Гд? взять вооруженіе, фуражъ, провизію, людей и лошадей?
        Вс? эти вопросы во весь ростъ уже не одними только грозными призраками, а въ неумолимой д?йствительности вставали передъ командованіемъ и требовали сп?шнаго, безотлагательнаго разр?шенія.
        Ни подходящаго м?ста для отдыха, ни людей, ни матеріальной части нигд? не находилось.
        Положеніе создавалось безвыходное.
        Оставалось только одно: куда-то уходить, гд?-то бродить, чего-то ждать, чего-то нащупывать, искать, потому что стоять на какомъ-либо м?ст?, значитъ, обречь всю армію на в?рную и страшную гибель.
        Чтобы двигаться, надо быть налегк?. А тутъ громадный обозъ съ ранеными, съ больными, съ б?женцами...
        Значитъ, для того, чтобы облегчить движеніе, необходимо обрубить длинный, тяжелый, неповоротливый хвостъ.
        Попытки къ этому уже были сд?ланы: въ Елизаветинской станиц? и въ Гначбау бросили тяжелораненыхъ, пушки, повозки....
        Пришлось снова идти т?мъ же путемъ.
        Между т?мъ, въ Добровольческой арміи уже бродили, Богъ в?сть к?мъ принесенные слухи о томъ, что и въ Елизаветинской станиц?, и въ Гначбау большевики, сперва подвергнувъ брошенныхъ добровольцевъ невыразимымъ изд?вательствамъ и мукамь, въ конц? концовъ, вс?хъ порубили топорами[10 - Впосл?дствіи выяснилось, что изъ вс?хъ брошенныхъ въ Елизаветинской несчастныхъ раненыхъ какимъ-то чудомъ спаслось трое, въ Гначбау убиты вс?. ...]
        Въ отд?леніи, которымъ зав?дывала Екатерина Гриорьевна, происходила драма. У нея насильно отбирали и оставляли въ Дядьковкой челов?къ шесть ея тяжелоране-ныхъ. Для сестры это былъ непоправимый ударъ въ самое сердце. Семейное положеніе каждаго изъ этихъ несчастныхъ обреченныхъ она знала, не досыпая ночей, не до?дая куска, за каждымъ изъ нихъ она ходила, за каждаго бол?ла сердцемъ, кормила, обмывала, обшивала, лечила, съ ревнивымъ вниманіемъ и радостью сл?дила за каждымъ мал?йшимъ улучшеніемъ въ ихъ здоровье. Они были ея самыми обездоленными, безпомощными, а потому и наибол?е любимыми д?тьми. И вотъ теперь у нея отрывали ихъ и оставляли на изд?вательства, муки и смерть... Она ходила, какъ въ воду опущенная. Руки отваливались; пораженныя застар?лымъ ревматизмомъ ноги давали себя чувствовать; сердце изныло. Она осунулась; кожа на лиц? еще бол?е пожелт?ла и обвисла; ввалившіеся глаза еще суров?е гляд?ли изъ-за опухнув-шихъ отъ слезъ в?къ. Въ числ? оставляемыхъ былъ и поручикъ Горячевъ. Несмотря на вс? неудобства, связанныя съ постоянными длинными переходами, несмот-ря на всевозможныя лищенія, на
недостатокъ лекарствъ и на нравственныя потрясенія, ране-ный зам?тно кр?пъ и поправлялся. Св?жій, молодой организмъ преодол?валъ все. Екатерина Григорьевна не хот?ла оставлять его. Но Горячевъ уперся. — Не могу я ?хать съ вами, Катерина Григорьевна, — говорилъ онъ, — разъ начальство отдало такой приказъ. Ему видн?е. Значитъ, такъ надо. Наше д?ло — только повиноваться и никакихъ гвоздей. Ежели-бы я раньше узналъ о такомъ приказ?, то остался бы еще въ Елизаветинской. Теперь мы не нужны. Мы — обуза. Нужны были наши силы, наше здоровье. Теперь у насъ все это взято. Мы собой только погубимъ армію. А вы знаете, какія отъ этого могутъ быть посл?дствія? Все погибнетъ, Россія погибнетъ. Сл?довательно, о себ? нечего думать... Въ спокойныхъ, разм?ренныхъ словахъ раненаго не зам?чалось ни т?ни обиды или озлобленія. — Петръ Григорьевичъ, да неужели вамъ было такъ дурно у меня, что вы сами хотите тутъ остаться? — допрашивала оп?шенная сестра. — В?дь, слава Теб?, Господи, дай Богъ въ добрый часъ сказать, вы съ каждымъ, днемъ поправляетесь. Разв? такой вы были, когда попали ко мн?? Я боялась, что вы въ тотъ же день
Богу душу отдадите... — Катерина Григорьевна, о чемъ толковать? — съ признательностью и печалью, м?няясь въ лиц?, задрожавшимъ голосомъ, быстро проговорилъ раненый. — Вотъ какъ хорошо мн? было у васъ, какъ у родной матушки за пазухой. Умирать буду и въ посл?дній часъ молитва моя будетъ за мать мою родную и за васъ — мою вторую мать. Да в?дь для чего-нибудь издается приказъ. Намъ только честно исполнять его надо. Нельзя же, чтобы въ арміи каждый д?лалъ только то, что ему хочется... Тогда арміи не будетъ... — Петръ Григорьевичъ, в?дь вы уже настолько поправились, что я покажу васъ въ числ? легкихъ. Раненый горько улыбнулся и покачалъ головой.
        — Зач?мъ, мать, лукавить? Какой же я легкій, когда самъ ни сид?ть, какъ сл?дуетъ, ни ходить не могу, еле на минутку приподнимаюсь и по ц?лымъ днямъ лежу въ повозк?, какъ колода. Я — челов?къ конченный... — тихо и упрямо заключилъ онъ.
        — Но в?дь васъ же истерзаютъ и убьютъ зд?сь! — не выдержавъ, воскликнула сестра и заплакала. — Слышали, что они сд?лали съ нашими ранеными въ Елизаветинской? — продолжала она сквозь слезы. — Что же и вы того хотите?
        — Какъ не слыхать?! слыхалъ, слыхалъ. Что же другого ожидать отъ такихъ негодяевъ! Они уже потеряли обликъ челов?ческій... — отрывая рифмошки отъ своей рубашки и съ усиленнымъ вниманіемъ сл?дя глазами за своей работой, тихо и спокойно отв?тилъ Горячевъ. — Такой смерти кто же захочетъ?! Ну, а ежели придется, такъ в?дь не откажешься. Лишь бы не долго мучали. На то мы — воины, защитники Родины. Насъ этимъ не испугаешь. Ну... а на посл?дній конецъ есть и вотъ что...
        При этомъ раненый указалъ глазами на револьверъ, вис?вшій у него на ремешк?, съ которымъ онъ никогда не разставался.
        — Да вы въ Бога-то в?руете? — съ испугомъ спросила сестра.
        — Какъ же не в?ровать?! «Кто на войн? не бывалъ, тотъ Бога не знаетъ». А я, слава Богу, четвертый годъ воюю... И в?рую, и молюсь Ему каждый день.
        — А то, что вы хотите сд?лать надъ собой — гр?хъ непростительный...
        — Знаю... Но это на самый посл?дній случай, ежели силъ не хватитъ. А ежели сразу прикончатъ, спасибо скажу.
        — Некогда будетъ сказать... не усп?ете... — горестно зам?тила сестра.
        Горячевъ задумался.
        Истощенное темное лицо его еще бол?е побл?дн?ло. На молодомъ лбу нависли глубокія морщинки.
        — Вы меня уб?дили, мать... — разд?льно и тихо выговорилъ онъ, едва шевеля тонкими губами. — Непосильнаго креста Господь нe посылаегь. Возьмите это отъ меня... отъ гр?ха... «Претерп?вый до конца спасется»…
        Онъ отстегнулъ пряжку пояса, снялъ съ него револьверъ въ кобур? и передалъ его сестр?.
        — Возьмите! — съ жестомъ р?шимости повторилъ онъ.
        Екатерина Григорьевна машинально приняла оружіе и, держа револьверъ въ рук?, горько зарыдала.
        Она до посл?дняго часа не отпускала Горячева, но по его упорному настоянію передъ самымъ уходомъ арміи подвезла его къ станичному правленію, въ обширномъ зданіи котораго былъ сборный пунктъ для вс?хъ оставляемыхъ. Ихъ зд?сь бросили около 300 челов?къ.
        — Ну, Катерина Григорьевна, — говорилъ растроганный раненый, ц?луя заскорузлыя отъ грубой работы руки сестры, — спаси васъ Господь за вс? ваши материнскія заботы обо мн? и за уходъ за мной. И нич?мъ-то вамъ отплатить не могу, съ горечью продолжалъ онъ, — но умирать буду, а не забуду васъ. Вы мн? зам?нили мою родную мать...
        Сестра отняла руки и залилась слезами.
        — Убьютъ, убьютъ они васъ, измучаютъ... истерзаютъ...
        — На все воля Божья. Что Онъ опред?лилъ, такъ тому и быть. И ничего не попишешь.
        Подъ Гначбау большевики заперли Добровольческую армію со вс?хъ сторонъ.
        Но она вырывается и наноситъ страшное пораженiе большевикамъ подъ Медв?дков-ской.
        Отъ самаго Гначбау путь Добровольческой арміи долженъ былъ быть яснымъ ея вра-гамъ.
        Запереть ей ходъ, остановить на любой изъ многочисленныхъ жел?зныхъ дорогъ, кото-рыя вс? находились въ рукахъ красныхъ, казалось бы, не стоило большого труда.
        Но «народные» воины, всегда при столкновеніяхъ съ «барчатами» встр?чали такой невиданный напоръ, такое сверхчелов?ческое геройство и несли отъ почти безоружной горсти враговъ такія неисчислимыя потери, что близко сходиться съ ними посл? первой пробы они уже не проявляли ни мал?йшей охоты.
        Одними ранеными — по признанію самихъ большевиковъ — красные за бои только подъ Екатеринодаромъ потеряли больше 16 тысячъ челов?къ. Убитыхъ никто не считалъ.
        Отъ Дядьковской началась деннонощная безумная скачка по степи огромнаго табора изъ людей, лошадей и повозокъ.
        5-го апр?ля Добровольческая армія вышла изъ станицы согласно приказа на Березан-скую, но на полдорог? круто свернула вправо, безъ остановки прошла Журавскій хуторъ и ночью у Малевиннаго перешла жел?зную дорогу.
        Почти безостановочно шли весь день и всю ночь, а 6-го утромъ двигались уже по широкой, св?тлой долин? р?ки Бейсуга, ночью на 7-ое перешли новую жел?знодорожную линію на Бекешевскомъ пере?зд? и по пути захватили даже большевистскій товарный по?здъ.
        Все движеніе происходило въ грозномъ жел?знодорожномъ треугольник? Екатерино-даръ — Тихор?цкая — Кавказская, въ которомъ вс? станціи были переполнены бандами красныхъ съ броневыми по?здами.
        Каждую минуту на любомъ пункт? большевики могли сосредоточить подавляющія силы и раздавить своего врага.
        Но у нихъ ничего не выходило.
        Вс? партіи красныхъ, нарывавшіеся на добровольцевъ, были безпощадно разбиваемы.
        8 апр?ля утромъ армія вошла въ линейную Ильинскую станицу.
        Безперерывный, утомительный переходъ длился 70 часовъ подрядъ.
        Необходимо было дать н?который отдыхъ замученнымъ людямъ и лошадямъ.
        Но на сл?дующій же день завязались безперерывные бои, продолжавшіеся до выхода арміи изъ станицы.
        Теперь кубанскій войсковой атаманъ и правительство во вс?хъ хуторахъ и станицахъ, которые проходили, начиная съ Ильинской, объявили мобилизацію среди казачьяго населе-нія, набирали конныя и п?шія части и ставили ихъ въ строй.
        Армія пополнялась новыми формированіями, но у штаба не хватало вооруженія для вс?хъ призванныхъ.
        L.
        Юрочка отъ безд?лія изнывалъ въ обоз? и съ нетерп?ніемъ ждалъ того дня, когда у него окончательно затянется рана, чтобы поскор?е вернуться въ строй, къ друзьямъ и зажить прежней тревожной и опасной боевой жизнью.
        На поход? къ нему иногда случайно заб?гали н?которые изъ партизанъ и отрывочно сообщали, что то того, то другого изъ соратниковъ уже н?тъ въ ихъ рядахъ.
        Хот?лось ему въ строй и потому, что зд?сь въ постоянной праздности его мучала тоска, тяжелыя воспоминанія и думы объ утраченномъ и разоренномъ родительскомъ дом?, о безчелов?чно убитомъ отц?, объ участи матери и сестренокъ.
        Въ арміи больше всего занималъ вс?хъ одинъ вопросъ: куда вожди ведутъ ихъ?
        Поговаривали о Ставропольской губерніи и Астраханскихъ степяхъ, но такая перспек-тива никому не улыбалась. Въ Ставропольщин? сплошь большевистское мужицкое населе-ніе, въ степяхъ — безлюдіе и голодъ. Прошелъ слухъ о возможности прорыва въ горный Баталпашинскій отд?лъ, въ которомъ казаки ведутъ отчаянную борьбу съ красными. Кубанцамъ эта мысль нравилась, но вс? сознавали, что пробиться въ такую даль едва ли мыслимо. Взоры и сердца большинства старыхъ добровольцевъ устремлялись къ с?веру, къ св?тлымъ берегамъ негостепріимно проводившаго ихъ Дона.
