Тайна рыцарей тамплиеров Инге Отт
        Роман немецкой писательницы знакомит с удивительной, таинственной и практически неизвестной читателям историей средневекового ордена тамплиеров.
        Раскопки конюшен царя Соломона, крестовые походы, политические интриги, гибель на кострах — все это выпало на долю рыцарей-монахов. В 1314 году был сожжен на костре последний Великий магистр тамплиеров. Но осталась тайна ордена — такая недосягаемая и такая притягательная…
        Инге Отт
        Тайна рыцарей тамплиеров
        Сокровища мудрости
        Разбойничий лес
        Зима в 1118 году была холодная ясная. Девять молодых графов со своими оруженосцами молча ехали сквозь ночь. Еще в полдень отправились они в путь из Труа, столицы Шампани, затем миновали Люзиньи, где стражник, стоявший на карауле в башне, затрубив в рог, подал сигнал закрыть ворота.
        Серое небо постепенно чернело, снег был мертвенно бледный, и дорога расплывалась перед уставшими от напряжения глазами всадников. Вскоре ничего уже не было видно, и они остановились. Старший оруженосец неуклюже спрыгнул с коня, подышал себе на руки и начал зажигать просмоленную палку. Господа оставались на лошадях, нетерпеливо бивших копытами.
        Наконец смола зашипела и стала потрескивать, взметнулись искры. Оруженосец вскарабкался на коня; держа в руке высоко над головой факел, он поскакал вперед. Красноватый свет факела освещал совсем небольшое пространство, выхватывая из темноты лица двух графов, ехавших впереди. То тут, то там в снегу сверкали кристаллы льда.
        - Через час мы прибудем, — сказал один из графов, почти не разжимая губ. — Там за лесом уже начинается болото.
        - При последней встрече с графом Шампанским на болотном острове вы тоже делали привал в Вандевре, господин де Пайен? — тихо спросил другой. — Меня не было с вами в тот раз.
        Господин де Пайен кивнул головой:
        - Только было тепло — не то, что сегодня, — и он показал на пар, шедший из конских ноздрей. Затем они опять замолчали.
        Оруженосцы скакали позади всех, низко пригнувшись к шеям своих коней, чтобы не потерять след ехавших впереди. Свет факелов до них не доходил. Маленький Эсташ и толстый Эдюс, которым не было еще и двенадцати, ехали самыми последними. Здесь, между Труа и Вандевром, отсутствовала необходимость в арьергарде: это была дружественная земля графа Шампанского. Кони чуть приплясывали, почуяв болото. Они услышали, как оно хлюпает, и навострили уши.
        - Стойте! — приказал господин де Пайен, а когда отряд остановился, добавил: — Оруженосец, передай факел господину де Монбару!
        Оруженосец передал факел рыцарю, находившемуся рядом с господином де Пайеном.
        - Там, справа от нас, — господин де Пайен указал в темноту рукой, державшей повод, — находится город Вандевр. Нам уже приходилось ночью располагаться здесь лагерем. Разведите костер, напоите коней, — сказал он оруженосцам, — на краю болота есть вода, и лед там тонкий. Сейчас я с другими господами вас оставлю. Рано утром мы сюда вернемся.
        Рыцари сошли с коней и передали поводья своим оруженосцам. Затем они собрались вокруг господина де Монбара, высоко державшего факел, и под предводительством господина де Пайена вступили в кустарник, окаймлявший болото.
        Оруженосцы прислушивались к затихавшему вдали шороху и видели, как исчезает во тьме свет факела. Но никто не промолвил ни слова. Они молча вели коней под уздцы и делали все так, как приказал господин де Пайен.
        Костер разгорался с большим трудом, так как сучья, подобранные по дороге, заиндевели. Наконец зашипели подрагивающие языки пламени. Младшие оруженосцы сняли с коней поклажу и седла и положили их на некотором отдалении от костра. Постепенно костер запылал. Оруженосцы стреножили лошадей и повесили вокруг них торбы, расстелили у костра шкуры, опустились на них и, голодные, съели то, что нашлось у них в походных мешках. Эсташ и Эдюс устроились рядом. Присев на корточки, Эсташ толкнул друга в бок.
        - Ночью на болоте? — пробормотал он. — Надеюсь, что они не увязнут!
        - Они найдут дорогу даже во сне, — тихо ответил Эдюс.
        - Что они там делают?
        Эдюс пожал плечами:
        - Неизвестно. Никто из младших оруженосцев об этом не говорит, ты, наверное, заметил. С уверенностью я могу сказать только одно: рано утром они вернутся со сверкающими глазами. Так было и в последний раз.
        Мальчики плотно завернулись в плащи и приготовились, как следует поспать на расстеленных шкурах.
        - Возможно, — сказал Эдюс Эсташу на ухо, — возможно, на этом болоте есть место, где твердая почва, и там они делают то, о чем не положено знать другим людям, — он перевернулся с боку на бок и заснул. Эсташ лежал, не засыпая.
        Костер, некоторое время горевший ярким пламенем, теперь лишь чуть потрескивал. Вскоре от него остались только красные угли. «Ночью на болоте!»… По равномерно поднимавшимся и опускавшимся плащам Эсташ понял, что все остальные спали. Старший оруженосец храпел, прижавшись к седлу господина де Пайена. Слева за кустами были слышны шаги часового. Кричал сыч. «Ночью на болоте!»… Эсташ вдыхал запахи тлеющего костра, кожи, из которой были изготовлены седла, и гнилой болотной воды. Это был его первый ночной привал с тех пор, как он стал пажом у дружелюбно к нему настроенного господина де Монбара.
        Недалеко от городка, где родился Эсташ и в котором жили его родители, также было болото. Но все избегали его, потому что там водились призраки и блуждающие огни, завлекавшие ночных странников в трясину. Разве не было их и в этом болоте? Но почему же тогда господа пошли туда? Разве они не боялись духов? И что у них была за тайна?
        Эсташ размышлял еще некоторое время. Затем у него сами собой закрылись глаза. Ему снились докрасна раскаленные угли лагерного костра. Но этот костер был не на лугу рядом с ним, а в беззвездном небе, на которое он смотрел перед тем, как заснуть. Там он увидел великана с широко распростертыми крыльями и прекрасным, величественным, лицом, подобного которому еще не приходилось встречать Эсташу. На голове у великана сверкала золотом корона с ослепительным карбункулом в центре. Но внезапно этот величественный образ был низвергнут с небес и с ужасным, криком рухнул на землю.
        Эсташ проснулся. Там, где ему привиделся светящийся образ, упавший на землю, догорали последние головешки лагерного костра. Товарищи спали; часового сменили. Все было так, как и должно было быть. Глядя на едва тлеющий костер, Эсташ снова уснул, и прежние видения вновь наполнили его сон. Он увидел маленького рыжего человека, одетого по-монашески. Своим посохом этот человек ворошил догорающие угли. Что он ищет у нашего лагерного костра? Почему его пропустили часовые? Возмущенный Эсташ хотел его прогнать. Тогда рыжий, улыбнувшись, подмигнул ему. Он сгреб в сторону обуглившиеся ветки, и Эсташ отпрянул, ослепленный — под углями лежал искрящийся карбункул, который был в короне у небесного великана, только расколотый на три части.
        Самый маленький осколок можно было вставить в кольцо. Второй был размером с кулак, а третий — больше, чем первые два, вместе взятые. Эсташ вопросительно посмотрел на рыжего, но того уже не было. Мальчик открыл глаза. Лагерный костер стал серым пепелищем. Небо медленно бледнело. Оруженосцы ворочались под своими плащами, зевали. Они услышали шум, приближавшийся со стороны болота, и вскочили — рыцари возвращались в лагерь. Их глаза сверкали.
        Эсташ и Эдюс подвели коней. Они помогали нагружать бочки и мешки, которые сняли накануне вечером: продовольствие было необходимо для недавно основанного монастыря, который хотели посетить их господа. Один молодой аббат с несколькими монахами того же возраста построил его в проклятом разбойничьем лесу Клерво. Звали аббата Бернар.
        Господин де Пайен нетерпеливо торопил всех остальных. Рыцари сели в седла. Эсташ разбежался и под общий хохот одним прыжком вскочил на коня. Отряд отправился в путь.
        Погода переменилась. Как только бледное солнце достигло зенита, на деревьях начал таять узорчатый иней. Эсташ не обращал внимания на признаки наступавшей весны. Сон, приснившийся ему ночью, стоял перед глазами, отчетливый, как картина: Эсташ видел тщедушного рыжего человека, откопавшего своим посохом сияющий камень. Чего хотел от него этот образ из сна, не отпускавший мальчика даже днем? Эсташ содрогнулся.
        - Эй! — грубо закричал Эдюс, — ты еще спишь или с тобой что-то случилось?
        - Если бы ты знал, — тихо сказал Эсташ, — что за сон я видел… — он некоторое время ехал рядом с Эдюсом молча, а затем добавил: — о карбункуле, — и пересказал весь сон.
        Тем временем рыцари подъехали к краю леса. Господин де Пайен приказал им остановиться.
        - Перед тем как въехать в лес Клерво, мы должны немного поесть, — сказал он.
        Когда они сидели в лучах полуденного солнца и ели, Эдюс сказал Эсташу:
        - Тот, кому приснился карбункул, делается причастным к такой тайне, которую он не должен никому доверять.
        Он робко посмотрел на своего товарища. Эсташ, отрезавший себе кусок сала, в смятении выронил нож. В тот же миг господин де Пайен приказал снова отправляться в путь, и бойкий господин де Сент-Омер подозвал к себе Эдюса, своего пажа. Тесной группой отряд продвигался по ухабистой, недостроенной дороге через пользующийся дурной славой лес Клерво.
        Эсташ не оглянулся на поляну, где они останавливались, и не увидел, как сверкает в снегу его нож, который он уронил в растерянности.
        Лес был темный и густой, а дорога узкая. Зловеще вскрикивала сойка, и певчие птицы умолкали перед поступью конских копыт. Эсташ, озираясь, в страхе посмотрел на Эдюса, который опять ехал сзади. Разве там не шуршал подлесок? Разве у этих густых кустов не сто глаз?
        Эдюс, увидев боязливый взгляд друга, покачал головой и, снисходительно улыбаясь, махнул рукой. Он и сам испытал подобный страх, когда впервые проезжал через этот лес. Но внезапно Эдюс пришпорил своего коня и закричал:
        - Эсташ, у тебя за поясом нет ножа!
        Эсташ ощупал привычное место — ножа, такого бесценного, такого необходимого, там не было. Ножа прапрадеда, подаренного ему на прощание старшим братом, который когда-то получил его в наследство в родном городке, Единственное оружие… Эсташ беспомощно посмотрел на Эдюса, а затем решительно повернул своего коня назад.
        - Если ты поторопишься, — закричал Эдюс ему вслед, — то сможешь догнать нас еще до того, как мы въедем в монастырские ворота!
        Эсташ скакал галопом назад сквозь густой лес. Он изо всех сил старался ехать как можно быстрее.
        «Чего я боюсь? — спросил он себя, чтобы успокоиться. — Разве разбойники, обосновавшиеся когда-то в этом лесу, не ушли из него, когда Бернар начал строить монастырь? И разве Эдюс не встретил мой страх снисходительной улыбкой?»
        И вот уже стала видна светлая поляна, на которой они утоляли голод. Там должен был лежать нож. Но ножа там не оказалось. Эсташ огляделся вокруг в поисках и на краю поляны заметил под кустом человека в залитой кровью рубашке. Он видел, как тот согнулся на холодной земле. Затем Эсташ заметил рукоятку своего ножа, торчащего из спины этого человека. Он в ужасе соскочил с коня и склонился над раненым.
        - Эй! — несколько раз позвал Эсташ, прикоснувшись к его плечу, — ты меня слышишь?
        Он протянул руку к ножу. Однако тотчас же убрал ее: нож, торчащий из спины, невозможно выдернуть без того, чтобы раненый не захлебнулся кровью. Это известно всем воинам. Эсташ заплакал, внезапно почувствовав свою беспомощность. У него не хватит сил посадить человека на коня, но и оставить его лежать здесь он не мог.
        Раненый не слышал Эсташа.
        - Послушай! — попытался мальчик еще раз, — я привезу тебя в монастырь, там тебя выходят!
        Человек перестал корчиться от боли. Спустя мгновение он поднял лицо, и Эсташ увидел, что он еще молод.
        - У меня есть конь, — обратился юный паж к раненому.
        Человек поднял голову, огляделся вокруг, увидел коня и хотел что-то сказать мальчику, но изо рта у него хлынула кровь. Эсташ подвел коня к ближнему пню и привязал его к кусту. Еще мгновение он был в оцепенении от страха: разбойники могли вернуться, напасть и на него и отобрать коня.
        Раненый приподнялся. Нож крепко сидел у него в спине.
        - Если ты сможешь встать на колени, — сказал Эсташ, — я буду поддерживать тебя спереди, и ты, возможно, поднимешься.
        Человек попробовал сделать это. Все тело его содрогнулось, когда он, наконец, встал на ноги. Тяжело опершись Эсташа, он поплелся в сторону пня, но почти сразу упал. Изо рта у него обильно текла кровь. Эсташ тяжело дышал. «Как мне посадить его на коня?» — думал он в отчаянии. Как только Эсташу удалось перевести дух, ой снова поднял раненого на ноги и помог ему взобраться на пень.
        - Крепко держись за седло! — сказал он, развязал подпругу и сунул под нее ногу раненого. Затем он изо всех сил поднял его и положил животом на коня.
        Отдышавшись, Эсташ натянул подпругу, вскочил в седло и медленно поехал по ухабистой дороге через лес. Страх перед разбойниками странным образом прошел.
        Раненый стонал. Изо рта у него непрерывно текла кровь. Эсташ не знал, удастся ли ему привезти раненого в монастырь живым. Но он знал, что поступает правильно. В этом он был совершенно уверен.
        Вдруг впереди он услышал стремительно приближавшийся топот копыт. По лесной дороге навстречу ему мчались два всадника, и тут же в одном из них он узнал Эдюса. Другой был господин де Монбар, обеспокоенный отсутствием своего пажа. Но как только де Монбар увидел раненого, облегчение на его лице сменилось ужасом: он ошеломленно смотрел то на нож, то на Эсташа. Это продолжалось очень недолго. Затем господин де Монбар повернул коня назад и помчался рысью в сторону монастыря. Побледневший Эдюс молча ехал вслед за Эсташем.
        Человек у костра
        Привратник открыл монастырские ворота еще до того, как господин де Монбар постучал в них.
        - Я вас узнал уже издалека, ведь вы — дядя нашего аббата с материнской стороны! — закричал он, обращаясь к господину де Монбару, — иначе я не открыл бы вам ворота так быстро. Господи! Как ужасно выглядит этот человек! — он указал на раненого. — Здесь вы найдете только одного лекаря: нашего аббата с его исцеляющей рукой!
        Эсташ постарался как можно быстрее проехать в ворота. «Скорее, скорее, — думал он, — где же здесь можно приютить беднягу?»
        - Аббат ожидает вас в келье у задней стены, — крикнул им какой-то монах.
        Они проехали мимо мастерских, в которых слышался стук молотков, и подъехали к каменной стене без окон. Еще дальше стояло низкое деревянное здание. По мосту они миновали небольшой ручей, протекавший под дальней стеной монастыря, и увидели уединенную келью.
        Рыжий тщедушный монах — ему могло быть около двадцати одного года — стоял у двери. Эсташ подумал, что он уже видел этого человека, но не помнил где.
        Господин де Монбар спрыгнул с коня, и родственники, почти одного возраста, по-братски поцеловались. Не говоря ни слова, господин де Монбар указал на раненого. Бернар подошел к нему, слегка приподнял раненому голову, внимательно посмотрел в лицо и приказал подбежавшим монахам снять его с коня и посадить на землю. Человек не подавал никаких признаков жизни.
        Бернар встал на колени перед раненым, которого двое монахов поддерживали сзади. Он воздел руки к небу и стал тихо молиться. Затем наклонился вперед, вдохнул в рот неподвижному человеку живую силу и, крепко обхватив его левой рукой, одним рывком правой вытащил нож у него из спины.
        Эсташ пронзительно вскрикнул. В ужасе он закрыл лицо руками. Потом услышал, как аббат сказал монахам:
        - Теперь хорошо за ним ухаживайте, он должен выжить.
        Как только Эсташ нерешительно убрал руки от лица, взгляд его упал на рыжего монаха.
        Аббат странно ему улыбался, и Эсташ сразу вспомнил, что видел его во сне: аббат был тем монахом, который ночью показал ему карбункул.
        - Твой нож, — сказал Бернар, все еще улыбаясь, и протянул нож.
        «Откуда ему это известно?» — смущенно спросил себя Эсташ. И, прежде чем мальчик объяснил все обстоятельства, связанные с ножом, аббат кивнул, словно что-то подтверждая. Эсташ долго смотрел на него, потеряв дар речи. Затем он медленно поднял руку и взял у аббата нож.
        Эсташ не сразу разглядел человека, которого он спас, так как того окружили монахи; они его вымыли и набросили на него теплую рясу. Они выспрашивали его, кто он такой, откуда и кто на него напал, и то и дело допытывались, не болит ли у него что-нибудь.
        Голос у раненого был еще слаб, поэтому Эсташ не слышал его ответов. Подошел слуга и увел коней, а аббат велел созвать других рыцарей, которые хотели послушать его рассказ о новых постройках монастыря, и не только о них.
        - Я приглашаю всех господ в помещение, которое мы временно используем как трапезную, — сказал аббат. Он велел, двоим монахам отнести раненого в комнату, расположенную рядом с этой трапезной.
        - Бедняга еще очень слаб, — добавил он, — и должен отдохнуть.
        Но раненый встал на колени перед Бернаром и сказал взволнованным голосом:
        - Господин, вы спасли мне с Божьей помощью жизнь: теперь она принадлежит вам. Распоряжайтесь ею.
        - Может так случиться, — сурово ответил аббат, — что ты мне понадобишься для выполнения особой задачи, если ты тоже этого захочешь. А теперь вставай, — он помог раненому подняться. — Позволь проводить тебя в комнату. Мальчик, который тебя привез, пойдет с тобой и останется при тебе на случай, если что-нибудь будет нужно.
        После этого несколько монахов, поддерживая раненого под руки, отвели его в небольшую комнату. Эсташ следовал за ними все еще в смущении, Уложив ослабевшего человека на мешок с соломой, монахи возвратились к своим обычным делам.
        Эсташ огляделся. Комнатка была чисто побелена и имела маленькое окно. У стены напротив находилась еще одна дверь, заставленная узкой скамьей. Эсташ сел на эту скамью и стал смотреть на человека, лежавшего с закрытыми глазами.
        Как же он молод! Руки и ноги у него были жилистые, а кисти рук — как у ремесленника. Раненый поднял веки и взглянул на Эсташа.
        - Ты привез меня сюда?
        Эсташ кивнул.
        - Скажи мне, как тебя зовут?
        И как только Эсташ назвал свое имя, человек сказал:
        - Я Пьер, каменотес из Лиона, благодарю тебя за помощь.
        Потом он опять закрыл глаза и уснул.
        Эсташ прислонился спиной к двери. Расположенная рядом комната — трапезная — наполнилась голосами. Он знал, что трапезная — это монастырское помещение для еды. Оттуда доносились низкий голос господина де Пайена и мелодичный голос господина де Монбара. Звонкий голос с фламандским акцентом принадлежал господину де Сент-Омеру. Но отличить голос элегантного господина д'Альдемара от голоса господина де Сент-Амана Эсташ не мог. Наконец послышался и мощный голос господина де Мондидье. Затем собравшиеся расселись по скамьям.
        - Любезные господа! — начал аббат. — Позвольте сердечно приветствовать вас в стенах монастыря Клерво. Благодарю вас за все ваши дары! Нас свела здесь общая забота. Это великая забота о нашей природе! Люди стали считать, что природа принадлежит им, и они могут делать с ней все, что заблагорассудится. Из арабских стран в нашу христианскую Европу проникают науки, которые, несмотря на свою занятность, трактуют наш прекрасный мир как мертвую материю, и это может привести к тому, что в один прекрасный день он будет разрушен. Мы хотим, чтобы природа осталась живой! Царь Соломон две тысячи лет назад познал тайны природы: ее законы, ее элементы, ее силы. Многое указывает на то, что он записал эти знания и сокрыл их, чтобы они не попали в руки к недостойным людям, которые стали бы ими злоупотреблять. Ибо тот, кто получит эти знания, приобретет громадную власть. Вы должны отправиться в путь, чтобы разыскать эти целительные знания. В глубинах горы Мориа, на которой царь Соломон построил Храм, есть зал с колоннами. И по сей день его называют «Конюшни Соломона». Многое указывает на то, что рядом с этим залом
находится сокровищница мудрости, которую мы ищем. Бас девять человек. Король Иерусалимский — десятый в нашем союзе, а граф Шампанский, которого вы сегодня ночью посетили в тайном месте наших встреч, — одиннадцатый. Я же, ничтожнейший среди вас, — двенадцатый, и о моих силах лишь молиться за вас. Еврейские знатоки священных книг, занимающиеся здесь в монастыре переводом Писания, натолкнулись на заклинание, которое, вероятно, может послужить указателем для вас, когда вы окажетесь у цели путешествия — в Иерусалиме.
        Сердце Эсташа учащенно забилось. Иерусалим!
        - Но прежде, чем я скажу вам заклинание на древнееврейском языке, — продолжал аббат, — давайте все вместе дадим обет хранить эту тайну и не щадить ради нее своей жизни.
        И все произнесли:
        - Мы клянемся!
        Затем аббат прочел заклинание на древнееврейском языке, и прозвучало оно чарующе и таинственно. После этого он перевел заклинание:
        «Рядом со Святилищем
        Скрыто двенадцать домов:
        Жилища, где обитает Ничто,
        Там найдешь ты слова,
        Чтобы благословить мир.
        Один-единственный ключ
        Открывает эту тайну.
        Именем Яхве
        Он обозначается.
        Если ты откроешь Ничто,
        Не делай различия между домами!
        Ибо в одном из них
        Живет сила остальных одиннадцати».
        Он повторил заклинание во второй и в третий раз, чтобы слова остались в памяти рыцарей. Затем благословил их в путь и попросил:
        - Приветствуйте от моего имени короля Иерусалимского и передайте ему мою благодарность зато, что он пожелал отдать в ваше распоряжение здание, в котором вы нуждаетесь!
        Вслед за этим Эсташ услышал, что местом встречи рыцари избрали Лион; больше он не смог понять никаких подробностей. Комната опустела, и голоса господ все менее отчетливо раздавались уже во дворе. Со двора донесся крик Эдюса, и когда Эсташ ему ответил, Пьер проснулся.
        - Мы должны привести этого человека к аббату в келью, — сказал Эдюс, просунув голову в дверь.
        - Привести? — стал сопротивляться Пьер. — Меня не нужно теперь вести!
        Он один пошел к аббату монастыря Клерво. Эсташ увидел, как за Пьером закрылась дверь кельи, и стал ждать, но аббат с Пьером не спешили выходить оттуда.
        - Пойдем, — нетерпеливо сказал Эдюс. — Пора ехать!
        Когда они направились к своим коням, Эсташ рассказал другу, как он нашел Пьера, который оказался каменотесом, и то, что он видел аббата во сне.
        Теперь, когда Эсташу стало кое-что известно о тайне рыцарей, он смотрел на них другими глазами. Какое торжественное у них, должно быть, настроение! Их лица были серьезны, и на коней они садились молча. Эсташ посадил Пьера на коня позади себя; прошло не более двух часов с тех пор, как он привез его сюда. Да, за два часа все изменилось: Эсташу еще никогда не приходилось хранить какую-либо тайну, и он даже не подозревал, что так скоро увидит Иерусалим.
        Рыцари ехали сквозь лес Клерво. Они тоже думали об Иерусалиме. Их мысли уносились в неизвестность: они размышляли о необычном заклинании, смысл которого пока не постигли. Особенно загадочным казалось то место, где говорилось о скрытых домах, в которых находятся слова, и о каком-то Ничто. Вечернее солнце бросало огненные отблески на серебристые подвески коней. Вскоре сгустился туман, и с трудом можно было различать лес и лужайки.
        Эдюс подъехал на своем коне к Эсташу.
        - Разве можно держаться за такого малыша, каменотес? — обратился он к Пьеру. — Ты можешь пересесть на моего коня.
        - Он крепко за меня держится! — возразил Эсташ. И подумал, что у него впервые в жизни есть тайна, которую нужно скрывать от Эдюса. За годы их дружбы такого еще не случалось. Эсташу казалось, что он совершает измену, омрачавшую их дружбу. Поэтому он робко добавил:
        - Если Пьер хочет, он может проехать какую-то часть пути вместе с тобой. Тогда он тебе расскажет, как на него напали разбойники.
        Когда Пьер сел позади Эдюса, Эсташ предался мечтам, тихо повторяя слово «Иерусалим» и наслаждаясь его звучанием. Только когда они выехали на широкую дорогу, он догнал всех остальных.
        Темнота сгущалась, и рыцари остановились, чтобы зажечь факелы. Теперь Пьер сидел на коне Эсташа. Скоро графам предстояло разделиться на несколько групп. Уже виднелся перекресток дорог, где пути рыцарей расходились.
        Одни из них ехали на север вместе с господином де Сент-Омером; господин де Пайен следовал в западном направлении; а господин де Монбар, который хотел взять каменотеса к себе в замок, отправился на юг. Каждый рыцарь видел факелы товарищей, исчезающие в вечернем воздухе. Из густеющих сумерек доносились крики прощания: «Через месяц в Лионе! До скорой встречи в Лионе!»
        Эсташ улыбался во тьме: Лион? Нет, он думал о городе куда более далеком, чем Лион! Он видел себя на корабле посреди моря и в святом городе Иерусалиме. Пьер же вспоминал свой родной город Лион, где была его мастерская и где жила Сюзанна с их маленьким сыном.
        К морю
        Жители Лиона называли свой город воротами Средиземного моря, и по праву: Лион был важным узловым пунктом торговли, в особенности после того, как двадцать лет назад первые крестоносцы сделали торговые порты Святой Земли безопасными для христиан. Лион как вольный город не подчинялся никому, кроме германского императора. Это был почти неприступный город, построенный на крутых склонах окрестных гор, у подножия которых протекает Сона. В своей нижней части Сона течет параллельно Роне, а затем, к югу от города, впадает в нее. Поэтому жители старого Лиона из окон своих высоких домов могли видеть обе реки и лежащий между ними мыс.
        Многие горожане плавали на своих судах вниз по течению до Марселя или вверх до Шалона. Они разбогатели благодаря шелку и пряностям. Почти все имели не одну лодку, и на каждой лодке был парус, прикреплявшийся к центральной мачте.
        Зимой эти лодки приносили на мыс между двумя реками. Там их конопатили, и смолистый дым при восточном ветре стелился по улицам города.
        У лионских каменотесов на этом мысе находился склад необработанных глыб; там было также помещение, где хранился инструмент для грубых работ, а мастерская для более тонких работ располагалась внутри городских стен, и рядом с ней был дом родителей Пьера, который теперь принадлежал его старшему брату. В верхнем этаже этого дома помещалась комната, где жили Пьер с Сюзанной с тех пор, как поженились. Здесь родился и их сынишка; Сюзанна назвала его Арнольдом в честь своего отца.
        Вскоре после Рождества Пьер отправился в поездку, чтобы посмотреть в Шампани нужный ему известняк. Так он оказался в лесу Клерво, где попал в руки разбойников.
        Сюзанна ждала его. Часто она стояла у окна в верхней комнате, откуда через городскую стену видна была Сона, и пристально вглядывалась, не плывет ли к ней Пьер в одной из лодок.
        Но Пьер вес еще находился в замке господина де Монбара. Там его приодели и поселили у сторожа псарни. Эсташа он видел редко, так как тот должен был безотлучно сопровождать своего господина.
        Иногда Пьер встречался с господином де Монбаром, тот смотрел на него испытующим взглядом, как бы спрашивая: «Все ли у тебя хорошо? У тебя уже ничего не болит?» Наконец он пригласил Пьера к себе.
        - Я отпущу тебя домой, каменотес, так как ты выглядишь хорошо и, по-видимому, без труда перенесешь эту поездку. Возьми у моего слуги кожаную шляпу, куртку и дубину, а также нож и все, что тебе необходимо для такого путешествия.
        - Господин, — сказал Пьер и, улыбаясь, покачал головой, — домой я, конечно, охотно поеду, но о том, чтобы вы меня отпустили насовсем, не может быть и речи! Я обещал аббату из Клерво оставаться с вами, куда бы вы ни поехали. Меня ожидает какая-то великая задача, я еще сам не знаю какая.
        Господин де Монбар удивленно вскинул брови:
        - Так сказал аббат? — он улыбнулся, повеселев. — Ну-ну…
        - Теперь дайте мне отпуск, господин, если вы не против, и скажите мне, где и когда я смогу с вами встретиться.
        - Будь восемнадцатого числа следующего месяца около полудня в Лионе у причала, возьми с собой в путешествие все, что пожелаешь. Мы отправимся в Святую Землю.
        В Святую Землю! Пьер уходил из замка в прекрасном настроении. У ворот замка стоял Эсташ. Они еще долго махали друг другу руками на прощание. «Место встречи — Лион!» Весело насвистывая, Пьер вышел из ворот. Он знал, что возьмет с собой в это путешествие — свою семью! Часть пути он проехал в телеге крестьянина, потом один торговец посадил его под шатровую крышу своей повозки. Один раз ему пришлось ехать на осле, принадлежавшем слуге мельника, и таким образом он попал в город Шалон. В гавани этого города он нашел корабельщика из Лиона, и тот повез его вниз по реке.
        С учащенным сердцебиением Пьер смотрел в сторону города, который больше не надеялся увидеть. Здорова ли Сюзанна? Что с ребенком? Перед его глазами медленно открывался Лион, и Пьер узнал окно своей комнаты. Может быть, машет ему рука? Он высоко поднял руку в знак приветствия. И почувствовал, как его переполнило счастье вновь обретенной жизни, которой он был обязан аббату из Клерво и маленькому Эсташу.
        Восемнадцатого марта 1118 года перед полуднем Пьер вместе с Сюзанной и малышом долго стоял у лионского причала. С ними еще были угрюмый брат Пьера и его слуга, которые держали на поводках козу и двух тяжело нагруженных ослов. На боку одного из них висела плетеная детская кроватка. Жена брата, рыдая, прижимала к себе ребенка. Скоро рядом с ней уже не будет малютки, а собственных детей она иметь не могла.
        Когда Сюзанна увидела, что ее свояченица так плачет, она тоже немного всплакнула. Кто знает, не расстаются ли они на всю жизнь? У нее не было ясного представления о Востоке. Правда, некоторые из жителей Лиона уже побывали в Святой Земле с тех пор, как двадцать лет назад ее завоевали крестоносцы. Но когда они возвращались, их восторженным рассказам верили только наполовину.
        Не говоря уж об отрезах пурпурного шелка, крестоносцы привозили золотые украшения или чаши с драгоценными камнями, которые стояли в их комнатах на почетных местах. Некоторое время на вернувшихся домой крестоносцев посматривали косо, их боялись, так как считали, что благословение покинуло их дома.
        Пьер вздрогнул: широкая лодка с восемью гребцами плыла по реке с севера. Она медленно приближалась.
        - Они там! — воскликнул Пьер. Женщины обнялись на прощание. Свояченица еще раз прижала к себе ребенка и с неохотой передала его Сюзанне, а Пьер поблагодарил брата за все, что тот сделал для его подготовки к путешествию.
        Лодка уже подплыла к причалу, и Пьер узнал всех девятерых рыцарей, оруженосцев и коней.
        Господин де Мондидье возвышался над всеми остальными мужчинами. За ним на гребном ящике расположились Эсташ и Эдюс, которые махали Пьеру руками, показывая, что он может устроиться позади них. И как раз в тот момент, когда гребцы причаливали, раздался полуденный звон колоколов.
        На берег сошел только господин де Пайен.
        - А вот и ты! — сказал он. — Я слышал от господина де Монбара, что ты собираешься сопровождать нас. А это твоя жена? — он показал на Сюзанну. Но затем его взгляд упал на детскую корзиночку на ослиной подпруге, и брови его нахмурились. — Это что же, — он кивнул на корзинку, — ты собрался везти с собой всю семью?
        - Простите, — резко сказал Пьер, — я получил разрешение господина де Монбара взять с собой в путешествие все, что захочу.
        Господин де Пайен вопросительно посмотрел на господина де Монбара. Но тот лишь пожал плечами, словно хотел сказать, что пусть так и будет.
        - Семья, — лукаво сказал он, — видимо, тоже включена в благословение аббата.
        - Ну тогда садитесь в лодку! Я надеюсь, тебе не придется сожалеть о том, что ты взял их с собой.
        Животные тяжело затопали по трапу. Их привязали с одной и с другой стороны шеста, расположенного в центре судна и образующего в продольном направлении нечто вроде перил. И теперь, когда Пьер с Сюзанной приближались к корме, пройдя мимо господ, животных и багажа, гребцы отчалили. Отплывающие бросили последний взгляд на причал: брат и свояченица выглядели как две забытые на берегу куклы величиной в одну пядь.
        Гребцы вошли в бурную Рону, и судно некоторое время качало. Сюзанна в страхе прижала ребенка к груди. Она еще ни разу не путешествовала, теперь же ей приходилось плыть по бурной непредсказуемой реке, а вскоре — и по более коварному морю. Ища утешения, она потянулась к руке Пьера.
        Ребенок сначала с удивлением смотрел на движение берегов, проплывавших справа и слева, затем это ему наскучило. Он немного похныкал, но, когда Сюзанна его побаюкала, быстро уснул. Сгущались ранние сумерки, поднимался туман. Но корабельщики хорошо знали речной путь; по очереди гребцы выкрикивали в темноту свой клич, обходя какие-то препятствия. Вскоре уже ничего не было слышно, кроме этих возгласов, путешественники укутались в плащи и молчали. Лишь изредка кони стучали копытами, или вода плескалась у руля, шуршали гребные шесты и снасти.
        - Почему — тихо спросил Пьер, — все господа уже находились на корабле, когда он вошел в Лион? Разве сначала они не предполагали встретиться в Лионе?
        - Это чистая случайность, — сказал Эдюс. — Когда в Шалоне мы садились на корабль, то вдруг увидели, что все они уже на нем, и мой господин громко расхохотался.
        В небе сквозь рассеявшиеся облака показалась луна, и только на лугах виднелся тонкий слой тумана. Пьер заснул, обняв Сюзанну и прислонившись к гребному ящику, Сюзанна положила голову ему на грудь и тоже спала. Ребенок лежал у нее на коленях.
        - Я полагаю, что только мы сейчас не спим, — тихо сказал Эдюс.
        - Я слишком взволнован и не могу уснуть, — откликнулся Эсташ. — Что принесет нам это путешествие? Признаюсь тебе, я немного тревожусь. Надеюсь, что когда мы будем плыть по морю, на нас не нападут пираты. И надеюсь, что не будет бури!
        Затем они стали говорить об Иерусалиме, и каждый признался, что совершенно не представляет себе этот таинственный город, чье имя известно всем.
        Судно причалило в Арле, и господа высадились вместе со свитой. Маленький Арнольд лежал в своей корзиночке на боку осла, крепко привязанный лентой. Пьер посадил Сюзанну на осла, и путешественники отправились дальше. До Марселя было ровно два дня езды, но никто не обращал внимания на своеобразие местности, по которой они ехали, никто не удивлялся непривычным формам пиний и кипарисов, встречавшихся по пути. Каждый думал только о том, что через два дня все они окажутся на большом корабле и поплывут по морю.
        Многие путешественники съезжались в этот портовый город. Купцы со своими повозками, авантюристы, а также паломники, у которых к плащу сбоку был пришит матерчатый крест: они стремились попасть в Святую Землю. Чем ближе был Марсель, тем оживленнее становилась дорога. Старый слуга господина де Пайена с трудом прокладывал путь рыцарям в толчее пешеходов. Наконец справа показалась странно блестевшая серая полоса, и господин де Сент-Омер воскликнул своим звонким голосом:
        - Смотрите туда — это море!
        Теперь предстояло долгое ожидание в толпе у городских ворот. Холодный морской ветер развевал плащи и головные платки. В городе столпотворение было не меньше.
        Господин де Пайен ехал впереди, а своего старого слугу он отправил замыкать группу. В этом порядке они наконец попали на портовую улицу, на которой было расположено множество гостиниц. Посланник господина де Пайена находился в одной из них вот уже восемь дней и подготовил для путешественников комнаты.
        Хозяин поприветствовал господ и дал знак своему слуге, который провел оруженосцев в крытые конюшни. Здесь они привязали коней и разгрузили поклажу, чтобы хранить под присмотром в сарае.
        Когда они сняли поклажу и дали коням мешки с кормом, Эсташ сказал:
        - Здесь мы всего на одну ночь. Завтра будем плыть по морю!
        И вдруг понял, что не может больше ждать. Он даже не вспоминал о своем вчерашнем страхе.
        Но корабли еще не отплывали: пора весенних штормов не прошла. Тем временем господин де Пайен с уверенностью бывалого путешественника закупал все, что могло понадобиться в дороге. В порту ему встретился заслуживающий доверия венецианский торговец, расхваливавший вместительность и боевые качества своего корабля.
        - Идите, господин, сюда и посмотрите сами! — гордо воскликнул он и показал господину де Пайену борта, оснащенные пращами, откуда также торчали пики, булавы и багры на различных подставках.
        - Я плыву в Яффу, — сказал торговец и пригладил взъерошенную бороду. — Путь туда столь же опасен, как и обратная дорога; и если дело дойдет до столкновения с пиратами, то предупреждаю, что пассажиры, способные с ними сражаться, обязаны защищать корабль. Ведь я везу в Яффу оружие и продовольствие, которые всегда привлекают морских разбойников. К тому же, паломники, следующие в Святую Землю, всегда везут полные кошельки денег; а возвращающимся оттуда людям часто приходится попрошайничать в сирийских портах, чтобы собрать деньги на обратный путь.
        Затем торговец пригласил господина де Пайена под палубу и показал, какие мускулистые у него рабы-гребцы и как хорошо умащены их тела. Он представил ему надсмотрщика, командовавшего рабами. В чреве корабля были также бурдюки с водой, тугие копны сена и ящики с ячменем. Затем они стали договариваться о плате за проезд.
        Через три дня — небо уже прояснилось, а море стало гладким и голубым — корабельщик отправил своего посланника в гостиницу, чтобы тот предупредил путешественников, что к вечеру нужно садиться на корабль, так как он намеревался отплыть на следующий день перед восходом солнца. Груз увязывался в тюки, поклажу нагружали на коней.
        - Почему бы нам попросту здесь не продать наших боевых коней и не купить там несколько породистых арабских скакунов? — поинтересовался Эсташ.
        - Эх ты, хитрец! — воскликнул Эдюс, — покрой арабского скакуна бронированным чепраком и посади на него рыцаря в полном вооружении! И тебе, малыш, достанется на орехи!
        Как только они поднялись на корабль, господин де Пайен попросил своих людей, чтобы они не разбредались в разные стороны. Пьера с Сюзанной и ребенком он посадил в защищенное от ветра место, расположенное за рядом канатных: рулонов. Эсташ и Эдюс находились поблизости от них. На корабле было много паломников.
        В эту ночь оба пажа не спали. Они стояли у поручней и смотрели, как гаснут огни портового города. На набережной мяукали кошки, а внизу, на волноломе, пищали крысы. Луна большими шагами устремилась к западу; тут же послышалась первая команда; одновременно на востоке в небе появилась яркая узкая полоса. Владелец корабля приказал звонить в колокол, висевший на балке в передней части корабля. Все путешественники опустились на колени и начали молиться о счастливом пути. Как только раздалось слово «аминь», корабль вышел из порта под монотонные команды надсмотрщика и теперь плыл по спокойному морю. Лишь изредка вздымались волны и падали на дощатый барьер. Курс корабля лежал вдоль побережья: из страха перед пиратами ни один торговец не отваживался плыть по открытому морю. Но и тут в течение всего путешествия на наблюдательном пункте стоял человек, всматривавшийся в сторону горизонта, не плывут ли пиратские корабли.
        Путешествие
        В первые дни путешествия на корабле было тревожно; но вскоре то, что раньше вызывало беспокойство, стало обычным. Никто больше не искал свой багаж; никто не терял своих соседей. За спальные места больше не нужно было бороться, так как каждый устроился по-домашнему между своими вещами и оставался на том же самом месте. Лишь по утрам у бочек с водой наблюдалась толкотня.
        Бурь пока не было, и упругое солнце сияло на темно-синем небе. Бриз мало помогал от жары. Когда жара становилась невыносимой, владелец корабля раздавал простыни, защищающие от солнца, и матросы помогали их натягивать.
        Эдюс и Эсташ сидели на небольшом отдалении от рыцарей под простыней семьи каменотеса. Эсташу пришло в голову обучать маленького Арнольда бегу; и он маршировал, держа малыша за ручку, по свободной части палубы размером не больше козьей шкуры. При этом он поглядывал на господ, усевшихся в круг и державших совет.
        Время от времени Пьер приглашал Эсташа для беседы и обнимал его. И Эсташ тяжело вздыхал, ведь от толстяка Эдюса скрывать тайну было не сложно, но скрывать ее от Пьера было действительно трудно. От Пьера, которым он восхищался, у которого он научился так наматывать одежду на жердь, что получалась крепкая связка; который нарисовал на крышке ящика шахматную доску, а из хлеба изготовил фигуры. От Пьера, угощавшего его молоком своей козы; доверявшего ему одному своего маленького сына; следившего, чтобы Эсташ находился под тенью простыни, когда спал днем… Пьер разговаривал с ним так, словно между ними не было разницы в возрасте; веселый и надежный Пьер иногда очень серьезно всматривался вдаль и клал тяжелую руку Эсташу на плечо. Скрыть тайну от Пьера было почти невозможно. Или, может быть, аббат сам рассказал о ней Пьеру? Эсташ вопросительно смотрел ему в лицо и уже открывал рот для доверительного разговора.
        На семнадцатый день путешествия Эсташ снова стал водить малыша по палубе. Но когда он склонился над ребенком, у него закружилась голова, и он упал ничком. Арнольд заплакал и стал звать маму.
        «У меня морская болезнь?» — спросил себя Эсташ. Но на Ионическом море не было качки.
        Пьер увидел издалека этот припадок. Впервые он удалился от семьи, чтобы получше рассмотреть сооружения, расположенные на корме корабля. Он подбежал к Эсташу и отвел на спальное место, уложил его там и повесил над ним защитное полотенце от солнца.
        - Но я ведь не болен! — Эсташ пытался сопротивляться такому проявлению заботы, но у него снова закружилась голова. Он рухнул на матрац. Пьер подложил ему под голову что-то мягкое, это Эсташ еще чувствовал, затем он уснул. Пьер посмотрел на свободное место между кучами нагроможденного багажа, оставленное для корабельной команды, там прогуливались два паломника. Внезапно один из них зашатался, словно с ним тоже случился приступ головокружения. У борта лежала женщина, выглядевшая нездоровой, она стонала, прижав руку к животу. На некотором отдалении он увидел еще нескольких пассажиров болезненного вида; там был желтолицый человек, лежавший на палубе, а совсем поблизости, какую-то женщину укладывали на кучу тюков. Неужели это от питьевой воды, купленной в городе Реджо? Владелец корабля заплатил за нее большие деньги. Господин де Сент-Омер внезапно тоже скорчился и, шатаясь, рухнул на мешки.
        Ночью Эсташ начал бредить. Зубы его стучали в лихорадке.
        - Карбункул! — стонал он, — разве ты его не видишь? Он парит надо мной и над тобой! Пьер! — кричал он, — Пьер!
        Затем он снова успокоился и, стуча зубами, натянул шкуру, расстеленную Пьером, до самого рта. После этого в бреду Эсташ вел бессвязные речи о костре и маленьком рыжем человеке и жалобно хныкал.
        - Тайно, тайно спрятан, — слышал Пьер его шепот, — спрятан в болоте… нет, нет, рядом с храмом… он сияет! Пьер! Пьер!.. Ах, теперь он исчез.
        Обессилев, Эсташ снова заснул.
        Рыцари, которые остались здоровы, качали головами и озабоченно смотрели на него.
        - Нам остался еще один день до Крита, — сказал господин д'Альдемар на своем непривычном провансальском диалекте, — и еще одна ночь.
        Но что он мог ожидать от этого острова, — где был запланирован лишь краткий отдых по пути в Яффу? Возможно, он сказал это ради утешения, но утешать тут было нечем. Капитан приказал вылить в море оставшуюся питьевую воду, а на острове набрал новую. Больные, которые были достаточно крепки, медленно поправлялись. Те, у которых совсем не осталось сил из-за болезни, умирали, и их хоронили в море, читая над ними молитвы.
        Пьер сидел, обняв Эсташа, и поил его козьим молоком. Жар ослаб, но Эсташ как-то странно изменился. Его лицо стало желтовато-бледным, как у старика. А когда он открывал глаза, они смотрели совсем уныло. Но самым большим изменением было то, что он совсем перестал разговаривать. Он ничего не отвечал на все вопросы Пьера, и наконец ошеломленный Пьер понял, что, не смотря выздоровление говорить Эсташ больше не может. Пьер склонился над мальчиком и рыдал.
        Эдюс же, поняв, что произошло с Эсташем, шевелил бледными губами и произносил слово «карбункул». Он полагал, что в этом слове заключена великая тайна, вызвавшая болезнь у Эсташа и лишившая его дара речи.
        Медленно, под песнопения корабль входил в порт Яффы, уставленный лесом рей. В час прилива капитан приказал спустить паруса, он сам стал звонить в колокол и запел благодарственную песню, которую подтянули все голоса. Паломники благодарили Господа за то, что Он дал им увидеть цель их путешествия. То, что некоторые из них умерли в пути, больше не имело особого значения. Кто знает, не предстоит ли им самим погибнуть во время этого великого паломничества? На все воля Божья… Только Пьер не принимал участия в этом ликовании. Он опечаленно смотрел на Эсташа, сидевшего на тюке и бессмысленно уставившегося в палубу.
        По приказу капитана первыми сойти с корабля должны были те, у кого не имелось лошадей и ослов, он велел каждому сложить свой багаж на причал, где его можно было оставить под присмотром сторожа.
        - Последними выводите лошадей, без поклажи, их нужно вывести на часовую прогулку, и только потом можно будет нагрузить. У них затекли ноги от долгого стояния на корабле.
        Так и сделали. Эсташ вместе с Сюзанной и малышом сидел на куче рыцарского багажа. На набережной царила суета. Пробегали носильщики, громко расхваливая силу своих мускулов. Водоносы продавали питьевую воду. Погонщики ослов предлагали своих животных для доставки грузов. Женщины с широкими плоскими корзинами на головах продавали удивительные, невиданные фрукты.
        Спустя час господа и оруженосцы привели лошадей, на которых погрузили поклажу, и все отправились в сторону гостиницы. Оруженосцы остались при лошадях в конюшне.
        Но еще до полуночи господин де Пайен велел накормить и снова навьючить животных.
        - Мы должны ехать, чтобы пройти значительную часть пути еще до наступления жары.
        На улице перед гостиницей их ожидал проводник, который поехал впереди всех рыцарей. Это был человек средних лет. Белая рубаха свисала у него поверх шаровар до самых икр, Его коричневое лицо с резкими чертами обрамляло, словно вуаль, покрывало, прикрепленное к войлочному кольцу, которое он носил на голове. К поясу этого человека был привязан кусок вяленого мяса; на боку висел изогнутый нож. Его шелудивый осел вез небольшой бурдюк с водой. Все прочие вьючные животные также были нагружены бурдюками с водой. Пьер с удивлением заметил, что господа надели кожаные куртки, а мечи наискось положили на седла. Щиты их были привязаны ремнями к спинам. Господин де Пайен троих рыцарей отправил в арьергард, трое ехали между семьей каменотеса, рядом с которой был и Эсташ, и свитой. Сам он вместе с господами де Сент-Омером и д'Альдемаром ехал сразу вслед за проводником. Людям свиты он приказал держать дубинки наготове. Затем подал знак к отправлению.
        Луна светила так ярко, что окружающая местность была видна очень хорошо. За спиной мерцало серебристое море, а впереди вздымались поросшие низкой растительностью горы. Небо казалось близким, на нем пылали огромные звезды. Всадники скакали молча — сначала через равнинные поля и сады, затем медленно в гору. Перед ними белели одежды проводника. Чем больше они удалялись от города, тем напряженнее вслушивались в звуки. Они научились различать шумы в эту непривычную для них ночь и не хвататься при каждом шорохе за дубинку или рукоятку меча.
        На небе над горным хребтом появилась розовая полоска, она расширилась и стала желтой. Солнце бросало свои лучи на море и землю.
        Час они поднимались в гору. Затем проводник спрыгнул с осла и повел их между кривоствольными деревьями.
        - Отдыхать! — сказал он. Это было единственное известное ему французское слово.
        Он показал на лошадей и на скудную траву, и оруженосцы стреножили коней. Проводник отрубил ломоть вяленого мяса, разрезал его на мелкие кусочки и принялся их жевать своими огромными белыми зубами. Он не усаживался для того, чтобы поесть, как это делают европейцы, а остался стоять, прислонившись к искривленному стволу дерева. Когда его блуждающий колючий взгляд устремлялся на кого-нибудь из паломников, он растягивал губы, изображая улыбку.
        Пьеру этот человек казался подозрительным. Пьер боялся его. Озабоченно он смотрел на Сюзанну и ребенка. А вдруг этот «вуаленосец» тайно связан с бандой разбойников? Ему вспомнились слова господина де Пайена: «Я надеюсь, тебе не придется сожалеть о том, что ты взял их с собой».
        Но он увидел, что даже за едой рыцари не расстаются с мечами, и немного успокоился. Они привыкли к сражениям; и несмотря на кажущуюся беззаботность, с которой они ели, бдительность не покидала их лиц.
        Во время второго привала, высоко в горах, когда люди и животные изнемогали от жары и усталости, никто не присел на землю. Площадка для отдыха вся была утоптана лошадиными следами, оставленными маленькими копытами без подков. А во многих местах утрамбованный песок был окрашен в бурый цвет. Все видели эти пятна высохшей крови, просочившейся в песок, но промолчали. Пьер же почти не сомневался, что тут были турецкие кони и пролилась христианская кровь.
        Утолив жажду, тотчас же поехали дальше. Пьер заметил на лице проводника странное выражение, похожее на досаду. Но тот по-прежнему ехал впереди остальных, и потом па его лице ничего подозрительного уже не было заметно. Оставалось два часа пути до Святого Города. В лучах заходящего солнца они увидели городскую стену, башни и арку гигантского акведука из пылающей в закате бронзы. Рыцари остановились в оцепенении, бросая друг на друга вопросительные взгляды. Они здесь! Они достигли цели! Но исполнится ли то, ради чего они сюда приехали? Путешественники молча перекрестились. Пьер и Сюзанна так же смотрели на город горящими глазами. Никто не обращал внимания на Эсташа.
        Постепенно глаза мальчика веселели. Долго смотрел он на золотую местность, раскинувшуюся вокруг. Внезапно из глаз его хлынули слезы, лицо разрумянилось, Эсташ улыбался. Теперь он был в Иерусалиме, но никогда в жизни он не сможет рассказать о счастье, испытанном им в этот великий момент.
        Святой город
        Проводник жестом доказал господину де Пайену, что собирается вернуться. Из-за пазухи он достал кожаный кошелек и держал его раскрытым. Господин де Пайен, смеясь, отсчитал сумму вознаграждения, причитающуюся проводнику. На мгновение проводник в знак прощания приложил руку ко лбу. Затем он сел на осла и уехал, выкрикивая непонятные слова. Пьер, наблюдавший за ним, поймал его последний злобный взгляд и заметил, как проводник плюнул в сторону паломников.
        Перед ними располагались Яффские ворота, но в город через них не пускали. Паломникам и путешественникам показали, что они должны ехать на север к Дамасским воротам, где с них требовали подать за ношение оружия. Там и вошел господин де Пайен в город вместе со своим отрядом. У всех учащенно бились сердца, лишь маленький Арнольд безмятежно спал в своей корзиночке.
        Улицы были полны народа. Наступил час, когда городские ворота закрывались. Ослы упрямились под тяжестью нагроможденных на них мешков, лошади шарахались от толпы, верблюды с поднятыми головами и полуприкрытыми веками, раскачиваясь, приближались к поилке. Повсюду слышались возгласы: «Посторонитесь!» Уличные торговцы везли перед собой тачки, груженые товаром. Некоторые несли свои товары на голове. Кошки и собаки шныряли в поисках съестного вдоль стен домов, не имеющих окон. Соблазнительные запахи перемешивались с жутчайшим зловонием. Мусульманские монахи постукивали четками для молитвы, а христианские монахи напрасно пытались сплотить процессию поющих паломников.
        Господин де Пайен, нагнувшись, вошел в городские ворота и оказался через несколько шагов во дворе с пальмами. Этот двор был ограничен подковообразным зданием, нижний этаж которого состоял только из колонн, соединенных между собой деревянными перилами. Там стояли на привязи верблюды, лошади, ослы, мулы, козы и овцы, уткнувшие морды в кормушки. К балкам были подвешены клетки с курами и гусями.
        Над этими помещениями для животных располагался этаж с комнатами для паломников, куда можно было подняться по лестнице. У входов в некоторые комнаты лежали свернутые матрацы. Со двора было видно, что в комнатах находятся люди, а также их багаж и купленные ими товары. Из многих комнат слышались стоны больных или раненых. Туда спешили люди в длинных черных рясах, и стоны ненадолго умолкали. На рясах этих людей к плечу был пришит белый матерчатый крест.
        - Это монахи иоанниты, — сказал господин де Пайен, — они ухаживают за больными паломниками. Дом принадлежит им, — с этими словами он подвел своего коня к водоему, вода в который поступала из древнего акведука, замеченного путешественниками, еще когда они приближались к городу. К ним подошел угрюмый монах гигантского роста.
        - Господа, — сказал он на нормандском диалекте французского языка, — добро пожаловать в наш караван-сарай! Вы приплыли вчера?
        - Благодарю и приветствую, — ответил господин де Пайен. — Вчера.
        - Мы ожидаем гостей из Франции, — сказал иоаннит. — Возможно, вы их знаете и можете сообщить мне, когда они будут здесь?
        - Возможно, — сказал господин де Пайен, пожав плечами.
        - Речь идет о господах Гуго де Пайене, Андре де Монбаре, Жоффруа де Сент-Омере, Арчибальде де Сент-Амане, Пэ де Мондидье, Жоффруа д'Альдемаре и рыцарях Ролане, Эртфриде и Жоффруа Бизо, которые сопровождают вышеназванных.
        - Вы видите их перед собой, — ответил господин де Пайен, улыбаясь.
        Тогда иоаннит расхохотался и похлопал его по плечу. Но тут же лицо его снова помрачнело. Он пошарил в своей рясе, вынул письмо, на котором была печать короля Иерусалимского, и передал его господину де Пайену, затем он повернулся и ушел заниматься своими делами.
        Господин де Пайен распечатал письмо, бросил быстрый взгляд на содержание и, складывая его и пряча у себя под курткой, сказал:
        - Послезавтра король ожидает нас на аудиенцию.
        Подошли другие иоанниты, взяли лошадей и отвели их на конюшню. Господа разместились в трех комнатах, а оруженосцам был отведен угол, где они стерегли багаж и ночевали.
        Рано утром господин де Пайен повел по святым местам тех, кто вместе с ним приехали из Европы. Они зашли в маленькую церковь, выстроенную над Гробом Господним. Еще видна была могильная плита, на которой когда-то сидел ангел. Во время оно он спросил апостолов: «Что ищете вы живого между мертвыми?» Разве не было это предостережением для многих паломников, толпившихся у Гроба Господня?
        Так думал Эсташ, серьезными и внимательными глазами наблюдавший за происходящим: паломники, рыдая, падали ниц перед священной могилой, другие приводили сюда больных в надежде их излечить. Некоторые делали богатые жертвоприношения, и высокомерные священники, служившие у Гроба Господня, милостиво их принимали. Нищие просили подаяние.
        Господин де Пайен привел своих друзей и на Голгофу. Здесь он опустился на колени и поцеловал землю. Поднявшись, он сказал оруженосцам:
        - На этом месте на нашу землю пролилась драгоценнейшая кровь.
        На следующее утро в караван-сарае иоаннитов появился адъютант короля, чтобы доставить господ на аудиенцию. Он был элегантно одет. Прошитый серебряной нитью камзол из коричневого бархата обтягивал шелковую рубашку с большим количеством складок — костюм нельзя было назвать ни европейским, ни восточным. Походка его была манерной.
        - Мой господин король, — сказал он по-французски с фламандским акцентом, — пожелал милостиво принять вас.
        И хотя обороты его речи были смешны, рыцари отнеслись к этому снисходительно. Господин де Сент-Омер даже спросил у него с доверительной откровенностью:
        - Вы случайно не фламандец, как и я? Рад встретить в вас земляка!
        Но адъютант холодно ответил:
        - Фламандцем был мой отец, пришедший сюда двадцать лет назад с первыми крестоносцами. Я называю себя сирийским дворянином и ожидаю от вас того же самого.
        Рыцари в смущении переглянулись. Собравшись с мыслями и почистив свою одежду, они последовали за нетерпеливым посланцем короля. С отсутствующим выражением лица он повел их в крепость, граничившую с Яффскими воротами. Она называлась Башня Давида.
        Оруженосцы наблюдали за господами, открыв рты. Манеры адъютанта им не понравились. А вдруг и король ведет себя так же? Качая головами, они вернулись к лошадям и продолжили чистить их скребницами. И тут Пьер взял Эсташа за руку и сказал:
        - Пойдем со мной. Я каменотес и хочу посмотреть, как здесь на Востоке укладывают камни при постройке башен и стен.
        Иерусалим стоит на нескольких холмах, разделенных впадиной, идущей с севера на юг. Он возвышается над долинами, окружающими его с востока, юга и запада. Мощная стена с бесчисленными башнями опоясывает все части города.
        Пьер и Эсташ видели с этой стены далеко простирающуюся холмистую местность, где паслись на скудной траве овцы и верблюды, и крестьяне в белых головных платках работали на крошечных участках земли.
        В пределах города Храмовая площадь возвышалась над низкими жилыми домами, как прямоугольный поднос. Со стены друзья увидели на этом подносе большой золотой шар и серебряный шар несколько меньших размеров, словно солнце и луна упали сюда с небес. Когда же они пришли на Храмовую площадь, шары оказались куполами. Золотой венчал такое великолепное здание, подобного которому невозможно было увидеть на Западе. В сине-зеленой роскоши красок он парил над площадью. Толпы людей стекались на площадь и расходились. Пьер узнал от какого-то молодого человека, что это была мечеть халифа Омара, превращенная христианами в церковь после Первого крестового похода. Христиане ее называли «Скальный храм».
        - Я каменотес, — сказал Пьер этому человеку, — и тебе будет понятно, какое огромное впечатление производит на меня чудесная мозаика, которой украшаю здание. Она сверкает, словно сделана из драгоценных камней!
        Тем временем рыцари пришли в Башню Давида. По небольшим лестницам адъютант привел их в сумрачный зал, куда из-за глубоких оконных ниш почти не проникал дневной свет. Адъютант постучал в тяжелую дверь и, как только она чуть-чуть приоткрылась, доложил о прибытии девяти господ, которых ожидали.
        Дверь закрылась, но тут же под мощным толчком снова распахнулась, и король Иерусалимский радостно вошел в зал.
        - Добро пожаловать, друзья! — воскликнул он и широко распростер руки.
        Рыцари преклонили колени и в знак повиновения поцеловали ему руку. Он велел им подняться и сердечно обнял каждого в отдельности, так как со всеми находился в близком или отдаленном родстве.
        Король был уже не молод. Его седая борода и волосы были подстрижены по-восточному. Зеленая шелковая рубаха опускалась поверх панталон чуть ли не до сандалий, украшенных кованым серебром. Он повел рыцарей в свои личные покои. Вошли слуги и поставили свечи. От света мрачные стены стали казаться уютными.
        Король говорил не совсем о том, что волновало рыцарей, он рассказывал им о своей последней поездке к границам Иерусалимского королевства — или, как здесь было принято говорить, Франкского королевства в Сирии.
        - Наше христианское королевство, — начал он, — состоит из графств и княжеств. Поэтому оно кажется большим. Но нам постоянно угрожают: с юга — египетский султан, с востока — дамасский атабег, а с севера — турки-сельджуки. Поэтому приходится часто осматривать пограничные укрепления. Они должны быть в боевой готовности, — он вглядывался в лица собеседников, стараясь понять, представляют ли они себе, в каком опасном положении находится его государство. Рыцари серьезно кивали. — Нелегко, — продолжал он, — быть королем Иерусалимским. Князья, графы и бароны полагаются на собственное мнение. Их мнение по политическим вопросам часто не совпадает с моим. Этому радуются наши враги. Ибо когда мы разобщены, мы слабы. В каждом случае они убеждаются, что прослойка христианской знати в нашей стране очень мала. Среди многочисленных нехристиан имеется много шпионов; и, очевидно, они передают по цепочке сообщения, которые доходят до ушей наших врагов. Теперь расскажите мне о Европе, хоть я и получаю оттуда множество писем, устные сообщения моих друзей для. Меня всё-таки дороже.
        Рыцари передали королю привет от аббата из Клерво и рассказали о том, как выглядит его монастырь и как Бернар во время их последнего посещения монастыря вылечил раненого каменотеса. Они сообщили королю и то, что аббат отправил Пьера вместе с ними в Святую Землю.
        - Мы приветствуем вас и от имени графа Шампанского, — сказал господин де Пайен, — с которым у нас была встреча на Вандеврском болоте. Он поведал нам, какую неприступную крепость хочет соорудить на острове, поросшем кустарником, чтобы там можно было скрыть любую тайну, не опасаясь, что она попадет в руки недостойных.
        - Пусть вам будет суждено, — торжественно сказал король, так как теперь речь зашла об их тайной задаче, — найти то, что вы ищете. От этого зависит благополучие всего человечества, ибо оно тесно связано с благополучием и полнотой жизни природы. Вы поселитесь в больших зданиях, примыкающих с юга к Храмовой площади. Со своим двором я прожил в них неделю. Вы, вероятно, уже слышали, что вся Храмовая площадь стоит на фундаменте, поддерживаемом массивными колоннами. Это гигантское сводчатое сооружение, построенное при царе Соломоне и расширенное Иродом, называют Конюшнями царя Соломона. А в домах, где вы будете жить, есть лестница, ведущая туда. Итак, вы окажетесь у цели своих устремлений. Я запретил моим людям спускаться по лестнице в подземный зал с колоннами. Сам я лишь один раз спустился в самую глубину. Но нижняя часть лестницы засыпана огромными валунами, поэтому мне не удалось дойти до конца. Держите меня в курсе всего, что вы будете делать и что вам станет известно. То, что вы сможете найти при раскопках в пределах моего королевства, будет принадлежать мне. Я благословляю вас во всех ваших
делах.
        Они кивнули в знак благодарности. Затем король добавил:
        - Нам надо обсудить еще одну вещь, дорогие друзья: кроме вашей тайной задачи вы должны выполнить ещё и общественную, которая была бы одобрена народом. Вы об этом уже подумали?
        О да! — оживленно воскликнул своим звонким голосом господин де Сент-Омер, а рыцари радостно переглянулись.
        - Мой племянник Бернар посоветовал нам, — заявил господин де Монбар, — дать обет отказа от всякой собственности, пока мы не докопаемся до драгоценных сокровищ. Мы решили стать монахами. Об этом я хотел бы сказать, прежде всего. Что же касается вашего вопроса, то я на него могу ответить следующим образом: как вам известно, мы все обучены боевому ремеслу. Теперь мы отдаем наши руки, привыкшие к мечу, на службу вам. Используйте их, как вам покажется нужным, во благо Святой Земли.
        - Значит, впредь будут существовать монахи-воины? — спросил король, улыбаясь. — Вы об этом хорошо подумали?
        - В нехристианской части Востока уже давно существуют воинствующие монахи, — возразил господин де Сент-Аман.
        - Да, конечно, — сказал король, и после некоторого размышления добавил; — Было бы хорошо, если бы вы дали монашеские обеты патриарху Иерусалимскому. Этот первосвященник и высший церковный иерарх очень печется о своей чести, он имеет право и обязанность защищать Иерусалим, в то время как король — в данном случае я — должен сражаться за его пределами.
        - Но это, — воскликнул господин д'Альдемар, — должно происходить только при осаде, которой — с Божьей помощью — никогда не будет!
        - Я предлагаю, — сказал король, не останавливаясь на словах, произнесенных господином д'Альдемаром, — поручить вам обеспечение безопасности путей, по которым идут пилигримы, в особенности известной вам дороги в Яффу. На паломников и купцов то и дело нападают отряды турецких всадников, которые их грабят и даже убивают. Не проходит и дня без кровопролития. Еще я думаю вот о чем: вам потребуйся абсолютно безопасный путь в сторону порта, если удастся найти то, что вы ищете. Да поможет вам Господь в поисках!
        Король встал. Он проводил гостей до двери и сердечно с ними попрощался. Открывая дверь, он едва не задел притаившегося за ней адъютанта. Рыцари молча прошли мимо часовых к воротам. И только когда они оказались на улице, господин де Мондидье в ярости воскликнул:
        - Адъютант все подслушал!
        Но господин де Монбар тихо ответил ему;
        - Не беспокойтесь об этом, господин Пэ, дверь ведь тяжелая и плотная.
        Здание, покинутое королем, находилось в южной части Храмовой площади. Когда на следующий день рыцари вместе с оруженосцами и поклажей вышли из караван-сарая, они услышали крик муэдзина, созывающего мусульман на молитву с минарета сверкающей серебром мечети алъ-Акса. Привратник, стоявший у ворот дома, передал господину де Пайену большой ключ. Тот отпер ворота, и путешественники скрылись за стеной переднего двора.
        Теперь девять друзей аббата из Клерво наконец достигли места, где им предстояло выполнить великую задачу.
        Конюшни царя Соломона
        Слуга короля провел Пьера в маленький домик, расположенный между Храмовой площадью и церковью Гроба Господня.
        - Мой господин отвел вам этот дом для жилья, — сказал он. — Скорее всего, его выстроил мусульманин, ибо, как видите, здесь нет окон, выходящих на улицу. Мусульмане не терпят, чтобы кто-нибудь наблюдал за их семейной жизнью, а женщины не смеют показывать себя чужим людям. Будьте здоровы в этом доме! — он дружески кивнул и ушел.
        В глухой внешней стене домика была только одна узенькая дверца, расположенная над двумя ступеньками. Когда же Пьер с семьей вошел в эту дверь и провел осла через порог, они оказались в уютном внутреннем дворе, над которым можно было натянуть простыню от солнца. В центре двора прямо в земле была оборудована каменная поилка для птиц, окаймленная коричневатой сухой травой. Лестница у стены вела на каменную галерею над тремя стенами, выходящими во двор.
        В этой галерее было две двери, по одной с каждой стороны двора; внизу размещалась кухня, в верхнем этаже над ней располагалась спальня. Над стойлом для ослов и коз находился амбар; а над входной дверью была кладовая. Стена напротив входа принадлежала уже другому такому же дому на соседней улице, и там не было галереи. Когда Пьер и Сюзанна распаковывали на кухне немногие вещи, привезенные ими из дома, довольный ребенок ползал по мощеному двору.
        Спустя неделю Пьер впервые вошел в дом тамплиеров. Эсташ, стоявший на карауле в башне, впустил его. Во дворе Пьеру встретился господин де Монбар.
        - А вот и ты! — сказал он и схватил Пьера за рукав. — Пойдем со мной!
        Он провел его во внутренний двор по трем плоским ступенькам главного портала, который, как подумал Пьер, служил для въезда верхом, мимо складов для инструментов, расположенных по обе стороны внутреннего двора. Там он показал каменотесу остывший очаг.
        - Во всем доме невозможно найти смолу, — сказал господин де Монбар. — Не видел ли ты в городе какого-нибудь торговца смолой? Нам необходимы факелы.
        - Я поищу такого торговца, — ответил Пьер.
        Но господин де Монбар потащил его на середину двора, не слушая ответа. На лестнице он отпустил рукав Пьера.
        - Посмотри туда! — он указал на полуразрушенную лестницу, засыпанную мусором, которая вела в темные глубины. — Что ты об этом думаешь?
        Пьер спустился на несколько ступенек, нагнулся и внимательно всмотрелся в темноту.
        - Мне кажется, — сказал он, не выпрямляясь, — внизу находится подвал, опорные стены которого повреждены. Полагаю, господин де Монбар, следует учитывать эти повреждения, чтобы здания, находящиеся сверху, не обрушились.
        - Тогда позаботься обо всем, что посчитаешь нужным для выполнения этих работ. Я не могу прислать тебе на помощь оруженосцев: они заняты своими делами. Обойдешься без них?
        - Дело пойдет и без них, господин, вы только не спрашивайте, каков срок окончания работ.
        - Тогда иди в город и купи себе все необходимое для работы. Что понадобится?
        - Лопата и корзины для очистки лестницы от камней. Лестница. Чан для воды, песок и штукатурная лопаточка. Молоток, если камни выпали из стен и мне придется их вставлять обратно.
        - И не забывай о смоле и факелах!
        - О них я помню.
        Наступило воскресенье, когда девять рыцарей собирались дать монашеские обеты. В последний раз они надели свои рыцарские одежды и приказали оруженосцам одеться в цвета господ.
        Полные любопытства, стояли вдоль улиц иерусалимские христиане, когда рыцари направлялись в церковь: слух о том, что теперь будут существовать воины-монахи, стремительно распространился по городу.
        Патриарх оказался мрачным человеком с суровым взглядом. Брови на его лице образовывали сплошную толстую темную черту. Он носил красную шапочку поверх черных как смоль волос, безо всякого перехода сливавшихся с густой бородой. Между двумя длинными кисточками бороды сверкал широкий золотой крест. Патриарх гордо называл себя шестьдесят седьмым преемником апостола Иоанна, любимого ученика Христа.
        Богослужение отличалось большой пышностью. Король и господа свиты тоже были облачены в роскошные одеяния.
        Девять рыцарей стояли перед алтарем. Левые руки они положили на евангелия, правые руки подняли для клятвы и дали обет охранять паломников, которым угрожали разбойники. Затем они дали три монашеских обета: бедности, послушания и целомудрия, — и патриарх благословил их.
        Они повернулись к присутствовавшим в храме верующим и сообщили им девиз, под которым собирались провести дальнейшую жизнь: «Не нам, Господи, не нам, но все ради славы Имени Твоего!»
        После того как монахи-рыцари произнесли свой девиз, они сняли с себя налобные повязки с драгоценными камнями, ожерелья и кольца и передали королевскому чиновнику, ведающему раздачей милостыни. Щиты и мечи они, однако, оставили у себя, хотя те и были украшены драгоценными камнями и благородными металлами. Поверх своих роскошных одеяний они надели серые рясы, на которых со стороны сердца был пришит маленький красный крест.
        Когда рыцари-монахи выходили из церкви, собравшиеся в ней верующие в благочестивом молчании отошли в сторону, образовав для них проход. Домой они вернулись пешком. С тех пор они стали называть себя «Бедными Рыцарями Христовыми»; народ же их называл тамплиерами или храмовниками, поскольку жили они на Храмовой площади.
        Вскоре им стали приносить милостыню; тамплиеров требовалось кормить, так как народ нуждался в защите. Но об их главной великой задаче никто ничего не подозревал.
        Недалеко от дома тамплиерам будто бы случайно встретился королевский адъютант. Дружески улыбаясь, он поравнялся с ними. До чего же он изменился! Рыцари не понимали, что с ним произошло.
        - Посмотрите, какое сегодня ясное небо! — воскликнул адъютант с преувеличенной веселостью. Когда же господин д'Альдемар, рядом с которым он шел, только пожал плечами, он сменил тему и заботливо спросил:
        - Надеюсь, вы уже привыкли к вашему дому? Но и этот вопрос остался без внимания.
        - Ну да, — наконец пробормотал шедший впереди адъютанта господин де Сент-Аман, немного обернувшись.
        - Честно говоря, — продолжал адъютант, — честно говоря, я немного удивлен, что король вместе со своим двором удалился из этих прекрасных зданий — и все это ради вас!
        Он показал на дом тамплиеров, до которого они уже дошли. Старый слуга вместе с Эдюсом распахнул перед ними огромные ворота. Рыцари отошли в сторону и сначала пропустили вперед оруженосцев с конями, потом обернулись к народу, сопровождавшему их до самого дома, и в знак приветствия подняли мечи. Только теперь они вошли в ворота.
        После того как Пьер купил все необходимое, он тут же принялся убирать мусор на лестнице. Однако, там были такие завалы, что ему пришлось убирать их несколько недель. И вот однажды вечером рыцари, возвратившись с охраняемых ими путей пилигримов, зажгли факелы в очаге заднего двора и, когда факелы запылали ярким пламенем, спустились по ветхим ступенькам в Конюшни царя Соломона.
        То, что они там увидели, потрясло всех. Пьеру тоже никогда в жизни не приходилось видеть такой гигантской подземной постройки. Свет факелов не охватывал и десятой части этого сводчатого помещения. Там стояли колонны, каждую из которых едва ли могли обхватить все девять рыцарей; и если в качестве масштаба можно было принять рост господина де Мондидье, то его нужно было пять раз поставить на самого себя, чтобы измерить высоту колонны.
        Чего только эти колонны не поддерживали! Пьер подумал о Скальном храме, о доме тамплиеров, о мечети аль-Акса, о небольших колоннадах, разбросанных по Храмовой площади, и обо всех паломниках, торговцах и нищих, лошадях, ослах и повозках, передвигавшихся у них над головами.
        Три арки этого свода обрушились.
        - Смотрите, — сказал Пьер господину де Пайену, — для ремонта этих арок моя лестница оказалась недостаточной высоты. Мне нужно установить леса, а кроме того нужна древесина, чтобы соорудить кружала, расстояние между опорами которых я должен вычислить заранее.
        Господин де Пайен шел впереди всех в северном направлении, освещая путь, а рыцари молча следовали за ним. Может быть, под ними хранились сокровища, которые они искали? Сначала они ощущали под ногами обтесанные камни. Спустя довольно продолжительное время плиты пола сменились каменистой почвой. Казалось, что это был скальный грунт внутри горы Мориа, расположенной в северном направлении. К стенам зала были приделаны железные кольца, подобные тем, которые используют для привязи лошадей, ослов к верблюдов.
        - Тысяча пятьсот верблюдов, — пробормотал господин д'Альдемар, находясь под большим впечатлением от всего увиденного, — тысяча пятьсот, если считать еще места, оборудованные вдоль балок между колоннами.
        Другие господа проверили эти цифры.
        - Прекрасно, — согласился господин де Сент-Аман, — здесь мы можем разместить без особых хлопот тысячу пятьсот верблюдов или же две тысячи лошадей. Из этих конюшен должен быть какой-нибудь большой выход.
        Пьер шел следом за господином. Размеры зала было почти невозможно себе представить. Арки свода просуществовали столько веков, и только три из них обрушились. «Мне нужна лебедка, — подумал каменотес. — Я не могу поднять выпавшие глыбы. Мне потребуется помощь». Может быть, это и есть задача, ради выполнения которой Пьер прибыл в Святую Землю? Он покачал головой: здесь всегда хватало каменотесов, и в каменотесах из Европы не нуждались. Значит, у него была более великая задача? Более великая? Сердце его громко забилось — более великая и, конечно, более трудная! Пьер сказал себе: «Более трудная, то есть более опасная». Он ощутил непонятную тревогу.
        Рыцари-монахи остались в зале с колоннами. Они с сомнением смотрели друг на друга. Прежде чем им удалось осветить зал, каждый из них пристальным взглядом обшарил полы и стены. Но они увидели только камни, и больше ничего.
        - «Рядом со Святилищем…» — произнес господин де Мондидье строку из заклинания. — Хотелось бы только знать, где находилось это Святилище! От Храма, построенного Соломоном, не осталось стен фундамента!
        - Если вы, господин Пэ, уже сгораете от нетерпения, то вам придется пережить еще много неприятных минут, — возразил господин де Пайен, — пока вы не справитесь с этим нетерпением.
        - Несомненно одно, — вмешался в разговор господин де Монбар, — поскольку мы сейчас находимся в постройках, расположенных внутри горы Мориа, то, надо думать, мы совсем недалеко от Святилища. Ибо Храм, как говорит Священное Писание, стоял на горе Мориа.
        - Я уверен, — перебил его господин де Пайен, углубившись в свои мысли, — что в один прекрасный день мы откуда-нибудь получим знак, указывающий, где нам следует проводить поиски. Нужно только быть внимательными, чтобы не пропустить этого знака. Необходимо терпение, и нам следует его в себе воспитать.
        - Любезный господин Гуго! — парировал господин де Мондидье, — вам легко об этом говорить, поскольку вы на три года старше меня, и у вас было достаточно времени приучиться к терпению. А в конце концов выяснится, что гору следует бурить снаружи.
        Но господин де Пайен только похлопал его по плечу, успокаивая. Они шаг за шагом продолжали освещать гигантский зал. Причем господин д'Альдемар на своем провансальском диалекте напомнил, что настала пора посвятить каменотеса в то, что ему требуется выполнить. И, поглаживая растопыренными пальцами свои рыжевато — каштановые волосы, он заметил - Ведь аббат поведал Пьеру не все.
        - Он и не мог ему все сказать, — проворчал господин де Пайен, — ему ведь не было точно известно, с чем мы здесь встретимся.
        - Всегда хочется иметь рецепт, — вмешался в разговор господин де Сент-Омер, — предписывающий, что нужно делать. Но боюсь, что здесь нам самим придется решать.
        - Господа, — твердо сказал господин де Пайен, — прошу вас, выбросите из головы мысли о тайной задаче для каменотеса, пока он не починит три обрушившиеся арки. Если на то будет Господня воля и мы окажемся у цели, то мы расскажем ему все. Не стоит устремлять мысли в одном-единственном направлении, ибо они застывают. Кроме того, отныне перед отходом ко сну нам следует проводить совместные молитвы, в которых мы будем призывать помощь Божью для природы, находящейся в опасности. Итак, будем полагаться на Господа.
        Вместе они поднялись по лестнице во двор и опустили факелы в чан с водой, где те с шипением погасли.
        Странная колонна
        Пьер вышел из дома, ведя с собой ослов. Он выводил их через Дамасские ворота, направляясь к востоку от городской стены. Оставив за собой ворота Ирода и проехав мимо башни Аистов, образующей под острым углом северо-восточный изгиб городской стены, он спустился в долину Иосафата. Там находились мастерские плотников.
        Плотники уже начали убирать свои инструменты, когда вошел Пьер и попросил у них древесину, необходимую ему для сооружения лесов.
        - Зачем тебе, чужак, нужны леса? Мы тебя не знаем ни как плотника, ни как строителя. А мы знаем всех в этом городе.
        - Я каменотес родом из Лиона, — объяснил Пьер, — работаю в доме тамплиеров. Несколько арок свода в Конюшнях Соломона провалились. Пока еще это не выглядит как развалины, но все же мне нужны леса, на которых я мог бы укрепить лебедку. Поэтому леса должны быть надежными.
        - У тебя есть слуги, которые могут в этом помочь?
        - Пока нет. Господа мои бедны и экономят деньги.
        - Тогда ты, возможно, состаришься, пока будешь выполнять эту работу, — сказал один из плотников и сочувственно рассмеялся. — Значит, тебе нужна древесина. На какой высоте находятся эти арки?
        - Поддерживающие их колонны имеют высоту приблизительно в пять человеческих ростов. Они находятся на расстоянии около тридцати футов друг от друга. Теперь ты можешь вычислить, как высоко должны располагаться арки, если учесть, что они держат всю Храмовую площадь.
        - Невероятно! — воскликнули плотники. — Тебе придется несколько раз побывать здесь вместе с ослами, прежде чем ты соберешь все, что тебе нужно. Есть ли какие-нибудь инструменты в доме тамплиеров?
        - Я обхожусь совсем немногими. Но прежде всего мне нужен топор. И не могли бы вы дать мне пилу?
        - А сколько заплатят за это твои бедные господа? — закричал один из плотников.
        Но другой возразил:
        - Заткнись! Возможно, когда-нибудь ты еще будешь благодарить тамплиеров. Неизвестно, что за времена настанут!
        Нагрузив своих ослов балками, Пьер сразу же отправился домой. На пути ему попался какой-то парень, сидевший на корточках у дороги. Когда Пьер поравнялся с ним, тот недовольно встал и угрюмо показал на ослов, продолжавших нести свою поклажу, равнодушно кивая головами.
        - Ты что, те додумался нагрузить только одного осла и ехать на другом?
        - Лучше уж мне идти пешком, — спокойно ответил Пьер.
        - Интересно, — продолжал грубиян, — зачем вам такие толстые доски?
        - Кому это «вам»?
        - Ну, всему Иерусалиму известно, что ты работаешь на тамплиеров. Что ты собираешься делать с этими балками?
        - Ремонтные работы, — неохотно ответил Пьер. «Всему Иерусалиму? — подумал он, — странно!»
        - Если тебе случайно нужен помощник-каменотес, подумай обо мне.
        - Так ты даже знаешь, что я каменотес!
        - Но одного я не знаю: зачем тамплиеры привезли с собой каменотеса? Ведь здесь и так достаточно каменотесов!
        Разговаривая так, они подошли к башне Аистов. Пьера преследовала мысль: зачем аббат послал его в Святую Землю? Парень продолжал идти рядом. Он был неприятен Пьеру тем, что коснулся темы, неясной для него самого. И смутный страх, уже знакомый Пьеру, стеснил его сердце.
        - Почему ты не отвечаешь?
        - Я не расположен вести беседу, — неприветливо отозвался Пьер. — Ты, пожалуй, лучше иди своей дорогой.
        - Вот она, твоя неблагодарность, — закричал грубиян, — я предлагаю тебе помощь, а ты ведешь себя неискренне, как гадюка! — он повернулся назад и поспешил в долину Иосафат, откуда плотники уже возвращались.
        Пьер погонял ослов в сторону дома тамплиеров. В ярости он стегал их хлыстом и обрадовался лишь тогда, когда Эсташ открыл перед ним большие ворота.
        - Эй! — закричал Пьер, — помоги мне отнести балки в подземное помещение, если только такая работа не наносит ущерба чести стража ворот.
        И, увидев, что Эсташ, смеясь, согласился, пообещал ему:
        - После этого мы пойдем ко мне в гости! Ведь ты еще не знаешь, где мы живем. А малыш уже совсем неплохо бегает.
        Пьер соорудил леса, доходившие до темного свода помещения, а господин де Пайен, как только понял, какой объем работ предстоит выполнить, дал ему в помощники обоих пажей. Если же нужна была особая сила, в Конюшни спускался господин де Мондидье, сбрасывал куртку и энергично делал нужную работу. С нетерпением он подгонял мальчиков, поскольку работы, как ему казалось, уже давно следовало закончить.
        Пьер громко смеялся:
        - Понять необходимость работы, сударь, и выполнить ее — это две разные вещи.
        И действительно, наступила зима, когда арки стали выглядеть так, словно они не проваливались. Пьер брал факелы из железных колец, приделанных к стене, ходил с ними от колонны к колонне и придирчиво проверял каждую, нет ли в ней каких-либо повреждений. На него снова произвела впечатление массивность этих столбов, многие из которых были изготовлены из одной единственной глыбы. Колонна, находившаяся на северо-востоке зала, показалась ему особенно колоссальной. Когда он обошел ее, держа в руках факел, то заметил, что она лишь на две трети изваяна из единого куска скалы. Последняя треть ее в поперечном направлении была сооружена из того же самого иерусалимского камня, из которого был построен весь город. Машинально пальцы Пьера доставали песок из швов между камням и растирали его. Он вынул из-за пояса нож и стал ковырять им колонну. Камень лежал свободно, но это не имело никакого значения: даже если бы стенная кладка вообще отсутствовала, оставшаяся часть колонны легко держала бы свод. Пьер вынул камень из колонны.
        Как же он удивился, когда смог просунуть в отверстие руку до самого плеча! Он не верил своим глазам: колонна оказалась полая! Его охватило профессиональное любопытство. В его роду были отличные каменотесы и строители. Но ни от кого из них ему не доводилось слышать, чтобы колонны в сводчатом помещении сооружались полыми. Факел уже угасал, и Пьер искал выход в сгустившейся темноте. Он подумал, что ему следует обо всем рассказать господину де Пайену перед тем, как идти домой. Но рыцари в надлежащий час собрались на молитву. Только Эсташ находился в своей башенке. Он открыл Пьеру ворота и затворил их за ним; и Пьер сразу почувствовал, до чего устал.
        Улицы были темны и пусты. Он шел, погруженный в раздумья. Значит, колонна полая! Он покачал головой. Не осознавая того, что делает, он размахивал курицей, подаренной ему господином де Пайеном на ужин.
        - Отнеси ее свой жене! — сказал господин де Пайен. — Один человек подал ее нам как милостыню. Я встретил твою жену несколько дней назад и обратил внимание, что она беременна. Поэтому она нуждается в усиленном питании.
        Сначала Пьер не хотел принимать курицу, так как знал, что у монахов-рыцарей нет никаких доходов, и полагал, что деньги, привезенные ими из дома, уже на исходе.
        Сюзанна спала, обняв малыша. Он тихо лег рядом с ней, но долго не мог уснуть. Когда же наконец задремал, снились ему причудливые сны.
        Он увидел Соломоновы Конюшни с их гигантскими колоннами. При факельном освещении они отбрасывали жуткие густо-черные тени. Отверстая колонна зияла, как чья-то злобная пасть, из которой таращила горящие красные глаза белая лошадь. Между оскаленными зубами она держала карбункул, сияющий зловещим светом. Пьер проснулся в холодном поту. Кричали петухи, наступило утро.
        С господином де Пайеном Пьер встретился в зале рыцарского дома.
