Наследница Елена Александровна Невейкина
        Действие романа происходит в первой половине восемнадцатого века, в основном во время правления Анны Иоанновны. Маленькой дочери графа Кречетова удаётся спастись из горящего дома, избежав участи отца и брата, которых при ней убивает её кузен со своими четырьмя подручными, желая получить наследство. Девочку подбирают цыгане. Элен удивлена, что все страшные рассказы о цыганах — неправда. Она растёт в таборе, учится всему, что должна уметь любая цыганка, она любит своих новых родителей и стремится ничем не отличаться от окружающих её людей. Но через несколько лет кузен узнаёт, что Элен осталась жива. Он ищет её и находит в таборе. Элен вновь оказывается на грани гибели. Угроза нависла и над приютившим её табором, поскольку кузену становится известно, что там знают, кто она, и собирается обвинить цыган в похищении и укрывательстве графской дочери. А заодно и поживиться, разорив табор. Чтобы избежать этого, решено отправить Элен к давнему другу её отца, о котором она вспомнила. Вот только живёт он далеко — в Польше. Элен уходит из табора в сопровождении своего названного брата-цыгана. Дорога для них
становится тяжёлым испытанием. Разбойники, постоянный голод, враждебное отношение окружающих людей… Но всё же они достигают цели и находят того, кого искали — пана Яноша, который имеет в городе Речица школу фехтования. Он принимает дочь графа с радостью, называет своей приёмной дочерью. Она рассказывает ему о том, что случилось, и из разговора с ней Янош понимает, что девочка не верит в смерть отца и брата, считая, что они просто где-то єпотерялись, но когда-нибудь обязательно найдут её. Янош не разуверяет её, хотя понимает, что эти надежды призрачны. Элен вновь становится барышней, но в силу характера, не может соблюдать все правила хорошего тона и растёт сорвиголовой, своими проказами доставляя постоянное беспокойство взрослым. Детство Элен заканчивается в один день, после того, как она случайно слышит разговор пана Яноша с его гостем, и впервые чётко осознаёт, что ни отца, ни брата она больше никогда не увидит, что их нет в живых. Это становится для неё точкой отсчёта новой жизни, новой Элен, у которой появляется Цель. Она намерена отомстить убийцам, отомстить своей рукой, коли уж из всей семьи
Кречетовых осталась она одна. Элен добивается разрешения пана Яноша учиться в его школе под видом его молоденького племянника из России. При этом для всех остальных она остаётся очаровательной молодой панной, которая вызывает восхищение, появляясь с Яношем на балах или верховых прогулках. В школе у неё появляется друг — Юзеф, который вскоре догадывается, что перед ним девушка, но не показывает вида, что знает правду. Это становится понятно позже, когда он спасает её. После окончания школы Элен намерена ехать в Россию, чтобы привести в исполнение свой план: найти и покарать убийц. Пан Янош просит Юзефа сопровождать её в качестве телохранителя. В Петербурге Элен начинает поиски своего кузена и его четырёх приятелей. Это оказывается не таким простым и быстрым делом, как она рассчитывала, тем более что следы негодяев обнаруживаются далеко от столицы. Ожидая в Петербурге известий от нанятого ею для розысков человека, Элен оказывается втянутой в политическую интригу, которую провоцирует представитель Франции при дворе Анны Иоанновны. Элен удаётся заручится поддержкой самого царского фаворита Бирона, который
ведёт свою игру против Франции. В результате один из французов пытается отомстить Элен за свой проигрыш, но ему не удаётся подобраться к ней. Тогда он захватывает Юзефа, шантажируя этим Элен, добиваясь, чтобы она пришла. Элен приходит. Но не так, как надеется француз. Ей удаётся освободить Юзефа, спасти ему жизнь, как ещё в школе, он спас её. Между тем находятся те, кого она ищет. Но одного уже нет, его убили неизвестные. Второй же оказывается совсем рядом с Элен, он ходит по тем же улицам, они знакомы. Вскоре и его находят мёртвым в пустом доме. Закончив дела в Петербурге, Элен и Юзеф едут в Казань, узнав, что там живёт третий убийца. Но, когда они находят его, Элен решает, что смерти он не заслуживает, и они едут дальше, в Орёл, недалеко от которого расположены владения графа Кречетова, титул которого носит теперь кузен-убийца. В Орле Элен ожидает невероятная радость: она встречает брата. Оказывается, что он выжил благодаря своему слуге, который вынес раненого Алена из горящего дома. Тут выясняется, что первый убийца пал именно от его руки, так же, как и ещё один совсем недавно. Теперь, стараниями
сестры и брата, остаётся только кузен. Ему удаётся захватить своих преследователей. Он угрожает смертью брату и бесчестьем сестре, но на помощь им приходит Юзеф. Кузен пытается бежать, его настигают. В поединке, который происходит рядом с развалинами дома Кречетовых, кузен погибает. Его убивает рука женщины, которая всё в своей жизни подчинила Цели. Теперь она, наконец, освобождена от той миссии, которую сама выбрала для себя. Она может жить так, как сочтёт нужным. И Элен принимает решение: она возвращается в Польшу с Юзефом, ставшим её мужем, оставив отцовские земли брату. И всё же она — Наследница.
        Елена Невейкина
        Наследница
        Пролог
        В тишине ночи чувствовалась какая-то тревога. Старый барский дом спал, но что-то явно происходило. И это что-то было страшным. Семилетняя Элен, проснувшись в холодной темноте своей комнаты, лежала и слушала. Звуки всегда многое ей рассказывали: треск догорающих поленьев, лай дворовых собак, которых она различала по голосам, осторожные шаги слуг по коридорам, иногда голос отца. Но сегодня были ещё какие-то звуки, совсем незнакомые. Было любопытно и страшновато. Да ещё не хотелось вылезать из такой уютной тёплой постели на холодный простор больших комнат. В конце концов, Элен решила пробраться к старшему брату и попытаться узнать у него, что такое может происходить в их доме. Ален всегда всё ей разрешал, прощал назойливость и никогда на неё не жаловался.
        Поёживаясь и вздрагивая от холода паркета, она прошла по коридору до комнаты брата и вошла. Странно… Алена здесь не было. Вздохнув, девочка вернулась к себе, но спать уже не хотелось, и она подошла к окну. Чтобы видеть землю ей пришлось влезть на скамеечку, которую для неё специально сделал плотник Иван, когда Элен пожаловалась, что окно в её комнате на втором этаже, расположено очень высоко, и она не видит в него ничего, кроме неба и веток деревьев.
        Посмотрев вниз, Элен заметила чьих-то лошадей у самого дома. Это были не их лошади. «Вот хитрые! Уложили меня спать, а сами гостей принимают! — подумала она. — А я всё равно узнаю, кто это приехал так поздно!»
        Пыхтя от усердия, она кое-как оделась, хоть было очень трудно обойтись без привычной помощи няньки, и стала тихонечко спускаться по лестнице. Внизу было ещё темнее, здесь не было окон, только в конце коридора светилась наполовину открытая дверь. Пробираясь почти ощупью в сторону зала, Элен внезапно услышала громкие голоса, как будто кто-то ссорился. Она удивилась ещё больше: кто же это приезжает с визитом так поздно, да ещё и кричит на хозяев? В замешательстве она задержалась немного, но стоять было холодно, а путь до спальни теперь стал гораздо длиннее, чем до зала, и девочка двинулась вперёд.
        Вот и полуоткрытая дверь. Она осторожно заглянула в неё. То, что там происходило, так напугало Элен, что ноги отказались её слушаться. А так хотелось убежать, спрятаться с головой под одеяло и сказать себе, что всё это сон! Присев за стоящей в коридоре огромной напольной вазой, Элен видела как раз ту часть зала, в которой находились незнакомые люди. В просторном наполовину освещённом помещении боком к Элен в своём любимом кресле сидел отец. Перед ним, по другую сторону большого стола, на котором лежали какие-то бумаги, стояли несколько вооружённых человек. То, о чём они говорили, чего требовали, Элен не понимала, понятно было только, что это касается подписи на документах. Отец не соглашался ничего подписывать, пытаясь разговаривать спокойно. Речь шла о земле. Их земле! «Эти люди хотят отнять у нас землю и дом! А как же мы? Где мы будем жить?» Страх рос в ней как волшебный боб из сказки, быстро заполняя всё внутри, не оставляя никаких других чувств. Теперь и речи не могло быть о том, чтобы пошевелиться: всё тело сковал ужас.
        Один из незнакомцев, высокий человек в белом камзоле, презрительно улыбаясь, произнёс:
        — Я бы, граф, на вашем месте хорошенько подумал, прежде чем отказываться. Ведь, в сущности, выбор у вас невелик, — он щелчком пальцев поправил кружево на манжете. — Либо вы вместе с отпрысками идёте на все четыре стороны, но остаётесь в живых, либо, опять-таки вместе, находите здесь свой конец. А пожар уничтожит все следы. Да, кстати, огонь уже начал свою работу, так что советую вам поторопиться с решением. Заметьте, моими действиями руководит исключительно человеколюбие. Я мог бы и не разговаривать с вами. Единственным вашим наследником в случае смерти детей являюсь я. Времени ждать, не случится ли со всеми вами что-нибудь, у меня нет: в Петербурге все обсуждают возможность отмены Указа о единонаследии, а в этом случае мне может и не достаться после вас ничего. Или появится ещё какой-нибудь родственничек и придётся с ним делиться. Ведь никто не знает, что в этом новом Указе будет. А сейчас, после вашей трагической гибели в огне, всё имущество перейдёт в мою собственность, так как я являюсь вашим ближайшим кровным родственником. Но, будучи человеком великодушным, я даю вам шанс спасти жизнь не
только свою, но и жизни детей. Подумайте, неужели вы готовы пожертвовать ими ради пресловутой «чести»? Сын ваш красив и умён, а дочь — очаровательна. Они смогут заработать на хлеб и себе и вам.
        — А может, он сговорчивей будет, если кроме наследника сюда маленькую мамзель притащить?
        Голос раздавался из той части помещения, которая не была видна Элен.
        — Да, думаю, пора познакомится и с нею, — кивнул человек в белом. — Приведи её.
        Из зала в коридор шагнул человек и сразу увидел прятавшуюся девочку. Ухмыляясь, он подхватил её на руки и внёс в зал.
        — Далеко ходить не пришлось! Она, оказывается, тут рядышком притаилась и слушала!
        — Прекрасно! Отпусти её, пусть осмотрится. Да и отец пусть на неё посмотрит — вдруг всё же решит не вредить своей маленькой принцессе?
        Справа от двери в той части комнаты, которая оставалась неосвещённой, у стены стоял Ален со связанными сзади руками. Когда девочку поставили на пол, она тут же подбежала к брату и спряталась за его спиной. Здесь было спокойнее, ведь он так часто выручал её: спасал от мальчишек, которых она сама же и дразнила; выгораживал перед нянькой и отцом, зачастую беря вину на себя; вытаскивал из канав и снимал с деревьев, никогда не рассказывая взрослым о её проделках. Вот и сейчас, стоило ей ощутить его рядом, она слегка успокоилась. Вера в то, что теперь, когда он здесь, вместе с ней, всё будет хорошо, помогла ей сосредоточиться и начать думать. Надо всего лишь освободить брату руки, чтобы он смог прогнать всех этих чужих злых людей.
        Внимательно осмотревшись, она в первую очередь заметила нож на поясе у стоящего рядом с Аленом дядьки. Но ей не достать до него. А если всё же попытаться — он заметит, и тогда… Нет, это не годилось. Тогда, повернувшись к стене, она буквально упёрлась глазами в коллекцию оружия, висевшую на стене. Нижний кинжал она уже не раз вынимала из ножен, любуясь блеском клинка и искусно выполненной рукояткой. Но для этого она вставала на стул. Поднявшись на цыпочки, Элен потянулась к ножнам. Нет! Не достать! Беспомощно оглянувшись, совсем рядом она заметила связанные руки Алена. Схватившись за них левой рукой, опершись правой ногой на выступ деревянной облицовки стен, она дотянулась до крепления ножен и сняла кинжал. Брат покачнулся от неожиданности, но не проронил ни звука. Теперь — разрезать верёвки. Осторожно, медленно, волокно за волокном, боясь поранить Алена, она перерезала верёвки и вложила драгоценную рукоятку в его правую руку.
        А между тем, события в зале развивались трагически. Граф, так и не согласившийся поставить свою подпись на документах о передаче прав собственности на имение ухмылявшемуся мерзавцу, полулежал в кресле, жестоко избитый. Ален, весь собравшись, выбирал момент для последнего броска.
        — Такая стойкость в наши дни уже не в моде, — вновь раздался презрительный голос человека в белом. — Приведите-ка в себя этот осколок прошлых эпох.
        В лицо графу плеснули воды из кувшина, стоящего на столе. Он застонал и открыл глаза.
        — А теперь тащите сюда маленькую очаровашку! — его смех был страшнее угроз.
        Тот негодяй, что стоял рядом с Аленом, обернулся, схватил Элен в охапку и потащил к столу.
        Дальнейшее произошло так стремительно, что в первое мгновение она не поняла, как оказалась лежащей на полу. Отец и его четырнадцатилетний сын с удивительной синхронностью бросились вперёд. Безоружному графу помогла внезапность броска: он просто повалил державшего его дочь на пол. Тот, падая, выпустил девочку. Элен проворно отползла в сторону, оказавшись совсем рядом с дверью. Ален сумел первым же ударом ранить одного мерзавца и завладел его шпагой, но остальные, опомнившись, бросились на него. Отбиваясь, он увидел, как старый граф, поражённый шпагой в грудь, падает на пол. Тогда, понимая, что всё кончено, но желая попытаться спасти хотя бы сестру, или, по крайней мере, избавить её от этой страшной сцены, он крикнул ей:
        — Беги! Беги в кабинет!
        Элен как будто не хватало именно команды, чтобы опять обрести возможность двигаться. Она выскочила за дверь и последнее, что увидела, оглянувшись: брат, раненный, в пропитавшейся кровью сорочке, падает на неподвижно лежащего на полу отца…
        …Коридор горел. Дыма внизу было ещё немного, он весь тёмным неопрятным облаком плавал где-то сверху, закрывая высокий потолок. Горели драпировки, тлели деревянные панели на стенах. Ничего не видя вокруг, Элен неслась по коридору к кабинету отца. Она всё ещё слышала только крик брата, видела только последнюю страшную картину. Добежав, толкнула изо всех сил тяжёлую дубовую дверь, надеясь только на то, что её забыли запереть. Обратный путь был отрезан огнём и убийцами. Дверь медленно, нехотя открылась. Элен вошла. Она точно знала, зачем Ален послал её сюда. Но она никогда ещё сама не пользовалась этим путём для выхода за пределы дома. Девочка медлила. Ей всё казалось, что брат сейчас догонит её, и они вместе убегут туда, к реке, как не раз уже делали тайком. Этот путь нашёл Ален и под большим секретом показал сестре. Взрослым было невдомёк, что секретным ходом, построенным когда-то очень давно одним из предков графа, пользуются двое озорников для своих тайных вылазок. Как Ален нашёл его и как попадал в отцовский кабинет — так и осталось загадкой.
        Элен ждала, но брат не приходил. А дышать становилось всё труднее: дым добрался и сюда. Он сочился из щелей вокруг двери и в приоткрытое окно снаружи здания. Размазывая слёзы по щекам, икая и шмыгая носом, Элен подтащила стул, взобралась на него, оттуда — на каминную полку, над которой располагалось большое зеркало в медной раме. На противоположной стене в такой же раме висел портрет красивой молодой женщины в бальном платье, кокетливо державшей полураскрытый веер. Казалось, что красавица любуется на себя в зеркало. Это был портрет матери Элен. Сейчас, стоя так высоко, что её глаза оказались почти на одном уровне с глазами портрета, она смотрела на него, и ей как всегда казалось, что мама вот-вот заговорит. Потом, всхлипнув, Элен повернулась к зеркалу. В нём отражалась чумазая девчоночья фигурка. Слегка надавить рукой на левый край зеркала — простая задача для любого взрослого человека, но для семилетнего ребёнка — целая проблема. Всё же с четвёртой попытки ей удалось сдвинуть стекло с мёртвой точки: образовалась щель. Дальше дело пошло легче, хотя дым ел глаза и забивался в нос и в рот. Как
только в щель можно стало просунуть голову, Элен перестала толкать зеркало, протиснулась в открывшийся узкий лаз и — где бегом, где кубарем — начала спускаться по невидимому в темноте склону.
        Её не преследовали. Мужчины, увидев горящий коридор, который как им было хорошо известно, заканчивался тупиком, решили, что девчонка и так не выживет — задохнётся в дыму или сгорит заживо. Тем более что пора было уходить: становилось жарко от подступившего вплотную к залу огня. Оставив тела графа и упавшего на него сына лежать на полу, убийцы спешно покинули здание. Сев на лошадей, они понаблюдали ещё какое-то время за пожаром, но когда рухнула крыша, подняв целый смерч из горящих осколков графского дома, негодяи почли за лучшее удалиться…

* * *
        …Пожар бушевал не меньше суток. Казалось, что гореть больше нечему, но всякий раз он вспыхивал с новой силой. Наконец, спустя несколько дней, на пожарище появились домашние слуги и крестьяне окрестных деревень. Многие плакали. Таким хозяином наградил их Господь, что после него любой другой, даже самый справедливый, не мог быть лучше. При нём они чувствовали уверенность в своём будущем — барин всегда поможет! И долг отложит, и оброк в неурожайный год сократит, даже лекаря может прислать! А теперь — каков-то будет новый хозяин?..
        После пожара из крепостных не досчитались только одного: денщика молодого барина. Говорили, что кто-то видел, как он бежал к горящему дому. Больше никто его не видел ни живым, ни мёртвым. Не нашли и тел господ. Да, честно сказать, и искать-то было затруднительно: зал, где разыгралась трагедия, находился у стены, которая проходила по краю крутого спуска к реке. Тяжесть упавших обломков вызвала оползень, полностью разрушивший и скрывший под собой то место, где должен был располагаться зал.
        Через год на другом берегу реки был спешно возведён небольшой, но добротный дом, своей внешней и внутренней отделкой ничем не напоминавший тот, что разрушили по прихоти хозяина новодела. Развалины старого дома смотрели на молодого собрата с другого берега реки с грустью и тихой усмешкой: «Цвети, красуйся. Кто знает, сколько простоишь ты здесь, какая тебя ждёт судьба. Не повторишь ли ты вскоре мою участь?..»
        Новый владелец имения оказался чёрствым, крепостных за людей не считал, хоть особо и не мучил. «Собственность надо беречь! Она, поди, денег стоит немаленьких». Конечно, ни о какой помощи крепостным, как было при старом графе, не могло быть и речи, но хоть появлялся хозяин нечасто: приезжал в основном, только на осеннюю охоту. В остальное время делами занимался управляющий, а он был человеком скорее просто безразличным как к бедам, так и к радостям крепостных, при нём поначалу жилось спокойно.
        Баська
        …Журчание воды убаюкивало её всю ночь. Чтобы хоть как-то согреться, Элен забралась в кусты ольшаника, растущие в изобилии возле самого выхода из потайного хода. Здесь по крайней мере не чувствовался холодный влажный ветер. Он леденил не только тело, но и душу, принося с собой запах гари, запах гибели её родного дома.
        Очень хотелось есть. Солнце уже давно перевалило за полдень. Элен вылезла из своего убежища и решила пойти в деревню, попросить что-нибудь поесть. А потом нужно скорее узнать, где отец и брат — они ведь наверняка тоже где-то прячутся. А потом… Что нужно сделать потом, она не знала, но подумала, что это не беда. Как только она найдёт отца и брата, ей уже ничего самой решать будет не нужно, взрослые сами найдут способ избавиться от проблем.
        Попив немного из реки, чтобы хоть чуть-чуть заглушить голод, Элен отправилась в деревню. Чтобы сократить путь, она пошла через лес, набрела на богатый черничник, стала есть крупные сочные сладковатые ягоды и, увлёкшись, немного заблудилась. Испуга не было. Эти леса были хорошо ей знакомы: много раз они играли здесь с братом, и с деревенскими девчонками ходили за грибами и ягодами. Элен знала, что нужно лишь пройти немного в любую сторону по прямой, и она найдёт какую-нибудь знакомую примету, которая подскажет ей дорогу в нужную сторону.
        Когда девочка, наконец, поняла, где находится, день уже клонился к вечеру. Она заторопилась, вышла на нужную тропинку и скоро подошла к деревне. Вышла Элен к ней с противоположной усадьбе стороны: пока искала дорогу, оказывается, обошла деревню по большому кругу. В этом месте кустарник на опушке подходил почти к самой деревне.
        Дойдя до ближайшего забора, она уже собиралась выйти на дорогу и подойти к калитке, как вдруг увидела незнакомого человека верхом на лошади. Рядом с ним шёл пешком ещё один — одетый попроще. Пеший смотрел на верхового с опаской. Элен быстро юркнула обратно в кусты. Верховой говорил, явно давая указания пешему:
        — Так ты смотри: это единственная дорога из деревни. Вокруг — болота, там не пройти. Если кто жив из них остался и скрыться попытается, только здесь и сможет проскочить.
        — Так, ваше благородие, ранетые оне, вроде. Как же ж побегут?
        — А ты не рассуждай! Сами не смогут — охотники помочь найдутся. Твоё дело — смотреть и доложить! А упустишь — шкуру спущу! — повернув коня, всадник скрылся за домами.
        Второй человек, повздыхав, ворча себе под нос о своей горькой судьбе, полез прятаться в кусты. К счастью, прятаться он решил с противоположной стороны дороги.
        Перепуганная Элен, забыв о мучавшем её голоде, потихоньку ушла снова в лес. Она не сомневалась, что речь шла о её семье. Значит, их всех ловят! А поймают — убьют! Вон, как сказал этот человек на лошади: шкуру спущу. Разве можно ходить без шкуры!? Раз так — в эту деревню нельзя. И в другую — тоже, наверное, нельзя. Куда же идти?
        Уже в сумерках Элен отыскала в лесу шалаш, который деревенские мальчишки построили для игры в «казаки — разбойники». Там, завернувшись во влажную рогожку, изображавшую когда-то персидский ковёр атамана разбойников, она и провела ночь.
        Утром Элен решила идти в «дальние деревни». Она понятия не имела, где они расположены, но много раз слышала, как в деревне говорили о них. «Привёз из дальней деревни», «он живёт в дальней деревне», «а в дальней деревне, что вооон за тем лесом…» При этих словах люди всегда взмахом руки или головы указывали в одном и том же направлении. Туда ездили, значит, дорога была, а в том направлении, куда указывали, существовала лишь одна дорога. Вот по ней и пошла Элен. Собственно шла она не по дороге, а рядом с ней по лесу, чтобы успеть спрятаться в случае чего. Спотыкаясь, плача от усталости и жалости к себе, отцу, брату, собирая по дороге попадающиеся ягоды, она брела до середины дня. Выбившись из сил, Элен присела отдохнуть и, незаметно для себя, уснула возле самой дороги под кустом.
        Проснулась она от того, что её поцеловали в губы. Ей как раз снился прекрасный сон: сказочно красивый юноша явился за ней, чтобы увести в своё королевство. У него было лицо брата, а голос какой-то тихий и странный. И говорил он на непонятном языке. «А-а! Так ведь он из далёкого королевства, — догадалась Элен. — Там все, наверное, так говорят. Как же я буду с ним разговаривать?» И тут он замолчал и поцеловал её. И ещё раз. Элен открыла глаза, просыпаясь.
        Над ней стояла огромная лохматая собака. Она улыбалась собачей улыбкой и махала хвостом. Потом собака наклонилась и в третий раз лизнула маленького человеческого щенка, явно брошенного здесь у дороги на произвол судьбы. Собака не хотела тоже оставлять этого щенка на погибель, но и поднять не могла. Оставалось обратиться за помощью к хозяину, который не сразу понял, куда его тянут, хватая за штаны.
        Элен уже сидела на краю дороги, протирая глаза грязными пальцами. Взглянув вверх, она онемела — настолько подошедший человек отличался от сказочно прекрасного королевича, образ которого ещё стоял перед её глазами. Перед ней стоял огромного роста цыган и улыбался. Ни всклокоченная борода, ни буйная уже с проседью шевелюра почему-то не пугали. На дороге остановились несколько повозок непривычного для Элен вида. В них и вокруг были люди с такими же чёрными волосами, одетые непривычно пёстро.
        — Ты откуда здесь взялась, басенькая? — спросил высокий.
        — Из усадьбы, — почему-то честно призналась Элен.
        Цыган как-то сразу помрачнел, но взгляд его быстро вновь стал ласковым. Он, оглянувшись, крикнул что-то, видимо позвал, потому что к нему сразу подошла красивая женщина лет тридцати, перекинулась парой слов с высоким и присела перед Элен. Заглянув ей в глаза, погладила по голове и просто сказала:
        — Пойдём, басенькая, поешь да попьёшь, потом отдохнёшь. А что делать дальше — там решим.
        Элен доверчиво взялась за протянутую ей руку и пошла к повозкам.
        Так закончилась первая, безмятежная, страница жизни Элен. Это была жизнь любимой дочери и сестры, благополучной маленькой барышни — своевольной проказницы и выдумщицы. Теперь началась другая — неизвестная, переменчивая, хотя и не лишённая приятных моментов, жизнь приёмной дочери цыганского табора. А вместе с новой страницей жизни пришло и новое имя. С лёгкой руки её нового отца все стали называть её Басей или Баськой. Элен никогда ни о чём не заботилась, а если и думала о завтрашнем дне, то исключительно как об источнике следующих удовольствий или приключений; Баське же предстояло постоянно трудиться, чтобы жить. Как хорошо, что теперь она была не одна! Рядом были люди, веками выживавшие в самых неблагоприятных условиях; люди, которые хорошо знали, что надеяться можно только на себя и на свой род, который не предаст, который поможет, который спасёт…
        Но пока ни о чём таком она не думала. Элен, теперь уже Баська, мирно лежала в цыганской кибитке сытая, переодетая в сухую одежду, согревшаяся. Рядом спала нашедшая её собака. Девочка задрёмывала, лениво текли мысли: «Какие же дураки придумали сказки о злых цыганах?! И о том, что они воруют детей? Они их не воруют, а спасают… И собаки у них вовсе даже добрые-предобрые… и не лают просто так… И лошади хорошие такие… и пахнут вкусно… Хорошо-о-о…». И она уснула.

* * *
        Несколько дней табор останавливался только на ночлег. Эти дни Баська в основном спала. Даже ела мало, хотя обычно аппетит имела завидный. Но пища была непривычной, да и есть особо не хотелось. Постепенно она знакомилась с окружающими людьми. Высокого цыгана, взявшего её в свою семью, звали Миро или Мирко. Он происходил из цыган, кочевавших когда-то по Европе. Каким ветром и почему занесло его деда в Россию — одному Богу известно. Но с тех пор их род не покидал пределы этой страны. Мирко был человеком уравновешенным, умным, внимательным, но властным. Правда, свою властность ему приходилось показывать редко: просто никому и в голову не приходило спорить с ним. Его в таборе уважали, его советов слушались как приказов, хотя никто никогда не назначал и не выбирал Миро главным. Первую свою жену он похоронил ещё совсем молодым. Только два года прожили они вместе. Она оставила ему сына Гожо, очень на себя похожего. Вторая жена, Чергэн, была моложе своего мужа, но это как-то не бросалось в глаза. У Мирко с Чергэн было двое детей — старшая дочь Зора и сын Лачо лет двенадцати. Чергэн ничем на мужа не
походила, кроме внимательного ласкового взгляда. Двигалась она плавно, как будто не шла, а плыла над землёй. Но особенно поражали её глаза: при чёрных с серебряными нитями волосах глаза были серыми! Тёмно-серые, казавшиеся невнимательному человеку чёрными, они порой вспыхивали таким внутренним светом, что это казалось невероятным. Особенно ярко это проявлялось, когда Чергэн с нежностью смотрела на мужа или сердилась на кого-то. В таборе говорили, что Мирко привёз её откуда-то издалека, и что она — одна из тех детей, кого цыгане подобрали после сильного наводнения. А ещё она была обладательницей дивного голоса. Даже у такого музыкального, песенного народа, подобный голос встречается редко. Он лился широко, свободно, без всяких видимых усилий, переходил от самых низких звуков, рокочущих, как горный поток после сильного дождя, до самых высоких, звенящих подобно весенней капели. Баська, не понимавшая ни слова в этих песнях, слушая, застывала, забывая, где она, что когда-то было, не видя ничего вокруг. Она просто растворялась в мелодии. Через неделю она впервые после трагедии улыбнулась, поняв, что Чергэн
сейчас начнёт петь. Эту улыбку заметила и сама Чергэн, и Мирко, и Зора.
        — Оттаивает, — по-цыгански сказал дочери Мирко. Та кивнула и спросила, обращаясь к Баське:
        — Тебе нравится, как поёт наша мать? Хочешь, мы научим тебя так же петь?
        Баська смутилась и, опустив глаза, ничего не ответила. Ей казалось невероятным, что кто-то может петь так же хорошо, как Чергэн, тем более она сама. О собственных музыкальных талантах она была вообще довольно низкого мнения. Как раз зимой этого года приглашённый учитель музыки сказал её отцу, что у девочки абсолютно отсутствует не только музыкальный слух и голос, но и желание слушать музыку. Им, взрослым серьёзным мужчинам, было не понять, что пока учитель старался заинтересовать графскую дочь мелодичными звуками флейты, на улице, там, у конюшен, объезжали двух новых лошадей, одна из которых, маленькая серая кобылка, предназначалась ей! В этот момент ухо Элен воспринимало только одни звуки — отдалённое конское ржание, слышное даже через закрытое окно. Ну, не повезло звукам музыки: они летели мимо! В нетерпении барышня и сама стала притопывать, как лошадка, и тут же получила замечание учителя, который убедился, что и чувство такта у неё отсутствует. Но Элен не была виновата в том, что ритм галопа лошади не совпал с музыкальным ритмом пьески, наигранной учителем!
        Теперь эти воспоминания тревожили девочку. Так хотелось тоже петь! Но образованный серьёзный человек сказал, что в музыке она — бездарность, значит петь ей не суждено. А не то стыда не оберёшься. Нет, наверное, не стоит даже пробовать, ещё смеяться будут. И дразнить как-нибудь обидно… особенно мальчишки… Уж она-то их знает — сколько раз сталкивалась с деревенскими. А брата, чтобы защитить её, рядом нет. При воспоминании об Алене, Баська взялась рукой за единственную ценную вещь, оставшуюся у неё. Это был перстень матери, который она носила на шее, на длинной цепочке вместе с медальоном. Такой же медальон был и у Алена. Раньше они с братом надолго никогда не расставались. Ей стало так горько, что слёзы сами закапали из глаз.
        Зора, по-своему истолковала причину её слёз:
        — Не плачь, не надо! Тебя никто не заставит делать то, чего ты не хочешь. Если ты слышала что-то плохое о цыганах — это всё неправда! Мы никогда не заставляем человека делать то, что ему неприятно. Тебя здесь никто не обидит!
        Баська посмотрела на неё заплаканными глазами: «Ничего ты не понимаешь!» — подумала она и крепко прижалась к Зоре.
        Больше никто не предлагал ей петь, хотя все замечали, как её тянет к поющим людям.
        Дорога всё тянулась и тянулась, колёса всё скрипели и скрипели, и Баська удивлялась: неужели этому не будет конца? Как-то раз она спросила Чергэн:
        — Мы будем ехать до самого края света?
        Чергэн засмеялась:
        — До края света? А ты знаешь, где он?
        — Нет. Но в сказках, которые мне рассказывала нянька, всегда говорилось «пойду хоть на край света». Это значит «далеко». А мы всё едем, едем — наверное, скоро и край света будет.
        — Туда ещё никто не доходил и не доезжал… Туда дороги нет. А мы скоро остановимся. У Папуши вот-вот родится ребёночек, ей надо в покое побыть. Вот выберем, где удобнее шатры поставить и недельку-другую там побудем.
        Баська видела, конечно, молодую цыганку с большим животом, но как-то не задумывалась о том, что она скоро будет мамой, будет нянчить своего малыша, как многие женщины в таборе носить его в большом куске ткани, завязанном через шею.
        Через неделю было выбрано место для долгой стоянки на лугу, по которому протекала река. Рядом был лес, а в нём — родник. Недалеко стояла деревня, жители которой и следили за ним: вокруг родника был сделан настил из брёвен, чтобы не осыпались края, а над самим водоёмчиком красовалась крыша с резным краем.
        Шатры поставили рядом друг с другом, кроме одного, в котором находилась Папуша. Через день после того, как все расположились, Баська увидела, что возле шатра Папуши началось какое-то движение. Туда стали собираться пожилые женщины, а мужчин прогоняли подальше. Рядом с шатром на костре грелась вода. Баська слышала от деревенских девчонок, что когда чья-то тётка рожала, она сильно кричала, и это было страшно. Теперь девочка с замиранием сердца ждала того же. Но всё было тихо. Только сновали туда-сюда деловитые цыганки, спокойно переговаривающиеся друг с другом. Часа через четыре, когда стало уже смеркаться, из шатра вышли улыбающиеся женщины, позвали мужа Папуши и поздравили его:
        — У тебя сын! Красивый, как его мать, а поесть любит, как отец!
        Было поздно, пора было уже спать, а Баська всё думала о Папуше, о ребёнке, о том, что видела и слышала.
        — Зора, — позвала она, — а Папуше было больно?
        Зора села рядом:
        — Наверное, да. Я ведь ещё не знаю. Вот выйду замуж, рожу ребёнка — тогда узнаю наверняка.
        — Почему же она не кричала?
        — А зачем? Разве от этого будет легче? Цыганки знают, что нам помогает Бог. Он любит нас и заботится о нас. Зачем же кричать? Он и так всегда рядом.
        — А крестить маленького будут?
        — Ну, конечно, будут! Разве можно без этого? — удивилась Зора. — Вот пройдёт несколько дней, Папуша окрепнет, и ребёночка окрестят в церкви. Мы специально и остановились рядом с селом, где есть храм.
        Баська лежала и в который раз думала о том, как ей рассказывали страшные истории про цыган. В этих историях цыгане были и обманщиками, и нехристями, и злыми разбойниками. Как это всё отличалось от той действительности, которая её сейчас окружала!
        Стоял сентябрь, но солнце грело совсем по-летнему. Ребята устроили весёлую возню в речке. Баська наблюдала за ними издалека. Ей очень хотелось тоже поплескаться, но её никто не звал, а просить принять её в игру не позволяла гордость. Девочка сидела на пригорке и с удивлением смотрела, как купались цыганята: они не раздевались. В деревне, куда она тайком убегала поиграть с ребятами, так купались только девчонки, и то они сарафаны снимали, оставаясь в длинных рубахах. А мальчишки лезли в воду в одних портах, голые по пояс.
        Баська зябко передёрнула плечами: вода в речке, наверное, холодная, ведь не лето уже. Бегать в мокрой одежонке даже при тёплом солнышке — приятного мало!
        Мальчишки на мелком мысу, образованном изгибом реки, затеяли бороться, ухватив каждый своего противника за пояс. Кого повалят в воду — тот проиграл. Крики, смех, плеск воды, визг наблюдавших за игрой девочек… Вдруг сквозь эти звуки Баська услышала ещё один — тихий и жалобный.
        Лохматый щенок, захотев попить, спустился к реке. Так много воды сразу он ещё не видел. Постоял, тараща глаза на невиданно огромную лужу, и потопал к ней. Волна накатывала на берег и убегала прежде, чем щенок успевал её лизнуть. Он порычал, но волна не послушалась; он поскулил — она не ответила на его просьбу. Тогда он решил подобраться поближе, туда, где «лужа» была поспокойнее. Щенок прошёл по прибрежным камням и, встав на край последнего плоского камушка, пристроился пить. Но голова была слишком тяжёлой, лапы неуклюжими, а камень скользким. Щенок плюхнулся в воду. Длинная шерсть сразу намокла и потянула его вниз, а течение, хоть и не сильное, подхватило и потащило прочь от берега. Щенок барахтался и плакал, но крики, доносившиеся с мыса, заглушали его слабый голос.
        И всё же на его призыв ответили! Маленький человек, сидевший неподалёку, заметил щенка и поспешил на помощь. К этому времени река утащила собачонка на глубокое место. Баська, скинув только обувь, прыгнула в воду. Ух, как холодно! Несколько взмахов рук — и щенок оказался рядом. С течением бороться было не нужно: река несла их на мыс, оставалось только не дать щенку утонуть. Их заметили, и игра прекратилась. Плавать умели немногие, и вид плывущей девчонки впечатлил ребят.
        Когда Баська со щенком на руках вышла на берег, весть о происшествии уже добежала до табора вместе с прибежавшими с берега девочками. Её встретили Мирко и собака Лапа — та самая, которая нашла девочку у дороги. Мирко присел перед двумя мокрыми детьми, погладил и того и другого по голове и сказал:
        — Вот ты и отдала долг Лапе — это ведь её щенок. Ты умница. Иди, переоденься.
        Зора помогла Баське переодеться. Увидев у неё на шее медальон и перстень, удивилась: «О! А это что?» и хотела взять в руки перстень. Баська шарахнулась в сторону — она не хотела, чтобы кто-то, пусть даже самый хороший и добрый человек, прикасался к вещи её мамы. Но всё же ответила:
        — Это мамино кольцо.
        Зора была удивлена реакцией девочки, но, ощущая себя уже взрослой (17 лет всё-таки, замуж давно пора!), не стала дуться:
        — Я не возьму его, не бойся. Просто оно такое красивое! А мама у тебя тоже красивая?
        — Я не помню её, она умерла, когда я была совсем маленькой. Но на портрете, который у отца в кабинете, она очень красивая…
        Баська вдруг поняла, что впервые рассказывает кому-то о своей жизни в имении. Оказывается, с Зорой это было легко!
        — А отец, — спросила цыганка, — красивый?
        — Да. И брат тоже… только они… остались там, в усадьбе. Я думала, они меня потом найдут, догонят, но они так и не пришли. А я всё ждала…
        Губы у неё дрогнули, в глазах показались слёзы. Зора прижала Баську к себе и стала гладить по голове, по спине, говоря:
        — Ну, ничего, не плачь, когда-нибудь ты с ними встретишься обязательно. Вот вырастешь, станешь красавицей, как твоя мама, приедешь туда, где ты жила, и вы встретитесь. Ведь так? Ты мне веришь?
        Она села рядом и, глядя в глаза, продолжала:
        — А сейчас ты успокойся и пойди, посмотри, как там щенок. Ведь ему было так страшно в речке. Иди, приласкай его, я дам тебе, чем его угостить.
        С этих пор Баська стала часто разговаривать с Зорой. Иногда к ним присоединялась Чергэн, иногда Лачо. В его присутствии Баська сначала смущалась, но потом привыкла, а он стал считать своим долгом оберегать её от возможных неприятностей. Лачо почувствовал себя настоящим старшим братом, и это ему страшно нравилось. Ведь до сих пор он был самым младшим в семье. А теперь стал мужчиной, охраняющим слабого.
        Случай со спасением щенка имел и ещё одно последствие: на Баську стали смотреть по-другому. В глазах взрослых она была барским дитя, а, следовательно, балованным ребёнком, не приспособленным к жизни. Только Чергэн с семьёй знала, что это не так. Понемногу, не сразу, Баська рассказывала им о своей жизни. Труднее всего ей дался рассказ о том, чему она была свидетелем в доме. Но и это, в конце концов, было рассказано. Только одно утаила Баська: как ей удалось уйти из горящего дома. Но это была тайна. Тайна Алена. Она дала ему слово никому не говорить о тайном проходе к реке. Значит, и не скажет. Не рассказала она и о той последней сцене, которая врезалась в память навсегда. Баська пыталась не вспоминать её, отогнать от себя. Она не хотела верить в реальность происшедшего. Если поверишь — значит, ни отца, ни брата нет уже в живых. Нет, этого не должно быть! Не может быть! Днём девочке удавалось справиться с воспоминаниями. Этому способствовало и то, что ни минуты она не оставалась без дела: нужно было помогать по хозяйству, а в освободившееся время — поиграть. Но во сне ей приходилось раз за разом
переживать заново всё, что произошло. Особенно же ярко и часто она видела лицо брата, когда он крикнул ей «беги» и кровь на его сорочке. Баська плакала во сне, бормотала жалобно, вскрикивала. Взрослые сами догадывались о том, чего она не досказала. Они поняли, что, скорее всего, отца и брата девочка потеряла, но не говорили об этом открыто. Чергэн знала больше других, она не раз слышала Баськины слова, сказанные во сне, из которых женщина постепенно сложила цельную картину, которая испугала её. Всем этим она поделилась с мужем, и вместе они решили, что беда грозит не только Баське, если она вернётся к родным местам, но и всему табору, приютившему единственного человека, который может опознать убийц графа с сыном. Стало ясно, что дорогу туда нужно забыть. Чергэн стала чаще говорить с Баськой по-цыгански, всячески поощряя её, когда та пыталась что-нибудь повторить; стала объяснять обычаи своего народа, рассказывала ей цыганские сказки. Она хотела, чтобы девочка поскорее стала чувствовать себя в таборе своей и перестала часто вспоминать то, что ей причиняло такую боль.
        Баська, чувствуя заботу и внимание, стала больше улыбаться, с удовольствием принимала участие в делах табора. Раньше, в имении, её считали маленькой и не доверяли никаких серьёзных, с её точки зрения, дел. А здесь она зачастую выполняла работу наравне со старшими девочками! Это очень ей нравилось и вселяло гордость и уверенность в себе и своих силах. Очень полюбила она собак — больших, косматых и очень страшных с виду. Баська нисколько их не боялась, возилась и со щенками и со взрослыми серьёзными псами, которые с ней почему-то себя начинали вести тоже, как малые щенки: ложились на спину, улыбались и старались лизнуть в нос. Собаки не только признали Баську «своей», они предпочитали её общество обществу других людей. Она обладала каким-то врождённым чутьём, которое помогало ей понимать животных. Баське собаки позволяли много такого, чего не разрешалось делать другим. Она разбирала свалявшуюся клоками собачью шерсть, расчёсывала их, работая лошадиным гребнем, вытаскивала из лап колючки. Но псы всё терпели, только иногда порыкивали, когда становилось уж вовсе невтерпёж.
        Но самым большим удовольствием для Баськи было побыть возле лошадей. Это противоречило правилам табора, возле лошадей могли находиться только мужчины и мальчики. Ей объясняли, её уговаривали, даже ругали — всё было напрасно: при любом удобном случае она убегала туда, где паслись лошади. И ни разу не случилось такого, чтобы какая-то лошадь её укусила или ещё как-то обидела. Баська любила их беззаветно, и они относились к ней с такой же нежностью и приязнью, как и собаки.
        Попытка отучить её от лошадей всё же была предпринята. Мирко, выбрав момент, когда никого рядом не было, вопреки обычаю посадил её верхом без седла на довольно норовистого коня. Сделал он это в надежде, что испугавшись, она больше не будет лезть, куда девчонкам не положено. Но это он сделал зря! Разве знал он, что Баська давно уже носилась верхом вместе с деревенскими мальчишками. О сёдлах у них и речь не шла! Правда, ей всегда давали низеньких спокойных кобылок, чтобы она, не дай Бог, не упала (случись, что с барским дитём — греха не оберёшься!), но это ничего не меняло. Баська взвизгнула от восторга и толкнула коня пятками…
        После того, как Мирко еле догнал жеребца и снял с него свою приёмную дочь, он решил, что легче разрешить ей делать то, что она хочет. Пусть будет рядом с конями. А дальше — видно будет. Но верхом больше она никогда не сидела. Женщинам всех возрастов это было запрещено. Запрет не обсуждался, не нарушался, и просить было бесполезно. Оставалось только подчиниться, как бы ни было обидно смотреть на совсем маленьких мальчишек-цыганят, гонявшихся иногда наперегонки верхом.
        И всё же она тосковала. Баське хотелось играть не только с собаками, разговаривать не только с лошадьми. Но контакта с детьми никак не получалось. Она пыталась подходить к девочкам, заводить разговор. По-русски говорили все, но Баську всякий раз настораживало, когда дети говорили что-то один другому на своём языке, и она не понимала, что именно. А если, не дай Бог, после этого следовал смешок, то ей обязательно казалось, что смеются именно над ней. С мальчишками было немного проще. Они, не чувствуя с её стороны никакой конкуренции, вели себя спокойно, не подкалывали, не хихикали. Им было интересно, как она смогла так быстро подружиться со всеми собаками, и почему не боялась ни одной из них. Ведь они не раз видели, как другие, взрослые люди, впервые столкнувшись с цыганскими псами, предпочитали держаться от них на приличном расстоянии, а иногда и откровенно пугались и убегали. Особенно это касалось женщин и девушек. Начавшийся с этой темы разговор плавно перешёл к тому, что Баська хорошо плавает, а потом она стала рассказывать о том, как играла с деревенскими ребятами, и как они научили её и
плавать, и бросать камушки в воду так, чтобы получались «блинчики», и делать свистульки из сучков бузины… Но окончательно поразил мальчишек тот факт, что она часто гоняла верхом без седла вместе с ребятами из деревни.
        — Ну, это ты врёшь, — компетентно заявил один из ребят. — Женщины верхом не ездят.
        — Почему это не ездят?! — возмутилась Баська. — Очень даже ездят! Даже знатные дамы ездят. Но они сидят в седле. Оно специальное, в нём надо сидеть на лошади боком. Мне так не нравилось.
        — Может, знатные дамы и могут садиться на лошадь, а вот в той деревне, где ты была, ты видела, чтобы женщины верхом ездили?
        Баська задумалась. Удивительно, но она действительно не могла вспомнить ни одного случая, чтобы при ней какая-нибудь девушка, девочка или женщина ехала верхом на лошади. Никто этого не запрещал, по крайней мере, Баська не слышала о таком запрете, но никто и не делал. Значит, она одна такая была? Во всей деревне?! Ух! Баська испытала чувство гордости. Как приятно уметь делать что-то, чего не умеют другие, такие же, как ты сам.
        — А у нас женщинам запрещается садиться верхом, — строгим голосом, явно кому-то подражая, сказал всё тот же мальчуган и все согласно закивали.
        — Почему? — поинтересовалась Баська.
        — Нельзя. Такой закон.
        — А почему такой закон? — Баське хотелось докопаться до истины.
        — Потому что если женщина сядет на лошадь, эту лошадь надо будет сразу продать. Или оставить.
        — Зачем?
        — Такой закон.
        Больше она не стала спрашивать и спорить. Понятно, что на все дальнейшие вопросы ответ будет только один: такой закон. Баська была раздосадована. Что за глупый закон? Мало того, что скакать верхом ей, по-видимому, больше не придётся, так даже похвастаться своим умением не получиться!
        Но всё же с мальчишками было веселее, чем одной. Даже, несмотря на то, что они иногда вставляли в разговор цыганские фразы, Баська от них не уходила. Постепенно она стала хорошо понимать язык, а потом и сама всё более правильно и свободно стала говорить на нём. Это оказалось не так сложно, как думалось вначале. Некоторые слова были даже похожи на русские. Просто произносили их немного по-другому.
        Проводя с мальчишками много времени, она поневоле включалась в их мальчишечьи игры, если это не противоречило всё тому же закону. Баське очень нравилась игра в ножички. Ножички были почти у всех ребят, за исключением самых маленьких. Мальчишки бросали их виртуозно. Играли по-разному. Бросали различными способами в начерченный на земле круг, «отрезая» от него кусочки, метали в выбранную цель, соревнуясь в меткости. Среди них были и такие, кто ухитрялся попасть в выбранное дерево с завязанными глазами. Правда, таких было только двое. Баська следила за этими играми, как заворожённая.
        Как-то раз она набралась решимости и попросила научить её тоже так ловко бросать нож. Девочка боялась, что в ответ опять услышит, что «этого нельзя, потому что — Закон». Нет, на этот раз ей этого не сказали. Просто засмеялись. Это было обидно. Но зато смех не подразумевал категорического отказа. Некоторое время Баська не возобновляла свою просьбу, что впрочем, не означало, что она сдалась, как могло показаться со стороны. Она стала ещё внимательней следить за игрой, но теперь обращала внимание больше на движения бросающего, чем на результат броска. Потом стала задавать вопросы. Здесь ей на помощь пришёл навык барышни из усадьбы, которая знала, как расположить к себе нужного ей человека, как с помощью наивной лести добиться желаемого. Вопросы Баськи следовали только за фразами типа: «Ах, как ты бросил!» или «Как же у тебя так здорово получается?». Ребята в основном охотно отвечали, им был приятен интерес к их занятию, хотя время от времени кто-нибудь из них всё же задавался вопросом, почему Баська совсем не играет с девочками. У неё и на это ответ был готов: «Они надо мной смеются и не хотят
принимать в игру». Это было правдой лишь отчасти. Смеялись не над ней, а если и случалось такое, то не все, а в игру не принимали потому, что Баська никогда не просила об этом, а им было хорошо и без неё.
        И вот, недели через две-три, Баська опять попросила научить её игре в ножички. Хотя бы дать попробовать бросить. Хоть разок! За это время мальчишки привыкли к тому, что Баська неплохо разбирается в правилах, отмечает особо эффектные броски, толково рассуждает о неудачах. Она как бы уже вошла в игру. В ответ на её вторичную просьбу опять раздались смешки, но разрозненные и неуверенные. А один паренёк протянул ей свой небольшой нож.
        — Пробуй. Только это занятие не для девчонки. Хотя мне рассказывала мать, что знала одну цыганку, не из нашего табора, которая хорошо умела это делать.
        Баська взяла протянутый ей нож. Он, несмотря на свой малый размер, оказался тяжелее, чем она предполагала. Старательно подражая движениям, которые она видела много раз, она постаралась попасть в старый пень, служащий на этот раз мишенью. В пень она попала. Плашмя. Нож ударился о трухлявое дерево, отскочил и косо воткнулся в землю. Второй раз получилось ещё хуже: нож перелетел через пень и плюхнулся в грязную лужу. Она подбежала, выудила его со дна и стала старательно оттирать руками и сорванными листьями налипшую грязь. Она бы вытерла лезвие подолом, это было бы намного проще и быстрее, но уже усвоила Закон: всё, чего женщина коснётся подолом, считается осквернённым и подлежит уничтожению. Отчищая нож, Баська даже не слышала обидного смеха и шуток мальчишек — она была расстроена. Ей казалось, что если точно воспроизвести все движения броска, то всё получится не хуже, чем у других. Вернувшись к своему шатру, она всё ещё переживала неудачу, поэтому была тише обычного. Это заметил Лачо. Сам он ни о чём не спросил, но сказал Зоре о настроении Баськи, а та, как бывало уже не раз, подошла к сестре,
обняла её за плечи, присев рядом, и прикрыла углом своей шали.
        — Посидим, поговорим? — спросила она. — Что такая грустная? Тебя кто-нибудь обидел или что другое стряслось?
        — Нет, меня никто не обижал, — ответила Баська, — наоборот, мне было интересно с ребятами.
        — Тогда что тебя заботит?
        С Зорой Баське всегда было легко говорить, о чём бы ни шла речь. Через минуту девушка знала причину расстройства младшей сестры. Она была несколько обескуражена и не сразу нашла, что и как сказать — уж очень необычная сложилась ситуация. Наконец, она спросила:
        — А зачем тебе это? Разве это женское дело?
        — А мне ребята сказали, что слышали о цыганке, которая хорошо умела метать ножи. Значит, это можно?
        — Можно-то — оно можно, но зачем? — повторила вопрос Зора.
        — Просто так. Мне интересно!.. Ну, и потом, никакое уменье лишним не бывает, — рассудительно, повторяя чью-то фразу, сказала Баська.
        — Да, это — безусловно! — засмеялась Зора. — Ну, уж если для тебя это так важно… Лачо! — позвала она и, когда тот подошёл, продолжила: — Вот тебе ученица, братишка. Научи её метать нож так, как ты это умеешь сам. Не удивляйся! Наша Баська хочет всех поразить своим мастерством.
        Но Лачо и не думал удивляться. Он знал, что Баська много времени проводит с мальчишками, а как они развлекаются Лачо, естественно, знал, сам ещё совсем недавно играл в те же игры. Он начал с того, что объяснил непоседливой сестрёнке, как выбрать для себя нож, если есть, из чего выбирать, и как сделать его себе, если это необходимо. Лачо подобрал для Баськи небольшой ножик — один из двух его собственных. Это был его первый нож, на нём он учился. Второй ему сделал отец, и мальчик им очень гордился.
        — Надо привыкнуть к ножу, к его весу, к форме рукоятки. То есть надо, чтобы твоя рука привыкла, — объяснял он. — Сначала попробуй кидать в землю. Когда получится всегда делать так, чтобы нож втыкался и не падал, можно попытаться попасть в дерево.
        Подолгу возиться с ней Лачо не мог, у него были свои обязанности в семье, поэтому Баська занималась сама. Сначала дело шло из рук вон плохо, но затем у неё стало потихоньку кое-что получаться. Для того чтобы ей не мешали, Баська уходила подальше от места стоянки, выбирала мишень (чаще всего — дерево) и занималась, расстраиваясь, радуясь, порой приходя в отчаяние. Однажды, когда она подняла руку для очередного броска, её остановили. Чья-то рука не грубо, но твёрдо взяла её за запястье. Обернувшись, Баська увидела Мирко. Он не сердился, а просто внимательно на неё смотрел. Конечно, он знал о необычном увлечении своей дочки, но подошёл к ней впервые.
        — Ты неправильно действуешь рукой. Не откидывай её так сильно назад. От этого бросок не будет сильней. Взмах должен быть коротким и резким. Давай-ка, я покажу.
        Они пробыли вместе всего полчаса, но за эти тридцать минут Баська усвоила больше, чем за всё предыдущее время. После этого урока она сама не заметила, как пришёл успех: броски стали сильнее, увереннее, нож летел именно так, как того хотела она, а не так, как ему заблагорассудится. Точность пока ещё хромала (даже очень!), зато появилась уверенность в том, что она всё делает правильно и в том, что всё обязательно получится. А потом пришла и точность. Конечно, с завязанными глазами она не смогла бы попасть даже в самое толстое дерево, да и не пробовала этого, но из пяти раз в выбранную мишень стабильно попадала трижды. Это было очень неплохо! Баська весьма гордилась собой.
        Наконец, она решила показать свои достижения мальчишкам. Но никакого восторга по этому поводу они не проявили, хотя и были удивлены, как быстро научилась девчонка «недевчачьей» забаве, и как ловко у неё получается. Но звёзд с неба она не хватала, а её успех был успехом только для неё самой. Среди ребят были признанные мастера, и рядом с ними Баська, со своими тремя из пяти попаданиями, выглядела бледно. Играть наравне с ними Баська не могла, не могла и согласиться на постоянные проигрыши. Поэтому вскоре она оставила это занятие. Нет, ей очень нравилось сознавать, что её умение необычно, что теперь ей не скажут: это не для девчонки, но на этом всё и заканчивалось. Правда нож она теперь всегда носила при себе, пряча его в складках юбки так, что догадаться о его наличии было невозможно.
        На некоторое время она опять осталась сама с собой. С мальчишками водиться надоело, к девчонкам не тянуло. Она много помогала Чергэн по хозяйству, но свободное время всё равно оставалось. Скучая, она стала рассматривать карты, которыми пользовалась Зора. Ещё дома, в усадьбе, она пыталась поближе познакомиться с этими необычными картинками. Их вид и даже, как ей казалось, особый запах манил и завораживал. Но отцу не понравился такой интерес, он видел в этом опасность увлечься игрой, азартом. Это опасение возникло у него не на пустом месте. Карты отняли у графа родного брата. Любимого непутёвого младшего брата, который проиграл всё, что имел и, не найдя выхода и не желая в очередной раз просить помощи у старшего брата, застрелился. Граф считал себя, пусть косвенно, виновным в его смерти, ведь будь он хоть немного внимательней, возможно, трагедии удалось избежать. Но в тот момент у него тяжело болела жена после первых родов, и он ничем, кроме неё, её здоровья и новорожденного сына, не интересовался. Когда до графа дошло известие о смерти брата, он был в ужасе. Конечно, ему было известно, что брат
играет и много проигрывает, но чтобы всё было настолько серьёзно… Граф выплатил долг брата, а потом поклялся на его могиле, что сделает всё, чтобы его дети никогда не играли в карты.
        Вот и получилось, что Баське не пришлось поиграть с так понравившимися ей картинками. Но в таборе с картами не расставались. Это была не игра, не увлечение, не мода, а просто образ жизни и способ зарабатывать деньги. Карты были просто привычным всем предметом обихода, но владели этим предметом превосходно. Когда Баська смотрела на карты в руках любой из цыганок, ей казалось, что это какой-то особый танец для пальцев и рук. Карты порхали так быстро, а пальцы мелькали так ловко!
        И вот она держит в руках колоду Зоры. Картинки на этих картах отличались от тех, которые она видела на игральных картах в деревне или дома, в усадьбе. Кроме того, карты были сильно потрёпаны. Она спросила Зору, не пора ли приобрести новую колоду, чтобы заменить эти затёртые карты.
        — Новую купить можно, — ответила девушка, — но нужно, чтобы карты привыкли к рукам хозяйки, а руки — к картам. Только после этого они смогут заговорить. А пока привыкают — снова обтреплются. Так зачем же их менять?
        — Как это — заговорить? Разве карты умеют говорить? — недоверчиво переспросила Баська, осторожно трогая пальцем лежащие перед ней старые карты.
        — Конечно. Я спрашиваю у них, о чём хочу узнать, потом раскладываю перед собой, и они мне отвечают.
        — Как? Ты их вот просто так слышишь? — теперь к недоверию в голосе добавился испуг.
        — Нет-нет, — улыбнулась Зора, — они не говорят, как мы, они просто показывают свой ответ. Вот ты читать умеешь?
        — Пока нет. Но буквы знаю.
        — Ну, вот. Карты — как буквы. Точнее — как слова. Каждая карта — слово. Я смотрю, какие «слова» передо мной, как они расположены, и читаю ответ на свой вопрос.
        — На любой?
        — На любой.
        — А научиться этому можно?
        — Конечно. Если хочешь, я научу тебя.
        — Хочу. А потом, когда я научусь, мне можно будет денежки зарабатывать, как ты и другие женщины?
        — Можно, но только сначала нужно вырасти, девочки не гадают на картах за деньги.
        — А когда ты меня научишь?
        — Начать можно сегодня, но сразу это не сделаешь, много времени нужно.
        Эта наука давалась Баське легко. Память у неё была отличная, значения карт, раз попав в голову, оставались там навсегда. Немного удивляло и обескураживало необъятное количество сочетаний карт. Это запомнить было сложнее, но и тут хорошая память выручала её. Но вот когда дело дошло до раскладывания карт, их тасования неожиданно появились трудности. Зора учила её, как можно раскладывать карты так, чтобы они легли именно в том порядке, которого ожидает гадальщица. Это нужно было для того, чтобы иметь возможность в будущем зарабатывать гаданием себе на жизнь: ведь никто не хочет слышать предсказание несчастья или большой беды, всем хочется обещания удачи, счастья, пусть и с небольшими (непременно с небольшими!) проблемами или препятствиями. Для достижения такого «расклада под заказ» требовалась очень тонкая и чёткая работа пальцев. А пальцы-то как раз и не хотели слушаться. Когда нужно было сгибаться, они почему-то распрямлялись, а когда нужно было придерживать карты, роняли их или путали порядок. Теперь каждую свободную минуту Баська проводила с колодой в руках, так же как немного раньше не выпускала
из рук нож. Просить у кого-то помощи или совета она не собиралась. Да и чем ей можно было помочь? Ведь другие пальцы не приставишь.
        Как-то раз проходившая мимо старая цыганка заметила её мучения и недовольство собой. Постояв и, прищурившись, понаблюдав за девочкой, она подошла, погладила по голове и сказала:
        — Давно пытаешься сладить с картами? Не получается?
        — Нет. У меня пальцы не такие, как у всех цыганок, не хотят двигаться, как нужно.
        — Не придумывай. Пальцы у всех одинаковые. Просто не привыкли ещё.
        — А когда же привыкнут уже? Я всё пробую, пробую, а они не слушаются.
        — А ты иди и поиграй с девочками в камушки.
        Баська вскинула на неё удивлённые глаза:
        — Зачем? Я уже не маленькая. Я хочу научиться раскладывать карты как Зора, как все цыганки. Зачем же мне в камушки играть?
        — А ты погляди-ка на руки девочек: как ловко они подбрасывают и ловят камушки, как чётко работают их пальчики. Ты-то, «немаленькая», небось, и с десятого раза так не сможешь.
        — А если смогу? — помолчав, спросила Баська.
        — Вот когда с камушками справишься, тогда и за карты возьмёшься. Увидишь: легче будет, и всё у тебя получится.
        Всё же Баська ещё несколько дней мучилась с картами сама. Но слова старой цыганки помнила постоянно и, наконец, решилась пойти к девочкам. Это было непросто для неё, ещё помнилась обида на насмешки и подколы. Всё же встреча состоялась. Баська подошла к трём девочкам примерно её возраста, играющим в камушки.
        — Можно мне с вами?
        Девочки, до этого весело щебетавшие и хихикавшие между собой, замолчали и посмотрели то ли удивлённо, то ли насторожённо.
        — А ты разве умеешь? — спросила та, что постарше.
        — Нет. А вы научите?
        Девочки переглянулись.
        — А что раньше не хотела с нами играть? Всё с мальчишками водилась, — с обидой сказала вторая. — Вот пусть они тебя и учат!
        Баська промолчала, повернулась и пошла прочь… Ведь так и знала, что с девчонками дружить не стоит! Но в этот момент её догнала третья девочка. По росту самая маленькая, она была такая шустрая и острая на язык, что её побаивались даже мальчишки: может высмеять так, что потом до старости от какого-нибудь обидного прозвища не отделаешься.
        — Постой, Баська, не обижайся. Пойдём, я научу тебя. А на девчонок ты не обращай внимания. Это они так, для порядка. Не со зла!
        Последние слова она произнесла, глядя на двух своих подружек. Те вроде бы нехотя кивнули, мол, да, не со зла. Теперь сразу стало ясно, кто между ними заводила. Заводилу звали Асей. Она выделялась из всех девочек табора роскошными медного цвета волосами. Такой же рыжей была и её старшая сестра.
        Под присмотром Аси Баська стала пытаться подбрасывать и ловить камушки. Когда их было два или три, ещё что-то получалось, можно было играть, но когда количество камушков возрастало, всё шло наперекосяк. Они вываливались из рук, при подбрасывании разлетались в стороны, а не взлетали дружной кучкой, как у девочек. А уж поймать все, не уронив ни одного, казалось и вовсе уж непосильной задачей. Но постепенно пальцы привыкали к новым для них движениям, и через несколько дней она уже могла не случайно, а намеренно сделать желаемый бросок. Камушки взлетали и падали именно так, как ей хотелось. Теперь она могла уже на равных играть с другими девчонками. Началась упоительная пора выигрышей. Побеждала она не всегда, но всё чаще. Оказывается, эта игра могла захватить! У Баськи уже был свой «счастливый» набор камушков, который она никому не давала, прислушавшись к совету Аси, ставшей её первой настоящей подругой: «Если дашь свои камушки кому-нибудь другому, они обидятся и перестанут приносить удачу в игре».
        Увлёкшись самой игрой, Баська на время позабыла о том, зачем решила научиться этой премудрости. Но обстоятельства сами напомнили ей об этом.

* * *
        Табор жил своей нехитрой размеренной жизнью. Вставали рано. Молодые цыганки и старшие девочки начинали хлопотать по хозяйству. Работы было много: прибрать, постирать, наносить воды, приглядеть за детьми, помочь старикам… Всё это входило в их обязанности. Старшие женщины уходили на заработки в деревни. Они занимались гаданием и предсказаниями. Гадали на картах, по руке, по глазам… Уходили иногда довольно далеко от табора. Бывало, что и попрошайничали. Но этим в основном занимались ребятишки в ближайших к табору деревнях. Всё, что удавалось заработать за день, делилось на всех, включая неспособных заработать.
        Когда погода испортилась настолько, что шатры перестали спасать от холода, стали выбирать место для зимовки. В конце концов, нескольким старшим мужчинам, среди которых был и Мирко, удалось договориться с жителями одной большой деревни. Им за плату позволили жить в деревенских избах. За это часть заработка табор должен был отдавать деревенской общине, а хозяева тех домов, в которых разместились цыганские семьи, рассчитывали на некоторую помощь по хозяйству. Ведь мужчины табора были искусными кузнецами и шорниками. Мирко был кузнецом. Через несколько дней после того, как все разместились по избам, он со старшим сыном Гожо стал налаживать небольшую кузницу прямо под открытым небом на том месте, где ему указал хозяин дома. Баська с любопытством наблюдала за всеми их действиями. В кузнице она бывала не раз, смотрела с порога, как работали кузнец с подручными. Сам кузнец держал одной рукой клещи с раскаленной железкой, а в другой руке у него был молоток, которым он бил по металлу. И за каждым движением его молотка следовал тяжёлый удар кувалды подручного. Как интересно было видеть, что огромный молот
бьёт точно в то место, где только что прикоснулся к заготовке молоток кузнеца. А второй подручный, когда это было нужно, управлялся с такой странной гармошкой, которая называлась «мехи», из неё дул воздух прямо в пламя, горящее в горне. В кузнице всё было монументально, надёжно, всё было внушительных размеров, вызывающих уважение. А вот те вещи, которые раскладывали на земле Мирко и Гожо, Баське казались скорее игрушками. Как будто кто-то решил поиграть в кузнеца и кузницу. Маленькая наковальня (её-то она узнала по форме, хотя размером эта наковаленка была раза в четыре меньше той, которая стояла в деревенской кузнице), маленькие клещи, напильники, пробойники, зубила. А какие маленькие были мехи! Были здесь и незнакомые ей вещи.
        Через несколько дней в импровизированной кузнице уже горел огонь, Гожо помогал Мирко у наковальни, а Лачо было доверено управляться с мехами. Изделия, которые появлялись в результате работы мастеров, очаровали Баську. Это были изящные пряжки, булавки, кольца для конской сбруи, удила, цепи… Побегав по другим дворам, она видела, что делают другие кузнецы-цыгане. У каждого из них был свой набор предметов для изготовления. Одни ковали серпы, косы, сошники, другие — клещи, зубила, долота, у третьих можно было купить скобы, оконные петли и крючки. А один цыган делал гвозди. Баська никогда не задумывалась, насколько разными они бывают. Длинные, короткие, круглые, четырёхгранные… А ещё он делал гвозди с фигурными шляпками, которые потом серебрил. Их охотно покупали для обивки сундуков и ларцов. Ведь стоило оббить вещь этими блестящими необычными гвоздиками, как она сразу становилась нарядной.
        Торговля коваными изделиями шла хорошо, тем более что в этой деревне своей кузницы не было, при необходимости ходили в соседнюю. А тут — не один и не два кузнеца на всю зиму в деревне обосновались. К ним шли не только заказать новые вещи, но и несли старые на починку. В ответ табор получал многое из того, что сами цыгане не делали. В деревне можно было приобрести глиняную посуду, обувь, деревянные ложки. В ближнем селе в церковной лавочке покупали иконы. Но продавали далеко не все изделия, которые успевали сделать. Основную их часть откладывали до теплого времени года, чтобы продавать их на торжках и базарах.
        Незаметно подошло Рождество. Праздновать его собирались все — и жители деревни, и цыгане. Предстояло готовить много угощения, украшать избы. Баська помнила, как проходил этот праздник дома, в усадьбе у отца. Они с Аленом, нарядные, счастливые, много свечей, весь дом украшен еловыми лапами и — подарки. Целая куча! Каждый в доме старался хоть что-нибудь подарить графским детям. Сам граф никогда не забывал о небольших подарках своим домашним слугам, а крестьянам в деревнях, принадлежащих ему, устраивали по его распоряжению праздничное угощение. Это был почти волшебный праздник! А как красиво было в церкви! Как она сияла огнями, какие сверкающие одежды были на священниках!.. И прихожане в церкви улыбающиеся, одетые во всё самое красивое.
        В этой деревне тоже серьёзно готовились встретить праздник. Вытаскивали из сундуков лучшие рубахи, сарафаны, порты, женщины перебирали свои украшения — мониста, бусы, оголовья, кокошники, кики. Среди цыган тоже вовсю шла подготовка. Для Баськи сшили новую юбку специально к Рождеству, ведь у неё не было праздничной одежды.
        Праздник закончился быстро. Но за ним шли Святки! Это было поистине золотое время для цыганок. В святочных гаданиях участвовали все. Конечно, чаще других просили им погадать молоденькие девушки, за ними тянулись старшие девочки. Но и замужние женщины не отставали. Вот тут-то как раз кстати пришлось то, что в деревне зимовали цыгане. От желающих узнать свою судьбу не было отбоя. Цыганки ходили из дома в дом, да ещё и в соседние деревни наведывались. Это была хорошая прибавка к заработку мужчин.
        Видя, с какой охотой обращаются к цыганкам люди, Баська вновь вспомнила о картах. Теперь дело пошло на лад. Тренированные руки охотно и легко запоминали и выполняли самые сложные движения. Вскоре Баська смогла показать Зоре свои достижения. Та осталась очень довольна, и стала учить девочку разным маленьким хитростям, используемым при гадании. Тут было всё: и особые приёмы при раскладке карт, и нюансы толкования одного и того же изображения, и просто внимательное наблюдение за человеком, его поведением, его реакцией на произнесённые слова. Это давало возможность в большинстве случаев отгадать, о чём и что хочет услышать человек. Наблюдательная от природы, умеющая заметить мельчайшие детали предмета или явления, Баська довольно быстро освоила все эти приёмы. К концу зимы она уже уверенно раскладывала карты, и её мастерство не оспаривалось никем из сверстниц.

* * *
        Все в таборе уже жили мыслями о летних дорогах. И тут случилось событие, от которого разом забурлила и деревня и табор. Пропал Гожо. Подозрения о том, куда он делся, появились сразу. Ещё летом, побывав на ярмарке в поисках возможных заказов на работу, он приметил молоденькую цыганку не из их табора. Несколько дней они располагались недалеко от ярмарки, и несколько дней Гожо ходил туда, работы не находил, а возвращался поздно. Перед тем, как табор должен был отправляться дальше, Гожо попросил у отца разрешения жениться на понравившейся девушке. Но Мирко отказал. У него была на примете цыганочка из табора, с которым они встречались на дорогах, и рассчитывал будущим летом сосватать её за своего сына. Родителей девушки он знал, видел и как она сама расторопно и ловко справляется со своей работой, и считал, что лучшей невестки желать нельзя. Гожо не скрыл недовольства. Вслух ничего не сказав, он вышел, но с того дня находил любой предлог, чтобы не поддерживать разговор, который, как ему казалось, мог привести к теме женитьбы. Случайно получилось, что им стало известно место, где остановился на зиму
табор Галины — так звали зазнобу Гожо. Когда Мирко с другими мужчинами занимались поисками зимовки, они проходили через деревню, в которой уже обосновались другие цыгане. Гожо был в тот раз с отцом и увидел Галину у ворот одного из домов.
        Теперь, обнаружив исчезновение сына, Мирко, прежде всего, предположил, что тот, ослушавшись отца, решил жениться сам. Тут же была послана погоня. Прежде всего, наведались туда, где жила семья Галины. Там тоже собирались на поиски: Галина пропала.
        Несмотря на все усилия, предпринятые преследователями обеих семей, обнаружить сбежавшую пару не удалось. Мирко был очень сердит. Нарушена цыганская традиция, сын не подчинился воле отца! И — чей сын! Его собственный! Он ходил мрачный, ворчал по каждому поводу. Так продолжалось несколько дней. А потом объявились Гожо с Галиной. Сами пришли. Первыми их заметили мальчишки, игравшие на краю деревни. Там, на склоне, на солнышке уже вовсю бежали весенние ручейки. Мальчишки — и деревенские и цыганята — возились в ледяной воде, в осевшем, пропитанном влагой снегу, устраивая запруды, соединяя несколько ручейков в один, пуская в плаванье щепочки. Вот они-то со склона и увидели подходивших по дороге от леса молодых людей. Цыганята тут же помчались сообщить столь важное известие взрослым. Так что к тому времени, когда пара подошла к дому, где жил Мирко с семьёй, их уже ждали.
        — Прости, отец, — начал Гожо, опустив голову, — я виноват. Я знал, что ты хотел сосватать для меня другую жену. Но я полюбил Галину! Она будет хорошей женой мне и послушной невесткой для вас с матерью.
        Мирко молча разглядывал обоих виновников переполоха. Гожо выглядел, действительно, виноватым, но в нём чувствовалась и твёрдость, решимость отстаивать принятое решение. Перед отцом стоял не юноша, а молодой мужчина, способный отвечать за свои поступки, и не отступающий от своих намерений. В этот момент Мирко вспомнил себя. Ведь он так же женился без разрешения своего отца, и, когда привёз к нему первую свою жену, так же стоял с опущенной головой, но ни о чём не жалея. Мирко долго смотрел на Галину, не поднимавшую глаз, и сурово произнёс одно только слово:
        — Поглядим!
        Затем повернулся и пошёл в дом. Уже от самой двери, обернувшись, он бросил через плечо:
        — На свадьбу не надейся!
        Чергэн, внимательно наблюдавшая за мужем, заметила его короткий взгляд в её сторону и правильно поняла его. Она тоже вспомнила такие же сцены, вспомнила, и как стояла перед отцом Мирко и, дрожа, не смела поднять глаза, несмотря на то, что их брак был им одобрен. Да, Мирко хотел взять в семью другую девушку, но, может, и эта окажется неплоха?… Чергэн отошла, взяла ушат с недостиранным бельём и поставила перед невесткой:
        — Речка — там. Да поосторожней у проруби: лёд уже слабый.
        Галина, поняв, что всё закончилось, что её не прогнали, с такой радостью схватила бельё, как будто это был лучший подарок к свадьбе. Она докажет, что Гожо не ошибся в ней! Она будет хорошей женой и невесткой!
        Баська, как и все наблюдавшая эту сцену, была поражена: и это всё? Не будет свадьбы? Просто у Гожо появилась жена… Удивительно! Она видела когда-то свадьбу в деревне. Это было красиво. Много ярких украшений, яркие ленточки на лошадях, запряжённых в телеги. Правда, не очень было понятно, почему плакали подруги невесты и ещё какие-то женщины. Зато потом, на накрытых праздничными скатертями столах, было так много вкусного! А почему у Гожо такого не было? За ответом она, как всегда, отправилась к Зоре. Ответ был исчерпывающим.
        — Гожо не послушался отца, сам выбрал себе жену. Да ещё сбежал с ней. Поэтому и праздника никакого не будет. Когда всё делается правильно, по нашему закону, тогда свадьба бывает очень красивой и долгой. Даже на несколько дней затягивается. И жених с невестой сидят такие нарядные!
        — Так теперь Галина — жена Гожо или нет?
        — Да, жена. Они даже обвенчались в церкви, хоть это и необязательно.
        — И теперь они будут жить отдельно?
        — Нет. Пока не надумает жениться Лачо, они будут жить вместе с нами. Галина будет помогать по хозяйству. А потом, конечно, будут жить своим хозяйством.
        — А когда Лачо женится, когда он с женой отделяться?
        — Лачо — никогда.
        — Почему?
        — Потому, что так положено. Он младший сын, ему и помогать родителям, когда они состарятся.
        — А ты? Ты останешься?
        — Нет. Когда я выйду замуж, то уйду жить в семью мужа, как и все девушки. Это тоже закон.
        — А я?
        — Разве ты — не моя сестра? Разве ты не живёшь по нашим законам?
        — Да. Только… Я не хочу уходить от вас.
        Последние слова Баська сказала совсем тихо, низко опустив голову.
        — Это будет ещё так не скоро, мы долго будем вместе, — успокоила её Чергэн, незаметно подошедшая к дочерям и понявшая, о чём у них разговор. — Ты не бойся, к плохим людям не попадёшь. Уж отец постарается.

* * *
        С наступлением весны снова двинулись в путь. И опять потянулись бесконечные дороги, селения, леса; чистое небо сменялось дождевыми тучами, а потом вновь становилось тепло. В таборе всё было как обычно. Родились двое детей. Умер один старик. Баська первый раз была на похоронах, раньше её всегда оберегали от печального зрелища, а здесь всё было, хоть и грустно, но как-то естественно. Здесь к смерти относились как к части жизни. В ближайшее село был послан парень за священником, который, приехав, совершил положенный православный обряд. Старика похоронили возле дороги под одинокой молодой берёзкой. Всё было торжественно и тихо, без лишних стонов, криков и плача. Очень удивило Баську следующее. Старик перед смертью несколько дней пролежал в шатре, поставленном специально для него. За ним ухаживали, он не был одинок в свои последние часы. Но после похорон все вещи, которые его окружали, которых он касался — всё было уничтожено. Что-то сгорело вместе с шатром, когда его подожгли с двух сторон, а то, что пощадил огонь, родные закопали в землю. Баська спросила Чергэн, зачем так делают? Ведь шатёр ещё мог
пригодиться, да и вещи были хорошие, добротные. Зачем же их уничтожать, когда можно было ими ещё пользоваться? Ответ был вполне предсказуем:
        — Такой закон.
        Баська не стала больше расспрашивать, она знала, что это бесполезно. Но, обдумав всё сама, решила, что это, по-видимому, плохая примета: вдруг тот, кто будет пользоваться вещью умершего, сам тоже умрёт… Брррр… Но эта версия не продержалась и месяца. Вскоре в таборе родилась девочка. И вот странно — здесь Баська опять наблюдала ту же картину: всё, к чему прикасалась роженица, было нещадно уничтожено. Почему? Зачем? Тоже плохая примета? А в чём она? В том, что сам можешь ненароком родить? Глупость какая! А если пользоваться будет мужчина, он что, тоже родит?.. Нет, здесь было что-то не так. Но у кого бы Баська ни пыталась узнать, в чём тут дело, получала всегда один и тот же ответ: «Такой закон». Наконец, она добралась до Бабки. Это была та самая старая цыганка, которая посоветовала ей играть в камушки. Она была самой старой в таборе, она помнила ещё прадеда Мирко, а вот её имя как-то забылось. Называли её просто Бабкой. Но называли уважительно, с оттенком робости. Бабка так долго жила, столько людей при ней родилось и умерло, что жизнь для неё была подобна старой привычной колоде карт: картинки
всегда одни и те же, только ложатся по-разному. Её советы ценились. Говорила Бабка мало, но уж если произносила слово, то в большинстве случаев происходило именно так, как она сказала. Оттого ли, что она была мудра тем жизненным опытом, который даёт возможность предвидеть события, оттого ли, что ей просто не осмеливались перечить. А может, и от того и от другого сразу.
        На вопрос Баськи Бабка ответила не сразу. Смотрела оценивающе, жевала беззубым ртом. Потом, всё-таки решив сказать правду, объяснила:
        — Люди умирают не только от старости, бывает — и от болезни. Человека уже не стало, а болезнь остаётся в его вещах. Возьмёт здоровый человек такую вещь, а болезнь и его сгубит. Так все в таборе умереть могут.
        — А когда рождается ребёнок? Ведь женщина не болела, зачем же после неё всё сжигать?
        — Мы не знаем, какая болезнь рождается вместе с новым человеком. Может — лёгкая, может — никакая, а может — страшная. Лучше отнять жизнь у вещей, но сохранить её людям.
        Баська помолчала. Всё было просто. Почему это не приходило ей самой в голову? Но…
        — А тот старик?
        — Что старик?
        — Ну, он же не болел. Почему же и его вещи сожгли?
        — Бывает так, что болезнь прячется. Кажется, что её нет, что умер человек сам по себе, от старости, а она — тут как тут. Да и потом сама подумай — разве не обидно будет, если родные одних ушедших от нас получат что-то после их смерти, а родные других — нет? Конечно, обидно. Вот тогда они постараются что-то утаить, забрать, оставить. А вместе с этим оставят и хворь какую-нибудь. Поэтому Закон — он один для всех. Теперь поняла?
        — Да. Спасибо, Бабка.
        — Ладно, не благодари. Не люблю. Пойду, лягу. Устала я с тобой. Давно так много не разговаривала.

* * *
        Время шло, бежало, катилось. Второй год в таборе мелькнул незаметно. Баська становилась почти неотличимой от остальных девочек табора и теперь, наверное, обиделась бы, если кто-то назвал бы её «не цыганкой». Постепенно Баська усвоила все правила цыганского уклада. Ничего сложного в этом не было. Всё было разумно, чётко, выверено веками кочевой жизни среди других народов. Была и ещё одна сторона в этой жизни, которая завораживала Баську. Танцы. Никогда прежде она не видела ничего подобного. Когда женщины начинали танцевать, Баська не могла отвести от них глаз. Какая-то дикая природная пластика приковывала взгляд; цветные одежды летели рядом с танцующими и казались самостоятельно двигающимися существами. В тех танцах, которые до сих пор приходилось видеть девочке, рисунок создавался положением тел, вычурные, нарочитые движения были основой всего. Кроме того, эти танцы были какими-то неживыми. Словно их придумывали, сидя за столом, строили, как строят дома или рисуют узор на клумбе из диковинных цветов. Цветы красивы, но, посаженные в ряд, один к одному, не создают гармонии, в них исчезает природное
изящество.
        Видела Баська и деревенские танцы, пляски. Они, конечно, были более живыми, естественными. Но в них обычно блистали мужчины, показывая свою удаль, а женщины в длинных сарафанах двигались плавно, легко, движения всех, не будучи заранее оговорёнными, всё равно выглядели удивительно слаженными. Танец лился, как спокойная река — бесконечно, грациозно, мягко. Это было очень красиво, но Баське не хватало в нём стремительности, страсти. Она не могла бы выразить своё ощущение словами, но долго смотреть на танцующих крестьянок она не могла — становилось скучно.
        У цыганок же танцевало всё — тело, ноги, плечи, руки, даже лицо принимало участие в пляске. Они словно растворялись в ритме, в звуках, и уже не женщины, а какие-то диковинные яркие существа полупарили у самой земли, казалось, не задевая её. Этот танец никем и ничем не ограничивался, его творила каждая плясунья по-своему, но прекрасное чувство ритма и чёткость, чистота движений делали своё дело — танец смотрелся единым, не разваливаясь на множество отдельно танцующих женщин.
        Чергэн и Зора, конечно, замечали то внимание и восторг, с каким следила Баська за танцующими, но все их попытки вовлечь и её, терпели неудачу. Ей очень хотелось так же танцевать, но казалось, что все опять будут смеяться. Зора как-то попыталась вроде бы в шутку втащить сестру за руку в круг, но та вырвалась, убежала и не показывалась до тех пор, пока все не разошлись.
        — Не надо больше её заставлять, — сказала Чергэн старшей дочери, — она сама даст понять, когда будет готова. Помнишь, как было с картами?
        Но они и не догадывались, что Баська давно уже пробует учиться танцевать. Она была верна себе, и пыталась всего добиться самостоятельно. Как бы ни было трудно, она делала всё, только бы не просить помощи. Это казалось ей почему-то проявлением слабости, а слабой она себя никогда не считала.
        Как только позволяли обстоятельства и время, она находила место, где её никто не мог видеть, и танцевала. По крайней мере, ей так казалось. Пытаясь повторять движения, подсмотренные у цыганок, она порой приходила в отчаяние от того, что по её мнению, была неуклюжа и медлительна.
        Помощь пришла неожиданно в образе рыжей Аси. Она давно уже заметила, что подружка частенько куда-то исчезает, и, конечно, решила выяснить, куда именно и зачем. Баська в очередной раз укрылась ото всех, зайдя подальше в начинающий редеть осенний лес на облюбованную небольшую полянку. Вслед за ней тайком пробралась Ася. Когда она увидела, чем занимается подружка, ей сначала стало смешно: уж больно нелепо выглядели движения танца в тишине пустого леса, без сопровождения хотя бы бубна. Да ещё в одиночестве. Она уже хотела, смеясь, выскочить из-за куста, где пряталась, и сказать что-нибудь такое же немыслимое, как этот немыслимый немой танец, но вдруг остановилась. Ей стало не по себе. Ася знала, что Баська никогда не танцует, но ей в голову не приходило, что та попросту не умеет. Она подумала, что вряд ли сама вот так смогла бы самостоятельно пытаться научиться хоть чему-нибудь, не говоря уже о танцах. Может, лучше уйти? А кто поможет Баське? Ведь они подруги, так неужели она бросит Баську без помощи? Она совсем смутилась от собственных мыслей и, тихонько выйдя из-за куста, незаметно ушла.
        Весь следующий день Ася была на удивление тихой. К вечеру решение было принято окончательно — она поможет Баське. Ведь без музыки или хотя бы чёткого ритма у неё ничего не выйдет. Во время следующей стоянки она вновь тайком пошла за подружкой. Тайком — потому что знала наверняка: та откажется брать её с собой, даже если честно предложить ей помощь. Гордая!
        На этот раз Баська выбрала небольшую ровную площадку по другую сторону холма, возле которого стоял табор. Ася, прихватив с собой бубен, двинулась за подругой через несколько минут после её ухода. Застав всё ту же картину, что видела в лесу на поляне, она прятаться не стала. Вместо этого она стала ритмично ударять в бубен и тихонько напевать мелодию танца, которую обычно выводила скрипка. Услышав внезапные звуки, Баська шарахнулась в сторону, чуть не упав. Затем, придя в себя и разглядев их источник, рассердилась. Но Ася не обратила на это внимания, хотя, конечно, заметила и сдвинутые брови, и поджатые губы.
        Сцена затягивалась. Ася напевала, встряхивая бубном и чуть притопывая, а Баська стояла молча, смотрела исподлобья и кусала губы. Но вот Ася шевельнула плечами, бровями, чуть улыбнулась и, не сбивая ритма, двинулась в сторону подруги, а, дойдя до неё, стала вновь удаляться, описывая дугу и оглядываясь через плечо. Лукавая улыбка, хитрый прищур глаз и плавные движения не могли оставить равнодушными никого. Не выдержала и Баська. Поняв, что Ася появилась здесь не для того, чтобы посмеяться, она сначала начала притопывать, а потом, пытаясь повторять движения подружки, пошла за ней. Постепенно у неё стало получаться лучше, всё более похоже на танец маленькой цыганки.
        С этого дня всё изменилось. Баськины успехи стали очевидны не только для Аси, смотревшей со стороны, но и для неё самой. Она больше не считала лестью похвалы подружки, она сама чувствовала, что от былой неуклюжести и неуверенности не осталось и следа. Теперь они с Асей танцевали вместе, глядя друг на друга, и напевали вместе. Но, несмотря на всё это, Асе никак не удавалось уговорить подругу принять участие в общей пляске. Уже дважды был случай продемонстрировать своё умение. Баська не соглашалась. Ах, как крепко сидели в ней неодобрительные слова учителя! Она могла считать себя мастером в любом занятии, которому научилась по своему желанию, даже если это занятие не слишком вязалось с её полом и возрастом. Ведь никто ей не говорил, что она не способна научиться этому! А вот слова, всего один раз сказанные её отцу при ней самой, навсегда оставили неуверенность в своих «музыкальных талантах», будь то пение или танец — всё равно. Убедить Баську в обратном было нелегко.
        Однако нет ничего невозможного для того, кто искренне чего-то хочет. А в данном случае желание было у двоих: Ася мечтала танцевать с подружкой на виду у всех, показать, что та танцует хорошо, лучше многих сверстниц, и Баська, со своей стороны, тоже этого хотела, хоть никогда не высказывалась вслух.
        Тем временем, вновь подошёл праздник Рождества. Табор снова зимовал в одной из деревень. Опять было много угощений, шуток, ярких красок, праздничной одежды… И вновь цыганки танцевали под аккомпанемент скрипок мужчин и своих бубнов. Посмотреть на это буйное великолепие собрались деревенские. Многие хлопали в такт ладонями, дети прыгали вокруг, пытаясь подражать цыганкам. Баська, как всегда, стояла и наблюдала за танцем. Она не выходила танцевать даже с детьми, которые плясали с краю круга. Среди селян были несколько сильно перепивших мужичков. Они громко комментировали всё, что видели, покачиваясь, хватаясь друг за друга, чтобы не упасть и гогоча во всё горло над своими же пьяными шутками. Но вот взгляд одного из них остановился на Баське, стоявшей рядом с пожилыми цыганками. Ему тот час показалось очень смешным то, что девочка стоит рядом со старухами, вместо того, чтобы вместе со всеми танцевать. Он поделился этой оригинальной мыслью со своими приятелями, те поддержали его, и — пошло, поехало! Каких только версий не было выдвинуто: она и хромая, и косая, и глухая. А, может, это старая бабка,
просто так молодо выглядит? Голоса звучали по-пьяному громко, а стояли они недалеко. Сначала, захваченная ритмом танца, Баська не замечала такого нелестного внимания к себе. Затем, услышав пару фраз, поняла, что относятся они к ней. Женщины, стоявшие рядом с пьяницами, пытались их утихомирить, но те разошлись не на шутку и, отмахиваясь от баб, продолжали горланить. Баська нахмурилась. Старые цыганки сердито поглядывали на дебоширов, по-своему тихо ругая их. Баська молчала, но ярость поднималась в ней, как пена. Между тем, мужичков уже пытались увести их же соседи-селяне, чтобы те не портили веселье и не омрачали праздник. Мужички сопротивлялись. Назревала драка. Одна за другой умолкли скрипки, одна за другой остановились танцовщицы. Пьяница-заводила, которого уже держали за руки и тянули прочь, всё никак не мог успокоиться.
        — Пу-у-усти-и! Я знаю, чё говорю! Эта — не ихняя! Пря-я-ячут они её. Гляди. да…гляди, говорю, глаза-то у ней синие. Не цыганка она! А они все — воры!
        С мужиком, наконец, справились, потащили в сторону его дома отсыпаться.
        Тишина. Все поневоле смотрели на Баську. И тут у неё внутри как будто что-то оборвалось. Да как он смеет! Эти люди — не воры! А она… она… Она — цыганка! И она сейчас докажет! Задохнувшись от возмущения, Баська рванула с плеч овчинный полушубок, оставшись в кофте, скинула валенки, которые были ей велики, и в одних шерстяных чулках выскочила вперёд. Все замерли. Было известно, что Баська не умеет танцевать и даже никогда не пыталась. Только Ася улыбалась. Она одна знала, что зрелище удивит всех. Баська поискала глазами подругу, та кивнула ей и бросила бубен. Баська подняла его над головой и, мерно ударяя в него, пошла по кругу. Всё быстрее и быстрее сыпались удары, всё быстрее и быстрее переступали ноги по утоптанному снегу, всё меньше становился обходимый круг, скручиваясь в спираль. Когда она оказалась в центре, начался, наконец, сам танец. Нет, это был не танец, скорее — неистовый вихрь. Взмахи рук, изгибы тела, прогибающегося невероятным образом, повороты головы и при этом — существующие как будто отдельно, ноги, легко, непринуждённо переносящие ещё детскую фигурку, свивающие сложный узор        Опомнившиеся музыканты старались, импровизируя, попасть в ритм стремительных движений, в которые Баська вложила всю ярость, захлестнувшую её, и свою мечту о том, что у неё получится.
        Когда Баська, закончив, замерла на месте с поднятым над головой бубном, сверкающими глазами, часто дыша приоткрытыми яркими губами, вновь наступила тишина. Потом все разом зашумели, засмеялись. Зора подбежала к ней одновременно с Асей, обняла, удивлённо и радостно глядя на неё. Рядом выкрикивала Ася:
        — Ага! А я что говорила! Ты по-настоящему умеешь танцевать! А ты боялась!..
        Подошла Чергэн. Присела, тоже обняла:
        — Умница, дочка. Замечательно! Когда ж ты научилась? Ведь и не пробовала, вроде, никогда.
        — Мне Ася помогала, — пояснила Баська, — без неё бы я не смогла.
        — Смогла бы! — тряхнула рыжей гривой Ася. — Ещё как смогла бы! Только дольше получилось бы. Такого, как ты сейчас делала, я тебе не показывала, это ты всё сама.
        Незаметно подошла Бабка. Взяла Баську за руку, та подняла на неё глаза.
        — Захочешь — станешь знаменитой плясуньей, — сказала Бабка. Потом, помолчав, добавила: — Но это — если только захочешь. Заставить тебя не сможет никто. У тебя получится всё, чего ты сильно пожелаешь. Только никогда не делай ничего против своей воли. Тогда всё тебе будет удаваться.
        Слова эти Баське крепко запомнились, и потом, вспоминая их, она неоднократно убеждалась в правоте Бабки.

* * *
        А в деревне дела шли своим чередом. Уже не в первый раз на зимние месяцы крестьянская община решила нанять для своих подросших детей учителя, который научил бы их немного читать и считать. Деньги собирали всем миром, и всем миром решали, чему будут учить их чад. Ещё осенью спорили, доказывали, в конце концов, пришли к согласию. Тогда же был снаряжён в дорогу выбранный мужик, который должен был привезти с собой учителя. Если повезёт, им будет тот, кто был в их деревне в прошлом году. Он ходил в ближайших городках и сёлах по кабакам и подрабатывал тем, что предлагал свои услуги: кому написать письмо, кому жалобу или прошение, кому посчитать, сколько понадобиться материала на постройку нового или починку старого амбара или сарая и сколько за него нужно будет заплатить. Своего жилья он не имел и с удовольствием соглашался на подобные предложения. Ведь кроме оплаты, которую ему обещают крестьяне, ещё можно будет почти всю зиму провести в тепле, да и кормить его будут. Что ж не согласиться?
        Вместе с крестьянскими детьми учиться чтению, письму и счёту пошли и цыганские дети, как это происходило во всякий год, когда деревня, где они зимовали, нанимала учителя. Табору нужны были грамотные люди. Нужно уметь посчитать деньги и товар, нужно уметь прочитать бумаги, которые может понабиться подписать, да и саму подпись хорошо бы уметь поставить. Конечно, всё ограничивалось элементарным уровнем, зато читать и считать в таборе умели почти все.
        Вместе с остальными учиться пошла и Баська. В избе, где собрались ребята, было тесно. Места всем едва хватило. Урок начался с молитвы. Потом они познакомились. Учителя звали Касьяном. Он показал всем нарисованную на досочке закорючку и назвал её буквой Аз. Началось знакомство с азбукой.
        Среди других детей Баська выделялась только тем, что умела внимательнее слушать учителя. Но это помогало ей лучше и быстрее запоминать новое. В конце концов, она опередила всех, и учитель, умиляясь таланту маленькой цыганки, стал заниматься с ней отдельно. Таким образом, к концу обучения она умела не только читать и считать, как все остальные, но и сносно писала. Правда, писать углём на доске, пусть и хорошо отшлифованной, было сущим мучением. Но Баська очень старалась, и у неё стало получаться всё чище и аккуратнее.
        Касьян замечал, что Баська отличалась от остальных детей — и деревенских и цыганят. Она правильнее говорила, была более сдержанна, сидела прямо, меньше шалила. Постепенно у него сложилось впечатление, что эта девочка — из тех детей, которых табор где-то подобрал. В этом его убеждала и её внешность: смуглый оттенок кожи был, скорее, летним загаром, который несколько посветлел к середине зимы, а при внимательном взгляде на неё, можно было заметить цвет глаз. Они были не чёрными и не карими, а васильковыми, такими тёмными, что могли показаться чёрными.
        Касьян какое-то время серьёзно раздумывал, не сообщить ли кому следует о своих подозрениях. Ведь если найдутся родители девочки, с них можно было бы получить кое-какие деньги за помощь в возвращении дочери. Но по зрелому размышлению пришёл к выводу, что не стоит рисковать. Живы ли родители — неизвестно, заплатят ли ему — неизвестно. А может, заплатят, но не ему, а тем, кто их найдёт. При этом он потеряет и те деньги, которые обиженный табор, конечно, откажется ему платить за обучение их детей. Так что Касьян решил жить по пословице: «От добра — добра не ищут», и всё оставить, как есть.
        Между тем, успехи Баськи в учёбе вызывали не только положительные эмоции. Мирко и Чергэн, конечно, радовались и гордились ею. А вот в детях похвалы в адрес Баськи, как всегда бывает в таких случаях, вызывали зависть. Всё, что раньше или попросту не замечалось, или прощалось ей, теперь только усиливало это чувство. Её сдержанность в манерах, частые отказы принимать участие в общих шалостях, странное для цыганской девочки стремление постоянно быть рядом с лошадьми — всё это только подливало масла в огонь. Ребят из табора поддерживали и деревенские дети, которые тоже не блистали на уроках Касьяна. Кто-то из них в пылу очередной перебранки пренебрежительно назвал её Графинькой. Это прозвище буквально прилипло к ней. Баська обижалась, дулась, даже пыталась драться с дразнящими её девчонками (правда, с плачевным результатом), но становилось только хуже. В конце концов, она приняла единственно правильное решение: не спорить больше с обидчиками, тем более что это прозвище удивительным образом совпало с действительностью. После этого (правда, не сразу) ей стало спокойнее. Чувство зависти никуда не делось,
но дразнить её стало неинтересно.
        Ближе к весне, когда пошли оттепель за оттепелью, Касьян получил расчёт и уехал в город, пока ещё не началась весенняя распутица и дороги не превратились в сплошное грязное месиво. После его отъезда отношение к Баске постепенно улучшилось, ведь учёба закончилась, а в остальных делах она ничем от других не отличалась. А потом как-то так получилось, что все привыкли к обоим именам, и теперь обидное «Графинька» перестало задевать, оно звучало так же ровно и обычно, как «Баська».

* * *
        Так, незаметно, прошёл ещё год. Опять наступила весна. Она пришла как-то разом, поменяв всё вокруг. Снег потемнел и осел, пропитавшись водой, деревья стали удивительно чёткими, как будто первый весенний дождь отмыл их от зимней тусклости. Воробьи то и дело устраивали в кустах весёлую перебранку. Цыганские собаки носились по всей деревне, гавкали, задирая местных собак. Табор засобирался в дорогу. Снова наступало время бесконечных дорог от базара до базара, от торжка до торжка, от деревни до деревни.
        Прошлое лето ознаменовалось ещё одним событием в семье Мирко — вышла замуж и ушла от них Зора. Для Баськи это было большой потерей, она так привыкла во всём советоваться с ней, обо всём спрашивать. И пожаловаться можно было, и посплетничать. Да, всё было красиво — и сватовство, и сама свадьба… Но потом стало так одиноко… Конечно, сейчас Баська уже не была одна, она могла пойти поиграть с девочками, у неё была замечательная подруга Ася, но Зоры ей всё же не хватало. А тут ещё Ася напугала её, рассказав, что и их с Баськой вскоре тоже могут посватать. Правда, замуж их пока никто не возьмёт, но, если найдётся жених, то девочку могут отдать в его семью, где она будет жить до тех пор, пока не подрастёт и не наступит время свадьбы.
        А табор вёл удачную торговлю. Как всегда, на базарах и торжках продавались вещи, сделанные в течение зимы. Покупали их охотно, так что семьи не нуждались. Баська по-прежнему льнула к лошадям, и по-прежнему не смела садиться верхом. Она больше не спорила, не просила, просто это стало для неё, как и для других, безоговорочным правилом. Она видела, что и другим девочкам не разрешают ездить на лошади, и, особо не задумываясь, приняла всё, как есть. Но быть равнодушной к этим созданиям, относиться к ним, как к вещам, предметам обихода, она не могла. Если выдавалась минута — она была уже возле лошадей, если её искали — часто находили возле лошадей, если оставались корочки хлеба — она несла их лошадям. Все постепенно к этому привыкли и не видели в этом ничего особенного. Баська выполняла всю порученную ей посильную работу, не нарушала ничего из неписаных законов, а то, что она часто вместо игр с детьми убегала к своим гривастым фыркающим друзьям — так это, в конце концов, было её дело.
        Касьян
        Время неторопливо, но неумолимо шло вперёд, наматываясь на колёса цыганских кибиток. Вот уже и это лето начало стареть. У берёз в кронах золотились первые осенние пряди, листья перестали отливать глянцевой зеленью, несмотря на то, что всё чаще шли дожди, старательно смывая с них осевшую пыль.
        Баська уже не отличалась от сверстниц. Сильно загоревшая, темноволосая, с яркими правильными, хотя немного резкими, чертами лица, она обещала стать одной из первых красавиц в таборе. Отличалась она от всех только васильковыми глазами. А когда она смеялась или плакала, они вдруг вспыхивали такой синевой, что у смотревших на неё в эту минуту просто дух захватывало. Впрочем, плачущей её давно никто не видел — гордость не позволяла ей показать всем слабость. Глаза достались ей от отца. Правда, при этом волосы он имел русые, а вот мать была темноволосой с серыми глазами. Таким образом, дочь взяла от обоих родителей понемногу, и так удачно было это сочетание, что не любоваться ею было нельзя.
        Слух о ней прошёл и по другим таборам. Её видели на ярмарках, и, хотя она была ещё ребёнком, быстро нашлись отцы, которые не прочь были бы считать Баську невестой своих сыновей. Стали заходить речи и о сватовстве. Это ей совершенно не нравилось. Да, что там не нравилось! Это её просто приводило в ужас! Она только недавно почувствовала себя снова в настоящей семье, где её любили, где её учили всему, что знали и умели сами. Она стала получать удовольствие, участвуя на равных в этой жизни — суетливой, громогласной, пёстрой с точки зрения постороннего человека, не вникающего в суть этого существования, и удивительно продуманной, стройной и справедливой для всех, кто хотел узнать и понять её по-настоящему. Так неужели ей опять нужно будет уходить? Неужели придётся скоро расстаться со ставшими родными людьми? Баська сначала пыталась намекать, а потом в открытую спросила Чергэн, можно ли как-то избежать такого нежелательного для неё поворота в судьбе.
        — Если отец решит отдать тебя в семью жениха, то ничего сделать ни ты, ни я, ни кто-нибудь другой не сможет. Ведь ты же послушная хорошая дочь. Да и боишься ты зря, тебе не будет хуже, чем у нас. Но сейчас ещё говорить не о чем: отец пока не хочет и слышать о женихах. Говорит, тебе ещё подрасти надо. В нашем роду редко отдавали девочек в семью жениха. Так что ты успокойся, не думай об этом. Мы все тебя любим и хотим, чтобы тебе жилось хорошо. А когда придёт время, отец будет выбирать жениха тебе очень внимательно, за злого да за ленивого не отдаст!
        На этом разговор закончился. Баська немного успокоилась, но не могла не замечать, какими взглядами провожают её украдкой молодые парни и их отцы, с которыми она сталкивалась во время базарных дней, когда приносила Мирко поесть. Он вместе с кем-нибудь ещё торговал в сёлах или городках своими изделиями, а обязанностью Баськи было принести ему приготовленную Чергэн еду, подождать, когда он поест, и, забрав пустую посуду, вернуться домой. Эти взгляды стали её беспокоить, особенно после того, как она услышала рассказ одной из девчонок о том, как где-то кто-то выкрал девушку из табора и тайком на ней женился. Поразмыслив, Баська подумала, что от такой ситуации ни Мирко, ни Чергэн не спасут. А если кто-то смог выкрасть невесту, то почему бы ещё кому-то не выкрасть девочку, которая потом станет невестой?..
        Если бы она спросила хотя бы Асю, не говоря уж о любом взрослом из табора, ей бы объяснили, что такого быть не может. Если невест, хоть и очень редко, всё же могут украсть, похитить, то такого, чтобы утащили девочку, ещё никогда не бывало! Это бы вызвало такой скандал, что после него многим бы не поздоровилось, а виновник навсегда был бы изгнан из табора. Его никогда и никто больше не считал бы цыганом. А это — худшее наказание! Но Баська не стала спрашивать, а сделала выводы сама. В результате, она стала выбирать такие пути, на которых оценивающие глаза потенциальных женихов и их отцов встречались реже. Пусть ей приходилось для этого ходить в обход, тратя гораздо больше времени на дорогу, но для неё так было спокойней. Она вызывала интерес не только у цыган, но её явно детский возраст останавливал прохожих от двусмысленных шуток или непристойных намёков.
        Как-то раз, как обычно шагая обходным путём от Мирко обратно в табор, она встретила Касьяна, того самого учителя, который занимался с детьми зимой. Баська узнала его и удивилась, как он попал сюда, так далеко от того места, где они зимовали. Ей было невдомёк, что табор, путешествуя по дорогам, опять приближался к месту своей прошлогодней зимовки.
        Касьян тоже узнал Баську, но вида не подал, прошёл мимо. Объяснялось это просто: он давно надеялся её отыскать, только не знал, как это сделать. В конце концов, он решил ближе к зиме появиться в той деревне, где учительствовал, побывать в соседних, поспрашивать о том таборе, что стоял здесь зиму назад. Но на такую удачу он и надеяться не мог! Ну, надо же, вот она, идёт себе, как ни в чём не бывало ему навстречу! У Касьяна просто замерло всё внутри: только бы не спугнуть свою удачу! Ведь это такие деньги можно получить! Тогда можно больше и не работать, не ходить по деревням с чернильницей и пером. Можно будет обзавестись своим собственным домишком, наладить собственное дело, чтобы к нему люди сами ходили. А там — и жениться можно… Касьян так размечтался, что еле заставил себя отвести глаза от цыганочки, которая явно его узнала и удивлённо смотрела ему в лицо, не понимая, узнал или нет? А если узнал, то почему не подаёт вида?.. Надо пройти мимо, не обращая внимания… Спокойно… Вот так. Уф!..
        А дело было вот в чём. Когда Касьян весной вернулся к своим скитаниям в поисках работы для пера, он как-то зашёл в трактир. Там можно было расположиться на свободном краю стола, подождать возможного клиента, которому нужен был грамотный человек, а ожидая, перекусить слегка. Он взял кружку кваса, кусок хлеба и луковицу, сел на лавку в угол, выложил перед собой чернильницу, перо и несколько листов бумаги в знак того, что готов приступить к работе в любой момент, и огляделся. Посетителей было немного. Двое крестьян в лаптях, прихлёбывая из больших кружек, что-то тихо говорили друг другу с несчастными лицами, наверное, жаловались. Недалеко сидела компания из трёх хорошо одетых господ. Несмотря на их нарочито небрежные позы, можно было заметить, что вопрос они обсуждают весьма серьёзный: лица сосредоточены, голоса тихие, говорят немного. И много не пьют. Их в качестве возможных работодателей рассматривать было бы глупо. Крестьяне в этом смысле тоже не обнадёживали. Кроме всех этих людей в трактире сидели ещё два субъекта, уже порядком выпившие и теперь веселившиеся по каждому малейшему поводу. Одна
история следовала за другой, за кружкой — кружка, голоса становились всё более громкими, а лица всё более красными.
        Вздохнув, Касьян решил, что клиентов сегодня нужно будет ждать долго, и принялся за хлеб с квасом. В этот момент один из выпивох поднялся и, покачиваясь, направился в его сторону. За ним тут же, спотыкаясь, устремился второй. Оба плюхнулись на лавку рядом с Касьяном и затеяли с ним беседу:
        — Я от смотрю, што ты — грамотный человек… Вот… А я — нет. Неграмотный… Совсем, — и он захихикал. — От мы — я и Гринька, — он ткнул пальцем сначала себя в грудь, а потом в соседа, — хотим тебя спросить… не, сказать… не… ну, то есть… от как ты относишься к бабам? А?
        Касьян, собиравшийся пробыть в этом трактире довольно долгое время, решил на рожон не лезть и пьянчужку не злить.
        — Ну, хорошо отношусь.
        — Не, «хорошо» — это не ответ. Не ответ! Ить они ра-а-азные. Бабы-то. Есть тощые, есть толстые, есть такие, што жрут немеренно, а другие — што твоя птичка… Ну, нельзя ж ко всем им — одинаково! А? А ты — «хорошо-о-о»… Чо, ко всем, што ль?
        — Ну, не ко всем. Но если баба работящая, можно и не смотреть, какая она там есть.
        — О! А я те чо говорю? — вступил в беседу второй. — Чо мне её, на стенку заместо картинки вешать? Баба должна знать своё место и работу справлять…
        — Да не-е-е! Ну, от сам посуди: бегает у тебя в дому эдакая страховина… Брр… Не. Не жалаю! — и он стукнул кулаком по столу, как будто ему вот прямо сейчас уже кто-то навязывал эту самую «страховину». — Я жалаю, шо б моя баба была… была… ладной! От так!
        — А если твоя ладна баба и штей не сумеет сварить и в избе у ней… чёрт ногу сломит? Тогда как? А? — ввернул каверзный вопрос второй.
        — Да не. Ладна баба — она во всём…ну…ладная. А? Правильно я говорю? — обратился первый к Касьяну.
        — Не знаю, — дипломатично ответил тот. — Я и красивых баб, ни на что не способных, видел, и дурнушки такие же попадались.
        — Красота — она для кажного своя, — философски заметил тот, которого называли Гринькой, гипнотизируя свою наполовину пустую кружку остановившимся взглядом. — От мне ндравятся девки…мммм…белые да в теле… шо б было, за чё ухватить.
        И он, мечтательно прищурив заплывшие покрасневшие глаза, хлебнул, рыгнул и вытер рот рукавом.
        — Не-е-е… Ничо ты в ентом не смыслишь, — заявил первый с оставшимся неизвестным именем, — Девка должна быть статной да гибкой… и имя у ей должно быть… эдаким… интересным, — он неопределённо помахал рукой, — шо б сказать вкусно было. А тебе какие ндравяться? — вновь обратился он к Касьяну.
        — Да разные, — ответил тот. — Люблю светленьких да сероглазых. Впрочем, недавно встретилась мне одна. Цыганка. Вот уж действительно красавицей будет!
        — Да ну… Цыганка? Не… Не могёт быть. Они ж все чернущые.
        — Все, да не все. — Касьяну вдруг захотелось хоть с кем-нибудь поделиться, ведь, по большому счёту, поговорить ему было не с кем. — Нынче зимой учил я детишек в одной деревне. Счёту там, чтению. А там и цыганята были: вишь, табор в той деревеньке зимовал. Так вот, была там одна девчонка — ну, прямо картинка! И не чёрная, хоть и тёмненькая, и не такая смуглая, как все остальные. И глаза у неё не карие — синие. Не голубенькие какие, а по-настоящему синие, как васильки.
        — Да. От мне б такую… — протянул первый пьяница, — я б на ей враз женился. И ни-ко-му… Никому не позволял бы даже смотреть в ейную сторону. Сам бы любовался…
        — А на кой ляд тебе любоваться? — съязвил Гринька. — Лучше б она детишек рожала, да за скотиной ходила… А то приведёшь в дом эдаку прынцессу… И чо с ей делать?… Ни поесть, ни поспать… Одно слово — прынцесса.
        Касьян хмыкнул.
        — А ведь ты почти угадал: ту синеглазую девчонку-цыганку все Графинькой дразнили. Только вот не знаю уж почему. От работы она вроде бы никогда не отлынивала, я её даже в пример другим ставил. Больно быстро всё у неё стало получаться, как будто раньше что знала.
        — Ну, это…случай. Так-то редко бывает, — гнул своё Гринька. — Баба — она и есть баба!..И всё! А как она выглядит — неважно… И вооще…Почему у меня кружка пустая? Эй, неси мне ещё! — крикнул он на весь трактир, попытался встать, но рухнул на пол.
        Первый глянул на него удивлённо, а потом громко загоготал. Продолжая гоготать, он попытался поднять приятеля, но сам не удержался на ногах и растянулся с ним рядом. Сделав ещё несколько столь же неудачных попыток подняться, они предпочли дальнейший путь к полным кружкам проделать на четвереньках. Таким образом, спор завершился тем, чем обычно и заканчиваются все споры: каждый остался при своём мнении.
        Пока длилась вся эта сцена, Касьян не замечал, с каким вниманием вдруг стали прислушиваться к такому незначительному, казалось бы, пустому разговору трое сидевших неподалёку господ. Когда философствующие пьяницы уползли за новой порцией вдохновляющего напитка, один из троих поднялся и подсел к Касьяну.
        — Доброго вам здравия.
        — И вам того же, — удивляясь, ответил тот. «Что это им понадобилось? — подумал он. — Может, документ какой составить важный? А может…» Но додумать он не успел. Дальнейший разговор был настолько неожиданным для него, что в голове у писаря всё перепуталось.
        Его пригласили присоединиться к их компании, что само по себе уже было из ряда вон выходящим событием, хорошо накормили и объяснили, что давно и безуспешно разыскивают девочку, являющуюся родственницей одного из их друзей. Далее ему была рассказана очень трогательная история о том, что родители девочки умерли, а сиротку украли цыгане. И вот, её уже давно ищет двоюродный дядя, чтобы удочерить и вернуть ей то положение в обществе, на которое она имеет право по рождению. Приметы этой несчастной сиротки удивительным образам совпадают с описанием той девочки из цыганского табора, о которой он только что говорил с двумя подвыпившими неучами. И вот, если он сможет помочь им в их поиске, то получит в благодарность очень серьёзные деньги. От названной суммы у бедного писаря в глазах заплясали золотые чёртики. Конечно, он постарается, он сделает всё, что в его силах, чтобы помочь благородным господам в их благом деле. Что? Нельзя никому говорить об этом поиске? Хорошо, он не будет говорить. («Это правильно, — мелькнула мысль, — вдруг ещё с кем делиться придётся?!»). А если он выяснит что-либо, куда и кому
сообщить об этом?
        Ему объяснили, что весточку нужно будет оставить здесь, в этом трактире. Он должен будет сказать хозяину, что есть новости по важному делу и передать, где его найти. После этого нужно в указанном месте дождаться кого-нибудь из трёх господ. Они придут, выслушают Касьяна и, если дело закончится удачно, передадут ему оговорённую сумму. На этом они расстались. Господа ушли, а Касьян вернулся на своё место. Вскоре стали подходить клиенты. Но работалось ему сегодня трудно, мысли были далеко.
        После того, как Касьян немного успокоился, отвлёкся, он заметил в поведении и рассказе троих господ некоторые неувязки. Тут же возникло сомнение в честности их намерений. Но обещанная баснословная для него награда быстро заставила отбросить все сомнения и подозрения.
        И вот — свершилось! Касьян встретил Графиньку. Еле утерпев, чтобы тут же не развернуться в другую сторону, он прошёл мимо, глядя невидящими глазами куда-то в конец улицы, повернул за угол и тут же со всех ног пустился к трактиру. Ведь именно здесь, в этом городишке, и состоялся так много значащий для него разговор. Уже подбегая к дверям, он вдруг подумал: «А что, собственно, я скажу? Что встретил девчонку на улице? А где её теперь искать?» Проклиная свою поспешность и ругая себя всеми мерзкими словами, которые знал, Касьян кинулся назад, на то место, где произошла встреча. Баськи к тому времени и след простыл. Касьян носился, как угорелый, по всем близлежащим закоулкам, но не встретил не только синеглазой цыганки, но и цыган вообще. Наконец, выбившись из сил, он остановился и задумался. Где же она может быть? А где могут быть все остальные цыгане? Не одна же она зашла в городок? Сообразив, что цыгане и базар — две вещи, неразрывно связанные, он рванул на базарную площадь. Но было уже поздно. Пока он бегал, торговля закончилась и народ разошёлся. Не унывая, Касьян решил дождаться следующего базара.
Это было через неделю. Оставалась, конечно, возможность, что табор Графиньки уйдёт, не дожидаясь следующего торгового дня, но он даже думать о такой неудаче не хотел!
        Однако именно так и случилось. Мирко, решив, что здесь уже не удастся продать их изделий столько, сколько он рассчитывал, посоветовался с другими уважаемыми в таборе цыганами, и они решили ехать дальше. Два дня они ещё провели на месте — не все закончили здесь свои дела, а потом сложились и двинулись. А ещё через два дня табор остановился близ большого села. Опять всё повторялось. Мирко с сыном поехали на базар, а Баська, после того, как помогла Чергэн по хозяйству, взяла еду для мужчин и отправилась вслед за ними. Всё шло, как обычно, как бывало уже не раз во многих сёлах. Но вот то, что она опять встретила Касьяна, удивило её настолько, что она, вернувшись, рассказала об этом Чергэн. Тем более что учитель её вроде бы опять не узнал. Хотя сама Баська была уверена в обратном. Ей и в первую встречу показалось, что учитель узнал её, но потом почему-то сделал вид, будто незнаком с ней. И ещё ей показалось, что он обрадовался встрече. Тем более было непонятно, почему он ничем не показал, что знает её. Когда их пути пересеклись вторично, всё повторилось: мгновение узнавания, мелькнувшее выражение
радости в глазах и… отчужденный, вроде бы равнодушный взгляд. Баське пришла в голову мысль, которая бы её позабавила, если бы она не думала в последнее время на эту тему постоянно: не влюблён ли он в неё?
        Её рассказ почему-то очень встревожил Чергэн.
        — Ой, нехорошо, девочка, — качая головой, сказала она, — не к добру эти встречи.
        — Почему? — спросила Баська. — Ведь он даже не пытался со мной говорить. Может, я ему понравилась, и он разыскал меня, чтобы посватать?
        — Э-э-э, ты всё об одном! Что ты можешь в этом понимать? Если бы ты ему приглянулась, он или заговорил бы с тобой, с собой поманил, или к отцу бы пришёл. Так поступают все гаджо… Здесь что-то другое… Что-то нехорошее. Надо сказать Мирко.
        Такого Баська не ожидала. Но она даже предположить не могла, что разговор с Мирко может окончиться тем, что отец пойдёт разговаривать с другими мужчинами и после этого табор спешно снимется с места. Их путь тоже удивил Баську. Они возвращались, ехали мимо тех мест, где уже побывали. Это было непонятно, ведь там ничего не удастся продать, там все уже имеют их вещи! Наконец, они остановились, но место стоянки Мирко выбрал далеко от селений. И это тоже удивляло. Однако все вели себя, как обычно, занимались хозяйством, иногда пели, молодёжь играла, дети носились по окрестностям, приносили из ближайшего леса грибы (ягоды до табора просто не доживали, находя свой конец в вечно голодных желудках детворы). Но всё же чувствовалось какое-то напряжение. Как будто все чего-то ждали.

* * *
        Череду одинаковых дней прервало однажды небольшое событие. Недалеко от табора на дороге у проезжавшей мимо телеги отвалилось колесо. Благообразный мужик с маслеными глазами попросил помочь. После того, как честно расплатился с цыганом, починившим ступицу, он сказал:
        — Помоги тебе Боже, как ты мне помог. Я человек богобоязненный, при монастыре работаю. Скажи, за кого молиться мне, кому здоровья просить за помощь? Как звать тебя?
        — Василием, — отвечал цыган.
        — Василием. Да ведь Василиев много. Как вас различить? А как вашего главного в таборе кличут?
        Василий улыбнулся про себя: странные они все — всё главного ищут! Да нет у них главного. А вслух сказал:
        — Уважаемый всеми у нас — Мирко.
        — От и славно! — ответил мужик. — Буду молить Бога за Василия из табора Мирко. Так оно вернее будет. Ну, бывай, мил человек, поеду я восвояси.
        Этому событию никто не придал особого значения. Василий ничего про разговор и вопросы мужика не рассказывал (да, мало ли, какие глупости люди болтают!). Таким образом, Мирко ничего не узнал.
        Через несколько дней к табору подъехал человек верхом на ухоженной кобылке. Одет он был не роскошно, но добротно: домотканого полотна рубаха была хорошо выбелена и искусно вышита по вороту, сукно кафтана замечательной выделки, порты заправлены в явно новые сапоги. Человек спешился и спросил у окруживших его ребят, где он может найти Мирко. Его проводили к шатру. Оказалось, что ему, Сидору Петухову, срочно потребовались услуги кузнечных дел мастера.
        — Я, вишь, дочь собрался замуж отдавать, — доверительно сообщил он Мирко. — Приданое за ней хорошее даю. Да вот незадача — оба сундука, в которых её добро хранится, пообтрепались, да потускнели, хоть и крепкие ещё. Вот ищу мастера, который смог бы изукрасить их как-нибудь хитро.
        — А разве у вас в селе нет кузни?
        — Да кузня-то есть, — Сидор почесал голову, как бы в задумчивости. — А вот кузнец — неважный. Пьёт много. Лошадь, там подковать, или ещё какую работу попроще сделать — это он может. Но вот чтобы тонкое что-то, да с выдумкой — того нет. Одним словом, безрукий у нас кузнец, — и он сокрушённо покачал головой.
        — А почему ты именно ко мне пришёл? — спросил Мирко. — От твоего села до нас, небось, не близко, вон лошадка-то твоя — вся в мыле.
        Сидор с готовностью ответил:
        — Так ведь сестра у меня есть. Замуж она вышла. Теперь муж её, то есть зять мой, мне теперь — ровно брат.
        — Это хорошо. Только я-то здесь причём?
        — Да очень даже причём! Брат мой, то есть зять, ну муж моей сестры, живёт как раз в той самой деревне, где вы зимовали. Никифор Перевозов. Может, помнишь?
        — Нет, не помню. Так что ты хочешь? — решил перейти к делу Мирко, которому надоело слушать о семейных отношениях Сидора. — Чтобы кто-то из наших мастеров тебе сундуки изукрасил? А нашёл ты нас как?
        — Да какая же вам разница?! — всплеснул руками Сидор. — Не сразу, но нашёл. Я готов хорошо заплатить за работу!
        Мирко помолчал, потом сказал:
        — Ладно, приезжай через три дня. И сундуки свои привози. Мастер будет готов, а то сейчас он занят. Сколько времени займёт работа, сколько она будет стоить — он сам скажет.
        — Вот спасибочки! Вот славно! Теперь я спокоен. Можно и возвращаться. Вот только лошадке отдохнуть не помешает немного. Не разрешишь ли мне рядышком здесь попасти её? Да и мне не мешало перекусить. Ты не думай, у меня еда есть, только водички из речки зачерпну.
        — Трава да вода не наши. Боговы. Отдыхай на здоровье.
        — Вот и спасибочки.
        Сидор отправился восвояси, а Мирко подумал, что редко встречал людей, более неприятных ему. Какой-то он суетливый. И глаза постоянно отводит, на тебя не смотрит. И говорит странно. Вроде как будто хочет говорить попроще, как обычный мужик, а не получается, всё равно на грамотную речь сбивается. Нет, не понравился Мирко визитёр. Но работа есть работа, пусть заплатит только. «Надо будет подсказать мастеру, чтобы содрал с него втрое» — подумал он.
        Сидор действительно расположился на пригорке. Расстелив на траве чистое полотно, он выложил на него припасы и, перекрестившись, принялся за еду. Бегавшие возле кибиток дети подошли знакомиться. Он был очень приветлив, оделил каждого горсткой семечек, потом показал нехитрый фокус с камешком, который вдруг исчезал у него из руки. Дети были в восторге! Они просили показать ещё, но Сидор сказал, что показывать одно и то же неинтересно. Посмотрев на огорчённые ребячьи рожицы, он вдруг улыбнулся и сказал, что знает ещё один фокус.
        — Но для него нужен перстень с большим камушком. Принесёте — покажу. Да, не бойтесь, — засмеялся он над притихшими детьми, — я его не съем, отдам обратно!
        — Но у нас нет такого, — сказал один из ребят. — У девчонок есть колечки, есть и с камушками, но те камушки маленькие.
        — Ну, что ж делать? Нет, так нет, — ответил Сидор и стал аккуратно складывать и убирать остатки трапезы. — Ехать пора.
        — Подожди, дядя, — вдруг схватила его за рукав девчушка, — у нашей Графиньки есть колечко с большим камушком. Вот только даст ли?
        — Да она и не показывает его никому, — возразила другая. — Носит на шее, на цепочке, прячет вечно под кофту и злиться, если попросишь только посмотреть.
        — Ну, а если она не показывает его никому, как вы узнали о колечке?
        — А она когда купалась, кольцо у неё из-за ворота рубахи и выскользнуло.
        — То есть скрыть от вас ничего нельзя? — улыбнулся Сидор.
        — Может, попросим? Вдруг даст? — спросила остальных первая девочка.
        — Не, не даст, — уверенно ответила девчонка постарше. — Ты же знаешь! Только разозлиться.
        — Ну, если разозлиться, то не надо, — сказал Сидор и примирительно добавил: — Давайте уж я вам ещё разок фокус с обычным камешком покажу. Но на этом — всё! Мне ехать нужно.
        Во время всего этого диалога Мирко наблюдал за всеми его участниками издалека. Он не мог слышать ни слова, но опять поймал себя на мысли, что Сидор ему не нравиться. Только теперь к этому ощущению добавилась какая-то тревога. Уж очень странным было появление этого человека именно в тот момент, когда табор ушёл в сторону от сёл и деревень. Подозвав пробегавшего мимо мальчишку из числа тех, кто говорил с чужаком, Мирко спросил, о чём был разговор. Тот всё очень подробно рассказал, даже изобразил, как чудесно исчезал камешек в руках дядьки. Его рассказу помогли ещё несколько присоединившихся ребят. Вот теперь Мирко встревожился не на шутку. Его насторожил разговор о перстне, который Баська носила на шее. Немного подумав, он подозвал Лачо и велел ему проследить за Сидором: куда он направится, что будет делать, с кем встречаться, о чём говорить.
        К тому времени, когда Лачо выехал из табора, Сидор уже скрылся из глаз. Но это не волновало подростка. Развилок на дороге до ближайшей деревни не было, а там — или он нагонит Сидора, или спросит у людей, в какую сторону направился только что проехавший человек. Впрочем, Лачо надеялся на быстроту ног своего коня и на то, что «фокусник» погони никак не ожидает, значит, торопиться не станет. Так и случилось. Вскоре Лачо увидел вдали фигуру всадника. Он тут же придержал бег коня и, оставаясь на таком расстоянии от Сидора, чтобы не вызвать у него подозрений, продолжил путь. Но Сидор действительно не ждал никакого подвоха. Он ехал спокойно, ни разу не оглянувшись. В деревне он не задержался. За околицей дорога делилась надвое, а вскоре начинался лес. Здесь Лачо на какое-то время потерял всадника из виду. Он направился прямо, но через некоторое время понял, что выбрал неправильный путь, поскольку, даже пустив коня вскачь, не увидел впереди никого. Ему пришлось вернуться к развилке и ехать по другой дороге. Примерно через час Лачо, наконец, опять увидел впереди того же всадника. Больше он его уже не
терял.
        Вечером Сидор въехал в большое село и направился на постоялый двор. Когда Лачо тоже оказался в селе, то засомневался: продолжил ли «фокусник» путь, не задерживаясь, или нашёл ночлег. Но рассудив, что утомлённая лошадь нуждается в отдыхе, а ночные дороги опасны для одинокого путника, он решил, что Сидор где-то заночевал. Вскоре Лачо нашёл и постоялый двор, а в нём — конюшню, а в ней — усталую лошадку, которую днём видел возле родного табора. Сидор был здесь.
        Найти его не представлялось подростку трудной задачей, так как нуждающихся в ночлеге в селе было немного: базара в этот день не было, церковных праздников тоже. Но, зайдя в общую комнату, где стояли столы и лавки, Лачо Сидора не обнаружил. Между тем уже стемнело. Лачо вышел, обошёл здание, внимательно разглядывая окна. Рядом росли несколько старых груш. Забраться на одну из них было для мальчика делом одной минуты. Устроившись в развилке ветвей, он разглядывал доступные ему три окна. «Фокусника» нигде не было. В одной из комнат, которую было видно лишь частично, сидел за столом мужчина в парике. На нём был тёмный камзол, на фоне которого белели кружева воротника сорочки. Он разговаривал с кем-то, кого Лачо со своего места не видел. Он уже собирался спуститься, чтобы залезть на другое дерево, как вдруг собеседник человека в камзоле подошёл к окну. Это был Сидор. Он постоял, потом повернулся и ушёл вглубь комнаты. Лачо быстро спустился с груши и вернулся во двор. Искать возможность незаметно подняться наверх не пришлось: полутёмная общая комната освещалась лишь огнём в печи, лестница была полностью
погружена во мрак. Поднявшись, Лачо, бесшумно ступая, пошёл вдоль закрытых дверей, прислушиваясь к звукам за ними. Голоса были слышны только за одной. Нужно было что-то придумать, чтобы без помех слушать, о чём там говорят. Из комнаты, расположенной слева, слышался богатырский храп. Справа было тихо. Лачо решил рискнуть. Нажал осторожно на дверь — она оказалась незапертой. Открыв щёлку, он прислушался ещё раз. Тишина. В этот момент раздались шаги на лестнице — кто-то поднимался наверх. Выбирать не приходилось, и Лачо скользнул внутрь, прикрыв за собой дверь. Шаги звучали всё ближе. Но вот — звук открываемой где-то рядом двери, и всё смолкло. Переведя дыхание, Лачо шагнул к стене, за которой находился Сидор и человек в камзоле, и приник ней ухом.
        — …перстень её матери. Ты понимаешь, что все наши усилия, весь риск, на который мы пошли, — всё, всё будет напрасно, если девчонка, став взрослой предъявит права на наследство. Ей и бумаг никаких не нужно будет! Покажет кольцо — и всё! Она — дочь графа и единственная наследница!
        — Но как? Как может перстень что-то доказать? Да мало ли таких побрякушек на свете? — голос Сидора был менее чётким, видимо, он стоял дальше от стены.
        — Ты думаешь? А много ли ты видел таких побрякушек, которые несут на себе двойной герб — графа-отца и матери — французской дворянки?
        — Но если бы это было так, то почему цыгане не бросили кольцо? Зачем им такой риск? Их и так считают похитителями детей. Зачем им нужно таскать с собой такую опасную штуку?
        — О цыганах мы ещё поговорим, — в голосе послышалась явная угроза. — А вот вы, сударь, ничего не знаете, и пытаетесь при этом делать какие-то выводы. И не хотите признать неизбежность моего плана. Кольцо выглядит совершенно обычно, хотя, несомненно, очень дорого. Чтобы увидеть гербы, необходимо сдвинуть камень. Для этого нужно на него слегка нажать и повернуть.
        — А позвольте узнать, как вам стало это известно?
        — Могу и не позволить. Отвечать вам или нет — моё решение. Но я скажу. Я сам видел этот перстень. Видел, как дарил его жене сам граф. Я был при этом. И, хотя мне тогда было совсем немного лет, помню всё очень хорошо.
        Сидор некоторое время молчал.
        — Но она — ребёнок. Прошло уже много времени, она могла всё забыть.
        — Забыть?! Что? То, что на её глазах погибли отец и брат? То, что она жила в удобстве, чистоте и сытости? То, что могла позволить себе любые капризы, потому что её баловали? Вы, сударь, что, издеваетесь надо мной? Такое не забывают!
        — Но неужели вы способны убить ребёнка?!
        — А вы предпочитаете умереть сами? Или вас больше устраивает перспектива попасть на каторгу? Так я вам открою маленький секрет: уж лучше умереть сразу, чем гнить заживо где-нибудь в рудниках. Ну, что вы выберете?.. Молчите? Вы хотите, чтобы всё пришло к вам само, чтобы кто-то сделал за вас всю работу, а вам только награда досталась? А так не бывает. Вы и так сделали для этого гораздо меньше других!.. А что до молодой графини, я вам вот что скажу. Пусть вас не мучает совесть, она умерла уже давно. Тогда, на пожаре. Так что мы просто приведём действительность в соответствие с убеждением людей.
        — Но может быть, просто выкрасть кольцо? Ведь вы сами сказали, что это её единственное подтверждение происхождения, а значит, и прав на наследство. Нет кольца — нет доказательства!
        — А вы уверены, что она не знает, как открывать перстень? Убеждены, что никто этого не видел? Нет, можно, конечно, на всякий случай вырезать весь табор. Но такой кровожадный вариант вас ведь устроит ещё меньше? Кстати, с цыганами, тоже надо будет разобраться. Когда найдём девчонку у них, сначала, пожалуй, обвиним их в краже ребёнка. Под угрозой суда они нам выплатят ту сумму, которую мы назовём, пусть даже после этого у них ничего не останется. Они это заслужили, пусть не укрывают графских наследниц! — и он засмеялся в восторге от своей новой идеи.
        — Значит, нет никакого другого варианта?
        — Нет.
        Наступило молчание.
        — Когда же начнём? — Сидор говорил тихо и как-то обречённо.
        — Подождём, пока прибудут остальные, чтобы не думали, что могут остаться чистенькими. Это может занять…примерно неделю. Вот тогда и начнём.
        — А если табор к этому времени уйдёт?
        — Вот это уж — ваша забота. Кажется, вы говорили, что сделали заказ этому цыгану. Вот и пусть они его выполняют. Время и пройдёт.
        Дальше Лачо решил не слушать, всё и так было предельно ясно. Спустился вниз, нашёл хозяина, попросил ночлега. Его за небольшую плату пустили на сеновал. Перекусив тем, что взял с собой, Лачо заснул, а чуть свет — уже седлал коня. Обратный путь прошёл без приключений, и к полудню он уже рассказывал Мирко свои тревожные новости. Чергэн тоже была рядом. Когда Лачо замолчал, Мирко взглянул на жену. Она кивнула и вышла из шатра. Найти Баську, как всегда, было просто: она вертелась возле лошадей. Когда Чергэн сказала, что её ждёт отец, Баська удивилась. Не часто Мирко говорил с ней. Она вошла в шатёр и сразу почувствовала нечто необычное. Отец и Лачо сидели рядом и были необычно серьёзными. И вдруг опять появилась эта навязчивая мысль, что её просватали. Неужели ей всё же придётся покинуть Мирко, Чергэн и ставший родным табор?.. На глаза навернулись слёзы, а сердце застучало часто-часто. Поэтому она не сразу поняла просьбу отца:
        — Баська, покажи мне твоё кольцо. Я хочу рассмотреть его получше.
        Это было и вовсе необычно. Но настоящее изумление пришло позже, когда Мирко взял протянутый ему перстень, осторожно надавил на камень пальцем и повернул… Камень с тихим щелчком отошёл в сторону. Под ним было небольшое углубление. Четыре пары глаз внимательно рассматривали его. Там виднелся вдавленный рисунок: два причудливо переплетённых герба.
        — Ты знаешь, что это такое? — спросил Мирко.
        — Нет, — ошарашено ответила Баська.
        — Ты не знала, что перстень открывается?
        — Нет.
        — А что это за рисунок, ты знаешь?
        Баська всё пристальней вглядывалась в открывшуюся под камнем ямку. Наконец, она тихо сказала:
        — Справа — герб маминой фамилии, а рисунок слева очень похож на наш герб… — и замолчала, опустив голову. Впервые за время пребывания у Мирко она произнесла фразу, сразу отделившую её от цыган. Ей почему-то стало стыдно. Щёки запылали, она не смела поднять глаз. Как будто, признав свою принадлежность к маленькой картинке в перстне, она обидела этих людей. А ей так хотелось быть такой же, как они, одной из них! Но она — другая, теперь уже навсегда. Кто же в этом виноват? Чергэн подошла и обняла её за плечи:
        — Не расстраивайся. Вот, возьми своё кольцо. Береги его и не показывай никому. А теперь иди, поиграй.
        Баська вышла, но не знала, куда идти, чем заняться. Всё вдруг словно изменилось. Она пошла к реке, села на берегу и, ни о чём не думая, стала смотреть на бегущую мимо воду.
        А в шатре Чергэн и Мирко собрались несколько цыган и слушали Лачо, который повторял свой рассказ. После этого стали думать, как поступить, чтобы и Баську спасти и на табор беду не накликать. Сначала предлагали немедленно уйти, скрыться. Но Мирко возразил:
        — Сейчас нам известно, что они задумали и когда будут действовать. Если уйдём, то на какое-то время спрячемся, но скоро зима, придётся жить в деревне, в мороз по дорогам не побегаешь, да ещё с детьми и стариками. Там нас найдут легко.
        — Тогда нужно спрятать её.
        — А где? В другом таборе?
        — Да на твою Баську уж сколько семей глаз положило! Она в округе всем известна. Только свистни — враз прибегут! С радостью к себе возьмут. Кто ж не захочет себе в невестки такую красавицу получить! Да ещё и работящую. Это ж не девчонка — клад! Таких ещё поискать надо.
        — Ты правильно сказал, что в округе её хорошо знают. Ну, и сколько, ты думаешь, понадобиться времени, чтобы узнать, куда, в какой табор её просватали?
        Идеи появлялись, но ни одна из них не годилась, против неё тут же находились очень веские аргументы. Решение пришло вместе с Бабкой, которая тоже пришла на этот совет. Правда, подошла она позже и сидела молча, слушая разговор мужчин. Потом её присутствие заметили, заметили также, что она помалкивает. Тогда к ней обратились с прямым вопросом, что она сама думает по этому поводу. Бабка, как всегда была лаконична.
        — Они хотят убить Баську. Но мёртвого убить нельзя. Пусть считают, что её уже нет. Тогда они успокоятся, и табор не тронут.
        — Это как же? Спрятать её что ли? Так надолго не спрячешь, да и найти могут. Тогда и её не спасём и самим несдобровать.
        — Э-э-э, зачем прятать? Вот я сюда шла, Баську видела. Сидит себе на высоком берегу и в воду смотрит. А ну как у неё голова закружится? Что падает в воду — обратно не возвращается. Мало ли детишек в речках тонут?
        — Да она плавает, как рыба. Что с ней в реке сделается?
        — Сильные вы, мужики, а глупые. Что плавает девчонка, вы знаете, я, а те, что её ищут, знают? И потом, что ж, только от неуменья тонут-то? Вон, в омутах у мельниц, сколько народу гибнет.
        — А саму-то девчонку куда деть?
        — Ну, уж это вы придумайте! Не всё мне за вас решать. Только не слыхала я, чтобы у богатых господ нигде хороших знакомых или дальних родственников не было. Видно цыганская дорога — не для неё, пусть к своей жизни возвращается, если сможет. Так что — думайте, а я пойду. Устала с вами.
        Вскоре приблизительный план был готов. Оставался только один вопрос: есть ли для Баськи на свете место, где бы она смогла спокойно жить, не опасаясь, что её найдут убийцы отца и брата.
        Вечером Мирко и Чергэн снова позвали Баську и просили подумать, помнит ли она о каких-нибудь родных или друзьях отца или матери. Но ей ничего на ум не приходило. На этом день закончился и каждый лёг с невесёлыми мыслями.
        Ночью Баське приснился отец. Он смеялся, гладя её по голове, и показывал рукой на гостя, который улыбаясь и поглаживая пальцами усы, стоял посреди их великолепной залы. Его она видела совершенно отчётливо, тогда как отца просто ощущала рядом. Гость что-то говорил, но Баська никак не могла понять — что. Слова казались знакомыми, но совершенно непонятными. Отец наклонился к её уху и чётко произнёс: «Это по-польски — здравствуй».
        Баська открыла глаза и резко села. Солнце только-только выглянуло из-за горизонта. Стояла удивительная тишина. От реки полз туман, и было зябко. Сон, такой чёткий и яркий, всё ещё владел ею, она как будто до сих пор ощущала прикосновение руки отца. Но теперь она понимала, что это был не просто сон. Она знала этого человека. И помнила, в каком городе он живёт. Теперь она знала, у кого просить помощи. Отец ей говорил, когда знакомил с этим усатым господином: «Если когда-нибудь тебе понадобиться помощь, пан Янош всегда будет рад тебе её оказать». А гость кивал головой и с улыбкой поддакивал: «Так, так, то правда».
        Когда Мирко проснулся, Баська рассказала ему про свой сон и воспоминания, которые вызвали его. Мирко оживился. Теперь понятно было, что план осуществим, хотя и связан с большими трудностями: больно далеко было идти до того города в Речи Посполитой.
        — А как его разыскать в том городе, ты знаешь? — спросил он Баську.
        — Пан Янош держит школу, где учит людей биться на шпагах. Надо просто спросить, где такая школа в этом городе находится.
        Как это просто звучало! Но времени не оставалось, а других вариантов не было. Начали готовиться. Нужно было выбрать кого-то в провожатые Баське, придумать, как обставить её «гибель» в реке, решить, ставить ли всех в таборе в известность. В конце концов, решили, что знать правду будут всего несколько человек.
        В самом разгаре этих хлопот появился Сидор. Всё такой же суетливый, говорливый и неприятный. Мастера для выполнения заказа ему указали, и Сидор, сгрузив возле его шатра два сундука довольно потрёпанного вида, уехал.
        А Баська загрустила. Она так боялась, так не хотела покидать табор в результате сватовства! Теперь причина поменялась, но уходить всё же придётся! Ей было страшно остаться и постоянно ждать беды, но и уход в неизвестность её тоже пугал. Дальняя дорога, хоть и с попутчиком, вызывала тревогу и неуверенность, а окончание пути и вовсе было непредсказуемым. Как-то её встретит пан Янош? Если вообще они его найдут. А если не найдут? Что тогда делать, куда идти?
        Провожатым с Баськой должен был идти Гожо. Договорились, что он якобы поедет навестить могилу прадеда, который, как говорил всем Мирко, стал ему часто сниться. Гожо уехал из табора за день до запланированного исчезновения Баськи и ждал её в условленном месте. Он взял лёгкую повозку с парой лошадей (одну нельзя, дорога дальняя, вдруг, что случиться с лошадью; а так — есть вторая). К месту встречи Баську должен был доставить один из посвящённых в план мужчин.
        Всё получилось на удивление гладко. Попрощались с Баськой ещё на рассвете. Чергэн подарила ей колоду карт, сказав, что говорить они будут только с ней.
        — Помнишь, что говорила тебе Бабка? Не запоминай значение, а слушай свои чувства. Карты — они для каждого свои. Так и с людьми. Доверяй своему сердцу, а не глазам и ушам.
        Мирко молчал. Потом присел перед Баськой — огромный, лохматый — взглянул в глаза и серьёзно, как никогда ещё с ней не говорил, сказал:
        — Ты покидаешь табор, но табор больше никогда не покинет тебя. Он останется в тебе, в твоей душе, потому что в ней есть кусочек цыганского духа. Иначе ты не смогла бы жить с нами, не научилась бы быть цыганкой. Запомни: что бы ни случилось, ты всегда сможешь вернуться, и тебя примет любой табор, как свою. Там ты всегда найдёшь любую помощь. И ещё, — он взял её за руку, — Ты очень сильная. Ты сильнее, чем сама себя считаешь. Всё, что ты захочешь — сбудется, ты сумеешь этого добиться. Не бойся, иди и не оглядывайся. Только помни, я всегда буду считать тебя своей дочкой.
        Мирко поцеловал её в лоб и сразу отошёл. Чергэн тихо плакала, обнимая Баську. Пора было отправляться. Лачо шёл с Баськой к реке, чтобы потом поднять тревогу. Они уже отошли от шатров, когда заметили, что на камне возле тропинки сидит Бабка. Она никогда так далеко не уходила, поскольку ей трудно было передвигаться. Бабка поманила их рукой. Когда они подошли, перекрестила Баську.
        — Благослови тебя Господь и Чёрная Кали. Пусть дорога твоя будет лёгкой, а её конец удачным.
        Потом протянула ей небольшую ладанку на кожаном шнурке.
        — Возьми от меня памятку. Здесь зёрнышки хитрые. Кинешь одно в питьё человеку — он уснёт сладко и проспит без просыпа несколько часов. Если два — с человеком можно делать всё, что хочешь, он не почувствует. А бросишь три — больше не проснётся никогда. Всякое в жизни случается, может, и мой подарок пригодится. Благодарить меня не надо, — добавила она, увидев, что Баська порывается что-то сказать, — ты же знаешь, что не люблю я этого. И ещё запомни, что скажу. Не плачь никогда. Будет трудно или больно — не плачь. А если не можешь сдержаться — пусть твоих слёз никто не увидит. Редко я гадаю всерьёз, а вчера карты раскинула. Всё тебе удастся, вернёшься сюда богатой да знатной. Теперь иди, пора. И я пойду к себе.
        И старуха заковыляла обратно к шатрам, ни разу не оглянувшись. Баська озадаченно взглянула на Лачо:
        — Почему она сказала, что я вернусь, да ещё и знатной?
        — Я не знаю. Но всё, что она говорит, всегда сбывается. Так что выходит, что ты вернёшься, сестрёнка!
        Баська, опустив голову, зябко повела плечами. Хорошо ему говорить! Он-то остаётся, никуда не из табора не уходит. Когда ещё всё сказанное Бабкой сбудется! Если вообще сбудется. Она вздохнула, повесила ладанку на шею и спрятала за ворот, к перстню и медальону.
        На следующий день в табор приехал Сидор за своим заказом. Но на этот раз он был не один. С ним появился человек, одетый, как купец, но своим поведением и властными манерами он больше походил на знатного господина. Они явились около полудня и сразу направились к шатру Мирко. Он сам вышел к ним навстречу.
        — Доброго здравия, — неуверенно приветствовал его Сидор. — А я вот за своим заказом… А что это у вас происходит? — озадаченно спросил он, оглядываясь вокруг: люди были явно чем-то взволнованы, они стояли кучками, что-то обсуждая, и нет-нет, да поглядывали в сторону шатра Мирко. Дети не бегали, как обычно, по всему табору, а стояли притихшие каждый у своего шатра.
        Мирко, как бы нехотя, ответил:
        — У нас сегодня печальный день. Вчера утонула в реке моя дочь. Река унесла её, и мы даже не можем похоронить нашу Баську.
        — Кого? — удивился Сидор.
        — Баську. Так звали мою дочь.
        — Так она утонула? — холодно переспросил «купец». — Зачем же понадобилось лезть в воду? Жары давно уж нет.
        — Она упала с высокого берега. Оступилась, — пояснил Мирко. — С ней был мой сын, но он не умеет плавать и ничего сделать не мог. А когда прибежали другие, было уже поздно… Но это наши печали, они вас не должны интересовать. Сундуки готовы, и мастер ждёт платы.
        С этими словами Мирко ушёл в шатёр.
        — Экий хам! — возмутился «купец». — Мог бы, и проводить к этому мастеру!
        — Тише, не нужно начинать скандал. Тем более что всё разрешилось теперь само собой и наилучшим образом, — тихонько произнёс Сидор.
        — Я бы предпочёл удостовериться в её гибели, но… коль скоро это невозможно — придётся поверить без доказательств. И всё равно, мне не нравиться это! Я привык доверять больше своим глазам, чем ушам.
        Дорога
        Баська ехала в повозке вместе с Гожо. Дорога, лошади, скрип колёс — всё было привычно. Только не хватало других, ставших необходимыми, звуков: плача младенцев, возни ребят, погавкивания собак, переговоров и тихих напевов женщин. Сейчас они ехали в полной тишине. Лес начала сентября тоже стоял притихший, и часто единственным звуком в нём было шуршание дождя по листьям. Грусть расставания с табором усиливалась тоскливой погодой и приметами наступающей осени. Баська, несмотря на слова Бабки, то и дело шмыгала носом и тихонько всхлипывала, уткнувшись в колени. Гожо, от природы немногословный, утешать не умел. Он только время от времени говорил:
        — Не плачь. Всё будет хорошо, вот увидишь.
        Но Баська не верила, что теперь когда-нибудь ей будет хорошо.
        Пока ехали по территории России, было вполне сносно. Ночевали, в основном, в повозке, но бывало, что их пускали на ночлег на сеновал или даже в дом. Даже ночёвка в сарае была удачей, ведь ночи становились всё холодней.
        Недалеко от границы случилась беда: на них напали лихие люди. Повозка Гожо выглядела бедно, но вид окруживших её людей был ещё плачевней. В лохмотьях, босые, со всклокоченными бородами — они производили жуткое впечатление. Гожо пытался говорить с ними, сказал, что у них нет, ни денег, ни ценностей, даже еды нет. Последнее было сущей правдой, так как всё, что им удалось получить в последней деревне, они уже съели. Но в ответ раздался хриплый смех:
        — Совсем ничо? А лошадки? Они-то нас не один день прокормят! Вон, какие упитанные. За них хорошую цену дадут! Да и повозка неплоха, крепкая ишо. А ну, выметайтесь! Дале ножками потопаете.
        Гожо с Баськой вытащили из повозки, которую тут же угнали куда-то в лес. У Гожо отобрали узелок, в котором были кое-какие вещи в дорогу. Потом решили обыскать и его самого. Вот тут случилось самое плохое: обнаружив в поясе, надетом под рубахой на голое тело, несколько монет, хранимых на самый крайний случай, разбойники рассвирепели от мысли, что деньги могли уйти из их рук и избили Гожо так, что он не смог подняться. Баська, отбежавшая в сторону, вернулась и, глотая слёзы, старалась вытереть куском оторванного рукава кровь, обильно сочившуюся из разбитого рта Гожо. Разбойники в это время были заняты делёжкой монет. После этого они двинулись вслед за угнанной повозкой, как вдруг один из них оглянулся и что-то сказал остальным. Все повернули назад.
        — А ну-ка, посмотрим, что у ней под кофтой. Може, золото, али камушки? — с этими словами один из мужиков протянул к Баське грязную руку с растопыренными пальцами. Баська шарахнулась в сторону, но отбежать не успела: споткнувшись о подставленную другим мужиком ногу, она упала на землю. Сейчас же вскочила, с ужасом озираясь кругом. Потом кто-то схватил её сзади. Кошмар повторялся. Она завизжала и, извернувшись, вцепилась зубами в руку, державшую её. Рука разжалась. В это время откуда-то из леса раздался свист. Подступающий опять к Баське мужик остановился, прислушиваясь, и тут же поднял голову Гожо:
        — Побойтесь Бога! Она же ещё ребёнок! Вы уже отняли у нас всё, оставьте хоть жизнь!
        Это ли подействовало на нападавших, или, скорее, предупредительный свист, только они остановились, и один из них сплюнул на землю:
        — Ладно, живите пока…
        И они ушли. Баська ощупала себя. Кольцо матери, медальон и ладанка Бабки были целы. Она встала рядом с Гожо на колени. Её колотила неудержимая дрожь, но слёз больше не было. Потом Баська услышала новые звуки: скрип колёс, пофыркивание лошадей и человеческие голоса. С той же стороны, откуда двигались и они с Гожо, ехали несколько телег, груженных овощами. Увидев возле дороги двух бедолаг, возницы остановились и подошли. Коротко рассказав, что их ограбили, Баська стала просить помочь Гожо, который впал в забытьё. Посоветовавшись, возницы освободили немного места на одной из телег, частично переложив поклажу на другие, и поместили туда бесчувственного человека. Баську посадили на другую телегу рядом с возницей, и тронулись в путь. Их отвезли в женский монастырь, куда везли урожай. Здесь хорошо умели оказывать больным помощь. Пострадавших разместили в низком длинном доме, расположенном вне стен монастыря, но прилегающем к каменной стене, огораживающей монастырский двор. Сначала каждому из них выделили по маленькой комнатке, напоминающей келью, но Баська никак не соглашалась оставить брата одного, её
просто невозможно было отогнать от его постели. Тогда ей постелили на лавке в этой же комнате. Несколько дней Гожо почти не приходил в себя. Монахини вправили ему вывихнутую ногу, поили какими-то снадобьями, смазывали чёрные кровоподтёки неприятно пахнущей мазью. Баська не отходила от него. Когда у Гожо усилилась лихорадка, она не спала всю ночь, потому что слышала, как одна сестра сказала другой, что «он может умереть от сильного жара». Ночь напролёт Баська меняла ему мокрое полотенце на голове, поила водой, вливая её по ложечке ему в рот, и с одинаковым ужасом прислушивалась то к неистовому бреду, то к внезапно наступавшей тишине. К утру, когда уже послышались птичьи голоса, Гожо перестал метаться и срывать со лба холодный компресс, затих, дыхание выровнялось. Баська, в испуге от такой перемены, помчалась за монахинями, громко застучала в запертые ворота. Пришедшая на её зов сестра осмотрела больного, улыбнулась и погладила Баську по голове:
        — Он просто спит. Теперь всё будет хорошо.
        И Баська ей как-то сразу поверила. А, поверив, ощутила вдруг такую слабость, что почувствовала даже, как дрожат ноги. Как добралась до лавки, она не помнила.
        Проснулась она от звука своего имени. Открыла глаза и увидела Гожо, сидящего на постели напротив. Он улыбался. Тут же в комнате была одна из монахинь и тоже улыбалась. Это было так непривычно после всего пережитого за последние дни, что показалось Баське продолжающимся сном. Но во сне не бывает таких чудесных запахов: свежего, ещё тёплого хлеба и парного молока. Она вдруг ощутила волчий аппетит. Она села и действительно увидела на столе буханку хлеба с румяной корочкой и крынку молока. Баська тут же подсела к столу и, отломив горбушку, с наслаждением впилась в неё зубами. Тут ей вдруг пришла в голову совсем другая мысль.
        — А тебе разве можно сидеть? — спросила она у Гожо, наскоро прожевав кусок хлеба. — Ты ведь только что бредил.
        Монахиня тихо засмеялась, а Гожо ответил:
        — Не только что. Это было вчера. А сегодня мне уже лучше.
        Баська ничего не понимала. Озадаченно глянув в окно, она убедилась, что утро ещё не закончилось. Она точно помнила, что прилегла спустя немного времени после рассвета. Почему же он говорит — вчера? Ответила на её немой вопрос монахиня:
        — Ты проспала сутки, милая. Это тебе на пользу. А сейчас пей молочко.
        Удивление, недоумение — ничего не могло испортить разыгравшегося аппетита. После еды Баська почувствовала себя вполне отдохнувшей, но к вечеру усталость навалилась вновь. Правда, на этот раз она проспала лишь до утра следующего дня.
        Гожо, как только почувствовал, что силы возвращаются к нему, стал помогать в монастыре всем, чем мог. Починил замок на воротах, который плохо запирался и ещё хуже отпирался; почистил колодец (Баська и не знала, что он это умеет); помог кузнецу перековать лошадей; побелил печи в доме, где они с Баськой жили. Постепенно состояние его позволило думать о продолжении пути. Монахини предприняли попытку уговорить его остаться ещё хоть ненадолго, но он не согласился: и так много времени потеряли, а скоро — холода. А вот Баське предложили остаться в монастыре навсегда. Сёстрам понравилась эта девочка — слабая и самоотверженная, исполнительная и весёлая. Она не пропустила ни одной службы, если не считать первых, самых тяжёлых дней пребывания в монастыре. Она бы стала хорошей помощницей, а после — приняла бы постриг и стала одной из них. Но Баська только головой покачала на их уговоры. Здесь было хорошо, спокойно, но жить тут постоянно она бы не смогла. Сама она это скорее ощущала, чем понимала, но отказалась категорически, хотя и постаралась, как могла, смягчить отказ.
        В дорогу им собрали харчи, самих одели потеплее, но дальнейший путь теперь должен был стать для них гораздо труднее и дольше, ведь им предстояло идти пешком. И хоть Польша была совсем рядом, впереди было ещё много вёрст.
        Границу перешли совсем просто: в расположенной рядом деревне им объяснили, как найти тропу через лес, и ночью они отправились. Ночь была ветреная, облака то и дело закрывали луну — единственный источник света. В лесу становилось так темно, что порой приходилось останавливаться. Но, в конце концов, лес закончился, они вышли на простор убранного поля. В деревне их предупредили, что граница где-то в лесу, значит, они пересекли её, не заметив этого. Может, она шла по болотцу, в котором они вымокли, а может, по тому ручью, который перешли по скользким камням. Теперь они стояли в тени последних деревьев и всматривались в пространство. Это была уже территория Речи Посполитой.
        За остаток ночи Гожо с Баськой успели отойти довольно далеко в сторону от леса. Немного отдохнув, зарывшись в стог сена на скошенном лугу, они отправились вглубь страны по дороге, обнаружившейся недалеко от этого места. Припасы, захваченные из монастыря, давно закончились, и теперь им предстояло либо просить милостыню, либо попробовать зарабатывать себе на еду. Решили, что просить они будут лишь в самом крайнем случае. Гожо многое умеет, Баська тоже не безрукая, авось, как-то удастся прокормиться. На деле оказалось всё не так просто. Здесь, в Польше, к цыганам было далеко не такое спокойное отношение, как в России, и они почувствовали это в первой же деревеньке. Им не просто не давали работы, а гнали прочь. Языка Баська не знала, но общий смысл сказанного понять было не сложно. Некоторые слова были очень похожи на русские, а интонация, с которой их произносили, столь красноречивой, что переспрашивать не хотелось.
        В этот день ничего съестного приобрести в деревне не удалось. Пришлось удовлетвориться поздней черникой, кое-где ещё висевшей на кустиках с почти облетевшей листвой, горьковатой брусникой и обжаренными на костре грибами, находить которые Баська лихо научилась у цыганят. Да ещё Гожо, когда он отправился к роднику, посчастливилось набрести на необобранный орешник, и они запаслись орехами впрок. Ночевали опять в стоге сена.
        На следующий день дошли до небольшого городка. Здесь немного заработать смогла Баська. Получилось это неожиданно. На площади в центре городка сидел человек в залатанной одежде и наигрывал на свирели. В шапке у его ног лежало всего несколько мелких монеток. Баське понравилась мелодия, которую выводила свирель. Она подошла поближе. Музыкант с надеждой поднял на неё глаза, но, увидев перед собой цыганочку, вновь уставился на землю перед собой. И тут Баська сняла с себя тёплый платок, в который куталась, передала его Гожо и, сначала несмело, а потом всё более уверенно, начала танцевать. Это был странный танец. Движения цыганской пляски замедлились и, подчиняясь грусти свирели, стали более плавными, неожиданно томными. Постепенно мелодия захватила Баську, всегда с лёгкостью схватывавшую новый ритм, она забыла, где находится. Она просто танцевала. Для себя. Заинтересовавшись необычностью картины, стали подходить люди. Музыкант, сначала с удивлением глядевший на черномазую девчонку, заметил подходивших людей, заиграл громче. Потом темп музыки постепенно стал ускоряться, и, подчиняясь этому, ускорились
движения юной танцовщицы.
        Когда и музыка и танец закончились, люди зашумели, в шапку стали падать монеты. Музыкант взглянул на Баську, улыбнулся, повёл рукой — мол, танцуй ещё! Потом ссыпал полученные деньги в кучку у своих ног, разделил её на две равные части. Жестом показал, что половина заработка принадлежала Баське. Она улыбнулась в ответ, кивнула.
        Теперь мелодия была быстрая, зажигательная. Свирели помогал Гожо, хлопавший в ритм ладонями. А Баська опять танцевала.
        Вечером путешественники стали обладателями суммы, которая позволила им купить простой еды и переночевать под крышей. Правда, это был простой сарай, но зато их окружали настоящие стены, а сверху не капал дождь. И солома, на которой они спали, была сухая.
        Наутро решили задержаться здесь на несколько дней, заработать ещё немного денег на дорогу. Музыкант был только рад этому, ведь даже половина заработанных с помощью Баськи денег, была больше того, что он получал, в одиночку играя на своей свирели. Но дольше пяти дней им поработать не пришлось. Нужно было торопиться, чтобы успеть до сильных холодов дойти до города Речица.
        Денег, что удалось собрать, хватило ненадолго, хоть они и старались быть экономнее. За ночлег больше не платили, ночевали, где придётся, покупали только еду. Когда потратили всё до конца, им оставалось идти ещё столько же, сколько они шли по дорогам Речи Посполитой. Стало заметно холоднее, траву на рассвете прихватывало морозом. В стогах к утру, они замерзали так, что долго потом не могли согреться, и поэтому старались найти какой-нибудь другой выход. Приходилось тайком забираться в сараи или риги. Гожо, чтобы прокормиться, мастерил силки и расставлял их в лесу. Но для того, чтобы еда оказалась у них в руках, она должна была сначала попасться в эти силки. Это требовало времени, которого оставалось всё меньше — зима с каждым днём приближалась.
        Однажды им повезло. Они встретили цыганский табор, идущий им навстречу. Хотя они были чужаками для этих людей, их накормили, а ночь, проведённая в шатре, показалась Баське сказочно прекрасной, хоть ничего здесь не напоминало родной табор. Люди были угрюмы и насторожены, дети шныряли между шатрами, не играя, а выискивая, где бы раздобыть что-нибудь съедобное. Бедность, почти нищета проглядывали везде. Никаким ремеслом эти цыгане не занимались. Основной доход приносили женщины, которые промышляли гаданием. Это занятие пользовалось спросом у местных жителей, особенно женского пола. Как ни старалась церковь с этим что-то сделать, как ни запрещала пользоваться услугами цыганок, объявляя их способности либо мошенничеством, либо даром от Лукавого — ничего не помогало. Желание узнать, что же готовит человеку судьба, было сильнее всех запретов. Кроме женщин кое-какие крохи удавалось перехватить детям. Они ходили от дома к дому и просили милостыню, заодно высматривая, где что плохо лежит.
        Проведя в таборе ночь, Гожо с Баськой покинули его. Их пути не совпадали. Да и неуютно было с этими людьми. Они внимательно слушали Гожо, когда он рассказывал о своих родных; удивлялись, что в России относятся к цыганам неплохо, но видно было, что они не верят в эти сказки. Мужчины предложили им остаться. Они говорили, что такой молодой и ловкий парень придётся им весьма кстати, а на его вопрос, какую работу они имеют в виду, засмеялись и весьма прозрачно намекнули, что очень выгодно повстречать гаджо-ротозея. Это совсем не понравилось Гожо. Воровством никогда и никто в их таборе (и в соседних — тоже) никогда не занимался. Воровство считалось позором. Если бы он знал, что скоро и он окажется перед необходимостью совершить этот грех…
        Они вновь шли по дороге, придерживаясь направления, которое показали им на прощанье цыгане. Голод опять шёл вместе с ними. Ночевать опять приходилось тайком. Как-то раз их обнаружили в сарае, куда они только что забрались на ночь. Ничего не желая слушать, цыган вытащили на улицу и, созывая всех людей, повели куда-то на край села. Скоро там собралось, чуть ли не всё здешнее население. Зная уже несколько польских слов, Гожо пытался объяснить, дополняя слова жестами, что они хотели только переночевать. Он тыкал пальцем в себя, Баську, потом показывал в сторону, откуда их привели, и повторял: «Спать. Спать…» Но никто его не хотел ни слушать, ни понимать. Недавно в это село приходили цыганки, и, пока они гадали, мужчины-цыгане, пользуясь тем, что внимание многих селян было отвлечено, много чего утащили из дворов. Правда, ни в дома, ни в сараи они не заходили, и даже из незапертых построек ничего не пропало. Теперь Баську и Гожо приняли, видимо, за тех же или таких же злоумышленников. Все объяснения и уверения были напрасны. Люди гомонили, размахивали руками и не слушали не только пленников, но и друг
друга. Наконец, не придя к единому мнению по поводу дальнейшей судьбы пойманных цыган, их решили запереть до утра, а потом, на свежую голову, решить, что с ними делать дальше. Но ничего хорошего им, по-видимому, ожидать не приходилось.
        Помещение, где они оказались, было крепким, окон не имело, за исключением маленького узкого окошка под самым потолком, через которое пролезла бы разве что кошка. А сбежать было просто необходимо! Гожо ощупал все стены, дверь, влез на стоявшую тут пустую перевёрнутую бочку и осмотрел потолок. Нет, выхода не было. Он сел рядом с Баськой, обнял её и снова сказал: «Ничего, всё обойдётся. Всё будет хорошо». Баська понимала, что хорошо не будет, но она так устала и замёрзла, что, пригревшись под рукой брата, успокоилась и уснула. Осторожно переложив спящую девочку на небольшую кучку соломы, Гожо прикрыл её своей курткой. Затем он встал и решил проверить одну мысль, возникшую у него. Когда их привели, чтобы запереть, он заметил, что строение имеет два входа, скорее всего оно было разделено внутри. По запаху ему показалось, что другая его часть — конюшня. Крыша была общая, значит, здание разделили внутренней перегородкой позже. Был шанс, что эта перегородка либо снизу не была заглублена в землю, либо возле крыши имела хоть какой-нибудь зазор. Что, если этот зазор достаточно велик для того, чтобы в него
протиснуться?
        В сарае было темно, понять, что где находиться, можно было только ощупью. Сначала Гожо решил проверить нижний вариант, но быстро понял, что из этого ничего не выйдет: дощатый пол вплотную был подогнан к стене. Тогда, немного попыхтев, он подкатил бочку к перегородке, установил её дном вверх и забрался на неё. С замирающим сердцем он ощупывал одной рукой крышу, другой — стену. Да! Между крышей и стеной оставалось небольшое свободное пространство. Оттуда пахло лошадьми. Размеры лаза позволяли Гожо, хотя и с трудом, протиснуться на сторону конюшни. Зачем туда лезть и что делать дальше — он не знал наверняка. Вполне могло оказаться, что вторые ворота заперты так же тщательно, как и те, через которые их привели, но не делать ничего, сидеть и ждать развязки, он не мог. Хотелось хоть как-то действовать. Всё равно хуже уже не будет. Тем временем рассвет приближался, нужно было торопиться.
        Разбудить Баську удалось не с первого раза. Она никак не могла понять спросонья, где они, и чего хочет от неё Гожо. Наконец, события прошлого вечера восстановились в памяти полностью. И сейчас же вернулся липкий страх: что с ними собираются делать? Гожо тянул её куда-то и торопил. В конце концов, окончательно проснувшись, она поняла, что от неё требуется. Ощупав руками бочку, к которой её подвёл брат, она вскарабкалась на неё. Пальцами Баське удалось нащупать край лаза, о котором говорил Гожо, но подтянуться, чтобы влезть туда, она не могла. Потом она почувствовала, как слегка покачнулась бочка, и её обхватили крепкие руки. Гожо приподнял Баську и буквально впихнул в щель. Она, не сумев удержаться, упала вниз, в темноту. Больно ударившись локтем и лбом, хотя падение и смягчила солома, густо устилавшая пол, Баська всё же сообразила сразу отползти в сторону. И почти тут же на освободившееся место приземлился Гожо. Здесь было слегка светлее, в темноте раздавалось пофыркивание, тихий перестук копыт, хрумканье. Лошадей было, по крайней мере, две. Продвигаясь всё так же наощупь и велев Баське сидеть на
месте, Гожо отправился изучать пространство. Лошадей было три. Рядом с дверью нашлись два окошка, по одному с каждой стороны. Через них было видно, что конюшню закрыли, просто вставив в щеколду небольшой колышек. А зачем мудрить? Ведь здесь находились только лошади, а они никуда убегать не собирались. Окошки были забиты досками, видно, к зиме, но покачав и потянув одну из них, Гожо попытался освободить место для руки. Доски подавались неохотно и отверстие, которое, в конце концов, удалось сделать, для его руки оказалось слишком мало. Но рука Баськи легко прошла сквозь него, и она вытащила колышек. Дверь была открыта. Вот тут Гожо и пришлось поступиться своими принципами. Он нарушил сразу два закона. Они взяли чужое: без лошадей им не удалось бы уйти от разъярённых их побегом людей. Но это было ещё полбеды, ведь не они же были виноваты! Так сложились обстоятельства. Тем более что Гожо собирался отпустить потом лошадок, а вернутся они к хозяину, или их перехватят другие люди — это уже не будет на его совести. Хуже было то, что он посадил Баську верхом. Этого нельзя было делать никак! Но как иначе её
спасти?
        Из конюшни выехали тихо. Дверь, смазанная заботливым хозяином, не скрипнула. Гожо вновь запер её на колышек. Копыта, обёрнутые обрывками рядна, из которого были сшиты лошадиные торбы, и старых потников, ступали по сырой земле почти неслышно. Они направились шагом в сторону от горевшего перед дверью сарая костра, возле которого сидели двое сторожей. Правда, при этом им предстояло проехать через всё село, но всё равно так было больше шансов остаться незамеченными. Оставив, наконец, селение позади, они пустили коней рысью, а потом — во весь опор, стремясь уйти как можно дальше.
        Спустя несколько минут Баська вдруг осознала, что скачет верхом. Это ещё совсем недавно казалось невероятным, невозможным. Но — вот оно: она на лошади! Удивительно, как быстро тело вспомнило все навыки, которые Баська, тогда ещё Элен, получила, играя с деревенскими ребятами. Казалось бы, за такое долгое время они должны забыться, превратившись в простые воспоминания. Но нет — Баська чувствовала себя уверенно. И вместо страха пришло чувство упоения!
        Пару часов они двигались быстро. Когда встало солнце, Гожо повернул и по какой-то тропе стал уходить в сторону от дороги, которая быстро скрылась из глаз за кустами. Местность постепенно понижалась, вскоре под копытами лошадей захлюпала вода, а впереди показалась речка. Гожо повернул по её течению, и они продолжали двигаться то тихой рысью, то шагом до середины дня, пока не добрались до впадения речки в широкую, серьёзную реку. Теперь по обоим берегам реки был лес. Здесь сделали остановку: отдых был нужен всем. Баська настолько устала, что сама спуститься на землю не могла, оставалось только удивляться, как она не упала с лошади: тело стало словно чужим, оно не хотело слушаться. Сняв девочку с лошади, Гожо усадил её на сухую сосновую хвою, толстым слоем покрывавшую здесь землю, затем разнуздал и обтёр лошадей предусмотрительно снятыми с копыт тряпками, потом стреножил их. Кони тянулись к воде, но Гожо следил за ними, не давая спуститься к реке, пока они полностью не остыли после долгой скачки. Баська дремала, прислонившись к стволу дерева. Гожо спустился к воде, зачерпнул немного небольшим
выщербленным котелком, который подобрал ещё в сарае, и принёс сестре. Она проснулась, сделала несколько глотков, потом, налив немного в горсточку, обтёрла лицо. Холодная острая свежесть оживила её. Тело с непривычки болело в самых неожиданных местах, особенно ноги. Но, если ими не шевелить, не напрягать мышцы, то почти ничего не чувствовалось. Баська осмотрелась.
        — Красиво, — вдруг сказала она.
        — Что? — переспросил Гожо, который занимался тем, что пытался обрывками верёвок привязать оторвавшуюся подошву.
        — Красиво здесь, — повторила она. — Посмотри, как тихо и спокойно. Я бы хотела остаться здесь.
        — Прямо здесь?
        — Ага. Река красивая и сосны. Вот бы ещё дом здесь стоял, чтобы можно было жить и в окно на всё это смотреть… У отца из комнаты тоже река была видна, — неожиданно закончила Баська.
        Гожо сразу даже не понял, о чём это она. Он настолько привык считать её сестрой, а Мирко — отцом их обоих, что только спустя несколько секунд сообразил, о ком она говорит.
        — А-а-а!.. — протянул он, не зная, как реагировать. Потом сказал: — Ты почти здесь и останешься. Ведь это — Днепр, — показал он на реку, — на его берегу и стоит город Речица, где живёт тот пан, к которому мы идём.
        — Правда? А ещё далеко?
        — Если верхом — дня два, может, и меньше. Но лошадей я отпущу, так что пойдём пешком.
        Произнося последние слова, он нахмурился, понимая, на что обрекает себя и сестру.
        — А пешком? — тихо, уже без восторга в голосе, спросила она.
        — Наверно, дня четыре.
        — Ладно… Ты не бойся, мы дойдём.
        Она его ещё и утешала! Гожо подошёл, сел рядом, обнял за плечи.
        — Конечно, дойдём!
        Выйти на следующий день не удалось: Баська не могла идти, ноги по-прежнему болели. Глядя на то, как она пытается «расходить» их, Гожо засомневался: может, всё-таки, отдохнув немного, продолжить путь верхом? Но потом другая мысль убедила его в правильности первоначального решения. Если их будут искать, а это очень даже вероятно, то будут искать двух человек на лошадях, никому в голову не придёт, что они могут бросить лошадей, доставшихся им даром. А вот пешие путники подозрения не вызовут. И Гожо, освободив ноги лошадям, стегнул сначала одну, потом другую по крупу и громко свистнул. Топот копыт почти сразу заглушил шум воды в реке и ветер, гудящий в ветках сосен. А на следующее утро они потихоньку отправились дальше.
        Эти четыре дня дались им, наверное, труднее, чем весь предыдущий путь. Постоянно хотелось есть. Один раз Гожо повезло в сумерках сбить камнем устроившуюся на ночлег на ветке дерева большую птицу. Как она называлась, он не знал, да их это и не интересовало. Главное — это была еда. Но одной птицы, да ещё на двоих было маловато. Скоро опять вернулось чувство голода. Вдобавок ко всем испытаниям, у Баськи вконец развалились башмаки. Теперь она шла босая, потому что уж лучше было идти босиком, чем в чулках. Колко, холодно, зато на отдыхе можно было надеть сухие, согретые за пазухой чулки. Гожо тоже шёл босой: подошва на одном башмаке отвалилась, и привязать её удавалось примерно на час, потом она вновь отваливалась, а другой башмак порвался сверху.
        Когда, по расчетам Гожо, до Речицы было уже совсем близко, пошёл снег. Первый в этом году. Он таял не сразу, а ложился тонким режуще-холодным слоем на землю, постепенно превращая её в жидкую липкую грязь. Идти стало совсем невыносимо.
        — Давай отдохнём, — попросила Баська, хотя до обычной остановки было ещё часа два, но Гожо останавливаться не хотел: кто знает, сколько ещё продолжится снегопад. Так и замёрзнуть недолго. Он покачал головой и сказал:
        — Нет, отдых ещё не скоро, ведь мы отдыхаем примерно в полдень, а сейчас ещё утро.
        На самом деле, нельзя было понять, какое время дня настало, всё вокруг мельтешило сырыми снежинками, серое небо сливалось с серой водой и землёй. Но Баська не возражала. Она уже начала замерзать на ходу. Гожо пытался растормошить её, может быть — разозлить, и попытался поддразнить, называя нежной барышней, которая испугалась снега. Но Баська посмотрела на него такими глазами, не выражающими ничего, кроме усталости, что он осёкся и замолчал.
        Вскоре дорога, по которой они шли, разделилась. Правая, более широкая её часть отклонялась от берега под острым углом, а левая продолжала идти вдоль реки, повторяя её изгибы. Гожо решил повернуть направо, рассудив, что к городу ездят больше. Они прошли по ней около часа, и он уже начал сомневаться, правильно ли определил расстояние до Речицы. Он подумывал, не развести ли костёр, чтобы хоть немного согреться, но в это время впереди показалась какая-то тёмная масса. Это была городская стена. Они дошли. Если бы это был конец путешествия! Предстояло ещё разыскать нужный дом.

