Поротников Виктор, Три Побоища От Калки До Куликовской Битвы- библиотека РусЛит

Три побоища - от Калки до Куликовской битвы (сборник) Виктор Петрович Поротников
        Бойня на Калке, Ледовое побоище, Куликовская битва. Три величайшие сечи Древней Руси. Три переломных сражения нашей истории, в которых решалась судьба Русской Земли и Русского народа.
        Катастрофа на Калке, где из-за княжеских раздоров полег цвет наших дружин, стала прологом проклятого Ига. На Чудском озере Александр Невский разгромил «псов-рыцарей», остановив немецкий «дранг нах Остен» и возвестив надменному Западу: «Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет - на том стояла и стоять будет Русская Земля!» Полтора века спустя эту истину пришлось усвоить и хищному Востоку, чьи несметные орды были стерты с лица земли на Куликовом поле…
        ТРИ БЕСТСЕЛЛЕРА ОДНИМ ТОМОМ! Дань вечной памяти наших великих предков, которые не дрогнули под ливнем стрел и арбалетных «болтов», выстояли под ударами лучшей конницы Европы и Азии, покрыв себя немеркнущей славой!
        Виктор Поротников
        Три побоища - от Калки до Куликовской битвы
        Битва на Калке
        «И была сеча лютая и злая…»
        Часть первая
        Погоня
        Глава первая
        Мольбы половецких ханов
        Бояре киевские диву давались, взирая на половецких ханов, которые гурьбой пожаловали к киевскому князю Мстиславу Романовичу, кланялись ему в ноги, молвили угодливые речи, одаривали подарками. Дары степняков не отличались разнообразием, в основном это были украшения и затейливые вещицы из злата-серебра, тонкие восточные ткани и юные невольницы.
        Даров было очень много. Княжеские челядинцы складывали половецкое злато-серебро на темно-красный персидский ковер, именно для этой цели расстеленный неподалеку от княжеского трона. Вскоре на ковре образовалась внушительная гора из золотых побрякушек и всевозможной серебряной посуды; были там и позолоченные пояса, и кинжалы в позолоченных ножнах, и золотая церковная утварь, некогда похищенная степняками из разоренных христианских храмов. Рядом, на другом ковре, возвышалась другая гора - из скаток шелковых и парчовых тканей самых ярких расцветок. Любой из этих рулонов материи по цене был равен связке собольих шкурок.
        Подаренных невольниц княжеские отроки отводили в сторонку, в один из углов обширного тронного зала. Девушки, как испуганные газели, жались одна к другой, бросая стыдливые взгляды по сторонам из-под опущенных ресниц. Все рабыни были полуобнажены: одни были в коротких набедренных повязках с легкими накидками на плечах, другие - в одних лишь шелковых шароварах до щиколоток. Большинство рабынь были черноволосые и смуглокожие, светловолосых среди них было чуть больше десятка. Все девушки были стройны и красивы.
        Бояре, сидевшие на скамьях вдоль стен, разглядывали юных невольниц с откровенным любопытством. Среди бояр было немало таких, кто в недалеком прошлом не единожды участвовал в сечах с половцами, у кого-то половцы убили отца, сына или брата. Поэтому имовитые княжеские советники взирали на пышное посольство из Степи с явным недоброжелательством.
        Степняков привела в Киев беда. Откуда-то со стороны Кавказских гор на придонские равнины свалилась татарская орда, подобно безжалостной саранче. В Ширванском ущелье татары наголову разгромили войско грузинской царицы Русудан, потом ясов и касогов посекли как траву. Половецкий хан Юрий Кончакович собрал придонских половцев и преградил путь татарам, но в ожесточенной битве татары взяли верх. Юрий Кончакович пал на поле брани вместе со своими братьями.
        - Татары, как волки, рыщут по нашей земле! - молвил киевскому князю хан Котян, глава половецкого посольства. - Княже пресветлый, помоги нам одолеть злобных татар! Ныне татары наши кочевья разоряют, а завтра придут к вам на Русь. Оборони нас от этого зла, великий князь! Если не поможете нам, то мы сегодня иссечены будем, а вы, русичи, будете иссечены завтра! Нам надлежит выступить на татар одной ратью.
        Сидевший на троне с подлокотниками Мстислав Романович благосклонно кивал головой, увенчанной золотой диадемой, на которой искрились темно-красные рубины и фиолетовые аметисты. Великий князь был облачен в темно-сиреневую длинную свитку из мягкой византийской парчи, расшитую серебряными нитками. Он был крепок и широкоплеч, низкие густые брови делали его взгляд настороженно-угрюмым, мясистый нос и щеки от частых возлияний имели красноватый оттенок. Тщательно расчесанные длинные волосы Мстислава Романовича отливали густой сединой. Немало седины было также в его усах и бороде.
        Еще при жизни своего отца Мстислав Романович получил от своих братьев прозвище Старый, поскольку он рано начал седеть. Серебряные нити заблестели в его темно-русой шевелюре сразу после тридцатилетия. Ныне Мстиславу Романовичу было шестьдесят. Он по возрасту и по положению являлся старейшим среди русских князей. Высокого киевского стола Мстислав Романович достиг, пройдя через многие межкняжеские усобицы, в точности повторив путь к великокняжескому трону своего отца Романа Ростиславича.
        Мстислав Романович заверил половецких ханов, что русские князья в стороне не останутся.
        - Сегодня же разошлю гонцов во все стольные грады Руси, в ближние и дальние, - молвил ханам великий князь, - созову всех князей сюда, в Киев. Будем сообща решать, когда и где вернее всего ударить на татар.
        Хан Котян в знак признательности преклонил колено и отвесил киевскому князю низкий поклон, прижав к груди ладонь правой руки. Все прочие ханы тоже склонили головы. Желтые, как солома, длинные волосы степняков были заплетены в косички либо перехвачены на макушке тугой тесьмой. По цвету волос русичи и прозвали этот степной кипчакский народ половцами. (На древнерусском наречии «половый» - значит «желтый».)
        Среди киевских бояр прокатился недовольный ропот.
        Прозвучали сердитые голоса:
        - Половцы нам немало зла причинили, пусть теперь татары их пощиплют! Поделом им!
        - Пусть татары искоренят все орды половецкие, нам сие токмо в радость будет!
        - Была нужда спасать одних степняков от ярости других!
        - Божьим провидением оказались татары в степях половецких. Это воздаяние ханам половецким за все зло, Руси причиненное!
        Ханы стояли перед великокняжеским троном, смиренно опустив очи.
        Мстислав Романович поднялся с трона, большой и грозный. Глянул на бояр львиным взором, те сразу притихли.
        - Когда в лесу пожар, то ни волки, ни лисы, ни медведи меж собой не грызутся - все дружно бегут туда, где есть вода, - сказал великий князь. - Ежели одно лишь зло помнить, тогда и друзей рядом не окажется, и все люди на земле на злодеев походить станут. Обиды нужно на время забыть, бояре. Неведомый страшный пожар из Степи надвигается, нельзя эту беду на Русь допустить! Уж коли половцы, наши извечные недруги, просят нас о помощи, значит, велика сила татарская. И не задуматься над этим нельзя, бояре.

* * *
        Самыми первыми на зов киевского князя откликнулись его сыновья, уделы которых находились неподалеку от Киева. Из Вышгорода приехал Ростислав Мстиславич, из Переяславля - Всеволод Мстиславич. Столь же быстро объявился в Киеве двоюродный племянник киевского князя Святослав Владимирович, княживший в небольшом городке Каневе близ степного порубежья.
        Затем из Луцка прибыл двоюродный брат киевского князя Мстислав Немой, и с ним два его родных племянника - Изяслав и Святослав Ингваревичи.
        Прозвище Немой закрепилось за Мстиславом Ярославичем после тяжелого ранения. Вражеское копье, раздробив ему нижнюю челюсть, сильно повредило язык и гортань. От этой раны живучий луцкий князь оклемался, но голоса лишился почти полностью. Он мог разговаривать только шепотом. По этой причине на любые княжеские и боярские собрания Мстислав Немой приходил с громкоголосым гриднем, который повторял для собравшихся все его еле уловимые фразы и переводил на обычный, понятный, язык эмоциональные жесты своего князя. Мстислав Немой был ненамного моложе великого князя. Всю свою жизнь он бросался из одной княжеской свары в другую, обретя опыт и сноровку бывалого воина.
        Не замедлил приехать в Киев черниговский князь Мстислав Святославич со своим племянником Михаилом Всеволодовичем. Эти двое были почти одногодками. Черниговский князь был всего на два года старше Михаила. Отцом Михаила был Всеволод Чермный, самый упорный соперник Мономашичей в борьбе за Киев. Покуда был жив неугомонный Всеволод Чермный, черниговские Ольговичи владели Киевом, Галичем и Переяславлем. Со смертью Всеволода Чермного Ольговичи утратили былое могущество, уступив верховенство в Южной Руси Мономашичам. Это злило Михаила, который сам метил на киевский стол.
        Из Курска прибыл Олег Святославич, троюродный племянник черниговского князя. Из Дубровицы приехал князь Александр Всеволодович, женатый на родной племяннице киевского князя. Из Несвижа пожаловал Юрий Глебович, на дочери которого был женат старший сын киевского князя - Святослав Мстиславич, княживший в Полоцке.
        Двенадцать князей собрались на совет. Никто из них доселе ничего не слыхивал о неведомом племени татар: ни откуда они пришли, ни куда направляются.
        - Ежели это степной народ вроде половцев ищет новые места обитания, тогда сие нашествие всего лишь повторение былых событий, - молвил черниговский князь. - При прадедах наших половцы пришли в приморские и донские степи, изгнав оттуда торков и печенегов. Торки расселились на окраинах Руси, а печенеги ушли за Угорские горы, в Паннонию, и осели там. Ныне, похоже, половцев самих ожидает такая же участь.
        - Половцы замучили нас своими набегами, пусть отольются им наши печали через татарскую напасть! - проворчал переяславский князь.
        Это замечание пробудило в молодых князьях злорадную радость. Они, перебивая друг друга, заговорили о том, что приход татар в донские степи - это большая удача! Пусть татары примучат половецкие орды, сгонят их с обжитых мест. «Русь от этого только вздохнет спокойно!»
        - Куда побегут половцы? - громко спросил киевский князь. И сам же ответил на свой вопрос: - На Русь побегут, ибо деваться им больше некуда. А следом за половцами к нашим рубежам прихлынут и неведомые татары. Однако хуже всего будет, ежели татары объединятся с половцами и создадут на Дону племенной союз, вроде Хазарского каганата. Наши предки долго платили дань хазарам, покуда доблестный Святослав, сын княгини Ольги, не сокрушил хазарскую державу.
        - Такого позволить нельзя, братья! - заявил Михаил Всеволодович. - Лучше мириться со знакомым злом, чем допустить более сильного врага по сравнению с половцами в донские степи.
        - Вот и я о том же толкую, братья! - вновь заговорил киевский князь и постучал указательным пальцем по толстой книге в кожаном переплете, лежащей у него на коленях. - Древние латинские летописцы описали нашествие безбожных гуннов на Европу. Тогда западные правители, объединившись, с превеликим трудом разбили гуннскую орду и поворотили ее вспять. Поначалу никто этих гуннов не воспринимал всерьез, ибо племя это было небольшое. Однако, продвигаясь на Запад, гунны увлекли за собой множество кочевых орд и обрели со временем невиданную мощь. Это ли не предостережение потомкам, это ли не урок на будущее!
        Мстислав Романович опять многозначительно постучал пальцем по кожаному переплету старинной книги.
        - Верные слова, отец! - вставил Ростислав Мстиславич. - Коль татары половцев одолели, то им ничего не стоит в ближайшее время примучить булгар, мордву и черемисов, которые гораздо слабее половцев. И образуется тогда у нас под боком сильная татарская орда навроде гуннской орды. Медлить нельзя, братья! Нужно ударить на татар сообща с половцами!
        Мнение киевского князя возобладало на совете, с ним были согласны Мстислав Немой, Михаил Всеволодович и черниговский князь, а это были самые влиятельные князья в этом собрании.
        Однако на Руси есть и более могущественные властелины. Прежде всего галицкий князь Мстислав Удатный, а также суздальский князь Юрий Всеволодович. Как они отнесутся к затее общерусского похода на татар?
        - Мстислав Удатный не оставит половцев на произвол судьбы, - уверенно заявил Мстислав Немой, - ведь он женат на дочери хана Котяна. С таким воителем, как Мстислав Удатный, нам никакие татары не страшны!
        Слава удачливого полководца идет за Мстиславом Удатным всю его жизнь, где он только не княжил, с кем только не воевал! Венгры и поляки страшатся его, как огня! Литовцы и ятвяги биты Мстиславом не раз. В княжеских сварах на Руси Мстислав Удатный - главный заводила! Сиживал Мстислав на разных княжеских столах, в том числе в Киеве и Новгороде. Новгородцы его сильно любили, но Мстислав-удалец ушел от них в облюбованный им Галич. Ныне у Мстислава Удатного золота и славы вдоволь, на всех князей русских он глядит свысока. По этой причине у Мстислава Удатного было много друзей, но и завистников тоже хватало.

* * *
        Галицкий князь прибыл в Киев вместе со своим зятем, двадцатилетним Даниилом Романовичем, княжившим на Волыни. Несмотря на молодость, князь Даниил был широко известен на Руси как отважный рубака. Даниил вместе с братом Василько долгое время были вынуждены скрываться от своих недругов то в Венгрии, то в Польше. Возмужав, братья вернулись на Русь и стали яростно сражаться за княжеский стол в Галиче, где когда-то княжил их прославленный отец Роман Великий. Утвердиться в Галиче братьям Романовичам не удалось, тогда они обосновались в соседнем Владимире-Волынском - этот большой город тоже некогда входил в вотчину их покойного отца.
        Поляки, стремясь завладеть Волынью, затеяли с братьями Романовичами войну. Отразить польское вторжение на Волынь братьям помогли их двоюродные дядья Мстислав Немой и Ингварь Ярославич. Мстислав Удатный обратил внимание на воинственного Даниила, еще будучи на княжении в Новгороде. Заняв галицкий стол, Мстислав Удатный без колебаний отдал в жены Даниилу свою младшую дочь Анну. Не имея сыновей, Мстислав Удатный не скрывал того, что намерен в будущем передать галицкое княжение своему зятю Даниилу.
        От всех прочих князей, собравшихся в Киеве, Мстислав Удатный и Даниил отличались тем, что добились своего высокого положения не по чьей-то милости или по родовому наследству, но исключительно благодаря лишь собственной отваге. Враги пред ними трепетали, соседние князья их побаивались, союзники дорожили их дружбой.
        Киевскому князю Мстислав Удатный доводился двоюродным братом, оба происходили из рода смоленских Ростиславичей, оба были прямыми потомками Владимира Мономаха.
        Мстислав Старый недолюбливал Мстислава Удатного за то, что тот, признавая старшинство киевского князя, тем не менее в речах и поступках своих неизменно ставил Галич выше Киева.
        Такой же великодержавной политики придерживается и суздальский князь Юрий Всеволодович, из рода Юрия Долгорукого, тоже прямой потомок Владимира Мономаха. Основанный Мономахом город Владимир-на-Клязьме является столицей Залесской Руси. Заносчивый суздальский князь не соизволил приехать на княжеский съезд в Киев и братьев своих сюда не отпустил. Всем было понятно, что Юрий Всеволодович никак не может забыть свой позор - поражение на реке Липице от полков Мстислава Удатного и его союзников. Это случилось семь лет тому назад.
        Зато на княжеский съезд приехал смоленский князь Владимир Рюрикович вместе с сыном Андреем, женатым на дочери киевского князя. Владимир Рюрикович приходился двоюродным братом Мстиславу Старому и Мстиславу Удатному. Смоленского князя киевляне не любили за злодеяния его покойного отца Рюрика Ростиславича, который шесть раз занимал киевский стол, сражаясь за него с черниговскими Ольговичами и двоюродными племянниками. В озлоблении своем Рюрик Ростиславич мог пойти на любые крайности. Добиваясь Киева в четвертый раз, Рюрик призвал на помощь половцев. Понимая, что Киев ему не удержать, что Ольговичи надвигаются несметными полками, Рюрик отважился на неслыханное дело - отдал Киев на разграбление половцам. Степняки разграбили все храмы, дворцы и монастыри, увели в полон множество киевлян. О том разорении в Киеве помнят и поныне, хотя с той поры минуло уже восемнадцать лет.
        Последними прибыли в Киев сыновья черниговского князя Всеволод и Дмитрий, а также его племянники Мстислав Святославич, княживший в городе Рыльске, и Изяслав Владимирович из Сновска.
        Какие-то князья не приехали, сославшись на нездоровье; какие-то были заняты войной с беспокойными языческими племенами; какие-то и вовсе не стали разговаривать с посланцами киевского князя.
        Когда все гонцы киевского князя возвратились обратно, с благословения митрополита в высоком белокаменном дворце съехавшиеся князья начали судить и рядить, как избавить Русь от нашествия неведомых татар. Перед этим княжеское собрание еще раз выслушало половецких ханов, которые дарами и мольбами старались сподвигнуть князей на большой поход в Дикое Поле.
        Официально все князья на этом собрании признавали главенство киевского князя, который, собственно, и затеял этот съезд. Однако явное главенство было все-таки у галицкого князя, это сразу бросалось в глаза. Половецкие ханы, в прошлом не раз битые Мстиславом Удатным, кланялись ему особенно низко. Молодые князья, восхищенные победами Мстислава Удатного, поддакивали каждому его слову. Это выводило из себя киевского князя, который видел, что Мстислав Немой и Владимир Рюрикович тоже глядят в рот галицкому князю. Первый в свое время помогал Мстиславу Удатному закрепиться в Галиче, второй и вовсе был давним и преданным союзником Мстислава Удатного.
        Князья без долгих споров решили, что лучше татар встретить подальше от русских рубежей. В поход было решено выступить сообща сразу после Пасхи. Общий сбор полков был назначен на берегу Днепра у Залозного шляха. Споры разгорелись, когда речь зашла о том, кто из князей встанет во главе объединенного русского войска.
        Мстислав Старый настаивал на том, чтобы честь возглавлять общерусское воинство досталась ему, ведь по родовому укладу он есть старейший князь на Руси. В этом Мстислава Старого поддерживали его сыновья и черниговские Ольговичи. Против выступали все прочие князья, полагавшие, что верховенство над войском надлежит отдать Мстиславу Удатному.
        Мнение этих князей выразил Мстислав Немой, сказавший, что златой венец великого киевского князя имеет значение только в высоком собрании вельмож, на поле битвы ныне нужнее полководческий опыт Мстислава Удатного.
        Споры затянулись на три дня. Временами казалось, что князья не смогут договориться и задуманный поход на татар так и не состоится. Положение спас все тот же Мстислав Немой. Он сказал, что князьям волей-неволей придется добираться до днепровской луки двумя разными путями. Киевские, смоленские и черниговские полки выступят вдоль Днепра вниз по его течению. Галицко-волынские полки пойдут сначала к морю вдоль Днестра, затем степью до устья Днепра и далее по правобережью Днепра до порогов. Поэтому и главенство над общерусским войском придется разделить между Мстиславом Старым и Мстиславом Удатным.
        Князья одобрили такое решение и разъехались по своим уделам.
        Кто-то из князей сказал, что в любом деле одна голова хорошо, а две лучше.
        Был март 1223 года.
        Глава вторая
        Беспокойные родственники
        Князь дубровицкий Александр Глебович был человеком вспыльчивым и злопамятным. Он был неимоверно силен физически и столь же неимоверно жесток. Свою первую жену Александр Глебович утопил в чане с пивом за то, что она посмела улыбнуться польскому послу во время торжественного застолья. Второй женой дубровицкого князя стала племянница киевского князя. Алчный и самонадеянный дубровицкий князь очень надеялся, что родство с великим киевским князем поможет ему как-то возвыситься над соседними князьями.
        Под стать своему мужу была и Варвара Ярополковна. Ее внешняя привлекательность производила на окружающих весьма обманчивое впечатление. Эту миловидную улыбающуюся молодую женщину часто одолевали приступы мрачной меланхолии, которые чередовались со вспышками дикой ярости. Выросшая в большом и многолюдном Смоленске, Варвара Ярополковна изнывала от тоски и печали в маленькой затерянной в лесах Дубровице. В городке не было ни одного каменного здания; здесь не бывали чужеземные купцы, поскольку Дубровица лежала в стороне от больших речных и сухопутных торговых путей.
        От своей злобной раздражительности Варвара Ярополковна избавлялась, только выбираясь в гости к родственникам в родной Смоленск или наведываясь к дяде в Киев. Покойный отец Варвары Ярополковны доводился киевскому князю родным братом. По обычаю, Мстислав Старый был обязан опекать племянницу и заботиться о ней, как о родной дочери. Этого же от него требовала и Варвара Ярополковна, которая всячески намекала великому князю, что ее супруг достоин более высокого стола.
        И на этот раз, приехав на пасхальные торжества в Киев, Варвара Ярополковна при первой же возможности завела речь с дядей о давно наболевшем. О том, как ей опостылела затерянная в глуши Дубровица!
        - Неужели нельзя перевести моего мужа хотя бы на княжение в Пинск, дядюшка? - капризно молвила сероглазая чаровница, теребя великого князя за рукав его роскошной объяровой свитки, ниспадающей до самого пола. Они были одни в просторной светлице с каменными закругленными сводами. - Пинск тоже небольшой городишко, но через него, по крайней мере, проходит большая дорога из Гродно до Чернигова. В Пинск хоть какие-то торговцы наведываются. В Пинске мне было бы веселее, дядюшка.
        Мстислав Романович отодвинул книгу, которую листал, и раздраженно встал из-за стола.
        - Ты же знаешь, Варя, что в Пинске княжит брат твоего мужа, - напомнил племяннице великий князь. - Деверь твой по родовому укладу владеет Пинском. Нарушить этот уклад я не могу, пойми же меня!
        - Дядюшка! - не унималась упрямая Варвара. - Ты же великий князь! Все прочие князья должны тебе подчиняться. Между прочим, деверь мой на княжеском съезде не был, хотя ты посылал к нему гонца. Уже токмо за это его надлежит лишить стола пинского!
        - На съезде многих князей не было. - Великий князь отошел от стола к узкому окну, сквозь разноцветные стекла которого открывался вид на бревенчатую крепостную стену, укрытую двускатной тесовой кровлей, на крыши домов и теремов, на купола белокаменных церквей, широко раскинувшихся за стеной детинца. - К примеру, не было суздальского князя и муромо-рязанских князей.
        - Суздальский князь - самовластный государь, ему Киев не указ! - резонно проговорила Варвара, усевшись на стул, на котором только что сидел великий князь. - А муромо-рязанские князья суздальскому князю подвластны, они в его воле ходят, потому и не осмелились появиться на съезде в Киеве. Деверь же мой не имеет ни силы, ни могущества, а туда же - нос задирает! Изгнать бы его из Пинска, пусть изгойствует!
        - Деверь твой потому так смел, поскольку его дядя, князь туровский, со мной находится во вражде, - пустился в разъяснения великий князь. - А туровского князя поддерживает князь городенский, недовольный тем, что в Полоцке сел князем мой старший сын Святослав. Я могу, конечно, изгнать из Пинска твоего деверя, Варя, но тогда на меня ополчатся князья туровский и городенский, да еще племянник Борис Давыдович, который княжит в Белгороде. Ведь туровский князь женат на его дочери. Не могу я затевать свару накануне похода на татар.
        Варвара понимающе покивала головой в белом платке и небольшой парчовой шапочке с куньей опушкой.
        - Что за народ - татары? - после краткой паузы спросила она. - Откель они пришли? И много ли татар этих?
        Великий князь снова подошел к столу, на котором в беспорядке громоздились книги.
        - Сам не ведаю, Варя, - честно признался Мстислав Романович. - Вот просматриваю старинные летописи и латинские хроники, ищу ответы на подобные вопросы, но покуда все без толку. О татарах нет нигде ни строчки!
        - Ну, я пойду, пожалуй, дядюшка. - Варвара поднялась со стула и едва коснулась устами щеки великого князя. - Не буду мешать тебе.

* * *
        Не успел великий князь перевести дух после общения с назойливой племянницей, как в Киеве объявился его старший сын Святослав. Вот уже пошел второй год его княжения в Полоцке, и все это время у Святослава Мстиславича не прекращалась распря с князьями друцкими и князем минским, которые были недовольны тем, что в Полоцке утвердился князь-мономашич. Такого прежде не бывало, поскольку в Подвинье издревле правил местный княжеский род Всеславичей. Прямые потомки Всеслава Брячиславича давно сошли в могилу после кровавых междоусобиц, поэтому полоцкого стола теперь добивались отпрыски из боковых ветвей могучего Всеславова корня.
        Святослав Мстиславич приехал звать отца в поход на своих недругов, которые ссылаются с князем городенским и натравливают на него литовцев.
        - Отец, коль не поможешь мне ныне, останусь я без стола полоцкого, - молвил Святослав Мстиславич. - Со всех сторон недруги меня обступили. Все прошлое лето дружина моя с коней не слезала, бросаясь из сечи в сечу! Но в прошлом году враги мои были слабее, ныне же на их стороне князь городенский и литовские язычники.
        Великий князь озабоченно кивал головой, внимая сыну. В Подвинье все князья дерзкие и непокорные, все они привыкли, что Полоцк стоит вровень с Киевом и Новгородом! Так и было когда-то при сыновьях и внуках Ярослава Мудрого. Теперь же мощное Полоцкое княжество распалось на многие уделы, сила его иссякла. Это понимают тамошние удельные князья, но по-прежнему не желают склонять голову перед киевским князем, не желают уступать полоцкий стол Мономашичу.
        «Ведь не раз бывали биты полочане Мономашичами, - сердито думал великий князь, - отец мой и дядья мои водили полки в Подвинье и Полесье и всякий раз с победами возвращались! Не устоят полочане и перед сыновьями, и братьями моими, стоит им только заступить всем вместе ногой в стремя!»
        - Проучить городенского князя и его союзников, конечно же, не помешает, сын мой, - промолвил Мстислав Романович. - Однако этот поход отвлечет нас от другого, более важного начинания.
        - Имеешь в виду войну с татарами? - Святослав мрачно взглянул на отца. - По моему разумению, о татарской напасти пусть у половецких ханов голова болит. Нам-то какое дело до татар этих? Нам татары не грозят.
        - Пока не грозят, сын мой, - обронил великий князь и налил себе медовой сыты в серебряный кубок.
        Отец и сын сидели за столом в трапезной. Обед уже закончился, но челядинцы не спешили убирать яства со стола, видя, что великий князь и его старший сын увлечены беседой.
        - Орда татарская, может, до Руси и не докатится, а мы уже всполошились, княжеский съезд собрали в Киеве! - Святослав презрительно усмехнулся. - До чего дожили?! Князья русские половецких ханов от беды татарской своими дружинами оградить собираются! Смех, да и только! Как будто половцы мало русской крови пролили…
        Великий князь не пожелал продолжать этот разговор.
        Сочувствие и понимание Святослав Мстиславич нашел у своих родных братьев Всеволода и Ростислава. Братья уединились втроем в дальнем покое дворца и стали прикидывать, как им вернее всего ослабить князей из рода Всеславичей, как не отдать им Полоцк.
        - Князь городенский и союзные с ним полесские князья не преминут напасть на Полоцк, когда русские рати во главе с киевским князем уйдут в Степь против татар, - сказал Святослав Мстиславич. - Для них это самый удобный момент, чтобы выбить меня из Полоцка. Нужен упреждающий удар по Минску и Гродно, но отец об этом и слышать не хочет. Против татар полки собирает!
        - Мы за тебя вступимся, брат, - решительно заявил юный Ростислав. - Моя и Всеволодова дружина на татар не выступят, так и скажем отцу!
        - Так и скажем! - поддержал Ростислава Всеволод.
        В тот же день за ужином сыновья объявили Мстиславу Романовичу, что намерены воевать с полесскими князьями, а до татар им дела нету.
        - Князь галицкий пусть с татарами воюет, ведь он зять хану Котяну, - сказал Всеволод Мстиславич. - У нас есть заботы и поважнее!
        - Вот именно! - вставил розовощекий Ростислав Мстиславич.
        Супруга великого князя Меланья Игоревна, тоже находившаяся за столом, поддержала сыновей.
        - Не пойму я тебя, княже мой, - промолвила она, обращаясь к мужу. - Дерзкие Всеславичи к Полоцку руки тянут, а ты собрался в дальние дали с татарами воевать! Совсем не радеешь о своем старшем сыне! Не по-отечески это.
        Мстислав Романович сердито швырнул на стол деревянную ложку и отстранился от тарелки с мясной похлебкой. За столом все притихли.
        - Какие еще «дальние дали», княгиня! - напустился на жену великий князь. - О чем ты молвишь? В донские степи идем - не на Дунай, не на Кавказ! В кои-то веки князья русские сподвиглись на славное дело. Мстислав Удатный токмо рад будет, ежели князь киевский не вынет меч на татар. Этот пострел всегда до славы жаден был. Но славу победы над татарами я Мстиславу Удатному не отдам! - Великий князь грохнул по столу кулаком. - А вас в поход на татар я силком не тяну. - Мстислав Романович взглянул на сыновей. - В Киеве и без вас стягов соберется немало! Можете звенеть мечами хоть в Полесье, хоть в Подвинье - дело ваше.
        Братья обрадованно переглянулись. Строгое лицо Меланьи Игоревны, бледное от обилия белил, озарилось еле приметной улыбкой.

* * *
        По окончании Светлой седмицы к Киеву стали подтягиваться конные и пешие полки князей, изъявивших желание воевать с татарами. Самым первым пришел вяземский князь Андрей Владимирович, женатый на дочери киевского князя.
        Сбыслава Мстиславна приехала в Киев вместе с мужем. Ей было всего шестнадцать лет, она была на четвертом месяце беременности. Отцу и матери Сбыслава объяснила, что хочет родить своего первенца непременно в Киеве, чтобы младенца окрестил сам митрополит.
        Вяземский князь был старше своей жены всего на два года. Андрей и Сбыслава являлись троюродными братом и сестрой. По христианским канонам, такое супружество считалось кровосмесительным, а потому греховным. Однако их отцы закрыли на это глаза, желая скрепить этим браком свой союз против суздальских Мономашичей.
        В тот же день, ближе к вечеру, в Киев вступила конная дружина дубровицкого князя.
        Надоумленный своей женой Варварой, Александр Глебович тайно от великого князя встретился со Святославом Мстиславичем, желая предложить тому свою помощь против городенского князя при условии, что Святослав Мстиславич поможет ему вокняжиться в Пинске. Святослав Мстиславич и сам собирался изгнать из Турова и Пинска враждебных Киеву князей, поэтому охотно пошел на эту сделку.
        «Покуда отец будет гоняться по степям за татарами, я со своими братьями и дубровицким князем перетряхну все Полесье! - тешил себя дерзновенными помыслами Святослав Мстиславич. - Пора! Давно пора разорить непокорное Всеславово гнездо!»
        Каким-то образом великий князь прознал о кознях своей неугомонной племянницы. Мстислав Романович вызвал Варвару и ее супруга к себе в покои. Сдерживая себя от резкостей, Мстислав Романович заверил дубровицкого князя, что после победы над татарами он сам сделает все необходимое, чтобы пинское княжение досталось ему. Тут же великий князь взял клятву с Александра Глебовича в том, что тот больше не поддастся на уговоры его сыновей и не откажется от похода на татар.
        Когда в Киев вступил Владимир Рюрикович со смоленскими полками, Мстислав Романович при встрече с ним не смог удержаться от раздраженных сетований.
        - Сыновья мои не хотят с татарами воевать, зато мечи точат на полесских князей, - молвил великий князь. - Я тут метаю бисер - и перед кем?! Перед ничтожнейшим князишкой дубровицким, уговариваю его порадеть для Руси, а не для собственной корысти! Тягостно мне на сердце, брат. Предчувствую, уйдем мы на татар, а здесь, в Подвинье и Полесье, война разгорится. Сыны мои, коль дорвутся до сечи, либо головы сложат, либо выжгут все враждебные им грады!
        - Не тужи, брат, - проговорил Владимир Рюрикович. - Поход наш не будет долгим. Сметем татар, как суховей мякину, и обратно домой! Не успеют сыны твои в Подвинье дров наломать.
        Глава третья
        Ольговичи
        Черниговскому князю Мстиславу Святославичу приснился зловещий сон. Будто он верхом на коне продирается сквозь лесную чащобу, уже темнеет, а вокруг ни души. Лес стоит стеной, нет ни дороги, ни тропинки. Кое-как выбрался Мстислав Святославич на лесную опушку. Глядит, под косогором на луговине множество белых фигур - люди в длинных одеждах медленно бредут куда-то.
        Князь погнал коня в низину. Что это за шествие белых теней?
        Подъехал князь поближе к безмолвной колонне и поразился - это оказались его старшие и молодшие дружинники! Все как на подбор, но одеты как монахи - в длинные белые рясы.
        Князь окликнул своих воинов: «Что случилось? Куда идете?»
        «В царствие загробное идем, княже! - прозвучал ответ из толпы. - Все мы - мертвы. Это наш последний путь. Прощай, княже!»
        Мстислав Святославич проснулся в большой тревоге, долго сидел на постели, пытаясь разобраться в нахлынувших чувствах.
        «Не к добру сон. Ох, не к добру!» - вертелось в голове у князя.
        Сегодня была суббота Светлой седьмицы.
        В Спасо-Преображенском соборе Чернигова на торжественный молебен собрались князья со всей черниговской земли: все они исполчили свои дружины для битвы с татарами. Епископ провел литургию и начал раздавать прихожанам небольшие ломтики артоса - освященных ржаных караваев. При этом епископ просил Господа подать вкушающим артос здравие, исцелить их недуги телесные и душевные. Первыми причастились священным хлебом князья и бояре, потом весь прочий люд.
        За утренней трапезой Мстислав Святославич рассказал своему племяннику Михаилу Всеволодовичу про свой недобрый сон.
        - Мне думается, через этот сон Божье провидение предупреждает меня, что поход наш завершится неудачно, - сказал Мстислав Святославич так, чтобы больше никто этого не услышал. - Мнится мне, вещий это сон.
        - Выпей, брат. - Михаил придвинул к дяде чашу с хмельным медом. Возрастное равенство позволяло Михаилу обращаться к Мстиславу Святославичу, как к брату. - Не терзайся понапрасну. На сновидения полагаются нервные девицы и древние старухи. Да еще языческие колдуны морочат людям головы, толкуя про вещие сны.
        Желая развеять угрюмое настроение Мстислава Святославича, Михаил вполголоса принялся перечислять князей, сидевших с ними за одним столом, попутно сообщая, сколько воинов, конных и пеших, каждый из них привел в Чернигов.
        За столом собрались почти все Ольговичи. Сыновья черниговского князя Дмитрий и Всеволод; первый имел княжение в Трубчевске, второй - в Козельске. Племянники черниговского князя: Олег Святославич и брат его Мстислав Святославич; один прибыл из Курска, другой - из Рыльска. Изяслав Владимирович привел дружину из Сновска. Андрей Всеволодович, брат Михаила, пришел из Путивля. Всего под знаменами Ольговичей собралось двадцать тысяч пехоты и пять тысяч конницы.
        - Прибавь к нашему войску, брат, киевские и смоленские полки, - молвил Михаил, склоняясь к плечу Мстислава Святославича, - да еще воинство галицкого князя и его союзников - это же несметная силища! Да татары побегут от нас, как зайцы!
        Мстислав Святославич расправил широкие плечи, откинул со лба непослушную русую прядь. И впрямь, не пристало ему кручиниться из-за какого-то сновидения! Столь огромного войска не собиралось на Руси со времен Владимира Мономаха. Пусть татары одолели половцев, но столь мощный союз русских князей татарской орде не победить!
        Разговор за столом зашел отнюдь не о войне с татарами, - никто из Ольговичей всерьез их не воспринимал! - но о том, что после победы над татарами черниговским князьям надлежит сговориться с киевским князем и отнять наконец у Мстислава Удатного город Торческ. Этот важный пограничный со Степью город Мстислав Удатный удержал для своего сына, уступая Киев Мстиславу Романовичу, как старейшему князю в роду южных Мономашичей.
        Сын Мстислава Удатного умер от болезни пять лет тому назад. С той поры тянется долгая тяжба между киевским и галицким князем. Мстислав Романович требует возвращения ему Торческа, который всегда был во владении киевских князей. Мстислав Удатный постоянно обещает вернуть Торческ, но исполнить свое обещание не спешит.
        Ольговичам и Мстиславу Романовичу понятно такое поведение Мстислава Удатного. Из далекого Галича ему непросто контролировать Киев и Переяславль, зато это удобно делать из близкого к Киеву Торческа. Ольговичи имели намерение поторговаться с Мстиславом Романовичем: они помогут ему выбить воинов Мстислава Удатного из Торческа, за это киевский князь должен уступить им Переяславль.
        В недалеком прошлом в Переяславле княжил Михаил Всеволодович. Ему вольготно жилось в Переяславле. Он давно облизывался на этот богатый удел, которого лишился после кончины своего отца Всеволода Чермного, прозванного так за огненно-рыжий цвет волос и бороды. («Чермный» - по-древнерусски значит «багрово-красный»).
        Вот и теперь именно Михаил затеял этот разговор, подбивая князей-родственников покончить с влиянием Мстислава Удатного на Киев, а заодно снова прибрать к рукам Переяславль.
        Глава четвертая
        Гнев великого князя
        В пеших полках киевского князя собралось десять тысяч человек, в основном это были смерды и ремесленный люд, привлеченный в поход обещанием богатой добычи. В конном полку Мстислава Романовича было две тысячи воинов. Это были киевские бояре и их сыновья, а также дружинники дубровицкого князя и князя вяземского.
        Супруга и дочь Мстислава Романовича взяли с него слово, что он приглядит в походе за своим юным зятем, будет держать его подле себя. На том же настояла племянница великого князя, беспокоясь за своего мужа Александра Глебовича, хотя тот в опеке совершенно не нуждался, так как был не только неимоверно силен, но и имел опыт многих сражений. Варвара Ярополковна беспокоилась скорее о том, как бы бездумная храбрость не лишила Александра Глебовича головы, а значит, и пинского княжения.
        «Будь всегда рядом с дядюшкой моим, оберегай его в сече, - наставляла мужа Варвара Ярополковна. - Не дай бог, шальная стрела его сразит, тогда не видать нам Пинска как своих ушей!»
        Смоленский князь собрал двенадцать тысяч пеших ратников и две тысячи конников. К нему присоединился на марше несвижский князь Юрий Глебович с двумя сотнями своих гридней. Он доводился братом дубровицкому князю.
        Пешая рать объединенного русского воинства шла на ладьях вниз по течению Днепра. Конные княжеские дружины двигались вдоль берега могучей реки.
        У городка Заруба, что на Днепре ниже Переяславля, русские рати задержались на два дня, чтобы дождаться отставших ратников и произвести общий подсчет всего собранного воинства. В пеших полках насчитывалось больше сорока тысяч воинов, конников было десять тысяч.
        Изначально Заруб был пограничной крепостью. Со временем крепость превратилась в торговый город; здесь каждый год в летнюю пору скапливалось множество иноземных купцов. Одни из них шли на ладьях от теплого Греческого моря вверх по Днепру до Киева, Смоленска и дальше, до Новгорода. Другие тем же днепровским путем двигались с севера на юг. В Зарубе купцы задерживались, чтобы исправить различные неполадки на своих судах. Именно для этой цели тут имелись сухие доки, большие ручные лебедки для вытягивания судов на сушу и огромное количество просушенной древесины: брусьев, досок и жердей. Артели киевских плотников и корабелов трудились в Зарубе не покладая рук все лето от зари до зари.
        Торговые корабли приходили и уходили все светлое время суток. Над тесовыми крышами Заруба, над его бревенчатыми стенами и башнями постоянно разносился перестук топоров и визг пил, со стороны речных причалов ветер веял запахом дегтя и разогретой на огне сосновой смолы.
        Огромный военный стан, раскинувшийся в степи близ Заруба, наполнил городок тревогой. С кем это собрались воевать русские князья? Неужели опять - уже в который раз! - назревает война с половцами?
        Половцы в прошлом много раз осаждали Заруб, но взять его так и не смогли. О татарах местные жители и слыхом не слыхивали.
        В большом красном шатре киевского князя шумело застолье: сегодня была Радоница - день поминовения усопших. Подвыпившие князья после торжественных речей в честь своих покойных родственников завели разговор о давно наболевшем. О том, что суздальские Мономашичи не признают главенства Киева на Руси, то и дело покушаются на Новгород и Рязань, требуют вернуть им Переяславль, откуда их изгнал Всеволод Чермный.
        - Суздальский князь и его братья надежно оседлали волжский торговый путь, но им этого мало, - возмущался Владимир Рюрикович. - Суздальские Мономашичи и к днепровскому торговому пути подбираются. Сегодня они взяли Торжок и Волок-Ламский, а завтра захватят Велиж и Торопец.
        Смоленского князя поддержал Мстислав Старый.
        - Зазнайству суздальских Мономашичей нет предела! - сказал он. - Никто из них не приехал на съезд князей. Войско против татар они не выслали. Особняком стоят потомки Юрия Долгорукого, хотят показать, что все прочие Рюриковичи им неровня!
        - Нельзя с этим мириться, братья! - выкрикнул Святослав Владимирович, племянник киевского князя. - Надо проучить суздальских Мономашичей!
        Поднялся шум.
        Реплика каневского князя была подобна искре, упавшей на сухую траву. Зазвучали голоса, что после похода на татар нужно повернуть полки на Суздаль! Ныне у южных Мономашичей и Ольговичей такая сила, что всю Залесскую Русь можно разорить дотла!
        Неожиданно в шатер быстро вошел дружинник киевского князя.
        - К Зарубу подошла бохмитская ладья, на ней прибыли татарские послы, - громко сообщил гридень. - Татары желают видеть великого киевского князя.
        Князья за столом замолкли, и все разом обернулись на дружинника, который в ожидании глядел на Мстислава Старого.
        - Где татары? - спросил киевский князь.
        - На пристани, - ответил воин, кивнув через плечо.
        - Веди их сюда, - промолвил Мстислав Романович. - Послушаем, что они скажут.
        Дружинник с поклоном удалился.
        Бохмитами на Руси называли мусульман.
        Нетерпение и любопытство князей были столь велики, что никто из них не проронил ни слова, когда дружинник скрылся за пологом шатра. Забыв про яства и недавний жаркий спор, князья не спускали глаз с входного полога, прислушиваясь к звукам, доносившимся снаружи. Там гудел многотысячный стан. Прошло немало времени, прежде чем дружинник вернулся обратно в сопровождении татарского посольства.
        В шатер вошли низкорослые коренастые люди в долгополых шубах, несмотря на майскую жару. Татар было шестеро. Все они были желтолицы, скуласты и узкоглазы. На головах у них возвышались шапки с узким высоким верхом и широкими отворотами из лисьего меха. Эти меховые отвороты напоминали длинные уши и были скреплены на затылке тесемками. На ногах у татар были кожаные сапоги с загнутыми носками, без каблуков. Все татары были подпоясаны широкими поясами, украшенными золотыми пластинками с тонким чеканным узором. Оружия ни у кого из татар не было.
        Послов сопровождали два толмача-араба. Оба были в роскошных шелковых халатах, легких замшевых башмаках, с круглыми шапочками на головах. Толмачи были заметно выше и стройнее татар.
        Было видно, что и татары впервые видят перед собой русских князей: они таращили на них свои раскосые глаза, криво усмехаясь и чуть слышно о чем-то переговариваясь.
        Гридничий великого князя Ермолай Федосеич широким жестом указал послам на Мстислава Романовича, громко произнеся:
        - Перед вами киевский князь, грозный воитель и справедливый владыка! Он желает знать цель вашего приезда, гости дорогие.
        К удивлению русичей, послы упали на колени и, опираясь на ладони, отвесили киевскому князю низкий поклон. Видимо, такой у них был обычай. Затем татары встали на ноги, один из них выступил вперед и заговорил резким гортанным голосом, обращаясь к великому князю.
        Один из толмачей стал переводить речь главы посольства с татарского на русский.
        - Непобедимые полководцы потрясателя вселенной Чингисхана, славные Субудай-багатур и Джебэ-нойон говорят русским князьям так. - Старший посол сделал паузу, сердито зыркнув на толмача, который с явными ошибками произнес имена татарских военачальников. - Мы узнали, что вы идете против нас, послушавшись половцев. Знайте, мы вашей земли не занимали, ни городов ваших, ни сел; войной на вас не приходили. Пришли мы в донские степи, гоняясь за погаными половцами, коих мы обратили в своих конюхов и пастухов. На Русь наша конница идти не собирается. Если половцы бегут к вам, то вы бейте их безжалостно, берите себе их добро и жен, отнимайте скот. Нам известно, что половцы много зла причинили Руси. Давайте же истребим половцев, навалившись на них с двух сторон.
        Татарин умолк, бесстрастно взирая на киевского князя своими черными глазами-щелочками. Его широкое безбородое лицо с жидкими усиками и приплюснутым носом более походило на бездушную маску, никакие эмоции не отражались на нем.
        Князья зашушукались между собой. Кривоногие низкорослые татары в своих мохнатых шапках произвели на князей отталкивающее впечатление. Кто-то со смехом сравнил татар с чертями, выскочившими из преисподней. Кому-то не понравился исходящий от послов запах, некая смрадная смесь человеческого и лошадиного пота, дыма костров и грязной овчины.
        Мстислав Романович, хмуря седые брови, проговорил:
        - Похоже, братья, татары предлагают нам союз против половцев. Надобен ли нам такой союз?
        Князья заговорили все разом, перебивая друг друга; кто-то яростно жестикулировал, кто-то вскочил со своего места. Все единодушно были против союза с татарами. «Ишь, чего захотели, черти косоглазые! Половцев истребить, а их земли к рукам прибрать! Гнать этих кривоногих нехристей подальше отсюда!»
        В хмельном угаре Михаил Всеволодович выскочил из-за стола и остановился перед главой посольства, уперев руки в бока и глядя на татарина сверху вниз.
        - Скажи этому вонючему сыну собаки, что нам жаль свои мечи пачкать о такое дерьмо, как они! - Михаил презрительно ткнул пальцем в стоящих перед ним татар. И прикрикнул на толмача: - Эй, друг! Переведи-ка! Мы не станем вынимать мечей из ножен. - Михаил вновь обратился к главе посольства: - Мы просто растопчем всю вашу орду копытами коней! Не бывать вам в донских степях, собачье отродье!
        Араб-толмач, запинаясь, переводил сказанное Михаилом Всеволодовичем на татарский язык, который был совершенно не схож ни с половецким языком, ни с наречием волжских булгар, ни с говором черных клобуков, ни с арабским языком, ни с персидским… Язык этого неведомого народа показался русским князьям некой тарабарщиной.
        - У собачьего отродья и язык собачий! - воскликнул Михаил и захохотал.
        Старший посол был по-прежнему невозмутим, как и его спутники в лохматых необычных шапках. Выслушав толмача, глава посольства затараторил быстро и гневно на своем языке, при этом он вскинул руку и ткнул корявым пальцем в киевского князя, сидевшего на стуле со спинкой.
        - Что? Что он промолвил? - пронеслось среди князей, которые сразу же притихли, едва толмач стал переводить.
        - Славный Олбор-сэчен сказал, что волею Чингисхана все степи до теплого моря отныне принадлежат монголам, - проговорил толмач. - Все на свете подчинено воле Чингисхана. И если от Чингисхана придет приказ приволочь к нему за бороду… - Толмач запнулся и смущенно взглянул на киевского князя. - …приволочь за бороду этого старика, то Субудай и Джебэ сделают это без раздумий.
        На скулах у Мстислава Романовича заходили желваки, его толстые сильные пальцы сжались в кулаки. Хмель ударил вспыльчивому киевскому князю в голову.
        - Ах ты мразь вонючая! - процедил сквозь зубы Мстислав Романович. - Пугать меня вздумал! Эй, стража! - Великий князь вскочил, едва не опрокинув стол. - Насадите-ка на копья этих чертей узкоглазых! Живо!
        Проворные плечистые дружинники киевского князя схватили татарских послов и выволокли их из шатра. Тут же недалеко от входа в великокняжеский шатер послов перекололи копьями. Их бездыханные тела свалили на телегу.
        Князья гурьбой высыпали из шатра, чтобы посмотреть на мертвых татар.
        Дружинники сняли с убитых послов золотые пояса, сапоги и шапки.
        Разглядывая мертвецов, князья не могли скрыть свое изумление от вида их наполовину выбритых голов. У всех татар череп был гладко выбрит от лба до темени, на лбу имелся маленький клок волос, черные жесткие волосы, свисавшие с висков, были заплетены в косы, связанные бечевкой на затылке. Головы убитых татар были неправильной формы, с тяжелыми выступающими скулами и низкими лбами.
        - Ну что это за люди? Откель взялись такие уроды? - переговаривались между собой ратники из русских полков, глядя на то, как телега с мертвецами, влекомая парой лошадей, катится по степи в сторону Заруба.
        Лошадей под уздцы вели два араба-толмача. Волею киевского князя им была дарована жизнь.
        Глава пятая
        На днепровских берегах
        Добравшись до излучины Днепра, войска южнорусских князей расположились станом в ожидании полков из галицко-волынской Руси.
        К обширному русскому стану стали подтягиваться конные отряды половецких ханов.
        Известие об убийстве татарских послов наполнило половцев воодушевлением и воинственным пылом. Многие из половецких ханов и беков опасались коварства татар, которые, по своему обыкновению, непременно должны были попытаться внести раскол в союз русичей и половцев. Таким же образом татары раскололи в прошлом году союз половцев и ясов, после чего победили поодиночке и тех и других. Киевский князь, приказавший истребить татарских посланцев, дал понять предводителям татарской орды, что он нисколько их не боится и насквозь видит их хитрые помыслы. Так думали половецкие ханы, восхищенные смелостью Мстислава Романовича и не знавшие, что истинной причиной этого жестокого поступка был самый обычный гнев.
        Черниговский князь остался недоволен тем, что Мстислав Романович в хмельном угаре совершил святотатство. Послы во все времена считаются людьми неприкосновенными.
        - Нехорошо ты поступил, брат. Неразумно! - молвил Мстислав Святославич, придя в шатер киевского князя. - Татары - враг, нам пока еще неведомый. По слухам, орды кагана Чагониза многие страны прошли и нигде биты не бывали. Нам бы приглядеться к этим мунгалам, понять, что они за люди, а ты ни с того ни с сего кровь татарских послов пролил. Что теперь мунгалы о русичах подумают?
        - Плевать мне на этих собак косоглазых! - рявкнул Мстислав Романович и подставил чашу виночерпию. Тот налил в чашу темно-красного греческого вина. - Лучше угостись, брат, винцом ромейским. Славное вино! Хан Кутеск подарил мне пять кувшинов с этим вином.
        - А ты все хмельным питьем пробавляешься, брат, - осуждающе проговорил Мстислав Святославич и решительным жестом отказался от кубка с вином, протянутого ему виночерпием. - Для войны трезвая голова надобна.
        - О чем ты, брат? Какая война?.. - Мстислав Романович усмехнулся. - Ты глянь на наши полки! На половецкие становища глянь! А еще должны подойти волыняне и галичане… Мунгалы просто разбегутся, завидев наше воинство несметное!
        - Я думаю, брат, татар тоже не горстка в поход вышла, - проворчал Мстислав Святославич. - И где затаилась их орда? В какую сторону нам подвигаться?
        - Не зуди, брат! - поморщился Мстислав Романович. - Половецкие дозоры уже шарят в степях за Днепром, не сегодня завтра отыщут этих вонючих мунгалов.
        В ожидании прошло шесть дней.
        Наконец, с низовьев Днепра подошли тяжелые насады, полные воинов, на солнце сверкали развешанные на корабельных бортах красные овальные, заостренные книзу щиты. Степным путем прискакали конные полки, над которыми развевались стяги: галицкие, волынские, луцкие… На берегу Днепра вырос еще один палаточный лагерь. В галицко-волынских полках было двадцать тысяч пехоты и шесть тысяч конницы.
        Половецкие ханы оказывали особенное почтение Мстиславу Удатному, полагая, что именно он возглавит объединенные русские рати. Однако на первом же военном совете Мстислав Удатный добровольно уступил первенство киевскому князю.
        «Не хочу, чтобы столь благодатное для войны время было потрачено князьями на споры и склоки, - так пояснил свое решение галицкий князь. - Мстислав Романович старейший из всех собравшихся здесь князей. Ему и вести войско на врага!»
        Мудрый поступок Мстислава Удатного был одобрен всеми князьями и воеводами.
        Неожиданно в русском стане объявилось новое посольство от татарских полководцев Субудая и Джебэ. Татары приплыли на фряжском торговом судне со стороны днепровских порогов.
        На этот раз послов было трое, с ними прибыли все те же двое арабов-толмачей.
        Глашатаи в русском стане собрали в шатре Мстислава Романовича всех князей, были приглашены и половецкие ханы.
        Татары вступили в собрание русских князей и половецких ханов с надменно поднятыми головами. По сравнению с предыдущими татарскими посланцами эти были гораздо старше по возрасту. На них были цветастые бухарские халаты и причудливые уйгурские шапки с лентами. Послы опустились на колени и коснулись лбом земли, приветствуя киевского князя, который восседал на походном троне красный и злой после тяжкого похмелья.
        Послы распрямились, и старший из них произнес:
        - Пусть великий князь русов подумает над нашими словами. Смерть наших послов не прибавила славы русскому войску. Если русские князья по-прежнему намерены сражаться с нами, защищая половцев, это ваше дело. Мы же опять предлагаем русским князьям союз и дружбу. Монголы с Русью никогда не враждовали в отличие от половцев, которые всегда приносили русам смерть и разорение…
        Толмач еще не закончил переводить на русский сказанное послом, как среди половецких ханов произошло какое-то движение, послышались гневные выкрики:
        - Заткните глотку этому ублюдку!
        - Надо изрубить на куски этих собак-мунгалов!
        - Смерть мунгалам! Смерть!..
        Двое знатных половцев подскочили к послам с обнаженными кинжалами в руках. Это были ханы Тааз и Кутеск. Оба дерзкие и ловкие, как барсы. Замшевая куртка Кутеска была украшена множеством медных и серебряных бляшек, нашитых на рукавах и по нижнему краю. Такие куртки у половцев имели право носить только самые отважные воины. Длинные желтые волосы Кутеска были заплетены в две косы.
        Голова Тааза была гладко выбрита, лишь на макушке красовалась длинная густая прядь - символ несгибаемого мужества. Парчовый кафтан Тааза был расшит узорами в виде змей. Змея была родовым тотемом его рода.
        Кутеск схватил главу посольства за ухо. Тааз приставил ему кинжал к горлу.
        - Ну, что ты теперь скажешь, собачий сын? - с усмешкой проговорил Тааз.
        - Режь ему глотку! - сказал Кутеск.
        На скуластом плосконосом лице старого монгола не дрогнул ни один мускул. Два других посла тоже стояли неподвижно, как статуи.
        Тааз обернулся на киевского князя, желая узнать его волю. Шатер наполнился криками половцев, которые требовали убить послов.
        - Пусть скажет, где стоит татарское войско, - властно произнес Мстислав Романович. - Пусть скажет, сколько копий в ихней орде.
        Кутеск встряхнул посла за рукав халата:
        - Ну, говори!
        - Наше войско везде и всюду, - сказал старший посол. - Наши воины, как комары. Их можно убить, но невозможно перебить всех.
        От монгольских мечей и стрел не спасут ни храбрость, ни стены городов. Так всегда было и будет впредь.
        Мстислав Романович после краткого раздумья вяло махнул рукой, небрежно обронив:
        - Кончайте нехристей, да не тут, а то ковер персидский кровью измажете. Волоките их вон из шатра!
        Половцы скопом ринулись на послов, но путь им преградил Мстислав Удатный.
        - Княже киевский, не к лицу тебе злодействовать! - возмущенно заговорил галицкий князь. - Послов убивать нельзя. От такого бесчестья вовек не отмоешься! Одумайся, брат.
        - Поучать меня будешь! - Киевский князь сверкнул глазами на Мстислава Удатного. - Иль ты не слышишь дерзости из уст этих поганых нехристей?
        - Послы дерзят не от себя, они вещают устами тех, кто их посылает на переговоры, - сказал Мстислав Удатный. - Вот сойдемся с татарскими воеводами грудь в грудь, тогда и рассчитаемся с ними за их дерзкие речи. Послов же убивать - дело постыдное, великий князь.
        Мстислав Романович после мучительных колебаний позволил отпустить татарских послов с миром.

* * *
        На другой день примчались половецкие дозорные и сообщили о приближении татар. Многие из половецких наездников были изранены татарскими стрелами. Половцы спешно переправлялись на плотах и лодках на правый берег Днепра, где раскинулись станы русских князей.
        Русичи вглядывались в степь за Днепром, там маячили редкие неведомые всадники на вершинах невысоких холмов.
        После полудня степь за Днепром покрылась множеством конных татар, которые лихо скакали на приземистых длинногривых лошадях. Вражеская конница не стояла на месте, перемещаясь по степному простору, как перекати-поле.
        Князья на военном совете постановили переправить на левый берег Днепра лучшие конные дружины и ударить на татар.
        Из поставленных в ряд ладей, связанных веревками, ратники быстро соорудили мост через могучую реку. Ладьи стояли борт к борту, сверху на них были настелены доски. Мост получился широкий и прочный.
        Первой на другой берег Днепра перешла лихая дружина юного волынского князя. Пять сотен волынян стояли в охранении, пока по мосту двигались конные отряды и повозки обоза. Вместе с русичами переходили через Днепр и половецкие конники. Молодые ханы Тааз, Алтуш, Кутеск и Каталей рвались мстить татарам за свои прошлогодние поражения.
        Всего в передовом отряде было пять тысяч русских дружинников и столько же конных половцев.
        Весна была необычайно жаркая. Много дней дули суховеи. Густая молодая трава начала вянуть и свертываться. Солнце палило немилосердно.
        Развернувшись широким фронтом, русичи и половцы на рысях двинулись на татар, которые откатывались в глубь степи, все время держась вдоль протоптанного веками Залозного шляха. Татары на всем скаку отстреливались из тугих дальнобойных луков. Превосходство татарских лучников сказалось сразу, их стрелы летели гораздо дальше, чем у половцев и русичей, и стреляли они метче.
        Русские дружинники подбирали вражеские стрелы и с удивлением разглядывали их. Стрелы были очень длинные, с черным или красным оперением, с самыми разнообразными наконечниками: то в виде длинного шила, то в виде заостренного конуса, то в виде тяжелого трехгранника, то в виде двузубца…
        Низкорослые лошади татар оказались на удивление верткими и стремительными в скачке. Стремясь избежать прямого столкновения, конные татарские сотни рассыпались по беспредельной равнине, ныряя во впадины и овраги. Татары постоянно маячили перед наступающими русскими и половецкими дружинами, словно дразня их и как бы красуясь своей неуязвимостью.
        Опытные дружинники галицкого князя все же сумели подстрелить из луков двух татар.
        Мстислав Удатный сам пожелал осмотреть тела убитых мунгалов, с которыми ему доселе не доводилось встречаться в бою. Князь спешился и вступил в круг своих дружинников, которые разглядывали оружие сраженных стрелами мунгалов.
        Мстислав снял с головы позолоченный островерхий шлем и склонился над мертвецами.
        Один из убитых татар был с пробитой насквозь шеей, другому стрела угодила прямо в глаз.
        На мертвецах были длинные стеганые халаты, поверх которых были надеты железные пластинчатые панцири, на поясе у обоих висели нож и сабля. На ногах были широкие кожаные сапоги с загнутыми голенищами.
        Дружинники сняли с убитых татар островерхие железные шлемы и передавали их из рук в руки.
        - Шлемы-то хорезмийские, - заметил кто-то из гридней. - И щит вот у этого трупяка тоже хорезмийский.
        - А сабли-то у них из голубой стали, - проговорил другой дружинник, осматривая изогнутый татарский клинок. - Не иначе, из Джунгарии.
        Кроме сабель и кинжалов дружинники сняли с мертвых мунгалов большие колчаны со стрелами, саадаки, волосяные арканы и небольшие топорики.
        Мстислав заинтересовался татарским луком, изготовленным из древесины какого-то неизвестного на Руси дерева. В средней части лук был оклеен костяными накладками и обмотан ивовой корой в том месте, где лучник накладывает стрелу. Тетива лука была сплетена из жил какого-то крупного животного, по всей видимости быка.
        Убитые мунгалы имели отталкивающий вид: бритоголовые, с косами на висках, смазанными бараньим салом. Их дочерна загорелые лица были искажены гримасой предсмертной агонии, раскосые глаза были полузакрыты, из ощеренных ртов торчали кривые зубы, желтые, как у старых кляч. У одного из мертвецов на груди под панцирем оказался мешочек, из которого дружинники высыпали на траву россыпь золотых монет и несколько отрезанных женских ушей с золотыми серьгами.
        - Откуда же вы свалились на нашу голову, идолища поганые? - проворчал Мстислав и поморщился. - Они еще разлагаться не начали, а от них уже такая вонь идет, хоть нос затыкай!
        Мстислав взглянул на галицкого воеводу Юрия Домамерича.
        - Эти мунгалы, наверно, с рождения мыться не приучены, - усмехнулся воевода. - Такая жара, а они в стеганых халатах парятся. Чудной народ!
        Всадники хана Кутеска и дружинники Даниила Романовича настигли один из отступающих татарских отрядов, взяв его в клещи. Завязалась яростная битва. Несколько сотен конных татар с воинственным кличем с разных сторон бросились на выручку к своим. Теперь в окружении оказались волыняне и батыры Кутеска. На шум битвы устремились галичане и киевляне, а также конники Тааза и Алтуша. Над степью поднялась пыльная завеса, в которой сверкали на солнце сталкивающиеся клинки мечей, шлемы и щиты воинов.
        Князь Даниил ударом копья сбил с коня татарского военачальника. О том, что это был не простой сотник, говорило то, что окружавшие этого знатного мунгала телохранители сражались насмерть и полегли все до одного под мечами русичей. А было этих телохранителей тридцать человек.
        Половцы допросили знатного пленника, который неплохо говорил по-половецки.
        - Это дархан, начальник над тысячей воинов, - сказал хан Кутеск Даниилу, кивнув на пленника, которому русичи накладывали повязку на пробитое бедро. - Его зовут Гемябек. Он возглавляет головной отряд хана Джебэ.
        - Где основные силы Джебэ? - спросил Даниил.
        Кутеск обратился к пленнику на своем родном языке.
        Гемябек, морщась от боли, махнул рукой на юго-запад.
        - Где-то там… - Кутеск указал рукой на закат солнца. - Джебэ послал Гемябека проверить, каковы русы в сече, крепки ли у них кони.
        - Ну как, проверил? - усмехнулся Даниил, возвышаясь над пленником, сидящим на примятой траве. - Погоди, нехристь, доберемся и до твоего хана!
        Кутеск перевел пленнику слова Даниила и что-то еще добавил от себя, сердито замахнувшись на него плетью.
        Разбитые татары умчались прочь, нахлестывая коней. Русичи и половцы снимали с поверженных врагов оружие, шлемы и панцири, стаскивали сапоги, примеряли на себя добротные пояса, украшенные костяными и серебряными накладками. Татар полегло больше сотни. У русичей и половцев было всего около тридцати убитых.
        - Надо продолжить преследование! - молвил горячий Изяслав Ингваревич, племянник Мстислава Немого. - На такой жаре татары далеко от нас не уйдут, кони у них не железные. Порубим поганых татар в капусту!
        С ним согласился Даниил Романович.
        Однако Мстислав Удатный приказал трубить отступление.
        - Головному полку опасно далеко отрываться от главных сил, - сказал он. - Мы же не знаем, где именно поджидают нас татарские ханы и как много конницы у них под рукой. Думается мне, что это бегство татар - обычная уловка.
        Русские дружины повернули обратно к Днепру. Половцы были недовольны, но не посмели прекословить галицкому князю, авторитет которого был среди степняков непререкаем.
        Когда до Днепра было уже рукой подать, из знойного марева степи вынырнула лавина татарских всадников, которые храбро обрушились на замыкающий половецкий отряд ханов Алтуша и Кутеска. Обнажив мечи, русские дружинники бросились на помощь к половцам. После краткой беспорядочной стычки татары повернули вспять. Половцы и дружина Изяслава Ингваревича гнались за бегущими татарами, как борзые за зайцами.
        Когда половцы оторвались на целый перестрел, на галицко-волынские дружины с двух сторон налетели притаившиеся в оврагах конные сотни татар. Произведенная ими атака на конные русские полки поразила даже видавшего виды Мстислава Удатного. Со свирепым воем мунгалы неслись на русское воинство, которое спешно смыкало ряды, затем, круто повернув коней, татары проносились мимо, почти в упор расстреливая русичей из луков. Вновь развернув коней, татары атаковали русичей с другой стороны, и опять проносились мимо, сыпля стрелами. Когда волыняне, сломав строй, погнались за татарами, те рассыпались в разные стороны, как брызги от брошенного в воду камня.
        В то же время другой татарский отряд налетел на волынян с тыла. Вспыхнула беспорядочная свалка, когда кони и люди, сталкиваясь, валились в траву; кто-то рубился мечом, кто-то боевым топором. Съезжаясь вплотную, русичи и татары цепляли друг друга руками за горло, хватались за ножи. В этой сумятице татары пересадили раненого Гемябека на свежую резвую лошадь и умчали его в степь. После чего отрывисто засвистели костяные татарские дудки. Атака татар мигом иссякла. Вся лавина татарской конницы стремительно обратилась в бегство.
        - Ай да мунгалы! - восхищенно промолвил Юрий Домамерич. - Выручили-таки своего Гемябека!
        - Эх ты, растяпа! - выговаривал своему зятю Мстислав Удатный. - Проворонил такого пленника! Купился на уловку каких-то вонючих мунгалов!
        Даниил помалкивал, досадливо кусая губы.
        Глава шестая
        Разлады
        В вечерних сумерках князья собрались на совет в шатре киевского князя. Рыжим пламенем горели масляные светильники, в их неверном свете на полотняных стенках шатра двигались бородатые тени. Князья и воеводы сидели полукругом кто на скамье, кто на грубо сколоченном табурете. В глубине шатра на кресле с подлокотниками восседал киевский князь.
        Все слушали негромкую речь волынского воеводы Велимира, ходившего с передовым полком против татар вместе с Даниилом Романовичем.
        - Из луков татары стреляют здорово, надо признать, - молвил воевода, - но в ближнем бою татары намного слабее половцев. Одолеть их будет нетрудно. Удивляюсь, почему половецкие ханы не смогли посечь этих диких мунгалов.
        С Велимиром не согласился галицкий воевода Юрий Домамерич.
        - И стрелки, и ратники, и наездники из татар отменные! - заявил он. - Татары чаще предпочитают рассыпной строй, но и в плотном строю эти нехристи сражаться умеют. Победить татар будет трудненько, помяните мое слово. Сегодня мы не единожды обращали татар в бегство. Однако я не уверен, что наши конные полки доказали татарам свое превосходство. Скажу больше, отбив из наших рук своего военачальника, татары тем самым проявили большую храбрость и большее воинское умение, нежели наши дружинники.
        - В сече татар полегло втрое больше, чем наших ратников! - горячился Велимир. - Я сам зарубил четверых нехристей! Не выстоять татарам против наших полков, как бы много их ни было.
        - Ты посчитай, друже, сколько наших гридней пало от стрел татарских, - спорил с Велимиром Юрий Домамерич. - Эти черти узкоглазые бьют, почти не целясь, и не промахиваются. Так что, друже, наших воев полегло не меньше, чем татар.
        Мнения воевод, ходивших на вылазку против татар, разделились. Одни поддерживали Юрия Домамерича, другие - Велимира.
        - Довольно споров! - повысил голос киевский князь. - Послушаем, что скажет Мстислав Удатный. Он средь нас самый опытный воин.
        - Буду откровенен, братья, - сказал Мстислав Удатный. - Татары, без сомнения, сильнее половцев. Они лучше вооружены, лучше организованы. Ежели татар так же много, как половцев, то победить их будет нелегко. Нужно усилить наш передовой конный полк и преследовать татар, как волки преследуют оленье стадо. Таким образом, можно будет выйти на основную татарскую орду и покончить с нею в одной решительной битве.
        - Так и порешим, - подвел итог киевский князь, борясь с зевотой. - Мстислав Удатный передовой полк возглавит, половецкая конница пойдет за ним следом для ближайшей поддержки. Я возьму под свое начало всю остальную рать.
        На другой день спозаранку все русское воинство потянулось к мосту через Днепр.
        Перебравшись на левый днепровский берег, Мстислав Романович стал собирать князей на совет, чтобы договориться о порядке движения полков на марше. Внезапно ему сообщили, что Мстислав Удатный ни свет ни заря поднял головной конный полк и умчался в степь. Половецкие дозорные оповестили галицкого князя о приближении татар. Дружина пересопницкого князя замешкалась и отстала от головного полка. Отстала и дружина Мстислава Немого.
        - Мстислав Немой и его племянник Изяслав Ингваревич надеются догнать галицко-волынские полки, оба спешно двинулись на юго-запад вдоль Залозного шляха, - поведал киевскому князю его гридничий Ермолай Федосеич. - Конники Михаила Всеволодовича тоже ушли вдогонку за Мстиславом Удатным.
        - Я же велел черниговским князьям купно держаться, - рассердился Мстислав Романович. - Почто Михаил Всеволодович посмел меня ослушаться! Куда глядел Мстислав Святославич?
        - Михаил Всеволодович сам себе голова! - гридничий пожал плечами. - Разве ж он допустит, чтобы вся слава и добыча достались Мстиславу Удатному. Да ни за что!
        Мстислав Романович и его воеводы чуть ли не силой остановили шумского князя Святослава Ингваревича и каневского князя Святослава Владимировича, которые во главе своих конных дружин тоже вознамерились идти вдогонку за Мстиславом Удатным.
        - Нельзя оставлять пешую рать и обоз без конной поддержки, - молвил на спешно собранном совете Мстислав Романович. - И конным полкам без пешцев в большую битву с татарами также лучше не ввязываться. Нельзя растягивать войско на марше. Беспечность недопустима в войне со степняками, которые горазды на разные хитрости. Тем паче, братья, недопустимо двигаться без всякого порядка кто где захочет. Авангард и арьергард должны быть в поле зрения наших основных сил.
        - Как же быть с головным полком? - спросил черниговский князь. - Чаю, Мстислав Удатный уже перестрелов на тридцать от нас оторвался. Коль окружат его татары, то наши полки вряд ли успеют к нему на помощь.
        - Мстислав Удатный во всяких переделках бывал, - сказал киевский князь. - Не думаю, что татарам удастся поймать его в сети. Впрочем, вечером я поговорю с ним. Уходить так далеко вперед головному полку очень опасно!

* * *
        Когда все русское войско перешло через Днепр, Мстислав Романович приказал разобрать мост. Было решено оставить лодки и насады у левого днепровского берега под охраной трех сотен пеших ратников.
        К тому времени у моста скопилось около полусотни торговых судов: греческих, немецких, фряжских, русских… Одни суда двигались вниз по течению Днепра, другие шли на веслах против течения. Наплавная переправа, сооруженная русскими князьями на излучине Днепра, на два дня задержала движение купеческих кораблей.
        Дружинники соорудили легкий навес из парусины, чтобы киевский князь и его приближенные смогли потрапезничать в тени, а не на солнцепеке. Шатров князья и воеводы не ставили, поскольку через час-другой войску предстояло выступать в глубь степей по следам головного русского полка.
        Мстислав Романович уселся на свой походный сундучок. Слуга в белой рубахе подал ему глиняную миску с мясной похлебкой и деревянную ложку.
        Гридничий Ермолай Федосеич сидел прямо на траве, скрестив ноги калачиком по степному обычаю, и уплетал за обе щеки жирный суп.
        Рядом с ним сидел долговязый дубровицкий князь, прислонясь широкой спиной ко вбитому в землю шесту. Он отказался от супа и лениво жевал хлебный мякиш, щуря глаза, как сытый кот. Племянник киевского князя Святослав Владимирович примостился на вязанке хвороста, перед ним на траве стояло большое медное блюдо с пареной морковью и мочеными яблоками. Святослав больше налегал на яблоки.
        Чуть в стороне сидел на седле, подстелив сверху попону, зять киевского князя, юный Андрей Владимирович. Он что-то писал на клочке пергамента тонкой палочкой-писалом, макая ее в маленький стеклянный пузырек с черной тушью.
        - Что ты там корябаешь, грамотей? - насмешливо окликнул зятя Мстислав Романович. - Неужто надумал летописцем заделаться, а?
        - Письмецо пишу для Сбыславы, - не поднимая головы, ответил Андрей. Его растрепанные русые кудри разметал легкий ветерок. - Один купец новгородский обещал доставить мое послание Сбыславе прямо в руки.
        - Неужто стосковался по жене, младень? - усмехнулся дубровицкий князь. - Всего-то две седмицы прошло, как ты с нею в разлуке.
        Андрей нахмурил светлые брови и ничего не ответил, продолжая сосредоточенно выводить буквы на пергаменте.
        Дубровицкий князь перевел взгляд на Мстислава Романовича. Тот выразительно повел густой бровью: «А ты как думал?.. Любовь!»
        Едва начав движение по Залозному шляху, русское войско внезапно остановилось. Причина была в том, что смоленский князь отказывался идти в арьергарде и хотел занять место в передовом полку, но черниговский князь, возглавлявший авангард, не желал пускать его туда. Мстислав Романович чуть не охрип, споря и ругаясь с Владимиром Рюриковичем и Мстиславом Святославичем, у которых дело едва не дошло до драки. Оба жаждали сойтись в сече с татарами, а не тащиться где-то далеко позади с обозами.
        Наконец князья сошлись на том, что киевляне будут постоянно двигаться в середине войсковой колонны, а черниговцы и смоляне будут поочередно идти то в голове, то в хвосте русского войска. Владимир Рюрикович и Мстислав Святославич помирились и разошлись к своим полкам.
        Прозвучал сигнал боевой трубы, русское войско двинулось вперед.
        На раскаленном небе не было ни облачка. Полки шли протоптанным путем по шляху, взбивая тучи пыли, в которой задыхались и кони и люди. Черная земля рассыпалась под ногами и тяжелыми колесами повозок.

* * *
        Вечернее зарево окрасило небосклон на западе в пурпурный цвет.
        Сойдя с пыльного шляха в степь, русские полки стали располагаться на ночлег. Обозные мужики ставили повозки в круг. В середине этого круга выросли шатры и палатки, заполыхали костры.
        Из сумеречной мглы неожиданно вынырнули несколько сотен всадников - это была дружина новгород-северского князя Михаила Всеволодовича.
        - Ну что? Настиг Мстислав Удатный мунгалов? - нетерпеливо спросил Мстислав Романович, едва Михаил Всеволодович появился в его шатре.
        - Настиг, - коротко ответил Михаил и, взяв из рук отрока кубок с квасом, принялся жадно пить.
        - Чем же закончилась сеча? - поинтересовался находившийся тут же дубровицкий князь.
        - Посекли галичане мунгалов, - ответил Михаил и устало опустился на скамью. Его плащ был покрыт большими пятнами засохшей крови.
        - Задело тебя в сече, брат? - участливо промолвил Александр Глебович и указал на кровавые пятна.
        Михаил сбросил с плеч корзно.
        - Это не моя кровь, - сказал он. - Коня подо мной убили в битве. Насилу ногу из-под убитого коня вытащил. Кабы не гридни мои, изрубили бы меня татары. Заглянул я ныне смерти в глаза!
        - Много ли было мунгалов? - опять спросил Мстислав Романович.
        - Немного, - ответил Михаил. И угрюмо добавил: - Ох и лютые они в сече, эти мунгалы!
        - Где же Мстислав Удатный? Почто он сюда не подошел? - недоумевал Мстислав Романович.
        - Не ведаю, брат. И ведать не хочу! - огрызнулся Михаил. - В раздоре я с ним.
        Мстислав Романович досадливо всплеснул руками:
        - В чем же причина, брат?
        - Не по совести поступает Мстислав Удатный, - сказал Михаил. - О своих галичанах радеет, а на прочих русичей ему наплевать! Захватили мы у татар полсотни добрых коней, я попросил у Мстислава одного коня для себя и еще шесть для бояр своих. Так Мстислав мне отказал да еще нагрубил, заявив, что дружинники мои в сече были нерасторопны, как бабы беременные!
        Мстислав Романович сочувственно покивал головой.
        - Гордыни-то Мстиславу Удатному не занимать! - пробурчал он. - Я потолкую с ним об этом при случае, брат.
        - Не желаю я под началом Мстислава Удатного в головном полку ходить, - продолжал изливать свое раздражение Михаил Всеволодович. - У меня от его самонадеянности изжога начинается! Кем он себя возомнил? Новым Александром Македонским? Мои гридни ни в чем галичанам не уступят, а посему имеют право на свою долю в военной добыче.
        - Ладно, брат, - сказал Мстислав Романович, - ступай под начало своего дяди Мстислава Святославича. Он тобою помыкать не будет. И добычей тебя не обделит.
        Когда Михаил Всеволодович удалился, дубровицкий князь позволил себе язвительную реплику:
        - Не иначе Михайло-то вздумал Мстиславу Удатному перечить да советы давать, а тот ведь этого не выносит. Галицкому князю палец в рот не клади! - Александр Глебович рассмеялся. - Поделом Михайлу толстозадому! Наперед будет знать, как с Мстиславом Удатным тягаться!
        - По-твоему, значит, Мстислав Удатный всюду прав, так, что ли? - нахмурился Мстислав Романович. - Галицкий князь желает в одиночку жар загребать. При удаче он ведь и с нами добычей не поделится. Смекай, брат!
        - Мстислав Удатный и рискует больше всех нас, - заметил Александр Глебович. - Он же постоянно впереди, постоянно в опасности.
        - А его никто не понуждает лезть в омут с головой, - сердито проговорил Мстислав Романович. - Эдакая удаль всегда до поры, уж поверь мне! Сколько я знаю Мстислава Удатного, всегда его храбрость граничила с безрассудством!
        «Кабы не его храбрость, брат, так не бывать бы тебе киевским князем!» - подумал Александр Глебович, но вслух ничего не сказал.
        Глава седьмая
        Неистовый Даниил
        Волынский князь Даниил Романович выделялся из всех молодых князей какой-то особенной статью. Его природная мужественность была заметна во взгляде, в посадке головы, в манере речи. Старшие князья относились к Даниилу, как к равному, поскольку знали, через какие опасности он прошел и каких сильных недругов одолел, чтобы вокняжиться во Владимире-Волынском.
        Древнерусский летописец оставил такое описание князя Даниила: «Сей князь роста был немалого, широк в плечах и при этом стремителен в движениях, как хищный зверь. Темно-русые власы на его голове топорщились, будто грива льва. В очах его, больших и синих, никогда не бывало страха. С кем Даниил дружил, те его боготворили и почитали. От угроз Даниила трепетали даже сильные духом, ибо угрозы его никогда не бывали пустыми. В сече Даниил был храбр и неудержим; знал толк в конях и оружии…»
        Случай с татарским военачальником Гемябеком, которого мунгалы сумели вырвать из плена, не давал покоя Даниилу. Досада и злость жгли его нестерпимо. Когда половцы сообщили Даниилу, что Гемябек, несмотря на рану, опять появился в атакующих татарских сотнях, волынский князь устроил за имовитым мунгалом настоящую охоту.
        Татары, дразня русичей и половцев стремительными наскоками, все время отступали в южном направлении. Где-то среди степных оврагов и солончаковых пустошей, затаившись, ожидала своего часа вся татарская орда. Хитрый замысел татарских ханов был понятен Мстиславу Удатному. Татары, по всей видимости, вознамерились заманить в ловушку головной полк русичей. Однако галицкий князь не привык выступать в роли добычи, поэтому он применил против татар еще более хитрый контрманевр.
        Еще до рассвета несколько отрядов половцев на резвых лошадях ушли на запад и юго-восток с целью обойти татарские дозоры и оказаться у татар за спиной. Утром галицко-волынские конные полки и дружины луцкого и пересопницкого князей, как обычно, завязали перестрелку из луков с татарской конницей. Постепенно русичи стали сближаться с татарами, но до прямых столкновений не доходило, так как татары постоянно подавались назад.
        Волыняне во главе с Даниилом были на самом острие атакующего русского строя, они высматривали в нестройных татарских сотнях тысячника Гемябека. Наконец Гемябек был обнаружен самыми зоркими из дружинников Даниила. Знатный татарин гарцевал на быстрой пегой лошади с длинной гривой. Гемябек тоже заметил Даниила и несколько раз пускал в него стрелы, одна из которых вонзилась в щит волынского князя.
        «Погоди, нехристь косоглазый! Доберусь я до тебя! - мстительно думал Даниил. - Второй раз от меня не сбежишь!»
        По сигналу, данному Мстиславом Удатным, русская конница стремительно пошла на татар, развернувшись широким фронтом. Татар было втрое меньше, поэтому они обратились в бегство, разделившись на два отряда, каждый из которых при отступлении старался постоянно нависать над фланговыми полками русичей. Кони перешли в галоп. Татары уходили к гряде невысоких холмов.
        Вдруг на этих холмах возникли густые цепи половецких всадников; в этих степях половцы были у себя дома, поэтому они мастерски осуществили задумку Мстислава Удатного. Татары заметались, оказавшись между двух огней. Часть татар решила пробиваться через половецкий заслон, остальные попытались выскользнуть из ловушки, уповая на резвость своих коней. Ударился в бегство и Гемябек.
        Даниил и несколько его гридней на выносливых скакунах мчались вдогонку за наездником на пегой лошади. Из-за раны в бедре Гемябек не мог уверенно держаться в седле и выдерживать долгую скачку, поэтому телохранители укрыли его в старой волчьей норе на склоне одного из половецких курганов.
        Даниил, увидевший пегую лошадь, мчавшуюся с пустым седлом, сразу смекнул, в чем дело, и повелел своим дружинникам обшарить все курганы и кусты дикой вишни вдоль русла пересохшего степного ручья.
        Дружинники нашли волчье логово и вытянули оттуда за ноги полузасыпанного песком и сухой травой тысячника Гемябека. Ему связали руки и привели к Даниилу.
        - Что же ты, нехристь плосколобый, пришел к нам без спроса и ушел, не спросясь! - насмешливо обратился к пленнику Даниил. - Прыткий ты, как заяц-русак! Но до нашей прыти тебе далеко.
        Дружинники дружно засмеялись, довольные тем, что смогли угодить своему князю. Засмеялся и толмач-половчин, переводивший Гемябеку слова Даниила. Пленник угрюмо молчал, глядя себе под ноги.

* * *
        - Ну, Данила! Ну, хват! - восклицал Мстислав Удатный, тряся за плечи своего зятя. - Выследил-таки Гемябека и прижал к ногтю! Волоките сюда этого злыдня кривоногого, сейчас он расскажет нам все про орду татарскую и про кагана Чагониза.
        Убитых татар русичи сложили рядком, сняв с них сапоги, кольчуги и пояса. У многих мертвых мунгалов к поясам были прицеплены небольшие кожаные сумки, где хранилось награбленное в походах злато-серебро. Среди порубленных в сече татар были и зрелые воины, и совсем еще юнцы, и седые старики, высохшие и морщинистые. Почти все убитые враги имели на себе старые шрамы, следы давних сражений. У кого-то не было одного глаза, у кого-то не хватало пальцев на руке. У одного мертвого татарина был срезан кончик носа, еще у одного было отсечено левое ухо.
        Сидя у костров под звездным южным небом, русичи негромко переговаривались между собой.
        - Похоже, эти мунгалы, окромя войны, ничем больше не занимаются, - молвил бородатый сотник из галицкой дружины. - У них старцы воюют наравне с молодыми. Среди трупяков я видел мунгалов седых и древних, кожа на них, как потемневший пергамент, зубов во рту почти нету, а пальцы кривые, как крючья. Злые ведьмы из царства Нави и те, наверно, испугались бы встречи с этими стариками-мунгалами!
        - И откель такие люди берутся? - вздохнул другой ратник, вороша палкой раскаленные уголья кострища.
        - Половцы сказывают, что татары пришли сюда из-за Алтайских гор, из страны цзиньцев, которая отгорожена от прочего мира длиннющей каменной стеной, - поведал сотник притихшим дружинникам. - Мунгалы завоевали царство цзиньцев и через земли карлуков и уйгуров продвинулись в Хорезм. Там орды кагана Чагониза обратили в пепел тридцать городов, истребили множество народа… Это случилось два года тому назад. Теперь вот дикие мунгалы добрались и до половецких степей.
        - Ежели так пойдет, то орда татарская и до Руси докатится, - заметил кто-то из дружинников.
        - Не докатится! - уверенно возразил сотник. - Не зря же князья наши вышли скопом на татар.
        - Вышли-то князья скопом, а по степи идут порознь, - прозвучал еще один неуверенный голос. - Слишком уж растянулись полки на марше. Почто Мстислав Удатный и Даниил Романович мчатся вперед без оглядки?
        Сотник промолчал. Он и сам с тревогой подумывал об этом.
        Глава восьмая
        Ярун из рода Токсобичей
        То, что в зятьях у хана Котяна ходит знаменитый Мстислав Удатный, знала вся Половецкая Степь. Но был у хана Котяна еще один зять - отважный Ярун из рода Токсобичей.
        Среди половцев об Яруне шла недобрая слава. В молодости из-за пустяковой обиды Ярун зарезал родного брата. По этой причине он долго скитался в чужих краях. После смерти отца Ярун вернулся в родное кочевье во главе отряда таких же сорвиголов, как и он сам.
        Дядья Яруна не пожелали давать ему доли из отцовских богатств, поэтому в орде Токсобичей вспыхнула кровавая междоусобица. Ярун собрал вокруг себя всех изгоев и преступников и начал против своих дядей беспощадную войну. Истребив дядей, Ярун принялся искоренять двоюродных братьев, которые в страхе разбегались от него по соседним кочевьям.
        Пришлось хану Котяну вмешаться, чтобы положить конец братоубийственной резне, которая уже вышла за пределы кочевий рода Токсобичей. Хан Котян имел свои виды на Яруна, поэтому он сумел обольстить его одной из своих дочерей. Из четверых сыновей хана Котяна ни один не отличался воинственностью. Это сильно беспокоило старого хана. Не за горами было то время, когда ему придется уступить ханскую кошму кому-то из сыновей. Вот только кому?
        Стада хана Котяна неисчислимы, на него работают сотни рабов и обедневших соплеменников. В ханских юртах много красивых рабынь, полным-полно роскошных паволок, ковров, одежд, злата-серебра… На кого оставить все эти богатства? Ни в одном из своих сыновей хан Котян не был уверен - нет среди них воителя под стать ему самому. Вот если рядом с молодым ханом будет воинственный и бесстрашный родственник, тогда за стада и прочие сокровища можно будет не опасаться. Котян решил, пусть этим родственником станет бек Ярун, который уже проявил свою жестокость и удачливость в битвах.
        Породнившись с ханом Котяном, Ярун возгордился и переселился в кочевье своего могущественного тестя, по сути дела, став его карающим мечом.
        Мстислав Удатный, как ни бился, не смог выпытать у Гемябека никаких ценных сведений. Даже после того, как пленнику прижгли пятки раскаленным железом, он не стал от этого разговорчивее.
        Разозленный Мстислав вызвал к себе Яруна, который тоже гонялся за Гемябеком, от сабли которого погиб его младший брат.
        - Мне ведомо, что у тебя зуб на этого мунгала, - сказал Мстислав Яруну. - Отдаю его тебе. Делай с ним что хочешь.
        Ярун оскалил белые зубы в торжествующей усмешке и отвесил поклон галицкому князю. Плечистые батыры из дружины Яруна выволокли Гемябека из шатра и поставили его на колени, заломив ему руки назад.
        Поигрывая кинжалом, Ярун приблизился к пленнику и схватил его за связанные на затылке косы. Понимая, что наступил его смертный час, Гемябек хрипло выкрикнул по-половецки:
        - Желтоухие собаки! Джебэ-нойон отомстит за меня! Его нукеры вспорют вам животы и выпустят наружу ваши кишки! Это случится скоро!
        - Заткнись, поганый шакал! - Ярун левой рукой взял Гемябека за ноздри, а правой перерезал ему горло от уха до уха. - Это тебе за смерть моего брата!
        Стоявшие вокруг половецкие воины подняли радостный крик, потрясая саблями и копьями.
        Мертвому Гемябеку отрубили голову и насадили на копье. Держа в руке копье с торчащей на его острие мертвой головой, Ярун направился к своему шатру. За ним шли его батыры и громко пели победную песню.
        Глава девятая
        Враг ускользает
        Их разговор с самого начала был пропитан взаимной неприязнью. Мстислав Романович не скрывал своего гнева, все действия галицкого князя казались ему самонадеянной блажью.
        - Тебе, брат, доверили головной полк для глубокой разведки, а не для завязывания сражений с татарами вдали от основной рати! - сердито молвил киевский князь. - Куда ты летишь без оглядки и роздыху? Полки на десять верст растянулись, пешцы от усталости с ног валятся.
        - Я преследую татар, великий княже, - сдерживая себя, отвечал Мстислав Удатный. - Не моя вина, что татары отступают так быстро.
        - Остановись, брат. Приказываю тебе! - сказал Мстислав Романович. - Так дальше продолжаться не может. Шесть дней полки идут неведомо куда. Надо передохнуть и собрать войска в кулак.
        - Нельзя останавливаться, великий княже, - возразил Мстислав Удатный. - Где-то неподалеку находится стан татарский. Не сегодня завтра мы выйдем на него! Половцы говорят, татары гонят за собой множество пленников, тыщи голов скота, овец, верблюдов… Также у татар навалом злата и узорочья всякого. Они же немало городов разорили на Кавказе и в Тавриде.
        - За свое добро татары будут биться отчаянно, тебе с одним головным полком их не одолеть, брат, - промолвил Мстислав Романович. - На стан татарский нужно наваливаться всеми нашими полками. Только так, а не иначе!
        - Покуда пехота подтянется, татары свернут лагерь и улизнут, - хмуро проговорил Мстислав Удатный. - Прошу тебя, великий княже, дай под мое начало конных смолян и черниговцев. Тогда я смогу задержать мунгалов до подхода пеших полков.
        - Ишь, какой прыткий! - скривился Мстислав Романович. - Я войском командую, а не ты. Не дам я тебе больше ни единого конного полка, ни единой конной сотни! Ты, брат, как я погляжу, слишком много себе власти взял. Я повелел каневскому князю находиться в боковом охранении, а он заявил, что по приказу галицкого князя дружине его надлежит в головном полку быть. Ответь же мне, брат, кто тут из нас самый главный верховод, ты или я?
        - Оба мы главные верховоды, великий княже, - ответил Мстислав Удатный. - Я выслеживаю ворога, а тебе надлежит его изничтожить. Славой же мы с тобой опосля сочтемся.
        Галицкий князь старался быть миролюбивым, но его миролюбие и желание договориться с великим князем без взаимной вражды и упреков натыкалось на откровенную неприязнь Мстислава Романовича. Едва полки отдалились от Днепра и двинулись в глубь степей, началась какая-то немыслимая погоня за головным русским полком и идущими с ним отрядами половцев. Все решения, принятые на последнем военном совете, были напрочь забыты Мстиславом Удатным, который увлекся преследованием татар, не обращая внимания на предостережения Мстислава Романовича.
        Киевский князь чувствовал, что теряет верховную власть над войском, половцы и младшие князья во всем повинуются только галицкому князю. Мстислав Удатный сам допрашивает пленных, сам выбирает пути преследования татар, сам распределяет захваченную в стычках добычу. За время шестидневного перехода по знойной степи Мстислав Удатный лишь сегодня наконец-то встретился с Мстиславом Романовичем. И то, как оказалось, не для совета с ним, а чтобы выпросить подкрепление в свой головной полк.
        Перепалку двух князей, самых именитых в русском войске, слушали еще два князя: дубровицкий Александр Глебович и вяземский Андрей Владимирович. Они неотступно находились при киевском князе из-за своего родства с ним.
        Устав спорить, Мстислав Удатный замолчал. Мстислав Романович продолжал говорить, то вставая с кресла, то вновь опускаясь на него. Он пил квас, томимый жаждой, гневно бросал слова и смотрел в дерзкие, упрямые глаза галицкого князя, невольно вспоминая его покойного отца Мстислава Храброго. Тот обладал таким же дерзким нравом и поразительным бесстрашием.
        Мстислав Храбрый в свое время бросил вызов самому Андрею Боголюбскому, который в гневе навел свои полки на днепровскую Русь. В пять раз меньше было воинов у Мстислава Храброго, поэтому он заперся в Вышгороде и целое лето выдерживал осаду суздальских и ростовских полков. С помощью родных братьев Рюрика и Давыда Мстиславу Храброму удалось победить воинство Андрея Боголюбского. После той блестящей победы под Вышгородом южные Мономашичи добрых пятнадцать лет первенствовали на Руси.
        «По отцовским стопам шагает Мстислав Удатный! - недовольно думал Мстислав Романович. - Непокорен и стремителен в делах! Коль ухватит врага за холку, то уже не отцепится. В удачу верит, а не в разум!»
        Мстиславу Удатному недавно исполнилось пятьдесят два года. Он был довольно высок и строен, у него были карие глаза, темные волосы, прямой нос с небольшой горбинкой. Усы Мстислав Удатный носил длинные, а бороду всегда подстригал коротко.
        Сидя на раскладном стуле, Мстислав Удатный внимал раздраженной болтовне киевского князя с печатью скорбного терпения на челе. Долгих речей он не выносил, а Мстислава Старого не считал ни умелым оратором, ни способным полководцем. Всеми своими жизненными успехами Мстислав Старый был обязан кому-то, в том числе и Мстиславу Удатному.
        Мстислав Удатный взирал на красную физиономию Мстислава Романовича, на его русые с проседью волосы, мощную фигуру - какой контраст с бледным, тонким лицом великокняжеского зятя Андрея, с его стройной фигурой!
        - Вот и поговорили по душам, мать твою! - выругался киевский князь, когда Мстислав Удатный удалился из шатра.
        Галицкий князь торопился к своему головному полку, опасаясь, что порывистый Даниил Романович в его отсутствие ввяжется в сечу с татарами или проглядит какую-нибудь хитрость с их стороны.

* * *
        На другой день полки вышли к реке Волчанке, которая, зарождаясь среди известняковых разломов, текла по оврагам и сбегала на равнину, испещренную невысокими холмами. Это были коренные земли орды хана Котяна. В укромной долине среди тисовых рощ, на берегу Волчанки половцы обнаружили следы татарского становища.
        Мстислав Удатный и Даниил Романович немедленно примчались туда во главе галицко-волынских дружин. От них не отставали дружины луцкого князя Мстислава Немого и двух его племянников.
        Отряды половецких ханов Кутеска, Тааза и Алтуша пришли вместе с волынским полком. Воины хана Котяна, возглавляемые беком Яруном, ушли дальше в степь по следам татарской орды.
        Судя по кругам от юрт на примятой траве, по лошадиному помету и множеству черных потухших кострищ, в стане пребывало не меньше десяти тысяч татар.
        - Мунгалы ушли отсюда совсем недавно, сразу перед рассветом, - поведали Мстиславу Удатному половецкие следопыты. - Мунгалы двинулись на юг. Уходили в спешке, шесть юрт оставили неразобранными, бросили кое-какую поклажу и два десятка хромых лошадей.
        - Это не основная орда мунгалов, - задумчиво промолвил Мстислав Удатный, оглядывая брошенные юрты и раскиданные вокруг них скатки войлока. - Пленных и сокровищ тут явно не было. Нет следов от повозок и верблюжьего помета. Этот татарский отряд и маячил перед нами все последние дни, прикрывая отход своего главного куреня. - Мстислав взглянул на Даниила, который был рядом с ним. - Чует мое сердце, мунгалы ушли к своему главному куреню. И курень этот где-то неподалеку. Искать надо! Разослать дозорных во все стороны!
        - Ярун уже напал на след татарской орды, - сказал Даниил. - Ярун здесь каждый кустик знает, из каждой речки он тут водицу пивал. От Яруна татарам не скрыться!
        - Дай-то бог! - с надеждой в голосе проговорил Мстислав Удатный.
        Киевские, черниговские и смоленские полки подошли к речке Волчанке только после полудня. К тому времени половцы и головной полк Мстислава Удатного уже стремительно преследовали татар, которые были вынуждены завязать сражение с настигшей их конницей Яруна.
        Яруну приходилось туго, покуда к нему на помощь не подоспели ханы Тааз и Кутеск со своими батырами. Потом на татар навалились русские дружины и конники ханов Алтуша и Каталея. Половцы были злы на татар, поэтому рубили их без всякой милости. Это были не беспорядочные конные стычки, а большое сражение, развернувшееся среди лугов и перелесков широкой живописной долины.
        Мстислав Удатный впервые увидел не хвост отступающего татарского войска, но всю татарскую орду, разбитую на сотни и тысячи, похожую на разъяренного тигра, окруженного большой стаей голодных волков. Татары упрямо пробивались на юг, сшибаясь с русскими витязями и половецкими богатырями. Впереди тараном двигались мунгалы в тяжелых железных панцирях и шлемах с личиной, их кони были защищены кожаными доспехами, войлочными нагрудниками и налобниками. Неровности местности помогали татарам маневрировать, они ухитрялись то и дело выскальзывать из сетей, которые расставлял им Мстислав Удатный, руководивший русско-половецким войском.
        Где было невозможно совершить фланговый охват или вклиниться между двумя русскими полками, там татары просто шли напролом, не считаясь с потерями. К концу дня русичи и половцы были измотаны жарой и тяжелым кровопролитием до такой степени, что прекратили преследование татар, которые в очередной раз пробили их заслон и повернули коней к югу, топча копытами своих же убитых и раненых.
        Мстислав Удатный оглядел поле битвы. Вся долина была усеяна телами павших воинов и лошадей, даже при беглом взгляде было видно, как много полегло татар. Численный и тактический перевес был на стороне половцев и русичей. И все же татары сумели вырваться из окружения.
        К Мстиславу приблизился каневский князь Святослав Владимирович, в его руке был длинный узкий меч, весь красный от крови.
        - Лихо мы посекли нехристей татарских! - торжествующе воскликнул Святослав и воткнул меч в землю. - Полная победа, брат!
        - В том-то и дело, что неполная победа, - мрачно сказал Мстислав, едва взглянув на раскрасневшегося каневского князя. - В этой долине татары были как в ловушке. Мы должны были истребить их до последнего человека, но так и не смогли этого сделать. Позволили врагу уйти.
        - Так ведь силы воинов не беспредельны, брат, - промолвил Святослав Владимирович, утирая пот с лица. - Махать мечами на такой жаре - тяжкий труд! Я видел, кони у татар совсем заморенные. Далеко на таких конях татары не ускачут, завтра мы их настигнем и добьем окончательно.
        Галицкие дружинники приволокли раненого татарского десятника.
        Мстислав Удатный спросил у пленника, как зовут татарского военачальника, который так храбро сражался сегодня с русичами и половцами.
        - Его зовут Тохучар-нойон, - ответил пленник.
        - Сколько конников было у Тохучар-нойона? - поинтересовался Мстислав.
        - Восемь тысяч, - прозвучал ответ.
        - Где находятся Джебэ и Субудай? - опять спросил Мстислав.
        - На реке Калке, в одном переходе отсюда, - проговорил кривоногий десятник, тупо взирая снизу вверх на рослого галицкого князя.
        - Сколько у них войска?
        Пленник растопырил короткие пальцы на обеих руках.
        - Десять тысяч? - спросил Мстислав.
        Толмач-половчин повторил вопрос князя по-кипчакски.
        Пленник молча кивнул.
        - Доставьте этого мунгала без промедления к великому князю, - сказал Мстислав своим дружинникам. - Еще передайте от меня Мстиславу Романовичу, что я отыскал главную татарскую орду. Пусть киевский князь поспешает сюда со всеми полками, скоро мы столкнемся со всею татарской ратью.
        Глава десятая
        Утешительные вести
        В светлицу вбежала совсем юная девушка в длинном, до пят, серебристо-голубом муаровом платье, широкие рукава которого были расшиты мелким жемчугом. Ее волосы были скрыты белым платком, лоб обрамляла золотая диадема с крупным изумрудом, который изумительно гармонировал с ее зелеными глазами. Розовый румянец на бледных девичьих щеках казался особенно ярким. У девушки был небольшой прямой нос, красивые чувственные губы, темно-русые, с плавным изгибом брови.
        - Матушка, мне сказали, что прибыл посланец от Андрея. Где он? - нетерпеливо воскликнула зеленоглазая красавица, застыв посреди комнаты.
        Великая княгиня Меланья Игоревна плавным жестом указала дочери на гостя, сидевшего на скамье у окна. Это был новгородский купец Полежай.
        - Будь здрава, Сбыслава Мстиславна! - Новгородец встал и отвесил юной княжне низкий поклон. - Довелось мне повстречаться с супругом твоим Андреем Владимировичем у днепровской луки, где рати князей наших переправлялись по мосту на левобережье Днепра. Князь Андрей попросил меня доставить к тебе сие послание. Порывшись в кошеле, привешенном к поясу, купец извлек свернутый в трубочку узкий лоскут пергамента и протянул его дочери великого князя.
        Сбыслава схватила пергамент так, как дети хватают любимое лакомство или приглянувшуюся игрушку.
        - Благодарю тебя, добрый человек! - Княжна сделала изящный полупоклон в сторону новгородца, затем попятилась к двери, смущенная его прямым взглядом. Не прибавив больше ни слова, Сбыслава торопливо скрылась за дверью.
        - На диво красива у тебя дочь, матушка-княгиня, - промолвил Полежай, вновь усаживаясь на скамью. - Таких красоток я даже в славном Новегороде не встречал!
        Меланья Игоревна улыбнулась доброй улыбкой, которая только добавила одухотворенной красоты ее большим голубым очам, полным алым устам и округлому белому подбородку.
        Две служанки, повинуясь властному жесту великой княгини, установили кресло с подлокотниками напротив гостя. Меланье Игоревне хотелось самой расспросить Полежая о муже и зяте, с которыми новгородец имел возможность увидеться всего четыре дня тому назад. Разодетая в золоченую парчу, статная Меланья Игоревна имела поистине царственный вид.
        Сбыслава же уединилась в своей спальне, развернула пергамент и поспешно пробежала глазами ровные строчки букв, выведенные рукой любимого человека. Она сидела у самого окна, забранного толстым разноцветным стеклом в свинцовых ромбовидных ячейках, в потоке солнечных лучей, переполняемая мимолетным счастьем.
        Вдруг у нее за спиной скрипнула дверь. Сбыслава оглянулась. На пороге стояла Варвара, ее двоюродная сестра. Глаза у Варвары были полны любопытства.
        - Что сообщает тебе твой ненаглядный? - спросила Варвара.
        Улыбаясь, она медленно приблизилась к Сбыславе и мягко коснулась ее плеча.
        - Андрей пишет, что войско выступает в степь, - ответила Сбыслава, аккуратно сворачивая пергамент в трубочку своими точеными белыми пальчиками. - Впереди идет Мстислав Удатный, татары бегут от него в разные стороны. За дружиной Мстислава Удатного двигаются прочие русские полки. Андрей полагает, что поход против татар не будет трудным. Скорее всего все закончится без большого сражения, поскольку татар очень мало.
        - Вот и чудесно! - Варвара на краткий миг прижалась щекой к щеке Сбыславы и направилась обратно к двери, что-то напевая себе под нос.
        В дверях Варвара остановилась и взглянула на Сбыславу. Та сжимала в пальцах маленький пергаментный свиток и задумчиво смотрела куда-то в пространство.
        - Не грусти, сестра! - ободряюще промолвила Варвара. - И месяца не пройдет, как вернется к тебе твой Андрюшка. Вернется с победой!
        Часть вторая
        Битва
        Глава первая
        Как поругались три Мстислава
        На восьмой день преследования отступающих татар русско-половецкое войско вышло к реке Калке.
        Узкое русло быстротекущей реки пересекало здешнюю холмистую равнину подобно рву. Речной поток извивался среди обрывистых меловых утесов и известняковых скал, затянутых изумрудной зеленью пышной южной растительности. Вбирая в себя воды больших и малых ручьев, текущих в ближайших оврагах, стремительная Калка несла свои прозрачные волны в Сурожское море, до которого было рукой подать.
        Головной полк Мстислава Удатного и половецкие отряды разбили стан на самом берегу реки в низине, окруженной тенистыми тополиными рощами и лощинами, заросшими диким орешником. Рядом были прекрасные выпасы для лошадей по склонам пологих холмов. Места в низине было достаточно для всего русского войска. Однако рядом со станом Мстислава Удатного расположились только смоляне, луцкий князь со своими племянниками да еще князь каневский.
        Черниговцы и киевляне перешли на другой берег Калки и расположились лагерями там. Черниговские полки раскинули шатры на равнине у самых бродов, а киевская рать забралась на холм, защищенный с юга и востока глубокими оврагами. Это была хорошая позиция для обороны, но за водой киевлянам приходилось ходить за добрых полверсты, так как рядом не оказалось никаких источников. Киевские ратники с ворчанием тащились к берегу Калки с деревянными ведрами в руках и с завистью поглядывали на черниговцев, которым до реки было всего полсотни шагов.
        Мстислав Старый продолжал упрямо делать то, чего не делали вот уже несколько дней все прочие князья, видя бегство татар. Киевский князь не уставал повторять своим воеводам, чтобы те постоянно были начеку, чтобы никто из воинов не отлучался из стана в одиночку, чтобы всякий ночлег проходил в укрепленном лагере. Мстислав Старый говорил князьям, что столь стремительное отступление татар - это скорее всего обычная уловка степняков, которые либо где-то готовят ловушку для всей русской рати, либо просто пытаются увести русские полки подальше от своих набитых сокровищами обозов.
        «Победное шествие Мстислава Удатного может запросто завершиться крахом, ибо нам не ведомы ни замыслы татар, ни их численность», - то и дело твердил киевский князь, но к нему прислушивались лишь немногие из воевод и князей.
        «Глядите, наш старичок забрался на самую высокую гору в округе от страха перед татарами! - с усмешкой сказал своим воеводам Мстислав Удатный. - За восемь дней погони за врагом на киевлян не упала ни единая татарская стрела. Киевляне все время шли далеко позади нас, галичан. Однако киевский князь упрямо старается доказывать своим воинам и боярам, что именно они-то и пребывают в центре опасности. Смех, да и только!»
        Князья и воеводы, собравшиеся на совет в шатре киевского князя, не раскрывали рта, как бы поглощенные хмурой задумчивостью Мстислава Романовича - такой печальной, словно великий князь готовился сообщить всем нечто трагическое. Совещание не начиналось, так как еще не подошли Мстислав Удатный и Даниил Романович. Их долгая задержка была явно неслучайной.
        Это подтвердили слова, какими обменялись после приветствий Мстислав Романович и наконец-то пришедший на совет Мстислав Удатный.
        - Не шибко-то ты спешишь на зов великого князя, брат мой! - с укоризной проговорил Мстислав Романович. - Мы уж тут заждались тебя!
        - А ты бы еще куда-нибудь подальше да повыше забрался, княже киевский! - огрызнулся галицкий князь. - Иль на равнине для твоих полков места не нашлось?
        Киевский князь начал военный совет с упреков в адрес галицкого князя, который, по его мнению, поставленный быть «очами» русского войска, все время норовит стать его «головой».
        - Наш уговор Мстислав Удатный не соблюдает, а ведь по этому уговору и по моему родовому старшинству главенство над воинством мне должно принадлежать! - возмущался Мстислав Романович. - И вы, братья, свидетели этого уговора. - Киевский князь широким жестом руки обвел сидевших полукругом князей. - Не может быть и не должно быть у войска две головы!
        - Брат, тебя никто старшинства и не лишает, - сказал на это смоленский князь Владимир Рюрикович. Он взглянул на Мстислава Удатного: - Ведь так, брате? Ты же не ищешь старшинства под Мстиславом Романовичем?
        - Не ищу и не помышляю об этом, - без колебаний ответил галицкий князь. - Мне доверили головной полк, вот я им и воеводствую.
        - Вижу, брат, как ты воеводствуешь! - сердито заговорил Мстислав Романович. - Всех половцев к себе переманил, забрал дружину каневского князя, причем вопреки моему запрету. Полки луцкого князя и обоих его племянников тоже под твоими стягами идут, а ведь я велел им подле моего полка быть. С первого же дня, как мы ушли от Днепра в степи, началась какая-то нелепая погоня за татарами. К чему было это ухарство и удальство? Ну, пощипали дружинники Мстислава Удатного и Даниила Романовича хвост татарской орды, и что с того? Татары как были недосягаемы, так и остались. И орда их слабее не стала, думается мне.
        - Ты не прав, брат, - покачал головой Мстислав Удатный. - В сече у реки Волчанки полки наши семь сотен татар истребили. И до этого волыняне и галичане не единожды обращали татар в бегство, отбив у нехристей четыре сотни лошадей и прочего скота больше тысячи голов, да и мунгалов полегло немало. И среди них - один дархан.
        - Воистину, какой повод для похвальбы! - криво усмехнулся великий князь. - Токмо неплохо бы упомянуть и о наших потерях за эти дни бессмысленной погони. Сколько у нас павших?.. Мне тут говорят, что-то около трехсот ратников, а у половцев убитых не меньше шестисот. То есть татары в долгу не остались.
        - Скоро наши дозорные разыщут главный курень татарский, тогда и покончим разом со всей татарской ордой, - сказал Мстислав Удатный.
        - Я слышу об этом уже восемь дней, - промолвил Мстислав Романович. - Полки наши забрались чуть ли не к самому морю, а враг наш по-прежнему как дым, мы его хватаем и схватить не можем.
        - Сколь веревочке ни виться, а конец все едино будет, - вставил Владимир Рюрикович. - Нельзя нам с нашим-то войском домой без победы возвращаться, великий княже. Надо разыскать курень татарский среди этих холмов и оврагов. И раздавить змеючее гнездо!
        Яркий портрет этого князя оставил нам летописец: «Владимир Рюрикович возрос, взирая на славу своего деда Ростислава Мстиславича и дерзновенную отвагу своего отца Рюрика Ростиславича. Сколь он был честен и благороден, столь же был и непостоянен в своих благих порывах. Не всякий из князей дорожил его дружбой, но всякий опасался его, всегда носившего нож за пазухой. Сей князь был рослый и широкоплечий, лицо имел полное, с правильными чертами, волосами и бородою был темно-рус. Честолюбием уродился в отца, под рукой которого начинал княжить и ходить в походы. Сребролюбив и жесток бывал сверх меры, по этой причине даже с близкой родней жил недружно…»
        Киевский князь согласился с Владимиром Рюриковичем, но объявил, что дальнейшее преследование татар будет проходить по его замыслу. Мстислав Романович вознамерился произвести перестановку полков на марше.
        - Теперь головным полком будет верховодить Мстислав Святославич, - заявил Мстислав Романович. - Его черниговцы станут застрельщиками грядущего большого сражения с татарами. Следом за черниговцами пойдут мои киевляне и вся половецкая конница. Полк правой руки возглавит Владимир Рюрикович, полк левой руки - Мстислав Немой. Галицко-волынские полки будут в арьергарде, на них возляжет обязанность охранять наши обозы, а также отражение возможного удара татар нам в спину. В таком порядке и выступим, когда дозорные разыщут татарскую орду.
        Даниил Романович, услышав такое из уст великого князя, стал мрачнее тучи. По молодости лет он не имел права вступать в спор со старшими князьями, поэтому Даниил и не пытался оспаривать решение Мстислава Романовича.
        Иначе повел себя Мстислав Удатный. Он вскочил со стула как ужаленный, едва великий князь кончил говорить.
        - Что я слышу, братья? - озираясь по сторонам, молвил галицкий князь. - Как это понимать? Все эти дни я вел всех вас к победе, а когда осталось сделать последнее усилие - меня спроваживают в арьергард! Вместо сечи с татарами мне повелевают стеречь обоз! В уме ли ты, великий княже?!
        Мстислав Удатный приблизился к сидевшему в кресле Мстиславу Романовичу и вперил в него тяжелый неприязненный взгляд.
        Повисла напряженная тишина.
        - Волею всех я тут старший князь, - нарочито медленно произнес Мстислав Романович, спокойно выдержав прямой взгляд Мстислава Удатного. - Я помышляю о всеобщем благе для нас - о победе над татарами. Ты достаточно повоевал в головном полку, брат мой. Теперь я доверяю тебе тыловое охранение. Всем быть впереди невозможно, кому-то надо быть и сзади.
        - Но почему именно мне надлежит быть позади всех? - сердито воскликнул Мстислав Удатный. - Я усматриваю в этом твои мстительные козни, великий княже!
        - Чем ты лучше других, брат? - промолвил Мстислав Романович тем же спокойным голосом. - Мы тут не забавами развлекаемся, и враг у нас ныне пострашнее половцев…
        - Потому-то мне и следует быть в головном полку, ибо я уже присмотрелся к татарам, к их тактике конного боя, - яростно заговорил Мстислав Удатный. - Черниговский князь за все эти восемь дней ни разу не столкнулся с татарами. У него и опыта-то никакого нет… Вот ему-то и место в арьергарде!
        Тут вскочил со своего стула Мстислав Святославич.
        - Я не вчера в седло сел, брат, - проговорил он, обращаясь к галицкому князю. - Я и в сечах бывал, и опасности видал! Пусть побеждал я в прошлом реже твоего, так я за чужими уделами не гоняюсь и на чужой каравай рта не разеваю!
        Мстислав Удатный мигом понял намек. Его родовым уделом был город Торопец, что стоит на стыке новгородских и смоленских земель. Однако Мстислав Удатный недолго княжил там. Везде и всюду ввязываясь в межкняжеские распри, он успел посидеть на княжеском столе в Смоленске, потом изгнал из Новгорода ставленника суздальских Мономашичей, от новгородцев Мстислав Удатный ушел в Киев, а оттуда - в Торческ. В конце концов Мстислав Удатный облюбовал Галич, где и вокняжился уже надолго вопреки желанию тамошних бояр.
        - А у тебя, брат, и зубов-то нету, чтоб рот разевать на чужую волость! - обрушился на черниговского князя Мстислав Удатный. - Ты всегда ходил в подручных у своего старшего брата Всеволода Чермного, под его дуду плясал! И ныне ты сидишь на столе черниговском лишь по милости старших племянников своих, сыновей Всеволода Чермного.
        За черниговского князя вступился Мстислав Романович, призывая галицкого князя не разжигать вражду между Ольговичами и Мономашичами в разгар войны с татарами.
        - Чем плох Мстислав Святославич по сравнению с теми, кто, добиваясь цели или высокого княжеского стола, переступает через милосердие и братолюбие, - сказал киевский князь. - Чем Мстислав Святославич хуже тех, кто сначала дает обещания, а потом нарушает их самым бесстыдным образом. Может, Мстислав Святославич и не гоняется за военными победами, как некоторые, но это не означает, что он плохой воин.
        - Твои намеки нацелены в меня, великий княже? - набычился Мстислав Удатный. - Ты, я вижу, брат, готов простить Ольговичам все их злодеяния, а мне не можешь простить одно-единственное нарушенное обещание!
        - Про какие еще злодеяния Ольговичей ты тут толкуешь? - рассердился Мстислав Святославич, бросая свои гневные фразы прямо в лицо галицкому князю. - Вспомни, брат, все твои благодеяния в Новгороде ли, в Киеве ли обернулись в конце концов злом. Ежели я сейчас начну перечислять все твои неприглядные дела, то наш совет затянется до темноты!
        - О, ты, конечно же, чище меня, брат! - нервно рассмеялся Мстислав Удатный. - Но это потому, что превзойти в злонамеренных кознях Всеволода Чермного тебе оказалось не под силу.
        Перепалка между тремя Мстиславами не на шутку встревожила собрание князей и воевод. Мстислав Романович пришел в ярость после того, как Мстислав Удатный напомнил ему о его неудачном походе на Чернигов двадцатилетней давности. Тогда Ольговичи наголову разгромили войско Мономашичей, а сам Мстислав Романович угодил в плен. Это событие с той поры камнем лежало на сердце у Мстислава Романовича. Никто из родственников старался не напоминать ему об этом.
        «Может ли князь, имеющий в прошлом столь постыдное поражение, верховодить общерусским войском накануне решающей битвы с татарами? - взывал к собранию князей Мстислав Удатный. Он, как видно, решил идти до конца в своем противостоянии с киевским князем. - Не лучше ли, братья, пока не поздно, передать главенство над войском мне, как более опытному средь вас князю в делах войны. Братья, решайте это сегодня, ибо завтра будет уже не до этого!»
        Мстислав Немой и Владимир Рюрикович кое-как убедили Мстислава Удатного не раскалывать единство князей, не отнимать старшинство у Мстислава Романовича перед решительной схваткой с татарами.
        Мстислав Удатный выбежал из великокняжеского шатра с перекошенным от злобы лицом. Грубо растолкав киевскую стражу, он вскочил на коня и галопом умчался прочь. Его воеводы, как ни стегали плетками лошадей, не смогли за ним угнаться.
        Глава вторая
        Тревожный рассвет
        О том, что совещание русских князей завершилось крупной склокой, в тот же вечер стало известно в половецком стане. Половецкие ханы, привыкшие повиноваться Мстиславу Удатному, были возмущены тем, что галицкого князя сместили с начальствования головным полком и запихали в арьергард, где опыт и воинское умение Мстислава Удатного будут совершенно бесполезны в предстоящей решающей сече с татарами. Вожди половецких отрядов отправили к Мстиславу Удатному его тестя хана Котяна, дабы тот выяснил, намерен ли галицкий князь подчиниться воле Мстислава Романовича.
        Котян прибыл в стан галичан и спешился возле красного с черным верхом шатра своего знаменитого зятя. Вместе с Котяном приехал бек Ярун. У входа в шатер два знатных половца столкнулись лицом к лицу с Даниилом Романовичем и каневским князем Святославом Владимировичем. Те выходили из шатра с напряженно-озабоченными лицами. Было ясно, что их беседа с галицким князем получилась явно невеселой.
        Мстислав Удатный пребывал в угрюмом состоянии духа, когда перед ним предстали Котян и Ярун. В нем сидело горькое чувство обиды, одолевала глухая злоба от того, что Мстислав Романович осмелился так его унизить, а прочие князья не замолвили за него слово перед великим князем. Тем приятнее было Мстиславу Удатному услышать негодование по этому поводу из уст Котяна.
        - Дорогой зять, - промолвил Котян, - если глупость поразила ум великого князя, то это не должно стать бедой для русского войска. Поступок Мстислава Романовича недальновиден и чреват несчастьем! Мои братья послали меня сказать тебе, Мстислав, что вся половецкая конница пойдет за тобой, а не за черниговским князем. Скажи это великому князю, пусть он отменит свое необдуманное решение.
        Мстислав резко вскочил с раскладного стула, распрямился, впившись своим хищным взором в тестя. Его правая рука выписывала в воздухе раздраженные жесты.
        - Ты ошибаешься, Котян! - загремел Мстислав своим резким голосом. - Великий князь все хорошенько обдумал. Он все верно рассчитал, этот сукин сын! Мое неповиновение ему в момент, когда от нашего единства зависит победа над татарами, выставит меня в самом неприглядном свете. Это будет выглядеть так, будто я желаю сражаться с татарами не как все, но на каких-то особых условиях. Будто мне нужна слава любой ценой!
        - В арьергарде, княже, ты останешься не у дел и вообще без какой-либо славы, - вставил Ярун. - Все почести от победы над татарами поделят между собой князья из передовых полков.
        - Знаю! - Мстислав раздраженно отвернулся. - Но перечить великому князю я не стану. Не один Мстислав Романович желает обскакать меня в воинской славе, прочие князья тоже жаждут моего унижения: кто явно, кто тайно…
        Котян и Ярун удалились, недовольные смиренной гордыней галицкого князя. Мстислав, отказавшись от ужина, лег спать.
        «К чему терзаться и негодовать? - успокаивал он себя. - Может статься, наши дозорные и не разыщут курень татарский, тогда завистники мои останутся ни с чем. Я-то хоть какую-то славу обрел в стычках с татарами, а киевский и черниговский князья даже меч не обнажили ни разу! С тем и на Русь вернутся дурни заносчивые!»
        Перед самым рассветом Мстислава осторожно разбудил отрок-оруженосец.
        - Княже, проснись! - взволнованно промолвил юноша. - Вернулись дозорные. Тебя хотят видеть!
        Половецкие следопыты, вернувшиеся из дозора, ничего не знали о постигшей галицкого князя опале. По приказу Мстислава Удатного они уходили в дозор, к нему и пришли, чтобы отчитаться о результатах поисков татарской орды. Дозорных было двадцать человек, но в шатер вошли лишь двое - десятники Ашим и Кулмей.
        Ашим был приземист и коротконог, с суровым обветренным лицом, на его левой щеке был шрам от сабельного удара. Он был в замшевой рубахе без рукавов и воротника, за поясом у него торчал кинжал, сбоку висела сабля с костяной рукоятью. Кулмей был моложе и повыше ростом, в его желтые косы были вплетены пучки чабреца и полыни для отпугивания злых духов. На голове у него была островерхая шапка со свисающим на спину рыжим лисьим хвостом.
        Мстислав сразу заметил, что оба дрожат от нетерпения, - так им хотелось поскорее рассказать то, что они обнаружили в дозоре.
        - Ну, молвите! - сказал Мстислав.
        - Полдня мы шли по следам татар, княже, - заговорил Ашим, облизав пересохшие губы. - Шли осторожно, как волки, стараясь не попасться татарам на глаза. В урочище Кичем мы наткнулись на боевой стан мунгалов, это недалеко отсюда. Затем мы перевалили через гряду холмов и обнаружили главный курень татарской орды. Множество юрт и кибиток!..
        - Очень, очень большой курень, княже! - перебил Кулмей и повел рассказ дальше. - Вся степь вокруг него покрыта табунами лошадей и стадами скота, и татар в том курене великое множество! Тысяч тридцать, не меньше…
        - Да-да, - подхватил Ашим. - Мунгалов в том курене, как муравьев! Мы не стали ловить пленника, дабы не поднимать шум. Мы укрылись в зарослях ольхи, дождались темноты и двинулись в обратный путь.
        - И вот мы здесь, княже, - опять вмешался Кулмей.
        Мстислав, босоногий, в белой исподней рубахе, подошел к десятникам и положил свои сильные руки им на плечи.
        - Вы все сделали верно, други мои, - проговорил он. - Теперь идите и скажите хану Котяну, что я жду его в своем шатре. Пусть поторопится! И пусть захватит с собой Яруна. Ступайте!
        Ашим и Кулмей отвесили князю поклон и скрылись за входным пологом.
        Торопливо облачаясь в воинский наряд, Мстислав отдавал быстрые приказы слугам, которые стремглав срывались с места, спеша седлать коней и будить воевод. Мстислав запретил трубачам поднимать галичан обычной утренней побудкой. У него вдруг родился дерзкий замысел. Коль великий князь поступил с ним неблагородно, так и он отплатит Мстиславу Романовичу той же монетой!
        «Пусть киевляне и черниговцы дрыхнут в своих станах, а я тем временем украду у них победу! - мстительно думал Мстислав Удатный. - Татары не ждут нападения. Я наведу на них галицко-волынские полки, сомну нехристей, захвачу всю их добычу! Упреки и обвинения Мстислава Романовича мне будут не страшны, ибо победителя не судят!»
        Галицкие воеводы восприняли замысел Мстислава Удатного с глухим неудовольствием. Прозвучали голоса, что галичанам и волынянам может не хватить сил, чтобы разбить всю татарскую орду. На половцев же надежда плохая.
        - Дружина каневского князя нам поможет, - стоял на своем Мстислав Удатный. - Мстислав Немой и его племянники в стороне не останутся, коль я позову их за собой. Чего вы оробели, бояре? Разве впервой нам малыми силами сильного врага бить, а?
        Воеводы поворчали, но противиться воле своего князя не стали, веря в его неизменную удачу в сражениях. К луцкому князю и к его племянникам, а также в стан каневского князя были отправлены гонцы с наказом Мстислава Удатного без лишнего шума и сигналов труб поднимать полки на битву.
        - Конница впереди пойдет, пешцам поспешать следом, - распорядился Мстислав Удатный. - Выступаем немедля!