        Тамъ ближе къ сердцу Россіи и не такъ глухо, какъ на Кубани.
        Въ станиц? Ильинской вс?хъ облет?ла робкая и радостная молва о томъ, что Донъ поднимается, что одиннадцать южныхъ станицъ Черкасскаго округа уже объединились и свергнувъ сов?тскую власть, вооруженной рукой не безусп?шно ведутъ борьбу съ большевиками.
        Привезъ это ободряющее изв?стіе только-что вернувшійся съ Дона м?стный масляный торговецъ.
        Говорить открыто онъ ни за что не р?шался, потому что зналъ, что по уход? доброволь-цевъ за такія св?д?нія ни ему, ни его семь? не сдобровать. Разстр?ляютъ.
        Командующему и начальнику штаба онъ подъ большимъ секретомъ сообщилъ, что собственными глазами вид?лъ возведенныя донцами полевыя укр?пленія, наблюдалъ бои и съ похвалой отзывался о воодушевленіи и храбрости возставшихъ и о томъ, что они очень интересуются судьбой Добровольческой арміи и стремятся войти съ ней въ непосредствен-ную связь.
        Въ подтвержденіе своихъ словъ торговецъ предъявилъ экземпляръ печатнаго воззванія донцовъ, подписанное Егорлыкскимъ станичнымъ атаманомъ урядникомъ Харлановымъ.
        Эта радостная в?сть была первой ласточкой — молвой, залет?вшей черезъ черту заколдованнаго круга.
        И это изв?стіе показалось добровольцамь такимъ радостнымъ, страннымъ и нев?роят-нымъ, что они удивились, какъ удивился бы челов?къ, безконечно долго проблуждавшій одинокимъ въ дремучемъ л?су и потерявшій всякую надежду выбраться изъ него, вдругъ неожиданно увид?лъ просв?тъ.
        Разошедшаяся среди добровольцев в?сть всколыхнула вс?хъ.
        Возникали новыя надежды.
        Однако въ безперерывныхъ перестр?лкахъ и бояхъ съ большевиками вспыхнувшія надежды быстро испарились. Подтвержденія основательности ихъ ни откуда не приходило.
        12-го апр?ля въ солнечный весенній день Добровольческая армія снялась и въ первый разъ не тревожимая непріятелемъ, сд?лавъ 25-ти верстный переходъ среди зелен?ющихъ полей, заняла удаленную отъ жел?зныхъ дорогъ станицу Успенскую, выславъ на с?веръ къ Наволокинскимъ хуторамъ и на югъ къ Расшеватк? отд?льные отряды, гд? начались безперерывные бои.
        Утромъ сл?дующаго дня по станиц? пронеслась молніеносная в?сть, что съ Дона сюда прорвался казачіи разъ?здъ.
        Вс?, кто только могъ, сп?шили на церковную площадь, къ станичному правленію.
        Юрочка, забросившій уже свои костыли, съ палкой въ рукахъ, слегка прихрамывая, пошелъ туда же, куда шли вс?.
        На площади стояло челов?къ пятнадцать вооруженныхъ, рослыхъ молодцовъ, держа въ поводу великол?пныхъ ос?дланныхъ лошадей.
        По бодрымъ осанкамъ и спокойнымъ лицамъ людей, по хорошимъ т?ламъ лошадей нельзя было и представить себ?, что они только что совершили въ одну ночь б?шеный проб?лъ въ 90 верстъ отъ Егорлыкской до Успенской станицы по степи, въ которой большевики являлись полновластными хозяевами.
        Донцы привезли командованію Добровольческой арміи отъ штаба повстанцевъ важныя офиціальныя бумаги.
        Около прибывшихъ давно уже образовался кругъ изъ толпы добровольцевъ.
        У многихъ изъ этихъ людей въ Новочеркасск?, Ростов?, Таганрог?, по станицамъ и хуторамъ остались семьи. Вс?мъ хот?лось хоть что-нибудь узнать о положеніи д?лъ на Дону.
        Прі?хавшихъ засыпали вопросами.
        Въ одномъ м?ст? добровольцы обл?пили со вс?хъ сторонъ кр?пкаго, средняго роста урядника-калмыка съ перевязанной б?лымъ платкомъ щекой.
        — Не знаете ли что-нибудь, станичникъ, о Новочеркасск?? Въ чьихъ онъ рукахъ? — несм?ло спросилъ Юрочка.
        Калмыкъ оказался словоохотливъ, довольно интеллигентенъ, говорилъ по-русски хорошо, съ чуть зам?тнымъ, инороднымъ акцентомъ.
        — Теперь не знаю, — отв?тилъ онъ, хитро блеснувъ своими узкими, черными глазами на большомъ скуластомъ плоскомъ, почти безъ растительности, лиц?. — Должно быть, большевикъ еще тамъ хозяйничаетъ. А въ март? я тамъ былъ...
        — Вы сами были? — переспрашивали со вс?хъ сторонъ.
        — Да, самъ, — улыбаясь и показывая крупные, желтые зубы, отв?тилъ разсказчикъ.
        — Ну и что же тамъ?
        — Московская улица вся начисто разорена... вс? магазины разграблены... Я самъ проходилъ. Р?дкій домъ уц?л?лъ. Памятникъ Платову противъ дворца взорвали, а на Ермака накинули жел?зныя ц?пи и стащили тракторами... Три или четыре трактора заразъ работало...
        — Ахъ, проклятые! — вырвалось въ толп?. — Даже памятники пом?шали имъ. Вотъ гнусныя животныя... Ну и что же? Куда д?вали Ермака?
        — Куда-то стянули... въ балку... — посм?иваясь, видимо, довольный своей ролью сенсаціоннаго разсказчика, м?шая правду съ ложью, продолжалъ калмыкъ. — Въ феврал? сперва тамъ былъ войсковой старшина Голубовъ съ красными казаками. И было ничего себ?, спокойно. А когда явились матросы и красный Титаровскій полкъ, тутъ ужъ и пошло...
        — Ну что же, что?
        — Много офицеровъ и генераловъ разстр?ляли... страсть... А владыку вашего, архирея...
        — Какого? Гермогена?
        — Н?тъ. Главнаго... стараго...
        — Архіепископа Арсенія?
        — Да, да. На Арсенія над?ли м?шокъ, на голову шапку съ пятиконечной зв?здой и водили по улицамъ, били, плевали въ лицо...
        — Ах-хъ, животныя! Ахъ скоты! Ну и что же, замучали старика?
        — Говорятъ, умеръ. Они его сперва посадили на габвахту, сид?лъ въ одной камер? съ атаманомъ Назаровымъ.
        — А атаманъ что? Гд??
        — На томъ св?т? — отв?тилъ стоявшій тутъ рослый, св?тлоусый донецъ. — Тогда же въ феврал? м?сяц? въ Краснокутской рощ? подъ Новочеркасскомъ его разстр?ляли.
        — Какъ? Разв? онъ не ушелъ въ степи съ Донской арміей?
        — Н?тъ. Да разв? вы не знаете? — снова вступилъ въ разговоръ калмыкъ. — Атаманъ остался тогда въ Новочеркасск? съ Войсковымъ Кругомъ. Кругъ тогда заявилъ, что не подчинится насильникамъ, что онъ одинъ есть законная власть на Дону. Атаманъ посм?ялся надъ членами Круга и сказалъ: «Я знаю, на что иду» и остался. Армія ждала его въ Старочер-касск?, не дождалась и ушла. 12-го февраля вошли въ Новочеркасскъ красные казаки. Голу-бовъ съ своимъ конвоемъ приб?жалъ въ залу судебныхъ установленій. Тамъ былъ весь Кругъ въ сбор?. Голубовъ кричитъ: «Это что за самозванное сборище? Встать!» Вс? и встали. Сидитъ только атаманъ Назаровъ. «Ты кто такой-сякой?» — кричитъ Голубовъ и подсту-паетъ съ кулаками къ атаману. Тотъ сидитъ и спокойно отв?чаетъ: «Я — войсковой атаманъ Войска Донского, а вы кто?» «Я — народный избранникъ, товарищъ Голубовъ». «Вы — просто самозванецъ». «Взять его такого-сякого!» — кричитъ Голубовъ своимъ казакамъ и собственноручно сорвалъ съ атамана генеральскіе погоны. Казаки схватили атамана и поволокли. Потомъ Голубовъ назвалъ Войсковой Кругъ сволочью и приказалъ вс?мъ разъ?хаться по домамъ
сейчасъ же, пока ц?лы. Кругъ и разъ?хался...
        — Ну а потомъ что? — спрашивали изъ толпы.
        — А потомъ Волошинова — предс?дателя Круга и Назарова посадили на габвахту...
        — Ну а потомъ когда же разстр?ляли? Кто разстр?ливалъ? — спрашивали изъ толпы нетерп?ливые голоса.
        — Разстр?ляли красные, только не казаки...
        — Какъ же казаки допустили?
        — Тамъ м?шанина какая-то вышла... Казаки разъ?хались по станицамъ, а красныхъ привалила сила! Ночью вывели атамана Назарова, Волошинова, генерала Усачева и еще четырехъ въ Краснокутскую рощу и вс?хъ семерыхъ разстр?ляли...
        — Еще самъ атаманъ Назаровъ красными командовалъ... — зам?тилъ тотъ же высокій донецъ съ св?тлыми усами.
        — Какъ такъ?
        — Красные привели ихъ въ рощу и заставили разд?ться. Ну разд?лись. Холодно. Красные зам?шкались. Атаману Назарову надо?ло стоять, крикнулъ: «Стройтесь!» Т? по-строились. «Слушать мою команду!» Разсчиталъ, кто въ кого долженъ стр?лять. Потомъ командуетъ. «Сволочь, ц?лься!» Т? приц?лились. «Сволочь, пли!» Ну они ихъ и разстр?ля-ли...
        — Молодецъ! — вырвалось въ толп?. — Храбрый былъ генералъ. Только зач?мъ ему было оставаться въ Новочеркасск?? Ушелъ бы съ арміей Попова. Даромъ погибъ.
        — Ну а что слышно про бывшаго товарища войскового атамана Митрофана Богаевскаго? Гд? онъ?
        Черноволосый и черноглазый, широкоплечій казакъ отв?тилъ:
        — Его надась числа 1-го апр?ля въ Ростов? въ Балабановской рощ? товарищъ Антоновъ разстр?лялъ...
        — Это еще что за новость? Кто этотъ Антоновъ?
        — Говорятъ, мальчишка, хромой, теперешній Новочеркасскій комиссаръ, изъ гимназис-товъ...
        — Это кто же, все Голубовъ выдалъ?
        — Говорятъ онъ. Мы ?хали сюда, такъ слушокъ прошелъ, что Голубова на станичномъ сбор? въ Заплавахъ застр?лилъ студентъ Пухляковъ....
        — Когда?
        — 6-го числа, кажись.
        — Ну, слава Богу, хоть одного мерзавца укокошили.
        — 1-го апр?ля кривяне съ войсковымъ старшиной Фетисовымъ брали Новочеркасскъ... — сказалъ черноглазый казакъ. — Ну и что же?
        — Три дня продержались, а потомъ красные подтянулись изъ Ростова и выгнали. Что кривяне набили красныхъ — сила... особенно шахтеровъ... земля отъ нихъ черна была на Соборной площади…
        — Какъ же они не удержались?
        — А какъ удержать?! У красныхъ ружья, пулеметы, антиллерія, а у кривянъ, кром? вилъ да лопатъ, ничего. Будь у нихъ оружіе, они бы тамъ над?лали д?ловъ. Красные ц?лый м?сяцъ съ утра до ночи жарили съ Новочеркасскаго вокзала по Кривянк? и все ц?лили въ церкву да такъ и не попали. А кривянцы отбили у нихъ одну пушку съ пятью снарядами и передъ наступленіемъ такого нагнали на нихъ страху, что т? давай Богъ ноги...
        — А Донская армія генерала Попова гд??
        — У насъ слышно было, что подалась изъ Сальскихъ степей въ 1-й Донской округъ, — отв?тилъ св?тлоусый донецъ. — Теперича она двигается сюда, на низъ, къ Новочеркасску...
        — А слыхали, господа, — спросилъ калмыкъ, — н?мцы подходятъ къ Дону...
        — Какіе н?мцы? Откуда? — со вс?хъ сторонъ послышались возбужденные голоса.
        Возможность такого событія никому и въ голову не приходила и изв?стіе о немъ произ-вело впечатл?ніе разорвавшейся бомбы.
        — Да, у насъ слыхать было, — въ одинъ голосъ подтвердили донцы.
        Добровольцы были ошеломлены.
        — Идутъ изъ Кіева, — отв?тилъ калмыкъ, — уже подходятъ къ Таганрогу.
        — Да съ к?мъ же они воюютъ?
        — Бьютъ большевиковъ.
        — Какъ же это? Они, проклятые, насадили у насъ большевизмъ, а теперь противъ большевиковъ?
        — Они ихъ изъ Украины гонятъ въ Совдепію...
        — Под?лили Россію-матушку. Такъ... Пропало, все пропало...
