Библиотека / История / Переяслов Николай : " Тень Курска Или Правды Не Узнает Никто " - читать онлайн

Сохранить .
Тень «Курска» или Правды не узнает никто Николай Переяслов
        Роман Николая Переяслова «Тень „Курска“, или Правды не узнает никто», конечно же, вызовет споры. Да и как иначе, если всё наше общество ведёт сегодня своё независимое расследование причин, вызвавших гибель современного подводного крейсера! Предлагает свою версию случившегося и Н. Переяслов. Однако, как бы убедительно ни выглядело всё изображенное им, необходимо всё-таки помнить, что это — только роман, т. е. художественное произведение с выдуманными героями и смоделированными ситуациями. Поэтому не стоит его рассматривать как доказательство того, что всё было именно так, а не иначе...
        Николай Переяслов
        Тень «Курска» или Правды не узнает никто
        Автор выражает искреннюю благодарность газетам «Комсомольская правда», «Жизнь», «Время», «Мир новостей», «Независимая газета», «Версия», «Аргументы и факты», «Труд», «Собеседник», «Новая газета», а также журналам «Подводный клуб», «Мир Севера», «Молодая гвардия», «Морской сборник», «Вокруг света» и всем тем изданиям, на публикации из которых он опирался, работая над романом.
        Отдельная признательность — летописцам подводного флота России Николаю Черкашину и Владимиру Шигину, а также библиотеке № 30 районной Управы Марьино города Москвы, предоставившей для работы над романом свои фонды.
        К читателю
        Роман Николая Переяслова «Тень „Курска“, или Правды не узнает никто», конечно же, вызовет споры. Да и как иначе, если всё наше общество ведёт сегодня своё независимое расследование причин, вызвавших гибель современного подводного крейсера! Предлагает свою версию случившегося и Н. Переяслов. Однако, как бы убедительно ни выглядело всё изображенное им, необходимо всё-таки помнить, что это — только роман, т. е. художественное произведение с выдуманными героями и смоделированными ситуациями. Поэтому не стоит его рассматривать как доказательство того, что всё было именно так, а не иначе. Автор всего лишь писатель, он даже не подводник, а потому пусть специалистов не удивляют какие-то неточности в описании технических харатеристик или правил несения подводной службы. Задача писателя — создать не акт о причинах аварии на подлодке, а художественно убедительную версию случившегося и модель развития последующих событий. И ещё — возвести своим словом памятник погибшим морякам, вернуть авторитет нашему флоту и напомнить миру, что мы ещё не списаны окончательно. И эта задача автору удалась, что, на мой взгляд,
— главное, ради чего стоит писать книги о флоте.
        Игнатий Белозерцев,
        капитан 1-го ранга запаса, бывший подводник-североморец,
        участник дальних походов подо льдами Арктики.
        Часть первая
        ПАПАРАЦЦИ
        «…Ясно, что „Наутилус“ на что-то натолкнулся и дал сильный крен. Вся мебель опрокинулась. Картины, висевшие по стенке правого борта, сместились по вертикальной линии и плотно прилегли своими краями к обоям, картины по стенке левого борта своими нижними краями отошли от обоев на целый фут. Следовательно, „Наутилус“ лег на правый борт и в этом положении остался недвижим…
        …Все это время мы старались уловить малейший звук внутри «Наутилуса».
        - Что это, капитан, случайная помеха?
        - Нет, на этот раз несчастный случай.
        - Тяжелый?
        - Возможно…»
        Жюль Верн. «20000 лье под водой».
        Оглядываясь сегодня назад, на эти прожитые мною, будто внутри сочиненного кем-то романа, невероятные девять месяцев, я все чаще ловлю себя на мысли о том, не приснилась ли мне вся эта история в некоем растянувшемся до фантастических размеров сне в ночь с 11 августа 2000 года на 12 мая 2001-го? Во всяком случае, если бы я услышал её из чьих-нибудь посторонних уст, я не поверил бы ни единому слову, это уж точно! Хотя, как вы, наверное, помните, на эту тему тогда фантазировали практически все выходящие в России газеты, не говоря уже о день и ночь вещавших радио и телевидении.
        Что же касается меня самого, то о существовании атомной подводной лодки К-141, известной ныне всему миру под именем «Курск», я впервые услышал лишь утром 14 августа 2000 года, когда главный редактор газеты «Молодежная правда» Владимир Гусаков прочитал нам на редакционной летучке официальное заявление пресс-службы ВМФ России о том, что во время проводившихся в Баренцевом море учений Северного флота на атомном подводном ракетном крейсере «Курск» возникли «временные неполадки», и лодка легла на грунт.
        - Врут, суки! — прочитав информацию о том, что с моряками субмарины поддерживается полноценная акустическая связь и с надводных кораблей им подается по шлангам воздух, выругался он. — Ребят уже, наверное, рыбы гложут, а эти нам, как всегда, лапшу на уши вешают. Руку даю на отсечение, что там или ядерный реактор взорвался, или произошло что-то не менее серьезное. По моим данным, дно мирового океана уже давно напоминает собой эдакое своеобразное кладбище сельхозтехники; разница только в том, что на мехдворах наших бывших колхозов ржавеют списанные за неимением запчастей трактора и косилки, а в морских и океанских глубинах — затонувшие российские подлодки. Думаю, вы ещё не успели забыть историю гибели АПЛ «Комсомолец»?.. Вот и давайте, пока не выяснятся истинные причины и объемы аварии на «Курске», попробуем собрать статистическую информацию о том, как часто происходят ЧП с нашими атомными субмаринами. И вообще — тащите все любопытное о наших подводниках и подводном флоте. Пока история с «Курском» будет оставаться открытой (а я думаю, что она протянется не меньше месяца, а то и двух), это будет для
всех тема номер один.
        - Ну ещё бы! — ухмыльнулась, покачивая длинной белой ногой, Машка Исламова. — Когда в воздухе начинает пахнуть трупами, газеты перестают писать даже о сексе.
        - Молодец, правильно понимаешь, — посмотрел на неё с прищуром Гусаков. — Только на этот раз пахнет не в воздухе, а под водой. А потому будь готова в любой из ближайших моментов вылететь в Видяево, на базу подводников.
        - Слушаюсь, товарищ адмирал! — ернически козырнула она рукой с зажатой между пальцами сигаретой и, закончив минут через десять планерку, мы разошлись по своим отделам…
        Надо признаться, что поначалу я и подумать не мог, что буду заниматься этим самым «Курском» — ведь всего только два дня назад, то есть в пятницу 11 августа, я впервые перешагнул порог «Молодежной правды» не как её читатель, а как полноправный сотрудник редакции и, понятное дело, не имел ещё ни своих собственных архивных наработок, ни необходимых для их создания связей. Да и вообще я в эти дни ходил, что называется, со съехавшей крышей — мало того, что меня, всего лишь каких-то полтора месяца назад получившего диплом журналиста, взяли на работу в одну из самых популярных газет России, так практически в этот же самый день мне подарила свою любовь красивейшая девушка Марьинского района, а может быть, и целой Москвы!
        Вообще-то, надо признаться, у меня по женской части как-то не очень раньше ладилось, хотя я вроде и не урод, и не дебил. Рост — метр восемьдесят, не хромой, слава Богу, и не горбатый, разве что год назад выписали очки (+ 1,5), но и то я их одеваю только при чтении. А вот поди ж ты — все мои друзья вокруг постоянно с бабами, а я — один…
        Было, правда, и у меня за время учебы на журфаке два или три небольших романчика, но это так — не столько я кого-то пленил и обольстил, сколько сами мои партнерши решили поэкспериментировать на предмет того, что я из себя представляю. Чего это, мол, за чувак такой, все время один да один? Вроде не голубой, и с квартирой, надо его посмотреть поближе…
        Меня зазывали в общагу на какой-нибудь импровизированный день рождения, где было много водки и дешевого красного вина, но мало закуски, и, стараясь побыстрее раскрепоститься и стать таким же веселым, как остальные, я в основном налегал на выпивку и почти не закусывал (хотя и любил всегда как следует поесть). Понятно, что к концу вечеринки я уже был пьян, как зюзя, и наутро совершенно не помнил того, каким образом меня уложила в свою кровать затеявшая весь этот сабантуй однокурсница и, главное, как я себя проявил с ней в постели. Эта неопределенность, точно бревно поперек дороги, так и не давала мне сделать решающий шаг к нашему окончательному сближению. Я тяготился неясностью, и хотя страстно желал повторения ночного эксперимента, чувствовал себя все время скованным, не знал, как себя вести, о чем говорить и, главное, что позволить себе в обращении с подругой, а оттого ходил все время мрачный и обиженный, и наш (так толком и не завязавшийся) роман как-то сам собою разваливался.
        Но вот что касается Ленки, то здесь все обстояло совершенно иначе. Познакомились мы с ней ещё в детском саду, расположенном неподалеку от станции метро «Водный стадион», и целый год воспитательницы и нянечки говорили про нас не иначе как «жених и невеста». Мы и вправду так сильно с ней сдружились, что, расставаясь перед выходными, она спрашивала:
        - А ты не станешь гулять до понедельника с другой девочкой?
        - Не-е-е, ну их, — изо всей силы тряс я из стороны в сторону головой и в свою очередь выяснял: — А ты меня будешь ждать, если я вдруг съем на улице сосульку и заболею ангиной?
        - Ну, конечно, — уверяла она.
        - А если я надолго заболею? — не унимался я. — На две недели?
        - Да хоть на полгода! — успокаивала она. — Но лучше все-таки ешь не сосульку, а конфету, — и совала мне в руку какую-нибудь из завалявшихся в её карманах карамелек.
        Но однажды сложилось так, что я не вернулся в свою группу ни после выходных, ни через две недели, ни через полгода, ни до самого окончания садика. Дело в том, что наша пятиэтажка неподалеку от станции метро «Водный стадион» попала под план сноса, и родителям предоставили квартиру в новом доме аж на бульваре Яна Райниса — причем я узнал обо всем этом только когда меня провезли через всю Москву на метро и троллейбусе, а затем ввели в новую квартиру и сказали:
        - Вот, здесь мы теперь и будем жить. У тебя будет даже своя собственная комната. Правда, хорошо?..
        Я прошелся по всем трем комнатам, оглядел просторную кухню, туалет и ванную. Квартира была, без сомнения, намного лучше нашей прежней. К тому же из моего окна можно было следить, как по обеим сторонам густого, как настоящая роща, бульвара пробегают голубые и красные троллейбусы.
        - А как же я буду отсюда ездить в свой садик? — спросил я, вспомнив полуторачасовую поездку через весь город.
        - А зачем тебе в него ездить? Ты пойдешь в другой, здесь есть поблизости, папа уже обо всем договорился.
        - Надолго? — уточнил я.
        - До школы, — пожала плечами мама.
        - Значит, я не вернусь в свой старый садик и через полгода?
        - Здесь ничуть не хуже, чем в старом. К тому же, тебе осталось ходить в него меньше года, ты уже почти школьник, — закрыла тему мама, и я понял, что даже если Ленка выполнит свое обещание и прождет меня полгода, то мы с ней больше уже все равно никогда не увидимся, и тихонько заплакал.
        Не знаю, может, это кому-нибудь и покажется надуманным, но несмотря на то, что это произошло в весьма раннем возрасте, мы с ней практически ничего из этой истории не забыли и узнали друг друга сразу, едва только увиделись на межрайонных школьных соревнованиях по волейболу, хотя к тому времени уже и миновало лет десять. Ну да — я тогда как раз заканчивал девятый класс и начинал подумывать о журналистской карьере. Собственно, и на этих-то соревнованиях я присутствовал не как игрок своей школьной сборной, а именно как спортивный обозреватель, явившийся на матч, чтобы написать о нем репортаж в стенгазету. А вот Ленка приехала сюда в составе своей волейбольной команды — я увидел её одетой в выцветшую желтую футболку, под которой отчетливо угадывались небольшие кругленькие груди, и в белые спортивные трусики с голубыми полосками по бокам. Русые волосы были заплетены в две озорные короткие косички, глаза слегка подведены тушью, и при виде этого чуда мое сердце мгновенно сорвалось с удерживавших его креплений и рухнуло в какую-то непроглядную пропасть. «Как субмарина в океанскую бездну», — ещё успел
тогда придумать я сравнение. (А начав сочинять заметки, я уже ко всему, что происходило не только вокруг, но и внутри меня самого, подходил как к материалу для своих будущих репортажей, автоматически подбирая выигрышные метафоры и эпитеты и занося их в свой репортерский блокнотик.)
        - Ну вот, — укоризненно покачав головой, произнесла она, когда, столкнувшись у входа в спортивный зал, мы минуты полторы, онемев от неожиданности, разглядывали друг друга. — Я так и знала, что ты однажды все перепутаешь. Сколько, я тебе говорила, буду ждать? Полгода. А ты на сколько исчез?
        - Но зато я не гулял с другими девочками, — покаянно произнес я…
        В тот день мы проболтали с Ленкой часа, наверное, два подряд, из-за чего я напрочь пропустил игру своей волейбольной сборной и оставил школьную стенгазету без обещанного репортажа. Когда же наши отыграли и был объявлен матч Ленкиной команды, она попросила меня уйти, так как побоялась, что мое присутствие будет отвлекать её от игры и она из-за этого начнет делать много ошибок.
        Расставаясь, мы обменялись телефонами, и уже вечером того дня два раза звонили друг другу и каждый раз не меньше часа трепались, рассказывая, что интересного произошло с нами за эти прошедшие годы. А потом начали регулярно встречаться, и в течение двух с половиной месяцев ежевечерне неслись друг к другу на Пушкинскую площадь, чтобы, бродя потом по Бульварному кольцу или сидя в зале кинотеатра «Ударник», шептать друг другу слова о своей любви, сплетать пальцы и до онемения губ целоваться, слыша краем уха недовольное ворчание сидящих за спиной зрителей.
        Расстались мы только в конце июня, когда, окончив девятый класс, она поехала на месяц отдохнуть к бабушке под Самару, пообещав, что к началу августа обязательно возвратится в Москву.
        - Только дай мне слово, что ты не будешь тут без меня играть с другими девочками, — потребовала она, надувая губки, как в садике.
        - Ни за что! — поклялся я, ударяя себя в грудь. — Но только и ты пообещай, что будешь ждать меня, если я вдруг переем мороженного и к твоему возвращению залягу недели на две в больницу.
        - Да хоть на полгода! — бездумно уверила она, счастливо зажмуривая глаза и прижимаясь к моей груди. — Главное, что в начале августа я уже снова буду в Москве…
        Однако, к началу августа в Москве уже не стало — меня.
        …Случилось так, что ещё несколько месяцев назад я принял участие в одном международном конкурсе эссе, проводимом организацией «Образование без границ», и вот, в последних числах июля, мне вдруг пришло официальное письмо из оргкомита, в котором извещалось, что мое сочинение получило одобрение жюри, и в рамках обмена учащимися между странами мира мне предлагается продолжить дальнейшее обучение в одной из школ города Мельбурна.
        Времени на размышления практически не оставалось, и предки мои были просто в шоке — как? меня на целый год посылают в Австралию? бесплатно жить в чужой семье и учиться в иностранной школе? да это наверняка или чей-то розыгрыш, или ошибка, мы ведь не Чубайсы, кому мы там нужны? и вообще надо все хорошо проверить, может, это хитрости работорговой мафии — выманивают таким образом людей за границу, а потом продают их там в рабство или же в гаремы?..
        Они и вправду было дернулись наводить какие-то справки, начали куда-то звонить, созвали целый консилиум ничего не понимающих в этом родственников, сроду не выезжавших дальше Днепропетровска и Таллинна, а также каких-то полузабытых друзей «со связями», но в один из ближайших дней за нами заехала большая белая иномарка, и меня вместе со стариками пригласили в посольство Австралии на встречу с представителями «Образования без границ». Предкам там культурненько объяснили, что дрожать за свое чадо и мешать ему познавать окружающий мир — это признак ужасной нецивилизованности, после чего мне в ускоренном порядке оформили визу, выдали авиационный билет, какие-то небольшие деньги на дорогу и сертификаты на обслуживание в мельбурнских магазинах. Короче, не успел я и сам толком осознать все произошедшее, как самолет перенес меня через два океана, и я очутился в Южном полушарии, в аккуратном двухэтажном домике одного из зеленых районов Мельбурна. Пока я обживался в приютившей меня семье Грэвсов, адаптировался к англоязычной среде и изучал город, закончилось лето. Шумное, словно океанская волна на побережье,
накатило на меня начало школьной жизни. Я вошел в новый класс, у меня появились новые преподаватели, новые предметы, новые школьные друзья и подруги — Остин, Брайен, Элис, Филип, Бэтси, Одри, Джейн…
        Немного разобравшись в своих впечатлениях, я написал Ленке большое письмо, но ответа на него все не было и не было, и меня целиком захватили дела и заботы моей новой жизни. К тому же я снова вспомнил о своем увлечении журналистикой и засел за написание сразу двух очерков, которые по мере готовности и были один за другим отосланы в «Молодежную правду». Первый имел весьма длинное название: «Главная проблема австралийских школьников — где припарковать автомобиль», и в нем с некоторой долей преувеличения изображался материальный уровень жизни моих австралийских одноклассников, многие из которых действительно приезжали на занятия на своих собственных (или же родительских) автомобилях. Название второго было — «В мельбурнских пабах не говорят о бабах», и в нем я описывал увиденные мною в этом городе необычные пивнушки для клерков, которые открываются в семнадцать часов, когда народ вываливает из контор на улицу и жаждет промочить пересохшее за время службы горло, а ровно через час уже прекращают свою работу. Зная о столь кратком режиме работы пивбара, его посетители считают преступным тратить драгоценное
время на какую бы то ни было болтовню, и поэтому молча, не обсуждая ни достоинств состоявшегося накануне футбольного матча, ни недостатков приехавшей неделю назад в гости да так до сих пор и не уехавшей тещи, целенаправленно накачивают себя темными или же светлыми сортами пива.
        К моему удивлению, оба очерка были почти без купюр и правок поставлены в номер, и в середине зимы старики прислали мне с очередной почтой по экземпляру газеты с каждым из них.
        К Восьмому Марта я послал Ленке ещё одно письмо. Мне и правда хотелось поделиться с нею увиденным здесь, написать, что я не забыл её и скучаю по ней, прочитать её ответные признания… Но она молчала. Можно было, конечно, позвонить по международному телефону, но тарифы были такими, что я даже боялся об этом и думать.
        А там замаячили на горизонте весна и близкое окончание учебы, и я подумал, что скоро я уже и сам буду дома и объясню ей все при нашей встрече лично.
        Но встреча эта опять не состоялась.
        Когда, возвращаясь из аэропорта, куда меня приехали встречать сразу оба моих родителя, шофер спросил: «Куда?» — то я услышал, как, наклонившись к нему, отец назвал не привычный мне бульвар Яна Райниса, а совсем другой адрес: «3-я Фрунзенская», — и как-то загадочно обменялся взглядом с матерью. И вот мы приехали к большому светло-кирпичному дому со скамейками во дворе и высокими тополями под самые окна, отделенному от проезжей части густыми зарослями цветущих лип. Поднявшись на четвертый этаж и, отец вынул из кармана связку ключей и протянул их мне.
        - Открывай. Теперь это твоя собственная квартира. Как раз к твоему возвращению закончили обмен.
        - А вы теперь где живете?
        - В Строгино. Очень хороший район, много зелени, тихо. Вот только метро не доведено и приходится долго добираться на автобусе.
        - Главное, что теперь у тебя есть свой угол, — добавила мама. — Ты ведь уже не мальчик, тебе нужна самостоятельность.
        Квартира была однокомнатная и уже обставленная мебелью — в ней имелись большой письменный стол, пара книжных полок на стене, шкаф для одежды, диван-кровать и несколько стульев. Телевизора не было («Тебе надо готовиться в институт, а потом учиться. Так что он тебе только мешать будет», — пояснила мама), но на кухне по-кошачьи урчал беленький импортный холодильник, заглянув в который, я увидел серебряное горлышко шампанского и какие-то пакеты со съестным.
        - Ну давай, вынимай угощение, — поощрительно хлопнул меня по спине отец. — Отметим твое возвращение на Родину. Все-таки год не виделись…
        Мы расположились на кухне и, одарив стариков привезенными сувенирами, я часа три, а то и больше, рассказывал им о своей австралийской жизни, показывая открытки и фотографии Мельбурна и обретенных там за год товарищей. Когда они наконец решили, что мне пора отдохнуть, и уехали к себе в Строгино, я отыскал в одной из сумок с неразобранными вещами свою старую записную книжку и быстро набрал номер Ленкиного телефона. Но ответа, к моему сожалению, не последовало. В трубке стояла такая пугающе странная (у меня почему-то опять мелькнуло сравнение: «глубоководная») тишина, как будто я приложился ухом к океанской впадине. И так повторялось снова и снова, пока я в конце концов не удосужился позвонить в справочную службу АТС и не узнал, что ещё в середине зимы этот район Москвы перевели на новые телефонные линии и всем абонентам поменяли номера телефонов.
        - Ну так скажите мне новый номер телефона, — попросил я.
        - Платная справка, — автоматически ответил голос дежурной. — Ответ в течение часа. Будете заказывать?
        В течение часа, подумал я, я доберусь до «Водного стадиона» и на метро, зачем же мне с первого дня возвращения домой залезать в долги? Я ведь пока ничего не зарабатываю…
        И, переодевшись в свежую рубашку, я вышел из дома.
        Все-таки удивительная вещь — разлука! Казалось бы, всего только неполный год меня не было в столице, а она за это время превратилась в почти стопроцентно нерусский город. Окончательно разгромив в октябре прошлого года коммунистическую оппозицию (я смотрел репортажи о расстреле Белого Дома по телевизору Грэвсов), демократический режим, не оглядываясь уже ни на какие нравственные и уголовные законы, погнал страну по извилистому, как горный серпантин, пути немедленного обогащения. Но поскольку таскать доллары ксероксными коробками или брать у «Газпрома» безвозвратные займы по двести миллионов долларов было позволено далеко не каждому, то большинство населения России было вынуждено заняться челночной доставкой дешевого зарубежного ширпотреба с последующей перепродажей его своим согражданам по более высоким ценам. Таким образом чуть ли не вся страна превратилась за это кратчайшее время в нацию сплошных спекулянтов, пытающихся на каждом шагу впарить друг другу вонючие пластмассовые игрушки из Китая, фальшивые псевдоадидасовские кроссовки из Турции, изобилующие канцерогенами шоколадки из Польши,
отвратительный грязно-бурый чай из Израиля и всяческую другую некачественную и далеко не низкую по российским ценам погань, ради реализации которой все улицы Москвы были загромождены за этот миновавший год разнотипными торговыми ларьками и тонарами. На иных, ещё вчера широких, тротуарах практически совсем не осталось места для прохода пешеходов, и даже в метро можно было, не заметив, налететь на каркасную пирамиду с очками и футлярами для них или одну из многочисленных газетных витрин.
        Разглядывая все это, я около часа спустя вышел на станции метро «Водный стадион», миновал громоздящийся над площадью «Дом охотника» с присобаченной к фасаду имитацией лосиных рогов и, пройдя ради сокращения пути минут десять дворами, добрался до необходимого мне пятиэтажного дома. И вот передо мной предстал столь хорошо запомнившийся во всех деталях подъезд с так до сих пор никем и не смытыми надписями «Спартак — чемпион», «Виктор Цой — жив» и «Сегодня я трахнул Наташку». Вот — площадка третьего этажа с выходящими на неё тремя дверями, вот и 122-я квартира…
        Я протянул руку и надавил на кнопку звонка.
        Однако привычного дребезжания колокольчика за дверью не последовало.
        Тогда я надавил на звонок ещё раз, и еще…
        - Там никого нет, — раздалось вдруг за моей спиной и, оглянувшись, я увидел выглядывающего сквозь приоткрытую на размер цепочки дверь соседней квартиры небольшого старичка в пижаме.
        - А где они? — кивнул я на дверь Ленкиной квартиры.
        - Уехали. Дом летом собираются сносить, вот всех из него и выселили. Два месяца уже, как все выехали в новые квартиры, один я тут доживаю.
        - А куда они переехали, вы не знаете?
        - В Марьино. Там раньше была огромная подмосковная свалка, а теперь Лужков домов понаставил. Вот я туда и не еду, хочу, чтоб в другом месте предоставили квартиру.
        - А они свой новый адрес или телефон вам не оставляли?
        - Нет… — покачал он головой. — В ЖЭУ спроси, — и осторожно притворил дверь.
        Постояв ещё в некотором раздумье на площадке, я спустился по исписанной лестнице вниз и вышел на улицу. Хочешь — не хочешь, а надо было идти к паспортисткам и узнавать у них, куда переехали жильцы из 122-й квартиры…
        Однако отыскать этот самый ЖЭУ оказалось делом далеко не таким простым, как казалось, и на это у меня ушло гораздо больше времени, чем я предполагал, — но самое печальное, что, и отыскав его, я своей проблемы этим отнюдь не решил. Коридоры ЖЭУ были заполнены угрюмыми усталыми людьми, перед каждым окошечком стояла тоскливая длинная очередь и, понятно, что никто меня просто так за нужной справкой не пропустил, так что пришлось возвратиться домой не солоно хлебавши. Не дали никаких результатов и мои последующие попытки выяснить Ленкин адрес по телефону. Я звонил и паспортисткам, и в справочную адресную службу, но и там, и там была одна и та же картина. То номер был постоянно занят, то никто целыми часами не снимал там трубку, то, наконец, мне удавалось дозвониться, я слышал, как мне говорили: «Минуточку» — и вслед за этим в трубке повисала долгая скучная тишина, словно теплая вода остатками вчерашней заварки, разбавленная доносящейся откуда-то издалека музыкой и чьим-то едва прослушиваемым разговором.
        - …А твой сейчас чем занимается? — шелестя, словно ворох осенних листьев на ветру, повисал в трубке один из голосов.
        - Мой сейчас в Бутырке сидит, — со вздохом наплывал в ответ другой. — После того, как у них застрелили директора фирмы, началась налоговая проверка, которая вскрыла очень крупную недостачу. А мой там бухгалтером работал, вот из него теперь и пытаются сделать крайнего… А твой сейчас где?
        - А мой на подводной лодке плавает. На Севере.
        - Счастливая ты. Можешь себе позволить спать спокойно…
        Я не выдерживал, стучал по телефонным рычагам и заново набирал номер, но так ни до чего и не достучался. Ну а потом у меня началась суета с поступлением — подготовительные курсы, консультации, вступительные экзамены и все такое, так что стало откровенно не до этого. В конце августа я узнал, что зачислен на первый курс дневного отделения факультета журналистики (мои австралийские зарисовки сыграли в этом не последнюю роль), и, чтобы хоть немного очухаться от всего перед началом занятий, на неделю укатил в поселок Заветы Ильича в сорока минутах езды от Москвы по Ярославской железной дороге, где мои старики ежегодно снимали в «Мосдачтресте» недорогую одноэтажную дачку, состоящую из двух небольших комнат и довольно обширной застекленной веранды. Стояли чудесные августовские дни, я валялся под высокими соснами на берегу реки Серебрянки, бродил по окрестным лесам, читал на веранде «Дневники» Юрия Нагибина или набоковский «Дар», и думал только о том, чего мне заказать маме на обед, завтрак и на ужин…
        К первому сентября, отдохнув и отдышавшись от экзаменационной гонки, я возвратился в город и, как ложащаяся в дрейф подлодка, отдался несущемуся от сессии к сессии течению студенческой жизни. Правда, в середине октября, оказавшись по каким-то делам в районе «Водного стадиона», я вознамерился все-таки отстоять очередь и поговорить с работниками паспортного стола насчет нового адреса Ленки, но, подойдя к зданию, в котором ещё недавно располагался жилищно-эксплуатационный участок, увидел только зияющие глазницы обезрамленных окон да валяющиеся возле входа в дом куски оборванных обоев и половых досок. Похоже, что ЖЭУ за это время тоже успел уже куда-то переехать и, прежде чем браться за поиски Ленки, нужно было сначала разыскать новое местонахождение ЖЭУ, а на это у меня пока что абсолютно не было времени. Увы-увы! Как показали дальнейшие годы, свободного времени в жизни не бывает вообще — даже, оставаясь один на один с собой под шумящими на ветру соснами или в отделенной от всего мира стенами веранде, человек все равно продолжает в своих мыслях начатую однажды жизненную гонку, остановить которую
можно только под воздействием более сильного воздействия извне — например, вина, музыки, наркотиков, войны или смерти.
        Я был нормальным человеком, любил тишину, трезвость и продвижение к поставленной цели, а потому ни в какие загулы и пьянки не пускался, много и упорно учился, стремился выработать свой собственный журналистский стиль, взял даже на один год академический отпуск, чтобы, уехав к родственникам в глубину Тверской области, поработать там какое-то время в районной газете «Старицкий вестник». Это была очень хорошая практика — я писал по три материала в номер и ещё обрабатывал многочисленные поздравления сельчан с праздниками и днями рождений, загоняя названия бывших колхозов совхозов, а также имена шоферов и скотниц в рифмованные четверостишия, которые я неожиданно для себя насобачился мастачить чуть ли не за считанные минуты. Как ни удивительно, но эти поэтические поздравлялки пользовались большим спросом у наших читателей, газета даже установила специальные повышенные тарифы на их изготовление и публикацию, причем это ничьего пыла не умерило, и мы забивали моими четверостишиями чуть ли не всю последнюю полосу.
        Выглядели эти мои «мини-шедеврики» примерно таким образом:
        Водителю ОАО «Красное Знамя»
        Алексею Ивановичу БИРЮКОВУ —
        в день 60-летия
        Кто не шофер — тот не мужчина,
        об этом знают все в селе.
        Пусть мчит судьбы твоей машина
        еще лет сорок по земле!
        Председателю Райпотребкооперации
        Антону Петровичу ЖОГОЛЕВУ
        и главному бухгалтеру
        Анне Павловне ЖОГОЛЕВОЙ
        в день серебряной свадьбы
        Ваш союз нам всем наука:
        без любви на свете — скука.
        Пусть ведет вас путь простой
        прямо к свадьбе золотой!
        Через два месяца после того, как я написал первое рифмованное поздравление, меня уже чуть не тошнило от этой деятельности, но зато тираж районки за это время подскочил сразу едва ли вдвое.
        Год спустя я возвратился на дневное отделение, а вскорости (и сам толком не успев заметить — когда?) завершил свое обучение и, сдав государственные экзамены, получил диплом журналиста. Нужно было определяться с дальнейшей судьбой, и я вспомнил о тех своих уже почти забывшихся «австралийских» публикациях в «Молодежной правде».
        - Чем черт не шутит? — решил я про себя и, отобрав ещё с десяток своих лучших статей в «Старицком вестнике», отправился на прием к Гусакову.
        К моему удивлению, он ещё помнил мой дебют в их газете и, узнав, что я только что закончил факультет журналистики, сам предложил мне поработать у них корреспондентом отдела происшествий. Я был буквально ошарашен. Оказывается, главнейшие события жизни совершаются вот так просто?
        Выйдя на улицу, я с ничего не видящим взором поплыл по московским улицам и вернулся в реальность только тогда, когда чуть было не попал под машину на Пушкинской площади. Оглядевшись, я с удивлением увидел, что иду совсем не туда, куда мне надо, и взял себя в руки.
        Оформив за пару дней все необходимые документы, я сдал в канцелярию фотокарточки, получил новенькие малиновые корочки с вытесненным золотыми буквами словом «ПРЕССА» и в ближайшую пятницу — а это как раз было 11 августа 2000 года — уже вышел на работу.
        Понятно, что в первый день меня ни на какие выездные задания не посылали и фактически ничего от меня не требовали. Я целый день знакомился с работой отделов, сидел на редакционных «летучках» да перелистывал подшивки газеты за прошлые месяцы. «Напитывался духом газеты», как сказал про это сам Гусаков.
        В одном из номеров мне попался не читанный мною ранее любопытный материал о протоиерее Николае (Гурьянове), настолько известном в православном мире своим даром прозорливости, что к нему приезжает исповедоваться даже сам патриарх Алексий II, не говоря уже о паломниках со всех концов России. За свои девяносто один год жизни батюшка пережил и заключение в сталинских лагерях, и гибель на фронтах Великой Отечественной войны троих родных братьев, и смерть своей матери. Последние сорок лет он живет на небольшом острове Залит, где до самого своего выхода на пенсию служил настоятелем храма святителя Николая Псковской епархии.
        И вот в гости к провидцу приехала очередная группа православных верующих, среди которых был и полковник запаса Владимир Ткаченко, бывший инженер-ракетчик, доктор технических и кандидат физико-математических наук, два десятка лет проработавший в «почтовом ящике», разрабатывавшем суперракеты стратегического назначения. Десять лет назад он был ярым атеистом, делал научные доклады о вреде религии, но вскоре узнал, что у него запущенный рак с обширными метастазами и скоро он умрет. «Ноги сами принесли меня в храм Всех Святых на Славянской площади. Вошел, встал перед какой-то иконой. И стал молиться. Ни одной молитвы, конечно, не знал — просто просил: „Господи, прости и помоги!“ Прихожу домой, а тут мне звонит один из друзей — он работает в Академии медицинских наук. Говорит: „Я узнал координаты врача, которая травами лечит рак“. И я как-то сразу совместил свой поход в церковь и эту информацию. У меня ни малейшего сомнения не было, что молитва моя услышана. И потом с такой же верой поехал к этой травнице. Когда через полгода пришел на прием к „приговорившим“ меня докторам, они обалдели: „Этого не может
быть!“ Стали расспрашивать: „У кого я лечился, что за методика?“ А я им: „Бог вылечил“. Интересно то, что они даже спорить со мной не стали…»
        С той самой поры бывший атеист и ракетчик стал верующим человеком.
        Поэтому, когда группа крупных ученых из Минатома — докторов наук, академиков и член-корреспондентов РАН — решила создать Межрегиональный научно-технический союз и выбрала его своим президентом, он захотел сначала получить на такое большое дело благословение старцев. Съездил в Троице-Сергиеву лавру к Кириллу и Науму, а потом отправился на остров Залит в Псковскую область к протоиерею отцу Николаю.
        «…Приезжаем на остров, — рассказывает он. — Место, я вам должен сказать, райское: зеленый островок, на нем рыбацкая деревушка… И удивительный воздух — свежий, морской. Я все поражался: откуда такой на озере? Пришли к старцу. Он живет на краю поселка в древней избушке, утонувшей в зелени. Пока мы стояли и ждали, я насчитал 17 лип. И ещё запомнилось: стая белоснежных голубей на крыше… Короче говоря, стоим, ждем — нас человек десять там набралось, у каждого какие-то свои вопросы. И тут выходит его келейница, матушка Валентина, пухленькая такая невысокая женщина, и говорит: „Болеет батюшка. Не тревожьте его, пожалуйста. Встать он не может. Но не беспокойтесь: без помощи он никого не оставит. Вы напишите ему записки с просьбами, я отнесу и вам передам его ответы“. Все стали писать, и мы тоже написали, что ждем благословения. Ждем, волнуемся. Наконец доходит очередь и до нас. Выходит келейница: „Батюшка вас благословляет…“ Мы, понятно, благодарим и уже собираемся уходить, а она добавляет: „Но ещё просил вам передать, что скоро Россия вынесет большую скорбь. Будет сильный взрыв на ядерном объекте в
море с большими жертвами“. И ещё раз повторила: „12 августа будет взрыв на ядерном объекте в море…“
        - Ну, и как тебе наша «сплетница»? — остановился за моей спиной куда-то проходивший в это время Гусаков.
        - Да вот, — показал я на развернутые страницы, — завтра в море взрыв произойдет.
        - А-а, ты об этом пророчестве… Ну, если бы все опубликованные нами предсказания сбывались, то уже бы ни меня, ни тебя и ни самих этих предсказателей и на свете не было. Так что ты особенно всему этому не верь, хотя это иной раз и любопытно, — и, увидев в коридоре кого-то из нужных ему сотрудников, он крикнул: «Алексей, погоди минуточку!» — и вышел из комнаты, а я продолжил листать подшивку.
        «И все-таки, — промелькнуло где-то в подсознании, — надо будет завтра посмотреть новости. А вдруг старец не ошибается?..»
        В конце дня в редакции состоялся небольшой импровизированный сабантуй по случаю возвращения из командировки широко известной всем своими сексуальными мемуарами Машки Исламовой. Откуда-то появилось шампанское, тонкие стаканы и чашки, коробка конфет…
        - Я вижу, у нас новичок? — отхлебнув из стакана глоток шампанского, заметила она меня. — Новый член-корреспондент…
        - Но-но-но-но! — пригрозил ей пальцем Гусаков. — Смотри у меня! Он ещё не прошел испытательного срока.
        - Вот тут его как раз и надо хватать! — хищно улыбнулась она. — А когда заматереет, тогда его голыми руками уже не возьмешь, поздно будет.
        - Ничего, обойдешься, — хмыкнул Гусаков. — В твоем арсенале и так на пустоту не пожалуешься…
        Посидев минут двадцать в компании с Исламовой, народ начал потихонечку разбегаться и, воспользовавшись случаем, улизнул от греха подальше и я.
        Погода на улице стояла чудесная. После нескольких, испорченных надоевшими дождями, сырых и холодных дней было приятно пройтись по московским улицам, бесцельно заглядывая в наполненные ненужными, но красивыми вещами витрины многочисленных шопов, разглядывая стоящие у обочин и на тротуарах блестящие иномарки и бросая украдкой взгляды на длинноногих, броско одетых девиц. Не думая ни о каком конкретном маршруте, я шел, сворачивая в первые попавшиеся переулки, и какое-то время спустя, сам не заметив, как, увидел себя стоящим перед Курским вокзалом. «Вот ведь, — подумалось мне тогда с усмешкой, — прав был Веничка Ерофеев, когда утверждал в своей поэме „Москве — Петушки“, что куда ни нацеливайся, а все равно окажешься на Курском вокзале».
        Устав от чуть ли не двухчасовой пешей ходьбы по городу, я остановился перед лотком с газетами и минут пять размышлял, не купить ли мне чего-нибудь почитать в дорогу. Но, видимо, норматив по листанию газет был уже мной на сегодня выполнен, да и трагедийно-черные шапки передовиц, чуть ли не в унисон выстреливающие вопрос: «Подтвердит ли нынешний август свою катастрофическую репутацию для России?», — скорее отталкивали, чем располагали к чтению, а потому, в конце концов, я отошел от стола с разложенной на нем прессой, купил в ближайшем киоске банку пива «Очаковское» и вошел в метро. Лучше бы мне, конечно, было выходить не к Курскому вокзалу, а к Ярославскому, Ленинградскому или Казанскому, тогда бы я без всяких пересадок доехал по прямой линии сразу до своей станции «Фрунзенская», а теперь мне надо было или ехать по кольцу вперед до «Парка культуры», где я перейду на сокольническую линию и, проехав одну остановку, буду дома, или же возвращаться на одну станцию назад до «Комсомольской» и там пересаживаться на ту же сокольническую и ехать по прямой до «Фрунзенской», а нет — так переходить сейчас на
арбатско-покровскую линию и доезжать по ней до станции «Арбатская», чтобы уже там — перейти на «Библиотеку имени Ленина» и добраться до нужной мне «Фрунзенской». Необходимость совершения многовариантного выбора почти всегда загоняла меня в тупик, выбивая из-под ног чувство уверенности в себе и окружающем мире, который, несмотря на стрелки указателей, начинал вдруг казаться расплескавшимся во все стороны света океаном. Возможно ли выбрать единственно верное направление, если вокруг — ни границ, ни осей координат, ни видимых ориентиров?..
        Именно с таким чувством я и стоял теперь посередине кишащего людьми зала «Курской», вертя головой по указателям переходов, до тех пор, пока, двинувшись наконец в сторону перехода на кольцевую линию, не оказался вдруг в центре галдящей стайки ребятни восьми-девятилетнего возраста.
        - Дети, дети, осторожно! — прозвенел поверх стоявшего галдежа и крика показавшийся мне знакомым голос и, повернув голову, я увидел Ленку.
        Она тоже меня узнала, и на какое-то время мы замерли посреди людской толчеи, осознавая смысл произошедшего. Однако, она быстро взяла себя в руки и возобновила руководство своим галдящим воинством:
        - Так, внимание всех сюда! Всех, я говорю, слышите? Быстренько выстроились попарно! Нефедов, Лопусов — вас это касается в первую очередь… Не отвлекаясь по сторонам, спокойненько, подходим все к эскалатору и, держась за перила, становимся на ступени. Понятно? Идемте за мной, — и она повела выстроившихся в колонну ребятишек в сторону перехода на станцию «Чкаловская».
        - Лена! — спохватился я, кидаясь следом. — Подожди!
        Догнав её у поднимавшегося вверх эскалатора, я пристроился рядом и неловко замолчал.
        - Ты везешь их на люблинскую линию? — наконец выдавил я из себя хоть какой-то вопрос.
        - Да, на станцию «Братиславская», — кивнула она. — Я там работаю учителем в школе. А летом, когда в ней городской пионерлагерь — воспитателем. Вот сегодня возила свою группу в зоопарк.
        - На «Баррикадную»?
        - Ну да, на «Краснопресненскую». Мы ведь по кольцу ехали… Целый день там прогуляли, так здорово! Особенно мне одна парочка понравилась, в обезьяннике. Она все к нему ластится, бедная, все обнимает его, а он сидит, набычившись, и только жует, жует, жует… Со смеху помереть можно.
        Мы опять замолчали и до самого верха эскалатора ехали молча.
        - Ты на меня сильно сердишься? — спросил я, когда группа снова была построена наверху и затем, перейдя на другой эскалатор, поехала вниз на станцию «Чкаловская».
        - Что с тебя возьмешь? — вздохнула она. — Ты, видно, не можешь, чтоб не перепутать. Сколько я говорила тебе, готова ждать? Полгода. А ты на сколько опять пропал? — и, потрясенно закрыв глаза, сама же себе ответила: — На семь лет! С ума сойти…
        - На семь? — изумился я и сам, только теперь охватывая взором промелькнувшее время. — Действительно, аж не верится… Я искал тебя, ходил в ЖЭУ. Но никто ничего не говорит: куда переехали, по какому адресу? А тут ещё и мои старики квартиру разменяли…
        - И где ты сейчас живешь?
        - Возле метро «Фрунзенская». А ты?
        - У «Братиславской». Там сейчас целый новый район выстроили. Марьино называется…
        Я и не заметил, когда мы успели войти в вагон и усадить ребятишек, — восприятие действительности возвратилось только тогда, когда слух уловил прозвучавший в динамиках остаток фразы: «…Следующая станция — Люблино».
        - Красивое название, правда? — повернула ко мне лицо Ленка.
        - Как будто специально для поэтов, — согласился я и тут же проиллюстрировал сказанное пришедшими в голову строчками: — Если сердце влюблено, надо ехать — в Люблино.
        - Ты начал писать стихи? — широко распахнула она глаза от удивления.
        - Нет, к сожалению. Это у меня так, случайно вырвалось, — смутился я от жжения незаслуженной славы. — Хотя вообще-то, конечно, я тоже имею отношение к печатному слову, — и, вынув из внутреннего кармана куртки, я протянул ей свои новенькие малиновые корочки с вытесненной золотыми буквами надписью «ПРЕССА».
        - «Молодежная правда», — прочитала она, раскрыв их. — И давно ты в этой газете?
        - Первый день, — признался я.
        - Так у тебя сегодня начало трудовой жизни?
        - У меня сегодня вообще начало жизни, — сказал я…
        Не помню, как мы довели тогда детей до школы и передали их там родителям. В памяти смутно засело, как шли потом мимо марьинских прудов и выгнутых мостиков к Ленкиному дому и как я покупал по дороге в каком-то магазинчике шампанское и конфеты, а она стояла рядом и ждала… Еще смутно помню, как переступив порог её квартиры, мы набросились друг на друга с объятиями, уронив куда-то на пол пакет с купленным вином, и, едва добредя в таком сплетенном положении до дивана, упали на него, впиваясь друг в друга неистовыми поцелуями и в нетерпении сбрасывая на пол свою и чужую одежду…
        Эта ночь была одновременно и бесконечной, и мгновенной. Устав от накатывающих одна за другой волн любовной страсти, мы наконец вспомнили, что у нас есть чем подкрепить свои силы и, найдя на полу в коридоре выкатившуюся из пакета бутылку вина, устроили на кухне запоздалый ужин. Я на удивление аккуратно (и вместе с тем, не лишив шампанское его торжественного выстрела) откупорил бутылку, Ленка приготовила какие-то необычайно вкусные бутерброды (хотя сейчас я, хоть убей, даже не припомню, с чем именно они были), и мы точно так же, как только что друг на друга, набросились на еду. Однако, стоило нам насытиться, как наши руки опять случайно соприкоснулись между собой, и это высекло разряд такой энергетической силы, что нас буквально швырнуло в объятия друг друга и, не заметив, как, мы опять очутились в постели.
        И если мне не изменяет память, так было несколько раз за ночь…
        На следующий день, 12 августа, была суббота, дел у меня не было, и возвращаться к себе в одинокую квартиру на 3-й Фрунзенской улице мне не захотелось, поэтому я остался у Ленки. Помогал ей готовить обед (а точнее — только мешал своими поцелуями), листал какие-то книжки, потом она повела меня показывать свой район… Вечером я вспомнил про предсказанный старцем Николаем взрыв на ядерном объекте в море и включил телевизор. Все было спокойно, нигде ничего не взорвалось, а потому я спокойно обнял сидящую рядом на диване Ленку и зашептал ей на ухо какие-то глупости… Так началась моя вторая ночь в её квартире.
        Остался я у Ленки и на следующий день, благо, это было воскресенье, а уехал от неё только утром наступившего затем понедельника — причем поехал уже не к себе домой, а сразу прямиком в редакцию.
        Собственно, с этого дня как раз и начала разворачиваться информационная кампания по освещению аварии на российском атомном подводном ракетоносце «Курск», произошедшей субботним днем в Баренцевом море, и, наряду с версиями возможных причин произошедшего, на страницах почти всех российских газет косяками пошли материалы о катастрофах и столкновениях, происходивших с нашими субмаринами с самого момента создания подводного флота России. Я, блин, чуть не офонарел, читая, как подводные лодки, словно телеги на базарной площади, то и дело заезжали друг другу в бока оглоблями, ломая ограждение рубок и оставляя глубокие борозды на бортовой обшивке. Это я уж не говорю про нескончаемые поломки и пожары, почему-то всегда настигавшие наши подлодки при возвращении на базу…
        Я и сам не заметил, как эта тема увлекла меня настолько, что я начал собирать по ней материалы, печатавшиеся не только в эти дни, но и на много лет раньше в различных морских сборниках и флотских журналах, а потом вдруг припомнил, как мой школьный товарищ Борька однажды рассказывал, что его родной дядька, полжизни прослуживший на АПЛ Северного флота, уйдя в звании капитана 1-го ранга в запас и переехав в Москву, устроился работать в пресс-центр Министерства обороны России. Срочно отыскав в старых записных книжках номер Борькиного телефона, я позвонил ему и познакомился через него с его (уже успевшим выйти на пенсию) дядюшкой-каперангом, который в придачу ко всем своим боевым достоинствам оказался ещё и тайным стихотворцем. Решив ради пользы дела опубликовать в нашей газете одно из его стихотворений, я взял у него страничку с аккуратно отпечатанным на принтере текстом «Реквиема по экипажу АПЛ К-141» («…Ну и что с того, что операция продолжается? Если за три дня никто из них не покинул лодку, то живых там уже нет, поверь мне…»), и показал его Гусакову. Тот бегло ознакомился с текстом и дал добро,
благо, что «Реквием» был ничуть не хуже множества аналогичных стихов, присылаемых нам в эти дни в редакцию, но зато — в отличие от большинства своих рифмованных собратьев — насчитывал всего шестнадцать строчек:
        Спите, родимые братья.
        Прерван намеченный курс.
        Держит пучина в объятьях
        Хваткой губительной «Курск».
        Милых друзей силуэты
        Вот уже в небе плывут.
        В рамках желтеют портреты.
        Мамы стареют и ждут.
        Грозная тень субмарины
        Мрачной легендой скользит
        Там, где полярные льдины,
        Там, где холодный гранит.
        Спите, родимые братья.
        В вечность уходит ваш след.
        Множит Россия распятья
        Смутных, безжалостных лет…
        Несмотря на то, что сразу же после опубликования «Реквиема» на нас посыпались обвинения в пессимизме, и в редакцию начали звонить «возмущенные читатели», которые хорошо поставленными командными голосами упрекали нас в поспешности распространения подобных настроений и уверяли, что неполадки на АПЛ носят несущественный характер и скоро все моряки будут благополучно подняты на поверхность, — напечатание стихотворения принесло мне неоспоримую пользу. В благодарность за эту услугу Борькин дядюшка познакомил меня с некоторыми людьми из Всероссийского клуба подводников и Управления подводных лодок ВМФ России. И в результате у меня за довольно непродолжительное время образовался весьма богатый по содержанию архив материалов, связанных со столкновениями и авариями не только наших, но и иностранных субмарин.
        Открывалось мое скорбное собрание с упоминания об аварии, случившейся ещё в 1908 году под Севастополем, когда подводная лодка «Камбала», вышедшая в ночную торпедную атаку, угодила под форштевень эскадренного броненосца «Ростислав». Из всего экипажа спасся только один человек — некий лейтенант Аквилонов, стоявший на мостике.
        Затем в 1935 году на учениях в Финском заливе дизельная подводная лодка Б-3 «Большевик» была протаранена линкором «Марат», к управлению которого полез находившийся на корабле нарком обороны К. Е. Ворошилов. Спасти не удалось никого, подлодка погибла.
        Однако эпоха настоящих подводных ДТП и разного рода аварий в полной мере начинается с пятидесятых годов.
        Так 14 декабря 1952 года в Японском море бесследно исчезла наша дизельная подводная лодка С-117 (серии «Щ») с 52 человеками на борту.
        В ноябре 1956 года в Суурупском проливе Балтийского моря затонула подводная лодка М-200. Погибли 27 человек.
        В августе 1957 года в Черном море затонула советская дизельная подводная лодка М-351 типа «Уиски» (по справочнику «Джейн»), которая через трое суток была поднята на поверхность с глубины около 80 метров спасательным судном «Бештау», и все подводники были спасены.
        26 сентября 1957 года в результате взрыва и пожара потонула в Балтийском море дизельная подводная лодка М-256 (серия «М») с 35 членами команды.
        В январе 1961 года, примерно там же, где случилась трагедия с «Курском», на глубине 216 метров затонула со всем экипажем наша дизельная ракетная подводная лодка С-80. Погибло 68 человек. Лодка в 1969 году была поднята.
        Особняком в этом ряду стоит один из первых атомных ракетоносцев серии К-19 (проект 658 класса «Отель-II») с баллистическими ракетами на борту, получившей от моряков кличку «Хиросима». Это был самый несчастливый из всех атомоходов советского флота. Началось с того, что при спуске на воду не разбилась брошенная о его борт бутылка шампанского. И дальше пошло: ещё у заводской стенки вывели из строя реактор, потом, 4 июля 1961 года, во время проводившихся в Северной Атлантике учений, произошла разгерметизация первого контура на неотключаемом участке главной энергетической установки (ГЭУ), из-за чего образовалась течь, приведшая к срабатыванию аварийной защиты реактора. Чтобы не допустить оплавления активной зоны, нужно было снимать с неё остаточное тепловыделение, постоянно подавая в реактор холодную воду. Из-за того, что штатная система для проливки активной зоны реактора на лодке была не предусмотрена, пришлось прямо по ходу аварии монтировать систему нештатную, что потребовало длительного нахождения экипажа в необитаемых помещениях реакторного отсека. В результате весь личный состав получил
значительные дозы радиации, а 8 человек, принявшие на себя по 5000-6000 бэр, погибли. Затем, утром 15 ноября 1969 года, находясь на боевом дежурстве в Баренцевом море, «Хиросима» на глубине 60 метров столкнулась с американской субмариной «Гэтоу». Неся на себе гигантскую вмятину, К-19 вернулась на родную базу, а «Гэтоу», получив пробоину в корпусе, легла на грунт и, с трудом восстановив плавучесть, какое-то время спустя возвратилась домой. Еще три года спустя, 24 февраля 1972 года, при возвращении с боевой службы из Северной Атлантики, на этой же К-19 возник пожар в восьмом и девятом отсеках. Из-за него в соседнем десятом отсеке оказались загерметизированными 12 человек экипажа, которых удалось спасти только через 24 дня, когда лодку отбуксировали на базу. Но 28 человек команды погибли… Одно слово — «Хиросима».
        11 января 1962 года прямо у пирса Екатерининской гавани г. Полярный взорвалась большая дизельная подлодка Б-37, которая почти мгновенно затонула. От взрыва получила серьезные повреждения и стоявшая по соседству с ней С-350, которую, правда, успели отбуксировать на мелкое место. При этой аварии на обеих лодках и на пирсе успело погибнуть 122 человека.
        Следующая авария случилась 7 февраля 1965 года на атомной подводной лодке К-11 (проект 627 класса «Ноябрь») прямо на заводе в Северодвинске из-за нарушения технологии перегрузки активной зоны. При этом произошел выброс паро-воздушной смеси из-под приоткрытой крышки реактора, что привело к высокому уровню радиации. Персонал с завода удалили, и на пять суток, пока специалисты выясняли причину происшедшего, работы были остановлены. Однако во время повторного подъема крышки технология была снова нарушена и произошел новый выброс радиоактивной паро-воздушной среды из реактора, после которого начался пожар. Погибли несколько членов экипажа, многие получили большие дозы облучения.
        8 сентября 1967 года в Норвежском море при возвращении с боевого похода атомной подводной лодки К-3 (класс «Ноябрь») в первом её отсеке произошло возгорание гидравлики. Во время перехода личного состава в соседний отсек пожар через открытую переборочную дверь перекинулся дальше. Выделение угарного газа было настолько интенсивным, что уже буквально через несколько минут люди перестали отвечать на запросы с центрального поста, и это вынудило руководство лодки дать указание открыть дверь из третьего отсека во второй и посмотреть, что там происходит. Этого краткого мгновения оказалось достаточно, чтобы произошло загазовывание и третьего отсека, где люди тоже начали терять сознание. Весь дальнейший путь до базы лодка шла в надводном положении с загерметизированными первым и вторым отсеками. Погибшими оказались 39 человек.
        24 февраля 1968 года в глубинах Тихого океана исчезла советская ракетная лодка К-129 (натовская классификация «Гольф») с 98 членами экипажа на борту. Спасатели ВМФ СССР так и не смогли обнаружить её местонахождение, зато в США координаты погибшей субмарины были хорошо известны. Американцы утверждали, что получили их со спутника-шпиона, но наши подозревали столкновение, так как 28 февраля в порт Йокосука (Япония) пришла американская подлодка слежения «Суордфиш» (типа «Скейт») с повреждением ограждения боевой рубки. Шесть лет спустя на средства миллиардера Говарда Хьюза состоялась операция «Дженифер» по подъему К-129 с глубины более 5000 метров. Подъем продолжался 40 суток, но на глубине 2700 метров лодка разломилась надвое, кормовая часть ушла обратно в пучину, а носовую, с трупами наших нескольких моряков, подняли.
        24 мая 1968 года во время перехода АПЛ К-27 (проект 645) из Северодвинска на главную базу (Баренцево море) на ней обнаружились хронические микротечи парогенераторов левого борта. Уровень радиации во втором отсеке достиг 5 рентген, в районе парогенераторов поднялся до 500, а в реакторном отсеке подскочил до 1000 (при допустимой норме для человека — 15 микрорентген). Переоблучился весь экипаж, в течение первого же месяца умерли 5 человек, однако остальные были освидетельствованы, «признаны годными к службе на атомных лодках и отправлены в отпуск».
        В октябре этого же года почти в том же самом месте, где сегодня случилась авария с «Курском», произошло столкновение советской АПЛ К-131 с английской атомной многоцелевой подводной лодкой «С-50» («Конкерро»), занимавшейся скрытным слежением в наших водах. Несмотря на то, что в корпусе К-131 застрял кусок металла и россыпь цветных зеркальных стекол от ходовых огней «англичанки», британские власти длительное время скрывали этот факт от общественности своей страны, журналистов и организации «Гринпис».
        17 марта 1970 года в Норвежском море наша АПЛ К-69 получила удар в рубку на глубине 35 метров, готовясь к всплытию в назначенной точке перед заходом в базу. Обошлось без жертв. Протаранившая её британская подлодка сохранила плавучесть и с большим трудом добралась после столкновения до своей базы Холи-Лох в Англии.
        8 апреля 1970 года, в Бискайском заливе, во время возвращения с учений «Океан» в третьем и восьмом отсеках атомной подводной лодки К-8 (проект 627-А класса «Ноябрь») почти одновременно начался пожар, вынудивший её всплыть в надводное положение. Потушить возгорание не удалось, сработала аварийная защита реакторов и лодка осталась без электроэнергии. В горящие отсеки начала поступать вода, и 10 апреля часть экипажа эвакуировали на подошедшие суда сопровождения. Утром 12 апреля в результате потери продольной остойчивости лодка затонула на глубине 4680 метров. Погибло 52 человека.
        В июне 1970 года у берегов Камчатки советская атомная подводная лодка К-108 (класс «Эхо-II») столкнулась с американской субмариной «Тотога», которая, посчитав нашу АПЛ затонувшей, полным ходом убежала на свою базу в Перл-Харбор. Однако в невероятно сложных условиях наша лодка сумела всплыть и благополучно дотянуть до берега, привезя застрявшие в своем борту обломки американского перископа и другой техники «Тотоги».
        В этом же году произошло столкновение советской атомной подлодки К-69 с ещё одной неустановленной АПЛ ВМС США.
        13 июня 1973 года, недалеко от камчатских берегов, шедшую в надводном положении АПЛ К-56 ударило в борт (примерно в то же место, где находится пробоина и у «Курска») научно-исследовательское судно «Академик Берг». Во втором жилом отсеке погибли все 27 человек. Атомоход успел выброситься на отмель.
        В 1974 году у берегов Камчатки наша АПЛ К-408 столкнулась с атомной подводной лодкой «Пинтадо» ВМС США.
        1 марта 1975 года ракетный подводный крейсер стратегического назначения (проект 667-А) 3-й флотилии подводных лодок при возвращении с боевой службы в Кольском заливе столкнулся с дизельной подводной лодкой 4-й эскадры подводных кораблей. Обошлось без человеческих жертв, но восстановительный ремонт потребовал докования кораблей и обошелся Северному флоту в несколько миллионов рублей.
        18 апреля 1976 года при выходе из Авачинской бухты столкнулись ракетная подводная лодка К-116 и теплоход «Вольск».
        16 июля 1976 года при выполнении боевой задачи в Филиппинском море российская атомная подводная лодка К-469 на глубине 400 метров при скорости 10 узлов ощутила сильный удар. Лодке удалось продолжить плавание и затем возвратиться на базу.
        28 августа 1976 года в Средиземном море гвардейская атомная подводная лодка К-22 на скорости 18 узлов столкнулась с фрегатом США. Удар был настолько сильным, что с палубы фрегата вылетело за борт несколько человек.
        26 сентября 1976 года в Баренцевом море во время пожара на атомной подводной лодке К-47 погибло 8 человек. Причина пожара — возгорание ветоши в трюме восьмого отсека.
        17 февраля 1977 года в районе полуострова Рыбачий в результате столкновения с неизвестным объектом лишилась всех выдвижных устройств АПЛ К-462 (проект 671).
        13 апреля 1978 года у берегов Кольского залива произошло столкновение двух российских АПЛ — К-308 (проект 670-А) с 8 крылатыми ракетами на борту и К-490 (проект 667-БДР) Северного флота РФ. Чудом обошлось без жертв.
        28 апреля 1978 года произошло столкновение АПЛ К-42 (проект 627-А) с танкером «Силуэт» Тихоокеанского флота, закончившееся легкими повреждениями обоих судов.
        19 декабря 1978 года при выходе из губы Западная Лица столкнулись наши АПЛ К-313 с крылатыми ракетами на борту и сторожевой МПК-90.
        В следующем, 1979 году, АПЛ К-436 (проект 667-А) всплыла под надводным кораблем СКР-59 и подняла его вверх с креном до 30 градусов.
        В 1980 году обеспечивавший практические ракетные стрельбы крейсер «Вице-адмирал Дрозд» прошелся килем по верхнему стабилизатору всплывавшей АПЛ К-508. Обошлось без жертв.
        10 июля этого же года столкнулись две подводные лодки Тихоокеанского флота — Б-88 (проект 611) и Б-833 (проект 641), вынужденные после этого уйти в док.
        20 марта 1981 года после глубоководного погружения столкнулись две наши подводные лодки — К-43 (проект 670-А) и К-184 (проект 675) Тихоокеанского флота. Жертв не было.
        23 мая 1981 года в 19 часов 51 минуту ракетоносец К-211 (проект 667-БДР) столкнулся с иностранной субмариной.
        10 сентября 1981 года атомная подводная лодка К-45 (проект 659-Т) пропорола носом рыболовецкий траулер, который мгновенно затонул.
        24 октября 1981 года в заливе Петра Великого у входа во Владивостокскую бухту произошло столкновение шедшей в надводном положении подводной лодки С-178 и гражданского судна «Рефрижиратор-13». В результате аварии лодка мгновенно затонула и в ней начался пожар, который, правда, удалось быстро погасить. На поверхность были посланы два разведчика, выбравшиеся через торпедные аппараты. Началась спасательная операция. В итоге произошедшего ЧП — 5 человек погибли в первые минуты столкновения и 27 моряков во время проведения спасательной операции.
        В этом же году и в этом же самом заливе Петра Великого, на подходе к Владивостоку, наша АПЛ К-324 столкнулась с неустановленной атомной субмариной типа «Лос-Анджелес» ВМС США.
        23 июня 1983 года советская атомная подводная лодка К-429 (натовская классификация «Чарли-I») вышла в море для проведения торпедных стрельб. На полигоне в бухте Саранной лодка начала погружение, дав предварительную телеграмму в штаб. Но на третьем этапе погружения неожиданно камнем пошла на дно. Оказалось, что погружение проходило без помощи глубиномеров и, набрав лишних 60 тонн воды, лодка «провалилась». Стали продувать главный балласт, но вместо того, чтобы открыть кингстоны, их закрыли, а клапаны вентиляции оставили открытыми, в результате чего воздух вышел в океан, а в четвертый отсек стала поступать вода. Из-за неготовности спасательных средств оказалось невозможным эвакуироваться, поэтому на поверхность послали двоих мичманов, которые, выбравшись через торпедный аппарат из лодки, всплыли в индивидуальных дыхательных аппаратах на поверхность и, добравшись до берега, сообщили в штаб о случившемся. Началась операция по подъему остальных членов экипажа, в результате которой удалось спасти 103 человека из 120. (Через год, в 1984 году, лодку удалось поднять на поверхность.)
        В этом же году наш подводный ракетоносец К-449 столкнулся с неустановленной атомной субмариной военно-морских сил США.
        18 апреля 1984 года в Норвежском море при возвращении из похода атомной подводной лодки К-131 (класс «Эхо-II») возник пожар в восьмом отсеке, перекинувшийся позже в седьмой. Погибло 13 человек. Причина пожара — возгорание одежды на старшине команды электриков.
        В этом же, 1984 году, произошло и ещё одно столкновение: советская атомная подводная лодка проекта 671 при неудачном всплытии в Японском море ударилась о днище американского авианосца «Китти Хок», в результате чего днище авианосца (длина по ватерлинии около 300 метров) было распорото на протяжении 40 метров, после чего корабль немедленно покинул район несения службы и ушел в Японию на доковый ремонт.
        Далее, 10 августа 1985 года, на базе атомных подлодок во Владивостоке случилась авария на АПЛ К-314 (проект 671 класса «Виктор-I»), на которой вследствие нарушения требований ядерной безопасности и технологии подрыва крышки реактора произошла неуправляемая самопроизвольная цепная реакция деления ядер урана реактора левого борта. В результате теплового взрыва сформировался радиоактивный шельф, ось которого пересекла полуостров Дунай в северо-западном направлении и вышла к морю на побережье Уссурийского залива. Протяженность шельфа на полуострове составила 5,5 километра. При аварии погибло 10 человек.
        Еще 4 человека погибли 3 — 6 октября 1986 года во время аварии на стратегической АПЛ К-219 (проект 667 класса «Янки»), случившейся во время боевой службы в Северной Атлантике. Причиной аварии послужил взрыв ракеты в одной из шахт. Лодка всплыла в надводное положение, в четвертом отсеке возник и не утихал пожар, начала поступать забортная вода. По причине потери плавучести экипаж лодки был снят и эвакуирован на суда спасения, в рубке остались только командир и девять членов команды. Нарастающий дифферент на нос вынудил их вскоре покинуть лодку, которая затонула на глубине почти 6000 метров. Причина взрыва ракеты осталась невыясненной, но в числе возможных называлось и столкновение с американской подлодкой «Аугуста».
        (В 1988 году советский исследовательский корабль «Келдыш» нашел место, где затонула К-219 и опустил вниз камеры с дистанционным управлением, чтобы посмотреть, что с ней стало. Когда оборудование передало изображение, исследователи увидели лежащую на песчаном дне подлодку со взломанными ракетными шахтами. Это трудно поддается воображению, но на дне океана, на глубине почти шести километров, лодка была самым банальным образом обворована, и все её ракеты с ядерными боеголовками исчезли!..)
        В двадцатых числах октября 1986 года советская атомная подлодка К-457 (класса «Дельта-I») протаранила под водой упоминавшуюся выше «Аугусту». Американской субмарине удалось уцелеть и доплестись до своей базы в Нью-Лондоне, где она после этого целый год провела в ремонте.