* * *
        У городских ворот жил в небольшом домике привратник — старый, но ещё вполне бодрый человек. Когда он увидел в окно двоих прохожих, присевших у его двери, он рассердился. Когда же, приглядевшись, понял, что это цыгане, рассердился ещё больше — цыган в городе не любили. Он вышел из дома с грозным видом, чтобы прогнать непрошенных визитёров, но, рассмотрев их вблизи, не смог ничего сказать, только стоял и молча смотрел на них. В таком плачевном состоянии цыгане ему ещё не попадались. Они могли быть грязными, наглыми, но эти двое сидели перед ним под падающим снегом босыми, хотя на женщине были чулки. Да что там! Какая женщина? На него серьёзно и обречённо смотрела девчонка. Молодой мужчина, обнимавший её за плечи, тоже взглянул на хозяина домика.
        — Мы сейчас уйдём, не волнуйтесь. Нам ничего не нужно. Только передохнём и пойдём.
        Привратник, хоть и с трудом, но понял его. А, разобрав, что сказал мужчина, удивился ещё больше. Во-первых, он никогда не видел цыган, которым ничего не было нужно, да и не слыхал о таких. А во-вторых, он понял, что говорил мужчина по-русски. Этот язык привратнику был слегка знаком. Поэтому-то он и понял, о чём речь. Помолчав ещё немного, он спросил:
        — Куда вы идти?
        — Мы ищем дом одного человека.
        — Вы из России, — припоминая известные ему русские слова, констатировал хозяин. — Кто здесь нужен?
        — Его зовут пан Янош. Он учит драться на шпагах.
        — Я знаю пан Янош. Дом здесь, в городе. Там, — и он махнул рукой, — та сторона города, — Потом подумал и предложил: — Идём в дом. Я дам есть. Потом отведу.
        Он рассудил, что, с какими бы намерениями эти люди ни искали пана Яноша, он всё равно заслужит благодарность (и быть может, не только на словах) за то, что привёл их. Угощение старика было чрезвычайно простым: по куску хлеба с простоквашей, а потом горячий отвар каких-то душистых трав, из которых чётко угадывался только запах малины.
        В этот день отправиться к пану Яношу не удалось. Разомлевшая от тепла и еды, какой бы скудной она ни была, Баська заснула, прямо сидя на лавке, и разбудить её не удавалось. Старик, молча, указал Гожо на рогожу, которой укрывался, когда приходилось выходить из дома в дождь, а потом на спящую девочку. Гожо перенёс Баську в уголок, лёг с ней рядом на рогожу и тут же уснул.
        Утром старик разбудил их, дал по миске каши и, когда они поели, велел собираться. Снега не было, да и ветер стих, но холодные камни мостовой были скользкими от наледи. Баська, решив, что конец пути близок, не стала снимать чулки, так и пошла в них. Гожо, как и прежде, шёл босой. В этом привратник ничем помочь не мог, лишней обуви у него не было. Наконец, старик показал на показавшееся здание:
        — Дом пана Яноша.
        Баська выпрямилась и зашагала быстрей. Если бы она могла, то побежала, но ноги в чулках подворачивались на каждой выбоине. А чем ближе они подходили, тем меньше становилось это желание, зато возвращались сомнения и опасения по поводу приёма, который им здесь окажут.
        Пану Буевичу доложили, что к нему пришли цыгане.
        — Кто-о-о?! Какие ещё цыгане? Ты же знаешь, что я не люблю, когда они попрошайничают! — сердито выговаривал он слуге. — Гони их!
        Слуга поклонился и направился к двери.
        — И откуда они только взялись… — проворчал пан, всё ещё не успокоившись.
        Слуга обернулся, уже открыв дверь:
        — Из России.
        — Откуда? — удивлённо переспросил хозяин.
        — Из России, пан Янош, — повторил слуга. — По крайней мере, они так говорят.
        — Вернись, — велел пан Янош. — А почему они пришли именно ко мне?
        — Их привёл городской привратник. Говорит, что они искали дом пана Яноша, который владеет школой фехтования.
        — И сколько же их?
        — Двое, пан Янош. Мужчина и девочка.
        — Хм… Пусть дождутся в передней.
        Янош был заинтригован. Ему самому захотелось взглянуть на этих удивительных цыган, которые пришли из России. Он слышал, что цыгане уходили в Россию из Речи Посполитой, но вот чтобы обратно… Да и то, что пришедших было только двое — странно. И откуда они знали о нём? Он поднялся из своего любимого кресла и отправился в переднюю.
        Перед ним стояли два измученных дальней дорогой человека. Больше всего пана почему-то поразило то, что девочка была без обуви, но в чулках. Босые ноги её взрослого спутника не так резали глаз, как эти продранные в нескольких местах чулки.
        — Вы действительно из России? — спросил Янош по-русски.
        — Да, — ответил мужчина. Девочка стояла, не поднимая глаз.
        — Как вы попали сюда?
        — Мы шли к пану Яношу, у которого в Речице есть школа, где учат драться на шпагах.
        — А зачем вам понадобился этот пан?
        — Если он сможет… Если захочет… то поможет моей сестре. То есть она мне не родная сестра, но всё равно я люблю её, как сестру. Её принял в нашу семью мой отец.
        — Откуда же вы узнали обо мне? И чем я могу помочь?
        — А вы — пан Янош?
        — Да, я — пан Янош Буевич.
        — Баська, скажи пану, зачем ты пришла.
        Баська, молча, потянула за цепочку и вытащила из-за ворота перстень и медальон. Сняв её через голову, она протянула Яношу свои драгоценности. Пан Янош внимательно осмотрел их. Медальон был необычной формы: золотой овал с неким подобием рукоятки, к которому с каждой из трёх свободных сторон был припаян маленький кружок. Овал представлял собой цельную пластину, а в ручке и маленьких кругах были сделаны отверстия. Вещь выглядела оригинально, но ничего Яношу не говорила. А вот перстень ему явно был знаком, но он никак не мог вспомнить, где его видел. Янош проводил пальцами по граням, поворачивал кольцо и так и сяк, но память отказывалась подсказывать ему что-либо.
        — Откуда у тебя это кольцо? Где ты его взяла?
        Цыганка подняла сверкнувшие неожиданной синевой глаза и взглянула ему в лицо:
        — Это кольцо моей мамы. В нём её герб вместе с гербом отца. — И такое достоинство, такая спокойная уверенность вдруг прозвучали в голосе девочки, что одно это могло бы стать доказательством искренности её слов. Но, ещё прежде, чем слова были сказаны, Янош увидел и вспомнил глаза. Один раз увидев, забыть их было невозможно. Такие он видел у двоих — у своего друга, побратима — русского графа и у его дочери.
        — Элен? — тихо, ещё не веря в то, что это возможно, спросил он.
        Она снова потупилась, затем кивнула и вновь взглянула на него, чтобы посмотреть, как он отреагирует на её появление. Объяснять больше было нечего. Только непоправимое несчастье могло привести сюда, в Польшу, за сотни вёрст от дома, русскую барышню, да ещё с таким странным спутником, и в таком виде, что было понятно, какой долгой и мучительной была дорога.
        Янош молча шагнул вперёд и бережно обнял девочку. Несколько секунд никто не шевелился. Затем пан Буевич вновь стал самим собой — хозяином дома — и начал отдавать распоряжения, но при этом ни на минуту не отпускал Баську, всё так же обнимая её за плечи, как будто боялся, что она вдруг исчезнет.
        По его приказу всё закрутилось так быстро, что казалось, к приходу двоих цыган все давно и тщательно готовились. Через несколько часов чистые, сытые путешественники сидели в кабинете пана Яноша. Баська, теперь снова Элен, рассказывала свою историю, но так же, как в тот раз, когда говорила об этом с Чергэн, она в конце пожаловалась, что ни отец, ни брат так и не нашлись, не отыскали её.
        — Может, они ушли в другую сторону и потому мы с ними не встретились? Я так соскучилась… И не знаю, как их найти, — у неё дрогнули губы.
        Янош взглянул на Гожо полувопросительно. Тот слегка пожал плечами и вздохнул — мол, ничего не поделаешь, она верит в то, что они живы.
        — Ничего, теперь всё наладится, — взяв Элен за руку, сказал Янош. — Я никому не дам тебя обидеть. Всё теперь будет хорошо. У меня нет своих детей, Бог не дал, вот ты и будешь мне вместо дочери. Ладно? Отец у тебя только один — граф Владимир Кречетов, — успокоил он девочку, взглянувшую на него с тревогой, — а меня можешь называть дядя Янош. Мы с твоим отцом когда-то договорились считать друг друга братьями, значит ты — моя племянница. Согласна?
        Элен слегка улыбнулась и кивнула. Когда она ушла в приготовленную для неё комнату, Гожо рассказал Буевичу всё то, что знали о трагедии Кречетовых в их семье, что смогла по отдельным кусочкам собрать в единую картину Чергэн. Янош с ужасом смотрел на молодого цыгана.
        — Выходит, она видела, как они убивали?..
        — Наверное, да. Но она никогда не говорила с нами об этом, ничего не рассказывала. Матери удалось понять всё, прислушиваясь к словам Баськи… то есть Элен, которые она произносила во сне. Она часто плакала по ночам, особенно первое время. Думаю, мать права, и она видела… Вот как ей удалось выбраться из горящего дома — не понятно. Об этом Бась… Элен не упомянула ни разу, ни наяву, ни во сне.
        — Это не так важно, — тихо ответил Янош, проведя рукой по лицу. — Важно только, что она осталась жива. Остался хоть один человек из рода Кречетовых. В этом есть и ваша заслуга, молодой человек.
        — Может быть. Но если бы не Элен, мы бы не дошли. Она спасла меня, сумев уговорить монашек позаботиться обо мне, когда я был без сознания после нападения разбойников.
        — То есть вы спасали друг друга по очереди, — улыбнулся Янош. — Недаром вы брат с сестрой.

* * *
        Через неделю прощались с Гожо: он уезжал в Россию, в родной табор. Теперь его путь обещал быть легче и приятнее, чем дорога сюда. Он отдохнул, пан Янош снабдил его добротной тёплой одеждой и молодой сильной лошадью. С ним были отправлены гостинцы всем членам семьи Мирко. Элен не забыла и Бабку, передала ей тёплый красивый платок. На этот раз переходить границу Гожо должен был легально, так как с ним шёл до границы провожатый от пана Яноша с необходимыми документами. На прощанье Гожо поцеловал сестрёнку в лоб и сказал:
        — Теперь у тебя есть дом, о тебе заботятся. Ты теперь не цыганка Баська, а панна Элен. Но для меня ты так и останешься Баськой, моей сестрёнкой. И для отца с матерью — тоже.
        — Как же ты доберёшься, ведь уже почти зима?
        В улыбке блеснули зубы:
        — С такой лошадкой — запросто! У меня всё есть, твой дядя меня даже деньгами снабдил.
        Племянница
        И снова её жизнь переменилась. Вновь нужно было привыкать к размеренной жизни юной барышни. Для Элен, как для любой девочки из дворянской семьи, была нанята гувернантка. Пани Мария была пухленькой миловидной дамой лет тридцати пяти. Она никогда не была замужем, оставаясь старой девой, а на жизнь смотрела несколько восторженно и наивно одновременно. По каждому самому малому поводу пани Мария имела обыкновение ахать, охать и говорить: «Ну, так же нельзя!» После слова «нельзя» следовало любое выражение, относящееся к конкретной ситуации: нельзя себя так вести; нельзя так поступать; нельзя так сидеть; нельзя так смотреть… Но интонация всегда сохранялась неизменной. В ней невероятным образом переплетались лёгкий упрёк, кокетливый испуг, немного восхищения собой, но всё это было так наиграно, так неестественно, что оставалось загадкой — она действительно верит в то, что говорит, или очень талантливо притворяется в воспитательных целях, а про себя думает совсем иначе. Элен чувствовала фальшь и не воспринимала замечания своей гувернантки всерьёз, хотя до конфликта дело не доходило, поскольку девочке было
немного жаль пани — какую-то удивительно беззащитную в жизни. Да и пана Яноша огорчать не хотелось.
        Яноша приятно удивило, что девочка умеет хотя бы немного писать, читать и считать. Но, разумеется, этого «немного» было недостаточно, и для Элен наняли учителей. Ей для начала предстояло научиться польскому и французскому языку, грамотному письму, основам географии. Также с ней начали заниматься историей России и Польши. Янош не хотел, чтобы Элен забывала о том, что она — русская графиня, а уж историю страны, где ей теперь предстояло жить, нужно было знать и подавно. Кроме того дикарку предстояло обучить всему, что требуется для будущей светской дамы. Поэтому Элен предстояло обучение верховой езде, танцам, рукоделию и музыке. Опять эта музыка! Но, к её собственному удивлению, музыкальные занятия никаких трудностей ей не доставили. Она довольно быстро выучила ноты и вскоре уже наигрывала простенькие мелодии на лютне.
        Самое большее удовольствие она получала от уроков верховой езды. На этих занятиях трудности настигли не её, а тех, кто её учил. Очень быстро постигнув премудрости дамской посадки, Элен предпочитала носиться вскачь, не слушая окриков. Но, надо сказать, такая посадка её не устраивала, и Элен стала искать способ получить разрешение сидеть на лошади по-мужски. Долгое время ничего придумать не удавалось, а просто попросить она не решалась, зная, каков будет ответ. Помог, как всегда, случай.
        Это произошло весной. Возле конюшни обитало несколько огромных лохматых собак. Они несли здесь охранную службу, сидя на цепи. Злобные, недоверчивые звери признавали лишь того человека, который их кормил. Ему они позволяли чистить свои конуры, расчёсывать шерсть, слушались его команд. Звали его Марек. И вот как-то раз, когда Марек отправился закупать провиант для своих питомцев, один из псов внезапно получил свободу: перетёрлось кольцо, крепившее цепь к стене. Недоверчиво переступив лапами круг, вытоптанный многими собаками, Волк (так звали собаку) отправился изучать новую территорию. Увидев цепного пса на свободе, люди разбежались, кто куда. Погонявшись за мелькавшими тут и там ногами и никого не поймав (больно надо!), Волк, принюхиваясь и подняв хвост, направился прочь от конюшни прямиком в сад. Там, в беседке, Элен старательно делала вид, что вышивает. Это занятие не входило у неё в разряд доставляющих удовольствие, но требования пани Марии, а, значит, и дяди Яноша, нужно было выполнять. В очередной раз подняв глаза от пялец, она обнаружила напротив входа в беседку огромного лохматого пса,
разглядывавшего её. Элен, привыкшей управляться с любыми собаками в таборе, просто не пришло в голову, что нужно бояться. Она, скорее, обрадовалась возможности отвлечься от рукоделия. Она отложила вышивку и спустилась в сад навстречу собаке. Волк смотрел на девочку в недоумении: до сих пор ни один человек не приближался к нему столь беспечно и без тени страха или настороженности. Человек протягивал руку ладонью вверх. Потом человек присел, оказавшись ниже стоящего пса, и тихо с ним заговорил. Волк озадаченно склонил голову на бок. Потом тоже осторожно присел на мягкую траву. Внутреннее напряжение не спадало: человек был незнакомый, хоть и вёл себя тихо, да к тому же был настолько мал, что пёс постепенно успокоился, шерсть на загривке опустилась. А дальше произошло нечто действительно странное. Девочка встала, подошла к Волку, подняла валявшуюся на земле цепь, взялась за ошейник и потянула собаку в сторону конюшни. Кусать её почему-то не хотелось. А она продолжала говорить с Волком, что-то спрашивая и сама же отвечая.
        От конюшни уже шли люди — уж лучше быть жестоко покусанным собакой, чем предстать перед паном после того, как с его воспитанницей что-нибудь случиться. У двоих в руках были ружья, у остальных — палки и плётки. Увидев Элен, ведущую за ошейник Волка, взрослые мужчины остановились в растерянности. Что делать? Не стало бы хуже! Пёс, заметив их, ощетинился и зарычал. Девичья рука дёрнула ошейник, а в голосе появились сердитые нотки. Зато слова, обращённые к людям, были сказаны тоном приказа, не подлежащего обсуждению:
        — Отойдите! И уберите палки!
        Люди, молча, отступили в сторону. Элен с Волком, так и продолжавшим глухо ворчать, прошли мимо. Пёс дал подвести себя к конуре и пристегнуть к новому кольцу.
        Элен стала героем дня. Вернувшийся Марек был особенно ей благодарен за то, что его любимец не пострадал от людей, которые готовы были даже убить, если пёс им не подчиниться. С тех пор Элен стала часто заглядывать к Мареку и его собакам. Как-то раз она спросила, нельзя ли ей покататься на лошади, ведь конюхи были тут же. Ей ответили, что её лошадь, обученная ходить под дамским седлом, содержится в другой конюшне.
        — А если я оденусь, как мальчик, вы мне дадите покататься?
        — Ну, если, как мальчик, то конечно, — улыбаясь, ответил один из конюхов.
        Это было ошибкой. Тот, кто так ответил, не знал Элен. Он рассчитывал на то, что ей неоткуда взять мужскую одежду, да и забудет девчонка быстро свою прихоть. Она не забыла. И об одежде спросила недаром.
        Почти сразу после появления в доме пана Буевича, Элен познакомилась и подружилась с сыном управляющего. Его отец — пан Войтек Морозевич — был разорившимся шляхтичем, который, как считалось, вёл дела в доме, но на самом деле, он жил здесь на правах близкого друга. Гжесь — так звали девятилетнего мальчика — часто играл в саду. Там же стала появляться Элен. После нескольких «дипломатических» стычек дети примирились с присутствием друг друга, а через некоторое время стали часто играть вместе. Элен рассказывала о жизни у цыган, а Гжесь — все уличные байки, которые слышал от взрослых. Частенько они играли то в «табор», то в «королевский приём».
        Вот к нему-то Элен и обратилась за помощью. Роста они были почти одинакового, Гжесь лишь немного шире в плечах. Сначала он не понял, зачем это девочке понадобилось садиться на лошадь по-мужски. Но она с притворно-несчастным видом стала жаловаться, как ей не повезло родиться девочкой, и как он должно быть счастлив, что родился мальчиком; как хорошо уметь то, что умеет он; как, наверно, здорово и удобно сидеть на лошади верхом, а не боком… После этого он прямо-таки раздулся от мужской гордости и, снисходительно улыбаясь, согласился.
        На следующий день Элен появилась возле конюшни в мужском платье. Конюх, давший такое опрометчивое обещание, смотрел на неё в некотором замешательстве и обдумывал, что же теперь будет. Не придумав никаких новых возражений, он вынужден был выполнить своё же обещание: подсадил Элен в седло. Единственное, на чём ему удалось настоять, это то, что осёдлан для неё был невысокий добродушный меринок. Сев, наконец, верхом, Элен дёрнула повод и в полном восторге стала носиться рядом с конюшней, приводя в неистовство сидящих на цепи собак. Продолжалось это безумие совсем недолго. К ужасу конюха, на шум, поднятый шальной наездницей, явился сам хозяин. Увидев свою воспитанницу с растрёпанными волосами, в мужской одежде, да ещё в мужском седле, он был разгневан. Тут под горячую руку попало бы многим! Но Элен без посторонней помощи соскользнула с коня, чем привела в ещё больший ужас конюха, подбежала к дяде, обняла его:
        — Дядя, не ругай никого, они не виноваты! Это я сама всё придумала! Мне было интересно, как чувствовала себя государыня Екатерина Алексеевна, когда на маскараде была в костюме гвардейского офицера.
        Всё, цель была достигнута. Неожиданность такого объяснения застала Яноша врасплох, он растерялся. Фраза о супруге Великого Петра выбивала почву из-под ног. Ну, что тут скажешь? Хитрая девчонка сумела унять назревавшую бурю. Гнев пана рассеялся, уступив место восхищению перед таким спектаклем.
        — Ах, ты, лиса! Всех, думаешь, обвела вокруг пальца? А если я тебя накажу? Да и Гжесю достанется, будет знать, как потакать твоим фантазиям!
        — Нет, дядя Янош, — уже совершенно серьёзно ответила Элен, — не надо наказывать Гжеся. Это я его заболтала и уговорила. Он тоже не виноват.
        — Заболтала? Что за слово такое? — обрадовавшись возможности уцепиться за что-то конкретное, грозно спросил Янош. — Вот, в качестве наказания, будешь лишних два часа заниматься языком. Поняла?
        — Да, — лицо серьёзное, а в глазах вопрос: а дальше что?
        — Ну, а с этим, — Янош кивнул в сторону фыркающего осёдланного коня, — ладно. Пусть будет по-твоему. С тобой будут заниматься верховой ездой и в дамском и в мужском седле. В конце концов, никакое умение не бывает во вред, — попытался он успокоить сам себя.
        — Спасибо! — Элен даже визгнула от восторга и обняла Яноша, прижавшись лицом к шёлку сорочки.
        Первый год пролетел незаметно, весь наполненный новыми занятиями, новыми требованиями. Элен становилась воспитанной барышней. Она многое узнала, многому научилась. Одним из самых тяжёлых испытаний для неё неожиданно стали танцы. Необходимость разучивания обязательных движений и вычурных фигур придворных танцев угнетала её. Оказалось, что это искусство не имело ничего общего с тем, что так легко давалось ей во время жизни у цыган. Вместо свободы движений, вместо захватывающего ощущения полёта — размеренная скованность, строгий канон, диктующий, как и когда поднимать и опускать руки, как держать голову, как переступать ногами и даже как кого приветствовать. Обучение продвигалось медленно. Живой, подвижной девочке трудно было подчиниться жёстким требованиям танцмейстера. К тому же занятия проходили даже без музыки. Кроме команд и замечаний учителя (о словах поощрения она даже не мечтала!), в небольшом зальчике не было слышно ни звука.
        С остальным дела обстояли не так плохо. К весне она уже умела держать себя с достоинством в любых ситуациях с любыми людьми. Этому особенно способствовали верховые прогулки с дядей, во время которых им иногда встречались знакомые и незнакомые люди. Одни обращали на неё внимания не больше, чем на новую лошадь пана Буевича, другие проявляли чересчур большой интерес. И то и другое было неприятно. Иногда люди шутили как-то… не так. Элен ещё не понимала всех тонкостей языка, но общий смысл этих шуток угадывала по реакции дяди, который пресекал подобные разговоры, а после долго хмурился. Элен очень нравилось наблюдать, как при этом вели себя шутники. Даже если её дядя, судя по интонации, говорил что-то очень резкое, они как-то не спешили вступать с ним в пререкания, мялись и либо заканчивали разговор, поспешно откланиваясь, либо меняли тему, частенько весьма неуклюже. Как-то раз Элен поинтересовалась, почему так происходит.
        — Видишь ли, девочка, — ответил пан Янош, — для многих такие словесные перепалки закончились весьма печально. Тебе ведь известно, что я владелец школы фехтования. Хотя в моей школе преподаёт талантливый и искусный мастер, всё же не думаю, что он смог бы победить меня в поединке. Сначала об этом знали немногие, но потом те, кто остался в живых, рассказали другим, что со мной связываться опасно. Теперь задирать меня охотников не осталось. Но, несмотря на это, я стараюсь никогда не переходить определённые рамки, чтобы дуэль не стала неизбежной. Я очень надеюсь, что подобное поведение — достоинство, не допускающее оскорблений в свой адрес, но и само не оскорбляющее собеседника — станет и твоим отличительным качеством. Может, ты и не всё поняла сейчас, но со временем, я надеюсь, поймёшь и примешь к сведению.
        К сведению Элен приняла сразу. С этого момента она стала следить за собой, как бы со стороны. Если ей что-то не нравилось в собственном поведении, она потом мысленно проигрывала все события заново и прикидывала, как лучше было бы вести себя или что лучше было сказать. В следующий раз в подобной ситуации для неё уже не возникало вопросов поведения. Но что не изменилось в ней, так это искренность, каким-то невероятным образом сочетавшаяся с упрямством. Если она что-нибудь решала сделать или чего-нибудь добиться — так и происходило рано или поздно. Если достижение цели зависело от самой Элен, она не щадила себя ни в чём: необходимы ли были физические усилия, или просто нужно было сделать что-то неприятное — всё равно. Если же всё зависело от других, Элен пускала в ход весь арсенал женских хитростей, которые, казалось, родились вместе с ней. Лестью, убеждением, подкупом, в крайнем случае — мелким шантажом она добивалась от людей необходимых ей поступков.
        Янош всё, или почти всё, видел и знал. Относился он к такому поведению спокойно, а иногда, в случае какого-то особо изящного поворота в разрешении проблемы, даже с тайным восхищением. Он видел в этом некую подготовку к более крупным интригам, участницей или даже инициатором которых Элен неизбежно станет когда-нибудь во взрослой жизни, будучи представленной ко двору. А именно такие планы вынашивал пан Буевич.
        Вот кто действительно страдал от внезапно возникавших капризов Элен, так это Гжесь. Она всегда умела так рассказать о возникшей у неё идее, что у мальчишки и тени сомнения не возникало по поводу претворения в жизнь очередного бредового плана. Потом им, чаще всего попадало, так как их действия редко были безопасны для них самих или окружающих. То они решили сделать шалаш на дереве, чтобы прятаться там. Он был уже почти готов, когда Гжесь, поднимая наверх очередную порцию «стройматериала», которым были ветки недавно срубленного старого дерева, не удержался и начал падать. Элен, сидевшая в недостроенном жилище, стараясь ему помочь, пыталась дотянуться до его руки, но зацепилась платьем за сучок. В результате, они оба оказались внизу, упав на кучу приготовленных к подъёму веток. Итогом были синяки, царапины, разорванное платье и недельное наказание в виде лишения лакомства и запрета играть вместе. В другой раз они принялись готовить ловушку для воров, которая, как они считали, должна была представлять собой замаскированную хитрым способом глубокую яму. По их замыслу, вор, который провалиться в эту
яму, или сломает ногу, или, если ему повезёт, просто наделает такого шума, что услышат собаки или сторож. Довольно долго они пыхтели, копая землю, потом тщательно закрывали яму тонкими ветками, листвой и травой. В результате, удача не оставила их, и в их ловушку попал человек. Неприятность заключалась в том, что этим человеком оказался тот самый сторож, который по всем расчетам должен был прибежать на шум, поднятый собаками. Положение усугублялось ещё и тем, что спущенные на ночь псы действительно прибежали на шум, но, не узнав сторожа, чуть не порвали его. Спас сторожа Марек, который появился вслед за своим любимцем Волком, опасаясь, что тот задерёт кого-нибудь. Представшие перед паном Яношем и паном Войтеком, Элен и Гжесь не соглашались с обвинением во вредной шалости (правда, от имени их обоих говорила Элен, а Гжесь не смел даже глаз поднять). Ведь они хотели помочь взрослым, сохранить имущество в неприкосновенности, хотели поймать того, кто посягнёт на это имущество — за что же на них сердиться?! Получив более строгое наказание — две недели помогать садовнику копать землю, раз уж им так этого
хотелось, — они успокоились. Но ненадолго.

* * *
        На следующее лето Элен пришла к товарищу, переполненная впечатлениями от прочитанной книги. Гжесь читал неохотно и только, что называется, из-под палки. Зато ему очень нравилось слушать, как Элен рассказывает то, о чём прочитала. Она рассказывала эмоционально, помогая себе руками, иногда вскакивая и показывая, что и как делали герои книги. В этот раз ей попалась баллада о Робине Гуде. У него и его людей были луки с острыми стрелами. Они метко из них стреляли. У Элен и Гжеся луков не было, и стрелять они не умели. По мнению Элен эту несправедливость надлежало немедленно исправить. Как? Да очень просто: сделать лук самим! Только говорить об этом никому не нужно. Взрослые — они ничего не понимают. Запретят или, того хуже, возмущаться начнут, нотации читать. Мол, найдите себе занятие поумнее. Надо делать самим!
        Тут ей неожиданно пришлось столкнуться с возражениями Гжеся. Впервые он не согласился с подружкой.
        — Ты не понимаешь, о чём говоришь! Это дело непростое и долгое.
        — Почему долгое? — удивилась Элен. — Взять гибкую палку, взять верёвку, привязать её к палке — и готово.
        — Вот я и говорю, что ты ничего в этом не понимаешь.
        — А ты понимаешь?
        — Да, я — понимаю. Например, гибким дерево для лука быть не должно, иначе стрела не полетит далеко, а шлёпнется в нескольких шагах от тебя.
        — А ещё что?
        — Да много чего… — неопределённо ответил Гжесь.
        — Что, больше ничего не знаешь? — прищурилась Элен.
        — Много ты понимаешь! При мне настоящий лук делали. Даже помочь разрешили.
        — Ну, вот видишь, значит, ты сможешь всё повторить! — тон сразу изменился, теперь в голосе хитрой девчонки слышались уважение и просьба. — А я тебе помогать буду. Всё-всё делать буду, как ты скажешь.
        Такого вытерпеть сил не хватило. Наконец-то Гжесь почувствовал, что знает что-то, чего не знала Элен. Это было так приятно, вселяло такую уверенность в себе… И Гжесь решил показать, на что он способен. Для важности, он заявил, что ему нужно всё хорошенько обдумать, чтобы потом не ошибиться. Так всегда говорил его отец. Пока шли к дому, он рассказывал Элен, какое дерево годиться для лука. Оказалось, что выбор достаточно большой. Но что дуб, что вяз, что клён — это большие деревья, там, чтобы срезать ветку, придётся где-то брать пилу. А вот орешник им подходит: ветки начинаются низко, и, если постараться, их можно срезать ножом.
        На следующий день они отправились в сад, нашли там заросли орешника и стали выбирать сучок попрямее. Гжесь в это время с важным видом сожалел, что сейчас не зима.
        — Дерево для лука нужно брать зимой, тогда оно плотнее.
        Элен про себя хихикала: какой он стал надутый и важный! Но внешне ничего не показала. Выбор заготовки затягивался. То, что нравилось Гжесю, тут же забраковывала Элен, находя какой-нибудь изъян, а то, что подбирала она, не устраивало Гжеся. В конце концов, они решили делать два лука, для каждого из них. Гжесь, попыхтев, срезал два выбранных ими сука, удалил с них мелкие веточки и торжественно понёс их к конюшне. Там, в дальнем уголке, они договорились поставить свои «палки» сушить.
        — А когда они высохнут? — спросила Элен. — Долго ждать?
        — Несколько месяцев, — всё так же важно ответил Гжесь. Его просто распирало от гордости.
        — Сколько?! А побыстрее нельзя?
        — Самое малое — два месяца, — твёрдо ответил «мастер». — В конюшне не очень тепло, дерево долго сохнуть будет.
        — А если поставить палки в комнату?
        — Это не палки! Это будущие луки, — внушительно поправил Гжесь. Потом ответил: — Ну, в комнате, конечно, лучше, быстрее получиться, но кто нам разрешит? Будут спрашивать. Ты же хотела, чтобы это была тайна.
        — Ха! Давай эти пал… эти будущие луки сюда. Я поставлю их в моей комнате, никто ничего не скажет.
        — А пани Мария?
        — Да, она не заметит! Она вообще мало, что замечает, — беспечно ответила Элен.
        Вот тут она была не права. Пани Мария заметила. Заметила ещё на подступах к комнате своей подопечной. И сразу пошла в атаку.
        — Куда это вы тянете эти грязные палки, панна Элена? Так же нельзя! Отнесите их во двор и бросьте!
        — Э-э-э, — Элен замялась. Сдаваться она не собиралась. — Пани Мария, это не палки! Пани Мария, — подойдя поближе и оглянувшись, не слышит ли их кто-нибудь, тихо начала Элен, — мне говорили цыгане в таборе, что, если ветки орешника без листьев поставить с обеих сторон кровати у изголовья, то во сне можно увидеть своего будущего жениха. Нужно только, чтобы орешины простояли у кровати месяц. Вот я и попросила Гжеся срезать мне такие ветки. И они не грязные, они прямо с дерева, нигде не валялись. Ну, пожалуйста, пани, можно мне их поставить? Можно? Я так хочу увидеть, за кого выйду замуж! Ну, пожа-а-луйста.
        Победа была одержана! «Будущие луки» вполне легально утвердились в её комнате на просушку. Гжесю Элен ничего не рассказала, по крайней мере, сразу.
        — А чем мы будем заниматься, пока дерево сохнет? — спросила она. — Может, нужно ещё чего-нибудь сделать? — Ей просто никак не удавалось отделаться от желания сразу получить задуманное, и казалось, что, если что-то делать, то время пройдёт быстрее.
        — Ну, можно пока сделать тетиву, приготовить палочки для стрел, оперение для них, наконечники, — перечислил Гжесь.
        — А из чего делают оперение? Из перьев? А куриные подойдут?
        — Конечно, из перьев. И лучше — из гусиных.
        — Ладно, я их добуду. А из чего наконечники?
        — Думаю, можно сделать из гвоздей. Это принесу я. Но сначала нужны палочки. И ещё нужно придумать, из чего тетиву сделать.
        — Из ниток, — пожав плечами, уверенно заявила Элен. — У меня много разных есть, можно, сколько хочешь взять, всё равно никто не заметит.
        — Нет, — компетентно ответил Гжесь, — из ниток нельзя, они намокнут и растянутся, а значит, и натяжение лука ослабнет. Да и порвутся нитки быстро. Надо что-то другое.
        — А если взять конский волос? Я могу сплести из него прочную верёвочку, меня в таборе научили.
        — Не знаю. Но попробовать можно.
        Теперь все шалости были забыты, у них появилась общая цель, для достижения которой нужно было порядком постараться. Всё своё время посвящать этому они не могли, так как у обоих были обязанности. Занятия языками, письмом, счётом, танцами — это для обоих, а потом — вышивка или пение для Элен, помощь отцу и физические упражнения — для Гжеся. Но любую свободную минуту оба посвящали общему делу. Элен рьяно взялась за плетение шнура из конского волоса. Пани Мария не понимала, что это за новая прихоть, но не возражала, рассудив, что это даже полезно: девочка не бегает, сломя голову, не лезет на деревья, как деревенский пацан, прости Господи, а спокойно сидит и плетёт верёвочку. А если и отлучится, то только чтобы добежать до конюшни за новой порцией волосинок из конских грив и хвостов.
        Гжесь тем временем набрал пряменьких веточек, из тех, что срезал садовник ещё весной. Их так и не собрались пока сжечь, и они хорошо просохли на ветерке, насыпанные сверху на поленницу дров. Он снял с них кору и теперь старательно и аккуратно обтачивал со всех сторон, стараясь придать им идеально круглую форму. Элен тоже иногда приходила ему помогать, но в основном просто наблюдала за работой мальчика.
        Как-то раз к Элен, сидящей за вышивкой в беседке (нужно было, во что бы то ни стало, закончить дневной урок, а то бы ей здорово попало от пани Марии), подбежал запыхавшийся Гжесь и, сообщил:
        — Элена, твоя пани Мария только что срезала с нашего орешника две ветки и куда-то их потащила. Она что, тоже что-то делать собирается? Вряд ли — лук. Тогда что?
        — Пани Мария?! — вытаращила глаза Элен. — Не может же она… Подожди… Ой! Я, кажется, знаю. Пойдём! — она вскочила, давясь от смеха. Вышивка была забыта, и она, схватив приятеля за руку, потащила его к дому. — Пойдём, пойдём скорей, заглянем, что она будет делать. Эти ветки она, скорее всего, к себе в комнату потащила.
        — Зачем? — теперь глаза вытаращил Гжесь.
        — Бежим, по дороге расскажу, — и она, сорвавшись с места, понеслась по дорожке к дому. «По дороге» рассказать ничего не получилось. Дети вбежали в дом и поднялись по лестнице. Немного отдышавшись, Элен тихонько подошла к двери комнаты пани Марии и поманила за собой Гжеся. Он активно замотал головой и замахал руками: не пойду, и ты не ходи! Но Элен, презрительно дёрнув плечом, не обратила на эти знаки никакого внимания, тихонько надавила на дверь и заглянула в образовавшуюся щёлку. Несколько секунд она наблюдала за происходящим внутри, потом зажала себе рот рукой и затряслась от смеха. Любопытство победило страх и разумные рассуждения, и Гжесь, не выдержав, подобрался к самой щёлке и заглянул в неё, замирая от сознания возможных последствий в случае поимки на месте преступления. В щель приоткрытой двери было видно зеркало. В нём отражалась роскошная кровать пани Марии, и сама пани, которая стояла рядом со своим ложем и что-то прятала среди складок полога. Элен потянула недоумевавшего Гжеся за рукав и прикрыла дверь. Когда они на цыпочках удалились от комнаты гувернантки, Элен рассказала мальчику,
какой у них с пани состоялся разговор об ореховых ветках, которые та заметила у своей подопечной.
        — Так что теперь она будет ждать, когда ей присниться жених, — закончила она свой рассказ.
        — А это что, правда?
        — Что?
        — То, что она жениха увидит.
        — Да ну тебя! — даже обиделась Элен. — Ну, почему все верят любой ерунде, стоит только сказать, что так говорят цыгане? Глупость, какая! Вот потому-то вас так легко обмануть — сами готовы поверить во всё… Да это я придумала, чтобы она разрешила мне пал… то есть будущие луки поставить в комнату, — она помолчала немного, успокаиваясь. — Ты лучше скажи, скоро можно будет с ними что-нибудь делать?
        — Ну, что ты торопишься, как маленькая! — взмутился немного обиженный Гжесь. — Ещё не прошёл даже месяц. Ты хочешь, чтобы всё было напрасно, чтобы ничего не вышло?
        — Ну, не сердись. Ладно, я подожду ещё. А стрелы уже готовы?
        — Почти. Осталось только оперение приклеить. Наконечники из гвоздей я уже сделал, выемки в пяточках проточил.
        — Какие выемки? В каких пяточках?
        — Ну, сзади на стреле делается такое маленькое углубление, в которое тетива ложиться, чтобы не соскальзывала.
        — А-а!.. А пяточки?
        — Это кончик стрелы так называется. С одной стороны — наконечник, а с другой — пяточка.
        — Хм. Тогда это, скорее, хвостик, а не пяточка.
        — Ага, тебя забыли спросить, как назвать.
        — Ладно, не ворчи. Так. Значит, нужны перья…
        Следующим утром на птичнике случился страшный переполох. Вся птица орала, как могла, и носилась по всему загону в тучах пыли, перьев и остатков корма. Когда все они постепенно успокоились, птицу пересчитали. Недостачи не было. Решили, что птиц перепугала либо крыса, либо какой-то пернатый хищник. Успокаивать и считать обитателей птичника помогала Элен. Она проявила столько усердия, что заслужила похвалу. А после своих положенных уроков и занятий она, придя на их с Гжесем излюбленное место, с гордостью продемонстрировала приятелю целый пучок прекрасных хвостовых перьев. Здесь были и гусиные, и петушиные, и даже индюшачьи.
        — Как это тебе удалось? — изумился Гжесь. — Они все прекрасно подойдут, а индюшачьи — так вовсе самые лучшие, но ведь они все здорово клюются!
        — Кто клюётся? Перья? — захихикала Элен.
        — Петухи, гуси, а особенно — индюки, — серьёзно ответил Гжесь. — Как ты смогла надёргать перьев и остаться целой?
        — А я такое слово знаю, — напустив на себя важный и таинственный вид, ответила Элен, — от него все птицы замирают, и можно делать с ними, что хочешь. А потом скажешь это слово ещё раз и — хоп! Все опять двигаться начинают.
        Гжесь, приоткрыв рот, озадаченно смотрел на неё.
        — Ой, да шучу я! Просто устроила переполох на птичнике, а пока они все носились в испуге, надёргала из них перьев. Вот и всё.
        — А как ты туда попала? — всё ещё с сомнением в голосе спросил Гжесь. — Ведь птичник на ночь запирается.
        — А зачем мне туда попадать? Просто немного покидала камни, подразнила петухов да индюков. Ты же знаешь, у меня хорошо получается изображать голоса птиц. Ну вот. Тогда всё завертелось. Все закудахтали, загоготали… Тут прибежали люди, отперли калитку, стали успокаивать всю эту… стаю. А я прибежала им помогать. Вот и всё. Меня ещё и похвалили.
        — Так вот почему так долго птицы орали! Как тут успокоишься, когда у тебя из хвоста перья рвут! — засмеялся Гжесь.
        — Ну, да. Как-то так.
        Всё выяснив, они принялись резать добытые перья вдоль и крепить их к стрелам. Получилось не сразу. Перья ломались, получались кривыми, не хотели держаться на древке. Но, в конце концов, промучившись несколько дней подряд, друзья закончили последнюю стрелу.
        Шнур для тетивы тоже был готов. Оставалось лишь дождаться окончания срока, назначенного Гжесем для высыхания древесины. Наконец, и это свершилось. Когда Элен выносила заготовки, ей опять встретилась пани Мария. Сложилось впечатление, что пани стерегла воспитанницу где-то рядом в засаде.
        — Уже выносишь? — спросила она, указывая на орешины.
        — Да, пани Мария, я ведь вам обещала, что они простоят только месяц. Время прошло, и я выношу. Они больше не действуют. А хлама мне в комнате не нужно, — рассудительно сказала девочка.
        — И тебе удалось увидеть жениха? — со снисходительной улыбкой спросила гувернантка.
        Если бы Элен своими глазами не видела бы, как пани Мария устанавливала точно такие же орешины в своей спальне, она ни на минуту не усомнилась бы в искренности этой снисходительности.
        — Да, пани.
        — И какой он был?
        — Молодой. Красивый. У него были светлые глаза и густые русые волосы. Он предлагал мне выйти за него замуж, — рассказывая, Элен подняла взгляд к потолку с мечтательным выражением, одновременно краем глаза следя за реакцией пани. Та слушала её со всем возможным вниманием. — Правда, во сне я почему-то знала, что денег у него не особо много, но он был таким красивым — прямо как из книги… Вот только не знаю, к счастью мой сон или нет…
        — Ах, ну, конечно, к счастью! Разве может быть такой красивый сон сниться к чему-то дурному!
        Сочинение-экспромт, видимо, удался. Пани Мария отправилась восвояси в приподнятом настроении. А Элен рванула к дожидавшемуся её Гжесю.
        Они встретились в любимом уголке сада. Гжесь принёс сюда кое-какой инструмент и, осмотрев заготовки, принялся превращать простые палки в настоящие луки. Работал он осторожно и медленно, больше всего боясь торопливым неверным движением непоправимо испортить заготовку. Под его руками лук постепенно обретал свою форму. Концы становились всё тоньше, в середине проявлялось место для захвата и канавка для стрелы.
        — Откуда ты знаешь, как всё это делать? — спросила Элен, заворожено наблюдая за движениями Гжеся.
        — Я видел, как всё это делал настоящий мастер. Но сам ещё не пробовал.
        — У тебя здорово получается, — серьёзно произнесла Элен, и Гжесь ощутил себя старше и опытнее. Это было так неожиданно и приятно!
        За один раз Гжесь успел обработать начерно только один лук. Потом несколько дней шёл дождь, и в сад выходить не удавалось. Наконец, вновь выглянуло солнце, принёсшее с собой возможность вновь бывать подальше от любопытных глаз.
        И вот, наконец, луки готовы! Элен решила, то теперь-то остаётся только натянуть на них тетиву и — можно стрелять. Но Гжесь, совсем как взрослый, сказал:
        — Куда спешишь? Луки ещё не готовы. Их надо сперва запарить, а потом ещё раз высушить.
        — Чего сделать? — она решила, что ослышалась.
        — Запарить. Ну, обработать паром, чтобы их согнуть можно было так, как нужно.
        — А где мы будем это делать? И как? — в голосе было уныние — опять всё откладывалось. Элен казалось, что желанный момент первого выстрела не наступит никогда. До чего же всё это долго!
        — Придумаем. Надо будет костёр где-нибудь подальше в саду разложить. Вот завтра и попробуем.
        Но назавтра им не удалось заняться намеченным делом, потому что по саду весь день ходил садовник, срезал лишние и высохшие за лето ветки, прибирал опавшие листья и сучья. Зато на следующее утро Элен проснулась рано и еле дождалась завтрака. А после нужно было пережить ещё и обычные занятия с учителями. И только во второй половине дня она, наконец-то, выскочила из дома. Сегодня им предстояло заниматься чем-то, по-видимому, очень интересным — парить заготовки. До сих пор Элен считала, что это никак не может относиться к дереву, но сегодняшний день убедил её в обратном. Гжеся она нашла в дальнем углу парка за разведением огня под котелком, подвешенным на верёвке к низко растущей ветке.
        — А если дым заметит кто-нибудь? — спросила с ходу Элен.
        — Не заметят. Вчера садовник сад почистил, сухие тонкие веточки, листья убрал. Сегодня всё это сжигать будет. Так что всё равно запах дыма будет везде. А костёр наш от дома не увидишь.
        На словах у него выходило всё просто и гладко. Вот только огонь никак не хотел разгораться. Элен немного понаблюдала за его попытками, потом молча присела рядом, откинула пару чурочек, подложила внутрь небольшой грудки дров сухой мох и щепочки и жестом предложила приятелю попробовать ещё раз. Эта попытка удалась, огонь разгорелся. Гжесь был готов надуться на то, что девчонка снова в чём-то была лучше его, более умелой, более опытной, но предстоящее дело пересилило, и он, смолчал. Внимательно осмотрел заготовки, отколупнул ногтем отставший кусочек коры, ещё раз проверил, симметричны ли концы, чтобы потом стрелы не летели криво. Вода между тем закипела. Держа заготовку над паром, Гжесь терпеливо ждал, время от времени поворачивая её другим концом. Потом он стал потихоньку пытаться сгибать концы, то и дело, дуя себе на пальцы. Сначала это не получалось, потом дело пошло легче, и вот настал момент, когда мастер-дебютант решил, что хватит. Взяв лук двумя руками недалеко от концов, он согнул его так, как ему казалось правильным, и поместил в подготовленную конструкцию, чтобы закрепить его в этом
положении.
        — Теперь пусть высохнет, — важно сказал мастер, — а потом надо будет пропитать его расплавленным воском.
        — Воском? — переспросила Элен, уже прикидывая, что нужно будет предпринимать, чтобы добыть очередной необходимый ингредиент.
        — Ага. Но воск у меня есть, — успокоил её Гжесь и приступил к обработке второго лука.
        Роль Элен во всём этом процессе сводилась к тому, чтобы понемногу подливать воду, когда её в котелке оставалось мало, и следить за огнём. К концу дня второй лук тоже занял своё место в специальном ложе.
        Время за всеми этими хлопотами летело незаметно, и, когда дети вернулись в дом, их уже с нетерпением ждали. Пан Янош и пан Войтек устроили своим чадам выговор за то, что те не пришли к ужину. На вопрос о причинах этого безобразия, Гжесь ответил, что Элен пересказывала ему очередную книжку, которую недавно прочла, и они просто забыли о времени, а Элен, обняв сидящего дядю за шею, заглянула в глаза и попросила:
        — Не сердись, дядя Янош, пожалуйста. Мы больше не будем опаздывать. Просто уж очень интересная книга была!
        — А почему от тебя так пахнет дымом, будто ты весь день печку топила? А руки? Ты посмотри на свои руки — они чёрные от грязи.
        — Просто мы были в саду, а там садовник жёг всякий мусор — ветки там, листья. А мы замёрзли и подходили иногда к костру поближе, да веточки в огонь бросали.
        — Надо будет сказать садовнику, чтобы думал в следующий раз, когда и где жечь.
        — Не надо, дядя, ведь он хотел, как лучше, чтобы чисто было. Ведь ты любишь, когда чисто.
        — Ох, заступница! Всех выгородила! И себя не забыла. Ну, ладно, будем считать, что всё в порядке. Но больше к столу не опаздывайте!
        — Конечно, дядя Янош, больше не будем! — воскликнула Элен, чмокнула его в щёку, поклонилась пану Войтеку, кивнула Гжесю и унеслась к себе выслушивать очередную порцию охов и ахов от пани Марии по поводу грязных рук, недопустимости опоздания и т. д. Правда, она нисколько их не боялась.
        Когда ушёл и Гжесь, Янош спросил у Войтека, улыбаясь в усы:
        — Ну, вот что с ней делать?
        — Драть, — улыбнулся в ответ пан Войтек.
        — Ну, да! То-то ты своего Гжеся, можно подумать, дерёшь каждую неделю регулярно.
        — А его и не нужно было драть, пока эта твоя панна не стала моего сына подбивать на разные шалости, причём не всегда безобидные — вспомни только ловчую яму! Так что это и твоя вина тоже, не можешь воспитанницу держать строго. За что же Гжеся драть? — по-прежнему слегка улыбаясь, спросил пан Войтек.
        Прошла ещё неделя, в течение которой распаренные и закреплённые луки снова сохли, только теперь уже на чердаке каретного сарая. И вот оно наступило — время испытания полностью готовых луков. Дети опять ушли в дальнюю часть сада, к самой стене соседнего здания. Окна в нём начинались высоко от земли, поэтому они выбрали именно это место. Гжесь принёс с собой две широкие доски, на каждой из которых был нарисован углём круг с жирной точкой в середине. Доски прислонили к стене дома в том месте, где в плюще, закрывавшем всю стену, был небольшой прогал. Первым свой лук поднял Гжесь. Тетива, сплетённая из конского волоса, не свистнула, как было написано в романах, прочитанных Элен, а как-то слабо ухнула, но стрела всё же полетела со скоростью, которая позволила бы ей воткнуться в доску… если бы она туда попала. Дальше было множество попыток. Луки «ухали» тетивой, стрелы исправно летали, но в доску попали только трижды, и то совершенно случайно.
        Несколько обескураженные друзья присели на их любимый большой камень, лежащий здесь будто специально, чтобы стать центром их всевозможных игр. Вокруг самодельных мишеней покрасневший к осени плющ был весь изодран их стрелами, листья висели грустными лохмотьями.
        — Ну, почему у нас ничего не получается? — с обидой воскликнула Элен.
        — Значит, мы что-то сделали неправильно. Может, не досушили? — стал тут же сомневаться Гжесь. — А может, это из-за того, что мы воском их не пропитали, поторопились?
        — А может, просто нужно уметь стрелять? — неожиданно раздался сзади чей-то голос, от которого они вздрогнули и вскочили со своего камня. Пан Войтек, прищурившись, смотрел на них и слегка улыбался.
        — Как вы нас нашли, пан Войтек? — первой придя в себя от неожиданности, спросила Элен.
        — Это было не трудно. Ваши стрелы так долго и громко стучали в стену, что их слышал не только я.
        — А кто ещё?
        — Да все, кто был с той стороны стены, в доме. И все захотели узнать, что это там такое происходит? Окна расположены высоко, в них ничего не увидишь, вот и пришлось мне отправиться на разведку. Ну? Что притихли? Давайте, рассказывайте, откуда у вас это… очарование?
        — Сами сделали, — первый раз открыл рот Гжесь, глядя в землю.
        — Сами? — Войтек повернулся к сыну. Во взгляде можно было увидеть лёгкое удивление и неожиданное уважение. — А откуда такие познания и навыки?
        — Я видел, как делал лук старый мастер, когда мы ездили в охотничий домик. Он мне рассказал, как сушить дерево, а как он его обстругивал и парил, я видел сам.
        — Но с тех пор прошло уже почти два года. И ты всё запомнил? Да-а, удивил. Приятно удивил! Дай-ка мне твою самоделку.
        Гжесь протянул отцу лук. Тот поводил пальцем по дереву, похмыкал, потрогал тетиву, осмотрел петли для её крепления.
        — А откуда шнурок взял?
        — Это Элена сплела из конского волоса.
        — Ага. Значит, вы оба приложили руку к этому «чудному творению»? — хитро прищуренные глаза смотрели на девочку. Она улыбнулась и кивнула.
        Войтек вздохнул, приподняв брови, присел на камень и сказал:
        — В общем, это, конечно, не шедевр. Далеко не шедевр! Но, — он поднял вверх палец, — для первого раза вполне сносно. Немножко кривовато, немножко коряво, но сделано, насколько я могу судить, всё правильно. Плохо стреляют ваши луки в основном из-за слабо натянутой тетивы. Вот здесь — обратился он к сыну, — ты скривил проточку под стрелу, сам шнур неровный и натяжка слабовата. Если мы сейчас всё немного исправим, то, думаю, попадать в цель вы будете чаще. Разумеется, после соответствующей тренировки. И ещё: не меняйтесь луками, каждый из них имеет свои особенности. Это со всеми так, не только с вашими. Вы должны постепенно привыкать к своему луку, учитывая его характер. Тогда всё получится.
        Пока пан Войтек говорил, его руки не бездействовали. Тетива была снята, канавка под стрелу слегка исправлена. Для этого пригодились нехитрые инструменты из небольшого ящичка, который принёс с собой Гжесь, полагая, что они могут понадобиться. Немного повозившись, Войтек сделал новую петлю на тетиве, укоротив её, и вернул на место. Подняв одну из валявшихся на земле стрел, он внимательно рассмотрел её и задал всего один вопрос, глядя на оперение:
        — Это, как я понимаю, причина того переполоха, который случился некоторое время назад на птичнике, причину которого тогда так и не нашли?
        Элен покраснела, опустив голову, и кивнула. Войтек тоже кивнул, но ничего не сказал. Он поднял лук и, прицелившись, выстрелил. Тетива издала тот самый свист, который и ожидала услышать Элен. Стрела вонзилась в край доски. Вторая стрела, выпущенная Войтеком с учётом результата первого выстрела, оказалась уже в пределах круга нарисованной мишени.
        — Ну, вот так лучше будет, — Войтек протянул сыну лук. — Теперь им можно пользоваться. Учись. Всё, чему научился, когда-нибудь может тебе пригодиться.
        Потом он так же привёл в порядок и второй лук, устраняя те мелкие недочёты, которые можно было исправить, а, отдавая Элен её уже проверенное оружие, сказал:
        — А вам, панна Элена, задание: сделайте колчаны для стрел. Негоже, чтобы они вот так валялись везде. Сделаете?
        — Да! — уверенно и с улыбкой ответила девочка. — Спасибо, пан Войтек.
        — Да не за что. Когда-то и я вот так же учился стрелять… Правда рядом со мной, в отличие от моего сына, не стояла столь очаровательная амазонка, — он галантно поклонился и, посмеиваясь, пошёл к дому.
        Вечером два друга обсуждали эти события, сидя у камина за вечерней трубочкой. Пан Янош сердито сопел, пан Войтек, по обыкновению, посмеивался.
        — Нет, я не понимаю, почему ты меня не позвал? — спросил Янош.
        — А зачем? Ничего опасного они не делали, ничего неприличного — тоже. Если уж они смогли в тайне от всех в течение трёх месяцев готовить своё «предприятие», то что можно тут сказать? — развёл руками Войтек. — Разве что похвалить за настойчивость, терпение и умение?
        — Я бы не разрешил Элен заниматься этим!
        — А то она бы тебя послушалась! А, собственно говоря, почему ты запретил бы ей? Что здесь плохого?
        — Она барышня! Пусть лучше думает о том, что положено барышне, девочке. Пусть занимается какими-нибудь девичьими делами.
        — Какими? — спокойно уточнил Войтек.
        — Ну, я не знаю… Танцами, музыкой, рукоделием… Да мало ли!
        — Она и так всем этим занимается. Ты же сам нанял ей учителя танцев и музыки, а пани Мария учит её всему, что умеет сама. Только вот хочет ли Элен этого?
        — Так в том - то и дело, что Элен делает всё это из-под палки! — пан Янош вскочил и заходил по комнате. — Пани Мария постоянно мне жалуется, что у Элен не хватает терпения и прилежания.
        — Да? А, по-моему, дело тут не в терпении. Ты потом как-нибудь взгляни, какой шнурок она сплела из конского волоса в качестве тетивы. И сплела гораздо большей длины, чем это требовалось. Разве это не терпение? А что до прилежания… Разве всё, что она выполняет — плохо сделано?
        — Ннет… Вроде бы на это учителя не жалуются.
        — Ну, вот. Хоть и нехотя, она выполняет задания именно прилежно. Чего же ты ещё хочешь?
        — Чего? Да того, чтобы Элен, как и все другие девочки в её возрасте, любила наряжаться, кокетничала, чтобы хотела выезжать со мной с визитами… Словом — чтобы она была барышней!
        — Словом, — повторил за ним Войтек, — чтобы она стала другой. Но она такая, как есть. Вряд ли её характер изменится. Разве только она сама этого захочет. Панне Элене нужна цель, к которой она будет стремиться, и тогда её мало что сможет остановить. Пока же такой цели впереди нет, она не понимает, зачем делать то, что ей навязывают. Она сделает всё, что от неё требуют, просто в силу воспитания, любви и уважения к тебе, но ей самой это не нужно, потому что непонятно — зачем?
        — Всё равно, я бы не разрешил ей стрелять из лука, — проворчал Янош. Он сознавал, что в словах Войтека было много правды, но не хотел сдаваться, признавать свою неправоту.
        — Неужели ты считаешь, что тебе это удалось бы? — вернулся в самое начало беседы Войтек. — Твоя панна Элена найдёт выход из любой ситуации, обойдёт любые запреты. И тогда ты первый станешь жалеть о своём решении.
        Янош на этот раз смолчал.
        А Гжесь с Элен, обрадованные таким исходом их очередной выдумки, приступили к тренировкам всерьёз. Любая свободная минута посвящалась ими стрелам и мишеням. На улице становилось всё холоднее, но их это не смущало. Зато успех был налицо: стрелы чаще и чаще вонзались в мишень всё ближе к её центру. Настроение друзьям портили только ветреные дни, когда стрелы так сильно сносило в сторону, что заниматься становилось невозможно. Но и это вскоре они превратили в забаву и теперь ждали ветра даже с нетерпением. Оказалось, весьма увлекательно соревноваться, кто точнее возьмёт поправку на ветер.
        Но постепенно погода испортилась окончательно. Потянулись серые холодные дни с затяжными дождями, потом к дождю прибавился первый, мокрый противный снег, который не ложился на землю праздничным белым ковром, а превращался в мерзкую грязь. Долгие прогулки прекратились, и луки скучали в бездействии, как и их хозяева. Элен, глядя за окно на белое мельтешение снега, вспоминала, как шла сюда, в этот дом, под таким же неприятным мокрым снегом, в одних чулках, ничего уже не чувствуя от холода и усталости. Вслед за этим она вспомнила, что рядом с ней тогда был Гожо. О нём Элен ничего не знала со дня его отъезда. Ей стало ещё тоскливее от воспоминаний. Как там дела у Мирко и Чергэн? Здоровы ли? Чем занимается Лачо? А кто родился у Гожо с Галиной?.. Вопросов было много, а вот ответов ей никто дать не мог.
        Немного веселее стало, когда, наконец, ударил настоящий мороз, а снег лёг на землю уверенно, по-хозяйски. Сразу появилось чувство ожидания праздника — ведь впереди было Рождество!
        Гжесь
        Этот самый любимый её праздник не в первый раз удивлял её. Она не могла привыкнуть ни к сену под скатертью праздничного стола, ни к снопам хлеба в углах комнаты. Зачем это? Хотя ей и объяснили, что это традиция, всё равно было непонятно. Когда Элен впервые увидела, как под скатерть стелют сено, она ещё плохо понимала по-польски. Дядя Янош, конечно, смог бы объяснить ей всё на русском, но рядом его не оказалось, а другие русского не знали. Из их слов девочка уразумела только, что это как-то связано с Христом и почему-то с кормушкой для скота. Потом, в храме, куда её взяли с собой на праздничную мессу, она увидела, как ей показалось, детские игрушки. Дядя сказал, что это называется «шопка». Там была кукла-младенец, мужчина с бородой и молодая женщина. В стороне располагались ещё несколько фигур, изображающие бородатых стариков. А рядом стояли овечки, такие хорошенькие, что их хотелось взять в руки, поиграть ими. И все фигурки стояли и сидели на сене. «Опять сено…» — подумала тогда Элен, а потом вспомнила, как пани Мария читала ей книгу, в которой говорилось, что «ребёнка положили в ясли на сено».
«А-а! — догадалась Элен, — наверное, этот ребёнок и есть маленький Иисус».
        Теперь, в третий раз встречая Рождество в доме пана Яноша, Элен уже знала примерно, чего ждать. Она внимательно следила за всеми приготовлениями, и сама принимала участие в них. Дом украшали сосновыми и еловыми ветками, на кухне заканчивали приготовление праздничного ужина, в столовую опять внесли необмолоченные снопы ячменя. Они хранились специально для этого случая в сарае, тщательно оберегаемые от мышей. Эти снопы Элен обнаружила ещё ранней осенью и всё интересовалась, зачем они там стоят. Все торопились закончить все дела до вечера. Этот день накануне Рождества, который Элен знала как Сочельник, здесь называли странным словом Вигилия.
        Вот, наконец, и стемнело, можно было садиться за стол. Всё так красиво! Элен помнила, что ничего нельзя было трогать до окончания молитвы, которую сейчас начнёт читать дядя Янош. Зато потом можно будет перепробовать всё подряд! И это называлось постным ужином! Столько вкусностей! А потом, на следующий день, после посещения церкви, предстоял ещё и праздничный обед. Не то, чтобы Элен так уж любила поесть, но ей нравилось, когда всё было по-праздничному украшено. Почти всё напоминало ей празднование Рождества в России, но были и отличия. Например, здесь она познакомилась с облатками. Эти тоненькие белые хлебцы, которые Элен сначала приняла за вафли, лежали посредине стола на небольшой подушечке. С них положено было начинать трапезу, предлагая соседям по столу отломить кусочек. А после ужина все будут петь колядки. Только колядки здесь немного другие, нет таких весёлых, как дома, а уж о цыганских колядках и говорить нечего. Вот тогда было веселье! После праздничной службы в церкви возвращались в избу, где ждал праздничный стол. Праздновали все вместе — и цыгане и хозяева, у которых они зимовали. А как
здорово было, когда дети и молодёжь ходили по деревне, пели и собирали угощения! А потом обязательно кто-нибудь из молодых цыган в шутку крал лошадь у того, в чьём доме был праздник. А на следующий день хозяин искал свою пропажу, а найдя, «выкупал» её опять-таки за угощение. А потом праздник был у следующего хозяина, потом — у следующего… И так все Святки.
        После ужина Элен вместе со всеми опять пошла в костёл. Шопка представляла всё ту же сценку, но фигурки были другими. Бородатых старцев не было, зато над младенцем склонился ангел, а рядом с овечками стояла лошадка. Она Элен не понравилась — толстенькая, коротконогая, больше похожая на ослика. Зато в этот раз она с удовольствием слушала орган. Звуки поразили её. Они как будто наполнили высокое светлое помещение до самой крыши, и казалось, что поют сами стены… По дороге домой Элен услышала, как Янош и Войтек обсуждали, что, несомненно, есть разница — кто играет на органе. Нынче это был настоящий мастер, органист от Бога. Элен с удивлением подумала: почему ей и в голову не приходило, что эти волшебные звуки, от которых хочется то ли заплакать, то ли полететь, как птица, извлекает из инструмента человек? Это поразило её. Один человек управлял всеми этими трубами и трубочками!..
        Но, несмотря на все эти разные впечатления, Элен ждала «своего» Рождества — православного. Оно проходило куда более скромно. Небольшое помещение молельного дома не могло сравниться с величием костёла с его органом. Но как здесь было уютно! И всё знакомо. Служба шла на польском, но Элен это уже не мешало, она прекрасно освоила язык. А в остальном всё было, как на родине: знакомые лики Святых, знакомые молитвы. Не нужно следить за тем, чтобы кто-нибудь не заметил, как ты крестишься — слева направо или справа налево.
        В общем, праздник был красивым, было много радости, были и забавы и подарки, но Элен скучала. Именно во время рождественской праздничной службы в молельном доме она ощутила такое сильное желание снова оказаться там, на родине, в знакомой церкви… А потом сбежать с деревенскими ребятами и Аленом кататься с горы… Она чуть не заплакала.
        После православного Рождества все заметили, что Элен ходит какая-то особо тихая. Но по распоряжению хозяина дома с вопросами к ней не приставали, делая вид, что всё идёт, как обычно. И Элен тоже ни с кем не говорила о своей печали. Постепенно всё прошло, и Элен вновь стала привычно озорной, не в меру предприимчивой девчонкой.
        Но когда через год вновь приближались Рождественские праздники, Элен опять ощутила беспокойство. Ей очень не хотелось снова ощутить те эмоции, которые захватили её в прошлом году. Она не хотела вспоминать. Нужно было срочно чем-то себя занять. У взрослых были свои заботы, которых, как всегда прибавилось в это предпраздничное время, у дяди к тому же появились какие-то срочные дела и он уехал на несколько дней, а Гжесь помогал отцу. Элен оказалась предоставлена сама себе. Она слонялась по дому, придумывая очередное дело. Но вот заниматься с пани Марией ей категорически не хотелось. Другие учителя прервали занятия на время праздников, но пани считала, что те навыки, которые она старалась привить своей подопечной, требуют постоянных методических усилий и к тому же дисциплинируют непоседу. Поэтому она не оставляла Элен в покое. Естественно, девочка изо всех сил старалась не попадаться лишний раз на глаза своей строгой воспитательнице.
        Как-то раз, спускаясь по лестнице и заметив пани Марию, Элен поспешила обратно, но тут же сообразила, что на втором этаже деваться ей, кроме своей комнаты, некуда, а там пани найдёт её в два счёта. Как кошка, которая, убегая от преследователя, бежит наверх, Элен тихонько проскочила по лестнице, ведущей на чердак, и притаилась, присев возле запертой двери. Она слышала, как пани Мария поднялась и прошла к её комнате. Можно было рискнуть и проскользнуть вниз, но Элен решила на всякий случай остаться пока на месте. Пани возвратилась почти тут же, ворча себе под нос, что «негодная девчонка опять куда-то делась». Когда ворчание и шаги затихли где-то на первом этаже, Элен перевела дух. Пронесло. Теперь можно и спуститься. Вставая, она вдруг почувствовала, как её ухватили сзади за волосы. Она испуганно замерла. Ничего не происходило. Тогда, заведя руку за голову, она ощупала то, что держало волосы. Это было что-то железное. Высвободив прядь, Элен обернулась: волосы зацепились за скобу для замка. Скоба выглядела на удивление ненадёжно. Элен потрогала её — она свободно болталась. Тогда девочка потянула
скобу на себя, и та подалась, старые гвозди вывалились из дерева, и скоба повисла на оставшемся запертом замке. Теперь ничего не мешало открыть дверь. В воздухе запахло очередным приключением. Здесь она ещё не бывала! Что же там такое? Элен приоткрыла дверь, которая тихонько скрипнула, и шагнула в темноту. Сердце билось часто и гулко. Постояв, пока глаза хоть немного привыкли к тёмному помещению, она, пользуясь слабым светом, падавшим сквозь полуоткрытую дверь, осмотрелась. Рядом ничего интересного не было. И неинтересного, впрочем, тоже, если не считать старой корзины. Элен сделала несколько шагов. Теперь темнота стала более плотной, различить хоть что-нибудь вокруг было трудно. Пытаясь пройти дальше, Элен обо что-то споткнулась и упала, больно ударившись коленом. Замерев на месте, ожидая, что на шум вот-вот кто-то придёт, она немного посидела, растирая место ушиба, потом встала, отряхнулась и, прихрамывая, пошла обратно к двери. Закрыв её и вставив гвозди на место, так что запор казался нетронутым, Элен решила вернуться сюда со свечой, чтобы хорошенько всё рассмотреть. К тому же, хорошо бы надеть
что-нибудь тёплое, потому что на чердаке ощущался зимний холод.
        В следующий раз Элен со свечой в руке и в меховой душегрее рассмотрела, обо что споткнулась. Это была выступающая над полом деревянная балка. Таких здесь было много. Перешагнув через неё, она углубилась в неизведанные глубины чердака. Осматриваясь по сторонам в тусклом свете свечи, она вдруг вздрогнула и, еле сдержав крик, отпрянула в сторону, уронив свечу. На чердаке кто-то был! Он сидел под самым скатом крыши. Свечка чудом не погасла и Элен, подобрав её с пола дрожащей рукой, тихо спросила:
        — Вы что здесь делаете?
        Ответом была тишина. Слышно было только, как ветер тихонько плачет в щелях, прося впустить его внутрь. Всё так же дрожа, стиснув зубы, чтобы они не стучали от страха, Элен медленно приблизилась к сидящей на полу фигуре… Вот она уже близко… Вот — совсем рядом… Элен тихонько фыркнула, зажав рот рукой: ну, и дурочка же она! Испугалась пустых старых доспехов! Интересно, а что они здесь делают? Наверное, это дорогая вещь. Она принялась подробно осматривать находку. Оказалось, что у доспехов не хватает почти половины частей. Понятно, почему они здесь…
        Пробыв на чердаке ещё немного, Элен решила, что пора спускаться, чтобы кто-нибудь ненароком не обнаружил, где она пропадает. Тогда скобу починят и всё — прощай, чердак! А ей хотелось осмотреть здесь всё подробно, поэтому рисковать не стоило.
        За неделю Элен изучила чердак и вещи, находящиеся там, вдоль и поперёк. Теперь ей известны были все тайны этого волшебного помещения. Сначала она решила, что никогда и никому не расскажет о своих открытиях, её распирала гордость: вот, никто не догадался забраться сюда, кроме неё! («Никто» — это, конечно, был Гжесь). Но постепенно в ней росла потребность поделиться своими сокровищами, принять заслуженное восхищение. Нужно посвятить во всё Гжеся. Он должен это увидеть!
        Вскоре после Рождества Элен исполнила своё намерение и повела Гжеся на чердак. Гжесь жил в этом доме столько, сколько себя помнил, но на чердак ещё ни разу не забирался. Ему это просто в голову не приходило. А здесь было здорово! Огромное пространство, только условно разделённое на сектора балками и какими-то распорками, было прекрасно своей неизведанностью. Здесь всюду чудились тайны. Полумрак, стоявший тут даже днём, не давал разглядеть подробности и, казалось, скрывал неведомые опасности. Элен со свечой в руке держалась уверенно, по-хозяйски. Она сразу пошла вперёд, напомнив приятелю, чтобы ступал как можно тише. Мальчик то и дело останавливался, чтобы разглядеть очередную вещь, заинтересовавшую его. А тут было, на что посмотреть! Неработающие напольные часы возвышались, как башня, над кофейным столиком с отломанной ножкой; целой грудой были свалены разного размера ящики, о назначении которых можно было гадать долго; переброшенная через балку висела какая-то одежда, напоминающая старинный тёплый плащ. Вот в углу, за очередной балкой, что-то блеснуло. Гжесь шагнул туда и увидел валяющиеся
рыцарские доспехи, потемневшие, но от этого ставшие ещё интереснее. Он хотел поднять их, посмотреть, все ли детали на месте, но Элен зашипела на него:
        — Потом! Это всё посмотришь потом! Пойдём, я покажу тебе самое главное!
        Гжесь, всё ещё с тоской оглядываясь в сторону покинутых доспехов, двинулся за ней. Они прошли мимо свёрнутых в трубочки и уложенных в ящики пергаментов, мимо небольшого шкафчика без дверец, на полках которого виднелась посуда, мимо остова большой люстры и, наконец, приблизились к конечному пункту своего путешествия. Элен поставила свечу на выступающую часть не то балки, не то ещё какой-то конструкции и открыла стоявший на полу сундучок. Когда Гжесь заглянул в него, то сначала ничего не понял. А потом, разглядев расколотый приклад с изящной резьбой на поверхности, понял, что здесь хранятся детали оружия — пищалей, пистолетов, мушкетов и т. д. После этого он смог выговорить только: «О-о-ох…» и опустился на колени перед сундучком, чтобы получше ознакомиться с его содержимым. Он давно уже мечтал о собственном пистолете, но пока что отец разрешал ему только пострелять из своего, да и то иногда. Хотя охотничье ружьё у него было. Гжесь начал перебирать, вынимать, разглядывать все эти блестящие и матовые, большие и совсем крохотные, металлические и деревянные кусочки настоящего боевого оружия. Элен была
совершенно счастлива, видя, что её товарищ полностью очарован находкой. Это было так же приятно, как самой найти что-то новое и интересное.
        — Как ты думаешь, из всего этого можно собрать хоть один настоящий пистолет или ружьё? — спросила она.
        — Н-не знаю… — разглядывая какую-то фигурную медную штучку, ответил Гжесь. — Здесь всё разное. В смысле — от разного оружия. Но можно попробовать.
        — И из него можно будет стрелять?
        — Ну, да, наверное… Если сумею собрать.
        С этого дня чердак ненадолго стал для них постоянным местом встречи. Он открывал им всё новые свои тайны, но ничего интереснее, чем «оружейный сундучок» они для себя не нашли. Сложнее всего было пробраться туда так, чтобы никто не знал. Гжесь отобрал некоторые детали и перенёс их к себе в комнату, так что на чердак Элен теперь лазила одна и редко, а вскоре и вовсе перестала. Сейчас её больше интересовали успехи Гжеся, который у себя в комнате из натасканных с чердака деталей пытался соорудить что-нибудь более или менее похожее на пистолет. Он был весь поглощён этим занятием, так что на некоторое время Элен осталась в одиночестве. От скуки она придумывала себе всё новые занятия. Вдруг ей показалось, что очень интересно посмотреть, как готовят здесь еду, чем отличается этот процесс от того, что она видела в таборе, и в чём принимала непосредственное участие. Долго думать над решением она не любила, поэтому быстренько бросилась осваивать кухню. Но кухня — не чердак. Прежде всего, здесь постоянно присутствовали люди, и уже невозможно было надеяться пройти незаметно, да и сама цель подразумевала
общение с мастерами готовки. Нужно было придумать какую-то весомую причину, которая смогла бы убедить всех, что ей просто необходимо уметь готовить. Пани Мария пришла в ужас! Молодая панна — на кухне! Это немыслимо! Так же нельзя! Ей там не место. Она так и сказала пану Яношу, вложив в свой монолог столько ахов и слёз, что можно было подумать, Элен, самое меньшее, связалась с сомнительными людьми и проводит в их обществе дни напролёт, занимаясь какими-то нехорошими делами. Пан Янош, в последнее время не слышавший ни о каких новых возмутительных поступках воспитанницы, в глубине души опасался, что такое затишье добром не кончится. И когда к нему в кабинет вошла пани Мария с трагическим выражением лица, он внутренне сжался: вот оно, сейчас выяснится в очередной раз что-нибудь скандальное. Поэтому, услышав, что на сей раз Элен всего-навсего решила познать тайны кухни, облегчённо вздохнул. Это всё же было хотя бы женским делом — интересоваться приготовлением блюд. Вслух он сказал:
        — Что ж вы так переживаете? Ну, ходит девчонка на кухню, смотрит, как там жарят и варят — и что? По крайней мере, это лучше, чем лазить по деревьям. Да и пригодиться может в жизни. Станет хозяйкой дома, так уж не даст обмануть себя пройдохе-повару, всегда будет знать что, сколько, зачем и куда кладут, и к чему какие ошибки повара приводят. Так что оставьте её в покое, пусть развлекается, пока ей самой не наскучит.
        Пани Мария была возмущена таким легкомысленным отношением к очередной причуде Элен. Она долго ещё по привычке обсуждала ситуацию сама с собой в своей комнате, время от времени приговаривая: «Нет, так нельзя. Я бы своей дочери никогда не разрешила этого!» Но дочери у неё не было, равно как и сына, а ветки орешника в изголовье кровати так и не прояснили ситуацию с женихом. Ну, не снился ей никто, хоть плачь! Так что можно только предполагать, как бы жилось её детям…
        Больше Элен никто не мешал приходить на кухню и оставаться там столько времени, сколько она считала нужным, если это не мешало её занятиям с учителями. Отношение к ней на кухне постепенно изменялось. Встретили её с недоумением и настороженностью — зачем она здесь? А вдруг для того, чтобы следить за кем-то из работников? Или за всеми понемногу? Девочка ходила, заложив руки за спину, присматривалась к новой обстановке, разглядывала кухонную утварь, иногда спрашивала, зачем нужно то или другое. При этом она старалась никому не мешать выполнять свою работу. Сначала на её вопрос: «Можно, я чем-нибудь помогу?» ей отвечали, что, мол, панне не место на кухне, можно испачкаться, ошпариться, порезаться и т. д. Потом, чтобы отвязаться от настойчивой упрямой девчонки, ей стали поручать какую-нибудь мелочь — подать что-то, сложить посуду, перебрать крупу… Но она не отказывалась! Мыла, вытирала столы, чистила овощи, ощипывала птицу, хотя последнее занятие вызывало у неё отвращение. Но сдаваться она не собиралась. Это удивляло и ставило в тупик: и что дальше? Так и давать ей работу поварёнка? А если обидится и
пану пожалуется? Не лучше ли научить её чему попроще? Пока все так рассуждали, да сомневались, Элен решила эту задачку за них. Как-то раз она заметила, что кухарка не успевает нарезать капусту, нервничает от того, что постоянно вынуждена отвлекаться на что-то другое, и от этого дело у неё ещё больше замедлялось. Элен встала рядом, дотянулась до ножа и принялась резать капустные листья, да так ловко, что повариха не удержалась от одобрительного восклицания. А работать кухонным ножом Элен и правда умела здорово. Сколько овощей ей пришлось нарезать за время жизни в таборе! Так что опыт у неё был. С этого момента ей стали поручать несложные дела, хоть к ножу допускали редко — а вдруг порежется? Всё же — панна, как бы неприятностей не нажить на свою голову. Постепенно девочке стали показывать несложные приёмы, но, что бы ни выполняла, она всегда задавала вопросы. А зачем класть то-то или то-то; а что будет, если не взбивать; а почему нельзя класть овощи вариться в холодную воду; а почему разные блюда солят в разное время приготовления… Теперь её допускали и до плиты. Она самостоятельно обжаривала коренья
для супа, могла сварить кашу, поджарить колбаски. Теперь появление Элен на кухне стало привычным. Если что-то отвлекало её, и она не приходила, повариха тут же это замечала и шутливо спрашивала: «Где же моя помощница? Как же я без неё управлюсь?» А вот поварёнок был в такие дни расстроен по-настоящему. Всегда работая с ленцой, без особого желания, он с появлением Элен испытал значительное облегчение, ведь ей доставалась почти половина его обязанностей. К хорошему привыкают быстро, и когда ему приходилось всю свою работу делать самому, он считал себя несчастнейшим человеком.
        Увлечение кухней закончилось внезапно, в одно утро. Просто наступил тот момент, которого с нетерпением давно ждали и Элен и Гжесь. Гжесю удалось, в конце концов, собрать пистолет. И пусть он был неуклюжий, весь какой-то нелепый, но это был настоящий пистолет! В его облике была угроза настоящего огнестрельного оружия. Он завораживал. Его срочно нужно было проверить в действии! Откуда Гжесь взял порох, откуда — пули, Элен не знала и не собиралась узнавать! Её занимал только один вопрос: когда можно будет пойти попробовать пострелять? Сложность заключалась в том, что незаметным такое мероприятие не останется, пистолет — не лук, шума будет много. Решили всё же испытания не откладывать, очень уж не терпелось. Сценарий был следующий. Они готовятся, прицеливаются, стреляют один раз, и пока кто-нибудь не прибежал на звук выстрела, убегают. На их взгляд никаких изъянов в плане не было. Но оставалась ещё возможность неожиданностей, о которых друзья не подумали.
        Снег в саду почти весь уже сошёл, были места, где земля почти высохла. Этот день выдался ветреным, деревья качали голыми влажными ветками, и в саду было шумно — шелест веток, гудение ветра в кронах сосен, шорох прошлогодней листвы. Друзья выбрали место на припёке с просохшей землёй. Мишенью на этот раз служила небольшая чурка, поставленная вертикально. Но попасть в неё они не надеялись. Хотелось бы просто проверить, стреляет ли собранный Гжесем монстр. Право первого выстрела мастер оставил за собой.
        — Ты запомнила? Как только я выстрелю, бежим к нашему камню, а оттуда придём вместе со всеми.
        — Да запомнила, запомнила! Сколько можно? Ты мне уже сто раз это повторил!
        Элен была раздражена и обижена: она тоже хотела выстрелить, а вынуждена была довольствоваться только ролью наблюдателя. Но Гжесь, обычно такой уступчивый, в этот раз был непреклонен. Он говорил, что настоящие мастера тоже испытывают свои изделия сами. Возразить было нечем.
        К выстрелу всё было готово. Гжесь уже держал в руках пистолет, Элен аж пританцовывала на месте от нетерпения и не отрывала глаз от его руки. И тут вмешалась та самая неожиданность, возможность которой они не учитывали. Неожиданность имела голос и фигуру дяди Яноша. Элен даже не поняла, что произошло. Ей показалось, что Гжесь просто выронил пистолет, и одновременно раздался голос:
        — Что это вы ещё выдумали?!
        Они посмотрели налево: на сцене появились пан Янош и сразу за ним — пан Войтек. Все стояли молча и смотрели друг на друга. Гжесь потирал руку — брошенный Яношем камень довольно чувствительно ударил его по локтю. Мужчины грозно смотрели на провинившихся. Элен, не опуская глаз, покраснела и лихорадочно соображала, как вывернуться из ситуации. Пан Войтек шагнул к сыну, поднял с земли пистолет и внимательно осмотрел его. Затем он, всё так же не произнося ни слова, взял Гжеся за ухо и потащил к дому. Таким сердитым Элен его ещё не видела. Ни хитрого прищура глаз, ни усмешки в усы, только сурово сдвинутые брови и сжатые до желваков на скулах зубы. Гжесь тоже молчал, хотя ему было и больно и стыдно. Так они и удалились. Молчание нарушила Элен.
        — Дядя Янош, не надо наказывать Гжеся, это я во всём виновата.
        — Вот уж, в чём не сомневаюсь! — ответил Янош. — Но сейчас вопрос в другом. Где вы взяли оружие? Вот это — важно.
        — Мы собрали его сами. То есть, Гжесь собрал, я не знаю, как это делать. То есть, он собрал его из тех деталей, которые мы нашли… Я нашла.
        — Так-так, милая панна, вы заврались окончательно. Где это можно найти такие детали? Покажите мне это место, я бы тоже хотел о нём знать. Подумать только! Можно где-то найти разные штучки, из которых получается пистолет! А, может, и что посерьёзнее можно собрать? Так, где это место?
        — На чердаке.
        — На чердаке? — удивлённо переспросил Янош, сбавив тон.
        — Да. Там стоит ящичек со всякими железными и деревянными штучками. Я показала его Гжесю, а он сказал, что попробует собрать из них что-нибудь. Может, пистолет получится.
        — Так это ты туда добралась? — всё ещё сердито спросил Янош. — А как ты туда попала, чердак же заперт?
        — Я потрогала замок, а железяка, на которой он крепиться, отвалилась от стены. Только, кажется, что дверь заперта, а на самом деле — нет. Только Гжесь тут не причём, это я обнаружила.
        — Это я уже понял.
        — Но его пан Войтек накажет, а он не виноват. Это…
        — Стоп! Пан Войтек сам разберётся со своим сыном, на то он и отец. А вот с вами, панна, буду разбираться я. Пойдёмте-ка в дом.
        Когда они дошли до двери, Янош велел Элен идти к себе в комнату и не выходить оттуда, покуда её не позовут, а сам направился в залу, где рассчитывал застать Войтека с сыном. Он хотел выслушать версию Гжеся относительно событий, предшествующих несостоявшемуся выстрелу. Элен сочла за лучшее подчиниться. Она прошла к себе и сидела в ожидании неприятного разговора, который, как она была уверена, был ещё впереди.
        А в зале Янош внимательно разглядывал пистолет, переданный ему паном Войтеком. Затем он положил его на стол, повернулся к Гжесю и спросил:
        — Ну, что скажешь? Как всё это нужно понимать? Давай, объясняй.
        Гжесь взглянул на отца. Тот поднял брови:
        — В чём дело? Расскажи пану Яношу всё, о чём только что говорил мне.
        — Я один во всём виноват. Мне всегда хотелось иметь свой собственный пистолет. На чердаке в сундучке я нашёл много старого испорченного оружия и деталей к нему. Я отобрал некоторые и перенёс к себе в спальню. Очень долго ничего не получалось, а потом получилось. Я хотел проверить пистолет, стреляет ли он, и пошёл в сад. И панну Элену позвал.
        — Зачем?
        — Хотел похвастаться.
        — Угу. Значит, похвастаться, — сказал пан Янош. — А как ты попал на чердак?
        — А там скоба на двери отвалилась от стены вместе с замком, так что он — одна видимость. Я и зашёл.
        — Конечно, один?
        — Да. Сначала. А потом с панной Эленой.
        — А её зачем туда потащил? — спросил отец.
        — Она, ну, увидела, что я туда пошёл, стала проситься со мной. Я и взял. — Гжесь говорил, чем дальше, тем тише.
        — Так. Пан Войтек, правды нам с тобой никогда, видимо, не узнать. Я только что выслушал очень похожую историю, с тем только отличием, что заводилой во всём была панна. Во что я охотно верю!
        — Нет-нет! Она не виновата! Не наказывайте её, пожалуйста, наказать нужно меня!
        — С тебя хватит и твоей собственной вины, нечего всё на себя брать! Ишь, герой, какой выискался. Какое именно наказание тебя ожидает, решать твоему отцу. А за что и как наказывать твою предприимчивую подружку — моё дело.
        Гжесь опустил голову и больше не возражал. Когда Янош вышел, Войтек опять взял в руки злополучный пистолет и спросил:
        — Ты знаешь, что могло случиться, если бы ты успел нажать на спуск этого…этой… — от возмущения ему не удавалось подобрать достойного названия. — Этого уродца?! Ты что думал, что собрать пистолет не сложнее, чем сделать лук? Твоё «творчество» стрелять не может! Оно бы взорвалось у тебя в руке. Не знаю, остался бы ты в живых или нет, но в том, что жить тебе бы пришлось без правой руки, я уверен.
        Гжесь всё так же молчал, глядя в пол. Он только раз поднял на отца глаза, когда тот назвал его творение уродцем. А пан Войтек продолжал свою обвинительную речь.
        — Мало этого. Ладно бы ты рисковал сам, но ты подверг опасности здоровье и даже жизнь панны Элены! Тебе что, зрители понадобились? Свидетели твоего успеха? О чём ты думал, скажи мне на милость, когда потащил за собой девчонку?
        — Но я же не знал, что может что-то случиться. А она сама пошла, я её не звал, — пробубнил он. Его слова вызвали новый виток обвинений.
        — Ах, он не знал! Вы посмотрите на него! А почему ты не знал, сказать? Потому, что полез в дело, в котором не разбираешься. Мало видеть, как выглядит вещь, нужно знать ещё, как она работает. Но, даже если ты был уверен в своей работе, какое ты имел право рисковать жизнью другого человека? Сотворил — отвечай! Но сам! Сам! Не впутывай никого! — пан Войтек немного походил по комнате, помолчал, потом продолжил:
        — Ещё хорошо, что вот так всё закончилось. Что бы я делал, если пострадала бы панна? Оставаться в этом доме я бы не смог, а идти нам некуда. Твой поступок не имеет оправдания… А о наказании ты узнаешь позже, прежде я должен переговорить с паном Яношем.
        В другой комнате происходил в это же время похожий разговор.
        — Я не поверил ни одному слову Гжеся, панна Элена! — заявил Янош. — Он пытался заверить нас, что всё придумал сам. Но я склонен считать, что это вы, барышня, его надоумили. Это вы полезли на чердак в поисках приключений, — он называл Элен панной и на вы, только когда был очень сердит. Но, несмотря на это, сдаваться она не собиралась.
        — Я так и говорила. А то, что Гжесь пытался меня выгородить, так это правильно.
        — Вы так считаете? Позвольте узнать, почему? Зачем ему всю вину взваливать на себя?
        — Потому что это благородный поступок, он защищал даму! — выпалила Элен. — Вы сами говорили, что это главное для настоящего мужчины!
        — Во-первых, не главное, а одно из важных. А, во-вторых, сейчас вам достанется ещё и за то, что подслушивали чужие разговоры. А, в-третьих, вы, по-моему, начитались романов.
        — Во-первых, главное или важное — не такая уж большая разница. Во-вторых, никто не виноват, что вы с паном Войтеком не смотрели по сторонам, когда разговаривали в саду. Что же, мне нужно было выскочить из-за кустов, сказать: подождите, дайте мне сначала уйти, а потом уж говорите ваши секреты? А, в-третьих, романы я беру из вашей библиотеки, о которой вы сами говорите, что книги в ней подобраны удачно, и всегда хвастаетесь ею.
        — А, в-четвёртых, за ваши возражения вы получите дополнительное наказание.
        — Но, дядя Янош…
        — Ещё одно!
        Её внезапная отповедь поразила Яноша. Она не молчит, не оправдывается, а нападает! Ничего себе! Теперь его мысли приняли другое направление. Янош успокоился, негодование прошло, остался лишь холодный расчет: девчонке нужно дать понять, что существуют допустимые рамки поведения. Элен почувствовала, что сейчас лучше молчать. Она опустила глаза. Но не в знак покорности, а чтобы дядя не увидел в них того, за что только что назначил дополнительное наказание — возражения. Пан Янош это прекрасно почувствовал. Во всей позе воспитанницы была независимость и нежелание признать свою вину. И опущенные глаза, конечно, его не обманули.
        — Итак, вы будете находиться в своей комнате две недели. Исключаются прогулки, чтение, которое не касается уроков, разговоры с кем бы то ни было, кроме пани Марии и учителей, которые будут приходить к вам. За стол вы будете приходить только в её сопровождении, и за столом тоже будете молчать, даже с пани. Цена каждого слова в чей-то адрес — ещё один день наказания. Отменяются занятия музыкой, танцами, верховые прогулки, вместо всего этого будете заниматься рукоделием под присмотром пани Марии. За невыполненное в срок задание — ещё один день наказания. Вы всё поняли?
        — Да, дядя Янош.
        — Вот и прекрасно. Отправляйтесь к себе.
        — Прямо сейчас? — вскинула глаза Элен.
        — Да, прямо сейчас. И, если вы не хотите сразу получить продление наказания, — Янош видел, что она хочет что-то сказать, — я бы рекомендовал вам промолчать. Две недели начались!
        Гжеся отец наказал примерно так же. Различие состояло в том, что вместо рукоделия он был обречён писать диктанты. Он ненавидел их так же, как Элен вышивание и шитьё. Но в отличие от неё, которой удавалось даже нелюбимое дело выполнять аккуратно и без ошибок, диктанты давались ему с трудом, за ошибки его заставляли переписывать работу по несколько раз.
        Что касается Элен, то, придя к себе в комнату и обдумав положение, она нашла в нём положительные стороны. Например, ей не нужно целых две недели заниматься музыкой. Она с размаху бухнулась на кровать, раскинув руки и, глядя в потолок, подумала, что две недели — не так уж много. Но вскоре ей пришлось изменить своё мнение. Пани Мария не давала ей пребывать в безделии ни минуты. Даже если Элен выполняла урок, заданный пани, раньше, чем было велено, поваляться на кровати или постоять у окна ей не удавалось, это было запрещено. Можно было только сидеть на стуле, держа спину прямо и ни на что не отвлекаясь. Разрешённые разговоры с пани Марией на деле оказались мало похожими на беседу. Она отвечала лишь на вопросы о задании, самочувствии кого бы то ни было, или говорила сама, всегда сугубо по делу. Все попытки Элен превратить такое общение в диалог, терпели фиаско.
        Время тянулось медленно. Очень медленно. Появление за общим столом с одной стороны вносило хоть какое-то разнообразие в жизнь, но с другой — превращалось чуть ли не в пытку: нужно было тратить очень много сил на то, чтобы выполнить дядины условия и не сболтнуть чего-нибудь. Даже еда теряла вкус, поскольку основное внимание Элен приходилось уделять не блюдам, а собственному поведению, чтобы ненароком не продлить себе наказание. Естественно, у неё получалось не всегда, и вскоре две недели превратились в две с половиной, а потом в три.

* * *
        Но всё когда-то заканчивается, закончились и эти мучительные дни. Для Гжеся наказание имело неожиданные последствия. Пан Войтек, решив, что уж лучше разрешение под контролем, чем запрет, приводящий к бесконтрольным нарушениям, решил обучить сына устройству огнестрельного оружия и его сборке. Разумеется, никто не собирался делать из него мастера, но разобраться, как происходит выстрел, для чего какая деталь в этом точном механизме нужна, знать он должен. Гжесь был на седьмом небе от радости! Даже наказание не испортило её. Ради такого он готов был потерпеть ещё!
        Занимался с Гжесем его отец. Элен всё никак не могла успокоиться: как же так, Гжесь копается во всех этих неведомых железных штучках, он будет всё о них знать, а она?! Почему не взяли и её? Разве она чем-то хуже? Разве она не доказала, что может делать всё то же самое, что Гжесь? Она даже научилась ездить в мужском седле (кстати, это оказалось гораздо удобнее и легче, чем сидеть на лошади боком). Она попросила пана Войтека научить и её тоже, но он ответил, что нужно разрешение пана Яноша. Обращение к дяде успеха не имело. Он всё еще сердился на панну, поэтому даже слушать ничего не захотел, отправив к пани Марии. К ней Элен не пошла. Пани Мария так надоела ей за время наказания, что девочка старалась попадаться ей на глаза как можно реже. Элен пошла в сад. Сев на любимый камень, она загрустила. Гжеся рядом нет, а когда появится, будет с упоением рассказывать ей всё, что узнал. А она, ну, ничего не понимает! Одно дело — видеть, и совсем другое — слушать, не увидев ни разу, о чём идёт речь. Так, нахохлившись, она раздумывала над последними событиями. Потом пришла мысль о том, что после этих уроков
Гжеся, скорее всего, будут учить стрелять из того самого оружия, которое он сейчас там изучает! Так. А вот это — уже совсем другое! Пусть научить устройству всех этих железок её не хотят, но пострелять-то можно? Ведь дамы тоже стреляют. На охоте, например. Стоп! Охота… Ага, вот оно! Вот, за что можно уцепиться. Гжесь говорил что-то про охотничий домик. Значит, нужно попытаться устроить всё так, чтобы была предпринята поездка на охоту. И пусть только попробуют там не дать ей пострелять!
        На камне больше не сиделось. Решение принято, стало быть — нужно действовать! А как? Это следовало хорошенько обдумать.
        Но оказалось, всё не так сложно. Стоило только задать вопросы типа: «Как это дамы охотятся вместе с мужчинами? Они не отстают? А собаки у них тоже есть? А они тоже стреляют в зверя?», как пани Мария, приятно удивлённая столь «женскими» вопросами, стала вдохновенно описывать выезды на охоту, кавалеров и дам, их восхитительные костюмы, скачки по лугам… Упомянула она и о том, что у дам, как и у кавалеров, есть охотничьи ружья, только меньше, легче и изящно украшенные.
        Ага. Вот и добрались до сути.
        — Как здорово. Вы так красиво всё описали, пани Мария. Мне бы так хотелось посмотреть на охоту…, - сделав мечтательные глаза, сказала Элен.
        — Ну, не расстраивайтесь, моя дорогая. Почему бы вам не попросить пана Яноша? Он тоже любит охоту, даже имеет охотничий домик на той стороне реки. Скоро уже станет совсем тепло, земля подсохнет, и можно будет выехать на несколько дней, поохотиться.
        — Дядя Янош до сих пор сердится на меня, — опустив голову, тихо сказала Элен. — Он не захочет выполнить мою просьбу.
        — Глупости! Он сам с удовольствием отправиться развеяться. Тем более что давно уже не навещал своего егеря, который живёт там постоянно. Вы, конечно, провинилась, это правда, и наказание заслужили, но пан Янош давно уже вас простил. Подойдите к нему, да попросите.
        — Хорошо, я попробую. А если это получится, кто ещё поедет? Вы поедете, пани Мария?
        — Я, конечно, поеду, но буду оставаться в доме. Не люблю я охоты. Ещё поедут, я думаю, пан Войтек с Гжесем. Ну, и, конечно, слуги. Там места на всех хватит, ведь это только так говориться — «домик», а на самом деле — хороший зимний дом с хозяйственными постройками, конюшней, псарней. Там и конюх, и псарь есть. Но они только приезжают, а постоянно не живут, особенно зимой. Правда, лошадей там только две, если я не ошибаюсь, но места хватит для того, чтобы разместить всех лошадей и собак, которых возьмут с собой приехавшие.
        — А как же туда попадут лошади, пани Мария, ведь вы сказали, что домик — в лесу на другом берегу? Значит, мы поплывём на лодке. А лошади? Они что, сами поплывут?
        — Ну, почему же сами? Нет. Здесь недалеко есть паромная переправа. Вот на пароме все и переправимся.
        Всё. К разговору с дядей всё было готово. Теперь можно было начать словами: «А пани Мария мне сказала…». А дальше — экспромт. Через несколько дней разговор состоялся. Пани оказалась права. Янош согласился довольно быстро. Поворчав, больше для вида, он снизошёл до просьбы воспитанницы. Обещание выехать на охоту, было получено.
        Примерно через неделю Гжесь пришёл к их заветному камню в страшном возбуждении.
        — Элена, а ты знаешь, что мы скоро едем на охоту? Мы будем жить в охотничьем доме пана Яноша. С нами будет егерь, он там живёт постоянно. Отец мне обещал научить следы различать и показать, где найти тетеревов и глухарей. Я, наверно, много птиц настреляю! А вечером нам будут подавать блюда, приготовленные из нашей дичи, — он замолчал, заметив, что Элен никак не реагирует на эту потрясающую новость. — А что ты молчишь? Тебе неинтересно?
        — Почему? Интересно. Просто я об этом давно знаю.
        — Знаешь?.. — растерялся Гжесь.
        — Естественно, — небрежно ответила Элен. — Это я попросила дядю Яноша поехать на охоту.
        — Ты? Но…зачем?
        — То есть, как это — зачем? Ты не хочешь ехать? Ну, так оставайся дома. Пожалуйста. Я-то поеду.
        — Да нет! Я спросил в том смысле, что тебе там может быть неинтересно. Мы будем ходить по лесу, а ты? Тебе ведь придётся оставаться с пани Марией. Ведь если ты поедешь, то и она — тоже.
        — Это с какой же стати я буду сидеть с ней? — Элен вскочила с камня. — К твоему сведению, пани Мария сама сказала мне, что дамы охотятся вместе с мужчинами!
        — Так это когда охотятся на лошадях, а не бродят по лесу. Да и стрелять ты не умеешь.
        Вот это он сказал зря! Не стоило ей сейчас напоминать об этом.
        — Если я пока не умею стрелять, — со зло прищуренными глазами тихо, но с угрозой сказала Элен, — это ещё ничего не значит! Научусь! И, может, получше тебя!
        — Да, кто тебе позволит? Ты же девчонка.
        — А вот это не твоё дело! Сказала, что буду стрелять — значит, буду! — сорвалась на крик Элен. Потом сверкнула своими глазищами и пошла прочь. Отойдя немного, обернулась, смерила приятеля презрительным взглядом, хмыкнула и удалилась, задрав нос. Недоумевающий Гжесь остался стоять у камня. Это была их первая ссора, и он не знал, как себя вести. Если бы понять, что так разозлило Элен. Она ведь явно разозлилась! Но как он мог догадаться, что вся поездка имела для неё только одну цель — получить возможность пострелять. Пусть это будет охотничье ружьё, а не «настоящее», как она называла про себя боевое оружие, но всё же оно стреляло! А тут Гжесь лезет со своими рассуждениями о том, что можно девочкам, а что мальчикам! Она сама думала об этом, и сомнения отравляли ей радость от предвкушения поездки.
        Некоторое время спустя всё было готово. Выехали из дома сразу после завтрака и, не торопясь, отправились в путь. Элен с пани Марией сидели в маленьком возке, остальные были верхом. Ехали вдоль берега реки до того места, где русло становилось немного уже. Здесь от берега к берегу ходил паром. Перевозчик обрадовался такому количеству желающих переправиться, на этом можно было заработать свой обычный недельный доход за два часа. На паром все сразу не поместились. Сначала переправилась половина слуг. Двое из них, самые сильные, не сошли на берег, остались помогать паромщику тянуть верёвку. Потом на паром вкатили возок, а последними переправились Янош, Войтек с Гжесем и оставшиеся слуги. Всё обошлось без осложнений. Лошади нервно переступали ногами, встряхивали шеями, но, доверяя людям, стояли на месте. Элен не сиделось в возке. Она сошла на настил парома, несмотря на замечание пани Марии, и с любопытством наблюдала за переправой.
        На границе леса возок отправили обратно, поскольку он не прошёл бы по узким лесным тропам. Элен и пани Марии пришлось дальше ехать верхом. Элен была счастлива, наконец, сменить тряску в экипаже на седло, пусть даже нелюбимое дамское. А вот пани забиралась на лошадь неохотно, охая и ахая, а потом всю оставшуюся дорогу жаловалась, что лучше бы ей было остаться дома. С этим Элен была полностью согласна, хотя, конечно вслух ничего не сказала. Уже ближе к вечеру, всё так же не торопясь, они были у цели.
        «Домик», действительно, оказался не маленькой избушкой, а добротным рубленным домом, пусть и с небольшими надворными постройками. Комната, предназначенная для неё, показалась Элен удивительно уютной, а вид из окошка — восхитительным. Дом стоял на берегу лесного озера. Ветер перед закатом стих, и вода, только недавно очистившаяся ото льда, была совершенно неподвижна. Лес подходил к озеру вплотную, и только рядом с жильём берег был свободен от кустов и деревьев, которые пошли на постройку дома. Элен была очарована.
        За поздним ужином решили, что завтра вставать спозаранку не будут, нужно отдохнуть. Днём отправятся по обычным местам токования тетеревов и глухарей, сходят к болоту оценить количество дичи для осенней охоты. После ужина Элен и пани Мария отправились спать, Гжеся тоже отослали в его комнату, а мужчины остались посидеть у огня.
        На следующий день Янош, Войтек и Гжесь в сопровождении егеря готовились уходить в лес. Элен поняла, что брать её с собой никто не собирается. Улучив момент, когда пан Янош на минуту остался один, она обратилась к нему с обидой:
        — А я? Дядя Янош, а меня вы, почему с собой не берёте?
        — Куда? В лес?
        — Да! Ведь мы все приехали охотиться, почему же вы идёте, а я — нет?
        — А потому, панна, что это не лёгкое дело — по лесу топать.
        — А пани Мария говорила, что дамы тоже принимают участие в охоте. Что ж, она обманывала меня?
        — Нет, конечно, — засмеялся Янош, — дамы, действительно, охотятся вместе с мужчинами, но это другая охота. Верхом загоняют оленя, например. Дамы не ходят пешком по лесу.
        — А когда мы будем охотиться верхом? Завтра?
        — Нет, нетерпеливая панна. Такая охота бывает в конце лета или осенью.
        — Но я тоже хочу с вами! Зачем же я тогда приехала?
        — Ты не сможешь ходить с нами, просто не справишься. Повторяю: по лесу ходить трудно.
        — Ну, и что? Я умею ходить по лесу! Я целый день ходила и собирала грибы. А тогда я была маленькой! Почему же сейчас ты мне не разрешаешь?
        Янош начал сердиться. Усы его воинственно встопорщились. Да, Элен не была нежной барышней. Если она смогла придти из России, явится к нему глубокой осенью босиком, то, пожалуй, она выдержит поход по лесу. Но какова самоуверенность! Ладно, пусть пеняет на себя!
        — Хорошо, — согласился Янош, — мы возьмём тебя с собой завтра, когда пойдём к болоту. И попробуй только мне пожаловаться, что больше идти не можешь! Нести тебя никто не собирается, останешься в лесу.
        Спорить и просить, чтобы её взяли прямо сейчас, было неразумно. Однако видеть, с каким снисхождением и превосходством смотрит на неё уходящий Гжесь, было невыносимо, и Элен ушла в свою комнату. В отсутствие охотников она бродила по берегу озера, время от времени бросая в воду камешки и строя планы, как заставить дядю Яноша дать ей пострелять.
        К обеду мужчины вернулись. На стол было уже накрыто. За едой обсуждалось всё то, что они видели и слышали на своей прогулке. Гжесь тоже пару раз принял участие в разговоре, и, хотя это, обычно, исключалось, сегодня на нарушение посмотрели сквозь пальцы. Элен еле выдержала, еле дождалась конца трапезы.
        — Дядя Янош, как мне лучше одеться завтра? — чтобы хоть как-то подчеркнуть, что тоже пойдёт в лес, спросила она.
        — Одеться? — переспросил Янош и вспомнил своё утреннее обещание. — Ах, да. Но я, право, не знаю. Тебе лучше спросить у пани Марии. Могу только сказать, что в женской одежде бродить по лесу неудобно.
        — Значит, я оденусь в мужское. Помнишь, то, в чём я ездить верхом научилась?
        — Да, уж, помню. Разве такое забудешь? А разве это платье у тебя с собой?
        — Да, я взяла его. На всякий случай, — невинно глядя, ответила Элен.
        — Ах, плутовка! И это предусмотрела? Ладно. Раз обещал — сам виноват. Завтра не проспи, выйдем пораньше, потому что до болота далеко.
        — Спасибо, дядя! — и, чмокнув его в щёку, воспитанница унеслась к себе.
        По лесу шли молча, лишь Янош с Войтеком иногда перебрасывались парой фраз. Егерь почтительно молчал, Элен с Гжесем не разговаривали демонстративно. Гжесь не захотел расстаться со своим охотничьим ружьём и сейчас тащил его на плече. Оно ему здорово мешало, это злило его, и он надувался всё больше, чтобы никто не заметил его мучений. «Выпендривается, — думала Элен, — Ишь, какой гордый идёт! Дядя, вон, с паном Войтеком оставили ружья в доме, а этот — та-ащит! Посмотрите на меня, какой я бравый! Фу, смотреть противно».
        Наконец, потянуло болотной сыростью, под ногами теперь были заросли вереска, покрытые молодыми листиками. Потом, по неглубоким окошкам воды, стали попадаться свежие пики рогоза. Вот и болото. Элен думала, что увидит нечто похожее на те болота, которые попадались ей, когда она бродила по лесам в поисках ягод и грибов вместе с цыганскими детьми: кочки, густо поросшие мхом, чахлые деревца, ярко-зелёная трава между кочками. Если ступить на такую траву, на ней выступает вода, а нога чувствует под собой зыбкую упругость. Это болото было не таким. Оно напоминало, скорей, сильно заросшее мелкое озеро. Участки чистой воды перемежались с зарослями прошлогоднего камыша, между которым уже зеленели новые побеги, островками с травой и рогозом. Пан Янош, остановившись на берегу, сказал:
        — Вот, Элен, любуйся — это и есть Большое болото. Есть ещё и малое. Большое болото — штука коварная. Ты видишь перед собой воду, но под ней, совсем близко от поверхности, трясина. Вырваться из неё почти невозможно. Ходить здесь могут только птицы да собаки, и то — некрупные. Их вес болото держит. Здесь по осени будет хорошая охота на птиц.
        В это время Гжесь, то ли желая заслужить одобрение бывалых охотников, то ли пытаясь покрасоваться перед строптивой подружкой и доказать, что не зря волок с собой ружьё, решил подстрелить хоть какую-нибудь птицу. Пользуясь тем, что мужчины стояли, глядя на водный простор, он за их спинами снял с плеча ружьё и приготовился к выстрелу. Вот, на свою беду, показалась крачка. Выстрел! Птица метнулась в ближайшие камыши и там затаилась. Зато взлетели все остальные. Янош и Войтек, вздрогнув от неожиданности, обернулись. Элен не испугалась, она видела всё, что делал Гжесь, но промолчала. Она выдерживала характер.
        — Ну, и зачем ты это сделал? — сердито поинтересовался у сына Войтек. — Подумай сам: даже если бы это была стоящая добыча, а не какая-то крачка, как бы ты её достал? Собак мы не взяли, а человека, как ты только что слышал, трясина не выдержит. Значит, птица пропала бы. Это, если бы ты ещё в неё попал. А так — один бессмысленный грохот.
        Элен позволила себе тихонько похихикать. Уж больно заносчиво вёл себя в последнее время Гжесь. Зато сейчас он стоял красный, как варёный рак.
        — А это что ещё за смех, барышня? — обратился к ней Янош. — Неудачи бывают у всех, смеяться над ними — дурно! Тем более что и неудача эта объяснима: Гжесь только учиться. Разве у вас, панна Элена, всё получалось с первого раза?
        — Нет, конечно, дядя Янош, с первого раза получается не всегда. Но Гжесь не впервые ружьё в руках держит, он сам мне рассказывал, что пан Войтек его учил.
        — И что? По-твоему, за несколько уроков можно стать великим стрелком?
        — Ну, не великим. Но иногда попадать в цель можно…
        — Хватит, Элен! Что-то вы разговорились. К тому же, вы берётесь судить о вещах, в которых ничего не понимаете, — Янош рассердился. Брови сошлись к переносице.
        Рискуя навлечь на себя ещё больший гнев, Элен всё же ответила:
        — Мне бы хватило нескольких уроков! А дальше бы сама научилась! А через месяц точно смогла бы птицу влёт сбить! Только мне никто даже попробовать не даёт! — Это был большой риск, но не воспользоваться так удачно повернувшимся разговором было невозможно.
        — Во-от, значит, как?! — пан Янош вышел из себя. — Тебе кажется, что всё так просто?.. Ладно. Посмотрим. Я сам дам тебе эти «несколько уроков». Посмотрим, что будет потом, что ты сможешь предъявить мне через месяц! А сейчас идём назад. Прогулка окончена! — и Янош, не оглядываясь, зашагал прочь.
        Элен шла за ним след в след, не отставая, доказывая и ему и себе, что ходить по лесу умеет и не устаёт так быстро, как обычные барышни. А сейчас она могла пройти и в два раза большее расстояние, не заметив этого: в ней всё пело! Совершенно неожиданно и почти без её участия (по крайней мере, без её инициативы) всё устроилось, как нельзя лучше. Дядя будет её учить — ну, не удивительно ли! Она даже ни о чём не просила.
        Вечером, когда мужчины опять остались вдвоём в полутёмной комнате, освещённой только языками пламени в очаге, Войтек нарушил молчание:
        — Ты действительно решил учить панну?
        — Ты же слышал.
        — А не пожалеешь?
        — Да нет, почему? Многие женщины неплохо стреляют, чем же Элен отличается от них?
        — Мне показалось, ты был не очень рад её желанию научиться стрелять там, на болоте.
        — Да. Вот если бы она просто попросила… А то — на тебе, какие претензии!
        — А если бы она попросила, ты вот так легко бы сразу согласился?
        — Ну, может, не сразу, — пожал плечами Янош. — Но, в конце концов, конечно, согласился бы.
        — А ей хотелось прямо сейчас. Вот она и получила желаемое.
        — Получила. Только ума не приложу, как это вышло.
        — Просто панна Элена в очередной раз обвела нас всех вокруг пальца.
        — Думаешь? — нахмурился Янош. — Да нет! Она же ни о чём не просила. Я сам пообещал ей уроки. Уж слишком разозлила она меня своими словами!
        — Вот именно на это и был расчет. Ты завёлся, а в запале чего только не скажешь. Конечно, могло получиться и иначе. Панна Элена могла быть в очередной раз наказана разозлившимся дядей, — пан Войтек улыбался, — но она рискнула и риск оправдался. Кстати, почему ты разрешил ей говорить наравне со взрослыми?
        — Так попробуй, запрети ей!.. Да, правду сказать, меня забавляют её рассуждения. Раздражают, порой возмущают, но от этого не становятся менее интересными. Иногда она говорит о самых известных, обычных вещах так, что удивляешься, как это раньше сам не замечал и не думал об этом.
        — Просто ты её любишь, поэтому всё прощаешь.
        — Наверное, ты прав. Не могу на неё долго сердиться!
        — Тогда терпи. Она чем дальше, тем больше будет крутить тобой.
        — Ну, крутить собой я не позволю…
        — А кто тебя спросит? — опять усмехнулся Войтек. — Ты и сам не заметишь, как всё произойдёт. Вот как сегодня.
        — Нет, тут ты ошибаешься. Нет на свете такой женщины, которая меня подчинит и станет использовать.
        — Что ж, тем лучше, хотя мне кажется, что такая женщина уже есть… А сейчас — не пора ли спать?
        На следующий день Янош сам позвал Элен заниматься, когда мужчины вернулись из леса с добытой птицей. Элен ни слова не сказала утром, когда её опять не взяли с собой. Они ушли на рассвете, и девочка оказалась вновь предоставлена сама себе, так как пани Мария расхворалась и после раннего завтрака вновь отправилась в постель. Чтобы хоть чем-то заняться, Элен вытащила привезённый с собой лук и пошла к кромке леса пострелять. Оглянувшись, она обратила внимание на узенькую полоску света, пробивающуюся сквозь заднюю стенку сенного сарая. Это её заинтересовало, и она подошла поближе. Утреннее солнце, светившее со стороны озера, стояло ещё низко, и его лучи, попадая внутрь постройки через открытые ворота, пробивались через какую-то щель. Элен протянула руку и прикоснулась к щёлке. Ей вдруг показалось, что бревно, такое прочное на вид, под её рукой пошевелилось. Присмотревшись, она поняла, в чём дело. В этом месте, видимо, раньше было небольшое окошко, а потом по какой-то причине его заложили подогнанными частями брёвен. Со временем, с креплением что-то случилось, и один из обрубков теперь сидел неплотно.
Ничего необычного в этом не было, и Элен, тут же потеряв к сараю и щели всякий интерес, отправилась стрелять из лука. Возвращаясь, она опять взглянула на сарай. Но солнце уже поднялось, и никаких щелей видно не было. Она тут же обо всём забыла, поскольку увидела возвращавшихся охотников.
        Итак, первый урок состоялся! Янош подобрал ей ружьё поменьше и полегче, похожее на то, каким пользовался Гжесь. Для начала он объяснил Элен устройство ружья, показал, как оно заряжается и заставил много раз подряд заряжать и разряжать его, не стреляя. Не довольный, видимо, результатами, он велел воспитаннице заниматься этим самостоятельно до следующего урока.
        — И если я услышу хоть раз, что ты стреляла без моего ведома и разрешения, имей в виду: никаких уроков больше не будет, пока не станешь взрослой!
        Это было более чем понятно. Элен занималась прилежно. Назавтра пан Янош, как ни пытался придраться к чему-нибудь, ему это не удалось. Пусть не так быстро, как бы он сделал это сам, но действовала Элен уверенно и правильно. Это радовало. Но вида Янош не подал. Сказал только, что теперь можно переходить к следующему этапу. Следующим этапом была не стрельба, как надеялась Элен, а урок, посвящённый тому, как правильно держать ружьё во время выстрела, после него, как его носить и как хранить. Это было несравненно более скучное занятие, чем первое. Но, мечтая о своём, Элен терпеливо слушала, запоминала, повторяла слова и движения дяди Яноша, ни разу ничем не выдав своего нетерпения. И опять она весь остаток дня и следующее утро провела со своей новой игрушкой. Продемонстрировав дяде все необходимые манипуляции и ответив на его вопросы, вновь зарядив и разрядив ружьё, она опять не получила ни одного замечания, как бы он ни старался подловить её на чём-нибудь. И вот, наконец-то, пан Янош сказал, что можно приступить к главному.
        Мишени, в качестве которых использовались маленькие чурочки, стоящие на длинной лавке, расположили на берегу так, чтобы в случае промаха пуля не могла попасть никуда, кроме озёрной воды. Первый выстрел ошеломил Элен. Она никак не ожидала такого сильного толчка, который получила в плечо при отдаче, хотя дядя Янош предупреждал её об этом. Было не столько больно, сколько обидно: ведь за её успехами наблюдал Гжесь, расположившийся неподалёку. Когда её откинуло назад так, что Элен даже попятилась, чтобы не упасть, с той стороны, где сидел Гжесь, раздался короткий смешок. Дядя Янош не обратил на это никакого внимания. То ли сделал вид, то ли действительно не расслышал. Это ещё больше обидело и разозлило Элен — ей-то он в подобной ситуации замечание сделал! Но злость, как всегда, заставила её сосредоточиться. Результат явился полной неожиданностью для всех и, прежде всего, для самой Элен: очередным выстрелом она сбила одну из чурок! Даже Янош похвалил её. Правда, упала вовсе не та чурка, в которую целилась Элен, но об этом она предпочла не информировать всех присутствующих. Больше попаданий в этот раз у
неё не было. Но дядя Янош сказал, что и одно для первого раза — очень хорошо.

* * *
        День проходил за днём, наступило время отъезда. Мужчин радовали результаты охоты; пани Мария была довольна возвращением назад, к удобству и обстоятельности большого дома. Только Элен огорчалась. Что дома? Дома всё известно. А тут каждый день происходило что-то новое. То она видела стаи гусей, возвращавшихся из тёплых стран, то ловила рыбу удочкой, одолженной егерем, чтобы она не скучала в отсутствие дяди; то каталась на лодке в сопровождении одного из слуг. Но главное — училась стрелять! Именно это и было самой большой её печалью: кто ж ей разрешит заниматься в городе? Да и негде, вроде. В саду, что ли? На последнем уроке она спросила дядю Яноша, нельзя ли ей забрать ружьё с собой. Янош к этому времени был несколько обескуражен тем рвением и прилежанием, которое проявляла девочка в этом деле. В принципе в умении женщины стрелять не было ничего предосудительного или из ряда вон выходящего, необычным был лишь юный возраст его ученицы — четырнадцать. С другой стороны, её ровесницам не пришлось испытать и половины из того, что выпало на долю Элен. Последнее время Янош часто размышлял на эту тему,
поэтому обдумывать ответ на просьбу воспитанницы ему не пришлось.
        — Всё зависит от того, чего ты сама хочешь. Ты, если не ошибаюсь, говорила, что через месяц обучения сможешь птицу влёт снять. Месяц ещё только начался. Хочешь попытаться доказать, что это не пустые слова или нет?
        — Конечно, хочу!
        — Тогда бери ружьё с собой. Только не забывай, что я говорил тебе о его хранении.
        — А где мне будет разрешено стрелять?
        — Это мы решим. Думаю, можно будет совместить это с нашими верховыми прогулками. Выбрать место не составит труда — в окрестностях полно открытых мест, особенно у реки.
        Вот это была удача! Элен ликовала. Она и надеяться не смела на такой исход. Но в каждой бочке мёда есть, как известно, ложка дёгтя. Дядя поставил условие: Элен должна помириться с Гжесем. И на верховые прогулки они будут выезжать все вместе — пан Янош с Элен и пан Войтек с Гжесем. И стрелять они с ним будут вместе, плечом к плечу. Это было неприятно, но Элен была готова вытерпеть разговор с «наглым мальчишкой», лишь бы получить желаемое. Примирение состоялось вечером того же дня, накануне отъезда. Как оказалось, пан Войтек тоже говорил с сыном, и Гжесь также вынужден был пойти на примирение. Какое условие ему поставил отец, никто не знал, но, видимо, оно тоже было заманчивым.
        Они встретились у самой кромки воды возле лежащего здесь ствола дерева. Оба не знали, с чего начать. Гжесь подумал о том, что как будущий мужчина, должен быть решительным, но, кроме простого приветствия, его ни на что не хватило.
        — Здравствуй.
        — Здравствуй.
        — А ты…быстро научилась стрелять.
        — Спасибо… Я видела, как много дичи вы принесли. Там, наверное, и твои птицы есть?
        — Немного, — признался Гжесь, — но всё же я попадал. Иногда.
        — Это хорошо.
        Разговор вновь прекратился. Оба стояли, глядя в воду. Потом Элен присела на ствол дерева и начала бездумно бросать мелкие камешки в озеро. Гжесь следил за расходящимися по воде кругами. Затем, собравшись с духом, тихо сказал:
        — Ты прости, что я над тобой смеялся.
        Элен опустила руку с зажатым в ней очередным камешком, взглянула на него:
        — И ты меня прости. Я первая над тобой смеялась. Так что это я виновата.
        — Нет, виноват я. Я тебя обидел ещё дома. Мне не следовало говорить, что девчонки не могут хорошо стрелять!
        — Ты и не говорил этого. Ты другое сказал…
        — Не важно, — прервал её Гжесь. — Я и того тоже не должен был говорить. Прости. Давай притворимся, что ничего не было.
        — Давай. А то опять поссоримся.
        — Ага, выясняя, кто больше виноват.
        Элен фыркнула, бросила, наконец, камень в воду и встала.
        — Ну, что — мир? — и протянула руку.
        — Да, мир! — ответил Гжесь и, взяв её протянутую руку, повёл подружку вдоль берега.
        — Ты знаешь, без тебя скучно, — сказал он, как бы подытоживая разговор. — Мне всё время хотелось с тобой поговорить.
        — Мне тоже было скучно, — призналась Элен. — Давай пообещаем не ссориться больше?
        — Давай. А если кто нос задерёт?
        — По носу и получит!
        — По носу?
        — Ага!
        — От тебя?
        — Ага!
        — А я сдачи дам!
        — Сначала догони! — крикнула Элен и унеслась к постройкам, между которыми поймать её было непросто.
        Всю эту сцену наблюдали оба пана.
        — Ну, слава Богу. Дипломатические отношения восстановлены, — констатировал пан Войтек.
        — Надолго ли? — покачал головой пан Янош, думая о своенравной воспитаннице.

* * *
        Пан Янош сдержал слово. Верховые прогулки, помехой которым могла быть только отвратительная погода или отсутствие самого Яноша, теперь включали в себя остановку на обрыве реки, откуда всё далеко просматривалось. Там и проходили теперь уроки. Незаметно прошёл месяц, нужно было показать результаты. Элен и не предполагала, что может так волноваться. В назначенный день выехали раньше обычного. Прибыв на то же место, расположились более основательно, так как решено было после «экзамена», независимо от его результатов, устроить маленький пикник. Поэтому сегодня с ними было двое слуг с провизией. Кроме них пригласили егеря, которому и было поручено оценить успехи юных стрелков.
        Первым стрелял Гжесь. Он тоже волновался — очень не хотелось подвести отца. Но, несмотря на волнение, он справился очень хорошо: из пяти выстрелов он попал в цель четырежды. Каждый раз Гжесь сосредотачивался, успокаивая невольную дрожь в руках, потом тщательно прицеливался. Это занимало достаточно много времени, но зато и результат был хорош.
        Глядя на волнение Гжеся, на его дрожащие руки, Элен вдруг, неожиданно для самой себя, успокоилась. Перед глазами прошли все необходимые действия. Она почти реально видела ловкие руки дяди Яноша, показывающие ей всю последовательность движений. Когда настал её черёд, она уже без всякого волнения вышла вперёд. Дальше Элен как бы со стороны смотрела на свои руки, которые выполняли работу, будто самостоятельно. Движения были не быстрые, но плавные, они переходили от одного к другому без остановок. Результат она показала такой же, как у Гжеся — четыре из пяти, с той только разницей, что на те же пять выстрелов времени потратила почти в два раза меньше.
        После того, как егерь, улыбаясь, признал «ничью», пан Янош спросил Элен:
        — Ну, как, будешь пробовать сбить птицу влёт? — он был почти уверен в её отказе, ведь девочка и так доказала, что не проигрывает. Но…
        — Да. Я же обещала.
        Вновь Элен вышла вперёд, вновь зарядила ружьё, и все стали ждать пролёта хоть какой-нибудь пичужки. И, конечно, как назло, долго никого не было видно. Нет, птицы пролетали, но далеко. Наконец, показалась ворона. Она летела над рекой как раз мимо них. Элен подняла ружьё и прижала его к плечу, которое весь последний месяц ныло, не переставая, от постоянных толчков приклада. Янош не учил её стрелять по движущейся мишени, только объяснил теорию. Ей повезло, что сейчас целью являлась именно ворона. Во-первых, она летела спокойно, без рывков и метания, во-вторых, это была крупная птица, а, в-третьих, тёмное оперение было хорошо различимо на фоне светлой песчаной отмели на том берегу. Прицелившись, Элен, стараясь сохранить высоту, повела дулом вперёд по направлению лёта вороны, согласуясь с её скоростью. Задержала дыхание. Плавно потянула спуск. Выстрел! Облачко перьев в воздухе, ворона шлёпнулась в воду. Элен опустила ружьё.
        В тишине раздалось любимое словечко пана Яноша: «Впечатляет!», а затем все зааплодировали, поздравляя панну Элену с такой удачей. Это надо, с первого раза суметь попасть в летящую птицу! И пусть задача упрощалась стечением обстоятельств — всё равно это была победа! Победа не над Гжесем, который, кстати сказать, загрустил, а над собой. Это подтвердило для всех, что она — хозяйка своему слову. Особенно это порадовало пана Яноша, который к вопросам чести относился очень щепетильно. Он расцеловал воспитанницу и на радостях, как обычно, не подумав о последствиях, сказал:
        — Ну, молодец! Всё-таки, доказала своё, юная упрямица. Признаю: поработала ты славно. Думаю, что и награду заслужила. Как считаешь, пан Войтек?
        Тот, по обыкновению, прищурился:
        — Да, уж, заслужила, заслужила.
        — Что ж, проси. Чего ты хочешь? — великодушно разрешил Янош. Вот этого делать было категорически нельзя. Не задумываясь ни секунды, Элен выпалила:
        — Пистолет! Настоящий! Чтобы он был моим!
        Янош растерялся. Она, как никто другой, умела ставить его в тупик. Он был готов к чему угодно, даже к просьбе оставить у себя «навсегда» ружьё, из которого училась стрелять. Но это…
        — Пистолет?.. Но…это…Это слишком, Элен. Проси, что угодно, но не могу же я…
        — Ты сам предложил выбрать. Я выбрала. Пистолеты у тебя есть, значит, тебе даже покупать ничего не нужно. Просто подари мне один. И потом, ты же меня сам учил, что от обещания отступать нельзя.
        Янош взглянул на Войтека в поисках поддержки. Тот вовсю улыбался.
        — Тебе даже выгоду продемонстрировали — тратиться не нужно!
        Раздосадованный Янош сказал воспитаннице:
        — Хорошо, вернёмся к этому вопросу дома. А сейчас давайте, наконец, отведаем, что нам приготовили вкусненького на завтрак, — перевёл он разговор.
        Янош первым присел на траву перед угощением, разложенным на расстеленной здесь же скатерти. Остальные присоединились к нему. Постепенно всё успокоилось. Начались шутки, разговоры на другие темы, но как бы ни старался пан Янош выглядеть весёлым, у него нет-нет, да появлялась озабоченность на лице.
        По возвращении домой, разговор, действительно, возобновился. Опять были пущены в ход аргументы о том, что это не женское дело — владение боевым оружием, и опять они наталкивались на возражения с примерами женщин, умеющих прекрасно пользоваться им и не потерявших при этом ни капли женственности. Когда спор грозил пойти уже по третьему кругу, Янош воскликнул:
        — Да зачем он тебе? Объясни, что ты с ним собираешься делать?
        — Ты научишь меня им пользоваться.
        — Зачем? Одно дело — охотничье ружьё, понятно, что женщины тоже могут любить охоту. Но пистолет — оружие не для охоты. В кого ты из него стрелять собралась?
        — В тех, кто придёт со злом, кто захочет сделать что-нибудь плохое мне, тебе, Гжесю, пану Войтеку — любому.
        — Неужели ты думаешь, что здесь тебя некому защитить?
        — В России у меня тоже были защитники, — опустив голову, тихо ответила Элен.
        Янош понял, что больше крыть ему нечем. Видимо, перед девочкой до сих пор стоит та страшная сцена в родном доме, о которой говорил её брат-цыган Гожо. Единственное, что ему оставалось, это спросить:
        — А ты уверена, что сможешь выстрелить в человека? Это ведь не ворону убить.
        Элен помолчала, глядя в сторону, думая, что, пожалуй, ворону ей было больше жалко, потом ответила, уже глядя дяде в глаза:
        — Смогу, — ответ прозвучал так уверенно, что стало ясно, что она не сейчас это обдумывала, она давно задавала себе этот вопрос — смогу или нет — и ответила на него.
        Пан Янош сдался. Но сказать об этом сразу он не мог.
        — Иди к себе. Уже поздно, скоро уже нужно ложиться спать, — и, видя, что Элен не уходит, добавил: — Я подумаю. Ответ узнаешь завтра.
        Утром рядом со столовым прибором Элен лежал небольшой изящный пистолет с резной костяной рукояткой. Он был похож скорее на дорогую игрушку, чем на настоящее оружие. Пан Янош опередил слова благодарности:
        — Это пистолет моей покойной…жены. Она владела им виртуозно, хотя ни разу не направила на человека. Пусть он не пожалеет о смене руки, держащей рукоятку. И ещё. Пока ты не научишься по-настоящему хорошо им пользоваться, храниться пистолет будет у меня. Заниматься с тобой я опять буду сам. Будь достойна этого оружия, если уж пожелала его иметь!
        Элен не нашла, что ответить. Она только подошла, крепко обняла дядю Яноша и так замерла. В этом было всё: и благодарность, и извинения, и обещание исполнить всё, о чём говорил дядя.
        В конце лета Элен вернулась к своим обычным занятиям с учителями и пани Марией. А она от них уже отвыкла, и так не хотелось снова к ним привыкать! Но никому не интересны были её «хочу» или «не хочу». Пан Янош всё так же внимательно следил за успехами воспитанницы, и уже не раз заходила речь о скорых выездах в свет. Элен старалась не огорчать дядю, и делать вид, что её вдохновляют эти разговоры. Нет, конечно, она понимала, что все эти уроки для её будущей жизни необходимы, что ей придётся бывать в свете и нужно уметь вести себя безупречно, если хочешь чего-то достичь. Но это было так скучно!.. Хорошо ещё, что теперь у неё были уроки с дядей Яношем! Да и с Гжесем они помирились, а, значит, можно было придумать что-нибудь поинтереснее занятий с учителями.
        Школа
        Без особых изменений прошло ещё два года. За это время не случилось никаких особых событий, если не считать того, что теперь Элен было позволено сидеть за столом в присутствии зашедших к дяде гостей. Но вот сама Элен изменилась. В ней уже не было неуёмной детской порывистости. Девочка-сорвиголова постепенно уступала место красивой шестнадцатилетней панне, пока ещё не осознающей эту красоту, с ещё угловатыми движениями. Характер у неё остался прежний, в нём сохранилось и упрямство, и своеволие, но Элен научилась сдерживать эмоции, оставаясь, казалось бы, всё такой же непосредственной и заводной, она теперь умела не показывать своё неудовольствие или досаду, гнев или грусть. Делала она это так мастерски, что только близкий человек мог догадаться, что что-то не так, и то не всякий и не всегда.
        Лето катилось к концу, начался август. В занятиях тоже произошли изменения. Их осталось немного — танцы, языки и рукоделие, для которого пани Мария находила всё новые техники. Она была в этом деле настоящим мастером. Но сейчас Элен не шли на ум никакие занятия, сейчас её интересовало совсем другое.
        Началось всё с того, что Гжесь стал пропадать где-то подолгу, и Элен скучала в одиночестве. Когда он появлялся, то в ответ на её вопросы отвечал лишь, что был на занятиях. Какие это занятия, чему он учится, приятель не говорил. Элен обижалась, уговаривала, льстила — в общем, пускала в ход весь свой арсенал — ничего не помогало. Тогда она решила удовлетворить своё любопытство другим путём. Как-то раз, когда дядя Янош был в хорошем настроении, Элен, как бы между прочим, спросила:
        — Дядя Янош, ты знаешь всё про всех в доме. Скажи, куда это исчезает Гжесь? Я его жду, а он не приходит. А когда мы, наконец, встречаемся, молчит, ничего не хочет объяснить. Почему? Может, он что-то скрывает?
        — Нет, — покачал головой Янош, — он всё делает правильно. Гжесю велели молчать.
        — Почему? — опять спросила Элен.
        — А вот это уже тебя, панна, не касается.
        И, сколько бы Элен ни старалась, ответ на свой вопрос она так и не получила, но, привыкнув всегда добиваться желаемого, она и тут не сдалась. Элен решила выследить Гжеся, узнать, куда он ходит. В первый день она просто-напросто проспала его уход. Кто же знал, что он уходит ни свет, ни заря! На второй день всё началось удачно, но, когда Элен уже подходила к воротам, через которые только что вышел Гжесь, её заметил один из конюхов, идущий в конюшню. Пришлось что-то на ходу выдумывать про бессонницу и головную боль, которой точно должна помочь ранняя прогулка. Поверил ей конюх или нет — осталось загадкой, поскольку она не стала дожидаться его реакции и ушла.
        Несколько дней после этого Элен не удавалось заметить Гжеся. И вот — наконец! Она тихонько выскользнула из ворот. Было раннее утро, на улице стоял плотный туман. На цыпочках, почти не дыша, разведчица кралась за подростком, боясь лишь двух вещей: что он её заметит и что она потеряет его в тумане. Об обратной дороге мысли даже не мелькнуло. Матерчатые туфли, в которых она выскочила из дома, сразу намокли, и ногам было холодно. Одежда тоже очень быстро стала влажной в этой сырости. Но вот идущий впереди Гжесь оказался перед какой-то дверью, толкнул её и скрылся внутри здания. Элен подошла ближе. Удивительно! Ей казалось, что шли они долго, но дверь была ей знакома, мимо неё она ходила много раз. Это был соседний дом! Стена этого здания служила границей сада, в котором девочка так любила гулять. Пока она в недоумении обдумывала всё это, в тумане послышались шаги. Человек, явно, приближался. Спрятавшись за выступом стены, Элен увидела незнакомого молодого человека, который тоже вошёл в заинтересовавшую её дверь. Пока она стояла в своём укрытии, наблюдая за тем, как постепенно просыпается улица, Элен
заметила ещё нескольких юношей, которые пришли по тому же адресу. Последний из них очень спешил. Жутко замёрзнув, Элен побежала домой, так как стоять здесь дальше не имело смысла. Ей хорошо было известно, что Гжесь вернётся не скоро. Ей, положительно, везло сегодня! Туман уже почти рассеялся, но в ворота ей удалось проскочить незамеченной. Обратный «тайный» путь в спальню был давно разведан и выучен наизусть, правда, раньше преодолеть его было сложней, не хватало роста. Сначала нужно влезть в просто прикрытое, но не запертое окно на первом этаже. Оно вело в коридор между столовой и кухней. Затем по лестнице для прислуги подняться наверх к спальне. Вот там было самое опасное место: постоянно кто-то ходит мимо двери! Но везение её на сегодня, видимо, ещё не закончилось, и Элен благополучно проскользнула в комнату, никого не встретив. Переодевшись в сухое, она подошла к окну. Оно выходило в тот самый парк. Стена соседнего дома была чуть видна отсюда. Впрочем, вблизи её тоже не удавалось хорошенько рассмотреть, так как она была плотно покрыта разросшимся плющом. Кое-где за переплетением веток угадывались
окна. Так. Решение найдено. Нужно просто заглянуть в эти окна и узнать, что там внутри делается. Это стоило обдумать хорошенько. Позвали к завтраку. Сделав вид, что недавно проснулась, Элен направилась в столовую.
        После завтрака и положенных занятий, Элен с книгой вышла в парк и направилась в свою любимую беседку. Там, даже не взглянув в книгу, она положила её на стол, и устремилась к стене соседнего дома. Здесь она внимательно осмотрелась. Деревья рядом росли, но ни одно из них не годилось, чтобы залезть наверх и заглянуть в окно. Одни стояли далеко, у других ветки начинались так высоко, что даже подросшая Элен до них не дотягивалась, а третьи располагались около той части стены, где окон не было. Она не сдавалась. Может, удастся забраться по самой стене? Перецарапав руки, растрепав волосы, красиво уложенные служанкой, она поняла, что и этот план провалился: поверхность стены была гладкой, без признаков разрушений и без декора, которые могли бы позволить, цепляясь за них, забраться наверх. Уже выбираясь обратно и выискивая место, поменьше заросшее кустарником и колючей травой, Элен споткнулась и, чтобы не упасть, схватилась за плеть плюща. Она оказалась очень прочной, не сломалась под её тяжестью и даже прогнулась только слегка. Вот путь и найден! Нужно только переодеться в более удобную одежду. Время,
между тем, бежало, и осуществление плана пришлось отложить на другой день.
        В конце концов, настырной панне всё же удалось узнать, что находится в соседнем доме. Высоко расположенные окна были украшены цветными витражными стёклами, сквозь которые что-либо разглядеть было трудно. Но сделано это было давно, и кое-где разбившиеся фрагменты витража были заменены на обычное стекло. Элен удалось найти довольно удачную точку наблюдения: прозрачное стекло располагалось в нижней части оконной рамы, и, когда она заглядывала внутрь, её силуэт не выделялся на фоне окна. Ей был виден небольшой участок, видимо, обширного помещения. Он был пуст. Лишь на стене можно было видеть подсвечники и держатели, как для факелов.
        На следующий день Элен заняла свой наблюдательный пост в то время, когда, по её расчетам, Гжесь должен был находиться в таинственном здании (сегодня у неё занятия с пани Марией должны были состояться во второй половине дня, а задание её Элен уже выполнила). Теперь зал не был пуст. Ей были видны несколько молодых людей, разговаривающих между собой. Иногда мимо окна проходил ещё кто-то. А вот и Гжесь появился! Элен даже заёрзала на ветке от возбуждения. Ну, наконец-то ей всё станет ясно! Ответ оказался вовсе не таинственным, как представлялось ей. В зале проходили занятия по фехтованию. Немного последив за юношами, что давалось ей, в общем-то, с трудом, поскольку слишком мало было видно в глазок, Элен слезла на землю. Она была разочарована. Только и всего? Стоило столько усилий прилагать, чтобы выяснить, что Гжесь учится фехтованию! И зачем только дяде Яношу понадобилось делать из этого тайну?.. Хм…Погодите-ка. А вот это, действительно, интересно. Зачем? Проще всего было спросить ещё раз у самого дяди, но Элен было известно, что, не пожелав отвечать в первый раз, Янош вряд ли ответит во второй. Надо
было опять что-то придумывать. Несколько дней она размышляла, как бы сделать так, чтобы дядя сам, случайно или намеренно проговорился. Но потом это стало для неё не важно. И всё остальное тоже потеряло всякий интерес.
        Элен услышала, как всегда, совершенно случайно, разговор Яноша с одним из его гостей. И этот разговор буквально перевернул ей душу.

* * *
        В этот день Элен позволили присутствовать на завтраке вместе с паном Владеком Кветковским — так звали знакомого пана Яноша, который второй день гостил у них. Пан Кветковский понравился Элен. Он вёл себя с ней, как со взрослой девушкой, и, хотя чувствовалась в его речи скрытая игра, лёгкая полушутка, это почему-то не обижало. Наконец, завтрак закончился. Элен и пани Мария, которая тоже присутствовала за столом (куда ж без неё!), удалились в свои комнаты, а мужчины вышли прогуляться по саду. Считалось, что Элен у себя в комнате занимается разучиванием французского стихотворения. Но стихи она выучила ещё вчера, это давалось ей легко. Она давно уже сообразила, как можно освободить себе время на более интересные занятия. Никто не подозревал, что Элен не нужно так много времени на приготовление задания, сколько ей давали. А она, естественно никого об этом не ставила в известность. Все считали, что она занимается, и беспокоить её нельзя. А она убегала в сад или сидела на подоконнике в своей комнате с книгой. Подоконник, конечно, тоже был запрещён, и, если бы её увидела пани Мария, ахов и «так нельзя»
хватило бы до вечера. Но внизу под окнами рос огромный сиреневый куст и увидеть, что происходит на окне, можно было только с другого конца парка, а там почти никто не ходил. В этот раз Элен не пошла в сад, зная, что там сейчас будут прогуливаться дядя с гостем, а попадаться им на глаза никакого желания у неё не было. Она открыла окно и села боком на подоконник с книгой. Ей был виден сад, беседка и кусочек дорожки под окном. Когда на ней появились мужчины, она даже не подняла головы от книги. Но случайно услышанный обрывок разговора привлёк её внимание — прозвучало её имя. Элен страшно захотелось узнать, что думает о ней пан Кветковский, сумела ли она держать себя, как настоящая панна. Она отложила книгу и стала прислушиваться. Но Янош, зная, что близко её окно, и оно, скорей всего, открыто, повёл гостя в беседку. Тут уж любопытство полностью победило, и Элен поспешила своим надёжным путём в сад.
        Она подобралась достаточно близко к беседке, чтобы слышать разговор.
        — Вот такая милая, но абсолютно дикая в смысле манер, цыганочка и появилась у меня. В ней подкупала гордость, чувство собственного достоинства. Вряд ли это можно было приобрести в таборе. Скорее всего, табор развил врождённое качество.
        — И за какой же срок из такой дикарки получилась воспитанная панна? Я бы ни за что не поверил, что эта изящная молоденькая девушка, умеющая вежливо и не стесняясь разговаривать, знающая французский почти так же хорошо, как польский, выросла у цыган!
        — Заметь, пан Владек, польский не её родной язык. Она русская, и говорит по-русски, а польский выучила уже здесь, поселившись у меня. Для того чтобы Элен не забывала родной язык, я взял для неё русскую горничную. Хоть и немного, но они разговаривают с Лизой. Им обеим это приятно. Так что на трёх языках Элен говорит запросто. А ведь знает ещё и цыганский!
        — Да, многие дочери знатных отцов и один-то язык с грехом пополам выучивают, да всё — из-под палки. А тут… — и Владек покрутил головой. — Так ты мне не ответил, за какой срок свершилось это чудесное превращение?
        — За шесть лет. Пришла она ко мне в десять лет, сейчас ей шестнадцать.
        — И что дальше? Какая судьба её ждёт, по-твоему?
        — Я думаю, скоро наступит пора выводить её в свет. Пусть посмотрит сама, пусть оценят её. С замужеством я торопить её не стану. Пройдёт несколько лет, подберу для неё достойную партию. Приданым не обижу, нищенкой замуж не пойдёт. Но и с жениха спрос будет не малый!
        — Да, я думаю, она сможет вскоре стать одной из самых ярких красавиц. Играть мужчинами сможет!
        — Сможет. Если захочет, — вздохнул Янош.
        — Что ты имеешь в виду?
        — Имею в виду? Характер! Если что в голову попадёт, чего-то захочет — не мытьём, так катаньем своего добьётся! А уж если нет желания что-то делать, или посчитает, что нужно сделать по-другому — не свернёшь и не заставишь! Про таких говорят: легче убить.
        — Откуда же такое? Из табора или от родителей?
        — Да, ото всех понемногу. Знаешь, откуда такое имя у неё? Отец её когда-то женился на француженке, бежавшей ради него из дома. Вот и прикинь, кто из них был упрямее и самовольнее: Франсуаза, которая бросила семью ради красавца графа и даже поменяла веру, или граф, женившийся против воли родителей. Род графов Кречетовых — старинный, вот родители и не рады были безвестной невестке. Правда, вскоре после рождения внука, они простили сына и благословили их брак.
        — Далеко бежала девица! Аж из Франции!
        — Да почему же из Франции? Её семья ещё при Петре Великом в России обосновалась. Дед Франсуазы талантливым ювелиром был, и мастерство своё сыну передал. Отец Франсуазы дворянство получил от царя Петра именно за свой талант. Думал, наверное, что и дальше цепочка продолжится, а единственная дочь за русского графа вышла, и сына своего они воспитывали дворянином, а не мастером. Так и не смог он её, видно, до конца простить. Подарки присылал, я сам многие видел. Это великолепные дорогие украшения, ценные не только камнями и золотом, а ещё и филигранной работой настоящего мастера. Редко такие вещи мне приходилось держать в руках. Но вот на внука посмотреть он так и не приехал. И даже на похоронах дочери не был. Ну, тут-то, правда, его вины могло и не быть: говорят, мастер сам плохо себя чувствовал. В тот же год граф известие получил из Санкт-Петербурга о том, что тесть его скончался. Что стало с его имуществом (а мастер владел хорошим домом в столице) — так и неизвестно.
        — Ты говоришь, что у графа родился сын. Значит, у панны Элены есть брат?
        — Был.
        — То есть?
        — Это самая трагичная часть истории. Графа с сыном убили в их же усадьбе неизвестные люди. Каким-то образом они рассчитывали получить его владения. Но в таком случае, это должны были быть родственники графа. Только вот кто? Младший Кречетов, Юрий, умер в то время, когда первенец графа был ещё младенцем, а о других его родных я не знаю.
        — А не могли это быть родственники его жены?
        — Нет. Наследниками являются только родные мужа, так что родные жены после смерти графа не получали ничего.
        — Так, значит, панна Элена — законная наследница графских земель?
        — Не только земель, а и крестьян, которых там немало — несколько деревень.
        — Тогда нужно заявить о её правах на наследство! Пусть негодяев накажет суд!
        — Это хорошо и просто только на словах. Наследовали они законно, если доказали, что являются родными графа. А кто убил — не докажешь. Единственным свидетелем была маленькая девочка. Кто ей поверит? Да, и попробуй, докажи, кто она на самом деле! Ведь Элен считалась погибшей все эти годы. К тому же, стоит только ей раскрыть своё существование — на неё тут же начнётся охота. Злодеям не нужно будет подтверждение личности девочки, достаточно только подозрения, тени подозрения, что остался свидетель их преступления. Ведь в этом случае они потеряют не только деньги, но и свободу, а может быть и жизнь.
        — Так она… Она видела? Она — свидетель гибели отца и брата?!
        — Да. Но подробности я узнал не от неё, а от того молодого цыгана, который сопровождал её. Он сказал, что его мать и сестра слышали, как Элен говорила во сне, и поняли, что она видела, как пали отец и брат от рук негодяев. И самое печальное то, что она до сих пор не верит, что они оба мертвы. Особенно брат. Если Элен вспоминает его, то только как живого. Об отце она не заговаривала ни разу ни с кем в доме. Только тогда, в первую встречу, когда она рассказала мне обо всём. А брат… Он для неё живой. Элен считает, что они просто потеряли друг друга, и ждёт, что когда-нибудь встретятся.
        — Боже мой, бедная девочка! Может, пусть так и считает подольше?
        — Я тоже так думаю. Поэтому ни разу не возразил ей, и другим запретил разуверять её. Знаешь, пан Владек, иногда мне кажется, что Элен живёт как бы за двоих.
        — Как это?
        — Они в детстве были очень близки с братом. Он старше, но относился к ней, как к равной, не сюсюкал. Обучал её играм, в которые играл сам. Даже в деревню к крестьянским детям они убегали вместе. Это я сам видел, когда гостил у графа. Мы с ним смеялись над тем, как дети пользуются старым потайным ходом, ведущим к реке, и думают, что взрослым ничего не известно.
        — Там был тайный ход?
        — Он начинался из кабинета графа. Как удалось Алену его обнаружить, неизвестно. Но, думаю, именно этим путём Элен убежала из горящего здания после гибели отца и брата. Теперь она осталась одна на свете, у неё нет родных. И, если на могилу матери она может придти и поклониться, то ни у отца, ни у брата нет даже могил. После пожара дом рухнул, тела остались погребёнными под обломками.
        — Их не искали?
        — Вроде бы искали, но так и не нашли. По крайней мере, так мне говорили люди, которых я направлял туда, чтобы разузнать всё, что можно. Туда многие опасаются подходить, потому что как-то раз случился оползень, часть грунта с руинами съехала к реке.
        — А почему ты считаешь, что она живёт «за двоих»? — помолчав, спросил Владек. Янош устало потёр глаза:
        — Мне кажется, Элен стремиться делать всё, что делал бы её брат, если бы был рядом. Она не возражает против обучения тому, что должна знать и уметь девушка из знатной семьи, не спорит, когда я заговариваю с ней о её будущем. Но тут же прикладывает много усилий, чтобы научиться чему-то, что подобает скорее мальчику, юноше. Она, например, прекрасно лазит по деревьям, неплохо стреляет из лука, сделала всё возможное и невозможное, чтобы я научил её стрелять из пистолета. Ей нравится скакать по лугам верхом в мужском седле. Того гляди, попросит шпагу…
        — Неужели, разрешишь? Она ведь барышня!
        — Барышня! — фыркнул Янош. — Да эта барышня может свести с ума трёх таких Яношей, как я! И докажет, что права!
        Владек усмехнулся.
        — Не смейся. Мне не до смеха.
        — Да уж, какой тут смех. А если занять её чем-то так, чтобы на фантазии времени и сил просто не оставалось?
        — И ты думаешь, что получиться? Да она обведёт тебя вокруг пальца и, всё равно, будет делать то, что считает нужным.
        — Что ж, зато у такой ловкой барышни большое будущее, — подытожил пан Владек.
        — До этого будущего нужно ещё дожить. И хотелось бы, без потерь.
        Но окончания разговора Элен уже не слышала. Слова продолжали звучать, но смысл их терялся, они скользили где-то рядом с ней, не задевая ни слуха, ни разума. Она тихонько отступила и снова поднялась в свою комнату. По дороге на лестнице её видели слуги, но она не обратила на это внимания. Если бы её спросили, что она делала, Элен, наверное, и не вспомнила бы, что была там. В голове всё смешалось: мысли, воспоминания, голоса мужчин в беседке…
        Войдя к себе, Элен бросилась, не раздеваясь, на кровать и заплакала. Она плакала долго и молча, совсем не так, как в детстве, без всхлипов и стонов. Слёзы лились и лились из раскрытых глаз без остановки, а грудь сжимало, как обручем. Где-то посреди этих слёз, она уснула.

* * *
        Нашла её пани Мария. Элен лежала поперёк кровати, у неё был сильный жар и начался бред. Испуганная гувернантка побежала за Яношем, тот послал за доктором. Элен никого не узнавала, время от времени она звала отца и брата, а потом снова плакала. Два дня доктор пытался привести её в чувство. Наконец, это ему удалось. Сначала Элен просто спокойно заснула, а потом открыла глаза. Была ночь. У её постели сидела горничная Лиза. Элен тихо сказала:
        — Дай мне воды.
        Лиза вздрогнула от неожиданности (она успела задремать, сидя на стуле), потом ахнула и бросилась за водой к столику.
        — Наконец-то вы пришли в себя, панна Элена! Слава Богу!
        — А что, я была не в себе?
        — Да. Доктор сказал, что это бывает. Он вам давал какое-то питьё, вот оно и подействовало. Ой, чего ж я сижу? Мне надо ему сказать, что вы очнулись! — и она вскочила, чтобы бежать за доктором.
        — Постой. А гость у нас был или это мне приснилось?
        — Был-был. Как раз тогда вам плохо и стало.
        — Да. Помню. Ладно, ты иди, а то тебе ещё достанется от доктора. Он строгий.
        — Это точно, — вздохнула Лиза.
        Выздоравливала Элен медленно. Горячка постепенно прошла, но слабость и отсутствие аппетита очень огорчали окружающих. Её ничего не интересовало. Доктор считал, что такая апатия вызвана долгой лихорадкой, истощившей организм. На самом же деле, Элен впервые осознала, что осталась одна, без единого родного человека. Только теперь, услышав сказанные Яношем слова, она поняла, что всё это время просто не хотела верить очевидному: отец и брат погибли там, в страшном горящем родном доме. Они погибли, ушли навсегда, и она больше их никогда не увидит. Эти мысли были настолько тяжелы, что она потерялась в них, как в дремучем лесу. Она не знала, что теперь делать, как себя вести. До сих пор в ней где-то существовала надежда, что однажды отец и Ален отыщутся, нужно только подождать. Она станет взрослой, поедет в Россию и найдёт их. И вот теперь Элен вдруг абсолютно чётко поняла, что этого не будет. Никогда. Вместе с этим пришло ощущение пустоты вокруг. Она не хотела ни с кем разговаривать, не хотела читать, не желала, чтобы её выводили в сад посидеть на скамье. Оживлялась лишь тогда, когда навестить её заходил
Гжесь. Она с удовольствием слушала его рассказы о том, как улетали птицы, как седеет по утрам трава в парке, какой прекрасный жеребёнок родился у серой кобылы. Его рассказы не затрагивали ни одной из тем, которые причинили бы ей боль. Делал он это не намеренно, но так или иначе, ему удавалось то, чего не могли достичь ни окружающие её любящие люди, ни доктор. Они входили к ней либо со скорбно-сожалеющими, либо с притворно-бодрыми лицами. И то и другое было фальшиво и только раздражало Элен. Гжесь был искренен, он просто говорил о том, что видел, что ему самому было интересно.
        Как-то раз, когда он зашёл к Элен, она заметила у него шпагу.
        — Ты теперь ходишь со шпагой? — поинтересовалась она. Гжесь смутился, пробормотал что-то неразборчивое и, быстро найдя предлог, вышел. Больше с оружием он не заходил.
        Элен сделала вид, что ничего необычного не заметила, но с этого дня что-то изменилось. Она начала вставать, стала есть без уговоров, попросила принести ей книги. Все в доме вздохнули с облегчением: панна возвращалась к жизни. И каждый приписывал улучшение самочувствия Элен себе, своим усилиям. Доктор считал, что это подействовала его успокоительная микстура; пани Мария — что это её беседы о блестящем будущем панны; пан Янош — что его подарки и обещания вывести в скором времени девушку в свет. И все были неправы.
        Мысль о том, что нужно делать, пришла неожиданно, её подсказал Гжесь. Точнее, его шпага. У Элен появилась Цель. Для её достижения нужно было решить задачи поменьше. Но и эти задачи были сложны, особенно для девушки. Однако Элен привыкла всегда добиваться своего, в этом пан Янош был прав. Вот на решение этих первоочередных задач Элен и решила бросить все силы. А силы пока только ещё предстояло восстанавливать. Этим она и занялась.

* * *
        Недели через две Элен чувствовала себя настолько окрепшей, что Янош решил возобновить верховые прогулки. Он опасался, что панна не проявит к этому интереса, как и ко всему в последнее время, но, к его радости, воспитанница согласилась легко и вроде даже с удовольствием. Через несколько дней к Элен вернулась её отчаянная манера езды. Она опять перелетала на своей лошади через поваленные деревья, канавы, камни, как будто их не было. Но что-то изменилось. Янош не смог бы объяснить, что именно, но эту разницу он чувствовал. Скачка явно доставляла девушке удовольствие, но куда-то пропало выражение детского открытого выражения радости от этого. Перемена в ней была заметна и в остальное время. Она стала более замкнутой, сдержанной, проводила свободное время или за книгами или в саду. Чем она занималась, когда в одиночестве забиралась в самую чащу поредевшего осеннего парка, не было известно никому. Надолго оставлять её теперь не хотели, да и доктор говорил, что лучше, чтобы Элен была на виду. Но когда кто-то пытался её разыскать, неизменно оказывалось, что она либо читает, либо рассматривает кусты и
деревья. Наконец, пан Янош сам решил заняться этим. Он нашёл её сидящей на пеньке и читающей книгу. Или она делала вид? Янош заметил, что замёрзшей она не выглядит, на щеках — румянец, как будто Элен только что бегала, а к подолу платья пристали мелкие палочки, сухие листья и колючки.
        — Чем ты здесь занимаешься, красавица, не скучаешь? — поинтересовался Янош, чтобы как-то начать разговор. Ответ был неожиданным:
        — Скучаю.
        — И что же развеет твою скуку, милая барышня?
        — Я хотела бы чаще бывать вместе с Гжесем. Как раньше.
        — Ну, милая, ты же знаешь, Гжесь, как и ты, учится, готовится ко взрослой жизни. Он занимается…
        — …фехтованием, — перебила Элен, — да, знаю. Поэтому и говорю, что хочу бывать с ним чаще. Он учится, а я? Мне можно заниматься с ним?
        — Чем? — опешил Янош. — Фехтованием?
        — Да, — в голосе не было ни вызова, ни каприза. Только спокойствие обдуманного решения.
        — Элен! Это, уж — ни в какие ворота… Ты же девушка! Какое может быть фехтование, к Богам! Это мужское занятие.
        — Ну и что? Ведь научилась я ездить верхом по-мужски. И ты сам знаешь, что у меня это получается неплохо.
        — Допустим. Но ты просишь невозможного — дать тебе в руки оружие!
        — А лук — это разве не оружие? Стреляю я из него лучше, чем ты, лучше, чем Гжесь. А пистолет? Разве я плохо стреляю? Хуже, чем мужчины? Нет. А это всё мужские занятия. Только они оказались мне по силам.
        — Элен, всё это, конечно, правда. Правда и то, что я очень жалею о том, что разрешал тебе так много. Вопреки замечаниям пани Марии. Но это… Я не могу! Пойми: как это можно допустить? Пистолет, лук — хоть не часто, но встречается в руках у дам. Для развлечения или обороны. Но клинок — только мужское оружие, он не терпит женского прикосновения.
        — А нож?
        — Что — нож?
        — Нож — тоже мужское оружие?
        — Естественно, — подозрительно взглянул Янош. — А ты что, хочешь и этому научиться?
        — Чему? Бросать ножи? Зачем? Я давно уже умею. И делаю это лучше многих других. Меня научили в таборе.
        — Ну, допустим. А почему ты уверена, что умеешь лучше других? — спросил задетый за живое Янош.
        — Потому, что знаю. У меня нет сейчас ножей для метания, но я тренируюсь вот с этим, — и она подняла из снега небольшой кухонный нож с острым концом.
        — Это тот нож, который недавно безуспешно искали на кухне?
        — Да. Он не очень удобен, ручка слишком лёгкая, но приспособиться можно.
        — И ты мне покажешь сейчас своё умение? — всё ещё надеясь поймать её на чём-нибудь, спросил Янош.
        — Конечно, если хочешь. Выбирай, куда попасть?
        — Ну, хоть вон в то дерево.
        Пожав плечами, что, по-видимому, должно было означать «только-то?», Элен бросила нож, даже не встав с места. Тёмная рукоятка дрожала после удара, почти сливаясь по цвету с корой дерева.
        — Если бы у меня был настоящий нож, я смогла бы показать вам, что умею.
        — И что в твоём понимании «настоящий»?
        — Можно поменьше, можно побольше, но с хорошей тяжёлой ручкой. Вот это интересно.
        В Яноше заговорил профессионал.
        — А если мы прямо сейчас пойдём ко мне, и я дам тебе то, что ты просишь? Ты сможешь доказать, что всё, о чём ты говорила — не пустые слова?
        — Пойдём! — Элен не вскочила, как бывало раньше, не бросилась вперёд. Она просто немедленно встала. Причём в выражении глаз у неё не было уже ставшего привычным для Яноша вызова, только уверенность. Но почему-то именно от этого ему стало немного не по себе.
        Они прошли в одну из тех комнат, где Элен за всё время пришлось побывать всего несколько раз. Пан Янош выложил перед ней целую коллекцию оружия и, молча, приглашающим жестом, указал на мишень на стене. Элен внимательно осматривала рукоятки, проводила пальцем по плоскости лезвия. Наконец, она отобрала три, различающиеся по размеру. Перед каждым броском она примерялась к оружию, как бы взвешивая его на руке, пыталась замахнуться. В результате, все три попытки оказались более или менее удачными: два ножа вошли в мишень близко центру, и только один — в её край.
        — Впечатляет, — произнёс тихо Янош, скорее для самого себя. И повторил уже громче: — Да, действительно, впечатляет.
        — Видишь, дядя Янош, я говорила правду, мне можно доверить оружие. Так ты разрешишь мне заниматься?
        — Одно не следует из другого, Элен. Ну, не занимаются девушки фехтованием! Не их это дело!
        — А как же Жанна Д» Арк? Она владела оружием не хуже мужчин. И каким оружием! Ведь это была не лёгкая шпага, а тяжёлый рыцарский меч! Да ещё при этом и доспехи носила, которые тоже весили немало.
        — И как она окончила жизнь? Тебе известно? Ты тоже этого хочешь? — Янош начал злиться.
        — Я этого не хочу, да и не будет такого. Время сейчас другое, и я не собираюсь на войну. Но хочу уметь постоять за себя. Что в этом плохого?
        — Постоять за себя можно по-разному. Женщина, чтобы иметь защиту, выходит замуж, и уже на супруга ложатся обязанности по обеспечению её безопасности. Он хранит как её тело, так и честь. Тебе пора подумать о женихе, а не об очередном капризе.
        — Муж — это хорошо. Он и в самом деле является для женщины защитником. Но если с ним что-то случается, или его просто не оказывается рядом, жена остаётся один на один с негодяем. Вот тут-то и возникает вопрос: разве будет лишним уметь то, что умеет он? — и, поскольку Янош молчал, она продолжила: — О женихе я обязательно подумаю. Потом. Разреши мне сейчас то, о чём я прошу. Ведь это твоя школа, тебе не придётся договариваться, платить за меня.
        — Элен! Разве в этом дело! Всё! Разговор окончен!
        — Так ты разрешил мне? — очень тихо уже от двери спросила Элен.
        — Разрешил?! Разве ты слышала, чтобы я тебе разрешал?
        — Но ты и не запретил, — с этими словами Элен выскочила за дверь прежде, чем Янош успел что-либо ответить. Она не считала, что бой проигран. Особо рассчитывать, что дядя сразу согласится на такую авантюру, конечно, не стоило. Теперь нужно выждать несколько дней, неделю, две недели. Потом можно снова завести разговор. Когда — это будет видно по настроению дяди. Вот перестанет хмуриться, потом начнёт снова улыбаться при виде своей воспитанницы. Вот тогда и настанет время вновь попытать счастья. А пока лучше не показываться на глаза и прилежно заниматься, чтобы не было причин для упрёков. Но хмурое настроение Яноша не проходило. Он на всех ворчал, делал замечания по делу и не по делу, был непривычно резок. Наконец, как-то вечером отец Гжеся решил узнать причину такого поведения.
        Разговор начался на повышенных тонах. Янош не хотел ничего объяснять, не желал вовсе говорить на эту тему. Он высказал это в весьма нелицеприятной форме. Но пан Войтек слишком хорошо знал друга, чтобы отступиться. Ему было хорошо известно, что Яношу нужно выговориться, рано или поздно он сам всё скажет. Так и случилось, причём на этот раз ждать долго не пришлось. Когда он с негодованием поведал Войтеку обо всём, что произошло, тот немного помолчал, а потом сказал:
        — Что ж, этого можно было ожидать. Ты и сам допускал такую возможность, недаром мы скрывали от панны Элены занятия Гжегоша в твоей школе. Разве не так?
        Янош промолчал. Он стоял у окна и нервно дёргал себя за ус.
        — И что ты предпримешь? — после паузы спросил Войтек. — Разрешишь или запретишь? Боюсь, в случае последнего, тебе придётся либо запирать её в доме, либо отправить в какой-нибудь пансион при монастыре. И как ты поступишь?
        — А ты как бы поступил на моём месте? — резко обернувшись, раздражённо спросил Янош.
        — Я бы никогда не оказался на твоём месте, так как не потакал бы постоянно всем желаниям и капризам молодой панны. А теперь уже поздно что-либо менять.
        — Ну, конечно! Со стороны оно всегда всё просто и ясно! Ты бы сам попробовал хоть раз запретить ей хоть что-нибудь. Вот хоть верхом по-мужски ездить!
        — Да? А ты никогда не задумывался, почему при, казалось бы, вольной жизни в таборе, при том, что она умела многое, верхом всё же не ездила? Не только по-мужски, а — совсем не ездила. Ответ на самом деле прост: потому, что делать этого нельзя. Никогда и никому из женщин или девочек. И просить об этом бесполезно. Можно сколько угодно говорить, что это неправильно с нашей точки зрения, но от этого ничего не меняется, и исключений ни для кого не делается. А ты постоянно делал для панны Элены исключения из общепринятых правил. Я не упрекаю тебя, ты поступал так, потому что любишь её, как родную единственную дочь, ты просто не можешь отказать ей… Но знаешь, что я тебе ещё скажу? Тебе самому хочется попытаться научить её, дать ей в руку шпагу. Эта мысль, о том, что в фехтовании сила и рост не являются решающими, не давала тебе покоя с молодости. Я помню, как ты доказывал, что тебе всё равно, кого учить — юношу или девушку, главное, чтобы у них было желание научиться и минимальные способности.
        — Но это же был просто разговор! Неужели ты думаешь, что я всерьёз обдумывал такой вариант?
        — Думаю. И ты сам знаешь, что я прав, хоть и не признаёшься в этом. А ещё я думаю, что вы здорово похожи с воспитанницей. Как будто она твоя настоящая племянница.
        — Что ты имеешь в виду? — нахмурился Янош.
        — Вы оба не слишком обращаете внимание на общепринятые вещи. Если вам что-то нужно — вы добиваетесь желаемого, порой обходя все правила и нормы. Панне, конечно, труднее, поскольку она девушка, а, стало быть, и ограничений для неё в жизни больше. А желаний — много. Вот она и старается достигнуть желаемого любыми доступными ей способами.
        — И что с этим делать?
        — Всё зависит от точки зрения. Есть вариант — порадоваться.
        — Порадоваться? Чему?
        — Тому, что ты можешь исполнить сразу два желания: своё и её. Тебе, для того, чтобы проверить свою теорию, не хватало только девицы, которая бы изъявила желание научиться фехтованию. Теперь такая есть. Что же тебя останавливает? — пан Войтек замолчал. После его монолога наступила тишина. Янош опять смотрел в окно, но ус уже оставил в покое и сложил руки на груди. Войтек сидел на диване и, смакуя, потягивал из бокала вино. Наконец, Янош обернулся и казал уже более спокойно:
        — Хорошо. Признаю: во многом, хотя и не во всём, ты прав. Наверное, прав ты и в том, что мне отчасти, действительно, хотелось бы научить её. Всё так. И вот теперь, зная положение вещей, ты — мой друг — посоветуй мне: что предпринять? Как и что говорить?
        — Так ведь я уже сказал — пансион при монастыре или жизнь взаперти. Только думаю, что удержать её под замком будет невозможно, она всё равно найдёт возможность оттуда сбежать. Но при этом может так обидеться, что не вернётся и наделает глупостей. Так что, тебе остаётся только либо удовлетворить её просьбу, либо отправить в пансион. Оттуда сбежать тоже можно, но гораздо труднее: монахини — это тебе не любящий дядя. Но на твоём месте, если всё же принимать решение разрешить ей заниматься, хорошо бы поставить условия.
        — Какие?
        — Ну, уж это тебе виднее! Чего ты хочешь от неё получить? Пусть пообещает сделать что-то, что ты считаешь необходимым, а она не слишком хочет. Ты подумай, не торопись. Может быть всё же — пансион? — с этими словами пан Войтек вышел, оставив Яноша мучиться выбором.
        Дни шли за днями, складывались в недели, а решительного разговора с Элен всё не происходило. Для себя Янош решил, что не хочет расставаться с ней так надолго, как того требует обучение в пансионе. Своенравная, самостоятельная воспитанница сделалась необходимой, неотъемлемой частью его жизни. В душе он восхищался её своевольным характером и, хоть напускал на себя сердитый вид, ругая её, но часто при этом посмеивался про себя над окружающими взрослыми людьми, которых так легко могла обвести вокруг пальца хитрая девчонка. К ним он причислял и себя. Элен не шалила, как все другие дети, просто так, бездумно, просто ради шалости. Все её поступки, все возмущавшие добропорядочных воспитателей и учителей желания и вопросы, были объяснимы для того, кто хотел вникнуть в них и понять их.
        Результатом размышлений явилось решение пана Яноша всё же удовлетворить просьбу Элен. Он сам себе напомнил человека, который, сжавшись в комок, ожидает прыжка в ледяную воду. Но он хотел, чтобы разговор возобновила сама Элен. Если для неё всё это так важно, если желание её не простой каприз, то девушка сама должна заговорить с дядей об этом.
        А Элен молчала. Она не видела в Яноше признаков вернувшегося спокойствия и доброжелательности. А как этого можно было ждать от него, когда он всё время мысленно метался от одного варианта к другому? А потом постоянно пребывал в напряжении, ожидая очередного вопроса воспитанницы. В конце концов, отсутствие инициативы с её стороны успокоило пана, и он начал уже подумывать, что всё успокоилось, что Элен передумала. Янош успел даже пожалеть об этом, ведь он уже представлял себе, как будет проходить обучение, что нужно приготовить, с чего начать. И всё же без этого было бы спокойнее. Он расслабился, стал опять мило разговаривать и, как-то за завтраком, даже шутил и улыбался, окончательно поверив в завершение всей этой истории. Именно в этот день Элен нарушила кажущееся равновесие. Она вновь пришла в кабинет дяди и вернулась к прежнему разговору.
        Она была готова к долгому спору, продумала много раз ответы на возможные возражения. И, когда почти сразу получила положительный ответ, растерялась. Она не знала, что теперь говорить, как выразить волну эмоций, поднимавшуюся в ней, стояла и молчала. Только глаза блестели от радости.
        — Я вижу, ты не ждала от меня такого быстрого согласия, но дослушай внимательно до конца всё, что я скажу. За то, что я согласился на эту авантюру, ты должна выполнить мои условия.
        — Я сделаю всё, что ты потребуешь, дядя Янош! — почти шёпотом сказала Элен. Голос плохо слушался.
        — Никогда ничего и никому не обещай вслепую, не зная, что от тебя потребуют! — фраза прозвучала резче, чем Янош рассчитывал. Он тоже волновался. Он осознавал, что сейчас решается многое.
        — Да, дядя Янош, — Элен опустила глаза, но тут же подняла их вновь.
        — Итак. Я не освобождаю тебя ни от одного занятия из тех, которые были у тебя до сих пор. Ты будешь в них усердна, иначе я прерву твоё обучение фехтованию.
        — Да, дядя.
        — Хорошо. Теперь конкретно. В школе ты должна будешь выглядеть юношей, мне не нужен скандал. Поэтому тебе придётся не просто надевать мужское платье, но и уметь его носить, и вести себя соответственно, двигаться по-другому, чтобы ни у кого не возникло и тени подозрения. В этом, я думаю, тебе поможет Гжесь. Он один будет знать, кто ты. Уходить и приходить вы будете только вместе. Когда ты начнёшь заниматься, я не желаю слышать никаких жалоб! Сама захотела. Первая же жалоба станет и последней: ты больше в школе не появишься. Нужно также подумать о твоих волосах. Наверное, нужен парик.
        — Да. Только…
        — Что?
        — В парике на занятиях будет неудобно. Вдруг он упадёт? Может, лучше остричь волосы, а в парике ходить дома?
        — Хм. Это, пожалуй, разумно. Да и вполне естественно: дамы носят парики, а стричь волосы коротко вовсе необязательно, сейчас многие молодые люди ходят с целой гривой. Хорошо, этот вопрос тоже решили. Остаётся последнее. В твоём возрасте девушки уже начинают появляться в свете. Я буду брать тебя на охоту, куда приглашают меня, на прогулки, частыми станут визиты. И отказа я от тебя не приму! Я не позволю тебе забыть, что ты — будущая прелестная женщина, во что бы ты сейчас ни играла. Ты должна очаровывать, а не пугать, притягивать, а не отталкивать. Это моё основное требование. Любое его нарушение — и ты лишаешься моего разрешения. Тебе всё понятно?
        — Да, — Элен была серьёзна. — Дядя Янош, не волнуйся, я выполню всё, что ты от меня требуешь.
        — Что ж, тогда начинай готовиться. С Гжесем я поговорю сам.
        Выпорхнув из кабинета дяди, она чуть не столкнулась с паном Войтеком, направлявшимся туда. Ойкнув, поспешно присела в реверансе и полетела дальше.
        — Как я понимаю, разрешение Элен получила? — спросил Войтек, войдя в кабинет.
        — Да, получила.
        — Ты, вроде, даже успокоился? — улыбнулся Войтек.
        — Да. Решение принято, сомневаться поздно. Теперь осталось только сделать всё, чтобы, ни я, ни она не пожалели об этом.
        — А условия? Что ты от неё потребовал?
        Янош пересказал разговор с Элен.
        — Ну, что ж, правильно ты поступил или нет, покажет время, — и, усмехнувшись, добавил: — Теперь тебе остаётся только надеяться, что Элен не узнает и о другой твоей школе. Вдруг она и там захочет учиться?
        — Этого я не боюсь. Во-первых, она и эту-то школу вряд ли окончит. Ей кажется, что всё так красиво и просто, она не знает, с какими сложностями ей придётся столкнуться. Тем более что времени на отдых у неё будет очень мало. А, во-вторых, ты же знаешь, что по условию, там можно заниматься либо за деньги, либо стать лучшим в этой школе. При всём её стремлении, я не могу допустить и мысли о том, что Элен обойдёт в мастерстве многих, а тем более всех.
        — Что ж, отвечу тебе так. Напрасно ты думаешь, что знаешь все возможности своей воспитанницы. Она не похожа ни на одну из известных нам с тобой девушек. Характер у неё вовсе не девичий, а то, что она в последнее время стала более спокойной, перестала быть резкой в общении, только подтверждает это. Она научилась контролировать себя. Согласись, это не просто для человека эмоционального и порывистого. Так что, не удивляйся, если вдруг окажется, что она способна на гораздо большее, чем ты думаешь.
        — И всё же это нереально. Да и надоест ей к тому времени шпагой махать, найдёт себе очередное занятие.
        — Дай то Бог. Может, ты и прав.
        — Поживём — увидим, — закончил разговор Янош.
        На следующий день началась подготовка. Главное состояло в том, чтобы сохранить втайне от большинства людей в доме новое занятие Элен. Иначе слух неизбежно бы покатился дальше, как волна к берегу, и дошёл бы до учеников школы. Это создало бы трудности всем: учителю, ученикам, самой Элен, даже пану Яношу. Как он говорил в разговоре с Элен — скандал ему был не нужен.
        Самым лёгким, оказалось, одеть Элен, как юношу. Невысокая, но стройная и длинноногая, с ещё не сформировавшейся окончательно грудью она смотрелась в мужской одежде вполне естественно. Правда, юношей она выглядела младше, чем Гжесь, а в школе почти все были старше него. Но это не смущало Элен. Она решила, что всё можно объяснить родством с паном Яношем. Он — хозяин, и сам решает, когда разрешить начать заниматься своему племяннику. Именно троюродным племянником из России рассчитывал представить её дядя. Скрыть акцент, который всё равно оставался у прекрасно говорящей по-польски Элен, невозможно, значит, нужно было придумать ему объяснение.
        Итак, одежда была готова, оружие по росту, по руке — подобрано, осталось лишь придумать способ незаметно уходить из дома. В этом на помощь пришёл пан Войтек. У него в городе был приятель, к которому Войтек частенько захаживал «поговорить о жизни». Приятель был философом. Жил он за счёт того, что к нему приходили ученики, с которыми он занимался дома. Среди них, правда очень редко, встречались и барышни. Они приходили в сопровождении спутников, которые ни на минуту их не покидали. Его дом имел два выхода на противоположные улицы. Вот этим и решено было воспользоваться.
        И вот, в один прекрасный день, из ворот дома пана Яноша вышли юноша и девушка в сопровождении старого слуги и направились к дому философа. Видимо, это были очередные ученики. Занимались они несколько часов, вышли и вернулись домой, нигде не останавливаясь и никуда больше не заходя. На соседней улице события происходили в обратном порядке. Утром открывшаяся дверь выпустила двух молодых людей, которые прошли в известную в городе школу фехтования, а приблизительно через три часа вернулись обратно. Никому и в голову не пришло бы сопоставить эти события. А в доме у пана Яноша все уже знали, что панна Элена увлеклась философией (о том, что это такое, представление у людей было довольно смутное), и теперь на занятия её сопровождает Гжесь по пути в школу фехтования.