        Какъ передъ солнцемъ меркнутъ зв?зды, такъ вс? прежнія горестныя изв?стія померкли передъ громаднымъ фактомъ нашествія враговъ — н?мцевъ на Донъ.
        Вс? спрашивали другъ друга, что бы это значило и какъ къ такому факту отнестись?
        Вс? стояли на совершенно-непримиримой позиціи къ врагамъ-н?мцамъ, а между т?мъ по обстановк? выходило такъ, что и у добровольцевъ, и у н?мцевъ теперь одинъ общій врагъ — большевики.
        Какъ разобраться въ такой путаниц??
        LI.
        Въ тотъ же день посл? многолюднаго собранія въ зданіи станичнаго правленія, на которомъ генералъ Алекс?евъ выступалъ съ горячей патріотической р?чью, къ повстанцамъ съ обратнымъ донскимъ разъ?здомъ былъ посланъ см?лый и толковый подполковникъ генеральнаго штаба Барцевичъ.
        Задача его состояла въ томъ, чтобы на м?ст? ознакомиться съ боевой обстановкой на Дону и съ подробнымъ докладомъ вернуться въ Успенскую.
        Вечеромъ, какъ только стемн?ло, отважные разв?дчики вы?хали изъ станицы.
        Ночная тьма и безпред?льность степи скрыли ихъ движеніе.
        Къ назначенному сроку Барцевичъ вернулся съ новымъ казачьимъ разъ?здомъ повстан-цевъ и въ томъ же зал? станичнаго правленія въ присутствіи высшаго командованія, кубанскаго правительства, рады и множества офицеровъ сд?лалъ подробный и обстоятель-ный докладъ о томъ, что вид?лъ и слышалъ и съ высокой похвалой отозвался о дух? возставшихъ, объ ихъ организаціи, объ ихъ военныхъ д?йствіяхъ, причемъ подчеркнулъ, что добровольцамъ сл?довало бы кое-чему поучиться у возставшихъ донцовъ.
        Съ того дня храброму, энергичному и д?льному офицеру не нашлось м?ста въ рядахъ Добровольческой арміи.
        Высшее командованіе не простило ему того, что онъ, восхваляя донскихъ повстанцевъ, т?мъ самымъ какъ бы унизилъ добровольцевъ.
        16-го апр?ля утромъ Добровольческая армiя двинулась въ путь, взявъ направленіе на с?веръ.
        Конечный путь сл?дованія по-прежнему оставался въ тайн?, но никто уже не сомн?вал-ся въ томъ, что продвигаются къ берегамъ Дона.
        Вс? ожили, повесел?ли. Духъ арміи поднялся. «Значитъ, теперь мы не одни, — думалъ каждый изъ добровольцевъ. — Донцы съ нами. Силы наши увеличились. А тамъ еще немножко и прозр?етъ весь одурманенный русскій народъ».
        Снова началось б?шеное движеніе.
        Шли день, шли всю ночь, изр?дка только давая отдыхъ измученнымъ лошадямъ на переправахъ черезъ р?чки и для кормежки.
        На разсв?т? среди цв?тущихъ полей перебрались черезъ линію жел?зной дороги.
        По обыкновенiю своему и на этотъ разъ большевики не угадали пункта перехода Добровольческой арміи и ихъ броневики появились только тогда, когда полотно было уже взорвано и армія съ обозомъ шла вн? досягаемости пушечныхъ выстр?ловъ...
        Кавалерійскіе разъ?зды и головныя части обоза уже втягивались въ мужицкое село Горькую Балку, какъ встр?чены были выстр?лами изъ оконъ, изъ-за заборовъ и изъ садовъ.
        Снова р?зня, устроенная черкесами надъ большевистской бандой, короткая передышка, снова походъ среди цв?тущихъ полей. Къ ночи добровольцы дошли до станицы Плосской, а къ вечеру 18-го апр?ля армія съ обозами расположилась въ Лежанк? — въ томъ сел?, въ которомъ произошелъ первый большой бой съ большевиками въ феврал? по пути на Кубань.
        И Юрочка чувствовалъ на самомъ себ? общій подъемъ духа, и въ немъ пробудились н?которыя надежды и мечты.
        «Можетъ быть, — думалъ онъ, — и мамочка, и сестренки, и mademoiselle, и Аннушка живы. Не вс?хъ же усп?ли передушить эти гады. Прі?ду въ Новочеркасскъ найду ихъ тамъ. Милая моя мамочка, какъ она обрадуется, когда увидитъ меня живымь и здоровымъ и... въ этомъ од?яніи... Она такимъ никогда меня не видала... Вотъ удивится-то»...
        Онъ подумалъ, сколько имъ придется разсказать другъ другу, особенно ему...
        Онъ не безъ удовольствія и гордости осматривалъ свою выросшую, возмужавшую и окр?пшую фигуру, свою новую рубашку, шаровары, обмотки и черные, грубые, но прочные, высокіе ботинки на шнуркахъ.
        Вс?мъ этимъ благодаря хлопотамъ сестры снабдилъ его подвижной складъ арміи.
        Юрочк? показалось, что минула ц?лая в?чность съ т?хъ поръ, какъ онъ б?жалъ изъ Москвы.
        Онъ высчиталъ по пальцамъ!
        Прошло всего только пять м?сяцевъ.
        Это его удивило.
        Но, Боже мой! Сколько же за это время переиспытано, какъ въ жизни все изм?нилось и изм?нился онъ самъ.
        «Ну, что же дальше?»
        И Юрочка почувствовалъ острую боль въ сердц?. Въ немъ съ страшной силой загово-рила тоска по родному дому, по матери, по сестренкамъ. Но у него уже ничего н?тъ. Ни дома, ни родныхъ. Кому-то надо было лишить его всего того, что принадлежало ему по вс?мъ божескимъ и челов?ческимъ законамъ. Нажитое его предками состояніе, прикрываясь какими-то соціалистическими, а на самомъ д?л? грубо мошенническими лозунгами, разворовали чужіе люди и теперь онъ — нищій бродяга, которому н?тъ пристанища подъ иебомъ, который каждый глотокъ воздуха на родной земл? вынужденъ отвоевать съ оружіемъ въ рукахъ.
        Да что же это за родина? Ч?мъ онъ провинился? Гд? же справедливость? За что онъ такъ много перенесъ и выстрадалъ? Себя онъ не узнавалъ. Тогда въ Москв? онъ былъ безпечный, веселый ребенокъ, съ душой открытой для добра, сейчасъ онъ — взрослый челов?къ, изв?-рившійся во все чистое, благородное, высокое и справедливое, но готовый каждую минуту на смерть биться и отдать душу спою за торжество этихъ св?тлыхъ началъ.
        Онъ стосковался въ обоз?.
        Сегодня Юрочка увид?лъ на поход? своихъ партизанъ, стройными рядами, отбивая по пыльной, твердой дорог? шагъ, проходившие мимо его повозки.
        Сердце его затрепетало.
        Онъ почувствовалъ, что больше не быть въ ихъ сред?, не разд?лять ихъ страду онъ уже не въ силахъ.
        Хотя рана его и затянулась, но не совс?мъ зажила.
        Онъ давно уже мучался угрызеніями сов?сти за то, что почти здоровый «валяется» въ обоз?, когда его товарищи и братья безсм?нно бьются съ врагомъ, когда тамъ на счету каждый воинъ.
        Сестра урывками усп?ла обшить Юрочку, снабдила его новымъ б?льемъ, мыломъ, чаемъ и сахаромъ.
        Онъ вычистилъ винтовку, уложилъ въ сумку вс? свои вещички и заторопился од?ваться.
        — Вы куда? — спросила сестра, уже догадавшаяся о нам?реніяхъ Юрочки.
        — Къ себ?, Екатерина Григорьевна, — весь покрасн?въ, отв?тилъ онъ. — Пора. Довольно. Я и такъ ужъ слишкомъ загостился...
        Напрасно сестра пугала его докторомъ, который раньше, ч?мъ черезъ нед?лю не выпишетъ его изъ числа больныхъ и т?мъ, что въ строй не примутъ его безъ медицинскаго удостов?ренія.
        Юрочка никакихъ доводовъ не слушалъ.
        — Нельзя, нельзя, Екатерина Григорьевна. Я не могу, не могу больше... — р?шительно возражалъ онъ. — Видите, я уже не хромаю. Надо служить, надо, пора... Еще сочтутъ меня ловчилой, трусомъ. Нельзя...
        Онъ зналъ, въ какомъ квартал? села расквартированы партизаны и сп?шилъ къ нимъ, пока не услали ихъ на позиціи.
        Сестра вид?ла, что вс? ея доводы и просьбы разобьются объ нетерп?ливое, страстное желаніе юноши, во чтобы то ни стало, уйти въ строй.
        Настаивать было уже безполезно.
        И Юрочка въ тщательно заштопанной руками сестру шинели, съ сумкой при боку и винтовкой на плеч? бодро пошелъ со двора.
        Сестра, молча, съ понуренной головой, проводила его до обширной площади.
        Они уже простились еще въ хат?, а зд?сь оба съ тяжелымъ камнемъ на сердц? на минутку пріостановились.
        Сестр? давно хот?лось сказать партизану н?сколько словъ. Она все колебалась, но, наконецъ, р?шилась.
        — Юрочка, — своимъ скрипучимъ голосомъ тихо промолвила она, — ежели, сохрани Богъ, васъ опять ранятъ, дайте мн? слово, что тогда вернетесь ко мн?... Ужъ я-то васъ выхожу...
        — Екатерина Григорьевна, родная, да къ кому же мн? больше идти?! Конечно, къ вамъ, къ вамъ, даю честное слово и ни къ кому больше...
        — Ну, то-то же, — облегченно сказала сестра. — Ну, Господь съ тобою. Дай на прощаніе я тебя перекрещу...
        Юрочка снялъ папаху и наклонился.
        — Ну, теперь поди, поди, — перекрестивъ юношу и сурово сжавъ брови, сердито и нетерп?ливо говорила сестра, — и да сохранитъ тебя Господь Милосердый...
        Сестра р?зко отвернулась.
        Это было въ первый разъ, что она обратилась къ Юрочк? на «ты».
        У юноши больно защемило сердце.
        Нагнувъ голову и опустивъ глаза, онъ сд?лалъ съ десятокъ шаговъ и оглянулся.
        Онъ чувствовалъ, что сестра провожаетъ его взглядомъ.
        Д?йствительно, Екатерина Григорьевна стояла на томъ же м?ст?, на которомъ онъ ее оставилъ и, не сводя глазъ, гляд?ла ему всл?дъ.
        Ему стало еще больн?е и чтобы ободрить ее, онъ снялъ папаху и кланяясь, улыбнулся ей.
        Она отмахнула ему рукой.
        Невеселыя думы обуревали ея старую голову.
        Она думала, сколько такихъ юныхъ, прекрасныхъ, искал?ченныхъ прошло черезъ ея руки, сколькихъ она вернула къ жизни, поставила на ноги. И вс? они до единаго уходили туда, въ царство ужасовъ и смерти, такъ понимали и выполняли они свой тяжкій долгъ и не возвращались больше къ ней, даже не удавалось ей вид?ть ихъ. Почти вс? они поздно ли рано ли являлись жертвой безжалостному, кровавому Молоху.
        — Не въ отцовъ пошли... Н?тъ... не похожи, совс?мъ не похожи... Изъ другого т?ста... — шептала старая женщина, думая о юношахъ, и сердце ея разрывалось отъ жалости и боли. Она не знала, плакать ли и рыдать объ ихъ загубленныхъ жизняхъ, или гордиться ими, ихъ безприм?рными подвигами, ихъ непоколебимой стойкостью, ихъ непревосходимымъ, скромнымъ терп?ніемъ и геройской борьбой за право, правду и поруганную родину, когда все, все, даже судьба противъ нихъ.
        «Т? ум?ли только мотать, болтать, критиковать, кричать о «свободахъ», — съ негодова-ніемъ думала она объ отцахъ. — Доболтались, сдали самихъ себя, свои семьи, все свое досто-яніе, всю Россію жидамъ на потокъ, разграбленіе и измывательства, собственныхъ д?тей, какъ агнцевъ безвинныхъ, бросили на закланіе. Теперь, когда за ихъ гр?хи и преступленія къ расчету стройся, вс? притаились по угламъ, какъ каменной горой, прикрылись грудями сво-ихъ д?тей-героевъ».
        И она припомнила т?хъ знакомыхъ ей отцовъ, которые тащились теперь въ обоз?, въ хвост? арміи тогда, какъ ихъ сыновья и даже дочери безсм?нно бились съ врагомъ въ передовыхъ рядахъ и гибли.
        Но вся душа Екатерины Григорьевны возмущалась т?мъ, что и зд?сь, въ этомъ ужас?, уготованномъ руками отцовъ, въ этомъ аду, который, казалось бы, долженъ же чему-нибудь научить, эти господа не унимались, а по-прежнему либеральничали, критиковали, мутили...
        — О, поскудники, проклятые суесловы, Іуды и Пилаты собственныхъ д?тей! — шептала она по адресу старшихъ покол?ній.
        Къ этому уходящему теперь мальчику, одинокому, заст?нчивому, н?жному, съ возвы-шенной, готовой на подвигъ душой, она особенно по-матерински привязалась.