* * *
        Сквозь обрывки сна до слуха Владимира Рюриковича долетели взволнованные голоса его бояр, которые о чем-то спорили с княжескими гриднями, стоявшими на страже у входа в шатер. Князь вскочил с узкого походного ложа и выбежал из шатра, повинуясь какой-то подспудной тревоге.
        - Что? Татары объявились? - с ходу выпалил Владимир Рюрикович, обращаясь к своим боярам.
        - Похоже на то, княже, - пробасил воевода Премислав. - Половцы в своих становищах зашевелились. Ханы коней седлают!
        - Волынские и галицкие полки уже куда-то выступили во всеоружии, - добавил боярин Смага. - Вон их стяги виднеются на косогоре!
        Владимир Рюрикович вгляделся в даль поверх шатров своего стана, поверх тополиной рощи, раскинувшейся в низине по берегам ручья. За рощей низина повышалась в южном направлении, завершаясь широким пологим гребнем холма. По зеленому лугу, вверх по склону на рысях двигались стройные конные дружины галичан и волынян.
        Низкие лучи рассветного солнца, пробиваясь из-за полога туч, озаряли радостным светом овальные красные щиты галицко-волынских полков, зажигали сотни огоньков на остриях их поднятых кверху копий; колыхались на ветру черно-пурпурные стяги с ликом Христа и Богородицы…
        - А там что за полки? - Владимир Рюрикович ткнул пальцем в далекую колонну всадников, идущую наметом по озаренной солнцем степи, спеша пристроиться сзади к дружинам Мстислава Удатного и Даниила Романовича.
        - Да это же дружина луцкого князя! - воскликнул кто-то из бояр. - Глядите, кони каурые! Во всем нашем воинстве токмо у Мстислава Немого такие. Вон и стяг его - со святыми Борисом и Глебом!
        - И оба племянника Мстислава Немого тоже с ним идут, вижу их стяги, - заметил воевода Премислав. - Ну и дела! Куда это все вдруг сорвались?
        - Трубы-то почто молчат? - рявкнул Владимир Рюрикович. - Что вообще происходит?! Послать гонца к киевскому князю! Живее!
        Вернувшись в шатер, Владимир Рюрикович стал поторапливать своих отроков, которые помогали ему надевать порты и сапоги, принесли воды в ендове для омовения. Князь суетливо разбрызгивал воду, смывая с себя остатки дремы. В голову ему лезли мысли, нелепые и смятенные.
        «Ежели татары близко, отчего тогда не объявляют тревогу?.. А может, Мстислав Удатный вздумал повернуть полки домой, озлобившись на великого князя? Вряд ли. Путь к Галичу лежит в северо-западном направлении, а Мстислав Удатный повел полки на юго-восток. Куда?.. Зачем?..»
        Вытираясь рушником, Владимир Рюрикович продолжал ломать голову, не находя объяснения всему происходящему. Внезапно перед ним предстал каневский князь Святослав Владимирович в кольчуге и шлеме, с мечом на поясе, в кольчужных перчатках.
        За глаза все прочие князья называли Святослава Владимировича воробьем с орлиными крыльями. Святослав доводился родным племянником Мстиславу Удатному, старший брат которого, Владимир Мстиславич, скончался до срока, не успев сына уделом наделить. Поэтому Мстислав Удатный постоянно заботился о племяннике, брал его с собой в походы с юных лет, подыскал ему в жены девицу хоть и не княжеского рода, зато красивую и с богатым приданым. Святослав Владимирович кочевал по разным городам вместе со своим воинственным дядей, сражался с его недругами, братался с его друзьями.
        Уходя из Киева в Галич, Мстислав Удатный удержал за собой в Поднепровье города Торческ и Канев. В Торческе княжил сын Мстислава Удатного до своей скоропостижной смерти, а в Каневе утвердился Святослав Владимирович. Сидя князем в Каневе, неугомонный Святослав продолжал участвовать во всех войнах и походах, которые затевал Мстислав Удатный. И на войну с татарами Святослав Владимирович выступил без колебаний по первому зову Мстислава Удатного.
        Роста Святослав Владимирович был невысокого и внешне казался увальнем. Однако всем было ведомо, как мастерски умеет биться на мечах этот двадцатишестилетний князь, с какой чудовищной силой он может метнуть дротик или легкий топорик-чекан. В дружине у каневского князя было всего полторы сотни гридней, но в сече каждый из них стоил троих.
        - Исполчай дружину, дядя! - воскликнул Святослав Владимирович, раскинув руки в стороны по своей извечной привычке. - Полетим, как кречеты, на курень татарский, посечем нехристей, пока они не проснулись! Озолотимся и ополонимся! Надо успеть до наступления жары порубить татарву.
        Смоленский князь приходился Святославу Владимировичу двоюродным дядей. Владимир Рюрикович и его сыновья в прошлом не раз помогали Святославу удержаться в Каневе, откуда его хотел вытеснить Мстислав Романович. Из чувства благодарности Святослав заскочил в лагерь смолян, дабы сговорить Владимира Рюриковича принять участие в разграблении татарского становища.
        - Что задумал Мстислав Удатный? - напрямик спросил Владимир Рюрикович. - Куда он повел полки в такую рань?
        - Половецкие следопыты разыскали главный татарский курень, - ухмыляясь, ответил Святослав. - Мстислав Удатный надумал напасть на татар без промедления. Свалимся на поганых как снег на голову!
        Святослав расхохотался, закинув голову назад.
        - Князь киевский об этом знает? - нахмурился Владимир Рюрикович. - С огнем играет Мстислав Удатный!
        - Покуда Мстислав Романович разомнет свои старые кости да, кряхтя, на коня взберется - солнце уже будет высоко, - сказал Святослав. - В жару воевать несподручно, дядя. К тому же татары улизнуть могут, ищи их потом среди этих холмов и оврагов!
        Владимир Рюрикович в тягостном раздумье кусал ноготь. Видя его колебания, Святослав покинул шатер и, перебрасываясь шутками со смоленскими боярами, вскочил на коня. Святослав галопом умчался к своей дружине, которая ожидала его на склоне холма под желто-черным стягом с изображением архангела Михаила.
        Смоленские воеводы гурьбой ввалились в шатер к своему князю.
        - Неужто, княже, мы в стороне останемся? - промолвил рыжебородый Премислав. - Неужто уступим всю славу волынянам и галичанам?
        - Стыдно, княже, без добычи домой возвращаться, - вставил черноглазый Смага. - Половцы вон, как воронье, полетели клевать стан татарский! Половцы своей доли не упустят, а мы чем хуже, князь?
        - Надо подымать полки, поспешать следом за Мстиславом Удатным! - прозвучал еще один нетерпеливый голос.
        Владимир Рюрикович, бледный от происходившей в нем внутренней борьбы, нервно теребил свою короткую бороду.
        - Мстислав Удатный главенство взял в нарушение уговора, - проговорил он, шагая по шатру взад-вперед. - Не по совести он поступает, гордыня разум ему помутила! Коль поддержу я его в этом неблаговидном деле, то Мстислав Романович никогда мне этого не простит.
        Бояре окружили Владимира Рюриковича плотным кольцом.
        - А мы с Мстиславом Романовичем добычей поделимся, он и подобреет, - сказал находчивый Смага. - Ей-богу, князь, обидно забраться в такую даль и ни с чем домой вернуться!
        - Коль Мстислав Удатный закусил удила, он разнесет татар в пух и прах! - заметил кто-то из бояр. - О битве этой опосля былины слагать будут!
        - Решайся, князь! - твердил воевода Премислав. - Победа над татарами теперь важнее княжеских склок.
        - Будь по-вашему, бояре, - махнул рукой Владимир Рюрикович. - Пусть трубачи дадут сигнал к битве! Выступаем вслед за Мстиславом Удатным!
        На востоке сквозь рваные тучи пробивалась слепящая взор розово-голубая полоска раннего рассвета. Светало быстро - контуры возвышенности за рекой Калкой, тянувшейся с севера на юг, обозначили неровную линию горизонта, там смыкались в туманной дымке лазоревые небесные краски и темно-зеленая поверхность холмистого гребня.
        Мстислав Романович, выйдя из шатра, вдохнул полной грудью бодрящий утренний воздух. Его рассеянный взгляд задержался на склонах далеких холмов за рекой, там происходило какое-то движение, скакали не просто отдельные всадники, но целые конные отряды слаженно двигались, подчиненные чьей-то воле, переваливали через гребень возвышенности и исчезали, будто таяли в утренней дымке. По большим прямоугольным стягам можно было сразу определить, что это двигаются на юг русские полки; у половцев знамена были треугольной формы.
        «Что за чертовщина! - мысленно выругался великий князь. - Кто поднял полки ни свет ни заря! Кто там верховодит без моего ведома?!»
        Задыхаясь от гнева, Мстислав Романович послал слугу за гридничим, но тот уже сам спешил к нему с растерянным лицом.
        - Беда, великий княже! - выдохнул гридничий, склонив голову. - От смоленского князя прибыл гонец с известием: обнаружен главный татарский стан. Мстислав Удатный взял все стоящие за Калкой полки под свою руку и решил, не мешкая, ударить на татар. Половецкую конницу галицкий князь пустил впереди. Владимир Рюрикович просит тебя, княже, забыть обиду в сей грозный час и вести киевлян на битву с татарами.
        Мстислав Романович побагровел и длинно выругался.
        - Что делают черниговцы? - после долгой паузы спросил он.
        - Стоят на месте, - ответил гридничий, - но трубы у них в стане гудят вовсю. Не иначе, черниговцы к сече изготовляются.
        - Воевод собери да поживее! - бросил гридничему Мстислав Романович и грузно зашагал обратно в шатер.
        Было 31 мая 1223 года.
        Злой рок уже навис над русскими полками…
        Глава третья
        Раскол среди Ольговичей
        В стане черниговцев царил переполох, никто толком не знал, что происходит. За рекой было видно движение галицких, волынских, луцких и смоленских полков - войска спешно выстраивались на зеленой равнине и длинными колоннами тянулись по склону возвышенности на юго-восток. Туда же мчалась половецкая конница, топот копыт которой грозным гулом висел в чуткой утренней тишине.
        Вскоре от смоленского князя прибыл гонец, который устами Владимира Рюриковича стал звать Ольговичей заступить ногой в стремя и поддержать Мстислава Удатного и идущих за ним князей в час решительного натиска на татарскую орду.
        Ольговичи собрались на совет в шатре Мстислава Святославича.
        - Разыскал-таки Мстислав Удатный курень татарский! - восклицал Михаил Всеволодович, потрясая увесистым кулачищем. - Вот шельмец! Не зря его Удатным кличут.
        И было непонятно, радуется или досадует Михаил Всеволодович.
        - Мстислав Удатный уговор порушил, главенство войском на себя взял! - возмущался Мстислав Святославич. - Наглец желает захапать и славу и добычу! Что делать станем, братья? Смоленский князь зовет нас поддержать Удатного.
        - А киевский князь что поделывает? - спросил старший сын черниговского князя Всеволод Мстиславич.
        - Киевляне стоят на месте, - ответил Мстислав Святославич. - Великий князь держит совет со своими воеводами.
        - Ну и мы с места не сдвинемся, - пожав плечами, проговорил Всеволод Мстиславич.
        - Да что вы такое говорите, братья! - воскликнул курский князь Олег Святославич. - Мы вышли на сечу с татарами, но до сечи у нас дело пока не доходило. И вот пришел момент схлестнуться со всей силой татарской, а мы сидим и рядим, что делать? Седлать коней надо и двигать на татар!
        - Без повеления великого князя? - откликнулся на это Мстислав Святославич, нахмурив брови.
        - Без повеления, - твердо промолвил Олег Святославич. - Я бесславно возвращаться в Курск не хочу. Что я сынам скажу и жене: мол, другие сражались с татарами, а я за речкой отсиживался!
        - Олег верно молвит, - сказал Михаил Всеволодович. - Глупо останавливаться, когда до победы остался один шаг. Надо поднимать полки и не оглядываться на великого князя. Коль промедлим, братья, то останемся без славы и без добычи!
        В шатре поднялся шум. Из семерых князей Ольговичей за немедленное выступление ратовали пятеро и лишь двое - Мстислав Святославич и его сын Всеволод - настаивали на согласовании своих действий с киевским князем. Было решено послать гонца к великому князю, дабы разузнать, собирается ли Мстислав Романович идти на татар, и если нет, то что он вообще намерен делать.
        Михаил Всеволодович и Олег Святославич заявили, что не согласны тратить время на ожидание ответа от великого князя. Оба удалились с совета с намерением спешно вести свои дружины вдогонку за Мстиславом Удатным.
        Летописец оставил такой отзыв об Олеге Святославиче: «У сего князя рука была сильная, а сердце было полно мужества. В брани он был страшен, в спорах неуступчив, к недругам безжалостен. Вида он был грозного, статен и могуч телом, власы носил длинные, как монах, бороду же стриг коротко; синие очи его излучали блеск, в лице его не было ни малейшего изъяна, как в ликах святых великомучеников…»
        Под стать курскому князю был и Михаил Всеволодович. О нем так записано в летописи: «Сей князь был набожен. Однако набожность его была показная. В трудах и веселии он помыслами своими обнимал греховное честолюбие, всегда стремился подняться выше братьев своих, с дядьями был дерзок. Войну Михаил любил, ибо привык уделы брать силой, в ратных делах был смыслен; старшую дружину свою Михаил берег и лелеял, щедро делясь с нею златом. От отца Михаил унаследовал рыжеватый цвет волос, дородность тела, крупный нос и тяжелый подбородок. Он был завистлив и обидчив, долго помнил малейшее зло и известен был своей мстительностью…»
        Подобное самоуправство двух великовозрастных племянников уязвляло Мстислава Святославича, который столь же ревностно относился к своему старшинству среди Ольговичей, как и Мстислав Романович дорожил своим старшинством среди южных Мономашичей. Полки Михаила Всеволодовича и Олега Святославича были самыми сильными во всем черниговском воинстве.
        Споры в шатре киевского князя были в самом разгаре, когда кто-то из киевских дозорных прибежал и сообщил, что черниговская рать переходит вброд реку Калку.
        - Не вытерпели черниговцы, решились-таки! - досадливо обронил гридничий Ермолай Федосеич. - Восхотели и они хлебнуть бранной славы из одной чаши с Мстиславом Удатным!
        Киевские воеводы заволновались:
        - Уйдут черниговцы на битву, мы тогда одни останемся!
        - Надо бы и нам выступить, а то… как-то нехорошо получается.
        - Нехорошо?.. Стыд и срам получается!
        - С какими глазами на Русь вертаться будем, коль в такой час в стороне отсидимся. Ох, бояре!
        В этот момент в шатре появился гонец от черниговского князя, который поведал, что на татар двинулись лишь курский и новгород-северский полки, прочее же черниговское войско ожидает приказа от великого князя.
        - Каково будет твое слово, великий княже? - спросил гонец.
        - Пусть твой князь не двигается ни на шаг, - сказал гонцу Мстислав Романович. - Мы не станем расхлебывать кашу, которую заварил Мстислав Удатный. Пусть галицкий князь берет себе всю славу, ежели у него получится победить мунгалов. Но ежели татары окажутся сильнее, тогда любимец Удачи прибежит обратно к Калке под нашу защиту. И побеждать татар придется уже нам, проявившим больше выдержки и благоразумия. Так и скажи Мстиславу Святославичу!
        Гонец почтительно поклонился и вышел из шатра.
        Глава четвертая
        Половецкий натиск
        Мстислав Удатный поручил половецким ханам выдвинуться далеко вперед и, двигаясь широким развернутым строем по степи, взять татарские становища в полукольцо с северо-востока. Таким образом галицкий князь хотел отрезать татарам пути отступления к Дону.
        Бек Ярун повел на главный татарский курень двадцать тысяч всадников, горделиво бросив на прощание Мстиславу Удатному, что он идет со своими батырами «рубить татарское мясо»! К седлу удальца Яруна была приторочена веревками мертвая голова татарского военачальника Гемябека. Еще десять тысяч всадников устремились в степную даль под началом хана Котяна, этот отряд должен был обрушиться на татарский стан в урочище Кичем.
        Следом за половецкой конницей двигались конные русские полки. Впереди шли волыняне во главе с Даниилом Романовичем. За волынянами следовали галичане с Мстиславом Удатным, которому надлежало руководить грядущим сражением. За галичанами шли на рысях дружины Мстислава Немого и двух его племянников. Далее двигались дружина каневского князя и конный смоленский полк.
        Замыкали это построение галицко-волынская пешая рать и пеший смоленский полк. Дружины новгород-северского и курского князей к тому времени только начали переходить вброд реку Калку и были еще далеко позади.
        В свете зарождающегося дня лавина половецких всадников в ярких одеяниях на рыже-гнедых лошадях была подобна быстро текущей реке, вырвавшейся из узкого русла на широкий простор. Степь притихла, сотрясаемая половецкой лавой, сверкающей изогнутыми клинками сабель и наконечниками копий.
        Урочище Кичем представляло собой глубокую впадину, орошаемую несколькими ручьями, там были прекрасные пастбища, способные вместить несколько тысяч лошадей. Половецкая конница с гиканьем скатилась по склонам холмов на широкое травяное ложе урочища и с трех сторон ворвалась в татарский стан, круглые шатры которого были разбросаны среди стройных молодых тополей и зарослей дикой вишни, уже осыпающей на траву свой белый благоуханный цвет.
        Половцы были готовы к самой яростной драке, но стан был пуст. В шатрах оказалось полно всякого добра: меха, ковры, паволоки, шелка и бархат… Немало было там и вещей из золота, а также россыпи серебряных монет арабской и персидской чеканки. Все говорило о том, что мунгалы совсем недавно ушли отсюда, словно загодя почуяв опасность. Половцы спешились, убрали сабли в ножны и занялись дележом богатой добычи. Отовсюду слышался смех и радостные голоса, воины толкали за пазуху и в переметные сумы драгоценности и вороха богатых одежд, иные натягивали на себя шелковые цветастые халаты поверх кольчуг и панцирей. Брошенный татарский стан наполнился гомоном и оживлением, какие бывают при взятии неприятельского города.
        Хан Котян был объят беспокойством. Он был убежден, что это все неспроста, что за всем этим кроется какая-то хитрая уловка татар. Однако беки и беи не слушали предостережения хана. Кого опасаться? Мунгалы трусливо бежали, спасая свои жизни, им явно было уже не до парчи и злата. Но далеко мунгалам не уйти. Ярун и идущие с ним ханы догонят их на переходе к главному татарскому куреню.
        Хан Котян всю жизнь провел в седле, в набегах и сражениях. В прошлом ему довелось повоевать и с русичами, и с булгарами, и с венграми, и с мордвой… Котян сам был горазд на всевозможные военные хитрости, однако военные приемы мунгалов ставили в тупик старого хана. По своему печальному опыту Котян знал, что мунгалы всегда готовы к стремительному нападению, их бегство чаще всего обманчивое и свою добычу мунгалы просто так никому не отдают.
        «Несомненно, это очередная уловка мунгалов, - размышлял Котян. - По всей видимости, этот брошенный стан с награбленным добром всего лишь приманка. Таким образом военачальники мунгалов хотят отвлечь часть половецкой конницы от атаки на их главный курень. Ну, конечно! Иначе и не может быть!»
        Мунгалы верны своей тактике: бить врага по частям! Значит, покуда воины хана Котяна набивают сумы татарским добром, в это самое время бек Ярун и его конники окажутся лицом к лицу со всей татарской ордой. Подавлять противника численностью - это тоже излюбленный прием мунгалов.
        Котян отдал приказ к выступлению. Ему пришлось даже отстегать плетью некоторых беков и сотников за их нежелание вновь садиться в седло, их алчные руки так и тянулись к награбленным сокровищам мунгалов. Воины Котяна нехотя покидали татарский стан, где еще оставалось немало всевозможного добра, для перевозки которого нужен был не боевой конь, а верблюд или повозка. Половцы надеялись вернуться сюда после разгрома татарской орды.
        Стремительный бег половецких коней замедлился. Отряд Котяна сильно растянулся по степи, многие воины так нагрузились добычей, что их лошади утратили былую резвость. Ковры и скатки войлока, переброшенные поперек седел, наполненные доверху переметные сумы - все это лишало половецких всадников быстроты и маневренности.
        Степные увалы вставали на пути один за другим, подобно гигантским морским валам, заслоняя горизонт и замедляя и без того неспешное движение всадников хана Котяна. Между увалами расстилались обширные участки ковыльной степи, то и дело попадались неглубокие впадины, покрытые мельчайшим белым песком - то были следы высохших озер и речушек.
        В узкой долине между двумя высокими холмами Котян увидел много порубленных тел, всюду в траве валялось оружие и щиты. Поодаль носились, сбиваясь в стаи, низкорослые гривастые лошади мунгалов с деревянными седлами на спинах. Эти полудикие лошадки напоминали испуганных птиц, потерявших вожака.
        Спустившись в долину, воины хана Котяна насчитали больше сотни убитых мунгалов, многие из которых нашли свою смерть от половецких стрел. Среди мертвых врагов оказалось и около сорока павших в сабельном бою половецких батыров, которые отличались от татар своими плоскими шлемами, желтыми волосами и более статным телосложением.
        Опытному глазу хана Котяна было видно, что битва пронеслась здесь, как вихрь. Дозорный отряд мунгалов оказался в окружении и был безжалостно истреблен половцами, которые сначала расстреливали татар из луков, потом добивали их копьями и саблями.
        «Это конники Яруна проскакали тут, словно крылатая Смерть! - усмехался в желтые усы хан Котян. - От ярости батыров Яруна мунгалов не спасут ни стрелы, ни сабли, ни быстрые кони! Сегодня Ярун досыта напьется татарской крови!»
        Котян повел свой отряд дальше. Надо было спешить! Ярун наверняка уже столкнулся с главными силами татар.
        Перевалив еще через одну гряду холмов, всадники Котяна застыли в изумлении. Открывшаяся перед ними картина могла потрясти любое воображение! С вершины холма открывалось широкое пространство степи, заполненное многими тысячами всадников, половцев и мунгалов. Вокруг насколько хватал глаз перемещались, сталкивались, рассыпались и собирались вновь половецкие и татарские конные отряды, отовсюду неслось лошадиное ржание, топот копыт, лязг и звон клинков, громкие завывания мунгалов сливались с боевым кличем половцев. Метались из стороны в сторону хвостатые татарские бунчуки и красные треугольные половецкие знамена.
        - Мы, кажется, подоспели вовремя! - Котян оглянулся на своих беков и беев. - Сметем гнусных татар! Это наши степи, и удача сегодня с нами!
        Котян выхватил из ножен саблю и со свистом рассек ею воздух.
        В следующий миг за спиной хана вспыхнули на солнце сотни узких сабель, вскинутых кверху над шлемами его телохранителей.
        Глава пятая
        «И бысть сеча зла…»
        Дружинники Зикора и Овсень во всех походах всегда были подле Даниила Романовича, на них лежала обязанность оберегать князя в опасности даже ценой собственной жизни. Такое повеление дала им княгиня Анна Мстиславна, жена Даниила. Ей было ведомо, как безоглядно порой ведет себя в битвах ее воинственный супруг.
        Зикора был родом из Польши, там-то судьба и свела его с Даниилом, который в отрочестве скрывался от своих недругов у польского князя. Зикора был одногодком с Даниилом, они подружились при первой же встрече. Даниил тогда еще не был князем, а Зикора в ту пору обучался ремеслу скорняка в мастерской своего отца. Уезжая на Русь, Даниил позвал за собой и дружка Зикору, которому пришлось спешно осваивать воинское мастерство, так как жизнь Даниила до его вокняжения во Владимире-Волынском была полна опасностей.
        Овсень был половецкого племени, из очень знатного рода. Он оказался во Владимире вместе со свитой Анны Мстиславны, которая по матери была наполовину половчанкой и доводилась внучкой хану Котяну. Мать Анны, Мария Котяновна, была замужем за Мстиславом Удатным. В окружении княгини Марии, живущей в Галиче в роскошном каменном дворце, было много выходцев из половецких кочевий. Ей прислуживали служанки-половчанки, за ее любимыми лошадьми приглядывали конюхи-степняки, в дворцовой страже было немало половецких юношей, отцы которых, живя в Степи, тем не менее приняли православную веру.
        Одним из таких дворцовых мечников был и крепыш Овсень. Его княгиня Мария всегда выделяла особо, поскольку он доводился ей дальней родней. В дружину к Даниилу Романовичу Овсень перешел по настоянию Анны Мстиславны, хотя изначально княгиня Мария, отправляя Овсеня из Галича во Владимир, поручила ему присматривать за своей любимой дочерью.
        Волынская дружина, разбившись на сотни, двигалась по степи неспешным аллюром. Дружинники держали наготове копья, луки и стрелы. Все знали: враг близко! На этот раз татары не ударятся в бегство, но будут стоять насмерть, защищая свой курень.
        Даниил находился в центральной сотне, которая шла боевой колонной по десять всадников в ряд. Справа и слева от княжеской сотни, над которой покачивалось знамя с изображением Богородицы, чуть приотстав, шли тем же боевым порядком еще четыре сотни волынян на вороных лошадях, по две сотни с каждой стороны.
        Солнце взошло. Воздух был пропитан ароматами диких цветов; с юго-запада веял свежий ветер, колыхавший степную траву.
        Даниил нетерпеливо вглядывался в даль. У него за спиной о чем-то негромко спорили Зикора и Овсень, подначивая друг друга беззлобными шутками. Молодые гридни, слушая их, весело смеялись, не обращая внимания на строгие окрики гридничего Прошуты. Седоусый Прошута ко всякому начинанию относился серьезно, тем более к грядущей битве. Легкомысленное поведение юных бояричей сердило старого воеводу.
        Равнина шла под уклон. Впереди показалась прорезанная оврагами невысокая возвышенность, поросшая терновником. Какой-то смутный шум, доносившийся с юго-востока, насторожил Даниила - это был шум стремительно надвигающейся конницы.
        Опытный Прошута тоже уловил этот грозный гул, долетавший из-за гряды холмов. Даниил бросил на гридничего быстрый взгляд: «Татары?» Прошута пожал плечами: «Кто его знает? Может, и татары».
        Вот на гребне холмов показались всадники, которые скакали, вовсю погоняя лошадей. Это были половцы. Многотысячная половецкая орда катилась по пологим склонам холмов без всякого порядка, охваченная дикой паникой. Половцы напоминали испуганных оленей, спасающихся от лесного пожара.
        Поток бегущих в панике степняков захлестнул волынскую дружину, так бурный морской шквал, внезапно накатившись, переворачивает и топит утлые рыбацкие суда, застигнутые непогодой вдали от берега.
        Волыняне в какие-то несколько минут были смяты и рассеяны, их знамена были повалены, сотники и воеводы были разбросаны, как щепки, в нахлынувшем вихре несущихся галопом половцев. Многие половецкие конники были без оружия, многие были изранены, круглые щиты степняков были утыканы татарскими стрелами.
        На Даниила едва не налетел хан Котян на сером в яблоках коне, с которого клочьями летела пена от бешеной скачки. Загнанный жеребец хрипел и грыз удила. Котян был без шлема и без щита, его левая щека была рассечена ударом сабли так, что через разрез был виден верхний ряд зубов. Кровь залила хану усы и бороду, в крови был его панцирь. Желтые волосы Котяна растрепал ветер, отчего у него был немного дикий вид.
        - Что случилось? - крикнул хану Даниил. - Где мунгалы?
        Котян выплюнул изо рта кровавую пену.
        - Худо, князь! Совсем худо! - с трудом проговорил он, прижав ладонь к пораненной щеке. - Мунгалы разбили нас! Скоро мунгалы будут здесь! Их очень много, как саранчи!
        - Где Тааз? Где Кутеск? - вопрошал изумленный Даниил. - Где Ярун?
        - Тааз убит. И Кутеск убит! - ответил Котян, кривясь от боли. - Яруна я не видел, но мои батыры видели его коня с пустым седлом. Спасайся, князь! Отступай к дружине Мстислава Удатного!
        - А где Алтуш? Где Каталей?.. - опять спросил Даниил, не веря своим ушам. - Они-то где?
        - Убиты оба! - резко бросил Котян и, стегнув коня плетью, помчался дальше, мгновенно затерявшись в стремительном потоке бегущей половецкой конницы.
        Половцы промчались, одолев очередной подъем и скрывшись за его гребнем.
        - А вон и мунгалы! - воскликнул Зикора и указал рукой туда, откуда только что появились разбитые половецкие отряды.
        Татарская конница стремительно надвигалась с востока, растекаясь по плоской вершине возвышенности и быстрыми ручейками стекая по склонам. Ветер разносил над степью боевой клич мунгалов: «Кху!.. Кху!.. Уррагх!..»
        Подле Даниила оказалось всего полторы сотни дружинников, остальные были увлечены потоком бегущих половцев далеко назад либо раскиданы по равнине небольшими группами. Даниил приказал трубить в боевой рог, сзывая своих гридней к своему стягу, который был далеко виден над степью, озаренной яркими лучами солнца.
        Позади расстроенного волынского полка тоже гудели боевые трубы - это Мстислав Удатный собирал в кулак галицкую дружину, которую бегущие половцы рассеяли по всему склону холма. В столь же плачевном положении оказался полк луцкого князя и его племянников, шедший сразу за галичанами. Воинов Мстислава Немого обезумевшие от страха половцы увлекли за собой, смешав их боевые порядки. Смоляне, только-только взошедшие на гребень холма, тоже угодили под бешеный наплыв разбитой половецкой орды. Владимир Рюрикович успел выстроить свою дружину в круг. Таким образом смоленский полк стал похож на неприступный островок, оказавшийся на пути бурного потока степняков, искавших спасения в бегстве.
        Шедшую рядом со смолянами дружину каневского князя бегущие половцы сбили с вершины холма и повлекли за собой, как весеннее половодье сносит с подмытого берега бревна и сухие коряги. Когда половцы умчались, воины каневского князя оказались за холмом вдалеке от смоленской дружины. Они медленно стягивались к знамени своего князя, не видя из-за холма надвигавшуюся татарскую орду.
        - Пресвятая Богородица! Что там творится! - горестно восклицал гридничий Прошута, глядя на расстроенные русские полки. - Степняки проклятые! Сдурели они, что ли?!
        К стягу волынского князя успели добраться не более полусотни его дружинников. Остальные волыняне были застигнуты татарами на степном просторе раздробленными на множество мелких групп. Кто-то из волынян храбро отбивался, оказавшись в полном вражеском окружении, кто-то поворачивал коня и мчался к галицкому и луцкому полкам.
        Отряд Даниила встретил натиск татар в плотном строю. Татары мигом окружили маленькую дружину волынского князя со всех сторон. Длинные черные стрелы дождем посыпались на воинов Даниила. Несколько сотен мунгалов на низкорослых длинногривых лошадях кружили вокруг остатков волынского полка, а многие тысячи татар мчались дальше, разворачиваясь для удара по идущим за волынянами конным ратям галичан, лучан и смолян.
        Даниил, неожиданно превратившийся из хищника в добычу, рассвирепел и повел своих гридней в отчаянную атаку.
        - Пусть суждено нам лечь тут костьми, зато порубим нехристей, сколько сможем! - крикнул Даниил своим зычным голосом, давая шпоры коню.
        Волыняне врубились в самую гущу татар, и закипела неравная битва. Удары мечей, конское ржание, крики и стоны сливались в единый гул. В щит Даниила вонзилось четыре стрелы, одна стрела угодила ему прямо в лоб, но отскочила от защитной металлической перемычки, спускающейся на переносицу. Даниил рубил врагов с такой яростью, что впопыхах зарубил и несколько татарских лошадей, подвернувшихся под его горячую руку. Татары набрасывали на Даниила волосяные арканы, желая взять его в плен, но он рвал их, как гнилые веревки, обладая чудовищной силой. Зеленый луг вокруг Даниила был завален окровавленными телами мунгалов, тушами мертвых лошадей, вражескими луками, саблями и щитами.
        Какого-то татарского богатыря Даниил рассек мечом надвое до седла, так что две части мертвого тела упали наземь по обеим сторонам от его лошади. Татары уже не отваживались рубиться с Даниилом на мечах, они пытались дотянуться до него копьями. Одно татарское копье ранило Даниила в плечо, другое пробило его щит и левую руку.
        - Остынь, княже! - увещевал Даниила Прошута. - Довольно хоробрствовать в одиночку! Надо обратно к своим пробиваться!
        - Отстань! - рявкнул Даниил, разозленный словами воеводы. - К бегству меня склоняешь! - Дернув повод, Даниил погнал коня на татар, не обращая внимания на предостерегающие крики гридней.
        Зикора и Овсень не отставали от Даниила ни на шаг, прикрывая его спину щитами, отбивая удары кривых татарских сабель.
        Даниил был неудержим. Он метался по степи среди разрозненных вражеских полчищ, сея вокруг себя смерть и ужас. Скорбный лик Богородицы, во многих местах пробитый стрелами, неотступно следовал за Даниилом, качаясь на длинном древке. Татары то и дело брали дружину Даниила в плотное кольцо, однако волыняне раз за разом прорывали окружение, сминая мунгалов и вынуждая их подаваться назад или расступаться в стороны.
        Мстислав Удатный со склона холма наблюдал за хаотичными маневрами волынской дружины, стяг которой все дальше отдалялся от основного русского войска.
        - Пропадет младень! Эх, удалая голова! - бормотал себе под нос Мстислав. - Что я дочери скажу? Как погляжу Аннушке в очи?..
        Оказать помощь волынской дружине Мстислав Удатный не имел возможности. Его галичане пребывали в не менее тяжелом положении. Около трех сотен галичан полегли под стрелами и саблями татар, так и не добравшись до своего основного полка. Сумевшие собраться вместе галичане оказались в полном окружении и теперь сражались с татарами, уповая на подмогу идущих сзади пеших полков.
        Неподалеку от галичан вели бой с татарами воины луцкого князя, находившиеся чуть выше по склону холма. Лучане также были обложены мунгалами со всех сторон. Они пытались пробиваться к смолянам, которые закрепились на вершине холма и подавали оттуда трубные сигналы, сзывая к себе все русские полки.
        Мстислав Немой, видя, в каком отчаянном положении находится Даниил, доводившийся ему двоюродным племянником, решился на смелый поступок. Он устремился со своим полком к нему на выручку. Лучане опрокинули татар и погнали их вниз по склону холма. Татары, верные своей тактике, расступались перед дружинниками луцкого князя, стараясь заманить их подальше от основных русских сил.
        Луцкий полк, как тараном, пробил нестройные толпы мунгалов, которые носились взад-вперед на своих резвых лошадках, и соединился с волынянами, доблесть которых воодушевила все русское войско.
        Появление на поле битвы новгород-северского и курского полков внесло смятение в ряды татар. Новгородцы и куряне сначала выручили изнемогавшую в неравной сече дружину каневского князя, затем фланговым маневром в обход холма нанесли удар в спину татарским отрядам, окружившим галичан. Татары бросились врассыпную.
        Михаил Всеволодович и Олег Святославич, развивая успех, повели свои полки на подмогу к Даниилу и Мстиславу Немому.
        Древний летописец так описывал это сражение: «Опрокинув половцев, татары бросились на русские полки, шедшие чередой один за другим. Впереди шли волыняне во главе с Даниилом Романовичем, которому так и не удалось собрать весь свой полк, раскиданный бегущими половцами. Но Даниил не поддался страху и посек немало татар. Сей князь был очень силен, смел и храбр, от головы до ног не было в нем порока. Дядя его Мстислав Немой бросился к нему на выручку, а за ним Олег Курский и Михаил Всеволодович. И бысть сеча зла; от стрел в небесах было черно, а земля покраснела от крови…»

* * *
        Это был самый черный день в жизни Мстислава Удатного. Весь его огромный военный опыт оказался бесполезным перед доселе невиданной русичами тактикой татарского войска. Все попытки Мстислава Удатного собрать русские полки воедино ни к чему не привели. Происходила некая гигантская круговерть, когда тысячи конных мунгалов окружали, расстраивали и растаскивали в стороны обманным бегством дружины русских князей. В этом хаосе Мстислав Удатный растерял все нити управления войском, его дружина сначала пыталась соединиться с волынянами и лучанами, но те, преследуя татар, удалялись все дальше в степь. Тогда галичане стали пробиваться к курянам, но и до них добраться не смогли, увязнув в ожесточеннейшем конном побоище.
        Мстислав, сражавшийся в первых рядах своих дружинников, не узнавал врагов, наседающих на галицкий полк. Это были совсем другие татары, не те, что бежали от русских полков в течение последних восьми дней. Эти татары и вооружением, и упорством в бою, и воинским умением разительно отличались от тех разрозненных татарских отрядов, которые так долго маячили перед головным русским полком, предпочитая перестрелку из луков открытой битве.
        …Длинный блестящий меч Мстислава звенел и лязгал, сталкиваясь с кривыми татарскими саблями, обрушиваясь на круглые татарские щиты и металлические панцири. На копьях татар имелись специальные крючья, которыми они стаскивали галицких дружинников с седел. Один из таких крючьев дотянулся и до галицкого князя, зацепив его за плечо. Почувствовав резкую боль, Мстислав рванулся и едва не вылетел из седла. Зацепивший его мунгал оказался невероятно силен.
        Подоспевший на выручку к князю Юрий Домамерич перерубил древко вражеского копья боевым топором. Мстислав освободил плечо от впившегося крюка и устало опустил меч. Боль в плече не утихала.
        - Ох, княже! Угодили мы, как быки на бойню! - тяжело дыша, проговорил воевода. - К пешим полкам отходить надо, покуда не смяли нас татары. Не медли! Поворачивай дружину обратно к Калке!
        Правота воеводы была столь очевидна, что Мстислав без раздумий отдал приказ об отступлении. Он еще надеялся вырвать победу у врага, но для этого нужно было конным русским дружинам соединиться со своей более многочисленной пешей ратью.
        Весь трагизм создавшегося положения в полной мере мог оценить лишь смоленский князь, дружина которого волею случая оказалась на вершине холма, с которого прекрасно просматривались окрестные степи, испещренные впадинами и оврагами. Владимир Рюрикович не зря велел своим трубачам непрерывно подавать сигналы тревоги и общего сбора. Ему с высоты было хорошо видно, как бессмысленно мечутся по равнине разобщенные русские дружины в кольце татарских отрядов.
        Конные полки князей таяли, как мартовский снег под полуденным солнцем, русские стяги падали наземь один за другим. Мунгалы подавляли русичей своей многочисленностью и организованностью. Было ясно, что еще час-другой такой неравной сечи - и дружины князей будут просто истреблены все поголовно. Кроме этого, смоленскому князю с вершины холма было видно, что тысячи и тысячи конных мунгалов обходят кипящую на равнине битву и мчатся дальше в сторону Калки с явным намерением обрушиться на отставшие пешие русские полки.
        - Наше стояние здесь, на холме, совершенно бессмысленно! - раздраженно молвил Владимир Рюрикович своим воеводам. - Никто из князей не откликается на наши сигналы, все бьются с татарами порознь! У нас нет ни порядка, ни общего строя! Мунгалы просто иссекут все наше войско по частям! Куда смотрит Мстислав Удатный?
        - Галицкий полк плотно окружен мунгалами, - промолвил воевода Премислав. - Мстиславу Удатному сейчас туговато приходится! Он, может, и разумеет, что положение наше дрянь, да не в силах что-либо изменить.
        - Помочь бы Мстиславу Удатному, княже, - вставил боярин Смага. - Все наши полки с нехристями бьются, одни мы сидим тут как вороны на колокольне!
        - Будь по-вашему, бояре, - проворчал Владимир Рюрикович, когда еще несколько воевод высказались в том же духе. - Идем на выручку к галичанам! Сотням построиться в виде трезубца. Стяги в центре. Я держу левое крыло, Премислав - правое. Смага будет в головной сотне.
        Сойдя с вершины холма, смоленский конный полк на рысях стал спускаться вниз по склону, сминая и рассеивая татар, которые с воем и визгом ринулись на смолян, стремясь взять их в кольцо. Смоленская дружина неудержимо продвигалась вперед, выдерживая лобовые наскоки тяжелой татарской конницы. Фланговые сотни смолян действовали как тараны, разрывая плотный строй атакующих татарских отрядов, гася их ударную мощь. Такую тактику конного боя Владимир Рюрикович перенял у венгров, с которыми ему довелось воевать не единожды, помогая Мстиславу Удатному отстаивать галицкий княжеский стол от притязаний венгерского короля.
        Глава шестая
        Надлом
        Стрела угодила знаменосцу прямо в глаз, пробив затылок навылет. Воин завалился на гриву лошади, тяжелый золоченый стяг с ликом Христа стал клониться к земле, выпав из его ослабевших рук. Михаил Всеволодович, увидев, что знамя вот-вот упадет, крикнул своим оруженосцам, чтобы те подхватили хоругвь новгород-северского полка. Расторопные княжеские слуги живо бросились исполнять повеление своего господина. Они воткнули длинное древко знамени в землю.
        Темно-красный лик Спасителя в золотом нимбе вдруг показался Михаилу Всеволодовичу каким-то печальным и скорбным, словно Сын Божий был полон самых тяжелых предчувствий.
        «Рано отчаиваться, Отче! Рано! - подумал Михаил Всеволодович. - Мы еще покажем нехристям кузькину мать! Вот подойдут пешие полки…»
        Тревожный окрик воеводы Всеслава прервал ход мыслей Михаила Всеволодовича. Он оглянулся на воеводу.
        - Гляди, княже! Смоляне и галичане отступают, бегут обратно к Калке! - Привстав на стременах, Всеслав указывал князю рукой туда, где на залитой солнцем равнине соединились два конных полка - галицкий и смоленский, но они не ударили с новой силой на татар, а повернули вспять, обратно к косогору, за которым скрылись разбитые половцы.
        - Мстислав Удатный бежит! - изумленно воскликнул кто-то из старших дружинников. - Небывалое дело!
        Зрелище отступающих галичан враз лишило мужества новгород-северскую дружину. Зазвучали голоса воевод и сотников: мол, надо и нам спешно уходить вслед за галицким и смоленским князьями.
        - У них самые сильные полки, - молвил кто-то из воевод. - Без них нам против татар не выстоять!
        «Да что же это такое?! - растерянно думал Михаил Всеволодович. - Да как же это?! Мстислав Удатный бежит!.. Уму непостижимо!»
        Надлом, произошедший в русском войске, ощутили и татары, их натиск усилился на те русские дружины, которые еще сражались, и, наоборот, отступающих смолян и галичан татары оставили в покое, преследуя их на безопасном расстоянии.
        Без долгих колебаний Михаил Всеволодович велел трубачам трубить отступление. Новгород-северская дружина, продолжая отбиваться от наседающих татар, стала отходить к возвышенности, по склону которой стремительно удалялись на северо-запад конные отряды под стягами смоленского и галицкого князей.
        Курская дружина сражалась неподалеку от новгородцев, в ее рядах бился с татарами и каневский князь с остатками своей дружины. Олег Святославич был весь покрыт ранами, но продолжал рубиться впереди всех, орудуя тяжелым двуручным мечом. Он был забрызган кровью с головы до ног, вид его был страшен. Татары шарахались от него в ужасе. Обрубки иссеченных на куски мунгалов лежали грудой возле копыт Олегова коня, который уже начинал дыбиться и беситься от вида множества мертвых тел и острого запаха крови.
        Каневский князь окликнул Олега Святославича, сообщив ему, что Мстислав Удатный отступает обратно к Калке.
        - За ним подались смоляне и Михаил Всеволодович, - выкрикивал Святослав Владимирович, прикрываясь щитом от летящих татарских стрел. - Что будем делать, брат? Дружины наши редеют на глазах!
        Олег опустил меч и выругался.
        - Придется и нам отступать, брат, - хрипло проговорил он.
        Трубные сигналы боевого рога возвестили о том, что куряне, доблестно стоявшие в сече, вынуждены обратить тыл перед врагом. Отступающие куряне оказались в потоке свежих татарских отрядов, которые продолжали прибывать с юга, из степной дали, спеша к Калке. Куряне были вынуждены, отступая, то и дело перестраиваться, чтобы опрокидывать татарские заслоны, отбрасывать со своего пути тех татар, что откололись от главных сил для грабежа убитых русичей.
        В одной из таких стычек Святослав Владимирович сошелся один против троих мунгалов. Двоих мунгалов он сразил, а третий оказался ловчее и снес каневскому князю голову с плеч. Но и сам татарский удалец не ушел от возмездия. Кто-то из курян пробил его копьем насквозь. Олег Святославич придержал коня возле безголового тела храброго каневского князя.
        «Отлетался воробушек… - подумал он, скорбно склонив голову в островерхом шлеме. - Далече залетел удалец в погоне за воинской славой, залетел без возврата… Может, и мне суждено ныне голову сложить».
        Когда загудели трубы отступающих курян, Мстислав Немой сначала не поверил своим ушам, а когда он увидел вдалеке откатывающиеся назад к Калке дружины галицкого и смоленского князей, то не поверил собственным глазам.
        «Наверное, Мстислав Удатный что-то замыслил, - подумал луцкий князь. - Не может быть, чтобы Мстислав Удатный не выстоял перед врагом и побежал!»
        Однако соратники Мстислава Немого думали иначе. Луцкие бояре бросились к нему с криками, что галицкий князь спасается бегством. «Битва проиграна, княже! Сам Удатный ноги уносит! Пора и нам отходить на Калку!»
        У Мстислава Немого сердце кровью обливалось, только что у него на глазах был сражен татарской саблей один из его племянников, Святослав Ингваревич, а другой племянник, Изяслав Ингваревич, пребывал в беспамятстве после удара татарской палицы по голове. Мстислав Немой жаждал мести, но события поворачивались так, что выбора у него не оставалось: нужно было спешно отступать вслед за прочими русскими дружинами.
        О том же торопливо совещался с волынскими воеводами гридничий Прошута. Князь Даниил Романович и слышать не хотел об отступлении. Но Даниила, который еле держался в седле от множества ран, никто из старших дружинников уже не слушал. Все взирали на воеводу Велимира и седоусого гридничего Прошуту.
        - Уходим к Калке! - громогласно объявил Велимир. - Дружине построиться собачьей головой! Стяги и князя в середину! Идем на грунах! Отставших не ждем!
        Овсень и Зикора поддерживали израненного Даниила с двух сторон. Шлем на князе был помят, кольчуга была залита кровью, которая сочилась из раны на груди. В ране засел железный наконечник сломавшегося татарского копья. Гридничий Прошута запретил телохранителям князя вытаскивать из раны обломок копья.
        - Коль выдернете наконечник из раны, тогда сразу хлынет кровь, а вместе с нею из Даниила уйдут все силы, - наставлял Овсеня и Зикору опытный Прошута. - Оберегайте Даниила от вражеских стрел. Ежели он лишится чувств, привяжите его веревками к седлу. Князя нужно довезти живым до наших становищ! Я за Даниила головой отвечаю перед Мстиславом Удатным!
        - И мы отвечаем за него головой перед Анной Мстиславной, - сказал на это Овсень. - Княгиня нас не пощадит, ежели мы не убережем Даниила!
        Глава седьмая
        Смерть Мстислава Святославича
        Черниговские князья, оставшиеся в стане за рекой Калкой после ухода на битву с татарами курской и новгород-северской дружин, проводили время в яростных спорах. Мстислав Святославич был зол на Мстислава Удатного и поэтому не собирался нарушать приказ великого князя не двигаться с места. С ним были не согласны его двоюродные племянники Мстислав Рыльский и Изяслав Сновский, к которым присоединился младший сын черниговского князя Дмитрий Мстиславич.
        Мстислав Святославич орал на сына и строптивых племянников, нравоучая их и доказывая им правоту киевского князя, который, по его словам, радеет о победе над татарами не меньше Мстислава Удатного, но при этом не лезет на рожон.
        Племянники не скрывали своей досады, говоря, что осмотрительность великого князя выйдет им боком. Вся слава и добыча достанутся непокорным князьям, пошедшим за Мстиславом Удатным, а они-де, такие смирные и покорные, останутся ни с чем. Старший сын черниговского князя Всеволод Мстиславич помалкивал, но по его лицу было видно, что в душе он согласен не с отцом и великим князем, а со своими недовольными двоюродными братьями.
        Когда до полудня оставалось не более часа, из холмистой степной дали к берегам Калки вдруг прихлынули толпы половцев на взмыленных лошадях. Часть степняков задержалась в своих становищах, чтобы сменить загнанных лошадей и перевязать раны, но большинство половцев без промедления переходило вброд Калку и продолжило свое бегство на север, в сторону Залозного шляха.
        Черниговцы выбегали из своего лагеря и расспрашивали половцев о том, что случилось и была ли битва с татарами? Половцы без утайки поведали черниговцам, что татары надвигаются в огромном множестве, что половецкие ханы разбиты, а Мстислав Удатный и ушедшие с ним князья ведут неравную битву с татарами в нескольких верстах к югу от Калки.
        Мстислав Святославич, столкнувшийся возле брода с ханом Котяном, упрекнул его, что тот бросает в беде своего зятя, галицкого князя.
        - Эх, князь! - простонал старый хан, с трудом держась в седле. - Я более похож на лист, гонимый ветром. Я бы и рад помочь Мстиславу Удатному, но воины мои больше не слушаются меня. Ужас перед мунгалами полонил их сердца!
        Черниговские князья стали спешно собираться на битву с татарами.
        Мстислав Святославич решил, что Судьба наказала Мстислава Удатного за его гордыню - разбить татарскую орду с наскока галицкий князь не сумел. Более того, все русские дружины, пошедшие за Мстиславом Удатным, оказались в тяжелейшем положении, ибо татары атаковали их на марше, лишив возможности построиться для битвы.
        «Я выручу Мстислава Удатного и прочие русские полки, - размышлял Мстислав Святославич, полагая, что наконец-то пробил его час. - Черниговцы под моим началом опрокинут татар, уже торжествующих победу. И все почести от этого успеха достанутся не Мстиславу Удатному, а мне! Когда я вернусь победителем, великий князь простит мне мое самоуправство».
        Черниговская рать перешла на левый берег Калки сразу после полудня. Мстислав Святославич построил полки по старинке: пехота в центре, конница на флангах. В таком порядке черниговцы стали подниматься на гряду холмов, но так и не добрались до гребня возвышенности. Им навстречу хлынули разбитые татарами пешие галицко-волынские полки, а также пешие смоляне и лучане. Поток бегущих ратников рассек боевое построение черниговцев на несколько частей, смешал их конные дружины.
        Мстислав Святославич носился на коне вдоль рассеянных шеренг своего войска, бранился и хлестал плетью бегущих волынян, смолян и галичан. Черниговские воеводы пытались останавливать разрозненные толпы ратников, объятых смятением и паникой, но все было тщетно.
        Сразу же вслед за бегущими русскими ратниками появились конные татарские отряды, идущие широким фронтом. Не давая возможности черниговцам восстановить боевые ряды, татары с ходу перешли в наступление. Битва развернулась на склонах холмов. Татары, наступая сверху, сразу смяли черниговские полки, стремительно тесня их вниз, в узкую речную долину. Изяслав Сновский оказался во вражеском окружении с горсткой гридней. Он храбро отбивался и пал, пробитый множеством стрел. Под Мстиславом Рыльским оступился конь, князь вылетел из седла и был насмерть затоптан лошадиными копытами.
        В речной долине на широком зеленом лугу черниговцам удалось сплотиться и остановить наступление татар. Накал сражения все возрастал, убитые так и падали с обеих сторон, вокруг валялось много покалеченных татарских лошадей. Татарские лучники непрерывно обстреливали черниговцев со склонов возвышенности.
        Мстислав Святославич торжествующе расхохотался, разрубив голову татарскому военачальнику. Он двинул коня вперед и сделал очередной замах, намереваясь обрушить свой длинный меч на мунгала в черных доспехах, который метил в него копьем. В этот миг татарская стрела пробила горло черниговскому князю. Ощутив удар, Мстислав Святославич не сразу понял, что произошло. У него вдруг перехватило дыхание и стало солоно от крови во рту, меч выпал из его руки. Падая с коня, Мстислав Святославич еще явственно слышал шум битвы и встревоженные крики своих дружинников. Упав на истоптанную, забрызганную кровью траву, он странным образом почему-то перестал чувствовать свое тело, свет померк в его глазах. Наступили темнота и тишина.
        Глава восьмая
        «Разлетелись соколы!..»
        Смерть Мстислава Святославича внесла смятение в ряды черниговцев. Всеволоду Мстиславичу еще какое-то время удавалось поддерживать стойкость ратников, татары даже подались назад, понеся большие потери. В это самое время другой татарский отряд, совершая фланговый маневр в обход холмистой гряды, ударил в спину черниговцам. Всеволод Мстиславич врубился в самую гущу татар, ведя за собой отцовскую дружину. В яростной кровавой сече полегло много черниговских бояр, русичи и татары грудью напирали друг на друга. Когда пал Всеволод Мстиславич, татары стали одолевать. Черниговцы, сломав боевые порядки, стали отступать к Калке. Битва еще продолжалась на мелководье у бродов, когда сзади на татар ударил соединенный галицко-смоленский полк, стремительно скатившийся с косогора в долину.
        Галичане и смоляне остервенело рубили мечущихся татар, понимая, что на них самих вот-вот обрушатся главные силы Джебэ и Субудая. Подошедшая к Калке дружина Михаила Всеволодовича с тем же остервенением набросилась на татар, прижимая их к реке. Вскоре из-за холмистой гряды вынырнули конные полки курян, волынян и лучан - измотанные и поредевшие. Татары разбегались кто куда, укрываясь в оврагах, уносясь обратно в степь.
        Русские дружины спешили к реке. Воины поили коней, жадно пили сами. Все происходило в спешке и толчее. На холмах уже маячили дозорные всадники надвигающейся главной татарской орды.
        Мстислав Удатный собрал князей на совет. Князья сошлись в тени под раскидистой старой ветлой. Все стояли, кроме Мстислава Немого, у которого горлом шла кровь от удара камнем из пращи, угодившего ему в грудь. Луцкий князь сидел на траве, прижимая ко рту окровавленную тряпку. Да еще раненый Даниил присел на корягу. Он был обнажен до пояса. Лекарь торопливо бинтовал ему рану на груди.
        Мстислав Удатный выглядел усталым и раздраженным. Его бесило не столько бегство половцев, сколько поражение пеших полков, которые численно намного превосходили татарское войско. Спросить за разгром пехоты было не с кого. Почти все воеводы, стоявшие во главе пешей рати, полегли в сече, а кто уцелел, те бежали за реку Калку.
        После поражения черниговцев, конные и пешие полки которых тоже ушли за реку и рассеялись по степи, всем было очевидно, что без помощи киевского князя татарскую орду не одолеть.
        Мстислав Удатный отправил гонца в стан киевлян с призывом - почти с мольбой - к Мстиславу Романовичу поскорее исполчать дружину и пеший полк, ибо враг уже близко. В стане киевлян гудели трубы. Однако движения войск из укрепленного лагеря на холме вниз к реке не было видно.
        Между тем конница татар уже показалась на вершинах возвышенности и несколькими густыми потоками устремилась по склонам в речную долину. Вой татар и топот копыт сливались в грозный, все возрастающий гул.
        Князья взволнованно переглядывались, понимая, что времени на раздумье уже нет. Пора принимать решение: сражаться или отступать. Все ждали, что скажет Мстислав Удатный. А тот все смотрел за реку на гору, на которой белели шатры киевлян, и в нервном ожидании ломал пальцы, так что хрустели суставы.
        - Пора! - громко произнес Даниил, вновь натягивая на себя кольчугу поверх белой рубахи. - Встанем крепко, братья. Здесь, в долине, татарам будет негде развернуться. Поставим полки спиной к реке и…
        - Да ты спятил, брат! - сердито воскликнул Михаил Всеволодович. - Мало у нас войска. Не сдержать нам татар! Уходить надо за реку!
        - Верно! - вставил Владимир Рюрикович. - На силу сила нужна, а у нас от дружин едва ли половина осталась. Отступать надо!
        Даниил принялся стыдить князей, затягивая на себе пояс с мечом. Сам он, хоть и нетвердо стоял на ногах, но отступать не собирался. Даниил обратился за поддержкой к своему дяде Мстиславу Немому.
        Мстислав Немой прокашлялся, сплюнул кровавую пену и еле слышно прошептал:
        - Храбрость без ума - дырявая сума.
        Он махнул рукой в сторону Калки, показывая этим жестом, что предпочитает бегство бесславной гибели.
        Наконец вернулся гонец из киевского стана. Спрыгнув с коня, дружинник приблизился к галицкому князю и что-то тихо проговорил ему на ухо. По лицу Мстислава Удатного промелькнула судорога еле сдерживаемого гнева.
        - Ну и пусть сидит себе на горе старый сыч! - процедил он сквозь зубы. - Много ли высидит, недоумок!
        Резко повернувшись к князьям, Мстислав Удатный властно промолвил:
        - Уходим за реку, братья. Не наша вина, что ныне не было нам удачи в битве. По коням! Живо!
        Никто не возразил галицкому князю, все князья с готовностью подчинились его приказу, тут же поспешив к своим дружинам. И только Даниил остался стоять на месте.
        - Что же великий князь? - спросил Даниил у своего тестя. - Выйдет ли он на битву с татарами?
        - Не выйдет! - мрачно ответил Мстислав Удатный. - Зол великий князь на меня, до татар ли ему!
        Спустившись в долину, татары бросились грабить русские и половецкие становища, не обращая внимания на дружины князей, сразу в нескольких местах переходившие вброд стремительную Калку. Выбравшись на правобережье Калки, конные русские полки повернули на север, к Днепру. Туда же шли и разрозненные пешие полки, растянувшиеся на многие версты среди беспредельной раскаленной степи.

* * *
        Когда в шатер киевского князя вбежал запыленный запыхавшийся гонец от галицкого князя, в стане киевлян и простые воины, и воеводы уже знали о всей череде роковых событий, случившихся за этот день. Сначала к великому князю примчались половцы, разбитые татарами. Не получив от великого князя ни военной помощи, ни даже сочувственных слов, половецкие ханы и беки сочли за лучшее для себя поскорее убраться с берегов Калки. Потом следом за половцами возле стана киевлян очутились измотанные в бегстве пешие галицко-волынские, смоленские и луцкие полки. Толпы ратников тянулись через реку без знамен и копий, без воевод.
        Кто-то из киевских бояр предложил Мстиславу Романовичу впустить разбитую пешую рать в укрепленный лагерь на горе, но великий князь высказался против этого. Зачем ему лишние хлопоты?
        Когда черниговцы отважились выступить на битву с мунгалами, нарушив запрет великого князя, в киевском стане воеводы единодушно заговорили: мол, пора бы и киевским полкам двинуться на татар. Но Мстислав Романович гневно пресек эти разговоры. Ему виднее, когда следует вести войско на врага!
        Разбитые татарами черниговцы откатились за реку Калку. Но Мстислав Романович продолжал что-то выжидать… Он заметно приободрился и повеселел, когда к Калке возвратились изрядно потрепанные дружины Мстислава Удатного и прочих князей, рассчитывавших на быструю победу над мунгалами.
        - Чего ты тут мямлишь?! За подмогой пожаловал?! - сердито и вместе с тем торжествующе выговаривал галицкому гонцу Мстислав Романович. - Неужто князь твой по-заячьи утек от татар? Где же его хваленая удачливость? Стало быть, без меня все-таки не обошлись, горе-воители! Натворили делов, а я расхлебывай!
        Немало обидных слов наговорил гонцу о галицком князе Мстислав Романович, велел ему передать устное послание для Мстислава Удатного, в котором половина слов были бранные, а общий смысл и вовсе был оскорбительный по сути. Мстислав Романович не только отказался выступить на помощь галицкому князю, но еще и позволил себе позлорадствовать над его неудачей в битве с мунгалами.
        Проводив обратно галицкого гонца, Мстислав Романович вызвал к себе гридничего Ермолая Федосеича. Великий князь поручил ему проследить за дальнейшими действиями Мстислава Удатного и всех прочих князей, стоявших со своими дружинами на левом берегу Калки.
        С холма, на котором раскинулся киевский стан, хорошо просматривались все ближайшие окрестности. Гридничий удалился, стараясь не смотреть в глаза Мстиславу Романовичу, который выглядел бодрым и веселым.
        «И чему радуется спесивый бородач? - сердито думал гридничий. - Мунгалы полки наши посекли, а ему веселье! Наконец-то споткнулся Мстислав Удатный! Наконец-то битым вышел из сечи!..»
        Спустя час гридничий вернулся в шатер великого князя и доложил:
        - Одни мы остались, княже. Все князья в степь утекли. Разлетелись соколы! Что делать-то станем? Мунгалов вокруг тьма-тьмущая!
        Часть третья
        Бегство
        Глава первая
        Смерть под татарскими саблями
        После того, как пошла на убыль полуденная жара, татарское войско разделилось. Одна его часть устремилась в погоню за отступающими по степи разрозненными русскими полками, а около десяти тысяч татар, чьи лошади были сильно измотаны, приступили к осаде киевлян, засевших на холме над рекой Калкой.
        Отступающее русское войско возглавил Мстислав Удатный, но прежней власти у него уже не было. Над всем этим скопищем конных и пеших ратников, уставших и израненных, довлела незримая тяжесть понесенного поражения. Вдобавок люди и лошади изнывали от жажды. Раненые и немощные отставали, на их мольбы о сострадании никто не обращал внимания. Конные княжеские дружины ушли далеко вперед. Близ верховьев Калки полки Олега Святославича и Михаила Всеволодовича повернули резко на восток, к Северскому Донцу. Оба понимали, что татарской погони не избежать, поэтому избрали более верный путь к спасению.
        К вечеру над степью повисла тяжелая духота. Беспредельные травянистые дали скрыла опаловая дымка; оранжевый диск солнца катился к закату, утопая в облачной завесе.
        Полки остановились на привал возле небольшой полувысохшей речушки, заросшей камышом. Ратники без сил валились на прибрежный песок, окунали в медленные зеленоватые воды реки руки и головы. Тысячи людей и многие сотни лошадей сгрудились в низине, спеша утолить жажду. Мужики в лаптях, имовитые бояре, дружинники и князья - все перемешались у низкого берегового откоса, черпая воду кто шлемом, кто пригоршнями.
        Мстислав Удатный сидел в стороне на кочке, слуги поднесли ему воды в медном ковше. Мстислав сдунул с поверхности воды сухую травинку и залпом осушил ковш. Рядом с галицким князем опустился на траву Мстислав Немой. Он был бледен, с глубоко запавшими глазами, из его груди вырывалось хриплое натужное дыхание.
        - Полегчало ли тебе, брат? - участливо спросил Мстислав Удатный.
        - Немного полегчало, - прошептал в ответ Мстислав Немой. - Сил только нет совсем.
        - Полежи, отдышись, брат. Водицы испей. - Мстислав Удатный окликнул слуг. - Эй, воды принесите! Живо!
        Не успел Мстислав Немой допить ковш с водой, как дозорные сообщили о приближении татарской конницы.
        Князья стали выстраивать полки для битвы, но беда была в том, что многие ратники побросали оружие во время бегства. У кого было оружие, опять же не было щитов. Воеводы с бранью выстраивали всех безоружных пешцев длинными шеренгами позади тех, кто имел хоть какое-то оружие. Издали многочисленное русское воинство имело грозный вид, но только издали.
        - Не войско, а стадо баранов! - злился Мстислав Удатный, уже знающий силу мунгалов и понимавший, что в таких условиях разгрома скорее всего не избежать.
        Бесстрашный Даниил предложил князьям выйти навстречу татарам и попытаться их остановить одними конными полками.
        - Пусть нехристи не думают, что сломили нас! - молвил Даниил, сверкая очами. - У нас мечи еще не притупились и мужества не убавилось! Для сечи мы рождены, братья. И не пристало нам от врага пятиться!
        Мстислав Удатный после краткого раздумья поддержал своего зятя.
        - Сечи все равно не избежать, - сказал он, - так лучше напасть на врага первыми. Нам бы только до заката выстоять, ночью татары оставят нас в покое.
        …Этот грозный гул, зародившийся вдали, ширился, становился явственнее. Там, у линии горизонта, вдруг заклубились облака пыли, словно с юга накатывалась песчаная буря. В клубах пыли сверкали на солнце яркие блики, подобные блесткам в ворсистой ткани. И вот наконец наступает миг, когда неясное становится ясным и отчетливым; в пыльной завесе проступают головы коней, фигуры всадников… Ярким блеском вспыхивают в лучах заходящего солнца металлические островерхие шлемы татар, острия копий и вскинутые кверху изогнутые клинки сабель. Конная лавина мунгалов надвигалась будто шквал.
        Пришли в движение и русские дружины, набирая разбег для атаки. В центре боевого строя русичей находились конные полки Мстислава Удатного и Мстислава Немого. Правое крыло составляли волынская дружина, дружина пересопницкого князя Изяслава Ингваревича и конные сотни несвижского князя Юрия Глебовича. На левом крыле сосредоточились конные полки Владимира Рюриковича и Дмитрия Мстиславича, младшего сына черниговского князя.
        Никогда прежде Судьба не давала Мстиславу Удатному столь жестокой пощечины, какою являлась для него неудачная битва при Калке. Гибель многих отважных дружинников, постыдное бегство, осознание того, что враг оказался сильнее благодаря череде уловок и хитростей, - все это уязвляло горделивое самолюбие галицкого князя. Мстислав Удатный был полон решимости немедленно расквитаться с татарами за свое поражение. Лицо его обрело выражение свирепого нетерпения, нижняя челюсть упрямо выдвинулась вперед, глаза озарились мстительным блеском. Понукая коня перейти в галоп, Мстислав Удатный с такой яростью выдернул меч из ножен, что тройной закалки сталь издала протяжный грозный лязг.
        Этот узкий длинный меч, поднятый кверху, сиял на солнце, как звезда. Венгерский жеребец понесся во весь опор навстречу вражеской лавине. Чуть нагнувшись к гриве скакуна, Мстислав летел как птица впереди своей дружины.
        Татары были ошеломлены яростным натиском русских дружин, которые, подобно стальным клиньям, врезались в боевые построения степняков. Татарские конные сотни шли попарно в затылок друг другу, когда первая сотня нападала на неприятеля, вторая тут же совершала обходной маневр или вела стрельбу из луков поверх голов своих соплеменников.
        Галицкая дружина вклинилась глубже прочих русских дружин в татарские боевые порядки и оказалась стиснутой врагами с трех сторон. Татары узнавали Мстислава Удатного по его роскошному панцирю с тонкой насечкой и позолоченному шлему. Татары рвались к нему, стремясь взять в плен. Дружинники прикрывали князя как могли и падали один за другим под татарскими саблями и копьями.
        Мстислав, взбешенный стойкостью и многочисленностью врагов, отбросил щит и взял второй меч в левую руку. Он был похож на злобного демона, вспотевший и забрызганный кровью; от его сильных ударов мунгалы валились с коней кто без руки, кто без головы, кто разрубленный до пояса… Под Мстиславом убили коня. Князь рухнул боком на груду мертвых тел, но в следующий миг уже вскочил на ноги и, вращаясь на месте как заведенный продолжал рубить мечами направо и налево, рыча словно дикий зверь. Никто из галицких дружинников и воевод прежде не видел Мстислава Удатного в таком озлоблении.
        У Мстислава Немого в разгар битвы опять хлынула горлом кровь. Дружинники стащили его с коня и унесли в заросли тальника.
        На правом фланге столь же храбро бился с татарами Даниил. Волынян было мало, поэтому им труднее было сдерживать натиск врагов. Рядом с Даниилом сражался Изяслав Ингваревич, племянник Мстислава Немого. Молодой и горячий, Изяслав все время норовил оказаться впереди всех. В него втыкались татарские стрелы, он ломал их и снова бросался в сечу. Гридни еле успевали за ним. Внезапно Изяслав напоролся на татарское копье и умер прямо в седле, завалившись на лошадиный круп.
        У Даниила вырвался крик отчаяния. Он пришпорил коня и разметал татар, окруживших бездыханное тело Изяслава Ингваревича. Зикора и Овсень не отставали от Даниила, прикрывая ему спину. Даниил с такой силой всадил меч в какого-то мунгала, что проткнул его насквозь. Выдернуть меч обратно Даниил не успел, вражеский дротик впился ему в плечо, а правую руку навылет пробила стрела. Подоспевший Овсень заслонил Даниила щитом.
        Волыняне сплотились вокруг своего израненного князя, из последних сил отражая натиск татар. Плечом к плечу с ними стояли в сече дружинники Изяслава Ингваревича. Подоспевшая дружина Юрия Глебовича сильно потеснила татар, повалив их бунчук. Несвижский князь разил татар боевым топором, раскалывая вражеские шлемы, как орехи.
        Гридничий Прошута, видя, что Даниил истекает кровью и вот-вот от слабости свалится с седла, повелел Зикоре и Овсеню:
        - Вот что, други, тащите Даниила подальше в степь. Укройте его, где только сможете, раны ему перевяжите. Как отлежится Даниил, уходите вместе с ним к Днепру. Скрытно уходите, подальше от Залозного шляха. Как хотите, молодцы, но довезите Даниила живым за Днепр!
        Зикора схватил поводья княжеского коня, а Овсень стал придерживать Даниила за руку. Выскочив из гремящей железом сумятицы сражения, три всадника быстрыми тенями нырнули в лощину, поросшую дроком, никто не обратил на них внимания. Еще раз мелькнув среди седых ковылей на склоне дальнего холма, три наездника на вороных лошадях пропали из вида.

* * *
        …Солнце скатилось в багряную пелену у горизонта, и мигом померкли все краски дня, словно природа утомилась взирать на зверства людей. Протяжно завыли татарские дудки. Это был сигнал к отступлению. Русичи опустили оружие, стоя среди порубленных тел и глядя на откатывающуюся в степную даль татарскую конницу.
        - Ну что, нехристи, взяли?! - торжествующе кричал Юрий Глебович, потрясая над головой окровавленным топором. - Нарвались рылом на кулак! Это вам не половцев по степи гонять!
        Мстислав Удатный, шатаясь, брел по полю битвы, перешагивая через трупы и разбросанное оружие. За ним следовал слуга, который нес щит и меч князя.
        К Мстиславу приблизился воевода Юрий Домамерич.
        - На рассвете мунгалы вернутся, княже, - негромко сказал он. - Эти косоглазые нехристи не успокоятся, пока не истребят все наше войско.
        - Порубили мы татар сегодня, порубим и завтра, - мрачно проговорил Мстислав Удатный.
        - Провизии у нас нет, ратники изранены и обессилены, многие безоружны, - продолжил Юрий Домамерич. - Глянь на конные полки, княже. Что от них осталось… Завтра мунгалы вновь на нас навалятся. Поляжем мы тут все бесславно.
        - Что ты хочешь сказать, воевода? - Мстислав снял с головы шлем и посмотрел в глаза Юрию Домамеричу.
        - Уходить надо без промедления, княже, - торопливо заговорил воевода. - Ночь нам в подмогу. За Днепром наше спасение!
        - А пешая рать?.. - Мстислав нахмурил брови. - Пешцев предлагаешь бросить на истребление мунгалам?
        - Всем не уйти, княже, - пряча глаза, сказал Юрий Домамерич. - Выбор у нас невелик: либо честь, либо жизнь. Можно с честью голову сложить, на радость татарским ханам, а можно спастись бегством, но при этом обречь на погибель пешие полки. Выбирай, княже.
        Мстислав Удатный собрал князей на военный совет. Увидев, что нет Даниила и Изяслава Ингваревича, он велел позвать их. Ему ответили, что оба погибли.
        Мстислав с угрюмым лицом повторил князьям все сказанное ему Юрием Домамеричем, в конце добавив от себя:
        - Что будем решать, братья? Останемся с пешими полками или уйдем к Днепру, покинув пешую рать на погибель.
        Первым взял слово Владимир Рюрикович.
        - Как ни тяжело это решение, братья, но иного выхода нет, - сказал он с тягостным вздохом. - Коль дружины полягут, а это может случиться уже завтра, татары все едино обрушатся на пешую рать. Нужно спасти хоть часть войска, тут уже не до благородства. Я голосую за немедленное отступление!
        Мстислав Немой молчаливым жестом одобрил сказанное смоленским князем. Юрий Глебович после мучительных колебаний тоже высказался за поспешное отступление. И только юный Дмитрий Мстиславич заявил, что останется с пешей ратью.
        - Отец мой и старший брат полегли в сече с татарами на Калке, - промолвил он, упрямо наклонив лобастую голову. - Я буду истреблять поганых мунгалов, на сколько сил моих хватит! Бегство не по мне, братья. Не хочу позором себя покрыть.
        Мстислав Удатный положил свою тяжелую руку юноше на плечо.
        - Ты сам выбрал свою судьбу, Дмитрий. Честь тебе и хвала за это! Принимай главенство над войском. Да поможет тебе Бог!
        Без трубных сигналов княжеские дружины собрались в путь и двинулись в ночь длинной нестройной колонной. Пешие ратники недоумевающе переговаривались, не сразу сообразив, что князья оставляют их на произвол судьбы.
        Отъехав от русского стана на несколько верст, Мстислав Удатный сошел с коня и побрел по высокой траве в сторону от идущих усталым шагом конных полков. За ним увязался Юрий Домамерич. Мстислав наугад шел по ночной степи, его плечи сотрясались от рыданий. Впервые в жизни храбрый Мстислав бросил войско ради спасения своей жизни. Перед мысленным взором Мстислава стояло юное безбородое лицо князя Дмитрия. Стыд жег галицкого князя, душа его рвалась на части, не желая мириться со столь малодушным поступком. Слезы раскаяния и горького отчаяния неудержимо катились из его воспаленных глаз.

* * *
        Едва на востоке зародился новый день, татарские орды вновь замаячили вдали, надвигаясь на пешие русские полки, без всякого порядка бредущие по степи. Дмитрий Мстиславич принялся спешно выстраивать войско для отпора врагу. Ратники нехотя становились в шеренги, были и такие, кто не подчинялся приказам молодого князя, ища спасения в бегстве.
        Татары начали обстреливать русичей из луков, заходя с флангов. Тяжелые конники мунгалов плотной колонной протаранили центр русского войска. Не прошло и часа, как битва превратилась в избиение. Мунгалы гнали русичей по степи, рубили без пощады саблями, расстреливали из луков, топтали конями. Отчаянная храбрость дружинников князя Дмитрия и всех тех пешцев, кто примкнул к ним, была подобна островку, заливаемому бурными водами весеннего половодья.
        Глава вторая
        Алеша Попович
        В Ипатьевской летописи сохранилось предание о богатыре Алеше Поповиче, который был родом из суздальской земли. Он был сыном священника, отсюда получил свое прозвище. С младых лет Алеша Попович занимался военным делом, находясь на службе у владимиро-суздальских князей: сначала - у ростовского князя Константина Всеволодовича, потом - у его родного брата Ярослава, затем - у Юрия Всеволодовича, который принял главенство в Суздальском княжестве после смерти старшего брата Константина.
        Юрий Всеволодович был спесив и мстителен. Не отличаясь особыми военными дарованиями, он тем не менее постоянно затевал свары со своими родными и двоюродными братьями. Его непримиримая вражда с братом Константином завершилась кровавым побоищем на реке Липице, где в полном блеске проявился полководческий талант Мстислава Удатного, возглавлявшего полки Константина Всеволодовича. Десять тысяч русичей полегло в том сражении.
        После этой злополучной битвы Алеша Попович ушел из дружины Юрия Всеволодовича, больше не желая участвовать в братоубийственных склоках князей. Созвав еще семьдесят таких же витязей, Алеша Попович объявил князьям, что его богатырская дружина отныне будет сражаться только с внешними врагами Руси.
        В городке Клещине богатыри поставили бревенчатую крепость, насыпали земляные валы, поселившись там со своими слугами, женами и детьми. Приезжал в Клещин Мстислав Удатный перед своим походом на Киев, звал богатырей в свою дружину, но никто из витязей не пошел к нему на службу. «Где бы ты ни появился, княже, там непременно распря начинается, - сказал Мстиславу Удатному Алеша Попович. - От княжеских свар Русь только слабеет. По чужим головам ты вступаешь на столы княжеские, кровь русскую льешь без сожаления. С тобой, княже, нам не по пути!»
        Когда киевский князь Мстислав Романович созывал князей на съезд перед походом на татар, он посылал гонца и в Клещин, зовя богатырскую дружину на войну с татарами. Алеша Попович откликнулся на этот призыв, только сборы богатырей в дальнюю дорогу слишком затянулись. Богатырская дружина добралась до излучины Днепра, когда все русские полки уже углубились в степь. Но Алеша Попович не повернул назад, его конный отряд, переправился на ладьях через Днепр и устремился вдогонку за объединенным русским воинством. Случилось так, что к несчастной для русичей битве на Калке отряд богатырей не успел, но Алеше Поповичу и его витязям все же суждено было прославиться в войне с татарами.
        Богатырская дружина, вместе со слугами и оруженосцами насчитывавшая сто пятьдесят всадников, столкнулась с разбитым русским войском в тот момент, когда княжеские дружины уже бежали и татары беспощадно преследовали рассеянные пешие полки, никого не беря в плен. Этот момент также нашел отражение в Ипатьевской летописи. Богатыри во главе с Алешей Поповичем храбро набросились на татарские полчища. «И хоть были богатыри в малом числе, но сила и ярость их были таковы, что сей небольшой отряд насквозь проходил через полки татарские, губя врагов во множестве, - записал летописец. - И затрепетали татары, и подались они вспять перед горстью храбрецов, усмотрев в них не живых людей, а неуязвимых демонов…»
        Лишь к концу дня одолели татары дружину витязей, окружив их со всех сторон. Вместе с Алешей Поповичем и его богатырями в этом сражении пал молодой трубчевский князь Дмитрий Мстиславич со всеми своими дружинниками. В этой битве татары понесли столь ощутимые потери, что прекратили преследование пеших русских полков и повернули обратно к Калке.
        Только военачальник Джебэ с двумя тысячами всадников продолжил погоню, надеясь настичь и пленить Мстислава Удатного.
        Глава третья
        Смерть Юрия Глебовича
        Два дня поредевшие княжеские дружины шли по иссушенной зноем степи, останавливаясь на долгий отдых лишь под покровом ночи. На третий день возроптала дружина несвижского князя. Воины заявили своему князю, что надо бы дать отдых лошадям, да и людям неплохо бы отоспаться.
        Юрий Глебович пришел к Мстиславу Удатному и предложил ему не выступать в путь, как обычно, с первым лучом солнца, а растянуть отдых до полудня: мол, татары уже далеко, их можно не опасаться. Мстислав выслушал несвижского князя и сказал, что покуда полки не достигнут Днепра, о долгом отдыхе нужно забыть.
        «Наше спасение в непрерывном движении к Днепру, - молвил Мстислав, - ибо от недоедания и жажды и кони, и люди теряют силы день ото дня. Нам не выстоять даже против малого отряда мунгалов. Нужно проявить упорство, брат, ведь и враги наши на упорство горазды. Что, если мунгалы все еще идут по нашему следу?»
        Юрия Глебовича задели за живое не эти слова Мстислава Удатного, а его замечание, что не пристало князю идти на поводу у своей дружины. Он дерзко ответил галицкому князю, что больше не намерен ему подчиняться.
        «Твое верховодство, брат, довело всю русскую рать до беды, - промолвил Юрий Глебович в сильнейшем раздражении. - Пусть я иду на поводу у своей дружины, с которой я делю и горести, и победы, но ты давно ходишь в зависимости от собственной гордыни, которая ныне привела тебя к поражению от поганых язычников! Беги и дальше к Днепру, брат, сбивай копыта у своих лошадей, а моя дружина будет наслаждаться отдыхом».
        Не помогли уговоры и Мстислава Немого. Юрий Глебович наотрез отказался выступать в дальнейший путь ни свет ни заря.
        Ранним утром конные полки галичан, волынян, смолян и лучан ушли на север, в сторону Днепра. Несвижская дружина осталась на стоянке у небольшого пресного озерца, воины спали вповалку на примятой траве. Дремали дозорные.
        Отряд Джебэ двигался по степи, развернувшись широкой цепью, как при облавной охоте на диких антилоп. Татары неслышно подкрались к спящему стану Юрия Глебовича, окружив его со всех сторон. Дозорные слишком поздно подняли тревогу. Проснувшиеся русичи бросились к оружию, но враги были уже совсем рядом. Началась ожесточенная рукопашная схватка. Юрий Глебович пал в числе первых, пробитый сразу тремя копьями. Из двух сотен его гридней уцелели лишь двое: бросившись в воды озера, они заплыли в камыши и затаились там.
        Джебэ еще двое суток шел по следам отступающих русских дружин, но так и не смог их настичь.

* * *
        Прозрачные речные струи с журчанием вились вдоль бортов крутобокой ладьи, мерно вздымались длинные весла, вспенивая днепровскую воду.
        Мстислав Удатный стоял на корме и глядел на удаляющийся левый днепровский берег. Пока дружины грузились на лодки и насады, пока гридни заводили по дощатым настилам лошадей на грузовые ладьи, в душе Мстислава сидело беспокойство. Появись в этот момент из степи татарская погоня, и ничто не спасло бы остатки измученных дружин от полного истребления, и не было бы путей для бегства. Теперь галицкому князю можно было вздохнуть с облегчением, ему самому удалось спастись от гибели и вызволить из беды еще около тысячи воинов.
        Сойдя на правый днепровский берег, Мстислав с изумлением узнал среди толпящихся неподалеку рыбаков своего зятя Даниила и двух его преданных гридней - Зикору и Овсеня.
        Мстислав бросился к Даниилу, не помня себя от радости. Он так сильно сжал Даниила в объятиях, что тот охнул от боли.
        - Полегче, княже, - забеспокоился Овсень, - зять твой весь изранен. Ему бы лежать надо, но разве он нас послушает. Как узнал, что русские полки на переправе, так бегом сюда, на берег.
        - Да как же ты уцелел, лихая голова? - смеясь от счастья, восклицал Мстислав, держа Даниила за плечи. - Я ведь грешным делом уже оплакал тебя. Все вокруг твердили, что посекли тебя татары.
        - Это Прошута-хитрец велел Зикоре и Овсеню укрыть меня от татарских стрел и сабель, перевязать мои раны, а затем скрытно от своих же доставить к Днепру, - сказал Даниил. - Весь этот путь я плохо помню, немочь и забытье одолевали меня. Мы только вчера до Днепра добрались.
        - Видать, Прошута не очень-то верил в то, что дружины наши смогут к Днепру выйти, - заметил Мстислав. - Потому-то Прошута и отправил тебя к Днепру другой дорогой. Ах, зять мой, как же я рад, что ты уцелел среди стольких опасностей! А как дочь моя будет этому рада, ты и представить себе не можешь!
        Мстислав еще раз обнял Даниила. Затем, повернувшись к Зикоре и Овсеню, галицкий князь произнес:
        - А вы, молодцы, получите от меня награду - по кошелю с золотыми монетами каждый! И еще по коню впридачу.
        - Где же киевский князь? - негромко спросил у тестя Даниил. - Что с ним сталось?
        - О том не ведаю, - хмуро ответил Мстислав, - но молю бога, чтоб обошла стороной Мстислава Романовича смертная чаша. В нашем поражении на Калке он повинен меньше всего.
        Глава четвертая
        Бродник Плоскиня
        Татары, осадившие киевлян в их стане на холме, весь первый день пытались растащить повозки, стоявшие заслоном вокруг русского лагеря. Спешившись, татарские воины карабкались по склонам холма, упираясь коленями и древками копий в жесткий дерн, опаленный солнцем. Мунгалы цепляли крючьями, привязанными к веревкам, тележные колеса, затем скопом тянули веревки вниз. Русичи, стоявшие на сцепленных возах, обрубали эти веревки мечами и кинжалами, а железные крючья забирали себе. К середине дня татары остались без крючьев и без надежд на быструю победу.
        Разделившись на отряды, татары принялись штурмовать стан киевлян, сменяя друг друга. Волна за волной мунгалы с криками и воплями накатывались на заслон из повозок, преодолевая крутизну каменистых склонов. Киевляне ударами топоров и копий сталкивали врагов вниз, били по ним из луков. К вечеру подножие холма оказалось заваленным телами убитых мунгалов.
        На ночь татары отступили, но на следующий день опять пошли на штурм, соорудив множество лестниц из жердей. Несколько раз татарам удавалось то в одном, то в другом месте взобраться на сцепленные возы, но и только. Пробиться в глубь стана татары не могли, так как русичи встречали их густым частоколом копий. К концу дня татарские отряды снова отступили ни с чем.
        На третий день с раннего утра татарские лучники стали засыпать русский стан сотнями зажженных стрел, желая вызвать пожар и переполох. Однако киевляне были готовы и к этому. Они гасили свои вспыхнувшие шатры землей и песком, укладывали на очаги пламени сырые кожи. Ничего не добившись обстрелом из луков, мунгалы решили вручную растащить повозки киевлян и таким образом ворваться в их лагерь. Тысячи татар яростно лезли на холм, передние из них перерубали ножами и топорами оглобли и веревки, скреплявшие возы между собой. Киевляне, поняв тактику мунгалов, высыпали из-за повозок на склон холма, выстроившись плотными шеренгами. Их продолговатые красные щиты опоясали вершину холма, словно два красных забора. Наступая снизу вверх, татары так и не смогли пробиться через этот живой заслон. В вечерних сумерках татары вновь отступили, унося своих убитых и раненых.
        На четвертый день от татар прибыли послы для переговоров с киевским князем. Послов было трое: два мунгала и араб-толмач.
        Мстислав Романович встретил татарских посланцев в своем шатре, сидя на походном троне, в окружении воевод. Это было третье татарское посольство, отдающее ему низкий земной поклон, за последний месяц. С первыми двумя посольствами великий князь особо не церемонился, ныне он оказался в непростой ситуации, поэтому рубить сплеча не собирался.
        Оба мунгала были в длинных дорогих одеяниях, с золотыми поясами, в яловых сапогах с загнутыми носками и голенищами, на головах у них были высокие шапки с опушкой из чернобурых лисиц. Толмач был в красно-желтом полосатом халате, кожаных шнурованных башмаках, с чалмой на голове.
        Один из мунгалов, темный от загара, со шрамом на левой щеке, с жидкой седой бородой, обратился к великому князю с такими словами:
        - Славные Цыгыр-хан и Тешу-нойон приветствуют храброго киевского князя! Монголы большой кровью заплатили за победу при Калке-реке. Поэтому мы хотим разойтись с киевским князем миром. Пусть русы сложат оружие, им будет позволено вернуться домой, но все добро в вашем стане будет нашей добычей.
        Толмач перевел все сказанное послом на русский язык. Мстислав Романович криво усмехнулся:
        - Ишь, чего удумали, черти косоглазые! Безоружных-то нас вы живо посечете. С оружием мы сюда пришли, с оружием и уйдем. Так и скажите своим ханам.
        Послы с поклоном удалились.
        С вершины холма киевляне видели, как к татарскому стану подтягиваются конные отряды мунгалов, возвращающиеся из погони за отступающим русским воинством. Теперь перевес сил стал явно в пользу татар. Киевляне приготовились к отражению нового штурма. Но от татар вновь пожаловали послы.
        - Славный Субудай-багатур извещает киевского князя, что помощи ему ждать неоткуда, все русские полки полегли в сече, - проговорил все тот же посол со шрамом на щеке. - Субудай желает воздать должное мужеству киевского князя, потому-то и предлагает ему перемирие. Потери русов и так очень велики, незачем продолжать эту бойню. Субудай говорит киевскому князю: сложи оружие и веди своих воинов домой.
        Мстислав Романович выслушал посла с угрюмым лицом. Даже если мунгал лжет и русским полкам удалось прорваться к Днепру, на подмогу действительно нет никаких надежд. Киевлянам придется как-то самим выпутываться из этого труднейшего положения.
        - Повторяю, нехристь, оружие мы не сдадим! - промолвил Мстислав Романович, грозно сдвинув брови. - С оружием мы - сила! А веры к вашим клятвам у нас нет. Ступайте!
        Послы ни с чем вернулись в татарский стан.
        В полдень в шатре великого князя состоялся военный совет. На нем присутствовали все воеводы, а также князья Александр Глебович и юный Андрей Владимирович.
        - Что будем делать, други? - обратился к собравшимся Мстислав Романович. - Помощи нам ждать неоткуда. Враги превосходят нас втрое числом. Коль выйдем в поле, то все поляжем, как один, в неравной сече. Но и отсидеться здесь, на холме, нам тоже не удастся, ибо вода у нас на исходе.
        - На пару деньков воды у нас еще хватит, - с надеждой в голосе проговорил Александр Глебович, - а там татары, быть может, и сами уберутся восвояси. Не век же им тут стоять!
        - Вы же видели, други, как воюют татары, как они преследуют уже разбитого врага, - заговорил гридничий киевского князя. - Все их слова - обман. Не пропустят нас татары на Русь ни с оружием, ни тем более безоружных. Пробиваться нужно силой, покуда ратники и кони наши от жажды не ослабели. Сегодня же ночью пробиваться!
        Самые решительные из воевод поддержали Ермолая Федосеича. Поддержал его и юный зять великого князя.
        - Татары измучены битвой и преследованием, не смогут они остановить наше войско, - сверкая очами, молвил князь Андрей. - Как стемнеет, надо седлать коней! Исполчать пешую рать! Все, может, и не прорвутся, но кто-то обязательно прорвется.
        Мстислав Романович хмуро поглаживал бороду, взирая на Андрея Владимировича.
        «Огонь-младень! - думал он. - О чести печется больше, чем о жизни. Как истинный князь! А о том не думает, что дочь моя все глаза выплачет, коль его в сече татарская стрела или сабля сразит. К тому же Сбыслава на сносях, ей со спокойным сердцем дитя нужно доносить».
        Но вот зазвучали голоса тех бояр, кто уже отчаялся победить татар, на кого произвело самое удручающее впечатление бегство Мстислава Удатного и Даниила Романовича. Эти люди настаивали только на одном: с татарскими ханами нужно договориться, иначе смерть. Благо татары сами предлагают киевскому князю разойтись миром.
        В разгар споров от татар опять прибыли послы, но на этот раз с ними был еще один человек, по обличью наполовину русин, наполовину половчин. Это был бродник Плоскиня.
        Бродниками на Руси звали смердов и беглых холопов, которые бежали от засилья князей в степи, расселяясь свободными общинами по берегам степных рек. Свои поселения бродники обустраивали обычно на островах или речных мысах, помимо земледелия они занимались еще рыболовством и охотой на водоплавающую птицу. Особенно много бродников было на Дону.
        Плоскиня поведал великому князю, что его и еще полсотни бродников татары пленили близ устья Маныча, при его впадении в Дон. Там стояло селение бродников, которое татары сожгли. Прекрасно зная окрестные степи и реки, бродники служили у татар проводниками.
        - Не от великой радости пошел я на службу к татарам, княже, а от крайней безысходности, - молвил Плоскиня, кланяясь Мстиславу Романовичу. - Теперь вот ханы татарские поручили мне, горемычному, уговорить тебя, пресветлый князь, сдаться им на милость. Не гневайся на меня за это. Хоть бродники и выбрали меня старшиной в нашей общине, но рядом с любым князем и боярином я все равно человек маленький.
        Мстислав Романович с нескрываемой брезгливостью оглядел Плоскиню с головы до ног. О бродниках великий князь слыхал и прежде, но видел такого бродника впервые.
        Плоскиня был высок и худощав, как журавль. Его выгоревшие на солнце волосы были белее льна, кожа на лице и руках от загара напоминала потемневший от времени пергамент. У него был тонкий длинный нос, впалые щеки, неухоженная куцая бородка торчала козликом. Голубые глаза Плоскини были полны какого-то глубокомысленного смирения. Он не смотрел великому князю прямо в очи, глядя то вниз, то вбок.
        Одет Плоскиня был в половецкие штаны, заправленные в короткие кожаные сапоги, еще на нем была половецкая рубашка с бахромой по нижнему краю и с красными нашивками на рукавах. У степняков такие нашивки являлись признаком старшинства. Рубаха была довольно ветхая, сквозь дыру на груди у Плоскини можно было видеть маленький медный крестик. Расселяясь среди степных языческих племен, бродники тем не менее продолжали придерживаться своей христианской веры.
        - Что татары поручили тебе передать мне на словах? - поинтересовался Мстислав Романович у Плоскини.
        - Князь ихний Субудай больше не хочет кровопролития, - промолвил Плоскиня, - он готов принять твою покорность, княже. И готов пропустить твое войско домой.
        - С оружием или без оружия? - спросил Мстислав Романович.
        - Без оружия, - ответил Плоскиня. И тут же добавил: - Субудай и его воеводы готовы поклясться на священном огне, что не обнажат меча на твои безоружные полки, княже. Они хоть и нехристи, но слово держать умеют, ежели перед этим принесут клятвы по своему обычаю. К примеру, мунгалы поклялись отпустить наши семьи в обмен на нашу службу и сдержали обещание. Теперь наши жены и дети в безопасности.
        - Ты-то сам, Плоскиня, что нам присоветуешь? - обратился к долговязому броднику Мстислав Романович. - Коль ты татарам служишь, значит, и повадки их знать должен.
        - Я советую, княже, сложить оружие, - без колебаний ответил Плоскиня. - Коль твои полки выйдут на битву, все едино будут побеждены татарами, ибо их гораздо больше. И в стане своем вы долго не высидите от безводья. Чем смерть принимать, лучше сдаться, благо плен вам не грозит.
        - Зачем Субудай оружие сдать требует? - не выдержав, заговорил с бродником Ермолай Федосеич. - Не потому ли, что безоружных-то нас перебить легче, нежели вооруженных, а?
        - Нет, не потому, - спокойно ответил Плоскиня. - Ваше оружие татары хотят забрать с собой, они уже успели высоко оценить качество русских мечей и топоров. Оружие любого побежденного войска татары забирают как военную добычу. И русские князья поступают так же. Чему тут удивляться?
        - И все же, княже, я настаиваю, нельзя верить мунгалам! - стоял на своем гридничий. - Они и половцам в дружбе клялись, дабы разрушить их союз с ясами, а когда разбили ясов, то без колебаний напали и на половцев. Язык у мунгалов раздвоенный, как у змеи!
        С гридничим начали спорить те из воевод, кто желал поскорее завершить эту столь неудачную войну и без кровопролития возвратиться на Русь. Спорщики кричали и бранились, перебивая друг друга.
        Александр Глебович, наклонившись к самому уху великого князя, нашептывал ему о том же: мол, Мстиславу Удатному ныне не было удачи в сражении с татарами, а им удача улыбнулась. «Мы и нехристей посекли за эти три дня, сколь смогли, а теперь еще и домой без потерь вернуться сможем. Нельзя такую возможность упускать, великий княже!»
        Кое-как восстановив тишину в шатре, Мстислав Романович объявил свое решение.
        - Отправим в стан татарский наших бояр, чтобы мунгалы в их присутствии поклялись своими богами, что не тронут нас безоружных и позволят вернуться на Русь, - сказал он. - Для вящей убедительности разоружим сначала пятьсот наших ратников и поглядим, далеко ли они уйдут безоружные. Как только сей отряд скроется из глаз по пути к Днепру, тогда и прочие полки начнут складывать оружие.
        Вечером того же дня шестеро киевских бояр и гридничий Ермолай Федосеич в сопровождении бродника Плоскини пришли в татарский стан. Сначала русские послы встретились с Субудаем, Цыгыр-ханом, Тохучар-нойоном и Тешу-нойоном. Встреча происходила в большой белой юрте. Были обговорены все условия разоружения киевских полков, место их сбора и порядок отступления к Залозному шляху.
        Ермолай Федосеич настоял на том, чтобы русичи могли взять с собой полторы сотни лошадей для перевозки раненых, чтобы каждый ратник имел в достатке провизии на дорогу. Долгий спор с татарскими военачальниками развернулся по поводу знамен, киевляне хотели забрать знамена с собой, но татары возражали против этого. Для них вражеские стяги были почетной добычей.
        - Ну, коли так, тогда и переговорам конец! - объявил гридничий, которого великий князь снабдил всеми необходимыми полномочиями. - Мы и так немалый позор на себя берем, обещая сложить оружие перед врагом. Но вернуться домой без знамен - это и вовсе стыд и срам! Войско без знамен - не войско, а толпа. Лучше мы все умрем в битве, чем согласимся отдать во вражьи руки наши стяги!
        Ермолай Федосеич проворно поднялся с кошмы, на которой он восседал, сложив ноги калачиком, по обычаю степняков. Бояре с кряхтеньем и недовольными вздохами последовали его примеру. У них, по воле великого князя, было право наблюдателей, но права голоса они не имели.
        Предводители татарского войска торопливо зашушукались между собой, отчаянно жестикулируя руками перед носом друг у друга. Толмач обратился к русичам, которые гурьбой направились к выходу из юрты:
        - Все в порядке. Славные татарские багатуры согласны с вашим условием. Стяги останутся у вас.
        Затем толмач рассказал русским послам о том, как татары приносят клятву над священным огнем. Поскольку письменности у татар не было, поэтому не могло быть и письменного договора. Вожди татарского войска должны были поклясться вслух в присутствии русичей, и буквальный смысл сказанного ими и должен был являться тем договором, нарушение которого станет для татар клятвопреступлением.
        «По обычаю татар, каждый военачальник приносит клятву и за себя, и за подчиненный ему воинский отряд, - поведал толмач русским послам. - В лице этих четверых багатуров перед вами, по сути дела, находится все татарское войско».
        - А где Джебэ? - неожиданно спросил неугомонный гридничий. - Я слышал от половцев, что этот багатур имеет столько же власти, как и Субудай.
        Толмач замялся, не зная, что сказать. Слегка растерялись и татарские военачальники. Наконец, одноглазый Субудай что-то быстро проговорил, обращаясь к толмачу.
        Тот с натянутой улыбкой обратился к русичам, говоря, что Джебэ и его отряд уже далеко отсюда. Джебэ сопровождает татарский обоз, который уже двинулся обратно к реке Кубань.
        - Ну, чего тебе неймется? - ворчали на гридничего бояре. - Не злил бы ты мунгалов понапрасну! Пора договор заключать, а то скоро стемнеет.
        Процедура принесения клятвы заключалась у татар в следующем. Русских послов вывели из юрты, усадили на земле в кольце из трех костров, над которыми колдовали татарские шаманы, увешанные погремушками и костяными амулетами. Шаманы били в бубны, приплясывали и завывали, то и дело бросая в пламя костров пучки и коренья каких-то ароматных трав.
        Продолжалось все это больше часа. Как потом объяснил послам Плоскиня, татарские жрецы тем самым отгоняли от священных костров злых духов, которые незримо витают над русичами и могут помешать заключению договора.
        Затем четверо татарских военачальников, стоя над одним из костров, слово в слово произнесли такую клятву: «Великий Тэнгри, творец земли и неба! Бессмертный покровитель монголов! Тебя берем в свидетели при заключении этого договора с русами. Пред этим чистым пламенем обязуемся и клянемся, что, когда русы сложат оружие, не прольется ни капли княжеской крови, русам будет открыта дорога домой, они могут уйти, взяв с собой свои знамена. Никто из монголов, подчиненных Субудаю-багатуру, Цыгыр-хану, Тохучар-нойону и Тешу-нойону, не обнажит на них саблю».
        Уже в сумерках русские послы возвратились в свой стан на холме. От них исходил густой запах можжевелового дыма и ароматов неведомых трав.
        Мстислав Романович уединился со своим преданным гридничим.
        - Все ли прошло гладко? - допытывался великий князь. - Не было ли со стороны мунгалов какого подвоха?
        - На первый взгляд, княже, переговоры прошли мирно и гладко, - отвечал Ермолай Федосеич, - клятву мунгалы принесли по своему обычаю, все честь по чести. Но… неспокойно у меня на сердце.
        - Что тебе показалось подозрительным? - Мстислав Романович так и впился глазами в озабоченное уставшее лицо гридничего.
        - Видишь ли, княже, не все татарские князья клятву нам приносили, - промолвил Ермолай Федосеич, - не было среди них нойона Джебэ. Субудай сказал, что Джебэ со своими воинами уже выступил к реке Кубань вместе с татарскими обозами, но мне что-то в это не верится. У этого Субудая внешность заклятого злодея. На лице шрам прямо через нос, одного глаза нет, одна рука скрючена и высохла, зубов во рту тоже почти нету… Сам хромоногий, кособокий, такой во сне привидится, так в холодном поту проснешься! По этому Субудаю видно, что он всю жизнь в седле, много где побывал и повидал всякое. Чует мое сердце, этот злыдень одноглазый каверзу какую-то замыслил!
        - Какую каверзу? Говори толком! - нервничал великий князь. - Думаешь, Джебэ где-то неподалеку?
        - Уверен в этом! - решительно произнес гридничий. - Неспроста Джебэ не было на переговорах. Ох, княже, как пить дать, мунгалы хитрость какую-то затевают!
        - Ладно, иди спать, - сказал Мстислав Романович. - Утро вечера мудренее.

* * *
        Утром Мстислав Романович пожелал еще раз встретиться с бродником Плоскиней, татары не стали препятствовать этой встрече.
        Плоскиня прибыл в русский стан в сопровождении двух мунгалов и араба-толмача. У татар было только одно условие - разговор великого князя со старшиной бродников должен проходить в присутствии татарских послов.
        Мстислав Романович напрямик спросил у Плоскини, правда ли, что нойон Джебэ со своим отрядом и татарским обозом ушел к реке Кубань. Плоскиня ответил утвердительно: мол, он своими глазами видел, как татарский обоз выступил в путь, а Джебэ охраняет этот обоз, ведь в том караване находится вся военная добыча мунгалов.
        - Когда это случилось? - вновь спросил великий князь.
        - Еще два дня тому назад, - не моргнув глазом, ответил Плоскиня.
        - Тебе придется, друже, поклясться на святом распятии, что слова твои правдивы, - сказал Мстислав Романович и повелел слугам, чтобы те пригласили к нему в шатер священника.
        Священник пришел, держа в руках большой бронзовый крест с фигурой распятого Иисуса.
        - Клянусь святым распятием, что сказанное мною правда, - спокойно проговорил Плоскиня и приложился устами к бронзовому кресту. Он троекратно перекрестился и добавил: - Да гореть мне в аду, ежели я лгу.
        Клятва Плоскини и, главное, его невозмутимый вид успокоили Мстислава Романовича. По его приказу были открыты ворота лагеря, и первые пять сотен киевлян стали спускаться с холма на равнину. Там их уже ожидали татары, чтобы принять у русичей сданное оружие. Ратники шли чередой друг за другом и складывали в одну кучу копья, мечи, топоры и кинжалы, в другую - щиты и шлемы. Кольчуги и панцири татары у русичей не требовали. Разоружившись, отряд киевлян нестройной колонной двинулся по степи на север. Татарская конница расступилась, давая русичам дорогу.
        - Уходят! - переговаривались киевляне, остающиеся в стане. С высоты им было далеко видно. - Мунгалы их не преследуют. Стоят на месте.
        - А что для мунгалов эти мужики? На кой ляд они им сдались? - ворчал вездесущий Ермолай Федосеич. - Нехристи ожидают, когда наши князья и бояре потянутся к ним со склоненными выями. Вот радость-то будет для нехристей!
        Среди киевских воевод продолжались споры и раздоры, далеко не все одобряли затею великого князя. Негодовал и юный князь Андрей Владимирович.
        - Отец мой мечом проложил себе дорогу к спасению, а я покупаю спасение в обмен на честь. Позорище! - молвил он.
        Долговязый дубровицкий князь возражал ему:
        - Стяги при нас останутся, значит, мы свою честь воинскую не уроним. Радуйся, глупец! Скоро дома будешь!
        Выждав, когда первый разоружившийся отряд киевских ратников скрылся в знойном мареве бескрайней степи, великий князь повелел всем киевским полкам, конным и пешим, выходить из стана и складывать оружие.
        Ермолай Федосеич предпринял последнюю попытку отговорить великого князя от столь рискованного шага. Однако Мстислав Романович даже не стал с ним разговаривать, отмахнувшись, как от назойливой мухи.
        - Пойми, воевода, - сказал великий князь, - мне в Киев нужно поспешать, а то ведь Ольговичи или мои двоюродные племянники живо усядутся на киевский стол. Свято место пусто не бывает!
        Дружина великого князя, а также конные полки дубровицкого и вяземского князей грозным строем въехали в татарский стан. Князья спешились и передали свои мечи в руки татарских воинов. Знатные мунгалы пригласили русских князей в белую юрту Субудая, чтобы выпить с ними заздравную чашу и подвести итог окончанию военных действий.
        - И вам, и нам предстоит дальняя дорога, - молвили мунгалы князьям, - вам предстоит путь домой, а нашему войску нужно двигаться на Кубань и дальше, к Джурджанскому морю.
        Пока князья угощались яствами мунгалов, полки киевлян тем временем разоружались, сваливая мечи, щиты и копья в огромные груды. Тысячи русичей длинными колоннами тянулись по степи в сторону Днепра, но перед этим вся киевская рать задержалась у реки Калки, утоляя жажду и набирая воду впрок в поясные фляги и кожаные бурдюки.
        Знатные мунгалы и их гости сидели вокруг ковра, поджав под себя ноги. На ковре стояли блюда с жареным мясом, сушеным творогом, сыром, изюмом и курагой. В сосудах было виноградное греческое вино и монгольская водка из овечьего молока - арза.
        На хмельное питье налегал один дубровицкий князь, не забывая при этом набивать себе рот жареным мясом и пресными лепешками. Хмурый Андрей Владимирович сидел, потупив очи, не притрагиваясь ни к еде, ни к питью. Мстислав Романович угостился жарким и сыром, отхлебнул из чаши вина. Ему, собственно, было не до кушаний, так как он едва успевал отвечать на вопросы знатных мунгалов, которые интересовались его родней, оставшейся в Киеве. Спрашивали мунгалы и про родню Мстислава Удатного, из чего Мстислав Романович про себя сделал вывод, что галицкий князь все же ускользнул от татарской погони.
        Мстислав Романович незаметно приглядывался к татарским военачальникам, особенно к старику Субудаю, который почти ничего не ел и не пил, говорил меньше всех и как-то излишне пристально разглядывал киевского князя своим единственным раскосым глазом.
        Неожиданно Субудай обратился к великому князю. Толмач живо перевел его вопрос на русский язык.
        - Что испытывает киевский князь, когда по его слову убивают чужеземных послов? - спросил Субудай.
        Повисла долгая пауза. Тохучар-нойон и Тешу-нойон выразительно переглянулись. Мстислав Романович чуть не поперхнулся, жуя курагу. Он смутился и опустил глаза.
        - Господь покарал меня за это злодеяние нынешним моим поражением, - не поднимая глаз, промолвил Мстислав Романович.
        - Ваш Господь тут ни при чем! - резко сказал Субудай и поднялся с подушек. - За убийство татарских послов тебя, великий князь, ожидает та же участь.
        Швырнув на ковер с яствами пиалу с недопитой арзой, Субудай зашагал к выходу из юрты, прихрамывая на правую ногу. Три других знатных мунгала тоже вскочили на ноги и поспешили следом за стариком Субудаем.
        Знатные мунгалы вышли из юрты, и в следующий миг в юрту ворвался десяток дюжих татарских воинов с веревками в руках. Татары набросились на князей и после короткой борьбы опутали веревками руки и ноги всем троим.
        Старшим дружинникам мунгалы сказали, чтобы те не ждали своих князей и выступали в путь без них, мол, князья попируют и догонят их. Бояре и воеводы двинулись вслед за ушедшими далеко вперед пешими киевскими полками, но два десятка бояр не тронулись с места, заявив, что без князей никуда не пойдут. Среди них был и гридничий великого князя Ермолай Федосеич.
        Судя по приготовлениям, в татарском стане намечалось большое пиршество. Татары бегали и суетились, разжигали костры, тащили котлы и вертелы, резали овец и лошадей, ловко орудуя ножами. На стоящих кучкой знатных русичей никто не обращал внимания.
        Ермолай Федосеич почувствовал недоброе, когда из белой юрты стремительно вышли с напряженными лицами четверо предводителей татарской орды, после чего туда вбежали гурьбой плечистые татарские батыры.
        «Вот и все! - мелькнуло в голове у гридничего. - Не иначе, прикончили мунгалы наших князей прямо за трапезой. А может, перед этим опоили каким-нибудь зельем. Вот беда-то!»
        По лицам прочих бояр тоже было видно, что и они уже не надеются увидеть своих князей живыми.
        Глава пятая
        Пиршество мунгалов
        Когда исчезли последние сомнения в том, что мунгалы не намерены отпускать русских князей живыми, малодушная натура дубровицкого князя прорвалась наружу вместе с потоком нелицеприятных отзывов о великом князе.
        - Ах ты старый хрыч! Ведь говорено тебе было, что нельзя верить мунгалам! - катаясь по ковру среди раскиданных яств и посуды, в бешенстве выкрикивал Александр Глебович. Он изо всех сил пытался разорвать опутавшие его веревки, но сил не хватало, и это только добавляло ему бешенства. - Пень трухлявый! Безмозглая скотина! О господи, из-за твоей тупости придется теперь подыхать здесь! И зачем только я отправился в этот поход?! Наскреб смерть неминучую на свою голову!
        - Ты же сам, недоумок, нашептывал мне, чтоб я заключил мир с мунгалами, - гневно отвечал Мстислав Романович, весь раскрасневшийся от натуги. Ему тоже не терпелось порвать путы, но все его усилия были тщетны. - Сам же подталкивал меня к тому, что свершилось, а теперь валишь всю вину на меня, негодяй! Ты и в поход-то отправился из корысти, а не по доброй воле. Восхотел моими руками Пинск себе взять, пройдоха! А вот шиш тебе, а не Пинск!
        - Ну и тебе больше не видать Киева, безмозглый мерин! - не оставался в долгу Александр Глебович. - Сейчас мунгалы выпотрошат тебя, как барана! И поделом тебе, мерзавец! Бороду отпустил, а ума не нажил!
        - Заткнись, лживая душа! - извиваясь, как уж на сковородке, рычал Мстислав Романович. - Я-то хоть славно прожил жизнь свою, златого стола киевского добился, а ты как родился в ничтожестве, так в ничтожестве и подохнешь!
        - Сам ты - дерьмо собачье! - Александр Глебович изловчился и плюнул в великого князя, но не попал.
        - Ах ты, песий сын! - рявкнул Мстислав Романович. - Погоди! Вот порву веревки, задушу тебя, сукина сына, своими руками!..
        Молодой князь Андрей, лежа в стороне, заливался истеричным смехом, слушая эту перепалку. Он даже не пытался разорвать волосяные веревки.
        Мстислав Романович и Александр Глебович разом примолкли, когда в юрту вошли татарские воины в красных замшевых куртках и желтых сапогах - это были ханские нукеры. Татары подхватили связанных князей, будто скатанные ковры, и вынесли из юрты на солнцепек. Пленников уложили рядком на траву.
        Александр Глебович, приподнявшись, увидел неподалеку плотную кучку бояр и воевод, окруженную вооруженной татарской стражей. Он узнал среди них Ермолая Федосеича и крикнул ему:
        - Ермолай, на тебя вся надежа! Выручай, брат! Иначе убьют нас мунгалы!
        Гридничий не успел ничего ответить, а может, татары не дали ему и рта раскрыть. Подле связанных князей оказалась целая толпа богато одетых мунгалов, которые оживленно что-то обсуждали, явно предвкушая интересное зрелище.
        - Ну все, борода, сейчас нехристи зажарят нас живьем! - злобно процедил сквозь зубы Александр Глебович, обращаясь к великому князю. - Вон и костер уже полыхает.
        Босоногие татарские слуги, пропахшие сухим конским навозом и дымом костров, приволокли груду коротких широких досок и свалили их рядом со связанными пленниками.
        Александр Глебович беспокойно завертел головой. Внезапно его взгляд уперся в бродника Плоскиню, который стоял бок о бок с арабом-толмачом и о чем-то беседовал с ним.
        - Эй ты, иудина душа! - окликнул бродника Александр Глебович. - Подойди-ка сюда!
        Плоскиня неспешно приблизился и присел на корточки рядом со связанными князьями.
        - Скажи прямо, мунгалы нас убьют? - громким шепотом спросил Александр Глебович. - Неужели убьют?
        Плоскиня молча покивал головой, не скрывая злорадной усмешки.
        - А как же данная мунгалами клятва? - опять спросил Александр Глебович.
        - Не беспокойся, княже, мунгалы клятву не нарушат, - негромко проговорил Плоскиня. - Они же поклялись не проливать кровь княжескую. Поэтому мунгалы прикончат вас без пролития крови.
        - Неужели сожгут живьем? - ужаснулся Александр Глебович.
        - Огонь для мунгалов - божество, - пояснил Плоскиня. - Вы - иноверцы. Вас на огне жечь нельзя, это осквернит бога огня.
        - Ну, успокоил так успокоил, - невесело усмехнулся Александр Глебович. - Значит, нехристи разорвут нас лошадями. Половцы часто так поступают с пленниками.
        - Почему ты предал меня, Плоскиня? - с укоризной в голосе промолвил великий князь. - Ведь ты же знал, что мунгалы готовят нам западню, что верить их клятвам нельзя. Ты же русич, как и мы, а служишь мунгалам! Ты же крест целовал, безбожник!
        - Да, я намеренно помогаю мунгалам, великий князь, - с нескрываемой злобой заговорил Плоскиня. - Может, ты не помнишь, как пятнадцать лет тому назад брат твоего отца Рюрик Ростиславич отдал Киев на разграбление половцам. А я этого вовек не забуду! Мне тогда было шестнадцать лет, мы жили в Витичеве, близ Киева. Отца моего половцы убили, мою мать, меня и моего младшего брата угнали в полон. Брат мой вскорости умер от побоев и недоедания. С матерью меня разлучили. Долго я мыкался в рабстве у степняков, покуда не сбежал от них и не прибился к бродникам на Дону.
        Я хоть и русич по крови, но на всю родню Рюрика Ростиславича зуб имею. Все вы, смоленские Мономашичи, подлое племя! Кровь христианская для вас как вода. За гривну готовы глотку друг другу рвать. Рюрик не смог удержаться в Киеве, так оставил после себя пепелище, чтобы и другому князю ничего не досталось. Даже с храмов позолоту содрал!
        - Но я-то тут при чем?! - возмутился Мстислав Романович. - Я же в этом злодеянии не участвовал.
        - Ты, княже, доводишься родным племянником Рюрику Ростиславичу, - сказал Плоскиня. - Рюрик уже десять лет, как помер. А ты жив, тебе и мщу. Вот рядом с тобой лежит Андрей Владимирович, твой зять, который доводится внуком покойному Рюрику. И он тоже не избег моей мести.
        - Ах ты злодей! - в отчаянии простонал Мстислав Романович. - Отольются тебе наши страдания перед Божьим судом.
        Плоскиня ничего не ответил на это великому князю. Подошедшие ханские нукеры оттеснили его в сторону. Нукеры деловито принялись укладывать доски на лежащих на спине князей, выравнивая одну к другой. Получился небольшой дощатый помост, из-под которого с одной стороны торчали красные сафьяновые сапоги князей, а с другой - три головы, две бородатые и одна безбородая. Нукеры расстелили поверх досок цветастый ковер и подали знак слугам.
        Слуги принесли различные кушанья в серебряных блюдах, изящные сосуды с вином, золотые чаши - все это они расторопно расставили на середине столь необычного укрытого ковром помоста, который то и дело подрагивал, поскольку Мстислав Романович и Александр Глебович опять затеяли возню и перепалку.
        На помост взошли и уселись в кружок четверо главных мунгалов и с ними еще шестеро военачальников.
        По знаку одноглазого Субудая слуги наполнили чаши знатных мунгалов вином. Багатуры и нойоны осушили чаши и завели веселый разговор, который прерывался громкими взрывами смеха. Мунгалы пировали, не обращая внимания на хрипы и стоны, доносившиеся из-под помоста. Первым умер юный Андрей Владимирович: ему так сдавили грудную клетку, что кровь хлынула у него изо рта и носа. Потом затих Мстислав Романович, задохнувшись под тяжестью пирующих мунгалов. Последним испустил дух Александр Глебович, до последней минуты пытаясь разорвать на себе веревки. Он так и умер с оскаленными зубами и посиневшим от натуги лицом.
        Когда князья затихли, знатные мунгалы сошли с помоста. Слуги извлекли из-под досок три бездыханных тела.
        Цыгыр-хан и Тешу-нойон подошли к кучке русских бояр, потрясенных тем, что они только что увидели.
        - Можете забрать тела своих князей и похоронить по своему обычаю, - через толмача сказал Цыгыр-хан.
        - Мы дадим вам лошадей, чтобы вы побыстрее добрались до Днепра, - добавил Тешу-нойон. - В Киеве расскажете об увиденном здесь другим князьям, и пусть они остерегутся впредь убивать татарских послов.
        Глава шестая
        Скорбный вестник
        После переправы через Днепр пути-дороги князей разошлись. Мстислав Удатный и Даниил Романович повернули коней к Южному Бугу, за которым лежали галицко-волынские земли. Мстислав Немой повел дружину к городу Теребовлю, от которого шла прямая дорога до Луцка. Владимир Рюрикович двинулся к Киеву.
        У излучины Днепра оставался небольшой отряд ратников, охранявший лодки и насады в ожидании подхода пеших русских полков.
        Остатки пешей рати появились на той стороне Днепра спустя четыре дня после ухода с днепровских берегов княжеских дружин. Пешцы подходили к переправе отрядами и в одиночку в течение нескольких дней, их без промедления перевозили на ладьях через реку. Этим занимался специальный отряд лодочников. Потери пеших русских полков были огромны. Из двадцатитысячной черниговской рати назад к Днепру вернулись около шести тысяч человек. Из пяти тысяч волынских ратников назад возвратилось всего несколько сотен воинов. Из десяти тысяч галичан к Днепру вышло меньше трех тысяч.
        Галицкие и волынские пешцы, погрузившись на ладьи, отплыли домой вниз по Днепру. Им предстояло достичь моря и идти дальше под парусами до устья Днестра, воды которого должны были донести их суда до славного города Галича. Лучане, смоляне и черниговцы предоставили ладьи лишь для своих раненых и наиболее уставших соратников - эти полки продолжили свой путь степью вдоль Днепра до Переяславля. Возле этого города полки разошлись в разные стороны, направляясь к Луцку, Смоленску и Чернигову.
        Владимир Рюрикович, вступив в Киев, объявил себя блюстителем великокняжеского трона до возвращения Мстислава Романовича. Киев после известия о поражении русских дружин в битве на Калке облекся в траур. Сыновья Мстислава Романовича в эту пору воевали в Полесье, отстаивая Полоцк от притязаний на него минского и друцкого князей. Смоленский князь оказался в Киеве полновластным хозяином, ибо в городе не было ни князей, ни войск. Родственники ушедших с Мстиславом Романовичем бояр приставали к Владимиру Рюриковичу с расспросами, тревожась о судьбе своих близких. Но Владимир Рюрикович ничего внятного сказать им не мог, отвечая одно и то же: мол, в сече на Калке киевский князь не участвовал и назад к Днепру прочие князья пробивались тоже без него.
        «Как же так? - недоумевали киевляне. - Мстислав Романович затеял этот поход на татар, ему же было предоставлено главенство над войском. Почему же великий князь от битвы с татарами уклонился?»
        Владимир Рюрикович, не желая ссориться с Мстиславом Удатным, умалчивал о подробностях той злополучной для русичей битвы. Он понимал, что это поражение ложится на галицкого князя позорным пятном. Да и Мстислав Романович никогда не простит Мстиславу Удатному его дерзкого самоуправства в день сражения при Калке. Скорее всего возвращение Мстислава Романовича в Киев ознаменуется началом непримиримой вражды его с галицким князем. Сознавая, к каким последствиям может привести эта вражда, Владимир Рюрикович вознамерился дождаться в Киеве полков Мстислава Романовича, чтобы выступить примирителем великого князя с Мстиславом Удатным.
        Уже прошли мимо Киева к Смоленску пешие ратники Владимира Рюриковича, ругая вовсю своего князя, бросившего их в беде. Добрались до Шумска и Пересопницы те немногие, кто уцелел из пеших полков павших племянников Мстислава Немого. Пришла в Канев горстка воинов, оставшаяся от дружины храброго Святослава Владимировича. А от киевских полков по-прежнему не было никаких вестей…
        Варвара Ярополковна, племянница великого князя, беспокоясь за своего мужа Александра Глебовича, наговаривала великой княгине на Владимира Рюриковича.
        «От нас явно что-то утаивает Владимир Рюрикович, - нашептывала Меланье Игоревне пронырливая Варвара. - Весь Киев слухами полнится о князьях, павших в битве с мунгалами, о множестве погибших ратников, о бегстве от татар самого Мстислава Удатного. Черниговские князья все полегли, как один. Оба племянника Мстислава Немого в сече голову сложили. Каневский князь погиб. Несвижский князь тоже пал. Похоже, матушка-княгиня, и супруг твой порублен мунгалами, и полки его все изничтожены нехристями. Вот о чем недоговаривает Владимир Рюрикович! Он-то, по-видимому, бежал из сечи вместе с Мстиславом Удатным, бросив великого князя в разгар битвы. Стыдно Владимиру Рюриковичу в этом признаться, вот он и молчит как сыч. А ежели и молвит что-либо, то глаза прячет, я это сразу приметила!»
        Меланья Игоревна была женщиной довольно решительного нрава, поэтому она встретилась со смоленским князем, намереваясь припереть того к стенке. Беседа у них получилась на очень резких тонах.
        Владимир Рюрикович выслушал упреки и обвинения великой княгини, которая корила его тем, что за своею скрытностью он прячет собственную трусость, а также покрывает малодушие Мстислава Удатного, бежавшего с поля битвы.
        - Замолчи, женщина! - рассвирепел Владимир Рюрикович. - Слышала звон, да не знаешь, где он. Я и Мстислав Удатный в сече против татар стояли бок о бок, а муж твой между тем на горе отсиживался. Не скрою, крепко посекли нас мунгалы, так что пришлось нам спасаться бегством. А вот кабы супруг твой с горы спустился да пришел бы к нам на помощь, может, и одолели бы мы мунгалов.
        - Что ты такое молвишь, князь! - растерялась Меланья Игоревна. - Я тебе не верю! Не может этого быть! Чтобы муж мой и убоялся каких-то мунгалов…
        - Да не убоялся, а озлобился на Мстислава Удатного за то, что тот без его ведома полки на битву повел, - раздраженно ответил Владимир Рюрикович. - Весь путь до Калки супруг твой и Мстислав Удатный между собой цапались, не было ладу меж ними. Вот и завершилось все это нашим разгромом! - тяжело вздохнул Владимир Рюрикович.
        - Что же сталось с киевской ратью? - спросила Меланья Игоревна.
        - Когда мы отступали от Калки, киевские полки стояли в своем стане на горе, - ответил Владимир Рюрикович. - Стан свой Мстислав Романович хорошо укрепил, мунгалам до него не добраться. Не печалься, княгиня, пересидит супруг твой опасность на горе, а когда мунгалы уберутся восвояси, он без помех до дому доберется. Сын-то мой тоже с великим князем. Сам жду не дождусь встречи с ним!
        Наконец, в середине июня в Киеве объявились толпы исхудавших, запыленных, почерневших от загара ратников из полков великого князя. Город наполнился плачем и стенаниями. Из всего киевского войска до дому добралось чуть больше двух тысяч человек. И сразу всем и каждому открылась ужасная правда о роковых событиях, случившихся на Калке уже после поражения и бегства русских полков.
        В княжеский дворец эту черную весть принес гридничий Ермолай Федосеич. Каменным голосом, не глядя в лицо Меланье Игоревне и ее заплаканной дочери, гридничий поведал о мучительной смерти Мстислава Романовича и двух его зятьев.
        - Князей мы похоронили на холме, где стан наш стоял, - сказал в заключение Ермолай Федосеич, сидя на стуле и глядя в мозаичный пол. - Каждому вырыли отдельную могилу, насыпали сверху три небольших кургана и на каждом выложили крест из камней.
        Ермолай Федосеич умолк.
        В просторной горнице повисло гнетущее молчание. Служанки великой княгини застыли в ряд у стены, бледные, с заплаканными глазами. Меланья Игоревна сидела на стуле с подлокотниками, уронив голову в повое на согнутую в локте руку. Она с трудом сдерживала рыдания. Находившаяся тут же Варвара Ярополковна, сидя на скамье, нервно грызла ноготь. Она не плакала, но по ее глазам было видно, как сильно потрясение от услышанного, владевшее ею.
        Сидевшая рядом с Варварой юная Сбыслава Мстиславна заливалась слезами, уткнув лицо в ладони. Давно ли она получила утешительное послание от своего любимого Андрея, считала дни до встречи с ним. И вот ненаглядного мужа больше нет в живых…
        Внезапно неудержимые рыдания Сбыславы смолкли. Княжна побелела как мел, боком повалилась на широкую скамью, затем скатилась на пол, бессильно раскинув руки. Великая княгиня и Варвара бросились к Сбыславе, подняли ее, уложили на скамью.
        - Воды! Скорее! - крикнула Меланья Игоревна служанкам. - Да лекаря позовите!
        Среди этого женского переполоха Ермолай Федосеич поднялся со стула и молча направился к двери, угрюмый, с поникшими плечами. Незавидный ему выпал жребий - быть вестником смерти.
        Из женских покоев дворца гридничий направился в палаты, где разместился Владимир Рюрикович со своими старшими дружинниками. Смоленский князь сразу забросал гридничего множеством вопросов, первым из которых был такой: как получилось, что Мстислав Романович, всегда такой осторожный, попался на уловку мунгалов?
        - Я пуще всех отговаривал Мстислава Романовича от мира, предлагаемого ему мунгалами, - горячась, молвил Ермолай Федосеич. - Однако голоса тех, кто убеждал великого князя поверить обещаниям мунгалов, оказались громче. Да что толковать, княже! Как увидели бояре киевские, что Мстислав Удатный спасается бегством от татар и вся черниговская рать татарами в бегство обращена, так никто из них о битве уже и не помышлял. Все норовили поскорее убраться домой подобру-поздорову!
        - Как сын мой вел себя? - дрогнувшим голосом спросил Владимир Рюрикович.
        - Достойнее многих, княже, - ответил Ермолай Федосеич. - Многие из советников Мстислава Романовича толковали тогда о бегстве от врага, почитая это за благо. А сын твой молвил им, что лучше мечом дорогу себе проложить, чем выпрашивать мир у мунгалов. И смерть сын твой принял достойно, как истинный христианин.
        - Что с полками киевскими сталось, воевода? - после краткой паузы вновь спросил Владимир Рюрикович.
        - Полки киевские и до Волчьей реки не дошли, как татары набросились на них и посекли без милости, в плен никого не брали, - скорбно поведал князю Ермолай Федосеич. - Я с самого начала заподозрил неладное. Когда ханы татарские клятву приносили при боярах киевских, не было среди них нойона Джебэ. Он затаился со своим отрядом в степи, поджидая, как тать, безоружные киевские полки. А мунгалы твердили нам, что Джебэ якобы ушел с обозом к реке Кубань.
        - Что татары теперь делать станут, как думаешь, воевода? - поинтересовался Владимир Рюрикович. - Не пойдут ли нехристи на Русь?
        Гридничий пожал широкими плечами:
        - Бог ведает, княже. Но я бы войско держал наготове.
        - От войска крохи остались, воевода. - Владимир Рюрикович озабоченно расхаживал по комнате от стола к окну и обратно. - А между тем сыновья Мстислава Романовича затеяли распрю в Подвинье с минскими Всеславичами. Им еще неведомо, что больше нет у них за спиной могучей опоры, их отца.
        - Эту войну нужно поскорее прекратить, княже, - решительно промолвил Ермолай Федосеич. - Сыновей Мстислава Романовича надо сюда отозвать с их дружинами для обороны Киева и Переяславля на случай татарского вторжения.
        - Я уже отправил гонца в Полоцк, - сказал Владимир Рюрикович. - Не следует и про Ольговичей забывать - они непременно попытаются отнять Киев у Мономашичей, зная о нынешней нашей слабости. Михаил Всеволодович такой возможности не упустит, уж я его знаю.
        Слушая дальнейшие разглагольствования Владимира Рюриковича о его замыслах, в коих он уже видел себя великим князем, Ермолай Федосеич все больше хмурился и мрачнел. Не об отражении татарской опасности помышляет сейчас Владимир Рюрикович, но о том, как бы ему половчее сменить смоленский княжеский стол на более высокий стол киевский.
        Глава седьмая
        Дядья и племянники
        Бесславная гибель Мстислава Романовича потрясла не только его друзей и родственников, но даже и его недругов. Минские и друцкие Всеславичи замирились с сыновьями великого князя, желая дать им возможность пережить это тяжкое несчастье. А может, Всеславичи, понимая, что у южных Мономашичей опять назревает пора дележа княжеских столов, намеренно прекратили войну за Полоцк, дабы столкнуть лбами дядей и племянников.
        Сыновья Мстислава Романовича, объявившись в Киеве, сразу же заявили Владимиру Рюриковичу, что не уступят великокняжеский трон ни ему, ни кому-то другому. Мол, покойный Мстислав Романович завещал стол киевский своему старшему сыну Святославу Мстиславичу. Правда, письменного завещания братья Мстиславичи так никому и не предъявили. На все их заявления и угрозы Владимир Рюрикович твердил одно и то же:
        - По «Русской Правде», великокняжеским столом владеет не какая-то отдельная княжеская семья, но весь род потомков Ярослава Мудрого. По древнему укладу великокняжеская власть наследуется не сыновьями, а братьями. Мой брат Мстислав Романович не мог завещать киевский стол кому-то из своих сыновей, ведь он знал, что это незаконно.
        Владимир Рюрикович чувствовал себя уверенно еще и потому, что Мстислав Удатный и Мстислав Немой, также имевшие права на Киев, добровольно отказались от великокняжеского трона. Мстислав Удатный даже передал под начало Владимира Рюриковича свое войско, стоящее в Торческе. Галицкий князь желал видеть великим князем послушного его воле Владимира Рюриковича и не скрывал этого.
        Потому-то Владимир Рюрикович разговаривал с сыновьями Мстислава Романовича с позиции силы, зная, что в случае вооруженной распри на его стороне будут галицкий, луцкий и волынский князья. Сознавая свое бессилие, братья Мстиславичи занялись интригами. Старший, Святослав Мстиславич, оставался в Киеве, подбивая местных бояр не принимать на великое княжение Владимира Рюриковича. Средний из братьев, Всеволод Мстиславич, отправился к черниговским Ольговичам, желая перетянуть их на свою сторону. Младший из братьев, Ростислав Мстиславич, уехал к туровскому князю, у которого была давняя вражда с Владимиром Рюриковичем.
        Но и Владимир Рюрикович не сидел без дела. Он послал своего доверенного боярина в Чернигов, где ныне вокняжился Михаил Всеволодович. Устами своего посла Владимир Рюрикович предложил Михаилу Всеволодовичу Переяславль в обмен на союз с ним против беспокойных племянников. Поскольку Михаил Всеволодович тоже нуждался в сильном союзнике, дабы удержаться на черниговском столе, которого добивались его не менее ретивые племянники, он охотно пошел на сделку с Владимиром Рюриковичем. В результате Всеволод Мстиславич так и не вернулся в Киев, оказавшись в темнице у черниговского князя.
        Святослава Мстиславича по приказу Владимира Рюриковича тоже упекли в поруб, обвинив в хищении золота из великокняжеской казны. Ростислав Мстиславич, узнав об участи своих старших братьев, не осмелился возвратиться в Киев, попросив убежища у туровского князя.
        В конце июня под колокольный перезвон Владимир Рюрикович вступил на великокняжеский трон. Таким образом, свершилась его давняя мечта. Летописец так записал об этом событии: «Много сил и времени потратил сей неугомонный князь, добиваясь первенства среди своих двоюродных братьев. Немало подлости и коварства было пущено им в ход лишь ради того, чтобы немного приблизиться к киевскому столу. Подобно отцу своему, Владимир Рюрикович мог усыпить лестью врагов своих и обманом завлечь в ловушку своих друзей ради корысти и власти. Судьба одарила его нежданно-негаданно, даровав ему киевский стол, которым он грезил и на войне, и в мире…»

* * *
        …В темнице было сыро и пахло плесенью. Свет проникал сюда через единственное небольшое оконце под самым потолком, забранное железной решеткой. На лежанке у бревенчатой стены сидел Святослав Мстиславич, похожий на нахохлившегося ворона. В его длинных темно-русых спутанных волосах виднелись сухие травинки; он только что поднялся со своего тюремного ложа, застеленного ворохом свежевысушенного сена.
        В гости к узнику пожаловал Владимир Рюрикович. На нем было великокняжеское облачение: пурпурный плащ, красные сапоги, малиновая шапка с собольей опушкой. В руках золотой жезл - символ власти.
        Святослав Мстиславич в мятых штанах, рваной льняной рубахе и в столь же мятом коричневом плаще выглядел почти жалко рядом с Владимиром Рюриковичем.
        - Здрав будь, племяш! - с улыбкой превосходства проговорил Владимир Рюрикович. - Сыровато тут у тебя и темновато… Да и скучно, наверно, одному-то тут куковать, а?
        Святослав Мстиславич помолчал, сверля двоюродного дядю неприязненным взглядом. Затем промолвил с мрачной усмешкой:
        - А ты заглядывай ко мне почаще, дядюшка. Вот скуку мою и разгонишь.
        - Зря ты затеял распрю со мной, племяш, - с сочувствием в голосе сказал Владимир Рюрикович. - Не нужно это ни тебе, ни мне. Я по закону сел князем в Киеве. Ты же с братьями своими надумали закон под себя подмять, словно девку блудливую. Не по-христиански это, племяш.
        - Говори, зачем пришел. Не тяни! - сердито обронил Святослав Мстиславич.
        Он был всего на шесть лет моложе Владимира Рюриковича, поэтому привык держаться с ним на равных.
        - Хочу замириться с тобой, племяш, - промолвил Владимир Рюрикович, - но с одним условием…
        - С каким условием? - насторожился Святослав Мстиславич.
        - Выманишь из Турова своего младшего брата Ростислава и убьешь его, - жестко произнес Владимир Рюрикович.
        - Ополоумел ты, дядюшка! На такое зло я не пойду, - без колебаний ответил Святослав Мстиславич.
        - За такую услугу я в долгу не останусь, - невозмутимо продолжил Владимир Рюрикович, - посажу тебя князем в Новгороде. С новгородского стола можно на равных разговаривать с Псковом, Полоцком и суздальскими князьями. Подумай, племяш.
        - А как мне с грехом братоубийства опосля на белом свете жить? - угрюмо промолвил Святослав Мстиславич. - Об этом ты подумал, дядюшка.
        - Всякий грех замолить можно, - после краткой паузы ответил Владимир Рюрикович. - Не грешат токмо высохшие от постов монахи-праведники, так они и на высоких княжеских столах не сидят.
        - Я подумать должен, - сказал Святослав Мстиславич, глядя в земляной пол.
        - Один день даю на размышление, племяш, - проговорил Владимир Рюрикович, - потом отправлю гонца к Ростиславу. Предложу ему убить тебя за новгородский стол в награду. Как думаешь, племяш, долго ли Ростислав колебаться будет?
        - Змей ты подколодный, дядюшка! - зло произнес Святослав Мстиславич.
        - Я - великий князь! И ты будешь ходить в моей воле, иначе умрешь, - надменно промолвил Владимир Рюрикович. - Думай, племяш. Вечером я приду за ответом.
        Мучительные раздумья Святослава Мстиславича в конце концов завершились тем, что он согласился привезти Владимиру Рюриковичу голову своего брата Ростислава. Всего с тремя верными гриднями Святослав Мстиславич отправился в Туров. Он и его люди вернулись в Киев через два дня, привезя в мешке голову Ростислава.
        Владимир Рюрикович похвалил Святослава, заплатил ему двести гривен серебра и дал ему в управление небольшой городок Новгород-Святополчский под Переяславлем. Этот город был выстроен киевским князем Святополком Изяславичем, как крепость для защиты порубежья Руси от набегов степняков.
        Случилось так, что половцы стали приходить к Новгороду-Святополчскому для меновой торговли, поскольку князь Святополк взял в жены дочь половецкого хана Тугоркана. Тугоркан был могучим властелином среди половецких орд в ту пору, его кочевья, расположенные близ Днепра, были надежной защитой для Новгорода-Святополчского, где поначалу селились бывшие злодеи, безземельные смерды и вольноотпущенники. Ко времени правления в Киеве потомков Владимира Мономаха Новгород-Святополчский стал уже одним из самых больших приграничных городков, здесь жило много торговцев, покупающих у половцев рабов, лошадей и мелкий скот. Здесь стоял постоянный гарнизон из полутора сотен киевских ратников.
        Узнав, где ему предстоит держать княжеский стол, Святослав Мстиславич обрушился на Владимира Рюриковича с гневными упреками.
        - Ты не сдержал обещание, дядюшка! Лживая твоя душа! Мы уговаривались с тобой, что я получу новгородский стол, а не это захолустье!
        - Я тебе обещал дать Новгород и даю сей град, - отвечал на эти упреки Владимир Рюрикович. - Дареному коню зубы не смотрят.
        - Ты же молвил мне про Новгород Великий, змей двуногий! - негодовал Святослав Мстиславич. - Не ты ли говорил мне, что со стола новгородского я смогу на равных разговаривать с суздальскими князьями. Сам же на деле хочешь упечь меня на степное порубежье, негодяй!
        - Ты просто неверно понял меня, племяш, - пожимал плечами Владимир Рюрикович. - Ты был немного не в себе, вот и не уразумел смысл сказанного мною. Именно Новгород-Святополчский я и имел в виду, когда предлагал тебе сделку.
        - Недоумком меня считаешь! - кипел яростью Святослав Мстиславич. - Да ради сего жалкого городишки я даже на простого холопа руку не поднял бы, не говоря уже про родного брата!
        - Что сделано, то сделано, племяш, - с ехидной полуусмешкой заметил Владимир Рюрикович. - Пусть невелик Новгород-Святополчский, но лучше там сидеть князем, чем в темнице заживо гнить. Кто не довольствуется малым, тому, сколь ни давай, все равно мало будет.
        - Гнусное ты отродье, дядюшка! - молвил Святослав Мстиславич, свирепо зыркая очами. - Большего негодяя, чем ты, я еще не видел!
        - Что я слышу?! - с видом оскорбленного благочестивца воскликнул Владимир Рюрикович. - И это говорит человек, убивший родного брата! В какое гнусное время мы живем! - добавил он, повернувшись к своим думным боярам - Премиславу и Смаге. Те лишь молча усмехались, с презрением взирая на красного от злости и обиды Святослава Мстиславича.
        С полусотней своих дружинников Святославу Мстиславичу пришлось поневоле ехать в Новгород-Святополчский и быть и в дальнейшем послушной игрушкой в руках Владимира Рюриковича, который держал у себя в заложниках жену и детей Святослава Мстиславича.