* * *
        Так в школе пана Яноша появился ещё один ученик — пан Ален. Присоединился он ко всем после Рождества, так что рассчитывать хоть на какой-нибудь успех не мог, ведь даже те, кто никогда раньше не держали оружия в руках, уже кое-что умели. Алену предстояло здорово потрудиться, чтобы догнать других, достигнуть хотя бы уровня слабого ученика.
        Впервые очутившись в большом зале с витражными окнами, который когда-то разглядывала со стороны сада, она испытала странное чувство. Помещение оказалось таким просторным, что на неё вдруг накатило какое-то щенячье желание прыгать от восторга. Ну, по крайней мере, с удовольствием пробежаться. Где-то внутри всё пело от ожидания чего-то замечательного. Но песня сразу прекратилась, когда их с Гжесем обступили находившиеся в зале юноши.
        — О, Гжесь, ты сегодня не один?
        — Кто это с тобой?
        — А зачем ты привёл сюда этого мальчика? У него ещё нос не дорос до шпаги.
        — Знакомьтесь, — буркнул Гжесь. Он был недоволен таким началом, но пытался не показать этого. — Пан Ален. Он племянник пана Яноша. Троюродный. Из России.
        — О-о! Из России? А зачем вы приехали в Польшу? У вас что, негде стало жить? Так выгнали бы медведей из берлог — чем не жилище? Вы что молчите? Или, кроме своего русского, никаких языков больше не знаете?
        — Знаю, — голос прозвучал неожиданно спокойно. Этого не ожидала и сама Элен. — Просто жду, когда, наконец, вы закончите говорить глупости.
        — Ха! Вы слышали, господа? Эта мелюзга с нежным личиком учит нас, как разговаривать!
        — Во-первых, я никого не учу, это вам показалось, а, во-вторых, почему вы считаете, что я обращаюсь ко всем? Пока что мои слова относились только к вам.
        Кто-то хихикнул. Красивый светловолосый юноша, пытавшийся говорить от имени всех остальных, удивлённо замолчал. Потом, прищурившись, спросил:
        — Так вы хотите сказать, что я — глухой, то есть урод?
        — Разве? А, по-моему, послышаться может каждому. Например, мною слова «урод» сказано точно не было, так же как слова «глухой». Значит, вам опять послышалось?
        — Хватит, — вступил в разговор Гжесь, — Вон, пан учитель идёт. Расходимся!
        Все направились в разные стороны. Учитель оказался небольшого роста человеком с роскошными медного цвета усами. Вьющаяся волной шевелюра была выдающейся масти: совсем белые пряди волос выделялись на фоне только начавших седеть и ещё сохранивших каштановый цвет волос. Создавалось впечатление пегой раскраски. Походка была до странного медленной. Она удивила Элен больше, чем пегая грива. Ей казалось, что учитель фехтования должен быть стремительным, быстрым. А тут — вальяжные движения кота после блюдца сметаны. Даже глаза напоминали кошачьи — и по цвету и по выражению. Они были почти жёлтые и нагловато-спокойные. Учитель был французом и представлялся ученикам как месье Андрэ.
        Учитель осмотрел присутствующих в зале, улыбнулся сам себе:
        — Вижу, с месье Аленом вы уже познакомились. Ваши имена он запомнит постепенно. А теперь — начинаем занятие. Месье Ален сегодня работает со мной, остальные — пожалуйте на жеребьёвку.
        Каждый из учеников подходил к корзинке, стоящей на небольшом столике у стены, вынимал деревянный жетон с номером и отходил в сторону. Каждый жетон имел двойника с таким же номером. Таким образом, вытащившие одинаковые жетоны составляли пару на это занятие. Первый урок прошёл для Элен довольно удачно. Шпага легла в руку удобно, сказались объяснения дяди Яноша и правильный подбор оружия. Простейшие движения тоже запомнились быстро. Месье Андрэ был доволен. Занятие Элен закончилось раньше, чем у остальных, поскольку учитель должен был уделять внимание всем. Элен присела на мягкую скамью у стены и стала наблюдать за поединками. Составленные пары были разными по уровню. Где-то подобрались сильные ребята, смотреть на их бой было интересно. В одной из таких пар был Юзеф — тот самый светловолосый красавец-задира. Он сражался отлично! Казалось, он не прикладывал усилий ни для того, чтобы уклониться от удара, ни для того, чтобы нанести ответный. Элен невольно залюбовалась. Но то, как Юзеф держал себя с противником, раздражало. Он всячески подчёркивал своё превосходство. Это взбесило бы кого угодно. Но
учитель, к удивлению Элен, никаких замечаний ему не сделал. Ей показалось, что Юзеф — любимчик месье Андрэ, ведь другим парам он делал замечание за замечанием. Правда, было за что. Даже на взгляд Элен, которая ничего в этом пока не понимала, движения ребят были какими-то неуклюжими.
        Когда занятие закончилось, никто, кроме Элен и Гжеся, уходить не торопился. А им нужно было вернуться домой к определённому времени. В первый раз это никому не бросилось в глаза. Но когда то же стало повторяться из раза в раз, начались смешки. В конце концов, даже спокойный Гжесь потерял терпение. И однажды разразился скандал. Всё началось перед очередным занятием. Элен и Гжесь пришли, как обычно, немного раньше. В зале было всего три человека. Сегодня почти одновременно с ними явился Юзеф.
        — О! Приветствую! Никак не могу запомнить ваши имена. Глен… Ажесь… Впрочем, вы столь неразлучны, что вас, наверное, следует называть единым именем. Не правда ли, господа? — обратился он к прислушивавшимся к разговору юношам. — Предлагаю отныне именовать этих замечательных друзей новым звучным именем. Мой вариант — Гжен. Звучит прекрасно, не правда ли?
        — А ещё лучше звучит — трепло и пустомеля. Не находите? — сорвался Гжесь.
        — О! Неужели я, наконец, слышу отповедь? Мне уж было показалось, что вас ничем не зацепишь. Но ваши слова мне не нравятся. Не изволите ли взять их назад?
        — Не изволю.
        — Вот как? Ну, что ж, господа, — обратился Юзеф к остальным, — будьте свидетелями: меня оскорбил этот юноша, и я считаю себя вправе требовать удовлетворения.
        — И вы его получите! — Гжесь весь дрожал от гнева.
        — Замечательно. А почему молчит вторая половина имени? Или вы и в поединке со мной будете представлять единое целое? Ах, как звучит: «в поединке — единое…». Красиво.
        Элен в начале ссоры растерялась и испугалась. Но потом после слов Гжеся, вида его злости, испуг куда-то исчез, и она тоже разозлилась. На всех. На Юзефа за его поведение; на Гжеся за его несдержанность; на остальных за то, что не сделали даже попытки остановить назревающий конфликт; и на себя за глупый испуг. Когда Юзеф назвал её «второй половиной имени», она уже собралась и была готова к бою. Пока что словесному.
        — Я не считаю должным отвечать вам.
        — Вот как? Это почему же? Объясните невежественному человеку.
        — Я не считаю вас невежественным. Напротив, на мой взгляд, вы умны и расчетливы. Иначе затеяли бы ссору с кем-нибудь другим.
        После небольшой паузы Юзеф поинтересовался:
        — С кем, например?
        — Ну, не знаю. С любым человеком с подготовкой, более соответствующей вашему уровню.
        — Поясните, что имеете в виду, — нахмурился Юзеф.
        — Очень просто. Ведь совершенно безопасно провоцировать того, кто, как вам прекрасно известно, не сможет дать вам должный отпор. Даже вдвоём мы сейчас не сможем сравняться с вами в мастерстве. Это понятно всем.
        — Вы обвиняете меня в трусости? — с угрозой спросил Юзеф.
        — Разве это было сказано?
        — Нет, но именно это вы имели в виду.
        — То, что мною имелось в виду, уже произнесено. Ничего другого нет.
        — В таком случае я в затруднении. Сказано много оскорбительных слов в мой адрес при свидетелях. И я, по-вашему, не имею возможности вызвать обидчика на дуэль?
        — Почему же? Можете. Но существует такая вещь, как отложенная дуэль. Разве нет?
        — Вы предлагаете…
        — Я предлагаю отложить поединок до момента, когда один из нас по уровню не сравняется с вами.
        — Тогда это не произойдёт никогда.
        — Не слишком ли вы самоуверенны? — вновь вступил в разговор Гжесь.
        — Да, нет. Вы оба — молокососы по сравнению со мной. Неужели вы надеетесь догнать меня?
        — Посмотрим, — тихо ответила Элен, взглянув исподлобья.
        — Господа, — громко сказал стоящий у двери юноша, — остановитесь! Идёт месье Андрэ. Вы же знаете его отношение к ссорам в стенах школы.
        На этом разговор был окончен. Но после занятия Юзеф успел подойти к Элен с Гжесем до их обычно быстрого ухода.
        — Я согласен с вами. Мы отложим дуэль. Посмотрим, когда хоть один из вас сможет считать себя готовым к ней. А до тех пор обещаю быть предельно вежливым с вами, — и, усмехнувшись, он отошёл. Надо сказать, что обещание своё он сдержал. Больше никаких выпадов в свой адрес они не слышали.
        С остальными учениками отношения складывались по-разному. Всего в группе, не считая Гжеся и Элен, было семеро. Двое из них держались особняком. Это были молодые люди из очень богатых семей. Учились они именно здесь лишь потому, что школа пана Яноша славилась отличной подготовкой. Но это было мнение их отцов. Сами они считали себя обиженными. Почему им не наняли учителя, которой бы приходил в дом? Разве трудно было найти такого? Поэтому молодые люди старались поменьше разговаривать с остальными. Нет, они не выражали презрения, ни на кого не смотрели свысока, но старались избегать компании, уходили и приходили вдвоём, видимо, встречаясь где-то в городе. Постаравшись наладить с ними более дружеские отношения и потерпев неудачу, все постепенно оставили их в покое. Это было не сложно, так как юноши никого не задирали, были корректны, выдержаны, весьма успешны в обучении. В них могло раздражать только то, что часто вели они себя так, как будто никого рядом не было. Но на эту особенность все привыкли не обращать внимания.
        К своему удивлению, Элен в школе встретила соотечественника. С ними занимался сын богатого русского помещика Василий. Он был незаконнорожденным и отец отправил его в Европу учиться, в надежде, что отпрыск, набравшись опыта и поднаторев в науках, сможет, вернувшись на родину, пойти на государственную службу. Но Василий воспринял пребывание за границей, только как развлечение, растянутое на долгое время. Интересовали его вовсе не науки. Барышни, вино, карты — чем не жизнь? Тем более на отцовские даром получаемые деньги. В общем-то, его посылали во Францию, в Польше он должен был лишь отдохнуть несколько дней у знакомого. Но, решив для себя, что Польша ничуть не отличается от любой другой страны (не Россия же, в конце концов!), он остался здесь. Правда, жить ему пришлось в наёмном жилье, но это ничуть его не смущало. Напротив! Никто не ворчит, не угрожает отписать отцу о проделках сына. Свобода! В школу пана Яноша он пришёл сам, услышав от своих знакомых, что это один из лучших вариантов, чтобы по-настоящему хорошо научиться владеть шпагой.
        Первое время Василий, сделав над собой усилие, занимался усердно, заслужил несколько одобрительных слов учителя, но потом натура взяла своё, и он стал работать кое-как, вызывая постоянное недовольство месье Андрэ и получая по десятку замечаний каждый раз. Это его никак не задевало. После окончания занятия он тут же предлагал всем пойти с ним в какой-нибудь облюбованный им трактир, уверяя, что там лучшее пиво в городе, или звал поехать кататься, обещая познакомить с очаровательными девицами.
        Напоминал его и ещё один ученик — Милош. Он тоже получал массу замечаний на каждом занятии, реакция на которые всех поначалу удивляла: он смеялся сам над собой, качал головой и обещал, что впредь всё будет делать правильно. А в следующий раз, и в следующий мало, что менялось. Но, если Василий и не делал ничего, чтобы изменить ситуацию, добиться чего-нибудь, то Милош старался учитывать все замечания. Просто ему было трудно. Полный, высокий — он походил на медведя на задних лапах, особенно зимой, когда он носил теплую шубу. Но их обоих все любили. Василия — за лёгкость характера, за изящество и доброжелательность, а Милоша — за доброту, работоспособность, настойчивость и силу. Сила у него действительно была выдающаяся. Он мог, всё так же улыбаясь, поднять лошадь, что и продемонстрировал как-то раз, выйдя из школы.
        Было в группе ещё двое. Эти представляли полную противоположность друг другу. Один — Зибор — постоянно жаловался всем и на всё. Он считал, что во всех его неудачах кто-то виноват, только не он сам. Ему подобрали короткую шпагу; ему подняли цену за жильё; ему достался не тот партнёр на поединке; его обидела невниманием девица… Слушать его могли только двое — Милош и ещё один ученик — Лешек. Василий как-то произнёс фразу, которую потом стали повторять все: «У меня от него зубы болят». Милош, с его добродушием, жалостливо смотрел на него, кивал и приговаривал: «да-да-да… ну, надо же…» А Лешек старался, вникнув в проблему, предложить хоть какое-то её решение. Его советы, по большей части, пропадали даром, так как Зибор не нуждался в помощи. Ему лишь нужен был человек, которому можно было пожаловаться. Но советы неизменно продолжались, без этого Лешек просто не мог. Ему даже удавалось гасить назревавшие ссоры. Он умел объяснить каждому, что он не прав. То ли его доводы были столь убедительны, то ли (что вероятнее) говорил он так скучно и много, что легче было согласиться с ним, но в большинстве случаев
противники расходились, махнув на всё рукой.
        Через несколько дней после того, как Элен начала заниматься, месье Андрэ сказал, что теперь пришло время присоединиться к остальным и с этого момента придерживаться общих правил. Элен впервые приняла участие в жеребьёвке. Поскольку с её приходом количество учеников стало нечётным, теперь тот, кто оставался без пары, получал возможность заниматься с учителем. В первый раз Элен достался в противники Лешек. Он фехтовал хорошо, его удары почти всегда достигали цели даже с сильными учениками, поэтому Элен проигрывала. Но другого она и не ждала. Глупо было бы надеяться на удачу сразу. Но, получив за первый день самостоятельных занятий целый заряд замечаний, она ушла несколько растерянная. Ей казалось, что всё будет не так. В её мечтах были занятия с замечательным внимательным учителем, и лишь иногда в качестве проверки — бой с кем-то из других учеников. После недели таких занятий Элен была в отчаянии. Ей никак не удавалось совладать со шпагой. Она как будто не желала слушаться. Очень мешало и пренебрежение других, оно раздражало и не давало сосредоточиться. Никаких перемен не происходило, никаких
успехов добиться не удавалось. Всё то же огромное количество замечаний, ни одного удачного — что там боя! — удара! При этом от постоянных непривычных нагрузок начала болеть каждая мышца тела. А ведь нужно было ещё суметь сосредоточиться на других занятиях. А уроки танцев! Они превратились в пытку. Ноги потеряли лёгкость движений, руки поднять было больно. И ведь при этом требовалось ещё и обязательно улыбаться! Даже верховые прогулки больше её не радовали, ведь на них опять приходилось делать физические усилия, особенно при езде в дамском седле.
        Учителя стали часто высказывать неудовольствие. Они не могли понять, что вдруг случилось с прилежной ученицей. Кто-то для себя решил, что девушка влюбилась, ведь её постоянно видели в обществе Гжеся. Хотя Элен перестала тянуть время, только делая вид, что занимается, а старалась как можно скорей сделать полученное задание, хотя она теперь не читала и не гуляла в саду — всё равно времени постоянно не хватало, постоянно она торопилась что-то доделать. В конце дня она без сил падала в постель, засыпала мгновенно и спала, не просыпаясь до утра, которое приходило, как ей казалось, раньше обычного.
        Затем пришло какое-то отупение. Элен делала всё механически, почти не думая о том, что делает. Встать, одеться. Верховая прогулка с дядей. Завтрак. Выйти с Гжесем. Дом философа. Переодеться. Фехтовальный зал. Жеребьёвка. Противник, всё равно — кто. Выслушать замечания. Обратный путь. Второй завтрак. Занятия. Обед. Самостоятельная работа с заданием. Ужин. И, наконец, спать.

* * *
        Как-то, умываясь перед сном, Элен взглянула на себя в зеркало и вдруг подумала: «Зачем? Зачем всё это? Пан Янош любит меня, как дочь, хочет, чтобы я была счастлива, и делает для этого всё, что может. Жизнь моя может быть красивой и лёгкой. Может быть, я даже буду представлена к королевскому двору. Так зачем же я сейчас мучаюсь?» Мысль была такая чёткая, а картинки возможной будущей жизни такими яркими, что Элен разволновалась. Подошла к окну. Смотрела, ничего не видя. Отошла. Села на постель. Вот настанет утро, и она пойдёт к дяде. Она признает, что он был прав, а она ошибалась. Скажет, что не будет больше ходить с Гжесем в школу. Ей представилось, как будет хорошо. Перестанет болеть всё тело, она снова полюбит ездить верхом. Опять появится свободное время, можно будет снова делать всё, что хочешь. Например, почитать. Или попросить дядю Яноша, чтобы взял её с собой, когда едет куда-то недалеко… Сходить с пани Марией и кухаркой на базар… Да, решено, завтра она пойдёт к дяде. Потом Элен вспомнила, что пана Яноша завтра утром не будет дома, он в отъезде и обещал вернуться только завтра к вечеру.
Значит, придётся самой сказать Гжесю, что раздумала, не пойдёт больше с ним. Представив разговор с ним, Элен почувствовала, как не хочет этого объяснения. Потом представила фехтовальный зал и всех учеников. Её там считали «мелюзгой», хоть и не называли так в глаза, никто всерьёз к ней, как к противнику, не относился. И тут появились совсем другие ощущения и мысли. Это были ощущения и мысли не девушки Элен, а юноши Алена. Она так привыкла быть в школе Аленом, так сроднилась с образом брата, которого представляла, когда старалась вести себя, как юноша, что не заметила, как какая-то её часть стала рассуждать и чувствовать, как Ален. Если она завтра не придёт, все сочтут, что были правы. Что был прав Юзеф. Значит, Ален — слабак? Трудности его сломили, и он сдался? Он совсем как нежная девица. Тут, пожалуй, и Гжесю достанется. Ведь это он привёл такого хлюпика. Потом Элен, как наяву, представила себе Юзефа. Он усмехался: «Ну, а что я говорил? И когда же состоится наша дуэль? Вы не хотите извиниться?» Если она больше не придёт туда, отдуваться придётся Гжесю, а он фехтует слабо! И влез в эту неприятную
историю он из-за неё. Нет! Как бы ни было, нельзя бросать занятия! Она не имеет права бросить Гжеся.
        Затем она вдруг подумала, что, назвавшись именем бата, не может отказаться, не может связать его имя со слабостью. Эту ответственность она сама взвалила на себя, никто ей не подсказывал, никто не предлагал. Значит, нужно быть сильной, такой же, как её брат.
        Уже засыпая посреди этого шторма мыслей и образов, Элен осознала, что ни разу не вспомнила о том, ради чего решила научиться искусству фехтования, о той цели, большой и далёкой, которая ещё недавно владела ею безраздельно. Она удивилась этому, но обдумать уже не смогла: она заснула. Утром никакого разговора с Гжесем не состоялось, равно, как вечером ни о чём важном не говорила она и с паном Яношем.
        Но пан Янош сам замечал перемены в воспитаннице. Несколько раз он порывался поговорить с ней, но всякий раз останавливался. Ему иногда казалось, что вот ещё немного, и она заговорит с ним. Но она молчала. Элен не жаловалась. Это был её выбор, и она ни на минуту не забывала условия, поставленного дядей. Слабая надежда Яноша на то, что она сломается и либо попросит об отмене каких-то занятий, и тогда ей можно будет указать на нарушение договора, либо сама бросит школу, не оправдалась. Элен осунулась, глаза запали, она стала на редкость молчаливой, иногда Яношу казалось, что делает она всё механически. Он видел, с каким трудом ей удаётся держаться в седле во время их утренних верховых прогулок. Ему становилось жаль её, но он тут же вспоминал, с каким упрямством Элен доказывала, что всё сумеет, и, справившись с жалостью, продолжал лишь наблюдать за её мучениями, на которые она сама себя обрекла. Однажды, всё же не выдержав, пан Янош за обедом обратился к Элен:
        — Ты ничего не хочешь мне сказать?
        — О чём, дядя Янош?
        — Может, ты хочешь о чём-то попросить меня?
        — Нет, дядя, — после еле заметной паузы ответила она, — мне пока не о чем вас просить. А почему вы спрашиваете?
        — В последнее время ты плохо выглядишь. И учителя стали жаловаться на твою невнимательность. Ты плохо себя чувствуешь?
        — Нет, я чувствую себя нормально. Немного устала, но это скоро пройдёт.
        Говорила Элен без всякого выражения, не поднимая глаз, не веря в то, что говорит, пытаясь только не дать дяде повода для дальнейших расспросов. Она и предположить не могла, что её слова сбудутся и уже скоро.
        Прошла ещё неделя, и Элен с удивлением заметила, что больше не испытывает ставшей уже привычной, боли в мышцах. Пришла та самая привычка, о которой она только мечтала. У Элен начало хоть что-то получаться. Это было неожиданно. Никто её не хвалил, никто не отмечал те маленькие успехи, которые были на занятиях. Но она сама почувствовала, как пришло ощущение того, что клинок стал подчиняться, движения стали более чёткими, рука училась думать самостоятельно. Это было замечательно! Элен воспрянула духом: всё-таки она сможет научиться! Вслед за ушедшей болью стала проясняться голова. Элен уже больше не ходила, как кукла с дневным заводом. Постепенно она стала показывать прежние результаты и на уроках. Учителя вновь были довольны ею. Танцмейстер заметил вернувшуюся живость ученицы и решил разучивать с ней более сложные по фигурам и движениям танцы. Вот во время одного такого урока и пришла в голову Элен замечательная идея. Дело было в том, что один из элементов нового танца, внезапно напомнил ей достаточно сложное движение, которому месье Андрэ пытался их научить. Оно получалось лишь у двоих. Так вот же
оно! И ей сейчас показывают его подробно и медленно! Есть возможность отработать его до совершенства. После танцев, направляясь обедать, Элен даже остановилась посреди коридора от внезапной мысли: ведь то, что требует месье Андрэ — тоже своеобразный танец! Только без музыки и обязательного порядка движений. А что, если попробовать в фехтовальном зале немного «потанцевать»?
        Назавтра Элен впервые после первого дня шла рядом с Гжесем с предвкушением чего-то замечательного. Она была всерьёз настроена проверить сегодня же свою идею на практике.
        Когда ей с блеском удалось то самое движение корпуса, которого требовал учитель, и которое она отработала вчера в танце, Василий, бывший в этот раз её противником, от неожиданности пропустил удар. Это был первый результативный выпад Элен. Месье Андрэ не смотрел в этот момент в их сторону, но понял, что нечто произошло по реакции двоих учеников, наблюдавших за поединками, поскольку у них была краткая передышка. Он подошёл к Элен и Василию:
        — Повторить!
        Они заняли исходную позицию. На этот раз Василий знал, чего ожидать, поэтому удар Элен не достиг цели, но требуемое движение от этого не стало хуже, оно было выполнено вновь безукоризненно. Учитель вскоре остановил бой:
        — Месье Ален, наконец-то я вижу в вашем исполнении хоть что-то вразумительное. Повторите уклонение.
        Ален повторил.
        — Красиво, — прокомментировал Василий.
        — Да, красиво, — согласился месье Андрэ. — Было бы неплохо, если то же самое можно было бы сказать и об остальных. Пока, сожалею, не могу.
        Впервые Элен заслужила одобрение учителя! Хотя в конце занятия у неё опять была целая куча замечаний, настроение осталось хорошим. С этого дня, убедившись в правильности своей идеи, Элен стала претворять её в жизнь. Учитель заметил перемену в её движениях, но сначала ничего не говорил. Он никогда не торопился с выводами. Затем на одном из уроков он опять остановился рядом с Элен. В этот раз она работала в паре с Милошем.
        — Что за новая манера двигаться, месье Ален? Вы точно помните, где находитесь? На всякий случай напоминаю вам, что это не танцкласс.
        Многие засмеялись. Ещё свежа была обида на то, что самый неопытный и молодой из них получил одобрение месье Андрэ. Гжесь нахмурился. Милош смотрел сочувственно. Юзеф улыбался, но не смеялся и ничего так и не сказал ни сразу, ни после занятия. Он держал слово и был предельно корректен. Элен покраснела от замечания, которое показало, что месье Андрэ понял, чего она добивалась. Но тут же, тряхнув головой, взглянула ему в глаза и спросила в ответ:
        — Я делаю что-нибудь неправильно, месье Андрэ?
        — Нет, этого я сказать не могу. Но такому я вас не обучал. Похоже, вы решили изобрести свою собственную систему движений?
        — Нет, месье. Просто мне так удобно. Но если это запрещено, я стану делать так, как все остальные.
        — Нет, отчего же, если вам так удобно — извольте. Мне будет даже интересно понаблюдать за вами.
        Ученики больше не смеялись. Гжесь перестал хмуриться. Юзеф смотрел на неё заинтересованно. После этой сцены Элен продолжала экспериментировать с использованием танцевальных элементов в фехтовании. Далеко не всегда это было удачно, но бывало так, что ей удавалось достигнуть хороших результатов почти сразу.
        Теперь даже то немногое свободное время, которое у неё оставалось, она тратила на то, чтобы позаниматься с Гжесем. Они уходили в свой любимый дальний уголок сада и там пытались учиться сами. Гжесь, по сравнению с ней, был мастером. Постепенно настойчивость Элен стала приносить плоды. Через некоторое время их силы почти сравнялись. Конечно, эти успехи были связаны с тем, что приёмы Гжеся были постоянно одними и теми же, поэтому предсказать их, и отразить очередной удар было нетрудно. Ей не удавались только те приёмы, которые требовали физической силы.
        Воодушевлённая своими успехами в поединках с Гжесем, Элен шла на занятия в зал… и все её успехи обращались в ничто. И опять всё начиналось заново: неудача, пренебрежение других, огорчение, тренировки с Гжесем, и опять — неудача. Но упрямства ей было не занимать! В какой-то момент отношение к ней стало меняться. Упорство, каким Ален отличался на занятиях, его внешнее спокойное отношение к насмешкам, его сила воли, несмотря на нежную внешность, снискали уважение окружающих. Если раньше среди юношей считалось замечательным развлечением поизощрённее выиграть бой у Алена, то постепенно они стали относиться к нему спокойнее, а потом с интересом. Его настойчивость подействовала и на учителя, он стал уделять ему больше внимания.
        Пан Янош, в соответствии со своим решением не вмешиваться, долгое время не интересовался успехами Элен. В первый раз после начала её занятий появившись в зале, он, наблюдая за учениками, никак не отреагировал на бои, в которых участвовала его воспитанница. Естественно, он заметил, насколько слаба её подготовка. Но обсуждать это он не стал даже с Войтеком. Через некоторое время сам Войтек заговорил с ним.
        — Тебе известно, что панна Элена видимо всерьёз решила научиться фехтованию, и это для неё не игра и не каприз?
        — Это с чего вдруг такой вывод? — недовольно проворчал Янош. Он предпочёл бы вовсе не затрагивать эту тему.
        — Гжесь рассказал мне, что они постоянно занимаются с ней в саду.
        — Что значит — занимаются? Чем?
        — Фехтованием, разумеется. Панна Элена решила, что школьных занятий ей недостаточно, и попросила Гжеся потренировать её. Правда, тренер из него… — и Войтек покрутил головой. — Нет, я даже очень не против, лишний раз позаниматься — это замечательно. Но какова панна, а?
        — Ну, занимается — и занимается, — пожал плечами Янош. — Значит, пока нравится, ещё не остыла. Не думаю, что её хватит надолго. Вот начнутся сложности — посмотрим.
        — Да сложности у неё начались уже давно. Ты же сам видел, как ей было трудно привыкнуть к новому режиму, с каким трудом она ездила верхом. Ты же хотел даже поговорить с ней об этом, или я ошибаюсь?
        — Нет, не ошибаешься. И что?
        — Ты бы поинтересовался, как у неё дела, что думает о ней учитель. Ведь именно из-за начавшихся трудностей она занимается с моим сыном. И надо сказать, не зря.
        — Чего ты от меня хочешь? — взорвался пан Янош. — Чтобы я разобрался с её неудачами? Помог? Она сама влезла не в своё дело, по своей воле и хотению, я её предупреждал!
        — Я и не предлагаю тебе помогать ей, — всё так же невозмутимо продолжил пан Войтек. — Просто она тебя любит, как и ты её, и совершенно естественно, мне кажется, интересоваться её успехами, в какой бы области они ни были.
        — Ах, тебе кажется?! А мне — не кажется! И всё, оставим эту тему.
        Разговор закончился, но всё же свои последствия он имел. Задетый за живое замечаниями пана Войтека, Янош решил понаблюдать за Элен. Начал он с того, что спрятался в саду, неподалёку от того места, где, по словам друга, занимались Элен и Гжесь. В первый день они не появились, у них не хватило времени. На другой день Яношу повезло, он стал свидетелем всего занятия.
        Идя обратно, он размышлял: «Хм, а ведь совсем недурно для человека, впервые взявшего в руку шпагу всего каких-то пару месяцев назад, да ещё девчонки». И тут же услужливо вновь явилась мысль: «А что если всё же удастся проверить на деле свою теорию, что замечательным фехтовальщиком может стать любой человек, даже женщина? И дело здесь не в физических данных, а в желании ученика и мастерстве учителя». Янош нахмурился, отгоняя её, но она всё равно осталась с ним, просто отойдя на второй план.
        Спустя какое-то время пан Янош зашёл к месье Андрэ. Он жил при школе, в его распоряжении были две комнаты и небольшая выходящая во внутренний двор терраса, на которой летом можно было прекрасно отдохнуть в тени. Визиты хозяина школы всегда были неожиданными, и учитель давно к этому привык. Но в основном пан Янош приходил посмотреть на работу учеников. Сегодня был редкий случай, когда он пришёл лично к учителю.
        Мужчины поприветствовали друг друга, затем месье Андрэ пригласил гостя выпить с ним бокал вина, и они присели в кресла. Пан Янош не торопился говорить о том, ради чего, собственно и пришёл. Месье Андрэ тоже не подавал виду, что заинтригован его приходом. Если он и догадывался о чём-то, то умело это скрывал. Беседа блуждала между вопросами, касающимися политики, сплетнями, событиями в школе. Наконец, как бы межу прочим, пан Янош задал вопрос:
        — Кстати, меня сегодня привёл к вам личный интерес.
        — Вы хотели бы поговорить со мной об успехах вашего племянника? — не стал скрывать свою догадку учитель.
        — Да. И что вы можете о нём сказать?
        — Что ж, скажу правду: сначала я сомневался, что из этой затеи выйдет что-нибудь путное. Уж слишком юн ваш племянник. Ему очень трудно противостоять рослым юношам, многие из которых гораздо старше него. Не в моих правилах вмешиваться и помогать, кому бы то ни было, тем более с первых дней. Да и хотелось посмотреть, чего он стоит. Не скрою, был момент, когда мне казалось, что месье Ален больше не придёт в зал. У него не ладилось дело, да и выглядел он вконец измученным. Но в нём есть что-то удивительно прочное, какая-то сила, которая помогла ему выстоять. Сейчас ещё рано говорить об успехах, их просто ещё нет. Никаких. Но вот перемены заметны. Движения стали увереннее, удары точнее. Кстати, о движениях, — оживился месье Андрэ, — Месье Буевич, ваш племянник случайно не начал недавно заниматься танцами?
        — Он занимается с учителем танцев давно. Не каждый день, но регулярно, — Янош явно был в замешательстве. — А почему вы спрашиваете?
        — Просто месье Ален стал, с моей точки зрения, использовать свои танцевальные навыки в фехтовальном зале.
        — Это как?
        — Уж, не знаю, как, — развёл руками учитель. — Я долго приглядывался и теперь уверен, что прав.
        — С таким мне сталкиваться ещё не приходилось.
        — Мне тоже, — кивнул месье Андрэ. — Не могу сказать, что это плохо, просто столь необычно, что вызывает недоумение. Впрочем, если ему удастся всерьёз этим пользоваться, то… Недоумение противника — это всегда выгодно, сами знаете.
        — Да, вы меня удивили.
        — Это не я, а ваш племянник. Я и сам удивлён не меньше вашего.
        — А кроме этого, что вы можете о нём ещё сказать? Суждено ли ему стать хорошим фехтовальщиком, есть ли у него шанс?
        — Шанс есть у всех. А конкретно… Он выдержан, упорен, подвижен без суеты. Пока что нет уверенности, но это придёт со временем. Ему не хватает силы. Физической силы. Если постараться, то и эту проблему можно решить постепенно. А пока, если вы не против, и если месье Алену не наскучат эти занятия, я могу предложить ему несколько индивидуальных уроков, на которых он сможет научиться особым приёмам, разработанным специально для людей небольшого роста. Но быть может, вы предпочтёте сами научить его? Ведь вам известны эти приёмы не хуже, чем мне.
        — Нет, я же говорил, что не хотел бы выделять Алена, и по возможности постараюсь этого придерживаться.
        — Я понимаю… Месье Буевич, разрешите задать вам вопрос?
        — Да.
        — Откуда такое имя у русского дворянина? Или он всё же не из России?
        — Это просто. Он из России, но мать его была француженкой. Вот она и назвала его. А это имеет какое-то значение для вас?
        — Нет. Просто сравниваю двух юношей. Они оба русские, но какая между ними разница! Месье Василий — талантливый молодой человек, ему, наверное, удалось бы всё, чем он пожелал бы заняться. По крайней мере, для успеха в фехтовании у него есть все данные. Но он не желает прикладывать даже минимальных усилий. Только веселится и развлекается. Месье Алену очень трудно, но он упорен, и сможет добиться успеха, если не сломается. Теперь я думаю, не от матери ли это?
        — Он не сломается. А что до русских… Они такие же разные, как поляки или французы. Разве вы не знаете ни одного бездельника-француза?
        Месье Андрэ помолчал, потом ответил:
        — Да, вы правы. Мне неприятно в этом признаться, но правы. Простите.
        На этом они расстались.
        После разговора с учителем пан Янош никак не мог успокоиться. Проведя бессонную ночь, он пришёл к выводу, что больше не жалеет ни о чём. Он признался, наконец, самому себе, что пан Войтек был прав: Янош доволен возможностью попытки научить Элен фехтованию. И ведь эта попытка явно имела неплохие шансы закончиться успешно! Мало того, что Элен не сдалась, не сломалась от физических трудностей, она стала и более собранной, у неё вновь появилось свободное время, ведь он несколько раз видел её за книгой, а этого давно уже не случалось. Приглядевшись, можно было заметить и перемены в характере, которые были пока ещё слишком малы, чтобы бросаться в глаза.
        Больше всего удивляло Яноша, как быстро удавалось ей меняться. Казалось, Ален и Элен — два разных человека — живут в её теле постоянно и проявляются в зависимости от обстоятельств. Да, они были похожи друг на друга чертами лица, ростом, некоторыми манерами. Но это — если сравнивать Алена с той Элен, какой она была дома наедине с дядей, Гжесем или его отцом. Но стоило рядом появиться кому-то другому, чужому, как это была уже совсем другая девушка. Появлялись скромно опущенный взгляд, милая, но не заискивающая, улыбка, изящные реверансы. На верховых прогулках она держалась также скромно, если к ним присоединялись другие, или они сами вливались в какую-нибудь группу всадников. Те, кто видел её теперь, восхищались чудесной молоденькой девушкой, обещавшей стать прелестной женщиной. Но если на прогулке присутствовали только домашние, спокойствия не знали ни люди, ни лошади. В конце концов, пан Янош и пан Войтек отставали и ехали, не торопясь, предоставив Гжесю и кому-нибудь из слуг сомнительное удовольствие гоняться за Элен. Сомнительным это было, прежде всего, потому, что догнать её удавалось редко.
Она прекрасно чувствовала лошадь, знала, на что та сейчас способна, не пора ли остановить или придержать её. Гжесю такая гонка не нравилась. Он с большим удовольствием держался бы рядом с мужчинами и слушал их разговоры, рассуждения о жизни, политике, лошадях, женщинах — словом, о чём угодно. А вместо этого вынужден был носиться сломя голову за взбалмошной девчонкой, у которой на уме было невесть что.
        Первый бал
        Наступила весна. Вскоре в жизни Элен должно было произойти событие, которого все девушки ждут с трепетом и нетерпением. Первый бал. Элен тоже ждала его, но скорее с любопытством. Ей было интересно увидеть своими глазами всё то, о чём она читала в книгах, о чём много раз рассказывала пани Мария, о чём говорили даже служанки на кухне. Платья, кавалеры, веера, музыка, комплементы — как всё это выглядит на самом деле?
        Для Элен было заказано бальное платье. Первое. Его созданием занимался лучший портной города. На примерках Элен себя оценить не могла — всё происходило в комнате без зеркал. Она видела лишь ткань: нежно-голубую и белую. Подмастерья прикалывали эту ткань булавками к основе, которая была надета на Элен, закладывали складки, посаживали, растягивали, а сам мастер прохаживался рядом, оценивал, велел переделывать по многу раз, покрикивал на нерадивых, как ему казалось работников — и так бесконечно. Всё это время Элен приходилось стоять на низенькой табуреточке, не двигаясь, поднимая или опуская руки, двигая головой или наклоняясь, когда ей велели. Ей никогда не приходило в голову, что это такой сложный и утомительный процесс, даже для неё. Все платья, которые она носила до сих пор, шились по её меркам, и подгонялись по фигуре часто после всего лишь одной примерки. Хорошо ещё, что в дни примерок она была свободна от занятий с учителями (фехтование просто не совпадало по времени с посещением портного).
        Платье оказалось готово за два дня до бала. К нему прилагалась пара туфелек, выполненных из голубой парчи. Было от чего придти в восторг! Ей казалось, что наряд похож на очень дорогую игрушку, к которой страшно прикоснуться, вдруг испортишь? Окончательно сразил Элен подарок дяди Яноша, который он вручил ей накануне бала. Это был великолепный комплект из жемчуга с бирюзой — ожерелье и серьги. Она перебирала пальцами драгоценности и вспоминала, как когда-то давно, в детстве, когда она долго болела и плакала, потому что плохо себя чувствовала, отец успокоил её, дав посмотреть шкатулку с украшениями её матери. Она вот также сидела и перебирала перстни, ожерелья, броши, заколки… Несколько раз после той своей болезни она просила отца ещё раз показать ей ту шкатулку, но он всегда говорил, что она получит всё это богатство тогда, когда придёт время, добавляя, что видела она лишь малую его часть.
        Ночью Элен впервые за последнее время снились приятные сны. Впрочем, вот уже несколько месяцев она вовсе не видела снов, ни хороших, ни плохих. Слишком велика была усталость, девушка засыпала почти мгновенно, и наутро никаких снов не помнила. В эту ночь ей приснилось, что она купается в мелкой чистой речке. Вода играет на солнце золотыми бликами, а на дне видны камешки. Только они не обычные, а цветные. И вдруг Элен поняла, что это не камешки, а те самые кольца, броши и ожерелья, которыми она когда-то играла. Элен наклонилась, подняла несколько вещиц и обернулась на звук серебристого смеха: на берегу стояла молодая красивая женщина в бордовом платье с веером в руке. Она смеялась и говорила: «Это всё твоё, ты получишь всё, когда придёт время!» А потом рядом с ней появился отец. Он тоже улыбался, но молчал, только обнял женщину за талию. Элен поняла, что это её мать. Она стала оглядываться, надеясь увидеть и Алена, но его не было, и она огорчилась: она так соскучилась по нему! Ей хотелось рассказать брату обо всём, что с ней произошло, о том, что она теперь умеет хоть немного фехтовать, что у неё
скоро первый бал… Но его нигде не было.
        Утро было чудесным. Ночью прошёл небольшой дождь, и теперь под солнцем сад сверкал алмазными отсветами капель на молодой листве. Элен смотрела на эту красоту, улыбалась, но в душе сохранялась грусть сна. Она редко видела во сне родителей, особенно мать. Если она и приходила к ней, то Элен никогда не удавалось рассмотреть её хорошенько, мать то куда-то уходила, не оглядываясь, то была чем-то занята и не поднимала головы, то Элен слышала только её голос из соседней комнаты. Пожалуй, впервые мать приснилась ей так чётко.
        День проходил в хлопотах. Гжесь тоже отправлялся на бал. Вслух он отзывался обо всей этой подготовке и о самом вечере пренебрежительно, изо всех сил стараясь всем своим видом показать, что всё это его нисколько не задевает, и «вообще ничего особенного не происходит». Но тем, кто хорошо его знал, было заметно волнение и некоторая неуверенность юноши. Элен вела себя спокойно, без особых эмоций, хотя охотно и быстро исполняла всё, что от неё требовали. Но после второго завтрака она вдруг погрустнела, ушла к себе в комнату и сидела там, никого не впуская, пока не пришёл пан Янош, вызванный обеспокоенной пани Марией. Ему Элен открыла и сама объяснила дяде перемену своего настроения.
        — Я представила себе, что в этот день могла бы войти в зал рядом с отцом. Почему всё так несправедливо? Только ты, дядя Янош, не подумай обо мне дурно. Я очень люблю тебя, но…
        — Я всё понимаю, Элен, — мягко ответил Янош. — Ты пережила столько горя и тягот… Но сегодня такой светлый день! Даже природа радуется. Мне хотелось бы, чтобы ты запомнила его только счастливым. Я не смогу занять место твоего отца, да и не желаю этого. Но я так хочу, чтобы ты была счастлива! Поверь, я сделаю для этого всё, что от меня потребуется.
        Элен молчала. Немного подождав, Янош, видя, что девушка ничего говорить не собирается, продолжил:
        — Элен, дорогая, я искренне скорблю вместе с тобой. Ты же знаешь, что граф Кречетов был не только моим близким другом, он был для меня братом. Не проходило дня, чтобы я, глядя на тебя, не вспоминал его. Но давай сегодня в память о нём не будем предаваться унынию. Я уверен, что твой отец был бы недоволен и мной и тобой, если бы увидел тебя в день твоего первого бала в слезах. Он, наверное, хотел бы видеть тебя самой красивой и весёлой в этот день.
        — Но никогда не увидит, — тихо ответила Элен. — Никогда. Боже, какое ужасное слово. Я никогда не увижу отца. Никогда не увижу брата, — голос Элен упал до шёпота. Она сидела, сложив руки на коленях ладонью к ладони, и смотрела прямо перед собой. В никуда. Но слёз не было.
        Пан Янош сделал слабую попытку возразить ей, мол, почему же она хоронит их обоих? Никто мёртвыми их не видел, значит, они могут быть живы. Элен покачала головой:
        — Не надо, дядя Янош. Я слышала ваш разговор с паном Кветковским тогда, в саду. Вы разговаривали в беседке с ним, — Элен споткнулась и нервно дёрнула плечом, но быстро взяла себя в руки, — а я была неподалёку и всё слышала. Тогда-то я и поняла, что отца и брата нет в живых, поняла не головой, а… сердцем что ли. Это было какое-то прозрение. Как будто в одну минуту закончилось детство с его наивными радостями, — голос Элен был спокойным, как будто пришло странное безразличие. Ей казалось, что весь разговор — и слова дяди, и её собственные — она слышит как бы со стороны. — И я впервые поняла, что все мои надежды на встречу — детские глупые грёзы. Мне было проще считать, что мы просто потерялись с ними, что когда-нибудь они найдут меня. Но это невозможно. Вы сами об этом сказали. До того момента я просто не хотела задумываться над своими воспоминаниями, боялась. А после ваших слов всё встало передо мной так чётко, как будто случилось вчера… Отец упал первым, я видела, как он, безоружный, шагнул вперёд под удар сразу двух шпаг. У Алена в руке был нож, который мне удалось незаметно вложить ему в
руку, но что он мог сделать против пятерых? Он крикнул мне, чтобы я спасалась, а сам… упал прямо на лежащего отца. Его сорочка была вся в крови… Я увидела всё это вновь, и тогда, именно в тот момент, поняла, что осталась одна… Единственная из нашей семьи… Да и то считаюсь умершей, — горько улыбнулась она.
        Для пана Яноша картинка, наконец, сложилась. Он, поражённый внезапным откровенным рассказом и объяснением давних её слёз, после которых она долго болела, молчал. Потом присел с ней рядом на кровать, обнял и стал, как маленькую гладить по голове.
        — Милая, дорогая моя, каково же тебе пришлось! Почему ты тогда же не пришла ко мне? Мы бы с тобой всё обсудили, поговорили бы обо всём. Хочешь, мы с тобой потом съездим в Россию, к тебе на родину? Я и сам хотел бы поклониться памяти моего друга и брата. Только скажи, и я всё устрою. И не бойся, никто не узнает, кто ты на самом деле.
        — А что это изменит? Отца и Алена не вернуть, да и могил у них нет. Только мамина…
        — Хорошо, если не хочешь — не надо. Давай съездим в православную церковь. Не в молельный дом, а в настоящий храм, и закажем панихиду. Только не нужно так изводить себя, особенно сегодня, в такой день. Ладно?
        — Я не знаю, смогу ли… Прости, дядя Янош. Но как же я буду веселиться, когда… можно мне остаться дома?
        Видя, что ситуация выходит из-под контроля, зная характер воспитанницы, которая будет делать только то, что считает правильным, Янош понял, что нужно предпринять что-то необычное, что удивит и заденет Элен. И дело здесь было не в срывающемся вечере. Нельзя было допускать, чтобы она продолжала сидеть и горевать, жалеть себя, это вполне могло опять закончиться лихорадкой. Вот этого Янош никак не желал! Но что придумать? Посмотрев на поникшую, непривычно безвольную фигуру воспитанницы, он вдруг подумал, что ей сейчас хорошо было бы разозлиться. Вот оно — решение! Он встал и заговорил внезапно резким голосом, хотя и негромко. Это было так неожиданно, особенно после его мягких слов и сочувствия, что Элен вздрогнула. Каждое его слово теперь словно хлестало её по склонённым плечам.
        — Никогда не думал, не мог себе представить, что ты вот так внезапно можешь сломаться. Ты, которая всегда буквально верёвки вьёшь из других людей, добиваясь желаемого! Неужели ты думаешь, что твой отец не видит тебя сейчас? Лучше подумай о том, как были бы довольны его убийцы, узнав о твоём состоянии! Они глумились бы над твоей скорбью и печалью, им было бы приятно сознавать, что, оставив в живых, они обрекли тебя на такие страдания. Я думал, что в тебе больше крови русской графини. Видимо, я ошибался.
        Последнее он мог бы и не говорить. Элен больше не смотрела пред собой. Её взгляд обжигал — столько в нём было боли и гнева. Она всё так же молчала, но молчание стало другим, в нём чувствовалась угроза. Пан Янош заметил перемены и, боясь сделать неверный шаг, нарушив то, чего смог добиться таким необычным способом, круто повернулся и вышел.
        Вернувшись в кабинет, где его ожидал Войтек, Янош вкратце рассказал ему, что собственно произошло с Элен, и что им предпринято.
        — Так что теперь можно только ждать, что будет дальше. Элен непредсказуема, сам знаешь. Хочу надеяться, что она, разозлившись на меня, выскочит из состояния безнадёжности.
        Примерно через час Элен постучала и вошла к ним в кабинет. Внешне она была совершенно спокойна. Ни единым жестом, ни одной чёрточкой лица она не выдала своих недавних переживаний.
        — Ты не ошибался, дядя Янош. Пусть мне помогут одеться и закончат причёску. Я жду в своей комнате. Я буду на этом балу лучшей, — сказала, развернулась и вышла.
        Пан Янош переглянулся с другом. Пан Войтек покачал головой:
        — Какая будет женщина! Если сейчас, в неполные семнадцать лет, она умеет так взять себя в руки… Кому-то достанется дивная жена! Только крутить мужем будет, как хочет.
        — Могла бы, очень даже просто могла бы. Но не станет. Что-то другое ей нужно. А вот что — пока не пойму, — ответил Янош.
        Когда перед самым отъездом Элен вошла к пану Яношу, узнать её было трудно. Тёмные волосы, свои и накладные, уложенные локонами, подняты наверх и закреплены так, что сзади получался целый каскад блестящих прядей. Впереди причёску украшал драгоценный венчик: жемчуг тускло светился между золотых лепестков оправы. Длинные серьги повторяли мотив венца, но были дополнены бирюзой. Такое же бирюзово-жемчужное ожерелье, соединённое золотыми цветами, лежало на груди, почти на краю низкого декольте с отделкой из белых кружев. Огромные синие глаза как будто светились на бледном от пудры лице. Полоска из тёмно-синего бархата на шее ещё больше оттеняла эту бледность. Из такого же глубоко синего бархата были выполнены букетики цветов, закрепляющие лиф платья спереди. Распашное платье из мягкого голубого шёлка тускло мерцало украшавшими его край по линии запаха мелкими жемчужинками, дополняющими белый шёлк вышивки. Такая же вышивка, только синяя, была видна на подоле нижнего платья из белого материала. Белые рукава, узкие у плеча, расширялись книзу, заканчиваясь несколькими рядами кружев. У локтя ткань была
подхвачена синей бархатной лентой того же цвета, что и на шее. Сзади, начинаясь прямо от линии ворота, мягкими складками ниспадал шлейф. Наряд дополняли тонкие белые перчатки и веер из перьев белой цапли. Два таких же пера венчали причёску.
        Элен стояла совершенно спокойно, словно давала понять, что всё это великолепие — лишь дань её собственной красоте. Ни кокетства, ни превосходства, только спокойная уверенность. Пан Янош встал и, склонившись, поцеловал ей руку.
        — Я очень рад, панна Элен, быть первым мужчиной, который скажет вам, что вы изумительны. Редкая женщина сможет соперничать с вами. Я имею право на такую оценку, потому что живу на свете не первый десяток лет и женщин повидал немало. Ваша красота ещё не расцвела, она ещё в бутоне, но бутон этот прекрасен! Не растратьте всё это великолепие понапрасну. Это большая ценность для женщины, — пан Янош выглядел непривычно растроганным. Элен, молча, присела в реверансе.
        Вскоре им подали карету и Элен, накинув плащ, отправилась, как принцесса из сказки, на свой первый бал.

* * *
        Приём состоялся в ратуше и был посвящён рождению сына у главы города. В зале горело множество свечей. Роскошно одетые дамы в основном сидели на расставленных вдоль стен мягких скамьях и диванах, мужчины стояли возле них или прохаживались по залу, останавливаясь группами тут и там, обсуждая последние новости. Повсюду мелькали слуги с подносами прохладительных напитков и засахаренных фруктов. Когда объявили о приходе пана Яноша с воспитанницей, многие с любопытством повернули головы в сторону дверей. Одни вовсе ничего не слышали об Элен, другие слышали, но никогда не видели, третьим было интересно увидеть её, наконец, на приёме, чтобы иметь возможность пригласить на танец, познакомиться поближе, что никак не удавалось при встречах на прогулках.
        Вскоре из противоположной двери вышел хозяин торжества. Раскланиваясь в ответ на приветствия, он прошёл по залу, выражая всем благодарность за поздравления ему и его жене. Вслед за этим было объявлено начало танцевального вечера. Открыл его сам счастливый отец, он танцевал в паре с сестрой, так как его супруга ещё не оправилась после родов и находилась дома. Пары, выстроившись в длинную кавалькаду, обошли главный зал ратуши, прошли по длинной анфиладе комнат и вернулись. На протяжении всего пути за ними следовали несколько музыкантов из основного оркестра, которые, не прерываясь ни на минуту, продолжали вести мелодию танца. В первом танце — полонезе — Элен вёл пан Янош. Она никогда не видела, как танцует дядя и была очарована его лёгкими движениями. Казалось, рядом с Элен находился совсем молодой мужчина. А пан Янош и, правда, помолодел в танце. Ему вспоминался совсем другой бал, когда он, двадцати с небольшим лет, вёл в танце другую, не менее прекрасную, девушку и замирал от восторга, чувствуя её радостное волнение при соприкосновении их рук.
        Успех был бесспорен. Книжечка Элен для записи танцев — карнэ, недавно вошедшая в моду, при выезде из дома была пуста, как у всякой девушки на первом балу, но к концу вечера в ней уже было десяток записей. Танцы шли бесконечной чередой. Гавот сменялся сарабандой, за ней следовал краковяк и так без остановки, так что Элен лишь раз удалось выйти в небольшой сад подышать ночным воздухом, уже по-летнему тёплым. Рядом, конечно, был пан Янош, неотступно следивший за ней весь вечер.
        — Для первого выезда твой успех — просто сказочный!
        — А я и чувствую себя принцессой. Как будто попала в сказку Перро.
        — Тебе нравится здесь?
        — Очень красиво. Приятные люди. Замечательная музыка.
        — Что-то ты немногословна. Тебе скучно? Может, уедем раньше?
        — Нет-нет! Мне всё нравится. Только слишком много людей… Хочется хоть ненадолго спрятаться ото всех куда-нибудь.
        — Ну, это понятно, первый выход. Но ты скоро привыкнешь.
        — Не знаю, дядя Янош, — улыбнулась Элен, — может и привыкну, если завтра утром обнаружится, что мои ноги на месте. Мне кажется, что они стали чужими.
        — Это вполне естественно после того, как в зале не осталось, кажется, ни одного молодого повесы, который бы не танцевал с тобой! Знаешь, скажу тебе по секрету: дамы могут иногда и отказаться танцевать, обеспечив себе передышку, — с улыбкой сказал Янош.
        — Но я же обещала тебе, дядя, быть лучшей на балу. Вот я и стараюсь. Разве что-то не так?
        — Всё так, моя красавица. Но неужели ты старалась только ради меня? Неужели тебе самой не понравилось чувствовать восхищённые взгляды, быть настоящей звездой в зале?
        — Понравилось, конечно, понравилось. Это — как сон из детства, когда я представляла себя принцессой, — опять повторила Элен.
        — Так и оставайся ею! Следующий сезон будет всецело твоим, обещаю. Ты будешь блистать. С твоим умением не только двигаться, но и вести беседу, ты станешь самой популярной из девушек, начавших выезжать.
        Элен промолчала.
        Вернулись домой приятно возбуждённые, с улыбками. Спать никому не хотелось.
        — Ты посидишь немного с нами? — спросил Янош. — Пану Войтеку и мне интересно было бы послушать ваши с Гжесем впечатления.
        — Спасибо, дядя Янош, но я пойду к себе. Уже поздно, а завтра рано вставать.
        — Зачем? Ты вполне можешь завтра остаться дома. Отдохни. Можешь помечтать о следующих балах и приёмах, — игриво улыбнулся дядя.
        — Благодарю за разрешение остаться, но, простите, не воспользуюсь им. Доброй ночи, — и она ушла, шурша платьем.
        — Ну, что, надеялся, поманишь блеском, успехом, и она переменится? — в дверях стоял пан Войтек. — А в ней упрямства — не меньше, чем в тебе.
        — Сам не знаю, на что я надеялся, — покачал головой Янош. — Что она сама видит в своём будущем — вот, что я хотел бы знать.
        — Так спроси. Или думаешь, не ответит?
        — Может, и ответит, но или не скажет правду, или… или я сам буду жалеть о том, что узнал.
        — Вот даже как? Ты боишься этой правды? Значит, предположения у тебя есть?
        — Да. И они меня не радуют. Я-то мечтал о тихой старости рядом с внуками.
        — Не оплакивай мечты раньше времени, может, так и будет. А с девушкой всё же поговори. Уж лучше знать, чем придумывать себе разные страхи.
        Пан Янош в душе был согласен с Войтеком, но разговор всё откладывал и откладывал.

* * *
        Между тем, настало лето, сезон балов закончился, говорить было не о чем. Закончились и занятия с учителями, у Элен появилось много времени. Часто стали выезжать семьёй — пан Янош, пан Войтек, Гжесь, Элен и несколько слуг — для приятного проведения жарких дней в охотничий домик. Бревенчатые стены прекрасно сохраняли прохладу, озеро лежало перед домиком тихим зеркалом. Вода в нём была красноватой от торфа, покрывавшего всё дно, но зато была тёплой и ласковой. Элен готова была плавать в озере с утра до вечера, она так соскучилась по прикосновению струй! Это всех поначалу шокировало, за неё боялись, но, насмотревшись на то, что она вытворяет в воде, махнули рукой. Пан Войтек весело смеялся, говоря, что когда-нибудь лунной ночью у Элен обнаружится русалочий хвост, и она их утащит под воду.
        Мужчины несколько раз охотились, но не для удовольствия, а чтобы добыть дичь к столу. Элен при этом неизменно оставалась дома. Когда её спрашивали, что случилось, ведь она так хотела когда-то научиться стрелять, она ответила, что дичь предпочитает видеть исключительно в виде мяса, причём желательно уже приготовленного.
        — А если тебе нечего будет есть, ты будешь питаться воздухом? Или травку собирать? — спросил Гжесь. Он смотрел на неё несколько свысока: наконец-то он в чём-то лучше Элен! Он — мужчина, охотник. Он добыл сегодня утку, которую вместе с двумя другими приготовят им сегодня к столу.
        — Могу и травы собирать, среди них есть очень питательные и полезные. А если нужно будет убить ради того, чтобы не умереть с голоду, смогу. Думаю, что смогу и разделать, и приготовить дичь.
        — Это тебе только так кажется, — проворчал Гжесь. — Не сможешь. Вот если бы ты хоть раз пошла с нами, то знала бы наверняка. Хочешь проверить?
        — Нет.
        — А зачем же ты училась стрелять?
        Элен, не ответив, ушла в дом, оставив Гжеся дожидаться, когда птицу приготовят к жарке. Она действительно не могла понять удовольствия, получаемого от убийства зверя или птицы. Убить ради еды, убить, спасая кого-то, убить, защищаясь, убить, отомстив — казалось понятным, естественным. Но просто так, ради забавы? Нет, спасибо.
        Когда все возвратились из очередной поездки на озеро, оказалось, что в их отсутствие приезжал пан Кветковский. Через пару дней он наведался ещё раз. После прекрасного обеда, в меню которого опять была дичь, добытая охотниками, мужчины продолжили беседу в кабинете. Хозяин предложил сыграть в карты. Гость согласился, криво усмехнувшись — Сыграю, пожалуй. Может, мне в этот раз повезёт. А то останусь и вовсе без гроша за душой.
        — Всё так серьёзно? — спросил пан Войтек, сдавая карты.
        — Серьёзней не бывает.
        Игра шла своим чередом. Внесли свечи, подали прекрасное вино, лимонад и фрукты. Приятный вечер заканчивался. Вскоре пан Войтек откланялся и ушёл к себе. Пан Янош пошёл проводить гостя, и они задержались немного во дворе.
        — Я, в общем-то, приезжал не просто пообедать и поиграть в карты, — сказал Владек, — у меня есть к тебе дело, пан Янош.
        — На скорую руку, походя, дела не обсуждаются. Приезжай завтра, всё обсудим.
        — Но мне не хотелось бы, чтобы кто-то ещё присутствовал при нашем разговоре.
        — Я приму тебя в кабинете и буду один.
        — Дело, я думаю, будет выгодно для нас обоих.
        — Завтра, пан Владек, завтра.
        Назавтра начало разговора Яноша не удивило.
        — Пан Янош, говоря коротко, мне нужны деньги. Много. Я проигрался, и, если не верну долг, потеряю свою землю. А ты знаешь, это немалые площади. И леса есть, и пашни.
        — Ну, о пашнях ты упоминаешь зря, на них уже давно олени пасутся. А от меня-то ты чего хочешь? Чтобы я выкупил эти земли?
        — Нет, я хочу просить у тебя денег, чтобы вернуть долг.
        — Ты решил, что на правах давнего знакомого можешь не возвращать долг мне? Так это слишком большая, как мне кажется, сумма для того, чтобы о ней забыть.
        — Я понимаю. Но могу предложить решение, которое, думаю, устроит нас обоих.
        — Какое же?
        Пан Владек в волнении облизал пересохшие вдруг губы:
        — Я прошу руки твоей воспитанницы.
        — Что?!
        — Погоди, не торопись отказывать. Я принадлежу к древнему роду, моё имя — само по себе ценность, а есть ещё и владения. Я дам панне Элене своё имя, тем самым открою ей дорогу в высший свет. Разве ты не об этом мечтал для неё?
        — О высоком, достойном её положении? Да. Но в моих мечтах рядом с ней не было человека, годящегося ей в отцы, тем более — игрока, — голос пана Яноша перестал быть доброжелательным и, хотя звучал ещё спокойно, в нём слышалась неприязнь и гнев.
        — Да какое значение имеет возраст? Что, лучше будет, если она выйдет замуж за какого-нибудь молодого повесу, у которого нет ничего, кроме пары костюмов и съёмного жилья?
        — А у тебя, значит, есть?
        — Да, и тебе это известно.
        — Хорошо. Значит, получается, что я оплачиваю твои долги, ты получаешь красивую умную молодую жену и возвращаешь свои земли. Так?
        — Да. По-моему, это нормально.
        — Нормально? — пан Янош зашипел, как рассерженный лесной кот. Он всё ещё сдерживался, чтобы не закричать и не вышвырнуть гостя вон. — Нормально… А по-моему, ты, мой милый, от проигрыша повредился умом! Тебе нужен конкретный ответ? Пожалуйста: НЕТ! Ты не получишь от меня ничего — ни денег, ни Элен. Никогда!
        Пан Владек сдаваться не собирался и пустил в ход свой последний козырь:
        — А ты спроси у самой панны Элены. Может, она не согласится с тобой?
        — Не собираюсь!
        — Значит, ты любишь её только на словах. Не ты ли говорил, что она сама вправе выбирать свою судьбу?
        — Неужели тебе кажется, что она не распознает такое ничтожество?
        — Я уже стал ничтожеством? — усмехнулся Владек. — А ещё недавно ты называл меня своим другом.
        — Тебе указать, где дверь или сам найдёшь?
        — Найду, — пан Владек встал, — только позволь задать тебе последний вопрос. Ты не боишься ошибиться? Вдруг всё же панна Элена согласится на моё предложение? Почему ты решаешь за неё?
        — Ты хочешь узнать? Пригласить её?
        — Э, нет, сейчас — это заведомый проигрыш.
        — Так чего ты хочешь?
        — Дай мне месяц. Я попытаюсь завоевать её расположение. И после этого сделаю предложение. Но ты при этом, ни слова не скажешь о моём долге до самого конца.
        — Чтобы она дала согласие, не зная, что обрекает себя на полунищенское существование?
        — А что, ты уже не уверен, что она мне откажет? — опять усмехнулся Кветковский. — Нет, я не собираюсь её обманывать. Ты расскажешь ей всё до того, как я попрошу у тебя руки панны Элены в её присутствии.
        Буевич молчал. Он думал о том, что действительно не знает, что на уме у Элен. Сколько бы он ни пытался говорить с ней о молодых людях, о будущем женихе, о замужестве она неизменно уходила от разговора. А о представленных ей юношах отзывалась весьма нелестно. Они казались ей то глупыми, то нудными, то тихими, то… одним словом, неинтересными. Так, может быть, её судьба — зрелые мужчины, умеющие ценить не только красоту женщины, но и её ум. Нет, конечно, Владек ни в коем случае не подходил на роль жениха, но почему бы не проверить, чего хочет Элен? Свадьбы он не допустит, этот вопрос без него решить невозможно, так что…
        — Ну, согласен? Ты же ничего при этом не теряешь.
        — Хорошо. Но если ты попытаешься хоть чем-то её обидеть или обмануть, я тебя из-под земли достану. И тогда ты пожалеешь, что родился, — Буевич опять говорил абсолютно спокойно. Кветковский, поняв, что на этот раз продолжать разговор не стоит, молча поклонился и вышел.
        С этого времени он стал часто встречаться им на верховых прогулках, как бы случайно попадался навстречу Элен, когда та в сопровождении пани Марии шла по городу на базар. Заезжал он и к ним домой, но старался сделать это в отсутствие хозяина. Сначала Элен не придавала значения этим частым встречам, потом с удивлением стала замечать явные знаки внимания от дядиного друга, каковым она его считала. Наконец, её всё это стало раздражать. Она обратилась за разъяснениями к дяде Яношу. Но тот только недовольно проворчал:
        — Ты уже не маленькая, разберись в этом сама.
        Тогда она стала разбираться. На исходе месяца ухаживания пана Кветковского уже не были тайной ни для кого. Элен чувствовала, что ещё немного, и он заведёт серьёзный разговор. Решит он поговорить сначала с ней или пойдёт к дяде, она не знала, но, будучи человеком, которого раздражает неведение, она пошла в атаку первая. Как-то раз, когда её солидный кавалер снова приехал к ним и занимал их с пани Марией беседой в отсутствие хозяина, Элен сделала то, что было абсолютно невозможным для всякой другой девушки. Она заговорила с паном напрямик:
        — Пан Кветковский, пообещайте мне ответить на один вопрос. Пожалуйста.
        — Разумеется, панна Элена, спрашивайте. И называйте меня, наконец, просто паном Владеком.
        — И вы не рассердитесь?
        — Что вы, на вас сердиться невозможно!
        — Вы собираетесь просить у дяди Яноша моей руки?
        Пани Мария чуть не упала в обморок, услышав эти слова.
        — Панна Элена! Да как же это можно, задавать такие вопросы?! Это неприлично! Неслыханно!
        Кветковский, сам ошарашенный такой прямотой, решил всё же не вилять и ответить правду. В конце концов, может, оно и к лучшему. Поговорит с ней откровенно, глядишь — и согласие на брак получит. И ни в чём виноват не будет, панна сама начала разговор. А уж если панна решит — так тому и быть! Он много наслышан о её своеволии.
        — Да, не буду скрывать, это входит в мои намерения. Вы покорили моё сердце. Я не встречал ещё за всю мою предыдущую жизнь такой очаровательной девушки! — восторженно проговорил он, и, внезапно посерьёзнев, добавил: — Но я хотел бы сначала говорить об этом с вашим дядей.
        — Я думаю, не стоит, — игнорируя охи и ахи пани Марии, чётко произнесла Элен. Кавалер был так удивлён, что автоматически спросил:
        — Почему? — это прозвучало как-то совсем по-детски наивно. Они вдруг как будто поменялись ролями: спокойная рассудительность молоденькой девушки — против растерянности и беспомощности зрелого, уже немолодого мужчины.
        — Пан Владек, поверьте, я очень вас уважаю, восхищаюсь вашими достоинствами. Мне очень лестно, что такой человек, как вы, обратил на меня своё внимание. Я очень тронута вашими словами обо мне. Но для брака всего этого мало.
        — Моё имя очень известно. Если вы выйдите за меня замуж, это имя станет и вашим, как и то уважение и, не побоюсь этого слова, благоговение, которое испытывают люди перед ним, — он попытался вернуть себе уверенность, но всё было напрасно. Во взгляде синих глаз была всё та же мудрость, которую очень хорошо умела изображать Элен. Этот взгляд мог обмануть даже хорошо знавших её людей. Где уж было распознать его незадачливому ухажёру!
        — Я верю вам. Но разве только в этом счастье?
        — А в чём же ещё? В деньгах? Так в моём владении — обширнейшие земли!..
        — Нет-нет, я говорю не о деньгах.
        — Тогда о чём?
        — Рядом должен находиться человек, с которым хочется быть постоянно, который будет понимать меня, как самого себя, от которого не захочется иметь никаких секретов.
        — И это человек…
        — Не вы. Мне жаль. Может быть, вас немного утешит то, что такого человека я пока ещё не встретила. А сейчас я прошу прощения, но вынуждена уйти, — и, оставив пани Марию в истерическом состоянии, Элен вышла. Пан Кветковский больше не приезжал.
        Пану Буевичу стало всё известно тем же вечером. С докладом обо всём происшедшем к нему в кабинет буквально ворвалась пани Мария, от которой сильно пахло успокоительными каплями. Всю свою речь она постоянно прерывала короткими всхлипами и замечаниями типа «я знала, что всё это кончится чем-то подобным» или «какой скандал!». Несмотря на ужасавшуюся поведением Элен гувернантку, Янош пришёл в замечательное расположение духа, а на следующий день, рассказывая обо всём пану Войтеку, от души посмеялся, восхищаясь нестандартностью решения проблемы, которое проявила Элен, и её решительностью. Войтек кивал головой, но в конце сказал:
        — Опасны враги, но во много раз опаснее бывшие друзья, ставшие врагами — это мудрость древних.
        — Да что он может сделать! — отмахнулся Янош. — Он боится меня.
        — Может, и боится. Поэтому не станет ничего предпринимать открыто. А вот нагадить тайно — это он сможет.
        Но у пана Буевича было слишком хорошее настроение, чтобы думать о возможных пакостях со стороны бывшего друга. А задуматься следовало.
        Похищение
        Лето закончилось. С приходом осени возобновились занятия в школе. Дела Элен здесь поправились, успехи были налицо. Месье Андрэ выполнил обещание, данное пану Буевичу, и научил Элен приёмам, позволившим ей компенсировать недостаток роста и физической силы. Теперь она уже не была манекеном для тренировок, как в начале обучения. Да, она не блистала, но и не производила впечатления безнадёжности. Быть может, юношу Алена это бы не радовало, но девушке Элен казалось вполне достойным.
        Дома с учителями Элен больше не занималась, но вместо этого пришла пора балов. Дядя всё так же сопровождал её, но теперь не всегда оставался с ней в танцевальном зале, уходя в соседние комнаты, где стояли столы для игры в карты. Если игра не прельщала его, он присоединялся к тем, кто вёл неторопливую беседу в других комнатах. Там разговор крутился в основном вокруг того, кто станет королём после смерти короля Августа Второго («Дай Бог ему здоровья ещё на долгие годы!»). В случае его кончины, предстояло выбрать нового правителя.
        На балах Элен продолжал сопутствовать успех, костяные странички её карнэ не пустовали, получить у неё танец во время бала было практически невозможно: все они были расписаны заранее. Всё это внимание, блеск, комплименты ей нравились, тешили самолюбие, но не захватывали, как могли бы захватить другую девушку её возраста. Пан Янош огорчался, но считал, что всё придёт в своё время. Её необычное увлечение фехтованием он связывал с не закончившимися детскими капризами, казалось — вот пройдёт ещё немного времени, и всё само собой придёт в норму. С наступлением зимы пан Буевич, как всегда, часто уезжал из дома на несколько дней. В это время на неизменные утренние конные прогулки Элен сопровождал кто-нибудь из мужчин — Гжесь или пан Войтек, бывало, что она выезжала со слугой.
        Как-то раз в такой момент Элен в сопровождении молодого грума ехала привычным маршрутом по мало проезжей дороге, идущей вдоль берега реки. Мороз за последние сутки сильно ослаб. Деревья стояли в сказочных серебряных уборах. От лошадей после скачки валил пар. Элен улыбалась, довольная, что, как обычно, слуга её не смог догнать, и беспечно отмахивалась от его робких упрёков. Внезапно из-за рощицы показалась группа всадников. Когда они приблизились, в одном из них Элен узнала пана Кветковского. Ей показалось вполне естественным, что он остановил коня, чтобы приветствовать её. Она тоже остановилась. Завязался ничего не значащий вежливый разговор. Прервал его внезапный короткий вскрик её грума. Обернувшись, Элен увидела, как он падает под копыта лошадей, схватившись рукой за голову. Между пальцами виднелась кровь. Повернуться назад, чтобы потребовать объяснений, она уже не успела: ей зажали рот и стащили с лошади, обхватив сзади так, что руки оказались прижатыми к телу. Тут же подъехали лёгкие сани, Элен с уже связанными руками, положили в них, накрыли чем-то, и сани рванулись с места.
        Из-под тяжёлого покрывала ничего не было видно. Почувствовав спуск, она поняла, что они съехали на лёд реки. Судя по звуку, вокруг саней скакали верховые. Ехали долго. Сначала по реке, потом поднялись на противоположный берег и продолжили путь явно по дороге. Воздуха не хватало, Элен пыталась пошевелить головой, чтобы хоть немного сдвинуть покрывало, но не смогла. От нехватки воздуха, монотонного стука копыт и мерного покачивания саней она впала в какое-то подобие дремоты. Перед ней вставали картины её жизни с цыганами. Кибитки; лошади; Лачо; Зора; лохматый щенок… Потом она вдруг очнулась. Бег лошадей замедлился, послышался собачий лай. Сани, повернув налево, медленно въехали, по-видимому, во двор (запахло навозом, дымом и хлебом) и остановились.
        Некоторое время ничего не происходило. Слышно было лишь, как пофыркивают лошади и где-то недалеко двое лениво ругаются из-за разбитого горшка. Затем снег заскрипел под чьими-то тяжёлыми шагами. Над ней склонился какой-то человек. Не откидывая покрывала, прошептал:
        — Будешь вести себя тихо, без скандала — останешься жива и невредима. Будешь буянить — не обессудь, прирежу. Не сомневайся, мне не впервой.
        После этого ткань откинули, освободили ей рот и руки. Еле переступая затёкшими ногами, она в сопровождении провожатого с самой что ни на есть разбойничьей бородатой рожей, направилась к избе, оказавшейся крохотным постоялым двором. Внутри было грязно, неуютно, но тепло. За столом в углу сидел пан Кветковский. Туда же бородатый подтолкнул Элен. Она села на скамью.
        — Ешьте, пейте, панна Элена, — пригласил Кветковский. — Вы, наверное, замёрзли и проголодались, ведь верхом вы всегда катаетесь до завтрака. Вам надо набраться сил.
        Можно было встать в позу и сказать, что ни за что не разделит трапезу с таким негодяем, но Элен и правда очень хотела есть. К тому же, что бы ни ожидало её, следовало подкрепиться, в этом пан Кветковский был прав. Она не собиралась подчиняться никому и при первой возможности рассчитывала сбежать, это она обдумала ещё в санях, когда немного успокоилась. Но на побег опять-таки необходимы были силы. Учитывая всё это, Элен не заставила себя уговаривать. Еда была простая, но на удивление вкусная. Свежий хлеб, только недавно испеченный, пах так сладко… Этот запах навевал воспоминания о русских деревенских избах и о зимовках там цыган. Вспомнив трудную жизнь кочевого народа, она совсем успокоилась и даже позволила себе улыбнуться. Разве это трудности? Подумаешь, похитили. Не убили, не ранили, кормят. Вот бы ещё понять, зачем она нужна пану Владеку. Надо спросить.
        — Я имею право знать, чего вы хотите от меня? — спокойно, даже доброжелательно спросила она.
        — Не сомневался, что вы первая начнёте разговор на эту тему, — пан Кветковский ухмылялся, привалившись спиной к стене. — Странно другое: почему вы сами до сих пор этого не поняли. А между тем, всё просто. Я хочу повторить попытку, которую вы предвосхитили в прошлый раз. Я хочу жениться на вас! Что вы мне ответите теперь?
        — То же, что и тогда. Не вас я вижу в качестве моего супруга.
        — Возможно, вы не всё понимаете. Я объясню подробнее. Я пошлю весточку вашему дяде оттуда, где он меня не достанет. И предоставлю ему выбор: либо он благословляет наш брак и даёт за вами приданое, которого хватит на выкуп моих земель, либо, если это его не устраивает, выплачивает мне ту же сумму в качестве выкупа за вас, моя дорогая. Вот и всё! Видите, как всё просто.
        — Вы плохо знаете моего дядю, — покачала головой Элен. — Он никогда не согласится на это. Он скорее убьёт меня своей рукой, чем даст согласие на брак с вами. А о выкупе и вовсе не может быть и речи.
        — Какие слова! Какая патетика! Но вы забываете, что заставить любую девицу принять предложение достаточно просто, — с этими словами он протянул руку и дёрнул шнурок корсета, выбившийся из-под тёплого жакета. Элен инстинктивно ударила, отталкивая руку. Владек засмеялся: — Да, теперь вы поняли правильно. И если я решусь на эту крайнюю меру (хотя для меня это будет довольно приятная мера!), вы ничего не сможете сделать. А потом будет уже поздно! Кому вы будете нужны?
        — Пан Кветковский, вы плохо знаете не только дядю Яноша, но и меня, — теперь голос Элен звучал холодно и резко, хотя так тихо, что слышать её мог только собеседник. — Даже если вам удастся ваш гнусный план, никогда в жизни вы больше не будете знать ни минуты покоя. Я найду способ и время и убью вас!
        — О-о! Вы меня напугали!.. Но я вам открою маленькую тайну. У меня есть ещё один способ получить желаемое. Это несколько хлопотнее, но зато ещё более выгодно. Дело в том, что я знаю в России таких людей, которые заплатят огромные деньги, если я передам вас в их руки. Говорят, кто-то из них — ваш родственник. Он имеет к вам дело, касающееся наследства некоего графа, — Элен побледнела. Вот это был действительно неожиданный удар! — Я думаю, продолжать не стоит, а то, как бы вы в обморок не упали, — мерзко улыбнулся Кветковский. — Отдохните и подумайте, что вам больше по душе. Вас отведут в комнату наверху, где вы проведёте ночь. Должен предупредить: не пытайтесь оттуда сбежать. Возле двери и под окном — мои вооружённые люди. Вы слишком большая ценность, чтобы вас потерять.
        Комната, куда отвели Элен, была совсем крохотной, обстановка в ней — почти нищенская. Но кровать была застелена чистым бельём. Она села на её край и задумалась. Зачем она нужна в России живой? Кому — понятно, но — живая? Да, Владек что-то сказал о её родственнике. Это ещё кто? У неё никого не осталось. По линии матери никто претендовать на наследство не может, значит, это должен быть кто-то с отцовской стороны. Но у отца был всего один родной брат, никаких двоюродных или троюродных не было, это говорилось в доме неоднократно и с сожалением, поскольку родной брат графа умер. Так кто же может заплатить за неё большие деньги, и кому она нужна живая?
        Элен встала, прошлась по комнате, взяла кувшин с водой, чтобы попить. Внезапно взгляд её упал на белые разводы на столе рядом с кувшином. Они выглядели так, будто здесь что-то просыпали, а потом наспех смахнули это рукой. Посмотрев ещё раз на воду в кувшине, переведя взгляд вновь на стол, Элен раздумала пить и поставила кувшин на место. Так, подумаем дальше. Живую её можно использовать. Как? Если она появляется там, то неминуемо возникает спор за наследство. С кем? Одни вопросы! Элен в раздражении опять прошлась по комнате. Предположим, какой-то человек каким-то образом доказал, что он — единственный наследник графа Кречетова. Теперь появляется его дочь. Что делать? Проще всего убить. А вдруг узнают? Так. Можно добиться от неё отказа от наследства. Например, заставить принять постриг. За это можно даже отписать монастырю какую-то часть наследства. Что ещё? Так ведь можно сделать то же самое, что хотел сделать пан Кветковский — жениться! Тогда всё становилось законным! Так. Кажется, варианты закончились. Теперь следующее: нужно решить, что делать сейчас. Согласиться на предложение Владека? Ни за
что! Значит, нужно искать способ сбежать.
        Этот вихрь мыслей после езды по морозу и тепла избы, утомили её. Элен присела на кровать и опустила голову на подушку, рассчитывая просто немного отдохнуть, чтобы после ещё раз всё обдумать. Но, как только её щека коснулась подушки, она заснула.
        Ближе к вечеру ей принесли поесть. Вместе со слугой вошёл Кветковский и остался в комнате. Он был сильно навеселе. Когда дверь закрылась, и они остались одни, Владек прошёлся по комнате (два шага в одну сторону, два — в другую), заглянул в кувшин с водой, сел на табурет у окна и, улыбаясь, молча уставился на Элен. Потом спросил:
        — Ну, что, вы решили, какой вариант вам больше по сердцу?
        — Нет. Они оба мне не подходят.
        — Вот как. Впрочем, я ожидал подобного ответа. Вы удивительно упрямы, панна, — и он засмеялся. — Ну, раз выбор не можете сделать вы, решать буду я. Завтра утром мы отправимся в надёжное укрытие, откуда я сообщу вашему дяде обо всём, что говорил вам. Не скрою и того, что если он не согласится на мои условия, я напишу письмо в Россию. Это даст гарантию, что он будет благоразумен и поторопится ответить согласием.
        — Этого не будет. Никогда! — сквозь зубы процедила Элен. В ней так всё пропиталось сдерживаемой яростью, что для страха просто не осталось места.
        — Да? А вот у меня другое мнение, — Кветковский встал и шагнул к кровати, возле которой стояла Элен. — Я уверен, что самое большее через месяц буду иметь или тебя и деньги, или только деньги, но большие.
        Не в силах больше сдерживаться, Элен быстро выхватила нож, из-за пояса стоящего перед ней мужчины. Но нанести удар не успела. Он схватил её за обе руки и заставил выпустить нож. Когда она попыталась его укусить, Владек сильно ударил её по лицу, и она упала на кровать.
        — Маленькая дрянь! Ты решила, что можешь безнаказанно спорить со мной? Не выйдет. Чем раньше ты это усвоишь — тем лучше для тебя же, меньше будет… недоразумений. Я отучу тебя самовольничать, заставлю стать послушной, подчиняться по первому слову.
        Он, сверкая глазами, наклонился над ней, дыша в лицо перегаром. Потом взгляд его изменился, стал спокойным, почти нежным. На губах вновь появилась улыбка.
        — А что, если я всё же пойду более… традиционным путём? Янош не сможет отказаться выдать тебя за меня замуж, после того, как узнает, что ты стала моей, что спала со мной. Он побоится скандала.
        Элен не успела ничего предпринять, мешала боль от удара. Её руки снова оказались в его, он прижал их к кровати, а сам сел ей на ноги.
        — Ты красива. Очень красива, — его взгляд скользнул за край корсета. Элен пыталась вырваться, но тщетно, Владек крепко держал её.
        — Ты не знаешь, от чего отказываешься, — прошептал он. — Многие женщины, молодые и не очень, проведя со мной ночь, не могли забыть эти часы. Они были бы счастливы оказаться на твоём месте.
        — Вот и ступайте к ним, — выдохнула Элен, не оставляя попыток вырваться.
        — Не-ет, они не годятся. Одни замужем, другие бедны, — говоря, Владек перехватил оба запястья девушки одной рукой, сведя их вместе, а другой стал поглаживать её шею, опускаясь всё ниже, потом принялся за шнурок корсета. — Так что ты — идеальный вариант для меня.
        — Вы омерзительны! — крикнула Элен. Силы были на исходе, их место постепенно заполняло отчаяние.
        Но Владек внезапно коротко рассмеялся, потом, грубо схватив её за подбородок, наклонился и крепко поцеловал в губы, зная, что делает ей больно. Быстро встал, оставив её на кровати.
        — План остаётся в силе, — теперь он говорил чётко, приказным тоном, а в голосе звучало презрение. — Завтра — в дорогу. Что делать дальше, я решу по прибытии на место. Вполне может быть, что продолжу начатое сейчас, — и, довольный, вышел из комнаты, оставив Элен в состоянии, близком к панике.
        Чтобы успокоится, ей пришлось приложить много усилий. Сегодня она впервые после той страшной ночи ощутила себя абсолютно беспомощной. Это состояние, стоило его вспомнить, вызывало у неё волну ужаса. Но постепенно мысли пришли в порядок, к ней вернулась способность рассуждать.
        Между тем наступала ночь. Через незанавешенное окно лился лунный свет. Успокоившись, Элен решила, что неплохо было бы поесть. Как бы ни повернулись события дальше, голодной оставаться было глупо. На столе стоял хлеб, нарезанный ломтями и крынка. В ней оказался морс. Кувшин, из которого она не захотела пить, тоже был здесь. Очень хотелось пить, но, вспомнив о своих подозрениях, к морсу она тоже не прикоснулась. Напившись воды из кувшина для мытья рук и взяв кусок хлеба, она подошла к окну. Осторожно выглянув во двор, Элен увидела там человека в тулупе, время от времени поглядывавшего на её окно. Часовой. Значит, Кветковский не просто пугал её. Дальше, справа, виднелись сани, на которых её привезли. Лошадей, видимо, разместили в длинном строении слева от ворот. За воротами блестела накатанная дорога, которую хорошо было видно сверху. В голову ничего не приходило. Открытый двор прекрасно просматривался. Элен решила положиться на случай, который так часто её выручал. Съев весь хлеб и запив его остатками чистой воды, она легла, но не заснула до самого утра.

* * *
        Наутро дверь открыл вчерашний бандит.
        — Одевайся, да топай вниз. Щас уже поедем.
        — Куда? — застёгивая короткий жакет, отороченный мехом, миролюбиво спросила Элен.
        — Дальше, — лаконично ответил он.
        Во дворе вместо саней стоял уже запряжённый лёгкий возок. У ворот потряхивали гривами два осёдланных коня. Ещё два коня дожидались всадников у крыльца. Кветковский разговаривал с хозяином постоялого двора, что-то ему объясняя, и держа в руке какую-то бумагу. Увидев вышедшую Элен и её сопровождающего, он махнул рукой в сторону возка: мол, сажай её туда.
        Бородатый подвёл её к возку, открыл дверцу с левой стороны и довольно бесцеремонно втолкнул внутрь, заперев снаружи. Элен окинула взглядом внутренность повозки. Ничего примечательного. Что же делать? На ходу уже вряд ли что-то можно будет предпринять. Ещё раз внимательно оглядевшись, она быстро ощупала руками сиденья, спинки, крышу… Нет, ничего такого, что могло бы натолкнуть её на спасительную мысль. Проводя рукой по правой дверце, она вдруг ощутила движение. Дверца была заперта, но выглядела столь непрочной, что, судя по всему, выбить её ничего не стоило. Бородатый остался стоять у левой дверцы, пану Владеку возок был виден тоже с левой стороны. Если удастся выскочить справа, то какие-то секунды её не будет видно, повозка загородит её и от хозяина и от его подручного. А там, у ворот — лошади! Стоило использовать этот шанс. Попыталась открыть дверцу тихо. Не получилось. Тогда, упершись спиной в левую стенку возка и полулёжа на сиденье, она изо всей силы ударила ногами в правую дверь. От такого удара дверца целиком отскочила в снег.
        Резкий звук заставил всех обернуться. Но тех мгновений, в которые они пытались понять, что, собственно, произошло, Элен хватило, чтобы добежать до ворот. Вскочить в седло, сорвать уздечку с привязи — дело двух секунд, а в следующий миг она была уже на дороге. Резкий поворот направо и — вперёд!
        На постоялом дворе, опомнившись, Кветковский уже сидел в седле и подгонял остальных. Погоня отстала на какие-то четверть минуты. Когда прошло первое возбуждение от побега, Элен поняла, что конь под ней не отдохнувший и не выдержит долгой скачки. Пока она выиграла некоторое расстояние только за счёт своего малого веса. У луки седла в чехлах болтались два пистолета. Это всего два выстрела. Ещё есть нож, но он не поможет, если её окружат. А это непременно случиться, если она остановится посреди дороги, чтобы прицелиться. Что же делать? Она в отчаянии оглядывалась по сторонам. И внезапно Элен поняла, где находится. Если бы не зима, изменившая всё вокруг, она бы давно узнала местность. Недалеко отсюда в лесу был их охотничий домик. Там есть и ружья и порох! От домика — до реки, напрямик, через лес, а там, за рекой, уже всё родное, туда погоня не сунется, слишком велика вероятность встречи со знакомыми. Только бы хватило сил у коня! Резко свернув налево в лес сразу за поворотом дороги, Элен погнала его по невидимой под снегом тропе, о существовании которой не знали преследователи. Конь то и дело
оступался, проваливаясь иногда по брюхо, но, направляемый знающей рукой, вновь выбирался на тропку. Бешеная скачка замедлилась, но это не было облегчением. Погоня немного отстала, проскочив мимо того места, где свернула Элен. Это дало ей ещё немного времени, совсем чуть-чуть, но сейчас на счету был каждый миг. Преследователи вернулись, нашли место поворота и теперь шли по чётко видимому следу.
        Вот, наконец, и дом за озером виден. По гладкому льду озера конь опять пошёл вскачь, но Элен чувствовала, что это его последний рывок. Он принадлежал к тем благородным животным, которые умирают на бегу, не останавливаясь даже тогда, когда кончаются силы. Но вот и берег. Элен соскочила с седла, схватила пистолеты и нож и, хлестнув коня по крупу, заставила его забежать за строения. Когда на льду показались первые всадники, она уже была готова к встрече: пистолеты со взведенными курками перед ней, рука опирается о перила крыльца. Пропустив приближающихся преследователей до середины озера, она, аккуратно прицелившись, выстрелила из одного пистолета и почти сразу из второго. Два передних всадника упали. Один из них остался неподвижно лежать на снегу, другой, хромая, пытался поймать свою лошадь, но потом пешком потащился в направлении дальнего берега. Четверо остальных всадников повернули назад, не зная, сколько ещё выстрелов прозвучит со стороны дома. Затем они начали по двое заходить справа и слева. Пана Кветковского не было видно нигде.
        Дверь в дом была заперта. Нужно было где-то укрыться! Но где? В этот момент пришла неожиданная помощь в лице егеря. Он уходил в лес проверять силки и сразу поспешил обратно, услышав выстрелы. Ещё не поняв, в чём дело, егерь выстрелил в сторону нападавших и крикнул:
        — Что вам нужно? Кто вы?
        Вместо ответа прозвучал ещё один выстрел, правда, не причинивший ему вреда. Но был и ещё один ответ на его вопрос. Из-за сарая с сеном показалась женская фигурка и замахала рукой. Егерь с удивлением признал в ней панну Элену. Откуда она здесь? Одна… И кто эти люди? Егерь кинулся к сараю, отпер дверь, и они вдвоём забежали внутрь, закрывшись, как могли. Элен вкратце изложила историю своего появления здесь. У егеря было ещё одно ружьё, но людей видно не было. Вскоре они подошли к дверям справа и слева, остановившись так, что их защищали бревенчатые стены. На требование выйти и вернуться к пану Кветковскому Элен ответила «Никогда!», а егерь сказал что-то, чего она не разобрала, поняв только, что осаждающие должны, по его мнению, куда-то пойти.
        Ворота попытались открыть, но получили в ответ выстрел из ружья, заряженного на крупного зверя. Больше открывать они не пытались, но вскоре решили попробовать другой способ выкурить упрямую девчонку с её защитником наружу. Запахло дымом. В расположенное под самым потолком узкое оконце начали падать горящие клоки сена. Элен и егерь переглянулись, в глазах обоих был ужас. Сначала им удавалось тушить занимавшееся пламя, затаптывая его ногами, но вскоре пол, густо устланный сухой соломой и сеном, горел или тлел почти везде. Дым ел глаза, и становилось трудно дышать, как тогда, дома. Но с этим воспоминанием вдруг пришло спокойствие. Элен удалось уйти от огня в тот раз, удастся и нынче. Не суждено ей погибнуть от огня!
        Егерь думал лишь о том, каким образом дать шанс панне уйти. Он подошёл к воротам с явным намерением их открыть. Элен схватила его за руку и оттащила в сторону.
        — Что ты делаешь?
        — Вам надо уходить, панна Элена! Когда я открою ворота, они бросятся на меня. На какое-то время мне удастся их задержать, а вы бегите к конюшне. Она не заперта, замок — только для видимости! Лошадь хорошая, садитесь и скачите в лес! Только не седлайте, не тратьте время! — и он вновь устремился к воротам.
        — Нет, — Элен опять тянула его за руку, не отпуская, — мы уйдём вместе!
        — Это невозможно!
        — Возможно! Иди за мной, — кашляя, она тянула егеря к дальней стене.
        Он поддался уверенности в её голосе. Элен лихорадочно вслепую ощупывала руками стену.
        — Где же?.. Да где?!
        — Что вы ищете?
        — Сейчас… Вот! — она нашла тот плохо закреплённый кусок бревна, который заметила в свой первый приезд сюда. — Помогай мне!
        Она толкала бревно, оно качалось, но оставалось на месте. Зато одного удара ногой, нанесённого мужчиной, оказалось достаточно: в стене образовалось вытянутое отверстие. Второй обрубок они раскачивали руками вместе и спасительное окошко расширилось. В него уже можно было попытаться пролезть. Стройная Элен, даже не сняв жакета, протиснулась наружу. Егерь снял полушубок, выкинул его на снег, затем полез сам. Увы! Для взрослого коренастого мужчины лаз оказался слишком узким. Можно было расширить его ещё, но на это уже не оставалось времени: ворота скрипели под напором осаждавших, а жар становился нестерпимым.
        — Уходите! — и егерь попытался вернуться в сарай. Если бы это ему удалось, всё бы могло закончиться по-другому. Но он застрял. Поняв это, он ещё раз сказал:
        — Уходите! Сейчас же!
        В ответ девушка схватила его за одежду и, закусив губу, изо всех сил стала тянуть наружу. Этих совместных отчаянных усилий третий обрубок бревна не выдержал: вместе с ним егерь упал на снег, рядом повалилась Элен. Вскочить, подхватить полушубок, помочь подняться панне — всё это дело пяти секунд. Они побежали вдоль задних стенок стоящих в ряд строений к лесу. В этот же момент четверо нападавших ввалились в сарай через сломанные ворота. Внутри всё горело, было полно дыма. Пленников нигде не было видно. Наспех забросав горевшее сено снегом, затоптав пламя, где это ещё было возможно, они нашли в сарае вместо людей внезапно появившееся окно.
        — Они ушли! — воскликнул один.
        — Никуда не денутся, — голос только что подошедшего пана Кветковского был спокойным, но недовольным. Ну, кто мог предположить, чем обернётся его комбинация! Всё было продумано, всё предусмотрено и учтено. И вдруг девчонка всё испортила! Её поступки предугадать невозможно, её поведение — абсолютно не женское, и это сбивает с толку. — Снег сохранит следы, а пешком им далеко не уйти.
        Кветковский и его люди, обойдя сарай, приготовились идти по следу. Беглецы сообразили, что именно так и будет. Чтобы попасть в конюшню, нужно обогнуть постройки, вход в неё находился со стороны озера. Это было невозможно. А пешком, и правда, далеко не уйдёшь. Отстреливаться было нечем, ружьё разряжено, а заряжать — долго, да и, если даже удастся зарядить, всё равно это будет всего один выстрел. Егерь теперь тащил Элен к дому, там было оружие. Они почти успели. До стены оставалось совсем немного, когда вновь прозвучал выстрел: Кветковский со своими людьми бежали к ним.
        Егерь перехватил ружьё, которое так и не бросил, за ствол и окованным серебром прикладом ударил по замку ставни. Замом отлетел вместе со скобами. Вторым ударом он выбил стекло, распахнул раму и просто зашвырнул внутрь дома Элен. Когда он сам лез вслед за ней, пуля ударила в раму совсем рядом с его головой. Брызнули в разные стороны щепки, многие вонзились егерю в лицо. Еле переводя дух, беглецы проскочили комнату, в которую влезли, и, захлопнув за собой массивную дубовую дверь, не сговариваясь, придвинули к ней тяжеленный сундук. Потом прошли в кабинет пана Яноша, где на стенах было развешано оружие. Они решили держать оборону. В этом доме такое было вполне возможно. Здесь имелись запасы воды и еды, было из чего и чем стрелять. Единственное, чего боялась эта крепость — огонь. Но об этом думать не хотелось. Для начала решили обойти и проверить все внешние стены. Кветковского с подручными они обнаружили там, где и ожидали — возле входа. Неожиданностью для них явилось не это.
        Топот копыт, несколько выстрелов. Голоса, выкрикивающие ругательства и команды. А затем — тишина. Егерь осторожно выглянул в окно… Тут же отпер дверь и вышел на крыльцо, так и держа в руке ружьё. Следом выглянула Элен с пистолетом, взятым в кабинете дяди Яноша в одной руке и ножом в другой.
        Всё было кончено. Слуги вязали людей пана Кветковского. Один лежал неподвижно. Сам пан стоял недалеко от дома и угрюмо смотрел на всех. Янош бежал к крыльцу.
        — Элен! Цела! Не ранена? Что он тебе сделал?
        Она, бросив пистолет, обняла дядю.
        — Да, да, цела. Ничего он мне не сделал! Не успел! Это твой егерь помог мне, он такой замечательный! Но откуда вы все здесь? Как вы узнали?
        — Это всё потом. Долго рассказывать. Главное — с тобой всё в порядке. А сейчас мне нужно сказать пару слов своему «другу», — и пан Янош подошёл к Владеку. — Ну, что теперь скажешь? Может, хоть попытаешься объяснить всё это? — и, не слыша ответа, продолжил: — До чего ты докатился? Ты, знатный шляхтич, занялся похищением девиц! Ты не деньги, не земли в карты проиграл, ты честь свою шляхетскую проиграл!.. Уходи. Не хочу пачкать руки. И не хочу, чтобы все узнали, кем ты стал. Бери коня и уходи! Но бойся ещё раз попасть мне на глаза, — и добавил хриплым шёпотом: — Раздавлю! — потом повернулся к нему спиной и направился к своим людям.
        Элен, всё ещё стоя на крыльце, приветствовала пана Войтека, только что подоспевшего к домику. Заметив движение Кветковского, она среагировала чисто инстинктивно. Владека не обыскивали, только отняли шпагу и пистолет. Теперь, когда все отвернулись от него, он достал из-за отворота расстёгнутого мехового казакина ещё один пистолет, маленький, как игрушка, и прицелился в спину Яношу.
        Нож сверкнул стрекозой на зимнем солнце. Никто ещё ничего не понял, а Владек уже тяжело оседал в снег с торчащей из груди рукояткой. Выстрелить он всё же успел, но его пуля пропала где-то в лесу. Какое-то время все стояли, замерев. Потом началось одновременное движение. Все искали глазами руку, пославшую оружие. Только пан Войтек видел бросок Элен. Он, не отрываясь, молча, смотрел на неё. Потом покачал головой и пробормотал, повторив слова, когда-то сказанные Яношем, как бы запоздало соглашаясь с ним:
        — Да. Впечатляет.
        Сама Элен не успела даже до конца понять, что произошло. Её окружили, ей что-то говорили, дядя, обняв, благодарил… А она смотрела на лежащего человека. Он был ещё жив. Руки царапали утоптанный снег, хрип был слышен даже за гомоном голосов. Но вот — стон, человек весь напрягся и потом сразу обмяк, затих. Пана Кветковского не стало.
        Отведя в сторону руки пана Яноша, Элен двинулась к убитому ею человеку. Все расступились. Вновь стало тихо. Она смотрела на красный снег, на остановившиеся глаза, на кровь у рта, окрасившую седеющие усы. Потом повернулась и пошла прочь. Вошла в дом и почувствовала, как закружилась голова, и поднялся приступ тошноты. Опираясь спиной о стену, она сползла на пол. Часто дыша и постоянно сглатывая, она смотрела на свои руки — они дрожали. В дом вошли один за другим Янош и Войтек. Элен подняла голову, спросила сразу у обоих:
        — Что со мной? Мне плохо…
        — Это ничего, всё пройдёт, — ответил пан Янош. — Ты переволновалась, устала. Сейчас мы поедем домой, только дождёмся кибитки. По такому снегу она сюда приползёт не скоро. А сейчас выпей вот это и успокойся, — и он протянул ей флягу. В ней был её любимый отвар трав, чуть сладковатый, ароматный. Элен слабо улыбнулась, взяла флягу. Но пить не хотелось. Казалось, стоит взять в рот хоть что-то, и её вырвет.
        Пан Янош вышел. Оставшийся в доме Войтек сел рядом с девушкой. Посидели некоторое время молча. Потом он достал из кармана другую фляжку, снял с неё крышечку и вложил в руку Элен. Улыбаясь, сказал:
        — Таким воинственным натурам не травку пить! Глотни. Давай, давай, не бойся.
        — Что это?
        — Там разберёшься. Пей!
        Нестерпимо жгучая жидкость обожгла горло. Элен закашлялась, на глазах выступили слёзы.
        — Ничего, — похлопав её по спине, успокоил пан Войтек, — сейчас станет легче. Хороший коньяк ещё никому не вредил.
        Внутри у Элен потеплело. Потом пришло ощущение, будто разжалась какая-то пружина. Она подняла голову, посмотрела на сидящего рядом улыбающегося мужчину и тоже, ещё робко, улыбнулась в ответ.
        — Ну, ожила? Вот так лучше. Ты посиди здесь ещё немного. Теперь и травку свою попить можешь. А я пойду, посмотрю, что там к чему. Может, кибитка подоспела, — кряхтя, он поднялся и, уже взявшись за ручку двери, обернулся и сказал: — Я тоже через такое прошёл, когда впервые человека убил. Ты же у нас — девушка со шпагой, так что и характер должна иметь, как клинок, стойкий, прочный. Напоследок вот что скажу. Представь на минуту, что, если бы нож так и остался у тебя в руке, там, на снегу, в луже крови лежал бы сейчас твой дядя Янош. Владек, конечно, ненадолго бы его пережил, наши люди просто разорвали бы его, но… Чего бы ты хотела больше: оказаться невиновной в смерти мерзавца, со спокойной душой, но потерять дядю, или всё же лучше так, как случилось? — и он вышел.

* * *
        В кибитке с Элен был Гжесь. Он рассказал о том, каким образом помощь подоспела так вовремя. Когда девушка со слугой не вернулись с прогулки к завтраку, в доме поднялась тревога. Были отправлены несколько человек на поиски. Вскоре на берегу реки они нашли раненого грума. Его привели в чувство и сначала отказывались верить его словам, приняв их за бред, так невероятно звучало всё, что он сказал. Трудно было представить, что пан Кветковский, которого часто принимали в доме пана Буевича, способен похитить Элен. Но подробности рассказа и следы на дороге говорили о том, что это, скорее всего, была правда. После этого двое повезли грума домой, а ещё двое поехали вперёд по ещё хорошо заметным следам, оставляя заметки для остальных. Когда спешно собравшиеся для спасения люди выезжали из ворот, они увидели двух приближающихся всадников — это неожиданно раньше, чем обещал, возвращался пан Буевич.
        — Куда это вы такой толпой направились? — у него было прекрасное настроение. — Не отдыхать ли? Кот из дома — мыши в пляс?
        Послышавшиеся в ответ многочисленные сбивчивые объяснения привели его в недоумение, он решил, что неправильно их понял. Приказав молчать всем, кроме пана Морозевича, он, нахмурив брови, слушал его, не прерывая. Немного помолчал. Затем, велев одному из слуг спешиться, взял его коня взамен своего, уставшего, и приказал ему готовить лёгкую кибитку. Ведь когда они найдут Элен (а в этом Буевич никому не позволил бы сомневаться), её нужно будет доставить домой, и вряд ли она сможет проделать путь верхом. Местом встречи с кибиткой назначили противоположный берег реки, куда в случае необходимости будет послан верховой. Пан Янош, махнув рукой всем остальным, чтобы шли вперёд, сам первым устремился в направлении реки. Место происшествия искать не пришлось — след крови там, где упал грум, был хорошо виден. А дальнейший путь отмечали особые вешки, какими в доме Яноша обычно пользовались на охоте, если в том бывала нужда. Таким образом, когда основной спасательный отряд покинул дом, им не пришлось тратить время на поиск следов. Но зимний день короток. Скоро стало смеркаться. До полной темноты успели только
переправиться на другой берег и немного проехать по дороге. Ночь была лунной, но тень леса, подступающего с обеих сторон к дороге, не позволяла разглядеть отходящие в стороны тропы. Боясь не заметить, куда свернули сани, решили остановиться до света. Снега не предвиделось, так что след можно было найти и завтра. Развели костры и кое-как скоротали ночь. Рассвет застал всех уже в сёдлах. Вскоре пан Буевич остановил отряд.
        — Я знаю эти места. Здесь одна дорога. Первый постоялый двор ещё далеко, и вряд ли они поехали дальше, не заночевав. Мы можем срезать путь через лес.
        Они не успели углубиться в лес — их окликнул с дороги человек. Это был один из тех двоих, что ушли по следу первыми. Он принес известие о том, что Элен бежала. Они с товарищем в этот момент находились в доме, собираясь выехать следом за возком, чтобы продолжить следить за Кветковским. Сами они ничего предпринять не могли, поскольку никакого оружия при них не было. Когда выскочили во двор, к воротам попасть удалось не сразу: там царила жуткая суматоха. В этой суматохе второй пострадал — похоже, он сломал ногу, попав под копыта чьего-то коня.
        — Я скакал следом, но так никого и не догнал. Увидел след, ведущий в лес, судя по всему, здесь прошло множество лошадей. Я подумал, не сюда ли свернула погоня. Но это оказались вы.
        — Мы ехали с противоположной стороны, но нам они тоже не встретились, — пан Янош задумался. — Может, она свернула в лес раньше? Но зачем? Под её весом любая лошадь даст выигрыш в расстоянии и скорости, но только на гладкой дороге.
        — Та лошадь, на которой бежала панна Элена, недавно прибыла на постоялый двор. Она не успела отдохнуть, — заметил слуга.
        — Тем более, лучше придерживаться гладкой дороги, а не гнать усталого коня по сугробам… Нет, тут что-то есть, не могла Элен просто так свернуть. Она имеет какую-то цель! — пан Буевич закусил ус, как всегда в затруднительной ситуации. — Так! Возвращаемся на дорогу и идём вперёд. Внимательно смотрим следы в лес.
        Отряд двинулся тихой рысью, осматриваясь по сторонам. Через час они увидели уходящий вправо широкий след.
        — Вот, где они свернули, — уверенно сказал Морозевич. — Теперь понятно, куда направилась панна Элена.
        — К охотничьему домику, — скорее утвердительно, чем вопросительно, произнёс Буевич.
        — Да.
        — Если проехать ещё немного вперёд, туда будет хорошая дорожка. Зачем же она свернула здесь?
        — Не знаю. Может, случайно проскочила, или место не сразу узнала, а назад вернуться было уже нельзя.
        — Как двигаемся: до дорожки и по ней или здесь, по следу?
        Войтек прикинул и ответил:
        — Я бы пошёл по дорожке. Так будет быстрее.
        — Согласен. Вперёд! — скомандовал Янош, обернувшись к остальным.
        Дорожка была довольно ровная, хоть и припорошенная снегом. Лошади скакали легко. Оставалось ещё примерно три четверти пути до домика, когда вдали раздались хорошо слышные в морозном воздухе выстрелы.
        — Слышите? Это не охотники. Это там, на озере! — и Буевич хлестнул коня, который рванулся с новыми силами вперёд. Но тут же его схватил за повод и остановил догнавший друга Войтек.
        — Только не прямо! Так мы сразу попадём на берег озера, на открытое место. И людей положим и панну не спасём! Давай — через лес, и зайдём с тыла.
        Янош кивнул и погнал коня прямо по лесным заносам. Вскоре сквозь деревья стало видно озеро, лежащее чуть ниже. Они обходили его параллельно ближнему берегу. На льду темнела неподвижная человеческая фигура, остальных пока видно не было…
        — Ну, остальное ты уже знаешь, — закончил свой рассказ Гжесь. Потом, помолчав немного, спросил: — Элена, а как тебе удалось свалить тех, на льду? Ведь одного ты убила.
        Элен уже успокоилась, а вместе со спокойствием к ней вернулась привычка слегка подшучивать над приятелем.
        — Очень просто, — она говорила серьёзно, но чуть прищуренные глаза смеялись. — Берёшь пистолет. Прищуриваешь один глаз. Прицеливаешься. Нажимаешь на спуск и стреляешь. Потом берёшь другой пистолет…
        — Да ладно тебе. Я ведь серьёзно.
        — Серьёзно?.. Не знаю… Само как-то вышло.
        Окончание школы
        Если не считать этих бурно проведённых дней, Элен не пропустила ни одного дня в школе. Шёл второй год её обучения. Строго говоря, второй год начался для неё лишь с января, так как впервые она вошла в зал прошлой зимой. Теперь успехи её были бесспорны. Уровень её мастерства стал если не высоким, то надёжно средним. А то упорство, с каким она этого добивалась, заставил насмешников оставить пренебрежительный тон в адрес «мелюзги». Особенно заметно изменилось отношение к ней Юзефа. Он не только соблюдал договор и был по-прежнему корректен. Элен чувствовала его интерес и какое-то уважение. Не раз она ловила его взгляд. В нём не было ни насмешки, ни раздражения, зато было что-то, чего Элен никак не могла понять. Как будто он хочет задать вопрос, но никак не может решить, стоит ли. Его поведение изменилось и во всём остальном. Юзеф заметно повзрослел, перестал задирать всех подряд. Он имел успехи и раньше, учитель его хвалил, но поначалу для него это была как бы игра. Теперь к занятиям он относился серьёзно, во время поединков больше не болтал всякую чушь, чтобы вывести противника из себя.
        Остальные ученики тоже продвинулись в своём мастерстве, каждый достиг чего-то. Результаты Гжеся, к сожалению, не радовали ни его, ни его отца. Нет, он не был плохим учеником, он так и оставался где-то в середнячках, но пан Морозевич рассчитывал на большее. Кстати, в школу Элен с Гжесем теперь ходили порознь. Её сопровождал лишь старый слуга дяди Яноша Штефан, который был посвящён во всё.
        Это происходило как-то постепенно. Гжесь всё больше мрачнел, они перестали разговаривать с Элен запросто, как бывало раньше. Его тяготило то, что он не мог оставаться с другими юношами, пойти с ними куда-нибудь. Вместо этого он был вынужден сопровождать Элен. К этому добавилась досада по поводу того, что успехи Элен не шли ни в какое сравнение с его собственными. На каком-то этапе Гжесь просто остановился и не мог добиться большего. Справедливости ради, надо сказать, что так же обстояли дела и у двух обособленных учеников, а Милош и Василий и вовсе не имели шансов догнать остальных. Но Гжесь всё равно дулся на Элен, считая её в чём-то виноватой. Она огорчалась, что он воспринимал это таким образом, но сделать ничего не могла. Не прикидываться же ради него слабее, чем есть на самом деле! Успех ей дался трудно, так что она им гордилась по праву, и скрывать не собиралась. Добиваясь его, Элен обрела выдержку, научилась не давать воли своему характеру, эмоциям. Как часто хотелось сорваться, зашвырнуть куда-нибудь не желавшую слушаться шпагу, закричать или затопать ногами от обиды на саму себя, на
собственную бездарность! Но мысль о том, что в таком случае больше уже она никогда не получит разрешения продолжить обучение, заставляла её успокоиться и начать всё с начала. Сначала это давалось ей с трудом. Она кусала губы, стискивала пальцы так, что эфес больно впивался в кожу, и изо всех сил делала вид, что всё в порядке. Потом это стало привычным, ей уже ничего не стоило оставаться внешне спокойной. Очень помогало Элен то, что она живо представляла брата. Как бы он повёл себя в той или иной ситуации? Стал бы он показывать всем, как взбешён чем-то? Нет. Никто не смог бы понять по его виду, что у него на душе в эту минуту. Всё это привело к дальнейшим переменам в Элен, но не внешним, а внутренним, к выдержанности и серьёзности добавилась уверенность. Но уверенность какая-то мягкая, чисто женская, идущая от сознания своей женской силы, основанной не на физическом, а на другом, древнем и непонятном превосходстве. Этот взгляд завораживал, стоило его только заметить. Только вот замечали его далеко не все. Для домашних образ Элен был столь привычен, что перемены смог бы заметить только тот, кто их ищет,
или тот, кто давно не был дома. А для чужих людей Элен всё ещё оставалась слишком молоденькой, чтобы воспринимать её всерьёз, видеть в ней женщину.
        Зато в школе сразу двое заметили странный взгляд невысокого стройного юноши, который с таким трудом в прошлом году начинал учиться. Заметили и, заинтересовавшись, стали наблюдать внимательней. В конце концов, у них сложилось мнение, что здесь не всё так просто, как кажется на первый взгляд. К такому выводу они пришли совершенно независимо друг от друга. Первым был месье Андрэ, а вторым — Юзеф. Оба они наблюдали, задумывались, догадывались, но вида не подавали и вслух ни о чём не говорили, не допуская даже намёка. Месье Андрэ разглядел в своём ученике девицу раньше Юзефа, но оставил свою догадку при себе, так как ему явно не светило навлечь на себя недовольство, а может и гнев пана Буевича. Тем более что, давно изучив характер хозяина школы, француз знал: попадись он со своими неуместными, на взгляд пана Буевича, вопросами и выводами под горячую руку, можно было потерять место. А местом месье дорожил.
        Юзеф тоже молчал. Он просто не знал, к чему может привести обсуждение личности того, кого все знали как пана Алена, племянника хозяина школы. Может — ни к чему, а может — ни к чему хорошему. Уж больно скандальной могла стать новость, что с ними занимается девица. Да ещё не в последних учениках ходит, а того гляди — в лучшие пробьётся. Занимается она явно с согласия дяди, так что не стоило рисковать, могут выгнать. Юзеф тоже дорожил местом. Оставался, правда, один щекотливый момент — та самая отложенная дуэль. С ней-то что делать? Выйти на поединок — можно попасть в дурацкое положение. Не хватало только, чтобы потом все говорили, что он дрался с женщиной! Если не выйти, сделать вид, что забыл — можно прослыть трусом. Это тоже не годилось. Можно, конечно, потом вызвать того, кто обвинит его в этом, но это может и не сработать. Решение Юзеф принял несколько неожиданное и, прежде всего, для самого себя. После очередного занятия он подошёл к стоящим рядом Элен и Гжесю, которые только что работали в паре и не успели разойтись.
        — Прошу вас, выслушайте меня, — с лёгким поклоном сказал он, и, когда они оба обернулись, продолжил: — Я хотел бы признать свою поспешность в суждениях. Мне очень жаль, что я относился к вам неуважительно. За то время, что прошло с нашей размолвки, вы заставили меня пожалеть о резких словах в ваш адрес. Поскольку я не считаю дуэли развлечением, то хотел бы при всех сказать: я был не прав.
        Хотя его слова адресовались обоим, смотрел Юзеф больше на Элен, поэтому ей казалось, что говорит он именно с ней. Ей понравилось, что Юзеф вот так, при всех, признал свою неправоту. По её мнению, это говорило о силе характера, ведь не каждый бы решился на такое, посчитав унизительным. Но Юзеф так изящно всё преподал, что ни о каком унижении и речи быть не могло. Внешне никак не показав своего отношения к его словам, Элен просто коротко кивнула и ответила:
        — Извинения приняты. Надеюсь, впредь вы будете более внимательны к человеку, впервые его повстречав.
        Из тех, кто присутствовал при этом разговоре, не всем пришлась по нраву такая мирная развязка. Но послышавшийся было ропот, тотчас смолк, когда Юзеф обернулся и с очень неприятной улыбкой тихо произнёс:
        — Кто-то недоволен, что не получил ожидаемого удовольствия наблюдать за занимательным процессом? Но это легко исправить. Нужно всего лишь поменять роль наблюдателя на роль участника. Кто желает?
        Желающих не нашлось. Юзеф был признанным лидером, так что шансов в поединке с ним не было практически ни у кого. Выслушав тишину, он хмыкнул и отошёл в сторону. Но не все недовольные, как выяснилось, успокоились. Гжесь весь кипел обидой.
        — Как ты могла согласиться принять извинения этого заносчивого красавца, не спросив меня?! Почему ты решила за нас обоих? — почти выкрикивал он, когда они возвращались домой.
        Элен растерялась, она даже не знала, что сказать. Юзефу она ответила чисто автоматически, просто потому, что он смотрел ей в глаза почти всё время, пока говорил. Этот внимательный взгляд она заметила давно, и он её несколько смущал. Казалось, Юзеф о чём-то догадывается. Элен попыталась объяснить Гжесю, что поторопилась, что всё вышло как-то само собой, но он не захотел слушать, продолжая упрекать её в невнимании к нему, своему другу, который всегда ей помогал, а она…
        А она начала сердиться. Чего это он так разошёлся? Было бы, с чего!
        — А ты что, предпочёл бы, чтобы дуэль состоялась?
        — Да! — выпалил Гжесь.
        — И в каком же виде? Юзеф против нас двоих одновременно? Ты же помнишь, что он в прошлом году рассматривал нас с тобой как одного человека и даже имя дал?
        — Да, я помню! А вот ты, похоже, это забывать стала! Забыла, как тебе было обидно, забыла его насмешки и злые шутки.
        — Нет, не забыла. Но я вижу, что ты помнишь их чересчур хорошо. Только я тебе скажу, что хотя с того времени все здорово изменились, мы с тобой по-прежнему смогли бы тягаться с Юзефом только вдвоём.
        — Неправда. Это он на занятиях такой лихой, а как он себя проявил бы в настоящем поединке — ещё не известно!
        — Что ж ты тогда не вызвал его повторно, уже от своего имени, сразу после моих слов?
        — Именно потому, что эти слова были произнесены. Я не мог их перечеркнуть. Ты же говорила от имени нас обоих! Если бы не ты, дуэль всё же состоялась.
        — И сколько секунд ты бы выдержал? — Элен завелась не на шутку. — Пятнадцать? Двадцать?
        Гжесь остановился посреди улицы, по которой они шли.
        — Теперь ты решила меня оскорбить? — прошипел он.
        — Оскорбить? Нет, я всего лишь говорю правду.
        — Что ж, твоя правда мне не нравится. Я воспользуюсь тем, что ты сама захотела быть в школе юношей, а значит, мы равны. Я требую удовлетворения! — пафосно, но тихо сказал Гжесь.
        — Удовлетворения? — удивлённо переспросила Элен, подняв брови. — Ты вызываешь меня?
        — Да.
        — Нет, — покачав головой, усмехнулась Элен, — я не буду с тобой драться.
        — Это ещё почему? — вскинулся Гжесь.
        — Потому что мы оба знаем, что я сейчас лучше подготовлена, чем ты; потому что я не считаю правду, пусть даже неприятную, оскорблением; и потому, в конце концов, что мы — друзья. Хоть ты сейчас и злишься на меня, — улыбнулась она.
        — Мы были друзьями, — пробормотал Гжесь и, резко повернувшись, зашагал прочь. Элен постояла немного, поджидая слугу, следовавшего за ними на почтительном расстоянии, и они направились дальше вдвоём.
        Было обидно потерять друга. Элен вспомнила, как она переживала, когда Гжесь начал уходить на занятия, и она оставалась одна. Ей его очень не хватало. Ей было скучно и одиноко, хоть они и встречались почти ежедневно, пусть и ненадолго. Сейчас Гжесь старательно стал избегать встречи с ней. Виделись они теперь в основном только в школе и за столом. Но и в том и в другом случае общение свелось к минимуму и стало подчёркнуто вежливым. Янош и Войтек заметили эту перемену и каждый со своей стороны пытались выяснить, что же произошло. Но ни тот ни другой ответа так и не получили.
        Тем временем, Элен с удивлением обнаружила, что несмотря на вполне естественное огорчение, разрыв дружеских отношений с Гжесем не вызвал у неё никаких особых эмоций. Скучать ей было теперь просто некогда, времена всевозможных диких выходок прошли вместе с детством, к тому же, она занималась тем, чего добилась с трудом, и чему теперь отдавалась самозабвенно. Кроме этого дядя Янош не давал ей забывать об обязанностях молодой девушки — их выезды следовали один за другим: то на прогулку, то на охоту, то с визитом к очередному знатному шляхтичу. Янош был доволен воспитанницей. Она не давала ни малейшего повода для упрёка или замечания. Он, конечно, видел, что всё это не увлекает Элен, но всё ещё надеялся на лучшее. Огорчал его только разлад отношений воспитанницы с Гжесем. Но, подумав хорошенько, он и в этом увидел положительную сторону. Если бы дружба молодых людей продолжалась, она вполне могла перерасти в чувство более тёплое. А это вызвало бы ненужные затруднения. Как бы хорошо ни относился Янош к Войтеку и его сыну, всё же для Элен он желал бы другого жениха и мужа. При её внешности и уме, да при
его состоянии Элен могла бы сделать очень удачную партию. А вот пан Морозевич как-то раз сказал сыну в разговоре, в очередной раз затронувшем вопрос ссоры с Элен:
        — Вы, молодой человек — глупец, к моему великому сожалению.
        Но пояснить эту нелестную характеристику несколько ошарашенному Гжесю он отказался.

* * *
        Когда весна вовсю уже давала знать о своём скором приходе, настроение у пана Буевича заметно улучшилось. К лету обучение заканчивалось. Некоторые ученики ушли раньше. Тут всё зависело от желания человека (или его родителей) и от уровня, которого он хотел достичь. От первоначального состава остались Элен с Гжесем, Юзеф, Василий и Лешек. Юзеф имел слишком большие амбиции, чтобы бросить обучение, Лешек был слишком педантичен, а Василию просто нужно было заниматься чем-то таким, что позволило бы получать от отца деньги. В этом составе Элен теперь занимала устойчивое второе место по подготовке, уступая только Юзефу. Как она ни старалась, как ни пыталась обыграть, обмануть его, ничего не получалось. Рослый, изящный, гибкий и подвижный в поединке, несмотря на некоторую вальяжность в манерах в жизни, он был великолепным бойцом.
        Месье Андрэ теперь часто ставил в пару Элен и Юзефа. Жеребьёвка была отменена, и учитель сам формировал пары. Юзеф серьёзно относился к поединкам с Элен. Свои выводы он и по сей день считал правильными, и был почти уверен, что пан Ален — не тот, кем его все считают. Но, тем не менее, признавал, что даже если это действительно девушка, она достигла многого и превратилась в опасного противника. Месье Андрэ тоже не сомневался, что Ален — не племянник пана Буевича, а скорее племянница. Тем более что ему было известно о таковой в доме у хозяина школы. И имя у неё было вполне созвучно с именем юноши. Обучение уже подходило к концу, результаты, которых добился Ален, учителя более чем устраивали, но он не любил недосказанности. Поэтому месье Андрэ решился на прямой вопрос, который и задал хозяину школы во время очередного его визита. Тот, немного помолчав, задал встречный:
        — А что изменится, если я вам отвечу?
        — Ничего.
        — Тогда зачем вам это знать? Простое любопытство?
        — Не совсем. Было бы приятно сознавать, что я смог научить приёмам фехтования девушку. Замечу: талантливую девушку, которая показала, чего можно добиться с нуля, причём обладая минимальными физическими данными.
        — Что ж, если приятно — сознавайте.
        — Значит, это правда?
        — Да, — неохотно произнёс Буевич. — Скажите, а кому ещё «приятно сознавать»?
        — По моим наблюдениям — никому. Если бы подозрения были у тех, кто уже покинул школу, то слух об этом давно уже ходил бы по городу. Этого нет. А из тех, кто сейчас занимается… ну, разве что, сын месье Морозевича.
        — Он знал всё с самого начала и помогал. А пан Юзеф? Он часто стоит в паре с… Аленом. Он не догадывается?
        — Не думаю. Месье Юзеф — любитель подколоть, насмешник. В последнее время он остепенился, но, думаю, всё равно вряд ли бы пропустил такой случай. Между тем, он относится к месье Алену…то есть…гм…да…очень уважительно, явно ценит его, как противника, хотя и не проиграл ему ещё ни одного боя.
        — Что ж, вы меня успокоили. Наверное, не стоит просить, чтобы всё осталось между нами?
        — Не стоит. Мне и самому не хотелось бы, чтобы всё стало известно.
        — Хорошо, — теперь Буевич говорил так, будто сомневался, стоит ли вообще об этом вести речь. — Вы сказали, что пан Юзеф ценит…Алена, как партнёра. Но мне известно, что Юзеф — лучший. Это так?
        — Да. Несомненно.
        — Тогда получается, что Ален показывает результаты почти такие же высокие, как Юзеф? Или просто остальные так слабы, что он выделяется на их фоне?
        — И то и другое. Конечно, месье Ален, — учитель с явным облегчением назвал ученика привычным именем, — выделяется на фоне трёх более слабых учеников. Но его результаты объективно высоки. Он проигрывает месье Юзефу, на мой взгляд, лишь потому, что начал заниматься только год назад, тогда как месье Юзеф ещё в детстве играл с оружием. Ну, и, конечно, они не равны физически. Хотя я и показал месье Алену те приёмы и движения, о которых мы с вами говорили, но всё же… — и он развёл руками.
        — Я понял вас. Что ж, я узнал всё, что хотел, очень вам признателен.
        Вернувшись домой, Янош никак не мог забыть этот разговор, постоянно мысленно к нему возвращаясь. Что-то его беспокоило. Сомнений в том, что месье Андрэ сохранит тайну, не было. Подозревать кого-то из учеников в излишней догадливости тоже не приходилось. Тогда что же ему не даёт покоя? И внезапно он понял. А поняв, сам удивился своим чувствам. Это была ревность! Странная ревность к учителю. Он учил его Элен! Она занималась с учителем по нескольку раз в неделю, учитель видел, как появились первые успехи, учитель знал её слабые стороны. А он, Янош? Он оказался в стороне? Ведь он сам мог бы её научить. И кто знает, может быть, тогда Элен стала бы лучшей, а не второй. Ведь месье признал, что она талантлива. Но, тем не менее, не сделал её первой. Что он там говорил? Не играла в детстве с оружием? Ха! Знал бы он, чем она играла и как себя вела!
        Пан Янош тоже был учителем фехтования. И замечательным учителем. Очень быстро слух о нём разошёлся по округе и недостатка в клиентах он не испытывал. Этим ремеслом он и заработал себе возможность открыть небольшую школу, чтобы отныне не он бегал от ученика к ученику, из дома в дом, а ученики сами приходили к нему. Постепенно школа расширилась, Буевич получил возможность нанять учителя, который взялся обучать тех, на кого у него самого уже не хватало времени. Со временем, пан Буевич и вовсе перестал сам заниматься с учениками, оставив для себя только частные уроки на дому у тех дворян, которые по каким-либо причинам не хотели появляться в школе. Это не занимало много времени, но давало неплохой доход.
        Среди учеников бывали очень разные по способностям юноши. Но если Буевич в ком-то видел талант, то вкладывал в этого человека столько сил, сколько было необходимо для того, чтобы этот талант проявился во всей красе. Талант Элен замечен абсолютно посторонним человеком, знающим в этом толк. Почему же в таком случае она не первая? Нет, нужно разобраться самому.
        Пан Буевич пришёл в школу на следующий день, что уже было необычно: он редко появлялся там два дня подряд. Сказав, что хочет присутствовать на занятии, он просидел там от начала до конца. Да, Юзеф был великолепен! Но Элен удивила дядю ещё больше. Он видел её в начале обучения, затем ещё раз осенью, то есть в начале второго года. В первый раз он отметил её порывистость, стремительность, которой Элен несколько компенсировала недостатки. Во второй раз порывистости уже не было, она уступила место навыкам, вниманию. Сейчас перед ним был совершенно другой человек. Мягкость движений не мешала их точности, какая-то особая грациозность перемещений совмещалась с их чёткостью, а вот взгляд оставался одинаково спокойным на протяжении всего поединка. Элен многое переняла у месье Андрэ. Помня первое своё впечатление, она внимательно наблюдала за ним, подмечая, как двигается учитель, как его кошачьи движения помогают ему. Их плавность была обманчива, удары месье Андрэ отразить было очень трудно. Элен много времени потратила на то, чтобы добиться такой же грации. Да, она и на этот раз проиграла бой. Но проиграла
достойно, сумев поизмотать противника. После занятий месье Андрэ по просьбе пана Буевича велел Алену остаться в зале.
        Когда они остались вдвоём, Янош подошёл к двери и запер её. Обернувшись, молча посмотрел на Элен. Но это была не Элен. Перед ним, держась почтительно, но с достоинством знатного дворянина, стоял красивый юноша. Кожа была нежной, а черты лица — тонкими и могли принадлежать молоденькой барышне. Но ничего женского не было ни в позе, ни в манере движений, когда он прошёл и сел на скамью по приглашению пана. Уверенность в себе, с которой он держался, тоже не была ни жеманной, ни томной, ни игривой. Даже зная, кто перед ним, Янош готов был засомневаться. Оба помолчали ещё. Потом пан Янош начал разговор, ради которого пришёл сегодня сюда.
        — Я бы хотел поговорить о ваших успехах.
        Его собеседник кивнул, потом спросил:
        — Пан Янош, мне бы хотелось уточнить, с кем вы сейчас хотите говорить: с Аленом или его сестрой?
        Янош растерялся. Никогда и никому не удавалось застать Яноша врасплох, но Элен, каким-то образом, добивалась этого не раз. Наконец, он ответил:
        — С вами обоими!
        — Хорошо, пан Янош, я передам ей весь наш разговор.
        Янош фыркнул: ну, девчонка! Опять она его переиграла, заставив своими словами говорить с юношей Аленом, а не со своей воспитанницей. Он хотел было возмутиться и дать ей понять… но вдруг подумал, что если сейчас Элен удастся вывести его из равновесия, то неизвестно, чем может всё закончиться. А разговор с Элен имел для него значение. Он решил принять условия игры, предложенные воспитанницей. В конце концов, может оно и к лучшему.
        — Хорошо, будем надеяться, что она не будет возражать против решения, которое примите вы, Ален. Только уж вы увольте меня от объяснений с ней: ваша сестра кого угодно может свести с ума своими рассуждениями и выводами, желаниями и нежеланиями, — Янош с удовольствием увидел, что теперь удивлена Элен: чуть дрогнули брови, мелькнула растерянная улыбка. Но как быстро она взяла себя в руки! Не успев придумать ответ, она просто кивнула головой. «А девчонка-то, действительно выросла: какая выдержка!» — подумал пан Янош.
        — Итак, поговорим о ваших успехах. Не скрою, то, чего вы достигли, не может не радовать. Но было бы ещё лучше, если вы хотя бы сравнялись с паном Юзефом. Как вы считаете?
        — Это было бы прекрасно. Но, видимо, есть предел моим возможностям. Тем более что пан Юзеф не просто хорош, а исключительно хорош.
        — И вы не хотели бы стать столь же исключительным?
        — Вы считаете, что у меня может это получиться?
        — Хм, ваша сестра никогда бы не задала такого вопроса. Она всегда идёт к цели, не признавая никаких препятствий.
        — Да, вы правы. Но может быть это от того, что ей пока не встречались серьёзные препятствия?
        — Вы так думаете? А может быть, всё из-за того, что вам просто стало неинтересно? — прищурился пан Янош.
        — Нет. Это не так… Что мне необходимо, по вашему мнению, сделать, чтобы достичь уровня пана Юзефа? Вы хотите что-нибудь предложить, пан Янош?
        — Да, хочу. Я предлагаю вам заниматься со мной. Разумеется, не вместо занятий с месье Андрэ, а наряду с ними.
        — С вами?! — вот это уже точно вывело «юношу» из равновесия: глаза утратили выражение безмятежного спокойствия, брови взлетели вверх, а рот полуоткрылся.
        — А вы — против? — Янош был очень доволен произведённым впечатлением.
        — Конечно, нет…Но мне казалось… — с большим усилием Элен удалось вновь войти в образ, — Впрочем, всё это глупости. Разумеется, это честь для меня, ведь о вас все говорят, как о непревзойдённом мастере.
        — Это согласие?
        — О, да!
        — И вы не поинтересуетесь условиями?
        — Конечно. Мне следовало сразу спросить о них, но всё это так неожиданно… И каковы же ваши условия?
        — Оно единственное. От вас потребуется умение работать без оглядки на усталость. Заниматься будем здесь, после окончания урока. Если вы хоть раз скажете мне об усталости или попросите отдыха, я прерву наши встречи и больше никогда не возобновлю. Я и так нарушаю все свои принципы. Вы согласны?
        — Да.
        — Тогда, если не возражаете, начнём немедленно.
        Вот это был урок! Элен поняла, что Юзеф по сравнению с дядей Яношем — щенок. Ей казалось, что даже с месье Андрэ дядя справился бы без особого труда. Янош действительно был виртуозом. За его клинком уследить было почти невозможно. Каскад ударов, продемонстрированный им ошалевшей Элен, был столь стремительным, что кончик его шпаги казался стрекозой, движения крыльев которой сливаются в сверкающий ореол.
        А затем началась отработка. По десяткам, сотням раз — одно и то же движение. Сначала — плохо и неправильно, потом — правильно, но медленно, затем — неуверенно, хотя и быстро, и, наконец — так, как требовал дядя.
        День за днём — только рутина оттачивания движений, запоминание их возможных последовательностей. Или репетиция боя перед зеркалом. И ни одного поединка. Когда при очередной встрече пан Янош приказал занять позицию напротив себя, Элен сначала даже не поверила: неужели?
        Всё, как и следовало ожидать, закончилось плачевно. Но с этого дня на каждом занятии они становились противниками. Хотя сама Элен никаких успехов не видела, их замечал глаз профессионала. Пан Янош был доволен темпами обучения. Эти результаты заметил и месье Андрэ. Он молчал, но был задет за живое. Ведь это означало, что он, как учитель, не смог дать ученику того, что даёт пан Янош. Результат этой профессиональной обиды был неожиданным. Месье Андрэ повысил внимание к Элен. Теперь он постоянно был рядом, готовый подсказать или сделать замечание, не прерывая боя. Правда, сопернику Элен доставалось столько же и того и другого, чтобы не возник вопрос о любимчиках. Таким образом, получалось, что за последние месяцы обучения в школе Элен работала в несколько раз более эффективно, чем за все предыдущие.
        И вот настал день, когда совершенно неожиданно для всех, и для себя самой в первую очередь, Элен впервые выиграла бой у Юзефа. Отработанные до автоматизма движения давали возможность не думать. Руки и тело как будто сами знали, что и когда им делать. Юзеф был поражён не меньше, посчитал это случайностью, своим невезением, но, начиная с этого дня, Элен стала время от времени побеждать его. Затем её победы стали чаще. Когда Элен почти сравнялась в мастерстве с Юзефом, пан Янош при очередной встрече объявил, что теперь Ален готов к тому, чтобы стать лучше Юзефа.
        — Всё, что мог, я сделал. Остальное будет зависеть только от вас. Вы должны верить абсолютно в то, что вы лучше. Не будете лучше, а уже лучше. В заключении я хотел бы сделать вам подарок. У меня нет сына, которому я смог бы передать своё мастерство, и я выбрал вас. Я научу вас удару, выполнять который научил меня мой отец. Я его использую очень редко, а вот у отца он был излюбленным. Всё объясняется просто: отец, в отличие от меня, был невысок, а удар этот даёт преимущество именно таким людям. Я думаю, этот приём для вас, Ален, будет весьма полезен, поскольку, не обижайтесь, но рост ваш недостаточен.
        Они встали друг напротив друга, и пан Янош показал то, что обещал. Ничего необычного в самом ударе не было, и отразить его можно было легко. Если бы это был просто удар. Но его замечательность заключалась в сочетании нескольких обманок подряд, вызывающих у противника ожидание либо какого-то каверзного удара, либо попытки отступить без потерь. Вот в этот момент всё и происходило. Удар действительно сложно было предугадать, и в половине случаев противник буквально сам налетал на остриё, направленное снизу вверх. Для человека небольшого роста приём и впрямь был выигрышным: при правильном нанесении клинок наносил противнику смертельное ранение в голову, входя под подбородком.
        Нужно было точно запомнить последовательность движений и уметь правильно выбрать момент для удара. Пан Янош долгое время был недоволен попытками Элен повторить всё от начала до конца. Наконец, ей удалось повторить несколько раз подряд всё без единой ошибки.
        — Ну, наконец-то, — проворчал он, — а то я уже начал было сомневаться в том, что вам это по силам. Теперь вот что. Запомните: никогда не используйте этот приём в тренировочном бою. Отрабатывать его можно или со мной или с тем, кому вы абсолютно доверяете. Человек, испытавший его на себе, не должен ничего понять. Он либо удивлён и растерян, не знает, как это получилось, либо — мёртв, если удар нанесён всерьёз. Вы можете использовать этот приём в поединке с Юзефом, чтобы вас признали лучшим, но только в решающем поединке. В противном случае, любой более или менее опытный боец сможет понять вашу технику, и, если даже не повторит, то будет готов отразить. Впрочем, это ваше дело, можете и не пользоваться этим. Никто вас не заставляет стать первым, я повторюсь: это только ваше желание.
        До окончания занятий оставалось совсем немного. Василий уже поговаривал о том, что хорошо бы съездить летом к отцу, чтобы представить ему отчёт о своём времяпрепровождении за границей. По его словам, в их губернии всё равно никто не умел хорошенько владеть шпагой, а некоторые нацепляли её только как необходимую деталь костюма. Так что в России его навыки фехтования могли показаться почти чудом! Найти бы ещё, на ком их продемонстрировать… Его рассказ о том, что в России носят шпагу только для украшения, весьма развеселил остальных (разговор проходил перед занятием). Не смеялся только Ален. Он молчал, когда все шутили по этому поводу, а потом спросил:
        — Вы считаете допустимым оскорблять свою Родину?
        — Оскорблять Родину? Господи, помилуй! У меня и в мыслях этого не было!
        — Но из вашего рассказа следует, что дворяне в России не умеют отстоять свою честь, защитить себя и своих близких. Разве это не оскорбление?
        — Почему же? Они могут защитить. Только не шпагой, а…по-другому, — промямлил Василий.
        — А вот мне известно совершенно другое. Российский дворянин никому не спустит ни бахвальства, ни пренебрежения, ни насмешки. А если речь зайдёт о дорогих ему людях, он и жизни своей не пожалеет, чтобы спасти или защитить их. Что до владения клинком, то вам до них — как ослу до лошади: какое седло ни надень — всё равно уши торчат.
        — Но что поделаешь, если мне встречались только такие субъекты, — попытался оправдаться Василий.
        — Не буду говорить о том, что назвать дворянина «субъектом» — само по себе недопустимо, скажу другое. Мне не известно ваше окружение в России, сударь, вполне возможно, что оно именно такое, как вы описываете. В таком случае, нечего удивляться вашим успехам в фехтовании. Видимо, вы тоже решили носить шпагу, лишь отдавая дань этикету, — улыбка Алена была замечательной смесью учтивости и угрозы.
        Василий понял. Он должен был возмутиться, но тогда ссора стала бы неминуема. Однако он отлично знал, чем она закончиться. Поэтому Василий несколько наигранно рассмеялся и сказал:
        — Ну, что вы, право! Я не имел в виду оскорблять кого-то. Видимо, я выразился неточно, и вы меня поняли превратно. Если мои слова показались, кому бы то ни было, обидными, прошу прощения. Прошу вас меня простить, господин Ален. Что нам с вами делить, о чём спорить — ведь мы соотечественники.
        — Извинения приняты. Очень надеюсь, что ваши слова — обычная глупость, не более. Но соотечественником вас считать мне неприятно. Хотя это, к сожалению, в самом деле, так.
        И Василий смолчал.

* * *
        Приближалось время окончания школы и последних решающих поединков. Гжесь волновался, нервничал и от этого стал раздражительным. Ему особенно горько было сознавать, что девушка обошла его в тех навыках, в которых он рассчитывал быть профессиональнее её. Он когда-то мечтал, как будет снисходительно ей помогать, подсказывать. Это исполнилось, но длилось очень недолго. Гжесь даже не успел понять, когда Элен обошла его. А сейчас с ней занимается сам пан Янош — конечно, теперь она стала одной из лучших! Хорошо ещё, что не самой лучшей… Это было хоть каким-то утешением, хотя и горьким.
        Как и ожидалось, Элен и Юзеф выиграли все бои с другими противниками и должны были встретиться друг с другом на следующий день. Занятия с дядей у Элен закончились, и теперь она уходила вместе со всеми. В этот раз Юзеф оказался рядом и предложил прогуляться после занятий.
        — Завтра мы встречаемся в последний раз — сразу после окончания школы я уезжаю, — сказал он. — Мне бы хотелось предложить вам дружбу, если вы не против.
        — Нет, не против, — говоря так, Элен ничем не рисковала: после школы она вновь станет барышней, а Ален… Ален спешно «уедет» к себе в Россию, поскольку туда его призовут неотложные дела. Это было давно оговорено с дядей Яношем.
        Проходя по улице мимо трактира, Юзеф предложил зайти туда. С его стороны это было проверкой догадок. Ему казалось, что если он прав, и с ним рядом сейчас находилась девушка, то она найдёт причину отказаться. Но это понимала и Элен. У неё не было выбора, приходилось соглашаться, поскольку у Алена вряд ли нашлись бы возражения.
        Два молодых человека устроились на лавке возле окна. Заказывал Юзеф. Перед ними поставили бокалы с вином. Вино Элен, разумеется, раньше пила, но чтобы вот так, без еды, да ещё целый бокал разом… Она чуть отпила. Напиток оказался на удивление вкусным — сладковатым и ароматным. Юзеф уже выпил половину.
        — Вам не понравилось вино? — спросил он, видя перед спутником всё так же наполненный бокал. — Так мы сейчас же вернём его и потребуем другого!
        — Нет-нет, вино хорошее, не нужно другого, — Элен удалось говорить уверенно, — просто я боюсь немного захмелеть. Мой дядя не одобряет этого, и я не хочу его огорчать.
        — Помилуйте! С одного-то бокала? Этого не может быть, он ничего не сможет заметить. Кстати, о вашем дяде. Это правда, что он занимается с вами сам?
        — Да, правда, — Элен сделала ещё глоток. Да, вино было очень вкусным!
        — В таком случае, я поздравляю вас. Хотел бы я иметь такого учителя! Ваши успехи замечательны!
        — Благодарю, я передам ваши слова пану Яношу, ему будет очень приятно.
        — Разрешите поздравить вас и с успешным окончанием школы. Мы с вами оказались самыми сильными её учениками. Что вы думаете делать дальше? Я имею в виду: чем хотите заняться в жизни?
        — Для меня этот ещё вопрос открыт. Но точно знаю одно: вскоре я уеду на родину.
        — В Россию? Но зачем? Может быть, мои сведения не верны, но у нас говорили, что вы — сирота, и из всех родных у вас остались только дядя и сестра.
        — В России есть наши фамильные владения. Они сейчас без хозяйского глаза. Поскольку вы правы, и других наследников нет, мне придётся взять всё в свои руки.
        — Так значит, вы готовитесь стать хозяином земель… Тогда, если позволите спросить, зачем вам понадобилось учиться фехтованию, да ещё в такой известной школе?
        — Одно другому не мешает, — удивлённо подняв брови, ответила Элен. — А то, что школа известная, так это случай. Сами понимаете, не искать же другую, если дядя — владелец этой.
        — Удивительно.
        — Что именно?
        — По словам пана Василия, у вас в России шпаги носят вместо украшения. Вы же стараетесь научиться владеть ею, как можно лучше. Зачем? Против кого?
        Элен отодвинула уже пустой бокал, тон её изменился, став жёстким, в словах слышался сдерживаемый гнев.
        — Во-первых, вы должны бы помнить мой ответ Василию. В России есть разные дворяне. А, во-вторых, не только они носят оружие. Как и в любой другой стране, там есть множество проходимцев, которые с лёгкостью и без малейшего колебания проткнут шпагой любого — безоружного, вооружённого, мужчину, женщину, ребёнка — была бы только выгода от этого.
        — Простите, если я обидел вас своим вопросом. Просто иногда трудно разобраться, где правда, а где ложь в словах о стране, о которой сам ничего не знаешь.
        — А вы лучше поезжайте и посмотрите. А то здесь многим кажется, что Россия — какая-то дикая страна, где люди совсем недавно говорить научились и живут, чуть ли не в пещерах.
        — Съездить? В Россию? Ну, это, конечно, заманчиво, но… — смутившись, Юзеф утратил свою уверенность. — Безусловно, когда-нибудь я прислушаюсь к вашему совету… Но сейчас у меня несколько другие планы.
        — Какие, если не секрет? — поинтересовалась Элен. Она уже жалела о своей вспышке. Чтобы как-то успокоиться, она отпила ещё немного вина из второго бокала, незаметно поставленного хозяином.
        — Да нет, никакого секрета нет. Просто у меня нет ни богатых родственников, ни земель, которые могут приносить большой доход. Мне приходиться рассчитывать только на себя. Я думаю зарабатывать на жизнь тем, чем владею лучше всего — шпагой.
        — Каким же образом? Хотите избрать карьеру военного?
        — Военного? — Юзеф усмехнулся. — Нет-нет. Правда, этот вариант я тоже обдумывал, но на этом поприще много не заработаешь, а я бы хотел иметь приличный доход. К тому же, жизнь военного порой зависит не от его собственных сил и навыков, а от превратностей судьбы и глупости командиров.
        — Так что же вы решили?
        — Телохранитель.
        — Телохранитель? — удивлённо переспросила Элен. — Разве это принесёт больший доход? И разве при этом судьба будет более благосклонной?
        — Доход — несомненно. Здесь всё будет зависеть от правильного выбора хозяина. Что же касается судьбы… В такой должности у меня будет лишь одна обязанность: сохранить жизнь и здоровье одному человеку. Как я это буду делать — решать мне. И только я буду решать, как спланировать всё так, чтобы и долг свой выполнить, и себя максимально оградить от возможных неприятностей.
        — Но, неужели, всё так просто: пожелал быть телохранителем, пришёл к богатому шляхтичу и — пожалуйста?
        — Нет, конечно. Всё не просто. Нужно стать достойным этого места. Нужно быть одним из лучших. Вот поэтому я и хочу продолжить обучение. Поэтому и старался стать лучшим в школе пана Буевича. Это откроет мне путь дальше.
        — Откроет путь… Куда? Вы что имеете в виду? — нахмурилась Элен. Теперь настал черёд удивиться Юзефу:
        — Как это, что я имею в виду? Учиться и дальше в школе пана Буевича.
        — Но… Мы ведь… Школа уже закончена.
        Юзеф всё так же удивлённо смотрел на неё.
        — Разве вы не знаете? Ваш дядя не говорил вам?
        — Что?
        — Нет, не может быть… Вам должно быть известно, что тот, кто станет лучшим учеником школы, получает право учиться дальше, в другой школе, бесплатно. И та и другая — собственность пана Буевича. Я думал, что и ваши успехи, и ваши занятия с дядей — именно для того, чтобы… Так значит, вы даже не слышали этого?
        — Нет, — Элен снова взяла в руки бокал и больше уже не выпустила его, время от времени делая глоток, — дядя ничего не говорил об этом.
        — В таком случае — простите меня ещё раз. Я не должен был говорить об этом.
        — Напротив, я благодарю вас. Всегда лучше знать, чем не знать… Так, значит, завтра тот, кто выиграет бой…
        — Сможет рассчитывать на дальнейшее обучение без оплаты.
        — Понимаю, — Элен помолчала, катая пальцем по столу засохшую крошку хлеба. Потом, допив вино, встала:
        — Пан Юзеф, обещаю вам, что вы сможете продолжить обучение.
        Юзеф тоже поднялся:
        — Нет, не нужно.
        — Почему? Вы же мечтали об этом, рассчитывали на это.
        — Достигнуть этого я могу, лишь честно победив. Ваше обещание означает, что вы рассчитываете намеренно проиграть мне завтрашний бой. Я не хочу добиваться желаемого таким способом!
        Элен обернулась, уже шагнув к выходу:
        — Вы честны и благородны, я ценю это. Тем более что принимаю ваше предложение и отныне считаю вас своим другом. Но кто вам сказал, что я собираюсь поддаться вам завтра?
        Оставив Юзефа в полном недоумении, она вышла вместе со слугой, поджидавшим её у двери и недовольно ворчавшим по поводу того, что ей не престало так себя вести.

* * *
        По дороге домой Элен обдумывала предстоящий разговор с дядей Яношем. А в том, что такой разговор неизбежен, она была уверена. Сосредоточиться мешало выпитое вино. В голове что-то легко порхало, как будто туда выпустили несколько цветных бабочек. Всё казалось простым и понятным. Ощущение было приятным, но Элен раздражало то, что мысли никак не хотели остановиться на чём-то одном, они летали вслед за бабочками, перепархивая с одного на другое. Кое-как ей удалось прогнать бабочек и совладать с оставшимися в тишине мыслями. Ничего конкретного она не продумывала, но общий план действий у неё созрел.
        Она весь вечер пыталась застать пана Яноша одного, но, как назло, он всё время был с паном Войтеком. Наконец, отчаявшись, Элен вошла в кабинет и обратилась к дяде:
        — Дядя Янош, я бы хотела с тобой поговорить.
        Пан Янош был в самом замечательном расположении духа.
        — Говори, конечно, моя милая. О чём?
        — Это касается Алена.
        Повисла пауза, потом пан Войтек встал и, сказав, что хотел бы проведать своего захворавшего вчера коня, вышел. Пан Янош слегка насторожился.
        — Чего ты хочешь?
        — Дядя Янош, почему ты мне ни разу не сказал о другой своей школе? — сразу в лоб спросила Элен.
        — О какой другой школе? Ты о чём? — Янош всё ещё на что-то надеялся.
        — Не надо, дядя Янош, я всё знаю.
        — И? Знаешь — и что? — тон у Яноша резко изменился. — Ты собираешься и туда проникнуть?! Тебя…
        — Да, — не дав ему договорить, сказала Элен.
        — Нет, — так же твёрдо откликнулся дядя.
        — И всё-таки я буду там. Только почему же ты говоришь «проникнуть»? Я буду там учиться на законном основании, и ты ничего не сможешь сделать.
        — Это ещё почему?
        — Потому что ты сам установил правило, по которому тот ученик, который лучшим закончит обучение, имеет право на его продолжение.
        — Я его установил, я и отменю, — пан Янош завёлся.
        — Ты сможешь его отменить только со следующего года, ведь нынешним ученикам было обещана эта привилегия для лучшего, а ты слишком высоко ценишь свою честь, чтобы отступить от слова.
        — Неужели ты надеешься выиграть завтрашний бой?
        — Да. И ты сам сделал всё, чтобы это было так.
        — Так я ещё и виноват, оказывается?
        — Нет. Но я действительно могу выиграть завтра.
        — Это ещё неизвестно, а значит, и говорить пока не о чем.
        — Нет, есть, о чём! — девушка ни в чём не уступала дяде. — Если я проиграю, то всё останется, как есть. А если всё же выиграю? Ведь ты знаешь, что такое возможно.
        — Чего вы, в конце концов, хотите от меня?! — взорвался Янош. — Что рассчитываете услышать? Разрешение? Пожалуйста! Делайте, как вам заблагорассудится! Только учтите, милая панна: там, куда вы так рвётесь, на мою помощь даже не рассчитывайте! Будете отбиваться сами. Думайте о том, что, сколько бы вы там ни продержались — неделю или две — вы запомните это время на всю жизнь, как самый ужасный сон. И ещё: как вы думаете, долго ли все будут в неведении, о том, что вы — девица? И что будет после?
        — Сейчас это всё не важно. Об этом можно будет подумать после. Сейчас главное — твоё разрешение.
        — Я уже сказал: делайте, как хотите. Это всё? — пан Янош встал, давая понять, что разговор окончен.
        — Нет, не всё.
        — Не всё? Чего же вам ещё нужно, несносная девчонка?
        — Справедливости.
        — Чего-о-о? Какой ещё, к чёрту, справедливости?! Вы о чём? — пан Янош дошёл до последней черты: он ещё ни разу не позволял себе ругаться в присутствии Элен.
        — Я объясню, — спокойно ответила Элен. И она рассказала о стараниях, успехах и надеждах Юзефа.
        — Так чего вы от меня-то хотите? Теперь всё зависит от вас, если уж вы считаете себя способной победить его. Вам решать этот вопрос, а не мне.
        — То есть ты предлагаешь мне, даже если я пойму, что смогу победить, намеренно проиграть? Поддаться? Но я не хочу этого. Да ведь и тебе самому, дядя Янош, хотелось бы видеть меня победившей. Не зря же ты сам учил меня! — Элен очаровательно улыбнулась.
        — Господи! Ну что ж ты за человек такой?! Да, я хотел бы, чтобы ты победила, это правда. Но что дальше? Я также хочу, чтобы ты оставила все эти фантазии, ведь ты уже доказала, что способна составить конкуренцию мужчинам в таком сугубо мужском занятии… Но ты меня не слушаешь! Я, скрепя сердце, даю тебе право самой решать, как поступить, а ты опять недовольна!!
        — Что ты, дядя Янош, я очень довольна, — Элен подошла и поцеловала дядю в щёку.
        — Тогда чего тебе ещё нужно? — уже более спокойно спросил Янош.
        — Дайте разрешение Юзефу продолжить обучение.
        — Но если ты выиграешь у него бой, он лишиться этого права. Сама же говорила о правиле, установленном мной, и о моём слове. Согласно этому, лишь один лучший ученик имеет право продолжить учёбу.
        — Не совсем так.
        — Что «не совсем»? Ты что-то сама, похоже, запуталась.
        — Нет, я не запуталась. Ты прав, только один ученик может продолжать обучение. Бесплатно! А остальным никто не запрещает учиться в твоей школе, внеся определённую сумму.
        — И что?
        — У Юзефа нет таких денег. Он мне не говорил, но это и так ясно. Дядя Янош, пусть в этом году лучших будет двое. Пожалуйста! Ведь если бы я была юношей, то училась бы у тебя всё равно бесплатно, и для этого мне не нужно было даже становиться лучшей.
        — Но на каком же основании я должен объявить, что нынче привилегии удостаиваются двое, а не один?
        — Очень просто: Ален — твой родственник, он так и так будет учиться. Для него это не привилегия. Поэтому пусть этим правом воспользуется второй ученик школы. Тем более что он действительно лучший.
        — Не понял. Ты же только что собиралась его победить.
        — Собиралась. И сделаю это. Но если бы ты, дядя Янош, давал уроки, не только мне, а и Юзефу, то ещё неизвестно, кто из нас стал бы лучшим.
        — То есть, ты считаешь, что я всё-таки, виноват, — саркастически спросил Янош.
        — Я считаю, что всё было бы гораздо проще, если бы я знала всё с самого начала. А сейчас всё есть — как есть.
        Повисла пауза. Пан Янош встал, отошёл к окну.
        — Дядя Янош, так что будет завтра? — тихо спросила Элен, не дождавшись ответа на свою последнюю фразу. Пан Янош, не оборачиваясь, сказал:
        — Там видно будет. Сначала нужно, чтобы ты победила.
        Это не было согласием. Но не было и отказом.
        На следующий день посмотреть последний поединок собрались все. Обсуждая между собой возможный исход, с большей уверенностью присутствующие отдавали предпочтение Юзефу, хотя и признавали успехи Алена в последнее время.
        Поединок был красив. Клинки легко летали, направляемые уверенной рукой. Противники — оба ловкие, гибкие — были хороши. Успех попеременно сопутствовал то одному, то другому. Несколько раз казалось, что Ален готов отступить, признав поражение. Но он снова находил возможность и силы продолжить бой. Сражение затягивалось. Ни тот, ни другой никак не могли нанести удар, который безоговорочно можно было считать победным. Наконец, Юзеф стал сильно теснить Алена, применив подряд несколько приёмов, требующих, прежде всего, силы. Ален пытался отбиться, тянул время, уходя из-под ударов Юзефа, хотя всем стала заметна какая-то нерешительность в его движениях. Юзеф воспрянул духом и ринулся на противника с удвоенной энергией. И тут… никто даже ничего не понял, не заметил, как это случилось, а конец шпаги Алена замер, коснувшись Юзефа под челюстью. Он стоял, высоко подняв голову, чтобы шарик защиты Алена, не давил на горло. Такая поза делала абсолютно невозможным продолжение боя. Это была чистая победа!
        Противники, пожав друг другу руки, разошлись. Юзеф выглядел огорчённым, Ален был спокоен.
        Месье Андрэ объявил победу пана Алена и заговорил о том, что ожидает победителя. Его речь была прервана в самом начале хозяином школы. Пан Буевич поднялся со своего места и подошёл к учителю. Попросив у него прощения за то, что прервал, он обратился ко всем:
        — Я хочу объявить, что в этом году есть некоторые изменения в сложившихся правилах. Каждый год лучший ученик школы удостаивался права, если пожелает, продолжить обучение без оплаты. Так будет и нынче. Отличие состоит в том, что в этом году таких счастливчиков двое. Двое лучших. Попрошу дослушать, — он поднял руку, призывая к тишине, поскольку в ответ на его слова раздался удивлённый и недовольный ропот. — Я принял такое решение, поскольку один из этих лучших — мой племянник, который в любом случае, как вы понимаете, смог бы учиться дальше бесплатно. Поскольку для него это нельзя считать наградой, я решил дать её тому, кто был лучшим на протяжении всего обучения — вам, пан Юзеф. Всё, сказанное мной, не означает, что победители обязаны учиться дальше, а остальные не могут. Первые могут отказаться, а вторые — учиться, заплатив за это.
        Во время его речи Элен едва сдерживала улыбку. Чтобы скрыть её, она опустила голову. Юзеф выглядел одновременно и счастливым и удивлённым. На улице он догнал Элен, и они пошли рядом.
        — Я не понимаю, как всё это могло случиться. Пан Буевич ещё никогда не давал такой возможности сразу двоим! Мне кажется, что за это я должен благодарить вас.
        — Меня? Разве это я владею школами?
        — Но ведь ещё никогда…
        — Никогда ещё среди учеников не было родных пана Яноша. Думаю, это и есть ответ на ваше «никогда».
        — Что ж, в таком случае, благодарю вас за поединок. С вами было интересно.
        — Мне очень лестны ваши слова, — Элен улыбнулась, — но почему вы говорите так, как будто мы больше не увидимся? Пройдёт лето, и мы встретимся в другой школе. Или вы раздумали?
        — Вы собираетесь туда? Но… зачем? О, простите, это бестактный вопрос.
        Элен остановилась. Взглянула в глаза Юзефу:
        — Зачем?.. А вы считаете, что только у вас есть мечты и планы на дальнейшую жизнь?
        — Простите. Я не должен был…
        — Ладно. Всё в порядке, — они снова пошли рядом. — Лучше расскажите, как рассчитываете провести время до осени.
        — Наверное, навещу матушку. Я давно не видел её и сестру.
        — У вас есть сестра?
        — Да, младшая. Примерно ваших лет, может, на год-два постарше. Мы раньше редко с ней расставались, а так надолго — впервые. А у вас есть сестра или брат? — вдруг спросил Юзеф. Элен ответила не сразу.
        — Есть. Сестра.
        — Так, значит, это правда, что панна Элена — ваша сестра?
        — Да, правда.
        — В таком случае, вам повезло больше, чем мне: вы не разлучитесь со своей сестрой надолго.
        — Повезло?.. Ах, да, конечно, повезло.
        Разговор явно не клеился. Юзеф решил уйти от темы, которая явно была не по душе собеседнику.
        — А вы чем займётесь летом?
        — Я думаю примерно о том же, что и вы — навещу родину. Правда, меня там, в отличие от вас, никто не ждёт, и дом в развалинах… Но побывать там всё же хочется.
        — Вы поедете один или с сестрой? — не удержался от вопроса Юзеф. В последнее время он просто не знал, что и думать: то ему казалось, что он безусловно прав, и под именем Алена на самом деле скрывается девушка, то вдруг начинал сомневаться, ведь тех успехов, свидетелем которых он был… Ну не могла так владеть клинком женщина! Хотя, с другой стороны, силовых приёмов Ален старательно избегал. Может, причина этого просто юный возраст и связанный с ним недостаток силы? Или всё же… Он окончательно запутался в своих наблюдениях и выводах. Может быть, в этом разговоре удастся хоть что-то выяснить?
        — Мы ещё не решили. Возможно, без сестры. Тогда она поедет с дядей Яношем путешествовать, как давно хотела. А возможно, мы поедем вместе.

* * *
        Вечером того же дня у Элен состоялся ещё один разговор. На этот раз с дядей. Он сам пригласил её к себе.
        — Теперь я хочу говорить с тобой. Ты добилась, чего хотела, обойдя все мои предосторожности, не обращая внимания на то, что я был недоволен (и тебе это было известно). Молчи! — остановил он воспитанницу. — Ты получила от меня всё, о чём просила. Теперь я считаю себя вправе получить от тебя то, чего хочу я. Это справедливо?
        — Да, — насторожённо ответила Элен. Чего он потребует?
        — Хорошо, — Янош кивнул. — Я хотел бы услышать правдивый ответ на вопрос: зачем тебе всё это нужно? Только не надо выдумывать. По-моему, я заслужил правды.
        Элен молчала, глядя в пол. Она никак не могла решиться сказать вслух всё то, о чём думала столько раз.
        — Ну, что же ты молчишь? Никогда не поверю, что все усилия были предприняты тобой просто так, только для того, чтобы заниматься тем, что считается чисто мужским делом. Или ты решила доказать, что не хуже юноши?
        — Нет.
        — Нет. Почему же тебя не интересует ничего из того, чем заняты твои сверстницы?
        — Интересует. Но… Об этом долго говорить.
        — Ничего, я не спешу. Дел у меня на этот вечер не запланировано, гостей я не жду, так что я весь в твоём распоряжении. Присаживайся, так будет удобнее.
        Элен села на кресло, указанное дядей. Села так, как её учили: не на полное сиденье и с прямой спиной. Лежащие на коленях руки были сжаты в кулаки, что ещё больше подчёркивало внешнюю напряжённость, которая явно отражала напряжённость внутреннюю. Пан Янош решил не торопить её. Он молча набил трубку, жестом попросил у Элен разрешения и закурил. Наконец, она заговорила.
        — Дядя Янош, ты зря считаешь, что я не хочу того, чего хотят все девушки. Я мечтаю, и очаровывать, и влюбляться сама; представляю себя в роскошных платьях, весёлую, счастливую, окружённую восхищёнными взглядами мужчин и завистью других женщин; думаю о своём доме, о семье, детях… — она говорила, склонив голову, глядя на свои руки. А когда подняла лицо, глаза предательски блестели. — Но всё это — где-то далеко, в будущем. И мне пока нет туда дороги. Когда я представляю себя женой, матерью, когда я вижу, как наяву, моих будущих детей, я тут же вспоминаю свою семью. Маму я не помню, только портрет, а отец и брат — они как живые стоят передо мной. Я вспоминаю, как мы играли с Аленом, как он меня всегда защищал, если кто-то пытался дразнить. Как они вместе с отцом научили меня плавать, а потом мы с братом при первом же удобном случае тайком бегали на речку и там купались до изнеможения. Как мы сбегали из дома в деревню, бывало, даже ночью, и носились вместе с деревенскими ребятами верхом без сёдел и уздечек, управляя лошадьми только голосом, да пятками, — она улыбнулась своим воспоминаниям. — Помню,
как отец рассказывал мне про Санкт-Петербург, где жил в молодости, где встретил маму. Эти рассказы были для меня лучше няниных волшебных сказок. Мне так хотелось, чтобы он исполнил своё обещание и отвёз нас с Аленом в этот город!.. А потом… сразу приходят воспоминания о той страшной ночи, когда убили отца и брата… Я помню лица тех, кто был там, кто сделал это. Они часто мне сняться. Они смеялись. Стояли перед избитым графом и смеялись!.. И они живут! Они живут, а отца и Алена нет на свете!.. Они не имеют права жить…
        Теперь Элен говорила отрывисто, глаза стали колючими, злыми. Пан Янош, забыв о трубке, с каким-то страхом смотрел на эту новую Элен, которую он до сих пор не знал. Никогда ещё он не видел её в таком состоянии, никогда не слышал такой ярости в её голосе, который в конце стал почти спокойным, но от этого чувство страха только усилилось. Было совершенно ясно, что это не спонтанная речь, не только что рождённые мысли, а прочувствованные, прожитые не раз слова и образы.
        — Если бы Ален сейчас был бы жив, они не посмели бы… Но из нашей семьи осталась только я. Значит, я и должна сделать то, что сделал бы брат.
        Внезапно Элен соскользнула с кресла на пол и, стоя на коленях, обратилась к пану Яношу:
        — Умоляю, не препятствуйте мне! Я люблю вас, вы для меня — как отец. Я бесконечно благодарна вам за всё, что вы сделали для меня. Но не останавливайте меня! Если не можете или не хотите помочь, я постараюсь справиться сама. Но, Бога ради, не запрещайте!.. Я вернусь, я буду послушной, но — потом. А сейчас я должна… — речь её стала сбивчивой, руки судорожно сжимали одна другую.
        Пан Янош молчал. Он был настолько поражён этой исповедью, этим страстным порывом, что не находил ответа. Наконец, севшим голосом он произнёс, внезапно начав обращаться к ней на вы, что бывало раньше только в минуты гнева:
        — Встаньте. Пожалуйста, встаньте, Элен, — он подал ей руку, помог подняться и вновь усадил в кресло. Сам присел в соседнее.
        — Значит, всё это время ваши поступки и стремления были связаны с поставленной перед собой задачей? — Элен кивнула. — Когда же это началось? Когда созрело решение?
        — Во время моей болезни, когда выяснилось, что Гжесь учится в вашей школе. Узнав это, я смогла успокоиться после услышанного в беседке. Мне вдруг стало понятно, зачем я осталась жить. Я должна отомстить.
        В очередной раз мысленно чертыхнувшись в адрес покойного Владека, он грустно смотрел на девушку и думал, что не суждено, должно быть, ему выдать её замуж. А жаль! Такая красота редко встречается. А какие красивые должны были бы родиться дети…
        — Чего вы хотите? — тихо спросил он воспитанницу. — Какой помощи ждёте от меня?
        Она повернулась к нему, глаза опять засияли.
        — Ты не сердишься? Правда, не сердишься?
        — Разве на вас можно сердиться, панна? — грустно улыбнулся он.
        — Значит, ты не будешь против?
        — Против? Буду. Но что это изменит? Ты и раньше умела добиваться желаемого. Один Бог ведает, как это у тебя получалось! Что ж говорить теперь? Слишком многое уже сделано, — впервые Янош так говорил с Элен. Ни снисходительных шуточек, отпускаемых при хорошем настроении, ни критики и ворчания, ни недоверия и неодобрения. Разговор шёл, как со взрослым самостоятельным человеком. — Так какая требуется от меня помощь?
        — Я бы хотела съездить домой.
        — Домой? Зачем? Вряд ли тебя там ждут.
        — Да, меня там не ждут. Но поеду не я, а молодой пан, которого никто не знает. А зачем… Сама не знаю, — честно ответила Элен. — Мне просто нужно там побывать. Как будто что-то зовёт меня.
        — Ты рассчитываешь успеть к началу занятий? — дядя не возразил ни единым словом.
        — Да, конечно.
        — Ясно. Тогда нужно поторапливаться. Деньги на такое путешествие у меня есть, но нужно приготовить повозку поудобнее, слуг понадёжнее. Скажи, ты собираешься ехать одна? Меня с собой не возьмёшь?
        Элен растерянно посмотрела на него. Как ответить? Разумеется, она собиралась ехать одна, но как не обидеть дядю? К счастью, он всё понял. Улыбнулся, погладил по плечу:
        — Не мучайся, всё понятно, я останусь дома. И не обижаюсь. Сколько ты рассчитываешь пробыть на родине?
        — Недолго. Может, неделю, может две. Посмотрю, вдруг удастся что-нибудь узнать об… убийцах, — жёстко закончила она.
        — Ну, что ж, сегодня уже поздно, а завтра начнём готовиться. Так?
        Элен взглянула ему в глаза. Дядя Янош смотрел серьёзно, только где-то в усах притаилась грустная улыбка. И вдруг она представила пана Яноша постаревшим. Пустой дом. Состарившиеся вместе с ним слуги. Невозможность заниматься любимым делом. Отсутствие того, кому можно было бы передать школу. И бесконечное одиночество.
        Элен наклонилась и прижалась губами к его руке. Янош, не ожидавший такого, не знал, что делать. Пытаясь освободить руку, он забормотал: «Ну, что ты делаешь? Перестань». Элен отпустила его и сказала твёрдо, серьёзно, всё так же глядя в глаза:
        — Дядя Янош, обещаю тебе, что, когда выполню всё, что необходимо, я вернусь. Всё будет так, как ты мечтаешь. В доме будет шумно, по комнатам будут бегать дети. Мои дети — твои внуки. И мы все будем счастливы.
        — Дурочка, — ласково ответил Янош, — всё, о чём думаю я — неважно. Главное — останься живой. Ты задумала такое, на что не всякий мужчина решиться. Так что, все мои мечты сейчас сведутся к одной: чтобы всё закончилось благополучно.

* * *
        После того, как Элен ушла к себе, Янош, не в силах оставаться один, отправился разыскивать Войтека. Нашёл он его, как и предполагалось, возле конюшни.
        — Как дела у бедолаги Гермеса? — спросил он.
        — Неплохо, — ответил Войтек. — Были колики: сын конюха обкормил его булочками. Хотел побаловать. Теперь уже всё прошло — коновала нам отменного посоветовали. Но ведь ты же не о коне пришёл поговорить?
        — Нет. Пойдём куда-нибудь, не могу разговаривать дома.
        Войтек удивился. Ещё не было случая, чтобы его друг бежал из собственного дома. Что же могло случиться? То, что строптивая девчонка смогла, по её собственному когда-то произнесённому возмутительному выражению, «уболтать» дядю и получила разрешение учиться дальше, он уже знал. Значит, дело в чём-то другом. Уже начиная всерьёз беспокоиться, Войтек последовал за другом в один из их любимых кабачков. Там, за кружкой пива они частенько приятно проводили время, неторопливо беседуя или вовсе молча. На этот раз Янош потребовал графин русской водки. Войтек промолчал, но его беспокойство усилилось. Выпив третью стопку почти подряд, и даже не закусив своей любимой свиной колбаской, пан Янош начал говорить. Пан Войтек, слушая, налил себе тоже, выпил, крякнул и тоже не закусил. Когда рассказ был окончен, повисла пауза. Потом Войтек налил им обоим ещё по одной, и после они принялись за колбаски. Затем пан Войтек сказал:
        — Доигрались. Теперь-то, разумеется, уже поздно, но почему ты сразу не запретил ей?
        — Что? Поездку на родину? — устало ответил Янош. — С какой стати? То, что в мужском платье ехать безопаснее, само собой разумеется, а при её навыках — тем более… Учиться? Но разрешение уже дано и дано при всех.
        — Но всё остальное? Почему не запретил покидать дом ради мщения? Пусть бы посидела взаперти, а потом выдал бы её замуж. Тогда уж не до ерунды будет.
        — Если бы это говорил не ты, я бы не удивился. Но ты же знаешь её характер. Сам когда-то сказал, что запирать её дома бестолку, всё равно сбежит.
        — Но тогда было всё не так серьёзно… А если она погибнет? Ты будешь чувствовать себя виновным в её гибели!
        — Буду, друг мой, буду. Но она — уже почти взрослый, самостоятельный человек. Ей и раньше что-либо запретить было невозможно, а теперь её решения продуманы и серьёзны, так что и возражать-то трудно. Да, я буду винить себя, если с ней что-то случиться, но я так же буду мучиться, глядя на то, как Элен страдает от чувства невыполненного долга, от того, что она будет считать меня виновным в этом.
        — Этот долг она придумала себе сама. Никто не вправе ставить в укор молоденькой панне то, что она не отомстила за семью. Это не женское дело, к тому же у нас — не Корсика!
        — Ты прав, она сама придумала себе этот долг. Но она уверена в своей правоте. Если сейчас начать ей мешать, она либо озлобится и уйдёт всё равно (но в этом случае останется без всякой, даже малой, поддержки и тогда точно погибнет), либо смирится, но это может её сломать, и она будет несчастной всю жизнь.
        — И что ты собираешься теперь делать?
        — Остаётся одно: помогать. Помогать всем, чем только смогу. В ближайшее время нужно отправить её в Россию и продумать, как это сделать наиболее безопасно и незаметно. Я думал, не отправить ли с ней твоего Гжеся, но смотрю, что между ними в последнее время какая-то кошка пробежала.
        — Да. К сожалению. Тем более что я знаю причину. И мне стыдно за своего сына. Он оказался завистником. Его очень задели успехи панны Элены, он не смог стерпеть, что она обошла его в фехтовании.
        Пан Янош кивнул и, вздохнув, сказал:
        — Да, я предполагал что-то в этом роде. Придётся подобрать ей другого спутника.