        - У меня есть новость для вас, господин, — сказал он и рассказал о колонне, оказавшейся полой.
        Господин де Пайен внимательно выслушал сообщение, не спуская глаз с Пьера. Когда Пьер закончил свой рассказ, господин де Пайен предложил ему сесть на одну из скамей, которые стояли вдоль всех стен рыцарского зала.
        - Садись, — сказал он, — мне хотелось бы с тобой поговорить.
        В подавленном состоянии Пьер опустился на скамью. Он напряженно смотрел на господина де Пайена. Может быть, наступил тот самый момент, когда ему станет известна задача, про которую говорил аббат.
        И действительно, господин де Пайен начал так:
        - Настало время, каменотес, сообщить тебе кое-что о задаче, ради выполнения которой аббат Бернар послал тебя сюда. Мы приехали в Святую Землю в поисках сокровищницы знаний, более дорогих, чем все золото и все драгоценные камни мира. Может быть, нам не суждено их найти. Но это не должно удерживать нас от поисков. И нам нужна твоя помощь, ведь мы будем производить раскопки. Нам нужен человек, в чьем молчании мы бы не сомневались. Ибо множество людей стремятся к этим знаниям из любви к власти или жажды наживы, и они поставят на карту все, чтобы заполучить сокровища, едва только им что-нибудь станет об этом известно. Мы же хотим сохранить эти сокровища во благо человечества.
        Несколько месяцев, в течение которых мы находимся в этой стране, меня не покидало предчувствие чего-то необычного. Полая колонна — именно то, чего я ожидал. Пусть это станет началом наших поисков! Итак, открой эту колонну, каменотес, чтобы мы увидели, что она содержит внутри!
        Пьер вскочил на ноги. Выходит, это и есть та великая задача, которой он так опасался? Но она, по всей видимости, не труднее любой другой! И, конечно, она ничуть не угрожает ему. Успокоившись, он взял стамеску и молоток и, тихо насвистывая, спустился по лестнице.
        Осторожно он вынимал из колонны один камень за другим, ставил их в ряд на полу, чтобы иметь под рукой, когда придется снова заделывать колонну.
        И вскоре дыра оказалась такой огромной, что в нее мог влезть человек, приставив к колонне лестницу.
        Небольшое происшествие заставило Пьера насторожиться.
        Один из камней раскололся на кусочки, которые упали в отверстие в колонне. Но звука удара не последовало. Возможно, он не расслышал? Он взял горсть щебня и бросил в дыру. И опять ничего не услышал. Может быть, в дыре была та самая свирепая лошадь с красными глазами, приснившаяся ему прошлой ночью? Пьер медленно продолжал работать. Он заметил, что руки его слегка подрагивают.
        К вечеру отверстие стало высоким, как дверь. Во время работы Пьер старался не глядеть в темный провал колонны, глубина которой пугала Пьера. Видимо, она была такой бездонной, что звука упавшего предмета уже не было слышно!
        Пьер бросил молоток. Он вынул факел из кольца и поднялся в комнату для инструментов. Там он снял с крючка канат и направился к входу в рыцарский зал. Рыцари-монахи молились.
        - Там уже достаточно большое отверстие, — сказал Пьер, войдя перед концом молитвы, — и господа могут попасть внутрь колонны.
        С выражением ожидания на лицах рыцари последовали за ним в Соломоновы Конюшни. Перед колонной Пьер, не говоря ни слова, взял факел у господина де Пайена, но господин де Пайен заметил многозначительный взгляд каменотеса. Низко нагнувшись, Пьер просунул голову внутрь и, спустя мгновение, вынул оттуда факел, чтобы передать другим. Каждый из господ брал факел в руки, склонялся над отверстием, смотрел в бездонную глубину и уступал место следующему. Когда все заглянули в отверстие, господин де Сент-Омер сказал:
        - Дай канат.
        Пьер привязал канат к середине бревна, которое он положил наискось над отверстием. Другой конец каната господин де Сент-Омер обвязал вокруг своего туловища и, обвязанный таким образом, спустился в темную бездну. Вверху, затаив дыхание, его ожидали друзья. Наконец издалека послышался его голос:
        - Бросайте факел вниз!
        После того как они это сделали, снова долгое время ничего не было слышно. Затем канат задрожал, натянулся, и господин де Сент-Омер, опершись о край отверстия, выпрыгнул наружу.
        С головы до ног он был покрыт серой паутиной. Едва переведя дух, он сказал:
        - Это колодезная шахта, и больше ничего.
        Пограничная земля на юго-востоке
        В подавленном настроении возвратились они в рыцарский зал. «Что ожидали мы там встретить?» — думал господин де Пайен. Ведь никто и не рассчитывал, что сокровища, на поиски которых они отправились, найдутся без особого труда. Да, это была колодезная шахта, только и всего. Но если хорошенько подумать, находка имела огромное значение. Пусть даже этот колодец высох, с ним все же должен быть связан какой-нибудь водоем. А если обнаружить этот водоем, то у дома тамплиеров будет собственный источник, принадлежащий только им. Де Пайен намеревался в ближайшие дни вместе с Пьером исследовать стены шахты.
        Поскольку его друзья пребывали в таком унынии, господин де Пайен, обратившись к ним, воскликнул:
        - Любезные господа, почему вы столь удручены? То, что вы сегодня испытали, представляется мне великим предзнаменованием. В каждом из нас живет страсть к успеху, мы думаем лишь о том, как скорее прийти к цели. Где же наше смирение и терпение? Колодезная шахта — предзнаменование, напоминающее нам об этих добродетелях! — затем он описал преимущества собственного колодца и закончил свою речь такими словами: — Итак, будьте веселы, любезные господа, ибо вы сможете исполнять вашу службу наилучшим образом, лишь имея глубокую веру. Так как мы нашли доступ к воде, и это первая наша находка, мы попросим каменотеса вырыть вертикальные шахты в южной части зала, чтобы узнать, что там находится — под землей. Устраивает ли вас это предложение?
        Все пробормотали, что устраивает. Только господин де Мондидье, тяжело вздохнув, пожал плечами. Он недовольно добавил, что распоряжения господина де Пайена, которого они избрали своим предводителем — так как он в свои двадцать четыре года был самым старшим среди них, — до сих пор всегда были правильны.
        И все же на следующее утро, когда пажи снаряжали их для повседневных трудов, никто не говорил ни слова. И только Эсташ заметил, что когда рыцари выезжали из ворот, девиз ордена слетел с их уст несколько рассеянно:
        - Не нам, Господи, не нам, но все ради славы Имени Твоего!
        Едва они выехали за ворота — к ним подскакал королевский адъютант.
        - Эй, немой! — нетерпеливо позвал он.
        И не успел Эсташ взять за уздечку его коня, как услышал грубый вопрос:
        - Где господин де Пайен? Король ожидает его. Эсташ неопределенно показал на дом; господина де Пайена, вероятно, можно было найти в одном из этих многочисленных помещений. Затем он привел коня в конюшню и задал ему корм.
        Но почти сразу господин де Пайен вместе с адъютантом вышли из дома. Оба понукали своих коней. Эсташ придержал вороного коня своего господина: так сильно тот приплясывал. Затем он закрыл за всадниками ворота.
        Король ожидал господина де Пайена в небольшом зале для аудиенций в Крепости Давида. Он обнял его, однако не смог скрыть какой-то озабоченности.
        - У меня к вам просьба, господин Гуго, — начал король без предисловий. — На востоке иорданской земли произошли пограничные столкновения. Я намереваюсь поехать туда. Дело достаточно ясное: вероятно, граф Моавский пошел на уступки дамасскому атабегу, что затрагивает мои интересы. Я не хочу брать с собой никаких военных подразделений, мое появление там не должно носить воинственного характера. Но на всякий случай мне необходимо прикрытие. Не могли бы вы оказать мне услугу и обеспечить это прикрытие вместе с восемью вашими друзьями и их пажами? Мне нужны абсолютно преданные люди, а на вас я могу положиться. Пока вы мне не представили никаких сообщений о своих поисках. Я полагаю, что эта поездка не слишком повредит выполнению ваших задач. Вы согласны?
        Господин де Пайен не замедлил с ответом. Сколько сделал для них король! Ему следовало отплатить услугой.
        - К сожалению, — начал он, — мы до сих пор не нашли и следа того, что ищем. Подумайте только: наш каменотес в сводчатом помещении обнаружил колонну, оказавшуюся полой. Оказывается, она закрывает некий тайный колодец. Мы хотим исследовать эту шахту по возможности скорее. Вероятно, воду, которая некогда там находилась, можно снова направить туда. Тогда в доме тамплиеров будет собственный источник. Мы охотно отложим работу, если нам придется сопровождать вас в поездке. Я говорю от имени всех: мы искренне рады возможности послужить вам. Когда мы должны выехать?
        - Немедленно, — ответил король и больше не пытался скрыть свою спешку. — Я опередил вас, — сказал он, — я отправил посланников к вашим друзьям, господин Гуго, находящимся на путях паломников, и они позовут тамплиеров сюда. Прошу вас простить меня за самоуправство. Полагаю, что через два часа рыцари будут дома. И когда мы сможем в этом случае выехать?
        Господин де Пайен на миг задумался.
        - Сегодня у нас дома господин д'Альдемар и рыцарь Ролан, а кроме того каменотес и немой оруженосец. Я полагаю, мы сможем отправиться в путь спустя примерно три часа, если предположить, что остальные через два часа будут здесь. Еще нужно будет накормить их коней.
        - Я пошлю свою стражу, чтобы ваш дом не оставался без охраны, пока мы будем в пути.
        - Это меня успокаивает, сир, сердечно благодарю вас.
        - Не могли бы вы оставить вашего каменотеса помогать архитектору моих крепостей на это время? Нужно отремонтировать Яффские ворота, и ему требуется помощник.
        Спустя три часа герольд прокладывал путь королю и его свите сквозь толпу пилигримов и торговцев до ворот святого Стефана, расположенных в северо-восточной части города. Стражи ворот отдали им честь, и вскоре они оказались на дороге, ведущей вдоль Масличной горы на восток. Время от времени с серого неба падали снежные хлопья и, ложась на спины коней, тут же таяли. На головах у рыцарей были остроконечные кожаные под мундирами на них было надето по несколько кольчуг. Мечи находились среди поклажи, нагруженной на вьючных животных, но спрятаны они были столь удобно, что их можно было достать одним движением руки. Итак, отряд рыцарей выглядел как группа мирных людей, но это была лишь видимость.
        Горы, через которые они теперь ехали, покрывала скудная растительность. То и дело им попадались палатки бедуинов из черного войлока, мужчины в черных покрывалах и женщины с иссушенной кожей, встречались девушки с длинными черными косами, пасущие овец на обочине и что-то напевающие, и маленькие мальчики бедуины, попрошайничающие на дороге. Когда они достигли крутого склона, ведущего в долину Иордана, солнце уже клонилось к закату. Они остановились на утесе, образующем выступ, и посмотрели вниз, в жуткую глубину этой долины, расположенной значительно ниже уровня моря. Справа было видно несколько входов в пещеры среди круто вздымающихся утесов. Разведчики, которых король взял с собой, внимательно всматривались туда, словно там таилась опасность.
        - Самое зловредное разбойничье гнездо, — сказал король. — В этом лабиринте пещер их не поймаешь. Они нападают в основном на пилигримов, направляющихся из Иерусалима к Иордану, чтобы креститься в этой воде и набирают ее в бутылочки, увозя с собой в Европу. Мне кажется, господин Гуго, было бы неплохо, если бы в будущем вы занялись этим разбойничьим сбродом, — он гневно усмехнулся.
        Они спустились в долину и попросили перевезти их через реку, причем переправили их на другой берег не обычные перевозчики, а люди короля, охранявшие эту водную границу. На другом берегу им сразу же встретились несколько всадников, которые, узнав королевский герб, поприветствовали рыцарей и присоединились к отряду. Поехав в арьергарде, они проводили рыцарей до постоялого двора недалеко от пристани в долине Иордана.
        На следующее утро эти всадники — люди графа Моавского, чье графство было включено в королевство Иерусалимское, — снова сопровождали отряд короля. С их господином король должен был провести переговоры, так как его территория имела продолжительную границу с землями атабега Дамасского, и на этой границе королевства происходило многое из того, что не нравилось королю.
        Рыцари ехали целый день. Но еще до полудня они увидели впереди крепость, венчавшую горный отрог, далеко вдающийся в арабскую пустыню. Чем ближе они к ней подъезжали, тем неприступнее она выглядела: гигантское сооружение, возвышающееся над долиной и сверкающее огненными отблесками в лучах заходящего солнца — Моавский Крак.
        Кони вымотались, преодолевая огромную разницу высот при спуске в долину Иордана и подъеме оттуда. Люди были покрыты потом и пылью и изнемогали от жажды. По отвесному склону они приближались к замку.
        Поднялись решетчатые ворота, и рыцари въехали во двор крепости. Из ворот дворца навстречу королю вышел хозяин и в знак вассальной верности просунул руку в стремя его коня, при этом он опустился на колени и подставил королю плечо, чтобы тому было удобнее спешиться.
        Поприветствовав его, король указал на свою свиту.
        - У нас в Иерусалиме есть теперь новый орден, и эти люди к нему принадлежат. Они называют себя «Бедными Рыцарями Христовыми» — народ же прозвал их тамплиерами. Это рыцари-монахи. Прежде всего они охраняют пути паломников, ведущие от побережья к Иерусалиму.
        Граф Моавский оценивающе оглядел каждого рыцаря.
        На его лице чередовались удивление, уважение и недоверие. Ибо он увидел благородных, хорошо одетых молодых людей, и кулаки их едва ли были слабыми.
        Король внимательно вгляделся в лицо графа Моавского, взял его за руку и сказал:
        - Дорогой друг, впусти нас. Сегодня вечером нам еще предстоит провести долгий совет с тамплиерами и обсудить многие волнующие нас темы.
        Этим самым он дал понять графу Моавскому, что тамплиеры являются его доверенными лицами и хозяину замка должно уважать их в качестве таковых.
        Но то, что больше всего волновало короля, в этот вечер открыто не было: требовалось провести осмотр границы, выслушать послов из Дамаска — вестники приезжали и уезжали. Для тамплиеров пребывание в этой гигантской крепости оказалось познавательным: они познакомились с правовыми взаимоотношениями в королевстве, чьи отдельные части были в большой мере самостоятельными, и правители этих территорий могли предпринимать любые действия на свой страх и риск.
        Прошло несколько недель, прежде чем рыцари смогли покинуть Моавский Крак и отправиться на запад. Без происшествий они переправились через Иордан и теперь поднимались в Иудейские горы. Бросив угрожающие взгляды на пещеры, в которых обитали разбойники, они направились к городу, окрыленные надеждой.
        Во время пребывания в Моавском Краке исполнился ровно год со дня их приезда на Восток.
        Перед Храмовой горой господин де Пайен остановил коня.
        - Дорогие господа, — сказал он, посмотрев на каждого, — когда мы сегодня вернемся домой, мы продвинемся в наших поисках не дальше, чем это было год назад. И я боюсь, что пробные раскопки, которые сделает наш каменщик, чтобы отыскать какой-нибудь водоем, не приведут ни к чему, даже если он найдет этот водоем. Можете верить мне, а можете и не верить — у меня есть непоколебимое ощущение, что только те работы ведут к успеху, которые полагаются на случай. Ибо случаем управляет Господь.
        Перед тем, как рыцари-монахи отправились в поездку вместе с королем, господин де Пайен закрыл на ключ обитую железом дверь дома тамплиеров, а ключ передал на хранение патриарху Иерусалимскому. Пьера он послал домой и попросил находиться в распоряжении городского архитектора на время их отсутствия. Затем он зашел к Эсташу в караульное помещение и велел ему перенести мешок, набитый соломой, в кухню, имевшую отдельный вход со двора. Оттуда он должен был перетащить скамьи в караульную башню для отдыха часовых, присланных королем. Он уже распорядился о том, чтобы Эсташ делился своим ежедневным рационом с часовыми.
        - Эсташ, — начал господин де Пайен, — поскольку твой господин вместе с другими рыцарями еще находится в пути, а времени у нас мало, я буду обращаться с тобой как с собственным оруженосцем. Я позабочусь о твоем благополучии, чтобы, когда мы отправимся в поездку, ты ни в чем не испытывал нужды. Теперь я тебе скажу, что ты должен делать. Часть наших лошадей остается здесь; твоей задачей будет заботиться о них и каждый день выгуливать. Мне не хотелось бы, чтобы ты с какой-нибудь лошадью выходил за пределы двора. Я прошу тебя чистить наши кожаные вещи, седла, шапки и куртки. Не забывай почаще убирать навоз и готовить новые подстилки для лошадей. Было бы хорошо, если бы ты нашел время выстругать новые ручки для факелов и изготовить новые факелы, чтобы у нас был некоторый запас, когда мы вернемся. Если захочешь, можешь немного погулять по городу или пойти еще куда-нибудь. Воду в бак ты должен носить сам. Ты достаточно умен, Эсташ, что заметить, если что-нибудь окажется не в порядке. Тогда обращайся к патриарху. Он предупрежден. Все прочие необычные события записывай по мере возможности. Ты умеешь
писать? — спросил он.
        И когда Эсташ знаками показал ему, что для этого требуется, господин де Пайен передал мальчику восковую табличку и грифель.
        Появились двое часовых и вошли в комнату Эсташа, словно он их с нетерпением ожидал. И стоило лишь рыцарям отъехать, как они высыпали игральные кости из кожаной кружки на стол и, не обращая внимания на Эсташа, со страстью предались азартной игре. Лишь на мгновение они бросили на него взгляд. Но, поняв, что мальчик немой, тут же о нем позабыли.
        Эсташ выполнял все обязанности, возложенные на него господином де Пайеном. С утра до вечера он был занят.
        Как-то вечером зашел Пьер.
        Пойдем со мной! — сказал он, — я кое-что тебе покажу.
        Он обнял Эсташа за плечи, как обычно это делал раньше и повел друга к себе домой. Лицо его радостно сияло. Навстречу ему, ликуя, выбежал толстый карапуз. Пьер схватил его и слегка подбросил. «Неужели это Арнольд?» — недоверчиво вопрошали глаза Эсташа.
        - Да, тот самый Арнольд, которого ты учил бегать. По лестнице они поднялись на деревянную галерею, прошли через одну из дверей, и Эсташ оказался в небольшой комнатке. Чуть наклонившись, на высоком ложе сидела Сюзанна. В руках у нее был маленький спеленатый сверток. Эсташ не мог отвести взгляда от крошечного существа.
        - Мы назовем его Филипп, — сказала Сюзанна тихим голосом.
        Эсташ смущенно улыбнулся. Будет ли у него когда-нибудь своя семья? Очень долго стояла у него перед глазами прекрасная картина, увиденная им в доме Пьера, и как никогда в жизни он чувствовал себя всеми покинутым. Ах, поскорее бы возвращались рыцари! Но день их приезда был еще очень далек.
        Когда же он наконец наступил, Эсташ чрезвычайно обрадовался. Больше всего его радовало то, что королевские часовые, которых он не выносил, должны были покинуть комнату в башне, ставшую, по мнению Эсташа, его собственностью.
        Уже на следующий день рыцари-монахи вместе со своими оруженосцами отправились бороться с разбойниками, обитавшими в скальных пещерах над Иорданом. К ним присоединились и те трое, чья очередь была оставаться дома. Таково было пожелание короля, воспринятое ими как приказ. Путь к этим скалам пролегал по открытой местности, где ничто не затрудняло видимость. Поэтому случилось так, что лазутчик из шайки увидел кавалькаду рыцарей уже издалека. И как только они приблизились настолько, что можно было различить красные кресты на серых плащах, он поскакал к пещерам и издал пронзительный предупреждающий свист. Только эту шайку и видели!
        Господин де Мондидье потребовал преследовать разбойников в пещерах, но господин де Пайен воскликнул:
        - Вы хотите, чтобы нас там разбили поодиночке? Ходы «внутри пещер разветвляются, как нам сказал король, и многие из наших бойцов пропадут там навсегда. Поэтому я предлагаю спуститься в долину Иордана. Там на обрывистом склоне горы также есть пещеры, я их видел, они маленькие и безопасные. В одной из них мы сможем сделать привал. Мы подкараулим разбойничьи банды, когда они спустятся в долину, чтобы напасть на благочестивых паломников, идущих к Иордану креститься.
        Господин де Мондидье, бросив последний гневный взгляд на пещеры, поспешил впереди других в долину, чтобы по крайней мере первым отыскать там пещеру, где можно было бы разместить вьючных животных и запасы оружия. Разбойники при этом должны были полагать, что рыцари-монахи поехали дальше к Мертвому морю.
        Тамплиерам пришлось ждать чуть ли не целый день. Кони нетерпеливо били копытами. Большие и маленькие группы вооруженных пилигримов с песнопениями спускались мимо них в долину. Но разбойники вели себя осторожно и не показывались. Так ничего и не произошло.
        Солнце уже медленно склонялось к западу, когда господин де Пайен посмотрел на небо, оценивая ситуацию, и отдал приказ ехать домой. С проклятьями господин де Мондидье сел на коня, не обращая внимания на уничтожающий взгляд господина де Монбара. Но и у всех остальных на лицах также было написано неудовольствие из-за потерянного дня. Молча они начали подниматься в гору и достигли ее куполообразной вершины, когда солнце садилось далеко за Иерусалимом.
        В этот момент в воздухе что-то просвистело. Кони с бешеными глазами встали на дыбы. На закушенных удилах показалась пена.
        Господину де Сент-Омеру первому удалось успокоить своего коня, и рассеявшиеся всадники начали собираться вокруг него. Из крупов коней господина де Сент-Амана и господина д'Альдемара торчали стрелы. Вынуть эти стрелы, однако, не представлялось возможным: от боли и страха лошади начинали лягаться, стоило лишь к ним приблизиться.
        С этого дня тамплиеры стали совершать ежедневные инспекционные поездки к скальным пещерам — то с юга, то с севера. Они разделялись на несколько групп и прочесывали долину. Время от времени у них случались стычки с разбойниками. И так продолжалось до середины осени, когда местность, возвышающаяся над долиной Иордана, была полностью очищена от этих банд. Теперь они снова смогли направить все свое внимание на Конюшни Соломона, и надежда, о которой им на время пришлось забыть, опять завладела их сердцами.
        Удивительное открытие
        Рыцари Ролан и Жоффруа спускались на канате вслед за господином д'Альдемаром в колодезную шахту. Они обметали стены шахты метлой. Однако отверстия в каменной осыпи, под которым была бы вода, они не обнаружили. Чем глубже спускались рыцари, тем уже становилась шахта. На дне она имела в диаметре около двух шагов. Дно, однако, было не ровным, как это бывает в других колодцах; оно было образовано одним-единственным округлым булыжником, имевшим конусообразное завершение в центре. На этом горбу стоять было тяжело. Рыцари схватились за канат и снова стали карабкаться наверх, внимательно присматриваясь, нет ли где-нибудь в стене водного источника. Но ничего не обнаружили.
        - Ничего! — раздосадованно сказали они вечером, когда другие тамплиеры спросили их о результатах поисков.
        - Не каждому дано, — проворчал господин д'Альдемар, приглаживая волосы растопыренными пальцами, — получать указания перста Божьего.
        - Как? — недоверчиво воскликнул господин де Мондидье, — вы действительно не обнаружили воды в каменной осыпи?
        - Ни воды, ни мха, ни плесени, ни других следов того, что в этой шахте некогда находилась вода.
        - Мы не знаем, — задумался господин де Сент-Аман, — сколько уже времени этот колодец находится в высохшем состоянии. А при таком климате…
        - А!.. — прервал было его господин де Сент-Омер, но больше не сказал ничего, а сделал лишь пренебрежительный жест и вышел.
        На заднем дворе он зажег факел. Затем один спустился в подземелье с колоннами, а потом — по канату в шахту. Он подумал, что все же должен найти какой-нибудь источник в каменной осыпи, который, по его мнению, там непременно был. Но для колодца с грунтовыми водами эта шахта располагалась слишком высоко над уровнем долины. Господин де Сент-Омер еще раз тщательно обмел стены, но в кладке никаких отверстий не было видно. Тогда он очистил неровное дно колодца — и ему бросились в глаза две дыры, столь округлые и глубокие, что в них можно было просунуть большие пальцы. На мгновение он удивился, насколько дыры симметричны, а затем наклонился совсем низко над четырехугольной плитой, на которой виднелись странные знаки.
        - Удивительно! — сказал самому себе господин де Сент-Омер, — на дне колодца какая-то надпись!
        Весьма озадаченный, он карабкался по канату, чтобы поделиться с друзьями своим открытием, и думал, что на Востоке многое, вероятно, совсем не так, как в Европе.
        На следующее утро он спустился в колодезную шахту вместе с господином де Монбаром и рыцарем Жоффруа Бизо. У них была восковая табличка, и когда Жоффруа Бизо держал факел, господин де Монбар переписывал знаки.
        Господин де Пайен сказал, что, вероятно, единственный иерусалимский христианин, который разбирается в письменностях Древнего Востока, это патриарх.
        - Но мы не можем просить его спуститься в колодезную шахту, ибо, если мы найдем воду, то должны будем сохранить это в тайне.
        Когда же господин де Монбар вечером показал другим рыцарям восковую табличку, господин де Мондидье спросил:
        - Что же произойдет в дальнейшем с этой колодезной шахтой которая, вероятно, и не является таковой? Господин де Пайен лукаво улыбнулся.
        - Ничего, — сказал он, — пока не узнаем, что же мы здесь обнаружили. Возможно, в надписи содержится предостережение, которое мы должны учесть, прежде чем предпринимать дальнейшие шаги.
        - Что? Ничего? — раздраженно закричал господин де Мондидье. Но потом вдруг спокойно добавил: — А ведь я так и думал, — он схватил свою одежду и ушел.
        Остальные же задумались над содержанием надписи на камне. И каждый тайком задавал себе вопрос, не указывают ли эти знаки на драгоценные сокровища, поисками которых они занимались.
        Патриарх Иерусалимский благосклонно принял табличку, когда господин де Пайен сказал ему:
        - Мы уповаем на вашу мудрость, достопочтенный отец. Поэтому просим вас изучить эту табличку с тем, чтобы узнать, какая важная информация в ней содержится.
        - Ну-ну, — пренебрежительно сказал патриарх, — я займусь этим в свободное время, в виде исключения. А то получается так, что каждый, кто найдет какую-нибудь глыбу, захочет прийти ко мне, чтобы я ее исследовал. Только имейте в виду, — он поднял указательный палец, — здесь находят сотни камней с надписями. Вся местность сплошь усеяна развалинами!
        - Вероятно, вы правы, — согласился господин де Пайен, стремительно вскочив с места, — и я прошу вас заранее извинить меня, достопочтенный отец, зато, что беспокою вас по таким пустякам. Впрочем, истина выяснится только после расшифровки надписи.
        Он поцеловал кольцо патриарха на протянутой ему руке и ушел. Где он обнаружил надпись и что это был за камень, он патриарху не сказал. По пути домой господин де Пайен даже насвистывал, будучи доволен собой, и в веселом настроении возвратился в дом тамплиеров. Если бы он, однако, знал, что патриарх, попрощавшись с ним, тут же забыл про восковую табличку с письменами, то господин де Пайен был бы слегка разочарован.
        Еще перед тем, как он достиг ворот дома тамплиеров, его окликнул барственный молодой голос:
        - Эгей, господин Гуго! Вы меня уже не узнаете?
        Господин де Пайен увидел перед собой рыцаря с блестящими глазами и столь густыми локонами, что его шевелюра напоминала каракуль. Де Пайен озадаченно смотрел на рыцаря.
        - Это невозможно! — воскликнул он, не веря своим глазам. — Господин Фулько Анжуйский! Что вы тут делаете?
        - То же, что и вы, дорогой друг. Мне бы хотелось быть чем-нибудь полезным для королевства.
        - Идите к нам, если пожелаете. Остальные тоже удивятся.
        - Этого я, к сожалению, не смогу, господин Гуго, так как король хочет со мной немедленно поговорить, а завтра я должен буду ехать вместе с ним осматривать королевство.
        - Я знаю об этой поездке, — сказал господин Гуго, усмехаясь, — с собой он возьмет кронпринцессу.
        Граф Анжуйский очень спешно попрощался. Господин де Пайен опять принялся насвистывать песенку, которую перед этим насвистывал с таким удовольствием. Ему нравился Фулько Анжуйский, даже несмотря на то, что симпатии короля поощряли в Фулько барские манеры. Возле помещения для седел господин де Пайен встретил господина де Мондидье, который пребывал в самом мрачном настроении.
        - Кто вам так насолил, господин Пэ? — спросил он, улыбаясь.
        - Вы насолили мне, господин Гуго, вы и никто иной.
        Глаза господина де Мондидье гневно метали молнии в тамплиеров.
        - Я не сознаю за собой никакой вины, — сказал господин де Пайен, высоко подняв брови.
        - Вы мучаете нас без всякой пользы! Разве мы не можем за то время, которое понадобится патриарху на расшифровку знаков этой надписи, по крайней мере произвести пробные раскопки в южной части зала с колоннами?
        Лицо господина де Пайена на миг нахмурилось, он сказал, пожав плечами:
        - Пусть будет так, как вы хотите, господин Пэ. Давайте выроем три ямы для раскопок и посмотрим, что находится под полом зала с колоннами.
        И, увидев, что лицо господина де Мондидье повеселело, он снова улыбнулся и сообщил ему, что встретил на улице господина Фулько Анжуйского.
        - Ага! — воскликнул господин де Мондидье, а затем добродушно сказал: — Надеюсь, что принцесса с ним поладит! Как наследник трона Фулько мне кажется идеальным!
        На следующий день тамплиеры начали проводить пробные раскопки в южной части зала с колоннами. На эти раскопки они потратили много недель. Но ничего там не обнаружили, кроме каменных осыпей.
        Знаки на камне
        Снова исполнилась годовщина со дня их приезда на Восток, когда патриарх за завтраком обратил внимание на восковую табличку, обнаруженную его слугой в дровяном складе. Патриарх был болен, он кашлял и оставался в постели. Хотя в этот день было на редкость душно, он велел поставить перед кроватью жаровню. Слуга усердно ворошил кочергой дрова и между ними увидел восковую табличку. Она была покрыта черной пылью.
        - Не знаю, святой отец, имеет ли это отношение к вашим склонностям.
        Патриарх держал табличку двумя пальцами и, пораженный, разглядывал ее. Ему было совершенно ясно, что перед ним — знаки надписи, которую он уже однажды видел. Только когда это было? Он приказал слуге отмыть табличку и пригласить раввина из еврейского квартала. Еще до полудня раввин предстал перед патриархом, почтительно его поприветствовав.
        - Шолом, — начал патриарх, избегая принятого обращения «учитель», — вы ведь разбираетесь в старой писанине. Посмотрите на эти знаки… которые мне… которые… ах да, мне принес их один тамплиер, чтобы я их истолковал. Какого вы об этом мнения?
        Все еще вежливо согнувшись, еврей подошел ближе. Он бросил быстрый, но точно оценивающий взгляд на надпись и сказал:
        - Она сделана по-идумейски.
        - Иудейский язык? Язык царя Ирода?: —Так мне представляется.
        - И что же говорит эта иудейская надпись? Еврей взял табличку в руки, поднес ее к лицу почти вплотную и, прищурив глаза, прочел:
        - «Тот, кто ищет воду, заблуждается. Тот, кто идет с водой, станет мудрым. Так говорит Иса, строитель колодца».
        - Что за бессмыслица! — сказал патриарх, грея бледные руки над огнем. Он разгневался на самонадеянного тамплиера, принесшего эту чепуху к нему в дом. В гневе он начал обращаться к раввину на «ты»: — Возьми эту штуку, Шолом, и отнеси ее туда, откуда она взялась.
        Раввин прикусил губу. Не говоря ни слова, он отвесил поклон и ушел, унося с собой табличку. Но по пути в дом тамплиеров, пролегавшему по оживленным узким улочкам, он то и дело вынимал табличку и читал надпись. «Тот, кто ищет воду, заблуждается». Он покачал головой. Напрасно ищут воду в пустыне, если колодец занесен песком. «Так говорит Иса, строитель колодца». Для чего же он строит колодец, если там нет воды? Может быть, это какой-то ложный колодец? Но о таких ему ничего слышать не приходилось. И все же там должна быть вода. «Тот, кто идет с водой, станет мудрым», — недоверчиво читал он. Вероятно, раньше в этом колодце была вода, но позднее воду отвели. Или же он высох.
        Если он высох, то по крайней мере возможно найти русло, где прежде протекала вода. Может быть, это русло еще сохраняет какую-то влажность? Во всяком случае, думал раввин, оно должно идти от колодезной шахты вниз под уклон. Станет мудрым… станет мудрым? «Тот, кто идет с водой, станет мудрым!» Кто же под землей уже идет с водой! Он засмеялся. Какое-то время и он был близок к тому, чтобы посчитать это заклинание бессмыслицей, как сделал патриарх. Но он подумал, что под землей вполне возможно идти с водой, если там есть пещерный ход, ведущий под уклон. Но почему при этом человек должен стать мудрым — этого раввин не понимал. Значит… значит, в пещере было нечто приносившее мудрость тому, кто шел по пещере под уклон, сокровищница мудрости! Внезапно Шолом застыл на месте. Ведь это — ошеломляющее открытие!
        Теперь все сводилось к тому, где тамплиеры обнаружили камень: лежал ли он среди многих других, или же у этого камня было какое-то строго определенное место? В этом случае ценность его была поистине неизмерима!
        В доме тамплиеров камень не мог быть найден, продолжал размышлять раввин. А если он действительно лежал на дне колодезной шахты… но нет, только не там! Ведь под домом тамплиеров не было колодца, там располагались большие Конюшни Соломона.
        Теперь раввин Шолом дошёл до северной стороны Храмовой площади. Он зашел в лавку сирийского торговца, которого дружески поприветствовал.
        - Ты что-то давно не заходил сюда, — благодушно забрюзжал лавочник, глядя на него снизу вверх. — Я уже начал подумывать: великий раввин забыл про меня, маленького мусульманина.
        Раввин Шолом похлопал его по плечу, успокаивая. Он показал торговцу табличку:
        - Окажи мне услугу, Хасан, пусть твой слуга отнесет эту штуку тамплиерам. Патриарх, правда, велел это сделать мне самому, но ты ведь знаешь…
        Пока он вырезал своей палочкой на табличке перевод, углы его рта горестно опустились.
        - Я бы никогда не простил патриарху этого, будь я евреем! — гневно воскликнул Хасан, ибо ему, как и всем, было известно, что ни один благочестивый еврей не смеет ходить по Храмовой площади: смирение не позволяет зайти на место, где некогда находилась святая святых Храма, даже, несмотря на то, что со времени разрушения Храма прошло уже более тысячи лет.
        - Патриарх болен, — сказал раввин, — поэтому ему нужен был кто-то, на ком он мог бы разрядить свое дурное настроение. Кроме того, сегодня на редкость душно. Разозлился же он не на меня, а на главного тамплиера, но того не оказалось под рукой.
        Раввин вышел на улицу и тут же отпрянул назад. Внезапный порыв ветра поднял облако пыли прямо ему в лицо.
        С пропыленными лицами и с растрескавшимися губами рыцари-монахи возвращались с путей паломников. Они устало слезали с коней и разминали ноги, затекшие от верховой езды. Без слов, одними кивками они просили снять с них кожаные шапки и взять оружие.
        Эсташ снял куртку с господина де Монбара и, высоко подняв указательный палец, дал ему понять, что сегодня особенный день. Но еще до того как господин де Монбар успел поинтересоваться, что же сегодня за день, подошел господин де Мондидье. Он спросил как всегда нетерпеливо:
        - Нет ничего связанного с надписью?
        Каждый понимал, что он имеет в виду восковую табличку. Эсташ посмотрел на него большими глазами и кивнул головой: теперь перевод, который с таким нетерпением ожидал господин де Мондидье, был у них.
        Как раз накануне сириец послал к ним слугу с табличкой. Эсташ чуть не вырвал ее у него из рук и спешно прочел перевод еврея. Его сердце забилось громко и учащенно. «Теперь, — думал он, — теперь должны действительно начаться поиски, а которых говорил аббат из Клерво. Ибо совершенно ясно, что этот текст имеет какое-то отношение к тайне».
        Рыцари-монахи заторопились вслед за Эсташем в комнату в башне, чтобы тотчас же услышать, что прочтет на табличке господин де Пайен. Но тот лишь бегло поглядел написанное, поднял голову и долго смотрел через бойницы на пыльный смерч, бушевавший на улице.
        Только тогда, когда люди, стоявшие за ним, начали притопывать ногами от нетерпения, он обернулся и передал им табличку.
        Тот, кто ищет воду, заблуждается
        Пьер возвратился после работ у Яффских ворот и спустился в полую колонну, охваченный любопытством относительно найденных в ней письменных знаков, о которых ему рассказывали рыцари. Он должен был убедиться в этом собственными глазами, ибо никогда в жизни ему не приходилось еще слышать о колодце, на дне которого была бы обнаружена надпись. Но на Востоке, очевидно, встречаются удивительнейшие вещи! Он сразу же нашел надпись, но вдруг она показалась ему не столь важной, взгляд его упал на два отверстия, в которые можно было просунуть большой палец.
        - Ну и дела! — воскликнул он, — это же отверстия для щипцов!
        И тогда он обратил внимание на то, что конусообразное дно шахты было сооружено из одного-единственного округлого тесаного камня, вложенного туда подобно пробке.
        В последующие дни Пьер поставил леса, к которым прикрепил лебедку. К толстому тросу он привязал щипцы. Господин де Сент-Омер спустился в шахту, вставил зажимы щипцов в отверстия конусообразного булыжника и снова вскарабкался наверх.
        Трос натянулся, и за дело взялся господин де Мондидье. У него были могучие мускулы. Но и он, и другие напрасно кряхтели вокруг колеса, которое никак не вертелось. Вдруг они почувствовали резкий рывок, и из глубины донеслось хриплое шуршание. Медленно-медленно на лебедку стал наматываться канат. Балки скрипели, козлы дрожали, словно вся эта постройка вот-вот должна была разлететься на части. Несколько раз приходилось останавливать колесо, и люди с ужасом смотрели в бездну. Наконец булыжник показался в верхней части полой колонны. Соблюдая осторожность, его вытащили.
        - На сегодня достаточно! — сказал господин де Пайен. — Завтра на рассвете мы исследуем эту шахту.
        Рыцари долго молились. Затем они молча поужинали. Не обсуждая это вслух, каждый думал о колодезной шахте под полой колонной и глубоко вздыхал, уносясь в мечтах куда-то вдаль. Ветер пригнал грозовые тучи. То тут, то там яркие молнии освещали комнату, в которой горели лишь лучины, и рыцари подходили к окнам в ожидании ливня. Но с неба не упало ни одной капли.
        Наконец они прочли благодарственную молитву и велели внести факелы. Но в тот же момент раздались раскаты грома, будто удар гигантского кулака потряс стены. Люди попадали на пол. Землетрясение продолжалось какой-то миг, и все стало спокойным, как прежде.
        Рыцари осмотрели все комнаты в доме, но никаких повреждений не обнаружили. Они вышли на Храмовую площадь, но и здесь все выглядело так же, как и прежде. Только внизу в долине они увидели, что полукруглые каменные и глиняные крыши низеньких домов во многих местах обрушились. И больше ничего.
        Успокоенные, они вернулись домой, где оруженосцы передали им факелы. В мерцании света факелов рыцари спустились по каменной лестнице во внутреннем дворе; и, когда обошли весь зал с колоннами, вероятно, каждый из них удовлетворенно смеялся, глядя на эти гигантские колонны, которые пережили столько землетрясений.
        Полая колонна так же крепко и непоколебимо стояла на своем месте. Когда рыцари заглянули в отверстие, они увидели только беспорядочное нагромождение кусков стен и щебня. Колодезной шахты больше не было — она обвалилась во время землетрясения.
        Как раз в момент землетрясения жена Пьера родила девочку. Пьер назвал ее Сюзанной в честь матери. А в сердце своем он называл ее «маленькой восточной принцессой». Она была похожа на своих братьев и вскоре стала пухленькой, как Филипп; Арнольд же начал вытягиваться. Когда Пьер на следующий день зашел в дом тамплиеров и сообщил о рождении дочурки, он поразился тому, с каким безразличием господа восприняли это событие. Может, их интересовало только мужское потомство? Нет, этого быть не могло.
        - Пьер, — начал господин де Пайен, тяжело вздыхая, — колодезная шахта, которую ты обнаружил, оказалась засыпанной при землетрясении. Возможно, что ничего не случилось бы, останься на месте камень, который мы подняли.
        - Господин, — ответил Пьер, сохраняя самообладание, — то, что вы рассказали о шахте, — всего лишь небольшой неприятный сюрприз. Я уверен, нам удастся прорыть новый колодец сквозь осыпь. Для этого прежде всего необходимы несколько шестов и клиньев для опоры. Лебедка для поднятия осыпи у нас уже есть. Но что касается троих господ, которые будут со мной работать, для них понадобятся кожаные наколенники и подлокотники. Шорник может легко изготовить их к завтрашнему дню, а шлемы, закрывающие затылок, у господ и так есть. Остается решить, куда мы будем девать осыпь из шахты?
        Господин де Пайен ненадолго задумался, а затем решил: все, что они достанут, можно будет ссыпать в гигантском зале с колоннами, по крайней мере на какое-то время. Что с этим делать в дальнейшем, будет видно.
        На следующее утро господа де Монбар, де Пайен и де Сент-Омер были готовы к работе. Господин де Пайен накануне вечером долго молился. Теперь он, как и остальные, стоял перед отверстием, раздетый до пояса, в кожаном шлеме и кожаных наколенниках и подлокотниках. Глядя на мускулистых воинов, каменотес удовлетворенно кивнул головой. Такие люди от работы быстро не устанут!
        Они пролезли в отверстие и, пока их туловища еще виднелись, доставали мусор без помощи лебедки. В опорных балках также пока необходимости не было.
        К вечеру Пьер со своими ослами, как обычно, спустился к плотникам в долину Иосафат. Теперь они были уже хорошо знакомы, во время ремонта Яффских ворот ему приходилось иметь с ними дело.
        - Привет, Пьер! — кричали плотники, встречая его. Когда же он попросил у них шесты, они поинтересовались, много ли ущерба причинило землетрясение дому тамплиеров.
        - Очень много, — торжественно уверил Пьер. Когда же они спросили, что же там собственно оказалось разрушено, он заметно смутился.
        - Стены, — сказал он без всяких уточнений, — только стены.
        Затем он погнал в город своих ослов, нагружен поклажей.
        Господин де Пайен желал бы рассказать королю об обвале, происшедшем в колодезной шахте, но тот находился Антиохии, незадолго до этого подвергшихся опустошительному нашествию турецкого правителя Алеппо и его всадников.
        Теперь король возвратился и пригласил тамплиеров в беседу. Они постарались надеть на себя лучшее, что у них еще оставалось. Оруженосцам велели, чтобы те подрезали им бороды и умастили их. Волосы у них также были подстрижены.
        Король принял тамплиеров в своих личных покоях, как это уже не раз бывало. Он сердечно с ними поздоровался и угостил их вином, фисташками и авокадо.
        - Дорогие господа, — сказал он с дружелюбной серьезностью, — я предполагаю, что вы уже начали с поиски. Но задумывались ли вы когда-нибудь об их окончании — король сделал паузу и посмотрел каждому в лицо. — Предположим, что вам удастся найти сокровища великой мудрости, которые, как предполагает аббат из Клерво, хранятся под Храмовой площадью, предложим также, что вы благополучно доставите эти сокровища по морю и в неприкосновенности спрячете их на Вандеврском болоте, где будут храниться и исследоваться тайны, обладающие колоссальным могуществом, и же, как именно намереваетесь вы использовать во благо человечества ту часть премудрости царя Соломона, которая станет вам известной?
        Рыцари переглянулись. Да, вопрос короля казался резонным: как могли десять или одиннадцать человек, если считать еще графа Шампанского, изменить мир в лучшую сторону? Но все теперь уже не могло оставаться таким, как прежде. Каждый из них знал планы, а та из Клерво: орден тамплиеров должен был впоследствии разрастись. «Впоследствии» означало тот день, когда сокровища мудрости в неприкосновенности доставят в Европу. К тому времени количество тамплиеров увеличится для распространения по всему миру света премудрости.
        Король, разгадав их мысли, сказал:
        - И на Востоке, то есть в королевстве Иерусалимском, должно находиться войско рыцарей-монахов, чтобы вместе со мной оборонять эту Святую Землю. Поэтому, дорогие друзья, — продолжал он, — я считаю необходимым для вас уже сегодня познакомиться со всем королевством, в особенности с его границами. Для этой цели я попрошу вас сопровождать меня, когда я отправлюсь в октябре осматривать внешние границы. Уже в Антиохии я пожалел о том, что вас со мной не было. Таким образом, вы сможете составить себе впечатление о ситуации в нашем франкском королевстве. Когда наступит весна, мы снова будем здесь. И тогда вам придется избрать кого-нибудь, с кем бы я мог советоваться по вопросам, не подлежащим обсуждению с другими людьми, — и он пристально посмотрел на господина де Пайена.
        - Аббат из Клерво, — ответил господин де Пайен, — дал нам понять, что интересы королевства мы всегда должны считать первоочередными. Если бы ваш отъезд, сир, был близок, то нам было бы тяжело ехать вместе с вами. Но поскольку эта поездка предстоит в достаточно отдаленном будущем, то, вероятно, к тому времени мы добьемся долгожданного успеха и после этого будем свободны. Еще я должен сообщить, что колодезная шахта при землетрясении оказалась засыпанной и ее нужно расчистить.
        Король немного помолчал, глядя на господина де Пайена. Потом тихо сказал:
        - Пожалуй, будет лучше, если до октября вы не добьетесь успехов, господин Гуго.
        Рыцари нахмурились.
        - Видите ли, мои дорогие, — король попытался пояснить только что сказанное, — как только вы обнаружите эту чудесную сокровищницу мудрости, все ваши помыслы и стремления будут направлены на то, чтобы доставить ее в Европу в целости и сохранности. И тогда вы не сможете сделать и шага, не подвергая ее опасности. Поэтому позвольте мне пожелать вам, чтобы до октября у вас не было никаких удач.
        - Мы вас понимаем, сир, — сказал господин де Монбар от имени всех. И когда король кивнул в знак благодарности, добавил: — Все мы в руках Божиих.
        С подавленным сердцем возвратились они в дом тамплиеров. Господа д'Альдемар, де Сент-Аман и де Мондидье не сказали друг другу ни слова, когда снимали с себя одежду и надевали кожаные наколенники. Каждый из них неподвижным взглядом смотрел в глубь шахты, прежде чем спуститься и с тяжелым вздохом взяться за лопату. И так было изо дня в день.
        - Ну что ж, через полгода у нас будет свободное время, — сказал господин де Пайен.
        И многие из господ подумали, что полгода — это большой промежуток времени. Но чем глубже они вгрызались в колодезную шахту при раскопках, тем медленнее шла работа. Пришлось подпиливать шесты и обрубать клинья, поскольку Пьер был крайне озабочен тем, чтобы поставить в расчищенной шахте подпорки, не дающие никому возможности туда свалиться и получить увечье. В конце концов, сверху колодезная шахта стала выглядеть как какая-то вертушка.
        Очистка шахты от осыпи была чрезвычайно трудной. И даже спуск в шахту и подъем из нее стали сложнее, чем прежде. Все это требовало длительного времени. Уже подошла последняя неделя сентября, когда лопата господина де Сент-Амана с пронзительным скрежетом коснулась дна шахты, состоящего из скального грунта. Неужели их работа закончилась? Тяжелое подозрение появилось на ошарашенных лицах мужчин: если здесь просто высох колодец, то не было никакой надежды на то, что с какой-нибудь стороны есть приток или отток воды. Воды не было. Заклинание на камне оставило их в дураках.
        - Да, да, — заметил господин д'Альдемар с подчеркнутой медлительностью, — тот, кто ищет воду, заблуждается. Но можно ли считать, что не заблуждается тот, кто ищет что-либо иное?
        - Господа, — сказал Пьер, вытерев пот со лба, — если вам угодно, позвольте нам достать из шахты последние остатки осыпи.
        Не унывая, он продолжал работать лопатой. Господин д'Альдемар держал факел. Вдруг мерцающее пламя отклонилось в сторону.
        Господин д'Альдемар обнаружил расщелину между двумя каменными глыбами, неплотно пригнанными друг к другу. Здесь явно ощущалась воздушная тяга.
        - Действительно воздух! — пробормотали рыцари почти одновременно.
        Они слегка отодвинули камни и просунули факелы в отверстие. Пламя осветило низенький коридор, ведущий из шахты к востоку. Повеяло влажной прохладой. Этот коридор также пострадал от землетрясения, камни и осыпь загромождали его почти до самого свода.
        - Здесь следует поставить опоры, — сказал Пьер, — прежде чем начинать работы.
        На следующий день он принес туда балки и клинья. Но рыцари уже начали готовиться к поездке. А Пьер должен был снова работать вместе с каменотесами, проверявшими крепость городских стен. Эсташ, так боявшийся одиночества, с удовольствием помогал рыцарям надевать доспехи: на этот раз он мог поехать вместе с ними, так как они брали в поездку всех лошадей.
        Еще одно разочарование
        Сильная жара еще не спала, когда король со свитой выступил в поход. Впереди ехал герольд, одетый в цвета королевского флага, за ним следовали два молодых королевских рыцаря. Сам король ехал вместе с коннетаблем Эсташем Гарнье, грубым на вид, но очень порядочным человеком. После них — тамплиеры.
        Они избрали кратчайший путь на север: древнейшую военную дорогу, которая взбиралась в горы через Наблус. Там она слегка отклонялась к западу и снова устремлялась на север, проходя мимо Назарета. Повсюду были видны разбросанные стада овец, верблюдов и ослов, которые щипали скудную жесткую траву. Всадники спустились к Генисаретскому озеру в сухую долину Хосбами у подножия Ливанских гор, где с запада на восток пролегала граница графства Триполи. Королевский отряд находился в пути четыре дня, на пятый день он въехал в столицу графства Триполи. Город, окруженный апельсиновыми рощами, лежал у подножия Ливанских гор, и из него открывался вид на море. Караваны, проезжавшие через него по прибрежной дороге, были нагружены губками, шелковыми тканями, мылом и табаком. С песнями торговцы расхваливали свой товар перед каждым проезжающим.
        Граф Триполитанский выехал навстречу королю, ибо ему доложили о его прибытии. И король сердечно обнял жизнерадостного уроженца Южной Франции, когда тот просунул руку в королевское стремя и подставил свое плечо, чтобы королю было удобнее сходить с коня. Он принимал у себя королевский отряд до тех пор, пока господам не удалось выработать единую тактику по отношению к Дамаску. Ибо Дамаск имел протяженную границу как с землями короля Иерусалимского, так и с территорией графа Триполитанского. Давление с востока было ощутимым. Все средиземноморские порты, за исключением Тира, находились в руках франков, и, если Дамаск имел намерение отправить товары по морю в Бейрут, он должен был платить за это большие пошлины.
        Наконец путешествие на север было продолжено, дорога все время шла вдоль моря, на котором то тут, то там поднимались осенние штормы, так как пора бурь еще не прошла. Граф Триполитанский проводил короля до северной границы своего графства. После этого король оказался в пределах княжества Антиохийского, чьим властителем являлся он сам, после того как князь этой страны был убит турецким правителем Алеппо. Здесь также проходили утомительные переговоры с должностными лицами, понимавшими, однако, короля с полуслова. Он осмотрел границу с владениями Дамаска, совсем короткую. Более длинной была граница княжества Антиохийского с территориями, принадлежащими городу Алеппо, которые в свою очередь граничили с христианским графством Эдессой.
        Величественный город Антиохию построили с большим искусством. И это было заметно, несмотря на все разрушения, которые городу пришлось испытать. Особое восхищение тамплиеров вызвал железный мост через Оронт. Впоследствии король намеревался передать графство Антиохийское какому-нибудь принцу благородной крови. Неплохо, если бы он оказался еще и предусмотрительным политиком!
        Когда они пересекли границу графства Эдесского, стояла морозная зима. Густой снег лежал на немногочисленных в этой гористой местности тропах. Графство Эдесское было предметом постоянных забот короля, ибо только на юго-востоке — да и то каким-то краешком — оно соединялось с его страной. Со всех остальных сторон его окружали чуждые народы, ведущие суровый образ жизни и обладавшие могучей волей: в Алеппо господствовал тюркский род Ортокидов, на востоке и севере страх внушали другие тюркские племена, а кроме того соперничавшие с ними греки, которые с незапамятных времен отстаивали свое право на принадлежавшие им поселения в Малой Азии. На западе жили армяне.
        Здесь король задержался дольше всего. Для графа Эдесского пребывание короля означало повышение авторитета в глазах врагов, и поэтому он всячески старался затянуть королевский визит.
        Когда же зацвели нарциссы и на горных вершинах растаял снег, наступил день прощания, и король с озабоченным лицом уехал из Эдессы. Граф предложил его проводить, но король наотрез отказался: для него было важнее, чтобы граф находился в состоянии боевой готовности, ведь с наступлением весны могли возобновиться военные действия.
        Без задержек отряд спешил к югу. Король не пожелал останавливаться во второй раз ни в Антиохии, ни в Триполи и избрал не горный путь через Наблус, по которому они ехали прежде, а прибрежную дорогу, соединявшую портовые города: Бейрут, Сидон, Аккон, Атлит и Яффу. Портовый город Тир королевскому отряду пришлось обогнуть, так как и порт, и город все еще принадлежали султану Египетскому. Только начиная от Яффы они стали подниматься в горы. В закатных лучах апрельского солнца показался Священный Город, каким тамплиеры его уже видели, впервые приехав на Восток. Этот день стал третьей годовщиной их прибытия в Иерусалим.
        Уже на следующее утро господин де Пайен задержал в доме шестерых рыцарей, несших охрану на путях паломников.
        - Дорогие господа, — он смотрел на друзей, улыбаясь, — мне и в голову не могло прийти то, что у вас были переживания, отличающиеся от моих; на протяжении всей нашей поездки, в которой мы так много узнали о ситуации в этом королевстве, я не мог забыть о ходе в пещеру. Именно сегодня настала пора продолжить его исследования. Наш каменотес сообщит нам кое-что важное по этому поводу. Однако у меня есть к вам просьба, — он немного помолчал, затем сказал с настойчивой интонацией: — Давайте оставим все надежды на то, что мы ожидаем от этого потайного хода! Если нам посчастливится его расчистить, то мы это будем делать не с жаждой успеха, а ради испытания нашего смирения, нашего терпения и нашей выносливости! Давайте начнем работать с такими мыслями.
        Он отпустил тех рыцарей-монахов, которые должны были охранять паломников и наводить порядок на их путях, и вместе с господином де Монбаром и господином де Сент-Омером пошел в Конюшни Соломона.
        Они разделись, надели кожаные наколенники и подлокотники и между опорами спустились в шахту.
        Пьер, остававшийся на дне шахты, бросал лопатой камни через отверстие, расчищая находившийся за ним ход. Корзина мгновенно наполнилась.
        - Там, снаружи, нужно будет также сделать подпорки, — сказал он, не добавив, как обычно, «если вам будет угодно».
        В колодезной шахте рыцари работали, как бы передавая друг другу эстафету: господин де Сент-Омер карабкался до половины высоты шахты с полной корзиной и передавал ее господину де Пайену. Тот лез с ней до самого верха шахты, где корзину брал господин де Монбар и высыпал ее содержимое у северной стены подземного зала. Тем временем Пьер наполнял новую корзину.
        Примерно после часа работы Пьер очистил весь пещерный ход до самого дна, выложенного вертикально стоящими обожженными плоскими кирпичами. Господин де Пайен всмотрелся в него в свете своего факела: может быть, это было русло некогда протекавшего здесь потока? Если да, то откуда он тек? Господин де Пайен выпрямился. «Вода, — подумал он, — могла течь только с севера, ибо уклон идет оттуда». Но этот ход вел из шахты к востоку, по крайней мере насколько можно было разобрать при свете факелов. Он предложил:
        - Давайте вынем еще один кусок почвы, чтобы посмотреть, есть ли там уклон.
        После нескольких часов работы расчищенная поверхность стала настолько обширной, что они увидели уклон к востоку — хотя и небольшой.
        - Тот, кто идет с водой, — пробормотал господин де Сент-Омер, но не закончил изречения безвестного строителя колодца, так как, устыдившись, вспомнил просьбу, высказанную господином де Пайеном.
        День за днем в подземном ходе теперь работали трое тамплиеров. Они расчищали его, в то время как Пьер ставил опоры для стен и крыши. Работы были крайне затруднительны, пещера имела столь низкий свод, что стоять в ней можно было только согнувшись.
        Обливаясь потом и кашляя, они продвигались вперед дюйм за дюймом. Проходили недели, и однажды — где-то в июне — внезапно показался конец туннеля, который выводил на поверхность земли. Факел потух, когда Пьер, держа его в руке, подошел к выходу из туннеля. Спотыкаясь на каждом шагу, ощупью, выбрались они на свет.
        Господин де Мондидье, работавший в тот день внутри пещерного хода, сказал:
        - Если бы этот туннель был проложен немного глубже, то он, несомненно, оканчивался бы в одной из мусульманских могил, расположенных под восточной стеной Храмовой площади над долиной Иосафат. Вероятно, этот канал, в котором нам так долго пришлось торчать, в прежние времена служил тайным путем для бегства, и слова строителя колодца имеют только один смысл: ввести в заблуждение того, кто откроет этот ход.
        Господин д'Альдемар пожал плечами.
        - Несомненно одно, — сказал он, — из наших поисков опять ничего не вышло, и господин де Пайен проведет еще много часов в молитве, прежде чем ему что-нибудь сообщит указующий перст.
        Обессиливающее отчаяние
        Патриарх Иерусалимский запланировал новую инспекционную поездку. Он намеревался посетить все города королевства и прежде всего проследить, как там обстоит дело с соблюдением прав. Ведь приверженцы римско-католической веры составляли на Ближнем Востоке меньшинство. Там были христиане, именующие себя греко-католиками, и те, кто называл себя сиро-католиками. Кроме них на христианских территориях проживало множество мусульман и некоторое, хотя и незначительное, количество иудеев. Поэтому ничего удивительного не было в том, что одни у других перенимали различные обряды, которые патриарх для своей Церкви допустить не мог. Помимо этого, он имел намерение в ходе этой поездки назначить епископами Сидона и Бейрута людей, считавшихся в Иерусалиме его друзьями. Еще он хотел встретиться с патриархом Антиохийским и обсудить с ним самые насущные проблемы Церкви на Ближнем Востоке. Поэтому он пригласил к себе господина де Пайена и сказал ему:
        - Любезный господин, вероятно, до ваших ушей уже дошло, что я намерен использовать полномочия, соответствующие моей должности, ради инспекционной поездки. Я проеду страну вдоль и поперек, чтобы воздавать хвалу и возводить хулу подобающим образом, и воспользуюсь своим правом назначать пастырей для христианского народа. В этой поездке мне необходимо вооруженное прикрытие, и я подумал о своих рыцарях-монахах. Ведь вы теперь свободны. Как вы относитесь к идее сопровождать меня в поездке?
        Господин де Пайен прикусил губу. Спустя мгновение он ответил:
        - Позвольте мне, достопочтенный отец, высказать мнение, противоположное вашему: ведь вы считаете, что у нас нет обязанностей перед королем, но есть обязанности только перед вами. Как вам известно, на нас возложена двойная задача: с одной стороны, монашеский долг, скрепленный нашим обетом, с другой же стороны, светский долг перед нашим королем. Поскольку, однако, вы также занимаетесь защитой нашего королевства, было бы, вероятно, справедливым, если бы вы попросили короля предоставить нам отпуск. Может случиться и так, что наши руки, держащие мечи, в эту пору понадобятся для политических дел. Если король примет решение дать нам отпуск, тогда, разумеется, мы будем вас сопровождать.
        Патриарх нахмурил брови.
        - Смотрите-ка! — закричал он, — вот ведь что придумали! Ладно! Не забывайте только, что я могу вам попросту приказать, ведь когда вы давали мне монашеские обеты, то клялись и в послушании.
        - Да, достопочтенный отец, и этого мы будем придерживаться. Позвольте мне, однако, указать на то, что в наших обетах речь идет о вещах, необходимых для Церкви, и о вопросах монашеской дисциплины.
        - А разве, — спросил патриарх, выпрямившись, — инспекционная поездка патриарха не является необходимой для Церкви?
        - Прошу прощения, — вынужден был уступить господин де Пайен.
        Затем патриарх с неприветливым видом отпустил его.
        Король пошел навстречу патриарху, и поэтому в последние дни августа тамплиерам поневоле пришлось прийти во дворец достопочтеннейшего, чтобы сопровождать в поездке его и двоих епископов. Впереди ехал герольд, одетый в цвета патриаршей хоругви, за ним следовал обыкновенный священник с крестом. И далее — господа, ибо патриарх отказался путешествовать в паланкине. Верхом на коне он выглядел великолепно. Это был высокий, еще не старый человек с гордой осанкой и темными, пылающими глазами. Драгоценный крест у него на груди сверкал ярче кольца на руке, а шпоры были из золота.
        Всадники выехали из города через Дамасские ворота. Они рассчитывали двигаться по старой военной дороге на север. В горах, правда, было мало воды, но по ночам страшная жара ослабевала, и свежий ветерок давал новые силы и всадникам, и коням. Тамплиерам эта местность была уже знакома: в Наблусе дорога делала изгиб к западу, пока в Самарии вновь не поворачивала на север, спускаясь на плодородную равнину Иезреель, которую нужно было пересечь, направляясь в расположенный над ней Назарет. На этот раз, однако, по этой долине поехали к северо-западу, и к вечеру второго дня пути всадники въехали в портовый город Хайфу. В лучах заходящего солнца вся бухта была окрашена в красный цвет так, что непокорная крепость Аккон на ее северном мысу казалась объятой пламенем.
        На следующее утро патриарх и сопровождавшие его рыцари уже за Хайфой очутились в непроходимой толчее среди караванов, и пришлось оставить всякую надежду на быструю поездку. Тысячи верблюдов устремлялись к перевалочному пункту Аккон: купцы, чьи корабли стояли там в гавани, устроили рынок зерна.
        Еще накануне хозяин гостиницы в Хайфе предупреждал:
        - Вы должны вернуться, святой отец, и продолжать ехать по верхней дороге в горах.
        Но патриарх в ответ презрительно махнул рукой. Он велел герольду прокладывать дорогу среди верблюдов, целые вереницы которых всегда были связаны одной веревкой. Но звон, колокольчиков и крики погонщиков заглушали возгласы герольда и звуки его рога; а равнодушия погонщиков ничем невозможно было нарушить. Поэтому по городу отряд, сопровождавший патриарха, двигался ничуть не быстрее караванов, идущих мелкой рысью.
        Еще хуже сложились дела, едва всадники выехали из города. Когда они наконец оказались на прибрежной дороге, ведущей к северу, был уже поздний вечер. Гнев господина де Мондидье из-за упрямого поведения патриарха достиг точки кипения, когда господин де Пайен подъехал к нему и сказал:
        - Дорогой брат, это превосходная возможность для нас воспитать смирение, без которого ничего хорошего не выйдет. Я уверен, что вы тоже вспомните об этой монашеской добродетели.
        Господин де Мондидье многозначительно вздохнул. Кто знает, что еще может случиться в этой поездке, пока рыцари не вернутся домой! И кто знает, когда это* произойдет!
        В своих сомнениях господин де Мондидье был действительно прав. Вместе с правителем города путешественники осмотрели городской порт, из которого в Европу отправляли тонкое полотно и стекло, а также школу, где изучали движение звезд и ночное ориентирование кораблей. С незапамятных времен жители города Сидона были мореплавателями; и патриарх получил предсказание, согласно которому он не мог продолжать поездку, пока не посетит могилы своих далеких предков-мореплавателей, расположенные в скалах. Там, в пещерах, он простудился. На следующее утро у патриарха начался сильный жар, и поездку пришлось прервать.
        Прошла зима, и, когда тамплиеры вернулись к себе домой в Иерусалим, наступил день четвертой годовщины их приезда на Восток. Что касается патриарха, то он в Сидоне слишком рано встал на ноги после болезни, и в Антиохии, в доме тамошнего патриарха, с ним случился новый тяжелый приступ.
        Начался сезон дождей с мелким градом и снегом. При таких обстоятельствах нечего было и думать о продолжении поездки в сторону Эдессы, равно как и о возвращении.
        Дома тамплиеры проводили время в молитвах и трудах. Но в шахте, расположенной под Конюшнями Соломона, происходили иные события: на следующий день после прибытия тамплиеров Пьер спустился туда один и стал медленно исследовать пещеру. Ему не давало покоя то, что факел в прошлый раз погас у выхода из пещеры. Последние месяцы он снова и снова думал об этом: почему у входа в пещеру факелы горели ярко, но внезапно погасли, оказавшись в конце туннеля?
        Теперь, попробовав осветить этот туннель еще раз, Пьер заметил, что факелы начинали мерцать и потрескивать, когда он держал их примерно за тридцать шагов до конца туннеля, у правой стены пещеры. Здесь был сквозняк. Осторожно он исследовал стену. Она выглядела так, словно была сооружена из каких-то искривленных камней. Осветив своим факелом ее поверхность, Пьер обнаружил, что за искривленную стену он принял скальную плиту неправильной формы, которая была пригнана к стене. Она неплотно примыкала к другим камням, и сквозь эти щели проходил воздух. Пьер глубоко дышал. Грудная клетка казалась ему слишком узкой. Может быть, он наткнулся на проход, и за этой глыбой таится как раз то, что ищут тамплиеры? Почему сердце его билось так громко?
        «Но ведь это не я занимаюсь здесь поисками», — напомнил Пьер себе, собравшись с мыслями. Однако, впервые после долгого перерыва он ощутил тот особый страх, который овладевал им всякий раз при упоминании о его задаче. Это чувство не покидало Пьера и тогда, когда он карабкался вверх по шахте, и когда привел тамплиеров» в пещерный коридор, чтобы они помогли вынуть из стены скальную плиту.
        При помощи канатов и рычагов они работали, покашливая, в нижнем коридоре, пока наконец не удалось сдвинуть эту скальную плиту настолько, что между ней и стеной образовался зазор, в который мог пролезть человек. Господин де Сент-Омер протиснулся туда, держа в руке факел, и вдруг оказался в узком помещении, из которого каменная лестница поднималась в западном направлении. По его расчетам, она должна была вести куда-то назад, доходя примерно до половины высоты шахты. А поскольку нижняя часть шахты не была затронута землетрясением, нижняя часть лестницы также осталась в целости и сохранности. Наверху, однако, лежала осыпь, освещенная слабым светом. Прежде всего было совершенно не ясно, откуда он исходил. Господин де Сент-Омер уже видел такие вырубленные в камне лестницы во многих скальных крепостях Европы. Чаще всего они использовались как пути для бегства, выходившие на поверхность земли вдали от замка, часто на берегу какой-нибудь речки. Господа де Сент-Аман и д'Альдемар также считали, что такая лестница может служить путем для бегства. Или они только так говорили, чтобы скрыть друг от друга свои
надежды на нечто иное? Они не торопились принимать дальнейших решений, ожидая, пока господин де Пайен вернется с путей паломников. Когда же тот, стоя вместе с Пьером у подножия этой лестницы, вырубленной в скале, спросил у каменотеса, что нужно сделать, чтобы расчистить верхнюю часть лестницы, Пьер с факелом в руке показал вверх на боковую стену и сказал:
        - Смотрите сюда, господин, если вам угодно, и вы увидите, что только нижняя часть этой лестницы сооружена из скальных плит неправильной формы. В верхней ее части стены выложены обычной кладкой — там, где они обрушились во время землетрясения. Я предполагаю, что грунт, покоящийся на этом скальном основании, тот, на котором построена часть зала с колоннами, представляет собой не что иное, как обломки сооружений тысячелетней давности. Я слышал, что города в Святой Земле возводились над руинами более древних городов. Это мне сказали каменотесы, ремонтировавшие городскую стену. Если же вы меня спрашиваете, что делать дальше, то отвечу: делать нужно то же самое — ставить подпорки и расчищать верхнюю часть лестницы. Куда убирать мусор, решайте сами.
        - Нам не остается ничего иного, — задумчиво сказал господин де Пайен, — как поднимать мусор в зал с колоннами и складывать его там. Ведь в пещерном коридоре осыпь будет мешать ставить подпорки и укреплять канаты. Итак, мы будем продолжать нашу обычную работу.
        В течение ближайших недель тамплиеры вычистили всю лестницу, тщательно укрепив стены и потолки. С помощью канатов они скрепляли бревна и волочили их по низкому коридору до самого подножия лестницы, очистка которой от мусора происходила следующим образом: в корзинах его несли по коридору, затем прикрепляли корзину к канату, висевшему в шахте, один из тамплиеров, находясь у верхнего края шахты, наматывал канат на лебедку, другой карабкался по опорным стойкам и продвигал наполненную корзину между опорными балками.
        Работая таким образом, в конце июля они оказались в верхней части лестницы у крутого поворота на восток. Там сквозь расщелину в скале свет падал внутрь пещеры, пол был завален камнями и осыпью. По-видимому, обрушился свод. Наконец настал день, когда господин де Мондидье, спотыкаясь на каждом шагу, переползая через кучи мусора, добрался до расщелины в скале и выглянул наружу.
        - Мы находимся под восточной стеной Храмовой площади! — закричал он своему напарнику. — Если сдвинуть эту каменную плиту, то здесь будет выход в долину Иосафат!
        - Господин, — возразил Пьер, — возвращайтесь к нам, если вам угодно! Эта стена там, впереди, в любой момент может обрушиться на вас, так как мы ее еще не укрепили. К тому же я не уверен, что нам удастся сдвинуть эту глыбу. Как правило, существуют такие скальные плиты, которые под землей сомкнулись друг с другом.
        Итак, господин де Мондидье вернулся к ним; и они ставили подпорки и работали лопатами, наполняли корзины и выносили их, и с каждым днем это становилось все труднее. Но однажды господин де Мондидье резко отставил наполненную корзину, которую должен был вынести. Минуту он молчал. Затем воскликнул:
        - Для чего все это? — поскольку никто его не понял, он пояснил: — Зачем мы расчищаем эту штольню? Какой толк будет от того, что мы все расчистим и сможем подойти к окошечку в скале?
        Остальные лишь пожали плечами. Очистка пещеры от мусора и укрепление стен стали настолько обыденным делом, что никто уже не задумывался, какой от этого прок. Но ведь господин де Мондидье был прав: там, у окошечка в Скале, этот коридор заканчивался тупиком, и не имело значения, был ли он расчищен или же забит мусором. Сразу вся их работа показалась тамплиерам совершенно бессмысленной: они давно уже почти перестали думать о грандиозной сокровищнице премудрости.
        Господин де Пайен, уловивший такое настроение, велел сделать перерыв в раскопках, и даже нетерпеливый господин де Мондидье на этот раз ничего не имел против. Все были сыты по горло разочарованиями. Они ощущали только одно: обессиливающее отчаяние.
        Несчастье короля
        Граф Эдесский пригласил короля к себе в гости. В северо-западных горах он хотел устроить для него большую соколиную охоту, которую король страстно любил. Во время отсутствия короля на тамплиерах лежала обязанность следить за границами королевства в Трансиордании. Так однажды они приехали в Моавский Крак, который был для них уже знакомым местом. Это совпало с пятой годовщиной со дня их прибытия на Восток.
        Граница с Египтом в то время находилась под контролем коннетабля Эсташа Гарнье, а в Иерусалиме правил патриарх.
        Когда тамплиеры поднялись к замку графа Моавского, они услышали плач и крики. Полные дурных предчувствий, они пришпорили коней. На переднем дворе тамплиеры встретили рыцаря, который рыдал и рвал на себе волосы. Из-за рыданий было почти невозможно разобрать его слов. Когда же они узнали, в чем дело, им тоже захотелось заплакать.
        - На короля на охоте напали всадники турецкого эмира Балака и взяли его в плен; короля выдал его сокол, перелетевший через границу охотничьих угодий!
        Тамплиеры оставались у графа Моавского до тех пор, пока не узнали, что коннетабль возвратился египетской границы и установил в Иерусалиме собственное регентство. Он вызвал их в город. Господина де Пайена он освободил от службы, которую тот нес на путях пилигримов, и назначил собственным советником. Теперь ему был нужен рассудительный и суровый человек, ибо требовалось пойти на такие политические уступки туркам, которые не наносили бы слишком большого ущерба интересам королевства.
        Тут же начали сбор золота, денег и драгоценных камней, так как эмир требовал огромный выкуп. Ведь в его руках в качестве залога было самое дорогое, чем обладало Иерусалимское королевство — сам король.
        Тамплиеры вынули все драгоценные камни из рукояток своих мечей.
        - Зачем нам дорогие мечи, если мы уже давно не носим роскошных одежд, — сказал господин де Монбар.
        Все драгоценности, которые у них еще оставались, они сложили в чашу для пожертвований.
        В то время, когда король Иерусалимский был в плену, в Иерусалим прибыло тайное посольство из Венеции с известием, что весь венецианский торговый флот отплыл на Восток, чтобы дать сражение набирающему мощь египетскому флоту.
        Коннетабль немедленно собрал воинов и отправился, с ними на равнину. Там он намеревался сковать египетские сухопутные силы.
        Он взял с собой и тамплиеров, но не собирался бросать их в атаку, так как знал, что не должен подвергать их опасности. Ему было известно, что в Иерусалимском королевстве у тамплиеров какая-то секретная миссия, которую поручил им король. «Когда-нибудь этот орден, вероятно, станет могущественным, — однажды сказал ему король. — Тогда мы вверим ему защиту королевства». У городка Ибелин произошла первая стычка между франкским и египетским войсками, но тамплиеры непосредственного участия в боевых действиях не принимали. С моря доносились, смешиваясь с шумом битвы на равнине, громкие крики и грохот. Над водой клубились черные огненные тучи, а на равнине сверкали и звенели мечи.
        Тамплиеры стояли на небольшом возвышении в тылу франков. По крайней мере, им удалось добиться разрешения коннетабля на обеспечение тылового прикрытия. Но этого не понадобилось, поскольку вскоре египтяне начали отступать: они отступали все дальше и дальше, и еще перед тем, как солнце окрасило морские волны в красный цвет, обратились в бегство. Победу одержали христиане.
        На следующее утро они узнали, что египетский флот уничтожен венецианскими купцами. Вот уже два года египтяне пытались взять в свои руки торговлю между Европой и Азией. Теперь ее снова безраздельно контролировали венецианцы. Узнает ли король в своей темнице о разгроме врага?
        Когда тамплиеры вернулись домой, все их помыслы были связаны с полой колонной в Конюшнях Соломона, и страсть к раскопкам возобновилась в них с такой силой, что они не стали дожидаться указаний господина де Монбара. Да, Андре де Монбар возглавлял теперь рыцарей-монахов вместо господина де Пайена, ибо последнего редко можно было видеть в доме тамплиеров. Коннетабль ожидал его сразу же после заутрени и только после вечерни отпускал из Крепости Давида.
        Господин де Мондидье стоял вместе с Пьером в том коридоре, где перед отъездом бросил лопату, и теперь вернулся к работе с нетерпеливым ожесточением. Когда? Когда наконец они наткнутся на сокровищницу, которую разыскивают? Только благодаря аккуратности Пьера они не прекратили расчищать этот коридор, как некогда предлагал сделать господин де Мондидье. Если теперь он с Божьей помощью должен быть расчищен, то оставалось ждать недолго.
        Господин де Мондидье вонзил лопату в осыпь, и лопата на что-то наткнулась. Он вытащил ее и снова начал копать в том же месте. Лопата опять на что-то наткнулась. Господина де Мондидье обуяло любопытство. Согнувшись и обливаясь потом, он яростно отгребал землю. На полу в штольне оказалась каменная плита почти правильной округлой формы. Землетрясение слегка приподняло плиту, и теперь, убрав землю по краям, ее можно было отодвинуть в сторону. Пораженные, они встали на колени и заглянули под плиту. В свете факела был виден узкий каменный желоб, ведущий к юго-западу и спускавшийся плоскими ступеньками. Господин де Мондидье вполз в этот желоб — настолько низкий, что в нем невозможно было выпрямиться. Держа перед собой факел, он полз, как ему казалось, довольно долго. Затем попытался сориентироваться. На всем ли протяжении этот желоб был направлен к юго-западу? Или же он делал изгиб, который остался незамеченным? Как отсюда вылезать, если тут едва можно повернуться? И хватит ли сил на обратный путь, который придется проделать ногами вперед? Эти вопросы терзали рассудок господина де Мондидье.
        И все же, словно в опьянении, он продолжал ползти дальше. И вдруг очутился в месте, где желоб разветвлялся. Здесь де Мондидье задумался.
        У развилки желоба было достаточно просторно, и ему удалось повернуть обратно. Кряхтя, он пополз назад в верхний коридор, где Пьер встретил его с гневно озабоченным лицом. Господин де Мондидье вскарабкался к окошечку в скале, оперся локтями о каменный выступ, похожий на подоконник, и глубоко вздохнул. Под ним в пронзительно ярких лучах солнца лежала долина Иосафат.
        - Желоб разветвляется, — сказал он. Пьер ничего ему не ответил.
        Когда господин де Пайен вечером вернулся домой из Крепости Давида, господин де Мондидье повторил рассказ о своем открытии:
        - Желоб разветвляется, и кажется, что правый его рукав ведет под Храмовую площадь, а левый — к югу. Каменотес не знает, использовался ли этот желоб для воды, так как, несмотря на уклон и пологие ступени, начинается он не в колодезной шахте, вырытой строителем колодца Исой. Он начинается вообще не в колодце. Он начинается там, где не должен начинаться желоб для воды, то есть…
        - То есть где? Продолжайте, господин Пэ.
        - То есть вода, по всей видимости, поступала в него из акведука.
        - Думаю, что акведук мог заканчиваться только на западной стороне Храмовой площади, — сказал господин д'Альдемар.
        - Мы этого не знаем.
        - «Тот, кто ищет воду, заблуждается, — пробормотал господин де Сент-Омер. — Тот, кто идет с водой, станет мудрым».
        Что же касается господина де Пайена, на которого были устремлены все взгляды, то он спросил господина де Мондидье, не слабее ли стал гореть у него факел, когда он проползал по узкому желобу. Но господин де Мондидье тогда не обратил на это внимания.
        В который раз тамплиерам пришлось прекратить поиски сокровищницы мудрости. Коннетабль пригласил их к себе в Крепость Давида.
        - Благородные господа и воинствующие монахи, — начал он после того, как попросил их сесть, — наш король все еще томится в турецком плену в Курдистане. Сумма, собранная нами для его выкупа, не составляет и шестой части той, которую требует эмир Балак. У меня же нет прав взять недостающие деньги из казны королевства. Поэтому необходимо провести второй сбор пожертвований, хотя бы для того, чтобы спасти честь нашего королевства. Этот второй сбор я хотел бы поручить вам, ибо вы пользуетесь доверием народа. Вам доверяют не только паломники и торговцы, но также крестьяне и кочевники, чью собственность вы неоднократно защищали от разбойников. Теперь, пока вы будете обдумывать мое предложение, я покину эту комнату.
        Коннетабль встал, собираясь выйти. Но тамплиеры уже обменялись взглядами, выражавшими согласие выполнить эту просьбу, ибо что могло быть важнее для Иерусалимского королевства, чем присутствие в нем короля! Страна без короля не имела никакого авторитета. И Европа могла еще подумать, стоит ли посылать Иерусалиму помощь.
        Господин де Пайен поднялся с места, как только коннетабль собрался выйти, и сказал:
        - Оставайтесь с нами, господин, ибо мы единодушны в том, что вашу просьбу следует исполнить, как только вы сочтете это нужным. Есть ли у вас какой-нибудь определенный план?
        - Сбор средств я предоставляю на ваше усмотрение.
        Коннетабль поблагодарил рыцарей-монахов, и они ушли. В тот же день тамплиеры начали снаряжаться в поездку.
        На следующее утро, по решению господина де Пайена, они отправились по трое в предназначенные для них области. На тот случай, если им придется защищать собранные богатства, тамплиеры имели при себе оружие. Отправились вместе с ними и оруженосцы, так как помимо провианта, палаток и оружия нужно было вести лошадей, которые — в случае успешного окончания мероприятия — должны были вернуться в Иерусалим с поклажей.
        Господам де Сент-Аману, де Сент-Омеру и де Мондидье пришлось ехать на юг королевства, представлявший почти исключительно пустыню. Они спустились в долину Иордана и поехали по западному берегу Мертвого моря. В оазисе Энгеди они набрали еще раз питьевую воду в свои бурдюки; миновав Энгеди, перешли на мерную рысь, характерную для всадников, привыкших ездить по пустыне. Дорога превратилась в своего рода верблюжью тропу, окаймленную слева и справа каменистыми горами. То и дело им попадались отряды всадников графа Моавского, на чьей территории они находились. У них рыцари выясняли, где находятся бедуинские пастбища.
        Сейчас, в разгар лета, поездка давалась так мучительно, что тамплиеры прежде и представить себе не могли: солнце палило во всю мощь, оводы были как бешеные и буквально истязали людей и лошадей. Вода, которую они везли с собой, стала почти кипятком и едва утоляла жажду. По ночам перед входом в палатку необходимо было разводить костер, отпугивающий львов и змей. Так тамплиеры продвигались от одного бедуинского шатра к другому, от оазиса к оазису. Иногда им встречались площадки размером с коровью шкуру, на которых стояли колодцы, поблизости паслись стада. То пастух клал им в корзину свои серьги, то женщина приносила какую-нибудь серебряную пластинку, оторвав ее от своей одежды. Как же они удивлялись тому, что даже спустя три дня после начала поездки им встречались бедуины, узнававшие их по красным матерчатым крестам, нашитым на рясы. Повсюду они были желанными гостями. Каждый давал сколько мог, потому что короля любили не только христианские подданные.
        Тамплиеры ехали по широкой сухой долине от ложбины, где течет Иордан, к югу. Справа от них была египетская граница, за которой наблюдали конные отряды графа Моавского.
        - Куда вы едете? — спросили они.
        И когда тамплиеры объяснили им, какое задание выполняют, всадники графа Моавского сказали:
        - Приходите и к нам.
        Они показали на мощные крепости на востоке, расположенные на горных отрогах, вклинивающихся в пустыню подобно Моавскому Краку:
        - Эта ближняя крепость называется Монреальский Крак. А вон та дальняя на юге, которая едва видна отсюда, называется Махан. Находящиеся в ней часовые могут обозревать границу с Египтом до самого Красного моря.
        Поскольку их кони, проявляя нетерпение, не стояли на месте, всадники закричали:
        - До скорого свидания! — и умчались прочь. Их покрывала, и белые бедуинские рубахи развевало ветром.
        - Было бы разумно, — сказал господин де Сент-Омер, — если бы и мы ездили в такой практичной одежде.
        Так как остальные согласились с ним, они купили себе бедуинские рубахи и покрывала. И когда добавили еще кривые кинжалы за поясом, то по возвращении в Иерусалим осенью с собранными пожертвованиями в них почти невозможно было узнать тамплиеров. Их лица настолько потемнели от жаркого солнца пустыни, что все принимали их за арабов. В особенности был похож на араба благородной крови господин де Сент-Омер.
        Господа де Сент-Омер, де Сент-Аман и де Мондидье первыми вернулись в Иерусалим. В напряжении они ожидали остальных. Когда же те появились в Иерусалиме и казначей в присутствии господина де Пайена и коннетабля подсчитал общую сумму собранных средств, то выяснилось, что ее было недостаточно для выкупа короля Иерусалимского из плена.
        По совету господина де Пайена коннетабль написал письмо папе, в котором просил его разрешить в торговых конторах генуэзских и венецианских поселений. Поэтому зимой можно было видеть, как они едут на север по прибрежной дороге, их встречали в торговых домах европейских купцов, расположенных в портовых городах сирийского Леванта. Город Тир, однако, им пришлось обойти стороной.
        Одновременно с тамплиерами средства собирали иоанниты в своих гостиницах, караван-сараях и больницах. С богатой добычей представители двух орденов возвратились к весне в Иерусалим. Теперь собранная ими сумма, если к ней прибавить налоги, собрать которые должны были осенью, оказалась достаточной для выкупа короля. Но насчет территориальных притязаний, выдвинутых эмиром, переговоры пока еще не велись. Король будет освобожден только после удовлетворения территориальных притязаний — это знал каждый.
        Для тамплиеров наступила шестая годовщина со дня их приезда в Святую Землю.
        Было воскресенье, когда тамплиеры, собрав пожертвования, вернулись в Иерусалим. Эсташ не заметил их прибытия; вечер он проводил в доме Пьера. Арнольд превратился в юркого мальчишку семи лет, который всячески старался избегать материнской опеки. Но он все еще любил сидеть на коленях у своего немого друга, прижавшись к его груди. Он рассказывал Эсташу о своих друзьях и шалостях, не ожидая ответа. Время от времени он лишь вопросительно смотрел Эсташу в глаза. Мальчик заметил, что худое лицо Эсташа в последнее время выглядит так, словно он прислушивается к неведомым сигналам какого-то приближающегося события.
        На следующий день тамплиеры, свободные от службы на путях пилигримов, возобновили свои поиски в Конюшнях Соломона. Они протискивались через южный желоб — если только это действительно был желоб для стока воды. Желоб, который вел в западном направлении, оказался тупиковым и коротким. Но тот, в котором они находились, расширялся, становился выше и светлее и приводил опять же к расщелине в скале, похожей на окошечко в долину Иосафат.
        В этом месте коридор, теперь уже высотой в человеческий рост, резко поворачивал на запад. Через двадцать шагов он снова расширялся. Но после землетрясения штольню загромождали кучи камней и осыпи. Здесь так же приходилось шаг за шагом расчищать мусор и ставить подпорки. Но как этот мусор выносить по узкому желобу?