* * *
        Другой брат Святослава Мстиславича тем временем пребывал в заточении в Чернигове. Но Владимир Рюрикович не забыл и о нем. Он послал в Чернигов гонца с письмом для Михаила Всеволодовича. В своем послании Владимир Рюрикович предложил Михаилу Всеволодовичу извести пленника медленным ядом, чтобы окружающие подумали, будто Всеволод Мстиславич занемог и скончался от какой-то болезни.
        Михаил и раньше знал о коварстве Владимира Рюриковича, о том, как он легко предает друзей и строит козни за спиной у своих родственников. Потому-то Михаил решил пощадить Всеволода Мстиславича, дабы у хитреца Владимира Рюриковича в будущем не было повода обвинять его в преднамеренном убийстве князя-мономашича. Михаил не только пощадил Всеволода Мстиславича, но с надежными людьми доставил его в Луцк к Мстиславу Немому. Тот доводился Всеволоду Мстиславичу двоюродным дядей.
        Узнав об этом, Владимир Рюрикович послал к Михаилу Всеволодовичу гневное письмо, коря того недомыслием и двоедушием. В отместку Владимир Рюрикович отказался уступить Михаилу Всеволодовичу обещанный ему Переяславль.
        Мстиславу Немому племянник Всеволод Мстиславич тоже был в тягость, поскольку он подбивал луцкого князя к войне с Владимиром Рюриковичем. Мстислав Немой хотел дать Всеволоду во владение городок Дорогобуж, но тот отказался сесть там князем и уехал к брату в Новгород-Святополчский.
        Глава восьмая
        Князь Василько
        В конце июня в Чернигов вступило войско ростовского князя Василько Константиновича. Этот князь - единственный из суздальских Мономашичей - откликнулся на призыв Мстислава Романовича попытать счастья в битве с татарами.
        Весь Чернигов высыпал на улицы. Жители поначалу уверовали в некое чудо, решив, что это возвращаются полки Мстислава Святославича и его сыновей. Увидев на знаменах герб Ростова Великого - оленя с ветвистыми рогами, - черниговцы приуныли и разошлись по домам, лишь немногие любопытные проводили ростовские конные и пешие полки до княжеского детинца на горе Третьяк.
        Дворец черниговских князей был выстроен из белого камня, который добывали неподалеку от города в недрах Елецкой горы. Дворец стоял напротив самого древнего из черниговских храмов, одноглавого Спасо-Преображенского собора, который к тому же служил усыпальницей для черниговских Ольговичей. В приделах этого большого собора покоились под каменными плитами черниговские князья, потомки воинственного Олега Святославича, внука Ярослава Мудрого.
        Михаил Всеволодович был радушен с ростовским князем и его воеводами, но при этом он не мог скрыть своего изумления и досады, глядя на их ратный пыл. О тяжелом поражении русских полков на реке Калке ростовчане ничего не знали. Этот слух еще не докатился до Залесской Руси.
        Пришлось Михаилу Всеволодовичу, угощая гостей в гриднице, самому поведать им о недавних печальных событиях, свидетелем коих довелось быть и ему. Князь Василько и его бояре были поражены услышанным. Смерть одиннадцати русских князей, многих тысяч русских ратников в сече и во время бегства от каких-то неведомых мунгалов была воспринята ими как некая кара Господня, а не военное поражение.
        - Как могло случиться такое?! - допытывался у Михаила Всеволодовича князь Василько. - Горсть мунгалов разбила половцев и разметала все русские полки! Как могло случиться, чтобы Мстислав Удатный бежал с поля битвы!
        - По вине Мстислава Удатного мунгалы одержали верх над нами, - сердито молвил в ответ Михаил Всеволодович. - Не было у него ладу с Мстиславом Романовичем, всю славу и добычу Мстислав Удатный себе хотел загрести, все вперед рвался, как конь необъезженный. Татары с самого начала на хитрость пошли, восемь дней пятились от дружин наших, бегство изображая. У реки Калки дозорные из половцев обнаружили главный татарский курень со всей награбленной добычей, сказали об этом Мстиславу Удатному, а тот с раннего утра повел галицко-волынские полки и половецкую конницу на битву с татарами. Лучане и смоляне поспешили за ним следом. Мстислава Романовича и черниговских князей Мстислав Удатный и не подумал предупреждать, так уж ему хотелось самому одолеть орду татарскую!
        Рассказ Михаила Всеволодовича о всех перипетиях проигранного на Калке сражения затянулся надолго. Гости, забыв про яства, внимали ему, открыв рты. Ростовчане были изумлены военными приемами татар, их вооружением, дисциплиной, меткой стрельбой из луков… Определенно этот неведомый степной народ гораздо сильнее половцев, сильнее алан, мордвы и черемисов. Значит, слух о разгроме татарами восточного государства Хорезм вовсе не пустая болтовня заезжих купцов. Этот опасный враг показал и русичам свои зубы в битве на Калке!
        Смерть пленных русских князей под дощатым настилом показала, что татары не только сильны на поле битвы, они еще коварны и безжалостны. Одолеть такого врага будет очень трудно.
        Вечером Михаил Всеволодович и князь Василько уединились для беседы в угловой светлице на втором ярусе дворца. Окна светлицы, с одной стороны, выходили на княжеский яблоневый сад, а с другой - на широкий, мощенный плитами двор, к которому примыкали кузница, баня, конюшни и кладовые.
        Створки узких закругленных на византийский манер окон были распахнуты. В комнату, где царил голубой полумрак, вливались ароматы листвы фруктовых деревьев, запахи высаженных вдоль дорожек цветов; в глубине сада разливал свои переливчатые трели неугомонный соловей, ему вторил другой из-за бревенчатой стены детинца.
        Князь Василько был молод и красив, ему было всего семнадцать лет. Он был высок и статен, его густые вьющиеся волосы имели золотистый оттенок. Овалом лица и красивым росчерком губ Василько уродился в мать-гречанку, прямым носом и синими очами пошел в отца-русича. Его отец был старшим и любимым сыном Всеволода Большое Гнездо, могучего властителя Залесской Руси. Константин не покорился воле отца, не пожелав покидать родной Ростов ради града Владимира, поэтому верховным властителем суздальских земель стал его брат Юрий, алчный и самонадеянный. Константин дружил с Мстиславом Удатным, который тогда княжил в Новгороде Великом.
        Когда между Юрием и Константином встала непримиримая распря, Мстислав Удатный выступил на стороне последнего, разбив наголову полки Юрия и его брата Ярослава на реке Липице. Константин стал владимиро-суздальским князем. После внезапной смерти Константина его брат Юрий Всеволодович оставил Ростов сыновьям и вдове Константина. Он старался не ссориться с Василько и его братьями, зная, что Мстислав Удатный непременно заступится за них. Вот почему, когда Василько решился выступить с ростовской дружиной на битву с татарами, Юрий Всеволодович не стал препятствовать ему в этом, хотя всем прочим своим братьям и племянникам он строго-настрого запретил идти на помощь южным Мономашичам.
        - Я видел под Черниговом, за речкой Стриженью, шатры военного стана, - молвил Василько. - С кем воевать собрался, княже? Думаешь, татары после победы на Калке на Русь устремятся?
        Михаил Всеволодович, сидевший за столом напротив Василько, отпил из чаши медовой сыты и ответил:
        - Мой двоюродный брат Мстислав Глебович на меня ополчился, хочет отнять у меня Чернигов. Есть еще двоюродные племянники, которые покуда выжидают, но тоже готовы на меня мечи обнажить. Вот кабы ты, Василько, помог бы мне удержаться в Чернигове, я бы пред тобой в долгу не остался, видит бог.
        - А ежели татары под Черниговом объявятся, что тогда станешь делать, княже? - промолвил Василько, глядя в глаза Михаилу Всеволодовичу. - Татарам наши распри токмо в радость будут.
        - Татарам победа на Калке недешево досталась, вряд ли нехристи ныне на Русь сунутся, - беспечно проговорил Михаил Всеволодович.
        - Татары могут и в следующее лето нагрянуть, - заметил Василько. - Дорогу к Днепру татары уже знают, а нынешняя победа лишь подтолкнет их к новому походу на Русь. Половцы сдержать татар явно не смогут, это очевидно.
        - Вот и скажи об этом своему дяде Юрию Всеволодовичу, - промолвил Михаил Всеволодович, вновь поднося чашу с медовым напитком ко рту. - Пусть Юрий Всеволодович не задирает нос, пусть порадеет и для Южной Руси, благо войск у него много, как деревьев в лесу.
        - Конечно, я встречусь с дядей Юрием, - покивал кудрявой головой Василько, - перескажу ему слова твои и от себя многое добавлю. Чаю, гром, прозвучавший на реке Калке, в скором будущем загремит и над всеми русскими городами. Надо учесть сей печальный урок и готовиться к новой встрече с татарами.
        Михаил Всеволодович, видя, что Василько не стремится сражаться на его стороне против Мстислава Глебовича, не пожелал продолжать эту беседу. Изобразив сильную зевоту, он предложил юному ростовскому князю отправиться почивать: мол, наутро и продолжим разговор.
        Василько пробыл в Чернигове два дня. Затем ростовское войско двинулось обратно домой, в Залесскую Русь.
        Спустя четырнадцать лет князь Василько все-таки встретится с татарами в битве на реке Сити, где поляжет вся его дружина, а он сам попадет в плен и примет мученическую смерть от рук мунгалов.
        Глава девятая
        «Татары у ворот!»
        Внезапная таинственная смерть Ростислава Мстиславича вызвала толки и пересуды среди киевской знати и среди родственников покойного Мстислава Романовича. Княгиня Меланья Игоревна сразу заподозрила причастность к этой загадочной смерти ее младшего сына Владимира Рюриковича. Меланью Игоревну беспокоила судьба и двух других ее старших сыновей, которые пребывали в Новгороде-Святополчском. Если татары от Калки повернут на Русь, то первый их натиск обрушится как раз на пограничные русские городки.
        Отношения между Владимиром Рюриковичем и Меланьей Игоревной день ото дня становились все неприязненнее. Их взаимная ненависть бросалась в глаза всем окружающим.
        Меланья Игоревна намеревалась привлечь к расследованию смерти своего младшего сына Мстислава Удатного. Это очень беспокоило Владимира Рюриковича. Он знал, что Мстислав Удатный имеет достаточно сил и авторитета среди южнорусских князей, чтобы при желании посадить на киевский стол правителя, угодного ему. Мстислав Удатный не терпел подлых приемов в межкняжеских отношениях, поэтому он мог без колебаний принять сторону Меланьи Игоревны, если вина Владимира Рюриковича в гибели Ростислава Мстиславича будет доказана.
        Владимир Рюрикович после безуспешных попыток примирения с Меланьей Игоревной спровадил ее в Вышгород, где прежде княжил Ростислав и где его похоронили в приделе Борисоглебского храма. В Вышгород же Владимир Рюрикович отправлял и родственников Меланьи Игоревны одного за другим под разными предлогами и без права возвращения в Киев.
        Шум вокруг смерти Ростислава Мстиславича постепенно стал стихать. Однако начала расти и шириться другая тревога. Со стороны Залозного шляха к Днепру вышла татарская орда. Упоенные недавней победой на Калке мунгалы явно намеревались вторгнуться в южные пределы Руси.

* * *
        Святослав Мстиславич, убивший брата Ростислава руками своих верных слуг, пребывал в постоянном беспокойстве от того, что это злодеяние откроется и тогда вся его родня отвернется от него. Печать каинова греха нестерпимо жгла Святослава, в его сердце также полыхала ненависть к Владимиру Рюриковичу, который толкнул его на столь тяжкое преступление, обставив все так, будто Ростислав пал от рук неведомых злодеев. Владимир Рюрикович хотел бросить тень на туровского князя, враждебного ему. Однако тень эта все время нависала над ним самим. Повязанный кровью, Святослав Мстиславич отныне был вынужден во всем повиноваться Владимиру Рюриковичу, и узы эти тяготили его безмерно.
        «Коль оборонишь Новгород-Святополчский от татар, так и быть, племяш, переведу тебя на княжение в Переяславль, - писал в письме к Святославу Владимир Рюрикович. - Верну тебе жену и детей, забуду все обиды. Только уж и ты, племяш, прояви свое ратное мужество. Я ведь знаю, как ты литовцев бил и друцким князьям спуску не давал!»
        Святославу Мстиславичу показалось, что Владимир Рюрикович издевается над ним.
        - У меня всего-то шестьдесят гридней и пеших ратников две сотни, а Владимир Рюрикович велит мне выстоять против всей татарской орды, - сказал Святослав брату Всеволоду. - Обещает в награду за мужество Переяславль дать.
        - Не верь этому злыдню, брат, - промолвил Всеволод. - Извести он нас хочет всех под корень, ему лишние племянники в тягость. И отец наш ему в тягость был.
        - Что же делать станем, брат, коль татары к нашему граду подступят? - спросил Святослав.
        - Поживем - увидим, - ответил Всеволод. - Может, татары мимо нас пройдут.
        Неожиданно в Новгороде-Святополчском объявилась Варвара Ярополковна, приехавшая сюда верхом на коне в мужском платье искать защиты от Владимира Рюриковича.
        Варвара поведала братьям Мстиславичам, что Владимир Рюрикович вознамерился спровадить ее в женский монастырь.
        - В монахини меня решил постричь, негодяй, - жаловалась Варвара, опять нарядившись в женское платье. - Не по душе ему, видите ли, речи мои дерзкие. Токмо не в речах тут дело. Задумал Владимир Рюрикович меня наложницей своей сделать, а я дала ему от ворот поворот! Вот он и взбеленился. Я, недолго думая, на коня вскочила и сюда прискакала, все погони опасалась. Да бог миловал!
        Братья изумленно переглянулись. Потом Святослав сказал:
        - Негодные мы защитники для тебя, Варя. У меня всего полсотни гридней. У Всеволода и вовсе только тридцать дружинников. Не сможем мы оборонить тебя от Владимира Рюриковича, ежели он прознает, что ты у нас укрываешься. Уж не обессудь, сестра.
        - А как он прознает? - проговорила Варвара с задорной усмешкой. - Я ускакала по дороге в Чернигов и лишь за лесом повернула коня на юг, в степь.
        - Даже если Владимир Рюрикович не прознает, что ты здесь, другая опасность грозит нашему граду, - вставил Всеволод. - Слышала, Варя, татары коней поворотили на Русь, их орда уже излучину Днепра миновала. Эта беда пострашнее Владимира Рюриковича будет.
        Варвара понимающе покивала головой в белом убрусе, с золотой диадемой на челе.
        - Что ж, - после краткой паузы промолвила она, мстительно сузив свои красивые светло-голубые глаза, - я тоже в руки меч возьму, посчитаюсь с татарами за мужа своего, подло погубленного нехристями.
        И вновь братья изумленно переглянулись, пораженные неженской отвагой своей двоюродной сестры.
        Они втроем сидели у распахнутого настежь окна, выходившего на речную пойму; терем стоял на гребне холма в самом центре городка, который подковой огибали высокие земляные валы с бревенчатыми стенами на них.
        Медленно подкрадывалась ночь, нехотя зажигались звезды в теплом южном небе. Кусты тальника и кудрявые заросли ольхи затеняли серебро речной глади возле берега; тревожно звучали в вечернем воздухе резкие крики луговых коростелей.
        На крепостных башнях зычно перекликались стражники.

* * *
        Татарская конница, не имея возможности переправиться на правобережье Днепра, где лежали исконные земли Киевского княжества, двигалась вдоль левого днепровского берега, пока не наткнулась на древние защитные валы, протянувшиеся по степи на многие десятки верст. Эти валы назывались Змеевы, поскольку извивались вдоль степных рек и речушек подобно гигантским буро-зеленым змеям.
        Возводить заградительные валы на степных окраинах Руси начал еще князь Владимир Святой, стараясь оградить свои земли и города от набегов степняков. В ту далекую пору в приднепровских степях хозяйничали печенеги. При Ярославе Мудром, сыне Владимира Святого, строительство пограничных валов продолжилось с еще большим размахом.
        При сыновьях и внуках Ярослава Мудрого причерноморские степи наводнили половцы, которые разбили печенегов и стали грозой для русских княжеств на целых полтора столетия. Пограничные валы оказались слишком ненадежной защитой против многочисленных, подвижных и воинственных половецких орд. Русские князья перестали возводить новые валы и чинить старые, перейдя к тактике возведения пограничных городков.
        Легкая татарская конница без труда преодолевала пограничные валы, углубляясь в пределы Переяславского княжества.
        …С раннего рассвета мимо Новгорода-Святополчского тянулись вереницы повозок, ехали всадники, шли мужчины и женщины, гоня перед собой скот. Это смерды, жившие по берегам реки Псел, торопились уйти за реку Сулу, вдоль которой стояли самые большие из пограничных городков. Многие из безлошадных смердов надумали остаться в Новгороде-Святополчском, понадеявшись на его высокие валы и прочные бревенчатые башни, укрытые конусообразными кровлями, будто шлемами.
        Беженцы рассказывали новгородцам одно и то же: мол, татары никого не щадят, жгут деревни, угоняют скот и лошадей, вытаптывают пшеничные поля. В городок Лутаву, что южнее Псела, сбежалось множество смердов из окрестных сел в надежде пересидеть опасность за крепостными валами и стенами. Однако татары взяли Лутаву приступом и вырезали всех русичей от мала до велика.
        «Теперь татарва к реке Суле движется несколькими потоками, дабы охватить побольше деревень, - молвили беженцы, видевшие врагов собственными глазами. - Кабы не реки с оврагами, которые сильно задерживают татар, то многим смердам и их семьям не удалось бы уйти далеко».
        Святослав Мстиславич стал держать совет с братом Всеволодом.
        - На подмогу из Киева уповать не приходится, брат, - сказал Святослав Мстиславич. И после долгой паузы добавил: - Ежели и придут полки из Киева и Переяславля, то дальше Сулы не двинутся, ибо на посулье оборона крепкая из валов и городков пограничных. А здесь, на реке Хорол, валов нету и почти все пограничные городки в запустенье.
        Святослав Мстиславич умолк и как-то странно посмотрел на брата, словно не решаясь вымолвить свою главную задумку. Всеволод сразу почувствовал это.
        - Что ты задумал, брат? - нетерпеливо проговорил он. - Я вижу, ты что-то задумал! Неужели хочешь оставить Новгород и тоже бежать за Сулу-реку?
        - Зачем бежать? - Святослав криво ухмыльнулся. - Да и куда? Владимир Рюрикович нам явно не обрадуется, а Ольговичи нам не родня. Ложиться костьми я тоже не собираюсь, брат. Я лучше замирюсь с мунгалами, ублажу их дарами. Пусть нехристи оставят нас в покое и идут с разором к посульским градам, и дальше к Переяславлю.
        Всеволод озадаченно хлопал глазами. Такого он никак не ожидал от своего воинственного брата! Святослав никогда ни перед кем шею не гнул, не такой у него норов!
        Святослав по выражению лица брата понял, что тому не по душе такое его решение. Он пустился в разъяснения:
        - Дружина у нас шибко мала, и пешей рати совсем мало, даже в осаде не высидим мы супротив мунгалов, коих великое множество. Смерть нас ждет, брат, коли обнажим мечи на мунгалов. Лучше попытаться договориться с татарскими ханами. Пусть нехристи двигают дальше, пусть доберутся до Владимира Рюриковича… - Святослав понизил голос и добавил: - Ежели этот злыдень падет в сече с татарами, тогда стол киевский освободится для нас с тобой, брат. Смекаешь?
        По губам Всеволода расползлась довольная улыбка, его глаза заблестели радостным блеском: теперь-то он понял потаенную суть замысла старшего брата! Убрать ненавистного Владимира Рюриковича с великого княжения с помощью татарских мечей!
        - Ну и хитер же ты, брат! - усмехнулся Всеволод. - Даже из вражеского нашествия выгоду извлечь хочешь!
        День прошел в тревоге. С южной стороны, где течет полноводный Псел, небо на горизонте было затянуто черными зловещими дымами, это полыхали нивы и крестьянские избы.
        Поток беженцев иссяк только к вечеру. Обе дороги, идущие от Новгорода-Святополчского к Переяславлю и Глебову, опустели, на них остались глубокие колеи от груженных поклажей возов, густая пыль была утоптана копытами коров и грубыми онучами смердов.
        Варвара за ужином приглядывалась к своим двоюродным братьям, не понимая их спокойствия и удивляясь их разговорам. Святослав и Всеволод пререкались друг с другом, рассуждая, кому из них сесть князем в Переяславле, а кому занять высокий киевский стол.
        - Вы про Владимира Рюриковича не забыли, дорогие мои, - вставила Варвара. - На столе киевском покуда он еще сидит, а значит…
        - Владимир Рюрикович не вечен, - перебил сестру Святослав. И, подмигнув Всеволоду, с усмешкой добавил: - Пусть себе сидит до поры до времени…
        Ночью Варваре не спалось, ей постоянно мерещилось, что мунгалы в темноте карабкаются на валы и стены Новгорода, а русская стража спит и ничего не слышит. Варвара несколько раз за ночь вскакивала с постели. Шлепая босыми ногами по широким дубовым половицам, она выбегала в сени, нависавшие козырьком над теремным крыльцом, и впивалась взглядом в сумрачные степные дали, в заборолы крепостных стен, по которым расхаживали дозорные от башни к башне. Успокоившись, Варвара опять ложилась на кровать и забывалась беспокойным чутким сном.
        Уже под утро на Варвару будто повеяло холодом, она очнулась от легкого прикосновения. Кто-то осторожно коснулся пальцами ее густых распущенных волос. Открыв глаза, Варвара невольно вскрикнула от испуга. Рядом с нею стоял, чуть наклонясь, ее покойный супруг. Он был в малиновом плаще и княжеской шапке с опушкой из горностая.
        «Извини, голуба моя, что сон твой нарушил, - прошелестел тихий голос Александра Глебовича. - Упредить тебя хочу, ибо беспокоюсь о судьбе твоей. Ступай на конюшню и вели конюхам седлать быстрого коня. Когда придет страшный час смерти для сего града и горожан его, без промедления садись на коня и прыгай со стены в реку. Да платье женское сними, голубушка моя, а то запутаешься в нем и утонешь».
        В следующий миг Александр Глебович пропал из вида, будто растаял в воздухе. У Варвары от страха похолодело в груди. Она громко окликнула мужа по имени… и проснулась.
        С главной сторожевой башни доносились гулкие раскаты большого медного колокола: «Тревога!.. Тревога!..» На теремном дворе слышались взволнованные мужские голоса, бренчание оружия и лат, топот ног.
        Варвара, с трудом соображая, выбежала из опочивальни в сени и по пояс высунулась из широкого окна, вспугнув с подоконника парочку сизых голубей. Внизу на крыльце воевода Селд, из обрусевших варягов, тряс за плечо княжеского огнищанина, сердито выговаривая ему:
        - Буди князя, живо! Татары у ворот! Пора за оружие браться!..
        Но Святослав Мстиславич сам выскочил на крыльцо в дорогой объяровой свитке ниже колен, с узорами из золотых ниток на груди и рукавах.
        - Что за шум, воевода? - громко спросил князь, затягивая на талии узорный пояс. - Почто дружина моя вооружается?
        - Ворог к нам пожаловал, княже, - ответил варяг. - Татары на Новгород надвигаются словно туча. К обороне надо готовиться.
        - Не суетись, воевода, - недовольно проговорил Святослав. - Никакого сражения не будет. Приведи сюда толмача-берендея. Я за стены выйду, постараюсь разойтись с татарами миром. Ну, чего рот разинул? Ступай!
        Белобрысый голубоглазый Селд попятился вниз по ступеням, взирая на князя недоумевающим взглядом. Он явно не верил своим ушам!
        - С ума ты спрыгнул, брат! - свесившись сверху, выкрикнула вездесущая Варвара. - Не с той ноги ты встал, что ли? Гиблое дело ты задумал!
        - Скройся, заноза! - Святослав поднял голову и погрозил сестре кулаком. - Не твоего ума это дело. Лучше волосы прибери, бесстыжая! Да платье на себя накинь, а то сверкаешь персями, как холопка блудливая!
        Варвара скрылась в окне.
        Она спустилась в гридницу, одетая в мужские порты и рубаху, на ногах у нее были красные сапожки, на поясе висел кинжал. Свои длинные косы Варвара уложила венцом, чтобы можно было надеть мужскую шапку или шлем.
        - Гляди-ка, брат, сестра наша не иначе на сечу с татарами собралась! - насмешливо обратился ко Всеволоду Святослав Мстиславич. - Да, с такой лихой дружинницей нам любой враг нипочем!
        Всеволод, застегивая на плече золотую фибулу, обернулся на спустившуюся с верхнего яруса терема Варвару.
        - Утро доброе, сестрица! - приветливо улыбнулся он.
        Варвара прошлась по просторной гриднице мимо разложенных на скамье лисьих и собольих мехов, золотых кубков и ожерелий из мелкого речного жемчуга, мимо сваленных в кучу парчовых шуб и кафтанов.
        - На поклон к мунгалам собрались, братья дорогие, - с негодованием процедила сквозь зубы Варвара. - Будете перед нехристями спину гнуть и мир выпрашивать! И не стыдно вам?!
        - Ты в наши дела не суйся, сестра! - сурово проговорил Святослав и дал знак слугам выносить дары из терема во двор. - Мы за всю Русь промышлять не можем с горсткой воинов. Пусть с татарами воюет тот, кто высоко сидит и далеко глядит, а нам с братом ныне важнее головы свои сохранить. Идем, Всеволод. - Святослав властно поманил брата за собой.
        Всеволод подчинился с тяжелым вздохом - было видно, какое усилие он делает, покоряясь воле старшего брата.
        С высокого теремного крыльца Святослав Мстиславич обратился к своим дружинникам с короткой речью. Он дал понять своим гридням, что его намерение заключить мир с мунгалами есть своего рода уловка: мол, у кого-то из князей войск гораздо больше, чем у него, однако князья эти не рвутся на битву с татарской ордой.
        «Хотят злыдни в собольих шапках отсидеться за лесами и долами, уповают на чужое мужество, не желая рисковать своими головами, - сердито молвил Святослав Мстиславич. - И первый из этих злыдней - Владимир Рюрикович! Он спровадил сюда нас с братом в надежде, что мы оба поляжем в сече с татарами. Ему ни мы, ни наше потомство спать спокойно не дают. Вот я и решил перехитрить Владимира Рюриковича. Он от нас доблести ждет, а мы замиримся с мунгалами и поглядим, каков из Владимира Рюриковича доблестный воитель. Мало забраться на золотой стол киевский, надо еще удержаться на нем!»
        Дружинники одобрительно загалдели, многим из них понравился замысел Святослава Мстиславича. Это были преданные ему воины, у которых в Киеве оставались семьи и родственники. Киевская знать всегда косо поглядывала на Владимира Рюриковича, помня злодеяния его отца. Если Владимир Рюрикович вдруг погибнет в битве с татарами, тогда киевляне охотно посадят на киевский стол Святослава Мстиславича.
        Святослав Мстиславич отобрал из своей и Всеволодовой дружин тридцать гридней, тех, что постарше и повыше ростом. С этой свитой он решил выйти из города в чистое поле.
        Смерды, укрывшиеся в Новгороде от татар, с изумлением взирали на то, как стража снимает засовы с главных ворот, распахивает двойные дубовые створы. Два князя, толмач и тридцать гридней с дарами в руках прошли сквозь воротную башню, протопали по бревенчатому мосту через глубокий ров и смело направились к конному отряду татар, растянувшемуся в линию неподалеку от городской стены.
        Варвара оказалась в числе толпы любопытных мужчин и женщин, поднявшихся на стену, чтобы понаблюдать за переговорами двух князей Мстиславичей с мунгалами. Варвара, как ни вглядывалась, так и не смогла понять, что же произошло там, на равнине, почему татары, поначалу приняв дары, затем вдруг обнажили свои кривые сабли и принялись рубить безоружных русичей. В числе самых первых были убиты оба князя и толмач. Свита князей бросилась бегом обратно к воротам, но татары засыпали гридней градом метких стрел, никто из русичей обратно в Новгород не вернулся. Воевода Селд приказал закрыть ворота и готовиться к обороне.
        Варвара вернулась в терем сама не своя, у нее тряслись руки и ноги. Она обессиленно опустилась на скамью и обняла себя за плечи, чтобы унять дрожь в руках.
        «Вот чем обернулась ваша хитрость, братцы мои непутевые! - вертелись мысли у нее в голове. - Не стали мунгалы с вами договариваться. К этому врагу нужно выходить только с мечом в руке!»
        Варвара приблизилась к стене гридницы, где было развешано оружие среди медных факелов и оленьих рогов, сняла со стены узкий длинный меч в черных ножнах и вернулась обратно на скамью. Она долго просидела на скамье, опираясь локтем на меч, полная самых мрачных мыслей. Ее раздумья прервал вбежавший в гридницу огнищанин.
        - Татары на приступ двинулись! - взволнованно сообщил он, сдернув со стены боевой топор на длинной рукояти. - Прощай, княгиня. Чаю, больше не свидимся.
        Огнищанин поклонился Варваре и выбежал из гридницы, хлопнув дверью.
        Над Новгородом разливался тревожный набат большого колокола на сторожевой башне.
        Первый вражеский приступ русичи отбили. Готовясь к следующему приступу, защитники Новгорода-Святополчского жгли костры, варя в больших котлах горючую смесь из смолы, конопляного масла и березового дегтя.
        Воевода Селд пришел в терем и велел Варваре собираться в дорогу.
        - Дадим тебе резвого коня, перевезем на лодке через реку Хорол, а дальше, княгиня, тебе прямой путь до Переяславля, - напутствовал Селд Варвару. - Кроме тебя, и послать-то некого. Мужей в граде немного, из девиц молодых ты одна на коне крепко сидеть умеешь. Выручай, Варвара-краса, скажешь воеводам в Переяславле, что татары Новгород-Святополчский обступили, вот-вот за стены прорвутся. Дня два мы еще продержимся, а дальше… - Воевода тяжело вздохнул. - Дальше, бог ведает!
        Варвара с готовностью встала со скамьи.
        - Не беспокойся, Селд, - сказала она. - Дорогу до Переяславля я знаю. Мигом домчусь!
        В сумерках, теплых и безветренных, Варвара села в лодку с дощатых подмостков небольшой пристани, четверо крепких смердов взялись за весла и погнали челн к другому берегу реки, борясь с сильным течением. На другой лодке, широкой и плоскодонной, четверо других гребцов переправляли через реку поджарого гнедого коня, взнузданного и оседланного. На мелководье среди густых камышовых зарослей Варвара прямо с лодки вскочила в седло. Повинуясь ее властной руке, гнедой жеребец, с фырканьем раздвигая грудью прибрежные заросли, выбрался из чавкающей топи на твердую землю.
        Полоска багрового заката почти погасла на западе; сумрак сгущался. Среди облаков показался бледный диск ущербной луны.
        Варвара всего лишь один раз оглянулась с береговой кручи на далекие очертания бревенчатых стен и башен Новгорода-Святополчского на другой стороне реки, затем, огрев коня плетью, помчалась галопом по холмистой степи на северо-восток.
        Всю ночь Варвара ехала то шагом, то рысью по широкому степному раздолью, следя, чтобы луна все время была у нее за спиной, а созвездие Большой Медведицы - с правой стороны. Так научил ее Селд.
        К рассвету одинокая наездница выбралась к небольшому селу, близ которого лежала дорога на Переяславль. Здешние смерды напоили Варвару парным молоком и подсказали, как вернее проехать к бродам на реке Суле.
        Перебравшись через Сулу, Варвара полдня скакала до города Пирятина, а от него еще полдня ехала до Переяславля, засыпая на ходу.
        Поздним вечером Варвара увидела наконец мощные валы и стены Переяславской твердыни, за которыми виднелись золотые купола белокаменных храмов. Однако проехать к городским воротам Варвара не смогла. Переяславль был осажден войском Владимира Рюриковича, у которого случилась распря с племянником Борисом Давыдовичем, на дочери которого был женат туровский князь. Владимир Рюрикович затеял было поход на Туров, но с полпути повернул назад, узнав, что Борис Давыдович вышел из Белгорода с дружиной и с ходу захватил Переяславль.
        Рать Владимира Рюриковича стояла станом под Переяславлем, готовясь штурмовать город. Варвару привели в шатер Владимира Рюриковича. Тот изобразил радостное удивление, увидев двоюродную племянницу в мужской одежде.
        - Далече ли путь держишь, краса моя? - с похотливой улыбкой промолвил Владимир Рюрикович, приблизившись к Варваре. - Долго же ты бегала от меня, проказница. И все же сошлись наши пути-дорожки! - Владимир Рюрикович приподнял за подбородок голову племянницы и заглянул ей в глаза. - Где же ты скрывалась от меня, голубица?
        - Не время миловаться, дядюшка, - недовольно проговорила Варвара, тряхнув головой. - Не был ты мне люб в прошлом, не люб и ныне! С недоброй вестью прибыла я из Новгорода-Святополчского. Орда татарская к нему подступила, Святослав и Всеволод убиты, воевода Селд помощи просит, мало у него ратников. Седлай коней, дядюшка! Веди полки к Новегороду-Святополчскому!
        - Экая быстрая! - криво усмехнулся Владимир Рюрикович. - Покуда войско мое дойдет до реки Хорол, татары от Новгорода одни головешки оставят. Не сдвинусь я отсюда. Мне Бориса Давыдовича из Переяславля выбить нужно, а то он вознамерился искать подо мной стол великокняжеский.
        - Не дело это, дядя, с родней грызню затевать, в то время как татары на окраинах Руси города и села жгут! - с негодованием воскликнула Варвара. - Замирись с Борисом Давыдовичем. И поспешай на выручку к новгородцам, ради всех святых!
        - Не дело девице в мужской одежде щеголять, - в тон Варваре ответил Владимир Рюрикович. - Ступай, милая, переоденься, отдохни с дороги. Вижу, еле на ногах стоишь. После потолкуем.
        Княжеские челядинцы взяли Варвару под руки и вывели из шатра.
        Варвара пожелала помыться. Слуги привели ее в княжескую умывальню, отгороженную с трех сторон холщевыми перегородками, с четвертой стороны была стенка великокняжеского шатра. Раздевшись донага, Варвара с наслаждением погрузилась в глубокий ушат, полный теплой речной воды. Ее чуткое ухо уловило голоса, доносившиеся из шатра, там собрались воеводы, обсуждавшие что-то с Владимиром Рюриковичем. Голоса звучали то громко и раздраженно, то приглушенно и озабоченно: воевод беспокоили полки Михаила Всеволодовича и его племянников, стоявшие станом возле Путивля, это всего в двух переходах от Переяславля.
        «Ежели Ольговичи ввяжутся в нашу распрю на стороне Бориса Давыдовича, то нам их не одолеть без сильных союзников, - молвил кто-то из воевод. - Надо бы слать гонцов к Мстиславу Немому или к Мстиславу Удатному. Ведь еще есть туровский князь, всегда готовый ударить нам в спину!»
        Владимир Рюрикович досадливо бранился, но признавал, что без поддержки его двоюродных братьев ему на киевском столе, пожалуй, не удержаться. Было решено сегодня же отправить гонцов в Галич и Луцк.
        После военного совета Владимир Рюрикович немного вздремнул, затем велел накрыть на стол и позвать к трапезе Варвару Ярополковну. Челядинцы, испуганно заикаясь, поведали великому князю, что Варвара Ярополковна прилегла отдохнуть в специально отведенном для нее шатре, но когда за ней пришли, то на ложе никого не оказалось. Варвара распорола кинжалом стенку шатра и сбежала незаметно для стражи, стоявшей у дверного полога.
        - Поймать негодницу! - рявкнул Владимир Рюрикович. - Приволочь ко мне за косы!
        Слуги обшарили весь стан, но беглянку так и не нашли. Кто-то из воинов видел одинокого всадника на другом берегу реки Трубеж, скакавшего в сторону черниговских земель. Решив, что это княжеский гонец, стоявший в дозоре воин не придал этому значения.
        «К Ольговичам подалась, паскудница! - мысленно негодовал Владимир Рюрикович. - Будет белой лебедушкой ходить вокруг Михаила Всеволодовича, ведь у того два сына пока еще без невест ходят. Ох, Варвара! Ох, беспокойная душа! Свалилась ты на мою голову!»

* * *
        Михаил Всеволодович благодаря изворотливости своего ума сумел замириться и с двоюродным братом Мстиславом Глебовичем, и с двоюродными племянниками. Собравшись в Путивле, Ольговичи держали совет, имея намерение отнять у Владимира Рюриковича Переяславль. Тут-то до них и дошел слух, что татары ворвались на окраины переяславских земель.
        Понимая, что татары скорее всего пойдут левобережьем Днепра в сторону Переяславля и посульских городов, Ольговичи на всякий случай решили дойти с полками до верховьев Сулы, чтобы оградить от возможного татарского набега черниговские земли по реке Сейму. Войско Ольговичей от Путивля дошло до пограничного городка Попаш и встало там станом.
        Здесь произошла встреча Михаила Всеволодовича с Варварой, которая за двое суток промчалась почти сто верст по бездорожью. Варвара стала умолять Михаила Всеволодовича выступить на выручку к русичам, осажденным в Новгороде-Святополчском, благо от Попаша туда было рукой подать.
        После недолгих колебаний Михаил Всеволодович двинул черниговские полки к реке Хорол.
        - Не иначе, сердечная зазноба у тебя в том городке, - с усмешкой молвил Варваре Михаил Всеволодович, узнав, какой неблизкий путь ей пришлось совершить.
        Варвара была объята беспокойством, сознавая, сколь мала вероятность того, что защитники Новгорода-Святополчского еще выдерживают натиск татарской орды. Уже прошло пять дней, как она отправилась за подмогой.
        Черниговцы двигались быстро, окрестные речки и степи были хорошо им знакомы. С полудня до вечера войско Ольговичей прошло около шестидесяти верст и вышло к Новгороду-Святополчскому. Осажденный татарами городок еще держался.
        Ольговичи изготовили полки к битве, но татары уклонились от сражения и ушли на восток, в донские степи.
        Древний летописец записал: «Татары, победив русских князей на Калке, дошли до Новгорода-Святополчского; жители сел и деревень, не зная их коварства, выходили к ним навстречу с крестами, но были тут же побиваемы татарами. Простояв под Новгородом несколько дней, перебив здешнее посольство с дарами, татары ушли на восток, когда узнали о приближении черниговских полков…»
        Осенью 1223 года татарская конница во главе с Субудаем и Джебэ ворвалась в Волжскую Булгарию. Близ города Сувара булгары заманили татар в ловушку и нанесли им тяжелое поражение. Эта неудача вынудила татар уйти на зимовку в среднеазиатские равнины.
        Ледовое побоище
        “Кто с мечом к нам придет - от меча и погибнет…”
        Часть первая
        Глава первая
        Василиса-краса
        - Зачем этот Бедослав таскается сюда чуть ли не каждый день? - Иван Мелентьевич пристально посмотрел на сестру. - Как ни приду к тебе домой, так непременно с этим мужичиной сталкиваюсь! Не дело это, Василиса. Ты женщина замужняя, незачем давать повод для слухов и кривотолков.
        Сидевшая на стуле Василиса, сматывающая в клубок длинную шерстяную нить, взглянула на брата с еле заметной усмешкой.
        - Я - женщина замужняя, токмо мужа своего уже четвертый месяц не вижу. Укатил Терентий в Псков и как в воду канул! Нету от него ни слуху ни духу.
        - Супруг твой по купеческим делам в Псков уехал, сестра, - назидательным тоном проговорил Иван Мелентьевич, неспешно прохаживаясь по просторной горнице. - Купец он видный, дела ведет на широкую ногу, сама знаешь. Где большой прибылью пахнет, там нужен глаз да глаз. Потому-то Терентий и подзадержался во Пскове.
        - Ежели хозяина в доме нет, значит, хозяйка должна за домом следить, - в тон брату промолвила Василиса. - У меня воротная калитка обветшала и теремное крыльцо прохудилось. Вот я и наняла Бедослава, ибо плотник он умелый и за работу свою плату большую не просит.
        - Вижу, калитка у тебя ныне новая, сестра, и на крыльце все ступеньки дубовым тесом отделаны, - сказал Иван Мелентьевич, задержавшись у окна, выходившего на теремной двор. - Дело свое Бедослав знает, ничего не скажешь. Вот токмо работа его в тереме твоем, по-моему, шибко затянулась, Василиса. Начал Бедослав с калитки воротной, потом крыльцо починил, теперь же лестничные перила в тереме меняет.
        - Перила на лестнице, ведущей на второй ярус, расшатались совсем, поэтому я велела Бедославу и ими заняться, - пожала плечами Василиса. - Что тут такого?
        - Мнится мне, сестра, что не за денежным прибытком гонится Бедослав. Глаз он на тебя положил. - Иван Мелентьевич отошел от окна и сел на скамью напротив Василисы. - А тебе, глупой, и невдомек!
        - Отчего же невдомек, все я вижу и понимаю! - рассердилась Василиса, швырнув скатанный клубок в корзину. - Может, мне приятно сознавать, что я нравлюсь Бедославу. Он хоть и не знатного роду-племени, зато молодец собою видный! Покрасивее супруга моего да и ростом его повыше.
        - Так я и думал! - Иван Мелентьевич с досадой хлопнул себя ладонью по колену. - Снюхалась моя сестрица с мужичиной сиволапым! Вот беда-то! Тебя бы розгами за это отхлестать, Василиса.
        - Муж приедет из Пскова, отхлестает, - спокойно промолвила Василиса, глядя брату в глаза. - То не твоя забота, Ваньша.
        - Эх, бесстыжая! - Иван Мелентьевич резко вскочил со скамьи с перекосившимся лицом. - Исповадил тебя наш батюшка, все лелеял тебя да холил! Жаль, помер он до времени, а то поглядел бы сейчас на свою любимицу, которая столько воли себе взяла, что честь мужа ни во что не ставит!
        - Батюшка не выдал бы меня замуж за Терентия, - огрызнулась Василиса. - Это через твои происки, брат, я стала его женой! По твоей милости делю ложе с нелюбимым супругом! Ступай отсель, Иван. Не тебе меня укорять и стыдить, ибо у тебя тоже рыльце в пуху. Думаешь, я не ведаю, от кого родила сына соседка моя Лукерья.
        - Лукерья соврет недорого возьмет! - недовольно обронил Иван Мелентьевич, чуть смутившись.
        Он тут же засобирался домой, схватил со стола шапку, набросил на плечи плащ, пробурчал прощальные слова и скрылся за дверью.
        Василиса слышала, как сапоги брата протопали через соседнюю светлицу и неотапливаемые сени, стукнула входная дверь в терем, и все стихло. Подойдя к окну, Василиса смотрела, как ее брат шагает через озаренный солнцем двор к воротной калитке из свежеструганых березовых досок. От быстрого шага полы его бордового суконного плаща развевались, словно крылья птицы.
        Неожиданно калитка отворилась и брат Василисы столкнулся нос к носу с плотником Бедославом, который уходил домой за теслами и деревянным молотком, а теперь вернулся, чтобы продолжить свою работу в тереме.
        Судя по выражению лица Ивана Мелентьевича, он встретил плотника не очень-то приветливыми словами. Между ними завязалась явно недружелюбная беседа.
        Василиса поспешила во двор, дабы не допустить потасовки между Бедославом и своим вспыльчивым братом. Она успела как раз вовремя. Иван Мелентьевич уже держал плотника за грудки обеими руками и встряхивал его так, что на том рубаха трещала по швам.
        - Не смей на мою сестру облизываться, серьмяжник! - грозно молвил при этом Иван Мелентьевич. - Заканчивай живее с перилами и проваливай отсель! Думаешь, коль супруг Василисы далече, так за ней приглядеть некому?
        - Окстись, купец. Я лишнего себе не позволяю, мое дело топориком стучать да пилой елозить, - невозмутимо отвечал Бедослав. - Рубаху-то не рви. Чай, я тебе не холоп.
        - Отпусти его, Иван, - вмешалась Василиса. - Иди своей дорогой! Бедославу пора за работу приниматься. Не затевай свару на пустом месте.
        Сверкнув злыми очами, Иван Мелентьевич подчинился сестре и толкнул плечом калитку.
        Пройдя по улице до поворота, Иван Мелентьевич наткнулся на Лукерью, которая шла ему навстречу со стороны рынка. В руках у нее была небольшая корзинка с покупками, укрытыми белым платком.
        Это была молодая женщина с правильными чертами лица, с серо-голубыми глазами и чувственным ртом. Лукерья была стройна и невысока ростом. Ходила она всегда с прямой осанкой и горделиво поднятой головой, как бы подчеркивая этим свое боярское происхождение.
        Отцом Лукерьи был боярин Озим Напатьевич, известный в Новгороде бабник, получивший еще в молодости прозвище Легостай, то есть ветреник. Озим Напатьевич был трижды женат, все его жены скончались до срока от болезней и при неудачных родах. От двух первых жен Озим Напатьевич имел троих сыновей, а от последней - дочь Лукерью. Так получилось, что внешностью Лукерья уродилась в мать, а распутным нравом - в отца.
        Лукерья вышла замуж за купца Смирю Прокловича. Причем Смиря-увалень повел Лукерью под венец уже беременную от ее сводного брата. Смиря женился на Лукерье, польстившись на ее богатое приданое и уступив уговорам Озима Напатьевича. Родня Смири невзлюбила Лукерью с первого дня знакомства с нею, поскольку та особо и не скрывала, что супруг ей безразличен. После рождения дочери Лукерья всерьез увлеклась Иваном Мелентьевичем, дом которого стоял в соседнем переулке.
        На Ивана Мелентьевича заглядывались многие женщины, так как это был мужчина статный и красивый, с большими синими очами и светло-русыми кудрявыми волосами. Пустив в ход все свои чары, Лукерья быстро затащила Ивана Мелентьевича в свою постель, хотя и знала, что он уже женат и счастлив в супружестве. Любовники больше года скрывали свою связь. Однако многие из соседей живо раскумекали что к чему, когда Лукерья родила сына, как две капли воды похожего на Ивана Мелентьевича.
        Ныне между Лукерьей и Иваном Мелентьевичем не было и намека на близкие отношения, они даже встречались очень редко после того, как Иван Мелентьевич переехал вместе с семьей в новый дом к самому берегу Волхова.
        - Вот так встреча! - промолвила Лукерья с лукавой улыбкой, загораживая дорогу Ивану Мелентьевичу. - Давненько мы с тобой не виделись, Иванко. Похоже, ты совсем позабыл обо мне. А я вот забыть тебя не могу.
        - Здравствуй, Луша, - пробормотал Иван Мелентьевич. - Как поживаешь?
        - В тоске прозябаю без твоих ласк, голубь мой, - ответила Лукерья с печальным вздохом. - Засыхаю на корню. Муженек мне опостылел хуже горькой редьки! Одна у меня отрада в жизни - сыночек Тиша. У него глаза, нос и волосы, как у тебя, Иванко. Тиша даже смеется, как ты. Ему уже три года. Хочешь взглянуть на него?
        - В другой раз, Луша, - отказался Иван Мелентьевич. - Тороплюсь я по делам.
        - Другого раза может и не представиться, милок. - Лукерья схватила бывшего любовника за руку, видя его намерение продолжить путь. - Слыхал, наверно, безбожные татары владимиро-суздальские земли разорили, всего сто верст не дошли до Новгорода. В прошлом году нехристи степные Черниговское княжество опустошили, Муром и Нижний Новгород огнем спалили. Ныне орда хана Батыги к Киеву подвалила. Муж мой страшится, что татары на Новгород коней повернут. Собирается Смиря бежать в Ладогу. Смиря и сейчас в Ладоге пребывает, дом там себе подыскивает.
        Говоря все это, Лукерья не выпускала руку Ивана Мелентьевича из своей руки, глядя ему прямо в очи. Во взгляде у нее так и сквозило, мол, вспомни, милок, наши былые тайные встречи, не упускай такой удобный случай помиловаться с той, которая так сохнет по тебе! Смиря далече, и он нам не помеха!
        Иван Мелентьевич, может, и устоял бы перед таким соблазном, если бы хитрая Лукерья не поманила его обещанием рассказать ему кое-что интересное про сестру его Василису и плотника Бедослава.
        Лукерья провела Ивана Мелентьевича в свой дом через задний ход, которым в основном пользовались ее челядинки и конюх-холоп. Они поднялись на самый верхний ярус по скрипучим ступеням и оказались в светлице, где обычно ночевали гости. Этот полутемный теремной покой был хорошо знаком Ивану Мелентьевичу. В прошлом ему не раз доводилось уединяться здесь с Лукерьей для греховного сладострастия.
        - Ты хотела поведать мне что-то про Бедослава и Василису, - напомнил Лукерье Иван Мелентьевич, сняв шапку и сделав несколько шагов от дверей к окну. При этом он наклонял голову, чтобы не удариться о низкие потолочные балки. - Молви же, Луша. Не тяни!
        - Сначала дело, милок, а уж опосля разговоры, - промолвила Лукерья, задвинув деревянную задвижку на двери.
        Увидев соблазнительную наготу Лукерьи, ее зовущие бесстыдные очи, Иван Мелентьевич тотчас почувствовал, как его окутывает тепло растекающейся по всему его телу необузданной похоти. В ожидании, покуда ее нерасторопный любовник избавится от одежд, Лукерья улеглась на постель, изогнувшись своим красивым гибким телом, забросив руки за голову и разметав по одеялу распущенные темно-русые волосы.
        Отдаваясь Ивану Мелентьевичу, Лукерья широко раздвинула ноги, уперев свои пятки ему в ягодицы. Все ощущения, когда-то испытанные им на ложе с Лукерьей, вновь обрушились на Ивана Мелентьевича неким сладостным водопадом. Он осушил эту греховную чашу залпом и до дна.
        Приходя в себя после бурной сладострастной гимнастики, двое любовников, лежа в обнимку, завели неторопливую беседу.
        Оказалось, что с плотником Бедославом Лукерья познакомилась раньше Василисы, случилось это еще в позапрошлом году.
        - Бедослав родом из Торжка, - молвила Лукерья, положив голову на крепкое плечо Ивана Мелентьевича. - Татары напали на Торжок и спалили его дотла. Однако нескольким сотням новоторов удалось вырваться сквозь татарские заслоны и уйти в леса. Было это в начале марта, повсюду еще лежал глубокий снег. Среди этих смельчаков оказался и Бедослав. Беглецы из Торжка добрались до Новгорода и осели здесь.
        Бедослав был ранен стрелой татарской. Его лечила знахарка Проскудя, что живет на Лубянице. В ту пору и я к Проскуде ходила, зубную боль она мне заговаривала. В домишке Проскудином я и познакомилась с Бедославом. Он мне сразу приглянулся. Ты ко мне тогда уже охладел, Иванко. Вот я и закрутила любовь с Бедославом. Сначала мы встречались у Проскуди, потом где придется. Узнав, что Бедослав по плотницкому делу мастак, я дала ему работу у себя на подворье для отвода глаз, а сама… - Лукерья усмехнулась. - Сама тащила Бедослава в постель при всяком удобном случае. Служанки все знали, но помалкивали. Им ведь ссориться со мной резону нет.
        Продолжая свой дальнейший рассказ, Лукерья уселась на постели так, чтобы видеть лицо своего любовника.
        - Все было хорошо, покуда Бедослав не попался на глаза твоей сестрице Василисе, - в голосе Лукерьи промелькнули нотки досады и неудовольствия. Ее нежные пальцы сжались в кулачок, которым она слегка ударила Ивана Мелентьевича по его мускулистой груди. - Уж и не помню, зачем приходила ко мне в тот день Василиса, токмо увидела она Бедослава, который чинил скамью во дворе, и будто невидимая нить меж ними протянулась. Заметила я, как Бедослав таращился на Василису. Но и Василиса Бедослава улыбочкой одарила. Молодцу-удальцу много ли надо, коль в сердце у него огонь и в жилах не водица, как у мужа моего. В общем, распрощался со мной Бедослав и теперь во дворе у Василисы топориком стучит. Что и говорить, Иванко, красотой сестрица твоя всех девиц и молодух в нашем околотке затмила. Вот и Бедослав запал на нее. - Из груди Лукерьи вырвался тяжелый вздох. - Я полагала, что горячей меня на ложе Бедославу никого не сыскать, но похоже, Василиса и тут перещеголяла меня.
        - Думаешь, у Василисы с Бедославом уже дошло и до постели? - встрепенулся Иван Мелентьевич, впившись взглядом в лукавые очи Лукерьи, осененные густыми ресницами.
        - Конечно, дошло, - усмехнулась Лукерья, отбросив со своего румяного лица густую вьющуюся прядь. - Чай, сестрица твоя не из теста слеплена, милок. Ей тоже хочется постонать под молодцем, у которого кол между ног, как у жеребца, и силушки хоть отбавляй. Мне доподлинно известно, что Василиса не единожды мылась с Бедославом в бане, а позавчера Бедослав ночевал у нее в тереме. О том служанки мои шептались намедни, а они дружат с челядинками из окружения Василисы.
        - Вот паскудница! - рассердился Иван Мелентьевич. - Ну, я ей покажу кузькину мать! Терентий из Пскова приедет, все ему выложу, пусть он отлупит Василису плетью.
        - Не вздумай, Иван! - нахмурилась Лукерья. - Хоть Василиса и перешла мне дорогу, я зла ей не желаю. Терентий уже как-то поколотил Василису, приревновав ее к кому-то, да так, что у нее выкидыш случился. Получается, что Терентий в гневе сыночка своего нерожденного убил. Грех на душу взял.
        - А супругу изменять разве не грех? - сказал Иван Мелентьевич, натягивая на себя порты.
        - Кто может поручиться, милок, что Терентий сам не изменяет Василисе, - загадочно проговорила Лукерья, привычными движениями заплетая свои длинные волосы в косу. - Все вокруг грешат: кто-то больше, кто-то меньше… Ты вот, согрешил со мной сегодня, а мне от этого приятно! Да и ты от сего греха удовольствие испытал, милок. Разве нет? - Лукерья игриво подмигнула Ивану Мелентьевичу и рассмеялась, сверкнув белыми ровными зубами.

* * *
        Родственников в Новгороде у Бедослава не было, здесь имелся у него один давний приятель Степан по прозвищу Колтыга. На здешнем славянском диалекте «колтыга» означает колченогий, хромой. Степан еще в детстве сломал левую ногу, упав с дерева. Нога срослась неудачно, и с той поры Степан охромел.
        Занимался Степан Колтыга извозом. У него имелась большая добротная телега и пара хороших лошадей. Иноземные купцы, прибывавшие в Новгород водным путем на кораблях, нанимали извозчиков, вроде Степана Колтыги, для доставки своих товаров сухим путем в ближние к Новгороду города: Торопец, Псков, Вышний Волочек, Русу, Торжок… Иные из купцов забирались и дальше по лесным дорогам, до Полоцка и Твери.
        В один из своих приездов в Торжок Степан Колтыга и свел знакомство с Бедославом, который починил сломанный бортик на его возу. Когда Бедослава постигла беда, то его, раненого и полуобмороженного, приютил в своем доме Степан Колтыга. Оклемавшись от раны, Бедослав принялся плотничать, не гнушаясь никакой работой. Работал он и в артели, но чаще предпочитал трудиться в одиночку. Почти все заработанные деньги Бедослав отдавал Степану и его жене Марфе, себе оставлял самую малость для покупки новой одежды и обуви.
        Степан знал об увлечении Бедослава легкомысленной Лукерьей и о том, что с некоторых пор сердце Бедослава полонила красавица Василиса, замужняя купчиха. Степан пытался отговаривать Бедослава от этой тайной связи с Василисой, ибо ему было ведомо, сколь могущественны новгородские купцы-толстосумы.
        «Коль разнюхают родичи Василисы иль супруга ее, на чье теплое ложе ты покусился, друже, то не оставят от тебя ни рожек ни ножек! - молвил Степан Бедославу. - Я тебе ничем помочь не смогу, ибо человек я маленький. А вся власть в Новгороде у купцов и бояр! Помни об этом, приятель, когда вновь станешь обнимать Василису».
        Вскоре после стычки Бедослава с Иваном Мелентьевичем подвернулась Степану Колтыге работа - доставить груз одного немецкого купца в Псков. Обоз из двух десятков возов ушел из Новгорода в конце августа. Через неделю Степан Колтыга вернулся обратно с деньгами и подарками для жены и детей.
        Вечером у Степана с Бедославом произошел такой разговор.
        - Слушай, друже, что мне удалось узнать во Пскове, - приглушенным голосом молвил Степан, уперев локти на край стола. - Немец, товар коего я отвозил в Псков, оказывается, дружен с псковским боярином Твердилой Иваньковичем. Товар выгружали на подворье у Твердилы.
        Мне удалось краем уха подслушать, о чем калякают Твердила и Норберт, купчишка немецкий. Норберт по-нашему хорошо говорит. Твердила сказал Норберту, что его крестница Мстислава осенью замуж выходит за новгородского купца Терентия Власича, а посему подыскивает он подарок для крестницы. Твердила просил Норберта пособить ему в этом деле. Норберт похвастался, мол, ему есть чем порадовать Твердилу и Мстиславу. После чего оба ушли в терем смотреть какие-то золотые украшения, привезенные Норбертом из Любека.
        Бедослав отодвинул от себя недопитую кружку с квасом и пытливо взглянул на Степана.
        - Ничего не путаешь? - волнуясь, промолвил он. - Именно такие слова и говорил Твердило?
        - Правду говорю, друже, - сказал Степан. - Твердило добавил еще, что помолвка Мстиславы с Терентием Власичем уже состоялась, мол, теперь дело за свадебным пиром.
        - Ну и дела! - покачал головой Бедослав. - Так вот по какой причине Терентий из Пскова носа не кажет. Надоела ему дочь купеческая, решил взять в жены дочь боярскую!
        - Расскажи об этом Василисе, - предложил Степан Бедославу. - Она тебе нравится, вот и действуй! Терентий дурень набитый, ежели красавицу Василису на какую-то Мстиславу променял. Лови удачу за хвост, друже!
        - Не могу я пойти на это, - вздохнул Бедослав. - Будет лучше, ежели Василиса узнает обо всем не из моих уст. Я-то к ней тянусь со всей душой, но есть ли в ней чувства ко мне, бог ведает. Она же купеческая дочь, а я - бедняк безродный. К телу своему Василиса меня допустила, но сердце свое она мне пока не открыла. Понуждать Василису к этому я не имею права. Опять же родня у нее имеется, которая не допустит, чтобы Василиса связала свою жизнь с таким оборванцем, как я.
        Бедослав опять тяжело вздохнул и потянулся к кружке с квасом.
        - Временами и смерд боярыню берет, - проговорил Степан. - Не унывай раньше времени, младень. Ты вон какой статный да пригожий! И годами моложе Терентия. Бабы на красивое падки. Окрутишь Василису - станет она твоей, а промедлишь - другому она достанется. На такую красавицу многие облизнутся: и юнцы и вдовцы.
        - Отступаться от Василисы я не собираюсь, - сказал Бедослав, отхлебнув квасу, - но и влезать в ее отношения с супругом мне как-то не с руки. Чего доброго, Василиса подумает, что я из корыстных побуждений льну к ней и на мужа ее наговариваю. Нет, нельзя мне являться к Василисе недобрым вестником.
        - Ну, давай я расскажу Василисе про псковскую зазнобу Терентия, - промолвил Степан, тронув друга за плечо.
        - Тебе тоже нельзя влезать в это дело, Степа. - Бедослав затряс спутанными космами. - Ты мой ближник. Я живу в твоем доме. Василиса знает об этом. Она и в твоем поступке корысть углядеть может.
        - Не хочешь навязываться Василисе. - Степан смерил Бедослава насмешливым взглядом. - С твоей гордостью токмо в парче ходить!
        - Для начала мне и впрямь неплохо бы приодеться, - ворчливо обронил Бедослав. - Купцы и бояре всякого человека встречают по одежке. Деньгами мне нужно разжиться, покуда Терентий во Пскове Мстиславу обхаживает.
        - Что ж, ты - человек свободный, - рассудил Степан, - хоть и ходишь не в шелках, зато долгами не обременен. А коль зазвенит серебро у тебя в кошеле, то ты и всякому купцу ровней станешь. Однако для большого заработка тебе нужно в артель наниматься, которые деревянные терема возводят и бревнами улицы мостят в Новгороде, либо идти на верфи ладьи строить.
        - Верно молвишь, друже, - проговорил Бедослав. - Завтра же схожу на пристань, потолкаюсь среди корабельщиков.
        Глава вторая
        Слухом земля полнится
        После всего услышанного о Василисе из уст Лукерьи Иван Мелентьевич совсем покой потерял. Никакие дела на торгу не шли ему на ум. Обходя свои торговые лабазы, Иван Мелентьевич срывал свое раздражение на своих помощниках, придираясь к ним по всякому пустяку.
        Направляясь к мосту через Волхов, Иван Мелентьевич неожиданно столкнулся с купцом Яковом, по прозвищу Катырь. Яков любил нагонять на себя важность, хоть и был еще молод, но всюду ходил с посохом в руке. Отсюда он и получил свое прозвище. «Катырем» новгородцы называли посох и вообще любую длинную палку.
        Яков был нечист на руку, поэтому Иван Мелентьевич с ним не знался и никаких дел не вел. Они были давними знакомцами, поскольку когда-то жили на одной улице.
        Иван Мелентьевич очень удивился, когда Яков после обмена приветствиями завел с ним речь о Василисе, сетуя на то, что та вот-вот овдовеет в неполные двадцать пять лет.
        - Что ты мелешь, пустомеля! - рассердился Иван Мелентьевич. - Супруг Василисы жив-здоров! Терентий в Пскове пребывает, дела у него там.
        - Ты что же, ничего не знаешь?! - Яков изумленно приподнял свои густые брови, чуть вытаращив круглые бледно-голубые глазки. - Так я тебе сейчас все поведаю, приятель.
        Вцепившись в локоть Ивана Мелентьевича, Яков чуть ли не взахлеб принялся рассказывать ему о намерении Терентия жениться на некоей знатной псковитянке. Мол, уже и помолвка состоялась.
        - Кто тебе наплел об этом? - спросил Иван Мелентьевич, высвободив свою руку из цепких пальцев Якова. - Где ты наслушался таких бредней?
        - Слухом земля полнится, - с таинственной полуулыбочкой ответил Яков. - Я же не из злорадства говорю об этом, Иван. Пес с ним, с этим Терентием! Он никогда мне не нравился. Оставит Терентий Василису, ей токмо лучше будет. Выйдет Василиса замуж за такого человека, который по-настоящему ее любить будет.
        - Ты к чему это клонишь? - насторожился Иван Мелентьевич.
        - А к тому, что намерен я посвататься к Василисе, - проговорил Яков, чуть приосанившись. - Ты же знаешь, что я вдовствую уже второй год. Со мной Василиса будет счастлива. Терем у меня добротный, земля есть по реке Мсте, где я выращиваю лен и овес. Добра всякого у меня полны сундуки…
        - Ты скажи, какая ворона тебе такое накаркала? - потребовал Иван Мелентьевич, нависая над коротконогим Яковом. - Почто я об этом ничего не знаю?
        - На торгу об этом люди говорили, а я подслушал, - пожал плечами Яков. - Люди зря трепаться не станут. Иван, ты скажи Василисе, что я готов взять ее вместе с дочкой. С моей стороны ей ни в чем отказу не будет.
        Повернувшись к Якову спиной, Иван Мелентьевич решительно зашагал к улице Славной, самой длинной улице на Торговой стороне.
        На этой улице проживал старший брат Терентия - Михей Власич.
        - Иван, я готов взять Василису и без приданого, - бросил Яков вослед брату Василисы.
        Но Иван Мелентьевич даже не оглянулся, быстро затерявшись в многолюдной толпе.
        Михей Власич был мужчина крупный и громкоголосый, нрав имел прямой и несдержанный. Самым любимым его занятием была соколиная охота. Весь Новгород знал, что самые быстрые и ловкие ловчие птицы не у кого-нибудь, но у Михея Власича. Однако в последнее время выяснилось, что у новгородского князя Александра Ярославича соколы и кречеты ничуть не хуже, а может, даже и лучше, чем у купца Михея. Это обстоятельство сильно беспокоило спесивого Михея Власича. Он был готов выкупить у князя его лучших птиц за любые деньги, но на все подобные предложения получал неизменный отрицательный ответ.
        Молодой князь Александр, победив этим летом шведов на реке Неве, получил прозвище Невский. Громкая ратная слава, свалившаяся на плечи двадцатилетнего Александра, расположила к нему простой новгородский люд и породила немало завистников в среде местных бояр. Боярской верхушке казалось, что Александр забрал себе слишком много власти в Новгороде, часто принимая решения, не советуясь ни с посадником, ни с тысяцким.
        Увидев перед собой Ивана Мелентьевича, который потребовал разъяснений по поводу всего услышанного им от Якова Катыря, Михей Власич сморщился как от зубной боли.
        - Чего ты раскричался, как торговка на базаре! - недовольно промолвил Михей Власич, отшвырнув деревянную ложку, которой он пробовал разные сорта меда из стоящих перед ним на столе нескольких глиняных мисках. - Ведомо ли мне, что Терентий намерен взять себе другую жену, а Василисе дать развод? Да, ведомо. Почто я тебя не известил об этом? Ну, брат, кто ты такой, чтобы я отчитывался перед тобой за поступки брата своего! Не много ли ты на себя берешь, Ивашка? По сравнению со мной и Терентием ты же мелкая рыбешка! Сколько у тебя лабазов на торгу, три? А у меня семь. Сколько ладей ты имеешь, две? А у меня пять ладей на плаву и три в достройке. Вот так-то! А посему голосок свой умерь, Иван. Не на того нарвался!
        Сестра твоя хоть и красива, да блудлива, поэтому Терентий и надумал выставить Василису за порог. Скажешь, у него права такого нету? Молчишь. То-то! Скоро Терентий сам в Новгороде объявится. Тогда он и разъяснит тебе, Иван, что, как и почему. А теперь проваливай отсель, дознаватель хренов!
        Из хоромов Михея Власича вышел Иван Мелентьевич как оплеванный. Ругаясь сквозь зубы, направился он прямиком к дому Василисы.
        Ворота оказались на запоре изнутри, на стук никто не отозвался. Заподозрив неладное, Иван Мелентьевич перелез через частокол. В тереме оказались лишь две служанки. Одна спала крепким сном, упившись хмельного меду, другая убаюкивала пятилетнюю дочь Василисы после прогулки на свежем воздухе.
        - Где хозяйка? - вперив в служанку злые очи, прошипел Иван Мелентьевич. - И не вздумай мне лгать!
        - В бане она, но… не ходил бы ты туда, господине, - испуганно пролепетала челядинка, вжимаясь в спинку стула. - Госпожа там не одна!
        - Тем лучше! - проворчал Иван Мелентьевич, бесшумно отступая к двери, дабы не разбудить спящую племянницу.
        Обходя гряды с огурцами и тыквами, Иван Мелентьевич прокрался к бане, сложенной из толстых сосновых бревен, потемневших от времени. Единственное окошко было завешано плотной тканью изнутри. Сквозь зеленоватое стекло и ткань из парильни доносились смутные звуки, там негромко стонала и вскрикивала женщина, хотя эти неясные стоны вполне можно было принять и за женский плач.
        Иван Мелентьевич проник в предбанник, стараясь не скрипнуть дверью. В полумраке на скамье он разглядел небрежно брошенную мужскую одежду, рядом с которой лежала женская исподняя сорочица, цветастый сарафан и белый плат. Под скамьей стояли рядышком стоптанные мужские сапоги и пара изящных женских сафьянных башмачков. Эти желтые чувяки были подарены Василисе супругом на прошлогоднюю Пасху.
        «Вот я вас и застукал, голубки! - злорадно подумал Иван Мелентьевич, берясь за медную ручку на двери, ведущей в парильное помещение. - Права оказалась Лукерья!»
        Он невольно замер, услышав за дверью протяжные сладострастные стоны Василисы и ее умоляющий голос, скороговоркой просивший о чем-то. Сердце бешено застучало в груди у Ивана Мелентьевича, кровь зашумела у него в голове. Потянув дверь на себя, он заглянул в теплый сумрак парильни, пропитанный густым духом березовых и дубовых веников, а также сладким дымком можжевельника и настоянным на мяте квасом.
        Зрелище, открывшееся Ивану Мелентьевичу, внезапно лишило его дара речи. Весь его гневный пыл куда-то вдруг улетучился, когда он узрел свою белокожую нагую сестру, полулежащую на полоке и опирающуюся согнутыми в коленях ногами на вкопанную рядом с полоком широкую деревянную ступеньку. Прогнув свою гибкую спину, Василиса ритмично и сильно насаживалась своим чревом на огромный вздыбленный жезл загорелого мускулистого молодца, пристроившегося к ней сзади. Иван Мелентьевич не сразу узнал Бедослава, поскольку впервые увидел его обнаженного, к тому же спутанные волосы закрывали тому лицо.
        Иван Мелентьевич, как завороженный, глядел на белые округлые ягодицы Василисы и на детородную дубину Бедослава, которую тот раз за разом вгонял меж этих роскошных нежных ягодиц, издавая шумные вздохи и блаженные стоны. Увлеченные своим неистовым соитием, Бедослав и Василиса даже не заметили появления постороннего лица, подглядывающего за ними.
        «Этот Бедослав воистину настоящий жеребец! - промелькнуло в голове у Ивана Мелентьевича. - Не зря он так приглянулся развратнице Лукерье. Коротышке Терентию до него далеко! Да и мне, пожалуй, тоже».
        С чувством не то зависти, не то уязвленного самолюбия Иван Мелентьевич осторожно прикрыл дверь и удалился из бани. Пробираясь по тропинке между густыми зарослями смородины, он производил мысленное сравнение соблазнительных прелестей своей сестры с телесными формами Лукерьи. И сравнение это было явно не в пользу последней.
        «Каким образом Михей Соколятник прознал, что Василиса неверна своему мужу? - размышлял Иван Мелентьевич, присев на ступеньку теремного крыльца. - Ох, и натворила Василиса делов, связавшись с этим плотником Бедославом! Теперь слух этот пройдет по всему Новгороду! А может, это козни Лукерьи, которая таким образом мстит Василисе за то, что та сманила у нее Бедослава?»
        Иван Мелентьевич решил дождаться, когда любовники намилуются в бане, чтобы затем открыть Василисе глаза на всю неприглядность ее положения, ибо ей грозит не просто развод, а еще и клеймо неверной жены.

* * *
        В ожидании сестры и ее любовника Иван Мелентьевич ушел с крыльца, спасаясь от палящих лучей солнца, и принялся бродить по широкому двору, держась в тени высокого тына, за которым находился соседний дом и двор. Там жил торговец мясом Свирята Резник. За Свирятой ходила слава похабника и греховодника. Еще Свирята был падок на хмельное питье.
        «Может, Свирята подглядел за Василисой и Бедославом, а потом донес Михею Соколятнику? - мелькнула мысль у Ивана Мелентьевича. - Свирята ведь на любые пакости горазд! Такой сосед хуже огня!»
        Набежавшие белые облака закрыли солнце. Сразу повеяло прохладой.
        Иван Мелентьевич вновь примостился на крыльце, вертя шапку в руках. Невеселые думы одолевали его.
        Наконец во дворе появились Василиса и Бедослав, улыбающиеся и раскрасневшиеся. Увидев Ивана Мелентьевича, Бедослав сразу же выпустил руку Василисы из своей руки. Плотник слегка нахмурился, с алых уст Василисы мигом исчезла улыбка.
        - Здравствуй, сестрица! - с ехидной улыбкой промолвил Иван Мелентьевич, поднимаясь со ступеньки. - Ты никак с работничком своим в баньке парилась, а?
        - У меня в бане пол прохудился, так я водила туда Бедослава, чтобы он сам посмотрел, что ему потребуется для ремонта, - заметно смутившись, проговорила Василиса. - Давно ли ты здесь, брат?
        - Вы там, наверно, сразу и помылись, в бане-то? - с тем же ехидством продолжил Иван Мелентьевич, пропустив вопрос Василисы мимо ушей. - А то я в предбанник-то заглянул, а там на скамье одежка ваша лежит. Из парильни охи да стоны доносятся. Небось, пропарил тебя Бедослав, сестрица, и вдоль и поперек! Я слышал, как ты вскрикивала, мол, «давай еще», «давай сильней», «возьми меня»…
        Бедослав неловко закашлялся, опустив глаза и не зная, куда деть руки. Василиса залилась краской стыда.
        - Не кривляйся, братец! - сердито сказала она. - Признайся, видел, чем мы занимались в бане?
        - Видел, - ответил Иван Мелентьевич, враз посерьезнев. - И вот что я тебе скажу, голубушка…
        - Ну, коль видел, так помалкивай! - оборвала его Василиса. - За это я перед мужем ответ держать буду. То не твоя забота!
        - Да ведомо ли тебе, глупая, что Терентий нашел себе зазнобу во Пскове, собрался на ней жениться, а тебя за порог выставить! - чеканя слова, громко произнес Иван Мелентьевич, встряхнув Василису за плечи. - О твоем блуде уже донесли Михею Соколятнику, наверняка и Терентию об этом стало известно. Не забывай, дуреха, кто у тебя в соседях! За забором похабник Свирята, а через дорогу блудница Лукерья, у которой ты хахаля отбила!
        - Мне без разницы, что за слухи про меня люди распускают, - заявила Василиса, глядя брату прямо в очи. - Мы с Бедославом решили пожениться.
        От изумления и негодования Иван Мелентьевич рассмеялся нервным смехом, всплеснув руками.
        - Ты спятила, что ли?! - заорал он на сестру, вытаращив глаза и размахивая руками. - За кого ты замуж собралась, безмозглая?! За мужика похотливого, у коего нет ни кола ни двора!
        - У меня приданое есть, на него мы с Бедославом и станем жить, - невозмутимо промолвила Василиса. - А то, что Терентий решил развод мне дать, так это даже лучше. Значит, обойдемся без лишних объяснений. Терентий давно знает, что я не люблю его.
        - Променяла купца на плотника! - презрительно скривился Иван Мелентьевич, глядя на Василису. - Эх, ты, дурища набитая!
        - Чем это мое ремесло хуже твоего, купец? - уязвленно проговорил Бедослав, шагнув к Ивану Мелентьевичу. - Я хожу хоть и не в парче, но и не в парше. За лихвой не гоняюсь и людей не обвешиваю.
        - А я, значит, людей обвешиваю, так? - Иван Мелентьевич угрожающе повернулся к Бедославу. - Вздуть бы тебя как следует за такие слова, сермяжник! Да руки об тебя марать не хочется!
        Василиса встала между братом и Бедославом, видя, что они готовы сцепиться друг с другом.
        Глава третья
        Нет худа без добра
        - Давно уже минули те времена, когда во Пскове правили присланные из Новгорода посадники, - молвил боярин Твердило Иванькович, восседая во главе стола, уставленного яствами. - Ныне Псков стоит как гора, ни в чем не уступая Новгороду! Пусть на новгородском вече кричат, что с Ливонским орденом дружить нельзя, что рыцари-латиняне для Руси - враги заклятые. Нам, псковитянам, до этих криков дела нету. - Твердило сделал паузу, обведя взглядом всех сидящих с ним за одним столом. - У нас, псковитян, своя голова на плечах. Мы и без новгородцев разберемся, кто нам друг, а кто - враг. Иль я не прав?
        Твердило вновь оглядел всех своих гостей, явно ожидая от них слов поддержки.
        На вечернее застолье к боярину Твердиле пожаловали: его давние приятели бояре Ипат Трава и Ерофей Сова, дальний родственник Твердилы Гаврило Окорок, шурин Дементий Лыко, а также ганзейский купец Норберт.
        По правую руку от Твердилы сидел Терентий, который был не просто его гостем, но уже почти родственником. Крестница Твердилы, Мстислава, во всеуслышание была объявлена невестой Терентия.
        - Слова твои верные, Твердило, - первым подал голос Ерофей Сова. - Новгородцы нахапали себе земель от реки Ловати до Полуночного моря. Тридцать лесных племен им дань платят мехами да моржовым зубом. Из-за городка Устюга, что на Сухоне-реке, новгородцы долго грызлись с суздальскими князьями, не желая поступиться даже малой своей выгодой. Почто же мы должны пренебрегать своей выгодой в угоду Новгороду. Пскову выгоднее мир с Ливонским орденом, нежели война.
        - Даны оттяпали малую толику новгородских владений близ Чудского озера, где сплошь редколесье да болота, но и за эти болота новгородцы три года кряду бились с данами, покуда не вернули назад этот никчемный клок земли. - Гаврило Окорок оглядел своих сотрапезников с неким подобием мрачной усмешки на устах. - О чем это говорит, братья? О том, что ни на какие уступки данам и ливонским рыцарям новгородцы не пойдут. В Новгороде никак не возьмут в толк, что после Батыева нашествия половина Руси обращена в пепелище и обезлюдела. Коль начнется война с Ливонским орденом, подмоги Новгороду ждать неоткуда. Ну, разве что псковичей повлекут под свои знамена новгородцы, как бывало встарь. А зачем Пскову эта вражда с ливонцами?
        - Не нужна нам эта вражда! Правильно молвишь, Гаврило, - вставил боярин Ипат. - Наши земли, как остров между владениями Новгорода и Ордена. Новгородцам в случае неудачной войны с ливонцами есть куда отступать, нам же деваться некуда. За помощь Новгороду ливонцы замучают нас набегами.
        - Не забывайте про главное бедствие нынешних времен, про татар, други мои, - опять заговорил Твердило. - Коль надумают ханы татарские ударить по Новгороду, то конница ихняя и до Пскова докатится. При таком раскладе, бояре, выстоять против татар поможет Пскову токмо Ливонский орден. На новгородцев при такой напасти уповать не приходится, им самим против нехристей стоять насмерть придется. Полки у новгородцев сильные, однако орда татарская, по слухам, полмира прошла с битвами да сечами. До сей поры ни одно войско в Азии и на Кавказе не смогло одолеть татар. Не совладали с татарами и наши князья. Был я в прошлом году в Рязани, от города одни развалины обгорелые остались, кто там уцелел, до сих пор мертвецов сотнями погребают. Все князья рязанские полегли под саблями татарскими. Владимир впусте стоит, от Москвы и Коломны одни головешки остались. Когда еще возродится Суздальское княжество, одному богу ведомо.
        Затем Твердило повел речь о том, ради чего, собственно, он и собрал своих единомышленников у себя дома в этот вечер.
        - Черные людишки и сторонники посадника Лиховола из знати не пойдут на союз с Ливонским орденом, - молвил Твердило. - Убедить народ на вече в выгоде подобного союза мы так и не смогли. Что ж, не битьем, так катаньем, но цели своей мы все равно добьемся, други мои. У меня есть верные людишки в Изборске, ежели им отсыпать серебра, то они откроют ворота ливонским рыцарям. Лиховол и его сторонники конечно же двинутся с войском, чтобы выбить немцев из Изборска. Вот тут-то мы и захватим власть во Пскове!
        Твердило с улыбкой пригладил свои темные усы и небольшую бородку, довольный своим замыслом.
        - Хватит ли у нас сил для этого? - с сомнением в голосе заметил Дементий Лыко. - Псков велик, его не захватишь с горсткой гридней и челядинцев.
        - Нам одним Псковом, конечно, не овладеть, - сказал Твердило, - поэтому я задумал тайно призвать князя Ярослава Владимировича с дружиной. Он после всех своих мытарств теперь обретается в Дорпате, находясь под покровительством тамошнего епископа.
        Упоминание хозяином застолья о Ярославе Владимировиче вызвало среди его гостей неоднозначную реакцию. Кто-то одобрил эту задумку Твердилы, а кому-то она пришлась совсем не по душе.
        Ярослав Владимирович был сыном псковского князя Владимира Мстиславича, доводившегося родным братом знаменитому воителю Мстиславу Удатному. Благодаря славе старшего брата, который какое-то время княжил в Новгороде, Владимир Мстиславич надолго осел во Пскове. Когда Мстислав Удатный перебрался в Южную Русь, утвердившись в Галиче, у Владимира Мстиславича начались склоки с псковскими боярами, которые то изгоняли его из Пскова, то принимали обратно. Дело было в том, что Владимир Мстиславич был человеком скаредным, злопамятным и неуживчивым.
        В пору одного из таких раздоров с псковским вечем Владимир Мстиславич со своей семьей и свитой нашел прибежище в Риге, у ливонских рыцарей. Целых три года провел Владимир Мстиславич на чужбине, где он выучил немецкий язык, обрел влиятельных друзей и даже выдал свою старшую дочь Софью замуж за немецкого барона Дитриха фон Буксгевдена. При этом Софье пришлось перейти из православия в латинскую веру и взять новое имя - Августа.
        Замирившись с псковичами, Владимир Мстиславич вернулся в Псков, оставив в Риге свою замужнюю дочь и тринадцатилетнего сына Ярослава на ее попечении. Ярослав прибыл в Псков уже восемнадцатилетним юношей, повинуясь воле отца, который желал сделать его своим преемником на здешнем княжеском столе. В то время ливонские и датские рыцари осуществляли сильный натиск на славянские земли близ Чудского озера. Немецкие крестоносцы после упорной осады взяли город Юрьев, основанный на земле эстов еще Ярославом Мудрым. Этот город немцы превратили в сильную крепость, переименовав его в Дорпат. Эсты именовали Дорпат его изначальным названием - Тарту.
        Суздальские князья и новгородцы не единожды пытались выбить немцев из Юрьева и другой крепости Оденпе, которую местная чудь называла Медвежьей Головой. В этих походах принимали участие и псковичи, но далеко не все, поскольку на них оказывал влияние Владимир Мстиславич, не желавший враждовать со своими ливонскими друзьями. Ливонцы со своей стороны грабили пограничные новгородские земли, однако на владения Пскова не покушались. Зато воинственные литовцы часто совершали набеги в пределы Ливонского ордена и на земли русских княжеств, доходя порой до Торопца и Торжка. Отражая один из таких литовских набегов вкупе с суздальскими князьями, Владимир Мстиславич был тяжело ранен в битве под Усвятом, где от русских мечей полегло две тысячи литовцев и четверо их князей. От этой раны Владимир Мстиславич так и не оправился, схоронили его во Пскове.
        На княжеский трон псковичи посадили Ярослава Владимировича, который к тому времени уже обжился во Пскове и взял в жены местную боярышню. В отличие от отца, Ярослав Владимирович был спесив, но не воинственен. Верховодить войском он не умел, оружием владел плохо, в опасности часто терялся, больше полагаясь на своих воевод, нежели на самого себя. Псковичи разочаровались в Ярославе и указали ему путь от себя. Ярослав пытался осесть в Новгороде, но туда его не пустили суздальские князья, которые не желали выпускать новгородцев из своей власти. Ярослав мыкался по чужим княжеским уделам, пока не выпросил себе захудалый городишко Ржеву, отнятый суздальцами у новгородцев и уступленный ими торопецкому князю. Но и во Ржеве Ярослав долго не усидел, так как стал покушаться на Вязьму, а это привело его к раздору со смоленским князем.
        Гонимого отовсюду Ярослава псковичи опять пригласили к себе на княжение, полагая, что за время скитаний он растерял свое чванство и излишнюю гордыню. Всего три месяца пробыл Ярослав во Пскове, вновь изгнали его местные бояре, недовольные тем, что князь пытался ограничивать власть боярской думы и желал присвоить себе право сбора налогов с ремесленных братчин. Ярослав уехал в Дорпат к тамошнему епископу Герману фон Буксгевдену, доводившемуся ему родственником. Племянник епископа Дитрих фон Буксгевден был женат на сестре Ярослава.
        По окончании застолья, когда гости разошлись по домам, Твердило и Терентий перешли в другой теремной покой, где завели разговор о свадебном торжестве, которое должно было состояться через два дня. Терентий высказал свою озабоченность, мол, стоит ли затевать свадьбу, если в эти же дни Пскову грозят немалые потрясения.
        - Может, мне и моей невесте на какое-то время перебраться в Новгород, покуда во Пскове не утихнет замятня, - сказал Терентий, снимая с себя длинную свиту из голубой парчи. От обильной еды и возлияний его прошиб пот. - Похоже, многие из псковитян встретят Ярослава Владимировича с копьями и топорами.
        - Э, нет, приятель! Эдак дело не пойдет! - с усмешкой возразил Твердило, поджигая от огонька медного светильника три толстые восковые свечи. - Ты мне здесь нужен. У меня и так сторонников маловато, а дело я замышляю большое!
        - Велика ли дружина у Ярослава Владимировича? - поинтересовался Терентий, опустившись на скамью.
        - Скорее всего, невелика, - ответил Твердило, усаживаясь к столу, на котором горели свечи, заливая желтым светом бревенчатые стены, небольшое слюдяное окно и низкие массивные потолочные балки. - Но за спиной у Ярослава Владимировича стоят ливонцы, а это, брат, сила!
        Ярослав несколько лет тому назад, поняв, что псковичи уже не примут его к себе по доброй воле, отослал в Псков свою русскую жену и женился на немке, на дочери какого-то барона. Так что Ярослав для ливонцев далеко не чужой человек, за него они горой встанут!
        - Ты обмолвился как-то, друже, что хочешь доверить мне некое особо важное поручение, - осторожно напомнил Твердиле Терентий. - Хотелось бы узнать, что это за поручение?
        - Изволь, поведаю, - промолвил Твердило, закинув ногу на ногу. - Ярослав трусоват и недоверчив. Наверняка он потребует заложников как гарантию, что мы его не предадим. Заложниками могут быть токмо родственники мои и моих друзей. Сына своего я отдать в залог не могу, так как он мне тут вскоре понадобится. Жена моя беременная ходит, ее тоже в таком положении негоже в чужие руки отдавать. Поэтому я отправлю заложниками к ливонцам тебя, друг мой, и крестницу свою Мстиславу. Как-никак, вы оба мне тоже родня.
        Терентий уставился на Твердилу, онемев от изумления. Слова протеста были готовы сорваться с его уст, но не сорвались, поскольку Твердило завел речь об отце Мстиславы, боярине Станиле Кузьмиче.
        - Станило Кузьмич был мне, как брат, - молвил Твердило. - С юных лет мы были с ним вместе в радости и горе, во всем друг друга поддерживали. Станило стал крестным отцом моего сына, я стал крестником его дочери. Станило сложил голову в битве с погаными литовцами при Сауле четыре года тому назад. В том сражении наша псковская дружина выступила на стороне ливонских рыцарей. От набегов литовцев немцы в Ливонии страдают еще больше, чем мы.
        Поскольку свою мать Мстислава потеряла еще раньше, я и забрал ее в свой дом. Заботился о ней как о родной дочери. Надеюсь, друг Терентий, ты станешь Мстиславе хорошим супругом! - Твердило похлопал купца по плечу. - Пойду лягу, а то глаза слипаются. И ты спать ложись, друже. Время уже позднее.
        Беспокойство, овладевшее Терентием, отгоняло от него сон. Уже сидя на постели в исподних портах и рубахе, он теребил свою куцую бороденку, мысленно прикидывая, не угодил ли он как кур во щи. Ехать на чужбину в качестве заложника и неведомо на какой срок Терентию не хотелось. Однако и на попятную идти Терентий тоже никак не мог. Причиной тому была пламенная страсть к Мстиславе, крестнице Твердилы. Терентий потерял покой, едва увидел девушку в тереме у Твердилы.
        Мстиславе лишь недавно исполнилось семнадцать лет. Это была девица, во внешности которой имелись, как на подбор, все дивные оттенки женственной прелести, присущие именно славянкам. Мстислава была довольно высока ростом. У нее были мягкие покатые плечи, полные руки, тонкая гибкая талия, широкие бедра, пышная грудь. Лицо у Мстиславы имело форму чуть вытянутого овала, все черты этого лица имели совершенный росчерк, невольно притягивающий взгляд. Ее большие красивые темно-синие очи всегда были скромно опущены, сочные уста ее были неотразимо прелестны, улыбка Мстиславы могла обезоружить кого угодно. Брови Мстиславы имели плавный изгиб, они были того же темно-русого цвета, что и ее длинные вьющиеся волосы, неизменно заплетенные в толстую косу.
        С Твердилой Терентий свел знакомство во Пскове, куда он наведывался по торговым делам. Твердило выступал посредником в нескольких удачных для Терентия сделках с немецкими и датскими купцами. «Обмывая» хмельным питьем одну из этих сделок в доме у Твердилы, Терентий и познакомился здесь с Мстиславой. Он стал просить Твердилу отдать ему Мстиславу в жены. Твердило согласился, но выставил условие, что Терентий станет его единомышленником в одном важном деле.
        Терентий немедленно дал обещание быть во всем с Твердилой заодно, не вдаваясь в суть замыслов Твердилы. Терентий полагал, что Твердило имел в виду опять же какие-то торговые сделки с иноземными купцами. На деле оказалось, что Твердило возжелал стать псковским посадником и впустить в Псков ливонских рыцарей, ни много ни мало. По замыслу Твердилы и его сторонников, Псков должен был отвернуться от Новгорода и заключить вечный военный союз с Ливонским орденом.
        «Высоко захотел взлететь Твердило! Ох, высоко, коль Псков решил к рукам прибрать! - размышлял Терентий. - А того не думает Твердило, что, с такой высоты падая, насмерть расшибиться можно. Ежели полетит вниз Твердило, то и меня за собой увлечет. Следовать ли мне и дальше за Твердилой иль отступиться от Мстиславы?»
        В терзаниях и размышлениях Терентий провел почти всю ночь, заснул он лишь под утро.
        За завтраком Твердило сразу обратил внимание на хмурый вид Терентия. Мигом смекнув, в чем дело, Твердило жестом подозвал к себе челядинку, прислуживающую им за столом, и что-то шепнул той на ухо. Челядинка в тот же миг куда-то убежала из трапезной.
        - Сколько юношей, видных да ладных, сватались к Мстиславе за последний год, не перечесть! - разглагольствовал Твердило, угощаясь соленой рыбой и краем глаза поглядывая на Терентия. - Чем токмо не соблазняли меня сваты и свахи, прося выдать Мстиславу за того иль иного боярича. А я вот, выбрал в женихи своей крестнице тебя, друг Терентий. Ибо вижу, что купец ты богатый и не глуп. Пусть не молод уже, зато опыт жизненный имеешь. Пусть женат покуда, но и эта беда поправимая.
        Терентий перестал жевать и взглянул на Твердилу, не понимая, куда тот клонит.
        - Не хочу, друг Терентий, чтоб между нами недомолвки были, - продолжил Твердило. - Видишь, я к тебе с открытым сердцем! Погляди, какую паву в жены тебе отдаю!
        Твердило громко хлопнул в ладоши.
        Скрипнула тяжелая дверь с бронзовым кольцом вместо ручки.
        Сопровождаемая двумя челядинками, в покой вступила Мстислава в длинном сиреневом летнике до пят, расшитом золотыми нитками, в дорогом очелье со свисающими у висков серебряными подвесками в виде звезд. Толстая коса, увитая жемчугом, лежала у нее на плече, свисая на высокую грудь, которой было явно тесно под платьем.
        Мстислава замерла посреди комнаты, опустив очи долу. На ее бледных щеках вспыхнул легкий румянец, лишь добавив девушке свежести и очарования.
        - Милая, поднеси-ка своему жениху чашу с вином, - сказал Твердило мягким и в то же время требовательным голосом.
        Одна из челядинок подала Мстиславе серебряный поднос, другая налила в чашу вина и поставила ее на чеканную узорную поверхность подноса.
        Терентий встал из-за стола.
        Мстислава приблизилась к нему и с поклоном протянула чашу на подносе. Терентий взял чашу и залпом осушил ее.
        - Теперь поцелуйтесь! - проговорил Твердило. - Смелее! Вы же - нареченные жених и невеста!
        Мстислава подняла на Терентия свои дивные синие очи, которые вблизи показались тому еще больше и прекраснее. Девушка покорно подставила Терентию свои розовые уста, чуть раскрытые и несмелые. Хмель ударил купцу в голову. Он жадно обнял Мстиславу за талию и впился губами в ее нежный полуоткрытый рот. Одновременно Терентий ощутил сквозь ткань одежды, как два упругих девичьих полушария уперлись ему в грудь, пробудив в нем учащенное сердцебиение.
        Мстислава была так прекрасна и соблазнительна, что у Терентия голова пошла кругом от нахлынувших на него чувств и желаний.
        Мстислава уже удалилась из трапезной, а Терентий еще какое-то время сидел за столом сам не свой, опьяненный то ли красотой своей невесты, то ли ее поцелуем.
        - Тебе, новгородцу, конечно не хочется влезать в наши псковские дрязги, - между тем молвил Твердило, подсев поближе к Терентию. - Тебе хочется после женитьбы ехать с юной женой в Новгород, а не куда-то в Ливонию, как заложнику. Я тебя отлично понимаю, друже. Однако и ты пойми меня. В народе говорят: нет худа без добра. Это я к тому, что у нас с тобой был изначальный уговор: я отдаю тебе в жены Мстиславу, а ты за это послужишь мне. Поэтому не обессудь, друг Терентий, после свадьбы придется тебе погостевать какое-то время в Ливонии.
        - Могу я Мстиславу взять с собой? - спросил Терентий.
        - Не токмо можешь, но и должен взять, - ответил Твердило, - ибо она тоже станет заложницей как моя родственница.
        Глава четвертая
        Слухи из Пскова
        В начале сентября Михей Соколятник прислал в дом Ивана Мелентьевича своего холопа, приглашая того к себе в гости. Иван Мелентьевич, помня последнюю встречу с Михеем, отправился к нему, одолеваемый мрачными предчувствиями. Он был уверен, что разговор опять пойдет о Василисе.
        - Вот что, родственничек, передай своей сестрице, что ей нужно подыскать новое жилье, - объявил Михей Ивану Мелентьевичу. - Терентий женился во Пскове на молодой боярышне, а Василису он отпускает на все четыре стороны. Дочку Василиса может забрать с собой. Из приданого Василисы две трети ей причитаются, как в брачном договоре указано на случай развода. Терентий прислал грамотку из Пскова, в которой он уполномочил меня утрясти все дела, связанные с разводом и разделом имущества. Поэтому, Иван, как закончится сбор урожая, пожалую я в терем Терентия, чтобы перетряхнуть содержимое всех сундуков. Скажи об этом Василисе.
        - Когда сам-то Терентий пожалует? - угрюмо спросил Иван Мелентьевич.
        - Об этом в грамотке ничего не сказано, - ответил Михей, - но, полагаю, Терентий скоро приедет в Новгород вместе с молодой женой. Слыхал наверно, ливонцы Изборск взяли. Псковичи рать исполчают против ливонских рыцарей.
        - Нет, не слыхал, - насторожился Иван Мелентьевич. - Из-за чего случился сей раздор у псковичей с немцами?
        - О том не знаю и не хочу знать! - пожал широкими плечами Михей. - У нас в Новгороде и своих забот хватает.
        Не теряя времени даром, Иван Мелентьевич отправился домой к Василисе. Он нашел сестру в самом благостном настроении. Сидя у окна, Василиса вышивала красными нитками узор на белой рубахе, что-то напевая себе под нос.
        - Все песенки поешь, глупая! - проворчал Иван Мелентьевич, отхлебнув мятного квасу из липового ковша, стоящего на столе. - Да плотнику своему рубахи расшиваешь! А между тем Терентий из Пскова весточку прислал. Через месяц тебе велено убираться из этого терема куда угодно!
        - Я могу съехать отсюда хоть завтра, - не прекращая работу, промолвила Василиса. Она была совершенно спокойна.
        Это ее спокойствие разозлило Ивана Мелентьевича.
        - И куда ты пойдешь отсюда? - напустился он на сестру. - Углы снимать по соседям иль на постоялый двор?
        - В отцовский дом пойду, куда же еще, - ответила Василиса, не глядя на брата.
        - Хочу тебе напомнить, сестра, что в отцовском доме теперь я со своей семьей живу, - с неким вызовом проговорил Иван Мелентьевич. - Не думаю, что моей супруге понравится, коль ты потеснишь ее. Имей это в виду!
        Василиса подняла глаза на брата, словно хотела удостовериться, не шутит ли он. Затем каменным голосом обронила:
        - Не беспокойся, братец. У тебя просить крова я не стану. Бедослав и сам может дом построить.
        Иван Мелентьевич подскочил к Василисе и вырвал рубаху из ее рук.
        - Что ты прицепилась к этому голодранцу! - тряся рубахой перед носом у оторопевшей Василисы, сердито молвил Иван Мелентьевич. - Сдурела ты, что ли, сестра?! Иль гордости у тебя совсем нету! О дочери подумай, глупая, каково ей будет после нынешней роскоши в бедности пресмыкаться!
        Василиса резко встала и отняла рубаху у брата.
        - Это не твоего ума дело! - отчеканила она, с неприязнью глядя на Ивана Мелентьевича. - Я не лезу в твои отношения с Лукерьей, и ты в мою жизнь не суйся! Без твоих советов и подачек обойдусь!
        - Последний раз тебя предостерегаю, Василиса, - сказал Иван Мелентьевич. - Одумайся! Один имовитый человек посвататься к тебе хочет, он готов взять тебя в супруги и без приданого. Сойдись с ним и тем самым утрешь нос своему Терентию.
        - Еще раз тебе отвечаю, братец, никто мне не нужен, кроме Бедослава, - промолвила Василиса, вновь садясь на стул и склоняясь над рубахой с иголкой и ниткой в руке.
        Рассерженный Иван Мелентьевич ушел, хлопнув дверью.
        В тот же день на новгородском торжище Ивану Мелентьевичу повстречался Яков Катырь в высокой малиновой шапке, с неизменным посохом в руке, навершие которого было украшено резьбой и фигуркой дрозда.
        Яков, как обычно, после приветствия сразу заговорил с Иваном Мелентьевичем о Василисе.
        - Говорят, Терентий-то уже оженился во Пскове, пора бы Василисе о новом замужестве подумать, - молвил Яков, щуря глаза на ярком солнце. - Иван, поговорил ли ты с Василисой обо мне? Согласна ли она пойти за меня?
        - Порадовать мне тебя нечем, Яков, - проговорил Иван Мелентьевич, прислонясь плечом к столбу, подпиравшему дощатый навес над его скобяной лавкой. - Сестра моя с глузду двинулась! С плотником Бедославом спуталась, паскудница! Каждый день стегна перед ним раздвигает, а тот и рад-радешенек. Еще бы, такая лебедушка перед ним стелется!
        - С Бедославом, говоришь? Кто такой? - напружинился Яков. - Из новгородцев он или пришлый откуда-то?
        - С Торжка Бедослав этот, погорелец, - ответил Иван Мелентьевич. - Как спалили татары Торжок в позапрошлую зиму, так все тамошние жители, кто уцелел, в Новгород подались.
        - У Бедослава родня, что ли, в Новгороде? - допытывался Яков.
        - Нет у него здесь никого, вся его родня в Торжке погибла, - сказал Иван Мелентьевич. - Этот Бедослав - ушлый молодец! Он мигом раскумекал, что от Василисы ему немалая выгода светит. Вот он и опутал сестру мою лестью да лаской, в постель к ней ужом пролез, к дочке ее сумел подлизаться. А тут еще Терентий решил Василисе развод дать, это и вовсе Бедославу на руку!
        - Вижу, не по душе тебе этот Бедослав, друже, - проговорил Яков, придвинувшись к Ивану Мелентьевичу почти вплотную. - А ежели я избавлю тебя от этого пронырливого плотника, выдашь тогда Василису за меня, а?
        Иван Мелентьевич помолчал, глядя то на говорливую толпу, заполнившую широкие проходы между торговыми лабазами, то на подернутые перистыми облаками небеса, то на купол Борисоглебского храма, стройные белокаменные пропорции которого были заметны издалека на фоне низких деревянных строений, окружавших торжище.
        - Ежели Бедослав сгинет из Новгорода навсегда, тогда Василиса станет твоей женой, Яков, - наконец, негромко промолвил Иван Мелентьевич, посмотрев в упор тому в глаза. - Сделай так, чтобы все было шито-крыто! Василиса какое-то время погорюет, а потом забудет этого плотника. Я со своей стороны сделаю все, чтобы Василиса к тебе серьезный интерес проявила.
        - Тогда по рукам, Иван Мелентьевич!
        - По рукам, Яков Лукич!
        Два купца пожали друг другу руки и расстались.

* * *
        Василиса очень удивилась, увидев на пороге своего дома Степана Колтыгу. С ним ее познакомил Бедослав еще два месяца тому назад. Василиса знала, что Бедослав живет в доме у Степана, что они с ним закадычные друзья.
        - Где Бедослав? Он обещал зайти ко мне сегодня, - промолвила Василиса, делая несколько шагов навстречу гостю. - Ты от него, Степан? Что случилось? Говори же!
        Степан стащил с головы шапку-мурмолку и бессильно опустился на стул.
        - Несчастье приключилось с Бедославом, - сокрушенно качая взлохмаченной головой, сказал Степан, - напали на него лихие люди вчера вечером. Бедослав подрядился бревна тесать на подворье Ефимьевского монастыря, что на Конюховой улице. Работы там много, поэтому Бедослав каждый день допоздна задерживался. Вот и вчера он тоже припозднился. На углу Конюховой и Пробойной улиц Бедослава подстерегли трое злодеев…
        - Что с Бедославом? Он жив или нет? - срывающимся голосом воскликнула Василиса.
        - Слава богу, жив Бедослав! - ответил Степан. - Поранили его злыдни немного, только и всего. Он же одного злодея наповал уложил ножом засапожным, другому глаз выбил, а третьему руку сломал.
        Василиса облегченно перевела дух, осенив себя крестным знамением.
        - Беда не в том, что на Бедослава злодеи ночью напали, а в том, что убил он, оказывается, двоюродного брата одного здешнего торговца, - с печальным вздохом добавил Степан. - Зовут этого купчика Яков Катырь. Ради наживы он на любое злодейство горазд! А брат его двоюродный и вовсе всю жизнь на ушкуях разбоем промышлял. Теперь Бедославу схорониться нужно понадежнее от дружков-головорезов убитого Кривуши.
        - Это имя такое? - спросила Василиса.
        - Нет, прозвище, - пояснил Степан. - Он же был одноглазый, злодей этот, убитый Бедославом. Потому и звали его Кривуша.
        - Где сейчас Бедослав? - Василиса требовательно взглянула в глаза Степану. - Я должна знать, где он.
        - По моему совету Бедослав уехал из Новгорода, - помедлив, ответил Степан. - К надежному человеку я его отправил, в село одно лесное. Думаю, в той стороне Бедослава никто искать не станет.
        Перед уходом Степан предупредил Василису, чтобы она держала язык за зубами и не проговорилась в случайной беседе с кем бы то ни было о том, куда подался из Новгорода Бедослав.
        Тяжкое предчувствие, что нападение на Бедослава было заранее кем-то подготовлено, не оставляло Василису. Ее подозрительное око приглядывалось ко всякому собеседнику или собеседнице, если в разговоре речь вдруг заходила о Бедославе. На расспросы Лукерьи Василиса сразу, не моргнув глазом ответила, мол, рассталась она с Бедославом навсегда.
        «Потешились, и будет, мне ведь достойного мужа искать надо, - сказала Василиса. - Бедняк мне ни к чему!»
        Соседу Свиряте Резнику Василиса поведала, будто нашел Бедослав молодицу пригожую где-то в Неревском конце Новгорода и переселился к ней.
        Однажды в гости к Василисе пожаловал Михей Соколятник. Вид у него был озабоченный.
        - Разбили немцы под Изборском псковскую рать, - молвил Михей, сидя за столом и прихлебывая из кружки яблочную сыту. - Теперь ливонцы Псков в осаде держат. Выход из города закрыт. Думаю, из-за этой напасти Терентий еще не скоро в Новгороде объявится. Посему, Василиса Мелентьевна, с разделом имущества мы пока повременим. Ты и дочь твоя можете жить в тереме моего брата хоть до зимы.
        Василиса встала из-за стола и отвесила поклон Михею Соколятнику, зная, как тот обожает, когда перед ним раболепствуют.
        - Я слышал, плотник, с которым ты путалась последнее время, набедокурил и сбежал незнамо куда! - Михей взглянул на молодую женщину из-под густых низких бровей. Он явно желал услышать пояснения по этому поводу из ее уст. - Не причинил ли этот проныра тебе вреда, Василиса? Не обокрал ли он тебя?
        - Слава богу, не обокрал, - с натянутой улыбкой ответила Василиса. - Мы с Бедославом в последнее время не ладили, поэтому он редко ко мне захаживал.
        - Из-за чего же начались у тебя нелады с Бедославом, красавица? - продолжал допытываться Михей, сверля Василису подозрительным взглядом.
        - Перестала я ему деньги давать, вот Бедослав и осерчал на меня, - криво усмехнулась Василиса.
        Михей понимающе закивал своей лобастой головой.
        Вдруг вдалеке над городом раздались гулкие и протяжные удары в вечевой колокол. Эти звуки с детских лет были хорошо известны всякому новгородцу.
        - Никак вечевой сход сегодня намечается, Михей Власич, - проговорила Василиса, вытянув шею и прислушиваясь. - Неспроста это.
        - Конечно, неспроста, - хмыкнул гость, поглаживая свою широкую бороду. - Князь Александр хочет склонить новгородцев к походу против ливонцев, осадивших Псков. Токмо вряд ли у него это получится, ибо посадник и боярская дума не хотят влезать в псковские дрязги. Псковичи в последнее время что-то шибко вознеслись, на Новгород не оглядываются, с данами и свеями дружбу водят, с ливонцами хлебосольничают. Пущай теперь сами расхлебывают кашу, которую заварили!
        Было видно, что Михею Соколятнику хочется подольше погостить у Василисы, но вечевой колокол, ухая вдалеке, властно звал его на народное собрание. Михей поспешно засобирался, подхватив со скамьи свой небрежно брошенный опашень из персидской тафты и скарлатную шапку.
        Глава пятая
        Ярослав Владимирович
        Прожив долгое время среди ливонцев, Ярослав Владимирович перенял у них многие привычки и обычаи. К примеру, русским одеждам он предпочитал немецкое платье, считая его более удобным. В отличие от русичей, Ярослав не носил усы и бороду, также подражая в этом ливонским рыцарям и священникам.
        Во время осады немцами Пскова Ярослав Владимирович находился в Изборске, где стоял ливонский гарнизон. Вместе с ним там же пребывали Терентий с супругой Мстиславой.
        Для Терентия наступила безрадостная пора. Его женитьба на прекрасной юной девушке повлекла за собой череду неприятных сюрпризов. Во-первых, во время брачной ночи Терентий обнаружил, что его невеста отнюдь не девственница. Терентий не стал придираться к Мстиславе по этому поводу, полагая, что и у него в прошлом не все чисто. К тому же он женился на Мстиславе, по сути дела, так и не разведясь с Василисой.
        Затем выяснилось, что Мстислава падка на вино, к которому она пристрастилась, живя в тереме у своего крестника, который закрывал глаза на некоторые ее вольности.
        Прибыв в Дорпат в качестве заложника, Терентий очень скоро обнаружил, что Ярослав Владимирович совсем не против приударить за Мстиславой. Князь принялся оказывать Мстиславе знаки своего внимания с первого дня знакомства с нею. Отправляясь с дружиной в Изборск, Ярослав взял с собой и Терентия с супругой. Хотя всем в окружении Ярослава было понятно, что князь льнет к красавице Мстиславе, Терентий же для него скорее помеха. Ярослав прилюдно объявил Терентия своим старшим дружинником и оказывал ему честь трапезничать с ним за одним столом. Однако во время застолий ближе к Ярославу сидела все же Мстислава, а не Терентий.
        Больше всего Терентия уязвляло то, что Мстиславе нравилось повышенное внимание к ней Ярослава Владимировича, да и сам князь был ей более по душе, нежели супруг.
        Тягаться с князем Ярославом ни знатностью, ни статью Терентий не мог. Ему приходилось терпеть насмешки у себя за спиной прочих Ярославовых дружинников и делать вид, что ничего предосудительного не происходит, даже если Мстислава днем или ночью позволяет себе уединиться с князем в его покоях.
        Князь Ярослав был высок ростом, строен и сухощав. У него был прямой благородный нос, голубые глаза и тонкие губы, которые он имел привычку покусывать при сильном волнении. В свои тридцать лет Ярослав был капризен, как ребенок. Самой заветной его мечтой было вернуться победителем в Псков и занять отцовский княжеский трон. Вот почему Ярослав без раздумий согласился участвовать в походе ливонских рыцарей на псковские земли после беседы с посланцами Твердилы, которые обещали ему привести Псков под его руку. Но даже вступив в Псков вместе с ливонскими отрядами, Ярослав трепетал при одной мысли о том, что будет, если Александр Невский приведет новгородские полки к стенам Пскова. Воинственность Александра была общеизвестна, а его недавняя победа над войском свеев добавляла ему еще и ореол удачливости. Александр разбил свеев на реке Неве, имея втрое меньше воинов, чем было у ярла Биргера.
        Ярослав Владимирович обрел спокойствие и уверенность лишь после того, как из Новгорода прибыл верный слуга Твердилы Углеша с известием о размолвке Александра с новгородскими боярами, вынудившими князя уехать в свою родовую вотчину Переславль-Залесский.
        В сражении под Изборском псковичи потеряли убитыми и пленными шестьсот человек, это были ярые противники сближения Пскова с Ливонским орденом. Пал в этом сражении и псковский посадник Лиховол, главный недоброжелатель Твердилы Иваньковича. Благодаря стараниям Твердилы и его единомышленников псковские бояре открыли ворота ливонцам, страшась того, что если немцы войдут в Псков силой, то устроят в городе погром.
        Опираясь на ливонцев и дружину Ярослава Владимировича, Твердило объявил себя псковским посадником, а тысяцким назначил своего шурина Дементия Лыко.
        В Кроме, псковском детинце, расположился отряд ливонцев в шестьдесят человек во главе с двумя рыцарями, Клаусом Воверайтом и Альбертом Венком. Здесь же, в каменном тереме близ Троицкого собора, поселился Ярослав Владимирович со своей челядью и гриднями. Всего в окружении князя Ярослава находилось около сотни слуг и воинов.
        Твердило и его близкие друзья тоже вооружили пешую дружину в полторы сотни человек, чтобы охранять главные городские ворота и внешнюю бревенчатую стену, протянувшуюся почти на полторы версты от реки Великой до ее притока речки Псковы. Обнесенный каменными стенами и башнями Кром должны были стеречь дружинники князя Ярослава и немецкие кнехты.
        Ливонское войско ушло к своим пределам, спустя четыре дня после взятия Пскова.
        Немцы и посадник Твердило, желая расположить к себе псковичей, снизили налоги, отпустили пленных по домам, а также позволили для разрешения различных ссор и торговых склок обращаться не к мытным старостам на торгу, но напрямик к посаднику и к Ярославу Владимировичу.
        Глава шестая
        Копорье
        Приятеля Степана Колтыги, к которому уехал из Новгорода Бедослав, звали Пятункой Евсеичем. Он был пятым ребенком в семье, за что и получил имя Пятунка. Жил Пятунка Евсеич в селе Глядены на берегу реки Оредеж. Отсюда до Новгорода было примерно полсотни верст, к северу от села Глядены верстах в тридцати протекала река Нева, впадающая в холодное Варяжское море.
        В этих краях испокон веку проживала чудь, небольшой лесной народец, соседствуя с другими лесными племенами, эстами, карелами и ижорой. Новгородцы, давным-давно захватившие земли вокруг Ладожского озера и близ устья Невы до самого морского побережья, насаждали среди лесных племен православие, вели с ними меновую торговлю и облагали данью.
        С некоторых пор на земли карелов со стороны Ботнического залива стали проникать свеи, покорившие финские племена сумь и емь. А на приморских землях эстов обосновались датчане, основавшие там город Ревель. Русичи называли этот датский город-порт Колыванью. Датчане всеми способами пытались расширить свои владения в Эстляндии за счет новгородских земель, лежащих между Чудским озером и берегом моря. Ради этого датчане пошли на военный союз с Ливонским орденом, поскольку собственных сил для противостояния с Новгородом им явно не хватало.
        Село Глядены лежало на холме над рекой, отсюда с высоты были далеко видны все окрестные луга и перелески. Когда-то новгородцы держали тут сторожевой отряд в небольшом укрепленном остроге, еще в пору завоевания здешних чудских земель. С той поры возникшее на этом месте село получило название Глядены, от слова «глядеть».
        Пятунка Евсеич жил со своей семьей не в самом селе, а неподалеку, на займище. Так назывались общинные угодья, выкупленные у общины кем-то из смердов или взятые в аренду любым пришлым человеком. Пятунка был родом из Новгорода, из купеческой семьи. На селе он осел, поскольку занимался разведением лошадей для войска и тягловых работ. Поначалу вместе с Пятункой занимался этим делом и Степан Колтыга. Со временем Степан вернулся в Новгород, женился там и занялся извозом, но связей с Пятункой он не порывал, то и дело покупая у него лошадей и выискивая других покупателей из бояр и купцов. Лошади, как и ладьи, ценились в Новгороде очень высоко.
        Хотя Пятунка Евсеич бывал в Новгороде нечасто, тем не менее и он слышал про лихого ушкуйника Кривушу.
        - Отважный ты молодец, коль самого Кривушу в схватке прикончил! - восхитился Пятунка Евсеич, прочитав берестяную грамотку, в которой Степан Колтыга просил его приютить на какое-то время Бедослава в своем доме. Эту грамотку Бедослав сам и вручил Пятунке, добравшись до его подворья.
        Пятунка Евсеич определил Бедослава в пастухи, дабы тот не чувствовал себя нахлебником в чужом доме. Кроме этого в хозяйстве Пятунки было немало и плотницкой работы, так как конюшни, амбары, клети и загоны для лошадей были срублены из дерева.
        Семья у Пятунки Евсеича была большая, жена нарожала ему семерых детей. Двое старших сыновей были главными помощниками Пятунки в уходе за лошадьми.
        На подворье у Пятунки жил еще кузнец Онисим, бывший холоп. Пятунка выкупил Онисима из неволи и взял к себе, понимая, что в его лошадном хозяйстве без кузнеца никак не обойтись.
        Бедослав с самого начала пришелся по нраву Пятунке Евсеичу и всем его домочадцам, даже молчун Онисим и тот становился разговорчивее в присутствии Бедослава.
        - Хочу предостеречь тебя, друже, - обмолвился как-то наедине с Бедославом Пятунка Евсеич. - Сподвижники у покойного Кривуши дюже отчаянные и злопамятные. Эти злыдни все села и погосты обшарят вокруг Новгорода, в каждую щель нос сунут, но рано или поздно они до тебя доберутся, молодец. Я тебя не гоню, ибо зима уже на носу, но по весне тебе лучше убраться отсюда куда-нибудь подальше.
        - Не могу я уйти далеко от Новгорода, любимая женщина там у меня осталась, - сказал на это Бедослав. - Знаю, ждет она меня. Без нее мне и белый свет не мил!
        - Так в чем же дело! Забирай с собой свою красавицу и бегите вместе хоть в Подвинье, хоть в Поднепровье, - сказал Пятунка Евсеич. - Русь велика! Найдется где-нибудь и для вас укромный уголок. Токмо в суздальскую и рязанскую земли не ходите, впусте там все лежит после татарского нашествия.
        - Что ж, перезимую среди здешних лесов, а весной уговорю Василису двинуться со мной в дальний путь, - почесав в раздумье голову, промолвил Бедослав.
        Однако вместе с первым снегом и первыми заморозками на жителей села Глядены свалилась нежданная напасть. В пятнадцати верстах к северу от их селения ливонские рыцари захватили Копорский погост, куда свозили дань чудские и ижорские князьки. На месте сожженного новгородского погоста немцы принялись возводить бревенчатую крепость. В этом дерзком вторжении вместе с ливонцами участвовали и датские крестоносцы.
        На строительство крепости ливонцы сгоняли чудь и русичей из окрестных сел и деревенек, кто наотрез отказывался, того безжалостно убивали. Кроме этого, крестоносцы отнимали у смердов лошадей, скот, съестные припасы и любое железо, годное для изготовления оружия.
        В Гляденах стали появляться группами и в одиночку беженцы из северных волостей, спасаясь от грабежей и притеснений крестоносцев. Кто-то задерживался в Гляденах на несколько дней, кто-то после краткой передышки следовал дальше на юго-запад в сторону Новгорода и озера Ильмень. Гляденские вольные смерды проводили в тревоге дни и ночи, наслушавшись рассказов беженцев о жестокостях и насилиях данов и ливонцев.
        В середине декабря крестоносцы нагрянули и в Глядены. Ливонцев было около двух сотен, из них примерно полсотни верхом на конях, остальные пешцы. Немцы грубо врывались в дома, выискивая среди смердов прежде всего плотников и кузнецов. Добрались непрошеные гости с красными крестами на белых плащах и до займища Пятунки Евсеича.
        Бедослав не стал отпираться, что смыслен в плотницком деле. Его вместе с Онисимом немецкий военачальник с орлиным носом и длинными до плеч светлыми волосами присоединил к двум десяткам гляденских мужиков, которых немцы гнали за собой. Еще ливонцам понравились кони Пятунки Евсеича, они бесцеремонно забрали у него троих жеребцов и пять кобыл.
        Шагая по заснеженной лесной дороге в кучке таких же невольников, окруженных немецкими кнехтами, Бедослав с печалью сознавал, что он не просто еще дальше удаляется от Василисы, но движется навстречу опасной неизвестности.
        «Похоже, мое имя сыграло со мной злую шутку, навлекая на меня тяжкие напасти одну за другой!» - размышлял Бедослав, закрывая лицо рукавицей от холодного встречного ветра.