        Месяц с лишним спустя в Баренцевом море та же самая К-457 («Дельта-I»), возвращаясь на свою базу в Гремихе, столкнулась на перископной глубине с советским рыболовным траулером «Калининск».
        В этом же году наша АПЛ ТК-12 столкнулась с АПЛ «Сплендид» ВМС Великобритании.
        18 февраля 1987 года при плавании в заливе Петра Великого возник пожар в носовом отсеке подводной лодки типа «Фокстрот». Погибли 6 членов экипажа.
        9 мая 1988 подводная лодка типа «Дельта-I» в Арктике ударилась о подводную часть айсберга.
        12 апреля 1989 года в Норвежском море затонула уникальная титановая субмарина с глубиной погружения до 1000 метров — АПЛ К-278 «Комсомолец» (проект 685 класса «Майк»), при этом погибло 42 человека. Авария началась с пожара в седьмом отсеке, повлекшего за собой срабатывание защиты реактора и отключение электроэнергии. Лодка лишилась запаса воздуха высокого давления, люди начали эвакуироваться на спасательные плоты, но их оказалось недостаточно. Сброшенные с самолета лодки упали слишком далеко и ими не удалось воспользоваться. В конце концов К-278 затонула на глубине 1685 метров в 980 км от советских берегов. Спускавшаяся к ней в 1993 году исследовательская экспедиция обнаружила на лодке следы несанкционированного обследования.
        26 июня 1989 года в Норвежском море на советской АПЛ типа Эхо-II произошел разрыв водяной системы охлаждения первого контура главной энергетической установки. Часть личного состава получила повышенные дозы облучения.
        26 января 1991 года у причала Владивостока затонула подлодка типа «Фокстрот». Члены экипажа не пострадали.
        27 сентября 1991 года в Белом море при выполнении учебных ракетных стрельб произошла авария ракеты на АПЛ типа «Тайфун». Обошлось без жертв.
        11 февраля 1992 года на входе в Кольский залив наш атомоход К-276 «Кострома» проекта 945 (тип «Сиерра») столкнулся в Баренцевом море с американской подводной лодкой «Батон Руж» (типа «Лос-Анджелес»). После полученных в результате столкновения повреждений американцы еле дотянули до Норвегии, где намеревались восстановить свою боеспособность. Однако повреждения были таковы, что лодку пришлось вывести из боевого состава ВМС США как не поддающуюся ремонту. «Кострома» же после длившегося целый год ремонта рубки снова вышла в море. К счастью, на этот раз обошлось без человеческих жертв.
        В марте 1993 года российская АПЛ К-407 «Борисоглебск» класса «Дельта-4» (проект 667 БДРМ) столкнулась в Баренцевом море с американской подлодкой «Грейлинг», совершавшей скрытное слежение за нашим ракетоносцем.
        В мае 1997 года в результате разрушения образовавшихся зимой ледяных пробок в кормовых цистернах главного балласта (ЦГБ) всего за четверть часа пошла ко дну атомная подводная лодка отстоя Б-313. Слава Богу, без людей…
        Всего же за период с февраля 1967 по 1993 год в результате попыток скрытного слежения американских подлодок за нашими произошло 20 официально зарегистрированных столкновений, причем 11 из них — непосредственно у российских берегов. Несколько раз подобных аварий удалось избежать едва ли не чудом. Так 3-4 декабря 1997 года во время утилизации стратегических ракет РСМ-52, выстреливавшихся в воздух с российской подводной лодки проекта 941 (тип «Тайфун»), еле удалось изгнать из этого района американскую АПЛ типа «Лос-Анджелес», совершавшую опасные маневры вблизи нашего подводного ракетоносца. Для этого пришлось даже сбросить на неё две предупредительные гранаты.
        Ну и самое последнее на сегодняшний день ЧП — то, о котором нам доложил в понедельник на планерке Гусаков: 12 августа 2000 года в Баренцевом море затонула российская атомная подводная лодка К-141 «Курск» проект 949-А класса «Антей» (по натовской классификации «Оскар-II»), имеющая на своем борту 24 крылатых ракеты П-700 «Гранит» (по 12 на каждом борту) и 28 торпед (533 мм и 650 мм). Водоизмещение лодки: 23860 тонн подводное, 14700 тонн надводное. Габариты: 154 метра х 18,2 метра х 9,2 метра. Два атомных реактора типа ОК-650 по 190 МВт каждый, две паровые турбины по 98000 лошадиных сил каждая. 10 отсеков, одна всплывающая камера в рубке. Надводная скорость 30 узлов в час, подводная — 28.
        Основные версии причин катастрофы — столкновение с американской субмариной, подрыв на мине Второй мировой войны, попадание в неё ракеты с российского крейсера «Петр Великий», столкновение при всплытии с надводным судном и — взрыв торпед внутри самой лодки. По уточненным впоследствии данным погибло 118 человек…
        Всего же на затонувших после Второй мировой войны российских подлодках погибло свыше 500 человек. Анализ аварийности подводных лодок за период с 1900 по 2000 год показывает, что основной причиной аварий являются ошибки личного состава (55%), а также конструктивные и производственные дефекты (8,5% и 6,5%, соответственно). Аварии, вызванные непреодолимыми обстоятельствами, происходили в 9% случаев, и в 21% аварий установить их причину не удалось.
        Примерно такая же, хотя, может быть, и чуть менее впечатляющая картина обнаруживает себя и в отношении субмарин США и других стран НАТО, хотя при распространении информации об авариях на них там соблюдается гораздо больший режим секретности, чем у нас.
        Так, ещё в ночь на 31 января 1918 года при выходе из главной базы английских ВМС Розайт из-за неразберихи в походном порядке погибли сразу две новейшие по тем временам подлодки и три получили тяжелые повреждения. Жертвой этого коллективного ЧП стали сразу 115 английских матросов и офицеров. При этом британское адмиралтейство целых 14 лет скрывало произошедшую трагедию от своей общественности.
        25 сентября 1925 года у побережья штата Род-Айленд во время надводного плавания врезалась в пароход и моментально затонула американская подводная лодка «S-51». В живых остались только три человека.
        Два года спустя ещё одна американская подводная лодка «S-4» оказалась протараненной эскадренным миноносцем береговой охраны. Шесть человек заперлись в носовом торпедном отсеке тонущей субмарины, остальным членам экипажа (их было 34 человека) удалось добраться до машинного отделения в кормовом отсеке. Лодка находилась на глубине всего сорока метров, но из-за плохой погоды и слабого оснащения тогдашних ВМС США её так и не удалось поднять. Водолазов все же спустили, но те смогли лишь перестукиваться с несчастными, пока те не захлебнулись.
        Еще один драматичный случай произошел 23 мая 1939 года, когда во время ходовых испытаний в нескольких милях от Портсмута потерпела аварию американская подводная лодка «Скволус». Тогда погибли 26 человек, а 33 других смогли спастись только потому, что оказались в наглухо задраенном отсеке. На этот раз ВМС удалось через несколько часов после катастрофы подогнать к затонувшей субмарине подводную спасательную капсулу и вызволить людей.
        В июне 1941 года, незадолго до вступления США во Вторую мировую войну, в результате аварии (опять же неподалеку от Портсмута) затонула подводная лодка американских ВМС «О-9». Все 133 члена экипажа погибли.
        В 1951 году пропала английская подводная лодка «Эфрей», которую нашли только спустя два месяца на глубине 85 метров. Кстати, тоже, как и на «Курске», с поднятыми выдвижными устройствами и перископом.
        В 1953 году турецкая «Думлумпинар» после столкновения с другой подводной лодкой легла на глубине 86 метров с людьми на борту. Погода была идеальная, буй обнаружили сразу, но спасти никого не смогли.
        Пятью годами позже, в 1958 году, шведская подводная лодка «Иллерн» умудрилась затонуть прямо у пирса на глубине всего 14 метров, при этом поднять её смогли только через два месяца.
        Еще через пять лет — 10 апреля 1963 года — то ли взорвалась, то ли просто развалилась на части в океанской глубине атомная подводная лодка ВМС США «SSN-593» «Трэшер» (длина 85 м, водоизмещение 4300 тон, атомный реактор типа «S5W2» мощностью 15000 лошадиных сил), на борту которой было 129 человек. Погибли все. Остатки субмарины покоятся на глубине 2600 метров.
        26 января 1968 года в Средиземном море погибла израильская подводная лодка «Дакар» с 65-ю членами экипажа на борту.
        27 января 1968 года в том же районе во время испытаний затонула французская ПЛ «Минерва». Несмотря на то, что рядом находились спасательные суда, спасти никого не удалось. Погибли 52 человека.
        21 мая 1968 года в Атлантике, неподалеку от Азорских островов, бесследно исчезла американская АПЛ «Скорпион» («SSN-589»). Погибли 99 человек. Только спустя 24 года был рассекречен доклад комиссии ВМС США объемом в 1354 страницы, в котором говорится, что наиболее вероятной причиной гибели лодки была её собственная торпеда, выпущенная случайно и развернувшаяся на 180 градусов. А незадолго до этого невдалеке от этого места, у побережья Тулона, исчезла со всем экипажем французская дизельная подводная лодка «Сибилла».
        4 марта 1970 года погибла французская субмарина «Эридис», имевшая на борту 57 человек экипажа. И опять, несмотря на то, что рядом находились спасательные корабли, спасти никого не успели.
        Год 1972-й. У побережья Тулона, в том же месте, где два года назад при неизвестных обстоятельствах затонула «Сибилла», таинственно погибает ещё одна французская дизельная подводная лодка «Эридис», относящаяся к тому же проекту, что и затонувшая здесь два года назад «Сибилла».
        28 августа 1988 года затонула перуанская дизельная подлодка с 32 человеками на борту.
        В 1989 году у берегов Южной Калифорнии произошло столкновение между атомной подводной лодкой ВМС США «Хьюстон» (с помощью которой снимался фильм «Охота за „Красным Октябрем“) и буксиром „Баркона“.
        11 февраля 1998 года в 7 километрах от побережья Южной Кореи в результате произошедшего столкновения американская многоцелевая подводная лодка потопила южнокорейское рыболовное судно.
        19 марта 1998 года вблизи побережья острова Лонг-Айленд, штат Нью-Йорк, стратегическая подводная лодка ВМС США «Кентакки» (тип «Огайо») столкнулась со своей же многоцелевой АПЛ «Сан-Хуан» (тип Лос-Анджелес»), при этом обе лодки получили незначительные повреждения и ушли на базу Гротон для проведения докового осмотра.
        Всего же только в 1982-1989 годах на одних лишь американских подводных лодках произошло 125 пожаров, а из 11 затонувших с 1963 года иностранных субмарин лишь с трех удалось спасти экипажи, да и то не в полном составе. Что же касается общемировой картины, то за последние 100 лет в истории подводного плавания погибло свыше 200 подводных лодок (из них около 40 — после Второй мировой войны), на которых утонуло около 5 тысяч человек. Причем эта цифра не учитывает потери подводных лодок во время ведения боевых действий…
        …Короче, вовсе к тому не стремясь, я вдруг снискал себе репутацию обладателя одного из самых полных досье по авариям на подводных лодках, чем заслужил даже благодарность Гусакова, отдавшего под публикацию моей хроники весьма щедрые объемы газетной площади в двух августовских номерах и затем ещё несколько раз допечатывавший факты из неё в течение сентября-октября, когда в делах с «Курском» наступало затишье и нужно было срочно чем-то удерживать читательское внимание к газете. Это было особенно выигрышно, так как большинство остальных газет публиковали тогда главным образом одну и ту же официальную информацию или же вялые рассуждения каких-то далеких от понимания подводной специфики людей о состоянии нашего ВМФ и водолазного дела.
        Гусаков вообще старался делать все быстрее и интереснее других изданий. Так, например, мы первыми опубликовали полученный из Видяево от командированной туда Исламовой список членов экипажа «Курска», якобы купленный ею у одного из морских офицеров за 18000 рублей.
        - Врет ведь, сучка, — прочитав на летучке полученное сообщение, привычно выругался Гусаков. — Список она наверняка добыла от какого-нибудь штабиста через постель, а денежки оставила при себе… Но куда деваться? Дело сделано, так что придется ещё и премию давать.
        И, предваренный Машкиным рассказом о восемнадцатитысячной сделке с одним из военных чинов, добытый ею в Видяево список был тут же опубликован на страницах «Молодежной правды». Выглядел он так:
        I отсек
        1. Старший мичман Ильдаров А. М.
        2. Мичман Зубов А. В.
        3. Матрос Нефедков И. Н.
        4. Матрос Баржов М. Н.
        5. Матрос Шульгин А. В.
        6. Старший лейтенант Баранов А. Ю.
        7. Служащий Гаджиев М. И.
        II отсек
        Штаб 7-й дивизии подводных лодок:
        1. Капитан 1-го ранга Багрянцев В. Т.
        2. Капитан 2-го ранга Шепетнов Ю. Т.
        3. Капитан 2-го ранга Белогунь В. М.
        4. Капитан 2-го ранга Исаенко В. С.
        5. Капитан 3-го ранга Байгарин М. И.
        Экипаж:
        6. Капитан 1-го ранга Лячин Г. П.
        7. Капитан 2-го ранга Дудко С. В.
        8. Капитан 3-го ранга Шубин А. А.
        9. Капитан-лейтенант Сафонов М. А.
        10. Старший лейтенант Тылик С. Н.
        11. Старший лейтенант Бубнив В. Я.
        12. Капитан 3-го ранга Силогава А. Б.
        13. Капитан-лейтенант Шевчук А. В.
        14. Старший лейтенант Фонарин А. В.
        15. Капитан-лейтенант Гелетин Б. В.
        16. Старший лейтенант Узкий С. В.
        17. Капитан 2-го ранга Саблин Ю. Б.
        18. Капитан 3-го ранга Милютин А. В.
        19. Капитан-лейтенант Кокурин С. С.
        20. Мичман Хивук В. В.
        21. Капитан-лейтенант Садков А. Е.
        22. Капитан-лейтенант Родионов М. О.
        23. Старший лейтенант Ерахтин С. Н.
        24. Мичман Самоваров Я. В.
        25. Старший мичман Рузлев А. В.
        26. Мичман Полянский А. Н.
        29. Мичман Кеслинский С. А.
        30. Мичман Грязных С. В.
        31. Матрос Миртов Д. С.
        32. Старшина 2-й статьи к/с Леонов Д. А.
        33. Старший лейтенант Рванин М. А.
        34. Матрос Дрюченко А. Н.
        35. Старший лейтенант Иванов-Павлов А. А.
        36. Мичман Парамоненко В. А.
        III отсек
        1. Капитан-лейтенант Репников Д. А.
        2. Капитан 3-го ранга Рудаков А. А.
        3. Капитан-лейтенант Фитерер С. Г.
        4. Капитан-лейтенант Насиковский О. И.
        5. Капитан-лейтенант Солорев В. М.
        6. Капитан-лейтенант Логинов С. Н.
        7. Старший лейтенант Коровяков А. В.
        8. Старший лейтенант Коробков А. В.
        9. Старший лейтенант Гудков А. В.
        10. Капитан 3-го ранга Безсокирный В. А.
        11. Старший мичман Ерасов И. В.
        12. Старший мичман Свечкарев В. В.
        13. Старший мичман Калинин С. А.
        14. Старший мичман Федоричев И. В.
        15. Мичман Вишняков М. И.
        16. Мичман Чернышов С. С.
        17. Мичман Белов М. А.
        18. Мичман Таволжанский П. В.
        19. Старший мичман Власов С. Б.
        20. Мичман Рычков С. А.
        21. Старшина 2-й статьи контрактной службы Анненков Ю. А.
        22. Матрос Котков Д. А.
        23. Матрос-дублер Павлов Н. В.
        24. Матрос Тряничев Р. В.
        IV отсек
        1. Старший лейтенант Кириченко Д. С.
        2. Капитан медицинской службы Станкевич А. Б.
        3. Мичман Романюк В. Ф.
        4. Старший мичман Кичкирук В. В.
        5. Старший мичман Беляев А. И.
        6. Главный корабельный старшина к/с Янсанов С. В.
        7. Матрос Видченко С. А.
        8. Матрос Евдокимов О. В.
        9. Матрос Старосельцев Д. В.
        10. Матрос Халепо А. В.
        11. Матрос Коломийцев А. Ю.
        12. Матрос Логинов И. В.
        V отсек
        1. Капитан 3-го ранга Мурачев Д. Б.
        2. Капитан-лейтенант Пшеничников Д. С.
        3. Капитан-лейтенант Любушкин С. М.
        4. Капитан 3-го ранга Щавинский И. В.
        5. Капитан-лейтенант Васильев А. Е.
        6. Капитан 3-го ранга Белозоров Н. А.
        7. Мичман Цымбал И. И.
        8. Мичман Троян О. В.
        9. Старшина 1-й статьи Неустроев А. В.
        10. Матрос Ларионов А. А.
        11. Мичман Шаблатов В. Г.
        V-бис отсек
        1. Старший лейтенант Кузнецов В. Е.
        2. Старший мичман Хафизов Н. Х.
        3. Старший мичман Горбунов Е. Ю.
        4. Мичман Байбарин В. А.
        VI отсек
        1. Капитан-лейтенант Аряпов Р. Р.
        2. Мичман Баланов А. Г.
        3. Старший лейтенант Митяев А. В.
        4. Главный старшина к/с Майнагашев В. В.
        5. Матрос Коркин А. А.
        VII отсек
        1. Капитан-лейтенант Колесников Д. Р.
        2. Мичман Ишмуратов Ф. М.
        3. Старшина 2-й статьи к/с Садовой В. С.
        4. Матрос Кубиков Р. В.
        5. Матрос Некрасов А. Н.
        6. Главный старшина к/с Зубайдуллин Р. Р.
        7. Матрос Налетов И. С.
        8. Старшина 2-й статьи к/с Аникиев Р. В.
        9. Старший мичман Козадеров В. А.
        VIII отсек
        1. Капитан-лейтенант Садиленко С. В.
        2. Мичман Кузнецов В. В.
        3. Старшина 2-й статьи к/с Кесслер Р. А.
        4. Старший мичман Борисов А. М.
        5. Матрос Мартынов Р. В.
        6. Матрос Сидюхин В. Ю.
        7. Матрос Борисов Ю. А.
        IХ отсек
        1. Старший лейтенант Бражкин А. В.
        2. Мичман Иванов В. Э.
        3. Мичман Бочков М. А.
        Опубликование этого списка одновременно в мурманском приложении «Молодежной правды» и у нас вызвало откровенное недовольство командования ВМФ России и особенно — Северного флота. Нашу газету обвинили в неполноте приведенного перечня членов команды, а также в нецелесообразности его обнародования в данное время. «Никто не делает из этого военной тайны, — подчеркнула в своем очередном обращении пресс-служба ВМФ, — однако мы считаем некорректным опубликование списка моряков, находящихся сейчас на лодке, в то время как идут напряженные спасательные работы…»
        Но впрочем, негодующие окрики нам приходилось выслушивать не только по поводу опубликования списка. Примерно в те же дни же мы поместили у себя стихотворение малоизвестного поэта с московской окраины Марьино — Геннадия Милованова (которого, честно говоря, я выбрал из кучи аналогичных стихов главным образом за то, что взглянув на обратный адрес, увидел там тот же самый район Москвы, в котором жила Ленка), и оно вызвало ничуть не лучшую реакцию, чем и опубликование списка:
        Тонут люди в Баренцевом море.
        Бьются волны о пустой причал.
        И надрывно в безутешном горе
        Чайки белокрылые кричат.
        Гибнут люди в холоде и мраке,
        Не дождавшись помощи извне;
        Для кого-то снова на бумаге
        Все они, как видно, не в цене.
        Да и беды, видно, не случайны,
        А признаться в этом не с руки;
        Потому-то так живучи тайны
        И уму, и сердцу вопреки.
        Будут речи, почести и гроши
        На помин измученной души.
        Но вдвойне мучительней и горше,
        Если тонут — в океане лжи…
        - Вы опять очерняете нашу армию! Когда это прекратится! — звонили нам в редакцию в день опубликования стихотворения «возмущенные читатели».
        - Мы тонем не во лжи, а в секретности, — уточнил ситуацию один наш знакомый офицер-подводник…
        А между тем, в других средствах массовой информации тоже стали в это время появляться материалы, перекликающиеся со стихотворением Милованова. Слишком уж многое в гибели «Курска» было шито белыми нитками, чтобы не заподозрить руководство ВМФ в сокрытии каких-то нелицеприятных для него тайн! Так, например, несколько дней спустя мы опубликовали статью Зинаиды Лобановой «Как нам врали», в которой она буквально по пунктам разбирала всю ту «странную разноголосицу», которая слышалась в официальных сообщениях об аварии подлодки.
        «Все это очень напоминает Чернобыль, — писала она. — И не потому, что сначала все боялись экологической катастрофы, а уж потом только — за людей. А потому, что нам постоянно врали. По неискоренимой „совковой“ привычке — замять дело, не доводить до широкой общественности.
        Да, мы теперь знаем в лицо тех, кто, не стесняясь, врет в объективы телекамер. Но в этом мало радости. Ведь нас держали за дураков, не давая самой необходимой информации.
        Время катастрофы.
        Сообщения о несчастье на подводной лодке появились на информационной ленте только в понедельник. Тогда датой трагедии называли воскресенье. На самом деле трагедия произошла в субботу, примерно около 11 часов утра, о чем первыми сообщили западные информационные агентства.
        13 августа, в воскресенье, командующий Северным флотом адмирал Попов, давая интервью представителям СМИ, высоко оценил результаты проходивших учений, мастерство моряков и состояние боевой техники. Как будто он не знал, что к этому моменту связи с «Курском» нет и об этом уже доложено в Главный штаб ВМФ.
        Распоряжение о создании комиссии по расследованию причин аварии премьер-министр Михаил Касьянов подписал только в понедельник. С момента катастрофы прошло уже более 48 часов.
        Количество членов экипажа.
        Впечатление такое, что атомная субмарина — это простая электричка, на которой ехали все, кто успел в неё перед отправлением запрыгнуть. Флотские пресс-службы утверждали, что на борту «Курска» находится то 107 человек, то 130, то 116 или 117. Путин в среду вечером заявил, что на борту 118 человек.
        Связь с подлодкой.
        Вероятно, надеясь на русский «авось», в начале недели пресс-службы ВМФ сообщили в СМИ, что «с подлодкой уже установлена связь, имеется контакт с личным составом». А из администрации Мурманской области даже заявили «Интерфаксу», что в лодку подаются кислород и топливо…
        Через какое-то время выяснилось, что «контакт» — это не что иное, как периодический стук в борт лодки изнутри.
        Днем в среду появилась информация о том, что экипаж перестал выходить на акустическую связь. К вечеру это подтвердили помощник главнокомандующего ВМФ РФ Игорь Дыгало и вице-премьер Илья Клебанов. Но первому заместителю начальника Главного штаба ВМФ России вице-адмиралу Владиславу Ильину это не помешало почти в то же время заявить обо всем с точностью до наоборот. «Есть контакт», — бодро сообщил он. Мол, неправда, что не стучат. Стучат.
        Погода.
        По сведениям синоптиков, в субботу и воскресенье 12-13 августа погода над Баренцевым морем была вполне нормальной. Однако, как только приступили к спасательным работам, сразу пошла информация о шторме.
        Как сообщил «Интерфаксу» помощник главнокомандующего ВМФ РФ начальник пресс-службы Игорь Дыгало, по состоянию на 23.00 понедельника 14 августа 2000 года погода резко ухудшилась. Ветер — северный, северо-западный, скорость — 15 м/с, волнение — от 4 до 5 баллов.
        Однако «Интерфакс» примерно в то же самое время сообщил, что «все благоприятствовало спасательным работам». Весь вечер приходили сообщения, что погода улучшается, шторм — 2-3 балла. Но потом, когда ничего не получилось, погода, как специально, стала портиться. И с тех пор шторм в сводках не прекращается…»
        Еще резче тогда выступила газета «Жизнь», поместившая в одном из своих номеров большущее письмо бывшего старшего торпедиста, а ныне матроса запаса Владимира Топоркова под красноречивым названием «Хватит врать!», в котором он без обиняков писал:
        «…Я понял, почему Гитлер напал на СССР в ночь на 22 июня. До этого не понимал. Думал, он дурак: выбрал самую короткую ночь. А тут понял, что он гений: выбрал ночь на воскресенье.
        И дело не в том, что офицеры разошлись по домам, старшины пьют, а бойцы снизили бдительность. Просто — Сталин спит. На даче, в воскресенье — кто рискнет его тревожить? Ну и что — что летят, что бомбят? Это в песне так складно поется: «…Ровно в четыре утра — Киев бомбили, нам объявили, что началася…»
        Бомбили-то в четыре. А объявили…
        Сергееву тоже сказали в четыре часа утра. А он президенту доложил в семь (сам об этом сказал по телевизору — вся страна слышала!). О чем же думал министр эти три часа? Живы они там или уже нет? Как их спасать? Какие средства привлечь?
        Да ни хрена он такого не думал! Думал: можно будить президента — или ещё нет? В четыре, конечно, рано — ну, а в шесть?
        Три часа министр обороны страны ждал, пока президент проснется!
        А у них, у экипажа К-141, и было-то на все — 2 минуты 15 секунд, между первым взрывом и вторым. А у тех, кто после этого остался в живых, ещё несколько часов. Чтобы спастись. Или дождаться помощи. Может, как раз те самые три часа и были.
        Да только время — там, под водой, и в коридорах власти — течет по-разному. В коридорах его много, как воздуха. Можно сутки ждать, а можно — неделю. А на дне его не хватает. Как воздуха. Оно кончается. И они там, на дне, ждут: спасут их или опоздают?
        А их никто и не спасает!
        Бедный Клебанов!
        Как его штормило! Как кидало из стороны в сторону, как тошнило! Ему моряки врут, а он, сухопутный, верит. Ему сегодня так врут, а завтра — наоборот. Сегодня говорят: работать нельзя, там бешеное течение: целых 4 узла! А потом уточняют: не 4, а 0,4 — можно! Сегодня говорят: нет у России глубоководных водолазов, в СССР было два, а теперь один на Украине остался, а другой то ли в Киргизии, то ли в Казахстане. А завтра выясняется, что есть, и не штучно, а целый отряд, и не один! А он, бедный, всю эту врань озвучивает — все эти военно-морские галсы (по-сухопутному — загогулины), всю эту лапшу на уши.
        А они: «Честь имею!» — и ушли.
        Да не имеете! Имели бы — так давно бы уже застрелились. Или, по крайней мере, погоны с себя сняли. Просто честь перепутали с наглостью. Вот её — да, имеют. В избытке. Поэтому вы их не слушайте. Или, по крайней мере, фильтруйте их «взвесь» (по-сухопутному — муть)…»
        Понятно, что на фоне таких вот высказываний любые упреки в неполноте или неточности напечатанного нами списка членов экипажа можно было считать не более как комариными укусами. Да и если бы нападали за это только нас одних! Когда через несколько дней после нашей публикации свой вариант списка команды опубликовала газета «Правда», её тоже упрекали в неточностях, искажениях фамилий и других «досадных ошибках». И тем не менее, официально уточненный список всех погибших на «Курске» мы получили от представителя Министерства обороны РФ только в самых последних числах августа — хотя кто, спрашивается, не позволял им сделать этого раньше? Дали бы сразу журналистам выверенные списки — и не было бы никаких ни искажений, ни ошибок. А так пришлось всем заполнять газетную площадь фамилиями моряков Курска» по второму разу. А куда деваться? Страна должна знать имена не только Басаевых да Березовских, но и своих настоящих героев.
        И мы решили вторично опубликовать список экипажа «Курск» уже в официально утвержденной редакции. На этот раз в нем были все 118 фамилий:
        1. АНЕНКОВ Юрий Анатольевич, старшина 2-й статьи к/с.
        2. АНИКЕЕВ Роман Владимирович, старшина 2-й статьи к/с.
        3. АРЯПОВ Рашид Рамисович, капитан-лейтенант.
        4. БАГРЯНЦЕВ Владимир Тихонович, капитан 1-го ранга.
        5. БАЙБАРИН Валерий Анатольевич, мичман.
        6. БАЙГАРИН Марат Ихтиярович, капитан 3-го ранга.
        7. БАЛАНОВ Алексей Геннадьевич, мичман.
        8. БЕЗСОКИРНЫЙ Вячеслав Алексеевич, капитан 3-го ранга.
        9. БЕЛОВ Михаил Александрович, мичман.
        10. БЕЛОГУНЬ Виктор Михайлович, капитан 2-го ранга.
        11. БЕЛОЗЕРОВ Николай Анатольевич, капитан 3-го ранга.
        12. БЕЛЯЕВ Анатолий Николаевич, старший мичман.
        13. БОРЖОВ Максим Николаевич, капитан-лейтенант.
        14. БОРИСОВ Андрей Михайлович, старший мичман.
        15. БОРИСОВ Арнольд Юрьевич, старший лейтенант (завод «Дагдизель»).
        16. БОРИСОВ Юрий Александрович, матрос.
        17. БОРКИН Алексей Алексеевич, матрос.
        18. БОЧКОВ Михаил Александрович, мичман.
        19. БРАЖКИН Александр Владимирович, старший лейтенант.
        20. БУБНИВ Вадим Ярославович, старший лейтенант.
        21. ВАСИЛЬЕВ Андрей Евгеньевич, капитан-лейтенант.
        22. ВИТЧЕНКО Сергей Александрович, матрос.
        23. ВИШНЯКОВ Максим Игоревич, мичман.
        24. ВЛАСОВ Сергей Борисович, старший мичман.
        25. ГАДЖИЕВ Мамед Исламович (завод «Дагдизель»).
        26. ГЕЛЕТИН Борис Владимирович, старший лейтенант.
        27. ГЕССЛЕР Роберт Александрович, главный корабельный старшина к/с.
        28. ГОРБУНОВ Евгений Юрьевич, старший мичман.
        29. ГРЯЗНЫХ Сергей Викторович, мичман.
        30. ГУДКОВ Александр Валентинович, старший лейтенант.
        31. ДРЮЧЕНКО Андрей Николаевич, матрос.
        32. ДУДКО Сергей Владимирович, капитан 2-го ранга.
        33. ЕВДОКИМОВ Олег Владимирович, матрос.
        34. ЕРАСОВ Игорь Владимирович, старший мичман.
        35. ЕРАХТИН Сергей Николаевич, старший лейтенант.
        36. ЗУБАЙДУЛИН Рашид Рашидович, старшина 1-й статьи к/с.
        37. ЗУБОВ Алексей Викторович, мичман.
        38. ИВАНОВ Василий Эльмарович, мичман.
        39. ИВАНОВ-ПАВЛОВ Алексей Александрович, старший лейтенант.
        40. ИЛЬДАРОВ Абдулькадыр Мирзаевич, старший мичман.
        41. ИСАЕНКО Василий Сергеевич, капитан 2-го ранга.
        42. ИШМУРАДОВ Фанис Маликович, мичман.
        43. КАЛИНИН Сергей Александрович, старший мичман.
        44. КЕСЛИНСКИЙ Сергей Александрович, мичман.
        45. КИРИЧЕНКО Денис Станиславович, старший лейтенант.
        46. КИЧКИРУК Василий Васильевич, старший мичман.
        47. КОЗАДЕРОВ Владимир Алексеевич, старший мичман.
        48. КОЗЫРЕВ Константин Владимирович, мичман.
        49. КОКУРИН Сергей Сергеевич, капитан-лейтенант.
        50. КОЛЕСНИКОВ Дмитрий Романович, капитан-лейтенант.
        51. КОЛОМЕЙЦЕВ Алексей Юрьевич, матрос.
        52. КОРОБКОВ Алексей Владимирович, старший лейтенант.
        53. КОРОВЯКОВ Андрей Владимирович, старший лейтенант.
        54. КОТКОВ Дмитрий Анатольевич, матрос.
        55. КУБИКОВ Роман Владимирович, матрос.
        56. КУЗНЕЦОВ Виктор Викторович, старший мичман.
        58. КУЗНЕЦОВ Виталий Евгеньевич, старший лейтенант.
        59. ЛАРИОНОВ Алексей Александрович, матрос.
        59. ЛЕОНОВ Дмитрий Анатольевич, старшина 2-й статьи к/с.
        60. ЛОГИНОВ Игорь Васильевич, матрос.
        61. ЛОГИНОВ Сергей Николаевич, капитан-лейтенант.
        62. ЛЮБУШКИН Сергей Николаевич, капитан-лейтенант.
        63. ЛЯЧИН Геннадий Петрович, капитан 1-го ранга.
        64. МАЙНАГАШЕВ Вячеслав Виссарионович, главный старшина к/с.
        65. МАРТЫНОВ Роман Вячеславович, матрос.
        66. МИЛЮТИН Андрей Валентинович, капитан 3-го ранга.
        67. МИРТОВ Дмитрий Сергеевич, матрос.
        68. МИТЯЕВ Алексей Владимирович, старший лейтенант.
        69. МУРАЧЕВ Дмитрий Борисович, капитан 3-го ранга.
        70. НАЛЕТОВ Илья Евгеньевич, матрос.
        71. НЕКРАСОВ Алексей Николаевич, матрос.
        72. НЕУСТРОЕВ Александр Валентинович, главный старшина к/с.
        73. НЕФЕДКОВ Иван Николаевич, матрос.
        74. НОСИКОВСКИЙ Олег Иосифович, капитан-лейтенант.
        75. ПАВЛОВ Николай Владимирович, матрос.
        76. ПАНАРИН Андрей Владимирович, старший лейтенант.
        77. ПАРАМОНЕНКО Виктор Александрович, мичман.
        78. ПОЛЯНСКИЙ Андрей Николаевич, мичман.
        79. ПШЕНИЧНИКОВ Денис Станиславович, капитан-лейтенант.
        80. РВАНИН Максим Анатольевич, старший лейтенант.
        81. РЕПНИКОВ Дмитрий Алексеевич, капитан-лейтенант.
        82. РОДИОНОВ Михаил Олегович, капитан-лейтенант.
        83. РОМАНЮК Виталий Федорович, мичман.
        84. РУДАКОВ Андрей Анатольевич, капитан 3-го ранга.
        85. РУЗЛЕВ Александр Владимирович, старший мичман.
        86. РЫЧКОВ Сергей Анатольевич, мичман.
        87. САБЛИН Юрий Борисович, капитан 2-го ранга.
        88. САДИЛЕНКО Сергей Владимирович, капитан-лейтенант.
        89. САДКОВ Александр Евгеньевич, капитан 3-го ранга.
        90. САДОВОЙ Владимир Сергеевич, старшина 2-й статьи к/с.
        91. САМОВАРОВ Яков Валерьевич, мичман.
        92. САФОНОВ Максим Анатольевич, капитан-лейтенант.
        93. СВЕЧКАРЕВ Владимир Владимирович, старший мичман.
        94. СИДЮХИН Виктор Юрьевич, матрос.
        95. СИЛОГАВА Андрей Борисович, капитан 3-го ранга.
        96. СОЛОРЕВ Виталий Михайлович, капитан-лейтенант.
        97. СТАНКЕВИЧ Алексей Борисович, капитан медицинской службы.
        98. СТАРОСЕЛЬЦЕВ Дмитрий Вячеславович, матрос.
        99. ТАВОЛЖАНСКИЙ Павел Викторович, мичман.
        100. ТРОЯН Олег Васильевич, мичман.
        101. ТРЯНИЧЕВ Руслан Вячеславович, матрос.
        102. ТЫЛИК Сергей Николаевич, старший лейтенант.
        103. УЗКИЙ Сергей Васильевич, старший лейтенант.
        104. ФЕДОРИЧЕВ Игорь Владимирович, старший мичман.
        105. ФЕСАК Владимир Васильевич, старший мичман.
        106. ФИТЕРЕР Сергей Геннадьевич, старший лейтенант.
        107. ХАЛЕПО Александр Валерьевич, матрос.
        108. ХАФИЗОВ Наиль Хасанович, старший мичман.
        109. ХИВУК Владимир Владимирович, мичман.
        110. ЦЫМБАЛ Иван Иванович, старший мичман.
        111. ЧЕРНЫШЕВ Сергей Серафимович, старший мичман.
        112. ШАБЛАТОВ Владимир Геннадьевич, мичман.
        113. ШЕВЧУК Алексей Владимирович, капитан-лейтенант.
        114. ШЕПЕТНОВ Юрий Тихонович, капитан 2-го ранга.
        115. ШУБИН Александр Анатольевич, капитан 2-го ранга.
        116. ШУЛЬГИН Алексей Владимирович, матрос.
        117. ЩАВИНСКИЙ Илья Вячеславович, капитан 3-го ранга.
        118. ЯНСАПОВ Салават Валерьевич, главный корабельный старшина к/с.
        Однако, когда этот, второй, список появился в печати, в Видяево уже и так было полно съехавшихся туда родственников членов экипажа, так что командованию Северным флотом пришлось заниматься их размещением, обеспечивать медицинское и прочее обслуживание, а самое неприятное — встречаться с матерями и женами затонувших подводников и отвечать на вопросы о том, почему их никто толком не спасает. А как сообщала нам в своих корреспонденциях с места происшествия Исламова, по Мурманску уже давно ходит слух, что никакой спасательной операции в Баренцевом море не ведется, потому что на Северном флоте просто нет оборудования для спасения замурованных в подлодке моряков. Что же касается шторма, то погодная обстановка на месте аварии «Курска» благоприятная, спасательной операции ничто не мешает. Подводные течения, на которые все время ссылаются военные, по оценке ряда моряков тоже не запредельные и даже не особо сильные — до 0,5 узла.
        Почему же так медленно развивается операция по спасению?..
        Этот вопрос беспокоил всех ещё и потому, что заканчивались лучшие в погодном отношении дни, за которыми уже и в самом деле начиналась пора осенних штормов и зыбей, делающая спасательные работы практически невозможными. Но пока ещё надежды на спасение моряков казались вполне реальными, и люди надеялись, что хотя бы часть экипажа будет поднята на поверхность живой.
        Вот примерная хроника того, что происходило в те августовские дни так, как это подавалось на страницы газет и в другие средства массовой информации в официальном изложении пресс-центра ВМФ России.

12 августа, суббота.
        В Баренцевом море заканчиваются учения Северного флота, в которых задействованы более 30 надводных и подводных кораблей и вспомогательных судов, десять береговых частей, две воздушные армии России, а также авиация Украины.
        10.00-12.00. Многоцелевая атомная подводная лодка К-141 «Курск», которой командует опытный командир — капитан 1-го ранга Геннадий Лячин, обнаруживает в районе патрулирования искомую учебную цель и ложится на боевой курс, чтобы приступить к её уничтожению.
        15.00-18.00. Лячин докладывает командующему Северным флотом адмиралу Вячеславу Попову о готовности произвести атаку и на этом связь с АПЛ прерывается. Практически одновременно с этим акустики на соседних надводных кораблях и подлодках фиксируют в районе местонахождения «Курска» два подводных взрыва, значительно превосходящих по силе звуки стартующих торпед.
        Начинается поиск лодки силами флота, и через 4 часа её обнаруживают лежащей на глубине 108 метров приблизительно в 150 километрах от Североморска (69 градусов 40 минут северной широты, 37 градусов 35 минут восточной долготы). Аварийные буи над местом аварии АПЛ отсутствуют.
        Поздно вечером командование ВМФ докладывает о ЧП Президенту Российской Федерации В. В. Путину, который в это время отдыхает в Сочи, и заверяет его, что флот справится с ситуацией своими силами.

13 августа, воскресенье.
        11.00-13.00. Командующий Северным флотом адмирал Вячеслав Попов сообщает ИТАР-ТАСС, что учения флота прошли успешно. О «Курске» не говорится ни слова.
        14.00-00.00. В район аварии приходят спасательные силы СФ, глубоководный аппарат спускается на дно и пытается обследовать лодку. Выясняется, что носовые отсеки «Курска» почти полностью разрушены, вдоль правого борта видна глубокая борозда, процарапанная каким-то массивным тяжелым предметом, на дне заметны элементы обшивки и куски резиновой оболочки, что говорит о том, что на затонувшем ракетном крейсере могут быть человеческие жертвы.

14 августа, понедельник.
        8.00-11.00. Пресс-служба ВМФ России впервые дает информацию о том, что на атомной подводной лодке «Курск» возникли «неполадки» и она легла на дно. Слова «авария» и тем более «катастрофа» не употребляются. Заявляется, что с лодкой установлена полноценная связь и на неё подается воздух.
        11.00-16.00. Исходя из небольшой глубины, на которой лежит лодка, специалисты уверяют, что со спасением экипажа «проблем возникнуть не должно».
        С надводного корабля опускают вниз специальный «колокол», с которого осматривают лежащую на дне АПЛ и обнаруживают в его носовой части большую рваную пробоину. Замечены также многочисленные трещины в корпусе, через которые в лодку сочится вода. По низкому уровню радиации делается вывод, что реакторы заглушены.
        Пресс-служба Северного флота сообщает, что связь с экипажем поддерживается методом перестука и что экипаж жив. На самом деле моряки откликались только из кормовых отсеков, передавая азбукой морзе сигналы «SOS» и «вода».
        До сих пор не говорится о точном количестве членов экипажа на лодке. (По слухам, именно на «Курске» располагался штаб злосчастных учений, в ходе которых навернулась лодка. Потому, мол, и происходит в официальных отчетах такая ерунда с цифрами: то, говорят, на борту 107 человек, то — 116, то — 118. На самом же деле в экипаже и правда числится 107 человек, а остальные 11 — высшие чины флота да прикомандированные специалисты с завода «Дагдизель»).
        16.00-18.00. После доклада экипажа «колокола» о результатах обследования начинают выдвигаться всевозможные версии случившегося. Основная из них: во время стрельбы взорвались торпедные аппараты. Но есть и другие — о столкновении с иностранной субмариной или миной Второй мировой войны.
        18.00-00.00. Главком Владимир Куроедов делает предварительные выводы о наличии жертв в носовой части подлодки. Лодку поднять нельзя, так как она может развалиться, поэтому речь можно вести только о спасении остающихся в живых подводников. Но надежды на спасение, как признается главком, мало.
        Снова говорится о столкновении «Курска» с одной из подлодок НАТО, осуществлявших скрытное слежение за нашей АПЛ. Создана комиссии по расследованию причин аварии подлодки «Курск» во главе с вице-премьером Ильей Клебановым.
        Штаб ВМФ сообщил, что численность экипажа «Курска» — 116 человек (все ещё неполный список).
        Поздно вечером пожелавший остаться неизвестным представитель администрации США, близкий к военной разведке, дал информацию, что около места аварии «Курска» находились две или даже три американские подводные лодки.

15 августа, вторник.
        00.00-07.00. В район аварии стягиваются атомный крейсер «Петр Великий», на котором находится штаб спасательной операции, а также авианесущий крейсер «Адмирал Кузнецов», большие противолодочные корабли «Адмирал Чебаненко», «Адмирал Харламов», сторожевой корабль «Легкий», спасательные суда «Михаил Рудницкий», «Алтай» и другие. Спасатели пытаются установить «колокол» для обеспечения экипажа кислородом и электроэнергией.
        ИТАР-ТАСС подтверждает версию о столкновении лодки с посторонним объектом.
        07.00-16.00. В Североморске планируется пресс-конференция начальника штаба Северного флота вице-адмирала Михаила Моцака, но по решению из Москвы вместо него выступает генеральный конструктор «Курска» из ЦКБ «Рубин» Игорь Баранов, сообщающий о серьезнейших повреждениях в носовой части лодки. Он также говорит, что воздуха подводникам хватит на 5-6 дней.
        Днем обезумевших жен подводников собрали в гарнизонном клубе. «Живы ли наши мужья? — спрашивали они. — Назовите пофамильно состав экипажа. В каких отсеках были наши мужья? Какая сыгралась тревога? Есть ли на борту кислород?..»
        Жены задавали вопросы два часа. Командование два часа их слушало. А потом сказало: «Приходите вечером, мы обсудим ваши вопросы и решим, что вам ответить».
        Но и вечером им ничего не ответили.
        Между тем главком ВМФ Куроедов уверяет журналистов, что члены экипажа живы. Хотя вице-премьер Илья Клебанов признает, что на лодке заканчивается воздух.
        Пентагон готов направить в Россию специальную спасательную мини-подлодку.
        Правительство Франции предлагает свою помощь в спасательных работах.
        16.00-21.00. Начинаются спасательные работы по выводу экипажа из лодки, но пока они терпят неудачу.
        Распространяется версия о столкновении «Курска» с подводной миной времен Второй мировой войны, хотя опытные моряки говорят, что это откровенная глупость.
        21.00-00.00. Штаб ВМФ выдвигает версию о том, что причиной аварии на «Курске» мог стать невыход торпеды из торпедного отсека в момент пуска.
        Со спасательного судна «Михаил Рудницкий» спускают глубоководный спасательный аппарат «Приз», который должен состыковаться со шлюзовым люком подлодки. К месту катастрофы собираются 22 корабля Северного флота.
        00.00-07.00. В результате осмотра К-141 установлено, что у лодки сильно повреждена рубка, сорван щит обтекателя двух ракетных шахт правого борта. «Курск» лежит на дне с поднятым перископом.
        Состыковаться с ним по-прежнему не получается, спасатели сообщают о двух затопленных носовых отсеках, однако пресс-служба продолжает уверять, что с лодки идут «стуковые» сигналы.
        Министерство обороны Великобритании готовит к отправке спасательные мини-субмарины, одна из них (LR-5) уже погружена в готовый к немедленному вылету самолет в шотландском порту Прествик, однако ответа от российской стороны пока нет.
        07.00-08.00. Спасательный снаряд «Приз» пытается пристыковаться к «Курску».
        11.00. Состыковаться с лодкой пытается российский глубоководный аппарат «Бестер».
        12.00. Подводники все больше склоняются к тому, что на лодке есть жертвы.
        14.00. Пресс-центр ВМФ заявляет, что стыковаться с лодкой не получается.
        В аэропорту Глазго ждет сигнала к вылету британский самолет с мини-подлодкой LR-5 на борту.
        14.00-15.00. Очередные попытки стыковки оказываются неудачными. Акустический контакт с лодкой почти утерян. Попытки доставить кислород на борт «Курска» не удаются.
        Но от помощи НАТО Россия отказывается.
        15.00. Информационные агентства распространяют заявление Президента Путина: «Ситуация с подводной лодкой „Курск“ тяжелая, критическая, но флот располагает всем арсеналом средств спасения, и попытки будут продолжены».
        20.00. В военный морской порт Видяево, откуда ушла в свое последнее плавание К-141, продолжают прибывать родственники потерпевших аварию подводников, а также медики для оказания им поддержки.
        20.26. МИД России передает официальную просьбу Великобритании и Норвегии об оказании помощи в спасении экипажа подводной лодки «Курск».
        21.20. Вице-адмирал В. Ильин сообщает о возобновлении акустического сигнала «SOS» с борта подлодки.
        22.00. В Мурманске открыт специальный счет в помощь семьям экипажа «Курска».

17 августа, четверг.
        00.00-01.00. Продолжаются безуспешные попытки наших аппаратов пристыковаться к люкам К-141 и рассуждения специалистов о возможностях иностранных спасателей.
        02.10. Основываясь на данных Пентагона, Си-эн-эн сообщает о том, что с момента аварии на «Курске» с него не поступало никаких сигналов. Пресс-служба ВМФ называет это дезинформацией. Опровергается также сообщение о том, что в районе аварии произошло два взрыва, причем второй был намного сильнее первого.
        10.20. Попытки состыковаться не дают результата. Теоретические запасы кислорода на лодке подходят к концу, так что приходится признавать, что к моменту прибытия иностранной помощи живых на лодке может уже и не остаться.
        13.00. Министр обороны РФ Игорь Сергеев заявил, что причиной трагедии «Курска» стало столкновение.
        15.00. Вице-премьер И. Клебанов и главком В. Куроедов прибывают в Североморск.
        20.00. Специалисты-подводники НАТО, ознакомившись с видеозаписью осмотра «Курска», говорят о взрыве большой силы в его носовых отсеках, вызвавшем сильное разрушение лодки.

18 августа, пятница.
        00.00-08.00. Для оказания помощи в район аварии направляется судно «Сиуэй Игл».
        09.00-10.00. В печати появляется публикация списка членов экипажа, якобы купленного журналистами за 18000 рублей у кого-то из военных.
        11.30-12.40. Хотя по неофициальным сообщениям затоплено 4 носовых отсека лодки, главный штаб ВМФ продолжает уверять всех в том, что экипаж К-141 опять «стучит».
        12.40. Британские эксперты говорят о взрыве большой энергетической мощности на «Курске».
        14.30. Член комитета Государственной Думы РФ по безопасности В. Илюхин заявляет в интервью о столкновении АПЛ К-141 с кораблем иностранного государства, предположительно подлодкой НАТО.
        22.00. Установлено, что в результате сильнейшего удара «Курска» о дно произошла деформация его комингс-площадки, где расположена шахта, через которую экипаж подлодки мог бы перейти в спасательный снаряд. В пресс-центре ВМФ ситуацию называют «закритической».

19 августа, суббота.
        00.00. В Видяево и Североморске ожидают прибытия иностранных спасателей. Специалисты США продолжают обсуждать первоначальную причину катастрофы лодки. Зафиксированные сейсмографическими станциями в день аварии сигналы свидетельствуют о том, что на АПЛ К-141 произошли два взрыва с интервалом в 2 минуты 15 секунд. По данным норвежского сейсмологического института, мощность первого взрыва соответствует мощности взрыва одной обычной торпеды (примерно 100 кг тротила), а мощность второго эквивалентна взрыву 1-2 тонн тротила, что объясняется одновременным взрывом сразу нескольких сдетонировавших торпед или крылатых ракет.
        (Операторы эхолокационных систем, следившие за ходом учений на борту двух или трех подлодок НАТО, расположенных на почтительном расстоянии, чуть не оглохли от грохота, раздавшегося в их наушниках. Взрывную волну второго взрыва зарегистрировали сейсмические станции, расположенные в 3200 километрах от места аварии. По оценкам норвежских экспертов сейсмологического института НОРСАР, характер пиков и горизонтальных участков зарегистрированного сигнала говорит о том, что второй взрыв был на самом деле серией взрывов, прогремевших практически одновременно.)
        04.40. Президент России В. В. Путин наконец прерывает свой отпуск в Сочи и возвращается в Москву.
        17.20. Начальник штаба Северного флота Михаил Моцак высказывает мысль о том, что весь личный состав АПЛ «Курск» погиб в первые минуты аварии.
        22.30. На пресс-конференции в Мурманске руководитель правительственной комиссии Илья Клебанов заявил, что в результате удара извне в подлодке образовалась пробоина размером в один квадратный метр между первым и вторым отсеками.

20 августа, воскресенье.
        01.00. К месту аварии прибывает норвежское судно «Сиуэй Игл» с глубоководными водолазами, которых, по словам Михаила Моцака, на Северном флоте нет.
        10.45. В Видяево находятся более 150 родственников экипажа «Курск» и группа врачей-психологов.
        14.00. Председатель комиссии по расследованию причин гибели «Курска» И. Клебанов заявил на пресс-конференции, что столкновение лодки с неизвестным подводным объектом произошло на глубине 16-18 метров, после чего «Курск» резко упал на дно, от удара о которое сдетонировали три или четыре единицы оружия мощностью от 1 до 2 тонн тротила. В первые минуты погибли все, кто находился в первых отсеках подлодки, затем вода начала затапливать остальные и дошла до девятого, закрыв тем самым проход к запасному выходу.
        14.50. Анализ результатов осмотра лодки норвежскими водолазами свидетельствует о том, что все первые шесть отсеков субмарины затоплены.
        16.30. Похоже, что затоплена вся лодка.
        20.00. Норвежские водолазы обнаруживают рядом с корпусом лодки большие куски обшивки, что говорит об очень сильном повреждении «Курска».

21 августа, понедельник.
        00.50. В Видяево съехались уже более 200 родственников моряков с затонувшей АПЛ К-141. Норвежцы заявили, что аварийный люк на «Курске» находится в нормальном состоянии и его можно открыть. Россия официально запрашивает помощь британской мини-подлодки. К месту аварии выходит норвежское судно «Норманн Пионер II», везущее на своем борту подлодку LR-5.
        07.45. Норвежские водолазы вскрывают верхнюю крышку кормового аварийного люка, из-под которой выходят мелкие пузыри воздуха. Адмирал Попов полагает, что девятый отсек затоплен.
        12.30. Британская мини-подлодка LR-5 начинает погружение с целью стыковки с «Курском».
        15.00. Операция по спасению экипажа К-141 прекращена после того, как английские и норвежские водолазы обследовали полностью затопленный отсек лодки. То, что они там увидели, не дает никакой надежды на то, что на лодке ещё могут оставаться живые люди.
        23.40. Командующий Северным флотом России адмирал В. Попов просит прощения у родственников погибших подводников и заявляет, что всю жизнь посвятит тому, чтобы посмотреть в глаза человеку, который организовал эту трагедию…
        22 августа в Видяево состоялась встреча прилетевшего-таки туда президента России Путина с родственниками экипажа затонувшей подлодки, и Машка тут же переслала нам стенограмму этого нелегкого разговора. История получения этой стенограммы, как почти и любого добытого Машкой материала, носила чуть ли не детективный характер. На встрече, по её словам, никому не разрешали пользоваться не только диктофонами, но даже блокнотами, которые вызывали крайнее раздражение сотрудников Федеральной службы охраны. Единственная телекамера находилась на самом верху актового зала, в кинорубке, за стеклом. Звук передавался в автобус телекомпании немецкой RTL, чья спутниковая антенна была развернута перед гарнизонным Домом офицеров в Видяево с подачи съемочной группы отечественной компании РТР, которой срочно понадобилась спутниковая тарелка, а так как у них её не было, то сотрудники РТР быстро сгоняли на КПП перед въездом в Видяево, где этих тарелок было хоть отбавляй, и выбрали немецкую.
        Таким образом немцев, к их великой радости, привезли в Видяево, и они поучаствовали в деле видеозаписи встречи людей с президентом России. Правда, распространявшаяся потом ими и другими источниками аудиозапись не имеет ничего общего с реально состоявшимся тогда разговором в актовом зале. В ней полностью отсутствует один участник этого разговора — собственно народ. Президент представлен достаточно широко, но тоже не полно, и многие его реплики отсутствуют. Злые языки рассказывают, что сразу же после встречи в автобусе RTL появились некие люди в штатском и быстро смонтировали свой вариант этой встречи. Так ли все было на самом деле, неизвестно, но у Машки оказалась едва ли не единственная неискаженная стенограмма всей этой встречи, которую ей записали на диктофон в том автобусе сами немцы. Как уж она упросила их сделать это, остается тайной, но все два часа сорок минут беседы президента с людьми оказались ею застенографированы. Правда, кое-какие реплики Путина и говоривших из зала оказались плохо слышимыми, и это нарушает логику разговора, но все-таки это лучше, чем цензурная правка.
        Объем текста превышал все мыслимые размеры газетной публикации, поэтому мы пустили в печать только самые интересные выдержки из него, а всю стенограмму я отксерокопировал и взял себе, чтобы читать дома. Но её чтение напомнило мне скорее какое-то из школьных собраний, где разбирают хулигана Вовочку, чем ответы Президента страны — народу:
        «ПУТИН. Здравствуйте. У нас планировалась встреча в штабе флота, но я посчитал нужным сначала приехать к вам…
        МУЖЧИНА ИЗ ЗАЛА. Непонятные разговоры!
        ПУТИН. Хорошо, я буду говорить громче. Хочу с вами поговорить о ситуации, которая сложилась. Ужасная трагедия. Было соболезнование и все прочее, вы уже слышали. Я к ним присоединяюсь.
        ЖЕНЩИНА. Отмените траур немедленно!
        ПУТИН. Я не буду много говорить. То есть я буду говорить много. Думаю, что будет правильно, если я буду говорить в ответ на ваши мысли. К сожалению, сейчас, может быть, первый случай, когда мы не можем выяснить причину того, что разыгралось на дне океана. Теперь, что касается траура. Как вы догадываетесь, я такой же морской специалист, как и многие из вас, кто приехал сюда со всей страны, поэтому все свои действия я основываю на наблюдениях специалистов. Я тоже, как и вы, надеялся и, если честно говорить, в глубине души надеюсь до последнего. Что касается траура, он объявлен в связи с тем, что есть точно совершенно установленный факт в том, что люди погибли. Я говорю о тех, кто погиб точно и в отношении гибели которых нет сомнений ни у кого. Мы знаем, что это так. Это не значит, что мы должны все бросить и прекращать надеяться и работать. Это значит, что в отношении тех, кто точно погиб, мы должны… (неразборчиво).
        Что касается того, сколько таких трагедий ещё будет, сколько было, давайте не будем забывать о том, что было. Трагедии были всегда. Вопрос в том, что трудно было себе представить, и мне в том числе… вы ведь знаете, что у нас страна в трудном положении и что у нас вооруженные силы в трудном положении, но что в таком положении, я тоже себе не представлял. Для того, чтобы этого не было, надо жить по средствам. Мы должны иметь меньшую армию, лучше оснащенную, технически совершенную. Мы не должны разбазаривать деньги, мы не должны иметь, может быть, миллион триста, должны иметь миллион или восемьсот, мы должны иметь там тридцать лодок, может быть, меньше, но они должны быть хорошо оснащены, экипажи должны быть хорошо обучены, должны иметь спасательные средства. Это все должно быть.
        ЖЕНЩИНА. А вы знаете, что экипаж «Курска» собран из двух экипажей? Вы знаете, что на лодках не хватает людей? О каком сокращении вы ещё говорите?
        ПУТИН. Сейчас вернусь. Вернусь к сокращению. И вообще… нужно ли оно вообще. Оно нужно настолько, насколько нам нужно, чтобы экипажи были не со многих, не с двух лодок, а, если нужно, один с десяти. Но чтоб этот экипаж потом не страдал и не погибал в муках. Нам нужно хотя бы один экипаж. Но абсолютно точно надо быть уверенным, что он всем обеспечен, хорошо обучен, получает достойную заработную плату. Вот что нам нужно. А чтобы не влачили нищенское существование и не… (неразборчиво) …в могилу.
        ШУМ В ЗАЛЕ, ВЫКРИКИ. Что, экипаж виноват?!
        ПУТИН. Нет, я не считаю, что экипаж виноват в трагедии, и я не считаю, что я должен сегодня… (неразборчиво) …а есть разные предложения, и есть предложения и от некоторых присутствующих здесь немедленно расправиться с военным руководством флота. Есть предложения и от опытных людей, очень опытных политиков так называемых, которые долгое время находились у власти, занимались политикой. Они мне тоже советуют немедленно кого-то уволить. Немедленно отдать под суд. Знаете, это самое простое, что можно сейчас сделать. И может быть, кто-то был бы доволен и считал бы, что мы сделали правильно. Но я считаю, что мы с вами должны разобраться в истинных причинах трагедии. Должны понять, что произошло, по чьей вине, кто виноват? Если действительно кто-то виноват, а если это стечение обстоятельств трагических… и на ясном глазу и на основе достоверной информации принимать решения. Вот это должно быть сделано.
        ЖЕНЩИНА. Скажите мне, пожалуйста, почему в седьмом и восьмом отсеке прекращены работы? Ведь открыли девятый отсек! Там вода. Может быть, в восьмом, седьмом отсеке нет — почему же туда никто… (неразборчиво).
        ПУТИН. Вы знаете, я так же, как и вы… точно так же, точно такой же вопрос задаю специалистам. Каждые 3-4 часа я им звоню и спрашиваю. Хотел бы каждые полчаса, но мне просто неудобно было таскать их за руки. Просто я считал, что если я каждые полчаса буду там названивать, выяснять, я буду просто отрывать их от работы, которая нужна для того, чтобы спасти ваших ребят. Значит, это их мнение. Это не мое мнение. Я не специалист в области морского дела.
        ВЫКРИК ИЗ ЗАЛА. Но почему не пошли?!
        ПУТИН. Значит, я тоже задаю им этот вопрос: уверены ли вы в том, что все закончено? Вы можете мне доказать, что все прекращено? И наши, и иностранные специалисты утверждают, что это так. Я, тем не менее… Вот когда мы разбирали, я встречался с главным конструктором, и я его самого спрашивал: Игорь Дмитриевич (Игорь Дмитриевич Спасский — очень опытный человек, ему за семьдесят лет, он академик, курировал все наши лодки), вы мне можете сказать, вы же не наивный человек? Я знаю его 10 лет, ему за 70, и я не могу назвать его приятелем, но это мой старший товарищ. Вы мне можете с уверенностью заявить, вы же главный конструктор, можете мне с уверенностью заявить, что там — все, конец? Он говорит: я считаю, что да. Я говорю: но, может быть, есть шанс?..
        То же самое говорят норвежские специалисты. Английские. И я тоже, как и вы, я же вот с такими же ребятами тоже был на лодке, с ними провел сутки и так далее. У меня сердце болит меньше, чем у вас, потому что это ваши дети. Но я до сих пор, сейчас приехал, опять их спрашивал: а вы можете подтвердить? И они говорят: чтобы подтвердить, что все погибли и чтобы достать погибших, мы должны резать лодку. Я говорю: ну да, если вы будете резать лодку… а вдруг вы разрежете, а там пузыри находятся воздушные? Там же человек погибнет!
        Вы что думаете, что это просто так — взяли, закрыли? Я понимаю, что убеждать очень трудно и, по большому счету, это не мое дело, но я считаю, что они что должны сделать? Должны вскрыть все переборки, простучать или что там они там делают, и убедиться, что там воздуха нет. Потом уже резать лодку.
        ЖЕНЩИНА. (Кричит). Почему сразу не позвали иностранных специалистов? Почему?!
        ПУТИН. Я отвечу. По поводу того, что знали, что у нас нет спасателей и водолазов. Значит, лодки эти конструировались в конце 80-х годов, конструировались сразу же со средствами индивидуального спасения для лодки. Значит, лодка конструируется, и все эти средства спасения — в ней. И Северный флот этими средствами спасения располагал. Поэтому на мой первый вопрос — Сергеев позвонил мне 13-го в семь утра…
        МУЖЧИНА. В субботу пропала лодка, а позвонили в воскресенье!
        ПУТИН. Сейчас доскажу, секундочку. Утратили контакт с лодкой они в 23 часа 12-го. Начали искать. В 4 часа 30 минут нашли. 13-го. Значит, я об этом ничего не знал. О том, что происходит. Мне министр обороны позвонил 13-го в семь утра и сообщил: Владимир Владимирович, во время учений нештатная ситуация, утрачен контакт с лодкой, мы её нашли, она лежит на грунте, мы её идентифицировали — это наша лодка, мы развернули спасательные работы. Мой первый вопрос. Вот первый вопрос: Игорь Дмитриевич, что с реактором? И что мы можем сделать для спасения людей? Нужно ли что-нибудь дополнительно? Нужна ли вам какая-нибудь помощь от любого министерства, ведомства, от страны? Вся страна готова помочь. Что нужно сделать? Мы сделаем все, что в наших силах. И если не в силах, скажите, что еще? Будем делать немедленно. Значит, ответ был в общем-то понятным. Ну, теперь понятным. Действительно, военные считали, что у них в руках есть все средства спасения, потому что эти лодки, повторяю… (шум в зале) …подождите, я сейчас закончу ответ на этот вопрос… Потому что они полагали, что у них в руках есть эти все средства
спасения. Так как лодка, повторяю, конструировалась с ними сразу. И эти оба аппарата на Северном флоте есть. Вот из этого они исходили.
        Теперь что касается иностранной помощи. Сразу же, как только иностранная помощь была предложена — это было 15 числа, — так сразу же с ней Куроедов согласился. Посчитаем.
        ШУМ В ЗАЛЕ, КРИКИ.
        ПУТИН. Это правда, правда. Телевидение? Значит, врет. Значит, врет. Значит, врет. Там есть на телевидении люди, которые сегодня орут больше всех и которые в течение 10 лет разрушали ту самую армию и флот, на которых сегодня гибнут люди. Вот сегодня они в первых рядах защитников этой армии. Тоже с целью дискредитации и окончательного развала армии и флота! За несколько лет они денег наворовали и теперь покупают всех и вся! Законы такие сделали!..
        МУЖЧИНА. Господин президент, вопрос не к вам, а к тем, кто сидит рядом с вами. Почему лодка (неразборчиво звучит название лодки) на Тихоокеанском флоте осталась, а нашу (то же название), которая раз в двадцать лет нужна, чтобы спасти кого-то, её на иголки списали? Вот товарищи пусть ответят, пожалуйста.
        ПУТИН. Сейчас ответят. Я этого не знаю. То, что я знаю, я вам скажу. 15-го числа впервые военные атташе официально предложили помощь. 15-е, 16-е, 17-е, 18-е, 19-е, 20-е. 21-го они залезли в отсек. На шестой день[1 - Хоть это ничего и не меняет, но я пересчитал перечисленные им дни по пальцам, и у меня получилось, что залезли все-таки — не на шестой день, а на седьмой.]. Мы считаем, что, если бы сразу же военные наши не понадеялись на свои спасательные средства, на которые они, естественно, надеялись, если бы сразу 13-го обратились к норвежцам, да? 13-е, 14-е, 15-е, 16-е, 17-е, 18-е. 19-го они бы залезли в лодку[2 - Если же, как говорит наш Президент, считать, что в лодку залезли именно на шестой день, то начни попытки проникнуть в неё не 15-го, а 13-го числа, и отсек бы был вскрыт все же не 21-го, а 18-го. Думается, что между 18-м и 21-м числом разница все-таки существенная…]…
        Значит, теперь по поводу вот этих спасательных средств. Развалили все средства, нету ни шиша. В стране нет ни шиша! Вот и все! Потому что вот так…
        КРИКИ В ЗАЛЕ. Так есть они или нет? Вы же сказали…
        ПУТИН. Нет, я вам сказал, что с этими лодками, сконструированными в конце 80-х годов, есть специальные средства спасения… Вот именно поэтому они мне сразу ответили, что у нас все эти средства есть. Что касается аппаратуры для водолазов… (неразборчиво) …есть на Черном море и есть на Балтике. По-моему. Но для спасения этих лодок они не были приспособлены. Вот и все.