        - Нам нужны кожаные мешочки, — сказал Пьер, — ведь с корзинами мы сюда не пролезем!
        Рыцари продолжали раскапывать штольню, настойчиво продвигаясь вперед. Только по воскресеньям они отдыхали от работы, которая становилась тем упорнее, чем ближе они были к концу коридора. Ибо здесь при свете высоко поднятых факелов они увидели нечто неожиданное: штольня расширялась высокой полукруглой комнатой. Задняя стена была выложена из огромных тесаных камней. На центральном из этих гигантских камней была высечена Звезда Давида, которая в мерцающем свете факелов казалась живой, она напоминала магический знак, предупреждение для тех, кто прежде сюда стремился.
        Находились ли они в Святилище давно прошедших времен? Могла ли рука человека касаться этой святыни? Отчаявшись, рыцари выронили свои инструменты.
        Господин де Пайен велел подождать неделю. Затем они решили взломать стену.
        Они спустили в шахту чурбан, протащили его за собой на канате по коридору, подняли по лестнице и стали продвигать по желобу и так волочили до самой стены со Звездой Давида.
        Они вплотную поставили его продольной стороной к стене, так что получилась опора для железных ломов, передние концы которых можно было вгонять под гигантские камни. Затем вставили концы ломов в щель под плитой со Звездой Давида и стали стучать по ним толстыми деревянными молотками, изготовленными Пьером, загоняя ломы внутрь. Они работали, тяжело дыша, и их дыхание гулко отражалось от стен.
        Затем Пьер закричал: «Нажимайте!» — и изо всей силы они надавили на ломы. Кровь хлынула к их ушам; мокрые от пота тела сверкали в рубиновом свете факелов. Камень не двигался с места. — Давайте споем!
        Господин де Сент-Омер затянул песню, и в этом ритме они стали нажимать на ломы. Глыба неожиданно слегка приподнялась и сдвинулась с места.
        - Давайте соорудим какую-нибудь наклонную плоскость, чтобы глыба могла по ней сползти, как только, мы вынем ее из стены.
        С огромным напряжением они приволокли четырехугольные куски дерева, доски и колеса и построили наклонную плоскость, подняв ее до самой глыбы. Так как при этом они не могли сдвинуть глыбу, то стали нагромождать у ее подножия кучи земли, которые из зала с колоннами спускали в корзинах снова через шахту, затем насыпали в кожаные мешочки и тянули по желобу. И опять они принялись орудовать ломами, и господин де Сент-Омер затянул песню. Но вскоре их пение превратилось в хриплые стоны. Железо горело в руках, ломы гнулись. Дюйм за дюймом гигантский камень начал сдвигаться.
        - Осторожно! — закричал Пьер. Камень перевернулся, тяжело заскользил по наклонной плоскости и с силой врезался в кучу осыпи. Люди отскочили в сторону. Песчаная пыль забивалась в глаза, носы и рты. Факелы погасли. Кашляя, тамплиеры побежали назад к расщелине в скале.
        - На сегодня достаточно, — сказал господин д’Альдемар. Но господин де Мондидье, ни слова не говоря, повернулся и пошел назад. Его нетерпение не могло допустить того, что камень из стены вынули, а дальше не заглянули. Но он то ли споткнулся, то ли после тяжелой работы у него закружилась голова — он упал, растянувшись во весь рост, и больше не мог встать.
        Остальные молча смотрели на него, и каждый ощущал какое-то необычное беспокойство. Спустя мгновение они помогли ему подняться и отряхнули.
        Но господин де Мондидье не мог ступать левой ногой. Обратный путь до шахты он проделал на коленях, издавая непрерывные стоны. Там господина де Мондидье привязали к канату, и с помощью лебедки вытащили наверх. У него оказалась сломана нога в верхней части щиколотки.
        Теперь никто не смотрел на стену, из которой удалось вынуть такую гигантскую глыбу. Но каждый унес с собой смутное чувство страха.
        Пьер шел домой, предвкушая, как обычно, встречу с Сюзанной и детьми. Но внезапно он остановился. Что же находилось за этой стеной? Он хотел и должен был это знать. А разве любопытство каменотеса чем-нибудь отличалось от любопытства рыцарей-монахов? Пьер ненадолго задумался о странном падении господина де Мондидье. Но тут же отбросил эту мысль.
        Он повернул назад и направился к дому тамплиеров. Ворота ему открыл конюх. Где Эсташ? Не найдя Эсташа, Пьер поспешил домой. Он взял факел с подставки, понес его к колодцу и спустился по лестнице в Конюшни Соломона.
        С учащенным сердцебиением он пробрался в шахту, прошел по коридору, согнувшись, и начал подниматься по каменной лестнице. Взглянув в окошечко в скале, он увидел, что наступили сумерки. Держа факел перед собой, Пьер полез по желобу и свернул по западному его ответвлению. Тяжело дыша, он встал у стены. У подножия наклонной плоскости лежал камень со Звездой Давида, крепко застряв в осыпи. Дыра, проделанная в стене, была очень большая. Пьер лег на живот у ее края и протянул факел далеко вперед. Света факела хватило на то, чтобы рассмотреть квадратную комнату.
        В этой комнате не просматривалось двери ни в одной из четырех стен. Свод в ней был цилиндрический, но и он не имел ни лаза, ни входа, ни даже маленького круглого отверстия, какие бывают в тюрьмах. На полу ни костей, ни цепей. Только осыпь. За все время, пока Пьер работал каменотесом, ему еще не приходилось видеть комнату, в которую невозможно войти. Но на Востоке — сказал себе Пьер — все не так, как он привык.
        Он убрал факел из дыры и пополз назад. Качая головой, он поспешил домой. На следующий день была суббота, и Сюзанна хотела пойти на большой базар в христианский квартал. Арнольд обычно гордо шествовал впереди, неся корзину с покупками на голове, а малышей Сюзанна вела за руку. Как прекрасно иметь жену и детей, и Пьер слегка улыбнулся, ему снова вспомнилась фраза господина де Пайена: «Я надеюсь, тебе не придется сожалеть о том, что ты взял их с собой». До сих пор сожалеть ему не приходилось.
        На следующий день в Иерусалим приехал граф Шампанский, друг аббата из Клерво. Арнольд сидел на пороге дома и наблюдал за людьми и вьючными животными, которые шли на рынок в христианской части города. У иерусалимских мусульман большой базар был только в воскресенье. Сквозь крики, раздававшиеся со всех сторон, послышался клич герольда:
        - Прочь с дороги! Дорогу графу Шампанскому!
        Арнольда это мало заинтересовало. Ведь иностранные рыцари очень часто приезжали в Святую Землю, чтобы служить королю Иерусалимскому. Всегда где-то у границ шла война. И Арнольд, совершенно не придавая значения этому событию, закричал, войдя в дом:
        - Приехал какой-то граф Шампанский, — и очень удивился, что отец, не сказав ни слова, выбежал на улицу.
        - Граф Шампанский, — сказал господин де Монбар Пьеру за неделю до этого, — чья страна больше земли, принадлежащей королю Франции, скоро приедет к нам навсегда. Он вверит свою страну умному и дельному племяннику. Даст, как и мы, монашеский обет патриарху и станет нашим братом.
        Пьер побежал к дому тамплиеров. Там он стал свидетелем сердечного приема. Граф Шампанский обнимал тамплиеров с такой радостью, словно он их потерял и снова нашел, не надеясь на это. Каждого он оглядел с головы до ног. Затем все стали весело смеяться: как изменились старые друзья за это время! От присущей им когда-то элегантности теперь не осталось и следа они стояли в подаренной им одежде, лишь частично прикрытой серыми рясами. Оруженосцы также с удивлением смотрели друг на друга, за прошедшие годы они выросли и стали настоящими мужчинами. Они опечалились, узнав о том, что случилось с Эсташем, ведь каждый помнил его веселым мальчиком.
        Пьер поплелся к себе домой. Сегодня, конечно, он не был нужен для подземных работ. Он мог пойти вместе с Сюзанной на рынок и понести туда на плечах «маленькую восточную принцессу», ставшую толстенькой девочкой. Арнольд все еще сидел на пороге.
        - Граф Шампанский, — сказал Пьер, сев рядом с ним, — это друг монаха, который исцелил меня от смертельной раны. Графу, должно быть, чуть больше пятидесяти лет, волосы у него седые. Он имеет величественную осанку, именно такую, с которой обычно представляют себе рыцаря. Если же посмотреть ему в глаза, можно заметить, что он не просто старый рубака, они светятся мудростью и добротой. Ходят слухи, что граф попросил аббата из Клерво, чтобы тот считал теперь его племянника и наследника своим другом вместо самого графа. И поскольку аббат дал ему на это согласие, он сел на корабль и приплыл сюда. Теперь граф Шампанский здесь и станет тамплиером. Вероятно, он даст монашеский обет уже завтра.
        Пока Пьер говорил это сыну, тамплиеры ввели друга к себе в дом и приготовили ему ванну. Оруженосцы графа поспешно развьючивали лошадей и вносили в комнаты багаж.
        Когда же десять господ собрались для беседы, граф Шампанский рассказал о том, что случилось за прошедшие шесть лет. Ведь не напрасно он остался в Европе.
        - Дорогие господа, — начал он, — когда мы виделись в последний раз, а было это на Вандеврском болоте, я поделился планами, как следует оборудовать остров на болоте, чтобы мы смогли там скрыть и сохранить великие богатства, найти которые надеемся. Сразу после вашего отъезда прибыли арабские архитекторы, я пригласил их из южной части Испании. Сначала они построили на острове низкое здание, обнесенное мощными крепостными стенами. В пределах этих стен есть тайное подземное сводчатое помещение, соединенное подземным ходом с основным зданием. Болото и деревья, окружающие эту крепость, теперь выглядят по-иному, чем в то время, когда вы там были. По болоту я проложил две хорошие дороги, и обе ведут к воротам замка. Ворота я снабдил устройствами, с помощью которых можно будет затопить дороги в случае опасности. При помощи этих устройств можно и убрать воду с затопленных дорог. В лесу, окаймляющем болото, я выкопал целую сеть искусственных прудов, и теперь находящиеся рядом искусственные и естественные водоемы нельзя отличить. Между ними я посадил на больших пространствах буковые кустарники, очень низкие
и буйно разросшиеся, и сквозь них пройти невозможно. Никакую лошадь не провести по узким дамбам, которые я построил между этими низкорослыми буковыми лесами. Всю эту сложную систему я назвал «Замок Железных Часовых». И безопасность в ней обеспечена настолько, что она с успехом может служить целям, ради которых построена.
        Граф Шампанский посмотрел на собравшихся в ожидании ответа.
        Какое-то мгновение все молчали. Затем господин де Пайен сказал:
        - Вчера мы пробили стену, на которой изображена Звезда Давида. В понедельник посмотрим, нет ли за ней того, что мы ищем.
        Тот, кто идет с водой
        В этот вечер Пьер долго не мог уснуть и прислушивался к дыханию жены и детей. В ясной весенней ночи звучали крики ночного сторожа. Ему оставалось крикнуть еще три раза, затем муэдзин из мечети аль-Акса созовет мусульман на утреннюю молитву «Аллах велик!». Сразу после этого колокола христианских монастырей возвестят о наступлении воскресенья, а улицы наполнятся толкотней и шумом.
        Пьер осторожно встал и начал пробираться к двери. На цыпочках он спустился по деревянным ступенькам во внутренний двор. Дверь, которая вела на улицу, громко скрипнула. Он запер ее за собой и про связку ключей сквозь отверстие в стене. «Динь!» — прозвенели ключи, упав на землю.
        Ночной воздух был чист и прохладен, как это обычно и бывает в горах. Где-то на заднем дворе кукарекал петух. Лунный свет ложился на башни, стены и полукруглые крыши низеньких домов. В городе было что-то призрачное, и Пьер ощущал себя так, словно он перенесся в стародавние времена. Как во сне, он видел Храм, возведенный царем Соломоном для своего бога Яхве. С обеих сторон его окружали строения, расположенные одно над другим в три этажа, в них были спрятаны сокровища Храма. Две бронзовые колонны стояли у входа, они назывались «Сила» и «Долговечность». И, даже не осознав этого, Пьер забормотал удивительные слова, которые произносили тамплиеры, когда отправлялись на расчистку Конюшен Соломона: «Рядом со Святилищем скрыто двенадцать домов…»
        «Вздор! — всегда думал он, — никогда во всем мире не было таких людей, которые скрывали бы целые дома! Никогда!»
        Но вдруг он понял. Ведь это не должны быть дома в буквальном смысле слова! Он поспешил к дому тамплиеров и постучался в ворота так, как стучались люди, чтобы их узнали. Сонный Эсташ подошел к воротам и открыл засов. Пьер стремительно пробежал мимо него. На заднем дворе он зажег свой факел от жаровни и спустился в зал с колоннами. И, как вчера, с учащенно бьющимся сердцем Пьер зашел в шахту, согнувшись, пробрался через коридор, спотыкаясь, побежал вверх по лестнице. Небо за первым окошечком в скале было серое. Покашливая, он пролез с факелом в руке по желобу, сквозь вторую расщелину в скале взглянул на небо и поспешил по ответвлению коридора, ведущему к западу. Затем Пьер, как и накануне, тяжело дыша, остановился у стены, из которой был выломан гигантский камень.
        Никаких изменений не произошло: наклонная плоскость, колеса, куча осыпи, на которую упала глыба. Пьер заглянул в дыру, проделанную в стене, и осветил факелом расположенную за ней небольшую комнату. На полу валялась осыпь, вероятно, обвалившаяся с потолка во время землетрясения. Осветив потолок, Пьер увидел на нем повреждения. Значит, и в этой комнате следует поставить опоры.
        Долго он разглядывал комнату. Да, действительно, дверей нет. Внезапно у него появилась мысль, что в эту комнату можно было проникать снизу сквозь люк.
        Пьер просунул ногу в дыру в стене, забрался в комнату и, высоко подняв факел, разгреб ногой мусор. Под ним он обнаружил искусно отполированные плиты пола из черно-красного камня. «Этот камень, — подумал Пьер, — должно быть, привезли издалека, ведь здесь в горах добывают только белый или желтоватый иерусалимский камень. Итак, перед нами драгоценная облицовка пола. Вот комната, которая не является комнатой, у нее нет ни входа, ни окна. И пол в ней сделан | так искусно, что это заставляет сердце любого каменотеса биться сильнее. Никто никогда не ступал на этот пол, так как никто не мог попасть сюда. Тогда для чего все это?» Ногой Пьер отодвигал в сторону все больше и больше мусора. Затем стал разгребать его руками и выкидывать через дыру в коридор. И наконец, уже бездыханный от напряжения, он выбрался наверх и принес лопату. Как одержимый, Пьер орудовал лопатой, пока не выкинул в дыру весь мусор.
        Под его ногами был пол, подобного которому Пьер еще не видел. Но никакого люка он не обнаружил. Для чего же тогда нужны эти великолепные плиты Некоторые из них имели длину в человеческий рост И такую же ширину. Пьер пересчитал огромные, плиты Их оказалось двенадцать. В центре находилась плита меньшего размера, чем все остальные. Она была величиной с ладонь. Пьер заметил, что она лежит неровно. Он попробовал вытащить плиту, она с трудом поддалась, и он увидел, что это отполированный со всех сторон камень. Ничего, не понимая, Пьер покачал головой.
        Под камнем в полу находилась небольшая четырехугольная ямка. Пьер пошарил в ней рукой. И действительно, в ямке что-то было… И вдруг из глубины в глаза ему ударил ослепительный блеск.
        В ужасе Пьер отшатнулся. Может быть, из земных глубин на него глядел сверкающий глаз? От сказочников, приходивших в город с арабскими торговыми караванами, он слышал, что опасно, если кто-то сверкающим взглядом смотрит на тебя из глубины земли. Вдруг это смотрел гном или джинн?
        Но любопытство не давало Пьеру покоя. Он осторожно положил руку на сверкающий предмет. Может быть, именно это так долго искали тамплиеры?
        Пьер, не шевелясь, глубоко вздохнул. Предмет под его рукой на ощупь напоминал стержень, вверху и внизу имевший утолщения. Каменотес закрыл глаза. Поскольку ничего страшного не произошло, он стал медленно-медленно его вытаскивать. Затем Пьер открыл глаза. То, что он увидел, напоминало бронзовый ключ. Но плоская треугольная ручка была изготовлена из золота и сверкала благороднейшими драгоценными камнями. В центре было выгравировано имя Яхве. Пьер узнал эту надпись. Он видел ее в иудейском молельном доме.
        На обратной стороне треугольника было очень много мелких письменных знаков, не известных Пьеру. Однако вместо бородки ключа стержень имел простой изгиб и кованую плоскость.
        Для чего нужен был этот крючок? И почему его здесь спрятали? Как можно скорее Пьер хотел показать его рыцарям! Он пролез через дыру и побежал по коридору. Сквозь расщелину в скале падали лучи утреннего солнца. И тут он вспомнил о двенадцати плитах размером в человеческий рост, которыми был выложен пол. А ведь и под ними тоже может оказаться нечто неожиданное?! Он снял один из своих наколенников, подвинул его к окошечку в скале, куда попадал солнечный свет, и тщательно завернул в наколенник крючок. Затем поспешил обратно в комнату.
        Факел все еще горел, громко потрескивая, эхо по-мышиному шуршало в щелях свода. Пьер взял свое долото, стал долбить пол вокруг одной из плит и со скрипом слегка отодвинул ее в сторону. Под плитой оказались глиноподобные камни величиной с кулак, похожие на те, которые встречаются в руслах рек. Среди них Пьер увидел тесаный камень из темно-красного песчаника длиной в два локтя.
        - На Востоке, — пробормотал Пьер, теряясь в догадках, — всегда все не так!
        Один за другим он побросал глиноподобные камни в коридор, и в яме остался один тесаный камень. Когда Пьер осмотрел его со всех сторон, он обнаружил очень тонкую борозду, опоясывающую камень на расстоянии примерно четырех пальцев от верхнего ребра. В двух местах эта линия прерывалась глубокими отверстиями размером с большой палец.
        Может быть, на самом деле это какой-то ларец? Каменотесы, обтесавшие его, так тщательно подогнали верхнюю часть к нижней, что только отверстия указывали, что этот ларец открывается.
        И тут словно пелена упала у Пьера с глаз: крючок! Вероятно, его можно использовать как ключ! Пьер уже собирался лезть в дыру в стене, чтобы принести крючок обратно. И тут он подумал: «А дозволено ли мне открывать этот ларец? Содержимое ларца должно быть очень ценным, иначе его бы так тщательно не прятали». Ибо теперь Пьеру стало ясно, что не ларец принесли в эту комнату и в ней закопали, а комнату построили вокруг ларца. Сомнений больше не оставалось. И открыть ларец было дозволено только господину де Пайену или же королю Иерусалимскому. Но, может быть, этот ларец не единственный, если на полу лежало двенадцать плит размером в человеческий рост?
        Пьер снова взял в руки лом и слегка приподнял другую плиту пола. Да, здесь среди глиноподобных камней тоже лежал ларец. Одним рывком Пьер поставил плиту на место. Он достаточно уже насмотрелся! Здесь находилась сокровищница, сомнений быть не могло. Но та ли это сокровищница знаний, которую искали тамплиеры и о которой Пьер не имел решительно никакого представления, — этого он не знал. Только теперь он впервые до конца понял заклинание, так часто повторяемое тамплиерами: «Рядом со Святилищем скрыто двенадцать домов…»
        Но он не верил, что это были жилища, где обитает Ничто. Один только ключ представлял собой такую ценность! Даже ключ от ратуши города Лиона не был украшен столь дорогими камнями!
        Пьер разволновался до крайности. Он бросил лом, чтобы немедленно бежать к рыцарям и сообщить им об этом грандиозном открытии. Но внезапно раздался шум, что-то затрещало, загремел гром, и, прежде чем Пьер сообразил, что свод, простоявший столько лет, рушится, обвал погреб каменотеса под собой.
        Граф Шампанский в то воскресенье на богослужении давал монашеский обет в присутствии патриарха Иерусалимского. Друзья набросили на графа серую рясу, на плечо которой был нашит красный крест. Теперь граф Шампанский будет нести службу на путях пилигримов подобно своим братьям. Он повернулся к собравшимся в церкви и медленно, отчетливо произнес девиз тамплиеров: «Не нам, Господи, не нам, но все ради славы Имени Твоего!»
        Когда он, окруженный рыцарями-монахами, подошел к дому тамплиеров, господин де Пайен сказал ему:
        - Думаю, что мы немедленно должны провести вас в подземные коридоры, господин Гуго, — и слегка улыбнулся, так как граф Шампанский носил то же имя, что и он. Вскоре они стояли в гигантском зале с колоннами, о котором граф Шампанский уже давно знал, ибо в Святую Землю он приезжал и раньше. Только теперь ему впервые довелось увидеть зал собственными глазами, и он был поражен его размерами.
        Мужчины надели наколенники и подлокотники. Надели они и кожаные шапки. Господин де Пайен сказал:
        - Дорогой господин, только Богу известен час, когда мы найдем то, что ищем, — после этих слов он спустился в шахту.
        Граф Шампанский изо всех сил старался поспеть за ним, пробираясь между стойками колодезной шахты. С большим трудом он прополз по желобу после того, как они миновали узенький коридор и поднялись по лестнице. Подойдя к расщелине в скале, он бросил взгляд на долину Иосафат, сверкавшую в лучах солнца. Когда же они подошли к другому окошечку в скале, граф с жадностью глотал воздух. Но что это там сверкнуло?
        В изумлении господин де Пайен уставился на блестящий предмет.
        - Крючок? — пробормотал он.
        Откуда попала сюда эта вещица? Кто положил ее здесь? Кто так тщательно завернул ее в наколенник Пьера?
        Они рассмотрели находку более пристально, и господин де Пайен сказал почти шепотом:
        - Здесь написано имя Яхве… — и побежал по ответвлению коридора к стене, из которой они вчера выломали камень со Звездой Давида. Сделанное ими отверстие оказалось замуровано осыпью и обломками камней. Господин де Пайен с ужасом начинал понимать, что произошло. Люди молча смотрели в глаза друг другу, и взгляды их блестели не только от факельного света.
        - Кажется… — сказал господин де Пайен после долгого молчания, — кажется, нам суждено провести под землей еще много лет. Но где же Пьер?
        Так как Пьера нигде не было, тамплиеры стали догадываться, что произошло. Эсташ, потерявший друга, долго рыдал о нем, сидя в одиночестве в караульной будке. Его лицо приняло такое выражение, будто он непрерывно прислушивается к чему-то внутри себя. И когда однажды Эсташ снова сидел, погруженный в глубокую печаль, он внезапно поднял голову и кивнул, словно что-то поняв. Неведомо откуда к нему пришла мысль: «Пьеру, подумал он, — суждено было уйти, ведь он являлся только своего рода «заместителем» графа Шампанского, а количество людей, знающих тайну, должно оставаться неизменным: их было одиннадцать, считая короля на Востоке. Двенадцатым же был аббат из Клерво, спасший Пьеру жизнь».
        Эсташ пошел к Сюзанне и стал утешать детей своим безмолвным присутствием. Большего сделать для них он не мог.
        Миновало еще четыре года. Много событий произошло за это время в королевстве Иерусалимском. Коннетабль Эсташ Гарнье завоевал портовый город Тир, еще когда король находился в плену. Год спустя король совершил побег из своей курдистанской тюрьмы и с радостью и торжеством был встречен как христианами, так и своими мусульманскими подданными.
        Вскоре после этого он заключил союз с бедуинами из Аравийской пустыни, и с тех пор их часто можно было видеть в городе. Они приезжали в город на верблюдах, их кинжалы и тонкие блестящие копья придавали им отважный вид. Впереди обычно скакал герольд. В отличие от европейских герольдов, пользовавшихся коровьим рогом, он трубил в рог горного козла, издававший пронзительные и жуткие звуки.
        Третий год после смерти Пьера принес королю войну с сельджуками, которые жили к северу от его королевства; а на четвертый год кровавый предводитель турок захватил трон атабега Мосульского в непосредственной близости от графства Эдесского. Теперь граф Эдесский должен был хорошенько позаботиться об укреплении своих восточных границ.
        Затем тамплиеры наткнулись на слегка приподнятую плиту пола и увидели каменный ларец, обнаруженный Пьером. Они нашли останки Пьера и похоронили. Теперь им предстояла самая тяжелая за все годы пребывания под землей работа: сохранить каменные ларцы.
        Сначала их нужно было пронести через подземные коридоры и по желобу, протащить через шахту между опорными стойками наверх.
        Но вот прошел Иванов день в 1127 году, и все двенадцать ларцов из тесаного камня наконец стояли в рыцарском зале дома тамплиеров.
        - Дорогие господа и братья! — господин де Пайен высоко поднял драгоценный крючок, — в заклинании, которое мы около десяти лет назад унесли с собой из Клерво, есть такие слова:
        «Один-единственный ключ
        Открывает эту тайну».
        Теперь мы без труда можем узнать тайну ларцов. Но верите ли вы в то, что мы постигнем ее? Вряд ли она заключена в каком-то одном слове или фразе. Скорее, мне кажется, мудрейшие из мудрецов всего мира должны долго и кропотливо исследовать содержимое этих двенадцати ларцов. Разумеется, такие мудрецы есть уже сегодня. Об этом позаботился аббат из Клерво. Но к работе нужно привлекать новых и новых мудрецов, чтобы одни сменяли других в своих исследованиях. Наша задача — доставить эту грандиозную сокровищницу мудрости, которую нам удалось отыскать, в Европу. Ибо стены этого дома недостаточно прочны для того, чтобы служить хранилищем. И королевство Иерусалимское не является достаточно безопасной территорией: со всех сторон ему угрожают враги. Давайте же в последний раз проявим выдержку, незаметно доставив каменные ларцы в Замок Железных Часовых! Хотите ли вы, чтобы так было?
        - Да будет так, — согласились рыцари, находясь под впечатлением этой речи; и среди них не оказалось ни одного, кто не смог бы обуздать свое любопытство.
        Великий крестовый поход
        Чужой на Западе
        Холодным январским днем 1128 года странная группа людей, растянувшаяся по долине Сены, двигалась в направлении течения реки. Путешественники редко выбирали дорогу по этой глухой местности, и уж конечно, не зимой. Хорошо еще, что в тот год здесь не выпало снега! Так думали пастухи в горах Лангра, поившие своих овец водой из Сены. Они могли узнать контрабандистов, переправлявших свой жалкий товар из Бургундии в графство Шампань. Но те обычно тащили все, что было предназначено для продажи, в деревянных ящиках на спине.
        Пастухи могли также узнать многих господ и рыцарей, проезжавших через горы со своей свитой, отправляясь на войну. Но у них никогда не было повозок, нагруженных скарбом. С повозками путешествовали обычно торговцы или бродячие актеры.
        Из любопытства пастухи занялись подсчетом: всего было шесть повозок, и каждую тащил мул, на котором сидел рыцарь. Вытянув шеи, они увидели на каждой телеге по два тюка, прикрытых мешками. «И если все это не ради смеха, то похоже, что на повозках везут тесаные камни», — думали пастухи.
        На рыцарях были остроконечные кожаные шапки и нагрудные панцири; у каждого с седла свисал обнаженный меч, а ведь на здешних границах сейчас царило спокойствие. Часть свиты ехала впереди повозок, образуя авангард, другая часть ехала в арьергарде — нет, ни о каких путешественниках здесь не могло быть и речи!
        «Гей!» — кричали пастухи, обращаясь друг к другу, они жестикулировали и тихо свистели, продолжая наблюдать за проезжающими, пока те не скрылись из виду.
        В арьергарде ехал Арнольд, сын Пьера. Украдкой он вытирал слезы со щек. Страну, где он родился, Арнольд находил ужасно безобразной. Эти черные деревья без листьев, эта гнилая и мокрая трава и туман, проникающий сквозь одежду, — и это в январе, когда в Святой Земле уже цветут деревья и от них распространяется великолепный аромат! А вскоре на них появятся золотые плоды. Огромные караваны воздухе только дурные запахи. И никто здесь не носит тюрбанов. Последние тюрбаны он видел в портовом спускаются к морю, звеня колокольчиками, и воздух пахнет пряностями, которые везут верблюды. Здесь же в городе Марселе, куда пришел королевский флот с прибывшими в Европу тамплиерами. С ними вернулась и семья Пьера. Арнольд был очень опечален, что мать так легко рассталась с маленьким домиком, с таким уютным внутренним двором. Ведь там они все-таки жили вместе с отцом! И Арнольд снова заплакал.
        - Не плачь, малыш! — утешал его толстый Эдюс. — Ты еще увидишься с мамой.
        Но Арнольд плакал не из-за матери. Ей эта страна нравилась. В первый раз после смерти отца Арнольд увидел радость на ее лице, когда в Лионе они встретились с каменотесами. Радость, конечно, омрачили слезы, но все же это была радость. Она не исчезла даже в тот момент, когда с матерью поздоровался хмурый дядя Арнольда и спросил: «Где мой брат?» Узнав, что Пьера больше нет в живых, он посмотрел на мальчиков испытующим взглядом, словно желая понять, сгодятся ли они когда-нибудь в каменотесы, и сказал:
        - Моей хозяйки тоже больше нет в живых, — повернулся и прошел в дом впереди них.
        Кухня была темная, но теплая. Обратившись к деверю, мать сказала:
        - Арнольд завтра рано утром должен ехать. Тамплиеры хотят взять его к Пайену. Он встретится со своим господином. У тамплиеров работал твой брат.
        И так как она поняла, что ему ничего не было известно о тамплиерах, она добавила:
        - В Иерусалиме.
        Деверь кивнул головой.
        - Я хотел бы работать со старшим из твоих сыновей, — сказал он, — потому что он сильнее младшего.
        На следующее утро Филипп проводил брата до ворот. Тамплиеры уже ожидали его. Толстый Эдюс подвел к Арнольду его коня, и братья, сжав губы, стали прощаться; они положили ладони на лоб, как это делают мусульмане, и слегка поклонились друг другу.
        Когда Арнольд уже сидел в седле, Филипп что-то вынул из кармана и поднес к губам. Это был один из двух маленьких бедуинских рожков, подаренных королем на прощание сыновьям Пьера. «Это для того, чтобы вы не забывали Иерусалим», — сказал им тогда король дружеским тоном.
        Филипп затрубил в рог, и Арнольд ответил. И это означало: «Мы никогда не забудем Иерусалим и, когда вырастем, вместе вновь его увидим!»
        Господина де Пайена не было в обозе, проезжавшем через горы Лангра. Из Марселя он направился прямо в Труа, столицу Шампани, где 13 января по приглашению аббата из Клерво собрались высокопоставленные духовные и светские лица. В тот же день тамплиеры должны были утвердить устав ордена и право по собственному выбору принимать мужчин в орден Бедных Рыцарей Христовых.
        Господин де Пайен спрыгнул с коня и пошел в кафедральный собор. Многочисленные свечи распространяли сладковатый аромат и золотистый свет, которого, однако, не хватало для того, чтобы осветить огромное пространство до самых сводов. Приглушенный шум голосов обволакивал собор.
        Жан Мишель, который вел протокол, уже приготовил гусиные перья и разложил их перед собой на кафедре. Он смотрел на собравшихся и видел в первом ряду молодого графа Шампанского, которому дядя передал управление страной, епископа Оксерского, главного аббата цистерцианцев, и рядом с ним — Бернара Клервоского, надвинувшего капюшон на лицо в знак глубокой сосредоточенности. Никто из сидевших рядом не мог нарушить хода его мыслей. Когда же со стороны главного портала стал приближаться звон шпор, он приподнял капюшон и сказал:
        - Это господин де Пайен.
        Присутствующие встали, не прерывая своих разговоров, и приветственно поклонились вошедшему.
        После того как господин де Пайен так же отвесил поклоны во все стороны, он сел рядом с Бернаром Клервоским. Звон колокольчика возвестил о начале заседаний Труаского Собора.
        Разговоры тотчас же умолкли. В центр алтарных ступеней встал папский нунций, а слева и справа от него — архиепископы Реймсский и Санский. Нунций поднял руку, чтобы сотворить крестное знамение. Затем последовали слова, которыми он открыл Собор.
        Тем временем странный обоз тамплиеров добрался до крепости Шатийон, где они должны были оставаться до утра. Здесь их ожидали. Было условлено, что на следующий день они продолжат свой путь в сторону монастыря Клерво, ибо граф Шатийонский желал передать им продовольствие для монастыря.
        Граф Шатийонский велел оруженосцам разместить повозки в сарае и пригласил тамплиеров на скромную трапезу. Его приказы звучали кратко и нетерпеливо, а приглашения — как приказ. И когда он сказал:
        - Сегодня вечером пойдем на охоту, — никто не осмелился противоречить.
        Трое тамплиеров остались в сарае стеречь ларцы. Когда же шумное общество в окружении свирепо лающих псов возвратилось вечером с охоты, то этих троих сменили господа де Сент-Омер, де Сент-Аман и де Мондидье.
        Арнольд вечером, будучи в дурном настроении, ходил взад-вперед по конюшням. Он предавался ностальгии, ведь замки на Востоке были совсем не такими, как этот, который выглядел чуть лучше конюшни — тесный и грязный; и если посмотреть в зал, то там не было ничего, кроме тьмы. Нигде не стояло курильниц, распространявших ароматы, а под ногами шныряли куры. Слуги кричали друг на друга, не обращая внимания на господ, а дети графа возились в грязи, как щенки.
        Как только стемнело, Арнольд заполз к повозкам в сарай. За ними он обнаружил кучу шестов, из которых смастерил себе лежанку. Он был так печален, что не мог даже заснуть. Если бы хоть Филипп был рядом с ним! Арнольд ворочался и смотрел в темноту. Затем услышал голоса рыцарей, стерегущих сокровища, господа сидели у входа на связках соломы. Их беседа успокоила его.
        - У нас еще один день пути до болота, — это был низкий голос господина де Сент-Амана.
        - Надеюсь, что перед самым концом ничего не случится! — господин де Мондидье вздохнул.
        - Тогда бы нам не нужно было девять лет рыться в земле, как кротам, и наш любимый каменотес был бы жив! — прозвучал голос господина де Сент-Омера.
        Наш любимый каменотес? Арнольд вздрогнул, напряженно прислушиваясь.
        - Вы не смеете так говорить, — сказал господин де Сент-Аман. После этого в течение некоторого времени было тихо. — Каменные ларцы, — наконец продолжил он, — по мне, лучше бы их вообще не открывать.
        - Как вы только можете такое говорить! — закричали двое остальных.
        - Если там действительно записаны законы, по которым Господь сотворил мир, то вы должны понять мой страх!
        - Чего вы боитесь? — спросил господин де Мондидье. — «По мере, числу и весу сотворил Я мир», — говорит Господь. Это ведь не значит, что человек сам без Его помощи может сотворить мир, как только узнает истинную меру, число и вес. Ваш страх я нахожу совершенно необоснованным. Разумеется, царь Соломон знал, для чего ему прятать свою мудрость.
        Снова стало тихо, и казалось, что каждый погрузился в свои мысли.
        - В то, что человек не может создать мир без помощи Господа, я охотно верю, — задумчиво сказал господин де Сент-Аман, — но разрушить наш мир человек может и без Господа, и этого я боюсь.
        Господин де Сент-Омер откашлялся.
        - В нашем ордене будет школа, — сказал он, — мудрейшие из наших братьев будут проходить посвящение в законы природы, исследованные царем Соломоном. И это будут люди, умеющие молчать. Могущественнее, чем тайны природы, воскресение из мертвых, дорогие друзья, ибо природа смертна. Итак, мы надеемся, что нашему ордену удастся постичь смертную природу с помощью силы Воскресения Спасителя нашего.
        - Да будет так, — сурово ответили друзья.
        Когда же Арнольд на следующее утро проснулся, разговоры рыцарей представились ему приснившимися.
        Бледное солнце повисло в тумане над деревьями, когда обоз покинул Шатийонский замок и отправился в Клерво. Навстречу обозу выходили крестьяне, желавшие поехать на рынок, чтобы купить сено и зерно, так как последний год принес неурожай. Лица у них были скорбные. Повсюду одно и то же: того, что зарабатывали своим трудом, не хватало. Жены болели, а дети умирали еще в младенчестве. Хорошо жить хотя бы по соседству с монастырем, поскольку иногда там была земля, раскорчеванная под пашню, которую можно взять в аренду, или же давали работу и расплачивались продовольствием, в крайнем случае можно было просить милостыню.
        К вечеру обоз въехал в Клервоский монастырь, и сердце у Арнольда горестно сжалось: здесь спасли от смерти его отца. Здесь его исцелили, и он выжил. Но почему же сейчас отца не было в живых? Арнольд подумал, что если бы здешний аббат находился в Иерусалиме, то отец был бы еще жив. Но он не хотел видеть аббата, испытывая страх перед его чудотворной силой.
        У них взяли коней и повели на водопой; оруженосцы передали монахам привезенные от графа Шатийонского свертки, корзины и бочонки. Некоторые монахи выстроились длинной вереницей у корыта с водой — там, где ручей, протекавший через монастырь, был перегорожен плотиной. Чего они ждали, Арнольд не знал. Издалека доносились веселые трели пастушеской флейты. Блеяние и лай приближались, и в ворота протиснулись овцы, собаки и пастухи. Монахи стояли у корыта в два ряда. Палками они гнали овец сквозь этот проход в воду. Собаки плескались, отряхивались и обдавали брызгами стоявших вокруг. В первый раз после отъезда из Иерусалима Арнольда хоть что-то развеселило. Он попросил палку, и сам окунул какую-то овцу в воду, как это делали монахи. Потом он наблюдал за стрижкой овец. Внезапно Арнольд спохватился. Где же повозки и кони? Он бросил палку и побежал к воротам.
        - Вот ты где! — услышал он позади голос привратника. — Твои господа искали тебя. Теперь они все поехали дальше. Но тебе нечего грустить, — утешал его монах, стерегущий ворота, — потому что они сказали, что ты хорошо умеешь ездить верхом и догонишь их. Вон там твой конь.
        Арнольд стоял с испуганными глазами. Он ведь не знал, куда отправились тамплиеры со своими повозками.
        Привратник, разгадавший мысли Арнольда, сказал:
        - Поезжай прямо через этот лес, тогда ты быстро их догонишь. Тебе не нужно ничего опасаться. Здесь давно уже нет разбойников.
        - Ты это точно знаешь? — спросил Арнольд дрожащим голосом. — Я беспокоюсь потому, что здесь в лесу напали на моего отца.
        - На твоего отца?
        - Да, на Пьера, лионского каменотеса.
        Монах-привратник изумился и посмотрел на Арнольда с сомнением.
        - Это произошло десять лет назад, — сказал Арнольд. — Аббат из этого монастыря спас ему жизнь.
        - Что? — воскликнул монах, — ты сын Пьера? Да, тогда я понимаю, почему господин де Пайен хочет, чтобы ты был при нем до тех пор, пока он не возвратится в Святую Землю, — большими шагами монах подошел к коню, взял его за недоуздок и подвел к Арнольду. — Садись! — сказал он, и сам посадил мальчика в седло. — Ты догонишь их еще до Вандевра. Поезжай с Богом! — с этими словами он открыл ворота.
        Когда Арнольд проезжал через лес, ему было страшно. Лес выглядел в точности так, как его описывал отец. Вопреки уверениям привратника Арнольду казалось, что из-за каждого куста за ним следят злые глаза. О, поскорее бы уже миновать этот лес! Он ударил коня хлыстом. Показалась лужайка, и вскоре Арнольд услышал голоса оруженосцев и смех толстого Эдюса. Но дрожь в коленях, начавшаяся еще там, в разбойничьем лесу, не прекращалась на протяжении всего дня; когда Арнольд вечером слез с коня в давно знакомом оруженосцам месте привала — лагере под Вандевром, — он едва держался на ногах.
        И на этот раз оруженосцы развели костер и стали подбрасывать поленья в разгорающееся пламя. Они напоили коней водой из болота. Но рыцари снова запрягли лошадей в повозки и оставались рядом с ними. Казалось, они чего-то ожидают.
        Издалека послышался стук копыт; он все приближался, с коней спрыгнули двое всадников и подошли к костру. Арнольд узнал господина де Пайена. Другой был рыжий монах небольшого роста. Арнольд поразился тому, что господин де Пайен принял в свое общество такого невзрачного человека в рясе. Однако рыцари подъехали к монаху и поцеловали ему руку, — тонкую белую руку, которой он слегка надвинул капюшон, как будто ему было холодно. Он улыбнулся и поднял голову, Арнольд посмотрел ему в глаза и больше не мог отвести от них взгляда.
        - Это аббат из Клерво! — шепнул Эдюс на ухо Арнольду.
        Но Арнольд, как только до него дошло, что сказал Эдюс, громко вскрикнул и разразился рыданиями. Как бы издалека он услышал голос господина де Пайена:
        - Это сын того Пьера, которого вы исцелили, аббат Бернар.
        Затем Арнольд почувствовал прикосновение к волосам узкой белой руки, и всего его словно окутало мягкое, теплое облако.
        Долго Арнольд стоял неподвижно, не слыша, что происходило рядом с ним. Когда он открыл глаза и огляделся, рыцари и повозки исчезли. Аббата также не было поблизости. Костер трещал, разгораясь, а оруженосцы сидели вокруг него и ели.
        Тайник
        Стремительно наступили сумерки. На небе не было видно ни одной звезды. Рыцари-монахи с повозками двигались в ночной тьме к северу. С левой стороны от них хлюпало болото. Они не слышали ничего, кроме стука тележных колес и глухого топота копыт. Время от времени кричали совы.
        Так они проехали сквозь ночь около часа, когда аббат остановил своего коня. Развели костер и зажгли факел. Как только он разгорелся ярким пламенем, господин де Пайен поднял его высоко над головой и стал им как-то по-особому размахивать. В течение некоторого времени ничего не происходило. Вдруг на середине болота вспыхнул другой факел. Никто из присутствовавших не произнес ни слова. Полевая дорога, по которой они ехали, заканчивалась в заболоченном пруду. Когда же они посмотрели назад, им показалось, что уровень болота опустился. Затем им удалось точнее рассмотреть это. Дюйм за дюймом дорога поднималась из лужи, и был виден ее тяжелый фундамент. Господин де Пайен первым завез повозку на дамбу. С обеих сторон булькала гнилая вода.
        Они рассчитывали проехать по дамбе за четверть часа, но господин де Пайен начал их торопить, вода уже снова поднималась. Перед ними в темноте теперь вырисовывался черный лес.
        - Остров на болоте! — пробормотал господин де Сент-Омер.
        На острове находился Замок Железных Часовых. Десять лет ожидали тамплиеры этого момента, считая его окончанием дела. Но в действительности это было только начало.
        Едва последние повозки достигли острова, как вода уже обрушилась на дамбу. Рыцари подъехали к колючей живой изгороди, за которой находились ворота. Затем поехали через мелкий кустарник, доходивший до края рва.
        По ту сторону рва они увидели огромную стену. Заскрипели цепи подвесного моста, и он опустился через ров. Пока рыцари ехали по мосту, со скрипом поднялась решетка ворот замка. Повозки, треща, вкатились на пустой двор, освещенный факелами, вставленными в железные кольца.
        Когда тамплиеры собрались на этом дворе, они увидели, что аббат Клервоский не последовал за ними через дамбу. Они остались одни.
        Ворота перед главным зданием были открыты, и здесь также горел факел. Свет его падал на лестницу, которая вела в подземный коридор — длинный и узкий, в конце его была видна висячая решётка, а за ней — небольшая комната.
        Господин де Пайен вошел в эту комнату и обнаружил там двенадцать высоких деревянных табуретов. Он понял, что должен поставить на них каменные ларцы. Господин де Пайен увидел на стене надпись, сделанную большими буквами:
        «ДА СВЯТИТСЯ И ЖИВЕТ ПРИРОДА! ТОТ, КТО ЕЙ ПОВРЕДИТ, ДА БУДЕТ ПРОКЛЯТ!»
        А на противоположной стене было написано:
        «КРОВЬ ХРИСТОВА ДА ПРОСВЕТИТ ПРИРОДУ В НАС И ВНЕ НАС!»
        Тамплиеры молча внесли ларцы в комнату и установили их на табуреты. Господин де Пайен высоко поднял драгоценный крючок, найденный Пьером четыре года назад, и сказал:
        - Дорогие господа! Настал момент, о котором мы столько лет мечтали.
        Он повторил последнюю часть того заклинания, которое Бернар Клервоский дал им в путешествие:
        - «Один-единственный ключ
        Открывает эту тайну!»
        Он подождал немного: голос его не слушался: Затем продолжил:
        - «Если ты откроешь Ничто,
        Не делай различия между домами,
        Ибо в одном из них
        Живет сила остальных одиннадцати».
        Эхо этих слов все еще звучало в подземелье, когда господин де Пайен открыл ключом первый ларец. Рыцари смотрели на него, затаив дыхание. Господин де Сент-Аман помог открыть крышку. Ларец был пуст.
        С неподвижным лицом господин де Пайен пригласил господина де Сент-Амана открыть второй ларец. Этот тоже был пуст. Когда они сняли крышку с третьего, то увидели, что и он пуст. И все остальные были пусты.
        - «Если ты откроешь Ничто», — машинально пробормотал один из рыцарей.
        Двенадцатый ларец стоял на табурете еще не открытый. Господин де Пайен медлил: а если и в нем ничего нет?! Неужели напрасны их многолетние скитания и поиски? И напрасно они надеялись вместе с аббатом Клервоским спасти природу.
        Вставив ключ в отверстие, он посмотрел испытующе в лицо каждому из братьев. В их глазах он увидел такое же сомнение. Он молча склонился над каменным ларцом, уперся в крышку и сдвинул ее в сторону. Тогда из глубины ларца заструилось настолько яркое сияние, что рыцари на мгновение потеряли зрение.
        Во всех одиннадцати ларцах теперь сияла надпись, сделанная неизвестными буквами. Светились и картины, показывающие устройство мира с незапамятных времен. Потом свет погас, и только горящие факелы освещали комнату.
        Господин де Сент-Аман помог господину де Пайену закрыть ларцы.
        - Пройдет много времени, дорогие господа и братья, — сказал господин де Пайен, — пока мы или мудрейшие из наших братьев, принадлежащие к нашему ордену, поймут, чему могут нас научить эти изображения и письменные знаки. Давайте же теперь поднимемся в рыцарский зал и возблагодарим Господа за то, что Он до сих пор способствует процветанию нашего дела.
        Он положил ключ на двенадцатый ларец, и они в молчании вышли из комнаты. Дойдя до лестницы, тамплиеры услышали за собой грохот и увидели, что висячая решетка перед потайной комнатой опустилась.
        В рыцарском зале горели сотни свечей. Они были укреплены в одном подсвечнике, имевшем форму колеса, который висел над большим круглым столом. Вокруг стола стояли тринадцать стульев с высокими спинками, и на каждом из них было написано имя одного из посвященных в тайну. Господин де Пайен предложил всем сесть. Не занятыми остались четыре стула: короля Иерусалимского, графа Шампанского, который остался в Святой Земле, Бернара Клервоского и еще кого-то, чье имя не было написано. Ни один из рыцарей не удивился, глядя на тринадцатый стул. И тут появилась светящаяся надпись вдоль края стула: «ИЕРУСАЛИМ В ПЕЧАЛИ, КТО ОСУШИТ ЕГО СЛЕЗЫ?»
        Собравшиеся вопросительно посмотрели друг другу в глаза. И внезапно они сказали словно едиными устами:
        - Мы! Мы осушим его слезы! Мы, Бедные Рыцари Христовы.
        Не успели они это произнести, как надпись исчезла.
        В ту же ночь господин де Пайен отправился в Труа. Вместе с церковными иерархами он широкими шагами подошел к кафедральному собору.
        На хорах сидел тщедушный аббат Клервоский в надвинутом на лицо капюшоне. Аббат поднял его, услышав шаги господина де Пайена.
        Он встал навстречу тамплиеру.
        - Иерусалим в печали! — воскликнул аббат. — Кто осушит его слезы?
        - Бедные Рыцари Христовы, — тихо ответил господин де Пайен.
        Он сел рядом с аббатом, не слыша призывов других господ. Он думал о том, как странно было услышать от аббата слова, загоревшиеся на стуле в рыцарском зале.
        Огромное войско собралось под предводительством тамплиеров у стен портового города Марселя. Два года уже прошло с тех пор, как флот короля Иерусалимского, вместе с которым тамплиеры вернулись в Европу, находился в Марселе. Там они приняли на главный корабль графа Фулько Анжуйского, и на всех кораблях слышно было ликование. Флот, украшенный разноцветными вымпелами, вышел в открытое море, и музыканты исполняли свои лучшие произведения. Граф Анжуйский, сев на этот корабль, символически становился королем Иерусалимским. Как только граф прибудет в Святую Землю, король обещал обвенчать его с кронпринцессой Мелисандой, и тогда граф станет наследником короля Иерусалимского Бодуэна II.
        С тех пор прошло два года — два года, в течение которых господин де Пайен объездил Англию, Шотландию и Испанию, где он принимал храбрых людей в свой орден. Братья его делали то же самое во Франции и Аквитании. Они привлекали людей к ордену, в котором не было различий между сословиями, ибо только свободная воля могла сделать из мирского человека монаха, будь то рыцари, графы или ремесленники. В орден принимались даже убийцы и преступники. Таково было желание аббата Клервоского. Для всех действовал устав, разработанный в Труа.
        Мудрецы и учёные также вступали в орден Бедных Рыцарей Христовых. Всех их объединяло общее желание: самоотверженно служить Святой Земле. И мысли их уносились к Иерусалиму.
        Происходит хорошее и плохое
        Господин де Пайен стоял, слегка возвышаясь над воинами, и размышлял о боях, в которых придется участвовать этим людям в Святой Земле. Иерусалим находился под угрозой.
        Он мысленно возвратился еще раз в годы своей поездки по странам Европы, в которой Арнольд сопровождал его. Господин де Пайен подумал о юноше, и острая боль пронзила его грудь. Всего лишь несколько дней назад он передал Арнольда дяде, жившему в Лионе. Единственная услуга, которую он смог оказать юноше на прощание, состояла в том, что он снабдил его рекомендательным письмом со своей гербовой печатью. Тем самым Арнольду обеспечивалось покровительство ордена. Когда Арнольд станет взрослым, эта ему поможет в трудном положении.
        На мгновение господин де Пайен прижал Арнольда к груди и поспешил к своему коню. Но Филипп, видевший горе брата, приставил к губам бедуинский рожок и пронзительно затрубил. Арнольд еще раз обернулся и помахал на прощание рукой.
        У дяди Арнольд учился ремеслу каменщика. Он любил находиться в мастерской, в которой еще его отец постигал ремесло каменотеса. И, если даже дядя бывал мрачен, он все-таки давал ответ, когда Арнольд спрашивал во время совместной работы: «Быстро ли мой отец понял, куда нужно вставлять пилу, чтобы камень не растрескался?» Или: «В каком возрасте был мой отец, когда ты его впервые послал в каменоломни?»
        Братья по-прежнему прислушивались к новостям из Святой Земли. Граф Шампанский, как они узнали, скончался в Иерусалиме. Вскоре после него умер добрый король Бодуэн II. Теперь королем был Фулько Анжуйский. Да поможет ему Бог выполнить его тяжелую задачу! Когда Арнольд отпраздновал свой пятнадцатый день рождения, с Востока пришло известие, что королевская дочь Мелисанда нарушила верность своему супругу Фулько. Через год ее фаворит был убит народом.
        В Иерусалиме дела шли скверно! Когда Арнольду исполнилось двадцать лет и его избрали странствующим подмастерьем, король Фулько был осажден воинственным атабегом Мосульским. Когда Арнольду было двадцать три года, прошел слух, что Фулько Иерусалимский доверил тамплиерам, теперь ставшим дисциплинированной боевой силой, охрану крепостей Сафет и Галилея. Ибо он считал, что только они смогут надежно охранять этот отрезок границы.
        Когда Арнольд со всеми знаниями и опытом, собранными в странствиях, вернулся в Лион, в странствие отправился Филипп. Сюзанна вышла замуж, дядя лежал больной в постели. Вскоре он умер, и Арнольд остался единственным мастером-каменотесом в Лионе.
        Всему удивляясь, Филипп странствовал по миру. В Европе многое изменилось: здесь также были тамплиеры из различных слоев населения. Богатые приносили свое добро, бедные радовались, что им больше не нужно попрошайничать. Орден построил дороги, которые способствовали торговле, а торговля должна была обеспечить стране благосостояние. На перекрестках дорог тамплиеры строили комтурии, окружные управления для их конных войск, где могли также переночевать путешественники и купцы, и за их лошадьми там обеспечивался уход. Тамплиеры изгоняли разбойных баронов, творивших свои бесчинства. Тамплиеров знал каждый ребенок и чувствовал себя под их опекой.
        Возникли также и такие дома ордена, где принимали новых тамплиеров. В соответствии с наклонностями из них готовили воинов, которых затем посылали на Восток, или которые завоевывали непокорные замки на границе с испанскими маврами. Они могли стать администраторами и казначеями, или же мудрецами, чьей обязанностью было охранять тайну в Замке Железных Часовых.
        Однажды навстречу Филиппу выскочила кавалькада тамплиеров. Она оставляла за собой длинное облако пыли. В окружении двух герольдов на своем белом коне ехал господин де Мондидье. Господин де Пайен назначил его начальником над всеми тамплиерами во Франции. Теперь орден в этой стране подчинялся ему. Господин де Мондидье, однако, выглядел так, словно не терял своего нетерпения.
        Незадолго до Рождества в 1143 году Филипп возвратился домой из своих странствий. До него донесся колокольный звон, он услышал его издалека. Почему колокола звонили не вовремя? Народ уже стекался со всех сторон и толпился перед домом тамплиеров в Лионе. Всем хотелось узнать, что нового произошло.
        Глава лионских тамплиеров вышел из ворот и поднял руку, в толпе стало тихо.
        - Король Иерусалимский Фулько упал с коня и умер. Да ниспошлет Господь Святой Земле опытного регента, управляющего страной, вместо малолетнего королевского сына Бодуэна! Идите со мной в церковь, мы помолимся за усопшего и за осиротевший Иерусалим!
        - Да будет так! — глухо прозвучало в толпе. Длинная вереница опечаленных людей окружила главу лионских тамплиеров. Филипп тоже был среди них.
        Но вскоре стало известно, что сирийские бароны из королевства Иерусалимского избрали королевскую вдову Мелисанду регентшей при ее двенадцатилетнем сыне Бодуэне. Как дальше будут складываться дела на Востоке? У королей, Бодуэна II и Фулько, тамплиеры всегда были советниками. Но послушает ли Мелисанда советы какого-нибудь опытного тамплиера?
        Уже в следующем году атабег Мосульский, прозванный Кровавым, во имя Аллаха отторг от христианского королевства графство Эдесское, причинявшее столько забот Бодуэну II.
        Бедная Святая Земля! Как хорошо, что по крайней мере оставался еще союз с Дамаском, заключенный королем Фулько! Во всех западных церквах призывали к новому крестовому походу, чтобы вернуть Эдессу.
        Новый крестовый поход
        Пасха в 1146 году пришлась на 31 марта, и вся Франция знала, что аббат Клервоский призвал в тот день на холме Везеле к крестовому походу, чтобы вернуть королевству Иерусалимскому графство Эдесское.
        Аббат стал еще более тщедушным, и на его бледном худом лице глаза светились ярче, чем прежде. На склоне холма он видел перед собой целый лес пик. Многоцветьем сверкали драгоценные камни рыцарей и дам.
        Блестели золотые и серебряные украшения. В толпе стояли князья и нищие, старики и дети, мужчины и женщины, монахи и воины, и все объединились в едином порыве от пламенных слов аббата: «Господь хочет этого!»
        Рядом с Бернаром стоял юный король Франции со своей возлюбленной — королевой Элеонорой. Он, как и все остальные, был охвачен жаждой деятельности. «Господь хочет этого!» — кричал он.
        Из Везеле воодушевленные люди возвращались в свои города и замки. «Господь хочет этого!» — кричали они на улицах родных городов. Таким же был клич участников Первого крестового похода, состоявшегося пятьдесят лет назад. «Господь хочет этого!»
        В Лионе тоже кричали на улицах: «Господь хочет этого!» С этим криком люди проходили мимо мастерской каменотесов, в которой работали Арнольд и Филипп.
        - Пойдете ли вы с нами в Святую Землю? Идите с нами! Господь хочет этого, — поскольку каменотесы не ответили сразу, они продолжали: — В следующем году весной начнется поход. Король намеревается подготовиться к нему до Пасхи. Он примет крест в Пасхальное воскресенье в церкви Сен-Дени под Парижем. Да убедит вас это!
        Братья молча продолжали работать. Оба всеми фибрами души тянулись в Святую Землю. Все эти годы они не переставали думать об Иерусалиме. Но ехать мог лишь один из них. Другой должен был вести дела в мастерской и заботиться о матери. Кто же это будет?
        - Мы еще решим, — сказал Филипп.
        - Тогда давай решать.
        Они бросили монетку, но, еще когда она крутилась на полу, Филипп наступил на нее ногой.
        - Брат, — твердо сказал он, — мы должны договориться: тот, кто останется дома, не будет завидовать тому, кто поедет. Каждый должен принять выпавший ему жребий как справедливое решение.
        - И я того же мнения. Теперь убери ногу с монеты!
        Филипп убрал ногу. Он посмотрел на монетку и повесил голову. Арнольд похлопал брата по плечу, но тот отвернулся.
        - Так лучше, Филипп. Ты помолвлен, и вы в этом году должны пожениться. Я же о девушках не думаю, ибо мои мысли непрестанно занимает смерть отца. Я смутно чувствую какую-то тайну, но не могу найти в воспоминаниях ничего проясняющего. Вероятно, поэтому меня так и тянет в Иерусалим. Кто знает, может быть, там мне удастся узнать то, что так меня мучает. Если я останусь в живых и вернусь здоровым, ты сможешь туда поехать, как только захочешь. Это я тебе обещаю.
        Со всех уголков страны паломники и крестоносцы стекались накануне Пасхи в Сен-Дени. Даже папа, когда-то любимый ученик аббата Клервоского, приехал туда, чтобы благословить поход крестоносцев. Бесчисленные свечи освещали церковь и распространяли медовый аромат. Аббат из Сен-Дени, бывший канцлером у короля, взял с алтаря освященный паломнический жезл и высоко поднял его. Он передал жезл королю, который принял его для всех крестоносцев. Короли вручил жезл королеве, также желавшей принять участие в крестовом походе.
        Рядом с гигантскими пасхальными свечами стояла орифламма — хоругвь церкви Сен-Дени. Ее древко, покрытое медью и золотом, блистало огнем в сиянии свечей, и полотнище из красного шелка с пятью кисточками казалось пламенем. Теперь орифламма должна была привести крестоносцев к победе.
        Аббат Сугерий Сен-Денийский вынул ее из подставки и наклонил вперед. Король подошел к ней, преклонил колени и кисточкой знамени коснулся своей груди в области сердца, а затем — меча. Он встал рядом с Сугерием и возложил руку на древко знамени. Все рыцари, находившиеся в церкви, один за другим подходили к знамени, становились на колени и делали то же самое. Распевая песнопения, монахи выходили из церкви впереди них. В центре шел папа.
        Это была кульминация празднества для толпы, ожидавшей на площади перед церковью возможности присоединиться к крестовому походу.
        «Господь хочет этого! — кричали они, словно обезумев. — Вперед в Святую Землю!» В толпе находился и Арнольд. Человек, стоявший рядом с ним, воскликнул:
        - Смотри-ка, вон тот тамплиер между двумя высочайшими церковными иерархами! Это новый Великий магистр тамплиеров Франции. Зовут его Эверар де Барр.
        По площади двигалась процессия из ста тридцати бородатых тамплиеров, одетых в белые плащи, положенные им по уставу. Их черные мечи выглядели угрожающе.
        - Смотри! — закричал сосед Арнольда, — они не должны носить оружия, украшенного серебром или золотом! А если им достается дорогой меч в качестве добычи, они обязаны покрасить его в черный цвет.
        - Магистр Эверар привез этих тамплиеров из Пиренеев, — сказал другой сосед. — Они сражались в Испании против мусульман, которых там называют маврами.
        - Этих не проведешь, — воскликнул первый, — можете мне поверить!
        Как только Эверар де Барр вместе с процессией подошел поближе, Арнольд преклонил колени и протянул ему рекомендательное письмо от господина де Пайена, которое он столько лет берег как величайшую ценность.
        Магистр тотчас же узнал печать и удивленно вскинул брови. Он вышел из процессии и спросил юношу, как его зовут.
        - Я Арнольд, сын Пьера, каменотеса из Лиона. Я прошу вас позволить мне отправиться в Святую Землю, чтобы сражаться с врагами на вашей стороне. Возможно, для вашей свиты нужен оруженосец.
        - Сын Пьера? — удивленно спросил магистр. — Орден помнит твоего отца так же, как и господина де Пайена, которого уже нет в живых, — и, не обратив внимания на то, что Арнольд вздрогнул от горя, он продолжал: — Итак, приходи через неделю в дом тамплиеров в Париже. Там ты можешь пожить у моего оруженосца Грегуара до тех пор, пока мы не отправимся в поход.
        Большими шагами он поспешно устремился к остальным. Народ толпился в храме в ожидании благословения папы.
        Арнольд, охваченный восторгом, стоял совсем рядом с королевой, зажатый между епископами и рыцарями. Он видел ее перед собой очень отчетливо. На ней было ярко-красное шелковое платье, на которое ниспадали золотые волосы, покрытые тонкой вуалью. На обруче вокруг головы висел изумруд величиной с вишню, который хорошо подходил к цвету ее больших глаз. Темные ресницы и тонко очерченные брови усиливали сияние взгляда. Щеки у нее были мило округлены и слегка подрумянены, и Арнольд подумал, что он никогда еще не видел столь прекрасных щек. То же самое он думал и об ее устах. Он не мог отвести взгляда от королевы. На благословение папы Арнольд не обратил внимания. «Она будет рядом в крестовом походе», — ликовал он.
        Церковь опустела, свечи погасили, но Арнольд, улыбаясь, все еще стоял там, где увидел королеву.
        Стена вокруг дома тамплиеров в Париже охватывала здание управления, конюшни, амбары, мастерские и постоялые дворы. В центре высился массивный замок — дом тамплиеров в полном смысле этого слова. Четыре его угла были укреплены круглыми башнями, подобными тем, которые тамплиеры видели на Востоке. Ни один орден в то время не имел такого огромного дома.
        Арнольд стоял у ворот и смотрел во двор. Там он снова увидел тамплиеров, как видел их на Востоке и в церкви Сен-Дени. Как и прежде, они носили белые плащи, но теперь на каждом светился кроваво-красный крест.
        - Чего ты так уставился? — спросил один из привратников. — Разве тебе никто не говорил, что папа пожаловал нашим рыцарям красный крест с иерихонскими трубами?
        - Первые девять рыцарей, — сказал Арнольд, не поворачиваясь к монаху, — имели маленький красный крестик на рясе, но он был тонкий и скромный.
        - А теперь он со всех сторон украшен четырьмя иерихонскими трубами. Ты, вероятно, знаешь то место из Священного Писания, в котором говорится, как трубы своим звуком разрушили вражеские городские стены?
        - О да! — сказал Арнольд, все еще глядя на четырех тамплиеров во дворе. — Я вижу не только белые, но также коричневые и черные плащи и рясы. Но у всех крест с иерихонскими трубами на левой стороне груди и сзади на левой лопатке. Эти одетые в черное люди тоже тамплиеры? А вон те, одетые в коричневое?
        - Все, у кого есть крест, — тамплиеры. Коричневых мы называем «присоединившимися», так как они служат ордену всего лишь год. Черные, которые выполняют для нас необходимую работу, называются сервиентами. И только одни белые — рыцари. Кроме того, мы, тамплиеры, помимо креста с иерихонскими трубами, имеем собственное знамя. Оно черно-белое.
        - Известен ли тебе смысл этих цветов?
        - Белый означает Европу, а черный — Азию; и эти цвета так крепко соединены друг с другом, как Азия и Европа связаны орденом тамплиеров.
        - Теперь ясно.
        - Но это самое простое объяснение. Точнее говоря, черный цвет означает землю, нашу юдоль слез, а белый — Новый Иерусалим. Нашим орденом они связаны между собой точно так же, как белая и черная части полотнища знамени.
        - Я еще подумаю о том, что под этим подразумевается, — сказал Арнольд.
        - Существует и третье объяснение, — сказал привратник. — Оба этих цвета означают воинов и монахов, ибо мы, тамплиеры, представляем собой одновременно и тех и других. Поэтому на печати нашего Великого магистра, если когда-нибудь она тебе попадется, ты увидишь двоих рыцарей на одном коне.
        - Теперь я понимаю, что ваше знамя хорошо продумано. Спасибо, что ты мне все так терпеливо и доходчиво объяснил. Я каменотес, родом из Лиона и в таких вещах разбираюсь не столь хорошо, как ты. Если ты мне еще скажешь, где можно найти Грегуара, оруженосца магистра Эверара, я буду очень рад.
        - Вон он идет по двору! С седлом на плече, — привратник показал на коренастого мужчину в возрасте около сорока лет с рыжей взъерошенной бородой. Как все тамплиеры, оруженосец имел наголо обритый череп. Арнольд подбежал к нему и схватил за рукав.
        - Гопля! — Грегуар придирчиво оглядел Арнольда с головы до пят. — Ты, вероятно, тот каменотес из Лиона, о котором говорил магистр? Вот и держи! — и он передал Арнольду седло, которое до этого нес сам, и повел его в шорную мастерскую. — Повесь седло на этот гвоздь! — невозмутимо сказал Грегуар.
        Два других сервиента, находившихся в мастерской, насмешливо улыбнулись: вот он и нашел того, с кем можно делать дело!
        - Больше нет времени с тобой возиться, — проворчал Грегуар. — Я еще не прочел тридцать раз «Отче Наш». Я должен молиться.
        - Если этого для тебя слишком много, — не моргнув глазом предложил Арнольд, — то я помогу тебе молиться. Ведь каждому можно повторить молитву по пятнадцать раз, и тогда получится тридцать.
        На это тамплиеры разразились звонким смехом.
        - Вы только послушайте! — фыркнул Грегуар, — он хочет взять на себя половину моего молитвенного долга! Что вы на это скажете?
        - Если все так и пойдет, — смеялись сервиенты, — то такой нам и нужен! Если бы это было возможно, то каждый из нас охотно нанял бы слугу для чтения молитв! Ха-ха-ха-ха!
        Грегуар похлопал Арнольда по плечу:
        - Ты хороший парень, каменотес, и я рад буду поехать вместе с тобой в Святую Землю, как сказал магистр Эверар.
        - Если предположить, что тамошний воздух подходит каменотесу! — весело воскликнул один из сервиентов.
        - Это меня не беспокоит, ведь именно там я вырос! — возразил Арнольд.
        Тамплиеры посмотрели на него с любопытством.
        Могучее войско
        Войско для крестового похода формировалось на широком поле вблизи города. Впереди шли тамплиеры, за ними следовали французские бароны, а в центре расположились король и королева со свитами. В арьергарде ехали рыцари из Бретани и Фландрии. Простые парижские граждане ликовали и махали на прощание руками, когда войско выступило в поход. Бесконечная вереница паломников и семей переселенцев со своими повозками и тележками замыкала шествие. «Господь хочет этого!» Сердце Арнольда едва не разрывалось от радости.
        Почти в каждой деревне и в каждом городе, мимо которых продвигались участники похода, к ним присоединялись новые крестоносцы. Очень медленно эта гигантская людская сороконожка ползла сначала в Мец, и дальше — в Шпейер и Фрайзинген, до тех пор пока они не вступили в пределы Венгерского королевства, где им встретились участники немецкого крестового похода, незадолго до этого выступившие из Регенсбурга. Затем начался сильный голод, так как немецкие крестоносцы, шедшие впереди, съедали все, что им попадалось на пути. Пока было лето, эта чудовищная вереница людей утоляла жажду водой из рек и ручьев. Но лишь только зарядили осенние дожди, все водоемы стали грязными и начались тяжелые эпидемии. Ослабленные болезнями, крестоносцы оказались на территории, подчинявшейся византийскому императору. Тот пообещал папе обеспечить в Константинополе уход за больными и предоставить зимний лагерь в Греции, и надежда на это слегка воодушевила изможденных людей.
        - В Константинополе, — сказал Арнольд, стряхивая капли дождя с плаща, — я просплю три дня подряд.
        Грегуар мрачно посмотрел на него:
        - Если только мы пробудем в Константинополе три дня.
        Но император Мануил рассудил по-иному. Не сдержав обещания, он переправил крестоносцев через пролив и совсем не дал им продовольствия, в котором они так нуждались. Грегуар ехал рядом с Арнольдом молча. Шутки, которыми он сыпал в начале путешествия, теперь застревали у него в горле.
        Как-то вечером, укрывшись вместе с Арнольдом от дождя под одной плащ-палаткой, Грегуар сказал:
        - Я напряженно ожидаю, какой из путей по Малой Азии изберет король, — поскольку Арнольду не был известен ни один из этих путей, Грегуар пояснил: — Существует западный путь, он проходит вдоль побережья. Известен еще восточный, по нему шли участники Первого крестового похода пятьдесят лет назад. Еще есть центральный, который ведет почти точно с севера на юг и находится примерно посередине.
        Вскоре они узнали, что идут по центральному пути. Море, которое раньше всегда виднелось на востоке, отступало все дальше и дальше; крестоносцы поднимались в горы. Лазутчики вернулись в лагерь и сообщили, что немецкий крестовый поход, находившийся впереди, разделился: король Конрад с одной частью немцев шел по восточному пути, другая же часть, под руководством епископа Фрайзингенского, шла по побережью. На юге полуострова Малая Азия три крестовых похода должны были объединиться в городе Саталия.
        Арнольд находился в свите тамплиеров и выполнял необходимые работы, когда участники похода располагались лагерем. Великий магистр Эверар то и дело подзывал к себе Грегуара, когда нуждался в его услугах.
        Арнольд больше не видел королеву так близко, как это было в церкви Сен-Дени. Он видел только три повозки в королевской свите, украшенные буквой «Е» с витиеватым орнаментом. Может быть, в одной из них мелькнет ее ярко-красное шелковое платье? А диадема, украшенная изумрудами? Совершенно ясно, что королева на Востоке должна была олицетворять Францию.
        Как-то вечером, когда полководцы собрались в палатке магистра Эверара, которую с поспешностью раскинули Грегуар и Арнольд, очаг долго не разгорался. Дрова намокли от дождя, они потрескивали над затухающим огнем. Арнольд разложил вокруг костра подушки и шкуры, потому что в палатку пришла королева и села у огня. Движением руки она ответила на его низкий поклон. Арнольд старательно ворошил кочергой в едва тлеющих поленьях и, кашляя, пытался их разжечь. Развести большой жаркий костер никак не удавалось, из чадящей кучи дров струился лишь пар, тепла они не давали, и королева не могла согреться.
        Арнольд украдкой взглянул на нее.
        Королева была по-прежнему прекрасна, хотя в воспоминаниях он представлял ее по-иному. Щеки ее впали и побледнели, но изумрудные глаза от этого стали еще больше.
        - У меня замерзли ноги! — пожаловалась она. Дрожа от холода, королева сняла башмаки и поднесла их к огню. Арнольд взял овечью шкуру с палаточного шеста. Стоя на коленях, с опущенными глазами, он протянул шкуру королеве.
        В палатку вошел король Людовик вместе со своим секретарем. За ним следовали магистр Эверар, маршал тамплиеров и несколько рыцарей из королевской свиты. Отвесив поклоны королеве, они со вздохами опустились на подушки. Взгляды их жадно устремились на котел с вином, который Грегуар поставил на огонь. Затем горячее вино с пряностями оживило их и согрело им кровь, и король медленно начал разговор:
        - Мы находимся на возвышенности, принадлежащей грекам, и сегодня нам нечего бояться нападения. Ведь не может же император Мануил быть столь дерзким, чтобы допустить турок на свою землю, откуда они начнут вредить нам.
        - И все же мне не нравится, сир, что два немецких войска идут отдельно друг от друга, — возразил магистр Эверар. — К тому же, путь вдоль побережья, избранный епископом Фрайзингенским, весьма опасен. Я знаю по Пиренеям, что в это время года горные ручьи превращаются в ревущие водопады. А реки, берущие начало в горах Малой Азии, гораздо опаснее и несут с собой много ила.
        Магистр еще продолжал говорить, когда Арнольд увидел подъехавшего всадника. Он тяжело слез с коня перед палаткой.
        - Где король? — закричал он, задыхаясь. — Ради Бога, сир!
        Король вскочил с места, ввел чужого рыцаря в палатку и усадил на подушки. Человек был в полном изнеможении. На лице у него запеклась кровь, она залила и его доспехи.
        - Выпейте, мой друг, — настойчиво сказал король, протянув ему кубок, — это придаст вам сил.
        Отрывочными фразами человек передал известие:
        - Войско немецкого императора заблудилось из-за греческих проводников! — он громко застонал. — Продовольствия нет уже несколько дней. Нет выхода из скалистых гор. Внезапно появились сарацины — все больше и больше — чудовищно быстро! Они пролетели на своих маленьких лошадках, выпустили стрелы — и исчезли. Тридцать тысяч наших погибло в горах и пропастях. Их трупы лежат вдоль дороги. Повсюду валяются мертвые кони. Сир, от имени императора Конрада заклинаю вас: идите с вашим войском в город Эссерон, чтобы остатки нашего войска могли объединиться с вами!
        В утренних сумерках палатки были Собраны и уложены на вьючных животных. Как марш молчания крестовый поход еще два дня шел на восток, пока посланник, ехавший впереди, не привел их в город Эссерон.
        Что это была за печальная встреча! Когда Арнольд в первый раз увидел германского императора в палатке господина Эверара, он подумал, что император очень старый и больной человек. Свита его была почти вся уничтожена, небольшая кучка рыцарей, оставшихся в живых, напоминала группу нищих.
        Эти люди расположились у столь же жалкого костра, как тот, к которому на днях приходила королева. Согревшись, они начали советоваться, что делать дальше. Поскольку из войска епископа Фрайзингенского, брата германского императора, пока еще не было дурных вестей, полководцы приняли решение спуститься на прибрежную дорогу вопреки мнению магистра Эверара.
        - Вы, конечно, знаете Пиренеи, дорогой магистр, — сказал король, вкрадчиво улыбаясь, — но кто вам сказал, что в Малой Азии реки подобны пиренейским? Поэтому присоединяйтесь к нам и не спорьте с остальными полководцами, так как они победили большинством голосов.
        Итак, на следующее утро авангард устремился к юго-востоку. И этого направления крестоносцы придерживались все ближайшие дни. Однако начались затяжные дожди, на пути встречались и снежные завалы, а реки несли массу ила, как и предсказывал Эверар де Барр. Когда же участники крестового похода спустились на прибрежную дорогу, трудностей не стало меньше. Рыцари были вынуждены спешиться, множество коней пало от истощения. Стадо баранов, которых они вели с собой для пополнения запасов продовольствия, утонуло в реке. Потоки воды вырывали детей из рук родителей. Многие рыцари были настолько слабы, что не могли держать меч.
        Однажды утром Арнольд в который уже раз вытаскивал лошадь с поклажей из илистой реки. На берегу и Арнольд, и лошадь упали совершенно обессиленные. Когда же Арнольд посмотрел на реку, он увидел повозку, которую нес желтый поток. Она закружилась в водовороте, из нее вывалились дорожные сундуки и сразу же были подхвачены течением. Они приближались к берегу, то погружаясь под воду, то всплывая. На них хорошо была видна огромная буква «Е», украшенная завитушками.
        Снова поставили мокрую палатку, у костра разложили мокрые шкуры, а люди сидели в мокрых одеждах, пили горячее вино с пряностями, пытаясь согреться, и обсуждали ситуацию. От посла узнали, что император Мануил имеет своих лазутчиков в непосредственной близости от участников крестового похода, и эти лазутчики держат его в курсе всех событий. Как-то одного шпиона поймали и устроили ему допрос. Он язвительно смеялся, что императору Мануилу нечего беспокоиться за свои владения в Сирии, так как войско крестоносцев уже не представляет опасности. Теперь император может выполнить свое обещание и предоставить крестоносцам город Эфес в качестве зимнего лагеря. Лазутчик сказал, что греческий император предупреждает крестоносцев о риске наткнуться на многочисленное турецкое войско, которое блокирует прибрежную дорогу дальше на юге. Императорский посланник уже спешит с этой вестью к императору Конраду.
        Император Конрад больше не доверял Мануилу и вернулся с остатками немецкого войска на зимовку в Константинополь. Что же касается Людовика Французского, то он, движимый упрямством и честолюбием, продолжал свой путь.
        В последующие дни без перерыва шел снег с дождем. Когда Арнольд, утомившись, склонился к шее своей истощенной лошади, в его воображении предстали разноцветные и прекрасные картины. Он вспомнил кухню в родном доме, в очаге потрескивали дрова, от яркого огня летели искры. За столом сидела мать, она подкладывала Филиппу румяную лепешку. Молодая жена Филиппа готовила фруктовое пюре. Арнольд вздрогнул и очнулся. Явь была серой: серые деревья, скалы, море, по берегу которого они ехали. И люди были серые, и снег — серый.
        Лошади были серые от дождя и ила, и поклажа была серая. Хорошо Филиппу! Если бы он знал, как здесь ужасно, он не ходил бы повесив голову.
        Невыполненный приказ
        Через четыре дня после Рождества крестоносцам встретились остатки немецкого войска под командованием епископа Фрайзингенского. Как же жалко выглядели его рыцари! Грязные, в лохмотьях, без коней. Раненые сидели на немногочисленных повозках, крича от боли, теснимые со всех сторон детьми с пустыми взглядами, чье место они заняли.
        Как только король со своей свитой достаточно приблизился, Отто Фрайзингенский закричал ему не своим от ужаса голосом:
        - Остановитесь, сир! На том участке гор, который вам предстоит преодолеть, стоит большое турецкое войско, готовое напасть на вас, как оно напало на нас. Вы можете пересчитать, сколько нас осталось. Скалы так обагрены кровью моих товарищей, что можно подумать, будто их раскрасил художник.
        Тотчас же король призвал посланников и отправил их к командующему арьергардом Жоффруа де Рансоню со следующим приказом: «Сегодня вечером не отправляться ни в одну из горных долин!»
        Посланник звонким голосом повторил приказ:
        - Сегодня вечером не отправляться ни в одну из горных долин!
        Затем он сел на своего коня и поскакал вперед.
        В тот день Арнольд вместе с Грегуаром ехали позади свиты короля, в которой находился магистр Эверар. Они тоже слышали королевский приказ, так как посланник повторил его достаточно громко. Поэтому они удивились, что в течение часа все еще не был подан сигнал к привалу. Эверар отделился от свиты, подмигнул Арнольду и Грегуару, чтобы они следовали за ним, и присоединился к когорте тамплиеров. Юноши заметили, как Эверар обменялся со своим слугой взглядами, полными понимания.
        Арнольд чувствовал, что эти люди могут без слов передавать друг другу свои мысли. Правда, тамплиеры всегда ехали молча; и все же здесь царило особенно многозначительное молчание. Молчал и Грегуар.
        К вечеру пришло сообщение, что Жоффруа де Рансонь не выполнил приказ короля. Он уже отправился с авангардом в полном составе в одну из высокогорных долин. У короля не было выбора: чтобы не потерять свой авангард, ему следовало догонять де Рансоня.
        - Теперь ты можешь помогать мне молиться, товарищ! — мрачно сказал Грегуар, — скоро у меня для этого не будет времени.
        Войско поднималось в межгорную долину, которая становилась все более скалистой, узкой и непроходимой. Своих коней тамплиеры осторожно вели под уздцы. Багаж им не мешал, потому что ни у кого не было более двух плетеных кожаных мешков — из одного торчали тяжелые доспехи, в другом находились постельные принадлежности, полотенце, посуда и одна смена нижнего белья.
        Все остальные, рыцари, дамы и пилигримы побогаче, путешествовали с сундуками и ящиками и мучились на этой страшной дороге. Слева вздымались крутые утесы, справа зияли жуткие пропасти. Падали глыбы камней, с грохотом катились в пропасть, увлекая за собой все, что попадалось на пути: людей, коней, повозки.
        Греки и турки с единодушным злорадством смотрели на это ужасное зрелище с горных круч.
        Вскоре стало ясно, что расщелина полностью перекрыта. Начало смеркаться. Этот момент сарацины избрали для атаки. Они рассчитали точно, поскольку авангард был уже по ту сторону перевала, а арьергард застрял в межгорной долине. Своими меткими стрелами турки разили крестоносцев, и те летели в пропасть, как подстреленные зайцы. Вопли пронзали небо, но небо оставалось безучастным. Единственным спасением, которое оно могло принести, была ночь. Изможденные до полусмерти, люди падали там, где стояли, и тотчас же засыпали. Войску — или тому, что от него осталось, — требовалось три дня для прохождения перевала. То и дело оно натыкалось на засады турецких лучников, стервятниками нападавших на обессиленных и беспомощных крестоносцев. Наконец войско вышло на более широкое плато. Когда они подсчитали, сколько осталось людей, то выяснилось, что лишь тамплиерам удалось сохранить своих воинов, коней и поклажу. Только они оказались бойцами, готовыми к суровым условиям, и у них были необходимая осмотрительность и осторожность, а кроме того, непревзойденная дисциплина.
        Король с совершенно осунувшимся лицом вышел перед войском и, взяв за руку магистра Эверара, обратился к рыцарям с такими словами:
        - Господа! Мы потеряли почти все, что у нас было. Большинство наших рыцарей погибло. Многие тяжело ранены. Трупы наших коней устилают этот путь скорби. Много наших товарищей в страхе покинули нас. На всех горных вершинах подстерегают сарацины и греки, ожидая окончательной нашей гибели. И все-таки сердца наши бьются за дело Святой Земли, и нам нужно следить за тем, как выполняем мы наши обеты. Поэтому я прошу вас, прислушавшись ко мне, избрать самого достойного из вас, магистра ордена тамплиеров господина Эверара де Барра, командующим нашим войском в этот момент, когда, по сути дела, мы уже потерпели поражение. Если вы желаете, чтобы так было, отвечайте мне!
        - Да будет так! — сурово прозвучало из толпы.
        - Никто не имеет права, — продолжал король, — принуждать к чему-нибудь тамплиера. Поэтому я спрашиваю вас, магистр Эверар, согласны ли вы исполнять это поручение безо всякого принуждения и насилия с нашей стороны? Так отвечайте же мне!
        - Я буду выполнять возложенное на меня задание всеми силами моего сердца, моего разума и моей руки, держащей меч, и да поможет мне Господь.
        - Давайте же поклянемся быть заодно во всех грядущих опасностях. Давайте поклянемся — независимо от того, к какому сословию относится каждый из нас, — никогда не бежать с поля боя, но во всем слушаться указаний господина Эверара! — в знак клятвы король высоко поднял руку, чтобы все ее увидели.
        После этого то же самое сделали богатые и бедные, рыцари и оруженосцы, и все пилигримы. Они подняли руку в знак клятвы и сказали: «Клянемся!»
        Магистр Эверар велел своему маршалу организовать крестовый поход по-новому, и каждый должен был подчиняться его приказам. Ненужные для похода вещи были брошены. Оружие распределили поровну, и в боевом порядке под руководством тамплиеров участники похода покинули плато и начали спускаться с нагорья.
        Тамплиеры шли в авангарде. Замыкали их строй оруженосцы со связками копий, и у каждого был запасной конь.
        Маршал тамплиеров шел впереди основного войска. За ним следовал его заместитель с черно-белым знаменем тамплиеров, его прикрывали десять рыцарей-монахов. Так как в левой руке он должен был держать знамя, а в правой руке — поводья, то не мог сам защищаться.
        В группе знаменосцев находился комтур, который на случай необходимости нес второе знамя тамплиеров, обернутое вокруг копья.
        Знаменосец с орифламмой шел первым в основном войске. В центре его ехали король и королева со своими свитами. Позади основного войска двигались траурная процессия пилигримов и обоз раненых, которые могли надеяться только на арьергард. Видя, что и арьергард у тамплиеров готов к боевым действиям, они приободрились.
        Турки заметили перегруппировку в рядах крестоносцев. Из страха перед тамплиерами они больше не отваживались на нападения. В последующие дни, встречая все меньше турецких и греческих лазутчиков, крестоносцы воспряли духом, и даже страсть Грегуара к шуткам постепенно возвратилась.
        Голод
        Портовый город Саталия на юге полуострова Малая Азия, как и многие подобные города, за свое долгое существование сменил не одно название. Каждый, кому он принадлежал, перекрещивал его на свой лад. В то время он принадлежал грекам.
        Крестовый поход под предводительством тамплиеров достиг этого города без каких-либо происшествий.
        Под стенами города Эверар де Барр подъехал к Арнольду.
        - Каменотес, — сказал он ему приглушенным голосом, — в ближайшие дни я отплываю вместе с королем и его свитой в Антиохию, несмотря на то, что пора весенних штормов еще не прошла. Французские бароны больше не хотят идти сухопутными дорогами и угрожают королю мятежом. Поэтому мне с братьями необходимо быть рядом с королем. Это означает, что больше не останется подразделений нашего войска, защищающих пилигримов. Поэтому я согласился поехать с ними с одним условием: король должен нанять у правителя этого портового города вооруженных людей, которые обеспечивали бы охрану наших пилигримов на их пути в Антиохию.
        Иди вместе с этими паломниками; и, когда мы снова увидимся в Антиохии, ты должен будешь точно описать пройденный вами путь. Я хочу также знать, допускает ли греческий правитель турецких воинов на свою территорию и попадутся ли вам по пути отряды греческих всадников, направляющиеся в сторону Антиохии. Надеюсь, что паломники доберутся до Антиохии в добром здравии и в полном составе, и прошу на это благословения Господня. Ты все понял, что я сказал?
        - Я понял вас, господин.