* * *
        Немецкого военачальника с орлиным носом звали Карл фон Ауэрбах. Он неплохо разговаривал по-русски, поскольку был дружен с Ярославом Владимировичем. Это был сорокалетний рыцарь, прошедший обряд посвящения в духовное братство Ливонского ордена. По предложению дорпатского епископа, ландмейстер ливонцев Андреас фон Фельбен назначил Карла фон Ауэрбаха комтуром строящейся Копорской крепости, которой надлежало охранять новую границу владений датчан и Ордена. От старой границы ливонцы и даны продвинулись в глубь новгородских земель на целых десять верст.
        Комтуров в Ливонском ордене было больше двадцати, они управляли укрепленными замками и городами. По сути, это были начальники гарнизонов и главные орденские судьи на местах. Главный комтур был третьим по важности лицом после ландмейстера и маршала, он управлял городом Венден, где находилась резиденция главы Ливонского ордена.
        Крепость Копорье возвышалась на холме, господствуя над низиной, где пролегали две дороги, идущие от морского побережья к Ладоге и Новгороду. Бревенчатые стены крепости были почти достроены, образуя в плане вытянутый треугольник, одна сторона которого была обращена к одноименному новгородскому погосту, прилепившемуся к северо-западному подножию холма. Две другие стороны протянулись по краю отвесного обрыва, это были южная и восточная стены крепости, идущие под острым углом от северной стены и соединившиеся возле угловой башни, образующей некую вершину этого треугольника. Другая башня возвышалась на стыке северной и южной стен, третья - на стыке северной стены с восточной. Эта третья башня была сложена из камня, в ней находился единственный проезд в крепость.
        Внутри крепостных стен все жилые постройки также были из дерева, кроме католического храма, прямоугольный остов которого ливонские зодчие из Риги и Вендена возводили из белого известняка и желтого песчаника. Камень для строительства подвозили на санях из двух каменоломен, расположенных в нескольких верстах от Копорья.
        Всех согнанных на строительство крепости работников немцы разделили на четыре отряда. В самом большом из этих четырех отрядов было около семидесяти русских смердов, на них была возложена задача возводить из бревен крепостные стены и две угловые башни. Воротную каменную башню, как и храм, возводили немецкие каменщики.
        В другом отряде, состоящем примерно из полусотни работников, чуди было больше, чем русичей. Этот отряд занимался валкой деревьев в лесу и доставкой уже готовых бревен к крепости. Бревна подвозили волоком, используя тягловую силу лошадей.
        Самая тяжелая работа была в каменоломнях, там тоже трудились в основном чудины, а русичей было мало.
        Наконец, самый маленький отряд подневольных работников, состоящий из тридцати человек, был занят на возведении построек внутри крепости. В этом отряде были собраны самые умелые плотники из русичей, а также кузнецы, которые были заняты изготовлением гвоздей, железных скоб, клиньев, топоров и пил.
        Руководил этим отрядом датчанин Гутторм, хорошо говоривший по-русски, так как он часто бывал в Новгороде и Пскове по торговым делам.
        Под начало Гутторма угодили и Бедослав с Онисимом.
        На ночь немцы загоняли всех работников в два больших неотапливаемых амбара, возведенных внутри крепостных стен рядом с конюшнями. Утром невольников кормили кашей и ржаным хлебом, затем распределяли по отрядам и отправляли на работу, которая длилась без передышек до наступления сумерек. Вечером работников еще раз кормили опять же кашей, давали вдоволь воды и медовой сыты, после чего запирали в амбарах до рассвета.
        Кто получал увечье на работе, того отводили к лекарю-дану, который лечил пострадавшего. Если увечье требовало длительного лечения, тогда немцы отпускали этого работника на все четыре стороны. Если пострадавшему длительного лечения не требовалось, то его переводили на более легкую работу.
        Вместе с мужчинами-невольниками в крепости пребывали и женщины-невольницы, их было около сорока. Они готовили пищу работникам, растапливали бани в дни отдыха, латали невольникам одежду. Помимо этого, самые молодые из невольниц были вынуждены ублажать немецких и датских рыцарей на ложе. Тех из женщин, кто бурно протестовал против этого, отдавали на потеху наемникам-кнехтам.
        Среди наемников было немало эстов, что жили на подвластной Новгороду земле, но переметнулись на сторону ливонцев, перейдя из православия в католичество. Эти наемники-эсты служили надсмотрщиками при невольниках, оруженосцами и конюхами при немецких и датских рыцарях, несли стражу на стенах крепости. Кроме этого, наемники-эсты занимались поимкой беглых невольников. В этом деле они были поистине незаменимы для ливонцев, так как хорошо знали здешние места и умели ориентироваться в глухом лесу при любой погоде.
        Когда Копорская крепость только-только начинала обретать контуры укрепленного поселения на холме, тогда побегов среди невольников и невольниц было очень много. Первое время немцы содержали работников и женщин в землянках и шалашах, откуда при желании вполне можно было ускользнуть в темное время суток. Немцам не хватало стражников, поскольку большая часть их воинов рыскала по соседним деревням, сгоняя местных жителей на постройку крепости. К тому же в осеннем лесу затеряться было намного легче, чем в зимних, занесенных снегом дебрях.
        С наступлением холодов побегов среди невольников стало намного меньше. Этому же способствовало и то, что работников теперь запирали на ночь в прочные амбары без окон и щелей. Невольницы ютились в двух больших курных избах, крытых березовой корой, где они спали вповалку на полу.

* * *
        Однажды вечером Бедослава пригласил к себе на ужин сам комтур Ауэрбах.
        Наемники-эсты привели Бедослава в единственный двухъярусный терем внутри крепости, где размещался начальник здешнего ливонского гарнизона со своими слугами и телохранителями. Перед этим эсты сводили Бедослава в баню, там же ему выдали новую чистую одежду, немец-цирюльник сбрил у плотника усы и бороду, осмотрел его волосы на наличие вшей.
        Поскольку цирюльник разговаривал с Бедославом по-русски, плотник позволил себе пошутить, расставаясь с ним:
        - Похоже, герр Якоб, меня сегодня посвятят в рыцари.
        Румяный цирюльник усмехнулся и похлопал Бедослава по плечу:
        - Благоволение к тебе комтура Ауэрбаха есть неслыханная удача для тебя! Воспользуйся этим, парень!
        В трапезной Бедослав оказался за одним столом с грозным комтуром, который излучал какое-то странное добродушие. Это сразу насторожило Бедослава. Он без колебаний принялся за мясную похлебку, поставленную перед ним молодой служанкой в длинном славянском платье, с длинной русой косой и расшитой повязкой на челе. Хлебая деревянной ложкой обжигающее сытное варево, Бедослав краем глаза наблюдал за имовитым немцем.
        Комтур был одет в черный бархатный кафтан, расшитый серебряными нитями. В отличие от русских и половецких кафтанов, этот немецкий был более короток, надевался через голову и имел рукава, подбитые мягкой тафтой. На груди у комтура лежала массивная золотая цепь с несколькими темно-красными рубинами.
        На лице комтура с морщинами на лбу и в уголках глаз была печать величавого спокойствия. Он лениво ковырял серебряной узкой ложкой в тарелке гречневую кашу с изюмом и столь же медлительно жевал, то и дело поднося ложку с кашей ко рту.
        Бедослав уже почти доел свой суп, когда комтур обратился к нему с вопросом:
        - Мне сказали, что ты участвовал в обороне Торжка от татар. Так ли это?
        Бедослав удивленно поднял голову и встретился взглядом с холодными голубыми глазами Карла фон Ауэрбаха.
        - Это правда, монсеньор, - ответил Бедослав и вновь склонился над глиняной тарелкой.
        - Значит, ты видел вблизи татарское войско и имеешь представление о военной тактике этих кочевых варваров, - вновь произнес комтур, не спуская с Бедослава своих внимательных глаз. - Поведай мне, каковы татары в сражении и при штурме укреплений, как они вооружены, на какие боевые единицы подразделяются, много ли их.
        - Татар очень много! Их несметные полчища! - промолвил Бедослав, облизав ложку. - Сидя на крепостной стене Торжка, ратники из моей сотни несколько раз пытались пересчитывать воинов хана Батыги, благо с высоты обзор был большой, но всякий раз сбивались. Татары все конные, на одном месте они не стоят, все время передвигаются то туда, то сюда. Пересчитывать этих нехристей дело весьма непростое. Мы пробовали считать татарву по их боевым знаменам, у них каждая сотня и каждая тысяча имеет отдельное знамя в виде узких длинных полотнищ с прикрепленными к ним конскими хвостами. Так выходило, что Торжок осаждала орда примерно из двадцати тысяч татарских всадников.
        - Но ведь это было не все татарское войско, верно? - заметил комтур, отодвинув от себя тарелку с кашей. - Где находились прочие отряды татар?
        - Они были везде и всюду! - сказал Бедослав, откинувшись на спинку стула. - Главная татарская орда ушла к реке Мологе, разыскивая затаившуюся в тамошних лесах суздальскую рать во главе с Юрием Всеволодовичем. Прочие отряды нехристей в ту же пору осаждали Тверь, Ярославль, Кострому и Галич Мерский. Еще одна орда нехристей к Торжку подвалила…
        - Каковы же татары в сече? - допытывался комтур. - Какое у них вооружение?
        - Как бьются татары в открытом поле, этого я не видел, - проговорил Бедослав, - но о том, как эти злыдни узкоглазые Торжок штурмовали, поведать могу. У татар очень много осадных машин, которые швыряют в осажденных камни и горшки с негасимым огнем.
        - Что за огонь такой? - удивился горбоносый комтур. - Из сырой нефти, что ли?
        - Не знаю, из какой хрени его варганят, токмо водой такой огонь не залить, - ответил Бедослав. - От воды этот огонь лишь сильнее вспыхивает и начинает разбрызгивать в разные стороны раскаленные искры, которые легко прожигают человека насквозь. Я сам это видел. Единственный верный способ загасить такое пламя - это засыпать его песком или землей.
        - Татары, наверно, очень быстро сожгли деревянные стены Торжка, так? - любопытствовал комтур, опершись локтями на стол и не обращая внимания на яства, которые поставила перед ним юная служанка.
        - Нехристи пытались, конечно, поджечь стены и камнями их пробить старались, да все было без толку, - усмехнулся Бедослав. - По совету бывалых людей, новоторы облили стены и башни водой, которая застыла на морозе. Дело-то было в феврале. Негасимый огонь не смог прожечь толстую наледь на стенах Торжка, а камни отскакивали ото льда, как горох.
        - Хитро! - улыбнулся комтур и потянулся к чаше на тонкой ножке. - Рассказывай дальше, приятель.
        Бедослав принялся рассказывать о том, как татарские полчища несколько дней подряд непрерывно ходили на штурм Торжка то с одной стороны, то сразу с трех сторон одновременно.
        - Идя на приступ с длинными лестницами, нехристи гонят перед собой пленников, прикрываясь ими, как щитом, - молвил Бедослав, все больше мрачнея от тяжести пережитого им при обороне Торжка. - Не у всякого воина поднимется рука разить своих же, но нам приходилось это делать. Иначе Торжок был бы взят нехристями очень быстро. Татары всегда нападают скопом, лезут на стены волна за волной, как одержимые. Рубишь и колешь этих нехристей с утра до вечера, а их меньше не становится! От стрел же татарских спасу никакого нет. Луки татарские бьют на четыреста шагов и дальше. Стреляют нехристи удивительно метко.
        Комтур поинтересовался у Бедослава, как ему удалось спастись, ведь татары все-таки разорили Торжок дотла?
        - Когда стало ясно, что подмога из Новгорода не придет, воевода Руфим Бусыга предложил прорываться ночью из города в леса, - ответил Бедослав, уплетая пирожок с медом. - Не все из воевод поддержали Бусыгу. Однако многие ратники и даже женщины из знати заявили о своей готовности вырваться из осажденного Торжка. Таких желающих набралось около восьми сотен. Ну и я тоже решил попытать счастья. Бусыгу я давно знаю, он - воитель отменный! Вышли мы из города после полуночи и с боем прорвались к лесу на Поклонной горе, затем по льду реки Таложенки ушли в сторону озера Селигер. Татары преследовали нас полдня, но их кони вязли в снегу, и нехристи отстали. У озера Селигер отряд Бусыги распался: кто-то двинулся к Торопцу, кто-то - в Русу. Я присоединился к тем, кто подался в Новгород.
        - Ты не робкого десятка, Бедослав. - Суровый комтур впервые назвал плотника по имени. - Это похвально! Ты достоин более высокой судьбы. Задумайся над этим. Русь обречена на порабощение. Татар уже не остановить. Два года тому назад татары опустошили рязанские и суздальские земли, ныне эти кочевники бесчинствуют в Южной Руси. В прошлом месяце пал Киев.
        Бедослав невольно вздрогнул, услышав это.
        - Куда направит свои дальнейшие удары орда Батыя, неизвестно, но можно не сомневаться, что с завоеванных русских и половецких земель татары никуда не уйдут, - невозмутимо продолжил комтур. - Все, что татары не успели разорить на севере Руси, возьмет под свою власть Ливонский орден. Когда растает снег, войско Ордена при поддержке данов захватит Новгород, Ладогу и Русу. Я полагаю, для новгородцев и псковичей лучше находиться под властью братьев-христиан, чем терпеть иго безбожных татар.
        В конце беседы комтур повелел Бедославу встретиться с монахом Ансельмом, который пишет летописную историю Ливонского ордена.
        - Я думаю, брату Ансельму будет интересно послушать о бесчинствах татар под Торжком, - сказал комтур. - Возможно, брат Ансельм вставит что-то в свою хронику после рассказанного тобой, Бедослав.
        Монах Ансельм жил в одном тереме с комтуром. Ему были выделены две комнаты на первом этаже рядом с помещением для слуг комтура.
        После ужина оруженосец комтура проводил Бедослава к монаху-летописцу.
        Ансельм говорил по-русски гораздо хуже комтура, поэтому Бедославу приходилось по нескольку раз повторять ему одно и то же. В результате их беседа затянулась допоздна. Ансельм договорился с комтуром, что Бедослава на несколько дней освободят от строительных работ. Монах решил поместить описание татар и осаду ими Торжка в свою хронику, которую он писал на латинском языке.
        На другой день с утра Бедослав опять оказался в покоях Ансельма, где он сначала разделил с ним утреннюю трапезу, а потом долго отвечал на дотошные расспросы монаха, которому были интересны любые подробности, касающиеся татар.
        - Новгородцы должны считать величайшим благом то, что Ливонский орден готов взять их под свою защиту от татарской угрозы, - сказал Ансельм, раскладывая на столе письменные принадлежности. - Не понимаю, почему новгородцы так противятся проникновению ливонцев на свои земли. Ведь если вместо орденских братьев к ним вторгнутся татары, их участь будет ужасна. В Новгороде никогда не бывало порядка из-за боярских склок, лишь сильная рука способна прекратить эти новгородские беспорядки. И рука эта протянется к Новгороду со стороны Ордена.
        - Новгородцы никогда не потерпят над собой чужеземного владычества, - заметил Бедослав, глядя, как монах усаживается за столом, собираясь что-то записывать в толстую книгу в кожаном переплете.
        - Псковичи заявляли то же самое много раз, - невозмутимо отозвался Ансельм, - однако ныне их город находится под властью Ордена. Причем братья-рыцари взяли Псков без боя, не пролив ни капли христианской крови.
        - Это потому, что изменники открыли ливонцам ворота Пскова, - жестко вымолвил Бедослав.
        - Нет, сын мой. - Ансельм взглянул на Бедослава проникновенным взглядом. - Просто разум победил в псковитянах тупое упрямство. Я знаю, во Пскове еще много недовольных тем, что в тамошней крепости стоит ливонский гарнизон. Со временем жители Пскова поймут, насколько спокойнее их жизнь под властью Ордена. Время есть самый мудрый и беспристрастный судья.
        Бедослав ожидал, что в скором времени к Копорской крепости подступит войско новгородцев. Однако зима была уже на исходе, а новгородская рать у Копорья так и не появилась. И это несмотря на то, что ливонцы постоянно рыскали по владениям Новгорода, отнимая у смердов лошадей и съестные припасы. Все награбленное ливонцы свозили в Копорье, сюда же они пригоняли и невольников.
        «О чем там думают бояре и купцы новгородские?! - ломал голову Бедослав. - Немцы беспрепятственно выстроили крепость на новгородской земле, шастают по нашим волостям, как у себя дома! Смердов в невольников обращают, жен и дочерей наших умыкают! А знать новгородская даже не чешется! Иль там опять свара идет?»
        Глава седьмая
        И один в поле воин
        Бедослав все чаще стал задумываться о побеге, благо он теперь мог свободно передвигаться по крепости. Пользуясь расположением комтура Ауэрбаха и мэтра Гутторма, Бедослав стал старшим в артели плотников, которая занималась внутренней отделкой уже построенных домов. Эта артель жила отдельно от прочих невольников в небольшом домишке, сложенном из бревен. Стражники к этой плотницкой артели приставлены не были, так как артельщики и без того все время были на виду, а за пределы крепостных стен они не выходили.
        Бедослав старался измыслить подходящий предлог, чтобы выйти из крепости хотя бы на полдня, тогда он попытался бы улизнуть в лес. Но ничего стоящего и не вызывающего подозрений ему не приходило в голову. Пытаться перебраться через крепостную стену Бедослав и не помышлял: он видел, что стража на стенах и башнях дежурит днем и ночью.
        И вот однажды удача улыбнулась Бедославу.
        В тот день он был занят постройкой голубятни на чердаке терема, в котором жил комтур Ауэрбах. Выглянув в чердачное окно, Бедослав увидел с высоты, как в крепость въехал верхом на коне очередной гонец. Посланцы из Вендена и Дорпата прибывали с письмами к комтуру Ауэрбаху три-четыре раза в месяц. К этому в крепости все уже давно привыкли.
        Но на этот раз гонец, доставивший послание, оказался сильно навеселе. Видимо, по пути он задержался в какой-то деревне, где его и угостили медовухой. Комтур Ауэрбах накричал на гонца и прогнал его с глаз долой, велев ему проспаться. Гонец завалился спать в комнате, где Бедослав складывал свои инструменты и обрезки досок в конце рабочего дня. Это было неотапливаемое помещение на втором ярусе терема.
        Увидев спящего гонца на мешках со стружкой, Бедославу вдруг пришла в голову отчаянная мысль. Он уже знал распорядок смены караула у ворот крепости, вот-вот полуденную стражу должна была сменить стража вечерняя. То есть вновь заступившие в наряд стражники не видели в лицо приехавшего гонца.
        Задушив гонца веревочной петлей, Бедослав уволок его бездыханное тело на чердак. Там он снял с мертвеца одежду и теплые сапоги, переоделся в немецкое платье, живо спустился вниз. Слуги комтура не обратили на переодетого Бедослава никакого внимания. Чтобы оставаться неузнанным, Бедослав нахлобучил шапку на самые глаза и укутался плащом до самого подбородка.
        Выйдя из терема, Бедослав спокойно подошел к коновязи, отвязал гнедую лошадь, на которой прибыл гонец, и вскочил в седло. На его счастье, площадь перед теремом оказалась пуста. Бедослав завернул за каменный храм, кровлю которого в этот момент зодчие покрывали тонкими свинцовыми листами. Избрав самое малолюдное направление движения вдоль северной крепостной стены, Бедослав неспешной рысцой подъехал к выходу из крепости.
        У распахнутых ворот Бедослава остановили четверо кнехтов в легких шлемах, с копьями в руках. В толстых подбитых мехом фуфайках и шерстяных плащах стражники выглядели неповоротливыми.
        Один из стражей схватил гнедую кобылу за узду и потребовал у Бедослава назвать пароль. Стражник говорил по-немецки, но Бедослав все же уловил суть его требования. Живя больше трех месяцев среди немцев, он изрядно поднаторел в немецком языке.
        Пароль Бедославу был неизвестен, но и на этот случай у него была припасена хитрая задумка. Еще подъезжая к воротам, Бедослав набил себе полный рот хлебным мякишем. Отвечая стражнику по-немецки, Бедослав не говорил, а издавал нечленораздельное мычанье, делая при этом вид, что он старается поскорее прожевать свою пищу.
        Стражник дважды переспросил Бедослава и оба раза слышал в ответ непонятную тарабарщину.
        Трое других стражников со смехом взирали на Бедослава, который также изображал, что он еще и немного во хмелю. Обмениваясь шутливыми репликами, стражники махали руками своему строгому товарищу, призывая его не цепляться понапрасну к посыльному самого комтура Ауэрбаха.
        - Пропусти же его, Берд! - воскликнул один из кнехтов. - Молодец явно спешит. Видишь, он даже не успел толком поесть.
        Берд отступил в сторону, жестом веля Бедославу проезжать через воротный проем.
        Бедослав не заставил себя ждать. Пришпорив лошадь, он птицей вылетел из крепости на заснеженную равнину и галопом помчался по узкой дороге к заросшему лесом холму, за которым была дорожная развилка. Ему нужно было ускакать как можно дальше, покуда в крепости не спохватились и не выслали за ним погоню.

* * *
        В деревне Маханово Бедослав обменял у одного из смердов немецкий плащ и шапку на славянское корзно и теплый собачий треух. Ему не хотелось въезжать в Новгород в ливонской одежде, дабы не привлекать к себе внимание. До Новгорода Бедослав добрался за сутки, проведя ночь в деревеньке Заимка, затерянной в глухом бору.
        Небольшое сельцо было переполнено беженцами, искавшими здесь спасения от безжалостных ливонцев, рыскающих к северу отсюда близ верховьев реки Оредеж.
        Степан Колтыга от изумления открыл рот, когда увидел во дворе своего дома Бедослава, слезающего с гнедой кобылицы, укрытой красной попоной с черными немецкими орлами.
        - Здрав будь, друже! - воскликнул Бедослав, снимая с головы собачий треух. - Иль не узнаешь меня?
        - Ну, здравствуй, брат! - Степан спустился с крыльца и крепко обнял Бедослава. - Жив, слава Богу! А мы с женой уже не знали, что и думать. Пятунка поведал нам, что ливонцы пленили тебя и увели на постройку Копорской крепости. - Степан оглядел Бедослава с головы до ног. - Отпустили тебя немцы иль сам убег от них?
        - Сам убег, - ответил Бедослав. - Подневольное житье не по мне!
        - Лошадь ты совсем заморил, - заметил Степан Бедославу. - Небось скакал без передышки.
        - Замучился я с этой клячей! - сердито проговорил Бедослав. - По-русски она не понимает, а погонять ее на немецком языке у меня никак не получается. Хочу продать ее тебе, Степан. Купишь?
        - Куплю, отчего не купить, - согласился Степан. - Идем в дом, обсудим это дело за чаркой хмельного меда. Заодно расскажешь про свое житье-бытье в немецкой неволе.
        Марфа накрыла на стол, охая и удивляясь внезапному появлению Бедослава, от которого четыре месяца не было ни слуху ни духу.
        - Я вижу, ты на сносях, голубушка! - Бедослав ласково приобнял покрасневшую Марфу за плечи. - Сыночка ожидаешь или дочку?
        - Повитухи молвят, что вроде как сын у меня должен родиться, - смущенно проговорила Марфа, - но я и дочери буду рада.
        - А мне дочь не нужна! - с показной суровостью произнес появившийся в дверях Степан, отводивший гнедую в конюшню. - Мне нужен сын-наследник! Я уже и имя сыну придумал.
        - Назови сына Бедославом, не пожалеешь, - насмешливо подковырнул приятеля Бедослав. - Я вот через многие опасности прошел и до сих пор жив-здоров!
        - Нет уж, мил-человек, я лучше назову сына Задохвостом, чем Бедославом, - в тон другу ответил Степан.
        Сидя за столом и угощаясь квашеной капустой и моченой брусникой, Бедослав завел речь о Василисе. Где она и как поживает?
        Заметив, как Степан и Марфа обменялись тревожным взглядом, Бедослав перестал жевать и нахмурился.
        - Что я могу тебе сказать, друже, - завздыхал Степан, жестом повелев Марфе удалиться к себе на женскую половину. - Нечем мне тебя порадовать. По слухам, Василиса вышла замуж за купца Якова Катыря и живет теперь где-то за городом. Об этом мне поведал брат Василисы.
        - Вот злыдень! - Бедослав грохнул по столу кулаком. - Наверняка он силком выдал Василису за этого прохвоста Яшку Катыря! Я разыщу Василису и сам спрошу у нее, по своей ли воле она пошла за этого купчишку.
        - Не вздумай, брат! - Степан схватил Бедослава за руку. - На тебе кровь ушкуйника Кривуши, который доводился двоюродным братом Якову Катырю. Челядинцы и друзья-ушкуйники Катыря ищут тебя повсюду, а коль найдут - голову снимут! Спасаться тебе надо, друже!
        - Двум смертям не бывать, а одной не миновать! - отмахнулся Бедослав. - Все едино мне нужно повидать Василису, а уж потом бегством спасаться. Где загородное сельцо Катыря?
        Бедослав пытливо заглянул в глаза Степану.
        - Не ведаю, брат, - раздраженно ответил Степан. - А коль и знал бы, все равно не сказал бы!
        - Ясно! - промолвил Бедослав и залпом допил квас в своей кружке. Затем он встал из-за стола с решительным лицом. - Я ухожу, Степан. Не хочу, чтобы у вас с Марфой из-за меня неприятности были. Бог даст, еще свидимся!
        Степан отсчитал Бедославу двадцать гривен серебром за гнедую лошадь. Бедослав ушел не через ворота, а пробрался огородами в глухой переулок, выходивший к высокому берегу Волхова.
        Вечером того же дня Бедослав подкараулил Лукерью, когда та отправилась на вечернее богослужение в ближайшую церковь. Вынырнув из-за угла дома, Бедослав будто ненароком толкнул Лукерью в плечо, проходя мимо.
        - Полегче, медведь! - огрызнулась на него бойкая на язык Лукерья. - Смотри, куда прешь! Деревенщина!
        Бедослав обернулся и сдвинул шапку на затылок.
        - Здравствуй, красавица! - с улыбкой произнес он. - Помнишь еще меня?
        Лукерья изумленно ахнула. В следующий миг она взяла Бедослава за руку и утянула его в ближайший пустынный переулок.
        - К Василисе идешь? - спросила Лукерья, заглянув Бедославу в очи. Они остановились возле высокого тына. - Не ходи! Нету Василисы в Новгороде.
        - Где же она? - спросил Бедослав.
        - На загородном подворье у купца Якова Катыря, - ответила Лукерья, то и дело поглядывая в сторону многолюдной улицы. - Иван Мелентьевич силком отдал Василису Катырю в наложницы. За такую услугу Яшка Катырь отсыпал Ивану полсотни серебряных монет. Иван иногда захаживает ко мне по старой памяти, когда моего мужа дома нету. Похвалялся Иван, что выдал сестру за богатого человека, а то, что Яков не люб Василисе, это его нисколько не заботит. Дочку Василисы Иван при себе держит, по его словам, чтобы Василиса поскорее привыкала к своему новому супругу. - Лукерья понизила голос, приблизившись вплотную к Бедославу. - Однажды Иван был во хмелю и проговорился, что строптивую Василису Яков всякий раз веревками к кровати привязывает, когда совокупиться с нею хочет. Иной раз Яков сечет Василису плетью за ее непокорность. Еще Иван проболтался, что Яков Катырь и родня его рассчитаться с тобой хотят, Бедослав, за то, что ты убил Кривушу. Бежать тебе нужно из Новгорода и поживее!
        - Скажи-ка, Луша, где находится загородное подворье Яшки Катыря, - сказал Бедослав. - Хочу вызволить Василису из неволи и бежать отсюда вместе с нею.
        - С ума ты спрыгнул, что ли! - Лукерья всплеснула руками. - Что ты сможешь сделать в одиночку?! У Катыря дворовых людей человек десять, ежели не больше. Опять же дружки покойного Кривуши часто к нему на подворье наведываются. А эти злыдни всегда ходят с ножами да кистенями! Уходи, Бедослав, один.
        - Не могу, Луша. - Бедослав помотал головой. - Без Василисы мне и жизнь не в жизнь!
        - Один в поле не воин, - стояла на своем Лукерья. - Сам погибнешь и Василису из беды не вызволишь.
        - Бывает, что и один в поле воин, коль беда припрет к стенке, - промолвил Бедослав. - Терять мне нечего: у меня же ни кола, ни двора. Одна радость в жизни - Василиса. За нее, родимую, и голову сложить не жалко.
        - Дорогу на Суходол знаешь? - после краткого раздумья проговорила Лукерья, не глядя на Бедослава. - Так вот, не доезжая до Суходола три версты, будет отвороток от большой дороги. По нему-то и доберешься до подворья Якова Катыря. Место там глухое, кругом лес и овраги. Недаром дворище Катыря люди за глаза называют Разбойничьим гнездом.
        - Это хорошо, что там глухомань, - сказал Бедослав с некой зловещей интонацией в голосе. - Мне легче будет подкрасться. Не беспокойся, Луша, я скользкий, как уж. Меня голыми руками не возьмешь!
        - Желаю тебе удачи, Бедослав! - промолвила Лукерья, делая несколько шагов в сторону улицы, ведущей к церкви. Она чуть задержалась на месте, не спуская глаз с Бедослава, словно желая что-то сказать ему, но не решаясь это сделать.
        Наконец Лукерья удалилась, еще раз оглянувшись и помахав Бедославу рукой перед тем, как скрыться за поворотом.

* * *
        На другой день Бедослав пришел на торжище к знакомому оружейнику Листрату.
        Глядя на то, как Бедослав перебирает мечи и кинжалы, разложенные на широком прилавке под дощатым навесом, Листрат осторожно поинтересовался:
        - В ушкуйники решил податься иль в гридни боярские? Неужто ремесло плотницкое тебе опостылело, друже?
        - Да так, поквитаться надо кое с кем, - туманно ответил Бедослав. - Сколько просишь вот за этот меч?
        Бедослав примерил в руке длинный узкий клинок из голубоватой стали, с рукоятью из червленого железа.
        - Тебе уступлю за двенадцать гривен серебром, - сказал Листрат. - Тройной закалки меч, не из кричного железа, но из добротной стали. Хоть камень им руби, не погнется и не сломается!
        - Беру! - Бедослав отсчитал торговцу дюжину тонких серебряных брусочков, которые заменяют в Новгороде деньги.
        - Я слышал, ты ушкуйника Кривушу порешил в потасовке, - тихо промолвил Листрат, подавая Бедославу ножны для меча. - Шайка Кривуши зуб на тебя имеет, приятель. Так что остерегайся! Эти головорезы зиму коротают на Черной протоке, это на другой стороне Волхова, близ Людина конца. Там они и ушкуи свои чинят, и паруса латают.
        - Благодарю, друже! - Бедослав похлопал Листрата по плечу. - Буду иметь это в виду.
        Февраль был на исходе. Солнце припекало почти по-весеннему, под его жаркими лучами снег оседал и подтаивал. На дорогах под копытами лошадей и полозьями саней подтаявший снег превращался в рыхлую серую кашу.
        Бедослав вышел из Новгорода утром и полдня шел на север по Суходольской дороге. Пройдя больше пятнадцати верст, Бедослав столкнулся с целым потоком беженцев, которые кто верхом, кто на санях спешили в сторону Новгорода и Русы.
        - Эй, друг, не ходи в Суходол, ливонцы там бесчинствуют! - кричали беженцы стоящему на обочине Бедославу. - Вертайся обратно!
        Бедослав провожал взглядом проезжающие мимо него сани, в которых битком сидели старики, женщины и дети. Смотрел на смердов, которые ехали на взнузданных, но не оседланных лошадях. По всей видимости, ливонцы нагрянули внезапно и седлать коней людям было просто некогда, нужно было спешно спасаться бегством.
        Беженцы проехали, дорога опустела. Бедослав двинулся дальше и вскоре увидел развилку, о которой ему говорила Лукерья. Он свернул с большака, укатанного санями, на узкую дорогу, ведущую в лес. Судя по следам, совсем недавно к загородному дворищу Катыря проследовал небольшой отряд всадников.
        «Уж не ливонцы ли это?» - мелькнула в голове у Бедослава тревожная мысль.
        Он прибавил шагу.
        Заметив впереди на лесной поляне крыши нескольких деревянных строений за высоким частоколом, Бедослав сошел с дороги в лес и подобрался к купеческой усадьбе не со стороны ворот, а с задов. Срубив суковатую сухую елку, Бедослав соорудил из нее некое подобие лестницы, с помощью которой он перебрался через частокол. Затаившись на вершине копны сена, стоящей на огороде позади конюшни, Бедослав стал осматривать дворище Катыря. С первого взгляда ему стало ясно, что ливонцы побывали и здесь.
        Враги перебили всех собак, тут же на снегу лежали изрубленные мечами тела нескольких русичей. Красные пятна крови алели на истоптанном грязном снегу среди кучек лошадиного помета, разбитых глиняных горшков и обрывков разноцветной материи. Убитые русичи, видимо, отбивались от непрошеных гостей, образовав круг посреди двора. Так они и полегли по кругу все до одного. На убитых были белые рубахи и порты. Рядом с мужчинами лежала женщина, уткнувшись лицом в снег, с длинными разметавшимися светло-русыми волосами. На женщине была длинная исподняя сорочица и юбка-понева, запахнутая вокруг фигуры. Такие юбки носят на Руси простолюдинки.
        Спустившись со стога, Бедослав с тревожно бьющимся сердцем прошел во двор между амбаром и баней, склонился над убитой женщиной, перевернув ее на спину. На него глянули мертвые неподвижные очи, подбородок женщины был залит кровью, вытекшей у нее изо рта. Бедослав закрыл убитой глаза. Это была не Василиса.
        Услышав сзади шорох, Бедослав резко обернулся, выхватив меч из ножен.
        Он увидел спускающегося с теремного крыльца юношу лет двадцати, сжимающего в руках топор. Юноша был светлорус и широкоплеч, на нем была белая льняная рубаха и овчинная безрукавка поверх нее, на ногах были яловые сапоги.
        - Где ливонцы, друже? - окликнул юноша Бедослава. - Кто ты?
        - Ливонцев я здесь не видел, - ответил Бедослав. - Я просто путник, сам от ливонцев спасаюсь. Чья это усадьба?
        - До сего дня усадьба эта принадлежала Якову Катырю, а ныне не ведаю, кто ею владеть будет, - ответил юноша, присев на ступеньку крыльца.
        - Как так? - не понял Бедослав.
        Он приблизился к юноше, убрав меч в ножны.
        - Убили ливонцы Якова Катыря, - сказал юноша с тяжелым вздохом, кивнув на входную дверь в терем. - Прямо в трапезной его зарубили.
        - А ты кто? - спросил Бедослав.
        - Я - Катырев челядинец, - промолвил юноша. - Прошкой меня звать. Я в потайном погребе спрятался, потому-то ливонцы меня не нашли.
        - Идем, покажешь мне своего убитого хозяина, - сказал Бедослав, направляясь в терем. - Я ведь знавал Якова, пересекались у нас с ним пути-дороги.
        Челядинец провел Бедослава по теремным покоям, где все было перевернуто вверх дном. Яков Катырь лежал на полу в трапезной с раскинутыми в стороны руками, на нем был шелковый восточный халат, залитый кровью и какой-то пряной приправой. Было видно, что сначала купец получил тяжелую рану в шею, а второй удар немецкого меча поразил его прямо в грудь, сразив наповал.
        Бедослав посмотрел на бледное, искаженное гримасой боли лицо Якова Катыря, на его полузакрытые неживые глаза и оскаленный рот, из которого вместе с предсмертным криком вылетело и последнее дыхание жизни.
        «Вот мы и свиделись, Яшка! - подумал Бедослав. - Жаль, не от моей руки ты смерть принял, негодяй!»
        - А где жена Якова? - обратился к Прошке Бедослав, по-прежнему разглядывая мертвого купца. - Я слышал, он недавно женился. Говорят, писаную красавицу за себя взял! Так ли?
        - Что верно, то верно, - ответил челядинец, убирая в угол обломки стульев. - Красивая супруга была у моего хозяина! Василисой ее звали. Токмо не было ладу у моего господина с этой Василисой. Не любила она его. Сразу было видно, что выдали ее за Якова Катыря силой. Василису даже привезли сюда связанной по рукам и ногам.
        - Так где же она теперь? - встрепенулся Бедослав, повернувшись к Прошке.
        - Угнали Василису ливонцы вместе с прочими челядинками и холопами, - промолвил Прошка. - И коней, и коров наших тоже угнали. Зерно из амбара выгребли, все сундуки в доме опустошили. Полный разор, одно слово!
        Бедослав с досадой ударил кулаком по столбу, поддерживающему потолочную балку.
        - Худо дело! - невольно вырвалось у него. - Ливонцы погонят полон в Копорье, не иначе. А туда в одиночку не сунешься!
        Глава восьмая
        Переславль-Залесский
        - Сколь годов тебе, молодец? - Гридничий Данислав внимательно посмотрел в лицо Бедославу. - Почто именно к нашему князю в дружину вступить хочешь? Сам ты откуда будешь?
        - Родом я из Торжка, но последнее время жил в Новгороде, - ответил Бедослав, переминаясь с ноги на ногу. - Годов мне двадцать шесть. Нету у меня ни жены, ни детей. В здешнюю дружину пришел проситься, так как прослышал, что князь Александр Ярославич берет к себе на службу не токмо боярских сыновей, но и людей из простонародья.
        - Так ты из Торжка! - с невольным уважением проговорил Данислав, указав Бедославу на стул. - Присаживайся, друже. Город от татар оборонял?
        - Было дело, - кивнул Бедослав. - Троих нехристей узкоглазых своими руками вниз со стены сбросил, одного татарина на копье насадил, еще одному голову топором проломил. Две стрелы татарские в меня угодили, воевода. Могу тебе шрамы показать.
        - Не надо. И так верю тебе, младень. - Суровые складки на бородатом лице гридничего разгладились. Он не скрывал своего расположения к Бедославу. - У нас в дружине есть один гридень, который тоже с татарами в Торжке бился. Зовут его Семен Куница. Может, знаешь его?
        - Нет, такого не знаю, - покачал головой Бедослав.
        - Хочешь, позову его сюда, - предложил гридничий.
        Не дожидаясь ответа Бедослава, Данислав зычным голосом окликнул отрока из соседней светлицы. Мальчишка выглянул из-за неплотно прикрытой двери.
        - Зорьян, разыщи-ка Семку! - повелел гридничий. - Да поживее! Сюда его приведи.
        Отрок скрылся за дверью.
        Данислав, между тем, принялся расспрашивать Бедослава о том, что творится в Новгороде и по какой причине он ушел оттуда в разоренный татарами Переславль-Залесский. Бедослав не стал распространяться о своей любимой женщине, угнанной в полон ливонцами, и о вражде с ее братом. Сказал, мол, надоело по чужим углам скитаться и за гроши спину гнуть. Вот и надумал пойти в гридни княжеские.
        - Поминают ли в Новгороде Александра Невского? - поинтересовался гридничий у Бедослава. - Я слышал, ливонцы крепость построили в Копорье, житья не дают новгородцам.
        - Что и говорить, новгородцы частенько вспоминают князя Александра, токмо по-разному, - ответил Бедослав. - Черный люд тоскует по Александру, а бояре новгородские рады-радешеньки, что спровадили его в родовую вотчину.
        Затем разговор опять переключился на татарское нашествие двухлетней давности.
        - Понимаю, друже, что идти-то тебе некуда, ибо Торжок до сих пор в руинах лежит, - молвил Данислав. - Но ты сам видел, пройдя по Переславлю, что и здесь еще совсем недавно было пепелище. Переславль упорно оборонялся от татар, вот нехристи его и не пощадили. На Извозной улице все дома в пламени сгорели, а новые терема только-только возводить начали. В Копыловском конце раньше-то было многолюдно, а теперь всего десяток семей живет в избушках да лачугах, выстроенных на скорую руку. Одних вдов и сирот, почитай, полгорода! Когда татары ушли, то уцелевшие жители первым делом принялись городскую стену восстанавливать, вручную волоком бревна из леса подтаскивали, так как лошадей не хватало. Да разве у нас одних такая беда! - Данислав сокрушенно покачал головой. - От Москвы одни головешки остались, от Дмитрова тоже. Тверь вся в развалинах стоит. Во Владимире едва ли половина домов уцелела, а в Суздале и того меньше. Ярославль все еще не отстроился, Юрьев-Польской в руинах, а также Кострома и Стародуб. - Данислав помолчал и хмуро добавил: - Новгородцам-то хорошо бузить и голову задирать перед
князьями, их-то жилищ татарская напасть не коснулась.
        - Пусть новгородцы избежали беды с востока, так их с запада ливонцы допекут рано или поздно, - позволил себе злорадную усмешку Бедослав. - Немцы - не татары, коль придут во владения Новгорода, то осядут там надолго. Бояре и купцы новгородские еще поклонятся в ноги Александру Ярославичу! Еще попросят у него заступы от ливонской напасти!

* * *
        Свое прозвище Семен Куница получил по месту своего прежнего проживания. Он был родом из села Куницыно, что неподалеку от Торжка.
        После знакомства с Бедославом Семен Куница повел своего земляка из дома гридничего в соседний дом из свежеотесанных сосновых бревен, где размещалась молодшая княжеская дружина.
        На дворе стояла мартовская оттепель.
        В княжеском детинце повсюду шло строительство: зодчие из Владимира заканчивали покрывать позолотой купол Богородицкой церкви, сильно пострадавший во время Батыева нашествия; напротив двухъярусного княжеского терема плотники возводили боярские хоромы с клетями и конюшнями. Позади строящихся боярских теремов смерды и княжеские холопы строили бревенчатую стену в три человеческих роста высотой. Эта стена, с двух сторон примыкая к основной городской стене, должна была отгородить княжеское подворье от ремесленных кварталов Переславля.
        - Повезло тебе, друг, что ты родом из Торжка, - молвил Семен, шлепая по лужам в красных сапогах и сбоку поглядывая на Бедослава. - Данислав уважительно относится к любому новотору, памятуя доблесть жителей Торжка при осаде его татарами. Меня он тоже взял в дружину без лишних расспросов, едва узнал, что я до последнего дня осады Торжка с татарами бился.
        - Как же ты уцелел, когда татары в Торжок ворвались? - спросил Бедослав. - Ведь нехристи же не щадили ни старого, ни малого.
        - Мы с братом прыгнули с угловой башни вниз на лед реки Тверцы, чтобы в плен к татарам не попасть, - ответил Семен. - Брат ударился о мерзлый выступ берегового утеса и расшибся насмерть. А мне повезло, я приземлился прямо в сугроб. Кабы я угодил на лед, то сломал бы себе ноги.
        Бедослав изумленно присвистнул.
        - Там же высота саженей тридцать, не меньше! Ох, и отчаянный ты, младень! А брата твоего, конечно, жаль.
        В молодшей дружине Александра Невского было триста гридней, из них половина были боярские и купеческие сыновья. Другую половину составляли выходцы из простонародья. Набором дружинников занимался гридничий Данислав, один из опытнейших воевод в окружении князя Александра.
        Данислав честно и долго служил Ярославу Всеволодовичу, отцу Александра. Когда над Северо-Восточной Русью пронеслось опустошительное Батыево нашествие и волею судьбы Ярослав Всеволодович получил старшинство над всеми уцелевшими потомками великого князя Всеволода Большое Гнездо, с той поры Данислав стал опорой и советчиком молодого Александра Ярославича.
        Переславль-Залесский достался Александру Невскому в наследство от отца, который сам в прошлом долго здесь княжил. Этот город на берегу Плещеева озера был особенно любим Ярославом Всеволодовичем, здесь он женился и здесь же у него родился первенец. В этом городе проживали его самые верные бояре, делившие с ним все ратные труды. Уходя на княжение во Владимир, Ярослав Всеволодович оставил здешнюю старшую дружину своему любимому сыну Александру. С этой закаленной в походах дружиной князь Александр наголову разбил свеев на реке Неве.
        Для Бедослава начались ратные будни. Гридней поднимали с постели очень рано, после завтрака их разбивали на небольшие отряды, во главе которых стояли десятские. В то время как один отряд гридней занимался выездкой лошадей, другой упражнялся в стрельбе из лука, третий овладевал приемами владения мечом, четвертый отрабатывал различные варианты перестроения боевого строя…
        После обеда гридням полагался недолгий отдых, затем военачальники снова брали их в оборот, меняя отряды местами, кто до обеда упражнялся на мечах, того сажали на коня, кто стрелял из лука, тому после полудня приходилось становиться в боевой строй или браться за меч… За всем этим зорко следил гридничий Данислав, при случае помогая десятникам советом или личным примером. Несмотря на свою седину в бороде и волосах, Данислав отменно владел любым оружием и мог метнуть дротик дальше всех.
        Не прошло и десяти дней службы Бедослава в княжеской дружине, как в Переславль-Залесский прибыло новгородское посольство. По такому случаю около тридцати самых рослых гридней нарядили в добротные одинаковые кафтаны и шапки, вооружили позолоченным и посеребренным оружием из княжеского хранилища и поставили в караул у въезда в детинец, у главного входа в княжьи хоромы и у дверей в теремных покоях.
        Оказался в этом почетном карауле и Бедослав благодаря своему росту и крепкой стати.
        Новгородских послов было восемь человек. Во главе посольства стоял боярин Ерофей Батура. Это был дородный широкоплечий мужчина, с черной окладистой бородой, большим носом и карими, чуть навыкате глазами. На нем был фиолетовый длинный опашень из аксамита и цветастые сафьяновые сапоги. Сопровождали Ерофея Батуру еще два боярина и пятеро купцов, среди которых находились Михей Соколятник и Иван Мелентьевич.
        Бедослав стоял на страже у выхода из тронного покоя, куда пришли послы, чтобы говорить с князем Александром Ярославичем. Он сразу узнал Михея Соколятника и брата Василисы, но те не заметили его, поскольку, войдя в зал, оказались спиной к Бедославу.
        Сняв собольи и лисьи шапки, послы низко поклонились сидящему на троне Александру Невскому, облаченному в длинную багряную свиту, с золотой вышивкой вокруг ворота и на рукавах. На темно-русых густых волосах молодого князя лежала золотая диадема.
        Князь был широкоплеч и статен. Не имея ни усов, ни бороды, он тем не менее выглядел мужественно благодаря правильным, довольно крупным чертам лица, высокому лбу и пронизывающему взгляду голубых очей.
        - Здрав будь, Александр Ярославич! - громко произнес глава посольства. - Господин Великий Новгород челом тебе бьет. Вече новгородское просит тебя вернуться в Новгород на княжение.
        - Не иначе передрались друг с другом вольные новгородцы, разнимать некому! - усмехнулся князь краем рта.
        Сидящие на длинной скамье у стены переяславские бояре и воеводы негромко рассмеялись, прикрыв рот кто кулаком, кто шапкой.
        - Не до смеха нам ныне, княже, - с печальным вздохом продолжил Ерофей Батура. - Ливонцы построили крепость в Копорье, по нашей земле шастают куда захотят, зло творят повсюду. Вече постановило идти войной на ливонцев, полки новгородские к походу готовы. Предводитель нам нужен опытный и смелый. Народ в Новгороде просит тебя, княже, возглавить воинство наше.
        - У вас и свои воеводы имеются, господа-новгородцы, - сказал князь. - Тот же Домаш Твердиславич, да Судислав и Кербет. Все трое - воители славные! Полагаю, и без меня вы обойдетесь. У меня своих дел невпроворот. Град из руин поднимать надо, сожженные татарами деревни восстанавливать.
        - Беда с запада надвигается большая, княже, - вновь заговорил чернобородый Ерофей. - Немцы Изборск взяли, псковичей в битве посекли. Псков пал, там ныне ливонцы хозяйничают. На Новгород немцы нацелились, остановить их нужно.
        - Вот вы и останавливайте ливонцев, мужи новгородские, - отрезал князь. - Я предлагал вам вести полки к Пскову еще в прошлую осень, так дума боярская меня не послушала, указала мне путь из Новгорода. Вы сами сказали тогда, мол, псковские дела нас не касаются! Так и меня не касаются дела новгородские!
        - Позабудь обиды, Ярославич! - проговорил Михей Соколятник. - От Новгорода и до Торопца недалече, а ведь это отчина жены твоей. Ливонцы и туда нагрянуть могут.
        - Окончен разговор, господа новгородцы! - повысил голос князь. - Я вам не игрушка: захотели - побаловались, а наскучила - так с глаз долой! Коль князь вам надобен, тогда в Тверь ступайте, к моему младшему брату Константину. Он рад будет сменить тверское пепелище на княжение в богатом Новгороде.
        - Знаем мы Константина Ярославича, - сказал на это Михей Соколятник. - Он в чтении книжном смыслен да в ученых спорах, а для ратного дела Константин не пригоден. Невоинственный он человек.
        - Тогда езжайте в Суздаль, господа новгородцы, поклонитесь другому моему брату, Андрею, - промолвил князь. - Уж он-то войну любит! С превеликой радостью Андрей возглавит полки новгородские.
        - Андрей Ярославич ратолюбив, это нам ведомо, - сказал боярин Ерофей, переглянувшись с Михеем Соколятником, - однако молод он еще годами. Воинский опыт у него еще невелик. Вот кабы ты, княже, послушал нас…
        - Довольно, боярин! - прервал посла Александр Ярославич. - Слово мое твердо! Не захотели вы мне подчиняться в свое время, ну так сами теперь с бедами своими управляйтесь!
        Послы, понурив голову, направились прочь из тронной светлицы. У низких закругленных дверей они сгрудились кучкой, пропуская вперед главу посольства, который своей дородной фигурой занял весь дверной проем.
        В этот момент Иван Мелентьевич узнал Бедослава в одном из двух гридней, застывших с дротиками в руках у выхода из тронного зала. Купец изумленно вытаращил глаза на Бедослава, который смотрелся весьма молодцевато в голубом кафтане, красных сапогах и красной парчовой шапке с меховой опушкой. Иван Мелентьевич ткнул локтем в бок Михея Соколятника, кивнув ему на Бедослава.
        Тот тоже узнал бывшего плотника, вскружившего голову сестре Ивана Мелентьевича.
        - Откель он тут взялся? - сердито прошипел Михей прямо в лицо Ивану Мелентьевичу. - Я вижу, этот проныра нигде не пропадет!
        - Почуял пес, что новгородские ушкуйники ножи на него точат, потому и удрал в Переславль! - с кривой ухмылкой ответил Михею Иван Мелентьевич.
        Бедослав расслышал, о чем шептались два купца, имевшие на него зуб, но вида не подал. Он был даже рад в душе, что Иван Мелентьевич и Михей Соколятник теперь знают о месте его пребывания.
        «Пущай знают, злыдни толстопузые, что я не погиб и не сгинул, что не мыкаюсь в нищете! - торжествующе подумал Бедослав. - Прознают дружки Кривуши, что я в Переславле, и ладно. Руки у них коротки, чтобы достать меня здесь!»
        Из Переславля-Залесского новгородские послы отправились не домой, а в стольный град Владимир на поклон к грозному Ярославу Всеволодовичу. Посланцы новгородского веча надеялись воздействовать на Александра Невского через отца его, но и во Владимире их постигла неудача. Ярослав Всеволодович выслушал новгородцев, но помогать им не стал, поскольку сам некогда натерпелся от их строптивости в пору своего княжения в Новгороде. Было это еще до Батыева нашествия.
        - Что посеете, то и пожнете, господа новгородцы, - сказал послам великий князь. - Я своему старшему сыну не указчик, у него своя голова на плечах.
        Так послы ни с чем вернулись в Новгород.
        Глава девятая
        Возмездие
        В конце марта вдруг завьюжило, навалило снегу, словно зима одолела в противоборстве весну.
        В один из таких мглистых снежных дней в дом Степана Колтыги пожаловали нежданно-негаданно гости. Приехал в обозе таких же беженцев Пятунка Евсеич со своей старшей дочерью Ярункой. С живущими в Новгороде родственниками у Пятунки были натянутые отношения, поэтому он попросил крова у своего давнего приятеля Степана.
        - Начисто разорили меня ливонцы проклятущие! - жаловался другу Пятунка. - Сначала всех лошадей угнали, потом коров и свиней забрали, сено увезли и зерно из амбара выгребли. Увели в неволю еще в начале зимы Бедослава и кузнеца Онисима, а в прошлом месяце двух старших сынов моих пленили. С горя супруга моя расхворалась совсем, я отвез ее вместе с четырьмя младшими детьми к ее родне в Порхов, а сам с Ярункой в Новгород подался. Слух прошел, что вече новгородское постановило войну объявить ливонцам, так я готов в войско вступить. А Ярунка пусть пока у тебя поживет, друже. Она у меня смирная, не стеснит вас с Марфой. Еще и по хозяйству пособит.
        - Слух этот верный, брат, - сказал Степан. - Во всех концах Новгорода идет набор ратных людей. Общий сбор объявлен в Славенском конце. Токмо некому возглавить войско новгородское, в думе боярской по этому поводу уже не один день споры идут.
        - Как это некому? - удивился Пятунка. - А Домаш Твердиславич куда подевался? А Судислав где?
        - Оба в Новгороде, но не хотят они главенство на себя брать, - ответил Степан. - Давеча на вече Домаш корил бояр, припомнив им свой неудачный поход на Кемь. Тогда ливонцы крепко были побиты в Брусянском лесу. Однако бояре перессорились во время дележа военной добычи, да так, что половина войска назад повернула. Кемь тогда новгородцы так и не взяли.
        - Коли так, надо звать Александра Невского, - промолвил Пятунка. - Этот князь хоть и молод, но в сече грозен!
        - Ездили уже послы новгородские к Александру Ярославичу, да вернулись несолоно хлебавши, - хмыкнул Степан.
        - Ну, я тогда не знаю, что и делать! - развел руками Пятунка. - Хоть волком вой. Силы ратной в Новгороде полным-полно, а враги в наших волостях хозяйничают, как у себя дома! Смех да и только!
        - Кстати, Бедослав-то сумел сбежать от ливонцев, - поведал Пятунке Степан. - Был он у меня в конце февраля, прискакал на немецкой лошади и в немецкой одежде. Гонца ливонского удавил по-тихому и под его личиной из Копорской крепости выбрался.
        - Вот удалец! - восхитился Пятунка. - Где же он теперь?
        - Подался в Переславль-Залесский, - сказал Степан. - Надумал Бедослав в тех краях обосноваться.
        - А как же его любимая женщина? - поинтересовался Пятунка. - Она тоже с ним?
        - Нет, к сожалению, - печально вздохнул Степан. - Василису ливонцы в неволю угнали из загородного сельца, где она жила последнее время. Это долгая история, друже.
        - И тут ливонцы набедокурили! - сердито воскликнул Пятунка. - Я же говорю, не стало житья от них! Пора, давно пора новгородцам за топоры и копья браться!
        Пятнадцатилетнюю Ярунку Степан поселил вместе с супругой на женской половине дома, сам вместе с Пятункой разместился в мужских покоях, выходивших окнами на шумную Коржевскую улицу.
        На другой день с утра Пятунка отправился к тысяцкому, чтобы тот определил его в пешую новгородскую рать. Степан из-за своей хромоты в войско вступить не мог, но он был готов нести службу в войсковом обозе. Тысяцкий зачислил Пятунку в одну из пеших сотен Плотницкого конца. Пятунке надлежало самому приобрести на торжище кольчугу, шлем, щит и тяжелое копье. Меч и кинжал у него уже имелись.
        Покупать копье и доспехи Пятунка пошел вместе со Степаном, у которого имелись хорошие знакомые среди оружейников. Друзья только добрались до торговой площади, как вдруг загудел огромный вечевой колокол, созывая новгородцев на общее собрание.
        Степан не горел желанием толкаться в толпе на вечевой площади. Он собрался идти домой, поскольку рынок быстро опустел: большинство местных торговцев поспешили на народное собрание, закрыв свои лавки. Однако Пятунка воспротивился этому и чуть ли не силой принудил друга пойти вместе с ним на народный сход.
        Не прошло и часа, как вечевая площадь Новгорода заполнилась тысячами людей; сюда сошлись и знатные и незнатные, длинные боярские шубы на меху лисиц и белок, а также собольи и куньи шапки знати смешались в этой толчее с грубыми овчинными полушубками и столь же неказистыми шапками простонародья.
        Пятунка и Степан протолкались поближе к дощатому помосту, с которого обращались к народу главные должностные лица Новгородской республики, а также думные бояре, когда дело касалось важнейших вопросов. Ныне был именно такой случай.
        Первым с народом стал разговаривать посадник Степан Твердиславич, родной брат воеводы Домаша Твердиславича.
        У посадника была самая большая власть в Новгороде, но избирался посадник сроком на один год, как и его помощник - тысяцкий.
        - Братья-новгородцы, на прошлом вече было решено воевать с ливонцами до победы, - вещал Степан Твердиславич, сняв с головы шапку, ибо так было положено по обычаю. - Ныне говорю вам, что войско новгородское к походу готово. Осталось лишь решить, кого во главе войска поставим. Никто из наших воевод главенство на себя брать не решается. Ливонцы сейчас в большой силе, ибо на их стороне даны и Тевтонский орден, который с Литовским княжеством соседствует. Что делать станем, братья-новгородцы?
        Из людского скопища вынырнул какой-то боярин в парчовой цветастой шубе с бобровым воротником и быстро взбежал по ступенькам на возвышение. Сняв лисью шапку, боярин отвесил народу поклон, затем поклонился видневшемуся на другой стороне Волхова белокаменному шестиглавому Софийскому собору.
        - Кто это? - спросил у Степана Колтыги Пятунка.
        - Это Завид Галанич, - ответил Степан. - Первейший в Новгороде лихварь и перекупщик мехов и тканей! Множество новгородцев в долгах у него сидят!
        Боярин Завид Галанич начал свою речь издалека:
        - Всем ведомо, когда немцы и даны обосновались в Эстляндии и Ливонии, не так давно это случилось, лет сорок тому назад. Даны построили на берегу моря город Ригу, а немцы основали город Ревель. Затем и те и другие мало-помалу принялись завоевывать земли язычников ливов и эстов. И вот двадцать лет тому назад немецкие крестоносцы уперлись в наши славянские земли близ Чудского озера. Долго и упорно немцы осаждали славянский город Юрьев, который, кстати, входил во владения Новгорода. Тамошним русичам помогали отражать немецкий натиск то полочане, то псковичи. Бывало, приходили на выручку к юрьевцам и новгородские полки. Но однажды, как это у нас часто бывает, перегрызлись князья наши из-за Киева, а в Новгороде очередная свара началась. И никому уже не было дела до окраинного Юрьева. Этим воспользовались крестоносцы и вновь напали на город. Кукейносский князь Вячко, сын полоцкого князя Бориса Давыдовича, всего с двумястами дружинниками мужественно защищал Юрьев. Чем все закончилось, ведомо всем. Немцы взяли Юрьев, вырезав все взрослое население. Вячко и его воины полегли все до одного. Юрьев немцы
переименовали в Дорпат, отодвинув границу своих владений к западному берегу Чудского озера.
        Боярин Завид ненадолго умолк, чтобы перевести дух.
        В этот момент к нему обратился посадник Степан Твердиславич:
        - К чему ты все это рассказываешь, Завид Галанич? На что намекаешь? Растолкуй!
        - Сейчас растолкую! - вновь заговорил боярин Завид, обращаясь к народу. - В то лето, когда немцы захватили Юрьев, кое-кто из новгородцев настаивал ударить на ливонцев и отбросить их к прежней границе. Я в ту пору молод был, но хорошо помню те роковые события. Никто не прислушался к тем немногим здравомыслящим мужам, войско новгородское так и не выступило к захваченному немцами Юрьеву. Лишь шесть лет спустя Ярослав Всеволодович привел-таки новгородскую рать к Юрьеву. Однако немцы так укрепили Юрьев, что ни тогдашний поход Ярослава Всеволодовича, ни все последующие походы русских полков к успеху не привели. Дорпат и поныне стоит, как неприступная немецкая твердыня!
        В толпе поднялся шум, люди недовольно махали руками и советовали оратору говорить по делу или убираться с возвышения.
        - Вот я и хочу сказать вам, господа новгородцы, что поздно вы начали запрягать коней в сани, ибо на дворе давно лето, - повысил голос Завид Галанич. - Не выбить нам ливонцев ни из Пскова, ни из Копорья. Немцы, как клещи, ежели где вцепятся, то намертво! В поле мы не раз ливонцев бивали, однако крепости ихние осилить никак не можем. Упустили мы время и возможности, когда позволили крестоносцам укрепиться в Юрьеве. Теперь остается только договариваться с Ливонским орденом миром. Я предлагаю дать ливонцам отступное за возврат ими Копорья. После чего урядиться с немцами и данами о постоянной и нерушимой границе.
        Народ на площади заволновался, будто волны прокатились по множеству людских голов и рук; отовсюду неслись крики недовольных, мелькали над головами сжатые кулаки.
        На трибуну взобрался Пятунка Евсеич.
        - Что же это творится, братья-новгородцы! - с горечью возопил Пятунка, швырнув шапку себе под ноги. - Бояре предлагают торговаться с немцами за земли наши! Хотят откупиться от ливонцев дарами, это ли не стыд и срам! Впрочем, этим богатеям до Руси дела нету, - Пятунка сердито ткнул пальцем в спускающегося по ступеням Завида Галанича, - им все едино, что мать, что мачеха! Где для них прибыток есть, там им и родная земля! А нам, малому люду, как под немцем жить? Монгол пограбит и уйдет, а немец пограбит и на шею садится! Вот у меня ныне нет ни коней, ни скота, ни припасов, поскольку ливонцы из Копорья все поотнимали, да еще двух сыновей моих в полон угнали. Доколе терпеть этот разбой, братья-новгородцы?
        На площади опять поднялся шум, но теперь в этом грозном гуле чувствовалось сочувствие несчастному Пятунке Евсеичу.
        На трибуну вышел боярин Ерофей Батура.
        - Чего раскричался? Чего народ мутишь? - набросился он на Пятунку. - Думаешь, у знатных людей ни чести, ни совести нету! Думаешь, ты один такой радетель за земли новгородские! Я тоже против того, чтоб торговаться с ливонцами. Бить их надо нещадно! Гнать с земель наших в три шеи! Решили воевать с немцами, так давайте же воевать.
        - А кто полки наши возглавит? - подал голос посадник.
        - Пусть он скажет. - Чернобородый Ерофей кивнул на Пятунку. - Он тут шибко горластый, как я погляжу!
        - По моему разумению, надо звать Александра Ярославича, - сказал Пятунка, переводя взгляд с Ерофея на посадника.
        - Я сам в Переславль ездил, - Ерофей ткнул себя пальцем в грудь. - Не желает князь Александр сражаться за дело новгородское! У него своих забот навалом!
        - Значит, другое посольство слать надо, - упрямо проговорил Пятунка. - Послать к Александру мужей поречистей и посмышленей. Хотя бы владыку Спиридона отправить в Переславль. Неужто Александр самого архиепископа не выслушает!
        - Эка хватил! - рассмеялся Ерофей, но тут же осекся, заметив, что Степан Твердиславич выслушал Пятунку с явным одобрением на лице.
        Посадник объявил народу, что намерен направить в Переславль-Залесский новое посольство под главенством владыки Спиридона. Новгородцам нужно лишь выбрать прочих послов.
        Из толпы стали выкрикивать имена воевод, купцов и ремесленных старост, пользующихся уважением и доверием большинства народа. Всего было выбрано семь человек.
        В этот же день посольство двинулось в путь по занесенной снегом дороге.

* * *
        Владыка Спиридон являлся в Новгороде тем незыблемым столпом, о который разбивались все местные неурядицы между боярами и черным людом. Не раз назревавшие кровавые распри среди боярских группировок, деливших власть, прекращало вмешательство архиепископа Спиридона, на стороне которого были авторитет Церкви и житейская мудрость. Спиридон был не просто первым архипастырем в Новгороде, под его началом находился особый владычный полк, располагавшийся на Софийской стороне и охранявший новгородский детинец.
        Александр Невский глубоко почитал владыку Спиридона, поэтому он не смог оставить его просьбу без внимания и прибыл со своей дружиной в Новгород. Первым делом Александр Ярославич решил выбить ливонцев из Копорья.
        Новгородское войско выступило к Копорью в начале апреля.
        Было тепло и солнечно, но снег еще лежал на полях.
        Не доходя до Копорья, русское воинство разбило стан в стороне от дорог и деревень. Александр Ярославич хотел взять Копорскую крепость без долгой осады, с налета или используя какую-нибудь хитрость. После беседы с Бедославом князь Александр знал, что ливонцы в крепости не дремлют, что подступиться к крепостным стенам и башням без осадных машин совершенно невозможно, а для долгой осады трехтысячная новгородская рать и княжеская дружина не имели достаточно съестных припасов.
        Бедослав предложил Александру Ярославичу подстеречь в какой-нибудь из окрестных деревень отряд ливонцев, вышедший на очередную грабительскую вылазку. Цель этой задумки Бедослава была проста: перебив грабителей-ливонцев, русичи должны были облачиться в немецкие одежды и латы, чтобы под этой личиной беспрепятственно войти в Копорье.
        Задумка Бедослава понравилась Александру Ярославичу. Князь разослал в ближайшие к крепости деревни несколько сотен молодых проворных ратников, которым предстояло поджидать непрошеных гостей в засаде. В одном из таких отрядов оказались и Бедослав с Семеном Куницей. Бедославу не терпелось поскорее вызволить из ливонской неволи свою ненаглядную Василису, поэтому он напросился в один из засадных отрядов. Храбрый Семен Куница не пожелал отставать от своего нового друга.
        Случилось так, что ливонцы нагрянули именно в ту деревню, возле которой притаились в ближайшем овраге шестьдесят ратников во главе с сотником Славутой Никитичем.
        Выждав, когда ливонцы спешатся с лошадей и рассыплются по селу, ратники Славуты Никитича сразу с трех сторон ворвались в селение. Дозоров ливонцы не выставили, привыкнув к безнаказанности, за что и жестоко поплатились в это мглистое апрельское утро. Семеро ливонцев были заколоты копьями, не успев вынуть мечи из ножен. В завязавшихся беспорядочных стычках русичи перебили еще два десятка врагов, которые не столько сражались, сколько пытались спастись бегством. Всего троим ливонцам удалось вырваться из окружения, они убежали в лес. Однако уйти далеко беглецам не удалось. Их настигли самые быстроногие из ратников Славуты Никитича.
        Здесь отличился Семен Куница, пленивший предводителя этого ливонского отряда. Им оказался немецкий рыцарь Герхард фон Визен.
        Двое других плененных немцев были его оруженосцами.
        Осматривая убитых врагов, Бедослав насчитал среди них всего десяток немцев, остальные были из числа наемников-эстов.
        - Ну, здравствуй, герр Герхард! - с усмешкой промолвил Бедослав, подойдя к знатному пленнику. - Как тебе спалось все эти месяцы на кровати, которую я смастерил, а? Как видишь, я не токмо плотничать умею, могу и верхом ездить, и оружием владеть, и ливонских гонцов душить. Попался ты ныне, как кур во щи! С твоей помощью мы и войдем в Копорскую крепость.
        Бедослав говорил по-немецки, обращаясь к рыцарю.
        - Я не стану вам помогать, русские собаки! - огрызнулся рыцарь, с презрением глядя в лицо Бедославу. - Я скорее умру, чем предам своих братьев!
        - Поможешь, никуда не денешься, - процедил сквозь зубы Бедослав. - Отныне ты - мой пленник, так что будешь под мою дуду плясать!
        Русичи сняли одежду и кольчуги с убитых ливонцев, велев местным смердам зарыть трупы врагов где-нибудь подальше от села в общей яме.
        Затем отряд Славуты Никитича вернулся в основной русский стан.
        Пленные немцы держались смело и надменно, не сказав ни слова о гарнизоне крепости, о внутреннем распорядке караулов, о количестве угнанных у смердов лошадей и коров.
        - Как ты хочешь использовать пленников, ведь они отказываются помогать нам даже в обмен на сохранение жизни, - обратился к Бедославу Александр Ярославич. - Рыцарь и слуги его, оказавшись у ворот крепости вместе с нашими переодетыми воинами, молчать явно не станут. Они выдадут наш хитрый замысел, и немецкая стража поднимет тревогу.
        - Не беспокойся, княже, - сказал Бедослав. - Я сделаю так, что эти упрямые пленники поневоле помогут нам.
        Двадцать семь переславских дружинников переоделись в немецкое платье, облачились во вражеские кольчуги и шлемы. Во главе этих смельчаков был поставлен Бедослав, как единственный в русском войске, кто знает внутреннее расположение крепости, а также знает в лицо многих ливонских стражников и к тому же владеет немецким языком. Оказался в этом отряде и Семен Куница.
        По приказу Бедослава, двум пленным оруженосцам вырвали язык, чтобы те не смогли произнести ни слова. Пленному рыцарю Бедослав сам зашил рот тонкими нитками из овечьих сухожилий.
        - Ну вот, герр Герхард, крикнуть ты теперь не сможешь, а мычать можешь сколько угодно! - проговорил Бедослав, смазывая зашитый рот знатного немца барсучьим салом. - Что, хитро я придумал, а? Издали и не разобрать будет, что рот у тебя зашит. Зато стража ливонская сразу тебя узнает и ворота откроет. - Бедослав похлопал немца по щеке. - Ну, не сверкай очами-то, не сверкай! Ишь, как рассердился! Наперед знай, барон, каково за чужим добром ходить!
        Плечистый Герхард изо всех сил пытался разорвать ремни, которыми были связаны его руки, но у него ничего не получалось. От натуги на лбу у знатного немца обозначились глубокие морщины, а на скулах перекатывались желваки. Глухая ярость клокотала в нем, подобно раскаленной лаве во чреве вулкана!
        - Немчин-то не на шутку разъярился! - промолвил Семен Куница, переглянувшись с Бедославом. - Силищи в нем немало! Коль он разорвет путы, совладаем ли мы с ним даже вдвоем?
        - А ну-ка, привяжи этого сукина сына к сосне, да веревку возьми подлиннее! - сказал Бедослав Семену. - Пусть он всю ночь у сосны стоит, авось прыти-то поубавится!
        Семен живо исполнил повеление Бедослава, обмотав пленного барона, прислоненного к дереву, веревкой от плеч до колен.

* * *
        Утром следующего дня русское войско свернуло шатры и двинулось к Копорью.
        Далеко вперед выдвинулся небольшой отряд русичей, переодетых ливонцами. Этому отряду предстояло обмануть немецкую стражу и захватить воротную башню Копорской крепости. В голове отряда ехали верхом на конях барон Герхард фон Визен и два его оруженосца. Все трое сидели в седлах со связанными спереди руками. Немцев окружали семеро русичей тоже верхом на немецких лошадях, укрытых попонами с красными крестами. Впереди ехал Бедослав в металлическом немецком шлеме с прорезями для глаз, в длинном белом плаще с большим красным крестом.
        Позади конников, чуть приотстав, шли дружинники, переодетые кнехтами, у них в руках были небольшие круглые щиты, дротики, арбалеты и легкие боевые топорики. Поверх кольчуг на пеших дружинниках были надеты теплые шерстяные фуфайки и белые накидки с прорезью для головы. Подпоясанные ремнями, эти накидки свисали ниже пояса, спереди и сзади они также были украшены большими красными крестами.
        В хвосте отряда двигались трое саней, на которых под мешками с соломой лежали, притаившись до поры до времени, еще шестеро русичей. На санях восседали бородатые дружинники, одетые, как смерды.
        Когда впереди на дальнем холме замаячила бревенчатая крепость, на толстых башнях которой колыхались на ветру белые ливонские знамена с красными и черными крестами, Бедослав громко отдал команду своим людям, чтобы все были начеку. Теперь нельзя было разговаривать, разглядывать крепостные стены и башни, выбегать из общего строя.
        Бедослав, будучи пленником ливонцев, как-то заметил, что часовые на башнях, встречая своих, идущих из набега, делают условные взмахи флагами. Вот и теперь, увидев на верхушке главной воротной башни, как скрестились и разошлись в стороны два немецких стяга, Бедослав знаком велел двум своим ратникам сделать такую же отмашку копьями, на концах которых имелись треугольные белые флажки с красными крестами. Затем гридни, наученные наблюдательным Бедославом, дважды подбросили свои копья высоко вверх: этот знак означал, что вылазка получилась удачной.
        Это было подмечено Бедославом, когда его вместе с прочими гляденскими смердами ливонцы пригнали к тогда еще не достроенной крепости.
        Находившийся рядом с пленным рыцарем Семен Куница сдернул шлем у того с головы, дабы ливонские стражники на башнях могли издали узнать барона Герхарда фон Визена. Семен еще загодя заботливо укутал знатного пленника белым рыцарским плащом, дабы со стороны было не заметно, что руки барона привязаны к луке седла.
        Измученный бессонной ночью барон Герхард был бледен, но голубые глаза его сверкали злобным блеском. Он не мог раскрыть рта, не мог поднять связанные спереди руки, не мог спрыгнуть с коня, так как его ноги тоже были связаны веревкой, протянутой под лошадиным брюхом. Бессильное бешенство и отчаяние владели бароном, который был храбрым человеком и не страшился смерти, но волею хитрых русичей стал подобен кукле, бессильной и бессловесной. Сейчас переодетые враги подъедут вплотную к Копорской крепости и беспрепятственно войдут в нее, а он, барон Герхард, станет невольным пособником этого!
        Бедослав, на голове которого был рогатый немецкий шлем, всего один раз оглянулся на барона Герхарда, который даже разрыдался от бессилия и невозможности подать знак опасности своим. Знатный пленник закрыл глаза, но сквозь сомкнутые веки все же просачивались слезы и катились по бледным щекам рыцаря. Налетавший ветер трепал длинные белокурые волосы барона.
        Когда до крепости оставалось не более сотни шагов, тяжелые створы ворот, обитые железными полосами, с натужным скрипом растворились, открыв высокий темный проход во чреве огромной воротной башни. Бедослав с трудом удержал себя, чтобы не дать шпоры коню. Он вовремя вспомнил, что за воротными створами есть еще одно препятствие - железная решетка. Обычно находившаяся за решеткой ливонская стража спрашивает пароль у всех въезжающих в крепость. Пароль пленные немцы так и не назвали, поэтому Бедослав с замиранием сердца въехал по деревянному мосту через ров в широкий воротный проем. Сбоку от него ехали барон Герхард, который по-прежнему не открывал глаз, и Семен Куница, тоже облаченный в рыцарские доспехи и белый плащ с красным крестом. На голове Семена был металлический горшкообразный шлем, украшенный пышными черными перьями.
        Два ливонских стража, открывшие ворота, стояли по сторонам от проезда в крепость, это были наемники-эсты. Впереди, за решеткой, стояли еще трое стражников, это были уже немцы.
        Бедослав остановил коня возле самой решетки. В следующий миг он услышал, как один из немецких стражей попросил назвать пароль. Бедослав замешкался, лихорадочно соображая, что предпринять. И в этот момент другой стражник, увидев бледного барона Герхарда с закрытыми глазами, обеспокоенно спросил, что с ним.
        - Барон серьезно ранен, ему нужен лекарь! - по-немецки воскликнул Бедослав. - Поднимайте решетку! Живее! Если Герхард умрет прямо здесь, то не я, а вы будете отвечать за это перед комтуром Ауэрбахом!
        Комтура Ауэрбаха в крепости боялись все. Угроза Бедослава подействовала, стражники бросились к подъемному механизму, затопав башмаками по деревянным ступеням, ведущим наверх, на второй ярус башни. Через несколько мгновений сверху послышался металлический скрежет, и железная решетка поползла вверх. Она еще двигалась к верхней точке упора, а переодетые ливонцами русичи уже вбегали в крепость, поднимались по лестничным пролетам на верхние этажи воротной башни, разя мечами и топорами сбитую с толку ливонскую стражу. Первыми были застрелены в упор из арбалетов два наемника-эста у въезда в крепость.
        Перебив стражу в воротной башне, русичи побежали по заборолу северной стены к дальней угловой башне и по восточной стене к другой башне на стыке с южной стеной.
        Бедослав срубил мечом ливонские знамена на верхушке воротной башни, затем прикрепил к древку копья багряное новгородское знамя с золотым ликом Богородицы и укрепил его возле зубца угловой бойницы. Это был знак затаившимся в лесу новгородским полкам и дружине Александра Невского, что хитрость Бедослава удалась и ворота крепости захвачены русичами.
        Ливонская стража на стенах все же успела поднять тревогу. Немцы и наемники-эсты быстро вооружились и во главе с комтуром Ауэрбахом ринулись к крепостным воротам. В проходе воротной башни закипела яростная сеча. Три десятка русичей, перегородив проездной проем, изо всех сил сдерживали натиск доброй сотни врагов. Короткие арбалетные стрелы с глухим стуком впивались в щиты, с лязгом сталкивались мечи, резкие выкрики на немецком языке смешивались с громкими возгласами русичей.
        Конная дружина князя Александра подоспела как раз вовремя. Смяв ливонцев, конные гридни с первого же натиска прорвались внутрь крепости. Комтур Ауэрбах и окружавшие его храбрейшие из немцев еще какое-то время отбивались от русских дружинников, но их сопротивление вскоре было сломлено. Ливонский гарнизон сложил оружие. Из семидесяти находившихся в крепости немцев было убито двадцать человек, остальные были взяты в плен. Из полусотни наемников-эстов в схватке полегло меньше десятка, поскольку эсты первыми сложили оружие.
        Все находившиеся в крепости русские невольники обрели свободу.
        Пленные немцы с мрачными лицами стояли на площади возле каменной католической церкви в окружении переяславских дружинников. Они закрывались руками или отворачивались, когда бывшие невольники и невольницы швыряли в них комья липкого грязного снега.
        Подошедшая пешая новгородская рать густым потоком вливалась в Копорскую крепость, недобрый слух о которой вот уже полгода гулял по Новгородской земле.
        Бедослав разрезал ножом нитки, которыми был зашит рот барона Герхарда, затем втолкнул его в толпу пленных немцев, предварительно развязав ему руки.
        - Поприветствуй комтура Ауэрбаха, герр Герхард, - с усмешкой промолвил Бедослав по-немецки, - да скажи ему, как ты помог нам взять Копорье.
        - Не радуйся, негодяй! - огрызнулся барон Герхард, злобно кривя свои окровавленные губы. - Ливонский орден все равно завоюет владения Новгорода, и вы, русские свиньи, все едино будете нашими рабами! А тебя, мерзавец, бог даст, я убью своею рукой!
        Разыскивая в крепости Василису, Бедослав столкнулся с кузнецом Онисимом. Тот никак не отставал от него, радуясь встрече и рассказывая о том переполохе, какой случился в Копорье после бегства Бедослава.
        - Ох и злобствовал тогда комтур Ауэрбах! Ох он и лютовал! - молвил Онисим. - Шибко досталось тогда и слугам комтура, и воротным стражам, и мэтру Гутторму! А я бога молил, чтобы ты от погони ушел и до Новгорода добрался.
        - Стало быть, услышал господь твои молитвы, друже! - Бедослав потрепал Онисима по плечу. - Видишь, я жив-здоров и даже помог Александру Ярославичу взять Копорье.
        Оказалось, что Василиса сидела в подвале за свою непокорность, посаженная туда самим комтуром Ауэрбахом. Красивая пленница понравилась комтуру, и он пожелал сделать ее своей наложницей. Однако Василиса не давалась барону Ауэрбаху и даже однажды расцарапала тому лицо. Таких строптивых невольниц Ауэрбах обычно отдавал на потеху наемникам-эстам, но Василису он пожалел, восхищенный ее красотой, а также надеясь сломить ее упорство голодом и темным подвалом.
        Выйдя на свет из густого подвального мрака, Василиса поначалу закрыла глаза ладонью, ослепленная яркими солнечными лучами, поэтому она не сразу узнала Бедослава. Он же мигом узнал ее и, расталкивая новгородских ратников, подбежал к Василисе, радостно схватив ее за плечи. Осознав наконец, что ее мучениям пришел конец, Василиса бросилась в объятия к Бедославу и разразилась неудержимыми рыданиями.
        Отыскал своих сыновей и Пятунка Евсеич, но не живыми он их обнаружил, а мертвыми. Оба сына Пятунки, и с ними еще трое невольников, висели в петлях на перекладинах, укрепленных крест-накрест на столбах, вкопанных в мерзлую землю рядом с южной угловой башней. Как пояснил Пятунке кузнец Онисим, таким образом немцы казнили тех невольников, кто неоднократно пытался бежать или покалечил стражника. Сыновья Пятунки трижды пытались сбежать, за это немцы их повесили в назидание прочим невольникам.
        Помимо этого открылись и другие злодейства ливонцев. В крепостном рву русичи обнаружили девять нагих обезображенных женских тел - это были те из невольниц, которых немцы отдали наемникам-эстам. Содержать рабынь наемникам было негде, поскольку они сами ютились в небольших тесных домиках. Потому-то несчастных женщин после насилий и издевательств наемники просто убивали и сбрасывали их бездыханные тела со стены в ров.
        Наемники-эсты не только охраняли невольников и несли стражу на стенах крепости, они также ловили беглецов и служили палачами. За это невольники ненавидели эстов сильнее немцев.
        Пятунка Евсеич и несколько других смердов, опознавших среди мертвых невольниц своих сестер и дочерей, попросили Александра Ярославича отдать им несколько наемников-эстов на самосуд.
        - Не вы их будете судить, а я буду их карать за такие злодеяния! - сказал смердам Александр Ярославич. - Среди эстов есть те, кто до прихода ливонцев платил дань Новгороду и клялся нам в вечной дружбе. Переметнувшись на сторону ливонцев, эсты запятнали себя еще и предательством, вдобавок к свершенным ими жестокостям.
        По приказу Александра Ярославича, в низине рядом с крепостью были установлены виселицы, на которых были повешены пленные наемники-эсты, все до одного.
        Копорскую крепость русичи сожгли, побросав в бушевавшее пламя и трупы убитых ливонцев.
        Пленные немцы были приведены в Новгород, их участь зависела от дальнейших враждебных или миролюбивых действий Ливонского ордена.
        Часть вторая
        Глава первая
        Русалка
        Стремительность, с какой Александр Невский захватил и разрушил Копорье, добавила к его славе удачливого полководца еще больше блеска. Те из новгородских бояр, кто желал войны с Ливонским орденом, полагали, что пришла пора за все рассчитаться с ливонцами сполна. В боярской думе звучали воинственные речи о том, что немцев нужно выбить из Пскова и Изборска, отбросить их от Чудского озера. Кто-то даже настаивал на том, чтобы отвоевать у ливонцев город Юрьев.
        Александр Ярославич и сам собирался в поход на Псков. Князь не спешил с выступлением из Новгорода, так как основательно готовился к походу, понимая, что если немцы запрутся во Пскове, то выбить их оттуда будет очень непросто. Псков имел высокую деревянную внешнюю стену и сложенный из камня детинец - Кром. Осаждать Псков в летнюю пору было тем труднее, поскольку город с трех сторон омывают воды реки Великой и ее притока, речки Псковы.
        В Новгороде ожидалось прибытие младшего брата Александра Ярославича, Андрея, с суздальской дружиной. Были разосланы гонцы в Ладогу, Порхов и Русу, где тоже был объявлен сбор ратников. Помимо этого новгородцы призвали своих давних союзников чудских и ижорских князьков, которые и в прежние времена помогали Новгороду в противостоянии то с данами, то со свеями. Чудь и ижора приняли от русичей православную веру, освоили русский язык, ставший разговорным среди различных лесных финно-угорских племен. Насаждение данами и немцами латинской веры, новых поборов и своего языка вызывало резкое недовольство среди чуди и их соседей, которые уже уверовали в единого христианского бога и не могли понять, почему католические священники настроены так враждебно к православным церковным обрядам.
        В награду за смекалку и отвагу, проявленные при взятии Копорья, Александр Ярославич одарил Бедослава конем и кошелем, полным серебряных монет. Это были немецкие деньги из личной казны комтура Ауэрбаха.
        Теперь отношение Ивана Мелентьевича к Бедославу резко поменялось. Купец больше не задирал нос перед ним. Еще бы! Бедослав не просто разбогател, но вступил в дружину Александра Невского!
        Когда Бедослав и Василиса пожаловали в гости к Ивану Мелентьевичу, чтобы забрать у него дочь Василисы, тот был любезен и улыбчив, сыпал остротами и упрашивал сестру отведать его угощения. Василиса была замкнута и неразговорчива. Одевая дочь, она не обращала внимания на брата, не слушала его остроты. Весь ее вид говорил, что она не забыла унижения, перенесенные ею в доме Якова Катыря по вине Ивана Мелентьевича. Не забыла и не собиралась прощать брата, поступившего с нею как с рабыней.
        Иван Мелентьевич старался разговорить Бедослава, расспрашивая его то о житье в Переславле-Залесском, то о взятии Копорья. Однако Бедослав на велеречие Ивана Мелентьевича отвечал в основном коротко «да» и «нет». Беседа у них явно не клеилась.
        Видя, что гости собрались уходить, Иван Мелентьевич произнес с огорчением в голосе:
        - Ну вот, даже за столом не посидели, словно мы и не родня! Эдак не хорошо.
        Василиса наградила брата неприязненным взглядом и молча толкнула дверь плечом. Свою маленькую дочь она держала за руку.
        Бедослав задержался на пороге, обернувшись к Ивану Мелентьевичу.
        - Помнится, купец, ты сказал мне как-то, что тебе не по чину сидеть за одним столом со мной, - промолвил он. - Помнишь ли?
        - Да что ты, друже! - Иван Мелентьевич заулыбался, замахал руками. - Я уже это давно позабыл!
        - Ты позабыл, а я нет, - холодно добавил Бедослав.
        И скрылся за дверью.
        Не осмелился портить отношения с Бедославом и Михей Соколятник. Он позволил Василисе с дочерью поселиться в тереме ее бывшего мужа после того, как Бедослав попросил его об этом. Под одной крышей с Василисой жил и Бедослав в ожидании выступления полков в сторону Пскова. Гридничий Данислав не принуждал Бедослава постоянно находиться на княжеском подворье и заступать в караулы, зная, как благоволит к нему Александр Ярославич. Бедослав приходил на княжеское подворье лишь по зову гридничего.
        Обычно Данислав посылал за Бедославом его дружка Семена Куницу.
        Так было и на этот раз.
        Семен Куница пришел в терем Василисы и передал повеление гридничего Бедославу:
        - Собирайся, друже! - сказал он. - Объявлен общий сбор дружины. Князь намерен разведать пути-дороги до Порхова и дальше, до верховьев реки Великой. Как поведал мне Данислав, имеется у Александра Ярославича задумка подойти ко Пскову не с востока, а с запада. Оттуда немцы войско наше явно не ждут.
        Бедослав живо собрался и обнял на прощание Василису, которая подала ему шлем и красный плащ.
        Проходя по улице мимо дома купца Смиряты Прокловича, два приятеля увидели возле открытых ворот Лукерью, следившую за тем, как два мужичка сгружают с воза напиленные и наколотые березовые поленья.
        - Здравствуй, Луша! - окликнул соседку Бедослав. - Я гляжу, ты все цветешь!
        - Здравствуй, соколик! - весело ответила Лукерья. - Что это за удалец с тобой рядом идет? Я уже не первый раз его тут вижу, вроде он не здешний?
        - Земляк это мой, - сказал Бедослав, замедлив шаг. - Семеном его кличут. Ты бы мужа поостереглась, Луша. Вряд ли Смиряте понравится, что ты посторонним мужчинам улыбки даришь.
        Лукерья беспечно махнула рукой, намеренно выгнув спину, чтобы подчеркнуть свою округлую грудь. Был месяц май. В садах цвела сирень и рябина. В этот солнечный день Лукерья вышла из дома, чтобы покрасоваться в новом длинном платье с оборками и длинными рукавами. Платье было голубое, с желтыми и серебристыми узорами, не славянского кроя, оно было куплено на торгу у купцов-фрягов.
        - Ты же знаешь, Бедослав, что мужа своего я вот здесь держу! - Лукерья сжала пальцы правой руки в кулак и слегка потрясла им перед собой. При этом проказница лукаво косила глазами на Семена Куницу, который разглядывал ее с явным интересом. - К тому же Смири дома нету. Он вчера укатил с товаром в Смоленск. Ох и тоскливо мне будет по ночам одной! - с печальным вздохом добавила Лукерья, поправляя на шее янтарное ожерелье.
        - Заходи вечерком к Василисе, вместе тоску и разгоните, - сказал Бедослав и двинулся дальше по улице, потянув за собой Семена. - В поход мы уходим, так что Василиса тоже одна-одинешенька остается. Прощай покуда, Луша!
        - Надолго ли в поход? - бросила Лукерья вслед Бедославу.
        Бедослав не оглянулся, удаляясь по улице.
        - Ненадолго, красавица! - ответил Семен, подмигнув Лукерье. - До Порхова и обратно. Как вернусь, разыщу тебя!
        - Буду ждать тебя, удалец! - Лукерья помахала рукой Семену.
        Бедослав принялся было выговаривать приятелю, что тот поступает слишком безоглядно, назначая свидание замужней женщине. К тому же Лукерья имеет славу в своем околотке, которая ее совсем не красит. Видя, что его слова и предостережения проходят явно мимо ушей Семена, Бедослав замолчал.
        Недалеко от торжища, на многолюдном перекрестке улиц Пробойной и Славной, Бедослава вдруг остановили трое крепких молодцев в ярких рубахах и суконных добротных портах, заправленных в кожаные сапоги. На узорных поясах у этой троицы висели кинжалы в ножнах, у одного в руках была увесистая палка, похожая на дубинку.
        - Погодь-ка, друг! - сказал один из парней с черной повязкой на левом глазу, преградив путь Бедославу. - Узнаешь меня?
        - Нет, не узнаю, - спокойно ответил Бедослав, хотя недружелюбные взгляды незнакомцев заставили его положить руку на рукоять меча, подвешенного к поясу.
        Насторожился и Семен, нащупав кинжал у себя под плащом.
        - Зато я узнал тебя, - зловеще проговорил одноглазый. - Это ты убил Кривушу прошлой осенью, а мне глаз выбил.
        - Что-то припоминаю… - Бедослав почесал подбородок. - Прикончил я как-то на темной улице одного злодея, который бросился на меня с топором. Кому-то я еще руку тогда сломал…
        - Ты мне сломал руку, негодяй! - вставил верзила с дубинкой в руках. - Я этого тебе не спущу, не надейся!
        - Я вижу, рука у тебя срослась, приятель, - усмехнулся Бедослав.
        - Я тоже хочу расквитаться с тобой, храбрец! - промолвил одноглазый, уперев руки в бока. - Мы, ушкуйники, живем по правилу: око за око, зуб за зуб.
        - На тебе кровь Кривуши, гридень, - сказал третий из незнакомцев с длинным шрамом на левой щеке. Он ткнул Бедослава в грудь толстым узловатым пальцем. - За это тебе придется ответ держать перед нами, побратимами покойного Кривуши. Не надейся, что сможешь скрыться от нас или спрятаться в свите княжеской. Нам, ушкуйникам, законы не писаны, и любой из князей нам не указчик!
        - А я и не собираюсь прятаться и бегать от вас, - промолвил Бедослав с металлическими нотками в голосе, переводя взгляд с одноглазого на его дружка со шрамом. - Шайка ваша на Черном острове кораблики смолит, так?
        - Ну, так, - кивнул одноглазый. - Хочешь в гости к нам наведаться?
        - Именно, - ответил Бедослав. - Вам же моя голова нужна, так я сам к вам приду.
        - Когда? - слегка изумился ушкуйник со шрамом, переглянувшись с приятелями.
        - На днях, - коротко бросил Бедослав.
        Не прибавив больше ни слова, он зашагал дальше, растолкав плечами оторопевших от неожиданности ушкуйников. Семен последовал за Бедославом.
        Оказалось, что Александр Ярославич уходит из Новгорода не со всей дружиной. Тридцать дружинников во главе с гридничим Даниславом должны были остаться на княжеском подворье для охраны княжеского имущества и наблюдения за порядком в городе. Данислав сам отобрал гридней в свой сторожевой отряд, среди них оказались и Бедослав с Семеном Куницей.
        Семен настаивал, чтобы Бедослав рассказал Даниславу о том, что местные ушкуйники на него зуб точат. Мол, Данислав изыщет способ, чтобы прижать к ногтю этих разбойничков! Однако Бедослав запретил Семену вмешивать в это дело Данислава.
        - Моя это забота, и больше ничья, - сказал Бедослав.
        - Неужто пойдешь в одиночку в разбойный стан? - забеспокоился Семен. - Порешат тебя ушкуйники, а тело в Волхове утопят! Послушай моего совета, доверься гридничему.
        Но Бедослав все же сделал по-своему. На другой день после того, как княжеская дружина ушла из Новгорода к верховьям реки Великой, он взял лодку у незнакомого рыбака на пристани и отчалил от Торговой стороны. Выгребая веслами против сильного течения, Бедослав пересек Волхов и двинулся вдоль высокого правого берега реки к Черной протоке, отделяющей от береговой кручи несколько заросших тростником островов. Самый большой из этих островов именовался также Черным, по цвету наносной течением земли вперемешку с илом.
        Спрятав лодку в кустах, Бедослав забрался на древнюю ветлу и оглядел стан ушкуйников в глубине Черного острова. Из-за густых ивовых зарослей ему были видны двускатные кровли нескольких хижин, крытые берестой и тростником, высокие деревянные носы судов-ушкуев в виде оскаленных драконьих голов и две башенки, сколоченные из жердей. На этих башенках маячили дозорные речных разбойников.
        В становище ушкуйников дымили костры; там звучала негромкая протяжная песня, выводимая несколькими мужскими голосами. Еще доносился перестук топоров: видимо, разбойники чинили свои суда.
        Июнь только начался, но уже установилась довольно жаркая погода.
        Спустившись с дерева, Бедослав отыскал среди зарослей тропинку и по ней вышел к разбойному стану. Его заметили сначала с вышек; один из дозорных издал предостерегающий свист.
        Бедослав подошел к костру, над которым жарилась на вертеле туша барана, и по-хозяйски уселся на обрубок бревна. Он был в белой суконной рубахе с красным оплечьем, подпоясанной широким военным поясом, на котором висел меч в ножнах. Его порты в сине-черно-белую полоску были заправлены в красные сапоги, какие носят княжеские гридни.
        Хлопотавший у костра обнаженный до пояса ушкуйник удивленно воззрился на Бедослава.
        - Ты кто? - спросил он, подбросив в огонь несколько сухих веток. - Откель ты тут взялся?
        Бедослав не успел ответить, к костру сбежались два десятка молодцев, среди которых оказались и трое незнакомцев, с которыми он имел не слишком дружелюбную беседу на новгородском перекрестке три дня тому назад.
        - Гляди-ка, Тумак, на ловца и зверь бежит! - хохотнул верзила с черной повязкой на левом глазу.
        - Зачем пришел, дурень? - обратился к Бедославу крепыш со шрамом на щеке. - Живым мы тебя отсюда не выпустим, ибо на тебе кровь Кривуши.
        - Обещал прийти и пришел, - ответил Бедослав, жуя травинку. - Хочу поглядеть, на что годятся ушкуйники при свете дня, а то, может, вы лишь по ночам храбрые, со спины нападая втроем на одного. Как биться будем, молодцы? Кто первый против меня выйдет? Иль вы предпочитаете нападать скопом на одного?
        Пораженные такой смелостью Бедослава, ушкуйники зашушукались между собой, разбившись на кучки. Кто-то настаивал на том, чтобы оглушить Бедослава сзади веслом, а потом отрубить ему голову. Кто-то предлагал связать Бедослава и держать его под водой, пока он не захлебнется. И только трое побратимов покойного Кривуши хотели сойтись с Бедославом в честном поединке. Этих троих явно задели за живое слова Бедослава о храбрости ушкуйников только в ночную пору да втроем на одного.
        - Сначала Бадай с тобой меч скрестит, - сказал Бедославу одноглазый верзила, - коль ты его одолеешь, тогда со мной биться будешь. Ну, а ежели и мне не повезет, тогда Тумак против тебя выйдет. Сражаться будем вон там. - Одноглазый указал рукояткой топора на широкую плотно утрамбованную площадку, вокруг которой полукругом стояли четыре приземистые хижины из жердей и тростника.
        - Как биться будем, до смерти или до первой крови? - поинтересовался Бедослав, поднимаясь с бревна и вынимая меч из ножен.
        - До смерти, - жестко ответил одноглазый.
        Ушкуйники образовали широкий круг, в центре которого их сотоварищ Бадай, помахивая мечом, кружил вокруг Бедослава, делая выпад за выпадом. Два меча, сталкиваясь, лязгали и высекали искры. Бедослав был внимателен и осторожен, понимая, что от разбойника можно ожидать какой-нибудь хитрой уловки или подлого приема.
        Бадай был смел и напорист, к тому же он был ловок, как рысь. Очень скоро быстрый меч Бадая распорол рубаху на Бедославе, резанув его по ребрам. Уворачиваясь от очередного удара, Бедослав чуть-чуть замешкался, и острие Бадаева меча рассекло ему щеку до самого уха. Каждый удачный выпад Бадая его дружки сопровождали громкими одобрительными возгласами.
        Наконец совершил промашку и Бадай. В тот же миг узкий меч Бедослава вошел ему под левую ключицу сверху вниз, достав острием до сердца. Такому удару Бедослава обучил гридничий Данислав. Бадай негромко вскрикнул и рухнул наземь как подкошенный.
        На какое-то мгновение ушкуйники онемели, явно не ожидавшие столь скорой и трагической развязки. Мертвого Бадая оттащили в сторону и накрыли парусиной.
        В круг вступил одноглазый с топором на длинной рукоятке в руке.
        - Руби на куски этого гридня, Гурьян! - выкрикнул кто-то из разбойников.
        Долговязый Гурьян стал наступать на Бедослава, делая широкие замахи топором. Вспомнив наставления гридничего, Бедослав то и дело смещался влево при очередном замахе своего противника, выискивая возможность для колющего удара в живот или печень. К тому же Гурьян был слеп на левый глаз и мог не заметить какой-нибудь из выпадов Бедослава. Ушкуйники хором предостерегали Гурьяна не лезть на рожон, видя, что тот не столь быстр и ловок по сравнению с Бедославом.
        Бедослав воспользовался первой же промашкой Гурьяна и ранил его в ногу. Гурьян охнул и припал на одно колено. В следующий миг Бедослав мастерским ударом снес ему голову с плеч.
        Отрубленная голова с черной повязкой на одном глазу покатилась по земле прямо под ноги оторопевших ушкуйников. Безголовое тело, разбрызгивая густые струи темной крови из рассеченных шейных артерий, несколько мгновений еще содрогалось в предсмертных конвульсиях.
        Ушкуйники сложили окровавленные останки Гурьяна на широкое грубое полотнище и уволокли в сторону.
        Против Бедослава вышел крепыш Тумак с мечом в правой руке и с кинжалом в левой. Большая лужа крови под ногами действовала на Тумака предостерегающе и в то же время вынуждала его нервничать и суетиться. Тумак то и дело норовил поразить Бедослава мечом в грудь или голову, а его кинжал один раз полоснул гридня по руке, другой раз по бедру. Клинок Бедослава звенел и сверкал на солнце, отбивая раз за разом выпады неутомимого Тумака. Ушкуйники, затаив дыхание, следили за стремительными движениями двух бойцов, которые не замечали, что уже топчутся в крови. Бедослав поскользнулся и упал на бок. Тумак хотел вонзить ему меч в горло, но лежащий на земле Бедослав ухитрился выбить меч из его руки. Тумак замахнулся кинжалом, бросившись на Бедослава, но напоролся на острие меча. Удар Бедослава был точен, его клинок вонзился Тумаку прямо в сердце.
        Пошатываясь от усталости, Бедослав оглядел стоящих вокруг ушкуйников и негромко произнес:
        - Кто еще желает скрестить со мной меч, выходи!
        Разбойники молча разошлись в стороны, хватая в руки кто топор, кто дубину, кто короткое копье. Они взирали на Бедослава с опаской и ненавистью. Этот смельчак слишком далеко зашел, сначала убив в потасовке их главаря Кривушу, а теперь у них на глазах перебив троих побратимов Кривуши!
        - Братцы, насадим на копья этого наглеца! - злобно выкрикнул кто-то. - В ножи его! Изрубим его на куски!
        Разбойники устремились на Бедослава, взяв его в плотное кольцо.
        Бедослав взял в левую руку меч убитого Тумака, изготовившись дорого продать свою жизнь.
        Когда двое молодых ушкуйников попытались напасть на Бедослава сзади, то один из них лишился головы, а другой свалился на землю с распоротым животом.
        Свирепо оскалив зубы, Бедослав рубил мечами направо и налево, разрубая головы, отсекая руки, с хрустом ломая ключицы и ребра. Раненые и умирающие разбойники валились друг на друга, обливаясь кровью. Хрипы и стоны оглашали тишину теплого июньского вечера. Ушкуйникам удалось отнять мечи у Бедослава, навалившись на него гурьбой. Торжествуя и злобствуя, разбойники опутали израненного Бедослава веревками, затем они поволокли его к воде, пиная ногами. Кто-то привязал к ногам Бедослава большой камень. Кто-то сорвал у него с шеи серебряный крестик, перед этим стащив с него сапоги.
        Связанного Бедослава втащили в лодку, трое ушкуйников выгнали лодку из тенистой протоки на речной простор. Там, на глубоком месте, ушкуйники выбросили полубесчувственного гридня за борт.

* * *
        Погружаясь на дно реки ногами вниз, Бедослав пришел в себя. Пузырьки воздуха вырывались у него из ноздрей и, щекоча ему лицо, быстрыми крошечными шариками поднимались кверху, к солнечному свету, озарявшему водную гладь реки. Когда ноги Бедослава коснулись дна, его обступил зеленоватый мрак холодной речной глубины. От сильного давления водяной толщи у Бедослава зашумело в ушах. Он стиснул зубы, дабы не выпустить изо рта остатки драгоценного воздуха. Рядом с Бедославом проплыл крупный окунь и, вильнув хвостом, сиганул в сторону густой поросли длинных водорослей, похожих на плети. Водоросли тоже тянулись к свету, хотя корни их уходили в речной донный ил.
        Бедослав пытался двигать руками и плечами, стараясь ослабить опутавшие его веревки. Ему почти удалось высвободить правую руку, которой он старался распутать узел у себя на груди. Но затраченные усилия поглотили малое количество живительного воздуха, остававшегося в легких Бедослава. Муки удушья, а вместе с ними и ужас от неизбежного скорого конца, сдавили сердце Бедославу.
        Внезапно заросли водорослей шевельнулись, из них выплыла обнаженная девушка с длинными распущенными волосами. Вытянув руки вперед и изгибаясь своим гибким телом, девушка устремилась к Бедославу. Вот бледное девичье лицо, окутанное колыхающимся облаком пышных волос, оказалось рядом с лицом Бедослава. В девичьих очах было сострадание, но вместе с тем незнакомка была совершенно спокойна, словно пребывание под водой было для нее обычным делом.
        Бедослав почувствовал, как девичьи руки развязали узел у него на груди, и затем эти тонкие проворные руки ловко и быстро освободили его от пут.
        «Русалка!» - теряя сознание, подумал Бедослав.
        Очнулся Бедослав на берегу. Открыв глаза, он увидел над собой Семена Куницу в мокрой насквозь одежде, с мокрыми прилипшими ко лбу волосами.
        - Жив! - радостно воскликнул Семен, повернув Бедослава набок. - Слава богу!
        К Бедославу подкатила тошнота, закашлявшись, он изверг из себя мутную речную воду.
        - Кое-как я вытащил тебя на берег, брат, - проговорил Семен, выжимая свою мокрую рубаху. - Пловец я неважный, а течение здесь довольно сильное. Да и ты тяжел, как боров!
        - А где русалка? - чуть отдышавшись, спросил Бедослав.
        - Какая еще русалка? - удивился Семен.
        - Ну, русалка, которая вытянула меня со дна реки, - ответил Бедослав, сидя на траве под кустом ракиты. - Ты разве не видел ее?
        - Да ты просто не в себе, брат, - сказал Семен. - Это я спас тебя, а не русалка. Я увидел с берега, что несет тебя течение, и прыгнул за тобой в реку.
        - И все же была еще русалка! - стоял на своем Бедослав. - Она освободила меня от веревок и от камня, привязанного к моим ногам. Я был на дне реки, когда русалка подплыла ко мне. Она была нагая, с длинными распущенными волосами.
        - И вместо ног у нее был рыбий хвост, так? - усмехнулся Семен, взирая на Бедослава и продолжая выжимать рубаху.
        - Нет, хвоста у русалки не было, - промолвил Бедослав, потирая лоб, - это была юная девушка с нормальными ногами и без перепонок между пальцами рук. Я это точно помню! Она же подплыла ко мне вплотную. Я даже лицо ее запомнил!
        - Русалок без рыбьего хвоста не бывает, брат, - пояснил Семен, встряхнув выжатую рубаху. - Скорее всего, тебе все это померещилось. А от веревок ты наверняка освободился сам, силы-то у тебя немало! Но чтобы вынырнуть, воздуха тебе уже не хватило. Ты лишился сознания и наглотался воды. Хорошо, что течением тебя вынесло на поверхность реки, а я оказался неподалеку.
        - Кстати, ты как тут очутился, приятель? - насторожился Бедослав. - Следил за мной? Признавайся!
        - Ну, следил, таиться не стану, - проворчал Семен, собираясь выжимать свои мокрые порты. - Токмо в Черной протоке я отстал и потерял тебя из виду, лодка мне еще попалась тихоходная. Не лодка, а корыто! Да если бы не я…
        - Ладно, Семен, не оправдывайся, - прервал друга Бедослав. - Отныне я должник твой. А русалка наверняка мне померещилась.
        В мыслях своих Бедослав был убежден, что незнакомая пловчиха, оказавшая ему помощь под водой, вовсе не видение, но затевать с Семеном спор по этому поводу у него не было ни желания, ни сил.
        Глава вторая
        Поход на Псков
        Семен Куница, невзирая на запрет Бедослава, все же рассказал гридничему Даниславу о том, чем закончилось посещение Бедославом становища ушкуйников на Черном острове. Данислав отругал Бедослава за такое безрассудство и отправил на Черный остров двадцать вооруженных гридней во главе с Семеном Куницей, повелев приволочь к нему всех ушкуйников связанными.
        «Ежели ушкуйники окажут сопротивление, порубите их всех мечами, и дело с концом!» - напутствовал Данислав Семена Куницу.
        Дружинники высадились на Черном острове ранним утром. Однако разбойный стан оказался пуст. Починив свои быстроходные суда, ушкуйники ушли в очередной набег по рекам. У них было заведено всю летнюю пору промышлять где-нибудь разбоем.
        Вскоре возвратился в Новгород Александр Ярославич, а в середине июня пришла на берега Волхова суздальская дружина во главе с Андреем Ярославичем. Начались сборы к выступлению на Псков, благо к Новгороду уже стянулись ратники из ближних и дальних городков, а также пришли отряды от лесных племен. На этот раз под новгородскими стягами собралась пешая рать в семь тысяч воинов. Новгородские бояре выставили отряд в четыреста конников. В княжеских дружинах было шесть сотен дружинников.
        За сборами и разговорами о скором походе на Псков гридничий Данислав вскоре позабыл про ушкуйников. Не вспоминал о них и Бедослав, залечивавший свои раны, полученные в кровавой схватке на Черном острове.
        Василиса, как ни старалась, не могла выведать у Бедослава о том, где и с кем он сражался, вернувшись к ней весь в крови. Бедослав твердил одно и то же, мол, по приказу гридничего, ему и еще нескольким гридням пришлось ловить разбойную шайку, творившую беззакония в Людином конце Новгорода. По глазам Бедослава Василиса видела, что он говорит ей неправду. Василису терзала догадка о том, что с Бедославом скорее всего пытались рассчитаться приятели ушкуйника Кривуши.
        Эта догадка Василисы вскоре подтвердилась.
        Однажды к ней в гости пришел ее брат и как бы между прочим завел разговор о том, что ушкуйники обложили налогом некоторых купцов, кто был дружен с покойным Яковом Катырем и кто пользовался их услугами. Иван Мелентьевич выяснил, что собранные деньги были использованы ушкуйниками на погребение нескольких своих дружков, убитых кем-то недавно.
        - Мне интересно, сестра, Бедослав в одиночку перебил тех ушкуйников иль вкупе с княжескими гриднями? - поинтересовался у Василисы Иван Мелентьевич.
        - С чего ты взял, что убитые ушкуйники - дело рук Бедослава? - сказала Василиса, смерив брата неприязненным взглядом.
        - А раны у Бедослава откуда? - ввернул Иван Мелентьевич, погрозив сестре пальцем. - Меня не проведешь!
        - Об этом ты у разбойников и спроси, - отрезала Василиса. - Ты же с ними знаешься с некоторых пор!
        - Ушли ушкуйники в набег, - вздохнул Иван Мелентьевич. - Обратно они вернутся токмо осенью.
        Видя, что Василиса держится с ним неприязненно, даже присесть к столу не приглашает, Иван Мелентьевич засобирался домой.
        Неожиданно Василиса заявила:
        - Должок на тебе висит, братец. Когда ты намерен расплатиться со мной?
        - К-какой должок? - насторожился Иван Мелентьевич. - О чем ты, сестра?
        - Лукерья поведала мне, что получил ты от Якова Катыря полсотни серебряных монет за то, что тот силой обладал мною, как наложницей, - холодно пояснила Василиса. - Полагаю, эти деньги должны мне принадлежать, братец. Лучше отдай мне добром это серебро, а то ведь я натравлю на тебя Бедослава. За ним ныне, сам знаешь, стоит сила немалая!
        - Хорошо, сестрица! Ладно, как скажешь! - поспешно закивал головой Иван Мелентьевич. - Завтра же получишь полсотни монет серебром арабской чеканки.
        - Не завтра, братец, а сегодня, - сказала Василиса, - но это еще не все. В ту ночь, когда слуги Катыря ворвались в мой дом, раздели меня донага и связали ремнями, ты был с ними. Покуда подручники твои запрягали во дворе лошадей в повозку, чтобы отвезти меня в загородное сельцо Катыря, ты бессовестно надругался надо мной. Не забыл, какие слова ты говорил тогда, насилуя меня? Ты молвил, что это есть расплата мне за блуд с бедным плотником, за то, что я не внимала твоим советам и вообще взяла себе слишком много воли!
        При этих словах Василисы Иван Мелентьевич побледнел как мел.
        - Ты думал, что ушкуйники рано или поздно убьют Бедослава, но этого не случилось, - продолжила Василиса, с ненавистью глядя на брата. - Более того, Бедослав сумел бежать из ливонской неволи и даже вступил в дружину Александра Невского. Представляешь, братец, что сделает с тобой Бедослав, стоит мне рассказать ему, как ты утолял свою похоть, лежа на мне. Думаю, Бедослав просто убьет тебя. И ему ничего за это не будет.
        Иван Мелентьевич бухнулся перед Василисой на колени.
        - Не губи, сестра! - взмолился он. - Прости меня! Помилосердствуй! У меня же двое деток малых и жена…
        - Выплатишь мне отступное за тот свой гнусный проступок, - ледяным голосом постановила Василиса, не глядя на брата. - Возьму с тебя к тем пятидесяти дирхемам еще пятьдесят серебряных монет. Итого, с тебя причитается сто монет серебром. Половину отдашь сегодня же! Ступай!
        Иван Мелентьевич вышел из терема Василисы на подкашивающихся ногах и от сильнейшего душевного расстройства двинулся по улице не в ту сторону. Он осознал это, лишь когда столкнулся лицом к лицу со Свирятой Резником, соседом Василисы.
        - Эй, Иван, что с тобой? - проговорил словоохотливый Свирята. - Лица на тебе нету! Не иначе, ты лешего только что повидал. А может, муженек Лукерьи тебе промеж глаз кулаком приложил, а?
        Свирята захихикал.
        Иван Мелентьевич взглянул на щуплого Свиряту ничего не выражающим взглядом и коротко обронил:
        - Да иди ты в задницу, приятель! Не до тебя мне.
        Резко развернувшись, Иван Мелентьевич зашагал уже в правильном направлении.
        - Иван, у тебя у самого такой вид, будто ты сам недавно из энтого места вывалился! - со смехом крикнул Свирята вослед брату Василисы.
        Придя домой, Иван Мелентьевич бросился к своему заветному ларцу, где у него хранились деньги. Отперев замок на ларце, он принялся вынимать небольшие мешочки с глухо позвякивающими гривнами и монетами. Разложив мешочки на столе, Иван Мелентьевич трясущимися руками стал доставать и пересчитывать арабские монеты, украшенные замысловатой вязью.
        При этом он ворчал себе под нос:
        - Ох, и влип я, разрази меня гром! Ну, сестрица-паскудница, без ножа решила меня зарезать! За горло взяла, гадина!
        Сзади скрипнула дверь.
        Иван Мелентьевич суетливо оглянулся, по привычке прикрыв руками разложенные на столе деньги. Увидев жену, он недовольно бросил:
        - Чего тебе? Не видишь, я занят!
        - Кого это ты ругаешь, свет мой? - спросила Алевтина, подозрительно глядя на мужа. - Кто это тебя за горло взял? Неужто задолжал кому-то?
        Алевтина подошла к столу, на котором стоял пустой ларец с откинутой крышкой и лежали в ряд разноцветные мешочки с деньгами. Тут же были разложены пятью одинаковыми столбиками серебряные арабские дирхемы.
        - Ну, признавайся! - Алевтина встряхнула супруга за плечо. - Кому приготовил это серебро?
        - Сестре нужно отнести, - нехотя ответил Иван Мелентьевич. - Дом она собирается покупать, вот и требует денег с меня. Я сначала хотел отказать, так Василиса угрожать мне стала. Заявила, что Бедослав у князя в чести, мол, захочет, силой отберет у меня деньги. И ничего ему за это не будет! Вся власть в Новгороде ныне у Александра Невского.
        - Вот змеюка! - рассердилась Алевтина. - И много она требует?
        - Пока сотню монет, - сказал Иван Мелентьевич, вновь начав отсчитывать серебряные дирхемы.
        - Сколько у нас всего денег? - поинтересовалась Алевтина.
        Иван Мелентьевич перестал звенеть серебром и, произведя мысленный подсчет, ответил супруге:
        - Около шестисот арабских и немецких монет, да триста гривен. Товару я на днях много закупил, поэтому и казна наша оскудела. Но торговля ныне что-то плоховато идет, прибытка нету совсем.
        - Сегодня Василиса сотню монет у тебя вытянет, а завтра еще двести монет потребует все на тот же дом, что тогда делать станешь, милок? - проговорила Алевтина, скупость которой была сродни скупости ее супруга. - Это уже кабала получается!
        - Вообще-то, Василиса требует, чтобы я отдал ей сегодня полсотни дирхемов, - заметил Иван Мелентьевич. - Еще полсотни я могу отдать ей позднее.
        - Вот и отдай полсотни монет, а с остальными повремени, - зашипела Алевтина прямо в ухо супругу. - Не сегодня завтра войско уйдет из Новгорода ко Пскову, а вместе с войском уберется отсель и Бедослав. На войне всякое может случиться. Может, Бедослав сложит голову в сече. Тогда деньги Василисе можно будет и не отдавать, хватит с нее и полусотни дирхемов!
        «И впрямь, кто-то на войне богатеет, а кто-то без головы остается, - подумал Иван Мелентьевич, нервно теребя себя за ус. - Надо бы подстроить так, чтобы Бедослав живым из похода не вернулся! Вот токмо как это подстроить?»