        — Ну и этотъ не вернется, какъ и вс? они... погибнетъ... Господи! — шептали губы сестры.
        Забывъ обо всемъ, она долго стояла за дворомъ и все сл?дила взглядомъ за удаляющим-ся Юрочкой, пока онъ ни прошелъ площадь и ни скрылся за ст?нами крайней хаты.
        Юрочка н?сколько разъ оборачивался и прив?тствовалъ сестру, размахивая папахой надъ головой...
        — Ускользнулъ, какъ т?нь... Такъ вс? они — т?ни. Что это, жизнь или больной бредъ?! — промолвила сестра.
        Только тогда, когда скрылся юноша, сестра очнулась, смахнула нависшія слезы съ суровыхъ глазъ и тяжело вздохнувъ, съ опущенной головой пошла въ свой дворъ.
        LII.
        Юрочка отыскалъ ту роту, въ которой было расквартировано его отд?леніе.
        Въ двор? встр?тилъ его Волошиновъ.
        Гигантъ со вс?хъ ногъ бросился къ нему на встр?чу.
        — Юра, да это ты? — взволнованнымъ голосомъ спрашивалъ партизанъ, до боли сжимая руку Юрочки и радостными глазами заглядывая въ его лицо. — Я тебя такъ ждалъ, такъ ждалъ... Ты и представить себ? не можешь, какъ я по теб? соскучился... Думалъ, что ужъ больше и не увидимся на этомъ св?т?... Господи, какъ хорошо, что ты наконецъ пришелъ! В?ришь ли, каждый день о теб? вспоминалъ...
        — Я тоже. Валя... — отв?чалъ не мен?е обрадованный Юрочка. — Я давно бы... да меня не пускали, и рана все не подживала, а сегодня увид?лъ на поход? своихъ и р?шилъ, крышка, больше не могу... надо?ло валяться въ обоз?, надо къ своимъ...
        — Ну пойдемъ въ хату... Впрочемъ, н?тъ, тамъ народа много, лучше сюда, ко мн?. Я тутъ расположился вм?ст? съ курами. Сос?дство не важное, ну да ничего, на одну ночь можно. Завтра насъ опять куда-то двинутъ. Тутъ у меня и все мое имущество...
        Онъ провелъ Юрочку въ глубину двора, подъ нав?съ открытаго сарая, къ плетневой ст?нк? котораго въ одномъ углу среди мусора были прислонены бороны съ жел?зными зубьями, служившія по ночамъ нашестями для куръ, о чемъ свид?тельствовали оставленные птицами ц?лыя кучи самыхъ недвусмысленныхъ сл?довъ...
        Въ противоположномъ углу за сложенными другъ на друг? чуть не до самаго верха дровнями и за сломанной тел?гой безъ колесъ было брошено н?сколько обмолоченныхъ пшеничныхъ сноповъ. На нихъ лежали шинель, кожаная куртка, шерстяная рубаха и сумка Волошинова, а къ ст?н? была прислонена винтовка.
        — Вотъ и квартира моя. Давай твою винтовку. Поставимъ вм?ст?. Разд?вайся.
        Пока Юрочка снималъ свою шинeль, Волошиновъ прислонилъ къ ст?н? рядомъ съ своимъ юрочкино ружье.
        Солнце далеко уже свернуло съ полдень; черныя т?ни удлиннялись. но въ застоявшемся, безв?трянномъ воздух? было жарко и душно.
        Казалось, Волошиновъ не могъ нагляд?ться на своего друга, такъ онъ былъ радъ.
        — Ну, разсказывай, Юра.
        — А гд? же наши?
        — Кто? — переспросилъ Волошиновъ.
        — Ну Андрюша? В?дь помнишь, онъ всегда съ нами вм?ст? останавливался...
        Волошиновъ с?лъ на снопы и закуривая крученку, взглянувъ снизу вверхъ на Юрочку, изм?нившимся голосомъ сказалъ:
        — Да разв? ты не знаешь?
        — Что?
        — Что Андрюша убитъ?
        — Когда? — воскликнулъ Юрочка.
        — Давно, — протянулъ Волошиновъ, гася зажигалку и опуская глаза. — Его нашли посл? боя на улиц? въ Екатеринодар?... и недалеко отъ меня. Я и не вид?лъ, какъ его убило. Лежалъ на спин?... наповалъ разрывной пулей въ грудь... — Помолчавъ, онъ добавилъ: — Я любилъ этого мальчика. Такой стойкій и безотв?тный былъ. Куда его ни пошли, все сд?-лаетъ.
        — А Дукмасовъ?
        — И о немъ ничего не знаешь?
        — Да говори... — застывъ на м?ст?, тихо, нетерп?ливо промолвилъ Юрочка, чувствуя, какъ вся кровь приливала у него къ сердцу.
        — Ему осколкомъ гранаты перебило позвонки въ Гначбау. Тамъ его вм?ст? съ другими тяжелоранеными и бросили... Онъ не хот?лъ ни за что оставаться... Его пристр?лили свои...
        — Какъ? — съ затаеннымъ дыханіемъ переспросилъ Юрочка, большими глазами глядя на Волошинова.
        — Что жъ ты удивляешься. Юра? — продолжалъ разсказчикъ, почему-то изб?гая взгляда своего друга и упавшимъ голосомъ продолжалъ: — Тамъ много нашихъ раненыхъ свои пристр?лили, чтобы избавить отъ мукъ и изд?вательствъ красныхъ. Что же, ихъ бросали... Они сами умоляли объ этомъ и Дукмасовъ умолялъ... Ну, его и прикончили. Тамъ братъ брата разстр?ливалъ... В?дь вс? у насъ уже знали, какъ большевики мучали и убивали
        нашихъ раненыхъ въ Елизаветинской. Тамъ даже доктора и двухъ сестеръ замучали и зарубили топорами, третья сестра, помнишь, милая такая и красавица, Александра Павловна, какъ-то нечаянно уц?л?ла. Большевики спохватились, пришли убивать, но ее спрятали, а она отъ вс?хъ ужасовъ сошла съ ума...
        Юрочка он?м?лъ.
        Посл? недолгаго молчанія Волошиновъ снова заговорилъ.
        — Какой храбрый и твердый, какъ жел?зо, былъ Дукмасовъ и все молчкомъ, а на видъ водой не замутитъ, н?жный, женственный. Помнишь, какъ мы изводили его т?мъ, что онъ — переряженная д?вочка...
        — А Матв?евъ, Балабинъ, Агаповъ? — весь бл?дн?я, спрашивалъ Юрочка.
        — Матв?ева зарубили топорами въ Елизаветинской, Балабина бросили въ Дядьковс-кой... У него одна нога оторвана... Агаповъ раненъ въ голову подъ Екатеринодаромъ, теперь въ обоз?.
        Затягиваясь дымомъ папиросы, Волошиновъ разсказалъ дальше, какъ на его глазахъ голосистому донскому соловью партизанскаго хора Кастрюкову подъ Екатеринодаромъ снарядомъ оторвало об? ноги, и онъ, ползая на рукахъ, умеръ на улиц? отъ потери крови. Потомъ разсказчикъ сообщилъ Юрочк? про смерть и раненія другихъ знакомыхъ имъ партизанъ.
        — Кто же изъ нашихъ старыхъ остался? — не поднимая головы, и опускаясь на солому рядомъ съ Волошиновымъ, тихо спросилъ Юрочка.
        — Въ нашемъ отд?леніи только ты да я! — коротко отв?тилъ тотъ и прибавилъ: — все новые, собираютъ «съ бора да съ сосенки» и не т?, Юра, что были, совс?мъ не т?. Того прежняго духа н?тъ, хотя дерутся не дурно, но далеко не такъ... н?тъ, не такъ... не по-прежнему. для www.elan-kazak.ru
        Юрочка былъ потрясенъ.
        Онъ зналъ, что у партизанъ были большія потери, но никакъ не ожидалъ, что въ ихъ рядахъ получилось чуть ли не поголовное опустошеніе.
        Юноши долго сид?ли молчаливые и задумчивые, Волошиновъ сосредоточенно курилъ, а Юрочка, ничего не зам?чая передъ собой, машинально обкусывалъ соломинку за соломин-кой.
        — Знаешь, Юра, — затянувшись н?сколько разъ, прервалъ молчаніе Волошиновъ. — Я вотъ сколько ни думаю, а все вспоминаю покойнаго Нефедова... его слова...
        — Какого? — спросилъ Юрочка, съ испугомъ взглянувъ на товарища и даже привскочивъ на м?ст?. — Нашего прапорщика? Разв? и онъ…
        — Замученъ въ Елизаветинской... вм?ст? съ Матв?евымъ... Разорвали на части...
        Юрочка едва перевелъ духъ.
        Волошиновъ продолжалъ:
        — Я же теб? говорилъ, что тамъ вс?хъ нащихъ раненыхъ съ сестрами и съ докторомъ порубили, помучавъ и поизд?вавшись надъ ними всласть... — При посл?днихъ словахъ глаза его вспыхнули грознымъ негодованіемъ. — Одно хорошо, жилъ Нефедовъ героемъ, орломъ, такъ поорлиному и умеръ. Настоящій партизанъ! Передъ смертью красные, должно быть, на посм?шище заставили его р?чь говорить! Такъ онъ насказалъ имъ такого чорта въ стул?, ну и про жидовъ упомянулъ, что даже этихъ толстокожихъ гадовъ пронялъ, рты разинули, а подъ конецъ комиссару въ самую харю плюнулъ! Ну, товарищи мигомъ разорвали его на клочки...
        — Кто это теб? разсказывалъ?
        — Елизаветинскіе казаки сб?жали посл? этого къ намъ и присоединились къ арміи уже подъ Гначбау. Одинъ изъ казаковъ все вид?лъ, все на его глазахъ происходило, а Нефедова и Александру Павловну онъ лично зналъ.
        — Кто же изъ старыхъ офицеровъ у насъ остался?
        — Никого н?тъ. Вс? убиты или переранены. Въ другихъ ротахъ кое-кто уц?л?лъ, а у насъ вс? новые. Да роту ты не узнаешь. Вся новая.
        Юрочка растерянно помолчалъ.
        — А кто изъ чернецовцевъ остался?
        — Мало. Ну хватитъ еще на одинъ, на два хорошихъ боя, а потомъ чисто будетъ, подъ гребло, никто не уц?л?етъ.
        Оба опять замолчали.
        Волошиновъ, прижмуривъ свои темно-синіе, _______лучистые глаза, усиленно затягивался.
        Юрочка промолвилъ:
        — Странно. Какъ это мы съ тобой, Валя, до сего времени уц?л?ли?
        — Я самъ сейчасъ объ этомъ думалъ. В?дь я съ перваго дня чернецовскихъ походовъ не пропустилъ ни одного боя и вотъ... Ни единой царапины. В?дь сколько нашихъ убитыхъ, сколько подраненыхъ... н?которые по три, по четыре раза...
        — Что жъ, придетъ и наша очередь.
        — Я не сомн?ваюсь. Это д?ло р?шенное, — спокойно проговорилъ Волошиновъ. — Я не понимаю, Юра, какъ мы выбрались живыми изъ Екатеринодара. В?дь ц?лыхъ пять дней адъ былъ. Мы оглохли отъ канонады. В?дь ихъ была сила. Какъ они насъ крыли снарядами. Ну и набили же мы этой пакости. На счетъ смерти я ничего. Сколькихъ уже перебили?! Ч?мъ же мы хуже другихъ?! Лишь бы только въ пл?нъ не попасться, вотъ когда подранятъ такъ, что не выскочишь изъ ц?пи. Я всякія муки перенесу, но не могу допустить мысли, чтобы эти грязныя подлюки злорадствовали надо мной, изд?вались. — Онъ снова помолчалъ. — Потомъ вотъ чего боюсь. Юра...
        — Чего? — съ живостью спросилъ Юрочка.
        — Что, если вся наша кровь пропадетъ даромъ, Родина погибнетъ, проклятый жидъ опакоститъ ее, разоритъ, разворуетъ, изнасилуетъ?... Не знаю, Юрочка, вы тамъ, въ Россіи, сжились съ жидомъ, но в?дь на нашу землю, на землю Тихаго Дона жида не пускали. И вотъ онъ тамъ будетъ царствовать, измываться... Ты подумай! Юра, за что же мы и наши братья, наши отцы, наши друзья умирали?! Ай, какъ это больно. Юра! Вотъ я часто думаю, если Россія погибла, то зач?мъ жить?! Не хочу жить. Зач?мъ мн? жить? Этотъ позоръ, это свинство, торжество хама, челов?коубійцы, грязнаго провокатора и вора-жида. В?дь жизни никакой не будетъ. Одна смерть. Такъ пусть меня убьютъ въ первомъ бою. И я хочу этого и иду на все.
        Волошиновъ, съ сердцемъ швырнувъ окурокъ, обеими руками схватился за свою кудрявую голову.
        Немного помолчавъ и осмотр?вшись по сторонамъ, онъ снова заговорилъ, но уже съ опаской, значительно пониженнымъ тономъ.