        - У тамплиеров, — продолжал магистр Эверар, — на Востоке имеется обширная сеть осведомителей. Но в этой области, где тыл принадлежит туркам и лишь прибрежная полоса — грекам, у нас осведомителей нет.
        Он вынул из мешка кошелек и передал его Арнольду.
        - Никогда не клади эти деньги в свой багаж! — предупредил он. — Для тебя и твоего осла провианта хватит на восемнадцать дней. Если тебе захочется поесть по дороге, проследи за тем, чтобы часть еды у тебя оставалась. Покупай по возможности вяленое мясо, но не подвешивай его к седлу, а заворачивай в овечью шкуру. Ночевать же ты должен в стороне от главного лагеря, как ночуют тамплиеры.
        Магистр Эверар озабоченно смотрел на паломников, расположившихся лагерем под городскими стенами Саталии. Потом с глубоким вздохом перевел взгляд и обратился к Арнольду:
        - У тебя есть посуда?
        Когда Арнольд ответил, что есть, он попрощался:
        - С Богом, каменотес! — повернул своего коня и снова присоединился к свите короля.
        Первые рыцари уже въезжали через ворота Саталии в этот портовый город. Среди них Арнольд заметил и королеву. Согнувшись, она сидела на кляче. Плащ, в который она закуталась, совершенно выцвел и был покрыт толстым слоем грязи. Волосы королевы прикрывал грубый платок. Ее впалые щеки прорезали глубокие морщины. Изумрудные глаза были тусклы, она мрачно смотрела на короля, похожего в своих лохмотьях на обнищавшего священника. Куда пропало сияние ее глаз? Где ее красота, так поразившая Арнольда? На веселых праздниках во Франции трубадуры слагали в ее честь стихи и песни. Теперь в это с трудом верилось. Исполненный сострадания, Арнольд смотрел ей вслед, пока она не исчезла из виду в городской сутолоке. Затем он обернулся, так как Грегуар тронул его за рукав.
        - Каменотес, — сказал он хрипловатым голосом, — я не стану сожалеть о том, если буду трижды в день читать «Отче Наш» ради нашего свидания.
        - Я тоже, — ответил Арнольд печально. Он передал оруженосцу магистра Эверара коня, одолженного у тамплиеров, и Грегуар со свитой отправился в город, не оглядываясь назад.
        После того как рыцари вошли в Саталию, городские ворота закрылись, и Арнольда, который как раз хотел купить осла, не пропустили в город. Ему сказали, что паломники в городе нежелательны. Если же он намеревается что-нибудь купить, то должен ждать, пока торговцы не выйдут за ворота.
        В замешательстве Арнольд повернул обратно. То, что он услышал у ворот, совсем ему не понравилось. Еще меньше понравился ему тон, каким это было сказано. Он забросил свои пожитки на спину и побрел обратно по той дороге, где шли крестоносцы. Арнольд вспомнил, что недалеко от города ему встретилась деревня. Вероятно, здесь ему кто-нибудь продаст осла, хотя бы не слишком дряхлого.
        И действительно, ему удалось раздобыть вполне приличного осла. Крестьянин, которому принадлежал осел, дал в придачу какое-то подобие седла, подпругу и недоуздок. Совершенно неожиданно к нему пришла удача, и он сделал доброе дело. Потирая руки, крестьянин глядел вслед отъезжающему Арнольду, который торопился не пропустить момент, когда паломникам откроют городские ворота.
        Но у ворот никакой спешки не было, и пилигримы неделю за неделей ожидали обещанную когорту наемников, которым заплатил король Франции. Первую неделю они ждали с нетерпением, затем навалилось равнодушие. И, наконец, они почти перестали верить в то, что их пропустят.
        День ото дня продовольствие становилось все дороже. Паломники получали только то, что торговцы выносили за городскую стену. Чем сильнее становился голод, тем больше свирепствовали ростовщики. Тому, кто израсходовал все деньги на пропитание и распродал все свое имущество, оставалось только умереть, ибо паломники давно утратили сострадание друг к другу. По оставшемуся имуществу каждый мог отсчитать, сколько ему еще суждено прожить. День ото дня умирало все больше людей, и ни у кого не было сил хоронить их. Трупы просто бросали в море. Детей приучали к воровству. Они обворовывали не только паломников, их посылали красть и в город. Часто они не возвращались после таких вылазок, так как малолетних воришек, особенно не раздумывая, убивали.
        В лагере паломников образовались две группы. Одна из них не хотела идти дальше. Лучше погибнуть здесь, под стенами этого портового города, чем навлечь на себя новое, вероятно, еще большее зло! Другие, которые были немного покрепче, хотели продолжать поход.
        В конце концов из ворот выехали наемники, выкрикивая громкие команды. Пилигримы спешно попытались встать в строй. Но до чего же жалкой была кучка этих людей! Почти все они были пешими, большую часть багажа они продали ростовщикам. Арнольду с невероятным трудом удавалось прокормить осла, хотя каждый день он водил его в речную долину, где поил пресной водой. К тому же он обнаружил дерево с сухими сливами, оставшимися с прошлого года. Но все равно содержимого его кошелька больше не хватало на пропитание. Арнольд хотел сохранить несколько динариев на черный день. Но могут ли быть дни чернее тех, которые они переживали?
        Рядом с Арнольдом стоял человек могучего сложения. Он пытался отцепить от своей ноги тощую девочку лет восьми, которая крепко за нее ухватилась.
        - Ты от меня отцепишься, дура? — он сильно ударил ребенка. — Дал этому карлику погрызть кость, — хрипло сказал он, — с тех пор не отходит от меня, — мужчина поднял ребенка, чтобы швырнуть на землю, в которой уже нашел покой его друг.
        И тут Арнольд в непонятном порыве бросился к нему и схватил девочку, он прижал ее к своим лохмотьям и посадил на осла.
        - Ты, парень, сошел с ума от голода! — закричал его сосед. — Разве ты не понимаешь, что берешь себе дармоедку, которая высосет из тебя кровь! Ее родители были точно такими же. На прошлой неделе они издохли!
        Девочка, сжавшись, сидела на осле. Она цеплялась за его гриву, словно за последнюю соломинку, и в ужасе искоса смотрела на мужчин.
        Процессия паломников тронулась в путь. Огромный мужчина шел в их рядах со своей тележкой. И для Арнольда с его ослом также нашлось свободное место.
        Арнольд уже пожалел о своем поступке. В дурном настроении плелся он вместе с остальными паломниками. Зачем он взвалил на себя эту обузу? Ведь ему самому едва удается выжить. Он бросил на девочку недовольный взгляд: она неподвижно сидела на спине осла. «Это не дитя, — говорил себе Арнольд, — скорее, это звереныш!» И он решил как можно быстрее избавиться от нее. Как-то вечером, когда они расположились лагерем на берегу моря, он пробормотал:
        - Вот теперь я это сделаю!
        Но он взял спрятанный кусок мяса, оторвал от него небольшой ломтик и бросил девочке. Она стала молча жевать, и жевала очень медленно, чтобы еда подольше оставалась во рту.
        Так проходил день за днем: не разговаривая, ехали вперед, по вечерам устраивали привалы; когда находили что-нибудь съестное, жевали и вновь пережевывали. Никого больше не заботило, сколько осталось проехать до Антиохии. Молча и равнодушно паломники передвигали ноги. Тот, кто не мог идти дальше, оставался лежать на дороге. Никто не возвращался к этим людям. Все стало безразлично.
        И гнев Арнольда на ребенка, заботу о котором он взял на себя, сменился равнодушием. Со временем у девочки смягчились ее звериные повадки. На привалах Арнольд бросал ей пищу, без которой мог обойтись. По ночам он подстилал ей шкуру. И даже не задумывался о том, что она занимает его место на осле.
        Как-то вечером — они уже не помнили, какой по счету это был вечер их пешего пути, — Арнольд как обычно лег спать за пределами лагеря. Густой и высокий прибрежный кустарник доходил до самого лагеря. Арнольд привязал осла к кустам и, как обычно, прикрепил камень к его хвосту, чтобы осел не бродил и не беспокоил людей своим криком. Все стихло. Только запах костра все еще висел в воздухе. Ребенок спал, и Арнольд склонился над ним в полузабытьи. Он тоже заснул.
        Арнольд не знал, долго ли спал, как вдруг что-то закрыло ему рот. В испуге он проснулся и увидел, что ребенок стоит рядом с ним на коленях и держит руку у его рта:
        - Тсс! — сказала девочка, прежде чем Арнольд успел дать выход своему гневу. Она указала на кустарник. Арнольд прислушался к звукам, доносившимся из темноты. За кустами он услышал негромкое бряцание оружия и приглушенные мужские голоса: обрывки разговоров на греческом языке, которого Арнольд не понимал.
        Немного погодя собравшиеся покинули место, где они держали совет, и снова воцарилась ночная тишина. Арнольд встал и потянулся.
        - Ты храпел, — сказала девочка, прежде чем Арнольд успел спросить ее, что все это значит. — Это могло быть опасно, — добавила она. — Там были греческие наемники.
        - Откуда тебе это известно? — поинтересовался Арнольд.
        - Сквозь ветви я видела их фигуры. Они говорили странные вещи.
        - Они же говорили по-гречески, — напомнил Арнольд.
        - Я знаю.
        - Значит, ты понимаешь их язык?
        - Я понимаю не все слова, но довольно много. Моя мать была дочерью греческого купца. А в порту Саталии я дралась с греческими детьми за объедки с корабля.
        - И о чем же они говорили, эти наемники?
        - Один сказал: «Это так далеко», а остальные хихикали.
        - По-видимому, это не наше дело, — грубо сказал Арнольд.
        - Затем еще один сказал: «Мы договоримся, как только окажемся в Киликии».
        - В географии здешних мест я не силен, — пробормотал Арнольд.
        - И еще один сказал, — уверенно продолжала девочка: — «Для крыс не требуется слишком много. Их нужно только кормить, и тогда из них вырастут львы!» В конце концов они договорились.
        - О чем договорились?
        - О каком-то знаке. Больше я ничего не поняла.
        - А я вообще ничего не понимаю, — сказал Арнольд и задумчиво покачал головой.
        Великое преступление
        На следующее утро Арнольд двигался в середине вереницы пилигримов. День прошел, как и все предыдущие: ничего необычного не случилось. Арнольд и девочка собрали немного дров, поскольку в тот вечер они намеревались сварить мясо, которое у них еще оставалось. В первый раз солнце сияло долго, и пилигримы слегка воспряли духом и ускорили шаг.
        Ночной привал они устроили в устье горного ручья. Чуть в стороне Арнольд разложил костёр из дров, которые они принесли. Огонь ярко разгорелся, и Арнольд поставил на него котелок с едой. Скоро бульон начал аппетитно пахнуть. Девочка с жадностью смотрела на высоко поднимающийся пар. Наконец она молча и сосредоточенно стала жевать то немногое, чем с ней честно поделился Арнольд. После этого каменотес засыпал песком горячий пепел, и на этом месте они улеглись спать. Тепло, проходившее сквозь песок, убаюкивало.
        Такой же теплой была кухня каменотесов в Лионе. Филипп стоял у очага и махал рукой брату. Молодая женщина укачивала ребенка. Что это за ребенок?
        - Ты ведь знаешь, — сказал Филипп, — это мой сынишка.
        «А где же его мать?» — хотел спросить Арнольд. И тут он проснулся. Луна струила белый свет и бросала черные тени на прибрежный песок. Некоторое время Арнольд смотрел в высокое небо, на котором виднелись созвездия ранней весны. Они выглядели не так, как у него на родине. Он посмотрел на место, где обычно спал ребенок. Оно было пусто.
        Арнольд почувствовал щемящую боль в груди. Ему не хотелось думать, что девочка ушла к другим людям, у которых было больше еды. И все же он в это поверил. Но почему она покинула его тайно? С горечью он думал о том, что сделал для девочки. Да, такова жизнь. А что же он предполагал? Человек всегда ищет, где лучше. Пока он предавался этим мыслям, за его спиной послышалось шуршание. Он надвинул кожаную шапку на затылок и схватил дубину. Затем осторожно обернулся.
        Сквозь кусты к нему пробирался ребенок. Молча девочка положила рядом с Арнольдом какой-то предмет. Ножны от турецкого кинжала!
        - Где ты это стащила? — сердито спросил Арнольд. Ребенок смотрел на него большими глазами, не понимая причины его гнева.
        Арнольд отвернулся, испытывая чувство стыда. Он внезапно понял, что привязался к этому ребенку. «Она могла бы быть моей дочерью», — мимолетно подумал каменотес. Он посмотрел на девочку и сказал:
        - Прости меня, я не должен был обижать тебя.
        Девочка медленно кивнула, словно обдумывая, что Арнольд имеет в виду. Затем сказала:
        - В лагере турки.
        - Что? — воскликнул Арнольд и тут же вскочил. Девочка подозвала его поближе.
        - Они дали наемникам короткие веревки, — прошептала она. — Они называют их «крысиные хвосты», и все при этом смеются.
        Арнольд ничего не понял. Может быть, девочка сошла с ума от голода? Но ведь нет, вечером она ела.
        - Затем турки дали им еще половину суммы, — уверяла девочка.
        - Какую половину, какой суммы?
        - Другую половину они должны получить завтра.
        - А за что они должны получить деньги?
        - За крыс, — твердо сказал ребенок. Затем девочка легла, завернувшись в шкуру, и уснула в тот же миг.
        Арнольд покачивал ножны от кинжала в руке, словно пытаясь определить их вес, и размышлял над загадочным рассказом девочки. Наконец он недовольно бросил ножны на песок. «Кто знает, — подумал он, — что мог сочинить этот ребенок!» Он с сочувствием посмотрел на маленькое существо, свернувшееся у его ног. Арнольд признался себе, что очень рад возвращению девочки. Но даже если он и не совсем верил в то, что она сообщила, на следующий день он решил быть особенно осторожным.
        Утром чуть свет он прошел со своим ослом через весь лагерь. Паломники еще не были готовы отправиться в путь.
        - Эй вы там, куда это вы собрались? — закричал наемник Арнольду с девочкой таким тоном, словно они сделали что-то недозволенное.
        - К ручью!
        Арнольд заметил, что в последний вечер ни один из пилигримов не развел костра. Возможно, они для этого были слишком обессилены. Возможно, у них совершенно не осталось ничего съестного, что можно было бы приготовить на огне.
        У ручья паслись кони наемников. К их седлам были привязаны веревочки. Раньше веревочек не было. Откуда они взялись? Выходит, что ребенок все же был прав? Он посмотрел на девочку, и она кивнула головой.
        - Крысиные хвосты! — сказала девочка.
        Пока осел переходил ручей вброд, девочка сидела на нем, вцепившись в гриву, как тогда в Саталии. Осел своей обычной рысцой перешел на другую сторону ручья. Мысли Арнольда путались. В это утро он настолько устал, что уснул на ходу.
        Над крутым откосом, возвышавшимся слева от дороги, взошло яркое солнце, и его сияние было таким сильным, что сразу же стало надоедливым. Ребенок хотел пить, и по пути они пили из кожаной фляжки, которую утром наполнили водой из ручья. От остальных паломников они значительно удалились. Когда Арнольд остановил осла, солнце уже поднялось высоко. Создалось впечатление, что этим утром у них выветрились все воспоминания о шествии паломников.
        Впервые он огляделся. Холм, мысом выдающийся в море, скрывал от него паломников. Но вскоре передняя часть их колонны должна была достигнуть извилины мыса.
        Море виднелось глубоко внизу, так как дорога вилась серпантином высоко по холму. Девочка показала Арнольду в даль, где на фоне пурпурной синевы вырисовывался парусник. Затем они снова посмотрели на дорогу, по которой вслед за ними шли паломники. Очень далеко можно было разглядеть множество точек, спускавшихся на прибрежную дорогу. Возможно, это были всадники, приехавшие со стороны боковой долины. Прибрежная дорога в этом месте сужалась, как в тисках, между крутым мысом и морем.
        Точки остановились по обочинам дороги, словно чего-то ждали. Арнольд всматривался в даль как зачарованный. Ребенок также не двигался.
        - Турки, — почти беззвучно сказала девочка, — разве ты их не видишь?
        Среди турок на дороге возникло еще множество точек: вереница паломников! Глаза у Арнольда начали слезиться. Там, на изгибе мыса движение замерло. Отдельные точки теперь невозможно было различить. Так продолжалось довольно длительное время, а солнце поднималось все выше. Тень осла теперь лежала на земле прямо под его копытами.
        Наконец точки, подобно длинной гусенице, поползли по дороге, и вскоре можно было разобрать отдельные детали обоза пилигримов. Всадники в разноцветных одеждах сопровождали его с флангов, но это были не наемники, посланные королем для защиты пилигримов.
        Арнольд потянул осла за уздечку, но тут же снова остановил его. Он не мог уйти, поскольку обещал магистру Эверару наблюдать за всем, что будет происходить с пилигримами, и проследить, откуда появятся турки. Он заметил, что девочка внимательно смотрит ему в лицо. Она показывала вверх на крутой склон, нависавший над дорогой. Девочке удалось разгадать мысли Арнольда. Арнольд кивнул головой.
        Он слез с осла и начал карабкаться по склону. Но разве осел туда взберется? Арнольд понял, что должен бросить осла, если желает в безопасности подняться на гору. Поспешно он отвязал от подпруги шкуру и фляжку с водой.
        - Во имя Господа! — сказал Арнольд, тяжело дыша, и дал ослу такого пинка, что тот взревел и помчался галопом. Затем Арнольд полез вверх по обрыву и устроился под деревом на полдороге к вершине.
        Вереница паломников медленно приближалась, вели ее вооруженные турки Наемников больше не было видно. Пилигримы теперь шли вообще налегке: без багажа, без ослов, без собак, тянувших тележки. Крайние в каждом ряду были связаны веревками, таким образом шеренги были как бы ограждены забором.
        Турки выкрикивали непонятные слова и избивали бичами несчастных людей. С сарацинскими словами они перемешивали обрывки французских фраз: «Подонки! Собаки! Крысы!»
        Крысы? Арнольд вздрогнул. Кажется, о крысах что-то говорила девочка. «Их нужно только кормить, и тогда из них вырастут львы!» Внезапно он понял, что здесь было совершено предательство: греческие наемники из Саталии, посланные королем Людовиком для защиты пилигримов, продали их всех в рабство туркам. Словно в видении, перед Арнольдом предстало озабоченное лицо магистра тамплиеров Эверара де Барра в тот момент, когда он прощальным взглядом окинул войско пилигримов.
        Жители Саталии, которые сами были христианами, воистину хорошо подготовили это мошенничество! Как пиявки, высосали они пилигримов, и теперь эти бедные, изголодавшиеся, эти равнодушные и потерявшие присутствие духа люди больше не могли оказывать сопротивление. Так вот зачем их продержали больше недели за пределами городских стен!
        Что же теперь оставалось от войска крестоносцев, отправившихся в поход из Франции и немецких земель? Как насмешку и издевательство воспринимал теперь Арнольд пламенный, воодушевленный призыв аббата Бернара к крестовому походу: «Господь хочет этого!» Разве Господь этого хотел?
        Солнце уже висело далеко над морем, когда Арнольд решился покинуть свою засаду и спуститься на дорогу. Девочка шла за ним, хотя он ее не звал. Арнольд тяжело ступал со своим узелком, ничего не видя вокруг себя.
        Там, где исчезли проданные пилигримы, дорога делала изгиб влево и шла теперь вдоль реки. Золотое море пропало из виду. Там вверху, подумал Арнольд, оно, вероятно, снова будет видно. Вероятно, там должен быть и мост через эту реку. Мост оказался для него бесценным подарком! Он обернулся к ребенку: наверное, девочка также обрадуется мосту.
        Но ребенок лег на землю и издал столь жалобный стон, что Арнольд содрогнулся. Девочка свернулась клубочком и, прежде чем Арнольд дошел до нее, заснула.
        Да, она спала. Слава Богу, она только спала: она не была ни обессилена, ни мертва. В своем сердце Арнольд ощущал большую благодарность. Он уложил ее под кустом и накрыл шкурой. Затем он сел в тени рядом с ребенком и задумался. Арнольд размышлял обо всем, что произошло с тех пор, как он покинул родной город. Ему показалось, что в пути он находится уже сотни лет. Все воспоминания были какими-то бледными и незначительными: лишения, опасности, ужасы войны. Только медленно тянущаяся вереница пленных будоражила его душу. Но с каждой минутой безразличие все больше овладевало Арнольдом, и даже мысль о том, что он сам чуть не попал в ряды проданных, не трогала его.
        Солнце скрылось в море, оставив на небе узкую полосу заката. Арнольд почувствовал голод, но есть было нечего. Тяжело вздыхая, он лег. Засыпая, он думал о том, как молился, будучи ребенком. Но о чем — этого Арнольд уже не помнил.
        Ночь была очень холодная. Девочка во сне хныкала. Арнольд плотнее завернул в шкуру ее тщедушное тельце. Затем с открытыми глазами он стал дожидаться утра.
        Они лежали, пока солнце не поднялось над горой. Зачем им вставать? Подумав о том, как мала та часть пути, которую они смогут пройти за день, они остались лежать. Утреннее солнце так хорошо согревало их окоченевшие руки и ноги! Мысль о смерти не пугала. Поблизости они услышали какой-то звук и в тревоге вскочили.
        - Осел! — закричала девочка, — разве ты его не слышишь? — до них уже отчетливо доносились крики «иа».
        Серый их друг пасся на берегу. Выглядел он сытым и умиротворенным. Какое-то растение с крохотными блестящими листочками росло у самой воды. Арнольд подполз на животе и оборвал листочки. Девочка вслед за ним сделала то же самое. Они сели на камень и съели листья, словно большой деликатес. Затем поймали осла.
        Арнольд сел на осла, который теперь был навьючен только фляжкой с водой, шкурой и горшком для еды, и посадил девочку впереди себя. Ровно и уверенно осел перебирал копытами, и от этой мерной рыси ребенок вскоре заснул, мысли Арнольда начали путаться, и он оказался между бодрствованием и сном.
        Через день они подъехали к деревянному столбу, который был вбит в землю около дороги. На его верхнем конце был вырезан крест тамплиеров, под ним — арабская пятерка. Арнольд остановил осла. Он разбудил ребенка, который последние дни почти все время спал, и сказал:
        - Посмотри на этот столб! Это прекраснейший подарок из всех, которые нам могло сделать Небо.
        Девочка не поняла его. Но Арнольд дрожащим голосом сказал:
        - Мы въехали в пределы христианских владений на Востоке, — и спустя некоторое время добавил: — Еще пять дней пути до дома тамплиеров в Антиохии. На это указывает колонна. Тамплиеры расставили такие указатели по всему христианскому Востоку.
        Девочка ничего не ответила. У нее просто не было Сил радоваться.
        Франкские пограничники вышли им навстречу на дорогу.
        - Куда? — закричали они уже издалека.
        - Магистр тамплиеров Франции ожидает меня в Антиохии, — ответил Арнольд, когда они поравнялись с ним.
        - Тебя? — пограничники недоверчиво осмотрели с головы до ног ребенка, осла и молодого человека. — Ты что-нибудь знаешь о крестовом походе паломников? — поинтересовались они. — Дело в том, что мы ждем его участников.
        Язык Арнольда внезапно стал сухим.
        - Похода паломников больше нет.
        - Послушай-ка! — сказал другой стражник первому, — разве ты не видишь, что парень с девочкой скоро могут отдать концы! Не расспрашивай их долго, а лучше дай им напиться!
        Стражники дали им напиться из своих бутылок и бросили им в руки сушеные фрукты. Арнольд сбивчиво рассказал о том, что он пережил. Затем всадники отвезли Арнольда к старой женщине, которая жила в ближней деревне; язык этой женщины он не понимал. Они объяснили, что она должна как следует позаботиться о путниках, и на двери ее дома нарисовали тамплиерский крест. К тому же они добавили, что заплатят.
        Старуха поняла и засмеялась. Ее это устраивало. Что-то ласково приговаривая на своем языке, она сняла девочку с осла, завернула в полотенце и прижала к груди. Она отнесла ребенка в хижину и положила на свой соломенный мешок. Затем она показала Арнольду на небольшое полуразрушенное стойло за домом, куда он мог поставить осла. Она сварила похлебку, добавила туда немного молока и придвинула к Арнольду глиняный горшок. Девочку старуха кормила деревянной Ложкой, и малышке казалось, что она находится в раю.
        Добрый город
        У старухи они жили до тех пор, пока не обрели силы для путешествия. Девочка помогала пасти козу. Арнольд привел в порядок обветшавший хлев. Когда они расставались, старуха дала им сушеных фруктов, мешочек зерна и вяленую рыбу.
        Арнольд уехал от старухи довольный. Однако по дороге он вдруг заметил, что ребенок тихо плачет.
        - Я должен был оставить тебя у старухи, — сказал он с некоторой горечью.
        Но девочка вытерла слезы, гордо выпрямилась и сказала:
        - Мне хорошо с тобой.
        Больше они ни о чем не говорили друг с другом.
        К вечеру пятого дня путники добрались до выступа скалы, с которого открывалась широкая перспектива. У их ног простиралась плодородная долина, пересеченная блестевшей серебром рекой. На берегу ее был расположен город с многочисленными башнями и мощными крепостными стенами. Центр города был также обнесен стенами.
        Арнольд не отрывал глаз от города.
        - Я каменотес, — сказал он, — поэтому мне хочется смотреть и смотреть на этот город. Я представляю, как возводились эти башни и стены.
        - Где у тебя семья, каменотес?
        - В Лионе. А этот город называется Антиохия. Он очень красивый.
        - Ты уверен, что с нами ничего не случится, если мы войдем в этот город?
        - Б этом я уверен, поскольку вот уже тридцать лет он безраздельно находится в руках французских крестоносцев.
        - Разве это справедливо, когда других людей лишают права обладать таким прекрасным городом? Разве это нельзя назвать кражей? Когда в Саталии мы занимались воровством, нас могли убить, если бы поймали; И многих из нас, детей, действительно убивали, только ты этого не знаешь.
        Арнольд ничего не смог на это ответить.
        Спустя мгновение девочка сказала:
        - Если этот город окажется добрым ко мне, я в нем останусь.
        Молча они проехали по большому мосту, миновали массивные ворота и оказались среди прекрасных дворцов и домов. Улицы города были вымощены. На одной из площадей стоял высокий фонтан с водой, падающей на каменную тарелку.
        Дом тамплиеров, к которому их подвел житель города, был огромен и хорошо защищен, он имел широкий двор, обнесенный галереей со сводом. В центре двора на стойках висел над костром гигантский котел, из которого распространялся запах мяса и овощей. Прислонившись к колоннам галереи, сидели нищие. Девочка, которую Арнольд снял с осла, подошла прямо к одному из них и спросила его, не обеда ли он ждет, что готовится в этом котле. Нищий сказал:
        - Оставайся здесь, скоро мы будем делить еду. Тамплиеры три раза в неделю наливают похлебку в наши миски. Так положено им по уставу. У тебя, наверное, нет миски?
        Девочка не ответила. Минуту она смотрела в землю, затем сказала, обращаясь скорее к себе, чем к нему:
        - Этот город оказался добрым ко мне.
        У привратника Арнольд спросил о магистре Эвераре.
        - Я — Арнольд, каменотес из Лиона. Есть ли у тебя какое-нибудь известие для меня?
        Привратник почесал голову:
        - У меня есть для тебя известие, даже два. Но магистр, о котором ты говоришь, не здесь. Он ждет тебя в иерусалимском доме тамплиеров. Отсюда он только что уехал на военный совет коронованных особ в Аккон. Перед этим он собрал множество золотых слитков в венецианских торговых конторах для короля Франции, поскольку тот все потерял. Если бы это был не магистр тамплиеров, а кто-нибудь другой, то ему не дали бы золота. Только тамплиеров венецианские купцы считают платежеспособными клиентами.
        После этой длинной речи он снова поскреб лысый череп.
        - А какое другое известие? — быстро спросил Арнольд, — ведь ты говорил и о втором, не так ли?
        - Да, да, вот и второе: тебя приветствует тот, кто не забывает трижды в день читать «Отче Наш». Тебе это о чем-нибудь говорит?
        - Конечно, говорит! — воскликнул Арнольд. Взгляд его упал на девочку, пытавшуюся снять горшок с осла. Тамплиеры начали распределять еду для бедных.
        - Это твой ребенок? — спросил привратник, следивший за взглядом Арнольда. — Здесь есть монастырь «У Святого Копья», там много таких детей. За ними присматривают монахини, — и, заметив, что Арнольд тяжело вздохнул, он сказал: — Теперь иди в наш дворец, а я позабочусь о девочке. Кроме нищих во дворе, мы кормим еще четверых бедняков за столом, а когда в доме находится правитель этой области, то пятерых. Таковы наши правила.
        Арнольд пошел в трапезную, которую тамплиеры называли дворцом. Дежурный монах подвел его к длинному столу и предложил сесть. Почти все места за столом были уже заняты. Там сидели монахи, простые воины и люди, у которых на лицах было написано, что они проводят жизнь в углубленных размышлениях, молитвах и заботах о бедных. Все собравшиеся еще раз встали и прочли молитву перед едой. Затем они сели за стол без учета чинов и положения.
        Еду подавали в глиняных мисках, по одной на двоих едоков, что чрезвычайно удивило Арнольда.
        Бедняк, сидевший рядом с ним и делившийся с каменотесом содержимым миски, толкнул его в бок.
        - Ты, наверное, впервые здесь у тамплиеров и поэтому не знаешь их обычаев, — прошептал он. — Во время еды они должны хорошенько следить за тем, чтобы каждый из них ел поровну и оставлял точно такую же часть пищи третьему. Третьим считается неизвестный бедняк.
        Арнольд устыдился, что он с такой жадностью набросился на еду, и убрал ложку, хотя сосед пытался помешать ему это сделать.
        После еды он взял за руку ребенка, и они отправились в город. Девочка весело подпрыгивала.
        - Этот город — добрый город! — то и дело восклицала она. — Совсем не такой, как Саталия, где нас хотели убить. Я два раза получила еду в свой горшок, каменотес, два раза, я не вру.
        Они остановились перед монастырем «У Святого Копья», и Арнольд сказал хриплым голосом:
        - Мне тяжело с тобою расставаться, но лучше ты останешься у монахинь в городе, который так тебе нравится, — и он дернул за звонок.
        Долгого прощания с девочкой не получилось, так как привратница, открывшая им, бросила стремительный взгляд на девочку и все поняла. Она впустила ее и закрыла ворота.
        Арнольд поспешил в дом тамплиеров, где ему обещали ночлег. Он печалился о девочке, ставшей ему такой дорогой. Лежа на соломенном мешке и уставившись на керосиновую лампу — такие лампы висели в каждом спальном зале тамплиеров и горели всю ночь, — он думал о том, что завтра отправится к цели своего путешествия — в Иерусалим! Который раз он вспомнил об отце и о собственном детстве в Святом Городе. Теперь он поедет на осле в одиночестве, поскольку ребенок ему уже не принадлежал.
        Антиохийский комтур тамплиеров выдал Арнольду документ, разрешавший ночевать в домах тамплиеров, расположенных на побережье. Комтур считал необходимым обеспечить Арнольду, как посланнику магистра Эверара, быстрое и безопасное продвижение.
        - Тебе не обязательно, — сказал он Арнольду, — пользоваться этой охранной грамотой. Я дал ее тебе только на крайний случай.
        Арнольд спустился к морю и по прибрежной дороге поехал на юг. Хотя этот путь был и длиннее проложенного через горные отроги, но в горах обитали дикие асассины, оставившие христианскому королевству только узкую полоску земли вдоль моря.
        Много путешественников проезжало по этой дороге: воины, крестьяне, погонщики верблюдов, пастухи, паломники и бродячие артисты. Часто встречались здесь когорты тамплиеров, охранявшие этот торговый путь. Когда они мчались на своих конях, караваны уступали им дорогу или останавливались, и равномерный звон верблюжьих колокольчиков тут же стихал.
        Обычно Арнольд ночевал под открытым небом, так как воздух весной был приятен и по ночам. Только в Акконе, куда он прибыл на седьмой день после своего отъезда из Антиохии, он остановился в крепости тамплиеров, расположенной за пределами города.
        Утром, когда Арнольд вместе со своим соседом умывался водой из уличного колодца, к нему подъехал какой-то тамплиер, предложив провести следующую ночь в касале тамплиеров в Какоуне.
        - Я не знаю, что такое касаль, — ответил Арнольд.
        - Касаль — это тяжелая и крепкая башня, в которой при необходимости может жить до 80 воинов. В касале имеется собственный колодец. В мирное время в касале меньше обитателей, и тамплиеры, живущие там, главным образом обязаны следить за прибрежной дорогой. Через короткие промежутки времени они сменяются.
        Утром над городом висел туман. Но затем солнце поднялось высоко, и стало жарко, как в разгар лета. Шкура осла потемнела от пота, а грива спуталась в толстые мокрые жгуты. В морских городках у колодцев стояло множество других жаждущих, и бедное животное истошно кричало до тех пор, пока не приложилось губами к воде.
        На девятый день Арнольд прибыл в Яффу и поехал по портовой улице. Он сидел на осле и разглядывал лес мачт, качавшихся в порту. Теперь он вернулся туда, откуда мальчиком покинул Святую Землю. Слезы подступали к горлу. Тогда Филипп был совсем маленький, и Сюзанна от волнения кусала кончики своих белокурых косичек. Королевский флот поджидал тамплиеров в открытом море. Был ли у них тогда какой-то багаж? Ему врезались в память выкрики капитана и многочисленные гребцы, которые по команде повели судно навстречу волнам. Берег все больше и больше пропадал в дымке, и они с Филиппом заплакали.
        Арнольд, тяжело дыша, отвернулся. Он покинул город, хотя наступил уже поздний вечер, и нашел себе ночлег неподалеку от дороги, ведущей в Иерусалим, в заброшенной хижине. Осла он отпустил ненадолго попастись, потом привязал его к забору за хижиной.
        В хижине не было ни очага, ни чего-либо другого в этом роде. Вероятно, она служила пристанищем для крестьян, работавших в поле в самое жаркое время года. Он лег на пол, подложив себе под голову свернутую овечью шкуру. Сквозь дырявый потолок и щели в двери, виднелось яркое ночное небо, по которому неторопливо плыла луна.
        Арнольд мгновенно перенесся мыслями в шатийонский амбар, где на куче шестов когда-то соорудил себе лежанку. «Почему же, — думал он теперь, — почему в ту ночь рыцари спали в амбаре?» Теперь ему опять вспомнился багаж, который грузили в Яффе на королевские суда. Этот груз был похож на ларцы.
        Наконец луна уже не заглядывала ни в одну из щелей, и комната медленно наполнилась темнотой. Также темно было и в Шатийоне. Кажется, что и сам Арнольд слышал беседу рыцарей: «Ларцы!»
        Арнольд вскочил. Что это были за ларцы? Рыцари из знатнейших родов тогда сами стерегли их. Значит, они были столь драгоценны! Арнольд напряг память: во всех подробностях он вспомнил, как выглядели ларцы. Он подумал о том, как в Марселе тамплиеры грузили их на корабль и прикрывали мешками. А потом их везли через горы, и пастухи за спинами тамплиеров делали какие-то знаки. Все это было удивительно. Но чем больше Арнольд размышлял, тем меньше от этого было толку, и наконец его одолел сон.
        У цели?
        На рассвете Арнольд встал и снова пустил осла попастись. Сам он съел то, что еще оставалось у него в сумке, затем привязал шкуру к подпруге. Когда Арнольд взглянул на небо, то увидел равномерную голубизну, и сердце его возликовало, как только он подумал, что уже сегодня — уже сегодня! — будет в Иерусалиме.
        По дороге двигались пилигримы и торговцы, которые с таким же веселым сердцем стремились по межгорной долине на восток. Ведь пилигримы были наконец почти у цели: все они жаждали попасть к Гробу Господню, из которого Он воскрес. Они пылко верили в то, что, как и Он, когда-нибудь воскреснут все люди — и не только люди, но и сама земля. Вместе с Ним они хотели вечно жить в лучшем мире в качестве лучших людей. Этот лучший мир с его лучшими людьми они называли «Новый Иерусалим». Святая Земля, из которой Христос вознесся на небеса, и воспринималась как первый Новый Иерусалим.
        Торговцы также радовались, ибо они предвкушали хорошие сделки. В портовых городах они покупали товары, в иерусалимских горах рассчитывали выгодно продать их. Каждый посылал другому вслед дружеские приветствия; и вряд ли кто-нибудь из них думал, сколь опасна была эта дорога до того, как тамплиеры стали ее охранять.
        Осел стремительно взбирался в гору: ему тоже открылась цель, достойная стремлений паломников. B стороне от дороги оказался колодец, какой-то торговец поил свою лошадь и сказал, что не помнит случая, когда бы он отправлялся в сторону гор без двух бурдюков, наполненных водой.
        Солнце быстро склонялось к западу. Арнольд, широко раскрыв глаза, вбирал его свет, золотивший низкие деревья, беловатые камни, серые травы. Свет был так прекрасен, каким бывал только в воспоминаниях Арнольда. Ничего не изменилось. Да, вот он и вернулся. Ужасные картины крестового похода совсем исчезли из его души. Он не придавал им значения. Теперь он видел перед собой только город, пылающий в лучах вечернего солнца.
        Арнольд остановил осла, ему послышался детский голосок: «Разве это справедливо, когда других людей лишают права обладать таким прекрасным городом?»
        В задумчивости он устремился к Дамасским воротам.
        Путь к дому тамплиеров Арнольд еще хорошо помнил: там была главная улица, полная телег, всадников и носильщиков. Через некоторое время с нее можно свернуть налево в узкий переулок, расширявшийся после перекрестка. В этом широком переулке находилась лавка пряностей какого-то сирийца, которую он смог узнать, а затем Арнольд повернул направо и с северной стороны вышел на Храмовую площадь. Все осталось как прежде: роскошная мечеть Омара, называемая христианами Наскальным храмом, сверкала голубым цветом, а ее золотые купола сияли красным цветом. Из мечети аль-Акса, расположенной на южной стороне Храмовой площади, слышались призывы муэдзина, собиравшего мусульман на вечернюю молитву; Арнольд увидел стену, окружавшую двор дома тамплиеров, где в правом углу находилась башенка с бойницами. Он дернул за колокольчик у двери и подождал, пока тот звякнет. Да, именно так и звенел колокольчик, когда в него звонил отец. Затем отец посылал Арнольда обратно домой и входил один.
        Ворота открылись. Арнольд был охвачен радостным волнением: перед ним стоял Эсташ, его немой друг, с которым он двадцать лет назад расстался в слезах.
        - Эсташ! Ты узнаешь меня?
        Они заключили друг друга в объятия. Теперь Арнольд окончательно убедился, что вернулся домой. Они рассматривали друг друга с головы до пят. Эсташу было за сорок, его уважали за то, что он не чурался никакой работы. Только глаза его глядели столь же задумчиво, а в лице, как и двадцать лет назад, было выражение, словно он к чему-то прислушивается.
        - Я должен пройти к магистру Эверару де Барру.
        Эсташ покачал головой и показал своей широкой ладонью на северо-восток. Затем он взял у Арнольда осла и отвел животное в стойло. Он привязал осла и указал другу на большую обитую железом дверь дома тамплиеров.
        Мимо мастерских они прошли на задний двор, и Эсташ провел Арнольда прямо мимо жаровни и корыта с водой в рыцарский зал, который теперь назывался дворцом тамплиеров.
        У входа Эсташ остановил Арнольда, поискал кого-то глазами среди многочисленных тамплиеров, собравшихся во дворце, его лицо просияло, и он подвел Арнольда к пожилому человеку. Арнольд узнал в нем господина де Монбара, чьим оруженосцем был Эсташ.
        - Кого это ты ко мне привел? — спросил господин де Монбар и повернулся к Арнольду, чтобы услышать от него ответ.
        - Я Арнольд, сын Пьера, каменотеса из Лиона.
        С ожиданием смотрел Эсташ в лицо господина де Монбара и удовлетворенно кивнул, когда господин де Монбар сказал Арнольду:
        - В тебе я приветствую твоего отца. Память о нем никогда не исчезнет в нашем ордене. Есть ли какая-нибудь особая причина, из-за которой ты посетил меня?
        - Здесь меня ожидает магистр Эверар де Барр. Я участвовал в крестовом походе в его свите и хочу рассказать ему о том, что видел в пути.
        - Господина магистра Эверара нет в Иерусалиме, — сказал господин де Монбар с печальным выражением лица. — Он отправился осаждать Дамаск вместе с войсками германского и французского королей. Наш король тоже с ними. Магистр Эверар возглавляет подразделения нашего ордена, — он сделал паузу, в течение которой смотрел куда-то вдаль, и сказал: — От этой осады мы едва ли много получим, но полководцы из Европы победили нас большинством голосов. Как правило, от европейских крестоносцев не стоит ждать ничего хорошего. Они приезжают в нашу страну только для того, чтобы бить неверных и наживаться. Все усилия, направленные нами, тамплиерами, на установление мира, они сводят на нет. Ведь, по мнению западных христиан, заключать договоры с иноверцами достойно презрения. К сожалению, иерусалимские короли должны придерживаться того же мнения, в противном случае они не получат помощи из Европы. Поэтому они считают справедливым, что мы, тамплиеры, берем на себя всю ответственность и сами заключаем договоры с мусульманами. Ведь только у нас одних есть такая военная мощь, которая позволяет обеспечивать соблюдение
этих договоров. Видишь ли, подобный мирный договор мы заключили и с атабегом Дамасским, но королева Мелисанда разорвала отношения с Дамаском, — как только Арнольд начал понимать слова господина де Монбара, тот добавил: — К сожалению, они получили благословение патриарха.
        Вечером Арнольд сидел у Эсташа в караульной будке и рассказывал ему о том, что он пережил после того, как уехал из Иерусалима. Он рассказал о странствиях своих и Филиппа, о замужестве Сюзанны, о том, как они с Филиппом бросали жребий, кому ехать в Святую Землю, и как Филипп был расстроен. Он рассказал о роскошных празднествах в Сен-Дени, о начале крестового похода, исполненном ликования, и об ужасном уничтожении его участников. Говорил они о походе пилигримов, которых вероломные греки продали в рабство. Он также сказал, что все это он должен сообщить магистру Эверару, у которого сейчас совершенно иные заботы.
        Эсташ слушал его с серьезным выражением лица. Когда же Арнольд рассказал о Грегуаре и его веселых шутках, он слегка улыбнулся. Потом они шли по вечернему городу, так как Арнольд обещал Эсташу пойти вместе с ним в дом, где жила семья Пьера.
        Этот дом они нашли, но не рискнули в него постучаться, поскольку не знали, не арендует ли его у тамплиеров какой-нибудь мусульманин. Но Арнольд немного посидел на пороге, как он любил делать в детстве.
        Когда же он снова встал и они собрались продолжить свой путь в потемках, Эсташ придержал его за рукав.
        Из-под какой-то арки они услышали голоса:
        - Тамплиеры, должно быть, — голос стал тише, — предали крестоносцев под Дамаском! Как вам кажется, любезный брат во Христе? Вы, наверное, полагаете, что они не могут быть предателями?
        - Само собой разумеется, они предатели! Разве вы не помните о визите к ним турецкого посланника Усаммы ибн Мункиза Шайзарского? Он жил у тамплиеров, потому что они его друзья. Об этом я подумал уже тогда.
        - Как вы полагаете, приезжал ли он к ним с тайной миссией?
        - А знаете ли вы, что тогда случилось в Акса-мечети? Нет? Тогда я вам об этом напомню. При этом мне нет необходимости говорить тише, так как все, что я говорю, правда: Усамма, как вам известно, благочестивый мусульманин — да избавит его Господь от этого заблуждения! Он молился в Акса-мечети, которая принадлежит дому тамплиеров. В то же самое время там молился некий паломник, глубоко мною уважаемый. Именно тогда тамплиеры постановили сделать эту мечеть Божьим домом для обеих религий, что мне глубоко противно. К сожалению, у нас, священников, нет достаточной власти искоренить эту достойную осуждения практику. Мой пилигрим разозлился на то, что Усамма во время молитвы обратил свое лицо на юг, где находился святой город Мекка. Он схватил его за плечи и, поворачивая лицом к востоку, совершенно справедливо воскликнул: «Так следует молиться!» Ведь поскольку христиане устраивали свои богослужения в этой мечети, они должны были считать ее христианской церковью. А в христианских церквах никогда не молились иначе, как лицом к востоку! Этот инцидент заметил один из тамплиеров. Он вышвырнул моего пилигрима из
Божьего дома. И так случилось два раза. Ведь как только тамплиеры начали молиться своими особыми молитвами, мой пилигрим в святом усердии вынужден был приплестись обратно в церковь и сделать ради чести Божьей то же самое.
        - Да, это чудовищно!
        - Теперь вы видите, каким образом тамплиеры предают христиан в пользу своих мусульманских друзей. Кроме того, ходят слухи, что они потребовали у жителей Дамаска за эту измену три бочонка золота. Когда же они получили эти бочки, то обнаружили в них только медь.
        - Если так, то это меня радует! — воскликнул другой. — Правда, я не могу представить, чтобы кто-нибудь из них позволил себя провести. Для этого эти… — он стал искать подходящее слово, — эти дьяволы слишком отпетые мошенники. И вообще, меня бы обрадовало, если бы их богатство слегка уменьшилось! Каждый король дарит им свои земли, а из-за необъяснимой доброты папы они вообще освобождены от церковных налогов!
        Затем голоса удалились. Друзья еще некоторое время постояли в потемках, и Арнольд предложил:
        - Пойдем дальше, Эсташ. Для меня нет большего удовольствия, чем гулять по Иерусалиму.
        Когда они переходили через Храмовую площадь, он сказал приглушенным голосом:
        - Как хотелось бы мне, чтобы Грегуар вернулся из Дамаска! Он мне скажет, предатели тамплиеры или нет.
        Воспоминание возвращается
        В последующие дни Арнольд помогал в кузнице, находившейся во дворе у внешней стены; едкий запах оттуда при южном ветре распространялся по всей Храмовой площади. Кузнец был коренастый сервиент, подоткнувший свою тамплиерскую рясу так высоко, что виднелись его крепкие ноги.
        В дальнем углу двора стояли три лошади, которых следовало подковать, и Арнольд подводил их одну за другой и крепко держал, когда раскаленное железо шипело в тазу с водой и в копыта им вбивали гвозди.
        - Теперь уведи их! — велел кузнец, показав молотом на дверь. Когда же он заметил, что Арнольд его не понимает, то спросил: — Ты, наверное, не знаешь, где наша большая конюшня?
        Арнольд покачал головой. Кузнец указал молотом вниз.
        - Конюшни там, внизу, неужели ты их не знаешь? Когда Арнольд снова покачал головой, кузнец объяснил:
        - Сначала иди в Долину Сыроделов, там есть большой вход в подземные конюшни. Об этом входе долгое время никто ничего не знал, но вот уже много лет он расчищен. Ты не можешь его не заметить.
        Арнольд повел лошадей в Долину Сыроделов. У цоколя, на котором стоял прямоугольник Храмовой площади, он увидел высокие широкие ворота, через которые вводили и выводили лошадей — боевых коней, коней для верховой езды и ломовых лошадей. Сервиенты, чьи рясы были закатаны точно так же, как и у кузнеца, уводили лошадей дальше в Долину Сыроделов и на окрестные холмы; эти лошади не были нужны в тот день. Арнольд очень точно помнил, что прежде в Иерусалиме не было такого количества лошадей. И ворота в то время располагались не там.
        Он вел лошадей, предъявляя свою охранную грамоту: «Я — Арнольд, каменотес из Лиона, и работаю у кузнеца там наверху». Тогда его пропускали. Один сервиент, принимая лошадей, бормотал про себя номера, которые были отмечены на поводьях каждой лошади. Арнольд вошел в помещение, освещенное множеством факелов. Большинство из них были вставлены в железные кольца на гигантских колоннах. Ему ударил в лицо горячий чад, слышались сопение и звон цепей. Сервиенты сновали туда-сюда, вносили и выносили седла и упряжь, скребницы и ведра с водой. Некоторые из них были ему уже знакомы. Возможно, что они ночевали в той самой спальне, куда провели и его. Это была спальня в здании для свиты, в продольном направлении примыкающем к Акса-мечети.
        Арнольд нерешительно шел через это громадное помещение, с любопытством глядя по сторонам. На поперечных брусьях, соединявших колонны между собой, через определенные промежутки были прикреплены железные кольца, на брусьях Арнольд увидел арабские цифры и догадался, почему сервиент, взявший у него лошадей, пробормотал их номера: у каждой лошади в этой гигантской конюшне имелось свое место, и, если требовалась какая-то Лошадь, ее можно было сразу же найти. И на узких внешних стенах торчали железные кольца. Здесь лежали верблюды, поджав под себя передние ноги, и жевали жвачку. В углах сводчатого помещения были насыпаны большие кучи овса и сена, а у стен с продольной стороны тянулись длинные ряды седел. Порядок здесь соблюдался самый педантичный. В центральном проходе, который был оставлен свободным, стояли тачки для навоза, на каждой лежали вилы с тремя зубьями.
        Арнольд прислонился к одной из колонн и, глядя на нескончаемое движение людей и животных, думал: «Каким видел это помещение отец? Был ли это сказочный подземный зал, о котором он рассказывал? Он говорил о каменных великанах, поддерживавших колоссальный свод, которые могли так рычать, что эхо еще долго отражалось от стен. А факелы, наверное, и были теми шипящими духами огня, которые околдовывали каждого вошедшего? Видел ли отец здесь молочно-белых призрачных коней, на которых могли ездить только мертвые рыцари?» Арнольд протер глаза. Он обнаружил лестницу, поднимавшуюся во двор дома тамплиеров. Перед ней была установлена железная опускающаяся решетка, цепи ее приводились в движение большими колесами — конюшню при желании можно было отделить от дома тамплиеров.
        Картины этого гигантского зала с его колоннами, опорными стойками, лошадьми и людьми преследовали Арнольда весь вечер и даже во сне.
        Среди ночи он проснулся. На улице сменились часовые, и опять стало тихо. Широко раскрытыми глазами Арнольд уставился в потолок. Он думал об отце, чьи останки были захоронены только спустя четыре года после гибели. Где же его засыпало? Здесь ли вообще это произошло? Но уж, конечно, не в гигантском зале: его каменные исполины простоят еще несколько тысячелетий!
        Глаза у Арнольда защипало, ему пришлось их закрыть. Он слышал дыхание спящих тамплиеров. Это было похоже на происходившее в Шатийоне, когда он лежал на куче шестов и слышал тихие голоса трех рыцарей. Кто же там был? Он задумался. Господа де Сент-Омер, де Сент-Аман и де Мондидье… Перед Арнольдом всплыли воспоминания той ночи в Шатийоне, и он снова услышал слова:
        - Завтра мы отвезем ларцы на болото. Надеюсь, что под самый конец ничего не случится.
        - Тогда бы нам не пришлось девять лет рыться в земле, как кротам, и наш любимый каменотес был бы жив.
        Наш любимый каменотес! Арнольд вздрогнул. Кровь прихлынула к ушам. Значит, отец его имеет какое-то отношение к ларцам! Значит, он тоже ползал под землей, как крот? Где же это под землей? Все непостижимее казалось Арнольду, что ларцы пришлось откапывать. Здесь ничего невозможно было понять!
        На улице затрубили в рог, и тамплиеры проснулись. Начинался день. Арнольд встал.
        Увидев Эсташа, он сказал:
        - Я почти не спал, так как все время думал об отце.
        Ты привез его в монастырь Клерво, когда он умирал. Ты встречался с ним и здесь и видел его каждый день, когда он уходил на работу. Теперь ответь мне честно, Эсташ, его засыпало в этом доме? — Арнольд вопросительно посмотрел в глаза Эсташу.
        Сначала Эсташ задумчиво покачал головой. Затем решительно кивнул.
        - Это случилось в Соломоновых Конюшнях?
        И опять Эсташ покачал головой туда-сюда, прежде чем утвердительно кивнуть. В глазах его появилось какое-то беспокойство, которого Арнольд прежде за ним не замечал.
        - Раскопки происходили здесь? — продолжал настойчивые расспросы Арнольд.
        Эсташ огляделся вокруг и пожал плечами.
        - Эсташ! — сказал Арнольд еще настойчивее, — что тебе известно о ларцах, в поисках которых мой отец вместе с рыцарями раскапывал Соломоновы Конюшни?
        При этих словах Эсташ отшатнулся и посмотрел на Арнольда глазами, полными ужаса. Нет, нет! Он поднял руку, словно защищаясь.
        - Я знаю, — сказал Арнольд на этот раз тихо, но уверенно, — речь идет о какой-то тайне.
        Эсташ кивнул головой.
        - Ты знаешь об этой тайне от моего отца, Эсташ?
        Немой покачал головой.
        - Ты знаешь о ней от человека, исцелившего моего отца?
        Большими глазами Эсташ смотрел на Арнольда. Как ему удалось сделать этот вывод? Немой медленно кивнул: «Да, от человека, который исцелил твоего отца».
        - Я так и думал, — сказал Арнольд, глубоко вздохнув. — А я знаю часть этой тайны и знаю место, где могу узнать другую ее часть, — это Клерво или окрестности Клерво. Теперь, когда это воспоминание я восстановил полностью, мне стало намного легче.
        Эсташ проводил Арнольда удрученным взглядом, когда тот отправился в кузницу. Ему было известно, что целиком эту тайну не должны знать непосвященные. Приобщенными к тайне могли быть только тамплиеры — и не просто тамплиеры, а мудрейшие из них.
        Магистр Эверар и его рыцари возвращались в авангарде объединенного войска трех королей после осады Дамаска в Иерусалим. Арнольд напряженно следил за ними с городской стены. Сурово сжав губы, он проверял одну повозку за другой. Наконец Арнольд, облегченно вздохнул: нигде он не заметил трех бочонков, о которых в тот вечер говорили священники.
        Прошло еще несколько дней, прежде чем у магистра нашлось время принять Арнольда. Тогда он попросил рассказать подробно и точно обо всем, что Арнольд испытал и увидел, и не прерывал его рассказа до самого конца.
        - Все, что ты сообщил мне, каменотес, — сказал он, выслушав Арнольда, — должны обдумать тамплиеры на Востоке и в Европе! Благодарю тебя за этот рассказ.
        Арнольд спроси магистра о Грегуаре, которого он не нашел среди возвратившихся тамплиеров. Но Грегуар сложил свою голову под Дамаском. Он, наверное, забыл о трехразовом чтении «Отче Наш» за успешное свидание.
        Магистр тамплиеров направил Арнольда к своему маршалу, отплывавшему в ближайшие дни с испанским войском в Европу. Сам он оставался на Востоке, поскольку предстояли выборы нового Великого магистра. Еще перед тем как испанские тамплиеры возвратились к себе на родину, им стало известно, что Эверар де Барр был снова избран Великим магистром. Теперь ему подчинялся весь орден тамплиеров и на Западе, и на Востоке; и повсюду тамплиеры радовались, так как способности Эверара де Барра были им известны.
        Решение Арнольда
        В Марселе Арнольд сошел с корабля и тотчас же совершил прогулку по городу. У ворот он смастерил себе посох и направился по дороге, ведущей на север. Он не сомневался, что в любом случае найдет себе попутчиков. Так и произошло. Несколько дней спустя он был в Лионе: баржа, которую бурлаки тянули вверх по Роне, подобрала его.
        Как только с причала Арнольд взглянул на город, где родился, у него учащенно забилось сердце — вот крыша дома каменотесов! Там был Филипп, владевший мастерской. Там была седая мать, которая сидела у очага и ждала его, поникнув головой.
        Войдя в кухню, он увидел, что стул матери пуст. Молодая жена Филиппа поздоровалась с Арнольдом, как с чужим.
        - Каменотес вот-вот должен прийти.
        Она не узнала Арнольда. Он сел на скамью рядом с камином у стены, и увидел маленького мальчика, играющего на полу с кошкой.
        - Это Ролан, наш сын, — робко сказала жена Филиппа. Затем она спросила, не желает ли чужак что-нибудь поесть. При этом она впервые посмотрела на него пристально и поняла, что это Арнольд.
        - Боже мой, деверь! — воскликнула она, — до чего же ты изменился!
        Она бросилась к двери, затем через двор выбежала на улицу и все время кричала: «Филипп! Филипп!»
        Когда мать столь внезапно исчезла, мальчуган зарыдал. В конце концов Арнольд с трудом успокоил его и тот сидел у дяди на коленях и увлеченно крутил посох.
        «Как хорошо, — подумал Арнольд, — держать на коленях ребенка». Он долго вглядывался в мальчика. В его каштановых волосах была светлая прядь. Больше он походил на свою мать, чем на лионских каменотесов. Но когда мальчик засмеялся, он напомнил Арнольду Сюзанну, «маленькую восточную принцессу», у который уже давно был свой ребенок. Кажется, звали его Жан.
        Дверь распахнулась. Братья сердечно обнялись, весело похлопывая друг друга по спине. Это было приятное свидание! Филипп сказал:
        - Если бы я знал, сколько невзгод пришлось тебе перенести во время крестового похода, я не был бы столь опечален, что остаюсь дома!
        Вечером, когда жена Филиппа с сыном уже спали, братья сидели за большим дубовым столом и рассказывали друг другу, что произошло за время их разлуки. То и дело Филипп подбрасывал поленья в очаг и подливал горячее вино в бокалы.
        - Напал ли ты на след той тайны, которую желаешь разгадать, брат? — обратился он к Арнольду.
        - На след тайны я напал, — сказал Арнольд, помедлив. — Но тайна смерти нашего отца настолько тесно связана с тайной ордена тамплиеров, которую я пока не знаю, что могу сказать тебе лишь одно: отец был засыпан, когда докопался до тайны, — Арнольд замолчал. Но в воспоминании он увидел ларцы, привезенные рыцарями темной ночью на болото. Почувствовав на себе испытующий взгляд Филиппа, он сказал:
        - Мне хотелось бы стать тамплиером.
        Братья долгое время молчали.
        - Между нами было заключено соглашение, — наконец продолжил Арнольд, — о том, что после того как я вернусь с Востока, я позволю тебе также поехать в Святую Землю. Не хочешь ли ты выполнить условия этого соглашения? — произнося эти слова, он смотрел в бокал.
        Филипп тяжело вздохнул, а Арнольд, не шелохнувшись, ждал ответа.
        - Я… — начал было отвечать младший брат сдавленным голосом, но опять замолчал. И все же он собрался с духом и сказал: — Я останусь здесь.
        Уже на следующее утро Арнольд явился в лионский дом тамплиеров. Он передал комтуру истлевшую, потемневшую бумагу, на которой почти ничего невозможно было разобрать, — письмо господина де Пайена, врученное Арнольду двадцать два года назад. Во всех опасностях крестового похода Арнольд носил письмо на груди. Печать еще можно было с трудом рассмотреть. Когда комтур узнал ее, он любезно пригласил каменотеса вступить в орден и немедленно послал его вместе с другими молодыми людьми в горы, где тамплиеры имели уединенный дом. Здесь воспитанники ордена приучались к железной дисциплине, на которой были основаны все успехи ордена.
        В период обучения все мысли о тайне ларцов отступили в душе Арнольда на задний план. Он все больше и больше проникался мыслью, что сначала ему нужно еще созреть, чтобы постичь эту тайну. Чем возвышеннее была тайна, тем более высокой должна стать степень этой зрелости.
        Клервоские монахи занесли в свой календарь новейшие известия с Востока:
        Окончание регентства королевы-матери Мелисанды в Иерусалиме.
        Правление Бодуэна III.
        Война между Бодуэном III и его матерью.
        В лето господне 1152.
        Посланник с Востока передал эту весть Великому магистру Эверару де Барру, вот уже два года сложившего с себя свои полномочия с тем, чтобы окончить жизнь в Клерво. Пока в его теле, измученном военным ремеслом, еще сохранялась жизнь, он желал находиться поблизости от Бернара Клервоского и умереть рядом с ним и его любовью. Но аббат сам уже был при смерти. Он больше не мог вставать с постели без посторонней помощи, монахи носили его на молитвы. По ночам у аббата почти всегда была бессонница, он стонал, ворочаясь на соломе. Мысли и воспоминания, пугающиеся дневного света, мучили его во тьме, а картины потерпевшего поражение крестового похода заставляли содрогаться. Сколько мужества и героизма было проявлено для защиты Святой Земли, чтобы на ней мог впоследствии возникнуть Новый Иерусалим — преображение земной природы! Полный горечи, он спрашивал себя, действительно ли сегодняшний Иерусалим когда-нибудь сможет стать средоточием лучшего мира?
        Этот Иерусалим был слаб, правители его погрязли в междоусобицах. Бернар повернул лицо к окошечку, за которым брезжил рассвет. Больной ощущал себя всеми покинутым. Он с нетерпением ожидал господина де Монбара, своего брата по матери. Когда стало светло, он позвал к себе писца и продиктовал ему следующие строки:
        «Господину Андре де Монбару, сенешалю ордена тамплиеров иерусалимских.
        Письма, которые Вы мне написали, я получил, будучи прикованным к постели, но, преисполненный страстного стремления, я прочел их и с жадностью перечитал еще несколько раз. Но насколько же более страстно я желаю видеть Вас!
        Вы также хотите меня видеть и ждете лишь моих указаний, что Вам для этого следует сделать. Теперь я колеблюсь, поскольку знаю, как Святая Земля в Вас нуждается. При этом я осмеливаюсь напомнить, сколь страстно я желаю видеть Вас перед смертью. Вот то немногое, что я могу сказать: если Вы желаете приехать, то не мешкайте; в противном случае Вы не застанете меня на этой земле. Я безнадежно болен.
        Смилостивится ли надо мной Воля Господня, даст ли увидеть Ваш взгляд еще раз? Я все больше теряю силы и, вероятно, должен буду покинуть этот мир, прежде чем вновь увижусь с Вами».
        Не успели еще отправить письмо господину де Монбару, как с Востока прибыл посланник тамплиеров, но клервоские монахи не пустили его к аббату Бернару.
        - Христианское войско, — сообщил посланник, — предприняло штурм Аскалона. Штурм оказался неудачным. Наши братья были в авангарде. Они штурмовали город так воодушевленно, что основная часть войска не смогла последовать за ними. Поэтому они были отрезаны и побеждены. Для устрашения идущих на штурм христиан египтяне из Аскалона повесили сорок тамплиеров на зубцах крепостной стены. Среди них был и преемник Эверара де Барра, Великий магистр Бернар де Тремеле.
        Монахи разрыдались. С плачем передали они письмо аббата господину де Монбару, сенешалю тамплиеров в Иерусалиме.
        20 августа 1153 года аббат Бернар Клервоский умер, так и не свидевшись со своим племянником. Андре де Монбар стал новым Великим магистром. Святая Земля не отпускала его.
        За несколько дней до кончины аббата египетский порт-крепость Аскалон наконец был покорен христианами. Взял эту крепость молодой король. Теперь у Египта больше не было форпостов в Сирии, так как город Газа вот уже более года находился в руках тамплиеров.
        Иерусалим потерян!
        Рядом с сокровищами тамплиеров
        Замок Железных Часовых был воздвигнут графом Шампанским более пятидесяти лет назад. С большой предусмотрительностью граф выбрал это место, где с тех пор находилась тайная сокровищница тамплиеров; болото с его естественными и искусственными водоемами защищало замок так же надежно, как и непроходимый буковый кустарник, препятствовавший проникновению в замок в обход трясины. Ни один нежелательный гость не мог без ухищрений попасть на остров: механизм затопления срабатывал, и людей и коней засасывало хлюпающее, пузырящееся болото.
        Со скрежетом опустился подъемный мост, и группа всадников выехала из замка. Они стремительно достигли оконечности острова и поехали по дамбе, с которой только что убрали воду. Плащи всадников развевались на ледяном утреннем ветру. Ещё перед тем как их кони совершили последний прыжок на сушу, вода снова стала прибывать, и дорога погрузилась под ее солоноватое зеркало.
        Это были тамплиеры, впереди ехал Арнольд, сын Пьера — каменотеса из Лиона. Двадцать пять лет назад он вступил в этот рыцарский орден и вскоре получил титул «прюдома» — специалиста, ответственного за сооружение крепостей. В ордене о нем сложилось хорошее мнение.
        Всадники ехали молча. Но каждый не раз огляделся вокруг, ибо эту болотистую местность они покидали навсегда.
        Когда Арнольд возвратился с Востока, у него не было более страстного желания, чем докопаться до сути тамплиерской тайны, с которой столь тесно оказалась связанной судьба его отца. Поскольку Арнольд полагал, что постичь ее можно, лишь созрев для этого, он все время занимался самосовершенствованием. Но чем мудрее становился Арнольд, тем меньше он стремился к тайне и в конце концов понял, что никогда не сможет постичь её. Его способности ограничивались исключительно искусством каменотеса и архитектора, как это было и у всех его предков.
        Но именно в тот момент, когда Арнольд достиг такой ступени самопознания, лионский магистр тамплиеров послал его в Замок Железных Часовых.
        С тех пор Арнольд вместе с группой мастеров укрепил стены замаскированного замка и защитил фундамент всех дамб от болотной воды, которая в нескольких местах подмывала его. Еще никогда в жизни он так не приближался к сокровищнице тамплиеров, как сейчас! Но сердце его было спокойно и лишено желаний, и он без всякой горечи смотрел на мудрецов, избранных для того, чтобы воспользоваться великой тайной на благо мира.
        То и дело некоторые из них выезжали из замка, отсутствовали несколько ночей и снова внезапно возвращались. Так и Арнольд однажды покинул замок и, как и они, вернулся. Незадолго до этого, однако, мудрецы собрались в большом зале, где стоял скромный круглый стол, за которым редко что-нибудь устраивали.
        - Прюдом, — начали они, — вы знаете, что нашей задачей является так очистить мир, чтобы Христос в день Второго Пришествия мог принять его в Новый Иерусалим. К миру относится природа, которая окружает нас. Ему принадлежат и наши сердца, все наши помыслы, и одно зависит от другого. До сих пор вы, строители, возводили церкви, напоминающие могилы, до того они были темны нетяжелы. Столь же темными и тяжелыми были и мысли людей. Теперь мы хотим устранить тяжесть камня; вы должны строить церкви высокими и светлыми, чтобы мысли людей стали тоже высокими и светлыми — мысли о Воскресении! Поэтому мы хотим, чтобы вы основали архитектурную школу, в которой обучали бы новому способу возводить постройки. Вы должны разъяснять архитекторам смысл и цель сооружения высоких церквей и наставлять их в этой работе.
        - Внешние стены следует ставить на такие опоры, чтобы на них не давил высокий свод. Поэтому части свода следует укреплять балками крест-накрест, — сказал Арнольд.
        - Тайна высокого свода, прюдом, — камень, находящийся на его вершине. Вы можете также называть его замковым камнем, так как он замыкает вершину свода. Он поддерживает постройку сверху, подобно тому, как Господь держит мир.
        С тех пор Арнольд обучал строителей, и они его понимали. Когда однажды он уезжал со своими сервиентами к югу, то спросил себя, нельзя ли ему теперь передать строителям часть той великой тайны, узнать которую он когда-то жаждал. Конечно, мудрецы, время от времени выезжавшие из Замка Железных Часовых, интересовались и другими областями жизни. Высокое чувство охватило Арнольда, как только ему стало ясно, что он уже находится в рядах тех, кто на болотистом острове служит человечеству и земле.
        Эти мысли занимали Арнольда в течение всего пути на юг до тех пор, пока он не заметил, что отряд въехал в тот самый лес, где когда-то на Пьера напали разбойники. Одиннадцатилетним мальчиком Арнольд впервые увидел аббата, того самого чудотворца, который спас от смерти его отца. Но отца уже не было в живых; останки его похоронены на Востоке.
        Мысли о прошлом постепенно поблекли; и по мере того, как Арнольд приближался к своему родному городу Лиону, в котором он не только родился, но и стал тамплиером, он все настойчивее спрашивал себя — какое у него будущее, что предложит ему орден в дальнейшем?
        Ролан в коричневом плаще
        Когда они плыли вниз по Соне на речном корабле, Арнольд размышлял: будет ли орден пользоваться его услугами на Западе или же отправит на Восток? Он чувствовал, как сердце его при мысли о Востоке бьется сильнее. Что там происходит на Востоке спустя двадцать пять лет? Арнольд стоял в задумчивости, прислонившись к мачте.
        В тот год, когда тамплиеры вместе с магистром Эвераром покидали Восток, королем был молодой Бодуэн третий, правда, еще при регентстве его матери. Да, давно это было! Арнольд невольно пригладил рукой свои седые волосы. С тех пор во франкском Иерусалимском королевстве скончались два короля: Бодуэн третий умер в тридцать три года, а в прошлом году в июле его преемник Амальрик I отошел в мир иной после тяжелой болезни. При его правлении политическое положение королевства неожиданным образом ухудшилось, поскольку грекам удалось захватить власть в Малой Азии, а франкская Сирия вынуждена была стать их вассальным государством. Без сомненья, теперь, когда орден переправит его через Средиземное море, Арнольд увидит другой Иерусалим!
        «С другой стороны, — продолжал он размышлять, — король Амальрик первый превратил Египет во франкский протекторат, хотя Каиру удалось отбить его натиск».
        Ниже по течению Соны вдали виднелся город. Человек у гребного ящика показал на восток, где между горами поблескивала Рона.
        - Вон там, — сказал он, повернувшись к Арнольду, — где Рона делает изгиб, есть Лебединое озеро, мастер, вы помните его? — когда Арнольд кивнул, он продолжил: — Там, на острове, тамплиеры строят укрепленный замок, потому что их городской дом в Лионе стад слишком тесен.
        Теперь город находился совсем рядом и открывался взорам путешественников. Глаза Арнольда искали остроконечную крышу дома каменотесов; когда-то он уже высматривал эту крышу. Но теперь за маленьким окошечком ему не махала рука. Никто не ждал его. Филипп умер несколько лет назад вслед за своей женой. Ролан, который представлялся Арнольду все еще малышом, каким он был, когда играл с посохом, теперь владел мастерской вместе со своим кузеном Жаном. Домашнее хозяйство уже давно вела супруга Жана. Арнольд узнал это от одного из строителей, которых он обучал ремеслу в Замке Железных Часовых. Еще раз он посмотрел на знакомую с детства крышу и сказал себе: «Завтра, как только освобожусь от дел, я приду к ним». Он отвязал коня; корабль причалил, и пассажиры вышли на берег. Арнольд повел своих учеников в городской дом тамплиеров.
        Но только через две недели ему представилась возможность посетить дом лионских каменотесов. Когда кончился рабочий день, Арнольд вошел в кухню. Двое мужчин прикрепляли к большому дубовому столу новые ножки, за этой работой наблюдали три малыша. Старшему из них было не больше восьми лет. У очага хлопотала молодая женщина, которая даже не повернулась к вошедшему. Никто не обратил внимания на его приход.
        Арнольд с любопытством разглядывал своих племянников. Вот это Жан, — старший, широкоплечий блондин с крупным носом. Похож ли он на «восточную принцессу»? Вряд ли… Арнольд вычислил, что Жану сейчас около тридцати трех. А вот — Ролан, сын Филиппа. Он уже давно не тот мальчуган, игравший с посохом. Как быстро летит время! Ролан стал высоким спокойным мужчиной лет двадцати восьми; движения его выражали уверенность. Но в густых каштановых волосах Ролана по-прежнему выделялась светлая, почти белая прядь. Арнольд вспомнили о ней. Дети заметили вошедшего и робко стали на него показывать. Затем его увидел Ролан, который узнал дядю и радостно назвал по имени.
        Этот вечер в теплой кухне дома каменотесов Арнольд вспоминал холодной весной 1175 года, стоя у поручней корабля тамплиеров, державшего курс на Яффу. Заботливо и испытующе Арнольд смотрел на Ролана, своего племянника, стоящего рядом в коричневом плаще побратима.
        Да, Ролан в Лионе год назад вступил в орден и теперь носил тамплиерский коричневый плащ. Какие опасности его поджидали? Останется ли он цел и невредим и вернется ли через год в Европу? За себя Арнольд совершенно не боялся: ему уже 58 лет, такого возраста тамплиеры, жившие на Востоке, никогда не достигали. Как правило, они обагряли своей христианской кровью Святую Землю и готовили её к Воскресению.
        Теперь морское путешествие продолжалось всего одиннадцать дней, поскольку тамплиеры успешно боролись с пиратами, и корабли ради безопасности больше не должны были плыть на Восток в непосредственной близости от берегов. Они избирали прямой и кратчайший курс. На исходе одиннадцатого дня Ролан громко закричал: «Вот! Вот, я его вижу!» Он имел в виду побережье Святой Земли, которое всё четче вырисовывалось из туманной дымки.
        Сердце Арнольда наполнилось радостью. Он и думать не мог, что, когда снова увидит Святую Землю, будет так глубоко тронут. Да, приезд сюда — величайшее счастье! Если бы Филипп пережил это хотя бы один-единственный раз! Арнольду все здесь виделось прекрасным: освещенные солнцем стены порта, множество людей в тюрбанах, верблюды, позванивающие колокольчиками, суета на портовой улице, восточные ароматы, женщины с плоскими корзинами на голове; он находил прекрасными даже пыль и желтоватые булыжники, покрывавшие землю.
        Покинув город, Арнольд с Роланом поехали через сады; на них нахлынул аромат цветения и созревающих плодов, и Арнольд сказал, охваченный счастьем:
        - Это — Восток!
        Уже на следующее утро они въехали в Иерусалим через Дамасские ворота, ибо теперь паломники могли спокойно двигаться и ночью: дорога была очищена от всякого разбойничьего сброда.
        Крайне возбужденная толпа заполнила узкие улочки Иерусалима, и Ролан, впервые очутившийся среди восточной сутолоки, бросил вопросительный взгляд на своего дядю.
        - Что случилось? — закричал Арнольд в толпу, не слезая с коня, — что вас так взбудоражило?
        К нему подошел старик, взял коня Арнольда под уздцы и воскликнул.
        - Пойдем к воротам. Там я тебе все объясню.
        Всадники спешились и пошли за этим человеком! Он начал свой рассказ, но Ролан плохо понимая его речь. Арнольд же быстро вспомнил язык.
        - Наш король Бодуэн четвертый вступил на трон полтора года назад, когда ему еще не было тринадцати лет. Бароны страны избрали графа Триполитанского его опекуном до тех пор, пока король не будет в состоянии сам управлять страной. Но, вероятно, этого так никогда и не произойдет.
        Арнольд хорошо разбирался в делах королевства Иерусалимского. Ведь даже подолгу находясь в Европе, он всегда прислушивался к известиям с Востока и знал, что юный король болен.
        - Тогда, — продолжал старик, — на Востоке появился рыцарь из Фландрии по имени Жерар де Ридфор. Слава о его великих подвигах опережала его приезд. Граф Триполитанский призвал де Ридфора ко двору, сделав рыцаря маршалом Иерусалимским. Он обещал отдать ему в жены наследницу богатого дворянского поместья. Ведь у нас все это происходит иначе, чем в Европе: властелин обязан женить своих вассалов по возможности с большим почетом. Когда же богатый граф умер, и графство перешло к его дочери, опекун молодого короля выдал ее замуж не за маршала, а за некоего богатого рыцаря из Пизы, у которого оказалось больше золота.
        - Но это ведь невозможно! — воскликнул Арнольд.
        - Маршал Жерар де Ридфор счел свое достоинство столь ущемленным, — продолжал старик, не обращая внимания на реплику Арнольда, — что заболел тяжелой нервной лихорадкой. Тамплиеры его вылечили. Ты ведь тоже тамплиер, как я погляжу. Сегодня маршал как раз вступил в ваш орден и принял три монашеских обета.
        - И по этой причине, — недоверчиво спросил Арнольд, — вы так взволнованы?
        Старик покачал головой. Была заметна его затаенная радость, что главного он еще не выложил.
        - Маршал принял не только три обета, — сказал он наконец, потирая руки, — он принял еще и четвертый: поклялся мстить графу Триполитанскому до конца жизни.
        Арнольд так гневно взглянул на рассказчика, что Ролан испугался, как бы он не ударил старика. Но у дяди только побелели губы, и он велел дать этому сплетнику медную монетку. Сев на коней, они стали протискиваться сквозь толпу к дому тамплиеров.
        Арнольд приподнял звоночек и стал ждать, Пока тот медленно упадет, прислушиваясь к знакомому звучанию. Небольшие ворота распахнулись, и Арнольд не поверил своим глазам: перед ним стоял Эсташ — худой семидесятилетний старик с выражением на лице, будто он к чему-то прислушивается. Двое седовласых мужчин заключили друг друга в объятия. Они немного смущенно рассмеялись и с удовлетворением кивнули, словно в подтверждение того, что не забыли друг друга. Это был сердечный разговор без слов; и при нем присутствовал изумленный Ролан. Наконец Арнольд потянул своего племянника за рукав и сказал:
        - Это сын Филиппа, и зовут его Ролан.
        Эсташ коснулся коричневого плаща Ролана и кивнул головой. Он сравнил лица родственников и нерешительно пожал плечами, дав тем самым понять, что между ними не так уж много сходства. Затем, очертив рукой контуры фигуры Ролана, он кивнул, признав сходство в телосложении. После этого все трое засмеялись, и Эсташ отвел коней. Он поставил их в деревянных конюшнях, которые по-прежнему были расположены в восточной части переднего двора. Тем временем каменотесы вошли в дом тамплиеров, и их провели к комтуру.
        Комтур сидел в зале с тремя рыцарями и был занят разговором, так что когда в рыцарский зал вошли оба каменотеса, он дал им знак расположиться на скамьях у стен комнаты, и продолжил свою речь:
        - Когда мы слышим имя султана Саладина, господа, то знаем, что нам придется иметь дело с человеком ярким, как метеор, и совершившим головокружительную карьеру. Но никто не помнит, что он родился в маленьком курдском городке в горах, совсем недалеко от замка, где так много лет томился наш король Бодуэн второй. Кто помнит сегодня о том, что его отец был всего лишь комтуром курдского замка? А кто он сам? Разве он когда-нибудь занимался стратегией?
        Комтур смотрел на трех рыцарей, словно бросая вызов, пока один из них не согласился с ним, сказав:
        - Вы правы. Он занимался только науками и наслаждался жизнью. Лишь когда он вместе со своим дядей покорил Египет, проявились его способности к военному искусству.
        - А теперь он властелин Египта; и Сирию, во всяком случае нехристианскую, он тоже получил в наследство.
        - Не удивляюсь, — добавил третий, — что он присвоил себе титул султана.
        - На это он имеет право, — сказал комтур, — ведь он глава не только государства, но и его религии.
        - Мы со всех сторон окружены его великими империями как жемчужина внутри раковины, и при этом я позволю спросить себя, а стоит ли нам вообще считаться жемчужиной. Как вы думаете, сможем ли мы воспользоваться нашим союзом с правителем города Алеппо против Саладина?
        - У меня нет доверия к каким бы то ни было союзам между христианами и нехристианами, — после секунды молчания комтур тихо пояснил свою мысль: — Но не из-за нехристиан, а из-за христиан. Ведь они считают, что союз с неверными ни к чему их не обязывает, так как не станут же мусульмане клясться на Библии, — затем комтур повернулся к каменотесам. Как только он услышал, что они прибыли из Лиона, он сразу спросил, не осталось ли там у Пьера потомства.
        - Конечно, осталось! — смеясь, воскликнул Арнольд, — оно есть и здесь, и там.
        Комтур понял намек и тоже засмеялся. Потом снова стал серьезен и сказал, Арнольду:
        - Для вас, прюдом, в ближайшее время будет очень ответственная работа: мы планируем построить крепость у Брода Иакова. Но сначала мы должны созвать совет. Нам необходимо ваше суждение, — затем он обратился к Ролану: — А ты, молодой человек, пришел ко мне как нельзя кстати! У нас на Востоке — это хорошо известно твоему дяде — на всех христианских территориях расставлены придорожные столбы, указывающие расстояние в милях. Деревянные столбы незамедлительно следует заменить на каменные. Итак, твоей задачей будет вместе с рабочими продвигаться от столба к столбу, в близлежащих каменоломнях находить камни, высекать из них стелы, на которых будет написано то же самое, что и на деревянных столбах. Высота этих стел должна быть такой, чтобы они по меньшей мере на локоть погружались в землю и поднимались из земли примерно на человеческий рост Справишься с такой работой?
        Но прежде чем Ролан успел ответить, комтур воскликнул:
        - Ах, да ведь ты у нас всего на год! А этого недостаточно для подобной работы!
        К такому же выводу пришел и сам Ролан, а кроме того, убедил себя, что дома его никто не ждет. Здесь же, на Востоке — это он заметил в первый же день, ступив на здешнюю землю, — все гораздо интереснее. Поэтому он сказал комтуру:
        - Господин, я свободен. Располагайте же моим временем, как вам будет угодно.
        На следующий день был снаряжен целый караван для Ролана и рабочих, которыми он должен был руководить, — с инструментами, палатками и посудой, с продовольствием, достаточным, чтобы дойти до следующего дома тамплиеров, и прочими принадлежностями. Расставание с Арнольдом было быстрым, поскольку Ролан уже думал о том, что предстоит ему, и он был уверен, что стал достаточно взрослым для любой задачи.
        Арнольд же смотрел ему вслед взглядом, полным заботы. Он, старший и более опытный, думал о том, сколько разных событий может произойти и, возможно, они с Роланом больше не увидятся.
        Придорожные столбы
        Ролан со своими людьми передвигался с места на место, находя деревянные придорожные столбы, которые ему следовало заменить на каменные стелы. Рабочие устанавливали стелы, а он ставил свою палатку в каменоломнях, так как сначала требовалось найти камень и обтесать его, а затем перевезти готовую стелу на место, где ей надлежало стоять. Как и их деревянные предшественники, эти стелы в верхней части имели выдолбленный тамплиерский крест, а в нижней — арабские цифры со стрелкой, указывающей направление к ближайшему дому тамплиеров и расстояние до него.
        Время от времени эта группа людей ночевала в каком-нибудь доме тамплиеров. Но здесь также разбивали палатки, поскольку вместе с рабочими были и их семьи. Вечерами узнавали новости, случившиеся за то время, пока они, находясь в каменоломнях, были оторваны от всех событий.
        Молодой король Бодуэн четвертый — храбрый и бесстрашный воин — в битве при Аскалоне разгромил войско великого султана Саладина; уже поговаривали о том, что летописцы великого султана отметили мужество юного христианского короля в своих хрониках. Ибо, несмотря на тяжелую болезнь, он проявил себя как противник султана, равный ему но силам.
        Слышали они и о том, что участники крестового похода, выступившие из Фландрии, возвратились в Европу ни с чем. Эти крестоносцы представляли себе Восток совсем не таким, каким он оказался.
        Еще одним вечером они узнали, что король Бодуэн в битве на севере королевства подорвал господство греков в Сирии. Христиане как Востока, так и Запада, с надеждой следили за юношей, в котором они видели спасителя Святой Земли.
        В один из вечеров Ролан вместе со своей колонной добрался до Антиохии. Все они устали, были покрыты грязью и хотели пить. В окрестностях Антиохии им пришлось долго работать, поскольку этот город был узловым торговым пунктом, где перекрещивалось множество дорог со столбами-указателями.
        С высоты они увидели реку, в лучах вечернего солнца блестевшую как зарево пожара. Поблизости от городских стен на ее берегу виднелось много белых пятен. Жены рабочих сразу же поняли, что это — полотно, расстеленное для отбеливания. Показались и женщины, стиравшие в реке. Но вскоре страж городских ворот затрубил в рог, и они торопливо начали грузить поклажу на ослов или ставить на голову корзины с бельем.
        Ролан торопил рабочих. У него не было ни малейшего желания платить деньги за целую колонну, что полагалось делать всякому, кто приезжал после закрытия ворот.
        Со всех сторон к воротам устремлялись люди, конные и пешие, началась давка, толкотня, раздавались проклятия. Лошади вставали на дыбы, ослы брыкались, верблюды издавали гортанные звуки, а собаки визжали.
        Конь Ролана испугался, принялся лягаться и задел осла одной прачки. Белье, уложенное у того на спине, полетело на землю под ноги толпе. Никто не обращал на это внимания. Каждый стремился только протиснуться к воротам. Женщину толкали со всех сторон, но она лишь судорожно держалась за веревку, к которой был привязан ее осел, до тех пор, пока площадь перед городскими воротами не опустела. Затем она успокоила осла и стала подбирать валявшееся в грязи белье. Прачка на мгновение подняла взгляд, и Ролан увидел ее большие глаза.
        Колонна рабочих уже давно была в городе, а Ролан за городскими стенами все еще помогал женщине. Она молча принимала его помощь. Они нагрузили поклажу на осла, который в поисках травки мирно обнюхивал землю, и повели его через городские ворота. Как только они вошли в город, Ролан положил женщине в ладонь серебряную монету и сказал сдавленным голосом:
        - За ущерб.
        Деньги она взяла, однако не поблагодарила Ролана, Больше она на него не смотрела. Потянула осла за веревку и ушла неторопливыми шагами. Краешек ее белой косынки развевался на ветру.
        «Какого же Цвета у нее волосы? — думая Ролан, следовавший за ней на расстоянии. — Какие у нее глаза?» Он помнил только одно: они очень большие. Возможно, серые. Он видел, что она стройна, а рука, державшая осла, — тонкая и смуглая. Ролан посчитал, что женщина на несколько лет старше его. Когда она постучалась в ворота какого-то продолговатого здания, он остановился. Ей открыли и впустили вместе с ослом.
        Тотчас же из-за ворот послышались восклицания: «Прекрасная прачка! Хорошая прачка!» Но голоса вошедшей женщины Ролан не слышал, хотя очень хотел узнать, какой он. Взгляд его скользнул по фасаду дома без окон; на нем он увидел копье и надпись, безыскусно намалеванные на стене. Ролан не мог прочесть надпись, и прохожий объяснил ему:
        - Ты стоишь перед монастырем «У Святого Копья». Во время Второго крестового похода сюда приняли много детей-найденышей, — и пошел дальше.