* * *
        Итак, отъезд Элен был делом решённым. С ней отправлялись трое: возница и два слуги для охраны и помощи в пути. Элен удалось доказать дяде, что других спутников ей не нужно. Когда возник вопрос, что хорошо бы взять ещё и служанку (хоть одна женщина рядом!), Элен отказалась наотрез.
        — Но это же смешно! В одной карете — молодой человек и женщина. Вы не находите, что выглядит это как-то… подозрительно?
        Тут она получила внезапную поддержку в лице пана Войтека.
        — Пан Янош, она у тебя никогда не была избалованной неженкой. Ей всегда удавалось самой себя обслуживать.
        Настал, наконец, день отъезда. Элен ждала его и с нетерпением и с трепетом. Нет, она не боялась дальней дороги. После странствий с цыганами, её никакая дорога не могла бы испугать. Тем более что в этот раз она ехала даже с охраной. Но она сказала дяде правду: ей самой неясно было, зачем она едет. Её немного пугала неизвестность — что она найдёт там, где родилась и росла? Чем встретят её родные места? Именно эти мысли занимали её. Сейчас даже желание узнать хоть что-то об убийцах отца и брата отступили на второй план.
        Элен уселась в небольшую коляску, попрощавшись с пани Марией, неодобрительно поджимавшей губки, паном Войтеком, поцеловавшем её в лоб и шепнувшим: «Будь поосторожней», и Гжесем, который едва ответил на её слова. Пан Янош сел вместе с ней. Для всех — он сопровождал её до соседнего городка. Оттуда пан Янош должен был вернуться назад в той же коляске. Во дворе скромной гостиницы Элен дожидалась удобная, хоть и небольшая дорожная карета. Сопровождающие её слуги тоже были здесь. Они считали, что будут сопровождать пана Алена. Поскольку они были людьми новыми, взятыми по рекомендации и не имели контакта с домашними слугами, они ничего не подозревали. Со своей стороны все в доме, кроме Войтека, были уверены, что панна Элена отправляется на родину посетить дальних родственников. Казалось, всё было продумано. Но предусмотреть случайности невозможно. А случайность заключалась в том, что в этой же гостинице остановился некий светловолосый красивый молодой человек. Он направлялся домой, где давно не был, и решил здесь перекусить. Услышанные во дворе голоса показались ему знакомыми, по крайней мере, один из
них — точно. Выглянув в окно, он увидел пана Буевича, и стоявшую рядом с ним девушку с тёмными локонами. В ней не было жеманства, но не было и надменности. Она стояла, совершенно спокойно оглядываясь вокруг себя. Молодой человек, который знал пана Буевича, понял, что, видимо, это и есть его племянница. Увидев, что вновь прибывшие направляются в сторону двери, юноша быстро встал и пересел в угол, где рассмотреть его было трудно. Зачем он это сделал, он и сам толком не знал. Просто захотелось последить за ними, не будучи узнанным. Пану Буевичу и его спутнице, по-видимому, были приготовлены комнаты, так как они, не задерживаясь, поднялись наверх. Примерно через час пан Буевич спустился вниз, а панна Элен, судя по всему, осталась в комнате, так как пана сопровождал теперь молодой человек, одетый в дорожное платье, без шика, но изящно и со вкусом. В этом молодом человеке светловолосый юноша узнал Алена. Пан Буевич с Аленом подошли к запряжённой карете и остановились, прощаясь. Молодой человек, завтракавший в уголке, встал, чтобы наблюдать за ними из окна. Пан Янош бережно обнял племянника, поцеловал в обе
щеки и, перекрестив, напутствовал:
        — Береги себя. Возвращайся поскорее.
        Ален улыбнулся, кивнул и сел в карету. Возница гикнул, щёлкнул кнут и карета тронулась. Пан Буевич стоял и смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом дороги. Затем он вернулся в гостиницу, где в общей комнате сидел за столом его кучер.
        — Давай-ка, милый друг, заканчивай жевать, пора ехать.
        — А разве мы не подождём. Что б за панной приехали? Не проводим её? — удивился тот.
        — Нет. У меня есть неотложные дела. Мы возвращаемся немедленно.
        Юноша видел, как уехал пан Буевич. Он подождал ещё немного, чтобы увидеть отъезд молодой панны. Потом, не дождавшись, решил переночевать, чтобы проверить свою догадку. Наутро к завтраку, также как и накануне вечером к ужину, молодая красавица не спускалась.
        В это время она была уже далеко и смотрела в окно кареты на пейзажи, так похожие на те, что знала в детстве. Путешествие на родину началось. Правда, началось оно с неожиданности. Уже сев в карету, и попрощавшись с дядей, Элен взглянула на окна гостиницы. В одном из них на первом этаже виднелось лицо молодого человека, внимательно наблюдавшего за ними. Элен резко откинулась назад, как будто это могло помочь. Она поняла, что все предосторожности были тщетны, и теперь, по крайней мере, один посторонний человек посвящён в её тайну. Она узнала человека в окне. Это был Юзеф.
        Россия
        Кони бежали дружно, вёрсты мелькали быстро, вот уже и границу пересекли. Теперь вокруг была Россия. С этого момента у Элен вновь было новое имя. Считалось, что пан Ален путешествует инкогнито. У него были на то свои причины, о которых он предпочитал не распространяться. Слугам было велено называть его теперь пан Александр. О чём они подумали, никто не знает, но заплатили им хорошо, в случае благополучного возвращения их ожидала ещё одна кругленькая сумма, так что они не любопытствовали.
        В Орёл приехали вечером. Пока искали, где переночевать, стемнело. Гостиница, где они остановились, была не из лучших, но, по крайней мере, там было чисто. Разместились в двух соседних комнатах: в одной пан Александр, в другой — трое его людей. Так было на протяжении всего пути, и это тоже удивляло, но постепенно все они привыкли к странностям самостоятельного молодого пана, который обходился без их помощи. Каждый из них решил про себя, что им так только легче.
        Утром после завтрака пан Александр в сопровождении одного из слуг по имени Ян отправился погулять по городу. Они побывали на базаре, где пан Александр опять удивил слугу, долго простояв перед лотком цыгана, торгующего всякими железными мелочами — кольцами для уздечек, цепочками, бляшками, гвоздями… По мнению слуги, возле цыгана вовсе не следовало задерживаться, а уж покупать у него!.. А вот пан накупил всякой ненужной ему мелочи и выглядел очень довольным. Но слуга не слышал разговора пана с торговцем. Те обрывки слов, которые он слышал, слуга принял за русскую речь, но это было не так. Покупатель с продавцом говорили по-цыгански. На следующий день пан Александр опять отправился на базар и передал сидевшему на том же месте цыгану объёмистый свёрток, принесённый с собой. Он был запакован ещё в Польше, до отъезда. Цыган, наклонив косматую голову, что-то сказал и убрал свёрток в свой мешок, стоящий у ног. Это уж вовсе было непонятно: иметь какие-то дела с цыганами? Нет, русского, даже если он много лет жил в Польше, не поймёшь! Но Ян был хорошим слугой и умел держать своё мнение при себе. Внешне он
ни своего неодобрения, ни удивления не проявил.
        Цыган тоже остался внешне невозмутимым, когда молодой господин вдруг заговорил с ним по-цыгански. Причём говорил он очень правильно и свободно, как может говорить только человек, для которого этот язык не чужой. Господин говорил тихо, явно не желая, чтобы его слышал стоящий неподалёку слуга. Заметив это, цыган отвечал тоже тихо. Сначала речь шла о торговле, о том, как прошла зима. Господин, явно хорошо знал о жизни табора. Потом он отобрал и купил несколько вещиц из числа лежащих перед торговцем. Они тоже были отобраны со знанием дела: не самые вычурные, но качественно сделанные, добротные. Расплатился, не торгуясь. Затем господин спросил, не знает ли цыган табор, с которым ходит Мирко с женой Чергэн. Цыган знал. Их пути пересекались уже дважды в этом году. А скоро будет свадьба у его младшей сестры. На ней будет и Мирко. Так что они встретятся ещё раз. Услышав это, молодой человек искренне обрадовался. Он попросил разрешения передать с торговцем гостинцы для Мирко и его семьи. Договорились встретиться на следующий день. При второй встрече цыган спросил, как объяснить Мирко, от кого гостинцы?
Юноша, поколебавшись, ответил: «Скажи, что из Польши, он поймёт». Это тоже было странно, так же как вся эта встреча и сам молодой господин. Но цыган обещал сделать всё, как просил юноша, не пожелавший назвать своё имя. Но имени цыгана он тоже не спросил, а значит, и сам имел право остаться неизвестным.
        Через две недели цыган встретился с Мирко, как и говорил, на свадьбе своей сестры. После всех торжеств, когда гости уже отдыхали перед обратной дорогой, он подошёл к Мирко и отозвал его в сторону. Они уселись на пригорке.
        — У меня есть к тебе поручение.
        — От кого?
        — Почему не спрашиваешь, какое, а сразу интересуешься, от кого?
        — Знать бы — от кого, а там разберёмся, интересоваться ли самим поручением, — усмехнулся Мирко.
        Цыган вынул пакет и положил рядом с собой на траву.
        — Вот, один господин велел тебе передать и сказать, что из Польши. Говорил, что ты поймёшь. Теперь это твоя забота — понимать. Забирай гостинец и избавь меня от обещания передать его.
        Услышав, что пакет из Польши, Мирко вздрогнул. Он давно уже не надеялся получить какие-нибудь сведения о Баське. Он был почти уверен, что теперь она стала богатой барышней и не станет вспоминать их с Чергэн. По рассказу Гожо выходило, что господин Буевич принял её очень хорошо и позаботится о её будущем.
        — Кто передал тебе это?
        — Один молоденький господин на базаре. Он подошёл ко мне сам, заговорил по-цыгански. И как заговорил! На другой день принёс вот это.
        — А как он выглядел?
        — Как… Обыкновенно. Дорого одет, при нём слуга.
        — Да нет. Сам он каков? Лицо, волосы.
        — Невысокий, стройный. Волос под шляпой не разглядишь, но вроде тёмные. Да вот ещё — глаза. Таких синих глаз я и не видал никогда.
        Мирко кивнул, поблагодарил и, поднявшись, отошёл. На следующий день утром он уехал. Свёрток Мирко привёз нераспакованным и отдал Чергэн. Потом рассказал всё, что узнал. Жена разложила на коленях яркий платок, который достала из пакета, и гладила его руками.
        — Значит, не забыла нас Баська. Всем гостинцы передала, даже Бабку помнит. Будет радость старухе.
        — То, что не забыла, это понятно. Но кто это был? Кто передал гостинцы?
        — Сказано тебе — глаза синие. А Баська с братом похожи были, помнишь, она рассказывала. Вот он, наверное, это и был.
        — Чергэн, опомнись! Он давно умер! Ведь мы столько раз обсуждали это. Баська верила, что он жив, но ей так было проще — всё не одна на свете. Но мы-то не сомневались.
        — Тогда — да.
        — Что значит «тогда»?
        — А то и значит. С тех пор, как ушла Баська, я частенько на неё гадала, хотелось знать, жива ли, здорова. И всё с ней рядом какой-то король оказывался. Вот однажды я возьми и разложи карты на брата её. Получилось — жив он. И сколько бы раз я потом ни гадала, ответ всё тот же: жив. Хочешь — сейчас раскину.
        — Но этого быть не может. Он давно объявился бы. Почему же он скрывается, если жив?
        — Того не знаю. Знаю только одно: карты сказали, что жив. Может, искалечен, может, держат его, где взаперти, но — живой он.
        На этом спор окончился. Каждый остался при своём мнении. Только к вечеру Мирко вдруг спросил жену:
        — Если ты считаешь всё-таки, что это был брат Баськи, то откуда он знает наш язык?
        Чергэн не нашла, что ответить. Оба молчали, глядя друг на друга. Потом Мирко произнёс:
        — Нет. Не может быть. Неужели…

* * *
        Между тем Элен предприняла попытку найти интересовавших её людей. Она решила начать сразу с влиятельных особ. Её очень удивило непривычное название городского главы. Ей казалось, что это должен быть воевода. По крайней мере, это было привычно. Но оказалось, что уж примерно лет десять по указу Петра город возглавлял магистрат, как в тех европейских странах, где побывал царь. В магистрате Орла были два бурмистра, но один из них в настоящее время находился в отъезде. Итак, пан Александр отправился засвидетельствовать своё почтение второму бурмистру. Тот принял польского дворянина доброжелательно, благосклонно разговаривал с ним. Пан хвалил город, а, следовательно, и его хозяина в лице бурмистра, отметил порядок на улицах. Интересовался он и светской жизнью. Речь зашла и о дворянских фамилиях, имения которых находились недалеко от города. Бурмистр, польщённый искренним вниманием, с которым юноша слушал его, рассказывал обо всём подробно, не забывая при этом отметить свою положительную роль во всём. Разговор развлекал его, так как «светская жизнь» в городе летом заключалась в основном в чаепитиях,
которые устраивала его супруга для других дам города, да в карточных партиях, инициатором которых был он сам. А тут — человек из Европы, да ещё знающий русский язык! Пусть «всего лишь» из Польши (не Франция, конечно), но всё же из другой страны. Пан Александр много рассказал о жизни в его стране, многое удивило бурмистра, многое он не одобрял, но, боясь обидеть гостя и остаться без дальнейших встреч с ним, на которые он очень рассчитывал, сдержался и никак не прокомментировал рассказ. Желая в ответ развлечь пана интересными случаями из жизни, он рассказал о страшном несчастье, которое постигло некоторое время назад одно из знатных семейств.
        — Случился пожар, и все погибли. Вы только подумайте, все — и граф, и его дети. Если бы я тогда уже был бурмистром, такого бы не случилось. У меня подобного просто не может быть!
        — Наверное, погибло и много дворовых людей? — поинтересовался пан Александр.
        — Дворовых?…Ммм… Право, не знаю. Нет, об этом не говорили. Да, и неважно это! По-моему, кроме графа и его двоих детей никто не погиб.
        — Да, вы правы, неважно, — согласился вежливый юноша. — А что с имением? Дом отстроили заново?
        — Не-е-ет, какое там! Что вы! Его восстановить невозможно. Пожар продолжался несколько дней, в доме сгорело и обрушилось всё, что могло. Так что там теперь сплошные развалины.
        — А наследники? Кто-то ведь должен был остаться?
        — А как же, теперь графские земли и крестьяне принадлежат племяннику погибшего графа, Алексею. Он наследовал и титул. Теперь он — граф Алексей Кречетов.
        — Племяннику?!
        — Да. А почему вы удивляетесь? Если не осталось прямых наследников, всё переходит к другим родственникам. А господин Алексей Кречетов — родной племянник графа Владимира, сын его брата, Юрия.
        — Нет, я не удивляюсь, просто вы не говорили, что у графа есть брат, — попыталась скрыть неловкость Элен.
        — Был. Он давно умер. Вы знаете, с ним тоже интересная история, — оживился бурмистр, устраиваясь поудобнее в предвкушении рассказа. — Но, быть может, я утомил вас подробностями нашей жизни?
        — Нет-нет, что вы! Я с большим интересом слушаю вас. Прошу вас, продолжайте.
        — Никто ведь не знал, что у брата господина Владимира Кречетова есть сын. Он не был женат. По крайней мере, об этом никому не было известно. А когда его не стало, оказалось, что от него родила мальчика его горничная, и отец признал его. Даже бумагу подписал об этом. Мальчик оказался старше графского сына лет на пять. Граф Владимир, узнав об этом после смерти брата, стал выплачивать каждый месяц некоторую сумму матери Алексея, чтобы ей было, на что растить сына. Об этом говорили все, но никто никаких бумаг сам не видел. А когда господин Алексей после трагедии приехал и стал доказывать своё право на наследование, он показывал документ, по которому получалось, что родители его были венчаны, а мать и вовсе была из бедных дворян. У нас до сих пор иногда его втихомолку называют бойстрюком, но никто этого подтвердить не может. Вот такая история. Сам-то граф Алексей почти постоянно живёт в Санкт-Петербурге, а сюда только изредка наведывается. В основном осенью, поохотиться.
        — Где же он останавливается? У вас?
        — У меня?! Да что вы! Он отстроил себе новый дом на другом берегу реки, как раз напротив старого. Мы все удивляемся: зачем именно на этом месте? Ведь тот берег низкий, затопить по весне может. А из окон видны развалины. Что за удовольствие на них смотреть? В его владениях есть очень живописные места, а он… Но хозяин — барин, как у нас говорят.
        — Да, конечно, — рассеянно ответил пан Александр, а затем продолжил: — Вы меня так заинтриговали своим рассказом, что мне захотелось побывать там, посмотреть на эти два дома — старый и новый. Далеко это отсюда?
        — Да нет, недалеко. Если хорошие лошади — за день доберётесь. Но зачем вам ехать туда? Там на дорогах неспокойно, разбойники пошаливают.
        — У вас в губернии и вдруг разбойники?! — не удержалась от сарказма Элен. — Но, впрочем, это и вовсе интересно. Давно уже я хочу посмотреть на настоящего разбойника!
        — И вы не боитесь? — бурмистр сарказма не заметил, или предпочёл сделать вид, что не заметил. — Ведь, если я не ошибаюсь, у вас всего двое охранников и возница. Этого явно не достаточно для того, чтобы отбиться.
        — Всё зависит не от количества людей, а от их умения, — улыбнулся пан Александр. — Мои люди умеют сражаться, да и я могу постоять за себя.
        Бурмистр подумал: «Кто их разберёт, этих немцев. Разве угадаешь, что им нужно?». Но вслух ничего не сказал, только неодобрительно покачал головой. После этого он подробно объяснил «немцу» по какой дороге ехать из города, где поворачивать, как найти место, где стоял барский дом. Молодой пан всё внимательно выслушал, но от предложения выделить ему провожатых и дополнительную охрану отказался.

* * *
        Выехали на следующий день утром. Когда начались земли её отца, Элен с трудом удалось остаться внешне спокойной. Хорошо, что она была одна в карете, и никому ничего не пришлось объяснять. К вечеру доехали почти до усадьбы. В ближайшей деревне Элен попросила ночлега для себя и своих людей. Сначала вид дорогого платья испугал крестьянина, с которым она разговаривала. Но молодой доброжелательный голос и обещанная щедрая плата за постой, часть которой предлагалась в качестве аванса, сделали своё дело: их пустили в дом. Здесь было всё так убого! Мужичок, боясь, как бы богатый гость не передумал и не ушёл ночевать в другую избу, суетился, стараясь, по мере сил, угодить ему.
        — От тута, на лавочках ляжьте, а не то — на сеновале можно. Там дух от сена больно хорош, но зябко, поди, вам будет. Я тебе, барин, дам, чем укрыться…
        — Не суетись, хозяин, — остановил его молодой человек. — Они лягут на сеновале, — кивнул он на слуг, — а я тут, на лавке.
        — От и ладно, и ладно. Токмо ты не обессудь, барин, поесть нету. Сам перебиваюсь, чем могу.
        — Да не переживай, есть у нас припасы. И сами поедим, и тебя не обидим. Голодным не останешься.
        Из кареты принесли мешки с достаточно простой снедью и отдали в распоряжение хозяину. Из привезённой крупы он быстро сварил кашу, обильно заправил её маслом, добавил обжаренные в печи куски куропатки, ещё днём подстреленной Яном в лесу, и поставил на середину стола в большом чугуне. Сели за стол все вместе, что очень удивило хозяина (слуги за время дороги уже успели привыкнуть к причудам пана, одной из которых был общий стол). После короткой молитвы, во время которой хозяин с облегчением понял, что барин — православный и ему не придётся грешить, обедая в компании иноверцев, приступили к еде. Мужичок сначала стеснялся, прятал руки и боялся рассердить барина, сделав что-нибудь не так. Но тот, заметив это, подал пример, неожиданно для хозяина проявив знание деревенских правил. Он запустил свою ложку в общий котёл и понёс её обратно, подставляя снизу кусок хлеба, чтобы не потерять ни капли драгоценного варева. Это было непривычно для поляков, но они быстро разобрались, что к чему. Зато мужичок посветлел лицом и с радостью присоединился к трапезе. Вскоре все исправно работали ложками, похваливая
нехитрое блюдо, прикусывая его кто луком, кто чесночком с огорода — этим хозяин смог оделить гостей в достатке. Запивали всё квасом, тоже привезённым гостями.
        После еды слуги стали так явно клевать носами, что Элен тут же отправила их на сеновал, обещая, что никуда из избы не выйдет до самого утра. Самой ей не хотелось спать, возбуждение от осознания того, что она находится так близко от дома, пусть даже его уже и нет, гнало сон прочь. Разомлевший хозяин был не прочь поговорить, что вполне соответствовало желанию самой Элен. Она поинтересовалась у него, все ли так бедно живут, или только ему не повезло в жизни.
        — И-и, барин, так-то все бедуют. Еле живы. Домишки у многих вовсе развалились, а починить не могём, потому как матерьяла нету. Купить — денег нет, срубить — не моги! Приедет барин, али евоный приказчик, да засудют.
        — За что? За дерево?
        — Известно, за дерево. Вона, Митьку Кривого о прошлом годе ажно в Сибирь услали. А ён токмо одно дерево и притащил. Венец в избе нижний сгнил, поменять хотел. Ить не рубил даже, поваленное ветром взял. Не-е, не поверили. И засудили.
        — А жаловались вы?
        — Да кому жалиться-то?.. От, кабы прежний барин был… Ему и жалиться-то не надо было. Про всё знал. А нонче… — и он махнул рукой, совсем пригорюнившись.
        — А что ж нынче? Плохой, что ли, новый барин?
        — Плохой? Зачем плохой? Не. Никакой. Нету его. Всё в Питербурхе живёт. А когда прибудет на месячишко, всё по лесам шастает, птицу да зверя бьёт. Ему не до нас. Писали ране-то, сочинял нам тут жалобы-то дьяк один.
        — Ну? И чем дело закончилось?
        — Да, ничем. Говорю ж, некогда ему. Поохотился, да — в Питербурх. А бумагу-то нашу своему приказчику велит прочесть. Ну, тот прочёл, да и приказал, что, дескать, ежели мы не уймёмся, то и сами туды же, в Сибирь, значит, поедем. И тоже укатил.
        Помолчали.
        — А хозяйки-то что ж у тебя нет? — перевела разговор Элен. — Или бобылём весь век вздумал сидеть?
        — Была у меня хозяюшка. Всем на диво — хороша, домовита. И детишки были. Трое. Только мор у нас приключился в деревне, многие животом маялись. Вот мои все и померли… Один за другим… А я остался, не взял меня Господь, — как-то совсем по-детски развёл руками мужичок.
        — И никто не помог?
        — Да хто поможет-то? И у других беда в дому. У кого — один, у кого — двое, а у кого и все, как у меня, померли. При старом-то барине того не случилось бы. Он нам, бывало, завсегда лекаря присылал.
        — Неужели никто не помогает?
        — Не-а, кому мы нужны-то? — голос хозяина как-то изменился. Он что-то явно не договаривал. Но Элен решила не приставать с дальнейшими расспросами. Может, на следующий день что-то выясниться подробнее.
        Утром собрались идти к развалинам. Хозяину, которого звали Матвей, сказали, что пойдут погулять по окрестным лесам.
        — Вы там поостерегитесь, — как-то неуверенно сказал Матвей.
        — Кого же нам опасаться? Зверя?
        — Да, так. Мало ли. И зверь бывает. А человек иногда хуже зверя, — проворчал он. И опять показалось Элен, что мужик что-то недосказывает.
        Возница остался дома, чтобы почистить лошадей, а Элен в сопровождении двух вооружённых слуг отправилась к месту, где провела своё самое счастливое время. Вид, который им открылся с вершины небольшого холма, подействовал не только на Элен. Её слуги, никогда здесь раньше не бывавшие, в каком-то оцепенении рассматривали картину, представшую перед ними.
        Река, видневшаяся справа, в этом месте огибала высокий холм, и берег был виден лишь рядом с ним. В остальных местах берега поросли кустарником, вплотную к которому подходили луга, сейчас роскошно цветущие. Ковёр цветов с одинокими редко стоящими кустами, простирался до самого леса, видневшегося за холмом. В его чаще терялась и река. Слева вдали виднелись крыши ещё одной деревеньки. Посередине этого роскошного пейзажа, достойного кисти художника, когда-то, видимо, стоял большой дом. О его размерах можно было судить лишь приблизительно, потому что часть обвалившегося после пожара здания съехало с высокого берега к реке. На том месте, где жили люди, теперь буйно рос кипрей, а в некоторых местах уже поднимались тонкие молодые берёзки, продолжающие разрушение своими корнями. Только та часть, где случился обвал, не была так густо покрыта растительностью.
        А на другом берегу — новый, с модной отделкой небольшой дом смотрел на всё это запустение сияющими глазами-окнами. Но и он не был счастлив. Судя по всему, им пользовались редко. Ни одного человека рядом не было видно. Молоденький сад был запущен, посаженные там деревья вели неравную борьбу за существование с дикими травами и кустарниками. Двор тоже был покрыт зелёным ковром травы, несмотря на песок, толстым слоем насыпанный по всей площади. Стоящий здесь фонтан не работал, часть украшавшей его фигуры, осыпалась. Казалось, что разрушение и заброшенность перешли реку вброд и заразили новый дом.
        Постояв, разглядывая все подробности картины, запечатлев их в своей памяти, Элен неторопливо пошла к развалинам. Вскоре все трое достигли цели своего путешествия. Походив среди камней и остатков стен, Элен вышла к круче над рекой. Она присела на траву и сказала, что хочет побыть одна. Слуги отошли на приличное расстояние и тоже присели передохнуть, заняв позицию, с которой им хорошо была видна фигура пана Александра.
        Элен сидела и как будто чего-то ждала. Чего? Она сама не знала, как не знала и того, зачем приехала сюда. Перед глазами вставали воспоминания из детства. Странно, но последних событий, предшествующих гибели дома, среди них не было. Она вспоминала брата, его великолепную снисходительность по отношению к ней; его выдумки и их совместные проделки. Ей слышался голос отца, пытающегося говорить строго со своей любимой дочкой-сорвиголовой. Потом она видела перед собой деревню, из которой только что пришла. Но это была совсем другая деревня. Крестьяне в чистой опрятной одежде; избы, весело глядящие на прохожих небольшими окошками; много детей, домашней птицы, разгуливающей прямо по улице… И тут взгляд её зацепился за стоящий на другом берегу новый дом, и она как будто очнулась. Ей показалось, что прошло уже много времени и скоро наступит вечер. Но солнце стояло всё так же высоко, и слуги ещё не поглядывали с нетерпением на своего странного хозяина. Элен встала и медленно пошла по развалинам, представляя, что располагалось когда-то в доме на том или ином месте. Подойдя туда, где, как ей казалось, был
кабинет отца, она вновь села на землю, обняв колени руками, как когда-то любила сидеть на ковре. Она тогда сидела и смотрела, как отец что-то пишет за своим большим столом. Представив эту картину, Элен закрыла глаза, как бы очутилась снова там, рядом с отцом. Впереди, справа от стола, было окно. Справа на стене — портрет мамы в тяжёлой медной раме. Слева — тот самый тайный ход, который спас ей жизнь. Она повернула голову — и мысленно и в реальном мире — и постаралась представить себе портрет со всеми подробностями. Она любила его разглядывать. Ей всегда казалось, что вот ещё чуть-чуть и мама заговорит с ней. Она так хорошо помнила каждую деталь, прорисованную талантливым художником! Складки бордового платья, тёмные локоны и рубиновые серьги, спускающиеся каскадом почти до обнажённых плеч; полуулыбку и перья веера в руке.
        Элен, вздохнув, открыла глаза. Перед ней, вместо портрета, виднелись два человека, сидящие на траве поодаль и разговаривающие в ожидании её, Элен. Она ещё раз вздохнула и хотела уже подняться, когда, опустив глаза, увидела что-то тускло блестевшее между камнями. Наклонившись вперёд, с внезапно зачастившим сердцем, она смотрела на это, вся ещё под впечатлением своего последнего воспоминания о портрете. Вздрагивающей рукой она отвела стебли крапивы, отодвинула мелкий осколок камня… Показался оплавленный угол медной рамы. Элен стала энергично отбрасывать руками всё, что могла сдвинуть с места. Но сил не хватало. Немного поколебавшись, она позвала на помощь слуг. Они стали вместе высвобождать находку из-под камней. Наконец, на поверхности появилась почти половина рамы. Портрета не было. Он, естественно, сгорел. На что надеялась Элен, разгребая камни? Она уже поняла тщетность этой работы, и стояла, безучастно глядя, как всё ещё работающие люди отворачивают ещё один камень, под которым показался какой-то прямоугольный предмет. Элен не верила своим глазам. Это был ларец из какого-то камня. Определить, из
какого камня он сделан, было сейчас невозможно: всё скрывалось под толстым слоем копоти и грязи, но о том, что это был камень, говорило его состояние. Находившаяся рядом медная рама была вся оплавлена во время пожара, а на ларце не заметно было никаких повреждений. Когда слуги с трудом вытащили его и поставили перед ней на землю, она, опустившись на колени, никак не могла решиться хотя бы попытаться открыть его. Потом обеими руками она осторожно потянула крышку вверх. Ларец был заперт. Ключа не было. Нужно было нести ларец в деревню и просить кузнеца, если таковой сыщется, попытаться открыть его. Элен проводила по стенкам руками, снимая, где могла, грязь. Вот показалась и скважина для ключа. Она была какая-то странная — узкая, как щель для монетки. Никакой ключ туда бы не поместился, разве что вырезанный из бумаги или тонкого листа металла. Только тогда он был бы слишком гибким, непрочным, он не сумел бы открыть замок ларца. И вдруг она вспомнила вещь, которая была тонкой и очень прочной. Эта вещь всегда была с ней. В висках застучала кровь, когда Элен вытащила цепочку, сняла с неё медальон и поднесла
к замочной скважине. Медальон легко вошёл в неё, Элен повернула его, раздался щелчок, и ларец открылся. Послышался удивлённый вздох стоящих рядом слуг — ларец был полон драгоценностями. Это был самый настоящий клад, который мечтают найти все, но только единицам выпадает такая удача. Элен не считала это ни удачей, ни везением. Ей казалось, что это матушка отдала ей сокровище, как бы желая попросить прощения за то, что не смогла дать своей дочери при жизни другую, гораздо большую ценность — свою любовь. Элен смотрела на все эти украшения, на богатство, которое ей досталось, а глаза ничего не видели. Она подняла лицо к небу, и слуги, смутившись, увидели, как по щекам их пана Александра катятся слёзы. А сам он улыбается и повторяет только одно: «Я люблю тебя, мама».
        В деревню вернулись уже под вечер. Слуги еле тащили тяжёлый ларец. Стараясь не попадаться на глаза возможным прохожим, они прошли к карете и поставили ларец под сиденье в потайной ящик. Только после этого зашли в избу. На вопрос хозяина: «Как прогулка?» Элен ответила, что очень довольна. Ни опасные звери, ни лихие люди им не встретились, в болото не забрели, не заплутали — так что всё замечательно. Матвей покивал, сказал, перекрестившись: «Ну, и слава Господу», и позвал за стол, на котором уже ждала их готовая еда. За столом разговор опять зашёл о жизни деревни. Матвей сказал, что в их отсутствие заходили многие, интересовались, кто это приехал, да зачем.
        — А ещё заходила вдовушка одна, Анной звать. У ней пятеро детишек, а кормить их вовсе нечем. Просила хоть мисочку крупы, да я не дал. Своей нету, а вашу — не посмел, — Матвей смотрел вопросительно и изучающе: какова будет реакция молодого барина? Элен ответила, не задумываясь:
        — Далеко её дом?
        — Дак, у нас всё рядом. Вона, за той избой еёная хата. А чаво?
        Элен по-польски что-то тихо сказала Яну, тот вышел и через несколько минут вернулся с туго набитым небольшим мешком.
        — Матвей, не сочти за труд, сходи с моим слугой к вдове, отнеси ей продукты для детей.
        Хозяин замер. Потом, не будучи уверен, что его поняли правильно, решил уточнить:
        — У ей денег нету. Купить она ничего не могёт.
        — Разве кто-то говорил о деньгах? — подняла брови Элен. — Пусть хоть какое-то время дети поедят сытно.
        После этих слов Матвей встал, поправил на поясе верёвку, заменявшую кушак, поклонился барину и вышел, так и не сказав ни слова. За ним с мешком через плечо последовал Ян. Пока их не было, Элен, не в силах усидеть на месте, ходила по горнице. «Как же так? Эта деревня была самой благополучной из всех, об этом всегда говорил отец. У крестьян — крепкие хозяйства, они и барина обеспечивали, и себя не обижали. Что же случилось? Ах, если бы жив был отец… А правда, если бы он был жив? Что бы он предпринял? Явно бы не оставил людей в таком положении. Что же делать?»
        Когда Матвей с Яном вернулись, Элен, вновь сев со всеми за стол, спросила:
        — Кто в вашей общине староста?
        — Левонтий. Он ещё при старом графе — Царствие ему Небесное, мученику — был старостой. Так и посейчас есть.
        — Завтра позвать его сюда можно? Или нам самим зайти к нему лучше?
        — А то — смотря, зачем.
        — Поговорить с ним хочу, — уклончиво ответила Элен, — о жизни в деревне. Передашь ему?
        — Я-то передам, а как оно обернётся, там видно будет.
        Видно стало с самого утра. Весть о добром господине разнеслась по деревне с потрясающей скоростью. До полудня было ещё далеко, а у покосившегося плетня Матвея уже толпились люди, робко поглядывая на окна избы. Элен удивлённо взглянула на хозяина:
        — Это кто? Зачем они все здесь?
        — Дык, Анна-то, вишь, не потаила, откуда у ней еда для деток. От все и пришли просить для своих того же.
        — А Леонтий что сказал? Придёт он?
        — Обещался. Да, вона, он идёть, — показал Матвей на старого, но ещё крепкого мужика с большими нависающими бровями. Элен его помнила. На миг она испугалась, что и он вспомнит её, но тут же успокоила себя: столько прошло лет, в деревне случилось столько горьких событий, да и предположить, что молодой польский барин на самом деле — та самая девочка, что шалила когда-то с деревенскими детьми, было невозможно.
        Разговор с Леонтием не затянулся. Человек очень практичный, он посчитал, что нужно воспользоваться таким приступом щедрости чужого барина. Ведь он предлагал помощь всей деревне. Спрашивал, как лучше сделать: самому закупить и раздать продукты или каждой семье выделить какие-то деньги. После недолгого обсуждения решили, что деньги пан Александр оставит Леонтию, а потом на них будет куплено самое необходимое нуждающимся. Прежде, чем договориться окончательно, Леонтий вышел к сельчанам, чтобы узнать их мнение. В этот момент Элен повернулась к Матвею, внимательно слушавшему весь разговор:
        — Как ты думаешь, можно ему доверять?
        — Левонтию-то? Дык, кому ж тогда доверять, ежели не ему? Мужик правильный, не обманет. Если возьмётся за енто дело, никого не обидит.
        Элен успокоилась. Вскоре всё было решено. Деньги были переданы Леонтию в присутствие свидетелей, была составлена бумага, подтверждающая это, для чего позвали стряпчего.
        Народ разошёлся по домам, но теперь, стоило пану Александру или его слугам появиться на улице, каждый встречный считал своим долгом поклониться им и пожелать здоровья, счастья, красивой жёнушки, богатства — словом, всего, на что только хватало у людей фантазии. Ян, смеясь, говорил пану, что никогда ещё не чувствовал себя благодетелем. А возница, как более старший, только качал головой и вздыхал: это ж надо дойти до такой жизни! Куда только хозяин этих людей смотрит?
        Через день решили, что пора возвращаться. Выезжать нужно было утром, а накануне в последний раз ужинали с хозяином. Тот весьма изменился с их первой встречи, стал разговорчивей, приветливей. Пользуясь его хорошим настроением, Элен решила всё же попытаться выяснить, казалось ли ей, что Матвей что-то скрывает, или это было на самом деле.
        — А скажи-ка, любезный хозяин, — спросила она, — от кого всё же ты нас остерегал, когда мы в лес уходили?
        — Дык, я ж сказал. Мало ли, чё в лесу бывает.
        — Что-то ты недоговариваешь, Матвей, — Элен решила идти напролом. — Ты что-то другое имел в виду.
        — Дык, и вы чой-то другое имели в виду, — прищурился Матвей. — В лесу-то вы не были. А где были?
        — А откуда ты знаешь, что мы в лесу не были? Следил, что ли? — Элен улыбалась.
        — Зачем следить? По нашим-то лесам прошлись бы — сапоги б замарали. А ваши все чистеньки были, запылились тока чуток. А где така пыль? Там, где бывший дом барский. А чо вам там надобно было?
        Элен засмеялась. Смех вышел какой-то чисто девичий. Матвей удивлённо посмотрел на своего постояльца. Элен поспешно оборвала веселье:
        — Ну, что ж, я скажу правду. Да, мы ходили на развалины старого барского дома. Мы и приехали сюда специально для этого. В городе бурмистр рассказал о том, что здесь случилось, и мне захотелось взглянуть на всё своими глазами. Вот и всё.
        — Вона как, — глубокомысленно произнёс Матвей и замолчал.
        — Так как, насчёт того, о чём ты не хотел рассказывать, Матвей?
        Тот помолчал, потом, явно нехотя заговорил:
        — Да, вот говорят, будто в лесу у нас разбойнички пошаливают, денежки, там, али другие каки ценности отымают. Убивать — не убивают, если уж только случайно, али там, сам человек так крепко за добро держится, што жизню свою не жалеет за него. От об них-то и разговор был.
        — Почему же ты прямо нам не сказал, чтобы мы разбойников опасались? Ведь о них и бурмистру известно. Он собирается серьёзно заняться их поимкой.
        Матвей как-то очень презрительно хмыкнул.
        — И как же понимать твоё хмыканье?
        — А пущай пробует. Много уж таких пробовальщиков по лесам шастало. Да тока зря сапоги поистрепали.
        — Не поймали?
        — Да где им!
        — Сдаётся мне, судя по твоей речи, что симпатичны они тебе, разбойники эти?
        — А чё ж? Могёт быть, и так. Да и не мне одному, — Матвей говорил теперь серьёзно, глаз не отводил, и не пытался уходить в сторону от вопроса.
        — Чем же они заслужили такое к себе отношение?
        Матвей опять помолчал, вздохнул и ответил:
        — От ты, господин Ляксандр, ноне деревне помог, деток от голода избавил. За то поклон тебе низкий от кажного человека. Да тока уедешь ты, денежки закончатся, и опять всё будет, как было.
        — Ну?
        — То-то, что ну. Разбойнички-то эти помогают нам. Сколь смогут, столь и принесут. Денежками ли, одежонкой ли там, вещичками какими. Вот их люди-то и уважают. Молятся за них. Те разбойники ни разочку простых людишек не обидели. Да и богатых не всех обирают, да и не всё отымают. Узнают, кто перед ними, а уж потом решают, сколь с него взять.
        — Сказки какие-то, — тихо, скорее, для себя, произнесла Элен.
        — Сказки — не сказки, а нам хотя какая подмога. Без того мы б давно с голоду померли, или опять же в лес сбежали, — Матвей обиделся на недоверие гостя.
        — Да я верю тебе. Просто это так необычно… Если б мне не пришлось столкнуться с разбойниками раньше, поверить было бы проще. Те, кто встретился мне, не разбирали, кто перед ними, и убили бы, не задумываясь. Только случай помог мне тогда в живых остаться.
        — Что ж, оно понятно, коли так. Но наши разбойники, — (Элен улыбнулась про себя: это ж надо — «наши» разбойники!), — не такие! Ихний атаман строгий — ужас! И всё решает сам: куды иттить, кого грабить, а кого нет, куды добытое девать. Его слово — закон. Все его слушают.
        Матвей разошёлся. Давно уже его так внимательно не слушали. Да и рассказывать обо всём этом было некому — все и так знали.
        — Росту он высо-о-окого, здоровый, голос громкий, борода до пояса, а лица не видать. Никто евоного лица не знает, потому как закрывает он его ото всех.
        — Почему?
        — Про то никто не ведает. Може, не хочет, чтоб запомнили его, а може, ещё что… Вот у нас говаривали, что он так страшен, что не хочет добрых людей пугать, а перед злыми лицо своё откроет — и они сразу так пугаются, что опосля их голыми руками взять можно. Вона, чё.
        Рассказ позабавил Элен. В то, что в здешнем лесу появились разбойники, которые помогают крестьянам по мере своих сил, она верила. Уж больно печальной была участь этих несчастных, ведь и сама она не смогла остаться равнодушной к их судьбе. Но вот описание атамана доставило ей несколько весёлых минут. Судя по словам Матвея, это был прямо какой-то былинный богатырь в современной одежде. В наличии маски Элен сильно сомневалась, слишком уж обременительно было носить её постоянно, да и мешала бы она, наверное, в стычках. Одно было бесспорно: городскому магистрату вряд ли удастся что-то сделать с этими «нашими разбойниками», как их назвал Матвей. При таком отношении к ним крестьян, они могут найти помощь и кров в любой избе любой деревни в ближайшей округе. А в другие места, похоже, разбойники не ходили и не собирались.
        Настало утро отъезда. Расстались с хозяином как старые знакомые, он всё пытался что-то втолковать вознице, но тот, плохо понимая Матвея, отмахивался с досадой. Наконец, тронулись.

* * *
        Обратный путь никаких неожиданностей не предвещал. Погода стояла солнечная, дорога была на удивленье ровной. В середине дня решили немного передохнуть. Место нашлось как-то очень легко — здесь лес немного отступил в сторону от дороги, образовав полукруглый луг, заросший разнотравьем и полевыми цветами. Когда они уже заканчивали лёгкий обед, подошёл возница и сказал, что, кажется, они здесь не одни. Когда Элен поинтересовалась, откуда у него такая уверенность, он пожал плечами и пробормотал что-то о том, что ещё не слышал, чтобы ночные птицы кричали днём, но, конечно, может быть здесь, в России это и случается, или здесь так кричат какие-нибудь другие птицы. Элен прислушалась: ничего подозрительного. Но тревога, разбуженная словами возницы, осталась. Они быстро собрались и отправились дальше. Часа через два показалась развилка, на которой им нужно было свернуть влево. Проехав по левой дороге ещё примерно полчаса, они наткнулись на внезапное препятствие: поперёк пути лежала толстенная берёза, видимо поваленная ветром. Это было странно. Когда они ехали из города, ничего такого не встречали, а
сильного ветра с тех пор не было. Объехать преграду по лесу в этом месте было невозможно. Ян предложил вернуться и, проехав немного по правой дороге, потом свернуть налево через луга, которые было видно от развилки. Скорее всего, эти луга где-то подходили и к левой дороге. Обсудив, план приняли, так как альтернативой ему была только попытка самим расчистить дорогу, а для этого нужно было много времени, потому что топор у них был лишь один, и работать пришлось бы по очереди.
        Они вернулись к развилке и поехали по другой дороге. Луга здесь действительно были, но ехать по ним на карете было совершенно невозможно. Элен, не задумываясь, бросила бы карету и пересела на одну из выпряженных лошадей, если бы не спрятанный под сиденьем ларец. Пришлось опять остановиться и совещаться, как быть дальше. В конце концов, решили ехать дальше по правой дороге. Куда-нибудь она должна вывести. А там можно будет узнать, как добраться до города.
        Ехали довольно долго. Один раз им попала на пути деревенька, но там ничего не могли ответить, только пожимали плечами — то ли не знали, то ли не понимали, то ли не хотели говорить. Жители выглядели не то испуганными, не то скрытными, но удивительно неприветливыми. Задерживаться здесь не хотелось. Между тем, день клонился к вечеру, и Элен понимала, что сегодня они вряд ли доберутся до города. Пора было подумать о ночлеге. Остановились на берегу небольшой речушки уже в сумерках, решив перебраться на другой берег уже завтра, по свету.
        Трое взрослых мужчин улеглись возле костра, предоставив своему молоденькому пану возможность переночевать в карете. Но он решил посидеть немного с ними возле огня. Слуги уже уснули, а Элен всё сидела, обняв руками колени и глядя в огонь. Она вспоминала жизнь в таборе, цыганские голоса звучали в ушах, перед глазами вставали ставшие такими родными лица — Мирко, Чергэн, Гожо, Зора, Лачо… Элен, улыбаясь, прикрыла глаза.
        Удара по голове она не почувствовала, просто внезапно закончились воспоминания. А в следующее, как ей показалось, мгновение она услышала чей-то голос:
        — Смотри, у него на шее цепочка. Что это на ней? Ого! Смотри, какое кольцо! Вот это находка. Да тут ещё и медальон какой-то. Не разберу только, из чего он, темно…
        Элен ощутила, как кто-то копошиться рукой у её горла. Другой голос ответил:
        — Оставь. Ты же знаешь, сначала атаман должен решить, что будем делать с этими господами.
        — Всё атаман, да атаман, — проворчал тихонько первый, а потом чуть погромче добавил: — Ладно.
        Цепочку с перстнем и медальоном опять заправили за ворот. Элен окончательно пришла в себя. Они находились на небольшой поляне. Луны не было, и сцена освещалась только огнём костра, горевшего посередине. Элен и её спутникам связали руки, посадили вокруг толстого дерева и привязали к нему. Несколько вооружённых, кто чем, человек стояли возле костра, присутствие остальных угадывалось по тихим голосам и еле заметному в темноте движению в лесу вокруг поляны.
        Голова болела, в ней что-то гудело, как колокол. Привязанный рядом возница тихо ругался по-польски. Двое других слуг молчали. Элен тихо спросила:
        — Все целы?
        Возница перестал ругаться и со вздохом облегчения, больше похожим на стон, прошептал:
        — Вы живы! Слава Богу! Мы уж думали, что эти мужики вовсе расшибли вам голову, пан Александр.
        — Голова, правда, болит, но всё остальное цело. А вы все как?
        — Да целы мы, целы, — подал голос Ян слева от Элен, — Они нас даже не били. Просто взяли сонных, да повязали. А вы, видно, не спали, вот вам и досталось больше других.
        — А что им нужно?
        — Не знаю. Ждут чего-то. Даже ничего не отняли. Пока. Только карету обыскали. Нет-нет, — отвечая на тревожный взгляд через плечо, успокоил её Ян, — ларец не нашли.
        — Эй! Чо балакаете? Хочете поговорить — говорите по-русски! — раздалось от костра.
        Они замолчали.
        Внезапно все повернулись в одну сторону, откуда послышался топот копыт, тут же оборвавшийся, и на поляне появился ещё один человек. Все сняли шапки и, кланяясь, приветствовали его. Отовсюду слышалось: «Доброго здоровья, батюшка! Храни тебя Господь!» Перекинувшись несколькими словами со своими людьми, вновь прибывший направился к сидящим пленникам. Когда он проходил мимо костра, Элен удалось мельком его разглядеть. Это был высокий стройный человек, с походкой дикого зверя — мягкой, но одновременно уверенной и грозной. Одет он был, как знатный вельможа мог бы одеться для охоты. Атаман не просто надел дворянское платье, а явно умел его носить, чувствуя себя при этом совершенно непринуждённо. Шляпа затеняла лицо, но всё же маску рассмотреть не составило труда. Она оставляла открытым лишь рот и чисто выбритый подбородок. Ни бороды до пояса, ни богатырского телосложения. Но теперь было ясно, что Матвей придумал не всё. Маска всё же существовала на самом деле.
        Атаман подошёл вплотную, внимательно осмотрел пленников и спросил:
        — Кто вы такие? — голос звучал глухо, как будто человеку было трудно говорить. Элен ответила:
        — Я из польской дворянской семьи. Это — мои слуги. А с кем я имею честь разговаривать?
        Человек ответил не сразу, как будто что-то обдумывал. Потом вместо ответа задал новый вопрос:
        — Откуда и куда вы направляетесь?
        Элен тоже оставила вопрос без ответа, повторно попросив представиться.
        — Какое вам дело до моего имени? Я же вас не спрашиваю о вашем. Здесь меня называют атаманом, а как зовут в других местах, вам знать не нужно. Так что вы, собственно, здесь делаете?
        — Вам не кажется, что мне не вполне удобно разговаривать? Было бы неплохо встать на ноги, чтобы продолжить разговор.
        Атаман, слегка склонив голову на бок, казалось, забавлялся, слушая эти слова.
        — Это просьба?
        — Нет. Это пожелание.
        — Хм. Развяжите руки этому господину и помогите подняться, — распорядился человек в маске.
        Оказавшись на ногах, Элен покачнулась — закружилась голова, а перед глазами поплыли цветные сполохи. Руки онемели, их пришлось разминать. Когда зрение пришло в норму, она увидела атамана, всё так же склонившего голову, изучающе глядящего на неё сквозь прорези маски.
        — Прошу развязать и моих людей. Если это необходимо, могу дать слово, что ни я, ни они не предпримут попытки сбежать, пока с нами будут обращаться уважительно.
        — Вот как? Слово? А почему я должен верить вашему слову, не зная вас?
        — Причина названа мной. Это принадлежность к дворянскому роду. Я считаю это достаточным, чтобы честное слово, данное любому человеку, было твёрдо.
        — В наше время это становиться всё большей редкостью. К сожалению, — задумчиво добавил атаман. — Хорошо. Скажите своим людям, что если они попытаются сбежать или освободить вас, отвечать за них будете вы.
        Элен, обернувшись к слугам, произнесла несколько фраз по-польски, а затем, вновь взглянув на стоящего перед ней человека, кивнула:
        — Они поняли и согласны.
        — Развяжите их, — распорядился атаман, и мужики, хотя и неохотно, освободили троих поляков от верёвки.
        — Что ж, быть может, теперь вы ответите на мой вопрос? — с оттенком иронии спросил предводитель.
        — Охотно.
        Далее следовал рассказ, в котором Элен искусно перемешала правду, вымысел и недосказанность. По её словам выходило, что приёмный сын польского дворянина, решив путешествовать, выбрал первой страной своей поездки Россию. Орёл оказался на его пути случайно. Там, скучая, он нанёс визит вежливости главе города, от которого в разговоре ненароком узнал о разыгравшейся несколько лет назад трагедии, унёсшей жизни графа с семьёй. Любопытство заставило пана Александра отправиться на развалины графского дома. Вот оттуда он и возвращается сейчас.
        Атаман молча, не прерывая, выслушал это повествование. Закончив говорить, Элен спросила, каковы его намерения по отношению к ним.
        — Ничего особенного. Я человек не кровожадный. Вы заплатите мне сумму, которую я определю вам в качестве выкупа, и поедете дальше.
        — Увы. Здесь есть одна деталь, которая помешает вашим планам.
        — Какая именно?
        — Дело в том, что все деньги, которые были у нас с собой, уже потрачены. С нас вам взять нечего.
        — Потрачены? И на что же? Вряд ли вы что-то могли купить в деревнях такого дорогого, что оставили там все свои деньги.
        — Ну-у… Путешествие — оно, знаете ли, требует затрат. Поесть, заплатить за ночлег.
        — И где же вы ночевали? На постоялом дворе?
        — Да. Там всё весьма дорого.
        Эта необдуманная ложь чуть было не привела к большим неприятностям.
        — Вы считаете, что ложь украшает дворянина?
        — Ложь? Что вы имеете в виду?
        — Только то, что здесь нет ни одного постоялого двора. По здешним дорогам мало, кто ездит, кроме крестьян и людей на государевой службе. Представьте, все опасаются разбойников, — он усмехнулся. — Так что потратиться вам было просто негде.
        — И всё же это так. У нас нет при себе ни единой монеты.
        — Не верь им, атаман, — подал голос один из тех разбойников, что пытались самостоятельно обыскать пленников. — У них всё припрятано где-то. А и нет денег — пускай ценности с себя сымают. Вон, у энтого, — он кивнул в сторону Элен, — один перстень чего стоит!
        Атаман повернулся к говорившему и, молча, смотрел на него. Под его взглядом мужик умолк, втянул голову в плечи и тихо проворчал, отступая подальше:
        — А чего я? Я ничего… Я как лучче хотел…для всех…
        — О, я вижу, мне говорили правду о вас, — лицо в маске вновь повернулось в сторону заговорившей Элен. — Вас слушаются беспрекословно. Даже не с первого слова, а с первого взгляда.
        — Да, мои люди подчиняются мне. Пришлось потрудиться, чтобы это было так, зато теперь проблем почти не бывает. Иначе нельзя. Если каждый начнёт делать выводы и действовать самостоятельно, сообразно с ними, долго мы не протянем. Впрочем, не об этом сейчас речь. Важно другое: кто вам сказал обо мне?
        — Кто? — Элен засмеялась. — Вы шутите? Я, право, не помню. О вас говорят все. Возможно, это слова бурмистра.
        — Нет, этого быть не может. Он, скорее, сказал бы, что я за малейшее неподчинение отрубаю провинившемуся голову, и меня смертельно боятся сами разбойники, — криво улыбнулся атаман.
        — Ну, тогда… какой-то встреченный нами охотник?
        — Тоже нет. В здешние леса охотники не захаживают, по той же причине, что и остальные — боятся. Подумайте ещё.
        — Ну, хорошо. Говорил мне о вас презабавнейший мужичок по имени Матвей из деревни Каменка.
        — Матвей?.. Так это вы ночевали у него?
        — Да, мы.
        — Значит, те двести рублей, что получили крестьяне Каменки, пожалованы вами?
        — А откуда вам известна точная сумма? Тоже от забавного мужичка Матвея?
        — Нет, от забавного мужичка Леонтия.
        — Ах, вот оно что. Что ж, по крайней мере, мы выяснили, что денег у нас при себе всё же нет. Так что у вас всего два варианта дальнейших действий.
        — И какие?
        — Либо вы отправляете сообщение бурмистру о том, что мы у вас в руках, и назначаете сумму выкупа, либо с таким же сообщением отправляете одного из моих слуг в Польшу. В первом случае вы рискуете навлечь ещё больший гнев бурмистра и возможную попытку с его стороны использовать ситуацию для вашей поимки. В результате вместо денег вы получите тюремную решётку. Во втором — выкуп будет вами получен, это я могу гарантировать, но ждать придётся долго. И всё это время нужно будет повсюду таскать нас с собой.
        — Я вас успокою. Таскать с собой лишних людей нам не потребуется. Поверьте, есть много мест, где вас никто, кроме нас, найти не сможет. И выбраться оттуда невозможно.
        — Охотно верю.
        — Что же до первого варианта, то у меня есть много способов получить за вас выкуп, не подвергая опасности ни себя, ни своих людей.
        — Тем лучше для вас. Так какой же вариант вы выберите?
        — Третий.
        — Третий? Это какой же?
        — Я отпускаю вас. Вас и ваших людей.
        Элен помолчала, потом всё же спросила:
        — Почему?
        — Потому что вы уже заплатили свой выкуп. Причём добровольно.
        — Вы сейчас о чём? О деньгах, отданных Леонтию? Но из них ничего не досталось вам. Или не так?
        — Разве в этом дело? — атаман улыбнулся. — Если вы говорили с Матвеем, то должны знать, что большую часть добычи мы отдаём людям, которые в этом нуждаются. Так что ничего не нарушено и сейчас. И вы свободны. Единственное, что мы у вас заберём, это верховых лошадей. В них есть острая необходимость. А вы все поместитесь в карете.
        Элен, молча, поклонилась, а атаман продолжил:
        — Поедете утром, по свету, чтобы с вами не случилось ещё какой-нибудь неприятности. Для этого же я дам вам провожатого, он выведет к городу. А до утра прошу вас быть нашими гостями.
        Через несколько минут они сидели у огня в ожидании, когда будет готова дичь, запах которой приятно щекотал ноздри и напомнил Элен, что она давно уже проголодалась.
        Когда трапеза была закончена, все разбрелись, кто куда. Некоторые прилегли тут же, возле костра, среди них были и слуги Элен. Другие отошли к кустам и легли под ними в ожидании рассвета. Несколько человек разошлись в разные стороны по лесу, где затаились, охраняя лагерь.
        Элен отошла от огня и присела на камень. Спать не давала голова: стоило только попытаться прилечь, как сразу начинало казаться, что куда-то проваливаешься, падаешь. Это ощущение бесконечного падения вызывало дурноту. Сидя было легче, почти ничего не ощущалось.
        — Простите, что вам нанесли увечье, — голос атамана, раздавшийся совсем рядом, был неожиданным. — Удар по голове — очень неприятная штука.
        — Да, очень, — согласилась Элен. — А вы почему не ложитесь?
        — Не знаю… Скажите, а почему вам, гражданину другой страны, пришло в голову помочь мужикам из русской деревни?
        — Странный вопрос, — подняла голову Элен и тут же поморщилась от боли.
        — Почему же странный? — Её собеседник, видимо сообразив, что ей неудобно смотреть вверх, присел рядом.
        — Помочь хотелось, прежде всего, детям, которым просто нечего было есть. А уж потом пришло решение сделать хоть что-то для всех… Я, конечно, понимаю, что всё это — капля в море. Мы уехали, деньги закончатся быстро, и вновь всё вернётся к изначальному положению, но… Ну, нельзя было безучастно смотреть на всё это!
        — Да. Я понимаю. Поэтому я и занимаюсь… тем, чем занимаюсь. Я тоже больше не мог смотреть на всю эту страшную жизнь и ничего не делать.
        Помолчали. Потом Элен всё же решилась задать вопрос, который её интересовал с того момента, как она увидела и услышала этого человека:
        — Если мне позволено будет спросить: как вы, человек наверняка образованный и, смею предположить, не из простой семьи, оказались здесь, в лесу, во главе пусть не жестоких, но всё же разбойников, изгоев?
        — На это трудно ответить… А впрочем…. Да, вы правы, я не из простой семьи. Я дворянин. У меня когда-то было всё — семья, достаток, друзья. И в один миг я потерял всё. Я остался один. Моё место занял другой человек, а я стал изгоем. У меня нет даже дома… Я такой же обездоленный, как и все эти несчастные, которых вы пожалели и решили помочь. Но несчастные, доведённые до отчаяния, могут стать опасными. Очень опасными! Такие люди стали уходить в лес и промышлять разбоем, чтобы хоть как-то прокормиться самим и чем-то помочь оставшимся жёнам и детям. Здесь, в лесу, мы и повстречались. Не буду рассказывать, каким образом я стал во главе этой шайки. Всякое было. Но, в конце концов, меня сделали атаманом. Вот уже четыре года мы живём в лесу и наводим страх на всю округу, — он вновь усмехнулся. — Даже хозяин этих мест редко сюда приезжает. А если и появляется, то не охотится, как бывало раньше, а сидит себе тихо в своём доме. В последнее время и вовсе перестал приезжать.
        — Перестал?
        — Да. И очень жаль, — теперь в голосе была угроза и сдерживаемая ярость. — Хотелось бы мне с ним встретиться! — потом помолчав, и успокоившись после неожиданной вспышки, добавил: — Вот так и получилось, что я — потомственный дворянин — живу среди мужиков в лесу. Вместо охоты ради удовольствия — охота ради пропитания, вместо скачек — погони, вместо балов — игра в прятки с теми, кто имеет желание нас поймать…
        — Я понимаю вас, — тихо сказала Элен. — Волею судьбы случилось так, что моя жизнь напоминает вашу. Мне тоже пришлось пережить потерю всех родных и дома. Но мне повезло больше. Мой приёмный отец любит меня и делает всё возможное, чтобы мне было хорошо. Правда, это ему удаётся с трудом, — грустная улыбка пробежала по её губам. — У нас слишком разные понятия о том, что нужно, чтобы стать счастливым.
        — Искренне рад за вас. Это так много — когда тебя кто-то любит, о тебе заботится. Кажется, я всё бы отдал за то, чтобы не быть одиноким.
        — Но вы не одиноки. Все эти люди — они нуждаются в вас и любят вас. Разве не так?
        — Так. Но это другое. Нас ничто, кроме вынужденной жизни в лесу и связанных с ней тягот, не связывает. Я соскучился по обществу равных мне людей, с которыми можно поговорить о вещах, недоступных разуму этих, несомненно, очень хороших, честных, но ограниченных людей. Я уже стал забывать даже, что ношу шпагу! Использовать её доводится редко, только в случае упорного сопротивления, или защищаясь. А это случается всё реже, с нами стараются не спорить, если уж попались. А мои люди предпочитают другое оружие — топор, кистень, дубинку, наконец. Они надо мной посмеиваются, говорят, что если человека проткнуть такой тонкой спицей, он выживет, а вот если топором или палкой по голове, — Элен машинально поднесла руку к затылку. — Простите. Я забылся. Не стоило сейчас об этом говорить.
        — Да нет, отчего же? Мне уже лучше. Что же до шпаги… Если хотите, можете воспользоваться ситуацией.
        Атаман вопросительно смотрел на неё и молчал, недоумевая.
        — Предлагаю вам дружеский поединок.
        — Вы серьёзно?
        — Абсолютно! Солнце ещё не взошло, но света нам будет достаточно. Место здесь открытое, земля ровная. Только нужно предупредить всех, что это не всерьёз. Согласны?
        В Элен проснулся азарт. Давно уже она не упражнялась, а проверить свои силы в бою с незнакомым противником было и подавно интересно. Атаман кивнул, проворно вскочил и направился к отдыхающим мужикам. Элен тоже поднялась, чтобы подойти к своим людям. В голове вновь зашумело от резкой перемены положения, в глазах опять проплыли и исчезли цветные пятна. Она, разозлившись, заставила себя не думать об этом.
        Предутренние серые сумерки скрадывали мелкие детали окружающего мира, но давали вполне приемлемые условия для поединка. Противники встали друг напротив друга. Оба сняли плащи и шляпы. Теперь, без головного убора, атаман выглядел очень странно в маске, которая, как оказалось, охватывала всю голову, завязываясь сзади узлом, концы которого спускались на шею. Волос видно не было, и в неярком свете он выглядел бы лысым чернокожим человеком, если б не выделяющийся светлым пятном подбородок.
        Взмах шпаг. Лёгкий поклон. Бой начался. Со всех сторон подходили проснувшиеся люди, которые хотели взглянуть на редкое для них зрелище. Держались мужички на расстоянии, чтобы ненароком не быть задетыми клинком и, с другой стороны, не помешать поединку. Сразу стала видна разница в оружии. Шпага Элен была явно тяжеловата. Её учили и колющим и режущим ударам, которым отдавалось предпочтение на занятиях. Для этих ударов требовался замах, а лёгкий и узкий клинок атамана всякий раз успевал нырнуть в открывшееся пространство, так что Элен просто не успевала закончить ни одного начатого ею удара. Поэтому ей пришлось заниматься только обороной, состоящей в основном из уклонений. Она не проиграла бой сразу только за счёт своей подвижности и гибкости. Силовые приёмы она применить не могла — слишком неравны были силы, поэтому приходилось всё время держаться подальше от противника, не подпуская его, ускользая от него, обманывая его. Это было сделать тоже сложно из-за разницы в росте. Наблюдавшие ревели, подбадривая своего предводителя, свистели и улюлюкали в адрес польского пана. Наконец, Элен кое-как
приноровилась к новым для себя видам атак и стала пытаться нападать. Сначала что-то получалось, некоторые удары были удачны, но потом ею был пропущен момент опасного сближения, шпага атамана сверкнула совсем рядом с лицом и в следующий миг Элен почувствовала, как её оружие выскальзывает из руки. Обезоруживающий приём был безупречен. Рёв разбойников слышать было очень обидно. Атаман отошёл в сторону за отлетевшей шпагой, вернулся и, подавая её Элен, поклонился:
        — Я понял, что причина не совсем удачного ведения вами боя в разнице оружия. Но даже при этой разнице вы продержались удивительно долго. Это делает честь и вам и вашему учителю. Поздравляю вас, а заодно и себя с таким соперником. Если вы не против, продолжим. Но теперь я буду действовать, учитывая возможности вашего оружия, чтобы сравнять наши шансы на успех.
        Элен поклонилась. Небольшой перерыв дал ей возможность отдышаться. Голова всё-таки болела, мешая сосредоточиться, как бы она ни старалась не обращать на это внимания. Она снова попыталась прогнать эти ощущения подальше и встала в боевую стойку.
        Атаман действительно стал использовать в основном режущие удары, которые смогла наносить и Элен. Вот теперь она вновь почувствовала себя уверенно. Да, соперник сильнее её физически, но это не помеха! Она прекрасно усвоила приёмы, позволяющие успешно действовать в подобных ситуациях. Удар. Удар. Уклонение. Обманка… Замечательный танец с обнажёнными клинками продолжался. Вторая попытка обезоружить Элен провалилась, она была начеку. Наконец, уже начиная сомневаться в том, что ей это удастся, она сумела провести всю цепочку движений, которые так тщательно разучивала с дядей. Цепочку венчал удар… Шпага замерла, слегка коснувшись шеи противника под подбородком. Атаман был так удивлён, что не сразу нашёлся, что сказать. Только что ему казалось, что победа уже предрешена, польский юноша слабеет, он отступает, сопротивляясь чисто механически, и вдруг… Нет, это просто случайность, это не могло быть намеренным, подготовленным ударом. Разбойники вокруг растерянно молчали. Зато три поляка откровенно выражали свой восторг.
        Атаман убрал шпагу в ножны, поднял с земли свою шляпу и церемонно поклонился Элен.
        — Благодарю за доставленное мне удовольствие. Вы действительно достойный противник.
        Элен, тоже уже надевшая шляпу, поклонилась в ответ:
        — Мне также было приятно померяться силами с таким благородным противником. Я думаю, наш поединок можно считать закончившимся без победы кого-нибудь из нас.
        — Нет, — возразил атаман, — вы, несомненно, выиграли, так как в начале боя не была учтена разница в оружии. Когда же мы оказались в равных условиях (что, по моему мнению, тоже весьма сомнительно, ведь я выше и сильнее вас), я проиграл. Это означает, что вы искуснее меня.
        — Это ничего не означает, — вмешался в разговор старик, до этого молча стоявший в стороне и не принимавший участия в общем гвалте. Атаман взглянул на верхушки сосен, на которые он показывал. Там, за лесом, уже вставало солнце, хотя на поляне, укрытой деревьями, ещё лежала тень.
        — Да, ты прав, старик, нам пора. И вам тоже, — обратился он теперь к Элен. — Благодарю судьбу за нашу встречу. Мне было очень приятно общаться с вами, как будто я встретил хорошего знакомого.
        — Мне тоже показалось, что мы знакомы давно. Не знаю, доведётся ли когда-нибудь нам встретиться ещё раз, но предлагаю вам дружбу.
        — От души принимаю ваше предложение!
        Они обменялись рукопожатием, причём атаман удивился, какая изящная рука у польского пана. Как это ему удаётся так ловко обращаться с оружием!

* * *
        Время торопило. Поляки сели в карету, возница занял своё место. Сопровождающим с ними ехал тот самый старик, который напомнил о времени. Ещё раз обменявшись любезными словами, они расстались с атаманом и остальными разбойниками.
        Элен сидела рядом с Яном и думала, как всё несправедливо. Встреченный человек по её мнению был гораздо более достоин стать богатым и счастливым, чем многие другие, которые таковыми уже являлись. И ещё. Как же люди не ценят того, что имеют! Почему необходимо всё потерять, чтобы понять, что это было именно то, что составляло основу всей жизни, её стержень? Если бы ей кто-то сейчас предложил вернуть то время, когда она была счастлива!.. А потом пришла мысль, удивившая её: а когда она была счастлива? В детстве. Это бесспорно. Но разве она чувствовала себя менее счастливой в цыганском таборе? Нет. Ей, конечно, не хватало родных, она тосковала по ним, но это не мешало ей радоваться жизни, несомненно, ставшей более трудной по сравнению с беззаботным детством в имении у отца. А уж у пана Яноша жизнь приносила ей столько приятного, интересного, увлекательного… Таким образом, можно было считать, что она была счастлива везде. Так что же нужно для того, чтобы стать счастливой? Вот атаман — счастлив он? Похоже, нет. Так, может, просто нужно, чтобы рядом находились люди, которым ты не просто не безразличен, а
которые искренне любят тебя и готовы разделить с тобой твою боль, твою радость, твои увлечения, которые понимают тебя? Да, пожалуй, вот это важнее всего — понимание. Без понимания любовь превращается в чувство собственности, а забота — в мелочную опеку. Размышления плавно перешли в дрёму, и вскоре Элен спала, склонив голову на плечо Яна.
        Проснулась она от того, что её тормошили за плечо. Она открыла глаза. Солнце стояло уже высоко. Карета не двигалась. В окно заглядывал сопровождавший их мужик.
        — Господин Ляксандр, чо делать-то?
        Элен выглянула наружу, приоткрыв дверцу. Они стояли на пригорке, с которого далеко просматривалась дорога, спускавшаяся на равнину. По ней им навстречу двигался отряд вооружённых людей. Мужик явно был напуган.
        — Може, я уеду, а, барин? Упредить бы наших надо. Ить, верно, по их душу идут. Да и самому к им попадать неохота.
        Элен всё ещё смотрела на идущих людей в сопровождении нескольких всадников.
        — Нет, не ходи никуда, — сказала она. — Тебя в обиду не дам, при мне останешься. А за этими, — она махнула рукой в сторону идущих, — лучше сначала проследить, а потом сообщить, кому надо. Сам знаешь, кто они и куда направляются. Верхом-то ты их всегда обгонишь, а в лесу, как я понимаю, ты у себя дома, найдёшь путь вокруг. Сейчас главное — мимо них пройти. Поезжай спокойно рядом, не давай повода заподозрить что-то. Вперёд! — скомандовала она, и карета двинулась. Старик ехал рядом, чуть впереди, как и положено проводнику.
        Когда они приблизились к отряду, он остановился, а им навстречу поскакали два всадника. Поравнявшись с каретой, один из них спросил, кто они и откуда едут. Элен, приоткрыв дверцу, ответила, что возвращается в Орёл, осмотрев окрестности. О подробностях посоветовала справиться в магистрате, где было известно о поездке польского дворянина.
        — Почему же вы едете по этой дороге? — спросил всадник. — Вам от развилки нужно было повернуть налево.
        — Так мы и сделали. Только проехать по ней нам не удалось, там поперёк дороги лежит здоровенное дерево. Пришлось возвращаться. Чтобы не заблудиться, вот, наняли этого мужика. Он нас почти от самой развилки сопровождает.
        — Дерево? — заинтересовался человек. — Вполне возможно, что это дело рук той шайки, которую мы ищем. Где это было? Далеко от развилки?
        — Какой шайки? — вместо ответа спросила Элен.
        — В этих местах ездить опасно, можно нарваться на разбойников. Вам повезло, что вы их не встретили.
        — А причём тут дерево?
        — Скорее всего, это они повалили его, чтобы задерживать путников.
        — Вы что ж, меня за младенца принимаете? Я что, по-вашему, вывороченное с корнем дерево от подрубленного не отличу? — в голосе молоденького пана слышалось раздражение и презрение — смесь весьма опасная и обидная для собеседников.
        — Вы не можете себе представить, на что способны эти люди.
        — Да? Но если это они пришли и выворотили дерево, то что ж они нас не задержали? Обычная карета показалась слишком мелкой добычей? Остались ждать золотую?
        Человек засопел от обиды на издевательский тон разговора и недоверие поляка, и уже другим, жёстким тоном спросил:
        — Где вы взяли своего проводника? Откуда он взялся на дороге? У развилки деревень поблизости нет. Он, часом, не из разбойников?
        Не давая возможности мужичку раскрыть рот, чтобы тот не сказал чего-нибудь неподходящего, Элен закричала:
        — Вы что, издеваетесь?! Что вам везде разбойники-то мерещатся?! Может, вы и меня подозреваете? Не хотите ли обыскать? Может, я где в камзоле разбойника прячу?
        — Вы, сударь, не кричите. Лучше взгляните на седло, в котором ваш проводник сидит, — вступил в разговор второй всадник, который до сих пор не принимал участия в перебранке, зато внимательно осматривал всё вокруг. — Седло явно не из дешёвых, такое мужику не по карману, да и лошадка хороша.
        Элен вышла из кареты, резко захлопнув дверцу. Она остановилась перед верховыми, глядя снизу вверх с таким выражением, как будто это они были где-то на уровне её колен. Правая рука лежала на рукоятке шпаги. Теперь она говорила негромко, так, что всадникам приходилось прислушиваться к её словам.
        — Послушайте, давайте вы будете выражаться более чётко. Если вы подозреваете меня в чём-то, так и скажите. Если намерены обыскать мою карету — прошу, но учтите, что я считаю такое поведение оскорблением и буду требовать удовлетворения, причём немедленно. Естественно, магистрат будет поставлен обо всём в известность. Если же вы просто хотите, чтобы последнее слово осталось за вами, то прошу прекратить весь этот балаган!.. Последнее объяснение, которое я считаю допустимым вам дать, касается седла и лошади. Они мои. На лошади ехал один из сопровождающих меня людей. Когда проводнику была отдана лошадь, мой слуга пересел в карету. Надеюсь, вы понимаете, что другой вариант меня не устроил бы. Это всё. Или вы хотите продолжить этот спектакль? В таком случае, я к вашим услугам.
        Всадники молча поклонились и ускакали к отряду, признав поражение в этом словесном бою. Элен ещё немного постояла, наблюдая за ними, потом сказала вознице: «Трогай!» и села в карету. При этом Ян с удивлением заметил, что руки пана слегка дрожат. Впрочем, всё объяснилось тут же. Пан взялся за голову обеими руками и тихо застонал.
        — Вам бы прилечь, пан Александр.
        — Лёжа становится хуже. Так она только болит, а лёжа начинает кружиться. Лучше я так посижу, если тебе не тяжело, — и Элен снова привалилась к плечу Яна.
        Отряд миновали без задержки. Когда он скрылся за холмом, а карета въехала в тень деревьев, растущих рядом с дорогой, Элен велела остановиться. Она вышла на дорогу и подозвала проводника. Тот тоже спешился и стоял, держа коня в поводу.
        — Я думаю, до города уже не далеко.
        — Да, тута рядом уже. Вона, за тем поворотом видно уж будет.
        — Дальше мы поедем сами, а ты, давай, следи за этими вояками. Да передай атаману, что на этот раз, похоже, магистрат не шутит. Может, лучше отсидеться где-то. Думаю, у вас есть такие места.
        — Есть, как не быть.
        — Вот и поберегитесь. Без вас здесь совсем худо станет. Ну, поезжай. Прощай.
        Она улыбнулась ему, кивнула и пошла к карете. Когда она выглянула в окошко, уже начавшей двигаться кареты, старик всё так же смотрел на неё. Она ещё раз улыбнулась, махнула рукой. Старик провёл по лицу рукой, будто снимая наваждение.
        — Матерь Божья!.. Не… не могёт того быть… Не… А всё же скажу ему. Пущай смеётся надо мной, только скажу всенепременно, — и он, довольно легко вскочив в седло, повернул коня и поскакал в поля, обходя по большой дуге скрывшийся из виду отряд.

* * *
        В город въехали тихо, незаметно. Небольшая карета, покрытая пылью, едущая без сопровождения, ни у кого любопытства не вызвала. Добравшись, наконец, до своей комнаты в городской гостинице, Элен еле нашла в себе силы, чтобы переодеться и умыться. Потом она легла, предварительно велев не беспокоить себя, по крайней мере, сутки, поскольку «будет отсыпаться». Надо же было подстраховаться, чтобы кто-нибудь не узнал, что пан Александр на самом деле не пан, а панна. Еду велено было оставлять у двери, и то, если предыдущую она взяла. Затем она провалилась в сон. Даже не провалилась, а упала, так как, стоило ей лечь, как вновь пришло чувство бесконечного падения. Правда, оно немного ослабло, потеряло свою первоначальную остроту и силу. Но вставать, чтобы прогнать это ощущение, сил больше не было. Время от времени Элен выныривала из тёмного провала и лежала в полусне, борясь с подступающей дурнотой. Поняв, что заснуть по-настоящему, спокойно, сном, приносящим облегчение, не удастся, она снова села. Голова закружилась, к горлу подкатил комок, она закашлялась, приложив руку к груди. Пальцы почувствовали сквозь
ткань ладанку с зёрнышками Бабки. А что, если взять одно? Бабка говорила, что от одного человек засыпает крепко и просыпается хорошо отдохнувшим. А ей сейчас и надо заснуть. Так заснуть, чтобы не просыпаться от дурноты. Элен вытащила ладанку, растянула шнурок и вынула одно зерно. Оно было похоже на маленький обломок какого-то камешка или тёмную крупную песчинку. Дотянувшись до кувшина с водой и кружки, которые поставила перед сном на пол рядом с кроватью, она налила немного воды в кружку и положила туда зёрнышко. Оно растаяло не сразу. Вода по вкусу совсем не изменилась. Посидев ещё пару минут, Элен легла. Когда она уснула, сколько пролежала перед этим, она не запомнила, только приступов тошноты больше не было. Проснувшись, она ещё немного полежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к себе. Вроде бы падение прекратилось. Тогда, осторожно открыв глаза, она посмотрела прямо перед собой. Ничего. Повернула голову в сторону — и сразу почувствовала головокружение, но не сильное, а как после шампанского. А ещё ей страшно захотелось есть. Стараясь не делать резких движений, она поднялась и попыталась
сообразить, сколько проспала. Было светло, но солнца не видно, за незанавешенным окном виднелось небо, сплошь затянутое тучами. Приоткрыв дверь, Элен увидела рядом на табуреточке кувшин, по всей вероятности, с квасом, козий сыр, куски белого хлеба и миску с остывшей кашей. Элен забрала всю снедь в комнату и расположилась, чтобы поесть. Холодная каша аппетита не вызывала, скорее — наоборот. От вида сыра начало вновь поташнивать. А вот квас оказался очень кстати — хотелось пить. Отпив изрядное количество, она села на стул, не выпуская кувшина из рук. Потом налила квас в кружку и стала пить, заедая хлебом. После еды ей стало лучше. Поразмыслив, она решила, что, по-видимому, это был завтрак. Раз каша остыла, а хлеб успел слегка заветреться, скоро можно было ожидать следующей порции еды. Она решила дождаться этого, но её снова неодолимо потянуло в сон.
        Проснувшись во второй раз, она увидела, что уже темно. Поскольку из общей комнаты на первом этаже ещё раздавались громкие голоса и смех, Элен решила, что ночь ещё только началась. Теперь она чувствовала себя настолько лучше, что бодро подошла к двери и, обнаружив за ней горшок с ещё тёплой кашей, в которой виднелись кусочки мяса, скорей перенесла её на стол и с наслаждением поела. Оказывается, она успела проголодаться! Поев, задумалась о дальнейшем. В этом городе делать больше было нечего. Где искать интересующих её людей, она не знала. Кроме одного. Самого главного. Он сейчас жил в Санкт-Петербурге. Значит, нужно ехать туда. Может быть, там и остальные. Только вот говорить всем о том, куда она едет, наверное, не стоило. Бурмистр и так уже интересовался, не собирается ли пан Александр посетить столицу, и если — да, то у него будет просьба передать тому-то и тому-то то-то и то-то… Видимо, и другие поручения появятся. А времени оставалось немного — Элен рисковала не успеть к началу занятий. Значит, стоит сказать, что они возвращаются на родину.
        Решение было принято. Завтра нужно нанести прощальный визит бурмистру и — в путь. С лёгким чувством Элен легла и вновь уснула.
        Утром, умывшись и одевшись, она сделала необходимые распоряжения для подготовки к отъезду. Слуг она тоже не просветила насчёт того, куда они направятся. После возвращения от бурмистра, Элен обратила внимание, что они выглядели обеспокоенными.
        — В чём дело? — спросила она Яна. — Что у вас случилось?
        — Мы боимся, что, когда мы вернёмся, нам всем достанется от вашего дяди, пан Александр, — немного помявшись, ответил тот. — Ведь мы не уследили за вами, и вы пострадали по нашей невнимательности.
        — Ах, вот оно что. Ну, что ж, давайте всё проясним. Мне было бы гораздо спокойнее, если бы дядя никогда не узнал ничего о случившемся. У меня для этого есть свои причины, которые касаются только меня, но вас должно успокоить, что они достаточно веские, чтобы не передумать. Так что наше желание умолчать о происшествии обоюдно, и причин для беспокойства у вас не должно быть.
        Слуги облегчённо заулыбались, стали благодарить.
        — Благодарить меня ещё рано, — они вновь затихли. — Мы уезжаем завтра, но не в Польшу.
        — А… куда? — осторожно поинтересовался Ян.
        — Вот выедем, а там посмотрим. Скажу позже. Но думаю, новость вам понравится, хотя и удивит.

* * *
        А в лесу, недалеко от развалин графского дома, накануне состоялся другой разговор, который мог произойти гораздо раньше, но задержался по объективным причинам. За двое суток, скользя по лесным чащам, разбойники вконец измотали отряд, высланный для их поимки. Отряд устраивал засады, пытался окружить уже обнаруженную шайку, преследовал разбойников, буквально, по пятам, иногда даже видя некоторых из них. Но каждый раз получалось, что они зря тратят силы, потому что там, где только что, вроде бы, были люди, оказывалось пусто. Из окружения тати выходили по какой-то никому, кроме них, не известной тропе; засады, о которых каким-то образом становилось известно, скучали без дела; преследователи тонули в болоте, хотя видели, как по этому самому месту только что прошли те, кого они искали.
        Грязные, уставшие, злые люди, выходившие из города с намереньем быстро найти и призвать к ответу лесных разбойников, потребовали у своих командиров возвращения в город. А как же разбойники? А, пусть их, остаются в лесу. Меньше надо в одиночку да по ночам разъезжать по здешним дорогам, тогда и разбойники не тронут. Рисковать жизнью и терпеть такие мучения, носясь по лесу неизвестно за кем, они больше не намерены. Что на это возразить, старший в отряде не нашёл, а поскольку отряд состоял не из солдат, а из простых горожан, пожелавших принять участие в избавлении уезда от разбойников, заставить их продолжить преследование было тоже невозможно. Вскоре они вернулись в город. Вернулись как раз в тот день, когда Элен была у бурмистра, только ближе к вечеру. А предыдущей ночью у атамана, наконец, нашлось время выслушать старика, принёсшего известие о приближении отряда. Старик сразу порывался рассказать что-то, твердил, что это важно, но атаман прервал его:
        — Это важно для всех?
        — Нет, для вас.
        — Тогда это подождёт. Сейчас важно спасти людей, а на разговоры и рассказы у нас ещё будет время после.
        Теперь же, в тишине ночного леса, лёжа, опершись на руку, у маленького костра, разведённого на дне оврага, он подозвал старика и спросил, о чём так настойчиво пытался он рассказать.
        — Дак, боюсь я, кабы поздно не было. Вам бы, барин, спервоначалу меня выслушать надобно было.
        — Ладно, Михей, не сердись. Что там за тайна у тебя?
        — Дак, не у меня… Послал ты меня, барин, проводить того молодого барина, значит. Ну, поехали мы. Уж почти до города добрались, когда солдатиков повстречали, что потом нас по лесам гоняли.
        — Да, не солдаты это, сколько раз повторять, Михей. Если б солдаты были — туго бы нам пришлось. А это — так, желающие поохотиться на людей.
        — Ну, про то не знаю, то вам видней, кто был. Не об том речь. От когда молодой барин на их осерчал, да после как проехали мы мимо благополучно, храни его Господь, так он и стал прощаться со мной.
        — Кто?
        — Да барин молодой!
        — А! Ну?
        — Ну… Прощаться-то он из кареты вылез, ко мне подошёл. Говорит что-то, а я на него гляжу… и ничё не понимаю, чё говорит. Слышать — слышу, а не понимаю. Всё думаю, откуда он мне знакомым кажется? Вроде знаю его.
        — Кого?
        — Да, барина того молодого! А он тут улыбнулся и пошёл себе к карете. А у меня ажно сердце захолонуло. Вспомнил я!
        — Да что ты вспомнил-то?
        — От если б вернуться лет эдак на пяток назад, я б подумал бы, что это ты, барин, стоишь передо мной да улыбаешься.
        — Я? Ты спятил?
        — Не, я в порядке. От — одно лицо! У меня ажно сердце…
        — Погоди ты, со своим сердцем, — атаман сел, весь подобравшись. — Он был похож на меня?
        — Ну, вылитый!
        — А ты не мог ошибиться? Может, показалось тебе?
        — Не, не могло того быть. Я ж хорошенько того барина разглядел, при солнышке. Только глаза у него другие, не как твои, батюшка. Кабы они серыми были — так одно лицо! Сперва-то, вроде, чёрными показались, а как улыбнулся — так синим и пыхнули.
        Атаман молчал. Мысль, пришедшая ему в голову, была дикой. Нет, этого не могло быть!.. И причём здесь Польша? Разговаривал пан Александр со своими слугами явно по-польски…
        — Эй, кто там есть, поди сюда, — позвал он. К нему сейчас же подбежал паренёк.
        — Позови-ка мне тех, кто на прошлой неделе ляхов захватил. И тех, кто их к дереву привязывал! — уже вдогонку бросившемуся исполнять приказ парню крикнул атаман.
        Вскоре перед ним стояли несколько человек. Оказалось, что во всём участвовали только они. Рассмотрев, кто перед ним, атаман кое-что вспомнил.
        — Ну-ка, подойди сюда, — позвал он одного из мужиков и, когда тот подошёл, спросил: — Помниться, ты что-то говорил о ценностях, которые якобы имеются при себе у ляхов. Это ты откуда взял? Придумал или сам видел?
        Мужик знал, что лучше говорить правду. Лгать атаману не осмеливался никто.
        — Видал… Сам… Тока я ничё не брал! Богом клянусь!
        — Погоди. Я не обвиняю тебя ни в чём. Расскажи, что и у кого из пленников ты видел.
        Поняв, что наказывать его не собираются, мужик успокоился и начал чётко излагать всю последовательность событий. Как привязывали ляхов к дереву; как молодого барина всё никак не могли посадить прямо, он всё валился то на один, то на другой бок, потому как был без сознания; как другие ругались на своём языке; как за распахнувшимся воротом он увидел цепочку и шнурок и предложил товарищу посмотреть, что там.
        — И что там было? — нетерпеливо прервал его атаман.
        — На шнурке — ладанка какая-то, не разобрал я. На ощупь — зёрнышки, вроде. А на цепочке — крестик, перстень и вроде монетка такая странная, формы необычной: вроде, круглая, а с трёх сторон выступы, а с четвёртой — как будто ручка. Вот, как у зеркальца бывает. Тока махонькая.
        — Подойди ближе. Смотри — такая монетка? — атаман показал разбойнику то, что висело у него на шее на цепочке вместе с крестом. Тот наклонился, разглядывая вещицу, потом поднял удивлённый взгляд:
        — Ага, в точности.
        Атаман молчал, опустив голову. Потом спросил:
        — А перстень? Какой он?
        — Ободок гладенький, а камень богатый и как будто в кружеве золотом. И прозрачный. Цвет-то я в потёмках не разглядел, но показалось, что яхонт. Цену за такой и произнести страшно.
        Повисла тишина. Атаман сидел, закрыв лицо руками. Мужики переминались с ног на ногу. Михей, сидевший рядом, замахал им руками — мол, уходите, нечего здесь больше стоять. Те с радостью тут же испарились.
        Наконец, атаман поднялся и, как слепой, спотыкаясь, побрёл прочь. Михей следовал за ним. Выйдя из оврага, они пошли лесом, поднимаясь всё выше, в направлении высокого холма, с которого были видны развалины графской усадьбы. Видимо, дорога была хорошо известна Михею, поскольку он ничего не спрашивал, а лишь изредка вздыхал. На холме атаман остановился.
        — Михей, ведь это была она? — вопрос прозвучал как-то робко и беззащитно.
        — Да, барин, думаю, она.
        — А как же… Мужское платье. Польский язык. Шпага. Может ли это быть она? Как это всё объяснить?
        — Что до объяснений — не моё енто дело. Только, чё ж платье? Платье можно, какое хошь нацепить. А что до шпаги, так ты, батюшка, вспомни: росла она сорвиголовой, прости Господи. Вечно с мальцами из деревни гонялась. Да и вы все еёные проделки скрывали, а в которых и сами участие принимали. Так чё удивляться? Она чему хошь, могла выучиться.
        — Но как мне её теперь искать?
        — Ну, далеко-то она навряд уехала. Може, в городе ещё. Там и искать надобно. Тем паче, что они — ляхи, а много ль ляхов в нашей округе бегает?
        — Как? Как я могу её искать в городе?! Как я войду туда, если даже от своих людей вынужден скрывать лицо? Посмотри, разве со мной можно разговаривать? — и он сорвал маску. Под луной стали чётко видны страшные шрамы от ожогов с левой стороны лица. — А она? Даже если я найду её, как покажусь ей таким? Зачем ей брат-урод, брат-изгой?
        Но Михея картина не покоробила. Он давно привык к виду своего любимого барина, которого когда-то вытащил полуживого, обгоревшего, бесчувственного из горящего дома. На его глазах, стараниями старой знахарки, жившей в лесу, как сказочная баба Яга, барин медленно поправлялся. Михей знал наизусть каждый шрам на его лице, он давно научился не замечать их. Для него барин был всё тем же красавцем Аленом, каждодневную заботу о котором граф Владимир Кречетов поручил ему, Михею.
        — И-и, барин. Не об том думаешь. Самому в город соваться и необязательно, пошли кого посмышлёнее. Вон, Ваньку, хоть. А что до вашего вида… От скажи, батюшка, коли б сестричка ваша сейчас рядом была, живая, но покалеченная, ты б отказался от ней? Побрезговал сестрой назвать? Испугался бы?
        — Нет.
        — То-то, что нет. Почему ж о ней так плохо думаешь? Ить ей так же одиноко, поди, как и тебе, барин. Ты, вот что, надевай-ка эту свою шапку кожаную, коль без неё не могёшь, да пошли назад. А поутру отправишь кого в город. Так?
        — Так.
        — Ну, вот и славно. Пойдём-пойдём, — как маленькому приговаривал он молодому сильному мужчине. И тот, послушный, шёл с ним, только раз обернувшись, чтобы взглянуть на место, где жил раньше и мог бы жить сейчас. Но старик опять что-то тихо заговорил, и они вместе начали спускаться с холма.

* * *
        Вот так получилось, что когда Элен в сопровождении своих людей покидала город по дороге, ведущей в сторону польской границы, с противоположной стороны в него вошёл паренёк с узелком на плече. Он пришёл, чтобы выполнить поручение — узнать, где остановился барин-лях, который недавно был у них в лесу. Результат поисков обеспокоил его, и парень поторопился вернуться в лес. Там он сообщил своему обожаемому атаману, что молодой барин нынче утром выехал из города, чтобы, как он сообщил в гостинице, вернуться на родину.
        От этого известия атаман, неожиданно для всех, впал в ярость, а затем замкнулся и ни с кем не хотел говорить. Но время шло, от него постоянно ждали помощи, решения проблем, совета… Постепенно он вернулся к прежнему ритму своей жизни. Но теперь перед ним стояла главная задача: найти сестру во что бы то ни стало. Для этого было решено нанять несколько человек и послать их в Польшу. Это было сделать непросто, поскольку нужно было ещё найти таких людей. Кроме необходимых для поиска навыков они должны были знать польский хотя бы немного. Ещё больше всё осложнялось тем, что Ален не мог появляться в городе, поэтому приходилось поручать подбор другим. А время шло.

* * *
        Ничего не подозревавшая Элен направлялась в Санкт-Петербург. Дорога предстояла неблизкая, но ей было не привыкать. Ян с товарищами решил, что пан Александр захотел, наконец, сам увидеть город, о котором много говорили по всей Европе. По мере продвижения на север, пейзаж постепенно менялся. В лесах, тянувшихся по сторонам дороги, появлялось всё больше елей и ольхи. Редко встречались места с сосняками. Лес стал сумрачным и более влажным. То и дело попадались болота и болотца, которые здесь ухитрялись существовать не только в низинах. Постоянно приходилось пересекать речушки и ручьи, иногда при этом Элен была вынуждена выходить из кареты, которую слуги перетаскивали через вязкую грязь по берегам очередной речки. Пан Александр, лишний раз, подтверждая свою репутацию «странного» барина, ни разу не воспользовался помощью своих людей для переправы. Они должны были перенести его через грязь и воду, но он неизменно сам находил способ преодолеть преграду. То это был ствол дерева, лежащий поперёк русла, то — гряда камней, чуть видневшихся из воды, а то и просто мелкое место с дном, более твёрдым, чем там,
где переправлялись телеги, всадники и кареты, превратившие переправу в месиво. Правда, при последнем способе сапоги не всегда спасали, и пан Александр не раз садился в карету в промокшей обуви. Ночевали по-разному. Если попадался постоялый двор, считали это везением. Иной раз останавливались в деревне. В этом случае чаще всего оказывались все вместе на сеновале. В первый раз Ян удивился, что пан даже не раздумывал, стоит ли ложиться вместе со слугами. Он забрался с ними на сено, снял шляпу, шпагу положил рядом с собой вместе с двумя пистолетами, взятыми из кареты, улёгся, укрылся плащом и вскоре уже спал. Потом эта ситуация стала привычной.
        Но не всегда им везло. Пару раз им пришлось ночевать в лесу, у костра. И, как назло, оба раза шёл дождь. Дожди вообще зачастили в последнее время. Приходилось наспех сооружать навес, пристраивая его к карете, служившей защитой от ветра и косых струй. В этих случаях пан Александр проводил ночь в карете. Но где бы ни приходилось им ночевать, кто-то из них обязательно оставался в карете, возле спрятанного в тайнике ларца. Один раз эта предосторожность себя оправдала. И, как ни странно, это случилось не в лесу и не на постоялом дворе, а в деревне.
        Был черёд Яна сторожить ларец. «Сторожить» вовсе не означало, что нужно без сна коротать ночь. Требовалось просто устроиться спать внутри. Для этого из-под сиденья выдвигалось что-то похожее на небольшой табурет. Он ставился между передним и задним сиденьем, на него укладывалась подушка, в обычное время закрывающая половину переднего сиденья, и получалось нечто, вроде небольшого диванчика. На нём взрослому мужчине, конечно, было не вытянуться во весь рост, но провести одну ночь он мог вполне сносно. Таким образом, ларец оказывался в головах спящего человека. Яну, обладателю высокого роста, было очень непросто улечься на узком и коротком лежаке в карете. Он долго ворчал, пристраиваясь и так и сяк, и, наконец, задремал, привалившись к дверце кареты спиной.
        Пьяненький мужичок, возвращаясь с крестин, остановился, удивлённо разглядывая карету, невесть откуда взявшуюся во дворе его соседа. Он решил выяснить, не чудится ли она ему. Когда он подошёл поближе и убедился, что карета реальна, в нём проснулось любопытство: а кто это к соседу приехал и чего привёз? Мужичок подкрался к самой карете и тихонько потянул дверцу на себя. Дверца не поддавалась. Мужичок потянул сильнее. Безрезультатно. Внезапно, без всякой причины разозлившись, он резко и изо всей силы рванул дверцу…
        Яну во сне привиделось, что его сбросили с крутого обрыва. Но сон внезапно превратился в реальность, когда он, потеряв опору в виде запертой дверцы кареты, рухнул на землю, больно ударившись спиной. Неизвестно, что при этом пригрезилось пьяному мужичку, только он, внезапно тоненьким голоском, завопил: «Убива-аю-ют!» И уж вовсе не понятно, что показалось деревенской собаке, которая забралась под карету переночевать. Мужичка она прекрасно знала и поэтому на его запах никак не отреагировала. Проснувшись от грохота выломанной дверцы, шарахнувшись от упавшего почти ей на голову человека, невесть откуда взявшегося, ошалев от пьяного тенора, она с перепугу тяпнула мужика за ногу и умчалась подальше от этого страшного места. На шум и собачий визг среагировали все деревенские псы. Лай и вой стоял во всех дворах. К ним присоединялись вопли покусанного пьяницы, который от боли немного протрезвел и теперь, сидя на земле, крыл всех и вся, не скупясь на выражения.
        С сеновала, тараща спросонья глаза, вывалились «пан Александр» с остальными слугами. Выскочив в тёмный двор, не понимая, что происходит, пан пальнул из пистолета вверх. Грохот выстрела заставил сначала примолкнуть всех собак и мужика, но тут же всё возобновилось: псы неистовствовали, мужик кричал и ругался, но теперь же проснулась вся деревня. Люди выскакивали из домов кто в чём, кто-то крикнул: «Пожар!», и тут вовсе стало ничего не понять…
        Только приблизительно через час все, наконец, разобрались, что к чему. Вот уж когда не поздоровилось несчастному любопытному пьянчужке! Его ругали все, кому не лень, говорили, что от непутёвого другого и ждать нельзя. А поляки вместе с Элен, собравшись во дворе возле кареты, смеялись до икоты и колотья в боку. Даже Ян, потирая ушибленные при падении места, не отставал. Угомонились все лишь под утро, сумев подремать ещё пару часов. Но долго ещё, сидя в карете или седле, то тот, то другой весело фыркал, вспоминая беспокойную ночь в деревне.

* * *
        Когда подъехали к Санкт-Петербургу, моросил мелкий противный дождик. Было не то, чтобы холодно, но мерзко. Влажный, холодный, как будто липкий, воздух забирался под одежду, и от него не было спасенья. Ткань, казалось, вся пропиталась влагой и не защищала тело от холода. Руки и ноги стыли, как в мороз. Элен сидела в карете, нахохлившись, разговаривать не хотелось, не хотелось даже смотреть в окно. Там по обе стороны дороги тянулся бесконечный и какой-то неуютный, неприветливый лес. Она немного оживилась, когда карета, наконец, достигла предместий. Но оживление быстро угасло, уступив место мрачному удивлению и тоске: убогие домишки стояли по большей части пустые, часто даже не заколоченные. Там, где ещё было видно присутствие хозяев, не заметно было даже самого захудалого огородика. Картина мало изменилась и тогда, когда они въехали в город. Здесь тоже было безлюдно, а редкие прохожие только подчёркивали эту пустоту. Непривычно прямые улицы хорошо просматривались, чувствовалось, что строились они по единому плану. Но под ногами лошадей густо пробивалась трава, так что без всяких объяснений было
видно, что ездят здесь нечасто. Карета проезжала мимо маленьких и больших домов, среди которых много было каменных, некоторые больше походили на дворцы. Но эти хоромы по большей части пустовали. Всё это было так одинаково однообразно, что стало полной неожиданностью увидеть строящийся очередной дворец. Здесь жизнь ощущалась, хотя работающих людей было немного.
        Элен хотела, как всегда, снять комнаты в каком-нибудь постоялом дворе или гостинице при трактире. Но здесь это оказалось сложным делом. Трактиры были маленькими, комнат либо не имели вовсе, либо они были заняты. Да и самих трактиров в городе осталось немного. Проездив довольно долго в поисках жилья, Элен решила остановиться, хотя бы поесть. Они вошли в очередной трактир и расположились на лавках за столом. Стол в помещении с низким потолком был один, зато за него могли бы усесться одновременно больше десятка человек. Но сейчас здесь сидел только один мужчина уже в годах, хотя ещё крепкий, в одежде купца. Тёмно-русые волосы, всё ещё густые, вились тугими колечками, а такая же курчавая борода, прикрывающая ворот рубахи, была неожиданно рыжей.
        Оказавшись за одним столом, поляки и купец молчали недолго, скоро завязалась беседа. Говорила в основном Элен, остальные слушали и иногда переспрашивали у неё что-то, непонятое ими. Разговор крутился вокруг запустения, которое явилось для приезжих полной неожиданностью.
        — Э-эх, барин, — вздохнул купец, — это ты по свету здесь катался. Вот погоди, стемнеет, тогда действительно неприятно. Кто остался в городе — все по домам сидят, до утра на улицу носа не покажут.
        — А куда все делись? — спросила Элен. — Вроде, если учесть количество построек, людей должно быть много.
        — Так и было, — кивнул головой купец, — пока жив был наш государь — Пётр Лексеич. Ещё при царице Екатерине, жене его, которая после него правила, мало что поменялось. А как на престоле оказался другой Пётр, Второй, так всё и кончилось… Он, Пётр-то Второй, не любил этот город. Вот и уехал в Москву. Ну, и двор, конечно, с собой забрал. Там и жил, и правил. А куда двор — туда и остальные потянулись. Кому ж охота в неудобствах жить! И ветрено здесь им, и сыро, и улицы, вишь, не такие — прямые больно, — он опять вздохнул. — Вот и побросали свои дома новые, которые по велению Петра Лексеича построили. Лишь бы ко двору поближе… А за господами и работники разбежались. Посмотрели: что здесь делать-то? Нечего. Вот и разбрелись кто куда. И не сыщешь теперь.
        — А мы проезжали сегодня мимо строящихся домов. Это что? Кому строят, если все разбежались?
        — Да, строят… Мастера иноземные этим заведуют. Им деньги плачены большие за то, чтобы всё построить, вот они и отрабатывают, что б, ненароком, возвращать не пришлось. А так, что б кто своей охотой да для себя здесь чего строил — того нету.
        — А вы?
        — А что — я?.. Я тут свою выгоду блюду — на стройку провиант поставляю. Вот сейчас как раз собрался поехать по этой надобности в Москву. Так что, ежели остановиться захотите в городе — милости прошу, недели две мой дом пустым стоять будет. Оплаты мне никакой не надобно, приглядите за домом и ладно. Там, конечно, сторож останется, но оно всё надёжнее, когда в доме люди живут. Вы сколько тут задержаться думаете?
        — Всё будет зависеть от того, найдём ли мы одного человека.
        — А какого? Я многих знаю, кто в Санкт-Петербурге жил, — с оттенком гордости сказал купец.
        — Графа Кречетова, — решившись, ответила Элен. В конце концов, почему бы и не спросить, ведь никто же не знает, кем на самом деле является этот польский юноша, путешествующий по России.
        — Кречетова… — протянул купец. — Эх, барин, поздно вы искать его надумали. Нет больше графа, скончался лет шесть или семь назад.
        — Скончался? А что с ним случилось?
        — Такое, что и врагу не пожелаешь. Убили его. Мало того. С ним и детей его сгубили. Говорят — случайно всё вышло, да только не верю я. Но как бы там ни было, исход один: род графа прервался.
        — Так это, очевидно, вы говорите о старом графе. А мы разыскиваем молодого. Того, что унаследовал графский титул.
        — А-а… Этого… — тон собеседника сразу изменился. Стало понятно, что говорить ему неприятно. — А по какой такой надобности вы его ищете? Кто он вам?
        — Да никто, — небрежно пожав плечами, ответила Элен. Она почувствовала смену настроения в голосе купца и решила, что лучше представиться совершенно посторонним, не заинтересованным ни в чём, человеком. — Приятель, узнав, что я еду в Россию, просил, если буду в Петербурге, поспрашивать о нём. Зачем это ему — не знаю. Вот я и стараюсь что-нибудь узнать.
        — Ах, вон что. А почему в Петербурге? Ведь земли графские далеко отсюда.
        — Так ведь в столице наверняка кто-то должен знать о его сиятельстве. Мы с приятелем рассудили, что граф, скорее всего, постарается приехать сюда, ко двору. Мне ничего не было известно о том, что столицей вновь стала Москва.
        — Это вы правильно рассудили с вашим приятелем, — проворчал купец. — Он точно стремился быть поближе ко двору. Вот поэтому и сидит вместе со всеми в Москве.
        — Вы как-то неприязненно говорите о графе. Это с чем связано? Если, конечно, вы можете об этом говорить. Он вас чем-то задел?
        — Задел? Нет… Просто человек дрянной, не люблю таких. Гонору много. Всё «я» да «я», а сам — как то яблоко. Знаете, бывают такие: полежит немного, сверху так просто загляденье, а разрежешь — внутри всё сгнило. И болтают о нём всякое. Может, пустое, но больно уж часто повторяют разные люди одно и то же.
        — И что же говорят?
        — Так ведь это только слухи.
        — Я понимаю. Но мне же нужно будет что-то рассказать приятелю по возвращении. В Москву я не поеду, по крайней мере, в этот свой приезд, потому что нет на это времени, меня уже ожидают дома. А если о графе известно что-то нелицеприятное, то мой долг — предупредить приятеля. Пусть это даже слухи. Ведь говорят: дыма без огня не бывает.
        — Вы хорошо знаете русский язык, барин, — кивнул купец, — Прямо, будто росли в России, — и, помолчав, продолжил: — Если б вы знали, как близки к истине ваши слова. Старого-то графа Кречетова вместе с детьми спалили в их собственном доме. Разное потом об этом говорили. Но некоторые слуги уверяли, будто видели перед тем, как начался пожар, нескольких господ, среди которых был человек, очень похожий на этого самого… который теперь графом стал. Но подтвердить никто не решился. Темно было, ночь, обознаться легко. А они почти все теперь молодому барину служат. Против него что сказать — себе дороже выйдет, а графа с детьми уж всё равно не вернёшь.
        Элен еле сдерживалась. Чтобы не выдать своих чувств и эмоций, она смотрела в стол. К концу рассказа ей удалось успокоиться, и она продолжила разговор.
        — Благодарю за такие откровенные слова. А вы не боитесь дурно говорить о графе? Говорят, в России с воцарением Анны Иоанновны возродили Тайную Канцелярию?
        — Да нет, не боюсь. Я ведь, барин, давно на свете живу, ещё при Петре Лексеиче начал торговлей заниматься. При нём и привык правду говорить. Оно, конечно, не всегда себе на выгоду получается, бывало, и страдал через это. Но всегда всё ладно заканчивалось. И душе спокойно, ото лжи она избавлена.
        — А что ж вы-то не поехали в Москву со всеми? — решила сменить тему Элен. — Там, наверное, доход-то больше?
        — А я и в Москве торгую, не только здесь. Можно было, конечно, и бросить сюда мотаться, да только обещал я провиант привозить, покуда стройка идёт. А обманывать не приучен.
        — А не зря всё это строительство? Город-то пустой.
        — Не скажите, барин. Вы пустого города не видели. Вот прошлой зимой, к примеру, волков аж на Невской Першпективе видели! Вот тогда и, правда, город пустым стоял. Сейчас уж возвращаться начали потихоньку. Не многие, конечно, но всё же… А и кто не вернулся, дома свои в порядок привести велели.
        — И что ж такое произошло, что они вдруг передумали?
        — А-а! — поднял палец купец. — Весть прошла, что матушка-царица вернуть двор в Санкт-Петербург намерена! И распорядилась, что б Дворец Зимний готов был её принять со всеми, кого она взять с собой пожелает, и что б город стал вновь таким же прекрасным, каким задумал его её Великий дядя, и что б корабли продолжали строить, как при царе Петре… Ну, вот и стали господа готовиться к возвращению. Не очень-то охота им обжитую Москву покидать, да ведь куда денешься?.. Ну что, барин, — неожиданно закончил он, переходя на деловой тон, — остановитесь в моём доме?
        — Да, благодарю, остановимся на несколько дней. Осмотрим город, да и поедем.
        — Что ж так мало в России пробыть хотите?
        — Да мы в России уже давно, а вот до Санкт-Петербурга только что добрались.
        — Ну, так вы на будущее лето приезжайте. Вот тогда и поглядите, каков этот город на самом деле!
        — Вы так уверены, что за год здесь всё изменится? — сомневаясь, спросила Элен.
        — Точно говорю, измениться! Вы не знаете новой государыни. Она же из рода Петра! Всё по её будет!

* * *
        Обратный путь прошёл без всяких приключений. На том же постоялом двое, что и в начале путешествия, она рассчиталась и попрощалась с Яном и остальными сопровождавшими её в Россию людьми. Переодевшись и, на этот раз, переночевав, она отправилась домой в коляске, которая давно её здесь ожидала вместе с двумя слугами. Это были те, кто доставил её сюда из дома перед отъездом в Россию.
        Пану Буевичу стало известно о приезде Элен ещё до того, как она переступила порог дома. Весть принёс Гжесь. Он по поручению отца ездил с письмом и увидел знакомую карету, въезжающую в город. Случайно ли он оказался там или нет, можно судить по тому, что Гжесь последнее время с большим удовольствием брался за любое дело, которое могло привести его к городским воротам. Встретив карету, Гжесь не стал сопровождать её, не подъехал даже поприветствовать. Просто, убедившись, что это Элен, юноша поторопился домой предупредить всех о её возвращении. Так что к тому моменту, когда она сошла на камни двора, и Янош, и Войтек, и слуги уже стояли тут же, встречая её. Янош подошёл и обнял воспитанницу. Элен и не представляла, как она по нему соскучилась. И не только по нему. Элен стояла рядом с дядей Яношем, улыбалась, отвечала на приветствия, а внутри была растерянность: как же так? Она ездила в Россию, так далеко, чтобы увидеть свой родной дом, пусть и разрушенный, почувствовать себя опять на родине, а это чувство пришло здесь, в доме, в общем-то чужого ей человека. Пан Янош отстранился от Элен и, улыбаясь,
тихо спросил:
        — Что ж ты так задержалась? Мы уже волноваться начали. По всем расчетам выходило, что ты должна была вернуться давно.
        — Я знаю. Виновата, — ответила она. — Зато я побывала в Санкт-Петербурге.
        — В Петербурге?
        — Да.
        — И как тебе понравился город Петра?
        — Впечатлений много и они разные. Я потом всё тебе расскажу, дядя Янош.
        Все прошли в дом. Было много радости, шуток и даже слёз, которые пролила пани Мария по поводу усталого вида и осунувшегося лица своей питомицы. Но вот Гжесь так и не подошёл к ней, только издали наблюдая за встречей.
        К вечеру, когда все разошлись по своим комнатам, Элен и пан Янош сидели в его кабинете. Она рассказывала ему о своём путешествии. Единственное, о чём она умолчала, была история с разбойниками. Но она не могла нарушить своё слово, да и не считала этот эпизод таким уж важным. Янош слушал внимательно, иногда переспрашивал, уточнял. Когда Элен закончила рассказ, он, немного помолчав, спросил:
        — Так ты довольна поездкой?
        — И да и нет, — подумав, ответила она. — Мне не удалось ничего подробно разузнать.
        — Но ты побывала на родине. Это тоже много значит. Или нет?
        — Очень много, — Элен вздохнула. — Я видела, как тяжело живут после смерти отца люди в наших деревнях. Я знаю, что тот, кто называет себя графом Кречетовым, не интересуется ничем, кроме столичной жизни и доходов с имения. И теперь я знаю, что моё решение найти и наказать тех, кто виновен во всём этом и в моих личных бедах — правильное. И не отступлю.
        — Это понятно… Но я ожидал услышать от тебя слова о твоих ощущениях от посещения родных мест. Может быть, о воспоминаниях.
        — Там всё родное но… — Элен говорила медленно, казалось, она раздумывала, как точнее выразить то, что чувствовала, — от этого хочется спрятаться. Я надеялась встретиться со своим детством, но эти места больше ничем не напоминают мне о нём. Если бы не ларец мамы, то, кроме горечи, я ничего бы не ощутила.
        — Кстати, о ларце. Как ты намерена поступить с этими ценностями?
        — Я думала об этом. Там есть несколько вещей, которые я хотела бы непременно сохранить. Во-первых, потому что это память о маме, а во-вторых, потому что они великолепны, вряд ли кто-то ещё может похвастаться такими. Одна из них — комплект, серьги и ожерелье из рубинов. В них мама была изображена на портрете. Всё остальное может послужить мне источником средств для осуществления задуманного.
        — Ну, средствами тебя обеспечить я и сам могу, — нахмурился Янош. — Мне кажется, что лучше пока сохранить ларец в неприкосновенности.
        — Дядя Янош, ты всегда тратил на меня и мои причуды столько, сколько было необходимо, столько, сколько не всякий родной отец потратил бы на свою дочь. Я сознаю это и благодарна тебе. Но, если я способна сама нести какую-то долю расходов, то почему не сделать это?
        — Ну, хорошо, — Янош счёл за лучшее не спорить и перенести разговор об этом на другой раз, — сейчас говорить ещё не о чем. Скоро ты отбудешь в школу (если не передумала, чему я был бы несказанно рад), где тебе деньги не будут нужны, разве только на карманные расходы, если ты собираешься иногда выходить в город. А вот когда вернёшься — поговорим. Согласна?
        Элен, улыбнувшись, кивнула. От неё не укрылось желание дяди уйти от разговора. Она тоже не хотела сейчас настаивать. Ещё будет время.

* * *
        Элен была дома вот уже два дня, а с Гжесем так и не говорила. Это было странно. Ей казалось, что после её долгого отсутствия им найдётся, о чём поговорить, что рассказать друг другу. От него она не скрыла бы историю с разбойниками, наоборот, Элен предвкушала, как будет всё описывать… Но Гжесь постоянно оказывался занят. То его вовсе не было дома, так как он уезжал или, чаще, уходил с поручением отца или пана Яноша, то возился на конюшне, то просто не выходил из своей комнаты. Но вот как-то Элен увидела его в коридоре, уходящим в противоположном направлении.
        — Гжесь! — окликнула она. Он остановился, обернулся. Потом сделал несколько шагов навстречу. — Гжесь, мы с тобой так и не встретились ни разу с тех пор, как я вернулась.
        — Почему же? Я встречал тебя вместе со всеми.
        — Да, я видела, встречал, — согласилась Элен, — но нам не удалось поговорить.
        — О чём?
        — То есть как, о чём? А о чём мы с тобой говорили раньше?
        — Ну, это когда было! Мы были детьми.
        — Разве так много времени прошло с моего отъезда в Россию, что всё изменилось?
        — Нет, это произошло раньше.
        — Что произошло, Гжесь? — Элен искренне не понимала, что он имеет в виду.
        — Мы повзрослели. По крайней мере, я. У каждого из нас теперь своя жизнь.
        — И что? Повзрослев, ты не хочешь со мной разговаривать?
        — Да нет. Просто не о чем, — вновь сказал Гжесь, не глядя ей в глаза. — Ты добилась своего — стала лучшей и скоро уедешь продолжать учиться. А я… Я не смог дотянуть до твоего уровня. Это оказалось не для меня.
        — Гжесь… И ты из-за этого… Но это же глупо! Мало ли, кто что умеет делать немного лучше других! Разве это мешает дружить?
        — Я согласен, глупо, — похоже, он услышал только одно слово из фразы. — Я наверно и сам глупый, только не понимаю этого. Со стороны всегда видней. Вот поэтому и не стоит со мной разговаривать. Вдруг моя глупость заразна? — и, невесело усмехнувшись, он повернулся и ушёл.
        Элен растерянно смотрела ему в след. Неужели он обиделся на то, что она скоро уезжает? Ведь не может же быть, что он завидует! Но она не остановила его и больше не делала попыток заговорить.

* * *
        Незаметно пролетела неделя. В начале второй пан Янош подошёл к Элен, встретив её в саду.
        — Если ты не передумала, нужно собираться. Занятия начнутся через три дня. Времени осталось мало. Если завтра утром выехать, то, как раз, успеем. Останется время слегка осмотреться и устроится.
        — Ты поедешь со мной, дядя Янош?
        — Да, я всегда присутствую на первых занятиях. А потом сдам тебя на попечение Штефану и уеду. Он будет твоим денщиком.
        — Денщиком? — удивилась Элен. — Разве мне будет нужен денщик?
        — А как же. В школе они есть у каждого ученика-курсанта. Или студента — это как кому нравится говорить. Не беспокойся, — сказал Янош, увидев в глазах Элен тревогу, — он, во-первых, в курсе всего, а во-вторых, и у курсантов и у денщиков есть свои комнатёнки. Так что жить ты будешь одна. А Штефан — мой самый верный слуга и, можно сказать, друг. Он со мной всю жизнь.
        — Спасибо, дядя Янош, — Элен поняла, что нельзя ответить иначе, не обидев пана Яноша. А немного погодя, всё обдумав, она решила, что и в самом деле, хорошо иметь рядом надёжного человека, который всегда сможет помочь.
        На следующее утро Элен уехала в «очень хороший пансион при монастыре». То, что с ней ехал Штефан, объяснялось просто. Там была нехватка мужской силы, поэтому пану Яношу разрешили прислать слугу, хотя обычно девицы приезжали одни. А так он будет рядом. Пани Мария опять пролила немало слёз по поводу расставания с Элен, много причитала и убеждала всех в ненужности такого обучения вдали от дома.
        Провожали Элен опять все вместе. И опять Гжесь не подошёл к ней, ограничившись тем, что помахал рукой издали.
        Продолжение обучения
        Эта школа ничем не была похожа на предыдущую. Здесь занимались не беспечные мальчики, за которых заплатили отцы, и которые особо не утруждали себя на занятиях. Это, конечно, не означало, что молодые люди так ничему и не научились, но всё было для них несерьёзно, всё было скорее игрой. В этой школе находились только те, кто собирался сделать фехтование основным занятием своей жизни. Среди них были люди, готовившие себя к военной карьере; были просто неуёмные дуэлянты, смысл жизни которых заключался в том, чтобы спровоцировать кого-нибудь на поединок; были будущие телохранители важных особ; но были и те, кто выбрал себе в качестве источника заработка чёрное ремесло — наёмные убийцы; наконец, были и те, кому просто нравился сам процесс фехтования, они не имели никакой особой цели. Но последних было мало, и они были совсем юные. Вот в такую разношёрстную компанию и попала Элен.
        Главные ворота открывали вид на ухоженный роскошный цветник и за ним — небольшой фонтан. Справа и слева от ворот находились небольшие помещения для охраны. Само здание школы имело форму буквы П с равными сторонами. Вход был с внешней стороны перекладины этой буквы. Внутри постройки располагался квадратный внутренний двор. Территория была огорожена высокой чугунной оградой в виде копий, воткнутых древками в каменное основание.
        Фасадную часть здания занимал комендант школы с семьёй. Вернее, он занимал левую её часть. В правой части располагались комнаты, в которых останавливался пан Буевич, когда приезжал сюда. Часто вместе с ним бывал и пан Морозевич с сыном. На верхнем, третьем, этаже комнаты занимали два преподавателя школы и лекарь.
        Семья коменданта состояла из жены — молодой привлекательной особы с вредным характером, считавшей, что богатый, но не первой молодости, муж должен постоянно чувствовать вину за разницу в возрасте и, соответственно, за «её загубленную молодость» и поэтому всячески её ублажать. Поскольку её муж придерживался другого мнения, она постоянно старалась найти того, кто готов был делать это вместо него.
        В правой боковой части здания располагались помещения для занятий — большой и малый залы. Занимались или здесь или, если позволяла погода, во внутреннем дворе. В левой части были комнаты для курсантов. Каждый из них имел своё, хотя и небольшое, помещение, состоящее из двух комнат. В первой, совсем крохотной, проходной и без окон, размещался денщик, а во второй — сам курсант. Окна комнат выходили в сад, тянувшийся неширокой полосой вдоль обеих боковых стен здания. Собственно говоря, это были не окна, а застеклённые двери. На первом этаже они выходили прямо в сад, а на втором — на длинный общий балкон, тянувшийся вдоль стены и имевший спуск на землю.
        Позади школы стояли конюшня, каретный сарай, кузня, сенник и т. д. Их от сада и внутреннего двора отделяла невысокая ограда. Этот хозяйственный двор имел свои ворота, ведущие на противоположную главным сторону. Эти ворота тоже охранялись, но не так строго, как главные.
        Вот так выглядела школа, в которой двадцати отобранным курсантам предстояло провести ближайшие семь месяцев. Отбор проходил очень просто. Всем прибывшим предлагалось разбиться на случайные пары и поочерёдно продемонстрировать своё умение преподавателям. Один из них был поляк, пан Тадеуш Стоцкий, другой — немец, герр Эрих Нейрат. Пан Стоцкий, высокий, статный, с великолепными русыми волосами, производил бы величественное впечатление, если бы не был от природы столь подвижен, что не мог ни минуты сидеть спокойно. Это не означало, что он был суетлив или неловок. Его движения всегда были изящны и точны. Герр Нейрат являл собой полную противоположность. Это был высокий худой человек с соломенного цвета волосами, белыми бровями и ресницами. Двигался он как будто с ленцой, взгляд светло-голубых глаз был неизменно спокойным, даже немного сонным. Но эти сонные глаза замечали каждую мелочь.
        Вот эти двое и наблюдали за поединками. Здесь было совершенно не важно, кто выиграл, кто проиграл. Учителей интересовало владение оружием, уверенность человека, его умение правильно оценить незнакомого противника. В результате, нескольким молодым людям было отказано. Никаких объяснений им не дали, просто сказали, что не возьмутся их учить. Это решение преподаватели принимали вместе с паном Буевичем, также присутствовавшим здесь.
        Наконец, отбор был завершён, и принятых пригласили пройти в их комнаты, занятые для них денщиками. Штефан ждал Элен в комнате на втором этаже приблизительно в середине коридора. Не успели курсанты осмотреть свои «апартаменты», как их пригласили в зал. Там их встретили оба учителя, но уже без пана Буевича. Когда все собрались, вперёд вышел пан Стоцкий.
        — Разрешите представиться. Моё имя — пан Тадеуш Стоцкий. Я буду одним из ваших учителей. Вторым будет герр Эрих Нейрат, — второй из учителей коротко поклонился. — Вас мы будем называть только по именам, поскольку часто курсанты нашей школы не хотят обнародовать свои фамилии. Это их право. Чтобы уравнять в правах всех, нас вы тоже можете называть по именам. Это я думаю, возражений не вызывает ни у кого? — он оглядел слушавших его молодых людей. — Хорошо. Теперь о том, что вас ждёт. За время пребывания здесь вы поймёте, что все ваши навыки, которыми вы все, несомненно, гордитесь, в сущности — пустое место. Или, у некоторых из вас, почти пустое, — заявил он. — Вас научат держать в руках немного другое оружие, отличное от того, к которому вы привыкли. Вы узнаете, что шпага может иметь совсем другой вид. Среди вас, я думаю, есть те, которые знакомы с ним, но есть и те, для которых всё будет в новинку. Это, прежде всего, касается тех, кто до сих пор обучался у пана Буевича. Оружие, которым вы будете работать здесь, не даёт возможности наносить рубящие удары, но зато те приёмы, которые вы освоите,
помогут вам в поединках быть быстрее противника, наносить удары легко и не открываться, ведь укол не требует замаха. Кроме того, вы научитесь не замечать того, что дерётесь, например, на краю крыши; сможете фехтовать, балансируя на узком мостике или бревне; будете легко вести бой против двух противников, а с некоторым усилием — против трёх. Некоторым из вас удастся короткое время выдерживать атаки и четырёх человек без ущерба для себя… Но всё это состоится только при условии прилежания и настойчивости с вашей стороны.
        — Ну, и, разумеется, и то и другое может оказаться напрасным, если вы не будете соблюдать правила нашей школы, — продолжил речь своего коллеги герр Нейрат. — Их немного, и запомните вы их легко. Сложнее будет заставить себя придерживаться этих правил. Итак. Никаких отлучек без разрешения коменданта школы не может быть. Если вы будете пойманы на нарушении этого — немедленное исключение. Нельзя опаздывать и из разрешённых отлучек. Это тоже считается грубым нарушением, как и предыдущее, но в этом случае будет рассмотрена причина опоздания, которая может повлиять на решение об исключении. Третьим грубым нарушением, приводящим к тем же последствиям, является случай, если кто-то приведёт на территорию школы постороннего человека. И абсолютно не важно, кто это будет — мужчина или женщина. Все ваши нарушения будут фиксироваться комендантом. Три небольших взыскания приравниваются к одному грубому. К мелким относятся, в частности, пререкание с учителем или комендантом, или стражниками, или лекарем; провоцирование конфликтов; небрежное отношение к оружию и много других. Вы их усвоите по ходу дела.
        — Те, кто не согласен с нашими требованиями, — опять заговорил пан Стоцкий, — или считает их для себя невыполнимыми, может покинуть школу прямо сейчас, — он оглядел молчавших учеников и продолжил: — Имейте в виду, что тот, кто останется, больше не будет иметь возможности просто уйти, забрав свои денежки. То есть вы-то уйти сможете, а вот ваши деньги останутся. Молчите? Значит, все согласны? Хорошо. В таком случае, прошу выбрать себе оружие из того, которое вы увидите, если посмотрите направо.
        У стены зала красовалось десятка три клинков в специальной стойке. Здесь были шпаги с однотипными рукоятками без украшений и знаком школы на регардах. Взяв в руки один из них, пан Стоцкий продолжил:
        — Обратите внимание на форму оружия. Клинок широк у рукоятки, а дальше становится всё более узким. Как вы сами можете догадаться, тонкая часть не предназначена для парирования ударов, эту задачу выполняет широкая часть. На сегодняшний день это лучшее оружие, созданное для поединков. Он носит название колихемарде.
        — Выбранный вами клинок, — теперь говорил герр Нейрат, — станет вашим постоянным спутником на протяжении всего обучения. Никакое другое оружие в школе использоваться не должно. Это понятно?.. Хорошо. Прошу, разбирайте.
        Разобрали шпаги быстро. Глядя на то, как ученики поглядывают на оружие других, пан Стоцкий улыбался.
        — Да, вы правильно заметили, шпаги разной длины. Все помнят, что на дуэлях строго соблюдается правило о том, что оружие должно быть одинаково. Но здесь мы учим вас не поединкам по правилам, а поединкам без правил. По этой же причине время от времени некоторым ученикам (каждый раз разным) будут выдаваться клинки других образцов, среди которых, несомненно, будут и такие, к каким кто-то из вас привык.
        — На сегодня — всё. Все свободны, — подытожил герр Нейрат. — Познакомьтесь со школой и между собой. Вечером вас ожидает небольшой праздничный ужин. Этот день станет последним, праздно проведённым вами, на ближайшие семь месяцев.
        Все потянулись к выходу. Внезапно Элен почувствовала чью-то руку на плече.
        — Герр Ален, останьтесь. Я хотел бы с вами поговорить, — сказал учитель.
        Они остались с ним в пустом зале. Герр Нейрат молча смотрел на Элен ничего не выражающими светлыми глазами, полуприкрытыми тяжёлыми веками. Наконец, он произнёс:
        — Разрешите, будьте любезны, моё небольшое затруднение. Я привык угадывать или знать наверняка причины, приведшие человека заниматься в эту школу. В основном, это не составляет для меня никакого труда, поскольку таких причин на самом деле немного. Но вот в вашем случае я зашёл в тупик. Ни один из известных мне вариантов вроде бы к вам не относится. Быть может, вы согласитесь помочь мне понять. Это не праздное любопытство. Зная, зачем вы здесь, я смогу сделать ваши занятия более эффективными. Так вы поможете мне понять?
        Элен помолчала. Потом решила, не уходя далеко от истины, дать всё же обтекаемый ответ.
        — Желание справедливости.
        — Справедливости? Для кого? Для всех? — поднял белёсые брови учитель. — Вы хотите изменить мир?
        — Нет. Конечно, не для всех, хотя это быть может и было бы заманчиво. Я имею в виду себя.
        — Справедливость по отношению к самому себе… ммм… Значит, надо полагать, она кем-то была нарушена, и это вас раздражает или гнетёт. Я правильно понял?
        — Да, вы правильно поняли.
        — И вы хотели бы наказать виновников совершившейся несправедливости?
        — Да.
        — Ну, так это обычная месть! — почему-то обрадовался учитель. — Значит, я почти угадал. Что ж, месть — весьма весомая мотивировка… Если только вы уверены в своём желании.
        — Абсолютно.
        — Вы столь молоды, я бы даже сказал юны. Неужели есть кто-то, кому вы намерены мстить, причём всерьёз?
        — Да, есть.
        — И вы уверены, что без этого спокойно жить не сможете?
        — Не смогу.
        Учитель помолчал, внимательно глядя Элен в глаза. Она выдержала взгляд, не отвернувшись.
        — Если я не ошибаюсь, вы приходитесь племянником пану Буевичу?
        — Да, пан Янош — мой дядя.
        — И вы, очевидно, имеете всё, о чём другие юноши вашего возраста могут только мечтать: положение, достаток, исполнение прихотей?
        — Да, это так.
        — В таком случае, я предлагаю вам ещё раз подумать, так ли уж необходима вам эта школа? Не лучше ли постараться забыть всё, что привело вас сюда? Я видел вас в поединке и должен сказать, что это было весьма недурно, вы выступили достойно. Такого уровня фехтования вполне хватит для обычной жизни.
        — Забыть? Нет. Вы не понимаете, — покачала головой Элен.
        — Не понимаю, — подтвердил герр Эрих.
        — Вы говорите, что сейчас я имею всё, чего хотят, но не имеют другие. Но зато у них есть то, чего меня лишили — семья, родители, свой родной дом. Да, дядя Янош любит меня, и я его люблю тоже, он относится ко мне так, как мог бы относится к собственным детям, он заменил мне отца. Но… У меня был отец. И его не стало. А те, кто виновен в этом, живут. И живут прекрасно, пользуясь тем, что им не принадлежит.
        Герр Нейрат опять помолчал. Потом заговорил о другом, давая понять, что не намерен комментировать услышанное и принимает всё, как есть.
        — Хотел бы вас предупредить. В этой школе обучение идёт боевым оружием, без, так называемой, защиты. Поэтому возможны травмы. Пан Буевич говорил вам об этом?
        — Нет.
        — Теперь вы знаете. Вас это не смущает?
        — Нет.
        — Хорошо. Теперь другое. Учитывая ваш… э-э-э… столь юный возраст и столь далеко идущие планы, я мог бы предложить вам немного облегчённый режим хотя бы на первое время, пока вы…
        Элен прервала его, подняв руку и покачав головой:
        — Нет-нет. Ни возраст, ни то, что мой дядя — хозяин школы, не должно ни на что влиять. Я хочу обучаться на общих основаниях. Если не смогу, не выдержу — уйду. Пусть это и будет моим преимуществом перед другими — ведь мне не нужно бояться потерять деньги, отданные за обучение, — усмехнулась Элен.
        — Что ж, пусть будет так, — прищурившись, задумчиво произнёс герр Нейрат. — Мне только легче. Но имейте в виду: будет трудно.
        — И что? — пожала она плечами. — Разве было просто научиться тому, что я уже умею?
        — Но этому вы учились постепенно, а здесь всё достаточно сжато.
        — Вы сказали, что я неплохо фехтую. Но при этом вы не знаете, что впервые шпага попала мне в руку меньше двух лет назад. Причём эта шпага была тяжелее той, что сейчас нам выдали.
        — Два года? Это впечатляет… Чему вы улыбаетесь? Я сказал что-то смешное?
        — Нет, просто вы повторили любимое слово дяди и его друга.
        — Да? Может быть… Ну, что ж, если вы уверены в своих силах, то я вас больше не задерживаю.
        Они раскланялись, и Элен удалилась в свою комнату. Пора уже было переодеться для ужина.

* * *
        — Удар справа! Слева! Резче! Ещё раз!
        Они занимались во дворе. Их противниками, уже который день, были чучела.
        — Нет! Плохо! Никуда не годиться!
        — Герр Эрих, а почему нам нельзя пользоваться своим оружием?
        — Я не понял, что за посторонние разговоры во время занятия? Сутки карцера! Марш!… Остальные продолжают! Удар справа! Слева!..
        Занятия чередовались. То они отрабатывали каждый удар в замедленном темпе, двигаясь как во сне, то упражнялись на чучелах, набитых соломой и тряпками, но ни разу ещё не было ни одного поединка. Эти занятия перемежались то с бегом по двору и саду, то чехардой, которая была бы просто весёлой забавой, если бы в неё не заставляли играть по часу подряд. Кроме этого они бегали по узкой доске, положенной на два чурбана, учились падать разными способами, которые давали возможность остаться целыми, не вывихнув руку или ногу и не сломав шею.
        Герр Нейрат на занятиях выглядел, как рабовладелец на плантациях: губы сжаты, левая рука на эфесе шпаги, в правой — бич. Любая оплошность — и этот бич тут же взвивался и очень точно находил жертву. Особо больно не было, зато было очень обидно.
        Пан Стоцкий не отставал. Вид его не был столь грозен, как у немца, но и он бичом владел превосходно.
        — Нет, пан Ален, слишком длинный и медленный выпад! Резче, а не длиннее! Повторить! Ещё! Нет, плохо. Ещё!
        Голова шла кругом от этой карусели. А ещё говорили, что нельзя без разрешения покидать школу. Какое там покидать! Тут до кровати-то не знаешь, как добраться. Юзеф находился в таком же состоянии. Они, встречаясь в коридоре возле комнат, не имели сил даже на короткий разговор. Только обычное приветствие, вежливый поклон и — к себе, отдыхать.
        Как-то раз после нескольких часов подряд, проведённых в зале (погода стояла мерзкая, и чучела перенесли в помещение), Элен вошла в комнату и со стоном повалилась на кровать, не сняв даже перчатки. Штефан тут же оказался рядом.
        — А, ну-ка, давайте я вам помогу. Перчатки… Сапожки… Камзол… — приговаривал он, снимая всё это с Элен.
        — Всё болит, — внезапно пожаловалась ему Элен. — Особенно ноги. В них как будто что-то гудит.
        — А что ж вы хотите? Прыгаете целый день на них, конечно, загудят. Давайте-ка я вам их чуток разомну.
        Элен с удивлением привстала на кровати.
        — Да не бойтесь. Вот увидите, вам сразу легче станет.
        Он присел рядом, положил себе на колени одну её ногу и стал аккуратно поглаживать, тихонько пощипывать, слегка растирать.
        — Как хорошо… Откуда ты знаешь, что нужно делать?
        — Да я ж ещё пану Яношу, когда он молоденький был, помогал. Раз один какой-то лекарь был у него и показал, как нужно сделать, чтобы не болело. Я и запомнил.
        — У него что, тоже ноги болели?
        — У пана Яноша-то? А как же. И ноги, и руки. Намашется своей шпагой, а потом ко мне — Штефан, помоги, руки из плеч вываливаются, ноги не ходят. Вот я и делал, что мог. Сначала-то не особо получалось, ведь сам был почти мальчишкой, мало чего умел, но потом как-то пошло дело. Частенько приходилось с ним возиться. Он-то, пан Янош, шустрым был, на месте не сидел, всё бежать ему надо было куда-то. А то придумал такую штуку. Встретится со своими сверстниками, такими же сорвиголовами, и давай соревноваться: кто дольше биться будет.
        — На шпагах?
        — А как же, известно, на шпагах. Вот прыгают они, прыгают… А уговор был такой, чтобы, значит, не учитывать, кто лучше, кто хуже, а просто махать да махать вашей этой шпагой. Кто устал — тот из игры выходит. Пан-то Янош всегда последним оставался. Как бы ни устал, не сдавался. Упрямый. Да гордый. Вот после эдаких упражнений он ко мне, бывало, и бежит: помоги. Да ненадолго его хватало, опять убегал. Это уж он после остепенился. Вот аккурат в то время, когда с батюшкой вашим они сошлись.
        — С моим отцом? — Элен села на кровати. Тихого умиротворения от рассказа Штефана — как ни бывало. — Как это было? Я ничего об этом не знаю.
        — Вы ложитесь, ложитесь. А я расскажу.
        — Почему же мне дядя сам ничего никогда не говорил? Я знаю только, что они дружили, а как эта дружба началась — не знаю.
        — Да история больно печальная. Вот он и не хочет говорить об этом. Начнёшь рассказывать — опять, как заново, переживать будешь. А вспоминать ему тяжко.
        — А ты откуда всё знаешь?
        — Здрасьте, вам! Я ж с ним с его юности всегда рядом. Кому и знать, как не мне.
        — Ну, рассказывай, рассказывай!
        — История эта началась, когда ещё пан Янош с вашим батюшкой не встретились. Полюбил мой пан хорошенькую девушку. И она его тоже, конечно. Только вот родители её были люди богатые, не хотелось им отдавать дочь за пана Яноша. Род его знатный, старинный, да вот много денег они не имели. Родителей к тому времени он схоронил, а дом, в котором вырос, пришлось заложить, чтобы было, на что жить. Но сердцу-то не прикажешь. Вот они с той девушкой и надумали убежать вдвоём да обвенчаться. Сговорились — когда, пан Янош с ксёндзом договорился. Ну, и вроде как всё получилось: Кристина (так ту девушку звали) к нему вышла, мы все сели верхом и поскакали. Я-то вместе с паном Яношем был, а панна Кристина с собой служанку взяла. Вот уж не знаю, как там всё получилось, да только узнали у панны дома о её побеге. Ну, и в погоню бросились. Мы-то отъехать порядком успели, только догонять они нас стали — кони у них, вишь, хорошие были. Кристина, как только поняла, что нас догоняют, сразу к пану Яношу: лучше убей, я домой не вернусь, меня замуж отдадут завтра же! Пан Янош нам говорит: скачите, мол, а я их здесь задержу.
Кристина опять в слёзы: если убьёшь отца или братьев, нам вместе уже не быть! Мол, кровь моих родных между нами встанет. Тут мой пан обещал ей, что никого не тронет, только задержит. Говорит, а сам лошадь сдерживает, а мне рукой машет — мол, уводи женщин поскорее. Я лошадей панны и служанки её под уздцы ухватил, да поскакал вперёд. Своим-то конём я одними ногами управлять мог. Вот скрылись мы, а пан Янош остался. На землю спрыгнул, да за кустом и стал. Не видно его. Решил он коней под преследователями пострелять. Он уже тогда стрелял отлично. Вот они из-за поворота вымахнули, а он — бах! Бах! Бах! Троих коней уложил, ещё один споткнулся, упал, а ещё два перепугались, всадников скинули и умчались куда-то. И всё бы получилось наилучшим образом, только панна Кристина, как услышала выстрелы, прямо как с ума сошла: думала, что нарушил пан Янош обещание и палит в отца её и братьев. Вырвала у меня из руки поводья и назад! А отец её с тремя сыновьями да с двумя слугами тоже стрелять начали. Только ведь ночь была. Хоть луна и светила, а всё равно темно, не видно, в кого стрелять. Пан Янош так за кустом и
стоит. А тут вдруг конь по дороге несётся, как оглашенный. Вот чья-то пуля и нашла жертву… Конь-то дальше поскакал, а панна Кристина на землю упала… Пан Янош, как увидел это, так к ней и кинулся, забыв, что стреляют по нему. Потом как вскочит, как закричит: «Вы убили её! Убили!» и — к ним. Те вроде опешили сначала, а потом, как дикие звери, на него кинулись. Пистолеты да ружья заряжать уж некогда было. Мы как раз со служанкой к этому времени вернулись. Она к хозяйке бросилась, а я стою, как истукан и что делать не знаю. В такой драке, когда господа дерутся, мне делать нечего. Потом разобрался, что там ещё и слуги мелькают, всё норовят пану моему в спину зайти, да хватить его по голове дубинкой. Вот эти противники по мне были! Один-то и не понял, поди, что на него такое налетело. Может, подумал, медведь, а может, ничего не подумал, потому как не успел. Я ему в ухо кулаком съездил, он упал и не вставал больше. А другой своей дубинкой меня успел огреть. Да только это он зря сделал, я разозлился ещё больше. Не знаю, как только вспомнил, что убить мне его нельзя. Ведь пока разберутся что к чему, мой пан
один останется. Ну, руку-то этому пакостнику я сломал, чтобы больше не лез ко мне со своей глупой палкой. Хотел ещё и ноги переломать, да он так шустро от меня побежал, что я попросту не догнал бы его. Но пану Яношу всё одно трудно приходилось. Как бы он хорошо ни сражался, а когда против тебя четверо бьются, худо. Сначала-то пану его боль да злость помогали, а потом подустал он, еле отбивался. Я уж думал, возьму грех на душу, стукну хотя бы одного. Ну, не мог я спокойно смотреть, как моего пана убивают! И тут, откуда ни возьмись, ещё конь летит. Я думал, помощь к отцу с сыновьями подоспела. А всадник с коня прыг, и кричит так это грозно: «Обернитесь, трусы, чтобы я вас в спину не ударил!» Вот и стало тогда пану Яношу полегче.
        — Это был мой отец? — спросила Элен. Штефан уже закончил возиться с её ногами, и она лежала, опираясь на локоть, заворожённо слушая денщика.
        — А то как же? Он самый. Они встали спина к спине и — ну, махать шпагами. Сразу всё поменялось. Те-то не ожидали подмоги похитителю и, хоть их было четверо против двоих, уж не так уверенно дрались. Наверное, пан Янош с вашим батюшкой кого-нибудь тогда убили бы, а может, и не одного, больно искусны они были. Да только тут панна Кристина голос подала, отца звала. Он и шпагу выронил. Тут все остановились и к ней кинулись. И я тоже подошёл. Посмотрел и понял, что недолго бедняжке жить осталось. Уж больно рана серьёзная. Крови много натекло. Отец перед ней на колени встал, наклонился, а она ему и говорит: «Ты прости меня, но люблю я Яноша, не могла по-другому поступить. Ты его не вини, мы бы с ним счастливы были. А убивать он вас не собирался, слово мне дал. Обещай, — говорит, — мне, что не будете вы его в моей смерти винить. Я сама виновата, не поверила ему». Ну, что отец мог сказать? Обещал, конечно, клятву дал, что ни он, ни сыновья его не будут считать пана Яноша виноватым. Говорит, а у самого — слёзы. Потом панна велела Яноша позвать, попрощаться. И как он подошёл, попросила поцеловать себя, как
жену. Он наклонился, поцеловал её в губы, она улыбнулась, вздохнула и померла.
        — Пан Янош тогда словно обезумел, — после паузы продолжил Штефан, — Никак не хотел никого к панне подпускать. Плакал. Потом поуспокоился немного, а говорить не может. Трясёт его всего. Тогда батюшка ваш много помог. И лошадей оставшихся поймал, и носилки придумал из плаща сделать, на которые панну Кристину уложили. Потом со мной вместе пана Яноша домой проводил. Упросил я его тогда остаться у нас пожить, потому как боялся я, что б мой пан чего над собой не сделал. Пан Владимир, батюшка ваш, слава Всевышнему, согласился. Мне одному не уследить было бы. А пан Владимир и спать-то ложился на пол, поперёк двери, чтобы, значит, заметить, если пан Янош выходить из комнаты ночью надумает.
        Вот так и познакомились они. Когда пан Янош отошёл немного, горе притупилось, к нему отец Кристины явился. Он и раньше приходил, но пан Владимир его не пускал, говорил, рано ещё, пусть успокоится немного. Ну, вот. Этот господин, забыл я его имя, сказал, что клятву свою, данную дочери в последние минуты её жизни, помнит и сдержит. И что если пан Янош сочтёт нужным, он может навещать могилу своей возлюбленной, которая находится там-то и там-то. С тех пор пан Янош всегда туда ездит. Сначала частенько бывал, а потом — пореже, потому как дела появились. Решил он доказать, что сможет вырваться из бедности и стать состоятельным человеком. Но дважды в год ездит туда обязательно: зимой, в день Рождения Кристины, и летом — в день её смерти.
        — Так вот он куда ездил… — задумчиво произнесла Элен. — Я спрашивала, а он не отвечал.
        — Ну, да. Не говорит он об этом.
        — И поэтому он так и не женился?
        — Поэтому. Говорили ему и я, и пан Войтек, да и пан Владимир тоже, чтобы нашёл себе невесту. За этим дело бы не стало, он вон, каким женихом завидным стал. Не сейчас, конечно, а лет эдак пятнадцать назад. Женился бы, детишки пошли, радовали бы. А он или молчал или сердился. Ну, от него и отстали… Вот, когда вы в доме появились, он расцвёл прямо. Полюбил, как дочь. Потому и потакает во всём… Эх! — и он отвёл глаза, уставившись в пол.
        Элен смотрела на преданного слугу и думала о недосказанном. В его глазах она, видимо, была причиной новых огорчений обожаемого пана. Вместо того чтобы стать примерной дочерью, вести себя подобающим девушке образом, задумываться о женихах, семье, она вытворяет такое, что и представить себе трудно. Элен села на кровати, взяла Штефана за руку, а когда он снова посмотрел ей в глаза, прошептала:
        — Я обещаю, что пан Янош никогда не пожалеет о том, что приютил меня. Я сделаю всё, чтобы он был счастлив, хотя бы на старости лет. Ты веришь мне?
        — Дай то Бог, панна Элена, дай то Бог.
        Элен предпочла не замечать запрещённого в стенах школы обращения к ней.

* * *
        Занятия шли своим чередом. И поединкам с чучелами не видно было конца.
        — Пан Ален, что за цыплячьи шаги?
        — Герр Ален, у вас в руке шпага, а не дубина.
        — Повторить… Повторить… Повторить…
        Неприятности и трудности прошлой школы здесь вспоминались, как удовольствие. Тренировки выматывали настолько, что когда был объявлен день отдыха и всем разрешили сходить в город развлечься, Элен просто осталась в своей комнате. Казалось почти чудом, что двадцать четыре часа можно было, не двигаясь, просто лежать на кровати и ничего не делать. Впрочем, так поступила не одна она. Развлекаться ушли только самые старшие, среди которых был и пан Лех — весьма неприятная личность. Это был высокий молодой человек, с длинными тёмными волосами, которые на занятиях он завязывал сзади в пучок. Стройный, широкоплечий, он обладал своеобразной грацией, но в ней было столько звериной дикой силы, что вместо восхищения, она вызывала скорее опасение. Он носил небольшие усы и узкую полоску бороды, которая обрамляла лицо с правильными чертами и крупными тёмными глазами. Он был красив. Но в лице ощущалась всё та же звериная натура. Это не было что-то конкретное, скорее общее впечатление. Когда же он улыбался, это впечатление получало подтверждение, потому что вместо улыбки на лице появлялся оскал. Если бы ему суждено
было родиться века на два раньше, его сожгли бы на костре, как оборотня, так явно проступали в нём черты зверя.
        Этот пан Лех почему-то с первого дня невзлюбил Элен. Он не упускал случая, чтобы посмеяться над ней или подколоть чем-то. Разумеется, всё было облечено в форму вежливых слов или дружеских замечаний, так что, даже понимая, что его слова — издёвка, ни преподаватели, ни сама Элен ничего не могли сделать, ведь формально он вёл себя вежливо.
        Юзеф тоже постепенно оказался под огнём, потому что сразу дал понять, что является другом пана Алена и никогда не войдёт в группу, поддерживающую Леха. А такая группа была. Её составляли пятеро весьма посредственных учеников школы. Они буквально смотрели в рот Леху, смеялись его шуткам, поддакивали, рассказывали все последние сплетни, ожидая одобрительной ухмылки.
        Элен лежала, закинув руки за голову, и думала о том, что ей рассказывал дядя об этой школе. Если здесь действительно учатся, наряду со всеми, и будущие убийцы, то определённо Лех — один из них. Потом внезапно ей пришла в голову другая мысль. А кто она? Ведь она тоже пришла сюда для того, чтобы научиться убивать. Она сделала это своей целью. Так чем же она лучше Леха? Он, возможно, будет получать деньги за то, что выполнит работу за тех, кто сам не способен на это или считает ниже своего достоинства. А она? Ведь, в конце концов, она тоже получит деньги, если всё сложится так, как она рассчитывает. Так, значит, она тоже убийца?! Элен села. Как это не пришло ей в голову раньше? И что теперь делать? Уйти из школы? Вернуться к пану Яношу? Забыть обо всём, выйти замуж, как того хочет дядя, жить и радоваться? И пан Янош будет счастлив, что Элен рядом, она ведь обещала Штефану это. А сама она будет счастлива? Сможет она быть счастливой и забыть тот день? Сможет она спокойно растить детей, выезжать с ними на прогулки, укладывать спать и не думать, что с ними может произойти то же самое, что и с ней? Ведь
пока живы те, кто лишил её семьи, она не сможет быть уверена в будущем. Теперь Элен уже не сидела, а ходила по комнате. Хотелось двигаться, куда-то бежать, чем-то заняться. Она вышла на балкон и спустилась в сад. Там было уже холодно и неуютно, осень разрисовала деревья и кусты яркими красками, но отобрала тепло и пение птиц. Элен пошла по аллее, кусая губы и продолжая спорить сама с собой. Глядя по сторонам, она ничего не видела. Которая Элен внутри неё была права? То, к чему она стремится, считается убийством или нет? Убеждая себя, что нет, она очень хотела бы услышать подтверждение этого. Погрузившись в себя, она прошла мимо человека, медленно идущего по боковой тропинке, и остановилась, только когда её окликнули:
        — Пан Ален! — Юзеф, улыбаясь, ускорил шаги. — Вы так глубоко задумались, что, похоже, действительность вам неинтересна. Добрый день! — запоздало приветствовал он.
        — Добрый день. Мне казалось, что все ушли развеяться в город.
        — Нет, как видите, не все. Мне захотелось побыть в покое. Так много за последнее время суеты вокруг, что хочется просто пройтись или посидеть где-нибудь. Если хотите, можем вместе посидеть у пруда.
        Этот пруд находился в дальнем конце парка, рядом с хозяйственным двором. Здесь стояли несколько скамеек. В пруду жили карпы, которых, развлечения ради, можно было покормить, бросая в воду кусочки хлеба. Но пруд имел чисто практическое значение. Рыбу периодически ловили и подавали к столу. Поголовье, таким образом, регулировалось.
        Элен и Юзеф пришли и сели на скамью у воды. Привыкшие к тому, что неясные тени на фоне светлого неба почти всегда означали еду, со всех концов пруда к ним устремились рыбы. В воде мелькали тёмные спины, иногда плескал хвост. Юзеф протянул Элен один из припасённых кусков хлеба. Они молча стали бросать крошки в воду. Юзеф не хотел начинать разговор, видя какое-то необычно встревоженное состояние Элен. Наконец, он не выдержал:
        — О чём вы думаете?
        — Почему вы спрашиваете?
        — Мне кажется, что-то случилось. Вы никогда ещё так не выглядели.
        — Как — так?
        — Напряжённо. Обеспокоенно. Что-то у вас произошло. Я прав?
        — Может быть… Скажите, — вдруг спросила Элен, — а зачем вы пришли сюда? Зачем вам это нужно?
        Юзеф удивлённо шевельнул бровями:
        — Я уже говорил, что хотел бы стать телохранителем, а на такую должность…
        — …трудно попасть. Я помню. Вы это уже говорили.
        — Да, говорил.
        — И это всё? Больше никаких причин нет?
        — Нет. А почему вы снова заинтересовались этим?
        — А как вам кажется, — вместо ответа вновь спросила Элен, — зачем здесь пан Лех? Чего хочет он?
        Юзеф нахмурился. Одно упоминание имени Леха вывело его из расслабленного состояния. Он бросил в воду оставшиеся крошки, встал и отряхнул колени. Глядя в пруд, заговорил:
        — Пан Лех? Пан Лех — негодяй по определению. Вряд ли он ищет такой же должности, как я. Он никогда не встанет между кем-то, приняв удар, он для этого слишком самолюбив. Даже, скорей, самовлюблён. Но и на человека, который собирается избрать военную карьеру, он не похож. Смешно также предположить, что он пришёл сюда просто так, из любопытства, — Юзеф замолчал.
        — И что из этого следует?
        Он повернулся и посмотрел ей в лицо:
        — Думаю, что в его случае мы имеем счастье, — он криво усмехнулся, — общаться с будущим убийцей. Он будет брать заказы, как охотник, только его добычей будут не звери, не птицы, а люди.
        Элен сидела, опустив голову.
        — Я тоже так думаю.
        — А почему вас вдруг так озаботило, кто такой пан Лех? — вопрос прозвучал резковато.
        Элен встала, отошла в сторону. Стоя спиной к Юзефу, она тихо повторила тот вопрос, который недавно мысленно задавала себе:
        — А кто же тогда я?
        — Вы?… — Юзеф был в замешательстве.
        — Да, я. Вот у вас есть цель, о которой вы можете говорить открыто. А знаете ли вы, зачем здесь я? Какую цель преследую я? Зачем всё это нужно мне? — Юзеф замялся. Элен продолжила: — Я вам скажу, — теперь Элен повернулась к нему лицом; она улыбалась, но в этой улыбке была боль. — Думаю, я мало чем отличаюсь от пана Леха. Я тоже здесь для того, чтобы научиться убивать.
        — Подождите. Мы все здесь для того, чтобы уметь не дать себя убить, а значит, уметь убивать. И что? Я тоже хочу научиться этому же. Что же я буду за телохранитель, если не буду уметь этого? А вы всё валите в одну кучу. Так же нельзя!
        — Как нельзя? Как? Мне казалось, что я знаю, как правильно поступить, мне казалось естественным прийти сюда и учиться. Но… я никогда не думала… — Элен споткнулась, поняв, что проговорилась, но не исправилась, — что стану убийцей, — и она опустила взгляд.
        Юзеф шагнул вперёд, взял её за руку.
        — Я не знаю, что в действительности привело вас сюда, но никогда даже не пытайтесь сравнивать себя с Лехом. Я вижу, как вам трудно, как вы стараетесь не отстать от других, но проигрываете просто в силу своих физических данных. Успокойтесь и не отчаивайтесь. Всё встанет на свои места. Просто вам требуется больше времени. Что же касается вашей цели, то…
        — Вы ничего не знаете, — Элен покачала головой, всё так же глядя в землю, но руки не отняла.
        — Вы правы, я не знаю. Но уверен, что это не может быть что-то постыдное.
        — Спасибо, — теперь она смотрела на него. — Если бы вы согласились выслушать меня, я… Мне кажется, очень важным рассказать кому-то обо всём.
        — Я к вашим услугам, пан Ален, — с лёгким поклоном сказал Юзеф.
        Элен слегка улыбнулась. Они вновь сели на скамью и она начала рассказ. Несколько раз Юзефу казалось, что она готова заплакать, но Элен, на секунду — другую закрывая глаза, не давала себе возможности расслабиться. Наконец, всё было сказано, даже о ларце, привезённом с развалин родного дома и о сгоревшем портрете матери. Юзеф помолчал, потом повернулся к ней и спросил:
        — И вы спрашиваете, не убийца ли вы, только из-за того, что хотите лишить жизни этих негодяев?.. Вы с ума сошли… — эти слова прозвучали мягко, почти с нежностью. — Но у меня есть, пожалуй, решение этой проблемы.
        — Какое?
        — Я могу отложить ненадолго поиск дворянина, которому нужен телохранитель.
        — И что?
        — Я сделаю всё за вас. Нет, послушайте, — быстро заговорил он, видя, что Элен пытается возразить, — мне это сделать будет легче. И эти люди меня не знают, значит, будет легче к ним подобраться. Это, действительно, решение!
        — Нет! — Элен выкрикнула это, чтобы остановить его. — Нет. Это не решение. Я хочу, чтобы они знали, от чьей руки гибнут, им должно быть известно, что в этой руке — кровь графа Владимира Кречетова. Только в этом случае всё будет иметь смысл… Поймите, я не гонюсь за наследством. То есть, я, конечно, не откажусь от него, но это не главное. Я и здесь могу жить безбедно. Но убийцы отца и брата, имя которого я сейчас ношу, должны бояться того, что есть на свете человек из рода Кречетовых, который знает об их преступлении. Знает и отомстит.
        Элен стояла и смотрела прямо в глаза Юзефу, и он с удивлением видел перед собой совсем другого человека. От привычного спокойствия в этих прищуренных синих глазах не осталось ничего. На щеках выступил румянец, на губах — злая улыбка. Но вспышка прошла быстро. Элен отвела глаза, потом отошла немного в сторону и, сложив руки на груди, опять стала смотреть в воду. Юзеф молчал, поражённый увиденным и услышанным. Так как молчание затягивалось, Элен повернулась к нему:
        — Простите. Не нужно было посвящать вас в свои дела.
        Юзеф слегка поклонился:
        — Вы необычный человек. Я беру свои слова назад: вы действительно всё сделаете сами. Но если вам когда-нибудь хоть в чём-то потребуется помощь — позовите меня.
        — Благодарю. Пойдёмте. Скоро ужин, — и они вместе пошли по аллее.
        — Если позволите вернуться к началу нашего разговора, — продолжил Юзеф, — то вас ни в коем случае нельзя считать убийцей.
        Элен остановилась. В сгущающихся сумерках в тени деревьев выражения её лица не было видно. Но она молчала, явно ожидая продолжения.
        — Лишить жизни хладнокровно, не задумываясь над тем, кто этот человек, есть ли у него слабости или хорошие черты, что он совершил, а что ещё может совершить — вот это действия убийцы. Тем более, если всё это человек совершает не для себя, не ради восстановления справедливости или по каким-то другим соображениям, а просто ради получения денег, ради заработка, делая из убийства свою профессию. То, что предполагаете вы — воздаяние за совершённые гнусности. Так не мучайте себя понапрасну. Все ваши тревоги не имеют под собой основания.
        — Благодарю вас, пан Юзеф. Мне очень повезло иметь такого друга.
        — Не стоит благодарности, пан Ален.
        Элен коротко взглянула ему в глаза и тут же отвела взгляд. Улыбнувшись друг другу, они разошлись в разные стороны, чтобы переодеться к ужину. При этом Юзеф подумал, что дружба — это, бесспорно, прекрасное чувство, но… Дальше он думать себе не позволил
        Лех
        В чём Юзеф был абсолютно прав, так это в том, что Элен очень трудно. Изматывающие упражнения с клинком сами по себе доводили до изнеможения, а тут ещё были и другие. Особенно сложно давалось ей одно: нужно было пройти как можно скорее (скорость тоже оценивалась) по бревну, ничем не закреплённому на земле, мимо двух раскачивающихся мешков с песком и успеть нанести удар и по одному и по другому, не оступившись. Мало кому удалось это сделать сразу, и никто не смог повторить. Даже после нескольких тренировок количество прошедших по бревну без ошибок было мало — всего четверо. Четверо из двадцати! Однако постепенно они подстраивались, привыкали, и через неделю не преодолевших «мешочную преграду» осталось только трое. Среди них была и Элен. Ей никак не удавалось учитывать всё сразу: не упасть, идти быстро, ударить только что пересекший её путь мешок, проскользнуть мимо второго «противника», остановиться, развернуться, ударить, опять развернуться, добежать до конца… Элен чувствовала недовольство учителей, но они, по крайней мере, выражали его в корректной форме. А вот насмешки наблюдавшего за
неудачниками Леха и его компании были несносны. Несмотря на все усилия не обращать на них внимания, они раздражали, отвлекали и мешали сосредоточиться. В результате, получалось ещё хуже. Всё это очень задевало Элен.
        Однажды, когда наступила вожделенная пора вечернего отдыха, два учителя сидели в комнате, выходившей окнами во двор, где днём проходили занятия. Они курили и лениво переговаривались. Пан Стоцкий подошёл к окну, чтобы опустить штору, но внезапно его что-то заинтересовало во дворе.
        — Герр Эрих, подойдите-ка сюда. Вы только взгляните на это!
        Немец подошёл и встал рядом с ним. Во дворе кто-то занимался на бревне. Помогал ему, видимо, его денщик, который раскачивал мешки, а потом помогал своему хозяину подняться после очередного падения. Раз за разом шли неудачные попытки. Но вот, наконец-то, безупречный проход!
        — Как вам это нравится? — спросил Стоцкий. — Может, мы их мало загружаем, если они после окончания занятий вновь идут сюда?
        — Во-первых, не они, а он. Я что-то не вижу массового желания заниматься дополнительно. А потом… Кто же это?.. А-а! Пан Ален. Хм… Пожалуй, в его случае мы можем рассчитывать на прекрасные результаты.
        — Вы думаете? — с сомнением переспросил Стоцкий и вновь взглянул на фигуру во дворе. — Он самый юный из всех, совсем мальчик. Разве сможет он добиться того же, чего добьётся, скажем, пан Лех?
        — Мальчик он только по внешнему виду. Но внутри у него прочный стержень. Его не так просто сломать, если это вообще возможно. — Увидев сомнение на лице коллеги, Нейрат спросил: — Вот скажите мне, вы — взрослый сильный, тренированный мужчина — нашли бы в себе силы и желание после дня таких нагрузок, которые мы даём нашим подопечным, выйти снова заниматься? Да ещё в сумерках, когда другие уже отдыхают, да ещё — в такую погоду? — прибавил он, показав на моросящий за окном дождь.
        Тадеуш скорчил недовольную гримасу, представив себя под дождём, бегающим от мешков, потом пожал плечами и улыбнулся:
        — Может быть, вы и правы. Нужно будет повнимательнее присмотреться к этому мальчику. Я это учту… А что, кстати, за имя у него такое? Откуда? Ведь он, если не ошибаюсь, из России.
        — Из России, — кивнул Нейрат. — Насколько мне известно, его мать — француженка.
        — Ах, вот оно что. Что ж, возможно все эти черты характера у него от французских предков.
        Взгляд ленивых голубых глаз ничего не выражал.
        — Всё может быть. Но почему вы считаете, что лучшими человеческими качествами наделены лишь поляки и французы?
        Стоцкий смутился, вспомнив, что его собеседник — немец, и ничего не ответил, сделав вид, что занят запутавшейся шторой и не расслышал последних слов.
        На следующий день оказалось, что учителя были не единственными свидетелями сцены во дворе. Кто ещё наблюдал за ней неизвестно, но об этом знали уже все. Когда Элен вышла во двор, её приветствовал насмешливый голос пана Леха:
        — О-о! А вот и наш герой! Как вы себя чувствуете, пан Ален? Не переутомились? Ведь, господа, пока мы с вами предавались отдыху (вполне заслуженному, между прочим), пан Ален вновь занимался, — его улыбка была издевательской, но слова, как всегда, казались вежливыми и полными участия.
        Развиться диалогу не дал голос пана Стоцкого, идущего к ним:
        — Господа! Попрошу закончить словесные упражнения и заняться физическими.
        В этот раз Элен удалось пройти бревно без ошибок.
        — Наконец-то, пан Ален, — в голосе учителя звучало удовлетворение, сарказма не было. — Не идеально, не достаточно быстро, но в целом проход хорош! Итак, теперь осталось только двое. Соберитесь, господа, — обратился он к неудачникам. — Пока вы не пройдёте хотя бы раз, никто не приступит к следующему упражнению. Все так и будут бегать по бревну! Подумайте, что они вам скажут, и пусть это послужит для вас стимулом к более удачным попыткам. Мне бы очень не хотелось, чтобы вас попросили покинуть школу по причине вашей полной непригодности… или лени — это уж кому как нравится.
        Ещё несколько дней прошли всё так же, а затем, когда оба отставших всё же с грехом пополам прошли по одному разу злосчастное бревно, случилось что-то новое. Занятия вёл герр Нейрат.
        — До меня, господа, дошёл слух, что среди вас есть недовольные слишком долгим сражением с чучелами. Спешу обрадовать: сегодня, наконец, этому настанет конец, — все задвигались, появились улыбки, но сразу увяли, когда учитель продолжил: — Но не для всех. Пока что мы с паном Тадеушем видим только двоих, достойных начать поединки. Это… — он сделал паузу, — пан Юзеф и пан Лех.
        Названные счастливчики вышли вперёд и поклонились.
        — Прошу, господа, к бою! Остальным — продолжать биться с чучелами, пока все требования не будут соблюдены идеально. Нам не нужны лишние травмы, их и так будет достаточно.
        Юзеф и Лех встали друг напротив друга. Лёгкий поклон — и бой начался. Да, эти двое, несомненно, были готовы к нему! Шпаги двигались легко, удары наносились и парировались чётко. Движения обоих были изящными, на лицах — ни ярости, ни напряжения, только сосредоточенность. Все остальные не могли отвести глаз от первого «настоящего» поединка среди них. Герр Эрих замечаний никому не делал, понимая бесполезность этого: всё равно всё внимание будет направлено на этих двоих.
        Стоящий рядом с Элен полноватый юноша восхищённо прошептал:
        — Как замечательно! Нет, мы никогда так же не сможем.
        Повернувшись к нему, Элен увидела взгляд, в котором смешались восхищение, зависть и тоска. И внезапно рассердилась:
        — Говорите только за себя, сударь, не стоит выступать от лица всех! Мне неизвестны возможности и подготовка пана Леха, о нём судить не могу. Но с паном Юзефом мы учились фехтованию вместе. Да, он очень сильный противник, и всё же он проиграл мне не один бой.
        — Вам?! — вот теперь во взгляде было изумление и недоверие.
        — Да, представьте себе. Здесь ему всё даётся легче, поскольку он сильнее, — она почти дословно повторяла слова Юзефа. — Мне мешает то, что я слабее физически, поэтому не могу использовать многие приёмы. Но увидите, несмотря на это, я рано или поздно добьюсь успеха! У меня всё получится. Ведь мы все здесь именно для этого.
        Юноша опять сник:
        — Вам не хватает роста и физической силы. Это понятно. А что тогда мешает мне? Я не могу пожаловаться ни на то, ни на другое, и всё же пока у меня мало что выходит. Боюсь, зря отец заплатил за моё обучение. Вряд ли из этого выйдет что-нибудь путное.
        Нет, эти жалобы и апатия здорово раздражали!
        — Я скажу, что вам мешает, — резко ответила Элен. — Лишний жир! Если бы мне ежедневно удавалось запихнуть в себя такое количество еды, как вам, мне тоже было бы трудно двигаться.
        Не досмотрев, чем закончится поединок, она отошла и начала яростно атаковать своего тряпичного противника, вымещая на нём своё раздражение. Её собеседник тоже отошёл к своему месту тренировки, но двигался вяло, переживая обиду: какой-то мальчишка решил, что может говорить с ним таким тоном, будто всё на свете знает и умеет! А сам-то — вон, до сих пор ещё с чучелом бьётся, почему-то его не выбрали лучшим… И по бревну еле научился проходить. Посмотрим, что он дальше говорить будет и не сбежит ли отсюда в скором времени.

* * *
        Как бы то ни было, через неделю уже все ученики перешли к поединкам друг с другом. И тут же начались мелкие травмы. Царапины, порезы, неглубокие уколы не сходили с разных частей тела учеников. Особенно страдали лицо и руки. У лекаря, наконец, появилась работа, кроме головных болей и хандры жены управляющего. Ученики ходили все в следах мази его собственного изобретения. Мазь, действительно, всё быстро заживляла, но зато плохо смывалась с кожи и пачкала одежду. Вся группа стала похожа на красно-пятнистых леопардов. На ворчание и жалобы доктор отвечал смехом и шуточками, вроде: «Зато крови от новых царапин не будет видно».
        Элен к доктору не обращалась. И не потому, что была удачлива и кожа её оставалась целой. Естественно, она не хотела, чтобы хоть кто-нибудь узнал о ней правду, а доктор казался ей болтуном, который получит удовольствие, рассказывая всем «по секрету» всё, что узнает интересненького. Но главное — у Элен был свой лекарь. Штефан. Никаких сложностей в обработке царапин не было, а его мазь не пачкалась. Вскоре, не видя у пана Алена проявлений «леопардовой болезни», как окрестили ученики результаты лечения школьного медика, они стали интересоваться, как это получается. Следующий этап был вполне предсказуем: к Штефану потянулись другие денщики и, получив рецепт мази, бежали в город за перечисленными в нём составляющими. Всё доставлялось Штефану, который готовил своё снадобье за закрытой дверью, а потом вручал заказчикам. За эти услуги он имел некоторый заработок, которым распоряжался по своему усмотрению. Чаще всего это было посещение трактира, когда Элен отпускала его в город. Через некоторое время доктор отметил сильное уменьшение потока исцарапанных. Сначала он удивился, а потом заинтересовался всерьёз.
Ещё не было случая, чтобы все так быстро научились наносить удары столь аккуратно, что не оставляли на коже противника никаких отметин. Не то, чтобы он жалел об отсутствии работы, ведь его жалование не зависело от этого, но, когда он узнал, что его пациенты стали пользоваться услугами чьего-то денщика(!), у него тут уж заговорила профессиональная гордость. Как? Какой-то необразованный мужик посмел предложить нечто, удовлетворившее всех больше, чем мазь по его рецепту?! И он отправился к управляющему с жалобой. Но тот отреагировал на удивление спокойно. Выслушав возмущённого эскулапа, комендант, посмеиваясь, сказал:
        — Что ж удивительного в том, что никто не хочет ходить пятнистым? Они ж иногда в город выходят, а там — красотки, то да сё… Кому же понравится, если вслед хихикать будут?
        — Но вот уже несколько лет не было никаких жалоб! Что же такое случилось нынче?
        — Просто у курсантов не было выбора. А нынче он есть.
        — И что теперь? Мне этому мужику дела передавать? Он теперь будет лечить здесь всех? — с сарказмом спросил доктор.
        — Зачем же? — серьёзно ответил комендант. — Я думаю, что дальше приготовления мази познания этого «целителя» не идут.
        — Тогда что мне предпринять? Промолчать? Да надо мной же все потешаться станут!
        — Ну, я бы на вашем месте поговорил с этим…э-э-э… мужиком. По крайней мере, поинтересовался бы составом его столь популярной мази. Ведь если она может как-нибудь кому-нибудь повредить, то вина ляжет на вас.
        — На меня?
        — Разумеется, на вас. Это же вы отвечаете в школе за здоровье всех учеников. А вот если состав мази так же удачен, как о нём говорят, то почему бы вам не принять к сведению этот рецепт? Ведь вы же — учёный человек, вам должно быть интересно узнавать что-то новое.
        Доктор молчал. Он был явно задет и взволнован словами коменданта. Особенно о его собственной ответственности, как медика. А если и правда кому-то станет плохо? Как потом оправдаться? Но комендант не только напугал доктора, но и дал ему превосходный шанс красиво выйти из сложившейся ситуации. И этим следовало воспользоваться. Он прикинул, как выиграет его репутация, если он прослывёт человеком, готовым ради новых знаний говорить с кем угодно. А потом, если ему самому не известен состав этой мази, значит, и другие лекари его вряд ли знают. А вот тут уже можно было подумать и о прямой выгоде… Доктор хмыкнул и высказался:
        — Я и сам хотел навестить этого денщика, но… боялся, что вам это может не понравиться.
        — Да, помилуйте, что ж мне могло не понравиться? — поднял брови комендант.
        — Ну, он же простой мужик, а я — медик…
        — И что? Это ваше дело, с кем говорить, откуда черпать знания. Да, хоть с чёртом сделку заключайте, лишь бы это было на пользу остальным.
        — Да, я вижу теперь, что был неправ. Пожалуй, пойду к нему прямо сейчас.
        — Сделайте одолжение.
        Когда за доктором закрылась дверь, комендант опять усмехнулся:
        — Как же его задел этот денщик с его бальзамом! Ну, да что ни делается — всё к лучшему. Может, теперь, наконец, не придётся пугаться пятнистых людей в коридорах школы. Хе-хе!
        Разговор лекаря со Штефаном получился не сразу. В докторе ещё кипела обида, а денщик отнёсся очень насторожённо к человеку, выше его по положению, который снизошёл до того, чтобы самому прийти к нему. Но доктор, действительно, был неплохим медиком, и постепенно профессиональное любопытство вытеснило обиду и возмущение. Изменение тона, каким задавались вопросы, тут же нашло отклик у Штефана, и беседа пошла спокойнее. Медик сумел по заслугам оценить рецепт, показанный ему денщиком, а когда узнал, что это не его собственное изобретение, и вовсе успокоился. Мазь с таким удачным составом была рекомендована когда-то старым доктором, приходившим к пану Буевичу, а в настоящее время — давно умершим. Дальше произошло и вовсе неожиданное. Доктор проникся симпатией к спокойному, свободно говорящему Штефану, и, в конце концов, попросил у него разрешения использовать этот рецепт бальзама от своего имени. Разрешение с радостью и некоторым удивлением было дано, и лекарь вышел от Штефана с лёгкой душой и предвкушением успеха у своих коллег, поскольку о мази такого состава не слышал ни от одного из них.
        Таким образом, в выигрыше оказались все: доктор получил рецепт, Штефан — уважение слуг во всём доме, комендант — разрешившийся сам собой конфликт, а ученики избавились от раскраски красных барсов.
        Тем временем назревали другие неприятности, совсем иного рода.