        — А помнишь, Юра, Нефедовъ всегда намъ говорилъ, что Россія гибнетъ отъ того, что Царя свергли, что Россія теперь трупъ безъ головы, который будетъ сперва дрыгать, потомъ разлагаться, вонять и заражать весь міръ и черви — жиды будутъ копошиться и отъ?даться на этомъ труп?. И весь этотъ кошмаръ будетъ длиться до т?хъ поръ, пока снова не прирастетъ голова. И голова эта будетъ Царь, а не какой-нибудь жидо-масонскій ставленникъ — президентъ. И когда найдется голова — Царь, то, какь въ сказк?, трупъ, точ-но вспрыснутый живой водой, оживетъ и вставшая на ноги Россія скажетъ свое слово презренному, надменному міру м?щанишекъ, предателей и торгашей и слово это будетъ грозно, и она потребуетъ къ отв?ту вс?хъ своихъ «благод?телей» и «рад?телей». Только и съ Царемъ надо сп?шить, а то минутъ сроки и Россія окончательно загніетъ и погибнетъ навсегда. Но ты посмотри, Юра, про Царя сейчасъ и заикнуться нельзя. Вс? величаютъ себя демократами и республиканцами.
        — Видишь, Валя, и я такъ думаю... давно уже... еще въ Москв?, когда только-что свалили Царя съ Престола. Тогда вс? эти рабочіе, солдаты, вс? эти республиканцы подъ предводительствомъ жидишекъ шлялись по улицамъ съ красными тряпками, орали, кричали, ругались и показались мн? безъ головы... Ну вотъ вс? безъ головы и только...
        — Да в?дь тутъ тайныхъ монархистовъ безъ конца, но точно сговорились, боятся другъ передъ другомъ пикнуть, чтобы не показаться отсталыми, не умными и потому, что новый командующій Деникинъ считается заядлымъ республиканцемъ. Эхъ, дураки!
        Друзей позвали въ хату. Принесли приказъ о выступленіи.
        Съ того же дня для Юрочки снова началась боевая страда.
        Теперь и ему, и его соратникамъ жилось гораздо легче, ч?мъ прежде.
        Хотя часто приходилось участвовать въ бояхъ и перестр?лкахъ, но они не испытывали того длительнаго сверхсильнаго напряженія, т?хъ страшныхъ, почти непрерывныхъ боевъ, какіе пришлось вести, пробиваясь къ Екатеринодару.
        Тогда у каждаго изъ нихъ сложилось впечатл?ніе, что они существуютъ въ атмосфер? страданій, крови и смерти, дышутъ сгущенными кровяными парами, изнемогаютъ отъ непогоды, голода, вшей. Теперь кошмарная обстановка изм?нилась н?сколько къ лучшему.
        Армія, видимо, всячески изб?гала ввязываться въ большіе бои.
        Передвиженія п?хоты совершались теперь на подводахъ въ обоз?, всл?дствіе чего на походахъ они меньше измучивались и уставали. Они нілн по изобильнымъ хл?бомъ, мясомъ и молокомъ м?стамъ, им?ли время доставать ?ду и насыщаться. Кром? того, было тепло, дороги сухія и удобныя.
        Вши — страшный бичъ арміи въ зимнюю кампанію, теперь не такъ одол?вали. Явилась возможность бороться съ ними. Чаще можно было мыться и даже стирать б?лье. На дневкахъ и ночлегахъ не было нужды ютиться по десятку и бол?е челов?къ въ каждой комнатк? запакощенныхъ хатъ и спать вповалку на полу и гд? придется, а представ-лялась вoзможнocть располагаться въ крытыхъ сараяхъ и с?новалахъ, ночевать на мягкомъ душистомъ с?н?, въ крайнихъ же случаяхъ и подъ открытымъ небомъ.
        Между т?мъ, время шло и весна все бол?е и бол?е вступала въ свои царственныя права. Дни зам?тно увеличивались; солнце ярче св?тило, жарче припекало.
        Неоглядная кубанская степь то плоская, какъ гигантская тарелка, то, словно трещинами, изрытая терявшимися въ камышахъ р?чушками, л?систыми балками и оврагами, вся зазелен?ла.
        Въ воздух? по ц?лымъ днямъ неумолчно звен?ли жаворонки; большіе караваны журавлей, гусей, утокъ, казарокъ и другихъ перелетныхъ птицъ, оглашая съ высоты степь мелодичными криками, давно уже тянулись къ с?веру. Въ одиночку и небольшими стайками низко надъ землей пролетали огромныя, тяжелыя дрофы; притаившись въ молодой трав? и въ изумрудныхъ зеленяхъ, тренькали перепела; стрепета, собравшись въ кружки, по зарямъ выбивали точки, обольщая самокъ своими плясками, а у водомоинъ по утрамъ и вечерамъ звонко скрип?ли длинноногіе коростели.
        Скоро по зеленой трав?, по озимымъ зеленямъ и взошедшей пшениц? брызнули цв?ты, точно художникъ покорный капризу своей вдохновенной натуры, щедрой рукой разбросалъ свои многоцв?тныя краски.
        Сперва по только-что освободившейся отъ сн?жнаго покрова, едва зазелен?вшей степи лиловато-синими лоскутками раскинулись подсн?жники.
        Н?жныя д?тн первыхъ ласкъ весенняго солнца, они недолго красовались и какъ внезап-но появились, такъ же внезапно и завяли, точно растаяли или испарились.
        Теперь уже кое-гд? среди густой щеткой поднявшейся травы и среди хл?бовъ синимъ глазкомъ заст?нчиво гляд?ли незабудки, скромно желт?ли лютики и ц?лыми букетами выбивалась вверхъ б?лая кашка.
        Прошло немного дней и на св?тъ выглянули роскошные цари дикой степи: красные, фіолетовые, си?жно-б?лые и кремовые съ черной окаемкой и съ черными усиками тюльпа-ны. Они прив?тливо покачивали нодъ в?тромъ своими большими, прекрасными головками на длинныхъ, тонкихъ шейкахъ и прильнувъ вплотную къ земл?, на толстыхъ, короткихъ корешкахъ ц?лыми семьями гн?здились воронцы, напоминавшіс собой пятна пролитой, чуть потомн?вшей крови.
        И н?жными, румяными утрами, и ц?лыми солнечными днями, и св?жими, задумчивыми вечерами неоглядная степь благоухала и звен?ла разнотонными голосами ея дикаго населе-нія.
        Только по ночамъ тишина царствовала въ степи да св?тлыя зв?зды кроткими очами съ небесной высоты оглядывали ее.
        LIII.
        Въ Лежанку или иначе — село Средне-Егорлыкское добровольцы пришли поздно ночью въ начал? Страстной нtд?ли.
        Партизанъ расквартировали по дворамъ села.
        Юрочка, Волошиновъ и еще н?сколько челов?къ изъ ихъ отд?ленія очень хорошо устроились въ сара?, наполненномъ с?номъ, въ двор? одного мужика.
        Тамъ было просторно, спать на с?н? тепло и мягко. Въ щели досчатой ст?ны и въ двери всегда проникалъ св?жій весенній воздухъ и было достаточно тепло; старая толстая камышевая, пополамъ съ соломой, крыша отлично защищала отъ жгучихъ лучей солнца. Земляной плотно утрамбованный полъ поливался партизанами водой.
        Хозяинъ съ сплошь до самыхъ глазъ заросшимъ бурыми, щетинистыми волосами, лицомъ смотр?лъ на незванныхъ гостей исподлобья, зв?ремъ и въ начал? не хот?лъ пустить ихъ въ сарай, ссылаясь на то, что они помнутъ пли подожгутъ его с?но.
        Юноши уже привыкли къ такому отношенію къ нимъ вс?хъ мужиковъ.
        — Вотъ что, дядя, — внушительно и серьезно заявилъ ему отд?ленный Волошиновъ, — что ты — большевикъ, это только взглянуть разъ на твой наружный паспортъ и больше не надо. Ну и чортъ съ тобой. Теб? сл?довало бы на шею кр?пкую веревку да и вздернуть на сукъ, который потолще и невысоко, такъ всего вершка на три отъ земли, чтобы ты поболтался въ воздух? съ полчасика, довольно будетъ. Но мы съ безоружными не воюемъ, какъ воюютъ ваши «доблестные» сыновья, племянники и братья. А въ сара? мы жить будемъ. Понялъ? И больше никакихъ разговоровъ. Заткни хайло. Понялъ?
        При этомъ Волошиновъ, съ высоты своего роста глядя своими твердыми глазами въ разб?гавшіеся злобные глаза хохла, недвусмысленно помахалъ передъ его носомъ указатель-нымъ пальцемъ, а потомъ показалъ кулакъ.
        Хохолъ, что-то ворча себ? подъ носъ, и, какъ волкъ клацая зубами, ушелъ.
        Подобная исторія повторилась и съ хл?бомъ.
        Хохолъ, ссылаясь на то, что ему самому не хватаетъ хл?ба, не хот?лъ продавать его партизанамъ, между т?мъ они уже вид?ли у него въ кухн? ц?лую гору караваевъ.
        — Хл?бъ чтобы былъ сейчасъ же. За это получай деньги и больше не разговаривай! — приказалъ тотъ же Волошиновъ.
        Хохолъ удалился съ т?мъ же непримиримымъ видомъ, а всл?дъ за нимъ появились бабы съ караваями въ рукахъ.
        Потомъ, посл? недолгихъ переговоровъ т? же бабы, но уже по добровольному соглаше-нію съ партизанами, принесли и молоко, и сметану, и творогъ, и яйца, а, въ конц? концовъ, обиняками, съ тревогой сознались, что ихъ мужей, братьевъ и родственннковъ «силой» увели
        съ собой большевики.
        — Знаемъ, какъ «силой» уводятъ въ банды вашихъ мужей и братьевъ! — добродушно см?ясь, говорили юноши.
        — Ничего, не безпокойтесь. Попадутся къ намъ на мушку, такъ мы живо ихъ оттуда «выведемъ». На этоть счетъ не сомн?вайтесь. Работа у насъ чистая, а слово держимъ по присяг?, на сов?сть.
        На другой же день съ утра началась бомбардировка большевиками села.
        Жители забились въ погреба и подвалы.
        Снова пошли бои и перестр?лки.
        Квартировать въ большевистскомъ сел? у населенія, съ понятной ненавистью относив-шагося къ «кадетамъ», противъ которыхъ во враждебныхъ рядахъ дрались его же односель-чане, отцы, братья, мужья, сыновья, родственники, было крайне непріятно.
        Но юноши ко всему привыкли. Они давно уже знали, что вся и все противъ нихъ.
        Въ одну ночь передъ утромь Юрочка снова увид?лъ сонъ, похожій на тотъ, который снился ему въ Елизаветинской.
        Опять пришелъ отецъ и опять манилъ его куда-то за собою. Теперь онъ былъ въ армяк?, подпоясанный кушакомъ, на голов? ямщицкая шляпа, въ высокихъ сапогахъ, съ котомкой за плечами и съ толстой палкой въ рук?, точно собирался въ дальній походъ. Юрочка никогда не вид?лъ отца въ такомъ од?яніи и былъ удивленъ. И самъ Юрочка увид?лъ себя въ гим-назической форм? въ застегнутомъ пальто, съ ранцемъ за плечами, и съ палкой, которыхъ онъ никогда въ д?йствительности не им?лъ. Отецъ таинственно, знаками позвалъ Юрочку къ себ?. У Юрочки упало сердце. Какъ и въ первомъ сн?, какое-то непреодолимое внутрен-нее нежеланіе останавливало его. Онъ не хот?лъ идти съ отцомъ, но и не см?лъ ослушаться.
        Они очутились въ такомъ глухомъ, дремучемъ бору, какого Юрочка никогда еще не видалъ. И все ему зд?сь было чуждо, непріятно, пугающе. Огромныя, толстыя, в?твистыя деревья на каждомъ шагу заступали ему дорогу и давили на него со вс?хъ сторонъ; широко раскинув-шіяся надъ головой кроны закрывали небо, почти не пропуская св?та. Онъ шелъ бездорожно, едва посп?вая за отцомъ, безперерывно ц?пляясь ногами за корни деревьевъ и путаясь въ трав?, которая, какъ кр?пкими нитями, оплетала его. И странно, какъ будто онъ и не шелъ, не могъ идти, а все-таки двигался. Тьма все сгущалась. Онъ уже едва вид?лъ силуэтъ отца. Сердцемъ Юрочки ч?мъ дальше, т?мъ больше овлад?валъ непонятный ужасъ, похожій на ужасъ челов?ка, скользящаго по краю бездны и готоваго вотъ-вотъ, сорваться.
        Ему до страсти, до тоски и отчаянія хот?лось вернуться, но, не зная обратной дороги и не см?я ослушаться отца, онъ не р?шался. Отецъ остановился у входа не то шалаша, не то пещеры, поджидая Юрочку. Тутъ только онъ, трепещущій и чего-то неопред?леннаго боящійся, взглянулъ въ лицо отца и съ ужасомъ уб?дился, что оно было мертвое съ застывшими, какъ свинецъ, открытыми глазами. Какая-то посторонняя непреодолимая сила увлека-ла его впередъ, въ черную пасть пещеры, хотя внутренне онъ вс?мъ существомъ своимъ противился и упирался. Дверь за ними сама собой безшумно захлопнулась, и они очутились въ черной, непроницаемой тьм?. И Юрочка, не видя отца, не чувствуя даже его присутствия и зная, что онъ мертвъ, съ безграничнымъ ужасомъ ощущалъ, какъ онъ самъ растекался въ разныя стороны, точно медленно, тягуче и отвратительно какъ-то отваливались разомъ вс? его члены и самъ онъ весь погружался въ какую-то неизв?стную черную бездну и раство-рялся въ ней. Это было такъ страшно, такъ ужасно, какъ ничто другое на св?т?. Юрочка хот?лъ б?жать, но не могъ пошевельнуться, хот?лъ кричать, натуживался изо вс?хъ силъ, но
языкъ не повиновался. Наконецъ, онъ проснулся и, едва расклеивъ губы, вн? себя закричалъ: «Папа! папа!».