        ШУМ В ЗАЛЕ.
        ЖЕНЩИНА. У меня просьба от всех матерей. Ответьте только, когда будут вскрыты все отсеки и когда мы получим — живых или мертвых. Ответьте как президент!
        ПУТИН. Я отвечу так, как я это знаю сам. На сегодняшний день вчера мы вели переговоры с водолазами глубоководными, которые работают на, как вы знаете, на нефтяных вышках. Это тоже не военно-морские офицеры, не водолазы военно-морского флота Великобритании, не водолазы военно-морского флота Норвегии. Это коммерческие водолазы, которые работают на буровых и нефтяных вышках. Значит, они ответили, что они готовы к продолжению работ, но у них нет лицензии и нет согласия правительства. Я дал указание Министерству иностранных дел, и министр Иванов связался с норвежским правительством. Они там совещались часа полтора и потом ответили. Норвежское правительство рекомендует фирме продолжить работу…»
        - Что ты там с таким увлечением читаешь? — подсела ко мне на усыпанный листами стенограммы диван Ленка, и я почувствовал, как все ответы Путина стремительно теряют в моих глазах какую бы то ни было ценность, и притянул её к себе.
        - Да так… Секретная разработка по новейшим сексуальным методологиям. Дали на один день… Для проверки опытным способом, — и ласково, но неотвратимо повалил её прямо на белые страницы недочитанной стенограммы…
        …А жизнь тем временем шла своим трагическим чередом.
        Примерно в эти же самые дни в Москве загорелась Останкинская телевизионная башня, где тоже погибли люди, и за последним летним месяцем закрепилось устойчивое прозвище — «Черный август».
        Одновременно с теми официальными материалами, что распространялись через пресс-центры ВМФ России, практически каждый из понаехавших в Видяево и остававшихся в Москве журналистов вел свое собственное, независимое от точки зрения адмиралов расследование того, что произошло 12 августа в Баренцевом море с атомным ракетоносцем К-141, и едва ли не активнее всех в этом направлении действовала наша Исламова. То, что Машка присылала в редакцию из Видяево, всегда имело привкус ярко выраженной сенсационности и беспрекословно шло на первые полосы газеты. По сути, это именно она одной из первых раскрутила в СМИ версию о том, что «Курск» был потоплен неисправной ракетой, выпущенной с нашего крейсера «Петр Великий». Так, она один за другим передала в редакцию два интервью, свидетельствующие о причастности «Петра Великого» к гибели подлодки К-141. Вот что, например, рассказал Исламовой в первом интервью один из работников телевидения, снимавших 12 августа по заказу ОРТ сюжет о учениях Северного флота:
        «Нас с самого начала ознакомили с планом учений на 12 августа — чтобы мы, мол, лучше ориентировались в происходящем. До 12 часов дня должен был отстреляться ракетами „Петр Великий“. А в 12 часов 40 минут по плану значилась торпедная атака „Курска“. Офицеры на корабле ещё хвастались — запомните, мол, этот день получше, так как вы присутствуете при испытании новой суперракеты! И мы снимали все пуски с „Петра Великого“. Ракеты „Гранит“ красиво стартовали и, набрав скорость, улетали за пределы нашей видимости. А вот последняя из выпущенных ракет полетела не так, как предыдущие — в какой-то момент она резко поменяла курс и на большой скорости почти вертикально вошла в воду. Начальство сразу засуетилось, и мы поняли, что произошло что-то незапланированное. Конечно, у нас и мыслей не было о том, что эта ракета кого-то подбила, просто подумали, что флотские с этим последним пуском слегка оконфузились — из-за этого практически все телекомпании и вырезали потом этот кадр из своих программ, чтобы, дескать, не портить праздничного впечатления. Я потом говорил со многими из своих коллег, они чуть ли не локти
себе кусают от досады, из-за того, что стерли самые сенсационные кадры! Но кто мог тогда подумать, во что это чуть позже выльется? О том, что случилось что-то серьезное, мы начали догадываться только тогда, когда адмирал Попов на 15 минут открыл воздушный коридор и всех аккредитованных журналистов неожиданно вывезли с места проведения учений на берег…»
        Во втором интервью Машке удалось разговорить одного из матросов с того самого крейсера «Петр Великий», который якобы и потопил К-141, и он ей поведал следующее:
        «В субботу, 12 августа, наш крейсер принимал участие в плановых стрельбах. Стреляли много — и из „сто тридцаток“ (такие большие дуры с двумя стволами), и „Гранитами“, и другими ракетами. Перед тем как произвести выстрел, боевой информационный центр (БИЦ) запрашивает радиометристов: „Осмотрите сектор такой-то“. Они осматривают и отвечают, есть ли в пределах видимости (а это где-то порядка 500 километров) воздушные или надводные цели. Если целей нет, то можно стрелять. При этом радиометрист записывает показания прибора в „Журнал по обнаружению воздушных и надводных целей“, а также заносит туда угол полета ракеты по отношению к курсу крейсера и расстояние в километрах. Я точно знаю, что после аварии на „Курске“ этот журнал с нашего крейсера унесли на проверку к начальству — наверное, для того, чтобы узнать, виновен ли „Петр Великий“ в аварии К-141 или нет. Ответ на этот вопрос, я думаю, могут дать командир корабля и его заместитель. А журнал, по-моему, так на „Петр Великий“ и не возвратили… На следующий день, когда вся команда высматривала с верхней палубы спасательный буй „Курска“, я слышал, что
видели целых три буя — два наших и один иностранный, но поднять их из-за большой волны не смогли. Версий о возможных причинах гибели К-141 выдвигалось множество, в том числе и о том, что лодку подбил наш крейсер, но больше говорили о столкновении с иностранной подводной лодкой. К тому же наши связисты говорили, что засекли радиообмен, в котором чужая субмарина запрашивала помощь в норвежском порту… Ну, а когда „Петр Великий“ возвратился на базу, всех наших акустиков потащили на допрос в ФСБ, а остальных рассовали кого по другим кораблям, а кого в отпуск. И когда мы сошли на берег в своих бескозырках с надписью „Петр Великий“, люди нас укоризненно спрашивали: „Что ж это вы, ребята, „Курск“-то потопили?“ Это было очень неприятно. Если лодку поднимут со дна и выяснится, что в её гибели виноват „Петр Великий“, его имя с бескозырки придется срезать. Людям ведь не объяснишь, что мы — всего лишь простые матросы и только выполняли приказы командования…»
        - Вот как надо работать! — восторженно прицокивая языком, потрясал очередным номером газеты с Машкиной публикацией проводивший летучку Гусаков. — Продавцы говорят, что «Молодежка» с материалами Исламовой расхватывается быстрее всех других газет. Так что — прошу ориентироваться и перенимать опыт…
        - Зато потом и жалоб на её статьи больше всех, — заметил кто-то. — Нет, мол, ни слова правды, все высосано из пальца.
        - Ну, из пальца там или ещё из чего — это уже профессиональные секреты непосредственно каждого из работающих в газете. Мне в данном случае важно, чтобы опубликованные у нас материалы не менее, чем на корпус опережали поступление официальной информации и хотя бы на полкорпуса — публикации в других периодических изданиях. Понятно?
        Мы что-то невнятно пробормотали в ответ и кивнули головами.
        - Что там у нас ещё есть горячего по этой теме? — повернулся он к ответственному секретарю.
        - Есть несколько материалов, поддерживающих версию столкновения с иностранной субмариной, — показал я на лежащую передо мной папку. — А есть интервью и размышления в пользу того, что на лодке произошел взрыв так называемой «толстой» торпеды.
        - Что выберем? — оглядел он сотрудников.
        - Может быть, торпеды? — подал голос ответсек. — А то о столкновении и так сейчас все пишут…
        - Хорошо, давайте пока отрабатывать версию внутреннего взрыва, — согласился Гусаков и, повернувшись ко мне, кивнул: — Готовь к печати все, что у тебя есть по этому вопросу. И думаем, думаем, что мы сможем предложить читателю дальше. Не перестаем думать ни на минуту…
        Летучка закончилась и мы, переговариваясь, разошлись по своим отделам. Я сдал наборщикам материалы и, налив себе в чашку кипятка, приготовил кофе.
        Версию того, что на «Курске» взорвалась «толстая» торпеда, мне рассказал день назад по телефону один ученый, вышедший на меня через Всероссийский клуб подводников, где я побывал перед этим в поисках очередной информации об авариях на АПЛ.
        - Представьтесь, пожалуйста, если это возможно, — попросил я.
        - Зовите меня Дмитрий Александрович, я доктор наук, лауреат Государственной премии, действующий ученый, профессор.
        - У вас есть своя версия случившегося?
        - Несчастье произошло в результате внутреннего взрыва на лодке. КБ «Рубин» попросило меня дать заключение о причинах её гибели. Рубиновцы меня хорошо знают, я специалист в области физики взрыва и боезапасов. Я ознакомился с первыми материалами расследования сразу после аварии. И дал заключение от имени нашей организации. Его суть состоит в том, что не было ни стрельбы по «Курску» с «Петра Великого», ни его столкновения с иностранной подлодкой. Произошло несчастье, которое проистекает от многих частных обстоятельств.
        - С каких из них мы начнем?
        - Начнем с некоторых технических деталей. Торпеда имеет боевую часть, мощный заряд. Конечно, этот заряд для проверки бросали с разной высоты, и он не взрывался. Но у зарядов есть и взрыватели, в которых содержатся инициирующие взрывчатые вещества высокой чувствительности. Например, гремучая ртуть (она подвергается самодетонации при 120 градусах) и гексоген (самодетонируется при температуре 215-220 градусов по Цельсию).
        Далее. В двигательной части торпеды содержится около 500 килограммов керосина и более одной тонны перекиси водорода (это мощный окислитель). При соединении перекиси водорода и керосина в определенных условиях происходит реакция, высокотемпературное горение: энергия этого горения и несет торпеду к цели.
        - Так что же, по вашему заключению, происходило 12 августа на «Курске»?
        - Кто-то из членов экипажа заметил протечку одной из торпед. Это страшная ситуация, и о ней было немедленно доложено командиру лодки Геннадию Лячину. Тот сразу оценил, что экипажу грозит смертельная опасность, и принял решение избавиться от протекающей «толстухи». Я уверен, что он даже успел передать на берег шифровку: «На борту аварийная торпеда. Разрешите её отстрелить за пределы лодки». Думаю, пройдет немного времени, и этому появится документальное подтверждение… Скорее всего, опасную торпеду все же успели ввести в торпедный аппарат, но произвести пуск не успели — вспышка произошла раньше, от соединения «гремучих веществ». И торпеда начала гореть, находясь в торпедном аппарате. Форс пламени устремился в торпедный отсек, где находились ещё пять таких же «толстых» торпед (масса боевых частей каждой — 500 килограммов). То есть суммарная масса взрывчатого вещества — 2,5 тонны. Температура горения керосина и перекиси водорода равна примерно 200 градусов. Вполне возможно, что один из взрывателей боевой части сработал от повышенной температуры при горении смеси. И боевая часть торпеды сработала.
        - И каковы были последствия этого срабатывания?
        - Ее находящаяся вплотную к воде боевая часть взрывается (это и есть тот самый первый гидроакустический сигнал, который был зарегистрирован). Пожар в торпедном отсеке продолжается. За 1,5-2 минуты тонкий слой гексогена в торпедных зарядах разогрелся до температуры самодетонации, и начали взрываться лежащие одна возле другой остальные «толстые» торпеды.
        - И это привело к мгновенному разрушению корпуса лодки?
        - Судите сами. Температура взрыва боевой части торпеды составляет примерно 3300-3400 градусов. Давление на первую переборку было более 50 атмосфер (а она выдерживает только около 10). Таким образом все переборки 1-го, 2-го и 3-го отсеков были мгновенно разрушены.
        - Люди погибли сразу?
        - Летальным для человека является давление свыше двух атмосфер, а у 4-го отсека было около 30 атмосфер. К тому же температура в 4-м отсеке была от 800 до 1000 градусов.
        - Дальше ударная волна не пошла?
        - Да, она остановилась перед переборкой 4-го отсека, которая отделяет ядерный реактор и ракеты «Гранит», а потому рассчитана на давление до 40 атмосфер. Однако на лодке имеется дифферентная труба, которая соединяет цистерны 9-го и 1-го отсеков, и по ней огненный клубок докатился до 9-го отсека. После того, как температура стала непереносимой, люди погибли и там.
        - Они стучали перед смертью по обшивке?
        - Вполне могли. Иначе откуда бы взялся стук, который был услышан на «Петре Великом».
        Я поблагодарил его за столь интересный звонок и взял номер телефона, пообещав держать его в тайне, пока он сам не даст разрешения себя рассекретить.
        На следующий же день это мое телефонное интервью с засекреченным ученым-оружейником было подготовлено к печати и даже подписано Гусаковым, но, чтобы уж завершить сначала версию Исламовой о ракетном ударе с «Курска», в номер заслали материал, который нам принес капитан первого ранга в отставке Александр Лесков, бывший помощником командира на первом советском подводном атомоходе К-3, пережившем в сентябре 1967 года аварию в Норвежском море.
        - Все официальные версии строятся на том, что «Курск» шел под водой с определенной скоростью и должен был осуществить учебный запуск торпед, — сказал он, беседуя с нами в редакции. — Реальные же факты говорят, что скорее всего — а я в этом убежден на сто двадцать процентов! — подлодка двигалась в надводном положении. Рабочая глубина подводного крейсера водоизмещением 24 тысячи тонн и длиной 154 метра — порядка 200 метров. А в том участке Баренцева моря всего лишь 100 метров с небольшим! Зачем же подводному ракетоносцу погружаться на такую-то глубину во время учений, а не военных действий, рискуя зацепить при этом дно? К тому же были официальные сообщения, что у лежащей на дне лодки подняты все выдвижные устройства: перископ, выносная антенна связи, станция опознавания «свой-чужой», радиолокационная станция и так далее. То есть весь набор для плавания в надводном положении.
        Далее. Хочу обратить внимание на тот факт, что эти учения в Баренцевом море были какие-то необычные, была в них какая-то скрытая изюминка. Не случайно же в непосредственной близости от них оказались натовские корабли и самолеты радиоэлектронной разведки и аж три иностранные подводные лодки! Просто так — следить за маневрами наших кораблей и лодок — такую серьезную, оснащенную самыми современными системами слежения группу не пошлют. Значит, у НАТО была информация, что на этих учениях будет отрабатываться или испытываться то, что достойно внимания Североатлантического союза.
        Сейчас активно раскручивается версия о взрыве торпед в носовом отсеке. Поверьте моему опыту: никакой детонации боезапаса быть не могло. Это абсолютно невозможно! У наших торпед три степени защиты. Кроме того, по моим сведениям, на «Курске» в том походе просто не должно было быть боевых торпед. И, если вы помните, то в прессе уже сообщалось об обнаруженной на «Курске» большой пробоине в районе 24-го шпангоута, оплавленные края которой загнуты вовнутрь, что указывает на то, что причиной гибели лодки стало мощное воздействие извне. На мой взгляд, схема событий 12 августа складывается такая. «Курск» шел в надводном положении, с одного из наших кораблей в это время произвели залп ракетами, судя по всему — с боевыми головками. Траектория их полета пересекала путь следования лодки. Ракеты в режиме самонаведения взяли курс на самую крупную мишень — ею и оказался «Курск». Думаю, в лодку было не одно попадание, а как минимум, три. Первая ракета могла пробить легкий корпус и взорвать баллоны с воздухом высокого давления, а последующие, через две минуты, просто добили раненную лодку…
        В пользу этой же версии высказались матрос Николай С. (еще один материал, поступивший в этот день из Североморска от Исламовой) и академик Михаил Иванович Руденко, 41 год проработавший в организациях оборонной промышленности, в том числе и на знаменитом ОКБ академика В. П. Глушко в Химках, где как раз и разрабатывались ракеты «Гранит» новой модификации, одна из которых, по его мнению, в силу своей недоработанности угодила во время показательных стрельб в нашу собственную подводную лодку.
        Материалы были написаны весьма остро и имели большой резонанс, поднимающий популярность нашей газеты, так что Гусаков ходил по коридорам с очень довольным видом.
        На следующий день снова поступили материалы от Машки, подтверждающие гибель «Курска» от залпа с «Петра Великого». Первый рассказ был записан от имени матроса Сергея Н., который рассказывал:
        «На учениях „Петр Великий“ должен был проверить действие новой антенны ракетного комплекса „Кинжал“. 12 августа он находился за островом Рыбачий. В 12 часов дня подлодка „Курск“ должна была произвести условную атаку крейсера и всплыть. Но этого не произошло. Следующее контрольное время всплытия было 16 часов. Но она снова не всплыла. После этого среди рядового состава „Петра Великого“ начались разговоры, что, вероятно, лодка повреждена, и не исключено, что по вине самого „Петра Великого“. Акустики крейсера уловили упорядоченные стуки „SOS“. На следующий день весь свободный от вахты экипаж „Петра Великого“ вывели на шкафут и приказали высматривать в воде аварийно-спасательный буй, который многие хоть и заметили, но не смогли достать… По прибытии на берег на борт „Петра Великого“ поднялись сотрудники ФСБ и конфисковали все фотопленки и аудиозаписи, имевшиеся у экипажа…»
        Второй рассказ принадлежал пенсионеру Евгению К,, который смотрел телевизор и видел, как одна из выпущенных с «Петра Великого» ракет ушла не за горизонт, а изменила траекторию и нырнула в воду.
        - Активно работает, стерва! — похвалил Исламову Гусаков. — Не пропустит ни пионера, ни пенсионера, — и поставил в номер её материалы.
        Ну, а потом к нам в редакцию зашел только что прибывший из Видяево капитан 1-го ранга Сергей Овчаренко, находившийся со 2 по 16 августа непосредственно на «Петре Великом», где он присутствовал при испытаниях нового супероружия — ракет-торпед нового поколения «Водопад», созданных на основе знаменитых ракет системы «Гранит», разработанных секретным НИИ в Химки.
        - Я как моряк знаю: инструкция запрещает производить одновременно испытания оружия и учения, — начал он. — Однако командование Северным флотом, видимо, решило нарушить это правило и провести испытание нового оружия во время учений, и таким образом сэкономить… В том, что «Курск» подбили с «Петра Великого», я не сомневаюсь. В тот день, 12 августа, я был на этом крейсере. В десять была проведена первая серия выстрелов. Полчаса разработчики снимали показания приборов. Судя по их лицам, они остались довольны. Вторая серия состояла из трех пусковых ракет. Первые две ушли нормально. После взрыва третьей в море поднялся водяной грибок, похожий на ядерный. Я смотрю: они что-то засуетились. Один разработчик крикнул другому: «Михалыч! Срочно свяжись с землей. Надо узнать, что там!» Пока орал, прошло какое-то время. Вдруг — ещё один взрыв. Тут уж он сам в рубку рванул, стал с кем-то срочно связываться. А через полчаса — вводная: уходить из квадрата испытаний. Я сразу понял — тут что-то нечисто, не иначе, мы кого-то грохнули. Вначале подумал — иностранцев, они все время рядом с нами крутятся, теперь следы
заметать будем. Но не успели и пяти миль пройти — новое распоряжение: «Всем кораблям в Баренцевом море! Пропала подводная лодка! С ней прервана связь!» Нам объявили, что мы идем её искать. Командир говорит: «Идем в квадрат испытаний». Да мы и сами уже все поняли. Тот разработчик, что связывался с землей, выругался: «Мать твою!» Лодку нашел «Петр Великий». Ее курс пролегал прямо на линии взрыва ракет-торпед. Я думаю, командир лодки сразу понял, что мы их обстреляли. Наверное, потому и на перископную глубину всплыл, чтобы связаться с командованием, сообщить о своем присутствии в квадрате испытаний…
        На следующий день, запуская в свет параллельную версию происшествия в Баренцевом море, было наконец опубликовано и мое интервью о внутреннем взрыве, которое тоже вызвало целую бурю звонков в редакцию. Одни благодарили за попытки найти истину, другие гневно кричали в трубку о том, что, дескать, газета специально выдумала этого несуществующего ученого, чтобы раструбить на весь мир очередную лжесенсацию!
        Однако сразу же после опубликования моего интервью, поддерживая эту нашу новую версию, в редакцию пришел крупный военно-морской эксперт, входивший в состав правительственной комиссии, занимавшейся расследованием аварии на «Курске» (и потому попросивший не называть до поры его фамилию), и тоже высказался в пользу внутреннего взрыва на лодке. В подтверждение этой гипотезы он привел следующие факты. Первый взрыв был зафиксирован на наших и иностранных кораблях именно в тот момент, когда подлодка должна была производить стрельбы торпедами, запустив так называемую «толстую» торпеду, которой уже более 20 лет (да к тому же перед самым выходом в море выяснилось, что надо срочно менять аккумуляторы в торпедном отсеке). Вызванные на борт АПЛ представители завода «Дагдизель» старший лейтенант Арнольд Борисов (военная приемка) и служащий Мамед Гаджиев (сотрудник КБ) должны были присмотреть за «старухой», которую по роду службы и работы знали назубок. Однако что-то с ней все-таки да случилось. Или она свалилась на палубу и от удара компоненты её двигательной системы взорвались, создав пожар, или не сработал
торпедный аппарат, что опять-таки привело к взрыву, после которого вода хлынула в торпедные люки, а затем в аккумуляторную яму, после чего взрыв становится опять неизбежен.
        Лодка «клюнула» носом и ринулась на 108-метровую глубину. 154-метровой громадине надо всего 2-2,5 минуты, чтобы удариться в скалистое дно. Именно через такое время раздался второй взрыв страшной силы, который, как рыбе топором голову, почти полностью отрубил торпедный отсек. Гигантская сила инерции привела к тому, что двигательные валы с кормы пошли вперед, разламывая и разрушая переборки отсеков, в которые с бешеной силой хлынула забортная вода. Таким образом на экипаж с разницей в 2-3 минуты обрушились два мощнейших удара с носа и с кормы. Так что, по-видимому, прав был главком ВМФ адмирал Куроедов, когда ещё вечером 14 августа с беспощадной откровенностью объявил, что «надежд на спасение мало» (в то время как вице-премьер Илья Клебанов ещё спустя два дня после этого убеждал нас «не делать вывод, что там произошло что-то ужасное», и что просто «из-за резкого уменьшения кислорода в воздухе люди могут оказаться не в том активном состоянии, в каком они находились в те часы, когда подавали сигналы»).
        …Когда я приезжал по вечерам со свежей газетой в уютную Ленкину квартирку возле метро «Братиславская», она читала опубликованные за моей подписью материалы и смотрела на меня не иначе, как на выступающего со своими апрельскими тезисами с броневика у Финляндского вокзала Ленина.
        - Это все и правда так было? — спрашивала она, указывая на газету.
        - Не знаю, — признавался я. — Наряду с версией о внутреннем взрыве существуют не менее убедительные и доказательные гипотезы о гибели «Курска» от ракетного залпа с крейсера «Петр Великий», о чем мы писали в предыдущих номерах, а также о его столкновении с подводной лодкой одной из стран НАТО — мы уже подготовили несколько статей и на эту тему, так что скоро они будут напечатаны.
        Однако жизнь, как известно, имеет привычку во все вносить свои не прошенные коррективы, и подачу нашей очередной версии пришлось «прослоить» репортажем о скандале, устроенном вдовой капитана Лячина в связи с намерением администрации Мурманской области потратить поступающие в помощь семьям подводников деньги на другие цели. В частности, указывалось на попытку оплатить из этих средств отправку благодарственных телеграмм всем, участвовавшим в спасении экипажа, а также истратить весьма крупную сумму на приобретение книги о хронике гибели «Курска», которую уже подсуетился выпустить издательский дом «Пушкинская площадь» во главе с Олегом Попцовым, собрав под одну обложку все опубликованные в СМИ и Интернете материалы на эту тему.
        Однако, проведенная счетной палатой РФ проверка средств, поступивших на счета мурманской администрации и Северного флота, выявила, что «ни одного рубля не было украдено». На счета мурманской администрации поступило 17 миллионов 325 тысяч рублей плюс 793 тысячи рублей добавил местный бюджет. Потратить успели 4 миллиона 53 тысячи. Северному флоту удалось собрать 94 миллиона 887 тысяч. Потратили 20 миллионов 122 тысячи — примерно пятую часть. Все деньги пошли на помощь родственникам: питание, медицинское обслуживание в дни тревожного ожидания.
        «Были намерения профинансировать из этих денег памятные книги и потратить часть на благодарственные телеграммы всем, кто пожертвовал, — сказал проводивший аудиторскую проверку Иван Дахов, — но после того, как вдова командира корабля выступила против, от идеи отказались. Оставшиеся деньги — 89 миллионов 902 тысячи рублей — предстоит поделить между родственниками…»
        По сообщению газеты «Жизнь», на 14 февраля 2001 года деньги семьям подводников все ещё переведены не были, так как комиссия решила выплатить их только после подъема «Курска» с учетом затрат на организацию панихиды по погибшим, а также проезд и проживание родственников. Но эта информация попадется мне в руки уже на много месяцев позже, чем я мог это себе в те дни представить…
        …Тем временем как-то тихо и незаметно наступил чуть не провороненный всеми в этой суете вокруг «Курска» сентябрь, школьные дворы наполнились детскими голосами, а воздух — кружащимися листьями. Я этот момент не пропустил благодаря тому, что у Ленки начались уроки, и она стала притаскивать домой целые кучи непроверенных тетрадок, над которыми допоздна теперь сидела на кухне, черкая красной ручкой диктанты и домашние задания своих двоечников.
        В Баренцевом море в это время началась подготовка к операции по подъему тел экипажа, и в прессе опять заговорили о возможных причинах аварии.
        Тут как раз и от Машки пришел очередной материал из Видяево, в котором рассказывалось, как, едва только сойдя после той роковой стрельбы 12 августа на берег, моряки с «Петра Великого» бросились, как бешеные, покупать по всему поселку водку. Один из разработчиков испытывавшейся в эти дни ракеты, отправившись ночью за очередной партией спиртного, грохнулся с крыльца и разбил себе всю морду. Его потащили в медпункт, начали обрабатывать рану спиртом, а он кричит медсестре: «Не надо мазать, давай внутрь!» Так и пил, неразбавленный.
        Все в панике были, ждали: вот-вот их похватают — и под трибунал!
        Но расправы не последовало. Наоборот — на следующий же день всех, прибывших с «Петра Великого», вывезли в аэропорт Североморск-1 и отправили подальше от места, где их могли бы перехватить журналисты. А месяц спустя всех снова собрали в Североморске (тут-то один из них и попался Исламовой) и дважды выводили в море — разработчики показывали координаты взрыва первых двух ракет. После этого в тех местах работали подводные аппараты «Мир».
        …По сути, это была последняя наша публикация, работающая на версию внутреннего взрыва на лодке. Хотя вообще-то материалы о «Курске» продолжали публиковаться всю осень и даже начало зимы — по крайней мере, до того самого дня, когда я увидел возвышающуюся над одной из Видяевских бухт черную рубку невредимой К-141, и моя жизнь, совершив немыслимую, как сказал бы наш недавний гарант Конституции, загогулину, потекла по совершенно иному, не только непредвиденному мной самим, но и вообще чуть ли не фантастическому руслу…
        Впрочем, до того момента, когда я попал в Видяево и встретился с тенью погибшего «Курска», прошло ещё немало времени и совершилась целая масса событий. Главное из них — то, что на месте гибели К-141 начала свою работу спасательная платформа «Регалия», и из девятого отсека подняли 12 тел погибших моряков и обнаружили записку капитан-лейтенанта Дмитрия Колесникова.
        Сначала, правда, была сделана попытка морского руководства если не отменить вовсе, то хотя бы на время «заморозить» операцию по подъему тел погибших моряков. Как сообщили наши собкоры из Питера, контр-адмирал флота в отставке Николай Мормуль провел большую работу с родственниками погибших, проживающими в северной столице. Он обратился ко всем близким подводников «Курска» с призывом отказаться от операции по подъему тел. Хотел бы этого и командующий Северным флотом адмирал Вячеслав Попов, который на встрече с журналистами в Санкт-Петербурге заявил, что «затонувшее судно или корабль с людьми считаются военным захоронением, и Россия подписалась в Международном морском праве, чтобы такие захоронения не тревожить». Кроме того, сказал он, «первый отсек сильно разрушен, второй и третий, по нашим предположениям, тоже имеют сильные разрушения, так что тела людей оттуда вряд ли можно поднять».
        Однако, накануне отмечавшегося 20 сентября по православному обычаю дня сороковин президент, Путин принял волевое решение поднять с «Курска» тела погибших, и некоторое время спустя для этой цели в Баренцево море вышла норвежская платформа «Регалия» с водолазами и специальным оборудованием на борту. Сообщалось, что на вооружении «Регалии» имеются два крана. Первый, основной, способен поднимать 400 тонн груза с глубины 650 метров или 200 тонн с глубины 1265 метров. Вспомогательный кран поднимает гораздо меньше: 50 тонн с глубины 900 метров и 100 тонн с глубины 410 метров. По прибытии платформы на место к норвежским водолазам присоединился отряд наших, и работы были начаты. В корпусе «Курска» были прорезаны специальные отверстия, и водолазы вошли внутрь затонувшей субмарины. О том, что они увидели на дне Баренцева моря и в самой подлодке, красноречиво рассказал в полученном нами от Исламовой интервью водолаз мичман Сергей Шмыгин, побывавший в числе первых на затонувшем «Курске».
        «…Выйдя из спускаемого аппарата „колокол“, — рассказывал он, — я увидел перед собой эту огромнейшую субмарину, обреченно уткнувшуюся носом в ил. Со всех сторон её окружали небольшие спускаемые аппараты, обеспечивавшие её наружное освещение. Здесь, на стометровой глубине, она показалась мне ещё огромнее и от этого ещё страшнее.
        После того как в борту было прорезано технологическое окно, я вошел внутрь подлодки. Из-за сильной темноты мой фонарик, закрепленный у меня на шлеме вместе с видеокамерой, освещал только самые близкие ко мне вещи и предметы. До сих пор помню, как возле переходного люка в девятый отсек в воде качались два индивидуальных дыхательных аппарата. Казалось, что находишься в давно заброшенном деревенском домике, где о бывших хозяевах напоминает лишь забытая занавеска, которая колышется на ветру.
        Но особенно было страшно в последнем, девятом отсеке. Судя по всему, здесь произошел пожар. Тела нескольких обнаруженных подводников были сильно обожжены. А тело одного буквально рассыпалось в руках нашедшего его водолаза. Но некоторые из подводников, очевидно, сумели уйти от пожара и даже успели переодеться в утепленные костюмы, так что незащищенными оставались только лицо и руки. Их тела сохранились хорошо.
        Работы в девятом отсеке прекратились только после того, как мы доложили, что из-за слетевшего с мест оборудования и узких проходов продвинуться дальше вглубь лодки нам не удастся. Тогда нам поставили задачу провести осмотр третьего и четвертого отсеков. Но из-за чудовищных разрушений, вызванных взрывами, работать там было невозможно. Мы даже внутрь не смогли войти…»
        Всего же за 18 рабочих суток, с 20 октября по 8 ноября, наши водолазы-глубоководники и их норвежские коллеги с «Регалии» проделали три технологических отверстия в корпусе «Курска» и обследовали 8-й, 9-й, 3-й и 4-й отсеки (а по некоторым неофициальным данным ещё и 1-й, 2-й, 6-й и 7-й). В результате этого обследования подтвердились предположения специалистов о катастрофических разрушениях в носовых отсеках, вызванных взрывом стеллажных торпед и мгновенной гибели людей в них. По рассказам обследовавших «Курск» водолазов, «в борту лодки видны зияющие дыры, крышки ракетных шахт сорваны, всюду следы огромных разрушений, лодка в свищах и щелях». Как записал в своем дневнике участвовавший в работах на «Регалии» капитан 1-го ранга Владимир Шмыгин, «отчетливо видно, что края пробоин „Курска“ загнуты вовнутрь, а это явный признак внешнего воздействия. На резине видны какие-то непонятные царапины, глубокие продольные белесые полосы. Словно нечто гигантское терлось боком о борт нашего крейсера…»
        Ну а потом была найдена записка Димы Колесникова и всему миру стало известно, что подводники погибли не в первые минуты аварии, а только спустя день, а может быть, даже два или три.
        «12.08. 13-15. Весь личный состав из 6-го, 7-го, 8-го отсеков перешел в 9-й. Нас здесь 23 человека. Это решение мы приняли в связи с аварией. Никто из нас не может подняться наверх. Но, возможно, два-три человека попытаются осуществить выход через аварийно-спасательный люк девятого отсека. Не надо отчаиваться».
        Это написано четким, ясным почерком. Видимо, ещё работало аварийное освещение. На обороте листа — продолжение, почерк уже неразборчив, свет, наверное, уже погас:
        «Писать здесь темно, но попробую на ощупь. Шансов, похоже, нет — процентов 10-20. Хочется надеяться, что кто-нибудь прочитает. Здесь в списке личный состав отсеков, которые находятся в 8-м и 9-м и будут пытаться выйти. Всем привет. Отчаиваться не надо. Колесников.» И отдельные строки — жене: «Оля, я тебя люблю; не сильно переживай. Привет Г. В. (то есть Галине Васильевне, теще). Привет моим.» На обороте — список 23 подводников с указанием боевых номеров матросов, отметками о проведенной перекличке. И то ли время, то ли дата — цифра «13».
        Сразу же вслед за этим, и без того шокирующим, сообщением о найденной записке Колесникова пришла сенсационная новость от Исламовой — записок, оказывается, было целых две, но вице-адмирал Моцак одну из них скрыл от общественности! Чтобы узнать правду, писала Машка, ей пришлось устроиться официанткой в один из ресторанов Североморска, где питались съехавшиеся сюда со всей страны засекреченные военные эксперты («Официантки лучше поэтесс: залез здоровым — и здоровым слез», — тут же заметил по этому поводу кто-то из редакционных остряков). Но как бы то ни было, а именно там-то, сообщала она, ей и удалось разговорить выпившего несколько стопок водки эксперта Игоря Грязнова, который первым прочитал написанные Дмитрием Колесниковым тексты.
        « — Тела погибших моряков не видел никто, кроме нас, экспертов, и глубоководных водолазов, — рассказывал он Машке. — Дело в том, что трупы водолазы вытаскивают из лодки через прорезанные норвежцами технологические отверстия. Потом мы спускаем под воду специальные контейнеры. Водолазы упаковывают в них трупы, и мы поднимаем груз на „Регалию“. Потом с плавучей платформы контейнеры с телами с помощью специальных катеров переправляются на плавучий госпиталь „Свирь“. Там на время операции по подъему моряков с „Курска“ располагаются восемь военных экспертов из лаборатории в/ч 1082. Еще три эксперта — в Североморске — так сказать, на подхвате. На „Свири“ осмотрели четыре поднятых тела. Опознать их без специальной экспертизы трудно. Дело в том, что в месте, где затонул „Курск“, очень много планктона. Мельчайшие рачки проникают внутрь лодки и съедают тела. У тех, кого подняли, нет щек, выедены глазницы. Узнать ребят по боевым номерам (тонкая лента материи с номером, нашитая на карман) тоже невозможно, так как вода просочилась внутрь и размыла цифры. Правда, какие-то чернила ещё остались и можно было
что-то разобрать. Поэтому мы предположили, что ещё два тела принадлежат простым матросам. Фамилии их называть не имею права, пока не будет 100-процентной уверенности… Лишь у Колесникова оказался опознавательный знак — тщательно упакованное послание в левом кармане кителя. Два листа. Один — исписанный ровным каллиграфическим почерком, строго по линеечкам. Второй исчеркан, цифры и буквы налезают друг на друга — трудно что-либо определить…»
        Первая записка, хотя и с некоторыми мелкими разночтениями, была все же оглашена и опубликована в различных газетах. Вторая, по мнению экспертов, написана гораздо позже первой, во всяком случае, уже после того, как закончилось автономное питание и погас свет. Однако капитан-лейтенант Колесников принял решение вести бортовой журнал. К тому времени он уже знал, что второй отсек полностью затоплен, и настоящий журнал пропал.
        « — Мы плакали, когда читали это его второе послание, — признавался чуть далее Грязнов. — Там было написано следующее: „Командир умер. Я остался старшим офицером на лодке. С первыми пятью отсеками нет связи. Там все мертвы“. И чуть сбоку то же самое число — „13“. Остальное неразборчиво. Потом какие-то сплошные линии, неясные знаки, напоминающие цифры, и через пол-листа можно опять разгадать несколько слов: „больно“, „убили“ и английские буквы „S“ и „O“, по-видимому, начало слова „SOS“. Но самая страшная строчка — последняя, где была коряво, но четко написана дата: „15 августа“.
        Когда мы доложили об этом начальнику штаба Северного флота вице-адмиралу Моцаку, он сказал: «Кроме меня, об этом не должен больше знать никто!» — и забрал обе записки с собой…»
        В четверг, сообщала дальше Машка, стало известно, что начштаба собирается сделать сенсационное сообщение для прессы. С «Адмирала Чебаненко» срочно созвали телевизионщиков и в 14.00 собрали всех на Площади Мужества, возле лодки-музея К-21. В ожидании времени прямого эфира вице-адмирал стоял на плацу, мило беседовал с журналистами, обещал им после своего заявления ответить на интересующие их вопросы. Но как только включили телекамеры — лицо его сразу окаменело, голос стал суровым и трагичным. Ровно в 14.00, красиво стоя на фоне бушующего за спиной моря, он произнес в телекамеры свое короткое, но эмоциональное обращение, упомянув в нем всего лишь про одну записку: «Нам стало известно, что подводники были живы ещё два часа». Военные эксперты, которые смотрели по ТV это выступление, были в шоке: «Как два часа, что он несет? Они были живы трое суток!» Моцак же тем временем насупил брови и начал стыдить журналистов «Молодежной правды» за то, что они купили за деньги список членов экипажа, и стал требовать от всех, чтобы они не лезли в моряцкие души. Потом нервно козырнул, буркнул: «Честь имею!» — и
рванул к поджидавшей его в стороне машине…
        - Да-а, Моцак, поимел ты свою честь, — невесело хохотнул Гусаков, анализируя на очередной планерке вышедший номер газеты. — Если она кому-то и была нужна раньше, то не журналистам, а морякам на «Курске». Они на неё там надеялись, искали её на ощупь в обесточенных отсеках, верили, что она существует, но — не нашли… И погибли… Так кому теперь, спрашивается, нужна такая честь? Я — не знаю…
        В Видяево тем временем построили часовню в честь святого Николая Угодника, служили в ней заупокойные службы по погибшим подводникам, молились о живых. Членам семей затонувшего «Курска» начали предоставлять на выбор квартиры в любом из городов России, и они потихоньку разъехались. Остались только те, кто сам не захотел уезжать из Видяево. Или — кто не попал в категорию законных членов их семей — как, например, вдова капитан-лейтенанта Сергея Логинова Наталья, состоявшая с погибшим не в законном, а в так называемом гражданском браке. Через полтора месяца после гибели К-141 у неё родился ребенок от Сергея, но оказалось, что никаких льгот ей по закону не полагается, и со своими проблемами ей отныне предстоит справляться самой, как и её мужу в заливаемой водой лодке…
        - Но ведь это же несправедливо! — искренне возмутилась Ленка, прочитав материал о вдове капитан-лейтенанта Логинова. — Неужели наше правительство даже в такой неординарной ситуации не может проявить элементарной гибкости и найти возможность оказать одинаковую помощь всем, кто был близким человеком для кого-нибудь из членов экипажа?
        - Да как тебе сказать? — пожал я плечами. — Будучи в Видяево, премьер-министр Валентина Матвиенко метала там громы и молнии: мол, бюрократы! чтоб завтра же расписали девчонок с их подводниками! я лично проверю!.. (Сергей Логинов был не единственным членом экипажа, чей брак с супругой оставался на момент гибели незарегистрированным.) Но в Москве ей юристы объяснили, что зарегистрировать брак с умершим человеком нельзя — это будет нарушение закона. Так что ей пришлось потом даже извиняться: мол, не сердитесь, но в Видяево мне не с кем было по этому вопросу проконсультироваться.
        - Чушь все это, обычные отговорки! Если нельзя было пойти по пути посмертной регистрации брака, то наверняка можно было установить его отцовство и дать эту помощь не ей, а родившемуся ребенку или, в конце концов, придумать какой-нибудь другой вариант поддержки. Неужели так трудно сделать добро, если ты этого по-настоящему хочешь?
        - Если по-настоящему, то ничего не трудно. Во всяком случае, написать в Кремле распоряжение о приравнивании гражданских жен подводников к официальным членам их семей, небось, не намного труднее, чем писать на ощупь записку в затонувшем отсеке, как это сделал Дима Колесников, — сказал я.
        Не знаю, почему, но с того момента, как стало известно о найденной на подлодке записке, у меня из головы ни за что не хотел уходить вопрос: почему её написал именно он, Колесников, а не кто-то другой из двадцати трех находившихся в 9-м отсеке членов экипажа? А потом я прочитал интервью с его вдовой Олей и все понял.
        «…А ещё мне Дмитрий написал стихи, — говорила она нашему питерскому корреспонденту Стешину, — какие-то они страшные и пророческие. Он в них писал, что будет любить меня, даже умирая. Я пока ещё не видела той записки, что у него нашли, но примерно знаю, что в ней… В одном из своих последних писем ко мне он написал: „Я утонул в твоих глазах и душе, как настоящий подводник — без пены и даже единого булька. Отважный капитан теперь твой вечный пленник, свободы не хочет…“
        Оказывается, командир 7-го (турбинного) отсека капитан-лейтенант Дмитрий Романович Колесников — был поэтом! Неважно, что с его творчеством не были знакомы читательские массы, — школьные друзья в один голос говорят, что он писал стихи, хотя и тщательно скрывал это от учителей. О том же рассказал и капитан-лейтенант Валерий Андреев, бывший во время учебы в Высшем военно-морском инженерном училище имени Дзержинского (Санкт-Петербург) старшиной того самого класса, в котором учился и Дмитрий: «О его увлечении стихами мы знали. Но свои стихи он никому не читал…»
        Да, — думаю, что я не ошибаюсь. Он был поэтом, а поэт не мог не иметь при себе листка бумаги и авторучки. Да и кто ещё в те минуты безвыходности и отчаяния вспомнил бы о том, что после гибели нашей телесной оболочки мы способны оставаться жить — в СЛОВЕ?..
        …Ленка тем временем со вздохом отложила в сторону прочитанную газету и, вытащив из сумки объемистую кипу ученических тетрадей, отправилась на кухню проверять грамотность своих подопечных, а я улегся на диван и от нечего делать взял в руки пачку измятых нами когда-то на этом же самом диване листов с так до сих пор и не дочитанной мною до конца стенограммой той самой путинской встречи с родственниками погибших подводников, что состоялась ещё в конце августа в видяевском Доме офицеров. Отложив в сторону десятка полтора совсем уж измятых нами страниц, я поудобнее подоткнул под себя диванную подушку и начал читать с того места, на котором сам остановился мой взгляд:
        «…МУЖЧИНА. (Неразборчиво). …Мы поклялись своей жизнью защищать нашу Родину — Россию. И мы никак не поймем, что такое Россия?!
        ДРУГОЙ МУЖЧИНА. Нас все обманывают! Обманут еще!
        ДЕТСКИЙ ГОЛОС. Мама! Мама! Мама!
        ЖЕНЩИНА. (Сквозь рыдания). Где мой сын?! Где мой сын?!
        ДРУГАЯ ЖЕНЩИНА. Сколько времени они будут поднимать их, сколько нам ждать здесь?! Сколько мне ещё ждать здесь сына?!
        ПУТИН. Что касается… Я вас понимаю, я понимаю, что невозможно уехать и сидеть невозможно…
        ЖЕНЩИНА. Деньги последние остались…
        ПУТИН. Что касается денег…
        ШУМ В ЗАЛЕ, КРИКИ. Не в деньгах дело, а в родственниках! Когда отдадут наших детей?! Не надо про деньги!..»
        Попытавшись перевернуться с боку на бок, я неловко шевельнул рукой и, выскользнув из моих пальцев, страницы стенограммы упорхнули на пол и рассыпались там, словно великанская карточная колода. Матернувшись про себя, я свесился с жалобно скрипнувшего дивана и, собрав их в произвольном порядке, продолжил чтение.
        «…ЖЕНЩИНА. Владимир Владимирович! А вы знаете, сколько получает офицер?
        ПУТИН. Да, мне сказали, что в среднем денежное содержание офицера…
        ВЫКРИК. Лейтенанта?
        ПУТИН. Нет, лейтенант не знаю, но среднее денежное довольствие офицера… секундочку… около трех тысяч рублей.
        ВЗРЫВ ЭМОЦИЙ В ЗАЛЕ. Сколько?!
        КРИКИ. А капитана?
        ПУТИН. Нет? Ой, шесть тысяч рублей.
        КРИКИ. Сколько?! Да вы что?!
        ПУТИН. Я вам читаю справку, которая у меня…
        ШУМ В ЗАЛЕ.
        ПУТИН. Пожалуйста, чуть-чуть потише, а то я не слышу.
        ЖЕНЩИНА. (Неразборчиво). …Он получал две с половиной тысячи. Это разве деньги? Для офицера это позор!
        ПУТИН. Да, это позор.
        КРИКИ. Льготы!.. Не можем три месяца заплатить…
        ПУТИН. Надо, чтобы это были не льготы, а живые деньги. Надо, чтобы офицеров в городах России не выбрасывали из автобусов за то, что они не заплатили за проезд. Надо, чтобы они получали достойное денежное содержание. На полторы-две тысячи жить невозможно.
        КРИКИ. Правильно!
        ПУТИН. А я поэтому и говорю, что поэтому у нас армия должна быть не так большой, но так, чтобы офицеры и их семьи жили достойно.
        ВЫКРИК. А мичмана зарплата?
        ПУТИН. Сейчас, секундочку. Я хочу, чтобы у нас…
        ЖЕНЩИНА. Вы знаете, что у нас есть квартиры, в которых нет отопления? Ни воды горячей! Слава Богу, в этом году у нас была горячая вода, да. Но мы платим бешеные деньги за электроэнергию…
        ПУТИН. Я сейчас отвечу…
        ДЕТСКИЙ ПЛАЧ, ШУМ.
        ПУТИН. Я считаю, что зарплата абсолютно нищенская. Поэтому я и сказал с самого начала, что мы должны иметь совсем другую армию. И не пыжиться. Считать, что мы должны иметь там миллионы, десятки лодок. Тридцать, десять, но обеспеченные всем. Чтобы офицеры жили нормально. К сожалению, сегодня мы всех проблем не решим…
        ВЫКРИК. Извините пожалуйста, господин президент!..
        ПУТИН. Извините, я закончу, и потом… Значит, что мне… Какую справку дали. Подписал начальник штаба. Мичман, старшина команды — 3 тысячи… Старший лейтенант-инженер — 3 тысячи… Старший…
        ВЫКРИКИ. Неправда!
        ПУТИН. Может, и неправда, но я читаю, что у меня есть. Дайте дочитать… Капитан-лейтенант, командир боевой части — 4800. Капитан третьего ранга, командир боевой части…
        ВЫКРИКИ. Это с довольствием! А довольствие не дают три года!
        ПУТИН. Я про другое сейчас. Капитан второго ранга — 5600, капитан первого ранга — 6500, капитан первого ранга, командир — 7730, капитан второго ранга, главный специалист — 6400, капитан первого ранга, начальник штаба — 8100. В среднем — 6 тысяч. Я про что говорю…
        ШУМ, КРИКИ. Эта информация завышена!..»
        На этих словах находившийся на странице текст заканчивался и, взглянув на верхнюю часть идущего далее листа, я увидел там середину уже какой-то абсолютно не связанной с этим по смыслу фразы. Перелистнув в поисках её начала несколько лежащих друг на друге страниц, я наткнулся на окончание всей стенограммы и остановился. Путинская встреча с народом завершалась пространным монологом одного из её рядовых участников:
        «…МУЖЧИНА. Сухопутные генералы, какие бы они умные ни были, не понимают, что нужно флоту. Я лично не верю, что если бы у адмирала Попова под рукой были все нормальные средства — это раз, аварийно-спасательная служба — два, она была бы на учениях отработана — три, то там бы погибли люди. Другая сторона дела — отучить адмиралов и генералов бояться докладывать истинную обстановку дел. У них какой-то страх существует! Не надо ничего бояться! Вспомните адмирала Кузнецова! Он не боялся говорить Сталину самую страшную правду. Да, он „горел“, его снимали, его даже чуть было не посадили, но он все равно продолжал говорить правду… Вот такими надо быть и сегодня. Потому что если Россия сейчас останется без флота, то она просто-напросто исчезнет с политической карты мира. НЕ БУДЕТ РОССИИ БЕЗ ФЛОТА — вот чего надо бояться нашим адмиралам, а не правды о недостатках в своей работе! И вы лучше всех понимаете, что северные рубежи — на чем они держатся? — да вот на этих мальчишках, которым сегодня по 25-27 лет. Они пока ещё верят вам. Как мы в свое время верили своему главкому. У нас всегда была эта вера — что
пойдешь в море и ничего с тобой не случится. А если и случится, все равно все будет нормально. Спасут, помогут… А сейчас этого нет. Надо смотреть в глаза правде и матерям… А вера, Владимир Владимирович, будет только тогда, когда главком ВМФ будет подчиняться лично вам, а не министру обороны! А то приходит к нему десантник — давай, десантные войска самые-самые, значит, им надо всего в первую очередь. Приходит танкист — то же самое, ракетчик — то же… А флот как был на задворках Минобороны, так там и остается. Его уже 15 лет душат, и за эти 15 лет почти полностью развалили! Мы тут по шесть месяцев зарплату не получали… Я сам был командиром части, ко мне приходили жены — дайте зарплату, дети голодные! И не где-нибудь, а в Североморске!
        ПУТИН. Сейчас платят?
        МУЖЧИНА. Ну, сейчас — да…
        ШУМ В ЗАЛЕ, ВЫКРИКИ.
        МУЖЧИНА. Старики сейчас уйдут, молодежи нет, на чем в море… с кем в море выходить?
        ЖЕНЩИНА. Не будем сыновей отдавать! Нет ни на кого надежды!
        ПУТИН. То, что вы сейчас сказали, это не вопрос, а задача для нас. А что касается нашей сегодняшней беседы, то мы будем выполнять все возможное. Обнимаю вас…»
        Последний листок стенограммы выскользнул из моей руки и, словно детские санки-ледянка со снежного откоса, съехав с кромки дивана, упал на пол. Не сдержав широченного зевка, я взбадривающе потряс из стороны в сторону головой и, решительно вскочил с ложа. Увы, но меня ожидала ещё целая прорва работы — нужно было вычитать сразу несколько весьма серьезных материалов для подготавливаемого мною двухполосного разворота, целиком посвященного разбору версии гибели «Курска» от столкновения с английская субмариной. В отличие от аналогичных версий, рассматриваемых в эти же дни другими газетами, изюминка нашей трактовки данного ЧП заключалась в том, что протаранившая «Курск» подлодка тоже погибла.
        Стараясь не мешать Ленке выискивать ошибки в тетрадках её третьеклашек, я вышел на кухню и приготовил себе большую чашку крепкого кофе.
        - Что это ты решил на ночь взбодриться? — оторвалась она от тетрадей.
        - Да есть работа, — отозвался я и, возвратившись назад в комнату, разложил на столе захваченные с работы материалы.
        Первой шла присланная из Севастополя аналитическая записка некоего читателя-подводника С. Дмитриева, в которой говорилось:
        «12 августа в Баренцевом море погибли две атомные подлодки — „Курск“ и британская АПЛ типа „Trafalgar“. Причина гибели — столкновение при взаимном маневрировании с целью восстановления утраченного гидроакустического контакта.
        При столкновении на британской ПЛ произошла детонация боезапаса (30 ракет «Томагавк» + торпеды). На «Курске» имелись только практические торпеды (вместо ВВ в боевых зарядных отделениях — автографы-самописцы, световые и радиомаяки), которые, естественно, взорваться не могли. В результате лобового удара (суммарная скорость обеих АПЛ в момент столкновения — около 18 узлов) и последующих взрывов (их было два, а не один) на «Курске» была полностью разрушена носовая оконечность (примерно до ограждения выдвижных устройств), а британская ПЛ просто развалилась на части. Крупные обломки (фактически это были фрагменты корпуса массой до 1000 т) пробороздили по правому борту «Курска», разодрав ему легкий корпус, сорвав верхнюю крышку всплывающей спасательной камеры, повредив кормовой аварийно-сигнальный буй (он заполнился водой и поэтому не всплыл) и заклинив верхнюю крышку кормового аварийно-спасательного люка (именно это обстоятельство и обрекло личный состав кормовых отсеков на медленную гибель в течение последующих трех суток без всякой надежды на спасение). После этого и «Курск», и то, что осталось от
британской АПЛ, двигались по инерции («Курск» пропахал по грунту около 150 м) и в итоге легли на дно на удалении около 300 м друг от друга. В момент взрывов с британской АПЛ автоматически всплыли 2 сигнальных радиобуя, которые около 10 минут передавали кодированный сигнал бедствия (после чего над местом катастрофы появились два натовских самолета «Орион»).
        В течение 12-19 августа под прикрытием «спасательной операции» подводными аппаратами АСС ВМФ, атомной глубоководной станцией Управления спецгидронавтики ГРУ и водолазами-глубоководниками велись работы по обследованию «Курска» и извлечению из его 2-го и 3-го отсеков секретной аппаратуры (связь, шифроаппаратура, управление стрельбой и пр.) и документации. Но основные работы при этом велись на британской ПЛ, с которой также поднимались документы, аппаратура, а также одна или несколько ядерных боеголовок от «Томагавков». Только после завершения этих работ в район гибели были допущены англичане со своей LR-5. Последняя произвела одно погружение на свою лодку. Убедившись, что на дне лежит только груда металла, англичане временно покинули район.
        В начале сентября с «Курска» силами АСС были подняты тела погибших из 9-го и, возможно, 3-го отсеков (Куроедов в прямом эфире проговорился, что «все 19 тел мы уже подняли»).
        Теперь основной проблемой являлось захоронение реактора и оборудования 1-го контура британской АПЛ (контур был порван при катастрофе), а также подъем оставшихся и уцелевших при взрыве ядерных боеголовок (из 30 «Томагавков» 4-8 были в ядерном снаряжении и, естественно, не сдетонировали). Эту работу и производило американское (а вовсе не норвежское) судно-платформа «Regalia».
        Попутно был вскрыт и 8-й отсек «Курска» (после катастрофы в нем сохранялась воздушная подушка, и проникнуть в него из 9-го отсека водолазы не могли).
        В настоящее время трехмесячный срок автономности британской АПЛ подошел к концу, и вскоре мы услышим сообщение о гибели одной из лодок Флота Ее Величества где-нибудь в Южной Атлантике или в Индийском океане…»
        К аналитической записке севастопольца я первым делом присовокупил технические характеристики «Трафалгара» — атомной подводной лодки ВМС Великобритании типа «SSN» («убийца кораблей»), предназначенной для уничтожения аваианесущих кораблей, подводных ракетоносцев и других ударных боевых единиц флотов противника.
        Длина — 84,5 м (у «Курска» — 154 м).
        Водоизмещение — 4800 тонн в надводном и 5300 тонн в подводном положении (у «Курска» соответственно — 14700 и 23860 тонн).
        Скорость — 51 км/час (28 узлов) в надводном и 59 км/час (32 узла) в подводном положении (у «Курска» соответственно — 30 и 28 узлов).
        Глубина погружения — до 300 м (у «Курска» — до 500 м).
        Экипаж — 130 человек, из них 18 офицеров.
        Бортовое вооружение — 5 торпедных аппаратов для стрельбы торпедами «Тайгерфиш» и «Спиарфиш», антикорабельные ракеты «Гарпун». Может нести ракеты «Томагавк» для ударов по суше.
        Силовая установка — атомный реактор PWR компании «Роллс-Ройс» с зарядом в 220 кг урана.
        С 1982 на вооружении ВМС Великобритании состоит 7 АПЛ типа «Трафалгар». Все они входят в состав 2-го дивизиона АПЛ с базой в Давенпорте. Обычно на боевом дежурстве одновременно находятся две подлодки типа «Трафалгар».
        Далее я поставил аргументы, которые подтверждают предложенную версию:
        1. Российские надводные корабли и подлодки Северного флота во время учений в Баренцевом море в августе 2000 года неоднократно фиксировали с помощью гидроакустической аппаратуры иностранные субмарины, которые идентифицировали как «натовские».
        2. На АПЛ «Курск» действительно была разрушена носовая часть (1-й, 2-й и часть 3-го отсека), а вмятины и разрывы на резиновой обшивке легкого корпуса обнаружены именно с правой стороны.
        3. Кормовой аварийно-сигнальный буй на «Курске» действительно оказался поврежденным. Как и аварийно-спасательный люк над 9-м отсеком.
        4. Информация о «бело-зеленых» буях (именно такую расцветку имеют английские АПЛ) действительно просочилась в прессу.
        5. Над местом катастрофы «Курска» действительно кружили разведывательные натовские (норвежские) самолеты «Орион», что публично признавало руководство Минобороны РФ и ВМФ РФ.
        Вслед за этим (уже на соседней полосе разворота) я запланировал поставить фрагмент выступления главного конструктора ЦКБ «Рубин» Игоря Спасского, в котором он, в частности, оценивая итоги подводных работ на затонувшем «Курске», говорил следующее: «…Вполне возможно, что при столкновении с другой, меньшей лодкой, она смогла уйти. Но что с ней произошло: наверняка у неё деформировались балластные цистерны, рули, трубы торпедных аппаратов. В первые дни после аварии было зафиксировано магнитное поле от какого-то большого металлического предмета, лежавшего на дне. Потом оно исчезло… Сейчас изучается дно моря в районе катастрофы…» Касаясь состояния самой лодки, главный конструктор сказал: «Нас очень интересовал 2-й отсек. Вы знаете, что 1-й отсек отделился от второго, подобраться к нему очень сложно… Но норвежцы с помощью дистанционно управляемого робота подошли к переборке между первым и вторым отсеками. Переборки нет, её снесло, остались только некоторые конструкции. Ближе подойти нельзя: завалы труб, кабелей. Но осмотреть второй отсек удалось — там все рухнуло, верхней части нет. Люк всплывающей
камеры закрыт… Мы пришли к выводу, что нам так и неизвестно, что было первопричиной аварии…»
        Сюда же я присоединил информацию ИТАР-ТАСС о том, что сигналы «SOS» подавала чужая подлодка, возможно, именно та, что потопила нашу К-141:
        «Спектральный анализ сигналов бедствия из района гибели АПЛ „Курск“ в Баренцевом море показал, что они принадлежали иностранной подводной лодке, заявил командующий Северным флотом адмирал Вячеслав Попов. По его мнению, это косвенно подтверждает причины трагедии. Она, как считает адмирал, вызвана столкновением российской подлодки с иностранной субмариной. Гидроакустическим комплексом „Петра Великого“ были зафиксированы сигналы „SOS“, передаваемые механическим излучателем. „Эти сигналы принадлежали иностранной подводной лодке, которая, видимо, находилась неподалеку. На „Курске“ такого устройства нет“, — подчеркнул адмирал».
        Пролистав свою записную книжку, я обнаружил там целый комплекс вопросов, подтверждающих правомерность версии об участии чужой подлодки в гибели нашего ракетоносца.
        Так, например, ещё 22 августа некий высокопоставленный кремлевский чиновник сказал, что на грунте неподалеку от «Курска» обнаружена часть корпуса какой-то другой подлодки. И ещё уточнил — скорее всего, мол, британской. (Хотя, не исключено, что и американской.)
        - Спрашивается: куда делась эта часть после «спасательных» работ?
        Далее.
        - Что было главной темой разговора Билла Клинтона с Владимиром Путиным буквально через несколько дней после гибели «Курска»?
        - Чем объяснить неожиданный и «полусекретный» визит директора ЦРУ Джорджа Тенета в Москву 17 августа?
        - Почему ни американцы, ни англичане не позволили российским специалистам осмотреть их лодки и снять тем самым подозрения в столкновении?
        - Случайно ли, что платформу «Регалия» для проведения работ по подъему тел предоставила именно компания «Халлибертон», которую возглавляет бывший министр обороны США Дик Чейни? И только ли по причинам коммерческого характера эта компания согласилась выполнить работы за сумму, во много раз меньшую, чем та, которую запросили её конкуренты?..
        Надо сказать, что тему столкновения «Курска» с «посторонним плавающим объектом» разрабатывали тогда почти все российские газеты, и оснований для большинства этих версий было и вправду предостаточно. По крайней мере, туман недомолвок, умолчаний и откровенного искажения информации, который напустили на эту катастрофу руководители Северного флота и ВМФ России, привел к тому, что, опираясь на просочившиеся в прессу результаты подводной съемки и впечатления побывавших на подлодке водолазов (а более всего — на свое собственное воображение), целые когорты всевозможных «независимых» расследователей начали с жаром доказывать на страницах центральной прессы, что нашу лодку погубило столкновение с:
        а) отечественным сухогрузом;
        б) миной времен Второй мировой войны;
        в) иностранной субмариной;
        г) НЛО;
        д) гигантским морским драконом, нанесшим «Курску» мощный энергетический удар;
        е) другими объектами.
        При этом подавляющее число пишущих об этом склонялось к версии о столкновении именно с иностранной подводной лодкой. Так газета «Время» в статье «Последний таран» писала: «Согласно данным радиоразведки и акустического сканирования, в районе проведения учений Северного флота с 7 по 12 августа находились две АПЛ США. Одна из них класса „Лос-Анджелес“, другая, предположительно, класса „Си Вулф“. Также действовал корабль разведки ВМФ Норвегии „Марьята“, американский военный корабль электронной разведки „Лойал“ и до пяти разведывательных самолетов „Орион“. Сразу после катастрофы „Курска“ разведывательная активность указанных кораблей резко пошла на убыль, что является нехарактерным для действия ВМФ НАТО в подобных ситуациях, обычно старающихся в этих условиях собрать как можно более подробную информацию. Вместо этого корабли НАТО были спешно выведены из района учений и оттянуты к базам в Норвегии.
        Лодка проекта «Лос-Анджелес» тоже довольно спешно была отозвана на норвежскую базу, где ей произвели полную замену экипажа. Место второй субмарины класса «Си Вулф» установить пока не удается. Фактические данные о ней отсутствуют с момента начала поисковой операции.
        Расчеты показывают, что прочностные характеристики, а также конструкционные особенности некоторых типов АПЛ США допускают варианты, при которых в случае столкновения на встречных курсах при большом угле атаки к оси поражаемой лодки полученные при таких ударах повреждения не приводят к катастрофическим последствиям для таранившей АПЛ.
        Лодки класса «Си Вулф» считаются более современными, чем «Лос-Анджелес». Их производство было развернуто в самый разгар «холодной войны», после окончания которой дорогостоящий проект был свернут. Все лодки этого класса, после того, как «выходили» свой ресурс, были переоборудованы в учебные тренажеры. Все, кроме одной. Лодка этого класса «SSN-23 USS» «Jimmy Carter» была модернизирована и передана силам НАТО. На «Картере» поставили новый ядерный реактор, за счет чего лодка стала более тихой и скрытной. Корпус был усилен керамикой и пластиком, что увеличило глубину погружения. Навигационное оборудование заменили более современным, ультразвуковым…»
        Газета «Версия» писала, что «Курск» протаранила английская подводная лодка «Мемфис» типа «Лос-Анджелес», которая затем, получив во время столкновения повреждения своего корпуса, уползла в норвежский порт Хоконсверн на ремонт, где её и сфотографировали вездесущие журналисты. «Независимая газета» в своем приложении «Военное обозрение» сообщила уже о трех натовских подлодках, следивших за нашей К-141. «12 августа, — писала она, — рядом с „Курском“ находились АПЛ „Мемфис“ и „Толедо“ ВМС США, а также АПЛ „Сплендид“ ВМС Великобритании. Заявление некоторых экспертов из Великобритании о том, что АПЛ „Сплендид“ не была в Баренцевом море, так как, де, она была возвращена в базу общим приказом Первого морского лорда после аварии ядерного ректора на АПЛ „Тайерлесс“ (в июле), не выдерживает критики. Ибо в августе возвратили в базы только подлодки типа „Трафалгар“ (к этому типу относится и „Тайерлесс“), на которых и ранее бывали тяжелые аварии ядерных реакторов. А „Сплендид“ типа „Свифтшур“ давно проверены в эксплуатации и являются самыми надежными лодками в британском флоте…»
        Видя, что версии начинают наслаиваться одна на другую и скоро уже никто не будет понимать, что вообще произошло в Баренцевом море и кто там кого потопил, а правительственная комиссия, обещавшая обнародовать свои выводы 8 ноября, не сделала этого, отложив разговор до подъема «Курска» в будущем году, я предложил Гусакову собрать в нашей редакции специалистов-экспертов и провести эдакий круглый стол, на котором будут проанализированы все самые основные версии гибели нашей лодки. Его эта идея вдохновила и мы составили список приглашенных. Свое согласие на участие в разговоре дали:
        Адмирал Эдуард Дмитриевич БАЛТИН, 1936 года рождения, бывший командир дизельных и атомных подводных лодок, командир дивизии стратегических АПЛ, служивший в свое время первым заместителем командующего, а затем и командующим флотилией, первым заместителем командующего Тихоокеанским флотом, командующим Черноморским флотом. Пережил 5 подводных аварий, был председателем более 20 комиссий, расследовавших аварии и катастрофы АПЛ на флоте.