        Несмотря на то, что был еще только март, следующий день выдался очень жарким. Женщины и дети находились в палатках рядом с домом тамплиеров, где ночевала колонна рабочих. Каменотесы натягивали свои головные платки на лицо, когда рубили в каменоломнях, а потом обтесывали камни. Пыль забивала дыхательные пути и засыпала глаза. Чем выше стояло солнце, тем чаще они пили воду из бурдюков, но вода становилась все горячее, и вскоре уже не утоляла жажду. Снова и снова обращали они свои взоры к небу: неужели это страшное солнце сегодня вообще не зайдет!
        Смертельно усталые, они возвращались вечером Та женщина была на берегу, она уже нагрузила поклажу на осла. Ролан подъехал к ней поближе. Она спокойно посмотрела на него и опустила взгляд. Он тихо сказал:
        - Я надеялся снова встретиться с тобой.
        Она кивнула головой, не поднимая глаз.
        - Через три дня выходной, — сказал Ролан, — тогда я не поеду в каменоломни с рабочими. Если хочешь, мы встретимся с тобой в церкви после мессы, — не дождавшись ответа, он спросил: — Ты хочешь этого?
        Она подняла глаза и долго смотрела на него испытующим взором. Затем просто сказала:
        - Хочу.
        На следующий вечер и после Ролан не смотрел на берег. Он знал, что и женщина не высматривает его. Оба были уверены, что увидятся. Уверенность эта была чудесной — от Бога.
        Восемнадцатого марта на Востоке празднуют День святого Николая, покровителя мореплавателей. Всё колокола Антиохии созывали верующих в храмы. Мессу проводил патриарх, который прочёл литанию за больного короля: «Господи Боже наш, храни страну нашу! Господи Боже наш, храни нашего больного короля! Святой Николай, проси за нашего больного короля!»
        Свечи погасли, церковь опустела. Только теперь Ролан увидел женщину у колонны. Он заметил, что она очень бледна.
        Ролан подошел к ней и сказал:
        - Благодарю тебя за то, что ты меня ждала.
        - Так мы условились.
        - Наверное, у тебя нет мужа или того, с кем ты обручена, иначе ты не пришла бы сюда?
        - У меня нет мужа, и я ни с кем не обручена.
        - Ты живешь в монастыре «У Святого Копья»?
        - Я живу там уже очень давно.
        - Связана ли ты какими-либо обетами?
        - Никакими обетами я не связана. Я живу в этом монастыре, потому что чувствую себя там в безопасности, которой раньше была лишена.
        - Значит, ты сирота?
        - Мои родители умерли во время Второго крестового похода; Один человек из отряда тамплиеров взял меня с собой, а милосердные женщины приютили меня. Тот человек был каменотес.
        - Странно. Я тоже каменотес. Ты еще что-нибудь знаешь об этом человеке?
        - Он родом из Лиона. Больше мне о нем ничего не известно. Он со мной всем делился. Он был добрый.
        Тут Ролан понял, что девочку в монастырь привел Арнольд.
        - Не скажешь ли ты, как тебя зовут? — спросил он, обрадовавшись.
        - Меня зовут Анна, Все мои предки были купцами.
        Минуту они стояли друг перед другом молча. Наконец Ролан сказал:
        - Я хотел бы с тобой всем делиться, как тот каменотес о котором ты сказала, что он был добрый.
        Анна подняла глаза. Долго она смотрела на него, и произнесла:
        - Хорошо.
        - У меня есть стадо овец, которое пасется недалеко от Лиона за капеллой святой Магдалины. Пока я вернусь домой, оно станет большим. Мой двоюродный брат Жан заботится о нем. Ему принадлежит часть моей мастерской. Кроме того, мой дом и мое стадо находятся под защитой тамплиеров, так как я стал их побратимом, о чем ты можешь судить по моему коричневому плащу. Я работаю на иерусалимских тамплиеров.
        После этого рассказа он вопросительно посмотрел ей в лицо. Ему пришлось долго ждать. Так они и стояли: он следил за выражением ее лица, наклонившись вперед; она же глубоко погрузилась в свои мысли. Наконец он не выдержал:
        - Ответь же мне что-нибудь, Анна!
        - Я хочу того же, чего хочешь ты, — сказала она просто.
        Ролан глубоко набрал в легкие воздух. Он прижал Анну к себе и поцеловал ее в уста. Держась за руки, они вышли из церкви.
        Султан Саладин просчитался
        Когда Ролан обтесывал первые стелы, Великий магистр тамплиеров Одо де Сент-Аман созвал в Иерусалиме собрание главных тамплиеров христианского королевства и велел явиться туда Арнольду, чтобы провести совет по поводу строительства мощного укрепления у Брода Иакова; для этого требовалось профессиональное суждение Арнольда. Он осмотрел старый замок и подготовил планы нового.
        Одо де Сент-Аман был энергичный человек высокого роста с умными глазами, излучавшими доброту; и резкими чертами лица. Поприветствовав собравшихся, он начал свою речь:
        - Как вы уже достаточно часто на себе испытывали, к нашему сожалению, сарацины каждый год нападают с восточного берега Иордана на христианские земли. Поэтому я счел достойным обсуждения вопрос о том, не следует ли нам существенно расширить небольшую крепость у Брода Иакова и превратить ее в мощный бастион. Эта крепость, однако, не будет принадлежать одному лишь вашему ордену; король будет строить ее и укомплектовывать личным составом вместе снами. Всем вам известно, что молодого короля связывает со мной личная дружба и он прислушивается к моим советам. Бастион, возведенный совместно орденом тамплиеров и королевством, будет символом верности, сблизит короля с орденом. Ведь сегодня дела обстоят точно так же, как и в дни, когда только образовался орден: король ваш близкий друг.
        Великий магистр развернул план, и Арнольд вкратце обрисовал рыцарям стратегические возможности будущей крепости. То в одном, то в другом месте он что-нибудь исправлял по совету опытных воинов, так что в итоге все оказались удовлетворены этим планом и выразили согласие на сооружение крепости.
        Великий магистр произнес заключительное слово:
        - Дорогие господа, — сказал он, — завтра вы должны быть там, где мы — король и я — подпишем договор, который доставит нам обоим столь великую радость. Он выбрал десять тамплиеров, чтобы они подписали договор в качестве свидетелей.
        На следующее утро король вместе с коннетаблями и несколькими рыцарями из свиты пришел в дом тамплиеров, и торжественный акт подписания договора состоялся. Печально глядел молодой король в глаза Великому магистру, когда тот протянул ему руку в знак вступления договора в силу. На мгновение, отвернувшись от собравшихся; он сказал, Тяжело вздыхая, господину Одо де Сент-Аману:
        - Часто ли мы будем предпринимать совместные дела на благо этой страны?
        Великий магистр невольно взглянул на несоразмерно короткую руку, которую он держал в своей. Она была перевязана бинтами. Юный король страдал самой коварной из всех болезней — проказой.
        Арнольду поручили руководство строительством крепости у Брода Макова.
        Ему подчинялось целое войско ремесленников и подсобных рабочих. С наступлением весны, когда возобновлялись боевые действия, крепость должка была быть построена: работа не терпела промедления.
        Однажды к нему, прихрамывая, подошел нищий. Арнольд бросил ему медную монетку. Но нищий не стал ловить ее, и монетка упала в пыль. Покачав головой, Арнольд пошел дальше. Его мысли были поглощены работой: скоро крепость должна быть готова, состоится праздник передачи ее королевскому и тамплиерскому гарнизонам. Но сначала…
        Нищий снова попался ему на глаза. Что ему нужно? Разве он не получил медную монетку? Арнольд бросил ему вторую, чтобы тот окончательно отвязался. Но и вторую монетку нищий ловить не стал. Она покатилась по песку между камнями.
        - Что тебе нужно? — не сдержавшись, закричал Арнольд, — разве тебе недостаточно двух медных монет?
        - Я хочу поговорить с вами наедине, — прошептал нищий и достал из-за пазухи письмо.
        Арнольд внимательно оглядел этого человека с головы до пят.
        - Иди туда, — приказал он ему, так как вблизи человек казался отнюдь не нищим. «Следует ли мне его бояться?» — на миг подумал Арнольд.
        Но они уже были одни на углу улицы.
        - Говори же! — приказал Арнольд.
        Нищий опять вытащил из-за пазухи письмо и протянул его Арнольду. Увидев на письме печать султана Саладина, Арнольд вздрогнул. Он стал медленно читать.
        «Архитектору ордена тамплиеров в Иерусалиме, — начиналось письмо, — знаменитому строителю крепостей Арнольду Лионскому! Мы оценили твои способности в искусстве сооружения крепостей; а наши разведчики, сообщив нам об объеме и качестве планируемых не ведущихся работ по строительству укреплений замка, расположенного неподалеку от брода через Иордан, подтвердили эти способности. Крепость, однако, в том виде, как ты ее задумал, может нанести ущерб нашим интересам. Поэтому мы предлагаем тебе сумму в 100 000 золотых сарацинатов с тем, чтобы ты велел срыть эту крепость. Нашему посланнику дано поручение привезти к нам твой ответ.
        Саладин, султан Сирии и Египта». Арнольд оторвался от чтения письма. Посланник не сводил с него глаз, требуя ответа. Тогда Арнольд скомкал письмо и швырнул его мнимому нищему в лицо.
        Султан Саладин
        На следующей неделе торжественная процессия всадников направилась к Броду Иакова: новая крепость должна была принять свой христианский гарнизон. Впереди ехал король со свитой. Великий магистр Одо де Сент-Аман возглавлял шествие шестидесяти рыцарей тамплиеров, за которыми следовали оруженосцы и сервиенты. Во главе тысячи пятисот наемников ехали королевские полководцы. Как рой пчел наполняет улей, так воины заполнили свой гарнизон. Они по достоинству оценили каждую деталь постройки и гордились тем, что будут служить в крепости, за которую султан давал целое состояние. Однако многие из них с завистью глядели на каменотеса Арнольда: он нашел в себе силу противостоять этому искушению.
        Праздник получился веселый и красивый, в рыцарских играх приняли участие даже король и Великий магистр. Арнольд заметил, что торжества были им по душе. На следующее утро Великий магистр и король стали собираться домой. Теперь их свита была небольшая: все тамплиеры и другие воины остались праздновать.
        Но не успели они подняться в горы, как на них напало войско сарацинов. Лишь только король и Великий магистр заметили численное превосходство врагов, им стало понятно, что исход битвы предрешен еще до ее начала. Одо де Сент-Аман прикрывал короля своим телом и мечом. Он рубил врагов как одержимый. Чего стоит жизнь тамплиера, когда речь идет о жизни короля, о правлении христианским королевством! Только убедившись, что король находится в относительной безопасности, героический рыцарь-монах начал терять силы и был взят в плен.
        Впервые султану удалось захватить в плен Великого магистра тамплиеров. Что за драгоценная добыча! На Великого магистра он с радостью и удовольствием обменял бы целый хорошо укрепленный город! Гораздо больше, чем о крепости Брод Иакова, Саладин думал об Ас-калоне! Один, без свидетелей, султан спустился в темницу своего замка, где держал Великого магистра. Молча он ждал, пока начальник темницы не затворит за ним дверь, затем сказал:
        - Господин Одо, от вашей мудрости невозможно скрыть то, что в вас мы видим залог, который может быть использован в нашей политике. По этой причине мы предоставляем в ваше распоряжение писца, чтобы вы, продиктовали письмо вашему королю, в котором обратитесь к нему с просьбой выкупить вас. Как эта просьба будет выражена, решайте сами. Ваши военные способности я оцениваю столь высоко, что даю вам возможность и впредь использовать их против нас. Итак, если вы хотите остаться в живых, обращайтесь с просьбой о выкупе.
        Великий магистр Одо де Сент-Аман встал, звеня цепями, и выпрямился перед султаном во весь свой громадный рост.
        - Разве вы не знаете, господин султан, — язвительно сказал он, — что ваше предложение не соответствует уставу нашего ордена? У тамплиера деньги для выкупа — это пояс и кольчуга. Остальное не в моей компетенции, — и он отклонял предложение султана.
        Султан пожал плечами:
        - Как вам угодно, господин Одо но не думайте, что я не получу того, чего желаю! Первой моей целью будет крепость у Брода Иакова, и уже завтра я начну вооружаться для ее осады.
        Ролан все еще находился в Антиохии и проводил работы в ее окрестностях, когда от какого-то тамплиера он узнал о пленении Великого магистра и об осаде крепости Иакова. Он знал, что спланировал и построил эту крепость его дядя, и теперь опасался за его жизнь, так как Розану сообщили, что Арнольд был в числе осажденных. Затем работа рассеяла его печальные мысли, и пришли другие сообщения, но никто не знал, какие выводы следует из них делать. Речь шла о том, что Жерар де Ридфор, поклявшийся мстить графу Триполитанскому до конца жизни, был избран сенешалем ордена тамплиеров. Теперь это был второй по своему иерархическому положению тамплиер на всем Востоке.
        Ролан закончил работы в окрестностях Антиохии и отправился с Анной, которая стала его женой, и своими помощниками домой. Но не успела колонна рабочих выйти из дома тамплиеров в Антиохии — это был день, когда во дворе дома кормили нищих, — пришло ужасное известие о том, что Саладин захватил крепость у Брода Иакова, хотя гарнизон ее сопротивлялся не на жизнь, а на смерть. Тамплиерам, оставшимся в живых, султан велел отрубить головы, поскольку считал орден самой могущественной военной силой на Востоке, и стремился всеми средствами ослаблять его.
        Кто должен править Иерусалимом?
        Ролан получил небольшой дом, некогда подаренный тамплиерам королем Бодуэном вторым, когда Пьер с семьей прибыл на Восток. Вскоре после того как они с Анной в нем обосновались, Анна родила дочь — в той самой комнате, где Сюзанна некогда родила Филиппа. Они назвали дочь Марией.
        Ролан вступил в отряд королевских строителей. Незадолго до этого он отдал свой, коричневый плащ побратимов ордена новому Великому магистру Арнольду де Тюрру и теперь был ремесленником, ничуть не отличающимся от остальных. Он работал по укреплению городских стен, вместе с рабочими его посылали в замки, окружавшие Иерусалим, и вскоре он своим мастерством и профессионализмом заслужил авторитет и мог самостоятельно выполнять различные работы.
        В то время больному королю удалось заключить перемирие с султаном Саладином, и христианская Сирия вздохнула спокойно. Сразу же жизнь потекла по-иному: у мужчин исчез напряженный взгляд, во время работы они перестали прислушиваться к тому, что происходит у городских ворот. Девушки вновь могли пасти овец в отдалении от городских стен, а женщинам не приходилось столь поспешно уносить свои ведра от бочек с водой. Даже количество часовых на городских стенах уменьшилось. Да, жизнь снова стала прекрасной. Караваны верблюдов, беззаботно позванивая колокольчиками, благополучно приходили из арабской пустыни.
        В это прекрасное время Анна родила вторую девочку и назвала ее Леной. Ролан и Анна счастливо жили в маленьком домике, не обращая внимания, как проходят год за годом, пока однажды не был нарушен мир.
        Граф Моавский, расширивший свою территорию до Красного моря и проникший в глубь Аравийской пустыни, однажды напал на торговый караван, подчинявшийся самому султану. Саладин не замедлил воспользоваться этим нарушением перемирия и тотчас же приступил к осаде Моавского Крака, который уже давно хотел отнять. Теперь право было на стороне султана, и если бы ему удалось покорить этот выдвинутый на восток бастион христиан, он лишил бы королевство Иерусалимское щита, и рана могла оказаться неисцелимой.
        Больной король уже готовился снимать осаду с крепости. Великий магистр Арнольд де Тюрр с отрядом тамплиеров двинулся в поход. Бодуэн четвертый отправился на эту войну в паланкине: он уже не мог держаться в седле. Здоровье его стремительно ухудшалось. Два самых могущественных человека в королевстве, тяжело вздыхая, размышляли о течении событий в Святой Земле.
        - Если бы, сир, у нас было еще пять мирных лет — сказал Великий магистр, — у иоаннитов и у нас подросли бы молодые воины. Но сейчас мы обескровлены, сир!
        А король жаловался на корыстную политику христианских баронов, которые все еще не научились подчинять свои личные желания интересам всего королевства.
        - Дорогой друг, — сказал он, наклонившись к Великому магистру, — что же будет, если корону этой страны унаследует у меня сын моей сестры? Я предвижу крупные внутренние конфликты, поскольку, когда я умру, мальчику будет еще далеко до совершеннолетия.
        Великий магистр беспомощно пожал плечами. Он не обнадеживал короля в отношении его болезни. Оба они считали недостойной ложь из вежливости.
        - Видите ли, — снова начал король, — если я с этой войны вернусь домой живым, то силы мои будут столь истощены, что я не смогу больше управлять государством. Мне опять будет нужен регент, как в годы моего несовершеннолетия. Этим регентом не может быть никто, кроме графа Триполитанского, которому ваш сенешаль поклялся мстить до конца жизни. Я вынужден мириться с этим: его уже избрали бароны моей страны. Теперь подумайте, какие возможны последствия!
        Король наклонился из своего паланкина немного вперед. Он шепотом подозвал магистра еще ближе.
        - Я прошу и обязываю вас, дорогой друг, чтобы вы я — поскольку вы видите, что я долго не протяну, — совершили поездку в Рим к папе и только с ним одним посоветовались о том, кого избрать на иерусалимский престол в качестве моего преемника. На Западе существует много семей, состоящих с нами, королями иерусалимскими, в родстве. Среди них, конечно, найдется такой человек, у которого окажется достаточно сил, чтобы управлять этой страной, избегая внутренних конфликтов. Если у него будет рекомендация папы, никто не сможет возражать. Я говорю это, дорогой друг, не для того, чтобы ущемлять в правах моего маленького племянника, ведь я его очень люблю. Но говорю это из любви к своей стране: ребенок очень слаб, и ноша управления государством окажется для него непосильной.
        Произнеся эти слова, король в изнеможении откинулся на носилках. С вопросительным выражением лица он протянул Великому магистру правую руку в перчатке, и Великий магистр Арнольд де Тюрр поцеловал ее в знак заверения, что он все сделает именно так, как велел король. И в молчаливом взаимопонимании они следовали рядом друг с другом по направлению к осажденной крепости Моав.
        Христианам под умелым руководством больного короля удалось снять осаду с Моавского Крака. Когда же победители возвратились в Иерусалим, силы короля — как он и предвидел — были исчерпаны, и граф Триполитанский приступил к своему второму регентству во франкском королевстве.
        Король все больше чах, и весной 1185 года умер в возрасте двадцати четырех лет. Великий магистр немедленно стал собираться в поездку в Рим.
        Как предвидел король, сирийские бароны сразу же после его смерти разделились на два лагеря. Одни хотели сохранить в роли регента графа Триполитанского, другие выступали в поддержку Ги де Люзиньяна, приемного отца шестилетнего Бодуэна. Что же касается Великого магистра Арнольда де Тюрра, который должен был провести переговоры с папой относительно избрания достойного короля для христианского Востока, то он умер по пути в Рим. Положение дел в империи вряд ли могло быть более запутанным. К тому же граф Триполитанский выторговал сепаратный мир с султаном Саладином, но это касалось только его графства Триполитанского. Если теперь иерусалимские воины ехали в Антиохию, то могло случиться так, что им попались бы воины султана Саладина, как раз собиравшиеся пересечь графство Триполитанское и спуститься к морю.
        Ролан в это время работал у Яффских ворот. Однажды он увидел, как в город въехала кавалькада рыцарей тамплиеров из Европы. По размерам свиты он догадался, что прибыли важные иерархи Ордена.
        Да, это были все магистры, которые только имелись в Европе. От своего дяди Арнольда он знал, что они должны были собираться в главном ордене в Иерусалиме для выборов каждого Великого магистра. Так им предписывал устав. Он всё ещё слышал слова, сказанные Арнольдом: «Братья должны избрать только мудрейшего из мудрых».
        Мудрейшего? Ролан считал, что для Востока необходимо скорее избрать полководца, чем мудреца. Папа также по слухам желал видеть во главе ордена человека, который наводил бы ужас на врагов.
        У тамплиеров, проезжающих мимо Ролана, были суровые, почти отсутствующие лица. Как статуи, сидели они на конях.
        На следующий день они заперлись в Акса-мечети, чтобы в обстановке строжайшей тайны выбрать нового Великого магистра. Казалось, весь народ Иерусалима затаил дыхание. С нетерпением иерусалимские тамплиеры ожидали начала заседания в рыцарском зале своего дворца.
        - Дорогие господа, — начал магистр восточных областей, — слава и хвала Богу, с Его помощью и решением уполномоченных на это рыцарей мы избрали нового Великого магистра для нашего ордена. Это, — тут он сделал небольшую паузу, во время которой ни одно движение, ни единый звук не нарушили напряженную тишину, хотя в зале находилось более сотни рыцарей тамплиеров, — это Жерар де Ридфор, и мы просим нового Великого магистра принять от нас обет послушания!
        Великий магистр — коренастый человек с живыми чертами лица, с бородой, как и все тамплиеры, — вышел вперед. В глазах его светился огонек.
        - Дорогие господа и братья! — голос Жерара де Ридфора звучал мощно и глубоко. — благодарю вас за этот выбор! Мне известна большая ответственность, которую должен нести за свой орден Великий магистр. Да поможет мне Господь нести ее с достоинством. Ибо не нам, Господи, не нам, а все ради славы Имени Твоего!
        Произнеся девиз тамплиеров, он вышел из зала и во главе процессии магистров на встречу толпе, ожидавшей на храмовой площади; и народ Иерусалима понял, что с этих пор тамплиеры будут сражаться на стороне Люзиньяна, по тому, что Жерар де Ридфор поклялся мстить графу Триполитанскому до конца жизни.
        - Теперь можно только надеяться, — сказал сосед Ролана, когда они расходились по домам, — что господин де Лузиньян всегда будет поступать согласно советам тамплиеров. Тогда по крайней мере ничего не пойдет вкривь и вкось. То, что Лузиньян ни на что не годный полководец, было известно еще нашему покойному королю.
        Мусульманин, живший на той же улице, что и Ролан, услышав, эти слова многозначительно кивнул.
        Но не Жерар де Ридфор, ни мудрейшие из магистров, избравшие его, словом ни один человек не мог представить себе что это был последний Великий магистр избранный в главном доме ордена.
        Уже в следующем году умер король-мальчик Бодуэн V племянник прокаженного короля наследник иерусалимского королевства. Город и страна горевали об этом маленьком, всеми любимом мальчике и о надежде, которую для многих он воплощал. Похороны его прошли с большой торжественностью. Похоронная процессия, заполнившая улицы Иерусалима, покинула город через Дамасские ворота и снова вошла в него через Золотые. Можно было подумать, что все эти роскошно одетые рыцари, дамы, каноники и рыцари ордена в последний раз показывают своему мертвому королю-ребенку его страну и его город перед тем, как он уйдет в мир иной.
        Ролан с соседом также вышли на улицу. Темноволосую стройную Марию Ролан держал за ручку, голубоглазую пухленькую Лену нес на руках.
        - Графа Триполитанского, — неожиданно сказал сосед, — на похоронах нет.
        - Он болен, — отозвался другой, — об этом известно уже целую неделю. Вы идете со всеми до церкви Гроба Господня?
        - Там будет ужасная толкотня.
        Ролан отправился с детьми домой. Во внутреннем дворе он играл с ними в арабскую игру в шары, которую так любили дети. Но Анна заметила; что его мысли где-то далеко.
        - Что случилось? — спросила она, положив руку мужу на плечо.
        - Я думаю о родном доме.
        - В Лионе?
        Он кивнул головой:
        - Для детей будет лучше, если они вырастут там. Там, в Лионе, нет таких внутренних дворов, — взгляд его скользнул по солнцезащитной простыне и деревянной галерее, — но в вольном городе Германской империи спокойнее и безопаснее.
        Вечером сосед рассказал ему о тягостной стычке, которой была омрачена заупокойная месса по маленькому Бодуэну:
        - Мать покойного маленького короля и господин де Люзиньян короновались патриархом как законные король и королева Иерусалимские.
        - В отсутствие графа Триполитанского?
        Сосед многозначительно кивнул.
        - Для коронации, — продолжил он, необходимы три государственные инсигнии: корона, скипетр и держава. Они хранятся в сундуке с тремя замками. Ключ от одного из них находится у патриарха, другой ключ — у иоаннитов, третий — у тамплиеров. Тамплиерам в конце концов пришлось отдать ключ. Они вообще считают коронацию господина де Люзиньяна событием незначительным, так как все еще надеются на претендента на престол, которого им предложит папа. Но Великий магистр иоаннитов оказал сопротивление и долго не хотел передавать ключ. Ведь иоанниты — сторонники графа Триполитанского. Только когда патриарх пригрозил им народным бунтом, Великий магистр иоаннитов принес ключ и гневно бросил его рядом с алтарем.
        - Следовательно, у нас теперь есть король, — тихо произнес Ролан, — но для его избрания приехали уполномоченные лица, которых обманули. Что по этому поводу сказал предводитель дворянского сословия?
        - Граф Ибелинский? К счастью, он сейчас вместе с семьей находится здесь — в своем городском доме. Он предпринял попытку примирить короля с графом Триполитанским, чтобы положить конец их соперничеству.
        - Граф Ибелинский, — сказал Ролан, — рассудительный человек со здравым политическим мышлением. Благодаря его содействию я буду строить замковую капеллу под Назаретом. Хотя пройдет еще некоторое время, прежде чем я закончу работы здесь, у Яффских ворот.
        Ролан узнал, что графу Ибелинскому удалось добиться согласия обоих противников на встречу с целью примирения. Она должна была состояться в Тиберии, на берегу Генисаретского озера. Народ с ликованием толпился у городского дома предводителя дворянского сословия.
        - Слава графу Ибелинскому! Он знает, что нужно королевству!
        Войско, собранное для участия в торжествах, состояло из иоаннитов и тамплиеров; им предстояло стать свидетелями примирения. Рыцари надели самые роскошные доспехи, на конях были самые драгоценные украшения. Примирение графа Триполитанского с Великим магистром Жераром де Ридфором должно было состояться в Триполи. Освободил ли патриарх Великого магистра от его пагубного четвертого обета? Если думать о столь необходимом единстве королевства, то сделать это не представляло труда.
        Ролан мог стать участником торжественного войска, в котором собирался доехать до замка графа Ибелинского.
        - Не печалься, — сказал он Анне, — ведь я еду не на войну. Наконец будет заключен мир, которого веемы так долго ждали.
        С любовью он обнял жену и детей:
        - До скорого свидания!
        Затем он присоединился к торжественному войску, и Анна потеряла его из виду в толпе.
        Рыцари из многочисленных домов и касалей иоаннитов и тамплиеров еще по пути вступали в войско, возглавляемое Жераром де Ридфором. Вечером они раскинули свои палатки у какого-то горного замка. Но не успели еще разжечь лагерный костер, как от управляющего замком прибыл посланник, пожелавший, чтобы его провели к самому Великому магистру.
        - Знайте же, господин, — сообщил он, — что завтра авангард турецкого войска будет продвигаться поблизости от этого замка, ибо граф Триполитанский, заключивший сепаратный мир с султаном, обязан пропускать турок через эту местность.
        Тогда Великий магистр выбрал одного из своих тамплиеров и послал его в расположенный неподалеку касаль Какоун.
        - Скажи там, — приказал он ему, — что все девяносто рыцарей в полном вооружении уже этой ночью должны явиться сюда!
        Около полуночи Ролан проснулся от какого-то беспокойства в лагере. Тамплиеры из Какоуна разбивали свои палатки.
        Рано утром войско тронулось в путь и без происшествий попало в Назарет, где к нему присоединились еще сорок рыцарей-мирян. На всех были надеты самые дорогие доспехи. Торжественное войско выглядело теперь весьма внушительно.
        Великий ужас
        Наступило первое мая — День святого Иакова, покровителя пилигримов. Над иссушенными горами солнце палило, как в июле. Вскоре и людей, и коней стала мучить жажда. Ролан, у которого пересох язык, утешал какого-то мальчика из свиты, первый раз оказавшегося в таком походе.
        - Через час, — сказал Ролан, — ты сможешь выпить столько воды, сколько захочешь. Ведь мы будем проходить мимо источника Крессон, а он не высыхает даже летом.
        Поскольку мальчик был безутешен, Ролан поклялся ему:
        - Ты можешь верить тому, что я говорю: я знаю эту местность. Да будет тебе известно, что все эти стелы, которые ты видишь у дороги, поставил я. Поэтому мне знакома вся христианская Сирия. Если бы Великий магистр не послал в Какоун этих тамплиеров, он отправил бы туда меня, потому что и там я установил все придорожные столбы.
        Когда же они взглянули вниз на источник Крессон, то увидели многотысячное войско всадников-мамелюков, они поили там своих коней. Это и был авангард султана, о котором доложил посланник.
        Жерар де Ридфор намеревался дать бой. Он был полностью уверен в том, что одной внезапной атакой вынудит к сдаче эту могучую силу. Пусть граф Триполитанский видит, как разделаются с его сепаратным миром! Но остальные полководцы настояли, что вначале нужно провести совет, подготовившись к возможному отступлению. После этого было развернуто знамя тамплиеров, и за ним торжественное войско устремилось в долину. В атаку отправились 140 рыцарей.
        Ролан остался в обозе, в его задачу входило удержать на месте лошадей. Шум боя все приближался. Ролан начал стегать лошадей, отгоняя их в безопасное место.
        И тут мимо промчались мамелюкские рыцари, держа свои луки наготове. На всем скаку они стреляли прямо по крупам лошадей, которые шарахались в разные стороны и неслись, сметая все на пути.
        Ролана швырнуло на землю. Лошади бешено мчались через него. Он еще успел увидеть, как маленький мальчик из обоза отлетел в сторону от сильнейшего удара, копытом и как магистр Жерар де Ридфор, уронив поводья, спасался бегством в сторону Назарета. Потом Ролан потерял сознание.
        Мамелюки собрались на поле сражения и начали спускаться к источнику. К их седлам были приторочены бритые головы павших тамплиеров, Из всего войска, относящегося к ордену тамплиеров, в живых остались только двое рыцарей и Великий магистр. Все остальные, верные своему уставу, боролась против превосходящих сил противника, пока не погибли.
        Ролан лежал среди павших, без сознания. Он не заметил, как мародеры сняли с него одежду. Не видел и того» как они добивали раненых лошадей. На грани яви и забытья ему казалось, что он находится во внутреннем дворе своего иерусалимского дома, и в то же время он видел, как под раскаленным солнцем над ним кружатся коршуны. Тело его совершало то, о чем рассудок не мог и помыслить: Ролан дополз до тенистого места и остался лежать в прохладе. Он совсем не думал о том, что может умереть. Не ощущал он также ни голода, ни жажды, ни даже боли. Не заметил Ролан и того, как его унесли с поля боя. Тело его было как бы отделено от него.
        Когда Ролан пришел в себя, то не знал, сколько прошло времени. Над ним склонился какой-то человек и спросил его имя. Больше Ролан ничего не помнил. Но он смутно понимал, что лежит в пещере, и догадывался, что находится у отшельника. Тот ухаживал за его ранами, приносил похлебку. День миновал за днем, и ничего, кроме этого, не происходило. Ролан находился в полузабытьи, тело его было похоже на тело мертвеца.
        Однажды Отшельник поднял его с постели, и, словно издалека, больной услышал повелительный голос:
        - Встань на ноги!
        Ролан послушно встал, но тут же зашатался и опять упал на постель. На следующий день ему удалось простоять на мгновение дольше. Еще через день он простоял целую минуту и не закачался.
        - Теперь ты здоров, — сказал отшельник, и Ролан, который за все время, что лежал в пещере, не проронил ни слова, произнес: «Да».
        Отшельник испытующе посмотрел на него. Поскольку он был уверен, что Ролан дал ему ответ в полном сознании, он с тех пор поручал Ролану незначительную работу. Так больной постепенно выздоравливал. Однажды, сидя у очага и раздувая жар, Ролан впервые осознал, что он делает.
        - Я сижу здесь и раздуваю жар, — сказал он, не оборачиваясь к отшельнику.
        - Кто же этот «я»? — спросил отшельник. Ролан напряг свою память.
        - Я… я?.. — он беспомощно посмотрел на отшельника.
        - Произошла битва с семью тысячами мамелюков, — осторожно напомнил старец.
        - Битва? Что это такое?
        Спустя неделю в пещеру вошел сурового вида человек, весь в пыли, плохо одетый и измученный. Ноги его распухли. Башмаков на нем не было. Молча он встал перед стариком. Отшельник долго разглядывал его, не произнося ни слова. Внезапно он схватил вошедшего обеими руками за плечи и стал в упор смотреть ему в лицо.
        - Все потеряно, — глухо сказал пришелец.
        Старик напоил его и усадил на скамью. Он вымыл ему ноги и дал поесть. Ролан наблюдал за этим очень внимательно.
        - Теперь говорите, если вам угодно, — тихо попросил старик.
        Ролан прислушивался, но не понимал смысла слов, которые говорил этот человек:
        - Все христианские войска собрались на военный совет у источника Сефория. Впервые за всю историю нашего королевства между баронами не было разногласий, — он тяжело вздохнул, сделал паузу и продолжил рассказ: — Как только до ушей султана дошло, что в поход отправилось войско, равного которому не было на христианском Востоке, он тут же подошел к Тиберии, принадлежащей, как вам известно, супруге графа Триполитанского. Тем самым он рассчитывал наказать графа за то, что тот вместе со своими рыцарями принял участие в военном совете у источника Сефория. Ибо, даже служа своему королю, он обязан соблюдать и условия мирного договора, заключенного им с султаном для города Триполи. После затяжной паузы гость вновь продолжил рассказ:
        - Патриарх Иерусалимский лежал больной в постели. Он не смог сопровождать своим благословением поход объединенного войска. Поэтому он дал воинам крест, на котором умер наш Спаситель.
        Пришелец замолчал и прикрыл глаза рукой. Из всего сказанного до Ролана дошло только слово «Иерусалим»: оно показалось ему до странности знакомым, но что это означало — Иерусалим?
        - Супруга графа Триполитанского находилась одна в своем имении в Тиберии, когда город был осажден султаном Саладином. Поэтому король приказал первым делом снять блокаду с города.
        - Но — воскликнул отшельник, — по дороге в Тиберию на большом участке пути в горах нет воды!
        Чужак не услышал этого возражения и, как во сне, продолжал:
        - На небе светило безжалостное солнце, и раскаленные чепраки из кольчуги прожгли дыры в спинах коней. Сарацины измучили наше войско неожиданными короткими атаками. Много людей и коней погибло от солнечного удара. Когда воины добрались до Хаттинского Рога, они были смертельно истощены. Единственную надежду давала ночная прохлада. Но сарацины разожгли гигантские костры из хвороста и окружили ими христианское войско так, что и кошке не удалось бы выбежать за пределы кольца. Несчастные люди, попавшие в окружение, почти задохнулись. Чужака не слушался голос. Он склонил голову низко над столом.
        - В эту ночь, — еле выдавил он из себя, всхлипывая, — тамплиеры закопали в землю крест, который вручил им патриарх, чтобы тот не попал в руки неверных.
        - Они потеряли последнюю надежду, — пробормотал отшельник.
        - Утром события развивались еще плачевнее, чем в предыдущий вечер. Графу Триполитанскому передали авангард, так как войско находилось на его территории. В меру своих сил граф с рыцарями атаковал врага. Придерживаясь определенной тактики, сарацины открыли свои ряды. Но граф с отрядом уклонился от боя и бежал. Все остальные попали в «клещи», то есть в руки султана Саладина…
        - Слышно ли было с тех пор что-нибудь об этих храбрецах?
        - Христианских баронов султан принял с изысканной вежливостью. Но графу Моавскому он собственноручно отрубил голову, так как тот во время его перемирия занимался грабежом египетских торговых караванов.
        - Как вел себя султан по отношению к тамплиерам? — дрожащим голосом спросил отшельник.
        - Он передал их своим дервишам для пыток. Привязав тамплиеров к столбам, они содрали с них кожу. Незадолго до их гибели султан пообещал сохранить им жизнь, если они откажутся от веры во Христа. Теперь и старик низко склонил голову, и Ролан увидел, как из глаз его закапали слезы.
        - Да простит Господь всех, кто в час большой беды отрекся от Него, как простил Он Своего апостола Петра!
        - Их было двести, — сказал чужак, запинаясь, — и никто из них не отрекся от Христа. Все они погибли как мученики.
        После этих слов наступило долгое молчание.
        - Что произошло с Великим магистром Жераром де Ридфором? Его тоже взяли в плен?
        - И его. И даже короля. Но этих двоих султан пощадил с какой-то своей целью. Теперь султан стоит у стен Иерусалима.
        - Страна осталась без короны, — почти неслышно произнес старик, — а Иерусалим — без людей, которые могли бы его защитить!
        Ролан громко закричал и упал на пол. При слове Иерусалим к нему возвратилась намять, и он тут же потерял сознание.
        - Теперь он выздоровеет, — сурово сказал старик. — Как хорошо, однако, тому, кто не понимает всего ужаса происходящего!
        Иерусалим рыдает
        Очень скоро Анна узнала о поражении торжественного войска. День за днем она ждала Ролана, внутренний голос ей подсказывал, что он не погиб. Она так долго спорила с мрачными предсказаниями соседки, что у нее не осталось сил защищаться от них. Тогда вера Анны была поколеблена: нет, Ролан больше не вернется, если он не вернулся до сих пор. Ибо если даже сейчас, когда жизнь ее была в опасности из-за осады, он не возвращался, значит, он мертв, и им не суждено больше увидеться.
        Она надела на детей белые траурные одежды и закрыла свое лицо, как турчанка, ибо надежды не осталось — ни для нее, ни для детей: рано или поздно город, который защищали только изможденные старцы и мальчики, должен был сдаться, Среди женщин Иерусалима царило великое отчаяние. Встречаясь у цистерны с питьевой водой, они рыдали. Само собой разумеется, никто не произносил имени султана.
        Как-то утром одна из соседок Анны, размахивая руками, подбежала к цистерне.
        - Граф Ибелинский, — возбужденно воскликнула она, — граф Ибелинский в городе! Он получил от султана разрешение вывезти отсюда свою семью! — поскольку женщины оставались безучастными, она закричала: — Неужели вы не понимаете, что это для нас означает?
        - Мы все понимаем, — горько ответила Анна и отвернулась.
        - Ты думаешь, граф возьмет нас с собой? — насмешливо спросила другая женщина — Мы можем умереть от голода, а наши юноши и достопочтенные старцы падут на городских стенах — какое ему до этого дело?
        - Только граф может нам помочь! — упрямо настаивала первая, — Я полагаюсь на него! Он может договориться с султаном, и тот не будет ни штурмовать, ни грабить наш город. Только он может воспрепятствовать тому, что наши дети не будут похищены или убиты! Он должен уговорить султана, чтобы в стенах нашего города не случилась кровавая бойня! Вперед! Пойдемте к его дому! Мы должны просить его помочь нам. Возьмите детей с собой, это растрогает графа!
        Женщин собиралось все больше и больше. Они приносили с собой младенцев и приводили маленьких детей, Дочери тащили старых матерей на спинах. Перед домом графа Ибелинского собралась толпа.
        - Оставайтесь с нами! Помогите нам! — кричали отчаявшиеся люди, — иначе мы все погибнем! Убедите султана, чтобы он не обрекал нас на погибель!
        Граф вышел из дома и одним движением руки успокоил взволнованных людей.
        - Женщины! — воскликнул он, — расходитесь по домам, я попытаюсь отвести от вас большую беду!
        Матери разошлись. Они громко рыдали, чувствуя, как страшная боль перестала терзать их сердца. Анна также пошла с дочерьми домой. Она села рядом с ними во внутреннем дворе, что давно уже не делала, и дала каждой засушенный ломтик яблока из запасов.
        Тяжелая осада началась 20 сентября 1189 года, и множество стариков и юношей сложили свои головы. Но уже 2 октября был подготовлен мирный договор, который заключил с султаном граф Ибелинский, ставший к тому времени полномочным представителем всех христианских баронов. Благодаря его политической сноровке город не был ни взят штурмом, ни разграблен. Тот, кто был в состоянии откупиться, мог выехать из города со всем своим имуществом. Султан назначил выкуп в десять золотых монет за одного мужчину. За женщину он требовал пять монет и две — за ребенка.
        Иоанниты и тамплиеры раздали бедным все, что еще имели. Султан и его брат Малек отказались в пользу бедных от еще трех тысяч золотых монет.
        С помощью тамплиеров Анне удалось выкупить себя и детей. С немногими остававшимися у них вещами они шли к воротам, где собрались те, кто откупился. Наконец воины султана разделили беженцев на три колонны. В Иерусалиме оставались больные и старые иоанниты и раненые тамплиеры, именно им Саладин подчинил две колонны: одну иоаннитам, другую — тамплиерам. Третью колонну вел граф Ибелинский.
        Султан повелел всем беженцам идти в Триполи и к каждой колонне приставил по пятьдесят египетских всадников для охраны от разбойников. Еще когда беженцы собрались перед воротами, христианские привратники были заменены сарацинскими. Тот, кто еще оставался в городе, теперь принадлежал султану. Ловушка захлопнулась, и люди, очутившиеся в ней, со стенаниями метались по улицам надежде обнаружить какую-нибудь лазейку, где не было бы охраны. У них ничего не вышло. Всех их отправили на каторжные работы в Египет. Когда же произвели подсчет, оказалось, что их было одиннадцать тысяч.
        Как только Ролан очнулся после обморока, отшельник увидел, что он здоров. С осторожностью, присущей целителю, он привел его в сознание, проблески которого у Ролана уже появились. Ролан, все вспомнил. Поэтому отшельник не был удивлен, что он в тот же день покинул пещеру с единственной мыслью: об Иерусалиме, где были Анна с детьми. Он бежал день и ночь, словно мог чем-нибудь помочь своим родным. Когда же на следующий день он очутился перед Яффскими воротами, воины султана как раз гнали пленных в Долину Сыроделов. Горящими глазами Ролан смотрел в лицо каждому проходящему — нет ли среди них Анны? А детей?
        Сарацинский всадник ударил его кнутом.
        - Вперед, христианская собака! Нам предстоит еще долгий путь!
        И Ролан оказался одним из тех, кого отправили на принудительные работы по укреплению стен богатого города Дамьетты, ключевого подступа ко всему Египту. В глубочайшем отчаянии он плелся вместе с массой людей.
        Пленные шли молча. Их горе постепенно сменялось безграничной усталостью. Лишь иногда, когда всадники подгоняли их ударами кнута, так как они шли слишком медленно, Ролан бормотал про себя слова «крысиные хвосты», значение которых растолковал ему Арнольд много лет назад.
        Печальное шествие проходило мимо крепости Газа, снова принадлежавшей Египту. Безучастно они выслушали известие о том, что султан Саладин обменял Великого магистра Жерара де Ридфора на эти бастионы. Впервые в истории Великий Магистр тамплиеров позволил себя выкупить.
        В египетских городах и селениях, через которые их проводили, озлобленные местные жители выкрикивали им дурные новости, но пленные почти не воспринимали их из-за усталости.
        - Вы, христиане, потеряли всю Палестину! — египтяне пересчитывали по пальцам владения христиан на Востоке: — Вам больше не принадлежит ни графство Антиохийское, ни графство Триполитанское, ни город тамплиеров Тортоза с окружающими его тридцатью восемью деревнями тамплиеров, ни крепость иоаннитов Маргат, ибо султан взял Аккон и Яффу.
        Шайка уличных мальчишек подошла и стала плевать несчастным в лицо.
        - Ваш король выкупил себя по милости султана! — кричали они. — Он и главный тамплиер вынуждены были пообещать султану, что никогда не будут против него сражаться. Но ведь вы, христианские собаки, никогда не держите своего слова!
        И мальчишки снова плевали им в лицо.
        - Вы предатели! Ваш король и главный тамплиер собрали воинов и за спиной султана отвоевали себе тамплиерскую крепость Аккон! Теперь султан устроил осаду этого города. Да погубит их Аллах! Правильно, что вас гонят на подневольные работы!
        Путь до Дамьетты был еще долог, и многие пленные умерли от жары.
        Домой?
        Граф Триполитанский велел закрыть городские ворота при приближении трех колонн беженцев. Ведь беженцев было намного больше, чем жителей города. Они легко могли взять власть в городе и захватить его продовольственные запасы! Может быть, султан угрожал городу Триполи, намеренно пригнав в него этих людей?
        А в лагере за городскими стенами народ призывал гнев Божий на голову графа Триполитанского, его жестокосердия никто не мог понять.
        Несколько дней спустя из Аккона в порт города Триполи прибыл флот тамплиеров, собиравшийся отплыть в Европу; беженцам сказали, что те из них, кто готов к отплытию, должны сообщить об этом. Но что им было делать в странах, о которых они знали только по рассказам? Они не верили, что там для них будет лучшая жизнь.
        Среди немногих, оказавшихся готовыми к путешествию, была и Анна с детьми. Ей тяжело было расставаться со страной, в которой жили они с Роланом. Поэтому снова и снова она повторяла про себя слова, сказанные ей Роланом в день коронации маленьком внутреннем дворике: дети должны подрастать в Лионе, там, в вольном городе Германской империи, спокойнее и безопаснее.
        Сквозь слезы смотрела Анна, как исчезает на востоке коричневатая полоска земли, сливаясь с голубой водой. Все беженцы были на грани изнеможения еще по окончании пешего марша в Триполи.
        Но день ото дня несчастные все больше отдыхали, печаль их становилась слабее, и на многих лицах вскоре появилась полная надежд улыбка.
        На корабле находились тамплиеры, одетые в коричневые плащи; они обязаны были прослужить для ордена год, подобно тому, как Ролан прослужил для него несколько лет.
        Одним из побратимов ордена был некий господин де Прованс. Его оруженосец охранял какой-то ящик, прикрытый черным полотенцем. То и дело он приносил лейку с водой, приподнимал полотенце и лил воду в ящик.
        - Наверное, в этом ящике какой-то особенный зверь, мама? — пытались разгадать загадку дети Анны, — и питается он одной водой?
        - Как ты думаешь, Мария, он мне ничего не сделает, если я подползу к ящику и приподниму краешек полотенца? — лукаво спросила Лена.
        - Я не хочу, чтобы ты туда подползала, — твердо ответила сестра. — Я спрошу у оруженосца, — она взяла сестру за руку и подвела к брюзгливому старому оруженосцу господина де Прованса, — Если ты позволишь, — начала она, — я у тебя кое о чем спрошу.
        Оруженосец не смог скрыть улыбки.
        - Я тебе отвечу, — сказал он столь же вежливо, — если смогу.
        - Что находится в этом ящике, куда ты все время наливаешь воду?
        - Ты еще не догадалась?
        - Мы долго думали и о том и о сем. Это какой-то особенный зверь? Ничего другого нам в голову не приходит. Так это зверь?
        Оруженосец уже собирался сказать, что, конечно, это зверь, как вдруг девочки услышали над собой низкий голос:
        - Нет, это не зверь — это роза.
        Господин де Прованс присел на корточки рядом с ящиком.
        - Жил когда-то мудрый царь по имени Соломон. Дворец его стоял в Иерусалиме. Там он велел построить во славу Божью такой великолепный Храм, чтобы весь мир этому удивился. Соломону была милостиво дана долгая жизнь, и поэтому он смог отпраздновать завершение строительства Храма. На празднестве в знак благодарности он спел радостную песнь. Весь мир повторял слова той песни и назвал ее Песнь Песней царя Соломона. В ней он называет возлюбленную сердца своего розой. И вот именно потому я искал в Святой Земле этот цветок. Его я привезу в свой родной город Прованс и покажу каждому, кто придет ко мне в гости, ибо в Европе цветок Соломона не известен. Но, чтобы роза не погибла в пути, мой оруженосец должен каждый день ее поливать и защищать полотенцем от солнца. Вы хотите сейчас ее увидеть?
        Господин де Прованс приподнял черное полотенце, и девочки склонились над ящиком. Они увидели куст с великолепными рубиново-красными цветами и не удивились, что этот цветок полюбил какой-то царь.
        Господин де Прованс довез Анну с девочками в своей свите до самых ворот Лиона. Там он попрощался с ними, потому что собирался ехать в замок тамплиеров, расположенный к северу от города в излучине Роны.
        - Там мне дали коричневый плащ, — сказал он, — туда я его и верну.
        Анна взяла свой мешок и вместе с девочками вошла в городские ворота. Мария и Лена бросили прощальный взгляд на лошадь, везущую ящик с розой. К их радости, драгоценный цветок Соломона хорошо перенес морское путешествие. Какая-то женщина показала им дорогу в дом каменотесов и с любопытством осмотрела приезжих.
        - Не подумайте обо мне плохо, — сказала она, — но меня все же интересует, что вам там нужно. Наши люди не очень-то охотно посещают этот дом.
        Анна ответила:
        - Мы родственники каменотеса.
        - Тогда я вам ничего не скажу, — пробормотала женщина и ушла.
        Дети, которые ничего не поняли из разговора, с надеждой улыбались, когда Анна постучала в дверь. Дверь дома открыли и, ни слова не говоря, снова захлопнули; и улыбка исчезла с лиц детей.
        Анна постучалась еще раз, но дом словно вымер. Испуганные дети заплакали. И тут, шаркая ногами, мастерской вышел какой-то мужчина.
        - Что вам нужно? — спросил он усталым голосом.
        - Я разыскиваю двоюродного брата моего мужа, каменотеса Жана.
        - Что? Кого ты здесь ищешь, и как его зовут?
        - Жана, каменотеса из Лиона.
        - Это я, но тебя, женщина, я не знаю;
        - Я жена твоего двоюродного брата Ролана, а это его дети.
        - Чем ты можешь доказать, что говоришь правду?
        - У твоего кузена, — сказала Анна, — с детства была белая прядь в волосах. Ему принадлежат овцы, которые пасутся за капеллой святой Магдалины. Он сказал мне: «Жан позаботится о том, чтобы стадо к моему возвращению увеличилось».
        - Я это сделал, клянусь Господом! — воскликнул каменотес, и казалось, с него спала вся усталость. — Но скажи мне, где же мой кузен? И почему он сейчас не здесь, с вами?
        Не успела Анна ответить, как дверь снова распахнулась, и показалась какая-то женщина.
        - Эй вы, убирайтесь! — закричала она. — Заходи, старик, поскорее! Я не стану терпеть всякий сброд на своем дворе!
        - Жена, — старался уговорить ее муж, и бледное лицо его при этом покраснело, — это не сброд. Эта госпожа — жена моего двоюродного брата, а это — ее дети. Им принадлежит часть этого дома и мастерской, как записал Ролан в документах, хранящихся у тамплиеров. У госпожи есть доказательство, которому я верю. Поэтому впусти ее!
        Жена каменотеса неохотно перестала загораживать: од. При этом она презрительно пробормотала:
        - И это не сброд? Мне просто смешно!
        Жан проводил родственников в кухню и попросил Анну сесть. Свои мешки она сложила в углу. Жан сказал жене:
        - Устрой их в комнате наверху, наш сын вернется не так скоро.
        - У тебя, наверное, бывают видения, раз ты знаешь то, что произойдет в будущем, — грубо проворчала жена Жана, доставая метлу из шкафа. Костлявым пальцем она указала на Марию: — Пойдем, девочка, со мной, тебе не повредит, если ты мне поможешь.
        Она дала ей помойное ведро и приказала наполнить его. Анна робко поднялась за ней по лестнице.
        Жан тяжело вздохнул.
        - Это просто какой-то крест, — сказал он и, покачав головой, уставился в пол.
        - Послушай, госпожа, как обстоят твои дела, — наконец продолжил он, — сегодня ночью вы будете спать у нас — в комнате, где жил кузен перед тем, как отправиться с дядей в паломничество на Восток. Завтра я пойду вместе с тобой к нотариусу и засвидетельствую, что ты жена моего кузена. Перед тем я поведу тебя в церковь святого Мартина, где ты должна будешь поклясться перед Господом, что обвенчана с моим кузеном по церковному закону и что двое твоих детей — его крови и приняли святое крещение. Как только это произойдет, я ничего не буду иметь против, чтобы ты пользовалась правами моего кузена. А здесь, в доме, порядок один: хозяйкой его была, есть и будет моя супруга. Каменотесной мастерской будут владеть двое моих сыновей, даже после того как твои Девочки выйдут замуж за чужих каменотесов. Тебе принадлежит часть этого дома и здания мастерской часть садов, полей и скота. Камни, находящиеся на этой территории, обтесанные и необтесанные, принадлежат моим сыновьям как сырье для работы. Старшего зовут Рене, младшего — Андре. Средний, Филипп, находится в отъезде. Я скажу тебе все как есть: он маменькин
сынок. Он станет писарем. С тех нор как кузен уехал, Филипп жил в той комнате наверху, которую жена сейчас приводит в порядок для вас. Конечно же, он может вернуться, если промотает деньги, которыми его снабжает мать.
        - Ремесло писаря, — сказала Анна в утешение деверю, — совсем не плохое, кузен Жан, ведь писарей требуется все больше и больше. На Востоке христианским купцам всегда их не хватает. Поэтому вы можете только радоваться тому, что ваш сын учится писать!
        - Мы, каменотесы, и так умеем писать, — сказал Жан. — Мы высекаем знаки на наших камнях и выдавливаем их на восковых табличках. Но это совсем другой род письма. Он служит для взаимопонимания между каменотесами или как указатель для заказчика. По большей части мы пользуемся совсем простыми от метками для обозначения наших изделий, они облегчают нам расчеты.
        Тем временем звон церковных колоколов возвестил об окончании рабочего дня, и сыновья каменотеса вернулись из мастерской вместе с мастерами и подмастерьями.
        Жан показал на сильного молодого человека с замкнутым выражением лица, не лишенным, однако, дружелюбия:
        - Это Рене. А вот Андре. С ним, госпожа, нужно держать ухо востро, он шутник.
        Жан объяснил сыновьям, что Анна — жена Ролана.
        - Завтра, — сказал он им, — я пойду с ней к нотариусу, — поскольку ремесленники все еще не расходились и разглядывали Анну, он добавим — Она приехала из Святой Земли.
        - Есть у нее какое-нибудь доказательство? — с любопытством, но без недоверия спросил Андре. — Как там дела на Востоке? Верно ли, что дело христиан проиграно? Видела ли ты святые города, госпожа? Почему тамплиеры не смогли защитить Иерусалим, ведь они все еще там? — так и забросал он ее вопросами.
        Анна не смогла ответить сразу на все, но на последний печально сказала:
        - Племянник, тамплиеров в Иерусалиме больше не осталось. Теперь Святой Город навсегда лишен защиты, ибо султан Саладин приказал снести все крепостные стены. Я говорю тебе это потому, что твои предки — Пьер, Арнольд и Ролан — работали над возведением этих стен.
        - Дядя Ролан погиб?
        - Никто не знает.
        Тогда Рене, до сих пор не произнесший ни слова, повернулся к Анне.
        - Ты думаешь, — спокойно спросил он, — что твой муж мертв, или же надеешься, что он еще жив?
        Рене внимательно посмотрел ей в лицо. Анна наклонила голову так, что под платком не было видно ее глаз.
        - Мой рассудок утверждает, что он мертв. Но сердце мое говорит, что он еще жив.
        - Да смилостивится над ним Господь здесь или там! — сурово сказал Рене. Затем мужчины сели за стол.
        Анна, гражданка Лиона
        Поздно вечером Анна и девочки легли спать на солому в комнате на чердаке, которую подготовила для них супруга кузена. Никто из них не спал; каждая смотрела в окошечко, за которым было видно усеянное звездами небо.
        Было ли это возвращение домой? Анна стиснула зубы чтобы тяжело не вздыхать. Слезы лились из ее глаз и струились по щекам.
        - Мама, — прошептала Мария, — тетя спросила меня, как выглядит наш отец. О белой пряди у него в волосах она ничего не желает слушать. Она обещала подарить мне медовую лепешку, если я скажу людям на улице, что наш отец был рабом.
        Анна содрогнулась от гнева:
        - Ваш отец Ролан — каменотес из Лиона. Он хозяин, а не слуга, и в волосах у него есть белая прядь. Но, может быть — если Господь даровал ему жизнь, — он сегодня действительно стал рабом, и все его волосы поседели. Ведь он тревожится о нас так же, как и мы о нем. По воле его вы должны воспитываться в его родном городе, и поэтому мы здесь.
        - Я волнуюсь, мама! Здесь мне не нравится, — сказала Мария.
        Лена заплакала. Мария вдруг поднялась с постели и направилась к двери.
        - Что с тобой, детка, куда ты? Лучина догорела, и мы не можем зажечь ее!
        Но Мария уже выскользнула из комнаты. В памяти Анны всплыла ночь из Второго крестового похода, когда она сама тайком убежала из лагеря, и она не стала звать Марию вернуться. Прислушиваясь к редким звукам, она легла на солому рядом с Леной.
        Ни одна ступенька крутой лестницы не скрипела. Раздавался только храп подмастерьев из другой чердачной комнаты. Мария добралась до нижней ступеньки. Еще несколько шагов налево — и она стояла перед дверью, за которой вечером скрылись дядя с женой. Она приложила ухо к гладкому прохладному дереву. Из комнаты доносился приглушенный голос дяди:
        - Ничего этого я не слышал, жена! Ты совершаешь грех!
        - Многие люди грешили, и от этого их детям была одна польза. Поэтому я повторю тебе еще раз: должен найтись такой способ, чтобы мы переписали на себя ту часть имущества, которая принадлежит твоему двоюродному брату! Но прежде всего она не должна получить того, что ей причитается!
        ПЛАН ЛИОНА И ОКРЕСТНОСТЕЙ
        1 Старый город. 2. Новый город. 3. Сона. 4. Рона. 5. Лебединое озеро. 6. Бараний мост. 7. «Блестящий» мост. 8. Волчье ущелье. 9 Мельницы. Ю. Каменоломни.
        И так как Жан не отвечал, жена напустилась на него:
        - Ты ни на что не годен. Подумай только, как выгодно, что у нее нет сыновей! Нотариус завтра же оформит опеку над девочками. Я дам для него кусок масла.
        - При этом ты думаешь только о своем Филиппе, я же тебя знаю.
        - Только пусти ее сюда жить, она уж у меня получит!
        Мария вздрогнула. Рядом с ней затрещала половица. Девочка почувствовала, что в темноте стоит еще кто-то! Затаив дыхание, она ждала. Кто же это мог быть? Чуть подальше затрещала еще одна половица, на лестнице заскрипели ступеньки, ведущие вниз, осторожно хлопнула дверь, открывающаяся в коридор.
        Мария прижала руку к учащенно забившемуся сердцу. «Друг или враг? Враг или друг?» — стучало оно. Завтра она узнает, кому принадлежит нижняя комната. Дрожа, она проскользнула назад в мансарду.
        После завтрака, за которым «тетя вела себя чуть более дружелюбно, чем накануне, Анна с девочками отправилась вслед за Жаном в церковь святого Мартина. Когда хозяйка вручила Жану большой кусок масла, сердце у Марии заколотилось так же тревожно, как в прошлый вечер.
        В церкви было темно; когда их глаза привыкли к темноте, они увидели у алтаря человека, стелившего новую скатерть. Этот человек попросил Жана быть свидетелем клятвы Анны.
        Она подняла руку и спокойно повторила то, что велел ей сказать Жан:
        - Я торжественно заверяю перед Господом, что я перед лицом всех святых сочеталась браком с Роланом, каменотесом из Лиона. Мои дети его крови, приняли христианское крещение.
        - Он наш любимый отец! — громко закричала маленькая Лена. — У него белая прядь в волосах, и он хозяин, а не слуга!
        Священник удивленно посмотрел на малышку и, улыбаясь, сказал Жану:
        - Устами младенца глаголет истина! — и удалился в ризницу.
        И опять Анна с девочками пошла вслед за Жаном, который привел ее к нотариусу, худому остроносому человеку; взглянув на Анну, тот сразу же спросил Жана:
        - Итак, ты, каменотес, ручаешься за эту госпожу, что она вместе со своими девочками не будет бременем для общины?
        - Я ручаюсь.
        - Достаточно ли у нее доказательств, что она — жена своего двоюродного брата?
        - Достаточно.
        - Есть ли у тебя, госпожа, опекун для девочек? — спросил он Анну.
        - А я и не знала, что он нужен, — ответила она. Жан слегка приподнял кусок масла, чтобы нотариус увидел его.
        - Если тебя, госпожа, это устраивает, — сказал нотариус не подавая вида, что он заметил масло, — если тебя это устраивает, то мы запишем опекуном детей каменотеса Жана. Вероятно, у вас здесь нет другого родственника.
        - Это меня устраивает, — сказала Анна, в то время как Мария изо всех сил дергала ее за передник. — Что с тобой, детка? — тут же спросила Анна. Но Жан уже стал опекуном детей.
        Нотариус, убрав с глаз долой кусок масла, позвал к себе помощника, который еще раз спросил Анну и Жана, все ли именно так, как они утверждают. Затем оба чиновника сделали запись в книге, и нотариус сказал:
        - Теперь все в порядке, госпожа, ты стала гражданкой города Лиона.
        - Благодарю нотариуса и от имени моих детей, — сказала Анна.
        - Тогда пошли домой. Моя хозяйка уже ждет вашей помощи. Она сказала, что сегодня много работы.
        - Кузен, — сказала Анна, — я сюда приехала не для того, чтобы бездельничать, и прежде я никогда не бездельничала.
        - Не в обиду будь сказано, — пробормотал Жан и вышел на улицу.
        Перед зданием местного управления их ожидал Рене. Жан в растерянности остановился перед ним.
        - Чего тебе здесь нужно? — спросил Жан. — Разве ты сегодня не должен производить обмер камней на мысу между двумя реками?
        - Это дело может подождать до вечера, отец, — Рене повернулся к Анне и сказал: — Тетя, мой отец не такой хороший ходок, как я, Поэтому я хотел бы сопроводить вас на Лебединый остров, куда вы, безусловно, должны попасть, ведь мой дядя Ролан оставил записи о своей доле имущества у тамплиеров. Ты должна познакомиться с этими записями, чтобы знать, что тебе принадлежит.
        При этих словах сына серая кожа Жана покраснела. Он оглянулся в испуге, как будто почувствовал опасность за спиной. И сказал, запинаясь:
        - Но мама ясно велела привести их домой именно сейчас.
        Рене посмотрел на отца с укоризной, и тот, опустив плечи, молча поплелся домой.
        - Племянник, — сказала Анна, — отведи меня к стаду, принадлежащему Ролану, за которым ухаживал твой отец. В благодарность за его заботу я подарю ему пятерых ягнят, а ты их выберешь.
        Так они вместе с Рене дошли до капеллы святой Магдалины, и Анна попросила показать ей пятерых самых красивых ягнят, а затем пометить, что они принадлежат стаду Жана.
        Девочки наблюдали за движениями своего двоюродного брата и в первый раз после приезда в город Лион испытывали приятное чувство.
        Пометив ягнят, Рене сказал:
        - Тетя, ты хорошо сделаешь, если станешь сестрой ордена тамплиеров; Твое стадо достаточно велико, и ты, вероятно, сможешь отдать им овцематку. Тогда ты будешь под их защитой. И заключи с ними договор. Прошу тебя, сделай это! — он настойчиво смотрел на Анну.
        Выбрав овцу, они миновали мост через Сону, прошли по улицам Нового города и переправились через Рону. На противоположном берегу Роны они в течение часа шли на север. Дети, которые вначале пугливо сторонились Рене, начинали все больше доверять ему. Рене же без устали развлекал их разговорами.
        - Вы видите уток на реке? А вот там, там летит цапля. У нее очень толстый зоб, потому что она набила его рыбой, пойманной в реке. Цапля — хищница, — Рене рассмеялся.
        Мария то и дело внимательно поглядывала на него и, не обращая внимания на все его речи и смех, думала о том, как скрипела половица…
        Наконец они очутились у небольшой рощи, окруженной длинной стеной.
        - За этой рощей, — объяснил Рене, — Рона сначала течет с востока на запад, огибает рощу и поворачивает на юг. Все, что находится в пределах этих обширных стен, принадлежит тамплиерам.
        Через приоткрытые тяжелые ворота было видно, как привратник разговаривал с другим тамплиером. Он окинул взглядом пришельцев, увидел, что они привели с собой овцу, и, не прерывая беседы, жестом показал им идти направо.
        Они пошли по узкой тропинке и вскоре оказались перед обширным овечьим хлевом, который был не открытым, как на Востоке, а имел боковые стенки и ворота, запиравшиеся на засов. Овцу приняли у них два сервиента, одетые в черные рясы, подоткнутые выше пояса. Один из них дал Рене кусочек дерева, на котором был вырезан какой-то знак. Он объяснил, что счетовод находится в замке на озере и что лучше всего для них будет, если они пойдут дальше по той же лесной тропинке.
        Чуть позже они стояли перед озером с несколькими островами. Какой-то старый тамплиер кормил лебедей, спокойно к нему подплывавших.
        - Это озеро, тетя, — старое русло Роны. Так было раньше. Теперь же оно насыпями отделено от реки.
        На самом большом острове возвышался замок тамплиеров с крепкими высокими стенами. Подвесной мост был опущен.
        - Этот замок, тетя, не просто безопасное жилище для тамплиеров: в нем хранится в золотом сосуде и почитается реликвия святой Магдалины. Поэтому не удивляйтесь, что мы, лионцы, называем замок Домом Золотой Головы.
        Анна взяла девочек за руки и пошла с ними по подвесному мосту.
        На Лебедином озере
        В воротах за подвесным мостом на посту стоял часовой.
        - Можно пройти к главному счетоводу? — спросил его Рене.
        - Вам повезло! — ответил тот, подозвав к себе сервиента. — Главный счетовод по случайности сегодня здесь. Обычно же он находится в нашем городском доме на Соне, — а сервиенту часовой сказал: — Проводи их к главному счетоводу, если ты сейчас не занят работой в саду.
        У сервиента был подвязан фартук, о который он вытирал руки, испачканные глиной, шока шел через двор замка. Они поднялись в какое-то здание, где на площадке перед лестницей располагалась канцелярия.
        - Сюда! — показал сервиент, пряча свои руки, все еще испачканные глиной, вод фартук.
        Главный счетовод сидел за огромным столом, занимавшим почти всю комнату. Когда они вошли, он оторвался от гроссбуха, испещренного цифрами.
        - Садитесь на скамью! — он потер глаза большими пальцами. — Говорите, что там нужно, только побыстрее, я очень занят.
        - Эта женщина хочет стать сестрой вашего ордена. Вчера она приехала с Востока и засвидетельствовала, что приходится мне тетей. Она — супруга Ролана, каменотеса из Лиона, и зовут ее Анна. Обе эти девочки являются ее законными детьми. Они приняли крещение.
        - Ты ведь Рене, каменотес?
        - Он самый.
        - Я тебя еще помню. Ты иногда нам помогая при строительстве этого замка.
        Главный счетовод подмигнул своему писарю. Когда же Рене сказал, что Ролан отправился на Восток пятнадцать лет назад, он велел:
        - Принеси книгу за 1175 год!
        Писарь нашел эту книгу в один миг. Между двумя обложками лежала пачка листов неравной величины. Главный счетовод перебирал их до тех нор, пока не воскликнул - Вот! — проведя указательным пальцем вдоль какой-то строчки. — «Ролан, каменотес из Лиона, предлагает свое поле, расположенное на противоположном берегу Роны, для использования на срок в десять лет. За это он получает деньги на поездку в Святую Землю. Поле остается собственности вышеуказанного каменотеса. Орден же обязуется следить за всем имуществом каменотеса Ролана, чтобы ему не был нанесен какой-либо ущерб, и гарантирует каменотесу ежегодно это проверять.
        Если же орден будет пользоваться полем более десяти лет, то четвертая часть каждого годового дохода будет надлежать каменотесу. Эта часть, должна откладываться в кассе ордена, пока не пройдут последующие пять. Ежегодно эта часть должна увеличиваться на одну из общей суммы дохода.
        Если же каменотес Ролан не востребует свою собственность в течение пятнадцати лет, то ее должны будут наследовать ближайшие родственники. В случае, если в живых не останется ни одного родственника, собственность каменотеса Ролана перейдет к ордену».
        - Дорогая госпожа, — обратился к Анне главный счетовод, не отрывая пальца от листа, — в этом году истекло пятнадцать лет, а ближайшие родственники каменотеса — это твои дети и ты. Хотите ли вы сами вести хозяйство на поле, или же ты желаешь, чтобы это продолжали и в дальнейшем делать мы, перечисляя тебе четвертую часть дохода?
        - Я хотела бы, чтобы вы пользовались полем так, как это было до сих пор.
        - Тогда тебе полагается четверть доходов за последние пять лет и десятая часть ежегодного прироста. Если желаешь, ты можешь получить все накопившиеся деньги. Но также ты имеешь право получить только десятые части ежегодного прироста, оставив прочие деньги ордену, чтобы они и в дальнейшем приумножались.
        - Я возьму только десятые части прироста, чтобы купить детям самые необходимые вещи. Все остальное мы хотим заработать, — она передала главному счетоводу бирку. — Я отдала к вам в стадо суягную овцу.
        - Запиши! — велел он писцу, а Анне сказал: — Мы принимаем тебя и твоих дочерей под покровительство. Если у тебя будут заботы, с которыми тебе в одиночку не справиться, сообщи об этом нам. Но не приходи для этого сюда, а просто спроси меня в нашем городском доме. Здесь я всегда бываю очень занят. Ты все записал правильно? — спросил он писаря. — Тогда прочти нам это вслух!
        - «Анна, супруга Ролана, здешнего каменотеса, отдала сегодня ордену суягную овцу. Вместе с ее дочерьми и имуществом она перешла под наше покровительство».
        Главный счетовод кивнул Анне уже в знак прощания, как вдруг Рене наклонился вперед и настойчиво посмотрел ему в лицо.
        - Разрешите еще один вопрос, господин, — сказал он хриплым голосом, — нет ли среди владений ордена какого-нибудь небольшого домика, который моя тетя могла бы взять в аренду? Или же ты хочешь остаться у нас?
        - Нет! — воскликнула Мария вместо матери и в испуге опустила голову. Когда она снова подняла глаза, взгляд ее встретился с насмешливо улыбавшимся взглядом кузена. Теперь стало понятно, что именно они стояли у двери комнаты жены каменотеса и подслушивали разговор.
        - Мой племянник прав, — медленно сказала Анна. — Только арендная плата не должна быть чересчур высокой.
        Главный счетовод сказал, что ордену принадлежит небольшой домик у городской стены, который недавно был унаследован от одной старой женщины.
        - Мы можем передать тебе домик за небольшую арендную плату, если он тебе понравится.
        Хочет ли этого Господь?
        Домик оказался очень маленьким, но его крыша была аккуратно застелена соломой и не протекала. Внизу находились кухня и комната, в обеих был дощатый потолок. В кухне на стене висели несколько сковородок и небольшой деревянный чан. Две скамьи стояли по обе стороны узкого стола. За домом располагался крошечный садик, ограниченный городской стеной. За шаткой перегородкой, прислонившейся к стене дома, можно было держать козу. На одной из скамеек стояла кадка для воды, ее предстояло таскать на спине. Но колодец был далеко.
        Когда Анна с дочерьми поселились в этом домике, девочки смастерили две скамеечки и принесли их на чердак. Одну они установили под слуховым окном, выходящим на улицу. Другую поставили к заднему слуховому окну, из которого — окно было расположено выше городской стены — открывался вид на обе реки и дальше. Первое время они часто глазели в окна, поскольку многое в этом европейском городе для них, выросших на Востоке, было непривычным и любопытным. Девочки наблюдали затем, что происходило вокруг, оставаясь незамеченными.
        У всех домов на улице имелись окна, в которые мог заглянуть любой прохожий; это казалось странным, так как можно было наблюдать за домашней жизнью обитателей. Из этих окон женщины выбрасывали мусор на улицу и вытрясали тряпки. У Анны в домике тоже было такое окно. Дети, играя в комнате, осторожно из него выглядывали.
        Однажды из заднего чердачного окна они увидели две процессии всадников, приближающихся к городу с севера.
        Разноцветные одежды всадников выделялись на фоне снега в полях, который еще не успело растопить весеннее солнце. Они ехали без развернутых знамен, но, судя по обозу, это был военный поход. Каждый оруженосец держал в поводу трех коней, один из которых был боевым. Как только они поставили палатки перед городскими воротами, из уст в уста начала передаваться весть: «Перед лионскими воротами собрались участники нового крестового похода!» Возглавляли этот поход французский король Филипп-Август и английский король Ричард, прозванный за храбрость Львиное Сердце.
        Третьим королем был немецкий император Барбаросса, отправившийся в поход на несколько недель раньше и пробиравшийся по суше на Восток. Все это Анна узнала у женщин, которых она встречала у колодца, когда ходила за водой.
        - Благословение Божье крестоносцам? — сказал Анне какой-то мужчина, — но глуп тот, кто идет с ними! Или ты, госпожа, считаешь иначе?
        - Не знаю, — тихо сказала Анна. В задумчивости она пошла дальше.
        На следующий день короли с рыцарями проезжали по городу, и на улицы выбежало много народа поглазеть на роскошные одежды рыцарей и богато украшенную сбрую их коней. Каждый спешил в толпу, чтобы коснуться королевской мантии, ибо считалось, что это приносит счастье.
        Вечером жители города ни о чем другом, кроме похода, не говорили. Во многих семьях родители удивлялись, что их сыновья не вернулись домой, но не печалились из-за этого. Должна же молодежь подольше насладиться зрелищем, которое представляют собой эти герои!
        Только на следующий день, когда сыновья так и не вернулись, родители заволновались и начали их искать. Но участники крестового похода уже вышли из города. На многочисленных судах рыцари отплыли в сторону Средиземного моря, и пропавших сыновей родители не нашли. С юношеским энтузиазмом их сыновья присоединились к участникам крестового похода. Отцы проклинали их, а матери рвали на себе волосы. Очень медленно в город возвращался обычный покой. И тут пришло известие, что император Барбаросса утонул в одной из рек Малой Азии. Лишь немногим его рыцарям удалось добраться до Триполи.
        Когда Анна слышала эти вести, у нее начинало громко стучать сердце. Она, видевшая, что происходило во Втором крестовом походе, легко могла представить себе Третий поход.
        Домик
        Когда Анна впервые пришла в городской дом тамплиеров, чтобы внести арендную плату за домик, весть о счастливой высадке на Востоке французской и английской частей крестоносцев достигла Лиона. Теперь должна была начаться осада Аккона. Каждый день в Лионе звонили церковные колокола, созывая верующих на молитву за Святую Землю.
        В разгар лета 1191 года эти колокола звонили не переставая: Ричарду Львиное Сердце и Филиппу-Августу с помощью тамплиеров удалось, продвигаясь из тамплиерской крепости Аккон, захватить город Аккон с его морским портом. Английский флот атаковал этот город с моря. Адмиралом его был тамплиер по имени Робер де Сабле, и он привез с собой на Восток английских рыцарей ордена. В замке тамплиеров в Акконе Робер де Сабле был избран Великим магистром. Аккон снова находился в руках христиан.
        Когда Анна внесла годовую арендную плату во второй раз, крестоносцы совместно с иоаннитами и тамплиерами под предводительством Ричарда Львиное Сердце вернули себе все сирийское побережье.
        Анна удивленно посмотрела на главного счетовода.
        - Почему, — спросила она, — почему после этой победы вы, господин, не стали даже чуточку веселее?
        - Госпожа, — ответил он, — что толку завоевывать мощные укрепления вдоль сирийского побережья, если недостаточно людей, которые могли бы их защищать! Орден обескровлен, и ему нужно время, пока подрастет новое поколение. Теперь дворянские дома предоставляют нам для воспитания своих вторых по старшинству сыновей уже в возрасте десяти лет. Но мы ведь не можем вести военные действия силами одних детей!
        Затем в Лион пришла весть о мирном договоре, заключенном Ричардом Львиное Сердце с султаном Саладином на три года, три месяца и три дня. По-прежнему владея Иерусалимом, Саладин передал христианам побережье между Тиром и Яффой, а кроме того, половину территорий Рамла и Лидда.
        Когда Анна на Пасху в 1193 году платила за свой домик в третий раз, счетовод сказал ей, что султан Саладин умер. Теперь на Востоке должны были разгореться бои между мусульманами, так как не только сыновья султана, но и его братья стремились захватить власть. Главный счетовод устало заметил, что христиане могли бы воспользоваться этой междоусобицей, но в состоянии ли они это сделать? Он пожал плечами.
        По дороге домой Анна как всегда думала о Ролане. В этих бесконечных и тревожных переменах в борьбе между державами с их сражениями на Востоке легко мог потеряться человек. Так было прежде, так было и сегодня. Если он еще жив, то это было бы редким счастьем. И все же…
        Мария и Лена пошли к колодцу вместо матери.
        - Наберите в кадку воды только до половины, — велела Анна, — а то она будет для вас слишком тяжелой.
        Когда девочки набирали воду из колодца, мимо проходил Рене, которого они не видели три года. Рене удивился, встретив их здесь. Взгляд его остановился на черных косах Марии, и одну из них он взял в руки.
        - Передайте привет вашей матери, я ее давно уже не видел, — рассеянно сказал он и пошел дальше.
        У девочек возникло ощущение, что Рене хотел сказать что-то другое.
        - Было бы хорошо, если бы он поговорил снами подольше, — задумчиво произнесла Мария. Затем они ремнями привязали кадку к плечам.
        Время от времени они встречали людей из каменотесной мастерской, но всегда только случайно. Благодаря одной такой случайности они столкнулись с Андре. Он радостно поприветствовал их и стал по обыкновению сыпать шутками. Каждая из девочек должна была поцеловать его в щеку; Андре утверждал, что ему нужен прощальный поцелуй: он намеревался покинуть Лион.
        - И куда же ты собрался? — поинтересовались они.
        - В гавань брака! Можете рассказать об этом вашей матери.
        Такими словами он их чрезвычайно удивил.
        Увиделись они еще раз и с Рене. Он сказал что-то по поводу того, какие они выросли большие, и снова потрогал косы Марии. Однако тотчас же отпустил их и ушел. Девочки остались в замешательстве: они помнили, как разговорчив был Рене, когда привел их в Дом Золотой Головы.
        Марии исполнилось восемнадцать лет, и она уложила свои косы на голове. Рене не узнал ее, проходя мимо.
        - Рене, — позвала она его, — ты меня уже не узнаешь?
        Он остановился и, потрясенный, стал ее разглядывать. Затем сказал очень серьезно:
        - Ты стала красивой, Мария, — повернулся и ушел.
        Когда настала пора платить за домик в девятый раз, Анна послала в городской дом тамплиеров Марию. По пути Мария услышала спор двоих юношей, один из которых обвиняя другого в том, что тот неправильно сообщил ему последние новости.
        - Да, — кричал он, — короля Англии зовут Иоанн Безземельный, а не Ричард Львиное Сердце, как утверждаешь ты!
        Как только Мария предстала перед главным счетоводом, она спросила его, кто из юношей прав.
        - Ричард Львиное Сердце, милое дитя, любимый сын королевы Элеоноры, один из инициаторов Третьего крестового похода, умер от раны, полученной в поединке. Теперь король Англии его брат Иоанн Безземельный.
        В тот вечер впервые за девять лет их посетила тетя. Прямо от дверей она закричала своим пронзительным голосом:
        - Вы, наверное, экономите масло для лампы, да? Поэтому сидите впотьмах, как кроты, при этой коптящей лучине!
        - По вечерам мы плетем солому или лущим фасоль. Для этого не нужно особенно много света, — сказала Мария.
        - Нет, нет! Моим родственникам не подобает жить так убого! Я тотчас же сбегаю домой и пошлю к вам Филиппа с бочонком масла! Какая же ты выросла большая, девочка! Наверное, у тебя уже есть приданое, да?
        - Как любезно с твоей стороны, свояченица, что ты нас навестила, — сказала Анна, — но не нужно дарить нам никакого масла. Мы ни в чем не нуждаемся и привыкли к скромной жизни.
        Но прежде чем Анна успела удержать тетю, та вышла из дома.
        - Она хочет послать к нам своего Филиппа? Значит, он опять дома?
        - У него больше не осталось денег, — сердито заметила Мария.
        Девочки взобрались на чердак и стали глядеть через слуховое окно. Спустя некоторое время они увидели, что к дому подходит какой-то человек, неся под мышкой бочонок. У человека были покатые плечи, а при ходьбе он странно волочил ноги. Девочки не могли разглядеть его лица в темноте. Еще немного они пошептались и спустились в кухню.
        Филипп не был некрасив, но его портила беспокойная мимика, к тому же руки его все время суетливо двигались.
        - Ты обучился ремеслу писаря? — спросила Анна напрямую.
        - Ремеслу писаря? — повторил он вопрос Анны, посмотрев на девочек, — Ремеслу писаря? — взгляд его впился в Марию. До чего же своеобразное и прекрасное лицо у этой девушки! Узкий нос, тонко очерченные брови и эта стройная шея! Оценивающим взглядом Филипп окинул всю ее фигуру. — Ремеслу писаря? — еще раз переспросил он, скривив презрительно губы. — Разве я домосед, который ничего не может делать своими руками, кроме как держать гусиное перо? — он протянул руки к Марии и сжал их в кулаки так судорожно, что побелели костяшки пальцев. — Вот где сила! — начал хвастаться он. — Вы, наверное, в это не верите!
        - Ты принес нам масло, — сказала Анна, чтобы перевести разговор на что-нибудь другое, — и мы за это благодарим твою мать.
        Она встала, и что-то принесла из комнаты.
        - Вот, возьми кусок копченого мяса и отнеси своим родителям, чтобы они не обиделись на нашу неблагодарность.
        Но Филипп отказался, широко растопырив руки.
        - Я не возьму! — и повторил — Этого мяса я не возьму, тетя! Если же мне вдруг что-нибудь понадобится, я сообщу тебе об этом.
        Не отрываясь, он смотрел на Марию, которая медленно покраснела до корней волос.
        Анна встала.
        - Племянник, — сказала она обескровленными губами, — передай от нас привет родителям. Я очень благодарна твоей матери.
        Твердыми шагами она подошла к двери, широко распахнула ее и стояла на пороге, пока Филипп не покинул дом.
        Прошло много времени, прежде чем три женщины вышли из состояния оцепенения. Молча они вынули лучину из подставки и перенесли ее в комнату. Они долго не могли уснуть, ворочаясь и глядя в темноту, мучимые неясными, тревожными мыслями.
        Несколько дней спустя после посещения Филиппа в Лионе вспыхнул пожар, опустошивший четверть города. Спасти домик Анны также не удалось. Девочки смотрели на пылающие балки и плакали: они теряли кров, под которым им жилось уютно и спокойно. Рене, помогавший при тушении пожара, взял Анну с дочерьми к себе в дом.
        Они переселились в чердачную комнату, как и вначале, и снова оказались без имущества. Но теперь все было по-иному.
        Жан сидел у очага, пуская слюни, и больше не понимал обращенных к нему слов. Место хозяина теперь занял Рене, который стал еще более замкнутым. Лишь иногда он печально глядел на Марию.
        Угрюмый Филипп сидел рядом с Рене на длинной стороне стола. Тетя же заняла торец, как хищная птица — свое гнездо. Мария сидела напротив Филиппа.
        Шутника Андре с ними не было, он жил в Шартре, женившись на дочери каменотеса. Лишь старый морщинистый слуга был приветлив, как прежде.
        Необходимая самооборона
        Среди подмастерьев был один работящий и добросовестный человек. Его усеянное веснушками лицо обрамляла лохматая рыжая борода. Несмотря на это, оно казалось симпатичным, так как в нем отражались приветливость и честность. Он появлялся рядом с Леной при любой возможности. Может быть, здесь начиналась любовь? Марии бы очень этого хотелось. Ведь и Лена не была ограждена от преследований Филиппа.
        - Мама, — сказала Мария поэтому как-то вечером, — если к Лене придет жених и окажется порядочным человеком, выдай ее за него замуж, даже если он не будет мастером.
        - Я знаю, кого ты имеешь в виду, Мария. Я тоже считаю, что в нашем положении ничего лучшего желать невозможно.
        Несколько дней спустя Франсис, рыжий подмастерье, пришел свататься к Лене. Мария приготовила вечером гречневую кашу и поставила сковородку на середину стола. Франсис без всякой робости посмотрел Анне в глаза и сказал:
        - Госпожа, перед тем как съесть ложку каши, я хочу тебе признаться, что желаю взять в жены Лену. Поразмысли и как можно скорее извести меня, подойду я тебе в качестве зятя или нет.
        Лена низко опустила голову. Уши ее сильно покраснели.
        - Я тебе скажу об этом завтра, — серьезно пообещала Анна.
        Но тетя воскликнула:
        - Что? Ты выдашь свою дочь за подмастерье? Тебе, наверное, нужен тот, кто будет считать свои веснушки вместо денег?
        - Если уж речь зашла о женитьбе, — тут же закричал Филипп, — то слушай, тетя: я страстно желаю жениться на другой твоей дочери! И мне ты должна дать ответ раньше, чем подмастерью, потому что она старшая, а младших никогда не выдают замуж раньше! Анна и ее дочери, услышав эти слова, побледнели. Рене сжал губы. Он внимательно следил за происходящим.
        Мария почувствовала страшную боль в груди. Некоторое время она боялась задохнуться. Ей показалось, что за столом сидит не она, а какая-то другая девушка, лишь внешне похожая на нее. Губы у Марии онемели, во рту пересохло, а язык так отяжелел, что она не могла вымолвить ни слова.
        Рене заметил в ней эту перемену. Когда Мария обратила к нему свои глаза, они были совершенно безжизненные и пустые, а потом наполнились слезами. Очень медленно она кивнула Рене.
        Старуха заковыляла к очагу, раздула жар и добавила хворосту. Никто больше не обращал внимания на Анну, пообещавшую дать Филиппу ответ на следующее утро.
        - Я приготовлю медовое пиво! — закричала старуха с преувеличенной радостью, — медовое пиво для жениха и невесты!
        Мария встала. Ей хотелось выйти на воздух, ее тошнило. В саду она тяжело вздохнула.