* * *
        Углеша, верный человек посадника Твердилы Иваньковича, прибыл во Псков поздно ночью. С недобрыми вестями примчался из Новгорода на взмыленном коне гридень Углеша. Поведал он Твердиле, что полки новгородские выступили на Псков и ведет их князь Александр Невский.
        Едва рассвело, Твердило Иванькович собрал на совет бояр, тех, что изначально были с ним заодно. Послал посадник слугу и за Ярославом Владимировичем.
        - Углеша поведал мне, что под стягами новгородскими не меньше десяти тыщ воев, а у нас и пятисот ратников не наберется, - промолвил Твердило, оглядев собравшихся хмурым взглядом. - Что делать станем, други?
        Бояре молчали, оглушенные столь тревожным известием. Тысяцкий Дементий Лыко чесал у себя в затылке. Гаврило Окорок сидел с опухшим красным лицом, тупо взирая перед собой. Он был с тяжкого похмелья.
        Первым заговорил Ярослав Владимирович, нервно кривя свои бледные тонкие губы:
        - Яснее ясного, что с такими силами нам Пскова не удержать, бояре. На ливонцев надежды нету, их в Кроме всего-то полсотни! Слать гонца за помощью в Венден, так покуда помощь эта подоспеет, новгородцы уже захватят Псков. Александр Ярославич медлить не станет, этот воитель привык действовать быстро!
        - Так что же делать? - вновь спросил Твердило, теперь уже обращаясь к Ярославу Владимировичу.
        - Ноги уносить надо, пока не поздно! - воскликнул князь, ерзая на стуле, как на горячих угольях. - Отсидимся в Изборске, покуда ливонское войско не подойдет. Изборск невелик, его и с небольшим отрядом удержать можно.
        - Как же так, други? Да разве можно?! - возмущался боярин Ипат Трава. - Оставить Псков без боя! Вот так, запросто взять и оставить?!
        - Можешь остаться здесь, боярин, и оборонять Псков в одиночку, - язвительно бросил Ярослав Владимирович.
        - Мы договаривались с тобой, князь, что ты вокняжишься во Пскове с условием защищать город от любого врага, - сердито напомнил Ярославу Владимировичу боярин Ерофей Сова. - Мы деньги тебе давали на содержание твоей дружины. Ты же, не обнажив меча, первым собрался бросить нас в беде! Тогда, княже, верни наши деньги обратно!
        - Да забирайте свои гривны, это слезы, а не деньги! - презрительно отозвался Ярослав Владимирович. - Я шел в Псков на княжение, а не на сидение в стенах терема. У кого вся власть во Пскове? У него одного! - Ярослав Владимирович раздраженно ткнул пальцем в посадника Твердилу. - А сколько власти у меня? Вот сколько!
        Сложив пальцы правой руки в кукиш, князь показал его боярам.
        - Куда же ты, князь? - воскликнул Дементий Лыко, видя, что Ярослав Владимирович направился к двери. - Совет еще не окончен.
        - Вы - первые головы во Пскове, бояре! Вот и совещайтесь, сколь пожелаете, а мне нужно в дорогу собираться, - сказал князь и вышел из светлицы.
        - Ничтожество! - бросил вослед ушедшему князю Ерофей Сова.
        Просовещавшись больше часа, бояре так и не договорились, что им предпринять в данной ситуации. Уходить из Пскова никто из них не хотел. Все надеялись, что ливонцы, хоть их и мало в городе, каким-то образом отстоят Псков от новгородского войска. Было решено, что тысяцкий Дементий Лыко немедленно отправится в детинец и потребует от военачальников ливонского гарнизона, чтобы те выслали гонцов за помощью в Дорпат и Венден.
        Ипат Трава пошел уговаривать Ярослава Владимировича не покидать Псков. Ерофей Сова и Гаврило Окорок направились осматривать крепостные стены Пскова, понимая, что эти стены скорее всего и станут их последней надеждой выстоять против новгородцев.
        Оставшись один, Твердило Иванькович осушил полную чашу хмельного меда, дабы взбодриться после бессонной ночи. Он уже хотел было налить себе еще хмельного питья из серебряной бражницы, но в этот момент в покой вбежал растрепанный Терентий.
        - Доброе утро, зять! - без радости в голосе проговорил Твердило. - Что стряслось?
        - Князь Ярослав уходит с дружиной из Пскова, - растерянно промолвил Терентий. - На княжеском подворье слуги возы грузят и лошадей седлают.
        - Ну и пусть проваливает, князек хренов! - проворчал Твердило. - Без него не пропадем!
        - Но… Мстислава уезжает вместе с Ярославом! - Терентий вцепился в рукав Твердиловой свитки. - Надо ее остановить!
        - Ты ей супруг, вот ты и останавливай, - сказал Твердило, грубо оттолкнув от себя Терентия. - Не хватало еще мне этим заниматься!
        - Ты же Мстиславе вместо отца, тебя она послушает, Твердило, - умоляющим голосом молвил Терентий. - Мои слова Мстиславе не указ. Я бы удержал Мстиславу силой, но дружинники Ярослава не позволят мне этого.
        - Эх ты, растяпа! - пренебрежительно обронил Твердило. - Над собственной женой власти не имеешь! Ну, идем, пособлю тебе, как своему родственнику.
        Придя на княжеское подворье, Твердило своими руками стащил Мстиславу с повозки, на которой та уже собралась уезжать из Пскова. Твердило пришел не только с Терентием, но и взял с собой еще десяток своих слуг и гридней, поэтому дружинники Ярослава Владимировича не осмелились препятствовать посаднику.
        Увидев князя, сидящего на коне, Твердило не удержался и насмешливо бросил ему:
        - Княже, для войны ты и впрямь не мастак, зато чужих жен завлекать большой мастер! А ну как Сабина прознает об этом. Что тогда запоешь?
        Сабиной звали законную супругу Ярослава Владимировича, которая в это время пребывала в Дорпате беременная вторым ребенком. Отцом Сабины был немецкий рыцарь Уго фон Рессер.
        Наградив Твердилу неприязненным взглядом, Ярослав Владимирович молча огрел коня плетью и пронесся мимо к воротам детинца. Следом за князем поскакали его дружинники в островерхих шлемах и серых плащах.
        В ожидании подхода ко Пскову новгородского войска Твердило и его единомышленники вооружили всех своих челядинцев, всю родню и даже преступников, выпущенных из темницы. Всего под их началом вместе с боярскими гриднями набралось около трехсот человек. Военачальники ливонского гарнизона дали понять Твердиле и его сообщникам, что им придется без помощи немцев оборонять от новгородцев внешнюю стену Пскова. Ливонцы были намерены держать оборону в каменном Кроме, который был совсем невелик по сравнению со всем Псковом. Гонцы, отправленные ливонцами в Венден и Дорпат, должны были добраться до места через два дня.
        Август уже начался, когда новгородское войско разбило стан у псковских стен. Дни проходили за днями, а новгородцы почему-то не торопились идти на приступ.
        Твердило каждый день поднимался на воротную башню и долго вглядывался в лагерь новгородцев, пестреющий на обширном лугу множеством шатров и крытых грубой холстиной повозок. Он старался определить, не стал ли новгородский стан больше, чем был вчера. Твердило полагал, что единственной причиной, заставляющей Александра Ярославича медлить с началом штурма, было ожидание отставших по какой-то причине воинских отрядов. А может, новгородцы ждали, когда к ним подвезут осадные машины. Во всяком случае, в их стане не было слышно стука топоров и не было заметно деловитой суеты, неизбежной при изготовлении многих сотен лестниц, таранов и навесов.
        «Что замышляет Александр Ярославич? - с тревогой думал Твердило. - Какую каверзу он нам готовит?»
        Глава третья
        Сеча под Изборском
        Добравшись до Изборска, Ярослав Владимирович вздохнул с облегчением. От Изборска было ближе до Вендена и Дорпата, здешний ливонский гарнизон был вдвое многочисленнее ливонского гарнизона во Пскове. К тому же в Изборске Ярослав Владимирович сразу почувствовал себя настоящим властелином. Здешние русичи покорно гнули перед ним спину, а ливонские военачальники не смели ему прекословить, зная, что он доводится родственником самому епископу дорпатскому.
        Единственное сожаление от бегства из Пскова было связано у сластолюбивого Ярослава Владимировича с тем, что ему пришлось расстаться с красавицей Мстиславой. Однако Ярослав Владимирович утешал себя тем, что из осажденного Пскова Мстислава все равно никуда не денется. Купчишка Терентий не сможет увезти ее в Новгород, откуда он родом. А там, глядишь, подойдет войско крестоносцев, которые отбросят новгородцев от Пскова.
        Каково же было изумление Ярослава Владимировича, когда к Изборску подошел отряд ливонцев, состоящий из двадцати конных и тридцати пеших воинов. Во главе этого отряда стоял его тесть барон Уго фон Рессер. Со слов барона выходило, что его отряд есть авангард крестоносного войска, которое сейчас спешно собирается в Вендене.
        Барон Рессер заявил Ярославу Владимировичу, что он поручает ему удерживать Изборск, а сам намерен пробиваться в осажденный новгородцами Псков.
        - Я возьму с собой всех ливонцев, конных и пеших, - сказал барон. - У тебя, мой зять, останется твоя дружина.
        - Ливонцев всего-то полторы сотни, а новгородцев под Псковом несколько тысяч! - воскликнул пораженный Ярослав Владимирович. - Это же чистейшее безумие!
        - Не безумие, а храбрость! - горделиво произнес барон Рессер. - Чем больше врагов ополчится на меня, тем мне больше славы! Помнится, в Палестине мне доводилось выходить всего с двумя сотнями рыцарей против трех тысяч сарацин. Как видишь, зять мой, я вышел живым из той неравной битвы!
        Ярослав Владимирович лишь махнул рукой, понимая, что ему не переубедить своего упрямого тестя, гордящегося своими успехами в Палестине против мусульман и рассчитывающего обрести не меньшую славу в сражениях с новгородцами.
        Беспокойство и страх охватили Ярослава Владимировича с новой силой, когда новгородское войско вдруг объявилось под Изборском. Разглядывая со стены стяги новгородцев, Ярослав Владимирович узрел среди них суздальское знамя.
        «Коль тут суздальская дружина, значит, и Андрей, брат Александра Невского, тоже здесь, ведь он в Суздале княжит! - вмиг оробел Ярослав Владимирович. - Может, и сам Александр Ярославич где-то на подходе! Господи, неужто Псков уже пал?»
        Барон Рессер решил выйти на битву в открытое поле, едва узнал от своего зятя, что под Изборском объявился младший брат знаменитого Александра Невского.
        - Я постараюсь взять в плен этого знатного русича, - сказал барон Ярославу Владимировичу. - Тогда мы сможем обменять пленного князя Андрея на наших пленников, захваченных новгородцами в Копорье.
        Ярослав Владимирович хоть и не одобрял затею своего тестя, однако был вынужден присоединить свою дружину к ливонскому отряду, собирающемуся на вылазку, дабы не прослыть малодушным. Он знал, что барон Рессер больше всего не выносит трусов и лжецов.
        В дружине Андрея Ярославича было триста гридней. Также суздальскую дружину сопровождал отряд пеших новгородских ратников в тысячу копий.
        Русичи не ожидали от засевших в Изборске ливонцев такой прыти, когда увидели, что всего две с небольшим сотни врагов, выйдя за стены, устремились на них с громким боевым кличем. «С нами бог!» - дружно выкрикивали ливонцы по-немецки. С ходу смяв передовую сотню конных суздальцев, крестоносцы плотным строем врубились в усталую после долгого перехода новгородскую рать. Вскоре звон сталкивающихся мечей и удары топоров в щиты заглушили ливонский боевой клич.
        Это было второе сражение в жизни Ярослава Владимировича, когда ему пришлось самому вести своих гридней на врага. В первом случае Ярослав Владимирович сражался против литовцев, но также на стороне крестоносцев. В том сражении литовцы были разбиты и рассеяны среди густого леса. Тогда, пять лет тому назад, Ярослав Владимирович не столько сражался, сколько преследовал разбегающихся литовцев, это было увлекательно и походило на охоту.
        В этом же сражении под Изборском Ярославу Владимировичу пришлось очень тяжко. Первоначальный успех ливонцев очень скоро сошел на нет, так как обращенные в бегство суздальцы и новгородцы заманили крестоносцев в лес, где среди деревьев и кустарников монолитный строй ливонцев нарушился. Битва разбилась на множество отдельных стычек конных и пеших бойцов. Многочисленность новгородцев, их умелые маневры на пересеченной местности привели к тому, что ливонцы и поредевшая дружина Ярослава Владимировича оказались в полном окружении.
        Барон Рессер дал сигнал к отступлению обратно в крепость.
        Ливонцы пытались сплотиться в некое подобие боевого строя, чтобы иметь возможность перезарядить арбалеты и закрыться щитами от разящих русских стрел и дротиков. Окружавшие барона Рессера конные рыцари и наемники двигались впереди, подобно тарану, опрокидывая и рассеивая новгородцев, встававших у них на пути. Шлемы и латы немцев были столь прочны, что от них отскакивали стрелы и дротики, выпущенные с близкого расстояния.
        «Ай да барон! Прет на копья, как заговоренный!» - восхищенно подумал Ярослав Владимирович, глядя на то, как его тесть прорубается сквозь суздальскую дружину, разя русичей одного за другим.
        Сам Ярослав Владимирович решил не искушать судьбу и искать спасения в бегстве, благо у него имелась возможность затеряться в лесной чаще.
        «Ну вот пришел и мой черед удирать по лесу, подобно оленю!» - мелькнуло в голове у Ярослава Владимировича.
        Он гнал коня через бурелом, виляя между елями и заслоняясь рукой от длинных колючих ветвей, которые цепляли его за плечи и хлестали по лицу. Погони за ним не было. Позади доносились, постепенно затихая, лязгающие железом звуки сражения.
        Глава четвертая
        В осажденном Пскове
        Терентий Власич всего-то несколько дней смог порадоваться единению с горячо любимой юной женой. Он был рад тому, что новгородцы осадили Псков, а ненавистный соблазнитель Ярослав Владимирович бежал в Изборск. Однако ветреная Мстислава недолго тосковала по князю Ярославу: вскоре она увлеклась рыцарем Клаусом Воверайтом, одним из предводителей ливонского гарнизона.
        Рыцарь Воверайт имел мужественную внешность. Он был высок и статен, имел прямую осанку и горделивый взгляд. У него были длинные светлые волосы до плеч, как у всех рыцарей монашеских орденов.
        Понимая, что Окольный град новгородцы и суздальцы смогут захватить при первом же штурме, посадник Твердило со всей своей родней перебрался в детинец, поселившись в опустевших княжеских хоромах. Вместе с Твердилой перебрались в Кром и Терентий с Мстиславой на правах его родственников. Если до этого Мстислава лишь изредка могла видеться с рыцарем Воверайтом, когда тот выезжал из Крома в Окольный град, то теперь она вольно или невольно встречалась с ним каждый день.
        Каменный терем, где жили ливонские военачальники, стоял напротив княжеского подворья.
        О том, что Мстислава по ночам бегает на тайные встречи с рыцарем Воверайтом, Терентий узнал случайно. Однажды он самовольно ушел из караула на городской стене, поскольку начался сильный дождь. Мысленно ругая мерзкую погоду и посадника Твердилу, который гоняет его в дозор к самой дальней крепостной башне, Терентий прошлепал по лужам через весь спящий Псков до ворот детинца. Кое-как уговорив немецкую стражу, чтобы его посреди ночи пропустили в Кром, Терентий пробирался по узкой улочке, мощенной камнем, к княжескому терему, когда услышал где-то рядом смех Мстиславы. Подняв голову, Терентий увидел отблеск горящих свечей в окне второго яруса в доме, где проживали знатные ливонцы.
        Терзаемый болезненной догадкой, Терентий сбегал за лестницей к дому боярина Ипата Травы, забыв про свою усталость и промокшие ноги. Этой лестницей пользовались все живущие в этом околотке, когда нужно было закрыть или открыть слуховое чердачное окно.
        Приставив лестницу к стене дома рядом с освещенным окном, Терентий осторожно вскарабкался по скользким ступенькам до выступающего дубового подоконника. Стояла душная августовская ночь, пропитанная густым запахом мокрой после дождя листвы деревьев, поэтому оконные створки были широко распахнуты. Заглянув в окно, Терентий узрел стол с остатками трапезы, две горящие свечи на нем, рядом два стула и сброшенную на них одежду, мужскую и женскую. По украшенным изразцами белым стенам светлицы двигались большие тени двух обнаженных людей, мужчины и женщины.
        Поднявшись еще на одну ступеньку, Терентий увидел ложе в глубине комнаты, на котором голый атлетически сложенный витязь с длинными растрепанными волосами занимался обладанием нагой белокожей девы с роскошной грудью и прелестными округлыми бедрами. Если лицо витязя Терентий сначала не мог различить, то девичий лик, повернутый к нему в профиль, он узнал сразу. Это была Мстислава! Когда мускулистый любовник Мстиславы встряхнул головой, отбросив со лба длинные светлые локоны, заговорив при этом на ломаном русском, в тот же миг Терентий узнал и его. Это был рыцарь Клаус Воверайт!
        Тут же уличать любовников в тяжком грехе Терентий не решился из опасения, что вспыльчивый Воверайт может проткнуть его мечом. К тому же Терентий самовольно оставил свой дозорный пост на стене, а за это его могли наказать плетьми и посадить в подвал на хлеб и воду. Терентий, поразмыслив, вернулся обратно на стену, дождался своей смены, которая, как всегда, опоздала на целый час, затем пришел домой как ни в чем не бывало. Два дня Терентий пытался заговорить с Мстиславой об ее новом увлечении на стороне, но никак не мог решиться на это, видя, как она ласкова и любезна с ним.
        На третий день Терентий увидел, как Мстислава целуется с рыцарем Воверайтом средь бела дня прямо на теремном крыльце. Воверайт пришел в гости к посаднику Твердиле и столкнулся на крыльце с Мстиславой, которая, наоборот, собралась выйти в город. Терентий, вышедший из терема на крыльцо следом за женой, набросился с упреками на знатного немца, говоря ему, мол, это не по-христиански соблазнять чужих жен.
        В ответ на эти упреки рыцарь Воверайт похлопал Терентия по плечу своей могучей дланью, сказав, что признает свою вину, но удержаться от соблазна поцеловать столь прелестную боярыню он не смог.
        «Сегодня же вечером я замолю этот свой грех перед святым распятием, друг мой, - добавил рыцарь, взирая на коротконогого Терентия с высоты своего роста. - Клянусь частицей мощей, что хранятся в рукояти моего меча!»
        Терентий, насупившись, спустился с крыльца, расслышав у себя за спиной, как Мстислава шепнула рыцарю Воверайту: «Замолим этот грех вместе, милый!»
        Терентий вспомнил, что сегодня ему опять заступать в ночной караул.
        Пройдясь по лавкам на торгу, Терентий и Мстислава вернулись в Кром на княжеское подворье. К тому времени рыцарь Воверайт уже удалился из княжеского терема.
        Твердило собирался пойти в оружейную мастерскую, когда к нему в покои пришел рассерженный Терентий.
        - Крестница твоя, посадник, снова в плотский грех ударилась! - с порога заявил Терентий, комкая в руках шапку. - Снюхалась Мстислава с рыцарем Воверайтом, бегает к нему по ночам! Каково, а?!
        - Ну и что? - невозмутимо отозвался Твердило. - Рыцарь Воверайт - молодец хоть куда, не то что слюнтяй Ярослав Владимирович! Тебе, дурню, гордиться надо, что такой славный витязь на твою жену глаз положил. Делай вид, что все хорошо и ты ни о чем не ведаешь. Уразумел?
        - Нет, не уразумел! - набычился Терентий. - Что за речи ты молвишь, посадник?! Свою-то жену ты небось немцу не предложишь! Я требую, чтобы ты приструнил Мстиславу, ведь она тебе как дочь! И с Воверайтом потолкуй с глазу на глаз…
        - Сядь, олух! И послушай меня! - Твердило силой усадил Терентия на скамью, прижав его к стене своей сильной рукой. - Под стенами Пскова рать новгородская стоит во главе с самим Александром Невским. Подмога из Вендена к нам еще не подошла, и неизвестно, когда подойдет, а между тем голодранцы и крикуны псковские чуть ли не каждую ночь группами и в одиночку перебегают в стан новгородский. В таких условиях ссориться с Воверайтом я не собираюсь! Ливонцы в сече крепки, и лишь на них вся наша надежда, приятель. Соблазнился Воверайт моей крестницей - и ладно, она ведь тоже, как я понимаю, не против встреч с ним. Пусть потешатся, молодую кровь разгонят! Тебя ведь Мстислава тоже ласками не обделяет, зятек. Так что не брюзжи и ступай отсель с богом! У меня и без тебя голова кругом идет!
        Терентий вышел из покоев посадника, как пришибленный. Ему стало ясно, что управы на Воверайта ему не найти и удержать Мстиславу под замком тоже не удастся. И стало быть, он опять оказался в личине рогатого мужа.
        В сентябре в Псков пришел ливонский наемник из числа воинов изборского гарнизона. Его отпустили из плена новгородцы, дабы он рассказал осажденным в Пскове ливонцам о поражении отряда барона Рессера и о взятии Изборска Андреем Ярославичем.
        - Ну все, други, Изборск пал, теперь новгородцы за Псков примутся, - угрюмо проговорил Дементий Лыко на совете в покоях посадника. - Помощь из Вендена до нас уже не дойдет, так как новгородцы перехватят ливонское войско возле Изборска. Дорога-то с той стороны одна, и пролегает она через Изборск.
        - Есть другая дорога из Дорпата до Пскова вдоль западного берега Чудского озера, - сказал Гаврило Окорок. - Крестоносцы могут там пройти в обход Изборска.
        - Я думаю, Александр Ярославич и эту дорогу перекрыл своим войском, - хмуро промолвил Твердило. - Он знает от перебежчиков, что ливонцев во Пскове мало и взять город ему не составит большого труда. Александр Ярославич, как и мы, ожидает подхода войска крестоносцев, и Псков в этом его замысле должен служить для рыцарей приманкой.
        - Хитро расставил сети князь Александр, ничего не скажешь, - покачал головой Ипат Трава. - Как ни поверни, а песенка наша спета, други мои.
        - Не каркай раньше времени! - рявкнул на него Твердило.
        Глава пятая
        Удар ножом
        - Ты почто меня обманул? - наседал Иван Мелентьевич на Свиряту Резника. - Почто уговор наш с тобой не выполнил?
        - Не мог я никак подобраться к Бедославу, - оправдывался Свирята. - Он же в княжеской дружине все время был, а я в пешей рати мыкался. В дороге Бедослав постоянно был на виду у гридней княжеских, на стоянке шатры дружинников всегда далеконько от наших палаток стояли. В лагерное охранение гридней никогда не ставили, они все больше в дальние дозоры уходили. А стан по ночам обычно стерегли смерды-лапотники иль наша новгородская голытьба. До большой сечи с немцами дело так и не дошло. Андрей Ярославич порубил со своим отрядом под Изборском две сотни ливонцев. Только и всего.
        - Из Пскова что же, вылазок не было? - спросил Иван Мелентьевич.
        - Ни одной, - ответил Свирята. - Горожане псковские к нам перебегали, а ливонцы даже носа не показали! Сидели за стенами, как мыши!
        Иван Мелентьевич в хмурой задумчивости побарабанил пальцами по столу. Сидевший напротив него Свирята старательно боролся с зевотой. Гость пожаловал к нему ни свет ни заря, а Свирята вставать в такую рань не привык. Летом, когда в Новгороде шли приготовления к походу на Псков, Свирята вступил в пешую рать, соблазнившись на полсотни серебряных монет, обещанных ему Иваном Мелентьевичем в обмен на голову убитого им Бедослава. Не получилось у Cвиряты подобраться к Бедославу и пырнуть его ножом за все время осады Пскова.
        Потому-то теперь и не клеился у него разговор с Иваном Мелентьевичем.
        - Что ж, друже, уберег бог Бедослава от твоего ножа на войне, может, здесь, в Новгороде, ты до него доберешься, - негромко промолвил Иван Мелентьевич, глянув в глаза Свиряте. - Возьмешься? Полторы сотни монет плачу!
        - За такие деньги - возьмусь! - так же тихо ответил Свирята. - Задаток дашь?
        - Вот тебе задаток. - Иван Мелентьевич достал из кошеля, прикрепленного к поясу, двадцать серебряных дирхемов и высыпал их на стол. - Поторопись! Этот Бедослав для меня как кость в горле!
        Осада Пскова новгородским войском закончилась самым неожиданным образом. В начале осени епископ дорпатский и ландмейстер Ливонского ордена отправили в Новгород послов, чтобы обговорить условия заключения мира. В новгородской боярской думе сразу смекнули, что ливонцев беспокоит не столько осада Пскова, сколько судьба рыцарей и наемников, плененных в Копорье и под Изборском. Ливонские послы предлагали новгородцам большой денежный выкуп за своих плененных людей.
        Думные бояре согласились выдать всех пленных ливонцев и датчан за выкуп, но выставили и свое условие: крестоносцы должны уйти из Пскова. Ливонские послы согласились с этим условием новгородцев с одной оговоркой. Сначала суздальские и новгородские полки должны снять осаду Пскова. После чего немецкий гарнизон уйдет в Ливонию. Соглашение было подкреплено взаимными клятвами.
        К Александру Ярославичу и новгородским воеводам в стан под Псковом пришел из Новгорода приказ о немедленном прекращении боевых действий и возвращении домой. Князь Александр и брат его Андрей нехотя подчинились этому приказу, дабы не обострять отношений с новгородским боярством, которое ревниво оберегало свои привилегии и опасалось излишней популярности в народе любого из князей. На словах мир между Новгородом и Ливонским орденом был уже заключен, поэтому новгородские ратники засобирались домой, едва узнали об этом. Пожелай Александр Ярославич продолжения осады Пскова, никто из новгородских воевод и воинов ему не подчинился бы.
        Новгородское войско вернулось домой в середине сентября.
        Андрей Ярославич со своей дружиной ушел к себе в Суздаль. Ненадолго покинул Новгород и Александр Невский, решив навестить свою семью, оставшуюся в Переславле-Залесском. По сути дела, князь Александр хотел взглянуть хозяйским оком, как отстраивается его родовой вотчинный град, нет ли простоев в работе, все ли идет по изначальному замыслу зодчих. До первого снега нужно было подвести под крышу все начатые терема и храмы.
        Получив задаток от Ивана Мелентьевича, Свирята Резник не терял времени даром. Постоянно наблюдая за домом Василисы, он выяснил, что Бедослав все ночи проводит у нее, а в дневное время пребывает на княжеском подворье или где-то еще. С княжеского подворья Бедослав обычно уходит один, едва начинает смеркаться, и по утрам он направляется в дружину одной и той же дорогой.
        Наступил октябрь. Ночи стали заметно длиннее.
        В одну из октябрьских холодных ночей Свирята вышел из дому с ножом за голенищем сапога, решив подстеречь Бедослава в переулке недалеко от Славной улицы. Он загодя проследил за Бедославом и знал наверняка, каким путем тот отправится на рассвете ко княжескому подворью.
        Бедослав всегда подымался чуть свет, а то еще и затемно, чтобы не опоздать к утреннему разводу караулов. Гридничий Данислав, хоть и благоволил к Бедославу, но спуску не давал и ему, наказывал строго за малейшую провинность.
        В это утро Бедослав, как обычно, вышел за ворота, когда петухи только-только начали голосить по всему Славенскому концу. Сегодня ему надлежало исполнить княжеское поручение, отвезти княжескую печать в Торопец, куда должен вот-вот прибыть сам Александр Ярославич с женой.
        Бедослав быстрым шагом шел знакомой дорогой, зябко кутаясь в свой воинский плащ. Было довольно холодно, дул пронизывающий ветер, срывающий желтые листья с берез и кленов. Сапоги Бедослава глухо топали по бревенчатой новгородской мостовой; такой деревянной вымосткой были вымощены все главные улицы Новгорода и даже некоторые переулки. Иногда за высоким тыном начинал лаять чей-то пес, потревоженный шагами Бедослава.
        Луны на небе не было, поэтому было темно. Первые солнечные лучи еще не пробились над дальним лесом на востоке.
        Бедослав вышел на улицу Славную и прибавил шагу: эта длинная улица приведет его к торговой площади, от которой и до княжеского подворья недалеко. Прохожих в такую рань еще не было.
        Проходя мимо Дубошина переулка, Бедослав споткнулся о выступающий из настила край осинового бревна. Он чертыхнулся себе под нос, потеряв равновесие и неловко взмахнув руками. В этот миг из переулка выскочил человек в темном плаще и шапке, надвинутой на самые глаза. Подскочив вплотную к Бедославу, он ударил его ножом в живот, целя правее, прямо в печень. Бедослав согнулся без вскрика и стона. Он обеими руками схватил незнакомца за руку, держащую нож. Почувствовав железную хватку рук Бедослава, незнакомец постарался вогнать нож поглубже тому в живот, но острие ножа уперлось в какую-то непробиваемую преграду.
        - Не трудись, приятель! - с усмешкой проговорил Бедослав. - У меня кольчуга под одеждой. Ты кто?
        Бедослав сорвал с незнакомца шапку и узнал мясника Свиряту.
        - Вот так встреча, сосед! - Бедослав вырвал нож из руки Свиряты. - Ты почто напал на меня, негодяй? Кто надоумил тебя на это? Отвечай!
        Бедослав двинул Свиряту кулаком в челюсть. Тот отлетел к забору.
        Постоянно имея дело с ножами по роду своей деятельности, Свирята был необычайно ловок в обращении с ними. Вскочив на ноги, Свирята бросился на Бедослава, хотя ростом и силой заметно уступал ему. Делая обманные движения руками, Свирята выхватил из рукава другой нож и метнул его в Бедослава. Просвистев рядом со щекой Бедослава, нож вонзился в бревенчатую стену дома.
        Свирята был полон такого озлобления, что отнимая нож у Бедослава, он даже укусил его за руку. Не ожидавший этого Бедослав чуть ослабил свою хватку, поэтому Свиряте удалось завладеть своим ножом. Размахивая коротким острым клинком, Свирята то и дело перебрасывал его из правой руки в левую и наоборот, надвигаясь на Бедослава. Свиряте нужно было спешить, ибо рассвет был уже близок.
        Расстегнув застежку на левом плече, Бедослав сбросил с себя плащ.
        «Ну, Свирята-злодей, берегись!» - подумал он, вынимая из ножен кинжал, который с некоторых пор постоянно висел у него на поясе.

* * *
        Отправляясь в Торопец, Бедослав и не подозревал, что в скором времени вновь окажется в Переславле-Залесском. Он привез княжескую печать в Торопец, но оказалось, что Александр Ярославич уже покинул город, спешно вернувшись в Переславль-Залесский, куда вот-вот должен был приехать его отец Ярослав Всеволодович, великий князь Владимирский. Пришлось Бедославу из Торопца скакать в Переславль, даже толком не выспавшись.
        Из Переславля Бедослав повез послание от Ярослава Всеволодовича к новгородскому архиепископу Спиридону, который был его давним и преданным другом.
        В Новгород Бедослав приехал в самую дождливую пору. Моросил мелкий дождь, когда Бедослав шагал по мосту через Волхов с Софийской стороны на Торговую. Настроение у него было приподнятое после встречи с архиепископом, которому он передал письмо от великого князя лично в руки. Владыка Спиридон не просто взял свиток у Бедослава, но почтил его короткой беседой, расспросив о здоровье Ярослава Всеволодовича и том, каков ныне стал заново отстроившийся Переславль-Залесский.
        Погруженный в свои мысли, Бедослав нечаянно толкнул плечом какого-то верзилу в богатой однорядке и лихо заломленной шапке, который о чем-то громко и со смехом тараторил двум своим слушателям, стоящим у высоких перил моста. Собеседники верзилы стояли с широкими улыбками на устах в шапках с загнутыми вверх краями и тонким высоким верхом, опущенным назад и книзу. Такие шапки обычно носили ушкуйники.
        Верзила перестал смеяться и сердито окликнул Бедослава, наградив его нелицеприятным прозвищем.
        Бедослав остановился и оглянулся.
        - Прости, брат, - миролюбиво сказал он. - Я, кажется, толкнул тебя.
        - Какой ты мне брат, недотепа! - рявкнул верзила, выдвинув вперед квадратную нижнюю челюсть. - Ты что, пьян или слеп?
        Бедослав молча пожал плечами.
        - Посмотрите на этого растяпу, друзья! - Верзила повернулся к своим собеседникам. - Мне кажется, его нужно проучить! Он явно зазнался!
        Однако собеседники верзилы, взглянув на Бедослава, побледнели. Их глаза округлились, а лица испуганно вытянулись. Они переглянулись.
        Затем один из них прошептал:
        - Гляди, Хохряк, мертвец ожил! Чур меня, нечистая сила!
        Хохряк торопливо перекрестился и попятился.
        - Этого не может быть! - пробормотал он. - Мы же его утопили. Сазыка, ты же сам привязывал камень к его ногам!
        - Чур меня! Чур! - вновь повторил Сазыка, осеняя себя крестным знамением.
        Теперь и Бедослав узнал двоих ушкуйников, которые были из числа тех разбойников, с которыми он схлестнулся в кровавой потасовке на Черном острове в начале этого лета.
        - Ну как, Сазыка, не жмут тебе мои сапоги? - сказал Бедослав, приближаясь к ушкуйникам.
        Оба ушкуйника попятились, а затем бросились наутек, да так, что только пятки засверкали.
        - Эй, други! Вы куда? - бросил верзила вслед беглецам.
        Обернувшись на бегу, Хохряк махнул верзиле рукой, мол, не спрашивай и следуй за нами!
        Вернувшись домой, Бедослав радостно сообщил Василисе, что гридничий дал ему три дня на отдых.
        - Целых три дня вместе будем, лада моя! - обняв Василису, прошептал Бедослав. Увидев озабоченное лицо любимой, Бедослав слегка встряхнул Василису за плечи: - Что? Что стряслось?
        Василиса высвободилась из объятий Бедослава и с тяжелым вздохом присела на скамью.
        - Свирята Резник куда-то пропал, - промолвила она, - ушел из дому чуть свет дней десять тому назад и как в воду канул. Ко мне уже приходили жена и брат Свиряты, когда ты был в отлучке. Они думали, что, быть может, я тайно погуливаю со Свирятой. - Василиса криво усмехнулась, не глядя на Бедослава. - У меня теперь слава, как и у Лукерьи, женщины вольной и гулящей. Один мужчина меня бросил, другой лелеет, но замуж все же не берет.
        - Брось! О чем ты? - Бедослав подсел к Василисе, обнял ее за плечи. - Вот купим свой дом и поженимся.
        - Сегодня Иван опять приходил, тоже Свирятой интересовался, - продолжила Василиса. - Свирята деньги у него в долг взял. Иван ищет Свиряту по всему городу и отыскать не может. А посему братец мой ходит злющий как черт!
        - Не отыщет Иван Свиряту, ибо нету того в живых, - собравшись с духом, проговорил Бедослав. - Я своей рукой заколол Свиряту возле Дубошина переулка, это было в то утро, когда мне надлежало в Торопец скакать. Свирята первым напал на меня, ударил меня ножом, но я был в кольчуге, потому и жив остался. Я утащил на себе мертвого Свиряту домой к Степану Колтыге. Степан вывез тело Свиряты из Новгорода в телеге под соломой и закопал в лесу.
        - Почто Свирята напал на тебя? - спросила Василиса, схватив Бедослава за руку и глядя ему в глаза. - Ты накануне поругался с ним?
        - Сам не пойму, что толкнуло Свиряту на это злодейство, - задумчиво ответил Бедослав. - Ссор и склок между нами не было, делить нам с ним было нечего. Я думаю, кто-то подтолкнул Свиряту на это, не иначе. Вот токмо кто?
        - Я, кажется, знаю, кто, - сузив свои красивые очи, негромко обронила Василиса.
        Делиться своей догадкой с Бедославом она не пожелала, сказав ему, мол, всему свое время.
        Бедослав не стал настаивать. Он лишь поинтересовался у Василисы, не осуждает ли она его за это убийство и не считает ли неправильным то, что Бедослав и Степан Колтыга решили тайно похоронить убитого Свиряту.
        - Погребен прах Свиряты, и ладно, - сказала на это Василиса. - Пусть тайное остается тайным. Зло получило по заслугам!
        Глава шестая
        Вышеслава
        Однажды поутру, когда Бедослав как обычно пришел на княжеское подворье на утреннее построение гридней, Семен Куница с таинственным видом сказал другу, что припас для него подарок. После утренней переклички Семен привел Бедослава в помещение, служившее дружинникам спальней, и достал из-под своей кровати какой-то длинный предмет, завернутый в старый плащ.
        - Держи, друже! - с хитрой улыбкой произнес Семен, вручив сверток Бедославу.
        Размотав сверток, Бедослав увидел свой меч, когда-то купленный им на торжище у оружейника Листрата и отнятый у него ушкуйниками.
        - Пресвятая Богородица! - изумленно выдохнул Бедослав. - Семка, откель у тебя мой меч? Где ты его взял? Неужто у разбойников выторговал?
        - Купил на торгу у одной девицы, - ответил Семен. - Могу свести тебя с нею. Хочешь?
        - Сведи. Сегодня же! - решительно промолвил Бедослав.
        Полдня Бедослав и Семен Куница вместе со своей сотней отрабатывали в поле за городом боевые маневры в конном строю под руководством гридничего Данислава. Затем дружинники трапезничали на княжеском подворье, потом чистили лошадей. И только ближе к вечеру Бедославу и Семену удалось отпроситься у гридничего, чтобы сходить в город.
        Семен привел Бедослава на Софийскую сторону, в Людин конец. Там, в Ярышевом переулке, Семен стал стучаться в покосившиеся ворота каким-то особым стуком. За воротами виднелась тесовая крыша небольшого бревенчатого дома, потемневшая от дождей.
        Когда ворота отворились, Семен громко сказал кому-то:
        - Гляди-ка, кого я к тебе привел!
        Затем, повернувшись к Бедославу, Семен довольно бесцеремонно втолкнул его во двор впереди себя.
        На дощатом настиле двора между крыльцом в дом и подсобными клетями Бедослав оказался лицом к лицу с невысокой стройной девушкой в длинном льняном платье до пят и вязаной шерстяной накидке на плечах. Светло-русые волосы незнакомки были заплетены в толстую длинную косу. Ее лоб был стянут повязкой, расшитой узорами в славянском языческом стиле.
        Глянув на овал нежного девичьего лица, на этот высокий лоб, чуть курносый нос и красивый росчерк губ, Бедослав невольно внутренне вздрогнул. Странный холодок не то волнения, не то страха разлился в груди Бедослава, когда он заглянул в серо-голубые девичьи очи под плавным изгибом тонких бровей цвета спелой пшеницы.
        - Русалка! - невольно вырвалось у Бедослава.
        Девушка улыбнулась. Было видно, что она тоже узнала Бедослава.
        - Никакая я не русалка, - сказала сероглазая. - Меня Вышеславой звать. Проходите в дом, гости дорогие.
        Сидя в уютной горнице, выходившей окнами на небольшой яблоневый сад, Бедослав выслушал из уст Вышеславы печальную историю ее жизни и то, как по воле случая девушке посчастливилось стать его спасительницей.
        Оказалось, что у Вышеславы были давние счеты с ушкуйниками, которые убили ее отца и брата за отказ чинить их разбойные суда. Отец Вышеславы был неплохим мастером по строительству небольших речных судов и рыбачьих лодок, без работы он никогда не сидел. По стопам отца пошел и брат Вышеславы. До прихода ушкуйников на Черном острове артель корабельщиков с Людина конца каждое лето строила новые корабли и чинила старые. Обосновавшиеся на Черном острове ушкуйники обложили корабельщиков непосильным налогом, еще заставляли и свои ушкуи смолить и конопатить, ничего не платя за работу. Артель корабельщиков распалась.
        - После смерти отца и брата моя мать тяжело заболела и скончалась, - молвила Вышеслава, сидя на стуле и сложив руки на коленях. - Мы остались вдвоем с младшей сестрой. Жили впроголодь, так как помочь нам было некому. Однажды, собирая ягоды в лесу, я наткнулась на селение язычников. Эти люди не платят десятину христианским священникам, не ходят в храмы. Они поклоняются деревянным идолам на капище, как это делали наши предки. Язычники стали помогать нам с сестрой. И жизнь наша наладилась. А в прошлом году моя сестра вышла замуж за юношу-язычника и теперь живет в том лесном селении.
        - Вышеслава, расскажи, как ты решилась мстить ушкуйникам, - негромко вставил Семен, сидевший возле печи и взиравший на девушку влюбленными глазами.
        - До меня постоянно доходили слухи о бесчинствах ушкуйников то в Людином конце, то в Неревском, - после краткой паузы продолжила Вышеслава. - К тому же смерть отца и брата призывала меня к мести. Язычники обучили меня владению оружием, научили задерживать дыхание и долго плавать под водой. В летнюю пору я стала подплывать к Черному острову по ночам или под утро и вредила ушкуйникам, как могла. Сначала я просто похищала у них оружие, одежду и драгоценности, а потом, сидя в укрытии, наблюдала, как эти негодяи в пьяном угаре лупят друг друга, дабы найти вора среди своих. Затем я стала обрезать якорные канаты, прятала весла и паруса, топила небольшие челноки в протоке. Конечно, мне хотелось чего-то большего, хотелось отплатить ушкуйникам кровью за кровь. Но что я могла сделать в одиночку?
        Вышеслава помолчала, затем продолжила уже более оживленно:
        - И вот разнесся слух, что какой-то молодец убил в стычке главного ушкуйника Кривушу и еще двух разбойников покалечил. Я и не предполагала, что этот храбрец, - Вышеслава бросила на Бедослава восхищенный взгляд, - отважится прийти в самое логово ушкуйников и в одиночку начнет сражаться с ними. Я услышала звон мечей и громкие крики с другого берега Черной протоки. Покуда разделась и доплыла до Черного острова, схватка уже завершилась. Увидев лодку с тремя ушкуйниками, которые гребли к главному Волховскому руслу, я сначала кралась за ними по берегу, прячась за кустами, потом нырнула в реку. Я видела, что разбойники бросили что-то за борт, но не разглядела, что именно. Только нырнув на дно реки, я поняла, как вовремя все сделала, не промедлив в кустах лишнюю минутку.
        - Да, девочка, благодаря тебе я жив сейчас, - растроганно промолвил Бедослав. - Вовек тебя не забуду! В вечном долгу я перед тобой!
        - Какая же я девочка, мне уже девятнадцать лет! - слегка обиделась Вышеслава.
        - Но мне-то уже почти двадцать семь, - улыбнулся Бедослав, - поэтому для меня ты совсем еще унотка.
        - Расскажи про меч! - опять подсказал Вышеславе Семен, ерзая на низком табурете.
        Вышеслава поведала Бедославу, что стащила у разбойников его меч еще в июне, ночью забравшись к ним на корабль. Все украденное таким образом оружие Вышеслава дарила лесным язычникам или продавала на торгу, если у нее была большая нужда в деньгах. Так было и на этот раз. К мечу уже приценивались двое покупателей, когда внезапно появившийся Семен Куница предложил Вышеславе вдвое большую цену. При этом Семен сказал, что владелец этого меча был ограблен ушкуйниками, с которыми он сильно повздорил.
        Вышеслава продала меч Семену, но с условием, что тот познакомит ее с владельцем меча.
        - Вот я и выполнил свое обещание, - подвел итог Семен Куница, когда Вышеслава закончила свой длинный рассказ.

* * *
        В начале зимы в Новгород вернулся после долгого пребывания во Пскове купец Терентий Власич. Не решившись сразу предстать перед Василисой, которая по-прежнему проживала в его доме, Терентий сначала наведался к своему брату Михею Соколятнику.
        Михей очень удивился приезду брата и в то же время был разочарован, что Терентий приехал без денег, без товара и без молодой жены. На расспросы Михея Терентий сыпал отборными ругательствами, поминая псковского посадника Твердилу и всю его родню.
        - Обобрал меня до нитки Твердило-подлец! - жаловался старшему брату Терентий. - Сначала все деньги у меня выманил, потом товар забрал, как выкуп за свою крестницу. Я взял в жены Мстиславу с мизерным приданым ради красоты ее и юности, но и здесь мне не повезло. Как началась среди псковичей распря, так сторонники Твердилы, взявшие верх, пригласили к себе немцев да князишку Ярослава Владимировича, который подвизался у ливонцев, не имея своего удела на Руси. Князь Ярослав как узрел Мстиславу, так слюни у него и потекли! Шельмец сразу начал клинья к ней подбивать, а та и рада, что прелестью своей князя к себе присушила. В общем, дошло у них быстро до греховного любострастия.
        Делясь с братом пережитым во Пскове, Терентий попутно опрокидывал в рот одну за другой чаши с хмельным медом. Хмель ударял Терентию в голову, и от этого он то впадал в сильный гнев, то исходил слезливыми жалобами.
        - Я ли не любил Мстиславу всем сердцем, - молвил брату Терентий, раскрасневшийся после обильных возлияний, - я ли не тешил ее подарками. Она же, паскудница, когда князишка Ярослав бежал из Пскова в Изборск, опасаясь новгородского войска, спелась с немецким рыцарем Воверайтом. Я по ночам нес стражу на городской стене, а моя юная женушка в это время отдавалась немцу в постели. Каково, брат, а?
        Я, конечно, пытался вразумить Мстиславу. Обращался за помощью к посаднику Твердиле, но этот мерзавец боялся слово поперек молвить хоть Воверайту, хоть любому другому знатному ливонцу.
        - И что ты надумал, брат? - спросил Михей Власич, убирая со стола сосуд с хмельным медом.
        - Высказал я посаднику Твердиле все, что думаю о нем и его блудливой крестнице, собрался и уехал из Пскова сюда, в Новгород, - ответил Терентий, тупо качая головой. - Я лучше вернусь обратно к Василисе, чем стану терпеть такие унижения! Я не холоп, в конце концов, и помыкать собой не позволю! - Терентий грохнул по столу кулаком.
        - А тебе ведомо, брат, что твоя Василиса давно уже подыскала тебе замену, - не без язвительности сообщил Терентию Михей Соколятник. - Как ты укатил в Псков, так к Василисе начал похаживать да под юбку к ней заглядывать удалец один нездешний.
        - Кто такой? - нахмурился Терентий. - Из смердов иль мастеровых?
        - Плотник он, из Торжка родом, - ответил Михей. - С виду высок и статен, бородку носит маленькую, усы стрижет по-половецки, волосы носит длинные. Моложе тебя лет на десять. Ухарь, каких поискать! - Михей придвинулся поближе к брату. - Брат Василисы ушкуйников на него натравил, так ушкуйники зубы об этого Бедослава обломали. Он своею рукой самого Кривушу убил да многих покалечил. Ныне-то Бедослав возвысился, вступив в дружину Александра Невского. Теперь ушкуйники его за версту обходят. Вот так-то, брат.
        - Ох, и не везет мне, горемычному! - простонал Терентий, уронив голову на согнутую в локте руку. - Получается, от одного берега отстал, а к другому не пристал. Что же мне делать, брат?
        - Перво-наперво не наломай дров, Терентий, - строго проговорил Михей Соколятник. - С Бедославом не ссорься, ибо у него за спиной сила! Ныне в Новгороде всем заправляет Александр Невский. Этот князь хоть и молод годами, но разумом сед и руку твердую имеет.
        - Неужто Бедослав меня в мой же дом не пустит? - растерянно пробормотал Терентий.
        - Пустит, не беспокойся, брат, - сказал Михей Власич. - Однако на твоем месте я покуда к Василисе не совался бы. Случиться может всякое. Может, Бедослав охладеет к Василисе, а может - она к нему. Вот тогда и лови удачу за хвост! А до этого живи у меня, брат. Слава богу, хоромы у меня просторные!
        Выспрашивая у Терентия о псковских делах, Михей Соколятник с удивлением узнал, что ливонский гарнизон по-прежнему стоит во Пскове, хотя по договору с немцами его там быть не должно.
        - Ливонцы уходили из Пскова, было такое еще в конце сентября, - вспоминал Терентий, - но уходили они всего на три дня, а потом вновь вернулись обратно. Якобы на этом настояли посадник Твердило и его сторонники среди бояр.
        После разговора с братом Михей Соколятник отправился домой к думному боярину Ерофею Батуре, который доводился ему свояком. Ерофей Батура немедленно оповестил всех думных бояр и посадника Степана Твердиславича о том, что ливонцы не соблюдают в полной мере достигнутых осенью договоренностей. Выкупив из плена своих людей и добившись снятия осады с Пскова, ливонцы продолжают держать во Пскове свой гарнизон. Получается, что новгородские послы, ездившие осенью во Псков, были обведены ливонцами вокруг пальца. Ливонский гарнизон лишь для вида удалился тогда из псковского детинца, а когда новгородцы уехали, то немцы вернулись обратно во Псков.
        «Ливонцы играют клятвами, как малые дети игрушками, - раздраженно молвил в боярской думе Ерофей Батура. - Немцы водят нас за нос и рады, что мы верим им на слово. Этого нельзя так оставлять! Войну с Ливонским орденом нужно продолжить!»
        Все думные бояре согласились с Ерофеем Батурой. Получается, что они напрасно не прислушивались к псковским перебежчикам, обосновавшимся в Изборске. Те не раз уже предупреждали новгородцев о том, что ливонцы не спешат покидать Псков.
        Глава седьмая
        Гонец с юга
        Великий князь Ярослав Всеволодович пригласил во Владимир своего родного брата Святослава, а также сыновей и племянников. Предстояло обсудить дело наиважнейшее. Из Южной Руси во Владимир прибыл гонец от волынского князя Даниила Романовича с известием, что черниговский князь Михаил Всеволодович, пережидавший татарское нашествие где-то в Польше, а ныне вернувшийся в разоренное татарами Поднепровье, утвердился в опустошенном Киеве.
        Еще накануне Батыева вторжения на Русь между Ольговичами и южными Мономашичами случилась яростная и упорная распря из-за Киева. Черниговские Ольговичи во главе с Михаилом Всеволодовичем едва не одолели в том противостоянии южных Мономашичей. Лишь вмешательство Ярослава Всеволодовича, представителя суздальской ветви Мономашичей, позволило Мономашичам удержать за собой старейший на Руси киевский стол. Потеряв Киев, неукротимый Михаил Всеволодович отнял у Даниила Романовича богатый Галич. Впрочем, отстаивать Галич от безжалостных Батыевых полчищ Михаил Всеволодович не стал. Бросил он на произвол судьбы и свой стольный град Чернигов, уйдя с дружиной и ближней свитой к своим польским союзникам.
        И вот давний соперник Мономашичей захватил-таки Киев, дождавшись благоприятного момента.
        - Михаил Всеволодович объявил себя старшим князем на Руси и ожидает изъявления покорности от прочих русских князей, - молвил Ярослав Всеволодович, сидя в кресле с подлокотниками. По его лицу было видно, что уж он-то покоряться князю Ольговичу не станет! - Мало того, своего сына Ростислава Михаил Всеволодович собирается посадить князем в Галиче. Даниил Романович намерен сражаться с Ольговичами за Галич и все Понизье, ибо этими землями некогда владел его отец. Князь Даниил просит у меня подмоги, ведь он мне родня.
        Жены Даниила Романовича и Ярослава Всеволодовича являлись родными сестрами, а тестем обоих князей был прославленный Мстислав Удатный.
        - Коль не помочь Даниилу, туго ему придется, ибо на стороне Михаила Всеволодовича не токмо его черниговская родня, но еще и венгры с поляками, - продолжил Ярослав Всеволодович. - Что присоветуете мне, други? Идти ли мне с полками к Киеву, как пять лет тому назад?
        Ярослав Всеволодович взглянул сначала на брата Святослава, сидевшего на стуле справа от него.
        Невоинственный Святослав Всеволодович слегка прокашлялся в кулак и промолвил:
        - Зряшное это дело, брат. От Киева остались руины да пепел. Купцы суздальские, побывавшие там, жуткие вещи рассказывают! Летом от смрада трупного в Киеве дышать нечем. Мертвецов в развалинах и под пеплом полным-полно, но погребать их некому. Жителей в Киеве осталось всего-то около тысячи человек, а до татарского нашествия было больше пятидесяти тысяч! Уселся Михаил Всеволодович на киевском пепелище великим князем, ну и пусть себе сидит. Нам от его спеси ни жарко ни холодно. Повелевать соседними князьями Михайло все равно не сможет: дружина у него невелика, а собрать хоть какое-то воинство на опустошенных татарами киевских землях у него не получится.
        - Родня черниговская поможет Михайле примучить Волынь и Галич, - сказал Ярослав Всеволодович, - благо Чернигов от Киева недалече.
        - Чернигов тоже от разорения татарского еще не оправился, - проговорил Святослав Всеволодович, - там из десяти тысяч домов, по слухам, осталось не больше пятисот. Да и все Подесенье вплоть до Трубчевска лежит впусте. Нету ныне у Ольговичей ни людей, ни лошадей для большой войны.
        Ярослав Всеволодович посмотрел на своих племянников, Владимира и Дмитрия. По старшинству следующее слово было за ними.
        Первым высказался рассудительный Владимир Константинович:
        - Ныне татары в Европе бесчинствуют, многих королей и герцогов уже побили, много городов тамошних разорили, но как иссякнет сила татарская, то повернет хан Батыга обратно на Русь. Вот о чем нам следует думать, братья. Силы нужно копить для окончательного разгрома татарской орды, а не растрачивать их попусту в междоусобицах.
        - Вот, ты и скажи об этом Михаилу Всеволодовичу! - огрызнулся на племянника Ярослав Всеволодович. - Не я, а он свару на юге затевает. Даниилу тоже сейчас не до войны с Ольговичами, у него в княжестве из двенадцати городов всего три после татарского нашествия уцелели.
        Весь тамошний край обезлюдел, пахать-то некому, не то что воевать. Потому-то Даниил и обращается ко мне за помощью.
        - Лучше уступить Ольговичам на юге, чем увязнуть в войне с ними накануне нового татарского вторжения, - высказал свое мнение Дмитрий, сын Святослава Всеволодовича.
        Ярослав Всеволодович перевел взгляд на своих сыновей. Что скажут они?
        Хотя по старшинству первым из Ярославичей должен был высказаться Александр Невский, но горячий и несдержанный Андрей опередил брата.
        - Нечего вола за хвост тянуть! - громко сказал он, сверкнув синими очами. - Нужно разбить Ольговичей вдрызг, чтобы они сидели в своем Чернигове и не высовывались! В Киеве надо посадить кого-нибудь из смоленских Ростиславичей или отдать Киев вместе с Галичем Даниилу Романовичу. И сделать все это нужно до того, как татары из Европы обратно в половецкие степи потянутся.
        - Правильно, брат! - воскликнул юный Константин, старавшийся во многом брать пример с более старшего Андрея.
        - Отец, отправь меня с войском к Киеву, - продолжил Андрей Ярославич. - Либо дозволь мне участвовать в этом походе хоть под твоим началом, хоть под началом кого-то другого.
        Речь Андрея явно пришлась по душе Ярославу Всеволодовичу, это было заметно по улыбке, промелькнувшей по его устам под усами, подернутыми сединой. Бледно-голубые очи великого князя, завешанные низкими густыми бровями, взглянули на Андрея с невольной теплотой. Своей воинственностью и постоянной готовностью любые затруднения решать силой Андрей уродился в отца. В молодости Ярослав Всеволодович был таким же решительным и жестоким, лишь дожив до седых волос, он научился смирять в себе безрассудные порывы.
        - А что скажет мой старший сын? - промолвил Ярослав Всеволодович, взглянув на Александра. - Какие думы в его голове гуляют?
        Очнувшись от задумчивости, Александр расправил широкие плечи.
        - Отец, может, слова мои тебе не понравятся, но я скажу то, о чем думаю. - Александр глубоко вздохнул, как бы собираясь с духом. - По-моему, Даниилу Романовичу следует примириться с Михаилом Всеволодовичем. Пусть недруги они давние, но общая беда должна примирить их. Если в прошлом они делили многолюдные города и веси, то ныне целью их дележа стали развалины и пепелища. Ныне любой князь должен соотносить с разумом все свои поступки, ибо Русь разорена и прежнего могущества у нас нет. Татары вернутся на наши земли, это несомненно. Михаилу и Даниилу нужно готовить к обороне уцелевшие города, а не точить меч друг на друга.
        - По-твоему, сын мой, Даниил Романович должен уступить Галич князю Ольговичу да еще и в ноги ему поклониться! - проговорил Ярослав Всеволодович, нахмурив брови.
        - Ежели Даниил Романович не поклонится сегодня Михаилу Всеволодовичу, то завтра они оба поклонятся в ноги Батыю, - с холодным спокойствием произнес Александр.
        В гриднице повисла неловкая томительная пауза. Сказанное Александром было столь очевидно и неоспоримо, что ни Ярослав Всеволодович, ни пылкий Андрей не нашлись, что сказать на это. Вековая вражда Ольговичей и Мономашичей была совершенно бессмысленна в условиях, когда половина Руси лежала в руинах после нашествия татарской орды. Тяжелое ярмо татарского ига в равной степени грозило и Ольговичам и Мономашичам при возвращении Батыя из западного похода.

* * *
        Бедослав, последнее время сопровождавший Александра Невского во всех его поездках, тоже оказался во Владимире.
        Прогуливаясь по просторному, мощенному плитами двору возле каменного великокняжеского дворца, Бедослав завязал беседу с гриднем из свиты Святослава Всеволодовича. Тот тоже ожидал своего князя, заседавшего на совете в покоях Ярослава Всеволодовича. Бедослав выспрашивал у своего собеседника, как ныне живется людям в Юрьеве-Польском после татарского погрома. Этот город был вотчиной Святослава Всеволодовича.
        Стояла середина февраля. После недавнего снегопада на дворе тут и там виднелись снежные кучи, это здешняя челядь с утра поработала метлами.
        Неожиданно Бедослав увидел, что во дворе появилась группа знатных бояр, одетых в длинные шубы и высокие парчовые шапки с меховой опушкой. Бояре шли со стороны ворот детинца к высокому дворцовому крыльцу. Впереди важно вышагивал Ерофей Батура с посохом в руке.
        «Новгородцы! - мелькнуло в голове у Бедослава. - Не иначе, что-то стряслось!»
        Замыкал шествие новгородских послов Михей Соколятник.
        Бедослав окликнул его. Тот оглянулся.
        - Здрав будь, Михей Власич! - сказал Бедослав, подходя к купцу, который остановился, увидев знакомое лицо. - Почто послы новгородские здесь? Неужто новгородцы опять хотят указать путь от себя Александру Ярославичу?
        - Наоборот, друже! - по-приятельски прошептал Бедославу Михей Соколятник. - Вече и боярская дума постановили вновь объявить войну Ливонскому ордену. По всему Новгороду идет сбор ратных людей. Вече послало нас в Переславль за князем Александром, его там не оказалось, так мы во Владимир приехали. Дело-то спешное!
        - Вот оно что! - покачал головой Бедослав, в душе удивляясь такой расторопности новгородцев, которые обычно так скоро в поход не собирались.
        - Нужно успеть разбить немцев до весенней распутицы, - добавил Михей Соколятник, догоняя быстрым шагом послов, уже поднимающихся по дворцовому крыльцу. - Прощай покуда, друже!
        Ярослав Всеволодович, настроившийся в душе на дальний поход к Киеву и собиравшийся поставить во главе войска старшего сына Александра, выслушав новгородских послов, изменил свое намерение. Этому же способствовали и слова Александра Ярославича, обращенные к отцу.
        «Нельзя допустить, чтобы Русь оказалась между татарами и немцами, как в тисках, - сказал Александр. - Коль разобьем крестоносцев, то и с татарами в будущем будет легче справиться!»
        Ярослав Всеволодович велел Александру без промедления ехать в Новгород, дав ему свой конный полк. Андрею было велено спешно собрать суздальскую дружину и также двигаться к Новгороду.
        «Ты хотел ратоборствовать, сын мой, вот и поостри свое мужество для ливонцев, - сказал Андрею Ярослав Всеволодович. - Победить немцев труднее, нежели Ольговичей, зато слава от этой победы ярче и громче!»
        Глава восьмая
        Гнев псковичей
        К началу марта русские полки были готовы выступить в поход. Под знаменами Александра Невского собралось полторы тысячи конников и восемь тысяч пешей рати.
        Первым делом Александр Ярославич вознамерился выбить ливонцев из Пскова. Чтобы не тратить время на долгую осаду и не губить воинов в кровопролитных штурмах, было решено снова пуститься на хитрость, предложенную князю и воеводам тем же Бедославом.
        Побывавший в плену у ливонцев Бедослав знал, что всякий немецкий гарнизон регулярно сообщается с Венденом и Дорпатом через гонцов. На этом и построил свой хитрый замысел Бедослав. Выпросив у князя шестерых помощников, Бедослав устроил засаду на лесной дороге, идущей из Пскова в Дорпат. После трех дней ожидания русичи пленили ливонского гонца с письмом к епископу дорпатскому. Прождав еще некоторое время в том же месте, гридни во главе с Бедославом захватили еще одного вестника, ехавшего на этот раз из Дорпата в Псков.
        Из прочитанных свитков стало ясно, что ливонцы в Пскове и Дорпате пока еще ничего не знают о том, что русское войско вот-вот двинется к пределам Ливонии.
        Бедослав и Семен Куница, переодевшись в одежду немецких гонцов, ранним утром примчались к воротам Пскова на взмыленных лошадях. Бедослав назвал по-немецки условный пароль, наклонившись с седла к открывшемуся в воротах небольшому оконцу. Этот пароль был выпытан у ливонского гонца при помощи раскаленной иглы.
        Оконце со стуком захлопнулось. Через несколько мгновений створы массивных дубовых ворот приоткрылись, чтобы впустить в город двух всадников. Ливонцы попались на эту уловку.
        Бедослав въехал первым в полутемное широкое пространство воротной башни, озаренное двумя факелами, один из которых был вставлен в железное кольцо, прибитое к стене, другой находился в руке стражника. Помимо стража-факелоносца здесь были еще двое ливонцев, которые, зевая и кряхтя, принялись тянуть на себя воротные створы, чтобы захлопнуть их обратно. Открыть ворота было легче, чем закрыть, поэтому стражники стали звать начальника стражи, поскольку им втроем никак не удавалось сомкнуть края высоких дубовых врат так, чтобы можно было всунуть в приколоченные к створам железные кольца прочный тяжелый засов.
        Бедослав спрыгнул с коня, предложив стражникам свою помощь. Он говорил с ними по-немецки. Семен тоже спешился, выказывая свою готовность помочь ливонским караульным.
        В этот момент с верхнего яруса воротной башни, где находилось теплое караульное помещение, топая сапогами по деревянным ступеням, спустился начальник караула. Бедослав сразу узнал его: это был Берд. Благодаря небрежности этого ливонца Бедославу удалось сбежать из Копорской крепости.
        Понимая, что медлить больше нельзя, Бедослав выдернул нож из-за голенища сапога, подскочил к Берду и вонзил нож ему в глаз по самую рукоятку. Берд издал негромкий вскрик и мешком свалился к ногам Бедослава, лошадь которого при виде мертвеца невольно шарахнулась в сторону.
        Семен выхватил из-за пояса два кинжала и молча ринулся на троих ливонцев, которые не видели, как был убит Бедославом их начальник стражи. Этому помешали две лошади, стоящие как раз между стражами и спустившимся сверху Бердом. Однако стражников насторожил предсмертный возглас Берда. Они схватились за мечи, но двое русичей оказались гораздо проворнее их. Двоих стражей заколол Семен, третьего прикончил дротиком Бедослав, пригвоздив ливонца к бревенчатой стене.
        Затем две пары сильных рук распахнули высокие створы ворот.
        В лесочке неподалеку от дороги, прячась за деревьями, сидели в засаде две сотни пеших русских ратников. Они бегом устремились по заснеженному полю к распахнутым воротам Пскова.
        Рассвет уже занялся, поэтому ливонская стража на городской стене увидела выбежавший из леса отряд новгородцев и подняла тревогу. Но прежде чем ливонцы смогли оценить всю степень опасности, новгородцы уже ворвались во Псков. Следом за передовым отрядом в город вошли пешие полки и конные княжеские дружины. На равнине в полуверсте от Пскова новгородцы разбили стан, оградив его сцепленными санями с поклажей.
        Так же быстро был захвачен и псковский детинец - Кром. Ливонская стража и бояре из числа сторонников посадника Твердилы, спасаясь от новгородцев и суздальцев, устроили давку в воротах детинца. Этим воспользовались дружинники Андрея Ярославича, ворвавшиеся в Кром на плечах обезумевших от страха ливонцев и бояр-изменников.
        Ливонцы могли бы запереться в мощных каменных башнях детинца, но их военачальники решили сложить оружие, понимая, что всякое сопротивление будет всего лишь агонией, ибо Псков уже захвачен Александром Невским.
        Всех пленных ливонцев Александр Ярославич повелел гнать пешком в Новгород. Участь Твердилы Иваньковича и его сторонников должно было решить псковское вече. Был назначен день общенародного схода.
        Однако те из псковичей, кто более всего пострадал от ливонцев и бояр-изменников, а таких набралось немало, вытащили узников из темницы и учинили над ними самосуд.
        Больше всего свирепствовали псковичи, вернувшиеся из изгнания, а также вдовы тех псковичей, кто пал в битве с крестоносцами под Изборском. Этих вдов и вместе с ними жен, сестер и дочерей тех бояр и купцов, которые были резко против союза с Ливонским орденом, Твердило и его друзья беззастенчиво унижали и подвергали насилию. Стоило кому-то из ливонцев указать пальцем на какую-нибудь из этих женщин, как приспешники Твердилы без промедления волокли несчастную на ложе к немцу.
        Судилище псковичей было быстрое и кровавое.
        Твердиле Иваньковичу выкололи глаза, отрубили руки и подвесили его вниз головой. Всякий желающий, мужчина или женщина, мог подойти и ударить бывшего посадника хоть мечом, хоть палкой. Кто-то ударил Твердилу слишком сильно дубиной и убил его. Но и после этого истерзанный труп Твердилы до глубокой ночи продолжали колоть и резать все те, кто пострадал от его владычества во Пскове.
        Шурина Твердилы, Дементия Лыко, женщины насмерть забили палками, мстя ему за своих юных дочерей, испытавших насилие с его стороны.
        Другого родственника Твердилы, Гаврилу Окорока, псковичи-изгнанники раздели донага и топорами изрубили на куски.
        Боярина Ипата Траву разгневанные псковичи подняли на копья. Ерофею Сове сначала вспороли живот, а потом отрубили голову.
        В таких же муках умерли родственники и челядинцы бояр-изменников за исключением тех, кто каким-то чудом сумел бежать из Пскова.

* * *
        Михей Соколятник, поддавшись общему воинственному порыву, тоже вступил в новгородское войско и ворвался в Псков в числе первых. Им двигало не столько стремление избавить псковичей от власти ливонцев, сколько собственная корысть. Его брат Терентий всегда был удачлив в торговых делах, поэтому Михей Власич часто вступал с ним в долю, никогда не оставаясь внакладе. Тем больнее сказалась на скаредном Михее Власиче последняя поездка Терентия во Псков, завершившаяся потерей товара, денег и неудачной женитьбой.
        Если ударившийся в запой Терентий давно махнул рукой на утерянные во Пскове деньги и товар, не говоря уже о барыше, то мстительный Михей Власич был полон желания вернуть вложенные в товар свои кровные гривны. Когда во Пскове начались грабежи теремов бояр-изменников и их приспешников, то в этих бесчинствах отличился и поспевавший всюду Михей Власич. Все награбленное слуги Михея Власича складывали в сани, которые они же и обязаны были оберегать в стане и во время переходов.
        Помимо ковров, дорогих тканей и серебряной посуды Михею Власичу досталась пленница изумительной красоты, доводившаяся родственницей кому-то из казненных бояр-изменников.
        Обоз с награбленным добром и пленными ливонцами, отправленный Александром Невским в Новгород, сопровождали три сотни пеших ратников и полсотни конных имовитых новгородцев, среди которых находился и Михей Соколятник.
        Желая похвастаться перед братом своею поживой, Михей Власич велел слугам внести в терем ковры, паволоки, меха и серебро, разложив все это на полу в самой просторной светлице.
        Терентий, которого довольно бесцеремонно пробудили от хмельного сна, от изумления открыл рот, увидев разложенные на полу богатства.
        - Я вижу, брат, ты во Пскове зря времени не терял! - проговорил он, преклонив колено и мягко касаясь рукой скаток шелковых тканей и густого меха бобров и куниц.
        - Да уж не терял! - самодовольно ухмыльнулся Михей Власич. - Порастряс терема продажных псковских бояр да ливонских прихвостней! Не с пустыми же руками домой возвращаться.
        - Я просил тебя, брат, поискать во Пскове Мстиславу, - несмело напомнил Терентий старшему брату. - Нашел ли ты ее?
        - Не было у меня времени на это, - отмахнулся Михей Власич, - надо было успевать ловить рыбу в мутной воде. Забудь ты эту паскудницу блудливую!
        В этот момент двое челядинцев ввели в светлицу молодую пленную псковитянку и усадили ее на скамью у стены. Пленница с немым любопытством оглядывала богато обставленное помещение, массивные потолочные балки, окна со вставленными в них разноцветными стеклами. Она не сразу увидела Терентия, скрытого от нее толстой дубовой колонной, поддерживающей свод. Когда же Терентий вышел из-за колонны, то псковитянка страшно смутилась, едва взглянув на него.
        - Гляди, брат, какую красивую рабыню я привез из Пскова! - похвастался Михей Власич, сделав широкий жест в сторону невольницы.
        При взгляде на пленницу у Терентия рот открылся сам собой, а глаза стали большими и полными удивления.
        - Так ты все же нашел ее, брат! - радостно воскликнул Терентий, бросившись к рабыне. - Нашел и привез ко мне! Благодарю тебя, брат! Теперь я навеки твой должник!
        Терентий приобнял брата за плечи, а затем бросился на колени перед невольницей, схватив ее за кисти рук.
        - Ты чего? - слегка растерялся Михей Власич. - Ты о чем это? Не пойму я тебя, братец. Эта рабыня моя, а не твоя.
        - С чего это твоя, брат! - возразил Терентий, по-прежнему стоя на коленях. - Это же моя Мстислава! Суженая моя!
        - Эту девицу зовут Милолика, а не Мстислава, она сама мне так сказала, - начал терять терпение Михей Власич. - Не тронь ее, брат. Нечего на чужой каравай рот разевать!
        Терентий резко выпрямился, обернувшись к брату.
        - Обманула она тебя, а ты и поверил, недотепа! - Терентий ткнул пальцем в невольницу. - Это Мстислава, крестница Твердилы Иваньковича! Уж я-то знаю ее как облупленную! Хочешь, скажу, сколько родимых пятен у нее на теле. Я же и без одежд ее видел, поскольку ложе с нею делил и в баню с нею хаживал. Так вот, на левой лопатке у нее два родимых пятнышка, одно побольше, другое поменьше. - Терентий с торжествующим видом принялся загибать пальцы. - Еще у нее имеется родимое пятно в подколенном сгибе на правой ноге, другое на правой ягодице и на животе еще два пятнышка. Всего шесть родимых пятен! А на локте левой руки у нее шрам от пореза ножом.
        Михей Власич повелел рабыне раздеться донага. Покуда пленница раздевалась, дрожащими руками складывая на скамью свои одежды одну за другой, придирчивое око Михея Власича разглядывало обнаженные части ее тела. Когда невольница обнажилась совсем, правота Терентия стала очевидна его старшему брату. Увидев шрам на левой руке пленницы, отыскав все родимые пятна на ее прекрасно сложенной фигуре, Михей Власич помрачнел, как грозовая туча.
        - Что, брат, теперь веришь мне? - усмехнулся Терентий. - Сознаешь, что пред тобой Мстислава Станиловна?
        Михей Власич сгреб в охапку женскую одежду и сунул в руки пленнице, повелев ей уйти в соседнюю светелку.
        - Отдохни там с дороги, милая, - добавил Михей Власич. - В этой комнате ты и будешь жить.
        Когда невольница удалилась, Терентий с недовольным видом подступил к брату, требуя от него объяснений.
        - Как это понимать, брат? - молвил он. - Мстислава мне должна принадлежать, ведь мы с нею в церкви венчаны!
        - Ты сам сказал, что оставил Мстиславу, когда она со знатным немцем спуталась, - напомнил Терентию Михей Власич. - Ты же жаловался мне, что Мстислава опозорила тебя. Ты говорил, что намерен вернуться обратно к Василисе. Мол, Мстиславу ты выбросил из своего сердца! Иль запамятовал, братец?
        - Ну, говорил, признаю, - проворчал Терентий. - Токмо теперь я понял, что погорячился. Я готов простить Мстиславу. Она же молода и глупа, что с нее взять!
        - Э, нет, брат! - Михей Власич похлопал Терентия по плечу. - Возвращайся-ка назад к Василисе! Ты и с нею в церкви венчался, у нее дочь от тебя рождена. Василиса и поныне живет в твоем тереме. Повинись перед Василисой, она и простит тебя.
        - Не нужна мне Василиса! - насупился Терентий. - Хочу, чтоб Мстислава мне деток нарожала. Люблю я ее.
        - Экий ты привередливый, брат. - Михей Власич погрозил Терентию пальцем. - Мстислава не любит тебя. Зачем ты ей? Ступай обратно к Василисе. Она ничуть не хуже Мстиславы. На нее многие облизываются.
        - А ты мне не указывай! - окрысился на брата Терентий. - Не отдашь мне Мстиславу добром, заберу ее у тебя силой! Думаешь, управы на тебя не найду, паршивец!
        - Вон ты как заговорил, негодяй! - ледяным голосом проговорил Михей Власич, грозно сдвинув брови. - В моем доме живешь, ешь и пьешь, мягко спишь и на меня же рот разеваешь, пропойца! А ну проваливай отсель сей же час! Живо! Эй, слуги, гоните этого мерзавца в шею!..
        Прибежавшие челядинцы схватили Терентия за руки за ноги, сволокли вниз по ступеням, вынесли через холодные сени на крыльцо и швырнули в сугроб. Сверху на барахтающегося в сугробе Терентия упали шуба, меховая шапка и теплые сапоги.
        Ругаясь на чем свет стоит, Терентий попытался прорваться обратно в терем брата, но те же челядинцы с грубыми прибаутками вышвырнули его за ворота прямо под ноги случайных прохожих.

* * *
        Василиса от неожиданности выронила из рук глиняный кувшин, когда увидела входящего в комнату Терентия. Упав на пол, кувшин разбился на множество осколков. Прижав руки к груди, Василиса застыла в немом изумлении.
        Прибежавшие на шум две служанки тоже остолбенели при виде Терентия, деловито снимающего с себя шубу и шапку.
        - Ну, чего вытаращились? - рявкнул Терентий на служанок. - Брысь отсюда! Иль делов у вас нету, лентяйки!
        Служанки поклонились Терентию и удалились, одна наверх по лестнице в покои дочери Василисы, другая в поварню.
        - Сторож где? - не глядя на Василису, ворчливо проговорил Терентий. - Почто ворота не на запоре?
        - Сторожа давно уже нет, - ответила Василиса. - Во хмелю он был постоянно и на руку нечист, вот я его и прогнала.
        Терентий прошелся по светлице, оглядывая все хозяйским взглядом, затем уселся на стул.
        - Ну вот, горшок разбила! - Терентий досадливо хлопнул себя ладонью по колену. - Экая ты неловкая, Василиса!
        Василиса опустилась на колени и принялась собирать черепки, складывая их на медный поднос. На ней было длинное льняное платье, белое, с красными узорами на плечах и рукавах. Длинные волосы Василисы были уложены в прическу и спрятаны под чепчиком-повойником, который также был расшит яркими узорами.
        Терентий глядел на Василису, занятую собиранием черпков, на ее нежную белую шею, выступающую из круглого выреза платья, на красивый изогнутый стан, на грудь, которой было явно тесно под платьем. В его груди стало растекаться волнительное тепло, как в ту пору, когда он испытывал сильное вожделение к этой статной синеокой женщине и обладал ею не только ночью, но и днем.
        «Василиса и впрямь ничуть не хуже Мстиславы! - подумал Терентий. - Чего я соблазнился этой смазливой потаскушкой? Променял такую паву на тварь неблагодарную!»
        Видя, что Василиса собрала на поднос все осколки от кувшина, Терентий подскочил к ней и помог подняться. Поднос с глиняными черепками он убрал за печь.
        - А где Бедослав? - выйдя из-за печи, спросил Терентий как ни в чем не бывало.
        - Ушел с войском ко Пскову, - чуть смутившись, ответила Василиса, поправляя повойник на голове. - Я могу хоть сегодня к брату переехать. Свою часть приданого я уже сложила в сундук.
        - Зачем спешить, Василиса? - Терентий постарался улыбнуться. - Я же тебя не гоню. Опять же по дочке я соскучился.
        - Чего же тогда без подарков пришел, коль соскучился? - криво усмехнулась Василиса.
        - Подарки я в доме у брата оставил, - солгал Терентий, стараясь не встречаться взглядом с Василисой. - Я хотел сначала прояснить все в наших с тобой отношениях.
        - Что ж, давай, проясним. - Василиса прислонилась плечом к стене, сложив руки на груди. Ее красивое лицо было спокойно, но от этого спокойствия веяло холодом. - Ты нашел себе новую жену во Пскове. Я полюбила другого мужчину. Теперь мы с тобой чужие люди.
        - Не руби сплеча, Василиса, - заволновался Терентий. - Никакой новой жены у меня нет. Я вернулся к тебе и дочери, ибо осознал, как вы обе дороги для меня.
        - Поздно, Терентий, - промолвила Василиса, подкрепляя свои слова решительным жестом. - Я люблю Бедослава. И останусь с ним!
        - Бедослава могут убить в сече, не забывай об этом, - сказал Терентий, исподлобья взирая на Василису.
        - Бедослав скоро вернется, поход уже закончился, ведь Псков взят Александром Невским, - промолвила Василиса.
        - Псков взят нашим воинством, но поход еще не окончен, - проговорил Терентий с неким язвительным торжеством в голосе. - Князь Александр намерен вести полки в Ливонию и разбить рыцарей на их же земле. Я узнал об этом от брата, который недавно вернулся из Пскова.
        В глазах Василисы появилось беспокойство. Она отошла к окну, повернувшись к Терентию спиной.
        - Бедослав не погибнет, - негромко, но отчетливо произнесла Василиса. - Моя любовь сбережет его в любой опасности. Бедослав непременно вернется ко мне!
        Выругавшись сквозь зубы, Терентий вышел из светлицы, хлопнув дверью.
        Глава девятая
        Смерть Домаша Твердиславича
        Терентий не солгал Василисе. Русское войско действительно из Пскова выступило в Ливонию.
        Алчен и завистлив был воевода Гудим Кербет. Свое прозвище он унаследовал от отца и деда, торговавших льном. «Керб» на местном славянском наречии означает вязанку из десяти пучков трепаного льну.
        На военном совете во Пскове воеводе Гудиму не понравилось, что суздальцы и переяславцы задают тон по сравнению с новгородцами. Не все сказанное новгородскими воеводами было одобрено Александром Ярославичем и его братом Андреем, которые вознамерились вести дальнейшую войну с ливонцами по своему усмотрению.
        После военного совета Гудим Кербет встретился с глазу на глаз с Домашом Твердиславичем. Он знал, что среди прочих новгородских воевод Домаш выделяется тем, что доводится родным братом новгородскому посаднику Степану Твердиславичу. Популярность Степана Твердиславича в Новгороде была такова, что его, вопреки обычаю, вот уже четвертый год подряд народ избирает посадником. Немалая толика этой популярности легла и на плечи Домашу Твердиславичу, который, как и его брат, был справедлив и честен, не запятнав себя ни одним предосудительным поступком.
        Гудим Кербет повел с Домашом Твердиславичем речь о том, мол, несправедливо получается, когда и слава и военная добыча достаются князьям Ярославичам.
        - При взятии Пскова Андрей Ярославич и его суздальская дружина в голове нашего войска были, первыми в Кром вступили, - молвил воевода Гудим. - Так же было и в прошлом году при взятии Изборска. Прославились братья Ярославичи и львиную долю добычи себе взяли! А мы, новгородцы, вроде как и ни при чем. При взятии Изборска рать новгородская под стенами Пскова стояла, когда пришла пора Псков брать, то мы с тобой, Домаш, в замыкающем полку оказались.
        - Что же ты предлагаешь? - пробасил сивоусый Домаш Твердиславич.
        - На совете было решено, что Андрей Ярославич опять головной полк возглавит при выступлении на Дорпат, - продолжил воевода Гудим тоном заговорщика. - Нельзя этого допустить! В Ливонии большие богатства можно взять, но достанутся они тем воеводам, кто впереди окажется. Смекай, Домаш! - Гудим понизил голос. - Ты среди новгородских воевод первый, а ходишь в хвосте, суздальские обозы охраняешь! Не по чину это для тебя, Домаш. Новгородцы тебя тысяцким избрали, все полки новгородские под твоей рукой, так будь же головой, а не хвостом! Пойди к Александру Ярославичу и потребуй у него, чтобы он нас с тобой в головной полк определил. В конце концов, новгородцы эту войну затеяли, значит, нам и впереди быть.
        Послушавшись Гудима Кербета, Домаш Твердиславич отправился к Александру Невскому. Не слишком дружелюбный получился у них разговор, но Домаш Твердиславич добился своего. В авангарде русского войска Александр Невский поставил новгородский полк, состоящий из пяти сотен пеших ратников и полусотни конников.
        Головному полку были приданы два гонца из числа переславских дружинников, это были Бедослав и Семен Куница. В случае острой надобности Домаш Твердиславич мог связаться с главными русскими силами при помощи этих гонцов.
        Перейдя по льду реку Великую, русская рать двинулась вдоль западного берега Чудского озера по направлению к Дорпату, бывшему Юрьеву. Уже в пятнадцати верстах от Пскова начались владения Ливонского ордена.
        Этот лесистый болотистый край был издревле населен эстами, коих русичи называли чудью. Немногочисленные роды этого лесного племени, жившие к востоку от Чудского озера, почти поголовно приняли православие от своих соседей-русов, признав над собой власть Пскова и Новгорода. Иначе обстояло дело к западу от Чудского озера, там обитали наиболее многочисленные родовые общины эстов, упорно не желавшие отрекаться от своих языческих богов. Крестоносцы, пришедшие на земли эстов, вот уже много лет пытались силой сломить сопротивление эстов-язычников и навязать им христианскую веру в ее латинской форме. На приморской полосе и возле Чудского озера крестоносцы сумели окрестить почти все местное население, но в глубине чудских лесов продолжали существовать и сопротивляться завоевателям несколько языческих родов, которых поддерживали в их борьбе соседние язычники ливы и латгалы. Эти лесные племена крестоносцы, видя их непримиримость к христианству, вот уже который год старались просто истребить поголовно.
        За спиной ливов и латгалов крепло и набирало силу Литовское княжество, которое тоже придерживалось язычества и было явно не по зубам немецким и датским крестоносцам. Литовские князья постоянно вторгались во владения крестоносцев, разрушая церкви и безжалостно уничтожая христиан.
        Александр Невский отважился на этот поход в Ливонию, так как до него дошел слух об очередном восстании уже покоренных немцами эстов на острове Сааремаа. Союзный ливонцам Тевтонский орден в это же время вел трудную войну с восставшими пруссами, на помощь к которым пришли литовцы.
        О том, что выступление русской рати на запад стало неожиданностью для немцев, говорило стремительное бегство в Венден и Дорпат немецких торговцев и поселенцев, живущих в приграничной с Русью полосе. Бежали в Дорпат и гарнизоны двух маленьких деревянных крепостей, построенных ливонцами близ соляных варниц для защиты их от лесных язычников.
        В захваченных без боя хуторах и деревнях передовой новгородский полк поживился самым разнообразным добром от железных орудий труда и домотканых тканей до пушнины и изделий из серебра. Кому-то достались янтарные бусы, кому-то мешок вяленой рыбы. Кто-то раздобыл себе коня, кто-то попону и седло. Местная чудь тоже хоронилась от русичей в лесах, поскольку здесь проживали лесные роды, принявшие латинскую веру. Из этой крещеной чуди крестоносцы набирали наемников и следопытов, когда совершали набеги на русские земли.
        Воевода Гудим торжествовал: о такой войне он давно мечтал! Хорошо, когда на вражеской территории нет ни малейшего сопротивления, когда селения стоят пустые, а в домах полыхает огонь в печах. Хорошо въезжать во вражескую крепость, носящую следы поспешного бегства, где только скрип распахнутых настежь дверей создает иллюзию обитаемого поселения. Что может быть замечательнее, когда добыча сама идет в руки, когда можно грузить сани различным добром, не проливая при этом ни капли крови!
        «Драпает немчура! - смеясь, говорил Гудим Домашу Твердиславичу. - Не ожидали ливонцы, что рать наша к ним нагрянет. Для них, небось, и падение Пскова стало полной неожиданностью! Эдак дошагаем и до Дорпата без стычек и сражений!»
        Ночь передовой новгородский полк провел у соляных варниц.
        На рассвете Домаш Твердиславич повел свой отряд к чудскому селению Хаммаст, самому большому в этой округе.
        Семен Куница поделился своими опасениями с Бедославом, заметив тому, что воеводы лишь передовые дозоры высылают, а по сторонам от дороги дозорных вообще нет. При такой беспечности можно запросто в ловушку угодить. Ливонцы давно научились от здешних язычников устраивать засады и окружать врага в лесу.
        Бедослав попытался было заговорить об этом с воеводой Гудимом, но в ответ услышал такую резкую отповедь вперемежку с бранью, что невольно прикусил язык.
        «Будешь князю своему советы давать, гридень! - выговаривал вспыльчивый Гудим Бедославу. - Ишь, умник нашелся! Не суйся не в свое дело! Мы с Домашом Твердиславичем тертые калачи, воевать умеем не хуже братьев Ярославичей!»
        Селение Хаммаст хоть и считалось большим, но в нем было чуть больше двух десятков домов, выстроенных на чудской манер. Это были срубные избы-пертти, длинные и узкие, с высокой двускатной крышей, тесовой или крытой корой. Изгородей между избами не было, лишь были огорожены жердями загоны для скота. Загоны были пусты, как и все дома в селении. Судя по следам, жители ушли отсюда совсем недавно, забрав с собой скот и лошадей. Следы людей и животных уводили в дремучий еловый лес, стеной подступавший к деревне с северо-запада.
        Было начало апреля. Солнце понемногу пригревало. Сугробы под его лучами проседали и покрывались ноздреватой ледяной коркой.
        Домаш Твердиславич дал отряду передышку. Ратники разбрелись по всей деревне, заходя в дома и сараи, шаря в клетях и сеновалах. Отовсюду звучали веселые голоса и смех. Кто-то тащил к обозным саням мешки с зерном, кто-то нес берестяные туесы с горохом и сушеными ягодами. Скатки беленого и небеленого холста уже никто не брал, никто уже не зарился на невыделанные шкуры коров и лошадей. Никто уже не отрывал от стен оленьи и лосиные рога, этого добра и так было навалом. Зато серебро, янтарь и любая медь по-прежнему ценились воинами очень высоко, изготовленные из них изделия всякий хватал без раздумий.
        Бедослав и Семен Куница, едва спешились с коней, сразу же разыскали Домаша Твердиславича.
        - Не дело это, воевода, распустить полк по селу, дозоров не выставив, - сказал Бедослав. - Ежели ливонцы неподалеку, они нас голыми руками взять могут!
        - Я же выставил дозоры на въезде и выезде из села, - возразил Домаш. - Разве этого мало?
        - Это ближние дозоры, воевода, а нужны еще дальние, - вставил Семен Куница. - Коль ближние дозоры врага заметят, то полк в боевой порядок все равно построиться не успеет. Врага лучше обнаружить еще издали, чтобы было время войско в кулак собрать.
        Проезжавший мимо верхом на коне воевода Гудим обратился к Домашу Твердиславичу:
        - Что, брат, нету спасения от этих умников? А ты отправь их в дальний дозор, и дело с концом!
        Домаш Твердиславич тут же последовал этому совету.
        - А ну-ка, удальцы, пошарьте-ка вон за тем лесом! - Воевода указал рукой на могучие сосны и ели, росшие на опушке густой чащи, заслонившей горизонт к западу от деревни. - Да как следует пошарьте! Умничать вы оба горазды, а вот какие из вас дозорные, это еще надо поглядеть.
        До леса было не более полуверсты.
        По заснеженному полю Бедослав и Семен проскакали галопом, но, оказавшись в лесу, перевели коней на шаг. В дозоре нужно соблюдать тишину и осторожность. Они пробирались по лесу гуськом, друг за другом. Семен, как бывший охотник, ехал впереди. Бедослав был замыкающим.
        Под кронами столетних сосен было сумрачно и таинственно, горячие лучи полуденного солнца лишь кое-где прорывались сквозь длинные вечнозеленые ветви деревьев. Местами молодые ели росли так густо, что эти колючие заросли двум гридням приходилось объезжать стороной. В лесу снега было больше, чем на равнине. Снег здесь был рыхлый и рассыпчатый. Юркие поползни и дятлы перелетали от дерева к дереву, потревоженные людьми.
        Выехав на лесную поляну, два дружинника увидели перед собой довольно крутой холм, заросший елями. Холм был конической формы и напоминал голову великана в островерхом шлеме.
        - Давай заберемся на вершину этой горы, оттуда мы увидим всю округу на многие версты, - сказал Семен, обернувшись к Бедославу.
        Бедослав ответил молчаливым кивком головы.
        Подниматься по крутому склону было нелегко, так как лошади вязли в глубоком снегу. К тому же приходилось то и дело огибать стоящие на пути разлапистые высокие ели.
        На вершине холма гулял довольно сильный ветер, налетавший порывами с юго-запада. Отсюда хорошо просматривалась дорога, идущая от Чудского озера к Дорпату. Селение Хаммаст с такой высоты было как на ладони.
        Оглядев заснеженные дали к югу и востоку от Хаммаста, Бедослав перевел взгляд на леса и долы к западу от горы. Среди густых перелесков его зоркий глаз заметил яркий блеск металла, угодивший под сияние солнечных лучей.
        «Что там такое? - насторожился Бедослав. - Снежный наст так сверкать не может».
        Бедослав окликнул Семена, возившегося с подпругой седла, и указал ему туда, где им был замечен стальной блеск в лучах солнца.
        Семен вгляделся в далекую извилистую ленту дороги, идущую от Дорпата на восток. Дорога терялась в густом лесу и была видна лишь там, где лес расступался.
        Прошло несколько минут, и две пары глаз узрели с высоты, как из тенистых недр лесной чащи появилась конная колонна крестоносцев, вытянувшаяся на одном из участков дороги, пролегавшем по заснеженной широкой луговине. Далекая рыцарская конница двигалась неспешным аллюром, дабы от нее не отставала идущая следом ливонская пехота. Если рыцарский отряд, промелькнув на дороге, вновь скрылся в лесу, то пешая ливонская рать тянулась и тянулась по накатанному узкому зимнику, появляясь из одного перелеска и исчезая в другом.
        - Собрались-таки немцы с силами! - проворчал Семен, глядя на далекое вражеское войско, прикрыв глаза ладонью от слепящих солнечных лучей. - Идут ливонцы прямиком на Хаммаст!
        - Надо поспешать, друже! - воскликнул Бедослав. - Ливонцам до Хаммаста осталось версты три, не больше. Упредить надо Домаша и Гудима, пока не поздно!
        - Думаю, уже поздно, - мрачно обронил Семен, понукая пятками коня.
        Бедослав, стегая лошадь плетью, помчался рысью вниз по склону холма по своим же следам. При этом он покрикивал на лошадь, если та спотыкалась или начинала заваливаться набок.
        Как ни спешили Бедослав с Семеном, но опередить ливонцев они все же не смогли. Еще в лесу до их слуха донесся хорошо знакомый шум начавшейся битвы. Выбравшись к лесной опушке, друзья увидели, что Хаммаст уже захвачен ливонцами, а теснимые врагами новгородцы быстро откатываются на восток, к Чудскому озеру. Ливонцы наступали не только по дороге, но и по сторонам от нее, стремясь взять расстроенный головной полк русичей в кольцо. Убитые русские ратники лежали на дороге и на заснеженных лугах, истоптанных конными и пешими крестоносцами, идущими по пятам за отступающими в беспорядке новгородцами.
        Поняв, что они оказались отрезанными от своих, Семен и Бедослав вновь скрылись в лесу.
        - До ночи надо как-то соединиться со своими, - сказал Бедослав. - Двинем на восток по лесу, дабы ливонцам на глаза не попадаться.
        - А иного пути у нас и нету, - хмуро заметил Семен, поправляя шлем на голове.

* * *
        Лишь на исходе дня, когда теплое весеннее солнце скатилось за острые верхушки далекого хвойного леса, Бедославу и Семену удалось догнать остатки головного русского полка. Вернее, им удалось соединиться с одной из разрозненных групп ратников, пробиравшейся на восток по лесному бездорожью. Русичей было около тридцати человек, считая раненых, которых волочили по снегу на самодельных санях.
        Этим отрядом верховодил сотник Славута Никитич, давний знакомец Бедослава.
        - Навалились на нас ливонцы сразу с трех сторон, - рассказывал сотник Бедославу. - Сигнал тревоги прозвучал слишком поздно. В суматохе ратники отбивались от ливонцев кто где стоял, многие полегли в первые же минуты боя, многие пали, спасаясь бегством. Кербет первым в бегство ударился, за ним последовали почти все конные бояричи. Стыдно вспомнить, знамя в снег бросили, как лишнюю обузу. - Сотник тяжело вздохнул. - Не думал я, что в полку нашем столько трусов окажется. Как гарцевали эти витязи из окружения Кербета, въезжая в пустые чудские села! А как дошло до дела, так удрали при первом свисте немецких стрел!
        - А что же Домаш Твердиславич? - поинтересовался Бедослав. - Он-то где был?
        Славута Никитич подвел Бедослава к саням-волокушам, сооруженным из двух копий и еловых веток, на которых лежало тело воина, с головой закутанное в окровавленный серый плащ. Сотник откинул край плаща с лица убитого. Перед Бедославом лежал мертвый Домаш Твердиславич.
        - Как это случилось? - дрогнувшим голосом спросил Бедослав.
        - Домаш собрал вокруг себя около сотни воинов, пытался организовать круговую оборону, но стрела из арбалета сразила его наповал, - мрачно поведал сотник. - Я неподалеку был, поэтому велел ратникам живо унести тело Домаша в лес. В лесу-то ливонцы не шибко храбрые, поэтому кто из наших до леса добежал, тот и спасся.
        На рассвете следующего дня остатки головного русского полка соединились с основным русским войском. В сече с ливонцами пало больше двух сотен русичей.
        Глава десятая
        Крестоносцы
        Победа у селения Хаммаст вскружила головы предводителям крестоносного войска. Авангардом крестоносцев, разбившим головной русский полк, командовали Андреас фон Фельбен и Конрад фон Кайзерлинг. Первый был ландмейстером Ливонского ордена, второй - маршалом.
        С той поры, когда Ливонский орден, ослабленный в борьбе с эстами и литовцами, признал над собой сюзеренитет более могущественного Тевтонского ордена, магистра здесь не выбирали. Вместо него власти Тевтонского ордена назначали в Ливонии ландмейстера, то есть смотрителя за землями, подвластными рыцарям-монахам. Ландмейстер был обязан следить за состоянием немецких крепостей в Прибалтике, а на маршале лежала обязанность поддерживать на высоком уровне боеспособность ливонского войска.
        Все, что касалось войны и мира с Русью, непременно согласовывалось ливонцами со своими союзниками-тевтонцами. При любом военном столкновении ливонцев с соседями у них в войске находились рыцари из Тевтонского ордена, как наблюдатели и советники. Впрочем, эти советники никогда не отсиживались в стороне, если дело доходило до сражения, поскольку их главным занятием было ратное дело.
        Так было и на этот раз. Из Мариенбурга в Ливонию прибыли два рыцаря, Отто фон Веневарден и Дитмар фон Дерингер, едва до столицы Тевтонского ордена докатилась весть о захвате Пскова Александром Невским. Два тевтонских рыцаря привели с собой свиту из десяти конников и полусотни пешцев. Это были их оруженосцы, герольды, трубачи, знаменосцы, конюхи, пажи и телохранители. Без подобного окружения ни один знатный рыцарь в поход не выступал. Исключение составляли рыцари из обедневшей знати или незаконнорожденные сыновья знатных сеньоров.
        Рыцари-тевтонцы одобрили намерение дорпатского епископа Германа фон Буксгевдена вывести ливонское войско на прямое столкновение с ратью Александра Невского, чтобы в решительном сражении разбить русские полки и вновь овладеть Псковом. После упразднения должности магистра во главе Ливонского ордена, по сути дела, оказался духовный пастырь - епископ Дорпата. Поскольку рыцарские ордена являлись монашескими братиями, распространяющими по миру веру Христову с помощью меча, то их верховным сюзереном был папа римский, а на местах властные орденские структуры напрямую подчинялись епископам.
        Страшась угрозы русского вторжения, Герман фон Буксгевден развил бурную деятельность, послав гонцов за помощью не только в Мариенбург, но и в Ревель к датским крестоносцам. Успехи и неудачи ливонцев напрямую касались данов, которые плечом к плечу с немцами воевали в Прибалтике с язычниками-эстами и православными русичами. По этой причине из Ревеля без промедления прибыл в Дорпат отряд датских крестоносцев, состоящий из восьмидесяти всадников и четырехсот пешцев. Во главе этого отряда стояли герцоги Каунт и Абель.
        Это датское войско значительно усилило силы Ливонского ордена, состоящие из ста двадцати конников и восьми сотен пеших воинов. Примерно столько же ливонского войска было занято подавлением восстания эстов на острове Сааремаа. Лишь крайняя необходимость, ввиду явной угрозы Дорпату со стороны Руси, вынудила дорпатского епископа и его тевтонских советников пойти на сражение с полками Александра Невского, не имея возможности собрать воедино все отряды крестоносцев.
        В Дорпате и Феллине по приказу дорпатского епископа были призваны в войско местные немецкие ремесленники и лавочники, из коих был составлен пеший отряд в триста человек. Из Риги пришел отряд в полторы сотни наемников. Даже своего племянника, который лишь недавно оправился от болезни, воинственный епископ заставил сесть на коня. Клаус Воверайт, которому удалось выкупиться из плена благодаря посредничеству живущих в Новгороде немецких купцов, едва прибыв в Дорпат, сразу же был вызван к епископу, который торжественно вручил ему меч, копье и доспехи взамен утраченных при пленении во Пскове.
        Таким образом, епископу дорпатскому и его помощникам удалось довольно быстро собрать боеспособное войско численностью около двух тысяч воинов. Для усиления своей тяжелой конницы и панцирной пехоты ливонцы, как обычно, призвали под свои знамена крещеных эстов. На этот раз эсты неохотно шли на войну, так как их страшила слава Александра Невского, который некогда победил шведов на реке Неве, а ныне с лихой стремительностью изгонял немцев из захваченных ими русских городов.
        Наемников-эстов прибыло в Дорпат всего около тысячи человек. Многие эстонские князьки и главы родов попросту отнекивались от войны с русичами под различными предлогами. Принуждать их силой следовать на войну предводители крестоносцев не решались из опасения, что тогда и те немногие эсты-наемники, откликнувшиеся на зов ливонцев, могут разойтись по домам.
        Привлечь эстов к походу на русичей в данных обстоятельствах можно было, только показав им на деле непобедимую мощь крестоносного войска. Потому-то, едва услышав о победе ливонцев над русичами близ Хаммаста, епископ дорпатский поспешил к месту побоища сам и призвал сюда всех подвластных крестоносцам эстонских князьков.
        Эстонские князья съехались в Хаммаст, желая своими глазами узреть то, о чем им хвастливо рассказывали ливонцы. Две сотни убитых новгородцев, захваченный русский обоз, груда русских щитов и оружия, а также русский полковой стяг - все это произвело неизгладимое впечатление на знатных эстов. Запомнилась им и показательная казнь пленных русичей, которых было около сорока человек.
        Ливонцы намеренно превратили казнь пленников в эдакую помпезную церемонию, в начале которой был совершен торжественный молебен прямо под открытым небом, затем епископ дорпатский произнес вычурную речь, смысл которой заключался в том, что на земле есть один святой престол, на котором восседает папа римский. Все, что не подвластно папскому престолу, должно быть безжалостно умерщвлено! После этой речи палачи начали рубить головы пленным новгородцам.
        Во время этой кровавой церемонии отличились два ливонских рыцаря, которые приняли участие в умерщвлении пленников. Это были барон Уго фон Рессер и барон Герхард фон Визен. Оба побывали в плену у новгородцев и были выкуплены за счет казны Ливонского ордена. Гордость обоих рыцарей была жестоко уязвлена, ибо в плену русичи с ними особо не церемонились, обобрав до нитки и подвергнув различным оскорблениям. Особенно злобствовал Герхард фон Визен, который самолично осмотрел всех убитых и пленных русичей, ища среди них того, кто использовал его при взятии Копорья, как безмолвную куклу, зашив ему рот нитками. Не найдя того, кого он искал, Герхард фон Визен взялся за топор и искромсал на куски троих пленников, заставив содрогнуться взиравших на это эстонских князей.
        После казни епископ дорпатский пригласил знатных эстов в свой шатер на праздничное застолье по поводу удачной битвы при Хаммасте. Епископ был любезен с гостями-эстами, заведя речь о том, что скоро братья-крестоносцы наводнят Прибалтику русскими рабами и рабынями, а Изборск и Псков вновь окажутся под властью Ливонского ордена. Когда епископ предложил имовитым эстам поучаствовать в разгроме новгородского войска силами крестоносцев, никто из них не стал отказываться и отмалчиваться.
        Лишь один из князей по имени Вихтимас осмелился спросить у епископа, известна ли ему численность рати Александра Невского.
        Изворотливый епископ дал Вихтимасу уклончивый ответ - мол, после уничтожения передового русского полка воинство князя Александра значительно уменьшилось. От Александра также отвернулись и некоторые его союзники, больше не веря в его победу над ливонцами. Так, сочетая где уклончивую риторику, а где ложь, епископ дорпатский склонил прежде колеблющихся эстонских князей к войне с Русью.
        Эти князья, и Вихтимас в их числе, привели к ливонцам свои дружины общим числом около двух тысяч воинов.

* * *
        Были в окружении епископа дорпатского и два здравомыслящих человека, которые полагали, что после успешной битвы при Хаммасте крестоносцам надлежит отступить и укрыться за стенами городов. Такого мнения придерживался родственник епископа князь Ярослав Владимирович, понимавший, что союз суздальских князей с Новгородом есть сила неодолимая для Ливонского ордена.
        На переговорах, а не на войне с Новгородом, настаивал и немецкий купец Норберт, имевший возможность увидеть своими глазами войско Александра Невского, захватившее Псков. Норберт полагал, что тягаться на равных с таким противником, как Александр Невский, Ливонский орден может только после подавления восстания эстов-язычников.
        Обоим хватало благоразумия не лезть со своими советами к воинствующим рыцарям-монахам, но при встречах с дорпатским епископом эти двое всячески донимали того своими предостережениями. Норберт постоянно говорил епископу о том, что воинство Александра Невского вдвое, если не больше, многочисленнее ливонского войска. Поэтому, утверждал Норберт, в открытом сражении с русичами крестоносцам грозит неминуемое поражение.
        Ярослав Владимирович в своих предостережениях шел еще дальше. Он утверждал, что снега вскоре растают, и даже если крестоносцы разобьют полки Александра Невского, плодами своей победы они не смогут воспользоваться, ибо в летнюю пору Псков, омываемый двумя реками, взять приступом невозможно. Неминуемо придется ждать наступления зимы, а за это время новгородцы и суздальцы вполне оправятся от поражения. Таким образом, молвил Ярослав Владимирович, самое лучшее сейчас - это выждать время до следующей зимы.
        И вот червь сомнения, закравшийся в душу Германа фон Буксгевдена, вынудил его созвать на военный совет всех предводителей ливонского войска. Епископ вкратце изложил доводы Норберта и Ярослава Владимировича относительно той вероятности разгрома крестоносцев в случае открытого сражения с более многочисленными полками Александра Невского. Епископ также напомнил собравшимся в его шатре военачальникам, что у них за спиной в глубоком тылу еще не потушено пламя восстания эстов-язычников, которых могут поддержать литовцы и латгалы. Тому ливонскому войску, которое воюет в лесах с непокорными язычниками, может понадобиться помощь в любой момент. И значит, здесь, у Чудского озера, крестоносцам нужна только победа, дабы в ближайшем будущем победить и восставших язычников.
        - Однако можно ли с безусловной уверенностью заявить, что войско князя Александра будет разбито нашими отрядами в одном решительном сражении? - сказал в заключение своей речи епископ Герман фон Буксгевден, обращаясь ко всей верхушке ливонского войска. - Жду от вас честного ответа, храбрые рыцари. И помните, цена ошибки в этом деле очень высока!
        Первым взял слово маршал ордена Конрад фон Кайзерлинг. Он поднялся со стула, высокий и широкоплечий, с копной светлых волос на голове. Его мощные надбровные дуги, орлиный нос и широкие челюсти говорили о твердом упрямом нраве. Белый длинный плащ с черным крестом на левом плече, ниспадая с плеч маршала, придавал его медвежьей фигуре строгую статность.
        - Ваше святейшество, стрела уже наложена на тетиву, а тетива уже натянута, - промолвил маршал громко и уверенно. - Я считаю, что собранных сил вполне достаточно, чтобы сокрушить русское войско, как бы велико оно ни было. Это даже хорошо, что князь Александр ведет на нас новгородцев вкупе с суздальцами. Мы покончим с ними одним ударом! После этого свирепый русский зверь лишится клыков и когтей! - Толстые губы маршала растянулись в торжествующей усмешке.
        Следующим выступил ландмейстер Андреас фон Фельбен. Это был гладко выбритый статный воин с правильными чертами лица и длинными светло-желтыми волосами. На нем тоже был белый рыцарский плащ с крестом.
        - Брат Конрад только что сказал, что князь Александр ведет на нас новгородцев и владимиро-суздальские полки, - сказал ландмейстер, в голосе которого явственно звучали властные нотки, - но, по сведениям наших лазутчиков, русское войско повернуло вспять. Чтобы сразиться с князем Александром, нам придется его догонять. И чем короче будут наши рассуждения относительно грядущей битвы с русичами, тем больше времени у нас останется, чтобы настичь князя Александра, который, похоже, уже изрядно подрастерял свою былую смелость.
        Сказанное ландмейстером воодушевило братьев-рыцарей. Речи остальных участников совета были кратки и непреклонны: отступление недопустимо после недавнего успеха, врага нужно догнать и добить!
        Убедительнее всего на епископа подействовали слова барона Уго фон Рессера, бывалого воина.
        - Стоит ли прислушиваться к предостережениям купца, не державшего в руках оружие и не сведущего в военной тактике, - молвил барон Рессер. - Если Норберт оробел от одного вида русского войска, это вовсе не означает, что все мы, носящие доспехи, тоже должны задрожать от страха. Сила войска не в многочисленности, а в умении воевать. О своем зяте, бросившем меня в опасности под Изборском, я и вовсе не хочу говорить. Неужели слова жалкого труса имеют больше веса, нежели мнение стольких храбрых мужей, собравшихся здесь? Выгадывать и выжидать впору тем, кто полагается только на удачу, слабо веря в собственные силы. Победа сопутствует смелым, даже если этих смельчаков всего горсть против полчищ врагов!
        Выслушав военачальников, Герман фон Буксгевден успокоился. А поговорив с лазутчиками, видевшими отступающее на восток русское войско, епископ и вовсе воспылал нетерпеливым желанием настичь полки Александра Невского. Настичь и разбить! Эта победа серьезно ослабила бы Русь и открыла бы немецким крестоносцам пути на восток для захвата славянских земель от Чудского озера до реки Волхов и Ильмень-озера.
        Глава одиннадцатая
        Сеча на Чудском озере
        Бедослав и Семен Куница были вызваны на суд князей и воевод по обвинению их в трусости и нерасторопности, повлекшие поражение головного новгородского полка. Обвинение обоим гридням предъявил Гудим Кербет.
        Смерть Домаша Твердиславича озлобила новгородских воевод настолько, что те, особо не вдаваясь в подробности, требовали у Александра Ярославича немедленной казни обоих дружинников, по закону военного времени.
        Александр Ярославич напомнил воеводам о праве князя самому устанавливать степень вины любого из провинившихся гридней и назначать наказание, исходя из этого. Новгородцы стояли на своем, подогреваемые Гудимом Кербетом. При допросе Бедослава и Семена, а также тех ратников из передового полка, кто сумел пробиться к своим, стало ясно, что павший в сече тысяцкий и Гудим Кербет действовали с недопустимой оплошностью.
        - Ежели воевода Гудим бежал в самом начале сражения и увлек за собой всю конницу, значит, и на нем лежит вина в смерти Домаша Твердиславича, - подвел итог Александр Ярославич. - Стало быть, и Гудима Кербета нужно судить по закону военного времени. Коль приговорите вы к смерти Гудима, господа новгородцы, удостоятся этой же участи и оба моих дружинника. Таково мое слово.
        Перетрусивший Гудим Кербет с побледневшим лицом принялся умолять новгородских воевод не обрекать его на смерть, валя всю вину за оплошность на погибшего Домаша Твердиславича. Столь недостойное поведение произвело на новгородцев отталкивающее впечатление. Воеводы обрушились на малодушного Гудима Кербета с гневными упреками. Было решено дать возможность Гудиму загладить вину в грядущей решительной битве с крестоносцами.
        - Княже, поставишь Гудима перед битвой там, где будет опаснее всего, - сказал воевода Судислав. - И с гриднями своими поступай по своему усмотрению.
        - Ваше решение - это и мое решение, господа новгородцы, - промолвил Александр Ярославич. - Обоих своих гридней поставлю рядом с Гудимом Кербетом в передовом полку. Пусть они втроем опробуют свои мечи о щиты и шлемы крестоносцев. Пусть отомстят немцам за Домаша Твердиславича!
        Новгородские воеводы разошлись с совета, довольные решением Александра Ярославича все, кроме Гудима Кербета.
        Отступив к Чудскому озеру, русское войско перешло по льду к его восточному более крутому берегу и встало станом на Узмени, узкой, довольно пологой косе, поросшей чахлыми соснами. Здесь был единственный удобный проход на восточный берег среди огромных береговых камней и отвесных круч. Неподалеку находился скалистый голый утес под названием Вороний камень. На этом утесе расположились русские дозорные, имевшие далекий обзор на запад. Отсюда до противоположного вражеского берега было по прямой семь верст.
        Едва в стане были поставлены шатры, Александр Ярославич с братом Андреем и небольшой свитой двинулись верхом на конях осмотреть окрестности и выбрать место для решающей битвы.
        Проехав вдоль крутого восточного берега от Узмени до Вороньего камня и дальше до безымянного скалистого острова, Александр Ярославич на ходу делился своими мыслями с братом Андреем и гридничим Даниславом.
        - Местечко здесь неплохое, ровное, - молвил князь, переведя своего коня на шаг, - для конной битвы лучше места не сыскать. У Вороньего камня передовой пеший полк и поставим. Конные полки правой и левой руки в засаде укроем за Вороньим камнем и на Узмени.
        - На льду, что ли, собираешься с немцами биться? - спросил у старшего брата Андрей. - А лед выдержит?
        - Войско наше сюда по льду пришло, и никто под лед не провалился, ни конный, ни пеший, - ответил на это Александр Ярославич.
        - Крестоносцы могут и не выйти на лед, встанут на том берегу, что тогда делать будем? - заметил гридничий Данислав.
        - Ежели немцы сами сюда не пойдут, значит, мы их заманим сюда, - сказал Александр Ярославич.
        Возвращаясь обратно в стан, Александр Ярославич подозвал к себе Бедослава, которого намеренно держал при себе, дабы показать новгородским воеводам, как он дорожит этим гриднем.
        - Ты говорил, что видел с холма идущее войско крестоносцев. Велико ли оно? - спросил князь, когда Бедослав поравнял своего коня с княжеским конем.
        - Конных рыцарей было немного, всего-то около сотни, - проговорил Бедослав, - а вот пеших ливонцев было очень много, княже.
        - Что ж, к нашему стану на Узмени ливонцы незаметно подкрасться не смогут, - усмехнулся Александр Ярославич. - Коль немцы захотят сечи, то придется им наступать на нас в лоб.
        - А ежели не захотят, убоятся? - спросил Бедослав.
        - Тогда мы сами на них нападем! - грозно проговорил Александр Ярославич. - Я сюда отступил, чтобы не гоняться за ливонским войском по лесам. Но ежели оробеют вдруг крестоносцы, я и в лесах до них доберусь!
        Прибыв в стан, Александр Ярославич узнал, что вернулись конные дозоры с известием, что ливонское войско стоит лагерем на западном берегу Чудского озера. Поскольку день уже клонился к закату, было очевидно, что сегодня враг на битву не отважится.
        Семен Куница, придя в обоз, чтобы взять проса для своей конной сотни, неожиданно столкнулся с Вышеславой, на которой был мужской воинский наряд.
        - Ты почто здесь? - обомлел гридень. - Кто пустил тебя в войско?
        - Не в войско, а в обоз, - поправила дружинника Вышеслава. - Хочу с тобой и Бедославом труды ратные разделить.
        - Ну и ну! - покачал головой Семен. - Не женское это дело, Вышеслава, в мужскую драку ввязываться. Неразумно ты поступила.
        - Коль ранят тебя в сече, кто рану тебе перевяжет? - с хитрой полуулыбкой заметила Семену Вышеслава. - Я и из лука стрелять умею, и верхом езжу, и травы целебные знаю. Не страшусь ни голода, ни холода.
        Бедослав, узнав от Семена, что его юная спасительница тоже находится в войске, не удержался и встретился с Вышеславой, чтобы пожурить ее за безрассудство. Однако беседа их затянулась допоздна, обретя некое подобие сокровенной исповеди со стороны Вышеславы, которой казалось нужным и необходимым облечь в четкие формы все, что было недосказано ею в прежних редких встречах с Бедославом. Это происходило оттого, призналась девушка, что там, в Новгороде, Бедослав приходил к ней в гости не один, а с Семеном Куницей. Глядя прямо в очи Бедославу, Вышеслава призналась ему в том, что ее думы в последнее время связаны только с ним одним.
        - Скоро сеча с крестоносцами, поэтому я хочу, чтобы среди опасностей сражения ты берег себя, Бедослав, - волнуясь, молвила Вышеслава, взяв дружинника за руку. - Ибо ежели ты погибнешь, мое сердце погрузится в неизбывную печаль.
        Затем быстро поцеловав Бедослава в уста, Вышеслава убежала в свою палатку.
        Лежа у костра на еловых ветках, закутавшись в подбитый волчьим мехом плащ, Бедослав долго не мог уснуть. Ему вспомнилась Василиса, сказавшая то же самое, что и Вышеслава, провожая его в поход. Два женских сердца пылают к нему любовью, две прелестные новгородки думают о нем!
        Бедослав ворочался, одолеваемый душевными терзаниями. Он чувствовал, что запутался в сетях судьбы, как мотылек в паутине. Василиса была любима им, но и Вышеслава была ему дорога не меньше.

* * *
        Рассвет нового дня огласился далеким хриплым ревом чужих боевых труб.
        Прибежавший с вершины Вороньего утеса молодой суздальский гридень поведал Александру Ярославичу и его брату Андрею, что по льду Чудского озера надвигается немецкое войско. Рыцари и кнехты идут к русскому стану в боевом строю, с развернутыми знаменами.
        «Несметной силой валят ливонцы!» - воскликнул юный воин.
        Русские полки спешно начали строиться к битве.
        Вся пешая новгородская рать выстроилась длинными глубокими шеренгами на льду озера между Вороньим камнем и Узменьской косой. Передовой полк растянулся на добрых полверсты. Понимая, что натиск закованных в латы конных рыцарей будем необычайно силен, воевода Судислав приказал поставить на берегу позади русского боевого строя обозные сани в два ряда. Этот заслон должен был остановить наступление тяжелой немецкой конницы, если это не удастся сделать пешей новгородской рати.
        Конные русские полки и пеший владычный полк ушли с Узменьской косы в лес и за Вороний утес, незримо нависая над флангами передового новгородского полка. Все выгоды такого тактического построения были хорошо заметны лишь с высоты Вороньего камня, господствующего над всей округой. Новгородским ратникам, стоящим на льду Чудского озера в ожидании таранного удара крестоносцев, казалось, что князья со своими дружинами ушли в безопасное место, бросив их на растерзание ливонцам.
        - Может, братья Ярославичи уже вовсю восвояси удирают, покуда мы тут немцев ждем! - возмущался трусоватый Гудим Кербет. - Куда нас загнали, братья-новгородцы! Растопчут нас здесь конные рыцари иль к крутому берегу прижмут! К Узмени отходить надо и обозными санями огородиться.
        Обеспокоенные сотники окружили воеводу Судислава, но тот велел им возвращаться в строй, а на Гудима Кербета накричал, стыдя его перед простыми воинами. Гудим насупился и примолк, как пришибленная собака.
        - Что, воевода, страшно? - с усмешкой обратился к нему Бедослав. - Ты сухарик пожуй, враз робости поубавится.
        - Вот сам и грызи свой сухарь! - огрызнулся Гудим.
        Он протолкался в другую шеренгу, чтобы быть подальше от Бедослава.
        Ледовая гладь озера расстилалась перед взорами русских ратников, подобно бескрайней голубовато-белой равнине. Низкие рыхлые облака, затянувшие небо, не позволяли ни единому солнечному лучу пробиться сквозь эту плотную пелену, отчего пробуждающееся утро казалось хмурым и неприветливым.
        Бедослав, борясь с зевотой, то встряхивал головой, то переминался с ноги на ногу.
        - Спать надо было ночью, а не лясы точить с Вышеславой! - проворчал Семен Куница, стоящий рядом с Бедославом.
        Семен и не скрывал того, что ревнует к другу Вышеславу, которая ему далеко не безразлична.
        Бедослав промолчал, будто не расслышал сказанного Семеном.
        Неподалеку от Бедослава в той же шеренге стояли бок о бок Пятунка Евсеич и кузнец Онисим. При построении полка они не заметили Бедослава среди такого множества ратников, но он узнал их сразу. Узнал Бедослав и оружейника Листрата, который оказался в шеренге перед ним. За спиной Бедослава, где-то в глубине строя, явственно прозвучал сердитый окрик сотника Славуты Никитича, который что-то выговаривал молодым воинам, затеявшим толкотню.
        Внезапно тишину разорвал грозный рев немецких труб, это гудение ширилось и росло, надвигаясь издали, как что-то страшное и неотвратимое.
        - Вон они! - выкрикнул какой-то зоркий ратник из самой первой шеренги.
        И сразу по плотным рядам новгородской рати прокатилось волнение, ратники вытягивали шеи, толкались и привставали на цыпочки, стараясь разглядеть в смутной дали приближающееся ливонское войско.
        Бедослав, как ни вглядывался, ничего не мог увидеть. Вдали гудели вражеские трубы, но и только. Ни малейшего движения у белесого горизонта не было заметно.
        - Видишь их? - Бедослав толкнул локтем Семена.
        Тот ответил не сразу.
        - Вижу! - пробормотал Семен, опираясь на копье. - Конница надвигается! Вон знамена с черными крестами.
        Теперь и Бедослав и многие другие стоящие в строю ратники разглядели вдалеке некую колыхающуюся белую массу с черными вкраплениями. Смутная неопределенность этого далекого видения длилась минуту или две. Затем явственно проступили очертания далеких всадников в белых плащах с поднятыми длинными копьями. Среди частокола копий колыхались большие и маленькие стяги, белые, желтые и красные, украшенные черными крестами. Еще через несколько мгновений стало видно, что и рыцарские кони тоже укрыты длинными белыми саванами, закрывающими их от головы почти до самых копыт. На этих саванах, как и на треугольных щитах ливонских всадников, красовались все те же черные кресты.
        Конный строй ливонцев приближался неспешным аллюром. Это был клин, на острие которого двигались вытянутые в шеренгу восемь рыцарей, позади которых следовали еще десять закованных в латы конников, за ними была еще шеренга уже в двенадцать всадников, за которыми находилась замыкающая шеренга в четырнадцать рыцарей. Задняя часть клина состояла из удлиненного четырехугольного построения, по краям которого двигались по двое в ряд конные ливонцы, а в середине находились пешие кнехты в легких доспехах, с небольшими щитами, с мечами, копьями и арбалетами.
        Такой боевой строй на Руси назывался «свиньей».
        Позади ливонской ударной «свиньи» надвигались пешие и конные отряды данов, немцев и эстов-наемников, развернувшись широким фронтом. Этот вытянутый вражеский строй выглядел внушительно и угрожающе благодаря идущим впереди щитоносцам с большими прямоугольными щитами, конным копейщикам в белых плащах и множеству знамен с крестами.
        По мере сближения с русским войском ливонский клин все убыстрял разбег, теперь рыцари надвигались уже со склоненными копьями, закрывшись щитами. Их металлические горшкообразные шлемы с узкими прорезями для глаз были украшены либо рогами самой причудливой формы, либо когтистой орлиной лапой, либо вытянутой стальной человеческой ладонью, либо орлиной головой… На рыцарских щитах рядом с черным крестом виднелись небольшие эмблемы в виде кабаньей или оленьей головы, или в виде черного орла, или в виде руки с мечом… Рыцарские кони в передней атакующей шеренге клина были защищены металлическими нагрудниками и налобниками, а также чешуйчатой броней, защищающей бока и шею лошадей.
        Эти полсотни тяжеловооруженных ливонских всадников, на копьях которых трепетали узкие белые треугольные флажки с крестами, являли собой некий сплоченный монолит, бездушный и бесстрашный, нацеленный на центр боевого русского строя. Колонна кнехтов, бегущая за рыцарями под прикрытием конных наемников и рыцарских оруженосцев, своими поднятыми к небу копьями и топотом многих сотен ног добавляла устрашающей мощи атакующему строю ливонцев. За рыцарским клином, также убыстряя движение, надвигалось основное ливонское войско. Ледяной покров озера вздрагивал и колебался на расстоянии целой версты вширь под воздействием почти пяти тысяч крестоносцев и их союзников, наступающих плотными рядами.
        Ливонские трубы оглушающе ревели, им вторил громкий боевой клич ливонцев.
        Новгородцы ожидали наступающих врагов в молчании.
        Когда до ливонского клина осталось не более двухсот шагов, новгородские лучники принялись обстреливать крестоносцев дружными залпами. Стрелы тучами сыпались на головной отряд рыцарей, с дробным стуком ударяясь и отскакивая от лат, щитов и шлемов. Расстояние между русским войском и ливонской «свиньей» быстро сокращалось. Стрелы продолжали падать дождем на ливонских всадников, но ни один из них не замедлил движения и не вывалился из седла. Невольно создавалось впечатление, что на русичей надвигаются не живые существа, но железные неуязвимые чудовища.
        Склоненные тяжелые копья-рогатины не смогли задержать стальной ливонский клин, который, врезавшись в пеший новгородский полк, с ходу смял три передние шеренги в центре и сильно потеснил следующие за ними четыре шеренги. В месте удара конных крестоносцев в первые же минуты боя образовались груды убитых и покалеченных русичей. От треска ломающихся копий, грохота топоров и мечей по щитам, воплей раненых, которых затаптывали ногами и копытами, невозможно было расслышать команды военачальников, трудно было услышать голос даже стоящего рядом ратника.
        Русские знамена, поколебавшись какое-то время на месте, подались назад вместе с основной массой новгородской пехоты, на которую навалились фланговые отряды ливонцев. Наступающие в центре рыцари, орудуя длинными мечами и боевыми топорами, все дальше вклинивались в новгородский полк, рассекая его надвое.
        Бедослав впервые столкнулся со столь неуязвимыми врагами. Пробившись к какому-то ливонцу, сидящему на огромном храпящем коне, Бедослав рубанул мечом сначала коня, потом рыцаря. Его меч, лязгнув по защитным вражеским доспехам, отскочил от них, словно он был выструган из дерева. Стиснув от злости зубы, Бедослав принялся наносить рыцарю колющие удары, целя ему под мышки и в шею. При этом ему приходилось закрываться щитом от тяжелого рыцарского меча, удары которого едва не сбивали Бедослава с ног. Чувствовалось, что этот ливонец в рогатом шлеме невероятно силен.
        Какой-то ратник, пытавшийся подрубить топором переднюю ногу рыцарского коня, зазевался, и ливонец в рогатом шлеме мигом снес ему голову с плеч. Бедослав вздрогнул, когда безглавое тело русича свалилось ему прямо под ноги. Другой новгородец успел только замахнуться на ливонца в рогатом шлеме, как тут же был насквозь пробит копьем другого рыцаря, на шлеме которого торчала стальная ладонь.
        Оступившись, Бедослав потерял равновесие, и в следующий миг на его шлем обрушился удар вражеского меча. У Бедослава зазвенело в голове, а перед глазами поплыли синие и красные круги. Он упал на колени, чувствуя, что шлем-шишак сдавил ему голову, надвинувшись на самые глаза. Рядом с предсмертным хрипеньем упал еще какой-то русич. Над головой Бедослава звенели мечи; кто-то громко ругался по-русски. Бедослав узнал голос Пятунки Евсеича.
        Поправив шлем на голове, Бедослав встал на ноги и повернулся, чтобы окликнуть Пятунку, но тот уже лежал мертвый, рассеченный чуть ли не надвое сильнейшим ударом вражеского двуручного меча. Рыцарский клин продолжал врубаться в плотный строй новгородской пехоты, сминая всех на своем пути. Храбрейшие из новгородцев погибали в сече, малодушные и раненые отходили назад.
        Бедослав не мог понять, куда подевался Семен Куница. Рядом с Бедославом оказались ратники из разных сотен и шеренг. Какой-то воевода с выбитым глазом кричал, чтобы воины берегли знамя Неревской тысячи. Кто-то кричал, что убит брат Судислава.
        Убрав меч в ножны, Бедослав выхватил копье из рук истекающего кровью бородатого новгородца и ринулся с ним на рыцаря в яйцеобразном шлеме, из боковых отдушин которого торчали концы длинных белокурых волос. Треугольный щит рыцаря был размалеван в черно-белую клетку, такой же орнамент был на длинной белой попоне рыцарского коня.
        Бедослав нанес сильный удар острием копья в шлем ливонцу, целя в узкую глазную прорезь, но промахнулся, угодив чуть выше. Рыцарь пошатнулся, но удержался в седле. Бедослав нанес второй удар копьем, но ливонец успел закрыться щитом. От третьего удара ливонца спас его сосед слева, перерубивший копье Бедослава своим мечом.
        Врубаясь все глубже в боевые порядки новгородской рати, конные рыцари постепенно рассыпались из плотного клина в веерообразный наступающий строй. Это не ослабило их натиск, поскольку находившиеся позади кнехты небольшими группами просачивались в интервалы между рыцарями, вступая в битву с русичами. Вооружение кнехтов позволяло им действовать очень успешно именно в тесноте ближнего боя. Стреляя почти в упор из арбалетов, кнехты наносили новгородцам немалый урон. Короткие арбалетные стрелы с длинными наконечниками с близкого расстояния пробивали любой щит и панцирь.
        Бедославу показалось, что в его щит кто-то невидимый одним сильным ударом вбил сразу два огромных гвоздя. Прямо перед его лицом из щита выскочили острые жала двух арбалетных стрел, пробивших щит навылет и застрявших в нем.
        «Храни меня, Пресвятая Богородица!» - невольно подумал Бедослав.
        Вступление в сражение кнехтов и тяжеловооруженных немецких и датских пехотинцев дало столь явный перевес ливонскому войску, что медленное отступление новгородцев превратилось чуть ли не в стремительное бегство.
        Новгородские ратники упирались копьями в панцири и щиты рыцарей, стараясь сдерживать их натиск, но копья ломались, и безжалостный враг топтал русичей конями и крушил мечами. Кнехты наседали на новгородцев тут и там, метая дротики и пуская стрелы из арбалетов. Пешие даны в прочных панцирях и кольчугах, в рогатых шлемах, с красными крестами на белых туниках и плащах давили на расстроенные шеренги русичей своим сомкнутым строем. На длинных прямоугольных и овальных щитах данов также были намалеваны красные кресты.
        В какой-то миг Бедославу показалось, что все кончено. Раздался крик, что убит воевода Судислав. Ратники, толкаясь и крича, скопом побежали к сцепленным позади войска обозным саням. Бедослав побежал вместе со всеми. Победный рев ливонских труб растекался над беспорядочным шумом сражения.
        Обозные сани стали тем рубежом, преодолеть который рыцарской коннице оказалось не под силу. Теперь на острие атаки была ливонская пехота.
        Сражаясь с кнехтами, Бедослав снова взялся за меч. Рядом с ним оказался кузнец Онисим, лицо которого было залито кровью, набежавшей из рассеченной брови. Щит Онисима был утыкан арбалетными стрелами.
        Шлемы немецких кнехтов напоминали глубокие металлические миски, надетые на голову донышком вверх. Благодаря своей закругленной форме и широким полям такой шлем хорошо защищал воина от рубящих ударов меча и топора. Легкие кольчуги кнехтов часто не выдерживали колющих ударов копьем или мечом, зато их небольшие круглые цельнометаллические щиты обладали большой прочностью.
        Взобравшись на сани, груженные мешками с зерном, Бедослав и Онисим принялись отбиваться от кнехтов, помогая друг другу. Кузнец крушил врагов боевым топором, шумно выдыхая при каждом ударе. Сразив наповал своего первого немца, Бедослав издал торжествующий возглас, как мальчишка. Значит, враги все-таки уязвимы!
        Но и сцепленные сани ненадолго задержали наступающий вал ливонцев. Вскоре враги преодолели первый ряд из обозных саней и устремились ко второму ряду по телам убитых новгородцев.
        Онисим был убит стрелой, угодившей ему между глаз.
        Бедослав, сброшенный с воза ударом вражеского копья, сумел уцелеть, отбиваясь сразу от троих кнехтов. Он заколол одного ливонца, другому рассек колено и ранил в руку третьего. Спасаясь от наступающих врагов, Бедослав получил рану в правое плечо. От летящих ему в спину немецких стрел его заслонил щитом оружейник Листрат. Он же помог Бедославу взобраться на второй рукотворный вал из сдвинутых саней.
        Теперь уже не только воеводам, но и любому ратнику стало ясно, что без поддержки княжеских дружин новгородскому пешему полку выстоять в сече не удастся. Ливонцы напирали с воинственным воодушевлением, рассекая боевое построение русичей сразу в нескольких местах.
        Расшвыривая кнехтов, которые лезли на сани, как одержимые, Бедослав не успел прийти на помощь сражающемуся рядом Листрату. Какой-то немец зарубил оружейника мечом. Однако враг торжествовал недолго. Бедослав бросился на ливонца, убившего Листрата, как разъяренный медведь. Защищаясь, немец ранил Бедослава в ногу и локоть правой руки, но спастись ему все же не удалось. Меч Бедослава вошел ливонцу в рот и вышел из затылка.
        - Лихо ты его уделал! - воскликнул появившийся подле Бедослава сотник Славута Никитич. - Наколол, как муху, на иглу!
        Запыхавшийся Бедослав ничего не ответил сотнику, отражая щитом удары другого кнехта, пробившегося к нему.
        «Где же княжеские дружины? - билась в голове Бедослава одна и та же мысль. - Почто медлят братья Ярославичи?»
        Прошел час тяжелой яростной сечи, показавшийся вечностью многим новгородским ратникам в это мглистое весеннее утро.
        Было 5 апреля 1242 года.
        Глава двенадцатая
        Бегство крестоносцев
        Барон Герхард фон Визен опустил свой окровавленный меч, глядя на то, как ливонская и датская пехота теснит новгородцев к сцепленным в длинные ряды обозным саням. Главное дело сделано: новгородская рать смята и расстроена! Кнехты и эсты-наемники закончат то, что столь успешно начали рыцари!
        При взгляде на множество порубленных и истоптанных конями русичей в душе барона растекалось радостное мстительное торжество. Ему хотелось верить, что среди этих сотен поверженных новгородцев где-то лежит убитый и тот дерзкий славянин, осмелившийся унизить барона, превратив его в безмолвное чучело. Этот позор нестерпимо жег барона Герхарда со времен взятия Копорья Александром Невским.
        Но где же сам Александр Невский? Где его дружина?
        Герхард фон Визен обратился с этими вопросами к маршалу Конраду фон Кайзерлингу.
        - Неужели не понятно где, сеньор Герхард? - усмехнулся маршал, горделиво красуясь на своем огромном коне, укрытом длинной белой попоной с черными крестами. - Александр и его дружина спасаются бегством во Псков. Хваленый Александр Невский так и не осмелился скрестить с нами свой меч!
        - Пусть бежит Александр Ярославич, далеко ему не уйти, - вставил Андреас фон Фельбен, находившийся в битве бок о бок с маршалом. - Мы возьмем его во Пскове.
        - Либо захватим Александра в Новгороде, коль он убежит туда! - воскликнул барон Уго фон Рессер, переполняемый радостью от того, что ему удалось отомстить русичам за свое недавнее поражение под Изборском.
        Ливонские рыцари не сразу расслышали отдаленное звучание русских боевых труб, увлеченные созерцанием битвы, но едва на фланги ливонского войска обрушились, как снег на голову, конные владимиро-суздальские полки, это привело в смятение братьев-рыцарей. Успешный ливонский натиск вдруг разом прекратился. Ливонская пехота заметалась между пешим новгородским полком и русской конницей, вылетевшей на лед Чудского озера из-за Вороньего утеса и из дальнего леса за Узменью.
        Первыми обратились в повальное бегство эстонские князья со своей чадью и дружинами. Поток бегущих эстов покрыл ледяную гладь озера.
        Чтобы не дать гигантским русским клещам сомкнуться у себя за спиной, ливонцы спешно откатились от поредевшего новгородского полка и начали перестроение. Ливонские военачальники намеревались двумя фланговыми ударами разбить конные русские дружины, а затем добить сильно потрепанный пеший новгородский полк. Они еще верили, что победа не ускользнет от них.
        Однако перестроиться ливонцы не успели, атакованные сразу с трех сторон конными и пешими русскими полками. Боевой строй ливонцев раздробился. Даны оказались отрезанными от тяжелой немецкой пехоты, ливонские рыцари лишились поддержки большей части кнехтов, которые угодили в окружение вместе с наемниками из Риги.
        Если датские герцоги Каунт и Абель живо разобрались в ситуации и стали пробиваться к западному берегу Чудского озера, то ливонские рыцари, образовав круг, пытались любой ценой вырвать у русичей победу в этом сражении. Рыцари, сражаясь, подбадривали друг друга боевым кличем.
        Бедослав рубился в самой гуще сражения, не чувствуя усталости и ран. Смерть многих его соратников звала Бедослава к отмщению.
        Кому-то из новгородцев удалось зацепить крюком за копье ливонского рыцаря с когтистой орлиной лапой на шлеме и стащить его с седла. Оказавшись пешим против целого десятка новгородцев, рыцарь тем не менее продолжал остервенело размахивать мечом, крутясь на месте и отражая сыпавшиеся на него удары мечей, топоров и дубин. Русичи один за другим падали и отползали в сторону, получив рану от быстрого рыцарского меча, ливонец же в своих стальных доспехах и горшкообразном шлеме оставался неуязвим.
        Бедослав ударил спешенного рыцаря мечом в сочленение локтевого доспеха. Ливонец вскрикнул от боли и выронил меч. Не медля ни секунды, Бедослав подскочил к рыцарю и вонзил ему меч в шею между верхним краем нагрудного доспеха и нижним краем тяжелого шлема. С глухим хрипеньем рыцарь боком повалился на лед, залитый кровью убитых и раненых воинов.
        - Ого! - вскричал кто-то из ратников. - Умеючи и ведьму бьют!
        - Сейчас поглядим, что это за ведьма, - проговорил Бедослав, опустившись на одно колено и снимая шлем с головы поверженного врага. - Что-то голос этого немца мне показался знакомым.
        Глянув в мертвое лицо рыцаря, обрамленное длинными светлыми волосами, на его властный рот и орлиный нос, Бедослав сразу узнал комтура Карла фон Ауэрбаха.
        После того как вслед за эстами и данами в бегство ударилась и большая часть немецкой пехоты, волей-неволей пришлось отступать и гордым ливонским рыцарям. Ряды кнехтов, находившихся рядом с рыцарями, редели столь стремительно под ударами русских мечей и копий, что конным ливонцам пришлось пришпорить коней и думать уже не о сражении, а о собственном спасении.
        В разрывы между грязно-молочными облаками пролились потоки ярких солнечных лучей, озаривших радостным светом просторное ледяное поле, усеянное брошенным оружием и знаменами с крестами, убитыми воинами в белых плащах и туниках поверх доспехов.
        Русичи преследовали ливонцев по пятам, кого-то убивали, кого-то брали в плен.
        Под бароном Герхардом фон Визеном убили коня. Барону пришлось бежать бегом за кнехтами и умчавшимися далеко вперед рыцарями. Тяжесть лат, давившая барону на плечи, не позволила ему уйти от преследователей, которые были повсюду. Целая толпа русичей окружила барона, который решил дорого продать свою жизнь. Удары мечей и копий не причиняли ливонцу вреда, со звоном громыхая по его щиту и стальным доспехам. Русичи пытались одолеть ливонца скопом, но при этом они невольно мешали друг другу. Немец же разил и разил русичей одного за другим.
        Неожиданно барон увидел того, чье лицо он запомнил на всю свою жизнь. Этот молодой русич с тонкими усиками и маленькой бородкой, в островерхом шлеме, с мечом и красным овальным щитом решил попытать счастья в поединке с ним.
        «Пусть я умру, но зато своей рукой отомщу своему давнему оскорбителю!» - подумал Герхард фон Визен.
        Барон ринулся на Бедослава, как коршун на добычу.
        Поединок между ними получился короткий. Бедослав, отбив первые удары рыцарского меча, ловко ушел в сторону и поразил барона в левый подколенный сгиб. Припадая на раненую ногу, барон еще сумел сбить шлем с головы Бедослава и чиркнуть острием своего меча того по щеке. Барон метил Бедославу в лицо, но промахнулся.
        В следующий миг меч вылетел из руки барона, выбитый сильным ударом. Немец схватился за кинжал на поясе, но не успел вынуть его из ножен. Клинок Бедослава вонзился ливонцу в горло. Барон почувствовал резкую боль и внезапную нехватку воздуха, его рот наполнился теплой соленой кровью. Свет померк в глазах ливонца.
        Бедослав стоял, устало опираясь на меч и глядя, как его соратники стаскивают с убитого им немца шлем, щит и доспехи. Лицо убитого рыцаря показалось Бедославу знакомым. Он склонился над безжизненным врагом и невольно усмехнулся, вспомнив, как собственноручно вынудил этого бесстрашного рыцаря стать невольным помощником русичей при захвате ими Копорской крепости.