* * *
        Началось всё с того, что однажды, проходя мимо фонтана, Юзеф, никак не предполагая последствий своего вежливого поступка, поднял и протянул владелице оброненную ею книгу. Владелицей книги была жена коменданта. Она поблагодарила его и мило улыбнулась. Юзеф поклонился и ушёл. Продолжение было неожиданным. По крайней мере, для Юзефа.
        Как-то раз, идя вечером по аллее, Элен заметила Юзефа, присевшего на край камня, служащего подножием небольшой скульптуры Ареса, и направилась к нему. Он, услышав шаги, вскочил, а затем с явным облегчением вздохнул, разглядев подходящего человека.
        — Как я рад вас видеть!
        — Я тоже, но что это с вами? По-моему, вы от кого-то прячетесь.
        — Вот именно, — мрачно подтвердил Юзеф. — Я уже не знаю, куда скрыться. Она находит меня везде. Стоит мне только выйти из комнаты, появиться в саду или по окончании занятий пройти по коридору — она тут как тут. Просто, как из-под земли! Вот смотришь — нет никого, а только отвернёшься — она уже рядом!
        — Да кто — она?
        — Пани Ева, жена коменданта.
        — И что ей надо? — подняла брови Элен.
        — Я ей, видите ли, симпатичен. Понравился! «Ваше общество мне так приятно! Вы так мило говорите»… — передразнивая кокетливую манеру разговора пани Евы, произнёс Юзеф. — А сама так и ест глазами… Господи, ну, почему — я?
        — Но она же замужем…
        Юзеф с недоумением взглянул на неё и вдруг смутился. Он так привык быть рядом с тем, кого называл Аленом, так привык считать Алена другом, что иногда забывал, кто скрывается под этим именем.
        — Ну, как вам сказать… Есть женщины, которые… для которых замужество… — он запутался, не зная, как сказать то, что казалось понятным и так.
        — Не нужно мне объяснять, я не маленький ребёнок, — Элен тоже чувствовала себя немного не в своей тарелке. — Просто мне казалось, что она счастлива с мужем, несмотря на разницу в возрасте. Когда они выходят вместе, то выглядят хорошей, благополучной парой.
        — Это игра. Она очень хорошая актриса, а брак ей выгоден.
        — Ну, хорошо, оставим это… Так что, вы не можете дать ей понять, что против того, чтобы…э-э… проводить с ней время?
        — А как это сделать, если она не слушает никого, кроме себя самой, если её не интересует ничего, кроме собственных капризов?!
        — Не знаю даже, чем можно помочь в этой ситуации… Но я что-нибудь придумаю.
        — Что здесь придумаешь, — махнул рукой Юзеф. — Что бы я ни предпринял, она всегда сможет сделать так, чтобы меня убрали из школы. Это тем более легко будет сделать, что я не плачу за обучение, а значит, выгоды в моём присутствии здесь ни для кого нет.
        — Ну, нет. Что-то всё равно можно сделать. Нужно только хорошенько обдумать это «что-то». А пока что могу предложить вам в качестве помощи только своё общество.
        Юзеф с таким изумлением посмотрел на неё, что щёки Элен вспыхнули ярким румянцем. Она решительно тряхнула головой и нашла нужным пояснить:
        — Я говорю в том смысле, что нужно сделать так, чтобы вы по возможности нигде не появлялись один. Не будет же она приставать к вам с двусмысленными разговорами в присутствии кого-то третьего!
        — Я благодарю вас и с радостью воспользуюсь этим предложением. И всё же это полумера. А дальше что?
        — Дальше — видно будет. Я же говорю, что придумаю что-нибудь.
        Юзеф промолчал, но судя по его унылому виду, вера в успех у него была слабая.
        Несколько дней Элен крутила в голове ситуацию и так и этак. Наконец, она задалась вопросом: что раздражает всех женщин? В весьма длинном перечне пришедших ей на ум вещей была одна, которая показалась ей обнадёживающе подходящей в данной ситуации. Обвинение в предсказуемости и неоригинальности. Сказать женщине, что она предсказуема всегда и во всём, это всё равно, что сказать ей, что она скучна до зевоты. Так. Значит, нужно найти способ показать пани Еве, что она обычна и скучна. Хорошо. Теперь остаётся придумать, как это сделать. План ещё не был разработан до конца, но настроение у Элен значительно улучшилось. Придумать способ осуществить задуманное ей помог, как ни странно, Лех. Он, как и все, разумеется, заметил повышенный интерес жены коменданта к Юзефу. А заметив, тут же нашёл новое развлечение для себя и своих приятелей. Теперь они при каждом удобном случае громко, так, чтобы обязательно услышал Юзеф, обсуждали, сколько стихов пани и Юзеф прочитали друг другу, укрывшись от посторонних глаз в саду, и только ли чтением стихов они занимались; сколько раз за день они встречались, чтобы
перемолвиться хотя бы словечком и т. д. и т. п. Терпения Юзефу, конечно, было не занимать, но и он еле сдерживался, чтобы не броситься на скверных острословов.
        — Можно подумать, что он мне завидует! — негодуя, пожаловался он при встрече Элен.
        Вот после этого разговора ей и пришёл в голову один вариант, здорово её позабавивший.
        Как только они с Юзефом вновь оказались вдвоём, она сообщила ему, что всё обдумала и, пожалуй, может получиться замечательная штука.
        — Ну, слава Богу! Замечательная она или нет, но если эта «штука» поможет мне избавиться от повышенного внимания Евы, я буду вашим вечным должником!
        — О! Вы уже называете её просто по имени? — весело прищурилась Элен.
        — Не смейтесь, ради Бога! У меня просто язык не поворачивается назвать эту женщину пани. Да в сравнении с ней уличные девки намного лучше, по крайней мере, они честны.
        — Как скажете. Теперь вот что. Для того чтобы события приняли именно тот ход, на который я рассчитываю, вы должны немного…м-м… «оттаять». Посмотрите на неё пару раз нежнее, чем раньше, вздохните там или ещё что… Очень хорошо было бы это сделать тогда, когда мы будем с вами вместе и встретим её. Пусть у неё сложится впечатление, что только моё постоянное присутствие рядом мешает вам проявить свои чувства.
        — Но зачем? Я считал, что нужно держаться от неё подальше.
        — Так вы и не приблизитесь к ней. Мне нужно, чтобы пани захотела переговорить со мной.
        — С вами?! Вы что же, собираетесь переключить её внимание на себя?
        — Ну, что вы! — засмеялась Элен. — Конечно, нет. Ведь это может привести, Бог знает, к какому скандалу! Только этого мне не хватало! Нет. Что произойдёт в результате нашего с ней разговора, вы увидите сами. Я думаю, что больше она к вам не подойдёт.
        — А вы уверены, что она захочет с вами поговорить?
        — Почти абсолютно. К её привычке действовать, нужно прибавить ещё и то, что она видит во мне наивного мальчика, не понимающего, что он мешает взрослым людям. Ей, естественно, захочется просветить меня на этот счёт, — усмехнулась Элен.
        — Вы не боитесь, что что-нибудь пойдёт не так, и она узнает правду?
        — Какую правду вы имеете в виду?
        — Зачем вы говорите с ней, — пояснил Юзеф.
        — Нет, не боюсь. Если она считает себя хорошей актрисой, то это ещё не значит, что так и есть на самом деле. Вполне может найтись ещё кто-нибудь, кто составит ей конкуренцию в этом.
        Хотя Юзеф и сомневался в успехе неизвестного ему плана, выбора у него не было, и он подчинился. Несколько раз, встречаясь с пани Евой, он всем своим видом старался дать ей понять, что очень огорчён присутствием пана Алена и что, если бы не он, то… ах! В конце концов, пани, привыкшая всегда добиваться желаемого, решила сама устранить препятствие, так некстати возникшее у неё на пути, коль скоро избранный ею кавалер ничего не делает для исправления ситуации. Она неожиданно сыграла открыто, без намёков. Просто подошла к ним и, даже не взглянув на Юзефа, и без своего обычного кокетства, деловым тоном, не терпящим отказа, произнесла:
        — Пан Ален, мне необходимо с вами поговорить. Занятия у вас на сегодня окончены, так что соблаговолите пройти со мной в гостиную немедленно.
        Пан Ален, молча, поклонился и, скрывая довольную улыбку, проследовал за дамой. В небольшой гостиной пани Ева расположилась на изящном диване, жестом предложив собеседнику занять стоящее напротив кресло. Затем, после недолгой паузы, в течение которой она, слегка прикрыв глаза, изучала сидящего перед ней юношу, сказала:
        — Для меня, пан Ален, этот разговор очень важен. К тому же мне очень не хотелось бы, чтобы о нём узнал хоть кто-нибудь. Я могу положиться на вашу скромность? — голос звучал мягко, напоминая мурлыканье кошки.
        — Всецело, пани. Для меня желание дамы — закон, — ответ был банален, но это только умилило пани Еву. Ах, как этот мальчик хотел быть похожим на мужчину!
        — Как это мило, — банальность в ответ на банальность. — В таком случае я спрошу вас прямо: почему вы почти никогда не расстаётесь с паном Юзефом?
        — Потому что мы друзья, — пан Ален казался растерянным.
        — Это прекрасно. Но неужели вам не приходило в голову, что у вашего друга могут быть ещё и другие знакомые люди, с которыми он с удовольствием провёл бы время?
        — Разве я мешаю ему разговаривать с другими людьми?
        — Нет, если эти люди — мужчины. Но вы должны понимать, что, если пан Юзеф захочет побеседовать с девушкой или женщиной, он не сможет сделать этого в присутствии даже самого близкого друга.
        — Вы имеете в виду себя?
        Щёки у пани вспыхнули, а глаза стали колючими.
        — Почему же себя?
        — Простите меня, пани Ева! О, ради Бога, простите! Это было недопустимо с моей стороны, но… здесь просто нет больше достойных женщин кроме вас…
        Если учесть, что в школе женщин, кроме жены коменданта не было вовсе, не считая работниц на кухне, то расценивать эти слова, как комплемент, было нельзя. Тем не менее, пани смягчилась. Ей было приятно то искреннее отчаяние и раскаяние, которые прозвучали в голосе юноши.
        — Какой вы, оказывается, гадкий! — несмотря на такие слова, в голосе вновь прозвучало кокетство. — Ну, хорошо, на первый раз я вас прощаю, — и она протянула руку для поцелуя. Ей просто необходимо было расположение этого мальчика.
        Пан Ален, став на одно колено, слегка прикоснулся губами к тонкой кисти с дорогими кольцами на пальцах. Если бы Элен не предусмотрела возможности такой ситуации, она бы могла всё испортить, заколебавшись. Но сейчас это только позабавило её. Знала бы пани, кто перед ней, кому она пытается всё объяснять!
        — Пани, вы — сама добродетель! Другая после моей грубости (видит Бог, ненамеренной!) прогнала бы меня прочь! Что я могу сделать для вас? — Элен сама направляла разговор, подкидывая нужные фразы, которые пани заглатывала, как рыба наживку.
        — Сядьте, прошу вас. Мне нужно так немного! Я бы хотела всего лишь иногда иметь возможность беседовать с вашим другом в этой гостиной.
        — С паном Юзефом? — уточнил пан Ален.
        — Да, с паном Юзефом, — промурлыкала пани.
        — Но… не нанесёт ли это вред вашей репутации? Ведь люди видят то, что хотят видеть, они могут придумать всё, что угодно!
        — Ах, какой вы, право, ещё наивный! — в глазах у дамы появилось такое томное выражение, что Элен не на шутку испугалась поворота, не предусмотренного её планом. Но к счастью, интересы пани лежали в другой возрастной группе мужчин, а глядя на пана Алена, она лишь сожалела, что он ещё так юн.
        — Женщина всегда найдёт способ сделать так, чтобы её невинные разговоры с мужчиной не породили ненужных сплетен, — пояснила она.
        Пан Ален, молча, грустно смотрел в пол.
        — Почему вы молчите? — наклонившись вперёд, она оказалась совсем близко. — Вам грустно, что ваш друг не будет, как прежде, с вами каждую минуту? Да? Но это же нехорошо. Он замечательный… друг. Красивый, обаятельный, сильный, умный… — Элен еле сдержалась, чтобы не улыбнуться: ничего себе, перечисления качеств друга! Они скорее подходили бы идеальному любовнику. — А у меня нет такого друга. Мне хочется, чтобы пан Юзеф дружил и со мной. Ну, не будьте букой! — лёгкий укор прозвучал так нежно, что можно было принять его за ласку, что она тут же и подтвердила, нежно проведя сложенным веером по щеке юноши. А Элен вдруг представила, как она этим же веером бьёт не угодившего ей чем-то кавалера по лицу.
        — Увы! Мне жаль не только этого, — ответил, не поднимая глаз, пан Ален. — Теперь мне жаль ещё и своих денег.
        — Денег? — пани опешила, от чего голос опять потерял музыкальность. — Причём тут деньги? Какие деньги?
        — Всё просто. Мы держали пари.
        — Кто мы? Какое пари? — она начала раздражаться. Этот мальчишка может свести с ума!
        — Среди нас есть двое, которых все признают лучшими, — пояснил пан Ален, как будто не замечая неудовольствия пани Евы. — Это пан Юзеф и пан Лех. Они могут спорить только между собой. И по внешности и по успехам в школе. Ещё в первый день пребывания здесь мы увидели вас впервые. Мы все были восхищены, но особое впечатление вы произвели на этих двоих. Вот с тех пор они и пытаются быть во всём первыми, в надежде получить от вас хотя бы один благосклонный взгляд. Ну, мы и держали пари, кто первым из них удостоится вашего внимания, — помолчав, пан Ален прибавил: — Мне казалось, что это будет пан Лех.
        — Почему он? — заинтересовалась пани. Ситуация была столь необычной, что она даже не могла обидеться на состоявшееся пари, в котором фигурировало её имя. Некоторая пикантность положения ей даже импонировала. — Почему не пан Юзеф? Он же ваш друг.
        — Ну, — пан Ален выглядел смущённым, — мне казалось, что вам больше понравится пан Лех, поскольку он обладает редкой красотой, которую не каждый может оценить — красотой дикого зверя. Легче заметить красоту пана Юзефа. Он, несомненно, красив, напоминает… греческого бога, — вспомнив статую Ареса в саду, под которой увидела Юзефа, сказала Элен. — Его красота…как бы это сказать… классическая, она вся на виду. А пана Леха можно рассматривать долго, находя всё новые достоинства, и всё равно останется какая-то загадка… Мне почему-то казалось, что вы захотите разгадать её. Но это было ошибкой… Простите.
        — Простить? За что, сударь? — с любопытством глядя на собеседника, спросила пани. — А вы, оказывается, не такой наивный, каким кажетесь… Хм… Внешность действительно, оказывается, бывает обманчива. Вы говорили так красиво и романтично, как мог бы говорить поэт или художник. Вы не пишете стихи?
        — Нет, сударыня, но это одно из моих желаний, хотя, боюсь, оно никогда не сбудется.
        — Почему же? Из вас может получиться настоящий поэт. Чем учиться в этой скучной школе убивать людей, лучше бы вы научились восхищать их своими изящными словами.
        — Благодарю вас за совет, сударыня, я обязательно попробую писать.
        — Ну, что ж, — вставая, сказала пани Ева, — уже поздно, вам пора идти, я не хочу стать для вас причиной неприятностей.
        — Никакие неприятности не могут испортить удовольствие от общения с вами, пани Ева.
        — Вы так галантны! Вы уже заставляете меня жалеть о моей просьбе. Кстати, — как бы, между прочим, спросила она гостя, уже взявшегося за ручку двери, — а пан Лех — это который?
        — О, его вы не перепутаете ни с кем, сударыня. Он самый высокий из всех, с длинными тёмными волосами. И единственный носит узкую бородку.
        На этом разговор закончился. Пани Ева отпустила юношу взмахом руки, он поклонился и вышел.
        Элен еле удержалась, выйдя в коридор, от радостного возгласа: план удался! Полностью! Она была уверена, что знает, какие события произойдут в ближайшее время. И не ошиблась. На следующий же день Юзеф подошёл к ней с довольной улыбкой, но немного растерянный.
        — Как вам это удалось?
        — Что именно?
        — Она сегодня прошла мимо, едва кивнув!
        — Замечательно. Значит, план работает. Разве вы не довольны?
        — Конечно, доволен, ещё бы! У меня просто камень с души свалился. Но…
        — Но?
        — Хотелось бы знать, как вы её заставили не обращать на меня внимания? Как вы этого добились? Я не понимаю…
        — А вам это и необязательно. Главное — есть результат, а остальное, — она встала на цыпочки, чтобы приблизить губы к его уху, — маленькие женские хитрости, — когда Юзеф взглянул на неё, Элен состроила мину наивной деревенской девочки, глупо похлопав глазами, потом улыбнулась, возвращая себе прежний вид, сказала: — То ли ещё будет, — и пошла прочь.
        Действительно, события на этом не закончились. Пани Ева стала проявлять такой же неуёмный интерес, как недавно к Юзефу, к пану Леху. Она стояла у окна, выходящего во двор, и смотрела, как он выполняет задания; она, проходя мимо, мило улыбалась, глядя на него; она, наконец, как-то раз попросила подержать ей стремя, когда садилась верхом. Правда, для этого был разыгран целый спектакль, чтобы остаться без грума возле фонтана. Но её старания были вознаграждены: когда Лех подсаживал её на лошадь, он как бы невзначай коснулся её хорошенькой ножки, а на её милый вопросительный взгляд ответил такой улыбкой, что пани стало жарко…
        Пан Лех полностью принял игру и играл блестяще. Он совершенно по-другому, в отличие от Юзефа, смотрел на многие вещи, а в его шутках раньше и в самом деле была зависть к несуществующему роману Юзефа с красивой женщиной. А тут ему самому представилась эта шикарная возможность! Его шутки тут же приняли другое направление: смазливому дураку выпал счастливый билет, а он по наивности не смог им воспользоваться. Уж он-то не упустит свой шанс!
        За развитием событий следили все, но по-разному. Одни завидовали Леху, как он недавно завидовал Юзефу, другие осуждали его, третьи просто ждали скандала. Юзеф ходил счастливый. А Элен видела нечто, ускользнувшее от внимания других. Она знала, что есть ещё один человек, весьма заинтересованный происходящим. Это был комендант, супруг пани Евы. Элен неоднократно видела его наблюдавшим в окно за своей женой. Она подозревала, что наблюдает он не только в окна и не только днём. Это всё её тревожило, поскольку развязка могла задеть не только непосредственных участников любовной интриги, но могла ударить и по Юзефу, да и по ней самой. Как избежать этого, Элен не знала, события вышли из-под контроля и катились сами по себе со всё возрастающей скоростью.
        Взрыв не был слышен никому, но его последствия внимательные наблюдатели увидели в покрасневших припухших глазах пани Евы и в странного вида ссадинах на щеке пана Леха. Такие ссадины не могли быть нанесены никаким другим оружием, кроме женских ногтей. Обнаружились они после возвращения пана Леха из города в очередной свободный день. Его предпочли ни о чём не спрашивать (себе дороже!), но между собой решили, что роман с пани завершён. О причинах этого гадали долго, но ни одна версия и близко не подходила к истине.
        На следующий день Лех подошёл к Элен сзади, когда она стояла в стороне от всех.
        — Радуешься? Думаешь, это была замечательная шутка? — почти прошептал он.
        — Я вас не понимаю. О какой шутке идёт речь? — обернулась она.
        — Прекрасно понимаешь! Но если тебя подводит память, я напомню: кто придумал историю о пари?
        — О чём вы говорите? Какое пари? Вы что, бредите?
        — Имей в виду, щенок, я тебе этого не прощу! Никогда! И сделаю всё, чтобы тебя вышвырнули отсюда, — Лех круто повернулся и отошёл. Наблюдавшие эту сцену притихли, ожидая продолжения. Слов они не слышали, но выражение злобы на лице Леха говорило о серьёзности разговора. Его тут же попытались связать с разрывом отношений Леха с пани. Но продолжения не последовало. А когда все увидели на лице подходившего к ним пана Алена откровенно довольную улыбку, то вовсе перестали что-либо понимать.
        Пани Ева тоже была на грани срыва. В ней всё клокотало. Как? Её одурачили? И кто!! Какой-то юнец! Нет. Этого она так не оставит. Она сумеет добиться, чтобы наглеца выгнали из школы. Сжав губы, решительным шагом пани направилась в кабинет мужа.
        — Пан Казимир, меня оскорбили!
        — Оскорбили? Кто? — комендант, подперев рукой щёку, спокойно смотрел на жену.
        — Один из учеников этой мерзкой школы!
        — Эта «мерзкая школа» позволяет нам с вами безбедно жить. Вам, конечно, нет до этого дела, а зря. Только на одних ваших туалетах можно разориться.
        — Причём здесь мои туалеты?!
        — А причём здесь школа?
        — Притом, что здесь обучаются хамы и невежи!
        — Во-первых, сударыня, вас никто не заставляет разговаривать с ними. А во-вторых, оба учителя имеют полностью противоположное вашему мнение об учениках.
        — Меня не интересует мнение учителей! Меня интересует ваше мнение по поводу нанесённого мне оскорбления!
        — Хорошо, — вздохнул пан Казимир, — давайте поговорим. И кто же ваш оскорбитель?
        — Этот наглый мальчишка, Ален, по-моему. И имя-то какое-то пошлое.
        — Оставим в покое имя, оно не лучше и не хуже всех остальных. Чем же он мог оскорбить вас? — пан Казимир действительно был удивлён. Он ожидал услышать совсем другое имя.
        — Он… он хамски со мной разговаривал. Он не прислушался к моим требованиям!
        — Быть может, эти требования были чрезмерны, или не относились к тому, что здесь вправе требовать от учеников?
        — Чрезмерны? — расширила глаза пани. — Да как вы… я… я требую убрать его из школы! Мне известно, что у вас есть на это право. Немедленно выставьте его вон! Он недостоин того, чтобы быть здесь, в вашей школе!
        — Вы сошли с ума? — спокойно поинтересовался пан Казимир. — Вы знаете, кто он? Он — племянник пана Буевича. Вам, надеюсь, известно, кто такой пан Буевич? Я на всякий случай напомню: он хозяин этой «мерзкой школы». Как вы думаете, какое время я продержусь на своём месте после того, как по моему распоряжению пан Ален покинет эти стены?
        — И что теперь? — пани не сдавалась. — Терпеть оскорбления от каждого проходимца?
        — Кого вы имеете в виду под проходимцем? — у коменданта терпение явно заканчивалось, в голосе послышалось раздражение и даже угроза.
        — Пана Алена, конечно. Кого же ещё? — дёрнула плечом пани.
        — А я, было, подумал — пана Леха.
        — Пана Леха?.. — она изменилась в лице, глаза тревожно заблестели. — А причём здесь пан Лех?
        — Ну, не знаю. Думаю, вам виднее, сударыня. Вы так часто в последнее время с ним видитесь.
        — Боже мой!.. — страх помог пани прийти в себя, и она снова пошла в атаку: — Вместо того чтобы оградить свою жену от хама, вы ещё позволяете себе грязные намёки?! Это неслыханно! Нестерпимо! — и она выскочила из кабинета.
        Когда за ней захлопнулась дверь, комендант, вздохнув, тихо проворчал:
        — Если бы я мог, то оградил бы всех учеников от вас, сударыня, — и ещё раз вздохнув, вернулся к бумагам, которые разбирал до визита жены.

* * *
        Если у пани Евы были веские причины не возвращаться более к теме пана Алена и его поведения, то у Леха таких причин не было. И он не собирался оставлять всё, как есть, он собирался наказать виновника его неудачи, ставшей известной всем. В разговорах с приятелями Лех постоянно об этом говорил.
        — Нельзя спускать этому недоноску такое! Он видимо считает себя мастером интриги. Ещё не брился ни разу, а всё туда же! Ну, ничего, мы ещё посмотрим, кто над кем посмеётся. Я не успокоюсь, пока не добьюсь, чтобы его выгнали.
        Таким образом, идея пани Евы не погибла, а лишь сменила исполнителя. Теперь Лех не оставлял Элен в покое. Он подходил, когда она была одна, и с улыбкой шептал оскорбления в надежде на то, что пан Ален выйдет из себя и при всех набросится на него. Но Ален только сжимал кулаки и кусал губы, если становилось совсем нестерпимо слушать гадости Леха. Не получая ожидаемой реакции, Лех злился ещё больше. Наконец, доведённый до бешенства выдержкой «мальчишки», он решил перейти от слов к делу. Как-то раз, привычно ругая Алена в своём кругу, Лех высказал эту мысль открыто.
        — Если не удаётся его спровоцировать словами, нужно сделать что-то, что сделает его посмешищем, или то, что приведёт к нарушению им школьных правил. Остаётся придумать — что.
        Приятели наперебой стали предлагать варианты, пытаясь добиться одобрения своего вожака, но это в большинстве своём было либо неосуществимо, либо просто глупо. Наконец, один из них сказал:
        — Если уж бить, то — по больному. Ален так трепетно относится к оружию, что можно подумать, это его фамильная ценность. Вот если бы удалось придумать что-то, связанное с этим…
        — С оружием? — переспросил Лех. — А что, это хорошая идея. Благодарю. Даже не ожидал такого ценного предложения. Итак, что бы такое…
        — Может, каким-нибудь образом повредить шпагу? — спросил другой, рассчитывая тоже получить похвалу.
        — Нет-нет… Я думаю, лучше сделать так, чтобы шпага вовсе пропала. Прийти на занятия безоружным он не сможет, это глупо, — голос его звучал всё уверенней, — а, значит, будет вынужден взять свой собственный клинок! Да! Так и нужно! Вот вам и первое взыскание.
        — Но как это сделать?
        — Да. Вопрос. Давайте подумаем. Без оружия, оставляя его в комнатах, мы все приходим на завтрак, обед и ужин. Значит, забрать шпагу можно только в это время. И лучше всего — в ужин. Теперь остаётся придумать, как отвлечь денщика, чтобы не отсвечивал в этот момент в комнате.
        — Я могу приказать своему, чтобы он позвал Штефана помочь разобраться с аптечными ингредиентами. А то мой дурак напокупал их десятка с два в городе, а теперь не знает, что с этой гадостью делать. Я говорю — выброси, а ему жалко. Вот и пусть у этого «специалиста по мазям» спросит.
        — Прекрасно! — воскликнул Лех. — Всё складывается один к одному. Теперь осталось решить, кто зайдёт в комнату Алена и заберёт шпагу.
        Это предложение никакого рвения не вызвало. Никто не собирался рисковать только ради того, чтобы угодить Леху.
        — Что ж, я так и знал, что вы все — трусы, — презрительно скривил губы Лех. — Я покажу, как нужно действовать. Я всё сделаю сам.
        Ему никто возражать не стал. Во-первых, они были оскорблены тем, что их обвинили в трусости, а во-вторых, всё же это дело касалось только самого Леха.
        Через день всё состоялось. Зная, что Ален есть никогда не торопиться, встаёт из-за стола в числе последних, Лех закончил ужин очень быстро и вышел в сопровождении двух приятелей. Один из них помог ему убедиться, что Штефан уже ушёл к его денщику, а второй должен был подать сигнал тревоги в случае любой неожиданности в течение того времени, пока Лех будет находиться в комнате Алена. Входить в неё решили со стороны сада. Никто и ничто им не помешало. Когда Лех спустился на землю, попросту спрыгнув с балкона, чтобы не проходить ещё раз мимо ряда окон, его приятель удивился:
        — А где ножны?
        — А зачем мне ножны? Пусть они остаются на месте. Так не сразу обнаружится пропажа, — и он тихонько засмеялся.
        — Теперь куда?
        — К пруду. Пусть шпага достанется рыбкам. Надеюсь, они не передерутся!
        Они быстро дошли до пруда с карпами и Лех, размахнувшись, бросил клинок в воду. Облегчённо вздохнул и улыбнулся своей хищной улыбкой.
        — А вы знаете, наш Ален — самовлюблённый идиот, — вдруг сказал он, когда они уже подходили к зданию школы. — Он держит у себя в комнате на столе свой собственный портрет. Я понимаю — портрет любовницы… Ну, отца или матери, сестры или брата, наконец! Но чтобы свой собственный?.. Ха!
        — А может, это не его портрет? Может это как раз брат? Или отец?
        — Я что ж, по-вашему, слепой? Не узнать его невозможно. Волосы лежат так же, и возле левого глаза маленькая родинка, как у Алена. Это точно он!

* * *
        Наутро Лех с нетерпением ожидал прихода Алена на занятие. Когда он, наконец, вошёл, глаза Леха сощурились, и на лице появилась ухмылка: при мальчишке не было никакой шпаги. Это было ещё интереснее, чем, если бы он появился с личным оружием. Отсутствие шпаги у Алена постепенно заметили и все остальные. Юзеф тут же оказался рядом и спросил, что произошло. Но времени на объяснения уже не хватило: герр Нейрат вошёл и объявил начало занятия. От него тоже не укрылась недостача, и он тут же обратился к Алену:
        — Вы, пан Ален, сегодня не принимаете участия в поединках? Или вы занялись разработкой метода фехтования руками?
        Лех с приятелями откровенно заржали. Остальные — кто улыбался, кто непонимающе хмурился. Но дальше ситуация развивалась самым неожиданным образом. Открылась дверь, и вошёл слуга, несший в руках шпагу. Он поклонился учителю и, передавая ему оружие, объяснил, что вчера вечером в очередной раз отлавливали карпов для кухни. Работали, как всегда, большими сачками. За один из них что-то зацепилось, и они с удивлением увидели, что это шпага. Причём явно школьная, так как на ней, как и на всех остальных, имелось клеймо школы. Хотели сразу отнести её кому-нибудь из учителей или коменданту, но время было уже позднее, и это дело отложили до утра. Учитель взял клинок, отпустил слугу, затем повернулся к Элен.
        — И как это прикажете понимать, пан Ален? Вы решили заняться обучением фехтованию рыб? Так вам ещё рано учить других, нужно сначала самому хоть как-нибудь закончить курс. А где, позвольте узнать, ножны? Предупреждаю: вам придётся нырять в пруд до тех пор, пока вы их не выловите.
        — Этого не понадобиться, герр Эрих. Ножны не покидали моей комнаты со вчерашнего вечера. А как это понимать, я вам объяснить не могу, поскольку не знаю ответа. Мне тоже хотелось бы понять, как и что произошло.
        Учитель долго и внимательно смотрел на ученика, как будто видел впервые. Затем протянул ему шпагу и сказал:
        — Двое суток карцера за небрежное обращение с оружием! Идите немедленно!
        Элен взяла шпагу, молча поклонилась и вышла. Это всё можно было считать везением в чистом виде. То, что шпага не сама упорхнула из комнаты в пруд, было ясно. Кто-то помог ей это сделать. Насчёт того, кто это мог быть, у Элен были догадки, но без доказательств говорить об этом не имело смысла. А вот всё, что последовало после этого, было редкой цепью удач. Ножны остались в комнате, и за ними не нужно было нырять в холодный осенний пруд; рыбу могли ловить не в этот день; слуга мог задержаться и не успеть к началу урока; наконец, герр Эрих мог назначить более суровое наказание. А двое суток карцера и наказанием-то можно было считать весьма условно. Да, ученик был один весь срок наказания, но обслуживал его собственный денщик, блюда доставлялись с общего стола, и неудобство состояло только в жёсткой постели и отсутствии собеседника. Так что эти два дня Элен потратила на то, чтобы просто хорошенько отдохнуть, что давно уже ей не удавалось.
        По истечению двух дней, присоединившись к остальным курсантам, она заметила изменения в поведении Леха. Он, казалось, полностью оставил её в покое. Не подходил, не провоцировал на скандал, не отпускал в её адрес едкие замечания на потеху своим прихвостням. Можно было подумать, что он вовсе перестал её замечать. Но Элен часто встречала его взгляд и этот взгляд ей не нравился. В нём была острая неприязнь и какое-то выжидание. Такое выражение глаз должно было, наверное, быть у затаившегося в засаде хищника. Когда им выпадало работать в паре, Элен была постоянно настороже — от Леха можно было ожидать любой подлости. Почему бы ему, например, не попытаться было избавить Элен от занятий, нанеся травму? Случайно, разумеется! Да, его накажут, на несколько дней он попадёт в карцер, но, как она только что сама смогла убедиться, в этом не было ничего особо неприятного, скорей было обидно пропускать уроки. Так что вряд ли Леха пугала перспектива попасть в карцер. А вот неопасное, но умело нанесённое ранение могло бы прервать занятия человека недели на две.
        Но у Леха на уме был другой план, о котором он сообщил приятелям, пока Элен отбывала наказание.
        — Нужно найти способ подвести его под более серьёзное взыскание. Что там говорили в первый день? Было, по-моему, сказано о травмах. Хм. Что ж, будет вам травма.
        — Но ведь тогда взыскание получите вы, Лех. Зачем вам это нужно?
        — А кто сказал, что я собираюсь проткнуть этого придурка? Нет, это он нанесёт мне ранение, а не я!
        — Вы подставитесь?
        — Какое профессиональное слово! — засмеялся Лех. — Да, я подставлюсь.
        — Неужели только для того, чтобы досадить Алену, вы решитесь на это?
        — Досадить? Нет. Я хочу добиться его исключения! Ведь, если помните, из школы можно вылететь или за одно грубое нарушение или за несколько мелких. Ради такого стоит рискнуть! Один проступок на его счету уже есть, теперь будет второй. А там, глядишь, после третьего… — и он присвистнул, махнув рукой в направлении ворот.
        Решение было принято, но спешить не следовало. Лех тщательно взвешивал каждый миг очередного боя с Аленом, выбирая наиболее подходящий: он отнюдь не собирался поранить себя серьёзно. Но в пару они попадали не каждый день, а Элен была чрезвычайно осторожна. И всё же однажды всё свершилось. Шпага Элен, несильным ударом противника переведённая с левой стороны его груди на правую, на миг замерла на уровне его плеча. В эту секунду Лех шагнул вперёд, вроде бы делая выпад, но при этом даже не поднял шпагу. Он буквально насадил своё плечо на остриё. Вскрикнув вполне натурально (оказалось, это и впрямь больно!), он отпрянул, выпустив из руки шпагу, и левой рукой зажал уже сочившуюся кровью рану. Поединки тут же остановились, все столпились вокруг места драмы. Оторопевшая было от неожиданности Элен, наклонилась над сидевшим на полу Лехом:
        — Я приношу извинения и хочу заверить, что это чистая случайность, пан Лех. Я не представляю, как это могло произойти.
        — Да, провались ты, щенок, — прошипел он, а потом, заметив подошедшего учителя, уже громче продолжил: — На что мне ваши извинения? Теперь я потеряю недели две, а то и три, и, несомненно, отстану! Если вы ещё не доросли до боевого оружия, нечего вам здесь делать! Это школа для мужчин, а не для младенцев!
        — Пан Лех, вы забываетесь, — сегодня в зале командовал пан Стоцкий. — Разумеется, вас оправдывает ваше состояние, но всё же постарайтесь держать себя в руках… Господа! Прошу разойтись по местам и продолжить занятия. Пан Лех, лекарь будет с минуты на минуту. Пан Ален… Не ожидал от вас… Четверо суток карцера!
        Для всех так и осталось тайной, чего он собственно не ожидал. То ли неаккуратного ведения боя, то ли того, что он сумел прорвать оборону противника. Ведь Лех оставался одним из лучших, а Элен находилась в «стабильной серединке». Впрочем, это выяснилось в разговоре с Нейратом. Оказывается, пан Тадеуш имел в виду и то и другое.
        — Вы только подумайте! — говорил он в своей обычной эмоциональной манере. — Я никак не ожидал, что этот мальчик способен на такое! Ведь у Леха оборона очень надёжна, она почти идеальна.
        — Я вам уже говорил как-то, что он мальчик только внешне. И что вы, собственно говоря, им так восхищаетесь, будто он не ранил пана Леха? Ведь за это он получил взыскание?
        — Да. Получил. Но каков был бой! Ведь пока что мало кому удавалось такое!
        — Поэтому вы и назначили пану Алену всего четыре дня карцера? — ехидно прищурился немец.
        — А если и так? Вы-то, герр Нейрат, сами тоже дали ему всего два дня за проступок, который заслуживал более сурового наказания. Ведь дело касалось оружия!
        — То был особый случай.
        — Это в чём же его особенность?
        — В чём? Хм… Вы обратили внимание, что ножны остались в комнате Алена?
        — Ну…да. И что из этого?
        — Скажите, пан Стоцкий, если бы вы по какой-то причине вдруг решили выбросить вашу шпагу…
        — Выбросить?! Боже сохрани! Я что, похож на сумасшедшего?
        — Не заводитесь. Вы же понимаете, что разговор наш чисто…э-э… гипотетический.
        — Да? Ну, хорошо. Предположим. Правда, я даже представить себе не могу, что бы меня вдруг могло заставить это сделать!
        — И это тоже меня настораживает. Ведь пан Ален, как и вы, не похож на сумасшедшего, зачем же топить свою шпагу?.. Да, так вот, я повторяю. Если бы вам всё же пришло в голову выбросить оружие, избавиться от него, стали бы вы, оставив в комнате на втором этаже ножны, бегать с обнажённым клинком по территории школы, чтобы, в конце концов, бросить её в пруд в самом дальнем конце парка?
        — Конечно, нет.
        — Я тоже. Следовательно, мы либо должны предположить, что на пана Алена накатило вдруг временное помешательство, либо он говорит правду и, так же как и мы, не знает, как его шпага могла оказаться… у рыб.
        — А если он с кем-то дрался у пруда и случайно уронил шпагу в воду? Ведь вы же сами сказали, что это самый дальний уголок сада, значит, место вполне подходящее для этого.
        — Ага. И, уронив клинок, он аккуратно принёс пустые ножны обратно в комнату?
        — Да. Нелогично. А мог в этом деле участвовать денщик, этот Штефан?
        — Нет. Во-первых, он тоже, скорее всего, взял бы шпагу вместе с ножнами. Так, если бы его кто-нибудь встретил, то не удивился: ну, несёт денщик оружие в чистку или ещё куда — ничего особенного. Вот если бы его увидели с обнажённым клинком, это выглядело бы дико и тут же породило ненужные вопросы. А во-вторых, и это главное, его не было в тот момент в комнате. Пан Ален зашёл в комнату со шпагой, это видели несколько человек, вместе с которыми он возвращался с занятий. Вышел он оттуда почти сразу и отправился на ужин. А через несколько минут Штефан ушёл к другому денщику, который попросил его помочь разобраться в каких-то там снадобьях, он ведь у нас в школе известный специалист в этом. Вернулся Штефан уже после возвращения пана Алена с ужина, они столкнулись возле двери. И шпаги в комнате уже не было.
        — И что же вы предполагаете? Как, по вашему мнению, всё произошло?
        — Правду знает только Господь наш Всемогущий. А что до моих предположений, то мне кажется, в комнате пана Алена побывал кто-то посторонний. И этот кто-то унёс оружие, оставив ножны.
        — Зачем?
        — Зачем унёс или зачем оставил?
        — И то и другое.
        — Унёс — не знаю, это может нам объяснить только сам злоумышленник. А оставил… Я думаю, он посчитал, что так пан Ален не сразу заметит пропажу. По крайней мере, для себя я нашёл только такое разумное объяснение. По-видимому, кому-то очень хочется неприятностей для юноши.
        — И у вас есть предположения, кто этот человек?
        — А у вас нет?
        — Признаться, могу предположить только один вариант.
        — Я тоже. И думаю, имя мы бы назвали одно и то же. Но давайте пока промолчим. Вот если бы были доказательства… Кстати, о сегодняшнем бое. Вы уверены, что удар был нанесён случайно?
        — Конечно. Неужели вы можете предположить, что пан Ален способен намеренно ранить кого-то из учеников, даже если этот человек ему неприятен? Нет-нет, он не мог! Он благородный юноша, он…
        — Подождите, — поморщился немец, — успокойтесь. Я имел в виду не пана Алена, а пана Леха.
        — Пана Леха? Но ведь это он ранен, а не… или вы думаете, что…
        — Вот именно. Я думаю о том, что вам хорошо известно и носит название «подставиться». Могло это быть? Ведь вы там присутствовали.
        — Да, но там же не одна пара бойцов! Не мог же я видеть всех сразу!
        — Я, представьте себе, в курсе, сколько там пар. Я интересуюсь: не заметили ли вы случайно чего-то необычного в ведении боя паном Лехом?
        — Да нет, вроде бы всё было как всегда.
        — И всё же: мог он подставиться?
        Стоцкий задумался. Потом уже без эмоций, серьёзно ответил:
        — Да. Мог. Я этого не видел, но — мог. Это вполне в его характере — сделать гадость другому, пусть даже такой ценой. Тем более что отношения между ним и Аленом, мягко скажем, не сложились. Но доказательств нет!
        — Да, доказательств нет. Что ж, посмотрим, что будет дальше. Коменданту доложить придётся, это будет учтено как первое взыскание. Надо предупредить пана Алена, чтобы был осторожней. Не хватало ещё, чтобы встал вопрос о том, не выгнать ли племянника пана Буевича из школы!
        — Да, это будет скандал!
        — Вот именно. Поэтому нам с вами тоже нужно быть внимательней.

* * *
        После выздоровления Лех опять вроде бы перестал замечать Элен. А в обучении тем временем настала пора новых трудностей. Их пытались научить владению шпагой левой рукой. Пан Стоцкий, проводивший первый такой урок, предупредил их, что не всем это под силу, что нужно иметь склонность к работе левой рукой.
        — И не стоит расстраиваться, если у кого-то не получиться выполнить все требования. Это вовсе не обязательно. Желательно, но не обязательно, — говорил он.
        И опять потянулась цепь неудач. Через две недели Элен была просто в отчаянии: ей никак не удавалось заставить левую руку работать так же, как и правую. Зато Юзефу это далось на редкость легко. Казалось, он когда-то просто по ошибке выучился фехтовать правой, а теперь вернулся к своему естественному состоянию. Секрет был очень прост. Об этом Юзеф рассказал Элен, прогуливаясь с ней как-то вечером по заснеженным дорожкам парка.
        — Никакой особой заслуги в этом нет. Просто я родился левшой. Меня с детства приучали всё делать правой рукой. Я плакал, мне было страшно неудобно. Когда я немного подрос, то научился подчиняться без возражений, но, выполнив что-то, требуемое от меня, правой, я убегал туда, где меня никто не мог видеть, и повторял всё ещё раз, только левой рукой. В конце концов, мне стало всё равно, какой рукой действовать. Вот это и сыграло сейчас свою роль.
        Это, конечно, многое объясняло, но всё равно было обидно. И если бы только Юзефу удавалось ловко фехтовать левой! Лех тоже блистал на занятиях превосходной техникой обеих рук. Он тоже был левшой, и ему, как и Юзефу, ничего не стоило поменять рабочую руку. Было похоже, что он делал это не впервые. Элен пыталась, как всегда, упорством добиться хоть какого-то успеха. Кое-что стало получаться лучше, но свободных движений левой так и не получалось. А вот тот самый полноватый юноша, который когда-то с восхищением следил за первым поединком, удивил всех. Звали его Томаш. Научился хорошо владеть левой рукой он абсолютно неожиданно. Даже для самого себя. Особых заслуг у него никогда не было, и, взяв шпагу в левую руку, он показывал точно такие же результаты. Но это и было успехом! Получалось, что его руки работали одинаково. Остальные семнадцать человек, включая и Элен, ходили угрюмые, расстроенные собственной неумелостью. Конец этому положил пан Стоцкий. На следующем занятии он сказал:
        — Вижу, многие из вас расстроены. Напрасно! Если кто-то захочет всё же добиться успеха во владении левой рукой, он вполне может на это надеяться. Только для этого нужно гораздо больше времени, чем мы можем выделить. Нужно постараться всё делать не правой, а левой рукой, забыть на время о том, что существует правая рука. Когда вы привыкнете, когда простые движения перестанут доставлять вам неудобства, тогда можно будет перейти и к фехтованию. Дальше — вопрос времени и вашей настойчивости. Но ваши усилия здесь не были потрачены впустую. По двум причинам. Первая. Теперь, когда среди вас нашлось целых три человека с рабочей левой рукой (а это само по себе большая удача, таковых может и вовсе не обнаружиться), вы сможете отрабатывать приёмы ведения боя с противником-левшой. Поверьте, это очень неудобно, и если вы встретите такого человека без подготовки, вам будет трудно ему противостоять. Поэтому, считайте, что вам повезло. Теперь вторая причина. Когда вы закончите отрабатывать приёмы фехтования с леворукими, мы перейдём к работе с дагой. Этот клинок обычно использовали с более тяжёлым оружием, но
никогда не знаешь, как повернётся бой. Тем более что этот навык позволит тем из вас, кто всё же заставит работать свою левую руку, фехтовать одновременно двумя шпагами. Подводя итог, скажу: всё, чего вы сейчас смогли достигнуть, вам обязательно пригодиться. Кому что-то непонятно? Всем всё ясно? Прекрасно. В таком случае, я сейчас разделю вас на три группы, и вы начнёте, по очереди занимая место противников пана Леха, пана Юзефа и пана Томаша.
        Вот это было уже не так печально! Конечно, непривычно, трудно, зато вновь появился интерес, азарт. Неприятности на время забылись. Было замечательно сознавать, что тебе удаётся что-то новое, что ты снова не в последних учениках. Встречи с Томашем быстро превратились для Элен в минутное дело. Этот противник, даже будучи теперь леворуким, был для неё слишком слабым. С Юзефом сражаться было очень нелегко, он не щадил её, не подыгрывал, но с ним в паре Элен чувствовала себя спокойно. А вот Лех… Лех был верен себе. Каждый поединок с ним становился столкновением характеров. Он постоянно изобретал какие-то необычные или неожиданные удары, мог на лету, во время боя, сменить руку, перебросив шпагу из одной в другую. Это действовало на нервы, но Элен находила утешение в мысли о том, что все эти «штучки» ей только на пользу, она научится в поединках с Лехом большему, чем с другими. Ей удавалось сохранять хотя бы внешнее спокойствие, даже когда она проигрывала ему раз за разом. Постепенно она научилась вовремя реагировать на его каверзы и даже иногда предугадывать необычные удары.
        Вскоре исполнилось обещание пана Стоцкого: они начали заниматься с дагой. Это не было ново для Элен или Юзефа, но, привыкнув за последнее время к другому оружию, не такому, каким пользовались во время предыдущего обучения, привыкнув стоять к противнику не грудью, а боком, возвращаться к прежним приёмам было сложно. Здесь трое обоеруких учеников, конечно, снова оказались в выигрышном положении. Но остальные, уже привыкшие к поединкам с ними, вскоре неплохо освоились, и с новым оружием, и с новыми приёмами.
        Рождественская интрига
        Между тем зима приближалась к своей вершине — празднику Рождества Христова. Вот незадолго до Рождества и началась новая интрига Леха, о которой никто и не подозревал, хотя он своих действий от приятелей не скрывал. Но понять, зачем он делает то или другое, они не могли, да особо и не старались.
        Всё началось ещё тогда, когда Лех ходил с перевязанной рукой, подвешенной на платке. Вечером он выходил из своей комнаты на первом этаже в сад и проводил время в компании верных ему курсантов. Лех постоянно пытался придумать что-то новое, какой-нибудь ещё способ, чтобы убрать пана Алена из школы.
        — Давайте порассуждаем, — говорил он, но рассуждал только сам. — У каждого человека есть свои слабости. У каждого! Значит, они есть и у Алена. На чём его можно поймать? — но ответа не было.
        Однажды один из его приятелей сказал, что времени на ещё два взыскания остаётся маловато, поэтому, если планировать, то что-то более серьёзное, что считалось бы грубым нарушением дисциплины.
        — Почему на два взыскания? Ведь нарушений уже было два, значит, осталось ещё одно.
        — Эпизод со шпагой до коменданта не довели, — пояснил всезнающий юноша с большими оттопыренными ушами.
        — Ну, конечно! — воскликнул с сарказмом Лех. — Как же могло быть иначе! Как же я мог забыть, чей он племянник. Вот нам с вами потерю шпаги точно фиксировали бы как нарушение, а ему, естественно, всё сошло с рук!.. Но я буду не я, если не придумаю что-нибудь. Ты прав, — сказал он обладателю выдающихся ушей, — нужно придумать нечто более серьёзное. А что там у нас со списком недопустимого поведения?
        — Самое простое, это если Ален уйдёт с территории без разрешения.
        — Или не вернётся вовремя, — задумчиво продолжил Лех. Он уставился в одну точку и перестал замечать окружающих. — Так. Необходимо как-то задержать его в городе…
        — Может, затеять с ним ссору, а потом…
        — Ссору? — насмешливо переспросил Лех. — Это кто же из вас с ним ссориться решиться? Вы со своим умением способны будете с ним справиться, если только вас не меньше трёх будет. На него одного.
        — Он один не ходит, с ним повсюду Юзеф таскается, — констатировал ещё один союзник Леха.
        — Вот именно, — нахмурился тот. — О нём-то я и думаю сейчас. Если их не разлучить, ничего не выйдет. Юзеф — сильный противник, вдвоём они отбиваться долго смогут, а за это время на шум мало ли кто подойдёт…
        — Да, как их разлучишь? Везде они вместе!
        — Ладно, вернёмся к началу. Мы говорили, что у каждого есть сои слабости. Может, их удастся обнаружить у Юзефа? Кто о нём что-нибудь слышал? Он не играет в карты?
        Все пожимали плечами, переглядываясь.
        — Может, пьёт много? Нельзя его подпоить? Может — пари, кто больше выпьет?
        — Нет, Лех, это не выйдет. Юзеф пьёт мало, так же как и Ален. Они избегают тех, кто невоздержан, вроде им это неприятно.
        — Ах, скажите, пожалуйста! Какие мы правильные… — желчно прошипел Лех. — Ладно. А как насчёт женщин? Может, здесь что-то удастся придумать? Ты у нас всё обо всех знаешь, — обратился он к «ушастому», — не замечал за Юзефом интереса к какой-нибудь прелестнице? Или, может, он записки писал или получал?
        — Нет, — ответил тот, — Юзефа никогда не видели в женском обществе, а записки… Он получает письма от женщин, это правда. И отвечает на них. Только это письма от его матери и сестры. Других писем ему не приходило.
        Лех скривился, как от зубной боли. Немного помолчал. Потом хмыкнул, лицо прояснилось.
        — Из дома, говоришь, получает? И ждёт их, поди, с нетерпением?
        — Да, конечно. Он очень любит мать и беспокоится за неё.
        — Угу… Так-так. Значит, если очередное письмо почему-либо задержится, он очень расстроится?
        — Да… Но к чему ты клонишь?
        — А вот как ты думаешь, — вместо ответа спросил Лех, — что Юзеф предпримет, если вовремя не получит весточку из дома?
        — Не знаю, — пожал плечами «ушастый». — Наверно, будет выяснять, не случилось ли чего. Сам письмо напишет.
        — И может попытаться выяснить, не пропало ли что-нибудь из почты по дороге…
        — Наверно.
        — Угу. А получив своё письмо спустя какое-то время, он сейчас же начнёт его читать, где бы оно ни попало к нему в руки… Ладно. Над всем этим следует хорошенько подумать. Кажется, я знаю, как их разъединить с Аленом.

* * *
        Самым желанным подарком к Рождеству для каждого ученика школы были письма из дома. Их всегда ждали с нетерпением, а в Рождество особенно. Некоторым специально посланные из дома люди привезли пакеты со сластями или небольшими подарками. Но большинство ждали писем. Их обычно доставлял в школу один и тот же человек, приезжавший на коляске или лёгких санках, запряжённых соловой кобылкой. Появлялся он днём, отдавал письма охраннику у ворот и исчезал. К вечеру письма выкладывались на стол в передней, откуда их забирали адресаты. И в этот раз соловая кобылка не опоздала. Вскоре после того как почтальон скрылся из вида, к стражнику подошёл Лех.
        — У меня к тебе просьба, любезный, — сказал он, вроде бы немного смущённо. — Можно сегодня я заберу письма и раздам их всем?
        — С чего это, пан, вы решили этим заняться?
        Лех смотрел в землю:
        — Да я, понимаешь, в карты проиграл. На деньги нам здесь играть запрещают, так мы играли на желание. Вот мне и выпало раздать всем письма…
        — А-а! Это понятно. Карточный долг?
        — В каком-то роде да. Так я заберу их?
        — А мне-то что за печаль? Забирайте.
        Лех взял письма и пошёл к школе. Оказавшись в пустой передней, он торопливо просмотрел их и, спрятав одно за пазуху, остальные положил на стол. Вечером ученики разобрали письма. Не получили их только двое. Одним из них был Юзеф. Это его огорчило и встревожило. Что могло помешать сестре и матери написать ему? Он решил узнать в городе, куда и как доставляется почта и выяснить, не случилось ли по дороге что-то, не терялись ли мешки с письмами. Сам же тем временем написал ещё одно письмо матери, выражая в нём обеспокоенность их молчанием.
        Всю неделю, оставшуюся до следующего разрешённого выхода в город, он был рассеян, стал хуже заниматься. А вот Лех находился в приподнятом настроении. Всё шло так, как он задумал, по крайней мере, пока. План его не отличался простотой, но именно этим и нравился ему. Лех считал, что он граничит с гениальностью. Тем более что заподозрить его, Леха, в причастности к дальнейшим событиям, по его мнению, было просто невозможно!
        В конце недели он обратился к одному из своих приятелей, предложив ему пройтись по парку.
        — Казимир, ты, кажется, родом из этого города?
        — Да.
        — И хорошо его знаешь?
        — Ну, да, конечно. А что тебя интересует?
        — Меня интересует, где у вас в городе такое место, куда обычно советуют не ходить? Трактир или кабачок какой?
        — Да, есть такой трактир. «Золотой петух» называется. В том районе, где он стоит, появляться в одиночку опасно. Там собираются разные… тёмные личности со всего города. А зачем тебе?
        — В следующую вылазку в город ты мне покажешь этого «Петуха», — вместо ответа заявил Лех приказным тоном.
        — Чего?! Ни за что? Я что, похож на самоубийцу? Ты же знаешь, что мне не отбиться, даже если рядом будешь ты!
        Лех остановился и глянул на него с презрением:
        — Что ты всполошился, как курица? Чего раскудахтался? Никто тебя не заставляет туда идти. Проведёшь по городу, покажешь издали вашего «Петуха» и — свободен. Я и один справлюсь.
        — Ты пойдёшь туда один?!
        — Нет, я с собой отряд гусар возьму!.. Что ты лезешь с глупыми вопросами? Конечно, один.
        — Но зачем?..
        — Хочу проверить, осмелится ли кто-нибудь со мной связаться.
        — Но ты оттуда не вырвешься! Их там много и думают они все об одном. И не остановятся ни перед чем. Не только отнимут ценные вещи и кошелёк, но и разденут. И хорошо ещё, если живым останешься.
        — Да ну? Напуга-ал… — почти прошептал Лех и резко продолжил: — Это всё — не твоя забота. Отведи и сматывайся. А уж я как-нибудь вывернусь. Ещё неизвестно, кто кого разденет, — тихо добавил он со своей улыбкой-оскалом.
        Всё происходило так, как хотел Лех. Казимир провёл его через город, показал узенькую улочку, сказал, что в конце нужно повернуть направо, а там сразу будет вывеска «Золотого петуха». Объяснив всё, он заторопился назад. Лех, усмехнувшись, посмотрел ему вслед, поправил шапку и решительно зашагал вперёд по улочке. Трактир Лех нашёл без всякого труда. Уверенно войдя, он осмотрелся, прошёл к свободному месту возле стены, сел с краю, непринуждённо развалившись, и потребовал пива и запечённой рыбы (по случаю поста мяса не подавали). На хорошо одетого пана стали оглядываться сразу. Лех не подавал вида, что замечает эти взгляды. Казалось, его занимает только еда, да ещё несколько женщин, находившихся тут же. Они ходили между лавками, присаживались на колени то к одному, то к другому мужчине, смеялись и кокетничали. Лех улыбнулся одной из них, поймав её взгляд. Женщина сразу оценила выгодного клиента, тряхнула волосами, вызывающе поправила руками грудь и, покачивая бёдрами, поплыла к нему.
        Но не успела красотка сесть на любезно подставленное ей левое колено, не успела рука кавалера обнять давно уже не гибкий стан, как возле стола оказался здоровенный детина, лица которого было не разглядеть из-за всклокоченной русой бороды.
        — Это что тут за сладенький мальчик? Тебя каким ветром сюда занесло, ясновельможный пан? — голос был хоть и сиплым, но громким. В наступившей тишине раздались смешки и одобрительная брань. — Тебе что, мало твоих панночек, что ты пришёл наших девок щупать?
        Лех убрал руку с талии женщины и слегка оттолкнул её от себя. Она проворно ретировалась, ей вовсе не улыбалось быть в центре ссоры мужчин. Лех между тем выглядел слегка растерянным. Бородач усмехнулся с чувством собственного превосходства и произнёс:
        — Ну, вот что, красавчик, давай-ка сюда твой кошелёк со всем его содержимым, снимай все цацки, какие с собой имеешь, и уматывай отсюда по-быстрому! И считай, что тебе повезло. Я сегодня добрый. В другой раз так легко не отделаешься, так что больше здесь не появляйся. Ну, чего замер? Кошелёк давай!
        Лех какими-то неуверенными движениями стал ощупывать карманы в поисках кошелька. Нашёл. Рука скрылась во внутреннем кармане кафтана, а её хозяин поднял на верзилу испуганные глаза и поманил его к себе. У здоровяка ум оказался непропорционально мал. Он наклонился над столом. Что произошло в следующую секунду, он так и не понял. Левой рукой Лех мгновенно вцепился ему в бороду и резко дёрнул к себе и вниз. Человек качнулся и горлом встретил удар кулака правой руки. Удар не был настолько силён, чтобы убить, но бородатому хватило: он, вытаращив глаза, хватаясь руками за горло, пытаясь вздохнуть, упал на колени. Ему уже было не до Леха и его кошелька. Раздались гневные и злобные возгласы, но прежде, чем люди двинулись к нему, Лех успел вскочить на лавку. Опираясь одной ногой о стол, он стоял спиной к стене и в каждой руке держал по заряженному пистолету. Женщины, до сих пор наблюдавшие за развитием событий, очень быстро куда-то исчезли. Мужчины громко ругались, размахивали оружием, но никто не торопился подходить ближе.
        — Успокойтесь! — крикнул Лех. — Мне не нужны проблемы, но я убью каждого, кто попытается причинить мне вред!.. Я пришёл сюда не ссориться, у меня есть дело, ради которого я здесь. Этот хам, — Лех кивнул на хрипевшего на полу бородача, — сам затеял ссору, это видели все. Я не убил его, хотя и мог это сделать, — люди притихли, и он заговорил уже спокойнее: — Я могу сесть и продолжить свой ужин?
        Нехотя, ворча и огрызаясь, мужчины расселись по местам, но продолжали за ним внимательно следить. Лех сел, демонстративно положил пистолеты перед собой на стол и продолжил есть. Всё случившееся на его аппетит явно не повлияло. Поймав взгляд хозяина трактира, Лех кивнул ему и сделал приглашающий жест рукой. Хозяин счёл для себя более безопасным подойти. Он сел напротив Леха на край скамьи.
        — Чего хочет пан? Что я могу предложить? Чем порадовать?
        — Пан хочет задать вопрос и услышать откровенный ответ на него.
        — Я слушаю.
        — У меня есть проблема. Нужно поучить уму-разуму одного моего знакомого, но самому мне это делать несподручно. Думаю, вы сможете помочь найти людей, способных выполнить это. Разумеется, их услуги будут оплачены, как и ваши. Так сможете?
        — Пан задаёт такой сложный вопрос, — хозяин нервно облизнул губы, глаза его забегали, как бы ища выход из затруднительного положения. — Пан впервые у нас. Возможно, я бы и смог помочь…
        — Послушай, любезный, что ты там мямлишь? Перестань трястись, я тебе ничего не сделаю. Если ты ничего предложить не можешь, я поищу кого-нибудь другого. Отвечай: знаешь ты нужных людей или нет?
        — Я помогу вам, — решился хозяин. — Но это дело не быстрое. Надо найти, потом привести…
        — Это меня не касается. Я не тороплюсь, побуду здесь ещё пару часов. К этому времени ты должен привести подходящего человека. Предупреди его, что в одиночку ничего не выйдет, пусть подберёт себе в компанию ещё пару-тройку «храбрецов». Всё, я устал от тебя, — поморщился Лех, видя, что хозяин собирается ещё что-то говорить. — Иди, найди и приведи. А я пока развлекусь немного.
        Хозяин вскочил и поспешно направился в свою комнату, чтобы одеться и уйти. Лех аккуратно заправил пистолеты за пояс, встал и прошёл к женщинам, которые вновь появились среди присутствующих. Приобняв ту же красотку, он спросил:
        — Ну, что, принцесса, далеко ли твой замок?
        — Да нет, совсем близко, — хихикая, ответила она.
        — И ты не откажешь в гостеприимстве усталому путнику?
        И они удалились на второй этаж.
        Когда примерно через полтора часа Лех спустился, хозяин уже ждал его. Он поднёс грозному пану, севшему вновь за стол, кружку пива. С ним вместе, тоже с кружкой в руке, подошёл коренастый человек среднего роста с чёрными прищуренными глазами. Поставив пиво на стол, трактирщик поспешил убраться прочь. Человек, потягивая пиво, откровенно разглядывал Леха. Тот, нисколько не смущённый, сдул пену на пол и спокойно стал пить, отвечая таким же изучающим взглядом. Человек кивнул сам себе, потом сказал:
        — Я слышал, у вас проблема. Могу помочь вам решить её. Вопрос в том, чего именно вы хотите и сколько дадите за это. Если сойдёмся в цене — проблема исчезнет.
        — Цена вас точно устроит. Мне известно, сколько примерно платят за убийство. Вам убивать не придётся, а цена будет такой же.
        — Откуда такая щедрость?
        — Я хочу, чтобы всё было выполнено аккуратно и точно.
        — Хорошо. Что нужно сделать?
        — Поучить человека, которого я вам укажу. Только поучить. Пусть немного поваляется, это ему пойдёт на пользу. Но без членовредительства! Тяжёлых травм не должно быть!
        — Хорошо, — так же бесстрастно повторил человек. — Когда и как мы узнаем нужного человека?
        — Я покажу его вам либо через неделю, либо через две, как получиться. Я приду сюда, вы меня будете ждать, и мы вместе пойдём туда, где будет мой… приятель. Хм. За оплатой придёте туда, куда я скажу. Аванс — непосредственно перед делом. Вас устраивает?
        — Вполне. Сколько должно быть людей?
        — Трое или четверо.
        — Хорошо, — человек был всё так же невозмутимо спокоен. — Это всё?
        — Да, это всё.
        Человек кивнул, поднялся из-за стола, оставив недопитое пиво, и вышел. Лех немного погодя тоже ушёл из «Золотого петуха». Но направился он не обратно в школу, а совсем в другую сторону. У него было ещё одно дело в городе.
        Придя в излюбленный курсантами трактир, он убедился, что оба интересующих его человека тоже здесь. Это сейчас было нежелательно, но лишний раз подтверждало, что они не изменили своим привычкам, и искать их по другим трактирам будет не нужно.
        Леха приветствовали несколько человек, но он не ответил на их приглашения присоединиться к ним и прошёл дальше, устроившись в уголке. Это не было похоже на Леха, который любил оказаться в центре внимания. Впрочем, вскоре всё объяснилось. Немного погодя, он подозвал одну из женщин, искавших желающих провести с ними наедине пару часов. Это была совсем молоденькая пухленькая вертлявая девушка с жеманными манерами и хитрым прищуром светло-карих глаз. Она тут же подошла. Через несколько минут они вдвоём поднялись наверх, где находились несколько маленьких комнат для любовных утех. Девица начала, улыбаясь, и заманчиво покачиваясь, медленно расшнуровывать корсет, всем своим видом предлагая кавалеру присоединиться к этому увлекательному занятию. Но кавалер оказался необычным. Он протянул руку и остановил тонкие пальчики, теребившие шнурок.
        — Постой. Сядь и слушай. Мне нужны от тебя услуги совсем другого рода.
        Удивлённая проститутка, не завязывая корсет, присела на кровать. Лех остался стоять перед ней.
        — Я прихожу сюда уже давно, видел тебя много раз и поэтому знаю, что ты сможешь мне помочь.
        — Что пан имеет в виду?
        — Я имею в виду некоторые навыки, не имеющие ничего общего с твоей основной профессией.
        Карие глаза потеряли свой прищур и забегали по комнате.
        — Я не понимаю вас, пан Лех.
        — О-о! Ты даже имя моё знаешь? Значит, знаешь и то, что играть со мной не стоит. — Лех схватил её за волосы и оттянул назад голову. — Всё ты прекрасно поняла! Кем ты была ещё год назад? Тебе сказать?
        — Нет! Не надо! — девица вцепилась обеими руками в руку, держащую её.
        — Ты решила сменить способ зарабатывать на жизнь, используя соблазнительную внешность, но от привычек, оказалось, так легко не избавишься. Сколько кошельков ты вытащила за время работы здесь? Сколько дорогих побрякушек сняла с посетителей?
        — Отпустите! — она заплакала. — Я сделаю всё, что вы скажите!
        — Другое дело, — он выпустил её, прошёлся по комнатушке. — Ничего особо сложного для тебя я не прошу. Мне нужно, чтобы ты стащила у моего знакомого одну вещицу. Это даже не будет кражей. Вещь ты вернёшь ему, когда он станет её искать.
        — А зачем же тогда?..
        — Вот это уже не твоего ума дело! Считай, что… я хочу его напугать потерей этой драгоценности, чтобы он её больше не носил. За эту услугу ты получишь сумму, которую смогла бы заработать за неделю, прыгая из койки в койку. Но в эту сумму входит ещё и оплата молчания. Если я узнаю, что ты кому-то хотя бы намекнула…
        — Нет! Что вы, пан Лех!
        — Смотри!
        — А что и у кого нужно взять?
        — Вот это уже деловой разговор. Если ты знаешь моё имя, думаю, имена остальных моих приятелей тоже известны?
        — Да, — помолчав немного, кивнула девица.
        — Меня интересует пан Юзеф и его булавка для галстука.
        — А разве пан Юзеф ваш приятель? — удивлённо вскинула глаза проститутка.
        — Когда-нибудь твои вопросы доведут тебя до беды, — угрожающе сказал Лех. Потом с нажимом на каждом слове продолжил: — Да, он мой приятель.
        — Но я не заметила на нём сегодня никакой булавки.
        — А её сегодня и нет. Он наденет её в Рождественские праздники. Тогда ты и выполнишь свою работу.
        Девица несколько сникла. Она явно надеялась получить деньги прямо сейчас. Лех правильно её понял и решил немного успокоить, а заодно и подстраховаться, чтобы она с перепуга не побежала кому-нибудь докладывать обо всём.
        — Вижу, деньги тебе очень нужны. Что ж, я готов заплатить тебе сейчас половину. Вторую получишь, когда всё сделаешь. Тебя это устраивает?
        — Да! — она просияла. — Конечно! Пан так добр!
        — Добр, добр. Только не дай тебе Господь обмануть меня! — он схватил её за край корсета, поднял с кровати и со злой улыбкой тихо произнёс: — Я тебя найду, где бы ты ни скрылась. Поняла?
        Она, не в силах отвести взгляд от его глаз, нервно сглотнула и кивнула. Лех отпустил корсет и слегка толкнул её обратно на кровать. Потом шагнул к столу, бросил на него несколько монет и вышел, не обернувшись. Девица, оставшись одна, некоторое время так и сидела на кровати, приходя в себя. Потом встала, подошла к столу, пересчитала деньги, аккуратно спрятала их в подвязку чулка, где был потайной карман. Затем поправила корсет, платье, вздохнула, подумав, что в это Рождество сможет, пожалуй, порадовать себя новыми серёжками или браслетом, а может, и тем и другим, и отправилась на поиски новых клиентов.

* * *
        Рождество прошло тихо. Конечно, все были в церкви на праздничной службе, потом в украшенном зале накрыли стол, меню которого сильно отличалось от обычного. Но никаких особых развлечений не было. Их ждали от прогулки в город, которая должна была состояться на следующий день. Все предвкушали веселье в празднично украшенных трактирах и кабачках, флирт, а может и не только флирт с городскими красотками, мечтали посмотреть на площади представление бродячего цирка, о котором уже давно поговаривали в городе. Но были двое, которые с ещё большим нетерпением ждали посещения города совсем по другим причинам — Юзеф и Лех.
        Наконец, долгожданный день настал. Юзеф и Элен сразу направились на почтовую станцию, находившуюся на окраине города. Но там ничего нового сообщить им не смогли. Все пришедшие письма были доставлены в школу. Удручённый Юзеф собирался возвратиться, но Элен отговорила его.
        — И что вы там будете делать? Метаться по комнате, не зная чем себя занять, что предпринять? Вы уже написали им, так дождитесь ответа. Ещё рано волноваться. Мало ли, что могло произойти с письмом! Может быть, его потеряли ещё в начале пути, при погрузке почты. Так что лучше давайте пойдём, посидим со всеми. Ведь всё же сейчас Рождественские дни!
        В конце концов, Юзеф прислушался к ней и решил присоединиться к остальным курсантам, которые собрались в их любимом трактире «Весёлый повар». Там их встретили жизнерадостными возгласами и тут же усадили за стол, освободив место. То к одному, то к другому молодому человеку подсаживались девицы, стараясь заинтересовать их и увести с собой. Элен давно научилась не обращать на такие сцены внимания. Все шутили, смеялись, строили планы, кто чем займётся после окончания курса, до которого оставалось уже немного времени — ведь в апреле они уже должны будут показать, чему научились. Это ни на что не влияло, но сложилась традиция, всячески поощряемая и паном Буевичем, и учителями, что в конце обучения выявлялся лучший курсант. Он за это не получал ничего, кроме уважения (или зависти) окружающих и возможности реально оценить свои силы.
        Постепенно, поддавшись общему настроению, Юзеф немного повеселел и принял участие в общем разговоре. Таких, как он, рассчитывавших получить место телохранителя, оказалось ещё трое. За разговорами время летело незаметно. Настал вечер. Одну из путан явно заинтересовал Юзеф. Она старалась всё время быть поблизости, строила ему глазки, не обращая внимания на предложения других мужчин. В конце концов, потеряв надежду на проявление хоть какой-то инициативы со стороны молодого человека, она сама пошла в решительное наступление. Воспользовавшись тем, что сосед Юзефа встал и куда-то вышел, оставив свободное место на лавке, девица тут же заняла его, прижавшись к Юзефу, и, просунув руку ему под сорочку, начала нежно поглаживать. Он покраснел и совсем смешался после того, как поймал насмешливый взгляд Элен. Он попытался освободиться от назойливой девицы, но та в ответ обвила руками его шею и поцеловала в губы. За столом послышались одобрительные возгласы. Юзеф вскочил, сильно оттолкнув девицу. Путана упала со скамьи под общий хохот. Со всех сторон летели шуточки, Юзефа называли стойким бойцом с женским
очарованием и смеялись над неудачницей. Она поднялась с пола, отряхнула подол, поправила сползшее с плеча платье и, надув губки, отошла в сторону. Вскоре она уже смеялась на коленях более любезного и приветливого кавалера.
        Юзеф сидел мрачный. Элен, стараясь сохранить невозмутимый вид, еле сдерживалась: сцена получилась замечательная! Бедный Юзеф! Каково ему было находиться между двух женщин! Элен, не выдержав, тихо фыркнула, попытавшись скрыть это за притворным приступом кашля. Но, кажется, это получилось не слишком удачно. Юзеф встал.
        — Всё же зря мы сюда пришли. Да и времени уже много. Давайте уйдём, у меня пропало настроение.
        — Как скажете, мне здесь тоже делать нечего, — несмотря на своё веселье по поводу ситуации, в которую попал Юзеф, она не хотела усугублять его плохое настроение.
        Они вышли на морозную заснеженную улицу. Возле входа горел фонарь, а дальше всё тонуло в темноте, казавшейся особенно плотной после освещённого помещения. Но путь был знаком, они ходили здесь уже много раз. На улице, несмотря на мороз, было приятно. Холодный воздух освежал лицо. Они, не сговариваясь, пошли медленно, потом повернули по поперечной улице направо. Молчаливая успокаивающая прогулка заняла около получаса. Дойдя, наконец, до городских ворот, они встретили компанию Леха с ним самим во главе. Они, по-видимому, направлялись ещё куда-то, чтобы продолжить праздник. Увидев Юзефа и Элен, Лех что-то сказал идущему рядом Казимиру и засмеялся. Смех подхватили все остальные. Только этого Юзефу и не хватало, чтобы выйти из себя.
        — Что вы нашли смешного, пан Лех?
        — А почему это вас беспокоит, пан Юзеф?
        — Потому что мне показалось, что вы смеётесь надо мной.
        — Ну, в каком-то смысле — да, — последовал наглый ответ.
        — И в каком же это смысле?
        — Я спросил пана Казимира, не заложили ль вы свою единственную ценность ростовщику, чтобы отпраздновать Рождество.
        Юзеф собирался ответить, но чисто машинально поднёс руку к горлу: булавки в галстуке не было. Его секундной задержки с ответом Леху хватило, чтобы вместе со своей «свитой» направиться дальше, а от дальнейшего развития ссоры его удержала Элен.
        — Не стоит рисковать из-за хама. Разберётесь с ним, когда школа будет окончена. Думаю, никуда он не денется. Лучше подумайте, куда могла деться булавка? Потеряли?
        — Как я мог её потерять? Она никогда ещё не выпадала, её и вытащить-то не так просто.
        — Значит, её украли. Постойте, пан Юзеф. Это та девица в трактире! Только у неё была возможность незаметно снять булаву, когда она обнималась с вами.
        — Ну, положим, не обнималась, а только раз обняла меня за шею, — опять покраснев, сказал Юзеф.
        — Да, конечно. Простите за неточность, — усмехнулась Элен. — Но вы согласны, что это могла быть только она?
        — Да, видимо, это так. Я сейчас вернусь и потребую свою вещь назад. Подождите меня здесь.
        — Я пойду вместе с вами.
        — Не надо, я быстро, — Юзефу совсем не улыбалось разбираться с одной девицей в присутствии другой, ему хватило подобной сцены днём.
        Ворвавшись в трактир, он должен был сначала отдышаться, чтобы хоть что-нибудь сказать. Потом, увидев у стены знакомое платье, рванулся туда, схватил девицу за руку и оттащил от кавалера, который её обнимал.
        — Ты, воровка, где моя булавка? — тихо, но с угрозой спросил он.
        — Какая бул… Ах, это вы. Очень мило! Сначала толкаете девушку так, что она падает, а потом ещё и в воровстве обвиняете! Какая галантность, — съязвила она.
        — Ты мне сказки не рассказывай и овечкой не прикидывайся. Лучше сразу признайся: ты взяла булавку?
        — Золотую с рубиновой головкой?
        — Да!
        — Нет, не я.
        — Ты издеваешься?
        — Почему же, издеваюсь? Лучше нужно следить за своими вещами!.. На полу я её подобрала да вон, хозяину отдала. У него и спрашивайте, грубый пан, — и она, снова надув губки, отвернулась.
        Юзеф в замешательстве оглянулся на стойку, за которой виднелась тускло освещённая круглая физиономия хозяина. И пошёл к нему.
        — Хоть бы спасибо сказал, — через плечо бросила ему вслед девица, уже вновь занятая с клиентом.
        Трактирщик, увидев Юзефа, заулыбался и, не дав ему раскрыть рта, затараторил:
        — Ох, пан, как хорошо, что вы вернулись! Вы ушли, а за вами и остальные потянулись к выходу. А как опустел трактир, так этот мальчишка и прибежал. А мне так не хотелось идти до вашей школы по морозу. Но вы не думайте, я всё равно завтра дошёл бы туда! А тут — вы пришли. Вот вы и отнесёте его, правда? Ведь не откажитесь, а, пан?
        — Да что отнести-то нужно? — Юзеф совсем ошалел от такого потока слов.
        — Да я ж говорю — письмо, — ответил хозяин. — Мальчишка принёс, сказал, что недалеко от трактира в снегу нашёл. Ну, вот он и отдал мне. Сам-то он грамоте не обучен, куда да кому письмо — не разобрал. Да и я, грешным делом, разобрал только, что в школу вашу адресовано, а кому — и не разглядишь, потому, как снег его маленько подпортил. Ну, вы-то разберётесь, кому. А мне идти туда к вам по морозу…
        — Стоп! — почти крикнул Юзеф, пытаясь остановить новую лавину слов. — Подождите. Письмо я, конечно, возьму. Где оно?
        — Вот оно, вот, — доставая из-под прилавка конверт, заторопился трактирщик. — Вы меня так выручите, пан, так выручите! А я вас угощу, хотите? У меня ещё много чего осталось. Что вам принести?
        Но Юзеф уже не слушал его. Он узнал почерк матери. Это было потерянное письмо из дома. Он торопливо распечатал его.
        — Погодите, пан, что вы делаете?! — в ужасе возопил хозяин.
        Прочитав первые строки, и убедившись, что дома всё в порядке, Юзеф улыбнулся, поднял глаза и успокоил его:
        — Всё хорошо, это письмо для меня, от моей матери. Оно потерялось где-то в дороге. Я не получил его вовремя.
        — А-а! — с облегчением выдохнул хозяин. — Вот, как всё ладно вышло. Видно, сам Господь наш Всемогущий надоумил вас воротиться сюда.
        — Воротиться? — переспросил Юзеф и вдруг вспомнил, зачем пришёл сюда. — Ах, да! Я ищу свою булавку для галстука. Мне сказали, что её передали вам.
        — Ах, булавка… — хорошее настроение трактирщика потускнело. Он явно не рассчитывал на то, что за украшением придут, да ещё так скоро. — Так, стало быть, она ваша?
        — Да.
        — Да, да, да. Ну, и хорошо. И отлично.
        — Так, где же она?
        — Булавка-то? Так, здесь, где ж ей ещё быть, — хозяин тянул резину, ему вдруг пришло в голову, что неплохо было бы взять с этого пана вознаграждение за возвращение ценности, которая, похоже, очень дорога ему. Юзеф тоже это понял. Он пристально посмотрел в глаза хозяину и, протянув руку ладонью вверх, потребовал:
        — Давайте!
        Тон был спокойный, без угрозы, но что-то сказало трактирщику, что в данном случае лучше не кочевряжиться. Он сунул руку в карман и, вынув оттуда сверкнувшую рубином булавку, поспешно положил её на подставленную ладонь.
        — Благодарю, — наклонив голову в подобии поклона, усмехнулся Юзеф. Затем он вновь погрузился в чтение письма, больше не обращая внимания на хозяина, который выглядел слегка расстроенным.

* * *
        Элен, оставшись дожидаться Юзефа у ворот, скоро почувствовала, как начинают застывать ноги. Она попробовала топтаться на месте, но это не помогло. Тогда она решила потихоньку пойти Юзефу навстречу, чтобы движение хоть как-то согрело её. Она прошла уже почти половину пути до знакомого трактира, как вдруг впереди замаячили две высокие фигуры. Сначала она не придала этому значения, приняв их за обычных прохожих. Но фигуры не двигались, преграждая ей путь, и явно поджидали, когда она подойдёт ближе. Оглянувшись, она обнаружила ещё двоих, похожих на первую парочку. Это было неприятно. Она сделала ещё один шаг вперёд — фигуры впереди тоже качнулись вперёд. Преследовавшие её сзади подошли и вовсе близко. Тогда она сделала единственное, что ей оставалось: встала спиной к стене и вынула шпагу. Все четверо тут же оказались перед ней. Это были взрослые сильные мужчины. Их оружие её удивило. Это были палки. Они потихоньку поигрывали ими, не переходя пока к нападению.
        — Что вам нужно?
        — Нам — ничего, — ответил один из них, — а вот одному вашему знакомому угодно поучить вас хорошо себя вести.
        — Что ж он сам не обратился ко мне с этим вопросом?
        — Вот об этом мы забыли у него спросить, — хрипло засмеялся другой. — Сможете выяснить это потом, если останетесь живым, — и он полоснул палкой по воздуху, отчего раздался низкий короткий звук.
        — Хватит разговоров, — властно произнёс третий. — Вперёд!
        Одновременной атаки не получилось. Для замаха палкой требовалось свободное пространство, чтобы не ударить своего же соседа, и нападавшие мешали друг другу. Один из мужчин, замахнувшись, вырвался вперёд. Шпага легко опередила этот неуклюжий, хотя и сильный замах и вошла в тело, проткнув его насквозь. Нападавший качнулся и стал падать прямо на неё, так что Элен еле успела выдернуть клинок обратно и уклониться. Она тут же попала под удар второго мужчины, но успела ранить и его, прежде чем палка свалила её. Её продолжали бить уже лежащую на земле. Она могла только, сжавшись в комок, защитить живот, оставив под ударами спину и правый бок. Наконец, видимо по приказу старшего, всё прекратилось. Элен лежала неподвижно в каком-то полубессознательном состоянии. Глаза были закрыты, и открыть их, казалось, просто не было сил, но слышала она хорошо. Пошевелиться не давала боль. Она была одновременно везде и ощущалась даже в неподвижном состоянии. А стоило пошевелить хотя бы пальцем, тело буквально взрывалось.
        — Всё. Закончили. Он сказал — без членовредительства, только поучить, — раздался голос, явно принадлежавший человеку, которому привыкли подчиняться другие.
        — Он завалил Кузнеца! Да за это с ним надо…
        — Цыц! Нам платят деньги, мы работаем. Каждый знает, чем рискует. Я сказал — всё!
        — А может, поискать у него хотя бы кошелёк? Ведь должен же я буду лечиться, вон, как он меня продырявил, кровь всё никак не унимается. А лекарь стоит дорого!
        — Знаю я твоего лекаря, который в бутылке живёт! Впрочем, чёрт с тобой! О кошельке разговора не было. Бери.
        — Во, это дело! — раздался радостный возглас, и Элен почувствовала, как её поворачивают на спину. Не удержавшись, она застонала.
        — Не скрипи, гадёныш. Кузнецу-то похуже твоего досталось, — приговаривал убийца, обыскивая её карманы. Наконец, он добрался до верхних, нащупал кошелёк, лежащий там, и полез за ним. Внезапно он отдёрнул руку и охнул. Потом вновь аккуратно запустил её за отворот кафтана. Кошелёк переместился к нему. Он медленно встал и, зажимая раненый бок, повернулся к двум ожидавшим его товарищам.
        — Ты чего весь какой-то сам не свой стал? Чего копался так долго? Или чего кроме кошелька обнаружил?
        — Ага. Обнаружил.
        — Уж не оборотень ли наш подопечный? — захохотал старший. — Чем он тебя так удивил?
        — Не, не оборотень. Но почти.
        — Чего? Что ты мелешь?! Как это — почти оборотень?
        — А так. Баба это.
        — Чего?!
        — Баба это, — упрямо повторил он. — Ну, или девка. Иди сам проверь, если не веришь.
        Наступила тишина. Затем Элен ещё раз почувствовала чужую руку, которая почти сразу убралась.
        — Они там что, совсем очумели в этой школе?! Девок на обучение брать!
        — Твой пан тоже хорош! Знал бы, что баба, не связывался бы! Не хватает ещё, чтобы слух пошёл, что мы с девками дерёмся!
        — Ага, да ещё и убить себя им позволяем, — вставил слово третий.
        — Так. Надо будет с ним поговорить обо всём этом, — раздумывая, сказал старший. — Что сделано — то сделано, но пусть оплатит нам дополнительно риск огласки. То-то он сам не хотел этим делом заниматься!
        — Во! Это другое дело! Только как ты его найдёшь?
        — Это уж моя забота, — голос старшего вновь звучал уверенно. — Он из школы, там я его и найду. Не сейчас, конечно, пусть всё успокоится. Ладно, всё. Пошли.
        — А с ней чего делать?
        — А что тебя беспокоит? Никогда ты не задавался такими вопросами.
        — Так я никогда и против девки не выходил! — огрызнулся раненый. — Она всё-таки послабей мужиков будет, замёрзнет ещё. Сам же говорил, что заказ был только поучить, а не убивать. А ну, как окочурится она на морозе?
        — Хорошо. Убедил. Ты, никак, думать научился?.. Ладно, оттащите её вон туда, в тупичок, там солома рассыпана. Да сверху прикройте чем-нибудь. Если до утра не замёрзнет — выживет, найдут её. А если нет, то нашей вины в том не будет, сделали, что могли. Предупреждать нужно, кого обрабатывать придётся! Когда управитесь с ней, стащите туда же Кузнеца. Только его укрывать не нужно. Он-то уж не замёрзнет. Хе-хе!
        Кто-то поднял Элен и понёс. От боли она потеряла сознание и не чувствовала, как её положили на солому, сверху набросали ещё немного той же прелой соломы.
        — Снег начался, — сказал старший. — Когда засыплет немного, будет потеплей. Да что ты там ковыряешься? Пошли уже! — обратился он одному из своих.
        — Да вот пытаюсь ей пальцы разжать, что б шпагу вынуть. Клинок больно хорош, продать можно будет, — пыхтя, ответил тот. — Вот ведь, зараза, не разжать! Намертво вцепилась.
        — Ну, ты, знаток клинков, оставь это! Только головную боль себе наживёшь. Шпага с клеймом школы, её не продашь, только попадёшься.
        С сожалением бросив ещё один взгляд на оружие, мужчина пошёл вслед за остальными.

* * *
        Юзеф, прочитав письмо, в котором были поздравления и море любви, улыбаясь своим мыслям, вновь направился к городским воротам. Удивительно, ещё утром он был весь захвачен дурными мыслями, день обещал стать серым и тоскливым. А вон, как всё обернулось! Письмо нашлось, булавка нашлась. Даже проститутка оказалась честной, что уже было редкостью. Хорошо, что он не остался в одиночестве в школе. Хорошо, что Элен вытащила его в город… Элен! Вспомнив о ней, Юзеф ускорил шаги: она там, наверное, совсем замёрзла у ворот, поджидая его. Ну, ничего! Сейчас они согреются, быстрым шагом идя к школе. Времени ещё достаточно, они не опоздают.
        Подойдя к воротам и не обнаружив там Элен, Юзеф не расстроился. Он решил, что она, не дождавшись его, вернулась в школу. Немного кольнула тревога: как она в одиночестве прошла весь путь? Но успокоив себя тем, что, скорее всего, Элен встретила кого-нибудь из курсантов и пошла с ними, он бодро зашагал к школе под начавшимся снегопадом. Войдя в ворота, он сразу увидел Штефана, всегда встречавшего Элен из города.
        — А пан Ален? Он разве не с вами? — обеспокоенно спросил денщик.
        — А разве он ещё не вернулся? — спросил в ответ Юзеф.
        Штефан покачал головой и тревожно посмотрел на него. Юзеф почувствовал, как внутри медленно поднималось ощущение чего-то нехорошего, предчувствие какой-то беды. Он повернул обратно к выходу. Там он выяснил точно, что пан Ален на территорию школы не возвращался. Обернувшись к Штефану, сказал:
        — Я найду его и приведу. Жди нас, — и вышел за ворота, несмотря на предупреждение стражника, что он не успеет вернуться в срок.
        Всю дорогу до города Юзеф бежал. Ему встретился Лех с приятелями, которые проводили его свистом и улюлюканьем. Но обращать на них внимание было некогда. Он не слышал, как Лех сказал:
        — Я рассчитывал, что школу покинет один человек, а теперь, кажется, это могут быть двое. Какая удача!
        Пройдя в городские ворота, Юзеф попытался выяснить у привратника и ночных сторожей, греющихся у костра, не видали ли они пана, одетого так-то и так-то, такого-то роста и т. д. В ответ он получил только старую мудрость, что, мол, ночью все кошки серые, и что «им только и дела, как приглядываться ко всем, шастающим туда-сюда». Единственной помощью, которую они оказали, являлся факел, выданный ему для поисков.
        Дважды Юзеф прошёл по знакомой улице, но никого не нашёл. Густо падающий снег скрывал все следы и мешал смотреть. Юзеф был в отчаянии. Если с Элен случилась беда, но она жива, на морозе легко замёрзнуть насмерть. А время всё бежало. Прошло уже два с лишним часа с момента их расставания у ворот. Не желая сдаваться, Юзеф решил пройти улицу ещё раз, теперь заглядывая во все щели и закоулки, надеясь найти хоть что-то, что могло подсказать, что произошло с Элен и где её искать. Факел давно погас, и ему пришлось опять просить помощи у привратника. Тот долго ворчал, но, в конце концов, дал Юзефу закрытый фонарь, в который не попадал ни ветер, ни снег. С этим фонарём он отправился осматривать улицу в третий раз. Теперь он шёл медленно, переходя от дома к дому, внимательно осматривая стены и мостовую, переходя с одной стороны улицы на другую на подобии челнока. Снег к этому времени уже перестал и видимость улучшилась. Примерно на полпути от ворот к трактиру, у самой стены, там, где камни были прикрыты от снегопада выступом здания, он обратил внимание на какое-то тёмное пятно. Это оказалась лёгкая дубинка,
выглядывающая из-под снега. Такие палки часто являлись оружием уличных бандитов. Юзеф, поставив на землю фонарь, стал откидывать снег вокруг, просматривая каждую казавшуюся ему подозрительной кочку. Вскоре его старания увенчались успехом: он нашёл шапку Элен. Вот тут его охватил такой ужас, что все мысли спутались. Осталось только чувство непоправимой беды. Он прислонился к стене, сгрёб с каменного выступа горсть снега, положил в рот, остатком обтёр лицо. Потом огляделся, подняв фонарь, и увидел узкий проулок. Совсем не желая знать, что там, он всё же вошёл в него. И почти сразу наткнулся на лежащее тело. Взглянув на него, Юзеф оценил, каким мощным человек был при жизни. Осмотрев труп, Юзеф нашёл рану против сердца. Бросив его, он пошёл дальше по проулку. Там, в тупике, в слабом свете фонаря он разглядел кучу старой соломы, прикрытую снегом. Он уже повернулся, чтобы уйти, как вдруг взгляд его упал на торчащий из-под соломы и снега сапог. Поставив фонарь на землю, Юзеф стал руками отбрасывать солому и снег. Скоро показался человек, лежащий на левом боку. Свет фонаря падал на лицо…
        — Элен… Элен, — приговаривал он, пытаясь повернуть её на спину, и услышал стон. — Жива! Ты жива… Элен…
        Ничего другого он не мог сказать. Попытался взять шпагу, до сих пор зажатую в руке, но это ему не удалось: онемевшие пальцы были намертво сомкнуты на эфесе.
        — Элен, — он гладил её по щекам, по плечам, по спутанным волосам, — Элен, родная, очнись, скажи что-нибудь.
        Наконец, ресницы дрогнули, глаза открылись, но, ничего не видя, закрылись снова… Потом открылись вновь, уже осознанно. Элен попыталась осмотреться и увидела лицо Юзефа, склонившегося над ней. Улыбка была совсем девичьей, почти детской:
        — Юзеф. Это ты. Ты пришёл.
        — Конечно, я пришёл, Элен. Как же я мог не прийти? Прости, что опоздал, что не смог защитить тебя… Прости, — и он, взяв руку с зажатой в ней шпагой, поцеловал её. Пальцы неожиданно разжались, и клинок упал на землю. Юзеф поднял его, аккуратно снял с Элен ножны, вложил в них шпагу и надел на себя.
        — Что здесь случилось?
        — На меня напали. Без объяснений. Я пыталась отбиться, но их было четверо. Я не смогла. Но, кажется, я кого-то ранила.
        — Да, одного ты убила.
        — Убила? — слабо удивилась Элен.
        — Да, наповал. А теперь давай-ка поднимайся, надо возвращаться в школу.
        — Я не могу.
        — Я помогу тебе. Ну, давай!
        Он попытался помочь Элен подняться. Это ему удалось не сразу. Наконец, она стояла, покачиваясь, опираясь на его руку.
        — Я не смогу идти, — прошептала она со стоном. — И дышать трудно. Оставь меня здесь, Юзеф, я полежу, а ты сходи за помощью.
        — Ну, нет, я больше тебя не оставлю. Никогда. Раз ты не можешь идти сама, я понесу тебя.
        — Ты бредишь, — улыбаясь белыми губами, прошептала Элен. — Ты не донесёшь меня.
        — Донесу, — уверенно ответил Юзеф. — Тебя — донесу.
        Надев ей на голову найденную на улице шапку, он подхватил Элен на руки и бодро зашагал по пустой тёмной улице. Сначала возбуждение и радость от того, что Элен нашлась живая, помогали ему, но к концу улицы он уже еле переставлял ноги и чувствовал, что вот ещё немного — и уронит её. К воротам он подошёл, покачиваясь, и посадил Элен на снег, оперев её спиной о стену. Она дышала так же тяжело, как и он. Привратник вышел, узнал Юзефа и спросил о своём фонаре.
        — Там, в середине улицы справа есть тупичок, — ответил Юзеф. — В нём на земле и стоит твой фонарь. Рядом с ним — труп. Не заводись, это не я его убил. Это, видимо, один из тех, кто напал на моего товарища, которого я искал. И нашёл, — кивнул он на сидящую у стены Элен.
        Привратник только теперь заметил человека на земле.
        — Матерь Божья! И что мне теперь делать?
        — Это тебе виднее. Нужно, наверно, кому-то сообщить. Но я не могу ждать: пану нужна помощь, и, чем скорее, тем лучше. Мы уходим.
        Привратник пытался бормотать что-то насчёт того, что ему одному придётся отвечать за всё, а паны опять уйдут от неприятностей, но Юзеф пресёк эти жалобы:
        — Ни я, ни мой друг прятаться не собираемся. Где находится школа пана Буевича, я надеюсь, ты знаешь. При необходимости спроси пана Юзефа и пана Алена. А теперь — прощай. И спасибо тебе за факел и фонарь, — добавил он, наклоняясь, чтобы поднять Элен на руки.
        Но она, к этому времени немного придя в себя, захотела хоть чуть-чуть пройти сама. Юзеф бережно поставил её на ноги. Сделав шаг, второй, третий, Элен пошла, казалось, достаточно уверенно, хотя и медленно. Но хватило её всего на пару сотен шагов, и Юзеф еле успел подхватить её, когда она уже падала в снег. Дальше, с небольшими передышками, её нёс Юзеф. Недалеко от школы Элен опять настояла на том, чтобы идти самостоятельно. Но на этот раз она не прошла и сотни шагов: подвернулась нога, попавшая в занесённую снегом выбоину, и Элен упала, ударившись о землю правым, избитым боком. От боли она опять потеряла сознание. Юзеф донёс её до ворот и забарабанил в них. Стражник весьма грубо посоветовал ему не шуметь и приходить утром, а если это стучат опоздавшие, то тем более. Пусть проваливают туда, где так долго и весело проводили время. Стражнику ответили сразу трое. Снаружи кричал Юзеф, угрожая, что вся ответственность за возможное несчастье ляжет на него, и что разнесёт ворота по брёвнышку, а со стороны двора неслись обещания попроще и подоходчивей. Их авторами были два денщика, встречавшие своих панов.
Перед таким натиском стражник не устоял, ворота открылись.

* * *
        Юзеф вошёл во двор, и Штефан тут же подхватил Элен. Не тратя время на расспросы (с ними можно было и подождать), он понёс её в дом. Юзеф взялся позвать лекаря. За этой сценой наблюдали несколько человек. Ещё несколько, несмотря на позднее время, попались навстречу Штефану. Так что известие о происшествии быстро катилось по школе. Даже те, кто уже лёг, были подняты с кроватей их менее сонными товарищами.
        Когда Юзеф в сопровождении лекаря подошёл к комнате Элен, перед дверью уже была толпа. В дверях стоял Штефан и, героически загораживая вход, отвечал всем одно и то же:
        — Ещё ничего не известно. Пан без сознания. Вот придёт лекарь — всё разъяснится.
        Перед доктором все расступились. Он прошёл в комнату, сразу за ним шёл комендант. Доктор, войдя, взглянул на своего пациента. Верхнюю одежду денщик снял, а сорочка в нескольких местах порвалась, открывая тело. Лекарь, при всей своей тучности, соображал очень быстро. Развернувшись, он не дал войти больше никому.
        — Попрошу выйти всех, кроме денщика. Вас, пан комендант, это тоже касается. Поговорить с паном Аленом сейчас невозможно, он без сознания. А больше здесь делать нечего. Вот придёт в себя — спросите обо всём, что хотели узнать. Пока можете спросить пана Юзефа, он многое знает, — и он захлопнул дверь перед носом коменданта и подошедших учителей. Затем обратился к Штефану:
        — Что ж, любезный, ты вряд ли не в курсе…м-м…некоторых особенностей твоего хозяина. Или хозяйки. Это как тебе будет угодно. Так что, помогать мне будешь ты.
        — Я, конечно, знал, что… — Штефан смутился. — Но она всегда справлялась сама. Я только убирал, да одежду чистил. А так — она всё сама для себя делала.
        — Да? А кто бальзамом её мазал?
        — Тоже сама. Я иногда только помогал. Но я же не… раздевал её.
        — А теперь придётся раздеть. Или ты хочешь, чтобы я кого другого позвал? Одному мне не справиться. Выбирай!
        Штефан поклонился.
        — Тогда, давай, раздень её, мне нужно провести осмотр.
        Пока лекарь работал, он решил прояснить для себя кое-что.
        — Итак, Штефан, будь любезен ответить на несколько вопросов. От твоих ответов, а именно от их откровенности, зависит моё дальнейшее поведение… Подержи вот так, не давай ей сгибать руку… Вопрос первый: всё ли известно пану Буевичу?
        — Всё, пан доктор. Она — его племянница. Не родная, но любит он её, как свою собственную дочь. И всё ей позволяет.
        — Оно и видно… Плохо держишь, крепче! Не жалей, а то ей же хуже будет!.. Вопрос второй: знает ли кто-нибудь в школе — учителя, комендант, другие ученики — о том, кем на самом деле является пан Ален?
        — Нет, пан доктор, не знают.
        — Угу. А пан Юзеф?
        — Пан Юзеф, пожалуй, знает. Это получилось случайно. Но он ни разу даже вида не подал, что ему всё известно.
        — А сама панна в курсе, что он знает?
        — Да. Но и она ни разу не говорила об этом ни с кем. Они вроде как друзья.
        — Вроде как… Хорошо сказал, точно…Вроде как! Хе-хе!.. Помоги мне её перевернуть… Удивительно! И зачем это ей?
        — Вот этого не скажу, сам не знаю. Красивая панна, могла бы жить без забот, да ещё при таком заботливом дядюшке, как пан Буевич. Да вот, поди ж ты!
        — Любопытно.
        — А вы не расскажите об этом?
        — Что ж я, враг себе? Если пану Буевичу всё известно, и он не возражает, значит, так тому и быть. Только я думаю, что всё равно, рано или поздно все обо всём узнают… Так. Всё. Накрой её пока одеялом, я приготовлю всё необходимое.
        Через полтора часа доктор докладывал коменданту в присутствии находившихся здесь же учителей о состоянии здоровья пана Алена.
        — Множественные синяки, ссадины, сломаны два ребра, подозреваю трещину в левой голени. Это то, что удалось определить при первом осмотре. Я не могу пока точно сказать, повреждены ли внутренние органы. Это будет понятно позже. Но предполагаю, что с этой стороны всё благополучно.
        — Что вы можете сказать обо всём этом? — спросил комендант.
        — Вы хотите знать моё мнение о состоянии здоровья пострадавшего или о случившемся в городе?
        — Нас интересует и то и другое. Но сейчас я имел в виду второе.
        — Об этом мне сказать нечего. Я медик, а не судейский. Но…
        — Что — «но»?
        — Есть одна странность. Даже две. Во-первых, почему среди множества ударов не было ни одного — ни одного! — нанесено по голове? Ведь, если нападают на человека с палками (а осмотр сказал мне, что использовалось именно такое оружие), логично сразу бить по голове. Простите за цинизм, но так меньше возни. Пару раз стукнул и — готово. А тут все удары нанесены по корпусу, причём большинство из них были сделаны по уже лежащему на земле человеку.
        — Почему вы так решили?
        — Потому что почти все синяки расположены справа и сзади. Значит, левая сторона была недоступна для нападавших. Трудно предположить, что пан Ален мог прикрыть чем-то себя слева, при этом оставаясь на ногах. Делаем вывод: скорее всего, он лежал на левом боку.
        — А вторая странность?
        — Вторая лишь подтверждает мою догадку. Убивать пана Алена не собирались. Мне пан Юзеф рассказал, что рядом со своим другом нашёл труп рослого мужчины, которого проткнули чем-то острым насквозь. Шпага пана Алена была в крови. Следовательно, это он заколол одного из нападавших. О том, что их было несколько, говорит то, что и погибшего и пана оттащили с улицы в тупик, да ещё накрыли соломой. Но даже после смерти одного из своих людей, они не убили его. А ведь это было бы так естественно! Значит, у них была другая цель.
        — Какая?
        — Откуда же мне знать? Это уж не по моей части… Только вряд ли воровство.
        — Почему?
        — Да всё потому же. Слишком много ударов вместо одного — по голове.
        — А ведь убедительно звучит, — вступил в разговор герр Нейрат. — Что ж вы говорите, что не судейский? — он усмехнулся. — Такие мотивированные рассуждения сделали бы честь любому судейскому.
        — А теперь всё же скажите, как вам видится дальнейшее? Каковы перспективы на выздоровление пана Алена? — спросил пан Стоцкий.
        — Если травмы, полученные им, ограничиваются только выявленными мной сегодня, то это будет достаточно быстро. Повторю: я не знаю, получил ли он повреждения внутренних органов, хотя у меня есть уверенность, что не получил.
        — Почему?
        — Опять почему! Да просто потому, что ни на животе, ни на груди, ни даже на лице нет никаких последствий от возможных ударов. Похоже, пан Ален, упав, сгруппировался и, пожертвовав рёбрами, сохранил в целости всё остальное. Кстати, это можно отметить как его заслугу.
        — В этой истории есть ещё много такого, что заслуживает поощрения, — заметил пан Стоцкий.
        — Вот как? А что, если не секрет?
        — Не секрет. Пан Юзеф рассказал, что, несмотря на все его старания, так и не смог вынуть из руки находящегося в беспамятности пана Алена шпагу. Он выпустил её только тогда, когда пришёл в себя и увидел, кому отдаёт её! Это изумительно!
        Доктор подумал про себя, что это-то как раз вполне объяснимо с медицинской точки зрения, но вслух говорить ничего не стал, пусть считают заслугой пана. Тем более что со Стоцким согласился и Нейрат, которого в этот раз даже не покоробила восторженность коллеги.
        Когда лекарь вышел, отпущенный комендантом, Нейрат при поддержке Стоцкого спросил, будет ли зафиксировано опоздание двух курсантов. Ведь формально это всё же было нарушение дисциплины, а комендант придерживался мнения, что отмечать нужно факты, а как их трактовать, как к ним относиться — это не его дело. В данном случае вопрос для него был сложный. С одной стороны, отступив от своих принципов раз, он создавал прецедент, на который, при желании, могли впоследствии сослаться те, кто пожелал бы каким-либо образом подтасовать факты, а к фактам комендант относился трепетно. С другой стороны, случай был исключителен, и это тоже было фактом. Но у вопроса существовала ещё и третья сторона. Пан Ален был племянником хозяина школы, а зафиксированное нарушение было бы у него уже вторым (о самом первом ему по каким-то соображениям официально доложено не было, но это не означало, что он остался в неведении), да ещё и грубым. Следовательно, возникал вопрос о том, что пану Алену придётся покинуть школу. Абсурд! Этого допускать было нельзя! Даже, наказав пана Юзефа, он мог попасть в неприятную ситуацию. Зная пана
Буевича, комендант не сомневался, что тот захочет отблагодарить молодого человека за спасение племянника. О каком же наказании могла идти речь!
        В результате, он принял решение, которое должно было в той или иной степени удовлетворить всех. То, что случилось с паном Аленом, было занесено в графу «Происшествия», где были отмечены его «достойное поведение и профессиональные навыки». В его случае об опоздании не было сказано ни слова. А опоздание пана Юзефа было отмечено, но никакого наказания наложено не было, не говоря уже о вопросе исключения из школы, поскольку вина искупалась спасением жизни пана Алена — и это тоже было внесено в список происшествий. Таким образом, оба ученика избегали наказания, комендант — скандала, а все факты оказывались задокументированными. Комендант очень гордился собой: как замечательно он обошёл острые углы в такой щекотливой ситуации!
        А вот Лех был в бешенстве. Потратить столько усилий, вложить собственные деньги — и что в итоге?! Оба выскочки не получили даже устного выговора, не говоря уж о более суровом наказании. Мало того, на них ещё и смотрят, как на героев!

* * *
        Ничего из этого Элен не волновало. У неё была другая причина для беспокойства. Придя в себя и обнаружив рядом доктора, она не знала, как себя вести. «Знает или нет?» — думала она, глядя в спину лекарю, который, бубня себе под нос что-то, похожее на песенку, готовил на столике питьё. Вот он закончил, обернулся.
        — А-а! Ну, наконец-то вы снова здесь, с нами. Долго заставили ждать, милая! Так, вот это надо выпить, хоть и гадость изрядная. Зато потом спасибо скажите, лихорадки не будет. Давайте-давайте, панна, пейте. А то сейчас позову вашего Штефана, он вас держать будет, а я — с ложечки поить.
        Доктор болтал без умолка. Под его трескотню Элен выпила что-то безумно горькое и подумала, почему-то совершенно спокойно: «Так оно даже лучше. Узнал — и пусть. Ничего объяснять не надо. Вот скажет ли другим? Нужно попросить…» Но о чём попросить, она додумать не успела, уснула. А когда проснулась, рядом был Штефан. Он сидел на табурете и чинил что-то из одежды.
        — Сколько времени? — спросила Элен. Зачем это ей нужно, она сама не знала. Просто захотелось услышать собственный голос.
        — Проснулись? Вот и славно. Тут доктор вам микстурку оставил, надо выпить, — не отвечая на вопрос, заговорил денщик. — Дайте-ка я вам подушечку поправлю.
        — Погоди, это что, опять та пакость, от которой в сон проваливаешься, как в омут? Не буду! Пусть сам пьёт!
        — Ну, наконец-то узнаю вас, панна Элена, — заулыбался Штефан. — Спорить начали — значит, всё в порядке! А микстура другая, от неё в сон не потянет.
        — Лучше принеси чего-нибудь поесть, а? Хотя бы хлеба кусок.
        — Хо-хо! А лекарь-то стоящий оказывается! Он так и сказал: проснётся — есть запросит. Голова-а! Я-то ему не поверил, но поесть для вас припас на всякий случай. Курочка сегодня. И пудинг.
        — Ой, неси скорее, не издевайся! А то сейчас слюной захлебнусь!
        Пока Штефан выходил в свою крошечную комнатёнку за провизией, Элен, немного покряхтев, села на кровати. Штефан, вернувшись, расстроился:
        — Лежать вам нужно, панна Элена. Доктор узнает, что вы сели — голову мне оторвёт.
        — Ты давай сюда курицу, не стой столбом, а то голову тебе оторву я. А насчёт доктора не беспокойся, я сама с ним поговорю.
        После еды пришло состояние покоя и умиротворения. Элен опять легла, но спать не хотелось. В комнату заглянул Штефан.
        — Чего тебе? — спросила Элен.
        — Да к вам пан Юзеф рвётся. Доктор не велел никого пускать, но… Может, его — можно? Ведь он специально ночью из комнаты потихоньку вышел, а вы всё едино не спите.
        — Конечно, впусти!
        Через несколько секунд появился Юзеф. Штефан деликатно удалился к себе, прикрыв дверь. Юзеф стоял, как-то нерешительно переминаясь с ноги на ногу.
        — Юзеф, ты что? Что с тобой?
        — Я пришёл узнать, как вы себя чувствуете, пан Ален, — церемонно произнёс он, глядя в пол. Элен даже приподнялась на локте. Потом ответила в той же манере:
        — Благодарю вас, пан Юзеф, за беспокойство о моём драгоценном здоровье.
        С удивлением взглянув на неё, Юзеф увидел смеющиеся прищуренные глаза. А Элен продолжила:
        — Ну что, может, хватит? С чего это ты так заговорил? Можно подумать, мы на великосветском приёме и едва знакомы. Садись!
        Юзеф улыбнулся и сел на табурет, на котором недавно сидел Штефан.
        — Как ты?
        — Думаю, уже скоро станет хорошо. Всё потихоньку болит, но уже меньше. Вот только дышать глубоко ещё не могу, больно. А-а… как дела в школе? Знают… обо мне?
        — Конечно, знают. Все видели, как мы вернулись. Теперь обсуждают, сколько ты пролежишь.
        Они так естественно и незаметно перешли на «ты», что даже сами не заметили этого.
        — А больше ничего обо мне… не говорят? — осторожно спросила Элен. Юзеф удивлённо поднял брови. Ей пришлось уточнить вопрос: — Доктор не рассказал?..
        — А-а… Нет. Не рассказал. Я даже удивился. Он ведь такой болтун, а тут промолчал.
        — Болтун болтуну рознь, — задумчиво произнесла Элен фразу, услышанную когда-то в таборе. — Хорошо. Значит, через недельку можно будет вернуться на занятия.
        — Ты что! Через неделю — рано! Тебе никто не позволит.
        — А кто мне может запретить? Это моё дело. Вот перестанет болеть нога, и вернусь в зал. Не так всё страшно, если я даже немного могла идти.
        Юзеф помрачнел.
        — Я ведь пришёл попросить прощения.
        — Прощения? За что? — собиравшаяся лечь Элен снова села, поморщившись от боли.
        — За то, что оставил тебя одно… одну. Если бы я не побежал тогда за этой несчастной булавкой, ничего бы не случилось! На двоих не напали бы!.. — Юзеф говорил торопливо, боясь, что она не даст ему сказать слова, которые он приготовил заранее. Она и не дала.
        — Ты уверен?
        — Конечно! Мы бы отбились, даже если те четверо всё же решились напасть! Я не должен был уходить… Ведь я мог, в конце концов, взять тебя с собой. Прости меня. Я виноват…
        — Не сходи с ума! — резко прервала его Элен. — Если бы сейчас всё обошлось, случилось бы в другой раз, уже по-другому. И ещё неизвестно, как бы повернулись тогда события. А так — ничего серьёзного не произошло.
        — Значит, ты тоже думаешь, что всё может повториться?
        — Да. Те четверо чётко сказали, что кто-то поручил им «поучить меня хорошо себя вести». А… что, кто-то ещё так думает?
        — Я, Штефан и мой денщик. И доктор. Он всё расспрашивал, как и что случилось, а потом заявил мне, что хорошо бы я всегда был рядом, поскольку, мол, есть вероятность, что это нападение не случайное, а в таком случае, попытку могут повторить. Так что тебе нужно быть осторожным… осторожной.
        Элен тихонько, чтобы не стало больно, засмеялась:
        — Да не путайся ты в словах. Пока мы здесь, в школе, я — Ален.
        — А ты… не боишься, что все всё-таки узнают правду?
        — Узнают? Как? Кто может проболтаться? Доктор уже доказал свою лояльность, подозревать Штефана глупо, это ему не нужно. Остаёшься ты, — Элен снова усмехнулась, но Юзеф не улыбнулся.
        — А всё же?
        — Знаешь, — в её голосе появилось раздражение, — мне что-то нехорошо, усталость какая-то навалилась. Ты иди, а я посплю… Не желаю думать о том, что может случиться, а может, и нет.
        Она улеглась, натянув одеяло до подбородка, и закрыла глаза. Юзефу ничего не оставалось, как уйти. Когда он вышел, Элен снова открыла глаза и долго ещё не спала, глядя в потолок и думая о том, кто мог настолько сильно её ненавидеть, что решился организовать нападение.

* * *
        Через пару дней Элен начала вставать и понемногу ходить, хотя доктор и выражал сомнения по поводу того, что это целесообразно делать так рано. Синяки синяками, но переломы и трещина требовали покоя. Элен ничего не хотела слушать, говоря, что раз она имеет силы, чтобы сделать несколько шагов, она их сделает. Очень быстро несколько шагов превратились в несколько десятков. Теперь она могла подходить к окну и стояла, глядя на заснеженный парк. Он немного напоминал ей другой парк, в котором она, действуя на нервы всем домашним, занималась тем, что считала интересным и нужным ей самой. Она улыбнулась при мысли, что теперь так же достаёт своим характером доктора, как когда-то — дядю Яноша и пани Марию.

* * *
        В эту ночь Элен опять не могла заснуть, выспавшись от безделья днём. Штефан давно уже похрапывал за дверью, а Элен всё лежала с открытыми глазами. В щель между занавесками заглянула луна. Серебряный свет изменил комнату, украсив скромную обстановку. Элен послышались голоса. Странно. Три часа ночи. Кто может разговаривать, да ещё на улице? Любопытствуя (всё равно сна нет ни в одном глазу), она сползла с кровати и подошла к окну. Видно никого не было, мешал балкон. Она тихонько приоткрыла дверь и встала возле щели.
        — Хорошо, я позову его, но он будет очень недоволен, — послышалось снизу.
        — Ты главное, позови поскорее, а то я здесь скоро околею от холода. А с твоим паном я сам разберусь, — голос говорившего был лишён каких бы то ни было эмоций.
        Наступила тишина. Элен переминалась с ноги на ногу: морозный воздух студил босые ступни. Наконец, внизу опять заговорили. Кто-то то ли недовольно, то ли злобно бубнил. Затем холодный голос послышался вновь:
        — Не строй из себя недотрогу, пан. Я с тобой о деньгах пришёл говорить.
        — О каких деньгах? Вы получили всё, как договаривались, всю сумму. Что ещё нужно?
        — Получили. Только обстоятельства поменялись. Если бы мы всё знали заранее, то потребовали бы больше.
        — Что знали заранее? О чём?
        — Не прикидывайся, пан, — в голосе послышалась угроза. — Когда ты нас нанимал, разговор шёл о мальчишке, а ты нас навёл на девицу. Это не наша работа. Подраться с мужиком — пожалуйста, ограбить кого — запросто, можем и прибить. Но девку?..
        — Да о какой девке речь-то?! — теперь голос Леха стал полностью узнаваем.
        — А ведь я могу и потерять терпенье, — угроза стала чётче.
        — Слушай, ты, как там тебя, или объясни по-человечески, о чём речь, или я тебя сейчас так отделаю, что сам забудешь своё имя.
        — Так ты и впрямь не знал? — усмехнулся собеседник Леха. — На будущее запомни: прежде, чем говорить с серьёзными людьми, выясни побольше о том, кто тебя интересует… Баба это. Молодая, тощенькая, как мальчишка, но — баба. Так что давай-ка, пан, раскошеливайся. Особенно теперь, после того, как всё выяснилось.
        — Это с чего бы? — огрызнулся Лех. — Баба, мужик, мальчишка — вам-то какая разница?
        — Значит, есть разница, раз говорю… А ты, пан, так ничего и не понял. Знаешь, с такими, как ты, у нас предпочитают дела не иметь.
        — Вот и не имейте. Мне-то что!
        — Хм! Да-а, видно, не учили ещё тебя уму-разуму. Ну, это ещё впереди… Так будешь платить?
        — И не подумаю. Вам и так доля убитого досталась. Угораздило же кого-то из вас на шпагу налететь! Ну, вот вам и доплата. Предполагаю, что и кошельком вы не побрезговали. Всё. Разговор окончен. А будешь дальше приставать, охрану кликну.
        — Кликни, — равнодушно произнёс голос, снова потерявший выражение. — Не боишься, что расскажу о тебе этой твоей охране?
        — Не боюсь. Не резон тебе попадаться. Так что беседовать со стражниками у тебя, я думаю, желания никакого нет.
        — Правильно рассуждаешь, пан, уважаю за это. Но берегись! Скупых да нечистых на руку даже среди таких, как я, не любят. Смотри, пожалеешь, что сейчас не заплатил, да поздно уже будет.
        — Хватит! Надоело слушать. Убирайся и дорогу сюда забудь!
        Голоса на улице смолкли, только тихо хлопнула, закрываясь, дверь, да заскрипел снег под чьими-то шагами. Элен осторожно закрыла дверь, забралась под одеяло и потихоньку стала отогреваться. Сна теперь и подавно не было, она обдумывала услышанное. Элен и раньше подозревала, что Лех был причастен к ночным событиям, а теперь получила этому подтверждение. Но не это главное. Можно было не сомневаться — Лех молчать не станет, и о том, что узнал он, скоро будут знать все. Одно хорошо: будучи в курсе всего, можно подготовиться. Хотя как? Что можно сделать или сказать? Она задремала только под утро. Открыв глаза, сразу ощутила неприятный холодок в спине — может, сейчас, как раз в эту минуту, Лех, смакуя подробности, рассказывает о ней своим приятелям. Заставив себя отодвинуть в сторону неприятные мысли, она встала и начала одеваться. Оказалось, сделать это с обычной одеждой, а не с халатом, не так-то просто, мешала тугая повязка на теле и лангета на ноге. На шум вошёл Штефан и сразу начал выговаривать ей за новую блажь.
        — Зачем вам это нужно? Всё одно ведь лежите.
        — Больше я лежать не собираюсь, — ответ прозвучал спокойно, но тон его не допускал никаких возражений. — Ты лучше скажи, как с этой штуковиной, — она указала на ногу в лубке, — одеть штаны.
        — Нет, этого я не скажу. Просто пойду и позову лекаря, с ним и разбирайтесь! А то я ещё и виноватым буду, — последние слова Штефан договаривал уже за дверью, боясь, что Элен его остановит.
        Лекарь пришёл очень быстро. Остановился в дверях, внимательно наблюдая, как Элен, сидя на кровати, борется с одеждой.
        — И куда это вы собрались? — он слегка улыбался. После столкновения с её характером, ему уже не приходило в голову уговаривать свою пациентку или пытаться что-либо ей запретить. Просто это было бессмысленно.
        — На завтрак, — лаконично ответила Элен. — Только не нужно пытаться меня останавливать.
        — Я и не собираюсь. Мне просто интересно дождаться результата — удастся ли вам одеться с лангетой на ноге так, чтобы не пойти на завтрак полуголой.
        — Так помогите мне, — Элен смотрела на него сердито. — А не то я сейчас сниму это всё сама.
        — Ну, нет. Зачем же? А если я вам скажу, что лангету можно уже заменить просто тугой повязкой? — он неторопливо прошёл к окну и, не обращая внимания на удивлённый взгляд Элен, продолжил: — Знаете, в последнее время у меня появились сомнения, что в кости есть трещина. Больно уж быстро вы встали. Так что вполне вероятно, что пострадали только мышцы, — и повернулся, улыбаясь: — Вам опять повезло! Даже удивительно. Так. Ну, если вы готовы, я могу приступить?
        — Да!
        — Вот и славно. Штефан, когда я закончу, поможешь… э-э… своему пану одеться к завтраку, — и пояснил Элен, собиравшейся было возразить, что оденется сама: — Повязку с корпуса снимать ещё рано, рёбра должны срастись. А с ней вам неудобно одеваться.
        На завтрак она шла, прихрамывая, но довольно свободно. Ею владели два чувства. С одной стороны — радость от того, что закончилось, наконец, заключение в комнате, и она могла вновь ходить, где вздумается; с другой — тревога от ожидания того, что её ждёт. Как её встретят? Что скажут? Отвернуться? Засмеются? Ей так и не удалось продумать своё поведение, свою реакцию на неодобрение окружающих. В том, что это будет именно неодобрение, она была уверена. А потом? Что будет потом? Ей придётся вернуться домой, не закончив курс? Или комендант будет ждать приезда дяди Яноша, чтобы тот сам решил её судьбу? Одни вопросы без ответов. Но уж лучше поскорее всё решилось, чем думать об этом, представляя всякие гадкие ситуации.
        Когда Элен вошла, все уже сидели за столом. Её обычное место, слева от Юзефа, оставалось свободным. Она прошла и села, хотя это было для неё сейчас непросто — пришлось перешагивать через скамью. Она оперлась о плечо Юзефа, одновременно тихо сказав:
        — Позвольте к вам присоединиться.
        Юзеф вздрогнул, удивлённо глянув влево, и тут же поддержал её, помогая перешагнуть. Теперь внимание всех присутствующих было направлено на неё. Элен невозмутимо начала накладывать себе в тарелку овсянку, внутренне сжавшись в ожидании реакции на своё появление. Но слова, с которыми к ней обращались многие, были обычным приветствием или выражали радость по поводу выздоровления. Элен подняла глаза, улыбнулась и начала отвечать на вопросы и сама их задавать. Внутри будто посветлело: они не знали! В этот момент она встретилась взглядом с Лехом. Он, усмехаясь, смотрел на неё, будто оценивал, не сейчас ли обнародовать новость? Но решил пока промолчать. Это не столько успокаивало, сколько настораживало. Почему Лех молчит? Считать это проявлением благородства было бы смешно после всего того, что произошло. Значит, он что-то задумал. Вот только что?..
        Постепенно за столом оставалось всё меньше людей. Последним ушёл Юзеф. Элен вышла с ним и с тоской смотрела, как он быстро пошёл по коридору в сторону зала. А ей вновь придётся вернуться в свою комнату. Ей так этого не хотелось! Но она чувствовала, как с непривычки стал ныть бок. Пришлось идти и прилечь. Отдохнув часа два, Элен снова встала и решила выйти прогуляться в парк. Дорожки были расчищены, мороз лишь слегка пощипывал щёки. С удовольствием оглядевшись, она пошла по аллее, даже не замечая, что улыбается.
        С этого дня Элен стала выходить дважды в день и каждый раз проходить всё большее расстояние. Доктор, к счастью, оказался и на сей раз прав, и нога быстро восстанавливалась. Да и бок болел всё меньше. Вдохновлённая этим, Элен решила ходить в более быстром темпе, но почти сразу вынуждена была остановиться. Интенсивные движения требовали интенсивного дыхания, а этому препятствовала тугая повязка вокруг тела, да и боль в рёбрах тут же вернулась. Это очень её расстроило, так как означало, что вернуться на занятия она всё ещё не может. Тем не менее, от прогулок, всё более длительных, она не отказалась, обязательно при этом хоть немного пытаясь пройти очень быстро. Как-то она попалась. Во время этой коротенькой «пробежки» её заметил доктор. Элен даже представить не могла, что он способен на такой резкий окрик. Она стояла перед ним, как маленькая девочка, застигнутая за тайным поеданием конфет перед обедом. Доктор был очень сердит и сказал ей всё, что думал о безрассудном поведении некоторых, торопящих выздоровление, и о вреде такой торопливости. Несмотря на непривычно жёсткий тон, доктор был, как всегда
многословен. В конце своей речи он пообещал Элен запереть её в комнате под охраной Штефана, если ещё раз увидит подобное нарушение своих предписаний. Впервые Элен не нашла, что возразить.

* * *
        Так прошло три недели со дня нападения. Наконец, доктор снял повязку, и Элен смогла дышать свободно. Рёбра ещё немного болели, особенно, если неловко повернуться, но он сказал, что это нормально и со временем пройдёт. Доктор разрешил ей постепенно начинать заниматься.
        — Но постепенно! — строго погрозил он пальцем. — А то знаю я вас — сейчас же поскачите, как… олень. Горный.
        Пан Стоцкий предложил, чтобы с Аленом недельку позанимался кто-нибудь из друзей, постепенно приучая его к обычным занятиям. Будь это кто-то другой, ничего такого, естественно, не обсуждалось бы, но тут — племянник хозяина школы… Поручили это, конечно, Юзефу. И вот, наконец, Элен впервые после травмы пришла на занятия в зал. Многие подошли поздравить с возвращением.
        Стали разбиваться на пары. Теперь это делали знакомым Элен по предыдущей школе методом — вытаскивали номера. Видно, Небу было угодно, чтобы в первый же день Элен оказалась в паре с Лехом. Юзеф тревожно смотрел на неё, обеспокоенным выглядел и герр Нейрат. Он решился нарушить правила.
        — Пан Ален, сегодня я хотел бы дать вам противника послабее, вы ещё не вполне восстановились после болезни.
        Лех с улыбкой смотрел ей в глаза. «Ну что, панна воспользуется любезностью учителя?» — читалось во взгляде.
        — Нет, герр Эрих. Благодарю, но — нет. Какой номер выпал, тот пусть и будет, — ответила Элен. — Так будет честно. Если противник сильнее, я проиграю бой. Это нормально.
        Лех усмехнулся, а вслух сказал, слегка поклонившись:
        — Я со своей стороны обещаю не забывать о том, что пан Ален ещё не в форме.
        Учитель ещё некоторое время колебался, но уступил, оставив всё, как есть.
        — Сегодня мы продолжаем отрабатывать приёмы, позволяющие использовать обычные предметы в качестве защиты. Как и на прошлом занятии, это будет плащ. Итак, накиньте плащи на левую руку в несколько слоёв… Так. Все готовы? К бою!
        Поединки начались. Элен, собравшись, приготовилась к каверзным, выматывающим приёмам, которыми Лех владел прекрасно, и к проигрышу, который считала неизбежным в данной ситуации. Но к её удивлению Лех, похоже, щадил её. Он больше отражал атаки Элен, а если и атаковал сам, то его удары несложно было отвести без особых усилий. Сначала Элен просто удивилась, потом появилось сомнение — а чего он, собственно, хочет? Ведь она знала, на что он способен, он был одним из самых сильных и бесспорно талантливых курсантов. Затем она разозлилась, потому что, как ей казалось, поняла причину такого поведения Леха: он, зная, что перед ним девушка, был подчеркнуто вежлив, если так можно сказать, чем хотел показать, что ему всё известно. Для неё же это было равносильно подачке. Впервые эмоции заглушили голос разума во время боя. И она тот час за это поплатилась. Перейдя в атаку, она была настолько уверена в том, что Лех вновь будет лишь отражать её, что пропустила момент встречного удара. Шпага скользнула совсем рядом с телом, Элен даже показалось, что она ощутила холод стали, но не задела её. Зато диагональным
движением острый клинок, как бритва, рассёк лёгкую ткань свободной мужской сорочки. Элен успела подхватить падающую правую часть одежды кончиками пальцев, торчавшими из плаща, а левая упала с плеча, открыв так называемый испанский корсет, скрывающий грудь.
        — О, простите мою неловкость, — продолжая улыбаться, с поклоном произнёс Лех. И добавил совсем тихо: — И за то, что ваша тайна перестала быть таковой.
        Такой ситуации Элен не могла предугадать. Она стояла, всё так же придерживая ткань на правом плече. Потом гордость взяла своё — она просто отпустила остатки сорочки и, двинув плечом, скинула её. Затем, сбросив плащ с руки, освободилась от обрывков, оставшись в корсете, и посмотрела Леху в глаза:
        — И что это меняет? Для меня — ничего, а для вас? Хотите проиграть бой девушке?
        На них уже смотрели все, поединки прекратились сами собой. Нейрат онемел от увиденного, но всё же именно он первым пришёл в себя:
        — Почему никто не работает? Разве был объявлен перерыв? Захотели взысканий за нарушение дисциплины? Продолжать!
        Один за другим курсанты продолжили занятия. Возобновили поединок и Элен с Лехом после окрика учителя:
        — Пан Ален, пан Лех, вас что, это не касается? Пан Ален, раз пришли сюда, значит, поправились. Нечего отдыхать! К бою!
        Теперь Лех не играл. Но они словно поменялись местами. Элен после слов учителя, не давшего ситуации развиться, неожиданно успокоилась. Осталась лишь ненависть к противнику, но больше Элен не давала чувствам мешать ей. А вот Лех был в ярости от того, что учитель повёл себя так, как будто ничего не случилось. Воодушевление Элен и ярость Леха почти уровняли силы. Наконец, прозвучала команда:
        — Стоп! Закончить бой! Все свободны. Пан Ален, задержитесь.
        Обменявшись с Лехом взглядами, полными ненависти, она вложила шпагу в ножны и накинула на плечи плащ, уже достаточно сильно посечённый ударами шпаги. Постепенно зал опустел. Последними выходили Юзеф и Лех, оглядываясь один — тревожно, другой — со злостью. Когда они вышли, и дверь закрылась, герр Нейрат сказал с долей сарказма в голосе:
        — Простите, что не могу предложить вам присесть, так что разговаривать будем стоя.
        Элен только, молча, наклонила голову, соглашаясь.
        — Хотел бы задать вам несколько вопросов, — заложив руки за спину, сказал учитель. — Вы позволите?
        — Конечно.
        — Прежде хочу сказать, что состоится ли наш с вами разговор, будет зависеть от вас, от вашего ответа на мой вопрос. Скажите, вы сможете говорить правду? Разумеется, с условием, что ничего, из сказанного вами, не станет известно никому без вашего решения. Если о чём-то не захотите говорить, лучше промолчите, но не лгите. Итак, сможете вы соблюсти это условие?
        — Да, смогу, — голос спокоен, взгляд — тоже.
        — Хорошо, — Нейрат кивнул. — Тогда — первый вопрос, хотя надеюсь, что знаю на него ответ и сам. Ваш дядя, пан Буевич, знает о вашем… о вашей… знает обо всём?
        — Да.
        — И он не возражал?
        — Возражал. Но я его, в конце концов, убедила.
        — Не сомневаюсь. Тогда второй вопрос. Основам фехтования вы обучались вместе с паном Юзефом?
        — Да.
        — И он всегда знал, что вы… девица?
        — Нет, не всегда. Он узнал об этом случайно, когда обучение было уже закончено.
        — И вы, естественно, приложили все усилия, чтобы последовать за ним сюда?
        — За ним? — Элен была в замешательстве. Потом вдруг поняла, что имеет в виду учитель, и, вспыхнув румянцем, воскликнула: — Конечно, нет! Мне бы в голову такое не пришло.
        — Ну, в вашу голову, я думаю, могло бы прийти и не такое. Ну, хорошо, оставим это. Объясните мне тогда, как получилось, что из вашей школы пришли сразу двое, заявленные, как лучшие? Признаться, я сначала думал, что пан Буевич просто пристроил своего… племянника, — взглянув на Элен, учитель хмыкнул. — Это нормально. Но тут ситуация какая-то странная. Не находите?
        — Да, со стороны это кажется странным. Но мы, действительно, оба были лучшими. Я могу об этом рассказать, но лучше спросите у пана Буевича, когда он приедет. Никакой тайны здесь нет, а поверите вы скорее ему.
        — То есть, вы хотите сказать, он разрешил вам заниматься здесь не просто по вашей просьбе, а соблюдая правила?
        — Да.
        — Бедный пан Буевич. Представляю, что ему пришлось выдержать. Вы его видимо, припёрли к стенке. Что ж, будем считать, что этот вопрос мы выяснили. Но тогда я не понимаю другого: зачем вам всё это нужно? Вы красивы, отнюдь не бедны, любимы дядей, иначе бы он не баловал вас так. И зачем при этом вам понадобилось учиться такому… неженскому ремеслу? Вы хотите что-то кому-то доказать?
        — Нет, ничего и никому я доказывать не собираюсь.
        — Тогда в чём причина? Каприз?
        — Скажем так, — после короткого раздумья ответила Элен, — у меня есть цель, которая требует определённых навыков. Один из них — владение шпагой. Однажды, в начале пребывания здесь, мы уже говорили с вами на эту тему.
        Нейрат помолчал. Потом спросил, пытаясь хоть что-то уяснить:
        — А кем вы себя видите в дальнейшей жизни? Вы не видите себя женой и матерью? Ведь у вас есть для этого всё.
        — Да, я вижу себя и женой, и матерью, — теперь Элен отвечала тихо, опустив глаза. — Но для того, чтобы это сбылось, мне нужно сначала научиться этому, — она показала на эфес.
        — Не понимаю. Где связь? А если вы не овладеете этим искусством, кем же вы будете тогда?
        — Никем.
        — Что значит «никем»? — герр Эрих нахмурился. — Майн готт! Никогда не думал, что когда-нибудь перестану понимать польский язык.
        — Это значит, что меня не будет, — просто ответила Элен.
        — Не будет?.. Кажется, я начинаю кое-что понимать, — он отошёл к окну и постоял немного, барабаня пальцами по раме. Затем резко обернулся: — Вы не племянница пана Буевича?
        От неожиданности Элен машинально ответила правду:
        — Да, — и тут же, испугавшись, попыталась исправиться: — То есть я… не совсем племянница…
        — Стойте, не нужно больше ничего говорить. Помня наш с вами первый разговор, я примерно понял положение вещей, детали не так важны. Но если мои догадки верны, вы идёте на большой риск, затеяв эту авантюру с обучением фехтованию и надеясь суметь воспользоваться полученными навыками. Когда мы разговаривали с вами в прошлый раз, я считал, что передо мной юноша, будущий мужчина. Вы сами-то понимаете, что влезаете в мужскую игру? Осознаёте риск?
        — Я рискую в любом случае — буду ли я вести себя так, как сейчас, или попытаюсь жить тихо, мирно. Меня всё равно могут найти рано или поздно. А если найдут — уничтожат, я им живая не нужна. Так что особой разницы нет. А я не могу просто сидеть и ждать.
        Нейрат опять немного помолчал.
        — Я уважаю ваше решение и вашу решимость. Но… Как же трудно вам придётся.
        — Это ничего. У меня уже есть опыт. Я привыкла к тому, что трудно.
        — Вы не знаете, о чём говорите, — покачал головой учитель. Затем, уже другим тоном, продолжил: — Так. Хорошо. Я принимаю всё таким, как есть. Остаётся выяснить несколько практических вопросов. Во-первых, ответьте мне, как к вам теперь обращаться — так же, как раньше, пан Ален, или… Простите, я не знаю вашего настоящего имени.
        — Элен.
        — Ага. То есть, мужское имя вы выбрали себе по созвучию, чтобы легче было привыкнуть.
        — Не совсем так, но это не важно.
        — И в самом деле, не важно. Так как мне вас называть?
        — Так, как сочтёте нужным. Но, если вы интересуетесь моим мнением, то я бы хотела сохранить всё так, как было.
        — Почему, если не секрет?
        — Если называть меня настоящим именем, это будет всякий раз резать слух, обращать на себя внимание. А так… Все привыкли.
        — Ну, теперь вы вряд ли будете обделены вниманием, — усмехнулся Нейрат. — Но я поступлю так, как хотите вы… пан Ален. Хорошо. Теперь: как вы собираетесь держаться в присутствии других учеников? В чём теперь будете приходить на занятия? Простите мне эти вопросы, но ситуация столь необычна… Я даже никогда не слышал о такой.
        — Одеваться буду так же, вести себя — тоже. Я не вижу здесь проблемы.
        — Остаётся выяснить ещё одно, чтобы избежать неудобного положения. Если к вам будут обращаться, как к юноше, а в вашем ответе прозвучит «я сделалa», «я сумелa» и прочее, это прозвучит, по меньшей мере, странно, вы не находите?
        — А разве вы раньше слышали от меня выражения, которые относили бы меня к тому или другому полу? Ни разу мной не было произнесено что-то вроде «я хотел» или «я хотела». Припомните, был ли хоть один такой случай?
        Нейрат задумался и с удивлением понял, что, и правда, в речи Элен ни разу не звучали слова, по которым можно было бы судить, кто перед вами — юноша или девушка. Её речь отличалась удивительной универсальностью.
        — Как это вам удаётся? — удивление в его голосе было абсолютно искренним.
        — Тренировка, — пожала плечами Элен.
        Учитель коротко рассмеялся.
        — Мне осталось задать вам последний вопрос. Чем я могу помочь вам? Может, есть какие-то пожелания?
        — Нет, никаких пожеланий нет, кроме одного. Я не хочу особого отношения к себе в чём бы то ни было. Если такое отношение появится, мне по-настоящему станет трудно.
        — Да, — учитель удовлетворённо кивнул. — Да! Я, признаться, боялся, что вы всё же попросите меня о чём-нибудь. Но вы абсолютно правы, нельзя для вас создавать никаких особых условий, с чем бы они ни были связаны. Единственное, что я намерен сделать и без вашей просьбы — не буду некоторое время ставить вас в пару с паном Лехом.
        — Нет! — резко воскликнула Элен. — Ничего — значит, ничего.
        — Но мне казалось… Неужели вы не понимаете, что он не оставит вас в покое, а вы ещё не совсем восстановили силы?
        — Со мной всё в порядке, об этом сказал даже доктор. А Лех… Он невзлюбил меня с самых первых дней, один Бог знает, почему. Но мне до сих пор удавалось как-то избавляться от его гадостей. Думаю, смогу и впредь.
        — Мне кажется, что вы не правы, но спорить с вами не буду. Это, как я уже говорил, ваше решение и я уважаю его. Напоследок хочу сказать вот что. Обо всех событиях, случившихся после Рождества, и их последствиях комендант был обязан сообщить вашему дяде. Если не ошибаюсь, его прибытие в школу ожидается со дня на день. Я предупреждаю вас об этом, чтобы вы ещё раз всё взвесили. Быть может, вы захотите вернуться с паном Буевичем… к более спокойной жизни.
        — Благодарю вас, герр Эрих, за приятное известие о приезде дяди Яноша. Но передумаю я вряд ли.
        — Что ж, вы имеете право решать. Это ваша жизнь и судьба. Хотя я, будь вы моей племянницей, устроил бы вам хорошую взбучку, чтобы отбить тягу к авантюрным решениям… Не смею вас больше задерживать, пан Ален, идите отдыхать. Думаю, за дверью вас дожидается пан Юзеф. Поспешите, а не то оба останетесь без обеда.
        Элен поклонилась и вышла. За дверью и впрямь стоял Юзеф.
        — Ну, как? О чём вы говорили так долго? Тебя не отправят домой?
        — Нет, не отправят. А говорили о том, как меня теперь следует называть.
        — И что? — несколько растерянно спросил Юзеф.
        — Мы посоветовались и решили оставить всё, как было. Это привычнее для всех. Пойдём скорее, отнесём оружие и — обедать! Так есть хочется!
        Юзеф так и не понял, шутит она насчёт разговора с Нейратом или нет.

* * *
        Но сюрпризы для Элен в этот день ещё не закончились. Едва она переступила порог своей комнаты, как тут же появился Штефан:
        — Ой, идите быстрее к пану коменданту! Вот радость-то — пан Янош приехал! Он там ждёт вас, у коменданта. Вы идите, а обед я вам сюда принесу!
        Элен, быстро переодевшись, выскочила из комнаты. Несмотря на то, что явно предстоял ещё один серьёзный разговор, она летела по коридору, как на крыльях. Дядя Янош! Она действительно соскучилась. Перед кабинетом коменданта Элен немного замедлила шаги, чтобы хоть немного отдышаться. Когда она вошла, пан Янош поднялся ей навстречу. Лицо его выражало тревогу. Он быстро ощупал взглядом фигуру воспитанницы и немного успокоился, не найдя никаких повязок и видя, как свободно она двигается.
        — Ну, здравствуй! — приветствовал её дядя. Элен поклонилась. — Вижу, всё обошлось? Хвала Создателю! Я прочёл всё, что пан комендант счёл нужным написать в графе «Происшествия», но у меня осталось множество вопросов. Надеюсь, ты мне всё объяснишь и расскажешь подробно.
        — Конечно, пан Буевич, — ответила она, обратившись к нему так, как любой другой ученик школы.
        — Давай-ка присядем, и ты начнёшь рассказ.
        В этот момент тихо вошедший слуга доложил, что герр Нейрат очень просит принять его.
        — Пусть подождёт, — недовольно ответил комендант. — Ты же видишь, я занят.
        Но слуга не торопился выходить.
        — Герр Нейрат знает, кто у вас, поэтому и просит принять его немедленно.
        Комендант попытался возмутиться, но Буевич, заинтересовавшись, опередил его:
        — Вот как? По-видимому, ему тоже есть, что рассказать. Пригласи его, — распорядился он, обращаясь к слуге.
        Тут же вошёл учитель. Он изящно поклонился и произнёс обычные слова приветствия и извинения за нежданное вторжение.
        — У вас, я так понимаю, есть на это причины, — ответил пан Янош. — Мы собирались выслушать моего племянника, чтобы, так сказать, иметь информацию о происшествии из первых уст.
        — А о каком именно происшествии вы хотели бы услышать? — склонив голову на бок, спросил Нейрат.
        — Как это, о каком? — растерялся Буевич. — Их что, уже несколько?
        — Ну, я считаю, что да. А вы как считаете, фройляйн Элен? — внезапно обратился он к ней.
        Элен вспыхнула, но сумела взять себя в руки, хотя и было заметно, каких это ей стоило усилий:
        — Да, герр Эрих, я думаю, что два.
        Пан Буевич с удивлением переводил взгляд с учителя на Элен и обратно. Вот это новость! Когда же учителю стало всё известно? И одному ли ему? На коменданта было смешно смотреть: он сидел с вытаращенными глазами, приоткрыв рот, напоминая человека, которого только что крепко стукнули по затылку. Молчание затягивалось. Первым заговорил хозяин школы:
        — И как всё это понимать?
        — Очень просто, пан Буевич, — ответил учитель (Элен смотрела куда-то в сторону). — Сегодня на занятии, первом, на котором присутствовала ваша племянница после болезни, в результате… э-э… случайного удара, разрезавшего сорочку, но не задевшего тела, в буквальном смысле, обнажилась правда. Нет, вы не подумайте лишнего, под сорочкой был корсет. Женский. Считаю своим долгом также сообщить, что не слишком верю в совершенную случайность этого удара.
        После некоторого молчания Янош спросил, озадаченно кашлянув:
        — И что вы предприняли далее?
        — Ничего. Не мог же я пожертвовать уроком для выяснения всех тонкостей этой ситуации. Поединки продолжались столько, сколько положено. А после их окончания мы поговорили с фройляйн, и пришли к решению ничего не менять. То есть, разумеется, до вашего суда, — поклонился он Буевичу.
        — Ничего не менять? Не понимаю. И что это должно означать?
        — То, что я продолжу заниматься, а герр Эрих будет по-прежнему называть меня Аленом, — подала голос Элен. Учитель, приподняв брови, указал рукой на неё, как бы говоря: «Вот вам и ответ. Теперь всё понятно?»
        — О, Матерь Божья! — не сдержался Янош и, обращаясь к своей воспитаннице, воскликнул: — Что ты со мной делаешь! И как мне теперь себя вести? Не может быть ничего «по-прежнему» после того, что случилось!
        — А что такого случилось? — Элен уже оправилась от неожиданности и перешла в наступление. — Что это может изменить? Если бы я была в числе слабых учеников, если бы жаловалась или пыталась уйти с занятий — тогда понятно, можно было спросить, что делать дальше. А так — какая разница, кто я?! Разве я не убедила вас, дядя Янош, что могу…
        — Ну, всё, началось! — замахал руками Янош. — Хватит! Помолчи… Ну, а вы что скажете? — спросил он учителя. — Разве возможно продолжать занятия при сложившейся ситуации?
        Герр Нейрат, с любопытством слушавший разговор, не торопился с ответом. Он взглянул на Элен. Она смотрела ему прямо в глаза. Во взгляде не было ни вызова, ни просьбы, лишь уверенность в своей правоте. Он помнил их недавний разговор и намёк Элен на причину, по которой, по её мнению, ей так необходимо было научиться фехтованию. Он вздохнул, невесело улыбнулся и ответил:
        — Могу сказать только одно. Такие ученики мне попадались редко. Пан Ален, — подчеркнул это обращение учитель, — не гениален, но на удивление серьёзен. Он, — опять выделил голосом герр Эрих, — точно знает, чего хочет, а главное — зачем. Хотя это и остаётся тайной для окружающих. Если мне будет позволено, могу добавить, что терять такого ученика только из-за… неблагоприятно сложившихся обстоятельств мне бы не хотелось. Но, разумеется, решение принимать не мне, — он слегка поклонился и замолчал, скрестив руки на груди.
        Некоторое время стояла тишина. Буевич хмурился. Затем он сказал:
        — Не знаю. Я должен подумать… А что вы там говорили о неслучайном ударе?
        — Могу поспорить, что его нанесли, рассчитывая именно на такой эффект. Пан Лех слишком хороший боец, чтобы это было случайностью. Да и его реакция служит подтверждением моей правоты.
        — А что он собой представляет, этот Лех? Что вы можете о нём сказать?
        — Сильный, умный, смелый, один из самых успешных учеников. Но при этом любит окружать себя более слабыми учениками, которые почитают его, как героя. Быть лучшим ему мешает только его характер — он слишком зависим от своих эмоций, поэтому часто делает ошибки, которых не должно быть при таком таланте.
        — Что ж, коротко и ёмко. И я так понял, что его отношения с Элен, мягко сказать, натянутые?
        — Да. Хотя не ясно, почему. Я склонен думать, что здесь не обошлось без зависти. Пан Ален, — он упорно продолжал использовать это имя, — обладает свойством, которого так не хватает пану Леху — выдержкой, умением держать себя в руках. Кстати, — он повернулся к Элен, — если эта черта не врождённая, а приобретённая, искренне поздравляю вас. Это одно из самых нужных качеств в любом деле, а в нашем мастерстве оно просто необходимо.
        — А что за история с ранением пана Леха? Меня интересует ваше мнение, герр Нейрат.
        — По этому поводу мне сказать нечего. Высказывать свои подозрения, не имеющие доказательств, считаю неправильным.
        — А подозрения всё же есть?
        — Да.
        — То есть, и это не случайность?
        — Может быть.
        — Что-то мне кажется, я плохо интересовался жизнью школы, — тон хозяина стал жёстким. — Постараюсь исправить это. Теперь буду приезжать чаще, — потом помолчал и добавил, обращаясь к Элен: — Теперь вы. Сейчас отправляйтесь к себе. Поспешность я, как вы знаете, не люблю, поэтому отложу окончательное решение, посмотрю, как у вас пойдут дела. Благодарите за эту отсрочку герра Нейрата. Без его комментариев я, не задумываясь, забрал бы вас домой. Я решил, что завтра у вас всех будет свободный день. Я прошу пожертвовать прогулкой в город ради меня. Я хотел бы, чтобы вы пришли ко мне вместе с паном Юзефом. С ним я тоже не прочь побеседовать. Так что жду вас приблизительно в полдень.
        Приглашение больше смахивало на приказ, но Элен уже не терпелось — поскорее бы настало завтра! Когда рядом не будет чужих людей, дядя перестанет быть таким сухим, деловым. Она даже не заметила, что не считает Юзефа чужим. Ей так хотелось познакомить с ним дядю! Ей казалось, что они должны понравиться друг другу.
        Экзамен
        Встреча состоялось. Юзеф был удивлён приглашением, но принял его с радостью. Кому ж не хотелось быть принятым хозяином школы! Буевич встретил их в своём кабинете. Здесь они ещё не были, поскольку эта часть здания открывалась, только когда ожидалось прибытие хозяина. Обстановка говорила об увлечении хозяина охотой: на стенах — дробовики и ружья, на полу вместо ковра — две медвежьи шкуры, по углам — рога лосей и оленей, а рядом с камином — чучело рыси в очень необычной позе. Казалось, это просто большая домашняя кошка присела погреться перед огнём, поджав лапы и полуприкрыв раскосые жёлтые глаза.
        Буевич усадил их на диван, сам сел в кресло у соседней стены и закурил. Начало беседы было мирным и неторопливым. Он спрашивал Юзефа о том, как ему здесь живётся, чему он уже научился, интересовался его мнением о преподавателях. Юзеф, предполагавший сразу услышать вопросы о том, почему Элен в тот злополучный день осталась одна, почему он оставил её, немного успокоился. Ответы его были обдуманными, мотивированными, так что пану Буевичу тоже стало спокойнее: такой друг рядом с Элен — большая удача. Постепенно разговор перешёл на то, что ученики, наверное, скучают по своим родным и друзьям, и что единственным источником новостей о доме для них остаются письма. Тут уж оставалось сделать всего один шаг, чтобы перейти к событиям так много изменившего вечера. Пана Буевича заинтересовали подробности о письме, булавке и прочем. Юзеф помрачнел, но начало беседы показало, что хозяин школы спокойный, умный собеседник, не склонен сходу кого-то в чём-то обвинять. Поэтому молодой человек подробно рассказал ему всё, не скрывая своего отношения к собственным поступкам. Пан Буевич, попыхивая трубкой, внимательно
его выслушал, не перебивая, потом сказал:
        — Не обвиняйте себя в том, что произошло помимо вашей воли. Да, вы оба попались на чью-то удочку…
        — Я знаю, на чью! — эмоции заставили Юзефа забыть о приличии, и он перебил Буевича.
        — Сейчас речь не об этом. Как я понял, доказать что-либо вы не можете. Следовательно, ваши обвинения, против кого бы они ни были направлены, голословны… Так вот, я позволю себе продолжить. Повторяю, вы попались на чью-то удочку, и если бы у рыбака, закинувшего её, ничего не получилось в этот раз, в следующий он закинул бы не удочку, а сеть. Её, согласитесь, рыбкам избежать тяжелей. А вы, хоть и попались, но смогли уйти, да ещё и покусали кое-кого, — пан Янош усмехнулся.
        — Это не моя заслуга, — продолжал каяться Юзеф. — «Кусалась» только Элен. Это она смогла убить одного из четверых нападавших. А я только… — он махнул рукой.
        — Ты только нашёл меня, только не дал умереть там от холода, только дотащил на руках до школы. Подумаешь, какая ерунда! — улыбнулась Элен. — Ну, осталась я жива, благодаря тебе — разве это заслуга?
        — Ты не понимаешь! Если бы я не ушёл один, не понадобилось бы и всё остальное! Почему я не взял тебя с собой, ведь ты хотела пойти!
        — Что ты пристал с этим «почему не взял»?! Ты слышал, что сказал дядя? Ситуация повторилась бы, только неизвестно, как бы тогда сложились обстоятельства, смогли бы мы остаться в живых или нет!.. Между прочим, я говорила тебе то же самое.
        Янош с живейшим интересом следил за этой перепалкой. Они оба были так возбуждены, что не заметили обращения друг к другу на «ты» при нём. Он, слегка улыбаясь в усы, думал: «А чему удивляться? Элен привыкла разговаривать с Гжесем, это для неё естественно. Вот Юзеф… Впрочем, он очевидно долгое время считал её просто своим другом, Аленом… Хм… Интересно, ещё кто-нибудь из курсантов говорит Элен «ты»?.. А Юзеф мне нравится…»
        — Ты действительно говорила, что всё может повториться? — спросил он, когда страсти немного поутихли.
        — Да, говорила. У меня было много свободного времени, пока я лежала в своей комнате, и я смогла подробно всё обдумать.
        — Что ж, похвально. Ты постепенно учишься не только держать себя в руках, но и продумывать ситуацию на шаг вперёд. Это не всегда у тебя получается, но всё же хорошо, что ты на это способна… Ну-с, я услышал ответы на все свои вопросы. Осталось задать последний, — теперь он откровенно улыбался. — Не останетесь ли вы оба пообедать со мной?
        Обед был подан в столовой пана Буевича. Небольшая, она, как и кабинет, имела своё оригинальное убранство. Но здесь всё было светлым: бледно-зелёные стены, украшенные деревянными под светлым лаком виньетками; кремовая скатерть на столе в центре комнаты; такая же кремовая обивка светлых стульев с высокими спинками; голубой плафон потолка казался кусочком весеннего неба, а хрустальные подвески настенных светильников и небольшой люстры дрожали и переливались каплями росы. Впечатление лёгкости и наступившего праздника было особенно сильным после полумрака кабинета с тёмной обивкой мягкой мебели и медвежьими шкурами на полу.
        За обедом к обсуждённым ранее темам не возвращались. Пан Буевич был любезен, очень мило угощал своих молодых гостей, внимательно, хоть и незаметно, наблюдая за ними. А они оба почему-то вдруг почувствовали некоторую неловкость. Уже провожая их к двери, Янош вскользь упомянул свои дальнейшие планы.
        — Я решил несколько дней поприсутствовать у вас на занятиях. Посмотрю, как они проходят, — увидев недоумение и даже настороженность во взглядах, он улыбнулся: — Нет-нет, вмешиваться я ни во что не буду. Просто понаблюдаю. Но вот вашими успехами… Ален, я буду интересоваться особо, — Элен вспыхнула и, улыбнувшись, опустила глаза. — Вопрос о вашем дальнейшем пребывании здесь я считаю открытым, моё решение как раз и будет зависеть от того, что я увижу. Меня интересует больше всего, сможете ли вы сохранить неизменным отношение других курсантов к себе, или вас будут… игнорировать.
        Буевич говорил вполне искренне, но и представить себе не мог того, что увидел на первом занятии. Когда Элен вошла в зал, все, как по команде замолчали и повернулись к ней. Их интересовало, в чём она придёт на занятия. Они были уверены, что её образ должен теперь как-то измениться, приобретя более очевидные женские черты хотя бы в чём-то. Увы, их постигло разочарование. Элен выглядела так, как всегда, будто ничего не произошло. Ни во внешнем виде, ни в жестах — никаких перемен. Зато перемены стали заметны, когда начались поединки. Первый же противник, доставшийся Элен после жеребьёвки, не только не пытался её победить, он и оборонялся-то слабо. В результате она легко его переиграла. Со следующим противником повторилось в точности то же самое. Со следующим — опять… Элен злилась, но ничего сделать не могла. Заметила это не только она. Герр Нейрат вновь вёл занятие (поскольку пан Стоцкий просил его разобраться с ситуаций до конца, если уж он даже с паном Буевичем говорил), и был вынужден остановить бой.
        — Объясните мне, что происходит, господа! Что за эпидемия галантности? Это, разумеется, очень трогательно, но неуместно. Если кто-то сомневается в этом, я помогу быстро рассеять ваши сомнения. Пожалуй, я расскажу, разумеется, по секрету, одному-другому завсегдатаю трактиров о том, что вы проигрываете бои девушке. Один за другим. Как вы думаете, они не проболтаются? Не постараются донести удивительную новость до каждого человека в городе? С удовольствием посмотрю на ваши лица после очередной прогулки.
        Учитель замолчал, осматривая стоящих перед ним учеников. Большинство отводили глаза, только Лех смотрел прямо на него. Он как бы прикидывал, исполнит он свою угрозу или только пугает? Но молчали все, в том числе пан Буевич, верный своему обещанию ни во что не вмешиваться. Элен скользила глазами по лицам, чтобы увидеть реакцию на слова учителя. Через несколько секунд Нейрат продолжил:
        — Вам следует запомнить, что в этом зале нет ни девушки, ни юношей. Есть курсанты школы фехтования. Итак, я думаю, мы выяснили этот вопрос, и надеюсь к нему больше не возвращаться. Кто не согласен, может после занятия предъявить претензии пану коменданту или самому пану Буевичу, — слегка поклонился он в сторону хозяина школы. — А сейчас — хватит терять время! Продолжим! Займите ваши позиции. К бою!
        Урок продолжился. Противник Элен, не чувствуя в себе решимости атаковать, но боясь получить выговор от учителя, нашёл, как ему казалось, удачный компромисс, и стал только обороняться, но обороняться всерьёз. Он не пропускал ударов, но сам даже не пытался их наносить. Элен теснила его всё больше, так что, обозлённый этим, он стал отвечать на удары и, наконец, забыв, кто перед ним, начал драться в полную силу.
        К себе Элен возвращалась уставшая, но довольная. Она победила всего дважды, но общий итог её радовал: две победы, два поражения и трижды затянувшиеся поединки остановил учитель, что считалось «ничьей», равным результатом.

* * *
        Вечером, как часто бывало, два учителя, отдыхая, беседовали о последних событиях за бокалом вина. Тема для разговора сегодня была та же, что вчера. Пан Стоцкий относился ко всему происходящему скептически.
        — И что дальше? Мало того, что пребывание её здесь вносит некоторые… неудобства, но главное — почему мы должны потакать женским капризам? Хочет пан Буевич удовлетворить желание взбалмошной племянницы — пожалуйста, он сам прекрасно фехтует, пусть учит её! Мы-то здесь причём? И потом в принципе не понятно, зачем это ей!
        — Ну, насчёт пана Буевича не знаю, — ответил немец, — а по поводу вашего вопроса «зачем»… Я думаю, взбалмошной вы назвали девушку сгоряча. За то время, которое она находится здесь, фройляйн ни разу не дала повода так думать. То, что она играет роль юноши, не смогло бы скрыть характер, он бы всё равно проявился. Так что ваше суждение ошибочно. Я склонен думать, что с её стороны это не просто прихоть. Она точно знает, для чего учится здесь.
        Стоцкий выпрямился в кресле, в котором сидел, удобно развалясь.
        — Знает, для чего?.. Вы что, хотите сказать, она рассчитывает использовать те навыки, которые получит здесь, по назначению?
        — Да. Думаю это правда.
        — Но помилуйте! Это же абсурд! — Стоцкий, улыбаясь, вновь откинулся на спинку кресла. — Она красивая богатая девушка. Неужели она может предположить, что в её жизни когда-то возникнет ситуация, когда ей придётся выяснять отношения таким… неудобным для женщины способом?
        — Не только предполагает, а уверена в этом, — герр Эрих встал, подошёл к столу, налил себе ещё вина и обернулся к собеседнику, улыбка которого после его уверенного ответа превратилась из недоверчивой в растерянную. — Вы, герр Стоцкий, повторяете мои слова, удивляясь её необычному для девушки увлечению. Я говорил с ней об этом.
        — И что? Что она ответила? Она сказала вам, для чего ей всё это? — живо заинтересовался поляк.
        — Не напрямую. Но я предполагаю, что если определённые… проблемы не уничтожить, то, в конце концов, они уничтожат саму фройляйн.
        — Но неужели она всерьёз думает, что сможет сама всё решить? Неужели она надеется победить в поединке?
        — Не знаю, я же не священник, чтобы мне исповедовались, и не подружка, чтобы со мной откровенничали. Я сообщил вам только мои собственные догадки, возникшие после разговора с фройляйн.
        — Да-а… Ей можно только посочувствовать.
        — Вы полагаете? А, по-моему, она счастливый человек, потому что имеет перед собой цель, к которой идёт, преодолевая всё — неумение, физическую слабость, мнение окружающих. Не знаю, добьётся ли она в конце желаемого или нет, но мне кажется, что сочувствия заслуживают другие.
        — Вы имеете в виду её дядюшку, пана Буевича?
        — Пана Буевича? — удивлённо поднял брови Эрих. — А впрочем, наверное, его тоже, — он хмыкнул. — Наградил же его Господь такой племянницей! Но я имел в виду других. Тех, кто может попытаться навредить фройляйн Элен, встать на её пути или уйти от возмездия — это смотря какую цель она преследует.
        — Неужели вы говорите серьёзно? — опять заулыбался Стоцкий. — Что может сделать девушка? Даже если она знает, как держать шпагу и, я слышал, неплохо стреляет.
        — А разве на ваших уроках она самая слабая из всех курсантов? Разве она умеет только просто держать шпагу? Во время моих занятий она показывает весьма неплохие результаты. И при этом нужно учитывать, что мы не просто обучаем фехтованию, а доводим это искусство до совершенства, значит, её умение уже гораздо выше среднего уровня. И, знаете, что я вам ещё скажу? Меньше всего я желал бы встретить на узкой дорожке разъярённую женщину, вне зависимости, чем она вооружена — шпагой, ножом или просто длинными ногтями. Доведённая до крайности женщина опаснее, чем дикий зверь, в ней полностью исчезает страх за свою жизнь. Она готова умереть, только бы добиться своего. Именно это и делает её по-настоящему страшным противником. В такие минуты женщина не знает слова «пощада» и становится более жестокой, чем любой мужчина.
        — Ого! Да вы — поэт! Ваши слова напоминают оду.
        — Ещё скажите — серенаду. Хватит об этом… Как вы полагаете, сколько ещё пробудет в школе герр Буевич?
        Разговор перешёл в спокойное русло, и больше они не возвращались к теме Элен. Но Стоцкий хорошо запомнил всё, о чём говорил ему Нейрат, и в течение нескольких дней придирчиво следил на занятиях только за одним учеником. Да, немец, пожалуй, был прав, девушка могла добиться гораздо большего, чем умела сейчас, хотя и сейчас это было немало. Что ж, почему бы ей не помочь? Это даже любопытно — попытаться сделать из молодой женщины первоклассного фехтовальщика. Тем более что заставлять её не нужно, она сама этого хочет. Проходили дни, и Стоцкий продолжал уделять много внимания «взбалмошной девице», хотя и скрывал это всеми силами.
        Через три дня пан Буевич уехал домой. Перед отъездом он имел ещё один разговор с воспитанницей. Больше он не уговаривал её уехать, не читал нотаций по поводу того, что нужно быть осторожной и беречь себя. Он лишь просил Элен ещё раз оценить свои силы, подумать, не ошибается ли она. Возможно, в процессе обучения в этой школе ей станет понятно, что лучше отступиться от той цели, которую она имела в виду, когда просила дядю научить её фехтованию?
        — Нет, дядя Янош, теперь я ещё больше уверена, что права. Сейчас я уже не сомневаюсь, что всё у меня получится.
        — Несмотря на то, что с тобой случилось?
        — Да. То, что случилось, говорит лишь о том, что я ещё не готова, нужно ещё более усердно учиться. Но ты же знаешь, я, в конце концов, всегда добиваюсь желаемого.
        — Да, — грустно улыбнулся Янош, — это я знаю прекрасно.

* * *
        Очередное занятие пан Стоцкий начал с вопроса:
        — Хотелось бы узнать, считаете ли вы себя готовыми ко всем возможным ситуациям, связанным с вооружёнными столкновениями?
        Послышавшиеся ответы были разными, от твёрдого «да» до такого же твёрдого «нет». Некоторые пожимали плечами, некоторые просто промолчали, считая вопрос учителя риторическим, ожидая, что за ним последует. Стоцкий весело прищурился:
        — Тех, кто ответил «да», хотелось бы сейчас же выставить вон, но вам повезло, и я не решаю этот вопрос. Нужно понять, что ко всем без исключения ситуациям быть готовыми невозможно. Но и ответ «нет» мне не нравится. Это насколько же должны быть неуверенно в себе те, кто так сказал? Вы все должны научиться воспринимать фехтование, как искусство, вы должны творить! Сумейте собрать воедино всё, чему мы вас учим, и вы станете почти непобедимы в поединке. И не стоит улыбаться. Да, я сказал, непобедимы в поединке. Но для этого вы должны уметь применять всё, что умеете, не думая. Думать должны ваши руки, ноги, всё тело, но не голова. Она должна просто контролировать ситуацию в целом. Только в этом случае вы сможете достигнуть… гармонии!
        — Он говорит так, будто речь идёт о музыке или поэзии. Умора! — криво улыбаясь, шепнул себе под нос стоящий рядом с Элен Казимир. Но как бы тих ни был его голос, учитель услышал его шёпот и увидел улыбку.
        — Вам это кажется смешным, пан Казимир? Ненужным? Глупым? Или вы хотите попробовать себя в должности преподавателя? Кому ещё мои слова показались странными?.. Молчите? Но я по опыту знаю, что в зале сейчас есть и ещё люди, которые считают меня странноватым субъектом. Что ж, мы сейчас выясним, насколько мои слова расходятся с действительностью. Я прошу четырёх человек, желающих проверить себя, выйти вперёд. Ну, смелее! А то я назначу сам… Так-так, трое уже есть, а четвёртым будете вы, пан Кривая Усмешка! — указал он на Казимира. — Объясняю, что будет дальше. Вы, все четверо, одновременно будете меня атаковать. Я покажу вам, что такое гармония в фехтовании, вы сами увидите её. Отбивая ваши атаки, я буду вслух читать Овидия, в доказательство того, что разум не диктует мне, как, что и когда делать. Прошу, господа, к бою!
        Это был самый необычный бой, который довелось видеть Элен. Она, разумеется, знала, что пан Стоцкий — мастер своего дела, но то, что творилось перед ней сейчас, было настолько удивительно, что она забыла, где находится. Полноватый учитель двигался с лёгкостью юноши, ни один удар учеников не достиг цели. Пока он только оборонялся. Движения его шпаги невероятным образом сплетались с размером стиха Овидия, они как будто дополняли друг друга, несмотря на полное, казалось бы, несоответствие лирики и происходящего в зале. Через некоторое время учитель начал читать более страстно и одновременно перешёл от обороны к атакам. Точно оценив силы нападавших, он выводил их из боя одного за другим. Последним, с последними словами стиха, проиграл бой Казимир. Несколько секунд тишины, а затем — взрыв аплодисментов. Учителю устроили овацию, как великому актёру. Он и вёл себя, как актёр — раскланялся с довольной улыбкой, постоял, принимая комплементы. Затем поднял руку и утихомирил «публику».
        — Надеюсь, теперь вы поняли, о чём я говорил. Вот сейчас перед вами была ситуация, в которой никто из вас ещё не был. Победить в таком случае поможет только то, что я называю гармонией. То есть слаженность, согласованность всех ваших движений, умение строить план атаки или обороны не головой, а рукой. Хочется думать, вы убедились, что дальнейшее обучение вам не повредит. Заниматься мы теперь будем моделированием именно таких ситуаций, когда нападающих больше одного. Постепенно сложность возрастёт, будут ухудшаться и условия боёв, так как вскоре мы вновь перенесём занятия на открытый воздух. Двор уже очистился от снега, камни подсохли, так что ничто не мешает это сделать.
        Несмотря на возросшую сложность занятий, Элен ходила довольная. Всё складывалось прекрасно. Учителя относились к ней, как раньше, курсанты — тоже. Даже называли по-прежнему Аленом, хотя это далось им труднее, чем признать Элен на занятиях равной. Юзеф обещал пану Буевичу перед его отъездом не оставлять Элен больше во время выходов в город и неукоснительно соблюдал это. Конечно, нашлись зубоскалы, которые постоянно язвили по поводу того, что Элен и Юзеф постоянно и везде были вместе. Но на это можно было легко не обращать внимания. Тем более что и раньше они редко появлялись где-то в одиночку. И шутки как-то сами собой сошли на нет, шутники успокоились или переключились на других людей и другие темы. Только один человек был по-прежнему озлоблен.
        Как-то раз после удачно прошедшего урока, во время которого Элен впервые удалось отбить атаки сразу двух нападающих (пусть они и были не из самых сильных учеников, но всё же их было двое), она стояла в стороне на солнышке, поджидая замешкавшегося Юзефа, и смотрела, как он весьма эффектно заканчивает бой. Многие уже расходились. Элен заметила приближающегося Леха и посторонилась немного, чтобы не стоять у него на пути. Лех, оказавшись позади, обернулся, наклонился к её уху и тихо произнёс:
        — Имей в виду, детка, я не дам тебе окончить школу, чьей бы племянницей ты ни была!
        Элен, чуть повернув голову в его сторону, ответила:
        — Правда? И что же ты сделаешь? Наймёшь других мужиков с палками, только теперь не четверых, а побольше? — злость вновь поднималась в ней, но пока что удавалось сдержать её.
        — Нет. Зачем же повторяться? Но клянусь, что скорее умру, чем позволю тебе окончить школу!
        Элен резко повернулась, взглянула в глаза. От волны ярости, захлестнувшей её, вздрагивали крылья носа. Сил хватило на то, чтобы улыбнуться, но слова вырвались прежде, чем она успела их обдумать:
        — Значит, ты умрёшь! — И она быстро пошла прочь, не давая ему возможности для ответа.

* * *
        Когда Элен вошла к себе в комнату, она всё ещё не успокоилась. Руки тряслись, сердце билось, как после бега. С облегчением увидев, что Штефан куда-то вышел, и не придётся с ним говорить, присела на кровать, вцепившись обеими руками в её край. В голове царил хаос. Как она сейчас ненавидела Леха! Собрать мечущиеся мысли, остановиться хоть на какой-то из них не удавалось. Это в свою очередь не давало сидеть на месте. Элен встала, прошлась по комнате: несколько шагов в одну сторону, несколько — другую. Хотелось закричать, что-то сломать, разбить… Если бы она не была связана правилами поведения в школе, убила бы Леха при первой подвернувшейся возможности!.. И вдруг она, как наяву услышала слова, которые ей сказал дядя, когда под её давлением всё же согласился отпустить воспитанницу сюда. Уже стоя у коляски, готовой увести его обратно, оставляя свою неугомонную Элен в школе, он произнёс:
        — Будь осторожна, прошу тебя. Я говорю не о том, что ты можешь получить травму или не справиться с заданиями — это всё, конечно, тоже мне не безразлично. Увидев твою подготовку, я теперь почти уверен, что ничего серьёзного не случится. Но здесь собрались люди, которые хотят не просто научиться отменно владеть шпагой, они хотят уметь убивать, сделать это привычкой, своей работой. Главная моя тревога — чтобы ты не стала такой же. Суметь защититься, в случае необходимости ударить первой — это одно, а вот ощущать потребность убить — совсем другое. Не забывай об этом, берегись этого.
        «Неужели именно это имел в виду дядя? Неужели то, что я сейчас чувствую, и есть та самая потребность убить, о которой он говорил?» Тут же она вспомнила причину, по которой оказалась здесь. Ведь тех пятерых, виновников всех её несчастий, она решила убить уже давно. «А, впрочем, почему я решила, что они заслужили смерти? Кто я, чтобы судить об этом?»
        Элен помнила похожую ситуацию в начале обучения, помнила разговор с Юзефом. Но в тот раз речь шла только о людях, виновных в смерти её родных, и она успокоилась, согласившись, что это справедливо. А сейчас? Ведь речь шла просто о человеке с мерзким характером, раздражающим её, доводящим до бешенства, но не совершившего никаких непоправимых поступков. Да, Элен понимала, что это он подстроил и эпизод со шпагой, и ситуацию с собственным ранением. Знала наверняка и о его причастности к нападению. Но ведь её не убили, хоть и могли, значит, Лех не дал им таких указаний. Получается, что он не собирался её убивать! Даже в сегодняшних его словах не было такой угрозы… А вот она в ответ на это пообещала его… И так легко пообещала! Слова вырвались сами собой, а значит, это её внутреннее желание? От таких мыслей можно было сойти с ума! Конечно, Элен понимала, что, если бы представился удобный случай, Лех не остановился бы перед убийством. Но для неё это ничего не меняло.
        К ночи она немного успокоилась, вернулась способность размышлять. Ей нужно было с кем-то поговорить, поделиться, спросить совета. Но не у Юзефа. Хотелось, чтобы это был человек, не знающий её близко, а потому, как ей казалось, более объективный. В Речице она пошла бы к батюшке в молельный дом, он бы её выслушал. А тут к кому пойти? Правда, можно обратиться к католическому священнику. Он ей нравился — всегда спокойный, доброжелательный, улыбчивый. И комендант как-то, ещё при знакомстве с новыми учениками, упомянул, что, если есть среди них православные, отец Серафим никогда не откажется выслушать их. Но Элен до этих пор ограничивалась посещением церкви вместе со всеми. Там она вставала у самого выхода, за спинами всех остальных, чтобы иметь возможность креститься православным крестом, справа налево, не притягивая любопытные или осуждающие взгляды. Теперь она решила попытаться поговорить со священником.
        Отцу Серафиму было лет сорок. Умный, внимательный, невозмутимый, он умел быстро расположить к себе собеседника, вызывал доверие. Кроме Элен среди курсантов был ещё один православный — Станислав. Серафим как-то после службы подошёл к Элен и Станиславу и пригласил их присесть с ним на скамью. Серафим стал ненавязчиво, беседуя вроде бы на отвлечённые темы, выяснять, каким образом молодые люди пришли к своей вере и не имеют ли намерения перейти в католичество. Он задавал вопросы столь тактично, что ни у Станислава, ни у Элен не возникло чувства обиды или возмущения. Даже простого недовольства ему удалось избежать. Поняв, что и тот и другой твёрдо не намерены менять церковь, Серафим больше не настаивал, но, подтверждая слова коменданта, пригласил приходить к нему, если будет нужна помощь священника.
        Когда Элен подходила к храму, она заметила отца Серафима, который возился с розами, убирая высохшие или обмороженные ветки, рыхля землю между кустами. Заметив Элен, священник оставил своё занятие, улыбнулся ей, пригласив присесть на лавочку. Затем сполоснул руки в стоящем тут же ведре с чистой водой, подошёл и сел рядом. Элен не знала, с чего начать разговор. Ей вдруг показалось, что прийти сюда со своими страхами и переживаниями было глупостью. Ну, кому есть дело до этого! Серафим, заметив её смятение, заговорил первым. Он поинтересовался здоровьем пана Буевича, её собственным самочувствием; обсудил с ней наступившую тёплую погоду; упомянул, что уже совсем скоро Элен, как и остальные, вернётся домой. При последних словах настроение Элен, только что спокойно отвечавшей на вопросы, резко изменилось. Она как будто что-то закрыла в себе. Серафим почувствовал это. Он внимательно посмотрел на неё.
        — Что-то случилось?
        Элен молчала, закусив губу. Священник тоже помолчал, затем сказал:
        — Я же вижу, что что-то произошло. Вы пришли ко мне за помощью, иначе бы просто не появились здесь. Вы знаете, панна, что можете говорить со мной, не опасаясь. Пусть наша с вами беседа формально не является исповедью, но я буду соблюдать по отношению к ней те же правила: о чём бы ни зашла сейчас речь, всё останется тайной для остальных людей.
        Элен подняла глаза, посмотрела на Серафима.
        — Я боюсь. Боюсь сама себя.
        — Я не совсем понял вас, — Серафим был озадачен. — Вы боитесь ответственности за уже совершённое? Или своих намерений, желаний? Мыслей, быть может?
        — И мыслей, и желаний, и намерений… Отец Серафим, как мне поступить? Я сказала человеку, что убью его, — произнесла Элен и почувствовала, как замерло сердце, как будто она прыгнула с обрыва. — То есть я не собиралась этого говорить… но сказала. И внутри была такая злость, что мне показалось, если я не уйду, то брошусь на него немедленно… Что же это? Дядя Янош предостерегал меня, что, увлёкшись фехтованием, можно стать… убийцей.
        — Вы что же, сами, ни с того ни с его захотели убить этого человека?
        — Нет. Он угрожал мне. Он давно уже всячески меня изводит. А на этот раз он угрожал открыто. Но подтвердить это некому, поскольку он, как всегда, говорил так, чтобы никто, кроме меня, не слышал.
        — Почему же вы считаете, что не вправе были ответить ему тем же?
        — Но ведь это грех — желать смерти…
        — А для чего же вы учитесь здесь? — слегка усмехнулся он. — Фехтование — опасное занятие, и, к слову сказать, вовсе не для молоденькой девушки. Может случиться всё, что угодно — травмы, даже смерть…Разве не лучше помечтать о семье, о детях? Ведь это и есть счастье для женщины.
        — Да, для меня тоже. Но это — потом. Сейчас я не могу себе позволить думать об этом. И дядя и герр Нейрат, с которыми я говорила, поняли меня, они знают, что пока я не добьюсь того, что задумала, ни о семье, ни о чём-либо другом и речи быть не может. А чтобы добиться этого, мне нужно закончить курс.
        — Ну, что ж, если вы всё уже решили, не сомневайтесь в себе и своей цели. Но для её достижения нельзя позволить кому-то себя убить. Это ваше право — отплатить обидчику его же монетой.
        — Но что мне делать? Не могу же я, и правда, выполнить свою угрозу?..
        — Вы ощущаете в себе неуверенность, чувствуете, что не смогли бы это сделать, представляя себе, как это произойдёт? — почти утвердительно спросил священник, почти не сомневаясь в ответе.
        — Нет, напротив, я чувствую, что смогу, что готова. И это меня пугает.
        Серафим молчал, удивлённый. Он мог ожидать от разговора с Элен чего угодно, только не этого. Когда ему стало известно, кто скрывался под именем пана Алена, ему казалось, что у молоденькой девушки должны быть причины для пребывания здесь. И эти причины он представлял вполне себе романтическими. О них же он подумал, когда увидел приближающуюся к нему Элен. Он быстро прикинул, как будет утешать её. А тут… Серафим оказался совсем не готов к такому повороту разговора. Нет, с такими переживаниями молодых людей он уже сталкивался, хотя и редко. Но слышать это от девицы… М-да. Вздохнув тихонько, он начал издалека, надеясь, что решение проблемы придёт к нему само, в процессе ответа.
        — Вы знаете, что в этой школе собрались люди, преследующие разные цели. Одни хотят получать деньги за то, чтобы защитить человека от нападения, сохранить ему жизнь; другие — за то, чтобы напротив, суметь убить этого же человека, миновав охрану. Есть и третьи. Они выбрали для себя служение своей Родине, её защите, и будут получать деньги, воюя на благо своей страны, как бы она ни называлась. Я не спрашиваю, к какой группе вы можете отнести себя. Мне бы только хотелось узнать, кто из этих людей вызывает у вас наибольшую симпатию и уважение?
        Элен задумалась. Помолчав, ответила:
        — Третьи. Те, кто хочет стать воинами своей Родины.
        — А почему не первые? Ведь это тоже благородно — защитить человека. Почему вы не назвали их?
        — Потому что человек, которого они защищают, может оказаться недостойным. Но они будут вынуждены его охранять, несмотря на своё отношение к нему. Ведь он всё равно, что покупает их. При этом от их рук могут пострадать хорошие, благородные люди, стремящиеся избавить мир от негодяя. А Родина — она одна. Её не любить нельзя.
        — Умное и красивое объяснение. Не ожидал такое услышать. Хорошо. Тогда представьте себя в рядах защитников Родины. Наступает враг. Что делает армия?
        — Сражается.
        — Правильно, сражается. А это значит, что солдаты и офицеры убивают врагов — таких же людей, у которых есть свои семьи, свои печали и радости. И никто из воюющих не спрашивает, грех это или нет. Потому что, кроме этого, есть ещё и долг перед Родиной. И этот долг связан с существованием и самих солдат, и их родных и близких, с их жизнями. Это вызывает у вас вопросы?
        — Нет.
        — Хорошо. Теперь изменим ситуацию. Враг идёт скрытно, но о его перемещении случайно становится известно. Что делать? Наступать, ударить самим, используя внезапность, или выслать вперёд парламентёра с вызовом на бой, как в старину?
        — Ударить самим.
        — Да. Именно. И никаких вопросов опять не возникло. Но разве эта ситуация так уж отличается от вашей? Каждый человек сам выбирает свою судьбу, а Заповеди лишь помогают ему в этом. Совершить намеренное убийство — великий грех, решиться на него может лишь тот, кто не имеет Бога в душе, или тот, для кого не остаётся другого выхода. Считать ли грехом лишение другого человека жизни при защите своей или жизни близкого человека — дело только самого человека и Господа нашего. Он один вправе судить о таких вещах.
        Элен слушала замерев. Никто и никогда не говорил с ней об этом. Когда священник замолчал, она прикрыла глаза и ещё немного посидела, ощущая, как выглянувшее солнце согревает её. Ей вдруг показалось, что оно согревает её и изнутри, лаская лучами душу. Элен открыла глаза, встала. Серафим тоже поднялся. Она молча поклонилась и пошла прочь, так и не сказав ни слова. Священник грустно смотрел ей вслед: «Что она поняла, а что — нет? Может, решила, что я поощряю убийство? Не дай Бог! Ну, вот как с ней говорить? Я ведь только хотел успокоить её, объяснить, что ничего страшного в её мыслях нет, а её угроза — вполне естественная реакция на оскорбительные слова. Угроза — ещё не намерение. Ах, был бы на её месте юноша, вопросов, как и что говорить, не возникло бы! С ними всё просто, уже давно известно, на что и как среагируют. Поговоришь немного о девушках, спросишь, не осталась ли зазноба дома. Потом заведёшь речь о хорошеньких молодых горожанках, которым так нравятся курсанты школы, и которые ждут-не дождутся того дня, когда вновь увидят их в трактирах города. Глядишь — глаза загорелись, настроение
поднялось, почувствовали себя неотразимыми победителями женских сердец. Проблема-то и ушла, как не бывало, о ней и вспоминать не хочется…А эта даже о будущей семье слышать не желает. Ну, не в блудницы же ей советовать пойти!»
        Расстроенный разговором, сложившимся не так, как нужно, и своими мыслями по этому поводу, Серафим попытался вернуться к своему занятию, но дело не ладилось. Он оставил розы и прошёл в храм, чтобы в молитве успокоиться и, возможно, найти слова, которыми смог бы убедить Элен уйти из школы, пока не случилось греха. А Элен, напротив, успокоилась. Она восприняла разговор с отцом Серафимом не так, как он боялся, она понимала, что убийство он одобрить не мог. Но ей и в голову не приходило, что своей задачей священник считает уговорить её вернуться домой.