        - О Боже! — вырвалось из ее уст, — о Боже!
        Если Филипп получит от нее отказ, то Франсис не сможет жениться на ее сестре. Настроение в доме станет еще невыносимее!
        Позади себя она услышала шаги и оглянулась.
        Это был Рене. Его фигура широкой темной тенью стояла у стены, на которую падал лунный свет.
        - Рене!
        Он нежно прикоснулся к ее щеке и тут же убрал руку. Она положила голову ему на плечо и разрыдалась. Утешая, он гладил ее по волосам.
        - А если б я был на месте брата? — тихо спросил он.
        - Я согласилась бы немедленно, Рене!
        - Вопреки желанию моей матери?
        - Рядом с тобой я ничего не боюсь.
        - Я очень тебя люблю, Мария!
        И вдруг послышалось шипение ненавистного голоса:
        - Смотри-ка, моя невестушка выставляет меня рогоносцем еще до того, как я разделил с ней брачное ложе! — Филипп вырвал Марию из объятий своего брата и швырнул к стене. И не успела девушка прийти в себя, как услышала, что началась драка. Переполненные ненавистью, мужчины катались по земле.
        - Убери нож, — тяжело дыша, сказал Рене. — Или ты хочешь стать убийцей? — и повторил более мирно: — Убери нож!
        Рене лежал под своим братом. Он судорожно пытался отвести от себя руку Филиппа с ножом. Но лезвие все приближалось к нему. Внезапно Рене рванулся, и тут, же Филипп обмяк и покатился в сторону.
        Рене вскочил на ноги и склонился над ним. Он почти беззвучно сказал:
        - Я убил Филиппа его собственным ножом. Я убийца!
        В ужасе они смотрели друг на друга. Мария прошептала:
        - К тамплиерам! О Рене! Скорее к тамплиерам!
        Рыдая, он склонил свой лоб к ее волосам. Затем перепрыгнул через стену и исчез в темноте.
        Мария перетащила убитого под кусты и, затаив дыхание, вернулась в кухню.
        «Этой же ночью, — думала она, — я тоже должна бежать под покровительство тамплиеров».
        Вернувшийся домой
        Полгода спустя на дороге, ведущей к городу, появился странник. Стояла осень, стелющийся туман заполнил всю долину двух рек. С плеча путника свисала котомка; посох был без каких-либо отметин. Не имелось у него также раковины, прикрепленной к шляпе или сумке, как это принято у паломников в Сантьяго. И все же по нему было заметно, что он пришел издалека. За капеллой святой Магдалины пастух, весело насвистывая, ремонтировал овечий хлев.
        - Кому принадлежит стадо, и на кого ты работаешь? — спросил чужак, проходя мимо.
        - Загадаю тебе загадку, — весело закричал пастух. — Я работаю не на того, кому стадо принадлежит.
        - Ты пасешь его для лионских тамплиеров.
        - Об этом нетрудно догадаться, старик. Ты увидел красный крест на стене хлева. А кому принадлежит это стадо?
        - Лионскому каменотесу, — спокойно ответил старик.
        - Почти в точку, — сказал удивленный пастух. — Ведь лионских каменотесов больше нет: старый Жан впал в слабоумие, а его жена, злая ведьма, померла с горя. Старший сын убежал, он убил среднего. А младший женился и переехал в другую мастерскую, по-моему, в Шартр. Он еще ничего не знает о приключившейся истории.
        - Расскажи мне ее подробно! — попросил странник.
        - Только в том случае, если ты мне расскажешь свою, — я полагаю, ты пришел издалека.
        - Хорошо, хорошо! — странник нетерпеливо воткнул свой посох в землю.
        - В каменотесной мастерской живет какая-то женщина. Говорят, что она — свояченица старого Жана. У нее есть две дочери — совсем не плохие, скажу я тебе! До оба сына каменотеса захотели жениться на старшей. Кажется, между ними произошла драка, и, должно быть, Филипп… — пастух внезапно запнулся и какое-то время молчал. — Прости меня, Господи, но его не жалко… Мария спрятала тело в кусты, чтобы убийца успел бежать к тамплиерам.
        На лице странника стремительно чередовались румянец и бледность. Он пристально посмотрел в лицо пастуху.
        - Так ты говоришь, одну зовут Мария? А другую, как зовут ее?
        - Другую зовут Лена. Она обручена с добропорядочным подмастерьем из этой каменотесной мастерской.
        - Благодарю тебя! — сказал чужак дрожащим голосом. — Я расскажу историю своей жизни как-нибудь в другой раз, вместо этого я подарю тебе ягненка из стада, потому что оно — моя собственность и я могу распоряжаться ею по своему усмотрению. Я Ролан, каменотес из Лиона. Я приехал из Египта, где на каторжных работах укреплял стены города Дамьетты в дельте Нила. Теперь скажи мне ради Христа, правда ли, что моя жена еще жива?!
        - Она жива и заботится о старом Жане. Она заботится также о подмастерьях и учениках и следит, чтобы мастерская не пришла в запустение. Люди говорят, что она все еще ждет своего мужа. И вот, — продолжал он, глядя на Ролана с уважением, — и вот приходит хозяин!
        Множество любопытных собралось в кухне дома каменотеса, когда стало известно, что Ролан вернулся. Среди них было много таких, которые сами побывали на Востоке. Но никто не видел египетской земли, которую с недавних пор называли еще «Вавилонской блудницей», не смешивая, однако, с древним Вавилоном. Но подобало тому, как древние вавилоняне стремились построить, башню до небес, египтяне желали расширить свою империю до непостижимых размеров.
        Мужчины сидели вместе с Роланом за столом; женщины с прялками — на скамье, некоторые качали спящих детей, держа их на коленях. Дети постарше устроились на корточках подле скамей, раскрыв глаза и уши. Они внимали захватывающим и ужасным рассказам Ролана и смешивали истинное и неправдоподобное в своих юных умах.
        Ролан рассказал о страшных каторжных работах у стен города Дамьетты, о мощных башнях, две из которых охраняли порт. Тяжелая железная цепь была протянута от одной до другой башни через реку Танис — часть дельты Нила. Цепь опускалась на дно реки лишь в тех случаях, когда в гавань заходили египетские суда или же торговые корабли, доказавшие свои дружественные намерения лоцману.
        - От этой ключевой египетской крепости, — сказал Ролан, уже охрипший от непривычно долгого разговора, — когда-нибудь начнется уничтожение остатков христианства на Востоке. Дамьетта как скорпион: она защищает столицу Египта и направляет жало против христианских стран Востока.
        - Нам не нужно бояться этого скорпиона, — сказал сапожник, — так как тамплиеры защитят нас от него, — при этом он имел в виду не себя, а христиан Святой Земли. — Только у них достаточно денег для того, чтобы создать большое войско. А, может быть, вы не знаете, что они умеют делать золото?
        - Что такое ты говоришь? — упрекнул его Ролан. — Не повторяй всякие бабьи россказни!
        - Бабьи россказни? — обиделся сапожник. — Разве ты не знаешь, что у них в домах есть золотая голова, которая выплевывает столько золота, сколько им захочется? Тебя давно здесь не было, поэтому ты не знаешь, что замок тамплиеров на Лебедином озере так и прозвали: Дом Золотой Головы. Как ты думаешь, откуда тогда у них такие богатства?
        - Мне кажется, — сказал мельник, не обращая внимания на Анну, желавшую возразить сапожнику, — что ты прав. Ведь если бы вздумали подсчитать, сколько милостыни раздают тамплиеры и сколько стоит им Восток, то можно было бы лишь удивиться, почему они до сих пор не в долговой тюрьме. И все же я не хочу ломать над этим голову. Мой предыдущий хозяин подарил тамплиерам мельницу и меня вместе с ней. Но тот, кого дарят тамплиерам, становится свободным, и его дети тоже. Значит, какое мне дело до золотой головы, от которой мне нет проку, ни вреда!
        - Все вы заблуждаетесь! — воскликнул плотник. — Я скажу вам, как обстоят дела в действительности: в Ла-Рошели стоит большой тамплиерский флот…
        - Об этом мы уже знаем, — пробормотали некоторые из собравшихся.
        - Используя этот флот, тамплиеры плавают через море на запад, туда, где стоит над водой небесный колокол. Там они открыли землю, которая вся из серебра. Но никому не рассказывают, где она расположена. Это великая тайна.
        Мужчины пожали плечами. Никто ничего не возразил, но все чувствовали волнение.
        Был уже поздний вечер. Услышав слова плотника, дети раз протерли слипающиеся глаза. Только младенцы крепко спали на коленях у матерей. Они не проснулись и тогда, когда матери встали из-за стола, чтобы идти домой.
        - Перед уходом, — сказал ткач, который до сих молчал, — мы должны возблагодарить Господа за твое спасение, Ролан, и помолиться о Марии и молодом каменотесе. Кто знает, что с ними происходит!
        Приговор
        Рене и Мария бежали к тамплиерам на Лебединое озеро; священник ордена в ту же ночь выслушал их исповеди. Он наложил на них трехдневный пост, в течение которого они могли только пить воду. Эти три дня они со страхом ожидали решение своей участи. Мария в глубине души была, согласна принять любое наказание, лишь бы только не расставаться с Рене.
        To же самое думал и Рене. Он молил Господа послать ему любую кару, кроме одной — разлуки с Марией.
        В конце концов их привели в комнату, где находились священники лионский магистр. С колотящимися сердцами Мария и Рене ожидали приговора людей, которым они с надеждой вручили свою судьбу.
        И вот вперед вышел священник и приказал им подать ему руки. Когда они это сделали, он произнес над сплетенными руками благословение. Затем магистр также положил свою правую руку поверх их рук, и благословение было повторено еще раз. Священник сотворил крестное знамение и сказал:
        - Да почиет впредь благословение Господне на ваших руках и на всем, что вы ими содеяли!
        - Перед тем как сообщить вам приговор, — сказал магистр, — мы спрашиваем вас, согласны ли вы вступить в брак?
        Тут на глазах у них выступили слезы радости. Но после того как священник совершил обряд бракосочетания, Рене и Марию снова обуял страх: не разлучат ли их тамплиеры в наказание, едва успев соединить?
        - В наказание за преступление, — начал тамплиерский священник, — за которое тебя, каменотес, светский суд приговорил бы к смертной казни, мы налагаем на вас полное молчание до тех пор, пока у вас не родится ребенок. Ты насильственно разлучил душу с телом — да пожелает Христос дать жизнь другой душе, — он замолчал, а магистр продолжил:
        - В Шартре, в пещере почитается Черная Мадонна. Над этой пещерой должен быть воздвигнут собор в честь Девы Марии. На тебя, каменотес, возлагается отдать все силы и все умение, которому ты обучился в братстве строителей, этому собору.
        - Ты не имеешь права, — снова взял слово священник, — получать какое бы то ни было вознаграждение за эту работу и в годы обета молчания не имеешь права просить милостыню, но должен вместе с твоей женой жить за счет даров, которые добровольно принесут тебе ближние.
        - Да пошлет Господь тебе дающих с радостью! — сурово сказал магистр.
        Какой-то тамплиер вывел Рене и Марию по подземному ходу из города на берег Соны. В ивовых кустах стояла лодка. Тамплиер переправился через реку вместе с ними, у одной из тамплиерских мельниц. Их встретил слуга с двумя мулами. Он дал молодым людям лепешку и фляжку с вином. Тамплиер взял у слуги поводья.
        - Теперь поднимайтесь в Волчье ущелье; оно заканчивается у каменоломни. Там вас ожидают английские рыцари ордена, добирающиеся с Востока через Шартр в Нормандию. Присоединяйтесь к ним.
        Мария и Рене сели на мулов. Тамплиер поднял руку и сказал:
        - С Богом!
        Затем он повернулся и пошел к своей лодке.
        В каменоломнях их ждали английские рыцари со своими оруженосцами. Когда они увидели, что к ним приближаются Рене и Мария, они сели на своих коней и выехали из каменоломен так медленно, что пришельцы без труда смогли последовать за ними. Оруженосцы несколько раз попытались завязать с ними беседу, но не получили ответа.
        Внимание Марии привлекли некоторые из рыцарей, поднявшихся перед ними в ущелье. Правая нога одного из них не сгибалась, и он с трудом держался на лошади. У другого не было правой руки, а у третьего, снявшего капюшон, не было носа и левого глаза.
        Да, неспроста у них на белых плащах красные кресты! Реки крови пролили они в Святой Земле! Мария хотела было что-то сказать, но онемела от скорбно-предостерегающего взгляда Рене.
        Они поднялись на вершину горы и в последний раз взглянули на долину Соны и Роны. Там внизу остались мать и Лена. Скорее всего, Марии не суждено было больше с ними встретиться. Долго и беззвучно она рыдала.
        На второй день пути перед ними показался какой-то городок. Приблизившись к нему, они услышали часового, трубившего в рог, и удивленно посмотрели друг на друга: сейчас около полудня — а часовой трубит в рог?
        Огромная толпа народа собралась у городских ворот и с ликованием выбежала навстречу тамплиерам. Взволнованные люди говорили о том, кто поведет рыцарских коней. Они целовали рыцарям руки и края плащей.
        - Господа, — кричали они, перебивая друг друга — вы приехали, чтобы спасти нас! Епископ наказал вашего графа отлучением от Церкви. И, поскольку мы его подданные, проклятие тяготеет над нами, и нам не дают причащаться святых тайн! Спасите нас, если право тамплиеров еще действует!
        - Успокойтесь, люди! И сегодня еще действует право, данное нам папой Иннокентием: один раз в году мы можем приносить святое утешение отлученным от Церкви.
        Весь народ устремился в церковь. Эти жаждущие утешения люди получили, наконец, отпущение своих грехов. Затем они опустились на колени и с огромным благоговением приняли причащение хлебом и вином. Многие пары сочетались браком. Детей окрестили. Больные и умирающие получили последнее христианское утешение.
        Рене и Мария находились среди собравшихся в церкви. Они крепко держали друг друга за руки и чувствовали, как связаны с этими людьми.
        После богослужения были зажжены факелы, и шествие отправилось на кладбище, чтобы благословить неосвященные могилы.
        На следующее утро множество мужчин и женщин провожали тамплиеров до городских ворот, и многие принесли им что-нибудь съестное в дорогу: жареную курицу, вареные яйца, кусок сала, бурдюк, полный вина.
        Долго до отъезжающих доносились песнопения счастливых горожан. Когда же еще раз они встретятся с тамплиерами, в чьей власти отменять анафему — хотя бы на короткое время?
        Наказание за убийство
        Английские рыцари выбрали дорогу, ведущую через горы к Мулену, она проходит по долине реки Алье. По берегу они ехали на север до впадения Алье в Луару, там сели на корабль и отплыли к Орлеану. Оттуда оставался еще один день пути до Шартра. Во всех городах, которые они проезжали, им встречались бродячие проповедники, призывающие к новому крестовому походу.
        - Святой город Иерусалим нужно отвоевать у неверных! — проповедовали они, но слушатели лишь робко опускали глаза. А Мария думала о том, что пришлось пережить ее родителям в Святой Земле.
        Солнце уже было далеко на западе, когда Рене и Мария достигли цели своего путешествия. На берегу небольшой речки раскинулся город. Они ехали по холмам над обрывом и видели оттуда плоскую возвышенность как раз в центре города; под ней темнел вход в пещеру Черной Мадонны.
        Возвышенность была все еще черной от пожара, превратившего в пепел прежний собор, от которого остались только две массивные башни. Приговоренные к молчанию с надеждой въехали в город, где их ожидала неведомая судьба. Они знали, что Андре с семьей живет в этом городе, но им не было дозволено что-либо предпринимать ради своего спасения.
        Весь Шартр жил строительством собора, и горожане добровольно участвовали в этих работах. Им помогали паломники и нищие. Они доставляли песок, шлифовали опоры, работали пилой или молотком и выполняли подсобную работу. Они привозили бочки с водой и грели ее на кострах. Из городских ворот тамплиеры отправились к черному как сажа холму, на восточной оконечности которого стоял дом тамплиеров. Пожар, спаливший собор, причинил дому тамплиеров лишь небольшой ущерб. Рене и Марию пригласили переночевать в одной из комнат. Со следующего дня им предстояло рассчитывать лишь на непредсказуемое милосердие чужих людей.
        Наутро, взявшись за руки, они вышли из дома. Перед ними лежал плоский холм. Между домом тамплиеров и башнями разрушенного собора в землю были врыты какие-то странные желоба, и Мария вопросительно посмотрела на Рене. В ответ он сделал неопределенное движение руками и опять опечалился. Как хотел бы он объяснить ей, что эти врытые в землю желоба были планом, на основании которого строители будут воздвигать новый собор!
        Рене подошел к колонне высотой примерно в человеческий рост, расположенной рядом с домом тамплиеров между желобами. Отсюда он рассмотрел план собора и понял, что план представляет собой семиконечную звезду.
        В этот момент через строительную площадку проходил архитектор. Рене с уважением поклонился ему и показал семь пальцев. На плане он также обнаружил круг, квадрат и прямоугольник и дал об этом понять архитектору.
        Архитектор кивнул в знак согласия; он признал в Рене сведущего человека. «Этот чужак, — подумал он, — разглядел на плане символические изображения. Должно быть, это мастер, обучавшийся в школе строительного братства. Стоит принять его на работу». И он спросил Рене, хочет ли тот у него работать.
        Рене показал на свой рот и рот Марии.
        - Понимаю, — сказал архитектор, — но на меня здесь работают и другие люди, нарушившие обет молчания. Для меня обет ничего не значит.
        Рене покачал головой, а Мария, покраснев, опустила глаза. Они ведь были осуждены на молчание и не могли самовольно отказаться от обета.
        - Понимаю, — снова сказал архитектор и посмотрел на обоих с сочувствием. — Подожди меня здесь, — попросил он Рене, — твою жену я отведу к другим женщинам, готовящим еду для паломников и нищих. Там может понадобиться помощь.
        Он позвал Марию вниз, за пределы строительной площадки. Рядом с котлами там стояли длинные столы. На них громоздились репа и капуста, которые, казалось, только и ждали того, чтобы из них приготовили обед. Женщины, собравшиеся здесь, увлеченно болтали между собой. Архитектор указал на Марию и сказал:
        - Она немая!
        - Нам все равно! — закричали женщины. — У нас найдется работа и для немых. Так даже лучше, она будет работать руками, а не языком.
        Они дали Марии в руки нож и показали ей ее работу. В час полуденного колокольного звона, когда нищим и паломникам раздавали еду из котлов, ее получили и Рене с Марией.
        По окончании рабочего дня все, кто работал на строительстве собора, собрались у входа в пещеру Черной Мадонны. У некоторых были бурдюки для воды. Зажглись факелы, и паломники, нищие и рабочие двинулись в пещеру.
        Глубоко в пещере коридор расширялся вокруг колодца. Те, у кого были бурдюки, наполнили их водой. Другие только смочили пальцы и провели ими по больным местам своего тела. Рене окунул руку в колодец и провел ею по своему рту и рту Марии. Высоко над колодезной дырой в стенной нише находилось изображение Черной Мадонны, почитавшейся в этой местности еще в дохристианскую эпоху. Это было изображение женщины, которая скоро родит.
        Вместе с нищими и паломниками Рене и Мария провели всю ночь в пещере. Они закутались в плащи и почти не спали, несмотря на усталость. В эту ночь они поняли, что они такие же нищие, как и остальные. Попрошайничать же им было запрещено.
        Но голодать им не приходилось, так как общая работа на огромном строительстве сделала все сердца восприимчивыми к бедам других. Все дни проходили одинаково, и ночи в пещере не отличались одна от другой. Так, постепенно, Рене и Мария теряли ощущение времени и уже не могли сказать, сколько прошло с тех пор, как они приехали в Шартр вместе с английскими тамплиерами. Однажды на строительную площадку со своим подмастерьем пришел мастер, которого Рене там еще не видел; это был бородатый широкоплечий человек. Его радостно принял главный архитектор собора.
        - Назад из Парижа? — закричал архитектор. — А мы уже думали, что ты упал в Сену, а твоя жена боялась, что ты там нашел себе другую!
        Они радостно хлопали друг друга по плечам и смеялись.
        Рене, стоявший немного поодаль, прислушался к их разговору и отвернулся, испытав внезапный ужас — этот человек был Андре! Известно ли ему, что Филиппа уже нет в живых и кто виноват в его гибели? Рене стоял как парализованный. Словно издалека, он услышал голос архитектора:
        - У меня здесь есть превосходный помощник. Он немой, так как наказан обетом молчания. Подойди, познакомься с ним!
        Кровь ударила Рене в лицо. Он боялся упасть в обморок, услышав позади себя шаги Андре. Наконец архитектор и Андре предстали перед ним. Долго Андре ничего не говорил. Затем он разрыдался, прижав брата к своей груди.
        Когда Андре подвел к брату свою жену, то оказалось, что это была одна из женщин, готовивших еду вместе с Марией уже несколько недель. Оба наказанных поселились у них в доме. Там и закончился обет молчания, когда Мария родила сына. Взяв ребенка на руки, Рене произнес первое слово за долгий промежуток времени. Это было имя его маленького сына: Деодат.
        Счастье вновь обрести дар речи, было для Рене и Марии столь огромным, что они боялись бесцельно тратить драгоценные слова. Они говорили лишь в тех случаях, когда сказанное вмело чрезвычайную важность. И каждое их слово приобретало силу, какой не было в речах других людей. Рене стал уважаемым человеком в Шартре. Со всем пылом души вкладывал он свое мастерство в строительство собора. С каждым обтесанным камнем уменьшалось бремя на сердце Рене, отягощенном виной. Рене наполнялся ощущением возводимого собора, и ему радостно было видеть, как год за годом собор становится все совершеннее, воплощая в себе труд и искусство зодчего.
        В братства объединялись различные ремесленники — не только каменотесы. Каждый из них получил от тамплиеров частицу той мудрости, которая была приобретена в Замке Железных Часовых. И каждый держал это знание в тайне и называл его «закон».
        Например, бродячие певцы, именуемые трубадурами, узнавали друг друга по закону, в соответствии с которым они сочиняли стихи. Стеклодувы держали в тайне свой закон, пользуясь которым они изготовляли позолоченное и рубиновое стекло; а художники благодаря своему закону внезапно запечатлевали самые радужные цвета. Архитекторы же с помощью своего закона преодолели тяжесть камня и сооружали устремленные ввысь стрельчатые своды.
        В каждом из этих законов была скрыта сила, преобразующая мир.
        Стихи трубадуров были не просто благозвучны — они меняли самого человека, вдыхая в него нежные чувства и учтивость. Пестрая мозаика в соборах не просто сверкала, как драгоценные камни, — благодаря ей люди постигали, что низкая природа должна стремиться к излучению света, и ощущали себя причастными к этому облагораживанию.
        Своды готических соборов не просто возносились до неслыханных прежде высот — они притягивали взоры верующих, и те падали перед ними ниц в глубоком благоговении. Люди приобретали новое самоощущение. «Только свободные и сознательные люди, — говорили тамплиеры, — могут изменить мир в лучшую сторону».
        Рене регулярно приходил к той колонне, которая стояла теперь там, где должен был находиться алтарь. Снова и снова он следил за ходом луны и звезд над ее вершиной. По этим наблюдениям опытные архитекторы вычислили «шартрский локоть», положенный в основу размеров и пропорций постройки. Небосвод так расположен над этим собором, что кажется, будто через купол в собор втекает звездный мир. Он струится глубоко внутрь холма, где в пещере Черная Мадонна должна родить Спасителя. Так тамплиеры использовали знания, которые они почерпнули из каменных ларцов, в соответствии с их девизом:
        «Не нам, Господи, не нам, но все ради славы Имени Твоего!»
        «Нечистые» кузены
        Деодат, сын Рене, и сын Андре Эрнест, который был на три года старше, росли как братья. За городскими стенами Шартра они играли с другими мальчиками в свои рыцарские игры. Воспоминания о Четвертом крестовом походе, в результате которого была одержана победа над греками в 1204 году, еще жили в детях, и каждый из них считал, что стоит ему только вырасти дельным человеком, и он сможет стать императором греческой Византии, как стал им Бодуэн Фландрский. Если же им не посчастливится, то они рассчитывали стать доблестными рыцарями, чтобы сражаться в Пиренеях с лжехристианами. Да, теперь крестовые походы устраивались не только против неверных, но и против тех христиан, которые веровали несколько иначе, нежели предписывала Церковь. Но если дети росли и мужали в стремлении наказать альбигойцев, то Рене и Андре не поощряли таких настроений. Отцы впадали в гнев и отчужденно относились к сыновьям.
        В небольшом лесу у ручья в заброшенном сарае у детей был тайник. Туда они приходили и обсуждали, хватит ли им сил для участия в крестовом походе. Против христиан, и это мальчики признавали, против христиан они ни в коем случае не собирались сражаться на поле брани. Нет, им, скорее, хотелось принять на себя огромные лишения и совершить паломничество на Восток, известный им по рассказам взрослых. Там были язычники, достойные лишь того, чтобы быть разбитыми ими наголову.
        Так болтали они день за днем, пока однажды один из мальчиков не принес с собою длинный нож. Он обернул его в тряпку и повесил себе на бок, чтобы тот выглядел как меч.
        На следующий день ножи были у многих. Кое-кто стащил из дома шкуры и изделия из кожи, один мальчик принес на спине мешочек, полный зерна. Девочки принесли горшки для еды. Они собирались сражаться во славу Божью! Господь должен был дать им силу для сокрушения врагов, чтобы они освободили Иерусалим, Святой Город.
        Одного из старших мальчиков они избрали священником, ибо крестовый поход без священников неугоден Господу. Они одели его в белую рубаху, которую украли дома во имя Господне. Они исполняли негромкие песнопения и бормотали молитвы, которые Он им заповедал, и их детские глаза светились восторгом. Наконец она стали держать совет, на котором было решено изгнать из крестового похода все нечистое, ибо только товарищество чистых было достойно любви Господней.
        Как-то вечером произошло следующее: тихо, как мышки, дети покинули свое убежище, построились в колонну, как это обычно происходило в походах, и начали взбираться вверх по холму.
        С заплаканными глазами смотрели им вслед Деодат и Эрнест. Кузенов исключили, так как отец Деодата был убийцей. Поднявшись во тьме на вершину холма, дети упали на колени и спели все песни, которым обучил их маленький священник. Для тех, кто оставался внизу, их голоса звучали сверху словно пение ангелов.
        В этот день Деодат и Эрнест решили, что отправятся на Восток, как только станут настоящими каменотесами.
        Каструм Перегринорум
        Эрнест, сдав экзамен, стал странствующим подмастерьем и тоже отправился в Лион, где Франсис держал мастерскую лионских каменотесов. Анны и Ролана не было в живых, но гостеприимная Лена приняла племянника с любовью. У нее и Франсиса было два сына: Жоффруа исполнилось шестнадцать лет, как и Деодату, а маленькому Жереку было неполных четыре года. Он почти не разговаривал.
        Уже на следующий день после своего приезда в Лион Эрнест отправился пешком по берегу Роны на север, чтобы вступить в орден в замке на берегу Лебединого озера. Его привели к лионскому магистру тамплиеров и тотчас же сообщили решение магистра: после испытательного срока в один год его примут в орден вместе с другими молодыми людьми.
        Капеллу в лионском доме тамплиеров заливал свет, струившийся из огромных окон. На прохладных стенах не было картин, их увешивали доспехи и оружие, добытые на Востоке. Алтарь представлял собой простой каменный стол без фигур святых. Дароносицы, о которой Эрнест уже слышал, — Золотой Головы — здесь тоже не оказалось.
        Вошел тамплиерский священник, держа в руке деревянный крест с изображением распятого Христа. Он стал влагать крест в руки новичкам.
        - Скажите, что у вас в руках — велел он им.
        - Распятый Христос! — закричали они.
        На это священник ответил:
        - Глаза ваши слепы! Вы позволяете им вводить вас в заблуждение! Такое никогда не должно происходить с тамплиерами! То, что вы держите в руках, ни в коем случае не Христос, Который умер за нас на кресте, а кусок дерева с Его фигурой! — и в знак того, что они совершили ошибку, он приказал им плюнуть на крест.
        - Если вы ищете Христа, — продолжал он, — то ищите Его в каждом нищем, больном и осиротевшем. Ищите Его в сердце вашем и в царстве духа. Чтобы мы, однако, не относились с высокомерным презрением к земле, которая станет Новым Иерусалимом, мы должны смиренно склонить головы наши на пути приятия даров земных, ибо через пищу наши души связаны с этой землею, — священник склонился перед новичками, поцеловав их в уста и животы.
        Он накинул им на плечи тамплиерские плащи, на уровне сердца украшенные крестом с иерихонскими трубами.
        - Как окутывают вас эти плащи, — сказал лионский магистр, — так будет окутывать вас ваш орден, — он простер руки и продолжил: — Отныне вы причастны ко всему доброму, что создал орден с начала, и ко всему, что сделает он впредь! Ваши родители и все, кого вы любите, должны принимать участие в этих благодеяниях.
        Сразу после того, как Эрнеста приняли в орден, его послали с флотом тамплиеров на Восток, так как турки укрепились на горе Фавор, угрожая оттуда равнине и побережью в Акконе, достичь которого они могли на своих быстрых конях за час.
        Поэтому тамплиеры решили построить с помощью паломников крепость, обеспечивающую защиту побережья.
        Об этом строительстве Эрнест узнал еще по пути на Восток. Другой каменотес, вступивший в орден вместе с Эрнестом, был знаком с христианским побережьем на Востоке.
        - Там очень много бухт, — сказал он, — и все с малыми затратами можно превратить в обороноспособные порты. Крупнейшие из них — это Хайфская и Акконская бухты. Но я скажу тебе всю правду: важнейшей вскоре станет Атлитская бухта! Ты не можешь представить себе, какой грандиозный план Великого магистра Гийома Шартрского там осуществляется! Мы приедем как раз вовремя и поможем им.
        Высадившись на сушу в Акконе, тамплиеры сразу же поехали на юг. Миновав стороной город Хайфу, они в тот же день добрались до Атлита. Уже издалека тамплиеры увидели палаточный городок, палатки прижимались к отрогам горы Кармель. Далеко выдающийся в море мыс отделяла от материка мощная стена, которую возводили паломники и тамплиеры.
        Великий магистр прибыл в тот день из Аккона, чтобы наблюдать за работами. Магистр был из людей, чья энергия и мудрость написаны на лице. Поприветствовав вновь прибывших тамплиеров, Великий магистр указал им на мыс за почти готовой стеной.
        - Эта стена, — начал он, описав ладонью широкую дугу — поднимется из моря, пересечет мыс, чтобы исчезнуть в море с другой стороны. За стеной, там впереди, вы видите колодец. Это колодец с пресной водой и потому — бесценный.
        Магистр провел их через весь мыс и показал будущий порт, место для ловли рыбы, солеварню, для которых уже отвели участки земли. За стеной находились лесок, поля, несколько виноградников и фруктовые сады.
        Нижний этаж замка был уже готов. Над ним предполагалось возвести круглую и прямоугольную башни и непреодолимую стену.
        - Его нарекли Замком Пилигримов, — сказал Великий магистр, — Каструм Перегринорум. Ибо без помощи пилигримов нам не удалось бы его построить.
        - Откуда у вас эти гигантские булыжники, господин? — спросил Эрнест, показав на фундамент замка.
        - Здесь, видимо, еще с незапамятных времен стояла крепость. Произведя раскопки, мы наткнулись на ее развалины и решили пустить в дело старые камни. Но для того, чтобы сдвинуть каждый камень с места, понадобилось четыре быка.
        Вскоре Эрнест присоединился к работавшим и вместе с ними участвовал в сооружении крупнейшей на сирийском побережье крепости. Еще до того как в нее был уложен последний камень, в новом порту высадились король Венгерский с его пестрой свитой, Великий герцог Австрийский и император Фридрих Гогенштауфен. Амальрик де Люзиньян, объединивший короны Кипра и Иерусалима, также прибыл со своего острова. Пожаловали сюда и Великие магистры орденов, и сирийские бароны.
        В просторном новом замке они держали совет о тестовом походе в Египет, в котором должны были принять участие все собравшиеся. Полные высоких помыслов, коронованные особы возвратились в родные места. Турки же из страха перед господствующим над местностью Каструм Перегринорум уничтожили свою крепость, угрожающе расположенную на горе Фавор.
        Куда?
        Паломники закончили свои труды: они исполнили обеты и отдали строительное искусство ради сохранения христианства в Святой Земле во славу Божью. С гордостью они привезли на Запад вести о Каструм Перегринорум. В истории, которая так быстро все забывает, остался не забытым труд пилигримов, воплощенный в названии замка.
        В туже зиму в путь отправились новые крестоносцы, чтобы поспеть на место, как только улягутся весенние штормы; они поплыли по морю. Верные своему соглашению, с мощными войсками в Каструм Перегринорум прибыли король Венгерский и Великий герцог Австрийский. Император Фридрих, однако, все еще медлил и оставался в Европе. Как это происходило во всех предыдущих крестовых походах, так было и теперь: паломники собирались под защитой крестоносцев, чтобы под их прикрытием идти в Святую Землю.
        В Шартре также собралась небольшая группа крестоносцев, к которой примкнули Деодат и его друг шутник Антуан. Деодат полагал, что каменотес всегда сможет найти применение своим способностям. Кроме того, он думал о своем кузене Эрнесте, с которым должен был встретиться в Каструм Перегринорум. Незадолго до этого возвращающийся домой паломник передал привет Деодату от Эрнеста.
        - Пустите меня в поход! — попросил Деодат своих родителей.
        Когда же мать лишь молча покачала головой, он обратился к отцу:
        - Если бы ты, отец, не был связан своим грехом с Шартрским собором, ты, конечно, уже давно был бы в Святой. Земле!
        Рене глубоко вздохнул.
        - Я бы отправился в поход, сын, — признался он.
        Мария также призналась, что охотно бы вернулась на Восток.
        - Но теперь, — быстро добавила она, — теперь, когда там все изменилось, мне кажется, лучше жить здесь.
        Рене с благодарностью обнял ее за плечи.
        На следующее утро они отправились в путь: Деодат и балагур Антуан. Рене и Мария, обнявшись, смотрели им вслед. Деодату было приятно видеть своих красивых статных родителей, и он весело помахал им.
        Прощальная улыбка исчезла с лиц родителей. Они вспоминали, что происходило прежде, когда Деодата еще не было; думали о том, что его имя было первым словом, которое они произнесли после долгого молчания. Мария вопросительно смотрела мужу в лицо: быть может, беспечный уход Деодата и был истинным наказанием за старое преступление? Господь решил отнять у них самое дорогое — единственного сына… Рене пожал плечами, неуверенно пробормотал: «На все воля Божья».
        Во время расставания Андре скромно держался позади всех. Вернувшись домой, он сказал:
        - Да пребудет Господь с мальчишками! — и когда Мария и Рене ничего ему не ответили, потому что их душили слезы, добавил: — Господь своих не бросает.
        Отправившиеся в поход юноши представляли себе юре и как они стремительно помчатся по его зеленым волнам — почти не касаясь воды! Они бодро шагали вперед, насвистывая и сбивая посохами головки чертополоха, и говорили о Востоке так, будто совершенно не сомневались, что уже послезавтра окажутся там. Деодат хотел все рассказать Эрнесту, как только они высадятся в Каструм Перегринорум. Про себя они повторяли описания крепостей, услышанные от вернувшихся домой пилигримов.
        В Лионе юноши зашли к Лене и Франсису, и Деодат познакомился со своими кузенами: ровесником Жоффруа, унаследовавшим от отца рыжие вихры, и шестилетним Жереком, который при Деодате не вымолвил ни слова. Но на следующее утро он вышел со своим старшим братом к причалу провожать кузена и помахал ему на прощание, когда появился корабль, готовый принять пилигримов на свой борт.
        И вот перед ними раскинулось то серое блестящее зеркало, при виде которого за прошедшие сто двадцать лет столько сердец крестоносцев переполняла радость, — море. Впервые в жизни юноши испытали чувство свободы, приносящее людям счастье.
        Юные пилигримы еще более укрепились в своих радостных ожиданиях, когда в Марселе они встретили бравого капитана, чей парусник, скрипя снастями, вышел в открытое море. Деодату никак не верилось, что берег, очертания которого то и дело вырисовывались на востоке, был все еще итальянским полуостровом.
        На десятый день путешествия корабль внезапно подвернул на юг, взяв курс в сторону египетского побережья. Паломники оказались сбиты с толку: они ожидали уже на следующий день увидеть сирийский берег, куда так стремились! Вскоре их озадаченность сменили недоверие и гнев.
        - Эй! — закричали они хозяину корабля, — что это тебе взбрело в голову, почему ты свернул к устью Нила? Ты, наверное, хочешь продать нас мамелюкам?
        И они стали замахиваться на него посохами.
        - Послушайте меня! — воскликнул капитан, воздев покаянно руки. — Это не моя вина, так приказал папа нам, мореплавателям. Он желает, чтобы все паломники и крестоносцы» хотят они этого или нет, доставлялись к нильскому рукаву, Танису. Там находится ключевая египетская крепость Дамьетта. Ее нужно захватить. Император Фридрих также дал свое согласие участвовать в ее осаде. Он приведет с собой немецких и итальянских рыцарей.
        - При чем тут Дамьетта? — стали кричать паломники, перебивая друг друга.
        - Тот, у кого окажется в руках Дамьетта, будет обладать Каиром, этим злейшим врагом Иерусалима.
        Парусник приплыл на Танис. На берегах, раскинувшихся далеко друг от друга, юноши увидели первые палатки европейских лучников, несших охрану этого устья. Гребцы по команде ускорили ход. С берегов послышались возгласы лучников «хей-хо», которыми они приветствовали прибывших европейцев. Лучники показывали вверх по реке, поднимая одну руку, как мачту, а другой изображая парус.
        Матросы понимали язык их жестов: флот крестоносцев, вышедший из Каструм Перегринорум, был уже вблизи Дамьетты. Деодат с напряжением смотрел вперед. Как только солнце погрузилось в красный туман Ливийской пустыни, он громко воскликнул: «Там! Там!» — указывая Антуану на поднимающийся вдали целый лес рей.
        В Деодате боролись радость и страх: там, за этими реями, он видел массивные стены Дамьетты, у которых его дед выполнял подневольные работы, будучи рабом, и откуда он бежал в Европу. Какая же судьба ждет здесь его — Деодата? Покинут ли они с Антуаном эту незнакомую землю целыми и невредимыми? Он увидел две башни, запиравшие реку перед городским портом на тяжелую железную цепь; лишь когда ее поднимали над водой, путь был свободен. Парусник встал на якорь посреди реки, к нему подплыли лодки. Не говоря ни слова, в смущении паломники высаживались с корабля и с короткой молитвой ступали на ненавистный египетский берег, ощущая под ногами твердую как камень илистую почву.
        Они разбили палатки, но у большинства пилигримов жажда деятельности, пригнавшая их на Восток, иссякла. Ведь эта земля не была Святой Землей, ради защиты которой они без промедления отдали бы жизнь.
        Черная смерть
        Тамплиеры, прибывшие в Дамьетту, когда их Великим магистром был Гийом Шартрский, и как всегда расположившиеся за пределами основного лагеря, чуть свет пришли устанавливать недавно изобретенную катапульту. Это мощное военное орудие они привезли на своих кораблях по частям: балки, стержни, гвозди, железные оси и клинья. Под прикрытием передвижного туннеля они должны были перед штурмом подтянуть свою катапульту к городским стенам.
        Однако сначала требовалось найти камни, из которых можно изготовить пушечные ядра. Были отправлены глашатаи, искавшие каменотесов среди пилигримов. Вызвались Антуан и Деодат. С группой каменотесов они поднимали камни со дна Таниса, изготавливали по чертежам тамплиеров деревянные заготовки, чтобы пушечные ядра были одинакового размера и имели равномерное закругление.
        За работами наблюдал один тамплиер карликового роста. При разговоре у него странно дергалась голова, и он тер себе ухо, свисавшее с черепа, словно оборванный лоскут. Большими кроткими глазами он смотрел на собеседника.
        - Почему тамплиеры привезли с собой только одну такую катапульту? Ведь для столь огромного города нужно, по крайней мере, две? — спросил его Деодат.
        Человечек потер ухо и осторожно покачал головой.
        - Каменотес, — сказал он, и голос его был так же мягок, как и взгляд. — Эта катапульта — особое изобретение. Жаль, что ты занят с ядрами, а то мог бы понаблюдать за тем, как устанавливают катапульту наши механики. Тогда ты заметил бы, что этот новый вид оружия имеет подвижный рычаг и вращается туда-сюда, словно пляшущий человек. Кроме того, катапульта обладает огромной силой броска. А если ее грамотно установить, она может стрелять во всех направлениях. На следующей неделе вы увидите это собственными глазами.
        Коротышка приходил каждый день, стоял некоторое время рядом с Деодатом и с улыбкой кивал, следя за уверенными движениями его рук.
        - Я вижу, — сказал он, — ты научился своему ремеслу у мастера в одном из строительных братств. По тому, как ты берешься за камень, я вижу, что ты способен чувствовать его суть.
        - Ты правильно это заметил, — сказал Деодат. — Мой отец принадлежит к одному из строительных братств, а я обучался у него. Он работает мастером в Шартрском кафедральном соборе и знает его символы.
        - Шартрский собор построен на квадрате, прямоугольнике и круге, увенчанных на хорах семиконечной звездой. Известен ли тебе язык этих знаков?
        - Известен.
        - Скажи мне, как тебя зовут, каменотес.
        - Меня зовут Деодат. А тебя?
        - Мигель. Я приехал из тамплиерского замка в Испании, это заметно по моему произношению. Замок находится на пути пилигримов к гробнице святого Иакова в Компостелле и называется Понферрада. На всем этом пути сооружаются церкви и странноприимные дома, в которых паломники могут переночевать и где о них заботятся. Чтобы достойным образом украсить внешние стены этих церквей, необходимы каменотесы, чувствующие сущность камня. Скоро сюда войдет император Фридрих со своим войском, он возглавит штурм города. Если я не погибну при штурме, то вернусь в Испанию. Может быть, ты захочешь поехать туда вместе со мной и применить свое умение в постройке домов пилигримов на пути святого Иакова?
        - Все мои предки, — медленно возразил Деодат, — жили в Святой Земле, а не в Испании.
        Когда вечером два друга сидели у костра над темной рекой, Антуан спросил:
        - Что означают символы в плане Шартрского собора? Позволено ли тебе об этом говорить?
        Минуту они молча смотрели друг на друга, затем Деодат кивнул.
        - Ты ведь сам знаешь историю бунта на небесах, после которой Восставший на Всевышнего оказался низвержен на землю.
        - Знаю.
        - Будучи на небесах, он носил сверкающую корону на голове. Над самым лбом корону украшал карбункул.
        - Я уже слышал об этом карбункуле, — сказал Антуан и налил другу в бокал остатки пряного вина.
        - Когда Люцифер оказался низвергнут на землю, карбункул раскололся на три части. Первый осколок был настолько мал, что его можно было вставить в кольцо; второй — величиной с кулак; третий же — больше, чем первые два вместе. Так нам говорит предание.
        - Предание всегда говорит образно, Деодат.
        - Ты прав. Здесь оно также говорит образами. Эти три осколка передавались из поколения в поколение, всегда попадая к самому достойному. Каждый народ, у которого есть одна из частей карбункула, может считать себя счастливым. Ибо в камне этом, когда он еще был цел, отражалось всеведение Господне. Теперь в каждом из осколков что-то от него осталось. Два меньших куска передавались из поколения в поколение, дойдя до царя Соломона. Один он вставил в перстень с печатью; другой водрузил на своем жертвенном столе. Когда он смотрел на перстень, то видел в камне силы природы; когда он приносил жертвы на своем столе — видел в камне законы природы!
        - А о третьем, самом большом осколке, ничего неизвестно?
        - В древнейшие времена он хранился у Мельхиседека, царя-священника, имевшего жертвенник в долине Иосафат. Когда же Авраам приехал в Месопотамию, чтобы найти достойное место для служения Единому Господу Своему, он пошел в гости к Мельхиседеку, тот подал ему угощение в сияющей чаше, налив в нее вина, в котором плавало несколько зерен пшеницы. Эта чаша была изготовлена из самого крупного куска карбункула.
        Антуан помешивал пепел прутиком.
        - Больше об этой чаше ничего не известно?
        - Позднее она хранилась в Храме. Когда же Навуходоносор при покорении Иерусалима грабил Храм, он обращал свое внимание только на золотые сосуды. Чаши он не заметил. Ее свет был приглушенным.
        - Что же с ней в конце концов стало?
        - Когда Ирод заново возводил иудейский Храм, он скупал все старинное, что можно было найти среди тех руин. Чашу приобрела какая-то женщина; говорят, это была Вероника, которую Иисус излечил от кровотечений. Она приходилась двоюродной сестрой Иоанну. По преданию, она принесла эту чашу на стол, когда Иисус устроил Вечерю со своими апостолами. Из чаши Он угощал апостолов хлебом и вином. Если посчитать, что кольцо Соломона — круг, его жертвенный стол — квадрат, а стол, за которым проходила Вечеря, — прямоугольник, то можно увидеть в трех этих символах земные вещи. Они должны вознести карбункул падшего ангела через семь планетных сфер и вернуть в лоно Господа. Такова, образно говоря, архитектурная идея Шартрского собора.
        Антуан вынул прутик из костра и посмотрел на Деодата.
        - Многое, — тихо сказал он, — многое в мировой истории повторяется или, по крайней мере, похоже.
        - Иосиф Аримафейский, попросивший у Пилата разрешение снять Иисуса с креста, забрал чашу, из которой Иисус в последний раз вкусил пищи земной, к себе. И как только он собрал в нее святую кровь Спасителя, чаша снова засияла. В спешке он прикрыл ее своим плащом, чтобы скрыть от глаз людских.
        - Деодат! — воскликнул Антуан, — ты говоришь о чаше, которую называют Чашей Святого Грааля?
        - Конечно же, я говорю о Чаше Грааля.
        - Ходят слухи, что эта чаша хранится у тамплиеров.
        - Действительно, ходят слухи.
        - Я слышал также, что они искали те осколки карбункула, которые были у царя Соломона в кольце и на жертвенном столе.
        - Ходят такие слухи, — повторил Деодат и встал. — Пойдем поспим, ночь коротка.
        Они вместе пошли в палатку.
        На следующее утро у Антуана был жар, и он не мог держаться на ногах. Деодат озабоченно посмотрел на него, когда отправлялся на работу один. Антуан ничего не ел. Он страдал от жажды, мучительной жажды. С трудом он добрел до Таниса, лег на берегу и припал своими растрескавшимися губами к воде. Антуан медленно всасывал в себя темную воду, которой было так много и которая была столь драгоценна. Он видел, как в глубине проплывали рыбы, а на волнах качались пестрые утки. Река проносила мимо него то кусок сгнившего дерева, то труп коровы. На поверхности воды танцевали желтые листья. Они вызвали у него такое головокружение, что он закрыл глаза.
        Когда же Антуан снова открыл их, то впервые увидел свое отражение в воде. Он увидел расплывшееся лицо, под правым ухом была темная шишка. Не сразу он понял, что это его лицо.
        - Что у меня за вид? — спросил он себя, кашляя. Но ужас, который Антуан при этом ощутил, уже дал ему ответ — Я выгляжу как чумной больной.
        Он слышал, как из лагеря доносилось: «Чума! Чума!» Уже вечером Антуан увидел, как проезжают мимо его палатки телеги, полные нагих почерневших трупов, которые сваливали в Танис. Среди умерших был Великий магистр тамплиеров Гийом Шартрский. Кто же теперь возглавит войско при штурме вражеского города?..
        …Деодат печально сидел в палатке и смотрел на немногие пожитки, напоминавшие ему об Антуане. Но времени на печаль не оставалось.
        Третьего ноября — вплоть до этого дня напрасно ожидали прибытия императора Фридриха II — прозвучал сигнал к штурму города. Ликующие звуки труб уносились в голубое небо, приплясывали кони, формировалось войско. Новый Великий магистр тамплиеров, Петро Монтекауто, произнес от имени всех членов ордена девиз: «Не нам, Господи, не нам, но все ради славы Имени Твоего!»
        Король Венгерский и Великий герцог Австрийский также дали своим воинам христианские девизы. Медленно-медленно начала двигаться тамплиерская катапульта; словно направляемая рукой призрака, она подъехала к городской стене. Следом быки тянули повозки с каменными ядрами. Каменотесы находились рядом с повозками. Деодат получил задание загружать ядра в ковш. Как только установили катапульту, двое тамплиеров занялись установкой метательного рычага, и Деодат услышал команду: «Заряжай!»
        Некоторые из каменотесов вскочили на телегу, которую везли быки. Теперь они пустили ядра по деревянному желобу в сторону Деодата, в ожидании сидевшего на корточках. Он ловил ядра и, смягчая мощность их удара при падении, переправлял в опрокидывавшийся ковш пращи. С грохотом катились ядра по метательному рычагу.
        - Стреляй! — закричал начальник артиллерии, и ядра смертоносным градом посыпались на город. Жители не знали, как спастись от них.
        - Стреляет Мефертисса! — кричали они в паническом ужасе. Так они называли эту танцующую пращу. — Она приносит несчастье!
        Под прикрытием катапульты и расположившихся за ней лучников были подготовлены лестницы для штурма, и авангард тамплиеров взобрался на зубцы городской стены. Как только новый Великий магистр занес ногу над стеной, Деодат потерял его из виду. И тут вражеский снаряд швырнул Деодата на землю. Он услышал, как хрустнули кости у него в плече, но не успел почувствовать боли, лишившись чувств.
        Несмотря на то, что египтяне защищали свою крепость не на жизнь, а на смерть, к полудню Дамьетта уже была в руках христиан. Мертвые заполнили весь город — улицы, дома и даже колодцы. Ибо не только Мефертисса и не только воины штурмовали город, но еще и чума. Чума победила Дамьетту.
        Крестоносцы, однако, не думали о мертвых. Они врывались в каждый дом, рылись во всех сундуках и ларцах и нашли там много золота, серебра, драгоценных камеей и великолепных тканей. В драках они распределяли добычу между собой. И только после этого позаботились очистить город от разлагающихся трупов, чтобы вновь сделать его обитаемым.
        В Испанию
        Придя в сознание, Деодат увидел, что лежит в большой палатке с высокими входными стойками. Со всех сторон до его ушей доносились крики и стоны больных. Плечо болело так, что он не мог повернуть голову. Здоровой рукой Деодат нащупал повязку, косо наложенную на грудь и образующую на левом плече, которое так болело, подушечку. На левую руку была наложена шина. Боль усиливалась.
        Когда стоны Деодата перешли в крики, к нему подошел какой-то иоаннит и, поддерживая ему голову, дал выпить напиток из трав.
        Отвар оглушил, и больной опять заснул. В сумерках он проснулся на минуту. Мигель стоял на коленях рядом с ним и молился. Позади горела свеча, и ее спокойное пламя опять погрузило Деодата в забытье. Словно издалека раздавались стоны других раненых.
        Кто-то подходил к Деодату снова и снова, ему что-то давали выпить. Он не мог понять, был ли это бульон, вода или же целебное питье. Наконец периоды бодрствования стали дольше, боль в плече утихала, становясь терпимой.
        Кто-то сказал:
        - Палатки тамплиеров опустели. Войско пошло на Каир.
        И Деодату показалось, что из лагеря ушли почти все: лишь изредка раздавались шаги часовых, иногда пробегала собака или кошка, охотившаяся за крысами. По ночам слышался вой шакалов. Время от времени приходили женщины с бочонками воды и поили раненых, Иоаннитов почти не было видно; об уходе за больными и ранеными не могло быть и речи. От гниющих повязок на ранах исходило страшное зловоние.
        Однажды в лагере началось оживление, он наполнился народом, стали приносить новых раненых. Однако тамплиеры, которые их несли, выглядели так, будто им самим требовалась помощь врача. Среди них был Мигель. На черепе его не хватало того самого повисшего уха, на месте которого теперь виднелась paнa с запекшейся кровью. Заметив, что Деодат узнал его, Мигель заковылял к другу. Глаза на истощенном лице Мигеля казались огромными, словно у призрака. Рука, которую он подал Деодату, загрубела от грязи. Пахло от него потом и кровью. Некоторое время Мигель смотрел на Деодата большими глазами, словно хотел что-то сказать ему, затем, не говоря ни слова, поплелся прочь.
        Когда несколько дней спустя Мигель вернулся, он вынул из рясы письмо, на котором стояла печать Великого магистра Петре Монтекауто.
        - Я возвращаюсь в Испанию, — сказал Мигель. — По пути в Понферраду я должен завезти это письмо к епископу Эльнскому. Эльна лежит у моря к востоку от Пиренеев. На корабле, на котором я отплыву, будут раненые. Подумай, поплывешь ли ты со мной. В таком состоянии ты не нужен Святой Земле. Хотя, я полагаю, иоанниты могли бы взять тебя туда с собой.
        - Мне не требуется долго думать, — сказал Деодат. — Я отплываю вместе с тобой. Все происходит так, как ты и хотел в самом начале, но теперь я калека.
        Всю дорогу Деодат думал о том, что он изувечен и, вероятно, больше не сможет заниматься своим ремеслом. Он ехал, пряча взгляд, чтобы Мигель не заметил его горя. Из Шартра Деодат отправился в Каструм Перегринорум, рассчитывая побыть на Востоке вместе с Эрнестом.
        Теперь он плыл к испанскому берегу. Подняв глаза, он увидел раздуваемый ветром белый парус с красным крестом и иерихонскими трубами над ним. «Иерихонские трубы, — подумал Деодат, — но какой ценой!»
        На западе серая полоска поднялась над краем моря. «Земля на горизонте!» — закричал человек с наблюдательного пункта. Серая полоса медленно расширилась, поднялась и превратилась в побережье около границы между Францией и Испанией. Корабль вошел в тамплиерский порт Коллиур.
        Епископ Эльнский был богатырского телосложения. Его серо-ледяные глаза умно блестели на добродушном лице. Мигель, которого стражи епископского дворца пропустили вне очереди, протянул епископу письмо Великого магистра так, что тот мгновенно узнал печать.
        - Друг мой, — сказал епископ, бросив взгляд на письмо, — я с опаской принимаю от вас это письмо. Садитесь туда, мне нужно собраться с мыслями перед тем, как прочесть его.
        Епископ встал на колени у окна. Некоторое время он оставался в этом положении, затем спокойно поднялся, распечатал письмо и вполголоса стал читать. Выражение его лица становилось все более озабоченным.
        - «…так мы пытались бороться со все более превосходящими силами султана и в хорошем боевом порядке поднялись на берег нильского рукава Таниса. Когда же мы, разделенные только рекой, на глазах врагов разбили свои палатки, десять тысяч боеспособных крестоносцев бежали из наших рядов. Как только на Ниле началось половодье, султан отправил галеры и галионы в старый канал. Таким образом они преградили путь вашим судам в Танисе и помешали их маневрированию. И, что еще хуже, они полностью отделили нас от Дамьетты, так что мы потеряли связь с основным войском.
        Султан приказал отвести нильскую воду в систему неизвестных нам каналов и углублений и сделал невозможным наше отступление. В этом болоте мы лишились коней и ослов, всего снаряжения, бронированных повозок и оружия почти со всем боезапасом. Мы не могли продвинуться ни вперед, ни назад, ни еще в каком-либо направлении. Без продовольствия мы задыхались, словно рыбы на берегу. Теперь мы уже не могли сражаться с неверными, так как нас от них отделяло озеро. В этом безвыходном положении стало неизбежным подписание договора с султаном. Он потребовал вернуть ему город Дамьетту.
        Итак, мы вернулись в Дамьетту, чтобы определить сроки передачи города. Ведь если бы мы даже захотели выкупить его, то не смогли бы так скоро найти ни единой серебряной монеты. Дело в том, что крестоносцы, распределившие между собой богатую добычу, давно уже были очень далеко, а на их месте сражались новые. Итак, мы должны были покориться и утвердить договор, отдав заложников.
        Султан гарантировал нам беспрепятственный вывод наших войск, а Святой Земле — перемирие на восемь лет. Если бы император Фридрих Гогенштауфен показался у стен Дамьетты хотя бы на один день — а он дал такой обет не только нам, но и папе, — то этот крестовый поход, конечно же, имел бы совсем другое завершение. У крестоносцев был престиж мощной боевой силы, и султан боялся Фридриха II, угрожавшего из Сицилии египетским областям, расположенным в устье Нила.
        Султан остался верен своим обещаниям. Пятнадцать дней подряд он выдавал хлеб и кашу изголодавшейся армии крестоносцев и таким образом сохранил нам жизнь.
        Посмотрите с сочувствием на нашу беду, дражайший друг, и помогите нам, как можете!
        Петрус Монтекауто,
        Великий магистр ордена тамплиеров».
        Епископ положил письмо и снова подошел к окну.
        - Господи спаси! — пылко произнес он и повернулся к Мигелю. С давно отработанным самообладанием он любезно сказал: — Простите, дорогой друг, если, читая это письмо, я не выполнил долга гостеприимства. Прошу вас выпить со мной немного вина и кое-что поесть.
        Мигель поклонился:
        - Благодарю вас за заботу, господин. Но нам, тамплиерам, устав ордена не разрешает пить вино с епископами. Простите, что я вам об этом напоминаю.
        Епископ с сожалением пожал плечами.
        - Пусть это будет не вино» — сказал он, лукаво улыбнувшись.
        Все больше и больше раненых тамплиеров перевозивши по морю в Коллиур, и уже не хватало мест в лазарете, чтобы всех их принять. Тогда паломников, которые были среди инвалидов, стали передавать монахам в Эльну: там монахи устроили лагерь для больных. Среди них находился и Деодат. Крик восторга вырвался из его уст, когда он увидел искусно обтесанные колонны, имевшие верхние части в виде фигур и стволы, украшенные великолепным орнаментом.
        - Наверное, ты каменотес, да? — с улыбкой спросили монахи Деодата. — Тогда ты должен выздороветь от одного только созерцания этой архитектуры!
        Расслабившись, Деодат лежал, скрытый в этом дворе с колоннами, где благоухали узкие стройные кипарисы. Впервые он не подавлял в себе мыслей о Шартре и о родителях. Деодат видел, как мать дает ему в дорогу две новые рубашки, как отец со взволнованным лицом пересчитывает серебряные монеты, бросая их ему нa ладонь. Родители тогда сказали: «Распорядись этим разумно!» Но Бог знает, кто на его месте смог бы распорядиться этим разумно… Дядя Андре, всегда такой веселый и разговорчивый, только молча положил ему руку на плечо.
        - Я передам Эрнесту привет от вас, как только его увижу, — сказал Деодат с тяжелым вздохом и отвернулся.
        С картинами воспоминаний перед глазами Деодат уснул; впервые его сон был целебным. Проснувшись, он посмотрел в большие глаза Мигеля.
        - Как тебе здесь нравится? — спросил друг.
        С минуту Деодат осматривался: колонны, кипарисы, монахи, деловито пробегавшие туда-сюда, плеск фонтана. Боль стихла.
        - Хорошо, — ответил он. — Мне здесь хорошо. Когда ты должен поехать в Понферраду, Мигель?
        - В Понферраду, — Мигель улыбнулся, — в Понферраду мы поедем вместе. Сейчас я должен ехать в Агд, куда доставят нашу разобранную Мефертиссу, чтобы тамошние инженеры ее достроили.
        Тут улыбнулся и Деодат.
        - Когда? — недоверчиво спросил он, имея в виду Понферраду.
        - Это произойдет осенью, — ответил Мигель. — Тогда ты снова встанешь на ноги.
        - Мигель, если ты повстречаешь какого-нибудь французского каменотеса, который едет из Агда на север, отправь его к моим родителям, чтобы они знали, где я нахожусь.
        - Это я тебе обещаю, — сказал Мигель и ушел.
        Деодат, однако, мысленно не отпускал его. «Мигель, — думал он, — если мне действительно суждено обрести заново силу рук, я клянусь, что применю ее на пути пилигримов в Сантьяго!» — и, пока друг еще не успел далеко уйти, Деодат повторил:
        - Я клянусь!
        Монахи заботливо ухаживали за Деодатом. Вскоре он был уже в состоянии сидеть. Они подложили ему под спину подушку, и теперь он мог полностью обозревать крестовый ход и сад. В основном его интересовали искусно обтесанные навершия колонн внутри крестового хода, где были изображены скульптурные фризы. Там Иаков пас овец Лавана, чтобы заслужить прекрасную Рахиль. Можно было увидеть и Каина, убивавшего брата своего Авеля.
        Еще через две недели у Деодата уже не подкашивались ноги, когда монахи просили его встать. Шаг за шагом он начал ходить.
        Повязки на руке и плече Деодата становились все тоньше, наконец он начал двигать рукой, прежде беспомощно свисавшей как плеть. Он сжимал руку в кулак и поднимал булыжники — все тяжелее, все выше. Он нашел жердь и тренировал на ней кисть. Потом он вбил жердь в землю и пытался согнуть ее. Деодату пришло на ум исследовать конюшни и посмотреть, не найдется ли там работа, которую он мог бы выполнять. Однажды больной рукой он почистил скребницей лошадь. Так постепенно Деодат восстанавливая свои силы. Когда у него перестало свисать раненое плечо, он стал таким же крепким молодым человеком, каким был прежде.
        В конюшне, кроме лошадей, стояли и пять мулов, у которых на лбу был выжжен тамплиерский крест.
        - Куда их отправляют? — поинтересовался Деодат.
        - Их отправляют в Лавлане, — ответил один из монахов, работавших на конюшне. — Мы отдадим их в дорогу тому, кто пойдет в Сантьяго.
        - Когда же они отправятся? — спросил Деодат учащенно бьющимся сердцем.
        - Через две недели, — сказал монах-конюший и добавил со вздохом: — Если все будет хорошо, ведь эти — сущие черти.
        На следующий день Деодат начал ухаживать за мулами; вскоре он так хорошо изучил своенравных животных, что легко справлялся со всеми их капризами, а мулы покорно подчинялись Деодату.
        По вечерам же у Деодата так болело плечо, что он подолгу ворочался в постели, безуспешно выискивая удобную позу, чтобы унять боль.
        Однажды он привел мулов на огороженный выгон, и, когда они подняли там вихрь сухих листьев, Деодат заметил, что наступила осень.
        В этот вечер он связал в узелок те немногие пожитки, которые удалось ему собрать за время болезни, и стал ожидать Мигеля.
        Отъезд втроем
        В конце недели Жоффруа сунул свой рыжий чуб в дверь конюшни.
        - Скажите-ка, монахи! — весело воскликнул он. — Есть ли здесь человек по имени Деодат?
        Братья, познакомившиеся лишь незадолго перед этим и вскоре расставшиеся, сердечно поприветствовали друг друга.
        - Откуда ты приехал? Как узнал, что я здесь?
        - Недавно в мастерской у моего отца стал работать подмастерье из Шартра, иначе отец не отпустил бы меня постранствовать. Отцу о тебе стало известно от твоего отца. Тот услышал о тебе от какого-то другого подмастерья, а тот — от тамплиера по имени Мигель. Теперь ты доволен?
        - Знают ли мои родители, что у меня покалечено плечо?
        - Знают. Я, однако, вижу, твоя рука вновь обретает подобающую силу.
        - Как идут дела у моих родителей?
        - Они живут хорошо. Много думают о тебе.
        - В ближайшие дни я еду в Испанию. Я дал обет. Кроме того, мне нужно где-нибудь по дороге пристроить этих чертовых мулов. За мной, я надеюсь, скоро заедет Мигель.
        - Тогда часть пути я проеду с вами, — сказал Жоффруа, — или, может быть, вы хотите слегка нагрузить этих мулов?
        - Нет, не хотим. Но я, сказать по совести, не могу рекомендовать их тебе для верховой езды, или, может быть, ты так хорошо держишься в седле, что совсем ничего не боишься?
        - Уж я научу их хорошим манерам, — сказал Жоффруа, показав мулам кулак.
        Братья расхохотались.
        - У тебя дома все в порядке?
        - О, да. К счастью, там ни в чем нет недостатка. Только Жерек не раскрывает уст. При этом растет крепким, как дуб, и обещает стать умелым мастеровым. Он не собирается сидеть сложа руки.
        - Я пробуду в Испании несколько лет, — сказал Деодат, — исполню свой обет и вернусь в Шартр.
        Через день появился Мигель. Ранним утром он зашел на конюшню Эльнского монастыря. За плечами у него висел плетеный дорожный мешок.
        - Можно ехать? — спросил он, посмотрев на Деодата испытующим взглядом.
        - Мигель, — воскликнул Деодат, — кто сказал тебе, что я в состоянии ехать?
        - Мне говорят это сейчас мои глаза, — ответил Мигель, смеясь, — но сердце мое говорило об этом всегда. Какого мула ты хочешь взять с собой в поездку?
        - Вон того черного с отвислым ухом. Светлого я отдам двоюродному брату, который сейчас здесь и хочет проехать вместе с нами часть пути. Светлый не такой упрямый, как остальные.
        Еще не наступил полдень, когда они оставили Эльну далеко позади, а темно-синяя полоса моря стала совсем узкой. Жоффруа попросил разрешения ехать последним. Он сказал, что так будет меньше злиться на мулов и постарается не отстать. Он должен только крепко держаться, а впрочем, может и дремать.
        У подножия скальной крепости Пюилоран они переночевали в одном из многочисленных домов тамплиеров, стоявших вдоль этого важного торгового пути, соединявшего моря между собой. Там они впервые увидели, как путешественники платили за ночлег и обед тамплиерскими чеками.
        - Весь Запад, — сказал Мигель, заметив любопытные взгляды товарищей, — можно объездить при помощи таких чеков.
        - Представьте себе купца, который, подобно нам, собирается ехать из Коллиура в Испанию. Если бы у него не было чеков, изобретенных нашим главным счетоводом, он должен был взять с собой сундук, полный серебра в разных валютах. Он не мог бы кормить ни себя, ни слуг, ни вьючных животных. Могло бы случиться и так, что у вето украли сундук, или сундук упал бы в пропасть с горной тропы в Пиренеях. Тогда ему пришлось бы просить милостыню вместе со своим слугой. Это уже достаточно часто случалось. А вот чеки, на которые он обменяет деньги в доме тамплиеров в своем родном городе, он может спокойно хранить у себя на груди. Но может и без опасения сунуть в сумку, висящую на седле: ведь никто, кроме него, ничего не сможет с ними сделать, так как они снабжены отпечатками пальцев владельца.
        - Можно ли эти чеки превратить обратно в деньги, если в чеках больше нет необходимости?
        - У торговцев они считаются приравненными к наличным деньгам. Но их можно и обменять в любом доме тамплиеров. Орден берет себе небольшой налог за обмен.
        - А что делают в управлениях ордена с чеками, — поинтересовался Жоффруа, — за которые они должны предоставлять путникам ночлег, пищу и корм для лошадей?
        - Чеки собирают и дважды в год посылают в ту область, где они выпущены, то есть в главную комтурию своего округа. Там подсчитывают их стоимость и отсылают в главный тамплиерский дом страны, который, как правило, расположен в городе, где находится королевская резиденция. При этом главные тамплиерские дома каждого королевства должны также вести подсчеты и посылать результаты в главный дом, где работают главные счетоводы как Запада, так и Востока. Таким главным домом является дом тамплиеров в Париже, Там находится сокровищница ордена.
        - Ах, вот почему дом тамплиеров в Париже так основательно построен и так хорошо защищен! Правда, сам я его еще не видел, но мне рассказывали, — воскликнул Жоффруа.
        - А если у путешественника недостаточно чеков, что бы расплатиться, что тогда? — поинтересовался Деодат.
        - Тогда он обменивает последний остающийся у него чек на более крупную сумму в доме тамплиеров.
        - Почему последний?
        - Потому что у него должен быть на руках чек с отпечатком его пальца. О новой стоимости, которая вносится на чек, сообщается из комтурии в область ордена тамплиеров, а затем — в дом тамплиеров родного города владельца чека. Там родственники подсчитывают его долги.
        - Родственники?
        - Многие в таких поездках умирают. Тогда рассчитаться с ними не может никто — только Всевышний, — и Мигель указал на небо.
        Прекрасная девушка
        Торговый путь, по которому Деодат, Жоффруа и Мигель ехали все дальше на запад, был достаточно оживленным. Купцы вели свои караваны мулов; ремесленники, которые странствовали подобно Жоффруа, помахивая посохами, проходили мимо них. Встречались им и солдаты французского короля, стремившиеся подчинить себе эти южные территории. Иногда верхам на конях нахально и стремительно проносились студенты. Вероятно, они направлялись в университет города Монпелье, где преподавали еврейские и арабские ученые. Однажды троим путникам встретился мельник, непрерывно колотивший своего слишком тяжело нагруженного осла. Некоторое время они ехали рядом с молчаливым трубадуром, на плече у которого сидела прирученная сорока, символ его профессии.
        В окрестностях Лавлане они увидели какое-то скопление людей, перегородивших дорогу. По тону и обрывкам слов нового церковного песнопения Деодат понял, что речь шла о верующих, собравшихся наказать еретиков, столь многочисленных здесь, на юге.
        Деодат вопросительно посмотрел на Мигеля. Но Мигель молчал. Лицо его побледнело; он крепко сжал губы. Мигель не одобрял того, что здесь происходило. Разве Сам Иисус не говорил, что в доме Отца Его жилищ много! То, что устраивали здесь церковники, когда-нибудь нанесет вред Церкви. Он сделал знак Жоффруа, чтобы тот догонял, и устремил своего мула мимо толпы.
        Затем Деодат увидел в стороне, на лужайке костер и позорный столб для осужденных. Теперь песнопения раздавались все громче. Главная часть процессии вышла на лужайку; впереди шел священник с деревянным крестом в руках. На мгновение он высоко поднял крест, так, чтобы все это видели, и воткнул в землю рядом с костром. Два палача вели осужденного, с головой накрытого грязным мешком, так что Деодату не было видно, пожилой он или молодой. Казалось, что он небольшого роста.
        Палачи подождали, пока не кончились песнопения. Затем они развязали веревку, за которую вели осужденного, и сняли мешок. Перед толпой стояла прекрасная девушка.
        - Нет, нет! — закричал кто-то в отчаянья за спиной Деодата.
        Это был Жоффруа. Его мул испугался и, лягаясь, помчался через возбужденную толпу. Верующие гневно кричали, перебивая друг друга: «Она еретичка!» Другие торопили священника и палача, призывая толпу не мешать им. Этот помешанный на светлом муле, несомненно, также из еретиков. Потом можно будет погоревать и о нем — потом, когда они расправятся с девушкой.
        Девушка совсем не показывала страха. Деодат поймал взгляд ее горящих глаз, глубоко тронувший его.
        - Поехали дальше! — гневно повелел Мигель, махая рукой, державшей уздечку, в сторону Лавлане.
        Деодат увидел, как палачи вытолкнули девушку на костер. Он стегнул своего мула и погнал его вперед.
        Поравнявшись с Жоффруа, Деодат заметил, что его лицо залито слезами. Рыданиям, сотрясавшим Жоффруа, не было конца.
        - Почему? — всхлипывал он и смотрел на Мигеля, словно ища у него помощи.
        - Здесь власть тамплиеров приходит к концу, — горько сказал Мигель. — Здесь царит суд над еретиками.
        Они приехали в Лавлане и, сняв с мулов поклажу, поставили их в стойло дома тамплиеров. Жоффруа попрощался с товарищами. На этом юге, таком милом с виду, он не желал больше оставаться ни дня.
        Через пять дней Мигель и Деодат поднялись на перевал Ронсеваль, на котором соединялись северные и восточные пути к Сантьяго ди Компостелла. Здесь объединялись несметные толпы пилигримов. Здесь пилигримы падали на землю и ползли, измеряя расстояние своими телами, до самой гробницы святого Иакова — и так несколько раз. Это было потрясающее зрелище. У многих упавших уже не было сил снова подняться, им требовалась помощь. Едва ли здесь нашелся хотя бы один человек, чья одежда не была бы изодрана в лохмотья.
        Но возвращавшиеся из Сантьяго пели веселые песни танцевали прямо на дороге. У всех были раковины Иакова на шляпе, на походной сумке или даже в руке, чтобы черпать воду. Язык их был столь же разнообразен, как и одежда, но жесты — одинаковы, как пыль, покрывающая их с головы до ног.
        В последующие дни они так и ехали в толпе паломников, обгоняя одних и уступая дорогу встречным. Как-то вечером Мигель сказал:
        - Сегодня, Деодат, мы последний день ехали вместе. Завтра мы прибудем в Эстелью. Там наш орден имеет большой дом и постоялый двор, на котором паломники могут отдохнуть. В Эстелье у меня есть друг, мастер-каменотес. Там он руководит сооружением трех церквей для паломников. Не знаю, как далеко он продвинулся в выполнении своих задач, но, несомненно, ему нужен каменотес вроде тебя, потому что порталы этих церквей должны быть украшены фигурами. Значит, если ты не против, мы расстанемся завтра. Я поеду дальше в Понферраду, и если будет угодно Господу, то мы, конечно, еще встретимся в этой жизни.
        Выслушав Мигеля, Деодат побледнел. Как же ему продолжать свой путь без друга? Почему тот просто не взял его с собой в Понферраду? Ведь, без сомнения, там требуются каменотесы!.. Из-за предстоящей разлуки Деодат так опечалился, что не смог ничего ответить. Все, что сделал для него Мигель, снова пронеслось перед его взором. Он видел друга перед собой так, как это было в первый раз в Дамьетте: кивающего, с повисшим ухом.
        Всю ночь Деодат проворочался под своей овечьей шкурой. Они лежали на иссушенном жнивье. Стоял один из тех теплых осенних дней, которые бывают в этой местности. Их тяжелее переносить, чем летний жар, так как к осени вся зелень засыхает. С завтрашнего дня, думал с огромным беспокойством Деодат, он должен будет самостоятельно принимать решения и в одиночку преодолевать болезнь. Захочет ли тот мастер взять к себе подмастерье с искалеченным плечом? Хватит ли у Деодата сил взвалить на себя тяжелый груз, который должен нести каменотес?
        Наконец забрезжил рассвет. Они встали и повели поить мулов к небольшому ручейку. Ранней весной этот ручеек превращался в настоящую реку, и тогда его уже невозможно было перешагнуть, как теперь.
        Они долго в молчании ехали рядом. Когда вдали возник силуэт Эстельи, Мигель испытующе взглянул на Деодата и сказал, словно не замечая подавленности друга:
        - Крепость Эстелья принадлежит нам, тамплиерам. Но и в городе у нас прекрасный дом. Он собственность короля Наваррского. Здания ордена расположены на скале над городом.
        Вскоре двое друзей въехали в городские ворота. Среди узких переулков затерялась небольшая площадь с прекрасным фонтаном в центре. Королевский дворец, о котором Мигель упомянул по пути, ограничивал ее с одной стороны. С другой стороны вздымалась одна из скал, так характерных для этих мест. В скале была вырублена широкая, очень крутая лестница, которая вела вверх к незавершенному еще строительству. Деодат вспомнил, что там должна быть церковь, ради сооружения которой Мигель привез его с Востока. Теперь такие церкви возводились и здесь.
        - Пора прощаться, друг, — сказал Мигель, и его голос дрогнул. — Возьми с собой узелок и поднимись по этой лестнице к церкви святого Петра. Там ты найдешь мастера Мильяна. Скажи ему, что я послал тебя, и переедай от меня привет. Я уверен — твоя рука сможет выполнять давно привычную работу.
        Как только Деодат спрыгнул с мула, привязав свой узелок поясу, Мигель, прощаясь, слегка приподнял руку, держащую уздечку, как это он обычно делал, и погнал мула вперед.
        «Спасибо за все», — подумал Деодат, глядя, как маленькая фигурка друга в слишком большом для нее тамплиерском плаще растворяется в толпе.
        Камень
        Деодат дошел до фонтана, наклонился к краю и долго пил текущую воду. Он бросил взгляд на верхний край лестницы, откуда раздавались стук молотков и дробилок, визг пилы и крики. Некоторое время Деодат еще медлил. Наконец он перекинул узелок через искривленное плечо и поднялся по лестнице. Строительный барак был втиснут между недостроенной церковью и скалами. Деодат поднялся по разбросанным вокруг глыбам светло-серого гранита и белого известняка. Он узнал мастера по командам, которые тот подавал.
        Мастер Мильян был старый грузный человек с гигантскими кулаками и голубыми, остро глядящими глазами, запрятанными глубоко под кустистыми бровями. Деодат назвал свое имя и сказал:
        - Тамплиер Мигель послал меня к тебе. Он передает тебе привет. Он вернулся из Дамьетты и привез оттуда меня, так как я был ранен.
        Мастер Мильян скользнул взглядом по искривленному плечу Деодата.
        - Так, — сказал он, кивнув. — Так. Сними свой узелок! Ты сможешь жить у меня дома, если мне понравится, как ты будешь работать. Сегодня ты можешь спать на строительной площадке. Достаточно ли у тебя с собой еды?
        - Достаточно.
        На следующее утро мастер, поднявшись на строительную площадку, фазу же сказал:
        - Итак, покажи мне, на что ты способен. Хоть я и полагаюсь на взгляды и суждения Мигеля, все же хочу видеть собственными глазами, что мы с тобой сможем делать.
        - Я очень благодарен тамплиерам, — произнес Деодат, — поэтому мне хотелось бы украсить их прекрасный дом, изготовив навершие для колонны, если ты не против. Дай мне какой-нибудь камень, потом я отработаю его цену, чтобы ты не был внакладе.
        - Дом принадлежит королям Наваррским.
        - Мигель говорил мне. Думаю, тамплиеры хотели бы украсить дом этим навершием колонны, в признательность за то, что им было позволено так долго жить в нем. Мне хотелось бы изобразить битву тамплиеров с неверными: действие будет происходить здесь, в Испании, а не только на Востоке.
        - Мы называем неверных маврами. Щиты у них круглые, с изображением лунного диска, под которым они подразумевают своего бога Аллаха. Когда мавры закрываются щитами с лунным диском, то полагают, что их хранит Аллах. Где ты обучился своему мастерству?
        - В Шартре. Мой отец работает архитектором в соборе. Он получил образование в одном из строительных братств.
        - Если ты обучался ремеслу у него, то должен знать, и что всякий раз перед работой необходимо погружаться в себя, чтобы образ, который ты собираешься изваять в камне, начал светиться в твоем воображении. Это свечение должно быть чрезвычайно сильным, и тогда оно не пропадет, когда ты снова откроешь глаза. Картина будет стоять перед тобой, и тебе останется лишь обвести долотом ее очертания. Можешь взять гранитную глыбу, которая находится у потолочной опорной балки, — мастер кивнул вверх.
        Деодат подошел и стал разглядывать глыбу. Она имела четкое зернение, цвет не был таким серым, как у других камней, в нем слегка «играла бледность». Мастер пристально следил за Деодатом.
        Деодат сел в темный угол, закрыл глаза и подумал об изображении, которое ему хотелось бы изваять. Но сосредоточиться, как он делал в Шартре, не получалось. Его отвлекали уже давно не слышанные шумы мастерской: возгласы подмастерьев, стук деревянных колес под глыбами, скрип лебедок, стук молотков, шипение в воде раскаленного железа. Сюда примешивались знакомые запахи каменной пыли, искр, высекаемых железом из камня, и древесного угля. Все это отвлекало Деодата, и мысли привели его назад в Шартр. Как далеко там продвинулось строительство собора? Построен ли поперечный неф? Сделаны ли кружала? Возводят ли фигуры на боковых порталах? А как дела у отца? Мать, наверное, печалится о сыне… Деодат внезапно обнаружил, что его охватила тоска по родине. Никакой сосредоточенности у него не получилось. Сражающиеся рыцари, которых он собрался изваять, еще не пришли в его воображение.
        - Пойдем со мной! — велел мастер вечером, несмотря на то, что Деодат ничего не сделал. — Ты можешь у меня поесть и поспать.
        На следующий день Деодат снова попытался углубиться в себя. Ему удалось отвлечься от шумов в строительном бараке. Но дым кузнечного горна напомнил ему о костре в Лавлане и о прекрасной девушке. Пот струился у него изо всех пор. Ему тяжело было в этой мастерской, он стремился на воздух, только на воздух! Мастер молча наблюдал за ним. Деодату хотелось выгнать его из мастерской дубиной, которая валялась под ногами и тоже мешала самопогружению!
        Целый день Деодат бродил по городу, разговаривал с паломниками, расспрашивал их и пробовал отвлечься, слушая их рассказы. Затем он снова собрался с мыслями, поднялся в строительный барак и сел на камень. Картина по-прежнему не появлялась перед его внутренним взором.
        На следующий день было воскресенье, и строительный барак затих и опустел. Некоторое время Деодат слонялся между брошенными инструментами, потом спустился в городи сел около прекрасного фонтана.
        Мимо проходили празднично одетые молодые люди, парочки шли под руку. В лице одной изящной девушки промелькнуло мимолетное сходство с той — погибшей на костре. Деодат не сводил с нее глаз. Стала бы девушка из Лавлане ходить такой пританцовывающей походкой, если бы осталась жива? Он вдруг понял, что никогда больше не поведет девушку под руку, как этот молодой человек. Перед ним все время возникало лицо приговоренной девушки — то не по-зимнему прекрасное лицо со светящимся взглядом.
        Словно его что-то потянуло, Деодат соскочил с края фонтана и помчался вверх по лестнице, вырубленной в скале. Он нашел свой камень и любовно погладил руками его поверхность. Светящееся лицо девушки из Лавлане парило перед камнем.
        И на следующее утро, когда Деодат снова стоял перед блеклым камнем, он увидел, как светится на нем лицо девушки.
        - Мастер, я хочу вырезать на этом граните лицо девушки, которую я видел перед тем, как ее сожгли на костре — сказал Деодат.
        Глаза мастера сузились.
        - Ты знаешь наши правила, подмастерье! — отрезал он, и Деодат пристыженно потупил взгляд. Каменотес не имел права делать что-либо помимо того, что было ему предписано.
        Девять дней Деодат в полном безделье просидел в задней комнате строительного барака. Слишком долго не годилось ему заниматься самопогружением! Но умение, приобретенное в Шартре, медленно возвращалось. И вот произошло следующее: все переживания его собственной жизни поблекли. Осталась только кровь тамплиеров, пролитая в Европе и Азии. Изображение, которое Деодат собирался изваять, казалось, обрело плоть.
        С этого момента и впредь Деодат был уверен в своем деле. Левая рука служила ему почти столь же исправно, как раньше, и держала долото под необходимым углом.
        То и дело мастер испытующе смотрел на него и всякий раз с удовлетворением отворачивался. Возникало навершие колонны с изображением битвы на пиках между тамплиером и мавром. На заднем плане помещались другие воины: одни — с продолговатыми щитами, на которых был изображен тамплиерский крест, другие — с украшенными орнаментом круглыми мусульманскими щитами. Подмастерья из строительного барака подходили и смотрели с любопытством на то, что Деодат высекает из камня. Вместе с ними приходил и мастер и сидел некоторое время рядом с Деодатом.
        - Мигель был прав, — как-то сказал он в знак признания заслуг Деодата. — Его мнение до сих пор соответствует истине, — и мастер дружески кивнул Деодату.
        Когда навершие колонны было почти готово, мастер однажды сказал:
        - Подмастерье, если ты не против остаться со мной в строительном бараке, то я хочу, чтобы ты стал мастером.
        - Я не против, — ответил Деодат.
        Мастер протянул ему свою мозолистую руку, и Деодат ударил по ней в знак согласия.
        Экзамен на мастера состоялся в 1225 году. К вечеру жена мастера приготовила Деодату горячую ванну; затем она угостила его супом, чтобы показать, что время учения кончилось. Как предписывал ритуал, ночь перед посвящением полагалось провести без сна; к Деодату пришел молодой подмастерье и оставался с ним всю ночь напролет как свидетель этого бдения.
        Как только забрезжил рассвет, Деодат вымыл лицо и руки в колодце и вошел в комнату мастера, где собрались и другие мастера. Каждый пожал Деодату руку и приветствовал его изречением, которое он должен был парировать. Затем мастера сели за стол, а Деодат остался стоять рядом с ними. Экзамен начался.
        Сначала ему предложили квадрат чисел — он должен был найти строительный ключ. После краткого раздумья Деодат нашел его. Затем один из мастеров достал из-под стола спутанную веревку.
        - Завяжи маятник Соломона! — велел он, положив на стол клубок.
        - Я с удовольствием это сделаю, — ответил экзаменуемый, — если ты будешь добр сказать мне, для какого города я должен его завязать.
        Мастера обменялись замечаниями, признав правильность ответа, из которого вытекало, что Деодат знает о существовании местных локтей, зависящих от расстояния до ближайших меридианов.
        - Тогда завяжи маятник Соломона, как бы ты это сделал в Шартре.
        - Мастер, — без колебаний сказал Деодат, — это следует делать там, где я мог бы определить положение звезд, а не здесь.
        Мастера удовлетворенно кивнули. Ответ снова оказался правильным.
        - Если позволите, я завяжу маятник Соломона для Эстельи.
        Деодат завязал двенадцать узлов на необходимом расстоянии друг от друга, так что получилось тринадцать отрезков веревки. Задача была решена верно.
        Теперь он должен был вычислить нагрузку, которую могла вынести колонна объемом в семь локтей. И с этим Деодат справился.
        Наконец мастера встали и вышли вместе с Деодатом на лужайку, чтобы он им показал, каким образом архитектор должен возвести лунную колонну, при помощи которой проверяется правильность расстояний на маятнике Соломона. Деодат успешно продемонстрировал это.
        Тогда старики с торжественными речами ввели его в круг мастеров, ибо Деодат теперь полностью овладел теми знаниями, о которых архитекторы говорили только на языке символов. С этих пор он имел право ставить на каждый обработанный им камень свой личный знак каменотеса.
        - Что ты будешь делать завтра, мастер? — спросили его, дав понять, что он теперь стал хозяином своих решений.
        - Я поеду в Шартр, чтобы повидать родителей, — ответил Деодат.