        Юрочка весь трепеталъ, былъ въ холодномъ поту; отъ головы съ шумомъ и звономъ въ ушахъ отливала кровь; сердце колотилось такъ, точно хот?ло выпрыгнуть изъ груди и онъ почувствовалъ себя счастливымъ отъ того, что весь этотъ ужасъ случился съ нимъ во сн?, а не на яву.
        Рядомъ на с?н? сид?лъ Волошиновъ въ одной рубашк?, въ истрепанныхъ синихъ шароварахъ съ остатками красныхъ лампасъ, въ высокихъ ботинкахъ и прилаживалъ на своихъ длинныхъ, точно выточенныхъ изъ стали, стройныхъ, сильныхъ ногахъ обмотки.
        — Что ты, Юра, чего испугался?
        — А разв? я кричалъ?
        Онъ слышалъ и помнилъ свой крикъ.
        — Да еще какъ! Будто тебя р?зали и звалъ папу.
        Юрочка помолчалъ, лежа на с?н?. Загор?лое и заспанное лицо его было сосредоточен-ное, недовольное и пасмурное.
        — Я вид?лъ скверный сонъ, — сказаль онъ, — вотъ уже во второй разь вижу папу какъ-то странно. Въ первый разъ онъ приходилъ къ смерти Корнилова, а теперь... не знаю. Только чувствую, что это не къ добру. У меня всегда такъ.
        — Ну воть гадаешь, какъ какая-нибудь станичная бабка... В?ришь въ сны. Я часто вижу сны, но никогда ихъ не помню.
        Онъ поднялся во весь свой гигантскій ростъ.
        Въ одной рубашк? и шароварахъ особенно рельефно обрисовывалось его молодое, мускулистое и гибкое т?ло.
        Плечи поражали своей шириной и прямизною, грудь высотою, станъ тонкимъ объемомъ и стройностью.
        Съ своей прекрасной, кудрявой головой и лицомъ красавца весь онъ былъ похожъ на изваяніе рукъ несравненнаго мастера.
        Въ немъ какъ-то непостижимо сочетались и сверхъестественная сила, и необычайная ловкость, и поразительное врожденное изящество, сквозившее во всякомъ его движеніи.
        — Да н?тъ... — протянулъ Юрочка.
        — Да брось ты объ этомъ, Юра. Тутъ идемъ къ намъ на Тихій Донъ, а ты съ дурными снами, — радостно продолжалъ Волошиновъ. — Ге, сапоги-то мои того... каши просятъ... — зам?тилъ онъ, отвернувъ въ сторону пятку и черезъ плечо разглядывая дырку на одномъ изъ своихъ ботинокъ. — Хоть бы до дома въ нихъ добраться. Не развалились бы. Знаешь, Юра, у меня въ Новочеркасск?, осталось сколько?... Паръ шесть сапогъ, четыре, н?тъ, пять хоро-шихъ штатскихъ костюмовъ, много мундировъ и шароваръ.... еще отъ папы. Онъ меньше меня былъ ростомъ. Теб? какъ разъ подойдутъ. Ежели красные не усп?ли все это ограбить... Да я думаю, мама припрятала... то мы съ тобой обмундируемся за первый сортъ. А остановимся съ тобой у мамы. У насъ квартира большая, а жить въ ней некому. В?дь намъ съ тобой. Юра, не разставаться. Какъ ты думаешь?
        — Конечно.
        — Значить, идетъ? Будемъ жить у мамы?
        — Идетъ, если ты ничего не им?ешь...
        — Юра, можно ли объ этомъ говорить?! В?дь мы съ тобой ближе, ч?мъ братья родные...
        — Я думаю. Столько пережить и перетерп?ть вм?ст?…
        — Хочешь, Юpa, я въ казаки тебя припишу, въ граждане (на «г» онъ сд?лалъ нажимъ и произнесъ гортанно, какъ говорятъ прирожденные донцы) нашей славной Цимлянской на Дону станицы? А какіе у насъ сады, Юра, какое вино? Такого вина, какъ наше цымлянское, на всемъ б?ломъ св?т? н?тъ. Ты настоящаго-то никогда и не пробовалъ. Тебя россійской подд?лкой угощали... Настоящее только въ Цымл? и можно найти. Довольно теб? хохломъ ходить. Хочешь въ казаки, что ли?
        Волошиновъ разсм?ялся.
        Но Юрочка къ шутливому предложенію друга отнесся серьезно.
        — Хочу, — сказалъ онъ, приподнимаясь съ с?на и отыскивая свою одежду.
        Донцы нравились ему своей смекалкой, опрятностью и удалью.
        — Непрем?нно припишу за вс? твои подвиги. Гражданамъ, — онъ опять надавилъ на «г», — поставимъ ведро спирта. Это только на затравку, чтобы раззудить станичникамъ губу. А ужъ «обмывать» новаго казака они будуть своимъ виномъ. Ужъ такимъ угостятъ, какого ты отъ роду не пилъ. Ужъ и попируемъ на радостяхъ. Ай-яй-яй…
        И Волошиновъ вышелъ въ дворъ къ колодцу умываться.
        Въ тотъ же день въ штабъ Добровольческой арміи пришли тревожныя изв?стія, что большевики, т?снимые н?мцами отъ Таганрога, всей массою обрушились на возставшія донскія станицы и заняли Ольгинскую, Хомутовскую, Кагальницкую, Мечетинскую и подходили уже къ последнему оплоту повстанцевъ — къ станиц? Егорлыкской.
        Въ Лежанк? для защиты штаба, обоза и раненыхъ оставили офицерскій полкъ и дв? конныхъ сотни.
        Все остальное двумя отрядами было двинуто на помощь къ Егорлыкской и въ другую сторону — къ Гуляй-Борисову.
        LIV.
        Красные, узнавъ о выход? главныхъ добровольческихъ силъ изъ Лежанки, засыпали село снарядами.
        Особенно тяжко и жутко приходилось той партіи раненыхъ, которые въ повозкахь почему-то были сосредоточены на площади передъ церковью, подъ открытымъ небомъ.
        Черезъ своихъ односельцевъ большевики отлично знали, что тамъ находились раненые, а высившіеся надъ селомъ купола служили прекраснымъ предметомъ для пристр?лки.
        Шрапнели и гранаты рвались надъ площадью почти безперерывно.
        Дня два длилась усиленная бомбардировка, на третій противникъ повелъ наступленіе.
        Въ пол? по зелен?ющему бугру передъ селомъ появились густыя большевистскія ц?пи.
        Сзади нихъ скакали всадники-матросы, хлеща ногайками не охотно идущихъ впередъ товарищей.
        Далекая степь передъ Лежанкой закурилась безчисленными маленькими клубочками пыли, точно частый каменный градъ падалъ на сухую дорогу.
        Воздухъ наполнился безперерывной трескотней ружей и частымъ-частымъ строченіемъ многихъ пулеметовъ.
        Шрапнели выли въ неб?.
        Н?сколько дней большевики готовились къ р?шительному бою и стянули сюда изъ окрестностей большія силы.
        Подступы къ селу защищали не бол?е 200 офицеровъ изъ бригады генерала Маркова.
        Они залегли за околицей, недалеко отъ дороги.
        Дв? сотни добровольческой кавалеріи притаились въ самомъ сел?.
        Со стороны добровольцевъ ни выстр?ла, ни звука.
        Несравненная выдержка боевыхъ орловъ генерала Маркова, не отв?тившихъ на ураган-ную непріятельскую стр?льбу, придала краснымъ см?лости. Подъ ногайками «красы и гордости революціи» — матросовъ они наступали р?шительн?е и быстр?е, хотя ихъ и сму-щало гробовое молчаніе невидимаго, страшнаго врага.
        Но вотъ густыя ц?пи товарищей спустились съ бугра, приблизившись къ Лежанк? шаговъ на четыреста.
        По команд? своихъ начальниковъ офицеры поднялись, какъ одинъ челов?къ, и точно на парад?, стройно равняясь, безъ выстр?ла и крика бросились въ атаку.
        Добровольческая кавалерія на полномъ карьер? вынеслась изъ села.
        Выстр?лы смолкли.
        Степь закурилась пылью, наполнившись топотомъ лошадиныхъ копытъ, челов?ческихъ ногъ и яростными криками.
        Грозно засверкали въ воздух? поднимающіяся и опускающіяся шашки, блеснули штыки.
        Вся масса красныхъ дала тылъ и впереди б?гущихъ во всю лошадиную мочь уносились матросы.
        Брошены были пулеметы, ружья, сумки, даже куртки и обувь.
        Началась безпощадная бойня.
        Пятьсотъ труповъ «народныхъ» воиновъ ус?яли зелен?ющую степь.
        У добровольцевъ ни одного убитаго, ни одного раненаго.
        Во второй уже разъ Лежанка дорого обошлась большевикамъ.
        Между т?мъ, уже н?сколько дней партизаны д?йствовали въ земл? Войска Донского.
        Бои шли почти безперерывные и сплошь поб?доносные для добровольцевъ.
        Партизаны съ боя брали хуторъ за хуторомъ и село за селомъ, освобождая ихъ отъ большевистской нечисти.
        По м?р? продвиженія ближе къ Дону, степь м?няла свой характеръ.
        На Кубани она плоская, т?сная, изрытая л?систыми оврагами, съ р?чками, заросшими камышемъ и осокой, подъ горами болотистая, зд?сь на Дону волнообразная, открытая, съ громаднымъ кругозоромъ.
        Въ самомъ конц? Страстной нед?ли партизаны посл? поб?доносныхъ боевъ заняли одинъ хуторъ въ район? Гуляй-Борисова и расположились на ночевку.
        Красные напали на него неожиданно съ другой стороны.
        Пришлось снова идти въ ц?пь и отбивать наскоки.
        Артиллерійскій бой былъ небольшой.
        Изр?дка то съ той, то съ другой стороны громыхнетъ одна-другая пушка, растечется, растеряется среди необъятнаго степного простора звукъ выстр?ла, проскрежещетъ и прос-виститъ въ воздух? снарядъ, бухнетъ гд?-нибудь разрывъ и все смолкнетъ до новаго выстр?-ла.
        Юрочка уже н?сколько часовъ подрядъ находился въ ц?пи, но в?рный своему правилу стр?лять только нав?рняка, сегодня не выпустилъ ни одного патрона, потому, что большеви-ки на близкія разстоянія не давали сходиться, а отб?гали въ степь.
        Уже передъ вечеромъ, когда добровольцы шли къ хутору на ночевку, появились новыя банды красныхъ.
        Пришлось н?сколько разъ снова вступать въ перестр?лку.
        Въ одномъ м?ст?, перейдя глубокую балку, партизаны еще разъ разсыпались въ ц?пь.
        Юрочка очень удобно залегъ подъ хорошо прикрывавшимъ его бугоркомъ.
        У красныхъ оказалось два орудія.
        Началась довольно оживленная перестр?лка.
        Большевики, подъ прикрытіемъ своей артиллерін, напирали энергичн?е и мало-помалу приблизились почти на прямой выстр?лъ.
        Долго выжидавшій Юрочка теперь билъ ихъ на выборъ.
        Въ немъ заговорила страсть охотника.
        Съ спокойной ув?ренностью, разсчитывая каждое свое движеніе, тщательно приц?лива-ясь, онъ посылалъ пулю за пулей и съ наслажденіемъ мести и злорадства собственными глазами удостов?рялся, какъ посл? каждаго его выстр?ла кувыркалось и падало по одной нам?ченной имъ жертв?.
        — Вотъ такъ. Вотъ это хорошо! Не л?зьте, не воруйте, не грабьте, не убивайте! Еще однимъ негодяемъ меньше! — съ искривленной усм?шкой на почти д?тскомъ, но серьез-номъ лиц? машинально шепталъ онъ.
        Выпустивъ уже пять пуль — ц?лую обойму, онъ сталъ вкладывать въ винтовку новую и удивленный т?мъ, что давно уже не слышитъ близкихъ выстр?ловъ, огляд?лся вокругъ себя.
        Ни справа, ни сл?ва, ни сзади никого изъ своихъ онъ не увид?лъ.
        Оказалось, онъ такъ увлекся своимъ занятіемъ, что не слышалъ команды объ отход? и его, лежавшаго въ ложбин?, никто изъ партизанъ не вид?лъ и не предупредилъ.
        Юрочка поднялся и слегка, пригнувшись, съ винтовкой въ рук? сталъ отб?гать въ сторону своихъ.
        «Ничего, — подумалъ онъ, — какъ бы только, наши не подстр?лили».
        To съ жалобнымь п?ніемъ, то съ д?ловитымъ пчелинымъ жужжаніемъ съ боковъ и надъ головою проносились пули.