        Капитан 1-го ранга запаса Виктор Николаевич РОЖКОВ, 1954 года рождения, первый командир АПЛ «Курск» (с 1993 по 1997 год), который принимал участие в строительстве этой подводной лодки и формировании её первого экипажа. Не раз попадал в аварийные ситуации.
        Капитан 1-го ранга запаса Александр Яковлевич ЛЕСКОВ, 1939 года рождения, бывший командир подводной лодки. Во время выполнения боевой задачи в Норвежском море в 1967 году проявил героизм, ликвидируя пожар на борту подлодки. Награжден четырьмя правительственными наградами.
        Контр-адмирал Илья Николаевич КОЗЛОВ, 1951 года рождения, бывший командир дивизии атомных подводных лодок на Тихоокеанском флоте. В свое время был командиром одной из первых АПЛ проекта 949 (аналог «Курска»), входил в состав Государственной комиссии по приемке этого проекта. За осуществление подводного арктического перехода удостоен звания Героя Советского Союза.
        Капитан-лейтенант Владимир Васильевич ЛОГАЧЕВ, 1950 года рождения, водолаз-глубоководник. Принимал участие в спасательных операциях в Черном, Баренцевом, Белом и других морях. Общая длительность пребывания под водой составляет около 2-х тысяч часов. В 1972 году во время спасательной операции в Баренцевом море на глубине 80 метров его заклинило между корпусом дизельной подлодки и рулем. Больше часа ему пришлось бороться за жизнь в одиночку — помочь в этой ситуации ему не мог никто…
        Разговор в редакции мы начали с разбора версии подрыва на мине времен Второй мировой войны.
        БАЛТИН: Эту версию нет смысла обсуждать: полная чушь. Любой офицер вам скажет: при столкновении с миной максимум, что может произойти, — разрушение легкого корпуса. Никакого вреда подводной лодке это не причинит.
        ГУСАКОВ: С этим все согласны?
        ЛЕСКОВ: Столкновение мины с «Курском» — это укус комара в задницу слона.
        Я: Если версия с миной настолько абсурдна, почему же, на ваш взгляд, правительственная комиссия не исключила её сразу?
        ЛЕСКОВ: Спросите у Клебанова.
        ЛОГАЧЕВ: Возможно, эта версия кому-то и желательна. Как, кстати, и некоторые другие. Потому что уводит от истины.
        ГУСАКОВ: Ну тогда давайте перейдем к следующей. О взрыве в торпедном отсеке «Курска».
        БАЛТИН: Боевые зарядные отделения торпед (БЗО) на подлодках фантастически надежны. При мне ученые проводили такие опыты: бросали БЗО с десяти-двенадцатиметровой высоты на бетонные плиты. Никогда взрыва не было!
        ГУСАКОВ: Но все-таки торпеды могли сдетонировать от удара или нет?
        БАЛТИН: Могли только при очень сильном ударе. Не менее 110 тысяч тонн. И в том случае, если подлодка готовилась к стрельбам, и торпеды не были закреплены на стеллажах, а висели на хвостовиках.
        РОЖКОВ: Торпеды на «Курске» имеют три степени предохранения. Самостоятельно они взорваться не могут. Нужен действительно чрезвычайно мощный удар.
        Я: Такой, как удар лодки о грунт?
        КОЗЛОВ: Нет. Даже если бы «Курск» падал с шести километров, не было бы таких разрушений. А он падал всего лишь с 80 метров и на минимальной скорости.
        ГУСАКОВ: А мог стать причиной взрыва в первом отсеке — пожар?
        ЛЕСКОВ: Исключено. В 1967 году я был помощником командира на первой советской атомной подлодке К-3 «Ленинский комсомол». Стоял на вахте, когда произошел пожар в первом отсеке. Степанов, командир, потерял сознание, и я командовал аж целых семь минут, после чего и сам задохнулся угарным газом и тоже потерял сознание. Мы тогда потеряли 39 человек, пожар был объемный, но даже он не смог взорвать БЗО. Хотя какие тогда у нас были торпеды, вы можете только догадываться. Сейчас их защита на порядок лучше.
        БАЛТИН: Считаю необходимым добавить: теоретически БЗО может взорваться в единственном случае — если положить на торпеду два электрических конца и дать заряд тока. Это будет равно мощному детонатору. Теоретически такое могло случиться, если командир отдал приказ минеру провести подзарядку торпед.
        РОЖКОВ: Не согласен. Подзарядка торпед на лодках типа «Курск» не предусмотрена и не производится.
        ГУСАКОВ: Существует версия, что торпеда, которой стрелял «Курск», не вышла и взорвалась внутри торпедного аппарата…
        РОЖКОВ: Заявляю официально: даже если бы рванула боевая торпеда, а не практическая (а на учениях стрельбы проводятся только практическими торпедами, без боевого заряда), это не нанесло бы таких разрушений, которые мы имеем на «Курске».
        Я: А если это была так называемая «толстая», сверхсекретная торпеда повышенной мощности? Такие ведь были на «Курске»?
        РОЖКОВ: У меня нет на этот счет информации. Я знаю, что они должны были стрелять двумя торпедами, которые были загружены в торпедные аппараты ещё в базе. Знаю, что на борту был исполняющий обязанности флагманского минера капитан 3-го ранга Байгарин. Этого офицера я прекрасно знаю… знал, ещё со старого корабля. Это сильный специалист, педант, он всегда говорил так: есть инструкция, я буду делать по инструкции. Там были квалифицированные специалисты. Я сомневаюсь, чтобы кто-то мог сделать ошибку или промах при торпедной стрельбе.
        ЛЕСКОВ: Могли быть повреждены баллоны воздуха высокого давления (ВВД), один или два баллона могли рвануть. Это довольно мощной силы удар. Но ведь нас убеждают, что характер повреждений на лодке — загиб внутрь.
        БАЛТИН: Взрыв ВВД не дал бы таких разрушений.
        ГУСАКОВ: А взрыв аккумуляторных батарей?
        КОЗЛОВ: Каждые два года в ВМФ Советского Союза взрывались аккумуляторные батареи. И ничего.
        Я: Еще одна гуляющая по СМИ версия — подрыв крышек парогенераторов.
        БАЛТИН: Исключается. Во время одной из аварий я боролся с последствиями такого взрыва 24 часа. И все завершилось нормально.
        ЛОГАЧЕВ: Самое главное: при взрыве внутри лодки у командира было бы время для экстренных действий по её спасению.
        ГУСАКОВ: Так что же мы тогда имеем? Катастрофический взрыв в первом отсеке не мог произойти от пожара, от удара о грунт, от запуска собственной торпеды. Значит, первопричиной стало столкновение с неким подводным объектом?
        ЛЕСКОВ: Не могло быть никакого столкновения! Потому что подводная лодка находилась или в перископном, или в надводном положении. За это неоспоримо говорит тот факт, что у неё были подняты все выдвижные устройства. Есть и другие мелкие данные, которые свидетельствуют в пользу моей версии. Но если она находилась в этом положении, то столкновение с другой подводной лодкой категорически исключается.
        Я: Но если не было столкновения, то что же тогда было?
        ЛЕСКОВ: Я отвечу на этот вопрос немного позже.
        ГУСАКОВ: У кого есть другие мнения?
        БАЛТИН: Столкновение было. Но оно не носило трагического характера. У нас было 11 подводных столкновений, я считал с 1972 года. Никогда подводные лодки, сталкиваясь на глубине, не гибнут. Ни одна, ни вторая.
        ЛЕСКОВ: В 1970 году наша атомная подводная лодка столкнулась в Атлантическом океане с американской. А потом пришла на базу своим ходом, имела вмятину в легком корпусе размером поменьше этого стола. Приехала комиссия из Москвы, долго ползали с лупами, смотрели. Потом официально записали, что лодка столкнулась с китом.
        ЛОГАЧЕВ: При любых вариантах, какие бы космические скорости ни приписывали якобы столкнувшимся в Баренцевом море лодкам, таких разрушений прочного корпуса быть не может.
        РОЖКОВ: Я двадцать лет прослужил на атомных подводных крейсерах. Были столкновения с иностранными подводными лодками и на глубинах, и при всплытии в надводное положение, на перископ. Все это было. Но всегда наши корабли возвращались на базу без жертв, самостоятельно. И после ремонта, порой всего лишь двухнедельного, снова выходили в море.
        ГУСАКОВ: Имеет хождение версия, что лодка столкнулась с большим противолодочным кораблем «Маршал Устинов». Он 11 августа ушел из района учений и больше о нем ни слуху, ни духу…
        КОЗЛОВ: Осадка «Устинова» семь метров. Если «Курск» находился на перископной глубине — это 15-16 метров. Как он мог её зацепить?
        Я: А ракеты «Гранит» могли сдетонировать? Их ведь было на лодке целых 24 штуки?
        РОЖКОВ: Ракета «Гранит» расколет корабль пополам. Вы сами понимаете, каждая весит 8 тонн. Но я разговаривал с председателем комиссии, принимавшим в 1994 году ракетный комплекс «Курска». Первое, что он мне сказал: все ракетные контейнеры на борту затонувшей лодки в целости и сохранности.
        Я: То есть ни одна ракета в первом отсеке не взорвалась?!
        РОЖКОВ: Ни одна.
        ГУСАКОВ: Они и сейчас там лежат?
        РОЖКОВ: Да.
        БАЛТИН: А были у них боевые «Граниты»?
        РОЖКОВ: Обязательно.
        БАЛТИН: А загрузка была в ракетном варианте или в ракетно-торпедном?
        РОЖКОВ: 24 ракеты «Гранит» и 22 ракеты-торпеды, по полной схеме.
        БАЛТИН: И что видно на снимках?
        РОЖКОВ: Я же говорю, что ракеты не повреждены.
        ГУСАКОВ: Значит, торпедный боезапас в первом отсеке по какой-то причине сдетонировал — или на грунте, или при погружении. А ракетный боезапас остался невредим. Как это можно объяснить?
        РОЖКОВ: Возможно, на месте удара было направленное действие взрыва. Он пошел в нос и пошел в корму. К тому же степень защиты ракетного оружия «Курска» очень высока.
        ГУСАКОВ: Что же тогда получается? Столкновение (не важно, было оно или его не было) не могло послужить причиной взрыва. А катастрофические разрушения на «Курске» вызваны вовсе не мощнейшими ракетами «Гранит». Но чем же тогда?
        ЛЕСКОВ: Хотите встречный вопрос? Обратите внимание на эпохальную фразу адмирала Попова: «Я хотел бы взглянуть в глаза тому человеку, который все это организовал». Ключ к разгадке находится именно в этой фразе. Никоим образом адмирал Попов не собирался заглядывать в глаза американским и английским командирам подводных лодок, потому что это теоретически невозможно. Он хотел посмотреть в глаза тому человеку, который находился в пределах нашей территории.
        ГУСАКОВ: Вы можете сформулировать вашу версию отчетливо?
        ЛЕСКОВ: У меня версия крамольная. Я считаю, что причиной гибели АПЛ «Курск» явился фактор внешнего воздействия огромнейшей силы.
        Я: То есть — «Курск» был потоплен ракетной атакой с «Петра Великого»?
        ЛЕСКОВ: Нет. То, что на «Петре Великом» было размещено некое сверхоружие, — сказки для дилетантов. Это «сверхоружие» отработано ещё 35 лет назад. При этом стрельба могла вестись только практическим боезапасом, а это пустяк для «Курска».
        БАЛТИН: Дробина для слона.
        Я: Но если не «Петр Великий», то кто же?!
        КОЗЛОВ: Эта катастрофа для подводников совсем непонятна. Не было таких раньше. Масштабы разрушений на нашей лодке беспрецедентны. И вызвавшая их причина должна быть тоже беспрецедентной.
        ГУСАКОВ: Мистика… Давайте поставим вопрос иначе: какой из двух зафиксированных взрывов оказался гибельным для К-141?
        БАЛТИН: Характер разрушений лодки говорит о том, что она упала на грунт, будучи герметичной. Если бы носовая часть была к этому времени разрушена, не были бы так разрушены кормовые отсеки — я вам гарантию даю. Торпедный запас подорвался уже на дне, и это был направленный взрыв. Направленный! Что это такое? Вам любой боевик Хаттаба объяснит: делаешь оболочку, с одной стороны она толстая, с другой — тонкая, взрыв направляется в сторону тонкой. То есть в сторону кормовых отсеков.
        ГУСАКОВ: То есть катастрофическим был все-таки второй взрыв?
        БАЛТИН: Да, лодка взорвалась внизу.
        ГУСАКОВ: Отчего же рванул торпедный боезапас?
        ЛЕСКОВ: Ясно, что не от удара о грунт, мы это уже обсуждали.
        ГУСАКОВ: Тогда что же вырисовывается?.. Выпущенный кем-то некий объект попадает в первый отсек идущего на всплытие «Курска», следует взрыв, корабль мгновенно остается без энергетики, идет ко дну, и здесь его добивают ещё несколько объектов огромной мощности…
        ЛЕСКОВ: Я свою версию уже сформулировал и повторяться не буду.
        РОЖКОВ: А я согласен, что произошел взрыв торпедного боезапаса. Но почему? Неясно.
        ГУСАКОВ: Вы могли бы установить истину, имея на руках план учений?
        ЛЕСКОВ: Мы наверняка установили бы процентов 70 истины.
        Я: Еще процентов десять могла бы приоткрыть вторая записка капитан-лейтенанта Дмитрия Колесникова, вы согласны?
        ЛЕСКОВ: Согласен. Человек прошел училище, фактически пять лет отслужил на подводной лодке. Он знал, что в таких случаях существует обязательный стереотип доклада. И первым бы делом поставил время ЧП и описал нештатную ситуацию, в которую попал. Это ключевой момент — он не мог об этом не написать.
        ГУСАКОВ: А что он мог знать, если связь сразу же пропала?
        РОЖКОВ: Ну и что? Он написал бы: с нами случилось то-то и то-то, произошел взрыв огромной силы, мы ударились. Больше от него ничего и не требовалось. Свою версию он обязательно изложил бы. Я Колесникова отлично знаю, отбирал его в первый экипаж «Курска». Он бы все написал, как надо.
        ГУСАКОВ: Полный текст записки Колесникова мы скорее всего не прочитаем. План учений в Баренцевом море не увидим. Что остается?
        ЛОГАЧЕВ: Остается ждать, когда лодку поднимут. И получить все ответы.
        БАЛТИН: Подъем лодки ничего не даст. Ну, найдут там подорванные торпеды в первом отсеке. А из-за чего они подорвались?..»
        Беседа закончилась фактически ничем, назвать конкретную причину аварии не решился ни один из участников, поэтому выводы пришлось делать нам с Гусаковым самим. Они получились следующими:
        1. Версия о подрыве «Курска» на мине Второй мировой войны несостоятельна.
        2. Столкновение подлодки с другим кораблем не исключается, но оно не могло вызвать детонацию торпедного боезапаса на «Курске».
        3. Внутренний взрыв на лодке теоретически возможен, но вызвать сокрушительных разрушений на АПЛ он тоже не мог.
        4. Удар «Курска» о грунт не мог быть причиной второго взрыва на лодке: торпеды от такого удара не детонируют, а все находившиеся на борту 24 ракеты остались целыми.
        5. Официальные версии гибели «Курска» оставляют командованию АПЛ возможность для борьбы за спасение лодки, тогда как, по утверждению правительственной комиссии, командование К-141 погибло сразу.
        6. Масштабы разрушений на «Курске» беспрецедентны. Причина, вызвавшая их, должна быть аналогичной. Не исключено, что против лодки было применено особо мощное оружие.
        В качестве дополнения к сказанному мы поместили рядом также несколько выдержек из читательских писем. Так, например, бывший старпом подлодки проекта 641 из Гатчины писал нам:
        «Ищите причину на берегу. Отчаявшийся офицер или мичман в возрасте 32-35 лет (время выхода на пенсию с учетом выслуги), не видящий никаких перспектив, не имеющий жилья, но массу семейных проблем, не ведающий, что творит, свел счеты с жизнью…»
        М. Г. Абдулин из Оренбурга предлагал свою версию:
        «Курск» погиб от американской, новейшей конструкции, самонаводящейся торпеды-невидимки, способной взорваться только после проникновения внутрь «жертвы». В данном случае она проникла внутрь торпедно-ракетного отсека нашей лодки…»
        А бывший моряк Северного флота Алексей К. выдвигал такое объяснение случившегося:
        «…В районе учений Северного флота находилась атомная подводная лодка ВМС США „Мемфис“ типа „Лос-Анджелес“. Во время отрабатывания стрельб „Курск“ неправильно классифицировал её как нашу мишень, и произвел по ней залп учебной торпедой. В том же полигоне находилась ещё одна американская подлодка, командир которой, зафиксировав выстрел учебной торпеды по „Мемфису“, принял его за реальное нападение и решил атаковать „Курск“ на поражение. Боевой залп двумя торпедами достиг цели и вызвал детонацию боезапаса „Курска“, а „Мемфис“ тем временем ушел в один из доков Норвегии заделывать пробоину в легком корпусе…»
        - Слу-у-ушай! — ознакомившись через пару дней с материалами нашего «круглого стола», ужаснулась Ленка. — Как же можно говорить о каком-то сотрудничестве с этим НАТО, если они там такие сволочи? Ну какое они имели право залезать в район наших военных учений?
        - А они теперь считают, что на все имеют право. Россия свою мощь утратила, а на остальных им и раньше было наплевать.
        - Ну, блин, это на них настоящего мужика не было! Вот слезет с печки какой-нибудь наш проспавшийся Илья Муромец, да возьмет в руки свою булаву или дубину — вот тогда они сразу завопят о правах человека! А то, вишь, ты…
        Я смотрел на её распалившееся в праведном возмущении личико, на сверкающие глаза и гневно сжимающиеся кулачки, и не мог понять, как я мог жить без неё раньше. С момента той нашей августовской встречи я, и сам не заметив, как, фактически совсем перестал бывать в своей квартире на 3-й Фрунзенской улице и полностью переселился к Ленке на Братиславскую, хотя отсюда мне и было несколько дальше добираться до центра. Я лежал на диване, смотрел на милый овал её щеки, и чуть ли не на физическом уровне чувствовал, как меня затопляет волна счастья. Наверное, надо было оформить наш брак по закону и обменять две наши однокомнатные квартиры на одну хорошую двухкомнатную, но Ленка и слушать не хотела о переезде в другой район до окончания учебного года — вот доведу, говорила, своих третьеклашек до конца учебного года, а потом…
        Я же вообще не хотел ничего, что могло нарушить это неожиданно сошедшее на меня с небес благолепие. Фиг с ним, этим НАТО, лишь бы только вот так лежать на диване да смотреть на родное лицо. Ну, может, ещё накинуть одеяло на спину, а то что-то зябко…
        Я понимал, что надо бы встать, раздеться и по нормальному лечь в постель, но почему-то вдруг не стало сил, в ушах появился какой-то рокочущий шум, и возникло такое ощущение, что голова моя качается на волнах, словно моряцкая бескозырка в прибое… Незаметно для себя, я то ли уснул, то ли провалился в какое-то беспамятство. И только поздно ночью, когда, закончив на кухне проверку своих нескончаемых тетрадей, Ленка вернулась в комнату и осторожно разбудила меня, чтобы подсунуть простыню, я стащил с себя штаны и рубаху и улегся в постель по-человечески. А утром проснулся весь разбитый, и понял, что подхватил где-то вирус очередного из гуляющих по столице гриппов. Да и как его было не подхватить, когда практически каждый день мне приходилось общаться с бесконечной прорвой народа? И это — не считая езды в метро и другом общественном транспорте…
        Я позвонил в редакцию и получил у Гусакова разрешение три дня отлежаться в кровати.
        Но болезнь отпускала труднее, чем мне этого хотелось, и вместо санкционированных трех дней я вынужден был пролежать в постели недели полторы. Первые три дня я с удовольствием валялся с утра до вечера на диване, смотрел телевизор, читал обнаружившийся в Ленкиной квартире однотомник поэта Бродского, а во второй половине дня, когда возвращалась из школы Ленка, принимал проводимый ею курс лечения. Укутанный в одеяло, я глотал всевозможные антибиотики, пил молоко с маслом, содой и медом, сосал аскорбиновую кислоту и полоскал горло какой-то ярко-желтой гадостью. Где-то уже на четвертый день я почувствовал, что сидеть дома мне становится не просто скучно, но в буквальном смысле слова невыносимо, я уже привык жить в том сумасшедшим ритме, которому подчиняла своих сотрудников наша газета, и хотел как можно скорее в него возвратиться. Однако вирус был довольно цепкий и труднопереносимый, повышения температуры при нем почти не наблюдалось, но все тело разламывала сильнейшая мышечная боль, кроме того, я ощущал постоянную слабость и головокружения, так что Ленка запретила мне даже и думать о работе.
        И только на десятый день я почувствовал, что очухался настолько, что могу себе позволить рискнуть выбраться в редакцию.
        - О! — неподдельно обрадовался Гусаков, увидев меня на пороге своего кабинета. — Слушай, ты просто как никогда более вовремя! Тут у нас вчера Исламову лишили аккредитации, и кому-то необходимо срочно вылететь на её место. Ты себя как чувствуешь? К командировке готов?
        - Как говорится в одном рекламном ролике: «Ой! Ну надо, так надо». Когда отправляться?
        - Сегодня у нас что? Десятое декабря? Во, блин, как время летит, уже и Новый год скоро… Давай, значит, завтра и вылетай, я сейчас распоряжусь, чтоб тебе выдали командировочные и заказали билет до Североморска. Машка сказала, что двенадцатого в Видяево состоится вручение наград родственникам погибших, так что надо поторопиться…
        - Ну завтра, так завтра, — согласился я. — А за что Исламову-то турнули? Кому она там не угодила?
        - Да считай, что всем! — махнул рукой Гусаков. — Командование Северного флота и раньше жаловалось, что она дезинформирует общественность своими статьями. А после её последних публикаций их терпение лопнуло… Да ты вон возьми почитай, ты же декабрьских номеров, наверное, ещё не видел?.. — и он бросил мне несколько номеров «Молодежки».
        «На дне вокруг „Курска“ лежали руки и ноги», — гласил набранный белыми буквами на густо-черном фоне заголовок одной из статей, и далее шел записанный Исламовой рассказ научного сотрудника НИИ «Моргеофизика» Андрея Попова, принимавшего участие в обследовании потопленной К-141:
        «Аппаратуру OCEAN ROVER МК-3 мы получили в 1990 году в Шотландии. С её помощью мы и исследовали лодку со всех сторон. Работа велась на небольшом научно-промысловом судне „Скаллопер“, которое арендовали специально для этих целей. Люди под воду не спускались, только аппараты. Работали на протяжении трех недель по 18 часов в сутки. Я был старшим научным руководителем группы. Рядом со мной постоянно находился особист — капитан 1-го ранга — и ещё один технический работник.
        Я смотрел результаты исследования в черно-белом и цветном изображении. Врагу не пожелаешь такое увидеть! Вся носовая часть лодки разворочена и метров на восемь залезла в грунт. Никакой пробоины нет, просто весь первый отсек — большая дыра. В него можно войти не через аварийный люк!
        Наблюдал через монитор и лежащие на дне части тела — руки, ноги, элементы обшивки, резиновую оболочку носовой части субмарины. Все лежит недвижимо: на этой глубине течения почти нет.
        В столкновение с другой подлодкой не верю абсолютно! Не тот характер разрушений, даже тот след на правом борту, вероятнее всего, появился в результате удара о грунт, о подводный камень… Разумеется, никаких, даже мельчайших обломков иностранной субмарины мы не видели, и о якобы найденном там ограждении рубки — все вранье! Судя по картине разрушений — это был внутренний взрыв, причем произошел он не на грунте, а на плаву: траекторию движения лодки можно проследить по лежащим на дне обломкам…»
        Другой её материал назывался «Военно-тупиковый роман» и касался материальной стороны жизни подводников в последние годы. «…Выдав Президенту справку о среднем денежном доходе офицеров флота в 6000 рублей, его, мягко говоря, обманули, — писала она. — Вот данные о соотношении денежного довольствия (ДД) офицеров с уровнем прожиточного минимума (ПМ) с учетом всех единовременных выплат на 1 декабря 2000 года: оклад лейтенанта, командира взвода равняется 1973 рубля, прожиточный минимум на семью из трех человек — 3252 рубля, таким образом соотношение ДД и ПМ составляет цифру — 0,61. Командир полка, полковник, с учетом его ДД — 4276 рублей и ПМ на семью из 4 человек в 4336 рублей это соотношение равняется 0,99. Жены служивых людей в основном не работают (откуда в военных городках возьмутся свободные рабочие места для „перелетных“ птиц?), поэтому сегодняшние офицеры Российской армии и их семьи в подавляющем большинстве живут за чертой бедности. Чтобы бедолаге с ружьем элементарно свести концы с концами, он вынужден попирать Закон о прохождении воинской службы, запрещающий ему заниматься другой работой, и
где-нибудь подрабатывать. Сегодня работа охранниками, сторожами, грузчиками стала обычным явлением в офицерской среде. Подрабатывают даже слушатели академии Генерального штаба!
        Об обещанном Президентом повышении денежного содержания с 1 декабря на 20 процентов военнослужащие не хотят даже говорить, так как оно ровным счетом ничего не решает. Тем более, что с 1 января все категории военных уже будут облагаться подоходным налогом. Компенсация, вопрос о которой все ещё находится в стадии решения, тоже вряд ли спасет военных от нищеты. Нужно повышение денежного содержания как минимум в 2 раза, чтобы оклад офицера хотя бы сравнялся с окладом уборщицы из Центробанка… Но и это не решит основных проблем нашей армии, в которой сегодня служит 93 тысячи 700 бесквартирных кадровых офицеров…»
        Еще в одном номере был помещен небольшой материал Исламовой под названием «Недокомплект», в котором академик Михаил Иванович Руденко говорил ей:
        «…Есть ещё один момент, который, на мой взгляд, тоже имеет прямое отношение к трагедии в Баренцевом море. Нам говорят, что на „Курске“ был опытнейший экипаж, недавно с блеском выполнивший в автономке какую-то сложную боевую задачу. Но позвольте: тот экипаж вернулся из плавания осенью прошлого года. А на момент выхода на учения картина была совершенно противоположная: командиру „Курска“ Лячину пришлось выходить в море со „сборной“ командой, да и ту не удалось как следует укомплектовать. Из-за этого и „плясала“ в первые дни после трагедии цифра о числе погибших: то 107 человек, то 130, потом дали „среднюю арифметическую“ — 118.
        Дело в том, что лодка «Курск» относится к третьему поколению АПЛ с крылатыми ракетами. Существуют две модификации подобных субмарин — проект 949 и 949-А.
        Комплектация экипажа проекта 949 — 107 человек, а проекта 949-А — 130. АПЛ «Курск» относится к проекту 949-А, и полный экипаж составляют, соответственно, 130 человек. Причем лишних, запасных на подводной лодке не бывает — каждый по боевому расписанию выполняет определенные обязанности на своем посту. А если в море пошло всего 118 человек, да ещё двое из них — представители завода «Дагдизель» и пять человек — из штаба флота, то, выходит, что на «Курске» на момент аварии 19 боевых постов оказались без специалистов. Еще десять боевых постов были «закрыты» моряками, спешно набранными из других экипажей — скорее всего, молодыми матросами без достаточного опыта службы. Итого — 29 «дыр». В экстремальной обстановке это могло иметь решающее значение…»
        - Да-а, — кивнул я, прочитав этот материал, — такие публикации руководству ВМФ, конечно, не должны были понравиться, ведь это делает виновными в гибели «Курска» не кого-нибудь, а именно их.
        - Это ещё ничего матерьялец, а ты вон её интервью с Дыгало прочитай, там она на них уж совсем откровенно наезжает… — и он кивнул на лежащий передо мной номер газеты.
        Машкино интервью с пресс-секретарем ВМФ Игорем Дыгало носило красноречивое название «Дно национальной безопасности» и имело подзаголовок: «Оттуда не поднимут никого». Начала она свой разговор с пресс-секретарем с рассказа о норвежском священнике Скауте, который был потрясен, узнав, что объявленные нашим руководством «погибшими в первые секунды взрыва» русские подводники оставались живыми ещё почти трое суток, и таким образом он молился за упокой души ещё живых моряков.
        « — …Скажите, легко хоронить живых? — спрашивала она, откровенно ища скандала.
        - Вы задаете вопрос, который предопределен вашим уже сложившимся убеждением. Меня больше всего в этой трагедии поразил момент, когда плачущей жене Колесникова журналисты совали в лицо микрофон. Грязный прием…
        - Вы приводите для справки мерзость ещё большую? Но я обращаюсь не к родственникам — к вам. Такое ощущение, что нашей власти ребята были нужны только мертвыми. Путин дал президентское слово ПОДНЯТЬ ТЕЛА, а не СПАСТИ ЖИВЫХ… Говорят, о записке Колесникова стало известно лишь потому, что из-за нелетной погоды тела не смогли переправить в охраняемый спецслужбами патолого-анатомический центр в Североморске.
        - Это ваше предположение. Я же думаю, что решение приняло мое командование, поскольку в записке ценная информация, и она войдет в число материалов следственной комиссии. В вопросе вы употребляете недопустимое лично для меня слово «говорят». Опять ссылки на какие-то источники. Не надо делать из погибших подводников разменную монету в политических спорах.
        - То есть для вас эта записка всего лишь документ?
        - Меня поразило, что человек, находящийся в таких условиях, смог найти в себе мужество написать эту записку.
        - Этот человек носил такую же форму, что и вы… Совсем недавно вы мне вполне искренне говорили, что до последнего надежда была. И вот, они были живы до последнего. Но вы даже их «SOS» назвали «техническим шумом, похожим на Морзе».
        - О том, какие звуки были слышны, каков их характер, скажет в выводах правительственная комиссия. В дни трагедии журналистам предоставляли информацию непосредственно из района спасательной операции. Именно она озвучивалась в прессе и на телевидении. Сейчас не время рассуждать и строить предположения по поводу того, что содержится в записке Колесникова. Во-первых, я не специалист, во-вторых, об этом смогут сказать только те лица, которые подробно исследовали эту записку, то есть эксперты.
        - Вы боитесь сказать что-либо, не согласованное с вашим командованием?
        - Это не страх. Мое убеждение — информация военного ведомства не терпит отсебятины. Военное ведомство должно иметь жесткое право предоставлять информацию только такого характера, который не навредит системе безопасности.
        - Судя по вашим словам, мы не можем всеми нашими гидроакустическими средствами ВМФ супердержавы отличить технический шум от морзянки?
        - Это не всегда отчетливо можно услышать. Вы представьте, люди находятся в прочном корпусе. Между ними и водой целое межкорпусное пространство и легкий корпус. Соответственно, стуки должны пробить всю эту толщу.
        - Безнадежно, вы хотите сказать?
        - Я, как противолодочник, занимался задачами поиска и обнаружения подлодок. Я выходил в море неоднократно. Бывает так — акустик докладывает: установлен контакт с подводной лодкой, а через час мы устанавливаем, что этот контакт ложный. Какие-то шумы.
        - А иностранную подводную лодку наша хилая гидроакустика может обнаружить?
        - Наша акустика далеко не хилая. Может.
        - А на этих учениях кого-нибудь обнаружили?
        - Любые учения, будь то Северного, Балтийского, Черноморского или Тихоокеанского флотов, всегда вызывают повышенный интерес военно-морских сил иностранных государств. Они наблюдают за ними. Это стало, по сути, негласной традицией.
        - Негласная традиция — если они просто наблюдают, а не шныряют между кораблями «недружественной» державы, как «летучие голландцы».
        - Этого мы не допускаем. Хотя… Не исключены разные ситуации: как они нас не могут обнаружить, так и мы их. А по поводу стуков… Сейчас нужно очень осторожно спорить, были ли это технические шумы или морзянка. Единственный истинный путь — правительственная комиссия, которую возглавляет вице-премьер.
        - А вы доверяете комиссии Клебанова?
        - Да, потому что в её ведении все материалы расследования.
        - А почему в последнее время такое несогласие между Куроедовым и Клебановым в версиях? Главком придерживается версии столкновения, а Клебанов — взрыва на лодке, что практически подразумевает вину экипажа. Куроедов защищает честь мертвых подводников после того, как сам же их и похоронил?
        - Здесь я не имею права оценивать. По моему мнению, правительственная комиссия своевременно информирует журналистов после каждого своего заседания. Выступления членов комиссии я комментировать не уполномочен. Что касается вины экипажа — это… не очень этично с вашей стороны. Экипаж «Курска» проверен в сложнейших условиях боевого патрулирования. По поводу того, кто похоронил экипаж, мое мнение такое — его с самого первого дня трагедии похоронили отдельные СМИ.
        - Это не с моей, а со стороны Клебанова неэтично. И, извините, Генпрокуратуры. Она завела уголовное дело по статье, предусматривающей ответственность за нарушение технической безопасности.
        - Это всегда делается, при любой аварии или катастрофе… Ну чего мы добьемся этим разговором с вами? Только замутим воду, которая начала вроде бы проясняться.
        - Проясняться в каком смысле?
        - Версии стали приобретать более реальные очертания. Комиссия постепенно сужает рамки этих версий по мере получения все новых и новых данных.
        - Не вижу ясности. Очертания Клебанова или Куроедова? ВМФ настаивает на версии столкновения. Правительственная комиссия эту версию не поддерживает. А нам известна не версия, а безусловная правда: ребята БЫЛИ ЖИВЫ.
        - Да. Есть заявление главкома в Видяево. Это заявление базируется на информации правительственной комиссии. Выступления членов правительственной комиссии я комментировать не буду, так как знаю очень мало.
        - Вот одного не могу понять. Вы мне от имени всего командования говорили: мол, до последнего надеялись, что на «Курске» есть живые. А все действия так называемой спасательной операции БЫЛИ РАССЧИТАНЫ НА МЕРТВЫХ.
        - Категорически нет. Были самые мрачные прогнозы и предположения, но если бы не было даже малейшей надежды, операция бы ТАК не проводилась.
        - А КАК проводилась операция?
        - Это вопрос вообще святой! Я считаю, что «Молодежная правда» не вправе оценивать эффективность операции.
        - Я такой же представитель общества, как и вы. С той лишь разницей, что не выдаю «SOS» за технический шум. Хочу знать: с самого начала понимало ли ваше командование, что ребят они не смогут спасти своими силами?
        - Отдельный представитель общественности не может оценивать эффективность спасательной операции. И плохое распознавание звуков в воде — это вопрос, который смогут прояснить только специалисты. Если же мы будем фантазировать и переводить ситуацию в оценочную плоскость, это самое глупое. Потому что правительственная комиссия все скажет. И потом… ни одна страна не стала бы сразу же обращаться за помощью к другим странам.
        - Вы очень абстрактно говорите. Есть конкретная страна — Россия. И если нет никаких средств для спасения человеческой жизни, почему нельзя обратиться за помощью? Или власти плевать на 23 человека, которые БЫЛИ ЖИВЫ вопреки официальным данным?
        - Первые дни спасательные работы были в высшей степени эффективны. Лежащая на грунте АПЛ «Курск» была найдена в кратчайшие сроки. Были использованы все имеющиеся в распоряжении ВМФ технические средства, в том числе и подводные аппараты. Факт наличия воды в шлюзовой камере спасательного люка не позволил состыковаться с лодкой ни нашим, ни иностранным аппаратам.
        - Но ведь на учениях есть точный план маневрирования и местоположения кораблей. Можно постфактум рассекретить и предать гласности: что конкретно делали «Петр Великий» и «Курск», чем и по какой цели велась стрельба…
        - План боевых учений очень секретен. Это вам не рыбацкие суда, это корабли с оружием. И по поводу иностранцев… Я уверен: даже если бы помощь была принята в первый день, понадобилось бы время для технических рассчетов с целью выяснить совместимость иностранных спасательных средств с устройствами нашей лодки. Нужно время, чтобы подготовиться, подойти… Об этом неоднократно заявляли члены правительственной комиссии.
        - Да, как только норвежцы подошли, они тут же открыли один из люков… Ну да ладно.
        - Мне жаль, но вы не хотите нас понять, наоборот, хотите выяснить степень нашей циничности. Меня до глубины души возмущает степень сухости и черствости ваших вопросов! У вас предвзятое отношение и стремление во что бы то ни стало расколоть флот на моряков и адмиралов, которые якобы не имеют морального права ими командовать. Ваш жизненный опыт очень маленький, вы не имеете права обвинять адмирала, который прошел сложный, зачастую рискованный путь от курсанта до офицера. Именно на адмиралах сегодня лежит тяжкий груз заботы о подчиненных.
        - Адмиралы рискуют жизнью. А умирают моряки.
        - По вашему вопросу видно, что вы далеки даже от представления о флотской службе. Вы не имеете никакого морального права, потому что… А вы готовы покаяться, когда правительственная комиссия примет свое решение, и сказать, что были не правы?
        - В чем я не права?
        - В том, что витаете в своих фантазиях, ссылаясь на непроверенные источники — прессу, телевидение… У вас есть на руках материалы расследования?
        - Нет, естественно, более того, я не верю, что и общественности они будут предоставлены.
        - Не все, конечно. Нужно ведь заботиться о национальной безопасности в первую очередь! А подводная лодка в любой стране — это секретный боевой корабль…
        - Я думаю, Куроедову с самого начала было ясно, что лодку спасти нашими силами нельзя, что ребята при отношении к трагедии, как к гостайне, обречены.
        - Если вы в этом уверены на сто процентов, то мы прекращаем наш разговор.
        - Да, я уверена.
        - Все. Бог вам судья».
        На этом интервью заканчивалось и, отложив газету в сторону, я встал из-за стола.
        - Ну что ж… На месте Куроедова я бы тоже лишил её аккредитации. Очень уж она беспринципно ведет себя с ними.
        - На то она и Исламова… Сейчас из типографии принесут газету с её последней статьей, посмотришь дома. Впрочем, ты на неё не равняйся, делай материалы, как сам считаешь нужным.
        Он позвонил в бухгалтерию, узнал, готовы ли для меня билеты и командировочные, и на этом мы распрощались. Получив минут через сорок деньги, билеты и командировочное удостоверение, я загрузил в дипломат диктофон, фотоаппарат и несколько блокнотов, прихватил только что доставленный номер свежей газеты и покинул редакцию. Прежде, чем возвратиться к Ленке для окончательных сборов в дорогу, я решил заехать на свою квартиру на 3-й Фрунзенской и забрать там кое-что из необходимых мне в предстоящей поездке вещей.
        Выйдя из метро на станции «Фрунзенская», я прошелся пешком по Комсомольскому проспекту, благо, декабрь в этом году стоял настолько теплый, что я даже не сменил до сих пор свою шляпу на шапку, и минут через пятнадцать уже был у себя дома.
        Такая любимая мною ещё до недавних пор квартира показалась мне почему-то сейчас неуютной и заброшенной. Я открыл форточку и напустил в комнату свежего воздуха, затем вскипятил себе на кухне кофе, пощелкал программами телевизора, полежал минут пять на диване, прислушиваясь к своим ощущениям, но чего-то все равно не хватало.
        «Ленкиного присутствия, — догадался я, оглядывая квартиру и видя вокруг себя одни только свои вещи. — Ее голоса, запаха, халата на стуле, стопки школьных тетрадей на краю кухонного стола…»
        Открыв шкаф, я отыскал там свой теплый тренировочный костюм и кое-что из других дорожных вещей и покинул квартиру. Не став входить в метро на станции «Фрунзенская», я отправился пешком прямо до «Парка культуры», чтобы уже оттуда, не делая лишней пересадки с Красносельской линии, сразу доехать по Кольцевой до станции метро «Курская» и, перейдя с неё на «Чкаловскую», добраться до «Братиславской».
        - Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! — обращаясь явно ко мне, произнесла, стоя возле ограды одного из самых красивых храмов Москвы — Николы в Хамовниках (в котором, по преданию, было впервые провозглашено об отлучении от Церкви писателя Льва Толстого), женщина в темном одеянии и опущенном до самых бровей платке. — Пожертвуйте на строительство церкви во имя иконы Божией Матери «Курская-Коренная». Сегодня как раз её праздник, — и она протянула мне небольшую бумажную иконку с отпечатанным типографским способом изображением Богородицы, на груди Которой был нарисован небольшой круг, из которого, как из иллюминатора подводной лодки, смотрел на меня молодой Иисус Христос.
        - Как вы сказали она называется? — переспросил я. — «Курская»?
        - Да, — кивнула послушница. — «Курская-Коренная».
        Я наугад вытащил из кармана пару бумажных купюр и, сунув их в прорезь висящего у неё на груди ящика, взял из её рук тоненький прямоугольничек бумаги, который бережно вложил за обложку паспорта и спрятал в карман пальто. Потом дошел до станции «Парк культуры», доехал в переполненном вагоне до «Курской» и, перейдя на станцию «Чкаловская», сел в пустой вагон и развернул ещё пахнущую краской газету. «Капитан-лейтенант Рашид Аряпов раскрыл тайну гибели „Курска“. Именно поэтому его предсмертную записку скрывают от нас», — назывался последний материал Исламовой из Североморска.
        «Вторая записка, поднятая с погибшего „Курска“, прошла мимо общественного сознания. Колесников — да, это была сенсация и одновременно ужас с подступающими к горлу рыданиями. Содержание же второй записки „замылили“. „В девятом отсеке двадцать три человека… — зачитывал по телевидению Клебанов. — Самочувствие плохое, поглотители СО отказали… Давление повышается, при выходе на поверхность не выдержим декомпрессии… Продержимся ещё не более суток“. Казалось, это копия Колесниковского текста. Автора записки не нашли.
        Окольным путем, втеревшись в доверие к чиновникам Северного флота, мне удалось узнать, что автор второй записки — командир трюмной группы дивизиона капитан-лейтенант Рашид Аряпов, — писала Машка. — Записку Дмитрия Колесникова — целиком, без купюр! — дали прочитать его отцу Роману Дмитриевичу Колесникову. Записку Аряпова не дали читать НИКОМУ. Вдове Дмитрия «личный» кусочек текста передали ещё в ноябре. Вдову Рашида Аряпова водят за нос и поныне.
        Мне доподлинно известно: Главная военная прокуратура ЗНАЕТ, кто написал вторую записку. И молчит. А это значит, что текст записки раскрывает главную тайну. Тайну гибели подлодки «Курск».
        В начале ноября водолазы подняли из девятого отсека тело Рашида Аряпова. Халима не видела мужа и не была на похоронах — у татар беременным женщинам запрещается ходить на кладбище, а она была уже на шестом месяце…
        Халима и Рашид познакомились в Узбекистане, в её и его родном поселке Лаши, что в Самаркандской области. Свадьбу играли 28 апреля 2000 года. Халима говорит, что ничего не помнит, была, как в полуобмороке. В тот самый день в Питерском ЗАГСе регистрировался лучший друг Рашида Аряпова Дима Колесников. До гибели «Курска» оставалось три с половиной месяца…
        …Старенький видеомагнитофон, домашняя пленка. На пленке любительский фильм — люки, трапы, тесные коридоры. По трапам лезут и хохочут Рашид, Халима и Оля Колесникова. Дима Колесников — снимал, и поэтому его нет на пленке. «Это вот торпедный отсек, это те самые торпеды… Оля, облокотись на торпеду! Халима, что ты прячешься — иди тоже облокотись. Ой, какие у нас смелые девушки…»
        Дима и Рашид в тот день привели своих жен знакомиться с их «Курском». «Это ядерный реактор, это пульт управления — здесь Рашид воюет…» Показывали девчонкам черные комбинезоны с надписью «Курск»-99: Средиземное море». «Дима, я потрясена, — сказала тогда мужу побледневшая Оля Колесникова. — У вас ТАКАЯ ответственная работа!» Халима ошарашено молчала. Она — уже была тогда беременная…
        Позже я узнаю, что 12 (опять это число!) февраля 2001 года Халима родит сына, которого назовет Ильгиз. Говорят, что маленький Иль рождался с очень серьезным лицом. «Никогда такого не видела!» — ахнула акушерка, а завотделом, узнав, чей ребенок появился на свет, категорически запретила брать с Аряповой деньги за роды…
        - Когда я первый раз услышала о второй записке, — говорит Халима, — я сразу поняла, что её написал Рашид. Ведь если в девятый отсек сбежались люди из шестого, седьмого, восьмого и девятого отсеков, то старшими по званию там оказались Колесников, Садиленко и мой муж. Они и должны были анализировать ситуацию…
        9 ноября предчувствие Халимы получило официальное подтверждение. В видяевский Дом офицеров приехал отчитываться об операции заместитель командующего Северным флотом вице-адмирал Владимир Доброскоченко, который сказал:
        «Как вам известно, подняли вторую записку». — Мы: «Что там?» — Он: «Все перешли в девятый отсек. Кислорода хватит на сутки. Чувствуем себя хуже». — И ещё какие-то технические подробности — я не поняла. Что ремней у них каких-то нет… Доброскоченко сказал, что записка написана на листке, вырванном из детектива. Что была завернута в полиэтилен и спрятана в одежде подводника. Мы спросили: «Известно ли, кто написал эту записку». И он так уверенно сказал: «Да, известно. Рашид Аряпов».
        Халима подошла к вице-адмиралу: «Скажите, есть там личная информация?» — «Нет». — «А можно мне прочитать записку?» — «Обращайтесь в прокуратуру Северного флота». Было начало ноября, скользко, и беременная Халима в Североморск не поехала. А когда начала добиваться правды, военные чиновники стали её попросту «футболить».
        «Записка не подписана, и сейчас с ней проводится экспертиза», — отвечали ей.
        Халима была в недоумении. Почерководческая экспертиза? Так пусть дадут посмотреть на записку ей — она сразу опознает почерк Рашида… И вообще — зачем нужна эта экспертиза? Записку ведь нашли на теле её мужа. Не мог же кто-то написать её и сунуть в карман товарищу?»
        Далее Исламова рассказывала о своем визите к следователю ГВП по особо важным делам майору юстиции Артуру Егиеву:
        « — Работа над установлением автора второй записки продолжается, — сказал он. — Но ничего конкретного о том, как продолжается дело, я, к сожалению, сказать не могу. Есть тайна следствия, и я обязан её соблюдать.
        - Если у вас есть догадки, что вторая записка принадлежит Рашиду Аряпову, то почему её не показали жене погибшего? Уж она-то его почерк хорошо знает.
        - Я не могу ответить на этот вопрос. Обращайтесь официально к помощнику Главного военного прокурора по связям с прессой, может, он что и ответит. Но вряд ли он вам скажет больше того, что уже сказал генерал Шеин…
        Генерал же майор юстиции Виктор Шеин, начальник управления ГВП РФ в одном из интервью по поводу второй записки, найденной водолазами на «Курске», заявил:
        - В октябре-ноябре с борта крейсера подняты различные документы, в том числе и две записки, одна из которых написана капитан-лейтенантом Колесниковым, автор второй записки следствию пока неизвестен. Содержание второй записки не оглашается, что продиктовано тайной следствия».
        Завершая свою статью, Машка ставила два вопроса и сама же на них отвечала:
        1. Почему ради установления истины следователи не показывают вдове капитан-лейтенанта Аряпова записку её мужа?
        По-видимому, во второй записке описывается ситуация на гибнущей лодке. Обнародование записки может напрочь отмести все прочие версии и остановиться на версии, которую правительственная комиссия считает наименее вероятной — ЧП в первом отсеке.
        2. В каком отсеке была обнаружена вторая записка?
        До сих пор нет точных сведений о том, удалось ли водолазам проникнуть в 7-й, 6-й, 5-й и другие отсеки. Однако задним числом мы все-таки узнали, что водолазы подняли бортовой журнал «и другую документацию», которые обычно находятся в командирском отсеке.»
        После всего этого шел добавленный, по-видимому, Гусаковым вывод редакции:
        «Мы изначально и упорно придерживались версии о том, что на лодке взорвалась сначала одна торпеда, а затем рванули еще, как минимум, пять. По некоторым данным, недавно эта версия о взрыве на борту лодки обрела „статус“ основной и у официальных лиц — это подтверждает и интервью вице-премьера Ильи Клебанова одной из иностранных газет. Дело за малым — обнародовать официальные выводы. Но они потянут за собой слишком много — и слишком для многих — неудобных вопросов. Не исключено, что именно поэтому мы никогда не узнаем тайну предсмертных записок моряков „Курска“. А значит, и тайну гибели непотопляемой подлодки…»
        - Станция «Братиславская», — раздался над моей головой громкий голос динамика и, свернув газету, я встал с места и вышел на платформу.
        …А на исходе следующего дня я уже был в Североморске.
        - Значит, опять расстаемся? — потупилась перед моим выходом из дома Ленка.
        - Ничего не поделаешь, — пожал я плечами. — Такая работа.
        - Да, я понимаю. Просто…
        - Ты что-то хотела сказать?
        - Да, — кивнула она головой, пряча еле сдерживаемые за ресницами слезы. — А впрочем… Ладно. Узнаешь потом, как вернешься… Только постарайся хоть на этот раз не пропадать дольше, чем на полгода, — и, не сдержавшись, всхлипнула и уткнулась мне в грудь лицом.
        - Ну вот, — растерялся я, чувствуя, как мне вдруг стремительно перехотелось куда бы то ни было ехать. — Ну… ну перестань, пожалуйста, а то я сейчас тоже раскисну. А мне надо быть в форме…
        - Хорошо, — покачала она головой. — Я перестану. Только ты уж не исчезай надолго, а то я больше не выдержу.
        - Договорились, — сказал я, целуя её на прощание, а минут пятнадцать спустя уже мчался в вагоне метро к началу своего нового этапа жизни и журналистской деятельности.
        Впрочем, первый «командировочный» репортаж я написал ещё не вылетев из Москвы, в здании центрального аэровокзала, где, разговорившись со случайным соседом по залу ожидания, узнал, что он работает инженером одного из северодвинских заводов, на котором превращают в металлолом отходившие свой срок подлодки. Заметка называлась «140 субмарин распилят на части» и имела всего несколько строчек объема:
        «До конца восьмидесятых годов Северодвинск вполне справедливо считался российский центром атомного судостроения. А вот сегодня его можно смело переименовать в центр утилизации. Строится здесь с каждым годом все меньше, а перерабатывается все больше. Нынче в этом северном городе на Белом море выстроилась целая очередь из списанных подводных лодок — 140 атомных субмарин уже „уволены“ со службы и подлежат утилизации. 109 из них принадлежит Северному флоту. Принято решение о выведении из боевого состава всех лодок первого и второго поколений».
        Причем, эту заметульку я успел продиктовать в редакцию прямо с аэровокзального таксофона, а уже на следующий день, 12 декабря, оставив вещи в гостинице города Североморска, куда я добрался накануне вечером, я был вместе с другими журналистами и телевизионщиками в военном гарнизоне Видяево, где в зале местного Дома офицеров командующий Северным флотом адмирал Вячеслав Попов по поручению президента России вручал награды родственникам погибших моряков атомохода «Курск».
        «Весь экипаж подлодки, — писал я в своей корреспонденции с места проведения церемонии, — все 118 человек отмечены орденами Мужества, однако их пока получили близкие только 31 моряка, проживающие в Видяеве. Звезда Героя России вдове командира подлодки Ирине Лячиной будет вручена позднее лично президентом РФ Владимиром Путиным.
        Не обошлось и без эксцессов. После вручения наград родственники некоторых из погибших моряков начали выражать негодование тем, что и по сей день не названы виновники трагедии и не оглашены причины, повлекшие катастрофу. Когда страсти достигли наивысшего предела и некоторых родственников стали выносить на носилках с сердечными приступами, командующий Северным флотом Попов демонстративно покинул зал».
        Тем же вечером я возвратился в Североморск и, продиктовав по телефону информацию в корпункт нашего мурманского приложения (с тем, чтобы они напечатали её у себя и переслали факсом в Москву), лег отдыхать. На следующий день, едва я успел умыться над пожелтевшей от времени раковиной умывальника и натянуть на себя брюки и свитер, ко мне зашли познакомиться корреспонденты «Независимой газеты» и «Комсомолки», которые сказали, что в принципе меня сюда уже можно было и не посылать, потому что вчерашняя акция в видяевском Доме офицеров — это скорее всего последнее, имеющее отношение к «Курску», событие вплоть до его предстоящего подъема летом будущего года.
        - Но, может, какие-нибудь пресс-конференции планируются, не слышали?
        - Вряд ли, — махнул рукой корреспондент «Комсомолки». — В правительственной комиссии наметились разногласия по поводу причин случившегося, так что теперь каждая сторона начнет высказываться по отдельности, где-нибудь на страницах своих ведомственных изданий. Да вот, кстати, прочитай — главком ВМФ России Владимир Куроедов уже предъявил публичные претензии к конструкторам «Курска», — и он протянул мне свежий номер журнала «Морской сборник».
        Из слов главнокомандующего ВМФ России следовало, что ему абсолютно непонятно, как это так получается, что «при нашем запасе прочности в 30 процентов, а у американцев 12 процентов, при подводных столкновениях гибнут именно наши лодки». Вывод из сказанного напрашивался сам собой: техническое несовершенство российского подводного флота как раз и явилось причиной катастрофы на К-141.
        - А вы сами что по этому поводу думаете? — повернулся я к своим коллегам.
        - Да как тебе сказать? — поднялся с места спецкор «Независимой газеты», вынимая из кармана бутылку спирта. — У тебя тут стаканы найдутся? Отлично… Ну так вот, я разговаривал на днях с ветеранами из числа офицеров-подводников, и среди них тоже укореняется версия о гибели «Курска» из-за технического несовершенства нашего подводного флота. Они вспоминают, что где-то в 1979-1981 годах под льдами Северного флота уже чуть не случилась катастрофа с одним из наших атомоходов аналогичной конструкции. Тогда, следуя на глубине 300 метров, подлодка вместо прямолинейного движения изменила курс с дифферентом на нос, то есть по направлению к морскому дну. Для экипажа самопроизвольное изменение курса происходило совершенно незаметно. Скорость составляла около 36 узлов (то есть примерно 65 километров в час). На такой скорости, говорят бывалые моряки, внутри подводного корабля все трясется и ревет, это только в художественных фильмах подводные лодки перемещаются с бесшумностью акул. Команда почувствовала что-то неладное лишь тогда, когда один из приборов корабельной автоматики при заваливании носа лодки на угол
45 градусов выдал электронную команду гребным винтам на «задний ход». К тому времени АПЛ ушла уже далеко за отметку предельного погружения в 400 метров. Выжить помогли тот самый трехкратный запас прочности да сравнительно большая глубина в этом районе океана, а если бы дно было ближе, то…
        Он разлил спирт по стаканам, вынул откуда-то три холодные котлеты, хлеб и несколько сморщенных мандаринов.
        - …Феномен электронного сбоя так и остался невыясненным, командование флота и по сей день хранит эту историю за семью печатями. Но если эта версия верна, то можно предположить, что «Курск» попал в аналогичную ситуацию, только ему не хватило глубины (она составляла всего 100 метров). И столкнулся он не с подводным кораблем, а с куда более прочным материалом — гранитным дном Баренцева моря. Последствия были точно такие же, что и по официальной версии: разгерметизация химических компонентов двигателя торпеды, находившейся в торпедном аппарате, пожар в первом отсеке и — через 2 минуты 15 секунд, при достижении температуры свыше 500 градусов на борту — взрыв основной части боезапаса.
        Он поднял свой стакан, приглашая всех выпить.
        Выдохнув воздух, я протолкнул в себя обжигающий горло и губы спирт и принялся торопливо заедать котлетой.
        - А доказательства? — спросил я, чуть прожевав и отдышавшись. — Чем эта версия предпочтительнее всех остальных?
        - Вероятность такой версии, — не спеша очищая мандаринку, пояснил представитель «Независимой», — подтверждается, в частности, той пеленой тумана, которой правительственная комиссия окутала результаты обследования 60 тонн фрагментов подводной лодки «Курск», которые были подняты со дна моря ещё более месяца назад. Даже студент-криминалист знает, что столкновение двух огромных металлических предметов можно выявить и предметно доказать в ходе не очень сложных лабораторных исследований. Причем следы столкновения могут рассказать о многом: о времени и силе удара, его направленности, и даже материале, из которого выполнен объект, нанесший ущерб. Правительственная же комиссия хранит гробовое молчание, не знакомя общественность даже с данными экспресс-анализов…
        Он взял со стола бутылку и ещё раз наполнил стаканы.
        - Со дня катастрофы прошло уже четыре месяца, а ясности в причинах аварии не больше, чем в первые дни. Российские власти упорствуют со своей официальной версией гибели подлодки от столкновения с иностранной субмариной, при этом они готовы ухватиться буквально за соломинку — ненароком кем-то брошенное слово. Хотя и располагают 60-тонной «доказательной базой». Рассчет на то, что интерес к катастрофе со временем пройдет, абсолютно неверен. Общественность не успокоится, пока ей не будут представлены соответствующие доказательства. А вот рассчет на то, что истинные причины трагедии будут оглашены, когда поменяются ныне действующие первые лица, имеющие отношение к трагедии, более правдоподобен. При таком подходе к делу и летом следующего года, когда планируется подъем на поверхность бренного корпуса «Курска» без первого отсека, самого нужного для выявления существа катастрофы, ясности в причинах будет не больше, чем сегодня.
        Мы допили принесенную бутылку спирта и отправились обедать. По пути прихватили в одном из встретившихся магазинов ещё две бутылки водки, а поэтому, что мы ели и о чем говорили в столовой, я, честно говоря, не помню. Очнулся я уже в своем гостиничном номере, лежащим прямо в штанах и свитере на кровати. Тулуп мой валялся на полу у входа, ботинки были разбросаны по номеру, шапка лежала на столе среди стаканов.
        Во рту стояла страшная сушь, и я понял, что, хочешь — не хочешь, а мне сейчас придется разлепить глаза и подняться. «Главное, это не пить воды, когда проснешься», — вспомнились мне наставления провожавшего меня до номера Вадима… Или Владимира? Ни фига, блин, не вспомнить, какая-то дыра в памяти…
        Стараясь не делать резких движений головой, я тихонечко встал с кровати и дошел до стола. Там, между кусками недоеденного хлеба, стаканами и шапкой лежал маленький ярко-оранжевый мандарин и, жадно схватив его дрожащей рукой, я сорвал кожуру и, разломив на две половинки, по очереди затолкал их в рот и втянул в себя глотки оживляющего кисло-сладкого сока.
        А утром ко мне опять заявились мои новые знакомцы и повели с собой опохмеляться. Очнулся я уже в своем гостиничном номере, лежащим прямо в штанах и свитере на кровати…
        …Дня через четыре я понял, что вернусь домой законченным алкоголиком, и предпринял попытку вернуть себя к трезвой жизни. Коротко говоря, я — сбежал. Проснувшись рано утром и представив, как через какие-нибудь час-полтора распахнется дверь и на пороге появятся Вадим и Владимир, и надо будет опять вталкивать в себя этот опротивевший, обжигающий все нутро спирт, я поднялся с кровати, привел себя, насколько это было возможно, в человеческий вид, проверил, не потерял ли я за эти дни паспорт и деньги, а потом прихватил на всякий случай фотоаппарат и покинул гостиницу. Куда я сейчас пойду, я не думал, у меня не было какого-нибудь четкого плана на день, но оставаться в номере и пить было уже невыносимо.
        Прослонявшись около часа по утреннему городу, я оказался на его окраине. За спиной досыпал свои утренние часы Североморск, в кармане тулупа грелись завернутые в бумагу бутерброды, которые я на всякий случай купил в одном из работающих всю ночь на каждом этаже гостиницы буфетов, а прямо передо мной лежала уходящая в сторону Видяева дорога — я помню, как нас везли по ней несколько дней назад автобусом на вручение наград. Перед самим гарнизоном было два кордона безопасности, но в стороне от дороги, за полосой безлюдной холодной тундры, чувствовалось, хоть мы и ехали туда и обратно по темноте, как бьются о скалы волны Баренцева моря. И сейчас мне вдруг нестерпимо захотелось попасть туда — не просто на береговую полосу, заваленную в районе города пустыми металлическими бочками из-под солярки и бензина, а именно на ту пустынную прибрежную кромку под скалами, где нет ни людей, ни шума машин, ни тем более никакого спирта, а есть только море, небо да ощущение холодного безмолвия…
        За спиной послышался шум догоняющей меня машины и, оглянувшись, я увидел направляющуюся в сторону Видяева легковушку. Подняв руку, я помахал ею, прося водителя остановиться. Он спокойно притормозил рядом со мной, и распахнул дверцу.
        - В Видяево?
        - Не совсем… Я хочу выйти где-нибудь по дороге, поглядеть на море.
        - А обратно как? — удивился он.
        - Да как и сейчас. Кто-нибудь же да будет ехать мимо?
        - Наверное…
        Потихоньку мы разговорились. Хозяина машины, 43-летнего офицера-подводника, звали Александр Харламов, он был родом из Казахстана, но уже много лет служил здесь на базе в Видяево, занимая должность заместителя командира одной из флотилий.
        - …Для нас это трагедия, — говорил он, вглядываясь в припорошенную снегом дорогу. — Мы же там все друг друга знаем. Я знаком со всеми офицерами, служившими на этой лодке. Провожал их, когда они выходили из базы.
        - А с командиром «Курска» Лячиным — тоже были знакомы?
        - Геннадия Петровича я знаю ещё с 70-х годов, как и его жену Ирину. Это один из самых больших профессионалов. Он начал службу, как и я, на обычной дизельной подлодке, так что у него есть опыт… У меня, кстати, тоже были аварии. Однажды в моей подлодке произошел пожар. Но не суметь всплыть — такого со мной никогда не случалось. Даже «Комсомолец» в 1989 году сумел всплыть, прежде чем мы его потеряли. Здесь же произошло что-то совсем непонятное…
        Отъехав десятка полтора километров, он остановил машину и кивнул в сторону черневших неподалеку скал.
        - Ну что, здесь, что ли?
        - Да мне все равно… Можно и здесь.
        Мы пожали на прощанье друг другу руки, и я вышел из нагретого салона автомобиля. День был достаточно теплым, ночью выпал тонкий слой чистого белого снега и, оставляя на нем неглубокие четкие следы, я пошел к притаившемуся за скалистыми утесами морю.
        Взбираясь с уступа на уступ, с камня на камень, я неторопливо двигался вдоль лежащего внизу свинцово-темного моря в сторону заслоняющей собой весь береговой обзор скалистой глыбы. В голове от свежего морского ветра заметно просветлело, самочувствие мое улучшилось настолько, что появился даже аппетит, и я шел, жуя на ходу бутерброды, пока не оказался на вершине самой высокой точки. И застыл, забыв проглотить разжеванный во рту кусок бутерброда.
        Прямо передо мной, в огражденной двумя скалистыми грядами бухточке, словно лежащая на узкой ладони моря черная эбонитовая колодка гигантского ножа с кнопкой выброса лезвия, по-дельфиньи поблескивая лоснящимся мокрым корпусом с возвышающейся над ним башней рубки, практически совсем рядом с берегом грозно покоилась среди волн 154-метровая громадина «Курска». Да-да-да, я не оговорился — за эти четыре месяца, что мы писали о трагедии с нашей подлодкой и печатали её фотографии, я настолько изучил её облик, что мог бы теперь, как говорится, узнать её и с закрытыми глазами. Я не обознался — это была именно она, та самая АПЛ К-141 «Курск» проекта 949-А класса «Антей» (натовская классификация «Оскар-II»), которая, по всем данным, должна была в эту самую минуту лежать грудой искореженного металла на дне Баренцева моря в 150 километрах отсюда…
        Ничего не понимая, я начал осторожно спускаться вниз по уступам, чтобы, подойдя поближе к берегу, поточнее убедиться в том, что это не галлюцинация. Когда я был уже почти у самой воды, на поверхности лодки вдруг что-то громко лязгнуло и появилась чья-то фигура в черной шинели. Не зная, каким боком все это может мне обернуться, я на всякий случай метнулся в сторону и прижался грудью к большому темно-зеленому валуну, надежно заслонившему меня со стороны моря.
        Почувствовав, как что-то твердое уперлось мне под ребро, я полез рукой за пазуху и вытащил оттуда фотоаппарат. «Вот это как нельзя кстати», — подумал я, поудобнее приноравливаясь к съемке, и в это мгновение что-то живое и тяжелое обрушилось на меня сверху, и я почувствовал, как мне грубо выкручивают за спину руки.
        - Колесников! — долетел с палубы субмарины голос человека в черной шинели. — Что там у вас за возня на берегу?
        - Папарацци поймали, товарищ командир! Пытался производить съемку объекта, сучонок!