* * *
        За оставшийся месяц ничего примечательного не произошло. Занятия проходили без скандалов и срывов, а по их окончанию мало у кого хватало сил для того, чтобы нарушать дисциплину. Прогулки в город тоже заканчивались мирно, если не считать ссоры двух курсантов из-за смазливенькой девчонки, которая строила глазки им обоим, надеясь, что на неё обратит внимание хоть один. В результате обратили внимание оба, а поняв, что у каждого есть, оказывается, конкурент, подрались там же, на улице, рядом с трактиром, где отдыхали. Но разгореться страстям не дали их приятели, растащив юношей и образумив тем, что это может стать причиной досрочного окончания школы. Это не было так уж принципиально, всё равно до конца оставалось совсем немного, основные навыки были уже отработаны, но оставался вопрос чести. Быть изгнанным за несдержанность, да ещё и по пустяку? Нет, уж, увольте. Тем более что, пока они размахивали оружием на улице, «пустяк» уже нашла себе другого кавалера и скрылась с ним в неизвестном направлении.
        К удивлению Элен, Лех вёл себя тихо. Нет, он, конечно, пытался, как обычно, вывести её из себя, говоря ей тихонько оскорбительные или скабрёзные фразы, но Элен больше не позволяла себе срываться. Безусловно, она нервничала, но полностью контролировала своё поведение. Она научилась смотреть как бы сквозь Леха, как если бы он стал внезапно стеклянным. Его это бесило, он скрипел зубами, но тоже сдерживался, чтобы не взорваться при всех. Впрочем, всё это не мешало ему оставаться одним из самых успешных учеников. Соперничать с ним могли только Юзеф и Станислав — тот самый православный курсант, с которым Элен всегда стояла рядом на службе в храме. Но это, если считать по успехам во всех видах боёв. В поединках же Элен в последнее время обошла Станислава и оказалась третьей вместе с Юзефом и Лехом. Она брала гибкостью, подвижностью и, конечно, точностью. Это давалось ей когда-то с трудом. Понимая, что только так сможет спорить с другими, она отрабатывала каждое движение десятками раз, доводя их до совершенства. Не трудно догадаться, что помощником в этом был Юзеф. Теперь она пожинала плоды своих нелёгких
трудов. Понять, предвидеть, что именно она предпримет в следующую секунду, могли немногие и далеко не всегда. Она не обошла вниманием и навыки фехтования с противником-левшой, хотя некоторые отнеслись к этому прохладно и особых результатов не имели. Для неё же такое умение было весьма полезно, когда она оказывалась в паре с Юзефом или Лехом. Они оба постоянно меняли руки, легко перекидывая шпагу. Из остальных учеников одну Элен эти замены абсолютно не смущали. Она так же легко переключалась с одних приёмов на другие, для неё постепенно стало безразлично, в какой руке держит оружие противник.
        Окончание курса приближалось. Правила итогового занятия были несложными. Ученики разбивались на две группы. Сначала каждый ученик первой группы вызывал на поединок одного из учеников второй группы, а затем — наоборот. Таким образом, каждый мог показать, на что способен, всё зависело от выбора противника. Кто не был уверен в себе, старался выбрать партнёра послабее, кто ощущал в себе силы, и соперника выбирал сильного. Встречались и такие, кто надеялся на везение. Оно, конечно, бывало, но редко. Самым грубым нарушением, совершенно недопустимым на этом последнем занятии, была травма, нанесённая как случайно, так и намеренно. Это оговаривалось правилами, но следили курсанты за собой и друг другом сами: среди них считалось позором, отучившись весь срок, не совладать с оружием, или того хуже — намеренно ранить своего товарища, с которым жили рядом, ели за одним столом. Отношения между учениками могли быть разными, как хорошими, так и плохими, но на итоговом занятии они все считались товарищами.
        Элен была уверена, что Лех не станет ничего предпринимать против неё в последний день. Он, скорее, постарается сделать это либо до окончания занятий, либо уж после. Но в том, что он что-нибудь приготовит для неё, сомнений не было. Прятаться она не собиралась, но и дать убить себя или покалечить позволять не хотела. Необходимо было сделать всё от неё зависящее, чтобы их решающая встреча, если уж ей суждено быть, состоялась после окончания курса. Имея это в виду, Элен перестала выходить в город, мотивируя тем, что хочет лишний раз позаниматься. Юзеф оставался с ней. И как бы зло ни шутили на эту тему некоторые ученики, им не удавалось, ни заставить Элен изменить решение не выходить за пределы школы, ни довести её или Юзефа до вспышки ярости. Они оба просто не замечали, ни насмешек, ни насмешников. Этому Юзефа научила Элен, и, хотя оба бывали на пределе, им всё же удавалось всякий раз сдерживать эмоции. Вместе это пережить было легче.
        За два дня до окончания курса опять приехал пан Буевич. Он должен был присутствовать на последнем занятии. Это обязательное правило никогда ещё не нарушалось. А в этот раз у него был и личный интерес. Имя интереса было Элен. Накануне у них состоялся короткий разговор, когда она пришла поздороваться с дядей. Буевич поинтересовался, не боится ли она завтрашнего дня, не волнуется ли.
        — Нет, — ответила Элен. — То есть, не больше, чем перед обычным занятием. Ничего нового, я думаю, там не будет, ведь противники всё те же. Что волноваться, когда примерно знаешь, чего ждать от каждого из них?
        — Значит, я один волнуюсь, — проворчал Янош. — А этот…Лех, как себя ведёт? Не трогает тебя больше?
        — А как же! Ежедневно доводит. И меня и, заодно, Юзефа. То есть пана Юзефа, — несколько неуклюже поправилась она. Но дядя не обратил на это внимания, сейчас его интересовало другое.
        — И что будет, если он завтра выберет тебя, как противника?
        — Обязательно выберет, даже не сомневаюсь. Да я и не против. Я сама выберу его, когда настанет моя очередь, — нахмурившись, произнесла Элен.
        — Ты понимаешь, что делаешь?! Тебе что, не хватило неприятностей? Ещё захотела?
        — Дядя Янош, я понимаю, что делаю. Всё равно это неизбежно, я давно поняла. Завтра, при всех, Лех не станет рисковать, ничего страшного не случится. А вот попытаться избежать встречи с ним — неправильно.
        — А если вы окажетесь с ним в одной группе, и никто из вас никого вызвать не сможет? Ведь группы формируются без участия кого бы то ни было.
        — Тогда я подумаю, что тут не обошлось без чьего-то сильного влияния, — глядя дяде в глаза, тихо и медленно ответила Элен. — Дядя Янош, мы не можем оказаться по одну сторону. Просто не можем.
        И она оказалась права. Они стояли в зале друг напротив друга, каждый в своей группе. Юзеф оказался тоже там, рядом с Лехом. Это означало, что поединок между ними невозможен. Ещё вчера вечером Юзеф придумал, казалось, прекрасный способ, как избавить Элен от встречи с Лехом. Он-то прекрасно понимал, что она не только не откажется от неё, но и сама сделает первый шаг. А так — всё просто: если Юзеф попадёт в группу с Элен, он вызовет Леха, а если в группу Леха, то — Элен. Таким образом, по крайней мере, одну встречу этих двоих он перекроет. Очень довольный своей идеей, он немного успокоился насчёт завтрашнего дня. Но тут всё пошло прахом. После ужина они с Элен вышли пройтись по саду. Она пересказала ему разговор с дядей, и было заметно, как она недовольна.
        — Он до сих пор считает меня ни на что не способной!
        — Нет, Элен, ты ошибаешься. Просто он любит тебя и переживает. Мне тоже неспокойно, я тоже беспокоюсь за тебя, ведь Лех действительно опасен и…
        — Постой, — она повернулась к нему, резко остановившись. — Ну-ка, ну-ка… Ты что, тоже строишь грандиозные планы моего спасения от плохого пана Леха?
        Юзеф растерянно замолчал. Она поняла это молчание правильно.
        — Да что ж это такое?! Что ж вы никак не можете понять, что мне это не нужно! Ну, дядя, ладно… Но — ты! Ты же знаешь, что я одна из лучших в поединках!
        — Но ведь не самая лучшая, — попытался оправдаться Юзеф. — Ты пойми, он ни перед чем не остановится, он опасен!
        — Юзеф!! — почти крикнула Элен. Потом тихо угрожающе сказала: — Я тоже опасна. Особенно, когда сердита. Так что не зли меня! — она пошла было прочь, но остановилась, обернулась. — И не дай тебе Бог завтра предпринять что-нибудь, что сможет мне помешать.
        Несмотря на её последние слова, Юзеф всё же решил, даже ценой дружбы с Элен, сделать то, что задумал. А вдруг это спасёт ей жизнь? И вот сейчас он стоял и старался поймать её взгляд. Но она смотрела только на Леха, чуть опустив голову и ни на минуту не опуская глаз. Тот, улыбаясь, отвечал ей тем же. Когда Юзеф проследил, куда смотрит Элен, он испугался, что всё сорвётся, что ему не удастся задуманное. Его замешательство длилось всего несколько секунд, но именно они решили дальнейшее. Прозвучала команда… и Юзеф опоздал. Всего на один миг! Лех первым быстро пошёл к ряду соперников, а ему навстречу, не дожидаясь, когда он подойдёт, шагнула Элен. Вызов был сделан и принят. Юзеф, с ужасом наблюдая за этой сценой, даже не заметил, что ему в соперники остался один из самых слабых курсантов. Пары заняли свои места, прозвучало «К бою», и последний урок начался.
        Юзеф завершил свою битву очень быстро, и теперь ему ничего не мешало наблюдать за Элен. Пара смотрелась несколько необычно — высокий, плечистый Лех и изящная гибкая Элен. Но это не мешало ни тому, ни другому. Несмотря на своё беспокойство, Юзеф залюбовался. Движения партнёров были настолько красивы своей точностью, великолепной техникой исполнения каждого удара, каждым поворотом тела, что это завораживало. Вскоре закончились ещё несколько боёв, затем остались всего две пары: Лех с Элен и Станислав с Казимиром. Последнее время Казимир делал такие успехи, что Юзеф понял, что именно о таких учениках сказал когда-то пан Стоцкий: «У каждого свой срок». Но Станислав всё же был опытней и выносливей, и вскоре победил. Теперь все следили за оставшимися бойцами. Времени прошло немало, а противники ещё не обнаруживали и тени усталости. Они двигались всё так же легко и непринуждённо, будто играли. Каждый из них был предельно внимателен, отбивая атаки и атакуя сам. Оба ждали, не сделает ли противник ошибку, хотя бы небольшую, чтобы моментально воспользоваться этим; не сдадут ли у него нервы. Но этого не
дождался никто из них. Чересчур затянувшийся бой был остановлен учителем. Тем самым было признано, что силы равны. На этом первая часть итогового занятия закончилась. Все разошлись, чтобы вернуться вновь через пару часов. За это время можно было отдохнуть.
        Элен и Юзеф решили немного пройтись по парку. Юзеф, выразив восхищение мастерством Элен, всё же не удержался от лёгкого упрёка: он хотел бы сам встретиться с ней в решающем поединке. Он постарался, чтобы в его голосе прозвучала обида. Но Элен поняла то, что не было сказано:
        — Опять?! Юзеф, сколько можно? И не прикидывайся, что не имел в виду не дать мне возможности встретиться с Лехом. Я думала, мы уже всё выяснили и закрыли эту тему. Неужели ты так и не понял — я не просто не боюсь его, а сама хочу этой встречи!
        — А ты подумала о пане Буевиче? Каково ему наблюдать за всем этим, зная об отношении Леха к тебе и о том, что он один из лучших?
        — Вот только не надо вмешивать сюда дядю. То, что он считал нужным мне сказать, он сказал вчера. То, что захочет прибавить — скажет сегодня вечером. А ты, если не хочешь поссориться прямо сейчас, оставь эту тему!
        — Но Элен…
        — Я тебя предупредила. Причём уже во второй раз. Третьего не будет.
        — Хорошо, — поколебавшись, ответил Юзеф. — Поступай, как знаешь.
        — Ну, слава Богу!.. Пойдём лучше найдём хоть что-нибудь поесть, а то ото всех этих волнений у меня аппетит разыгрался!
        Когда вновь была подана команда на выбор противника, никому просто в голову не пришло попытаться подойти к Элен или Леху. И не потому, что Лех был великолепным бойцом, а Элен ему почти не уступала, если речь шла о поединках. Станислав и ещё пара учеников могли бы потягаться с ними, даже не имея особых надежд на победу, и это было бы красивое зрелище. Но они, как и все, были уверены, что просто не имеют на это права. Лех и Элен принадлежали друг другу, их встречи ждали все, не сомневаясь, что так и будет, и знали, что она не была закончена в первой части занятия. Поэтому, когда Элен пошла в его сторону, никто не перешёл ей дорогу, никто не помешал.
        И вновь бой затягивался. Но на этот раз всё было по-другому. Элен больше оборонялась. Лех постоянно атаковал, но все его атаки неизменно оказывались отбитыми. Элен, всё так же спокойно, как в начале боя, ждала очередных выпадов Леха. Она замечала, как он постепенно начал злиться, как спокойствие начало изменять ему. Второй раз, на глазах у всех он никак не мог выиграть бой у девицы! Это кого угодно свело бы с ума! А Элен теперь боялась только одного — что бой остановят прежде, чем Лех окончательно выйдет из себя. И действительно, пан Стоцкий, который в этот раз командовал в зале, с облегчением хотел уже остановить бойцов. Он был очень доволен тем, как всё шло — никто из них не уступил, силы равны, а значит, инцидентов больше не будет! Это не могло не радовать, особенно, если учитывать, чьей родственницей является Элен. Стоцкий уже шагнул вперёд, чтобы подать команду, но его внезапно остановил Буевич. Он не мог иначе. После разговора с воспитанницей он провёл без сна почти всю ночь, думая, как поступить, стоит ли, вопреки желанию Элен, всё же что-то предпринять или нет. И пришёл к выводу, что
нужно, несмотря на собственные переживания и волнение, дать ей возможность сделать то, чего она так желает. И сейчас, глядя на Элен, Янош понимал, чувствовал, что ей необходимо завершить эту битву. Именно битву — она имела отношение к происходящему в зале лишь частично. Это был итог всех отношений с Лехом, и чем бы ни закончилась эта их встреча, помешать ей было нельзя. Иначе эти двое нашли бы возможность продолжить неоконченный поединок. Второй раз подряд равный результат не устроил бы их. И он остановил учителя, просто положив ему руку на плечо.
        Теперь уже все видели, что Лех крайне обозлён. Его движения стали ещё более стремительными, но потеряли чёткость, стали как бы размытыми. А Элен внешне была всё так же спокойна. Её лицо выражало только сосредоточенность и внимание. Все с волнением наблюдали за происходящим, гадая, кто же победит. Но учителя уже предвидели исход, заметив состояние Леха и уверенность, не покидавшую Элен. А она внезапно от обороны перешла к стремительным атакам, последовавшим одна за другой, и этим застала противника, не ожидавшего, что у неё в конце боя хватит на это сил, врасплох. Когда же, спустя короткое время, её шпага отбросила в сторону клинок Леха и замерла возле его груди, мастера переглянулись, вздохнули с облегчением, но не особо удивились. Всё. Всё закончилось. Закончен последний бой этого курса. Закончены занятия. Закончен спор двух упрямцев, так непохожих друг на друга. Всё. Можно успокоиться. Завтра — торжественный обед, после которого ученики, уже бывшие, разъедутся по домам. Это была точка зрения учителей. Но они ошибались в одном пункте. Спор не закончился. Лех не смирился с проигрышем, который
считал случайным. Да и клятву свою он не забыл.

* * *
        На следующий день с утра все курсанты по традиции вместе пошли в город, чтобы покутить с друзьями в последний раз перед расставанием. К шести часам они должны были вернуться к обеду. В городе кто бродил от трактира к трактиру, кто предпочёл сидеть безвылазно в одном из них, так что скоро они потеряли друг друга из вида. Элен и Юзеф, как всегда, были вместе. С ними за столом сидели ещё трое приятелей. Было весело, но юноши пили мало — впереди был обед. Элен, как обычно, взяла себе бокал, но не выпила и его. Часа в три она сказала, что хочет пройтись по улице, и Юзеф тут же поднялся, чтобы её сопровождать. Элен, удивлённо на него посмотрев, сказала:
        — Слушай, не сходи с ума. Сейчас светло, полно людей. Дай мне прогуляться одной. Ну, хочешь, я пообещаю, что не буду бродить по тупичкам и закоулкам, — и она улыбнулась несколько смущённо.
        Юзеф остался в трактире. Элен вернулась часа через полтора, когда он уже начал нервничать. Левый подол кафтана был в грязи, она слегка прихрамывала.
        — Что случилось? — спросил он обеспокоенно, но Элен рассмеялась в ответ.
        — Ты был прав, меня нельзя отпускать одну! Представляешь, подвернулась нога и я упала. И так неудачно — на что-то острое. К тому же перепачкалась вся.
        — Острое? Тебе нужна помощь?
        — Да нет, не волнуйся ты так. Лучше пойдём поскорее назад. Там Штефан найдёт, чем помазать царапину, он же, как известно, великий мастер по этой части. Как раз и к обеду успеем.
        Юзеф, недоверчиво глядя на неё, всё же промолчал, оставив возникшие у него подозрения при себе, и они вышли. Элен была в прекрасном настроении, хотя в ней чувствовалась какая-то нервозность.
        Праздничный обед был подан красиво и пленял разными блюдами, от которых исходил восхитительный запах. А ведь ещё не вносили горячее! Молодые люди и учителя, доктор, комендант (правда, без жены) и пан Буевич сидели вместе за одним столом. Постепенно росло недоумение, превращавшееся в возмущение: одно место до сих пор пустовало. Пан Лех заставлял себя ждать. В конце концов, хозяин школы что-то тихо сказал коменданту, и тот объявил, что больше ожидать не имеет смысла, и что, если пан Лех их обществу предпочитает какое-нибудь другое — это его право. После этих слов всем стало немного не по себе, но угощение быстро всё исправило. Обед удался на славу! Было много шуток, напутствий от учителей — весёлых и не очень, были разговоры о планах на будущее и о грядущих успехах, в которых никто не сомневался.
        Тревога прошла по школе, когда к ночи обнаружилось, что пан Лех так до сих пор и не вернулся. Было решено отправить в город на поиски его денщика в сопровождении двух слуг. Но в это время у ворот школы остановилась повозка. В ней привезли Леха. Его опознали по шпаге с клеймом школы, поэтому привезли сюда. Все — ученики, слуги, учителя — стояли во дворе и смотрели, как доктор распоряжается, куда отнести и положить тело. Потом потихоньку разошлись, кто к себе в комнату, кто в парк. Элен с Юзефом остались у фонтана. Он внимательно смотрел на неё.
        — Ты ничего не хочешь сказать?
        — О чём?
        — Сама не догадываешься?
        — Нет, — голос Элен был безмятежно спокоен. — О чём ты хочешь услышать?
        — Значит, ты просто гуляла по улицам города?
        — Да, — Элен внимательно изучала струи фонтана.
        — И чем ты занималась во время этой своей «прогулки»?
        — Слушай, чего ты хочешь? — теперь она повернулась к нему лицом. В сумерках глаз было не разглядеть, но в голосе явно слышалось раздражение. — Чтобы я призналась? В чём? В том, что ты себе придумал? Так ты скажи, что имеешь в виду, не стесняйся! А то я вот стою и гадаю: о чём же таком ты говоришь?
        — Это ты его?.. — вопрос прозвучал неожиданно грубо.
        Элен подошла к самому фонтану, опустила руку в воду. Зачерпнула. Вылила обратно, проследив за каплями.
        — А если я — то что? — она снова обернулась и стояла теперь, опираясь руками о каменный край позади себя. В голосе был вызов.
        — Ничего.
        — Ничего? А зачем тогда спрашиваешь?
        — Просто хотел знать.
        — Теперь знаешь. Что дальше? Что будешь с этим знанием делать?
        Юзеф подошёл к ней совсем близко и заговорил совсем тихо:
        — Ну, что ты злишься? Ты сделала то, что считала нужным. Впрочем, я знал, что вы с ним когда-нибудь столкнётесь всерьёз, потому и боялся… А как тебе удалось? — теперь в его голосе было только мальчишеское любопытство. Элен, чуть пожав плечами, слегка улыбнулась.
        — Да, так… Ты помнишь, как я тебя обыграла в той школе?
        — Да. Так ты его… Вот это да! Здорово.
        — И совсем не здорово, — Элен помрачнела и внезапно пожаловалась: — Меня чуть не вырвало. Так противно стало!.. Совсем как в тот раз, с паном Кветковским… Потом прошло, только голова сильно кружилась.
        — С Кветковским? Кто это? Ты это о чём?
        — А? Да так. Расскажу как-нибудь потом…
        — Это тогда ты упала и повредила ногу?
        Элен с удивлением на него посмотрела, не понимая, о чём это он? Потом поняла, засмеялась:
        — Юзеф! Я думала, ты понял. Это Лех меня достал слегка. Я увернулась, но не совсем удачно.
        — Но…ты же сказала… И выглядела ты нормально.
        — А как я должна была выглядеть? На бедре и, правда, просто глубокий порез. Я же сказала — увернулась. Но неудачно. Шпага прошлась по ноге. Вот и всё.
        — Нет, с тобой можно сойти с ума!
        Элен в ответ только улыбалась.
        На следующий день никто не уехал. Все ждали объяснений — что же произошло. Буевич тоже хотел объяснений, но других. Он-то точно знал, что случилось. Это уверенность возникла у него, когда доктор сказал ему, а потом и показал рану, ставшую причиной смерти пана Леха. Только раз взглянув на неё, он сразу всё понял. Вернувшись к себе, Янош распорядился пригласить Элен.
        — Интересный способ вы выбрали, сударыня, чтобы отметить окончание учёбы! — сразу бросился он в атаку, едва Элен переступила порог. — И что теперь?
        — Дядя Янош, вы о чём? Я не понимаю.
        — Не понима-а-ете! Вот как! Вы что ж думаете, я обучаю своим приёмам каждого встречного?! Вы же должны были понимать, что свой удар я всегда узнаю! — как всегда, когда он сердился на неё, он называл её на «Вы».
        — Если только всё не получилось случайно, — решилась вставить слово Элен. — Всяко бывает.
        — Нет, вы только послушайте! Она ещё и рассуждает! — Янош весь кипел от возмущения. — Я спрашиваю: что мне теперь делать? Если всё станет известно…
        — А почему всё должно стать известно? Вы собираетесь с кем-то поделиться? Или считаете, что это сделаю я?
        — То есть вы признаёте, что это ваших рук дело?
        — Ну, вы же сами сказали, что такой удар всё равно, что подпись. Но ведь при этом нужно ещё знать, чья это подпись. Никто здесь не видел такого удара. Я помню, о чём вы предупреждали меня, и никогда не пользовалась им в школе.
        Янош заходил по кабинету, заложив руки за спину. Элен терпеливо и молча ждала. Через несколько минут он остановился и спросил:
        — Кто кроме вас двоих там был?
        — Никто.
        — Где это произошло?
        — Там, где меня зимой нашёл Юзеф — в маленьком глухом тупичке. Туда не выходит ни одно окно, а с улицы ничего не видно, поскольку тупичок слегка поворачивает направо.
        — И как вы встретились?
        — Лех передал мне письмо через наших денщиков. В нём он…м-м… выражал желание встретиться без свидетелей, если я не испугаюсь. Место он предоставил выбрать мне.
        — И вы, естественно, не испугались. Скорее обрадовались… — проворчал Янош.
        — Да, обрадовалась. Лучше было выяснить всё сейчас, чем постоянно ходить и думать о возможной угрозе.
        — Где письмо? — рявкнул Янош.
        — Сожгла.
        — Почему с тобой не пошёл Юзеф? — Элен заметила, что дядя перешёл на «ты», значит, уже не сердился так, как в начале разговора.
        — Я сказала, что пойду проветриться. Была середина дня, светло, много прохожих. Я пообещала быть осторожной.
        — Что дальше?
        — Ничего. Теперь я не боюсь, что кто-то бросится на меня из-за угла с ножом или палкой. Вот и всё.
        Янош ещё походил, ещё подумал.
        — Ладно, иди пока к себе. Дальше разберусь без тебя.
        Когда она ушла, Буевич велел пригласить обоих учителей. Он предложил им присесть, но сам остался стоять — слишком он был взбудоражен, чтобы усидеть на месте.
        — Вы, естественно поняли, что является причиной нашего предстоящего разговора. У меня есть к вам вопросы. Как вы считаете, сможем ли мы узнать виновника трагедии?
        Учителя переглянулись. Пан Стоцкий пожал плечами и ответил:
        — Узнать? Но как? Если бы кто-то видел, как всё произошло, я думаю, нам бы уже было всё ясно. Но… — и он развёл руками, — свидетелей нет!
        — Но нет ли каких-нибудь доказательств?
        — Кроме необычного удара — ничего, — ответил герр Нейрат. — Но как узнать, кто его нанёс? В школе я никогда ни у кого такого не видел. А вы, герр Стоцкий?
        — Нет, я тоже не знаю, кто бы это мог быть.
        — А что вам известно о врагах пана Леха? Были они?
        — Ну, наверняка, были, у кого их только нет, — сказал пан Стоцкий. — Пан Лех был довольно резким молодым человеком и умел возбуждать антипатию, как никто другой. Но чтобы настолько ненавидеть его… Нет, я не знаю.
        — А вы, герр Нейрат?
        — Мне сложно ответить вам, герр Буевич.
        — Да, я понимаю. Теперь следующий вопрос. Может ли злоумышленником оказаться один из курсантов?
        — Да кто ж это может сказать? — Стоцкий всплеснул руками. — Ведь доказательств нет!
        — А если предположить?
        — Герр Буевич, возможно всё, — произнёс немец. — Одно могу сказать: это должен быть очень искусный фехтовальщик. Вы же сами видели, как владеет шпагой пан Лех. То есть владел. Простите.
        — И что бы вы сказали, как бы отнеслись к ученику, если его вина в данном прискорбном инциденте была бы доказана? Удовлетворите моё любопытство: скажите, пан Стоцкий, как бы вы оценили такой поступок?
        Стоцкий поднял брови, на секунду-другую задумался и ответил:
        — Что ж. Мы готовили их к поединкам. Думаю, если бы это сделал ученик школы, можно было бы гордиться такой его подготовкой. А если это был кто-то посторонний… я бы огорчился. Это означало бы, что мы не смогли научить даже такого бесспорно талантливого человека, как пан Лех, успешно защищать свою жизнь.
        — А вы что скажете, герр Нейрат?
        — Да простит меня Господь, но пан Лех был человеком с дурными наклонностями. Мне всегда было немного не по себе, когда я задумывался, кого мы обучаем. Ведь среди этих молодых людей есть потенциальные хладнокровные убийцы, которые рассчитывают так зарабатывать себе на жизнь. Думаю, пан Лех непременно стал бы одним из них. И притом весьма успешным. Вы спросили, как бы я оценил поступок человека, убившего Леха. Так вот, я оцениваю его примерно в десять человеческих жизней, — и, заметив удивление на лицах собеседников, пояснил: — Удачливый и хорошо подготовленный наёмник успевает в среднем уничтожить примерно десятерых, прежде чем его самого убьют. Вот и получается, что смерть пана Леха подарила жизнь каким-то десяти счастливцам.
        — И вы не испытываете жалости?
        — Жалости? Нет. Печально, но не жаль. Это всё равно, что убить свою собственную собаку, которая внезапно взбесилась. Печально — да. Но не жаль! Пожалеть — значит, оставить ей жизнь. Но тогда вы лишитесь остальных собак, так же любимых вами, и, кто знает, не пострадаете ли от них сами.
        Наступила пауза. Потом Буевич вздохнул и отпустил учителей:
        — Благодарю вас.
        Они поклонились. Пан Стоцкий вышел первым. Герр Нейрат взялся за ручку двери, но, немного помедлив, вновь закрыл её, обернулся и спросил:
        — Герр Буевич, могу ли я задать вам один личный вопрос? Конечно, вы в праве не отвечать на него и даже выгнать меня.
        — Спрашивайте, — со вздохом ответил тот. — Хотя я, кажется, знаю, о чём вы спросите.
        — Мы сейчас говорили о вашей племяннице?
        — Да, — помедлив, всё же ответил тот. Учитель просто кивнул.
        — Могу я узнать, — теперь спрашивал Буевич, — когда вы это поняли? Сейчас, во время разговора или раньше? И, если раньше, то, как вы догадались?
        — Я подозревал, что такое может случиться. В смысле, что эти двое не оставят друг друга в покое. Поэтому вчера вечером был почти уверен, кто виновник.
        — Почему? Ведь всем известно, что пан Лех мог иметь сколь угодно других врагов. Почему вы подумали именно о… пане Алене?
        — Видите ли, герр Буевич, мне однажды довелось видеть в вашем исполнении великолепную атаку, закончившуюся ударом, которым редко пользуются. Я подумал, что уж если вы разрешили племяннице учиться здесь, то должны были показать и этот удар.
        — Да. Вы правы. Вы очень наблюдательны, герр Нейрат, — учитель молча поклонился. — Пан Стоцкий тоже подозревает нечто подобное?
        — Нет. Для этого нужно знать то, что знаю я. Мне кажется, в школе фройляйн Элен не может подозревать ни один человек. Несмотря на её невероятные, особенно для девушки, успехи, фройляйн всерьёз не воспринимают. Всем кажется, что это игра, каприз. Так что кроме меня ни один человек…
        — Есть такой человек, — прервал его Буевич. — Причём он не подозревает, а знает наверняка, так же как и я.
        Учитель что-то прикинул, потом усмехнулся:
        — Герр Юзеф?
        — Да.
        — Ну, это не опасно. Бояться, что он с кем-то поделится своей осведомлённостью — это всё равно, что бояться самому разболтать обо всём. Вы же не собираетесь ни с кем обсуждать подробности этого… происшествия? Вот и герр Юзеф тоже не скажет. Думаю, даже под пыткой, — с улыбкой добавил он. Янош кивнул. Нейрат, помолчав, спросил:
        — Герр Буевич, а вам известна причина такого… необычного увлечения вашей племянницы?
        — Да. Известна.
        — Простите, если мой вопрос покажется вам бестактным. Я ни в коем случае не осуждаю вас, просто мне ещё не приходилось сталкиваться с таким случаем. Вам не страшно за неё? За её ближайшее будущее?
        — Вы всё узнали? Или она сама вам рассказала?
        — Только намекнула. Но дорисовать себе в общих чертах, что случилось, и что она задумала, было несложно.
        — И что же вы себе «дорисовали»?
        — Это не так важно… Фройляйн Элен сказала мне, что существуют некоторые проблемы, с которыми ей предстоит разобраться. Эти проблемы, видимо, каким-то образом связаны с её семьёй. Если я правильно понял, она считает, что, кроме неё, предпринять решительные действия некому. Сами видите, подробностей можно не знать, но понять намерение несложно, особенно учитывая её стремление как можно лучше овладеть искусством фехтования. И это ей, кстати, удалось — она прекрасно фехтует, в чём вы и сами смогли убедиться.
        — Да, фехтует она, действительно неплохо. И стреляет. И с ножом умеет обращаться. Я имею в виду боевой, а не кухонный.
        — Вот как? В таком случае, хорошо, что она не юноша. Это был бы опасный человек.
        — А её вы таковой не считаете?
        — Пожалуй, да. Быть может она даже опаснее любого мужчины, поскольку от молодой красивой девушки никто ничего подобного не ждёт.
        — Но все её навыки не дают никакой гарантии, что она останется невредима. Слишком всё сложно.
        — И много у неё… проблем?
        Буевич взглянул на учителя и, совершенно правильно поняв вопрос, ответил:
        — Пять, если я не ошибаюсь, — он как-то неожиданно ссутулился, голос звучал устало.
        — Да, многовато. Но она же не думает… решать их разом?
        — Нет. Они вроде бы находятся далеко друг от друга. Но я просто не могу себе представить, что она будет одна, в другой стране, пусть даже это её родина. Без помощи, без друзей…
        — А вы не пробовали её отговорить?
        — Вы полагаете, это возможно? — грустно улыбнулся Буевич. — Естественно, попытки такие были. Но успеха они не имели. Сначала мне казалось, что это блажь, фантазии. Тем более что Элен всё детство провела, играя с сыном моего друга. Поэтому её желание учиться тому, чему обычно учат мальчиков, могло быть просто обычной детской завистью: он делает, и я хочу. Это я так думал. Надеялся, что это так.
        — И потакали ей?
        — Да. Я не видел ничего страшного в том, что девушка будет уметь стрелять. И не только из охотничьего ружья. Серьёзно задуматься меня заставила её просьба… даже не просьба, а требование научить её фехтованию. У нас состоялся серьёзный разговор, после которого я понял, что всё это была не игра, не каприз и не зависть… Единственное, что мне оставалось — это сделать всё, чтобы она могла постоять за себя. Вы можете меня понять?
        — Если бы я не знал вашу племянницу, не имел возможности следить за её успехами и неудачами, за её реакцией на всё происходящее, не разговаривал с ней, наконец, я бы ответил нет. А сейчас — да, я вас понимаю.
        — Благодарю вас. Для меня это, оказывается, очень важно, — Буевич улыбнулся.
        — Значит, фройляйн Элен вскоре поедет в Россию, — констатировал Нейрат. — Но помощь ей всё же необходима… А если кто-нибудь поедет с ней? Может быть, просить об этом герра Юзефа? Мне кажется, он вовсе даже не будет против.
        — Пан Юзеф? В качестве кого? Выдать его за дальнего родственника?
        — Зачем? Если я не ошибаюсь, герр Юзеф мечтает стать телохранителем. Почему бы вам не предложить ему такую работу?
        Буевич удивился, но лицо его посветлело.
        — А вот это славная мысль! Благодарю вас, герр Нейрат.
        — Рад оказаться полезным, — слегка поклонился учитель.
        — Я всегда уважал вас за мастерство и выдержку, герр Нейрат, но сегодня вы открылись мне с другой стороны. Благодарю вас за всё, что вы сделали для меня и моей племянницы, — Буевич шагнул к нему. — Я был бы рад назвать вас своим другом, — он протянул руку. Учитель ответил искренним рукопожатием.

* * *
        Когда пан Стоцкий говорил, что свидетелей поединка Леха и Элен нет, он был не прав. Свидетель был. Он наблюдал стычку от начала до конца. Этот коренастый человек с чёрными ничего не выражающими глазами следил за Лехом с самого утра, заметив его выходящим из ворот школы. Когда Лех вошёл в тупичок и остался там, человек за ним не последовал, рассудив, что, скорее всего, у него намечена встреча с кем-то, ведь никакая другая причина не могла заставить пана пойти туда. Для того дела, что задумал преследователь, свидетель был неуместен. Ему были знакомы все лазейки и переулки в этом городе, который он считал своей собственностью, особенно по ночам. Сейчас был день, но это нисколько его не смущало. Он вошёл в дом, боковая стена которого выходила в тупик. Вскоре он уже удобно устроился возле приоткрытой в тупичок узкой дверки. Отсюда было прекрасно видно всё, что происходило снаружи, между тем как дверь, расположенная на теневой стороне, в этот солнечный день была видна плохо, и наблюдатель был абсолютно уверен, что останется незамеченным. Вскоре, как он и ожидал, в переулок зашёл ещё кто-то. Он узнал
этого «кого-то» и слегка удивился. Потом, когда он увидел мастерство обоих дуэлянтов, его удивление превратилось в изумление, поскольку ему было известно, кто является противником Леха. Исход боя тоже стал для него неожиданностью, он еле удержался от одобрительного возгласа. Продолжая наблюдать, он видел, как Элен, посмотрев на лежащего противника, внезапно отвернулась, прижав руку ко рту. Потом, справившись с приступом дурноты, опять взглянула на Леха, подцепила концом шпаги его платок, край которого виднелся из-за отворота манжета, аккуратно вытерла им свой клинок, прежде чем убрать его в ножны, и, брезгливо держа платок двумя пальцами, бросила на грудь хозяину. После этого она ушла, ни разу не оглянувшись.
        Подождав ещё немного, человек вышел в тупичок и подошёл к Леху. Он внимательно и долго смотрел на него, потом плюнул рядом с телом.
        — Я же предупреждал, что скупых и нечестных не любят. Нигде не любят!
        Затем человек посмотрел туда, где скрылась Элен. «Что ж, ты сделала мою работу. Удивительно! Та, которая пострадала от меня, в результате мне же и помогла. А я вижу перед собой сильного мужика с мелочной бабской душой и девицу с рукой воина… Ну, и время настало!» — и он покрутил головой, уходя из тупика опять через соседний дом.
        Побег
        Юзеф шёл в кабинет пана Буевича, куда ему было велено зайти, и гадал, что ещё могло понадобиться пану от него, о чём ещё он захочет узнать. Войдя, он молча поклонился и остался стоять посередине комнаты. Пан Буевич, так же молча, смотрел на него, будто оценивал. Потом указал на диван и сел сам.
        — До меня дошёл слух, что вы, молодой человек, по окончанию школы думаете искать место телохранителя. Это так?
        — Да, пан Буевич.
        — Это единственное занятие, которым вы рассчитываете зарабатывать на жизнь?
        — Да, пока что ничего другого мне в голову не приходило.
        — Угу. Хорошо… А если подобную работу предложу вам я?
        — Вы?!. Вам… нужен телохранитель?
        — Не мне. Но нужен. Скажу сразу: если вы согласитесь на мои условия, то не пожалеете. Мне известно, сколько могут стоить услуги подобного рода. Я дал бы вам в два раза больше и деньги за год вперёд выплатил бы сразу.
        Юзеф сидел ошарашенный. Суммы, которую составило бы его жалование за год, хватило бы для того, чтобы выплатить все долги семьи и обеспечить матери и сестре скромную, но безбедную жизнь в течение этого года. Буевич, когда предлагал сделку, знал, сколько нужно денег Юзефу на то, чтобы не переживать за семью.
        — Вы, я вижу, задумались? — спросил он.
        — Да. Не поймите меня превратно, ваше предложение естественно меня устраивает, вы удивительно щедры. Но… мне хотелось бы… — Юзеф замялся.
        — Узнать условия? Выяснить, за что, собственно, вам предлагается столь высокая оплата?
        — Да.
        — Извольте. Вы, вероятно, знаете, что моя племянница вскоре хочет ещё раз посетить Россию. С собой она, вероятно, помимо слуг возьмёт человека, который должен будет заботиться о её безопасности.
        — Вы предлагаете мне сопровождать Эл… панну Элену в поездке?
        — Да, именно. И, поскольку ваше отсутствие может продлиться достаточно долго, я решил предложить вам единовременную выплату годового жалования. Кроме того, если вы задержитесь дольше одного года, ваши деньги либо будут копиться у меня, либо передаваться тому человеку, которого вы укажите. Но вы, кроме выполнения своих основных обязанностей, должны будете сообщать мне в письмах не реже одного раза в месяц обо всём, что произошло с Элен, всё ли в порядке. В этом я полагаюсь на вашу честность. Ну, что вы мне ответите? Да или нет?
        — Да. Конечно, да! Я бы с радостью сопровождал вашу племянницу и даром, а вы предлагаете мне такие выгодные условия! Это больше того, на что я мог надеяться!
        — Хм… Вы могли бы надеяться и на гораздо большее, чем это… — произнёс Буевич, внимательно глядя Юзефу в глаза, от чего тот вдруг смутился. — Впрочем, не о том сейчас речь. Я хочу, чтобы вам всё было ясно до конца. Вы должны понимать, что я волнуюсь за Элен и рассчитываю, что рядом с ней будет не просто человек, готовый защитить её, а друг. Друг, которому небезразлична её судьба, который понимает её, может поддержать и посоветовать, если будет нужно. Мне показалось, что вы, как никто другой, подходите для этого. Итак, вы согласны?
        — Да.
        — В таком случае, я подготовлю необходимые бумаги, и завтра мы с вами их подпишем, как полагается. После этого я выплачу вам оговорённую сумму. Так. Теперь осталось выяснить ещё несколько мелких вопросов. Вы, очевидно, после окончания курса рассчитывали навестить родных?
        — Да, очень на это надеялся.
        — Тогда сделаем вот что. Мы с Элен тоже хотим немного побыть дома. Скажите, месяца вам хватит?
        — Вполне.
        — Значит, по истечению месяца мы ждём вас у себя готового в дорогу. Несколько дней, которые понадобятся для выправления необходимых для путешествия бумаг, вы проведёте у нас. Это вам подходит?
        — Конечно! Благодарю вас, пан Буевич. Но у меня, если позволите, есть вопрос.
        — Спрашивайте, молодой человек.
        — А панна Элена знает обо всём? Она согласна?
        — Пока что не знает. Но я не думаю, чтобы она возражала, — улыбнулся Буевич. — Я поговорю с ней сегодня же, чтобы быть уверенным во всём до подписания договора. Или вы предпочитаете поговорить с ней сами? — прищурился он.
        — Нет-нет! — поспешно возразил Юзеф. — Я думаю, вам будет удобнее ей всё рассказать.
        — Хорошо. Решено. В таком случае, до завтра, пан Юзеф.
        Разговор с Элен начался без всяких предварительных пустых фраз и вопросов. Янош достаточно хорошо знал воспитанницу, чтобы тратить на это время.
        — Скажи, когда ты думаешь двинуться в путь?
        Элен удивлённо на него взглянула:
        — Я думала, мы уедем отсюда завтра или послезавтра. Что-нибудь изменилось? У тебя появились другие планы? Какие-то дела здесь?
        — Здесь? Нет. Я имел в виду не наш с тобой отъезд, а твоё очередное путешествие в Россию.
        — Я не знаю, — Элен опустила глаза. — Мне очень хочется побывать дома, но ехать нужно, пока лето и дороги не раскисли.
        — Понимаю, — кивнул Янош, с удовольствием отметивший, что под словом «дом» Элен понимает его дом. — Сколько времени ты подаришь мне? Сколько я смогу видеть тебя?
        — Думаю, месяц, — как-то неуверенно ответила Элен. Она боялась обидеть дядю таким коротким сроком присутствия дома, но понимала, что по-другому не получится.
        — Угу. Значит, я рассчитал верно.
        — Что рассчитал? — она опять удивилась. Вместо ответа на вопрос, Янош продолжил:
        — Я считаю, что кроме слуг, тебе в поездке понадобиться человек, который бы отвечал за твою безопасность. Ведь девушке опасно ездить по дорогам. Особенно такой, как ты — с далеко идущими планами.
        — Что ты хочешь, дядя Янош? Чтобы я взяла с собой охрану?
        — Что-то в этом роде. По крайней мере, телохранитель ещё никому не помешал. И я нашёл его тебе.
        — И кто он? Я его знаю?
        — Конечно. Это пан Юзеф.
        — Юзеф?!
        — Да. Он, как тебе должно быть известно, ищет именно такую работу. Кроме того, он твой друг, и это немаловажно. Я уже говорил с ним. Он согласен, и завтра мы подпишем договор. Но это произойдёт, только если своё согласие дашь ты. Ну, что, дашь ты пану Юзефу такой шанс?
        — Это он интересуется моим согласием?
        — И он, и я. Неужели ты считаешь, я не знаю, к чему может привести попытка решить что-то за тебя, не ставя даже в известность? Я ещё, знаешь ли, хочу пожить, — усмехнулся Янош. — Так ты согласна или нет?
        — Ты ему будешь платить?
        — Конечно. Это же работа.
        — То есть, он поедет со мной, чтобы заработать?
        — И заработать тоже, — Янош нахмурился. Ему не понравилось, какой оборот принял разговор. — Помни, что у него мать и сестра, которые едва сводят концы с концами, имеют долги, а деньги для них может достать только Юзеф. Кроме того, почему ты считаешь, что деньги можно получать только за ту работу, которая не нравится?
        — Я так не считаю, но…
        — И правильно, — перебил её дядя. — Пан Юзеф прямо сказал, что поехал бы с тобой и даром. Но понятно же, что он не имеет такой возможности. Поездка может оказаться длительной, а его семья нуждается в нём. Так что ты решила? Откажешь ему?
        — Почему же? Пусть едет. Я буду только рада.
        Янош посмотрел на неё подозрительно. Он не ожидал такой быстрой капитуляции, особенно после проскользнувшего было неудовольствия. Он решил уточнить:
        — Значит, я могу подписать завтра бумаги? Ты не откажешься от своих слов?
        — Нет, не откажусь. Дядя Янош, всё хорошо, не беспокойся. Я, правда, рада, что пан Юзеф поедет со мной.
        — Что ж. Тогда я спокоен. Завтра днём мы подпишем договор, а послезавтра утром отправимся домой.

* * *
        В Речицу прибыли в середине дня. Было пасмурно, накрапывал дождь. Возок подъехал к самому входу, чтобы приехавшие не вымокли. Здесь их уже заждались. Встречать вышли почти все. Пан Войтек улыбался в усы, пани Мария причитала по поводу похудевшей, на её взгляд, и уставшей Элен, слуги улыбались, кланялись. Немного в стороне стоял Гжесь. Поймав взгляд Элен, он немного наклонил голову в поклоне, приветствуя её, но опять не подошёл и не произнёс ни слова.
        После замечательного обеда пан Янош попросил Элен зайти к нему в кабинет. Приглашение прозвучало несколько официально. Элен насторожилась: что ещё придумал дядя? Когда она вошла, то увидела в комнате и пана Войтека. Дядя Янош стоял посередине и сесть ей не предложил. От какого-то торжественного выражения его лица Элен немного оробела.
        — Элен, — начал свою речь Янош, — ты знаешь, что я отношусь к тебе, как к своей дочери. Я представляю тебя всем незнакомым людям своей племянницей. И это, в какой-то степени, правда: мы с твоим отцом считали друг друга братьями, а для дочери брата я — дядя. Господу, видимо, было угодно, чтобы я, не имея своих детей, растил тебя. Мне всегда хотелось иметь и сына и дочь. Я так радовался счастью твоего отца, ведь у него были вы с Аленом… Когда ты появилась в этом доме, я думал, что у меня есть теперь хотя бы дочка. Но прошло время, и свершилось чудо: ты стала для меня и дочерью и сыном. Как это у тебя получилось, как тебе удаётся сочетать в себе такие разные черты — одному Богу известно. Но это так. У меня появилась возможность передать своё умение, свой опыт родному человеку.
        Когда ты вернулась, побывав на развалинах отчего дома, я видел, как трепетно ты отнеслась к найденным там ценностям. Они были для тебя не просто ценностями, источником дохода. Ты видела в них дар своей матушки, дошедший до тебя после стольких лет. Если был бы жив твой отец, он непременно тоже одарил тебя. Его нет. Но пока ещё есть я — его брат. И я хочу исполнить то, что считаю необходимым. Эту вещь, — Янош повернулся, подошёл к небольшому столику и взял лежащую на нём шпагу с изящно выполненным эфесом, украшенным несколькими драгоценными камнями, и в прекрасных ножнах с инкрустацией, — много раз держал в руках граф Кречетов. Она неоднократно спасала ему жизнь. Расставаясь, мы с графом обменялись оружием. Если бы я мог, то передал бы шпагу сыну графа… Я хочу, чтобы ты, которая стала для меня и дочерью и сыном, владела ею. Пусть это будет даром графа Кречетова. Теперь она — твоя! — и он протянул ей шпагу на вытянутых руках.
        Элен замерла. Она не могла оторвать глаз от оружия, которое, казалось, ещё хранило на себе прикосновения отца… Потом она протянула руки и приняла дар. Если бы она сейчас была одета по-другому, не в платье, то опустилась бы на колено и, подражая рыцарям из прочитанных ею книг, поцеловала бы приоткрытый клинок. Но она чувствовала, что это смотрелось бы нелепо в исполнении изящно одетой девушки. Элен просто повернула шпагу вертикально, остриём вниз, прижала её к себе и склонила голову. Постояв так несколько секунд, она подняла глаза на дядю Яноша. Они шагнули навстречу друг другу одновременно. Элен прижалась к нему, как в детстве прижималась к отцу. Он гладил её по голове, но ничего не говорил. Да это было и не нужно. Наконец, Янош немного отстранил её от себя и тихо проворчал:
        — Ну, всё, хватит. А не то я подумаю, что ты решила стать нежной барышней, не достойной такого оружия.
        — Вот уж это ей не грозит, — раздался голос пана Войтека, о присутствии которого они успели забыть. — Даже если панна Элена решит, что с неё хватит всяких глупостей, которыми обычно грешат только юноши, «нежной барышней» она всё равно не станет. С таким-то характером? Хе-хе! Не завидую тому, кто захочет стать вашим супругом, панна, — и он, улыбаясь, слегка поклонился.
        — Я думаю, это комплемент, пан Войтек? — тоже с улыбкой спросил пан Янош.
        — Несомненно. Но будущий муж панны с этим, вероятно, не согласился бы.
        — Что ж, этот день был богат событиями. Пора отдохнуть. Пойдём, Элен, я провожу тебя до комнаты, чтобы ни у кого не возникло вопросов насчёт этого, — и Янош кивнул на шпагу. А когда они дошли до её двери, дядя взял Элен за руку и тихо сказал: — Что же касается будущего супруга, я хотел бы, чтобы ты знала: пан Юзеф мне весьма симпатичен. Это я так, на всякий случай. Спокойной ночи, — и, не давая ей ничего ответить, посмеиваясь, дядя удалился очень довольный собой и той растерянностью, которую успел заметить на лице воспитанницы. Обычно такого эффекта добивалась она, а вот заставить её саму растеряться… Это было редкостью.
        Элен действительно растерялась. Для неё слова дяди стали полной неожиданностью. Она всегда думала о Юзефе только как о надёжном друге и замечательном человеке, каким она прежде считала Гжеся. И не больше. Вопрос замужества был для неё чем-то настолько далёким, что казалось, это будет не с ней. Она тряхнула головой, прогоняя все эти мысли, и вошла к себе. Уф, здесь можно было быть самой собой, не изображать никого. А кого она изображает? Кто она на самом деле? Девушка, по собственной прихоти временами играющая роль юноши, или юноша, случайно родившийся девушкой? Бррр! Это надо обдумать на свежую голову. А может, и не надо. Пусть всё идёт, как идёт. Там посмотрим, что будет. Вот настанет утро, она пойдёт в сад, успокоится, как всегда бывало, если она чем-то расстроена или раздражена, и всё станет на свои места.
        Бродя на другой день по саду, она ловила себя на странном ощущении. Здесь всё было, как прежде, ничего не изменилось, а ей казалось, что что-то не так. Да, конечно, она не была здесь целую вечность, ведь после поездки в Россию ей удалось пробыть дома считанные дни перед отъездом в школу. В общей сложности её отсутствие длилось около года. Но это не объясняло того, что парк вдруг стал казаться маленьким и удивительно уютным, родным. Проходя по коридорам, заглядывая в комнаты, она чувствовала то же самое. И к этому примешивалась какая-то прозрачная грусть. Постепенно она осознала, что просто повзрослела, стала смотреть на всё другими глазами, и ей теперь немного жаль детских игр и шалостей, которые уже не повторятся.

* * *
        Время шло, месяц был уже на исходе. Документы, необходимые для отъезда, лежали среди прочих бумаг пана Яноша. Как-то раз к ужину Элен пришла в тихом лирическом настроении и не сразу заметила состояние дяди. Он был напряжён, говорил мало, ворчал на слугу. Наконец, Элен, почувствовав его состояние, некоторое время удивлённо за ним следила, а потом решила узнать о причинах. Пан Войтек, который тоже был необычно сосредоточен, тревожно взглянул на друга. Янош раздражённо бросил ложку на стол, немного попыхтел, потом ответил:
        — Тебе придётся отказаться от прогулок, как верховых, так и пеших, либо брать с собой хорошую охрану.
        — Что случилось? Ведь ещё вчера было всё спокойно.
        — Да, вчера было спокойно, поскольку я думал, что всё уже закончилось! — Янош встал, резко отодвинув стул, и заходил по комнате.
        — О чём ты, дядя? Что закончилось?
        — Возле нашего дома уже давно крутятся какие-то люди, — ответил ей Войтек. — Это началось ещё в начале зимы. Они пытались выспросить, где находится молодая панна, которая живёт в этом доме. Сначала-то они пытались говорить со мной, но я велел прогнать их взашей!
        — Представь, им хватило наглости сказать, что тобой интересуется твой брат! — подключился к разъяснениям Янош. — Если бы ты не узнала о существовании своего кузена и его преступлении, неизвестно ещё, чем бы всё это закончилось! Но мы все были предупреждены, слава Богу. Когда они поняли, что никто им ничего не скажет, то стали следить за домом.
        — Видимо выяснив, что вас в доме нет, соглядатаи исчезли, — продолжил Войтек. — Но недавно одного из них мы увидели вновь — он пытался поговорить с пани Марией, когда она вышла на базар вместе с кухаркой. Из этого мы поняли, что тот, кто подослал этих людей, не оставляет надежды найти вас.
        — И как теперь прикажешь быть с твоей поездкой? Здесь мы сможем оградить тебя от любых неприятностей, но там, в России…Да ещё дорога… Дорога сама по себе опасна, а тут ещё и это. Может, ты отменишь путешествие? — остановившись напротив, опершись руками о стол, с надеждой спросил Янош.
        — Отменю? Но я…
        — Знаю! — махнув рукой, воскликнул дядя. — Знаю всё, что ты скажешь!
        — Но, дядя Янош, послушай! Если меня ищут, а теперь уже, судя по всему, нашли, то не станут искать в России! Им это в голову не придёт. В лицо они меня не знают, так что быть там — даже менее рискованно!
        — Вы правильно сказали, панна Элена, что «уже нашли», — опять вступил в разговор пан Войтек. — Теперь им известно, где вы находитесь, и вряд ли они не выяснят, когда и куда вы уедете.
        — Послушай, послушай, что другие говорят, если мои слова для тебя ничего не значат, — покивал пан Янош.
        — Да как они выяснят?! Кто им скажет?
        — О вашем желании уехать знают все в доме, и узнать об этом для постороннего человека — не великий труд. Для этого существует много способов. Можно подкупить кого-то, можно войти в доверие, можно запугать, можно, в конце концов, просто подслушать разговор. Так что лучше бы вам и впрямь отменить поездку.
        — А как же Юзеф?
        — А что — Юзеф? — переспросил пан Янош.
        — Ты же обещал ему работу, дядя Янош, выплатил деньги за год вперёд. Что же, ты потребуешь их обратно?
        — Зачем? Я не отказываюсь от своего слова, пан Юзеф получит обещанную работу, будет тебя охранять. Здесь. Тебе же нужно будет выходить, выезжать… Вот он и будет везде тебя сопровождать. Ему ещё и лучше — всё поближе к родным.
        Элен молчала, не находя новых убедительных возражений.
        — Элен, я всегда всё тебе разрешал, — заговорил пан Янош, немного успокоившись. — Я прощал то, что другой на моём месте не оставил бы без серьёзного наказания. Тебе всё сходило с рук! Ты получала всё, о чём просила, даже если это шло вразрез с моими принципами или мнением других людей. Теперь — впервые — с просьбой к тебе обращаюсь я: отмени поездку! Хотя бы отложи её. У тебя ещё будет время на всё, что ты задумала. Я не оспариваю твоё решение, не возражаю тебе. Но сейчас — останься дома! Подумай обо мне. Я уже не молод. Как я смогу жить, если с тобой что-то случиться?
        Так он ещё никогда не говорил с ней. Элен, не отрываясь, смотрела на него. Когда дядя замолчал, она отвела взгляд и стала внимательно изучать вышитый узор на салфетке, водя по нему пальцем. Все молчали. Элен не хотелось сейчас настаивать, не хотелось обижать дядю Яноша своим упорством, но она знала, что отменить и даже отложить поездку не может, просто не в силах. В полной тишине она встала и, опустив голову, пошла к двери. Уже открыв её, она, не оглядываясь, чётко произнесла:
        — Я подумаю.
        Дверь закрылась за ней, но все продолжали молчать. То, что Элен не возразила, не стала настаивать дальше, согласилась подумать, казалось мужчинам первой маленькой победой. Быть может, в конце концов, удастся всё же её отговорить. Гжесь, всё это время молчавший и внимательно всех слушавший, вдруг резко встал и почти выбежал из столовой. В конце коридора он увидел уходящую Элен.
        — Элена! Подожди! — крикнул он. Она остановилась, подождала, когда Гжесь подойдёт. — Элена, я хотел сказать, что… чтобы ты… Одним словом, останься пожалуйста.
        — Гжесь, я же сказала, что подумаю.
        — Нет! Ты не будешь думать, ты просто тянешь время. Я тебя знаю. Если бы ты действительно подумала, то…
        — Что тогда?
        — Ты бы осталась.
        — Гжесь, ты не знаешь, почему я еду. Поверь, просто поверь, что я не могу не ехать.
        — Пусть так. Но разве нельзя это немного отложить. Почему именно сейчас?
        — Не сейчас, месяц ведь ещё не закончился.
        — Не цепляйся к словам, это всё равно.
        — Настало лето, нужно успеть до осени, пока дороги хорошие.
        — Ты просто не думаешь обо… о нас. Мы все беспокоимся за тебя. Пан Янош так тебя любит, а ты…
        — Что — я? Ну, договаривай, — усмехнулась Элен. — Неблагодарная? Своевольная? Упрямая? Какие ещё слова ты добавишь?
        Гжесь молчал. Молчала и Элен. Потом она повернулась и пошла дальше.
        — Элена, останься! — было непонятно, что он имеет в виду: остаться для продолжения разговора или отменить поездку. Впрочем, его крик всё равно остался без ответа. Элен ушла.

* * *
        Май заканчивался. Вот-вот должен был приехать Юзеф. Всё это время то Янош, то Войтек пытались заговорить с Элен на тему отъезда, но она всякий раз уходила от разговора. Сама она ни на чём не настаивала, ничего не просила, ни о чём не спрашивала. Никто не видел, чтобы она начала какие-нибудь приготовления к отъезду.
        Юзеф приехал в последних числах мая. В это время Элен была у себя в комнате, как часто теперь бывало. Что она там делала, никто не знал, но беспокоить её не хотели. Когда к ней постучала пани Мария и сказала, что приехал пан Юзеф и ждёт её в кабинете пана Яноша, Элен ответила, что сейчас придёт.
        Пан Буевич между тем, не откладывая, поспешил поставить Юзефа в известность о последних событиях и их последствиях. Они как раз начали оговаривать новые условия службы Юзефа при сложившихся обстоятельствах, когда дверь отворилась, и вошла Элен. Юзеф, увидев вошедшую девушку, встал, чтобы приветствовать её, но не сразу понял, кто перед ним. Он впервые видел Элен в платье. Тот раз, когда он наблюдал за ней из окна постоялого двора, можно было не считать, поскольку расстояние было приличным, и он просто не мог разглядеть её как следует. Сейчас перед ним стояла стройная девица в платье светлого винного цвета с отделкой из белого атласа. Никаких подробностей её одежды Юзеф не разглядел, и если бы его спросили, что было надето на Элен, он смог бы припомнить только цвет, который удивительно шёл к её тёмным волосам, уложенным нехитро, но изящно. Красавица стояла перед ним и молча смотрела, будто не замечая ни его удивления, ни хитрой улыбки пана Яноша, следившего за реакцией Юзефа. В синих глазах сейчас было то самое манящее, что когда-то подсказало Юзефу и месье Андрэ, что перед ними — девушка. Но вот
глаза опустились, прикрытые длинными ресницами, а потом снова взглянули на Юзефа, уже с долей удивления. Слегка шевельнулись брови. Он опомнился, поклонился, произнеся слова приветствия. Элен протянула руку для поцелуя. Сделано это было без намёка на смущение или кокетство. После этого она прошла и села в свободное кресло.
        Разговор продолжился, но Элен почти не принимала в нём участия, а Юзеф, удивлённый и немного смущённый новым, непривычным образом Элен, стал отвечать невпопад, переспрашивать. Пан Буевич понял, что ничего серьёзно обсудить больше не удастся и закончил беседу. В заключение он поручил Элен показать Юзефу, где находится комната, отведённая ему. Показав комнату, Элен предложила пройтись по саду. Юзеф думал, что, видимо, нужно о чём-то говорить, но ничего не приходило в голову. А Элен ждала, когда заговорит он, улыбаясь про себя. Так, в молчании, они дошли до беседки и остановились.
        — Ты, я вижу, никак не привыкнешь к тому, как я выгляжу?
        Юзеф улыбнулся:
        — Почему же?.. Вы прекрасны в этом платье.
        — Благодарю. А почему снова «вы»?
        — Я не знаю. Как-то не получается по-другому.
        Элен слегка улыбалась, склонив голову на бок.
        — А, может, попробуем? Мне нужно сказать тебе очень многое. И мне нужен твой совет. Давай посидим немного в беседке, пока ещё не наступил вечер. Вечерами всё ещё бывает холодно.
        Они вошли в беседку и сели. Элен не стала пересказывать Юзефу то, что он и так знал от пана Яноша, зато сообщила, что полностью готова к отъезду. Штефана она предупредит в последний момент, а Лиза, горничная, считает, что отъезд — дело решённое, просто немного откладывается. Поэтому она тоже всё подготовила на всякий случай.
        — Лиза всё боится, что я передумаю её брать, — усмехнулась Элен.
        — Она так к вам… к тебе привязана?
        — Привязана? Да нет, не в том дело. Лиза русская, но никогда не была в России. Ей так хочется там побывать, наконец!
        — И ты выполняешь её желание? — поднял брови Юзеф. Перейти на «ты» оказалось легко: когда Элен начала говорить, он увидел перед собой всё ту же девушку, которую знал. Непривычной оставалась только её одежда.
        — Нет, конечно. Просто очень здорово, если хоть один из слуг будет знать русский.
        — Но можно найти горничную там, на месте.
        — Ты так считаешь? Но ведь мне нужен человек, которому я смогу доверять, который не будет обсуждать на базаре свою хозяйку и её причуды. А причуды, как тебе известно, у меня есть.
        — Да уж, это верно.
        — Так что на месте подобрать горничную трудно. Если только здорово повезёт.
        — Элен, это всё, конечно, важные вопросы, но ты не сказала мне главного. Почему ты говоришь об отъезде, как о реально близком и решённом событии, когда у пана Буевича на это совсем другой взгляд. Сегодня он чётко дал понять, что путешествие откладывается на неопределённый срок.
        — Да, я знаю. Дядя против. Он боится, что в дороге нас могут настигнуть те, кто выследил меня здесь. Но не ехать я не могу. Ты должен это понять! Поэтому я решила уехать тайно. Пусть все считают, что я сбежала. Я и письмо напишу, чтобы не было сомнений. В нём намекну, что рассчитываю добраться, скажем… до Италии. Или до Парижа. Это не важно.
        — А почему ты уверена, что все поверят этому письму? Ведь твоё намерение ехать в Россию общеизвестно. Правомерно возникает вопрос: что такое случилось, что ты вдруг передумала?
        — Случилось? Случился ты. Сбегу не я, а мы. Мы с тобой. Пусть все думают, что мы уехали, чтобы… быть вместе. В этом случае я вполне могла передумать. Ведь об истинных причинах, зовущих меня в Россию, знают всего несколько человек: ты, дядя Янош и пан Войтек. А для остальных — это просто желание побывать на родине.
        — А Гжесь? Он знает?
        — Нет. Гжесь не знает, — на лице Элен мелькнуло выражение то ли досады, то ли грусти. Она отвела глаза, чуть нахмурилась. — Незачем. Хотя он возможно и предполагает что-то. Но наверняка ему не известно ничего… Так ты согласен мне помочь осуществить мой план? — Юзеф смотрел на неё странным взглядом. Неожиданно в памяти возникли слова пана Яноша: «Вы могли бы надеяться и на гораздо большее».
        Элен по-своему расценила его молчание:
        — Я, конечно, понимаю, что это необычное предложение. Но ничего лучшего я придумать не смогла. Ведь всё это собьёт со следа и тех, кто преследует меня. Впрочем, может быть, ты мне посоветуешь что-то другое?
        — Нет-нет, Элен, план хорош, пусть так. Только не хочется обманывать пана Буевича. Он так хорошо ко мне отнёсся, с помощью денег, которые он мне дал, я смог обеспечить матери и сестре нормальную жизнь на целый год. Мне бы очень не хотелось отвечать на его доброту таким образом, я не хочу, чтобы он считал меня способным… сманить тебя.
        Элен рассмеялась. Ей показались очень забавными эти слова.
        — Юзеф, ты плохо знаешь дядю. Моё письмо его не обманет. Он прекрасно поймёт, что к чему. И искать нас, если и будет, то просто, чтобы создать видимость. Письмо — оно для других, чтобы было, о чём поговорить. Там, глядишь, слух из дома на улицу попадёт, а это-то мне как раз и нужно.
        — А как же моя мать? Что, если она об этом узнает?
        — Думаю, что дядя Янош предусмотрит такой вариант и предотвратит неприятности. Ну, что, теперь все вопросы выяснены?
        — Почти, — улыбнулся Юзеф. — Как ты собираешься покинуть дом так, чтобы этого никто не заметил? И прежде всего пан Буевич. Ехать нужно не только тебе, значит, придётся брать возок и верховых лошадей. А выезд такой компании наделает много шума. Окна спальни пана Буевича выходят, если не ошибаюсь, в сторону ворот?
        — Да. И окна пана Войтека тоже. Но эту проблему я решу. Для этого у меня есть… одна цыганская хитрость.
        — Цыганская? — насторожился Юзеф. — Причём здесь цыгане?
        — Видишь ли, одно время я жила в цыганском таборе и многому там научилась.
        — В таборе?! — Юзеф даже поперхнулся от удивления.
        — Ага. Никакой загадки в этом нет. Но рассказывать всю историю долго. Просто поверь мне, что вы знаете не тех цыган, в России они другие. Скажу только, что мне было хорошо с ними.
        — Пресвятая Дева!
        Элен засмеялась:
        — Да! Мне есть, что рассказать. Только это — когда-нибудь потом. А сейчас скажи, наконец, окончательно: ты поможешь мне?
        — Как же я могу не помочь тебе, если я — твой телохранитель? — усмехнулся теперь уже Юзеф. — Я откажусь, ты сбежишь без меня, с тобой что-нибудь случится… И я буду виноват в том, что не сумел тебя уберечь и вынужден буду вернуть деньги? Нет уж, ты от меня не отделаешься, я последую за тобой, куда бы ты ни направилась, — потом, уже серьёзно, продолжил: — Когда ты планируешь начать всю эту авантюру?
        — Думаю, завтра. Я пошлю Лизу в ближайший городок к аптекарю за какой-нибудь мелочью (мы всегда приобретаем у него снадобья для лица), дам ей в сопровождение Штефана. Они поедут в возке, в который уже будут уложены вещи. А ночью выедем мы с тобой. Верхом. Вот и всё. Вроде, несложно.
        — Да, — вздохнул Юзеф, — звучит всё логично и просто. Вот как получится?.. Ну, там посмотрим.
        Получилось всё на удивление гладко. Лиза со Штефаном поехали после обеда якобы за отбеливающей мазью для лица и рук, но задержались. Такой вариант оговаривался ещё дома, поскольку готовой мази могло не оказаться, и тогда пришлось бы ждать. О них не беспокоились, зная, что переночевать они смогут и в возке.
        Вечером Элен зашла к дяде Яношу, когда у него сидел пан Войтек. Она не раз заходила к ним вечерами, поэтому её приход необычным не выглядел. Разговор шёл о пане Юзефе, Элен охотно его поддержала. Потом вызвалась налить обоим мужчинам по бокалу вина, и, посидев ещё немного, отправилась к себе.
        Наступила ночь. Элен не спала, чутко прислушиваясь к звукам засыпающего дома. Наконец, всё стихло. Часы показывали половину второго ночи. Она тихонько встала, надела заранее приготовленную одежду, к которой привыкла в школе, и вышла в коридор. Здесь было темнее, чем в комнате. Почти ощупью продвигаясь вперёд, она, наконец, добралась до комнаты пана Яноша. Постояв немного в нерешительности (а вдруг средство Бабки всё же не подействовало?), она осторожно приоткрыла дверь и скользнула внутрь. Элен ещё никогда не была здесь. Яркая полная луна светила прямо ей в лицо из расположенного напротив окна. Вся остальная комната терялась в темноте. Справа смутно была видна большая удобная кровать без затей, в углу угадывалось кресло, рядом с ним — бюро. Прислушавшись к спокойному дыханию дяди, она убедилась, что он крепко спит. Элен подошла к бюро, наугад взяла пачку каких-то бумаг, вынесла их на середину комнаты на свет. Нет, не то. Отнесла бумаги обратно, взяла следующую пачку. Так повторилось несколько раз. Наконец, она обнаружила то, что искала: документы для неё и Юзефа, позволяющие пересечь границу. В
бумагах имена были изменены. Здесь же указывалось, что едут они со слугами, но их количество и имена вписаны так и не были, поскольку поездку, по мнению дяди, отложили на неопределённый срок. Забрав бумаги и аккуратно убрав остальные обратно в бюро, Элен подошла к кровати и наклонилась над спящим.
        — Спокойной ночи, дядя Янош, — почти неслышно прошептала она. — Пусть твои сны будут приятными. Не сердись на меня и не бойся за меня. Я обещаю тебе, что вернусь. Клянусь! Всё будет хорошо. Я в это верю, верь и ты. До свидания, дядя Янош, я очень тебя люблю и буду скучать, — она поцеловала его в щёку и слегка прижалась к ней своей щекой.
        Выпрямилась, посмотрела ещё немного на Яноша, повернулась, чтобы уйти… и замерла. Луна, продолжая своё путешествие по небосводу, теперь освещала противоположную кровати стену. Там висел портрет молоденькой девушки, смотревшей, казалось, прямо в глаза Элен. В ней не было ни кокетства, ни жеманства. Казалось, что вот-вот она улыбнётся. Тёмные волосы, тёмные глаза. И, как контраст к ним — почти белое платье, не скрывающее, а скорее подчёркивающее стройную лёгкую фигуру. Портрет был небольшим и висел так, что был хорошо виден только от кровати. Элен поняла.
        — Так вот ты какая, панна Кристина, — прошептала она, обращаясь к портрету. — Ты всегда с ним. Не бойся, я не обижу твоего Яноша, я вернусь и тогда уже не оставлю его. Ты посмотри за ним, пока меня не будет дома, а потом мы вместе будем оберегать его.
        Теперь нужно было уходить. Тихо, не оглядываясь, Элен вышла из комнаты и спустилась по лестнице. Оставалось пройти только просторную переднюю.
        — Элена!
        От неожиданности она вздрогнула, шарахнулась в сторону и больно ударилась ногой, налетев в темноте на стоящий здесь столик. Все её мысли были ещё там, в комнате дяди возле портрета, и она не узнала тихий голос, окликнувший её.
        — Кто здесь?
        — Ты уже не узнаёшь меня? — на середину помещения, где хоть что-то можно было рассмотреть, вышел Гжесь. — Ты всё-таки едешь? Почему же тайно? Почему не попрощавшись?
        — Гжесь, так будет лучше. Не стоит говорить об этом. Пусть все считают, что я убежала из дома.
        — Убежала? С ним? С этим красавчиком? Он обманет тебя, вот увидишь!
        — Гжесь, не надо. Ты просто обижен на меня. Но только я не понимаю, за что. Я же не навсегда уезжаю.
        — Причём тут это? Навсегда — не навсегда… Ты у-ез-жа-ешь. И уезжаешь с ним. Неужели тебе здесь плохо?
        — Гжесь, не начинай, пожалуйста, всё с начала, не надо. Чего ты хочешь? Чтобы я осталась? Мы уже говорили с тобой, что это невозможно. Тогда чего?
        — Если не хочешь… или не можешь остаться, возьми с собой меня. Меня, а не этого красавчика! Ведь мы с тобой вместе росли — неужели ты мне доверяешь меньше, чем ему?
        — Гжесь, — Элен подошла к нему вплотную и теперь видела хоть немного его лицо, — я доверяю тебе, иначе не говорила бы сейчас с тобой. Но так сложились обстоятельства. Дядя Янош сам принял решение сделать пана Юзефа моим телохранителем, я его об этом не просила.
        — Ну и что! Если бы ты осталась, я бы доказал, что могу защитить тебя не хуже твоего Юзефа!
        — С каких это пор он мой?
        — С таких. Я слышал, что вы всегда с ним были вместе, когда учились в той школе. Ну, просто не расставались, ни на минуту!
        — Конечно, ведь он мой друг.
        — Мы с тобой тоже были друзьями, но это не помещало тебе уехать учиться без меня, не мешает и теперь.
        Элен начала нервничать. Юзеф с лошадьми уже около получаса дожидается её на улице возле ограды. Не дай Бог, он пойдёт смотреть, не случилось ли чего, это может всё испортить.
        — Послушай, ты был и остаёшься моим другом, но это же не означает, что у меня не может быть ещё и других друзей. Так же, как и у тебя. Мне очень жаль, что вы с Юзефом не смогли узнать друг друга лучше. Вы бы тоже подружились.
        — Лучше? Ты считаешь, что мне не хватило общения с ним во время обучения? Благодарю, но больше я общаться с ним не хочу. Это ты забыла, как он вёл себя, как старался подколоть или высмеять, а я помню всё.
        — Гжесь, с тех пор прошло время, он оказался совсем другим. Может быть, он и был таким, а может, изменился…
        — Но я не изменился, — прервал её Гжесь. — И отношение моё к нему тоже осталось прежним.
        — Что ж, очень жаль… Гжесь, это долгий разговор, который ни к чему не приведёт. Всё равно каждый останется при своём мнении, а мне нужно уходить. Срочно! Иначе все мои старания пойдут прахом! Если ты до сих пор считаешь себя моим другом, не мешай мне, не задерживай. Ну, пожалуйста!
        — А если я сейчас пойду и разбужу отца и пана Яноша?
        — Не получится, — покачала головой Элен. — Они будут спать до утра, их никто и ничем не разбудит. Ты, если хочешь, расскажи им утром обо всём, что посчитаешь нужным. Только не при всех, ладно?
        Гжесь молчал. Он больше не спорил, не просил. Только смотрел на её лицо, едва различимое в темноте.
        — Ну, я пойду, хорошо? — Элен взяла его за руку, слегка сжала её. — Прощай, Гжесь. И спасибо тебе за то, что понял меня.
        — А вот ты так и не поняла, — с горечью сказал Гжесь.
        — Чего не поняла?
        Он опять помолчал, не в силах произнести вслух то, что много раз мысленно говорил ей. Слова вырвались сами, как будто против его воли:
        — Я люблю тебя, Элена.
        Элен отступила на шаг и провела рукой по лбу. А Гжесь после признания почувствовал странное облегчение. Всё было сказано, теперь она знает, можно говорить дальше, не задумываясь, не скрывая ничего.
        — Я это понял, когда ты уехала… Ты ничего не говори, не надо. Я просто хочу, чтобы ты знала. Если тебе понадобится моя помощь, я сделаю всё, что в моих силах. И даже то, что не в силах, сделаю всё равно, потому что… люблю.
        Элен стояла перед ним и молчала. Она не могла придумать, что ответить.
        — Гжесь, я…
        — Не надо, — повторил он. — Всё, что ты скажешь сейчас — неважно. Важно только, что я успел тебе сказать самое главное до того, как ты исчезнешь. Скажи, я могу для тебя что-то сделать, хоть чем-то помочь?
        Элен снова подошла к нему:
        — Спасибо тебе.
        — За что?
        — За то, что ты сказал. Прости меня, что не могу ответить тебе тем же, но… А помощь… Гжесь, позаботься, пожалуйста, о пане Яноше до моего возвращения. Ему будет одиноко без меня. Береги его. Ладно?
        — Да. Обещаю.
        — Спасибо, — ещё раз сказала Элен. Потом положила ему на плечи руки и поцеловала в щёку, как недавно поцеловала дядю. — Прощай…
        Он не ответил. Снял с плеч её руки, поцеловав каждую, и быстро ушёл.
        Элен стояла растерянная, не зная, что теперь делать. Потом повернулась и пошла к выходу сначала медленно, потом всё быстрее. По двору она уже бежала и не только потому, что торопилась к заждавшемуся Юзефу. Ей вдруг захотелось оказаться как можно дальше отсюда.
        Перелезать через ограду не требовалось, она уже давно обнаружила, что между одним из каменных столбов и металлическими прутьями, составлявшими ограждение, получился чуть больший промежуток, чем везде. Этого вполне хватало, чтобы протиснуться наружу. Юзеф услышал шорох раздвигаемых ветвей, потом разглядел её силуэт и подвёл коня поближе, намереваясь помочь ей сесть. Но Элен, не дожидаясь его поддержки, вскочила в седло и тут же послала лошадь вперёд так резко, что та от неожиданности сделала скачок с места и сразу пошла галопом. Юзеф догнал её только через несколько минут, когда Элен уже немого сдержала коня.
        — Что случилось? — пытаясь разглядеть в темноте её лицо, спросил он.
        — Ничего, — в голосе чувствовалось напряжение, он звучал глухо.
        — Кто-то узнал о нашем отъезде? Или тебе не удалась твоя «цыганская хитрость»?
        — Удалась.
        — Значит, узнали. Кто?
        — Гжесь, — отвернувшись, ответила Элен.
        Юзеф замолчал, больше ни о чём не спрашивая. Он понял всё гораздо раньше.

* * *
        Когда приехали на постоялый двор, где договорились встретиться, то первое, что они услышали, было ворчание Штефана. Он был очень недоволен тем, как повернулись события. Ему совсем не улыбалось обманывать пана Яноша, которого он любил, но и отпустить Элен одну он не мог (Штефан не воспринимал Юзефа, как серьёзную охрану и считал себя единственным её защитником). В дорогу отправились сейчас же, несмотря на глухую ночь.
        В начале пути, пока дорога была более или менее знакома, ехали одни. Женщины сидели в возке. Элен была в обычном женском дорожном платье. Штефан правил лошадьми, а Юзеф сопровождал их верхом. Вторая верховая лошадь бежала сзади, привязанная к возку. Когда они покинули известные им места, они стали держаться больших дорог, а выезжая с очередного постоялого двора, старались найти попутчиков. Никто не возражал: чем больше людей ехали вместе, тем безопаснее была дорога, тем менее вероятным становилось нападение грабителей, которые, обычно промышляли вдоль всех трактов. Иногда Элен выходила из возка, чтобы немного размяться и продолжала путь верхом, а Юзеф время от времени присоединялся к женщинам, чтобы отдохнуть немного и согреться, поскольку погода, несмотря на наступивший июнь, была на редкость мерзкая. Часто моросил дождь, иногда усиливаясь. Но и без него небо постоянно было каким-то сырым. Обычно в это время уже устанавливалась прекрасная солнечная погода, и становилось по-настоящему тепло, но в этот год лето запаздывало, тем более что двигались они на север.
        Путь уже подходил к концу, когда Лиза пожаловалась на то, что никак не может согреться. Она сидела напротив Элен в возке и дрожала, закутавшись в тёплый плед. На постоялом дворе специально для неё сварили глинтвейн, и ей стало лучше. Но на следующий день всё повторилось. На этот раз обеспокоенная Элен решила, что нужно остановиться раньше. Гостиница нашлась в предместьях Ревеля. Они снова заказали глинтвейн, но он помог ненадолго. Ночью Лиза начала сильно кашлять. Утром, оценив её состояние, Элен осталась в гостинице, и для горничной позвали доктора. Он осмотрел её, оставил горькие, как осиновая кора, порошки, рекомендовал побольше пить вина, сильно разведённого тёплой водой, и уехал к другим больным. Ночью Лиза почти не спала. Начался жар, лихорадка усилилась. Стоило только лечь, кашель доводил её до рвоты, из глаз текли слёзы. Вновь пришедший на следующий день доктор долго сидел у её постели, считал пульс, слушал дыхание через трубку. Потом сделал кровопускание. Когда он вышел, Элен спросила, чего им ожидать. Доктор грустно взглянул на неё и ответил:
        — Я бы на вашем месте озаботился подбором новой служанки.
        — Что, всё так плохо? — спросил стоящий рядом Юзеф.
        — Да. Хуже некуда. Со вчерашнего дня, несмотря на лечение, состояние её ухудшилось. Я думаю, долго она не промучается. День — два. Я сожалею.
        Ночью у Лизы снова был сильный жар, начался бред. Она никого не узнавала. Следующий день никаких перемен не принёс. А ночью её не стало.
        Лиза была католичкой, так что никаких сложностей с погребением не возникло. Похоронили её на кладбище при церкви. Элен оставила священнику немного денег, и он обещал позаботиться о могиле.
        Когда вновь тронулись в путь, Юзеф сидел с Элен в возке. Она никак не могла прийти в себя. Она чувствовала вину перед Лизой.
        — Если бы я не взяла её с собой, она осталась бы жива.
        — Элен, не мучай себя. Лиза могла простудиться и дома. Такого мерзкого июня я не помню, так что дома ли, в дороге — шансы были почти равны. Никто не знает отпущенного ему срока.
        — Но что, если я сама сократила этот срок, заставив её ехать?
        — Элен, её никто не заставлял! Вспомни, она сама хотела ехать в Россию и всё боялась, что останется, а мы уедем без неё.
        — Но до России она так и не доехала…
        — Значит, так было суждено. Но как бы ни сложилось, ей сейчас хорошо. Она смотрит сейчас на тебя и улыбается. Слышишь меня? — Юзеф наклонился к ней и заглянул в лицо. — Давай, хватит грустить. Завтра мы будем уже в Петербурге.
        Действительно, вскоре прибыли. На границе проблем не было. Бумаги, которые Элен забрала перед отъездом, не возбудили никаких подозрений, а красивая грустная польская панна ничем не вызвала недоверия офицера.
        Петербург. Маша и Тришка
        В Петербурге остановились в скромной гостинице на окраине, рассчитывая прожить здесь до тех пор, пока не удастся снять подходящий дом. На его поиски Элен хотела отправить Штефана. Он, с его практичностью, быстро бы нашёл то, что нужно. Но Штефана пришлось оставить в гостинице. Во-первых, он очень плохо говорил по-русски, а во-вторых, никак не соглашался оставить Элен на попечение Юзефа. В результате, подыскивать жильё отправился Юзеф. Он тоже плохо знал русский, но зато мог изъясняться на французском, который здесь знали многие.
        Дом нашёлся на удивление быстро. Он удовлетворял всем требованиям Элен: небольшой, недорогой, а главное, имел отдельный флигель, выходящий на противоположную улицу. Обстановка здесь была более чем скромная, но зато имелось всё необходимое, чтобы можно было поселиться. Теперь оставалось разрешить другую проблему. Пока они жили в гостинице, думать о еде не приходилось. А вот поселившись в отдельном доме, нужно было позаботиться о том, чтобы появился человек, умеющий готовить. На первое время эту работу, как всегда поворчав, согласился выполнять Штефан, но проблему это не решало. К тому же нужно было найти кого-то на место горничной. Совершенно неожиданно обе проблемы решились разом.
        Как-то раз, вскоре после их вселения в дом, Элен с Юзефом проходили через небольшую грязную площадь. Здесь стояла толпа. Элен, заинтересовавшись, что же могло собрать столько любопытных, тоже подошла взглянуть. Перед хорошо одетыми господами люди расступались, и вскоре Элен с Юзефом оказались возле невысокого помоста. На нём привязанную к некому подобию стола девушку били кнутом. Это её вскрики слышала Элен, только ещё приближаясь к толпе. Она отвернулась. Внутри всё протестовало. Элен знала, что телесные наказания — вполне обычная вещь, но никогда не видела этого. Ни в доме пана Яноша, ни в имении её отца никого и никогда не наказывали подобным образом. Тем более так жестоко — вся спина девушки уже была в крови.
        — За что её? — спросила Элен у стоящего рядом мужчины, судя по одежде — дворянина.
        Он не сразу оторвал взгляд от происходящего на помосте, рассеянно взглянул на спрашивающую и опять вернулся к созерцанию, которое явно приносило ему удовольствие. Не глядя на Элен, он ответил:
        — За непослушание. За строптивость. За нежелание выполнять мои требования.
        — Так она ваша служанка?
        — Она — моя собственность, крепостная, — теперь мужчина внимательно и с улыбкой осмотрел Элен. Эта улыбка ей очень не понравилась. Он смотрел на неё так, что напомнил ей, как цыгане осматривали новую лошадь. Не понравилось это и Юзефу, который тут же демонстративно положил руку на эфес. Мужчина заметил и недовольство девушки, и движение её спутника. Он усмехнулся и спросил:
        — А могу я узнать, откуда вы, госпожа, приехали?
        — Из Польши, — успела ответить Элен прежде, чем Юзеф смог бы ответить какой-нибудь резкостью. Ей не хотелось начинать своё пребывание в столице со скандала.
        — Я так и подумал.
        — Почему?
        — У вас очень милый польский акцент, сударыня.
        — Вот как. Благодарю. Так что же совершила эта девушка, что вы её наказываете так… строго? — возвращаясь к началу разговора, спросила Элен.
        — А почему вас это так заинтересовало?
        — Я сейчас подыскиваю себе новую служанку. Та, которую я взяла из дома, заболела в дороге и умерла.
        — И вам понравилась эта? — поднял брови мужчина.
        — Не обязательно эта. Я хотела бы узнать, как себя вести с русскими служанками.
        — А-а! Это понятно. Но вот вам пример, — кивнул он на помост, где уже отвязывали несчастную, чтобы переложить на телегу, которая должна была доставить её обратно в дом хозяина. Толпа постепенно начала редеть, люди расходились. — Если не держать их в страхе, они либо сбегут, либо будут лениться.
        — А вы не смогли бы мне помочь подобрать кого-нибудь?
        — Подобрать? Хм… Вы хотите нанять или купить?
        — Купить? Да, пожалуй, купить.
        — В таком случае, я смогу вам предложить кое-каких девиц, — мужчина оживился. Он уже прикидывал, на сколько можно будет обсчитать эту молоденькую наивную полячку, продав ей какую-нибудь строптивую девку за бешеную цену. Ну, откуда ей знать цены на крепостных!
        — Если вы, сударыня, посетите меня в моём доме, я покажу вам свой товар.
        — Товар? Ах, товар… Да, конечно. Я согласна. Куда мне нужно приехать?
        — Тут недалеко, мы сможем воспользоваться моей каретой прямо сейчас.
        — Нет-нет. Сегодня — нет. Завтра.
        — Ну, завтра — так завтра, — вздохнул мужчина. Обидно. За это время она сможет прицениться. Ну, да всё равно свою выгоду он соблюдёт. — Так я буду ожидать вас и вашего спутника завтра в полдень здесь же на площади.
        — Хорошо. Мы придём.
        Когда они отошли, Юзеф поинтересовался подробностями разговора, который понял лишь в общих чертах. После пояснений Элен, он в недоумении спросил:
        — А зачем покупать? Ведь можно найти вольную девушку. А если всё же покупать, то зачем же именно у него? Он производит мерзкое впечатление, с ним не хочется иметь никаких дел.
        — Согласна. Человек омерзительный. Ты заметил, как он смотрел на наказание — как кот на сметану! Фу… Но я хотела бы взять служанку именно у него.
        — Почему?!
        — Да просто потому, что мне нужна та, которой я смогу довериться полностью. Мы это уже обсуждали с тобой. Теперь подумай, что будет чувствовать человек, вырванный из адских условий и помещённый в обстановку доброжелательности? Мне кажется, по меньшей мере, благодарность.
        — Какой расчет, — усмехнулся Юзеф. — А я, было, подумал, что ты решила действовать, исходя из чувства человеколюбия.
        — А разве одно другому мешает? Если я могу помочь человеку, спасти его от постоянных пыток и издевательств и одновременно получить то, что мне нужно — это что, плохо?
        — Да нет… А если это не сработает?
        — А чем я рискую? Даже в случае неудачи я ничего не теряю. Продам её снова. Правда, при этом постараюсь, чтобы она не попала к такому же зверю.
        — Он не только зверь. Мне показалось, что у него есть желание тебя попросту обобрать, завысив цену.
        — Ну, вот в этом он сильно ошибается! — засмеялась Элен. — Я уже интересовалась ценами на крепостных, так что, если кто и окажется в дураках, так это не я. Что-что, а торговаться и сбивать цену я умею!
        — Интересно, чего ты не умеешь, — пробормотал Юзеф.
        На другой день у Элен появилась новая служанка. Всё получилось именно так, как она и предполагала. Хозяин, показал четырёх девиц. Одна из них была той самой, с помоста, поэтому еле держалась на ногах и явно слабо соображала, что происходит. Цена, которую он просил за любую из них, была так непомерна, что у Элен даже вырвался недоверчивый возглас. Но хозяин тут же начал расхваливать свой «товар», перечисляя массу достоинств девушек. После его эмоциональной речи, Элен наивно глядя то на него, то на девушек, стала один за другим называть их недостатки. У одной косил глаз, у другой — такой тупой вид, что в горничные она никак не годилась, третья по возрасту была уже явно не девушкой, и, судя по всему, недавно родила. О четвёртой и вовсе речь вести было глупо: она еле стояла.
        — Конечно, это не причина, чтобы не купить любую из них, особенно после того, как я узнала от вас об их ценных качествах. Но ту сумму, которую вы просите, вам не даст никто.
        Хозяин опешил. Он рассчитывал обвести молоденькую иноземку вокруг пальца! И откуда она только взялась такая? Как ловко она подметила всё то, о чём он умолчал. Даже о рождении ребёнка как-то узнала. Скрепя сердце, он был вынужден уступить и снизил цену. Потом ещё. А потом торг плавно переместился в столовую, где панна Елена Соколинская была так очаровательна, сказала столько замечательных слов в адрес хозяина, очень мило при этом стесняясь и то и дело, опуская глаза, что хозяин совсем потерял голову. Панна так заразительно смеялась, слушая его рассказы, так талантливо сама рассказывала разные байки из светской жизни Польши (которые сама тут же и придумывала), что он в конце обеда согласился продать ей наказанную им вчера девицу за половину настоящей цены, что было в четыре раза меньше первоначально назначенной. Бумаги были подписаны тут же, за столом, сделка была отмечена продолжением застолья, совершенно излишнего, по мнению Элен, после чего покупательница и её спутник откланялись, оставив продавца в прекрасном настроении, но в стельку пьяного. Что он подумал, проснувшись утром и прочтя купчую, о
чём спрашивал тех, кто был свидетелями сделки, буйствовал ли от сознания, что его провела молодая девушка — Элен никогда не узнала. И не встречала его больше никогда. Говорили, что он вскоре уехал в своё имение куда-то под Тамбов.

* * *
        Маша, так звали новую служанку, очень скоро привязалась к новой хозяйке, как может привязаться к человеку подобранная собачонка. Элен это раздражало, она морщилась всякий раз, когда Маша кидалась выполнять её распоряжения бегом или боялась показаться на глаза хозяйке, если у неё что-то не получилось. Ни уговоры, ни окрики не помогали. Маша больше всего боялась, что её отдадут назад или продадут кому-нибудь другому. Помощь пришла оттуда, откуда никто не ждал. Штефан, понаблюдав за безуспешными попытками Элен сделать из Маши настоящую горничную — служанку, а не рабыню, решил вмешаться. Он до сих пор распоряжался на кухне, поскольку поручать запуганной, постоянно дрожащей Маше что-нибудь приготовить было невозможно — ещё испортит чего, или сама пострадает. Лечи её после этого!
        В одно прекрасное утро Маша, войдя за чашкой чая для «барыни», нашла Штефана лежащим на топчане у стены под окном. Он пожаловался на недомогание: «ноги трясутся, руки ломит, а кишки — аж узлом заворачивает». Маша, перепугавшись, хотела бежать к барыне, но Штефан остановил:
        — Не надо, не тревожь её. У меня это с детства. Я себя знаю: полежу несколько дней, и всё пройдёт. Вот только кто ж еду-то готовить станет? Этот молодой пан что ли? Так он не сумеет, репу от брюквы, небось, не отличит. Как быть-то?
        Маша понимала его через слово, но общий смысл уловила: хозяйка останется голодной. Она стояла растерянная. Потом указала на себя пальцем:
        — Я буду готовить. Я умею, — затем оглянулась вокруг: — Где продукты?
        — Так мало, что осталось. Крупа там, на полке, капуста кислая прошлогодняя — в подполе. А всё остальное покупать надо. На базар сходи. Деньги я тебе дам.
        Как ни страшно было Маше брать хозяйство в свои руки, страх оставить добрую барыню голодной был сильнее. Она отправилась на базар.
        В тот день Элен ела то, вкус чего помнила с детства. Тогда, в деревне, женщины часто угощали её тем, что было у них самих на столе. Еда была простая, но вкусная, и маленькая Элен всегда мечтала: «Когда вырасту, прикажу, чтобы мне всегда подавали кашу с жареным луком и пирожки. А с чем — неважно. Можно с тем же луком, а можно колобок с яйцом внутри». И вот перед ней тарелка с такой же кашей. Маша, волнуясь, ожидала оценки своей стряпни. Ей казалось, что её деревенская еда вызовет недовольство, что её накажут. Но хозяйка, попробовав, улыбнулась, сказала «чудесно!» и после этого съела всё, а потом спросила, нет ли ещё. Маша никогда не была так счастлива!
        Постепенно она полностью освоилась на кухне, и даже когда Штефан «поправился», не захотела уступать ему место. Повозмущавшись для вида, Штефан предложил ей работать вместе: он будет носить воду, топить печь, ходить на базар, а она — только готовить.
        — Ведь тебе, глупая, всё не успеть. Тебя ведь в дом брали, чтобы ты панне помогала, а не на кухне торчала.
        Но Маша твёрдо решила, что успеет всё, хотя от помощи в тяжёлой работе не отказалась. Вот только на базар она решительно отказывалась отпускать Штефана одного. Ей обязательно нужно было самой решить, какие сегодня нужны продукты, у кого их выгоднее купить на этот раз, и сколько чего необходимо. Оказалось, что на базаре она — как рыба в воде. И торговалась не хуже своей барыни. В конце концов, Маша освоила всё, что от неё требовалось. Она умела и помочь барыне одеться, и причесать её, если не требовалось ничего сложного, и прибирала в доме, и готовить успевала. Элен в ней не ошиблась. Находясь постоянно там, где все в основном говорили по-польски, Маша сначала стала понимать обращённые к ней слова, а потом и сама начала говорить. Поначалу это часто вызывало у всех улыбку, очень уж забавно было слушать её речь. Но никто не дразнил её, а замечания, сделанные ей, произносились с доброжелательностью и приносили только пользу. Через месяц Маша уже довольно бегло говорила по-польски. Благо, язык был похож на её родной.

* * *
        За это время Элен многое успела. Она начала выезжать с визитами. «Панна Елена Соколинская из Польши просит принять её…». Для этого она пользовалась любым предлогом, любым мимолётным знакомством. Элен надеялась услышать хоть что-нибудь о своём кузене, но если ей это не удастся в ближайшее время — не беда. Эти визиты вполне могут позволить ей завязать следующие знакомства, и, как знать, возможно, в конечном итоге приведут её к цели. Она прекрасно умела расположить к себе людей, разговаривала на любые темы, но… то, что её интересовало, ни разу ни в одной беседе не прозвучало. Нельзя же спросить прямо: «А вы не знаете, где сейчас Алексей Кречетов?». Это неизбежно вызвало бы встречный вопрос о её знакомстве с ним, а обращать внимание на свой интерес к кузену Элен не хотела. Вот только обычные разговоры, как бы она ни старалась направить их в нужную для себя сторону, результатов не давали. Господин Кречетов не появился ни разу там, где бывала Элен, его имя никогда никто не произносил. Элен предположила, что он покинул столицу, вернувшись в имение. Но для того, чтобы в этом убедиться, нужно было ехать
туда. А вдруг они разминутся по дороге? Нет, лучше кого-то послать вместо себя, а самой остаться в Петербурге. Но кого? Хорошо бы найти людей, готовых за деньги всё узнать. Но где их найдёшь? Да ещё таких, которые не станут рассчитывать заработать больше, попросту рассказав о ней кузену. Сплошные вопросы. Без ответов.
        Как-то раз Элен заговорила на эту тему с Юзефом. Начала она издалека.
        — Юзеф, тебе не кажется, что дело, ради которого я приехала сюда, продвигается как-то очень уж медленно, а точнее — вовсе не двигается?
        — Я это заметил. И чего ты хочешь?
        — Думаю, что кому-то нужно ехать в имение, чтобы выяснить, не там ли мой драгоценный кузен.
        — И кому нужно ехать? — насторожился Юзеф. — Ты же не имеешь в виду меня? Ты ведь знаешь, что…
        — …что ты меня никогда не оставишь одну, — занудным тоном закончила за него Элен. — Знаю. Потому и не предлагаю ехать тебе.
        — И то хорошо. А кто же, по-твоему, должен ехать? Штефан?
        — Нет, посылать Штефана глупо. С его знанием русского, он не только половины не поймёт, но ещё и внимание к себе привлечёт. Нет. Я говорю о другом. Нужно найти человека, который сможет всё выяснить. Естественно, обещать ему хорошую оплату.
        — И где ты возьмёшь такого человека?
        — Вот в этом-то и вопрос…
        — Ну, говори уже, ведь понятно, что опять придумала какой-то немыслимый план.
        — Как ты догадался? — Элен изобразила удивление.
        — Я что, первый день с тобой знаком?
        — Согласись, что гораздо легче найти нужного человека, если часто бываешь в городе. Причём пешком. И лучше вечером, попозже.
        — Ага. По-моему, это слишком сложно. Гораздо проще сразу выйти на площадь и объявить: ищу неприятностей. Так вернее будет.
        — Ну, начина-ается! Ты даже не дослушал, а уже возражаешь.
        — А зачем мне слушать дальше? Ведь уже и так понятно, что ты обязательно попадёшь в какую-нибудь историю, а я буду отвечать перед твоим дядей.
        — То есть ты боишься только гнева моего дяди? Боишься не получить оплату за услуги? — сузила глаза Элен.
        — Нет, — спокойно ответил Юзеф. — И ты это прекрасно знаешь.
        Элен помолчала немного, глядя в сторону, потом возобновила разговор, как будто ничего не было сказано.
        — Мне кажется, что больше шансов добиться успеха в поиске нужного человека у двух мужчин… ну, или двух юношей, чем у девушки с кавалером. И безопаснее. К тому же есть места, куда женщины не ходят. Однако именно там можно найти посланца.
        — У двух мужчин?.. Но… Ты имеешь в виду…
        — Тебя и твоего друга.
        — Моего друга? — растерялся Юзеф. — Но у меня нет здесь друзей.
        — Есть. Или ты уже забыл, как сам предложил дружбу одному молодому пану, которую он с благодарностью принял? — Элен говорила серьёзно, но в глазах была ирония.
        — Нет-нет, об этом не может быть и речи! — поняв её, воскликнул Юзеф. — Нет!
        — Почему? Что такое вдруг случилось? Ведь мы ходили с тобой по городу, когда учились. И в трактиры заходили.
        — Сравнила! Но это уже не Польша!
        — Я заметила. И что? В чём отличие?
        — Во многом.
        — В чём? — настойчиво спросила Элен.
        — Да хотя бы в том, что здесь все говорят по-русски, а мы — нет.
        — Удиви-ил! Нет, что — правда?.. Только вот почему ты сказал о нас обоих? Я-то говорю одинаково на обоих языках.
        — А может, тебе это только кажется? Ведь твой «милый польский акцент», отмеченный этим жутким типом — бывшим хозяином Маши, замечают все.
        — Мой «милый польский акцент» — дело наживное. Сегодня он есть, а завтра — нет.
        — От него не так просто избавиться, — возразил Юзеф и осёкся, заметив выражение лица Элен. — Или ты хочешь сказать, что… можешь говорить чисто?
        — Именно. Зачем всем подряд демонстрировать своё происхождение? Пусть считают меня уроженкой Польши. Так. С акцентом разобрались. Ещё какие возражения? Люди здесь такие же, как везде, трактиры — тоже.
        — Пьют много, — привёл следующий аргумент Юзеф, правда, уже без прежнего напора. — А, напившись, становятся злыми и неуправляемыми.
        — Да? А в Польше ты такого, конечно, не замечал? Там все и всегда воздержаны в питие и выдержаны в поведении?
        — Ну, не всегда. Но…
        — И здесь — не всегда. И не все. Что ещё?
        — Чего ты хочешь? — Юзеф был явно раздражён разговором. — Чтобы я сопровождал тебя? Я последую за тобой, куда бы ты ни шла, ты это прекрасно знаешь. Так зачем этот разговор? Прикажи! Зачем делать вид, что советуешься?
        Элен встала, подошла.
        — Нет, Юзеф, приказывать тебе я не буду. Мне, действительно, нужна твоя помощь. Но это должна быть помощь друга. Для того чтобы просто выполнять распоряжения, нужен слуга. А мы с тобой друзья. Ведь так? Я хочу, чтобы ты знал о моих планах, знал, что я собираюсь делать, и подсказал, как лучше, на твой взгляд, этого достичь. Для меня важно именно это. А вот в том, что отговаривать меня — дело безнадёжное, ты прав, — улыбнулась Элен.
        Перемена интонации разговора застала Юзефа врасплох. Только что он был зол на Элен за её очередные авантюрные фантазии, а сейчас злость растворилась в её непривычно мягком голосе, в её глазах, всегда немного насмешливых, иногда колючих, а сейчас смотревших так грустно и доверчиво… Он отвернулся. Помолчал. Потом спросил:
        — Когда ты думаешь выйти первый раз?
        — Можно сегодня же вечером. У меня всё готово, — в голосе не было и тени торжества от одержанной победы, он был всё так же тих и спокоен. Юзеф больше не спорил.
        С этого дня они начали свои вечерние прогулки. Они не были ежедневными, но раза три — четыре в неделю два молодых человека, явно дворяне, одетые аккуратно, но не богато, выходили вечером пройтись по городу и поужинать. Элен решила для этих случаев пользоваться выходом из дома через отдельный флигель на соседнюю улочку, узкую и неприметную. Они заходили в разные трактиры, слушали разговоры, несколько раз были свидетелями ссор и драк. Наконец, им повезло.

* * *
        Солнце уже скрылось за крышами домов, у стен и под уцелевшими при строительстве кустами было сумрачно. Элен с Юзефом подходили к трактиру, в котором бывали уже пару раз. Это было довольно жалкое по виду заведение, но еду здесь готовили неплохую. Им оставалось только свернуть за угол, чтобы оказаться перед входом, когда чьи-то голоса привлекли их внимание. Похоже, назревала драка. Юзеф, шедший на шаг впереди, остановился так резко, что Элен налетела на него. Она еле удержалась от восклицания, но, увидев прижатый к губам палец, промолчала. Они подошли, как могли, ближе и встали у самой стены, где тень была уже достаточно глубокой. Юзеф осторожно заглянул за угол. Там двое крепких мужчин наседали на третьего — совсем молоденького парня. Тот шмыгал носом, утираясь рукавом, и даже не пытался что-нибудь возразить.
        — Ты что себе вздумал? Решил, что самый умный? Ты зачем к хозяину сам полез? Нам поручено было следить за барином! А ты? Захотел, чтобы тебя одного хозяин одарил?!
        — Так ведь не сыскать вас-то было! А дело срочное, — робко пробормотал парень.
        — А ты почём знаешь, что срочное?
        — Дык, складывал он вещички-то. Я подумал — уедет…
        — А твоё ли это дело — думать?
        — Хорош, лясы точить, — вступил в разговор второй мужик, — дай ему ещё разок в харю, шо б запомнил, как вести себя должон, да и пошли отседа.
        Раздался глухой звук удара, парень как-то по-щенячьи визгнул. Один из мужиков хмыкнул, другой сказал с угрозой:
        — И запомни: жалиться кому побежишь — прибьём. Понял?
        После этого мужики затопали прочь. Слышно было только, как парень продолжает шмыгать носом.
        — Слушай, он наверняка зайдёт в трактир. Я пойду туда прямо сейчас, а ты за ним последи. Может, что и получится, — тихонько сказала Элен.
        — Я тебя одну…
        — Юзеф, — зашипела она, — я буду внутри. Что может случиться за несколько минут?! Или ты предпочитаешь поменяться и оставить на улице меня?
        Юзеф фыркнул и махнул рукой. Элен вошла в трактир, успев заметить слева от двери парня, который сидел на земле, прислонившись к стене. Нос у него был разбит, кровь заляпала всю рубаху. Прошло несколько минут, парень решил тоже зайти внутрь. Он поднялся и направился к двери. В это же время из-за угла быстро вышел какой-то человек, и они столкнулись. От толчка парень опять оказался на земле. Но толкнувший его человек не ушёл, а наклонился и, бормоча слова извинения, стал помогать подняться. Заметив кровь, господин ещё больше расстроился. Парень, желая поскорее скрыться, пытался сказать, что сам виноват, но человек не слушал его и стал предлагать, в качестве компенсации за нанесённый ущерб, поужинать в трактире с ним и его приятелем, ожидавшим внутри. Пострадавший сразу решил, что лучше промолчать. В самом деле, почему бы не воспользоваться сложившейся ситуацией и не поесть на дармовщинку, если тебе это так настойчиво предлагают?
        Поприветствовав Элен, Юзеф рассказал, мешая русские и польские слова, как неудачно столкнулся с юношей, что желает загладить свою вину перед ним сытным ужином. Элен снисходительно кивнула парню на свободное место на лавке и распорядилась принести ещё порцию, не уточняя, что это будет. Парень начал жадно есть, время от времени вытирая ещё сочившуюся из носа кровь принесённым по просьбе Юзефа полотенцем. Не обращая больше на него внимания, Элен с Юзефом стали обсуждать вопрос о поездке и кандидатуре посланника.
        — Может, ещё подождать? Потом найдём кого-нибудь? — спросил Юзеф.
        — Ждать уже некогда, скоро осень, — ответила Элен. — Если дотянем до распутицы, ответа до зимы ждать придётся.
        — До чего дотянем?
        — Дороги раскиснут. Грязи будет много от дождей — понимаешь? — им даже не приходилось притворяться, Юзеф по-русски понимал далеко не всё. — Карета не пройдёт, застрянет.
        — А верхом?
        — Верхом, конечно, можно, только нужно найти такого человека, который был бы готов проделать весь путь туда и обратно верхом.
        — Это недели две?
        — Две? Нет, думаю, не меньше месяца в один конец, а может и больше. Да ещё там нужно время для того, чтобы найти Алексея да последить за ним. Так что, может пара месяцев понадобиться.
        — Да, нужно поискать такого человека. Может, я?
        — Нет, ты нужен мне здесь.
        Парень с явным интересом начал прислушиваться к разговору, даже жевать стал медленнее, а потом и вовсе положил ложку.
        — Ты что, наелся уже? — спросила Элен.
        — Нет… Барин, вам что, нужен человек, чтобы куда-то съездить?
        — А тебе что за дело?
        — Может, я вам пригожусь?
        — Ты?
        — Ага. Я и верхом могу долго скакать.
        — Да. Только вот… больно ты молод.
        — Ну и что? Сами-то вы, барин, намного ли старше? А возраст тут не помеха, скорее — помощь: на меня внимания обратят меньше, потому как всерьёз не воспримут. Могу и вовсе деревенским пацаном прикинуться, если нужда будет.
        — Ты ведь даже не знаешь, какую работу выполнять придётся.
        — Почему же. Я так по вашему разговору понял, что проследить за кем-то нужно. Так мне это знакомо, приходилось этим заниматься. Возьмите меня, не пожалеете.
        — Что ты не спрашиваешь, сколько мы денег дадим? — с трудом подбирая русские слова, спросил Юзеф.
        — Да я… Вы же честные господа, это сразу видно. Вон, как меня накормили только за то, что случайно толкнули. От других я бы ещё и по шее получил, что б не путался под ногами. Так что думаю, не обидите.
        — Ой, что-то не верю я, что всё так просто, — сказала Элен. — Сдаётся мне, что из города тебе хочется поскорее исчезнуть. Разве не так?
        — Ну… да. А что здесь такого?
        — Это что ж ты натворил? Может, преступление какое совершил, а мы тебе бежать поможем. Нужны нам такие проблемы?
        — Что вы! Какое преступление! С дружками я поцапался. Платить они не хотят то, чего должны. Да ещё и убить грозились.
        Это уже было сочинение на вольную тему. Но видимо лучшего экспромта он не сумел придумать.
        — Может, возьмём? — спросил Юзеф.
        — Хм. Ну, давай рискнём. Как звать-то тебя?
        — Тришкой, — просиял парень.
        — Тришкой? Это Трифон, что ли?
        — Ага.
        — Вот что, Трифон, знаешь, тут недалеко на берегу лодки привязывают? Приходи туда завтра к полудню.
        — Зачем?
        — Поговорим о поручении, которое тебе предстоит выполнить, и об оплате потолкуем. Там место голое, видно далеко, так что никто не подслушает. Придёшь?
        — Приду, барин, обязательно приду.
        На обратном пути Юзеф молчал, на реплики Элен отвечал односложно и неохотно. Она поинтересовалась причиной.
        — Тебе не кажется, что одно дело появляться в таком виде в сумерках, и совсем другое — средь бела дня? А если узнает кто?
        — Да ну, тебя, Юзеф! Что ты всё выдумываешь? Кто меня здесь узнать может? Я же не с визитами собираюсь!
        — Но мы сюда не на крыльях прилетим. Мало ли, кто встретиться может.
        — По-моему, всё это — бред. Закончили эту тему. Встреча уже назначена, говорить больше не о чем.
        — Да зачем тебе понадобилось назначать её на полдень?!
        — Во-первых, по той причине, о которой я сказала Трифону — чтобы быть уверенной в отсутствии посторонних людей. А во-вторых, чтобы как следует видеть собеседника. Когда во время разговора не видишь лица, трудно оценить искренность человека. Юзеф, давай не будем больше спорить, — уже мягко попросила она.
        — А какой в этом смысл? — пожал он плечами. — Всё равно ведь будет так, как сказала ты, — и оба засмеялись.
        На следующий день они пришли гораздо раньше полудня. Тропинка к реке прекрасно просматривалась. Незадолго до полудня появился Тришка. Заметив их, парень поторопился подойти. Условия оговорили быстро. Тришка оказался смышлёным, быстро запомнил, куда и зачем ему предстоит ехать. Элен парень понравился. Он не задавал лишних вопросов, внимательно слушал. В конце он спросил, как ему найти их по возвращении. Договорились, что ближе ко времени его возвращения они будут заглядывать в тот трактир, где впервые с ним встретились.
        — Можешь оставить трактирщику записку, — предложила Элен.
        — Я бы так и сделал, если бы грамоте обучен был, — ответил Тришка.
        — Тогда передай ему на словах, когда будешь нас ждать.
        — Это можно. Он меня знает.
        Через два дня Тришка встретился с Юзефом у городской заставы, где получил от него коня, денег на расходы в пути и кой-какую одежду на случай ранних осенних холодов.
        Два кречета
        Тришка уехал. Началось ожидание. Но это не означало, что Элен сидела дома затворницей. Она продолжала вести светскую жизнь, успешно изображая наивную молоденькую польскую панну, с восторгом глядевшую на великолепие русской столицы. А посмотреть было, на что! Вспоминая тот Петербург, который она видела всего лишь год назад, Элен просто не верила своим глазам. Красивый, просторный город, так не похожий ни на один, до сих пор виденный ею; широкие улицы, прекрасные каменные дома. И людей на улицах много. И никакой травы между камнями! Да, прав был купец, с которым разговаривала Элен в прошлом году, всё преобразилось.
        Благодаря своей активности Элен стала достаточно известной. Её часто встречали несущейся вскачь по лугам ближайших пригородов в сопровождении своего то ли брата, то ли телохранителя, то ли ещё кого-то (это — смотря у кого, на что хватало фантазии). Иногда она появлялась на разного рода представлениях. Однажды она заставила говорить о себе после того, как, будучи приглашённой на охоту, явилась туда без ружья и, не присоединившись к гону, дожидалась охотников, прогуливаясь недалеко от того места, где был назначен пикник. На удивленные вопросы она ответила, что никогда не охотится для удовольствия, поскольку не может видеть гибель живого существа, которое не понимает, в чём провинилось. Над ней пытались смеяться, шутили на этот счёт, но Элен как будто ничего не слышала. Она имела свои убеждения, а мнение других её, как всегда, интересовало мало.
        Наконец, слух о ней дошёл до государыни. Анна Иоанновна, будучи сама заядлой охотницей, была заинтригована такими принципами молоденькой полячки. В окружении царицы, чтобы доставить ей удовольствие, часто говорили об охоте, как об одном из самых замечательных, любимых развлечений. Так говорили даже те, кто имел полностью противоположное мнение, и те, кто никогда не принимал участия в охоте по разным причинам — лишь бы не оказаться в стороне от увлечений двора, диктующего моду на то или другое. А эта девица — поди ж ты! Не просто отказалась, а ещё и принципы свои отстаивает!
        Приглашение в Зимний дворец в дом Элен привёз нарочный.
        Тут же появилась новая проблема. Элен не хотела являться с пустым руками. Но что подаришь царице? Нужно было придумать что-то оригинальное, чтобы заинтересовать. Правда, похоже, её персона уже заинтересовала императрицу. Знать бы только, чем конкретно? Тем более тема подношения становилась важной: если интерес к ней императрицы благосклонный, можно усилить его, а если нет — попытаться изменить мнение о себе. Но для этого подарок должен оказаться удачным. Элен попыталась выяснить, что нравится государыне, что её забавляет, развлекает. Она говорила на эту тему со многими, все называли разное. В одном все были едины: Анна Иоанновна любила охоту и… своего фаворита — Бирона. Теперь становилось ясно, что подарки нужно готовить им обоим.
        В голову ничего путного не приходило. Единственный вариант — подарить Бирону коня, ведь все в один голос твердили, что он страстный лошадник. Это, конечно, потребует затрат и немалых, но результат мог дать гораздо больше, пусть и не в материальном выражении. Итак, если постараться, можно найти достойного жеребца, но это только часть подарка. Оставался открытым вопрос, что поднести царице? Наконец, Элен подумала, что идея может прийти в процессе выбора и решила отправиться на базар.
        Наутро она в сопровождении Юзефа и Штефана отправилась на базарную площадь. Чего здесь только не было, чем только не торговали! Они медленно шли вдоль рядов, Элен прикидывала: «Ружьё? Нет, у неё их много, подарок затеряется, не запомнится… Табакерку? Это как-то уж совсем банально… Какие-нибудь хитрые часы? Зачем? Чтобы она отдала их кому-то? Может, механическую игрушку поискать? Можно и мастеру специально заказать. Нет, долго. Не успеет сделать. Так ничего и не придумав, Элен решила разобраться хотя бы с подарком фавориту. Но по базару больше ходить не хотелось, поэтому до конных рядов они в этот раз так и не дошли.
        Когда вернулись домой, Элен пришла в голову мысль, что вовсе не обязательно самой ходить по базару в поисках достойного коня. Она позвала Машу и спросила:
        — Скажи-ка мне, у вас тут на базарах цыгане торгуют?
        — А как же, конечно.
        — Что-то я сегодня их не видела.
        — Так они ж не на том базаре, куда вы ходили, они у реки сидят, — засмеялась Маша.
        — И чем торгуют?
        — Да, кто чем. Одни кожу продают, ремни, там, уздечки. Другие — железо всякое. Есть такие, кто котлами торгуют. У них и совсем маленькие есть и огрооомные, туда и человек поместиться может!
        — А лошадей продают?
        — А то как же! Только… Лучше у них не брать, обманут.
        — Обманут? Дорого возьмут?
        — Если бы только дорого, барыня. Они вам могут самую паршивенькую лошадёнку продать за породистого скакуна.
        — Это как же?
        — Глаза покупателю отведут. Они такое слово знают: скажут его, и человек видит не то, что перед ним, а то, что они хотят.
        Элен поморщилась. Опять страшные сказки про цыган. И что это всем так неймётся! И ведь нет, чтобы что-то хорошее рассказать. Хоть разочек! Ну, если человек ничего в лошадях не смыслит, а прикидывается знатоком, так что ж его на место не поставить? Попросил бы подобрать лошадку — подобрали бы, а он пытается умничать, себя показать. Ну, и поделом тогда, заслужил!
        — Маша, отведи меня завтра туда, где цыгане лошадьми торгуют.
        — Но…
        — Ты поняла?
        — Да, барыня.
        — Вот и хорошо.
        Назавтра отправились к цыганам. Машу брать с собой не понадобилось: Штефан уже прекрасно знал, где это. Он вообще удивительно быстро освоился в городе. Понимал он русский язык уже хорошо, хотя говорил на нём ещё плохо, постоянно удивляясь, как это русские коверкают знакомые польские слова. Зато умел доходчиво объяснить, что ему нужно.
        Подошли к базару у реки, и ухо Элен сразу уловило знакомый говор. Они шли вдоль ряда цыган, одни из которых стояли возле своего товара, другие сидели прямо на земле. Женщин не было, детей тоже. Изредка рядом с мужчинами стояли подростки — помогали отцам и попутно учились торговле.
        Вот и лошади. Да, это не скакуны. Здесь были рабочие лошадки всех мастей. Среди них была и пара уже старых, с отвисшей нижней губой и усталым взглядом тусклых глаз. Но и они были вычищены и расчёсаны. Элен остановилась возле одного из продавцов — небольшого роста молодого цыгана.
        — Хорошего дня и удачной торговли, — обратилась она к нему.
        — И тебе счастья да радости, красавица. Желаешь купить лошадку? Для какой надобности?
        — Да, желаю купить лошадку. Но не такую, — кивнула Элен на животных.
        — Какую же?
        — Дорогую. Мне нужен конь, чтобы и царице на нём не стыдно было бы проехать.
        — Э-э! Такого товара у нас нет. Это тебе, красавица, нужно к купцам обращаться.
        — А если постараться достать? — спросила Элен по-цыгански. — Неужели ничего не удастся сделать?
        Цыган, поперхнувшись, вытаращенными глазами смотрел на улыбающуюся Элен.
        — Что застыл? Не удивляйся, я долго жила в таборе, потому хорошо язык знаю. И не только язык. Так как? Сможешь мне помочь? Если не сам, то укажи, к кому подойти.
        — Такая лошадь дорого стоить будет. Ведь ещё исхитриться надо, что б добыть такую.
        — Это не важно. Я знаю, сколько может стоить подобная роскошь. Столько и дам. Половину — вперёд.
        — А не боишься? Вот возьму твои денежки — и ищи ветра в поле! — засмеялся цыган.
        — Не боюсь. Я жила в семье цыгана. Я верю тебе, знаю, что, если пообещаешь — сделаешь. И обманывать в голову не придёт… Так поможешь?
        — Помогу, — уже серьёзно ответил торговец. — Денег вперёд не надо, сам заплачу. Когда достану, куда привести лошадку?
        Элен поколебалась, но не долго. Объяснила, как найти её дом.
        — Масть-то, какая лучше?
        — Любая. Только — чтобы жеребец и отличный.
        — А с каким табором ты ходила? — спросил вдруг цыган.
        — Далеко это отсюда было, там, где город Орёл.
        — А как же ты барыней сделалась?
        — Об этом говорить не стану, незачем. Так карты легли.
        Он кивнул и больше ни о чём не спрашивал.
        Когда отошли от реки, Юзеф покачал головой:
        — Нет, ты видно никогда не перестанешь меня удивлять. Ты говорила с ним по-цыгански! И он относился к тебе, как к своей.
        — Но я же говорила тебе, что жила в таборе. А значит, должна была разговаривать с окружающими меня людьми, чтобы меня понимали, и сама должна была научиться понимать их. Или ты думаешь, что я постоянно молчала? И что удивляться, что он видит во мне равную? Ведь и для меня цыгане — свои, близкие, я их понимаю лучше, чем другие.
        Через четыре дня в ворота дома постучал цыган. Ему сразу открыли, поскольку были предупреждены хозяйкой, и он ввёл во двор великолепного вороного коня. Элен, вышедшая ему навстречу, была в восторге. Отдав уже приготовленные деньги, она стала гладить и похлопывать жеребца по шее, спине и вдруг увидела на своих ладонях чёрные разводы. Она недоумённо обернулась к цыгану:
        — Что это?
        Он сверкнул зубами в улыбке и ответил ей по-цыгански:
        — Это чтобы никто не догадался, откуда конь. Хозяин расставаться с ним не хотел, пришлось взять самому, — и, увидев недовольно нахмурившуюся Элен, добавил: — Не бойся, деньги я оставил у него на столе — такую же сумму, которую он пару недель назад за коня заплатил. Так что всё честно. А это, — он показал на руки Элен, — сажа. Пусть коня выкупают, она и сойдёт.
        Элен засмеялась. Это его «честно» подкупало! Ведь он сам верил в это!
        — Как звать-то коня, не знаешь? — уже по-русски спросила Элен.
        — Кречет. Назвали его за масть. Я думаю, хорошо подходит ему это имя. Быстрый! Долетели с ним до города — не заметили.
        Поняв, что конь был «приобретен» не в городе, Элен осталась довольна этим обстоятельством. Когда цыган ушёл, коня повели купать. Пока его мыли возле конюшни, Элен обсуждала с Юзефом сложившееся положение.
        — И чего ты добилась? Не хватало ещё, чтобы тебя в краже обвинили!
        — Да кто обвинит? По улицам шёл чёрный конь, а увели у кого-то другого. Скоро увидим — какого.
        — Да? Ты что же, собираешься его прятать? Ты же вроде дарить его хотела. А значит, его увидят все, может быть и сам хозяин. Что тогда будет?
        — Ничего. Я к краже не причастна, просто купила понравившегося коня у цыган. Разве это запрещено? Меня как-то не интересовало, откуда он у них. Если же хозяин увидит своего жеребца у Бирона, то неужели ты думаешь, что он пойдёт к нему и спросит: «где взял?». Это просто невероятная ситуация. Таких дураков нет. Тем более что кражи как бы и не было. Ведь деньги-то за коня уплачены.
        — А ты в этом уверена? Это ведь только слова какого-то цыгана!
        — Этот «какой-то» цыган не стал бы врать мне, которая тоже некоторое время была «какой-то» цыганкой. Всё. Разговор окончен. Лучше пойдём — посмотрим жеребца.
        Рядом с конюшней стояло чудо. Конь оказался саврасым с белой гривой и хвостом. Длинные ноги и компактный корпус говорили об арабской крови, а немного крупноватая для араба голова напоминала о присутствии в его роду местных лошадей. Полюбовавшись на роскошную, в «яблоко» масть, Элен вдруг обернулась к Юзефу:
        — Я знаю, что преподнести царице Анне. Теперь вопрос лишь в том, сумею ли я раздобыть этот подарок к сроку. Завтра же снова пойдём на базар.
        На базаре Элен с Юзефом и Штефаном быстро, насколько позволяла толпа, шли по рядам, пока не очутились там, где торговали всякой живностью. Они остановились возле человека, продающего живых птиц. Продавец, видя внимание со стороны хорошо одетой девушки, начал с удвоенной энергией расхваливать свой товар:
        — Подходите, посмотрите, господа! Послушайте моих певцов! Они будут без устали услаждать ваш слух нежными песнями и не потребуют за это платы! А как хороши — взгляните!
        — Подожди, не трещи так, — улыбаясь, сказала Элен. Здесь её акцент растворился без следа. — Меня другие птицы интересуют. Может, ты и сможешь мне помочь.
        — О каких птичках вы говорите, ваше сиятельство? — продавец готов был называть её хоть светлостью, лишь бы не ушла с пустыми руками.
        — О больших.
        — О заморских? Попагаях? У меня их сейчас нет, но через день будут. В порту корабль разгружается, так мне с ним прислали двух таких птах.
        — Да не болтай ты так быстро. Слова не вставить. Нет, попугаи мне не нужны. Скажи лучше, не продают ли тут у вас ловчих птиц?
        — Вона что… Да я не знаю. Как-то ни к чему мне. Я всё больше щеглов да зябликов продаю, — человек явно испугался. Глаза забегали, слова стали неохотно цепляться друг за друга.
        — Чего ты испугался?
        — Так нельзя ж ими вот так запросто торговать! — жалобно ответил продавец.
        — Ах, вот как. А сколько стоят все твои пташки вместе взятые?
        — А что?
        — А то, что я заплачу тебе цену, которую назовёшь. Разумеется, если она будет разумна. А дальше — хоть продавай их, хоть распусти по лесам, и сам скройся вместе с ними. Только за это помоги мне птицу найти и быстро.
        — Да какую вам надо-то? Ежели орлика, то быстро не получится, здесь они не водятся, ехать далеко придётся, в степь.
        — Не выдумывай. Мне обученная птица нужна, а не только что добытая. Да не трясись ты, мы не проверяем тебя, доносить не собираемся. Знаю я прекрасно, что запрещают такими торговать завсе, но знаю также, что всегда есть те, кто находит способ обойти любой запрет ради своей выгоды.
        Продавец ещё некоторое время сомневался, смотрел молча. Потом бросил шапку, которую мял в руках, на землю:
        — Эх, была не была! Какая птичка вам нужна, ваше сиятельство?
        — Кречет. Лучше — белый.
        Лицо у продавца вытянулось.
        — Вот это… Ну, я не… Ладно, попробую. Но обещать не могу. Больно птица редкая. А вам нужна ещё и обученная!
        — А ты постарайся. Если добудешь, скажешь вон тому дядьке, — Элен указала на Штефана, — одно только слово: есть. Больше ничего не говори, он не русский, ещё перепутает что-нибудь. Дядька этот каждый день к тебе подходить будет. Тогда вскоре и мы подойдём за птицей.

* * *
        Наконец-то всё было готово! Они успели в срок. Договорились, что Юзеф назовётся троюродным братом Элен. Она шутила по этому поводу, говоря, что, если у неё есть злой кузен, то должен появиться и добрый. В назначенный день карета привезла Элен и Юзефа к Зимнему дворцу. На ней было платье из белого атласа, сочетавшегося с зелёным бархатом верхнего роброна. Перехваты на рукавах украшали жемчужные браслеты, на лифе на зелёном фоне были вышиты золотые птицы. На шее — колье, искусно сделанное из нитей мелкого жемчуга, такие же нити виднелись среди красиво уложенных волос светлого парика.
        Войдя в указанный зал, Элен остановилась в недоумении, наблюдая за происходящим там. На возвышении сидела крепкого телосложения женщина, в которой Элен признала императрицу. Она была окружена придворными дамами, и все они с увлечением следили за развернувшимся в зале действом: богато одетые люди, по всему видно, что дворяне, играли в чехарду. То один то другой из них после неудачного скачка падал на пол, что вызывало взрывы весёлого смеха у государыни и её окружения. Если же пытавшийся подняться человек ловко падал вновь, веселье усиливалось ещё больше.
        Стоявший рядом с Элен мужчина в роскошном золотистом парике, заметив её изумление, счёл нужным пояснить:
        — Это обычное придворное развлечение — игры шутов, — в его речи чётко слышался акцент, как показалось Элен — французский.
        — Это шуты? — спросила она на французском.
        — Сударыня говорит по-французски? — живо повернулся к ней обладатель золотых волос. — Да, это шуты её императорского величества царицы Анны Иоанновны. И заметьте: все они, ну, или почти все — дворянского звания. Но позвольте представиться: барон де Бретон. Для друзей — месье Пьер, — он слегка поклонился и Юзефу, стоящему рядом, чуть сзади. Юзеф ответил таким же лёгким поклоном.
        — Пан Юзеф Вольский, — представился и он. Говорил он не так правильно и чётко, как Элен, но достаточно свободно. — Панна Елена Соколинская. Представлять вас моей кузине не нужно, она и так слышала вас.
        Элен подала руку, барон, изящно склонившись, поцеловал её. Произнеся несколько приятных, но банальных комплементов, он поинтересовался целью визита Элен в Зимний.
        — Вы хотите о чём-то просить? Тогда вам лучше действовать через месье Бирона. Он пользуется большой милостью царицы Анны.
        — Да, я знаю, — ответила Элен, — но я ни о чём просить не собираюсь. Мне прислали приглашение сюда без каких-либо усилий с моей стороны. Я, право, теряюсь в догадках, чем смогла снискать такое внимание.
        — Вот как? Что ж, значит, интерес к вам, действительно, есть! А каков он — скоро выяснится.
        — А кто это сидит у ног её величества?
        — Такая страшная карлица? Это Авдотья Буженинова, — с трудом выговорил непривычные русские имена де Бретон. — Вообще-то, она тоже состоит при дворе в качестве шутихи, но для царицы Анны она — нечто большее. Это, скорее, её любимая игрушка. Ей позволяется и прощается многое из того, за что других ожидала бы, в лучшем случае, порка. Конечно, и она должна соблюдать какие-то границы, но всё же другим живётся не так вольготно. Видите, как она одета? Царица Анна любит наряжать её и денег на это не жалеет.
        Вскоре наблюдение за чехардой Анне наскучило. Почувствовав это, шуты как-то очень быстро и слаженно разошлись в разные стороны. Одна из дам, давно уже заметившая приход Элен, наклонившись к уху государыни, сказала ей об этом. Анна Иоанновна кивком головы подозвала её к себе. Элен подошла одна, без Юзефа, и присела в реверансе, оставаясь в этом положении до тех пор, пока императрица не сделала ей знак подняться. Рассмотрев Анну вблизи, Элен была удивлена чертами её лица, полным отсутствием в них миловидности. Сейчас губы её улыбались, а глаза смотрели мягко. Видимо, сегодня никто и ничто не огорчило правительницу, но Элен вдруг подумала, что в моменты гнева или недовольства это лицо могло становиться не просто некрасивым, а страшным. Низкие широкие брови сойдутся к переносице, тонкие от природы губы станут ещё тоньше и превратятся в ниточку, глаза прищурятся, станут колючими и злыми… Видение было таким чётким, что у Элен вздрогнули плечи. Анна Иоанновна связала это движение с благоговением и робостью перед великой государыней великой страны. Она тут же пришла в великолепное расположение духа.
        — Так это ты, сударыня, пожаловала к нам из Польши? И зачем? Чего просить собралась?
        — Ваше величество! Моё главное желание, с которым я ехала в Россию, уже исполнено. Я мечтала увидеть русскую царицу, но не знала способа достичь этого. Видно, Господь решил побаловать меня и устроил так, что вашему величеству стало известно о польской девушке, мечтающей лицезреть великую правительницу, — и она вновь склонилась перед царицей.
        Анна улыбалась. Речь полячки была бесхитростна. Ей, видимо, приходилось прикладывать определённые усилия, чтобы подобрать русские слова, хотя говорила она правильно, лишь с небольшим акцентом.
        — Да, мы узнали о тебе, — кивнула она. — Известно тебе, милочка, что ты всех удивила, отказавшись охотиться?
        — Да, ваше величество. Но я не имела намерения кого-то удивлять. Мой отказ приехать на охоту мог быть воспринят, как обида, поэтому я приехала туда. Но я не могу и не хочу убить зверя.
        — Почему?
        — Просто для меня не можно отнять жизнь просто так, для развлечения. Надо мной много смеялись, но я не могу измениться.
        — Это, действительно, смешно, — прокомментировала Анна, и окружающие с готовностью захихикали. — А в своей Польше ты тоже не охотилась?
        — Нет, ваше величество.
        — И ты ни разу не застрелила, ни зверя, ни птицу?
        — Один раз. Ворону. Когда училась стрелять. А вот о вас мне все рассказывали, как о прекрасной охотнице. Говорили, что вы не только любите, но и умеете это делать. И находите в этом занятии отдохновение от трудов государственных, в которых вам помогают многие, а первым из них является его светлость — господин Бирон. Дозволено ли мне будет вручить дары от всего сердца, которые, я надеюсь, позабавят на охоте и вас, ваше величество, и вас, господин Бирон?
        Царица переглянулась со стоящим рядом Бироном. Эрнст Иоганн Бирон был красив. Ничего нельзя было сказать о его чертах лица, взятых по отдельности друг от друга — всё было обычным, средним. Но всё вместе производило очень приятное впечатление. Не имея никакого титула, он держал себя так уверенно, говорил весомо, смотрел немного снисходительно, если был в хорошем настроении, и сурово, если — в дурном, что можно было всерьёз решить, что господин Бирон, по меньшей мере, граф, а может и выше. Сейчас у него на губах играла улыбка, он как бы говорил в ответ на взгляд императрицы: «Почему бы нет?». Анна кивнула. Элен обернулась, сделала знак Юзефу, тот на миг вышел, а когда тут же вернулся, у него на руке, защищённой кожаной рукавицей, сидела хищная птица в клобучке. Юзеф прошёл вперёд, остановился рядом с Элен, опустился на одно колено и склонил голову.
        — Я хотела бы преподнести вам, ваше величество, и вам, ваше светлость, двух кречетов. Эта птица обучена бить тетерева, утку, лебедя, цаплю. Бьёт она влёт и никогда не портит тушку.
        В зале, пока Юзеф проходил через толпу, и потом, пока говорила Элен, постоянно перешёптывались. Кречеты были ценными ловчими птицами, а это был к тому же белый кречет. Он ценился особо за редкую окраску — очень светлые перья на груди и брюшке — и за большую силу и стремительность полёта. Анне Иоанновне понравился как подарок, так и комплемент. Элен намеренно назвала её прекрасной охотницей, использовав второе имя римской Дианы — богини охоты. Бирону она тоже сумела польстить, обратившись к нему «ваша светлость», как к князю, которым Бирон не являлся, но очень к этому стремился.
        После слов Элен многие головы оборачивались к двери в ожидании, когда же внесут вторую птицу. Наконец, и сама императрица, заинтригованная не меньше остальных, спросила:
        — Вы показали нам одного кречета, а говорили о двух. Где же второй?
        — Ваше величество, второго сюда привести не можно. Если ваша светлость, — обратилась Элен к фавориту, — соблаговолит подойти к окну и посмотреть во двор, вы увидите второго.
        Бирон, удивлённо подняв брови, всё же подошёл к окну. За ним, к другим окнам направились многие из присутствующих. Бирон, издав восторженный возглас, быстро вернулся к царице, говоря:
        — Матушка государыня, вы только взгляните на это чудо! — он с поклоном подал ей руку, опираясь на которую она прошла с ним к окну. Там, во дворе, потряхивал белой длинной гривой чудесный саврасый жеребец. Он был совсем молодым, едва объезженным, на месте ему не стоялось, и он всё время пытался толкнуть точёной мордой державшего его под уздцы конюха.
        — Не правда ли, он великолепен? — глаза фаворита светились восторгом. — Он — само совершенство!
        Его восторг тут же отразился на лице царицы. Она с таким же удовольствием смотрела на него, на его радость, с каким он сам разглядывал жеребца. Потом они оба обернулись.
        — А почему же тогда вы говорили о двух птицах? — с любопытством спросил Бирон.
        — Я говорила о двух кречетах, ваше сиятельство. Это так и есть, ведь жеребца зовут Кречет. И потом, разве быстрый конь, летящий наравне с ветром, не напоминает птицу?
        — Вам стихи слагать нужно! Экие изящные слова!
        — Ну, сумела ты нас порадовать, милочка, сумела, — обратилась к Элен Анна Иоанновна. — Но такие дары без ответа оставлять нельзя. Ты ничего не попросила у нас. Так вот что. Приходи в любой день, если какая нужда будет.
        — Благодарю вас, ваше величество! Мне кажется, что я попала в русскую сказку о всесильной прекрасной царице.
        И опять она попала в цель. Анна очень любила слушать сплетни своих придворных кумушек, но и сказки не оставляла своим вниманием. Довольная царица вернулась к своему месту на возвышении. Рядом уже стоял сокольничий, которому передали птицу. Царица, улыбаясь, слегка провела рукой по мягким грудным перьям. Птица беспокойно пошевелилась. Тут раздался обиженный голосок:
        — Да-а, матушка, ты всё подарки принимаешь, хорошо тебе живётся! — это вступила в беседу шутиха Буженинова. — Все тебе дары носят, даже если сразу ничего не попросят, всё едино надеются получить от вас милости. А что нам, убогим, делать? Никто и внимания на нас несчастных не обратит, никто и копеечки не пожалует.
        — Бесстыдница, — засмеялась Анна, — ты взгляни на себя: ты ли не наряжена, ты ли не одарена?
        — Так то — твои подарочки, матушка. Они мне дороги, потому как своей ручкой ты мне их дарила. А в денежку я их обратить не могу. А иногда так денежку охота иметь! — и Авдотья, скорчив жалостную мину, снова села на пол у ног своей царицы, сложив ручки на коленях.
        Элен быстро разобралась в ситуации и готова была расстаться с одной из драгоценностей, только бы завершить визит так же успешно, как и начала.
        — Я не могу ответить за всех, кто вас обидел, госпожа Буженинова, но не хочу, чтобы вы обижались и на меня. Вот возьмите, — с этими словами она сняла с пальца перстень с хризолитом и подала его шутихе. — Если он не понравится вам, можете продать перстень и потратить деньги на что-то, более вам приглянувшееся.
        Буженинова проворно вскочила, схватила украшение и, довольная таким поворотом событий, уселась на место.
        — Ваша маленькая Авдотья не пропадёт, — посмеиваясь, прокомментировал эту сцену Бирон, обращаясь к Анне Иоанновне.
        — Да, она — та ещё пройдоха, — согласилась царица и, взглянув на сокольничего с кречетом, махнула ему, чтобы он ушёл. — Так, значит, вот так ты охотишься у себя в Польше? — снова обратилась она к Элен. — Дичь тебе добывают птицы? Ты что ж, милочка, так плохо стреляешь, что свою работу на птиц перекладываешь?
        — Нет, ваше величество, стреляю я хорошо. Так говорили все, кто это видел.
        — Вот как? — в голосе Анны Иоанновны прозвучало сомнение и нотка ревности. Будучи сама отличным стрелком, она редко встречала достойного соперника, а среди женщин ей таких не пришлось встретить ни разу. — Хотелось бы нам это проверить, а? — обернулась она к фавориту.
        — Можно пострелять ворон во дворе. Что-то их опять развелось много, — ответил он. — Но боюсь, госпожа Соколинская откажется от этого. Так?
        Элен поколебалась секунду, раздумывая, стоит ли сейчас настаивать на своих принципах, но всё же ответила:
        — Да, ваша светлость.
        — В таком случае, ваше величество, пусть кто-нибудь из слуг бросает в воздух… да хотя бы шапки, предложил Бирон. — А ещё лучше — небольшие подушечки. А летящие из них перья покажут, удачей ли закончился выстрел.
        Императрица осталась весьма довольна таким предложением и не стала откладывать развлечение.
        — Тебе, сударыня, дадут ружья. Выстрелишь из одного — подадут другое, — распорядилась она. — А с тобой и я развлекусь. По десяти выстрелов на каждого, думаю, довольно будет. Эй, скажите там, чтобы несли подушки, да помельче!
        Все потянулись во двор. Вскоре принесли ружья и подушки. Двое слуг отошли подальше и разошлись в разные стороны, каждый с ворохом подушечек. Элен осмотрела вручённое ей ружьё. Оно было и красиво и удобно. Оставалось надеяться, что оно имело настолько же точный прицел, насколько великолепен был его внешний вид. Элен волновалась. Она никак не могла решить, как поступить? Не хотелось ударить лицом в грязь, но и стрелять лучше императрицы не стоило.
        Первый её выстрел пропал даром. Отчасти потому, что она сомневалась, отчасти от того, что ружьё было заметно тяжелее того, каким ей доводилось пользоваться раньше. Анна первую подушку сбила. Затем выстрелы стали звучать почти одновременно, но Элен всякий раз ухитрялась нажать на спуск чуть позже государыни. Это давало ей возможность вовремя среагировать: если Анна Иоанновна промахнётся, она промахнётся тоже. Это сработало на шестом выстреле. Элен успела слегка сместить ружьё и её дробь тоже пролетела мимо. Больше они ни одной подушки «в живых» не оставили. Таким образом, общий «счёт» остался изначальным: Элен проиграла Анне один выстрел. Все поздравляли царицу, громко восхищались её искусной стрельбой, а она обратилась к Бирону:
        — Редко нам доводилось видеть женщин, столь хорошо умеющих пользоваться ружьём, не правда ли? — и, повернувшись к полячке, продолжила: — Ты, сударыня, опять нас удивила. Это нельзя оставить без внимания. Выбирай себе за столь успешную «охоту» любое ружьё, которыми ты сейчас пользовалась, — и, видя, что Элен растерянно застыла на месте, поняла это по-своему: — Ну, что же ты? Это не отменяет нашего обещания, ранее данного.
        — Что вы, ваше величество! Я лишь засомневалась, достойна ли я такого дорогого подарка!
        — Достойна, достойна. Иначе тебе никто бы не предлагал, — и, сказав это, Анна Иоанновна направилась обратно во дворцовые покои.
        Элен поняла, что аудиенция окончена.
        На обратном пути в карете они с Юзефом подробно рассматривали подарок. Ружьё было роскошным! Приклад и цевьё украшала инкрустация серебряной проволокой, складывающаяся в затейливый узор, который заполнял пространство между перламутровыми пластинами в виде цветов и листьев. Замок был выполнен в виде какого-то зверька, а на стволе можно было разглядеть чуть заметный узор в виде звёздочек, проступающий на металле.
        — Звёздчатый дамаск, — произнёс Юзеф, с восхищением проводя рукой по стволу.
        — Что? — не поняла Элен.
        — Звёздчатый дамаск, — повторил Юзеф и, указав на узор, пояснил: — материал ствола. Видишь на нём узор? Он получается, когда кузнец куёт ствол ружья. Рисунок может быть разным — в полоску, букетами или, как этот, в виде звёздочек. Дороже него только букетный.
        — Почему же я не знала? Ведь я видела, как работают в кузне.
        — Этим далеко не каждый кузнец занимается. Это особое искусство.
        — А как разные узоры получаются?
        — Ну, я же не кузнец! Знаю только, что заготовка для ствола — скрученные вместе проволочки из разного металла. А как это всё в ствол ружья превращается — не знаю.
        Элен ещё раз осмотрела ружьё.
        — Смотри, здесь ещё узор, вроде, двуглавый орёл.
        — Это не узор, это клеймо. Смотри, тут не только орёл, но и надпись «Тула». Это значит, что ружьё сделали в России, в городе Тула. Я только слышал о таких изделиях, но никогда ещё их в руках не держал. Это прекрасная вещь…
        Элен вдруг испытала такую гордость, как будто имела отношение к изготовлению ружья.
        Французы
        С этих пор Элен стала постоянно бывать в Зимнем. Она не пропускала ни одной возможности посетить так называемые куртаги, введённые Анной Иоанновной вместо популярных во времена Петра ассамблей. Царица танцы не любила, предпочитала развлекаться по-другому. Кроме сплетен и наблюдений за выходками шутов, она с удовольствием играла в карты. Правда, платить её долги приходилось придворным. Элен и тут выгодно отличалась от остальных. Карты она знала прекрасно, могла играть, что называется, с закрытыми глазами. Нужные карты как будто сами приходили к ней и почти всегда вовремя. Хотя она никогда не делала попыток играть в паре с кем-то из высокопоставленных особ, её талант и, как все полагали, везение скоро были замечены всеми. Проигрыши у Элен, конечно, тоже бывали, но гораздо реже, чем у других. Вскоре, стоило ей только направиться к какому-нибудь столу, туда же наперегонки устремлялись ещё несколько человек, в надежде составить ей пару.
        Всякий раз, отправляясь в Зимний, Элен надеялась узнать хоть что-то по интересующему её вопросу, услышать хоть косвенное упоминание о том человеке, который назывался теперь графом Кречетовым. Спросить напрямую о нём она не могла, чтобы избежать ненужных вопросов. Поэтому Элен изобретала всевозможные темы для разговора, которые, как она считала, могли привести к нужному эффекту. Но, как бы она ни изощрялась, как и раньше, узнать ничего не удавалось. Можно было подумать, такого человека никогда не существовало. Зато Элен знала теперь большинство придворных слухов и анекдотов, она была посвящена в подробности интимной жизни многих высокородных особ. О ней же самой, если и говорили, то все разговоры обычно крутились вокруг одних и тех же тем: смеялись над её нежеланием охотиться, говорили о непонятном статусе её постоянного спутника, в родственные связи которого никто не верил, и изредка о том, что молоденькой наивной дурочке посчастливилось попасть в милость к царице, а она этим не воспользовалась. Но в целом об отношении к ней можно было сказать «никакое». Её все знали, но не интересовались ни её
персоной, ни причинами, по которым польская красавица, пробыв в России почти всё лето и осень, явно не собиралась возвращаться, намереваясь зимовать в Санкт-Петербурге. К ней были лояльны даже придворные шуты, часто достаточно злобно зубоскалившие по поводу других. Ни разу её имя не стало предметом их высказываний и шуток, способных привести в смятение или ярость кого угодно. Встречая их в коридорах или комнатах дворца, Элен неизменно приветствовала каждого из них с таким искренним уважением, что своей доброжелательностью и приветливостью обезоруживала. Никакого заискивания с её стороны не было и в помине, как не было и фальши в её вопросах о здоровье их родных, в сочувствии по поводу какой-нибудь неприятности и т. д. Откуда всё это становилось ей известно, не мог понять никто, что впрочем, не мешало проникнуться к ней если и не расположением, то уважением.
        Между тем её осведомлённость объяснялась просто: Элен умела слышать. Не слушать, а именно слышать. И запоминать услышанное. Оброненная кем-то и случайно дошедшая до её ушей фраза; ничего вроде бы не значащие мелочи, упомянутые в разговоре — всё откладывалось, как будто в архив. Даже сидя за картами, Элен умудрялась ловить обрывки разговора находящихся недалеко людей. Из всех этих кусочков постепенно складывалась то одна, то другая картинка. Из чистого любопытства она нередко проверяла правильность своих догадок в таких же праздных беседах. Бывало, что её выводы были не верны, но чаще всего она оказывалась права.
        Всё это имело самые неожиданные последствия. На приёмах в Зимнем бывали два человека, тоже прекрасно умевшие наблюдать и делать выводы. Это был официальный представитель Франции в России Жермон де Маньан и его помощник барон Пьер де Бретон. Правда, о них говорили, что у первого имя намного длинней, чем произносится, а у второго — короче, чем слышится. У барона от титула осталось лишь имя, никаких владений он не имел, хотя никогда и нигде об этом не упоминал, и пошёл на службу к Маньану, чтобы иметь возможность жить, почти не считая денег, поскольку за преданность Маньан платил хорошо. Де Бретоном он назвался только потому, что по рождению был бретонцем. Но кому какое дело в чужой стране до этого! Маньан, напротив, имел большие владения, но не считал нужным рассказывать об этом. Он согласился стать представителем Франции не столько из-за денег, хотя и прикидывал, не мало ли ему предлагают, сколько из идейных соображений. Он был уверен, что таким образом он послужит на благо своей страны. Эти господа держались со всеми приветливо, много улыбались, говорили комплементы, но держались обособленно. Вот
их-то и заинтересовала Элен. Точнее сказать — Маньана.
        — Удивительной чертой обладает эта полячка, — как-то раз заметил он, обращаясь к де Бретону.
        — Что вы имеете в виду, ваша светлость?
        — А вы разве не заметили, как быстро она освоилась, как много узнала почти о каждом? По крайней мере, о тех, кто постоянно бывает при дворе. И всё это благодаря лишь собственному умению вести разговор.
        — Что же здесь необычного? По-моему, здесь все только и занимаются тем, что болтают друг с другом.
        — Да? А вы, барон, пробыв в России при дворе уже два года, можете сказать, у кого когда именины? Кто потерял недавно родственника, а у кого родился ребёнок? У кого служанка оказалась воровкой, и что с ней сделали?
        — Но, ваша светлость, это же сплетни, ничего ценного в них нет, — скривив губы в презрительной улыбке, ответил де Бретон.
        — Да, это всего лишь слухи и сплетни. Да, вы правы, большинство из них — шелуха. Но среди этой шелухи попадаются и жемчужины.
        — Какие? Вы имеете в виду, что из этих сплетен можно сделать какие-то выводы?
        — Именно, барон, именно. Кто-то сказал, к примеру, о недовольстве аппетитами Пруссии, другой презрительно выразился о Польше, третий восхитился законом Франции… Пусть это только слова, пусть их произносят люди, от которых ничего не зависит. Но! По количеству тех или иных мнений о других странах, по их высказываниям о собственной можно составить мнение о той политике, которой придерживается на самом деле тот или иной правитель, что бы он ни произносил вслух. То же касается и слов о конкретных особах. Всегда полезно знать мнение большинства о том или другом человеке. Ведь никогда не знаешь, кто может пригодиться в задуманной комбинации, кого и как придётся использовать.
        — И какие же выводы вы, ваша светлость, можете сейчас сделать, исходя из слухов?
        — Никаких. И причиной этому — то, что до меня никто не доносит эти слухи и сплетни, считая их ерундой, недостойной внимания. Что вы на меня так смотрите? Я имею в виду вас, барон. Ваше легкомысленное отношение к разговорам с людьми.
        — В таком случае, может быть вам, ваша светлость подумать о том, чтобы нанять на службу эту польскую девчонку вместо меня? — огрызнулся де Бретон, задетый за живое.
        — Хм… А мысль право, не дурна. Не вместо вас, разумеется, а вместе с вами. Она-то точно поможет нам узнать, кто и о чём говорит при дворе. Благодарю за идею, барон. Я подумаю об этом, — тихо рассмеялся Маньан. Де Бретон лишь молча поклонился.
        Эта мысль не покинула Маньана. Относясь к ней сначала, как к курьёзу, затем он стал задумываться об этом всерьёз. Его привлекало умение девушки вызывать собеседника на доверительный разговор, почти ничего не сообщая о себе в ответ, её манера общения, при которой, слушая собеседника, она ни разу не давала ему понять, что ей скучно или не интересно. А когда француз наблюдал, как себя ведёт Элен за карточным столом, ни разу по её поведению не смог определить, выигрывает она или проигрывает. Она была неизменно спокойна, улыбалась и непринужденно вела беседу. При этом свой очередной ход она делала, не задумываясь, можно было подумать, что она ходит первой попавшейся на глаза картой, не оценивая дальнейшей игры. «А ведь она явно слышит ещё и разговоры тех, кто находится рядом, и не принимает участия в игре…» — отметил про себя Маньан, замечая иногда мимолётные взгляды Элен.
        Через некоторое время тема Элен вновь всплыла в разговоре Маньана с де Бретоном.
        — Знаете, барон, я недавно ясно осознал, что в вашей шутке было больше правды, чем смеха.
        — Не понимаю вас, ваша светлость.
        — Что если нам и в самом деле попытаться использовать таланты мадмуазель Соколинской?
        — Вы хотите её нанять? Это невозможно, она не согласится.
        — Фу, как грубо — нанять… Конечно, она не согласится, если просто подойти к ней и сказать: не желаете ли вы поработать на нас за определённую плату?
        — Тогда что вы предлагаете?
        — Попытаться заинтересовать её. Я имею в виду — как женщину. Она умна, красива, не капризна, насколько я мог заметить, обладает прекрасным вкусом. Так что вам не будет скучно с ней.
        — Мне?!
        — Естественно, вам. Ну, не я же буду ухаживать за молоденькой девицей. Хотя я бы и не прочь… Так что обдумайте всё — и действуйте! Вам не впервой очаровывать красавиц, в ваших талантах на этом поприще я нисколько не сомневаюсь.
        — Что я должен делать? — поняв, что спорить бесполезно, спросил де Бретон.
        — Для начала станьте её другом. Не торопитесь, не пытайтесь её соблазнить, ведь ещё неизвестно, кем на самом деле доводится ей этот её спутник, месье Вольский. Даже если он и в самом деле её кузен (хотя я и сомневаюсь в этом), это не отменяет того, что он может быть и женихом. А недоразумения нам не нужны. Так что — только дружба. Пусть она привыкнет делиться с вами всем, что слышала при дворе. Будьте внимательны, о чём бы она ни говорила. И не дай вам Бог, барон, каким-нибудь образом проявить пренебрежение к её словам или раздражение её рассказом.
        — Да, конечно. Что дальше?
        — Дальше. Дальше нужно будет аккуратно узнать её взгляды на политику. Если таковые имеются. Меня интересует её отношение к возможному приемнику короля Августа. Он в любой момент может покинуть этот мир, и Франция должна сделать всё, чтобы на польском престоле оказался Станислав Лещинский. С этими их шляхетскими свободами и выборностью королей, это будет сделать непросто. И кто только придумал выбирать короля! Подумать только! — его светлость дал волю раздражению. — Так вот. Хорошо бы узнать, как она относится к возможности коронации Лещинского. Если поддерживает — удачно. Россия никогда не согласится по-хорошему признать королём Станислава, а, значит, мадмуазель Соколинская будет помогать нам по своей воле. Если же её симпатии не на его стороне, можно поискать способ добиться от неё желаемых действий.
        — Шантаж?
        — Как вариант. Но это уже позже. Сейчас главное — подружиться с ней. Не обходите вниманием и месье Вольского, чтобы у него, во-первых, не возникло подозрений по поводу вашего желания поухаживать за его…хм…кузиной, а во-вторых, чтобы не оскорбить пренебрежением его самого. Вам всё ясно?
        — Да, ваша светлость.
        — Прекрасно. Можете начинать действовать немедленно.

* * *
        В какой-то момент Элен вдруг осознала, что вызвала интерес одного из французов. Барона де Бретона нельзя было назвать красивым. Высокий, худой он мог показаться нескладным, но его неторопливые движения компенсировали это, а безупречные манеры, изящество костюма и умение мягко, хотя и уверенно, говорить нужные слова в нужной ситуации отвлекали от резких черт лица, как бы тоже смягчая их, и оставляли о нём впечатление, как о приятном собеседнике и блестящем кавалере. Элен была удивлена таким вниманием, но ничего против не имела. Тем более что барон ни разу даже намёком, даже взглядом не дал понять, что имеет в виду что-то кроме приятной беседы. Ей нравилось то, что он и к Юзефу относится уважительно, признавая в нём не просто телохранителя, а прежде всего дворянина. Кроме того с де Бретоном оказалось очень интересно и легко. Он много знал, умел хорошо рассказывать, имел прекрасное чувство юмора. При этом и слушать он тоже умел. Говоря о чём-то, Элен чувствовала искреннее внимание с его стороны. Они начали встречаться не только в Зимнем. Теперь бывало, что во время верховых прогулок её сопровождал не
только Юзеф, но и барон. Это случалось не всегда, но часто, как раз настолько часто, чтобы это не выглядело навязчиво и не вызвало бы сплетен.
        — Тебе не кажется немного странным поведение барона? — спросил как-то Юзеф.
        — Кажется, — задумчиво ответила Элен. — Хотя ничего настораживающего вроде бы нет. Почему-то мне кажется, что ему что-то нужно от меня.
        — Так может дать ему понять, что его общество тебе наскучило?
        — Нет, зачем же? Мне стало интересно, чего он, собственно, добивается.
        — Барон явно связан с Маньаном, а Маньан представляет здесь Францию. Что если он хочет как-то использовать тебя, зная, что русская царица к тебе благоволит?
        — Вряд ли… Но даже если он на что-то и рассчитывает, то напрасно. Я видимо произвожу впечатление наивной девочки, но мы ещё посмотрим, кто, кого и как будет использовать. Для этого мне тем более нужно знать, что им, собственно, от меня нужно.
        — По-моему, ты недооцениваешь Маньана. Да и де Бретона тоже. Они мастера интриги, не успеешь оглянуться, как окажешься опутанной прочной сетью.
        — Юзеф, ты…
        — Знаю-знаю! Я говорю лишь, чтобы ты была осторожней. Не хватало нам ещё и здесь в неприятности влипнуть!
        — Слушаюсь, пан Юзеф, — усмехнулась Элен, — обещаю быть осторожной, осмотрительной, внимательной и прочее и прочее…
        Вскоре де Бретон решил, что настала пора переходить ко второй части задания, полученного от Маньана и выяснить, что думает Элен о событиях, касающихся Польского трона. Они вновь встретились на верховой прогулке. Немного поносившись вскачь, чтобы доставить удовольствие неуёмной всаднице, все трое пустили коней шагом, давая им отдохнуть после гонки по лугам. Де Бретон принялся читать обещанные в прошлый раз стихи собственного сочинения, посвящённые королю Франции. Юзеф оценить их в должной мере не мог в отличие от Элен. Она выслушала стихи с вежливой улыбкой, но не стала огорчать барона своим откровенным мнением по поводу их качества. Стихи ей категорически не понравились. Вслух она заметила, что не ожидала от месье такого изящества мысли. Он остался доволен её реакцией, а затем спросил:
        — А в Польше дворяне посвящают стихи своему королю?
        — Право, не знаю, — ответила Элен. — Но, по-моему, его величество воспевают поэты, а дворяне посвящают ему свои шпаги.
        — А в нашей стране и шпага и перо поэта прекрасно уживаются в одной руке! Имя нашего государя вдохновляет нас и на ратные подвиги и на стихосложение, — напыщенно произнёс барон. — Кстати, у наших стран больше общего, чем у многих других. Ведь зять нашего короля Людовика — Станислав Лещинский, а он какое-то время был королём Польши.
        — Да, я знаю об этом.
        — Было бы замечательно, если бы нашими странами правили не чужие друг другу люди!
        — И что особенного вы видите в этом, месье де Бретон?
        — Просто Пьер, прошу вас, называйте меня Пьер. Я устал от официальных обращений. А на ваш вопрос я отвечу, что такое положение означало бы, прежде всего, помощь друг другу в трудную минуту.
        — Но ведь о такой помощи, если не ошибаюсь, могут договориться любые государства, совсем не обязательно для этого, чтобы их правители были родственниками.
        — Конечно, могут, но когда такой договор подкреплён ещё и семейными узами, он становится более крепким, вызывает больше доверия.
        — Спорный вопрос. Те же семейные отношения могут и разрушить все договоры в один миг, если вдруг произойдёт ссора. Обычная человеческая ссора, не имеющая абсолютно никакого отношения к политике. Впрочем, я в этих играх ничего не понимаю, поэтому могу быть не права.
        — А как вы думаете, как к этим вопросам относится ваш дядя, который ждёт вас в Польше? Простите моё любопытство.
        — На это мне ответить нечего, я никогда не разговаривала с дядей на подобные темы.
        — Вот как? А вы, месье Вольский, тоже не имеете на этот счёт мнения? Вам всё равно?
        — Почему же? Мне далеко не всё равно. Только я не совсем понимаю, о чём вы собственно говорите. В Польше сейчас есть король — Август. Он избран законно и в настоящее время правит страной. Я считаю неуместными разговоры о каком бы то ни было другом короле. Если, не дай то Бог, король Август нас покинет, польская шляхта сама решит, кого избрать на его место. Вполне возможно, это будет Станислав. Но возможно — и нет. Это решать не нам с вами и не здесь.
        Таким образом, де Бретону так и не удалось узнать мнение Элен и Юзефа о возможном возвращении на польский трон Станислава Лещинского. Когда он пересказал весь разговор Маньану, тот был крайне недоволен.
        — Неужели вы не нашли более удачного способа? Неужели нельзя было повернуть разговор по-другому, чтобы не задавать вопрос так явно и открыто? Я не удивлюсь, если мадмуазель Соколинская теперь поймёт, чего мы хотим от неё.
        — Не думаю. Ей такое просто в голову не придёт.
        — Напрасно вы так думаете. Насколько я успел убедиться, голова у этой девушки устроена не совсем так, как у других. Она умеет рассуждать, а в её рассуждениях всегда есть логика. Вы когда-нибудь наблюдали за ней в течение карточной игры? Она умеет держать себя в руках, не выдавая интереса или раздражения. И мне почему-то кажется, что на данном этапе она обыграла вас.
        — Как вам будет угодно, ваша светлость, — поклонился де Бретон.
        — Мне будет угодно, барон, чтобы вы довели дело до конца. Если уж начали говорить почти в открытую, так говорите теперь всё. Спросите её напрямик.
        — Но зачем всё это? Неужели, ваша светлость, вы надеетесь сделать из неё… помощницу?
        — Да, представьте себе. И если это не удастся, так только по вашей милости, барон!
        — Но ведь у нас есть проверенные люди, которые работают уже давно. Зачем вам она-то понадобилась?!
        — Проверенные люди… Барон, вы мне напомнили об одном неприятном деле. Как обстоят дела с тем человеком, помните, который стал в последнее время слишком много требовать? Что с ним?
        — С ним перестали работать, ваша светлость.
        — Мало. Ему известно немного, но бережёного Бог бережёт. Его нужно убрать.
        — Да, ваша светлость, — поклонился де Бретон.
        — Продумайте, как это лучше сделать. Может, дуэль?
        — Я всё решу.
        — Прекрасно. Надеюсь, в этом деле вы не допустите досадных ошибок? Всё должно быть чисто. Сделайте так, чтобы ни у кого не возникло вопросов, чтобы его имя ни в коем случае не связали с нами. Понятно?
        — Да, ваша светлость. Но позвольте мне всё же выразить сомнения по поводу намерения вашей светлости в отношении мадмуазель Соколинской.
        — Выражайте, — со вздохом раздражения ответил Маньан. — Что ещё вы придумали?
        — Вы, разумеется, правы, отмечая её ум и логику, но… Не кажется ли вам, что она не сможет работать на нас просто в силу своих слабостей?
        — Каких слабостей? Говорите конкретнее, что вы тянете?
        — Я думаю, что человек, не способный убить зверя или птицу на охоте, может растеряться в самый неподходящий момент и погубить порученное ему дело.
        — Это смешно, барон! Я же не собираюсь делать из неё стрелка! Слушать разговоры — для этого не нужно обладать особой храбростью!
        — Но причиной срыва может оказаться любая мелочь, совершенно случайное событие, свидетелем которого она может быть.
        — Зря вы так думаете. На мой взгляд, этой девице решимости не занимать. Впрочем, возможно вы и правы. Хорошо бы это проверить…
        — Я совершенно с вами согласен. Но как?
        — Нужно свести их вместе — её и возможную неожиданность, — раздумывая над ситуацией, сказал Маньан. А затем взглянул на де Бретона: — Как вы считаете, барон, убийство, совершённое на глазах молодой девушки, может привести её в замешательство?
        — Безусловно.
        — И если она в душе робка и нерешительна, хотя и успешно это скрывает, то…
        — …то она либо испугается и поспешит прочь, либо устроит истерику. Может и в обморок упасть.
        — Что ж, в таком случае есть вариант. Дождитесь ближайшей многолюдной охоты и позаботьтесь о том, чтобы туда была приглашена мадмуазель Соколинская. Там же назначьте встречу нашему бывшему э-э… помощнику. Пусть на охоте произойдёт несчастный случай. Подробности — ваше дело. Но только было бы хорошо, если бы он умер сразу. Вы, надеюсь, уже поняли, что нужно обеспечить появление мадмуазель в нужное время в нужном месте. Вот там и увидим, как она себя поведёт. Всё ясно, барон?
        — Да, ваша светлость.
        — Замечательно. Тогда — приступайте. Льщу себя надеждой, что с этим вы справитесь.

* * *
        Между тем в Санкт-Петербург вернулся Тришка. Вести, которые он привёз, и порадовали Элен, и озадачили. Граф Кречетов действительно находился в своём имении, куда приезжал раньше в основном только в конце лета на осеннюю охоту и уезжал оттуда по первому санному пути. На этот раз он жил там уже полгода и не торопился возвращаться в столицу. Удивительным было и то, что он даже не охотился, по большей части проводя время дома или во дворе, но и то только когда было светло. В сумерках он уходил в дом и до следующего дня не появлялся. Но долго удивляться такому поведению кузена Элен не пришлось. Всё объяснялось страхом. Ещё в начале лета пропал его управляющий — Никита Кусков. Несколько дней о нём не было ни слуху, ни духу, а на пятый день его нашли мужики, отправленные графом на поиски. Управляющего повесили на суке старого дерева. Под ногами у него явно жгли костёр. На груди у повешенного нашлась дощечка с надписью, сделанной по-французски, которую мужики естественно не разобрали, но принесли вместе с трупом. Чьё-то послание попало к графу, который в ярости грозил всем жестокой расправой за
исчезновение управляющего. Прочтя надпись, он побледнел и молча ушёл в дом. Потом вышел, коротко отдал распоряжения о похоронах и вновь скрылся. Перевод надписи Тришке удалось узнать не сразу. Дощечку видели немногие, а французский знали только двое из них, одним из которых был сам граф. Тришка свёл знакомство с молоденьким, как и он сам, пареньком, который в свою очередь был знаком со слугой Кречетова. Долго пришлось Тришке ходить вокруг да около, не зная, как подступиться к интересующему вопросу. В конце концов, он пошёл по стандартному пути: завёл парня в трактир и напоил до совершенно свинского состояния. Когда тот оказался уже на границе между пьяной явью и пьяным сном, Тришка спросил его без всяких ухищрений: что там написано, на той дощечке, которую сняли с покойника? За дословность перевода в интерпретации пьяного парня поручиться было нельзя, но общий смысл он передал довольно чётко: «Кусков — первый. Ты будешь пятым».
        После рассказа Тишки, Элен была в недоумении. По всему выходило, что Кусков, управляющий графа Кречетова, был одним из тех, по чьей вине она осталась одна. Надпись однозначно на это намекала. Но кто её написал? Судя по французскому тексту, автор записки был образованным человеком, а, следовательно, скорее всего дворянином. Но кто он? Кому могло стать известно всё, что происходило тогда, в её детстве? Даже если допустить, что кто-то узнал о трагедии семьи графа Владимира Кречетова, то кто и каким образом смог узнать имена негодяев? Ведь если перевод записки был точен, выходило, что таинственным мстителям были известны виновники, все пятеро. Но откуда? И зачем кому-то мстить им?
        — Ничего не понимаю. Кому, кроме меня пришло в голову разыскивать этих людей? — Элен ходила по комнате туда-сюда, не останавливаясь.
        — Постой, — Юзефу надоело это хождение, — а не могли это сделать крестьяне?
        — Что сделать? Убить управляющего?
        — Да. Может, он был с ними так груб или даже жесток, что они решили свести с ним счёты.
        — Ага. А потом написали фразу по-французски. Знаешь, мой отец, конечно, старался сделать всё, чтобы в деревнях умели писать, но не по-французски же! Да и не жаловались они на управляющего, когда я говорила с ними в прошлом году. Он скорее вовсе ничего не делал, чем делал что-то плохое. Так что мужикам мстить ему было не за что.
        — Да. Не получается, — Юзеф задумался, а потом спросил: — А помнишь, ты как-то раз упомянула, что в прошлый раз встретилась в России с любопытным человеком.
        Элен остановилась, посмотрела на него, нахмурившись.
        — А-а. Ты имеешь в виду Чёрного Рыцаря?
        — Кого?!
        — Прости. Это я про себя так называю того разбойника в маске, о котором рассказывала. Уж больно он напомнил мне одного из персонажей книг, прочитанных мною… Так что ты о нём хотел сказать?
        — Не мог ли этот твой Чёрный Рыцарь расправиться с управляющим?
        — Ну, в принципе, конечно, мог. И людей у него много… И французский он, я думаю, знает. Но в таком случае нужно предположить, что ему известны подробности нападения на мою семью. А этого быть не может! — Элен даже ногой топнула.
        — Что ты нервничаешь? Никогда я тебя такой не видел.
        — Да потому что я не нахожу ответов на, казалось бы, простые вопросы. А без этих ответов всё происходящее — абсурд!
        — Ну, почему же абсурд? Ты делаешь такой вывод, исходя только из того, что кто-то убил человека, до которого рассчитывала добраться сама?
        — Да причём тут это! Ты пойми, — Элен села напротив Юзефа в кресло, опершись локтями о колени и подавшись вперёд, — кому-то известны имена всех пяти виновников преступления. Всех! Я их не знаю, а этот таинственный мститель, выходит, знает! Надо ехать туда.
        — Погоди, не торопись. Зачем ехать?
        — Как зачем? За ответами на мои вопросы.
        — Уверена? Я вот сомневаюсь. Во-первых, тот человек, который написал это послание на дощечке, вряд ли хочет, чтобы его нашли. Даже если допустить, что это и есть твой Чёрный Рыцарь. Один раз ты встретилась с ним случайно…
        — Не случайно. Он следил за мной, чтобы…э-э… забрать ценности.
        — То есть ограбить, — кивнул Юзеф и, видя, что она собирается возразить, быстро добавил: — Прости, Элен, но это называется именно так. Так вот, я продолжаю. Встреча ваша произошла, как ты сама признаёшь, по его желанию. Но кто тебе сказал, что в этот раз Рыцарь вновь захочет встречи? Что-то мне подсказывает, что будет всё так, как захочет он, самой тебе не удастся его найти. Это, во-первых. Но есть ещё и, во-вторых. На доске было написано: «ты будешь пятым», помнишь? Это означает, что человек, убивший управляющего, не тронет сейчас графа. Он собирается разыскать и, видимо, тоже убить, ещё троих. Но вряд ли эти трое сидят в доме вместе с графом. Согласна?
        — Да, — во время монолога Юзефа, Элен немного расслабилась. Теперь она сидела, откинувшись на спинку кресла и положив руки на подлокотники. О волнении говорили лишь нервные движения пальцев, поглаживающие мягкую обивку кресла. Юзеф продолжил:
        — Значит, нужно искать этих людей в другом месте. И начинать нужно здесь, в столице.
        — Я вот чего ещё не понимаю. Если…граф, — это слово далось ей с трудом, — так боится осуществления угрозы, то почему сидит там, в имении, где так велика вероятность встретиться с этой опасностью? Почему не возвращается в Петербург?
        — Может, опасается переезда? Дороги опасны.
        — Нет, это не причина. У него наверняка достаточно людей для охраны.
        — В таком случае, граф видимо сделал те же выводы, что и мы: между ним и первой жертвой ещё трое. А вот причины, по которым он не возвращается в столицу, с этим не связаны, но, безусловно, они есть и веские.
        — Таким образом, — Элен снова встала, но больше не металась по комнате, а просто подошла к окну, — мы так и не знаем ответа ни на один вопрос. Кто убил? Кто следующий? Почему граф не едет в столицу? И когда мы найдём эти ответы — неизвестно, а главное — неизвестно, что для этого нужно сделать.
        Элен не догадывалась, что ответ на последний вопрос она получит очень скоро и из такого источника, о котором даже помыслить не могла.