        Онъ проб?жалъ шаговъ двадцать.
        Сл?ва послышался стонъ.
        Юрочка повернулъ голову.
        Прямо передъ нимъ ползалъ на рукахъ по земл? Волошиновъ.
        Одна нога его какъ-то неестественно оказалась подвернутой подъ туловище.
        Волошиновъ былъ смертельно бл?дный и дрожалъ мелкой дрожью такь сильно и часто, что оскаленные жемчужные зубы его колотились, какъ въ лихорадк?.
        Юрочк? какъ-то вскользь, но р?зко и ярко бросилась въ глаза топкая, черпая каемка пробивающихся усовъ надъ бл?дными, искривленными губами.
        Онъ мгновенно объ этомъ забылъ, потому что наступилъ ногой на ц?лую лужу св?жей крови.
        Тутъ только Юрочка догадался, что юный богатырь былъ раненъ.
        — Ю-юрра... — съ усиліемъ шевеля запекшимися губами и облизывая ихъ сухимъ языкомъ, — говориль Волошиновъ. — Вотъ хо-рошо, что ты тутъ... Ни-ка-акъ не при-илажу винтовку... Нога ссо-скальзываетъ... Ради Бога... за-астр?ли меня...
        Лихорадочно гор?вшіе глаза его съ спокойной и важной р?шимостью снизу вверхъ смотр?ли въ лицо Юрочки.
        — Сккор?е... Не хо-очу попадаться этимъ по-одлюкамъ... Вотъ сю-юда...
        И раненый пальцемъ, запачканнымь въ крови и грязи, показывалъ на свой л?вый високъ.
        Юрочка большими глазами гляд?лъ на Волошинова.
        Одно мгновеніе онъ не понималъ, о чемъ просилъ его другъ, но уразум?въ, быстро отскочилъ шага на три и въ тоже мгновеніе вскинулъ ружье на приц?лъ.
        «Ничего другого не остается. Надо», — мелькнуло у него въ мозгу.
        Волошиновъ невозмутимо спокойно повернулъ високъ подъ дуло юрочкиной винтовки.
        Щелкнулъ затворъ; дуло почти вплотную пришлось къ виску.
        Юрочка приц?лился....
        — Прощай, Юра... Да скор?й... — прошепталъ раненый и въ его скошенныхъ на Юрочку, безстрашныхъ глазахъ скользнуло теплое чувство.
        Винтовка сама собой опустилась.
        Юрочка почувствовалъ, что у него не хватитъ духа на такую операцію.
        Онъ оглянулся.
        Большевики б?жaли къ нимъ черезъ балку.
        Чувство самосохраненія на мигъ властно заговорило въ сердц? Юрочки, но онъ сурово, съ презр?ніемъ подавилъ и отвергъ его.
        «Подло. Не по-чернецовски!» — р?шилъ онъ.
        — Можешь подняться? — быстро спросилъ онъ Волошинова, нагибаясь къ самой земл? и протягивая ему руку. — Обопрись на меня, да скор?е...
        — Ни къ чему. Юра... Ммое д?-ло кончено... Только себя погубишь. Скор?й стр?-?ляй... и спасайся самъ...
        Он энергично отмахивалъ рукой.
        — Н?тъ, н?тъ! Да брось ружье! — посп?шно и решительно кричалъ Юрочка, схвативъ раненаго и, поднимая его с земли.
        — Напрасно... напрасно... брось... — упорно говорилъ Волошиновъ.
        Но Юрочка силой приподнялъ его съ земли.
        Раненый выронилъ ружье, уц?пился дрожащей рукой за шею Юрочки, съ неимов?р-нымъ напряженіемъ поднялся съ земли, и они поб?жали.
        Потъ крупными каплями падалъ со лба Волошинова.
        Л?вая нога его оказалась перебитой осколкомъ снаряда. Кровь струей сочилась изъ раны. Нога какъ-то неестественно, точно нарочно, вывернулась пяткой впередъ, какъ подвязанная веревочкой, болталась у него нав?су.
        Онъ съ страшнымъ напряженіемъ оставшихся силъ прыгалъ на одной правой, кр?пко охвативъ рукою шею Юрочки.
        — Ахъ, напрасно... на-апрасно, Ю-юра... — шепталъ раненый.
        Б?жать имъ пришлось не такъ быстро, какъ хот?лъ и могъ Юрочка, хотя онъ напрягалъ вс? силы, таща Волошинова.
        Большевики показались уже по сю сторону балки.
        Затрещали близкіе выстр?лы.
        Пули еще чаще и жалобн?е засвислали и зап?ли вокругъ уб?гавшихъ партизанъ.
        Юрочка оглядывался и зорко сл?дилъ за быстро уменьшавшимся разстояніемъ между ними и пресл?дователями.
        Ихъ разд?ляло уже разстояніе не больше четырехсотъ шаговъ.
        «Да гд? же наши? Куда они д?лись!»? — съ сильной тревогой думалъ Юрочка, посп?шно оглядывая впереди лежащее поле, но никого не вид?лъ, хотя р?дкiя пули посвистывали и съ той стороны.
        Скачка раненаго на одной ног? съ каждой секундой замедлялась. Онъ тяжело дышалъ, все сильн?е и сильн?е наваливаясь на Юрочку. Губы его совершенно пересохли и запеклись кровью.
        — Спа-асайся самъ, Ю-юра... брось меня... иначе пропадешь зря... изъ-за ме-еня... не надо... — угасающимъ голосомъ промолвилъ обезсиленный Волошиновъ и освободилъ шею Юрочки.
        Но тотъ и слышать не хот?лъ. Въ немъ окр?пла твердая р?шимость или спастись или умереть вм?ст?.
        — Держись кр?пче, Валя! Съ чего ты взялъ, что я тебя брошу?! Разв? это можно?! Что ты? Тутъ близко наши. Ни за что не брошу! Пропадать, такь пропадать вм?ст?... — кричалъ Юрочка, тяжело дыша, сжимая въ правой рук? винтовку, а л?вой изо всей силы придержи-вая за талію все ниже и ниже склонявшаго голову замедлявшаго б?гъ Волошинова.
        Просвистало еще н?сколько пуль, одна чмокнула.
        Вдругъ рука раненаго соскользнула съ шеи и плеча Юрочки, точно кто-нибудь ее сбросилъ и самъ онъ неожиданно уронивъ голову на грудь, какъ-будто споткнувшись, упалъ лицомъ на землю.
        Черныя, какъ вороново крыло, пышныя кудри его разметались по зеленой трав?; одна рука при паденіи подвернулась къ животу, другая, судорожно и безпомощно трепеща, протянулась въ сторону ладонью вверхъ.
        «Какъ дрожитъ!» — удивленно подумалъ Юрочка.
        Онъ понялъ, что Волошиновъ убитъ.
        LV.
        Юрочка поб?жалъ, что было силъ.
        Пресл?довавшіе большевики были еще далеко.
        «Теперь лишь бы не подстр?лили. А то уб?гу!» — съ ув?ренностью подумалъ Юрочка.
        Шаговъ тридцать сд?лалъ онъ безпрепятственно.
        Сл?ва, изъ отрога балки, точно изъ предательской западни, вдругь вынырнули передъ нимъ чуть не вплотную челов?къ пять большевиковъ.
        Юрочка сд?лалъ движеніе, чтобы взбросить ружье на приц?лъ, какъ получилъ сзади сильный ударъ прикладомъ по плечу.
        Винтовка выскользнула у него изъ он?м?вшей отъ боли руки и самъ онъ съ трудомъ удержался на ногахъ.
        Дюжой, плотный, средняго роста большевикъ, въ синей матросской рубашк? съ низкимъ выр?зомъ на волосатой груди, безъ шапки, съ св?же-выбритой синей головой, съ грубымъ, бритымъ лицомъ и съ выкатившимися изъ орбитъ неумолимо-свир?пыми оловянными глазами, кр?пко схватилъ его за руку и во всю мочь, съ захлебываніемъ и надрывомъ, видимо, труся, кричалъ своимъ товарищамъ, чтобы т? скор?е сп?шили на подмогу.
        Красные бросились къ нимъ.
        Юрочка, напрягая вс? силы, верткимъ, мощнымъ движеніемъ выскользнулъ изъ лапъ мужика и, подставивъ свою ногу подъ ноги врага, забывъ о боли въ рук?, нанесъ такой неожиданный и страшный ударъ кулакомъ въ високъ матросу, что тотъ, ошарашенный и недоум?лый, какъ оглушенный обухомъ быкъ, покатился по земл?, не спуская съ Юрочки своихъ свир?пыхъ, испуганныхъ глазъ и стараясь, какъ можно скор?е, подняться.
        Б?жавшіе на Юрочку красные вдругь шагахъ въ пяти замялись.
        Юрочка уловилъ нам?реніе поверженнаго врага и, перепрыгивая черезъ него, своимъ сплошь подбитымъ толстыми гвоздями каблукомъ усп?лъ нанести еще бол?е сильный ударъ по лицу матроса.
        Тотъ взвылъ.
        Кровь показалась у него изо рта и изъ носа.
        Теперь Юрочка разсчитывалъ каждый мигъ и каждое свое движеніе.
        Онъ нагнулся, чтобы схватить выпущенное матросомъ ружье, но не усп?лъ.
        Опомнившіеся большевики окружали его.
        Юрочка метнулся въ единственную сторону, еще свободную отъ враговъ.
        Смертельная тоска налегла ему на сердце.
        «Неужели конецъ? За что? Мн? только восемнадцать л?тъ... и такъ хочется жить»...
        И ему вопреки неумолимой, кошмарной очевидности не совс?мъ в?рилось, что такъ ужасно, нел?по и просто настигала смерть.
        Вдали багровое, огромное, холодное, уже коснувшееся земли солнце.
        И Юрочка точно въ первый разъ въ жизни открылъ глаза, въ первый разъ увид?лъ его.,.
        «Боже мой, какъ оно невыразимо прекрасно, дорого и близко, и также прекрасны, дороги и близки и этотъ просторъ, и эта зелень, и этотъ воздухъ».
        И все это онъ охватилъ однимъ тоскливымъ взглядомъ, понялъ въ одинъ только этотъ мигъ. И какъ это онъ до этой поры не понималъ и не ц?нилъ...
        Все это онъ вид?лъ, чувствовалъ и ощущалъ какъ-то нестерпимо обостренно, отчетливо, молніеносно и р?зко, р?зко, до физической боли.
        Каждое прожитое мгновеніе по сил? ощущеній растягивалось въ ц?лую в?чность.
        И еще одно необычайное, новое: передъ нимъ точно разверзалась какая-то исполненная смертельнаго ужаса, страшная своей загадочной неизв?стностью, бездна. Онъ скользилъ по краю ея. Она физически неодолимо тянула его къ себ?. Одинъ нев?рный шагъ и онъ соскользнетъ...
        «Точь въ точь, какъ въ томъ сн?», — на мигъ прор?залось въ сознаніи Юрочки и его охватилъ тотъ же ужасъ, та же тоска, то же чувство неотвратимости рока.
        Вокругъ ругались, рычали, грозились, соп?ли, галд?ли страшные голоса, и живой кругъ около него, того и гляди, вотъ-вотъ сомкнется.
        Юрочка, какъ зв?рь въ кл?тк?, метался изъ стороны въ сторону, тяжело дыша, съ сердцемъ такъ сильно колотившимся въ груди, что, казалось, оно сейчасъ разорвется.
        И какъ при вспышкахъ магнія, на одну сотую мгновенія сверкнулъ передъ нимъ, но сверкнулъ осл?пительно, ярко образъ б?ленькаго, краснощекаго, см?ющагося мальчика въ б?лосн?жной постельк?. И этотъ маленькій мальчикъ онъ, Юрочка. И мама, мамочка милая своими н?жными ручками перебираетъ его шелковыя кудри, щекочетъ его и съ улыбкой счастья ц?луетъ его пухлыя ручки, личико... А онъ хохочетъ. И Екатерина Григорьевна въ повозк? съ своими суровыми и н?жными глазами и съ своей неустанной материнской заботой о немъ... Какъ это было недосягаемо, невыразимо хорошо... и сколько счастья... а онъ не ц?нилъ. О, какъ любили его... И прежде давно онъ вс?хъ любилъ. А теперь вдругъ такое совершенно противоположное, ужасное, неестественное, дикое...
        Юрочка ни на одну секунду не забывалъ, что такія воспоминанія не ко времени, не нужны...
        Онъ все б?жалъ, увертывался...
        Наконецъ, большевики схватили его.
        Другіе изъ-за балки подб?гали...
        Онъ рвался. Одежда трещала на немъ и повисала лохмотьями.
        Они хот?ли его бить, но были такъ озлоблены, что м?шали другъ другу, ругались, галд?ли...
        Юрочка, въ сравненіи съ своими кряжистыми врагами, казавшійся жиденькимъ и хрупкимъ, въ порыв? отчаянія съ нечелов?ческой силой разметывалъ ихъ и тащилъ за собой сплетшійся вокругъ него клубокъ дюжихъ т?лъ.
        Они хот?ли его свалить, но онъ изворачивался, билъ ихъ своими ногами и руками по ногамъ, по лицамъ, по животамъ...