        - Ну и на фиг он вам сдался! Засветите ему пленку и давайте бегом на борт. Радисты только что перехватили информацию, что сейчас тут будет пролетать вертолет с комиссией. Надо срочно погружаться…
        Я почувствовал, как кто-то пытается разжать мои пальцы, чтобы отнять фотоаппарат, и изо всей силы тряхнул телом и рванулся из рук навалившихся на меня налетчиков. Я даже успел ощутить, что мне удалось от них освободиться, но в это самое мгновение ноги мои подвернулись на скользких от мокрого снега камнях, я полетел лицом прямо на укрывавший меня ещё недавно темно-зеленый валун и со всего маху ударился левой частью лба об один из его выступов. Горячая острая боль обожгла мою голову и, не успев даже, кажется, вскрикнуть, я, как в бездонную темную бездну, провалился в черноту беспамятства…
        Часть вторая
        ПРИЗРАК КАПИТАНА ЛЯЧИНА
        «…Но Вон Сускил не подозревал, что и русские были уверены в его причастности к гибели К-219. Они были рассержены, и поэтому расставили ловушку: в то время, как „Аугуста“ преследовала „Дельту“, за ней почти по пятам кралась советская ядерная торпедная субмарина „Виктор III“.
        П. Хухтхаузен, И. Курдин, Р. Уайт.
        «Враждебные воды».
        …Не могу сказать точно, сколько я оставался без сознания. Последним, что отпечаталось в моей памяти, был гулко-металлический (словно из станционного репродуктора) голос, впечатавший в окружавшую меня тишину четкие команды: «В лодке по местам стоят к погружению! Присутствуют все! Переведено управление вертикальным рулем в центральный пост, проверены в работе горизонтальные рули, провентилированы отсеки, запас ВВД девяносто пять процентов!» А через некоторое время мне почудился некий протяжный звук, похожий на глубокий вздох, и я успел вспомнить, что так, по словам подводников, уходит воздух из цистерн главного балласта, уступая место морской воде. Затем все окончательно стихло, и я надолго погрузился в волны беззвучного и темного забвения. И только множество долгих часов спустя, постепенно, словно бы выплывая из долгого-предолгого сна, я начал различать вокруг себя какие-то смутные, колеблющиеся, точно гигантские водоросли, тени невиданных ранее растений, силуэты проплывающих мимо меня цветовыми пятнами экзотических рыб, потом увидел как-то странно, как будто в призме, преломляющиеся вокруг меня
лучи солнца, и вдруг понял, что уже давно лежу с открытыми глазами на небольшой песчаной поляне, окруженной густой высокой растительностью. Повернув в сторону свою тяжелую голову, я чуть было опять не потерял сознание, хотя на этот раз уже и не от боли, а от страха. На расстоянии всего нескольких шагов, вперив в меня взгляд вытаращенных раскосых глаз, уже подбирался, готовясь наброситься на меня, чудовищный краб вышиной не менее метра! Не сдержавшись, я закричал от ужаса, и из-за ближайшей же группы водорослей (а теперь я уже ясно видел, что нахожусь под водой, на дне моря) появилась группа людей с ружьями, и один из них, вскинув, как в замедленной съемке, свое оружие, выпустил длинную, сверкнувшую в полете стрелу, которая пронзила панцирь гигантского краба, пригвоздив его к дну в уже самый, как мне показалось, момент совершения прыжка.
        - Ну, как он? — расслышал я где-то, словно бы высоко над собой, чей-то, показавшийся мне уже слышанным где-то раньше, голос.
        - Только что стонал.
        - Ну и то уже хорошо. Значит, борется за жизнь. Дай Бог, очухается.
        - Надеюсь, товарищ командир…
        - Надейся, Колесников, надейся. Создал ты нам проблему… Не ожидал я от тебя.
        - Но ведь я же… Геннадий Петрович…
        - Ладно. Доверь его доктору…
        Голоса говоривших куда-то отдалились, а тем временем спасшая меня от краба группа людей в скафандрах оказалась рядом. Один из них показал мне знаками руки, чтобы я поднимался и следовал с ними.
        Опершись руками о плотное песчаное дно, я поднял голову и только тут понял, что на неё надет точно такой же, как и на остальных, шарообразный металлический шлем с тремя круглыми смотровыми окнами — из-за чего у меня и не проходило ощущение, что я до сих пор не могу пошевелить своим отяжелевшим черепом. Поднявшись на ноги, я некоторое время постоял на месте, свыкаясь с необычными ощущениями, а затем шагнул к своим неведомым спутникам и, опираясь на плечо одного из них, двинулся вслед за ними в путь.
        Мы шли по мелкому, плотно слежавшемуся песку, на котором приливы и отливы, избороздившие приморские пляжи, не оставили и следа. Ослепительный песчаный ковер служил благодатным рефлектором для солнечных лучей — я видел, как от него исходила сила этого отраженного сияния, которым была пронизана каждая частица воды.
        Полипы и иглокожие устилали песчаное дно. Разновидности изид, трубчатые кораллы — корнулярии, живущие особняком, гроздья первобытных глазчат, грибовидные фунгии, ветряницы, приросшие к почве своей мускулистой подошвой, представляли собою настоящий подводный цветок, разукрашенный сифонофорами — порпитами в венчике лазоревых щупалец. Сплетенные руками наяд, трепетали при каждом нашем шаге гирлянды бугорчатых астерофитонов… Жаль было ступать ногами по этим блистающим моллюскам, устилавшим землю тысячами морских гребешков, морских молотков, донаксов, настоящих прыгающих ракушек, трохусов, красных шлемов, крылатиков, петушков, сердцевидок и множества других созданий неисчерпаемого своей фантазией океана. Над нашими головами плыли отряды физалий с колыхающимися бирюзовыми щупальцами, медузы своими опаловыми или нежно-розовыми зонтиками с лазоревой окраиной защищали нас от солнечных лучей, а фосфоресцирующие медузы — пелагии были готовы освещать дорогу, если бы нас вдруг настигла здесь ночь.
        Несколько в стороне от нашего маршрута я время от времени видел на дне моря остовы множества разбитых кораблей — якоря, пушки, ядра, железную оковку лопастей винтов, части машин, разбитые цилиндры, котлы без дна — одни уже покрытые отложениями кораллов, другие только ржавчиной. Все эти потерпевшие крушение корабли погибли при столкновениях или разбились о подводные скалы. При этом некоторые из них пошли ко дну совершенно отвесно, с уцелевшими мачтами и такелажем, как бы окостеневшими в соленой морской воде. Казалось, что они стояли на якоре в открытом рейде и только ждали сигнала к отплытию! Но безмолвие и смерть царили в этой области бедствий…
        Затем мы прошли луга водорослей, поражавших своей мощностью. Подводные лужайки по мягкости могли соперничать с самыми пушистыми коврами, вытканными руками искуснейших мастеров. Водоросли не только стлались под ногами, но и раскидывались над головой. Над нами развевались длинные космы фукусов, то шарообразные, то трубчатые, лауренсии, тонколистые кладостефы, лапчатые родимении, похожие на кактусы.
        Вскоре мы подошли к опушке настоящего подводного леса. Ни одна травинка не стлалась по земле, ни одна ветвь не сгибалась и не росла в горизонтальном направлении. Все устремлялось вверх, к поверхности океана. Тут было царство вертикальных линий!
        Между древовидными растениями, не уступавшими по величине деревьям умеренного пояса, виднелись кустовидные колонии шестилучевых кораллов, настоящие кустарники в цвету! Живые изгороди из зоофитов, на которых пышно распускались коралловидные меандрины, исполосованные извилистыми бороздками, желтоватые звездчатые кораллы-кариофиллеи с прозрачными щупальцами, пучки похожих на травы зоантарий, и в довершение иллюзии рыбки — ильные прыгуны порхали с ветки на ветку, точно рой колибри, а из-под наших ног, как стаи бекасов, поднимались желтые, с ощеренной пастью и заостренной чешуей леписаканты, дактилоптеры и моноцентры…
        Пройдя ещё несколько шагов среди этих зарослей, мои провожатые раздвинули кусты каких-то широколиственных водорослей и мы неожиданно оказались прямо перед открытым люком подводного корабля. Как только мы вошли в кабину, овальная крышка за нами плотно закрылась, и внутри судна заработали насосы, что было видно по тому, как спадает уровень воды вокруг нас. Через несколько секунд в кабине не осталось и капли воды.
        Тогда распахнулась внутренняя дверь и мы попали в своеобразную «гардеробную». Не без труда стащив с себя ставшие вдруг тяжелыми скафандры, мы прошли по ярко освещенному коридору и оказались в просторной кают-компании.
        - Где я? — хотел уже было спросить я кого-либо из присутствующих, но в эту минуту шедший впереди всех высокий человек с обрамленной длинными рыжими прядями лысиной вдруг остановился возле висевшей на стене картины с изображением плывущего по глади моря парусника и, ни к кому конкретно не обращаясь, монотонно и с легкой картавинкой в голосе заговорил:
        …Безупречная линия горизонта. Без какого-либо изъяна.
        Корвет разрезает волны профилем Франца Листа.
        Поскрипывают канаты. Голая обезьяна
        с криком выскакивает из кабины натуралиста.
        Рядом плывут дельфины. Как однажды заметил кто-то,
        только бутылки в баре хорошо переносят качку.
        Ветер относит в сторону окончание анекдота,
        и капитан бросается с кулаками на мачту.
        Порой из кают-компании раздаются аккорды последней вещицы Брамса.
        Штурман играет циркулем, задумавшись над прямою
        линией курса. И в подзорной трубе пространство
        впереди быстро смешивается с оставшимся за кормою…
        - Кто это? — не удержавшись, поинтересовался я у стоявшего рядом со мной толстогубого курчавого матроса.
        - Как? — с недоумением вскинул он брови. — Ты не знаешь первого поэта Подморья — Иосифа Уродского? Ты, может, скажешь еще, что не знал о том, что сегодня он будет читать свою поэму «Новый Жюль Верн»?
        - Нет, — покачал я головой. — И вообще — разве его фамилия не…
        - Тсс! Да тише вы! — зашикали на нас со всех сторон. — Слушайте лучше…
        И я повернулся к говорившему, который тем временем уселся в кресло и, закинув ногу на ногу, повел рассказ дальше:
        …Пассажир отличается от матроса
        шорохом шелкового белья,
        условиями питания и жилья,
        повтореньем какого-нибудь бессмысленного вопроса…
        Матрос отличается от лейтенанта
        отсутствием эполет,
        количеством лет,
        нервами, перекрученными на манер каната.
        Лейтенант отличается от капитана
        нашивками, выраженьем глаз,
        фотокарточкой Бланш или Франсуаз,
        чтением «Критики чистого разума», Мопассана и «Капитала».
        Капитан отличается от Адмиралтейства
        одинокими мыслями о себе,
        отвращением к синеве,
        воспоминаньем о длинном уик-энде, проведенном в именье тестя.
        И только корабль не отличается от корабля.
        Переваливаясь на волнах, корабль
        выглядит одновременно, как дерево и журавль,
        из-под ног у которых ушла земля…
        Открыв лакированную сигарницу, поэт выбрал себе длинную тонкую сигару без ободка и, прикурив от сверкнувшей бриллиантами зажигалки, передал коробку по кругу и продолжил:
        «…Конечно, эрцгерцог монстр! Но как следует разобраться —
        нельзя не признать за ним некоторых заслуг…»
        «Рабы обсуждают господ. Господа обсуждают рабство.
        Какой-то порочный круг!» «Нет, спасательный круг!»
        «Восхитительный херес!» «Я всю ночь не могла уснуть.
        Это жуткое солнце, я сожгла себе плечи».
        «…А если открылась течь? Я читал, что бывают течи.
        Представьте себе, что открылась течь, и мы стали тонуть!
        Вам случалось тонуть, лейтенант?» — «Никогда. Но акула меня кусала».
        «Да? Любопытно… Но представьте, что — течь… И представьте себе…»
        «Что ж, может, это заставит подняться на палубу даму в 12-б».
        «Кто она?» «Это дочь генерал-губернатора, плывущая в Кюрасао…»
        Некоторые из пришедших вместе со мной по дну моря, закуривая, рассаживались по стоящим вдоль стен диванам, иные продолжали слушать стоя:
        «…Я, профессор, тоже в молодости мечтал
        открыть какой-нибудь остров, зверушку или бациллу».
        «И что же вам помешало?» «Наука мне не под силу.
        И потом — тити-мити». «Простите?» «Э-э… презренный металл».
        «Человек, он есть кто?! Он — вообще — комар!»
        «А скажите, месье, в России у вас, что — тоже есть резина?»
        «Вольдемар, перестаньте! Вы кусаетесь, Вольдемар!
        Не забывайте, что я…» «Простите меня, кузина».
        «Слышишь, кореш?» «Чего?» «Чего это там вдали?»
        «Где?» «Да справа по борту». «Не вижу». «Вон там». «Ах, это…
        Вроде бы, кит. Завернуть не найдется?» «Не-а, одна газета…
        Но оно увеличивается! Смотри!.. Оно увели…»
        Я почувствовал, как за моей спиной отворилась тяжелая дверь и кто-то, войдя в каюту, вполголоса спросил:
        - Ну что? Он по-прежнему без сознания?
        - Да, товарищ командир. Хотя начал бредить.
        - Вот как? — удивился пришедший, и мне показалось, что кто-то наклонился ко мне, словно бы прислушиваясь к моему дыханию. — А что это он такое бормочет? Про какого-то кита, газету…
        - Да похоже, стихи шпарит. Я уж тоже прислушивался.
        - Ну, блин… Хотя — пускай уж стихи, лишь бы оклемался.
        - Оклемается, товарищ командир. Еще день-два, и все будет в порядке. Я ручаюсь.
        - Дай Бог, дай Бог, — и голос растворился в отдалении.
        А рыжеволосый тем временем все вел и вел свою историю дальше:
        …Море гораздо разнообразней суши.
        Интереснее, чем что-либо.
        Изнутри, как и снаружи, рыба
        интереснее груши.
        На земле существует четыре стены и крыша.
        Мы боимся волка или медведя.
        Медведя, однако, меньше и зовем его «Миша».
        А если хватает воображенья — «Федя».
        Ничего подобного не происходит в море.
        Кита в его первозданном, диком
        виде не тронет имя Бори.
        Лучше звать его Диком.
        Море полно сюрпризов, некоторые неприятны.
        Многим из них не отыскать причины;
        ни свалить на Луну, перечисляя пятна,
        ни на злую волю женщины или мужчины.
        Кровь у жителей моря холодней, чем у нас; их жуткий
        вид леденит нашу кровь даже в рыбной лавке.
        Если б Дарвин туда нырнул, мы б не знали «закона джунглей»
        либо — внесли бы в оный свои поправки…
        - Эх, Колесников, Колесников… Задал ты нам задачку, — тяжело вздохнув, опять произнес за спиной тот, кого, как я уже помнил, называли «товарищем командиром».
        - Ничего, Геннадий Петрович. Пока мы свое дело сделаем, он поправится. А потом высадим там, где взяли, и пускай себе гуляет…
        - Но ты же знаешь, какая у нас цель. И при этом теперь — на борту оказывается посторонний. Да ещё — журналист, мать его!..
        - Ничего. Он все равно лежит без сознания. Пока начнет что-нибудь соображать, мы уже все закончим.
        - Хотелось бы на это надеяться… Зачем нам иметь за спиной свидетеля, который завтра раструбит о нашем рейде по всему белу свету?..
        «…Капитан, в этих местах затонул „Черный Принц“
        при невыясненных обстоятельствах». «Штурман Бенц!
        Ступайте в свою каюту и хорошенько проспитесь».
        «В этих местах затонул также русский „Витязь“.
        «Штурман Бенц! Вы думаете, что я
        шучу?» «При невыясненных обстоя…»
        Неукоснительно двигается корвет.
        За кормою — Европа, Азия, Африка, Старый и Новый Свет.
        Каждый парус выглядит в профиль как знак вопроса.
        И пространство хранит ответ…
        Шаги за моей спиной удалились и, тихонько скрипнув, невидимая дверь закрылась.
        «…Ирина!» «Я слушаю». «Взгляни-ка сюда, Ирина».
        «Я ж сплю». «Все равно. Посмотри-ка, что это там?» «Да где?»
        «В иллюминаторе». «Это… это, по-моему, субмарина».
        «Но оно извивается!» «Ну и что из того? В воде
        все извивается». «Ирина!» «Куда ты тащишь меня?! Я раздета!»
        «Да ты только взгляни!» «О Боже, не напирай!
        Ну, гляжу. Извивается… но ведь это… Это…
        Это — гигантский спрут!.. И он лезет к нам! Николай!..»
        Чувствуя, как после непривычного металлического шлема у меня немного кружится голова, я выискал глазами свободное место и опустился на диван.
        Лениво смежив веки, рыжеволосый разглядывал откуда-то появившийся в его руке бокал с красным вином и, словно нехотя, продолжал:
        …Море внешне безжизненно, но оно
        полно чудовищной жизни, которую не дано
        постичь, пока не пойдешь на дно.
        Что порой подтверждается сетью, тралом.
        Либо — пляской волн, отражающих как бы в вялом
        зеркале творящееся под одеялом.
        Находясь на поверхности, человек может быстро плыть.
        Под водою, однако, он умеряет прыть.
        Внезапно он хочет пить.
        Там, под водой, с пересохшей глоткой,
        жизнь представляется вдруг короткой.
        Под водой человек может быть лишь подводной лодкой.
        Изо рта вырываются пузыри.
        В глазах возникает эквивалент зари.
        В ушах раздается некий бесстрастный голос, считающий: раз, два, три…
        - …Пульс в норме. Я думаю, скоро он придет в себя.
        - Скорее бы, доктор… А то каперанг на меня смотрит, как на убийцу.
        - Не волнуйся, все будет хорошо. У него, конечно, есть небольшой пролом в верху левой лобной кости черепа, но непосредственной опасности для жизни это не представляет. Еще немного полежит, и очнется. Так что иди, занимайся делами.
        - Ладно, я потом ещё загляну…
        «…Дорогая Бланш, пишу тебе, сидя внутри гигантского осьминога.
        Чудо, но письменные принадлежности и твоя фотокарточка уцелели.
        Сыро и душно. Тем не менее, не одиноко:
        рядом два дикаря, и оба играют на укалеле.
        Главное, что темно. Когда напрягаю зрение,
        различаю какие-то арки и своды. Сильно звенит в ушах.
        Постараюсь исследовать систему пищеварения.
        Это — единственный путь к свободе. Целую. Твой Жак».
        «Вероятно, так было в утробе… Но спасибо и за осьминога.
        Ибо мог бы просто пойти на дно, либо — попасть к акуле.
        Все ещё в поисках. Дикари, увы, не подмога:
        о чем я их не спрошу, слышу странное «хули-хули».
        Вокруг бесконечные, скользкие, вьющиеся туннели.
        Какая-то загадочная, переплетающаяся система.
        Вероятно, я брежу, но вчера на панели
        мне попался некто, назвавшийся капитаном Немо».
        «Снова Немо. Пригласил меня в гости. Я
        пошел. Говорит, что он вырастил этого осьминога
        как протест против общества. Раньше была семья,
        но жена и т. д. И ему ничего иного
        не осталось. Говорит, что мир потонул во зле.
        Осьминог (сокращенно — Ося) карает жестокосердье
        и гордыню, воцарившиеся на земле.
        Обещал, что если останусь, то обрету бессмертье».
        «Вторник. Ужинали у Немо. Были вино, икра
        (с «Принца» и с «Витязя»). Дикари подавали, скаля
        зубы. Обсуждали начатую вчера
        тему бессмертья, «Мысли» Паскаля, последнюю вещь в «Ля Скала».
        Представь себе вечер, свечи. Со всех сторон — осьминог.
        Немо с его бородой и с глазами голубыми, как у младенца.
        Сердце сжимается, как подумаешь, как он тут одинок…»
        (Здесь обрываются письма к Бланш Деларю от лейтенанта Бенца.)
        …Я осторожно повертел головой из стороны в сторону, пытаясь рассмотреть убранство каюты и её обитателей. Но очертания почему-то двоились в глазах, картины на стенах казались неясными цветовыми кляксами, фигуры присутствующих сливались в причудливые гибриды, и только обрамленное с боков огненно рыжими волосами лицо поэта Уродского продолжало шевелить четко прорисованными, саркастически кривящимися губами:
        …Когда корабль не приходит в определенный порт
        ни в назначенный срок, ни позже,
        Директор Компании произносит: «Черт»,
        Адмиралтейство: «Боже».
        Оба не правы. Но откуда им знать о том,
        что приключилось. Ведь не допросишь чайку,
        ни акулу с её набитым ртом,
        не направишь овчарку
        по следу. И какие вообще следы
        в океане? Все это — сущий
        бред. Еще одно торжество воды
        в состязании с сушей.
        В океане всё происходит вдруг.
        Но потом ещё долго волна теребит скитальцев:
        доски, обломки мачты, спасательный круг;
        всё — без отпечатков пальцев.
        И потом наступает осень, за ней — зима.
        Сильнее дует сирокко. Лучшего адвоката
        молчаливые волны могут свести с ума
        красотою заката.
        И становится ясно, что нечего вопрошать
        ни посредством горла, ни с помощью радиозонда
        синюю рябь, продолжающую улучшать
        линию горизонта.
        Что-то мелькает в газетах, толкующих так и сяк
        факты, которых, собственно, кот наплакал.
        Женщина в чем-то коричневом хватается за косяк
        и оседает на пол.
        Горизонт улучшается. В воздухе соль и йод.
        Вдалеке на волне покачивается какой-то
        безымянный предмет. И колокол глухо бьет
        в помещении Ллойда…
        - Что это он опять говорит? Какого Ллойда? — снова отвлек меня от следования за текстом поэмы уже знакомый мне голос и, с усилием открыв глаза, я увидел высоко над собой круглолицего человека в светло-синей морской униформе с нашивками капитана 1-го ранга.
        - Английская страховая компания «Ллойд», ежегодно издающая списки судов морского торгового флота всех стран с указанием порта приписки, — пояснил откуда-то сбоку невидимый мне собеседник и, с трудом повернув голову, я увидел человека в белом халате. — Ну, вот он и открыл глаза! — с облегчением произнес доктор и, повернувшись к капитану, победно произнес: — Что я вам говорил? А?
        - Слава Богу! — с облегчением вздохнул тот и благодарно тронул доктора за плечо. — Спасибо, Алексей Борисович. Теперь я могу спокойно заниматься своим делом… Пойду сообщу эту новость Колесникову, а то он, бедный, испереживался весь…
        Он с довольным выражением лица вышел за двери, и мы остались в каюте вдвоем с доктором.
        - Все идет просто замечательно, — скорее сам себе, чем мне, говорил моложавый корабельный врач, набирая в шприц какой-то бесцветной жидкости. — Теперь я вас быстро поставлю на ноги. Но для начала надо хорошо поспать. Так что мы сделаем один небольшой укольчик, — и я почувствовал, как с комариным укусом в мое предплечье вонзилась тонкая игла шприца и вслед за этим меня окутал долгий умиротворяющий, как волшебная сказка, сон…
        Я опять оказался на дне море, а передо мной лежал разрушающийся мертвый город: развалины зданий с обвалившимися крышами, обрушившимися стенами; руины храмов с осевшими арками, с колоннами, поверженными на землю, но не утратившими солидных пропорций тосканской архитектуры. Вдали — виднелись гигантские остовы водопровода; у подножия вулкана, занесенные илом, останки Акрополя, предвосхитившего Парфенон; а далее — следы набережной, приметы морского порта, служившего убежищем для торговых судов и военных трирем. А ещё дальше — длинные ряды рухнувших зданий, пустынные провалы бывших улиц — новая Помпея, скрытая под водой!
        «Где я? — хотелось спросить мне. — Что это за город?»
        И чья-то невидимая рука, подняв со дна кусок мелового камня, начертала на черной базальтовой стене: «АТЛАНТИДА».
        Словно молния пронзила мысль. Атлантида! Древняя Меропида Теопомпа! Атлантида Платона! Материк, существование которого оспаривали Ориген, Профирий, Ямблих, Мальтбрён, Гумбольдт, относя историю его исчезновения в область легенд! Но его существование признавали Посидоний, Плиний, Тертуллиан, Бюффон… И вот она лежала перед моими глазами со всеми свидетельствами постигшей её катастрофы! Так вот он, этот исчезнувший материк, о котором известно было лишь то, что он находился вне Европы, вне Азии, вне Ливии, по ту сторону Геркулесовых столбов, и что жило там могущественное племя атлантов, с которыми древние греки вели свои первые войны. Атланты обитали на материке, который был больше Африки и Азии, вместе взятых. Власть их распространялась даже на Египет. Но прошли века, потопы и землетрясения обрушились на нашу планету, и Атлантида была стерта с лица земли. Только вершины её самых высоких гор — Мадейры, а также Азорские и Канарские острова да острова Зеленого Мыса видны и поныне…
        Все это прозвучало в моем сознании с такой отчетливой ясностью, словно бы кто-то незримый прочитал мне эти строки над самым моим ухом или же вложил мне эту информацию прямо в мозг.
        Долго ли длился этот сон, я не знаю, но когда я наконец окончательно открыл глаза, то увидел сидящего на табурете рядом с моей постелью молодого светловолосого парня, словно бы озаренного изнутри каким-то электрическим сиянием, то и дело растягивавшим его губы в улыбке, который, заметив, что я очнулся, ещё более радостно встрепенулся и со совсем уж счастливой улыбкой подался мне навстречу.
        - Ну? Как ты?
        - Ничего, — прошептал я, чувствуя, что мои губы пересохли, как оставленное на ночь на столе пирожное и, помогая себе объясниться жестом руки, попросил: — Пить.
        - Сейчас, браток, одну секунду! — он вскочил с места и через мгновение подал мне целую кружку воды, которую я тут же, не отрываясь, выпил, так что аж голова закружилась, как когда-то в гостинице от спирта.
        - Порядок? — не стряхивая с лица свою чудесную улыбку, с надеждой спросил он.
        - Нормально.
        - Ну, слава Тебе, Господи! — радостно осенил он себя крестом. — А то я уже боюсь Лячину на глаза попадаться!
        - Лячину? — вздрогнул я. — Геннадию Петровичу?
        - Д-да, так зовут нашего командира….
        - А тебя?
        - Меня? Дмитрий… То есть — Дмитрий Романович Колесников. Капитан-лейтенант, командир турбинного отсека.
        - Седьмого?
        - Ну да.
        - А ваша лодка? Она называется…
        - «Курск». Или — К-141, если по номеру.
        - Да, да, верно… К-141. Хотя… То, что вы все уже в Раю, это мне понятно, вы ведь все — герои. Но я-то — заслуживаю совсем другого места! Почему же я оказался здесь, вместе с вами?..
        - Ну-у, — замялся Колесников, явно в затруднении от необходимости подыскивания слов для объяснения. — Это… Это пока ещё не Рай, и ты, к счастью, живой и находишься не на небесах, а на действующей подводной лодке. И она тоже называется «Курск», понимаешь?
        - Но она же погибла! Со всем экипажем! Или я сошел с ума?
        - Да нет. Все верно, к сожалению. Погибла. Одна… А другая, с точно таким же названием…
        Он вынул из кармана платок и вытер им выступивший от напряжения пот на лбу.
        - Ты извини, пожалуйста, но я не могу тебе всего рассказать, это государственная тайна. Поговори об этом при встрече с нашим командиром.
        - С Лячиным? — не без саркастического оттенка уточнил я.
        - Да, — твердым голосом подтвердил он. — С Геннадием Петровичем.
        - Ну хорошо, — прошептал я и закрыл глаза, чувствуя, как в голове сгущается холодная пугающая темнота. Да и, наверное, было бы странно, если бы от подобного не поехала крыша. Колесников, «Курск», капитан Лячин… Может быть, я все ещё нахожусь в бреду, и все это — только продолжение бесконечной поэмы рыжеволосого поэта Уродского?..
        По-видимому, я на какое-то время снова то ли заснул, то ли потерял сознание, потому что, когда опять открыл глаза, рядом с моей кроватью сидел уже не капитан-лейтенант Колесников, а тот, кого он называл командиром «Курска» Геннадием Петровичем Лячиным. Это был крупный, прямо-таки богатырски сложенный мужчина лет пятидесяти — пятидесяти пяти на вид (хотя большинство подводников, насколько я уже мог судить, выглядело обычно лет на пять — десять старше своего настоящего возраста), с большими залысинами у лба и грустными серыми глазами.
        - Ну, привет, — улыбнулся он. — Заставил ты нас поволноваться, ничего не скажешь! Почти четверо суток без сознания. И при этом все какие-то стихи бормотал… Кого это ты штудировал?
        - Бродского… Иосифа.
        - Он что — действительно такой гениальный поэт, как о том говорят?
        - Да как вам сказать… Я думаю, что даже у самого никудышного автора можно найти несколько строчек, которые соответствуют или твоему внутреннему состоянию, или данному моменту истории.
        - Например? — вскинул брови каперанг.
        - Из Бродского? Ну вот хотя бы такое четверостишие. Я как раз недавно наткнулся на него в «Избранном»:
        «…Мне — бифштекс по-режиссерски».
        «…Бурлаки в Североморске
        тянут крейсер бечевой,
        исхудав от лучевой…»
        - Кх-гм! — подозрительно сощурив глаза, прокашлялся собеседник. — И чем же это соответствует текущему моменту?
        - Ну-у… Вспыхнувшим сегодня вниманием к Североморску. А также характеристикой уровня состояния нашего флота… Наверное. Тут ведь все затушевано иронией.
        - Не надо смеяться над нашим флотом. У него вполне соответствующий уровень, и я надеюсь, что скоро ты сможешь в этом и сам убедиться.
        - Вы меня специально для этого и увезли с собой?
        - Получается, что так. Зачем-то же Бог да послал тебя на нашу голову.
        - Если о чьей-то голове и можно говорить, то скорее о моей, — потрогал я стягивающую мой лоб повязку.
        - Да, да, извини. Это Колесников перестарался…
        - Колесникова месяц назад похоронили. Вдова осталась.
        - Я знаю об этом. И Олю знаю. И настоящего Лячина. Но так пока надо, поверь мне…
        Я видел, что он крепко мучит себя, решая, посвящать или не посвящать меня в эту странную игру. Но и мне было тоже непросто принять её правила без объяснения сути.
        Не смел раскрыть эту тайну без санкции командира лодки и псевдо-Колесников.
        - Насчет имени я не вру — меня правда зовут Дмитрием, — убеждал меня он. — А об остальном пока не спрашивай. Командир сейчас думает над этим.
        - Ну скажи хоть, на фига вы меня с собой взяли! — приставал я.
        - А что с тобой было делать? — вскипел он. — С минуты на минуту над бухтой мог появиться вертолет с Клебановым и всякой московской сволочью, так что лодке нужно было срочно уходить под воду! Не бросать же нам было тебя на берегу без сознания? За камнями у нас была спрятана резиновая лодка, и мы подумали: возьмем тебя к себе на борт, доктор сделает перевязку, а потом мы тебя опять высадим… А тут оказалось, что надо срочно двигаться к Хоконсверну…
        - Так мы сейчас возле Норвегии! — не удержался я. — Не за «Мемфис» ли ведем слежение? — вспомнились мне статьи о ремонтировавшейся в этом порту английской субмарине, якобы как раз и получившей свои повреждения во время столкновения с «Курском».
        - Этого я тебе не могу сказать, — сделал каменное лицо Дмитрий. — На такие вопросы может ответить только командир…
        И я ждал, когда меня снова заглянет проведать каперанг Лячин. (Или, вернее, «Лячин-2», как я его для себя классифицировал.)
        Но пока что мне приходилось общаться только с Колесниковым да занимавшимся моим лечением доктором — капитаном медицинской службы Алексеем Борисовичем Станкевичем (я уж пока и не стал спрашивать, как его зовут на самом деле). Один раз заглянул минут на пять «бравший» меня тогда на берегу вместе с Колесниковым Рашид Аряпов да как-то зашел с двумя краснобокими яблоками (и где он только достал их здесь, спрашивается?) и ксерокопированной версткой статьи Николая Черкашина «Дитя глубин и страха» инженер гидроакустической группы Алексей Коробков (если б кто-нибудь только знал, сколько требуется усилий, чтобы даже мысленно называть их именами погибших подводников!), с которым мы минут тридцать проговорили на разные темы.
        - …То, что ты видел в своем беспамятстве, могло быть не более, как отражением прочитанной когда-нибудь раньше книги. Мало ли описаний морского дна встречается в историях у Жак Ива Кусто, Жюля Верна или Виктора Гюго!
        - Но откуда мне стали известны все эти названия — анемоны, асцидии, мадрепоровые кораллы — я ведь, блин, и до сих пор их помню! — строматеи, хвостокол-арнак, султанки?.. А панорама Атлантиды с её историей? Я никогда ею не увлекался и не занимался!..
        - Да, странно. Хотя… Кто знает? Может быть, это сам Океан делился с тобой своей информацией. Ведь, говорят, что вода — это некая живая материя, информационный фонд планеты. И получается, что, теряя сознание, ты тем самым как бы включал на это время подсознание, а через него-то как раз, говорят, с нами и общаются тонкие миры…
        Каперанг появился у меня каюте опять, как и при первой нашей встрече, во время моего сна, и когда я проснулся, он уже сидел рядом с кроватью на табурете и о чем-то думал.
        - …Ну что? — после некоторого молчания подал он первым голос. — Ты все гадаешь, что означает весь этот маскарад с фамилиями? И кто и зачем его устроил?
        - Да как вам сказать? — пожал я плечами. — Наверное, мне было бы гораздо спокойнее находиться сейчас на берегу и ожидать, когда поднимут со дна моря тот — настоящий — «Курск». Но раз уж мы оказались с вами в одной лодке… Причем не в образном смысле, а в самом что ни на есть буквальном… То хотелось бы, конечно, понимать, куда она направляется и что меня в связи с этим может ожидать.
        - Понимаю. Но сначала — один вопрос. Откуда ты… Ты не возражаешь, если я буду с тобой на «ты»? Ну и хорошо. Так вот, откуда ты узнал, что мы существуем, и главное — что мы всплыли тогда ночью в той бухте?
        - Да не знал я ничего этого! — фыркнул я. — Шел себе по берегу, и вдруг смотрю — «Курск» стоит, целый и невредимый! Я чуть не офонарел. Ну, вспомнил, что со мной фотоаппарат, кинулся снимать… А тут сзади кто-то… Это Колесников?
        - Да, они с Аряповым ходили в гарнизон… Ну, была в том необходимость. И, возвращаясь на лодку, увидели, как ты прячешься с фотоаппаратом за камнем. А поскольку мы не совсем обычная АПЛ, а лодка-двойник…
        - Кто?
        - Двойник, точная копия «Курска». Вплоть до дублирования фамилий экипажа.
        - Зачем? Для чего это нужно?
        Лячин надолго задумался, а затем, приняв какое-то внутреннее решение, махнул рукой.
        - Ладно, слушай… Эта идея витала в руководстве ВМФ России уже давно, ещё с той самой поры, как в марте 1968 года на Тихом океане погибла советская ракетная подлодка К-129 класса «Гольф» с 98-ю членами экипажа на борту. Мы подозревали, что её протаранила американская атомная субмарина «Суордфиш», но лодка затонула на пятикилометровой глубине, и установить точную причину её гибели было невозможно. Однако в ходе совершенно секретной операции ЦРУ под кодовым названием «Дженифер» летом 1974 года специально построенное судно «Гломар эксплорер» осуществило подъем нашей лодки, хотя при этом её корпус и переломился пополам. На глубине 2400 метров большая часть нашей АПЛ — с рубкой, ракетами и энергетической установкой — вырвалась из объятий ЦРУ (в буквальном смысле!) и вновь опустилась на дно океана. Носовая же часть, в которой были обнаружены две торпеды с ядерными зарядами и шесть погибших членов экипажа, была поднята на поверхность… Шесть человек в 1-м и 2-м отсеках — это положение экипажа ПО БОЕВОЙ ТРЕВОГЕ, в повседневном же походном режиме их было бы втрое больше. Ведь в 1-м отсеке устроены 8 спальных
койко-мест, а во 2-м, кроме постов, находятся кают-компания, каюты командира, старпома и разведчика, а также выгородка и хозяйство вестового… То есть напрашивается вывод, что в момент своей гибели К-129 с кем-то или с чем-то сражалась… Увы, но с кем именно, мы уже никогда не узнаем. В июне 1975 года, после модернизации, «Гломар эксплорер» ещё раз сходила к месту гибели К-129 и, надо полагать, подняла остатки нашей лодки. Но правительство СССР ещё за год до этого отказалось признать лодку своей, хотя в поднятой тогда носовой части и были опознаны тела троих советских моряков — Владимира Костюшко, Виктора Лохова и Валентина Носачева. Разве брежневская команда могла позволить себе публично признаться в том, что наши АПЛ шныряют в территориальных водах США? Вот тогда-то в верхах и родилась идея: одновременно с каждой лодводной лодкой создавать и её «двойника» — чтобы в случае какой-либо конфликтной ситуации в чужих водах можно было бы не просто отнекаться, говоря, что это не наша АПЛ торпедировала натовский крейсер или пустила ракету по Нью-Йорку, но и немедленно предъявить противной стороне для
достоверности и саму «эту» лодку, находящуюся в тот момент где-нибудь за тысячи миль от района произошедшего инцидента — либо на своей российской базе, либо же вообще на другом конце Мирового океана. Мол, что-то вы, ребята, перепутали — «Курск» не мог стрелять по вашей территории, поскольку он в эту минуту находится у берегов Индии. Вот вам для убедительности сама лодка, а вот и её экипаж — Лячин, Щавинский, Безсокирный, Колесников… Такая вот, понимаешь, «военная хитрость». Похлеще, чем тридцать восемь снайперов… Однако от рождения идеи до её материализации у нас проходит не менее двадцати лет, поэтому первая лодка-двойник, копируюшая собой атомный подводный ракетоносец «Курск», была тайно спущена на воду только в июле 1999 года, когда её прототип уже четыре года находился в строю и как раз готовился к походу в автономное плавание.
        - Но ведь натовские акустики давно занесли в свои компьютеры шумовые характеристики всех наших АПЛ, и в два счета отличат по «голосу двигателя» любой псевдо-»Курск» от настоящего!
        - Ты прав, и именно поэтому создание нашего двойника на целых четыре года отстало от постройки своего прототипа. За это время было сделано нечто, что позволяет одурачивать даже акустиков НАТО. Во-первых, на нашей лодке установлены новые ядерные реакторы, увеличивающие срок автономного плавания с трех до шести месяцев, а главное — в несколько раз повышающие её тихоходность. На сегодняшний день наш корабль является самой быстрой и бесшумной лодкой во всем ВМФ России. Мы можем развивать скорость до 45 узлов и погружаться на глубину до 800 метров. И что особенно важно для нас, при скорости в 5 — 8 узлов АПЛ становится практически неуязвимой для систем акустического слежения… Ну, а во-вторых, на ней впервые установлена система звукомаскировки, способная в случае необходимости прикрывать собственные шумовые характеристики звуковыми копиями, имитирующими работу двигателей почти всех плавающих ныне по морям надводных и подводных судов как России, так и других стран, включая и членов НАТО.
        - То есть вы можете спокойно подойти к побережью Америки, а они будут думать, что это их «Лос-Анджелес» или какой-нибудь испанский сухогруз?
        - Ну не так чтобы очень уж спокойно, но вроде того. Хотя и должны будем для этого сбросить свои собственные обороты до минимума… Кроме всего мною названного, лодка подверглась целому ряду других усовершенствований, что сделало её практически невидимой для системы обнаружения противника.
        - Здорово! Хотя и в единственном экземпляре, но мы все-таки превзошли уровень штатовских субмарин.
        - Ну… Насколько я знаю, они тоже постоянно модернизируют свои подлодки. В 1994 году, например, была спущена на воду, а в 1996-м введена в строй атомная субмарина ВМС США «Гриневилл» (класса «Лос-Анджелес»), которая совершила всего один поход в Западную Атлантику и через полгода после начала службы была поставлена на переоборудование. В процессе модернизации лодка получила новую систему управления и современное вооружение, а также была приспособлена под носитель специального глубоководного аппарата DSRV, который представляет собой мини-субмарину водоизмещением 25 тонн, способную перевозить помимо двух членов экипажа ещё 24 спасателя или диверсанта[3 - Много позже, уже возвратясь в Москву и просматривая газеты за прошедшие месяцы, я узнал, что в ночь на 11 февраля 2001 года в 16 километрах от острова Оаху (вблизи Гавайских островов) эта самая, принадлежащая ВМС США, АПЛ «Гриневилл» потопила японское учебное судно «Ехиме-мару» с 35-ю человеками на борту. Катастрофа произошла вследствие экстренного всплытия лодки на поверхность, при котором «Гриневилл» со скоростью 50 км в час ударила своей средней
частью по дну траулера. «Ехиме-мару» затонул на глубине около 600 м через 10 минут после столкновения, при этом катерам береговой охраны США удалось спасти только 26 человек. Проискав пропавших около двух суток, 12 февраля (опять эта цифра — 12) спасательная операция была прекращена, и 9 не найденных пассажиров «Ехиме-мару» были тем самым признаны погибшими.]… Хотя, скажу не без хвастовства, на нашей подлодке имеются вещи и получше. Причем, как в спасательном, так и в стратегическом плане.
        - Но почему же ничего этого не было на «Курске», да и наверняка нет на других лодках нашего ВМФ?
        - Ну почему же это — «ничего»? Кое-что было. По крайней мере, должно было быть. Например, приборы гидроакустического противодействия, которые могут выстреливать имитатор шумов атомохода, сбивая его преследователей с истинного курса. Правда, ими разрешается пользоваться только во время реальных боевых действий, но это уже вопросы инструкции. Должны также были быть ЛДЦ — ложно-дезинформационные цели, которые маскируют маневренные действия подводных крейсеров, ну и кое-какие другие уловки. Хотя я и не могу сказать, в каком состоянии все это имелось на «Курске», — пояснил каперанг. — Точно знаю, что наши крылатые ракеты были оснащены одинаковыми системами искусственного интеллекта, которые позволяют ракете самой принимать решение, какой из кораблей противника ей наиболее важен, как ей бороться со средствами противовоздушной обороны и как навести на цель все остальные 23 ракеты подлодки. Ну, а кроме того, после августовских учений «Курск» должен был стать в док на модернизацию, а мы вместо него отправиться в автономное плавание к берегам Америки, но… Ты ведь знаешь, что произошло 12 августа.
        - Только результат.
        - Это понятно… Хотя, наверное, у тебя тоже есть своя версия случившегося?
        - Да не то, чтобы версия… Но меня не покидает такое ощущение, что «Курск» был в буквальном смысле слова обречен на погибель. Во-первых, как сейчас стало известно, на его борту была готовая в любой момент взорваться неисправная «толстая» торпеда, от которой Лячину нужно было как можно скорее избавиться. Во-вторых, прямо над головой у идущего почти в надводном положении «Курска» осуществлял стрельбу сверхмощными ракето-торпедами «Петр Великий», и одна из этих ракет оказалась тоже бракованной и произвольно сменила курс своего полета. В-третьих, карауля практически каждое движение К-141, на её «хвосте» сидели сразу целых три натовские субмарины, что делало возможность столкновения с одной из них почти неизбежным. В-четвертых, 100-метровая глубина, на которую по какой-то причине залез «Курск», была весьма небезопасной для плавания подлодки таких габаритов, и при неожиданном дифференте на нос это грозило столкновением с гранитным дном и неизбежным разрушением корпуса АПЛ. Ну и, в-пятых, в самом экипаже «Курска» недосчитывалось 19 боевых единиц, а с десяток мест было занято перед самым выходом лодки в
море первыми попавшимися людьми; да и те, кто был постоянным членом команды, испытывали, как пишет «Независимое военное обозрение», чувство апатии к службе, вызванное социальными неурядицами, низким денежным содержанием и его многомесячными задержками. И еще… Хоть об этом сегодня вроде как и неэтично говорить, но сам командир лодки Лячин собирался после окончания учений подавать рапорт о выходе на пенсию, а стало быть, его мысли в этом плавании могли быть весьма далеки от анализа окружающей обстановки… Так что условий для осуществления катастрофы было, пожалуй, более, чем достаточно. И если вспомнить, что ещё за несколько лет до трагедии в Баренцевом море знаменитая болгарская ясновидящая Ванга в одном из своих предсмертных пророчеств предсказывала, что Курск должен будет погибнуть «под водой», а в июле 2000-го года об аварии на атомном объекте в северных водах предупреждал уже наш старец Николай с острова Залита, да при этом ещё и называл точную дату — 12 августа, то становится невозможным отделаться от ощущения, что «Курск» просто не должен был возвратиться с этих учений, и его гибель является
предопределенной свыше, причем не просто предопределенной, но обеспеченной с такой степенью «надежности», что, не столкнись он тогда с американской субмариной — в его бок обязательно въехала бы английская, уклонись он и от неё — на борту взорвалась бы «толстая» торпеда, успели бы сбросить за борт торпеду — лодку накрыл бы сверху своей экспериментальной ракетой «Петр Великий», а если бы промахнулся ракетой — так разрубил бы её сверху своим килем, потому что их курсы пересекались, ну а избежали бы, нырнув на глубину, и этой напасти — так врезались бы носом в гранитное дно, от чего сдетонировал бы торпедный боезаряд 1-го отсека, или произошла бы какая-нибудь другая нештатная ситуация, с которой неполноценный в количественном и качественном отношении экипаж не смог бы справиться, но уйти в этот день из района учений невредимым «Курску» было, похоже, не суждено.
        - Да-а, — мрачно покачал головой собеседник. — Картина нарисована почти полная.
        - Почти? — удивился я. — Значит, существует ещё какая-то версия случившегося?
        - Если бы это была версия! — тяжело вздохнул он. — Но в том-то и дело, что в момент гибели «Курска» мы находились не более, чем в миле от него, а потому прекрасно знаем всё, что произошло НА САМОМ ДЕЛЕ.
        - Знаете?! — вскочил я, так резко тряхнув головой, что в глазах поплыли темно-оранжевые круги боли. — Ну так и ЧТО ЖЕ там произошло?!.
        - Погоди, — остановил он меня жестом. — Не торопись… Для начала необходимо припомнить, что произошло за последние 10-15 лет со всем нашим российским флотом.
        - А что произошло? Вы же сами говорите, что уровень флота — высокий.
        - Говорю. Потому что знаю его ПОТЕНЦИАЛЬНЫЕ возможности. То есть — то, на что он способен ПРИ ОБЕСПЕЧЕНИИ СООТВЕТСТВУЮЩИХ УСЛОВИЙ. А вот их-то, к сожалению, сегодня и нет… За послеперестроечные годы мы под давлением США уничтожили свой подводный флот почти полностью. Северодвинские заводы работают сегодня исключительно на утилизацию наших субмарин, дальневосточный завод «Звезда» — тоже. Там уже разрезано 19 атомных подлодок Тихоокеанского флота, в ближайшее время будут распилены на металлолом ещё 5 АПЛ. Самое любопытное, что эту работу финансирует американская сторона, причем очень активно. Недавно в прессе мне попалось на глаза сообщение о том, что авторитетная комиссия американских экспертов считает процесс «реформирования» российской армии и флота крайне медленным и призывает правительство США потратить в ближайшие 10 лет 30 миллиардов долларов на помощь России в обеспечении безопасности её запасов ядерных материалов, в том числе и на утилизацию наших подводных носителей. Ты понимаешь, они готовы оторвать от себя 30 миллиардов — лишь бы только не остановились наши заводы, распиливающие АПЛ на
иголки!
        - Им-то зачем такая благотворительность?
        - Да как раз им это больше всех и надо… Ведь до этой гребанной перестройки мы были фактически хозяевами всех океанов, наши лодки постоянно дежурили у берегов Америки, готовые в любой момент нанести ракетный удар не только по их надводным судам, но и по объектам на суше. Они, конечно, «пасли» нас в морях, но приоритет, безусловно, был тогда на нашей стороне, это однозначно… А вот за последние десять лет мы оказались вытесненными со всех морей, наши АПЛ сегодня почти не ходят в Атлантику, и в мировом океане безраздельно царствуют субмарины НАТО. Ради этого они и финансируют программы по утилизации наших подводных лодок. Пилите, мол, ребята, пилите. Зачем вам эти долгие плавания и прочее?.. Они уже стопроцентно сбросили нас со счетов и надеялись больше никогда не увидеть наших АПЛ за пределами российских доков, как вдруг произошло нечто, от чего их чуть не хватила кондрашка.
        - И что же это?
        - Летом 1999 года подводный крейсер под командованием капитана 1-го ранга Геннадия Петровича Лячина совершил невероятно дерзкий поход по Атлантике, утерев нос расслабившимся от собственного величия американцам! Это был воистину шедевр в жанре подводных рейдов! «Курску» удалось незамеченным выйти из Баренцева моря…
        - Как? — не понял я. — Баренцево море — это ведь почти что российская акватория, от кого же там прятаться?
        - Увы, — горько усмехнулся каперанг. — Это капитан Немо, признаваясь в своей любви к морю, ещё мог сто лет назад утверждать, что оно «не подвластно деспотам». Это на поверхности морей, говорил он, «они могут ещё чинить беззакония, вести войны, убивать себе подобных, но тут — их могущество кончается! Тут, единственно тут, настоящая независимость! Тут нет тиранов! Тут — я свободен!..»
        - А сегодня?
        - Сегодня деспоты добрались и до дна океанов. Практически все выходы из наших морских баз контролируются специальными автоматическими системами слежения, за каждым морским «углом», чуть ли не у самых выходов из наших бухт, нас караулят натовские субмарины; мировой океан буквально утыкан гидрофонами, отслеживающими каждое появившееся на воде или под водой судно! На пути в Атлантический океан необходимо пересечь Фареро-Исландский рубеж с его суперчувствительными гидроакустическими станциями SOSUS, кроме того, надо постоянно помнить о противолодочных самолетах, эхолотах, спутниковом наблюдении из космоса…
        - А ещё говорят о каком-то партнерстве во имя мира!
        - Эти разговоры ведутся — на суше, а под водой творится совсем иная картина… Помнится, я однажды читал такую повесть — «Ватер(по)лоо» называется, забыл, правда, кто автор. Так там описывается некое условное государство, в котором процветает своя особенная философия игры в водное поло. Основа тренировки игроков заключается там в том, что их учат, сохраняя самые добродушные улыбки на лицах, совершать в это самое время под мутной водой наижесточайшие щипки и удары ногами, выводя таким образом из строя игрока команды противника. Фактически то же самое происходит сегодня и с нашими флотами. На встречах в Брюсселе американские адмиралы говорят о сотрудничестве во имя мира, а под толщей морской воды ведут самую настоящую охоту за нашими подлодками. И вдруг они узнают, что капитану Лячину удалось обойти все расставленные на пути ловушки и провести свой корабль незамеченным сначала по Баренцеву и Северному морям, потом проскользнуть через заграждения Фареро-Исландской линии, пройти Атлантику и выйти прямо к Средиземному морю! Американцы обнаружили К-141 только на обратном пути, уже где-то после Гибралтара…
О-о, это была настоящая паника! Ведь российская подводная лодка (а тем более — такого класса) в этот район не заходила уже очень, очень давно… По тревоге был поднят весь 6-й флот США, одного только топлива, израсходованного на поиски нашей подлодки, было истрачено американцами на 10,5 миллионов долларов, а расходы на поиски и попытки слежения за «Курском» обошлись им в 20 миллионов долларов! Но экипаж Лячина выполнил все (ты понимаешь — ВСЕ!) боевые задачи и благополучно возвратился домой…
        - Вот это класс!
        - Да. Но могли ли после всего этого в НАТО спать спокойно, зная, что где-то в океане дежурит наша суперподлодка, способная в любую секунду нанести удар по их хваленому Белому дому вместе с его знаменитым оральным кабинетом? Да они занесли её в список личных врагов Америки, причем под первым номером!
        - И все это время искали возможности столкновения с «Курском»?
        - Не только столкновения… Помнишь, я тебе говорил, что в нашей погибшей в 1968 году подлодке К-129 обнаружилось шесть трупов в двух первых отсеках, что означает, что в лодке успел прозвучать сигнал боевой тревоги, и она готовилась к отражению чьей-то атаки?
        - Вы хотите сказать, что американцы…
        - Да, натовские подводные лодки уже давно позволяют себе вести атаку наших АПЛ на поражение.
        - И «Курск» стал жертвой такой атаки?
        - А вот ты сам посуди… Еще 11 мая 2000 года Агентство военных новостей дало сообщение, что в рамках планируемых на июль-август военно-морских учений на Северном флоте атомный подводный ракетный крейсер «Курск», имитируя аварию, должен будет лечь на грунт, а спасательное судно «Михаил Рудницкий» (проект 05360) проведет операцию по выводу на поверхность его «пострадавшего» экипажа. Как, по-твоему, могли охотники за К-141 пройти мимо такой ситуации?
        - Но ведь в район учений незаметно не войдешь — там же десятки наших кораблей, самолеты…
        - Вот именно. Куча надводных и подводных судов на небольшой акватории, десятки работающих эхолотов, масса учебных целей. Да плюс ко всему малая глубина моря, делающая почти невозможной точную работу гидроакустиков. Да кучи учебных мишеней на дне, которые затонули тут в ходе проводившихся раньше в этом районе стрельб… Ты представляешь себе, что такое учебная мишень?
        - Смутно, — признался я.
        - Это сваренные друг с другом в огромные секции металлические понтоны, которые после попадания в них торпеды идут на дно и создают там своей массой радиолокационные помехи. Так что сам подумай, возможно ли в таких условиях отследить каждое появившееся в районе учений судно? Тем более что, по данным журналов «Scientific American» и «Зарубежное военное обозрение», уже к 1990-м годам американские АПЛ были тише наших подлодок на целых 30 дБ. Практически это значит, что при скорости 6 — 8 узлов их шумность не превышает уровня шума моря. Добавь к этому привычку натовских субмарин держаться в приповерхностном слое воды, который имеет свою собственную температуру. В частности, в Баренцевом море в районе гибели «Курска» в дни трагедии этот слой был прогрет до +10 градусов по Цельсию, тогда как температура придонных слоев была около +4 градусов по Цельсию. При таком соотношении образуется слой, в котором при незначительных изменениях глубины резко изменяются значения температуры воды, от чего как раз очень сильно зависит скорость звука. В таких гидрологических условиях возможно возникновение различных
акустических «теней», «линз», «зеркал» и «завес», под прикрытием которых лодки, обладая даже высокой шумностью, могут скрываться и оказываться «невидимыми» даже для самых совершенных средств гидроакустического обнаружения. Что-то, конечно, можно зафиксировать и в такой обстановке, но пока у нас об этом доложат начальству, пока согласуют, что это за объект, пока разберутся, чей он… А вокруг идут показательные стрельбы, а с «Петра Великого» шмаляют экспериментальными ракетами… Подходи, расстреливай под шумок ненавистный тебе «Курск» хоть с трех метров — пока поймут, что он затонул взаправду, а не лег на грунт, «имитируя аварию», лодка-убийца будет уже надежно спрятана в каком-нибудь из портов Норвегии.
        - И все так и было на самом деле?
        - Да.
        - Но как вы это могли «видеть», если на лодке нет ни иллюминаторов, ни телекамер?
        - Ну, во-первых, при помощи сонаров — они дают достаточно ясную картину того, что происходит вокруг, — а у нас установлена аппаратура абсолютно нового поколения, способная четко отделять все помехи даже в таких неблагоприятных условиях, как я описал. А во-вторых, мы перехватили радиосообщение (мы ведь тоже находились на перископной глубине), которое натовский командир на радостях отправил в Норфолк, и наш дешифровальщик сумел его тут же прочитать. Текст говорит сам за себя: «Оскар сдох! Я его сделал!..»
        - Кто-кто? — не понял я.
        - «Оскар-II». Такое наименование имеет по натовской классификации наша К-141.
        - А-а, да-да… Но почему же вы не уложили эту лодку-убийцу прямо там же рядом с «Курском»?!
        - Да потому, что между ней и нами как раз и находился сам «Курск»! Это я тебе тут рассказываю все по порядочку, чтобы ты успел нарисовать себе мысленную картину, а на деле все происходило далеко не так однозначно. На хвосте у «Курска», как ты сам говорил, висели в тот день не одна и даже не две, а сразу целых три натовские субмарины — «Мемфис» и «Толедо» ВМС США, и британская АПЛ «Сплендид». Все они находились на перископной глубине и на очень маленьком расстоянии друг от друга, «Мемфис» и «Сплендид» не более мили от «Курска», а «Толедо» прямо под носом — чуть ли не в 300-х метрах! Натовские подлодки вообще любят находиться в приповерхностной зоне, где слои воды интенсивно перемешиваются, и это значительно ухудшает гидроакустический контакт. При этом американцы с их более совершенной аппаратурой наши подводные лодки все же фиксируют, а мы их, как правило, нет. Именно так, похоже, было и в тот раз, когда между тремя натовскими субмаринами и нами всплыл для сеанса связи Лячин, передавший в штаб флота свое сообщение о намерении срочного отстрела обнаруженной на борту «Курска» дефектной «толстушки».
        - Разве его переговоры не были закодированными?
        Лячин-2 вздохнул.
        - Были. Но после того, как Бакатин — или кто там, я уже не помню, возглавлял у нас КГБ в начале перестройки? — сдал ЦРУ почти всю нашу заграничную резидентуру, у нас словно соревнование началось — кто спустит на Запад больше секретов. Так что я за наши переговорные шифры сегодня не дам даже понюшки табака — американцы читают их не хуже, чем наши собственные дешифровальщики. Впрочем, как и мы — их…
        - Так вы думаете, что они поняли смысл его запроса о предполагаемом сбросе «толстой» торпеды?
        - Мне кажется, да. Иначе как объяснить тот факт, что практически сразу же после того, как Лячин передал шифрограмму о своей готовности к отстрелу бракованной «толстушки», он был атакован двумя торпедами, причем обе были нацелены в область того самого торпедного аппарата, в котором как раз и находилась взрывоопасная «толстая» торпеда?
        - И они попали?
        - С трехсот-то метров отчего ж не попасть? От этого попадания и сдетонировала «толстая» торпеда в аппарате, выбросившая шлейф огня внутрь первого отсека. Одновременно с этим в правый борт подлодки (в районе 24 шпангоута на стыке 1-го и 2-го отсеков) угодила вторая торпеда, вследствие чего могли взорваться носовые цистерны главного балласта и произойти мгновенное стравливание воздуха, а это — огромные массы под давлением 400 килограмм на квадратный сантиметр! При этом неизбежно произошло разрушение прочного корпуса, вода хлынула внутрь первого отсека, который размером с хороший спортивный зал…
        - Так вот что имел в виду один из разработчиков оружия, когда говорил в интервью нашей газете, что «Курск» имеет пробоину «с загнутыми вовнутрь оплавленными краями», а это, мол, свидетельствует о том, что он «мог быть потоплен только специальным боеприпасом»! — вскричал я, перебивая рассказ капитана. — Да и Лесков тогда на организованном мною в редакции «круглом столе» утверждал, что причиной гибели ракетоносца явился «фактор внешнего воздействия огромнейшей силы». Это же означает, что его просто-напросто расстреляли! Да ещё и практически в упор, с трехсот метров! Но кто это сделал? «Мемфис»?
        - Нет… Это была «Толедо».
        - «Толедо»! А вы? Неужели ничего нельзя было предпринять?
        - Я же говорю, что между «Толедо» и нами оказался подбитый «Курск». Видимо, ещё не поняв, что произошло, Лячин успел отдать приказание аварийно продуть балласт и увеличить обороты, но поскольку в носу уже была гигантская пробоина (2 х 3 метра!), в которую врывалась вода, то вместо экстренного всплытия на поверхность лодка резко дернулась вперед и, протеревшись правым боком о корпус своей убийцы, изменила дифферент на нос и, вследствие почти мгновенного поступления воды в первые отсеки, стремительно пошла вниз. Винты ещё продолжали крутиться, гоня её ко дну, «Толедо» продолжала катиться вдоль её корпуса, сминая рубку, крыши ракетных шахт, комингс-площадку кормового аварийно-спасательного люка… Остававшиеся до дна 70 — 80 метров «Курск» прошел за какие-то 10 — 20 секунд, а там, на дне — крепчайшие базальтовые породы, только сверху чуть «присыпанные» илом. Удар форштевнем об эту плиту был страшнее любого возможного столкновения, от него, как я понимаю, сорвалось с мест все тяжелое оборудование, повылетали сальниковые уплотнения на валах, сдетонировали и начали рваться стеллажные торпеды…
        - И это — при том, что, как стало сегодня известно, переборки между отсеками «Курска» были в три раза тоньше, чем это предусматривалось первоначальными рассчетами. Если прочный корпус лодки просчитывали на давление в шестьдесят атмосфер, то внутренние переборки — уже только на двадцать, — припомнил я попавшуюся мне где-то ранее на глаза информацию. — А кроме того, в целях экономии материалов, на лодке вырезали целые километры трубопроводов, уменьшили размеры аварийных аккумуляторных ям и чуть ли не вполовину сократили объем охлаждающего контура реакторов.
        - Безумие! — поморщился командир. — Это же не лодка, а просто плавучий гроб. Я слышал, что она сделана с отклонениями от проекта, но чтобы до такой степени…
        - Но разве ваша — не является её полной копией?
        - Во всем, кроме технологических отступлений. Я сам курировал её строительство и следил за выполнением проектных требований. Последние четыре года я прожил практически не дома, а на заводе…
        - Ну так и что произошло дальше? — вернул я его к прерванной мною самим же первоначальной теме разговора.
        - Дальше… Дальше произошло невероятное. По какому-то дикому, иначе и не назовешь, стечению обстоятельств, почти одновременно с падением на дно погибающего «Курска», с нашего крейсера «Петр Великий» была выпущена разрабатываемая в химкинском ЦКБ «Алмаз» экспериментальная ракета-торпеда «Гранит», курс которой пересекался с курсом К-141… Представь себе пять сошедшихся на сравнительно небольшом пятачке моря подводных лодок — три натовских, «Курск» да ещё мы неподалеку… Итого — общая масса металла около 100 тысяч тонн!
        - Прямо «Курская» аномалия…
        - В том-то и дело! И могла ли пролетающая над ней самонаводящаяся ракета не среагировать на такое громадное магнитное поле? Нет, конечно. И она изменила траекторию своего полета и, нырнув в воду, клюнула носом-болванкой (жаль, что без боевого заряда!) в корпус оказавшейся ближе всех к её курсу «Мемфис».
        - Так, значит, «Мемфис» все-таки не просто так заходила в Хоконсверн, а и правда подлатывала там свои повреждения!
        - Ну да. После того, как «Курск» рухнул на дно, они тут же кинулись врассыпную. «Сплендид» мы потеряли из виду почти сразу, а обе американки пошли прямиком в Норвегию зализывать раны — у «Мемфис» оказался поврежденным легкий корпус в районе рубки, а «Толедо» во время столкновения с подстреленным «Курском» и трения о его борт потеряла часть своего рубочного ограждения. Так что сейчас они обе находятся в поле нашего зрения, и мы ждем, когда они покинут норвежские причалы. Особенно «Толедо».
        Мы оба немного помолчали — я, переваривая услышанное, а он, видимо, размышляя над тем, правильно ли сделал, что посвятил меня в свои тайны.
        - Ну вот, — резюмировал он. — Теперь ты знаешь, куда и зачем мы движемся. И вообще… Все остальное.
        - Простите, — приподнялся я, поудобнее усаживаясь на кровати. — Но почему вы не перестанете называть себя фамилиями погибших? Это ведь так нелегко — нести на себе тень чужой жизни. Я вот даже в мыслях и то до сих пор спотыкаюсь, когда называю вас Лячиным… Да и какой теперь в этом смысл?
        - Я думал об этом, — кивнул он в знак того, что понимает меня. — И я бы уже давно отменил употребление имен наших погибших двойников, но хочу завершить начатое нами дело ОТ ИХ ИМЕНИ.
        - То есть… торпедировать «Толедо»?
        - Да, — жестко кивнул каперанг.
        - Но разве… разве для русских людей характерна… характерно такое чувство как мстительность? Ведь Господь как раз и призывал нас прощать обидчиков и молиться за врагов наших, а вовсе не мстить им?..
        - А это, парень, никакая и не месть, — спокойно ответил он, пожав плечами, и поднялся с табурета. — При чем тут месть? Просто — мир должен знать, что какими бы слабыми и беспомощными мы ни казались, но никто не смеет унижать нас безнаказанно. И если бы даже мы и хотели закрыть глаза на произошедшее с «Курском», то не имеем права нарушить закон неотвратимости кары, так как это может привести к очередному дисбалансу добра и зла на планете.
        Пожелав мне быстрой поправки, он покинул «лазарет», и я снова остался в одиночестве. Какое-то время я просто лежал, продолжая глядеть в закрывшуюся дверь и переваривая свою беседу с командиром, а потом вспомнил про принесенную мне ранее акустиком статью Николая Черкашина («На, изучай историю подводного флота, раз уж ты стал его частью», — ещё пошутил он тогда, отдавая мне её в руки), которая так до сих пор и лежала под подушкой, куда я её в тот раз сунул, и, вытащив её, раскрыл на первой странице:
        «После того как в 1914 году германская подводная лодка „U-9“ потопила сразу три английских крейсера, морские бои из линейных стали превращаться в вертикальные: смертоносные снаряды понеслись из глубины на поверхность и с поверхности в глубину», — увлекая меня в историю появления подводных флотилий, писал во вступлении автор.
        «Подобно самолету — с появлением бомбардировщиков граница между фронтом и тылом несколько стерлась, — подводные лодки свели на нет это различие на море.
        …Невыносимая тоска и ужас охватывали капитана, увидевшего вдруг, как из воды появляется и вырастает черная глазастая округлая рубка, похожая на тело спрута без щупалец.
        Правда, в те времена — в начале века — субмарины относились к своим жертвам с некоторым рыцарством: перед торпедным залпом давался сигнал: «Спустить шлюпки. Команде и пассажирам покинуть судно». Капитана вместе с судовыми документами забирали на подводную лодку.