        - Ты останешься в Шартре? — поинтересовался один из мастеров.
        - Я вернусь из Шартра сюда, — помедлив, ответил Деодат. Мысли его устремились к тем дням, когда вместе с Мигелем он приехал в Испанию. Вечером, когда каменотесы как всегда были заняты своей работой, Деодат погрузился в раздумья, сидя на краю прекрасного фонтана, где сидел в первое воскресенье своего пребывания здесь. Тогда мимо проходили, держа друг друга под руку молодые люди, и он понял, что никогда больше не сможет гулять с девушкой, потому что не в силах забыть прекрасное лицо, увиденное им в Лавлане.
        Так было. И так будет впредь. Глаза Деодата искали королевский дворец, ограничивавший площадь с фонтаном. Тамплиеры то входили, то выходили из него. Деодат соскользнул с края фонтана и поднялся по лестнице, вырубленной в скале. Фигуры, произведенные им в мастерской мастера Мильяна, стояли справа и слева в стенных нишах рядом с порталом церкви, Деодат не обращал на них внимания. В заднем углу строительного барака, там, куда выбрасывали мешки и доски, под грудой мусора целым и невредимым остался лежать камень, обтесанный им для тамплиеров.
        С помощью одного из подмастерьев он погрузил камень на тачку и доставил в окружное управление тамплиеров.
        - Возьмите этот камень, господа, — сказал Деодат, — и считайте это моим вкладом. Ибо по моей твердой воле я вступлю в ваш орден, как только вернусь из Шартра, — после короткой паузы он добавил: — Если требуется мастер-каменотес.
        Тоска по родине
        В чердачной комнате в доме мастера Мильяна Деодат вечером складывал свои пожитки. Он не собирался брать с собой много, так как обещал комтуру вернуться в Эстелью, как только сможет.
        - Мы с нетерпением ждем твоего возвращения, мастер, — обратился к нему комтур. — Наш орден рад каждому новому члену, в особенности мастеру. Мы так обескровлены непрерывными сражениями с маврами, что во всех наших крепостях не хватает людей.
        - Я только повидаюсь с родителями, — сказал Деодат. Он привязал узелок к ремню и повесил над постелью. На следующий день, еще до восхода солнца, он собирался покинуть этот дом.
        И тут с улицы до него донесся шум, а из комнаты в нижнем этаже послышался жалобный крик. Кто-то стремительными шагами взбежал по лестнице, и раздался голос:
        - Мастер, мастер, скорее! Спускайся!
        В комнате он увидел мастера Мильяна, лежащего на носилках. Лицо у него было бледное, а изо рта струилась кровь.
        - Он упал с лесов! — сказал один из подмастерьев, беспомощно столпившихся вокруг Мильяна.
        Мастер с трудом приподнял руку, показав на строительный барак.
        - Займи мое место, — тихо сказал он Деодату. — Не нужно ехать в Шартр.
        В напряженном ожидании он смотрел Деодату в лицо.
        - Я буду работать вместо тебя, — ответил Деодат, не раздумывая. Мастер Мильян, успокоившись, закрыл глаза.
        - Пошлите к тамплиерам за врачом! — сказал Деодат рыдающей супруге мастера.
        Он медленно поднялся к себе в комнату и снова вынул из узелка вещи, приготовленные в путешествие.
        Мастеру Мильяну потребовалось полгода, чтобы полностью оправиться после падения. Все это время Деодат в одиночку справлялся с делами в строительном бараке. Он принимал на работу новых подмастерьев и отпускал тех, кто хотел переехать в другую местность. Как раз в это время у него начал работать один веселый каменотес из Шартра.
        - Как дела у моих родителей? — спросил Деодат, услышав, откуда приехал подмастерье.
        - У твоей матери все хорошо. Чего не скажешь, к сожалению, о твоем отце.
        - Объясни мне, почему?
        - Каменная пыль, которую все мы вдыхаем во время работы, забила ему дыхательные пути. День и ночь он сидит на стуле, а твоя мать должна постоянно стучать ему по спине, чтобы он откашлялся, избавившись от слизи и каменной пыли.
        - Значит, он уже не работает в соборе?
        - Нет, — сказал подмастерье, покачав головой.
        Когда через полгода мастер Мильян начал выздоравливать, подмастерье, уезжавший в Шартр, снова прибыл к Деодату. Он привез известие, что отец Деодата умер этой весной.
        - А твоя мать, я слышал, еще до наступления лета собирается переехать к своей сестре в Лион, чтобы стареть вместе с ней.
        Деодат очень опечалился — так и не удалось ему еще раз увидеться с отцом.
        Уже весной Деодат вступил в орден тамплиеров. Когда он со своими немногочисленными пожитками покинул дом мастера Мильяна и пришел в королевский дворец, ему сразу бросилось в глаза навершие колонны, которое он обтесал в первые недели своего пребывания здесь. Тамплиеры поставили его в королевском дворце на самое видное место.
        - Мы хотим поручить тебе ответственную задачу! — сказал комтур, протянув Деодату руку в знак приветствия. — Группа архитекторов нашего ордена должна по возможности скорее выехать для осмотра крепостей, расположенных вдоль границы с маврами. Мы были не в стоянии охранять эти крепости, и поэтому другие христианские ордена в Испании стали перенимать наш опыт рыцарского монашества. В эти замки ты отправишься вместе с тремя другими каменотесами. Прежде всего речь идет о крепости Калатрава, которую мы недавно передали монахам цистерцианцам из Фитеро. Они называют себя «Христианскими Рыцарями из Калатравы». Монахи из аббатства Сан-Хулиан объединились в «Рыцарский союз из Алькантары». Цистерцианцы из Валенсии стали «Рыцарями из Монтесы». Подобным же образом в Португалии появились «Рыцари из Ависа».
        Некоторое время комтур смотрел в окно на площадь с фонтаном, затем добавил:
        - Но сначала нам хотелось бы отправить тебя в Понферраду, там тебя ждут другие каменотесы.
        У Деодата появилась надежда увидеть Мигеля — если тот еще в Понферраде, — и он обрадовался.
        Император вступает в Иерусалим
        Когда 110 лет назад Бернар Клервоский послал девять первых рыцарей в Святую Землю, он сказал им: «Всегда считайте дела королевства Иерусалимского первоочередными!» С тех пор в ордене тамплиеров стало законом: если Иерусалим просит помощи, то отзываются монахи всех комтурий Европы.
        Теперь Иерусалим снова позвал на помощь.
        Император Фридрих II, так и не появившийся у стен Дамьетты, был отлучен папой от Церкви, Каждый связанный с Фридрихом вассальной клятвой освобождался от этой клятвы. Теперь император, вероятно, размышлял о том, не лучше ли принять на себя все расходы и мучения нового крестового похода, чем потерять своих баронов и рыцарей, которые помогали ему в сражениях? Он планировал организацию нового крестового похода, и тамплиеры Европы снаряжались, чтобы плыть по Средиземному морю.
        Тамплиеры из Понферрады также должны были внести свой вклад. Но в этой крепости на пути святого Иакова собралась лишь небольшая их горстка. Кого же снарядить в поход?
        Мигель ехал впереди небольшой группы тамплиеров. Боевой конь, так грозно выглядевший рядом с ним, шел у него в поводу. С недавнего времени каждый тамплиер довольствовался лишь одним оруженосцем, который вел за собой лошадей с поклажей.
        Той же дорогой вдоль Пиренеев, которой он привел Деодата в Эстелью, Мигель теперь ехал в обратном направлении. Он думал о друге и о неожиданной встрече с ним. Мигель не сразу и узнал в коренастом мастере-каменотесе молодого Деодата, с которым невероятно давно расстался в Эстелье.
        - Смотри-ка, — сказал Мигель другому тамплиеру, — точно такое же искривленное плечо, как у того человека, было у моего друга из Дамьетты. При штурме города он находился у катапульты по прозвищу «Мефертисса», за ее усовершенствованием я позднее наблюдал в Агде… — но тут Мигель узнал Деодата, и они обнялись.
        Когда Мигель ехал в раздумье впереди своего отряда, ему бросилось в глаза, как увеличилось количество постоялых дворов и насколько больше, чем прежде, встречается паломников. И купцы, попадавшиеся по пути, ехали на более крепких лошадях, а брезентовые шатры, натянутые над их повозками, были не столь пестро заплатаны.
        Благосостояние Европы возросло, и этому способствовали тамплиеры строительством новых дорог и борьбой с разбойниками. Они накапливали в амбарах зерно, предупреждая голод. Они обезопасили границы с маврами и освоили новые пахотные земли; создали новые рынки и начали заниматься банковским делом. Мигель городился тем, что был тамплиером. И все же он не насвистывал радостную песенку, а хмурился, зная, что стоит ему оглянуться назад, и он увидит лишь этот жалкий отряд, которым собирается попасть в Святую Землю. Он подумал о господине де Пайене, когда-то набравшем в орден столько новых членов. Настоящее войско должно было находиться в Марселе, оно ожидало отплытия на Восток. Восток дрожал от страха перед этой закаленной в боях армией.
        Когда тамплиеры из всех областей Юга собрались в Коллиуре и тамплиерский флот, гордо раздувая паруса, величественно выплыл на голубую морскую гладь, в Мигеле все-таки осталась печаль. Но и другие рыцари-монахи разделяли эту печаль и смотрели на побережье Святой Земли, так же нахмурив брови. Что там могло их ожидать? Вероятно, прибрежная полоска земли находилась в руках христиан с тех пор, как был построен Каструм Перегринорум. Но Иерусалим принадлежал султану.
        Иерусалим рыдал.
        Как только рыцари-монахи, прибывшие из Европы, высадились в Каструм Перегринорум, их встретил широкоплечий тамплиер и проводил в замок.
        - Я Эрнест из Шартра — прюдом ордена и ответственный за содержание в порядке этих стен, — так представился он прибывшим тамплиерам.
        Мигель знал, что этот человек — двоюродный брат Деодата. Рыцари-монахи из Европы обступили Эрнеста со всех сторон, чтобы услышать от него последние новости в политике. Каково было соотношение сил на этой территории? Появлялись ли здесь участники крестового похода?
        - Император Фридрих вместе с иоаннитами и тамплиерами вернул христианам город Яффу. Теперь он находится в Акконе, где флот его стоит на якоре.
        - Значит, крестоносцы уже тут! — воодушевленно воскликнул один молодой рыцарь-монах.
        - Вы увидите палатки пилигримов в пределах городских стен.
        - Каковы дальнейшие намерения императора? Вступил ли он в Акконе в контакт с Великим магистром?
        - Об этом я ничего не слышал, — печально сказал Эрнест.
        - Сначала он примет у себя баронов Святой Земли, — воскликнул один седовласый рыцарь, — чтобы узнать, на кого из них он может рассчитывать в походе на Египет.
        Но император Фридрих отнюдь не собирался учитывать интересы баронов Святой Земли. Не принял он и обоих Великих магистров рыцарских орденов. С отсутствующим видом сидел он на своем роскошном корабле и смотрел на волны. Казалось, его ничуть не тревожат недовольные разговоры крестоносцев. Возможно, теперь, когда все было готово к штурму, Фридрих сочинял новое стихотворение на провансальском языке, которым он так мастерски владел. Но самый ли удачный момент он выбрал для мечтаний?
        Время от времени рядом с ним появлялись посыльные и тут же уходили, так как он прогонял их нетерпеливым движением руки.
        Наконец однажды в Каструм Перегринорум проник невероятный слух: император ведет тайные переговоры с египетским султаном!
        Тогда паломники и крестоносцы, разбившие свои палатки в пределах стен Каструм Перегринорум, собрались на площади перед дворцом и стали звать комтура. Энергичными шагами он спустился по наружной лестнице. Гнев крестоносцев был оправдан.
        - Знайте же, рыцари и миряне, — мрачно закричал комтур в толпу, — что император заключил договор с египетским султаном. Он не счел необходимым посоветоваться перед этим с христианскими владыками Сирии. Не спросил он и согласия кипрского короля. Ни одному полководцу вашего и своего крестового похода он не доверяет! В этот час к нам в руки попала копия этого договора. Я зачитаю вам его важнейшие пункты.
        Когда комтур начал читать, на площади воцарилось впряженное молчание.
        - «Город Иерусалим передается христианам сроком на десять лет…»
        - Браво! Хорошо! Хорошо! — донеслось из толпы. — Да здравствует император!
        - «Христианские державы, — продолжил комтур, не обращая внимания на прерывающие его возгласы, — в ответ на это отказываются от ведения каких бы то ни было боевых действий на Востоке. Египетский султан также воздержится от каких бы то ни было нападений на христианские территории…»
        Крестоносцы, задумавшись, молчали. Потом из их рядов стало доноситься:
        - Что за сделку заключил император с султаном? Мы не можем вести войну с врагами Святой Земли? Зачем мы тогда сюда приехали? Зачем мы претерпели столько опасностей, дошли до полного изнеможения и потратили столько денег на поездку? Разве мы совсем ничего не можем сделать для Святой Земли? Выходит, что Гроб Господень будет одолжен христианам лишь на время? Значит, через десять лет он перейдет к египтянам?
        Некоторые кричали:
        - Он обманул нас, пообещав нам здесь большую добычу!
        В гневе они проклинали императора. Раздавались восклицания:
        - Он предатель христианского дела!
        Никто больше не слушал того, что читал комтур.
        Но были слышны и довольные голоса:
        - Наконец мы сможем совершать паломничество по святым местам в мире! И император достиг этого без кровопролития! Ничего, что этот договор действует всего десять лет!
        Мигель был того же мнения: теперь ордену снова будет принадлежать дом тамплиеров в Иерусалиме, место великих таинственных открытий, за которые предок Деодата заплатил жизнью!
        В мрачном молчании тамплиеры чистили свои мечи песком. С большой неохотой они стирали свои плащи и небрежно начищали кольчуги: через три дня Иерусалим торжественно передавался христианскому войску. Разве они не радовались, снова увидев свой главный дом на Храмовой площади? Тамплиеры должны были идти в авангарде.
        Увидев императора рядом с рыцарями и баронами в праздничных доспехах, когда процессия приближалась к прибрежной дороге в Акконе, тамплиеры развернули свое черно-белое знамя и выстроились в авангарде. Лица у них были недовольные, и они педантично следили за тем, чтобы расстояние между ними и войском императора, над которым еще тяготело церковное проклятие, не уменьшалось.
        Мигель не понимал своих братьев. Разве сегодняшний день не должен быть вписан золотыми буквами в книгу истории? 16 марта 1229 года Иерусалим без кровопролития возвращен христианам! Так об этом будут говорить впоследствии.
        Три дня потребовалось праздничному войску на то, чтобы достичь Яффских ворот и через них войти в Святой Город. Впервые христианский король из Европы уезжал в Иерусалим. Он гордо восседал на белом коне; его пурпурная мантия ниспадала с плеч многочисленными складками, золотыми нитями на ней была вышита камелия. На диадеме сверкал гигантский рубин.
        Приезд императора мало взволновал жителей Иерусалима. На улицы вышли лишь немногочисленные христиане, еще остававшиеся здесь в монастырях. Какое дело было мусульманам до этого по-барски ведущего себя христианина? Аллах даровал ему этот город на краткий срок в десять лет. Когда они пройдут, Аллаху, вероятно, будет угодно передать его арабам или туркам, или кому-нибудь еще. Пути Аллаха неисповедимы.
        Мигель озабоченно смотрел вокруг: он видел равнодушие людей, запущенность зданий, грязь на улицах. Неужели это действительно тот славный город, на который в будущем опустится Новый Иерусалим?
        - Иерусалим рыдает, — бессознательно пробормотал Мигель, — кто осушит его слезы?
        Эрнест, который ехал рядом с Мигелем, заметил его разочарование.
        - Ты найдешь дом тамплиеров в хорошем состоянии, — сказал он, пожав плечами, — ибо мусульмане считают его единственным достойным почитания зданием во всем Иерусалиме, кроме мечетей. Понимаешь?
        Султан со своей свитой выехал навстречу императору на Храмовую площадь. Торжественные колонны остановились, и оба властителя одновременно спрыгнули с седел и устремились навстречу друг другу. Свиты почтительно отступили.
        Император поклонился, приложив правую руку к сердцу.
        Султан положил свою правую ладонь на лоб, он величественным жестом обратился к императорской свите, и все христианские рыцари сошли с коней, отвесив низкие поклоны. Вслед за этим император поднял руку в знак приветствия людям из свиты султана. С невероятной грацией рыцари-мамелюки спрыгнули с коней, поклонившись изящно и очень низко. Затем оба владыки направились к единственному дому в Иерусалиме, в котором было достаточно места для них и свиты, — к дому тамплиеров.
        За императором последовали король Кипрский и Иерусалимский и Великий магистр тевтонского ордена. За ними можно было видеть графа Ибелинского между Великим магистром тамплиеров и Великим магистром иоаннитов. Далее шли рыцари из императорской державы и несколько баронов Востока, Благороднейшие люди из державы султана следовали за ними — засвидетельствовать акт передачи города в рыцарском зале дома тамплиеров. Несколько других рыцарей остались на заднем дворе для охраны.
        Как только за свидетелями подписания договора закрылись ворота, вперед выступили рыцари, оставшиеся вместе с конями на Храмовой площади. Эрнест взял Мигеля за руку.
        - Пойдем со мной! — печально сказал он. — Мы получше осмотрим избранный город.
        Он повел Мигеля по замершим переулкам, где двери домов косо свисали с фасадов без окон. У некоторых домов двери вообще отсутствовали, так что можно было заглянуть во внутренние дворы, заросшие высокой высохшей травой. Многие цистерны, ранее получавшие воду из великолепного акведука, были опрокинуты и покрыты птичьим пометом. Желоба для воды заросли колючим кустарником.
        Эрнесту не был известен дом, где жили Пьер, Арнольд и Ролан. В этот город приезжали так много людей, и столь многие покидали его, что невозможно было удержать в памяти все имена.
        Они вышли к пришедшей в запустение крепостной стене. Мигель озабоченно остановился перед ней.
        - Город без защиты! — в ужасе воскликнул он. Эрнест печально рассмеялся.
        - Теперь ты понимаешь, почему договор императора с султаном такой подлый? Никто больше не думает о том, что султан Саладин в 1189 году приказал снести городские стены Иерусалима!
        - Но император снова укрепит город!
        - Этого не позволяет сделать договор. Кроме того, императору жалко даже мелких монеток, все деньги он тратит на войны в Северной Италии. Передачи Иерусалима в руки христиан достаточно для триумфа императора, а вместе с ним и папы. Достаточно для того, чтобы снять с императора отлучение от Церкви. То, что произойдет со Святой Землей в дальнейшем, совсем не волнует императора. Все остальное должны осуществлять христианские бароны Сирии и рыцари ордена, не жалея своей крови и денег, и с помощью тайной дипломатии, для которой этот дьявольский договор почти не оставляет места. Пусть Фридрих идет к черту вместе со своим союзником!
        - Разве в этом договоре совсем нет ничего хорошего, Эрнест?
        - Ты ведь сам видишь, что город беззащитен. Окрестности города, все, что ты можешь окинуть взором, Принадлежит мусульманам. То, что они возделывают на полях, скупают многочисленные египетские гарнизоны, расположенные в окрестностях Иерусалима. Хозяин города — это слово можно произнести лишь в насмешку — не способен защитить своим мечом крохотные поля, обрабатываемые в течение одного дня! А это значит — тот, кто находится в городе, сидит в мышеловке! Каждый, кто находится за его пределами, может обречь горожан на голод.
        Как только Эрнест и Мигель вернулись на Храмовую площадь, они стали свидетелями выезда султана из Иерусалима. Среди мусульманского населения города долго не стихали рыдания и жалобы.
        Постыдное намерение
        В ту ночь тамплиеры разбили свои палатки в нижней части Храмовой площади. Они не ночевали в своем главном доме, не переступали его порога до тех пор, пока там пребывал император со свитой. Только Великий магистр обязан был находиться рядом с императором, как и магистр ордена иоаннитов.
        За длинными столами во дворце тамплиеров христианские бароны сидели вместе с императором за трапезой. Они ели то, что привезли с собой люди, участвовавшие в торжественном шествии. Вино, которое потребовал император, уже разожгло в присутствующих страсть к спорам, и горячие речи полководцев доносились через открытые окна до тамплиерских палаток. Отчетливо звучал голос графа Ибелинского:
        - …И поэтому я скажу вам, Ваше Императорское Величество, ваш договор будет столь же полезен, как ночь полезна для мыши: ведь кошка ночью видит свою добычу не хуже, чем днем!
        Император промолчал. Но Петро де Монтекауто, Великий магистр тамплиеров, спокойно сказал:
        - Мы просим вас, господин: укрепите этот город заново! Я обещаю вам полную поддержку нашего ордена. Ибо какая польза христианам от открытого города, если множество вражеских замков расположились вокруг него подобно диким львам? Любой из них может без усилий задушить нас.
        - Договор, господа, который я заключил с моим другом султаном, — возбужденно возразил император, — не может быть изменен ни в едином пункте. Город останется открытым!
        - Тогда существует только одно спасение! — сказал Великий магистр тамплиеров: — Мы должны в достаточной степени укрепить наш главный дом. Он уже когда-то служил нам гарнизоном.
        Когда император отвечал Великому магистру, голос его стал резким:
        - Если тамплиеры не откажутся от укрепления их главного дома, то, клянусь, я конфискую их имущество в немецких землях, в Италии и в обеих Сицилиях! Крепость тамплиеров в городе, который я получил путем переговоров, нанесет ущерб моей императорской чести!
        - Раньше, — язвительно заметил граф Ибелинский, — на Востоке обыкновенно договоры заключала такая военная сила, которая была в состоянии гарантировать их соблюдение. В первую очередь это были тамплиеры.
        В словах графа Ибелинского содержался намек на сорок жалких рыцарей, из которых состояло личное императорское войско с тех пор, как император был предан анафеме.
        На следующее утро на торжественном богослужении Фридрих II сам надел на себя корону короля Иерусалимского. В церкви поднялась сумятица, подобная той, когда мать рано умершего Бодуэна II пожелала короноваться со своим вторым супругом. Но теперь речь шла о короле, над которым тяготело церковное проклятие! Мог ли он быть помазанным? Не превратится ли это помазание в проклятие на его голову? Не отвратится ли благословение Божье от этой земли навсегда? Нет, никогда этот император не был законным королем Иерусалимским! На лицах сирийских баронов смешались отвращение, презрение и гнев.
        Но были среди них и желавшие понравиться новому властителю. Они сопровождали императора при его отъезде из города после коронации. Император не хотел ни дня даваться там, где недостатки заключенного им договора так отчетливо бросались в глаза, — здесь, в Иерусалиме! К тому же, у него имелись и другие планы, и его высокомерное выражение лица не обещало ничего хорошего.
        С трудом подавляя гнев, тамплиеры наблюдали за отъездом императора. Даже мусульмане корчили презрительные гримасы за его спиной. Они увидели то, что прежде знали по слухам: главный покровитель христианской веры был менее христианином, чем самый последний из его подданных. И в глазах мусульман император не заслуживал уважения даже как противник.
        Один молодой сирийский рыцарь, которого Эрнест недавно встретил во время конфиденциальной беседы с Великим магистром, также выехал вместе с императором за городские ворота. «Ты тоже позволил себя одурачить!» — горько подумал Эрнест. Он вопросительно смотрел на Великого магистра, но его замкнутое лицо не выражало никаких чувств.
        У Яффских ворот тамплиеры в унынии повернули обратно. Горестной была встреча с местом, откуда они пришли в Иерусалим!
        Тамплиеры незамедлительно приступили к проверке комнат в своем главном доме. Не имея права укреплять дом снаружи, они стремились незаметно укрепить его изнутри: дом тамплиеров должен был стать надежным укрытием для христиан, оставшихся в этом беззащитном городе. Эрнесту была поручена проверка стенной кладки.
        - Теперь мы будем работать там, где работал мой предок Пьер, — сказал он Мигелю. Эрнест имел в виду Конюшни Соломона. — Я буду держать в руках камни, которые прежде держал он.
        Но посланник Великого магистра оторвал его от работы, позвав во дворец.
        Бледный, со сжатыми кулаками, стоял Великий магистр перед сирийским рыцарем, который утром так охотно покинул город вместе с императором. Эрнест не понял, что этот человек не предатель, а осведомитель Великого магистра.
        - Повторите все только что вами сказанное, господин Ролан, чтобы мой рассудок мог лучше это понять!
        Осведомитель покорно повторил свое сообщение:
        - Когда мы проехали небольшое расстояние по пути в Яффу, ко мне подъехал человек из императорской свиты и сказал: «Знайте же, завтра нам будет принадлежать Каструм Перегринорум!» — «Разве это возможно?» — ошарашенно спросил я. — «Император намеревается беспрепятственно проникнуть в лагерь пилигримов, чтобы со своими рыцарями и перешедшими на его сторону сирийскими баронами взять Каструм Перегринорум изнутри. Не сомневаюсь, что этот набег у нас получится».
        Великий магистр с совершенно побледневшим лицом обратился к Эрнесту:
        - Обстоятельства вынуждают меня отправить тебя в Каструм Перегринорум. Возьми себе в сопровождающие кого захочешь. Только слушай хорошенько мой приказ: поезжай по трудной дороге через горы. Если даже ты еще ни разу по этой дороге не ездил, думаю, хорошо знаешь по описаниям. По ней ты приедешь туда быстрее, чем император, который избрал удобный прибрежный путь. Вы должны вовремя поспеть в лагерь пилигримов, чтобы предупредить тамошних монахов. Не забывай о том, что император движется вперед отнюдь не так медленно, как в минуты торжества. Я не могу послать с тобой своих братьев, так как здесь они столь же необходимы, как и там. Поистине император все хорошо рассчитал!
        Ему точно известно, насколько слабо укомплектован гарнизон в лагере пилигримов!
        На улице послышался стук копыт, и Мигель, которого Эрнест собирался уведомить о предстоящей задаче, пронесся мимо.
        - Он на коне! — сказал Великий магистр, взглянув двор. — Поприветствуй братьев, меня очень печалит то, что я не могу быть с ними! И еще одно: в замке много паломников из Германии. Они попытаются помочь своему императору. Наши братья должны приложить все усилия, чтобы крепость в результате измены не попала к нему в руки!
        С мрачным видом Великий магистр отпустил Эрнеста.
        Дорога через Наблус ведет по безводным горам, через узкие перевалы, по плоскогорьям, где совсем нет деревьев. В это время года русла рек высохли, солнце жгло во всю мощь. Эрнест и Мигель ехали без отдыха. У крупного широкоплечего Эрнеста и у тщедушного коротышки Мигеля выдержка была одинаковой. Слишком многое зависело от их выносливости! За всю дорогу они не обмолвились ни словом. Но каждый из них думал одно и то же: только бы не опоздать! Они мчались наперегонки с императором, который, не зная об этом состязании, вполне вероятно, мог оказаться победителем. Слишком весомое преимущество дали ему ранний отъезд и более удобный путь.
        Насколько день был жарок, настолько ледяной была ночь. Спали они попеременно: повсюду встречались вооруженные египетские всадники, и не хотелось попасть в их руки.
        Начиная с Какоуна местность стала понижаться, попадались зеленые деревья и травы, и к вечеру второго дня они достигли скалистого мыса, расположенного высоко над морским берегом. Рыбаки в своих лодках возвращались с лова, а на горизонте солнечным зайчиком то появлялся, то исчезал парус.
        Море, однако, их особенно не занимало. Во все глаза они смотрели на юг, где дорога из Яффы тянулась белесой полоской через прибрежные кусты. Там внезапно появилась цепочка всадников и стала постепенно приближаться.
        Эрнест и Мигель обменялись стремительными взглядами и, сразу оценив ситуацию, резко пришпорили коней и понеслись во весь опор. Они безошибочно определили, что за всадники там внизу! Если бы друзья не старались из последних сил и не гнали вовсю коней, то император со своим отрядом оказался бы в лагере пилигримов раньше, чем они.
        Через четверть часа Эрнест и Мигель спустились на прибрежную дорогу, и после головокружительной скачки перед их взорами предстали стены Каструм Перегринорум.
        - Откройте ради Бога! — закричали они уже издалека. — Откройте нам!
        Привратники опустили откидной мост, так как поняли, что привезенные известия требуют безотлагательных решений.
        Комтур уже ожидал прибывших перед дворцом. Выслушав их, он стремительно начал действовать: приказал обеспечить безопасность ворот и отправил на крепостную стену людей из гарнизона. Он приказал звонить церковные колокола, созывая паломников, находившихся в лагере. В это время разведчики уже докладывали о приближении императора.
        Герольд с императорским гербом подъехал ко рву у главных ворот и прокричал:
        Император всех христиан стоит у ворот! Откройте и дайте приют вашему законному господину! В замке все было тихо.
        - Откройте императору! — в гневе закричал герольд. Но и теперь привратники не шевельнулись. При этом арбалетчики, взобравшиеся на стены лагеря, многозначительно показали на свои стрелы и злорадно улыбнулись, глядя на искаженное от гнева лицо императора.
        - Если вы не откроете, — закричал теперь сам император, — то мы заставим вас это сделать!
        И тут на стене лагеря появились комтур и знаменоносец. Безо всякой спешки комтур приказал развернуть черно-белое знамя и водрузил его рядом с собой.
        Как видите по этому знамени, господин император, — сурово воскликнул он, — замок подчиняется ордену тамплиеров. Он один имеет право здесь командовать. Итак, пройдите с миром мимо наших стен, Ваше Величество, в противном случае мы будем вынуждены доставить вас в такое место, откуда не так-то легко будет найти дорогу домой.
        И тут император понял, что не сможет овладеть этим замком так легко, как надеялся. А для осады у него не хватало людей и оружия. В гневе он развернул своего коня и поскакал по направлению к Аккону.
        Император был в таком бешенстве, что до самого Аккона не произнес ни слова, а сопровождавшие его воины гадали, каким образом император отомстит этим высокомерным тамплиерам.
        Когда император прибыл в порт Аккон, где стоял его флот, он услышал воззвание, в котором тамплиерский герольд разъяснял местным жителям смысл договора, заключенного им, Фридрихом II, с египетским султаном:
        - Император оставил в ране опаснейшую стрелу враждебного нам султана Дамасского! Поскольку, согласно договору, мы должны воздерживаться от каких бы то ни было военных действий, теперь угроза Святой Земле со стороны Дамаска стала больше, чем когда-либо!
        - Позор императору! — прозвучало из толпы.
        Император поспешил удалиться. Затем он также отправил своего герольда для обращения к народу. У него созрел план мести.
        - Знайте же, жители города Аккона! Через час император появится на морском берегу, за пределами городских стен, на народном собрании. Туда приглашаются все жители города! И тамплиеры должны прийти туда, ибо император ответит на их воззвание!
        Народ собрался на морском берегу. С огромным напряжением жители города ожидали, что скажет Фридрих.
        Но когда он предстал перед народом в окружении своих рыцарей и воскликнул:
        - В бедственном положении Святой Земли виновны только тамплиеры! — слова его вызвали лишь язвительный смех.
        Император предпринял еще одну попытку:
        - Они неправильно толкуют мой договор!
        Смех стал еще громче.
        В этой суматохе император со своими рыцарями поспешил вернуться в город. Не успел народ, собравшийся берегу, успокоиться, как на городские стены взобрались арбалетчики из императорского флота. Когда народ возвращался с морского берега, впереди шли тамплиеры. Это и был момент, которого ожидал император. Он дал знак своим арбалетчикам — и они принялись обстреливать каждого тамплиера, приближавшегося к городским воротам. Так отомстил Фридрих II за свое поражение у стен Каструм Перегринорум. В конце концов, сопровождаемый бранными возгласами народа, под прикрытием своих рыцарей он поспешил в порт и сел на корабль.
        - Дай Бог, — кричали люди, — чтоб вам больше никогда сюда не возвращаться, господин император!
        Они не успокоились до тех пор, пока флот Фридриха не исчез за горизонтом.
        Но мера ненависти императора Фридриха к тамплиерам была еще не исчерпана. Когда Фридрих плыл домой, он придумал более тонкую и более страшную месть: он разослал письма всем королям Европы, в которых заклеймил тамплиеров как предателей христианского дела и неверных. Если даже большинство получателей этих писем восприняло обвинения именно так, как следовало — попытку приписать собственные ошибки ненавистному противнику, — то все же яд недоверия медленно, но действенно отравлял мысли властителей, смешиваясь с завистью к богатствам тамплиеров и со слухами об их тайной сокровищнице.
        Эрнест оставался в Каструм Перегринорум до 1239 года, то есть все десять лет, в течение которых соблюдалось перемирие с султаном Каирским. Сразу же после того как германский император отплыл из Святой земли, крестоносцы отправились вслед за ним. В Святой земле им больше нечего было делать. Тамплиеры из испанских пограничных замков упаковали свои мешки и повели боевых коней под уздцы. Мигель также готовился к отъезду домой.
        - Я не охотно расстаюсь с тобой, — произнес Эрнест подавленным голосом, — когда ты рядом, у меня такое ощущение, будто вместе здесь Деодат. Передай ему привет, если встретишься с ним в Испании.
        Мигель кивнул. Но, не желая, чтобы прощание столь печальным, он сказал с шутливой улыбкой:
        - Пути Аллаха неисповедимы.
        Эрнест с тяжелым вздохом отвернулся.
        В последующие годы на Востоке произошло много событий: подобно бурному потоку, монголы ринулись на Запад. Они сожгли Москву, Киев и Краков, уничтожили венгерское войско, опустошили все придунайские земли, где почти не осталось населения. Еще более дикие, чем хорезмийцы, напавшие на Сирию и Армению, они вытеснили хорезмийцев из их степных областей на Передний Восток.
        Ко всем этим несчастьем прибавилось еще одно: десятилетнее перемирие христианского Востока с султаном Каирским было нарушено воинственными группами пилигримов, и из-за этого Святая Земля снова оказалась в состоянии войны с Египтом. В страхе иерусалимские христиане смотрели на восток, север и юг, и тот, кто нажил какое-то имущество или деньги, относил их ради безопасности в дом тамплиеров.
        В дальнейшем происходило следующее: к Иерусалиму с каждым днем все приближались хорезмийцы со стадами, повозками и юркими лошадками, с женами, детьми и рабами из захваченных христианских стран. При штурме открытого города Иерусалима они выставили пленных христиан в цепочку так, что те образовали плотную стену из человеческих тел. Прикрывшись этой живой стеной, хорезмийцы пошли на город и ни один арбалетчик-христианин не осмелился стрелять в своих христианских братьев. Таким образом, в 1244 году Иерусалим попал в руки хорезмийцев, они, овладев городом, превратили его в руины, залитые кровью. Не тронули только Соломоновы Конюшни. Но не многие оставшиеся в городе тамплиеры не смогли избавить от худшей доли христиан, искавших у них спасения.
        Гроб Господень снова оказался в руках неверных. Но на своем кровавом пути к Иерусалиму им не удалось захватить Каструм Перегринорум, который оказал успешное сопротивление неукротимой дикости этого степного народа.
        В то время Эрнест находился в крепости Сафет, где руководил целой армией строителей: крепость требовалось значительно расширить для охраны восточных границ.
        Несмотря на всю свою профессиональную предусмотрительность, он не мог предполагать, что эта крепость в 1266 году из-за измены попадет в руки султана Дамасского. Все тамплиеры, оставшиеся в живых при обороне крепости, были пленены султаном, и он с ними расправился. Эрнест же погиб, защищая Сафет.
        Измена ордену тамплиеров
        Альфонс, блудный сын
        После того как у Деодата снова начало болеть плечо, он вынужден был распрощаться с работой каменотеса, которую так любил. От нестерпимой боли невозможно было даже пошевелить рукой. Теперь он работал писарем у лионского главного счетовода: собирал, приводил в порядок и снабжал номерами отчеты из восточных домов тамплиеров, прежде чем они попадали в парижский главный дом. Все данные по строительству Крепостей и комплектованию гарнизонов, сбору пожертвований, которые получал орден на Востоке, заносились Деодатом в списки, а затраченные суммы подсчитывались.
        Так он сидел каждый день за большим столом напротив главного счетовода, и оба чуть слышно бормотали какие-то числа.
        Однажды Деодат раскрыл очередное письмо с Востока, и руки его задрожали, голос перестал слушаться. Слезы лились у него из глаз и текли по седой бороде, когда он читал:
        «Работы за первые два года по строительству крепости Сафет обошлись в 1 100 000 византийских золотых сарацинатов. Господь благословил нашу работу.
        Для дальнейшего содержания крепости нам ежегодно необходимы 40 000 византийских золотых сарацинатов. Ибо каждый день требуется снабжать продовольствием 1700 человек; во время военных действий — 2200.
        Это число включает: 50 рыцарей ордена и 30 сервиентов, занимающихся охраной крепости, 50 местных рыцарей, получивших образование у нас; кроме того — 300 стрелков из лука, 820 ремесленников и 400 слуг. Да хранит Господь этот бастион на Святой Земле!
        Ответственный — Эрнест Шартрский, прюдом».
        Деодат вытер слезы рукавом. О падении крепости Сафет уже было известно на Западе. Теперь он больше не увидит своего брата, чей почерк ему пришлось только что разбирать.
        Вечером Деодат устало поплелся в дом каменотесов к Жоффруа. Он рассказал ему об отчете Эрнеста и сел между соседями и родственниками за стол в большой кухне.
        Там был Жоффруа, столь же седой, как и он сам. Но Жоффруа еще мог работать в мастерской. Рядом с ним расположился скупой на слова Жерек. Справа от Жерека сидел купец, чьи долги в прошлом году уплатили тамплиеры, так как он был стар и неплатежеспособен. А около него — мельник, державший на Соне одну из мельниц ордена, не так давно он получил разрешение записывать перемолотое им зерно на собственный счет.
        Ева, жена Жоффруа, поставила на стол свечу, а жена Жерека подбросила полено в очаг. На скамьях у стен сидели матери с детьми. Так было заведено на протяжении нескольких поколений. Светловолосый юноша, которому можно было дать около четырнадцати лет, положил небольшую охапку сучьев в деревянный ящик рядом с очагом и вытер руки о штаны.
        - Ты можешь проводить меня обратно в наш городской дом, — сказал ему Деодат, с трудом поднявшись с места, — у меня еще есть там дела.
        Он крепко вцепился пальцами в свое искривленное плечо, и сразу стало понятно, как оно болит. Держась за племянника, Деодат вышел на улицу.
        - Будь внимателен, — сказал он, — улица обледенела.
        В кухне продолжался разговор. К собеседникам присоединился новый подмастерье, прибывший из Шартра. Там он жил в строительном бараке у Андре, который после смерти своей жены отдал осиротевшую мастерскую арендатору, но сам мог оставаться там до конца дней. Когда Андре узнал, что его сына Эрнеста уже нет в живых, ему самому захотелось умереть.
        - Это я могу понять, — мрачно сказал Жоффруа, и Ева, утешая, положила руку ему на плечо.
        Когда же юный Арнольд вернулся из дома тамплиеров и Жерек спросил: «Благополучно проводил кузена, сынок?» — Ева взглянула на Жерека не без зависти, и какое-то время разговор за столом не клеился.
        Затем дверь снова отворилась. В комнату потянулся холодный воздух с улицы. Ни слова не говоря в кухню вошел какой-то тамплиер и большими шагами направился к очагу. Его пристальный взгляд лишь мимолетно задержался на собравшихся и остановился на Жоффруа и Еве. Тяжелый вздох потряс его грудь, из уст вырвались слова: «Слава Богу». Желая согреться, он протянул руки к очагу.
        Огонь осветил лицо этого человека лет тридцати двух: задубевшая кожа, глубокие складки спускаются от крыльев носа к подбородку, лоб изрезан морщинами, красный рубец шрама вздулся от виска до самого уха. На бороде у него медленно таял снег, от обледенелого плаща поднимался пар. Вопросительные взгляды были прикованы к вошедшему. Тишину нарушал лишь плач ребенка.
        - Жоффруа, — робко сказала Ева, — это наш сын. Это Альфонс!
        Жоффруа, сжав кулаки, тяжело опустил их на стол. Значит, это его сын, убежавший из дома восемнадцать лет назад! Единственный сын, который должен был получить мастерскую из отцовских рук! Сбежавший! Как глубоко Жоффруа тогда переживал! До сегодняшнего дня он не мог оправиться от этого удара. Что Альфонсу здесь нужно? На его месте сидел Жерек, у которого были свои сыновья! Старший из них, Арнольд, почти взрослый.
        Ева вгляделась в лицо сына; как оно изменилось… «Это мой ребенок? — спросила она себя. — Мой сын?»
        Полумертвой от горя была она в тот день, когда он исчез из города с группой крестоносцев. «В Дамьетту! — воодушевленно призывали они. — Вперед, в Дамьетту!» Но Дамьетту тогда отвоевать не удалось, и Ева долго убивалась о сыне.
        - Что ты хочешь? — сказала ей тогда одна из соседок. — Ему же все-таки четырнадцать лет! А разве не было детских крестовых походов? Дети отправлялись в Святую Землю без ведома родителей! Если даже никто из них не вернется и, может быть, все погибнут, то, без сомнения, они попадут на небо.
        Еве была понятна гневная боль Жоффруа.
        И тут Альфонс с поднятыми руками опустился посреди кухни на колени:
        - Я прошу прощения у родителей за горе, которое им причинил.
        Ева незаметно положила свою ладонь на стиснутый кулак мужа. Жоффруа низко склонился, уставившись в стол. Наконец он выпрямился и повернулся к стоявшему на коленях.
        - Встань, сын мой, — сказал он хриплым голосом, — добро пожаловать в дом отца.
        Альфонс встал, Жоффруа подошел к нему и положил руки ему на плечи. Долго он вглядывался в лицо сына. Затем, не говоря ни слова, прижал Альфонса к груди.
        Альфонс поздоровался с дядей Жереком, его женой и друзьями, сидевшими за столом. Он попросил, чтобы ему назвали но именам его двоюродных братьев и сестер. Особенно понравился ему Арнольд, который, как казалось Альфонсу, был похож на него самого, когда он мальчишкой убежал из Лиона.
        - Сегодня у меня мало времени, — сразу же сказал Альфонс, — меня ждут в замке тамплиеров на Лебедином озере. Но завтра вечером я посижу с вами подольше.
        - В городском доме вашего ордена находится Деодат, — сказал Жоффруа, проводив сына до двери, — если бы ты пришел чуть раньше, ты застал бы его.
        Ева не сводила глаз с Альфонса. Выглядел он нездоровым. Почему он все время держится за бок? Может быть, он ранен? Альфонс нагнулся за плащом и застонал. Но Ева не отважилась спросить, что с ним. Она решила сделать это на следующий день или позже, когда вернется прежняя доверительность.
        У двери Альфонс весело подмигнул детям.
        - Итак, до завтра! — крикнул он в кухню и затворил за собой дверь.
        - До завтра! — донеслись в ответ детские голоса.
        Он вышел из дома на темную улицу. Над городом стлался молочный туман. С Альфонса слетела вся веселость. Словно в нерешительности, он остановился у своей нетерпеливо перебирающей копытами лошади, по-прежнему держась рукой под плащом за бок. Затем с трудом сел на лошадь и выехал из города.
        - Кто там? — спросили часовые.
        - Тамплиер, еду в замок.
        Поздно ночью, когда Альфонс удостоверился, что все монахи уснули, он вскочил с мешка, набитого соломой, и на цыпочках прокрался в центр спальни, где с потолка свисала сальная свеча. Он поднял рубаху на больном боку, но в тусклом свете свечи ничего не смог разглядеть. Только к утру Альфонс провалился в тяжелый, как забытье, сон без сновидений. Когда караульный протрубил сигнал пробуждения, Альфонс с трудом поднялся, свинцовой усталостью были скованы у него руки и ноги. Братья уже шли в капеллу к первым молитвам, Альфонс все еще стоял над тазом с водой, собираясь умыться. Наконец он опустился на колени на каменные плиты капеллы. Во время заключительной молитвы он упал ничком. Монахи подбежали к больному и вынесли из капеллы.
        Когда Альфонс пришел в себя, он лежал раздетый, на носилках в комнате для больных. Какой-то старый тамплиер склонился над ним, разглядывая его бок и покачивая головой. Он очень сурово посмотрел Альфонсу в глаза и сказал:
        - Мы научились со смирением принимать судьбу, посылаемую нам Господом. У тебя проказа, брат.
        Альфонс с ужасом уставился на старика, отказываясь понимать смысл произнесенных им слов. Он крепко сжал губы и впился ногтями в ладони.
        - Часто случается, — продолжал старик, — что монахи привозят с Востока проказу. Но только недавно мы стали готовы к этому. В верхнем течении Ардеша мы выстроили дом для прокаженных. Четверо братьев проводят тебя туда.
        - Когда? — с трудом вымолвил Альфонс обескровленным ртом.
        - Через полчаса они туда поедут.
        Грузовое судно ожидало их в неприветливой воде Роны, казавшейся черной между покрытыми снегом берегами. Сосульки свисали с мостков и бортов.
        Завернувшись в плащ, Альфонс сел на корточки на связку соломы. Того, что происходило вокруг, он не воспринимал. Перед глазами у него были прокаженные, которых он видел на Востоке. Они жили не в городах, а в пещерах и ели все, что посылало им милосердие ближних. Когда монахи ордена заболевали проказой, им предоставляли особые кельи в монастыре. Из этих келий иногда доносились печальные песни. Должно быть, в доме на Ардеше тоже были такие кельи и такие песни. Альфонс боялся поверить, что и у него там, на Ардеше, сгниют пальцы на руках и ногах, и он будет петь печальные песни и однажды ослепнет. Он глядел на свои красивые здоровые руки, которые мог сжимать в мощные кулаки, и вдруг весь содрогнулся от сознания страшного горя.
        «У тебя проказа, брат, — повторял Альфонс, всхлипывая, слова старика, — проказа!»
        Однако он уцепился за ту слабую надежду, которая у него еще оставалась: эта болезнь протекала у всех по-разному. Она могла прогрессировать медленно, что давало возможность сделать еще кое-что своими руками.
        Монахи, сопровождавшие Альфонса, сердечно его утешали, когда услышали, как он всхлипывает.
        - Брат, — попросили они, — будь мужествен, мы хотим видеть в тебе пример борьбы с болезнью, если она постигнет и нас.
        Там, где страдания
        Высоко в горах, в конце Севеннской равнины, за высокой стеной был расположен дом для прокаженных тамплиеров. Приближаясь к нему, Альфонс в испуге прислушивался. Неужели там не слышно стонов, неужели оттуда не доносились траурные песни, трогавшие его на Востоке до глубины души?
        Ворота открыл монах, взявший у них лошадей. В глубоком потрясении Альфонс смотрел на его забинтованные пальцы: они были страшно короткие! Может быть, у него и пальцев ног уже не было? У Альфонса кружилась голова. Походка слуги, который отвел коней, была такая странная и шаткая.
        Но монах уже возвращался из конюшни, что-то насвистывая:
        - Показать вам здание, прежде чем комтур поговорит с вами?
        Они последовали за ним в комнату, обставленную грубыми деревянными столами и скамейками.
        - Это наш дворец! — с гордостью сказал монах. — Эти столы и скамьи изготовлены только больными, — он показал на дверь: — Теперь проходите сюда, здесь вход на кухню.
        Кухня оказалась большая, вторая дверь в ней вела во двор.
        - Здесь очаг для приготовления мяса, а там — для супа. Этот, с противоположной стороны, согревает комнату для тяжелобольных. Смотрите, вот сквозь стену проходит желоб для воды, зачем он нужен, вы еще увидите. В комнату к тяжелобольным прямо из кухни не попасть, для этого необходимо сначала выйти на улицу. Еду для тяжелобольных мы подаем через вот это окошко, благодаря ему не приходится переносить пищу через двор, охлаждая ее, что не на пользу нашим братьям.
        Альфонс с трудом глотал воздух пересохшим ртом — тяжелобольные! Он живо представил себе, как они корчатся на своих кроватях или ползают по полу. Запах гниющей плоти наполнял воздух. Суетились санитары, они меняли повязки, клали под убогие тела набитые сеном тюфяки и грузили загрязненное сено на тачки. Другие промывали гнойные повязки в тазу, в который вода поступала через желоб из кухни: стоило вынуть из стены затычку, горячая вода текла в корыто. Некоторые из больных сидели на постелях, молясь, подняв кверху ничего не видящие глаза. Многие стонали. Альфонс боялся упасть в обморок. Он еще не знал, сколько лет ему суждено провести в комнате для тех, у кого болезнь протекала в легкой форме. Его болезнь прогрессировала медленно.
        Несколько лет Альфонс занимался земледелием, делал упряжь для волов, пилил дрова, нарезал деревянные стержни и костяшки для счетов, насколько ему позволяли больные пальцы, а кроме того плел изделия из соломы и веники из дрока. За работой у него, как и у других больных, пропадали все печали; больные не раз говорили ему: «Будь мы на Востоке, мы, скорее всего, уже умерли бы».
        В первые же дни он обзавелся другом по имени Жан, с которым быстро нашел общий язык.
        В ясный осенний день их послали на соседний плоский холм собирать колосья. После работы они присеяли под кустом можжевельника; друзья ели лепешки и пили разбавленное кислое молоко. Было еще светло, и они не спешили возвращаться.
        Положив подбородки на высоко поднятые колени, они глядели в даль, где пересекались линии куполообразных горных вершин. Словно золотые платки, крошечные поля, покрытые жнивьем, лежали в низинах. На голубом небе вырисовывался бледный месяц. Друзья наслаждались глубоким спокойствием.
        - Есть вещи, подобные этому месяцу, — сказал Жан. — Средь бела дня их видишь редко или даже совсем не видишь — и все же они оказывают влияние на жизнь. Сейчас я думаю о тайне нашего ордена.
        Альфонс кивнул. Они молчали до тех пор, пока не настало время отправляться назад. Когда они спускались по узкой тропинке, Альфонсу в первый раз пришло в голову, что эта местность стала для него совсем родной. «Сколько времени я здесь нахожусь?» — спросил он себя, но не нашел точного ответа на вопрос.
        В доме прокаженных Альфонса ждал какой-то человек. Это оказался Арнольд, превратившийся в молодого тощего каменотеса. Он радостно поздоровался с кузеном.
        Альфонс протянул Арнольду руки, которые перед этим бессознательно прятал за спиной. На пальцах не было ногтей. Он обнял младшего брата, радуясь его приходу, и стал нетерпеливо выспрашивать все новости.
        Арнольд рассказал о Лионе, о своих странствиях, о работе и, наконец, о том, что собрался жениться.
        Она — дочка угольщика из нашего города, — сказал Арнольд, как будто это что-то объясняло, и Альфонс по-братски поздравил Арнольда.
        В спальне Альфонс лег на кровать. Голова у него кружилась, а глаза жгло сильнее, чем обычно. Может быть, он слишком долго сидел на солнце? Или это были первые признаки потери зрения? На краткий миг его обуял прежний страх, но он произнес слова, которыми утешались все больные: «Все мы в руках Божьих».
        После этого Альфонс еще восемь лет провел среди тех, у кого болезнь протекала в легкой форме, и Арнольд часто посещал его, рассказывая ему о своей свадьбе, о том, что у него родились дети, а также и о смерти Деодата, Жоффруа и Евы.
        Болезнь стала спешить. С пальцев она перекинулась на руки и ноги; начали гнить веки, и настал день, когда Альфонс ослеп. Жан, приходивший к нему ежедневно, испытывал большое горе, глядя на пустые глазницы и оголенные зубы друга, так как у того начал гнить и рот.
        Этот жалкий остаток человеческого тела прожил еще долгие годы, и разум его живо воспринимал все, что происходило в мире.
        - Как идут дела на Востоке? — спрашивал Альфонс, пока еще был в силах шевелить языком. — Что известно о наших бедных братьях в Святой Земле?
        Триполи потерян, но султан гарантирует новое перемирие.
        Потом у Альфонса совершенно иссякли силы, и задавать вопросы он мог только с долгими паузами:
        - Знаешь… ты… крестоносцы, посланные папой в Святую Землю… вероломно прервали перемирие.
        - По глупости и неразумию, — гневно сказал Жан, — они начали разрушительную войну: всех сарацинских торговцев, с незапамятных времен продающих в Акконе свои жалкие товары, они закололи шпагами. Кроме того, в своем ослеплении крестоносцы истребили множество сирийских христиан, которых они приняли за мусульман из-за их необычных бород.
        Альфонс громко застонал. Слова, которые он пытался произносить, были невнятны. Жан окунул палец в миску с водой и смочил оголенные десны друга. Затем он продолжил свой рассказ, очень медленно, так как с некоторого времени и он мог говорить, только преодолевая страшные муки:
        - После этого султан решил наказать Аккон. Он приказал своему эмиру предупредить Великого магистра, находившегося в тамплиерской башне у ворот города, ибо султан уважал Великого магистра как достойного врага. Эмир изложил намерения своего господина в вежливом послании. Тотчас же Великий магистр передал это предупреждение всем высокопоставленным христианам, живущим по соседству, чтобы они смягчили гнев султана подарками и извинениями, но его не послушались.
        - Письмо известно?
        - Его содержание известно дословно, — сказал Жан. — «Это пишу я, султан всех султанов, царь всех царей, господин всех господ, я, Малик ас-Сараф, Могучий, Устрашающий, Побеждающий бунтовщиков.
        Преследующий французов, Преследующий армян, Тот, кто отнимает замки у неверных, — Вам, Магистру, благородному Великому магистру ордена тамплиеров, истинно мудрому господину Гийому де Боже. Я желаю Вам здоровья и передаю Вам свое благорасположение.
        Так как я всегда был правдивым мужем, я открою Вам свое намерение: прийти в Вашу страну и отнять город Аккон, чтобы наказать его жителей за причиненную нам несправедливость. Впредь меня не смягчат ни письма, ни подарки!» …Затем, — сказал Жан после продолжительной паузы, — затем он завоевал Аккон.
        - А… Великий?..
        - Гийом де Боже героически пал в бою.
        - Известно?..
        - Когда он поднял щит, чтобы защитить себя в сражении, копье попало ему в бок и отскочило; и все думали, что он вернется в город. В это время бой шел между стенами Аккона и укрепленными стенами тамплиерской башни. «Ради Бога, магистр! — закричал ему какой-то рыцарь. — Не возвращайтесь в город — он уже потерян!» Великий магистр посмотрел на рыцаря величественно и печально. Он громко воскликнул: «Господа, я больше не магистр, ибо я умер! Взгляните на мою рану!» Он убрал руку от раны, и все увидели его внутренности. Затем он склонил голову и упал с коня.
        Жан снова опустил ладонь в чашечку с водой, чтобы смочить рот своего друга. И тут он увидел, что Альфонс мертв.
        Прошло пять лет, прежде чем Арнольд снова отправился в горы, чтобы рассказать Альфонсу о рождении своего четвертого сына. На соломенном мешке кузена лежал Жан.
        - Что… знаешь ты… о Востоке? — спросил он с таким же трудом, как раньше спрашивал Альфонс.
        - Пали три последних замка тамплиеров на Востоке: Сайет, Бейрут и Каструм Перегринорум. От больных это скрывали.
        - После того как враги опустошили все окрестности, у тамплиеров больше не было возможности выжить. Всех, кто уцелел, повесил турецкий эмир. Теперь на Востоке больше нет христианских поселений.
        Жан отвернулся к стене.
        - В день, когда родился наш сын, — продолжил Арнольд, чтобы оставить Жану хоть какую-то надежду, — на Кипре тамплиеры избрали нового Великого магистра. Его зовут Жакоб де Молэ. Мы крестили нашего сына в его честь. Этот Великий магистр думает о возвращении всего христианского Востока, он хочет действовать совместно с иоаннитами.
        Лионский праздник
        С тех пор как император Фридрих II навлек на себя анафему, город Лион перестал подчиняться непосредственно Германской империи. Теперь им управляли местные Епископы. Одни склонялись в сторону Запада, другие — в сторону Юга; наконец к власти пришли епископы, которые желали управлять городом совместно с германским Императором. Но любое окончательное решение проблемы означало бы утрату Лионом статуса вольного города, что неизбежно привело бы к войне: никто не захотел бы иметь такого влиятельного и могущественного соседа. Этот город был столь важен, что удостоился чести принимать грандиозный праздник — французский епископ Бордоский должен был стать папой, и коронацию собирались провести в Лионе. С момента своих выборов епископ Бордоский получал имя Климента V.
        Уже за неделю до праздника улицы и площади были переполнены дамами и господами в дорогих одеждах, а роскошные экипажи со всего мира создавали заторы на узких мостовых. Повозки, наполненные багажом, направлялись к архиепископскому дворцу. По всем углам установили цистерны с водой. Водоносы утверждали, что они вычерпали пол-Соны. Под городскими стенами разбивали временные жилища. Дрова для больших и малых костров приносили с гор. Целое стадо быков и баранов, предназначенных для праздничного угощения, паслось в низине между двумя реками.
        Кафедральный собор был украшен красными ковровыми дорожками и большими настенными коврами. Знамена развевались на всех башнях города. Изо всех пивных погребов доносились пряные запахи. Охотники доставляли к поварам вертела с нанизанными на них куропатками и бекасами. Целые фуры дичи раздавали на постоялых дворах.
        Во всей этой суете распространился слух о том, что король Филипп по прозвищу Красивый, который вот уже почти двадцать лет был королем Франции, приложил свою руку при избрании папы. Будет ли Климент V танцевать под его дудку?
        Ноябрьский день этого достопамятного 1305 года выдался туманным и холодным. Тепло закутанные жители Лиона выбегали из своих домов, чтобы увидеть праздничное шествие. Они карабкались на старые городские стены, многие влезали на деревья. Почти все крыши домов были заполнены народом, у окон шли сражения за лучшее место. Жакоб пробрался на голубятню. Оттуда он мог обозревать главную улицу и площадь перед церковью.
        Он уже слышал, как все отчетливее доносились крики и ликование — от городских ворот приближалась праздничная процессия!
        Впереди ехали герольды, одетые в цвета города Лиона. За ними двигались пешие королевские герольды. Герольды папы оглушительно трубили в рога, следуя за авангардом тамплиеров. Король в своем самом роскошном наряде с самыми дорогими украшениями, в белых перчатках вея лошадь, на которой восседая пала. Из толпы доносились ликующие восклицания: «Хабеам папам! У нас есть папа!» Сейчас состоится коронация — и она будет проведена в лионской церкви! Какое предпочтение оказали городу Лиону перед всеми остальными!
        Люди терпеливо ждали, пока торжества в церкви не подошли к концу. Они сердечно пожимали друг другу руки и едва передвигали окоченевшие от холода ноги. Затем раздался колокольный звон, и церковные врата распахнулись. Оттуда вышли герольды, и праздничная процессия из церкви проследовала в обратном порядке.
        Теперь перед королем и папой шли епископы и кардиналы; у папы, облаченного в коронационную мантию и сидевшего на своем белом иноходце, на голове была тиара, символ папского достоинства. За ним следовали вельможи из всех стран с дорогими подарками. Впереди шествовали братья папы и короля.
        Внезапно старая стена обрушилась под весом собравшихся на ней любопытных и погребла под собой много народа. Брат короля и двенадцать дворян из его свиты были тяжело ранены. У Жакоба кровь застыла в жилах; лошадь папы встала на дыбы, и папа, чьи движения стесняла тяжелая мантия, не удержался в седле. Он был сброшен на землю, и тиара, украшенная драгоценными камнями, покатилась в уличную грязь.
        Праздник оборвался. Возвышенный настрой, господствовавший вначале, пропал. А может быть, это вовсе и не было дурным предзнаменованием? Народ внезапно замолчал. Разве этот несчастный случай не напомнил собравшимся о слухах, согласно которым король во время выборов папы подкупил членов курии? Разве Господь этим несчастьем не указал, что выборы были проведены незаконно? Когда папа, снова севший в седло, поднял руку для благословения, толпа отпрянула. Это благословение, чего доброго, могло принести проклятие!
        До горожан дошли слухи о том, что на вечернем банкете, устроенном властями города в честь папы, разгорелась ссора. Никто не желал брать на себя гигантские расходы на этот коронационный праздник. Обвинения, выдвигаемые разными сторонами, становились все более тяжкими. Неожиданно брат папы рухнул на стол — его закололи.
        Это было второе дурное предзнаменование для жителей Лиона.
        Когда гости города разъехались, а его обитатели вернулись к своим будничным занятиям, случилось третье, наихудшее предзнаменование: на небе появилась комета, которую можно было видеть на протяжении многих дней.
        «Она говорит о крови, — в ужасе восклицали люди, — которую этот незаконный папа навлечет на наши головы!» Они удрученно возвращались в свои дома, и прошло еще много времени, прежде чем угнетенное настроение уступило место повседневным заботам.
        Жакоб воспринимал события живым рассудком смышленого мальчика. Для него все, что происходило с сильными мира сего, имело отношение к его собственной жизни, ведь не напрасно Жакоба крестили в честь одного из самых значительных персонажей всей мировой истории — в честь Великого магистра ордена тамплиеров.
        Сразу же после коронации папа вызвал Великого магистра для экспертизы; да, он вызвал его вместе со всем его конвентом с Кипра в Пуатье, где находилась резиденция папского двора. Он потребовал от Великого магистра составить стратегический план, имеющий своей целью отвоевать весь христианский Восток, го, кроме магистра, не мог, основываясь на собственном опыте, составить такой план! Жакоб пылко почитал Великого магистра, несмотря на то, что ни разу его не видел, и гордо говорил себе: «Он мой крестный Отец!»
        Когда по окончании рабочего дня друзья и родственники собирались вечером за большим столом в не дома каменотесов, Жакоб крутился рядом с мужами и слушал во все уши, стараясь не пропустить ни слова из того, что, возможно, будет сказано о тамплиерах.
        Однажды вечером корабельщик Фридольф спросил:
        - Не хочешь ли ты, Арнольд, отдать мне своего Жакоба в учение? У тебя четыре сына, а у меня ни одного. Или ты считаешь, что ремесло корабельщика не так хорошо, как ремесло каменотеса?
        - Жакоба, — удивленно спросил Арнольд, — который собирается стать тамплиером? Разве тебе об этом не известно?
        - Тамплиеры тоже будут рады дельному корабельщику.
        - Здесь ты прав, Фридольф, а к ремеслу корабельщика я отношусь с уважением, — сказал Арнольд, вопросительно посмотрев на Жакоба. Жакоб представил, как в развевающемся тамплиерском плаще он плывет на Восток. Он будет угрожать своим флотом священным местам христианства. Покорит их. Для корабельщика мир открыт, а Лион и воротами в этот мир. Мальчик ликовал.
        Неделю спустя он пришел со своим узелком к корабельщику Фридольфу и стал его подручным. В доме Фридольфа также был большой стол в кухне, напоминающей родную, и так же мужчины и женщины собирались там по вечерам и обсуждали события дня. Иногда вместе с Фридольфом Жакоб приходил на кухню к своим родителям. Но ему казалось, что в ней все изменилось, поскольку он сам изменился с тех нор, как стая работать. Теперь он был повзрослевшим ребенком.
        В доме у Фридольфа Жакобу нравилось, хотя он и бросал полные сожаления взгляды на хозяйскую дочку Катрин, сидевшую рядом с матерью у очага; она то ощипывала курицу, то жарила горох для утреннего напитка. У нее были густые кудрявые волосы, и однажды она тайком сунула мальчику пышку. Она украдкой вынула се из передника и, потупив взор, спросила «Хочешь?» При этом лицо Катрин сильно покраснело, и Жакоб заметил, что у нее горели даже уши. Когда они познакомились лучше, он помогал ей лущить фасоль или же наполнял лейку водой, если ей приходилось работать в саду. Как-то вечером, когда солнце еще не успело скрыться за горами, он сказал Катрин в саду, что намеревается стать тамплиером. Тогда она опечалилась и оставила его.
        - В последующие дни Жакоб был очень несчастен, так как Катрин больше не удостаивала его даже взглядом. Жизнь в доме корабельщика стала мрачной. В самом деле, размышлял Жакоб, мог ли тамплиер иметь подругу? Тяжелые раздумья мешали Жакобу уснуть, когда ночами он ворочался на мешке с соломой в своей чердачной комнате. Разве не было возможности объединить оба его намерения? Он раздумывал, проверяя разные варианты. Если бы Катрин знала, как он из-за нее мучается, она, возможно, меньше наказывала бы его невниманием.
        Наконец после мучительных ночей Жакоб нашел выход. Как-то, встретив свою подругу в саду, он но дошел ж ней и как бы между прочим сказал:
        - Кстати, я вовсе не обязательно стану тамплиером. Некоторое время я могу быть побратимом ордена, — увидев недоумение Катрин, он размял маковую коробочку и сказал, рассыпая семена: — Конечно, я югу оказаться полезным и для Великого магистра. Ты должна понять, это мой долг. Все-таки он мой крестный отец!
        Катрин с серьезным видом кивнула.
        - Если ты станешь настоящим корабельщиком, — казала она, — ты должен будешь сделать для магистра что-нибудь значительное. Пока же стоит подумать, что именно, — затем она слегка пододвинула ногой лейку в сторону Жакоба, и он наполнил ее водой из реки. С этого вечера жизнь в доме корабельщика ронять стала светлой.
        - Пошли, — сказал как-то Фридольф, — похвастаемся перед твоими родителями успехами сына! — он добродушно засмеялся.
        Жакоб бросил взгляд на Катрин, сидевшую рядом с матерью и что-то размешивавшую в большой глиняной миске. Затем побежал вслед за мастером. Был теплый летний вечер, и небо еще не совсем потемнело. «Часто ли, — в первый раз спросил себя Жакоб, — я ходил вечерами вместе с мастером к своим родителям?» Он подсчитал, что почти два года живет в доме корабельщика. Родительскую кухню он еще посещал, но все же чувство родного дома у него почти исчезло. Теперь он принадлежал к кругу корабельщиков, говоривших не о пилах для камня, не о резцах и колодах, а о палубах, мачтах и смоле; и он смотрел на свои почерневшие от смолы кисти рук, которые с недавних пор стали так сильно торчать из рукавов. Голые его ступни также были просмолены и горели. Жакобу каждый день поручали работу, и она делала из него мужчину. Соседи уже собрались за столом в кухне родительного дома.
        - Король, — прошептала мать, боязливо посмотрев на дверь, словно сказала что-то неподобающее, — собирался вступить в орден в качестве почетного члена. Но тамплиеры отклонили его кандидатуру.
        - Это я хорошо могу понять, — отозвался Арнольд, подмигнув вошедшим, — если тамплиеры примут короля, они должны будут присвоить ему ранг, соответствующий его положению в светской иерархии. Они ведь не могут принять в свои ряды короля как обыкновенного монаха, что вы думаете! Он воспринял бы это как оскорбление. Я слышал, король собирается назначить своего сына магистром ордена.
        - Он желает узнать тайну ордена! — приглушенно воскликнул мельник. — Для этого нужно быть, по крайней мере, магистром, иначе к тайне не подступиться. Он ведь собирается обучиться алхимии, ха-ха-ха!
        Фридольф сказал, передвинувшись на другое место на скамье:
        - После того как королю отказали, о тамплиерах неизвестно из какого источника стали распространяться злобные слухи. Все равно, поверим мы им или нет, эти слухи, если только их будут распускать достаточно долго, просочатся в каждый дом, в каждое сердце и в каждый мозг. Так происходит со всякими слухами, уж это точно известно! Теперь ведь никого не интересует, не король ли из мести способствует распространению слухов.
        - Король желает охватить всю Францию единым законодательством, — вмешался купец, дав присутствующим новую пищу для размышлений, — но на пути стоит орден тамплиеров, представляющий собой независимое наднациональное правовое образование. Король не может заставить тамплиеров повиноваться при помощи его законов, так как у них есть собственные, и орден подчиняется только папе.
        - Только папе… — презрительным эхом ответил Фридольф.
        - Кроме того, король весь в долгах, тамплиеры же, напротив, с их девятью тысячами поселений в Европе и с их флотом, считаются очень богатыми — здесь не учитывается движимое имущество.
        - Как только король стал чеканить фальшивую монету, — напомнил Арнольд, — ему пришлось бежать от народного гнева к тамплиерам. Вот уж он, наверное, насмотрелся на их богатства в сокровищнице!
        - Об этих богатствах могут быть и ложные слухи, — возразил купец. — В казначействе тамплиеров в Париже находится много драгоценностей и денег, не принадлежащих ордену, но только переданных ему для сохранения. Даже английский король передал тамплиерам на хранение свои коронные драгоценности, когда его трон зашатался!
        - Король должен тамплиерам много денег, — подал реплику мельник.
        - Скрываясь у них, он, должно быть, поговорил об том с главным казначеем. Именно с тех пор его ненависть к тамплиерам не знает границ!
        Арнольд приложил палец к губам, указав на дверь. Но в кухню вошел всего лишь сапожник, живущий по соседству.
        - Друзья, — сказал он приглушенным голосом, — известно ли вам, что Великий магистр пообещал папе провести расследование и узнать, откуда исходят слухи об ордене? Он собирается защитить орден от клеветников. Кардиналы согласны с ним, а папа должен по этому поводу написать письмо королю.
        - Я кое-что вам скажу, — взял слово ткач, до сих пор молчавший. — Случайно мне стало известно, кто в этом деле представляет интересы короля, и я считаю, что у Великого магистра нет никаких шансов. Более того, у меня кровь стынет, когда я думаю, чем это чревато. Королевские интересы защищают три грозных Гийома: Гийом де Ногаре, хранитель королевской печати, эта коварная змея, Гийом де Плезъян, королевский адъютант, бессовестное ничтожество, он готов на любое мошенничество, лишь бы это понравилось королю, и Гийом Эмбер — духовник короля и Великий инквизитор Франции. Вот так, осознайте это! И теперь я спрошу вас, друзья, — кто противостоит этим троим? Мудрый и порядочный человек, честный и заслуженный полководец, который самоотверженно борется за дело Господне. Великий магистр, знающий свой орден до самых сокровенных тайн и умеющий им управлять, но бессильный против такого сосредоточения земного коварства. Можно вычислить на пальцах, как будут развиваться события.
        - И к тому же… — мрачно прервал Арнольд молчание, наступившее после слов ткача, — и к тому же — этот нерешительный папа.
        С помощью Катрин
        Спустя два месяца граждан Лиона разбудил в ночи звон шпор. По ночному городу зловещим призраком двигалась колонна королевских сыщиков. Это произошло 13 октября 1307 года, в день, который до конца мира остался в памяти людей как «черная пятница» или «приносящее несчастье число тринадцать». Полные мрачных предчувствий, испуганные жители Лиона вскакивали со своих соломенных тюфяков, быстро одевались. На улицах не было видно ни зги, лишь перед городским домом тамплиеров факелы освещали площадь, Уже издалека слышались глухие удары и крики. Мощная королевская команда брала приступам городские ворота.
        На городской стене появился комтур.
        - Что вам нужно? Как это следует понимать? — обратился он к собравшимся внизу сыщикам.
        - Именем короля откройте!
        Поскольку комтур даже не пошевелился, они закричали:
        - Хотя бы спуститесь со стены вниз! Теперь с высокомерием тамплиеров покончено!
        К воротам с криками ужаса сбежалась толпа народа, привратников оттеснили, и ворота были взломаны. Сыщики ворвались в дом тамплиеров. Звенели цепи, раздавались вопли. Далеко в городе по-призрачному глухо звучал крик ночного стражника:
        - Слушайте, люди, я говорю вам, что наши часы пробили двенадцать! Следите за огнем и свечами, чтобы не возникло пожара!
        В толпе послышался стон: там, в тамплиерском доме, бушевал страшный пожар. В страхе жители города, услышав вновь приближающийся звон шпор, кутались в покрывала и отступали в тень домов.
        С грубыми возгласами сыщики выгоняли босых, полуодетых тамплиеров на улицу. Жители Лиона опустили глаза. Стыд за все, что происходило у них в городе, запечатал им уста. Люди понимали, что любые слава бессильны перед творящимися здесь беззакониями. Тамплиеров выстроили в колонну и погнали в сторону порта. Звон цепей удалялся, и все же люди остались стоять как вкопанные в надежде, что все происходящее представляет собой страшную ошибку. Но тут перед толпой появился епископский герольд на коне.
        При свете высоко поднятого факела он начал читать воззвание:
        - «Граждане Лиона! — все устремились к нему, чтобы не пропустить ни слова. — По решению французского короля с сегодняшнего дня все тамплиеры во французских провинциях и в дружественных землях считаются арестованными в их домах! Для высших иерархов ордена исключения не делается. То же касается и королевских советников, если они являются тамплиерами. Орден обвиняется во многих преступных деяниях и понесет за них ответственность. Уже с сегодняшнего дня по всей Франции начнут проводиться предварительные расследования. Король написал всем коронованным особам Европы и призвал их последовать его примеру и арестовывать тамплиеров.
        Граждане Лиона! Избегайте этого братства изменников, виновных в том, что Святая Земля попала в руки неверных! Тамплиеры — богохульники, об этом вам не было известно, так как они искусно скрывали это. Теперь всеобщим достоянием стало то, что при вступлении в орден требовалось плевать в нашего Спасителя и отрицать Его. Кроме того, тамплиеров нужно было целовать в рот, в пупок и в задницу. Итак, скажите сами, можно ли их уважать!
        Теперь идите заниматься своими обычными делами. Начнется новый день, который освободит страну от тамплиерской чумы! Я, епископ ваш, повелеваю вам соблюдать спокойствие и порядок! Да не прикоснется к богатствам тамплиеров ни один человек, не имеющий на это полномочий; только король Франции имеет право ставить на них свою печать!»
        Не сразу разошлись испуганные люди. Но позже улицы и площади опустели, словно город целиком вымер. Всех терзали тягостные предчувствия, страшила мрачная неизвестность, из воззвания епископа было ясно одно: Лиона как вольного города больше нет. Слишком рьяным было послушание церковных властей французскому королю.
        Фридольф положил руку на плечо Жакобу:
        - Отныне я буду доверять тебе более ответственную работу. Когда настанут тяжелые времена, ничто не сможет опечалить обученного человека.
        - Мастер, — спросил Жакоб хриплым голосом, — А почему эти опытные бойцы не сопротивлялись? — он пытался подавить в себе рыдания.
        - Ах, мальчик, — печально ответил Фридольф, — ведь у них в уставе записано, что они не смеют направлять свое оружие против христиан. Все гораздо сложней, чем нам кажется. Давай-ка теперь пойдем работать. Наши рассуждения им не помогут.
        И более тяжелая работа не могла отвлечь Жакоба от размышлений. Он стал молчалив, замкнут и при любой возможности бродил вокруг епископского дворца. С Катрин Жакоб встречался очень редко, не замечая ее вопросительных взглядов. Но если ему где-либо попадался епископский слуга, Жакоб подходил к нему и всегда задавал один и тот же вопрос: «Куда увезли Великого магистра?»
        - Великого магистра, — сказал наконец Жакобу какой-то слуга, — запрятали в темницу его же тамплиерского замка в Париже. Стены там такие толстые, что никто не сможет выкрасть магистра — это сокровище тамплиеров, ха-ха-ха!
        Однажды друзей ордена тамплиеров поразил слух, подобный удару грома: Великий магистр признал вину ордена тамплиеров перед комиссией в Парижском университете, состоявшей из монахов, епископов и магистров.
        В народе началось неописуемое смятение. Значит, все эти двести лет были обманом? Значит, тамплиеры s все-таки изменники? Люди больше ни во что не верили. Ведь разве не смешно говорить о невиновности ордена? Для Жакоба это известие послужило сигналом, — которого он уже давно ожидал. Он пошел искать Катрин и нашел ее в саду. Некоторое время Жакоб молча стоял рядом с ней и наблюдал, как она сыпала золу на грядку.
        Не видя Жакоба, Катрин почувствовала его появление.
        - Весной должен вырасти хороший лук, — сказала она, и голос у нее задрожал. Затем прошептала: — Я знаю, тебе нужно уходить.
        Жакоб кивнул. Да, теперь дела обстояли именно так: он должен был ехать в Париж, поближе к своему «крестному отцу» — Жакобу де Молэ. Жакоб ощущал себя призванным, он не мог оставаться в Лионе.
        - Не проходит и дня, Катрин, чтобы я о тебе не думал.
        Катрин в молчании машинально просеивала в пальцах золу. Она сказала:
        - Приходи после второй ночной стражи к задним городским воротам. Я приготовлю дорожную сумку и запру за тобой ворота на засов. Собак я привяжу заранее, — и продолжила разбрасывать золу на грядку.
        Жакоб с нетерпением ждал второй ночной стражи. Затем он пробрался к задним городским воротам. Катрин ждала его с дорожной сумкой — тяжелой и туго набитой. Собаки выли, сидя на цепи.
        - Сегодня среда, и очередь старшего слуги плыть вверх по реке, — тихо сказала Катрин.
        - Об этом я уже думал, поскольку хочу доплыть до Шалона-на-Соне.
        - Ни в коем случае не попадайся на глаза старшему слуге, а то он вернет тебя к моему отцу!
        Затем за Жакобом заскрипел засов, и он оказался на дороге.
        Корабль был не до конца нагружен; много тюков еще стояло у причала. В воде отражался мерцающий свет двух факелов на железных подставках с внешней стороны бортов. Двое носильщиков поднимали тюки, рывком забрасывали себе на плечи и, пригнувшись под тяжестью, шаркая ногами, спускались по мосткам на корабль.
        С колотящимся сердцем Жакоб прокрался следом.
        Пока они сбрасывали со спин тюки, он проскользнул на судно и спрятался среди груза. Затем носильщики тяжело затопали по мосткам, уходя с корабля. Пока они не вернулись, Жакоб хотел найти убежище, где ему предстояло провести все путешествие.
        Почти вся палуба уже была заполнена грузом. Жакоб осмотрелся, и взгляд его остановился на скамье для гребцов. Под ней находилось не очень много тюков. Он отодвинул их так, что между ними образовалась своего рода пещера.
        Носильщики уже спускались обратно по мосткам. Жакоб поспешно заполз в свое убежище и закрыл тюком лазейку. Прислушиваясь к звукам, он прижал руку к бешено стучавшему сердцу.
        Еще несколько раз возвращались носильщики с грузом; потом они передали корабль под надзор портовой охраны. Их голоса удалялись по причалу.
        Жакоб начал ужасно мерзнуть. Его колотила дрожь, зубы стучали. Он закутался в плащ и стал шарить в своей дорожной сумке в поисках теплых вещей. Что же там нащупали его окоченевшие пальцы — шаль? Он наткнулся на что-то твердое: копченая колбаса, кусок сала! Затем обнаружился свиной пузырь, наполненный каким-то напитком! Жакоб с благодарностью подумал о Катрин, расставаться с которой ему было очень больно.
        Убежище оказалось достаточно просторным, и Жакоб смог в нем удобно лечь. Даже оставалось место ворочаться. Щели между тюками постепенно становились серыми. Светало. Жакоб слышал, как с берега на корабль спускались люди. Ришар, старший слуга, вместе с гребцами тяжелыми шагами прошел по молу. Они прыгнули на корабль и достали забортный трап. Ришар немедленно сел на скамью для гребцов и подал команду отчаливать. Сначала корабль плыл по течению в сторону другого берега. Раздались возгласы гребцов. С огромным трудом удалось повернуть против течения. Затем бросили канаты бурлакам. Некоторое время корабль качался в разные стороны, бурлаки затянули свою старинную монотонную песню — корабль медленно потянулся вверх по реке.
        - Кто плывет? — спросили часовые, несущие вахту.
        - Ришар на грузовом судне, принадлежащем корабельщику Фридольфу из Лиона. Груз следует в Шалона-на-Соне.
        - Кто на борту?
        - Шесть гребцов, пассажиров нет!
        Шум в порту стих, Жакоб отплыл из Лиона.
        Друг
        Три или четыре дня Жакоб находился на корабле. Днем он сонно прислушивался к возгласам гребцов и пению бурлаков, по ночам, если лодка причаливала и находилась под присмотром портовой охраны, выползал из своего убежища и разминал затекшие и сведенные судорогой руки и ноги, прежде чем снова залезть в свою «пещеру».
        Как-то ночью Жакоб услышал, что у борта кто-то скребется, приближаясь к нему, послышался глухой удар, как при падении, и спотыкающиеся шаги. Замерев, он ждал. Может быть, это вор? Вот неизвестный оказался на скамье для гребцов, потом слегка отодвинул тюки, загораживающие вход в убежище Жакоба.
        Жакоб ощущал себя в западне. Что он мог сделать? Ему не пришло в голову ничего лучшего, как залаять по-собачьи.
        Некоторое время все было тихо. Затем Жакоб услышал тихий смешок.
        - Вылезай! — прошептал мальчишеский голос. — Пастух, привыкший иметь дело с собаками, не даст себя обмануть.
        Жакоб выполз из пещеры. Перед скамьей для гребцов на коленях стоял мальчик, ненамного старше его самого, но крупнее и сильнее. На боку у него болталась пастушеская сумка. Мальчики смерили друг друга взглядами. У каждого за поясом был нож, блестевший в бледном свете луны.
        - Разве быть одному — так уж хорошо? — спросил пастушок. — Или, может быть, здесь не хватит места для двоих?
        - Вдвоем дела пойдут лучше, — согласился Жакоб, так как мальчик показался ему неплохим.
        - Тогда давай расширим убежище, чтобы я поместился с тобой.
        - Для этого нужно не так много, — сказал Жакоб и освободил мальчику проход между тюками.
        Со словами: «В тесноте да не в обиде», — пастушок заполз в пещеру. Он развязал свою сумку, достал оттуда сыр и угостил Жакоба. Мальчики сидели на корточках, прислонившись к тюкам. Пастушок ел сыр, отрезая кусочки ножом.
        - Там, на том берегу, — он показал ножом на восток, — я пас в известняковых горах стадо овец, принадлежащее тамплиерам. Если же тебе вздумается сказать хоть слово против этого ордена, я сброшу тебя в воду! Теперь стада находятся в руках воров! А как еще прикажешь называть людей короля? Они убрали со шкур овец красные кресты, чтобы никто ничего не мог заподозрить. И тогда я сбежал, — спустя мгновение он повторил с возмущением: — Убрали красные кресты!
        Жакоб кивнул. Да, это было чудовищное преступление! Красный крест являлся знаком того, что человек передал свое имущество под защиту ордена: мельник рисовал его на своей мельнице, домовладелец — на стене дома, хозяин стада клеймил крестом свой скот; кроме того, владения ордена тоже были помечены красным крестом. Увы, на помеченную красным крестом собственность было совершено посягательство! Красные кресты страшили сыщиков, занимающихся розыском тамплиеров!
        - Куда ты, собственно говоря, собрался? — поинтересовался пастушок, вытирая рукавом рот.
        - В Париж.
        - Я тоже собрался в Париж, — сказал пастушок, — и, кстати, меня зовут Эрек.
        - А меня — Жакоб, и крещен я в честь Великого магистра. Я намереваюсь…
        - Тихо, люди идут!
        Мальчики проворно юркнули в «пещеру» и загородили тюками лаз. Значит, уже наступило утро? Жакобу казалось, что эта ночь пролетела гораздо быстрее, чем предыдущие. Гребцы вернулись и бросили на корабль свои котомки. Жакоб узнал голос Ришара, потом послышались незнакомый мужской голос и спотыкающийся топот лошадиных копыт по палубе. Лязгала цепь; с тумбы спустили канат и бросили на корабль. Чужак вместе с Ришаром направился к скамье для гребцов, меч его стучал о доски, за которыми притаились мальчики, едва отваживающиеся дышать.
        - Если бы ты был один, — услышали мальчики над собой шепот незнакомца, — я рассказал бы тебе кое-что еще. Но твои гребцы могут нас подслушать.
        - Говори же без всяких церемоний, — сказал Ришар, — они нас не слышат, а кроме них на корабле нет никого.
        Мальчики, прижавшись друг к другу, напряженно вслушивались в беседу.
        - Так что ты собираешься мне сообщить о тамплиерах, которых вы допрашиваете?
        - Есть у меня некоторые соображения… но есть и сомнения.
        - Какие могут быть сомнения? Говори — и все станет ясно!
        - Легко сказать! Но здесь все не так просто. С одной стороны, мы должны допрашивать тамплиеров с пристрастием, с другой же стороны, они сами начинают признавать свою вину и в результате избегают пыток. А мы, завербованные, те, кто за каждого подвергнутого пыткам может потребовать себе вознаграждение, оказываемся лишними. И еще кое-что, — продолжил незнакомец после паузы. — Добровольно признавшие свою вину имеют право на прощение. Если весь орден добровольно сознается, то он будет существовать, как прежде. А это не по нраву нашему королю.
        - До чего же запутанная история!
        - Людям вроде вас нечего беспокоиться об этой запутанности, но от таких, как мы, ждут, что с ней будет покончено!
        - А что, Эдуард, — сказал Ришар несколько неуверенно, — если тамплиеров снова освободить? Я имею в виду только… я только хочу сказать… у моей жены есть огород, принадлежащий тамплиерам. Она взяла его в аренду. Мэр города сказал мне, чтобы мы продолжали обрабатывать огород и не поднимали много шума. Видишь ли, мэр остался должен мне изрядную сумму за перевозку грузов, поэтому-то и передает огород в мою собственность. Следует ли огород снова отдать тамплиерам?
        - У меня те же проблемы! В окрестностях Парижа есть мельница, которую пожаловали моему деловому партнеру. Мельница тамплиеров, понимаешь! Должен ли я ее возвращать?
        - Поэтому ты завтра и отправишься в Париж?
        - А почему же еще?
        - Ты, мельник, должен купить себе в Шалоне-на-Соне двух ослов для перевозки груза. И лошадь, чтобы на ней ехать.
        Мальчики не разобрали, что мельник промычал в ответ.
        - Мне вообще интересно, сколько весит твой груз, — по голосу Ришара можно было понять, что его очень занимает этот вопрос. — Наверное, у тебя есть золото тамплиеров, Эдуард?
        - Не говори вздора! Тебе хорошо известно, что все тамплиерское золото принадлежит королю, ведь орден остался в таких долгах перед ним.
        Помолчав, Ришар сказал с упрямством:
        - Не так уж хорошо это известно.