* * *
        Через несколько дней, идя по коридору Зимнего, Элен услышала, как её тихо окликнули. Она остановилась. Слева, в приоткрытой небольшой двери, скрытой нишей, стояла уродливая маленькая фигурка и манила её к себе рукой. В полутьме Элен не сразу узнала Авдотью Буженинову. Та, заметив, что Элен её, наконец, узнала, отступила в комнату, продолжая звать за собой. Элен сделала шаг, но Юзеф остановил её.
        — Не ходи, — по-польски сказал он.
        — Почему? — так же по-польски спросила она. — Чего мне бояться?
        — Тогда я пойду с тобой.
        Буженинова, поняв намерение Юзефа, покачала головой:
        — Нет, пусть твой пан останется здесь, — прошептала она. И, усмехнувшись, добавила, обращаясь к нему: — Не бойся, барин, я не ем хорошеньких девушек.
        — Юзеф, подожди меня, я не долго, — уже по-русски сказала Элен и вошла в комнату, прикрыв за собой дверь.
        — А ты смелая, — прокомментировала горбунья. — Или просто не знаешь, что во дворце люди теряются пуще, чем в лесу?
        — Знаю. Только кому я здесь мешаю? Я не знаю никого, кто мог бы желать мне зла.
        — Ой ли? Впрочем, я о другом хочу сказать. Того, о ком ты хочешь разузнать, сейчас нет в Петербурге. Живёт в своём имении под Орлом.
        Элен опешила. Это ещё как понимать?
        — Я… не понимаю вас, госпожа Буженинова, — пробормотала она. — О ком вы говорите?
        — Да неужели? Так-таки и не понимаешь? — колючие глазки без тени улыбки сверлили Элен. — Тогда слушай, не понимая. И не бойся: в этой комнате можно разговаривать о чём угодно — никто не подслушает. Можешь мне поверить, я-то дворец знаю. Так вот, этот человек здорово меня обидел. Хотел посмеяться, да не учёл, что матушка-государыня меня любит. Вот по моей жалобе она и отослала обидчика, запретила ему появляться в столице. А всем другим запретила говорить о нём, даже имя его упоминать. Поэтому-то тебе и не удалось ничего о нём узнать. Кому охота в немилость впасть, вот и помалкивают. Хорошо ещё, ты сама напрямик о нём не спросила. Были бы тебе неприятности. Всегда найдётся кто-нибудь, кто расскажет обо всём, что слышит, тем, кому это интересно.
        Элен молчала. «Как она догадалась?» — было единственной её мыслью в эту минуту. Как будто подслушав её, горбунья усмехнулась:
        — Думаешь, одна ты такая умная да внимательная? Я вот тоже умею подметить многое, что мимо других скользит, и услышать то, что другие мимо ушей пропускают.
        Постояли молча, изучая друг друга. Потом Буженинова продолжила:
        — Коли интересно тебе, скажу: дом того человека на Фонтанной реке, недалеко от Невской першпективы. Он небольшой, в жёлтый цвет крашен. А над входом — птичка небольшая каменная сидит, вроде той, что ты матушке-царице подарила.
        — Как вы догадались, госпожа Буженинова, о ком я узнать хотела? Ведь я ни разу не назвала его имени.
        — Ты, барыня, в следующий раз, когда захочешь кого обмануть, поосторожней будь. Птиц да лошадок с говорящими именами не дари. Да и фамилию себе другую придумай. Хоть бы Голубковой или Ласточкиной назвалась. А то — на тебе, Соколинская. А где сокол, там и ястреб, и орёл, и кречет, — подчеркнула она последнее слово.
        — Вы… знаете, кто я?..
        — А ты думала, я тебе просто так сказки рассказываю? Санкт-Петербург от Орла далеко, но и до нас докатился страшный рассказ о том, как сгорели на пожаре отец и двое его детей. Вот только тел-то их так и не нашли. Поговаривали потом, что вроде как девчонка спастись могла. Ходили слухи и о цыганах, но так никто ничего толком узнать и не смог. Правда, у той девчонки вроде волосы тёмными были, да только под париком — поди, разбери, кто какой масти.
        Элен стояла перед шутихой растерянная, не зная, что сказать.
        — Ты не волнуйся. Никто, кроме меня, тебя не распознал. Не под силу им, да и охоты нет.
        — Спасибо вам, госпожа Буженинова, — Элен поклонилась ей. Теперь в её речи на акцент не было и намёка.
        — Ну, наконец-то, я слышу, что ты, сударыня, русская, — проворчала та. — А этот пан твой — тоже русский?
        — Нет, — улыбнулась Элен, — он поляк.
        — Я так и думала.
        — Скажите, а могу я узнать, почему вы решили мне помочь?
        — Да просто потому, что ты, сударыня, пожалуй, единственная, кто разговаривает со мной с уважением. Тебе ничего не нужно от меня, ты не ищешь выгоды от беседы, но и не презираешь. Мне захотелось ответить тебе тем же. Но есть у меня и своя корысть. Не простила я графа Кречетова, — она так увлеклась, что и не заметила нарушения запрета. — Если тебе удастся каким-нибудь образом вернуть себе всё, что от отца досталось, оставив графа ни с чем, я буду рада, что тоже приложила к этому руку!.. Всё. Теперь мне пора. Прощай.
        — Благодарю вас, — Элен ещё раз поклонилась горбунье. — Дай вам Бог здоровья и счастья настоящего, крепкого.
        Авдотья обернулась.
        — А вот за это спасибо. Говорят, то, что пожелает искренне цыганка, обязательно сбудется. Тебя-то, верно, тоже можно цыганкой считать, — и, оставив Элен с полуоткрытым ртом, она ушла.
        Тут же в комнату заглянул и вошёл Юзеф.
        — Что? Что она сказала?
        — Она всё знает, — глядя в одну точку, пробормотала Элен.
        — О чём?
        — Обо всём, — приходя в себя и оглядываясь вокруг, ответила Элен. — Пойдём отсюда. Вернёмся домой.
        — Домой? Но мы же только что приехали. Ты же хотела…
        — Идём! — Элен стремительно вышла из комнаты и направилась к выходу, велела подать экипаж.
        Дома Юзеф потребовал подробных объяснений. Элен передала ему подробно весь разговор с Бужениновой. Юзеф помолчал, удивлённый не меньше её самой.
        — Ты уверена, что она ничего не расскажет? — наконец, спросил он.
        — Да. Не знаю, почему, но уверена.
        — Так. Теперь мы знаем, почему граф не возвращается в Петербург.
        — Да, — согласилась Элен, проводя рукой по лбу, как будто пыталась переключиться на другую тему. — К тому же, я теперь знаю, где в Петербурге находится его дом. Может, удастся отследить, кто бывает там. Ведь должны эти пятеро поддерживать между собой связь.
        — Четверо, — поправил Юзеф.
        — Что — четверо?
        — Теперь их осталось четверо.
        — Да, ты прав, — нахмурилась Элен.
        — Ты что, всё же жалеешь, что непричастна к гибели номера первого?
        — Нет. Я думаю о том, кто бы это мог сделать. Понимаешь, мне почему-то кажется, что это очень важно.
        — Брось. Это, конечно, хотелось бы выяснить, хотя бы для того, чтобы поблагодарить этого человека, но, в конце концов, главное — что одного уже нет!
        Но Элен покачала головой, не соглашаясь с ним, хотя и не стала больше возражать.

* * *
        Все эти события имели и другое последствие. Барон де Бретон хотел пригласить Элен на охоту. У него всё было готово, но совершенно неожиданно в этот день Элен не явилась на куртаг, хотя собиралась. Любопытно было то, что их с Юзефом видели входящими во дворец, но в зале она так и не появилась. В ответ на расспросы барону ответили, что у госпожи Соколинской приключилась мигрень, и она отправилась домой. Барон решил, что всё быть может и к лучшему. Можно навестить её, чтобы справиться о здоровье, а заодно попытаться всё же пригласить на охоту. Но его не пустили в дом, сказав, что «барыне нездоровится, она легла и никого принимать не велела». Раздосадованный де Бретон отправился докладывать Маньану, что всё придётся отложить до следующей большой охоты. Вопреки ожиданию, Маньан не стал его ругать, философски заметив, что рано или поздно всё состоится.
        Состоялось всё через две недели. Стояли замечательные солнечные дни, что было редкостью для петербургской осени. Деревья в драгоценном убранстве октябрьской листвы вызывали восхищение, и хотя ночами изредка подмораживало, днём ещё чувствовалось тепло солнца. В один из этих чудесных дней Анна Иоанновна отправилась поохотиться вместе со своим двором и приглашёнными. В их числе оказалась и Элен. Охота отличалась от излюбленной царицей охоты из засады, когда зверей выгоняли прямо на охотников. На этот раз предстояла травля лосей. Ожидалась длительная верховая погоня по лесу. Элен до последнего момента раздумывала, стоит ли принимать участие в охоте. Речь об этом зашла в разговоре с месье де Бретоном. Он был очень рад, что Элен сама заговорила на интересующую его тему. Боясь спугнуть удачу, он повёл беседу осторожно, ни на чём не настаивая, ничего не советуя. Лишь сказал:
        — Да-да, я помню, что вы не любите таких забав, мадмуазель Соколинская. Но мне тоже прискучила охота, так что, если вы всё же решите ехать, я бы с большим удовольствием присоединился к вам двоим, чтобы спокойно проехаться по лесу в стороне от гона. Грех терять такие восхитительные дни. Сейчас в лесу должно быть замечательно красиво.
        Больше об охоте не было сказано ни слова. В конце концов, Элен решила ехать. У неё были на то другие причины, кроме красоты осеннего леса. Она надеялась, что сможет прояснить для себя ситуацию с бароном: что всё-таки ему нужно от неё?
        В назначенное время на опушке леса оказалась целая толпа. Не все прибыли на охоту сразу верхом — немного в стороне стояли экипажи, в которых поджидали хозяев слуги, недалеко от них ожидали команды псари с нервничающими сворами, за которыми нужен был глаз да глаз. Конюхи держали под уздцы запасных лошадей. Виднелись мундиры солдат и офицеров из охраны царицы.
        К Элен и Юзефу, не присоединившимся к основной массе оживлённо болтающих господ, подошёл де Бретон.
        — Я очень рад, что вы всё же приехали, господа. Если вы окажете мне честь, позволив сопровождать вас, лесная прогулка доставит мне особое удовольствие, — его слова были видимо, обращены к Элен, но смотрел он на Юзефа, как бы спрашивая его разрешения. Юзеф оценил его манёвр, улыбнулся и кивнул:
        — Это решать панне Елене. Со своей стороны могу вас заверить, что ваше общество мне приятно.
        Это было сказано по-русски и даже без ошибок. Элен отвернулась, пряча улыбку: только она знала, что эта фраза была домашней заготовкой на возможные слова француза.
        Де Бретон, ещё раз поклонившись, взглянул на Элен. Та, стоя возле своего коня, мило улыбалась:
        — Разумеется, сударь, я согласна. Мне, как и пану Юзефу, будет приятно провести время в вашем обществе, — она протянула ему руку в белой лайковой перчатке, которую тот поцеловал и не отходил больше от них до самого сигнала к началу гона.
        Лосей отыскали, подняли, егеря с собаками бросились вперёд, за ними ринулись все остальные, стараясь быть как можно ближе к государыне. Юзеф подсадил Элен и они втроём присоединились к последним из охотников, немного замешкавшимся на опушке, но вскоре придержали коней и, когда гон ушёл вперёд, свернули в сторону. Они двигались шагом, с удовольствием глядя по сторонам и вдыхая ни с чем несравнимый запах леса. День выдался и, правда, чудесный. На тёмно-голубом небе были видны размытые полосы лёгких облаков; ветер стих и было слышно, как то тут, то там с тихим шорохом падают листья. Берёзы — золотые с белым — резко выделялись на фоне видневшегося слева в низине тёмного ельника. Его массив как бы отгородил их троих от гона. Сквозь густые хвойные заросли не доносились звуки ушедшей куда-то в другую сторону охоты.
        Разговор, завязавшийся, когда они оставили остальных, как-то сам собою стих, и теперь три человека ехали по лесу в молчанье, которое так гармонично вписывалось в окружающую тишину, что никто из них не чувствовал неловкости от этого. Напротив, казалось, что первое же произнесённое ими слово разрушит что-то неуловимое в этом хрустальном спокойствии.
        Хрусталь разбился вдребезги от звука близкого выстрела. За ним последовал человеческий крик. Элен вздрогнула и остановила коня. Это было так неожиданно посреди безмятежного спокойствия леса, что показалось ей нереальным. Но послышавшиеся вслед за криком стоны не прекращались, доказывая реальность событий. Юзеф повернулся к Элен:
        — Мы возвращаемся или посмотрим, что произошло?
        Элен только взглянула на него, не ответив ни слова, и дёрнув плечом, послала коня вперёд. Мужчинам пришлось догонять её. Впереди виднелась небольшая поляна. На её границе Юзеф успел перехватить коня Элен за повод и остановил его. Теперь он не спрашивал, в его голосе слышались властные нотки уверенного в своей правоте человека:
        — Сначала я посмотрю, что там случилось. Ты подождёшь моего разрешения выйти из леса здесь, — и, перейдя на скверный французский, он обратился к барону: — Сударь, пожалуйста, побудьте здесь с мадмуазель Еленой, пока я не разберусь в ситуации.
        Барон с удовольствием подчинился. Это помогало ему посмотреть на реакцию полячки. Да и подходить к раненому человеку ему было нельзя, ведь барон рисковал своей карьерой, если тот узнал бы его.
        Юзеф спешился, но направился не к лежащему на земле человеку, а вокруг поляны, не выходя на неё. Пройдя по кругу и, видимо, никого не обнаружив, он пошёл к пострадавшему. Правда и при этом он смотрел не на него, а на высокие деревья рядом с поляной. Таких, в ветвях которых мог бы спрятаться человек, было всего три. Ни одно из них подозрений у Юзефа не вызвало, и он, обернувшись, махнул рукой: всё в порядке.
        Всё это время Элен сидела в седле, явно злясь и кусая губу. Её вывел из себя распорядительный тон Юзефа. Она была недовольна собой, поскольку позволила остановить себя. А кроме того её бесил взгляд француза: он как будто изучал её, молча наблюдая. А де Бретон в это время размышлял, что полностью одобряет действия Юзефа. «А может он и правда всего лишь телохранитель?» — подумал он.
        Увидев взмах руки Юзефа, Элен дёрнула повод и резко вымахнула на поляну. Соскользнув с седла, не дожидаясь своих кавалеров, она опустилась на колени перед раненым. Человек был ещё жив, но оставалось ему немного. Он схватился за её руку, как будто именно это могло спасти его, но ничего не мог сказать — ему мешала обильно текущая изо рта кровь. Желая хотя бы попытаться помочь ему, Элен положила его голову себе на колени. Достав платок, она пыталась понять, куда попала пуля, чтобы зажать рану. Но стреляли, видимо, крупной дробью, и грудь его была буквально иссечена. Оставалось только удивляться, что он ещё не умер. Оглянувшись, Элен вдруг снова встретила внимательный взгляд барона, стоявшего чуть поодаль. Она хотела просить его позвать помощь, но тут кто-то легко коснулся её плеча. Это был Юзеф, который тоже присел рядом на траву.
        — Ему уже никто не сможет помочь, Элен, — тихо сказал он.
        В эту же секунду она почувствовала, как незнакомый человек с такой силой сдавил ей руку, что она вскрикнула. Но хватка тут же ослабла. Взглянув ему в лицо, Элен увидела, что кровь, всё ещё сочившаяся изо рта, перестала пульсировать. Глаза закрылись. Она осторожно опустила голову умершего на землю и встала. Белые перчатки были все в крови. Она сняла их и бросила тут же. Платье тоже было всё в кровавых пятнах.
        В этот момент на поляне появился ещё один человек. Это был, судя по одежде, один из егерей. За ошейник он держал большую поджарую собаку. Глядя на чужих людей, собака грозно рычала и лаяла, переводя злобный взгляд с Юзефа на Элен и обратно. Даже после окрика хозяина её отношение к ним не изменилось, и в горле у неё продолжала клокотать злость. Подошедший ближе де Бретон кратко объяснил, что произошло. Собака перестала рычать и только насторожённо поглядывала на людей налитыми кровью глазами. При всём своём прекрасном отношении с собачьим племенем, Элен ясно понимала, что этот зверь отличается ото всех, встреченных ею ранее. Собака смотрела на мир не своими глазами, её специально учили видеть только дурное во всех поступках чужих людей, культивируя в ней злобу.
        — Что господа прикажут? — спросил егерь. — Я могу сходить за помощью, но кто-то должен остаться здесь.
        — Нет-нет! С нами дама, её нужно поскорее проводить домой! — воскликнул барон. — Это может сделать её кузен, — и он слегка поклонился в сторону Юзефа. — А я являюсь подданным другого государства и не хотел бы оказаться замешанным в это дело.
        — Хорошо, — покладисто согласился егерь, — я справлюсь сам. — И обращаясь к собаке, указал на лежащего человека: — Стеречь!
        Пёс, с тревогой принюхивающийся к запаху крови, взглянул на хозяина и не двинулся с места. Егерь повторил:
        — Стеречь! Кому говорят? Стеречь!
        Пёс, волнуясь, задышал, высунув язык. Всё же привычка подчиняться победила. Он осторожно подошёл к трупу и уселся рядом. Его хозяин, полностью уверенный в своём помощнике, не оглядываясь, скрылся в лесу.
        Подъезжая к месту сбора на лесной опушке, Юзеф набросил на плечи Элен плащ, взятый с собой на случай внезапного похолодания. День был тёплым, в плаще было жарко, но он прикрывал испачканную кровью одежду, не давая, таким образом, пищи для очередных сплетен. Когда Элен и Юзеф уже садились в экипаж, к ним подъехал барон и справился о самочувствии Элен. Она поблагодарила его и в ответ предложила доехать с ними до города. Это была дань вежливости, де Бретон вполне мог воспользоваться своей каретой, но он решил принять любезное приглашение, исходя всё из тех же соображений: ему хотелось понаблюдать за Элен. Но он не преуспел в своём намерении: усевшись поудобнее, Элен откинула голову на спинку сиденья и закрыла глаза. Судя по тому, что время от времени глаза открывались, взгляд следил за пейзажем, проплывающим за окошком, Элен не спала. Но и беседовать с ней, когда она так явно показывала своё нежелание, было невозможно.
        Когда въехали в город, де Бретон, уже ни на что не надеясь, попросил остановиться, намереваясь выйти. Элен в очередной раз открыла глаза:
        — Разве вы не зайдёте к нам?
        — Это неудобно. Вы устали, расстроены. Вам нужно прилечь, прийти в себя.
        — Устала? От чего? Я рассчитывала на длительную прогулку, а она закончилась, не успев начаться. Расстроена — это да. Не люблю, когда всё идёт не так, как ожидаешь. Но в остальном — всё в порядке, и я буду рада, если вы, месье Пьер, посетите нас. Это скомпенсирует несостоявшуюся прогулку, и все мы, я надеюсь, замечательно проведём время.
        — Трудно отказаться от столь неожиданного, но приятного предложения, — улыбнулся барон, воспрянув духом. — Принимаю его с благодарностью.
        Вскоре подъехали к дому и оказались в маленьком дворе, где только-только мог развернуться экипаж. Юзеф вышел первым и подал руку Элен. Она спустилась на землю и остановилась, ожидая, когда покажется гость. Плащ она в карете сняла, и Маша, сбежавшая им навстречу со ступенек крыльца, ахнула, заметив следы подсохшей крови на платье своей барыни.
        — Нет-нет, Маша, не бойся, со мной всё хорошо. Я просто случайно испачкалась. Пойдём, поможешь мне умыться и переодеться. А вас, месье, — обратилась она к французу, — пока что займёт беседой пан Вольский. И не только беседой. Мне бы хотелось узнать ваше мнение о польском вине, которое мы привезли с собой. Я знаю, что вы, французы, превыше всех других цените свои вина, поэтому мне тем более интересно, что вы скажете о нашем. А я через некоторое время к вам присоединюсь и выслушаю вашу оценку, — и она, мило улыбнувшись, ушла вслед за Машей в дом.
        Когда она минут через сорок вошла в гостиную, мужчины с бокалами в руках вели неторопливый разговор. Элен в светло-синем с голубым домашнем платье была очаровательна. Никаких украшений на ней не было, если не считать замечательно выполненного букетика из белого шёлка на корсаже платья, крепившего лёгкий платок, наброшенный на плечи. Де Бретон, поднявшись с диванчика, и с восхищением глядя на неё, сделал несколько очень изящных комплементов. Элен, улыбаясь, приняла их, как должное, прошла и села на другой диванчик у противоположной стены. Комната была небольшая, поэтому расстояние между собеседниками не мешало разговору.
        — Ну, что, как вы нашли наше вино? — спросила Элен.
        — Превосходно. Разумеется, ни одно вино не может превзойти французское, как вы правильно заметили, хотя дело тут не в том, что французы хвалят только всё французское. Тем не менее, это вино, — он поднял руку с бокалом, — выше всяких похвал. Букет вкуса, аромат, цвет — великолепно! Благодарю за нежданное удовольствие. Вы присоединитесь к нам?
        — Да, конечно. Только буду более умеренна в количестве.
        Юзеф налил ей вина и подал.
        — Скажите, месье Пьер, — спросила Элен, сделав глоток, — вы говорите, что хвалите не только французские вещи. А какие ещё? Из каких стран?
        — Это, смотря какие вещи. Например, клинки мне нравятся испанские. А вот огнестрельное оружие, кстати — русское. В этой стране есть замечательные мастера! Царица Анна тоже ценит ружья русских умельцев. И даже послала несколько таких в подарок нашему королю Людовику.
        — А польское? Что из польского вам нравится? Что вы можете отметить? — задал вопрос Юзеф.
        — О! Польша, несомненно, славится женской красотой! Разве мадмуазель Соколинская не является самым очаровательным подтверждением этому? — галантно ответил находчивый политик.
        — Благодарю за очередной комплемент, сударь, — засмеялась Элен. — Правда, как раз я-то с вами поспорила бы по этому поводу. В любой стране есть множество красавиц, заслуживающих восхваления. Нужно только уметь их видеть.
        — В этом-то и дело, — барон с удовольствием ввязался в приятный спор. — В других странах красавиц нужно ещё уметь увидеть, как вы точно заметили, а в Польше для этого не нужно прикладывать никаких усилий! Любая полячка красива, даже если не обладает вашей безупречной внешностью.
        — Вы говорите очень приятные вещи, но всё же, если серьёзно: что польское вам по душе? Кроме женщин, — поддержала Элен вопрос Юзефа.
        — Серьёзно? — барон перестал улыбаться. — Мне кажется, Польша — страна учёных. Многие люди приезжают к вам из других государств для того, чтобы учиться. Думаю, это немало, не правда ли?
        — О, да! — ответил Юзеф.
        — А что вам не нравится? — задала очередной вопрос Элен.
        — Где? Здесь, в России?
        — Ну, хотя бы здесь.
        — Холод, — де Бретон даже плечами передёрнул, произнося это слово. — Немыслимо холодные зимы! А лето? Разве это лето? Сыро и ветрено, — пожаловался он.
        Элен усмехнулась:
        — Счастлива та страна, к которой политик может предъявить только такие претензии.
        — Политик? Нет, это претензии человека, который вынужден здесь жить. Конечно, политика в этом тоже замешана, так как, если бы не дела, я бы тотчас вернулся на родину, ни дня лишнего здесь не остался бы, — у него в глазах появилось мечтательное выражение. — Не понимаю, как тут можно жить!.. А вы? Что держит вас в Петербурге?
        — Меня? Любопытство. Я много слышала о России и решила посмотреть сама, что из всех слухов правда, а что — нет. А начинать знакомство со страной вполне естественно со столицы.
        — И когда же вы планируете возвращаться?
        — Думаю, ещё не скоро. Вот придёт зима, наступят рождественские праздники. Я очень хочу отпраздновать Рождество здесь, в Петербурге.
        — Здесь нет того великолепия, как в других странах, Россия — православная страна и не имеет…
        — Сударь, я тоже православная, — перебила его Элен. В её голосе послышались прохладные нотки.
        — Православная?.. — барон смотрел на неё в замешательстве. — Но ведь Польша… в Польше католическая вера.
        — В основном — да, и найти место, где я смогла бы молиться, было нелегко. Поэтому я всегда мечтала, как войду в настоящий большой храм, как там будет красиво и торжественно, особенно — в такой праздник…
        — Вы сказали «в настоящий храм». А где же вы молились в Польше?
        — Часто просто дома, перед иконами. Но время от времени я ходила в молельный дом. Это не церковь, а обычный дом, где живёт священник. Одна из комнат превращена как бы в маленький храм. В ней священник проводит службы. Там можно окрестить ребёнка, исповедаться, причаститься… Туда мы и ходили на праздничные службы.
        — Мы? То есть, вас было много?
        — Почему было? В Польше немало православных христиан.
        Барон с удивлением смотрел на Элен и молчал.
        — Что вас так поразило, сударь? — подняла брови Элен — То, что я — не католичка? Так это, поверьте, встречается.
        — Ваш сарказм ни к чему, мадмуазель Елена. Просто я не встречал ещё ни одной женщины, похожей на вас.
        — Ну, все мы разные, вряд ли можно рассчитывать найти двух людей, привычки и вкусы которых совпадали бы полностью.
        — Нет-нет, я сейчас о другом. Вот возьмём, хотя бы сегодняшнее происшествие в лесу. Я сейчас мысленно перебирал женщин, с которыми был когда-либо знаком, и не смог вспомнить ни одной, которая повела бы себя в подобной ситуации так, как вы.
        — О чём вы?
        — Я не заметил у вас ни тени страха, ни намёка на брезгливость или отвращение. Вам не стало дурно, у вас не было истерики. Это удивительно, не находите?
        — Месье Пьер, я не понимаю вашего удивления. Мне знакомы все те чувства, которые вы перечислили, но… Страх? Страх я испытываю, как и все, только одни показывают его всем, даже как будто кокетничают этим (причём не только женщины), а другие научились прятать его зачастую даже от самих себя. Отвращение? Отвращение у меня вызывает необъяснимая, неоправданная жестокость человека, наслаждающегося физическими страданиями других… Ну, и ещё — испорченная пища. Что же касается истерики, то я думаю, просто есть разные люди, с разным характером. У одних истерики — бывают, у других — нет. Я отношусь ко вторым. Это не заслуга, а данность.
        — Но всё же, когда молодая девушка впервые видит убийство, смерть…
        — А почему вы считаете, что впервые? — опять перебила Элен, и барон не нашёлся, что ответить.

* * *
        Де Бретон ушёл. Элен тоже намеревалась уйти к себе, когда Юзеф внезапно спросил:
        — Ты не заметила ничего странного в его поведении?
        — Странного? Нет. По крайней мере, не больше, чем всегда.
        — А вот мне показалось, что слишком много было сегодня совпадений.
        — Каких? — Элен снова прошла от двери к дивану и села.
        — Посуди сама, — Юзеф стоял напротив неё, сложив на груди руки. — Барон с самого начала говорил, что не собирается принимать участия в гоне, а рассчитывает провести время с нами. Заметь: он ещё ни разу не отказывался от охоты, и отзываются все о нём, как о большом любителе этого развлечения. Якобы он даже говорил, что если бы не охота, то делать в России было бы и вовсе нечего. Теперь: по лесу нас вёл он сам.
        — Ну, это-то, положим, не так. Мы все были рядом. Скорее, нас вели наши лошади, которым предоставили свободу выбора.
        — Да? А ты не заметила, что барон постоянно держался немного впереди?
        — Заметила. Но он постоянно так поступает, старается быть либо немного впереди, либо немного сзади, если мы в этот момент не разговариваем. Мне казалось, он считает, что таким образом проявляет тактичность, не пытаясь быть чересчур навязчивым.
        — Ты плохо сегодня за ним смотрела, тебя больше интересовали осенние пейзажи. А я помнил твои слова о том, что барону что-то нужно от тебя, и смотрел за ним.
        — И что увидел?
        — Во-первых, он точно направлял свою лошадь, а за ней шли наши. В результате, мы оказались рядом с той поляной. Во-вторых, мы оказались там удивительно вовремя, чтобы услышать выстрел, но не увидеть убийцу.
        — Это могло быть случайностью.
        — Могло, — согласился Юзеф. — Зато как объяснить появление этого… егеря?
        — Егеря? А с ним-то, что не так?
        — Элен, опомнись! Неужели тебя ничего не настораживает?
        — Нет. Егерь — как егерь, пришёл, услышав выстрел, как и мы сами.
        — Хорошо. Допустим, я смотрел на него с самого начала предвзято. Но есть и факты. Например, вспомни: мы не слышали звуков охоты, тогда как же он услышал выстрел? Откуда он там взялся так близко, когда все егеря были задействованы на охоте? Ведь он не запыхался, когда появился на поляне, следовательно, был где-то рядом, бежать ему не пришлось.
        — Да, действительно. А что ещё?
        — Он не спросил, кто мы, хотя должен был поинтересоваться именами тех, кого обнаружил возле трупа, тем более что видел кровь на твоей одежде. Но он ничего не спрашивает и спокойно отправляется якобы за помощью, оставив возле тела своего пса. И что он должен сказать тем, кого встретит? Что вот только что в лесу убили человека, дворянина. Кто — я не видел. Рядом были трое. Имена их я не спросил и отпустил восвояси. Абсурд!
        — Да, когда ты так чётко всё расставил по местам, действительно это выглядит странно.
        — А ведь я ещё не сказал о собаке.
        — Она тоже говорила что-то не то? — попыталась пошутить Элен, но Юзеф ответил ей серьёзно.
        — Скорее не со всеми. Собака лаяла и рычала на нас с тобой, мы вызывали у неё недоверие и ярость. Но в сторону де Бретона она даже не взглянула, хотя он находился тут же. Почему? Не потому ли, что он был ей знаком?
        — Знаком?.. Ты имеешь в виду, что этот егерь — человек барона?
        — Да, — кивнул Юзеф.
        — Но… тогда получается, что де Бретон знал об убийстве заранее.
        — Да, потому и привёл нас туда.
        — Подожди-подожди, — замотала головой Элен, — это какое-то немыслимое нагромождение обстоятельств и совпадений. Факты и выводы могут быть не связаны друг с другом.
        — Есть ещё один факт. Когда я обходил поляну по кругу, то нашёл кое-что. Я видел место, где прятался убийца. Там несколько веток куста сломаны и слегка обожжены выстрелом. И главное. Там долгое время находилась большая собака.
        — Ты сумел разглядеть на опавшей листве собачьи следы? — с недоверием спросила Элен.
        — Нет, следов там, конечно, не видно, но там было кое-что другое. Дурно пахнущее… И по его количеству можно было оценить размеры собаки.
        — О, Боже… Мерзость какая… Но это всё доказывает только то, что егерь, по-видимому, убийца. А какая связь с французом? Только поведение собаки?
        — Не только, об остальном я уже говорил.
        — Да, помню. Всё это вызывает подозрение, но ничего не доказывает.
        — Не пойму — ты его защищаешь?
        — Нет. Но должно быть хоть какое-то объяснение поступкам месье де Бретона, причина, а я её не вижу. Чего, по-твоему, он хотел добиться, если даже предположить, что ты прав?
        — Этого я не знаю, ещё не думал. Но уверен, что объяснение есть. Вот ты говорила, что ему что-то нужно от тебя. Может, это связано?
        — Как?
        — Например, хотел посмотреть на твою реакцию или напугать.
        — На мою реакцию? — Элен задумалась. Она вдруг вспомнила тот изучающий взгляд барона, который раздражал её всё утро. — Может, ты и прав. Но хотелось бы знать это наверняка. Остаётся решить, как.
        — Ну, один способ есть: спросить у него самого, — решил пошутить Юзеф. Но Элен неожиданно отнеслась к его словам всерьёз.
        — А почему бы и нет? Будет даже интересно, насколько откровенно он мне ответит.
        — Ты что, собираешься спросить, не он ли организовал убийство?
        — Нет, зачем же? Спрошу то, что хочу узнать, прежде всего: что ему от меня нужно? И посмотрим, как он ответит. Теперь моя очередь наблюдать за реакцией.
        Юзеф только покачал головой, подняв брови, но ничего не сказал. Зачем? Если решение принято, спорить бесполезно.

* * *
        Через некоторое время Элен вновь встретилась с де Бретоном. Был праздник Покрова, и она только что вернулась из церкви, когда ей доложили, что господин де Бретон просит его принять. Переглянувшись с Юзефом, Элен пробормотала: «На ловца и зверь бежит», и ответила:
        — Проси.
        Француз, как всегда был любезен, говорил много комплементов, но сегодня Элен пропускала их мимо ушей, не отвечая, хотя и смотрела на гостя внимательно. Он заметил необычную реакцию собеседницы, умолк, а затем спросил:
        — У вас что-то случилось, мадмуазель Елена?
        — Нет, всё хорошо. Почему вы спрашиваете?
        — Мне показалось, что вы чем-то озабочены, и моё присутствие — лишнее.
        — Нет, что вы, месье Пьер, оно как раз не лишнее. Я хотела бы задать вам один вопрос.
        — Спрашивайте, мадмуазель Елена, я с удовольствием отвечу вам.
        — Чего вы от меня хотите, сударь?
        Любезная улыбка замерла на губах барона. Глаза, прищурившись, оценивающе внимательно смотрели на девушку. Такой поворот беседы можно было считать удачей. Но только в случае, если бы на её месте был мужчина.
        — Что вы имеете в виду, сударыня? — решил уточнить он.
        — Нет, это что вы имеете в виду? Это и есть мой вопрос. Если бы вы пытались за мной ухаживать, было бы понятно, чего вы ждёте от меня. Но этого нет. Если бы наши встречи были случайны, то и вопроса не возникло бы. Но они явно не случайны, по крайней мере, большинство из них. Должна же быть какая-то причина, объяснение всему. Я, простите, не слишком верю, что у вас не находится более важных дел или более приятного времяпрепровождения, чем встречи со мной. Так в чём же дело?
        — Вы не правы. Мне очень нравится беседовать с вами. Это чистая правда.
        — Верю. Но это не всё и не главное.
        Барон взглянул на Юзефа и сразу отвёл глаза. Тот понял, взглядом спросил Элен, слегка кивнул, извинился и вышел, сославшись на неоконченное дело.
        — Теперь мы одни, месье Пьер. Так вам будет удобнее разговаривать?
        — Прежде всего, так будет удобнее вам.
        Барон встал, прошёлся по комнате, обдумывая следующие слова. Остановился напротив сидящей в кресле Элен.
        — Я никогда не стал бы говорить с вами так, как буду говорить сейчас, если бы вы были обычной девушкой. Но вы решили играть открыто, что называется «карты на стол». Я принимаю вашу манеру разговора и скажу правду. Мне бы хотелось, чтобы вы помогли мне в моих делах. Они направлены на то, чтобы следующим королём королевства Польского стал Станислав Лещинский. Теперь уже можно говорить об этом, так как мне стало известно, что король Август Сильный при смерти.
        Элен молчала. Всё это было для неё слишком неожиданно. Она ожидала интриг, придворной игры, но политика?.. Потом спросила, медленно произнося слова, как бы раздумывая:
        — А причём здесь Франция? Это касается только Польши и её сейма — кого избрать королём. Какое дело вашей стране до этих проблем?
        — Не скрою, для Франции выгодно иметь на польском троне короля Станислава. Многие вопросы, давно уже тормозящиеся польским правительством, решились бы сами собой.
        — То есть, вы хотите, чтобы я делала что-то на благо Франции. Это с какой же стати?
        — Ну почему же только Франции? Такой вариант принёс бы выгоду и Польше. Я уже говорил вам как-то, что хорошо, когда правители стран — родственники.
        — А я ответила вам тогда и повторю сейчас: это хорошо только до тех пор, пока у этих родственников мир в «семье». И потом, король, получивший трон с помощью другого государства, становится зависим от этого государства, и я не понимаю, как такой король может учитывать интересы своей собственной страны, защищать их, если они пойдут вразрез с интересами тех, кому этот король обязан троном. Вы подумайте: он имеет долг перед чужой страной, а не перед своей! Вы считаете это нормальным?
        — Это ваше личное мнение, сударыня, причём мнение не политика, а обывателя. В нём слишком много пафоса и романтики.
        — А в ваших словах слишком много цинизма.
        — Пусть так. Но у вашей страны есть только два варианта на сегодняшний день. Либо она принимает короля Станислава, а вместе с ним — помощь Франции, либо окажется полностью зависимой от России.
        — Замечательно. А вы не находите, что есть ещё и третий вариант: Польша никогда не будет в подчинении у кого-то?
        — Это всё пустые слова и надежды. Золотой век Королевства Польского прошёл, и, поверьте, это понимают многие дворяне в самой Польше. Они осознают, что сейчас стране необходима поддержка со стороны сильного государства, поэтому поддерживают идею сделать королём Лещинского. Если сейм не примет его кандидатуру, может начаться война. Война внутри страны, во время которой одни поляки будут убивать других. Конечно, в таком случае, Франция не останется в стороне и примет участие в военных действиях. Представьте себе, может погибнуть масса людей, ваших соотечественников, которые останутся в живых, если решение сейма будет правильным.
        — Правильным? Скажите лучше — выгодным для вас. Решение сейма всегда правильно, потому что это мнение людей, живущих в своей стране.
        — Хорошо, давайте оставим политику, поскольку, я вижу, что здесь мы с вами не договоримся. Но у вас есть и другой резон помогать мне.
        — Да? Какой же?
        — Деньги. Да-да, всё те же вечные деньги. И прошу заметить, это будут немалые суммы. Король Франции не жалеет их для своих…
        — …шпионов, — воспользовавшись крошечной паузой в его словах, закончила Элен, однако барон не смутился.
        — Да, если хотите — шпионов. Теперь сказано всё, и я жду вашего ответа.
        Элен молчала. Первым порывом было желание кликнуть Штефана и выставить де Бретона из дома. Потом она решила, что уж если начала этот разговор, нужно выяснить всё до конца.
        — Нет, не всё, — сказала она, наконец. — Чтобы ответить да или нет, я должна знать, что вы мне предполагаете поручать. Что я должна буду делать, если соглашусь?
        — Ничего особенного. Вы будете делать всё то же, что и раньше — бывать на прогулках, во дворце, на охоте, в церкви. И разговаривать. В основном — слушать. А потом, встретившись со мной, передавать эти разговоры, если заметите в них что-то интересное. При вашем уме, вы, я думаю, сообразите, что именно. Теперь всё?
        — Последний вопрос. Господин Маньан знает о вашем разговоре со мной?
        — Да. Он и предложил обратить на вас внимание.
        — А-а! Значит он, а не вы, — Элен усмехнулась.
        — Что ж в этом странного, — в голосе барона мелькнуло раздражение. — Это он отвечает перед королём за удачную или неудачную работу, я только подчиняюсь. Но это не означает, что я не выделял вас среди других.
        — Да-да, я понимаю, — безразличным тоном произнесла Элен. — Я должна подумать.
        — Подумать? Я бы предпочёл получить ваш ответ сейчас.
        — Я тоже, многое, что предпочла бы. Но вы должны понимать, сударь, что такие решения нельзя принять в одну минуту. Прежде всего, нужно всё взвесить.
        — В таком случае, взвесьте заодно и то, что обратного пути у вас не будет. Да, его и сейчас уже нет.
        — Вот как? И что же случится, если я не соглашусь? Или потом передумаю?
        — Я не хочу вас пугать, но…
        — Пугать? Вы рассчитываете испугать меня? — Элен смотрела на де Бретона с улыбкой, но эта улыбка не была ни весёлой, ни милой. В ней перемешались презрение, насмешка и скрытая ярость. — Чем же? Уж не тем ли вариантом, который показали нам в лесу? — сейчас ей всё стало ясно: Юзеф был прав.
        Де Бретон чуть шевельнул бровями, слегка улыбнулся, оценив точность выводов Элен. Да, Маньан прав, эта девица отличается от других. Она могла бы сделать неплохую карьеру политика, будь она мужчиной.
        — Может быть, и таким, — жёстко и уже без улыбки ответил он. — Но скорее всего вам придётся просто уехать из России. И естественно, с возмещением уже выплаченной вам суммы.
        — А если я не смогу вам вернуть эти деньги, то?…
        — Мне неприятно об этом говорить, но в таком случае вы будете отправлены во Францию, в один из замков, где останетесь до тех пор, пока ваши родные или друзья не выплатят ваш долг. Но и это ещё не всё. Покидать Россию вам придётся очень спешно, чтобы гораздо большие неприятности не настигли вас.
        — Какие? О чём вы?
        — Вот об этом, — де Бретон показал ей окровавленную лайковую перчатку, одну из подобранных в лесу. — Думаю, вы узнаёте вышивку на ней? Да, это ваша перчатка. И, поверьте, найдутся свидетели того, что тот несчастный умер по вашей вине. А после вашей удачной стрельбы по подушкам, никто не усомнится, что это правда. А причину вашего столь…э-э… импульсивного поступка объясню я. Думаю, что придумать нечто возмутительное у меня таланта хватит.
        — Что же такое сделал тот человек, который умер в лесу у меня на руках? — никак не отреагировав на слова де Бретона, спросила Элен.
        — Он выполнял серьёзные поручения, и в последнее время стал это делать нечестно.
        — Нечестно? — Элен коротко рассмеялась. — Вы говорите о честности? Вы?
        — Хорошо, я не так выразился, — де Бретон опять не смутился. — Он не оправдал наших надежд и стал опасен, поскольку ему стало многое известно.
        — Ах, вот как… Хорошо, я учту всё это, когда буду принимать окончательное решение. Это всё? А то у меня намечено на сегодня несколько дел.
        — Да, это всё. Но через два дня я жду вашего решения. Думаю, этого времени хватит с лихвой, чтобы не ошибиться.
        Вот теперь он был настоящим: холодный, циничный, умный, расчётливый.

* * *
        Когда француз ушёл, Элен позвала Юзефа и пересказала весь разговор. Он был встревожен.
        — Этого только не хватало! Мало нам личных проблем, так тут ещё и политика появилась! И что ты собираешься делать?
        — Пока думаю. Но вполне возможно, соглашусь.
        — Не сомневался! — язвительно заметил Юзеф. — Тебя просто так и тянет влезть в очередную сомнительную и опасную авантюру. Надеюсь, ты не из-за французских денег думаешь впутаться в это? — снова поддел он.
        — Нет, — серьёзно ответила Элен, — я думаю о другом. Но сначала скажи мне: как ты относишься к тому, что королём Польши станет Станислав?
        — Знаешь, до сегодняшнего разговора я не был против. Мне казалось, что если таково будет решение сейма, это будет неплохо. Он уже был на польском престоле и может учесть свои ошибки при второй попытке, чтобы больше его не потерять. Но сейчас…
        — Хочется сделать всё наоборот, да? Назло?
        — Да, — кивнул Юзеф. — Понимаю, что это какое-то детское чувство, но ничего не могу с собой поделать. Если на стороне Станислава такие люди, как этот де Бретон, то пусть уж лучше кто-нибудь другой станет королём. Может, и не хуже будет.
        — Что ж, ты меня успокоил. Теперь мне не нужно будет делать выбор между интересами моей первой и второй родины. Раз барон сказал, что Россия против возведения на престол Лещинского, значит, это ей не выгодно.
        — И это значит, что она, возможно, поддержит другого кандидата, которого выдвинет сейм.
        — Да. Только очень не хотелось бы, чтобы началась война.
        — Если сейм будет единодушен, войны не будет.
        — А ты веришь в единодушие сейма? Ведь в одном де Бретон прав: кто бы ни претендовал на трон, это будет ставленник либо Франции, либо России. Я об этом не задумывалась, но, похоже, что это правда. Так что, по сути, Польше предстоит выбор не между возможными королями, а между Россией и Францией.
        — Ты только что это поняла? — грустно улыбнулся Юзеф.
        — А ты? Ты знал об этом раньше?
        — Об этом разговаривают давно. Просто ты так сосредоточена на своих собственных проблемах и делах, что не слышала ничего другого.
        — Тогда… какой вариант тебе самому больше нравится? Россия или Франция?
        — Тот, о котором ты сказала де Бретону. Самостоятельная Польша. А два других… Какая разница, кому подчиняться? Главное, что придётся подчиняться! — Юзеф встал, прошёлся по комнате, успокаиваясь. Остановился. — Ладно. Лучше скажи, что будешь делать? Если ввязываться в такие игры, нужно всё хорошо обдумать.
        — Я не собираюсь особо усердствовать, ты сам знаешь, у меня есть свои интересы в России. Поэтому, я думаю согласиться на предложение де Бретона, но докладывать ему… не всё.
        — Это опасно, — покачал головой Юзеф. — Долго водить его за нос не удастся. Тебе придётся говорить что-то конкретное хотя бы время от времени. Иначе игра закончится, едва успев начаться, и нам придётся уехать.
        — Ты можешь предложить лучший вариант? — саркастически спросила Элен, но Юзеф в ответ неожиданно кивнул.
        — Да. Если уж играть в политику, то по правилам политиков. Думаю, тебе не может понравиться роль пешки. А ведь можно стать тем, что называется фигурой с прикрытием. Нужно найти человека, который заинтересуется поведением француза и его делами.
        — И кого? Каким образом можно найти такого человека? Ведь он должен быть ещё и влиятельным.
        — Несомненно. И ты знаешь такого человека. И что ещё более важно, он знает тебя.
        — Кого ты имеешь в виду?
        — Не догадываешься? Или ты уже многим придворным успела подарить по роскошной лошади?
        — Бирон?!
        — Да. Господин Эрнст Бирон. Уж кто, как не он должен стоять на страже интересов России.
        — Не знаю… Мне кажется, что он стоит, скорее, на страже свих собственных интересов.
        — Которые никак не связаны с Францией и французами. Ты не заметила, что у Маньана довольно натянутые отношения с ним?
        — Не столько сама заметила, сколько много раз об этом слышала. В Зимнем часто это обсуждают. Даже несколько анекдотов есть на эту тему.
        — Вот именно. При таком положении вещей он с удовольствием уцепится за любую возможность, чтобы насолить французам.
        — Да. В этом есть смысл. Можно попытаться. Только нужно придумать, как связаться с фаворитом. Я уверена, что люди де Бретона будут следить за нами.
        — Это верно. Но я, кажется, знаю человека, который пойдёт к Бирону, — Юзеф с улыбкой смотрел на Элен. — Они будут следить за нашими воротами. А как насчёт того выхода, который ведёт на соседнюю улочку? Не пора ли им воспользоваться?
        — То есть к Бирону пойдёт пан Ален? — усмехнулась Элен. — Ты же, вроде, всегда был против моих похождений с переодеванием.
        — Постепенно привыкаю, — проворчал Юзеф. — И естественно, не отпущу тебя одну. Так что? Принимаешь такой вариант?
        — Безусловно.

* * *
        Вечером следующего дня Эрнсту Бирону, уже подумывающему, не пойти ли почивать, доложили, что какой-то молодой человек, остановленный у входа в Зимний дворец, просит принять его немедленно, уверяя, что должен сообщить что-то важное, а прийти в другое время не может. Вместо своего имени он просил передать: «Тот, кто содействовал в доставке саврасого Кречета». Бирон, разумеется, понял, о каком Кречете идёт речь, но кто такой этот молодой человек не имел понятия. Он предположил, что это может быть красавец-поляк, который везде сопровождает панну Соколинскую. И что ему могло понадобиться? Заинтригованный, Бирон велел привести позднего визитёра в малый кабинет.
        Когда вошедший поклонился, Бирон отметил, что это не тот человек, о котором он подумал: ниже ростом, изящнее и вроде бы моложе. Лица в полутьме не было видно.
        — Вы странно отрекомендовались, — начал разговор Бирон. — Я что-то не припоминаю вас, хотя хорошо знаю, о каком коне идёт речь.
        — Вашу светлость видимо ввело в заблуждение моё мужское платье, — голос был приятным, смутно знакомым и мог бы принадлежать как юноше, так и…
        — Бог мой! Вы — госпожа Соколинская?
        — Да, ваша светлость. Простите мне мою вольность в одежде, но только так я могла надеяться прийти во дворец неузнанной.
        — Нет-нет, не извиняйтесь! Вы прекрасно выглядите в любой одежде, — любезно ответил вельможа, скользя взглядом по стройной фигуре, которую на сей раз не скрывали пышные оборки, корсет и кринолин. То, что он видел, ему явно нравилось, несмотря на излишнюю, по его мнению, худобу. Он предпочитал более пышных женщин. У царского фаворита мелькнула приятная мысль, не в расчёте ли на интимную встречу явилась сюда эта оригинальная полячка, так не похожая на остальных женщин, с кем ему приходилось до сих пор встречаться. Но следующие слова панны развеяли его возникшее было желание.
        — Я взяла на себя смелость прийти сюда, так как не знаю, как мне поступить. В политике я ничего не понимаю и из-за этого попала в неприятное положение, — Элен, сделав шаг вперёд, попала в круг яркого света шандала. Когда она взглянула снизу вверх на высокого Бирона, он увидел в её глазах слёзы. — Ваша светлость, ради Бога, подскажите мне, что делать! Месье де Бретон грозит, что заставит меня уехать из России, да ещё и заплатить немалые деньги, если я не соглашусь… А я не хочу… А он следит за моим домом, и мне пришлось… — речь девушки стала бессвязной, голова склонилась.
        Но для его светлости хватило простого упоминания имени француза, которого он давно хотел поймать на чём-нибудь, впрочем, как и его непосредственного начальника.
        — Де Бретон? Причём здесь де Бретон? Что ему нужно от вас? — резко спросил он. Потом добавил уже спокойнее: — Садитесь и рассказывайте.
        Элен села на указанный стул и оказалась вся ярко освещена. Её собеседник при этом остался в тени. Она кратко рассказала ему почти всё. Умолчала лишь о сцене в лесу. Всё это время Бирон, сидя напротив, не только внимательно слушал её, но и наблюдал за ней. И ни разу она не дала ему повода сомневаться в правдивости своих слов. Слёз больше не было (и те-то, которые он заметил в начале разговора, Элен еле выдавила), говорила она уверенно. Но вместе с тем нельзя было сказать, что это заученный текст. Когда она закончила, Бирон встал, прошёлся по кабинету. Потом спросил:
        — Чего вы, собственно, хотите? Чтобы он просто оставил вас в покое?
        — Я бы этого очень хотела, но…но не верю, что так будет.
        — Тогда зачем же вы пришли ко мне? Разве не за защитой?
        — За советом. Для того чтобы месье де Бретон не навредил мне, я готова отчитываться перед ним. Но решила, что буду говорить либо о каких-то мелочах, не имеющих отношения к политике, либо буду что-то придумывать. Но при этом я могу случайно выдумать то, что повредит моей стране.
        — И России?
        — Да, конечно, и России.
        Бирон ещё раз прошёлся и остановился у окна, глядя на своё отражение в тёмном стекле.
        — Иными словами, вы готовы играть в политику, в которой, по вашим словам, ничего не понимаете. Зачем? Вы чего-то не договариваете, — опытный интриган просто носом чувствовал какой-то подвох.
        Элен опустила голову, помолчала несколько секунд и тихо произнесла заготовленные на случай такого вопроса слова:
        — Я не хочу, чтобы польским королём стал Станислав Лещинский.
        — Почему?
        — Это вопрос симпатии и антипатии. Человек не волен в этом.
        — И всё же у всякой антипатии должна быть хоть одна причина.
        — Вряд ли человек добьётся чего-либо лучшего во второй раз, не добившись в первый. Господь дал пану Лещинскому шанс стать королём, а он не смог удержаться на престоле.
        — Не очень убедительно. Ну, хорошо, будем считать, что я поверил вам. Чего же вы ждёте от меня?
        — Мне бы хотелось все свои… доклады месье де Бретону сначала доносить до вас, чтобы вы дали разрешение или запретили говорить.
        — Ммм… Это слишком сложно. Барон — стреляный воробей и легко заметит всю эту…суету. Уж лучше сделать по-другому, — видимо, Бирон всё же поверил Элен и теперь прикидывал, как выгоднее воспользоваться ситуацией. — Я найду способ передавать вам то, что следует довести до ушей барона. Это можно делать… э-э… за картами, — он задумчиво смотрел в одну точку, видимо на ходу составляя план будущей игры с французом, — или в церкви, это ещё удобнее.
        — Можно передавать и через пана Вольского.
        — Это тот ваш телохранитель, о котором идёт так много пересудов? — улыбнулся Бирон.
        — Пересудов? О чём? Он мой троюродный брат, хотя я и называю его кузеном. А то, что он взял на себя обязанности телохранителя — его самостоятельное решение. Я благодарна ему.
        — Хорошо-хорошо, я понял. Так он тоже в курсе? Что ему известно?
        — Всё, что мне. Ведь он всегда рядом.
        — И барон говорил с вами в его присутствии?
        — Нет, но я передала пану Вольскому весь разговор от слова до слова. Как и вам, ваша светлость. И это пан Вольский посоветовал мне обратиться к вам. Он сказал: «Кто, если не его светлость стоит на страже интересов России».
        — Вот как. Приятно. Тем более что это правда… Что ж, будем считать наш разговор успешно завершённым. Я уведомлю вас о том, кто будет моими посланниками, — и, видя некоторое разочарование на лице Элен, он добавил с улыбкой: — Не переживайте, я не забуду о вас. Я тоже заинтересован в этом деле. Это будет восхитительная шутка: опытного французского интригана обыграла молоденькая девушка! — и он тихо рассмеялся с довольным видом.
        А на следующий день в доме Элен вновь появился де Бретон. Он пришёл за ответом. Элен приняла его в той же небольшой комнате, выполняющей роль гостиной. Она стояла возле окна, разговаривая через плечо, и не предложила сесть посетителю. Она сразу заявила, что всё обдумала и согласна, но следует обговорить ряд мелких вопросов. Довольный тем, что всё устроилось, и можно будет доложить о своей удаче Маньану, барон благосклонно поинтересовался, какие это вопросы.
        — Для начала мне хотелось бы знать, могу ли я свободно ездить по России. Ведь у меня есть свои дела и интересы.
        — Конечно. Люди везде разговаривают, а ваша задача — слушать их и запоминать то, что услышали. Просто уведомьте меня, куда вы направитесь. Что ещё?
        — Что, если интересующие вас сведения будут попадаться редко?
        — А я и не жду от вас ежедневного отчёта, — пожал плечами де Бретон. — Было бы глупо рассчитывать, что люди каждый день будут говорить о чём-то серьёзном.
        — Как я буду перед вами отчитываться?
        — При личной встрече. Мы ведь всё равно часто встречаемся, — барон усмехнулся. — Некоторые даже считают, что у нас роман.
        Вот этого говорить не стоило, её и так раздражали намёки окружающих на их близкие отношения с французом.
        — А если будет необходимость сообщить нечто срочное?
        — Срочное? Ммм…Тогда отправьте кого-нибудь ко мне в дом с запиской, в которой будет просто один наклонный крест. Там всё поймут и свяжутся со мной, где бы я ни был. А уж я постараюсь найти вас.
        — То есть, никому другому ничего не передавать?
        — Нет. Только мне. А вы на редкость обстоятельны, выясняете каждую мелочь.
        — Я предпочитаю абсолютную ясность.
        — Почему же вы тогда не спрашиваете о сумме гонорара, причитающегося вам при каждом отчёте?
        — Это меня не волнует.
        — А зря, сумма должна заинтересовать вас. Деньги никогда не бывают лишними.
        Элен резко повернулась и со злостью взглянула ему в глаза:
        — Вы меня вынуждаете заниматься тем, что мне противно. Но это не означает, что я согласилась на это ради финансовой выгоды. Вы не смеете считать меня купленной!
        — Боже мой, зачем же принимать всё так серьёзно! Уверяю вас, мадмуазель Елена, ничего страшного во всём этом нет. А получать деньги вам понравится. Жизнь в столичном городе требует больших расходов, поэтому они будут для вас очень кстати.
        — Было бы очень кстати, если бы вы вовсе не встретились на моём пути, сударь. Скажите уж, наконец, правду, месье де Бретон, вы рассчитываете этими…гонорарами надёжнее связать меня, не дать возможности отказаться?
        — Пусть так. Какая разница, как сказать? — пожал плечами де Бретон. — Я стараюсь видеть везде позитивные вещи, а вы обращаете внимание только на негативные стороны; я привык выражаться более мягко, а вы предпочитаете более резкие слова.
        — Я предпочитаю называть вещи своими именами и не прятаться за лицемерными фразами. Что же касается тех денег, которые вы будете мне платить, то тратить их я не собираюсь, и, если возникнет необходимость, верну их вам.
        — Вы рассчитываете таким образом сохранить независимость? — барон засмеялся. — Напрасно! Во-первых, я не видел ещё ни одной женщины, которая не уступила бы желанию потратить лежащие у неё деньги. Хотя бы часть из них. А во-вторых, за то время, которое пройдёт, набегут, так сказать, проценты. Это тоже условие сделки. Так что, желая выйти из игры, откупиться, вы должны будете вернуть гораздо большую сумму.
        — О каких ещё условиях я не знаю?
        — Теперь обо всех.
        — Тогда — моё условие.
        — Ваше условие? Любопытно. Какое?
        — Я хочу, чтобы наши встречи стали реже. Если мне будет, что вам сказать, я подам знак, а без этого не подходите ко мне.
        — Я вас обидел, — француз великолепно разыгрывал искреннее сожаление.
        — Нет. Вы просто мне противны.
        — А вот вы мне симпатичны, мне интересно с вами. Я никогда бы не стал портить с вами отношения, но на карту поставлено сейчас очень многое, идёт большая игра, в которой свою роль может сыграть любая… — он замешкался, подбирая слово.
        — …самая мелкая карта, — кивнула Элен. — Что ж, по крайней мере, наконец, честно.
        — Я собирался сказать совсем другое.
        — А сказали правду. Я понимаю, политик остаётся политиком. Вот поэтому я настаиваю на сокращении наших встреч.
        — Хорошо, но это может привлечь внимание. Последнее время нас часто видели вдвоём.
        — Во-первых, не вдвоём, а втроём, мы с вами ни разу не оставались наедине, кроме нашей прошлой встречи. А во-вторых: чего вы боитесь? Да, все заметят. Ну и что? Поговорят немного о нашем «разрыве». Или вы боитесь потерять репутацию неотразимого кавалера?
        Лосев
        Через несколько дней разнеслось известие: Елена Соколинская дала отставку своему верному воздыхателю из Франции. Она сама не взглянула на него больше ни разу, а он, хоть и не подходил к Елене, но старался не выпускать её из виду. Нашлись и те, кто ему сочувствовал, и те, кто злорадствовал. Но в общем, Элен была права, и пересуды о них очень скоро затихли, эта новость быстро всем наскучила, перестав быть новостью, появились другие темы для обсуждения. Правда, последствия у этого события всё же были, и абсолютно предсказуемые. Возле Элен тут же оказалось множество поклонников, которые не прочь были занять место де Бретона. Раньше желающих поухаживать за полячкой останавливало в какой-то мере то, что рядом всегда находился Юзеф. Теперь же, понаблюдав за развитием «романа» с французом, потенциальные воздыхатели взбодрились — так всё же это возможно! — и ринулись в атаку. Вот только никто из них не продвинулся дальше комплементов и одного-двух танцев на нечастых балах. Постепенно всем надоело биться головой о ледяную стену вежливой улыбки, и они отправились искать более лёгкую добычу. Но несколько
человек всё не теряли надежду и не оставляли попыток заслужить благосклонность панны.
        Особенно выделялся среди них один. Это был мужчина лет тридцати пяти, немного резкий, с нагловатым взглядом тёмных глаз и с небольшими усиками, под чёткой щёточкой которых при улыбке сверкали ровные белые зубы. Но улыбка это была недоброй, часто — презрительной. Даже когда он обращался к Элен с явным намерением заинтересовать её, понравиться ей, улыбка оставалась всё такой же неприятной, напоминая скорее усмешку. Увидев её, хотелось срочно посмотреть на себя в зеркало: всё ли в порядке с внешностью? Что вызвало эту усмешку? Самоуверенность, граничащая с наглостью, портила впечатление от приятного лица с правильными чертами. Этот человек не признавал проигрышей ни в чём. Холодность и равнодушие Элен он принимал за правила игры, по которым он, мужчина, должен добиваться расположения дамы, сколько бы времени это ни заняло, а Элен должна была старательно делать вид, что это ей не интересно.
        Так и тянулось. Сначала на Бориса Лосева Элен обращала внимания не больше, чем на остальных. Потом он стал её сильно раздражать своим наглым поведением и вечной ухмылкой, которую, по-видимому, считал неотразимой. А затем Элен стала развлекаться. Она то делала вид, что не смогла устоять перед искушением взглянуть на него тайком и разыгрывала лёгкое смущение, когда он это замечал; то ходила с абсолютно невозмутимым видом, не обращая на Лосева ни малейшего внимания, как будто его не было вовсе. Лосев продолжал упорно добиваться её благосклонности, действительно веря, что рано или поздно это произойдёт, и госпожа Соколинская будет его.
        И у него были причины для такой настойчивости. В данный момент у него почти закончились средства к существованию. Немалые деньги, которые когда-то неожиданно ему достались, Лосев растратил в основном на игру и оплату роскошного съёмного дома в столице. Теперь же он ютился в крошечной комнатке, за которую и то был должен. Но этот господин придумал, как ему казалось, замечательный выход: нужно было просто жениться на деньгах. Здесь, в столице, он не рассчитывал найти себе невесту. Всем слишком хорошо были известны его таланты быстро и бестолково тратить деньги. Правда, нашлись несколько дам, которые, даже зная его репутацию, были не прочь поделиться своим капиталом при условии женитьбы. Но это не устраивало самого Лосева. То есть сумма приданого и даже женитьба — устраивала, но кандидатуры в жёны вызывали желание убежать от них подальше. В таком возрасте и с такой внешностью они были, по его мнению, просто недостойны стоять рядом с ним в церкви! Да и не только в церкви. Борис собирался найти, если не красивую, то хотя бы милую внешне невесту и желательно помоложе. И разумеется, с приданым. Он уже
намеревался поискать таковую в провинции, но тут появилась Елена Соколинская. Это был идеальный вариант! Молода, красива, не знает о нём ничего плохого. А если кто-нибудь и постарается довести до неё нежелательную информацию, всегда можно будет сказать, что это клевета завистников. То, что денежки у неё водятся, было понятно. Один жеребец, подаренный Бирону, чего стоил, а тут ещё и кречет! Ко всему она ещё и иноземка. Это просто замечательно! Всегда будет возможность скрыться от кредиторов. Вот поэтому, учитывая всё, Лосев был так настойчив. Он просто не мог допустить провала такого замечательного плана.
        Но Элен к его сожалению очень быстро стало известно о нём то, что он предполагал скрыть. Это получилось как-то само собой. Люди всегда охотно с ней разговаривали, а тут ещё такая возможность — рассказать ей, что за человек её поклонник и какие мотивы им движут. Элен слушала, запоминала, но отношения своего к Лосеву не изменяла, рассчитывая, что он сам оставит попытки, что ему надоест. Но в этом она ошиблась. Борис шёл к цели с упорством барана. Он словно не видел её пренебрежения, замечая только плюсы: посмотрела и отвела глаза; улыбнулась его шутке за картами; приветствовала благосклонно…
        Так продолжалось достаточно долго. Иногда он мешал Элен передать де Бретону интересующие его разговоры. Посвящённый во всё Юзеф, не подходил в такие моменты близко, чем тут же старался воспользоваться Лосев. Он делал всё, чтобы не дать французу оказаться вдвоём с Элен, опасаясь возобновления их отношений. Её это очень забавляло, особенно то, как реагировал барон. Он злился. Губы сжимались в ниточку, брови сходились на переносице, усы топорщились, как у кота при виде соперника. Главное, что как бы он ни среагировал — остался бы рядом или отошёл — ему всё равно не удавалось выполнить свою задачу, говорить с Элен о деле при постороннем было невозможно. Элен решила отомстить де Бретону, поиграв на его нервах. Она стала иногда делать вид, что не против присутствия рядом Лосева. Де Бретон бесился, но ничего не мог сказать: сделка не оговаривала личную жизнь Элен. Она была довольна. Получив очередные инструкции от посланца Бирона, она несколько раз делала вид, что ищет возможность передать результаты своей «работы», одновременно искусно подталкивая господина Лосева проявить бдительность, и не дать
приблизится к ней барону. Видя только то, что хотела видеть, молва стала уже предполагать, что Борис Лосев — новое увлечение полячки. При этом самодовольно говорили, что предупреждали её о том, кто такой этот Лосев. Но кто её разберёт? Видимо ей не жаль тех денег, которые этот господин отнимет у неё, если ему всё же удастся довести дело до свадьбы. Правда, он может отнять их и до свадьбы, просто взяв в долг…
        Слухи крепли. Борис продолжал проявлять активный интерес. Элен не переставала играть. Юзеф как-то спросил у неё, чего, собственно, она добивается?
        — Ничего. Мне просто нравится злить де Бретона. А такой способ — самый эффективный.
        — Но почему бы не выбрать для этого кого-нибудь другого, а не этого…Бориса?
        — А чем он хуже остальных? Всё равно это несерьёзно. И потом, так даже лучше. Другого мне, может быть, стало бы жаль водить за нос. А господина Лосева нет. Он, со своей наглостью и настырностью, прямо-таки напрашивается на это.
        — Какая же ты… коварная. Я и не знал, — улыбнулся Юзеф.
        — Да, я такая. Ты многого ещё не знаешь обо мне, — улыбнулась в ответ Элен.

* * *
        Между тем приближалось Рождество. Элен очень ждала этого дня. Ей так хотелось вновь услышать и почувствовать то, что слышала и чувствовала в детстве. Она мечтала, как пойдёт в церковь, как услышит церковный хор. И слова знакомых с детства молитв будут звучать не в комнате, а гулко отзываться под сводами храма. Конечно, главное — верить, но всё же…
        Дома тоже вовсю готовились к празднику. Даже к двум. Элен и Маша должны были праздновать православное Рождество, а остальные, будучи католиками, соблюдали свои традиции. Но для всех это был прекрасный праздник! И он объединял их.
        За всей этой кутерьмой Элен только изредка вспоминала, что пора бы уже возвратится Тришке, который опять уехал на орловщину с новым заданием. Ему было поручено по возможности выяснить имена тех, кто мог считаться друзьями графа Алексея Кречетова. Тришка что-то задерживался, и Элен начала тревожится. Успокаивала она себя только тем, что парень хочет сделать работу как можно лучше. Вполне вероятно также было, что Тришка решил встретить Рождество там, под Орлом, с новыми приятелями, которыми, Элен была уверена, уже успел обзавестись. У пройдохи был тот же талант, что и у неё: он умел слушать, и люди тянулись к нему.
        Кстати, Тришка уже знал, на кого работает. Это произошло не случайно. Юзеф сразу говорил Элен, что следует сказать ему, кто она на самом деле.
        — А то может произойти какая-нибудь нелепая ситуация.
        — Какая?
        — Да какая угодно, разве можно угадать! Пусть лучше знает.
        — А ты не думаешь, что у него может возникнуть желание получить несколько монет за такую новость? При его предприимчивости я не сомневаюсь, что он найдёт, кому её продать.
        — Но ведь Маше ты доверилась?
        — Ну, Маше! Она никуда не побежит, ей просто некуда деться. Здесь она живёт свободным человеком, несмотря на то, что пришлось её для этого купить. А стоит ей уйти от меня, она снова станет крепостной, документов-то у неё нет. Ты думаешь, она этого захочет? Или не понимает, к чему это может привести?
        — В обмен на то, чтобы получить вольную? Думаю, захочет.
        — А зачем? На что она будет жить, получив вольную? Станет чьей-нибудь служанкой? Так она и так имеет это место. В чём же смысл?
        — Тогда почему ты сомневаешься в Тришке? Чем он так уж сильно отличается от Маши?
        — Тем, что он всегда жил самостоятельно, сам принимал решения, сам зарабатывал. А Маша — нет. Она была несчастна, но ей не приходилось думать о том, где взять еды на сегодня и где найти место для ночлега. Пусть плохо, но её кормили. Кормят и сейчас. Так что между ними огромная разница.
        — А мне нравится Тришка. По-моему, он честный, и, пообещав работать на нас, никуда не побежит.
        Подобные разговоры повторялись несколько раз, и наконец, Элен, скрепя сердце, согласилась. Когда приглашённый якобы для получения нового задания Тришка впервые вошёл в дом Элен, он выглядел оробевшим, несмотря на то, что пытался скрыть это за какой-то неестественной развязностью. Встретил его Юзеф и провёл в кабинет, где спиной к нему стоял господин Ален. Тришка поклонился и спросил, зачем он понадобился, что предстоит делать. Господин повернулся к нему лицом. Он смотрел на Тришку и улыбался. До сих пор парень видел барина либо в сумерках, либо в низко надвинутой шляпе. Теперь он впервые как следует, разглядел его. Его? А может…Да нет…
        — Моё имя — Елена. Елена Соколинская. Теперь тебе известно то, что знают все в этом доме. Но только в доме! Так одетой я бываю редко, только тогда, когда мне необходимо остаться неузнанной. Надеюсь, не нужно специально объяснять, что не стоит кричать о том, что ты узнал, на каждом углу? Я решила поставить тебя в известность, кто я, поскольку мне нравится, как ты выполняешь порученную тебе работу, и думаю пользоваться твоими услугами и в дальнейшем. Ты согласен?
        Тришка выглядел полностью ошарашенным. Он стоял с полуоткрытым ртом и молчал. Вошедшая Маша, посмотрев на него, хихикнула, прикрывшись ладошкой. Рот закрылся, но вид у парня остался всё такой же глупый. Элен фыркнула, потом тихонько рассмеялась. Маша, взглянув на неё, поддержала хозяйку. Вслед за ними засмеялся Юзеф, стоявший тут же. Посмотрев на всех по очереди, Тришка смущённо улыбнулся, а потом, представив, как выглядел со стороны, захохотал вместе со всеми.
        Праздник полностью оправдал надежды Элен. И торжественная служба в церкви, и домашнее торжество подарили ей множество счастливых даже не минут, а часов. А вскоре состоялся и бал в Зимнем. На этот раз ни цвет, ни фасон платья гостей не оговаривался, хотя Анна Иоанновна почти всегда диктовала, в чём должны приходить дворяне в Зимний. Роскошь залов и нарядов спорили с самыми богатыми дворами Европы. Элен по-прежнему была популярна, хотя конечно, спорить с красавицей Елизаветой Петровной не удавалось никому. Дочь Петра Великого блистала! Она так любила балы! Ловя восхищённые взгляды, кокетливо улыбаясь, она была счастлива. Рядом с ней не стоило рассчитывать на повышенное внимание мужчин, но всё же ни одного танца Элен не пропускала.
        Незадолго до бала Юзеф в разговоре с Элен сказал, что слышал, как её обсуждали несколько кавалеров.
        — Да? Теперь болтовня перестала быть чисто женским занятием? И что они говорили?
        — Если не пересказывать подробно, речь шла о том, что рядом с тобой не сможет находиться ни один мужчина.
        — Вот как? И они это каким-то образом обосновывали?
        — Сказали, что ты так холодна, что мужчина чувствует себя ненужным.
        — Очень интересно, — Элен весело улыбалась.
        — Не смейся. Тебе не кажется, что пора уже перестать вести себя так… необычно? Это привлекает внимание.
        — А что в том плохого?
        — А зачем? — хмуро поинтересовался Юзеф. — Или тебе нравится такое положение вещей?
        — Нравится? — Элен задумчиво вздохнула, потом после паузы ответила: — Наверное, да. Приятно сознавать, что ты привлекаешь внимание. С другой стороны это иногда меня раздражает, поэтому я и веду себя так… как они сказали? А! Холодно. И потом, что я могу сделать, если мне действительно не интересны мои поклонники. Многие из них просто глупы! Что мне теперь, дома оставаться?
        — Нет. Есть другой способ. Выбери кого-нибудь и дай понять, что не против его общества. Для тебя это проще простого, стоит только щёлкнуть пальцами, и — пожалуйста, выбирай. Главное, чтобы человек не был тебе противен.
        — Скорее, чтобы он не был скучен, — проворчала Элен. Ей вовсе не улыбалось изображать симпатию по отношению к кому бы то ни было. Когда они часто встречались с де Бретоном, ей этого делать не приходилось, просто потому что барон ни разу не сделал ничего, чтобы заставить думать о нём, как о воздыхателе. К тому же с ним было интересно. А тут…
        — Хорошо, как скажешь.
        — И когда ты сделаешь выбор?
        — Да при первой же возможности. Вот скоро бал по случаю Рождества. Если уж делать, так что тянуть, — настроение у неё явно испортилось.
        — И ты уже знаешь, на ком остановишь выбор? — осторожно спросил Юзеф, рискуя получить в ответ только сердитый взгляд. Но Элен внезапно хихикнула, в глазах появилось озорное выражение.
        — Знаю. Пусть это будет господин Лосев.
        — Лосев?! Почему он? По-моему, это самый неподходящий вариант из всех.
        — На тебя прямо не угодишь, — съехидничала она. — По крайней мере, это будет выглядеть вполне естественно. Господин Лосев был так настойчив, что мог, в конце концов, и добиться своего, заинтересовать меня.
        — Ну да. Вопрос только в том, чего он хочет на самом деле?
        — Жениться, — пожав плечами, уверенно ответила Элен. — Ни больше, ни меньше. Ну, и естественно, жениться выгодно, взяв неплохое приданое. Жена его интересует лишь в качестве приятного приложения к деньгам.
        — Такие серьёзные намерения могут завести далеко, — покачал головой Юзеф. — Жениться можно и заставить.
        — Заставить? Ты что, думаешь меня можно заставить сказать «да» перед алтарём?
        — Думаю, что можно заставить любого. У каждого есть свои слабости, а тот, кто хочет, во что бы то ни стало получить желаемое, обычно очень хорошо знает эти слабости. И играет на них.
        — Юзеф, я похожа на наивную дурочку, которую можно обмануть, пообещав конфетку?
        — Нет, на наивную ты не похожа, и уж тем более, на дурочку. Но я слышал, уже была какая-то история, когда никто ни о чём тебя не спрашивал, никого не интересовало, наивная ты или нет. Как звали того милого человека? Владек, кажется? В тот раз тебе повезло, но везти бесконечно не может никому.
        — Всё! Хватит! Об этом я говорить не намерена! — Элен разозлилась. Мало того, что Юзеф читает ей морали, советует, как поступить, воображая себя чуть ли не её опекуном, так он ещё каким-то образом прознал об истории с похищением! — Я сказала, что прислушаюсь к твоим словам. Сказала, что выберу одного кавалера. Сказала, что сделаю это в ближайшее время. Чего ты ещё хочешь?!
        — Ничего. Просто…
        — Тогда разговор окончен! Сколько можно! Я уже большая девочка и сама способна решать, как мне поступить. Во всяком случае, кавалера себе я могу выбрать без твоих занудных подсказок! — и она быстро вышла из комнаты, не дожидаясь его ответа.

* * *
        И вот бал. Элен сидела у стены на стуле, а с обеих его сторон стояли, как стражи Юзеф и Борис, который был всё так же настойчив. Как всё было бы просто, если бы в России тоже использовали карнэ! Но раз этот предмет здесь неизвестен, придётся прибегнуть к языку веера…Элен со скучающим выражением лица смотрела по сторонам, похлопывая полураскрытым веером по левой ладони. Это было воспринято, как сигнал, и в её сторону сразу устремились несколько человек, надеявшихся получить танец. Элен всё прекрасно видела. Дождалась, когда мужчины подошли, и, опустив веер вниз, сказала с милой улыбкой:
        — Простите, господа, у меня случайно освободился один танец, но я уже обещала его господину Лосеву.
        Кавалеры, с более или менее явной досадой отошли, поклонившись. Что касается Бориса, то, надо отдать ему должное, он ничем, ни единым движением, не выдал своего удивления. Только на губах опять появилась его характерная усмешка. Теперь в ней было презрительное пренебрежение, когда он провожал взглядом уходящих мужчин, оставшихся ни с чем. Но так ни о чём и не спросил. Он даже не поинтересовался, который танец достался ему.
        А танцы следовали один за другим с короткими перерывами. К Элен подходил очередной партнёр, с поклоном подавал руку, а после того, как музыка стихала, провожал к её месту, возле которого так и оставались Юзеф и Борис. Они за всё время не сказали друг другу ни слова. Юзефу не нравился Лосев, тот чувствовал это, да и сам никакой симпатии к поляку не испытывал. Ведь никому так и не было известно, кем он доводился госпоже Соколинской.
        Элен очень интересовало, как Борис рассчитывает понять, когда нужно будет пригласить её. Музыка заиграла в очередной раз, никто к Элен не подходил. Она встала сама. Казалось, Борис и не смотрит на неё, наблюдая за всеми остальными, но его движение началось почти одновременно с движением Элен, и когда она поднялась со стула, повернувшись к нему лицом, Борис уже склонился перед ней, протягивая руку. Со стороны никто бы не смог понять, что Лосев до последней секунды не знал, когда следует пригласить даму.
        После бала, уже дома, Элен сказала Юзефу, прежде чем уйти к себе:
        — Знаешь, а он не такой тупой, как я предполагала. Пожалуй, я была права, когда решила выбрать именно его. С ним рядом будет не скучно.
        — Так он тебе понравился? — чересчур резко спросил Юзеф.
        — Причём тут понравился? Я говорю о том же, что ты сам мне говорил: главное, чтобы человек не был противен. Борис Лосев мне не нравится, но не противен. По крайней мере, пока.
        Недели через две, в течение которых Элен несколько раз встречалась с Лосевым (разумеется, в присутствие своего верного телохранителя), Юзеф поинтересовался:
        — Ну, что? Как тебе новый кавалер? Сумел он понравиться тебе больше, чем при первых встречах?
        — Нет, не сумел, — Элен неожиданно не стала отшучиваться или сердится. — Он всё такой же нагловатый, самоуверенный… — она затруднялась с определением.
        — …болван, — помог Юзеф.
        — Да нет. Болваном его назвать нельзя. Он, безусловно, умён. Умён и расчётлив. Странно, что при таких качествах он сумел промотать всё, что имел.
        — Значит, в душе он другой.
        — Не знаю, какой он в душе, но внешне это человек циничный и жёсткий.
        — Может, жестокий?
        — Может и жестокий. Судить об этом не берусь, но вполне допускаю. Слышал бы ты, какие характеристики даёт он за глаза тем людям, с которыми раскланивается.
        — Как же ты миришься с его присутствием?
        — Он умеет сдерживать себя, если это выгодно для него. А меня он как раз, так и расценивает: как безусловную выгоду, — усмехнулась Элен. — К тому же господин Лосев не лишён чувства юмора… И потом мне просто любопытно. Знаешь, я никогда не общалась с подобными людьми. Можно сказать, даже не встречала таких. И мне интересны его слова. Хотя от многих его суждений меня коробит… И ещё мне почему-то кажется, что я знаю его. Хотя понимаю, что этого не может быть… Но даже интонации его голоса мне вроде бы знакомы.
        — Так ты его изучаешь? — усмехнулся Юзеф. — Как таракана под лупой?
        — Примерно, — засмеялась Элен, выходя из состояния задумчивости. Сравнение и впрямь было удачно. Представив себе таракана с лицом и усами Лосева, Элен ещё раз весело фыркнула.
        — Только будь с ним осторожней. Даже тараканы иногда кусаются.
        — Скорей, они слишком быстро убегают, не дав поймать себя. Но в таком случае, всегда можно бросить им вслед туфлю.
        — Представляю себе картину: летящая туфелька сбивает с головы господина Лосева шляпу и каблучком бьёт его в лоб.
        Оба рассмеялись. Настроение было хорошим, а завтра, если не будет метели, намечалось ещё и катание на санях по льду Невы. Приближался февраль, и город часто погружался в плотную белую муть, сквозь которую порой было трудно разглядеть противоположную сторону улицы. Ветер завывал в трубах, и о том, чтобы куда-то выйти не хотелось даже думать. Здесь, в Санкт-Петербурге, погода вообще не баловала людей. Летом часто шли дожди, что делало его похожим на раннюю осень, а теперь, зимой, мороз ощущался гораздо больше, чем в Польше, усиленный сыростью, ползущей от близкого моря. Даже Элен, помнившая холодные зимы на орловщине, где морозы были сильнее, здесь мёрзла, что уж говорить о Штефане и Юзефе, который, несмотря ни на что, не отпускал Элен одну, верный своим обязанностям. Это здорово бесило Лосева, который предпочёл бы хоть изредка оставаться наедине со своей дамой. Но сказать ему было нечего: роль телохранителя Юзеф исполнял честно, хотя Борису неоднократно приходила в голову мысль о том, что это действительно только роль. И бесился ещё больше. Сдерживать эмоции ему удавалось не всегда. Стоило ему
только увидеть Юзефа, как на его лице отражалось внутреннее раздражение. Элен всё замечала, но не вмешивалась, тем более что Юзеф и вида не показывал, как ему неприятен Борис. В какой-то момент Лосев начал провоцировать поляка двусмысленными словами, взглядами как бы сквозь него, даже «случайными» столкновениями. Но и тут он проиграл. Юзеф был абсолютно невозмутим. Взгляды Бориса он не замечал, слова игнорировал. А после второго намеренного толчка при столкновении в дверях посмотрел на него с выражением человека, внезапно увидевшего грязь, прилипшую к его только что вычищенному камзолу. В ответ на этот взгляд Лосев попытался превратить неприятную ситуацию в ссору, но тут уж вмешалась Элен.
        — Не стоит, господин Лосев, делать из мухи слона. Тем более что это вы, а не пан Вольский были неосторожны и столкнулись с ним, — нахмурив брови, сказала она. — Хочу предостеречь вас. Я ценю ваше отношение ко мне, но вы должны быть более сдержаны в эмоциях, если не хотите прервать наше общение.
        Неизвестно, что подумал при этом Борис, но больше он не делал попыток задеть Юзефа, хотя отношения между ними не изменились.
        Катание прошло отлично! Погода выдалась на редкость хорошая — небо чистое, солнце яркое. Такое яркое, что слезились глаза от сверкающего снега. Сильные лошади быстро несли лёгкие санки по реке. Это был сравнительно новый способ запряжки. К его виду уже привыкли, но использовали в основном для перевозки почты, оценив быстроту и проходимость. Да и груз на санях, запряжённых тройкой коней, можно было везти немалый! Тройка была гораздо маневренней, чем запряжка цугом, и сильней и надёжней одноконной повозки. Ямщикам весьма понравилась новинка. Летом, подгоняя лошадей дикими криками и свистом, они летели по дорогам, меняя лошадей на ямских станциях и делая по сто вёрст в день! А зимой на санях скорость ещё возрастала!
        Насмотревшись со стороны на пролетающие мимо ямские тройки, многие сами захотели получать удовольствие от такой быстрой езды, и тройки стали появляться в Москве и Петербурге у тех, кому это было по карману. Но не обязательно было иметь тройку у себя, чтобы покататься, можно было арендовать её на некоторое время. Именно так и поступила Элен.
        Юзеф впервые мог оценить это удовольствие. Когда он увидел упряжку со стороны, то в недоумении разглядывал её. Сани лёгкие, их без труда потянула бы и одна лошадь, зачем же здесь три? Ведь те, что были впряжены с краёв, и назывались странным словом «пристяжные», не несли, казалось, никакой нагрузки, её брал на себя средний конь. Но теперь, развалившись в санях рядом с Элен, он не думал ни о чём рациональном. Он просто наслаждался чувством полёта. Гиканье возницы подгоняло лошадей, а его молодецкий посвист поддерживал сложный ритм ударов копыт: спаренные удары рыси коренника и трёхтактный галоп пристяжных. Это было необычно, стройно и красиво. И забывались все «зачем», всё вдруг становилось понятно и прекрасно. Когда он смотрел вперёд, видел спину возницы и повёрнутую в сторону морду левой пристяжной; когда поворачивал голову влево — летящий мимо берег реки, ещё дикий в этом месте, поросший кустами, за которыми виднелся лес; а стоило взглянуть направо и перед ним возникало смеющееся лицо Элен с сияющими глазами. Она всё торопила возницу: «Быстрей, ещё быстрей!» Юзеф никогда не видел её такой
счастливой. Сейчас он легко представлял, какой она была тогда, в детстве, когда жила с отцом и братом. И так заразительно была эта радость, что и сам он не заметил, как, тоже смеясь, стал вместе с ней кричать: «Ещё! Ещё быстрей!»
        Письмо и известие
        Дома Элен ждало письмо от дяди Яноша. Он писал, что у них всё пока по-старому, хотя в Польше стало неспокойно. Многие знали о болезни короля и пытались предугадать, какие события вызовет его кончина. Дальше в письме говорилось о возможности возвращении на трон Станислава Лещинского, но никаких, даже самых общих намёков о собственном взгляде на такую перспективу, там не было. Ни одобрения, ни возражения. Только констатация фактов.
        Элен задумалась, держа в руках письмо. Почему дядя не выразил своего отношения к возможным событиям? Боялся, что письмо прочитают? Кто? Избежать этого на территории Польши он мог легко, для этого у него были и средства и верные люди. Значит, боялся просмотра письма уже здесь, в России? Но Россия не хочет видеть на троне Польши Лещинского. Следовательно, если бы дядя написал, что не одобряет такую идею, это никого не насторожило бы. Но он промолчал. Зная, как дядя относится ко лжи, Элен поняла, что это было бы неправдой. Что же получается? Дядя за короля Станислава? Он среди тех дворян, о которых говорил де Бретон? И что теперь делать ей? Элен встала и, как всегда, когда нервничала, стала ходить по комнате. Вряд ли от её докладов французу всерьёз что-то зависело. Но это вопрос о честности перед самой собой. Она не может быть одновременно и за и против. Ей никогда не удастся говорить одно, а думать другое.
        В такой растерянности и застал её Юзеф. На его вопрос о причине такого состояния, Элен, вместо ответа, протянула ему письмо.
        — Прочти.
        — Но оно адресовано тебе.
        — Прочти, там не написано ни о чём, чего бы ты не знал. Меня интересует, что ты скажешь.
        Юзеф быстро пробежал глазами письмо и не найдя в нём ничего такого, что так сильно могло взволновать Элен, стал перечитывать внимательней. Прочёл. Нахмурившись, посидел немного молча. Элен всё это время стояла вполоборота к нему. Наконец, Юзеф взглянул на неё и осторожно спросил:
        — Что именно тебя встревожило?
        — Разве ты не обратил внимания на слова о Лещинском?
        — Обратил.
        — И?..
        — Думаю, наши симпатии в этом вопросе расходятся. Пан Янош, видимо, не возражал бы, если нового короля звали Станислав.
        — Именно. Значит, мы ошиблись. Я ошиблась. Нужно было честно соглашаться на предложение французов и помогать им. И что теперь?
        — Подожди, не торопись с выводами. Ты опять начинаешь искать причину, чтобы почувствовать себя виноватой. Что за самоедство такое, в конце концов?
        — Это когда же я искала причину?
        — А кто вдруг стал считать себя потенциальным убийцей? И мучился совестью от этого.
        — Но это другое! Тогда всё касалось только меня. Моего личного выбора. Ведь я могла бы отказаться от мести. А сейчас…
        — И сейчас — то же самое. Это тоже вопрос личного выбора. Это неправда, что ты смогла бы отказаться от мести, подумай сама. Для этого тебе нужно было бы перестать быть самой собой. Ты сделала тогда выбор раз и навсегда. И в этот раз тоже. Даже если потом окажется, что ты была не права, но это должен быть твой выбор, твой, больше ничей! Нельзя, делая его, оглядываться на других, учитывать их симпатии и антипатии.
        — Но мне всегда казалось, что было бы глупо не прислушаться к мнению дяди с его опытом.
        — Да? Ты сама-то веришь в это? Разве ты прислушалась к нему, когда добивалась разрешения учиться фехтованию? Ты сама решала, и всегда будешь решать, как тебе поступить. И даже спрашивая совета, ты ещё думаешь, стоит ли к нему прислушаться.
        — Но сейчас всё так серьёзно. Дядя…
        — У тебя не было возможности узнать его точку зрения, когда решала вопрос, на чьей стороне быть. И потом, я помню, что именно ты мне тогда сказала: тебе не пришлось выбирать между интересами Польши и России. Ну-ка подумай, если бы ты в тот момент узнала, кого поддерживает пан Янош, изменила бы ты своё решение?
        — Не знаю, — опустив голову, ответила Элен.
        — Серьёзно? А вот мне почему-то кажется, что ты не смогла бы поступить по-другому. Кроме всяких высоких соображений ты бы учла и собственное раздражение при виде де Бретона. Разве не так?
        — Не знаю, — повторила Элен, глядя в пол. — Может быть ты и прав. Но теперь, — она взглянула на него, — теперь получается, что мы с дядей можем стать врагами?
        Столько растерянности было во взгляде и голосе, что Юзеф поразился: невозможно представить, что это она была с ним вместе в школе, она, не дрогнув, уничтожила негодяя, угрожавшего ей, которая всерьёз собиралась мстить за семью. Вместе с удивлением пришло острое желание подойти, обнять эту странную, не похожую ни на кого, девушку, очень сильную и одновременно хрупкую и слабую; обещать ей защиту от всех бед и неприятностей навсегда, пока бьётся его сердце… Но, сделав это, он рисковал потерять её доверие, её дружбу — странную дружбу девушки-воительницы, в душе остающейся ранимым ребёнком. Юзеф смотрел на неё и, улыбаясь, качал головой:
        — Почему же врагами, Элен? Разве ты можешь себе представить, чтобы пан Янош стал тебе врагом? Ты и раньше противоречила ему, делала то, что он считал недопустимым. Он любит тебя, Элен. Любит и понимает. Я даже допускаю, что своего мнения в письме он не высказал ещё и потому, что считал возможным такое твоё отношение к событиям, которое есть на данный момент.
        — Это всё так, но если начнётся война внутри страны, мы окажемся по разные стороны.
        — А ты что же, собираешься принимать участие в военных действиях? — саркастически поинтересовался Юзеф. — До сих пор я считал, что, достигнув своей цели, которую я уважаю, хотя и не приветствую, ты вернёшься к жизни, подобающей молодой панне. Я ошибаюсь?
        — Нет, не ошибаешься, конечно, — смутилась Элен. — Я естественно, не собираюсь воевать.
        — Ну, слава Богу! Тогда в чём проблема? Даже если пан Янош будет воевать, каким образом это может помешать вам обоим продолжать любить и уважать друг друга?
        — Но я же не смогу скрыть от дяди того, что делала в интересах России, против Франции.
        — Вот! Наконец-то! Именно против интересов Франции! В этом вся суть! Ничего другого. Прислушайся к себе: тебя раздражает де Бретон, хочется помешать ему. Да и мне, откровенно говоря, тоже! Вот откуда твоё решение, на чью сторону встать. А кто был бы лучшим королём нашей страны — это ещё вопрос. Мы даже не знаем пока, кто будет противником Лещинского. Да может, ещё и известие о скорой смерти короля Августа — ложь, произнесённая только для того, чтобы убедить тебя согласиться, может быть, король проживёт ещё немало. Недаром его называют Сильным! Тогда и вовсе говорить сейчас не о чем, поживём — увидим. А сейчас успокойся. Раз уж начала игру — играй до конца.
        Элен подошла к нему вплотную.
        — Спасибо тебе, — сказала она, глядя в глаза. — С тобой мне удивительно спокойно и надёжно. Будто ты — моё второе я. Мне иногда кажется, что я говорю сама с собой. И всегда нахожу правильное решение. Спасибо.
        Юзефа словно обдало жаром. Элен стояла так близко. И ничего резкого, мальчишечьего не было в ней сейчас. Перед ним была просто хорошенькая девушка, только глаза смотрели чересчур серьёзно и грустно, без тени кокетства или вызова. Это была опять какая-то неизвестная Элен. Её образ волновал и притягивал, как никогда.
        А Элен смотрела в серые глаза, всегда внимательные, иногда насмешливые, иногда как будто в чём-то упрекающие, но неизменно доброжелательные, и вдруг смутилась. Ей показалось, что вот ещё немного, и Юзеф наклонится и поцелует её. Она отвела взгляд и отступила на шаг. Юзеф тоже смешался и сделал вид, что ещё раз хочет прочесть письмо пана Буевича, которое так и держал в руке.
        За ужином оба были неестественно предупредительны по отношению друг к другу, говорили о посторонних, ничего не значащих вещах. Больше они не возвращались к состоявшемуся разговору. Элен успокоилась, по крайней мере, внешне это выглядело именно так, и продолжала морочить голову и французу и Лосеву, каждому по-своему: одному — ложными сведениями, другому — ложными отношениями.
        Незадолго до всех этих событий пришла весточка от Тришки. Оказалось, он пытался разыскать одного из тех, кто интересовал Элен. По добытым им сведениям, он имел небольшой дом где-то на Волге. Весть принёс какой-то мужичок, ехавший в столицу на заработки, не найдя себе дела в Москве. Тришка поручил ему передать всё на словах. Никаких имён он мужичку не сказал, названий тоже. Так что приходилось только гадать, кто, что и где. Зато хоть стало известно, что с Тришкой ничего не случилось, и что вскоре можно ожидать его возвращения.

* * *
        Февраль принёс с собой не только метели, но и много новостей. Курьеры привезли в Россию весть о том, что скончался король Королевства Польского Август Второй Сильный. Страна теперь жила в ожидании решения сейма, который должен был избрать нового короля. В связи с этим зашевелились политики во всех странах, а активная деятельность французских посланников в России вышла за рамки обычных интриг. Особенно старался де Бретон. Он постоянно требовал всё новых и новых сведений от Элен и других своих шпионов, и стал попутно давать советы, которые больше походили на приказы, о том, что и как говорить, чтобы получить тот эффект, которого желали французы, чтобы подтолкнуть те события, которые им были выгодны. Особенно интересовали де Бретона любые, пусть даже самые, казалось бы, незначительные сведения о частях русской армии и их передвижениях. Барон внушал Элен:
        — Не нужно спрашивать в лоб. Достаточно узнать об оставшихся в одиночестве жёнах, а пуще того — о любовницах господ офицеров. Что может быть естественнее сочувствия в адрес покинутой женщины! Можно поинтересоваться, не собирается ли та или другая навестить своего милого. Особенно это касается любовниц, которые могут воспользоваться отсутствием рядом с офицером его супруги. А может, жена передаёт мужу с оказией гостинцы или пишет письма. Тогда можно поинтересоваться, как долго ждать ответа. Ну, и т. д.
        Элен выслушивала эти поучения, еле сдерживая себя, чтобы не нагрубить. Как он ей надоел! Тем более что сейчас у неё не было сил думать о чём-то, кроме возникшей сложной ситуации. А дело было вот в чём. Вернулся, наконец, Тришка. То, что он рассказал, повергло Элен в состояние шока. Но выяснилось всё только в конце его обстоятельного рассказа.

* * *
        Длительная задержка Тришки объяснялась просто. Трудно было найти человека или людей, которые могли бы рассказать о знакомых молодого графа Кречетова. Он мало и редко бывал в поместье, поэтому о его знакомых — близких и не очень — мало кто знал. Сведения приходилось собирать по крохам. Знакомясь и разговаривая с людьми, нужно было очень постараться, чтобы беседа приняла нужное направление, а собеседник не понял, что целью парня является один единственный вопрос. Тришка оказался весьма одарённым в этом ремесле. Необходимое он выуживал у людей мастерски. Было у него и ещё одно замечательное качество — он умел не только слышать сказанное, но и рассуждать. Всё это делало его поистине ценным помощником.
        Постепенно, ценой больших временных затрат, ему удалось составить целый список тех, кто был знаком с Кречетовым. Список получился очень большим — сорок два человека.
        — Постой, — прервала его Элен, — что значит «составил список»? Ты же говорил, что неграмотный!
        — Ну, я ж тогда вас не знал совсем. Неграмотному доверяя больше. И прочесть какую бумагу можно незаметно. Не всё ж разом о себе говорить! Вон, вы тоже не сразу признались, что не барин, а барыня.
        — Ах ты, прохвост! — засмеялась Элен. — Ладно, продолжай.
        И Тришка продолжил отчитываться обо всём, что удалось узнать. Итак, перед ним лежал список из сорока двух человек. Одному проверить каждого? Невозможно. Тогда Тришка, поразмыслив, решил, что вряд ли госпожу Соколинскую интересуют те, с которыми граф свёл знакомство уже после того, как получил титул, ведь она, давая ему задание, говорила о прошлом, чуть ли не о своём детстве. Придя к такому решению, Тришка вычеркнул тех, кто не соответствовал условию. Теперь в списке осталось семнадцать человек. Вопрос был: «всего» семнадцать или «целых» семнадцать? Тришка придерживался второго определения. А значит, нужно было найти способ уменьшить и это количество. Подумав ещё немного, прикинув и так и этак, Тришка подошёл к этой проблеме совсем с другой стороны. Ему наверняка был известен один давний знакомый графа. Говорили, что Кречетов дал место управляющего имением некоему Никите Кускову — человеку, которого знал с юности. Тришка решил составить ещё один список — знакомых управляющего, а потом сравнить списки. На это тоже ушло немало времени. Зато результат порадовал. Оказалось, что общих знакомых у них
было всего семь человек. Из них — две женщины. Итого, оставалось попытаться найти следы всего пятерых! Вот это была уже реальная задача, и парень с энтузиазмом приступил к её выполнению.
        Почти сразу выяснилось, что количество искомых уменьшилось ещё на человека: один из них был в преклонных годах ещё в юности Кречетова, и теперь давно уже покоился на кладбище. Зато был жив его сын. Вот с него-то Тришка и решил начать свои поиски. Сначала ничего узнать не удавалось. К тому же закончились выданные ему на поездку деньги. Теперь Тришке приходилось перебиваться случайными заработками, чтобы как-то прожить. Это тоже отнимало время. Один раз в ветреный морозный день Тришка подумал, а не бросить ли всю эту канитель? Никто его не знает и не ищет, можно и не возвращаться. Но мысль пришла и ушла, не задержавшись надолго. Не то, чтобы он боялся, что его будут искать, или его занимали вопросы честности или чести. Просто дело, в которое Тришка уже вложил столько сил, привыкнув постоянно думать о нём, захватило его. В нём проснулся азарт, похожий на азарт охотника, идущего по следу редкого зверя. Он уже не мог сойти с этого «следа», ему хотелось закончить дело, узнать всё, что сможет.
        Когда Тришке удалось, наконец, выяснить хоть что-то о молодом Забродове (сыне того, кто был похоронен под Орлом), его целый день просто распирало от гордости, появились силы и желание копать дальше. Постепенно раскручивая ниточку, идя от человека к человеку, он узнал, что Забродов давно уехал, продав тот небольшой домик, который достался ему после смерти отца. По слухам, он осел где-то в Казани, приобрёл пару барж и живёт теперь тем, что перевозит грузы вверх и вниз по Волге, нанимая бурлаков. Деньги он выручает за это небольшие, но они дают ему возможность сводить концы с концами. До Казани было далеко. Это Тришка оценил быстро и решил, что туда не поедет. По крайней мере, сейчас. Лучше он займётся остальными. Их было всего трое. Один, как рассказывали, как-то внезапно стал купцом. Что называется «из грязи — в князи». Для всех это стало полной неожиданностью. Правда, он всегда пытался что-то выменивать, перепродавать, но редко успешно. Его внешность и манера держать себя не внушали доверия, его не любили. На то, чтобы открыть серьёзное дело, у него не было средств, и никто не воспринимал его
всерьёз. А тут вдруг — купец. И успешный! Занимался он лесом. Это если рассматривать в качестве леса дрова. И ведь не так много усилий стоило ему это дело. Конечно, он занимался и заготовкой дров в лесах, но основной доход ему приносили его люди, которые находили места, где шло большое строительство домов, кораблей или ещё чего-нибудь. Они договаривались о том, что купят у строителей все деревянные отходы. Причём в договоре было условие, что закупщики обязуются содержать в чистоте всю площадь производимых работ. После этого из ближайшего острога пригоняли арестантов, которые и исполняли всю работу. За это финансовую благодарность получал начальник тюрьмы или глава города. Люди Григорьева шныряли по всей стране, выискивая всё новые источники деревянного дохода. Дерево тут же, на месте, сортировалось. Мелкий мусор уничтожался, а среднего и крупного размера деревяшки доставлялись либо на склады, которых было несколько в разных городах, либо отправляли покупателю, если удавалось сразу найти такого.
        Сам Григорьев пользовался нехорошей славой. Грубый, мрачный, с тяжёлым взглядом тёмно-серых глаз, часто казавшихся чёрными, он производил впечатление вышедшего из леса разбойника. Его только усиливала чёрная, вечно всклокоченная борода. Поведение его вполне соответствовало внешности. Будучи трезвым, Григорьев получал удовольствие, всячески унижая людей любыми доступными ему способами, но всё же не распускал руки. А вот если он напивался, то просто зверел, не помня себя, мог и покалечить, и убить. Несколько раз ему приходилось выплачивать большие суммы, чтобы замять очередную мерзкую историю.
        Второй из оставшейся троицы, некто Беляев, как был, так и остался непутёвым завсегдатаем трактиров. Промотав после смерти родителей скромное наследство, он продал родной дом, но и этих денег почти не заметил. С тех пор знакомые изредка видели его пьяненьким и грязным. Чем он жил, не знал никто.
        Оставался третий и последний. О нём было известно только, что человек он был с амбициями, но добиться чего-то серьёзного ему мешала стеснённость в средствах. Затем он куда-то исчез. Слухи говорили о том, что ему удалось не то снять, не то купить дом чуть ли не в столице, но вроде бы он опять всё потерял. Причины не знал никто, как никто не мог указать, где его теперь можно надеяться отыскать. Но Элен искать его было не нужно. Он нашёл её сам. Фамилия этого человека была Лосев.

* * *
        Услышав это, Элен даже сразу не поняла, о ком идёт речь. Потом, взглянув на Юзефа, тоже внимательно слушавшего рассказ, встретила его напряжённый взгляд, и только тогда сопоставила услышанное со своим настойчивым ухажёром. И всё встало на свои места, стало понятным. Деньги, когда-то полученные Борисом, на которые он некоторое время роскошно жил, были, скорее всего, платой за участие в убийствах и поджоге. Элен не знала, что говорить, как отвечать Тришке. На помощь, как всегда, пришёл Юзеф, и парень ушёл очень довольный и произведённым эффектом и оплатой своих услуг, которая превзошла его ожидания и могла обеспечить ему безбедное, хотя и без излишеств, существование в течение нескольких месяцев.
        Расплатившись с Тришкой и выяснив, где его можно будет найти в случае необходимости, Юзеф вернулся в комнату. Элен сидела на том же месте, обнимая себя за плечи и опустив голову.
        — Элен, — обратился к ней Юзеф.
        Она подняла лицо. Слёз, как всегда, не было, но бледность и какое-то пустое, отсутствующее выражение глаз испугали его.
        — Что с тобой?
        — Что со мной… — механически повторила она. Встала, прошлась по комнате, поправила салфетку на столе, взяла со стула шаль, подержала немного в руках, закуталась в неё.
        — Холодно… Скорее бы весна…
        — Элен, перестань.
        Не услышав в ответ ни слова, Юзеф подошёл, прикоснулся к локтю сквозь мягкую ткань шали.
        — Что ты ещё придумала?
        — Придумала? — на лицо медленно возвращались краски. — Разве нужно что-то придумывать?
        — Тогда что случилось? Ну, узнала ты правду о Лосеве — и что с того? Ты же не относилась к нему серьёзно.
        Она повела плечами, как от холодного ветра, услышав фамилию Бориса.
        — Что случилось? А ты не понимаешь? Он убийца. И не просто убийца, а виновник смерти моего отца и брата!
        — Так что? Ты же хотела найти всех. Вот нашёлся Лосев. Да ещё не где-нибудь далеко, а тут, рядом. Разве ты не к этому стремилась?
        — К этому? К этому?! — голос её набирал силу, лицо перестало быть застывшей маской. — Разве моей целью было проводить время в компании негодяя, погубившего мою семью?!
        — Но ведь…
        — Юзеф! Всё это время он был рядом. Я слушала его, улыбалась, принимала комплементы, танцевала с ним!.. Теперь я понимаю, почему мне казалось, что я уже слышала его голос. Это было тогда, в нашем доме. Да, он один из пяти. Это он стоял рядом с моим кузеном, — и захваченная воспоминаниями, она замолчала, сведя брови.
        — Что ж, его видимо сам Бог привёл к тебе.
        — Что?
        — Я говорю, что тебе даже искать его не понадобилось. Можно начать немедленно действовать.
        — Действовать? — как эхо, переспросила Элен.
        — Да, — кивнул Юзеф. — Или ты уже передумала? Тогда давай поскорее вернёмся в Польшу. Пан Янош беспокоится о тебе и будет рад твоему возвращению, — он намеренно говорил это, рассчитывая на то, что Элен никогда не отступает от принятого решения, и сейчас это ей поможет справиться с растерянностью и болью. И оказался прав.
        — Нет. Я не передумала. Просто мне противно, что я так долго была рядом… И как это только получилось, что из всех я выбрала именно его? Почему?!
        — Я же говорю, что тебе сам Бог помогает. Ведь и Лосев выбрал тебя из многих, его тоже как будто кто-то подталкивал. Тебе так не кажется?
        — И что ты посоветуешь? — вместо ответа спросила Элен.
        — Ну, тебе мои советы не нужны. Всё равно решишь всё сама. Могу предложить: давай, я вызову его на дуэль и убью. Причину найти не составит трудности — ты же знаешь наши с ним отношения друг к другу.
        — Знаю. Но и ты знаешь моё отношение к подобному варианту.
        — Знаю, — улыбнулся Юзеф, — поэтому и говорю, что ты всё решишь сама. Только мне кажется, что на этот раз не стоит прибегать к помощи шпаги.
        — А что тогда?
        — Да что угодно. Лосев не знает, как многому ты обучена, он видит в тебе только красивую девушку с «милым польским акцентом».
        — Да. Но если предположить, что я воспользуюсь пистолетом или даже ножом, то это исключит возможность говорить с ним перед этим. А мне важно, чтобы он в последнюю минуту узнал, кто я.
        — Ну… тогда его…нужно связать. Опять-таки могу предложить свою помощь.
        — Нет, не нужно. Я всё должна сделать сама, — Элен в раздумье покусывала губу. — Он видит во мне только слабую женщину… хм… А ведь, пожалуй, я знаю, что делать, — она улыбнулась. Но в улыбке не было ни грусти, ни нежности, ни радости. Юзефу в этот момент пришло в голову, что можно посочувствовать тому человеку, которому адресовалась такая «улыбка».
        — Что ты ещё придумала?
        — Увидишь. На этот раз я всё сделаю чисто по-женски. Только для того, чтобы всё получилось, мне придётся ещё немного потерпеть Лосева рядом. И не просто потерпеть. Придётся уделять ему значительно больше внимания, чем раньше. Мне нужно, чтобы он решил, что я всерьёз им увлеклась.
        — Зачем?
        — Он должен предложить мне рандеву.
        — ???
        — Не бойся, — Элен хмыкнула, — он получит совсем другое развлечение, нежели то, на которое будет рассчитывать.
        — Может, не стоит так рисковать? А если он задумает похитить тебя?
        — Ммм… Похитить? Тогда я попрошу тебя, Штефана и, может, конюха (он крепкий малый) подстраховать меня. Детали я обдумаю потом.
        Юзеф смотрел на неё во все глаза: Элен полностью пришла в себя. От только что виденной им бледной барышни не осталось и следа. Перед ней теперь была конкретная задача, она уже продумывала, как её решить, поэтому переживания отошли на второй план.
        Через несколько дней должен был состояться масленичный бал в доме графа Апраксина. Господа Лосев и Соколинская тоже были в числе приглашённых. За день до бала они встретились в Зимнем. Когда Борис с обычной самоуверенностью поинтересовался, какой танец подарит ему Элен, она неожиданно ответила:
        — Любой.
        — Любой? Разве на этот раз вы не раздали все танцы?
        — Ко мне обращались, — с улыбкой ответила Элен, — но я всем отказала. Так что выбор я предоставляю вам.
        — О! Вы рискуете!
        — Помилуйте, господин Лосев, чем же?
        — А что если я наберусь смелости и попрошу у вас все танцы на этот вечер? Что вы скажете тогда?
        — А вы попробуйте, тогда и узнаете.
        Лосев склонился в церемонном поклоне:
        — Госпожа Соколинская, не соблаговолите ли вы на ближайшем балу танцевать только со мной?
        — Я согласна, господин Лосев. Трудно отказать такому галантному и эффектному кавалеру.
        Поединок
        После бала, на котором Элен танцевала исключительно с Борисом, никто уже не сомневался, что полячка не устояла под его натиском, показной блеск Лосева вскружил ей голову, и теперь гадали, закончится ли роман браком. Слухи быстро распространялись, нашлись даже «свидетели» того, как эти двое вместе выходили утром из некоего дома. Лосев много бы дал, чтобы это было так, но пока что даже намекнуть на такую возможность он не решался. Во-первых, Юзеф ни разу не оставил их наедине, а во-вторых, Борис чувствовал, что может всё испортить, поторопив события. В том, что Элен, в конце концов, станет его, он не сомневался ни минуты. Разве сможет она отказать такому мужчине!
        Сейчас он стоял у окна в крохотной комнатке, которую снимал у бездетной вдовы. Вдова прощала ему задолженность за проживание, поскольку лелеяла надежду на то, что жилец когда-нибудь перестанет смотреть на неё только как на квартирную хозяйку. Борис это понимал и беззастенчиво этим пользовался, считая, что поступает честно: ведь он собирался вернуть ей всю сумму долга из тех денег, которые получит в качестве приданого. А в том, что женитьба не за горами, он не сомневался. Глядя на грязную улицу окраины Петербурга, Лосев размышлял о дальнейших действиях. С такой девушкой, как Елена Соколинская, нужно вести себя крайне осмотрительно, она умеет держать себя в руках, горда и независима. Недаром она так долго не проявляла даже признаков симпатии. Теперь, когда он дождался хоть каких-то сдвигов, не следовало торопиться, чтобы не спугнуть её. Но и ждать долго он не мог. Нужно что-то предпринять. А если предпринимать что-то, то уж наверняка. Вот, например, чем не вариант — похищение? И так уж слухи о них двоих ходят разные и весьма двусмысленные, одно то, что на балу она танцевала только с ним, было почти
скандалом. А после того, как она проведёт с ним наедине неделю-другую, уже не станет отказываться от свадьбы. Даже этот её пресловутый Юзеф не помешает. При воспоминании о нём у Бориса, как всегда, испортилось настроение. Вот, кто ему здорово мешал! Нужно что-то придумать, удалить его хотя бы ненадолго.
        В конце концов, план был составлен. Он не мог претендовать на идеальный, многое могло не сработать, но попробовать стоило. Лосев, пользуясь благосклонностью Элен, пригласил её на верховую прогулку. Найти людей, которые за небольшую плату и, не задавая лишних вопросов, согласились выполнить работу, оказалось несложно. Нужно было всего лишь поставить крытые сани дожидаться Бориса со спутницей и увезти их туда, куда он укажет. Правда, была вероятность, что спутница не проявит горячего желания ехать с ним. В таком случае её нужно будет «убедить» сделать это. А позаботиться о том, чтобы господин Юзеф отстал, вполне мог слуга, он на это мастер… Да, это может сработать! Девушка или с перепуга упадёт с седла или он посодействует «нервному срыву» её коня. После этого его уже не сможет догнать обычный конь.

* * *
        На прогулку Борис явился на великолепном рыжем жеребце. Сильное породистое животное могло вызвать зависть у самых разборчивых лошадников. Февраль закончился, и, несмотря на то, что снег ещё не таял, в воздухе уже пахло весной, а солнце ощутимо грело сквозь одежду. Они втроём ехали по узкой лесной дороге, сильно заваленной снегом. Лишь посередине была утоптанная тропа, по которой могла передвигаться только одна лошадь. Впереди ехала Элен, за ней — Борис, замыкал «колонну» Юзеф. Беседовать было неудобно, поэтому Элен и Борис только изредка перекидывались несколькими словами, а Юзеф и вовсе ехал в молчании.
        В лесу было сказочно красиво. Деревья, ещё вчера стоявшие с голыми чёрными ветвями, красовались в роскошном серебряном убранстве инея, пушистым облаком окутавшем каждое дерево, каждый куст. Даже торчащие из-под снега засохшие стебли полыни были щедро украшены. Какое дерево ни возьми, оно не походило на другое. Иней подчеркнул особенности каждого: размер и направление роста ветвей, их количество, рисунок ствола… Элен захватила эта картина, дополненная красноватым солнечным светом. Она забылась, буквально растворившись в окружающей красоте.
        Внезапно совсем рядом громко завыл волк. Это испугало и людей и животных. Кони Элен и Бориса вздыбились. Только благодаря своим давно уже ставшим частью её самой навыкам, Элен не упала, хотя для того чтобы усидеть в дамском седле пришлось прикладывать гораздо больше усилий. Она справилась с испуганным конём, осадив его не по-женски жёстко. Юзеф, конь которого не столь бурно отреагировал на вой, хотя и шарахнулся в сторону, хотел помочь Элен, но не успел: Борис уже спрыгнул на снег и схватил её коня под уздцы. Элен, не сходя с седла, гладила и похлопывала коня по шее, успокаивая его.
        — Благодарю, господин Лосев, — кивнула она, — но теперь я справлюсь сама, можете отпустить коня. Тем более что вы почему-то, видимо, не нравитесь ему, — улыбнулась она.
        — Главное, чтобы он нравился вам, госпожа Соколинская, — галантно ответил Лосев. — Хотя я бы не советовал вам ездить на жеребце. Кобылы намного спокойнее.
        — О, да, это правда. Только при этом она, к сожалению, не столь быстры. Мне это не подходит.
        — Зато так безопаснее. Кобылу легче сдержать и подчинить своей воле.
        — Вы так думаете?.. А, по-моему, не каждая готова безоговорочно подчиняться. Всё зависит от характера… ммм… кобылы. И потом, разве я похожа на слабого человека, не способного справиться с конём?
        — Нет, на слабого человека вы не похожи, — засмеялся Борис. — Только что я сам имел возможность наглядно в этом убедиться. Но у нас говорят: раз на раз не приходится.
        — Ну, в таком случае, и кобыла не спасёт, всё равно может что-то случиться… Да отпустите же вы его, наконец!
        Борис выпустил уздечку коня, который фыркал и пытался укусить державшую его руку. От предложения немного передохнуть, чтобы дать лошадям успокоиться, Элен отказалась, и они продолжили путь в том же порядке, что и раньше. Через несколько минут Элен заметила, что беспокойство коня не прошло. Он прижимал уши, всё ещё фыркал и встряхивал шеей. Попытки успокоить его ни к чему не привели. В какой-то момент конь коротко заржал и вдруг рванулся вперёд по тропе, как будто его сильно хлестнули. Элен от неожиданности резко откинулась назад, едва успев вцепиться в гриву. Выровнявшись в седле, она попыталась остановить коня или хотя бы замедлить его бег, но жеребец словно взбесился. Он нёсся вперёд, ничего не замечая.
        Борис скакал следом, за ним — Юзеф. Но постепенно поляк стал отставать: конь Лосева был несравнимо лучше, а жеребец Элен летел впереди, недосягаемый, как птица. Юзеф злился, гнал коня, но безрезультатно, тот и так выкладывался, как мог. С каждой минутой он отставал всё больше. Дорога начала петлять по лесу, постоянно попадались крутые повороты, и вскоре Элен с Борисом скрылись из глаз. Проклиная всё на свете, Юзеф продолжал скакать за ними, благо дорога была одна, и сомневаться в правильности направления не приходилось.
        Элен, сначала немного испугавшись, быстро успокоилась и теперь даже получала удовольствие от быстрой скачки, опасаясь только одного — чтобы конь не споткнулся. Но вот ей показалось, что характер бега коня изменился. Он всё так же рвался вперёд, но его движения перестали быть порывистыми, какими-то истеричными. Она вновь попыталась остановить его, и это ей удалось. Жеребец, не довольный, всё ещё возбуждённый, опять вздыбился, и опять его осадила обычно такая ласковая рука. Не ожидавшему резкой остановки Борису пришлось направить коня в глубокий снег, чтобы не налететь на Элен.
        — Что с вашим конём? — взволнованно спросил он, снова выбравшись на дорогу.
        — Право, не знаю. Он будто сошёл с ума. Я думаю, нужно возвратиться. На сегодня прогулка окончена.
        — А может быть, лучше ехать вперёд? Совсем рядом проезжая дорога, там можно будет попросить помощи.
        — Нет. Так получится дальше.
        — В таком случае, я предлагаю вам воспользоваться моим конём. Он сможет довезти обратно нас обоих. Или хотя бы давайте поменяемся лошадьми. Я слышал, вы прекрасно держитесь в мужском седле.
        — Это правда, — Элен весело взглянула на него: — А вы? Неужели вы сможете ехать в дамском седле?!
        — Нет. Но я могу обойтись вовсе без седла.
        В это время из-за поворота показался Юзеф. Он осадил коня, как и Борис, зарывшись в пушистый придорожный снег. Кинув внимательный взгляд на всех, включая лошадей, он спросил по-польски:
        — Всё обошлось?
        — Да, — кивнула Элен.
        — Что дальше?
        — Мы возвращаемся, — ответила она, затем продолжила по-русски, обращаясь к Борису: — Благодарю вас, но я продолжу путь на своём коне. Думаю, ничего больше не случиться. Взгляните: переживать следует не за меня, а скорее за него.
        Действительно, возбуждение резко прошло, и конь выглядел теперь так, как будто ему пришлось скакать много часов подряд: весь в пене, с подрагивающими ногами и опущенной шеей жеребец являл собой жалкое зрелище, казалось, он мог в любую минуту упасть. Элен провела пару раз рукой по шее коня, слегка потрепала гриву. Он слабо фыркнул и поднял голову. Не слушая больше никого, Элен направила его шагом в обратную сторону. Теперь первым был Юзеф, за ним двигалась Элен, а за ней тащился Лосев, раздосадованный неудачей. Ну, надо же! И с коня с перепуга не свалилась, и до дороги не доехала, и с лошадью справилась. Значит деньги, отданные за пользование санями и лошадьми (включая того рыжего красавца, на котором он сейчас сидел) пропали даром. Да ещё придётся хоть что-то заплатить тем людям, которые так и не дождались его с Элен на дороге. Он бы им копейки не дал, раз ничего не состоялось, но обиженные прохвосты могли попытаться заработать другим способом, рассказав всё кому следует. Да и понадобиться они ещё могли.
        Пока доехали до дома, Борис немного успокоился, злость немного отступила, и он решил, что ничего страшного в общем-то, не случилось. Не получилось сегодня — получится в другой раз. Нужно только придумать способ…

* * *
        Дома Юзеф внимательно выслушал подробный рассказ Элен о событиях.
        — Значит, он уговаривал тебя ехать дальше, к дороге?
        — Не то, чтобы уговаривал, у него на это просто не было времени. Скажем — рекомендовал, мотивируя тем, что там можно рассчитывать на помощь.
        — Это, конечно так, — задумчиво произнёс Юзеф, — но разве двух мужчин для этого не достаточно? И потом, я, конечно, могу ошибаться, но та дорога, на которую выходит лесная тропа, заставила бы нас сделать порядочный крюк, прежде чем привела бы к городу.
        — Да, ты прав. Но, может, он не подумал об этом в тот момент? Или здесь что-то другое?
        — Скорее другое. Помнишь, я предупреждал тебя, что он не остановится ни перед чем, и вполне может решиться на похищение?
        — Но зачем? Ждать, когда пришлют выкуп из Польши? Это глупо, — пожала плечами Элен, — особенно сейчас, когда всё так неспокойно.
        — Эле-ен! — с досадой протянул Юзеф. — Ну, подумай немного. Какой выкуп? Ты же сама говорила: он ищет выгодный брак. С этой целью он и ухаживает за тобой столь настойчиво.
        — Но ведь я дала понять, что он мне стал интересен. К чему же вдруг такие крайние меры? Почему не подождать немного?
        — Он рассчитывал, видимо на более скорый результат. Видимо, деньги ему нужны срочно, скорее всего, причина — большие долги и несговорчивые кредиторы. А вдруг ты и вовсе ответишь отказом? Столько потрачено времени и сил и всё — зря? Значит, нужно сделать так, чтобы брак стал неизбежен. Один из способов добиться этого — скомпрометировать тебя. После того, как ты некоторое время проведёшь наедине с мужчиной, тебе, под угрозой огласки, не останется ничего другого, как выйти за него замуж. По крайней мере, он так считает…
        — Но, если всё это так, то… каким образом он собирался меня увезти? И что ему помешало?
        — Думаю, на дороге его ждали и скорее всего с санями.
        — Угу… Тогда то, что случилось с конём, помешало ему или могло бы помочь?
        — Не знаю. Но скорее всего, помогло бы. Ведь вы оба намного опередили меня, и я не только не смог бы помочь, но и возможно, даже ничего не увидел бы… Кстати, как там конь?
        — Пойдём, узнаем, — вставая с кресла, ответила Элен.
        Они пришли к конюшне. Конюх на вопрос хозяйки о её жеребце ответил:
        — Сейчас лучше. Когда вы только вернулись, я уж думал, не оклемается. Совсем плох был. Но конь сильный, выдержал. Теперь на поправку пойдёт. Но дня два-три заставлять его работать нельзя.
        — А что с ним было-то?
        — Так думаю, опоили чем-то жеребчика вашего.
        — Чем опоили?
        — Про то уж, барыня, мне неведомо, — развёл руками конюх. — Только я видел припухший язык. А это значит, попала коню в рот какая-то дрянь.
        Юзеф возразил:
        — Но он нигде по выезде из дома не пил, мы нигде не останавливались… А может, эта «дрянь» попала ему ещё дома?
        — Не. Только не здесь. Я пою всех лошадей одновременно. Если б кто задумал что дурное и решил подмешать в воду отраву, то взбесились бы все лошадки. А они здоровёхоньки. Значит, в другом месте вредитель к коню доступ нашёл.
        — А может та «дрянь», о которой ты говоришь, попасть не с питьём? — спросила Элен.
        — Ну…Может, наверно… Но это сложнее. Конечно, если распустить что-то в воде, а после пропитать этим, скажем, кусок хлеба, а потом скормить его лошади, — почесав затылок, стал рассуждать конюх, — тогда, конечно…
        — А если этот хлеб высох, превратился в сухарь? Подействует отрава?
        — Ну, барыня, разве ж я знаю?! Я учился ходить за лошадками, а не травить их!
        — Ладно, спасибо тебе, — и, кивнув Юзефу, Элен вышла из-под навеса конюшни. На дворе, заметив вопросительный взгляд Юзефа, она сказала: — Помнишь, Борис подбежал и схватил моего коня за узду?
        — Да. Я не успел.
        — Не в том дело. Он держал его долго, пока мы разговаривали, а коню явно что-то не нравилось. Я ещё посмеялась про себя, что у нас с конём одинаковые вкусы, и нам обоим не нравится господин Лосев.
        — Думаешь, он что-то скормил жеребцу?
        — Да. Других вариантов я не вижу.
        — В таком случае, его точно ждали на дороге его люди. Рассчитывать уйти от меня, пусть даже на отличном скакуне, но несущем двойную ношу, глупо, а твой конь вскоре пал бы, если б ты не смогла его остановить. И Лосев это знал. Так. Нужно проверить это.
        — Что ты хочешь делать?
        — Я повторю наш путь и проеду дальше, до дороги. А там поищу место, где стояли люди Лосева.
        — Но ты не знаешь, где это, даже если наши догадки верны.
        — Ничего. Я проедусь в обе стороны от того места, где тропа выходит на дорогу. Только обещай мне до моего возвращения никуда не выходить и ничего не предпринимать. Обещаешь?
        — Обещаю, — со вздохом ответила Элен. — Отговаривать тебя, как я понимаю, бесполезно. Будь хотя бы осторожен.
        — Я всегда осторожен, ты же знаешь, — усмехнулся Юзеф. — Это ты вечно нарываешься на неприятности.
        Юзеф уехал на следующее утро. Элен приготовилась к долгому однообразному ожиданию, но её ждала неожиданность: пожаловал господин Лосев собственной персоной. Предупреждённый Штефан оставил его дожидаться у дверей, так как на слова о том, что пани плохо себя чувствует и никого не принимает, он просил уточнить, распространяется ли это на него тоже. Элен была удивлена и заинтригована. Лосев ещё ни разу не переступал порог её дома и приглашён не был. Ей очень хотелось узнать, что привело его, что ещё придумал Борис, но её остановило слово, данное Юзефу, и, скрепя сердце, Элен отказалась принять Лосева.
        Юзеф появился только в сумерках. Ему удалось найти место, где, по-видимому, долго стояли сани.
        — Почему ты решил, что они простояли там долго? — спросила Элен.
        — Потому что запряжённые лошади устали стоять на месте, начали переступать копытами, отчего сани слегка двигались то в одну, то в другую сторону, поэтому след от полозьев в этом месте нечёткий, там целая площадка примята. Это, кстати, говорит ещё и о том, что сани были лёгкие, без груза. Есть там и следы двух верховых, которые несколько раз доезжали до тропы и возвращались обратно. И ещё одно. Я прошёлся немного по лесу в том месте, где господин Лосев держал твоего коня. Вой мы слышали чётко, волк должен быть близко. Но ни одного волчьего следа там мне обнаружить не удалось. Зато человек там был. Сидел и ждал чего-то. Это просто, — пояснил он, увидев удивлённый взгляд Элен, — он набросал на снег лапника, чтобы не так холодно было. След от этого места ведёт по направлению к тропе, немного ближе к дороге. Думаю, что слышали мы двуногого зверя, и это была не случайность.
        — Значит, всё подтвердилось.
        — Да, подтвердилось.
        — И что дальше? Как ты думаешь, что он теперь может предпринять?
        — Трудно сказать. Но то, что он приходил сегодня, означает, что у него есть другой способ затащить тебя под венец.
        — Ну-ну, — усмехнулась Элен. Потом серьёзно продолжила: — Я вот что думаю. Чтобы Борис не сделал ничего такого, чего мы не сможем предугадать, нужно создать условия, при которых его решение будет очевидно.
        — Что-то вроде подставы?
        — Ага, — кивнула Элен, — именно. Самая большая помеха для него — ты, Юзеф. Значит, нужно, чтобы ты куда-то «уехал». На два-три дня. Тогда он явно поспешит что-нибудь сделать.
        — И куда же я должен «уехать»? — недовольным тоном спросил Юзеф.
        — Не знаю пока. Придумаю. Это не важно. А можно и не придумывать. Это никого не касается. Уехал и уехал.
        — А ты не думаешь, что он проследит, так ли это будет на самом деле, если узнает обо всём заранее?
        — А зачем же говорить это заранее? Я сообщу ему уже после твоего «отъезда». К нам он не вхож, поэтому ты просто побудешь дома.
        — Ты так и не сказала, что придумала.
        — Подробности — тогда, когда всё решится. Могу только сказать, что собираюсь воспользоваться цыганским средством для… крепкого сна. Иногда чересчур крепкого.
        — А ты в нём уверена? Подействует?
        — Уверена. Его мне дала одна старуха, которую я уважала, которую уважал весь табор за мудрость и знания. Она хорошо разбиралась в этих вещах, а обман родного человека считается у цыган хуже убийства.
        — Родного? Она твоя родственница?
        — Юзеф, ты не понимаешь! В таборе все друг друга считают родными. Иначе нельзя — не выживешь!
        — Ну, хорошо, хорошо, я понял… А на что это средство похоже? Жидкость или порошок? Из чего оно?
        — Из чего — не знаю, не спрашивала. По виду — зёрнышки. Их действие зависит от количества. Можно просто хорошенько выспаться, а можно и не проснуться. Да ты не волнуйся, я уже знаю, как они действуют, пользовалась.
        — Пользовалась? Когда? Кому ты их давала?
        — Ну, закидал вопросами, — махнула рукой Элен. — Дважды использовала. Сначала сама выпила. Мне тогда было плохо, нужно было уснуть, а сна не было. А второй раз…Помнишь, когда мы уезжали…убегали из дома дяди Яноша. Мне нужно было, чтобы дядя спал.
        — И ты дала ему…
        — Вина. Зёрнышки не меняют вкус. Даже вода не меняется.
        — Ну и ну… Подожди. Исправь меня, если я не прав. Ты собираешься напоить Лосева отравленным вином.
        — Ну, не отравленным. По сути это просто очень большая доза снотворного средства.
        — Это одно и то же, и меня не волнует. Я о другом. Чтобы всё получилось, вы должны быть наедине. Ты что же, собираешься всё-таки пойти к нему на свидание?
        — Ну… Да.
        — Совсем с ума сошла! Неужели ты думаешь, что я тебе это позволю?!
        — Позволишь? — Элен зло усмехнулась. — А когда это я спрашивала позволения у кого-то, кроме дяди Яноша? Почему это ты вдруг решил, что мне нужно твоё позволение? Ты кто мне? Отец? Брат? Дядя?
        — Я твой телохранитель.
        — Вот и храни, а не лезь с советами и запретами!
        — Для этого я должен быть рядом! А ты собираешься остаться один на один с опасным человеком, замышляющим против тебя невесть что! Я уж не говорю о том, что попросту негоже девушке проводить время наедине с мужчиной!
        — Что-о?! — Элен вдруг поняла, что имеет в виду Юзеф. — Ты… Ты, что себе вообразил?! Это что ещё за моралист выискался? Пан Вольский, вы в своём уме? Вам нужны чёткие ответы на вопросы? Хорошо. Да, я собираюсь создать все условия для того, чтобы господин Лосев просил меня о рандеву. Да, я собираюсь согласиться на это. Мне нужно, чтобы мы были одни, для того, чтобы мой план осуществился. Всё остальное — плод вашего воспалённого воображения!
        — Элен, ты не понимаешь…
        — Нет, это ты не понимаешь! Это единственный способ. Не у нас же в доме его травить!
        — Но если станет известно о вашем… свидании?
        — Вот уж нет. Он первый постарается сохранить всё в тайне. Пока. Если Борис собирается похитить меня, то огласка на данном этапе ему ну, никак не нужна.
        — Элен, и всё же, — продолжал настаивать Юзеф, — если всё сложится не так, как ты рассчитываешь? Ведь от этого негодяя можно ждать чего угодно!
        — Стоп! Хватит. Юзеф, хватит, остановись. Я не хочу ссориться с тобой, но если ты продолжишь свои «если», это произойдёт. Мне и сейчас трудно вернуться к мирному разговору, — глядя в сторону, тихо сказала Элен.
        — Ладно, — нехотя ответил Юзеф. — Давай попробуем обсудить… другие подробности твоего плана.
        — Попробуем, — после паузы сказала Элен. — Что тебя ещё интересует?
        — На чём мы остановились?
        — На зёрнышках.
        — Ах, да…Ты сказала: растворяются. Значит, нужно время, чтобы зерно растворилось. Как ты это сделаешь? Борис не дурак, он может заметить, что ты положила что-то в его бокал. Не всю же бутылку травить! Сама же нарваться можешь!
        — Не беспокойся, он не заметит. У него будет, на что смотреть, кроме вина и бокалов.
        — Будет на что смотреть? — переспросил Юзеф, нахмурившись, глядя на Элен. — Ты что имеешь в виду?
        — Только то, что смогу отвлечь его в нужную минуту… — раздражённо ответила Элен. Потом, прижав руку ко лбу воскликнула: — О, Господи! Да всё будет хорошо, Юзеф! Правда! Я всё продумала.
        — Ладно, как знаешь. Всё равно ж сделаешь по-своему, — вздохнул он. — А я? Какую роль сыграю я?
        — Мне нужно будет незаметно уйти с места нашей последней встречи с господином Лосевым. Когда мы будем знать, где она состоится, ты сам оценишь, как это сделать лучше всего.
        — Хорошо… А если всё же что-то пойдёт не так? — рискнул опять спросить Юзеф.
        — Не пойдёт. Лосев слишком самоуверен. Но даже если случится невероятное, разве мы не сможем отбиться? У него есть только старый слуга, он не боец. Только повыть иногда может, — криво улыбнулась Элен. — Значит, Лосев опять кого-то наймёт. Думаю, такие люди не слишком хорошо и ещё менее охотно владеют оружием, особенно против вооружённых противников.
        — А тебе не кажется, что вид размахивающей шпагой молодой женщины — картинка запоминающаяся? Умолчать о ней, не рассказать всем подряд — это просто выше человеческих сил.
        — Почему ты представил себе вооружённую женщину? — Элен усмехнулась.
        — Ты что ж, решила пойти…
        — Да, в мужском платье. Это проще и безопаснее. А для моего «кавалера» станет особо пикантным обстоятельством.

* * *
        Зимние праздники закончились. Жизнь в Петербурге не замерла, но стала заметно тише. Теперь Элен могла встретиться с Борисом Лосевым только случайно. Но они, каждый со своей стороны, оба желали этой случайности. Наконец, когда Элен с Машей возвращались из ближайшей церкви домой, к ним подошёл Лосев. Изящно поклонившись, он попросил разрешения проводить её. Несколько раз обернувшись по сторонам, он, наконец, спросил, почему нигде не видно господина Юзефа.
        — Он же всегда вас сопровождает. Я, право, начал считать его вашей тенью. А тут вдруг тень исчезла.
        — Пан Юзеф был вынужден уехать по неотложным делам. Он отбыл сегодня рано утром и будет отсутствовать несколько дней. Так что я осталась без… как вы сказали? — без своей тени. Придётся это время просидеть дома, выходя только в церковь. Но что делать? Я дала дяде слово, что без сопровождения никуда не буду выезжать.
        — Вот в чём дело, — протянул Лосев, пытаясь не выдать волнения. Ну, наконец-то ему повезло! Нужно успеть воспользоваться ситуацией, пока не поздно! Может, прямо сейчас?.. Нет, стоп. Не горячиться! Нужно сделать так, чтобы всё выглядело пристойно.
        — Госпожа Соколинская, могу ли я предложить вам свои услуги на время отсутствия господина Вольского? Поверьте, я не хуже него смогу оградить вас от любых неприятностей!
        — Вы? Нне знаю… Дядя имел в виду пана Вольского… Но если мы не будем уходить далеко от дома…
        — Зачем же далеко? Как вы относитесь к тому, чтобы проехаться по улицам, посмотреть на строящиеся дома? А можно съездить к верфи, взглянуть на новые корабли. Их сейчас строят не так много, как при Петре Великом, но всё же строят.
        — Да, конечно, это интересно, — без особого восторга согласилась Элен.
        — Вас что-то волнует?
        — Да. Я чувствую себя неуютно на открытом месте без пана Юзефа. Он стал уже как бы моей привычкой. Не смейтесь, господин Лосев, не смейтесь. Только, ради Бога, не поймите меня превратно. Я доверяю вам, но… Словом, я предпочла бы быть в помещении. Но на приёмах нас все тоже привыкли видеть с паном Юзефом. Да и приёмы сейчас редки.
        — А зачем приёмы? — Борис решил пойти ва-банк. — Я и один смог бы скрасить ваше одиночество в эти несколько дней.
        — Это было бы прекрасно, — наклонив голову, тихо ответила Элен. — Но я не могу никого пригласить в дом. Тем более мужчину.
        Лосев указал глазами на Машу. Элен приподняла брови, изобразив непонимание, потом после ещё одного выразительного взгляда и кивка, сказала Маше, чтобы та шла вперёд, поскольку её до дома проводит господин Лосев. После того, как они остались вдвоём, Борис вернулся к прерванному разговору.
        — Я понимаю, что не могу рассчитывать быть принятым у вас в доме, по крайней мере, пока. Смею надеяться, что причиной этому не я сам, а те условности, которые вас окружают.
        — Это так. Я сожалею.
        — Но что вам может помешать принять меня в другом доме?
        — В другом? В каком? Что вы имеете в виду? У меня нет другого дома.
        — Вы можете снять дом на несколько дней. В нём вы будете полновластной хозяйкой и сможете не оглядываться на кого-то или что-то. А я обещаю вам, что слово «скука» за эти дни ни разу не придёт вам в голову, — чуть наклонившись, чтобы увидеть её лицо, сказал Лосев.
        — Это… так неожиданно, — растерянность Элен была неподражаема. — Я должна всё обдумать… Мы пришли. Благодарю вас.
        — Так вы подумаете?
        — Да.
        — И ваше решение будет положительным? Прошу вас… — прошептал Борис, взяв её за руку. Рука дрогнула, но пальцы в тонкой перчатке не торопились выскальзывать из его ладони.
        — Я напишу вам… — так же тихо ответила Элен, не поднимая глаз. — Скажите только, куда.
        На этот вопрос, с помощью которого Элен решила выяснить на всякий случай, где он живёт, Лосев ответил не задумываясь:
        — Знаете ли вы трактир здесь, неподалёку от вашего дома?
        — Да, я проходила мимо не раз.
        — Пусть вашу записку отнесут его хозяину. Он найдёт способ быстро передать её мне. Хорошо?
        — Хорошо…Борис, — тихо произнесла Элен и поспешно скрылась за воротами дома.
        Лосев был вне себя от радости. Вот это удача! Всё! Она попалась. На этот раз он увезёт её… Она чертовски хороша!.. Соблазнительна. Хм, а стоит ли торопиться с похищением? Дом она, конечно, снимет тайно. Придёт туда скрытно, не сказав никому. Да, и кому говорить-то? Юзефа нет, а остальные — слуги. Им-то что до неё? Так. Значит, ему предстоит провести несколько волшебных часов наедине с польской красавицей. А вот после этого можно и увезти её. Это, тем более, легче будет сделать, когда она доверится ему, когда задремлет, утомлённая его страстью…
        Лосев даже облизнулся, шагая к себе в комнатёнку. Ничего! Недолго ему осталось здесь прозябать! Скоро он выплатит все долги и начнёт жизнь настоящего вельможи. Конечно, ни о каком переезде в Польшу пока что и речи не может быть, его всё устраивает здесь, в России. Но на всякий случай иметь путь к отступлению всегда полезно. Нет, ну до чего же удачно всё складывается!

* * *
        Элен в волнении ходила по комнате и рассказывала Юзефу об их разговоре с Лосевым.
        — Нет, ты представляешь?! Он даже не подумал сам снять дом! Предложил это сделать мне! Так красиво предложил: там, мол, я буду хозяйкой! Господи, ну что за ничтожество…
        — Да-а. Однако видимо, он вовсе без денег. Иначе, при его-то самолюбии, он никогда не сказал бы такого. Но это нам на руку. Теперь, когда выбор места действия целиком зависит от тебя, можно учесть все мелочи заранее.
        — Да, это точно. Спасибо ему! — язвительно заметила Элен.
        — Успокойся. Сядь и давай обсудим всё подробно. Прикинем, какой дом подойдёт.

* * *
        — Ты не боишься? — в день встречи спросил Юзеф.
        — Нет, — спокойно глядя ему в глаза, ответила Элен. — Я так долго ждала этого, что мне кажется, будто я уже всё сделала, а теперь вижу сон о прошедших событиях.
        — Хорошо. Тогда не отступай от того, что уже было во сне, ни на шаг, — грустно улыбнулся Юзеф, — и всё получится. Скажи, а почему ты назначила встречу к вечеру? Могла бы позвать его и днём. Ведь ночью ему будет легче скрыться, если ничего не получится, а нам труднее будет спасти тебя, если вдруг, не дай Бог, понадобится.
        — Зато так выглядит правдоподобнее, да и мне тоже будет легче незаметно уйти и вернуться домой.
        — Ну, хорошо. Иди, переодевайся. Может, тебя всё же проводить? — без надежды спросил Юзеф.
        — Нет! Всё испортишь!
        — Ладно. Не буду.
        — Юзеф!..
        — Сказал же, что не пойду. Всё.
        — Смотри…

* * *
        Солнце красным шаром, предвещающим завтра сильный ветер, уже садилось за домами, когда Лосев подъехал к указанному в записке дому. Заметив по соседству нанятых им людей, он оставил коня и вошёл в незапертую дверь. Внутри было темно. Борис стоял в небольшой передней, прямо перед ним угадывалась лестница наверх. Там, наверху, чуть виднелась площадка, слегка подсвеченная из приоткрытой двери комнаты. Лосев поднялся туда и, тихонько толкнув дверь, вошёл. Он оказался в небольшой комнате с закрытыми ставнями, не пропускавшими последние лучи солнца. Она освещалась несколькими горящими свечами. На изящном инкрустированном столике стояли тарелки с засахаренными и вялеными фруктами, пирожными, вино в высокой бутылке и пара бокалов. Посередине комнаты, касаясь стены изголовьем, стояла низкая кушетка, на которой смогли бы улечься одновременно четыре человека. На полу — медвежья шкура. Всё было несовместимо друг с другом, но одновременно создавало ощущение уюта и откровения. Борис сбросил верхнюю одежду на одно из кресел, стоявших рядом со столиком, оставшись в белой сорочке с кружевным воротником, кюлотах,
чулках и сапогах. Он откупорил бутылку вина, налил себе немного в один из двух бокалов, выпил, с видом знатока хмыкнул. Затем, вернув опустевший бокал на столик, он взял горсть изюма и решил дожидаться развития событий. Он, разувшись, прилёг на кушетку, опершись головой на согнутую руку, и начал есть изюм, рассыпав его перед собой на шёлковом покрывале. Через несколько минут на лестничной площадке послышались лёгкие шаги, дверь слегка скрипнула, и… Борис поперхнулся изюминкой: это был мужчина! Кашляя и ругая себя за доверчивость, он вскочил на ноги и кинулся к лежавшей поверх одежды шпаге. Но тут же остановился, услышав позади тихий женский смех и голос, произнёсший его имя.
        — Борис! Это же я! Неужели я такая страшная?
        Он обернулся. В мужском костюме и треуголке, низко надвинутой на лицо, перед ним стояла Елена Соколинская.
        — Боже мой! — кроме этого он не нашёл, что сказать. Это был сюрприз. И какой! Мужское платье так чётко обрисовывало фигуру девушки, что он залюбовался ею. На ней была сорочка такого же покроя, как и у самого Лосева, и камзол. Светлые чулки подчёркивали стройность ног, а тонкую талию охватывал лёгкий шарф, завязанный в виде пояса.
        Борис шагнул к ней и, осторожно протянув руку, снял с неё шляпу. Тёмные, слегка вьющиеся крупной волной волосы упали из-под неё, доставая локтей. Элен, чуть закинув голову, встряхнула волосами, отбрасывая их от лица, и с лёгкой улыбкой, в которой было и кокетство и сознание собственной красоты, посмотрела на него.
        — Я не знал, что у вас тёмные волосы. Вы всегда и везде появлялись светловолосой.
        — Что ж делать, — усмехнулась Элен, — если так принято при дворе царицы Анны. Видимо это нужно для того, чтобы роскошь тёмных волос царицы была ещё более заметна на фоне остальных.
        — Но ваши не идут ни в какое сравнение с волосами всех цариц на свете.
        — Ой-ой-ой! Как вы пренебрежительно отзываетесь об императрице! — засмеялась Элен. — Не боитесь, что на вас донесут?
        — Елена, вы прекрасны, — не отвечая на её вопрос, произнёс Борис.
        Она прошлась по комнате, подняла брошенную на пол шляпу, сняла перчатки и положила вместе со шляпой на край кушетки. Только потом, полуобернувшись к нему, склонив голову на бок, ответила:
        — Я знаю.
        Бориса бросило в жар. Он забыл в эту минуту, что было основной целью этого свидания. Осталось лишь одно желание: обладать этой женщиной. Здесь и сейчас! Всё остальное осталось где-то далеко, за ставнями этой волшебной комнаты. Он шагнул вперёд с горящими глазами, прерывисто дыша. Кровь стучала в висках. Но Элен легко избежала его объятий, опять засмеявшись:
        — Нет-нет, не так быстро! У нас впереди много времени, целая ночь в нашем распоряжении. Борис, я хочу, чтобы всё было красиво.
        — Так и будет… Иди ко мне, — хрипло проговорил он.
        — Ты не понимаешь, — теперь Элен надула губки и заговорила тоном капризной придворной кокетки. — Я пришла сюда вопреки всему, что мне внушали с детства. Я сама сняла этот дом, я сама всё сделала так, как ты видишь. Неужели всё это напрасно? Ведь у нас только одна встреча! Потом вернётся Юзеф, а вскоре мы с ним уедем обратно в Польшу, — она замолчала, как будто сдерживаемые слёзы не давали ей говорить.
        Лосев, удивлённый этим монологом и её новой манерой говорить, немного остыл. Элен, заметив, что он вновь способен слушать, продолжила совсем тихо, стыдливо глядя в пол:
        — Я ещё никогда не была… с мужчиной. Мне хотелось бы, чтобы это запомнилось мне навсегда, как самая прекрасная сказка… Ведь я вам нравлюсь, правда? — поднимая голову, спросила она.
        — Да.
        — Вы меня любите?
        — Конечно! — не задумываясь, ответил Борис.
        — Тогда пусть будет всё красиво. Пожалуйста!
        — Хорошо. Конечно. Пусть всё будет так, как ты хочешь, — Лосев подумал, что и впрямь поторопился. Почему бы и не потянуть удовольствие? Он вновь прилёг на кушетку.
        — Иди ко мне, — позвал он. — Только сними эти мужские вещи. Ты в них выглядишь прекрасно, но я хотел бы видеть рядом с собой женщину, а не юношу, пусть даже обворожительного.
        Элен улыбнулась, опустив ресницы, и отошла за ширму, стоявшую в углу. Вскоре она показалась оттуда в синем шёлковом корсете и женских батистовых белых панталонах, подхваченных под коленями шёлковыми лентами в цвет корсета. Бориса вновь захлестнула волна желания, но теперь он уже сумел сдержать себя, ожидая инициативы со стороны Элен. Она предложила:
        — Давайте выпьем вина. Это — лучшее, что мне удалось найти, — указала она на бутылку.
        — Да, замечательно, — одобрил предложение Борис. — Принеси мне! — почти приказал он.
        Элен, вроде бы не заметив этого тона, прошла к столику и начала наливать вино в бокалы, повернувшись к Борису спиной. Да, Элен знала, о чём говорила, когда намекнула Юзефу, что Лосеву будет на что смотреть, кроме вина! Оказалось, что корсет, надетый не на нижнюю сорочку, как было принято, а на голое тело, сзади имел ещё одну шнуровку, в дополнение к той, которая смыкалась на груди. Ткань только чуть прикрывала бока, так что шнуры были единственной защитой обнажённой спины. Взгляд Бориса не мог оторваться от этой соблазнительной картины, и он ничего другого не замечал. Наконец, потратив немного больше времени чем требовалось на то, чтобы наполнить два бокала, Элен повернулась и, покачивая бёдрами на манер восточных наложниц, направилась к кушетке. Протянула Борису один, глядя в глаза, поднесла к губам второй и, не отрывая взгляда, выпила. Он последовал её примеру. Отнеся опустевшую посуду обратно, Элен вернулась и остановилась перед кушеткой, с улыбкой глядя, как Борис снимает сорочку. Когда он принялся стаскивать с себя кюлоты, она остановила его.
        — Погодите, господин Лосев, не стоит.
        — Почему? — вырвалось у него.
        — Для того чтобы разговаривать, штаны снимать не нужно. Оставайтесь в них.
        — Разговаривать? Мы пришли сюда, чтобы разговаривать?!
        — Именно, — кивнула Элен.
        — О чём? — резко засмеялся Борис. — О любви и дружбе?
        — Может быть.
        — Ладно, хватит этих глупостей. Иди сюда! Я хочу тебя!
        — А я не хочу, — невозмутимо ответила Элен. Её польский акцент внезапно исчез, так же как и капризный тон и застенчивость. — Мне нужны от вас только ответы на несколько вопросов.
        — Нет, это уже слишком! — Борис сделал попытку встать. Но ему тут же пришлось лечь обратно, поскольку в руке Элен неожиданно оказался пистолет со взведённым курком. Откуда она его взяла, было совершенно не ясно. Только если из небольшого кресла, стоявшего у стены, в которое присела.
        — Лежите тихо, — приказывала теперь она.
        Лосев смотрел на дуло пистолета, направленного ему в лицо.
        — Это что, ещё один розыгрыш? Как с мужским платьем?
        — Можете считать так, если вам угодно.
        — Но это не игрушка!
        — Я знаю.
        — Он заряжен!
        — Я знаю.
        — Ну, хватит, заканчивай свою шутку, она мне не нравится! — нахмурился Лосев, но при этом в его голосе была слышна лёгкая тревога.
        — Это не шутка.
        — Хочешь сказать, что выстрелишь в меня?
        — Если понадобится — да. И я попросила бы вас называть меня на вы.
        — Но что вам нужно? Я вас чем-то оскорбил? Обидел?
        — Обидел… Оскорбил… — Элен медленно повторила его слова, как бы прислушиваясь к их звучанию. — Пожалуй, и то и другое.
        — Но… — Лосев был в замешательстве. — Чем? Вам неприятно моё внимание? Тогда почему просто не сказать об этом? Я больше не подойду к вам, если в этом дело.
        — Дело не в этом.
        — Тогда в чём? Я, право, теряюсь. Мы знаем друг друга совсем недолго, а своим вниманием вы почтили меня и вовсе только лишь в последнее время.
        — Вы не правы, — покачала головой Элен, — мы знаем друг друга очень давно… Постарайтесь припомнить, не случалось ли в вашей жизни события, о котором вы предпочитаете не только не говорить, но не вспоминать о нём даже наедине с самим собой? — и, видя усилившуюся тревогу в глазах Бориса, она продолжила: — Чтобы не тратить зря время, драгоценное для нас обоих, я дам вам подсказку. Когда-то я часто слышала от окружающих, что очень похожа на мать, которую, к сожалению, не помню, и на брата, с которым мы были — просто одно лицо. Только разница в возрасте мешала принять нас за близнецов. Правда, у него волосы были русые, а глаза — серые… И вот, из всей нашей семьи в живых удалось остаться только мне, да и то случайно. Этим я обязана отцу и брату, которые, давая мне возможность спастись, погибли от рук неких пяти негодяев, пришедших в наш дом, как воры, среди ночи.
        Теперь Лосев смотрел на неё с ужасом. Он побледнел и ничего не говорил. Элен, понаблюдав за ним немного, нарушила давящую тишину:
        — Вижу, вы вспомнили. Память пока что не подводит вас. Это хорошо.
        Борис через силу сглотнул и сразу севшим голосом тихо сказал:
        — Этого не может быть. Вы не можете…Это не вы… То есть вы — это не она…
        — Да, я понимаю, вам трудно поверить, что я жива после того как вы там, в гостиной графа Кречетова, приняли участие в убийстве, после того как не пожалели маленькую девочку, совсем ещё ребёнка, предоставив ей или заживо сгореть вместе с домом, или задохнуться в дыму. Мало этого. Спустя несколько лет вы и все остальные опять собрались вместе, когда узнали, что её приютили цыгане, и вновь попытались её убить. Вам опять не повезло. Цыгане действительно меня любили и сделали всё, чтобы спасти.
        — А Польша?..
        — Что — Польша? Да, я теперь живу в Польше. Там тоже нашлись люди, которым оказалась небезразлична моя судьба. Впрочем, вы тоже, по-своему, не были к ней равнодушны, — усмехнулась Элен.
        — И вы пришли сегодня, чтобы убить меня? — по губам Лосева тоже скользнула улыбка, но бледность не прошла, страх прочно владел им, хотя он и старался не показывать этого. Он лихорадочно пытался найти выход.
        — Да, — спокойно кивнула Элен, — я пришла вас убить. По-моему, это справедливо. Разве нет?
        — Вы не сможете.
        — Это почему? — поинтересовалась Элен.
        — Вы, которая не может застрелить ни зверя, ни птицу? Вы решили выстрелить в человека? Вы сами-то верите в это? — в улыбке теперь явно была видна издёвка.
        — Птицу, зверя — не могу. Точнее — не хочу. Они мне не причинили никакого вреда, и от голода я не умираю. А вот человека — почему бы нет? Особенно такого, как вы.
        Лосев заставил себя рассмеяться:
        — И всё же это труднее, чем вы думаете. Только представьте себе, как много будет крови после выстрела. Она будет здесь повсюду. Может попасть и на вас. Это очень неприятно, поверьте. Я видел многих молодых людей, которым становилось дурно после того, как они в первый раз убили человека.
        — А почему, собственно, вы решили, что для меня это будет впервые? — Элен повторила вопрос, как-то поставивший в тупик месье де Бретона.
        Лосев замер, уставившись в абсолютно спокойные глаза почти обнажённой молодой красивой девушки, которая сидела перед ним в кресле, положив ногу на ногу и слегка покачивая ею. В глазах не было ничего, кроме презрения. Но почему-то именно сейчас ему стало по-настоящему жутко. Именно в эту минуту он поверил ей. Она действительно сможет нажать на спуск, а потом спокойно уйти. Уйти… Уйти? Постойте-ка!
        — И всё же вы не станете стрелять.
        — Почему? — опять спокойно спросила Элен.
        — Потому что рядом с домом мои люди, которые ожидают меня. Они тут же прибегут на звук выстрела. И вам не удастся скрыться. Они-то с вами церемониться не станут! А учитывая вашу одежду… точнее, её почти полное отсутствие… я предполагаю, что дальше произойдёт. Право, вам лучше уйти сейчас, чем дождаться их.
        — Вы всё сказали? Теперь послушайте меня. Ваших людей там давно нет. Там мои люди. Всё, что происходит, было спланировано мной. Ваша скупость, которая не позволила вам потратить деньги для того, чтобы снять дом для нашей встречи, невольно помогла мне. Я сама выбрала место так, чтобы было удобно мне.
        — Хорошо, пусть будет так, — Лосев цеплялся за любую мелочь, надеясь, если не избежать выстрела, то хотя бы отсрочить его. — Но всё же на выстрел могут явиться не только те, кого вы ждёте. Тогда придётся давать объяснения тому, что они здесь увидят. Или вы намерены убить всех?
        — В ваших словах есть здравый смысл. Хорошо, будем считать, что вы меня убедили. Но ведь стрелять и не обязательно. Есть другие способы.
        — Какие?
        — Ну, у меня выбор обширный. Думаю, самое разумное — нож. Например, вот этот, — и она показала ему его же нож, держа его левой рукой. — Вы так любезно положили его поверх вашей одежды вместе со шпагой, что грех не воспользоваться. Я вообще-то предпочитаю ножи покороче и с тяжёлой рукояткой, они точнее достигают цели, но и этот подойдёт. Вам придётся поверить мне на слово, что бросаю я ножи так же хорошо, как и стреляю. А звука от него — никакого.
        — Что вам нужно? — Лосев больше не ухмылялся. — Если пришли убивать, почему до сих пор не сделали этого?
        — Я же в самом начале сказала, что хочу поговорить с вами.
        — О чём?
        — Я хочу знать об остальных убийцах. О кузене я наслышана, говорить об уже убитом Кускове бессмысленно. Расскажите мне об оставшихся двоих.
        — Так это вы?.. В лесу…повесили…
        — Нет, — прервала его Элен, поняв, что имеет в виду Борис, — это не я. Я бы не стала вешать. Да и сил у меня на это не хватило бы, я же женщина.
        — Женщина? — Борис нервно усмехнулся. — Вы скорее Эриния из греческих мифов.
        — Что ж, остаётся спросить вас, не удивляетесь ли вы, что эти богини мщения — именно женщины. Хотя сама я предпочитаю сравнение с Афиной, ведь это она — покровительница справедливого возмездия… Так вы будете говорить?
        — А какой смысл? Вы всё равно меня либо застрелите, либо зарежете. Чего ради я буду распинаться перед вами?
        — Я даю вам слово, что если вы ответите на мои вопросы, и не наделаете глупостей, надеясь освободиться, то больше я никогда и ничего не предприму против вас.
        Лосев оценивающе смотрел на неё. Можно ли верить этой девушке? Но что ему оставалось? В конце концов, сейчас было необходимо вырваться отсюда любой ценой, а там будет видно. Ещё будет время обдумать дальнейшее.
        — Хорошо. Я согласен. Спрашивайте.
        — Кто придумал тот план, по которому должна была погибнуть семья графа Кречетова?
        — Тот, кто сейчас сам стал графом — ваш кузен.
        — Как он нашёл вас четверых? Как уговорил на это мерзкое дело?
        — По-разному. Двоим — мне и Григорьеву — пообещал деньги. Большие. Одному — должность приказчика. А четвёртый, Забродов, сам должен был ему крупную сумму. Вернее не он, а его отец, но отец умер, и долг перешёл к сыну. У сына не было таких денег, а Кречетов обещал ему простить долг полностью. Это избавляло Забродова от продажи родного дома. В случае его несогласия Кречетов угрожал убить его мать, а его самого посадить в долговую яму. Только зря он связался с Забродовым! То и дело он ныл и упрашивал всех пожалеть! Зато Григорьев вложил в исполнение плана почти столько же сил, сколько сам Кречетов. Это он держал вас! Ха-ха! Ему всегда нравились юные девочки!
        Эти откровения вызвали у Элен почти физическое отвращение. Но это был, похоже, последний сильный всплеск эмоций Лосева. Сейчас, когда у него появился шанс остаться в живых, Борис немного успокоился, исчезло то возбуждение, которое поддерживало его до этого момента, теперь стало заметно действие цыганского средства «для крепкого сна». Казалось, Лосев сильно устал, глаза приняли безмятежно-спокойное выражение.
        — Кто непосредственно нанёс смертельные удары графу и его сыну? — тихо спросила Элен.
        — Выясняете, кто виноват больше других? Не выйдет! — Лосев стал говорить значительно медленнее. — Если, конечно, не считать неженку Забродова. Он так и остался в стороне. Единственное, чего Кречетову удалось от него добиться, чтобы он хотя бы поджёг дом.
        — Кто следил за мной в таборе? Кто туда приезжал?
        — Этот самый Забродов и ездил. Хоть на что-то пригодился. Но и тут он стал убеждать Кречетова оставить девчонку в покое. То есть вас… — Лосев приподнял голову. — Ведь это вы? Что со мной? Я устал…Хочу спать. Вы закончили вопросы? Я поеду домой, мне нужно выспаться.
        — Да, вы будете спать, — глядя на него без улыбки, подтвердила Элен, — совсем скоро вы уснёте навсегда.
        — Навсегда? — Лосев неимоверным усилием приподнялся на локтях. — О чём вы говорите?
        — Вино. Вы выпили вино, которое не даст вам больше проснуться для следующих мерзостей, которые бы вы совершили в жизни.
        — Вы…отравили меня…
        — Да. Я отравила вас. Я же говорила, что у меня широкий выбор средств.
        — Но вы же дали слово…
        — Я дала слово больше ничего не предпринимать против вас. Боль-ше. К этому времени вино было уже выпито.
        — Убийца! Вы убили меня из мести! Вы ничуть не лучше меня, — кричать у Лосева уже не было сил, но слова он выговаривал чётко.
        — Нет, — вставая, ответила Элен, — я не убила вас, а лишь отправила туда, где вас смогут призвать к ответу мой отец и мой брат. Они никогда не оставляли безнаказанными подлецов и мерзавцев вроде вас. Раз они не могут сделать этого в нашем мире, вы идёте к ним.
        Больше не обращая внимания на человека на кушетке, Элен прошла за ширму, взяла приготовленные чулки, бросила их на пол, возле столика оставила подвязку и вновь ушла за ширму, чтобы переодеться. Когда она вышла оттуда вновь в мужском костюме, Лосев уже лежал неподвижно. Дождавшись его последнего вздоха, она надела шляпу, не убирая под неё волосы, и пошла к двери. В дверях ещё раз обернулась. Но вместо кушетки с лежащим на ней телом, она опять увидела перед собой двоих мужчин — старого и молодого, почти мальчика — в окровавленной одежде. В ушах вновь раздался голос: «Беги! Беги в кабинет!» Элен на секунду закрыла глаза и прошептала: «Это для вас и за вас». Потом, больше не оглядываясь и не задерживаясь, вышла из дома.

* * *
        Юзеф, увидев её, подбежал, ведя в поводу двух коней. Помогая ей сесть в седло, тихо спросил:
        — Всё в порядке? Я уже начал волноваться.
        — Всё так, как должно быть, — ответила она и тронула коня.
        Де Бретон
        Несколько дней Элен была молчалива, никуда из дома не выходила. На постоянные вопросы Юзефа, что с ней, пожимала плечами и отвечала: «Ничего». Вывел её из этого состояния визит де Бретона. Поглощённая своими делами и переживаниями она пренебрегала докладами ему обо всём, что происходит. Де Бретон долго ждал, но, так и не дождавшись, попытался встретиться и поговорить с ней сам. Не преуспев и в этом, француз здорово разозлился. Маньан требовал от него доклада, а докладывать было нечего, нужны были сведения из разных источников. Сведениям, исходившим от Элен, Маньан придавал большое значение (что, кстати, всегда раздражало де Бретона), и без них к нему идти не стоило — наслушаешься разных обвинений о плохой работе и низких способностях… Вариантов у де Бретона не оставалось. Нужно было ехать к ней самому, хоть это и было нежелательно.
        Элен приняла его спокойно. Вины она за собой не чувствовала, раздражения не испытывала. А вот француз своё плохое настроение и не пытался скрыть. Но на его выпады Элен ответила улыбкой.
        — Чем вы, собственно, недовольны? Разве мы договаривались о том, как часто я буду информировать вас?
        — Нет. Но у меня сложилось впечатление, что вы вовсе перестали прикладывать хоть малейшие усилия для того, чтобы было, о чём информировать.
        — Почему же?
        — Этот вопрос следует адресовать вам. Почему вы перестали сообщать хоть что-нибудь?
        — Я повторяю, месье де Бретон, что никакого точного условия между нами не было. Вы просили передавать вам содержание тех разговоров, свидетельницей и участницей которых я была. Но в последнее время я редко разговариваю с людьми.
        — Значит, нужно исправить это положение, мадмуазель Соколинская.
        — Вы, сударь, говорите со мной так, как будто я у вас в подчинении, — Элен нахмурилась.
        — А разве это, в сущности, не так? Я же предупреждал, что прекратить работать на меня (назовём вещи своими именами) невозможно. Или почти невозможно. Чему же вы удивляетесь?
        — Я не удивляюсь. Но прежде чем требовать чего-то, нужно точно вспомнить договор. Я со своей стороны выполняла всё. Требовать дополнительно ещё чего-то вы не вправе.
        Де Бретон смотрел на Элен оценивающе. Внутри у него всё кипело: ему нечего сказать Маньану, он опять устроит сцену! Но давить на эту девицу не хотелось. Почему-то казалось, что это для него невыгодно.
        — И что делать мне? — сквозь зубы спросил он. — Ждать от вас следующего известия? Когда?
        — У меня были свои неотложные дела, которые не позволяли интересоваться чем-нибудь другим. Теперь мои дела закончены, и я вновь могу заняться вашими.

* * *
        Этот визит стал тем самым событием, которое вернуло прежнюю Элен.
        — Наконец-то ты ожила, — заметил Юзеф, выслушав её возмущённые комментарии после посещения де Бретона. — А то я уже начал беспокоиться. Я никогда не видел тебя такой.
        — Какой? — удивилась Элен. — Я обычная.
        — Это тебе так кажется. С тех пор, как ты… разобралась с Лосевым, тебя будто подменили. Молчишь, никуда не ходишь. Даже верхом перестала выезжать. Ты переживала?
        — Нет. Не было причин переживать. Разве что…вспомнилось много.
        — Вспомнилось? А мне казалось, что ты не можешь забыть последние события. Тебе не было жаль его? Ты не жалеешь о том, что сделала?
        — Жаль? Лосева?! Нет. И я ни о чём не жалею, — она помолчала. — Откуда берутся такие?! И как они находят друг друга? Ведь мой дорогой кузен в одиночестве не остался. И нашёл не только Лосева…
        — Элен, не надо сейчас об этом, — Юзеф сел рядом с ней. — Мы найдём остальных, обязательно.
        — Разве в этом дело? — Элен подняла на него глаза. — Я думаю сейчас, почему рядом с отцом не было никого, чтобы помочь ему? Почему там были только отец и брат? Ведь не может быть, чтобы у них не было друзей! Не может быть, чтобы никто не любил и не уважал графа Кречетова. Где же они были?..
        — Но ведь ты сама рассказывала, что всё случилось ночью. Откуда ж было взяться помощи? Верно, поэтому убийцы и не пришли днём, чтобы никому не стали известны их намерения.
        — А слуги? Отец столько для них делал. Они-то, почему не помогли ему? — теперь её голос звучал как-то растерянно.
        — Элен, мы не знаем, что там произошло. Вот если бы удалось поговорить с кем-то из домашних слуг — тогда, может, всё стало бы понятно. Кстати, помнишь, Тришка упомянул, что ему рассказали, как кто-то бросился в горящий дом, чтобы помочь своим господам. Разве это не говорит о том, что слуги любили их? Ведь того человека больше никто не видел, значит, он погиб вместе с твоим отцом и братом, пытаясь спасти их, хотя мог бы остаться жить. Ведь так?
        — Наверное…
        — Значит, не всё так просто. Я думаю, вряд ли люди графа остались бы безучастными к его судьбе. Вполне вероятно, они были обмануты или по какой-то другой причине не вмешались. Могло так быть?
        — Когда ты так уверенно говоришь, кажется, что могли. Но когда я опять останусь одна со своими мыслями, от этой уверенности ничего не останется.
        — А ты подумай о чём-то другом.
        — О чём? О чём я ещё могу думать?
        — О том, что сейчас важнее.
        — Например?
        — Например, о том, чем будешь заниматься в ближайшее время. Ты собираешься искать трёх оставшихся? Или лучше сейчас вернуться в Польшу, а поиск продолжить потом?
        — Потом? Почему ты задаёшь такой вопрос? По-моему, никаких разговоров не возникало о том, чтобы вернуться, не закончив дела здесь. Ни одного раза. Что-то изменилось?
        — Да, изменилось. Де Бретон недаром прискакал сюда поторопить тебя со сбором тем разговоров. Ходят упорные слухи, что Россия, недовольная возможностью выбора королём Польши Лещинского, может попытаться надавить на наш сейм в надежде изменить его решение в пользу сына Августа — Августа Третьего. А это война.
        — Война?
        — Да. И ты сама об этом говорила. Помнишь, когда пришло письмо от пана Яноша? В Польше до сих пор нет единого мнения по поводу будущего короля. Если вмешается Россия, то и Франция не останется в стороне, это тебе и так известно, об этом тебе говорил де Бретон. Но если начнётся война, вернуться в Польшу будет ой, как трудно!.. Или ты не собираешься туда возвращаться? Ведь здесь — твоя родина.
        — Я об этом думала.
        — И что?
        — Я не знаю, — призналась Элен, глядя в сторону. — Меня как будто рвут на части. Я хочу остаться и хочу вернуться. Юзеф, разве может быть у человека две родины?
        — Не знаю, — покачал головой Юзеф. — Но жить можно только в одной стране. И не важно, является ли она твоей родиной по рождению. Главное, чтобы тебя там любили, чтобы нуждались в тебе.
        — Нет. Я не согласна. Мне не может быть хорошо в чужой стране. Это как с домом. Можно зайти, посмотреть, искренне восхититься. Но в нём всё чужое, не твоё. Всё устроено не так, как ты привык, как бы устроил сам. Вещи стоят не так, окна и двери сделаны не там. И хочется вернуться домой, туда, где всё привычно, всё по-твоему, пусть даже там всё убого.
        — Значит решение принято, — грустно улыбнулся Юзеф, — ты останешься здесь.
        — Нет. Не принято. В том-то и проблема, что я ощущаю себя дома и здесь, в России, и там, в Польше. Поэтому и не знаю, где же всё-таки моя родина. Сейчас меня держат здесь те дела, ради которых я и приехала, но останусь ли я в России потом?.. Не знаю.
        — Тогда давай пока что решать проблемы помельче. Как я понимаю, для того чтобы найти хоть Григорьева, хоть Забродова нужно из Петербурга уехать. Когда ты это собираешься сделать?
        — Сначала нужно пару раз хоть что-то сообщить де Бретону, будь он неладен. А для этого нужно встретиться с людьми Бирона. Так что поездку придётся пока отложить. Кстати, хорошо бы выяснить, что говорят при дворе об исчезновении Лосева.
        — Почему же об исчезновении? Его нашли достаточно быстро. Дом снимался от его имени, хозяин, вернувшись через два дня и найдя труп, сразу поднял тревогу. Так что всем известно, что он умер.
        — А как получилось, что об этом знаешь ты, и не знаю я?
        — Ну, ты же всё больше молчала, даже попытки начать с тобой разговор не приводили ни к чему. Вот я и решил сообщить тебе все новости как-нибудь после.
        — И как же объясняют его смерть?
        — Подробностей не знаю, но особых сожалений, по-моему, ни у кого нет, если не считать тех, кому он остался должен. Да ещё квартирная хозяйка.
        — Он что, был таким уж выгодным постояльцем? Она-то что печалится?
        — Да нет! — засмеялся Юзеф. — Постоялец интересовал её совсем в другом смысле. Скажем так: она имела на него виды. И думаю не беспочвенно. Я видел её как-то раз. Она не молоденькая, но хороша собой. То, что называется «аппетитна». А Лосев, как известно, был человеком… э-э… пылким. Так что у хозяйки вполне могли появиться кое-какие надежды.
        Элен вдруг стало неприятно, когда Юзеф стал описывать квартирную хозяйку Лосева. Она поспешила вернуться к предыдущей теме.
        — И что, никто не интересовался, что произошло?
        — Интересовались наверно, — пожал плечами Юзеф, — но со мной, сама понимаешь, никто ничего обсуждать не будет. Вот начнёшь снова выезжать и всё сама выяснишь.
        — Да, это непременно.
        — Только продумай хорошенько, как себя вести. Ведь в последнее время Лосева считали твоим «рыцарем». Вы так часто появлялись вместе.
        — Ну, и что?
        — Скорее всего, тебе будут выражать соболезнования, хотя бы на словах. И будут ждать ответной реакции.
        — Мда, — Элен вздохнула. — Ладно, притворяться мне не привыкать.
        — Будешь изображать печаль?
        — Нет. Буду говорить, что мы незадолго до его смерти поссорились. Что я видела его с другой женщиной. Это будет вполне соответствовать тому, что обнаружилось рядом с телом господина Лосева.
        — А что там обнаружилось? Мне ты ничего не сообщила.
        — Там остались доказательства того, что с ним была женщина. И не просто присутствовала там, а… развлекала господина Лосева.
        — В самом деле? И ему понравилось? — у Юзефа сразу изменился тон. — Чем же ты его развлекала?
        — Я?.. Ты опять за своё? Ну, сколько можно! Знаешь, мне как-то не хочется тебе ничего объяснять. Получится, что я вроде как оправдываюсь, а оправдываться мне не в чем, — Элен немного помолчала, борясь с раздражением. Молчал и Юзеф, ожидая продолжения. — Ладно. Уходя оттуда, я оставила на полу несколько предметов одежды, принесённых специально для этой цели. Это предосудительно?
        Юзеф всё так же молча смотрел на неё, потом опустил глаза.

* * *
        Вскоре Элен получила указания, что сообщить де Бретону. Это, как всегда, была полуправда. Но на этот раз правды было больше. Её просто не удалось бы скрыть даже при большом желании. В апреле в Польше начал работу конвокационный сейм. На нём должны были обсуждаться кандидаты на польский престол. Мнение по этому поводу русской царицы и её министров не могло остаться неизвестным в Европе, и глупо было бы пытаться кого-то обмануть. Но была надежда на нюансы. Де Бретону было доложено, что царица сомневается, поддержат ли её Австрия и Пруссия, если Россия начнёт военную операцию, чтобы противодействовать избранию Лещинского. Да, между странами подписан договор, но кто поручится, что в последнюю минуту они не откажутся от соблюдения его условий. А тут ещё Швеция рядом — давний враг России… Так что разговоры при дворе шли разные. По словам госпожи Соколинской, многие склонялись к тому, что будут приложены все усилия, чтобы на троне в Польше оказался человек, удобный правительству Анны Иоанновны, но эти усилия останутся в рамках дипломатии и интриг. Вряд ли Россия решится на открытое военное
противодействие сторонникам Станислава Лещинского в Польше, а значит — Франции. Разговор с де Бретоном состоялся в царском зверинце. Оба стояли у решётки и делали вид, что увлечены наблюдением за медведями.
        — Погодите, сударыня. Всё это хорошо, и звучит вполне логично и разумно, — сказал де Бретон, выслушав Элен. — Но мне известно, что недавно здесь, в Санкт-Петербурге, состоялось совещание, на котором присутствовали министры, члены Сената и генералы русской армии. Мне также известно, о чём там шла речь. Они обсуждали возможность ввода русской армии в Польшу в случае избрания Лещинского. Что вы скажите на это?
        — Месье де Бретон, я не политик и не военный, я не могу знать, о чём говорилось на каком-то совете, надеюсь, это вы понимаете. Если тема, заинтересовавшая вас, будет обсуждаться в свете, вы узнаете, что думают и говорят люди по этому поводу. Пока что я не слышала даже о том, что такой Совет имел место. Дайте мне время, и я узнаю.
        — Сколько вам нужно времени? Вы опять займётесь какими-нибудь своими делами, а я вновь буду ждать у моря погоды?
        — Пока что я не планирую никаких дел. Так что ожидание ваше будет зависеть только от того, когда возникнет нужный разговор. Новость недавняя, поэтому, думаю, скоро болтать об этом будут все и везде.
        — Но совет был закрытым, — усомнился француз, — то, что там происходило, вряд ли станет известно широкой публике.
        — Сударь, не знаю, как у вас во Франции, а в России, чем больше тайны вокруг события, тем быстрее всё становится известно всем и каждому. Так что скоро вы всё узнаете.
        — Что ж, будем надеяться, — хмыкнул де Бретон. — Учтите на всякий случай, что не задерживаться с отчётом — в ваших же интересах.
        — О чём это вы? — Элен нахмурилась. — Вы мне опять угрожаете?
        — Ну, что вы! Конечно, нет, — её собеседник неприятно улыбнулся. — Просто напоминаю о нашем давнем разговоре.
        Не дав Элен ответить, он повернулся и пошёл к выходу.
        Через три дня Элен доложила де Бретону, что по её наблюдениям на Совете действительно обсуждался вопрос о возможности введения русских войск в Польшу. Но разговоры были осторожные, большого одобрения, по-видимому, эта идея не получила. Многие собеседники умолкали, когда она подходила близко. Из того, что ей всё же удалось услышать, можно было сделать вывод, что окончательное решение не принято, а сдерживающим фактором являются самые банальные причины: нельзя убирать войска от границ с Турцией и Швецией, являвшихся постоянной угрозой для России. А без этих частей численность армии невелика, так как нынешней зимой приключился то ли мор, то ли ещё что, Элен не поняла. Только полегло от этого много солдат, хотя размеры бедствия старательно преуменьшались. Вся эта сказка была продиктована ей одним из посланцев Бирона.
        Де Бретон, получив это сочинение, сравнил его с докладами других своих агентов. Некоторые из них говорили примерно то же самое, и лишь два сообщения были прямо противоположны: Совет принял решение, армия готова выступить к границам Польши в любой день. Отметив про себя, что нужно будет внимательней присмотреться к этим двоим (ошибаются они или намеренно вводят его в заблуждение), де Бретон отправился с докладом к Маньану.
        Весьма довольный сведениями, Маньан поспешил отправить сообщение на родину. Там давно уже ждали его очередного отчёта, и сам он чувствовал себя так же неуверенно и нервно, как де Бретон при разговоре с ним, Маньаном.
        Элен вновь стала часто появляться при дворе. Предположения Юзефа сбылись, с ней часто заговаривали о смерти Бориса. В этих словах чаще всего проглядывало или любопытство или злорадство, но отнюдь не участие. Многих интересовало, как чувствует себя полячка, потеряв своего кавалера, да ещё при таких пикантных обстоятельствах. Но все попытки смутить госпожу Соколинскую ни к чему не привели, она была неизменно спокойна. Скоро всем стало известно, что они с Лосевым расстались незадолго до его кончины. Она проявила намёк на раздражение, только когда упомянула о том, что видела, как господин Лосев обнимал какую-то дорого одетую девицу прямо у всех на виду, а после ещё и поцеловал её! Это было явным преувеличением. В то, что Лосев, при всей его развязности, целовал кого-то на глазах у всех, никто не верил. Но, рассудив, что госпожа Соколинская раздражена и обижена гораздо больше того, чем хочет показать, слушатели ахали, сочувственно кивали и держали своё мнение при себе. К тому же, вспомнив поговорку о том, что дыма без огня не бывает, они решили, что, пожалуй, что-то такое всё же было. Может, девица
только одета была дорого, а на самом деле — обычная шлюха; может, не целовал её Лосев; а может, ещё что. Но только наличие в этой истории какой-то женщины, подтверждалось теми деталями, которые нашлись в комнате рядом с телом господина Лосева: чулки и подвязка, притом не из дешёвых, валявшиеся в разных местах, женские перчатки тонкой кожи, забытые на спинке кресла — всё это говорило о том, что гостья Лосева была, скорее всего, светской дамой. Кроме того, в комнате была начатая бутылка дорогого вина и сласти. Что случилось с мужчиной, оставалось непонятным. Доктор, который осматривал тело, сказал, что похоже на то, что он просто уснул и не проснулся. А вот женщина явно бежала оттуда в панике. Предполагали, что девица могла отравить Бориса, но ни в вине, ни в угощениях никакого яда не обнаружили, а поспешный побег девицы говорил скорее о её невиновности, ведь если всё было бы спланировано, она не ушла бы второпях и полуодетая.
        Постепенно всё затихло. Больше никого не интересовало, что же такое произошло с господином Лосевым. При дворе каждый день появлялись новые темы для разговоров и сплетен, поэтому долго обсуждать одно событие здесь было не принято.