        По мере же ожесточения войны на море, подводники стали топить корабли, не всплывая, — из-под перископа. И тогда сотни тревожных глаз высматривали с высоты марсовых площадок и из корзин воздушных шаров: не вынырнет ли где из-под волны длинношеяя головка с огромным циклопическим глазом. За ней, словно капюшон кобры, вздувался белый бурун. Лучше было повстречаться в пустыне с коброй, чем в открытом море с перископом…»
        «…С первого взгляда подводная лодка кажется чем-то враждебным и фантастическим, — цитировал далее автор дневник Хасхагена, командира одной из первых германских подводных лодок начала века. — Устройство самолета понятно. У него крылья, как у птицы. Ну а подводная лодка? Она плывет на поверхности совершенно так же, как и другое судно. И, однако, она менее чем в минуту исчезает бесследно под водой… Еще ни один затонувший корабль не всплыл самостоятельно. Субмарина уходит в пучину так же, как и гибнущее судно. Однако она сама возвращается с „того света“, побывав по ту сторону видимого нам мира, как это делают призраки и оборотни. Она всплывает сама, и в этом есть что-то мистическое…»
        Казалось, что за те четыре месяца, в течение которых через меня шла информация об аварии на К-141, я прочитал о подводных лодках уже столько, что меня теперь невозможно даже заставить слушать об этом, однако лежащая передо мной статья неожиданно захватила меня, и я сам не заметил, как перевернул следующую страницу:
        «Никто не знает, где и когда появилась первая подводная лодка. Если верить Аристотелю (а не доверять ему нет причин), то ещё Александр Македонский спускался под воду в стеклянной (предположительно) бочке с вполне конкретной боевой целью — на разведку боновых заграждений перед входом в порт Тира.
        Можно считать первыми подводниками тех сорок запорожских казаков, что подкрались к турецкому судну в подводном челне, обшитом воловьими шкурами, и взяли его на абордаж.
        Можно считать, что глубоководное плавание началось с погружения подводной галеры голландца Корнелиуса ван Дреббеля в 1620 году, а первым командиром подлодки — английского короля Якова I, сына Марии Стюарт.
        Можно считать, что боевые корабли глубин пошли от «потаенного судна» Ефима Никонова, чей проект одобрил Петр Первый. Причем не просто одобрил, а сам испытал в одном из парковых озер Сестрорецка. Ныне на месте тех испытаний установлены бюст царя-подводника, часовня и памятный камень.
        Бесспорно одно: подводная лодка родилась как оружие мести — тайной и беспощадной. Всякий раз, когда к берегам страны, обладавшей слабым флотом, подступали чужие эскадры, патриоты-энтузиасты убеждали своих адмиралов разгромить неприятеля из-под воды: проекты подводных тарано-, мино — и даже ракетоносцев выдвигались один за другим.
        Так было в 1776 году, когда североамериканцы вели неравную войну с «владычицей морей» — Британией за свою независимость. Строительство одноместной подводной лодки «Черепаха» финансировал сам Джордж Вашингтон. Сколько надежд было связано с этим неуклюжим яйцеобразным агрегатом из бочарных досок и листовой меди…
        Так было и четверть века спустя, когда только что пришедший к власти Наполеон Бонапарт не прочь был нанести удар по могущественному британскому флоту из-под воды. Будущий император отпустил нужные суммы американскому изобретателю Роберту Фултону, и в Париже застучали клепальные молотки. Но… Единственное, что блестяще удалось тогда Фултону, так это придумать имя — почти родовое, переходящее из века в век, из поколения в поколение подводных кораблей — «Наутилус».
        Так было накануне Крымской войны, когда владелец лучшей в Петербурге фотографии Иван Федорович Александровский, будучи в Англии по делам своего ателье, увидел на рейде грозный флот, готовившийся к нападению на Россию. «Воодушевленный патриотическим движением помочь русскому флоту, — свидетельствует историк, — Александровский начал конструировать подводную лодку». В 1866 года она была построена и спущена на воду. Впервые ход подводному кораблю давала не мускульная сила экипажа (как у Шильдера), а механический двигатель, работавший на сжатом воздухе. Увы, запаса его хватало всего лишь на три мили (это около 6 километров), да и скорость оставляла желать лучшего — всего полтора узла. И все-таки это уже был точный прообраз субмарины с единым двигателем. Иван Александровский опередил свое время на добрую половину века…»
        - …Ну что, папарацци, все выучил? — заглянул как-то ко мне в каюту Колесников.
        - Да почти, — похвастался я. — Можешь проэкзаменовать, если есть желание.
        - А про летающие лодки и ныряющие катера выучил?
        - Не-е, — протянул я, листая статью. — Тут про это ничего не написано.
        - То-то! Не все ещё зафиксировано на бумаге, есть тайны…
        - Расскажи, — попросил я, откладывая в сторону страницы.
        - Ладно, слушай… Это — было в 1958 году, когда Никита Сергеевич Хрущев приезжал в Крым инспектировать Черноморский флот. Привезли его, значит, на военно-морскую базу в Балаклаве, посмотрел он налево — там стоят подводные лодки, посмотрел направо — стоят ракетные катера… И тут главу державы осенило: а слабо, мол, для обеспечения скрытности действий флота погрузить его весь под воду? Ну — сделать для начала катер, который бы мог поджидать врага под водой, а потом вдруг всплывал, давал залп и на полной скорости уносился восвояси… Озадачил всех таким образом и уехал. И что ты думаешь? Лучшие конструкторские умы и огромные государственные средства и вправду были брошены на разработку гибридной модели судна под названием «Малый погружающийся ракетный корабль проекта 1231». Ученые, правда, сразу отнесли задумку Хрущева к разряду супер-глупостей, так как слишком уж велики были противоречия между надводным и подводным судостроением. Правда, в результате трехлетней работы они слепили-таки некоторого уродца — невиданную ранее в морской практике модель катера-подлодки, вооруженного четырьмя крылатыми ракетами
П-25. Был даже построен уменьшенный макет ныряющего катера, однако на этом работы и остановились, а тут ещё вскорости Хрущева скинули с должности и проект был окончательно похоронен… А вот идея летающей подлодки пришла в голову курсанту — кажется, Ушакову. Да, точно — Борису Ушакову, который в апреле 1936 года создал схематический проект, который и представил на рассмотрение Научно-исследовательского военного комитета. Идея была одобрена и началась работа над проектом. Внешне эта лодка больше напоминала самолет — имела фюзеляж, большие крылья, хвостовое оперение… В воздух её должны были поднимать три тысячесильных авиамотора. Под водой она должна была двигаться при помощи гребного электромотора, скорость имела — примерно 3 узла. Экипаж такой летающей подлодки (ЛПЛ) — 3 человека, потолок полета — 2500 метров, глубина погружения — 45 метров, вооружение — две 18-дюймовые торпеды и два спаренных пулемета. Обнаружив противника с воздуха, это летающее чудо должно было садиться на воду за горизонтом видимости и погружаться на линии движения корабля. При его приближении лодка давала торпедный залп. В случае
промаха или отклонения от цели она снова всплывала, взлетала и готовилась к новой атаке. Проект был почти доведен до завершения, но накануне Второй мировой войны стало не до его разработки, и работы свернули… А то представляешь, какие бы сейчас вокруг нас водились лодкозавры?..
        …Прошло несколько дней, и я начал понемногу выходить на прогулки. Сначала на мои перемещения по лодке смотрели с подозрением, но очень быстро привыкли к ним и разрешили заглядывать даже в выгородки специалистов. Особенно после того, как я принял участие в составлении радиогазеты, посвященной встрече Нового года, о скором наступлении которого я, честно говоря, уже успел окончательно забыть.
        - Э, Бабицкий! Или как там тебя? — окликнул как-то меня один из офицеров, на которого, как я понял, была возложена на лодке функция существовавшей ранее должности замполита. — Ты поздравления писать умеешь?
        - Да как вам сказать? — замялся я, чувствуя, что сейчас на меня навалят какую-то работу.
        - Да так и скажи, мать твоя женщина!..
        - У меня другой профиль.
        - Ничего, всему можно научиться. Я вот тоже не Евтушенко, но куда деваться? Командир сказал: надо, чтоб к Новому году была выпущена радиогазета. Так что садись, будем вместе работать. Бери бумагу, ручку и сочиняй.
        - В стихах или в прозе?
        - Да пофиг! Сочиняй в стихах.
        Я взял чистую страницу и, отойдя в угол, минут десять подбирал рифмы. Получается, что я не зря когда-то сочинял поздравления шоферам и дояркам в «Старицком вестнике». Пригодился вот опыт…
        Закончив работу, я подошел к офицеру и подал ему написанное:
        Ну вот и к нам сквозь толщу вод
        спустился в гости Новый год.
        Жаль, не хватает на подлодке —
        немного снега, баб и водки!..
        - О! Вот это класс! — пошевелив губами, восторженно прочитал он написанный мною текст. — «Жаль, не хватает на подлодке — немного снега, баб и водки!..» А? Молодец. А говорил, не умеешь.
        - Пойдет?
        - Ну что ты! Нет, конечно.
        - Почему?
        - Как почему? Ты же журналист, должен понимать, что пресса — даже такая локальная, как лодочный радиоузел — это участок идеологической работы. Газета должна воспитывать своего адресата, а не будоражить его низменные инстинкты ненужными соблазнами. Так что давай, сочиняй заново.
        - Ну… Ладно, давайте страницу, я поправлю, — протянул я руку за своим листком.
        - Возьми другую, эта уже, считай, сдана в архив…
        Пожав плечами, я взял новую страничку и, посидев ещё минут десять, выдал очередной вариант:
        Ну вот и к нам, на наш корабль подводный,
        приходит нынче праздник новогодний —
        так встретим же его в условьях дружбы
        высоким уровнем своей военной службы!
        - Ну! Вот это — то, что надо! Я же знал, что ты умеешь. Сейчас мы его вложим в папочку… От так!
        - А то можно ещё две строки добавить.
        - Что ещё за строки?
        - «И где б ни бегала трусливая „Толедо“ — её настигнет наша меткая торпеда!»
        - О?.. — с удивлением вскинул он брови. И некоторое время помолчав, добавил: — Так ты все знаешь?
        - Да.
        - Ну ладно. В газету мы это вносить не будем… А себе на память я, пожалуй, что нацарапаю, — и он приписал это окончание к моему четверостишию на листке.
        Еще два дня после этого мы выстраивали сочиняемые мною на ходу стихи в подобие какого-то сюжета, соединяя их логическими репликами, шутками, поздравлениями членам экипажа и более-менее приличными анекдотами. Я тоже вспомнил для этого дела один, но замполит его в «эфир» выпускать не стал, хотя зачем-то и записал в моем исполнении на магнитофон. Анекдот был на армейскую тему. Собрал, мол, однажды наш министр обороны своих генеральных штабистов и говорит им: «Только что я получил от Путина приказ приступить к сокращению штатов. Какие у кого есть предложения на этот счет?» «Я предлагаю начать с Флориды, — взял слово один из генералов. — Потом можно сократить Огайо, Алабаму… ну и ряд других штатов…»
        Сначала мы все это записывали словами на бумаге, а потом мой «редактор» либо сам, либо, вызвав кого-нибудь из молодых членов экипажа, записывал на магнитофон. Каким-то чудом я вдруг до точности вспомнил читанное мною среди вороха редакционной почты шуточное стихотворение капитана первого ранга Игнатия Белозерцева «Подводный стадион», которое ради поднятия настроения предложил тоже включить в нашу радиогазету:
        Мечусь, как зверь, я по торпедной палубе.
        Нет аппетита и потерян сон.
        Вам восемь метров показалось мало бы,
        А для подводной лодки — стадион.
        Подпрыгнув, повисаю на шпангоуте.
        (Сойдет за перекладину вполне!)
        В купе экспресса с год пожить попробуйте —
        Тогда поймете, как на глубине…
        Эх, жизнь моя — пирог с начинкой ядерной!
        Я мегатонны трогаю плечом.
        Лишь восемь метров в этом мире матерном,
        Но гиподинамия — нипочем.
        - Гм-м… Ну ладно, хрен с ним! Наши ребята, вообще-то, больше стихи Виктора Верстакова любят, но если ты говоришь, что это может поднять настроение, то давай включим и его, — согласился он. — Только бери тогда сам и записывай. С выражением, как положено…
        И мне пришлось поучаствовать в этом новогоднем проекте ещё и в качестве артиста-декламатора.
        За полчаса до Нового года командир пригласил всех свободных от вахты в кают-компанию, где нас уже ждали переодетые при помощи перекроенных простыней в Деда Мороза и Снегурочку моряки. На одном из столов стояла сделанная из бумаги елка и три больших торта, выпеченных нашим коком, а со стены по-доброму смотрел на всех с большой иконы похожий на Деда Мороза святой покровитель моряков Николай Угодник или, как его называли на флоте, Никола Морской. Правда, вместо подарков святитель держал в одной руке макет небольшого храма, а в другой — короткий острый меч. Меч был двояковыгнутый и напоминал собой вид подводной лодки сверху.
        Праздник начался. Лячин произнес поздравительную речь, а Дед Мороз и Снегурочка обошли все отсеки и вручили всем импровизированные подарки (их приобретение и было одной из задач сходивших тогда на берег Колесникова и Аряпова). По трансляции передали нашу смешную газету, а потом начался концерт самодеятельности.
        - Ну, папарацци, с Новым годом! — подходили ко мне со стаканами сока в руках члены экипажа. — Давай, Бабицкий! Чтоб нам скорее возвратиться к родному берегу! Ну и, чтобы, как написал один поэт, «хватило всем после подлодки для счастья снега, баб и водки!»
        Замполит при этих словах как ни в чем не бывало отвернулся в сторону…
        …Вскоре после полуночи командир и старшие офицеры потихоньку исчезли, а остальные гуляли часов до двух ночи, покуда кок не окинул взглядом опустевшие блюда из-под тортов и не поднялся с места.
        - Ну, значит, так, хлопцы. Я вроде как пошел отдыхать, а вы тут смотрите… Без баловства… В случае чего — разбудить меня за полчаса до аварии, чтоб я вас успел хоть чаем напоить, — сострил он и покинул кают-компанию, а оставшиеся ещё чуть ли не час после этого гоняли «видик» и пели под гитару песни своего любимого Верстакова:
        …А что такое флот? Бессмертие и слава,
        славянские ладьи и наши крейсера.
        Ведь что такое флот? Последний щит державы.
        Последняя любовь. Прощальное «ура».
        Я даже удивился, что можно, оказывается, быть веселым и без спиртного. А что бы я сейчас делал там, на суше? Скорее всего, поехал бы с Ленкой в Калугу — в гости к своему другу Димке Кузнецову. У Димки была стопроцентно журналистская семья — сам он работал на областном телевидении, где вел программы, посвященные истории Белого движения и местной литературе, а его жена — Марина Улыбышева — помимо того, что была интересной поэтессой, работала в одной из областных газет. Я как-то несколько раз уже бывал в этом городе: выпивал с местными писателями на Пушкинских праздниках в имении Натальи Гончаровой «Полотняный Завод», а один раз, зимой, нас всю ночь таскал за собой по калужским улочкам оказавшийся здесь главный редактор журнала «Наш современник» Станислав Куняев, который, останавливаясь возле каждого обоссанного подъезда, рассказывал нам (или выдумывал на ходу?) веселые истории о том, как он здесь когда-то много лет тому назад жил, учился, влюблялся, хулиганил и прочее, — и по каждому из таких мемориальных случаев открывалась бутылка водки, и мы пили из пластмассовых стаканчиков (а потом почему-то
уже прямо из горлышка) приятно отдающую облепихой водку местного производства, закусывая её батончиками «сникерсов».
        Но сейчас вокруг меня была не Калуга, а «Курск», и на следующее после встречи Нового года утро я узнал, что «Толедо» и «Мемфис» наконец-то покинули норвежские порты и под прикрытием двух кораблей сопровождения направились к берегам Северной Америки. Соблюдая дистанцию и стараясь не дать обнаружить себя корабельным акустикам, мы тронулись следом. Первое время, как мне сказали, мы шли на глубине около двухсот метров и, пройдя южнее подводной горы Луиз-Бойд хребта Мона, оказались на траверзе острова Ян-Майен, где морское дно опускается до глубины более трех тысяч метров, образуя Лофотенскую котловину. Но насколько я знал из прочитанных ранее материалов, впереди нас ожидала самая трудная для российских подводников зона — Фареро-Исландский порог, который представлял собой не только естественный подводный барьер, но и мощный противолодочный рубеж, на котором была установлена американская система акустического наблюдения SOSUS. Эта система представляла собой тысячи гидрофонов, рассыпанных во всех стратегически важных пунктах Атлантики. Эти своеобразные подводные силки были растянуты у берегов Гренландии,
поперек Средне-Атлантического хребта, на подходах к американскому побережью и даже под самым нашим носом — в Баренцевом море. Гидрофоны питались энергией от уникальных морских электрогенераторов, которые были разработаны учеными американской фирмы «Оушн Пауэр Технолоджис» по образу электрического угря. Эти генераторы напоминают собой длинный шарф толщиной всего около 2-х миллиметров, выполненный из пьезоэлектрического полимера поливинилидена флюорида, который, колыхаясь от подводных течений, производит при сжатии электрический ток, подзаряжающий батареи. Питающиеся от этих самозаряжающихся батарей гидрофоны обладали потрясающей чувствительностью. Созданные для того, чтобы улавливать механические звуки движущихся судов, они вместе с тем слышали всё, что происходит под водой — любовные песни китов, шуршание и потрескивание, производимое миллионами крошечных креветок, глухой гул магмы, подымающейся в глубине земной коры. И, конечно, подводные лодки. Вся эта лавина звуков поступала в Центр контроля системы дальнего гидроакустического наблюдения в Норфолке и обрабатывалось сверхкомпьютерами «Крей»,
операторы которых как раз и умели отличить по звукам белого кита от любых других подводных хищников, не говоря уже о механических объектах. И если на обширных пространствах центральной Атлантики с её многочисленными каньонами и подводными хребтами ещё можно было как-то укрыться от вездесущего акустического прослушивания, то, пересекая Фареро-Исландский рубеж слежения, мы вынуждены были следовать не самостоятельно выбранным маршрутом, а идти вслед за убегающей от возмездия натовской субмариной, которая, прикрываясь судами сопровождения, специально двигалась в сторону самой прослушиваемой части Фареро-Исландского порога.
        С учетом того, что при скорости до 5 — 8 узлов мы становились фактически непрослушиваемыми для акустических систем НАТО, нам пришлось уменьшить свой ход до этих пределов.
        Сразу же за основным рубежом слежения, стараясь не потерять акустический контакт с «Толедо», Лячин рискнул отойти от тактики прямого преследования и, пытаясь достичь максимальной скрытности, уклонился немного в сторону, направив курс на юг — между подводными горами Билл-Бейлис и Аутер-Бейлис в сторону Ирландской котловины, где нас на какое-то время прикрыли собой скалы Роколл. Чем сложнее подводный рельеф дна, тем легче запутать след, к тому же, наши гидроакустики засекли движущееся там в одном с нами направлении канадское грузовое судно, спрятавшись за звуковым фоном которого можно было незаметно проскочить через заградительные «частоколы» натовских гидрофонов.
        Пользуясь открывшейся мне возможностью передвижения по лодке, я уже почти не оставался в своем «медсанбате», а целыми днями гулял по лодочным ярусам, удивляясь комфортности этой гигантской субмарины. Если в прежних конструкциях наших лодок матросы, как я читал, спали прямо в отсеках, на торпедных аппаратах, то здесь были одно-, двух — и трехместные каюты, а кроме того имелись сауна и даже бассейн, в который набирали чистейшую воду с глубины 200 метров. В комнате отдыха были видеомагнитофон, слайды, небольшая, но любопытная библиотека. Имелись здесь даже аквариум с рыбками, канарейки в клетке и цветы в горшках, для которых, как мне рассказали, выдавали на заводе в Северодвинске специальную, обогащенную кислородом землю, потому как в обычной земле цветы под водой не растут.
        В один из последующих дней — мы к тому времени уже благополучно миновали все акустические ловушки Фареро-Исландского порога и снова вышли на след уходящей «Толедо» — я заглянул в рубку к угощавшему меня когда-то яблоками инженеру гидроакустической группы старшему лейтенанту Алексею Коробкову (я уж называю их так, как они мне сами представились) и попросил дать мне возможность послушать подводную жизнь океана. Услышанное — оказалось воистину необычным: в наушниках раздавались звуки, похожие на треск, стук, писк и даже на шипение масла на горячей сковородке! Океан скрипел, как старый дощатый сарай на ветру или расшатанная деревянная кровать под молодоженами, слагая из этих скрипов подобие причудливого хорала.
        Наиболее привлекательными в этой подводной какофонии показались мне брачный щебет креветок и любовные песни китов-горбачей. Что касается последних, то эти удивительные животные, как рассказал мне Алексей, обитают в Тихом и Атлантическом океанах и достигают 15 метров в длину. Один раз в год они собираются неподалеку от берега для спаривания, и именно в этот период гигантские самцы оглашают окрестности набором чередующихся мелодичных звуков. Даже ученые признали, что, если считать песнями «ритмичные произнесения звуков», то песни китов-горбачей «сочинены» по всем канонам музыкальной науки. И что особенно интересно, на протяжении сезона некоторые «музыкальные темы» неожиданно обновляются и, как утверждают ученые, новые «шлягеры» распространяются из конца в конец океана с не меньшей скоростью, чем эстрадные новинки среди людей. Потом самцы поют эти новые песни уже до самого конца сезона (если, конечно, какой-нибудь новый подводный Макаревич не сочинит ещё более забойный «хит», который вытеснит собой предыдущий «шлягер»). И вообще, сказал Алексей, киты в свое время оказали немалые услуги в деле
совершения великих открытий. Это они, увлекая за собой басков, а затем астурийцев, англичан и голландцев, приучили их пренебрегать опасностями дальних плаваний и смело бороздить океаны во всех направлениях. Старинные западные легенды полны описаниями подвигов этих китообразных, которые заводили китобоев чуть ли не до Северного полюса!
        - А разве их нет в наших русских сказках? «Чудо-юдо, рыба-кит, по-людскому говорит.»
        - Во-во, точно…
        Дольше же всего я задерживался на командном пункте у Лячина или в 7-м отсеке у Колесникова. Командир лодки обладал массой удивительных знаний, и беседовать с ним было одно удовольствие.
        В один из таких моих визитов мы опять затронули тему убегающей натовской субмарины, которая в компании «Мемфис» и двух кораблей сопровождения торопилась в сторону северных берегов США.
        - …В Нью-Лондон направляется, — догадался каперанг. — Там у них база.
        - Ну и как же мы? Если она вдруг в порту укроется?
        - Ничего, век там сидеть не будет. Как говорит наш Президент: поймаем в сортире — значит, «замочим» и в сортире. Так что не уйдет.
        Однако, как показала практика, подобраться к «Толедо» оказалось далеко не так просто, как предполагалось. Лодка все время держалась в приповерхностном слое, подступы к ней прощупывались, во-первых, её собственной аппаратурой, а во-вторых, сонарами и локаторами следующих рядом с нею «Мемфис» и двух сопровождающих их надводных кораблей, так что подкрасться к ней незамеченными было практически невозможно. Достижением было уже и то, что мы следовали все это время поблизости и не были до сих пор обнаруженными…
        В другой раз разговор как-то сам собой коснулся темы «женщина и подводный флот».
        - …У нас, насколько я знаю, баб на подводных лодках нет и пока не предвидится; наши моряки вообще говорят: «Лучше пробоина в борту, чем женщина на палубе», — рассуждал Лячин. — А вот дизель-электрической торпедной лодкой «S-318» «Коббен» военно-морских сил Норвегии командует, как я слыхал, женщина. Коммандер (по-нашему — капитан 3-го ранга) Сольвейг Крей. Ей тридцать три года, и подводницей она стала в тот самый год, когда затонул наш атомоход «Комсомолец». Надо ведь признать, что для норвежцев эта катастрофа была особенно близка — причем близка как в символическом, так и в самом буквальном смысле слова, так как наша подводная лодка затонула всего в двухстах милях от побережья их страны!..
        Потом как-то он сам зашел ко мне в каюту и принес журнал «Мир Севера» со статьей о последнем плавании Баренца, в которой меня сразу же полосонула по глазам роковая для К-141 дата — 12 августа. Однако оказалось, что в истории экспедиции Виллема Баренца она явилась как раз спасительной, так как, возвращаясь в 1595 году на лодках из своего третьего плавания, во время которого их корабль был затерт льдами, почти умирающие от голода участники экспедиции встретили в этот день у Канина полуострова русскую ладью и приобрели у поморов достаточное для своего спасения количество рыбы.
        «Слава Богу, — подумал я, — что хоть нам не надо торговаться ни с какими поморами. На лодке имеется солидный запас продовольствия, обеспечивающий её полугодовое автономное плавание».
        …А между тем на борту нашей лодки начали вдруг происходить какие-то явно непредусмотренные события. По отсекам раскатились озвученные громкой связью команды Лячина: «Все стоят к погружению!», «Глубина — триста метров!», «Старпом! Уменьшить ход до минимального! Ввести режим „Тишина“. Акустики слушают внимательно!» — а некоторое время спустя их сменили прямо противоположные по смыслу: «Двигатели правого борта — обратный ход!», «Выровнять дифферент!», «Реакторы обоих бортов на полную мощность! Скорость — 18 узлов!» — и тому подобные.
        А через несколько часов хода опять: «Старпом! Ход до минимального!», «Глубина сорок пять метров!», «Совершить маневр разворота на сто восемьдесят градусов!..»
        - У нас что-нибудь случилось? — спросил я, тихонько открыв дверь к Алексею в его акустическую.
        - Что?.. Нет. У нас — все в порядке. Но вот наши беглянки почему-то вдруг повернули сначала на север, в сторону Исландии, а потом на юг, к Англии. Чуть было на нас не наехали. Зачем им понадобилось возвращаться, кто знает?
        - А корабли сопровождения?
        - Да вся группа. Мы еле успели уйти от них на глубину и затаиться. Теперь вот развернулись следом и догоняем…
        Эта наша погоня, сопровождаемая, насколько я мог судить по раздающимся командам, беспрерывным маневрированием вокруг преследуемой группы, длилась ещё почти двое суток. Зайдя на другой день на командный пункт лодки, я попросил каперанга Лячина рассказать о том, что происходит за пределами моей видимости.
        Оказалось, что обе натовские субмарины вместе с кораблями сопровождения, повернув сначала резко на север, направились было в сторону военно-морской базы НАТО в Хвальфьордере, что в Исландии, но через некоторое время пути вдруг совершили разворот в совершенно противоположную сторону и двинулись на юг и затем, немного даже возвратившись назад на восток, зашли на английскую базу Холи-Лох — как можно было предположить, для ремонта недостаточно подлатанной в Хоконсверне подлодки «Мемфис».
        - Последние четыреста миль она плюнула на всякую скрытность и, всплыв на поверхность, шла в надводном положении. По-видимому, то повреждение, которое ей нанес своей экспериментальной ракето-торпедой «Петр Великий», оказалось далеко не таким пустяшным, если уж она вынуждена была всплыть в надводное положение. А в Хвальфьордере, куда они сначала направились, скорее всего, не оказалось необходимых для ремонта материалов или оборудования, поэтому им и пришлось совершать эти пируэты на пороге Атлантики. Ну да они ведь считают все это своими владениями — чего им бояться?..
        Отойдя на безопасное расстояние и заняв удобную для наблюдения и скрытную для чужих сонаров и локаторов позицию, мы засели в непредсказуемо продолжительную засаду, и потянулись бесконечно долгие и наполненные одним только вынужденным бездействием (во всяком случае, для меня) дни ожидания. От нечего делать я залез в судовую библиотечку и принялся за штудирование журналов и сборников, выписывая из них в выпрошенную у моего коллеги по редактированию новогодней радиогазеты тетрадь всевозможную информацию. Не знаю, зачем это мне было нужно и где могло впоследствии пригодиться, но если уж я по воле судьбы оказался частичкой ВМФ России, то хотелось узнать, что же он из себя на данный момент представляет и с противником какой категории сложности вынужден соперничать (по крайней мере здесь, на Севере). И оказалось, что «угроза отечественному предпринимательству со стороны английских, голландских, шведских и других иностранных мореплавателей, купцов, промышленных людей, пытавшихся осесть на российских землях, сопровождала, без преувеличения, всю историю Российского Севера и вызывала соответствующие
оборонные реакции…»
        Набрав кучу литературы, я уединился в своем лазарете и с головой ушел в конспектирование.
        «…Однако в широких, общегосударственных масштабах, — выписывал я тексты выступлений из стенограмм каких-то научно-практических конференций на морские темы, — выходящих за пределы отдельных очагов, военный фактор развития Севера проявился, пожалуй, лишь в годы первой мировой и гражданской войн на европейской части Севера. Мурманск, Архангельск, Белое море стали театрами военных действий или, по крайней мере, районами присутствия крупных вооруженных отрядов.
        Вторая мировая война привела к тому, что впервые в истории северные районы планеты стали очень значимыми плацдармами, а в ряде мест — театрами прямых военных действий. Советская Арктика, прежде всего Северный морской путь, превратилась в арену десантных нападений гитлеровской авиации и флота…
        Последовавшая затем холодная война включила Север и Арктику в орбиту конфронтации Советского Союза с капиталистическим миром, и прежде всего с США. Значение арктического региона оказалось очень велико…»
        «…Морское военное базирование США на Севере осуществляется на его западном фланге — в Баренцевом и, главным образом, в Северном и Норвежском морях. Этот плацдарм можно назвать североевропейским или североатлантическим, обслуживающим Арктику. Он представлен мощной флотской группировкой США (5-й флот), которая к началу 1999 года насчитывала 300 единиц самой совершенной военной техники, среди которой так называемые арсенальные корабли („Стелс“), на которых одновременно базируются до 500 крылатых ракет, и атомные подводные лодки новейшего класса „Си Вулф“ („Морской волк“) из семейства „Трайдентов“).
        Ведет себя эта группировка весьма агрессивно. Постоянно на боевом дежурстве у кромки российских территориальных вод Кольского полуострова находится 3 — 4 подводные лодки ВМС США, а иногда заходят сюда «в гости» и другие иностранные субмарины и надводные суда…»
        «…Ясно одно: силы арктического военного бастиона по ту сторону не только не сокращаются, но расширяются и качественно укрепляются. Между тем судьба наших северных (как и вообще всех российских) вооруженных сил очень туманна. Так в 1990-м году Северный флот России насчитывал 400 единиц, более чем вдвое превосходя предназначенный для Севера флот американцев. А что от этой мощи осталось в России сейчас и каково качество оставшегося? Судя по сообщениям печати, из всей нашей подводной армады на сегодняшний день сохранились не более как две-три подлодки, способные выполнять боевые дежурства. То есть столько или даже меньше того, что ежесуточно посылает к нашим берегам американский 5-й флот…»
        - Ну что, просвещаешься? — заглянув как-то ко мне в свободное от своего дежурства время, весело спросил Колесников. — По возвращении, небось, побежишь сдавать аттестацию на адмирала…
        - Чтобы на меня потом повесили грехи за весь бардак, который творится на нашем флоте? — скептически хмыкнул я.
        - Что ты имеешь в виду? — посерьезнел Дима.
        - Да то, что от российского флота сегодня остались одни только рожки да ножки. Не говоря уже о наших спасательных средствах. А между тем, уже в октябрьских номерах газет я читал информацию о том, что в ВМС ряда западных стран срочно предпринимаются меры организационного и технического характера, имеющие своей целью недопущение того, что произошло в прошлом августе с экипажем «Курска». В частности, буквально по следам нашей трагедии, уже в сентябре 2000 года, у побережья Турции были проведены специальные учения НАТО «Сорберт Ройал» по оказанию помощи затонувшей подводной лодке. Кроме того, в прессе недавно появилась информация о том, что ВМС США закупают 15 тысяч комплектов индивидуального спасательного снаряжения английского производства SEIE Mk 10, которое обеспечивает безопасное покидание отсека затонувшей субмарины с глубины до 180 метров методом свободного всплытия, исключая при этом получение декомпрессионной болезни. В комплект этого снаряжения входят: быстронадеваемый спасательный костюм с автономным дыхательным аппаратом, утепленное нательное белье и индивидуальная надувная лодка с
водонепроницаемым тентом. На поверхности подводники могут сцепить эти лодки между собой специальным устройством. Это снаряжение прошло испытания в центре подготовки подводников Великобритании «Долфин» в Портсмуте, а также лабораторные испытания, на которых имитировалось свободное всплытие с глубины 200 метров. Кроме того, 18 августа — смотри, опять-таки, сразу же после гибели «Курска»! — Великобританией, Францией, Турцией и Норвегией подписан протокол о намерениях по разработке и созданию спасательной системы подводных лодок НАТО: NATO Submarine Rescue System, NSRS. Так что катастрофа на «Курске» подтолкнула к действию практически все морские державы, кроме нас. Хотя, как показала гибель экипажа «Курска», именно нам-то о спасательных средствах надо было бы думать в первую очередь. Или — хотя бы учить моряков технике задержки дыхания. Вон, например, ныряльщица с Каймановых островов Таня Стретер погружается без всяких спецсредств на глубину 113 метров — и никакой кессонной болезни.
        - Ну, если бы подводники могли всплывать без аквалангов с такой большой глубины, то проблема спасения людей из затонувших подлодок была бы давно решена.
        - А кто сказал, что это невозможно? Еще в октябре 1962 года в ходе эксперимента группа английских военных моряков под руководством лейтенанта Хэмлина вполне благополучно поднялась на поверхность, покинув подводную лодку «Типтоу» на глубине 90 метров. Позднее офицер британского флота Токфилд с группой подводников совершили свободное всплытие с глубины 115 метров.
        - «Курск» лежит всего на 108-ми.
        - Вот-вот. Поэтому я и думаю, что всех работающих под водой, включая экипажи субмарин, надо бы в обязательном порядке обучать нырянию и всплытию с большой глубины. К сожалению, такая подготовка, насколько я понимаю, у нас в стране не ведется, а она во много раз увеличивала бы шансы подводников на спасение.
        - Как сказал нам однажды некий высокопоставленный умник из штаба флота, мы «должны ходить в море воевать, а не спасаться». Наверное, из-за этого на лодках серии «Курск» не были предусмотрены проектом даже спасательные буи, которые есть на всех субмаринах мира — с телефоном и радиосветовым маяком.
        - А на фига их проектировать, если вы их все равно потом привариваете к корпусу, и они не всплывают? Не так ли?
        - Так, — вздохнул Дмитрий. — А что делать? Эти буи устроены таким образом, что при движении вибрируют и своим дребезжанием о корпус демаскируют лодку. А бывает, что и отрываются где-нибудь в океане, а с капитана потом высчитывают из зарплаты их стоимость… Вот их и прихватывают перед выходом в море точечной сваркой. О том, что это делается, знают практически все. Но по «традициям» Советской Армии и Флота молчат.
        - Угу. Причем не просто молчат, но и врут без зазрения совести. Не адмиралы ли заявили Президенту, что у них есть все необходимые средства для спасения «Курска»? И где они, эти средства? Бывший флагман спасательного флота России — «Карпаты» — ржавеет у причала в Кронштадте, я сам его видел там во время одной из поездок. А остальные проданы за рубеж, хотя в свое время были построены на наши народные деньги. Так что объясни, о каких это «лучших в мире спасательных средствах» они докладывали Путину.
        - Они, наверное, имели в виду СПС — спасательные подводные снаряды «Бестер» и «Приз». Это действительно очень хорошие глубоководные аппараты. Хотя, надо признать, и отличаются от американских или английских примерно так же, как наш хороший автомобиль «Волга» отличается от их «Мерседеса».
        - Во-во. Потому и не поймешь, плакать или смеяться, когда 15 августа — то есть, когда твой прототип, настоящий Колесников, ещё писал в девятом отсеке свою вторую записку! — главком Куроедов сообщил, что спасательная операция прервана из-за того, что все спасательные суда сорвало с якорей. С каких якорей, Дима?! Во всем мире суда, работающие с глубоководной техникой, уже давно оснащены системой динамического позиционирования со спутниковой привязкой, позволяющей им удерживаться в точке ведения работ без всяких якорей!
        - Что я могу тебе на это сказать? Я знаю, что «Курск» должен был быть укомплектован спасательным снаряжением подводника (ССП), включающим в себя изолирующие дыхательные аппараты ИДА-59М, гидрокомбинезоны СГП-К с емкостью всплытия и парашютную систему ПП-2, что позволяет осуществлять выход из затонувшей подлодки методом свободного всплытия с глубин более 200 метров. Но было ли оно на лодке и почему им никто не воспользовался, этого я сказать не могу. Может быть, об этом как раз и рассказывает вторая записка Колесникова… Если, конечно, она и вправду была.
        - Перед самым вылетом в Североморск я смотрел телепередачу, посвященную трагедии «Курска», и там было сказано, что председатель Комиссии по расследованию причин катастрофы Клебанов подтвердил: да, была и вторая записка капитан-лейтенанта Колесникова, объясняющая причины трагедии. Хотя вдова Дмитрия — Ольга — не получила в свои руки ни одной из них. А вице-адмирал Владимир Доброскоченко упоминал в одном из своих интервью ещё и о записке, которая предположительно принадлежит капитан-лейтенанту Рашиду Аряпову. Хотя вполне возможно, что речь идет об одной и той же записке. То есть — Колесникова.
        - Да-а, молодец Дмитрий Романович. Герой… И вообще, не чудо ли наша Россия? Смотри — какая бы подлая власть в ней ни воцарялась, а она все равно продолжает растить мужественных и чистых сердцем ребят. Вот о ком сегодня нужно писать книги! Такого героя, как Колесников, не выдумаешь…
        - И как тебе с его именем? Легко ли, как когда-то пели, жить «за себя и за того парня»?
        - Спрашиваешь! Мы ведь были знакомы с Димкой, он меня даже называл в шутку своим «брательником». Ну, а кроме того, фамилия Колесников и без того непростая — сегодня она уже в третий раз заносится в мартиролог послевоенного подводного флота России! Так, насколько я помню, ещё 8 апреля 1970 года в первой нашей катастрофе на атомной подводной лодке К-8 погиб старший матрос Колесников. Спустя тринадцать лет, 23 июня 1983 года, на атомном подводном крейсере К-429 погиб мичман Колесников. И вот теперь — капитан-лейтенант Колесников…
        - Да, ты должен быть очень смелым человеком, чтобы продолжать называть себя этой фамилией… Впрочем, это касается и самой подлодки. Ведь моряки знают, что имена судов не бывают случайными. «Как назовешь корабль, так он и поплывет», — гласит старинная морская примета.
        - Что ты хочешь этим сказать?
        - Ну… Ты ведь слышал о том, что имя предопределяет и судьбу его обладателя? Так вот — это распространяется не только на людей, но и на корабли, особенно на те, которые названы именами старых полководцев. Говорят, что, воспринимая такие корабли как часть самих себя, духи заслуженных адмиралов переселяются на них, чтобы помогать, упреждать и командовать ими так, как они бы это делали при жизни, в полном соответствии со своими прошлыми привычками и основываясь на немалом опыте.
        - Ну скажешь!.. Это ведь только гипотеза. Хотя и любопытная.
        - Может быть, конечно, и гипотеза, но сохранился целый ряд свидетельств, подтверждающих, что пренебрегать ею не стоит. Так, в одной из своих статей историк российского флота Владимир Шигин пишет, что, по воспоминаниям участников русско-японской войны, служивших на броненосце «Адмирал Ушаков», дух экипажа этого корабля был, в отличие от настроя большинства иных кораблей эскадры, на редкость боевым. Они говорили, что в кают-компании броненосца висел большой портрет адмирала, и на корабле существовала весьма необычная традиция: при принятии всех ответственных решений брать «добро» у портрета. При этом было замечено, что лицо Ушакова время от времени как бы меняло свое выражение. По этому выражению и определялось отношение адмирала к испрашиваемому совету. Все были убеждены, что в портрет вселилась душа покойного адмирала, которая и помогает в управлении кораблем.
        - Это вообще на фантастику похоже…
        - Похоже. Но вот рассказ очевидцев о первом дне Цусимской битвы, которая произошла 14 мая, и во время которой «Ушаков» получил серьезные повреждения, отстал от эскадры и вынужден был прорываться к Владивостоку уже в одиночку. Утром 15 мая он был перехвачен двумя японскими броненосными крейсерами, предложившими ему сдаться в плен. В ответ на это командир избитого корабля капитан 1-го ранга Владимир Миклухо-Маклай ответил отказом и принял неравный бой, исход которого, как ты понимаешь, был заранее предрешен. В течение полутора часов беззащитный корабль подвергался самому настоящему расстрелу, а когда все возможности для сопротивления были исчерпаны, командир отдал приказание открыть кингстоны, а команде спасаться вплавь. При этом одного из офицеров он послал в последний раз в кают-компанию, посмотреть, как оценивает поведение экипажа в бою Ушаков. Вбежавший в кают-компанию офицер увидел, что портрет адмирала улыбается, и понял, что дух Ушакова полностью полностью одобряет поведение командира и экипажа. Не посрамив чести великого русского флотоводца и традиций русского флота, броненосец погиб, так и
не спустив перед врагом Андреевского флага.
        - Красивая легенда, ничего не скажешь.
        - Да, красивая. А вот два других броненосца, носивших имена «Генерал-адмирала Апраксина» и «Адмирала Сенявина», без всякого сопротивления сдались в тот же день японцам.
        - Я что-то и адмиралов таких не помню, хотя и учил когда-то историю российского флота.
        - Вот-вот, и все потому, что они ничего из себя в военном смысле не представляли. Генерал-адмирал Апраксин был в свое время свояком Петра Первого и по его приказу руководил российским флотом. По словам современников, был он весьма боязливым, осторожным и в моряцком деле не сведущим. И в полном соответствии с характером этого генерал-адмирала вел себя и корабль его имени. Еще до Цусимы, находясь на Балтике, он умудрился так крепко сесть на камни, что его в течение полугода вынуждены были спасать всем флотом. Ну, а что касается адмирала Сенявина, то тут и говорить не о чем, так как общеизвестен факт, когда в 1807 году он, в силу сложившейся политической ситуации, передал в руки англичан всю свою эскадру. Так что сдача в плен японцам броненосца «Адмирал Сенявин» была вполне в стиле его духовного отца…
        - Мистика какая-то!
        - Не какая-то, а морская. Обычная морская мистика.
        - И ты во все это веришь?
        - А почему же не верить фактам? Я хоть и не историк нашего флота, но, как сказал когда-то поэт, «список кораблей прочел до середины» — последние месяцы я только тем занимался, что рылся в морских архивах, выискивая всякие интересные сведения. Статистика, например, показывает, что почти всегда были несчастными корабли, носящие имена адмиралов Нахимова, Корнилова и Истомина, смертью храбрых павших на севастопольских бастионах в самом расцвете своего таланта. Они тонули, горели, сталкивались посреди моря, их, совсем ещё новыми, пускали под автоген… А корабли, названные в честь великого русского полководца Суворова? Броненосец «Князь Суворов» героически сражался до последнего снаряда и погиб в Цусимской битве, так и не спустив своего флага. Затем, уже в 50-80-х годах нашего века, в состав Тихоокеанского флота входил крейсер «Александр Суворов». Когда его приговорили к списанию на металлолом и, продав одной из корейских фирм, погнали на буксире на позорную казнь, «Суворов» оторвался и затонул в океане. Дух великого полководца не покинул свой подопечный корабль, предпочтя смерть в морской пучине
бесчестию на берегу!..
        - Про этот случай я когда-то слышал, — кивнул Дмитрий. — Хотя и не очень-то в него поверил.
        - Но это правда, — развел я руками. — Как и то, что, не совершив ровным счетом ничего заслуживающего воспоминания, уже порезаны на металлолом два из трех десантных кораблей, названных в честь адмиралов-политработников: «Иван Рогов» и «Александр Николаев», а их третий коллега — «Митрофан Москаленко» — ждет такой же участи у одного из причалов Североморска. Кстати, когда я услышал версию о том, что «Курск» был потоплен ракетой, пущенной с «Петра Великого», я этому не очень и удивился. Петр ведь всегда был склонен к непредсказуемым поступкам, необузданным вспышкам гнева и суровым казням, так что несанкционированные испытания новых ракет, проводимые во время учений, это вполне в его духе.
        - Да. Только вот «Курск» потопили не с «Петра Великого».
        - Я это знаю. Но стрельба экспериментальными ракето-торпедами с него тем не менее велась. И это просто случайность, что он попал одной из них не в тонущий «Курск», а в «Мемфис». Кстати, что там слышно — долго нам ещё её здесь караулить?
        - Да кто ж это может знать… Вот уже три недели, как она стоит в одном из английских доков, а это значит, что полученное повреждение потребовало отнюдь не косметического ремонта. Так что трудно даже предположить, на сколько это ещё может растянуться…
        Дмитрий ушел, и я опять остался один на один с книгами.
        Но читать почему-то расхотелось. Из памяти вдруг выплыла Москва, искусственные прудики на Братиславской улице, тихая Ленкина квартира с широким диваном, её большие грустные глаза, губы… Страстно захотелось домой, увидеть её и родителей, ощутить под ногами твердую почву с хрустящим московским снегом, ощутить над головой высокое небо, а не эти крашеные трубы… Как это возможно, чтобы человек был не волен находиться там, где ему в эту минуту хочется? Зачем мне эта подлодка, что, словно охотник в кустах, засела на выходе из Холи-Лоха? Я хочу в Москву, к Ленке!..
        …Но все пока продолжалось по-прежнему. Лодка «сидела» в засаде, прослушивая английский берег, я читал имеющиеся в наличии журналы и книги, а, устав от поглощения информации, шел либо к акустикам, либо на КП к Лячину. Почти каждый день ко мне заходил Колесников, и мы говорили с ним о случившемся на «Курске» и о его погибшем экипаже. Во время одной из таких бесед он вспомнил тот памятный для меня день, когда они с Аряповым сходили на берег и на обратном пути «захватили» меня в плен возле бухты, в которой их ожидала подлодка:
        - …Накануне того дня, когда мы засекли тебя на берегу с фотоаппаратом, я был в Видяево и разговаривал с командиром АПЛ «Воронеж» Олегом Якубиной, мы с ним давно знакомы. Для него катастрофа с «Курском» оказалось далеко не сторонним делом, так как он откомандировал на этот корабль несколько лучших ребят из своего собственного экипажа. «…Теперь они будут моей болью до конца жизни, — сказал он мне, рассказывая о подробностях этой командировки. — Старший мичман Сергей Чернышев попросился у меня на „Курск“ сам. Говорил, пустите, хочу сходить на боевую, хоть концы с концами свести. Пустил. Кстати, у него старший брат, капитан 1-го ранга, в штабе флота. Сергей был первоклассным связистом. На корабле при нем и командир БЧ-4 не требовался. Он умел и знал все досконально. Безумно жалко и Володю Свечкарева. Он тоже с БЧ-4 и тоже старший мичман. Пошел на „Курск“ в командировку всего на один выход… Капитан-лейтенант Сергей Кокорин тоже из моего экипажа. Прошел все боевые, в девяносто седьмом ходил с нами на боевую службу под Англию, офицер и специалист исключительно надежный… Что касается боцмана Саши
Рузлева, то он был моим любимцем. Я давно знаю его отца. Он всю жизнь проплавал на подводных лодках боцманом. Подошел он ко мне однажды и говорит: „Возьми сына к себе, хороший парень, не пожалеешь!“ Я взял и на самом деле ни разу не пожалел. В первый же выход в море Саша на рулях. Лодку держал и чувствовал так, будто сто лет на рулях сидел. Гены боцманские, наверное! И умелец был на все руки и человек отзывчивый и надежный. Я к нему относился, как к сыну… Мне теперь каждую ночь снится „Курск“. Будто я открываю аварийно-спасательный люк, а там внизу мои ребята: головы, головы, головы… И вижу я своего боцмана. Смотрит он на меня снизу вверх, а в глазах немая мольба о помощи. Просыпаюсь и до утра уже не могу больше заснуть…»
        - От судьбы не уйдешь, — заметил я. — Я уже говорил Лячину, что у меня такое впечатление, будто «Курску» было предписано погибнуть. И «Петр Великий» над ним свои ракето-торпеды испытывал. И натовские субмарины вокруг него крутились, создавая угрозу столкновения. И глубина для такой махины, как он, была смертельно опасной. И «толстая» торпеда на борту потекла, грозя взрывом. И экипаж его был укомплектован хоть и хорошими специалистами, но не своими, пришедшими на лодку с чужих кораблей… Так что не от одной причины, так от другой, он все равно в тот день оказался бы пострадавшим, не случайно же и болгарская пророчица Ванга, и наш прозорливый старец Николай с острова Залита предсказывали эту катастрофу. Да и наше Агентство военных новостей, словно предчувствуя грядущее развитие событий, оказывается, ещё 11 мая 2000 года сообщило, что в соответствии со сценарием готовящихся учений на Северном флоте «Курск» должен будет потерпеть «аварию» и «лечь на грунт». Так что обложили его, как видишь, основательно.
        - Но это значит, что аварию вообще нельзя было предотвратить? Никакими средствами? Так, что ли?..
        - Похоже, что так.
        - Но почему, ты можешь объяснить? Чем ребята оказались неугодными Богу, что он их так жестоко наказал?
        - Да нет, — задумался я, — это, наверное, не наказание… Это, скорее, как тяжелая болезнь у ребенка — она ведь попускается свыше не в наказание малышу, который ещё и нагрешить-то как следует в своей жизни не успел, а во вразумление его родителям, чтобы они оглянулись на свою жизнь и задумались: а так ли они живут, как это угодно Богу? Вот и произошедшее с «Курском» — это не наказание членам экипажа (уж они-то как раз теперь в Раю, искупили своей смертью все жизненные грехи и ошибки и предстоят нынче у Божьего престола вместе со святыми и ангелами!), а все это — испытание нам, тем, кто остался жить за них на этой грешной Земле. Это нас Господь отрезвляет их гибелью, стремясь обратить наше внимание на то, что с таким ослабленным флотом и таким ослабленным духом, какие у нас сегодня, нам не уберечь от врагов ни наши моря, ни нашу великую некогда державу. Не так давно в одной из статей писателя Кавада Раша я прочитал высказывание о том, что «Божий Промысел создал Святую Русь как Морскую Русь», — а мы позволили себя со всех морей выгнать, режем на металлолом свои могучие корабли и подлодки, и даем
право врагам Руси беспрепятственно воцаряться на принадлежавших нам морских просторах!..
        - Кого это ты тут так красиво цитируешь? — услышал я вдруг за спиной голос Лячина и, оглянувшись, увидел, что каперанг незаметно вошел в каюту и стоит у двери. — Раша?
        - Да я не цитирую, я просто вслух думаю, — отозвался я и замолчал.
        - Что ж, похоже, ты верно думаешь, — кивнул головой командир. — Так оно все, по-видимому, и есть… Вспомним походы наших князей: Олега — в Византию, Святого Владимира — в Константинополь, войны Ивана Грозного и Петра Великого за выход к Балтийскому морю. По сути дела, вся история Российского государства — это борьба за выходы к морям, стремление быть ведущей морской державой. Несмотря на сопряженные с этим огромные финансовые затраты, человеческие жертвы и напряжение всех экономических и военных сил государства, все выдающиеся правители России шли на это, прекрасно понимая как то, что развитие нашего Отечества немыслимо без политических, экономических и военных связей со странами, расположенными по берегам морей и океанов, так и то, что одного выхода к этим морям мало. Для того, чтобы на них утвердиться и «встать твердой ногой», необходимо было иметь мощный флот, и как показывает наш исторический опыт, именно с развитием флота были связаны периоды политического могущества и процветания России, тогда как его ослабление или отсутствие тут же влекли за собой времена «упадка» и потери международного
авторитета. Что греха таить — почти всю вторую половину ХХ века за «круглыми столами» различных дипломатических встреч и переговоров незримо, но весомо присутствовали наши мощные боевые корабли и подводные ракетоносцы, развернутые во всех «болевых» и «горячих» точках Мирового океана. В том, что мир не скатился в пропасть ядерной катастрофы, далеко не последнюю роль сыграл и Военно-Морской Флот нашей державы…
        - Зато сегодня с нами никто не считается, — буркнул Дмитрий. — НАТО вон захотело бомбить Югославию, и плевало на всю нашу дипломатию.
        - Ничего не попишешь, — согласился Лячин. — «Сильный поступает так, как хочет, а слабый — так, как позволят». Слыхал такую поговорку? Вот сегодня мы находимся на положении слабого, и история гибели «Курска» может нас и на самом деле заставить задуматься о том, куда мы ныне скатились и как нам восстановить свое могущество.
        - Ребят жалко, — тяжело вздохнул Дмитрий. — Хоть бы кто-нибудь один из всего экипажа спасся.
        - Как это — хоть бы один? — не удержался я, вспомнив всю прочитанную ранее информацию. — А капитан 2-го ранга Михаил Козагуб, который опоздал на два дня с классов повышения, и это спасло ему жизнь? А старший мичман Иван Андреевич Несен, который служил на «Курске» акустиком и одновременно выполнял обязанности финансиста? Когда корабль уже отдавал швартовы и матросы убирали трап, Лячин внезапно вызвал его наверх и приказал остаться на берегу, чтобы за время отсутствия лодки в базе получить деньги на экипаж, иначе все останутся без получки. Несен едва успел сбежать с уходящего в вечность корабля. Полученные деньги он раздавал уже вдовам своих товарищей… А штурманский электрик мичман Николай Корнилов, которого невольно спасла его мать? Незадолго до этого она попала в автокатастрофу и в тяжелом состоянии была помещена в реанимацию, так что Николая отпустили к ней на побывку по телеграмме… А связист мичман Владимир Семагин, старшина 1-й статьи контрактной службы Олег Сухарев и ещё два матроса, которые незадолго до этого легли в госпиталь с гайморитом? А старший боцман Николай Алексеевич Мизяк,
которого спасла его собственная семья? Именно в это время из отпуска возвращалась его жена с тремя детьми, и чтобы привезти их в Видяево, Мизяк договорился с боцманом с АПЛ «Воронеж» Александром Рузлевым, что тот заменит его на время учений на «Курске». Командиры обеих подлодок — и «Курска», и»Воронежа» — эту замену разрешили, и Рузлев ушел в море вместо Мизяка…
        - Не случайно ведь говорят: знать бы, где упадешь, так заранее бы соломки подстелил, — заметил Дмитрий. — Хотя я все равно не хотел бы, чтоб мне повезло взамен кого-то другого.
        - Да, парни, непросто все это, — согласился командир, — очень непросто… Я не могу сказать, судьба ли смилостивилась над теми, кто остался на берегу, или ангелы-хранители оказались сильнее рока, но отныне, благодаря Бога за свое нежданное спасение, эти люди теперь все свои оставшиеся годы будут жить с чувством невольной вины за то, что именно на них указал перст Всевышнего. А это — ох, как нелегко, поверьте мне…
        Я вижу, как он тяжело, чуть ли не по-медвежьи, поворачивается и, еле заметно махнув на прощанье рукой, медленно уходит из каюты.
        - Ну ладно, побегу, пожалуй, и я, — поднялся следом за ним с табурета и Колесников. — Давай. До завтра.
        Он протягивает мне свою широкую сильную ладонь, мы пожимаем друг другу руки, и я опять остаюсь наедине со своими мыслями, книгами и воспоминаниями.
        Да, все это и на самом деле очень и очень непросто, не случайно во время нашего разговора у Димы вырвалось слово «мистика». Судьбы кораблей, как и судьбы людей, оказываются иной раз незримо и порой действительно мистически связаны между собой. Объяснить эту непонятную взаимосвязь не может сегодня никто, а поэтому остается только выстраивать череду невероятных совпадений да гадать: кто же все-таки выкладывает этот зловещий пасьянс закономерностей и странных параллелей? Помню, выискивая полгода назад по журналам «GEO», «Нептун», «Октопус» и всевозможным морским архивам материалы для своей рубрики о подводных катастрофах, которую мне поручил тогда вести в нашей «Молодежке» Гусаков, я сам неоднократно поражался тем фантастическим перекличкам и сцеплениям, которые нередко соединяют в единое целое происшествия, случившиеся на разных морях с двумя разными лодками и в разное время. К одной из таких загадочных и трагических «парных» историй можно отнести катастрофы, произошедшие с нашим российским атомоходом К-8 и американской субмариной «Скорпион».
        Что касается атомной торпедной подводной лодки К-8, то это был первый советский подводный ракетоносец с ядерным реактором. Разработка субмарин данного типа начиналась ещё под руководством самого Лаврентия Берии, а всего атомоходов этого проекта (индекс 627-А) было выстроено ровно тринадцать штук! Американцы дали лодкам этого проекта наименование «Ноябрь», а в обиходе за их большую шумность прозвали «ревущими коровами». И то ли следовавшее вместе с именем Берии зло, то ли именно чертова дюжина, охватывающая количество спущенных на воду лодок, послужило тому виной, но одна из них была на этом свете явно лишней. Одной из тринадцати этих подлодок была суждена страшная гибель…
        Все десять лет существования К-8 отмечены непрерывной чередой несчастий. Именно этому атомоходу принадлежала сомнительная честь открытия аварий с ядерным реактором, что впервые случилось в том, теперь уже далеком, 1960 году. Огромные дозы облучения получил тогда практически весь экипаж, многие остались инвалидами, часть команды в течение нескольких лет скончались. Едва только лодку начал осваивать новый экипаж — опять две аварии с реактором, и опять — тяжелые последствия для людей.
        В 1969 году с ней опять происходит трагедия. Во время одного из учебных выходов, при погружении, атомоход чуть было не стал в вертикальное положение, и только чудо да мастерство командира спасли тогда экипаж от гибели.
        Если же вспомнить, что большую часть своей недолгой жизни К-8 простояла в заводских доках, ремонтируя бесконечные поломки и аварии, то станет очевидным, что из тринадцати спущенных на воду «ноябрей» именно она с самого начала была отмечена роком, и оставалось только ждать приближения времени трагической развязки.
        Неудивительно, что моряки не любили эту несчастливую лодку. Одни считали причиной её бед халтурное качество постройки, другие намекали на влияние потусторонних сил… Вспоминали, что при спуске лодки на воду не разбилась о борт традиционная бутылка шампанского, что воспринималось всегда как предзнаменование ожидающей лодку в недалеком будущем беды. Поэтому и служить на К-8 шли с явной неохотой, а вот уходили с неё с нескрываемой радостью. Недобрая слава, слухи о бесконечных ремонтах и авариях окутывали лодку устойчивым отрицательным ореолом…
        Но самое удивительное, что у нашего атомохода оказался и свой американский двойник по несчастливой судьбе, близнец, родившийся с ним почти в одно и то же время! Так, военно-морской флаг над К-8 был поднят 31 декабря 1959 года, а всего несколькими днями раньше на противоположном берегу Атлантики взвилось звездно-полосатое полотнище и на американской атомной подводной лодкой «Скорпион». Прошло ещё несколько лет, и выйдя однажды в море для отработки курсовой задачи, К-8 вдруг обнаружила, что рядом с ней маневрирует в глубине неопознанная иностранная субмарина. Некоторое время обе подлодки находились в зоне взаимного прослушивания друг друга гидроакустическими приборами, затем чужая субмарина удалилась. Когда по возвращении на базу командир К-8 доложил о имевшем место гидроакустическом контакте с иностранной подводной лодкой, то ему сообщили, что, по данным агентурной разведки, это была АПЛ ВМС США «Скорпион». Так судьбы двух атомных торпедных подводных лодок, принадлежащих двум самым антагонистическим государствам на планете, прочертили ещё один неисповедимо общий для их судеб след. И последующие
события не заставили себя ждать долго.
        В 1965 году, обозначая начало флотских учений, АПЛ К-8 выполняла стрельбу боевой торпедой, которая должна была взорвать торчащую из воды скалу. Но вместо этого выпущенная из аппарата торпеда вдруг самонавелась на выстрелившую её лодку и, развернувшись на 180 градусов, на бешеной скорости помчалась прямо на нее. Судя по всему, на торпеде по какой-то причине вдруг отказал прибор гироскопа, что представляло собой редчайший случай! От неминуемой гибели К-8 тогда спасла только быстрота действий её командира да выучка экипажа. На этот раз судьбу удалось обмануть, выиграв у неё несколько лет жизни. Чего, как показало дальнейшее, не удалось сделать в аналогичной ситуации её заокеанскому двойнику «Скорпиону».
        Через три года после этого случая с К-8 американская субмарина была направлена на свое первое боевое патрулирование в Средиземное море. По какому-то таинственному совпадению именно в это же самое время неподалеку от них, у побережья Тулона, по невыясненной причине исчезла со всеми находившимися на борту людьми французская подводная лодка «Сибилла», унесшая в морскую пучину вместе с жизнями экипажа и тайну своей погибели. И это словно бы стало страшным прологом к судьбе и самого «Скорпиона». Возвращаясь через некоторое время на свою родную базу, он внезапно исчез в океане, и только береговые акустические станции зафиксировали страшный подводный взрыв. Ни лодки, ни одного члена её экипажа отыскать тогда не удалось, и только немалое время спустя на дне Атлантики смогли обнаружить искореженные останки «Скорпиона». А по прошествии ещё четверти века Пентагон наконец решился признаться в том, что, вопреки прежнему хвастовству в непревзойденном уровне американской подводной военной техники, «Скорпион» был одним из самых неудачных проектов и его погубила… его же собственная торпеда! То есть с американской
лодкой произошло точно то же, что и с нашей К-8 в 1965 году — на ней отказал гироскоп, и развернувшаяся на 180 градусов торпеда погналась за выпустившей её же субмариной и, настигнув, разнесла в клочья! Совпало все до невероятности, только советской лодке тогда удалось уклониться от встречи со своей убийцей, а американка этого сделать не успела…
        Но вот в 1969 году К-8 вышла из своего очередного ремонта и начала готовиться к первому в своей жизни дальнему походу. Невезучесть невезучестью, но надо же кому-то и в море ходить! Да и экипаж, уже порядком уставший от ремонтов и причалов, рвался в плавание.
        И наконец в феврале 1970 года К-8 вышла в свой первый и последний поход…
        Неполадки начались почти сразу же после выхода из базы. Фиг его знает, почему, но уже в самом начале пути от так долго ремонтировавшейся и готовившейся к походу лодки оторвался большой лист обшивки легкого корпуса. Стуча об основной корпус, как хлопающая на ветру калитка или незакрытый багажник «жигулей», он полностью демаскировал перед вероятным противником и без того довольно шумную К-8 («ревущую корову»), так что, согласно всем инструкциям, командир должен был тут же доложить о случившемся в Москву и повернуть подлодку обратно. Но он принял решение устранить неисправность прямо в море. Скорее всего, он просто побоялся, что если они возвратятся сейчас обратно в базу, то К-8 уже никогда не увидит настоящего океана. Им надо было доказать, что они ничуть не хуже всех других подводных лодок Военно-Морского Флота России. И они с большим риском и трудом все-таки сумели справиться с поставленной задачей, закрепили оторвавшийся лист обшивки, и лодка уверенно продолжила путь… к своей гибели.
        Спустя два года после исчезновения в морской бездне «Скорпиона», К-8, словно бы повторяя его маршрут, пришла в Средиземное море. Причем, как и в случае с её двойником, это был её первый поход в эту зону. Далее события развиваются словно в зеркальном отражении двухлетней давности. Едва наша АПЛ проходит Гибралтар, как у побережья Тулона таинственно тонет французская подводная лодка «Эридис», относящаяся к тому же проекту, что и погибшая два года назад «Сибилла». Как будто кто-то хотел принести эти лодки в жертву вместо обреченных на заклание «Скорпиона» и К-8, — но жертвы эти приняты не были.
        Выполнив в Средиземном море свою задачу, К-8 уже направлялась в обратный путь домой, когда был получен приказ изменить курс и следовать в один из центральных районов Атлантики для участия в широкомасштабных учениях «Океан». И, развернувшись, К-8 последовала в то же самое место, где два года назад исчез в глубоководной бездне «скорпион». Двойник словно звал её к себе с того света…
        Беда произошла 8 апреля 1970 года. Оставшиеся в живых члены экипажа рассказывают, что незадолго до начала аварии все они собрались в первом отсеке и смотрели фильм под названием «Путь во мраке». А потом начался сильный пожар — причем сразу в первом и седьмом отсеках, чего и по сей день не смогла объяснить государственная комиссия. Три дня, теряя в огне товарищей, экипаж несчастной К-8 боролся с огнем, но в конце концов лодка потеряла плавучесть и 12 (!) апреля затонула, унеся с собой жизни 52-х моряков. И произошло это почти в том же самом месте, где и трагедия со «Скорпионом». Так перекрестились гибельные параллели двух этих атомных подводных лодок, наконец-то соединив их мертвые тела на многокилометровой глубине Атлантического океана. Казалось бы, что рок насытил себя этой страшной игрой в совпадения уже в достаточной мере, но вдруг… Ровно через 19 лет, 12 апреля 1989 года (т. е. в тот же самый день, когда пошла на дно выгоревшая К-8), неподалеку от острова Медвежий потерпела аварию новейшая советская глубоководная подводная лодка К-278 «Комсомолец». И от совпадений нельзя было не вздрогнуть!
Оказалось, что обе наши подлодки потерпели аварию, возвращаясь из своего первого похода. На обеих пожар начался в кормовых отсеках и обе затонули, потеряв свою продольную остойчивость из-за попадания забортной воды в кормовые отсеки. В обоих случаях оказались погибшими командиры подлодок: на К-8, если мне не изменяет память, капитан 2-го ранга Бессонов, а на «Комсомольце» капитан 1-го ранга Ванин. В обоих случаях на борту погибших субмарин находились старшие начальники, причем в обоих случаях в одной и той же должности — заместители командиров дивизий. Оба они остались живы и были впоследствии переведены служить в Ленинград.