* * *
        Герман фон Буксгевден пребывал в стане крестоносцев на западном берегу Чудского озера. Вместе с епископом здесь находились несколько священников из Дорпата и Вендена, слуги, конюхи и стражники, несшие караул у шатров знатных ливонцев и возле обоза.
        Когда в стане появились первые беглецы со стороны восточного берега, то епископ и его свита поначалу решили, что это гонцы с известием о победе крестоносного воинства над полками Александра Невского. Однако многочисленность этих людей, усталых и угрюмых, их неразговорчивость, а порой и просто вызывающая грубость дали понять епископу и его окружению, что на том берегу Чудского озера случилось что-то ужасное и непоправимое.
        Среди первой волны беглецов было очень мало немцев, в основном это были крещеные эсты. Не задерживаясь в ливонском стане, эсты спешили дальше, попутно стараясь поживиться хоть чем-нибудь в шатрах и обозе крестоносцев. Эстов было очень много, поэтому два десятка ливонских стражников не могли помешать им врываться в шатры и копаться в поклаже обозных саней.
        Кое-кто из эстов даже попытался проникнуть в шатер самого епископа. Тут уж пришлось вмешаться самому епископу и окружавшим его священникам.
        Герман фон Буксгевден попытался загородить своим дородным телом, облаченным в роскошную епископскую сутану, вход в шатер, расшитый золотыми крылатыми ангелами на голубом фоне.
        - Дети мои, не кощунствуйте перед лицом пастыря божьего, присланного сюда самим папой римским! - воскликнул епископ, раскинув руки в стороны. - Не черните души свои хищением святого имущества! Господь не простит вам этого!..
        Эсты остановились у входа в шатер, взирая на епископа кто с робостью, кто с подобострастием. Священники в черных рясах с капюшонами хватали эстов за руки и с мягкой настойчивостью пытались оттеснить их подальше от своего патрона.
        Неожиданно из толпы эстов вышли два князя, белобрысые и голубоглазые, в замшевых мягких куртках почти до колен и таких же штанах, заправленных в короткие сапоги. На обоих поверх курток были надеты кольчуги, на поясах висели мечи. Шапки на князьях были оторочены пушистым песцовым мехом. Это были двоюродные братья Лаури и Ойва. Они приняли обряд крещения всего два года тому назад, а до этого не раз участвовали в мятежах против крестоносцев.
        - Хватит каркать, святой отец! - грубо промолвил Ойва и сорвал с шеи епископа золотую цепь с крестом. - Ты плохо молился своему богу, который помог русичам, а не нам! Твои братья-рыцари разбиты в пух и прах!
        - Русичи скоро будут здесь, уж они-то возьмут все, что пожелают! - вставил Лаури с дерзкой усмешкой. - Так не лучше ли, святые отцы, чтобы ваше добро досталось нам, вашим союзникам, нежели новгородцам.
        Кивнув своим воинам, Лаури отпихнул от себя двух священников и первым вбежал в епископский шатер. За ним последовал его брат Ойва и также вся толпа эстонских ратников. Эсты в несколько мгновений опустошили сундук с казной и сундуки с одеждой, посудой и серебряными церковными предметами. Они выбегали из шатра, вырывая из рук друг у друга потиры, подсвечники и золототканые ризы, смеясь при этом, как дети.
        Герман фон Буксгевден с убитым видом брел по лагерю, где хозяйничали эсты, продолжая вглядываться в линию горизонта на востоке, не желая верить в услышанное от эстонских князей. Эти язычники всегда были ненадежны! Сегодня они низко кланяются тебе, а завтра всадят нож в спину!
        Эсты ушли из лагеря, забрав всех обозных лошадей.
        Не прошло и получаса, как в стан группами и в одиночку стали прибывать даны. Многие из них были изранены, многие без оружия.
        Увидев герцога Абеля верхом на взмыленном коне, епископ бросился к нему, забыв о своем возрасте и сане. Он тряс герцога за ногу, обтянутую защитной кольчужной штаниной, и требовал рассказать всю правду о случившемся сражении. Неужели русичи победили?
        - К сожалению, худшее случилось! - чуть хриплым голосом ответил Абель, не снимая рогатого шлема, на котором виднелись вмятины от ударов вражеской палицы. - Я потерял много людей. Не знаю, что случилось с герцогом Каунтом. Он либо отстал, либо убит.
        Не отвечая на новые вопросы епископа, Абель дал шпоры коню и умчался в сторону леса, куда уже скрылись толпы эстов и теперь спешили даны, неся на себе печать тяжелого поражения.
        Священники, окружив епископа, говорили ему о том, что в стане оставаться опасно, лучше скрыться в лесу. Но Герман фон Буксгевден не желал их слушать. Он должен дождаться возвращения ливонского войска. Разве он сможет вернуться в Дорпат без своего горячо любимого племянника? Пусть братья-рыцари потерпели поражение, но не могли же они погибнуть в сече все до одного!
        Наконец из холодной голубой дали к стану прихлынули остатки крестоносного войска. Среди рыцарей не было маршала Конрада фон Кайзерлинга. Кто-то сказал, что он убит. Не было Андреаса фон Фельбена. Кто-то видел, как русичи взяли его в плен. Не было барона Уго фон Рессера, который тоже сложил голову в битве. Не было обоих тевтонских рыцарей, о них сказали, что оба угодили в плен. Не было Клауса Воверайта, которого новгородцы стащили с коня и до смерти забили топорами и дубинами.
        Помимо этих знатных крестоносцев, в стан не вернулись еще двадцать рыцарей и больше тридцати конных оруженосцев.
        В сражении полегло четыре сотни кнехтов и пеших наемников.
        К счастью для Германа фон Буксгевдена, его племянник, Дитрих фон Буксгевден, сумел выйти живым из этой битвы, которую впоследствии в русских летописях и немецких хрониках называли Ледовым побоищем.

* * *
        Бедослав долго бродил по льду озера, разыскивая среди раненых и павших Семена Куницу. Попутно Бедослав расспрашивал о нем всех встречных ратников, которые возвращались из преследования разбитого ливонского воинства.
        Придя к обозу, чтобы перевязать свои раны, Бедослав встретил сотника Славуту Никитича. Тот, едва взглянув на Бедослава, велел ему следовать за ним. Сотник привел Бедослава к тому месту возле второй линии обозных саней, где ливонцам удалось продвинуться дальше всего.
        Сеча здесь была самая яростная. Тут все еще разбирали завалы из трупов, лежащих вперемешку друг на друге. Убитых немцев оттаскивали в одну сторону, павших русичей в другую. Над этим трудились бородатые обозные мужики, не принимавшие участия в битве.
        Сотник указал Бедославу на два мертвых тела, лежащих на истоптанном снегу. Это были два совсем юных воина в длинных кольчугах. У одного на ногах были красные сапоги княжеского дружинника, у другого длинные русые волосы были заплетены в две косы.
        Бедослав рванулся к убитым, упав на колени рядом с ними. Это были Семен Куница и Вышеслава. У обоих на груди зияли глубокие раны от копья. К тому же крепкая шея Семена была надрублена мечом или топором.
        - Рядышком они в сече стояли, - тихо промолвил за спиной Бедослава Славута Никитич. - Так и полегли друг подле друга. Храни господь их души!
        Тяжело вздохнув, сотник удалился, оставив Бедослава одного.
        Бедослав прикрыл лицо ладонью и разразился слезами - самыми горькими из всех пролитых им слез.
        Куликовская битва
        «Стоять будет Русская Земля!»
        Часть первая
        Глава первая
        Вор и блудница
        Необычно задался этот день для серпуховского князя Владимира Андреевича. Рано поутру нахлынула на его теремной двор толпа горожан с дубьем и топорами. Люди привели на княжеский суд злодея Нелюба Обрятовича, который занимался разбоем на дорогах, несколько раз ловим был княжескими гриднями, но всякий раз ухитрялся сбежать от сурового возмездия. Давненько обосновался на приокских землях разбойник Нелюб, придя сюда с реки Угры, откуда-то из-под Мещевска.
        Княжеский огнищанин Годыба, здоровенный, как медведь, пытался угомонить шумную толпу, готовую растерзать связанного злодея на месте. Княжеские гридни оттащили пленника в сторонку и окружили его полукругом, ожидая выхода князя.
        Вот скрипнула теремная дверь. На высоком крыльце, укрытом двускатным навесом на четырех резных столбах, появился властитель здешних мест, князь Владимир Андреевич.
        Толпа разом притихла. Владимира Андреевича уважали и боялись: всем было ведомо, что он доводится двоюродным братом московскому князю Дмитрию Ивановичу, что является его ближайшим наперсником во всех делах. Несмотря на молодые лета - Владимиру Андреевичу было всего-то двадцать шесть лет, - сей князь уже успел изрядно повоевать, а первый раз он отправился на войну, когда ему было девять лет.
        Князь неторопливо сошел по ступеням вниз и остановился, озирая склонившихся в поклоне горожан; в основном сюда пришли посадские.
        На загорелом безбородом лице князя ярко сверкали светло-голубые глаза, его дважды сломанный в детстве нос имел заметный изгиб почти на самой переносице, тонкие губы были властно сжаты. Длинные темно-русые волосы князя пребывали в легком беспорядке, как у человека, только-только оторвавшего голову от подушки.
        - С чем пожаловали, люди добрые? - громко обратился князь к народу.
        Из толпы выступил посадский староста Митрофан, одетый богаче всех.
        - Улыбнулась нам ныне удача, княже, - промолвил староста. - Удалось поймать на конокрадстве известного злодея Нелюба. Вот мы и привели сего вора на твой княжеский суд. Ведь Нелюб и тебе насолить успел.
        Князь ступил на мощенный камнем двор. Люди почтительно расступались перед ним. Ростом князь был невысок, но широкоплеч. Нежаркие лучи раннего солнца озаряли багряный княжеский опашень, наброшенный на плечи Владимира Андреевича как плащ. Под ним виднелась обычная белая льняная рубаха. На ногах у князя были красные яловые сапоги без каблуков.
        - Отлетался, соколик! - негромко обронил князь, приблизившись к пленнику. При этом ни радости, ни удовлетворения не отразилось на его невозмутимом лице.
        Связанный злодей издал печальный вздох, мол, твоя правда, князь. Это был высокий широкоплечий детина, с красным, давно не бритым лицом, его светло-серые глаза под низкими бровями взирали на князя и окружающих его людей чуть исподлобья, но без всякого страха. Темные взлохмаченные волосы злодея были вымазаны в грязи, как и его видавшая виды одежда. Грубая холщовая рубаха пленника была разорвана в нескольких местах, его полосатые черно-синие порты были заметно вытянуты на коленях, стоптанные сапоги были продырявлены на носках.
        - В поруб его! - князь властно кивнул гридням на пленника. Затем он повернулся к горожанам и громко объявил: - Злодея буду судить после полудня, как обычно. Кары моей он не избегнет. А теперь ступайте по домам, люди добрые.
        Владимир Андреевич направился обратно в терем все с тем же непроницаемо-холодным лицом.
        Толкаясь и гомоня, но уже не столь шумно, люди повалили с княжеского двора на узкую, стиснутую высокими частоколами улицу. Эта улица вела от городских ворот к единственной каменной церквушке на взгорье, где недавно был основан Высоцкий монастырь.
        Только князь сел за стол, чтобы потрапезничать с утра, как примчался гонец на взмыленном коне с известием, что из-за Оки, со стороны Вопь-озера, прихлынула с разором татарская орда. Татары отыскали брод на Оке, ночью перешли через реку, а с рассветом напали на деревни Хмелевка и Таловая Падь.
        Деревни эти находятся во владении у боярина Огневита Степановича, данные ему в качестве «кормления» за его службу серпуховскому князю. В той же стороне лежит и боярское загородное подворье Огневита Степановича. Владимир Андреевич первым делом спросил: где дружина боярская? Почему проворонили злого ворога?
        - Боярин Огневит собрал гридней своих и чадь, вступил в сечу с татарами, но нехристей уж шибко много, - молвил гонец. - Без подмоги поляжет вся дружина Огневита и он сам. Выручать их надо, княже.
        Владимир Андреевич на подъем был скор. И получаса не прошло, как дружина его вооружилась, оседлала коней и выступила в путь. Горожане, выглядывая из ворот и окон, провожали тревожными взглядами черный стяг своего воинственного князя с золотым ликом архангела Михаила, промелькнувший по улицам в сторону ворот.
        Стражи на дубовой воротной башне глядели на стремительно удаляющийся по пыльной дороге конный отряд, блистающий на солнце металлическими шлемами и кольчугами, с поднятыми кверху копьями. Глядели и переговаривались:
        - Полетел наш кречет татарву клевать!
        - Не знают нехристи, на чей удел покусились. Скоро узнают!
        Стражи переглянулись и оба враз усмехнулись с мстительным торжеством, ибо не понаслышке знали, как страшен в сече Владимир Андреевич! Как он беспощаден ко всякому врагу, а к татарам особенно!

* * *
        Обратно в Серпухов дружина Владимира Андреевича вернулась через два дня, пригнав полсотни татарских лошадей и восьмерых пленников. Князь выглядел недовольным, поскольку большей части татарского отряда удалось ускользнуть, прихватив изрядный полон. Боярин Огневит Степанович на деле оказался трусоват и нерасторопен. Владимир Андреевич пожалел, что дал ему в «кормление» окраинную со степью волость.
        «Проспал Огневит татарский набег ныне, проспит и завтра!» - сердито думал князь.
        В таком-то мрачном настроении Владимир Андреевич сел обедать со своими ближними боярами.
        - Крепко мы посекли татар на реке Воже в прошлом году, - молвил чернобородый боярин Думобрек, управляясь с куском жареной стерляди, - а в этом году на макушке лета татары опять к нам пожаловали! Выходит, напрасны были наши прошлогодние ратные труды!
        - Не скажи, брат, - возразил Думобреку боярин Сновид. - Нынешние-то татары трусливее прошлогодних. Пришло татар из степи не менее тыщи, но не отважились они схлестнуться с небольшою нашей дружиной, удрали обратно в степь, как зайцы.
        - Что с пленными будем делать? - обратился к князю боярин Вилорад.
        - На потеху пустим, - прожевав гречневую кашу, ответил Владимир Андреевич. - Собаками травить будем.
        - А может, выставить на поединок с одним из татар того злодея, что в порубе сидит? - с огоньком в глазах предложил Думобрек. - Зрелище получилось бы занимательное!
        - Верно! - с азартом в голосе воскликнул рыжеусый Вилорад. - Ставлю три монеты серебром, что злодей выстоит в поединке с любым из татар.
        - Принимаю твой заклад! - проговорил Думобрек, хлопнув своей пятерней по широкой ладони Вилорада.
        Затем оба посмотрели на князя.
        - Будь по-вашему, - милостиво кивнул Владимир Андреевич. - Стравим злодея Нелюба с пленными татарами, как волка со сворой псов. Поглядим, хватит ли Нелюбу лиха выйти живым из такого переплета.
        Поскольку бросать слов на ветер Владимир Андреевич не любил, поэтому он устроил суд над Нелюбом, как и обещал горожанам. На княжеский суд был приглашен посадский староста Митрофан, который своими ушами услышал приговор Владимира Андреевича.
        Приговор князя гласил: «Злодея Нелюба за все его неприглядные дела подвергнуть смертельному испытанию, а именно - сражаться на мечах поочередно с восемью пленными татарами».
        Ради такой забавы с княжьего двора убрали все лишнее в клети и чуланы, освободив место пошире. Поглазеть на это зрелище пришло много имовитых горожан: кто с собой друга привел, кто пришел с сыном, кто с братом. Для гостей были поставлены скамьи полукругом, но не всем хватило места, чтобы сесть. Больше половины зрителей ожидали потехи стоя, образовав большой круг на дворе. Князь и его старшие дружинники уселись прямо на ступенях крыльца.
        В центре двора, образовав еще один круг, встали полсотни гридней в кольчугах, при мечах и со щитами. В этот-то центральный круг княжеские челядинцы привели злодея Нелюба и одного из пленных татар. Обоим дали по мечу в руки.
        Княжеский глашатай объявил условия поединка на русском и татарском языках. Победитель получает свободу, павший предается земле.
        Низкорослый кривоногий татарин чуть пригнулся, набычился, злобно ощерив редкие кривые зубы. Его узкие глаза так и впились в Нелюба, который не спеша двинулся по кругу, поигрывая мечом. Татарин с громким воплем бросился на Нелюба, яростно рубя мечом. Все его торопливые удары Нелюб отбивал с мастерским хладнокровием. Татарин наседал. Нелюб все время пятился. Среди притихшей толпы зрителей не было слышно ни звука, лишь гремели клинки, высекая искры.
        Внезапно татарин споткнулся и осел на колени, как подрубленный куст. Меч Нелюба поразил его прямо в сердце. С разинутым от изумления ртом татарин завалился на бок и испустил дух.
        - Ай да злодей! - выкрикнул кто-то из зрителей. - Ловко уделал нехристя косоглазого!
        Челядинцы за ноги уволокли убитого татарина на конюшню.
        В круг втолкнули другого татарина - пошире в плечах и повыше ростом, на его круглой лысой голове с низким лбом отчетливо виднелся сабельный шрам.
        - Ого! Этот нехристь уже меченный в сече! - пробасил огнищанин Годыба.
        - Ставлю пять монет серебром на Меченого! - прозвучал голос боярина Думобрека.
        - Ставлю столько же на злодея! - ответил ему боярин Вилорад.
        На этот раз поединщики бились дольше. Татарин со шрамом превосходно владел мечом, был ловок и стремителен в движениях. Раз за разом он демонстрировал разнообразные приемы сабельного боя, то норовя выбить клинок из руки Нелюба, то пытаясь снести ему голову на замахе. Нелюб даже вспотел, отбиваясь от такого опасного противника. Уверовав в свое превосходство, татарин чуть ослабил внимание и мигом поплатился за это. Нелюб, изловчившись, отсек ему правую руку по локоть, а следующим ударом срубил татарину голову с плеч.
        Лысая голова откатилась прямо к ногам зрителей, которые громко выражали свое восхищение столь мастерским ударом Нелюба.
        По знаку князя против Нелюба вывели третьего соперника, молодого и тощего. Татарин был бос и обнажен до пояса. Озираясь по сторонам, как затравленный зверь, он недолго продержался против Нелюба, который убил его хорошо заученным уколом меча в сердце.
        Четвертый соперник Нелюба оказался полнейшим неумехой. Он беспорядочно тыкал мечом перед собой, размахивал им с таким усердием, что стоявшим в охранении гридням приходилось закрываться щитами. Нелюб оглушил татарина ударом рукояти меча в лоб и потом заколол его, как колют коров на бойне.
        Троих следующих противников Нелюб одолел также без особого труда, превосходя их ловкостью и мастерством.
        И вот остался последний татарин. Он был высок и плотен, его черные брови срослись на переносье, нос был с небольшой горбинкой, напоминая клюв хищной птицы. Татарин был ранен стрелой в ногу, поэтому заметно хромал. Нелюб обрушивал на татарина удар за ударом, кружа вокруг него. Мечи звенели, сталкиваясь. Татарин умело отбивался. Один лишь раз он перешел в наступление и сразу же выбил меч из руки Нелюба. Тот не растерялся, налетел на татарина, стиснул его руками, как в тисках, и сломал ему шею.
        Стоя над поверженным врагом, Нелюб шумно переводил дух с видом на совесть выполненной работы. В толпе зрителей звучал веселый гомон, симпатии подавляющего большинства людей были на стороне Нелюба.
        Князь сошел с крыльца. Гридни подвели к нему Нелюба.
        - Славно ты потешил нас, молодец! - с улыбкой промолвил Владимир Андреевич. - Слово мое крепко, можешь идти на все четыре стороны. Чем заниматься думаешь? Опять за старое примешься?
        Нелюб почесал косматую голову заскорузлыми пальцами, не смея взглянуть в лицо князю.
        - Просьба у меня к тебе, княже, - несмело вымолвил он. - Возьми меня в свою дружину. Идти мне некуда, село мое давно татары спалили. Из родни у меня лишь младший брат остался, но и тот мыкается в татарской неволе. Нету у меня ни жены, ни детей. Я и разбоем-то занимался от безысходности.
        - Что ж, воин из тебя получится справный, - после краткой паузы проговорил Владимир Андреевич. - Пожалуй, я возьму тебя в свою дружину, Нелюб. Но и ты должен постараться, дабы оправдать мое доверие. Гляди, чтоб впредь не было от тебя никакого лихоимства!
        Владимир Андреевич строго погрозил Нелюбу пальцем.
        Не всем пришедшим поглазеть на потеху горожанам пришлось по душе такое решение князя. Однако, зная крутой нрав Владимира Андреевича, никто не осмелился высказать вслух свое недовольство.

* * *
        Помывшись в бане, Нелюб получил из рук огнищанина пару новых красных сапог, суконные порты синего цвета и такого же цвета плащ, еще две рубахи: белую льняную с красным оплечьем и кожаную с нашитыми металлическими бляшками, такую рубаху воины надевают под кольчугу. Кроме того, Нелюбу выдали кожаные перчатки и красную шапку с загнутым верхом.
        В оружейной гридничий Бакота выдал Нелюбу кольчугу, металлические наручи, красный овальный щит, заостренный книзу, меч, кинжал и копье. Попутно гридничий поведал Нелюбу, в чем состоит служба княжеских гридней в мирное время. Прежде всего гридни денно и нощно несут дозор на крепостных башнях Серпухова и вокруг княжеского детинца. Также гридни обязаны сопровождать князя при всяком его выезде из города. Они же сопровождают огнищанина и тиунов княжеских во время их поездок по окрестным селам и княжеским дворищам. Все свободное от охранной тяготы время гридни должны посвящать упражнениям с оружием и верховой езде. Обучали гридней и навыкам схватки безоружными против вооруженного противника.
        На первое время, как всякого новичка, Нелюба определили в пешую сотню, над которой верховодил ворчливый седоусый Милонег.
        Поначалу Нелюб относился к Милонегу с некой долей пренебрежения: мол, на старости лет тот подвизается в пешей дружине, приглядывает за новичками, так как ни на что более не годен. Однако уже через несколько дней мнение Нелюба о Милонеге резко поменялось. Оказалось, что старик Милонег и на мечах бьется лучше всякого молодого ратника, и дротик кидает в цель вернее, и против ножа запросто с голыми руками выстоит. Помимо всего этого, Милонег был сведущ во врачевании, умел кровотечение останавливать, вывихи вправлять, зубную боль лечить.
        Кормили гридней три раза в день. В скоромные дни потчевали их мясной похлебкой или кашей с кусочками мяса. В постные дни давали рыбу, вареные овощи, мед и, опять же, различные каши, сваренные на воде. Хлеба всегда было вдоволь. По праздникам князь выставлял своим дружинникам хмельное питье, ячменное пиво или медовуху.
        Жалование выдавали раз в месяц, если не было войны. Простой дружинник получал десять-двенадцать серебряных монет, как правило, арабской или европейской чеканки. Своих монет в ту пору на Руси еще не чеканили. Вместо монет на Руси имели хождение маленькие рубленые кусочки серебра с клеймами различных городов. Десятский получал двойное жалование простого воина. Сотник имел тройное жалование. Гридничий и огнищанин имели двойное жалование сотника.
        Получив свое первое жалование княжеского гридня, Нелюб даже слегка растерялся. С такими деньгами он мог купить неплохого коня или пять коров, мог купить целый воз зерна, мог одеться с головы до ног в самое лучшее! Сам не зная, что ему надо, Нелюб отправился на торжище, привесив кошель с деньгами к поясу. Он шагал по улице, лихо заломив шапку, взбивая пыль красными сапогами. Прохожие уступали Нелюбу дорогу, сразу узнавая в нем княжеского гридня; такой плащ, такие сапоги и шапка имелись только у гридней серпуховского князя.
        Прочие гридни сторонились Нелюба, зная об его темном прошлом, потому-то он и шел на торг один, а не в компании с дружинниками.
        На многолюдной торговой площади Нелюб сначала потолкался в ряду, где торгуют добротной одеждой, потом пробрался туда, где продают оружие и воинские доспехи. Ему было почему-то жаль тратить полученные от князя деньги. С серебром в кошеле Нелюб чувствовал себя как-то уверенней и независимей. Он теперь не простой человек, но почти знатный муж! Через год-другой станет Нелюб десятником, затем сотником, эдак он и в ближайшие подручные князя выйдет!
        Вдруг в пестрой толпе Нелюб узрел миловидное женское лицо, плотно обтянутое белым платком. Будто какая-то неведомая сила увлекла Нелюба вслед за миловидной незнакомкой, которая шла, покачивая бедрами, между торговыми рядами с корзинкой в руке. Платье на ней было длинное, не приталенное, из темно-зеленой узорной ткани, оно мягко облегало ее красивую статную фигуру. Встав неподалеку, Нелюб смотрел, как незнакомка в одном месте покупает соль, потом в другом месте покупает сушеный горох. Наконец незнакомка купила все что хотела и выбралась из шумной толчеи базара на узкую тихую улицу, которая уходила к крутому берегу реки Нары и далее, к бревенчатой городской стене, протянувшейся над рекой.
        Нелюб догнал незнакомку и зашагал рядом с нею с таким видом, будто им было по пути.
        - Припекает сегодня, однако, - как бы невзначай обронил Нелюб, сбоку поглядывая на женщину. - Душно как-то с самого утра. Не иначе к грозе.
        - Грозы не будет, а вот дождик, скорее всего, побрызгает, - заметила женщина и тоже взглянула на Нелюба: - Вот увидишь.
        Нелюб только сейчас разглядел, что незнакомка явно постарше его, не намного, года на три-четыре, и все же это обстоятельство почему-то приглушило в нем его извечную самоуверенность. От незнакомки так и веяло телесным здоровьем, ее не тронутая загаром кожа на лице отливала нежной белизной, ее большие синие очи сверкали, когда в них попадал луч солнца. Алые уста ее имели красивый росчерк, темно-русые брови ее своим плавным изгибом придавали благородного очарования ее очам, затененным длинными изогнутыми ресницами.
        - Меня Нелюбом кличут, - сказал гридень.
        - Какое чудное имя! - улыбнулась незнакомка.
        - Крикливым я был во младенчестве, - пояснил Нелюб, - поэтому отец с матушкой и нарекли меня таким именем.
        Женщина свернула в переулок и задержалась на месте, видя, что и случайный попутчик ее намерен последовать за ней.
        - Не ходи за мной, - предостерегла она, глядя в глаза Нелюбу. - Порченая я, не гляди, что красива.
        - Как это, порченая? - не понял Нелюб. - Хворая, что ли?
        - Не хворая, а гулящая, - с серьезным лицом проговорила незнакомка. - Блудом я промышляю. Уразумел?
        Нелюб молча кивнул, но уходить не собирался.
        - Мужа моего татары убили, брата тоже, - коротко поведала женщина, - отец от болезни помер. Матери своей я не помню. Выживаю как могу. У меня ведь своих двое детей и еще родная племянница с нами живет.
        - По одежке твоей не скажешь, что ты бедствуешь, - заметил Нелюб.
        - Так я же за немалые деньги собой торгую, благо телесными прелестями Бог меня не обидел, - промолвила незнакомка, и тень надменной усмешки промелькнула по ее губам. - Вот отцветет моя красота, тогда и перестанут богатые молодцы на меня облизываться. Пока же нету отбою от желающих на блуд со мной.
        - Я тоже могу заплатить тебе, красавица, - сказал Нелюб и покраснел.
        Женщина взирала на Нелюба каким-то странным испытующим взглядом, словно пыталась проникнуть в его мысли.
        - Хорошо, - с неким внутренним усилием сказала она. - Приходи сегодня вечером на это место. С тебя я возьму две серебряные монеты. До вечера, Нелюб! - добавила незнакомка и не спеша двинулась в глубь узкого переулка.
        - Постой! - окликнул ее Нелюб. - Как звать-то тебя?
        - Домашей нарекли, - на ходу обернулась незнакомка и помахала Нелюбу рукой, обтянутой длинным темно-зеленым рукавом.
        «Домаша», - повторил про себя Нелюб и улыбнулся, сам не зная чему.

* * *
        Город Серпухов был заложен еще при князе Данииле, сыне Александра Невского, как укрепленный острог на левобережье Оки, близ впадения в Оку реки Нары. При Иване Калите Серпухов разросся до удельного града, заняв весь высокий мыс при впадении речки Серпейки в Нару. От речки Серпейки город и получил свое название - Серпухов.
        Иван Калита завещал Серпухов младшему из своих сыновей Андрею вместе с городком Боровском. Князь Андрей Иванович умер до срока вместе со старшим братом Симеоном Гордым в год великого мора. Спустя девять дней после смерти Андрея Ивановича появился на свет второй из его сыновей, которого нарекли Владимиром и которому впоследствии достался отцовский удел после скоропостижной кончины старшего брата.
        Когда князь Владимир Андреевич возмужал, то он первым делом заменил сосновые стены Серпухова на дубовые, значительно расширив территорию детинца и включив в кольцо стен не только возвышенность над Серпейкой, но и низину до самого берега реки Нары. Там, где раньше был старый посад, ныне раскинулись городские кварталы, а новый посад образовался на другом берегу Серпейки и вдоль реки Нары по дороге на Боровск и Москву.
        Переулок, где Домаша назначила встречу Нелюбу, лежал в той части Серпухова, что называлась Нижним Градом. Здесь проживал в основном ремесленный люд, разбитый по старинке на цехи, именуемые сотнями. Самыми многочисленными в Серпухове были цехи гончаров, кожевников и оружейников. Покойный супруг Домаши был гончаром, как и его отец и братья. Только ныне мужнина родня не желала признавать Домашу своей родственницей, зная, каким образом она зарабатывает себе на жизнь.
        - Свекор мой сам на меня облизывался, еще когда муж мой жив был, - рассказывала Домаша Нелюбу, ведя его за собой по тропинке вдоль крепостной стены. - А когда увалень мой сгинул в сече, тогда свекор мой и вовсе без стеснения начал руки ко мне тянуть. Пришлось на место его поставить, лицо ему слегка подпортив. - Домаша коротко рассмеялась, сверкнув белыми ровными зубами. - Свекор не простил мне этого, до сих пор злобу на меня копит!
        - Куда мы идем? - поинтересовался Нелюб, видя, что Домаша вывела его к небольшим воротным створам, выходившим к реке Наре.
        В этом месте, за стеной, находилась пристань, куда причаливали грузовые суда со строительным лесом, камнем, песком и щебнем. Поскольку всяким большим строительством в Серпухове заведовал князь, то и пристань эта называлась Княжеской.
        - К реке мы идем, - с лукавой улыбкой ответила Домаша. - Русалок ловить будем. Не боишься?
        - С тобой не боюсь, - ответил Нелюб и тоже улыбнулся.
        Пройдя полукруглую арку ворот, Домаша и ее спутник стали спускаться к речному берегу, где на мелководье приткнулись в ряд длинные плоскодонные лодки. Там же на дощатых мостках женщины, стоя на коленях, полоскали в реке постиранную одежду. Звонкие женские голоса сливались с громкими шлепками бросаемых на водную гладь тяжелых намокших рубах и покрывал.
        На западе за кромкой леса виднелся багряный краешек закатного солнечного диска. Теплый благостный вечер окутывал землю, удлиняя тени на узких улицах Серпухова.
        Домаша прошла мимо пристани и лодок, обогнула угловую башню. Тропинка, идущая от пристани, заворачивала к другой башне, но Домаша сошла с нее и уверенно направилась в прибрежные ивовые заросли. Нелюб не отставал от Домаши ни на шаг.
        Возле корявого изогнутого ствола древней ветлы Домаша остановилась и стянула с себя через голову длинный голубой сарафан. Затем она сняла с себя исподнюю рубашку и белый повой, аккуратно складывая все это на изгиб ствола. Нелюб стоял столбом, не отрывая взора от обнажающейся Домаши.
        Она же не смотрела в его сторону.
        И только снимая с ног свои изящные чеботы, Домаша взглянула на Нелюба, словно вдруг вспомнила про него.
        - Раздевайся, чего застыл как неживой! - промолвила она без всякого смущения в лице и голосе.
        Нелюб торопливо избавился от одежд, небрежно бросая их на ту же изогнутую ветлу.
        Медленно пятясь от него сквозь заросли, Домаша молча манила Нелюба за собой, таинственно улыбаясь. Нелюб двинулся за нею, словно завороженный прелестью ее улыбки и мановениями ее руки. Они вошли в воду и поплыли рядом на середину реки, блестящие струи которой уже погасли, укрытые тенью надвигающейся ночи. Домаша оказалась ловкой пловчихой. Уверенно взмахивая сильными руками, она обогнала Нелюба, устремившись к противоположному берегу, где расстилались пойменные луга.
        Преодолев простор быстрой Нары, Нелюб изрядно запыхался. Он еще только выходил из реки, весь облитый влажным блеском, а Домаша уже сидела, поджав колени, в густой траве на низком берегу. Она поднялась, едва Нелюб подошел к ней. По ее глазам Нелюб сразу понял, что она сгорает от нетерпения, как и он сам.
        Простор широкого вольного луга с травой по пояс укрыл в своих душисто-зеленых дебрях два нагих тела, слившихся воедино на закате дня. Сердце Нелюба бешено колотилось в груди. Он был упоен этой близостью, почти опьянен красотой Домаши и тем блаженством, что она ему подарила. Черты ее прекрасного, чуть раскрасневшегося лица, обрамленного смятыми стеблями трав и полевых цветов, казались Нелюбу в эти минуты самыми совершенными на свете. Он нежно прикасался губами к этим красиво очерченным женским устам, к точеному носу, к изогнутым бровям, выдавая этими поцелуями все, что таилось в глубине его души.
        Тьма сгущалась. Уже не было слышно голосов на реке. Лишь по временам слышался шелест камыша на ветру.
        Обратно Домаша и Нелюб плыли уже не спеша. Они одевались, стоя спиной друг к другу и слыша, как накрапывает мелкий дождь по скрывающей их листве густого ивняка. Потом они сидели рядышком на изогнутом стволе старой ветлы, пережидая дождь. Их окружала таинственная тишина; чтобы не нарушать ее, они переговаривались шепотом.
        - Дождь все же прошел, как ты и предрекала, - заметил Нелюб, крепко обняв Домашу за плечи.
        - Расскажи мне о себе, - попросила Домаша.
        - Невеселая это история, - вздохнул Нелюб.
        Он без утайки поведал Домаше, как осиротел в шестнадцать лет и подался в разбойники, поскольку не хотелось ему гнуть спину ни на князя, ни на боярина. К какому-либо ремеслу у Нелюба тяги тоже не было. Зато оружие Нелюб любил с детства, умел мастерить луки и стрелы, ножи ловко в цель метал. Воровством и грабежом промышлял Нелюб десять лет. Но недавно в судьбе Нелюба свершился резкий поворот.
        - Ныне я - гридень княжеский, а с прошлым покончено навсегда, - решительно промолвил Нелюб, подводя итог сказанному.
        Домаша негромко засмеялась, теснее прижимаясь к Нелюбу.
        - Ты чего? - спросил Нелюб.
        - Чудно получается, - ответила Домаша. - Повстречались двое: вор и блудница…
        - Мы были ими до этой встречи, - возразил Нелюб, - а теперь я уже не вор и ты - не блудница.
        Глаза Домаши, большие и близкие, таинственно блестели во мраке.
        Нелюб обхватил Домашу за талию, ее рука легла ему на плечо. Глядя глаза в глаза друг другу, они сближали свои уста, повинуясь трепетному волнению, охватившему их. Дыхание у них становилось учащеннее, сливаясь и растворяясь в долгом страстном поцелуе, соединившем не только их губы, но и сердца.
        Глава вторая
        Прохор, сын кузнеца
        До татарского набега в Хмелевке было шестьдесят дворов, проживало там разного люду от мала до велика более трех сотен человек. Самым известным из хмелевских смердов был кузнец Данила. Не только из-за ремесла своего, в любом хозяйстве необходимого, получил известность коваль Данила среди своих односельчан. На диво красива была жена у Данилы, которую он умыкнул где-то под Ржевой, когда ратоборствовал в войске московского князя Ивана Красного. Жена родила Даниле двух сыновей и дочь-красавицу. Из всех сельских девиц дочь Данилы была самая статная и пригожая.
        После татарского набега в Хмелевке осталось меньше тридцати дворов, остальные сгорели дотла. Татары были злы на русичей за свое прошлогоднее поражение на реке Воже, поэтому жгли все избы и строения подряд. В полон татары захватили из сельчан Хмелевки около тридцати девушек и молодых женщин. Среди пленниц оказалась и дочь кузнеца Данилы - Настасья. Сам кузнец, отбиваясь от татар, получил тяжкие раны. Жена его Михайлина и оба сына успели вовремя в потайной погреб схорониться. Избу кузнеца татары спалили огнем, а кузню, стоявшую на отшибе, сжечь не успели, торопясь поскорее убраться восвояси.
        Когда беда миновала, старший сын кузнеца Прохор объявил матери, что намерен разыскать сестру и вернуть ее из плена домой.
        - Что ты сможешь сделать один в стране незнаемой? - испугалась за сына Михайлина. - И Настасью не отыщешь, да и сам пропадешь! Сиди уж дома, храбрец!
        Прохор сделал вид, что покорился матери, но несколько дней спустя, видя, что отец пошел на поправку, он тайком ушел из Хмелевки в Серпухов. Младшему брату Прохор сказал, что не задержится в Серпухове, а пойдет дальше, в Коломну. Прохор намеревался в Коломне прибиться к какому-нибудь торговому каравану, идущему с Руси в Орду. Прохор был уверен, что всех пленниц татары повезут в Сарай на невольничий рынок. Там-то, в Сарае, Прохор и надеялся разыскать сестру.
        Данила, лежа на постели в наскоро вырытой землянке, сказал жене:
        - Тебе же ведомо, какой норов у Прошки. Настойчив он в любом деле. Пущай попытает счастья в чужих краях! Не отыщет Настасью, так хоть на мир поглядит.
        - Прохору всего-то девятнадцать лет, - сокрушалась Михайлина, - не по силам ему такое опасное дело!
        - Не скажи, милая! - возразил супруге кузнец. - Московский князь Дмитрий Иванович в девять лет на отцовский стол сел, а в одиннадцать в Орду за ярлыком ездил. В тринадцать лет князь Дмитрий войско возглавил в войне с суздальским князем, а в шестнадцать уже женился.
        - Подле князя Дмитрия с младых его лет неотступно бояре отцовские находятся, верные да смысленые, - сказала Михайлина, - а кто нашему Проше пособит в столь трудном начинании? Он-то один как перст.
        - Всюду добрые люди есть, - промолвил Данила. - Да и Прошка не глуп, из любой напасти вывернуться сможет. Я же бывший воин, милая. Сумел и сыновей своих кое-чему обучить.
        Глава третья
        Настасья
        В то злосчастное утро Янина, жившая по соседству, сговорила Настасью пойти за земляникой в дальнюю дубраву над Окой. Намедни в той дубраве побывали многие девицы и отроки хмелевские, ходившие туда спозаранку большой ватагой. Так все вернулись в село с полными туесами спелых ягод. Янина рассказала об этом Настасье с глазами, полными восторга и восхищения.
        - Лето ныне ягодное выдалось, а мы с тобой по ягоды еще ни разу в лес не выбирались, - попеняла подруге Янина.
        Янину отец с матерью отпускают куда угодно и одну, и с ватагой молодежи. У них в семье дети подрастают, как трава на лугу, без особого догляду, без всяких запретов. Янина была самая старшая, так ее родители и вовсе ни в чем не притесняют. У Настасьи в семье было совсем иначе. Братья ее росли под строгим отцовским оком, и ее мать воспитывает в строгости. Настасья не без труда уговорила мать отпустить ее в лес за ягодами, приврав, что идут они не с Яниной вдвоем, а целой гурьбой девичьей.
        Покуда Янина и Настасья добрались до ягодной дубравы, вымочили в обильной росе подолы своих длинных летников. Янина шагала по высокому травостою босиком. Настасья же была, как обычно, в легких кожаных чирах. Босой она никогда не ходила, так как родитель ее часто дарил любимой дочери удобную обувку на любое время года.
        Девушки только-только углубились в редкий лес, как вдруг заметили среди деревьев мелькающие силуэты скачущих всадников в мохнатых шапках, с колчанами стрел за спиной. Всадников было очень много, и вся эта конная лавина стремительным наметом катилась со стороны Оки, серебристые воды которой виднелись в низине за густыми зарослями ольхи и ивы.
        Янина враз побледнела и громко прошептала, схватив Настасью за руку:
        - Татары! Бежим, подруга! Скорее!
        Девушки заметались, не зная, куда бежать и где спрятаться. Татарские конники были повсюду. Янина предложила Настасье забраться на дерево и выждать, когда враги проскачут мимо. Подруги стали выискивать дуб покряжистей, и тут-то прямо на них выехали четверо узкоглазых татар на низкорослых пегих лошадях с длинными гривами.
        Янина, отшвырнув корзинку, кинулась наутек. За ней погнался один из татар.
        Настасью, остолбеневшую от страха, сильная вражеская рука схватила за косу, приподняла над землей и швырнула поперек седла.
        Вскоре в таком же положении оказалась и Янина, не успевшая убежать далеко. Поскольку Янина кусалась и царапалась, как дикая кошка, то поймавший ее татарин связал ей руки за спиной узким кожаным ремнем.
        Так Янина и Настасья стали пленницами. Татары перевезли их по броду на другой берег Оки и оставили в своем обозе под присмотром обозных слуг. Подруг связали за локти спина к спине и швырнули их внутрь двухколесной крытой повозки. Лежа на боку, Янина и Настасья слышали рядом веселые голоса татар, шумное дыхание и всхрапывания многих сотен запасных лошадей, пасшихся вокруг.
        Вскоре из-за Оки, с русского берега, стали возвращаться конные сотни татарского отряда, отягощенные добычей. Татары пригнали коров и лошадей, привезли больше полусотни новых пленниц. Когда повозку затрясло на ухабах, Янина и Настасья догадались, что татары уходят обратно в степь. К ним в повозку втолкнули еще одну их подружку, шестнадцатилетнюю Милаву. Она была заплакана и до смерти напугана, один рукав ее длинного льняного платья был оторван. Милава вся была вымазана сажей, поскольку пряталась в печи, но татары отыскали ее и там. На глазах у Милавы татары зарубили саблями ее отца и брата. Потрясенная этим страшным зрелищем, Милава плакала навзрыд и никак не могла успокоиться.
        То, что на хвост татарского отряда навалилась русская рать, стало понятно по той спешке, с какой татары побросали повозки и угнанный скот, стремясь поскорее уйти подальше в степную даль. Всех пленниц татары посадили на коней. Янина и Настасья опять оказались вместе, их взгромоздили на пузатого неоседланного чалого конька. Сидевшая впереди Янина держала в руках поводья, Настасья, сидевшая сзади, держалась за талию подруги. Пузатый мерин трусил вихляющей рысью, девушкам стоило немалого труда не свалиться с него.
        Татары огибали холмы, спускались в овраги, путая следы. Пленницы сильно замедляли движение татарского отряда. Чтобы задержать погоню, то в одном месте, то в другом от татарской орды отделялись большие группы конников, устраивая засады в рощах и лощинах.
        Когда непривычные к долгой скачке пленницы стали валиться от усталости с лошадиных спин в густую степную траву, татарам пришлось устроить привал. В тени небольшой рощи, на берегу веселого ручья, татарский отряд переждал полуденный зной, дождался своих отставших воинов. Затем татары двинулись дальше, все время заворачивая к югу. Уже в сумерках татары миновали видневшиеся вдалеке валы и стены двух пограничных рязанских городков. На ночлег орда остановилась в излучине какой-то степной речушки.
        На этой ночной стоянке татарин, пленивший Янину, пожелал совокупиться с нею. Янина сопротивлялась изо всех сил и расцарапала насильнику лицо. Рассвирепевший татарин отхлестал Янину плетью, потом отдал ее на потеху своим дружкам. Янину раздели донага, положили ей на плечи короткое копье, привязав к нему ее руки на запястьях. Два воина держали с двух сторон копье таким образом, чтобы привязанная к копейному древку Янина все время находилась в согнутом положении. Третий воин подходил к Янине сзади и, приспустив штаны, утолял свою похоть. Янина стонала и вырывалась как могла. Вскоре она затихла, теряя силы и беззвучно плача.
        Насилуя Янину, татары громко восхищались ее широкими бедрами, тонкой талией, пышной грудью. Каждый очередной насильник норовил похлопать Янину по спине и ягодицам, помять жадными пальцами ее белые округлые груди с упругими розовыми сосками. Восемь татарских воинов утолили свою похоть, один за другим терзая тело беспомощной Янины. Девятым был тот, кто считал Янину своей собственностью.
        Это был дородный кривоногий татарин с лысой головой и крепкой шеей, тонкие черные усы и маленькая бородка обрамляли его рот, в левом ухе у него торчала золотая серьга. По дорогому оружию и властной манере держаться было видно, что это военачальник, хоть и небольшого ранга.
        Вгоняя в Янину свой детородный жезл, лысый десятник блаженно постанывал, запрокидывая голову назад и закрывая глаза. Своим крепким телосложением и размерами детородного органа этот татарин напоминал Настасье быка. Ей, прожившей в деревне все свои семнадцать лет, не раз приходилось видеть, как бык покрывает корову.
        Когда Янину освободили от пут и привели туда, где в окружении стражи сидели на траве прочие пленницы, она еле стояла на ногах. Ее спина, плечи и руки были покрыты кровавыми рубцами от плетки, из растерзанного лона несчастной по внутренней стороне бедер стекали тонкие струйки крови и мутные сгустки густого мужского семени.
        Янина повалилась на траву рядом с Настасьей, укрывшись своим разорванным надвое летником.
        - Вот и сходили за ягодами, подруга, - прошептала Янина, улыбнувшись Настасье искусанными в кровь губами. - Прости меня, Настя. По моей вине и ты оказалась в неволе.
        Настасья склонилась и прижалась своей щекой к щеке подруги, слезы, покатившиеся у нее из глаз, слились с такой же соленой влагой, пролившейся из очей Янины.
        Глава четвертая
        Эмир Бетсабула
        Все эмиры в Золотой Орде делились на придворных и походных. Придворные эмиры занимались дворцовыми делами: встречались с иноземными послами, заседали в диване, осуществляли надзор за законностью, собирали налоги в казну, сами ездили в качестве послов в соседние государства.
        Походные эмиры непременно командовали войском, чаще всего это были дальние потомки монгольских нойонов и половецких беков, давно утратившие свои корни и вместо родоначальников ставшие ядром той полукочевой аристократии, которая вот уже полвека меняет ханов на троне Золотой Орды.
        Изначально эмиры являлись наместниками областей после преобразований хана Узбека, отменившего деление Золотой Орды на улусы, как было заведено еще ханом Батыем. Улусная система довела Золотую Орду до того, что хан практически лишился власти на местах и не имел возможности контролировать сбор налогов. Полусамостоятельные улусные князья усилились настолько, что некоторые из них пожелали отделиться от Золотой Орды, а некоторые возжелали сами занять ханский трон.
        Новая система управления на местах на некоторое время укрепила положение Золотой Орды. Эмиры не имели права передавать по наследству вверенные им области, но у них оставалось право набирать и содержать войско. Благодаря войскам эмиры-наместники добились права передавать свою должность по наследству, что, по сути дела, давало им возможность передавать по наследству и войско, и вверенные им земли.
        Со временем самовластие походных эмиров превзошло былое могущество улусных князей. Эмир Мамай после женитьбы на дочери хана Бердибека обрел титул гурлень, то есть ханский зять. Этот титул давал Мамаю большие права, за исключением права на трон. Претендовать на ханский трон могли лишь лица, принадлежавшие к золотому роду чингисидов по мужской линии. Из всех походных эмиров Мамай был самым могущественным. Он правил Золотой Ордой от имени ханов, которых сам же и сажал на царский трон в Сарае.
        Набег на земли серпуховского князя осуществил эмир Бетсабула. Он служил золотоордынскому хану Мухаммед-Булаку, ставленнику Мамая. До этого Бетсабула был на службе у грозного Арабшаха, который создал в Мордовии собственный независимый улус.
        Воспользовавшись случаем, когда царевичи из Синей Орды грызлись из-за трона в Сарае с потомками хана Узбека, Арабшах сам утвердился на ханском троне на целых три года. Многие походные эмиры были тогда возмущены такой наглостью Арабшаха и пытались силой изгнать его из Сарая, но одолеть Арабшаха было непросто. Он всегда нападал первым и затем преследовал врага до полного уничтожения.
        Мамай изгнал Арабшаха из Сарая, переманив к себе его лучшие войска. Тогда-то эмир Бетсабула и переметнулся к Мамаю, который действовал от имени Мухаммед-Булака, внука Узбека. Мамай вознамерился возродить былое могущество Золотой Орды, принудить русских князей опять платить дань, которая не поступала в Орду вот уже восемь лет. Литва постепенно прибирала к рукам земли по Десне и Сейму и тоже больше не платила дань Орде. В Средней Азии Золотая Орда окончательно утратила Хорезм.
        Замысел Мамая одобряли многие походные эмиры, понимавшие, что Мухаммед-Булак - это всего лишь кукла на троне. Мухаммед-Булак был не способен на великие дела. Это было по плечу только Мамаю.
        Мамай решил начать с усмирения возвысившейся Руси, отправив в набег на Москву большое войско под началом мирзы Бегича. Однако этот поход завершился полнейшей неудачей. Московский князь Дмитрий Иванович в битве на реке Воже наголову разбил татарскую конницу. В сражении пал сам Бегич и несколько эмиров.
        Мамаю стало понятно, что с наскока с наспех набранным войском Русь уже не одолеть. К войне с Русью нужно готовиться тщательно и основательно.
        Отправляя в набег эмира Бетсабулу, Мамай преследовал двоякую цель. Во-первых, разведать броды на Оке к западу от Коломны, прощупать, каковы там русские дозоры. Во-вторых, подразнить горячего серпуховского князя с намерением вынудить его на ответный набег на мордовский улус Арабшаха. От Оки до реки Суры, на одном из притоков которой стоит укрепленный град Наровчат, ставка Арабшаха, было рукой подать. Разбитый Мамаем Арабшах уже не представляет серьезной угрозы, но от него вполне возможно ожидать подлого удара в спину. Потому-то Мамаю хотелось уничтожить Арабшаха мечами русичей.
        Бетсабула в точности исполнил повеление Мамая. Взяв полон за Окой, он без промедления повернул обратно в степь. На переправе хвост его конного отряда изрядно потрепали дружинники серпуховского князя, свалившиеся как снег на голову. В верховьях Дона Бетсабула напоролся на сторожевой отряд елецкого князя. И опять русичи посекли татар. Бетсабула так и не смог собрать своих рассеявшихся людей и добирался до Сарая всего с четырьмя сотнями воинов.
        Вылазка Бетсабулы лишний раз убедила Мамая, что окрепшие русские княжества способны огрызаться. Малыми наскоками Русь не привести к покорности, а на большой поход войск у Мамая пока не хватает. Не все походные эмиры признают его верховенство. В Булгаре сидит эмир Хасан, который сам себе господин. В низовьях Волги, в Ас-Тархане, укрепился эмир Хаджи-Черкес. В Мордовии затаился до поры до времени дерзкий Арабшах. К тому же исходит угроза от Синей Орды, где имеются царевичи-огланы, претендующие на ханский трон в Золотой Орде.
        В Сыгнаке, столице Синей Орды, неожиданно скончался Урус-хан, который в недалеком прошлом уже приходил с войском на берега Волги. Ему удалось разбить Мамая, только-только изгнавшего из Сарая Арабшаха. Урус-хан не смог закрепиться в Сарае, поскольку в Синей Орде начались смуты, и он был вынужден спешно вернуться в Сыгнак, где и нашел свою смерть.
        Для Мамая это было большой удачей. Урус-хан обладал немалым полководческим даром, это был очень опасный противник.
        Кое-кто из золотоордынских эмиров поддерживал Мамая лишь на словах и явно не рвался сражаться за его интересы. Мамаю приходилось лавировать, привлекая на свою сторону колеблющихся и ублажая подарками и обещаниями тех, кто уже примкнул к нему, но пока не спешил выполнять его приказы.
        Эмиру Бетсабуле Мамай доверял больше, чем прочим эмирам из своего окружения. Это доверие зиждилось на том, что Бетсабула всю свою жизнь кого-нибудь предавал, стремясь из низов подняться до верхушки ордынской знати. На Бетсабулу имели зуб несколько могущественных эмиров, еще когда он служил Арабшаху. Предав и Арабшаха, Бетсабула поставил себя в крайне шаткое положение. Мало того что он получил прозвище «Перекати-поле», на него смотрело косо все окружение Мухаммед-Булака. Только милость Мамая позволяла Бетсабуле находиться в свите хана и покуда не опасаться за свою жизнь.
        Глава пятая
        Мамай
        В одной из восточных хроник сохранилось такое описание Мамая: «Росту он был небольшого, к тому же хром на одну ногу. Лицом желт, телом сух и сутул. Зубы имел редкие и кривые. Над левой бровью имел шрам, отчего левый глаз у него был более узок, чем правый. Борода у него была очень редкая, как и усы. Голову он брил наголо, так как рано начал лысеть. Говорят, после каждой своей победы Мамай напивался вина сверх меры. В это трудно поверить, помня о том, что этот человек не пощадил родного сына, когда тот в походе продал торговцам свою саблю, чтобы купить вина. Мамай был скуп с друзьями и родственниками, но щедр со слугами и телохранителями, ибо первые, по его же словам, не единожды предавали его, а вторые не предавали никогда. У него было много женщин в гареме; он был падок на женскую красоту. Во всех походах Мамай возил свой гарем с собой. Не всех своих недругов Мамай превосходил храбростью и жестокостью на поле битвы, зато в умении хитрить он первенствовал над всеми».
        Ставка Мамая находилась в степи в одном переходе от Сарая. В летнюю пору Мамай всегда кочевал со своими стадами и конными отрядами по вольным равнинам в междуречье Волги и Дона. Места его излюбленных летних кочевок были близ устья Дона и на реке Маныч. Однако в нынешнее лето орда Мамая кружила по степям близ волжской луки, там, где излучина Дона подходит ближе всего к Волге-реке. В этом месте с давних-давних пор находился длинный волок, по которому торговые гости перетаскивали свои суда и товары с донского водного пути на волжский и обратно.
        Эмир Бетсабула со своим поредевшим отрядом подошел к ставке Мамая, когда горячее солнце уже садилось за известковые утесы на другом берегу Волги. Бетсабула поразился обширности Мамаева стана. Тысячи шатров и кибиток пестрели в степи, между ними сновали многие тысячи воинов, занятые своими делами, дымили тысячи костров, дым от которых, поднимаясь в бледно-голубые небеса, образовал громадный сизый шлейф, издали напоминавший темное длинное облако. По этому дымному облаку Бетсабула и отыскал стан Мамая, все время двигаясь вдоль Дона на юг.
        С первого взгляда на этот огромный военный лагерь Бетсабула понял, что Мамай всерьез готовится к большому походу на Русь. Грандиозность замысла Мамая прозвучала и в его словах, обращенных к Бетсабуле при встрече с ним.
        - Я сам поведу татарские тумены на Москву и Владимир, - сказал Мамай. - Это будет для русов повторением Батыева нашествия. Всех безмерно возгордившихся русских князей я истреблю! Города их выжгу огнем! Невольничьи рынки Сарая, Кафы и Таны наполнятся русскими рабами. Все сокровища Руси окажутся в моей казне. Я обложу русов данью, какую они платили Орде при хане Берке. Вот тогда-то на Руси надолго запомнят Мамая, как помнят Батыя до сих пор!
        Мамай стал расспрашивать Бетсабулу о подходах к реке Оке западнее Коломны.
        Бетсабула рассказал Мамаю о бродах, которые он обнаружил на Оке близ Серпухова. Он тут же выразил недоумение: мол, зачем так сильно отклоняться к западу, ведь от Серпухова гораздо дальше до Москвы, нежели от Коломны.
        - Ежели повторять поход Батыя, то, по моему разумению, нужно двигаться сначала на Рязань, затем на Коломну и дальше - на Москву, - промолвил Бетсабула. - Это наиболее прямой и короткий путь. Хан Батый таким путем и вел свои тумены.
        - Твоего разумения никто не спрашивает! - рассердился Мамай. - Разве ты мой советник? Разве ты равен мне? Твое дело - выполнять мои приказы! Войско на Русь поведу я, а посему мне решать, в каком месте переходить Оку.
        Бетсабула смиренно склонил голову. Эта вспышка гнева Мамая дала понять ему, что хоть он и сидит в шатре повелителя Золотой Орды и пьет с ним кумыс из одинаковых золотых чаш, тем не менее беседовать с Мамаем на равных он не имеет права. Бетсабуле тут же вспомнились те из походных эмиров, которые в недалеком прошлом могли себе позволить разговаривать с Мамаем на равных. Где они теперь? Погибли кто от кинжала, кто от яда. В живых остался только эмир Коктай, но былого могущества у него больше нет, хотя он и возглавляет ханский диван.
        - Я ценю тебя, Бетсабула, - смягчился Мамай, видя, что его собеседник побледнел от страха. - Потому-то я хочу дать тебе еще одно поручение. - Мамай сделал паузу и хитро подмигнул Бетсабуле: - Ближе к осени поедешь в гости к рязанскому князю Олегу. Заключишь с ним тайный договор от моего имени. Суть этого договора в том, что Рязанское княжество мои войска не тронут, но за это Олег должен стать моим союзником против московского князя Дмитрия.
        Бетсабула понимающе закивал головой. Так вот по какой причине Мамай намерен идти на Москву в обход Рязани и Коломны! Мамай собирается сначала столкнуть лбами Олега и Дмитрия! И тут Мамай не может обойтись без своего извечного коварства.
        - Я готов выполнить любое твое поручение, о владыка! - проговорил Бетсабула, вновь склонив голову.
        Они сидели на мягких подушках напротив друг друга. Бетсабула был безоружен, на нем была запыленная дорожная одежда. Мамай был облачен в желтый шелковый халат с узорами в виде драконов, за поясом у него торчал кинжал. На голове у Мамая была круглая шапочка-тафья. Мамаю было чуть больше пятидесяти лет, но выглядел он значительно старше из-за нездорового цвета лица, глубоких морщин и привычки сутулиться.
        Последнее время Мамая одолевали различные хвори, поэтому подле него постоянно находились лекари с какими-то снадобьями. Вот и во время этой беседы из-за ширмы вдруг бесшумно появился какой-то согбенный старичок с длинной седой бородой, в полосатом халате и с чалмой на голове. Он с поклоном протянул Мамаю неглубокую фарфоровую пиалу, из которой исходил запах отвара из каких-то трав.
        - Опять ты суешь мне эту горечь! - Мамай недовольно взглянул на седобородого лекаря, но чашу с лекарством покорно взял. - Махмуд, а повкуснее снадобья у тебя есть?
        - Все горькое и невкусное чаще всего полезнее для человека, в отличие от сладкого и вкусного, - невозмутимо ответил лекарь.
        Мамай залпом выпил содержимое пиалы, его узкое морщинистое лицо скривилось от отвращения. Он запихал в рот целую горсть изюма и замахал на лекаря руками, веля тому убираться поскорее с глаз долой.
        Махмуд опять отвесил Мамаю поклон и покорно засеменил обратно за ширму, которая отгораживала почти половину внутреннего пространства шатра.
        - Хан переманил к себе почти всех моих лекарей, у меня остались лишь Махмуд и иудей Симха, - пожаловался Мамай. - Симха недавно упал с коня и сломал руку, так что он сам теперь больной. Приходится терпеть старика Махмуда, который потчует меня разной гадостью.
        Бетсабула сочувственно покивал головой.
        - Разве хан чем-то болен? - осторожно поинтересовался он.
        - На вид Мухаммед-Булак здоров и крепок, но только на вид, - проворчал Мамай. - Он же безмозглый тупица! Не знает меры ни в еде, ни в хмельном питье, ни в утехах с наложницами. Отсюда все его недомогания. Кстати, друг мой, обязательно наведайся в ханский дворец. Напусти там туману для всего ханского окружения относительно моих дальнейших замыслов. - Мамай усмехнулся краем рта. - Говори всем, что я собираюсь воевать с Синей Ордой, что на Русь идти и не помышляю. А то, что тебя в набег на русские земли посылал, так это чтобы русов держать в страхе. Еще говори всем и всюду, что в замыслы мои входит разорить град Наровчат и взять Булгар под свою власть. Это хану понравится. Мухаммед-Булак не раз просил меня об этом.
        Бетсабула робко напомнил Мамаю, что тот когда-то обещал ввести его в число ханских советников. Не пора ли это сделать?
        - Вот съездишь в Рязань, друг мой, а там видно будет, - хитро улыбаясь, промолвил Мамай.
        Глава шестая
        Мухаммед-Булак
        После резни, устроенной Бердибеком при восшествии на ханский трон в Сарае, когда за один день было перебито около тридцати его родных и двоюродных братьев, а также все троюродные братья и внучатые племянники, после этой резни не осталось ни одного царевича из рода Узбека. Прямая линия потомков Бату-хана прервалась после бойни, учиненной Бердибеком. У самого Бердибека не было сыновей, одни лишь дочери. Когда зверства Бердибека утомили золотоордынскую знать, его самого удавили петлей в результате заговора. Смута, начавшаяся в Золотой Орде после убийства Бердибека, выносила наверх разных случайных отпрысков некогда могучих ханов, которые в лучшие времена никогда не принимались в расчет, поскольку были рождены не ханскими женами, а наложницами. Таким же сыном ханской наложницы был и Мухаммед-Булак, занявший трон в Сарае благодаря Мамаю.
        Прибыв в Сарай, где у него был свой дом с обширным тенистым садом, Бетсабула уже на другой день получил повеление явиться во дворец пред ясные ханские очи.
        Бетсабула отправился в ханские чертоги с тайной радостью в сердце. Роскошь, в какой жили золотоордынские ханы, пробуждала в Бетсабуле сильнейшую зависть и одновременно злость. Он видел, что за последние пятнадцать лет ханы менялись на троне почти ежегодно. Те из них, кто сам добивался трона, вроде Арабшаха и Урус-хана, действительно были похожи на истинных правителей. Все остальные оказывались на ханском троне по милости походных эмиров, таких, как Мамай. Эти марионеточные ханы лишь назывались владыками Золотой Орды, истинная власть была в руках у тех, кто возводил их на трон.
        Вот и ныне на хана Мухаммед-Булака оказывают давление прежде всего те походные эмиры, которые группируются вокруг Мамая, и в последнюю очередь придворные эмиры во главе с беклербеком Коктаем. В ордынской чиновничьей иерархии беклербек считался старшим эмиром, в ведении которого находились все войсковые дела. Он же являлся главой дивана, ханского совета. Вторым по значимости в ханском диване был визирь, который распоряжался всеми денежными поступлениями в ханскую казну, становлением и смещением чиновников всех рангов.
        Визирем при нынешнем хане был давний недоброжелатель Бетсабулы - эмир Бувалай.
        Кое-кто в окружении Мухаммед-Булака полагал, что Бетсабула чуть ли не правая рука Мамая. По этой причине ханские вельможи приглядывались к Бетсабуле, частенько приглашали его во дворец, желая через него вызнать что-нибудь о сокровенных замыслах Мамая. Бетсабула умело делал вид, что он запросто вхож к Мамаю и пользуется полнейшим его доверием.
        Вот и на этот раз, оказавшись в ханской канцелярии, Бетсабула чуть свысока поглядывал на ханских советников, которые во многом зависели от милости капризного Мухаммед-Булака, но все они вместе со своим ханом, по сути дела, были подвластны воле Мамая. Мамай редко появлялся в Сарае. Он не любил этот город, его душные пыльные улицы с извечной людской толчеей. Если хан желал видеть Мамая, то он сам ехал со своей свитой в его степную ставку.
        Ближайший ханский совет - диван - состоял из четырех улусных эмиров. Эти эмиры, собственно, и управляли Золотой Ордой в мирное время ежедневно и ежечасно. Поскольку ханские советники были осведомлены, что Мамай стягивает к своей ставке войска, поэтому они в первую очередь интересовались у Бетсабулы, с кем Мамай собирается воевать, с Русью или Синей Ордой?
        Бетсабула отвечал на все вопросы так, как ему велел Мамай. Мол, главная угроза для Золотой Орды ныне исходит из-за Яика от воинственной родни Урус-хана. За реку Яик Мамай и собирается вести войско будущим летом, но прежде ему нужно окончательно покорить отколовшийся Булгар и разорить мордовский улус Арабшаха.
        Неожиданно визирь Бувалай предложил Бетсабуле пройти в ханские покои, где с ним желает побеседовать сам Мухаммед-Булак. Бетсабула в сопровождении Коктая и Бувалая прошел в то дворцовое крыло, где царили роскошь и нега среди настенных фресок, кисейных занавесок, мягких ковров, резных колонн и дорогой мебели.
        В зале, куда пришел Бетсабула, сопровождаемый двумя эмирами, царила прохлада. Там возлежал на софе Мухаммед-Булак, похожий на жирного ленивого сурка. Одна полуголая рабыня подстригала ножницами ногти у него на ногах, другая рабыня, стоя на коленях подле софы, держала в руках серебряный поднос со сладостями.
        В этом году Мухаммед-Булаку должно было исполниться тридцать лет. Его пухлое гладкое тело, белое, как у женщины, не истомленное ничем, кроме лени и всевозможных удовольствий, было небрежно прикрыто светло-зеленым шелковым халатом с широкими рукавами. Круглая бритая голова хана напоминала шар из слоновой кости. Узкие глаза-щелочки, светлые, еле заметные брови, маленький нос и небольшой рот - все это выглядело несообразно малым на столь широком лице. У хана были тонкие усы и маленькая бородка цвета выгоревшей на солнце травы. Матерью Мухаммед-Булака была рабыня-славянка, от нее-то он и унаследовал такую белокожесть тела и светло-русый оттенок усов и бороды.
        - А, Бетсабула! - хан расплылся в приветливой улыбке. - Привет тебе! Иди сюда! Давненько мы не виделись с тобой.
        Повинуясь жесту хана, Бетсабула присел на низенькую скамеечку. Оба его спутника так и остались стоять у него за спиной.
        - Говорят, по воле Мамая ты ходил в набег на Русь, - промолвил Мухаммед-Булак. - Так ли это?
        - Так, светлый хан, - ответил Бетсабула.
        - Удачный ли был набег?
        - О да, светлый хан.
        - Тебе ведомо, что замышляет Мамай? Он же собрал в своей ставке тьму войска! - в голосе Мухаммед-Булака слышалось нескрываемое беспокойство.
        - Мамай собирается сокрушить Синюю Орду, - сказал Бетсабула, - а для этого понадобится очень большое войско.
        - Когда Мамай намерен пойти войной на Русь? - опять спросил Мухаммед-Булак. - От русских князей уже давно не поступает никакой дани.
        - Не знаю, - Бетсабула пожал плечами. - Русь не столь опасна, как Синяя Орда.
        Мухаммед-Булак обменялся выразительными взглядами с обоими улусными эмирами. Затем ошарашил Бетсабулу неожиданным вопросом:
        - Мамай слишком зазнался! Он давно мне в тягость. Ты можешь убить Мамая?
        Бетсабула вздрогнул. Что это - подвох или шутка?
        - Говори смело, Бетсабула, - промолвил визирь Бувалай, усевшись на стул сбоку от него. - От твоего ответа зависит твое будущее. Убьешь Мамая - разом возвысишься и обогатишься!
        - Мамай доверяет тебе, Бетсабула, - заговорил эмир Коктай, подходя к самому ханскому изголовью, чтобы Бетсабула мог видеть его лицо. - Тебе убить Мамая проще, чем кому бы то ни было. Подумай сам, чем ты обязан Мамаю? Мамай помыкает тобой, гоняет в набеги, держит тебя на коротком поводке. Сегодня ты ему нужен, так он делится с тобой добычей, а что будет завтра?
        - Ты же не глуп, Бетсабула, - сказал Мухаммед-Булак, жестом повелевая рабыням удалиться. - Милость к тебе Мамая до поры… Даже меня - чингисида! - Мамай уничтожит не задумываясь, едва почувствует угрозу с моей стороны, так что говорить о тебе. Тебя Мамай может убить в любой момент просто за косой взгляд или неудачную реплику. Тебя устраивает такое неопределенное состояние?
        - Нет, не устраивает, - неожиданно для самого себя выпалил Бетсабула. Его и самого уже посещали такие мысли.
        - Значит, мы договорились, Бетсабула, - улыбнулся Мухаммед-Булак, при этом на его пухлых щеках образовались две ямочки, а узкие глаза сузились еще больше. - Заметь, мы не торопим тебя. Дело это опасное. Зато и награду получишь весьма достойную!
        - Какую награду? - невольно вырвалось у Бетсабулы. - Об этом следует поговорить в первую очередь.
        - Ну, бессмертие я тебе не обещаю и ханский трон тоже, - с иронией в голосе проговорил Мухаммед-Булак. - К примеру, могу отдать тебе в жены свою сестру. Могу сделать тебя визирем, если захочешь. Могу отдать тебе в управление город или целую область. Проси, чего хочешь.
        От всего услышанного у Бетсабулы даже ладони вспотели. Вот он - предел его мечтаний! И если ради этого нужно убить Мамая, значит, так тому и быть! Этот сутулый желтолицый хромец и впрямь слишком зазнался!
        - Я должен все обдумать, светлый хан, - волнуясь, произнес Бетсабула. - От твоих обещаний у меня слегка закружилась голова. Мамай очень осторожен и недоверчив, как камышовый кот. Его ведь уже пытались убить…
        - Я знаю, - сказал Мухаммед-Булак. - Если для этого дела тебе нужен яд или золото для подкупа ближайших слуг Мамая, проси. Если понадобятся помощники, обращайся к Бувалаю и Коктаю. Сколько времени тебе нужно на обдумывание, друг мой?
        Бетсабула потер вспотевший лоб тыльной стороной ладони, затем ответил:
        - Два дня вполне хватит, светлый хан.

* * *
        Придя домой, Бетсабула уединился с супругой и пересказал ей всю свою беседу с ханом и двумя улусными эмирами. Бетсабулу распирало от мстительного торжества и горделивого самомнения. Наконец-то ему представился прекрасный случай не только возвыситься, но и расквитаться с Мамаем за все унижения и насмешки, за все помыкания и лживые обещания. Бетсабула поведал жене о тех вознаграждениях, какие обещал ему хан в случае устранения им Мамая, умолчав лишь о возможной женитьбе на ханской сестре.
        - Хан и его советники совершенно правы: мне убить Мамая легче, чем кому бы то ни было, - усмехался Бетсабула. - Мамай не ждет от меня подлости, полагая, что я без него пропаду. С каким удовольствием я всажу Мамаю кинжал между ребрами! Когда этот желтолицый уродец будет подыхать у моих ног, я загляну ему в глаза, чтобы насладиться его бессилием и мукой!
        Однако супруга Бетсабулы стала решительно возражать против этого. Союн-Беке происходила из древнего кипчакского рода Эльбули, который совершенно зачах с той поры, как монголы захватили все кипчакские степи от Яика до Днепра. Много мужчин из рода Эльбули погибло в битвах, сначала сражаясь против монголов, потом в составе монгольских туменов совершая походы то на юг, то на запад, то на восток. Лишь при хане Узбеке род Эльбули начал возрождаться и входить в силу. Однако кровавое правление хана Бердибека, внука Узбека, убившего отца и всех своих братьев, вновь подкосило род Эльбули. Кипчакская знать из рода Эльбули служила опорой Бердибеку, смерть которого стала крахом и для рода Эльбули, угодившего в опалу.
        Кипчакские беки рьяно участвовали в смене ханов на троне Золотой Орды, один кипчакский род вставал войной на другой род, стремясь оттеснить противников от ханского трона. Никто из знатных кипчаков не мог стать ханом Золотой Орды, ибо для этого нужно было принадлежать к золотому роду чингисидов. Но находиться подле ханского трона кипчаки вполне имели право. За это право кипчакские роды жестоко грызлись между собой.
        Для рода Эльбули имелась одна-единственная возможность снова оказаться возле ханского трона - это всегда и всюду поддерживать Мамая. К тому моменту, когда Союн-Беке выходила замуж за Бетсабулу, все ее братья и племянники уже сложили головы в междоусобных сварах. У родни Союн-Беке все надежды были связаны с ее сыновьями, которые, возмужав, могут оказаться подле ханского трона. Но это может случиться лишь в том случае, если Мамай сам займет ханский трон по примеру Арабшаха. И если супруг Союн-Беке не лишится милости Мамая.
        - Я советую тебе все хорошенько обдумать, - заявила мужу Союн-Беке. Ее большие миндалевидные глаза были полны беспокойства. - По-моему, если ты убьешь Мамая, то и сам недолго проживешь на этом свете. В ханском дворце у тебя полно недоброжелателей, тебе это известно. Мухаммед-Булак сам ничего не решает, за него думают и управляют государством улусные эмиры. Бувалай и Коктай давно хотят избавиться от Мамая, но они не могут подобраться к нему. Мамай очень редко бывает в Сарае. Эти хитрецы вознамерились убить Мамая твоей рукой, Бетсабула. - Союн-Беке схватила мужа за руку. - Тебе наобещали золотые горы, а ты и поверил, как мальчишка! Ты недоволен, что Мамай помыкает тобой. Ну так сделай так, чтобы Мамай изменил свое мнение о тебе. Выдай ему заговорщиков! Но не сразу, а при удобном случае, ведь жаркое лучше всего подавать к столу горячим. До поры до времени води за нос Мухаммед-Булака и его советников, выпрашивай у них подарки. Если ты им действительно нужен, то они будут щедры с тобой. Если же они станут отделываться обещаниями, тогда их двойная игра будет налицо.
        Бетсабула взирал на жену серьезными глазами. Сколько раз Союн-Беке давала ему верные советы! Правда, Бетсабула нечасто прислушивался к советам супруги, но на этот раз он сделает так, как ему подсказывает ее изощренный ум. Он заставит заговорщиков раскошелиться, а потом выдаст их Мамаю. И впрямь, лучше помогать тому, кто имеет сильное войско и прочную власть, чем рисковать головой ради ничтожного хана, вся власть которого ограничивается стенами дворца. Мухаммед-Булак - ставленник Мамая, в случае гибели которого от него тоже могут избавиться те же улусные эмиры.
        «Надо будет предложить Мухаммед-Булаку, чтобы он взял в жены или наложницы мою дочь, - размышлял Бетсабула уже наедине с самим собой. - Если у моей дочери родится сын, в нем будет кровь чингисида, а это даст ему право на ханский трон. Вот, пожалуй, и вся польза от Мухаммед-Булака».
        Глава седьмая
        Исабек
        Еще во время долгого пути по степям все русские пленницы и несколько юношей-подростков были поделены между татарскими военачальниками. Настасью и еще одну молодую женщину из Таловой Пади присвоил себе самый главный предводитель татарского отряда. Звали его Бетсабула.
        Это был высокий крепко сложенный мужчина, с громким властным голосом, в его руке всегда была плеть, которую он без раздумий пускал в ход, если замечал среди воинов своего отряда малейшее неповиновение или проявление лени. Особенно жесток Бетсабула был к дозорным, заснувшим на своем посту. За такую провинность нерадивого воина избивали палками до бесчувствия. Ни стоны, ни мольбы избиваемого нисколько не трогали Бетсабулу.
        Лицо Бетсабулы было покрыто шрамами, один шрам тянулся через всю левую щеку от уха до уголка губ, другой был на лбу как раз между бровями, третий шрам виднелся на подбородке, в этом месте в короткой бородке эмира образовалась маленькая проплешина. Густые черные волосы Бетсабулы были подернуты проседью на висках, волосинки в его дремучих бровях были такие длинные, что Бетсабуле приходилось обстригать их, чтобы они не лезли ему в глаза.
        Первое знакомство Настасьи со столицей Золотой Орды произошло поздно вечером, когда отряд Бетсабулы вступил в Сарай. Огромный город был объят тишиной, которую нарушали лишь протяжные завывания собак за высокими глинобитными дувалами, да с минаретов разносились на арабском языке призывы муэдзинов к вечерней молитве.
        Улицы Сарая представляли собой длинные узкие проходы между глинобитными изгородями и глухими стенами домов, главные улицы были очень широкие, но их было всего несколько.
        Бетсабула, его слуги и две пленницы свернули в какой-то переулок, где и вовсе с трудом могли разъехаться два всадника.
        Настасья ехала верхом на низкорослой лошадке и беззвучно глотала слезы. Расставание с Яниной отозвалось мучительной болью в ее сердце. Ей казалось, что они расстались навсегда. Когда люди Бетсабулы и он сам отделились от основного отряда, Настасья и Янина успели обменяться торопливым рукопожатием, поскольку их кони шли бок о бок.
        Едва на небе зажглись первые звезды, густой мрак мигом окутал Сарай, будто черной вуалью.
        Кони остановились возле большого двухэтажного дома с плоской крышей на берегу рукотворного пруда. С медленным скрипом отворились створы ворот. Бетсабула что-то зычно выкрикивал слугам, которые, как ему показалось, не слишком расторопно отворяют ворота. Несколько раз просвистела в воздухе плеть Бетсабулы, опускаясь на чьи-то мелькающие в полумраке спины в белых одеяниях.
        Дальнейшее Настасья воспринимала как во сне. Ее подруга по несчастью, которую звали Ольга, помогла Настасье сойти с лошади на теплые плиты широкого двора, в центре которого били вверх три струи небольшого фонтана. Настасья как завороженная глядела на это диво - неиссякаемые водяные струи. Такое она видела впервые! Девушка не сразу обратила внимание на пожилую толстую татарку в длинном балахоне, с головой, плотно укутанной белым покрывалом.
        Татарка произнесла что-то на ломаном русском. Впрочем, и это Настасья пропустила мимо ушей.
        - Живее! Оглохла, что ли? - прикрикнула на девушку толстуха в балахоне.
        - Чего она хочет? - Настасья взглянула на Ольгу.
        - Раздевайся, - коротко бросила Ольга, стянув через голову свой белый льняной сарафан.
        Настасья нехотя последовала ее примеру. Она видела на другой стороне двора кучку слуг-мужчин, которые с явным любопытством разглядывали двух новых рабынь своего хозяина.
        Татарка жестами показала пленницам, чтобы те сняли с себя и длинные исподние рубахи.
        Ольга и Настасья подчинились, бросая одежду туда, куда тыкала пальцем толстая ворчунья. Кто-то из слуг принес ворох сухого сена и горящий факел, рыжее пламя которого озарило двор, словно маленькое горячее солнце.
        Оказавшись в центре мужского внимания, освещенные светом факела, Ольга и Настасья стыдливо прикрыли обнаженную грудь руками.
        Засыпав сеном одежду пленниц, молодой слуга поднес к сену факел.
        Настасья изумленно уставилась не на огонь, в котором сгорали ее одежды, а на слугу с факелом в руке. Он был черен, как уголь. На его темном лице с широким приплюснутым носом блестели, как жемчуг, большие белки глаз. Темнокожий человек улыбнулся Настасье, сверкнув ослепительно-белыми зубами.
        Настасья испуганно спряталась за спину Ольги.
        Затем толстая татарка привела нагих пленниц в баню и велела им забраться в большую круглую ванну из белого камня, наполненную до краев теплой водой. О мыльном корне Ольга и Настасья слышали и раньше, но увидели его воочию лишь теперь. От обычного щелочного мыла, которым торгуют новгородцы, этот диковинный мыльный корень отличался большим количеством мыльной пены и нежным ароматом.
        Из бани Ольга и Настасья вышли одетые в непривычные для них местные одежды. Им пришлось облачиться в широкие тонкие шаровары до щиколоток, узкие цветастые безрукавки, поверх которых они надели длинные платья с разрезами на бедрах. Рабыни в Сарае ходили простоволосыми, поэтому толстая татарка не дала Ольге и Настасье ни платка, ни покрывала.
        Поселили невольниц вместе в одной комнате на втором этаже дома. Даже постель у них была одна на двоих. Кроме кровати на небольших ножках в комнате был низенький стол и две маленькие скамеечки. Еще был большой сундук для одежды. Дверь в комнату запиралась снаружи на засов, в середине двери было маленькое зарешеченное отверстие размером с женскую ладонь.
        - Ты видела во дворе чернокожего раба? - прошептала Настасья, лежа с Ольгой под одним одеялом. - Почему он такой черный, будто обгорелый? Это татары его так обожгли, или он на солнце сгорел?
        - Не ведаю, милая, - обняв Настасью, промолвила в ответ Ольга.
        Она была старше Настасьи на восемь лет, поэтому относилась к ней, как старшая сестра к младшей.

* * *
        Настасью определили в служанки к хозяйской дочери Бизбике, которой было пятнадцать лет. Настасья сразу понравилась Бизбике. В обязанности Настасьи входило находиться подле своей юной госпожи с утра до вечера, помогать ей выбирать наряды, подгонять какие-то из платьев по ее фигуре, прислуживать ей за трапезой, сопровождать ее во время прогулок по тенистому саду и за пределами дома. Бизбике была непоседой, любила наведываться в гости к подругам и родственникам, частенько бывала на базаре, где сама присматривала ткани для своих нарядов, украшения и ароматические масла.
        С первого же дня знакомства с Настасьей Бизбике сама занялась ее обучением татарскому языку, проявляя в этом деле терпение и такт, в общем-то несвойственные ее вспыльчивому нраву. Бизбике подарила Настасье несколько своих платьев и различные украшения из серебра и полудрагоценных камней, чем очень удивила свою мать. До этого Бизбике никогда ничего не дарила ни одной из своих служанок. Если Бизбике заказывала себе новый наряд у портнихи, то и для Настасьи тоже делался заказ на новое платье или шальвары. Питалась Настасья за одним столом с Бизбике, в баню ходила также вместе с ней.
        Благодаря Бизбике Настасья уже через три месяца довольно неплохо изъяснялась на том диалекте тюркского языка, какой был распространен среди поволжских кипчаков. На этом же языке разговаривали и осевшие здесь монголы, за полтора столетия совершенно слившиеся внешним обликом и бытовой культурой с местными кочевыми племенами.
        Ольга тоже быстро поднаторела в овладении местным наречием. Ее хозяева приставили нянькой к младшему из своих сыновей, к восьмилетнему Самату. Ежедневно общаясь с Саматом и другими слугами, Ольга не только освоила чужой для нее язык, но даже выучила несколько татарских колыбельных песен, которые она пела по вечерам, укладывая Самата спать.
        Но была у Ольги еще одна повинность, коей не избежали все молодые рабыни в этом доме. Время от времени Ольга по ночам делила ложе со своим хозяином. Супруга Бетсабулы относилась к этому с полнейшим безразличием. Бывало, она сама приводила на ночь к супругу какую-нибудь из невольниц, если чувствовала недомогание или просто хотела отдохнуть от ненасытных ласк Бетсабулы.
        Настасья в душе была признательна Бетсабуле за то, что он еще в пути объявил ее своей собственностью. Это избавило Настасью от грубых приставаний татарских воинов и младших военачальников, которые на каждой ночной стоянке подвергали насилию одну или несколько пленниц. К концу пути все невольницы, кроме Ольги и Настасьи, были изнасилованы не единожды. Особенно тяжело переносили эти унижения совсем юные девочки. Одна из них, тринадцатилетняя Ульяна, тронулась рассудком, и татары закололи ее копьем, бросив в степи без погребения. Эта девочка тоже была из Хмелевки. Настасья хорошо знала ее родителей и старшего брата, который частенько помогал в кузнице ее отцу.
        Милосердие Бетсабулы стало понятно Настасье только здесь, в его доме. Старшему сыну Бетсабулы было четырнадцать лет. Его звали Исабек. Однажды Бетсабула привел Настасью в спальню к Исабеку и велел ей раздеться донага. Исабек наблюдал за Настасьей, лежа в постели.
        Бетсабула расплел у Настасьи косу, гладил ее по спине и бедрам, расхваливая все ее прелести, потом сказал сыну, что дарит ему эту русскую невольницу.
        - Тебе пора становиться мужчиной, сын мой, - промолвил Бетсабула, подтолкнув Настасью к кровати, на которой возлежал Исабек. - Возьми эту рабыню и сделай с ней то же самое, что делаю я по ночам с Ольгой. Не бойся причинить ей боль, ты же ее господин!
        Настасья, сгорая от стыда, была вынуждена отдаться Исабеку, который с жадным старанием выполнял все наставления отца, находившегося тут же. Настасья лежала с закрытыми глазами, вцепившись пальцами в простыню, а юный сын эмира шумно дышал ей в лицо, взгромоздившись на нее и сотрясая кровать своими резкими частыми телодвижениями. Вскоре из груди Исабека вырвался блаженный стон и он уронил голову Настасье на грудь.
        Настасья открыла глаза. Она не чувствовала ничего, кроме боли и отвращения. Видимо, это отразилось у нее на лице, поскольку Бетсабула повелел ей встать и одеваться, не слушая протестующих возгласов сына, который неистово хотел продолжения этой сладострастной гимнастики.
        С этого дня и для Настасьи наступили ночи унижений. Частенько ее поднимали с постели вместе с Ольгой, которая шла в опочивальню к Бетсабуле, Настасью же служанка отводила в спальню Исабека. Иногда за Настасьей приходила супруга Бетсабулы, чтобы отвести ее к Исабеку. Это для Настасьи было особенно неприятно, так как Союн-Беке любила понаблюдать за совокуплениями своего сына. Если Бетсабула в таких случаях давал наставления Исабеку, то Союн-Беке изводила своими поучениями Настасью, веля ей почаще менять позы, пошире раздвигать ноги, смотреть на Исабека с покорной улыбкой, ласкать его не только пальцами, но и языком.
        Однажды, когда Настасья отказалась проглотить семя Исабека, излившееся ей на уста, Союн-Беке ударила ее по щеке.
        - Гнусная рабыня, семя моего сына для тебя как живительный нектар! - гневно воскликнула она. - Как ты смеешь сплевывать его на пол! Еще раз увижу такое, прикажу посадить тебя в глиняную бочку с крысами!
        Невольниц в доме Бетсабулы не секли плетью, их наказывали страхом. За какую-либо провинность рабыню могли подвесить за ноги над ящиком со змеями, или сажали в бочку с крысами, или раздевали догола и сыпали на тело ядовитых скорпионов… Одно название наказания вызывало у невольниц сильнейший ужас. Никто из них не осмеливался ни в чем прекословить своим хозяевам. Покорна была и Настасья, до смерти боявшаяся крыс и змей.
        Исабек был очень похож на отца. У него были такие же грубоватые черты лица, крупный нос и широкие скулы, такие же густые волосы и брови. Он даже сложен был, как Бетсабула. Для своих лет Исабек обладал немалой силой, его гибкое тело было покрыто мускулами, как защитной броней. Исабека часто можно было видеть во дворе упражняющимся в стрельбе из лука. Мишенью ему служило соломенное чучело в человеческий рост. В другую мишень - деревянный щит на треноге - Исабек кидал дротики. Даже дома Исабек всегда ходил с кинжалом на поясе.
        Бизбике недолюбливала Исабека, поскольку тот частенько бывал грубоват с нею, а с появлением у них в доме Настасьи вражда между братом и сестрой стала еще более непримиримой. Бизбике считала Настасью не просто служанкой, но близкой подругой, поэтому она пыталась всячески ограждать ее от непристойных домогательств брата. Бывали случаи, когда Бизбике оставляла на ночь Настасью у себя в спальне, куда Исабек не имел доступа ни днем ни ночью.
        И все же превосходство Исабека над сестрой было очевидно. На его стороне всегда были отец и мать, которые охотнее потакали его капризам, нежели капризам дочери.
        - Потерпи, милая. Скоро я выйду замуж, и ты уедешь отсюда со мной в дом моего мужа, - сказала Бизбике Настасье в один из осенних вечеров, когда та вернулась из опочивальни Исабека усталая и опустошенная.
        Чтобы уверить Настасью в том, что это непременно случится, Бизбике заговорщическим тоном сообщила ей, что отец уже подыскал ей достойного жениха, а мать согласилась с тем, что Настасья будет частью ее приданого.
        «Мне бы токмо не забеременеть до той поры! - подумала Настасья. - С дитятей на руках я здесь непременно пропаду!»
        Глава восьмая
        В ханском дворце
        В начале зимы случилось то, о чем Настасья боялась и мечтать. Бизбике повезли к ее жениху на смотрины. Домой Бизбике вернулась светящаяся от счастья. Оставшись наедине с Настасьей, она с радостным визгом бросилась ей на шею.
        - Я выхожу замуж знаешь за кого? - вопила Бизбике прямо в ухо Настасье. - За самого хана! Я буду жить в ханском дворце!
        Настасья была совершенно ошеломлена услышанным. Она была рада за Бизбике, но не знала, как выразить эту радость. Вместе с тем Настасью одолевали мрачные предчувствия, о которых она предпочла не говорить Бизбике.
        Исабек, узнав, что Настасья покидает дом вместе с его сестрой-невестой, устроил настоящий скандал. Но на этот раз его каприз остался без родительского внимания.
        Бетсабула сумел уговорить Мухаммед-Булака взять его дочь в жены. Это была великая удача! Для приданого дочери Союн-Беке решила собрать лучшие наряды, ковры, украшения, зеркала и шкатулки; для ее свиты она отобрала самых красивых невольниц, и в первую очередь Настасью. Бизбике должна опутать хана своими чарами, которые легче подчеркнуть на фоне шелковых одежд, золотых украшений и прелестных рабынь!
        Когда конный свадебный кортеж двигался по улицам Сарая к ханскому дворцу, с небес вдруг повалил снег. Это был первый снегопад, хотя стояла уже середина декабря. Было тепло и безветренно. Яркие изразцовые краски куполов мечетей и минаретов слегка потускнели, приглушенные белыми вихрями снегопада.
        Настасья ехала на сером ушастом муле наряженная и причесанная, как знатная половчанка. Тяжелая золотая диадема сдавила ей виски, длинные золотые подвески холодили ей щеки и шею, длинное розовое покрывало окутывало ее, словно облако, подкрашенное алым закатным солнцем. Задрав голову, Настасья ловила губами крупные снежные хлопья, подставляла ладонь, которую мигом облепляли холодные снежинки; они таяли, превращаясь в теплую влагу.
        Этот снегопад напомнил Настасье о родном доме, о Хмелевке, о реке Оке, оставшихся где-то в прошлом, в другой ее жизни.
        Сопровождая Бизбике в прогулках по Сараю, Настасья лишь издали несколько раз видела голубовато-белый силуэт ханского дворца, чем-то напоминавший высокую гору среди множества невысоких домов с плоскими крышами. Теперь же, оказавшись перед высокими дворцовыми вратами, Настасья была поражена громадой ханских чертогов, укрытых несколькими идущими по кругу голубыми куполами, в центре же возвышался главный купол, похожий на воинский половецкий шлем.
        Дворец был обнесен высокой каменной стеной с башенками по углам. Внутри дворцовой цитадели были расположены четыре просторных двора, застроенных конюшнями, казармами, кладовыми и мастерскими. На каждый из этих дворов выходили отдельные дворцовые ворота, соотнесенные строго по сторонам света.
        Юная дочь эмира Бетсабулы и ее свита, оставив лошадей и мулов у коновязи, вступили под дворцовые своды через южные ворота.
        Внутреннее убранство дворцовых покоев поразило простодушную Настасью еще больше. Какими маленькими и жалкими казались ей теперь бревенчатые терема князей и бояр, когда-то виденные ею в Серпухове. Своды дворцовых залов были столь высоки, что голоса людей и даже шум шагов рождали там, у потолочных балок, гулкое протяжное эхо. Пол повсюду был выложен разноцветным мрамором; стены были украшены барельефами и изразцовыми вставками в виде ромбов, квадратов и прямоугольников. Каждая колонна, каждая дверь, каждый стоящий в нише сосуд из гипса или алебастра являли собой яркий образчик высокого искусства.
        У Настасьи голова пошла кругом от одной только мысли, сколько трудолюбивых рук корпело над всей этой красотой, сколько дорогого камня, дерева, стекла, красок, глины, извести и прочего материала ушло на воссоздание всего этого великолепия! Когда Настасья подъезжала к Сараю вместе с отрядом Бетсабулы, ей не встретились на пути ни горы, ни леса. Значит, камень и лес везли сюда, на выжженную солнцем и продуваемую ветрами равнину, из далекого далека. Вот оно, могущество Золотой Орды! Говорят, владения золотоордынских ханов простираются от Кавказских гор до приокских лесов, от Персидского моря на востоке до Угорских гор на западе! То, что в Сарае живут десятки тысяч рабов из разных стран, Настасья имела возможность увидеть своими глазами. И это не просто невольники, но искусные ремесленники, работающие на татарскую знать за пищу, одежду и кров. Они-то и возводят в Сарае дворцы, мечети и мавзолеи, мостят улицы камнем, роют пруды и сточные каналы.
        «Нет, никогда русским князьям не одолеть Золотую Орду! - сокрушенно думала Настасья, шагая в свите ханской невесты по дворцовым залам и переходам. - Орда, как гигантский паук, опутала паутиной власти множество племен и народов! Войско Орды неисчислимо, богатства ее безмерны и страх перед ней холодит сердца тех государей, на кого пока еще не легло татарское иго!»

* * *
        На новом месте Бизбике получила статус четвертой, младшей, жены хана. По этому статусу ей были отведены покои в ханском гареме. С прежней свободой Бизбике пришлось распрощаться. К ней приставили толстых лысых евнухов, которые заставляли ее соблюдать внутренний дворцовый распорядок дня, следили за каждым ее шагом, старались подслушивать каждое ее слово.
        Не лучшая пора жизни началась и для Настасьи. Она имела несчастье приглянуться Мухаммед-Булаку, и тот повелел включить Настасью в число своих личных слуг и служанок. Это означало, что истинным господином для Настасьи отныне является хан, а с подружкой Бизбике ей удастся видеться лишь урывками.
        Женоподобный и мягкотелый, Мухаммед-Булак был необыкновенно похотлив, почти все свое время он проводил с женами и наложницами. Прислуживающие ему рабыни, по его прихоти, должны были ходить по дворцу лишь в коротеньких набедренных повязках, с обнаженной грудью, увешанные украшениями и умащенные благовониями. Во время своих частых трапез Мухаммед-Булак обожал созерцать танцы рабынь из Персии и Ширвана. Утром и вечером ему делали массаж опять же рабыни, опытные в этом деле. Во время прогулок Мухаммед-Булака по дворцовому парку его сопровождала целая толпа невольниц, которые поддерживали хана под руки, обмахивали его опахалами из страусовых перьев, несли за ним сосуды со сладкой водой и яблочным соком на случай, если их повелитель захочет пить, также несли легкое плетеное кресло, если их господин устанет и пожелает присесть в тени тополей и кипарисов. Кто-то из невольниц развлекал хана беседой, кто-то наигрывал на струнных инструментах и свирелях, услаждая его слух.
        Страдающий одышкой, Мухаммед-Булак все делал медленно. У него был очень неторопливый шаг, любое питье он пил маленькими медленными глотками, за трапезой он засиживался подолгу, так как очень медленно жевал, по утрам он с трудом просыпался, а ночью с таким же трудом засыпал. Лекари не отходили от хана, досаждая ему своими запретами и заставляя принимать горькие лекарства. Если ограничивать Мухаммед-Булака в еде и распитии вина лекарям еще как-то удавалось, то запретить ему интимные излишества они никак не могли.
        Совокуплялся с женщинами Мухаммед-Булак тоже в своей ленивой манере. Он разваливался на софе или в широком удобном кресле, голый и покорный, а рабыни должны были сами доводить его мужское естество до стоячего состояния, затем одна из наложниц насаживалась сверху своим лоном на ханский детородный жезл, совершая плавные поступательные движения своим телом вверх-вниз. Остальные рабыни, как правило, поддерживали свою подругу за руки или бедра, чтобы она не потеряла равновесия во время этой сложной и долгой процедуры. При этом нужно было следить, чтобы случайно не надавить слишком сильно на толстый живот хана, не наступить ему на руку, не ткнуть коленом в лицо. Также нельзя было опираться руками на плечи хана или на его грудь. Одной из рабынь приходилось постоянно наблюдать за выражением лица Мухаммед-Булака, чтобы по движениям его губ, трепетанию век и учащенному дыханию контролировать ритм телодвижений наложницы, совокупляющейся с ханом. По сигналу наблюдательницы находившаяся сверху наложница либо замедляла свои телодвижения, либо убыстряла их, либо прекращала вовсе.
        Настасье пришлось пройти через это испытание уже на третий день своего пребывания в ханском дворце. В тот вечер она прислуживала хану за ужином, а именно: стояла подле Мухаммед-Булака и пробовала все кушания, стоящие перед ним на столе. Яств было много, и все они были очень вкусные. Ничего подобного Настасья не пробовала даже в доме эмира Бетсабулы.
        Мухаммед-Булак со слащавой улыбкой поглядывал на Настасью, то и дело касаясь своей холеной рукой то ее бедра, то живота, то коленей. Наконец, хан приказал Настасье опуститься на колени рядом с ним. Ему понравилась грудь Настасьи. Лакомясь различными сладостями и глазея на кружащихся танцовщиц, Мухаммед-Булак успевал потискать ладонями упругие груди Настасьи, вымазав их медом и сладкой патокой.
        После ужина евнухи привели Настасью в ханскую опочивальню.
        Там уже находилось несколько рабынь, две из которых делали развалившемуся на ложе хану массаж спины и голеней. Еще три невольницы, все очень красивые, сидели рядком на скамье, ведя негромкую беседу. При виде Настасьи они умолкли. Одна из них, с очами, как у лани, поманила Настасью рукой, унизанной серебряными браслетами.
        Настасья несмело приблизилась.
        - Присядь, - с приветливой улыбкой сказала большеглазая. - Меня зовут Лейла. А тебя?
        Настасья назвала свое имя. На местном наречии оно звучало как Настжай.
        - Ты родом с Руси? - промолвила Лейла. И после молчаливого кивка Настасьи добавила: - А я из Персии. Это Джамиля, - Лейла указала на свою соседку. - Она из Азербайджана.
        Джамиля тоже улыбнулась Настасье и, в свою очередь, представила девушку, сидевшую с краю от нее:
        - Это Галима. Она из Бухары.
        Словоохотливая Лейла кивнула Настасье на двух массажисток и тихо проговорила:
        - Та, что повыше ростом, это грузинка Манана. Та, что с рыжими волосами, аланка Леза. У них своя работа, а у нас - своя.
        По взгляду и еле уловимому тягостному вздоху персиянки Настасья догадалась, что та имеет в виду.
        Закончив массаж, грузинка и аланка уселись на скамью, утирая потные лбы тыльной стороной ладони. Обе были лишь в набедренных повязках, их крепкие, с легким загаром, тела блестели от пота, словно смазанные жиром.
        - Боров уснул, - негромко обронила Манана, с неприязнью кивнув на ложе, где похрапывал хан, раскинув руки в стороны. - У вас есть время на отдых, подруги.
        - Кто сегодня скачет на этом уроде? - шепотом спросила Леза.
        - Вот она, - также шепотом ответила Лейла, указав на Настасью.
        - Не бойся, девочка, - Манана погладила Настасью по голове. - Это только поначалу трудно, а потом приноровишься. Ты юная и гибкая, весу в тебе немного. Подружки помогут тебе. Боров сегодня в сильном хмелю, может, у него и не выйдет ничего.
        - Если толстячок рассердится из-за этого, то опять заставит нас сосать свой мерзкий отросток! - сердито прошептала Джамиля.
        - Ничего страшного! - вставила Лейла. - Уж лучше сосать эту гадость, чем прыгать на ней, обливаясь потом! - Персиянка опять повернулась к Настасье: - Тебе уже приходилось сосать мужской огурец?
        Джамиля и Галима негромко хихикнули, уткнув носы в ладони. Их рассмешило это образное сравнение Лейлы.
        - Приходилось, - ответила Настасья, вспомнив домогательства юного Исабека и заливаясь краской стыда.
        - Не красней, подруга, - ободряюще шепнула Манана, коснувшись локтя Настасьи. - Все мы делали это, и не раз. Мы же рабыни. Я вот в неволе уже десять лет. Привезли меня в Сарай такой же юной, как ты.
        - Я уже девятый год здесь мыкаюсь, - сказала Леза, устало прислонившись спиной к стене. - Родной язык начинаю забывать.
        - А я тут уже пять лет, - грустно вздохнула Джамиля.
        - А я шесть, - промолвила Лейла.
        - Я хоть и второй год всего в рабстве, но уже изнемогла от всего этого, хоть головой в петлю! - вырвалось у Галимы.
        - Неужели отсюда нельзя сбежать? - проговорила Настасья. - Ведь наверняка же были попытки бегства!
        - Т-с! - Манана прижала палец к своим устам, взглянув на Настасью столь выразительно, что та невольно прикусила язык. - Выбрось это из головы, девочка. Из Сарая не убежать. Вокруг города по всей степи разбросаны кочевья татарской и кипчакской знати. Если тебя схватят за городом степняки, то обратно во дворец ты уже не вернешься. Будешь гнуть спину на какого-нибудь бека, доить его коров и овец, стричь и скатывать в войлок шерсть, сушить на солнце лошадиный помет для костра. А по ночам тебе придется еще ублажать этого бека в постели, хотя от работы у тебя будет ныть все тело.
        - От такой жизни ты зачахнешь очень скоро, девочка, - поддержала грузинку Леза. - Уж лучше терпеть рабство во дворце, чем в степном кочевье то на ветру, то на палящем солнце.
        - Обычно бегут из неволи мужчины, - сказала Настасье Лейла. - Мужчинам это легче сделать, чем нам, женщинам. На реке Волге есть острова, куда татары не суются, поскольку боятся большой воды. Невольники прячутся на этих островах в летнюю пору, затем кто-то прибивается к торговым караванам, кто-то сам добирается до лесов и гор, куда татары тоже опасаются соваться. Ведь их родная страна - это голая степь.
        Беседа невольниц прервалась с пробуждением от дремы Мухаммед-Булака. Увидев Настасью, хан нетерпеливо заерзал на постели, жестами показывая, чтобы русскую невольницу поскорее подвели к нему. Спьяну Мухаммед-Булак не мог выговорить все слова, к тому же мысли его явно не поспевали за его желаниями.
        - Сними с себя все украшения, так будет легче скакать на этом борове, - шепнула Лейла Настасье. - И распусти волосы, пузатик это любит!
        Видя, что ее подруги по несчастью совершенно не боятся хана, позволяя себе даже втихомолку насмехаться над ним, Настасья почувствовала себя увереннее. Она сбросила с себя набедренную повязку, живо поснимала с рук и шеи браслеты и ожерелья, распустила свою толстую русую косу. Подойдя к распростертому на ложе Мухаммед-Булаку, Настасья стала делать все то, что ей негромко подсказывала стоявшая у нее за спиной Лейла, видимо, уже хорошо изучившая повадки своего господина.
        Сначала Настасья легонько поглаживала мягкое пухлое тело хана, от которого исходил слабый аромат амбры. Начиная от груди и плеч, она неизменно заканчивала свои поглаживания в паху у хана, где среди густой кудрявой поросли ее пальцы нащупали небольшую круглую колбаску, которая у нее на глазах увеличилась в размерах почти втрое, обретя твердость и упругость.
        - Теперь соси его отросток, но не спеша, - молвила Лейла сзади, приникнув почти к самой спине Настасьи. - Да осторожнее, не укуси его! Бычок может разъяриться.
        Настасья покорно склонилась над ханским срамным местом, с ужасом сознавая, что эта напрягшаяся дубина гораздо крупнее той детской интимной игрушки, которую надоедливый Исабек легко всовывал ей в рот до самого основания. Видя затруднение Настасьи, Лейла пришла ей на помощь. По ее знаку Джамиля ловко вскочила на ханское ложе и, присев над лицом Мухаммед-Булака, соединила свое розовое чрево с его маленькими пунцовыми устами.
        - Ну-ка, мой повелитель, покажи, как ты умеешь двигать язычком! - промурлыкала Джамиля, подмигнув Лейле. - Ну-ка, покажи! Ведь в этом деле тебе нет равных! О, я уже чувствую, как твой язычок завладел мною! Ах, какой он шаловливый! Какой неутомимый!.. О!.. Ах!.. Ах!..
        В следующий миг Лейла мягко отстранила Настасью и заняла ее место. Обволакивая языком красную головку мужского естества, персиянка быстро облизала вздыбленный толстый стержень хана, затем не без усилия втолкнула его себе в рот почти на всю длину. Со стороны это смотрелось так, будто молодая девушка вознамерилась таким способом разорвать свой изящный ротик. Лейла двигала головой в плавном ритме, ухитряясь раз за разом заглатывать могучий детородный орган хана все ближе и ближе к его основанию, укрытому жесткой волосяной порослью.
        Лейлу вскоре сменила Галима, которая тоже весьма ловко управлялась с этим вздыбленным жезлом, помогая себе пальцами рук.
        После этой довольно долгой прелюдии Джамиля негромко объявила, соскочив с ложа:
        - Все, бычок созрел! Настжай, запрыгивай на него!
        Джамиля заученными движениями своего тела показала Настасье, как именно ей нужно совокупиться с ханом.
        Настасья забралась на ложе, Лейла и Галима поддерживали ее за руки. Мухаммед-Булак заурчал от удовольствия, когда Настасья осторожно погрузила его блестящий от девичьей слюны жезл в тесные недра своего естества. Стоя на коленях и возвышаясь над распластанным под нею Мухаммед-Булаком, Настасья двигала нижней частью своего тела, все глубже насаживаясь на его огромную дубину. Ей казалось, что ее медленно разрывают изнутри, чтобы не застонать от усиливающейся боли, Настасья впивалась зубами в нижнюю губу. Блаженные стоны хана выводили Настасью из себя. Сколько длилась эта мука, Настасья не знала. Завершилось все самым неожиданным образом.
        От выпитого вина Мухаммед-Булаку стало плохо, из него стала извергаться рвота вместе с жалобными охами и стонами. Прибежавшие евнухи и лекари вытолкали наложниц за дверь опочивальни.
        Придя в покои Бизбике, Настасья бессильно опустилась на стул, высыпав на стоявший рядом стол золотые и серебряные украшения, которые были зажаты у нее в кулаке. Ее растрепанные волосы были едва прибраны. Печать холодного безразличия была у нее на лице, бледном и потускневшем, утратившем все краски безмятежной когда-то юности.
        Бизбике, ожидавшая Настасью, приблизилась к ней и мягко коснулась руками ее распущенных волос.
        - Милая, каков же мой супруг на ложе? - спросила Бизбике, приподняв голову подруги за подбородок и заглянув ей в глаза. - Он понравился тебе?
        - Будь моя воля, я убила бы этого мерзкого толстяка своей рукой! - откровенно призналась Настасья, не отрывая взгляд от карих очей Бизбике.

* * *
        Как-то в середине зимы Настасья, как обычно, прислуживала Мухаммед-Булаку в трапезной.
        Утро выдалось холодное, поэтому Настасья жалась поближе к бронзовым жаровням на треногах, наполненным раскаленными углями. В трапезной не было дымохода, поэтому и очага здесь тоже не было. На ногах у Настасьи были короткие теплые сапожки, а вот на теле лишь длинная туника с разрезами на бедрах и тонкий длинный шарф, который она обмотала вокруг талии и бедер, чтобы согреться.
        Мухаммед-Булак не столько был занят едой, сколько изумленным созерцанием проделок фокусника, приглашенного во дворец. Фокусник-грек был довольно молод, но вместе с тем удивительно ловок в своем мастерстве. Он подбрасывал монеты и кольца у себя над головой, которые исчезали на глазах, будто растворяясь в воздухе. Настоящий огонь вспыхивал у него на ладони от легкого дуновения и тут же угасал по мановению его руки.
        Мухаммед-Булак таращился на ловкача грека, открыв рот от удивления. Он толкал себе в рот очищенные орехи в патоке и сушеный инжир, но забывал жевать, увлеченный волшебством происходящего, и все это сыпалось у него изо рта обратно на стол.
        Лейла, со смехом наблюдавшая за фокусником, совсем забыла подливать вино в чашу Мухаммед-Булака, но тот и не замечал этого. Джамиля принесла на подносе блюдо с осетриной икрой, но так и не поставила его на стол к хану, увлеченная чудесами фокусника. Мухаммед-Булак не сделал ей замечание, так как просто забыл про икру.
        Внезапно в трапезную вошли двое знатных вельмож. Это были Коктай и Бетсабула.
        Коктай что-то сердито бросил евнуху, находившемуся тут же. Евнух живо заставил фокусника удалиться и сам ушел вместе с ним. Коктай и Бетсабула уселись на стулья напротив хана. Коктай был серьезен. Бетсабула чем-то озабочен.
        Джамиля поставила блюдо с икрой на стол и выпорхнула из трапезной. Она боялась Коктая, который однажды изнасиловал ее прямо в дворцовом переходе. Следом за Джамилей удалилась и Лейла, которой Коктай приказал унести вино, мол, хану сейчас потребуется трезвая голова.
        Хотела было уйти и Настасья, но Мухаммед-Булак повелел ей поворошить железной палкой уголья в двух жаровнях, чтобы от них стало больше жару. Настасья молча подчинилась и невольно стала свидетельницей этого важного разговора.
        - Я пришел к тебе с жалобой на Бетсабулу, великий хан, - сказал эмир Коктай, невозмутимо отщипывая маленькие кусочки от медового пирога на ханском столе и отправляя их себе в рот. - Бетсабула не желает выполнять наши с ним договоренности. Он не хочет убивать Мамая.
        - Как это понимать, Бетсабула? - Мухаммед-Булак недовольно сдвинул брови и швырнул обратно в вазу с фруктами яблоко, которое собирался надкусить. - Я выполнил твое пожелание, взял в жены твою дочь. А ты, значит, решил водить меня за нос!
        - Повелитель, сначала выслушай меня, а уж потом суди о моих поступках, - сказал Бетсабула. - Уже ни для кого не тайна, что Мамай будущим летом собирается в поход на Москву. По-моему, верх неразумия убивать Мамая на пороге столь великого и полезного для Золотой Орды свершения. Мамай основательно подготовился к этому походу. Он заключил союз с литовским князем Ягайлой против московского князя Дмитрия. Мамай привлек на свою сторону рязанского князя Олега. Я сам ездил к Олегу прошлой осенью и договаривался с ним от лица Мамая. В ставке Мамая собрано шесть туменов конницы, а весной Мамай намерен собрать под своими знаменами не меньше сорока тысяч пехоты. Пусть Мамай довершит то, что начал. Это укрепит Золотую Орду и твой трон, великий хан.
        Мне кажется, убрать Мамая лучше всего после опустошения Москвы и Владимира, - после краткой паузы добавил Бетсабула.
        - Что скажешь, Коктай? - Мухаммед-Булак повернул к нему свое заплывшее жиром круглое лицо. - Бетсабула дело говорит! Русь окрепла и зазналась, так пусть же Мамай убьет князя Дмитрия, разорит Москву. А на обратном пути в Сарай Бетсабула нанесет Мамаю смертельный удар… Хорошо задумано, а?
        - Нельзя допустить, чтобы Мамай собрал по весне несметное войско, - раздраженно заговорил Коктай. - Это войско после убийства Мамая могут возглавить его сыновья, а уж они-то непременно станут мстить нам за смерть своего отца. Опасен не столько сам Мамай, сколько его победоносное войско. Русь мы покорим и без Мамая. Для этого не нужно несметных войск, достаточно стравить русских князей между собой.
        Мухаммед-Булак озадаченно чесал свой круглый подбородок. Правота Бетсабулы казалась ему очевидной, но и Коктай тоже молвит по делу.
        - Значит, если убить Мамая сейчас, его войско рассеется, - в раздумье проговорил Мухаммед-Булак, - а если позволить Мамаю разорить Русь, тогда покушаться на Мамая будет опасно, ибо его победоносное войско двинется на нас во главе с сыновьями Мамая. Так?
        - Так, - кивнул головой в круглой шапочке эмир Коктай.
        - А что помешает сыновьям Мамая ныне выступить против нас, если мы убьем их отца? - спросил Мухаммед-Булак, переводя взгляд с Бетсабулы на Коктая.
        - Ничто не помешает, - сказал Коктай, - но нынешнее войско Мамая еще плохо сплочено. С гибелью Мамая часть эмиров и беков отколется от его сыновей, а те, что останутся с ними, уже не будут представлять для нас серьезной опасности. Мамай, собирая свое войско, чаще действовал подкупом, нежели силой и угрозами. Мы тоже станем звенеть золотом и серебром, тогда все походные эмиры потянутся к тебе, великий хан.
        Мухаммед-Булак растянул в улыбке свои сочные, по-детски маленькие губки. Доводы Коктая убедили его.
        - Вот что, друг Бетсабула, - промолвил хан, похрустывая костяшками пальцев, - прекратим все наши споры здесь и сейчас. Я повелеваю тебе убить Мамая как можно скорее. Весной я сам соберу большое войско для похода на Русь. Я сдержал свое обещание, Бетсабула. Теперь ты должен сдержать свое.
        Бетсабула покорно склонил голову, прижав ладонь к груди.