        Н?сколько челов?къ уже кубаремъ летало оть него на землю, но чувствуя свое несомн?нное превосходство въ силахъ, вскакивали и съ еще большимъ ожесточеніемъ набрасывались на него.
        — Стой... пожди, не трожь... говорю, не трожь... Дай мн? его... Я его одинъ разд?лаю... такъ разд?лаю… что попомнитъ... не забудетъ... Н?тъ, баринишки, теперича наша взяла...
        Выкрикивалъ это разд?льно, съ нутрянымъ хрипомъ сдерживаемаго б?шенства, съ каленой доб?ла злобой, даже не ругаясь, бурно дышавшій, бритый матросъ, видимо, начальникъ.
        Большевики разступились и только двое изъ нихъ, точно тисками, зажали руки и плечи Юрочки.
        — На-кось, подержи!
        Матросъ посп?шно сунулъ свое ружье ближнему красногвардейцу, низко нагнувъ голову, наскоро высморкалъ изъ об?ихъ ноздрей кровь, корявой рукой стеръ ее съ разбитаго лица, погляд?лъ на ладонь, вытеръ ее объ траву, и какъ хирургъ передъ операціей, торопливо засучивая рукава, подступалъ къ Юрочк?.
        Неумолимая, чисто дьявольская ненависть и ненасытимая злоба пламен?ли въ его глазахъ.
        — Ты меня въ копало за?халъ... въ копало за?халъ... Теперича я на теб? отосплюсь... я теб? покажу, ба-ри-ни-шка...
        Онъ выругался страшнымъ, кощунственнымъ ругательствомъ, точно выплюнулъ ц?лый потокъ смердящаго гноя и зловонной грязи. Онъ поплевалъ въ кулаки. Онъ наслаждался.
        Юрочка, стиснутый съ двухъ сторонъ державшими его, тяжело дышалъ, мутнымъ взо-ромъ обвелъ своихъ палачей, взглянулъ въ окровавленное, неумолимое, недоступное ника-кому челов?ческому чувству, четырехугольное лицо своего истязателя и на мгновеніе оста-новился глазами на его голыхъ рукахъ.
        Передъ нимъ все исчезло. Онъ ничего больше не вид?лъ, кром? этихъ окровавленныхъ, мускулистыхъ, волосатыхъ, огромныхъ рукъ, ворочавшихся на подобіе мельничныхъ толка-чей. Он? были засучены выше локтей съ сжатыми кулаками.
        У Юрочки замерло сердце.
        Онъ какъ-то вдругь весь обмякнулъ, обвисъ, почувствовалъ себя безсильнымъ, малень-кимъ, беззащитнымъ...
        Онъ едва на мигъ оторвалъ глаза отъ матроса и съ неописуемой тоской огляд?лся вокругъ...
        Никакихъ надеждъ и какъ ужасно!
        Матросъ съ зв?ринымъ ревомъ съ разб?га ринулся на Юрочку...
        «Бить нельзя. Пусть убьютъ. Все равно», — р?шилъ онъ.
        Оц?пен?ніе какъ рукой сняло. Юрочка немного отдышался. Онъ встрепенулся вс?мъ т?ломъ и вновь почувствовалъ себя готовымъ для посл?дней смертельной борьбы.
        Въ своемъ конц? онъ не сомн?вался, онъ его чувствовалъ.
        Ужасные кулаки матроса были уже передъ самымъ его лицомъ, когда Юрочка, собравъ посл?днія силы, отклонилъ отъ удара голову и съ отчаяніемъ рванулся въ сторону...
        Матросъ промахнулся. Страшный ударъ пришелся частью по плечу одного изъ державшихъ, частью по воздуху.
        Матросъ волчкомъ перевернулся на м?ст? и съ наклоненнымъ корпусомъ проб?жавъ н?сколько шаговъ, ткнулся головой въ землю.
        Въ сатанинской ярости, рыча, какъ озлобленная собака, онъ вскочилъ и бросился назадъ, къ Юрочк?.
        — Чего жъ ты меня бьешь, дьяволъ?! — завопилъ, падая, тотъ красный, который полу-чилъ непредназначавшійся ему ударъ.
        Другой повисъ на рук? Юрочки и съ испугомъ, и неуверенностью въ голос? кричалъ:
        — Да што вы, черти лупоглазые... роты разинули?.. Дьяволы!.. держите... держите... Вишь лягается... здоро-овый...
        Юрочка не потерялъ ни одного мгновенія.
        Ударомъ ноги изо всей силы онъ отпихнулъ отъ себя краснаго...
        Рукавъ его затрещалъ и лоскутомъ повисъ въ воздух?.
        Краемъ глаза на одинъ только мигъ Юрочка уловилъ какъ красный, об?ими руками схватившись за животъ, съ крикомъ боли и злобы плюхнулся на землю, только мелькнули въ воздух? ступни его задранныхъ ногъ.
        Юрочка б?жалъ, какъ пущенная изъ лука стр?ла и въ первыя же мгновенія выигралъ съ десятокъ шаговъ.
        Все это произошло такъ неожиданно и такъ быстро, что красные опомнились не сразу.
        — Да лови, лови! Держи, держи! — вс? разомъ кричали они.
        Юрочка отлично б?галъ и своими длинными, легкими ногами д?лалъ по ц?линному, кр?пкому полю саженные прыжки.
        Тяжелые, коротконогіе, упитанные мужики не могли посп?вать за нимъ.
        Сзади раздавались проклятія, ругательства, угрозы, крики, топотъ тяжелыхъ ногъ, гром-кое соп?ніе, протрещали два-три выстр?ла, просвистали пули...
        Впереди въ н?сколькихъ стахъ шагахъ, изъ-за бугра, точно вдругъ выросла изъ земли и б?жала на встр?чу ц?пь вооруженныхъ людей...
        Они размахивали винтовками и что-то кричали.
        Юрочка сразу призналъ въ нихъ своихъ партизанъ.
        Они сп?шили къ нему на выручку.
        «Господи, я спасенъ!» — благодарнымъ, радостнымъ гимномъ пронеслось въ голов? Юрочки и всеобъемлющей, духъ захватывающей отрадой передалось душ? и сердцу, точно онъ только что воскресъ изъ мертвыхъ.
        У него, уже задыхающегося, прибыло силъ.
        И вдругъ передъ нимъ снова, какъ никогда, во всю мощную неоглядную ширь безграничной панорамой развернулась зеленая и синяя даль, такая безкрайная, такая до жути манящая, а за ней огромный, багровый, на половину скрывшійся дискъ солнца...
        И земля мл?ла въ розовомъ сіяніи и золотилась прощальными лучами. Какъ хорошо!
        «Земля родная, единственная, неповторимая, какъ я люблю тебя! — трепетно прожгло въ сознаніи, въ сердц? и во всемъ существ? Юрочки. — Но зач?мъ все такъ несуразно? О, какъ люблю, люблю и хочу жить!».
        — Господи, помоги! Господи, помоги! — въ страстной мольб? взывалъ Юрочка, съ пожирающей жадностью сл?дя, какъ уменьшалось разстояніе между нимъ и партизанами.
        Вотъ уже маячутъ лица. Что-то кричатъ...
        «Спасенъ, спасенъ!»
        Ему стало легче. Его охватила радость. «Они» отстали, не стр?ляютъ, да и не попадутъ. Мелькнулъ образъ матери и ихъ роскошный деревенскій домъ...
        — Мамочка, милая...
        Бритый матросъ, схвативъ ружье, шагахъ въ сорока сзади Юрочки упалъ на одно кол?но.
        Онъ едва переводилъ духъ и старательно приц?ливался въ свою ускользающую жертву.
        Злоба душила его.
        Грудь бурно вздымалась, руки тряслись и винтовка ходила ходуномъ.
        Онъ долго приц?ливался. Ему все и вс? м?шали: и собственное возбужденнее состояніе, и пресл?дующіе Юрочку товарищи. Того и гляди, подстр?лишь своихъ.
        Матросъ кричалъ имъ, ругался, махалъ рукою.
        Они отб?жали въ сторону.
        Жертва одна на бугр?, какъ на ладони.
        «Вразъ надо, а то опосля уже не попаяешь», — сверлило у него въ мозгу.
        Онъ еще разъ старательно приложился, затаилъ дыханіе, поймалъ на приц?лъ и нажалъ на спускъ.
        Грянулъ выстр?лъ.
        Юрочка не слыхалъ его.
        Что-то не сильно толкнуло его сзади, а въ глазахъ брызнули и погасли в?нчики кровавыхъ лучей и искръ.
        Онъ, какъ на смерть перепуганный и оправившійся отъ испуга, счастливый ребенокъ, шепталъ:
        — Мамочка, милая, мамоч-ч-ч... — но вдругь споткнулся на посл?днемъ звук? и какъ ни силился, соскочить дальше не могъ... и все тише: ч-ч-ч... а оно не поддавалось, не шло дальше. Досадно такъ. Передъ глазами въ спокойномъ и ровномъ солнечномъ осв?щеніи на мигъ, какъ отполированное зеркало, мелькнула знакомая съ д?тства р?ка и скакалъ по глади ея пущенный его рукой камешекъ и кружки по вод?, ч?мъ дальше, т?мъ меньше и тамъ также ч-ч-ч все тише и тише... и камешекъ булькъ на дно... и камешекъ онъ самъ... странно!..
        Тотъ багряный, огромный, на половину уже скрывшійся подъ землей дискъ солнца, вдругъ подпрыгнулъ, молніеносно сплющился и сразу, неожиданно погасъ въ его очахъ... все погасло...
        «Да гд? же онъ! — изумленно пронеслось въ н?м?ющемъ разрушенномъ мозгу. — А-а-а-а!» — открытымъ ртомъ протянулъ Юрочка, наконецъ-то, догадавшись, что весь онъ во вс? стороны растекается и проваливается въ бездонную пропасть, которой еще мгновеніе назадъ онъ такъ ужасался и такъ старательно изб?галъ, а теперь все равно, не страшно...
        Юрочка, подобно тому, какъ пловецъ бросается въ воду, конвульсивнымъ движеніемъ вобравъ голову въ плечи и слегка наклонивъ ее впередъ, упалъ лицомъ на распаренную, теплую, пахучую землю...
        Юрочка, этотъ полуребенокъ съ кр?пкой душой мужчины и гордымъ сердцемъ героя, перечувствовавшій и переиспытавшій столько, что хватило бы не на одну в?ковую жизнь, съ его в?рой, надеждами, съ его страданiями, подвигами, теперь былъ окровавленнымъ безды-ханнымъ трупомъ.
        Красные обл?пили его, чтобы бить. Надъ нимъ занесли приклады, поднялись тяжелыя ноги.
        — Чего надрываетесь, сволочи?! — крикнулъ матросъ. — Б?лки-то у васъ повылаполо, што-ли?! Назадъ! Скор?й, да скор?ича, дьяволы рогатые! «Кадети» б?гутъ!
        Все это бритый выкрикнулъ съ животнымъ ужасомъ и впереди товарищей со вс?хъ ногъ бросился къ балк?
        Тутъ только шагахъ въ ста увлекшіеся красные зам?тили б?гущихъ на нихъ съ бугра партизанъ.
        Крики ужаса прор?зали воздухъ.
        Пригнувшись, кидая ружья, широко размахивали руками, — на б?гу сбрасывая патрон-таши, м?шки, даже куртки и обувь, они, какъ стая трусливыхъ шакаловъ, бросились враз-сыпную.
        Со стороны партизанъ затрещали частые выстр?лы. Не надолго поле вдругъ загрохота-ло....
        Въ разныхъ точкахъ широкой степи стали кувыркаться и падать казавшіеся игрушечно маленькими челов?ческія фигурки.
        Солнце своимъ верхнимъ холоднымъ багрянымъ краемъ издалека чуть-чуть выглядыва-ло изъ-за земли, и, казалось, не желая больше созерцать мерзкія и злыя челов?ческія д?янія внизу, на земл?, длинными, широкими полосами посылало свои золотистые, прощальные лучи прямо ввысь, къ чистому, еще ясному небу.
        Сплошной, все шире и плотн?е надвигающейся т?нью точно гигантской, все густ?ющей вуалью, заволакивалась просторная, волнообразная степь.
        Красныхъ нигд? уже не было видно, точно они сгинули или провалились сквозь землю.
        Партизаны подобрали два трупа: еще теплый — Юрочки, и холодный, обобранный Волошинова.
        notes
        Примечания
        1
        Чига — кличка донскихъ казаковъ.
        2
        Казаки, возвратившиеся съ войны и разъ?хавшиеся изъ своихъ частей по домамъ
        3
        Им?ніе — имущество (донской говоръ.)
        4
        Дукмасъ — стаканчикъ.
        5
        Чумбуръ — третій, самый длинный поводъ на казачьей уздечк?.
        6
        Пирогъ — каравай хл?ба (донской говоръ).
        7
        Саманъ д?лается изъ см?си соломы и глины.
        8
        Сытые, хорошо од?тые красноармейцы называли добровольцевъ дохлыми за то, что т? были измождены, худы и дурно од?ты.
        9
        Перначъ — укороченная булава, знакъ атаманскаго достоинства.
        10
        Впосл?дствіи выяснилось, что изъ вс?хъ брошенныхъ въ Елизаветинской несчастныхъ раненыхъ какимъ-то чудомъ спаслось трое, въ Гначбау убиты вс?. ...