        Какое-то время они молчали.
        - Когда же этот дурацкий корабль придет в Шалон? — раздраженно спросил мельник.
        - Тебе не следовало на нем плыть! На твоем месте я заказал бы себе курьерскую повозку, если бы владел мельницей.
        После этого мальчики не услышали наверху ни слова.
        Что-то громыхнуло. Видимо, мельник встал со скамьи для гребцов. Ветер доносил шум шалонского порта. Мальчики услышали, как мельник отвязал лошадь. Он первый сошел с корабля.
        Ришар начал распределять обязанности между гребцами.
        - Ты, Джон, — повелел он, — высадишься вместе со мной. Остальные займутся выгрузкой товаров. Я ничего не имею против того, чтобы вам помогали мальчишки из Шалона, тогда разгрузка пойдет быстрее. Но скажи им, пусть отметятся у меня в списках, чтобы я согласовал разгрузку с их хозяевами.
        - Пришел корабль! Пришел корабль! — закричали мальчишки, слоняющиеся по причалу, и мостки затрещали от ужасного топота.
        - Теперь нам нужно смываться! — прошептал Эрек.
        Низко согнувшись под тяжестью ноши, они прошмыгнули к причалу вместе с портовыми мальчишками и поставили тюки перед Ришаром на мостовую около береговой крепости. Ришар долго смотрел в свои списки. Пока он сравнивал количество доставленного груза с собственными подсчетами, Жакоб и Эрек уже бежали по припортовой улице в город.
        Ночное соглашение
        Они остановились, едва переводя дух, у постоялого двора. Над воротами огромными буквами было написано: «У тамплиерского креста». Хозяин с ведерком краски вскарабкался по лестнице, пытаясь закрасить второе слово.
        - Скоро множество постоялых дворов будут называться «У креста», — горько сказал Жакоб.
        Через открытое окно комнаты для постояльцев слышался нетерпеливый голос мельника, знакомый им еще по кораблю. Супруга хозяина со стуком закрыла окно.
        - Не поедет ли он в сторону Парижа? — прошептал Эрек, схватив друга за рукав. Затем резко повернулся к хозяину: — Эй, хозяин, там, наверху! Здесь бывает рынок по продаже скота?
        - Будет через две недели в воскресенье.
        - Нельзя ли здесь купить осла до воскресенья?
        - У судебного исполнителя есть два осла, предназначенные для продажи, он собирается отвести их на рынок.
        - Сколько они стоят?
        - Не так уж мало, поскольку их хорошо содержат, но и не слишком много, потому что они совсем молодые. Каждый стоит примерно десять серебряных монет. Но с каких это пор дети покупают ослов?
        - Времена меняются.
        - В этом ты прав, молокосос. Меняются, ха-ха-ха!
        - Где живет судебный исполнитель?
        - В конце улицы, у дома с фонтаном.
        Ни слова не говоря, мальчики быстро побежали вниз по улице, которую указал им хозяин. У дома с фонтаном женщины стояли на коленях у воды и полоскали белье, наклонившись далеко вперед.
        - Как же мы сможем купить ослов, Эрек? У нас ведь нет денег!
        - Я хочу посмотреть на них, — Эрек постучал в дверь нижнего этажа дома.
        - У тебя есть два осла на продажу? — спросил он, как только судебный исполнитель открыл дверь; затем мальчики проскочили мимо хозяина в дом.
        В стойле стояли два ухоженных осла. Когда они подняли головы, потянувшись к кормушке за сеном, у одного из ослов под челкой на лбу можно было разглядеть свежий шрам с запекшейся кровью. Шрам имел форму креста. У Жакоба замерло сердце, а Эрек очень медленно произнес, обращаясь к судебному исполнителю:
        - Шрамы, должно быть, заживут до ближайшей ярмарки скота, да?
        Судебный исполнитель вздрогнул:
        - Что ты этим хочешь сказать, парень? Если тебе не нравятся мои ослы, убирайся отсюда!
        - Это не твои ослы, это ослы тамплиеров, а ты вор! Ты разве еще не знаешь, — солгал он старику, — что король вот-вот пожалует тамплиерам свободу? И что тогда тебя ждет на ярмарке скота? Там ведь будет много свидетелей, которые увидят, как ты продаешь этих ослов!
        Вся спесь судебного исполнителя бесследно исчезла.
        - Сколько же ты за них дашь? — простонал он. — Уже несколько недель они едят мое лучшее сено. Мне же за это обещали компенсацию. В конце концов, я заплатил за ослов людям короля, и хотел бы вернуть свои деньги! Я все-таки бедный человек, а у меня об ослиные шкуры сломалась скребница. Я скормил им столько овса, а моя жена подвязывала им уши от комаров!
        - Шесть! — неумолимо сказал Эрек, держа у него прямо перед глазами шесть пальцев.
        А Жакоб добавил:
        - И ни одним су больше!
        Взволнованные, мальчики вернулись на постоялый двор. Хозяин уже убрал лестницу и ведро с краской; гостиница теперь называлась «У креста».
        Мельник все еще находился в комнате для постояльцев. Они впервые его увидели, хотя уже знали его голос и самые сокровенные мысли. У мельника было бледное худое лицо и темные маленькие глазки. В волосах и бороде пробивалась седина, хотя ему вряд ли было больше тридцати пяти лет.
        Когда мальчики вошли в комнату, он смерил их быстрым взглядом, а затем продолжил возиться со своими ногтями.
        - Мастер, — сказал Эрек, — нас послал к тебе корабельщик Ришар, так как тебе нужны двое погонщиков ослов.
        - Мне? Двое погонщиков ослов? Ну-ну! — воскликнул мельник, удивившись, что его назвали мастером. Он покосился в сторону кухни, опасаясь, что хозяйка подслушивает. — Корабельщик действительно это сказал? Тогда он должен доставить мне двух ослов вместе с погонщиками.
        - Именно так он и сделал, мастер. Он собирается продать двух замечательных ослов. Что ты нам дашь, если они тебя устроят? Они хороши, и каждый стоит около двенадцати серебряных монет.
        - Не давай за каждого больше десяти! — донесся из кухни скрипучий голос хозяйки.
        - Для меня достаточно и девяти, — вежливо сказал Эрек.
        Мельник звучно расхохотался:
        - Для него достаточно и девяти, для этого мошенника!
        - Ты заплатишь, мастер, если мы приведем ослов?
        - Ты получишь деньги! — удовлетворенно воскликнул мельник, ударив ладонью по столу. — Другого мошенника оставь у меня в качестве заложника на случай, если тебе вздумается стащить у меня деньги! Ведь я не столь глуп, как вам кажется. Итак, приводи этих ослов, приводи их сюда! И ты пожалеешь, если они не стоят девяти серебряных монет! Тогда ты отработаешь у меня остаток суммы!
        Спустя немного времени пришел Эрек с ослами. Мельник выскочил во двор, чтобы оценить их. Он с трудом скрыл свое удовольствие: ослы оказались замечательные.
        Хозяйка также с любопытством выбежала посмотреть на ослов. Она слегка их пошлепала и как бы мимоходом провела рукой под гривой у них на лбу. После этого она язвительно рассмеялась, ибо увидела именно то, что рассчитывала.
        В связи с успешной покупкой ослов мельник расщедрился. Он заплатил за ужин обоих мальчиков, а кроме того за ночлег. Они настолько устали, что сразу улеглись спать, но Эрек со стонами долго ворочался на постели. Наконец он придвинул к Жакобу кулак и сказал:
        - Разожми!
        В зажатом кулаке друга Жакоб нашел шесть серебряных монет.
        - Мне хочется выбросить их, как Иуде — тридцать сребреников! — сказал Эрек несчастным голосом. — Я нажил их, спекулируя имуществом тамплиеров.
        Выяснилось, что мельник отнюдь не стремится попасть в Париж кратчайшим путем. Он вскоре отклонился от главной дороги и направился в сторону Дижона. И в Дижоне он ни разу не вспомнил о Париже! Не говоря своим погонщикам ни слова о конечном пункте поездки, мельник ехал впереди них на лошади к северу. И все чаще он резко поворачивал свою лошадь, подъезжал к мальчикам и торопил их. Казалось, что он охвачен нетерпением.
        На третий день мельник завез их к какому-то торговцу скотом в Лангр.
        Он продал ему двух ослов по десять серебряных монет за каждого и купил себе мула и небольшую двухколесную повозку, подобную тем, на которых крестьяне перевозят сено.
        - Теперь для меня двое погонщиков ослов слишком много. Зачем мне кормить обоих, если я прекрасно обойдусь одним из вас? — сказал мельник.
        Когда же он увидел, что ни Эрек, ни Жакоб не желают расставаться, он пошел на уступки:
        - Второй может ехать бесплатно. Я не потребую от него платы за те удобства, которые он получит, путешествуя вместе со мной.
        Затем мельник ускакал далеко вперед, пустив свою лошадь рысью так, что мул едва поспевал следом. Расстояние между мальчиками и мельником все увеличивалось.
        За Лангром солнце уже садилось в желтый туман, скрывавший горизонт, когда мельник круто повернул на запад. Уже затемно он подъехал к одинокому постоялому двору и еле слез с лошади, так у него затекли ноги.
        Постоялый двор, расположенный у дороги, был обнесен высокой стеной и во всех четырех углах имел круглые башни для обороны. Эта постройка выглядела словно тамплиерская комтурия. Перед въездными воротами дорогу перегородил пограничный шлагбаум, пахнущий свежей краской.
        Мельник потянул шнур звонка, в ожидании, пока ворота откроют, он проворчал:
        - Там, за этим шлагбаумом, начинаются земли графа Шампанского.
        Он нетерпеливо ходил туда-сюда.
        - Граф Шампанский, — прошептал Жакоб на ухо Эреку, — прибыл в Иерусалим к первым девяти тамплиерам в тот самый день, когда в подземелье засыпало моего предка Пьера.
        - О чем вы там шепчетесь?
        За воротами послышалась возня. Засов сначала заскрипел, потом зашуршал. Пока мельник стоял, в нетерпении опершись о шлагбаум, Жакоб потянул Эрека за куртку.
        - Теперь между отдельными графствами существуют границы, — и движением головы указал на шлагбаум, — там, где раньше были тамплиерские земли. Тогда не приходилось платить пошлину!
        Хозяин с фонарем в руках вышел навстречу гостям. Его глазки заплыли жиром. Хитрый взгляд скользнул по новым постояльцам.
        - Ах! — закричал хозяин, — какие изысканные гости приехали ко мне на постоялый двор!
        Мельник нетерпеливо отодвинул его в сторону.
        - Тебе больше приличествует впустить нас без долгой болтовни!
        - Почему ты в таком плохом настроении, мастер мельник? Можно подумать, ты ждешь, что тебе влетят в рот жареные голуби! Ну и капризный у вас господин! — обратился хозяин уже к мальчикам. Он достал фонарь и показал стойло, где они могли поставить лошадь и мула.
        - Только бы он дал нам достаточно еды, — сказал Эрек, готовясь к бою. Этот хозяин столь же не нравился ему, как и мельник.
        Мельник становился все более жадным. За ужином он швырнул мальчикам заячью косточку, от которой едва ли можно было что-нибудь отгрызть. Пусть они дерутся за этот кусочек, сколько им угодно! Он ведь обещал кормить только одного из них. С пустыми желудками Жакоб и Эрек поплелись в амбар, где разворошили себе на ночь места на сеновале. Они не осмеливались тратить на еду серебряные монеты, вырученные от перепродажи ослов. Так они лежали на сеновале голодные и не могли уснуть.
        Внезапно мальчики услышали, как распахнулась дверь в комнату хозяина постоялого двора. Зазвучал раскатистый смех пограничных стражей, сидевших во время ужина напротив мельника. До мальчиков донесся голос мельника:
        - Эй, хозяин, дай пограничникам вина, а я выйду ненадолго. Пойду посмотрю, как там мои лошадь и багаж.
        Но мальчики услышали, что он отправился не к стойлу, а в сторону ворот. Что там было нужно мельнику? Они торопливо разгребли сено и стали следить за тем, что происходило у ворот.
        Мельник так осторожно открыл засов, что тот и не скрипнул, и беззвучно выскользнул на дорогу.
        Мальчики осторожно вскарабкались на стену и устроились на ней, лежа на животе. Мельник ходил по дороге взад-вперед, словно чего-то ждал. Полная луна светила сквозь озябшие деревья белым светом. Если бы она поднялась чуть выше, мельник не мог бы больше оставаться незамеченным. Мальчики лежали в тени раскидистой ели.
        Послышался приближающийся стук копыт. Мельник оперся обеими руками на шлагбаум и стал прислушиваться, нагнувшись вперед.
        К нему подъехал одинокий всадник и слез с коня.
        - Стой, кто идет? — спросил мельник, изображая из себя пограничника. Голос его звучал сурово.
        - Друг мельника.
        - Ты мог бы приехать пораньше. Я стою здесь и жду тебя и должен быть готовым к тому, что пограничники, которые сидят сейчас на постоялом дворе и выпивают за мой счет, вот-вот вернутся и начнут задавать глупые вопросы. Привез ли ты с собой документы?
        - Сперва давай обещанное вознаграждение.
        До мальчиков донеслись ожесточенные проклятия и звон монет.
        - Итак, документы!
        - Они в сумке на седле. Мельница твоя — мельница и права на воду.
        - Дай сюда! Все ли правильно заверено?
        - Твой закадычный друг Жорж будет ждать тебя завтра в тамплиерском лесу. Или же «в лесу на болоте», если так тебе больше нравится. Там нашли печать тамплиеров. Жорж поставит ее на твоих документах.
        - А кто проведет меня через этот заколдованный лес на болоте, чтобы я вышел оттуда живым'?
        - Ты должен идти от деревни Вандевр по дороге, ведущей на север. Ты пройдешь мимо большого козьего хлева, ранее принадлежавшего тамплиерам. В нем тебя будет ожидать проводник. Кроме того, Жорж советует переночевать завтра в монастыре Клерво. Там ты будешь в наибольшей безопасности, так как жители этой местности все еще зависят от тамплиеров, и их теперь следует остерегаться, — человек, встретившийся с мельником, некоторое время подумал, затем сказал: — Ну, вот и все.
        - Тогда ты можешь уезжать отсюда.
        Мальчики беззвучно соскользнули со стены и вернулись к себе в амбар. Долго они лежали на сеновале, но сон не приходил. Зубы у них стучали от волнения, а гнев на мельника не давал уснуть. Значит, послезавтра они могут стать свидетелями преступления! А разве они не принимали в нем участия, помогая в пути этому вору добывать чужое добро? Ах, до чего же тяжелой стала жизнь! Все их помыслы и стремления были направлены на благо тамплиеров, но вопреки своей воле они оказались втянуты в неправедные дела против ордена!
        На следующий день Жакоб и Эрек ехали через тот самый лес, в котором много лет назад на каменотеса Пьера напали разбойники, ограбив и тяжело ранив его. Друзья приехали в тот самый монастырь, куда Эсташ привез умирающего Пьера. Лицо Жакоба страшно побледнело. Пока лошади пили воду из ручья, текущего через монастырь, он осмотрелся. В те годы здесь еще не было такого количества зданий.
        - Здесь, — сказал Жакоб обескровленным ртом, — моего предка исцелил чудотворец — аббат Бернар. Затем мой предок поехал в Святую Землю вместе с тамплиерами, Эрек.
        - Я не ослышался? — спросил какой-то монах, проходивший мимо. — Что ты сказал? Кого исцелил наш аббат Бернар?
        - Пьера, лионского каменотеса. Он был моим предком и отправился в Иерусалим вместе с первыми девятью тамплиерами.
        Монах тяжело вздохнул:
        - Сколько же крови пролилось за прошедшие с тех пор двести лет! И сегодня тамплиеры не даром носят красный крест, я имею в виду пытки, которым их подвергают, — он вытер глаза рукавом рясы. — С кем ты едешь?
        - С тем, кто крадет тамплиерское добро! — ответил Эрек вместо Жакоба голосом, полным ненависти. Но монах успокоил его, положив руку ему на плечо.
        - Что с того, дорогой друг, что воры присваивают мирские богатства ордена? Все равно они не смогут отнять у тамплиеров их тайну.
        - Я собираюсь в Париж! — сказал Жакоб, всхлипывая. — Я хочу видеть Великого магистра, который приходится мне крестным отцом.
        - Инквизитор пообещал Великому магистру простить весь его орден, — прошептал монах в лицо Жакобу, — если только он признает тамплиеров виновными во всем, в чем их обвиняют. Если же он не признается, то не сможет спасти от пыток своих братьев, а орден будет распущен. И еще кое-что я должен тебе сообщить: король посетил Великого магистра в тюрьме и пытался уговорить его совершить побег.
        - Как некрасиво со стороны короля!
        - Король надеялся, что таким образом орден сможет расстаться со своим Великим магистром. Если Великий магистр бросит орден на произвол судьбы, то орден можно будет распустить.
        - До чего же скверно!
        - Протокол признаний, данных монахами под пытками, уже достиг тридцати локтей в длину. Одна лишь длина этих протоколов должна доказывать вину ордена, а этот вздор все равно никто не станет читать. Но что стоит признание, сделанное под пытками!
        Слова монаха не давали покоя мальчикам всю ночь, словно, оказавшись в стенах монастыря, они мгновенно попали в самую гущу этих ужасных событий. Действительность внезапно приблизилась к ним, слухи превращались в факты. Невыспавшиеся, дрожащие от холода и волнения, на следующее утро сели они на повозку мельника. Мельник поехал по дороге, ведущей к Вандевру.
        Дорога довольно круто стала взбираться в гору. Изо рта мула шел пар. Большие снежные хлопья, падавшие все гуще, мгновенно таяли на его шкуре. На вершине холма дул сильный ветер. Там снежинки были мелкие и твердые и таяли уже не так быстро. Они упрямо застревали в складках одежды; вскоре снег лежал у путников и в рукавах, и в волосах, и за воротниками.
        Хорошо позавтракавший, мельник в тот день вообще не думал о еде; он, не останавливаясь, ехал по словно вымершему Вандевру. Он не поворачивался в сторону мальчиков и потому не видел, что их волнение возрастало по мере того, как они удалялись от Вандевра. Когда же появится этот козий хлев? Не пропустит ли его мельник? Прищурившись, они старательно вглядывались в снежную пелену.
        Затем мальчики увидели ряд наклонившихся от ветра деревьев, под которыми ютилась какая-то приземистая постройка.
        Хлев! Его окружала небольшая каменная стена, деревянная калитка была открыта.
        Мельник поднял руку, подав мальчикам знак остановиться. Он сполз с лошади и надолго исчез в хлеву. Жакоб и Эрек молча прижались друг к другу и пристально смотрели на следы мельника в снегу.
        Мельник вернулся с каким-то невзрачным человеком.
        - Эй, ты там! — закричал он Эреку. — Поставь лошадь и мула с повозкой в стойло и оставайся там, пока я не вернусь. А чтобы ты не думал, что можешь тем временем сбежать, обокрав меня, я беру твоего друга в заложники. Понял?
        Мельник достал из сумки, привязанной к седлу, документы, которые передал ему человек, встретившийся с ним этой ночью у постоялого двора; мальчики знали, что теперь где-то за этим сугробом он должен их заверить украденной печатью. И уж тогда мельница окончательно станет принадлежать ему!
        Только один лоскут кожи
        Невзрачный человек сразу же собрался уходить. За ним последовал мельник, а за мельником шел Жакоб. Очень быстро они очутились в чаще невысоких буков с толстыми кривыми ветками, растущими чуть ли не от корней. Чаща была такая густая и ветки так сплетены, что пробираться даже по тропе стоило большого труда.
        Тропа становилась уже. Несмотря на все свое внимание, Жакоб вскоре перестал ориентироваться. Внезапно они подошли к нескольким болотам, перегороженным узкими дамбами, по одной из которых их повел невзрачный человек. Потом они снова оказались среди зарослей бука. Но и тут были точно такие же болота и точно такие же узкие дамбы. Жакобу приходилось все время смотреть под ноги, чтобы не соскользнуть в воду. Вскоре болот стало так много, что Жакоб уже не понимал, те же самые это болота или им все время попадались новые, ведь снегом занесло все тропинки. Понимал ли сам невзрачный человек, где находится? Не настала ли пора громко звать на помощь, чтобы выбраться из этого заколдованного леса? Или же невзрачный хотел, чтобы они до конца дней своих блуждали среди болот, дамб и буковых зарослей?
        Проводник брел все дальше и дальше — казалось, эта дорога оставила свой след у него в крови, — и внезапно они вышли к берегу озера. Там была лодка, на которой они переправились на остров. Пробираясь через снежные заносы вслед за проводником, они подошли к невысокому, очень хорошо защищенному замку.
        Во дворе замка был слышен страшный грохот, доносившийся из окон. Там, в комнатах и залах, какие-то люди орудовали топорами, отрывая половицы. Может быть, они искали золото тамплиеров?
        Жакоб остался во дворе. Он забыл обо всем, что происходило вокруг него, точно так же, как все забыли о нем. Он больше не слышал грохота топоров, не ощущал холода. Он уже не думал о том, что здесь будет заверен печатью обман. Жакоб думал только о тамплиерах, которые, удаляясь от внешнего мира, жили в этом замке, и о том, что он находится в священном месте, где они хранили свою тайну.
        Рядом с ним кошка схватила птичку. Крылья у птицы затрепетали, и снег окрасился в красный цвет. «Как крест на плащах тамплиеров», — подумал Жакоб. В сомнамбулическом состоянии он повернулся и пошел из замка по дороге. Среди деревьев был колодец, закрытый досками. На веревке болталось кожаное ведро. «Этим ведром тамплиеры черпали воду», — подумал Жакоб.
        Он облокотился на крышку колодца и подпер голову руками, не ощущая ничего, кроме печальной пустоты. Наконец он выпрямился, стряхнул снежные хлопья с ресниц и пошел по дороге дальше.
        У круглой башни Жакоб обнаружил могучий дуб. Возле дуба он увидел несколько камней, на которых летом можно было сидеть. «Здесь они сидели, — подумал Жакоб. — В ветвях дуба пели птицы, и тамплиеры понимали птичий язык». Приложив ухо к стволу, он прислушался и вдруг увидел, что перед ним стоит невзрачный человек. Лицо его неуловимо изменилось, глаза смотрели умно и доброжелательно.
        - Я шел за тобой, — сказал человек. — Поведай мне о том, что тобой движет!
        Жакоб пристально посмотрел на него. Может быть, шрам на его лице был следом турецкой сабли?
        - Я очень несчастен, — сказал Жакоб так медленно, словно ему приходилось подбирать каждое слово. — Я потомок Пьера, лионского каменотеса. Я собираюсь ехать в Париж к Великому магистру. Он мой крестный отец. Мне при крещении дали имя в его честь.
        - Несчастные понимают друг друга с полуслова, — сказал человек.
        - Так ты тамплиер! — будто пелена спала с глаз Жакоба. — Тебе что-нибудь известно о Великом магистре?
        - Он еще надеется на то, что его примет папа и побеседует с ним. Папа получал сведения о допросах тамплиеров из рук инквизиции. Наш Великий магистр уже сообщил папе, что отказывается от признания собственной вины.
        - Словно камень с души упал! Этим известием ты очень обрадовал меня!
        - Ах, Жакоб, — печально ответил тамплиер, — папа — слабый и больной человек, и, к сожалению, он находится в когтях у короля. Усилия, которые он предпринимает, мы должны ставить ему в заслугу. Но у него нет сил сопротивляться длительное время. Когда-нибудь дело тамплиеров снова попадет в руки инквизиции, потому что так хочет король, — Жакоб промолчал, не зная, что сказать, и тамплиер продолжил: — И еще кое-что, Жакоб… Великого магистра привезли в крепость города Корбейля… — тамплиер задумался, испытующе глядя на Жакоба, и тихо сказал: — Мне нужен посланник. Не хочешь ли ты стать посланником?
        У Жакоба от радости подпрыгнуло сердце. Он долго смотрел в глаза своему собеседнику, а затем кивнул головой.
        Они быстро вернулись к замку. Мельник уже топтался у ворот.
        - Эй, сколько же я должен вас ждать?
        Жакоб бросил взгляд на тамплиера, лицо которого снова стало простоватым.
        - Сию минуту, мастер, — запинаясь, пробормотал проводник и ненадолго скрылся в замке.
        Затем он повел мельника и Жакоба обратно через лес на болоте. Болотная вода отливала черным блеском между узкими заснеженными дамбами, но теперь Жакоб уже не боялся, что они заблудятся. Мысли вихрем проносились у него в голове. Как все изменилось всего лишь за час! Если бы его отправили посланником к Великому магистру, то он смог бы увидеть своего крестного отца! Он не отваживался представить эту встречу. Но почему он решил, что тамплиер собирается послать его к Великому магистру? Может быть, его пошлют к кому-нибудь другому.
        Из снежной завесы выплыли деревья, склоненные ветром, а под ними — крыша козьего хлева. Эрек на повозке спал. Мельник грубо разбудил спящего, и они выехали через калитку, а Жакоба еще на мгновение задержал тамплиер и что-то сунул ему в карман:
        - Передай магистру вот это! Скажи — от Робера из леса.
        На прощание он поднял руку и поспешил назад.
        Теперь у Жакоба в кармане была какая-то тайна! По пути он не осмеливался посмотреть, что это такое, из страха потерять. Содержимое кармана стало для Жакоба самым важным на свете.
        Они заночевали на постоялом дворе в какой-то деревушке. Как только мальчики остались одни, Жакоб достал из кармана то, что сунул туда тамплиер. Это был кусок кожи. В недоумении друзья смотрели друг на друга. Может быть, над Жакобом подшутили? Тогда это горькая шутка!
        Они поднесли кусок кожи к лампе и разглядели на нем какие-то знаки. Мальчики не поняли этих знаков, решив, что их в спешке выжгли на коже раскаленным гвоздем. Одним из знаков была большая буква «Т», а рядом с «Т» множество небольших точек; над этими точками проходила волнистая линия, сначала она шла влево и вверх, затем немного вниз, а потом подходила к кружку. Из кружка точно такая же волнистая линия со многими изгибами доходила до левого верхнего края куска кожи. Там, где она оканчивалась, было много мелких завитков, напоминавших волны. Посреди этих волн виднелось нечто похожее на ключ.
        Жакоб глубоко вздохнул и посмотрел в ночную темноту. Он с огромной ответственностью относился к непонятной для него миссии посланника. То, что он держал в руках, наверное, было какой-то жизненно важной для тамплиеров вестью!
        - Эрек, — тихо позвал Жакоб, — обещай мне, если со мной по пути что-нибудь случится — обещай мне все сделать для того, чтобы Великий магистр получил этот кусок кожи!
        На следующее утро мельник был непривычно весел. У него в кармане лежал договор с печатью. Мельница принадлежала ему! Пока они завтракали, он говорил без умолку, и болтовню свою то и дело уснащал чавканьем и громким прихлебыванием. Мальчики почти не слушали его, их слишком занимало то, что предстояло им выполнить.
        - Если я в дальнейшем буду вами доволен, то возьму вас работниками к себе на мельницу. Можно договориться и сейчас. Вот, по рукам! Я мельник, а вы — мои работники, — он протянул им руку через стол.
        - А жалованье? — нахально спросил Эрек, не обращая внимания на протянутую руку.
        - Да, конечно, жалованье… — несколько неуверенно согласился мельник. — Жалованье ничем не будет отличаться от того, которое платят на других мельницах, — он снова перешел на свой развязный тон и добавил: — Считая с сегодняшнего дня!
        Эрек толкнул Жакоба под столом ногой: заметил ли тот, что мельник таким образом хочет отказаться платить им жалованье как погонщикам ослов и возчикам?
        - Где же находится твоя мельница, мельник?
        - В Корбейле, глупая твоя башка! Там в Сену впадает Эссонна.
        Мальчики забыли о том, что им нужно есть. Ложки задрожали у них в руках. Никто не осмеливался поднять глаза от миски с похлебкой. Мельник же подумал, что они обрадовались его предложению, и решил уменьшить им жалованье насколько возможно.
        Вечером они проезжали через Труа, элегантную столицу графства Шампань. Мельник тотчас же поехал вниз по берегу Сены и начал договариваться с корабельщиком о дальнейшей поездке. Он считал, что по реке быстрее доберется до места назначения, и сделал знак мальчикам, сидевшим в повозке, чтобы они шли на корабль. Но Сена в этой местности имеет много излучин и небольшой уклон. Очень скоро нетерпение мельника возросло до такой степени, что он с зеванием и стонами то подходил к своей лошади, то отходил от нее и выспрашивал корабельщика о названиях всех деревушек, мимо которых они проплывали.
        На левом берегу реки показалась какая-то крепость, расположенная на искусственном холме, ее окружали рвы с водой.
        - Это замок Пайен, — объяснил корабельщик, уже не отвечая на вопрос мельника, а по собственной инициативе. — Господин де Пайен когда-то был главным среди тамплиеров, на которых сейчас так клевещут.
        И корабельщик решительно оттолкнулся своим шестом от илистого дна. Озадаченный мельник закашлялся и больше не задавал вопросов.
        В Ножане ему надоело плыть по реке. Он заплатил корабельщику за провоз имущества, и повозка, в которую уселись путники, застучала колесами по суше. В тумане река мгновенно скрылась из виду.
        - Надеюсь, что сегодня ночью мы согреемся! — сказал Эрек.
        Но зубы у мальчиков стучали не только от холода.
        Окоченевшие, они сошли с повозки в каком-то убогом постоялом дворе, который, к сожалению, был совсем не похож на те, где замерзших постояльцев ожидают пуховые перины.
        У дверей конюшни стоял слуга и мелко рубил мотыгой сухие стебли проса.
        - Эй ты, — закричал мельник, — Может, сначала возьмешь мою лошадь, а потом продолжишь резать свою солому?
        - Твоя лошадь будет есть ночью то, что я для нее нарежу днем! — ответил ему слуга, не отрываясь от работы.
        - Разве здесь нет пшеничной соломы?
        - Было бы странно, — пробормотал слуга, — если бы здесь, в житнице Франции, не было пшеничной соломы!
        - Это я и хотел услышать! — расхвастался довольный мельник. — Не зря я купил мельницу в Корбейле!
        Как только слуга это услышал, его рука с мотыгой повисла в воздухе.
        - Ну-ну, — сказал он, — значит, в Корбейле продают мельницы! Как странно, что никто из нас об этом не знает.
        Жакоб испытующе взглянул на этого человека. Почему он сказал «из нас»? Жакоб будто бы невзначай посмотрел ему в глаза и нарисовал пальцем на плече крест, там, где его носили тамплиеры. Человек едва заметно кивнул головой.
        Хотя мальчики спали, прижавшись друг к другу и укрывшись сеном, они мерзли всю ночь. Уже перед рассветом они слезли с сеновала и начали чистить лошадь и мула. Внезапно на конюшне появился слуга. Когда он понял, что Жакоб и Эрек его заметили, он подошел поближе и встал, опершись подбородком на черенок вил для разбрасывания навоза.
        - Давно ли вы ему служите? — спросил слуга.
        - Смотря как это понимать, — ответил Эрек, продолжая чистить копыта лошади мельника.
        - Вы ученики мельника?
        - Не совсем, — ответил Жакоб. — Иногда человек кажется не тем, чем он является.
        - Это я знаю по себе.
        Жакоб не смотрел на слугу до тех пор, пока тот не прислонил вилы к стене и не подошел вплотную.
        - Посторонись! — он отвел мула в сторону и стоял в чулане за перегородкой рядом с Жакобом.
        - Гляди, сказал он, проводя наложенными друг на друга указательными пальцами по брюху лошади и изображая на нем крест, — гляди, какая блестящая у нее шкура!
        Жакоб посмотрел слуге в лицо, а затем на руки и заметил, что у него нет обоих мизинцев.
        - Поэтому мы с мельником и едем туда, — сказал Жакоб, он понимал этот язык жестов. Это были условные знаки тамплиеров.
        - Кто сообщил вам, что он там? — недоверчиво спросил тамплиер.
        - Робер из леса, — тихо ответил Жакоб.
        Он ощутил на себе удивленный взгляд тамплиера. Тот подвел его к кормушке.
        - Ты не давал лошади овса? — громко спросил он.
        - Мельник не покупал овса, — ответил Жакоб столь же громко.
        Тамплиер на прощание обнял его и прошептал:
        - Поприветствуй от моего имени корабельщика Ландольфа в Корбейле!
        Жакоб кивнул.
        Человек еще раз поднял руки, и у Жакоба в памяти запечатлелись его ладони, на которых не хватало мизинцев. Затем он бесшумно вышел из стойла. Уезжая с постоялого двора, мальчики навсегда простились с этим тамплиером.
        На следующий день они приехали в Корбейль и к полудню очутились у городских ворот, расположенных на берегу реки. В отчаянии друзья пытались заглянуть через стену, которой было обнесено здание королевской администрации. Проникнуть туда, казалось, не было ни малейшего шанса, их покидало присутствие духа. За этой толстой стеной без окон томился в темнице человек, которого Жакоб так пламенно почитал. Но ему никогда не вызволить оттуда Великого магистра, ему, никому не известному тринадцатилетнему мальчишке! Жакобу показалось, что он лишь теперь пробудился к действительности, а до сих пор только по-детски предавался мечтаниям. Он опустил голову к поводьям. Затем они подъехали к мельнице, и Эрек, не говоря ни слова, указал на четырехугольник над дверью, недавно замазанный известью.
        Великая встреча
        Жакоб и Эрек стали учениками мельника. В их обязанности входило просеивать зерно, смазывать ступицы мельничных колес, грузить мешки на ослов, латать в мешках дыры, сгребать зерно лопатой, ставить мышеловки, пилить доски для лопастных колес, следить за плотиной и один раз в неделю выскребать муку из мельничных половиц и отдавать ее жене мельника, которая кормила этой мукой свиней. Когда их посылали в лес, они всякий раз проходили мимо высоких стен, за которыми томился Великий магистр, и всякий раз безнадежно вздыхали и бросали гневные взгляды на тяжелый подъемный мост, охраняемый множеством вооруженных людей.
        В конце концов они свыклись и со своей новой жизнью, и с работой на мельнице. Однажды после работы, когда выдалось свободное время, Жакоб отправился к тому самому Ландольфу, которому должен был передать привет от восьмипалого тамплиера.
        Он встретил корабельщика перед небольшим домиком в речной долине, где жили рыбаки. Человек, у которого Жакоб спросил, как найти дом Ландольфа, проводил его туда.
        - Вот он стоит у своих дверей! — воскликнул он. — Эй, Ландольф, к тебе пришел гость!
        Жакоб увидел на редкость коротконогого человека с лицом, обросшим рыжеватой щетиной. На голове у него были жидкие волосы. Этот человек имел нездоровый вид и так обрюзг, словно всю жизнь просидел в кухонном чаду. Жакоб не решался с ним заговорить до тех пор, пока его острый взгляд не встретился с маленькими глазками Ландольфа. Тут Жакоб забыл про не очень приятную внешность этого человека и сказал:
        - Я должен передать тебе привет от восьмипалого слуги, который на самом деле не слуга. Он работает на постоялом дворе, расположенном между Корбейлем и Ножаном. Его дела идут хорошо.
        - Входи! — кратко сказал Ландольф. В доме он указал на табуретку: — Садись сюда!
        Довольно продолжительное время они сидели напротив друг друга, не начиная разговора. Жакоб уже подумывал о том, не уйти ли ему, и тут Ландольф сказал:
        - Ты пришел сюда с совершенно иными целями.
        - Иногда цели смешиваются, — уклонился Жакоб от прямого ответа. — Наконец, даже неизвестно, какая цель появилась раньше.
        Ландольф кивнул и перевел разговор на другую тему:
        - Ты работаешь на мельнице Эдуарда.
        Жакоб насторожился. Ведь есть такие люди, которые мгновенно распознают воров.
        - Со мной здесь мой друг, — сказал Жакоб. — Он пастух. Я происхожу из рода каменотеса Пьера и обучаюсь у одного лионского корабельщика его ремеслу.
        - Ага, пастух и корабельщик — а теперь оба стали мельниками. Да, странно сегодня складываются жизненные пути. У вас нет друзей в городе?
        Жакоб покачал головой:
        - Одним иногда лучше.
        - Может быть, вам нужен еще кто-нибудь?
        Жакоб вопросительно посмотрел в лицо Ландольфу. Это он серьезно спросил? Мальчик тихо сказал:
        - Надежному другу мы были бы очень рады.
        Ландольф встал и взял с полки солонку. Из ящика стола он достал хлеб, отломил от него горбушку и, посыпав солью, протянул ее Жакобу. Затем взял горбушку и себе. Они молча жевали хлеб.
        - Мы вместе ели хлеб-соль, — спустя некоторое время сказал Ландольф. — Теперь доверься мне и поведай о том, что лежит у тебя на сердце!
        - Я должен увидеть Великого магистра и поговорить с ним, — еле слышно прошептал Жакоб.
        Ландольф придвинул свою табуретку так близко к мальчику, что их плечи соприкасались, и прошептал Жакобу на ухо:
        - Я знаком с одним человеком из замка, который начальствует там над поварами. Зовут его Жеро. Я скажу ему, чтобы в следующий раз, когда ему понадобится мука, он купил ее у твоего мельника. Больше я ничего не могу сделать для тебя.
        Жакоб встал, а вслед за ним поднялся Ландольф, он проводил мальчика до двери, и они молча кивнули друг другу на прощание.
        С большим напряжением друзья ждали покупателя из замка. Прошло несколько недель, прежде чем за завтраком мельник сказал:
        - В замке хотят купить у нас десять мешков пшеничного зерна. Но принести их туда должен тот из вас, кто поменьше ростом, так как отверстие, сквозь которое придется их таскать, узкое и низкое. Мы должны доставить зерно между десятью и одиннадцатью часами. Ну и желания у этих господ!
        - Пусть идет Жакоб! Он самый маленький, а кроме того, кому охота появляться на людях с мешком на спине! — воскликнул один из работников.
        Жакоб побледнел. Страшное волнение стеснило его грудь. В нем перемешались надежда, и робость, а также страх перед значительностью предстоящей встречи. Руки у него похолодели. Если ничего не получится, что тогда? Ему пришлось сделать усилие, чтобы не застонать.
        Вместе с Эреком они взвесили зерно в мешках и погрузили на тачку. Затем Эрек торжественно сказал:
        - Теперь достань кусок кожи из тайника!
        У Жакоба тряслись руки и ноги, когда он залез на чердак и достал кусок кожи из тайника, где тот столь долго пролежал. Тщательно спрятав его под рубашку, Жакоб возвратился во двор и покатил тачку.
        Приближаясь к замку, он не мог больше ни о чем думать. Мальчик почти не замечал, как колеса тачки громыхали по подъемному мосту. Часовые знали, зачем он направляется в замок, и пропустили его. Во дворе кто-то крикнул ему:
        - Кухня там!
        Жакоб был ни жив, ни мертв. В темной кухне он чуть не свалился на кучу угля перед камином.
        - Сюда! — послышался голос, и Жакоб побрел ощупью туда, откуда звучал голос.
        - Это ты работник с мельницы Эдуарда? — спросил позвавший его человек.
        В потемках он разглядел еще нескольких поваров, возившихся с глиняными горшками.
        - Да.
        - Ты попал к хорошему мастеру.
        В смущении Жакоб подумал об отвратительном мельнике, но внезапно понял, что под «хорошим мастером» его собеседник имеет в виду Великого магистра. Значит, тот все еще находится в замке, а человек этот был Жеро, давший о себе знать таким образом.
        - Сгружай свои мешки! — скомандовал Жеро.
        Несколько раз Жакоб пронес мешки от тачки до зернохранилища, и всякий раз, высыпая зерно из мешка и доставая с тачки следующий мешок, он думал: «Вот и опять ничего не произошло!» Когда Жакоб сгружал один из последних мешков, подошел Жеро и дал знак следовать за ним. По нескольким лестницам они спустились вниз и, пройдя по узкому коридору, поднялись по другим лестницам.
        Жеро достал из-под фартука большой ключ и открыл какую-то дверь. Когда он отворял ее, она громко заскрипела. Жеро схватил Жакоба за руку и втолкнул в комнату. Дверь закрылась.
        В комнате было прохладно. Сквозь высоко расположенное окно проникал весенний свет. В центре комнаты стоял тамплиер огромного роста. Крест на его плаще сиял красными лучами. Одна из его ног была закована в кандалы, утяжеленные ядром. Жакоб распростерся перед ним на полу. Ключ со скрежетом повернулся в замочной скважине, и Жакоб оказался плененным вместе с Великим магистром.
        - Не бойся! — пророкотал над ним низкий голос. — Жеро придет и выпустит тебя. Ему известны такие часы, когда он может брать ключ без всякого опасения.
        Затем Жакоб ощутил, как его заботливо подняли с пола.
        - Как тебя зовут? — спросил Великий магистр дружеским тоном.
        - Меня назвали в вашу честь, господин. Предком моим был Пьер, лионский каменотес. Вы мой крестный отец, если вам это угодно.
        Жакоб де Молэ улыбнулся. Опершись на плечо Жакоба, он побрел к скамье, стоявшей у стены. За ним с грохотом волочилось по полу железное ядро.
        - Ты принес мне какое-то известие? — спросил Великий магистр.
        Жакоб, ни слова не говоря, кивнул головой, с трудом сдерживая слезы, подступившие к горлу, когда он услышал стук ядра. Затем Жакоб достал из-под рубашки кусок кожи.
        - От Робера из леса, — сказал он.
        Великий магистр взял послание в руки и стал пристально разглядывать. Приглушенным голосом он воскликнул:
        - Слава Господу Богу! Теперь будь что будет! — потом взглянул на Жакоба и сказал, облегченно вздохнув: — Как хорошо, когда есть крестник! Этим известием ты очень успокоил меня! То, что орден считает своим величайшим богатством, не попало в руки палачей и уже находится на пути в безопасное место. Когда-нибудь снова родятся люди, которые будут стремиться из нищеты жизни к этим высочайшим богатствам. Тогда они будут их искать, и достойнейшие, вероятно, снова обретут их на благо всей земли.
        Великий магистр разорвал лоскут кожи на две части и одну протянул Жакобу:
        - Сожги этот кусок, сын мой, чтобы он не попал в руки неправедных людей!
        Когда магистр произносил эти слова, Жакоб услышал шорох ключа в замочной скважине. Заскрипели дверные петли, и он понял, что должен уходить. Великий магистр подошел к нему и поцеловал в плечо, как было принято среди монахов ордена. Он передал Жеро другую часть кожи и сказал:
        - Сожги этот кусок, его не должны обнаружить у меня!
        Уже за дверью Жакоб еще раз обернулся назад. Он увидел, что Великий магистр снова стоит в центре прохладной комнаты, приложив правую руку к сердцу туда, где на белом плаще был изображен красный крест с иерихонскими трубами. Этот жест тамплиеров означал: «Смертельная опасность рядом!»
        Но где же христиане, чьей обязанностью было спасти Великого магистра и его священный орден?
        Жакоб привез домой тачку с пустыми мешками. Он был столь опечален, что ни разу не заговорил с Эреком. Только несколько дней спустя Жакоб рассказал другу, что произошло с ним в замке.
        Избранные посланниками
        Как-то на мельнице появился Ландольф и купил мешочек муки.
        - Приходите ко мне! — прошептал он Жакобу, потом перебросился шуткой с мельником и ушел.
        Вечером мальчики побежали вниз к Сене. Они сидели рядом с Ландольфом в маленькой кухне.
        - Папа, — сказал Ландольф и сделал паузу, стиснув зубы так, что они скрипнули, — папа, по желанию короля, снова передал дело инквизиции.
        - Как на это прореагировал Великий магистр? Сообщили ему об этом? — запинаясь, спросил Жакоб.
        - Он немедленно снова отказался признавать свою вину. Только так он может спасти орден от очередных пыток. И только в том случае, если ему самому удастся избежать пыток, он может надеяться дожить до того дня, когда ему придется защищать орден перед справедливым судом.
        Затем без всякой паузы Ландольф обратился к мальчикам:
        - Готовы ли вы взять на себя ответственность доставить кое-что в Париж? После вы можете не возвращаться сюда.
        - Уехать из города, где находится Великий магистр? — в ужасе воскликнул Жакоб. Он все еще был под впечатлением встречи с магистром.
        - А если я скажу вам, что это поручение исходит от самого Великого магистра?
        - Тогда мы поедем, — ответили мальчики без колебаний.
        - Жакоб, — продолжал Ландольф, — я скажу тебе то, чего ты еще не знаешь: Великого магистра здесь нет. Вместе с семьюдесятью монахами его везут в Пуатье — к папе.
        - Имеет ли это теперь какое-нибудь значение?
        - Вряд ли. Великий магистр не сможет высказать папе свое доверительное слово, потому что его и монахов передают папе, естественно, не без королевского надзора и слежки.
        - Все это придумано с большим коварством!
        Ландольф достал из-под скамьи сверток размером примерно с три кирпича, обернутый куском холста и зашитый по краям. Корабельщик сел между мальчиками и очень тихо прошептал:
        - Это — восковые таблички, вы должны передать их корабельщику Гофриду в Париже. На них записаны важные известия, которые должны попасть к тамплиерам, сидящим в подвалах парижских жилых домов — в тюрьмах не хватает мест для такого количества узников.
        Он снова засунул таблички под скамью.
        На следующее утро Жакоб и Эрек в последний раз сидели с мельником за столом.
        - Вы только посмотрите на этих сопляков! — возмущенно закричал старший слуга. — Они проковыряли своими ложками в каше канавки, чтобы весь топленый жир стекал к ним!
        - Так всегда бывает, — сказал мельник, чавкая, — кто меньше других работает, тот больше других жрет.
        Как только мельник после завтрака распределил работы, оба его ученика с мешками на спинах побежали к Сене. В одном из мешков находились их скудные пожитки. В другом была только мякина, в которую следовало уложить восковые таблички.
        Ландольф проводил мальчиков до берега. В лодке у берега сидел рыболов, и, казалось, безучастно смотрел куда-то перед собой. Стоило, однако, ему увидеть мальчиков, как он спрыгнул в воду там, где было мелко, и энергичными движениями руки стал торопить Жакоба и Эрека. Они спрыгнули в лодку и тотчас же взяли весла. Рыбак положил мешки под скамью и сел у руля; лодка заскользила к середине реки.
        Рыбак не обмолвился с ними ни единым словом. Он то смотрел на воду перед лодкой, то поднимал взгляд к облакам, то наблюдал за берегами, мимо которых проплывала лодка. То и дело он пристально смотрел назад. После трех часов путешествия перед ними появился город, и вскоре они уже плыли мимо тамплиерского замка, мощно возвышающегося на правом берегу реки. В центре его громоздилась башня казначейства — могучая, отпугивающая врагов, устрашающая. Но черно-белое знамя, развевавшееся над ней в прежние дни, было заменено королевским.
        На пути гребцов возник остров с собором Нотр-Дам. Они направились по левому рукаву реки. За собором Нотр-Дам высился королевский замок, подступавший почти к самой воде. Здесь остров заканчивался, лишь поросшая травой полоска земли выгибалась там, где два рукава Сены вновь соединялись.
        - Еврейская коса, — безучастно сказал рыбак, указав на острый мыс, которым заканчивался остров. Это были единственные слова, произнесенные им за всю поездку.
        Он направил лодку к причалу, расположенному на левом берегу. Вероятно, на обратном пути вверх по реке рыбак собирался обогнуть Еврейскую косу с другой стороны острова. Он бросил мальчикам мешки и ушел.
        Мальчики с мешками стояли у причала. Мимо проходил портовый сторож, спросивший их, почему они топчутся на месте и глазеют по сторонам.
        - Мы ищем корабельщика Гофрида, — ответили они, — у которого здесь должна быть баржа.
        - Если вы собрались к нему, то бегите за мной, — сторож расхохотался.
        На набережной, ведущей вниз по течению Сены, к городской стене притулились домики корабельщиков. Сторож указал на один из них и продолжил свой обход. Мальчики услышали его удаляющийся блеющий смех.
        Эрек постучал в дверь. Услышав кряхтящее «Войдите!», он открыл ее.
        Человек лет сорока лежал в кухне на скамейке, укрывшись шерстяным одеялом. Выглядел он ужасающе: вокруг его мокрого от испарины лица с глубоко посаженными глазами, немытого и изборожденного морщинами, клочьями торчали черные волосы. Человек бросил на мальчиков настороженный взгляд. Слегка приподнявшись, чтобы лучше их разглядеть, он застонал. Мальчики заметили, что правая рука у него висела, обмотанная полотенцем. Может быть, он был ранен?
        - Что вам нужно? — грубо спросил мужчина. — Разве я звал вас?
        - Нет, — ответил Жакоб, подавив в себе испуг, — нас послал Ландольф из Корбейля, если только ты тот самый Гофрид, которого мы ищем.
        - Ландольф? — недоверчиво сказал корабельщик. Он снова опустился на скамейку, и прошло довольно много времени, прежде чем он вспомнил о мальчиках.
        - Садитесь сюда! — скомандовал Гофрид. — Ближе ко мне! Нет, еще ближе! Совсем близко!
        Они опустились на колени перед скамейкой, и лица их придвинулись к корабельщику.
        - Скажи нам, действительно ли ты тот Гофрид, который дружит с Ландольфом, — попросил Жакоб. — Скажи какую-нибудь примету.
        - У Ландольфа редкие волосы и рыжеватая бородка. Он одутловат, и у него острый глаз. На полке у него в кухне стоит глиняная солонка. В ящике стола он хранит хлеб.
        - Он угощал меня хлебом-солью! — воскликнул Жакоб. — Ты прав во всем.
        - Тогда и тебе удалось оправдаться передо мной, потому что Ландольф дает хлеб-соль только людям, действительно заслуживающим доверия. Итак, добро пожаловать, и расскажите мне обо всем подробно! Потом посмотрим, могу ли я чем-нибудь вас угостить.
        Корабельщик хотел приподняться, но, застонав, остался на месте.
        Эрек достал из мякины сверток и положил его Гофриду на колени.
        - Известия для тамплиеров, сидящих в подвалах парижских жилых домов. Ты должен их вручить.
        Гофрид снова предпринял попытку встать, чтобы взять восковые таблички. Попытка закончилась неудачно.
        - Из-за этих проклятых болей мне становится все хуже! — вырвалось у него. — Наверное, у меня вывих… Мне… мне… понимаете ли, при загрузке моей баржи… на руку упало бревно, — он наблюдал за мальчиками краешком глаза: поверят ли они его рассказу? — Цирюльник ко мне не приходит, так как говорит, что слишком занят.
        - Мой друг Эрек, — рассудительно сказал Жакоб, — очень толковый пастух. Он разбирается в болезнях и многие может лечить. Может, он вылечит тебя?
        - Хорошо, вылечи меня! — сказал Гофрид и снял полотенце с руки. Жакоб в ужасе отпрянул: предплечье, и плечо были покрыты черными, красными и синими пятнами. Вся рука распухла. Казалось, запястье сломано, так как ладонь была вывернута. Эрек вопросительно посмотрел в лицо больному, но Гофрид отвел взгляд.
        Когда вечером Жакоб лежал рядом с Эреком на чердаке, он тихо спросил:
        - Можно ли вылечить так изувеченную руку?
        - Можно, если только кто-нибудь не помешает этому!
        - Как это помешает? Не упадет же снова на него бревно!
        - Это было не бревно, Жакоб, это была пытка.
        Тут Жакоб понял, почему сторож, указавший им дорогу, так гадко смеялся.
        - Боюсь, — сказал Эрек спустя некоторое время, — что дом Гофрида не самое подходящее место для хранения восковых табличек. Здесь их легко могут найти! Мы должны постараться как можно скорее унести ноги из этого дома.
        Как только мальчики оставили Гофрида в одиночестве, ему в голову пришли точно такие же мысли. На следующее утро он велел Эреку надеть на голову черно-белый платок, висевший на гвозде рядом с дверью.
        - Ты высокий, — сказал Гофрид, — и тебя все увидят. Поэтому иди на улицу, где живут студенты, и следи за нищими, которые будут там появляться. Увидев твой платок, они проведут средним пальцем по лбу, тем самым подав тебе знак. Тогда подожди их за следующим углом. Когда они подойдут к тебе, скажи им только одно слово «рыба». Им всем известно, что я ожидаю их ночью.
        Когда мальчики сказали, что все поняли, он попросил их соблюдать большую осторожность, поскольку шпионы короля также могли быть переодеты в нищих и слоняться по улице, где живут студенты.
        - Мы постараемся не попадаться им на глаза, — уверил его Эрек. — Мы ведь не хотим, чтобы у тебя заболела и вторая рука.
        Тут Гофрид покраснел под своей щетиной и сказал:
        - Ну ладно. Хватит болтать. Он снова улегся на скамью.
        - Мою душу тяготит вот что, — сказал Гофрид мальчикам. — Мне бы нужно было чем-нибудь покормить вас. Но в доме совсем нет денег. Сыщики отняли у меня все.
        Тогда мальчики обрадовались, что у них еще остались шесть серебряных монет от продажи ослов.
        Эрек обмотал голову черно-белым платком, и они пошли по улице, где жили студенты. То и дело какие-то люди, проходящие мимо, проводили средним пальцем по лбу. Эрек и Жакоб свернули за угол, и когда кто-нибудь приближался к ним, мальчики говорили:
        - Рыба!
        Впереди них по улице прогуливались двое священников и оживленно болтали со встречными студентами. Но их юркие взгляды шныряли во все стороны.
        - Как вам понравится, — спросил один из священников, — то, что король по дороге в Пуатье оставил Великого магистра и троих самых главных тамплиеров в замке Шинон?
        - Ну, уж там они будут у него в руках.
        - Папе он написал, что Великий магистр в пути заболел и не может ехать дальше. О прочих тамплиерах он не сообщил ничего.
        - Королю нужно отдать должное, он отнюдь не глуп. Сначала он представил дело таким образом, будто идет навстречу пожеланиям папы и отправил тамплиеров в Пуатье, а затем устроил так, что самый главный из них заболел. Но, по мне, это правильно.
        - При этом Великий магистр окончательно лишился своего последнего козыря — встречи с папой.
        - Орден и без того погиб, и мне не хочется проливать по нему слезы. На мой взгляд, тамплиеры всегда были слишком жирны.
        Мальчики вернулись к Гофриду в подавленном настроении и рассказали ему обо всем, что слышали. Они достали из укрытия восковые таблички, и Гофрид печально сказал:
        - Срежьте швы!
        Никто из них не мог прочесть написанного на этих табличках.
        Вечером Гофрид велел мальчикам отправляться на чердак, оставив дверь дома открытой.
        О сне нечего было и думать. Среди ночи мальчики услышали скрип дверных петель, приглушенные мужские голоса, затем снова заскрипела дверь, и все стихло. Утром кусок полотна, в который были зашиты восковые таблички, оказался пуст.
        С руки Гофрида постепенно спадала опухоль, и исчезали страшные кровоподтеки. Эрек наложил на руку шину, но корабельщик еще долго не мог и думать о своей работе. И все же баржа должна была перевозить грузы, у мальчиков заканчивались деньги, вырученные от продажи ослов.
        Однажды Гофрид велел позвать к себе старшего гребца, и примерно неделю спустя он сидел на гребном ящике своего корабля и отдавал приказания обоим мальчикам и гребцам. Эрек не позволил Гофриду даже двинуть больной рукой, он запретил ему работать и здоровой. С тяжелым вздохом корабельщик подчинился запрету. Когда же они вернулись к парижскому причалу, и больная рука сильно не беспокоила, во взгляде Гофрида светилось признание врачебного искусства Эрека.
        - Сегодня, — весело сказал корабельщик Эреку, направляясь к себе в домик, — у меня впервые появилась надежда, что я все же смогу заниматься своим ремеслом.
        Жакоба у причала задержали двое мужчин, которых он никогда раньше не встречал.
        - Ну, малыш, — спросил один из них, — ты, кажется, ученик Гофрида?
        - В чем дело? — поинтересовался Жакоб. Что-то отталкивающее было в человеке, крутившем серебряную монету у него перед носом.
        Другой человек также вертел в руках серебряную монету.
        - Многие, — прогнусавил он, — заслужили такую монетку, работая на нас. Итак, расскажи нам, что твой хозяин говорит о тамплиерах! Что он для них делает?
        Жакоб вздрогнул. Он судорожно искал какой-нибудь бесхитростный ответ. Оба шпиона, оскалив зубы, наблюдали за тем, как он смутился. Затем они ушли, посмеиваясь.
        - Теперь это так далеко! — устало сказал Гофрид, когда Жакоб сообщил ему о случившемся. — Твое известие не застало меня врасплох. Я знаю, сколько времени потребуется на то, чтобы беда подкралась к моему дому. Мы должны уносить ноги отсюда! Я еще потерплю до следующего воскресенья, так как обещал доставить тайный груз. Если я задержусь, то все мы окажемся в опасности.
        - Куда же мы пойдем?
        - В Сент-Оноре, моя сестра вышла замуж за корабельщика. Там мы можем остаться вместе с нашим грузовым кораблем.
        Драгоценный груз
        С бурями и дождями наступила осень. Сырость просачивалась сквозь все щели дома. Гофрид сказал мальчикам, чтобы они спали в кухне внизу. Теперь каждый лежал на своей скамейке и смотрел, как в очаге под пеплом тлеет жар. О сне все позабыли: слишком многое им нужно было обдумать.
        - А как сделать, — спросил Жакоб однажды ночью, — чтобы люди, которые доставят тебе этот ценный груз, узнали, где ты, если придут они уже после воскресенья?
        - Они знают, где у меня лежит ключ. Они войдут ко мне в дом и увидят маленький деревянный корабль, который ты, наверное, заметил на полке у стены. Он будет висеть на гвозде у двери носом книзу, и они поймут, что я отплыл по течению Сены вниз. Им известно, где живет моя сестра. Если же кораблик будет висеть на гвозде носом кверху, то они поймут, что я отплыл вверх по Сене.
        Дни проходили один за другим, а о тайном грузе не было никаких известий. В воскресенье мальчики отнесли на корабль Гофрида то немногое, что собирались взять с собой. Прозвенели колокола, возвестив начало церковной службы, улицы опустели, Гофрид вместе с гребцами также отправился в церковь.
        Одинокий всадник пронесся по причалу, спрыгнул с лошади и подошел к самой воде.
        - Ведь это же корабль Гофрида! — обратился он к мальчикам. — А где корабельщик?
        - Он еще придет сюда, — угрюмо ответил Эрек.
        - Вы готовы к отплытию? Вы получили сегодня задание?
        - Не думаете же вы, что мы плаваем в свое удовольствие? — насторожился Жакоб.
        - Договаривайтесь об этом, пожалуйста, с самим хозяином, — равнодушно сказал Эрек.
        Жакоб присмотрелся к незнакомцу. Манеры и выражение лица выдавали в нем человека, закаленного в испытаниях и обладавшего большой выдержкой. Это не был королевский шпик, как показалось Эреку. Это не был преуспевающий бездельник! В руках у него Жакоб мог представить бутылку водки, но никак не серебряную монетку, которой бы тот поигрывал.
        «Я испытаю его», — подумал Жакоб. Он по-детски скривил лицо и пробормотал:
        - Деревянный кораблик постукивает. Он висит носом книзу!
        Человек сначала изумился, затем сказал:
        - Разве в этом уже была необходимость?
        Жакоб кивнул головой.
        Вскоре Гофрид возвратился из церкви, не дождавшись окончания богослужения. Беспокойство привело его к причалу.
        - Где груз? — спросил он, прежде чем пожать руку незнакомцу. — Разве вы не могли придерживаться плана, указанного на куске кожи?
        План, указанный на куске кожи! У мальчиков словно пелена упала с глаз. Жакоб увидел перед собой магистра и услышал его вздох облегчения: «Теперь будь что будет!»
        Выходит, Гофрида избрали для того, чтобы он перевез на своем корабле самое дорогое богатство тамплиеров в безопасное место! Мальчики с благоговением смотрели на корабельщика.
        - Груз находится в бухте, — услышали они голос незнакомца, — при впадении Уазы в Сену. Тебе это место известно. Не могли бы эти двое парней вместе с гребцами отправить твой корабль в Сент-Оноре? Ведь мы хотим перевезти груз не на твоем корабле, как первоначально намеревались.
        - Нет, ты должен принять наш корабль вместе с грузом. И с нашими гребцами.
        - Тогда возьми с собой запасной парус, у нас его нет. Ты должен будешь проплыть какую-то часть пути после впадения Сены в море.
        - Что будет дальше? — спросил Гофрид, когда незнакомец сделал паузу и осмотрелся. У причала никого не было.
        - Через пять дней у городка Онфлер будет стоять галеон — достаточно далеко от города, чтобы не привлекать лишнего внимания. На нем будут подняты два прямых паруса и один бизань-парус, на котором изображен красный голубь. Там тебя будут ждать. А теперь прощай!
        Они обнялись, бросив друг на друга суровые прощальные взгляды. Незнакомец вскочил на коня и стремительно умчался.
        Ворота церкви были открыты, гребцы шли к причалу, болтая и смеясь. Как только они очутились на корабле, Гофрид дал первую команду. Гребцы повели корабль на середину реки. Все быстрее замелькали перед глазами мальчиков городские стены, грязные лужайки, усеянные опавшими листьями. Гофрид то и дело поглядывал на небо. Солнце напоминало бледный круглый щит.
        Вечером они сориентировались, что проплывают мимо устья Уазы. Гребцы опустили все свои шесты на левый борт и по команде Гофрида начали отталкиваться ими от илистого дна. Этот маневр они повторяли до тех пор, пока не очутились в том месте, где воды Сены и Уазы полностью перемешиваются между собой. Затем корабельщик приказал держать курс в сторону правого берега. Только теперь мальчики заметили замаскированный вход в бухту, где стоял незнакомый корабль. Они причалили рядом с ним, и Гофрид взял свой запасной парус.
        - Будьте мужественны! — обратился он к товарищам, перепрыгивая на чужой корабль; гребцы Гофрида развернули судно.
        На следующее утро Гофрид приказал своим молчаливым гребцам, плывшим вместе с ним на чужом корабле, установить запасной парус. Он переждал, пока не кончится прилив, движение которого по широкому руслу реки было отчетливо заметно, и установил парус по ветру. Когда морские воды отхлынули, ему удалось выплыть из устья реки в море.
        За два часа отлива Гофрид должен был встретить галион, ожидающий его у Онфлера. Гофрид располагал временем, чтобы передать груз и, когда начнется прилив, вновь выйти в устье реки.
        Вскоре Гофрид увидел очертания галиона, а затем и красного голубя на бизань-парусе. Он маневрировал своим кораблем рядом с галионом, подойдя левым бортом. Капитан галиона перешел на корабль Гофрида.
        Обнявшись, оба смогли вымолвить лишь два слова:
        - Слава Богу!
        В их лицах отражалось беспокойство за груз.
        Капитан поднял руку, приветствуя гребцов, и они молча поблагодарили его. Затем он подошел к брезенту, прикрывавшему груз, и отодвинул его в сторону. Они увидели целую пачку тамплиерских плащей, обильно пропитанных запекшейся кровью — кровью, пролитой в Святой Земле. Они долго смотрели на эту кровь, и все, что пришлось пережить ордену тамплиеров для того, чтобы весь мир в день Страшного суда был взят в Новый Иерусалим, когда природа будет спасена, а человек очистится, — все это предстало у них перед глазами. Под плащами угадывались контуры двенадцати каменных ларцов, в которых заключалась возможность такого преображения.
        - Иерусалим рыдает, — наконец сказал капитан хриплым голосом, — кто осушит его слезы?
        Мужчины бросили последний, прощальный взгляд на спрятанный груз и начали перегружать каменные ларцы на галион.
        Гофрид правильно выбрал время: морской прилив помог ему войти в устье Сены. Он, однако, смотрел назад, на паруса галиона. Они повернули к западу и долго еще парили над открытым морем, которое позолотили лучи солнца, потом паруса стали уменьшаться и, превратившись в точку, исчезли между золотыми волнами и заходящим солнцем.
        Спустя месяц Гофрид возвратился в Сент-Оноре. Мальчики украдкой разглядывали его. Глаза корабельщика сверкали каким-то внутренним огнем, а на лице у него не было и тени печали. Мальчики не знали, куда тамплиеры увезли свою тайну. И даже не отваживались об этом спросить.
        Пепел
        Жакоб и Эрек научились у зятя Гофрида корабельному ремеслу. Их приняли в гильдию корабельщиков. Гофрид проводил все свое время вместе с ними в Сент-Оноре. Но он все больше и больше избегал работы, предаваясь размышлениям. Мальчики чувствовали, что его мучит тоска по парижскому домику, — в Сент-Оноре ему было неуютно. Он с жадностью ловил каждое известие о тамплиерах, доходившее из столицы. Когда в один прекрасный день какой-то торговец сообщил ему, что Великого магистра снова привезли в Париж, Гофрида уже ничего не могло удержать, и он, охваченный сильным беспокойством, начал собираться в поездку.
        Мальчики тоже уехали из Сент-Оноре. Они возвратились с Гофридом в Париж, никто из них не хотел оставлять его в одиночестве в опасном городе. По пути Гофрид рассказал им то, что услышал от торговца:
        - Вы собираетесь защищать ваш орден? — спросил Великого магистра трибунал инквизиции.
        - Перед вами — нет! — заявил им Жакоб де Молэ со всей решительностью. — Но перед папой я готов предстать в любой момент, когда он сочтет нужным. Я умоляю вас попросить его, чтобы он позвал меня к себе по возможности скорее, ибо я смертен, как и всякий человек. Ему одному я доверю то, что следует сказать о моем ордене, покуда у меня хватает для этого сил.
        В речных долинах Парижа собирались толпы людей, одетых в лохмотья. Это были тамплиеры, которых согнали из самых отдаленных тюрем города. На следующее утро их должны были вести в парк епископского дворца. Туда привели и узников, сидевших в подвалах жилых домов. Гофрид и мальчики, как и тысячи парижан, наблюдали за ними сквозь щели в заборе. Епископ велел одному чиновнику задать тамплиерам вопрос:
        - Мы привели вас сюда, чтобы вы защищали свой орден. Вы собираетесь делать это?
        Целое войско тамплиеров, одетых в лохмотья, зашумело:
        - До самой смерти! Признания нашей вины вырваны у нас под пытками и поэтому не соответствуют действительности! Мы будем защищаться!
        - Тогда пошлите к нам одного уполномоченного, он сделает это от вашего имени. Мы ведь не можем выслушать всех вас, — сказал епископ, — вас слишком много.
        - У нас есть один-единственный уполномоченный, — продолжали кричать они, — это наш Великий магистр Жакоб де Молэ! Выведите его к нам! Мы хотим видеть его! Да, мы хотим видеть его! Мы хотим видеть его!
        - Вам следует знать, что теперь это совершенно излишне, — ответил епископ, — ибо он совсем недавно отказался защищать ваш орден. Поэтому ступайте туда, откуда пришли!
        И конвой снова погнал их в тюрьмы, расположенные на расстоянии нескольких миль.
        В тот вечер Гофрид впервые говорил какую-то несуразицу. Мальчики озабоченно наблюдали за ним. Эрек подумал, не жар ли у него, но лоб Гофрида не был горячим. Вскоре после этого бред прекратился, и корабельщик стал таким, как прежде.
        Несколько дней спустя они перевозили груз вверх по Йонне до города Сана. Был вторник, 13 мая 1310 года. В городе они попали в возбужденную толпу. Люди спешили на большую площадь, где был приготовлен огромный костер. Под громкие крики толпы на площадь съезжались повозки, на которых сидели на корточках тамплиеры, закованные в кандалы. У них отняли плащи — знак достоинства ордена. Их насчитывалось пятьдесят четыре человека, среди которых были как пожилые воины, поседевшие в боях за Святую Землю, так и юноши, полные жизненной энергии.
        С рыцарей сорвали одежды, затем, грубо подталкивая, повели к кострам и привязали к позорным столбам. Гарольд пообещал сохранить им жизнь, если они признают вину ордена.
        Но произошло то же самое, что и много лет назад на Востоке, когда султан обещал даровать тамплиерам жизнь, если они откажутся от Христа: никто не хотел жить, принимая на себя такой грех.
        Палачи уже поджигали связки хвороста и длинными шестами двигали их к костру. Уже сквозь дым слышались голоса несчастных, утверждавших, что их орден невиновен. Другие же повторяли девиз, под которым орден возник двести лет назад и действовал все это время: «Не нам, Господи, не нам, но все ради славы Имени Твоего!»
        С этого момента ум Готфрида навсегда остался помраченным. Судьба тамплиеров, которым он так горячо сочувствовал, уже не волновала его. Большую часть времени он неподвижно сидел на кухне, безучастный ко всему, что вокруг него происходит.
        Филипп Красивый, король Франции, преобразовал трибунал инквизиции в собственный королевский суд, а папа созвал Собор для расследования дела тамплиеров. Собор должен был заседать к югу от Лиона, в городе Вьенне.
        Но, по мнению короля, Собор действовал слишком медленно. Разве он не отправил отцам Церкви, участвующим в заседаниях Собора, готовый протокол допросов тамплиеров уже столько месяцев назад? Почему папа так долго уклонялся от его попыток шантажа? Ведь король крепко держал его в своих руках, имея преимущество в этой игре! Но орден тамплиеров надлежало уничтожить самому папе, а с членами его он должен был расправиться давно известным способом!
        Открытие Собора затянулось на несколько лет. Тут у короля лопнуло терпение, и он отправился со своей свитой, похожей на войско, в расположенный по соседству с Вьенном Лион. Ему нужно было всего лишь полдня, чтобы напасть оттуда на Вьенн. Чувствовал ли папа эту угрозу? Король послал к нему своих парламентеров.
        Уполномоченные, представляющие церковную и светскую власть, на протяжении двенадцати дней торговались по поводу судьбы ордена тамплиеров. Решение о его уничтожении было скреплено печатью, поскольку папа к этому времени уже распределил между своими родственниками все имущество тамплиеров в провинциях Франш-Конте и Прованс, подобным же образом король распорядился львиной долей имущества тамплиеров на севере Франции.
        Третьего апреля 1312 года произошло следующее: приговор, касающийся судьбы ордена тамплиеров, был оглашен в одной из церквей города Вьенна. В сиянии многочисленных свечей появился папа вместе с кардиналами. В церкви всех охватило предчувствие беды, когда папа поднялся к алтарю и начал свою речь.
        - Не без горечи и душевной боли, — раздавался его дрожащий голос, — а также при отсутствии какого-либо юридического приговора, но только в силу нашей апостолической должности, исходя из заботы обо всех христианах и с согласия Собора, мы ликвидируем орден тамплиеров! Все имущество тамплиеров передается иоаннитам.
        Довольный король со своей дружиной вернулся в Париж вместе с министром финансов он выдвинул следующие требования, касающиеся имущества тамплиеров:
        тамплиеры должны ему 200 000 фунтов, то есть 5 000 000 золотых франков;
        в 60 000 фунтов обошлось ему размещение обвиняемых в тюрьмах и пытки;
        12 000 фунтов он дал тамплиерам на хранение, но эти деньги были растрачены орденом.
        Иоаннитам во Франции, в конечном счете, были переданы разоренные административные области тамплиеров и их комтурии, а также жалкий остаток полей и лесов. В других же странах иоаннитам досталось от тамплиеров богатое наследство.
        Спустя два года колокола Нотр-Дама зазвонили в неурочное время. Со всех улиц и переулков Парижа люди стекались к деревянному мосту, который вел к королевскому острову. Они столпились перед собором, где была сооружена трибуна. Стоявшие в первых рядах кричали напиравшим сзади то, что видели:
        - Ведут! Ведут! Наконец-то мы узнаем всю правду об этом дьявольском ордене!
        - Сегодня Великий магистр Жакоб де Молэ наконец-то признает вину ордена публично!
        - Идолопоклонник! Тамплиерам не помогло поклонение золотой голове!
        - Теперь четверых самых главных тамплиеров провели на эшафот, чтобы все их видели! Как жалко они выглядят!
        - Слушайте, будет говорить сам Великий магистр! У него все еще сильный голос, и это после семи лет тюрьмы!
        - Почему не признались в своих дьявольских штуках раньше! — воскликнул какой-то низкорослый человек и нервно захихикал, нарушив наступившую тишину.
        - Тише! Слушайте, что он говорит!
        Потрясенный Жакоб слушал голос человека, которого любил, как отца:
        - В последние мгновения своей жизни я хочу открыть всю правду и опровергнуть ложь, ибо правда должна побеждать. Перед Небом и Землей я заявляю, что допускал высказывания против своего ордена лишь из страха перед пытками. Я считаю это преступлением, и за это преступление я заслужил смерть. Перед вездесущим Ликом Божьим я свидетельствую: орден тамплиеров невиновен, свидетельствую, хотя знаю: это свидетельство будет стоить мне жизни.
        Тут на трибунах поднялась суматоха. Епископы и инквизиторы не считали нужным скрывать свою ярость. Зачем они дали возможность этому тамплиеру еще раз выступить перед народом? Из-за того, что у тамплиеров имелись такие друзья, которые утверждали, будто Великий магистр публично признает свою вину! Все еще раздавались голоса, называвшие Филиппа красивого расхитителем тамплиерского имущества и разрушавшие благородный образ короля в глазах европейского дворянства. Такие голоса необходимо было заглушить!
        Епископ Парижский сделал знак палачу, отправив его к королю. Вскоре палач вернулся.
        - Великого магистра стаскивают с эшафота! — кричали впереди стоящие. — Послушайте! Послушайте! Король приказал перенести сожжение Великого магистра на сегодняшний вечер!
        - Горе нам, — раздался голос из толпы, — если прольется праведная кровь!
        Потрясенные Жакоб и Эрек возвратились к Гофриду. Они должны были его кормить, заботиться о нем.
        - Слушай, Гофрид… — то и дело начинали они, но, всхлипывая, умолкали, так как он ничего уже не понимал.
        Наступил вечер. Жакоб и Эрек устремились к берегу Сены. На набережной в ожидании столпилось много народу. Мост, ведущий на королевский остров, был перегорожен. Королевский замок с Еврейской косой связывали узенькие мостки. Они заканчивались рядом с костром.
        - Эй, — закричали какие-то люди, — вы, кажется, корабельщики? Не могли бы вы подвезти нас по реке чуть поближе, чтобы лучше было видно это представление? За хорошие деньги, разумеется!
        - За хорошие деньги! — машинально повторил Жакоб. Его трясло.
        Зазвонили колокола Нотр-Дама, двинулась вперед процессия инквизиторов. На балкон замка вышел король. Среди ликования толпы он стоял неподвижно, как статуя.
        Палач привел Великого магистра.
        По соседству с Жакобом и Эреком оказался человек с серьезным холодным лицом. Он не высказывался ни за тамплиеров, ни против них, а только наблюдал. Этот человек был историк Готфрид Парижский. Он запечатлел последние мгновения из жизни последнего Великого магистра:
        «Как только Великий магистр увидел разгоревшийся костер, он без промедления разделся. Я сообщаю то, что сам видел: в одной нижней рубахе он шел к костру уверенными шагами и со спокойствием на лице. Ему хотели сковать руки, чтобы привязать к столбу, когда он взойдет на костер. Он же сердечно попросил:
        - Господа, оставьте мои руки свободными, чтобы я мог их сложить, вознося последнюю молитву Господу моему. Настал миг, когда я должен умереть. Одному Господу известно, какая несправедливость здесь совершается! Вы же, господа, знайте, что те, кто преследовал нас здесь, на земле, подвергнутся мучениям из-за нас там, в потустороннем мире. Не имея ни малейшего сомнения в этом, я умираю. Поверните же меня теперь лицом к Деве Марии, которая родила Спасителя нашего. Она присутствовала при рождении нашего ордена и охраняла его чистоту.
        Его повернули лицом к собору.
        Покуда Жакоб де Молэ не ощущал пламени, он продолжал выступать в защиту своего ордена. Толпу обуяли ужас и изумление.
        Смерть подступила к нему столь незаметно, что все сочли это чудом».
        В ту ночь к Еврейской косе тайно причаливали лодки. Из них выходили люди, и каждый забирал себе горстку пепла из кострища. Что касается Жакоба и Эрека, то они не спали до утра, ухаживая за больным.
        Приложение
        Великие магистры ордена тамплиеров
        1. Гуго де Пайен, (или Паэн) — с 1128 по 1136
        2. Робер де Краон — по 1149
        3. Эверар де Барр — по 1152
        4. Бернар де Тремеле — по 1153
        5. Андре де Монбар — по 1156
        6. Бертран де Бланшфор — по 1169
        7. Филипп де Мийи — по 1171
        8. Одо де Сент-Аман — по 1180
        9. Арно де Тюрр — по 1185
        10. Жерар де Ридфор — по 1190
        11. Робер де Сабле — по 1193
        12. Жильбер Эрай — по 1201
        13. Филипп де Плесси — по 1209
        14. Гийом де Шартр — по 1218
        15. Петро де Монтекауго — по 1232
        16. Арман де Перагор — по 1243
        17. Ришар де Бюр — по 1247
        18. Гийом де Соннак — по 1250
        19. Рено де Вишье — по 1256
        20. Тома Берар — по 1273
        21. Гийом де Боже — по 1291
        22. Тибо Годен — по 1295
        23. Жакоб де Молэ — по 1314
        Хронологическая таблица
        1071 -1091 Нашествие турок на Персию, Месопотамию, Сирию, Дамаск и всю внутреннюю часть Палестины,
        1088 Избрание папы Урбана II.
        1096 Начало Первого крестового похода под предводительством Готфрида Бульонского.
        1098 Завоевание Антиохии крестоносцами.
        1099 Завоевание Иерусалима крестоносцами.
        1099 Смерть папы Урбана II.
        1099Смерть знаменитого освободителя христианских территорий в Испании Родриго Диаса по прозвищу «Эль-Сид».
        1100 Бодуэн Бульонский, некоронованный король Иерусалимский Бодуэн I.
        1101 Поражение и уничтожение ломбардского, бургундского и баварско-аквитанского войск крестоносцев.
        1102 -1103 Бодуэн I побеждает египтян под Яффой, завоевывая Аккон, Беритон и Сидон.
        1109 После пяти лет осады в руки христиан попадает Триполи.
        1111 Войско баварских крестоносцев уничтожено турками.
        1113 -1115 Покорение Восточной Киликии христианами.
        1115 Монах цистерцианец Бернар основал монастырь Клерво на землях, подаренных графом Шампанским.
        до 1118 Папа Паскаль I.
        1118 Смерть Бодуэна I.
        1118 Бодуэн де Бур становится Бодуэном II, королем Иерусалимским.
        1118 Девять французских рыцарей основали в Иерусалиме братство «Бедных Рыцарей Христовых». Народ называет их тамплиерами.
        до 1119Папа Геласий I.
        1123 -1125 Бодуэн II попадает в плен, потерпев поражение в битве.
        1123 Венецианский торговый флот уничтожает египетский военный флот под Аскалоном.
        до 1124 Папа Каликст II.
        1124 Первое завоевание Тира христианами.
        1124 Граф Гуго Шампанский вступает в братство «Бедных Рыцарей Христовых» и до самой своей смерти остается в Иерусалиме.
        1128 Собор в Труа, столице Шампани. Церковь признает орден тамплиеров, который получает свой первый устав.
        1129 Португальская королева Тереза дарит ордену первую крепость.
        до 1130 Папа Гонорий Второй.
        1131 Смерть Бодуэна II, королем Иерусалимским становится Фулько Анжуйский.
        1139 Папская булла «Омне Датум Оптимум», в которой папа Иннокентий II предоставляет тамплиерам чрезвычайные права.
        1140 Тамплиеры взяли крепость Сафет в северной Галилее.
        1143 Король Фулько упал с лошади, что послужило причиной его смерти. Регентство вдовствующей королевы Мелисанды при ее двенадцатилетнем сыне Бодуэне.
        до 1143Папа Иннокентий II.
        до 1144 Папа Целестин II.
        1144 Графство Эдесса попадает в руки турок.
        до 1145 Папа Луций II.
        1146 Бернар Клервоский 31 марта выступает с проповедью о крестовом походе на холме Везеле, а 25 декабря — в Шпейерском соборе.
        1147 -1148 Немецкое и французское войска начинают Второй крестовый поход.
        1149Полное поражение Второго крестового похода.
        1152 Фридрих I Барбаросса становится германским императором.
        1153 Смерть аббата Бернара Клервоского.
        до 1153 Папа Евгений III, друг и ученик Бернара Клервоского.
        1154 Завоевание Аскалона христианами.
        до 1154Папа Анастасий III.
        1157 Потерянный христианами Аскалон снова попадает к ним в руки.
        до 1159Папа Адриан IV.
        1162 Папа Александр III освобождает тамплиеров от подчинения епископам.
        1162 Смерть короля Бодуэна III.
        1253 -1165Король Амальрик попадает в плен после сокрушительного поражения.
        1165 Король Амальрик безуспешно выступает против египтян.
        1167Египет призывает Амальрика помочь ему в борьбе с Дамаском; Египет становится франкским протекторатом.
        1168 Внезапная атака короля Амальрика, закончившаяся завоеванием непокорного Библиса в Египте. Отступление без всяких выгод.
        1171 Саладин становится султаном Египетским.
        1174 Сирия покоряется Саладину, Саладин становится султаном Сирийским.
        1174 Смерть короля Амальрика. Королем Иерусалимским становится тринадцатилетний прокаженный Бодуэн IV.
        1180 Перемирие Бодуэна IV с Саладином; Великий магистр ордена тамплиеров Одо де Сент-Аман попадает в плен.
        до 1181Папа Александр III.
        1183 Рено де Шатийон нарушает перемирие.
        1184 Саладин осаждает его замок, пограничную крепость Моавский Крак. Бодуэн IV снимает осаду.
        1185 Смерть Бодуэна IV; регентство графа Триполитанского, опекуна Бодуэна V, малолетнего мальчика (сын Сибиллы, сестры Бодуэна IV).
        1186 Бодуэн V умирает. Сибилла и Ги де Люзиньян добиваются коронации.
        1187 Битва при Хаттине, Уничтожение всего христианского войска, за исключением триполитанского гарнизона.
        до 1187Папа Урбан III.
        до 1187 Папа Григорий VIII.
        1188 Чингисхан объединяет Монголию.
        1189 Начало Третьего крестового похода под предводительством императора Барбароссы.
        1189 Ричард Львиное Сердце, король Английский.
        1190 Смерть императора Барбароссы. Уничтожение немецкого войска крестоносцев.
        1190 Начало Третьего крестового похода английского и французского войск под предводительством Ричарда Львиное Сердце и Людовика VII.
        до 1191Папа Климент III.
        1191Завоевание Кипра Ричардом Львиное Сердце. Он покупает остров для тамплиеров.
        1191 Новое покорение Аккона Ричардом и Людовиком.
        1191 Возврат прибрежных областей участниками Третьего крестового похода. Новая потеря Тира.
        1192 Возврат Яффы Ричардом Львиное Сердце и договор о мире с султаном Саладином на три года, три месяца и три дня.
        1193 Смерть Саладина.
        1197Амальрик де Люзиньян, король Кипрский.
        1197 Германский император Генрих VI готовит новый крестовый поход.
        до 1198Папа Целестин III.
        1203 Четвертый крестовый поход заканчивается в Константинополе.
        1209 Начало крестовых походов против христиан, считавшихся еретиками на юге Франции, — альбигойцев (катаров и вальденсов).
        1212 Великая победа испанских христиан над маврами при Толосе.
        1213 Первый детский крестовый поход.
        до 1216 Папа Иннокентий III.
        1216 В путь отправляется войско крестоносцев под предводительством короля Венгерского, чтобы соединиться с участниками Пятого крестового похода под предводительством папского легата Пелагия в Сирии.
        1219 Завоевание ключевой египетской крепости Дамьетты участникам пятого крестового похода. Отступление без каких-либо выгод.
        до 1225 Папа Гонорий III.
        1228 Император Фридрих II Гогенштауфен высаживается в Сирии.
        1229 Договор Фридриха II с султаном Египетским сроком на 10 лет.
        1231 Учреждение инквизиции в Европе.
        1236 Испанские христиане отвоевывают у мавров резиденцию султана — Кордову до 1241 Папа Григорий IX.
        до 1241 Папа Целестин IV.
        1243 Монголы в Малой Азии.
        1244 Хорезмийцы овладевают Иерусалимом.
        1248 -1252 Шестой крестовый поход под предводительством короля Франции Людовика Святого.
        1249 Завоевание Дамьетты; пленение короля; потеря завоеванного города; освобождение короля.
        до 1254Папа Иннокентий IV.
        1256 Второй детский крестовый поход.
        1258 -1260Монголы покоряют Багдад, Алеппо и Дамаск.
        до 1261Папа Александр IV.
        до 1266 Папа Урбан IV.
        1268 Египетские мамелюки отнимают у христиан Яффу и графство Антиохийское.
        до 1268Папа Климент IV.
        1270 Седьмой крестовый поход в Тунис под предводительством Людовика Святого. Смерть короля.
        до 1276Папа Григорий X, затем — Иннокентий V, затем — Адриан V.
        до 1277Папа Иоанн XXI.
        1289 Потеря графства Триполитанского.
        1291 Потеря Аккона, Тира, Сидона и Бейрута. Падение последних замков иоаннитов и тамплиеров. Оставшиеся в живых рыцари-монахи перебираются на Кипр.
        до 1292Папа Николай IV.
        1295 Избрание последнего Великого магистра ордена тамплиеров — Жакоба де Молэ.
        до 1303 Папа Бонифаций VIII.
        до 1305Папа Климент V (в Авиньоне).
        1307Все тамплиеры во Франции заключены в тюрьмы; арест имущества тамплиеров Филиппом Красивым 13 октября.
        1310Епископ Санский 12 мая сжигает на костре 54 тамплиера без какого-либо судебного разбирательства.
        1312Папа Климент V на Вьеннском Соборе 3 апреля ликвидирует орден тамплиеров.
        1314Последнее свидетельство и сожжение Великого магистра Жакоба де Молэ 18 марта.
        1314 Смерть папы Климента V.
        1314 Смерть Филиппа Красивого.