* * *
        После полудня у Настасьи появилась возможность наведаться в гарем, поскольку Мухаммед-Булак после сытного обеда завалился спать. Хитрые лекари подсыпали в пищу хана какого-то сонного порошку, чтобы их повелитель поспал подольше. В этом негласном заговоре лекарей поддерживали и ханские наложницы, помогая им втайне от поваров и евнухов опаивать Мухаммед-Булака различными снадобьями, уменьшающими его возбудимость и нервные припадки.
        В гареме Бизбике были выделены три большие проходные комнаты, самая дальняя из которых была ее спальней. Еще одна из комнат служила трапезной, третья комната предназначалась для приема гостей. Из гостевой комнаты имелся выход во внутренний дворик с круглым бассейном посередине, обсаженный акациями, вишневыми и грушевыми деревьями. Там были дорожки, посыпанные речной галькой, вкопанные в землю массивные деревянные скамьи под круглыми навесами, качели, подвешенные между двух высоких столбов.
        Теперь дорожки и деревья были засыпаны снегом, вода в бассейне покрылась коркой льда. На исходе был февраль. Хотя снег еще не таял, но с южной стороны уже веяло теплом приближающейся весны.
        Настасье хотелось погулять во дворе по хрустящему снежку, побыть наедине со своими мыслями, но Бизбике, уставшая от безделья и одиночества, усадила ее на стул, дала в руки хур - трехструнный татарский музыкальный инструмент. Бизбике пообещала Мухаммед-Булаку обучить Настасью игре на хуре. После нескольких уроков Настасья уже могла сама подобрать на струнах какую-нибудь простенькую мелодию, но до полного мастерства ей было еще далеко.
        - Где ты витаешь, милая? - сердилась Бизбике, видя, что Настасья сегодня какая-то слишком рассеянная. - Не выспалась, что ли? А может, влюбилась?
        Настасья подняла голову и встретилась глазами с Бизбике, сидевшей напротив нее.
        - Скажи, сколько воинов в тумене? - неожиданно спросила Настасья.
        Строгие, чуть раскосые очи Бизбике наполнились недоумением, ее черные, красиво изогнутые брови чуть поднялись кверху, выражая удивление.
        - Тумен - это десять тысяч всадников, - сказала Бизбике. - Почему ты об этом спрашиваешь, моя дорогая?
        - Твой отец - темник, - уклончиво ответила Настасья, - значит, у него под началом десять тысяч воинов. Так?
        - Да, - кивнула Бизбике.
        - Мамай тоже темник, но у него гораздо больше войск, - продолжила Настасья. - Почему?
        - Не знаю. - Бизбике пожала плечами. - Наверно, потому, что Мамай не просто военачальник. Он еще считается блюстителем ханского трона.
        - Мухаммед-Булак боится и опасается Мамая, - заметила Настасья, понизив голос. - Он подговаривает твоего отца убить его. Я сама слышала это.
        Бизбике побледнела и чуть не выронила хур, который держала в руках.
        - Если мой отец пойдет на это, то он непременно погибнет! - воскликнула она. - А вместе с ним погибну и я. Мухаммед-Булак не мог сам решиться на такое, наверняка его подбивают на это улусные эмиры! Уверена, тут не обошлось без Коктая, который всюду сует свой нос!
        Настасья сочувственно кивала головой в белой накидке, а сама думала о своем. Ей вспомнилось, как однажды княжеский тиун в разговоре с ее отцом, у которого он подковывал своего коня, упомянул о том, что население Серпухова увеличилось до шести тысяч человек.
        «Выходит, у Мамая воинов в десять раз больше, чем жителей в Серпухове, - размышляла Настасья. - Причем весной Мамай собирается набрать еще сорок тысяч войска! А московский князь небось и не ведает, какая силища в Орде против него собирается!»
        И опять, уже в который раз, Настасью посетила мысль о побеге из постылой неволи.
        Глава девятая
        Неожиданная встреча
        Смуглые гибкие девушки плясали в нарядах легких и ярких, как лепестки цветов.
        Позванивая бубенчиками, припаянными к браслетам на запястьях и щиколотках, танцовщицы то стремительно летели одна за другой в цветистом хороводе, то замирали на месте попарно, и тогда движения их рук, повороты их пленительных лиц, движения подведенных черной тушью глаз вели наполненный глубоким смыслом рассказ языком пластики о томной любви и стоящих на ее пути препятствиях. Этих танцовщиц доставили ко двору Мухаммед-Булака из далекого Гургана.
        Непривычные к здешним холодам, девушки долго болели. Ханские лекари приложили немало усилий, чтобы поставить их на ноги. И вот сегодня, за полуденной трапезой, Мухаммед-Булак наконец-то увидел воочию этих полунагих богинь, в дивном танце которых проглядывались отблески того далекого мира, о котором в Сарае ходило так много слухов, один красочнее другого.
        На танец невольно засмотрелись все, кто был в трапезной в этот час: евнухи, лекари, наложницы и сам хан. Настасья наблюдала за танцем гурганок, положив голову на плечо сидевшей рядом с нею Лейлы. Прошедшую ночь Настасья провела на ложе с ханом, поэтому сегодняшнее утро она встретила невыспавшейся. Лейла тоже постоянно клевала носом, поскольку ей пришлось ублажать Мухаммед-Булака с утра и до обеда. Евнухи подняли персиянку очень рано, чтобы отправить ее в объятия хана помытой, причесанной и умащенной благовониями.
        Едва танец закончился и гурганки быстрой вереницей удалились из трапезной, перед ханом возник гонец с кожаным мешком в руках.
        - Подарок от эмира Бетсабулы, повелитель, - сказал воин.
        Шагнув к столу с яствами, гонец развязал мешок и вытряхнул его содержимое прямо в блюдо с горячей лапшой, залитой чесночной подливкой с перцем.
        Среди ханской свиты прозвучал хор испуганных возгласов. Евнухи и служанки в едином порыве подались прочь от стола: там, на дымящейся теплым паром лапше, лежала голова человека с открытым ртом и вытаращенными в ужасе глазами. Это была голова эмира Коктая.
        Не вдаваясь в объяснения, посланец Бетсабулы быстрым шагом вышел из трапезной.
        Мухаммед-Булак затрясся от страха и завопил, чтобы к нему немедля вызвали дворецкого и кого-нибудь из улусных эмиров. Поднялась суматоха. Кто-то из евнухов кинулся выполнять повеление хана. Кто-то пытался его успокоить. Лекари велели музыкантам играть что-нибудь веселое, а блюдо с отрубленной головой засунули под стол.
        Наложницы бросились было наутек, но в дверях столкнулись с отрядом воинов, которые были явно не из числа ханских телохранителей. Воины шли, тесня друг друга, в руках у них были обнаженные сабли и короткие копья. От них исходил запах железа, отсыревшей кожи и лошадиного пота. Их шлемы были украшены пучками конских волос.
        Рабыням пришлось отбежать в сторону, чтобы не напороться на острия клинков и копий.
        Воинский отряд заполнил почти всю трапезную, расположившись полукругом перед столом, за которым полулежал побелевший от страха Мухаммед-Булак.
        - Я - чингисид! Я - хан! - дрожащим голосом выкрикивал Мухаммед-Булак в воцарившейся гнетущей тишине. - Меня нельзя убивать! Нельзя!..
        Из толпы воинов вышел низкорослый желтолицый военачальник в позолоченном панцире и ребристом островерхом шлеме, его левый глаз был заметно уже правого. На поясе у него висела сабля в позолоченных ножнах, с рукоятью, украшенной красными и синими драгоценными камнями.
        - Рад приветствовать тебя, хан! - насмешливо проговорил военачальник, скрестив руки на груди. - Уверен, ты соскучился по мне. Мы так долго с тобой не виделись. Ну, не трясись! Тебя никто не тронет.
        При виде желтолицего военачальника вся ханская свита склонилась в поклоне, кто-то даже упал на колени.
        Лейла потянула Настасью за руку, видя, что та не спешит кланяться.
        - Живо падай на колени, глупая! - сердито прошипела персиянка. - Иначе горько пожалеешь!
        Настасья нехотя опустилась на колени рядом с Лейлой. Согнув спину и опершись руками в пол, она тихо спросила:
        - Кто этот желтолицый?
        - Это Мамай! - шепотом ответила Лейла.
        Изумление и разочарование, овладевшие Настасьей, были так сильны, что она набралась смелости и распрямила спину, желая разглядеть Мамая получше. Так вот каков он, истинный владыка Золотой Орды! Маленький, худой и совсем не грозный с виду! Даже в рыхлом дородстве Мухаммед-Булака, по мнению Настасьи, было больше величия, присущего правителю.
        Мамай долго упрекал Мухаммед-Булака своим скрипучим надтреснутым голоском, в котором слышались нотки презрения и плохо скрываемого злорадства. Мамай напоминал Мухаммед-Булаку, что тот стал ханом благодаря ему. Если бы не старания Мамая по укреплению Золотой Орды, то неизвестно, как долго усидел бы на троне Мухаммед-Булак, так много мнящий о себе, а на деле не обладающий и тенью власти.
        - Даже у Коктая и Бувалая могущества было больше, чем у тебя, друг мой, - молвил Мамай и по-отечески погладил Мухаммед-Булака по гладкой бритой голове. - Эти двое обманывали тебя, творя свои темные делишки за твоей спиной. Но всякому злу когда-то приходит конец, - Мамай криво усмехнулся. - Я велел отсечь Коктаю его безмозглую башку. А Бувалая мои нукеры изрубили на куски и скормили псам. Тебя, дружок, постигнет та же участь, если ты еще раз попытаешься нанести мне удар в спину.
        Мамай погрозил хану кривым пальцем, словно перед ним был проказливый мальчишка.
        Мухаммед-Булак униженно выпрашивал у Мамая прощения, лобызал его руки и полы плаща, слезы раскаяния катились из его глаз. Наконец Мамай простил его.
        Тут же было объявлено, что визирем отныне будет эмир Бетсабула. Беклербеком Мамай назначил своего племянника Акбугу.
        Не задержавшись более ни на час, Мамай и его воины в тот же день покинули Сарай. Золотоордынская знать вздохнула с облегчением, радуясь, что гнев Мамая не обрушился на друзей и родственников казненных эмиров. А ведь среди них были и такие, кто знал об этом заговоре и одобрял его.

* * *
        Наступила весна. Снег на улицах Сарая растаял очень быстро. Навоз и мусор, всю зиму пролежавшие под снегом, теперь оттаяли и, перегорая на солнце, издавали резкий неприятный запах. Гулистан, предместье Сарая, где было много загонов для скота и лошадей, страдал от этих тяжелых миазмов особенно сильно.
        К концу марта сады и парки Сарая оделись молодой листвой, зазеленели свежей травой приволжские степи.
        Весной Настасья приложила немало усилий, чтобы перебраться обратно в дом эмира Бетсабулы. В конце концов ей это удалось. Настасья понимала, что из дома Бетсабулы ей будет легче отыскать пути к бегству, нежели пребывая за толстыми стенами ханского дворца. Настасья знала, что Исабек по-прежнему страдает по ней. На это обстоятельство Настасья и делала упор, встречаясь с Союн-Беке и притворяясь, будто и она испытывает сильные чувства к ее старшему сыну. Именно Союн-Беке убедила супруга, который стал настоящим хозяином во дворце, вернуть Настасью Исабеку.
        За прошедшие месяцы Исабек заметно возмужал, у него стал ломаться голос, он еще больше вытянулся в рост. Видимо, разлука с Настасьей доставила Исабеку немало душевных мучений, так как теперь он уже не позволял себе даже малейшую грубость по отношению к ней.
        Следуя советам, коими снабдили свою новую подругу Лейла и Джамиля, Настасья мягко и ненавязчиво старалась опутать Исабека своими чарами, сделать его послушной игрушкой в своих руках. Кто знает, может, именно Исабек окажет Настасье ту неоценимую услугу, благодаря которой она сумеет вырваться из татарской неволи?
        Благодаря заступничеству Исабека Настасья пользовалась полнейшей свободой. Она могла гулять по городу, но не далее кварталов знати, которые были отделены от предместья высокой стеной из желтого сырцового кирпича. Постепенно Настасья освоилась в Сарае настолько, что легко ориентировалась в лабиринте его узких запутанных улиц и переулков.
        Сами татары называли свою столицу на Ахтубской протоке Сарай-Берке или Новым Сараем, в отличие от прежней своей столицы Сарай-Бату, расположенной близ волжского устья. От Старого Сарая до Нового было четыре дня пути. «Сарай» по-татарски значит «дворец». Основой старой столицы Золотой Орды, построенной еще при хане Бату, был большой дворцовый комплекс, напоминающий укрепленную цитадель. Такие дворцовые крепости татаро-монголы видели в Китае и Хорезме, они использовали этот чужеземный опыт при возведении своих первых городов. Новый Сарай тоже был заложен как ханская ставка, где вместо шатра в центре города возвышался каменный дворец, обнесенный стеной. Дома и лачуги, раскинувшиеся вокруг дворца, постепенно образовали большой город, в котором пересекались торговые пути из западных стран в восточные. Богатство и процветание обеих столиц Золотой Орды основывались прежде всего на посреднической торговле и торговых пошлинах.
        Кроме татар и кипчаков в Новом Сарае проживало великое множество разноплеменного люда. Здесь имели подворья и мастерские торговцы из Персии, Египта, Ширвана, Хорезма, Багдада, Византии. Имелось в Гулистане и подворье купцов с Руси. Среди купцов наибольшим весом в Сарай-Берке пользовались арабы и армяне. Среди ростовщиков - иудеи и генуэзцы.
        Однажды на шумном сарайском базаре Настасья, покупая себе отрез ткани на новое платье, услышала до боли знакомый голос, окликнувший ее по имени. Настасья резко обернулась и увидела Янину, которая проталкивалась к ней сквозь людскую толчею. Настасья рванулась к Янине навстречу.
        Плача и смеясь, подруги крепко обнялись.
        Мимо них сновали люди в восточных одеждах, с чалмами и тюбетейками на голове, вокруг звучала чужая гортанная речь.
        Держась за руки, Настасья и Янина забросали друг дружку вопросами. Их расставание прошлым летом произошло так внезапно, и нынешняя весенняя встреча случилась столь неожиданно, что это походило на чудо!
        - У меня все хорошо! Я живу в доме знатного татарина, ни в чем не знаю нужды, - отвечала Настасья на расспросы Янины. - Работой меня особо не неволят, позволяют выходить в город. Ихняя дочь мне как сестра. А ты-то где обретаешься? Все ли у тебя ладно, Янка?
        - А я уже троих хозяев сменила, - со своей неунывающей улыбкой промолвила Янина. - Сначала меня купил на невольничьем рынке какой-то торговец мясом. Сам он был половецкого племени, но веровал в Христа. Домогался этот половчин меня сильно, а я не давалась. После того как татары надо мной в степи надругались, болела я долго. Решила: умру, а под мужика больше не лягу! Ну и рубанула однажды своего мясника тесаком, поранила его сильно. Еле-еле он оклемался, а брат его сбыл меня какому-то старикашке-иудею. Тот иудей чеканщиком был, с утра до ночи узоры на медных и серебряных сосудах выбивал, а я за детками его приглядывала, коих было у него шестеро. Жену-то он схоронил, вот и мыкался один. Хворый был этот иудей, скончался он вскоре. Меня же родня его продала татарину, сборщику налогов. Ох и намучилась я с ним!
        Подруги выбрались из шумного базарного многолюдства на тихую тенистую улочку и побрели по ней наугад.
        Янина продолжила свой рассказ, поведав Настасье о том, как сборщик налогов принуждал ее заниматься блудом и брать за это деньги с приезжих купцов.
        - Я же забеременела после того надругательства в степи, - молвила Янина с тягостной печалью в голосе. - Мытарь лупил меня, видя, что я не соглашаюсь ложиться под кого ни попадя. Как-то раз избил он меня так, что у меня случился выкидыш. Плоха я была тогда совсем, крови много потеряла. Мерзавец решил, что смерть за мной пришла, вывез меня на пустырь и бросил. На том пустыре подобрали меня добрые люди, выходили, у них теперь и живу.
        - Так ты в рабстве или свободна? - спросила Настасья.
        - Хозяин мой нынешний рабыней меня не считает, - ответила Янина. - Я живу у него, работаю. Никто меня не притесняет. В общем-то, я вольна пойти куда угодно, а куда мне идти? До Руси далеко. - Янина тяжело вздохнула.
        - Чем занимается твой хозяин? - поинтересовалась Настасья. - И какого он роду-племени?
        - Хозяин мой родом из волжских булгар, - промолвила Янина. - Здесь, в Сарае, у него мастерская, где шьют паруса и мешки из грубой холстины, еще там шьют походные палатки и кожаные чехлы для луков и щитов. Товар этот ходовой, всем торговцам он нужен. Работают на моего хозяина в основном невольники, но есть среди работников и вольные люди. Кстати, ты заметила, как много в Сарае невольников с Руси? - Янина бросила на подругу быстрый взгляд. - Разорить бы это змеиное гнездо и выпустить на волю всех русичей, что здесь томятся! Жаль, нету такой силы, способной сокрушить Орду проклятущую!
        Настасья вздрогнула и остановилась.
        - Что? - Янина взяла ее за руку. - Что с тобой?
        - Янка, мне стало известно, что Мамай, который подмял под себя всю здешнюю знать, собирает несметное войско для похода на Москву! - торопливо выпалила Настасья, щеки которой зарделись румянцем от сильного волнения. - Уже этим летом Мамай поведет свои полчища на Русь! А в Москве, Владимире и Серпухове ничего не знают об этом. Надо сообщить об этом нашим князьям, и прежде всего московскому князю, но как это сделать?
        - Откуда ты узнала об этом? - нахмурилась Янина.
        - То долгая история! - отмахнулась Настасья. - Лучше посоветуй, как быть. Я собралась бежать отсюда на Русь, но не уверена, что осилю в одиночку такой длинный путь.
        - Конечно, не осилишь, - уверенно заявила Янина. - Степным путем отсюда бежать бесполезно, милая моя. Если и бежать, то по Волге-реке в сторону Булгара. От Булгара до Руси рукой подать. Но для этого дела судно нужно или лодка. А посему к рыбакам прибиваться надо или к купцам.
        - Твой булгарин помочь нам не сможет? - Настасья пытливо заглянула подруге в глаза. - Ежели я не смогу выбраться из Сарая, то ты-то сумеешь. Ты же ловкая и смелая! С деньгами я тебе помогу.
        - Булгарин мой неплохой человек, но с этим делом он связываться не станет, - уверенно проговорила Янина. - К тому же болтлив он очень, а то, о чем ты мне поведала, лучше всего хранить в тайне.
        - Что же делать, Янка? - Настасья печально вздохнула.
        - Прежде всего не отчаиваться, - бодро промолвила Янина, двинувшись дальше по пустынной улице и увлекая Настасью за собой. - Мы с тобой не потерялись на этой постылой чужбине, это уже хорошо. Ты прознала о намерениях Мамая разорить в это лето княжество московское, это тоже замечательно! Нам осталось только придумать, как известить о грозящем татарском нашествии московского князя Дмитрия.
        - На Русь нужно бежать! - воскликнула Настасья. - Выход лишь один!
        - Верно, бежать нужно, но не нам с тобой, - сказала Янина. - Нужен бегун покрепче нас, длинноволосых и слаборуких. Искать надо юношу или мужа средних лет среди русских невольников, он-то и станет нашим добрым вестником ко князю Дмитрию.
        Настасья взглянула на Янину так, как смотрит младший на более старшего и мудрого. Она согласно закивала головой в узорном очелье, пробормотав:
        - Ты права, Янка! Ты - умница!
        Глава десятая
        Ропша
        Следующая встреча Янины с Настасьей произошла через два дня. На этот раз подруги встретились не на базаре, а нашли местечко поукромнее в квартале Таразык, где жили в основном ремесленники, вольноотпущенники и небогатые торговцы. Гуляя по пыльным, прогретым апрельским солнцем улицам чужого города, Янина показала Настасье мясную лавку половчина-мясника, где ей довелось поработать несколько дней, потом подруги прошли мимо дома, где в недалеком прошлом жил иудей-чеканщик с оравой детишек.
        - Ныне тут другие люди живут, - молвила Янина, поглядывая на окна второго этажа, из которых торчали длинные палки с навешанным на них свежепостиранным бельем. - Я уже не раз приходила сюда, хотела повидаться с детишками Иосифа. Привязалась я к ним. - Янина подавила печальный вздох. - Но мне сказали, что родня Иосифа продала этот дом, а детей его разобрали дядья и тетки.
        Во время этой долгой прогулки Настасья поведала Янине о своих злоключениях сначала в доме эмира Бетсабулы, затем в ханском гареме. Рассказала Настасья и о том, как ей удалось узнать про намерение Мамая двинуть татарские полчища на Русь.
        Настасья была в ярком богатом наряде, с серебряными и жемчужными украшениями на руках и шее, с роскошными подвесками на челе. Встречные прохожие почтительно уступали ей дорогу, принимая за знатную госпожу, вышедшую в город в сопровождении служанки. Янина была одета в обычное длинное платье из побеленного льна с короткими рукавами и неброской вышивкой у ворота, в таких здесь ходили многие простолюдинки. Украшений на Янине не было никаких.
        Подруги вышли к стене из желтого кирпича, отделяющей собственно Сарай от предместья. Они уселись в тени на обрубке толстого бревна, чтобы дать отдых ногам.
        - Я поражена ничтожности и никчемности хана, а ведь ему служат тысячи людей, от его имени с населения собирают налоги, вершат суд, назначают чиновников, - делилась Настасья своими впечатлениями от пережитого. - Ближайшее окружение хана только делает вид, что трепещет перед ним. На деле же евнухи, лекари и дворцовые эмиры относятся к хану, как к избалованному дитяте. Хан и не задумывается о государственных делах, все его дни проходят в капризах, развлечениях и пьянстве. Я думала, Мамай, в отличие от Мухаммед-Булака, силен и красив, а увидев его, жутко разочаровалась. Этот маленький тощенький желтолицый уродец с кривыми зубами повелевает Золотой Ордой и собирается выжечь русские города! Нельзя этого допустить, Янка!
        Настасья вдруг закашлялась, словно подавившись чем-то. Наклонившись в сторону, она исторгла из себя обильную рвоту.
        Янина внимательно посмотрела на подругу.
        - Ты, часом, не беременна, милая? - тревожно спросила она.
        - Беременна, - ответила Настасья, не глядя на Янину. - Я же говорила тебе при первой нашей встрече, что старший сын Бетсабулы балуется со мной в постели. Его баловство рано или поздно должно было этим закончиться. - Настасья недовольно передернула плечами. - Да, я сама виновата! Присушила к себе Исабека, вот он и потерял голову. Ему лет-то всего пятнадцать.
        - Вот она, рабская доля! - хмуро обронила Янина. - Поскорей бы уж князья наши в силу входили да пустили бы Сарай дымом по ветру!
        - Князь Дмитрий ханским ярлыком владеет, но дань в Орду не платит вот уже восемь лет, - промолвила Настасья с загоревшимися глазами. - Видать, сила у московского князя немалая, поскольку Мамай в одиночку воевать с Дмитрием не отваживается. Мамай сговорил в поход на Москву литовского князя и рязанского князя Олега. Нету больше у Орды былой мощи, ежели ордынцы на одно свое воинство не полагаются, а ищут подмоги у недругов Дмитрия Ивановича.
        - Верно молвишь, Настя. Верно! - с воодушевлением в голосе сказала Янина. - Пусть мы с тобой сгинем в татарской неволе, но и гнусному Мамаю не торжествовать над князем Дмитрием! Я в лепешку расшибусь, но найду того смельчака, который до Москвы доберется, а ты, милая, покуда приготовь серебро гонцу нашему на дорогу.
        Янина крепко стиснула ладонь Настасьи в своих руках, огрубевших от работы, глядя ей в очи с решимостью и отвагой. Настасья ответила на рукопожатие Янины своим столь же крепким рукопожатием, как бы скрепляя тем самым этот союз двух невольниц, решивших навредить Орде по мере своих сил.

* * *
        Прошло еще несколько дней.
        На следующую встречу с Настасьей Янина пришла с плохо скрываемой миной радостного торжества на своем румяном лице.
        - Неужели нашла? - нетерпеливо выдохнула Настасья, едва обнявшись с подругой. - Говори же! Не томи!
        - Нашла! - улыбаясь, промолвила Янина, затащив Настасью в узкий переулок. - Господь пособил мне, не иначе. Не зря я намедни в церковь ходила. В церкви я и столкнулась с ним, с молодцем этим! Зовут его Ропша. Ему двадцать лет. Уже десять годков в рабстве мыкается, гнет спину на какого-то Туган-бея. Я едва глянула на него, сразу смекнула - младень не промах!
        - Столковалась ты с ним? Можно ли ему доверять? - Настасья пытливо глядела Янине прямо в очи. - Дело-то опасное!
        - Не беспокойся, подруга, - уверенно ответила Янина. - Сегодня вечером сведу тебя с Ропшей, сама с ним потолкуешь. Скажешь своим хозяевам, что в церковь на исповедь пойдешь. В церкви все и обмозгуем уже втроем.
        В Сарае помимо мусульманских мечетей были также две иудейские синагоги и несколько христианских храмов. Татары со времен хана Узбека придерживались исламской религии, но христиане и иудеи никогда не преследовались местными властями по религиозным мотивам. Не только свободные люди, но и рабы имели право посещать храм согласно своему вероисповеданию. Этот закон, введенный ханом Узбеком, никогда не нарушался всеми последующими ханами. Дело в том, что среди самих татар и кипчаков было довольно много и христиан, и иудаистов, а посему любая распря на религиозной основе могла внести раскол в знатную верхушку Золотой Орды.
        Настасья кое-как дождалась вечерних сумерек. Она уже договорилась с Исабеком и его матерью, что ненадолго отлучится в Никольскую церковь, то был ближайший из православных храмов к дому Бетсабулы. На беду, к Исабеку пожаловал в гости его двоюродный брат Сужан. При каждой встрече с Настасьей Сужан оказывал ей знаки внимания, частенько навязчиво заигрывал с нею, когда Исабек этого не видел. Сужан был старше Исабека на три года, поэтому он мог позволить себе слегка позадаваться перед Исабеком. Союн-Беке благоволила к своему племяннику, восхищаясь его силой и отвагой. В свои восемнадцать лет Сужан уже отличился в нескольких сражениях, поэтому носил волосы заплетенными в косы, по обычаю кипчаков. У кипчаков косы носили только воины, пролившие кровь врага в битве.
        Сужан был статен и красив, у него были большие, чуть вытянутые к вискам серо-голубые глаза. Его рыже-каштановые волосы слегка вились, придавая почти женственное очарование тонким чертам лица. У него был прямой гордый нос, точеный подбородок и по-девичьи прелестные уста. Улыбка Сужана радовала глаз и располагала к нему всякого, но смех его был неприятен и резок. Впрочем, смеялся Сужан редко, зато часто улыбался.
        Настасья сразу догадалась, что Сужан заранее сговорился с теткой, так как Союн-Беке куда-то увела Исабека, оставив Настасью наедине со своим племянником.
        - Ты долго меня избегала, кошечка, - с холодной улыбкой молвил Сужан, надвигаясь на Настасью, - но сегодня я наконец-то вкушу всласть от твоих прелестей. Будь благоразумна, и я не сделаю тебе больно, красотка.
        - Мне пора идти в церковь, - пролепетала Настасья, видя, что Сужан снимает с себя пояс и кафтан, не скрывая своих похотливых намерений.
        - Ничего, я ненадолго задержу тебя, прелестница, - сказал Сужан, подходя вплотную к Настасье и с наглым спокойствием завалив ее на овальный стол, укрытый зеленой парчовой скатертью.
        Поняв, что сопротивляться безполезно, Настасья позволила Сужану обнажить себя и, раздвинув согнутые в коленях ноги, приняла в себя его готовое к соитию естество. Это была ее комната, за этим столом она вкушала пищу, здесь она уединялась по вечерам, в этих стенах до сего случая ею обладал только Исабек. Чтобы не видеть над собой самодовольное лицо Сужана, Настасья закрыла глаза. Она крепко держалась руками за края стола, терпеливо вынося эту прихоть племянника Союн-Беке.
        Поскольку тяжелая скатерть все больше сползала со стола вместе с распростертой на ней Настасьей, Сужан заставил невольницу встать на пол спиной к нему, продолжив начатое с еще большим пылом. Он был силен и неутомим! Совершенно парализованная новыми нахлынувшими на нее ощущениями, Настасья пребывала в неком сладостном помутнении. Дрожа от непередаваемого блаженства, которое зарождалось в ее чреве, где орудовал жезл Сужана, Настасья вдруг утратила всяческое желание сопротивляться этому насилию. Опираясь локтями на стол и выгнув спину, она, сама того не сознавая, слилась с ритмичными движениями Сужана, подаваясь своим белокожим округлым задом навстречу скользящему в ее влажной щели смелому мучителю, столь неожиданно ставшему ей желанным.
        Когда в полумраке комнаты прозвучали блаженные стоны Сужана, то почти одновременно с ними, но чуть раньше, этот полумрак, пропитанный теплом двух разгоряченных тел, пронзили негромкие девичьи полувскрики. Настасья не сразу осознала, переполненная накатившими на нее сладостными волнами, что сорвавшиеся с ее уст звуки вырвались помимо ее воли. Прежде такого с ней не бывало. Чувство гадливости, владевшее Настасьей в самом начале близости с Сужаном, вдруг переродилось в ходе этого процесса в некий сладострастный оттенок дивного счастья. Это походило на волшебство!
        Сужан быстро оделся и ушел, ласково потрепав свою случайную любовницу по щеке.
        Настасья же еще какое-то время приходила в себя, медленно приводя в порядок свой наряд и прическу. Только что пережитое блаженство жило в ней неким слабым отзвуком, похожее на эхо, рожденное могучим колоколом под сводами храма. Это блаженство казалось Настасье греховным и постыдным, так как было вызвано соитием с нелюбимым ею человеком.
        Выйдя из комнаты, Настасья столкнулась лицом к лицу с Ольгой. Та явно поджидала ее.
        - Как ты смеешь отнимать у меня Сужана, паскудница! - зашипела Ольга прямо в лицо Настасье. - Ты окрутила Исабека, вот и развлекайся с ним, а Сужана оставь мне! Что ты крутишь перед Сужаном своей задницей, дрянь! - Ольга гневно замахнулась, но сдержалась и не ударила Настасью. - Пока тебя тут не было, Сужан меня обхаживал, подарки мне дарил. Как ты появилась, так Сужан больше и не глядит в мою сторону.
        Злобное лицо Ольги напугало Настасью. Такой она видела ее впервые!
        - Я и не думаю никого завлекать, - чуть не плача, проговорила Настасья. - Не нужен мне никто! Я домой хочу. Оставь меня в покое!
        Оттолкнув Ольгу, Настасья бегом устремилась вниз по лестнице к выходу из дома. Оказавшись на вечерней улице, тихой и пустынной, Настасья дала волю слезам. Ей казалось, что весь мир ополчился против нее, даже ее внешняя привлекательность и та приносит ей одни неприятности! Она затеряна вдали от Руси, в чужом городе, среди чужого народа. Никто не придет к ней на помощь. Ей приходится уповать лишь на саму себя.
        Янина пребывала в сильнейшем беспокойстве, видя, что ее подруга запаздывает. Она ожидала Настасью у входа в храм. Ее спутник на всякий случай укрылся внутри церкви, в одном из боковых нефов.
        Вечерняя служба уже закончилась, когда Настасья наконец-то появилась, заплаканная и запыхавшаяся.
        Янина оттащила Настасью в сторону, чтобы выходившие из храма люди не помешали их беседе; среди прихожан большинство были русские рабы и вольноотпущенники. Одетые в восточные одежды и говорившие на чужом языке, эти люди все же не забывали православную веру, некогда обретя ее на своей далекой отчизне.
        - Я уже вся извелась, тебя ожидаючи! - промолвила Янина, с беспокойством оглядывая Настасью. - Почему так задержалась? Что-нибудь случилось?
        - Да так, ноги пришлось опять раздвигать, услаждая очередного нехристя! - с досадливым раздражением ответила Настасья. - Некстати все получилось, потому-то и припозднилась я. Где твой молодец?
        - Идем! - Янина взяла Настасью за руку и повела в храм.
        Под сводами небольшой церкви витал густой аромат ладана и горячего свечного воска, перед иконами, стоящими на подставках-киотах, мерцали маленькие огоньки масляных лампадок. Четырехугольный столик-канун, стоящий в центральном нефе близ аналоя, был весь уставлен тонкими горящими свечами. Это было место для поминовения усопших. Рядом был другой стол, на котором возвышались горкой приношения прихожан для заупокойных пожертвований, здесь была разная снедь. Рабы приносили в храм в основном местные пресные лепешки, сушеную рыбу, куриные яйца, сушеные сливы и абрикосы, все, чем питались сами.
        Длиннобородый протоиерей и его помощники дьяконы без суеты и спешки убирали в особый ящик позади амвона Евангелие в кожаном переплете, священные сосуды и кадильницы, не обращая внимания на двух девушек и юношу, стоящих тесным кружком в дальнем углу храма близ выхода.
        Янина представила Ропшу своей подруге с весьма довольной улыбкой, словно гордясь тем, какого отменного гонца она подыскала.
        Ропша произвел на Настасью благоприятное впечатление.
        Он был крепкого сложения, с длинными сильными руками, мышцы на его плечах и груди выпирали из-под рубахи большими буграми. На загорелом юношеском лице ярко светились голубые глаза. Багровый рубец на лбу только добавлял ему мужественности. Светло-русые волосы Ропши достигали плеч, а на лбу были неровно подрезаны до бровей чьей-то небрежной рукой. Он выглядел усталым и голодным, как после долгой дороги. На нем была старая заплатанная рубаха, подпоясанная обычной веревкой, кожаные татарские штаны и сапоги с загнутыми голенищами.
        Ропша без долгих предисловий поведал подругам план своего побега.
        - Хозяин мой пригнал в Сарай табун лошадей на продажу, - молвил он, - поэтому Туган-бей и его люди задержатся здесь на несколько дней. Из Сарая мне сбежать сподручнее, чем из степного кочевья. Главное, купить добротную татарскую одежду и коня. Я переправлюсь на другой берег Волги и донским степным шляхом поскачу на север. В тех краях я бывал, поэтому не заплутаю.
        - Я дам тебе денег на покупку одежды и коня, - сказала Настасья. - Завтра же принесу. Встретимся здесь же.
        - Нет, я не смогу прийти завтра. - Ропша отрицательно мотнул головой. - Отдай деньги Янке. Она купит мне одежду и ествы на дорогу. Я переоденусь, куплю в Гулистане коня и сразу же двинусь в путь. Только ты покупай такую одежду, чтобы она была как раз мне впору, иначе это может привлечь ко мне ненужное внимание, - добавил Ропша, взглянув на Янину. - Сможешь?
        - Конечно, смогу, - уверенно проговорила Янина. - Сейчас я тебя обмерю со всех сторон. Выпрями спину и замри!
        Ропша вытянулся в струнку, прижав ладони к бедрам.
        Янина обмерила юношу пядями с ног до головы, затем замерила его талию и ширину плеч, а также размер ноги. (Пядью на Руси называлась мера длины, это была растянутая кисть руки от большого пальца до указательного.)
        Точно так же Янина когда-то обмеряла своих младших братьев, чтобы сшить им порты и рубахи.
        - Я и сама могла бы сшить тебе отличную одежку, в этом деле я - мастерица! - Янина лукаво улыбнулась Ропше. - Но на это уйдет дня три.
        - Нет-нет, не будем терять время, Янка, - решительно возразила Настасья. - Купишь все необходимое на базаре.
        Янина пожала плечами, всем своим видом показывая, что не собирается спорить по этому поводу. Однако ее озорные глаза продолжали дразнить Ропшу из-под полуопущенных длинных ресниц.
        Обговорив все, что было нужно, Ропша попрощался с подругами. Перед тем как уйти, он вдруг сказал:
        - Есть у меня в Сарае знакомец один, тоже русич. Я обскажу вам, как его найти. Он чуток постарше меня и поопытней. Это на случай, ежели я в пути сгину.
        - Нет уж, мой милый, ты должен живым-здоровым до Москвы добраться! - произнесла Янина, взяв юношу за руку. - Ты должен не токмо до Руси доехать, но и нас с Настасьей отсюда вытащить! Я не собираюсь свой век тут доживать!
        Ропша смутился, но не от слов Янины, а от того, что она долго не выпускала его руку из своих пальцев.
        Янина решила проводить Настасью до дома эмира Бетсабулы. Они шли по темным улицам вдоль высоких глинобитных дувалов и стен домов, держась за руки.
        Настасья то и дело поглядывала сбоку на Янину, видя на ее лице мечтательную улыбку.
        - Влюбилась! - хмуро вымолвила Настасья.
        - А что в том дурного? - живо отозвалась Янина. - Младень просто загляденье! Я бы за таким хоть на край света пошла!
        - Мы уже с тобой на краю света, среди басурман, - тем же тоном обронила Настасья.
        - Не горюй, милая! - Янина чмокнула подругу в щеку. - Все равно на Русь удерем. Я уверена, Ропша нам поможет. - Янина негромко рассмеялась. - Какое забавное у него имя! Не иначе в детстве он капризный был.
        По-древнерусски Ропша означает «ропшущий, недовольный».
        Глава одиннадцатая
        Фряги
        Фрягами на Руси испокон веку называли итальянцев. Так же их называли и в Золотой Орде.
        Уйдя из дома, Прохор пешком добрался до Коломны, сей град запирает с юга рубежи княжества Московского, возвышаясь на холмах близ впадения Москвы-реки в полноводную Оку. Через Коломну каждое лето двигались торговые гости речным путем с юга на север и обратно.
        В Коломне Прохору улыбнулась удача. Занемогли после пьяной драки трое гребцов-русичей, подрядившихся в Твери на генуэзскую торговую ладью. Хозяин судна, которого звали Джироламо, посуетившись на коломенской пристани, нанял взамен покалеченных тверичей троих здешних гребцов, среди которых оказался и Прохор. С большим тяжелым веслом Прохор до этого никогда не управлялся, но он быстро усвоил все приемы этого изнурительного труда. Купец Джироламо своих гребцов кормил хорошо, давал отсыпаться на ночных стоянках у берега, по мелочам не придирался.
        На фряжской ладье было тридцать гребцов-русичей. Кормчий, его помощник, слуги и телохранители Джироламо все были фрягами. Между собой Джироламо и его люди разговаривали на своем родном языке, а с гребцами общались по-русски, так как уже много лет ходили на ладье торговать на Русь. И все же из фрягов лишь Джироламо говорил на русском языке свободно и без акцента, остальные изъяснялись, сильно коверкая русскую речь.
        Прохор привлек к себе внимание Джироламо тем, что быстро свел дружбу с его слугами, общаясь с которыми сильно поднаторел в изучении фряжского языка.
        От Коломны до вольной волжской воды фряжская ладья шла по Оке восемь дней, по пути задерживаясь в Рязани и Муроме. От Нижнего Новгорода до Великого Булгара судно Джироламо шло еще семь дней. На путь от страны волжских булгар до Нового Сарая ушло двенадцать дней.
        В столице Золотой Орды Прохор напросился в услужение к спесивому Джироламо, не гнушаясь никакой работы.
        В пригороде Сарая у Джироламо был большой дом с садом и конюшней. На базаре у него была своя лавка, а на пристани в его владении был один из сухих доков для ремонта кораблей. Сначала Прохор трудился в гавани, где летом и осенью работы было невпроворот. Торговые суда сплошным потоком шли в Сарай с донской переволоки, с низовьев Волги от Персидского моря, с верховьев Волги, из русских княжеств и Булгара. В пути случалось всякое, поэтому починка требовалась многим торговым насадам. В артели корабельщиков, работающих на Джироламо, почти все были русичи. Кто-то пришел в Сарай на торговом судне, нанявшись гребцом, да так и остался здесь. Кого-то Джироламо выкупил из татарского рабства и взял к себе на работу.
        Зимой всю артель корабельщиков Джироламо перебрасывал на заготовку древесины. Лес обычно рубили в верховьях реки Суры, потом на санях везли к Волге и сваливали на берегу, чтобы по весне сколотить из бревен плоты и спустить их вниз по Волге до Ахтубской протоки.
        Прохор избежал этой участи, его Джироламо взял к себе в дом для различных поручений. Целыми днями Прохор мотался между базаром и домом Джироламо, вручая из рук в руки узкие полоски толстой бумаги, куда приказчики заносили перечень проданных товаров, а также товаров, утративших спрос либо пришедших в негодность. Сюда же заносились суммы вырученных денег. Джироламо часто писал записки другим фряжским купцам, с которыми он проворачивал различные сделки. Эти записки также доставлял их адресатам Прохор, который очень скоро исходил огромный Сарай из конца в конец.
        Всюду, будь то базар, пристань или постоялый двор, Прохор завязывал знакомства с различными людьми, невольниками и свободными. Он искал таким способом Настасью, описывая ее внешность, выспрашивая о ней у людей знатных и простолюдинов, у мужчин и женщин. Так прошла осень, а за ней зима… Сметливый Прохор уже неплохо изъяснялся на фряжском и татарском языках, но ему пока так и не удалось разыскать сестру.

* * *
        Однажды в середине апреля Джироламо, как обычно, отправил Прохора с письменным посланием к венецианскому купцу Козамо, дом которого находился в Гулистане, в той его части, что примыкала к заболоченному руслу Ахтубы. В той части предместья генуэзцы не селились, опасаясь болотной лихорадки. Зато венецианцы облюбовали это низменное, заросшее густым тростником место, прорыв там один обводный канал, годный для прохождения торговых судов, и еще несколько дренажных каналов для отвода вешних вод.
        В доме купца Козамо Прохору уже доводилось бывать, поэтому в то утро он без труда разыскал знакомый каменный терем с красной черепицей на крыше. Козамо был чем-то занят в своем винном погребе, поэтому слуга попросил Прохора дождаться его во внутреннем дворике.
        Прохор присел на скамью под цветущей липой, разглядывая узоры из разноцветных плиток, которыми был выложен весь двор. Вдруг мимо него прошла девушка-рабыня с корзиной в руках, направляясь из дома в кладовую.
        - Милава! - изумленно воскликнул Прохор, вскочив со скамьи. - Ты ли это?
        Услышав русскую речь, девушка остановилась и взглянула на Прохора. На ней было длинное платье с оборками, приталенное, с длинными рукавами. Причем платье было голубого цвета, а рукава у него белые. Голова ее была покрыта платком, совершенно скрывающим ее волосы. Платок был белый, немного похожий на мешок с вырезом для лица. На Руси такие платки не носили.
        - Проша! - радостно промолвила девушка, выронив корзину из рук. - Очам не верю! - Она повисла у Прохора на шее, легкая и трепетная.
        Прохор усадил Милаву на скамью, сам сел рядом и тут же закидал ее вопросами о своей сестре.
        - Я с прошлой осени живу в Сарае, в доме одного богатого фряга, все это время занимаюсь поисками Настасьи, - молвил он. - Но все пока без толку!
        Милава поведала Прохору о том, как татары привезли ее в Сарай, не единожды надругавшись над нею еще в пути, как всех невольниц, захваченных татарами в том набеге, за плату передали торговцам рабами.
        - Меня купил фряг Козамо, - утирая слезы, рассказывала Милава, - Янку купил какой-то мясник, мордастый и страшный. Нас с нею продали в первый же день. С той поры я и живу здесь, - печально вздохнула Милава. - Я же младенчика родила два месяца тому назад, но, к несчастью, мертвого…
        - Над Настасьей нехристи тоже надругались? - дрогнувшим голосом спросил Прохор.
        - Настасье повезло, ее взял себе знатный татарин, самый главный в том отряде, - ответила Милава. - Настасью не трогали по пути сюда. А здесь мы с ней расстались еще при въезде в Сарай. Тот эмир увез Настасью и еще одну пленницу к себе домой. Вот и все, что я знаю.
        - Что ж, это уже кое-что, - промолвил Прохор, обняв Милаву за плечи. - Не плачь, горлинка моя. Вот разыщу Настасью и сразу на Русь подамся. Тебя тоже заберу с собой.
        - Козамо не отдаст тебе меня, - прошептала Милава, сдерживая слезы. - Он хочет увезти меня на свою родину, в город, где вместо улиц каналы и протоки. Люди там не по земле ходят, а плавают в лодках.
        - А я выкраду тебя, и будет тогда кривоногий Козамо локти себе кусать! - усмехнулся Прохор, подмигнув Милаве.
        В этот миг Прохор показался Милаве самым сильным, самым смелым и самым красивым на свете! Это же надо осмелиться приехать в басурманский Сарай и пытаться отыскать плененную татарами сестру среди скопища живущих здесь чужеземцев!
        Джироламо собрал в своем доме всех живущих в пригороде Сарая генуэзских и венецианских купцов по очень важному делу.
        - Мамай намерен этим летом двинуться на Русь, - объявил гостям Джироламо. - Для усиления своей пехоты Мамай нанял наемников в Кафе и Тане. Наемники уже находятся в пути сюда, наши собратья-купцы предоставили им свои корабли. Наемники пройдут на судах до излучины Дона, там выгрузятся на сушу и степью выйдут к Волге. Нам надлежит причалить на своих судах к волжскому берегу близ городища Сарыгач, взять на борт наемный отряд и доставить его к городку Увек, где разбит стан Мамая. За эту услугу Мамай обещает нам щедрую плату.
        Купцы оживленно загалдели. Это известие не могло не радовать их: набег ордынцев на Русь обещает им поживу в виде невольников, трофейного оружия и снаряжения, самых разнообразных товаров, которые достанутся им почти даром.
        - Сколько понадобится кораблей? - спросил Козамо. - Какова численность наемного отряда?
        - Из Кафы выступило три тысячи генуэзцев, из Таны - восемьсот венецианцев, - сказал Джироламо. - Значит, из расчета по сорок воинов на судно потребуется около ста кораблей.
        - Сколько обещает заплатить Мамай? - раздался голос Луко Донато, самого богатого из здешних фряжских купцов.
        - Мамай готов платить по двести динаров за каждый нагруженный наемниками корабль, - ответил Джироламо.
        - Имеется в виду палубный корабль, брат? - уточнил торговец Бернардо Вакко, доводившийся двоюродным братом Джироламо.
        - Ну, разумеется! - прозвучал ответ хозяина дома. - Малые суда в расчет не принимаются. Не пытайтесь обмануть Мамая, друзья мои.
        На какое-то время гости примолкли, мысленно высчитывая барыш, каждый исходя из своих возможностей; у кого-то имелось три судна, у кого-то пять судов, а у таких, как Луко Донато, кораблей было больше десятка.
        Глава двенадцатая
        Сужан
        На эту встречу с Яниной Настасья не шла, а летела на крыльях. Она пришла на условленное место на улице Медников, когда Янины там еще не было. Настасья прислонилась плечом к древнему карагачу, укрывшись в густой тени его ветвей от палящего солнца.
        Напротив была харчевня, из раскрытых дверей которой доносился дразнящий запах горячих лепешек и мясного кебаба. В харчевню заходили люди, другие выходили из нее; здесь всегда было довольно многолюдно.
        Наконец Настасья увидела знакомую фигуру в длинном белом платье, с голубым повоем на голове. Янина шла по улице со стороны базара. Когда она поравнялась с харчевней, Настасья окликнула ее.
        Янина пропустила скрипучую двухколесную арбу, запряженную парой мулов, затем пересекла улицу и подбежала к Настасье. Подруги обнялись и расцеловались, они не виделись четыре дня.
        На последней встрече Настасья передала Янине несколько серебряных монет и золотое ожерелье на необходимые расходы для Ропши. Теперь Настасья с нетерпением ожидала услышать от подруги, удался ли продуманный Ропшей замысел побега.
        - Все гладко прошло! - молвила Янина, не пряча радостных глаз. - Необходимую одежду я купила. Ропша смотрелся в ней, как вылитый татарин! Коня мы покупали вместе с ним. Еле-еле выторговали неплохую лошадку, правда, без подков. На еству денег уже не хватило, но я снабдила Ропшу лепешками и сушеной рыбой из запасов моего хозяина, дня на четыре ему хватит. Три дня тому назад проводила я Ропшу в дальний путь. Теперь-то он уже далеко, соколик наш!
        - Как же Ропша от хозяина своего ускользнул? - спросила Настасья.
        - Туган-бей с выгодой табун продал, ну и подзагулял малость у родни своей, - усмехнулась Янина. - Оставил слуг и рабов без догляду, мол, решил, все равно никуда не денутся в чужом-то городе. Небось ныне у Туган-бея голова не с похмелья болит, а от заботы, где ему искать Ропшу.
        - Слава богу! - облегченно произнесла Настасья. - Я же за эти дни и не спала толком, все думала о вас с Ропшей. Тревога меня так и грызла! Ну, я побегу, Янка. Я же ненадолго у хозяев отпросилась.
        Подруги еще раз расцеловались и расстались, уговорившись встретиться опять на этом же месте через три дня.
        Настасья шла по узкой улице, погруженная в свои радостные мысли. Она старалась держаться в тени длинного глинобитного забора, за которым звучали то звонкие голоса татарок, то детский смех, то лай собак. Теплый ветер шелестел листвой тополей и карагачей, насаженных во дворах; громко галдели воробьи, целыми стаями перелетая с одной плоской крыши дома на другую.
        Настасья дошла до знакомого поворота, но свернуть за угол так и не успела. Сзади ее настиг быстрый топот копыт, чьи-то сильные руки подхватили Настасью и перебросили через седло. Настасья испуганно закричала, но ей завязали рот и глаза какой-то длинной мягкой тряпкой, очень похожей на чалму. Захвативший Настасью наездник громко гикнул, понукая коня, и помчался галопом по улицам Сарая, делая частые повороты и злобным криком разгоняя прохожих.
        Настасья была так напугана, что ничего не соображала. Она полагала, что богатый наряд, в котором она неизменно выходила на прогулки по городу, служит ей гарантией безопасности. Богатых женщин в Сарае грабили очень редко, и то на это отваживались обычно чужеземцы, незнакомые с местными обычаями. Однако случившаяся с Настасьей беда более походила на похищение.
        Всадник въехал во двор какого-то дома. Настасья почувствовала, как две пары заботливых рук осторожно сняли ее с седла и поставили на ноги. В следующий миг повязку сняли с ее лица.
        Настасья огляделась. В этом дворе она была впервые, незнакомы ей были и трое слуг, один из которых только что привез ее сюда. Судя по одежде, все трое были кипчаками.
        Большой двухъярусный дом из желтого песчаника глядел на двор узкими бойницами окон, забранными ячейками из разноцветного стекла.
        Из полукруглой арки входной двери вышел стройный высокий юноша в длинном шелковом халате, узоры на котором являли собой замысловатую смесь ярких красок и причудливых фигур. На ногах у него были легкие плетеные сандалии.
        Находившиеся во дворе слуги отвесили юноше низкий поклон.
        - А ты почему не кланяешься, красотка? - услышала Настасья знакомый чуть насмешливый голос. - Отныне я - твой господин!
        Юноша вышел из тени на освещенный солнцем двор.
        Настасья сразу узнала его. Это был Сужан.
        - Теперь ты будешь жить здесь, красавица. - Сужан приблизился к Настасье и довольно грубо привлек ее к себе. - Забудь про Исабека. Он не пожелал уступить мне тебя за деньги, и вот я выкрал тебя. - Сужан расхохотался своим неприятным смехом. - О, я такой проказник! И я совершенно не терплю отказов. Всякий отказ выводит меня из себя! Запомни это, моя голубка.
        Настасья покорно опустила глаза, сознавая, что теперь ей не удастся запросто выйти погулять по улицам Сарая. Сужан, конечно же, станет скрывать ее от своих родственников. Настасья не знала, чем закончится для нее эта прихоть Сужана, и эта неопределенность пробуждала в ней тягостные предчувствия.
        Сужан был не женат. Его отец умер рано, как старший сын, Сужан унаследовал отцовский дом, табуны лошадей и отары овец. Мать Сужана доводилась родной сестрой матери Исабека. Она жила в этом же доме. Ее звали Биби-Гюндуз.
        Настасья в этот же день познакомилась с матерью Сужана, которая сама пришла на нее посмотреть.
        Это была еще совсем не старая женщина изумительной красоты. У нее были умные зеленые очи, формой напоминающие миндаль. Ее длинные густые волосы имели необычный медный оттенок, на ярком солнце шевелюра Биби-Гюндуз казалась рыжей, а при неярком свете светильников - темно-каштановой. Едва взглянув на Биби-Гюндуз, Настасья сразу поняла, от кого унаследовал Сужан красивый росчерк губ, прелестный овал лица и дивный изгиб бровей.
        Похищение сыном любимой рабыни Исабека не понравилось Биби-Гюндуз, о чем она заявила Сужану в присутствии Настасьи.
        - Ты хочешь поссориться с двоюродным братом из-за смазливой наложницы! - с негодованием промолвила Биби-Гюндуз, дернув сына за косу так сильно, что тот отпрянул от нее. - При желании ты мог бы купить на базаре пять славянских рабынь еще краше, чем эта девчонка! Если моя сестра Союн-Беке прознает о твоей гнусной проделке, она не простит тебе этого, сын мой. С родней так не поступают! Позабавься с этой рабыней два-три дня, утоли свою похоть, а потом все же верни ее Исабеку. Ты же отнял у него любимую игрушку.
        - Я скорее утоплю Настжай в реке, чем отдам обратно Исабеку! - огрызнулся Сужан, не глядя на мать.
        - Ну, тогда так и сделай, когда Настжай тебе наскучит, - проворчала Биби-Гюндуз. - Нам нельзя ссориться с семьей эмира Бетсабулы из-за какой-то рабыни!
        У Настасьи после услышанного едва не подкосились ноги.
        Не желая продолжать этот разговор, Сужан взял Настасью за руку и увел ее на мужскую половину дома.
        - Не бойся, красотка, - проговорил с улыбкой Сужан, коснувшись пальцами бледной щеки Настасьи. - Я сумею тебя надежно спрятать от Исабека и его родственников. Пусть все вокруг думают, что тебя похитили работорговцы, за ними водится такой грешок. Красивые рабыни всегда в цене!
        Для Настасьи началась томительная жизнь затворницы, к ней была приставлена немолодая молчаливая служанка, следившая за каждым ее шагом. Днем Настасью не выпускали даже во внутренний двор из опасения, что ее случайно могут увидеть сестры Сужана. У него было две сестры, которые уже были замужем и жили отдельно, но частенько наведывались в гости к матери и брату. Этих сестер Настасья могла видеть из узкого окна своей комнаты-темницы либо гуляя по плоской кровле дома, куда ее выпускали подышать свежим воздухом.
        Помимо постельных утех с Сужаном у Настасьи на новом месте не было никаких других обязанностей. Она пила и ела вдоволь, спала сколько хотела, с нею хорошо обращались. И тем не менее страх постоянно жил в душе Настасьи, которая сознавала всю неопределенность своего положения. Ее терзала одна и та же мысль: что станет с нею, когда она наскучит ветренику Сужану?
        В начале мая Сужан объявил Настасье, что вместе с отрядом кипчаков из рода Эльбули он отправляется в поход под знаменами Мамая. Настасью Сужан решил взять с собой. Настасья слышала, что татары и кипчаки частенько берут в дальние походы своих наложниц, некоторые ханы и беки даже свои гаремы везут в войсковом обозе, уходя на войну.
        По лицу Биби-Гюндуз было видно, что она необыкновенно рада намерению сына уйти в поход и тому обстоятельству, что в связи с этим и русская рабыня наконец-то исчезнет из их дома.
        Конники из рода Эльбули собрались на одной из площадей Сарая и рано утром выступили из города к ставке Мамая.
        Несмотря на свою молодость, Сужан был назначен сотником, так как он был сыном бека и уже отличился на войне.
        Обоз воинов из рода Эльбули состоял из двадцати крытых повозок, в одной из которых ехала Настасья. Биби-Гюндуз не позволила сыну взять на войну ни одну из своих служанок, поэтому подле Настасьи не было всевидящих женских глаз, как это было в доме Сужана. Страшась оказаться в военном стане среди множества грубых и жестоких азиатов и помня ужасные сцены насилия над полонянками, творимые воинами Бетсабулы при возвращении из набега, Настасья стала подумывать о том, как бы ей сбежать из неволи.
        Глава тринадцатая
        Янка
        Исчезновение Настасьи не на шутку встревожило Янину. Она несколько раз приходила на условленное место то к харчевне, то в Никольскую церковь, но все ее ожидания оказались напрасными. Янина целыми днями слонялась по улице возле дома эмира Бетсабулы в надежде, что Настасья рано или поздно выйдет из ворот дома за какой-нибудь надобностью. На Янину уже стали обращать внимание слуги Бетсабулы, ходившие по этой улице, выполняя хозяйские поручения.
        Однажды Янина осмелилась заговорить с рабом-привратником, которому поручили замазать жидкой глиной щели в изгороди, замыкающей с двух сторон внутренний двор. Янина помогла привратнику размешивать в узком глубоком корытце глиняный раствор, а заодно расспросила его про Настасью.
        Привратник поведал Янине о похищении Настасьи, о том, что ее поисками занимается сам эмир Бетсабула, который видит, как страдает его сын Исабек, лишившийся своей любимой наложницы.
        Янина знала, что в Сарае не редки случаи похищения невольниц, этим обычно занимались кочевники, наведывавшиеся в Сарай по своим делам. Похищенных рабынь увозили подальше в степь, где круглый год кочуют со своими стадами курени и аилы местных племен. Бывало, что кочевники похищали и свободных женщин, чаще всего простолюдинок.
        Отчаянию Янины не было предела. Она понимала, что даже в огромном Сарае пропавшую Настасью отыскать было бы гораздо легче, нежели в далеких кочевьях, разбросанных на беспредельных степных просторах. Янина была уверена, что Настасью похитили именно кочевые татары. В таком случае даже эмир Бетсабула был тут бессилен. Кочевники подчиняются своим бекам и походным эмирам, а дворцовые эмиры для них не указ.
        В неизбывной горести Янина зачастила в церковь, где истово молила Бога вызволить Настасью из постигшего ее несчастья. Янина сама боялась кочевых татар, поэтому по городу ходила с длинным шилом, спрятанным в рукаве платья в потайном кармашке.
        Как-то раз, возвращаясь из храма, Янина заметила на одном из многолюдных перекрестков мелькнувшее в толпе до боли знакомое лицо. Девушка сначала остолбенела.
        «Этого не может быть! - невольно пронеслось у нее в голове. - Откуда здесь взяться Прохору?»
        Однако безумная надежда уже запала ей в душу, пробудив в девичьей груди сильнейшее сердцебиение. Янина сорвалась с места, влетев в толпу, как челн на бурном перекате. На бегу налетая на чьи-то спины и плечи, Янина вытягивала шею и вертела головой по сторонам. Ей уступали дорогу или, наоборот, толкали с бранью, но Янина не замечала этого. Она была готова убить всякого, кто встанет у нее на пути, кто попытается задержать ее! Вот знакомый профиль вновь мелькнул впереди среди снующих взад-вперед людей в восточных одеждах.
        Теперь Янина проталкивалась через людскую толчею уже целенаправленно, не выпуская из поля зрения юношу в сером плаще. Как он похож на старшего брата Настасьи! Сделав последнее усилие, Янина наконец дотянулась до крепкого плеча идущего впереди юноши. Он быстро оглянулся.
        - Проша! - закричала Янина и бросилась на шею к тому, кого здесь явно не должно было быть, но кто тут все же оказался.
        - Янка! Родная моя! - радостно восклицал Прохор, утянув рыдающую девушку в ближайший переулок, где было тихо и безлюдно. - Вот так встреча!
        - Сам Господь послал мне тебя, Проша, - сквозь слезы молвила Янина, прижимаясь к широкой груди юноши. - Не зря я молилась все эти дни! Господь услышал мои молитвы!
        - Я уже девять месяцев живу в Сарае, все Настасью ищу, - сказал Прохор. - Случайно отыскал Милаву. Она кое-что поведала мне про сестру. Янка, а ты не встречалась с Настасьей?
        - Как же! Встречалась! - Янина схватила Прохора за края плаща, обратив к нему свое заплаканное лицо. - Дней десять тому назад мы виделись с ней последний раз…
        - Как она? Где она? - В голубых очах Прохора вспыхнул радостный огонь. - Я уже с ног сбился в ее поисках! Весь Сарай исходил из конца в конец много раз!
        Янина вновь разрыдалась.
        - Молви же! Не тяни! - Прохор слегка встряхнул девушку за плечи.
        Прерывающимся от слез голосом Янина рассказала Прохору о недавнем похищении Настасьи и о своих предположениях относительно того, что это, скорее всего, дело рук кочевых татар или кипчаков.
        - Куда могли нехристи увезти Настю, лишь Господь ведает, - сказала Янина. - Кочевий в степи много, а степи тянутся от Волги до Персидского моря на юге и до моря Греческого на западе. Это все равно что иголку в стоге сена искать.
        Прохор подавленно молчал, сраженный услышанным. Сколько раз за эти месяцы, прожитые в Сарае, он проходил мимо дома эмира Бетсабулы, сколько раз пробегал торопливым шагом мимо Никольской церкви, сколько раз обходил харчевни и постоялые дворы на тех улицах, на которых, оказывается, частенько появлялась его сестра. И ни разу ему не посчастливилось столкнуться с Настасьей!
        - Все в руках Божьих! - проговорил Прохор, тряхнув спутанными русыми вихрами. - Не дал мне Господь удачи вызволить из полона Настасью. Но и с пустыми руками домой я тоже не вернусь. Хотя бы двух подружек Настасьиных из татарской неволи вытащу.
        - Ты обо мне молвишь, что ли? - утирая слезы, спросила Янина.
        - О тебе и о Милаве, - уточнил Прохор. - Я уже договорился с одним нашим купцом, он довезет нас на своей ладье до Мурома. А из Мурома и до Серпухова недалече.
        - А как же Настасья? - жалобно простонала Янина.
        - У самого сердце кровью обливается, - проворчал Прохор. - Но делать нечего. Медлить мне здесь больше нельзя, ибо гроза на Русь надвигается. Мамай полчища собирает, а князья наши небось и не ведают о том. Хочу поскорее до Москвы добраться, упредить князя Дмитрия о замыслах Мамая.
        Милаву Прохор вызволил из дома купца Козамо простым, но хитрым способом. Прохор надоумил девушку притвориться больной, а поскольку Козамо боялся всякой заразы как огня, то он без колебаний отпустил Милаву в дом купца Джироламо, у которого имелся неплохой лекарь. Осмотрев Милаву, лекарь-фряг не нашел в ней никакого недуга. Назвав поведение Милавы «обычной женской хитростью», лекарь повелел Прохору отвести девушку обратно в дом Козамо.
        Прохор подчинился, но привел Милаву на пристань и спрятал на русском торговом судне, заранее договорившись обо всем с его владельцем. Он знал, что Козамо не станет проявлять беспокойство, полагая, что его русская невольница пребывает в доме Джироламо. Когда обман откроется, Прохор и Милава будут уже далеко.
        С Яниной было еще проще, поскольку она пользовалась полнейшей свободой и могла не отчитываться перед своим хозяином за каждый свой шаг. Прохор договорился с Яниной о встрече на пристани на другой день. На всякий случай Прохор описал Янине ладью муромского купца и место в гавани, где она стоит на якоре. Янина должна была прийти со всем необходимым, что может ей понадобиться в пути.
        - Учти, Янка, купец завтра завершает все свои дела в Сарае, - предупредил девушку Прохор. - Не придешь вовремя на пристань - ладья уйдет без тебя. Помни об этом!
        - Да уж не забуду! - промолвила Янина, вновь прижавшись к Прохору. - Знал бы ты, сколько я мук вытерпела среди этих нехристей! Я уже сейчас готова убраться отсюда поскорее хоть на ладье, хоть на плоту, хоть на бревне.
        Янина не стала скрывать от купца-булгарина своего намерения завтра же навсегда покинуть ненавистный ей Сарай. Она знала, что этот тихий добрый человек, переживший смерть двух своих жен, сильно любит ее. Янина понимала, что добряк Тураш живет тайной надеждой соединиться с нею узами брака. Это можно было прочесть по его глазам, утонувшим в густой сетке мелких морщин, это чувствовалось в каждом его слове, обращенном к Янине, в каждой подаренной ей улыбке. Тураш не хотел неволить Янину, тем более он не собирался торопить ее с окончательным решением. Ее нынешняя свобода действий была явным намеком Тураша Янине, неким прообразом той супружеской жизни, какая может ожидать ее, если она все же надумает стать его женой.
        Услышав из уст Янины то, что она покидает его навсегда, Тураш с нескрываемой грустью покачал своей наполовину седой головой в неизменной круглой шапочке с кисточкой и пожелал ей счастливого пути и удачи в жизни. Купец протянул Янине кожаный кошель с деньгами, чем растрогал девушку до слез.
        Янина отказалась взять так много денег у человека, который буквально спас ее от смерти и от которого она видела столько добра. Чтобы не огорчать Тураша, Янина взяла несколько серебряных монет и золотой браслет, который тот давно предлагал ей в качестве подарка.
        Утром Янина последний раз посидела за завтраком вместе с Турашем и тремя его малолетними дочерьми. Прощаясь с ними, она обливалась слезами, словно расставалась с близкими родственниками.
        Всю дорогу до гавани Янина боролась со слезами, которые градом катились из ее глаз. Печали ей добавляло осознание того, что она вот возвращается на Русь, а несчастная Настасья обречена мыкаться в неволе до конца своих дней.
        Однако Янина и не подозревала, что судьба приготовила ей еще одно нелегкое испытание, как бы проверяя на прочность ее душевную стойкость и телесную крепость.
        В гавани оживление начиналось с раннего утра: какие-то купеческие суда готовились к отплытию, какие-то, наоборот, только начали выгрузку товаров на пирс. Здесь весь день до вечера можно было видеть вереницы носильщиков, переносящих на согбенных спинах мешки, тюки и бочки. Здешний шум и гам отличались от гомона центрального базара, тут в людскую разноголосицу врезались громкие резкие крики чаек, стук складываемых на палубный настил весел, скрип поднимаемых рей, визг пил и топот ног, шагающих взад-вперед по дощатым настилам, переброшенным с пирса на борт причаливших кораблей.
        Янина ни разу не бывала в гавани, поэтому она поначалу слегка растерялась при виде целых гор тюков и бочек на берегу, суетящихся людей повсюду и множества корабельных мачт, заполонивших ахтубскую протоку от берега до берега.
        Восходящее низкое солнце слепило глаза Янине, которая, щурясь, шла по бревенчатому пирсу, высматривая на речной глади описанный Прохором зеленый силуэт муромской ладьи. Засмотревшись на реку, девушка столкнулась с каким-то богато одетым татарином, который беседовал с купцом-арабом, тряся у него перед носом какой-то исписанной мелом дощечкой.
        - Э, ты ослепла, что ли, безмозглая! - накинулся на Янину татарин, схватив ее за руку. - Не видишь, кто стоит у тебя на пути! Ты с какого судна? - Сердитый татарин оглядел Янину с головы до ног. - Чья ты служанка? Почему шатаешься здесь?
        Янина вдруг узнала мытаря Сангуя, который купил ее у родственников чеканщика-иудея полгода тому назад и едва не лишил жизни своими побоями. Сангуй же не сразу узнал в розовощекой ухоженной девице ту измученную рабыню, которую он принуждал торговать собой среди приезжих купцов. Только когда Янина пролепетала что-то в ответ, чернобородый горбоносый Сангуй опознал ее.
        - Ага! Это же моя рабыня! - торжествующе завопил Сангуй. - У меня даже имеется купчая на нее! Я потерял ее прошлой осенью, и вот Аллах вернул мне беглянку назад!
        - О, это большая удача, уважаемый! - заулыбался араб, похлопав Янину по округлым ягодицам. - Уступи мне эту невольницу. Я дам за нее хорошую цену.
        - Сколько дашь? - Узкие глаза Сангуя загорелись алчным блеском. - Гляди, сколь хороша эта славянка!
        Сангуй разорвал платье на Янине, обнажив ее грудь. Вокруг мигом собралась толпа любопытных, в основном это были купцы и их прислуга.
        Зазвучали голоса:
        - Какова цена? Я готов купить эту рабыню!
        - Надо зубы у нее посмотреть.
        - Лучше, конечно, всю ее осмотреть.
        - Дайте же мне взглянуть! Я тоже готов заплатить.
        Араб удовлетворенно кивал головой в белой чалме, глядя на то, как сильные руки мытаря раздирают на испуганной девушке платье и исподнюю рубашку, являя жадным мужским взорам ее прелестную наготу.
        - Ну, друг, говори свою цену! - обратился к арабу Сангуй.
        Но тот медлил с ответом, продолжая разглядывать славянку с длинной косой оценивающим взглядом.
        Янина была в растерянности не от своей наготы, но от того, что гнусный мытарь так быстро сорвал с нее одежды, что она не успела достать спрятанное в рукаве шило. Ей нужно было защищаться, а защищаться было нечем! Вокруг Янины сомкнулся круг из нескольких купцов и десятка любопытных. Растерянность Янины длилась недолго.
        Едва араб назвал свою цену, как тут же раздались громкие голоса других купцов, готовых заплатить больше.
        Сангуй начал яростно торговаться, выпустив руку девушки из своей руки.
        Янина воспользовалась этим без колебаний. Она схватила араба, который опять принялся ощупывать ее живот и бедра, за ворот полосатого халата и сильным рывком отшвырнула его в сторону. Выскользнув через образовавшуюся брешь в обступившей ее толпе, Янина забежала по сходням на арабское судно с высоко загнутым носом, пробежала по его палубе, перепрыгивая через скатки толстых канатов, вскочила на борт и молнией сиганула в мутную воду, сверкнув на солнце своей белокожей спиной и вытянутыми в струнку ногами.
        Гребцы на арабской ладье, сгрудившись у борта, увидели, как отчаянная девушка вынырнула между двумя стоящими на якорях фряжскими нефами и снова скрылась под водой.
        - Где она? Где? - орал Сангуй вне себя от гнева, бегая по арабскому кораблю и высматривая беглянку за бортом.
        - Господин, - прозвучал голос арабского кормчего, - рабыня поднырнула вон под тот фряжский корабль. Если она плывет к другому берегу Ахтубы, то отсюда ее не увидеть.
        - Ахмед, спускай лодку! - распорядился купец-араб. - Надо настичь мою невольницу. - Он выразительно посмотрел в глаза растерянному Сангую. - Ведь ты же уступаешь ее мне, друг. Не так ли?
        - Уступаю! - рявкнул Сангуй.

* * *
        Муромский купец Самохвал договорился с Прохором, что доставит его на Русь в обмен на одну тайну. Прохор, живя в доме купца Джироламо, прознал секретный способ изготовления рыбьего клея. На Руси тоже издавна использовали при изготовлении луков, стрел, лыж, а также в кораблестроении рыбий клей. Однако фряжский рыбий клей обладал гораздо большей склеивающей прочностью. Секрет такого клея фряги никому не открывали. Счастливый случай помог Прохору узнать тайну прочности этого фряжского клея, поскольку он знал фряжский язык и был востер на ухо.
        Прохор не стал скрывать от Самохвала истинную причину своего столь долгого пребывания в Сарае. Купец был восхищен столь смелым поступком юноши, которому лишь недавно исполнилось двадцать лет.
        - Мой сыночек на такое дело не отважился бы, - молвил Самохвал Прохору, когда тот привел к нему на судно Милаву, закутанную в плащ до самых глаз. - Не беспокойся, друже. Ни одна живая душа девицу твою не увидит, под палубой я спрячу ее!
        Через два дня Прохор сообщил Самохвалу, что отыскал еще одну подругу своей пропавшей сестры, что намерен и ее взять с собой на Русь. Самохвал лишь молча усмехнулся, покрутив свой длинный ус. По его загорелому с хитринкой лицу было видно, что из расположения к Прохору он готов принять на борт хоть десяток вызволенных из неволи русских девушек.
        В день отплытия Прохор несколько часов ожидал Янину в условленном месте, но Янина так и не появилась.
        Прохор добрался на лодке до муромской ладьи и взобрался на палубу.
        - Почто один? - спросил Самохвал, помогая юноше перебраться через высокий борт.
        - Не пришла Янка, - хмуро проговорил Прохор. - Чует мое сердце, с ней что-то случилось! Иначе она непременно появилась бы!
        - Ты сделал все что мог! - Самохвал встряхнул Прохора за плечо. - Значит, на то был Божий промысел. Пора в путь!
        По знаку Самохвала двое дюжих молодцев вытянули из воды якорь. Сидящие вдоль бортов гребцы дружно налегли на весла, выводя крутобокую ладью из тесноты гавани на широкий речной простор.
        Прохор бессильно опустился на стоящий на палубе бочонок и схватил себя за волосы от переполняющего его горького отчаяния. Ему хотелось плакать. Еще вчера он обнимал Янину, обещая ей вызволение из неволи, а сегодня он уже потерял ее! И что-либо изменить он теперь не в силах.
        Ладья обогнула песчаный мыс, где рассыхались на горячем южном солнце полуразвалившиеся остовы старых брошенных судов. По команде кормчего почти к самой верхушке мачты взмыл длинный рей с белым парусом. Гребцы со стуком складывали намокшие весла на палубе, весело гомоня. Путь домой всегда радостнее!
        Вскоре с левого борта показались два длинных узких островка, густо поросшие тростником.
        С кормы прозвучал громкий голос Самохвала, зовущий Прохора.
        - Гляди-ка туда! - сказал купец, указывая подошедшему Прохору на второй из проплывающих мимо островов.
        Прохор подскочил к борту и увидел на островке нагую девушку, которая махала руками, явно привлекая к себе внимание людей, плывущих на зеленой муромской ладье. Девушка бежала по песчаному берегу, стараясь не отставать от идущего полным ходом корабля.
        - Это же Янка! - радостно воскликнул Прохор и принялся размахивать в ответ руками. - Надо подобрать ее! Скорее!
        Самохвал отдал распоряжение.
        Парус соскользнул с мачты. Повинуясь движению тяжелого рулевого весла, ладья, замедлив ход, приблизилась к песчаной отмели, тянувшейся вдоль обоих островов.
        Девушка вбежала в воду и поплыла к кораблю, борясь с сильным течением. С борта ладьи ей бросили канат. Расстояние было невелико, поэтому отважная пловчиха очень быстро добралась до судна.
        Едва Янина ступила на палубу с высоко вздымающейся грудью от затраченных усилий и насквозь промокшей косой, как Прохор с торжествующим возгласом стиснул ее в объятиях. Затем он скинул с себя плащ и укрыл им наготу Янины.
        - Что случилось, голубушка? - молвил Прохор вне себя от бурной радости. - Я долго ждал тебя на пристани, а ты так и не появилась. Я уже мысленно простился с тобой навсегда! И вдруг ты как с небес свалилась!
        - Потом расскажу, Проша, - устало промолвила Янина. - Наткнулась я случайно на одного злыдня узкоглазого, пришлось от него в реке спасаться. Слава богу, плаваю я хорошо.
        - Не то что я, - вставила Милава, выскочившая на палубу, услышав радостный шум наверху. - Здравствуй, Янка! Какая ты красивая без одежды!
        Стоявшие вокруг гребцы и купеческие слуги дружно засмеялись.
        - Эй, за работу! - прозвучал строгий голос Самохвала. - Поднять парус! Живо!
        Милава потянула Янину за собой к квадратному люку в палубе, желая показать той уютную каморку, устроенную во чреве корабля специально для них двоих.
        Заметив на руке у подруги блестящий золотой браслет, Милава выразила изумление:
        - Откуда это у тебя?
        - Русалка подарила, покуда я в тростниках на острове таилась, - отшутилась Янина.
        - Сама ты как русалка! - улыбнулась Милава и, переполняемая счастьем от этой встречи с Яниной, запечатлела у нее на щеке горячий поцелуй.
        Часть вторая
        Глава первая
        Князь Дмитрий Иванович
        От Мурома до Коломны Прохор и две его спутницы добирались на ладье смоленского купца, возвращавшегося речным путем из Дербента домой.
        Коломна с той поры, как Прохор прошлым летом ушел отсюда на фряжской ладье, почти не изменилась. Лишь кое-где среди потемневших от времени бревенчатых боярских теремов выделялись светлыми пятнами недавно возведенные боярские хоромы, пахнущие свежесрубленной сосной и березой. Да в детинце на холме горделиво возвышался строящийся белокаменный собор, уже выстроенный по самые закомары и полуарочные перекрытия верхнего свода.
        У коломчан только и разговоров было, что об этом храме, заложенном самим Великим московским князем в прошлом году. Храм возводили псковские и московские зодчие, но, видать, где-то не доглядели, и на днях просел и обрушился огромный центральный купол. Разбираться в случившемся приехал из Москвы Дмитрий Иванович со своими ближними боярами.
        Узнав еще на пристани, что Великий князь находится в Коломне, Прохор без промедления направился в бревенчатую цитадель на холме. Обоих своих спутниц Прохору пришлось взять с собой, так как те ни в какую не желали с ним расставаться.
        Княжеские гридни в малиновых шапках и поясах не допустили необычную троицу в княжеский терем, но пообещали немедленно доложить о них Великому князю. Прохор попросил дружинников передать московскому государю, мол, к нему прибыл гонец из Орды с важнейшими сведениями!
        Янина и Милава только присели отдохнуть на нагретых солнцем деревянных ступенях, как из терема уже выбежал один из гридней и замахал рукой Прохору, зовя его внутрь княжеских покоев.
        Поспешая за Прохором, Милава взволнованно молвила Янине, уцепившись за ее руку:
        - Неужто самого Дмитрия Ивановича сейчас увидим! Ой, Янка, я же не причесана, да и одета-то кое-как!
        - Чай, не на смотрины идем! - с усмешкой ответила Янина. - Ты и так хороша без румян и белил. А вот я точно - чучело чучелом!
        Челядинец в белой рубахе привел Прохора и его спутниц в трапезную. Было время обеда. Князь сидел во главе длинного стола, застеленного белой скатертью и уставленного яствами. За этим же столом восседали трое княжеских приближенных, бородатых и суровых на вид. Рядом со своими боярами Великий князь выглядел сущим юнцом.
        Прохор, Янина и Милава, переступив порог трапезной, отвесили князю низкий поклон.
        - Присоединяйтесь к нашему пиршеству, гости дорогие, - с улыбкой промолвил Дмитрий Иванович, подкрепляя свои слова радушным жестом. - Садитесь же, не стесняйтесь! Посидим рядком да поговорим ладком.
        Прохор сел за стол поближе к князю. Янина и Милава сели рядом с ним, оказавшись напротив седоусого длиннобородого боярина с широким лицом и красным носом.
        - Еге! - Боярин расплылся в улыбке, взглянув на девушек. - Ну, и как мне теперь пищу вкушать, а? Я же, на этих красавиц глядючи, ложку мимо рта пронесу!
        - А ты, друже, натолкай в рот всего поболе, гляди на девиц и жуй, - шутливо обронил другой боярин, русоголовый, но с рыжей бородой. - Да не шибко челюстями-то двигай, а то от твоего скрипа за ушами мне почему-то чихать хочется!
        Челядинцы расторопно поставили перед случайными гостями князя чистые тарелки и кружки, раздали им деревянные ложки.
        Один из челядинцев, видя, что девушки смущены вниманием к ним имовитых мужей, сам наложил им в тарелки всего понемногу: гречневой каши с изюмом, рыбных расстегаев, несколько полосок тонко порезанной ветчины, квашеной капусты и моченых яблок.
        Проголодавшийся Прохор без стеснения принялся за вареные заячьи потрошка. Уплетая за обе щеки горячее мясо, он нет-нет да и поглядывал на хозяина застолья. Прохор впервые видел властелина княжества Московского.
        Перед ним сидел очень молодой, статный и широкоплечий витязь с короткой темно-русой бородкой, густыми усами и пышной, слегка вьющейся шевелюрой, в которой явственно выделялись длинные темные пряди на фоне более светлых. У князя был крупный прямой нос и черные густые брови с суровой складкой между ними. В его больших серо-голубых очах сквозили то озорство, когда князь перекидывался шутливыми репликами со своими боярами, то приветливое радушие при взгляде на Прохора и его спутниц, то некое скрытое нетерпение, когда князь торопил слуг поскорее уносить объедки и нести на стол другие блюда.
        Этот знаменитый на Руси человек, внук Ивана Калиты, был одет в обычную льняную одежду, не имел на себе ни золотых ожерелий, ни перстней и держался за столом без малейшего зазнайства и гордыни. Если бы Дмитрий Иванович до сего знакомства случайно повстречался Прохору где-нибудь на улице Коломны, он ни за что не признал бы в нем князя!
        Когда Прохор утолил свой первый голод, князь обратился к нему:
        - Ты, стало быть, из Орды недавно сбежал? И почто сразу ко мне? По какому делу?
        Прохор рассказал князю о своей жизни в доме купца Джироламо, о поисках сестры и о том, как он своими глазами видел фряжских наемников, которых купцы-фряги перевозили на своих судах от донской переволоки по Волге-реке к ставке Мамая.
        - Я слышал разговоры Джироламо с другими купцами, так как неплохо разумею по-фряжски, - молвил Прохор. - Так вот Мамай не скрывает от фрягов, что этим летом поведет свои полчища на Русь. Мамай большой поход затевает, княже, не токмо конницу, но и пешцев во множестве под свои знамена собирает. Купцы фряжские много раз ходили на своих кораблях к донской переволоке, не одних токмо фряжских наемников доставляли волжским путем в стан Мамая. Немало пешцев пришло к Мамаю от касогов, ясов, зихов, армян, черных хазар, саксин и половцев.
        - Численность пешей Мамаевой рати знаешь? - спросил князь, глядя Прохору в глаза.
        - Этого не ведаю, княже, - честно признался Прохор.
        - Не первый гонец из Орды к нам с такими вестями приходит, - промолвил рыжебородый боярин. - Два месяца тому назад тоже беглец из Орды на Москве объявился, о той же беде нас предостерегал.
        - Как звали того беглеца? - раскрасневшись от собственной смелости, спросила Янина.
        Рыжебородый боярин пожал плечами.
        - Ропшей его звали, - сказал князь.
        - Так это же наш гонец, княже! - радостно воскликнула Янина. - Стало быть, добрался Ропша до Москвы! Обещал добраться - и выполнил обещанное.
        - Ну-ка, красавица, поясни нам толком, - обратился князь к Янине.
        Янина, волнуясь и запинаясь, принялась рассказывать князю и боярам историю своего пленения, а также о нелегком житье-бытье Прохоровой сестры Настасьи в Сарае.
        - Когда Настасья угодила в наложницы к ордынскому хану, тогда-то она и смогла подслушать разговор ханских эмиров с Мухаммедом-Булаком, - молвила Янина. - Из разговора этого Настасья узнала, что Мамай собирается сокрушить Московское княжество и подговаривает на эту войну с Москвой литовского князя и князя рязанского. Мы с Настасьей, когда довелось нам встретиться в Сарае, ломали голову над тем, как весть эту на Русь переправить. Наконец, мы нашли Ропшу-удальца и помогли ему бежать из неволи.
        - Верно молвишь, красавица, - улыбнулся князь. - Ропша в точности говорил мне то же самое. И о вас с Настасьей не забыл упомянуть.
        - Где же он, княже? - вспыхнула Янина, прижав руки к груди. - Увидеть мне его надо!
        - Обязательно увидишь, лада моя, - сказал Дмитрий Иванович, - но не нынче. Я ведь Ропшу в дружину свою определил, ибо мне такие удальцы шибко нужны. Часть моей дружины в дальней степи дозор несет, чтобы татары незванно к нам в гости не пожаловали. В том отряде и пребывает твой Ропша, красавица.
        - Князь, возьми и меня в свою дружину, - промолвил Прохор. - На коне я ездить умею, силой меня бог не обидел. Владеть мечом и копьем я быстро научусь! За Настасью хочу с татарами поквитаться.
        - Неужто думаешь, младень, что дойдет у нас до сечи с Мамаем? - хитро прищурился Дмитрий Иванович. - Неужто веришь, что одолеет наша рать Мамаевы полчища?
        - На Воже ведь полки наши разбили татар, княже, - без заминки ответил Прохор. - Стало быть, и Мамая одолеем!
        Дмитрий Иванович засмеялся, сверкнув крепкими белыми зубами.
        - Верно молвишь, младень, - сказал он. - И мыслишь верно! Ладно, беру тебя в свою дружину. Коль ты - мститель за сестру, то с поля битвы не побежишь.
        Прохор выскочил из-за стола и низко поклонился князю.
        - А вы, красавицы, отчего в дружину не проситесь? - подмигнул Янине и Милаве седоусый боярин с красным носом. - Давайте, проситесь! Момент удачный, князь сегодня добрый, всех желающих в дружинники зачисляет.
        Шутка была оценена всеми сидящими за столом. Это подтвердил громкий мужской хохот, зазвучавший под сводами трапезной. Смеялись не только бояре, но и Прохор с Великим князем.
        Янина и Милава, переглянувшись, тоже не смогли удержаться от смеха, стыдливо прикрыв уста ладонями.
        Перед зачислением в дружину Прохор с позволения Великого князя наведался в Хмелевку, чтобы повидаться с родными после долгой разлуки. За проявленные смекалку и смелость Прохору князем были пожалованы новые сапоги, плащ-корзно и горсть серебряных монет. С княжескими подарками вернулись домой и обе спутницы Прохора: каждой княжеский огнищанин отмерил дорогого сукна на платья, подобрал красивые чиры по ноге, вручил бусы из янтаря.
        Глава вторая
        Послы Мамая
        Стоял конец июня.
        Прохор погостил дома всего три дня. Но и этого времени хватило на то, чтобы молва о нем, вызволившем из татарской неволи двух своих односельчанок, облетела не только заново отстроившуюся Хмелевку, но и соседние с нею деревни.
        Дмитрий Иванович уже собирался было вернуться в Москву, как пришло известие от его дозорных из приокских степей. Воевода Василий Тупик, возглавлявший сторожевой отряд, известил Великого князя о послах Мамая, направляющихся мимо Рязани к Москве.
        Едва Прохор вернулся в Коломну, как получил от князя поручение быть толмачом на переговорах с татарами. Княжеские толмачи оставались в Москве, посылать за ними не стали, дабы не задерживать понапрасну посланцев Мамая. Для такого случая Прохора подстригли и принарядили в роскошные одежды, дабы его с первого взгляда можно было за боярина принять.
        Татарские послы очень удивились тому, что Дмитрий Иванович решил принять их не в своем стольном граде, а здесь, в Коломне, приграничном городке.
        Эта встреча произошла в древнем княжеском тереме, стоящем на самом высоком месте в Коломне. В полутемной гриднице, где в углах у потолочных балок висела паутина, а под ногами скрипели широкие половицы, Дмитрий Иванович и его ближние бояре расселись на обычных грубых скамьях, облаченные в повседневные свитки и кафтаны. Рядом с ними разодетый в парчу и аксамит Прохор и то выглядел наряднее.
        Татарских послов было четверо. Они вошли в гридницу, нагибаясь в низких дверях и громко топая сапогами. На послах были роскошные шелковые халаты, узорные пояса и ярко расшитые тюбетейки.
        Пятым среди татар был человек для особых поручений, хорошо знающий русский язык. Он-то и представил Великому князю всех послов поименно.
        Самым главным был мурза Тулубей, невысокий, но осанистый, с широким подбородком и толстыми щеками, с глазками-щелочками. Усы и бородка, будто тонким темным налетом, покрывали нижнюю часть его лица. Его толстые короткие пальцы на обеих руках были унизаны золотыми перстнями. На шее висела золотая цепь с изумрудами.
        Спутников его звали Маджи, Ахиджук и Хаджи-бей. Все трое были заметно моложе Тулубея. Но по знатности, по-видимому, нисколько тому не уступали.
        Затем настал черед Прохора заговорить с послами по-татарски, представляя им Великого князя и троих его думных бояр. Эти трое вельмож известны были и в Орде. Из них боярин Тимофей Вельяминов был московским тысяцким. Боярин Иван Квашня имел полномочия Верховного судьи в Москве. Боярин Федор Свибл отвечал за надежное состояние каменных стен Московского кремля.
        - Эмир Мамай, блюститель трона в Сарае, хочет напомнить князю московскому, что ярлыком тот владеет уже много лет, но дань в Орду не шлет, - заговорил старший посол, исподлобья поглядывая на Дмитрия Ивановича. - Дальше так продолжаться не может. Либо московский князь возобновляет выплату дани, либо Мамай объявляет ему войну!
        Дмитрий Иванович в ответ на это смиренным голосом заявил, что он-то готов выплачивать дань, но не знает кому.
        - Того хана, что вручил мне ярлык, давно нет в живых, - молвил Великий князь. - Ему на смену пришел другой хан, но и тот года не просидел на троне - убит был. Пока мы у себя дань собираем, в Орде одна замятня сменяет другую, один хан убивает другого. Мало того, купцов наших в Орде грабят, а жаловаться некому. Ханам ордынским не до того вот уже сколько лет, они друг друга режут.
        - Мы полагали, Мамай наведет в Орде порядок… - вставил боярин Тимофей Вельяминов.
        Мурза Тулубей резко перебил его:
        - Мамай уже навел порядок! Вся Золотая Орда отныне в его власти!
        - Вот и славно! - улыбнулся Дмитрий Иванович. - Как соберем урожай, велю отправить в Сарай дань со всех русских городов, как было заведено при отце моем и дяде.
        - Нет, князь! - надменно повысил голос Тулубей. - Этих подачек нам не нужно. Мамай повелевает тебе отныне платить дань в том размере, в каком платил хану Узбеку твой дед Иван Калита.
        - Чтобы собрать такую большую дань, посол, потребуется вдвое больше времени, - развел руками Дмитрий Иванович. - Многие князья просто откажутся платить дань по старине, ведь предки наши дали большой откуп в Орду серебром и мехами, добиваясь снижения подушной подати. Ханом Бердибеком был установлен нынешний размер дани. Мы согласны платить дань в Орду только по новому укладу.
        - Нет! - сердито рявкнул Тулубей. - Мамай говорит тебе, князь: или ты платишь дань по старине, или - война.
        - Зачем воевать, ежели можно договориться, - вкрадчиво промолвил боярин Федор Свибл, потирая свой красный нос. - На войне Мамай много не выгадает, с разоренной Руси и взять-то будет нечего!
        - Вот именно! - поддакнул рыжебородый Иван Квашня.
        Однако послы татарские упрямо стояли на своем: если московский князь хочет избавить свою землю от разорения, он должен увеличить размер выплачиваемой дани вдвое.
        - Передай Мамаю, посол, что на такие условия я не могу согласиться, - с притворно-печальным вздохом сказал Дмитрий Иванович, - но и воевать с Ордой не хочу. Пусть лучше Мамай примет верное решение - согласится на прежний размер дани. У нас говорят: если гуся ощипать, новые перья на нем уже не вырастут.
        - Что ж, князь, мы уезжаем обратно в Орду, - с коварной полуусмешкой проговорил мурза Тулубей, - а ты готовься к войне.
        Едва за ушедшими послами затворилась дверь гридницы, как прозвучал насмешливый голос Тимофея Вельяминова:
        - Мы-то давно к войне готовы! В Орде только-только чесаться начали, а нам уже обо всем сообщили! - Тысяцкий хлебнул душистого хлебного квасу из ковша и, утирая смоляные усы, задорно подмигнул Прохору, стоявшему за спиной у князя.
        Глава третья
        Сбор полков
        Прохор много слышал о Москве, о пожарах, которые не единожды уничтожали город дотла, о княжеской усыпальнице, где покоится прах всех потомков Александра Невского через его младшего сына Даниила, о знаменитых колоколах на звонницах московских храмов, звонче которых нет по всей Владимиро-Суздальской земле. Увидев же Москву воочию, Прохор изумился обширности ее посадов, раскинувшихся за речкой Неглинкой и к востоку от Боровицкого холма. Но более всего Прохора поразил грозный вид белокаменных московских стен и высота крепостных башен.
        По сравнению с ордынским Сараем Москва, конечно, совсем невелика, зато укреплена гораздо лучше. Стены московские сложены из камня-известняка, а не из глиняных кирпичей. С одной стороны идет глубокий ров, с юго-запада Московский кремль обтекает Москва-река, с севера пролегает русло Неглинки. Три башни уходят под самые небеса, возведенные на крутых склонах Боровицкого холма. Попробуй, подступись!
        За Москвой-рекой среди светлых сосновых боров, на полянах и просеках, пестрели тесными рядами воинские шатры; оттуда тянулся над рекой рассеиваемый ветром сизый дым костров.
        Прохор придержал коня у въезда в широкий проем Фроловских ворот, пропуская тяжелые возы княжеского обоза. Рядом с ним остановил свою длинногривую белую кобылу боярин Тимофей Вельяминов. Прохор спросил у него, что за войско стоит в лесу за рекой?
        - Наше войско, парень! - весело ответил тысяцкий. - С этим войском на Мамая пойдем!
        - Когда же Дмитрий Иванович начал полки собирать? - вновь спросил Прохор, только теперь сообразив, почему Великий князь не допустил послов Мамая к Москве. Не хотел выказать врагу свою готовность к войне!
        - Еще в мае, когда Ропша в Москве объявился, - сказал тысяцкий и потрепал по гриве Прохорова жеребца. - Князь наш говорит медленно, а мыслит быстро.
        Прохора присмотрел и взял в свою конную сотню воевода Семен Мелик, которому Великий князь поручал вести дальнюю разведку во время военных действий. В отряде у Мелика были собраны отчаянные храбрецы, для которых война была ремеслом и смыслом жизни.

* * *
        - Гляжу я на тебя, Нелюб, и диву даюсь! - молвил гридень Савва, долговязый и белобрысый. - Всего-то год миновал, как ты в княжеской дружине оказался, а ты уже и в пешей сотне отличиться успел, перешел в конный отряд и здесь живо в десятские вышел. Как это у тебя получается?
        Нелюб чистил золой свой островерхий шлем и лишь молча усмехнулся Савве в ответ. Тот уже не в первый раз затевает с ним подобный разговор.
        - Я вот уже четвертый год в княжеских гриднях хожу, в сечах участвовал и ранен был, а по-прежнему простой воин, - продолжил Савва, присев на скамью рядом с Нелюбом. - Ладно бы с оружием я плохо управлялся, так нет же - в этом меня упрекнуть нельзя. И трусом я никогда не был. И латы свои каждый день чищу не хуже некоторых. Но кое-кто уже в начальниках ходит, а я в строю опять последний. Разве это справедливо?
        Нелюб вновь промолчал, хотя Савва явно обращался к нему.
        К Савве подсел гридень Вьюн, смуглый и кудрявый, известный в дружине насмешник и похабник.
        - А меня другое возмущает, друже, - Вьюн слегка подтолкнул Савву локтем. - Ты же знаешь Домашу с Гончарной улицы? Красавица - глаз не отвести! К ней какие токмо молодцы клинья не подбивали: и богатые, и видные… Домаша многих привечала, но замуж ни за кого не шла. А тут появился Нелюб и окрутил Домашу за какие-то полгода! Домаша теперь токмо о Нелюбе и вздыхает! А раньше, бывало, позвенишь серебром и берешь Домашу, нагую и покорную…
        - Двигай отсель, Вороненок! - рявкнул Нелюб на Вьюна, у которого было такое птичье прозвище за черный как смоль цвет его волос. - Двигай, покуда зубы целы!
        - Ну вот, как с ним разговаривать? - с притворной обидой в голосе проговорил Вьюн, обращаясь ко всем, кто находился сейчас в оружейной комнате. - Я правду говорю, а Нелюбу правда почему-то неприятна. Может, в нем говорит его злодейская натура, а? Ведь черного кобеля не отмоешь добела.
        - Уймись, Вьюн! - сердито промолвил сотник Пахом. - Не лезь к человеку в душу!
        - Эх, Пахом! - Вьюн повернулся к сотнику. - Ведомо ли тебе, что Нелюб увел у меня Домашу, можно сказать, из-под самого носа! Я же в любви ей признавался! На руках ее был готов носить! А она ушла от меня к бывшему разбойнику. Вот обида меня и гложет!
        - И меня тоже обида донимает, - вставил Савва. - Нелюб у нас недавно, в сечах с нами не бывал, труды ратные с нами не делил. Однако ж бывший злодей ныне в десятских ходит и нами, честными людьми, верховодит! Как же так получается?
        Нелюб убрал вычищенный шлем на полку и вышел из оружейной, хлопнув дверью.
        - Глядите-ка, какой гордый! - скривился Савва, переглянувшись со Вьюном.
        - Недоумки вы оба! - промолвил Пахом, осматривая свой овальный красный щит. - Нелюба его злодейским прошлым попрекаете, а сами любому человеку в душу наплевать готовы! Всем ведомо, Вьюн, что ты за каждой юбкой приударить горазд. Домаша это сразу в тебе распознала, потому и отвергла тебя. А Нелюб не такой, потому-то он и мил ей.
        - Ну, давай, защищай потаскуху! - процедил сквозь зубы Вьюн.
        - А твоей обиде, Савка, цена и вовсе - медяк ломаный, - невозмутимо продолжил Пахом, не прерывая своего занятия. - Ты же на хмельное питье падок. Вся дружина это знает. Как праздник, так тебя от чана с пивом не оттащить! Где хмельной мед наливают, там и ты непременно отираешься! Какой из тебя десятник? А Нелюба за прошедший год никто ни разу пьяным не видел. Вот тебе и ответ на твой вопрос.
        Уже шестой месяц пошел, как Нелюб переселился с княжеского подворья в небольшой домик Домаши, что на Нижнем Граде. В тамошнем ремесленном околотке на Нелюба поначалу смотрели косо, знали люди об его темном прошлом. Но со временем отношение соседей к Нелюбу изменилось к лучшему. Все видели, что Нелюб исправно несет службу в княжеской дружине, не сквернослов и не драчун, в помощи никому не отказывает. Потому-то, когда зимой Нелюб задумал сложить из бревен сруб для нового дома, вся улица ему в этом помогала.
        Теперь у красавицы Домаши было два дома. Один старый и покосившийся, где она прожила больше десяти лет, и рядом большой домина из свежесрубленных сосновых бревен, еще не обжитый, но уже укрытый кровлей из дранки, с высоким новеньким крыльцом из липовых досок.
        Домаша с племянницей Ядраной почти весь день трудились, обмазывая глиной недавно сложенную печь в новом доме. Здесь и застал их Нелюб, придя со службы.
        Увидев Нелюба, Домаша спрятала за спину руки, по локоть вымазанные желтой глиной, и подставила ему уста для поцелуя.
        Нелюб поцеловал жену, приобняв ее за плечи.
        - Живо вы тут управились! - сказал он, оглядев печь со всех сторон. - Поди и не присели ни разу. Устала, милая?
        Нелюб подошел к Ядране и мягко прижал ее к себе.
        - Конечно, притомилась, - ответила та, зная, кто ей действительно посочувствует. - Воду принеси, глину замеси, грязь убери… На ногах еле стою, дядя Нелюб. Матушка загоняла меня совсем! - Рано лишившись родной матери, Ядрана привыкла называть тетку матушкой.
        - Ой, бедняжка! - насмешливо проговорила Домаша, наклонившись над деревянной кадушкой и смывая засохшую глину с рук. - Ничего, милая, тебе полезно лишний часок потрудиться! Уродилась ты высокая да ядреная. В четырнадцать лет уже с меня ростом. Недаром Ядраной тебя нарекли.
        Ядрана по-старославянски значит «крепкая».
        - Я на речку хочу, - капризно промолвила девушка.
        - Ступай, - милостиво кивнула ей Домаша.
        Засветившись от радости, Ядрана быстро помыла руки, сбросила с себя грязный платок и передник и убежала.
        Нелюб сел на скамью у бревенчатой стены, в пазах которой торчал мох.
        Домаша села рядом, прильнув к мужу.
        - Отчего такой невеселый? - участливо спросила она, ласково погладив супруга по щеке. - Что-то случилось?
        - Случилось, - негромко ответил Нелюб. - Завтра в поход выступаем всей дружиной и пеший полк с собой берем. По слухам, Мамай и литовский князь Ягайло этим летом на Москву идти вознамерились. Мамай с юга подойти должен, а Ягайло - с севера. Против Мамая князь Дмитрий Иванович собирает рать под Коломной. Рать из Полоцка и Пскова уже выдвинулась на Ржеву, дабы упредить возможный удар литовцев с той стороны. Владимир Андреевич с той же целью завтра поведет свое войско к Верее.
        Домаша теснее прижалась к мужу, словно не желая его отпускать.
        - Береги себя в сече, - тихо промолвила она. - Помни, ты теперь не один.

* * *
        Нерасторопен и трусоват был боярин Огневит Степанович. Получив приказ от серпуховского князя собрать и вооружить всех мужиков в данных ему на «кормление» деревнях, боярин Огневит потратил на сборы четыре дня. Придя, наконец, в Серпухов с полусотней смердов и своих челядинцев, Огневит узнал, что княжеский полк вот уже два дня как ушел по дороге на Верею.
        - Что же, мне теперь вдогонку за князем идти? - расстроился Огневит Степанович.
        - Ни к чему это, - сказал боярину огнищанин Годыба. - Веди своих ратников в Коломну. Там назначен общий сбор полков. Дружина и пеший полк Владимира Андреевича туда же подойдут, ежели литовцев под Вереей не встретят.
        Огневит Степанович хотел было задержаться в Серпухове на денек-другой, но Годыба не позволил ему этого.
        - Некогда рассиживаться, боярин, - сурово произнес огнищанин. - Большая беда на Русь надвигается! Всем миром нужно выступить на Мамая!
        Среди ратников Огневита находилась Янина, которая решила проводить до Коломны своего семнадцатилетнего брата Свиряту, выступившего на войну в числе прочих хмелевских смердов.
        На самом деле Янина надеялась разыскать в Коломне Ропшу, о котором она не переставала думать с момента их расставания в Сарае.
        Русская рать разбила стан под Коломной на Девичьем Поле. Конные и пешие полки шли сюда из дальних и ближних городов, каждый день подходили все новые отряды, пыля обозами на дорогах и сверкая на солнце частоколом копий. Тут можно было видеть знамена из Звенигорода, Дмитрова, Можайска, Суздаля, Костромы, Мурома, Углича, Белоозера, Ярославля, Мологи…
        У Янины глаза разбежались при виде такого великого воинства! Куда ни глянь, всюду длинными рядами тянутся шатры, многие тысячи шатров. Огромные табуны лошадей пасутся на окрестных лугах, за рекой Коломенкой.
        Янина вздумала было пройтись по военному лагерю, поискать Ропшу, но очень скоро убедилась, что дело это безнадежное. Тысячи и тысячи ратников, молодых и седоусых, мелькали перед взором Янины, занятые кто чисткой оружия, кто приготовлением какого-то варева в котле над костром, кто починкой одежды, кто веселым разговором, благо поговорить здесь было с кем!
        Маленький отряд боярина Огневита влился в коломенский полк, над которым начальствовал Микула Вельяминов, двоюродный брат Великого князя.
        Боярин Огневит, выказывая свое расположение к Янине, выделил ей место для ночлега в своем шатре. Янина понимала, что в обычной воинской палатке, где разместили ее брата, места для нее не найдется. Поэтому она без колебаний воспользовалась походным гостеприимством Огневита, приняв его благородный поступок за чистую монету и не подозревая об его тайных умыслах.
        Огневит в победу над Мамаем не верил, но держал свое мнение при себе, видя, каким воодушевлением объяты воеводы и простые ратники, сошедшиеся на обширном Девичьем Поле по зову Великого московского князя.
        Глава четвертая
        Боярин Василий Тупик
        Передовые русские дозоры стояли глубоко в степи близ верховьев Дона. Весь дозорный отряд состоял из семидесяти всадников, каждый из которых имел запасного коня для большей быстроты передвижения. Во главе этого отряда стоял боярин Василий Тупик.
        Отряд нес дозор, разбившись на мелкие группы по три-четыре всадника и ведя наблюдение за всеми путями возможного подхода ордынских полчищ к русскому порубежью со стороны Оки.
        Июль был на исходе. Дни стояли жаркие и безветренные.
        Верным признаком того, что в Орде явно готовят поход на Русь, было полное отсутствие купеческих караванов на донском шляхе. Обычно в эту пору года со стороны Волги и Хазарского моря караваны идут на Русь один за другим, а ныне будто вымерло все вокруг. От русских пределов тоже в это лето никто из купцов не спешит сухим путем на юг. В воздухе явственно пахло войной, поэтому торговля замерла.
        Но один караван все же отправился с Руси на юг знакомым донским шляхом. Это было посольство московского князя с дарами к Мамаю. Во главе посольства стоял боярин Захарий Тютчев.
        Пересекая реку Тихую Сосну, московские послы встретились с главой русского дозорного отряда Василием Тупиком. Здесь, в тенистом лесном урочище, конники Тупика разбили свой походный стан.
        - Князь Дмитрий Иванович отправил меня в ставку Мамая, дабы пыль пустить в очи эмирам Мамаевым и ему самому, - молвил Тупику Захарий Тютчев. - Велено мне низко кланяться Мамаю, говорить ему угодливые речи, дарами его тешить, мир у него выпрашивать. Пущай Мамай и советники его тешат себя мыслями, что князь московский робеет перед ними. Главная же цель моя - время потянуть сколь получится да высмотреть, велико ли воинство Мамаево.
        Беседа Захария Тютчева с боярином Тупиком происходила в шатре, где кроме них находился еще Ропша, являвшийся боярским стремянным. Тупик дорожил Ропшей, так как тот хорошо знал все татарские диалекты, на которых разговаривают в Золотой Орде. Лучше Ропши никто в отряде Тупика по-татарски изъясняться не мог.
        - Велел мне Дмитрий Иванович передать поручение и тебе, боярин, - продолжил Захарий Тютчев, обращаясь к Тупику. - Молодцам твоим надлежит сблизиться с головным татарским туменом и захватить пленника познатнее. Князьям нашим нужно знать наверняка, каким путем намерен двигаться Мамай к Оке и где он собирается соединиться с войском Ягайлы. Сам понимаешь, боярин, от этого зависит очень многое.
        - Сделаю, Захарий, - кивнул лобастой головой Тупик. - Где стоит головной татарский тумен, нам уже ведомо.
        - На рожон не лезь, боярин, - сказал Захарий. - Ты отныне - глаза и уши всей русской рати.
        - Много ли полков собрали? - оживился Тупик. - Где они стоят?
        - Основная наша рать стоит под Коломной, там ныне около сорока тыщ ратников собралось, - ответил Захарий, попивая из чаши яблочную сыту. - Также полки стоят под Москвой. Близ Вереи расположилось войско Владимира Андреевича. На соединение с ним идут братья Ольгердовичи из Пскова и Переяславля-Залесского. Еще должны подойти полки из Брянска, Стародуба, Оболенска и Городца Мещерского… Великую силищу собирает Дмитрий Иванович!
        - Стало быть, скоро схлестнутся русские полки с татарскими лоб в лоб! - радостно воскликнул Василий Тупик. - Жаль, отец мой не дожил до сей благословенной поры!
        Захарий Тютчев и его люди недолго пробыли в укромном становище боярина Тупика, спеша в путь.
        Василий Тупик отрядил на вылазку за татарским пленником своих самых опытных воинов. Тремя группами, по десять всадников в каждой, эти дозорные ушли в степную даль, едва пошел на убыль полуденный зной.
        Вечером, придя из дозора, Ропша долго не мог уснуть, то и дело вставал с постели, пил воду из походной фляги, рылся в своей переметной суме. Наконец, эта возня рассердила Василия Тупика.
        - Ну, чего тебе не спится! - раздался его сонный голос в темноте шатра. - Не устал ты, что ли? Утром ведь подниму тебя чуть свет!
        - В голове у меня не укладывается, боярин, - с неким внутренним волнением произнес Ропша. - Дмитрий Иванович вознамерился остановить орду татарскую в открытом поле. Неужто он в силах на равных тягаться с Мамаем?
        - Ты же слышал, что Захарий Тютчев говорил о множестве полков русских, - промолвил Василий Тупик, подавляя зевок. - Коль князья наши все стоят заодно, то рать их единую ни один ворог не одолеет! Ложись спать.
        Ропша улегся на свою лежанку из сухой травы, закинув руки за голову. Сон по-прежнему не шел к нему, поэтому он вновь спросил:
        - А ежели Ягайло раньше Мамая к Оке выйдет, что тогда?
        Василий Тупик не ответил ему, его сморил крепкий сон.
        Боярину Василию Тупику было двадцать восемь лет. Он был на год моложе Великого московского князя, с которым вместе вырос и возмужал. Иван Красный, отец князя Дмитрия, до своего вокняжения в Москве держал свой стол княжеский в Звенигороде, откуда родом была вся родня Василия Тупика по мужской линии. Когда Дмитрий Иванович стал Великим князем, то среди его приближенных оказался и дружок по отроческим играм Васька Тупик.
        В ожидании возвращения воинов, ушедших на поимку пленника, прошло четыре дня.
        Удальцы вернулись не с пустыми руками, привезли ордынского военачальника, который, как выяснилось, командовал тысячей всадников в головном татарском тумене.
        Ропша как глянул на пленника, так и обомлел от изумления. Перед ним стоял со связанными за спиной руками его бывший мучитель Туган-бей.
        - Что, хозяин, довелось-таки нам опять свидеться! - насмешливо обратился Ропша к имовитому татарину. Он говорил по-татарски. - Извини, сбежал я от тебя и даже не попрощался. А ты, поди, искал меня по всему Сараю?! Поди, лупил плетью своих нукеров, кои прозевали мой побег? Помню, и меня ты плетью хлестал за малейшую провинность. У меня теперь вся спина в шрамах.
        Туган-бей заулыбался виновато, опасливо озираясь на стоящих вокруг него русичей в кожаных рубахах и легких кольчугах.
        - Да что ты, Ропша! Что ты! - проговорил он. - Я об этом уже и забыл! Я зла на тебя никогда не держал.
        - Ты забыл, а я не забыл, - угрожающе произнес Ропша, доставая плеть из-за голенища сапога.
        С пленника сорвали кафтан и нижнюю рубаху, привязав его к тонкой сосне руками вперед.
        Василий Тупик задавал Туган-бею вопросы. Если тот упрямился и не желал отвечать, Ропша изо всей силы хлестал его плетью по обнаженной спине. Туган-бей мужественно терпел боль, но, когда Ропша стал сыпать соль на его кровоточащие рубцы, знатный ордынец не выдержал пытки и рассказал все, что знал о намерениях Мамая.
        - Промойте ему раны и перевяжите покрепче, - Василий Тупик кивнул на пленника своим воинам. - Надо будет доставить этого гуся пред очи Великого князя. Доставить непременно живым! Этот басурманин многое может поведать.
        Затем Василий Тупик подозвал к себе Ропшу.
        - Ты долго спину гнул на этого плюгавого ордынца, но сегодня расквитался с ним за его жестокость, - с усмешкой заметил боярин, многозначительно выгнув густую бровь. - Так и Дмитрий Иванович желает расквитаться с Мамаем за все беды, причиненные Ордой земле Русской. Не вечно же Руси под татарским игом стонать!
        Глава пятая
        В стане Мамая
        В первые дни своего пребывания в военном татарском стане Настасья удивлялась не количеству увиденных ею воинов, а множеству повозок, больших и маленьких, в которых ехали сотни слуг и женщин, на плечи которых и ложилась главная обязанность по разбивке лагеря во время кратких и долгих привалов в степи. Этот пестрый город на колесах разрастался по мере вливания в Мамаеву орду все новых отрядов, которые шли и шли со стороны Сарая, от Дона и от Северского Донца.
        Во время переходов по степи конное и пешее войско Мамая двигалось далеко впереди. Все, кто находился в обозе, знали, что полчища Мамая где-то поблизости, но никто не видел этих войск воочию. Подле обоза постоянно пребывали небольшие отряды конников, которые оберегали это скопище вьючных животных и повозок, как овчарки охраняют отару овец.
        Первоначально ставка Мамая была близ волжской луки, потом она переместилась к городу Бездеж, что на правом волжском берегу, затем Мамай увел свое войско к городку Увек. Когда полчища и обозы Мамая передвигались по степи, то со стороны это могло показаться переселением кочевых племен.
        Сужан целыми днями пропадал где-то, Настасья видела его только ночью. Сужан приходил усталый, но довольный. Войну он любил и мечтал стать в будущем великим военачальником. Рано утром Настасья еще спала, а Сужан уже исчезал, спеша в свой кипчакский тумен, в составе которого находился конный отряд из рода Эльбули.
        Настасья впервые в жизни столкнулась со всеми трудностями кочевого быта, ей приходилось приноравливаться на ходу к новым обстоятельствам, учиться печь лепешки на горячих камнях, сбивать масло и кумыс в кожаных бурдюках, доить овец, собирать сухой кустарник, чтобы разжечь костер.
        Одеваться Настасье приходилось в одежды половчанок, удобные для верховой езды, защищающие лицо от палящего солнца, а глаза - от ветра-суховея, несущего мелкую пыль.
        Постепенно Настасья подружилась с рабынями и слугами, которые, как и она, принадлежали знатным военачальникам Орды и, подобно ей, следовали за войском Мамая в повозках. На время длительных стоянок слуги и рабыни ставили для своих господ нарядные шатры.
        В конце июля ставка Мамая переместилась к устью реки Воронеж.
        Однажды Настасья, отправившись к реке за водой, обратила внимание на стройную миловидную девушку в персидских шальварах и половецкой безрукавке. Присев на низком речном берегу, девушка набирала воду в кожаное ведерко. Едва она выпрямилась, у Настасьи невольно вырвался из груди изумленный радостный вскрик. Это была Лейла!
        Девушки бросились друг к другу в объятия.
        - Почему ты здесь? - удивилась Настасья. - Разве хан тоже находится с войском?
        - Мухаммед-Булак убит, - с грустью на лице ответила персиянка. - Это случилось еще в июне. Во дворце появился сын Мамая Салджидай с отрядом воинов. Хан находился в купальне, люди Салджидая утопили его в бассейне. Улусным эмирам было объявлено, что Мухаммед-Булак организовал новый заговор против Мамая, за что и поплатился жизнью. Меня и Галиму сын Мамая взял себе. Гарем Салджидая следует за войском в обозе, вот почему я здесь.
        - Кто же теперь хан в Орде? - спросила Настасья.
        - Пока ханский трон пустует, - сказала Лейла, - но ходит слух, что Мамай после похода на Русь намерен сам стать ханом. Во всяком случае, всех жен Мухаммеда-Булака Мамай взял в свой гарем. Кстати, Джамиля и Манана тоже угодили в наложницы к Мамаю. Я частенько их вижу, ведь шатры Мамаевых наложниц стоят рядом с шатрами рабынь его сына Салджидая.
        - Что за человек Салджидай? - поинтересовалась Настасья.
        - Страшный человек! - с отвращением в голосе промолвила Лейла. - Ему нравится истязать и унижать всех, будь то слуги или наложницы. Быть с ним в постели - сущая пытка! - Персиянка закатала одну из штанин своих шелковых шальвар, показав на своем бедре два свежих багровых синяка. - Это он так щипается, когда ему хорошо. А это он укусил меня, когда испытал наслаждение, лежа на мне. - Лейла отогнула край покрывала, которым была покрыта ее голова, слегка изогнув свою нежную шею, на которой явственно отпечатался кровавый след от укуса.
        - Моя милая Лейла! - Настасья вновь прижала персиянку к себе. - Как мне жаль тебя! Я теперь только и буду думать, как бы вырвать тебя из рук этого чудовища!
        - Отсюда невозможно убежать, Настжай, - печально проговорила Лейла. - Кругом дикие степи, где нет ни дорог, ни селений.
        - Уж лучше умереть от голода в степи, чем терпеть такие издевательства, - сказала Настасья. - Признаюсь тебе, я подумываю о побеге. Когда войско Мамая подойдет к Оке, я сяду на коня и удеру из стана татарского при первой же возможности.
        - Твой отчий край рядом, поэтому у тебя больше возможностей для удачного побега, Настжай, - вздохнула Лейла. - А мне до Персии ехать и ехать!
        - Главное - обрести свободу, а на родину всегда можно вернуться, - с решимостью в голосе произнесла Настасья. - С Руси до Персии ходят торговые караваны, суда купеческие до Персидского моря добираются. Дальняя дорога - не преграда, ежели человек свободен. Бежим вместе, Лейла!
        - Где мы укроемся на Руси, Настжай, ведь Мамай собирается предать огню все русские города и села? - спросила Лейла.
        - Я уверена, князь Дмитрий Иванович не допустит этого, - сказала Настасья. - Он храбрый, и войска у него много! Мамай знает это, потому и призвал к себе в союзники литовского и рязанского князей. Даже если русские князья и проиграют битву с татарами, эта победа достанется Мамаю очень большой кровью!
        - Скорее всего, никакой битвы не будет, Настжай, - как бы виновато промолвила Лейла. - Два дня тому назад у Мамая побывали послы из Москвы. Князь Дмитрий выразил готовность платить дань Орде. Послы привезли Мамаю богатые дары, униженно выпрашивали у него мир…
        - Откуда знаешь об этом? - сверкнула очами Настасья.
        - Слышала беседу Салджидая с военачальниками подчиненного ему тумена, - ответила персиянка. - Это было поздно вечером. Я уже дожидалась Салджидая на ложе в его шатре за толстым пологом, когда произошел этот разговор сына Мамая с беками и беями. Они пьяные все были, но продолжали пить кумыс, радуясь, что князь Дмитрий убоялся их мощи, прислал послов с дарами, а сам убежал куда-то на север.
        - Это неправда! - рассердилась Настасья.
        - Я говорю тебе то, что слышала своими ушами, - с обидой в голосе проговорила Лейла. - Зачем мне лгать! Я ненавижу татар не меньше тебя, милая. Я готова бежать с тобой отсюда, вот только куда мы побежим, подруга?
        Настасья с хмурым видом кусала губы, что-то соображая. Наконец она мрачно обронила:
        - Если князь Дмитрий Иванович и ушел далеко на север, то лишь затем, чтобы собрать там побольше войск. Я уверена в этом. Эмир Бетсабула не раз говорил, что под властью московского князя много земель и городов, он самый могучий государь на Руси! Бетсабула участвовал в битве на Воже, где русская рать во главе с Дмитрием Ивановичем посекла татар, как траву. Бетсабула еле ноги унес тогда.
        - У Мамая гораздо больше туменов, чем было у татарского войска на Воже, - опустив глаза, негромко сказала Лейла. - Вот в чем дело.
        Настасья рассталась с персиянкой с каким-то горьким осадком в душе.
        Она вернулась в свой шатер и в сердцах швырнула к дальней полотняной стенке принесенный бурдюк с водой.
        Глава шестая
        Донская переправа
        Русские полки, растянувшиеся на марше на многие версты, сошлись воедино у донского берега, там, где в Дон впадает небольшая река Непрядва. Близ деревеньки Черновой в степи раскинулся обширный русский стан. Всем было ведомо, что земли эти входят в состав Рязанского княжества, являясь его окраиной. Однако, по сути, истинным владельцем этих земель на правобережье Дона являлся елецкий князь, укрепленный град которого стоял на реке Сосне, впадающей в Дон гораздо ниже Непрядвы.
        Елецкая княжеская ветвь обособилась от Рязани еще при Иване Калите, более тяготея к пронским князьям, с которыми у князей елецких были прямые родственные связи. Нынешний елецкий князь Федор без колебаний привел свою дружину в общерусский стан под Черновой. От него Дмитрий Иванович и прочие князья узнали, что полчища Мамая от устья реки Воронеж медленно продвигаются на север вдоль левого берега Дона.
        В деревне Черновой состоялся знаменитый совет князей и воевод, упомянутый в летописях, на котором было принято решение не ждать Мамая на донском рубеже, но перейти Дон и идти ордынцам навстречу.
        Янина еще в стане под Коломной сообразила, что боярин Огневит совсем даже не прочь, если она останется с войском и будет жить в его шатре. Хитрая Янина сделала вид, что ей льстит внимание такого видного знатного мужа. Она переоделась в мужскую одежду, с помощью Огневита приобрела себе кольчугу, шлем, щит и меч. Если бы не две длинные косы, Янину запросто можно было бы принять за юношу, особенно со спины, поскольку спереди девушку сразу же выдавала ее пышная грудь.
        Огневит назначил Янину в оруженосцы, но совершенно не принуждал ее чистить свои доспехи и точить оружие. Янина занималась приготовлением пищи, так как питаться с простыми ратниками у общего котла спесивый Огневит Степанович не желал.
        Узнав о решении общекняжеского совета оставить Дон за спиной и встретить татарскую орду лоб в лоб, боярин Огневит весь вечер брюзжал и возмущался. За ужином кусок не лез ему в горло, поэтому в шатре боярском уплетали кашу за обе щеки с ломтями ржаного хлеба только Янина и Ранко, боярский стремянной.
        - Ох, лбы дубовые! - злился Огневит на князей. - Все наше воинство хотят в безвыходное положение поставить. У Мамая небось раза в три больше и конницы, и пехоты. А ну как не совладаем с силой татарской, куда бежать?
        - Зачем бежать? - заметил Ранко. - Стоять надо насмерть!
        - Ступай, коня напои, - Огневит махнул на юношу рукой. - Вояка нашелся! У тебя это второй поход, а у меня, слава богу, восьмой. Как татары бьются в открытом поле, я знаю не понаслышке!
        Ранко насупился и вышел из шатра. Янина перестала жевать и прислушалась, вскинув голову.
        - Что это за стук? - проговорила она, взглянув на Огневита. - Деревья никак рубят? Зачем?
        - Ратники мосты через Дон наводят, - ворчливо ответил Огневит, расчесывая костяным гребнем свою рыжую бородку и усы. - Ночью полки на тот берег переходить начнут. В самую пасть дракона толкают православное воинство князья наши непутевые!
        Янина промолчала, хотя брюзжание Огневита ей изрядно надоело. Прихватив котелок, она отправилась к реке.
        В этом месте Дон был не слишком широк, поскольку русло реки пролегало на твердом известняковом ложе. Правый берег, где стояло русское войско, был низкий, а вот на левобережье Дона тут и там виднелись высокие выступы известняка. Противоположный берег был крут и высок.
        Мосты сооружались сразу в шести местах, там, где крутизна левого берега позволяла преодолеть подъем не только пешцам, но и коннице и повозкам обоза.
        Вечернее солнце светило русичам как раз в глаза, обливая горячим глянцем бугристые утесы южного берега, густо поросшие деревьями и кустарником. Река стремительно несла свои воды мучнистого оттенка, образуя небольшие пенные водовороты.
        Стояло начало сентября. Солнце грело еще по-летнему, в прикосновении его лучей была какая-то убаюкивающая ласка.
        Янина, помыв котелок, села на пригорке над рекой, вдыхая полной грудью теплый запах трав и листвы деревьев, слушая журчание сильной реки, скользящей неведомо куда меж скалистых берегов. Время от времени Янина поглядывала туда, где на мелководье ратники споро и деловито возводили мосты под перестук топоров и плотницких секир. Мосты вырастали над мутной речной гладью прямо на глазах.
        Коломенский пеший полк перебрался на южный берег Дона самым первым, в числе ратников которого находились и Янина с братом.
        Перевалив через вершину берегового увала, русичи увидели просторное поле, покрытое густой травой, волнообразные неровности которого освещала боковым золотистым светом вечерняя заря. Вдалеке, по краям этой необитаемой равнины, убаюканной сгущающимися сумерками, темнели дубравы и березовые рощи.
        Войсковые священники затянули праздничное песнопение под открытым небом среди выстроившихся на поле полков. Еще переправлялись через реку обозы и замыкающие конные отряды, а вечерняя служба уже шла своим чередом.
        Тропарь подхватывали тысячи голосов, где-то опережая стройный хор священников, где-то немного отставая. По всему обширному полю, над плотными шеренгами воинов, стоящих с непокрытыми головами, над этими многими тысячами людей струились торжественные волны звучаний, нарушив вековую тишину здешних позолоченных закатом береговых круч и погруженных в вечернюю тень долин.
        После молебна полки стали устраиваться на ночлег: конники отдельно от пешцев, обозные отдельно от ратников. Шатры остались на северном берегу Дона, поэтому ратники и воеводы укладывались спать вповалку на примятой траве, заворачиваясь в плащи и кладя под бок щиты и оружие.
        Янина ушла к обозным и забралась в первую попавшуюся повозку, удобно устроившись на мешках с зерном и горохом. Она долго не могла уснуть.
        Густой мрак опустившейся ночи был полон звуков, состоящих из негромких голосов, возгласов и смеха, сюда же примешивались чьи-то шаги, спотыкающиеся о лежащих в беспорядке воинов, иногда звякала брошенная на щит чья-то кольчуга или бряцало перекладываемое с места на место оружие.
        В голове у Янины все перемешалось. Ради Ропши она надела мужское платье, в рядах русского воинства забралась в такую даль от родного дома, позволяла тискать себя трусоватому боярину Огневиту, дабы тот уговорил воеводу коломенского полка закрыть глаза на ее присутствие в войске. Янина обошла на марше многие русские полки, но нигде она так и не отыскала своего возлюбленного. Янине так хотелось быть рядом с Ропшей в момент решающего противостояния русичей с татарами. А что, если Ропши уже нет в живых? Ведь он находится в передовом дозорном отряде, который, по слухам, уже имел стычки с татарами!
        Течение мыслей Янины прервала возня двух обозных мужиков, устроившихся на ночлег под повозкой.
        - Видал, какие два здоровенных богатыря стояли подле князя Дмитрия Ивановича во время молебна? - хрипло проговорил один.
        - Ну, - отозвался другой.
        - Это посланцы святого старца Сергия Радонежского, - опять заговорил первый, - иноки из его лесной обители. Братья Пересвет и Ослябя.
        - Ничего себе иноки! - выразил удивление другой. - У обоих плечи в косую сажень, а ручищи шире лопаты!
        - Инок-ратоборец в битве сильнее тысячи воинов, так говорят, - вновь подал голос первый. - Ибо Господь его заранее выкупает из мертвых и делает на несколько часов бессмертным.
        - Да ну?!
        - Истинный крест! Даже пронзенный копьем насквозь инок-воин умирает не сразу, а лишь свершив великие подвиги ратные.
        - С такими витязями нам никакой Мамай не страшен.
        Глава седьмая
        Туманный рассвет
        К исходу ночи заметно похолодало, трава отсырела от росы, из оврагов и низин выползли валы промозглого тумана. Вскоре все вокруг заволокло плотной белесой мутью.
        Ратники, просыпаясь, зябко поеживались, покашливали, где-то звучали недовольные ворчливые голоса: мол, легли спать на сухой траве, а проснулись будто в сыром болоте.
        Утренний свет все прибывал, но туман был по-прежнему плотен. Воздух сделался настолько влажным, что с кустов и деревьев зачастила холодная капель.
        Натужно и хрипло гудели по всему полю боевые трубы, повелевая воинам седлать коней, облачаться в брони и кольчуги, строиться в боевой порядок. Воеводы громко подбадривали ратников, торопили их становиться в строй. Какое-то время всюду царила сумятица, так как полки перемешались и далеко не сразу воины разобрались, где стоят стяги большого центрального полка, куда велено двигаться ратникам, образующим полки правой и левой руки.
        Так прошел час и другой.
        С юго-запада задул ветер резкими порывами, так что туман стал рваться большими клочьями. Однако белесая мгла не рассеивалась, она слоилась и перемешивалась, цепляясь за кусты; на миг проступали в ее разрывах ряды пешцев и плотные колонны всадников и опять пропадали, будто проваливались в призрачное небытие. В разных местах снова и снова терзали утреннюю тишину призывные звуки труб. Топот тысяч ног и гул тысяч копыт растекались по равнине, укрытой туманом, как облаком.
        Владимир Андреевич был объят раздражением от того, что дружинники его опаздывали к месту сбора, хотя сигналы трубой в серпуховской дружине начали подавать раньше всех.
        Видя раздражение князя, злился на нерасторопность своих дружинников и гридничий Бакота.
        - Ты-то, Нелюб, почто вдруг заплутал среди полков чужих? - набросился Бакота на десятника, который отыскал стяг своей дружины в числе самых последних. - Ты в темноте никогда не плутаешь, словно носом чуешь верное направление, а в тумане вдруг заблудился! Не узнаю я тебя, друже.
        Нелюб угрюмо отмалчивался, ибо возразить ему было нечего. Сморил его крепкий сон под самое утро. Хоть и растолкал его кто-то из своих воев, когда загудели трубы, но спросонья Нелюб был как бы сам не свой. В доспехи облачался дольше всех, коня своего кое-как разыскал в табуне, потом и вовсе заплутал среди строящихся на поле колонн в молочном туманном мареве.
        Серпуховская дружина, построившись колонной по четыре всадника в ряд, во главе с князем и знаменосцем двинулась не на равнину, где строилось для битвы все русское войско, но углубилась в лесистую низину, где среди болот протекала маленькая речка Смолка. Недалеко от устья Смолки, впадающей в Дон, лежала деревенька Куликово.
        Потому-то и поле, примыкающее к речке Смолке, здешние жители называли Куликовым.
        Владимир Андреевич остановил свою дружину в самых дебрях, приказав гридням спешиться, сложить на землю щиты и копья.
        - Никому никуда не отлучаться! - зычно выкрикивал гридничий Бакота. - Всем быть подле коней. Песен не петь, костров не разводить и громко не смеяться.
        Дружинники были в недоумении: отчего это их храбрейший князь вдруг ушел вместе с полком подальше от поля ратного?!
        Изумление серпуховчан только усилилось, когда к ним в дубраву спустилась тем же путем конная московская дружина во главе с князем Дмитрием Михайловичем, носившим прозвище Боброк. Было у этого князя и другое прозвище - Волынец, поскольку родом он был из западной Галицкой Руси. Во всех ратях и походах Великий князь поручал Волынцу наиважнейшие поручения, уповая на его большой военный опыт. А тут, накануне решающей битвы с Ордой, Дмитрий Иванович неожиданно упрятал Волынца и свою отборную молодшую дружину в леса и болота!