        Кроме того, на обеих подлодках были люди с одинаковыми или почти одинаковыми фамилиями. Так, например, на К-8 был старшина 1-й статьи Колойда, а на «Комсомольце» капитан 1-го ранга Коляда — и тому, и другому удалось остаться в живых. Но в то же время на К-8 был старший лейтенант Шостаковский, а на «Комсомольце» лейтенант Шостак — и оба они погибли.
        Фамилия Шостак вообще (как, кстати, и фамилия Колесников) оказалась на нашем флоте отмечена особой печатью трагичности. Первым её обладателем, насколько я помню, был знаменитый ушаковский капитан, герой штурмов Измаила и Корфу, Иван Шостак, который погиб, выйдя в Черное море из Севастополя на линейном корабле «Толгская Богородица» во время сильного шторма. Фамилию с этим же корнем — Шостаковский — носил и заместитель командира печально известного трофейного корабля «Новороссийск», затонувшего по так до сих пор и невыясненной причине в 1955 году прямо в Севастопольской бухте. Выпускниками Севастопольского же высшего военно-морского инженерного училища были погибший на К-8 старший лейтенант Шостаковский и погибший позднее на АПЛ К-278 «Комсомолец» лейтенант Шостак.
        Ну как тут не поверить в мистику?..
        Или вот ещё такая деталь. Единственным, кто остался живым из всего состава минно-торпедной части подлодки К-8, оказался старшина торпедистов — мичман Станислав… Неживой. Причем, что особенно удивительно, до своего похода на К-8 мичман Неживой служил на не менее печально известной среди моряков-подводников АПЛ К-19, получившей за свои бесконечные аварии кличку «Хиросима», — и он и там остался живым, хотя и попал на ней в одну из её страшных аварий!
        Вот и не верь, что связь людских судеб пишется за нас Кем-то свыше…
        Ну и ещё кое-что по поводу ЧП с этими подлодками. Нетрудно заметить, что на всех на них — и на К-8, и на «Скорпионе», и на «Сибилле» с «Эридисом», и на «Комсомольце» (а кроме того ещё — на К-116, К-308, К-42, К-131 и на американской АПЛ «Трэшер») аварии произошли хотя и в разные годы, но в одном и том же месяце апреле, причем АПЛ К-8 и АПЛ К-278 «Комсомолец» затонули в один и тот же день — 12 апреля. Я не случайно тогда встрепенулся, увидев в статье про Виллема Баренца дату 12 августа — число 12 вообще, как я заметил, играет какую-то особенную роль в судьбе людей в погонах. Причем не только на море, но и на суше. Так, я однажды читал, что ещё во время Первой мировой войны, 12 августа 1915 года, при проведении Дарданелльской операции, не участвуя ни в каком сражении, бесследно исчез сразу целый 5-й Норфолкский батальон в составе 122 человек. Попадались мне и другие случаи, связанные с числом 12. Скажем, в память по той же самой «Трэшер» в Портсмуте ежегодно, в каждом апреле, приспускают флаг — и делают это тоже именно 12 числа, в день, когда спасатели обнаружили на поверхности океана большое
масляное пятно и прекратили дальнейшие поиски…
        - …Ты, часом, не готовил себя в подводники? — не удержался как-то от вопроса Лячин, выслушав от меня очередную порцию «субмаринной» информации, и мне послышалась в его голосе доля определенной зависти. — Я вон всю свою жизнь занимаюсь этим делом, а не знаю и половины того, что ты рассказываешь!
        - Нет, я вообще не люблю воинскую службу, меня тяготят все эти ограничения — подъем, отбой, жизнь по уставу… Хотя, как я сейчас вспоминаю, был у меня в детстве один случай, который чуть было не сделал из меня «подводника». Я уже и не помню точно, сколько мне тогда было — лет, наверное, шесть или семь… Наверное, все-таки ещё до школы. Помню только, что у нас во дворе тогда все вдруг принялись упражняться в остроумии, выдумывая названия всяких несуществующих кинофильмов — ну, типа там «Путешествие слона в жопе таракана» и им подобные. Дескать, а что это ты, Иван Петрович, дома сидишь, когда весь народ в кинотатр на новый фильм побежал? А что там, спросит сдуру собеседник, за фильм такой? «Яйца на проводах», захохочет остряк. Спеши посмотреть, а то оборвутся!
        - Да, да, я помню, — усмехнулся командир, — было такое поветрие…
        - Ну и вот, наряду с целой кучей других, вошло в оборот и название с подводной лодкой. Только и слышишь вокруг — привет, мол, куда это ты собрался? Да в кино. Какое? «Подводная лодка в степях Украины»! И — все вокруг хохочут.
        - Точно, ходила такая хохма…
        - Да. Но мы-то тогда ещё малышней были, и нам эта подводная лодка каким-то боком въехала в сознание… Вот. А рядом с нашим двором располагалось некое многолетнее строительство, тогда эти долгострои чуть ли не на каждом шагу встречались — до сих пор помню этот потемневший от времени, исписанный ругательствами забор, за которым несколько лет подряд рабочие сооружали какое-то здание, потом в нем, если не ошибаюсь, открыли булочную…
        И, припоминая события двадцатилетней давности, я начал рассказывать историю своего первого хождения в «подводники».
        …В один из погожих весенних деньков, когда земля уже вовсю покрылась яркой травой и мы сменили надоевшие ботинки на легкие сандалии, рабочие СМУ наконец-то завершили свою непомерно долгую работу, разобрали и увезли на место какого-то нового долгостроя забор, и нашим глазам открылась полувросшая в землю длинная черная цистерна с очень похожей на люк подводной лодки крышкой. Ну и, естественно, мы тут же в неё полезли.
        Два моих приятеля Витька и Сашка были на год-другой постарше меня, поэтому, быстро взобравшись на верх цистерны, они довольно легко откинули закрывавший её вход «люк» и спустились по какой-то там лесенке внутрь, а я, почти уже вскарабкавшись следом за ними, вдруг сорвался с приваренных к круглой поверхности цистерны перекладинок и, царапаясь о её шершавый бок, грохнулся вниз, не знаю, как, при этом не убившись, но достаточно сильно подвернув себе ступню правой ноги. Ревя во всю глотку и зовя маму, я пополз в сторону своего подъезда, забыв и о «подводной лодке», и о нырнувших в её утробу пацанах. И только уже поздно вечером, когда я сидел дома весь в зеленке, с туго забинтованной ступней и ел перед сном свою любимую гречневую кашу, залитую холодным молоком, кто-то позвонил к нам в дверь нетерпеливым длинным звонком и, посмотрев в глазок, кто там, мама впустила в квартиру родителей Витьки и Сашки. Оказывается, что они до сих пор ещё не вернулись домой и даже не прибегали сегодня обедать, хотя никогда ещё раньше о еде не забывали! А поскольку мы играли обычно вместе, то ко мне и пришли спросить, не
знаю ли я, куда они могли подеваться.
        Оторвавшись от тарелки с кашей, я сказал, что после обнаружения подводной лодки я их больше и не видел, так как безвылазно сижу дома. «Он чуть себе ногу не сломал, — пояснила мама, — пришлось даже скорую вызывать. На какую-то бочку на стройке полез, да свалился с нее». «Это никакая не бочка, а подводная лодка, — пояснил я. — Из степей Украины. Витька с Сашкой в неё залезли, а я тоже хотел, но упал». «Какая бочка, где она? — встрепенулся отец Витьки. — Это не та ли цистерна, что стоит возле стройки? И ты говоришь, что они в неё залезли?» «Да-а, — с опаской протянул я, чувствуя, что сейчас мне может за что-то крупно влететь, хотя я ещё и не понимал, за что. — Но они туда сами полезли, я их не заставлял…» «Господи! Так, может, они в ней до сих пор и сидят, не зная, как выбраться? — заторопилась мать Сашки. — Пойдемте скорее туда и поглядим. У кого-нибудь есть с собой фонарик?» «Сейчас, сейчас я возьму», — неожиданно засуетилась моя мама и, накинув на плечи кофту, взяла с собой наш электрический фонарик и вышла вместе со всеми за дверь.
        Отсутствовала она минут сорок, за это время успел вернуться со второй смены работавший тогда в метрострое отец и, наложив сам себе на тарелку макароны, принялся ужинать. Мне уже пора было ложиться спать, но, пользуясь маминым отсутствием как уважительной причиной, я, хотя и переоделся в свою ночную пижамку, но все еще, как говорится, тянул резину и не ложился.
        И вот щелкнул в замке ключ, и я услышал, что мама вернулась. Мне было слышно, как она прошла на кухню и о чем-то долго рассказывала там отцу, потом растворилась дверь в мою комнату и они оба появились на пороге. «Я уже ложусь», — упреждая возможные упреки, доложил я на всякий случай и залез под одеяло. Отец остался стоять возле двери, а мама подошла и села рядом со мной на край кровати. «Вот и хорошо, — прошептала она. — Вот и спокойной тебе ночи.» И, крепко сжав в своей руке мою ладошку, вдруг уткнулась в мое одеяло и, мелко-мелко трясясь, заплакала…
        Потом, несколько дней спустя, уже успокоившись, она рассказала мне, что в тот вечер ей пришлось помогать Витькиным и Сашкиным родителям доставать из цистерны их мертвых мальчишек, которые мгновенно задохнулись в ней от паров находившегося там ранее то ли бензина, то ли керосина, и, глядя на их остывшие фиолетовые лица, она с ужасом думала, что если бы я не упал тогда с цистерны и не вывернул себе ногу, то сейчас бы вместе с двумя их трупиками ей пришлось вынимать из чрева этой «подводной лодки» и меня.
        - …Так что у меня на этот вид транспорта весьма давняя, можно даже сказать, уже укоренившаяся отрицательная реакция, и если бы происшествие с «Курском» не всколыхнуло общественный интерес к этой теме и мне не поручили в газете собирать соответствующую информацию, то сам я, скорее всего, изучением подводных катастроф и историей подводного флота заниматься никогда бы не взялся. С чего бы?..
        - Ну а теперь — не жалеешь, что начал?
        - Да что вы! Мне открылось столько интересного, причем материал такой, что не статьи надо писать, а романы… Вот, скажем, о Петре Грищенко вы что-нибудь слышали?
        - Ну ещё бы! Когда-то его имя не сходило со страниц газет, его дружбой гордились писатели и поэты, а самые красивые женщины были счастливы, когда он одаривал их мимолетной улыбкой. В годы войны ему не было равных по количеству потопленных кораблей врага, о его мастерстве, хитрости и удачливости ходили настоящие легенды. Его подчиненные становились адмиралами и пристегивали к кителям Золотые звезды героев. Он писал книги и научные трактаты. Его ненавидело начальство и боготворила флотская молодежь. Он ушел из жизни забытый и непонятый, недоделав многого из того, что ещё мог и хотел сделать. И его подвиги до сих пор остаются окруженными каким-то молчаливым табу.
        - Почему? — спросил сидевший у стола Колесников.
        - А вот послушай, он тебе расскажет, — кивнул он в мою сторону, — а мне надо сходить на центральный пост. Я потом ещё загляну к вам, — и он вышел из каюты.
        Видя устремленный на меня выжидающий взгляд Дмитрия, я прикрыл глаза и словно бы увидел перед собой страницы журнала «GEO», где однажды наткнулся на эту удивительную историю.
        …К началу Великой Отечественной войны капитан 3-го ранга Петр Грищенко был уже одним из опытнейших командиров подводных лодок. К этому времени он успел закончить Высшее военно-морское училище, прослужить несколько лет на различных подводных лодках и после этого окончить ещё и Военно-морскую академию. Выпускников академии в то время назначали, как правило, не ниже чем командирами дивизионов или бригад, но Грищенко попросился командовать простой подводной лодкой. И был назначен командиром минного заградителя Л-3, носившего гордое имя «Фрунзевец».
        22 июня 1941 года застало его в Либаве, и едва на западной границе ударили первые орудийные залпы, Грищенко получил приказ о немедленном выходе в море.
        Но не так-то просто оказалось выполнить этот приказ и выйти из аванпорта — либавский фарватер был узок и извилист, а с неба уже заходили в пике шесть ревущих немецких бомбардировщиков. Однако Грищенко все же сумел уклониться от их атак и вырваться в море, к Стейнортскому маяку, где ему было предписано нести боевое дежурство.
        Поднимая по ночам перископ, командир «Фрунзевца» видел, как над городом вздымается багровое зарево, и понимал, что там из последних сил отбивают атаки врага его товарищи. Но как им можно было помочь в этой ситуации?
        «Всплыть! — приказал военком Баканов, увидев в перископ, что немцы штурмуют Либаву. — Подойти к берегу и вступить в бой с фашистами!»
        Но Грищенко от выполнения этого приказа отказался. На лодке было одно-единственное семидесятимиллиметровое орудие и, не оказав никакой существенной помощи защитникам города, лодка была бы в считанные минуты расстреляна с берега прямой наводкой. Ввиду очевидной абсурдности приказа, это неподчинение не принесло беды командиру Л-3, хотя нервы потрепало изрядно.
        Впрочем, вскоре Грищенко получил новую боевую задачу: выставить неподалеку от Клайпеды минное заграждение, что он и выполнил с наилучшим результатом. На выставленных им минах подорвались груженые немецкие транспорты «Эгерау» и «Хенни».
        Едва возвратились на базу, как лодка получила новое задание: выставить минные заграждения в Данцигской бухте, можно сказать, в самом логове врага. И она их выставила. Пристроившись в кильватер минным тральщикам немцев, расчищавшим проход для своих кораблей, Грищенко прямо вслед их работе выставил в бухте новые мины, на которых тут же подорвались три немецких корабля, и благополучно вернулся в Кронштадт. А в сентябре — он уже снова на задании…
        В свой четвертый поход лодка вышла 9 августа 1942 года, при этом на её борту находился писатель-маринист Александр Зонин. Минзагу Л-3 была поставлена боевая задача: выставить возле острова Борнхольм два минных заграждения, а затем начать торпедную охоту за судами противника.
        18 августа Грищенко обнаружил в перископ большой караван транспортов и, выбрав самый крупный из них, незамедлительно атаковал его. Две торпеды в клочья разорвали танкер водоизмещением пятнадцать тысяч тонн. Переждав атаку глубинными бомбами, Грищенко снова идет в атаку и топит ещё один танкер с 10 тысячами тонн горючего.
        25-26 августа Л-3 выставила две банки мин в заданном районе и атаковала конвой из транспортов, поразив четырехторпедным залпом сразу два транспорта. Через несколько дней ещё одна атака, и в результате — потопленный эсминец и крупный транспорт.
        9 сентября лодка возвращается на базу, и военком Долматов пишет на Грищенко донос: мол, командир Л-3 нерационально использовал торпеды (хотя найденный Грищенко способ атаки двумя торпедами сразу будет позднее признан на флоте наиболее оптимальным). Но после столь победного похода наказать командира лодки не решились, а наоборот — наградили его орденом. К тому же в эти дни к нему на лодку пожаловали писатели Александр Фадеев, Всеволод Вишневский и поэтесса Ольга Берггольц. Художник Гуляев написал большое живописное полотно о торжественной встрече Л-3 после боевого похода в Кронштадте: в центре картины командующий флотом В. Трибуц жмет руку Грищенко.
        После небольшого отдыха, 27 октября 1942 года «Фрунзевец» уже опять вышел на боевое задание в море…
        А в феврале 1943 года происходит необъяснимое: приказом наркома Кузнецова Грищенко переводят на берег, где он и пробыл до конца войны. И это после того, как он потопил (с учетом судов, подорвавшихся на выставленных им минах) 18 неприятельских кораблей, пустив на дно 65 тысяч тонн груза! Но вместо награды, его сразу же после войны начали активно вытеснять с флота… Отстраненный от действующей службы, Грищенко начал серьезно заниматься наукой, анализирует тактику действий подводных лодок во время войны, защитил диссертацию, преподавал в военно-морских училищах. Более десяти раз командира легендарной Л-3 представляли к званию Героя Советского Союза, но так Звезду и не дали! Ходили слухи — из-за того, мол, что он увел прямо из-под носа у одного из балтийских адмиралов первую красавицу Кронштадта, из-за того, что в Нью-Йорке вдруг обнаружилась сестра его первой жены, уехавшая туда ещё в двадцатые годы, из-за того, что…
        Впрочем, разве важно, из-за чего? Умирал Грищенко в одиночестве, на руках своего верного друга — жены. Проводить его в последний путь пришли только старые ветераны флота да офицеры-подводники, для которых он был кумиром…
        - Да… Но разве он был один такой на нашем флоте? — выслушав эту историю, произнес Дима. — А знаменитый командир С-13 Александр Маринеско, которого Гитлер назвал своим личным врагом № 1?.. Кстати, ты любишь такие совпадения — к началу войны на Балтике состояло 13 подводных лодок типа «С», но до дня Победы уцелела только С-13 под командованием А. И. Маринеско. И в самый знаменитый свой рейд, во время которого он пустил на дно сначала девятипалубный океанский лайнер «Вильгельм Густлов» водоизмещением 25484 тонны с девятью тысячами немецких военных специалистов на борту, а потом военный крейсер «Генерал фон Штойбен» водоизмещением 15400 тонн с четырьмя тысячами фашистов, он вышел именно 13 января 1945 года…
        - Выходит, кому-то и чертова дюжина приносит удачу.
        - Но, видимо, до поры. Потому что в конце войны Маринеско обвинили в пьянстве и нарушении дисциплины и перевели на тральщик, что для подводника № 1 было чуть ли не оскорблением. Потом его понизили в звании до старшего лейтенанта, а вскоре и вовсе уволили в запас. Какое-то время он работал на различных сухогрузах, ходил в порты Бельгии, Голландии, Англии, говорят, что крепко выпивал, потом тяжело болел, а 25 ноября 1963 года скончался. И только горбачевским указом от 5 мая 1990 года ему было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Ровно через 45 лет после совершения его подвигов! На Западе за это время целая куча книг вышла, в которых его торпедирование «Вильгельма Густлова» получило название «атаки века», а у нас, чтобы воздать должное его геройству, надо было сначала разрушить целую страну…
        - Но он хоть посмертно, но все-таки восстановил свое имя и славу, а сколько их так и ушло из этой жизни, не дождавшись никаких наград?
        - Да что далеко ходить! Тот же Геннадий Лячин, который в 1999-м году утер нос всему НАТО с его мощнейшими ВМС и системой слежения, так при своей жизни Звезду получить и не успел. Говорят, рапорт на звание Героя России в Москву посылали, но подписан он Президентом не был. Теперь, вроде, Путин пообещал вручить за него Звезду его вдове Ирине. А сам Лячин не получил при своей жизни ничего — ни Звезды, ни нормальной квартиры в необоссанном подъезде…
        - Да уж, видел я по телевизору этот подъезд! — хмыкнул я, вспомнив показанный в августовские дни прошлого года по ТV сюжет о посещении Путиным квартиры вдовы Лячина, когда, последовав вослед за Президентом от двери квартиры командира «Курска», камера показала всему миру оббитые и ободранные стены лет тридцать не ремонтировавшегося подъезда, которые каждый раз встречали подводника после его многомесячных походов.
        - Мы вот приходим домой с боевых дежурств героями — грудь колесом, жены и дети суетятся вокруг, делают все, чтобы мы отдохнули получше после «геройской вахты», а это ведь, если разобраться, не мы герои, а они — те, кто оставался и ждал нас дома, — с горечью продолжил тему Дмитрий. — У нас ведь тут что? Тепло, светло и мухи не кусают. Сауна, бассейн, видеомагнитофон, запасы еды на полгода… А у них там — холодище в квартирах, веерные отключения электричества, размороженные котлы в котельных, лопнувшие от мороза батареи, не выплачиваемая месяцами зарплата, болеющие из-за хронического недоедания и холода дети… Иной раз поневоле вспомнится поступок мятежного Саблина…
        - Кого-кого? — переспросил я. — Что это за Саблин?
        - Да был такой, — тихо ответил Дмитрий. — В семьдесят пятом году еще. Капитан 3-го ранга Валерий Михайлович Саблин, заместитель командира большого противолодочного корабля «Сторожевой» по политчасти — замполит, короче. Да о нем последнее время несколько раз писали в газетах, неужели ты не читал?
        - А что он сделал? Я как-то пропустил мимо себя эту информацию.
        - Да что?.. Переворот хотел совершить. Советскую власть улучшить. В ноябре 1975 года, представляешь?.. Их ракетоносец тогда специально перевели из Балтийска в Ригу для участия в морском параде, приуроченном к 7 ноября — типа как «гвоздь программы». БПК «Сторожевой» как раз возвратился перед этим из длительного плавания с заходом на Кубу… Говорили, что замполит Саблин был душой экипажа. При этом именно под его руководством на корабле вызрела идея заговора. Его участники собирались перевести корабль сначала в Кронштадт, а оттуда — в Ленинград, а там добиться у властей прямого эфира на телевидении, чтобы выступить перед народом с программой «по исправлению ошибок, допущенных руководством страны». Наслушавшись, видимо, песенок про «комиссаров в пыльных шлемах», Саблин был искренне влюблен в образ лейтенанта Шмидта, октябрь 1917-го года и иную высокую романтику, вследствие чего чистосердечно верил, что горстка отчаянных и наивных смельчаков и в самом деле может разбудить страну, подняв её на новую революцию… Чтобы удержать власть от применения силы, решение о выступлении было принято ими только после
того, как весь штатный боекомплект корабля был сдан на хранение на береговые склады. Хотя именно этого, на мой взгляд, делать было никак нельзя… Однако, как бы там ни было, а вечером 8 ноября на БПК «Сторожевом», стоявшем в парадном строю боевых кораблей в устье Даугавы, по внутрикорабельной связи был объявлен «Большой сбор». К выстроившимся на палубе матросам и старшинам обратился замполит Саблин, призвавший их выступить против тогдашнего (а это было ещё при Брежневе) режима. Как это ни странно, но большинство членов экипажа его поддержали, а командир БПК Потульный и часть воспротивившихся заговору офицеров была изолирована во внутренних помещениях. Правда, нашелся один, кого они не углядели — офицер-механик Фирсов (кстати, секретарь комитета комсомола, что говорит о высоком идейном уровне тогдашних комсомольских работников) сумел незаметно, по швартовым тросам к бочкам, переправиться на соседний корабль и сообщить командованию о начавшемся антигосударственном выступлении моряков. Естественно, тут же пошли доклады по инстанциям, доведенные аж до министра обороны Гречко и самого Леонида Ильича
Брежнева. А тем временем БПК «Сторожевой» начал движение на выход из устья Даугавы в Рижский залив, чтобы следовать, как было намечено, в Кронштадт. Поднятые по тревоге пограничные катера, получив разъяснение с мятежного корабля о его мирных намерениях, применять против него оружие не стали. Но зато его применили летчики, получившие впоследствии за это боевые ордена и медали. Сброшенные ими на бунтовщиков бомбы повредили рулевое устройство и частично — бортовую обшивку «Сторожевого», а освободившийся из-под стражи Потульный ранил управлявшего кораблем с мостика Саблина и застопорил ход. К «Сторожевому» подошли корабли. На его борт высадились десантники. Указание генерального секретаря ЦК КПСС Л. Брежнева и министра обороны А. Гречко об остановке БПК «любой ценой, вплоть до потопления» (несмотря на то, что на его борту находилось 200 членов экипажа, в том числе и не примкнувших к мятежникам) было выполнено.
        - И что с ними сделали?
        - Ну, сам «Сторожевой» чуть позже отремонтировали и перевели в другой класс кораблей, заменив ему при этом название, тактический и бортовой номера, а потом отправили дослуживать на Тихоокеанский флот. Из вахтенных журналов всех балтийских кораблей, участвовавших в подавлении «бунта», «особисты» вырвали страницы, датированные 8 и 9 ноября, и это событие как бы автоматически исчезло из реальности.
        - А что стало с людьми?
        - Что касается судьбы самого Саблина, то она, конечно, была предрешена. Ему с самого начала следствия инкриминировалась статья 64 УК РСФСР («измена Родине»), и 13 июля (число-то какое, а?) 1976 года ему был оглашен смертный приговор с конфискацией имущества. Вместо предоставления последнего слова сразу же после оглашения приговора к нему подскочили охранники, заломили за спину руки, надели наручники и, залепив рот черным пластырем, выволокли из зала. Ну а потом, скоропалительно отклонив его прошение о помиловании, 3 августа 1976 года (смотри-ка, опять август — не зря его, видно, называют «черным»!) Саблина расстреляли. Родители его, не вынеся такого известия, вскоре умерли, а вдова, сын и два брата вынуждены были жить на положении членов семьи «изменника Родины». И только в 1994 году — то есть уже при демократах! — коллегия Верховного суда Российской Федерации пересмотрела «дело Саблина», но не реабилитировала его, а всего лишь заменила статью об «измене Родине» на статью «о воинских преступлениях»! Хотя, казалось бы, он бросил свою жизнь на алтарь того же дела, которому посвятили себя и академик
Сахаров или писатель Солженицын.
        - А что сделали с рядовыми участниками заговора?
        - А про рядовых как правило не пишут. Ну вот что ты, к примеру, знаешь о тех солдатах, которых декабристы вывели на Сенатскую площадь?.. То же и здесь. Знаю только, что помогавший Саблину матрос Шеин был приговорен к восьми годам тюремного заключения. А в девяносто четвертом году Верховный суд пересмотрел его дело и снизил срок до пяти лет. После того, как он уже все отсидел. Вот такая история…
        Я уже хотел было что-то на это сказать, что, мол, лес рубят — щепки летят и тому подобное, уже даже рот открыл для первого слова, но в это мгновение раздались команды по громкоговорящей циркулярной связи:
        - Внимание! Все стоят по местам! Командиру турбинной группы — прибыть в свой отсек! Акустику слушать внимательно — «Толедо» в сопровождении одного корабля прикрытия покинула порт и выходит в открытое море. ГКП, БИП, штурман! Готовность номер один! Рассчитать элементы движения цели и доложить курс!
        - Все, я побежал, — подхватился с места Дима. — Потом договорим, — и выскочил из каюты.
        А по связи все продолжали раздаваться команды:
        - Глубина шестьдесят пять метров, скорость шестнадцать узлов! Начальный курс девяносто три. Доложить готовность по отсекам!
        Минуты полторы в лодке стояла тишина, видимо, на центральный пост поступали доклады от командиров отсеков. Потом опять раздался голос Лячина:
        - Удифферентовать лодку для плавания на глубине шестьдесят пять метров на ходу шестнадцать узлов. Держать ориентир на шум винтов корабля сопровождения…
        Мы опять выходили на океанский простор, выслеживая убегающую от нас субмарину, как лев выслеживает ускользающую от него в бескрайней прерии добычу. Оставив в Англии так, по-видимому, и не восстановившую свою форму «Мемфис» и один из кораблей сопровождения, «Толедо» вышла из Холи-Лоха и продолжила путь к американскому берегу.
        Сейчас над нашей головой было шестьдесят пять метров воды, но впереди, как я понимал, нас ожидали и более глубокие погружения. Лодка рассчитана на глубину до восьмисот метров, каково-то оно там, в эдакой бездне? От одной мысли об опускании на такую глубину мне становилось не по себе. Тем более, что, по словам нашего лодочного замполита Огурцова, «выйти в море и погрузиться может любой дурак, а вот всплыть и возвратиться — только настоящий подводник».
        Моряцкие шутки вообще не переставали поражать меня своей жесткой неэстетичностью. Ну, например, такие. Вопрос: «Когда военный моряк бывает человеком?» — Ответ: «Когда он падает в воду и подается команда: „Человек за бортом!“ Или: „Какая пробоина для корабля самая опасная?“ — „Самая опасная пробоина на корабле — это дыра в голове командира“, и тому подобные. Хотя я, конечно, и понимал, что этот их слегка „черноватый“ юмор обусловливался не благоприобретенными садистскими наклонностями моряков-подводников, но самими условиями их службы. Как сказал когда-то герой-подводник Магомет Гаджиев: „На подводной лодке или все побеждают, или все погибают“, — так что стоит ли удивляться, что юмор этих людей постоянно вертится вокруг темы возможной гибели? Шутки подводников рождаются вовсе не для хохмы — это их тайные формулы выживания, облаченные ради лучшего запоминания в одежды смеха. „Удвоим тройную бдительность“. „За пять минут до катастрофы — разбудить“. „Если лейтенант всё знает, но ещё ничего не умеет, то старики всё умеют, но уже ничего не знают“. Или же абсолютно конкретное: „Да, ты очень хороший
парень! Но на корабле — нет такой должности…“
        Совершенно другой характер носило флотское остроумие в советские времена. Тогда проблема физического выживания моряков в различных авариях едва ли не перекрывалась проблемой выживания нравственного, требующего ежедневного противостояния самодурству флотского начальства и выработке адского терпения по отношению к дурости воинского устава и требованиям повседневной службы. Отсюда в юморе этого времени так много негатива.
        Вот некоторые из образчиков моряцкого шуточного фольклора того периода разных жанров (по записям ленинградского писателя Александра Покровского).
        Философский:
        «На флоте ЛЮБОЕ НАЧИНАНИЕ всегда делится на четыре стадии:
        первая — ЗАПУГИВАНИЕ;
        вторая — ЗАПУТЫВАНИЕ;
        третья — НАКАЗАНИЕ НЕВИНОВНЫХ;
        четвертая — НАГРАЖДЕНИЕ НЕУЧАСТВУЮЩИХ».
        Бытовой:
        «Старший офицер кричит молодому лейтенанту:
        - Кто это тут ходит с такой умной рожей! А ну подойди сюда, я тебе верну человеческий облик!..»
        Филологический:
        « — Что вы мечетесь, как раненный в жопу рак! Вы мичман или где?..»
        Мировоззренческий:
        « — Слушай, что стряслось во Вселенной? Умер кто-нибудь из высшего командования или съели твой завтрак?»
        Медицинский:
        «На флоте нет больных, а есть только живые и мертвые.»
        Поведенческий:
        «Все пропьем, но флот не опозорим!» — и так далее.
        Или вот помню, как уже здесь, на лодке, во время того нашего новогоднего праздника, наш лодочный кок Валентин Иванович припомнил такой эпизод:
        «…Я тогда ещё молодым был, — рассказывал он, — только недавно на лодку поступил. Вышел как-то на берег, иду, и вдруг слышу за своей спиной страшный крик:
        - Почему зад зашит?
        Обернулся и увидел нашего коменданта. Смотрит на меня, аж побагровел весь.
        - Почему у вас зад зашит, я спрашиваю?! Зад почему зашит?!.
        Оказывается, это он — про шинель мою! Шинель у меня была ещё новая, всего пару дней как получена, так что я ещё и складку на спине не распорол. А он это заметил.
        - Разорвите себе зад, или я вам его сейчас сам разорву!!!
        Что на это можно ответить?
        - Есть, — говорю, — разорвать себе зад! — и приложил руку к бескозырке…»
        Я вспомнил, как мы тогда хохотали в кают-компании, как было всем хорошо и весело, и я даже почувствовал тогда себя на время не случайным узником лодки, а членом её большой подводной семьи. Помнится, я даже сам тогда какой-то анекдот рассказал… А! Про Несси. Как приехал турист в Шотландию, на знаменитое озеро Лох-Несс, и интересуется у сторожа: а когда, мол, у вас тут обычно чудовище появляется? А тот ему в ответ: да, как правило, после пятого стакана…
        Хорошо мы тогда посидели, хоть и без водки, дружно. Мне даже с друзьями в городе никогда так уютно не было. Даже у Димки Кузнецова в Калуге. Правда, кто-то, как всегда, заскулил, что не хватает девчонок (отчасти я сам в этом виноват, так как настроил их на это тем своим стишком), но где их взять посреди океана? Разве что, как припомнил кто-то, пойти по стопам некоего пирата по имени Бен Бел, который орудует в Южно-Китайском море, грабя туристические и торговые суда и забирая себе наряду с драгоценностями и товаром самых красивых женщин. По слухам, его пиратский гарем на сегодняшний день насчитывает уже около 600 красавиц самых разных национальностей.
        Кто-то ещё по этому поводу сказал тогда, что…
        - Все стоят к погружению! — снова прервала течение моих мыслей очередная команда по громкоговорящей связи. — Принять главный балласт! Боцман, погружаться на глубину 200 метров с дифферентом на нос три градуса. Курс — по пеленгу шума винтов корабля сопровождения!
        Как я узнал, зайдя чуть позже к Алексею в акустическую рубку, в течение нескольких дней мы шли над обширной горной цепью Средне-Атлантического хребта. Но если на поверхности земли покорение вершин кажется делом невероятно трудным, то здесь, в подводном мире, самая высокая вершина находилась не над нами, а под — в трех тысячах метров от нашего днища!..
        Несмотря на далеко не экскурсионный характер нашего плавания, экипаж подлодки уже давно втянулся в размеренный ритм подводной жизни и, казалось, напрочь забыл об ожидающей его впереди страшной работе и потенциально возможной опасности. Еда, вахта, сон и снова еда, вахта сменяли друг друга, как кадры закольцованной кинопленки. Коки на камбузе готовили прекрасно, баня клубилась паром круглосуточно, избавляя желающих от накопленного за день пота. Единственным реальным противником на этом этапе пути была только тоска по дому. Ни погода, ни морские волны не доходили сюда, чтобы напомнить нам о том, где мы находились.
        Центральная Атлантика была слишком обширна, чтобы американцы могли её всю контролировать. Слишком много каньонов и подводных хребтов обеспечивали нам надежное укрытие от их прослушивающей аппаратуры. К тому же впереди нас шли их собственная «Толедо» и оставленный при ней один из надводных кораблей сопровождения, которые как бы заслоняли нашу лодку, фиксируясь на экранах слежения береговой службы.
        Но мы приближались к берегам Америки, через день-другой нам предстояло спуститься с гор Северо-Атлантического хребта и через разлом Атлантис просочиться в Саргассово море, поэтому надо было думать о том, не пора ли осуществить задачу, ради которой, собственно говоря, и затеяно всё это небезопасное плавание.
        - …А как происходит торпедирование? — поинтересовался я как-то у Лячина. — С какого расстояния мы можем поразить противника?
        - Да хоть с пятидесяти километров! Сегодняшние торпеды — это ведь совсем не те, что применялись во Вторую мировую войну и имели дальность хода от 12 до 22 кабельтовых, то есть от 2-х до 4-х километров (1 кабельтов = 0,1 морской мили = 185,2 м). Из-за небольшой скорости подводных лодок, бывших не в состоянии гоняться за уходящими от них надводными кораблями, существенным фактором тогда был момент обнаружения судна противника, с которым было желательно встретиться на небольшом удалении да ещё и на носовых курсовых углах. Чтобы провести результативную атаку, писал в своей книге «Победа под водой» американский офицер-подводник Уильям Холмс, командир подводной лодки с момента обнаружения судна противника должен действовать быстро и точно, иначе лодка окажется за кормой противника, и тогда неприятельский корабль, как и возможность желанной победы, пройдут мимо. Если судно обнаружено, когда его корпус скрыт за горизонтом, а над поверхностью моря едва-едва виднеются лишь верхушки мачт (а подводные лодки тогда большей частью плавали в надводном положении и только не надолго «ныряли» по мере надобности под
воду), первой задачей командира является определение направления движения цели. Обычно, говорит он, это можно быстро сделать, взяв курс прямо на цель и наблюдая в течение нескольких минут, как изменяется пеленг на неё — вправо или влево. Установив таким образом общее направление движения, подводная лодка, приведя цель на траверз, ложится на курс сближения с целью, при этом курсовой угол должен быть равным 90 градусам. Этим курсом лодка идет несколько минут, пока не прояснится обстановка. Если расстояние до судна-цели уменьшилось так, что стал виден его корпус, можно определить курсовой угол цели. После этого, решив простую тригонометрическую задачу, можно определить курс цели. Затем достаточно пару раз ввести в торпедный автомат стрельбы пеленг и расстояние до судна-цели — и можно будет определить его скорость. После этого командир может уточнить курс сближения с целью и скорость, обеспечивающие выход на позицию атаки без излишней затраты энергии аккумуляторной батареи. Если после нескольких минут хода на максимальной скорости подводная лодка окажется впереди цели, вполне вероятно, что она сможет
занять позицию для атаки. Если же цель окажется впереди подводной лодки, а расстояние до цели будет значительно превосходить максимальную дальность хода торпеды, положение безнадежно, судно уйдет целым и невредимым, даже не подозревая, что за ним следила подводная лодка… Так что, как видишь, для того, чтобы воевать под водой, раньше требовались весьма и весьма немалые способности. И при всем при этом, командиры некоторых подлодок умудрялись делать буквально чудеса. Тот же наш Маринеско, например, на своей С-13. Или вот 500-тонная германская «U-9», которая 22 сентября 1914 года в течение 1 часа 15 минут потопила сразу три британских броненосных крейсера — «Кресси», «Абукир» и «Хог». Британия при этом потеряла больше людей, чем при Трафальгарском сражении — полторы тысячи человек! Всего же за время Первой мировой войны Германия потопила более 5800 судов, хотя надо признать, что её действия носили большей частью пиратский характер. Уже к концу Второй мировой на подводных лодках появилась масса всевозможных усовершенствований. Они стали заряжать аккумуляторные батареи, не всплывая. Акустические торпеды
стали сами наводиться на шум винтов цели. Увеличилась разрушительная мощность оружия, скрытность, дальность действия, субмарины обрели ночное зрение с помощью радаров, а также подводное чутье благодаря гидролокаторам-сонарам. Они научились пеленговать не только неприятельские радиопередатчики, но и лучи его радиолокаторов.
        - А почему на «Толедо» столько времени не слышат нашего присутствия?
        - Ну помнишь, я тебе как-то рассказывал о теплых и холодных слоях, которые влияют на скорость прохождения звука в воде? Так вот, американцы идут под самой поверхностью, в теплом слое воды. Я тебе объяснял тогда, что морские глубины очень неоднородны, и в океане выделяются отчетливые слои, каждый из которых отличается температурой, концентрацией солей и звукопроходимостью. Подводным лодкам, находящимся в разных слоях, труднее заметить друг друга. Звук как бы отражается от зеркала, которое может быть более или менее прозрачным, в зависимости от изменения температуры. Если точно выбрать место и глубину, то можно надежно спрятаться за таким «зеркалом» и стать практически невидимым для остального мира. Границу между слоями воды — эту самую поверхность «зеркала» — американцы называют «термоклин», а мы — горизонтом слоя скачка. Американские подлодки любят находиться в верхних, более теплых слоях воды, где их собственный незначительный шум поглощается акустическим фоном перемешивающейся воды. Мы же все время удерживаемся в нижнем слое, оставаясь по другую сторону «зеркала», что делает нас практически
невидимыми для сонаров «Толедо» и локаторов сопровождающего её эсминца.
        - И мы могли бы её отсюда торпедировать?
        - В любую минуту.
        - Так почему же мы этого не делаем?
        - Видишь ли, я не хочу уподобляться той же «U-9» и топить кого-то исподтишка. Задача ведь не в том, чтобы просто удовлетворить свое чувство мести, пустив из-за угла торпеду, так что никто и не поймет, что произошло. Я хочу, чтобы они видели, КТО ИМЕННО приводит им в действие исполнение приговора. А для этого, как ты понимаешь, нужен соответствующий момент. Завтра мы входим в зону, где встречается сразу несколько подводных течений, благодаря чему образуется не одно, а несколько таких вот «зеркал», о которых я тебе только что рассказывал. Это дает нам возможность почти вплотную приблизиться к «Толедо», оставаясь при этом до последней минуты незамеченными. Я хочу, чтобы у них как можно шире открылись глаза от осознания происходящего. И чтобы они при этом успели прохрипеть сообщение об охватившем их ужасе на главную базу Атлантического флота в США Норфолке. Или же — прямо в Пентагон. Или в Белый Дом. А ещё лучше — всему миру…
        - И когда это может произойти?
        - Скоро. Мы уже на самой границе этой зоны. Так что, может быть, все случится уже завтра утром.
        Но ждать пришлось ещё целых два дня…
        …Собственно, я-то ничего из того, что делалось в то утро в отсеках лодки и за её бортом, не понимал как следует и не видел, а только ощутил вдруг всем своим существом, что окружающий меня воздух словно бы сдавило какое-то странное напряжение. Наверное, так раньше бывало в старинных графских усадьбах, когда у кого-нибудь из членов семейства вдруг случался неожиданный сердечный приступ или начинались внезапные роды — так что дом вдруг оказывался охваченным лихорадочной беготней, на всех этажах хлопали двери, летали туда-сюда няньки и бабки с полотенцами и тазами горячей воды в руках, раздавались из открытых окон какие-то громкие распоряжения для дворового люда…
        И только когда мне потом пересказали в подробностях картину всего случившегося, я смог отчетливо представить себе, что именно и как тогда происходило на самом деле.
        Как оказалось, до самого последнего момента Лячин все ещё не мог разрешить для себя дилемму: атаковать ли ему «Толедо» настоящими боевыми торпедами или же выстрелить по ней только активным высокочастотным импульсом, послав в сторону американской подлодки направленный звуковой луч большой мощности — так, чтобы в ней аж зазвенело всё, словно внутри железной бочки, по которой ударили кувалдой. Видя, как в предчувствии приближения родного берега американская субмарина все дальше и дальше отрывается от корабля сопровождения, Лячин вырвался на несколько десятков миль вперед по её курсу и, почти полностью заглушив работу винтов, засел на 600-метровой глубине, ожидая её приближения.
        Можно только догадываться, что испытал экипаж спокойно идущей в приповерхностном слое к своему дому «Толедо», когда откуда-то из самых океанских пучин перед ними вдруг начал всплывать затонувший семь месяцев назад на их собственных глазах «Курск». А в том, что это был именно он, сомнений быть не могло — обмануться мог кто угодно, но только не американский бортовой компьютер, который мгновенно идентифицировал шум работающих винтов всплывающей подлодки с записанным в его памяти «голосом» потопленной ими в Баренцевом море К-141. Да и как он, спрашивается, мог его не идентифицировать, если это и на самом деле был шум работающих двигателей «Курска», записанный в свое время на компьютерный диск и хранившийся на всякий случай в фонотеке «звукомаскировки» нашей лодки, а в этот момент специально «прокрученный» Лячиным для акустиков «Толедо»! (С учетом того, что наши собственные винты в это время молчали, идентификация была стопроцентной.) А несколько минут спустя сонары обрисовали и габариты всплывающей подлодки, которые тоже один к одному совпадали с погибшим «Курском»!..
        В момент этой встречи «Толедо» шла на перископной глубине и с поднятыми для связи антеннами. Возможно, считая себя уже полностью дома, экипаж вел переговоры с береговыми службами или даже со своими домашними, американцы это себе могут позволить, — и тут прямо перед носом их субмарины вдруг появилась из трехкилометровой океанской бездны эта расстрелянная ими несколько месяцев назад русская подводная лодка «Оскар-II».
        Судя по тому, что «Толедо» несколько минут не предпринимала никаких действий, паралич на ней был полный. Удовлетворившись произведенным эффектом, Лячин уже хотел было отдать приказ о проведении условного выстрела звуковым импульсом, как в эту минуту наш радист перехватил и расшифровал (оказывается, наши дешифровальщики работают не хуже натовских, хотя нам-то никакие ихние Бакатины своих шифров не передавали) сообщение командира «Толедо», посланное в штаб Атлантического флота США в Норфолке: «Вижу „Оскар-II“. Она не потонула! Она передо мной! Что делать?» А через минуту-другую из Норфолка поступил ответ, который, собственно говоря, и сыграл решающую роль в этой ситуации. «Торпедируйте её повторно!» — гласила расшифрованная радистом депеша. И это увиденное Лячиным слово «ПОВТОРНО» стало той последней каплей, которая помогла ему сделать выбор в столь мучительно решаемом все эти дни вопросе.
        - Боевая готовность торпедными аппаратами правого борта! Цель прямо по курсу!.. Торпедные аппараты… товсь! — решительно приказал Лячин и, услышав ответное: «Товсь выполнено», непроизвольно поднял и резко, как делали виденные когда-то в фильмах про Бородинскую битву командиры пушечных батарей, опустил руку: — Торпедные аппараты! Пли!
        Наверное, для застывшего в ужасе экипажа «Толедо» это показалось самым настоящим залпом с того света. Вряд ли они успели что-нибудь толком осмыслить в случившемся, а тем более начать хоть какую-нибудь борьбу за плавучесть субмарины.
        Алексей мне потом рассказывал, что когда затихло эхо взрыва торпедных разрывов, он услышал зловещий шум воды, врывающийся в корпус расколотой подлодки. Минуту спустя «Толедо» начала свешиваться носом книзу и затем, войдя в вертикальный штопор, со всевозрастающим ускорением стремительно заскользила вглубь океана. Гул, скрежет и сейсмическое громыхание тонущей АПЛ наполнили рубку акустика. Шум этот казался ему почти ощутимым, лодка развила скорость около сорока узлов и все убыстряла свое погружение. Казалось, грохот её падения наполняет не только его рубку, но и все закоулочки нашей лодки. Потом два подряд глухих тяжелых удара сотрясли тонущую субмарину и стало ясно, что в ней что-то взорвалось. А минуты через три-четыре ещё одна ударная волна сотрясла лодку, и он понял, что «Толедо» ударилась о дно…
        И случилось это — точнехонько в День Защитника Отечества, 23 февраля самого первого года наступившего третьего тысячелетия. Я не поверил бы этому, зная, как у нас любят привязывать выполнение планов к всевозможным датам, даже если для этого надо фальсифицировать реальные сроки, но на руке у меня были часы с календарем, и они показывали именно эту дату…
        …А потом мы несколько бесконечно долгих дней отрывались от преследования.
        Сразу же после гибели «Толедо» в район нашего нахождения были стянуты десятка полтора кораблей ВМС США, отрезавших нас от отхода по своему собственному следу, и несколько беспрерывно кружащихся над поверхностью океана противолодочных самолетов «Орион», так что нам в эти дни пришлось немало поманеврировать. Прикрываться фонограммами работы чужих двигателей мы могли только при сброшенных до минимума оборотах наших собственных винтов, а для нас в данной ситуации было важно не в последнюю очередь сохранить скорость.
        Нужно было уходить из опасного района, но обратная дорога через Атлантику была прочно перекрыта, и командир принял парадоксальное решение двинуться сначала к берегам самой Америки и, потерявшись там за шумовым фоном тысячи рыболовецких, пассажирских и каботажных судов, прошмыгнуть вдоль побережья США на юг, вокруг Саргассова моря, и уже потом пересечь Атлантический океан и возвратиться вдоль побережья Европы домой, в Видяево. И кто знает, может быть, эта затея нам и удалась бы, но в самом её начале приключилась одна непредвиденная история, заставившая командира подлодки изменить планы на прямо противоположные.
        Это случилось в два часа ночи — я хорошо помню это, потому что ещё не спал, дочитывая какой-то из обнаруженных в лодочной библиотеке журналов. Находясь на положении не пленника, не гостя и не члена команды, я мог позволить себе читать хоть всю ночь напролет, так как утром мог не вылезать из постели не до обеда, так до ужина — мне ни разу ещё никто не сказал, что, мол, хватит, тебе мять бока, попробуй заняться хотя бы чем-нибудь полезным. Все-таки я находился на лодке не по своей воле, да и, самое главное, какой из меня мог быть помощник в том, о чем я только читал в газетах?..
        Итак, я лежал в постели, глядел на часы, которые показывали два часа ночи, и понимал, что где-то там, над поверхностью океана, в это время, наверное, так удивительно сияют сейчас не заслоненные никакими домами звезды.
        Наглухо отрезанные от возврата на просторы Атлантического океана кораблями ВМС США, мы к тому времени уже миновали Бермудские острова и как раз повернули на юг, двигаясь по Саргассову морю в режиме полнейшей тишины и удерживая скорость в пределах 6 — 8 узлов, что обеспечивало нам максимальную скрытность от натовских акустиков. Поэтому меня аж подбросило на кровати, когда в абсолютно молчащей субмарине вдруг на всю мощность рявкнули динамики общекорабельной связи, и по отсекам загремели четкие отрывистые команды:
        - Всплываем на глубину сорок метров, осмотреться в отсеках!.. ГКП готовность номер один!.. Глубина сорок метров, осмотреться в отсеках!.. Всплываем на перископную глубину!..
        Поняв, что происходит нечто неординарное, я выскочил из-под одеяла и принялся быстро одеваться. Не знаю, что там вдруг стряслось, но на всякий случай надо быть хотя бы в штанах. А то вдруг объявят какой-нибудь экстренный сбор, и придется бежать на него в трусах.
        И словно подтверждая мои опасения, по всем ходам и отсекам лодки зарычал ревун, а по трансляции объявили:
        - Боевая тревога! По местам стоять к всплытию!
        Раздалось шипение воздуха высокого давления, хлопки клапанов, и подводная лодка закачалась на океанской волне. Какое-то время она так и шла в надводном положении, хотя приказа отдраивать люки не поступало.
        А через несколько минут прозвучало снова:
        - Аппарат ВИПС для выстреливания сигнального патрона приготовить! Подать воздух на тифон и сирену!
        И в то же мгновение даже в прочном корпусе лодки стали слышны завывания сирены. А после того как из специального аппарата, предназначенного для выстреливания имитационных и сигнальных патронов, был произведен выстрел, опять раздались команды:
        - Приготовиться к погружению! Срочное погружение!
        Раздались частые рыканья ревуна, и подводная лодка, приняв балласт, стала быстро погружаться.
        - Опустить перископ! Глубина двести! Совершить разворот на сто восемьдесят градусов! Скорость максимальная! — последний раз прозвучал голос Лячина и я почувствовал, как лодка совершила маневр разворота и устремилась по новому курсу.
        Встретив на следующий день командира, я поинтересовался у него, чем была вызвана эта ночная тревога и куда теперь следует наша лодка.
        - Видишь ли.. Обстоятельства сложились так, что вчера ночью я нарушил режим скрытности и демаскировал наш атомоход перед противником. Это навлекло на нас очень большую опасность, но я думаю, ты сейчас поймешь, что меня вынудило так поступить, — сказал он, и мы пошли ко мне в каюту, где я узнал подробности того, что происходило ночью в океане.
        А случилось следующее. В два часа ночи акустики доложили Лячину, что слышат шумы винтов двух гражданских судов, причем одно из них быстро удаляется в западном направлении, а второе, меньшего тоннажа, похоже, его преследует. Убедившись, что никаких плавсредств непосредственно над лодкой нет и военных кораблей поблизости не наблюдается, Лячин дал команду всплывать на перископную глубину, а когда появилась возможность смотреть, увидел в окуляры грузовое судно, которое пыталось уйти от идущего ему наперерез небольшого корабля. Когда преследователи открыли по уходящим пулеметный огонь трассирующими пулями, а беглецы подняли норвежский флаг, ему все стало понятно и он принял решение вмешаться.
        Когда мы всплыли, морские пираты (а это были именно они) уже почти вплотную подошли к норвежскому судну, но, увидев внезапно появившуюся рядом с ними из-под воды черную махину, которая издавала жуткие звуки, резко повернули в сторону и стали набирать ход. Выстреленный нами сигнальный патрон ещё больше напугал грабителей, и они врезались с разгона в плавающую льдину. Норвежцы, скорее всего, тоже испугались, но зато они были избавлены от опасности ограбления, а возможно и гибели. Они прибавили скорость и очень быстро исчезли в ночном океане.
        - …Теперь мы полностью демаскированы, и какое-то время спустя в этом квадрате будет полно натовских кораблей и самолетов, — подытожил он свое повествование. — Поэтому я принял решение как можно быстрее прижаться к северо-восточному побережью США, где, имитируя шум надводных судов, мы сможем спрятаться от систем американского слежения и хотя и потихоньку, со скоростью не более 7-8 узлов, обогнуть острова Ново-Бретон, Ньюфаундленд и мыс Сент-Чарлз, а затем через Лабрадорскую котловину и море Баффина выйти к Канадскому архипелагу, чтобы через один из многочисленных проливов попасть в Ледовитый океан и, прячась под его ледяной шапкой, выйти сразу в район западной оконечности котловины Нансена. Ну, а оттуда между островами Шпицберген и Землей Франца-Иосифа можно уже без труда войти в Баренцево море и вернуться в наше родное Видяево.
        - Вы и на самом деле любите этот городишко? — поинтересовался я, когда он потом ещё пару раз повторил его название.
        - Видишь ли, — раздумчиво произнес Лячин. — У Видяево, на мой взгляд, имеется не одно, а сразу два обличья: первое — то, которое нам всем уже давно опротивело своей обшарпанностью и убогостью, и которое мы с радостью покидаем, отправляясь в очередной свой далекий поход; ну и второе — то, которое мы всякий раз с нетерпением ожидаем увидеть вновь после нескольких месяцев патрулирования у чужих берегов… А может быть, таковым и является свойство Родины — одновременно отталкивать своим внешним несовершенством и притягивать своей внутренней необходимостью. Ведь глаза бы уже, кажется, не смотрели бы на эти бочки на берегу, обшарпанные четырехэтажки, грязные улицы… А проторчишь в автономке три месяца — и летишь потом ко всему этому как к самому лучшему месту на свете! И ведь и в самом деле все эти бочки и четырехэтажки словно бы обретают при встрече какую-то не замечаемую раньше эстетику. Ты меня понимаешь?..
        - Да, Геннадий Петрович. Понимаю.
        - Спасибо. И можешь, кстати, больше не называть меня чужим именем. Экипаж «Курска» под руководством капитана 1-го ранга Геннадия Петровича Лячина свое дело сделал. Теперь они уже далеко — там, где их не достанут ни глубинные бомбы, ни натовские «Орионы», ни какие другие проблемы.
        - А как вас зовут на самом деле?
        - Илья Степанович. Капитан 1-го ранга Илья Степанович Муромский…
        - Хорошо, Илья Степанович. И спасибо за откровенность…
        А на следующий вечер ко мне зашли с термосом горячего кофе бывший «двойник» Дмитрия Колесникова (который оказался на деле Дмитрием Рябухиным) и знакомый мне ранее под именем Алексея Коробкова инженер гидроакустической группы старший лейтенант Михаил Озеров.
        - …А этим маршрутом раньше кто-нибудь ходил? — спросил я их, когда разговор коснулся решения каперанга Муромского идти вокруг Гренландии.
        - Ходили, — отозвался Дима. — Битва за скрытный выход в Атлантику тянется уже не один год. Ведь в зону контроля Северного флота входят сразу два океана — Ледовитый и Атлантический, а попробуй — выйди незаметно на водные просторы, когда путь всем нашим кораблям перекрыт глубоко эшелонированными противолодочными барьерами!
        - Их так много? — уточнил я.
        - Да мы огорожены ими, как телята в загоне! — подал голос Михаил. — Контроль за нашими подводными лодками ведется на огромной территории, начинающейся с линии: мыс Нордкап — остров Медвежий и заканчивающейся Фареро-Шетлендским и Шетлендско-Исландским рубежами. А кроме того, десятки патрульных противолодочных самолетов, стартовав с аэродромов Норвегии, Англии и Исландии, могут кружить над водами Баренцева, Норвежского и Гренландского морей, выискивая российские АПЛ, пробирающиеся подводными желобами и каньонами в сторону Атлантики. Поэтому командовавший в 1986 году Северным флотом адмирал Владимир Чернавин и поручил капитану 1-го ранга Владимиру Протопопову проложить совершенно новый для нас — в обход всех противолодочных рубежей — путь в Северную Атлантику: вокруг Гренландии, через лабиринты вмерзших во льды полярных архипелагов. Для этого была выбрана АПЛ К-524 с хорошо сплавленным экипажем. Старшим на борту назначили молодого контр-адмирала Анатолия Шевченко, чья энергия и дерзость должны были дополнять собой осмотрительность и неторопливость Протопопова.
        - Я как-то, когда был на практике, ходил в Ледовитый океан на гидрографическом судне «Колгуев», — припомнил вдруг Дмитрий. — Глянул раз на экран радара — мать честная! — на нем сплошные засветки: айсбергов вокруг, как пшена на лопате! А у «Колгуева» борт всего в три миллиметра стали, и оба локатора скисли по закону подлости…
        - Да, лед и корабль — вещи очень плохо совместимые, — подхватил Озеров. — Их столкновение — это всегда поединок, причем нередко с трагическим исходом. Когда-то из-за этого ушел на четырехкилометровую глубину «Титаник», распоровший свое днище о ледяной клык айсберга. После героического единоборства погрузился в пучину «Челюскин», раздавленный льдами. Можно вспомнить также геройски осваивавшие Северные морские пути корабли «Ермак», «Вайгач», «Таймыр», «Вега». Да и разве только они одни?.. Короче, в этом походе наша АПЛ К-524 впервые прошла проливы Земли Франца-Иосифа под водой и подо льдом. Потом она взяла курс на Гренландию, обошла передовую зону противолодочных сил НАТО и двинулась в узкий и неглубокий проливчик, перекрытый мощным паковым льдом. Самое сложное было в том, что не было точных промеров, так как никто этим путем никогда не ходил. Просвет между грунтом и нижней кромкой льда все время сужался, лодка в любой момент могла оказаться зажатой, как в тисках. Из-за сплошных айсбергов не было безопасных глубин и в море Баффина, но лодка все-таки вышла в Атлантику и даже произвела условную
атаку атомного авианосца «Америка», после чего незамеченной возвратилась домой.
        - А в марте 1987 года аналогичный рейд провели силами уже целой дивизии, — подхватил тему Дмитрий. — Операция называлась «Атрина» и в ней участвовали сразу пять наших АПЛ: К-298, К-244, К-288, К-255 и та же К-524, которой на этот раз командовал капитан 2-го ранга Смелков, а возглавлял весь отряд опять контр-адмирал Шевченко.
        - И мы теперь пойдем домой именно этим путем?
        - Да. На сегодня это наша единственная безопасная дорога.
        - Не нравится она мне почему-то, — поежился я, будто мне предстояло плыть среди этих льдов голышом.
        - Да и нам она не очень по душе, но что делать?
        Делать было действительно больше нечего, кроме как смириться и ждать окончания этого затянувшегося путешествия. Или, точнее сказать — путе-плытия, хотя моряки и не любят, когда кто-то употребляет по отношению к ним выражения типа «плыть» или «плавать». «Плавает», по их мнению, только дерьмо в проруби, а моряки по морям — «ходят». (Особенно, надо заметить, с такой скоростью хода, как у нас, ибо, приблизившись к штатовскому побережью, мы потащились вдоль него, как самая настоящая черепаха, держа лодку строго на шести-семи узлах, что обеспечивало нам максимальную скрытность продвижения. Кроме того, обеспечивая себе наилучшую маскировку, мы надолго замирали и пересиживали кажущиеся опасности, а то вдруг пускались выписывать некие умопомрачительные загогулины, прикрывая их фонограммой шумов работы двигателя какого-нибудь туристического катера и запутывая тем американские службы слежения.)
        Для меня это были едва ли не самые тяжелые недели похода. Все члены экипажа были заняты своим конкретным делом, и ни Дмитрий, ни Михаил, ни тем более Илья Степанович ко мне в эти дни с разговорами не заглядывали. Я просто физически ощущал разлитое по лодке напряжение, не позволявшее мне шататься туда-сюда, раскрывая заблокированные перемычки между отсеками.
        Только один раз я ненадолго зашел в рубку акустиков к Озерову да заглянул минут на пять на центральный пост к Муромскому, но всем было в эти дни откровенно не до меня, и я засел в своей каюте, обложив себя спасительными книгами. Большинство из них были посвящены морской тематике, но я уже чувствовал, что мне от этой темы не уйти ни в книгах, ни в жизни, а потому, увидев переплетенную стенограмму Всероссийской научно-практической конференции в Москве от 30 марта 1999 года, раскрыл её на первом попавшемся месте и углубился в написанное.
        «…Отсутствие государственной морской политики РФ привело к тому, что в вопросах разоружения мы необоснованно поспешили. Россия кардинальным образом освободилась от всех нагромождений „холодной войны“, полностью вывела свои войска и силы флота с территорий других государств, более чем вдвое сократила свои Вооруженные Силы, в том числе и состав своего ВМФ, изменила районы присутствия своих военно-морских сил в Мировом океане.
        Однако так поступили не все.
        США и другие морские державы Европы и Дальнего Востока не прекращают наращивать ударную мощь своих флотов и усиливать их активность в Мировом океане. Так, например, Пентагон ожидает вступления в строй в ближайшие годы нового атомного авианосца «Рональд Рейган», новой атомной подводной лодки «Джимми Картер» с баллистическими ракетами[4 - По сообщениям газеты «Время», на данный момент подводная лодка «Джимми Картер» (класса «SSN-23 USS») уже модернизирована и передана силам НАТО. На ней поставили новый ядерный реактор, за счет чего лодка стала более тихой и скрытной. Корпус усилен керамикой и пластиком, что увеличило глубину погружения. Навигационное оборудование заменено на более современное, ультразвуковое.], полностью компьютеризированного корабля «Арсенал», оснащенного пусковыми установками с высокоточными ракетами и экипажем всего в 20 человек.
        Франция строит атомный ударный авианосец «Шарль де Голль» и четвертую атомную подводную лодку с баллистическими ракетами «М-45».
        Наращивают свои флоты и другие морские государства: Великобритания, Германия, Турция, Италия, Япония и прочие.
        Вследствие этого равновесие ударной мощи нашего ВМФ и ВМС США, достигнутое в годы «холодной войны» огромными усилиями народа, оказалось утраченным, военно-политическая обстановка в мире и стратегическая стабильность в Мировом океане — нарушенными. Теперь корабли НАТО спокойно, как дома, плавают, например, в Черном море и даже пытаются использовать в своих целях Севастополь…»
        Следом за этим, давая возможность мозгам переключиться на другую тональность, я прочитал вырезку из газеты «Неведомое вокруг нас» под названием «Мистические тайны войн», в которой раскрывались всякие неведомые стороны военной истории. Так, например, под конец статьи я наткнулся на рапорт командира немецкой подлодки, которая во время Первой мировой войны в Атлантике торпедировала английский пароход «Ибериец». Немецкий подводник написал, что среди обломков парохода неожиданно показалось огромное (18 метров в длину), чем-то похожее на крокодила чудовище с четырьмя мощными перепончатыми лапами и длинным хвостом, сужающимся к концу. Монстр бился в агонии и вскоре исчез в глубине.
        В этой же газете рассказывалось и о ещё одной тайне войны, связанной с немецким флотом — речь идет о так называемом проклятом корабле.
        «То, что произошло с гордостью немецкого флота — огромным боевым кораблем „Шарнхорст“, можно назвать цепью роковых случайностей, а можно — проклятием, — писал автор публикации. — Еще до спуска на воду в 1936 году этот корабль сполз на верфи и раздавил 60 рабочих, ранив при этом 110 человек. Не удалось избежать конфуза и при его спуске на воду: „Шарнхорст“ порвал трос и врезался в баржи. Через три года во время обстрела Гданьска с интервалом в день одна за другой неожиданно взорвались две из его орудийных башен, при этом погибло 28 человек. Во всех стычках с британцами гордости немецкого флота не удалось потопить ни одного корабля. Зато несчастья просто преследовали „проклятый“ корабль. Во время обстрела Осло норвежский корабль повредил рулевое управление линкора, а при возвращении в порт „Шарнхорст“ столкнулся с пароходом „Бремен“. Конец гиганта был также бесславным: во время боя с британским флотом торпеда угодила ему в склад боеприпасов. И это привело к мощнейшему взрыву и затоплению корабля. Линкор стал могилой для 1422 моряков. Англичане подобрали только 36 человек. Два моряка считали себя
счастливчиками: на обломках судна им удалось добраться до берега и избежать плена. Однако при попытке приготовить чай на захваченной с тонущего „Шарнхорста“ паяльной лампе она взорвалась, и последние жертвы „проклятого корабля“ умерли в ужасных мучениях…»
        Закончив читать серьезную литературу, я взялся за стихи. Здесь, правда, было гораздо меньше интересного, но все-таки это тоже помогало коротать время. Впрочем, одно стихотворение я даже решил переписать себе в тетрадь — оно называлось «Акула», и над ним стояло имя неведомого мне поэта: Виталий Нефедьев.
        …Под тропическим небом, где сочные звезды,
        Словно персики, виснут на лунных лучах,
        Мы ловили тунца, и тугие норд-осты
        Согревались у нас на горячих плечах…
        Первая строфа показалась мне замечательной и, записывая, я с удовольствием повторял про себя её строки. Дышали энергией и последующие четверостишия:
        …Мы работали дружно и денно, и нощно.
        Нам улов нелегко отдавал океан,
        Шторм срывал яруса… Нам мерещились рощи
        И прозрачный туман земляничных полян.
        И наскучила нам красота голубая.
        Были трюмы полны, мы готовились в путь.
        Нетерпенье свое мы трудом убивали
        И стремились заполнить досуг чем-нибудь…
        (Собственно, то же самое теперь делал и я, пытаясь заполнить этот, невесть откуда взявшийся в моей жизни, досуг чтением случайных стихов. А чем ещё заниматься между поверхностью и дном океана, если ты не член экипажа и для тебя на лодке нет никакого дела? Было бы это на суше, там бы я мог хоть территорию подметать или, скажем, таскать дрова и воду для кухни, а здесь каждое элементарное дело требовало для себя определенного опыта и знаний. Я же всю свою жизнь имел отношение только к буквам, поэтому и теперь вынужден был проводить время, уткнувшись в столбцы рифмованного текста…)
        …Как-то — ради потехи — большую акулу
        Мы втащили на палубу. Лунная ночь,
        Отразившись на ней, словно вспышка, сверкнула
        И лучи голубые отбросила прочь.