* * *
        На берегу реки Непрядвы раскинулось село Рождествено-Монастырщина, самое большое среди окрестных деревень на этой стороне Дона. В этом селе провели ночь перед битвой все князья русского войска, коих было двадцать шесть вместе с самим Великим князем.
        Сюда же рано утром пришел из дальнего дозора поредевший конный отряд воеводы Семена Мелика. Дозорные выследили становище Мамая, который двигался прямиком к Куликову полю. В стычках с ордынцами воины Мелика пленили знатного мурзу Кострюка и привезли его с собой.
        Кострюк поведал Великому князю, с чем связано такое неспешное продвижение Мамая к русским рубежам. Оказывается, Мамай ожидает подхода литовской рати и воинства рязанского князя. Ягайло уже перешел реку Угру и стоит под Козельском, это в пяти переходах от Дона. Полки князя Олега стоят под Рязанью, дожидаясь, когда войско Мамая достигнет верховьев Дона. О том, что русская рать преградила путь ордынским полчищам у речки Непрядвы, в ставке Мамая и не подозревают.
        Выслушав пленника, Дмитрий Иванович удовлетворенно покачал головой.
        Прохор, переводивший речь татарина на русский язык, поглядывал на Великого князя с легким недоумением. Дмитрий Иванович был одет, как простой воин. Кольчуга на нем была самая обычная, защитные латы на руках и груди тоже ничем не выделялись из общей массы таких же лат, в которых ныне вышли на сечу с врагом тысячи русичей. Тут же в одной светлице с Великим князем сидели на скамьях князья и воеводы, облаченные в позолоченные, украшенные чернью и чеканным узором доспехи, как и полагалось предводителям столь великой рати. Но более всего Прохора поразил вид боярина Михаила Бренка, поскольку тот красовался в одежде и доспехах великокняжеских. Эти сверкающие золотом доспехи все русское воинство видело на Дмитрии Ивановиче во время смотра на Девичьем Поле под Коломной, и потом, во время движения полков к Дону, Великий князь постоянно появлялся перед ратниками в этих же блестящих латах.
        По приказу Дмитрия Ивановича пленника увели.
        - Что ж, братья, ордынцы надвигаются на нас, не ведая, что полки наши уже ждут их, - сказал Великий князь. - Пора урядиться перед сечей, которая, чаю, случится здесь совсем скоро. Тебе, боярин, предстоит взять под свою руку большой полк. - Дмитрий Иванович повернулся к Бренку. - Доверяю тебе и свой стяг великокняжеский. Сорок тысяч пешцев будут взирать на тебя, мня в тебе Великого князя. Прояви же мужество, друже, и стой крепко! В помощь тебе даю тысяцкого Тимофея Вельяминова и иже с ним воевод Волуя Окатьевича и Микулу Вельяминова.
        В полк правой руки Великий князь назначил предводителями братьев Андрея и Дмитрия Ольгердовичей. Полк левой руки был отдан под начало белозерских князей Федора Романовича и сына его Ивана. В полк тыловой поддержки военачальниками были назначены князья Андрей Серкизов и Глеб Дмитриевич. Передовой полк возглавили тарусский князь Иван Константинович и князья друцкие Дмитрий и Владимир Александровичи.
        Когда Великий князь объявил, что сам намерен встретить врага в передовом полку, князья и воеводы стали возражать ему дружным хором голосов. Однако Дмитрий Иванович был непреклонен.
        - Не могу я стоять позади, говоря ратникам: «Подвигнемся, други, на врагов!» Не по чести это! - сказал он. - Хочу встретить опасность в рядах своих московлян, с коими немало путей исхожено и славных побед одержано. Славу ли, гибель ли - разделить хочу с ними!
        - В передовом полку воинов всего-то пятнадцать тысяч, княже, - озабоченно проговорил седоусый ростовский князь Андрей Федорович. - Ни справа, ни слева поддержки у него нету. Скорее всего, сомнут сей полк ордынцы, навалившись сразу с трех сторон. Разумеешь ли это, княже?
        - Разумею, брат, - ответил Дмитрий Иванович. - Но построение менять не будем, как урядились выстроить полки еще под Коломной, так пусть и стоят они здесь, на поле Куликовом. Фланги наши прикрыты надежно лесом, оврагами и топями. Татарам один путь остается - атаковать в лоб. А рать наша к этому готова.
        - Полки мы умно выстроили, токмо бы Мамая заманить сюда, к Непрядве, - промолвил оболенский князь Семен Константинович.
        - Где же теперь орда татарская? - спросил князь Андрей Ольгердович, обращаясь к воеводам дозорных отрядов Василию Тупику и Семену Мелику.
        Головы прочих князей разом повернулись к сидящим в уголке двоим удальцам, конники которых вот уже несколько дней вели беспощадные сшибки с головными отрядами татар, неизменно отступая перед их натиском.
        - Передовой татарский тумен стоит совсем рядом отсюда, за Красным холмом, - сказал Семен Мелик. - Ежели татары взойдут на Красный холм, их взору непременно откроется наше воинство, ибо с той возвышенности видны все окрестности на многие версты.
        - Нужно заманить татар на Красный холм, - промолвил Дмитрий Иванович. - Затем выдвинуть далеко вперед головной полк, пусть татары узреют его немногочисленность. Основным же полкам до поры стоять на берегу Непрядвы, не выказывая ордынцам своего присутствия. Ежели передовой татарский тумен ввяжется в сечу с нашим головным полком и потеснит его, тогда и главные полчища Мамая в стороне не останутся. С богом, братья!
        Князья и воеводы гурьбой вышли из большой избы здешнего ратайного старосты, садясь на коней и направляясь каждый к своему полку.
        В светлице подле Великого князя задержался лишь Семен Мелик.
        - Все дозорные отряды отдаю под твое начало, друг мой, - сказал Мелику Дмитрий Иванович. - Немедленно выступай навстречу татарам, завяжи с ними перестрелку из луков. Отступая, заманивай татар на Красный холм и дальше, в низину между Березовым оврагом и речкой Нижний Дубяк. Я приведу туда наш головной полк, который станет наживкой для ордынцев.
        - Все сделаю, княже, - с поклоном проговорил Мелик.
        Вместе с воеводой отвесил поклон Великому князю и Прохор.
        - Ну вот, братец, сегодня у тебя будет прекрасная возможность с ордынцами за сестру поквитаться, - промолвил Дмитрий Иванович, положив свою сильную руку юноше на плечо. - Дерзай! Бог тебе в помощь!
        Кивнув на дверь, за которой скрылся юный воин, Дмитрий Иванович обратился к Семену Мелику:
        - Как тебе сей младень?
        - Удалец, одно слово! - улыбнулся Мелик. - Наездник хоть куда и стрелок отменный!
        Глава восьмая
        Сеча на Красном холме
        Собрав всех дозорных конников в один отряд, Семен Мелик уже через час оказался на Красном холме, с которого было видно, как туман, рассеиваясь, открывает широкие дали за речкой Курцой. Там, на равнине, среди холмов и редких перелесков, дымили костры становища передового татарского тумена.
        - Нам первым выпала честь мечи окропить, - сказал своим воинам Мелик. - Раззадорим нехристей! Пусть-ка они погоняются за нами!
        Три сотни русских сторожей на серых и гнедых лошадях, разбившись на мелкие группы, спустились с Красного холма. Широко раскинувшись по степи, озаренной взошедшим солнечным диском, удальцы-дозорные налетели на татарских караульных, разбросанных вокруг татарского стана.
        Передовой татарский тумен возглавлял эмир Челубей. Это был воин до мозга костей, всю свою жизнь проведший в седле. Малейшая неудача выводила Челубея из себя. Он был одинаково беспощаден к врагам и к собственным нерадивым воинам. Недавнее пленение русичами мурзы Кострюка вызвало негодование Мамая, который выразил Челубею свое неудовольствие, пригрозив ему переводом в арьергардный тумен.
        По этой причине Челубей вывел в поле отборную тысячу своих батыров и устроил настоящую охоту за ускользающими дозорными группами русичей. Если на ближней дистанции русские лучники ни меткостью, ни быстротой стрельбы не уступали ордынцам, то на дальнем расстоянии татарские стрелки превосходили русских во всем. Вот почему, оторвавшись от преследующей их ордынской конницы, сторожи Семена Мелика подверглись еще большей опасности, угодив под плотный и меткий дождь из татарских стрел.
        Сторожевому отряду русичей удалось заманить ордынцев к Красному холму, но при этом его потери составили больше семидесяти человек.
        На широкой вершине холма, где гулял вольный ветер, пригибая к земле густую высокую траву, татары и русичи сошлись грудь в грудь, обнажив мечи.
        Теперь русские витязи сплотились в единую дружину, храбро бросаясь на конные татарские сотни, которые взбирались по склонам Красного холма сразу с двух сторон.
        Ропша держался все время рядом с Василием Тупиком, прикрывая ему спину. Храбрый воевода то и дело вырывался далеко вперед, разя татар своим топором на длинной рукоятке. Прилетевшая татарская стрела пробила навылет правую руку Ропше. Он невольно вскрикнул и выронил меч. Рядом свалились с седел в степную траву еще двое дружинников, сраженные вражескими стрелами.
        - Уходи! Живо! - крикнул юноше Василий Тупик, крутя у себя над головой своим страшным топором. - Прорывайся к нашим!
        Татары кружили вокруг Тупика на своих вертких лошадках, но нападать на него не решались, видя лежащие в траве тела порубленных воеводой ордынцев.
        Ропша ударил коня пятками в бока и помчался к северному склону холма, закинув за спину свой круглый щит. Он почувствовал на скаку, как в его щит одна за другой вонзились три татарские стрелы.
        Мимо проносились другие русские ратники, выполняя замысел воеводы Мелика и заманивая ордынцев, упоенных успехом, туда, где уже заканчивал построение передовой полк русской рати.
        С вершины холма, где воздух был прозрачен и чист, открывался дивный вид на раскинувшуюся далеко внизу низменность, подернутую редкими клочьями тумана и обрамленную по краям густыми рощами. Там, внизу, ровным удлиненным прямоугольником застыло войско, пехота и конница. До него было не более версты. Потоки слепящих солнечных лучей искрились, разбиваясь о металлические шлемы, щиты и брони русских ратников, блеск которых издали напоминал чистое серебро.
        Челубей осадил рвущегося в галоп скакуна, вглядываясь с высоты в русское войско. Он сразу оценил опытным взглядом все выгоды занимаемой русичами позиции. Пересчитав боевые стяги, Челубей мысленно прикинул примерную численность русской рати.
        Уцелевшие конники из русского дозорного отряда спешили под защиту своей грозной рати, перегородившей равнину от края до края.
        Челубей отдал приказ прекратить преследование русского дозора.
        К нему приволокли израненного Василия Тупика, который еле стоял на ногах.
        - Повелитель, этот урус убил семерых наших воинов, - доложил Челубею кривоногий скуластый сотник в мохнатой шапке с острым верхом. - Что делать с ним?
        - Эй, храбрец! Жить хочешь? - Челубей шагнул к пленнику, уперев руки в бока. - Скажи, где сейчас князь Дмитрий, и я отпущу тебя.
        Тупик поднял окровавленную голову и плюнул в лицо Челубею.
        - Собака-урус! - ощерился Челубей.
        Он выхватил из рук стоящего рядом нукера короткое копье и вонзил его в пленника с такой силой, что наконечник копья вышел у того сзади между лопаток.
        Глава девятая
        Салджидай
        На одном из переходов повозка, в которой ехала Настасья, опрокинулась на глубоком ухабе. Настасья вывалилась наружу через разорванный полог и едва не угодила под копыта проезжавшего мимо верхом на коне знатного татарина.
        Взглянув на Настасью, татарин заулыбался и спрыгнул с коня. Сопровождавшие его телохранители живо поставили повозку на колеса, привели в порядок перепутавшуюся упряжь, сложили в возок сумки и бурдюки.
        - Чья ты, красавица? - обратился к Настасье незнакомец.
        Он был молод и строен. Его лицо с тонкими чертами было усыпано темными точками угрей. Раскосые глаза его светились каким-то сластолюбивым блеском, на сочных красивых устах блуждала непринужденная улыбка. Одет незнакомец был не просто богато, но роскошно. Епанча, штаны и плащ на нем были из дорогой тонкой ткани, расшитые узорами из золотых ниток. Круглая тафья на голове была из малинового алтабаса с золотыми кистями.
        Настасья с изящным поклоном поведала щеголю, что ее хозяином является сотник Сужан из кипчакского рода Эльбули.
        - А! - протянул незнакомец и, не касаясь стремян, взлетел в седло.
        К Настасье приблизилась служанка другого военачальника из рода Эльбули, возок которой всегда следовал за повозкой Настасьи.
        - Знаешь, кто сейчас был перед тобой? - спросила пышнотелая Аза, кивнув Настасье на удаляющийся рысью небольшой конный отряд, во главе которого мчался юный щеголь в малиновой шапочке.
        Настасья отрицательно помотала головой, собираясь взобраться на передок повозки.
        - Это же сын Мамая! - с восторженным восхищением в очах промолвила Аза. - Красавчик, правда?
        - Это Салджидай? - Настасья невольно вздрогнула.
        - Ну да! - кивнула Аза.
        Мимо со скрипом тянулись крытые материей возы, запряженные мулами и лошадьми, важно вышагивали вереницы верблюдов, груженные огромными тюками, семенили ослы, к спинам которых были приторочены кожаные емкости с водой и простоквашей. Возницы и погонщики кричали Настасье и Азе, чтобы те не загораживали путь.
        Настасья запрыгнула в возок и хлестнула мулов тонким длинным хлыстом. Аза убежала к своей повозке.
        На закате дня, когда татарская орда разбила лагерь возле небольшой речушки, Настасья только-только выгнала мулов на пастбище и приготовилась разжечь костер. Вдруг появился Сужан с каким-то замкнутым лицом. Он велел Настасье собрать свои вещи.
        - Зачем? - удивилась Настасья.
        - Тебя купил Салджидай, сын Мамая, - хмуро ответил Сужан. - Теперь ты принадлежишь ему.
        - Зачем ты продал меня Салджидаю? - с негодованием воскликнула Настасья, швырнув себе под ноги трут и огниво. - Как ты мог, Сужан! Ты же говорил, что не можешь жить без меня!
        - Пойми, Настжай. Я не мог отказать Салджидаю. - Сужан старался не смотреть в глаза Настасье. - У Салджидая огромная власть и могучие покровители, а я - простой сотник.
        - Понимаю, - криво усмехнулась Настасья, хотя в душе ей хотелось разрыдаться. - Оказывается, ты смел и настойчив, если дело касается твоего юного двоюродного братца. На то, чтобы возразить Салджидаю, у тебя смелости не хватило. Прощай, Сужан!
        Вскоре пришли слуги Салджидая и увели Настасью туда, где стояли юрты и повозки, принадлежавшие сыну Мамая.
        Настасью передали служанкам-татаркам, узкоглазым и плосконосым, которые привели ее в просторную юрту, украшенную расписными циновками. Служанки раздели Настасью догола, обтерли ее тело влажной губкой, смоченной в каком-то ароматном зелье. Уста Настасьи и соски ее грудей служанки выкрасили алой краской, таким же цветом ей подкрасили ногти на руках. Нижние веки Настасьи служанки подкрасили зеленой краской, а верхние - голубой, ловко орудуя тонкими кисточками. Длинные русые косы Настасьи татарки расплели и расчесали большими деревянными гребнями, затем под руками служанок густой поток волос Настасьи опять превратился в косы, на этот раз в четыре. Эти косы были уложены на голове Настасьи в замысловатую прическу. Глядя на себя в бронзовое зеркало, Настасья мысленно приходила в ужас от своего внешнего вида.
        Служанки же - все трое - были очень довольны своим творением. Переговариваясь между собой, татарки восхищались длинными густыми волосами Настасьи, годными для создания самых разнообразных причесок.
        В завершение всего служанки навесили на грудь Настасье тяжелые золотые ожерелья с драгоценными камнями, а ее руки украсили несколькими золотыми браслетами. Бедра Настасьи укутали тонким прозрачным покрывалом, закрепив это подобие длинной юбки узорным пояском.
        - Дивно! Чудно! - умилялись татарки, оглядывая Настасью, как куклу, со всех сторон. - Очень хороша! Господин останется доволен!
        Внезапно одна из служанок, та, что постарше, мягко ощупала живот Настасьи.
        - Ждешь дитя? - негромко спросила она, чуть нахмурив свои черные густые брови. - Давно?
        - Уже четыре месяца, - ответила Настасья, ощутив в груди недобрый холодок беспокойства.
        - Не говори об этом господину, а то… - прошептала татарка, глянув в глаза Настасье, и осеклась. Затем торопливо дополнила: - В общем, не говори, и все!
        Служанки удалились, оставив Настасью в полном одиночестве среди ковров и разбросанных подушек, в полумраке, который с трудом рассеивали оранжевые язычки двух светильников на высоких подставках из зеленоватого самшита. Вся обстановка юрты состояла из широкого низкого ложа, сплетенной из тростника ширмы, скамьи и двух сундуков. Очага в юрте не было.
        Усталость, навалившаяся на Настасью, вынудила ее прилечь на ложе. Она не заметила, как уснула.
        Пробудилась Настасья от тяжести, которая давила на нее. Открыв глаза, она увидела прямо перед собой улыбающееся хмельной улыбкой угреватое лицо Салджидая. Ее новый господин был обнажен и, устроившись между раздвинутыми ногами Настасьи, сильно и резко таранил ее лоно своим твердым жезлом. Каждое движение Салджидая отзывалось во чреве Настасьи тупой болью.
        Иногда Салджидай замирал и тянулся своими влажными губами к накрашенным устам Настасьи, впиваясь в них жадным неумелым поцелуем. Он не столько целовал Настасью, сколько кусал ее. Настасье было больно и противно.
        Мучительное для Настасьи совокупление было прервано появлением в юрте Лейлы и Галимы. Увидев Настасью, обе с трудом скрыли свое изумление. Они принесли подносы с яствами. Их волосы были собраны на голове в два пышных хвоста, а из одежды были только короткие набедренные повязки с бахромой. Обе были также густо накрашены и увешаны золотыми украшениями. К золотому поясу на Галиме были припаяны маленькие колокольчики, издававшие мелодичный тонкий звон при каждом движении.
        - А ну-ка, красотка, станцуй для меня! - вскочив с ложа, воскликнул Салджидай, обращаясь к Галиме. - Покрути передо мной своей попкой! А ты играй, да погромче! - Салджидай нашарил под ложем трехструнный дутар и небрежно швырнул его в руки Лейле.
        Персиянка, присев на скамью, заиграла восточный танцевальный мотив, уже знакомый Настасье после ее пребывания в ханском дворце.
        Галима, делая плавные движения округлыми бедрами и вскинутыми над головой руками, шла изящными шажками по кругу то в одну сторону, то в другую. Ее круглая головка с милым улыбающимся лицом тоже была в движении, будто катаясь взад-вперед вдоль линии обнаженных плеч.
        Салджидай таращился на танцующую Галиму и хохотал от переполняющего его восторга. Он то хлопал в ладоши, то подскакивал к девушке и с грубоватой лаской шлепал ее по бедрам и ягодицам.
        Когда Галима закончила танцевать, Салджидай с каким-то безумным смехом сорвал с нее набедренную повязку и дважды вцепился зубами в ее белые пухлые округлости пониже спины. Галима вскрикнула от боли, но не посмела оттолкнуть Салджидая.
        Настасья увидела на месте укусов кровавые следы от зубов.
        Салджидай между тем опять возжелал соединиться на ложе со своей новой наложницей. Он тискал руками грудь Настасьи, гладил и ощупывал ее гибкую спину, стройные бедра, округлые колени. Во всех его движениях и в выражении глаз чувствовалось какое-то непонятное безумство, словно некая злая сила грызла сына Мамая изнутри, изводя его мучительным томлением.
        Запустив пальцы в детородную щель Настасьи, Салджидай вдруг испустил блаженный стон и семя брызнуло из него прямо на постель.
        В следующий миг Салджидай с утробным воплем впился зубами Настасье в плечо, прокусив кожу до крови. Настасья закричала и стала в ужасе вырываться. Это только подзадорило безумца. Он снова укусил Настасью, дотянувшись зубами до ее груди. Еще один вскрик девушки вызвал в Салджидае приступ нервного смеха.
        Не помня себя от ярости, Настасья с размаху влепила Салджидаю одну пощечину, потом другую. Оторопевший Салджидай скатился с ложа на ковер, его глаза расширились и засверкали бешеной злобой. Он с такой свирепой стремительностью вскочил на ноги, сделав движение в сторону Настасьи, словно собирался задушить ее собственными руками.
        Настасья не растерялась и с силой запустила в своего мучителя подвернувшейся под руку подушкой. Тугая шелковая подушка ударила Салджидая прямо в лоб. Это осадило его.
        Длинно выругавшись, Салджидай накинул на себя халат и выбежал из юрты.
        Все это произошло в течение одной минуты.
        Взиравшие на это Лейла и Галима просто оцепенели от увиденного. Персиянка застыла с прижатыми к щекам руками. Галима побледнела от страха.
        - Что ты наделала, Настжай?! - после долгой паузы пролепетала Лейла. - Что ты наделала!
        - Салджидай убьет тебя! - трясущимися губами промолвила Галима. - А заодно и нас!
        Настасья только теперь осознала случившееся, гнев, ударивший ей в голову, мигом растворился в ледяном страхе перед жестоким и неизбежным наказанием. Она бессильно опустилась на постель, поджав ноги и зажимая ладонью кровоточащее после укуса плечо.
        Салджидай вернулся в юрту с плетью в руке. Следом за ним вошли два угрюмых узкоглазых нукера в кожаных рубашках с нашитыми на них металлическими бляшками, в плоских половецких шлемах, с саблями у пояса. Нукеры встали у двери, завешанной циновкой, тупо взирая на то, как Салджидай истязает плетью русскую рабыню, что-то злобно приговаривая при этом.
        Двухвостая плеть со свистом впивалась в нагое тело Настасьи, оставляя у нее на руках, спине и плечах синие и багровые полосы. Настасья не кричала, молча уворачиваясь и заслоняясь руками от кружившего вокруг нее Салджидая, размахивающего камчой. От боли ее глаза были полны слез, и все же она не позволяла себе кричать, решив своею стойкостью ответить на жестокость Салджидая.
        Не в силах смотреть на это, Лейла и Галима отвернулись, прижавшись друг к другу.
        Голос, прозвучавший за спиной у Салджидая, остановил его руку на очередном замахе:
        - О светлейший, тебя кличет к себе твой славный отец. Поспеши, дело срочное!
        - Что случилось? - Салджидай обернулся, тяжело дыша.
        В дверном проеме из-за циновки торчала голова слуги в тюбетейке.
        - Эмир Челубей наткнулся на войско русов, - прозвучал ответ. - Твой мудрый отец созывает военачальников на совет.
        - Хорошо. Я иду. - Салджидай отшвырнул плеть.
        Голова слуги исчезла.

* * *
        Совет у Мамая был недолог. Мурзы и эмиры, настроенные на то, что московский князь, скорее всего, бежал в северные леса, а те из русских князей, что решатся воевать с Ордой, должны собрать свои полки на окском речном рубеже, не желали верить донесениям эмира Челубея.
        Но Мамай доверял Челубею. Был отдан приказ двигаться в путь, туда, где расположился станом передовой тумен Мамаевой орды.
        Сумерки быстро сгущались, пока не погасли на западе последние отблески заката. Темноту ночи наполнили звуки идущего по густому травостою конного и пешего войска, скрип повозок, пофыркивание лошадей, окрики погонщиков.
        Лейла и Галима ехали в повозке.
        Настасья же, нагая и исхлестанная плетью, шла пешком за одной из телег. Ее руки были связаны спереди на запястьях, а конец веревки был привязан к повозке.
        К походному лагерю передового тумена орда Мамая добралась около полуночи.
        Опять собрался совет в шатре Мамая, куда пришел и Челубей. Оказалось, что в стане Челубея побывал гонец от рязанского князя, который сообщил о том, что полки московского князя, перейдя Оку близ Лопасни, ушли к Дону.
        - По словам гонца, войско князя Дмитрия очень велико! - сказал Челубей. - Если московская рать переправилась через Оку еще в конце августа, значит, теперь полки князя Дмитрия где-то неподалеку от нас.
        - Почему князь Олег не сообщил об этом раньше? - нахмурился Мамай.
        - Князь Олег рассчитывал, что наше войско окажется у Оки еще в середине августа, - ответил Челубей.
        - Где сейчас войско Ягайлы? - спросил Мамай.
        - Где-то возле Одоева, - сказал Челубей, - в суточном переходе от Дона.
        - Ждать ли нам Ягайлу или ударить на полки московского князя своими силами? - обратился к собравшимся эмирам Мамай.
        - Пусть Челубей разыщет московскую рать, а уж мы растопчем ее копытами нашей конницы! - с азартом воскликнул Салджидай.
        Эту реплику Салджидая дружно подхватили прочие ордынские военачальники, уверенные в мощи и непобедимости Мамаевой орды. Чем может им грозить московский князь, если у Мамая одной конницы больше шестидесяти тысяч!
        Мамай распустил совет, повелев Челубею с рассветом разослать во все стороны караулы на быстрых конях, чтобы обнаружить войско князя Дмитрия. Караулом в монголо-татарском войске назывался передовой дозор. Однако утро выдалось столь туманное, что татарские дозорные никуда не выехали. А когда туман рассеялся, возле стана Челубея оказались русские конники, затеявшие перестрелку из луков с воинами Челубея.
        Глава десятая
        Эмир Челубей
        Головной татарский тумен, повинуясь приказу Челубея, занял вершину Красного холма.
        Утро разгоралось. Русское войско было с высоты как на ладони. Челубей отрядил гонца к Мамаю, торопя его поскорее выдвигать все татарское войско к Красному холму. А сам повел свой конный тумен вниз, в долину, горя нетерпеливым желанием первым скрестить оружие с воинами князя Дмитрия, осмелившегося на открытое противостояние с Золотой Ордой.
        Десять тысяч всадников Челубея растянулись широким полумесяцем напротив стройных шеренг русского войска, укрытых овальными красными щитами. Челубей в сопровождении знаменосца и группы младших военачальников дважды проехал туда и обратно вдоль густых рядов своих конников в островерхих аварских шлемах и мохнатых шапках. Челубей медлил давать сигнал к началу атаки, слегка смущенный неколебимым спокойствием русских полков, над которыми реяли стяги с ликами святых угодников.
        «Если князь Дмитрий столь смел, что вывел свою рать в глубь степей навстречу Мамаю, тогда, может, он отважится на поединок со мной!» - мелькнуло в голове у Челубея.
        Гибель князя Дмитрия, несомненно, подорвет боевой дух русичей.
        Огрев коня плетью, Челубей выехал на середину пространства, разделяющего русскую и татарскую рати. Словно пушинку, он вскинул над головой тяжелое боевое копье, вызывая на единоборство витязя из русских полков.
        Вороной длинногривый жеребец Челубея грыз удила, нетерпеливо перебирая ногами и помахивая густым длинным хвостом. Сильная рука эмира удерживала его на месте, но горячему скакуну это не нравилось, и он с хрипением тряс головой.
        Темно-карие узкие глаза Челубея настороженно вглядывались из-под козырька бухарского шлема в плотные массы русских конников и пешцев, доспехи которых блистали на солнце. Там, в этих грозных шеренгах с поднятыми кверху копьями, не было заметно ни смятения, ни шевеления, как будто стоящие перед Челубеем многие тысячи русских латников разом онемели и обездвижели. За спиной у Челубея в рядах татарской конницы зазвучали презрительные выкрики и насмешки.
        Утекали минуты одна за другой. Нетерпение коня стало передаваться и Челубею.
        Наконец, раздвигая пехоту грудью коня, из гущи русских ратников выехал всадник и двинулся прямиком к Челубею. Это был богатырь, могучий и широкоплечий, с темной окладистой бородой. Казалось, блестящая кольчуга, облегающая его торс, немного тесновата и сковывает витязю движения. Темно-русые волосы русского великана густыми прядями свешивались ему на плечи из-под островерхого шлема. Русич поднял вверх свое копье, показывая тем самым, что принимает вызов ордынского наездника.
        Разъехавшись в разные стороны, Челубей и русский богатырь развернули коней и поскакали навстречу друг другу. Русский витязь уверенно держался в седле, прикрывая свою грудь овальным заостренным книзу щитом, его склоненное копье хищно поблескивало на солнце острым наконечником. Челубей птицей летел по густой траве широкого луга, чуть пригнувшись к лошадиной гриве, держа край своего круглого щита на уровне подбородка и зажав под мышкой длинное копье. Это был не первый его поединок, во всех предыдущих он неизменно выходил победителем!
        Обе рати, тысячи воинов с обеих сторон, замерли, затаив дыхание. Над притихшим полем звучал лишь топот копыт двух всадников, несущихся друг на друга со склоненными копьями.
        Вот всадники сшиблись так, что их кони вздыбились. Конь ордынца завалился на бок вместе со своим седоком. Русский витязь вывалился из седла и остался лежать в траве. Его гнедой конь, взбрыкнув задними ногами, понесся обратно к русским полкам. Жеребец Челубея тоже поднялся на ноги и, издав короткое ржание, зарысил к рядам татарской конницы. Его грозный хозяин неподвижно лежал на примятой траве в нескольких шагах от русского богатыря.
        Это случилось в один миг, и воины с обеих сторон сначала опешили от неожиданности происшедшего. Затем несколько конных татар стремительно подлетели к упавшему Челубею, положили его на древки копий и осторожно унесли куда-то к задним рядам стоящего в боевом порядке тумена.
        От русских полков тоже прискакали всадники. Спешившись, они осмотрели бездыханное тело своего витязя, после чего увезли его в глубь русского боевого строя.
        Было раннее утро 8 сентября 1380 года.

* * *
        Ночью в юрту, где спала Настасья, пробралась Лейла. Персиянка смазала рубцы на теле своей русской подруги гусиным жиром для лучшего заживления. Одновременно Лейла делилась с Настасьей последними новостями. Уже не оставалось никаких сомнений, что русское войско где-то поблизости. Передовые татарские отряды непрерывно вступают в стычки с дозорами русичей.
        - Ты еще не передумала бежать из неволи? - шептала персиянка на ухо Настасье, дабы не разбудить служанок-татарок, спавших в этой же юрте. - Я думаю, тебе нужно непременно бежать к своим, иначе Салджидай убьет тебя за твое своеволие. Но сначала он всласть поиздевается над тобой.
        - Я готова бежать, - прошептала в ответ Настасья. - Принеси мне какую-нибудь одежду. Лейла, ты-то побежишь со мной?
        - Побегу, милая, - еле слышно промолвила персиянка.
        Утром стан Мамая окутал плотный туман, который долго не рассеивался. Солнце было уже довольно высоко, когда поднявшийся ветер развеял туманные клочья. Примчавшийся от Челубея гонец известил Мамая, что русское войско не просто неподалеку, оно уже изготовилось к битве. Челубей намерен ввязаться в сражение, дабы не позволить русам ускользнуть в овраги и лесные дебри.
        Становище татарской орды в спешке зашевелилось, как растревоженный муравейник. Нужно было как можно скорее выдвигаться на помощь Челубею, отчаянная храбрость которого могла погубить и его самого, и вверенный ему тумен. Пока слуги и рабы разбирали юрты, складывали походный скарб в повозки, запрягали в возы мулов и лошадей, Мамай выслал на подмогу Челубею тумен эмира Акбуги.
        Обгоняя вереницы скрипящих повозок, мимо шли колонны пехоты, набранной Мамаем среди многих оседлых и полукочевых племен, скакала конница, разливаясь буро-рыжей рекой по равнине.
        Лейла и Настасья ехали верхом на муле рядом с татарками-служанками, для которых верховая езда была самым обычным делом. В отличие от двух подружек-рабынь татарки гарцевали на резвых низкорослых лошадках.
        - Гляди, какое множество войск собрал Мамай! - негромко молвила Лейла, оборачиваясь назад к сидящей позади нее Настасье. - Совладает ли князь Дмитрий с такими полчищами?
        - Бог ему поможет! - уверенно проговорила Настасья, обнимая персиянку за талию. - Запомни: как начнется битва, прыгаем на лошадей и скачем прочь из стана татарского.
        Обозы татарской орды остановились на берегу речки Курцы, протекающей у южного подножия Красного холма. Засвистели костяные дудки обозных старшин-юртчи - то был сигнал для разбивки стана. Эти старшины имелись в курене каждого эмира и бека, в их обязанности входили выбор места для стоянки и распределение в становище шатров и повозок. Более знатные кочевники всегда располагали свои шатры в середине лагеря, менее знатные ставили свои юрты по краям стана.
        Едва курень сына Мамая поставил на отведенном ему месте свои юрты, а слуги отогнали выпряженных из телег мулов и лошадей к речному берегу на водопой, как по всему становищу разлетелась весть - убит Челубей!
        Салджидай сидел у костра, раскаляя на огне металлические клейма, которыми в кочевых племенах метят скот и лошадей. Он собирался заклеймить тавром своего рода Настасью, которая лежала тут же на траве голая, связанная по рукам и ногам.
        - Я научу тебя покорности, мерзкая тварь! - злобно приговаривал Салджидай, обращаясь к Настасье. - Я заклеймлю тебя, как объезженную кобылицу. Одно тавро я поставлю тебе на лбу, другое на спине. Пусть все видят, чья ты рабыня!
        Лейла и Галима, собиравшие и подносившие хворост для костра, старались не поднимать глаз, чтобы не рассердить Салджидая. Обеих трясло от одного вида металлических клейм на длинных тонких рукоятках, разложенных Салджидаем над огнем.
        Внезапно завыли боевые трубы.
        Из большого белого шатра вышел Мамай в панцире и шлеме, с красным плащом на плечах, с саблей на поясе. Большая свита Мамая уже стояла возле лошадей, готовая вскочить верхом и следовать за своим повелителем на битву.
        Слуги подвели к Мамаю белого арабского скакуна, укрытого попоной, расшитой золотыми нитками, с золотой бахромой.
        Мамай сунул было ногу в стремя, но, увидев сына, сидящего у костра, он решительно направился к нему.
        - Салджидай, ты разве не слышал сигнал к сражению? - недовольно промолвил Мамай. - В сече с русами пал эмир Челубей. Все наши тумены выступают на битву, а ты все развлекаешься с рабынями! Тебе не стыдно, сын мой?
        - Отец, я догоню тебя, - смутился Салджидай. - Мои кони уже оседланы. Мои нукеры готовы биться с русами.
        - Иди, облачайся в панцирь. Живее! - прикрикнул на сына Мамай. - Ты пойдешь в сражение не позади меня, а передо мной. Не позорь меня перед моими эмирами, Салджидай!
        Салджидай подчинился своему грозному отцу. Он удалился в юрту и вскоре вышел оттуда уже в воинском облачении, с саблей при бедре, со щитом в руке. Прежде чем вскочить на коня, Салджидай повелел татаркам-служанкам развязать Настасью и не спускать с нее глаз.
        - Я заклеймлю эту строптивицу после битвы с русами, - добавил Салджидай.
        Глава одиннадцатая
        Отступление сторожевого полка
        Во время стычки с татарами на Красном холме и при стремительном отходе русских дозорных к своему передовому полку в Прохора угодило три вражеских стрелы, еще четыре стрелы вонзились в его коня, который свалился на бок и издох всего в полусотне шагов от передней шеренги русского войска. Прохор на негнущихся ногах побрел к своим. Он лишь сейчас обнаружил, что ранен. Из пробитой стрелой щеки у него текла кровь. В правом плече торчала стрела, в бедре торчал обломок другой стрелы. Стиснув зубы, Прохор выдернул стрелы из ран.
        Из всего отряда Семена Мелика уцелело меньше половины воинов.
        Прохора, оставшегося без коня, какой-то бородатый басистый воевода в блестящем ребристом шлеме с бармицей определил в шеренгу пеших ратников в глубине строя.
        - Видишь стяг, младень? - спросил воевода. - Будь подле него, защищай знаменосца от басурман.
        Знаменосцем оказался монах, натянувший на себя кольчугу поверх грубой серой рясы. Шлем монаху был великоват и постоянно сползал ему на глаза. Монах был молод и долговяз, с куцей рыжеватой бородкой, со множеством веснушек на лице. Он сказал Прохору, что его зовут Галактионом и родом он из Можайска, что в московское ополчение его привел долг христианина, не желающего оставаться в стороне в пору всенародного противостояния Орде.
        - А ты откуда будешь, человече? - обратился монах к Прохору.
        - Из-под Серпухова, - ответил Прохор, назвав монаху свое имя.
        Чтобы не держать тяжелый стяг на весу, Галактион воткнул древко стяга в землю и стоял, обхватив его обеими руками. Потянувший с юго-востока свежий ветер колыхал длинные треугольные хвосты боевого знамени, алевшие благородным пурпуром. Это был стяг московского пешего городового полка. На темно-красном полотнище стяга виднелась фигура черного всадника, поражающего копьем дракона.
        Неподалеку виднелся темно-багровый стяг тарусского пешего полка с ликом Иоанна Предтечи, а чуть подальше, на левом фланге, колыхались на ветру красно-желтые штандарты друцких князей. На правом крыле русского воинства над шеломами конных дружинников гордо вздымался красно-черный стяг тарусского князя с изображением архангела Михаила.
        Долгой беседы у Прохора с монахом Галактионом не получилось.
        Густые потоки татарской конницы, переливаясь через пологую вершину Красного холма, устремлялись вниз, в долину, где уже изготовился к сече сторожевой русский полк под началом тарусского князя Ивана Константиновича и друцких князей, братьев Дмитрия и Владимира Александровичей.
        Ордынская конница, развернувшись широкой лавой, остановилась в одном перестреле от русского войска. Татары, по своему обыкновению, сохраняли большие интервалы между конными сотнями, поэтому из рядов русской рати конная татарская орда казалась огромной черной тучей, спустившейся с высоты Красного холма и растекшейся у его западной подошвы.
        Прохор видел, как из скопища конных татар выехал воин на вороном коне, с блестящим круглым щитом, вызывая на поединок смельчака с русской стороны.
        В русских шеренгах наступило некоторое замешательство, тягостное, стыдное, какое всегда бывает, когда не находится того, кто посмел бы принять вызов, ответить по достоинству за всех. Сотники и воеводы шныряли между рядами, выискивая храбреца для поединка. До Прохора долетали обрывки фраз издалека: «Да уж мне-то куда?.. Осрамлю и себя, и воинство наше… Нет, и не проси!.. А мне и подавно сие не по силам, воевода. Вон, к нему обращайся!..»
        Наконец, радостный облегченный говор прошелестел по воинским шеренгам. Качнулись ряды длинных копий, образуя проход одному-единственному коннику, который не спеша направлял своего гнедого скакуна из тесноты боевого строя на степной простор. Из-за частоколов копий Прохор даже не смог толком разглядеть этого витязя в блестящем шлеме.
        - Пересвет!.. Пересвет… свет… свет… - пронеслось среди ратников, будто листва зашуршала под дыханием ветра. Это имя передавалось по всем шеренгам, через весь русский строй, от одного до другого фланга.
        Немного отъехав от передовой русской шеренги, Пересвет оглянулся, отыскал глазами образ Богородицы на священной хоругви, переданной в войско из обители Сергия Радонежского, и поклонился. Затем Пересвет отвернулся, выровнял на весу склоненное копье и пустил коня вскачь.
        С другого края поля ему навстречу уже летел ордынец.
        Прохор расслышал глухой резкий стук и короткое ржание одного из коней. Он вытягивал шею, силясь рассмотреть, кто кого одолел, но в шеренгах перед ним ратники желали того же, вытягиваясь во весь рост и привставая на цыпочки.
        - Упали! Оба! - прозвучал чей-то взволнованный голос.
        Молчание, сковавшее на несколько долгих мгновений русскую рать, разом нарушилось бурным взрывом беспокойства за павшего русского богатыря. От дружины тарусского князя помчались пятеро верховых к месту, где упал Пересвет. Его пронесли на скрещенных копьях сквозь расступившихся воинов пешего московского полка, пронесли неподалеку от того места, где стоял Прохор. Павший богатырь был велик ростом, плечист и красив. Его неживое бледное лицо, обрамленное длинными волосами, с густой темной бородой, было объято глубоким спокойствием. Ордынское копье, пробив щит, угодило ему прямо в сердце.
        - Прими, Господи, душу раба твоего! - негромко промолвил Галактион, осенив себя крестным знамением.
        - Ну, други, Пересвет битву начал, а нам ее надобно продолжить с честью! - раздался над рядами ратников громкий голос тарусского князя, объезжавшего сторожевой полк верхом на белом коне. - Не посрамим земли Русской! Враг волен убить нас, но сломить не волен!
        Ордынцы, видимо, потрясенные гибелью своего лучшего воина, довольно долго не двигались с места.
        Когда, наконец, конные татарские отряды пришли в движение, шеренги русских ратников ощетинились склоненными копьями. Тучи стрел, взлетая раз за разом с татарской стороны, с гудением и свистом сыпались смертоносным дождем на поднятые красные щиты русской пехоты. Такого густого и убийственного стрелопада Прохору еще не доводилось видеть. Тысячи и тысячи длинных стрел под острым углом обрушивались на русичей, дробно стуча по щитам, тут и там находя все новые жертвы среди пешцев и конников. Стреляя из луков, татары постепенно сближались с русским войском, поэтому убойная сила их метких стрел только возрастала.
        В передней шеренге убитые и умирающие лежали по несколько воинов в ряд, раненые были повсюду, как впереди, так и в глубине строя. Русские лучники отвечали ордынцам дружными залпами, и было видно, что среди врагов тоже имеются убитые и раненые от русских стрел.
        Но вот колчаны опустели. Конная татарская орда с громкими воплями и завываниями широкой лавой хлынула на сторожевой русский полк.
        Удар ордынцев был чудовищной силы. Это почувствовал даже Прохор, стоявший в середине боевого русского строя. Потеряв множество своих, которые полегли, напоровшись на русские копья-рогатины, татары все же продавили боевые порядки русичей сразу в нескольких местах.
        Сторожевой полк, отбиваясь и огрызаясь, как раненый зверь, медленно откатывался назад. Воеводы, видимо выполняя некий общий замысел, все время приказывали ратникам понемногу пятиться. Это отступление помогало русичам, которые несли большие потери, выравнивать свой боевой строй и быстро устранять разрывы в шеренгах.
        Низина под ногами отступающих русичей стала понемногу повышаться. Этот плавный подъем стал ощущаться еще явственнее, когда сторожевой полк, отступая, миновал широкую горловину между Березовым оврагом и речкой Нижний Дубяк. В этом месте и начиналось Куликово поле.
        Татары, узрев позади сторожевого полка плотные колонны основной русской рати, перегородившей все поле от края до края, вдруг утратили боевой пыл и повернули коней обратно к Красному холму.
        Ратники передового полка теперь могли перевести дух, перевязать раны, подсчитать убитых.
        Прохор, так и не пустивший в дело свой длинный меч, чувствовал себя немного неловко, глядя на ратников из передних шеренг, на их страшные раны, на их поломанные копья и утыканные стрелами щиты. У некоторых воинов в щитах застряло до двух десятков стрел.
        - Сплотить ряды! - зычно выкрикивал тарусский князь. - Встать плотнее, щит к щиту! Смелее, братья! Главный натиск нехристей впереди!
        Утренняя прохлада между тем сменилась липкой, удушливой мглой, которая как бы зависала над полем. Воздух постепенно загустевал тяжелым зноем. Высоко в небе парили орлы и коршуны.
        - Скоро будет для них большое пиршество! - задрав голову кверху, промолвил пожилой ратник в стеганом полушубке без рукавов, в обычной шапке вместо шлема. Он стоял в шеренге прямо перед Прохором.
        Прохор взглянул на парящих хищных птиц, и тягостная мысль о возможной скорой смерти вдруг затуманила его сознание.

* * *
        Откатившаяся татарская конница замерла длинной темной линией у склона Красного холма, вершина которого вдруг начала покрываться скопищами новых и новых конников, расползавшимися подобно гигантской тени. Эта конная масса не стояла на месте, переваливая через вершину холма, скользя по его широким склонам, она загустевала и полнилась.
        В сторожевом полку кто-то вдруг притих при этом зрелище, а кто-то, наоборот, от тревожного волнения не мог сдержать изумленного возгласа. Напряжение от осознания надвигающейся, еще более кровавой, битвы довлело над всеми: ратниками, князьями, воеводами…
        Сомнений ни у кого не было: это надвигалась вся Мамаева орда!
        До вражеских полчищ было не меньше шести верст. Конная лава, пролившаяся с вершины Красного холма, стала заметно приосаживать ход и, наконец, совсем остановилась. Восходящее солнце светило татарам в спину, от этого полчища Мамая виделись русичам темным растекающимся потоком.
        Услышав за спиной протяжные сигналы труб, Прохор оглянулся.
        Русские полки в глубине Куликова поля пришли в движение и стали медленно продвигаться вперед, спускаясь с холмистого отлога в низину между руслом реки Смолки и топкими берегами Нижнего Дубяка. Это было грозное и завораживающее зрелище! Десятки тысяч ратников, конных и пеших, растянулись вширь на четыре версты. Солнечные лучи, бившие из-за туч русичам в лицо, озаряли это людское море, рождая яркие блики на остриях копий, на еловицах шлемов, на зерцалах броней.
        Продвинувшись по направлению к сторожевому полку с добрую версту, русская рать замерла на месте с развернутыми знаменами, огородившись червлеными щитами.
        Эта собранная воедино мощь русских полков наполнила сердце Прохора уверенностью и спокойствием.
        «Ужо будет ныне ордынцам за все их злодеяния достойная расплата!» - мстительно подумал он.
        Лишь к полудню подтянулись к Красному холму все Мамаевы полчища, заполнив склоны холма и обширную низину перед ним. Было видно, что конница татар расступилась на фланги, освободив место в центре ордынской пехоте, которая выстроилась длинным - с две версты! - четырехугольником, обращенным своим фронтом в сторону сторожевого полка.
        Сеча, разгоревшаяся в полдень, выказала всю основательность подготовки Мамаевых полководцев к этому походу. Пехота ордынцев построилась глубокой фалангой, применив для лобового удара копья очень большой длины. В передних трех шеренгах ордынской фаланги наступали фряги в прочных шлемах и доспехах из черной вороненой стали. Для русичей было диковинно видеть белые знамена фрягов с красными крестами на них, которые реяли над пешими отрядами Мамая рядом с ордынскими бунчуками из конских хвостов и зелеными стягами со звездами и полумесяцем.
        Ордынская фаланга навалилась на сторожевой русский полк, намереваясь опрокинуть его с ходу. Русичи гибли в большом числе от более длинных ордынских копий, но именно завалы из мертвых тел замедляли наступление Мамаевой фаланги. С громким треском ломались копья, глухо громыхали топоры и булавы по металлическим доспехам и щитам; еще и часа не прошло, а уже стало душно и жарко от смешавшихся дыханий тысяч бойцов, сошедшихся в тесноте и давке на узком пространстве, заваленном окровавленными тушами лошадей и трупами воинов.
        Убыль в ратниках совершалась столь быстро, что там, где только что была середина русского боевого строя, вдруг обозначилась его передовая линия. Прохор остервенело рубил мечом вражеские копья, напиравшие на него густым частоколом, за которым виднелась стена круглых щитов с красными крестами и яйцеобразные шлемы фрягов. Оттуда неслись воинственные крики, смешиваясь с грозным гулом боевых литавров.
        Там, где удавалось поломать копья фрягов, русичи врывались в ряды ордынской фаланги, яростно орудуя мечами и топорами. На этот раз отступать русским ратникам было нельзя, воеводы и сотники кричали до хрипоты, призывая воинов стоять насмерть. Воеводы кричали и не слышали сами, что кричат, ибо страшный гул сражения поглощал все звуки. Воины обливались потом и захлебывались пылью. Тут почти не было места для удали и ловкости, дольше выдерживал тот, кто крепче стоял на ногах.
        Прохор задыхался в духоте, ничего не соображая и не замечая того, что под ногами у него не земля, а сплошь порубленные, заколотые, истекающие кровью тела чужих и своих. Его меч окрасился кровью сраженных им врагов, которые упали, но по их трупам на Прохора надвигались все новые толпы врагов в черных латах. Фряги рвались к стягу городового московского полка.
        Монах Галактион, пребывая в ужасе от творящегося вокруг кровопролития, сжимал обеими руками древко знамени и, подняв очи к небу, во весь голос читал молитвы во спасение своей души и христианского воинства. Вражеский дротик, вонзившийся ему в грудь, оборвал молитву Галактиона на полуслове. Издав длинный предсмертный стон, монах упал возле воткнутого в землю стяга с кровавой пеной у рта.
        К упавшему знаменосцу подскочил плечистый фряг с треугольным щитом и коротким широким клинком. Он замахнулся, собираясь подрубить русское знамя. Однако Прохор оказался проворнее, его узкий меч поразил фряга прямо в горло между краем панциря и защитным щитком шлема. Ноги фряга подломились, и он боком свалился на бездыханного Галактиона. Черный шлем скатился с его головы.
        Прохор всего на миг задержал свой взгляд на лице фряга, искаженном предсмертной гримасой, но и этого краткого мига ему было достаточно, чтобы опознать умирающего.
        «И ты здесь, Козамо! - мысленно усмехнулся Прохор, отражая удары вражеских мечей. - Ах ты, алчная душа! Тоже купился на посулы Мамая. Вот и подыхай теперь здесь!»
        Глава двенадцатая
        «Кровь лилась, как вода…»
        Янина, продрогшая в утреннем холодном тумане, довольно долго отогревалась, лежа на повозке и закутавшись в грубое полотнище походной палатки. Из-за этого она пропустила общее построение полков и опоздала на утренний молебен. К смурному состоянию Янины, озябшей и невыспавшейся, добавилось чувство голода, от которого у нее урчало в животе.
        Янину разыскал в обозе боярин Огневит, угостивший ее сухарями и орехами. Огневит поведал Янине, куда воеводы поставили коломенский полк, как обычно, посетовав при этом, что князья вознамерились победить татар любой ценой, отрезав русским полкам все пути к отступлению.
        - Ты заметила, милая, что мостов на реке нету? - молвил Огневит. - Ночью их разобрали, дабы никто об отступлении не помышлял. Это ли не дурь, а?
        - По-моему, верное решение, - заметила Янина, грызя сухарь. - Биться - так биться до победы! Иначе к чему все эти сборы, молебны, разговоры о стойкости и беспощадности к татарам.
        - Вообще-то, не девичьего ума это дело, - ворчливо обронил Огневит.
        Он по секрету сообщил Янине, что случайно отыскал в береговых зарослях у реки Непрядвы рыбачий челнок. Видимо, кто-то из местных смердов частенько пользуется им, ловя лещей и налимов в глубокой воде Дона.
        Огневит сделал намек Янине: мол, в случае крайней беды, если не сдержат полки русские ордынский натиск, им двоим можно будет спастись в этом челноке.
        - А как же брат мой? - нахмурилась Янина. - Я брата не брошу!
        - Хорошо, - кивнул Огневит, - прихватим и твоего брата тоже. В челноке и троим места хватит.
        Услышав гудение боевых русских труб, Огневит заторопился к расположению коломенского полка, зная, что может получить суровый нагоняй от воеводы Микулы Вельяминова за своевольную отлучку из боевого строя. Янина торопливо облачилась в воинский наряд и увязалась за Огневитом.
        Свирята, брат Янины, при виде сестры в боевых порядках пешей русской рати позволил себе пошутить:
        - Ну, теперь нам никакой Мамай не страшен! Сестрица моя своими косами всех татар выкосит!
        Ратники в сотне Огневита, услышав это, засмеялись.
        Косы у Янины и впрямь свисали из-под шлема почти до колен, похожие на две толстые змеи.
        Едва Огневит и Янина влились в строй коломенского полка, как вся линия русского войска двинулась вперед, оставив позади невысокие холмы и широкую седловину между ними. Воинство с глухим шумом вступило на ровное Куликово поле, на восточной окраине которого кипела ожесточенная сеча. По колеблющимся и падающим русским стягам можно было понять, что там истекает кровью передовой русский полк, теснимый великим множеством врагов.
        Янина, полагавшая, что главные русские силы двигаются на выручку дозорному полку, недоумевала, почему войско остановилось посреди поля. Она теребила за рукав Огневита, требуя, чтобы тот объяснил ей, что происходит. Но Огневит лишь отмахивался от девушки, тревожно вглядываясь в даль, где разливалось целое море ордынской конницы, обходящей с боков уже почти истребленный передовой русский полк.
        - Гляди, милая, гляди! - сквозь зубы бормотал Огневит. - Скоро и нас постигнет та же участь! Татарвы-то тьма-тьмущая!
        Расстроенный и рассеченный на большие и малые группы, сторожевой полк утратил все возможности к стойкому сопротивлению. Гонимые ордынской пехотой, ратники передового полка обратились в бегство, ища спасения в боевых порядках большого полка и полка правой руки.
        Большой полк, занимавший середину общерусского войска, состоял из пеших городовых полков, пришедших из Суздаля, Владимира, Коломны, Юрьева, Дмитрова и нескольких небольших городков. Под стягами большого полка стояло также несколько конных княжеских дружин. Растянувшийся более чем на две версты, большой полк являлся главным звеном обороны русского воинства. Стоящие на флангах полки правой и левой руки должны были пресекать любые попытки татар выйти в тыл большому полку, используя свою излюбленную тактику фланговых охватов.
        Рассеяв остатки сторожевого полка, ордынская пехота вновь построилась плотной фалангой и под грохот литавров двинулась на большой полк.
        Налетавший с востока ветер нес мелкую пыль в лицо русичам, вдобавок взошедшее солнце слепило им глаза.
        Ордынская пехота еще наступала, неуклонно сближаясь с центральной русской ратью, а конные лавы татар уже обрушились на полки правой и левой руки, пробуя их на прочность.
        Когда на головы русских пешцев посыпались стрелы и камни из пращей, Огневит вытолкал Янину из строя своей сотни, велев ей идти к арбалетчикам и подносить им стрелы. Янина подчинилась, пораженная видом сраженных камнями и стрелами ратников. Эта смерть прилетала откуда-то с неба, разбивая вдребезги головы, выбивая глаза, ломая носы и челюсти.
        Арбалеты на Руси переняли из Западной Европы. Разные виды самострелов использовались на Руси и раньше, обычно для охоты на крупного зверя. Однако для войны охотничий самострел был малопригоден из-за плохой прицельности и сложностей с приведением в боевую готовность. Западный арбалет был прост и надежен в деле, поэтому Дмитрий Иванович в свое время закупил больше тысячи арбалетов у греков, фрягов и немцев. Специально для войны с Ордой русские умельцы изготовили большие арбалеты, стреляющие стрелами в сажень длиной. Их устанавливали на тележные колеса для удобства перемещения. Стрела из такого арбалета со ста пятидесяти шагов пробивала коня насквозь, а со ста шагов пробивала любой панцирь.
        Саженью на Руси называлась мера длины, равная длине рук в размахе.
        Ордынские пешцы шли сплошной стеной, плечо в плечо, ряд в ряд, затылок в затылок. Первая и вторая шеренги надвигались со склоненными копьями, третья и четвертая шеренги налагали свои копья на плечи передних.
        Несколько сотен русских арбалетчиков расположились в глубине большого полка. По команде одного из воевод несколько передних шеренг русских пешцев опустились на одно колено, наклонив свои копья.
        До наступающей ордынской фаланги было около ста шагов, когда русские арбалетчики дали первый залп. Короткие неоперенные стрелы беспощадным свистящим роем врезались в гущу врагов, скосив многих из них. Арбалетчики вновь изготовились к стрельбе и дали второй залп, когда до вражеской фаланги оставалось не более пятидесяти шагов. Стрелы вновь нашли свои жертвы, пробивая с такой дистанции щиты и панцири, прошибая насквозь шеи, головы и руки.
        Солнце уже перевалило за полдень, когда ордынская фаланга наконец столкнулась с большим полком. Копья с обеих сторон впивались в тела воинов, упирались в щиты, где-то с треском ломались. Стоны и вопли раненых и просто стиснутых в страшной давке людей звучали повсюду, сливаясь с яростными криками и лязгом оружия. На первых порах и русичи, и ордынцы не столько разили противника оружием, сколько валили и подминали тяжестью рядов. Упавший воин уже не мог подняться, ибо его вдавливали в землю тысячи ног, напиравших с двух сторон. Место павшего занимал следующий за ним, выталкиваемый вперед нетерпеливым напором идущих сзади ратников.
        Два людских моря, плотных, зловеще поблескивающих шлемами и кольчугами, слились на поле Куликовом с криками и ревом.
        Солнце едва пробивало пыльную душную мглу, которая заволокла самую гущу сражения.
        Летописец описывал это так: «От великой тесноты люди задыхались, ибо не можно было вместиться двум столь большим ратям на поле Куликовом…»
        Стройная монолитность русских шеренг нарушилась под давлением огромного множества врагов. Глубокие бреши, в которые врывались где-то сотни, а где-то тысячи ордынцев, образовались по всему фронту большого полка. Из-за тесноты копья вскоре стали бесполезны. Воины разили друг друга мечами, топорами, ножами; кто-то вцеплялся руками недругу в лицо или горло, кто-то ухитрялся откусить кому-то нос или палец на руке, кто-то, умирая, успевал подрезать кинжалом врагу жилы под коленями.
        Убитые лежали вперемешку с ранеными на каждом шагу, в иных местах трупы громоздились небольшими холмами, по которым прокатывались остервенелые толпы орущих, хрипящих, полуобезумевших людей то в одну сторону, когда одолевали ордынцы, то в другую, если верх брали русичи. Многие, не выдержав такого напряжения, кричали от ужаса и рвали на себе одежды, некоторые падали без сознания от удушья, а иные теряли рассудок от вида множества убитых и потоков крови, заливших все вокруг.
        Наступил момент, когда ордынцы подались назад, исчерпав все силы и ужаснувшись своим потерям. Но эта передышка была недолгой, так как позади все поле до самого подножия Красного холма было покрыто свежими отрядами татар и Мамаевых наемников.

* * *
        Янина не знала, что творится справа и слева от большого полка. Она пребывала в ужасе от происходящего у нее на глазах кровопролития. Сигналы труб и приказы воевод - все это растворилось в диком немыслимом хаосе, в котором смешались десятки тысяч русичей и врагов. Отступление большого полка стало повсеместным и неудержимым всего через час страшной резни и давки. Ордынцы теперь накатывались валами, один отряд сменял другой, их напор не ослабевал, как не иссякала многочисленность Мамаевой рати.
        В некоторых местах ордынцы так глубоко вклинились в русские боевые порядки, что сами оказывались в полном окружении. Эти окруженные вражеские сотни и полусотни русские ратники истребляли со свирепой беспощадностью, стараясь всеми силами выравнивать и сплачивать общий строй большого полка.
        Какое-то время Янина помогала арбалетчикам, поднося им колчаны со стрелами, для этого ей приходилось пробираться сквозь боевой строй в тыл, где стояли повозки со связками дротиков и копий. Неподалеку от повозок со снаряжением на пригорке реял большой великокняжеский стяг с позолоченным ликом Спасителя на черном фоне. Это знамя, видимое отовсюду, являло собой центр большого полка. Там же стояли княжеские дружины, которые незамедлительно выдвигались туда, где успех ордынцев грозил прорывом общерусскому фронту.
        Когда все стрелы были выпущены по врагу, арбалетчики разобрали с возов дротики, щиты и топоры, смешавшись с общей массой русских ратников. Янина, беспокоясь за брата, тоже схватила меч и щит и устремилась к левому крылу большого полка, где виднелось знамя коломенских пешцев. Сражение походило на волнующееся море, волны ордынцев то и дело накатывались на русичей, их натиск сталкивался с натиском русской пешей рати. В этой гигантской кровавой давильне Янина оказалась, как песчинка в бурном речном водовороте.
        От вида израненных и умирающих в муках людей у Янины подкашивались ноги, от воплей и стонов у нее холодело сердце. Когда мимо Янины пронесли на скрещенных копьях убитого воеводу Микулу Вельяминова, голова которого болталась на лоскуте кожи, у девушки потемнело в глазах, и она лишилась чувств. Очнулась Янина, когда кто-то легонько похлопал ее по щекам ладонью.
        Девушка открыла глаза. И ей снова чуть не стало плохо.
        Рядом с нею сидел, присев на корточки, бородатый ратник с выбитым левым глазом, кровь из развороченной стрелой глазницы залила ему пол-лица. Руки ратника были в крови, поскольку он то и дело зажимал кровоточащую рану в боку. Коснувшись своей рукой щек Янины, одноглазый бородач невольно вымазал лицо девушки кровью.
        - Очнулась, милая! - обрадовался бородач. - Тогда подымайся и беги отсель куда подальше! Не девичье это дело - в кровавой каше смерти искать.
        Янина торопливо закивала головой и поднялась на ноги, лишь теперь обнаружив, что все это время она лежала на мертвых телах.
        - Двигай в обоз! - Бородач легонько подтолкнул Янину в спину. - Живее!
        В это время начался особенно мощный натиск ордынцев, поэтому Янину подхватил поток отступающих русских ратников. Она успела заметить, как упало знамя коломенского полка. Где-то ратники уже бежали скопом, даже не пытаясь сдерживать врага. Где-то сеча шла вовсю, там русичи продолжали сражаться, хотя ордынцы обступили их со всех сторон.
        - Где ты пропадаешь?! - рявкнул в самое ухо Янине невесть откуда взявшийся боярин Огневит. - Я же велел тебе в обозе быть! Ты почто здесь?!
        - Я… брата искала… - пролепетала в ответ Янина, которую по-прежнему мутило и пошатывало. - Но… я не нашла его. Где он?
        - Откель мне знать, голуба! - проворчал Огневит, таща Янину за собой. - Дрянь дело! Надо ноги уносить, пока не поздно!
        - А Свирята как же? - Янина пыталась вырываться, но у нее не хватало сил.
        - Ты видишь, что вокруг творится! - Огневит остановился так резко, что Янина невольно наткнулась на него. - Глянь туда, глупая! И туда - глянь!
        Огневит ткнул мечом, который был у него в правой руке, сначала в сторону пригорка, где чернел великокняжеский стяг. Вокруг пригорка кипела яростная сеча, ордынцы рвались к черному знамени. Дружинники в блестящих латах и с красными щитами грудью встречали напор врагов, прямые русские мечи звенели, сталкиваясь с кривыми саблями татар.
        Потом Огневит указал Янине на то место, где еще полчаса назад плотной колонной стояли ратники из Коломны и Костромы, а теперь остатки этих полков смешались с волной наступающих ордынцев. Было видно, что многочисленная сила татар все больше гнет силу русскую.
        - Что же это такое? - в полнейшем отчаянии промолвила Янина. - Что же теперь будет?
        - Это полнейший крах! - ворчливо ответил ей Огневит, вновь увлекая Янину за собой. - То и будет, что иссекут нехристи все наше воинство горемычное! А ратникам нашим и бежать-то некуда!

* * *
        Этот натиск ордынцев, случившийся в пятом часу пополудни, основной своей массой пришелся по левому краю большого полка и по полку левой руки.
        После нескольких попыток прорыва через полк правой руки, закончившихся полнейшей неудачей, ордынские военачальники нанесли сильнейший удар по левому крылу русского войска. Одновременно не ослабевал напор пеших Мамаевых отрядов на центр русского фронта.
        Эта битва на левом фланге по своей ожесточенности и продолжительности превзошла все пределы кровопролития и примеры стойкости, проявленные в этот день на всех других участках этого гигантского побоища.
        В полку левой руки стояли конные и пешие рати белозерских князей, дружины елецкого и моложского князей, а также ростовский и стародубский полки. Это были проверенные в походах ратники и воеводы. Весь их боевой опыт стал большим подспорьем для всей русской рати в самый тяжелый час Куликовской битвы.
        Так получилось, что среди воинов полка левой руки оказался и Ропша. Его, раненного в руку, воевода Семен Мелик отправил с донесением к воеводе Тимофею Вельяминову в большой полк. Оттуда Ропша сначала слетал на правый фланг, когда на него давили ордынцы, повинуясь приказу Тимофея Вельяминова. Затем Ропша дважды побывал на левом крыле, с военачальниками которого Тимофей Вельяминов держал постоянную связь через гонцов. Неся очередное устное послание от воеводы большого полка, Ропша прорвался сквозь сумятицу боя на левый фланг в третий раз.
        Натиск татарской конницы Ропша встретил в рядах дружинников моложского князя Федора Михайловича.
        Татары пустили впереди пробивным тараном панцирную хорезмийскую конницу, удар которой рассек моложскую дружину надвое. Елецкие дружинники отважно помогали Федору Михайловичу, но их было мало. Хорезмийцы были почти неуязвимы для стрел и копий, покрытые чешуйчатыми стальными доспехами, в шлемах с прочными забралами; огромные кони хорезмийцев тоже были прикрыты защитными щитками спереди и с боков.
        В первые же минуты боя под Ропшей убили коня. Ему чудом удалось выбраться из лязгающей железом круговерти и добраться до пешей ростовской рати. Ропше пришлось взяться за меч и, превозмогая боль в раненой руке, вступить в битву с ордынскими пешцами, которые валом валили на занимаемую ростовцами возвышенность со стороны топких берегов реки Смолки.
        В передовых шеренгах наступающей ордынской пехоты опять шли наемники фряги в черных латах с красными крестами.
        Ропша смог убить всего одного фряга. Получив рану от удара копьем, он свалился наземь, корчась от боли. Его неминуемо затоптали бы ногами или добили наступающие ордынцы, если бы не расторопность одного из ростовских ратников, который схватил упавшего Ропшу за ноги и уволок его подальше от сумятицы сражения.
        Отлежаться Ропше не удалось. Ордынцы наседали на русичей с двух сторон, все глубже вклиниваясь между большим полком и полком левой руки, а также вытесняя ростовских ратников с их выгодной позиции в низину. Увидев коня без седока, Ропша без раздумий запрыгнул в седло. Мимо него неслись конные гридни белозерского князя Федора Романовича. Ропша пустил коня в галоп, пристроившись к атакующему строю белозерских дружинников.
        Белозерцы сшиблись с кипчакскими всадниками, плоские шлемы которых резко отличались от островерхих шлемов хорезмийцев и мохнатых шапок татар.
        Кипчаки рубились храбро, стремясь смять левое крыло русского войска и ударить в спину большому полку.
        На помощь ростовцам и белозерцам пришел резервный полк под началом князей Андрея Серкизова и Глеба Дмитриевича, сына брянского князя.
        Конные лавы сшибались в тесноте, не имея возможности для маневра. Лошади шарахались от мертвых тел и в суматохе давили живых; земля стонала от тяжкого топота многих тысяч копыт. Русичи и ордынцы сходились лоб в лоб, устилая поле кровавой мешаниной из порубленных воинов и покалеченных лошадей. Маятник воинской удачи больше часа колебался из стороны в сторону, давая перевес то русичам, то татарам…
        Летописец красноречиво повествует в своем труде об этой битве на левом фланге: «И так сошлись обе силы великие на бой, и бысть брань крепка и сеча зла зело. И падали мертвые во множестве бесчисленном с обеих сторон; всюду убитые лежали, татары и русские. Кони проносились по мертвым, как по земле. Не только от оружия гибли воины, но и под конскими копытами умирали; и лилась кровь, как вода…»
        Глава тринадцатая
        Удар засадного полка
        Дружины, укрытые в дубраве близ реки Смолки, лишь смутно слышали гул сражения, развернувшегося по всему Куликову полю. Воины, стоявшие и сидевшие подле своих лошадей, пребывали в тревоге и недоумении. Битва с татарами длится уже не один час, а их воеводы явно не торопятся давать сигнал к выступлению!
        Серпуховская дружина расположилась почти у самой опушки, выходившей на Куликово поле, поэтому гридням Владимира Андреевича шум побоища доносился более явственно. Кое-кто из воинов забрался на деревья, дабы разглядеть хоть какие-то перипетии этой решающей битвы. Всем увиденным дозорные делились со своим князем и сотниками, от которых тревожные вести передавались прочим дружинникам.
        Нелюб стоял, прислонившись плечом к молодому дубу. Сильное волнение, донимавшее его с самого утра, теперь вдруг куда-то исчезло. Глядя на суровое лицо Владимира Андреевича, нетерпеливо расхаживающего по лужайке между кряжистым дубом и стройным ясенем, Нелюб сознавал, что неспроста упрятаны в лесу три конных русских дружины.
        «Коль тут сам Боброк верховодит, значит, для решающего удара полк наш припасен! - думал Нелюб. - Иначе и быть не может!»
        За спиной у Нелюба балагурил Вьюн, собрав вокруг себя больше десятка гридней.
        - У Мамая, сказывают, зубы торчат изо рта, как у кабана, два сверху и два снизу, - разглагольствовал Вьюн. - Вместо носа у Мамая пятак свинячий, а когда он гневается, то у него из ноздрей дым валит. Вот так. Жрет Мамай мясо человеческое, но не брезгует и кониной. Князья наши постановили на совете: взять Мамая живым и всему люду на Руси показать. Так что, други мои, уж поусердствуйте, не рубите Мамая мечом, коль столкнетесь с ним в сече, но вяжите его веревкой.
        - У меня и веревки-то нету, - прозвучал чей-то немного растерянный голос. - Как же мне быть?
        - И у меня нету, - раздался другой голос.
        - Коль Мамай столь страшен на вид и людьми питается, нечего его щадить! - воскликнул кто-то решительно. - Порубить на куски злыдня этого, и вся недолга!
        - Верно! - загалдели дружинники хором. - Посечь! Изрубить Мамая! Нечего его щадить!
        К столпившимся вокруг Вьюна гридням подбежал сотник Пахом, позвякивая кольчугой и металлическими щитками на руках и плечах.
        - Эй, говоруны! Потише! - прикрикнул на воинов Пахом. - Мы в засаде стоим, а не на посиделках!
        Прошло уже три часа томительного ожидания, если судить по солнцу.
        Нелюб слышал, как Владимир Андреевич справляется у своего оруженосца о том, что творится на поле битвы. Оруженосец, отрок шестнадцати лет, бежит к дубу, на могучих ветвях которого примостился гридень Савва, как ворон на гнездовище. Окликнув Савву, отрок выспрашивает у него о положении дел на поле Куликовом, потом спешит ко князю, шурша прошлогодней опавшей листвой.
        - Давят татары всем скопом на большой полк и на полк левой руки! - донесся до Нелюба встревоженный юный голос. - Оба полка наши все больше назад подаются, княже.
        Негромко ругнувшись себе под нос, Владимир Андреевич решительно зашагал туда, где сидел на трухлявом поваленном тополе воевода Дмитрий Боброк.
        До Нелюба смутно долетали довольно резкие фразы их короткого разговора:
        - Ты заснул, что ли, брат? - сердито обратился к волынцу Владимир Андреевич. - Татары все больше теснят полки наши к Непрядве, а мы бездействуем!
        - Не приспело еще время для удара, брат! - сказал Боброк холодно и непреклонно. - Пусть побольше татар втянется в прорыв на нашем левом крыле, тогда мы и ударим!
        - Так ратники наши гибнут во множестве, брат! - кипятился Владимир Андреевич. - Стяги наши так и падают один за другим! Великокняжеский стяг тоже рухнул! Пора выступать, воевода!
        - Рано еще! - стоял на своем Боброк. - Терпение, брат! Ударить надо наверняка!
        Владимир Андреевич, не пряча своего раздражения, отошел обратно к своей дружине.
        Истекал четвертый час тяжелейшей битвы. Грозный гул сражения все явственнее смещался на юго-запад, постепенно отдаляясь от болотистой речки Смолки в сторону крутого берега реки Непрядвы.
        Нелюб слышал, как обеспокоенно переговариваются воины из его десятка:
        - Дозорный на дереве молвит, что все поле павшими завалено, аж травы не видно! Мнут нехристи полки наши, силятся прижать их к речке Непрядве.
        - Долго ли нам еще тут сидеть? Соратники наши бьются с татарами, а мы в лесу хоронимся, как кроты в норе!
        Нелюбу вдруг вспомнилась Домаша. Ее большие прекрасные очи, улыбающиеся уста, пушистые распущенные волосы. Если он погибнет здесь, значит, счастье его было коротким, а если все же уцелеет…
        Вдруг раздался властный голос воеводы Дмитрия Боброка:
        - Пришло наше время, братья! По коням! Дерзайте!..
        Тенистая чаща леса разом ожила, наполнилась лязгом оружия, шуршанием листвы под ногами. Дружинники садились на коней, покрывали головы шлемами. Всем не терпелось ринуться на врага!
        Серпуховская дружина первой начала выдвигаться из леса на равнину.
        «Вот и пришел наш час! - подумал Нелюб, понукая застоявшегося коня. - Милая Домаша, поминай меня в своих молитвах!»
        Русским дружинам, вылетевшим из леса на озаренный солнцем простор, открылась способная потрясти любое воображение панорама огромного сражения. Все четырехверстное пространство Куликова поля от леса у Нижнего Дубяка до дубравы у реки Смолки было завалено тушами лошадей и телами воинов - это были следы сечи сторожевого полка с ордынцами. Более высокая окраина Куликова поля, примыкающая к реке Непрядве, кишела толпами сражающихся воинов, русичей и татар. Тесня полк левой руки, ордынцы зашли так глубоко в тыл большому полку, что уже не сомневались в своей победе.
        В этот-то момент в спину Мамаевым полчищам ударил русский засадный полк.
        Нелюб летел на своем скакуне, стараясь не отставать от Владимира Андреевича, блестящий шлем которого сиял как звезда, указывая направление атаки серпуховской дружине.
        Татар было очень много, конных и пеших, но их отряды были расстроены после долгого боя, немало ордынских военачальников пало в сече, поэтому дружинники Владимира Андреевича, пользуясь внезапностью нападения, с ходу смяли вражеские порядки. Серпуховчане, опытные и искусные воины, в одно мгновение ранили и сбросили с коней около тысячи татарских всадников, не потеряв при этом никого из своих. Рядом наступали звенигородская дружина и конники Дмитрия Боброка.
        В завязавшейся сече Нелюб оказался рядом с Владимиром Андреевичем. Татары бросались на серпуховского князя, видя его блестящие дорогие доспехи. Однако княжеский меч косил храбрых татарских батыров одного за другим. Дружина Владимира Андреевича все глубже вгрызалась в рыхлую, расступающуюся в стороны и подающуюся назад, нестройную массу ордынцев. Мелькали длинные русские копья, звенели прямые мечи - гридни серпуховского князя были неудержимы и беспощадны!
        Нелюб рубил татар направо и налево, совсем утратив бдительность. Враги валились под копыта его коня кто без головы, кто рассеченный наискось. Вдруг татарское копье ударило Нелюба в грудь, пробив кольчугу. Удар был так силен, что Нелюб свалился с коня. Скакавший за Нелюбом Вьюн вздыбил своего жеребца, чтобы не растоптать его копытами.
        - Живой? - окликнул Нелюба Вьюн, наклонившись с седла.
        Нелюб с кряхтеньем взобрался на коня, прилагая все усилия, чтобы не застонать от боли. Из раны на его груди сочилась кровь.
        - Про щит не забывай, приятель! - бросил Вьюн Нелюбу, видя, что тот намерен сечь врагов и дальше.
        Это падение с коня разозлило Нелюба. Когда на него набросился какой-то татарский военачальник в арабском шлеме с полумесяцем на заостренной верхушке, Нелюб обрушил на него град столь сильных ударов, что у татарина вылетела сабля из руки. Утратив мужество, ордынец повернул лошадь и бросился наутек. Нелюб нагнал его и с силой вонзил меч в спину.
        Где-то в гуще татарского воинства сипло гудели боевые трубы, гремели барабаны - татарские отряды спешно перестраивались, дабы отразить натиск русского засадного полка. Маневр был верный, но запоздалый.
        Солнце садилось. Ветер по-прежнему дул с востока, неся пыль и заволакивая душной мглой равнину, заваленную мертвыми телами.
        На левом крыле татары, оказавшиеся между двух огней, предпринимали отчаянные попытки прорыва. Это был очень упорный бой.
        Нелюб и Вьюн сражались бок о бок. Татары метались, как обезумевшие, силясь вырваться из окружения. Кто-то из ордынцев свирепо отбивался, а кто-то пытался просто пробежать, протиснуться сквозь ряды наступающих русских дружин и выскочить на простор Куликова поля. Таких было великое множество, но все они погибали в числе первых под мечами и топорами русичей.
        Конь под Нелюбом хрипел, косясь на груды убитых и умирающих татар. Павшие ордынцы лежали повсюду. Но их избиение продолжалось…
        У Нелюба заныла рука, разящая врагов. Льющийся со лба пот заливал ему глаза, от стонов и воплей татар у него звенело в ушах. Его меч с хрустом рассекал вражеские черепа, со свистом отсекал руки, со скрежетом пробивал панцири. В этой бойне кровь хлестала струями из разрубленных артерий, вытекала из ран, изливалась из распоротого человеческого чрева вместе с внутренностями.
        Татарам некуда было бежать, и участь их была ужасна.
        Какой-то ордынец в чешуйчатом панцире, сидящий на большом рыжем коне, бросил в Нелюба дротик через головы своих же воинов, стоящих перед ним. Нелюб ловко уклонился. На него кинулся было пеший ордынец, норовя поддеть Нелюба кинжалом снизу, но его зарубил мечом незазевавшийся Вьюн. С мечом Нелюба скрестил свою саблю татарин в шапке с лисьей опушкой, сидящий на низкорослой гривастой лошадке. Нелюб отбил вражеский удар и затем рубанул татарина сверху, отрубив ему голову. Струя крови из завалившегося на лошадиную гриву безголового тела брызнула в лицо Нелюбу.
        В этот миг ордынец в чешуйчатом панцире снова метнул в Нелюба дротик. От этого броска Нелюб увернуться не успел. Копье, скользнув по латам на плече, угодило ему в голову. Нелюб упал с коня и потерял сознание, из раны возле уха у него текла кровь.

* * *
        Боярин Огневит чуть ли не силой приволок Янину на берег Непрядвы, сердито коря ее за упрямое и безрассудное желание отыскать брата в скопище русичей и татар, ведущих на взгорье беспощадную сечу.
        - Глупая, ты и брата не отыщешь, и сама голову сложишь в этой бойне! - молвил Огневит, усадив девушку под ракитовым кустом. - Обожди меня здесь. Я пойду поищу челнок.
        Огневит скрылся в зарослях ивняка. До Янины доносились треск ломаемых боярином веток, его чертыхания и чавкающие торопливые шаги на береговой топкой низине. Янина то и дело поглядывала туда, откуда долетал неутихающий шум сражения. С косогора группами и в одиночку ковыляли раненые ратники, иные падали и уже не вставали, некоторые ползли из последних сил на четвереньках, оставляя за собой кровавый след на примятой траве.
        Янина вскочила, собираясь помочь хоть кому-то из покалеченных воинов добраться до тенистых зарослей, но в этот миг вернулся Огневит, вымокший по колено, но с довольным лицом.
        - Куда ты собралась? - Огневит схватил Янину за руку. - Бежим скорее!
        Боярин пробирался напролом через ивняк и тащил Янину за собой. Девушка едва успевала уворачиваться от веток, которые хлестали ее по лицу.
        - Вот он, родимый! - воскликнул Огневит и затащил Янину на мелководье.
        Под сенью прогнувшихся над рекой древних корявых ив, уткнувшись носом в усыпанный желтыми листьями берег, покачивался на мелкой воде небольшой челн, выдолбленный из цельного дубового ствола. Внутри челнока лежало короткое весло.
        - Садись! Живее! - нетерпеливо молвил Огневит, помогая Янине забраться в лодку.
        Толкая челн перед собой, Огневит зашел в воду почти по пояс, затем перевалился через низкий борт, оказавшись в лодке рядом с Яниной. Они едва не перевернулись, устраиваясь - Янина на носу лодки, а Огневит с веслом на корме. Огневит выгнал челнок на середину реки, собираясь плыть по течению к месту впадения Непрядвы в Дон.
        Слева виднелся холмистый, поросший деревьями берег, над которым розовели небеса, пропитанные лучами клонившегося к закату солнца. Справа тянулась низина, постепенно повышавшаяся к востоку, в той стороне лежало Куликово поле, над которым все еще прокатывались грозные звуки неутихающего сражения.
        Янина не отрывала взора от правого берега. Береговую низину вдруг заполнили ордынские всадники, которые неслись с косогора как угорелые. Их было много, несколько сотен. Татары были явно объяты каким-то смятением, носясь взад-вперед на своих вертких лошадях по берегу Непрядвы.
        - Вовремя мы улизнули! - усмехнулся Огневит, отгребая подальше от правого берега. - Ох как вовремя!
        Татары увидели одинокую лодку на глади реки. Кто-то из ордынцев стал что-то кричать Огневиту и Янине. Потом сразу несколько татар стали целиться в них из луков.
        - Падай на дно лодки! - приказал Огневит Янине, усиленно работая веслом. - И не поднимай голову! Эти нехристи бьют метко.
        Янина легла ничком на неширокое днище челнока. Она услышала сквозь плеск весла глухие цепкие удары татарских стрел, втыкающихся в борт лодки. В следующий миг раздался громкий вскрик Огневита. Янина вскинула голову и увидела, как Огневит выронил весло и пошатнулся: его шея была навылет пробита стрелой. В округлившихся глазах Огневита застыл ужас. Он хрипел, вцепившись в стрелу руками. Его шатало так сильно, что борта челнока едва не черпали речную воду от столь резких движений. Янина привстала, протянув руку Огневиту, и сама едва не свалилась в реку. Следующая татарская стрела угодила Огневиту в глаз, прекратив его мучения. Потеряв равновесие, боярин рухнул за борт лицом вниз.
        Неуправляемый челнок плыл по середине реки, а в двух саженях от него плыло бездыханное тело Огневита Степановича с торчащей из глазницы стрелой.
        Янина была так напугана случившимся, что какое-то время не смела поднять головы над бортом челнока. Однако вопли татар и лязг оружия, раздававшиеся с той стороны, откуда только что летели стрелы, привлекли внимание Янины. Она осмелилась посмотреть, что происходит на правом берегу Непрядвы. Увиденное поразило и обрадовало ее несказанно!
        Татар, сгрудившихся на берегу Непрядвы, секли мечами и топорами конные отряды русских дружинников. Это было настоящее избиение. Татарам некуда было деваться, а в плен русичи никого не брали. Всех ордынцев русские конники перебили очень быстро, после чего повернули коней в сторону Куликова поля.
        Янина выпрямилась во весь рост, вглядываясь в неровную линию далекого косогора, за которым исчезали конные русские сотни, спеша на восток. Оттуда больше не доносился шум битвы. Там гуляли, разносимые ветром, совсем иные звуки, то были крики радости и торжества, сопровождаемые победным гулом труб. Это гудели русские трубы, и ветер разносил по окрестностям победный клич русских полков!
        Янина, став на колени, принялась изо всех сил грести руками к правому берегу Непрядвы. Она сбросила шлем с головы, чтобы он ей не мешал. Челнок, рыская вправо и влево, двигался поперек течения реки и ткнулся в береговую мель как раз в том месте, где лежали грудами безжалостно изрубленные дружинниками ордынские конники.
        Перешагивая через поверженных врагов, Янина чуть ли не бегом поспешила к Куликову полю, над которым тут и там алели в лучах закатного солнца русские стяги. Неожиданно Янина едва не упала, споткнувшись о татарина, который оказался живым. У татарина была сильно поранена нога, поэтому он притворился мертвым, не имея возможности спастись бегством.
        Татарин жалобно заговорил на своем языке, испуганно заслоняясь согнутой в локте рукой, увидев, что Янина подняла с земли меч. Оружия среди мертвых валялось в изобилии.
        Взяв меч наизготовку, как ее учил Огневит, Янина шагнула к раненому врагу. Страха не было в ней, поскольку она видела, что лежащий на окровавленной траве ордынец сам объят сильнейшим страхом.
        - Опусти-ка руку, - сказала ему Янина по-татарски, вглядываясь в это скуластое горбоносое лицо с черной бородкой. - Где-то я тебя видела, нехристь. Сними-ка шлем! Ну! - Янина угрожающе замахнулась мечом.
        Татарин дрожащей рукой сбросил с головы островерхий шлем с прикрепленной сзади кольчужной сеткой.
        - Вот так встреча! - Янина невольно рассмеялась. - Узнаешь меня, мытарь?
        Теперь и татарин узнал Янину, свою бывшую рабыню, которая так ловко ускользнула от него на пристани в Сарае.
        - Сошлись-таки наши пути-дорожки, Сангуй! - угрожающе произнесла Янина, наступив сапогом на грудь ордынцу. - Что молчишь? Язык проглотил от страха?
        - Пощади, красавица! - залепетал Сангуй, став белее мела. - Ты получишь большой выкуп за меня. Ты же знаешь, как я богат! Умоляю, сжалься! Татар и так истреблено сегодня великое множество, что даст тебе моя смерть?
        - Зачем мне твое золото, Сангуй? - промолвила Янина. - Если ты вернешься в Сарай, то опять станешь истязать невольниц. За свои зверства тебе придется заплатить кровью, мытарь. Вспомни, Сангуй, как ты унижал меня, каким изощренным пыткам подвергал! - Голос Янины налился гневом и негодованием. - Я не пощажу тебя даже за все богатства Золотой Орды!
        Взяв рукоять меча обеими руками, Янина направила острие клинка ордынцу в лицо. Сангуй закричал, заслоняясь руками. Его крик оборвался на самой высокой ноте, когда острый меч, пронзив ему переносицу, вошел в череп до самого затылка.
        Очистив меч от крови самого ненавистного ей человека, Янина устало направилась к маячившей невдалеке возвышенности, на которой колыхались на ветру русские стяги. Она шла со сладостным чувством свершенной мести в душе, удивляясь прихоти судьбы, которая позволила ей сполна расплатиться с негодяем Сангуем.
        Взбираясь на косогор, Янина услышала голос молодого ратника, окликнувшего ее:
        - Младень, из какого полка будешь?
        Янина вздрогнула и обернулась на голос. От берега Непрядвы по этому же склону холма медленно взбирался гридень в залитой кровью кольчуге, с правой рукой, наскоро замотанной окровавленными тряпками. Воин шел, тяжело опираясь на короткое копье.
        - А ты из какого полка, друже? - нарочито громко спросила Янина, двинувшись к дружиннику навстречу.
        - Я из дозорного полка, - прозвучал ответ.
        Подбежав к раненому воину, Янина схватила его за плечи.
        - Ропша! Милый! - радостно вскричала Янина. - Наконец-то я разыскала тебя!
        У юноши от изумления рот открылся сам собой. Он оступился и, наверное, упал бы, если бы Янина не поддержала его.
        - Янка! Ты ли это?! - бурно возрадовался Ропша. - Очам не верю! Как ты здесь оказалась?!
        - Шла сюда с полками от самой Коломны, так и оказалась, - молвила Янина, взирая на Ропшу влюбленными глазами. - Я же сумела из Сарая выбраться еще в начале лета. Брат Настасьи помог мне в этом. Подругу мою горемычную помнишь?
        - Конечно, помню, - кивнул Ропша. - Она-то где сейчас?
        - В Орде мыкается, бедняжка. - Янина тяжело вздохнула. - Не удалось нам с Прохором Настю из неволи вызволить. О том скорбеть я никогда не перестану.
        Видя, что Ропша еле стоит на ногах, Янина помогла ему добраться до повозок обоза. Там она сама сняла с него доспехи, омыла и перевязала его раны. Раненых русичей было великое множество, поэтому Янина, вызвавшись помогать лекарям, очень скоро вымазалась по локоть в крови. Кто-то из раненых воинов сам добирался до обоза, но многих приносили на руках, чуть живых и истекающих кровью. Израненных бояр и дружинников складывали на траве рядом с покалеченными смердами из пешего ополчения и ремесленниками из городовых полков. Иные из раненых умирали, так и не дождавшись помощи лекарей, иные умирали уже после перевязки, потеряв слишком много крови.
        Огромное количество смертей, выпавшее на долю русского войска в этот знаменательный день, все же не могло заслонить радость от одержанной победы над полчищами Золотой Орды. Русские пешцы оставались на поле битвы, подбирая своих раненых, отыскивая павших князей и воевод, складывая в большие груды валявшееся повсюду оружие поверженных врагов.
        Конные русские полки ушли с поля Куликова, преследуя по пятам разбитую Мамаеву рать, которая стремительно откатывалась на юго-восток.
        Глава четырнадцатая
        Сеча у Мамаева стана
        Томительное ожидание началось для Настасьи с того момента, когда затих вдали топот ордынской конницы, ушедшей во главе с Мамаем и его эмирами на битву с русской ратью. Настасья сидела в юрте, завернувшись в покрывало, больше на ней не было никакой одежды. Татарки-служанки были возбуждены и веселы, нисколько не сомневаясь в победе ордынского войска. Они суетились у костра, готовя бешбармак в большом котле.
        Служанки позволили Лейле смазать целебной мазью рубцы на теле Настасьи. Персиянка уложила Настасью на ложе и, осторожно втирая мазь в ее спину и плечи, шепотом молвила ей, как лучше всего им совершить побег.
        - Собирая хворост у реки, Галима заметила мелководье, по которому можно уйти за реку и спрятаться там в густых зарослях, - сообщила Лейла своей русской подруге. - Таким образом, нам даже лошади не понадобятся, милая моя. Мы и пешком убежим и спрячемся! Одежду я тебе принесу.
        - Когда бежим? - не поднимая головы, спросила Настасья.
        - Я дам тебе знать, - сказала Лейла.
        Персиянка удалилась, чтобы вымыть руки, но вскоре она вернулась с узелком в руках.
        Настасья продолжала лежать ничком на постели, укрывшись тонким одеялом.
        - Вот здесь одежда для тебя, - промолвила Лейла, засунув узелок под ложе. - Поспи немного, милая. Тебе нужно набраться сил. Служанки принялись за кумыс, скоро они захмелеют, и тогда мы ускользнем у них из-под носа.
        Поцеловав Настасью, Лейла торопливо выбежала из юрты.
        Сон обволакивал Настасью. Ее дремотному состоянию способствовало и то, что целебная мазь, впитываясь в ее тело, уменьшила боль от кровавых рубцов, оставленных плетью.
        Настасья не знала, сколько времени она спала. Разбудила ее все та же Лейла.
        - Слышишь? - тихо молвила персиянка, приблизив к лицу Настасьи свои большие миндалевидные очи с длинными ресницами. В этих колдовских очах светилась нескрываемая радость.
        Настасья приподнялась на ложе, прислушавшись. За войлочной стенкой юрты были слышны горестные причитания татарок.
        - Что случилось? - спросила Настасья.
        - Нукеры Мамая привезли с поля битвы тело эмира Челубея, - ответила персиянка. - Это его оплакивают служанки Салджидая. Нукеры не скрывают того, что русичи сражаются очень храбро и не отступают перед натиском Мамаевых войск. У татар много убитых и раненых. Мамай двинул в сражение свои отборные тумены, но перелома в битве пока не наступило.
        Настасья вытащила из-под ложа узелок с одеждой, развязала его, разбросав на постели его содержимое.
        - Что будем делать? - промолвила она, поспешно натягивая на себя голубые шальвары с овальными разрезами на бедрах.
        - Не знаю, - немного растерянно ответила Лейла. - Сейчас сбежать не удастся. Нукеры Мамая живо настигнут нас.
        Настасья облачилась в розовую безрукавку, а сверху еще надела длинное сиреневое платье с короткими рукавами. Усевшись на постели, она примерила себе на ноги легкие замшевые чиры.
        Входной полог резко распахнулся, и в юрту вбежала взволнованная Галима. Белое покрывало свалилось с ее головы на плечи, одна из штанин ее светло-зеленых шальвар была разорвана на колене.
        Настасья и Лейла невольно вздрогнули при ее появлении.
        - Салджидай в стане! - испуганно выпалила Галима. - С ним его воины. Все очень озлоблены! Русы разбили татар и гонят их теперь сюда.
        Лейла и Настасья переглянулись и, не в силах сдержать своей бурной радости, крепко обнялись.
        Галима выскочила из юрты, едва где-то неподалеку прозвучал раздраженный громкий голос Салджидая, который торопил кого-то увязывать походные тюки и сворачивать шатры.
        Беготня и взволнованные голоса слуг доносились в юрту, где находились Лейла и Настасья. Они не смели выглянуть наружу, боясь попасться на глаза Салджидаю.
        Однако тот, кого Лейла и Настасья так страшились, ввалился к ним сам в забрызганной кровью кольчуге, взлохмаченный и злой. Оглядев внутренность юрты своими пронзительными раскосыми глазами, Салджидай позвал служанок-татарок, велев им взять бурдюки и переметные сумы. Татарки прибежали в юрту, живо похватали все что нужно и столь же поспешно исчезли за дверным пологом.
        Настасья и Лейла сидели рядышком, опустив очи и почти не дыша от страха.
        Несколько долгих мгновений Салджидай взирал на невольниц, уперев руки в бока. Затем, не сказав ни слова, вышел из юрты.
        Настасья и Лейла облегченно перевели было дух.
        Но Салджидай вскоре вернулся, и не один, а со своим телохранителем Кочуном, страшным на вид из-за сабельного шрама, идущего наискось через все лицо. Кочун был длиннорук и кривоног, он был падок на вино и женщин. В нем не было жалости ни к кому, ему частенько поручали пытать рабов и пленников. Кочун с одинаковым безразличием мог заколоть овцу и убить человека. Салджидай нашел Кочуна в сарайской темнице, где он работал палачом.
        - Видишь этих красоток, Кочун? - обратился Салджидай к бывшему палачу. - У нас не хватает лошадей, поэтому я не могу взять с собой всех своих невольниц. Этих двух я оставляю здесь. Но нельзя допустить, чтобы такие красавицы достались русам. Позаботься об этом, Кочун, когда насладишься их прелестями. И не задерживайся надолго, русы уже близко!
        - О повелитель, с этим делом я управлюсь быстро! - хрипло проговорил Кочун, снимая с себя пояс с саблей. - И часа не пройдет, как я догоню твой отряд. Ты же знаешь, конь у меня резвый!
        Едва Салджидай скрылся за дверным пологом, кривоногий Кочун проворно снял с себя кожаные штаны, пропахшие лошадиным потом, потом стянул через голову кольчугу и насквозь промокшую от пота рубаху. Он налил в неглубокий медный таз воды из походной фляги и, постанывая от наслаждения, принялся смывать с себя пот и грязь. Кочун фыркал и пыхтел, как боров, забравшийся в лужу.
        Настасья повернула голову, встретившись глазами с побледневшей Лейлой. При этом она крепко стиснула руку персиянки своими пальцами, давая ей понять, что им нужно действовать, и немедленно, если они хотят выжить!
        «Справимся ли мы с этим чудовищем?» - молчаливым взглядом спросила Лейла.
        «Непременно справимся!» - таким же молчаливым взглядом ответила ей Настасья и кивком головы указала персиянке на саблю и кинжал, брошенные Кочуном на ковре посреди юрты.
        Завершив омовение, Кочун наскоро обтерся подвернувшейся под руку тряпкой и, улыбаясь щербатым ртом, заковылял своими кривыми волосатыми ногами к постели, на которой сидели две нарядные, как куклы, юные невольницы.
        - Не бойтесь, красавицы, - молвил Кочун, касаясь своими темными грубыми пальцами нежных девичьих щек и длинных кос. - Я не стану вас убивать. Я возьму вас себе. Я увезу вас на Волгу и с выгодой продам купцам. За вас, прелестницы, торговцы отсыплют мне немало серебра!
        - А как же приказ твоего господина? - промолвила Настасья, смело взглянув в лицо нукера. - Салджидай не простит тебе твоего ослушания.
        - Власть Мамая кончилась, - усмехнулся Кочун. - Ему уже не возвыситься после сегодняшнего поражения. Я больше не намерен служить сынку Мамая, этому трусливому ничтожеству! Я найду себе другого повелителя, более могущественного!
        - А ты не глуп, батыр! - улыбнулась Лейла, коснувшись своими белыми точеными пальчиками мускулистого загорелого бедра нукера. - Я восхищаюсь тобой!
        - А я благодарна тебе за твое великодушие! - сказала Настасья, поглаживая Кочуна по животу и как бы ненароком касаясь его покрытого густыми черными волосами мужского естества, в котором уже пробудилось желание соития. - Мы обе с радостью отдадимся тебе, храбрец. С кого из нас ты хочешь начать?
        - Разденьтесь обе, так мне легче будет выбирать, - сказал Кочун, содрогаясь от переполняющей его похоти. - Вы обе как гурии! От вас не оторвать глаз!
        Лейла и Настасья повиновались, но при этом они делали все так неторопливо, кокетливо поглядывая на грубоватого нукера, поводя плечами и улыбаясь ему, словно именно в раздевании обе находили некое особенное удовольствие. Обалдевший Кочун таращился на них, глупо улыбаясь и потирая рукой свою волосатую грудь. В конце концов он выбрал Лейлу, которая выглядела более соблазнительной рядом с исхлестанной плетью Настасьей.
        Едва Кочун улегся на ложе и усадил персиянку на себя сверху, как в юрту вбежали два татарских воина. Они накричали на оторопевшего Кочуна, веля ему поскорее одеваться, хватать оружие и мчаться на битву с русами, которые вот-вот ворвутся в татарский стан. Воины удалились, а Кочун, ругаясь сквозь зубы, стал торопливо одеваться.
        - Вы тоже одевайтесь! - бросил он двум рабыням. - Нам пора в путь!
        Настасья и Лейла исполнили это повеление нукера с удивительной быстротой. Следуя за Кочуном, они вышли из юрты и оказались среди царящего вокруг хаоса. Татарские воины и обозные слуги, подгоняемые окриками и ударами плетей сотников и десятников, поспешно выстраивали из повозок оборонительный круг возле крайних шатров лагеря. Рабыни и служанки-татарки тоже трудились вовсю, снимая с возов тяжелые деревянные щиты-чапары и устанавливая их таким образом, чтобы они закрывали узкие проемы между повозками, образующими защитную стену вокруг стана.
        Какой-то низкорослый сотник со злым лицом подскочил к Лейле и Настасье.
        - Ну-ка, живо! Хватайте чапар! - заорал он. - Шевелитесь! Живо!..
        Подталкиваемые в спину, девушки поспешили к возам с военным снаряжением. В прежние дни к ним никого не подпускали, здесь всегда стояла стража. Теперь же стражи не было, у повозок суетились погонщики, воины, служанки. Одни волокли чапары, другие снимали с возов связки копий и колчаны, полные стрел.
        Лейла и Настасья приняли на руки дощатый чапар, который подали им сверху с повозки два воина, и понесли его, ухватив за края с двух сторон. Их обгоняли служанки и конюхи, тоже тащившие чапары. Женщины переносили чапары втроем-вчетвером, мужчины - по двое.
        Установив чапар рядом с выстроенными сплошной стеной сотнями других чапаров, Настасья и Лейла не пошли за новым чапаром. Они забрались в одну из повозок, решив воспользоваться этой суматохой для осуществления побега. Спрятавшись за мешками с просом и курагой, девушки наблюдали за всем происходящим в татарском стане.
        Они видели, как в лагерь примчался на взмыленном белом коне Мамай в сопровождении отряда всадников. Некогда грозный повелитель Золотой Орды теперь выглядел растерянным, на его узком желтом лице менялись, как в калейдоскопе, все оттенки полнейшего отчаяния и самой неистовой злобы. Мамай орал на своих эмиров и мурз, приказывая им собрать воинов, конных и пеших, чтобы дать бой русичам возле стана.
        - Нужно вырвать победу у русов! У нас еще достаточно войск для этого! - вопил Мамай, крутясь на своем скакуне возле своего роскошного шатра. - Где Тулубей и Ахиджук? Я видел, как они помчались сюда. Я кричал им, но они - эти трусливые собаки! - не остановились. Их нужно найти и обезглавить. Немедленно! Где Хаджибей? Где Ахмет? Куда все подевались?!. Где мой сын?..
        Услышав, что Салджидай и многие его эмиры бежали, Мамай просто зашелся от бешенства.
        - Трусы! Мерзавцы! Изменники! - свирепые вопли Мамая привлекали к нему внимание всех, кто находился поблизости. - Я доберусь до них! Я уничтожу этих негодяев! Эй, Коверга, поручаю тебе оборону нашего стана. Я догоню своего сына и прочих трусов и приведу их сюда! Бейся храбро, Коверга! Русы измотаны трудной битвой, сломить их будет не трудно. Держись до моего возвращения!
        Нахлестывая коня, Мамай помчался галопом мимо шатров и повозок в голубую степную даль, алый плащ развевался у него за спиной подобно крыльям. Свита Мамая поскакала за ним.
        Если бы Мамай оглянулся, то он увидел бы, что многие его военачальники, собиравшиеся во всеоружии встретить русов возле стана, видя бегство своего повелителя, уже не горят решимостью сражаться. Эмиры и беки садились на коней и спешили вдогонку за Мамаем, от них не отставали их воины и слуги. Кому не доставалось коня, тот бежал из стана бегом, и таких беглецов было не меньше, чем удирающих в степь конников.
        Со стороны Красного холма к ордынскому стану прихлынула русская конница, обтекая его с двух сторон. Эмир Коверга и несколько кипчакских беков вывели против русичей около двух тысяч всадников. Сражение, развернувшееся в ковылях вокруг татарского лагеря, стало последним всплеском храбрости ордынцев в этот день. Русские дружинники быстро сломили сопротивление татар. Эмир Коверга пал в числе первых.
        Поток бегущих татар покрыл равнину, укрытую тенью надвигающихся сумерек. Рассеявшиеся полчища Мамая преследовал другой поток - отряды русских князей, которые с беспощадной свирепостью истребляли своего извечного врага, используя его же тактику поголовного уничтожения.

* * *
        Настасья и Лейла выбрались из повозки и побежали в степь из опустевшего стана. Настасья видела вдалеке русские шлемы и щиты, поэтому просто не могла остановиться, ноги сами несли ее туда, где еще гремели мечи о сабли, где ордынцы еще отбивались, окруженные русичами. Лейла следовала за Настасьей, поскольку боялась остаться одна.
        Не пробежав и трехсот шагов, девушки внезапно наткнулись на двух воинов, катавшихся в густой траве. Это были татарин и русич, сцепившиеся в смертельной схватке. У татарина в руке сверкал длинный кинжал, русич пытался поразить своего врага острым засапожным ножом.
        Неподалеку на степном просторе бродили два коня.
        Лейла и Настасья замерли на месте. Они сразу узнали кривоногого бритоголового Кочуна, который, оскалив кривые зубы, пытался вырвать нож из руки русича и одновременно старался воткнуть острие своего кинжала противнику в горло. Русич вовремя перехватил руку ордынца, но длинный вражеский кинжал все же оцарапал ему щеку.
        Настасья первая вышла из оцепенения. Подскочив сзади к Кочуну, она схватила его обеими руками за уши с такой силой, что ордынец невольно вскрикнул от боли. Кочун всего на миг ослабил свою хватку, но этого хватило ловкому русичу, который всадил нож татарину в сердце. Кочун мгновенно испустил дух.
        Русич сбросил с себя бездыханное тело врага и вскочил на ноги. Это был юноша лет двадцати, безусый и румяный, со спутанными, взмокшими от пота русыми волосами. На нем была длинная кольчуга с металлическими продолговатыми пластинами на груди и плечах, под кольчугой виднелась белая льняная рубаха с длинными рукавами.
        Глянув юноше в лицо, Настасья вздрогнула, прижав руки к груди.
        - Прошка? - изумленно пролепетала она. В следующий миг глаза ее наполнились слезами, и она уже громче воскликнула: - Проша! Братец мой!
        Лейла удивленно взирала на то, как внезапно обретшие друг друга брат и сестра обнимаются и целуются, забыв обо всем на свете. Персиянка впервые видела Настасью такой счастливой! Не понимая ни слова по-русски, Лейла тем не менее была восхищена звучанием этого чуждого ей наречия, которое изливалось из уст улыбающейся сквозь слезы Настасьи. Лейла не отрывала глаз от Настасьиного брата, восхищенная его мужественной красотой.
        В голове у персиянки вертелись немного смятенные, но подходящие для сего момента мысли.
        «Как замечательно, что на свете есть народ, способный победить ненавистную Золотую Орду! - думала Лейла. - Как хорошо, что народ этот - русы! Теперь с помощью Настжай и ее брата я смогу вернуться в Персию!»
        Глава пятнадцатая
        Живые и павшие
        Среди раненых ратников Янина отыскала и своего брата Свиряту, которому вражеское копье сломало два ребра, а татарская сабля рассекла ему ухо. Свирята после всех ужасов тяжелейшего побоища был немного не в себе. Он молчал, не желая ни есть, ни пить. Янина оставила Свиряту в покое, радуясь в душе, что Господь сберег его среди стольких опасностей, грозивших ему в течение дня.
        Когда лекари отпустили Янину для короткого отдыха, она пришла в палатку, где отлеживался раненый Ропша. Перед этим Янина искупалась в реке, смыв с себя пот и кровь. Разговаривая с Ропшей, Янина вытирала рушником свои намокшие длинные волосы.
        - Представляешь, перевязывала раненую голову одному гридню и спросила, как его зовут, - с улыбкой молвила Янина. - Имя у него оказалось чудное, как и у тебя. Этот гридень даже лицом на тебя чем-то похож.
        - Как же его зовут? - насторожился Ропша, приподнявшись на локте.
        - А зовут его Нелюб, - ответила Янина, встряхнув распущенными волосами. - Нелюб Обрятович. В дружине серпуховского князя он состоит. Ты что на меня так уставился? - Янина взглянула на Ропшу. - Иль тебе знаком этот гридень?
        - Не просто знаком, это брат мой! - волнуясь, ответил Ропша. - Давно мы с ним в разлуке. Где он? Где вы расстались с ним, Янка?
        - Лежи спокойно, не вздумай вставать! - строго промолвила Янина, опустившись на колени рядом с Ропшей. - Я сама приведу Нелюба к тебе. Сегодня же вечером и приведу. Чудно все это! Обычно беда людей разлучает, а вас, наоборот, свела.
        Владимир Андреевич, как ни увлекал его вместе со всеми пыл преследования разбитого врага, заставил себя остановить коня на вершине Красного холма. Иная забота терзала его, вызывая тревогу и омрачая радость от одержанной победы. Среди уцелевших в сече князей и воевод не было Великого князя.
        Бросив клич среди воинов, чтобы все искали на побоище Дмитрия Ивановича, Владимир Андреевич вернулся на поле Куликово, все неровности которого, усеянные телами павших, уже слегка скрадывались в своих очертаниях наступающими сумерками.
        «Нужно найти брата моего еще до ночи, - говорил Владимир Андреевич ратникам и воеводам. - Ежели он тяжко ранен и истекает кровью, то непростительно будет не отыскать его сейчас и утром обнаружить бездыханным».
        Поиски начались с того места, где в начале битвы стоял сторожевой полк, первым принявший на себя удар ордынской рати. Воинов из этого полка уцелело очень мало, а возглавлявшие его князья и воеводы полегли все как один. Не один час ушел на то, чтобы разобрать завалы из мертвых тел на месте яростной сечи, в которой погибла половина передового полка, и на пути отступления уцелевших ратников к основным русским силам. Тело Великого князя там не было найдено.
        «Значит, не погиб мой брат в начале сражения, - возрадовался Владимир Андреевич. - Выходит, сумел пробиться к стоящим в глубине поля полкам. Нужно искать его повсюду! Значит, есть надежда найти его живым!»
        В одном месте нашли мертвого русского витязя в золоченых доспехах Великого князя московского. Но это был Михаил Бренк. Ратники, не видевшие Дмитрия Ивановича в лицо, поначалу решили, что нашли тело Великого князя, и пребывали в глубокой скорби. Осознав свою ошибку, воины проявили бурную радость, приложив новые усилия для поисков Дмитрия Ивановича.
        В этих поисках принимал участие и Нелюб, из-за своей раны отставший от серпуховской дружины, участвовавшей в преследовании разбитых татар. Осматривая мертвецов там, где стоял в сече полк левой руки, Нелюб нашел тело воина, внешним обликом очень похожего на Великого князя. Но оказалось, что Нелюб принял за Дмитрия Ивановича старшего из белозерских князей, Федора Романовича, сложившего голову в момент самого сильного натиска татар на левый русский фланг.
        В это время на противоположном конце Куликова поля спешились с коней на опушке леса юный гридень и две девицы в восточных одеяниях. Это были Прохор и Настасья с Лейлой. Они тоже приняли посильное участие в поисках Великого князя, осмотрев на побоище не одну сотню мертвых тел. Вид многих тысяч залитых кровью трупов, иных даже изрубленных на куски, в конце концов довел обеих спутниц Прохора до состояния сильнейшей дурноты. Вот почему Прохор посадил девушек на коня, сам сел на другого и отправился к той окраине Куликова поля, где убитых лежало гораздо меньше, так как напор ордынцев в этом месте быстро пошел на убыль после того отпора, какой им оказал полк правой руки. В том была заслуга братьев Ольгердовичей, мужей, опытнейших в ратном деле.
        Бродя среди деревьев, Прохор увидел молодую свежесрубленную березу, а рядом ратника, неподвижно лежащего на траве, почти полностью скрытого ветками березы. Создавалось ощущение, что кто-то помог этому воину добрести сюда, а потом подрубил дерево, чтобы оно своей листвой прикрыло раненого от чужих глаз.
        Прохор отодвинул ветви и наклонился над человеком в иссеченном саблями панцире. В следующий миг раздался его радостный голос:
        - Настасья, сюда! Скорее! Я нашел Великого князя! Он жив!
        Настасья и Лейла подбежали к Прохору, который уже привел раненого в чувство.
        - Останетесь с князем, - сказал Прохор девушкам, - а я поскачу за людьми и повозкой. Нужно поскорее перевезти его в наш стан. Лекари ему нужны!
        Прохор умчался, нещадно погоняя коня.
        Лейла и Настасья сидели подле раненого, которого Прохор уложил на подстилку из наскоро поломанных березовых веток. Глаза Великого князя были закрыты, но веки его слегка подергивались. Он был весь забрызган кровью, отчего казалось, что на нем нет живого места.
        - Это Великий князь? - обратилась Лейла к Настасье. - Но почему он в одежде простого воина?
        - Не знаю, - ответила Настасья.
        - Может, твой брат ошибся? - Лейла посмотрела в глаза Настасье.
        - Проша не мог ошибиться, - сказала Настасья. - Он встречался с Великим князем лицом к лицу.
        Услышав у себя над ухом татарскую речь, Дмитрий Иванович открыл глаза. Обе девушки сразу примолкли.
        - А я уж подумал, что татары меня в плен взяли, - негромко промолвил Великий князь, с трудом разлепив запекшиеся губы. - Кто вы, красавицы? Откуда вы здесь?
        Настасья мягко взяла раненого князя за руку и заговорила с ним по-русски:
        - Мы бывшие невольницы ордынские, княже. Меня Настасьей кличут, я из-под Серпухова родом. А это - Лейла, моя подруга. Она персиянка. С Мамаевой ордой мы сюда прибыли. Нету больше Мамаева воинства, разбито оно в пух и прах русскими полками! Победа, княже! - Настасья улыбнулась и сильнее стиснула большую руку Великого князя. - Великая победа! Мамай еле ноги унес! А татарами порубленными вся степь завалена до самого Красного холма!
        - Лицо мне твое знакомо, девица, - прошептал Дмитрий Иванович, не спуская глаз с Настасьи.
        - Неудивительно, княже. - Настасья вновь улыбнулась. - Прохор, брат мой, в дружине твоей служит, а мы с ним вельми похожи.
        - Брат твой услугу оказал мне большую, - чуть громче произнес Дмитрий Иванович, собравшись с силами. - Он в Орде побывал, тебя там разыскивая, и как узнал о сборах Мамая для похода на Москву, так с предупреждением ко мне поспешил. Храбрый у тебя брат, девица.
        - Проша уже поведал мне о том, что долго искал меня в Сарае, - сказала Настасья. - Пусть не нашел он меня, зато высмотрел злые происки Мамаевы и на Русь об этом сообщил. Значит, не напрасны были его мытарства на чужбине.
        Вместе с Прохором в лесок над речкой Нижний Дубяк привалила целая толпа дружинников и бояр, был среди них и Владимир Андреевич, который едва не прослезился, увидев брата живым.
        - Здравствуй, брате! Узнаешь ли меня? - проговорил Владимир Андреевич, упав на колени пред распростертым Великим князем. - С радостью я к тебе: наша победа! Враг разбит и рассеян! Слышишь ли?
        - Слышу, брат! - отозвался слабым голосом Дмитрий Иванович. - Значит, не напрасны были наши воинские сборы и труды ратные здесь, на поле Куликовом.
        - Несите Великого князя к повозке, - повелел Владимир Андреевич своим гридням. Он повернулся к Прохору и добавил: - А тебе, младень, я отсыплю злата-серебра за то, что ты нашел до темноты брата моего. Живым и богатым домой вернешься!
        Прохор в знак благодарности отвесил Владимиру Андреевичу низкий поклон.
        Над Куликовым полем бледнел, угасая, последний отблеск уходящего дня.
        Русское войско разбило стан на берегу реки Непрядвы и близ села Рождествено-Монастырщина. В душных сумерках среди шатров звучали громкие стоны покалеченных ратников, которых продолжали выносить сотнями с поля битвы, укладывая рядами на траве, поскольку в палатках уже не было места.
        Когда Прохор и две его спутницы пришли в лагерь у Непрядвы, они не знали, где отыскать свободное место для себя. В шатрах и между шатрами лежали вповалку ратники, покрытые ранами и просто обессилевшие после тяжелейшего сражения. Наконец Прохору удалось примостить сестру и персиянку возле костра, над которым висел большой котел с каким-то булькающим варевом. Вокруг стреляющего искрами пламени сидели и полулежали ратники уже без кольчуг и шлемов, из разных сотен и полков.
        При виде двух девушек в татарских одеждах посыпались остроты, направленные в Прохора.
        - Ну, младень, ты и хват! - молвил широкоплечий смерд с рыжей бородой. - Через такую сечу прошел и ни царапины не получил! Мало того, раньше князей и бояр в стан татарский проник и выбрал себе рабынь покрасивее!
        - Сестра это моя, - возразил рыжебородому Прохор, коснувшись рукой плеча Настасьи. - Погляди на нее, она же славянка. В неволе у татар она была, потому и одета не по-нашему.
        - Ну, конечно, сестра! О чем речь! - усмехнулся рыжебородый, подмигнув соседу, крепышу в овчинной накидке. - И другая девица тоже, по-видимому, сестра твоя, младень. Глянь-ка, как вы с ней похожи! - рыжебородый кивнул на смутившуюся Лейлу.
        Вокруг костра зазвучал дружный хохот.
        - Что-то сестра твоя черноокая совсем по-русски не разумеет, младень! - со смехом воскликнул воин с перевязанной рукой, услышав, как персиянка негромко о чем-то переговаривается с Настасьей. - Не иначе она все слова русские перезабыла в неволе.
        Эта реплика потонула в новом взрыве смеха.
        Узнав, что персиянку зовут Лейла, кто-то из ратников тут же подковырнул Прохора:
        - Что и говорить, брат, настоящее славянское имя. Она и выглядит как славянка! Поставь ее рядом с любой девицей из нашей деревни, ну просто не отличить будет!
        И опять у костра грянул громкий хохот.
        Потеряв терпение, Прохор схватил Настасью и Лейлу за руки и потащил за собой подальше от этого костра, от летящих ему вслед насмешек. Он решил увести девушек в село, до которого было около версты, и устроить их на ночлег в какой-нибудь избе.
        Не пройдя и полусотни шагов, Прохор столкнулся лицом к лицу с Яниной, которая вынырнула из-за холщовой палатки со скаткой тонкой материи в руке.
        - Прошка! - радостно воскликнула Янина. - Живой-здоровый! Вот удача-то!
        - Я ведь не один, - улыбнулся Прохор. - Погляди, кого я нашел в стане татарском! - Он несильным рывком вытолкнул приотставшую сзади сестру так, что та оказалась впереди него.
        Увидев перед собой Настасью, Янина от неожиданности выронила из рук рулон перевязочной ткани. На какой-то миг она остолбенела. В таком же положении пребывала и Настасья долгих несколько секунд. Затем слезы радости хлынули у обеих из глаз. Они рванулись друг к другу и соединились в крепком объятии.
        Выплакав первые неудержимые слезы, Янина и Настасья принялись делиться пережитым, теперь уже смеясь от переполняющего их счастья. Судьба так внезапно разлучила их в Сарае и ныне столь же внезапно вновь свела вместе! Да еще в такой знаменательный день!
        - Янка, нашла ли ты Ропшу, как хотела? - спросила Настасья.
        - Конечно, нашла! - улыбнулась Янина. - Здесь он, сокол мой. Лежит раненый в палатке. У него, оказывается, есть старший брат, Нелюбом его кличут. Не виделись они давно, а тут на поле Куликовом им посчастливилось свидеться благодаря мне. - Янина позволила себе горделивую ухмылку. - Сидят сейчас оба в палатке, никак наговориться не могут! Вы-то куда идете?
        - В село идем, - ответил Прохор. - Ночлег искать.
        - Так я с вами пойду, - сказала Янина, подобрав с земли скатку льняной ткани. - Токмо к лекарю Порфирию забегу, отдам ему вот это.
        Сверкнув белозубой улыбкой, Янина припустила бегом между рядами шатров. Настасья глядела ей вслед, не в силах унять волнение в своей груди. В мужской рубахе и портах Янина смахивала на юношу с тонкой талией и широкими бедрами, и только длинные русые косы выдавали ее женскую сущность.
        Восемь дней стояли русские полки на поле Куликовом, собирая своих павших и предавая их земле. Место для погребения выбрали близ села Рождествено-Монастырщина. Скрипели по полю телеги: порожние - туда и тяжело нагруженные - обратно. С утра до ночи свозили к могильным ямам страшный урожай смерти.
        В дубравах звучали секиры. Некоторых из павших было решено довезти до дому. Для них вырубались дубовые колоды, внутри которых выдалбливались вместилища для бездыханного тела. В первую очередь в такие погребальные колоды уложили прах братьев-иноков Пересвета и Осляби, которые оба погибли в самом начале сражения, пребывая под знаменами сторожевого полка. Затем такой же чести удостоились бояре, павшие в рядах большого полка: Михаил Бренк, Микула Вельяминов и Волуй Окатьевич. Собрали в дорогу до отчего края также прах белозерских князей Федора Романовича и сына его Ивана. Оба возглавляли полк левой руки. Приготовлены были колоды и для тарусского князя Ивана Константиновича, для князей друцких Дмитрия и Владимира Александровичей, которые стояли во главе передового полка и первыми сложили свои головы под натиском татар.
        Вместе с ними Дмитрий Иванович повелел отправить домой прах воевод дозорных отрядов Василия Тупика и Семена Мелика, выманивших полчища Мамая на Куликово поле и погибших в передовом полку. Не забыл Великий князь и про доблестного воеводу Андрея Серкизова, возглавлявшего резервный полк и павшего на левом фланге в момент преобладающего наступления ордынцев.
        В сентябре 1380 года в Москву с Куликова поля было привезено множество деревянных колод с телами павших воинов, не только князей и бояр. Все эти колоды были захоронены в конце Варьской улицы, в местечке под названием Кулишки, и над сей братской могилой был поставлен деревянный обетный храм. Каменная церковь, возведенная позже на месте первоначальной бревенчатой, стоит и поныне на площади, которая теперь носит имя Ногина.