        Долго билась она и затихла устало —
        Жертва сильных людей, королева морей,
        Потускнев на глазах, слившись с темным металлом
        В электрической мгле корабельных огней.
        И матрос, белозубой улыбкой сверкая,
        Из-под тентовой тьмы незаметно возник,
        Наступил на нее, наклонился, играя,
        И ударом ножа срезал синий плавник…
        Я думал, что стихотворение на этом и заканчивается, мне показалось, что оно уже полностью и весьма удачно завершено, и больше добавить нечего; я вообще любил, когда поэт оставляет разрабатываемую тему как бы с «полуприоткрытой дверью», давая мне самому кое-чего докумекать умом и дочувствовать душой. Но автору «Акулы» сказанного в предыдущих строфах показалось мало, и на следующей странице он принялся морализаторствовать, и этим своим морализаторством почти окончательно убил так неплохо начинавшееся стихотворение:
        …И тогда содрогнулось прекрасное тело,
        И из раны струею ударила кровь.
        Пасть открыла она, словно крикнуть хотела
        Что-то очень больное в глаза рыбаков.
        С любопытством на действо смотрели матросы,
        Только взгляд и неловок, и холоден был,
        Словно вдруг озадачила совесть вопросом:
        Человек, для чего ты акулу убил?..
        Не отвечая на риторические вопросы автора, я откладывал тетрадь и ручку и погружался в дремоту, ожидая, пока мы преодолеем очередную сотню миль.
        Но как бы там ни было, а хотя и сверхмедленно, но день за днем мы все-таки ползли на север в сторону Лабрадорской котловины и моря Баффина, уходя из-под контроля американских локаторов и сонаров и приближаясь к Канадскому архипелагу. За ним нас принимал под свою защиту надежный, как многометровая панцирная броня, зонтик Ледовитого океана, пронырнув под которым, мы были бы уже фактически дома.
        Но путь до него был далеко не безоблачным. С тех пор, как в 1957 году американская атомная подводная лодка «Наутилус» совершила плавание под ледяным щитом Северного полюса, немало американских и английских лодок прошло подо льдами акватории Северного Ледовитого океана, включая и проливы интересовавшего нас сейчас Канадского арктического архипелага.
        Несмотря на окончание холодной войны и провозглашенный в октябре 1987 года призыв Советского Союза к сотрудничеству и демилитаризации Арктики, американских систем наземного и морского базирования на Севере это почти не коснулось. За США сохранились практически все те капитальные военные объекты Канадского Севера и Гренландии, которые были созданы в период холодной войны. На северо-западе Гренландии — это крупная военная американская база Туле, насчитывающая 5 тысяч человек, которая в годы холодной войны имела романтическое имя «Блю Джей» («Голубая сойка»). В Клире близ Фэрбенкса и в самом Туле — располагались мощные станции в системе противоракетной обороны.
        Такой же крупный военный центр Груз-Бей с 5 тысячами человек, обслуживающих действующие на малой высоте истребители, содержит НАТО и на восточном побережье Лабрадора, вдоль которого мы как раз в эти дни пробирались и, слава Богу, в конце концов благополучно его миновали. Без проблем, не считая утомительной медленности хода (а ввиду близости северных баз НАТО, пришлось сбросить скорость вообще до 4 — 5 узлов), прошли мы и забитое льдами море Баффина.
        Неприятность (если это гражданское слово уместно для описания этой, как говорят сегодня военные, нештатной ситуации) случилась, когда мы вошли в пролив Смит, отделяющий Гренландию от покрытого льдами острова Элсмир. Акустики вдруг зафиксировали слабый шум идущей нам навстречу американской субмарины класса «Лос-Анджелес» — по-видимому, она возвращалась с дежурства у наших северных берегов и, воспользовавшись проложенным когда-то ещё их «Наутилусом» (а может быть, уже и нашей К-524) маршрутом, пересекла возле острова Медвежий Гренландское море и, обогнув мысы Норрост-Руннинген и Моррис-Джессеп, как раз входила сейчас в лежащий впереди по нашему курсу пролив Робсон. Если бы мы шли хоть немного быстрее, встреча могла бы состояться в самой узкой части пролива Робсон, так что мы со своими габаритами не смогли бы там и развернуться. А в широкой части пролива Смит мы ещё успели совершить маневр разворота и выйти назад в море Баффина. Но это тем не менее тоже была не ярмарочная площадь, где можно было постоять, пережидая, пока из узкого переулка выезжает груженная сеном телега, чтобы после этого
проследовать в него самим. Вокруг нас была чужая территория, «враждебные воды», а нам навстречу двигался вооруженный корабль противника, и трагическая история с «Курском» показывала, что ни на какое благородство манер в данной ситуации рассчитывать не приходится. Поэтому, двигаясь в южном направлении вдоль кромки острова Элсмир, мы при первой же возможности чуть ли не под прямым углом повернули затем на запад и вошли в пролив, отделяющий его от острова Девон. Оба эти острова — и Девон, и Элсмир — были опоясаны шельфовыми льдами, порождающими айсберги, а потому неглубокий узкий пролив между ними оказался забит этим добром чуть ли не до самого дна. Прижимаясь все ближе и ближе к грунту, мы медленно ползли вперед в сторону выхода из этого ледяного лабиринта, со всевозрастающей тревогой прощупывая впереди себя приборами параметры сужающегося до катастрофических размеров просвета.
        Но Господь не оставил нас своей милостью, и лодка в конце концов миновала эту ледяную трубу, выйдя в более-менее глубоководное и чистое (хотя и не лишенное айсбергового крошева над головой) место, по которому мы уже бодро устремились в сторону Ледовитого океана. До «большой воды» было уже, как говорится, совсем рукой подать — за нашей спиной остались «коридоры» Канадского архипелага и последние «ворота» между островами Аксель-Хейберг и Эллеф-Рингнес, мы уже фактически входили в зону понижения океанского дна в сторону Канадской котловины, когда какая-то неведомая мощная сила вдруг подхватила нашу лодку снизу за днище и, плавно приподняв её ввышину, прижала (правда, все-таки не без ощутимого удара) к нависавшей сверху глыбе огромного айсберга. Произошло практически точь-в-точь то же, что когда-то описал, придумав все из собственной головы, великий сочинитель невероятных историй Жюль Верн, загнавший в своей знаменитой книге «Двадцать тысяч лье под водой» подводную лодку «Наутилус» под управлением капитана Немо в подводно-подледную ловушку:
        « — …Нельзя ли узнать, — спросил я, — какова причина несчастного случая?
        - Огромная ледяная глыба — целая гора — перевернулась, — ответил капитан Немо. — Когда самое основание ледяных гор размывается более теплыми слоями воды или же разрушается последовательными ударами льдин друг об друга, то центр тяжести перемещается выше, и в таком случае ледяная гора всей массой перевертывается вверх основанием. Вот это и случилось. Одна из таких ледяных глыб опрокинулась и ударила по «Наутилусу», который стоял на месте под водою. Затем она скользнула по его корпусу, с непреодолимой силой приподняла его и вытеснила кверху, в менее плотный слой воды, где «Наутилус» и лежит, накренившись набок…
        Судя по выражению его лица, какая-то мысль мелькнула в его уме. Но, видимо, он её отверг. Покачав головой, он сам себе ответил отрицательно. Наконец одно слово вырвалось из его уст.
        - Кипяток! — прошептал Немо.
        - Кипяток? — воскликнул я.
        - Да. Мы заключены в пространстве, сравнительно ограниченном. Если насосы «Наутилуса» будут все время выбрасывать струи горячей воды, разве температура окружающей нас среды не поднимется и не задержит процесс оледенения?
        - Надо попробовать, — решительно ответил я.
        - Давайте пробовать, господин профессор.
        …Все тепло от электрических батарей направилось в змеевики, погруженные в воду. Через несколько минут вода нагрелась до ста градусов. Ее переключили в насосы, а на её место поступила свежая вода. Тепло от электрических батарей было настолько велико, что холодная вода прямо из моря, только пройдя сквозь аппараты, поступала в насосы уже в виде кипятка.
        Через три часа после накачивания кипятка… получился выигрыш в один градус. Еще через два часа — ещё два градуса.
        - Мы победим, — сказал я капитану, после того как убедился в успехе принятых мер и сам дал несколько полезных советов.
        - И я так думаю, — ответил капитан. — Нас не раздавит…»
        Как ни фантастично все это выглядит (я даже не знаю, поверит ли мне кто-нибудь или на этих строках уже точно плюнут на пол да захлопнут написанное), но предугаданная великим писателем история один в один повторилась и с нами. Разница заключалась только в том, что Жюль Верн засадил свой «Наутилус» все же в некую водяную камеру, ограниченную со всех сторон ледяными стенами, внутрь которых, как космонавты в открытый космос, могли выходить из лодки её пассажиры, чтобы пытаться долбить ледорубами выход из своего заточения, тогда как нам судьба не предоставила даже этого. Если бы мы попали в ситуацию точь-в-точь повторяющую плен «Наутилуса», мы могли бы расстрелять закрывающую нам проход глыбу торпедами, да и дело с концом, но мы были плотно прижаты к айсбергу, лед был прямо перед нашим носом, и пускать торпеду было практически некуда.
        Расколовшийся по всей своей высоте гигантский айсберг, мимо основания которого мы как раз проходили, оттолкнув своим весом в сторону меньшую половину, медленно завалился набок и при этом, словно маслину плоской ложечкой, подхватив своей нижней частью нашу лодку, довольно плотно прижал её к «брюху» оказавшейся рядом ледяной глыбы. Все было в полной исправности — рули, реакторы, навигационная система, корпус, — а лодка была парализована. Несколько дней подряд командир давал команды то продуть балласт для всплытия, то начать срочное погружение, дергал лодку вперед-назад, как засевшую в грязи машину, пытался задать ей с места максимальную скорость, а также пускался на всяческие иные ухищрения, чтобы раскачать её и выдернуть из ледяных объятий, но все было бесполезно. Прижатые снизу ледяным рычагом к массивному телу километрового айсберга, мы медленно дрейфовали в таком положении вдоль Канадской котловины в сторону хребта Менделеева…
        …Положение было критическим. Суперсовременная мощнейшая атомная подводная лодка, точно застывшая в янтаре муха, вот уже три недели сидела между двумя медленно срастающимися друг с другом ледяными глыбами и ожидала своей гибели.
        - …Здравствуйте, Антон Евграфович, — встретив как-то после обеда в кают-компании Огурцова, поздоровался я. — Что там слышно на центральном посту? Есть какие-нибудь перспективы?
        - Да какие могут быть перспективы, если мы торчим в этой льдине, как кларнет в заднице! — громыхнув не терпящим никаких возражений басом, доступно выразил свое мнение о ситуации замполит (я так и не привык называть его должность по-новому — помощником командира лодки по политико-воспитательной работе). — Давай-ка лучше, раз уж ты мне попался, сочини оптимистические стихи, способные поддержать дух экипажа в эти дни. А я пока посижу тут и подожду…
        И, налив себе из большого чайника стакан крепкого черного чая, он уселся в кресло для отдыха и прикрыл глаза.
        «Вот, блин, — подосадовал я про себя на замполитовскую безапелляционность. — Так-таки и сделает из меня стихотворца… Перед тем, как нам тут окончательно задохнуться.» Однако же, вынув из кармана блокнот и ручку, я присел к столу и принялся набрасывать первые строки заказанного мне опуса. «Главное, — соображал я, — это увязать идиотизм нашей сегодняшней ситуации с героической историей российского флота, не забыв при этом упомянуть гордый красавец „Варяг“ или что-нибудь из аналогичных символов…»
        Минут через десять-пятнадцать восьмистрочное стихотворение было написано и, подойдя к дремавшему Огурцову, я громко покашлял.
        - Готово? — открыл глаза замполит.
        - Да, — ответил я. — Разрешите прочесть?
        - Ну, а какого же хрена я здесь жду?
        - Слушайте, — сказал я, разворачивая страницы блокнота. — Называется: «Встречай нас, Россия».
        - Шуруй.
        И я начал читать:
        Мы выйдем из всех передряг,
        как греки, вернувшись из Трои.
        За нашей спиною — «Варяг»
        и русского флота герои!
        Кипят наши души, как чай,
        и льды вокруг тают, как сахар.
        Встречай нас, Россия! Встречай…
        - А НАТО — кусай себя за хер! — закончил за меня замполит и протянул к блокноту свою огромную ладонь. — Давай сюда.
        - У меня последняя строка звучит несколько иначе, — заметил я, аккуратно вырывая листок.
        - Последняя строка — это мелочи. Там есть две другие — про горячий чай и тающий сахар… Это похоже на подсказку решения нашей проблемы.
        - Оно принадлежит не мне. Просто на днях вдруг припомнился роман Жюля Верна «Двадцать тысяч лье под водой» — там у них «Наутилус» попал в точно такую же ситуацию, как и мы теперь, и чтобы растопить ледяную ловушку, они начали качать насосами наружу горячую воду.
        - И растопили весь айсберг?
        - По крайней мере, настолько, что им этого хватило, чтобы выбраться.
        - Но это же фантазия…
        - Я плохо знаю устройство лодки. Но если бы нагревающуюся в системе охлаждения реакторов воду можно было постоянно сбрасывать за борт, заменяя её свежей забортной, то почему бы и не попробовать?
        - Ты предлагаешь нам вскипятить Ледовитый океан?
        - Я предлагаю подтачивать тиски, в которых мы оказались зажаты. Пускай это произойдет и не так быстро, как того хотелось бы, но потихоньку, неделя за неделей горячая вода будет вымывать вокруг себя какие-то ниши и пустоты, которые, глядишь — и позволят нам со временем высвободиться…
        - Поднимаясь вверх, эта горячая вода будет в первую очередь подтаивать собой нижнюю часть ограничивающего нас сейчас сверху айсберга, — начал рассуждать Огурцов, — и в конце концов его верхняя часть сделается тяжелее нижней и, перевесив свое основание, совершит резкий оверкиль. При этом могут быть два прямо противоположных результата. Первый — мы успеваем вывалиться из разжавшихся ладоней льда и уходим на безопасную глубину. Второй — нас, точно семечку зубами великана, раскусывает между двумя стремительно сомкнувшимися глыбами, так что аж правый борт сомкнется с левым.
        - И поэтому?..
        - Поэтому я иду к командиру читать твои стихи, — он потряс в воздухе листочком из моего блокнота, сделал из стакана глоток давно остывшего чая и поднялся с места. — Ты доволен?
        - Я доволен, — произнес я. — Покуда в лодке не закончился воздух, я живу, а это уже и само по себе немало. Но я уже очень соскучился по небу. А ещё — по своей любимой девушке и, как это ни выспренно прозвучит — по России. Там уже, наверное, весна начинается, мне кажется, я даже здесь иногда слышу её запах… Так что пусть это будет фантастика. И пусть нас обвинят, что мы без разрешения использовали метод Жюля Верна. Но я хочу домой. И я хочу поскорее сказать: «Прощайте, объятия страха».
        - Что? — остановился дернувшийся уже было идти Огурцов. — Какого страха?
        - Последняя строка у меня так звучит: «Прощайте, объятия страха».
        - А-а… — заглянул он в листок. — Действительно. Но у меня — лучше.
        И он ушел в направлении центрального поста, а я отправился в свою каюту и до вечера провалялся на кровати в тоске и унынии. За долгие недели этого нашего подледного плена я не прочитал ни одной даже самой маленькой заметки и не раскрыл ни одной из натащенных раньше к себе книг — меня словно отвратило от букв; казалось, что они напоминают собой шеренги маленьких черных креветок, и даже почудилось один раз, что я слышу те самые потрескивание и щебет, которые я несколько раз за это плавание слушал в акустической выгородке Михаила Озерова.
        До вечера я валялся в кровати, глядя на надоевшие до отвращения трубы над головой и с болезненной ностальгией вспоминая идиллически недосягаемую сейчас квартирку возле станции метро «Братиславская», а потом нехотя поднялся с постели и потянулся на ужин.
        - Друзья мои! — не пряча ни грустного выражения лица, ни скорбных интонаций голоса, обратился к экипажу Илья Степанович. — Я хочу, чтобы вы себе отчетливо представляли ту ситуацию, в которую мы влипли — причем влипли в самом буквальном смысле этого слова — в результате невероятнейшего по своей фантастичности стечения обстоятельств. Наша лодка, словно в гигантских ледяных ладонях, оказалась зажата между подводными частями двух соседних айсбергов и пока ещё только чудом не раздавлена. Если не произойдет худшего и в ближайшее время нас не разотрет в порошок и не расплющит в лепешку, то месяца через полтора-два у нас закончатся запасы воздуха, воды и пищи, и мы умрем от голода или задохнемся от нехватки кислорода. К концу мая исчерпаются энергетические ресурсы и наших реакторов. Так что я разработал план борьбы за выживаемость и довожу его до вашего сведения. С сегодняшнего дня мы выводим оба наши реактора на такую мощность, чтобы вода в системе их охлаждения была постоянно близка к границе кипения. Сбрасывая этот кипяток за борт, мы будем беспрерывно обновлять воду в радиаторах, закачивая в них
забортную. Я не знаю, что из всего этого в результате получится, да и получится ли что-нибудь вообще, но это — наш единственный шанс высвободиться из плена. Я надеюсь, что, омывая сжимающие нас ледяные глыбы, выбрасываемая за борт теплая вода сделает в них хотя бы небольшие промоины, и это ослабит удерживающую нас хватку. Так что молитесь Богу и нашему хранителю святому Николаю, — он повернулся к висящей на стене иконе святого угодника и неумело осенил себя крестным знамением. — Кстати… у кого-нибудь на лодке есть молитвослов?
        - У меня, — встал из-за стола матрос по фамилии Кошкин. (Я как раз и запомнил его за эту его своеобразную «перекличку» с героем одного из рассказов молодого Льва Толстого — матросом Кошкой. Помнится, мне ещё подумалось тогда при знакомстве, благодаря внезапно возникшей ассоциации, что если раньше дети в России воспитывались на примере матроса Кошки, то последнее десятилетие ХХ века они в своем большинстве росли, воспитываясь уже на житейских премудростях кота Матроскина. И благодаря этой вроде бы не столь существенной подмене, менталитет подрастающего поколения начал постепенно опираться уже не на стремление матроса Кошки к героизму и подвигу, а на философию кота Матроскина по поводу того, как сделать поглощаемый тобой бутерброд максимально «правильным». Так незаметно для всех веселый постмодернистский перевертыш превратился в фатального для страны мировоззренческого оборотня…)
        - У меня есть молитвослов, — повторил матрос Кошкин и виновато покраснел.
        - Очень хорошо, — кивнул головой Муромский. — Я прошу принести его сюда…
        Повертев головой, он увидел высокую тумбочку, в которой обычно хранились запасные ножи и ложки, и, передвинув её на несколько метров в сторону, установил точно под образом Николая Чудотворца.
        - …Вот, положи его сюда на тумбочку, и пускай каждый — я повторяю: каждый, кто свободен от вахты, независимо от того, какой он национальности, крещен он или не крещен и верует он или не верует! — приходит сюда и читает вслух акафист святителю Николаю. Потом вы напишете на меня жалобу в комиссию по правам человека или набьете мне морду за то, что я посягал на вашу свободу вероисповедания, но сейчас я приказываю вам это исполнять. Потому что у меня нет для вас другого метода спасения, кроме молитвы, и нам неоткуда больше ждать помощи, кроме как от Бога…
        Увидев, что Кошкин уже сбегал в свой кубрик и вернулся с молитвословом, он подозвал его к иконе и приказал:
        - Начинай, матрос. А кто первый пообедает — сменит его.
        И над головами склонившихся к тарелкам и старающихся не звякать ложками моряков поплыли по кают-компании слова православного акафиста:
        «Возбранный Чудотворче и изрядный угодниче Христов, миру всему источаяй многоценное миро, и неисчерпаемое чудес море… В пучине морстей сущим изрядный правитель… Явился еси, наставляя по морю плавающих люте, имже смерть предстояше вскоре иногда, аще бы не ты предстал еси призывающим тя в помощь, Чудотворче святый Николае; уже бо нестыдно бесом летающим, и погрузити корабли хотящим запретив, отгнал еси их, верныя же научил еси спасающему тобою Богу взывати: Аллилуиа…»
        Вытерев губы салфеткой, я поднялся с места и, подойдя к тумбочке перед иконой, сменил Кошкина. Читать было нелегко, язык, словно путник на пересеченной узловатыми корнями лесной тропинке, то и дело спотыкался о незнакомо вывернутые слова, но постепенно, словно бы вспоминая их таившееся до поры в глубинах генетической памяти звучание, текст полился ровнее, а вскоре я и совсем перестал замечать его непривычность:
        «…Проповедует мир весь тебе, преблаженне Николае, скораго в бедах заступника: яко многажды во едином часе, по земли путешествующим и по морю плавающим, предваряя, пособствуеши, купно всех от злых сохраняя, вопиющих к Богу: Аллилуиа…»
        Некоторое время спустя меня подменил сам Муромский. Он читал текст акафиста медленно и четко, словно диктуя приказ, который должен быть всеми понят в точности и без искажений — причем, как на земле, так и на небе:
        «…Новаго тя Ноя, наставника ковчега спасительнаго разумеем, отче святый Николае, бурю всех лютых разгоняющаго направлением своим, тишину же божественную приносящаго вопиющим таковая: Радуйся, обуреваемых тихое пристанище; радуйся, утопающих известное хранилище. Радуйся, плавающих посреде пучин добрый кормчий; радуйся треволнения морская уставляющий… Радуйся, от бездны греховныя человеки избавляяй… Радуйся, Николае, великий Чудотворче…»
        Не знаю, как для остальных членов экипажа, а для меня с этого самого дня жизнь словно бы наполнилась неким новым смыслом. Да это в общем-то и понятно, поскольку я был единственным человеком на лодке, кто не имел какого бы то ни было реального дела. Каждый здесь нес свою ношу службы в отведенном ему отсеке и месте, и только я целыми днями лежал у себя в каюте, читая журналы и книги, или болтался по отсекам и выгородкам, отвлекая всех своим появлением от дел и раздражая ненужными разговорами. Помню, в первые дни моего пребывания на лодке, когда доктор разрешил мне вставать и передвигаться, я с величайшей опаской подходил к каждой двери, боясь нажать что-нибудь не то или сунуться туда, куда не надо. Тогда бы я, пожалуй, не смог толком и описать своих перемещений, так как не знал ни одного правильного названия того, что меня окружает. Теперь же я ориентировался на лодке не хуже любого из членов её экипажа и мог пройти хоть в первый, хоть в девятый отсек чуть ли не с закрытыми глазами, да жаль, мне в них нечего было делать… Однако бесконечно лежать на кровати было мне уже тоже невмоготу, и хотя бы раз
в сутки я совершал обход территории.
        Обычно я сначала шел к акустикам. Открывал дверь в первый отсек, благо, за месяцы пребывания на лодке я научился это делать почти автоматически: левой рукой кремальеру вверх, правой на защелку, дверь на себя — и вот я уже в первом. Справа по проходу висит кислородный газоанализатор — раз в сутки, когда снимается излишнее давление воздуха, накапливающееся при работе воздушных клапанов, происходит перепад давления — сто миллиметров ртутного столба за час. Газоанализатор таких перепадов не выдерживает и начинает показывать странную картину. Его стрелка начинает падать, и у смотрящего на неё создается жуткое впечатление, что в отсеке исчезает кислород. Прямо как в фантастическом фильме.
        Дальше — лаз в трюм, где находятся помпа и забортные кингстоны. Слева дверь в гальюн и колонка пресной воды. Над головой люк на торпедную палубу, но туда мне нельзя — там торпеды.
        Здесь же располагаются аккумуляторные ямы и гидроакустическая станция, где сидит Озеров. В первом же отсеке находится и один из аварийно-спасательных люков.
        Посидев в акустической, поворачиваю назад. Во втором отсеке — центральный пост. В самом его центре — место командира, слева от него — пульт вахтенного офицера и механика, перед ними боцман на рулях, за их спиной вахтенный трюмный, слева по борту вахтенный БИП (то есть боевого информационного поста), за его спиной радиометрист и пульт ракетного оружия. Здесь очень похоже на внутренности космического корабля, как их обычно изображают в художественных фильмах… Вниз, по двум трапам, рубка гирокомпасов. Три шага вправо от неё — рубка вычислителей, дальше люк в трюм.
        Над вторым отсеком — всплывающая спасательная камера.
        Далее — третий отсек, в нем располагается штурманская рубка, пост химического контроля и стойки систем автоматики. В четвертом — жилые каюты, пульт управления реактором, камбуз и кают-компания: посередине — командирский стол, у правого борта — два офицерские, на стене — икона Николы Морского. Сюда же выходят несколько дверей различных специалистов.
        В пятый и пятый-бис отсеки можно попасть только через тамбур-шлюзы: тут расположены реакторы. Палубы этих отсеков сделаны из нержавейки, воздух в них свежайший, как после летней грозы. Это из-за ионизации — гамма-излучение и нейтроны делают свое дело. Все стены увешаны вентиляторами, воздушными клапанами и кондиционерами.
        Далее идет шестой отсек, в котором находится множество вспомогательных механизмов — холодильные установки, испарители и так далее. Седьмой и восьмой — турбинные отсеки, тут находятся турбины, главный распределительный вал, генератор и множество труб. В последнем, девятом — приводы вертикального и горизонтального рулей, главный упорный подшипник и аварийно-спасательный люк…
        Повсюду, куда бы я ни сунулся, я натыкаюсь на хмурых вахтенных, которые в эти дни с нескрываемым недовольством смотрят, как я слоняюсь по палубам, раздражая всех своим ничегонеделанием. Не удивительно, что решение командира о постоянном чтении акафиста Николаю Чудотворцу воспринял с наибольшим энтузиазмом именно я — наконец-то я почувствовал, что могу посвятить свое время хоть чему-то общественно полезному и перестану ощущать себя здесь нахлебником и обузой!
        Не стану привирать: я не был до этого ни активно верующим, ни тем более воцерковленным человеком, хотя мама и говорила, что крестила меня ещё в двухлетнем возрасте и начитан я по этому вопросу был неплохо. Но так уж получилось, что за всю свою предыдущую жизнь я и в церковь-то заходил не более двух или трех раз, да и то просто так, с друзьями, от нечего делать, а то и ради откровенной хохмы — чтобы врубить там исподтишка магнитофон с записями Высоцкого или учудить какую-нибудь другую, не менее глупую, штуку.
        Здесь же, читая перед ликом Мирликийского Чудотворца строки адресованного ему акафиста, я начал постепенно замечать, что при этом словно бы куда-то исчезает такая жизнеопределяющая ранее категория как время. Надо сказать, что мне особенно понравилось читать молитвослов по ночам, когда никто и ничто не мешает отрешаться от окружающих во всё остальное время дел и проблем, и можно почти стопроцентно погружаться в мир сотворяемой молитвы. Я говорю «почти» — потому что именно в эти ночные часы я как раз и заметил феномен исчезновения времени. И тогда мне пришла в голову мысль: а существовало ли оно изначально? Ведь Бог сотворил первых людей безгрешными и бессмертными — а для бессмертных жизнь длится как сплошное «сейчас». Отсчет времени стал фактом их жизни только после того, как они были изгнаны из Рая на землю…
        Собственно, время как таковое, похоже, и появилось именно с того момента, как был совершен первый грех — в Раю Адам и Ева жили, не имея возраста, а вот фактом своего изгнания из него они (а через них и все их грядущие потомки) как бы получили точку отсчета на некоей не существовавшей для них ранее шкале координат и с этого момента начали стареть.
        Вхождение в человеческую жизнь категории греха разбило подаренное от Бога бесконечное «сейчас» на множество конечных хронологических отрезков. Именно вместе с понятием греха появились те самые вехи, к которым мы стали привязывать свое местонахождение в вечности: «за пять лет до Второй мировой войны», «через неделю после той пьянки, на которой Борька разбил голову Сереге», «на следующий год после выхода из тюрьмы Косого», «через месяц после своего четвертого аборта» — и так далее.
        «Старость же суть грехи», — говорили святые старцы, понимая, что времени как такового не существует, а есть только шкала наших прегрешений, напоминающая каждому из нас, сколь много ошибок он уже успел насовершать от момента своего прихода в этот мир. Поэтому не секрет ведь, что и сама жизнь протекает для каждого из нас с неодинаковой скоростью — одни умудряются исчерпать свое время ещё при жизни, а другим его хватает даже на посмертное существование. Миллионы воров и душегубов, убийц и казнокрадов, бюрократов и партократов сгинули, исчезнув не только из реальной жизни, но и из людской памяти, а святые Сергий Радонежский, Серафим Саровский, Иоанн Кронштадтский и весь многочисленный сонм православных мучеников, праведников и чудотворцев продолжают существовать в вечности, не только не стираясь из нашей памяти, но и постоянно подтверждая факт своей вечной жизни оказываемой нам по нашим молитвам помощью!
        Опыт святых старцев и иноков показывает, что чем больше человек находится в молитве, тем менее властно над ним время. Ведь молитва — это не что иное как процесс единения человека с Богом, это, может быть, то наше, едва ли не единственное состояние, где нет греха, а значит — нет и времени. Пребывая в молитве, мы словно бы возвращаем себя в условия существования вечного Рая и выпадаем из системы греховных координат нашей земной жизни.
        (Правда, аналогичные «выпадания» из времени сопутствуют иногда, помимо глубокой молитвы, ещё процессу созерцания природы, а также занятиям искусствами и, как теперь выражаются, любовью, но это уже просто сходные состояния…)
        Вот — примерные «тезисы» тех размышлений, которые подспудно овладевали мною, когда я из ночи в ночь выходил в опустевшую кают-компанию и, становясь перед ликом Николая Чудотворца, рядом с которым я прикрепил купленную мной накануне своей затянувшейся командировки иконку Божией Матери «Курская» (на днях обнаружившую себя за обложкой моего паспорта), начинал словно бы на «автопилоте» читать почти не воспринимаемые разумом слова акафиста:
        «…Разум неразуменный вразумляя о Святей Троице, был еси в Никеи со святыми отцы поборник исповедания православныя веры: равна бо Отцу Сына исповедал еси, соприсносущна и сопрестольна, Ариа же безумнаго обличил еси. Сего ради вернии научишася воспевати тебе: Радуйся, великий благочестия столпе; радуйся, верных прибежища граде. Радуйся, твердое православия укрепление; радуйся, честное Пресвятыя Троицы носило и похваление. Радуйся, Отцу равночестна Сына проповедовавый; радуйся, Ариа взбесившагося от Собора святых отгнавый. Радуйся, отче, отцев славная красото; радуйся, всех богомудрых премудрая доброто. Радуйся, огненная словеса испущаяй; радуйся, доброе стадо свое наставляяй. Радуйся, яко тобою вера утверждается; радуйся, яко тобою ересь низлагается. Радуйся, Николае, великий Чудотворче…»
        Почувствовав как-то в одну из ночей за своей спиной чье-то постороннее присутствие, я оглянулся и увидел стоящего в ожидании Илью Степановича.
        - Дай-ка и я почитаю, — попросил он. — Все равно что-то не спится… А ты пока можешь отдохнуть.
        - Хорошо, — кивнул я и отошел от выполняющей роль аналоя тумбочки.
        Еще пару раз меня приходили подменить Дима и Озеров, раза четыре подряд, перед самым рассветом, появлялся матрос Кошкин. Один раз меня подменил минут на двадцать Огурцов — но было видно, что замполиту эта работа дается с большим напряжением, и я не стал уходить, а подождав, пока он устанет, продолжил чтение.
        Днем у молитвослова менялись чаще, иногда выстраивалась даже небольшая очередь, так что в это время я позволял себе со спокойной совестью отсыпаться, набираясь сил перед своими ночными «дежурствами».
        И длилось все это, как мне показалось, очень и очень долго — может, месяц, может, даже больше. Иной раз так случается, что в выполнение какой-то временной задачи втягиваешься настолько, что её реализация становится едва ли не твоим главным смыслом существования. Помнится, однажды я приехал в Киров в гости к своему институтскому другу Лешке Смоленцеву, и тот потащил меня с какой-то заводской компанией в тайгу за клюквой. Рассевшись по трем легковушкам, мы выехали из города и, время от времени останавливаясь, чтобы «принять на грудь» стакан водки, углубились по разбитой дороге в окрестную тайгу. Часа через два с половиной езды дороги практически не стало, вместо неё появилась залитая водой просека с редкими островками грязи, поэтому пришлось выбираться наружу и сначала промеривать в этом болоте глубину, потом ставить вешки, а потом где толкать, а большей частью перетаскивать машины на руках через глубокие и топкие участки.
        Первое время я ещё норовил не намочиться, не вымазаться, и вообще вел себя, как случайно оказавшийся тут человек, которому просто случилось идти рядом с этими машинами в одну сторону. Но когда я набрал воды в сапоги, когда меня окатило из-под колес грязью, а потом пьяный Лешка, пошатнувшись, толкнул меня в лужу, я перестал беречься и сторониться и вовсю увлекся происходящим. Я смело лез в любую самую что ни на есть неизведанную и пугающую своими размерами лужищу, втыкал в её дно вешки, а потом возвращался и волочил машину до сухого места. Таким образом мы ехали часа два или даже больше, выпили за это время всю предназначавшуюся на два дня водку, но в конце концов достигли некоего заранее намеченного ими места. И вот тут-то все и закончилось. И дело, в которое я втянулся. И водка, которая помогала не замечать трудности. И братство, которое держалось на необходимости достижения цели.
        Теперь же эта цель была достигнута и каждый вернулся на заранее приготовленные позиции. Для одних смыслом жизни на этот отрезок времени сделался поиск грибов, для других — попытка отыскать в каком-нибудь рюкзаке недопитую водку, для третьих — приготовление салона своей машины к ночлегу…
        У меня же не осталось ни дела, ни единомышленников, ни смысла существования. Хоть бери да специально устраивай продолжение этого завершившегося сафари…
        Потом, правда, понадобилось искать дрова для костра, понадобилось кому-то этот костер развести и всю ночь поддерживать, так как места в машине для меня не хватило, и жизнь моя опять наполнилась содержанием и смыслом; но сам этот момент — когда путь к цели начинает перевешивать собой значение достижения этой цели — я запомнил с того дня хорошо и надолго.
        И вот теперь я вдруг поймал себя в одну из ночей на том, что эти мои полночные «службы» возле иконы святителю Николаю начинают обретать в себе некое самодостаточное, имеющее для меня все более первостепенное по сравнению с тем, ради чего я в них участвую, значение. Я начал просто и ясно понимать, что на свете не существует ничего такого, что могло бы перевесить собой по важности для моей души этого вот стояния перед нахмуренным и одновременно словно бы подсвеченным изнутри ликом Чудотворца да моего бесконечного повторения вроде бы ничего не значащих, но почему-то так волнующих душу слов акафиста:
        «…Имеяше воистину, отче Николае, с небесе песнь тебе воспеваема быти, а не от земли: како бо кто от человек возможет твоея святыни величия проповедовати; но мы, любовию твоею побеждаеми, вопием ти сице: Радуйся, образе агнцев и пастырей; радуйся, святое очистилище нравов. Радуйся, добродетелей великих вместилище; радуйся, святыни чистое и честное жилище… Радуйся, Николае, великий Чудотворче…»
        …Завершая чтение, я несколько раз подряд истово осенил себя крестным знамением и сделал глубокий поясной поклон.
        «Если у меня когда-нибудь родится сын, — подумал я, разгибаясь, — то я обязательно назову его…» — и в эту самую минуту увидел, как висевшая передо мной икона святителя отделилась от стены и словно бы спрыгнула мне на руки. Ноги мои при этом подкосились, я грохнулся на пол и уронил икону. Кинувшись её поднимать, я вдруг почувствовал, что меня словно бы подфутболили под зад — пол подо мною качнулся, я упал грудью на лик святого Николая, и только тут до меня дошло, что наша лодка куда-то движется… Движется! А это значит, что мы все-таки выскользнули из ледяных челюстей и можем продолжить наше возвращение на Родину… Радуйся, Николае, великий Чудотворче — твоими молитвами пришло нам избавление от гибели в пучине!..
        - Все стоят по местам на лодке! Срочное погружение! Осмотреться в отсеках! — громыхнуло по давно уже безмолвствовавшей общекорабельной связи. — Старпом! Перевести управление вертикальным рулем в центральный пост! Проверить горизонтальные рули в работе!..
        Лодка последний раз дрогнула, пол под ногами принял привычное положение, и каким-то неведомым чувством я ощутил, что мы поплыли.
        - Погружение 300 метров! Скорость 12 узлов! В кают-компании продолжают читать акафист!..
        Я, пошатываясь, поднялся с пола и аккуратно повесил икону на место. Затем подобрал упавший рядом с тумбочкой молитвослов и, едва различая от волнения строчки, прочитал:
        «…О, пресвятый и пречудный отче Николае, утешение всех скорбящих, нынешнее наше приими приношение, и от геенны избавитися нам Господа умоли, богоприятным твоим ходайством, да с тобою воспеваем: Аллилуиа…»
        А потом не удержался, положил книгу на тумбочку и побежал на центральный пост, дабы убедиться в том, что мы и на самом деле вырвались…
        Мы вырвались, Господи мой, мы действительно вырвались! Еще несколько дней, и мы будем в Видяево, а там — 90 километров до Мурманска, оттуда первым же попавшимся самолетом на Москву, и — Ленка, ты ещё не забыла меня?..
        …Освободившись от тисков расколовшегося на несколько обломков айсберга, лодка с постоянно наращиваемой скоростью двигалась через глубины Ледовитого океана, торопясь к так давно оставленному нами берегу…
        - …Ну вот, папарацци, скоро ты с нами и расстанешься, — печально пошутил, зайдя ко мне в один из последних вечеров вместе с замполитом и Дмитрием Илья Степанович. — И забудешь все это, как страшный и неправдоподобный сон.
        - Да уж, — поддакнул Огурцов. — С правдоподобием дела у нас обстоят туго. Не говоря уже о полной правде. Даже, если «Курск» нынешним летом и в самом деле поднимут на поверхность, люди не узнают ничего. Члены комиссии будет, как всегда, отводить глаза в сторону, говорить о внутреннем взрыве на лодке, рассуждать о трагическом стечении обстоятельств, делать глухие намеки на вину самого экипажа… Но правды не узнает никто.
        - А вы думаете, её все-таки поднимут? — спросил я.
        - Ну ещё бы! Кто же станет упускать такую возможность «погреть руки»? Правда, произойдет это не раньше осени, когда на море начнутся шестиметровые волны и на неблагоприятные условия можно будет списать все возможные неудачи, а главное — израсходованные неизвестно куда деньги.
        - Я думаю, что проект подъема с самого начала обставят такой секретностью, что за ней, как за плотной черной ширмой, можно будет таскать доллары хоть мешками, — подал голос Муромский. — Ну а потом, поближе к штормам, чтобы были основания в любую минуту прекратить работы, лодку распилят на части и одну из них, пару раз уронив при подъеме и тем самым уничтожив последние свидетельства истинных причин гибели «Курска», все-таки вытянут из воды и покажут издалека журналистам. Хотя, как справедливо заметил Антон Евграфович, сути произошедшего в Баренцевом море это все равно не раскроет.
        - И вы об этом так спокойно говорите? — не выдержал я.
        - А что тут поделаешь? — вздохнул командир. — Если сказать вслух правду о случившемся 12 августа, значит, надо начинать войну со США. А кто же, скажи на милость, пойдет сегодня пойдет против своего хозяина?..
        - Так что ты теперь — единственный, кроме членов нашего экипажа, кто знает, что и как происходило под водой на самом деле, — уточнил Дмитрий.
        - И чем такие вещи обычно должны заканчиваться, — добавил замполит.
        - Он прав, — кивнул головой после минутного размышления Илья Степанович. — Потому что, хоть инструкции для нашего флота сегодня фактически и пишутся в генштабе ВМС США, но стоят у штурвалов и нажимают на кнопки пуска торпед — все-таки наши, русские моряки. А потому и окончательное слово будет не за генералами и маршалами, а за нами.
        - Вот и опиши все это в своем журналистском отчете.
        - Да разве же такое напечатают в наших сегодняшних газетах? — хмыкнул Дмитрий. — Подобный материал если и можно как-то донести до читателя, то только сделав из него сюжет какого-нибудь постмодернистского романа.
        - Скорее уж виртуального, — поправил я.
        - Во-во, именно ври-туального, — уточнил замполит.
        - Ври? — переспросил, наморщив свои светлые брови, Дмитрий.
        - Ну да, — подтвердил Огурцов. — Потому что сегодня, чтобы тебе хоть немножечко поверили, надо обязательно врать, врать и врать. А иначе и читать никто не будет…
        …А через несколько дней, поднявшись на перископную глубину, мы увидели прямо перед собой землю.
        - Ну вот и все, папарацци, — произнес, отрываясь от окуляров перископа, Муромский. — Сейчас мы высадим тебя неподалеку от Северодвинска, и навсегда расстанемся. Надеюсь, ты уже сочинил легенду, которую будешь рассказывать о своем шестимесячном отсутствии? Можешь сказать, что тебя унесло в море на оторвавшейся льдине, и все это время ты питался вылавливаемым шапкой планктоном… Вон какая у тебя отросла борода за эти месяцы, больше чем у Федора Конюхова! — кивнул он на мое небритое все это время лицо.
        - Не думаю, что у меня будут из-за этого проблемы, — беспечно отмахнулся я. — Скажу, что подвернул ногу и всю зиму провалялся далеко от города на станции у подобравших меня метеорологов. Могу, если понадобится, даже описать это в подробном очерке.
        - Да я это к тому, чтобы ты случайно не проговорился и не рассказал о нашей миссии. Поверить тебе все равно никто не поверит, но слух может дойти туда, куда не надо, и тебя будут потом из-за этого таскать на всякие ненужные «собеседования».
        - И у вас по этой причине могут быть неприятности?
        - Неприятности? Не-ет… У нас неприятностей не будет. Какие могут быть неприятности у несуществующего экипажа несуществующей лодки? Ты был первый и последний человек, кому довелось узнать тайну двойника «Курска». Больше о нас никто ничего никогда не услышит.
        - Да вы что? — растерялся я. — Вы хотите сказать, что по возвращении в базу, вас… что, боясь допустить огласки, вас могут… что у нас тоже…
        - Да нет! — усмехнулся, поняв, о чем я говорю, командир. — Это в американских фильмах государство только и делает, что убирает нежелательных для него свидетелей. А нас просто расформируют и распихают по другим кораблям. Так что не бойся за нас, посмотри вон лучше на землю, — кивнул он в сторону перископа.
        Он отступил на несколько шагов в сторону, и я с внезапно появившимся откуда-то внутренним трепетом прильнул к окулярам. И чуть не заплакал, увидев далеко перед собой полоску черного, вылизанного шершавыми северными ветрами берега. Не знаю уж, каким образом, но даже отсюда, через несколько миль холодного морского простора и толстенные стекла перископа, я почувствовал, что это не просто какая-нибудь абстрактная суша, но именно она — моя нищая, преданная, обманутая, обессиленная, ограбленная и обезоруженная Россия. Лучшая держава на свете…
        ЭПИЛОГ
        …Ну, а в комнате белой, как прялка, стоит тишина.
        Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала.
        Помнишь, в греческом доме, любимая всеми жена, —
        Не Елена, другая, — как долго она вышивала?
        Золотое руно, где же ты, золотое руно?
        Всю дорогу шумели морские тяжелые волны.
        И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,
        Одиссей возвратился, пространством и временем полный.
        Осип Мандельштам.
        …Да примет небо карандаш
        и содрогнется от курсива:
        ты Богу душу не отдашь,
        она — у сына.
        Сергей Соловьев.
        …Ранним субботним утром 12 мая 2001 года я появился в Москве. Оглядываясь на все с таким чувством, словно я отсутствовал здесь не менее полувека, я опустился в ближайшее метро и, доехав по кольцевой линии до станции «Курская», перешел на «Чкаловскую». Вагон был практически пустой и, вынув из возвращенного мне в Северодвинской гостинице дипломата купленный в мурманском аэропорту номер «Морской газеты», я принялся дочитывать заметку о готовящихся съемках фильма, посвященного погибшей в начале июля 1961 года в Северной Атлантике советской атомной подводной лодке К-19, чуть не ставшей тогда первым мировым «Чернобылем». Спасая в те дни мир от ядерной катастрофы, получили смертельные дозы облучения и через несколько дней погибли восемь российских моряков, остальные члены экипажа провели долгие месяцы в санаториях и клиниках.
        Около 30 лет морякам бывшей К-19 запрещалось не только упоминать о факте аварии, но и употреблять выражение «лучевая болезнь», и только с 1991 года трагические события на борту этой несчастной АПЛ перестали быть тайной, а вскоре привлекли к себе внимание и зарубежных кинематографистов.
        И вот в начале декабря 2000 года некоторые живые участники той давней трагедии, проживающие ныне в городе Санкт-Петербурге, узнали, что американская кинокомпания «К-19 Film Production Inc.» полным ходом развернула подготовку к съемкам фильма под названием «К-19: Оставляющая вдов». Тогда же в Петербурге состоялась и встреча некоторых ветеранов подлодки с суперзвездами американского кино Харрисоном Фордом, Лаймом Нисоном, режиссером Кэтрин Бигелоу и другими представителями компании. На этой встрече американская сторона заверяла наших ветеранов, что при создании фильма будут полностью соблюдаться принципы достоверности, правдивости и уважительности к экипажу. Но когда ветеранам дали полистать сценарий будущей кинокартины, они увидели в нем, к примеру, такие сцены:
        - Командир дивизиона движения пьет спирт в реакторной выгородке, а при появлении начальства стыдливо прячет фляжку…
        - Матросы рисуют на крыше жилого дома буквы USA…
        - Матросы воруют апельсины и получают за это от офицера палкой по рукам…
        - А также целый ряд других эпизодов в таком же духе.
        Сценаристы сохранили в своем фильме подлинные фамилии и звания моряков, но снабдили его полностью выдуманным сюжетом. Командир атомохода Николай Затеев изображен грубым самодуром-извращенцем, которому все сходит с рук только потому, что он женат на племяннице Хрущева. Вот характерные отрывки из сценария: «В порту Ленинграда командир перед выходом в море осматривает экипаж, доходит до матросов и обращается к старшему помощнику Енину:
        - На призывников глянь: один палец во рту, другой в жопе.
        Подходит к последнему симпатичному матросу, самому молодому:
        - Срань Господня! Этот мальчик вполне сгодится. Сынок, сколько у тебя было любовников?»
        Или такой эпизод из жизни на подводной лодке:
        «Затеев выходит из центрального отсека. Держится за стенки. Останавливается. Его рвет. Смотрит на матросов:
        - Встать!
        Находит в их форме какие-то неполадки и заставляет офицеров избить матросов прикладами от автомата Калашникова».
        В свободное время командир К-19 читает журнал «Плейбой» или разглядывает фотографии голых мальчиков.
        В момент аварии к нашей лодке подходит субмарина ВВС США. Американцы предлагают свою помощь. Енин согласен её принять, но Затеев боится гнева своего родственника Хрущева и отказывается. Между командирами завязывается драка, в итоге которой побеждает Затеев. Он приказывает арестовать Енина.
        В отсеках распухшие и изуродованные радиацией подводники рыдают и в панике пытаются выбраться на мостик, но Затеев их запер. Весь американский флот поднят по тревоге — миру грозит ядерная катастрофа. В итоге американцам удается тайком от русских подойти к К-19 и каким-то непонятным, фантастическим образом остановить цепную реакцию в её реакторе. Мир спасен…
        Не удивительно, что, обращаясь после прочтения этого сценария с «Открытым письмом» к актерам и руководству кинокомпании, члены первого экипажа АПЛ К-19 писали:
        «Всё содержание сценария: стиль изложения, надуманность и глупость многих эпизодов и действий, приписываемых экипажу; сплошная нецензурщина и непристойные выражения в репликах персонажей; низкая общая культура и техническая безграмотность членов экипажа, их низкая дисциплина и безответственность, повальное пьянство, атмосфера неприязненности между членами экипажа — всё это вызывает у нас, как у реальных участников описываемых событий, чувство глубокого возмущения и протеста против подобной трактовки трагедии, разыгравшейся на борту нашего корабля в 1961 году.
        Весь дух этого сценария направлен, с нашей точки зрения, на оскорбление не только личного состава первого экипажа подводной лодки К-19, но и всего Флота Советского Союза и Российской Федерации…»
        Наши подводники обратились с просьбой к президенту Путину посодействовать в прекращении съемок, порочащих имена погибших героев. И сорвали первые съемки фильма на Красненьком кладбище в Санкт-Петербурге.
        Голливудские продюсеры Стивен Джефф, Кэтрин Бигелоу и Кристин Вайтекер обратились в свою очередь к президенту Бушу, и тот позвонил в Кремль, прося Путина помочь созданию этого фильма.
        Тем временем, чтобы склонить чашу весов в свою сторону, Джефф предложил одному из участников событий на К-19, Владимиру Ваганову (в то время — простому лейтенанту) некую внушительную (по русским масштабам) сумму всего лишь за участие в эпизоде, дающее право создателям фильма сказать, что «некоторые участники событий снялись в эпизодических ролях». На что Ваганов ответил:
        - Я не продаю своих товарищей.
        В США этот скандал получил огласку. История была раскручена газетами и телевидением так, что фильм стал популярен не только ещё до своего выхода на экраны, но и до начала съемок. В одном из интервью Джефф даже похвастался:
        - Мы должны сказать русским спасибо. Они дали такую раскрутку «Оставляющей вдов», о которой можно только мечтать. Нам теперь не надо тратить на рекламу ни цента…
        «Надо им, сукам, про „Толедо“ предложить сценарий, — не без сарказма хмыкнул я про себя. — Пускай поизображают, как их матросы обосрались, когда перед ними выросла из-под воды тень „Курска“. То-то бы американские зрители объяснили им, кто они после этого…»
        …Голос в динамиках объявил станцию «Крестьянская застава» («Все стоят по местам!» — мысленно добавил я недостающую часть команды) и, оторвав глаза от газеты, я увидел, как в вагон вошла элегантная крашенная блондиночка в аккуратном бежевом костюме и позолоченных босоножках. Вынув из висевшей у неё на плечике черной кожаной сумки на длинном ремешке блестящую черно-белую книгу с мелькнувшей на обложке фамилией Б. Акунина, она бросила на мою бородатую физиономию и свернутый в рулон полушубок одновременно и подозрительный и заинтересованный взгляд и, закинув ногу на ногу, села напротив под красивым рекламным плакатом с изображением белоснежного средневекового замка и опоясывающим его слоганом: «СМЕКТА. Мощная защита от поноса».
        Развернув «Морскую газету», я возвратился к недочитанной статье о подводниках и уже до самой «Братиславской» ни на что вокруг себя не обращал внимания. Тем более, что дальше автор статьи писал, что, по признанию председателя Петербургского клуба подводников Игоря Курдина, после того, как кинокомпания пообещала выплатить бывшим членам экипажа К-19 высокие гонорары, в среде ветеранов начался раскол — кое-кто из них уже готов был поступиться принципами и взять деньги. Осуждать их за это вроде бы грех — всю жизнь они бились за какие-то мизерные дотации да аварийные надбавки, содержа на свои пенсии детей и внуков, и вдруг такие «бабки» пообещали, рассуждал журналист. Хотя, наверное, небезынтересно было бы и узнать: а какие же? Зная о баснословных гонорарах голливудских звезд и тех, кто торгует за океаном своей биографией, становится интересно, за сколько же сотен «зеленых» наши герои-подводники согласятся предстать перед всем миром в образе алкашей и придурков?..
        Передо мной, как на экране видеомагнитофона, поплыли лица командира Муромского, замполита Огурцова, капитан-лейтенанта Димы Рябухина, матроса Кошкина, акустика Михаила Озерова, кока Валентина Ивановича и всех тех подводников, с кем я целых шесть месяцев находился бок о бок в их экстремальном походе по враждебным и опасным глубинам Мирового океана. Это они-то — алкаши и придурки? Нет, господа киношники, вы абсолютно не представляете себе, что такое подводный флот России…
        - Станция «Братиславская! — объявил диктор и, не забыв подхватить свои чемодан и полушубок, я выскочил из вагона на платформу и поспешил к выходу из метро.
        День разогревался все сильнее и сильнее, майское солнышко радостно раздувало свои лоснящиеся щеки, веселя мир своим теплом и добродушием. Размахивая дипломатом, я мигом пересек пару зазеленевших дворов и через несколько минут уже стоял перед дверями Ленкиной квартиры с купленным по дороге букетом каких-то неведомых мне, но симпатичных цветочков. Хотя в моем кармане уже давно лежал свой собственный ключ, мне очень хотелось, чтобы дверь мне открыла сейчас сама Ленка, и я увидел бы перед собой её широко распахнувшиеся от неожиданного счастья заплаканные за время разлуки глаза. Наверное, я был немножечко позер и эгоист, если успевал рисовать себе в подсознании такие сценки, но что поделаешь — говорю все, как было на самом деле.
        И я не без волнения надавал на кнопку звонка. Раз, другой, третий…
        Дверь не открывалась. Я позвонил несколько раз еще, а потом вынул из кармана ключ и отпер дверь сам. В квартире никого не было. Походив по пустым комнатам, я сел на диван и некоторое время сидел, думая, куда могла в субботнее утро уйти Ленка. Потом взял лежащую возле телефона записную книжку и начал просматривать номера телефонов её подруг и коллег по работе. Можно было позвонить её родителям, но мне сейчас не хотелось вести долгих разговоров, объясняя, кто я да откуда свалился…
        Наткнувшись на имя одной из учительниц её школы, с которой я несколько раз виделся, встречая иногда Ленку после уроков, я придвинул к себе аппарат и набрал её номер.
        - Да? — послышался в трубке знакомый голос. — Слушаю.
        - Добрый день, — поздоровался я и, напомнив, кто я такой и где мы когда-то познакомились, поинтересовался, где я могу увидеть Ленку.
        - Как? — удивилась она. — Вы разве ничего не знаете? Ее же ещё вчера утром увезли в больницу. Прямо с первого урока, да.
        - В больницу? — испугался я. — В какую? Где она находится?
        - Она… Она находится на улице Шкулёва, дом номер 4. Это больница… больница номер 68, — прочитала она, похоже, записанный на чем-то адрес. — Это недалеко от станции метро «Печатники». А можно и от «Кузьминок», там почти одинаково.
        - Спасибо… А вы случайно не знаете, что у нее?.. У Лены?..
        - Ну как это, не знаю? Я только что туда звонила. У неё — мальчик, здоровый малыш, вес — три килограмма шестьсот граммов…
        - Мальчик? — опешил я. — Так она в роддоме?
        - Ну да. И сегодня на рассвете родила…
        «Сегодня родила… На рассвете… А какое у нас сегодня число? — напряг я память. — Двенадцатое мая. Двенадцатое. Так… Отнимаем девять месяцев и получается… Ну да, точно — та самая ночь с одиннадцатого на двенадцатое августа, блин! Выходит, сегодня я стал отцом? Ну, дела-а-а!.. И чего же я тогда здесь торчу, как пень, нужно мчаться в „Печатники“, и немедленно. Немедленно!..»
        Я ещё раз крикнул в трубку «Спасибо» и положил её на аппарат. Поглядел на прихваченный по дороге букетик и сунул его в вазу на столе — пускай ожидает хозяйку дома, а в больницу надо привезти ей настоящий букет.
        И выйдя из дома, побежал обратно к входу в метро.
        …А через час с небольшим дежурная медсестра родильного дома при больнице № 68 Юго-Восточного округа города Москвы уже передавала Ленке в палату большущий букет ярко-красных роз и записку:
        «Прости, но кажется, я опять на один день не уложился в отпущенные тобой полгода, хотя и очень старался не опоздать. Но теперь я здесь и, надеюсь, что навсегда. Люблю тебя и больше не оставлю одну ни на сутки. Целую твои глаза, губы и испачканные чернилами пальчики. Поскорее поправляйся. Страстно хочу тебя видеть. Сына думаю назвать — Николай.»
        …Радуйся, Николае, великий Чудотворче!
        * * *
        Калининград — Москва,
        10 декабря 2000 — 23 февраля 2001 года.
        Перечень книг, фрагменты которых в том или ином виде использованы в романе:
        Жюль Верн. Двадцать тысяч лье под водой. Кругосветное путешествие в морских глубинах: Роман. — Красноярск: Кн. изд-во, 1988. — 384 с., ил.
        Уильям Холмс. Победа под водой. / Пер. с англ. — Смоленск: Русич, 1999. — 464 с. — (Мир в войнах).
        Хухтхаузен П., Курдин И. К., Уайт Р. А. Враждебные воды: Роман / Пер. с англ. — Минск: ООО «Попурри», 1999. — 384 с. + 12 с. вкл.
        М. Ю. Курушин. Подводная лодка «Курск»: Рождение. Жизнь. Версия гибели. Подробности. — М.: Издательства «Олимп» и «АСТ», 2000. — 160 с.
        Атомная подводная лодка «Курск»: хроника гибели. — М.: Издательский дом «Пушкинская площадь», 2000. — 330 с.
        Национальная морская политика России. (Серия — Библиотека Общероссийского Движения Поддержки Флота) — М.: ООО «Офицерская корпорация-1», Издательство «Петровский двор», 2000. — 230 с.
        Военные катастрофы на море. (Сост. Н. Н. Непомнящий) — М.: Вече, 2001. — 480 с. (Военные тайны ХХ века).
        Александр Покровский. 72 метра: Книга прозы. — Санкт-Петербург: ИНАПРЕСС, 2000. — 400 с.
        Православный молитвослов и Псалтирь. — М.: Издание Московской Патриархии, 1988. — 256 с.
        Иосиф Бродский. Стихотворения и поэмы. — М., 1999. — 400 с.
        Юрий Пахомов. После шторма: Роман. — М.: 4-й филиал Воениздата, 2000. — 280 с.
        ПОСЛЕСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ
        Какую основную задачу ставит перед собой практически всякий серьезный автор литературного произведения? Самое главное, на мой взгляд — это добиться наивысшего уровня художественной правды, выстроить логику своего сюжета так, чтобы читатель безоговорочно поверил в реальность происходящих на бумаге событий, даже если писатель работает в жанре откровенной фантастики. Потому что ничто на свете: ни взывание к читательской душе, ни напоминание ему о его совести, ни какие-либо другие риторические заклинания не в состоянии сделать того, что может совершить уже сама только логика разворачивающейся в произведении жизни, то есть — подтолкнуть читателя к тем самым выводам, ради которых автор и берётся за написание своего романа или рассказа. Потому что, как бы ни уверяли нас в исключительно развлекательной функции литературы сочинители сегодняшних детективчиков да постмодернистских романов-головоломок, а настоящая литература всегда писалась, пишется и, смею надеяться, будет писаться для того, чтобы помочь кому-то ответить на нескончаемые «проклятые» вопросы современности.
        Именно с такой внутренней установкой решился год назад и я взяться за ещё незажившую и кровоточащую в сердцах граждан России тему аварии на атомной подводной лодке К-141, погибшей при невыясненных обстоятельствах 12 августа 2000 года в Баренцевом море. Никогда в жизни не стал бы я ворошить прах только что погибшего экипажа, если бы затонувшая субмарина не превратилась в те дни из частного случая в этакий знаково-трагический символ всей нашей оборонной мощи и даже более того — самой нашей России. Вот, мол, что от нас сегодня осталось: подходи, тарань нас, топи, как щенят в луже — и ни защититься, ни спасти самих себя мы уже не в состоянии…
        Противясь такому пониманию вещей, я и смоделировал на бумаге возможную цепочку развития событий, усилив акцент вины натовской субмарины в гибели нашей подлодки и развернув перед читателем картину того, что могло бы (и, по моему личному убеждению, должно было бы) произойти после 12 августа, если бы мы не превратились из уважающего себя и некогда сильного государства в то, чем мы стали сегодня.
        Так появилась вторая часть романа, в которой действует лодка-двойник «Курска» и в которой совершается акт возмездия над натовской АПЛ «Толедо». Понятно, что и эта лодка-двойник, и её экипаж, дублирующий своими фамилиями состав команды моряков погибшего «Курска», и все описанные в этой части романа события являются исключительно художественным вымыслом и рисуют мое чисто субъективное понимание этой трагедии.
        Нет, я ни в коей мере не хочу подтолкнуть своим романом наши ВМС к немедленному выходу на «тропу войны» с НАТО, но и видеть наш флот в роли мальчика для битья уже тоже невыносимо. Ну что это, простите меня, за армия, атомные ракетоносцы которой можно безнаказанно топить прямо на глазах у её высшего командования? А о том, что моя версия о сознательном торпедировании нашей подлодки американцами находит свое реальное подтверждение, высказалась через два месяца после завершения мною романа и газета «Версия», поместившая в номере 14 (138) от 17-23 апреля 2001 статью-расследование Вадима Саранова «Огонь по „Курску“, в которой приводятся доказательства того, что нашу АПЛ „торпедировали американцы двумя торпедами „МК-48“. В частности, автор статьи рассказывает, что, по полученной им в Североморске информации, уже „в первые часы после обнаружения лодки её корпус снимали на видео“ и что на просматриваемой впоследствии пленке были хорошо видны „две большие пробоины в корпусе. Одна в районе полуразрушенного первого отсека, вторая — в районе третьего. Характер пробоин отчетливо говорил о том, что „Курск“ был
торпедирован“. Наши специалисты, пишет он, быстро установили, что „это были торпеды „МК-48“, находящиеся на вооружении американских подводных лодок типа „Лос-Анджелес“, — и, не боясь шокирующей правды, делает следующий вывод: „Теперь всё сходится. Информация про два взрыва — „большой“ и „маленький“ (одна из американских торпед вызвала детонацию в торпедном отсеке „Курска“) и про то, почему после столкновения затонул более живучий, по сравнению с американской лодкой, „Курск“. И про то, почему на «Мемфисе“ не было обнаружено серьезных повреждений. Он-то — «Мемфис“ — и стрелял…“
        Собственно, это последнее утверждение является практически единственным расхождением в том описании картины гибели «Курска», которое дано в моем романе, с моделью развития событий, которую выстраивает автор газеты «Версия» — у меня торпеды оказываются выпущенными из торпедных аппаратов «Толедо», а у Саранова — из «Мемфиса».
        Но зато, неожиданно для себя, я нашел в этой же статье подтверждение существования прототипа двойника лодки К-141. Автор статьи «Огонь по „Курску“ пишет, что в системе Министерства обороны России существует сверхзасекреченная часть, которая „базируется в одной из бухт на побережье одного из северных морей, недалеко от пунктов дислокации одного из российских флотов. Собственно, флоту эта часть не подчиняется, а напрямую — одному из главных управлений Генштаба. На флоте название этой части известно немногим. Знают, что в её состав входят атомные подводные лодки специального назначения, которые выполняют не менее специальные задачи…. Эту воинскую часть называют «дроновской“.
        Такие вот, как видим, совпадения творческой фантазии с реальными фактами. И в литературе, как показывает её история, это совсем не редкость, потому что логика художественной мысли способна иной раз гораздо оперативнее и точнее воссоздавать реальные события, чем даже самые компетентные комиссии по их расследованию.
        Однако главное, как мне кажется, в данном случае даже не это. Начиная свой роман, я ведь хотел не просто восстановить возможную картину произошедшей в Баренцевом море трагедии и не просто создать литературный памятник геройски погибшему экипажу «Курска», но и показать желаемый для меня (и, смею думать, что и для всей страны) вариант развития тогдашних событий. Потому что все-таки мы — это РОССИЯ, и как бы нас сегодня ни стремились «опустить», мы все ещё остаемся великой державой, и об этом должен знать всякий, кто начал думать, что о нас уже можно вытирать ноги, как о тряпку.
        Николай ПЕРЕЯСЛОВ,
        12 июня 2001 года.
        notes
        Примечания
        1
        Хоть это ничего и не меняет, но я пересчитал перечисленные им дни по пальцам, и у меня получилось, что залезли все-таки — не на шестой день, а на седьмой.
        2
        Если же, как говорит наш Президент, считать, что в лодку залезли именно на шестой день, то начни попытки проникнуть в неё не 15-го, а 13-го числа, и отсек бы был вскрыт все же не 21-го, а 18-го. Думается, что между 18-м и 21-м числом разница все-таки существенная…
        3
        Много позже, уже возвратясь в Москву и просматривая газеты за прошедшие месяцы, я узнал, что в ночь на 11 февраля 2001 года в 16 километрах от острова Оаху (вблизи Гавайских островов) эта самая, принадлежащая ВМС США, АПЛ «Гриневилл» потопила японское учебное судно «Ехиме-мару» с 35-ю человеками на борту. Катастрофа произошла вследствие экстренного всплытия лодки на поверхность, при котором «Гриневилл» со скоростью 50 км в час ударила своей средней частью по дну траулера. «Ехиме-мару» затонул на глубине около 600 м через 10 минут после столкновения, при этом катерам береговой охраны США удалось спасти только 26 человек. Проискав пропавших около двух суток, 12 февраля (опять эта цифра — 12) спасательная операция была прекращена, и 9 не найденных пассажиров «Ехиме-мару» были тем самым признаны погибшими.
        4
        По сообщениям газеты «Время», на данный момент подводная лодка «Джимми Картер» (класса «SSN-23 USS») уже модернизирована и передана силам НАТО. На ней поставили новый ядерный реактор, за счет чего лодка стала более тихой и скрытной. Корпус усилен керамикой и пластиком, что увеличило глубину погружения. Навигационное оборудование заменено на более современное, ультразвуковое.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к