* * *
        Время бежало. Заканчивался Великий пост. Петербург готовился встречать Светлую Пасху. Элен подумывала послать Тришку на поиски Забродова. Она решила выяснить, правда ли то, что рассказал ей перед смертью Лосев. Хорошо бы поговорить с ним. Но для начала нужно выяснить точно, где он живёт, и как с ним встретиться, чтобы не ехать в никуда. С этим заданием и готовился в путь Тришка. Но события приняли совсем другой оборот.
        Элен с Юзефом верхом ехали по кромке леса, тихо разговаривая. В этот день не хотелось вспоминать ни о каких проблемах. Дорога уже очистилась от снега, но по ней ехать было противно: жидкая холодная грязь липла к копытам лошадей или летела в разные стороны, стоило только перейти на рысь. А в лесу ещё лежал снег, особенно с той стороны дороги, куда солнце не попадало. Лошади шли тихо, осторожно выбирая, куда поставить ногу. Время от времени они тянулись губами к веточкам деревьев и кустов с уже набухшими почками.
        Прогулка закончилась, они подъезжали к городу. И тут их окружили несколько всадников, среди которых был де Бретон.
        — В чём дело, сударь? — спросил, выехав вперёд Юзеф. Вопрос прозвучал по-французски, ответ — тоже, как и весь последующий разговор.
        — У меня есть несколько вопросов к вашей хозяйке.
        — У меня нет хозяйки. Я не раб и не крепостной. А вот вам следовало бы сначала узнать, желает ли госпожа Соколинская разговаривать с вами! И уж точно это не делают на улице!
        — Вы решили учить меня манерам?! — де Бретону стоило большого усилия сдержаться. — Ничего, обойдёмся, на сей раз, без церемоний! Задать эти вопросы я имею право!
        — Задать — имеете, но кто вам сказал, что я посчитаю нужным отвечать на них? — Элен поставила своего коня рядом с конём Юзефа с намерением подчеркнуть их равное положение. — Обращаться ко мне в таком тоне, я считаю неприемлемым.
        — Ах, вот как! А предоставлять мне заведомо ложные сведения вы считаете допустимым?! И вам не приходило в голову, что это… как вы сказали?.. неприемлемо? Будь вы мужчиной, я вызвал бы вас на дуэль!
        Внезапно Элен рассмеялась, тем самым помешав Юзефу, открывшему было рот, принять этот вызов.
        — На дуэль? Меня? Помилуйте, сударь, это за что же? За то, что я передавала вам чужие слова, ни разу не прибавив ничего от себя? Но это именно то, чего вы хотели, на что рассчитывали. Разве нет?
        — И вы смеете утверждать, что всё, о чём вы мне докладывали услышано вами случайно?! Я предполагаю, нет — уверен, что всё это вам диктовали! Вам велели передавать мне то, что сочинялось в кабинете какого-нибудь вельможи!
        — Откуда вы это взяли, сударь? — Элен улыбалась. Её действительно забавлял этот разговор, хотя она не могла даже предположить, чтобы всегда выдержанный де Бретон был способен на такое эмоциональное поведение. — Но даже если предположить нечто подобное, чему вы возмущаетесь? Я передавала вам те слова, которые слышала. Разве вы оговаривали заранее, кого мне слушать, а кого нет? И разве я должна была самостоятельно решать, где правда, а где ложь?
        — Так вы решили поиграть со мной, — де Бретон внезапно успокоился. Он больше не кричал, последние слова прозвучали тихо, а в интонации не было вопроса, он утверждал. — Ну, что ж, хорошо, давайте поиграем. Только теперь берегитесь! Если месье Маньана отзовут во Францию, мне тоже придётся уехать. А у меня были собственные планы, для осуществления которых мне необходимо остаться здесь, в Петербурге. Так вот, повторяю, если Маньана отзовут, я не уеду, пока не рассчитаюсь с вами. Я не позволю вам считать себя выигравшей.
        — Сударь, вы дурно воспитаны, — Элен опять опередила Юзефа, которому трудно было подобрать нужные французские слова. — Вы угрожаете женщине? Фи!
        — Если женщина решила играть в политические игры с мужчинами, то почему нет?
        — Решила?! Право, у вас короткая память. Мужчины сами навязали мне участие в этой игре, заставили меня. Я вынуждена была согласиться на вашу игру. Просто я играла по своим правилам, которые, впрочем, не нарушали наш договор. Наверное, вам не следовало полагаться только на мои слова. У вас что, мало агентов?
        — Вы можете говорить, что угодно, но я остаюсь при своём мнении. И для того, чтобы меня не обвинили в том, что я действую тайно, предупреждаю ещё раз: берегитесь!
        — Какая щепетильность! — в ответ на хищную улыбку — улыбка насмешливая. — Благодарю. Я постараюсь. Непременно. Обязательно… А сейчас — дайте дорогу!
        Последние слова были сказаны резко и адресовались двум всадникам, чьи лошади перегораживали дорогу к городу. Они взглянули на де Бретона и, повинуясь его неохотному кивку, отъехали в сторону. Элен резко послала коня вперёд. Это стало единственным проявлением того раздражения, которому она не давала прорваться наружу.
        — И что теперь? — спросил Юзеф, когда они, удалившись на приличное расстояние, придержали коней. — Будешь ходить и оглядываться? Или вовсе из дома не выйдешь?
        — С чего бы? Все его угрозы — пустое, он ничего не сможет сделать. Сам посуди: если и правда Маньана отзовут, де Бретон останется здесь один. Человек он скользкий, особой любви к нему никто не испытывает, прикрыть его в случае чего будет некому, и он это прекрасно понимает. А учитывая нынешнее отношение с Францией, все будут только рады поводу обвинить его в чём-нибудь. И это он тоже понимает, не дурак. Так что вряд ли он на что-то решится.
        Юзеф, выслушав её, покачал головой. Он не был согласен с таким оптимистичным взглядом на ближайшее будущее.
        — Кстати, — продолжила Элен, — во всём этом есть одна замечательная вещь: мне больше не придётся тратить на него время, слушая разговоры.
        — Значит, теперь…
        — Теперь я вплотную займусь поисками Забродова, а потом Григорьева.
        — А почему ты решила искать сначала Забродова, а не Григорьева? Мне бы, наверное, захотелось отомстить сначала Григорьеву, ведь, судя по рассказу Лосева, это просто людоед какой-то. Забродов на его фоне…
        — …теряется? Да, пожалуй. Но именно поэтому я и хочу разобраться. Забродов виноват, но если Лосев сказал правду, то виноват он меньше других. И, к тому же, мне хотелось бы знать, что он сам думает по этому поводу. А там уж решу, что делать дальше.
        — Неужели ты сможешь его простить?
        — Простить — нет. А вот понять… Скажи, Юзеф, ты любишь сестру и мать?
        — Конечно, зачем спрашивать?
        — А теперь представь, что обстоятельства сложились так, что твои родные и горячо любимые люди могут погибнуть от руки какого-то мерзавца, если ты — ты! — не выполнишь его требований. Что бы ты сделал?
        — Если бы эти требования были бы неприемлемы для меня, я скорее убил бы самого негодяя, диктующего их мне, но никогда не согласился бы исполнять то, что запятнает мою честь.
        — Да? Это прекрасные слова, но нужно учесть, что сила на его стороне. Ты одинок, а у него есть помощники. Напасть на него, попытаться как-то ему повредить — верная смерть. Что тогда?
        — Это меня не остановило бы! Я всё равно попытался бы остановить его!
        — А это помогло бы твоей матери и сестре? Спасло бы их от смерти? Скорее всего, нет. Они погибли бы немногим позже тебя, поскольку твой противник не оставляет невыполненных обещаний. И что? Кому принесла бы пользу твоя смерть? Никому. Тогда как поступить?
        — Не знаю…
        — Вот именно. И я не знаю. Поэтому и хочу поговорить с самим Забродовым. А Григорьев никуда не денется. Он стал успешным купцом, а такому, и скрыться-то сложно, дело не бросишь, привык получать деньги, жить на широкую ногу — от такого отказаться нелегко.
        Через два дня, несмотря на распутицу, Тришка уехал в Казань.

* * *
        Пасха, которую Элен ждала с таким же нетерпением, как и Рождество, прошла как-то незаметно. Конечно, все были в церкви на службе, конечно, был праздничный обед, но слишком много было волнений, слишком много внимания приходилось уделять происходящему вокруг. А после праздника заболела Маша. Ещё утром она хлопотала на кухне, а к вечеру уже не могла встать, у неё был сильный жар. Наутро девушке стало ещё хуже. Штефан должен был отправиться за доктором, когда Маша удивила всех, сказав, что если никто не возражает, то она знает лекаря, который ей поможет. Возражений не было, и вскоре Штефан вернулся в сопровождении приятного молодого человека, одетого чисто, аккуратно, но бедно. Попросив всех выйти, он осмотрел больную. Выйдя к ожидавшим его слов людям, он обратился к Элен, безошибочно определив, что она здесь хозяйка.
        — Девушке сейчас очень плохо, но думаю, всё обойдётся. Я дал ей успокоительных капель, пусть поспит. Не тревожьте её. Если будет просыпаться — поите водой. Вот здесь, — он протянул листок, — указания для аптекаря. Делайте всё, как он вам объяснит. Я зайду завтра. Да, если начнётся бред — не пугайтесь, это может быть действием капель. Главное — не зовите других докторов. Это не потому, что я считаю себя лучшим, — ответил он на вопросительный взгляд Элен, — просто среди них много любителей кровопускания. Они отворяют кровь по любому поводу. А это часто приводит лишь к ухудшению состояния больного. Маше сейчас такие процедуры противопоказаны… Нет-нет, — покачал он головой, видя, что Элен собирается заплатить ему, — я не возьму денег, пока не поставлю её на ноги. Вот тогда и расплатитесь со мной.
        Несколько дней Маше было всё так же плохо. Потом её состояние немного улучшилось, она начала садиться в постели. Доктор, которого звали Иваном, приходил ежедневно, иногда даже дважды в день. Отказавшись от денег, он согласился на предложение обедать у них. Как-то Элен поинтересовалась, откуда Маша знает его. Иван нахмурился:
        — Меня часто приглашали оказывать помощь крепостным прежнего хозяина Маши. Слишком часто. И всегда причины были похожи: различного рода травмы. То ожоги, то порезы, то переломы…
        — Неужели это было делом рук самого хозяина?
        — Несомненно, — доктор говорил сквозь зубы, сдерживая ярость, — Я понимаю, что люди — его собственность, но это же не значит, что можно с ними вот так!.. Ненавижу… Простите, я не сдержался.
        — Вам не за что извиняться. Вы сказали правду. Остаётся радоваться тому, что далеко не все такие.
        — Да, это верно. Большинство не находит удовольствия в жестокости. Правда, объясняется это чаще всего тем, что хозяева относятся к своим людям, как дорогим вещам. Кто же станет без всякой причины портить или уничтожать то, что стоит немалых денег. Но и это хорошо. Жаль, что таких, как вы — мало.
        — Каких это «таких»?
        — Тех, кто видит в крепостных людей. Просто людей. Со своими привычками, радостями, печалями. Маша очень привязана к вам. Ко всем вам.
        Элен немного смутилась от такой прямой похвалы, и чтобы скрыть это, спросила:
        — Это когда же вы успели всё заметить? Или она говорит в бреду?
        — В общем-то, это несложно заметить, но она действительно много рассказывала о вас, госпожа Соколинская, и обо всех, кто живёт в этом доме. Не удивляйтесь. Просто мы иногда встречались на улице, когда она куда-нибудь шла по вашему поручению — я живу здесь недалеко.
        — Ах, вот как! Тогда всё становится понятно, — Элен с видом заговорщика смотрела на доктора. Теперь пришла его очередь смутиться.
        Вскоре Маша пошла на поправку. Доктор бывал у них в доме всё реже и, в конце концов, получив гонорар, простился, сказав, что Маше больше не нужна его помощь. Элен, прощаясь с ним, сказала, что если ей самой или кому-то ещё в доме понадобиться помощь, они обязательно вновь обратятся к нему. Иван грустно улыбнулся:
        — Мне очень приятно слышать такие слова, но… я доктор для бедных. Меня вызывают к крепостным, если считают нужным им помочь, к слугам, ремесленникам, приказчикам, наконец. А для господ есть другие доктора.
        — Разве имеет значение, к кому вас вызывают? Вы откажете мне, если я позову вас на помощь?
        — Конечно, нет! Вы неправильно меня поняли! Я хочу сказать, что на вас могут косо посмотреть, если вы примете помощь доктора для бедных, у которого нет даже помещения, чтобы принять больного. Это посчитают дурным тоном.
        — Вот что меня всегда волновало мало — так это мнение тех людей, которые для меня ничего не значат. Главное — знания и умения доктора, его опыт, а не то, кого он лечит. А вы, мне кажется, хороший доктор.
        — Благодарю вас, — поклонился Иван.
        Юзеф
        Весна заканчивалась. В мае стало известно, что русские войска, согласно царскому указу, расположились вдоль границы Польши и Литвы. Санкт-Петербург обсуждал будущую войну. В том, что она будет, никто уже почти не сомневался. Спорили только о сроках её начала. Одни говорили, что нужно выждать, посмотреть, кого польский Сейм посадит на трон, и если это будет Станислав — ввести войска в Польшу, чтобы изменить ситуацию. Считалось, что такое решение Сейм может принять только под давлением Франции, а значит, нужно срочно помочь ему принять «правильное» решение. Другие считали, что лучше заранее войти на территорию Польши, чтобы «неповадно было» французам влиять на решение поляков. И те и другие приводили множество аргументов, отстаивая свою точку зрения. А войска по-прежнему стояли на границе. Похоже, решено было всё же дождаться решения Сейма.
        После того, как стало известно, что войска готовы к действиям, в Петербург прибыл гонец с депешей на имя представителя Франции в России месье Жермона де Мюрэ графа де Маньан. Ему предписывалось по получении депеши, немедленно покинуть территорию России и отбыть во Францию. Услышав об этом, Юзеф встревожился. В отличие от Элен он не считал слова де Бретона пустыми угрозами и с удвоенным вниманием и усердием исполнял свои обязанности телохранителя. Элен слегка посмеивалась, но молчала, понимая, что бесполезно что-либо говорить. Ничего не изменится, а Юзеф надуется. О де Бретоне не было ни слуху, ни духу, никаких подозрительных людей никто из них рядом не замечал, так что пусть развлекается! Маньан выехал во Францию, этому были свидетели. Был ли с ним де Бретон, никто не знал, но поскольку он нигде не появлялся, все решили, что он тоже покинул Россию.
        В первых числах июня вернулся усталый, измотанный дальней дорогой Тришка. Выяснить, где живёт Забродов, ему удалось довольно быстро, он даже видел его самого. Узнав обо всём, Элен стала готовиться к отъезду в Казань. Машу она брать не хотела, чтобы дать девушке окрепнуть после болезни. Но та так расстроилась, так просила не оставлять её, что решено было ехать всем. Но поездку пришлось отменить. Исчез Юзеф.

* * *
        Вечером он вышел из дома, ничего никому не сказав, и не вернулся. Утром, обнаружив, что её верный телохранитель отсутствует, Элен позвала Штефана. С ним пришла и Маша. На вопрос о Юзефе, они ответили, что он пропал.
        — Пропал. И что это должно означать? Испарился? Улетел на крыльях? Сквозь землю провалился?
        — Нет, — спокойно ответил Штефан, — но пан Юзеф ничего не сказал. Ушёл и не вернулся.
        — Вот просто так, вдруг встал и ушёл, да? Пешком в неизвестном направлении?
        — Нет, барыня, — вступила в разговор Маша, — он не пешком ушёл. Он уехал на Черноголовом.
        — А куда?
        — Я не знаю, — покачала головой Маша, с тревогой глядя на хозяйку. — Может, конюх что-нибудь видел. Он ведь вечно во дворе возится.
        — Позови его, — Элен была не на шутку встревожена. С Юзефом явно что-то случилось, он не мог вот так просто, ни с того, ни с сего уйти, не предупредив её. Пока Маша бегала за конюхом, Элен ходила по комнате, не в силах оставаться на месте. Штефан никуда не ушёл и молча наблюдал за ней. В комнату вбежала Маша:
        — Барыня! Он знает! Знает! Смотрите, что он нашёл!
        Конюх вошёл вслед за Машей.
        — Что ты нашёл?
        — Вот, — он протягивал ей листок бумаги. — Пан Юзеф, видимо очень торопился и обронил это во дворе. Бумага немного запачкалась, но…
        Элен схватила листок и пробежала глазами по строчкам. Записка была написана по-польски.
        «Вашей хозяйке угрожает опасность. Я хочу помочь, но не могу к вам явиться сам, за мной следят. Если решитесь встретиться со мной, поверните из ворот налево и двигайтесь, никуда не сворачивая. Я сам подойду к вам. Только никого не берите с собой. Если будут свидетели, разговор не состоится».
        Подписи не было. Элен повертела листок в руках, потом спросила:
        — Кто-нибудь видел, как эта бумажка попала к пану Юзефу?
        В ответ все покачали головами. Элен отошла к окну. После минутного раздумья она обернулась и приказала:
        — Маша, одеваться!
        Маша испуганно взглянула на Штефана. Тот вздохнул и, шагнув вперёд, сказал:
        — Нет, панна Элена, мы вас не пустим.
        — Что?.. — от удивления Элен не находила слов. — Что ты сказал?
        — Мы не выпустим вас сейчас из дома, — твёрдо повторил Штефан.
        — То есть, как…не выпустите? — Элен растерянно улыбнулась. — Это шутка?
        — Нельзя вам сейчас из дома одной выходить. Пан Юзеф всё нам рассказал об этом французе. Он предупреждал, чтобы мы не отпускали вас, если его самого рядом не будет. А если с ним, не приведи Господь, — Штефан перекрестился, — что-нибудь случится, отвезти вас к дяде, в Польшу.
        — И… как вы себе это представляете? Свяжете меня?
        — Если понадобится — и свяжем. Лишь бы вас живой к пану Яношу доставить.
        Элен провела рукой по лбу.
        — Нет, это бред какой-то. Да что вы себе придумали?! Так. Всё. Ладно. Не хотите помогать — я сама оденусь, — и она направилась к выходу.
        Конюх встал в дверях, загораживая дорогу, а Штефан взял её за руку чуть повыше локтя. Взял мягко, но решительно. Чувствовалось, что он не отпустит её, а силы у него хватило бы и на двоих таких строптивых Элен разом.
        — Не надо, панна Элена.
        — Отпусти меня сейчас же!
        — Нет, панна Элена, не отпущу.
        Элен рванулась, стараясь освободиться, повернулась к Штефану лицом, и тут же её вторая рука тоже оказалась перехваченной.
        — Как ты смеешь?! Забыл, кто ты, а кто я?! Отпусти или я выгоню тебя!
        — Барыня, не надо! Штефан не виноват! Не выгоняйте его!
        — Вы меня не выгоните, — спокойно сказал Штефан, всё так же удерживая Элен за руки. — Не вы меня к себе брали, пан Янош меня к вам приставил. Только он и выгнать может.
        Элен рванулась ещё пару раз. Потом остыла. Сказала:
        — Ладно. Отпусти, Штефан. Не беспокойся, никуда я не денусь. Обещаю.
        Штефан выпустил её руки. Элен снова прошла к окну, поглаживая те места, за которые он её держал. Потом повернулась и спросила:
        — И что? Так и не станем ничего предпринимать? Я должна тихо сидеть и ждать неизвестно чего? — она прошлась по комнате. — Неужели вы не понимаете, что я не могу сидеть, сложа руки, когда Юзефу нужна помощь? Ну, хоть предложите что-нибудь, что ли!
        — Я бы послал кого-нибудь, чтобы попытаться выяснить, что произошло. Наверняка кто-нибудь что-нибудь видел. Так всегда бывает.
        — И кого?.. Впрочем, я знаю, кого. Нужно найти Трифона. Он сможет помочь. Если, конечно, не уехал никуда.
        — Да, куда ж он уедет? Получил от вас денежки за поездку, теперь тратит их потихоньку в своё удовольствие, — проворчал Штефан.
        — Значит, ты знаешь, где его найти?
        — А как же! Знаю.
        — Тогда позови его сюда. Немедленно!
        Штефан кивнул и направился было к выходу, но вдруг остановился и обернулся. Элен не успела скрыть довольного и нетерпеливого выражения лица. Штефан стоял и смотрел на неё.
        — Что? Что такое?
        — Знаете, панна Элена, с вами нужно держать ухо востро. Я, пожалуй, останусь. А то без меня вы с Машей мигом справитесь. А конюх остановить вас не посмеет.
        — Но мне нужен Трифон! — Элен даже ногой топнула с досады.
        — Барыня, я схожу, — опять заговорила Маша. — Я тоже знаю, где найти Тришку. Я мигом! — и, не дожидаясь ответа, она умчалась, на ходу накидывая на голову платок.
        Элен злилась. На всех. Ну, надо же! Они решали за неё, что для неё лучше, и как следует поступать! А она сама? Неужели так сложно было получше притвориться! Она плюхнулась в кресло, сложив на груди руки. Не села, не опустилась, а именно плюхнулась, так что оно жалобно скрипнуло. Штефан внешне остался абсолютно невозмутимым. Отпустив конюха, он присел на стул у двери и, не пытаясь заговорить с Элен, стал ждать возвращения Маши.
        Маша пришла довольно скоро. Вместе с ней в комнату с шапкой в руке шагнул Тришка.
        — Доброго всем здоровья, — приветствовал он Элен и Штефана. — Чем я смогу помочь? Маша уже рассказала мне всё, что знала. Что нужно делать?
        Элен вскочила с кресла, как только услышала шаги за дверью.
        — Мне нужно знать, что случилось, и где искать пана Юзефа.
        — Это понятно, — Тришка кивнул. — А можно узнать, пешком он ушёл или верхом уехал?
        — Верхом.
        — А лошадь какой масти?
        — Конь белый с чёрной головой и шеей.
        — А-а! Знаю эту лошадку. Приметная. Это хорошо. Такую любой видевший запомнит. Ладно, попытаюсь выяснить что-нибудь быстро.
        — Лошадь у тебя есть?
        — Есть, об этом не беспокойтесь.
        Часа через два Тришка вернулся с вестями. Судя по его виду, вести были нерадостные.
        — Нашёл я двух пьяниц, которые вчера ещё не совсем упились, а сегодня уже немного протрезвели, чтобы можно было с ними говорить. Они видели, как на человека, приехавшего на черноголовой лошади, напали четверо. Он дрался хорошо, и некоторое время ему удавалось остаться невредимым. Но противников было много, к тому же они не давали ему возможности отойти к стене. Пану Юзефу (а я уверен, что это был он) приходилось постоянно крутиться, чтобы успевать отвечать на их удары. В конце концов, уже дважды раненый, он не заметил, как один из нападавших, подойдя сзади, ударил его по голове, как показалось мужикам, палкой. После этого пан упал. Тут же подъехала закрытая коляска, его затащили в неё, и все скрылись в направлении выезда из города.
        Элен молчала, прикрыв глаза. Потом взглянула на Тришку:
        — Я должна найти Юзефа. Живым…или мёртвым, но должна. Понимаешь?
        — Понимаю. И надежда на это есть. Во-первых, мёртвого не увезли бы с собой, а просто бросили бы на месте. А во-вторых, помочь его найти может коляска.
        — Это, каким же образом?
        — Да, видите ли, у неё сзади, наверное, был выломан кусок стенки. Дыру закрыли, но наспех. Тот кусок дерева, которым её залатали, некрашеный. Так что приметная колясочка получилась.
        — И?..
        — Я уже разослал кой-кого по дорогам, пусть посмотрят, нет ли где чего похожего. Может, стоит где во дворе. Только…
        — Что только?
        — Заплатить людям надо будет. А если кто найдёт — так тому поболе других.
        — Ты же знаешь, за этим дело не станет. Скажи, сколько — и я заплачу сама или дам деньги тебе.
        — Хорошо.
        — Это всё?
        — Не совсем.
        — Что ещё?
        — Можно, конечно, просто сидеть и ждать известий о коляске, а можно предпринять ещё что-нибудь.
        — Скажи только, что!
        — Те, кто увёз пана Юзефа, увели и его лошадь. Это они зря сделали, лошадь больно необычная. Да, видать, жадность их одолела, поживиться от продажи животины захотели. Сбыть её с рук они постараются побыстрее, да понезаметнее. А это можно сделать, если обратиться…
        — …к цыганам, — договорила Элен.
        — Да, именно. Я слышал, у вас как-то хорошо получалось с ними договариваться. Это так?
        — Да. Думаешь, стоит обратиться к ним?
        — А почему нет? Если кто-то захочет продать им интересующую нас лошадку, пусть они её купят обязательно.
        — И что это даст? Ведь не ради возвращения лошади затевать всё это.
        — Нет, конечно. Лошадь можно и цыганам оставить, да ещё и пообещать цену её им вернуть. Главное, чтобы они после покупки проследили за продавцами. Нужно выяснить, куда они направятся. Вполне возможно, что они укажут место, где держат пана Юзефа. Так как? Сможете договориться с цыганами?
        — Думаю, да. Так. Действовать нужно немедленно. Теперь уж меня никто не остановит, и дома я не останусь! — громко сказала Элен, глядя на Штефана.
        — Нет, оставаться вам никак нельзя, — опередил Тришка Штефана, пытавшегося возразить, — говорить с цыганами сможете только вы. Нам они не поверят и помогать не станут.
        — Трифон, ты подождёшь меня на соседней улице, я выйду туда.
        — На соседней? — удивился Тришка. — Зачем?
        — Затем, что госпожа Соколинская останется дома, — ответил Штефан. Элен резко повернулась к нему, собираясь оборвать, но увидев грустную усмешку, поняла, что он имеет в виду.
        — Да, госпожа Соколинская останется, — подтвердила она. — Из дома на соседней улице выйдет никому не известный господин. Он и будет заниматься поиском пана Юзефа.
        — А-а! — Тришка облегчённо вздохнул, поняв, наконец, о чём идёт речь. — Вы опять станете тем молоденьким барином, который когда-то нанял меня?
        — Угу, — Элен кивнула. — Проверь, Трифон, чтобы за тобой не следили. Если заметишь кого-нибудь, лучше возвращайся. Сделай вид, что забыл что-то. Тогда мы оба выйдем через соседнюю улицу.
        Когда Тришка вышел, Элен взглянула на Штефана:
        — Прости, но я не могу поступить по-другому. И связать себя я не дам, — улыбнулась она. — Ты сам всё слышал. Это правда, что с цыганами договориться могу только я.
        — Да, я уже понял, — ответил Штефан. — Но я пойду с вами. Я уже немолод, но может, на что и сгожусь. Сил у меня ещё предостаточно. Не-не! И не думайте возражать! Я уже двоим обещал не оставлять вас без присмотра. Так что если не согласитесь, панна Элена, чтобы я рядом был — сзади потащусь. Только, думаю, это хуже будет.
        — Да уж, — вздохнула Элен. — Ну, что мне делать? Может, ещё и Машу прихватить?.. Ладно. Собирайся. Маша! Пойдём, поможешь мне переодеться.
        Выйдя из небольшой калитки с конём в поводу на соседнюю улицу, Элен беспокойно огляделась. Здесь не было никого, кроме Тришки.
        — Ну, как? Никого не заметил?
        — Нет, всё спокойно. Как поедем: берегом или улицами?
        — Сейчас, погоди. На углу дождёмся Штефана.
        — Штефана? А он куда?
        — Куда-куда… С нами! Навязался в охранники. Ну, да ладно, пусть едет. Его тоже понять можно: обещал за мной присматривать сначала моему дяде, потом пану Юзефу. Вот теперь и выполняет обещанное.
        — А, по-моему, он просто вас любит, — сказал Тришка и, смутившись, быстро добавил: — То есть, я имею в виду, как дочь. Любит, как дочь. Заботится.
        — Может быть, — улыбнулась Элен. — Скорее всего, так и есть. Он и дядю моего, своего настоящего хозяина, очень любит.
        В это время Маша помогала собираться Штефану, а конюх седлал для него лошадь.
        — Вот ведь, какая наша барыня! — восхищалась Маша. — Как она за всех переживает!
        — Переживает? — переспросил Штефан. — Ты это о чём?
        — Как о чём? — удивилась она, подавая ему шапку и плеть. — Вон она как за пана Юзефа волнуется!
        Штефан посмотрел на неё то ли с сочувствием, то ли с умилением и сказал мягко:
        — Дурочка. Да просто любит она его.
        — Любит? Пана Юзефа?!
        — Конечно. Только сама ещё об этом не догадывается.
        — А разве можно любить и не знать об этом?
        — Можно, конечно, можно.
        — Это как же?
        — Потом, может, сама поймёшь.

* * *
        До цыган добрались без приключений. Никто за ними не следил, никто не пытался остановить. Немного осмотревшись, Элен увидела того цыгана, который когда-то помог ей добыть саврасого Кречета. Цыган её не узнал. Элен подошла, поздоровалась. Не узнаёт. Тогда она снова заговорила с ним, как и в прошлый раз по-цыгански.
        — Ну, как, не было каких неприятностей после покупки саврасого красавца без согласия его хозяина?
        Цыган замер на несколько секунд, потом вгляделся пристальней — Неужто это ты, красавица? Это тебе мы коня добывали прошлым летом?
        — Мне, — улыбнулась Элен. Вот теперь он узнал её.
        — И что ж это ты придумала так одеться? Вот и не признал я тебя. Что, снова лошадку ищешь?
        — Да, ищу. Но на этот раз не какую-нибудь, а определённую, — и она кратко рассказала, о чём речь.
        — Вон, что. Ну, что ж, лошадку купить несложно. Только сдаётся мне, что это ещё не вся твоя просьба. Верно?
        — Верно. Мне нужно узнать, где человек, которого похитили.
        — И как это сделать? — цыган совсем не удивился, он ожидал чего-то подобного.
        — Проследить за продавцами.
        — Почему думаешь, что они пойдут туда, где держат того человека? Они могут пойти, куда вздумается.
        — Знаю. Но стоит хотя бы попытаться. Вдруг повезёт.
        — Может, и повезёт… Ладно, проследим. Если только и впрямь лошадку нам приведут. А сообщить-то куда, если что?
        — Трифон, — по-русски сказала Элен, — он спрашивает, как нас найти, если будет, что сообщить.
        Тришка подошёл ближе.
        — Надёжней всего, если известие в дом придёт. Там будет, кому его принять, если даже нас не окажется на месте.
        Цыган кивнул и ответил по-русски:
        — Хорошо. Где дом — я помню, — потом спросил у Элен по-цыгански: — А этот парень что, на тебя работает?
        — Да, но не всегда. Просто выполняет иногда поручения, за что получает неплохую плату.
        — И не обманывал?
        — Нет. Почему он должен меня обманывать? Мы договорились. Трифон получает деньги, я — необходимые мне услуги. Разве это не выгодно для нас обоих?
        Цыган усмехнулся, поведя головой:
        — Ты, красавица, смотрю, умеешь с людьми говорить, к себе привязывать.
        — О чём ты?
        — А ты поинтересуйся как-нибудь, чем он обычно живёт. Когда поручений твоих не выполняет.
        — Ладно. Но это потом, — нетерпеливо ответила Элен.
        — Да, лучше потом, — в улыбке сверкнули зубы.

* * *
        Подъехав к тому месту, откуда была видна соседняя улица, они остановились. Убедившись, что улица пуста, Элен поехала вперёд, а Штефан с молодым спутником остались на месте. Дождавшись, когда Элен скрылась за воротами, они распрощались: Штефан направился домой через обычный вход, а Тришка — в свой любимый трактир, где, как он объяснил, его легче будет найти тем, кто искал коляску.
        Элен, войдя в гостиную, бросила шляпу на столик справа от двери и опустилась в кресло рядом. Она почувствовала, что устала — сказалось волнение. Вошла Маша с подносом, на котором были кувшин с квасом, кружка, чёрный хлеб и тонко нарезанное холодное мясо.
        — Вот, барыня, поешьте немного, пока обед поспеет. А то ведь вы с утра ничего в рот не брали, — она быстро, но без суеты устраивала Элен место, чтобы удобно было перекусить, не вставая с кресла. Пододвинула столик, сняв с него шляпу, накрыла его принесённой с собой салфеткой, другую положила рядом с перенесённой с подноса едой.
        Элен взяла кружку, отпила немного кваса. Внезапно она поняла, что страшно хочет есть. Мясо и хлеб исчезли очень быстро. Налив себе ещё кваса, Элен откинулась на спинку кресла и подумала, что, пожалуй, через некоторое время будет готова съесть и обед тоже. Она сидела, время от времени делая глоток. Мыслей не было. Никаких. В голове было странно пусто…
        Ей показалось, что она на минуту закрыла глаза, когда Маша разбудила её, тряся за плечо. Ещё не совсем проснувшись, Элен спросила:
        — Что, уже обед?
        — Нет, барыня, коляска нашлась!
        Элен сразу пришла в себя.
        — Ну?!
        — Тришка пришёл. Говорит, какой-то мальчишка нашёл коляску, на которой пана Юзефа увезли!
        — Где Трифон? — Элен была уже на ногах.
        — Сейчас позову! — ответила Маша и выпорхнула за дверь.
        Элен взглянула на часы и поняла, что проспала почти два с половиной часа. Когда вошёл Тришка, она уже надевала треуголку на подобранные волосы.
        — Маша сказала, что нашлась коляска.
        — Да.
        — Едем туда.
        — Погодите, — остановил её Тришка, — коляску просто бросили недалеко от дороги. Там нет поблизости никакого жилья.
        — Всё равно едем, — сказала Элен. — Может быть, нам удастся найти какой-нибудь след или ещё что-то.
        — Хорошо, едем, — согласился Тришка, хотя прекрасно понимал, что, скорее всего, они ничего не найдут. Но и остановить Элен сейчас не удалось бы никому.
        Ехали вчетвером: Элен, Тришка, Штефан и мальчишка, нашедший коляску, которого Тришка посадил к себе на лошадь. Тришка о чём-то тихо говорил с мальчиком, а вскоре остановил лошадь и спустил его на землю. Тот сразу припустил в сторону города. На вопросительный взгляд Элен, Тришка ответил:
        — Дальше всё время прямо. Коляску видно с дороги. Не заблудимся.
        Коляску действительно хорошо было видно, прятать её, видимо, не собирались. Элен с Тришкой подошли к ней одновременно, заглянув внутрь с разных сторон. Там было пусто. В нескольких местах на сиденье и стенках виднелись бурые пятна. Тришка с тревогой взглянул на Элен, выругав себя за недогадливость: ну ведь мог же предположить, что в коляске будет кровь! Как бы теперь не пришлось барыню в чувство приводить. Но волнение Элен выражалось только в прикушенной губе и сведённых бровях. Пока Тришка разглядывал её, она заглянула под коляску, потрогала колёса со своей стороны, потом огляделась вокруг.
        — Я не понимаю, почему они бросили коляску? Ведь раненого в ней везти удобно. Его что, перетащили в другую повозку или… — она не договорила, но Тришка понял и ответил:
        — Нет, думаю, ваш пан жив. Просто отсюда они уехали верхом. Скорее всего, его положили на ту лошадь, которая была в запряжке, и привязали.
        — Но зачем? — даже не заметив определения «ваш пан», спросила Элен. — А если это им нужно, то почему не сделали так раньше?
        — Нужно? Конечно, нужно. И быстрее, и пройти можно там, где повозка не пройдёт. А раньше не сделали… Ну, сами подумайте. Этого не сделаешь быстро. А в городе можно и неприятностей дождаться…
        — Я понимаю. А тут нет никого вокруг, можно не торопиться.
        — Именно. И кстати, то, что коляска оказалась пустой, опять же говорит о том, что пан жив. Они не стали бы забирать с собой тело.
        Элен кивнула. Ещё раз глянула на пятна крови, опустила голову и вздохнула с тихим стоном. Тут же подняла глаза, спросила:
        — Может, следы какие-нибудь остались после верховых?
        — Нет, — покачал головой Тришка, — если бы они другую повозку взяли, ещё можно было надеяться след найти, а так… По дороге столько лошадей проходит… Да и дождей давно не было, дорога сухая, твёрдая.
        Элен опять кивнула. Постояв ещё возле коляски, она, опустив голову и покусывая губу, пошла к дороге, где Штефан ждал их с лошадьми. Тришка шёл за ней следом. Помогая сесть в седло, сказал:
        — Ещё не всё потеряно, может лошадь найтись.
        — Да, я помню, — тихо ответила Элен и тронула коня.
        Обратно ехали не спеша, торопиться было некуда. Внезапно, уже на подъезде к городу, они увидели приближающегося всадника. Немного погодя все трое узнали цыгана, с которым Элен договорилась о лошади. С ним вместе был мальчишка, который нашёл коляску. Подъехав к ним, цыган сразу сказал главное:
        — Нашлись. И лошадь, и пан ваш, я думаю, тоже.
        — Где? — Элен вся подалась вперёд в нетерпении.
        — Лошадь — уже у вас в конюшне. Оплата за вами, не хочу я брать такую заметную. А пан… Проследили мы продавцов, они и не скрывались. Не ждали, что за ними пойдёт кто-то. Так что всё просто оказалось. Они ехали небыстро, мы шли лесом немного позади. Дом там такой, что скрыться в нём — любо-дорого. Или скрыть что-то.
        — Да где это — там?
        — Вот по этой дороге, всё прямо, а потом — налево, в лес.
        — Думаешь, пан Юзеф там?
        — Больше ему быть негде. А вот жив ли — не скажу, не видел.
        — Что, сам следил?
        — Ага. Пока торговались, да лошадку осматривали, успели мне сообщить, как я просил. Подошёл, постоял в сторонке, да пошёл следом. Со мной мой брат да его сын были. Вот и выследили.
        — А нас-то ты как нашёл?
        — Да вот, он помог, — кивнул цыган на мальчишку. — Он во дворе у вас сидел, хлеб жевал. Как я лошадку привёл — так он ко мне. Сказал, что знает, как вас найти.
        — У нас во дворе? — недоумённо переспросила Элен. Штефан крякнул и взглянул на Тришку:
        — Твоя работа?
        — Да, это я велел ему там дожидаться. Подумал, если какое известие придёт, лучше узнать поскорее.
        — Тебе бы армией командовать, — покрутила головой Элен, — всё предусмотрел.
        — Я подумаю, — буркнул Тришка, но было видно, что ему приятно. — Куда теперь?
        — Поторопиться бы надо, — вставил цыган, — те двое меж собой говорили, что, дескать, зря, наверное, лошадку продали, всё равно скоро некому искать её будет. Так что, не случилось бы чего с вашим паном.
        Элен, немного подумав, решила:
        — Значит так. Я пойду к этому дому немедленно, взгляну, что можно сделать.
        — Но уже ночь скоро. Может, лучше утром пойти? — спросил Тришка.
        — Сейчас и ночью светло, так что утра ждать незачем, — ответила Элен и, глядя на Тришку, продолжила: — Если ты согласишься пойти со мной, мне будет легче.
        — Даже если он не пойдёт, я — с вами, — тоном, не терпящим возражений, изрёк Штефан. Элен, разведя руками, кивнула. Потом повернулась к цыгану, заговорила на его языке:
        — Если бы ты согласился ещё раз помочь… Конечно, не даром.
        — Ты погоди о деньгах речь вести. Что делать-то надо?
        — Если у меня всё получиться, пана Юзефа нужно будет перевезти домой. А везти не на чем. Здесь недалеко, у дороги, коляска, её похитители бросили, но нужна лошадь. Сможешь достать её быстро и подогнать поближе к тому дому? Коляска нам не нужна, заберёшь её потом себе.
        — И это всё?
        — Всё.
        — Сделаю. Тогда я уеду, как только покажу вам дорогу к дому. А мальчишка пусть постережёт коляску.
        — Спасибо!
        — За что? Коль уж ввязался в это дело, доведу до конца.
        Они снова доехали до брошенной коляски и оставили там мальчишку.
        — Ты не боишься? — спросила его Элен.
        — А чего мне бояться? Ежели кто спросит, скажу — барина моего повозка. А если плохо что будет, убегу. Я страсть, какой быстрый, меня никто не догонит.
        — Чего хочешь за храбрость да за помощь, быстрый?
        — Денежку, — не задумываясь, ответил он.
        — Приходи завтра к вечеру в тот же дом, где сегодня был. Получишь и еду и денежку. А пока — вот тебе, — и Элен протянула ему мелкую монетку, оказавшуюся у неё. — И одежонку какую-нибудь тебе подберём. Придёшь?
        — Ага, — радостно кивнул мальчишка, пряча монетку куда-то за пазуху.

* * *
        Не доезжая до нужного места, цыган свернул в лес. Некоторое время продвигались среди деревьев. Потом цыган, показав жестом, чтобы все вели себя потише, спешился и, привязав коня, махнул рукой, приглашая последовать его примеру. Штефана Элен хотела оставить с лошадьми, но он так энергично возмущался, размахивая руками, что она сдалась — пусть так. А лошадей в лесу вряд ли кто найдёт. Правда, оставался риск, что они могут заржать, испугавшись чего-нибудь, но на это присутствие или отсутствие Штефана никак повлиять не могло.
        Шли медленно, продираясь сквозь густой в этом месте подлесок, постоянно опасаясь наступить на сухую ветку и резким звуком выдать своё приближение. Вот, наконец, показался дом. Добротный, с высокой крышей, говорившей о хорошем чердаке, он не имел двора. Рядом был навес, под которым стояли привязанные лошади. Их было шесть. Значит, те, кто приехал, находились в доме. Так. Одна лошадь, предположим, та, на которой привезли Юзефа. Остаётся ещё пять. Пятеро — это было как-то… многовато. Пока Элен раздумывала, как быть, открылась дверь и вышли двое. Стоя на крыльце, так, что его не было видно, их кто-то напутствовал:
        — Будьте внимательны, не дайте ей возможности воспользоваться пистолетом. Думаю, из него она стреляет не хуже, чем из дробовика. И запомните: она нужна мне живой. Живой! Иначе не стоило и затевать всё это.
        Двое мужчин прошли под навес, отвязали коней и уехали. Дверь закрылась. Говоривший человек так и не показался, но голос Элен узнала. Он принадлежал де Бретону. От ярости потемнело в глазах. Мерзавец! Не имея возможности подобраться к ней, он решил поймать её, как рыбу на живца! Немалых усилий ей стоило успокоиться. Так. Теперь в доме остались только трое. Это было уже почти приемлемо. Правда, на успех можно было надеяться только при известной доле везения, но Элен решила попытаться, веря в свою удачу. Она махнула рукой цыгану: иди, спасибо. Тот кивнул и словно растаял в лесу, даже ветки не качнулись.
        Чтобы рассмотреть всё подробнее, стали обходить дом по кромке леса, не приближаясь к привязанным лошадям. С тыльной стороны дома, где должен был располагаться двор, Элен заметила не закрытый ничем треугольник чердачного окна. Сквозь него мог бы легко пролезть человек. Но как туда добраться? Не лестницу же искать! Через несколько секунд план уже был. Правда отчаянный, рискованный, но другого варианта она не видела. Коснувшись рукой плеча Штефана и Тришки, Элен поманила их за собой в лес.
        — Я знаю, что делать, но мне нужна помощь. Нужно чем-то отвлечь тех, кто в доме. Пошуметь или ещё как-нибудь. Трифон, сможешь придумать что-то подобное?
        — А вы что будете делать? Что задумали? — спросил Штефан.
        — Вон, на чердаке, окно видишь? Я заберусь туда, проверю, что внутри делается.
        — А как вы туда попадёте? — спросил Тришка, оглядывая дом. Потом его взгляд упал на роскошную сосну, растущую рядом со стеной дома. Одна ветка располагалась совсем близко от чердака. — Неужели вы…
        — Догадался? Сам, небось, так же сделал бы?
        — Так то — я!
        — А я чем хуже?
        — Вы — и на дерево?
        Сзади раздался смешок Штефана:
        — Плохо ты, Тришка, панну Елену знаешь. Да она на любое дерево залезет, ещё побыстрее тебя справится. Такой уж уродилась. Только не о том сейчас речь. Не дам я вам лезть туда.
        — Начина-ается! Снова — здорово?
        — Да. Вон, пусть Тришка лезет, а я пошумлю у входа.
        — Да? А толку-то от него?
        — А от вас какой толк? Зачем вас туда несёт?
        — Нужно убедиться, что Юзеф там.
        — Вот пускай Тришка и убедится.
        — Штефан, я всё понимаю, но идти всё равно нужно мне, — спокойно сказала Элен. — Там, внутри — французы, понять, о чём они говорят, из нас троих смогу только я.
        — А почём вы знаете, что там французы?
        — Я узнала голос де Бретона, когда он разговаривал на крыльце.
        — Но говорил-то он на русском.
        — Да, потому что те, кого он провожал — русские. Это они Черноголового цыганам продали. Но у него должны быть два слуги-француза, я о них слышала от него самого. В доме сейчас трое. Это они и есть — де Бретон и его слуги… Поэтому пойду я, послушаю, о чём они говорят. Понял? Что молчишь?
        — Да понял я. Давно понял… Но помните, панна Элена: если с вами что случится, я жить не буду. Потому как возвращаться мне без вас к пану Яношу незачем.
        — Штефан, дорогой, я буду осторожна, всё обойдётся, — она обняла его. — Ты веришь мне?
        — А что мне остаётся? — проворчал он.
        Элен чмокнула его в щёку и обернулась к Тришке:
        — Так пошумишь у входа?
        — Да, я уже всё придумал. Они не только отвлекутся, а ещё и на крыльцо выйдут.
        — Это было бы совсем здорово!
        — Только вы там побыстрей, надолго моего плана не хватит.
        — Ладно. Когда увидишь, что я на ветке, сразу начинай.
        — Пораньше бы надо, мне ещё вокруг дома бежать.
        — Иди сейчас, — посоветовал Штефан, — а я встану так, чтобы вас обоих видеть. Как рукой махну, так, значит, и начинать можно.
        — Вот это хорошо. Ну, я пошёл, — и Тришка скрылся за кустами.
        Элен подошла к сосне. С этой стороны дом окон не имел, можно было не бояться, что её заметят. Но ствол сосны — гладкий, без сучков внизу — озадачил её. Издалека казалось, что нижний сучок, обломанный недалеко от ствола, находится гораздо ниже. Вдруг кто-то тронул её за плечо. От неожиданности она чуть не подпрыгнула. Рядом стоял Штефан. Он молча показал ладони, сцепленные, как для того, чтобы подсадить Элен на лошадь. Она поняла, кивнула. Штефан встал спиной к стволу, подставил руки. Элен, опершись о них ногой, вскарабкалась ему на плечи, а оттуда уже перебралась на сосну. Дальше всё было просто. Она легко добралась до нужной ветки, прошла немного по ней, придерживаясь за верхнюю, потом села верхом и начала потихоньку продвигаться вперёд. Ветка под её тяжестью постепенно наклонялась. Наконец, Элен оказалась совсем рядом с окном. Оставалось только дотянуться до него и постараться аккуратно влезть на чердак. Элен обернулась, нашла глазами Штефана (это было довольно трудно, так как стало уже гораздо темнее, несмотря на белые ночи) и помахала ему рукой. Потом увидела, как он махнул в свою очередь, и
стала прислушиваться. Вскоре со стороны крыльца послышался голос абсолютно пьяного человека. Он требовал открыть ему дверь. Элен еле узнала Трифона.
        — Открыва-ай! — ревел он, грохоча кулаком в дверь. — Пусти-и!
        Дверь открылась, послышалась брань, в которой перемешивались русские и французские ругательства. Но Элен уже не слушала. Еле дотянувшись рукой до окна и чуть не упав, она проникла на чердак. Пришлось немного постоять, прислонившись к стене: ноги слегка дрожали, дыхание сбилось. Потом она сделала первый осторожный шаг… и не поняла, что у неё под ногами. Присев и ощупав руками тёмный пол, она поняла, что это слой земли, ровно рассыпанной по чердаку. Это была удача! Земля скрадывала шаги. Почти рядом, на полу виднелся более светлый прямоугольник. Приглядевшись, Элен поняла, что это открытый лаз из дома на чердак. Осторожно подойдя, Элен заглянула вниз. Смутно виднелась первая ступенька лестницы, вторая угадывалась, всё остальное разглядеть не удавалось. Присев на край, Элен со всевозможными предосторожностями нащупала ногой ступеньку и попыталась слегка пошевелить лестницу. Она подалась. Значит, не закреплена, просто прислонена. Медленно, стараясь всё делать бесшумно и вздрагивая от каждого еле слышного скрипа, она начала спускаться. В доме к этому времени вновь стало тихо, «пьяницу», видимо,
прогнали. Вот, наконец, она стоит на полу. Постепенно глаза немного привыкли, и Элен поняла, что находится в сенях. Рядом была дверь в дом, по другой стене — приоткрытая узкая дверь в чулан. Элен решила пока что спрятаться в чулане и попытаться послушать разговор. Похоже, в доме никто давно не жил — полки в чулане оказались пусты, никаких припасов видно не было. «Потому и двора нет, — мелькнула мысль, — он просто никому не нужен». В тишине дома были слышны голоса. Говорили по-французски.
        — Ну, что? Ещё не издох?
        — Нет, живучий поляк попался. Или они все такие?
        — Не болтай ерунды. Он приходил в себя? Говорил что-нибудь?
        — При мне — нет. Да и хорошо. Так проблем меньше.
        — И то верно.
        — Вы думаете, месье, девица придёт, куда назначено?
        — А куда она денется? Она сильно привязана к своему слуге. Даже слишком, — послышался смешок. — Так что придёт. Главное, чтобы эти олухи чего-нибудь не напортачили.
        — Лучше бы вы послали меня, сударь.
        — А ты-то чем лучше? Тоже мне, нашёлся советчик. «Лучше — хуже»… Все вы хороши только до поры.
        Элен теперь убедилась, что Юзеф где-то здесь, в доме. И он очень плох. Значит, нужно действовать, не откладывая! Но рассчитывать одолеть трёх сильных опытных мужчин было чересчур самонадеянно. Вот если бы по одному… Или как-нибудь сделать так, чтобы их осталось только двое. Тогда уже можно было постараться что-то сделать. Нужно было срочно что-то придумать. С тихим писком в щель приоткрытой двери шмыгнула мышь. Элен улыбнулась в темноте. Вот оно, решение!
        Де Бретон сидел за некрашеным обеденным столом и что-то писал. Один из его людей лежал на лавке у стены, закинув руки за голову, и вроде бы дремал. Второй сидел у другой стены, вытянув перед собой длинные ноги. Где-то мяукнул кот. Через минуту — ещё. Потом раздался призывный кошачий мявк, воспринимаемый, как музыка, только кошачьими дамами. Человек долго такие звуки терпеть не мог. Де Бретон был человеком. И человеком раздражительным.
        — Да что за день такой! То пьяница, теперь — это… Кой чёрт занёс сюда кота? Откуда он взялся?!
        Как бы в ответ, кот мяукнул вовсе душераздирающе.
        — В доме мыши, сударь, вот кот и пришёл, наверное, поохотиться, — пояснил тот, кто сидел.
        — Так пойди и разберись со всеми кошками, мышками и с кем там ещё! — заорал де Бретон. — Вышвырни вон или зарежь к четям эту тварь! Чтобы я больше не слышал его воплей!
        Элен услышала шаги приближающегося человека, и приготовилась, вжавшись в полки с боку от двери. Дверь распахнулась, и француз шагнул в чулан. Он наклонился и позвал: «Кис-кис-кис». Последнее, что он увидел, был нож, направленный ему в горло снизу вверх… Элен повторила дядин удар, только не шпагой. Удержать тяжёлого мужчину она, конечно, не смогла, но, подставив руки, не позволила ему свалиться на полки, слегка изменив направление падения. Услышав непонятные звуки, де Бретон крикнул:
        — Ну, что там ещё? С котом не справиться? Или сюда целый тигр пожаловал? — и умолк, недоумённо уставившись на появившегося в дверях человека, который ответил на последний его вопрос:
        — Нет, не тигр. Но и не кот. Скорее, кошка.
        — Вы как сюда попали, сударь? — спросил де Бретон. — Впрочем, это не важно. Я вас не звал и прошу покинуть этот дом.
        — Неужели не звали? — человек снял треуголку и тряхнул головой. По плечам рассыпались длинные волнистые волосы. — А разве не за мной вы посылали своих людей? Разве вы не ждёте меня?
        Элен сделала несколько шагов вперёд и остановилась, улыбаясь чуть насмешливо. Лежавший на лавке человек вскочил, но тут же снова сел, увидев направленный на него пистолет, который Элен держала в левой руке.
        — Вы правильно поступили, сударь, — одобрила она его движение. — Продолжайте сидеть там, где сидите, и с вами ничего не случиться.
        Де Бретон прищурившись, смотрел на неё, как будто оценивал, как поступить дальше. Наконец, он спросил:
        — Вы что же, сударыня, сможете застрелить сразу троих из одного пистолета? — презрительная самоуверенная улыбка говорила о том, что он просто забавляется ситуацией. — Или вы привели с собой вооружённый отряд? — вот это уже был пробный шар: одна она или нет?
        — На оба вопроса отвечу «нет». Отряд я с собой не привела. Но и стрелять сразу в троих мне не придётся. Хотя бы потому, что один из ваших людей лежит в чулане и больше не поднимется.
        — В чу-ла-не? — повторил незнакомое слово француз.
        — Да. Его… укусила кошка. Сильно.
        — Ах, вот как. Впрочем, он был бездарен. А вот вы не перестаёте меня удивлять, сударыня.
        — Вам предстоит удивиться ещё больше.
        — Я заинтригован. Чему?
        — Вот этому, — шпага Элен, будто сама вылетела из ножен. — Как-то раз, вы сказали, что, будь я мужчиной, вы вызвали бы меня на дуэль. Теперь у вас есть такая возможность. Вы, я вижу, не имеете пистолета под рукой, поэтому я тоже не воспользуюсь им, — она положила пистолет на стол, предварительно разрядив его.
        — О-о! Вы ещё и шпагу держать умеете? Потряса-ающе! И что дальше? Зачем вы пришли? Чтобы удивлять меня? Нет, я, конечно, очень рад вашему приходу, я сам хотел встретиться с вами, даже назначил место и отправил вам приглашение.
        — Шантажируя тем, что у вас мой телохранитель?
        — Зачем же так грубо? Фи! Это не шантаж, а всего лишь страховка на тот случай, если вы откажитесь прийти.
        — И ранили вы его тоже из соображений страховки?
        — А что оставалось, если он не захотел пойти с нами добровольно? — засмеялся француз.
        — Что ж, а я вам предлагаю добровольно отдать мне пана Юзефа.
        — Отдать? И что вы будете с ним делать? Унесёте на руках? Как трогательно! Видимо, недаром ходили слухи, что он не телохранитель ваш, а любовник.
        — Ну, хватит! — крикнула Элен, впервые обнаруживая злость. — Вы, я вижу, мастер словесных баталий, как и положено политику. А чем-то ещё, кроме слов, вы владеете?
        — А вы сомневаетесь? — почти прошептал де Бретон, выходя из-за стола и доставая шпагу мягким красивым движением. — Я не собирался вас убивать, по крайней мере, здесь, в России. Я предполагал захватить вас с собой во Францию. Там бы вы стали тем, чего заслуживаете — уличной девкой! — последние слова он тоже выкрикнул с яростью и злостью. — Но теперь я изменю план. Вы не выйдете отсюда.
        Его удар был недостаточно быстр, так как он не думал встретить хорошего бойца в этой эксцентричной молодой особе. Элен легко ушла в сторону. Де Бретон опять ударил, и опять его шпага встретила пустое место. Раз за разом мужчина атаковал, а девушка, словно играя, ускользала. Француз разозлился по-настоящему. Он рассчитывал, используя своё превосходство, прежде чем убить, поиграть с Элен, как кот с мышкой. Но пока что получалось, что играла она. И ещё улыбалась при этом!
        А Элен и правда успокоилась. Ощутив в руке привычное оружие, права пользоваться которым она так долго добивалась, почувствовав, что даже вспоминать ничего не нужно — тело всё делало за неё, она испытала восторг. Вот теперь пришла полная уверенность в своих силах и победе. Случайно её взгляд упал на второго француза, о котором она успела забыть, пикируясь с бароном. Он собирался вступить в схватку. Вот это уже никуда не годилось. Нужно что-то срочно предпринять! Пистолет на столе! Но он разряжен. Нет не то. Элен, в очередной раз, уйдя от шпаги де Бретона, быстро оббежала вокруг стола, оказавшись между ним и стеной. Перебросив шпагу в левую руку, правой выхватила дагу, висевшую у пояса и метнула в нового противника. Дага — не кинжал, для броска не слишком удобна, и, хотя нож достиг цели, Элен посчитала это промахом: она рассчитывала попасть в корпус, а в результате, враг получил ранение в правое плечо. «Ну, в конце концов, тоже неплохо, — успокоила она себя, нырнув под стол, чтобы избежать удара вскочившего на стол де Бретона. — не сможет работать правой».
        Раненый с проклятьями схватился за рукоять ножа, торчавшего из руки, выдернул его и положил на скамью, куда присел и сам. Наскоро перетянув руку полотенцем, он предпочёл некоторое время следить за поединком со стороны.
        — Вы так и будете бегать от меня? — не выдержав, спросил де Бретон. — Это всё, что вы умеете?
        — А вы хотите чего-то другого? — вопросом на вопрос ответила Элен, уклоняясь в очередной раз.
        — Да! Раз уж вы взяли в руку мужское оружие, так и ведите себя соответственно!
        На сей раз вместо ответа Элен ударила. Де Бретон не был готов к такому выпаду и еле ушёл от клинка. Только теперь и начался бой. Только теперь это и можно было назвать боем. Но Элен знала, чего добивается: избегая ударов, не отвечая на них, она, как всегда, привыкала к манере фехтования противника, и теперь ей было легче. Два раза возникала ситуация, когда она была уверена: вот сейчас можно ударить, и всё будет кончено. Но фокус заключался в том, чтобы оставить де Бретона живым. Она хотела заставить его говорить, дать возможность Тайной канцелярии заполучить его. Если его обвинят в попытке убийства и похищении, он точно попадёт туда, а там уж разберутся, какие вопросы ему задать и о чём. Уж он-то много знает о делах Франции! Пусть это будет её подарком России.
        Но француз не рассчитывал становиться подарком. И шпагой он владел отменно. Теперь, когда Элен перестала избегать боя, ей приходилось быть очень внимательной, чтобы самой остаться целой и закончить поединок на своих условиях. Всё это не ускользнуло от внимания раненого, и он решил всё же вмешаться. Воспользовавшись тем, что Элен опять перестала обращать на него внимание, он стал аккуратно приближаться к ней сзади. Де Бретон, заметив это, усилил натиск, не давая Элен повернуться, изменить позицию.
        Несколько звуков последовали один за другим. Удар, вскрик и падение за спиной Элен слились с восклицанием, полным досады, которого не сдержал де Бретон. В эту же минуту, отвлёкшись на происходящее в комнате, он слегка замешкался и тут же поплатился за это. Остриё его шпаги застряло в ажуре гарды Элен. Она, тоже отреагировав на происходящее, шагнула в сторону и, почувствовав, что её оружие не свободно, сделала рывок. Шпага барона со звоном упала на пол. Это была случайность, целый клубок случайностей. Случайно второй противник, готовясь нанести удар сзади, оказался спиной к открытой двери; случайно за несколько минут до этого Штефан, не выдержав ожидания, решил взглянуть, что происходит в доме; случайно прямо перед входом он поднял полено, валявшееся под ногами; случайно Элен сделала шаг в нужном направлении; случайно шпага француза попала в гарду Элен… Но случайности любили Элен, и, уже не в первый раз, приводили к нужному результату. Барон был жив и обезоружен. Он стоял перед ними — Элен, Штефаном и присоединившимся к ним Тришкой — в ярости сжимая кулаки. Рука потянулась к пистолету на столе.
        — Ну-ну, — тихо сказал Штефан, погрозив ему пальцем, и показал полено, которым ударил незадачливого француза и которое так и не бросил, — не дурите, барин.
        Этому обращению он быстро выучился в России, и ему было всё равно, кто перед ним — русский или француз, всё равно «барин».
        — И что вы намерены делать теперь? — обратился де Бретон к Элен, сделав вид, что не видел и не слышал Штефана. — Убить?
        — Если бы я хотела вас убить, то сделала бы это. Пару раз мне представилась такая возможность. Думаю, как опытный боец, вы это и сами заметили.
        — Тогда зачем всё это? Только ради того, чтобы получить назад своего… телохранителя? — барон не рискнул сейчас назвать Юзефа иначе.
        — Это — прежде всего. Но есть и другая мысль. Мне кажется, у вас найдётся много интересных для Тайной канцелярии сведений.
        — Я - подданный короля Франции. Вы не можете…
        — Да неужели? А похищение и попытка убийства дворянина? Вам не кажется, что это подлежит наказанию? И нет разницы, кто это совершил.
        — О-о! Так месье Юзеф — дворянин? — де Бретон прекрасно владел собой. — Я не знал. Я считал его вашим слугой.
        — А это дало бы вам право действовать подобным образом?
        — Ах, оставьте! В этой стране господа убивают своих слуг абсолютно безнаказанно.
        — И опять вы не правы. Но у меня нет времени с вами спорить, — Элен нетерпеливо постукивала об пол каблуком. — Трифон, Штефан, свяжите господина барона и привяжите… к чему-нибудь, чтобы не сбежал. И этого — тоже, — кивнула она на лежащего без сознания человека и быстро прошла в соседнюю комнату.
        Она была совсем маленькой. Здесь стояли только сундук и кровать, на которой лежал Юзеф. Элен опустилась на колени возле кровати, взяла его за руку и позвала по имени. Он не реагировал. Глаза были закрыты, дышал он тяжело. Одежда пропиталась кровью на груди и на боку. Проведя рукой по его волосам, Элен почувствовала и там запёкшуюся кровь. И вдруг она чётко осознала, что Юзеф может так и не очнуться. Она потеряет и его, как отца и брата. Она зажмурилась, вцепившись пальцами в какое-то тряпьё, на котором лежал Юзеф, и со стоном помотала головой. Открыла глаза. Внутри поднялась такая волна ярости, что Элен забыла всё, все правила и условности привычного мира. Она почувствовала себя дикаркой, действующей только по велению сердца, не знающей никаких правил, кроме одного: кровь за кровь. Элен вскочила и бросилась назад, туда, где остался барон на попечении двух мужчин.
        Барон, уже со связанными руками, сидел на табурете. На глаза Элен попалась её дага, лежащая на скамье. Подхватив её на ходу левой рукой, она шагнула к барону и правой с маху ударила его в лицо. Удар был неожиданно сильным. Де Бретон упал, опрокинув табурет. Если бы он остался сидеть, Элен, вероятнее всего, убила бы его. Но пока он, нелепо барахтаясь, пытался подняться без помощи рук, она немного пришла в себя, хотя злость ещё не прошла, ноздри ещё вздрагивали, губы оставались плотно сжатыми, глаза прищуренными. Француз, несмотря на всё это, так и не потерял присутствия духа. Кое-как вытерев лицо о плечо кафтана, он улыбнулся разбитыми губами:
        — Как это по-женски — дать мужчине пощёчину. Но, на всякий случай, должен вам сообщить, что бить человека, у которого связаны руки — недостойно дворянского звания.
        Элен снова рванулась к нему, но уже оправившийся от неожиданности Штефан, остановил её, встав между ними.
        — Не надо, панна Элена! Оставьте это!
        Она, не отвечая ему, прошипела сквозь зубы:
        — Да что вы говорите! А вы сами достойны этого звания? После всего, чем вы занимались?! После того, как по вашему приказу убивали людей, ставших вам ненужными?
        — Я просто служу своей стране, — пожал плечами де Бретон.
        И опять Штефану пришлось вмешаться, на этот раз, удержав её за руку.
        — Не надо! — повторил он. — У вас будут большие проблемы, если вы убьёте этого… — он кивнул головой в сторону француза.
        — Какая разница? Всё равно одного уже нет. Он лежит там, в чулане. Неприятности и так уже гарантированы, так не всё ли равно? — Элен спорила, но в голосе уже не было прежней злости. Штефан почувствовал это и продолжил:
        — Панна, тот, в чулане, не дворянин. Мало ли что могло случиться. А здесь — другое дело!
        — Ладно, — сказала Элен, выдёргивая руку, — уговорил. Ты прав. Не знаю, что на меня нашло… Сходи за коляской, она должна быть где-то рядом, цыган обещал. А здесь мы с Трифоном вдвоём управимся.
        Штефан внимательно посмотрел на неё, потом кивнул и вышел. Трифон тем временем, уже привязывал барона к лавке. Тот, впервые не сдержавшись, ругался последними словами. Элен вновь ушла в комнату, где лежал Юзеф. Оставшись наедине с Трифоном, де Бретон решил пустить в ход последний козырь — деньги.
        — Ты что ж — слуга мадмуазель? — спросил он тихо, почти шёпотом.
        — Да, служу ей по мере возможности.
        — И она хорошо тебе платит?
        — Не жалуюсь. Платит всегда честно, как договаривались. А почему это у вас такой интерес ко мне появился, сударь?
        — Просто потому, что я бы тоже мог тебе заплатить. Только суммы, полученной от меня, тебе хватило бы на то, чтобы самому слуг нанять, а не исполнять чьи-то прихоти. И так жить ты сможешь до старости, если с умом распорядишься деньгами.
        — И что вы за это хотите?
        — Помоги мне бежать!
        — Бежа-ать?.. И, как вы думаете, сколько я проживу после этого? Вы видели, что барыня сделала с вашим человеком, там, в чулане? Я не хочу окончить жизнь так же.
        — Чего ты боишься? Я возьму тебя с собой. Я могу взять тебя даже во Францию, если ты захочешь.
        — Не, мне и здесь неплохо. А чем это вы собираетесь со мной рассчитываться? У вас с собой есть деньги?
        — Нет. Но они есть в моём доме в Санкт-Петербурге. Бояться нечего, там никого нет, я должен был вернуться туда с моими двумя слугами, — он кивнул на лежавшего на полу человека, — чтобы взять деньги и спешно отбыть в Ревель. Карета со всем необходимым уже ждёт в назначенном месте. Только помоги мне и будешь обеспечен на всю жизнь. Согласен?
        — Пожалуй, нет. Всё же риск большой. У нас говорят: лучше синица в руках, чем журавль в небе. Я вполне доволен тем, что имею.
        Барон снова выругался.
        — Зачем же тратить столько слов, месье Пьер? — Элен стояла в дверях, прислонясь к косяку и неприятно улыбаясь. — Стараться купить Трифона, всё равно, что пытаться приручить волка. Что бы ему ни посулили, он всё равно не будет вашим слугой… Да и риск он оценивает здраво.
        В это время снаружи послышался шум, затем шаги, и в комнату вошёл Штефан, а с ним — незнакомый высокий цыган, заросший бородой настолько, что лицо было разглядеть трудно. Он зашёл в маленькую комнату, почти сразу вышел с Юзефом на руках и понёс его к коляске.
        — Штефан, поезжай с паном Юзефом. Мы догоним вас, — распорядилась Элен. Затем повернулась к де Бретону: — Барон, где шпага пана Вольского?
        — Пана Вольского? — прищурился он. — Ах, он Вольский. А я думал, что у него кроме имени ничего нет. Вы его всегда называли лишь по имени. Так трогательно, знаете ли…
        — Хватит! — оборвала его Элен. — Вы не ответили на вопрос.
        — Шпага? Я не слежу за чужим оружием. Для меня важно лишь моё.
        — Важно? Что ж, я намерена была оставить вашу шпагу здесь, просто убрав её подальше от вас. Но, раз вы не хотите вернуть клинок пану Вольскому, мне придётся взять для него ваш.
        — Мой?
        — Да.
        — Он фамильный!
        — Выбирайте. Всё в ваших руках, — Элен знала, что делает. Она слышала не раз, что де Бретон очень дорожит своей шпагой, а однажды он даже заявил, что скорее отдаст руку, чем потеряет её. Это сработало.
        — Его шпага под лавкой, за столом, — нехотя сказал барон.
        — Благодарю, — усмехнулась Элен и кивнула Тришке, который тут же прошёл и поднял шпагу. — Теперь следующий вопрос. Куда вы направили тех двоих, что выехали отсюда незадолго до моего появления?
        — А почему вас это интересует?
        — Ну, во-первых, я хотела бы знать, когда они могут вернуться и освободить вас. А во-вторых, мне показалось, что речь шла о встрече со мной. Так?
        — Даже если так, то что?
        — Просто я, сами понимаете, на встречу не приду. Зачем же разочаровывать людей? Они будут ждать, так пусть их ожидание не будет напрасным. Где они меня ждут? — последний вопрос прозвучал резко.
        — И с чего вы вдруг решили, что я отвечу вам? — усмехнулся барон.
        — Разве это не очевидно? — подняла брови Элен. — Я не могу допустить, чтобы они освободили вас, вернувшись сюда раньше людей господина Бирона, которого я намерена поставить в известность, где вас искать. Если вы не скажите, где они, будете убиты немедленно.
        — И вы не боитесь неприятностей, о которых справедливо предупреждал вас слуга? — барон всё ещё улыбался, хотя стало заметно, как он побледнел.
        — А вы оставите всё, как есть, если вам удастся вырваться на свободу? Нет. Так уж лучше рискнуть, убив вас, чем жить, постоянно ожидая вашей мести. И потом, кто вам сказал, что это сделаю я? Вы видели цыгана, который помогал увезти пана Юзефа? Он вам понравился? — она решила сыграть на распространённом мнении о цыганах.
        Де Бретон молчал. Цыган действительно произвёл на него сильное впечатление.
        — Так что? Вы скажете мне, где те двое?
        — В моём доме, в Санкт-Петербурге, — поколебавшись, ответил он.
        — В доме? — переспросила Элен и, подумав немного, добавила: — Вы решили испытывать судьбу дальше, обманывая меня?
        — Это правда.
        — Нет, это неправда. Вы только что говорили, что дом пуст, а карета ждёт вас где-то в другом месте. Очевидно, туда я и должна была прийти по вашим расчетам. Давайте не будем доводить ситуацию до крайности, ведь Штефана здесь больше нет, некому будет удерживать меня. Трифон для этого не годится.
        — Нет, не гожусь, — засмеялся Тришка, но в его смехе вместо веселья слышалась угроза, — скорее сам помогу вам, барыня. Уж больно надоело возиться с этим французом. У меня свои дела есть, давайте поскорее заканчивать это!
        — Где они? — ещё раз спросила Элен.
        — Здесь, недалеко, на заброшенной мельнице, — проворчал барон, опустив голову.
        — Трифон, ты знаешь здесь в округе заброшенную мельницу?
        — Знаю. Это та, что сгорела? — решил проверить барона Тришка.
        — Нет. Эта не горела. Хозяина считали колдуном, а потом он куда-то исчез. С тех пор мельница стоит пустая. По крайней мере, мне так рассказывали, — хмуро пояснил де Бретон.
        — Знаю эту мельницу, — уверенно кивнул Тришка. — А когда встреча? Когда те двое решат, что барыня уже не придёт?
        — Завтра к вечеру.
        Тришка взглянул на Элен:
        — Не беспокойтесь ни о чём, мы всё успеем. Этими, на мельнице, займутся мои люди.
        — Твои…люди? — опешила Элен.
        — Да. Сейчас некогда объяснять. Важно, что они есть и сделают всё, что нужно.
        — Хорошо, — кивнула Элен, решив, что и впрямь не время для подобного разговора. — По дороге я скажу, что мне нужно. Барон! Мы оставляем вас, но меньше, чем через полсуток за вами придут. Так что ваше ожидание не будет чересчур тягостным.
        — Не понимаю! — вдруг воскликнул де Бретон.
        — Чего? — обернулась Элен уже от двери.
        — Зачем вам всё это? Отомстить мне — это понятно. Но тогда проще было бы убить меня. Зачем вмешивать сюда Тайную канцелярию? Что вам, полячке, до России?!
        — Вы действительно, не понимаете, — Элен задумчиво посмотрела на него. — А почему бы мне и не объяснить вам всё на прощанье? — она вернулась, подошла близко и теперь смотрела французу прямо в глаза. — Всё просто. Я живу в Польше, но по рождению — русская. Поэтому мне небезразличны дела, творящиеся здесь, дела, которые могут повредить интересам России. Теперь, я думаю, всё встало на свои места, правда? Вы неудачно выбрали агента, барон.
        — Это Маньан! Это он настоял на том, чтобы привлечь вас. Я всегда был против! Я чувствовал, что здесь что-то не так!
        — Это уже ваши проблемы, они меня не касаются. Прощайте. Надеюсь, что мы с вами никогда больше не встретимся, — и она быстро вышла вслед за Тришкой, уже ожидавшему её с лошадьми.

* * *
        Они вернулись домой раньше коляски, и Элен сразу отправила Машу за Иваном, а Тришка спешно уехал с письмом Элен к его светлости Эрнсту Бирону. Письмо было составлено таким образом, что понять, от кого оно, мог только сам адресат. В нём говорилось, где найти барона Пьера-Луи де Бретона и его людей и объяснялось, в чём его обвиняет автор письма. После вручения послания кому-нибудь из слуг, Тришка должен был заняться людьми на мельнице. Их, если удастся, нужно было живыми доставить туда же, где дожидался своей участи барон.
        Вскоре после отъезда Тришки, появилась коляска. Юзефа уложили в его комнате, где уже ждал лекарь.
        — Попрошу всех выйти, — как и в прошлый раз распорядился Иван. — Штефан, останься. Поможешь.
        Слуги вышли, но Элен не двинулась с места.
        — Госпожа Соколинская, это и к вам относится, — всё так же твёрдо произнёс Иван.
        — Нет, не относится, — не менее твёрдо ответила Элен. — Я остаюсь. Или вам придётся связать меня и выкинуть за дверь силой.
        Иван внимательно посмотрел на неё и пожал плечами:
        — Что ж, оставайтесь. Но учтите: в чувство вас приводить здесь некому. У меня будет более важное занятие, — и, не дожидаясь ответа на свои слова, повернулся к Юзефу, которого уже начал раздевать Штефан.
        Элен встала с другой стороны доктора, оказавшись в ногах кровати. Иван взглянул на неё, но возражать не стал. Вскоре одежда была снята, и он приступил к осмотру. После тряской дороги и удаления присохшей к ранам одежды кровотечение усилилось. Пока доктор осматривал одну рану, Штефан по его указанию зажимал другую, чтобы унять кровь. Но лекарю требовалась помощь, и денщику приходилось то и дело убирать руки. Долго не думая, Элен, отстранив Штефана, сама зажала рану, предоставив ему возможность помогать Ивану. Другого она сделать не могла, Штефан понимал доктора, а она — нет. Иван опять глянул на неё и сказал только:
        — Сильнее давите.
        Сколько времени он возился с Юзефом, Элен не поняла. Поверив ей, поняв, что обморока от неё ждать не приходится, Иван не только смирился с её присутствием, но и стал обращаться к ней с простенькими заданиями, вроде того, чтобы принесла воды или подержала что-нибудь. Наконец, он сказал, что всё, что можно, сделано.
        — Теперь всё зависит от самого господина Вольского, от его организма, и от ухода за ним.
        — А что вы скажете о его ранах?
        — Только одно: ему очень повезло. Дважды повезло. Когда я только взглянул, подумал, что долго этот человек не протянет. Уж больно опасные места для ранений. Но и в том и в другом случае клинок не причинил серьёзного ущерба. Ранение в грудь было бы смертельным, если бы остриё не наткнулось на ребро, отчего отклонилось, и даже лёгкое осталось незадетым. Ребро сломано, крови много, зато сердце и лёгкое целы. А вторая рана — и вовсе пустяк. Шпага проткнула бок насквозь, выйдя сзади, но пострадали только кожа да мышцы. Ещё бы чуть-чуть — и я бы его не спас, поскольку была бы задета печень.
        — А удар по голове?
        — Тут дело посерьёзней. Рассечена не только кожа, могу предполагать, что пострадал череп. И уж, конечно, сотрясение мозга. Так что господину Вольскому придётся долгое время лежать. Но ведь и тут ему повезло! Удар пришёлся всё же вскользь, поэтому голова и уцелела. Но такой удар точно убил бы его, если бы пришёлся в висок. Я повторяю: мне не приходилось ещё сталкиваться с таким везением. Не иначе как за него молились!
        — Благодарю вас.
        — Не за что. Я просто выполнил свою работу. А вот вас я благодарю за помощь. Впервые вижу молодую барыню, которая не побоялась помогать лекарю.
        Элен улыбнулась, но ничего не ответила.
        — Все мои рекомендации я напишу вам на бумаге. Сам буду приходить ежедневно, может, и пару раз в день зайду. Это будет зависеть от количества пациентов и от того, как далеко они живут.
        — Постойте, господин доктор, — остановила его Элен, — а если вам перебраться сюда, к нам?
        — Сюда?! — Иван опешил.
        — Ну, не совсем сюда. Дело в том, что во дворе есть отдельный флигель, имеющий выход на соседнюю улицу. Им сейчас никто не пользуется. Если вы поселитесь там, то получите возможность принимать больных у себя. И будете рядом.
        — Да, это было бы прекрасно… Но слишком хлопотно переезжать сюда, предупреждать всех, а потом вновь возвращаться на старое место.
        — А зачем вам, собственно говоря, возвращаться? Флигель пустует, переезжайте в него насовсем.
        — Нет, мне не хватит средств, чтобы платить аренду. Здесь жить дороже, а я и так еле свожу концы с концами.
        — А я не собираюсь брать с вас аренду. Просто не буду вам платить за услуги, — Элен улыбнулась. — Ведь ваша помощь может понадобиться вновь, любому из нас и в любой момент. На такой вариант вы согласны?
        Иван молчал, не зная, что ответить. Он мог ожидать чего угодно, но только не такого поворота. Наконец, он произнёс:
        — Я очень вам благодарен. Но… Вы же не останетесь здесь навсегда, вернётесь к себе домой в Польшу. И мне придётся или съезжать отсюда, или пытаться выплачивать аренду.
        — К себе домой… — задумчиво повторила Элен, глядя куда-то мимо Ивана. — Да… Вот только дело в том, что здесь тоже мой дом… — и, увидев непонимающие глаза доктора, продолжила прежним тоном: — Я хочу выкупить этот дом, чтобы иметь возможность, приезжая сюда, не искать съёмный. Так что флигель тоже станет моим.
        — А в ваше отсутствие…
        — Доктор, — перебила его Элен, — вы ищите причину для отказа? Напрасно. Просто скажите, что хотите оставить всё, как есть, поскольку вас всё устраивает.
        — Нет, меня далеко не всё устраивает. Если вы разрешите говорить откровенно…
        — Естественно.
        — Я опасаюсь, что с вашей стороны — это просто порыв души. Мне кажется, что после вы можете об этом пожалеть.
        — Успокойтесь, я не пожалею. Эта мысль появилась у меня ещё тогда, когда вы лечили Машу. Так что время на раздумья у меня было. Теперь дело только за вами. Хотите — перебирайтесь сюда хоть сегодня же, не хотите — ваше право.
        Иван только молча поклонился в ответ. А к вечеру во флигель привезли первые вещи.
        Иван
        Юзеф поправлялся. И та и другая рана заживали быстро, беспокоило и не давало подняться с постели только головокружение от удара по голове. В первые дни он просто не мог открыть глаз — казалось, всё вокруг него сразу начинало падать, предметы жили своей жизнью. Постепенно это прошло, осталась только почти постоянная изматывающая головная боль. Но и она постепенно отступила, как уверял с самого начала Иван. Всё это время Элен не отходила от Юзефа. А Маша — от Ивана. Она следовала за ним всюду, постоянно находя причину быть рядом. Как только у неё выдавалась свободная минута, Маша бежала разыскивать доктора, или шла в «докторский» флигель. То она в десятый раз подряд мыла там полы, то протирала несуществующую пыль, а то, если доктора не было, просто ходила из комнаты в комнату (их было три на первом этаже, включая переднюю, и две совсем маленьких — на втором), стараясь представить, что и как делает здесь доктор.
        Элен замечала всё это и посмеивалась про себя. Маша, в свою очередь, всё больше убеждалась в правоте Штефана, наблюдая за хозяйкой: барыня и впрямь чересчур много времени проводит рядом со своим телохранителем. Вернее, слишком мало не с ним. А Штефан, следя за обеими, тайком улыбался и вздыхал.
        За всеми этими делами и переживаниями никто из них даже не вспомнил о де Бретоне. Он просто исчез. То, что из дома, где его оставила Элен, барона забрали, было известно от Тришки. Он ездил туда спустя два дня и обнаружил пустой дом с открытой настежь дверью и следы пребывания большого числа людей и лошадей. Но куда отвезли французов, что с ними стало, вернулся ли кто-нибудь из них к себе на родину — об этом так никто и никогда не узнал. Да и не интересовались.
        Примерно в середине лета Юзеф уже гулял по двору и всё грозился сесть в седло. Но доктор категорически это запрещал, и ему пришлось подчиниться. Да и что ещё оставалось делать, если все в доме точно следовали указаниям молодого лекаря?
        Как-то раз, сидя на лавке во дворе рядом с Элен, Юзеф спросил:
        — До сих пор не могу понять, как ты меня нашла?
        Разговора на эту тему ещё не было. Сначала Юзефу было трудно не только говорить, но даже слушать, а после Иван запрещал его волновать. Только сейчас, спустя полтора месяца после того, как Юзефа привезли домой, Элен рассказала ему всё подробно. Он слушал внимательно, ни разу не перебив, а когда она закончила, спросил:
        — Зачем же ты полезла в дом одна?
        — А кого нужно было взять с собой? Штефана или Трифона?
        — Да хоть обоих! Там было пять человек! И все — прекрасно владеющие оружием, а ты…
        — Что я? Ты считаешь меня круглой дурой, которая бросается, очертя голову, туда, откуда не сможет вернуться?
        — Нет, конечно. Но нельзя же было надеяться на удачный исход против стольких мужчин.
        — Я и не надеялась, — дёрнула плечом Элен. — Единственное, на что я рассчитывала, это постараться каким-то образом разделить их. Способ можно было придумать только на месте. Вот я и отправилась туда. Потом мне просто повезло, когда двое уехали. Ну, а остальное ты знаешь. В результате, противник у меня оказался только один.
        — Нет, два.
        — Ну, тогда скажем, один с половиной, ведь он был уже ранен.
        — Но именно эта половина, если я правильно понял, чуть было не стала причиной трагедии. Ты ведь о нём забыла?
        — Да, признаюсь, забыла.
        — Это единственное, что тебе мешает — ты слишком увлекаешься и перестаёшь замечать всё вокруг. Об этом тебе и в школе говорили.
        — Ну, да, да! Но всё же обошлось!
        — Обошлось, благодаря Штефану. Кстати, ты так и не ответила, почему не взяла его и Тришку с собой.
        — Потому что надеяться залезть тайком на чердак может один человек. Вряд ли повезёт двоим. А уж о Штефане и говорить нечего. В его возрасте и при его комплекции он точно не сумел бы пробраться туда. И потом… — Элен немного смутилась, но всё же призналась: — Понимаешь, я сказала им, что только проверю, в доме ты или нет, послушаю разговор и вернусь.
        — И они поверили?
        — Не знаю. Но спорить не стали.
        — Уж, конечно. Себе дороже, — саркастически произнёс Юзеф. — А втроём через дверь прорваться вам не пришло в голову? Уж если так хотелось предпринять что-то немедленно, а ты была уверена, что в доме только трое. Комплекция и возраст Штефана не позволяют ему лазить по чердакам, но вполне подходят для того, чтобы взять на себя одного из французов, а то и двух. И он доказал это. Так не проще было бы?
        — Проще. Но бесполезно.
        — Почему?
        — Юзеф! Ну, как ты думаешь, что бы сделал де Бретон, услышав или увидев нас? Думаю, всё очевидно. Тебя или тут же добили бы или, шантажируя возможностью этого, заставили бы нас уйти. И хорошо, если только уйти!
        — Значит, не нужно было идти туда вовсе! Как бы я посмотрел в глаза пану Яношу, если бы с тобой что-нибудь случилось из-за меня?
        — А ты думаешь, что если бы со мной там, у де Бретона, что-нибудь случилось, тебя отпустили бы только для того, чтобы ты мог посмотреть кому-то в глаза? — Элен начала раздражаться.
        — Зато, если бы ты не полезла меня вытаскивать, осталась бы живой наверняка!
        — Ну, спасибо! Ты сожалеешь, что я не совершила подлость? Как я могла оставить тебя там?
        — Это я должен тебя охранять, а не ты меня. Если я имел глупость попасть в ловушку, значит, я плохой телохранитель!
        Элен слушала это «самобичевание» и зародившееся раздражение усиливалось. Да что это, в конце концов, такое? Сколько можно? Она ожидала от него совсем другого. Она резко встала и сказала:
        — Слушай, ты всё неправильно понял! Я не ради тебя всё это сделала, а ради себя, — и, видя его удивление, усмехнулась. — У меня здесь, в России, только один телохранитель. Где я возьму другого? Ведь человек должен быть проверенным, чтобы довериться ему. Если же мой единственный телохранитель «имел глупость попасть в ловушку», значит, его нужно оттуда вытаскивать! Иначе кто же будет работать вместо него? Так что не обольщайся, я просто соблюдала свою выгоду, — и, не дав ему ответить ни слова, Элен повернулась и быстро ушла в дом.
        Юзеф некоторое время сидел молча. Потом начал прохаживаться по двору. Время от времени он бормотал себе под нос: «Идиот!» или «Ну, и осёл!», и вскоре тоже прошёл в дом. Элен он нашёл в гостиной. Она стояла у окна спиной к двери. Она явно слышала, как он вошёл, но не обернулась. Юзеф, помедлив секунду-другую, подошёл к ней ближе и сказал:
        — Прости. И спасибо.
        — Что? — обернулась Элен.
        — Я благодарю тебя.
        — За что?
        — За мою жизнь. Теперь она навсегда принадлежит тебе.
        Элен слегка поморщилась:
        — Я просто вернула тебе долг.
        — Нет. Ты ничего не была мне должна, а сейчас подарила возможность… жить. И прости мне все те слова, которые я наговорил тебе сегодня. Я был идиотом… Просто вдруг представил себе, что было бы, если удача вдруг отвернулась бы от тебя.

* * *
        Тем временем, вскоре должен был состояться избирательный Сейм в Польше. Напряжение росло, и когда в августе пришло известие о том, что русские войска перешли границу и вступили на территорию Литвы, в Санкт-Петербурге никто не удивился, все давно ждали этого. Это была ещё не война, но и мира больше не было. Сейму предстояло начать работу, ощущая совсем рядом мощную военную силу, которая была настроена на поддержку одного из кандидатов на польский трон.
        Элен вновь стала бывать при дворе, где в последнее время почти не появлялась. Она ловила каждую новость, каждый намёк на новость о событиях в Польше. Она усмехалась про себя по поводу того, что сейчас её поведение гораздо больше походило на поведение шпиона. Элен готова была даже подслушивать под дверью, если бы только ей представилась такая возможность. Теперь она работала на себя. Она и собирала информацию, и обдумывала её вместе с Юзефом. К тому, что удавалось узнать при дворе, добавлялись слухи, которые приносили из города Маша и Штефан. Получавшаяся в результате этого картинка, не радовала. Особенно Элен. Русские войска вели себя на территории страны, не являвшейся врагом, не лучшим образом. Нет, ни о чём особо возмутительном известий не было, но к людям относились жёстко, особенно если выяснялось, что это сторонники Станислава Лещинского.
        — Что-то ещё будет после Сейма, — сказала как-то Элен.
        — Да, что-то будет. И это «что-то» не зависит даже от того решения, которое примет Сейм, — ответил Юзеф. — В любом случае Польша пострадает.
        — Почему? Ведь если выберут сына Августа, русские войска уйдут обратно.
        — Думаешь? А о Франции ты забыла? Неужели ты считаешь, что она вот так просто согласится с проигрышем её ставленника Станислава?
        — Нет. Не согласится. Значит… в любом случае — война?
        — Да. И обиднее всего то, что, по сути, воевать будут Франция с Россией, каждая вместе со своими союзниками, но не где-нибудь, а на нашей земле. Если бы не они, никакой войны бы не было. Шляхта подчинилась бы решению Сейма, каким бы оно ни было. А так… Каждый хочет иметь влияние на Польшу, иметь возможность надавить на неё! — с болью воскликнул Юзеф. — Что Франции, что России наплевать на её интересы, было бы только выгодно им самим… Прости, что я так говорю о твоей стране.
        — Зачем извиняться? Это — правда, как бы ни было горько и обидно сознавать это. — Элен немного помолчала, потом спросила: — Юзеф, тебе бы, наверное, хотелось быть сейчас там, в Польше?
        — Конечно, хотелось бы, — вздохнул он.
        — Так, может, стоит вернуться?
        — Сейчас?
        — Да, пока ещё не поздно, пока ещё можно более или менее спокойно проехать по дорогам. Если начнутся военные действия, это уже трудно будет сделать.
        — Но ты же сказала, что не вернёшься, пока не закончишь здесь все дела. Ты передумала?
        — Нет. Я останусь. Вернёшься ты.
        — Один? Исключено.
        — Юзеф…
        — Элен, давай больше не будем это обсуждать. Всё давно выяснено. Я не уеду без тебя. Да и зачем? От меня одного ничего не зависит.
        — Ты сейчас стараешься уговорить самого себя. А потом ты пожалеешь.
        — Нет, не пожалею.
        — Что ж, ладно, это твоё решение.
        — Да, это моё решение, и хватит об этом. Лучше давай подумаем, когда ехать в Казань?
        — Всё будет зависеть от того, что скажет доктор.
        — Какая разница, что он скажет? Сколько можно меня считать немощным?
        — Успокойся, давай пойдём сейчас к нему и спросим, когда ты будешь готов вернуться к обычной жизни.
        Но идти во флигель не пришлось — Иван сам шёл к ним, они столкнулись, едва выйдя во двор. Здесь было жарко, солнце сильно палило, несмотря на конец лета, и они вместе вернулись в дом. На вопрос Иван ответил, не задумываясь, видимо, давно готовый к чему-то подобному.
        — Это, смотря, что называть обычной жизнью. Недолгие верховые и пешие прогулки, визиты, быть может, даже охота, если она не будет связана с травлей зверя — это всё не возбраняется. Что же касается упражнений со шпагой, длительных поездок — ещё рано, вы не готовы.
        — Откуда вы знаете, к чему я готов, а к чему — нет?
        — Это моя профессия. Я же не спрашиваю вас, откуда вы знаете, как правильно выполнить тот или иной удар в фехтовании.
        — И сколько мне еще, по-вашему, ждать, чтобы я смог полностью вернуться к своим обязанностям?
        — Ещё месяц, — чётко ответил доктор.
        — Месяц?! Да через месяц здесь уже осень наступит! Дороги опять раскиснут, по ним будет не проехать. Что ж тогда — зимы ждать?
        — А куда вы собрались ехать?
        — В Казань, — ответила Элен.
        — Ого! Нет, к такой дороге вы не готовы.
        — Я могу ехать в карете, если вы считаете меня ещё не способным долгое время проводить в седле.
        — Даже если вы поедете в карете — нет.
        — Ну, почему?!
        — Хотите, чтобы я ответил вам откровенно?
        — Да!
        — Тогда не обижайтесь. У меня есть медицинское объяснение всему, но я не стану утомлять вас. Скажу другое, но не менее важное. Вы, господин Вольский, безответственный телохранитель! — и видя, как Юзеф вскинулся, чтобы возмутиться, Иван поднял руку: — Погодите, дайте мне закончить, а уж потом сами решите, стоит ли возражать. Если бы вам самому нужно было ехать куда-то — хоть в Казань, хоть в Рязань, хоть на Сахалин — я, конечно, был бы против, зная, что дорога ухудшит ваше состояние, но особо спорить бы не стал. Вы действительно можете доехать туда, куда вам понадобится. Но это в том случае, если бы дело касалось только вас лично. А разве это так? Вы поедете не сами по себе, а должны сопровождать и охранять госпожу Соколинскую. И как вы намерены это делать, если дорога отнимет часть ваших сил, которых у вас и так пока что не много? Боюсь, если вы всё же не прислушаетесь к моим словам, защищать её будет некому. Или вы считаете, что она сама способна себя защитить? Но тогда вы ей и вовсе не нужны, оставайтесь дома и поправляйте своё здоровье. Вот всё, что я могу сказать. Подумайте, прав я или нет.
Моё мнение вы теперь знаете, а как поступить — ваше дело, — и он вышел из комнаты.
        Юзеф молчал. Иван, не подозревая этого, нащупал именно те рычаги, которые только и могли сработать. Недавно Юзеф сам переживал, что Элен рисковала, спасая его, а теперь получается, он мог подвергнуть её риску, если доктор окажется прав, и самочувствие Юзефа ухудшится в дороге. Как бы ни хотелось, приходилось это признать. Поездку отложили вновь.

* * *
        Но скучать им не пришлось. Вскоре, когда Элен проходила по двору, вернувшись с верховой прогулки, к ней подошёл Иван.
        — Сударыня, мне хотелось бы поговорить с вами.
        — Что-то с паном Юзефом? — сразу встревожилась Элен.
        — Нет-нет, это касается не его, а меня и… ещё одного человека.
        — А-а… Хорошо, пойдёмте в дом.
        Они прошли в гостиную. Элен сняла шляпу и перчатки, присела в кресло, жестом пригласила Ивана занять другое, напротив. Но он остался стоять.
        — Я слушаю вас, господин доктор.
        — Госпожа Соколинская, — начал Иван, явно волнуясь, хотя и стараясь скрыть это, — я многим вам обязан. Я сознаю это и глубоко признателен вам. Но позвольте всё же задать вопрос, от ответа на который для меня зависит многое.
        — Спрашивайте, — Элен была заинтригована.
        — Скажите, какую сумму вы заплатили за Машу?
        — Что? — у Элен даже рот от удивления открылся. Вот уж, действительно, неожиданный вопрос. — А это вам зачем?
        — Я бы хотел выкупить её у вас.
        — Выкупить? — час от часу не легче.
        — Я, разумеется, не смогу отдать вам все деньги сразу, но теперь, когда я вашей милостью освобождён от арендной платы, у меня появилась возможность накопить необходимую сумму.
        — И… в качестве кого же вы видите Машу для себя? Служанки, кухарки или, может, вы решили сделать из неё помощницу?
        — Я вижу её в качестве жены, — серьёзно ответил Иван.
        — Жены-ы? — Элен смотрела на него снизу вверх. — Да, сядьте же вы, наконец, мне неудобно на вас смотреть! — Иван присел на край кресла. — Это всё замечательно, но причём здесь деньги? За что, собственно, вы собираетесь мне платить?
        — Но вы же купили её, значит, теперь она ваша.
        — А вы хотите, чтобы она стала вашей?
        — Да. То есть, нет, я хочу, чтобы она стала моей женой.
        — И зачем за это платить? — вот теперь Элен улыбалась.
        — А как же?… Что же делать, если…
        — Господин доктор, если мои предположения верны, Маша сейчас должна быть где-то рядом. Так?
        — Да.
        — Позовите её.
        Иван встал и вышел за дверь. Видимо, Маша стояла совсем близко, потому что через несколько секунд они возвратились вместе.
        — Маша, скажи, пожалуйста, ты когда-нибудь слышала, чтобы я упоминала, сколько запросил за тебя твой бывший хозяин?
        — Нет, барыня.
        — Я когда-нибудь говорила, что ты — моя?
        — Нет, барыня.
        — Я когда-нибудь говорила о возможности продать тебя?
        — Нет, барыня.
        — А какие-нибудь бумаги о твоей покупке ты видела?
        — Нет.
        — Всё верно. И знаешь, почему? Потому, что этих бумаг нет. Ты так и не поняла? Ты не крепостная, ты — не моя. Ты просто служанка в этом доме, и, кстати, очень хорошая служанка. Ты можешь уйти, если захочешь.
        — Я - что?
        — Ты моя любимая служанка, и, похоже, не только моя, — Элен с улыбкой взглянула на Ивана.
        — Это правда? — спросил он.
        — Конечно, правда. Если всё это нужно оформить как-то официально, я с радостью это сделаю. Так что никаких препятствий к исполнению вашего желания, господин доктор, я не вижу. Кроме одного, разумеется: желания самой Маши. Но об этом вы спросите её сами, — и, видя, как они смотрят друг на друга, она встала. — Ну, вы тут поговорите, а мне нужно переодеться. Нет-нет, Маша, в этот раз я справлюсь сама.
        Оформляя необходимые бумаги, подтверждающие, что Маша не крепостная, Элен столкнулась с тем, что теперь Марии нужна была фамилия. До сих пор она называлась просто Машей, собственностью госпожи Соколинской. Существовало несколько вариантов. Обычно крепостным давали фамилию их хозяина. У Орловых были Орловы, у Галицыных — Галицыны и т. д. Ещё в фамилии могло звучать название местности, где жил человек, или она образовывалась от прозвища, данного человеку за что-то: Кривой, Хромой, Плотник… Но у Маши прозвища не было, поэтому она стала Марией Соколинской. Первый раз услышав это обращение, Маша заплакала. На удивлённый вопрос Элен, о чём она плачет, Маша, шмыгая носом, ответила, что от радости, и прижалась к стоявшему рядом Ивану.
        Но на этом вопрос с бумагами закрыт не был. Предстояло сделать то, о чём давно говорила Элен — выкупить дом. Хозяин не возражал, и всё было бы нетрудно, если бы не одно обстоятельство. Денег на покупку не было, а писать в Польшу, чтобы пан Янош выслал ей ещё, Элен была не намерена. Тем более что на дорогах было опасно, и деньги вряд ли бы до неё дошли.
        — Может, не стоит заниматься покупкой дома сейчас? — спросил как-то Юзеф.
        — А когда? Денег будет становиться всё меньше, а не больше. А после того, как всё закончу, я уеду, и покупка так и не состоится.
        — Скажи, а без этой покупки денег тоже не хватает?
        — Нет, если не будет особых трат, можно протянуть ещё год. Потом у меня есть ещё пара вещиц, которые можно продать.
        — Элен, а те деньги, которые заплатил тебе де Бретон? Почему ты их не считаешь?
        — Я с самого начала не собиралась их тратить, — нахмурилась Элен. — Думала, уезжая, вернуть их ему.
        — Но теперь-то они ему не нужны. Так трать их!
        — Я… Мне не хотелось бы. Мне кажется, что это неправильно — получать выгоду от денег, заработанных нечестно.
        — Нечестно? Ты о чём говоришь? Что за нелепая щепетильность? Ты сообщала то, что диктовал тебе Бирон, значит, работала на Россию. Только не получила за это ни копейки. Так трать, по крайней мере, французские деньги!
        Но в отношении Бирона Юзеф ошибся. Вскоре Элен доставили письмо от его светлости Карла Эрнста Бирона, в котором он благодарил госпожу Соколинскую за оказанную помощь. Письмо было составлено учтиво, но так туманно, что понять из него, какого рода помощь имелась в виду, было невозможно. К письму прилагалась посылка, в которой оказались две драгоценные вещи: великолепная золотая брошь в форме цветка с крупным бриллиантом и кинжал в роскошных ножнах. Подарки сопровождала записка, в которой выражалась надежда на то, что госпожа Соколинская найдёт возможность передать кинжал молодому человеку, посетившему Бирона как-то раз ночной порой.
        — Ну, вот и ещё деньги, — улыбнулась Элен, рассматривая присланные вещи.
        — Ты собираешься их продать?
        — Конечно. Я предпочла бы получить благодарность деньгами, но раз так… придётся превратить в деньги вещи.
        — Зачем? Их всё равно не хватит, чтобы заплатить за дом.
        — И всё же так будет правильней. Пока мы в Санкт-Петербурге, нужно продать их, здесь это проще и выгодней. А в поездке лучше иметь с собой деньги, чем вещи.
        Юзеф в ответ только пожал плечами.
        Через пару дней Элен пригласила Юзефа в гостиную. Там уже были трое. Одного из них Юзеф знал, это был хозяин дома. Двое других оказались другом хозяина и стряпчим. Элен представила Юзефа, пояснив, что он будет свидетелем сделки с её стороны. Условия удивили Юзефа. Он ожидал передачи хозяину всей суммы и немедленного перехода дома в собственность Элен. Вместо этого был заключён договор, по которому госпожа за половину стоимости становилась владелицей дома со всеми постройками и двором на пять лет. До истечения этого срока она обязалась выплатить остальную сумму, в противном случае она теряла права на дом без возвращения уже внесённой суммы.
        Когда все ушли, Юзеф спросил:
        — Можно поинтересоваться, как ты потом думаешь доказывать, что ты и есть хозяйка дома, хотя фамилия у тебя другая? Или ты теперь так и останешься Соколинской?
        — А ты внимательно читал бумагу?
        — Старался, но, ты же знаешь, я не силён в русском. Поговорить — ещё, куда ни шло, а читать…
        — Но фамилию-то ты мог разобрать?
        — Я… не очень-то к ней приглядывался, — смущённо ответил Юзеф, — больше пытался читать сам договор. А что? Неужели там твоя настоящая фамилия?
        — Да.
        — И ты не побоялась открыть, кто ты?
        — Зачем? Дом куплен на имя Элен Кречетовой, а кто будет вносить деньги — какая разница? Первую часть суммы заплатила госпожа Соколинская от имени госпожи Кречетовой, а вторую часть может внести и сама Кречетова. Разве не так?
        — Что ж, теперь ты успокоилась? Сделала всё, что считала нужным, как всегда, ни у кого не спрашивая?
        — Почти, — улыбнулась в ответ Элен. — Теперь нужно оформить дарственную.
        — На кого? — вытаращил глаза Юзеф. — Ты только что купила этот дом, и уже собираешься от него избавиться?
        — Ну, не от всего, а только от флигеля. Думаю, ты не станешь возражать. Его и так уже окрестили «докторским».
        — Ты даришь флигель Ивану?
        — Ага. В качестве свадебного подарка. Это будет что-то вроде приданого Маши.
        — Не пожалеешь?
        — Никогда. Мы многим обязаны этому доктору.
        — Особенно я.
        — Да. Но и я — не меньше, — почти неслышно ответила Элен, отвернувшись.
        Вскоре Иван и Маша обвенчались. Свадьба была тихая, за столом, кроме жениха с невестой сидели только Юзеф, Элен и Штефан, которого Маша выбрала в посажёные отцы. Он чувствовал себя очень неуютно, сидя за одним столом с господами, хотя и Элен и Юзеф были здесь тоже просто гостями, поскольку стол был накрыт в «докторском» флигеле.
        Когда Элен объявила, что флигель отныне переходит в собственность молодых супругов, они онемели. Потом доктор попытался отказаться, говоря, что не может принять такой дорогой подарок. Но Элен, не слушая его бормотанья, сказала:
        — А я вас не спрашиваю, господин Кузнецов, что вы можете, а чего не можете. Это не подарок, а приданое Марии. До сегодняшнего дня она носила мою фамилию, а значит, не может быть бесприданницей. Считайте, что просто выгодно женились. К счастью, не всегда выгодные браки заключаются без любви. Иногда это совпадает. Я уверена, что ваш случай — как раз такой! Кроме того, чтобы окончательно успокоить вас, господин доктор, я скажу, что учла и собственную выгоду. Жить в этом доме мне придётся редко и недолго, только тогда, когда мне захочется посетить Санкт-Петербург. Поэтому, необходимо будет нанимать сторожа. Но если во флигеле будет жизнь, то и сторож не понадобится. Вы с Машей, я думаю, не откажитесь иногда поглядывать, всё ли в порядке в доме. Конюшней и остальными постройками можете пользоваться. Пару лошадей и лёгкую коляску я оставлю здесь, они мне в дороге не нужны. Они тоже поступают в ваше распоряжение. Найти помощника, который взял бы на себя заботу о лошадях, вы, думаю, сможете без труда. И это для меня будет удобно тоже: приезжая, я смогу рассчитывать на то, что есть, кому заботиться о моих
лошадях. Теперь вы принимаете мой свадебный подарок?
        — Принимаю, — улыбнулся Иван.
        Забродов
        В Казань решили ехать по зимнику. Может, и холодно, зато дорога лучше, и доедешь быстрей. Элен поручила Штефану выяснить, как выгодней и быстрей добраться. Обладая дотошным характером, он справился с заданием как нельзя лучше. Штефан заходил в трактиры, сидел там подолгу, беседуя с мужиками. Русский он знал уже достаточно хорошо, чтобы понимать, что ему говорят. А самому говорить много не приходилось, он больше слушал. Разговаривал он и с ямщиками, для чего даже посетил Ямскую Слободу. Выяснив всё, что мог, он отправился с докладом к своей панне. Элен была несколько обескуражена. Выбор казался широким, но в результате всё сводилось к одному: выгода или скорость? Самым простым казалось воспользоваться своими лошадьми. Но при этом, чтобы сохранить их в целости на протяжении такого длинного пути, пришлось бы часто останавливаться, давая коням передохнуть. И всё это ещё и недаром. Нужно было заплатить за подорожную, которую спрашивали на разъездах и почтовых станциях. Но это было хотя бы недорого. Зато самый быстрый способ передвижения — на почтовой тройке — был довольно дорогим удовольствием,
поскольку нужно было платить прогонные, а это на такое дальнее расстояние выливалось в немалую сумму, к тому же при таком способе передвижения путешествовать пришлось бы налегке, без того необходимого количества вещей, которое рассчитывала взять с собой Элен. Оставались ещё два варианта: на перекладных и на, так называемых, «вольных». Но езда на перекладных только на словах выглядела привлекательно. На станциях вечно не было свежих лошадей и путешественникам приходилось подолгу ждать, коротая время в тоске и неудобстве. Единственным утешением было то, что прогонные при езде на перекладных были значительно меньше «троечных». А вот при езде на «вольных» прогонные платить было не нужно. На почтовых станциях всегда находились возчики со своими лошадьми, готовые доставить седоков до следующей станции. А там их уже ждал следующий возчик. Но плату они брали дороже, чем за тройку.
        Выслушав всё очень внимательно, Элен посоветовалась с Юзефом, и они рассудили, что, несмотря на то, что хочется максимально сократить время на дорогу, деньги следовало поберечь. Неизвестно ещё, что ждало их впереди. Поэтому решили, всё же отправится на своих лошадях. По их расчетам, дорога должна была занять у них около месяца.
        Снег ещё не выпал, хотя было уже холодно. Опять посчитав все плюсы и минусы, решили собственную небольшую карету поставить на полозья, таким образом, сделав пригодной для передвижения по снегу, и сэкономив деньги, которые пошли бы на покупку зимней повозки. На другой же день нанятый кузнец начал снаряжать карету. Кучером должен был ехать Штефан. Он очень серьёзно готовился к этой поездке, проверяя всё — лошадей (подковы, упряжь, сбруя), одежду для всех, и думая даже о некотором запасе продуктов. Оставалось только решить, как узнать дорогу до Казани. Конечно, можно было ехать от станции до станции, справляясь о дальнейшем направлении, но всё же лучше было найти человека, знающего это. Он нашёлся сам. На роль проводника с радостью согласился Тришка, уже раз побывавший в Казани.
        Всё было готово, ждали только санного пути. В Санкт-Петербурге он был ещё ненадёжен, снег часто подтаивал, а то и вовсе пропадал, оставляя вместо себя неровную мёрзлую землю с белыми проплешинами, но прибывавшие в город люди говорили, что дальше к востоку снег лежит плотно, и дороги уже накатаны.
        Наконец, тронулись в путь. Маша, остававшаяся дома, чувствовала себя так, как будто в чём-то провинилась. Она разрывалась между удовольствием остаться вдвоём с молодым супругом, имея возможность посвятить своё время только ему, и чувством какой-то растерянности от того, что у неё отобрали ставшую привычной заботу о «барыне Елене». Ей казалось, что барыне, несомненно, будет плохо без неё, никто не проследит, чтобы всё было в порядке. Когда повозка скрылась из виду, Маша заплакала. Иван обнял её за плечи, а она уткнулась ему в плечо, повторяя:
        — Как же она без меня?
        Иван, улыбаясь, спросил, а что же будет, когда панна Елена вернётся Польшу.
        — Так то — в Польшу, — шмыгая носом, ответила Маша. — Там у неё, небось, есть служанки. А тут? Ведь она одна поехала в такую даль!
        — Ну, уж не одна, — возразил муж. — Пан Юзеф всегда с ней, и Штефан поможет, если нужно, даже Тришка пригодится. Он, как я заметил, тот ещё пройдоха. Поглядишь — простоват да глуповат, а на деле… Так что, барыню твою сберегут, не бойся!
        — Да что они понимают! Ведь ей и одеться и раздеться помочь надо, и умыться подать, и причесать её, и сготовить…
        — Ну, разошлась… А я вот знаю, что она одеваться и сама прекрасно может. Готовит Штефан не хуже тебя, да и на постоялых дворах поесть можно. А в остальном всегда можно нанять кого-то.
        Но Маша осталась при своём мнении и несколько дней сильно тосковала.

* * *
        Вот уже неделю Элен была в пути. Ехали по Сибирскому почтовому тракту, но не через Москву, что потребовало бы несколько отклониться от нужного направления, а через Вятку. Эта дорога встречалась с основным трактом в селе Дебесы.
        Было холодно, но по мере удаления от столицы, воздух становился суше, и мороз перестал докучать так, как в Петербурге. Ночевали в основном, в гостиницах при почтовых станциях, но они имелись не везде. В таком случае, ночлег легко можно было найти в близлежащем селе или деревне. Крестьяне охотно пускали проезжающих, поскольку те хорошо платили за постой. Это постепенно превратилось для жителей придорожных селений в постоянный неплохой источник дохода.
        Несмотря на то, что карета, ставшая не то кибиткой, не то возком, была утеплена, а Элен укрывалась меховым одеялом, она всё равно мёрзла. Согревалась она только двумя способами. Уезжая с очередной станции, в кибитку клали разогретые камни, которые постепенно остывали, отдавая тепло людям. Когда камни уже не могли согреть её, Элен часто садилась на лошадь, шедшую сзади на привязи, и некоторое время носилась вскачь. Это не только согревало, но и развлекало её, отвлекало от нудной дороги, поэтому Элен часто каталась верхом больше от скуки, чем от того, что замёрзла. Время от времени к ней в кибитку, чтобы немного согреться, садились Юзеф, Тришка или Штефан. Хотя последний делал это очень редко, отказываясь уступать Тришке своё место на козлах. Он сидел там в огромном тулупе, специально приобретённом для него, в надвинутой на глаза мохнатой шапке и валенках. Удобство и замечательные качества этой обуви он оценил давно. Теперь сапоги, даже самые тёплые, не шли для него ни в какое сравнение с валенками, особенно в тех условиях, в которых проходило их путешествие. На ногах Элен тоже были валенки, только
Юзеф по-прежнему, оставался верен тёплым сапогам на меху. Это объяснялось в основном тем, что по большей части он находился в седле. Зато в кибитке его ждала такая же пара обуви, как и остальных. Он переобувался в неё, только когда грелся и отдыхал от верховой езды.
        Единственным развлечением для Элен, кроме катания, были беседы с попутчиками. Говорили обо всём понемногу, и ни о чём конкретно. То кто-то из них вспоминал забавную историю, слышанную когда-то и от кого-то, то обсуждали какое-нибудь происшествие на станции или в гостинице, где ночевали… Как-то раз, когда компанию Элен составлял Тришка, она вдруг вспомнила слова цыгана о нём, и его собственное упоминание о «его людях», и решила спросить об этом. Немного смутившись, Тришка всё же ответил. И его ответ неожиданно для них обоих превратился в рассказ о его жизни.
        — Что ж скрывать, вы и сами, верно, догадались, что я — вор. Не скажу, что горжусь этим, или что это мне нравится. Но так вышло само собой. Как стала воровкой моя мать, я не знаю, она не говорила об этом. Ходили слухи, что она когда-то жила обычной жизнью, но что это была за жизнь, кто были её родители — я не знаю. Как не знаю и того, кто был моим отцом. Правда, мать неоднократно говорила, что мой отец — честный человек. У меня на этот счёт своё мнение. Может, он и не был вором, или кем другим в этом роде, но честным его назвать нельзя. Иначе он хоть раз поинтересовался бы своим ребёнком.
        — Но, может быть, его не было уже в живых? — спросила Элен.
        — Да нет, он был жив. Я помню, что, когда был совсем маленьким, мать несколько раз приносила мне игрушки и говорила, что это от отца… Хотя, конечно, она могла и обманывать меня… Как бы то ни было, мы с матерью оказались среди воров. Как это получилось, я тоже не знаю, могу только догадываться, что она искала хоть чьей-то помощи и нашла её у них. Не то, чтобы они были такими уж добрыми, но моя мать была красива, умела читать и писать, могла легко вызвать любого человека на разговор. Она была нужна. Мать отвлекала, а они грабили. Я очень рано стал помогать взрослым. Из меня хотели сделать карманника, но тут умерла мать. Она чем-то заболела, лечить её было некому. Я всё время был с ней и, видимо, зараза перешла и на меня. Но я выздоровел, хотя и с трудом. После болезни я так ослаб, что еле таскал ноги, поэтому ни о каком обучении и речи быть не могло. Но даром не кормят никого. Мне стали поручать следить за каким-нибудь домом, в который собирались залезть. Я сидел напротив, притворяясь нищим, и смотрел, кто когда выходит, бывает ли дом пустым и так далее. Постепенно я привык к этой…работе. От
награбленного мне доставались лишь крохи, постоянно хотелось есть. Спасала та милостыня, которую мне удавалось собрать за время моих «дежурств». Но потом, уже повзрослев, я захотел чего-то другого. Я знал грамоту (мать научила меня) и решил, что смог бы зарабатывать, составляя письма для тех, кто сам не умел писать. Я не раз видел людей, занимающихся этим. Но меня заметил кто-то из шайки, рассказал другим. Меня избили.
        — За что?
        — Чтоб не высовывался, — невесело усмехнулся Тришка, — чтоб не пытался быть умнее других. После этого мне стало доставаться ещё меньше из той добычи, что удавалось захватить. Потом кое-что произошло. У нас был главный, все его слушались. Это он решал, сколько кому причитается. Но он стал со временем настолько скупым и жадным, что таких, как я, недовольных своей жизнью, становилось всё больше. И не только среди молодых. Вот один из них и стал подбирать себе собственную команду. Он говорил, что будет делить всё справедливо, не так, как раньше. Он и меня к себе взял. Но скоро выяснилось, что на него работать ещё хуже. Хорошо жилось только его близким дружкам. Я уже был готов к тому, что меня прибьют где-нибудь в тёмном переулке. Вот в то время мне и повстречались вы с господином Юзефом. Я получил возможность уехать, исчезнуть из города на некоторое время. Но перед отъездом мне пришло в голову, что хорошо бы стравить двух наших хозяев между собой. Ведь они друг друга стоили! Здесь мне и пригодилась грамота. Я написал письмо и оставил его на том месте, где обычно спал. В нём говорилось о том, что
есть человек, который хочет власти в шайке, и называлось его имя. В том, что письмом заинтересуются, я не сомневался, ведь мне, с тех пор, как я пытался работать писарем, запрещалось брать в руки перо. Им, явно захотелось бы узнать, о чём это я написал, может, это жалоба или донос какой. Тем более что в это время все ходили злые, недовольные, все друг друга подозревали в чём-то. Когда я вернулся, оказалось, случилось именно так, как я и рассчитывал: нашли человека, умеющего читать, прочитали письмо и — пошла потеха! Передрались все! Вот только чего я не ожидал, так это то, что хозяева и их дружки поубивают друг друга. В общем, когда я там появился, всё было плохо. Хозяина не было, все занимались кто чем. Многие попались на воровстве, и пошли на каторгу или попали под плеть. А мне было особо жаль детей и их матерей, ведь совсем недавно я был таким и тоже жил впроголодь. Я и отдал им те деньги, которые вы мне дали за ту первую поездку. Сам остался ни с чем. Но, оказалось, что это было правильное решение. Они не хотели больше жить сами по себе, им опять нужен был хозяин. И они… ну… в общем, им стал я, —
замялся Тришка.
        — Ты?
        — Ну, да. Надо же было кому-то. Ещё недавно мне и во сне такое присниться не могло, и свершившееся чудо я воспринял бы как самое желанное событие. Но к этому времени мне уже хотелось другого. Мне понравилось работать на вас, госпожа Соколинская. Я мечтал, что когда-нибудь смогу жить, не оглядываясь, не прикидывая, когда меня поймают: сегодня или завтра. Поэтому на самом деле, хозяином стал другой… Правда, это я сказал, чтобы его все слушались… Я там появляюсь теперь редко. Вот и всё, пожалуй, — неожиданно закончил он.
        Укладываясь в этот вечер спать в неуютной комнатёнке очередной гостиницы, Элен думала о том, как странно устроен мир. В нём есть воры, достойные уважения, вызывающие симпатию, и люди благородного происхождения, поступки которых столь омерзительны, что даже думать о них не хочется. Почему так?

* * *
        На последнем участке пути Элен получила большое удовольствие от поездки. Вслед за остальными путниками они спустились с берега Волги, по которому шла дорога, на лёд замёрзшей реки. Путь был уже хорошо накатан, их пара шла легко, а время от времени их обгоняли пролетавшие мимо почтовые тройки. При этом даже не приходилось уступать им дорогу — ширины раската хватало на всех, даже если им навстречу в этот момент попадалась ещё одна тройка!
        Элен ждала, что вот-вот, за очередным поворотом реки она увидит большой город на самом берегу. Но оказалось, что с Волги нужно было ещё свернуть налево. Вот там, на небольшой речке Казанке, и стоял древний город. Сначала с реки им стали видны купола собора, потом — кремль с башнями, а потом уже и остальные постройки.
        Жильё в Казани отыскали не сразу: в городе было много гостей, приехавших на Рождественскую ярмарку и гулянья. Заплатив за месяц вперёд за три комнаты в небольшом деревянном доме, и договорившись с хозяйкой о том, что за дополнительную плату она будет для них готовить, Элен поинтересовалась, нельзя ли где-нибудь найти девушку в услужение. Хозяйка ответила, что и искать не нужно, так как её пятнадцатилетняя дочь прекрасно справится с этими обязанностями.
        — И не беспокойтесь, барыня, Роза уж не раз так работала, и никто не жаловался. Вы ей только покажите, что делать надобно.
        Роза Элен понравилась. Серьёзная черноволосая девушка, казавшаяся старше своих лет из-за неулыбчивого характера, работала споро, аккуратно и охотно. Между ними быстро возникла взаимная симпатия.
        Дом Забродова с помощью Тришки нашли легко. Но тут появилась другая проблема: дом был пуст. То есть совсем пуст. Ставни заперты, двери заколочены. Мало того. Никто вокруг не мог подсказать, куда делся хозяин. Наконец, им повезло встретить человека, видевшего, как заколачивали дверь.
        — Я подошёл, значит, спросил, мол, куда мой знакомый, господин Забродов то есть, подевался? Уехал что ль куда? — охотно рассказывал он. — А мужички мне в ответ: не знаем, не ведаем, нам велели дверь забить, вот и забиваем.
        — А кто им заплатил за это? Кто их нанял? — спросил Юзеф.
        — От, и я это ж самое спросил! Сказали, накануне человек какой-то с ними говорил. По описанию выходит — Забродов то и был. А куда потом делся — один Бог ведает, — и он развёл руками.
        Когда немного отъехали от дома Забродова, подал голос Штефан:
        — Я так понял, панна Элена, что у того, кого мы ищем, ещё какое-то имущество было, кроме дома. Корабли что ли?
        — Да. Две баржи. А что?
        — А то, что баржи — не дом, их не заколотишь, они работать должны. Значит, продал их хозяин. Вот и надо их поискать, на берегу поспрашивать.
        — Так ведь — зима! Какие сейчас баржи! — заметил Тришка.
        — А это ещё лучше, — стоял на своём Штефан. — Раз зима, значит, они никуда не делись, стоят где-то здесь. Вот и надо узнать, чьи они теперь. А там, может, что и о прежнем их хозяине узнаем.
        — А что? Вполне может быть, — оживился Тришка. — Вы, барыня, поезжайте с паном Юзефом домой, а мы со Штефаном — к берегу. Если что узнаем, сразу доложим.
        — Нет, — как и ожидал Юзеф, не согласилась Элен, — к реке поедем вместе.
        — Тришка дело говорит, — поддержал Штефан, хотя обычно спорил с ним по каждому пустяку, — нечего вам на берегу делать.
        — Это как ты со мной разговариваешь?! Что ещё за возражения?
        — Панна Элена, да не лезьте вы на новые неприятности, Бога ради! Народ на берегу грубый, не ровен час скажут о вас что не так, пан Юзеф защищать вас кинется. И что получится?
        — Штефан, — голос Элен изменился, зазвучал спокойнее, — мы поедем все, я так решила. А пан Юзеф, — она взглянула на него, — обещает не связываться ни с кем из-за ерунды, во всяком случае, без моего одобрения или явной опасности…Так? — спросила она у молчавшего Юзефа.
        — Да, — нехотя проворчал он.
        У реки им никак не удавалось найти хоть одного человека, который бы знал о баржах Забродова. Да и искать-то было почти некого: на берегу было пустынно, только изредка попадались люди, надеявшиеся получить хоть какую-то работу. Точнее, искали, расспрашивая всех, кто им попадался, Тришка и Штефан, а Элен с Юзефом находились поодаль. Наконец, Тришка заговорил с тремя мужиками, тащившими куда-то остов небольшой лодки. Внимательно наблюдавшая за ним Элен увидела, как Тришка махнул в сторону всадников рукой, что-то объясняя, и как один из его собеседников кивнул и начал говорить. Элен тронула коня, за ней двинулся Юзеф. Заметив это, Штефан, ведущий «разведку» в другой стороне, тоже направился к ним. Мужики при виде подъехавших господ сняли шапки и поклонились. Потом тот, кто говорил с Тришкой, повторил сказанное для Элен. Рассказ был короток. Да, были две баржи у господина Забродова, да только теперь их купил другой купец.
        — А вы что ж, купить энти баржи хотели, или чё другое? — прищурив один глаз, спросил мужик, глядя на Юзефа.
        — Нет, — покачал он головой, — хотим узнать о прежнем их хозяине. Да шапку-то надень. Холодно, уши поморозишь, — улыбнулся он.
        — А что, к примеру, узнать? — с радостью натягивая шапку, поинтересовался мужик.
        — Где он теперь?
        — Тю! Дык, для того зачем баржи искать! Меня спросить можно.
        — А ты знаешь, где теперь купец Забродов?
        — Знаю. Только какой он купец! Так… Вот Суханов — купец и Немытов — тоже. И лошадки у их отменные, и дома хороши. А как почнут в толпу у церкви медяки швырять — только подбирать успевай! А Забродов ваш, как нищий жил. Вот, ей-богу. Только один слуга у него и был в дому. Да и дом-то — одно название. А уж о лошадках и речи не было!
        — Ладно, не об этом речь, — нетерпеливо перебила его Элен. — Где он теперь?
        — Ушёл. Удалился от мира.
        — Чего? — переспросил Штефан. — Умер что ли?
        — Зачем помер, батюшка?! В монастырь ушёл господин Забродов. Всё продал и ушёл.
        — А в какой, не знаешь?
        — Вот ентого не скажу. Мало ли, куды его занесть могло.
        — А ты, часом, не видел, пешком он ушёл или уехал на лошади? — спросил Тришка.
        — Пешко-ом, — уверенно протянул мужик. — И ничё с собой не взял, акромя котомочки маленькой.
        — Ну, спасибо тебе, — поблагодарила Элен и протянула ему серебряную монетку: — Вот тебе за рассказ. Долго бы мы искали господина Забродова, если б не ты.
        — Благодарствую, — поклонился мужик. Потом усмехнулся, разглядывая нежданное богатство: — Може, барыня, вам ещё кого сыскать надобно? А то я вот так ещё парочку людишек найду и, глядишь, сам купцом стану.
        Уже отъехав немного, Элен вдруг развернула коня и вернулась.
        — Послушай, — обратилась она к тому же мужику — он проворно спрятал монетку за пазуху. — Да не бойся, не отберу. Скажи лучше: в городе или поблизости есть мужской монастырь?
        — Как не быть! Как от реки в город въедете, там и увидите на горушке белые стены. Это он и есть.
        Поблагодарив, Элен присоединилась к своим спутникам, передав короткий разговор.
        — Ты, конечно, намерена ехать туда прямо сейчас? — спросил Юзеф.
        — По-моему, не стоит, — опять вмешался в разговор Штефан.
        — Начина-ается… — проворчала Элен. — Распустился ты что-то, Штефан, позволяешь себе говорить, когда не спрашивают. Ну, что на этот раз?
        — Я, панна Элена, порядков православных не знаю, зато знаю, как заведено в католических монастырях. Так вот, там вечером всякие визиты прекращаются, не до того братьям. Надо ж это учесть! Вон, уж смеркаться начало.
        В самом деле, короткий зимний день подходил к концу. Казалось, до сумерек ещё далеко, но в воздухе разлилась какая-то серая муть. Вроде бы видно было всё так же хорошо, как час назад, но всё же что-то мешало, как соринка в глазу.
        — Хорошо, — нехотя согласилась Элен, — поедем завтра.
        Это стало неожиданностью для всех, поскольку они привыкли, что она обычно настаивает на своём. Причина такой сговорчивости была известна только самой Элен. Ей вдруг захотелось хоть ненадолго отложить разговор. Если бы они встретили Забродова на улице или застали бы дома, всё было бы просто. Но говорить с человеком, решившим уйти от мира… К этому нужно было подготовиться. По дороге домой Элен обдумывала завтрашнюю встречу. К вечеру она уже представляла, что будет говорить. Но всё получилось не совсем так, как она задумала.

* * *
        Ждала Элен недолго. В комнату вошёл человек в одежде послушника. Среднего роста, среднего телосложения, он весь был каким-то средним. Лицо тоже ничем не запоминалось, вот только глаза… В них застыло странное выражение — обречённость и одновременно спокойствие. Человек стоял и молча смотрел на неё. Молчала и Элен. Наконец, она спросила:
        — Вы знаете, кто я?
        — Предполагаю, что дочь графа Владимира Кречетова. Я ждал вас.
        Начало было неожиданным.
        — Ждали?..
        — Да, — слегка кивнул мужчина. — Я не был до конца уверен, что придёте именно вы, но это было более вероятно.
        Элен растерялась. Было похоже, что она говорит с не вполне нормальным человеком. Он, видимо понял, о чём она подумала, и пояснил:
        — Простите за сумбурное начало разговора. О том, что можете прийти или вы или ваш брат, меня известили письмом.
        — Кто? — спросила Элен, вздрогнув при упоминании брата.
        — Граф Кречетов. То есть, простите — Алексей Кречетов, ваш кузен.
        — Извиняться незачем. Алексей сейчас носит графский титул. По праву или нет — это другой вопрос, но пока что он граф. Так что же граф Кречетов написал вам?
        — Он предостерёг меня. Написал, что уже двоих из нас нет. И вполне вероятно, что кто-то попытается убить остальных.
        — И вы решили спрятаться за стенами монастыря? — не выдержав, с сарказмом спросила Элен.
        — Нет, — голос послушника был абсолютно спокоен, как и его глаза. — К моменту получения письма я уже находился здесь.
        — Вот как… А почему вы упомянули моего брата? Почему вы считали, что прийти может он? — сердце гулко застучало, когда Элен ждала ответа. — Ведь он погиб вместе с нашим отцом.
        — Да, так считают все. Просто… я никогда не был в этом уверен до конца. Я наблюдал за последней схваткой со стороны. Удар, который принял ваш отец, не оставлял никаких надежд. Но его сын… — он опять покачал головой. — Он был ранен, это так, но… С другой стороны, дом горел, в таком пожаре не мог бы уцелеть никто, особенно будучи раненым. Но я молился. Дня не проходило, чтобы я не молился за вас обоих.
        — За нас обоих? Как это просто у вас получается: сначала принять участие в убийстве, а потом молиться за то, чтобы его жертвы каким-то чудом остались живы? Очень мило. Только немного непоследовательно. Вы не находите?.. Что же вы молчите?
        — Просто слушаю. Вы имеете право на эти упрёки. Я понимаю, что вы чувствуете.
        — В самом деле?! — нехорошо улыбнулась Элен. — Вы тоже потеряли всю семью из-за алчности и подлости одного человека?!
        — Да.
        Спокойный односложный ответ поставил Элен в тупик. Она не поняла, что имел в виду Забродов, но поднявшееся было раздражение почему-то прошло. «Сейчас он будет оправдываться, — подумала она. — Интересно, каким образом». Но она ошиблась.
        — Да, я потерял всех, всю семью, только не разом. Но вспоминать об этом я не хочу. Я дал себе слово больше не думать об этом. Слишком тяжело. И вспоминать тяжело, и ещё тяжелее то, что ничего нельзя сделать, чтобы облегчить боль. Здесь мне стало лучше. Хочется верить, что Господь услышит мои молитвы. Ведь одну он не оставил своим вниманием — вы живы.
        — Значит, вам было прислано письмо, — вернулась к основной теме разговора Элен. — Такое же получил и Григорьев?
        — Возможно, но мне об этом неизвестно.
        — Вы можете сказать, где искать его? Я знаю, что у Григорьева несколько домов в разных городах, но где он живёт дольше и чаще?
        — Ему нравится жить в Орле.
        — В Орле?! Прямо рядом… — Элен не договорила. Видимо этот человек не испытывал никаких угрызений совести, воспоминания не мучили его. Забродов изложил свою точку зрения.
        — Григорьев вернулся туда, где его знали, как неудачника, где частенько смеялись над ним, над его попытками чем-то торговать. Теперь он мстит им.
        — И каким же образом?
        — По-разному. Я слышал, двоих он разорил, буквально пустил по миру; ещё кого-то сделал бездомным, выкупив у хозяев дом, который уже много лет снимал этот человек. Причём, выкупил с условием, что он приобретает дом со всем, что в нём находится, поэтому несчастный вынужден был уйти буквально с пустыми руками. Потом прошёл слух, что Григорьев дошёл до того, что избил человека собственноручно, подкараулив на улице в темноте.
        — Что ж, благодарю за сведения, — Элен встала, собиралась уйти.
        — Вы уходите?
        — Да. А вы против?
        — Но… Вы же пришли, чтобы…отомстить мне… А уходите, даже не сказав ничего.
        — А что я должна сказать, по-вашему? Рассказать, как мне было плохо и трудно, чтобы вызвать у вас чувство раскаяния? Или требовать оправданий? Мстить здесь, в Божьем месте? Я же не Григорьев. Да и зачем? Вы будете держать ответ перед другим судьёй, который и привёл вас сюда.
        — Могу ли я задать вам вопрос?
        — Почему же нет? Задавайте.
        — Те двое из нас, которых уже нет — это вы?…
        — Только один, — поняв, спокойно ответила Элен. — Не знаю, почему я вам это говорю, но почему-то мне кажется, что могу вам в этом признаться.
        — Который? — вырвалось у послушника.
        — А вы можете представить, как я вешаю кого-то? Я что, похожа на Геркулеса?
        — Нет, но вы ведь могли нанять кого-то.
        — Могла бы. Но это было бы неправильно. Так что, если кого-то и наняли, то не я. Хотя я и благодарна тому, кто это сделал.
        — Значит, Лосев. Впрочем, я так и предполагал. И ещё я предполагал, что там не обошлось без яда. Так?
        — Не знаю, зачем вам это знать, вы не имеете права задавать такие вопросы, да ещё и ожидать на них ответа, но всё же снова отвечу: да. Кстати, а как вы узнали про яд?
        — А я и не знал. Но как ещё может рассчитывать женщина убить мужчину? Мне известна его слабость в отношении женской красоты, поймать его на этом было, вероятно, не трудно. Всё просто.
        — Действительно, просто, — усмехнулась Элен. — Но всё же, зачем вам понадобилось знать это наверняка? Любопытство? Или удовлетворение от собственной правоты?
        — Не то и не другое. Я хотел бы предостеречь вас. Григорьев — не Лосев, вряд ли с ним получится то же, что с этим самонадеянным красавцем. Григорьев груб и жесток, но при этом подозрителен и осторожен, а чужих людей не допускает к себе вовсе, и не важно, женщина это или мужчина. К тому же, отравить его трудно и по другой причине: он ест и пьёт только то, что готовит ему его повар-арап, который предан ему, как пёс.
        — Что ж, благодарю за столь подробный рассказ о господине Григорьеве. Я учту всё, что вы сказали, — и Элен пошла к выходу.
        — Госпожа Кречетова, — это обращение заставило её, вздрогнув, остановиться. — Зачем вы приходили сюда? Только узнать о Григорьеве?
        Элен медленно повернулась. Глядя в пол, подошла ближе. Потом взглянула Забродову в глаза:
        — А вы всё ещё ждёте от меня наказания?.. Хорошо. Пусть будет по-вашему. Расскажите мне всё. Всё! Каким образом вы оказались рядом с моим кузеном в ту ночь? Что было после? Как вы пришли к мысли принять постриг? Вы говорили, что для вас трудно и больно вспоминать об этом. Уверяю вас, слушать мне будет тоже нелегко, но, тем не менее, я выслушаю это повествование. Садитесь, сяду и я. Пусть это и будет вашим наказанием, переживите всё ещё раз… Начинайте же, я слушаю.
        Забродов некоторое время сидел, прикрыв глаза, словно восстанавливая в памяти картины из прошлого, которые долгое время пытался забыть. Элен не торопила его, она сидела и наблюдала за выражением его лица. Наконец, он заговорил.
        — Это началось ещё при жизни моего отца. Имение наше было крохотным, каждый человек — на счету. Отец берёг их по мере возможности. Жили мы только за счёт продажи некоторых излишков выращенного урожая. Доход был невелик, но нам с отцом и матерью хватало. Как-то раз выдался на удивление неурожайный год. Посевы побило морозом, а то, что выросло после повторного сева, погибло от засухи. Зиму жили впроголодь, пустив в расход всё, так что весной сажать было нечего. В конце зимы отец обратился за помощью к сыну своего хорошего приятеля, которого раньше не раз выручал деньгами, хотя и знал, что вряд ли получит их назад, ведь приятель всё проигрывал в карты. Потом он умер, но у него остался сын. К тому времени, о котором я рассказываю, это был уже самостоятельный юноша. Он не унаследовал отцовской страсти к картам, так что дела его немного поправились. Его имя вам известно — Алексей Кречетов. Выслушав просьбу моего отца, он согласился помочь ему деньгами, но спросил за это такой процент, что отец ахнул — это была почти верная кабала. После его робких слов о возможности снизить процент, Кречетов ответил,
что неурожай коснулся всех, поэтому он должен соблюдать и собственную выгоду. Отец согласился, скрепя сердце. А что было делать? Больше никто не дал бы ему требуемой суммы. Отец надеялся на то, что, продав осенью большую, чем всегда часть урожая, сможет отдать долг.
        Но этот год был почти точной копией предыдущего. Дохода не было. Мы не знали, как переживём зиму, так что о возвращении долга не могло быть и речи — его просто нечем было возвращать. Отец снова поехал к Кречетову. Тот, подумав, сказал, что согласен подождать ещё год и даже вновь даст деньги на покупку семян, но… — Забродов немного помолчал, как бы успокаиваясь, — он поставил условие. Если отец к следующей осени не выплатит всю сумму долга, его имение и люди переходят в собственность господина Кречетова. И опять отец согласился.
        Не скажу, что я был примерным сыном. В то время, как отец пытался хоть как-нибудь выкрутиться из создавшегося положения, я думал совсем о другом. Когда я объявил, что намерен жениться, отец был буквально сражён этим известием. Тем более что моя невеста ничего не могла принести в наш дом. Она была так называемой бесприданницей. Отец просил меня обождать, повременить со свадьбой. Но я заупрямился, мне казалось, что он не понимает меня, не хочет понять, что я люблю эту девушку и мне всё равно, есть у неё деньги или нет. Желая настоять на своём, показать, что могу сам принимать решения, я обвенчался со своей невестой тайно, и родителям пришлось смириться с тем, что в нашем доме появился ещё один человек.
        А следующий год тоже не принёс большого урожая, хотя и не был столь неудачным, как прошлые два. Съездив к Кречетову, отец сказал, что ни подождать, ни взять пока только часть суммы в счёт долга тот не соглашается, и придётся продавать всё, что имеем. Мать, которая и так часто болела, узнав обо всём, слегла совсем. Она так больше и не поднялась с постели. Отец бросился по знакомым в последней надежде собрать недостающую часть долга, но разве можно было рассчитывать получить в долг у людей, которые и сами еле сводили концы с концами? Ведь в одном господин Кречетов был прав: неурожай коснулся всех. Поняв, что ничего исправить нельзя, отец окончательно отчаялся. Взяв те крохи, которые удалось собрать, он пошёл в трактир и напился. Возвращаясь домой, он присел отдохнуть. А весенние ночи коварны — ударил нежданный мороз, и он замёрз насмерть, не дойдя до дома совсем немного.
        Забродов встал, прошёлся по комнате, потом продолжил:
        — После похорон я сам поехал к Кречетову. Я просил его об отсрочке, объяснял, что смерть отца, похороны не дают нам возможности даже надеяться на быстрое погашение долга. Знаете, что он ответил? Он спросил, зачем же я женился на такой же нищенке, как я сам. И смеялся… Он смеялся! — теперь Забродов стоял спиной к окну и смотрел на противоположную стену, как будто видя там всё, что когда-то происходило с ним. — Когда я повернулся, чтобы уйти, он остановил меня. Сказал, что понимает, как горько расставаться с родным домом. Он ещё говорил что-то в этом духе, я не запомнил. Потом сказал, что может простить мне все долги и оставить всё имущество, но при одном условии. Услышав, чего он требует, я пришёл в ужас и отказался. Кречетов усмехнулся и посоветовал хорошенько всё обдумать, поговорить с женой. А потом тихо так, вроде даже мягко, сказал: «У тебя молодая жена и больная мать. Ты — единственный мужчина в семье. Подумай, каково тебе будет потерять и ту и другую, как ты будешь себя чувствовать после этого. Ведь ни та ни другая не переживёт потери всего, что вы имеете. У вас не будет не только родного
дома, но даже денег для того, чтобы снять самое убогое жильё. А если они и переживут, это всегда можно исправить…Выбирай: жизни твоих близких или благополучие абсолютно неизвестных тебе людей».
        Я выбежал из его дома. Я очень испугался. Я видел, что этот человек не блефует, он действительно мог свои угрозы привести в исполнение. Сначала я хотел бежать. Продать всё и уехать с женой и матерью куда-нибудь далеко, слава Богу, Россия большая. Но потом подумал, что пока буду продавать и собираться, Кречетов обязательно всё узнает и успеет ударить. Неделю я мучился, не зная, на что решиться. Потом появился слуга Кречетова и, не слушая возражений, увёз меня с собой. Кречетов встретил меня требованием ответа. Он говорил, что его люди уже в моём доме… Я согласился… Я ненавидел себя уже тогда, но согласился, успокаивая себя тем, что об убийстве речь не шла. Алексей сказал, что сможет заставить графа подписать бумаги, передающие права собственности на всё имущество ему, Алексею… Я не оправдываюсь, как может показаться, а лишь поясняю.
        О том, что случилось в ту ночь в вашем доме, Кречетов потом говорил, как о непредсказуемой неожиданности. Но сейчас я думаю, он предполагал такое развитие событий. Да что там! Я тоже знал, что может произойти нечто подобное, ведь я видел Алексея в тот момент, когда он угрожал моим близким, и знал, на что он способен. Знал, но не верил, не хотел верить, успокаивая сам себя. Мне так было легче.
        Когда я увидел, как ваш брат упал вслед за отцом, то как будто застыл. Стоял, смотрел и не верил, что это всё наяву…
        Где-то в середине рассказа Элен положила локоть на низкий столик, возле которого сидела, и, опершись лбом о руку, прикрыла глаза. Другая её рука сжимала рукоятку хлыста с такой силой, что даже сквозь перчатку она чувствовала, как ногти впились в ладонь. Когда Забродов замолчал, она ещё некоторое время сидела тоже молча, потом тихо, сквозь зубы, спросила:
        — Что дальше? — и подняла голову.
        — Дальше… А дальше была расплата, — Забродов потёр рукой лоб. — Кречетов сдержал обещание и вернул все долговые обязательства. Они ему были больше не нужны, — горько усмехнулся он, — ведь он теперь стал обеспеченным, знатным человеком. Я поспешил к матери, желая её обрадовать и успокоить, уничтожив при ней эти бумаги. Но она что-то заподозрила. Когда же до нашей местности докатилась весть о трагедии в имении графа Кречетова, матушка призвала меня к ответу. Она знала, что я езжу к Алексею, что я отсутствовал несколько дней, как раз тогда, когда всё и случилось. Она заставила меня признаться. Я рассказал ей всё и умолял простить меня. Но она лишь сказала… сказала, что никогда не думала, что вырастила…убийцу. Больше она не желала со мной говорить, делая вид, что меня нет, глядя сквозь меня. Через два дня у неё случился удар, она больше не могла ни говорить, ни двигаться. Но всё так же не смотрела на меня. В таком состоянии нашла её моя жена, вернувшаяся от своей матери, у которой гостила. А ещё через несколько дней матушка скончалась, так и не простив меня.
        Я думал, что всё на этом закончится. Но нет. Правда, мы прожили несколько лет в покое и были счастливы, хотя нам пришлось продать половину из и так небольшого имущества. И всё же это было самое счастливое время в моей жизни. Но вот снова появился Кречетов. Он сказал, что по его сведениям дочь графа осталась жива, и её приютили цыгане. Нужно было убедиться, что это точно была она. И сделать это он поручил мне. И всё повторилось. Я начал отказываться, а он начал угрожать моей жене, говорил, что ему и делать ничего не придётся, только рассказать ей всё. А волнение, дескать, ей противопоказано. И откуда он только всё узнал?! Дело в том, что мы с женой ждали ребёнка. У нас долго не было детей, жена совсем измучалась: каждая беременность заканчивалась примерно на второй месяц кровотечением. Доктор говорил, что нужно смириться с тем, что детей у нас не будет, но жена отказывалась в это верить. И вот, наконец, она сказала мне, что беременна уже третий месяц и пока что всё в порядке. Доктор это подтвердил, только предупредил, что ей нельзя волноваться, много ходить и поднимать что-либо тяжелее чашки. И
именно в этот момент мерзавец опять угрожал разрушить только-только наладившуюся жизнь! — Забродов стоял посреди комнаты, сжимая кулаки. Глаза утратили своё странное спокойствие, в них стояли слёзы. — Он держал меня крепко. Разговор проходил в нашем доме. В соседней комнате находилась моя жена, а во дворе — люди Кречетова. Если бы я даже убил его в этот момент, это не спасло бы мою жену… И я опять согласился… Правда, я потом, встретившись с ним ещё раз, пытался уговорить Кречетова оставить девчонку в покое, но…
        — Ваш разговор в трактире мне известен, — перебила его Элен. — Что было дальше?
        — Известен? Откуда? — Забродов удивлённо смотрел на неё.
        — Это не важно. Вас слышали.
        — Вот как… Тем лучше… Вы хотите знать, что было после того, как цыгане где-то спрятали вас, сделав вид, что вы утонули? Кречетов не поверил в это. Сначала он вроде успокоился, но через некоторое время решил, во что бы то ни стало, узнать, где вы. Для этого он грозился разорить весь табор, укрывший вас, и пороть всех, от мала до велика, до тех пор, пока кто-нибудь из них не сознается, где спрятали девчонку. Я узнал об этом за день до того, как Кречетов с Григорьевым собрались ехать к цыганам. Я опередил их. Табор успел уйти.
        Но всё закончилось бедой для меня. Через неделю после своей поездки в табор я отлучился из дома. А когда вернулся, застал жену в слезах. Она плакала и всё повторяла, что согласилась бы скорее ходить по дорогам с нищенской сумой, чем быть замужем за убийцей. Никаких объяснений она слушать не хотела. Она отталкивала меня так же, как когда-то мать… К вечеру у неё вновь открылось кровотечение. Доктор ничего не смог сделать. Я остался один…
        — После того, как я похоронил жену, — продолжал Забродов после длительного молчания, не прерванного ни единым звуком, — сразу поехал к Кречетову. На мои обвинения он ответил, холодно пожав плечами, что сделал то же, что и я — просто сказал, просто предупредил. Я предупредил цыган о грозящей им опасности, а он — мою жену, чтобы она знала, с кем связала свою судьбу, чьего ребёнка носит. Я, не помня себя, набросился на него, но меня схватили слуги и избили так, что я потом два дня отлёживался… А Кречетов опять смеялся. Потом сказал, что если я попытаюсь донести на него, он легко докажет, что весь план был задуман мной.
        Забродов вновь замолчал. Элен водила пальцем по столу, не поднимая глаз. Зубы были крепко сжаты, на щеках горели красные пятна.
        — Когда прошла первая боль от потери жены, — вновь заговорил Забродов, — я продал всё, что имел. Я решил уехать куда-нибудь, где ничто не напоминало бы мне о событиях, приведших к трагедии и одиночеству. Со мной остался только один старый слуга, не пожелавший покинуть меня. В Казани мы оказались случайно… Чем я здесь жил, вы, вероятно, уже знаете, хотя и не могу понять, откуда. Также не понимаю, как Кречетов узнал, где я осел. Всё тянулось как-то однообразно-спокойно. А потом умер от старости мой слуга. И тут я понял, что меня больше ничего не связывает с той жизнью, которая вокруг меня. Вот тогда я и подумал о монастыре…Теперь вы знаете всё. Если хотите что-то спросить, я отвечу, если смогу.
        Элен подняла голову, потом встала. Мужчина, стоявший перед ней, невольно сделал шаг назад под взглядом глаз, которые, казалось, горели яростью и презрением под сошедшимися бровями. Но голос прозвучал неожиданно тихо:
        — И вам никогда не приходило в голову отомстить? Вы знали виновника всего, что с вами случилось, ходили с ним рядом и даже не пытались уничтожить его?!
        — А разве это вернуло бы мне мать, жену? Или так и не родившегося ребёнка?
        — Значит, по-вашему, нужно оставить всё, как есть? А вы никогда не думали, что Алексей Кречетов сможет причинить вред ещё не раз и не одному человеку? Такие, как он, не меняются. А если и меняются, то только в худшую сторону.
        — Это так. Но кто я такой, чтобы решать, чего заслужил человек, чтобы вмешиваться в его судьбу?
        — Бог вам судья! — еле сдержавшись, чтобы не сказать всего, что рвалось наружу, ответила Элен и быстро вышла.
        Идя вдоль монастырской ограды к ожидавшему её с лошадьми Юзефу, она подумала вдруг, что то выражение глаз, которое она заметила у Забродова в начале разговора и вернувшееся в конце его, видимо, называется смирением.
        «Да-а, этого я никогда не приму. Наверное, я не создана для смирения, раз оно меня так раздражает, — размышляла Элен и усмехнулась: — Плохая же из меня вышла бы монахиня, если бы тогда, по дороге в Польшу, я осталась в монастыре!»
        Юзеф, помогая ей сесть в седло, спросил, почему она так задержалась.
        — Я уж замерзать начал, да и кони застоялись, пришлось проехаться немного.
        — Долгая получилась беседа. Я многое узнала. Знаешь, давай прокатимся немного, я тебе всё расскажу. Не хочется сейчас в дом возвращаться, мне как будто воздуха мало стало, пока я там сидела и слушала Забродова.

* * *
        Домой вернулись в сумерках. После обеда Элен с Юзефом так и остались за столом.
        — Никак не могу успокоиться, — раздражённо сказала Элен. — Ну, откуда берутся такие люди?
        — Ты о ком? О своём кузене или о Забродове?
        — Да и о том и о другом. Но с Алексеем всё более или менее ясно — он негодяй, негодяй во всём и со всеми. Но Забродов! Вот ведь родился же такой! Да его мать и жена во много раз сильнее, чем он! А ведь он мужчина, так почему же он даже не попытался что-то сделать?
        — Ну, он же предупредил цыган.
        — Да-а! Это просто эпический подвиг!
        — Может, это и не выглядит подвигом, но он дорого заплатил за свой поступок.
        — А мог бы вместо этого просто уничтожить виновника всех своих несчастий!
        — По-моему, мы поменялись ролями, — улыбнулся Юзеф. — Когда-то ты заставила меня задуматься, предложив представить себя в такой же ситуации. Кстати, речь шла именно о Забродове. Помнишь? И я, обдумав всё, не смог даже сам себе ответить однозначно, как бы поступил. Он думал о жене, которая не пережила бы его смерти, о их ребёнке, который бы так и не родился.
        — Но её всё равно не стало. А так они захватили бы с собой того, кто довёл их до этого!
        — Элен, тебе хорошо рассуждать сейчас, когда уже известно, что случилось. А тогда он был уверен, что поступает правильно, чтобы не навредить жене.
        — Неужели он думал, что его жена, если узнает, одобрит его поступки? Я бы…
        — Я знаю, что сделала «ты бы», — Юзеф впервые выглядел раздражённым. — Прости мне мои слова, но ты не имеешь права рассуждать об этом, ты никогда ни за кого не отвечала, кроме себя самой. Ты никогда не попадала в ситуацию, когда от принятого тобой решения будет зависеть, пострадают ли твои близкие люди. Ты думаешь всегда только о себе, о своей цели, к которой идёшь, не обращая внимания на то, что причиняешь боль людям, которые… для которых ты дорога. Разве ты подумала о пане Буевиче, каково ему, привыкшему считать тебя дочерью, отпускать тебя сначала учиться махать шпагой в компании будущих убийц, а потом и вовсе в другую страну? И добро ещё, если поехала бы любимая воспитанница просто посмотреть, как люди живут. Так нет! Она уехала, чтобы осуществить свой план. План, который, будучи абсолютно авантюрным, может легко оказаться гибельным для неё. Ты не хочешь подумать немного, представить себе, что будет с твоим дядей, когда он получит известие о твоей смерти? Нет! Ты не хочешь об этом думать! Тебе кажется, что всё будет так, как ты задумала. Ну, может, с какими-нибудь мелкими изменениями и
неожиданностями.
        Элен, онемев, во все глаза смотрела на Юзефа. Она ещё никогда не видела его таким. Всегда выдержанный, он говорил сейчас горячо, в голосе была боль, серые глаза стали темнее обычного. Увидев её удивление, Юзеф замолчал, потом продолжил уже спокойнее:
        — Элен, я не упрекаю тебя, избави Бог! Ты такая, какая есть, тебе не нужно меняться. Но ты не должна, не имеешь права обвинять человека, поступки и поведение которого не можешь оценить правильно, потому что никогда не была на его месте… А сейчас, прости, я пойду к себе. Я так понимаю, что скоро мы опять двинемся в путь, так что хочу отдохнуть в удобной постели, пока это возможно, — и он вышел, больше не взглянув на неё и не дожидаясь ответа.
        Все в доме спали, а полуодетая Элен всё ходила по своей комнате, не замечая, что стало прохладно. Она в пятый, десятый, двадцать пятый раз прокручивала в голове слова Юзефа. Неужели она, в самом деле, такая? Действительно, стоило ей что-то задумать, она не признавала никаких препятствий, не обращала внимания на мнение окружающих, не принимала отказов. И ей ни разу не приходило в голову попытаться понять чувства других людей. Как, наверно, трудно было дяде Яношу решаться на то, о чём она его просила. Да что там просила — требовала! И всегда получала… А Гжесь? При мысли о Гжесе, щёки вдруг вспыхнули румянцем. Он сказал, что любит её. Но ведь она никогда не давала ему повода!.. Или давала? Они, конечно, не говорили о любви, но зато постоянно были вместе. Он порой выгораживал её. Но она тоже его выгораживала! Впрочем, это ещё хуже. Можно было подумать, что она делала это ради него, а ей на самом деле просто не хотелось, чтобы его наказывали, потому что ей не с кем будет играть.
        И что получается? Она эгоистка, думающая только о себе? Брр, как противно… Почему так холодно? Нужно забраться под одеяло.
        Но и под одеялом Элен не перестала дрожать. А мысли бежали всё дальше непрерывной чередой, прогоняя сон. Заснула она только под утро. Разбудили её, как всегда, голоса уже вставшей хозяйки, хлопочущей по дому и её вечно ворчащей старой служанки. Сев на кровати, Элен почувствовала, что так и не согрелась. В комнату вошла Роза, чтобы помочь ей умыться и одеться. Изо всех сил стараясь унять дрожь, чтобы не пришлось ничего объяснять, Элен подумала, что, должно быть, это оттого, что она долго не спала, а вчера нервничала после разговора сначала с Забродовым, а потом с Юзефом. Но, сев за стол завтракать, Элен ощутила, что ей делается нехорошо от вида еды. Опять-таки, чтобы избежать неприятных объяснений, она заставила себя выпить полчашки разведенного тёплой водой молока с кусочком белого хлеба и, сославшись на бессонную ночь, удалилась к себе в комнату. Там она присела на кровать и, оглядываясь вокруг, вяло подумала, что надо бы начать собираться в дорогу. Но дальше этой мысли дело не пошло. В голове всё путалось, глаза закрывались сами собой.
        — Да что же со мной такое? — вслух произнесла Элен и прилегла головой на горку подушек, уже сложенных расторопной Розой в изголовье кровати. Когда она открыла глаза, Роза с закушенной губой тормошила её за плечи и несильно била по щекам.
        — Что случилось? — Элен хотела спросить это строго, сразу поставив всё на свои места, но вышло у неё еле слышно и как-то робко.
        Роза сразу оставила её и забормотала:
        — Вы, барыня… у вас…
        Элен с трудом села на кровати. Голова кружилась, в висках стучало. Тут же возле кровати появился Юзеф. Он присел перед ней, заглянул в лицо.
        — У тебя сильный жар. Наверно, вчера простыла, пока мы ездили туда-сюда по морозу. Тебе нужно полежать. Тришка пошёл за доктором, они скоро уже придут.
        Элен слушала, но понимала с трудом. Потом до её сознания дошло слово «доктор».
        — Когда придёт Иван?
        — Какой Иван? — растерялся Юзеф. — Здесь нет Ивана, мы ведь…
        — Так, лучше я поговорю с панной, — Штефан отстранил Юзефа так неожиданно, что тот чуть не упал. Он мягко, но решительно повалил Элен обратно на подушки, уложил свисающие ноги. При этом он тихо говорил: — Ивана нет, он поехал к больному. Там всё плохо, поэтому вернётся он не скоро. А Тришка сейчас другого доктора приведёт, не хуже Ивана.
        — А Маша? — не открывая глаз, спросила Элен. — Где Маша? Позови её.
        — И Маша ушла с Иваном, чтобы помочь. Ведь жена должна помогать своему мужу, правильно?
        — Да, должна помогать.
        — Вот, — поправляя подушки, продолжал тихо говорить Штефан. — А здесь Роза. Она позаботится о вас, панна Элена. Она девушка умная и умелая. Так?
        — Так.
        — А вы лежите себе, отдыхайте, — потом повернулся к Розе: — Укрой её другим одеялом, чтобы не беспокоить. Пусть пока так лежит, поверх своего. Если лишнего одеяла нет — возьми с моей кровати. А вы все — идите отсюда, — обратился он к хозяйке, Юзефу и служанке, — нечего здесь торчать, не цирк. Мы с Розой сами управимся. Давайте, давайте, пан Юзеф, вас это тоже касается. Если надо будет, я вас позову.
        И удивительное дело: его без возражений послушались все.
        Вскоре приехал доктор. Он был недоволен, что его вызвали в небогатый дом. Губы у него были поджаты, по сторонам он не смотрел, всем своим видом демонстрируя пренебрежение. Но узнав, что лечить ему предстоит польскую дворянку, оживился. У этих ляхов можно было надеяться выудить хорошие денежки, они часто только прикидываются бедными.
        Войдя в комнату, он, прежде всего, распорядился оставить его одного с больной. Но это ему не удалось, причём не удалось вдвойне. Штефан отказался выйти, сказав, что отвечает за панну головой перед своим хозяином, а раздетую он её видел не раз, потому что находится при ней с её детства. (Он решил, что такое преувеличение пойдёт только на пользу его любимой панне.) Кроме того, он настоял на том, чтобы и Роза осталась, объяснив это возможной необходимостью послать её куда-то с поручением. Доктор недовольно фыркнул, но спорить не стал.
        Осмотрев больную, он назвал болезнь по латыни, не поясняя, что это значит, и написал рецепт для аптекаря. Роза выпорхнула с рецептом за дверь, но тут же вернулась, отдав его «барину Юзефу», который немедленно послал Тришку за лекарством. Тем временем доктор разложил инструменты и потребовал, чтобы ему принесли таз. Таз нашёлся тут же в комнате, приготовленный Розой заранее. Доктор подошёл к Элен и взял её за руку, считая пульс. В этот момент она открыла глаза. Увидев незнакомого человека, держащего её за руку, она удивилась, но потом вспомнила слова Штефана.
        — А-а! Вы доктор, который не хуже Ивана. Что со мной?
        — У вас лихорадка, вызванная… — и он опять углубился в дебри латыни, одновременно подстилая под руку Элен полотенце и придвинув таз.
        — Что вы будете делать? — окончательно придя в себя, спросила Элен.
        — Ожидая, пока принесут пилюли, я, чтобы облегчить ваше состояние, сделаю кровопускание. После него вы уснёте, а это вам сейчас необходимо.
        — Нет, — Элен убрала руку, внезапно вспомнив слова Ивана о докторах — любителях кровопусканий, после которых больным могло стать хуже. — Я не дам вам делать это. Я буду принимать все лекарства, которые вы пропишите, но кровь пускать не дам, — голос был тихим, но твёрдости в нём было не меньше, чем, если бы Элен кричала.
        Доктор поднял брови:
        — Вы не понимаете, что говорите. Кровопускание необходимо. Э-э, любезный, — обратился он к Штефану, — ну-ка, подержи свою барыню, пока я сделаю процедуру. Раз она боится вида крови, можешь завязать ей глаза или заставь отвернуться.
        — Если панна говорит «нет», значит, нет. Она знает, что делает, и перечить ей я не стану. И вам не позволю.
        — В таком случае, я отказываюсь лечить её! И снимаю с себя всякую ответственность!
        — Прекрасно, — ответил Штефан, — можете собирать свой инструмент. Мы вас больше не задерживаем.
        И доктор послушался Штефана, как раньше его послушались остальные. Сейчас он командовал, сейчас он отвечал за всё и всё контролировал. И это так однозначно ощущалось, что ни у кого и мысли не возникало о неподчинении. Собирая вещи, доктор немного пришёл в себя от неожиданной отповеди старого слуги и, уже открывая дверь, позволил себе угрозу.
        — Вы не найдёте лекаря лучше меня. И хуже — всё равно не найдёте. Я сделаю так, что к вам не придёт никто из докторов!
        — А вот этого не советую, — брови слуги сошлись на переносице, взгляд стал тяжёлым, угрожающим, хотя слова оставались вежливыми. — Вы можете потерять гораздо больше, чем заработок. Если что-то случится с панной, мы будем знать, где искать виновника, к властям обращаться не будем.
        — Это что — угроза? Ты мне угрожаешь?! Да кто ты такой, чтобы я тебя слушал? Холоп!
        В это время доктор почувствовал, как его кто-то довольно грубо, хотя и не резко, взял сзади за ворот, как щенка за шкирку, и сильно потянул в сторону выхода из дома. Когда слегка придушенного доктора, наконец, отпустили, он, оглянувшись, увидел молодого мужчину, смотревшего на него холодно и презрительно.
        — Зато я — не холоп, — тихо сказал мужчина. — Но я тоже не советовал бы вам рисковать. Пожалеть можете. А сейчас — пошёл вон! — и добавил по-польски что-то, значение чего доктор предпочёл не понять. Мужчина был сильным и вооружённым, и доктор ретировался. Подняв брошенную ему вдогонку шляпу, он надел её, оправил кафтан и вышел на улицу к ожидавшим его саням, не сказав больше ни слова.
        Юзеф, постояв несколько секунд на крыльце, вернулся в комнату Элен. Там уже кроме Штефана и Розы находилась хозяйка. Элен была в сознании, но глаза ей открывать было тяжело. Стали обсуждать, что делать дальше. Рискнуть и пригласить другого доктора? А вдруг он окажется не лучше этого? Тогда только время потеряется. Тут внезапно заговорила Роза:
        — Прошу вас, разрешите мне позвать бабу Зульфию. Она поможет!
        — Это кто такая? — спросил Штефан.
        — Опять ты со своей бабкой пристаёшь! — зашипела на Розу мать. — Сколько раз я говорила тебе, чтобы забыла дорогу к ней!
        — Кто она, эта Зульфия? — опять спросил Штефан.
        — Да, татарка одна старая, — небрежно пояснила хозяйка. — Говорят люди, что вроде травами да заговорами лечить умеет. Моя Роза, вон, к ней повадилась бегать, с детства ещё. Та, понимаете, бездетной осталась, умерли у ней все. Вот она Розу и привечает. Только не дело это! Не к лицу приличной девушке какими-то там травами интересоваться! Пусть этим деревенские бабы занимаются.
        — Ну, это вы меж собой решайте, — сказал Штефан, — а мне скажите: эта ваша татарка и впрямь людей лечит?
        — Лечит, господин Штефан, лечит, — прижав кулачки к груди, ответила Роза. — Я сама видела. Я к ней ходила и видела, — опасливо оглянувшись на мать, пояснила она. — Баба Зуля мне много рассказывала и травки разные показывала. Я пока мало знаю, лечить не могу. А она может!
        — А ну, цыц! — прервал Штефан. — Где она живёт? Далеко?
        — Нет, тут рядом. Я сбегаю? — робко спросила Роза, всё так же косясь на мать.
        — Давай, беги. Пусть придёт твоя баба Зуля, посмотрит. Может, и выйдет из этого что путное, — решил Штефан.
        Когда Элен в следующий раз открыла глаза, перед собой она увидела морщинистое скуластое лицо. Здесь же была и Роза. Из её бормотанья Элен поняла, что обладательницу раскосых глаз зовут баба Зуля, и она здесь для того, чтобы помочь. Потом перед ней оказалась чашка с каким-то пряно пахнущим отваром. Кто-то, как показалось Элен — Роза, приподнял её голову вместе с подушкой, и она послушно сделала глоток, потом другой. Жидкость была неожиданно горькой. Но эта горечь не отвращала, она почему-то была приятна. Затем снова навалился сон. И потянулось почти физически ощутимое время. Открывая глаза, Элен видела перед собой старую татарку или Розу, изредка — Штефана. Сон часто путался с явью, и Элен говорила с людьми, принимая их за других. Но, взяв пример со Штефана, с ней не спорили, отвечая на её слова от имени того, кого видела перед собой Элен в своём воображении. А она, всё ещё находясь под властью последнего разговора с Юзефом, часто говорила с паном Яношем, паном Войтеком и Гжесем, стараясь убедить их, что никогда не хотела их огорчать. Просто так получалось само собой. Как-то раз, когда возле неё
находился Штефан, она, узнав его, стала просить позвать дядю Яноша. Штефану с трудом удалось убедить её в том, что его нет рядом. Тогда она спросила о Гжесе и его отце. Когда она поняла, что и они не могут прийти к ней, то стала просить Штефана передать им всем, что она теперь будет думать не только о себе, что всё теперь будет по-другому. Постепенно Элен осознала, где находится, и что с ней, но продолжала говорить, как будто продолжая разговор.
        — Понимаешь, Штефан, я хочу, чтобы дядя знал, что я не эгоистка, что я всегда помню о нём, — (В этот момент в комнату с очередной чашкой отвара шагнул Юзеф, но его никто не заметил). — Я так виновата перед ним! Но я всё исправлю. Вот вернусь и всё исправлю. Ведь я его люблю. Я знаю, он переживает нашу разлуку… А теперь ещё война. Но я всё ему объясню при встрече, и мы больше никогда не расстанемся.
        — Не волнуйтесь, панна Элена, он тоже любит вас, значит простит. Вы вернётесь, и всё будет в порядке. А сейчас вам нужно поспать, — Штефан поправил подушку и, повернувшись, увидел закрывающуюся дверь.

* * *
        Дни шли, а для Элен ничего не менялось. Она всё также пила какие-то отвары, настойки, иногда ощущала вкус куриного бульона, иногда — тёплого молока. Но всё это происходило как будто не с ней. А потом настал момент, когда, в очередной раз, открыв глаза, Элен увидела абсолютно ясно всю комнату. Судя по освещению, было позднее утро, а за окном, находящемся за изголовьем, светило солнце. Элен с удовольствием потянулась и ещё раз осмотрелась. В это время в приоткрывшуюся дверь заглянула Роза. Увидев открытые глаза и улыбку на лице Элен, она просияла и вошла.
        — Вот вы, наконец, и проснулись, — сказала она так, как будто Элен просто спала дольше обычного.
        Вскоре пришёл Штефан, а за ним — Юзеф. Отвечая на их вопросы о самочувствии, Элен поняла, что болела, по-видимому, долго.
        — И сколько прошло времени с тех пор, как я слегла? — спросила она и, увидев, как переглядываются Штефан с Юзефом, сказала: — Я же всё равно узнаю.
        — Сегодня начался десятый день, — ответил Штефан.
        — Десятый… Значит, Рождество уже прошло?
        — Да. И наше, католическое, и ваше, православное. Оно как раз вчера было. Вон, Роза и её мать ходили в церковь и молили там за вас Бога. Видно, услышал он их, вот и стало вам легче, панна.
        Элен улыбнулась, но ей стало грустно. Она так рассчитывала и в этом году побывать на Рождественской службе… Значит, не судьба.
        — Это всё замечательно, — сказала она, переходя к более материальным темам, — но скоро ли мне принесут хоть что-нибудь поесть? Или нужно дожидаться обеда?
        Роза тут же радостно ускакала на кухню, а Элен стала расспрашивать Штефана обо всём, что происходило. Юзеф вёл себя как-то странно: не подошёл, стоял в стороне и, если она задавала ему вопрос, отвечал односложно и только конкретно о том, что спрашивалось.
        Через пару дней Элен спросила у Розы, почему она не видит у себя татарку-знахарку.
        — Или она мне приснилась?
        — Нет, она вам не приснилась, — ответила девушка, немного смущаясь. — Ей трудно ходить, вот она и попросила меня делать всё для вас. Вы не думайте, я умею! — воскликнула она. — Я давно уже у неё учусь. Только вот матушка ругается.
        — Да я и не думаю ничего такого… А скажи-ка, когда примерно я смогу ходить, на лошади ездить? Ведь нам нужно в дорогу собираться.
        — Ну, засобиралась! — заворчал вошедший Штефан. — Раз вы о дороге заговорили, панна Элена, значит, поправляетесь. Только не торопитесь, а не то, не ровен час, только хуже себе сделаете.
        — Да, — подхватила Роза, — нельзя быстро вставать, сначала окрепнуть после болезни надобно.
        — О! Слушайте, что вам лекарь с косичкой говорит, — подмигнув, сказал Штефан, — она своё дело знает.
        Роза покраснела и выскочила из комнаты. Элен улыбнулась:
        — Может, в дорогу и рано пока, но лежать я больше не могу. Сегодня обедать буду со всеми за столом. Ты скажи Розе, чтобы помогла мне одеться. Сегодня мне без неё не справиться будет.
        Больше в своей комната Элен не ела, а на следующий день потребовала, чтобы ей помогли выйти во двор «хотя бы на полчаса». На полчаса Роза её не отпустила, но минут пятнадцать Элен провела на воздухе. После этого, обеспокоенная Роза помчалась за советом к бабе Зуле. Но та сказала, даже не дослушав:
        — Раз сама захотела, значит, силы свои чувствует. Хуже, когда человека не поднять никакими уговорами. Вот и не спорь. Но рядом будь и следи, чтобы она не перестаралась.
        Элен получила возможность гулять, всё больше увеличивая время прогулки. В конце концов, однажды, ни у кого не спросясь, сама оседлала свою лошадь и появилась на дворе верхом, вызвав ужас у Розы и её матери и одобрительную улыбку у Штефана. Что подумал Юзеф, осталось неизвестным, так как он, посмотрев молча на довольное лицо Элен, ушёл в дом.
        За ужином Элен объявила, что намерена завтра проехаться по городу, чтобы оценить свои силы. Роза попыталась поспорить с ней, но, как и следовало ожидать, не добилась успеха. Тут, видя расстроенное лицо девушки, которая не смела больше возражать, но понимала, что всё может привести к новым сложностям, вмешался Штефан:
        — Что это вы, панна Элена, придумали — в эдакий мороз верхом по городу шастать? Уж поездили один разок, хватит. Вон, после того никак в себя прийти не можете. Уж если вам так хочется развеяться, садитесь в санки да покатайтесь. Вон и Розу с собой возьмите, если матушка ей разрешит. Она вам город покажет. Покажешь? — обратился он к ней.
        — Конечно, — кивнула она.
        — Это она может, — согласилась хозяйка, — Роза мно-ого всяких баек о нашей Казани знает. Кто где жил, кого где убили, что где раньше стояло. И Кремль покажет и монастырь. И расскажет обо всём, что видит — только слушай! Но, конечно, если вы решите верхами ехать, она дома останется, не умеет она на лошади-то. Вот в санках — другое дело.
        Взглянув на взволнованное лицо Розы, Элен согласилась, хоть и сильно подозревала, что здесь был некий заговор, чтобы не допустить верховой прогулки.
        Возвращаясь назавтра домой с прогулки, Роза опять и опять возвращалась к истории царицы Сююмбике.
        — Я вот всегда думаю: а правда она спрыгнула с той башни в Кремле или нет? Может, это придумал кто-нибудь? Ведь это грех — самой себя жизни лишить…
        — Не знаю, — пожала плечами Элен, — может, и правда. Это по нашей вере самоубийство грех, а какая вера была у царицы, мы не знаем. Может она это грехом не считала. Знаешь, бывают в жизни такие моменты, что о грехе и не думаешь. А может, ей показалось, что уж лучше согрешить, чем всю земную жизнь мучиться.
        Тем временем подъехали к воротам. Юзеф, сопровождавший их верхом и за всё время едва проронивший несколько слов, открыл ворота, пропустил сани и вновь закрыл за ними.
        Помогая Элен переодеться, Роза продолжила разговор.
        — А я слышала, что где-то на свете есть ещё такая башня, как наша. Тоже всё падает, а упасть никак не может. Это правда?
        — Думаю, да. Сама я не была там, не видела, но читала, что в италийском городе Пиза есть такая башня.
        — Вот бы посмотреть! — мечтательно вздохнула Роза.
        — Когда-нибудь увидишь, если так сильно хочешь, — ответила Элен.
        — Вряд ли, — вздохнула девушка, — это вы можете поехать туда, куда пожелаете, у вас деньги есть. А я… Даже на замужество не стоит рассчитывать. Кому нужна невеста, у которой из приданого — только постель да одёжка?
        — Зря ты так думаешь, — покачала головой Элен, вспомнив рассказ Забродова о своей женитьбе. — Если человек полюбит, он и без приданого возьмёт тебя замуж.
        — Так и матушка говорит. Только не верю я, редко так бывает, — печально сказала Роза, присев на табурет возле тумбы с кувшином для умывания. — Я вот подумала: ведь баба Зуля сама зарабатывает, ей на жизнь хватает. Она могла бы и больше заработать, но ей уже трудно, да потом она говорит, что не нужно ей больше, тратить не на что. А я молодая, сильная, работать могу много. И деньгам бы применение нашла. Вот бы мне такую работу, как у бабы Зули! И травы мне интересны, и лечить мне нравится…
        — Так в чём же дело?
        — Матушка недовольна, — опустив голову, словно погаснув, ответила Роза.
        — А ты не спорь с ней. Но и желание своё не забывай. Если твёрдо решила, если знаешь, чего хочешь — обязательно всё получится! Только делай для этого что-то, не останавливайся. Мать простит, ведь она любит тебя. А когда она увидит, что твоё занятие не только нравится тебе, но ещё и доход приносит, она и сама рада будет. Это сейчас ей всё не нравится, потому что непривычно. А потом всё станет на место. Только не сдавайся.
        Роза слушала и верила. Но стоило Элен замолчать, как она снова засомневалась.
        — Вам легко всё это говорить, ведь вы родились уже богатой. А я…
        — Да, я родилась богатой. И знатной. А потом всё потеряла в один миг. И семью, и дом, и достаток, и положение в обществе. Потеряла бы и жизнь, но меня спасли цыгане, — улыбнувшись испугу в глазах Розы, кивнула: — Да, я жила с цыганами. Ты не верь тому, что болтают о них, это по большей части неправда. Это хорошие люди — мудрые и сильные. А если они решают помочь, то помогают, чего бы это им ни стоило.
        — Но они ведь воруют…
        — Что воруют?
        — Лошадей, детей… — неуверенно сказала Роза.
        — Детей… Значит, ты считаешь, что меня украли, когда подобрали в лесу, умирающую от голода?
        — Нет…
        — А ведь таких, как я много. Не все, конечно, с голода умирали. Одни потерялись, другие остались сиротами, да мало ли что может случиться ещё. Просто цыгане считают, что чужих детей нет. Не бывает. И если они видят, что ребёнок попал в беду, они сделают всё, чтобы помочь ему. Но они не могут останавливаться надолго, поэтому забирают детей с собой. Вот и всё. Разве в этом есть что-то плохое?
        — А лошади? — уже с любопытством спросила Роза.
        — Лошади? — Элен улыбнулась, вспомнив цыгана, добывшего для неё саврасого Кречета. — Скажи, как ты считаешь, можно ли считать, что лошадь украли, если за неё оставили плату?
        — Нет.
        — А если это сделано без ведома хозяина лошади? Просто вместо своего скакуна он наутро обнаруживает деньги. Тогда как? Воровство это?
        — Не знаю.
        — Вот именно. Хозяин лошади скажет — да, несомненно. А цыган, что взял коня, уверен, что нет. Ведь он заплатил за него… Это, конечно, единичный случай, бывает по-разному. Я просто хочу сказать, что у нас разные взгляды на жизнь. Не плохие и не хорошие, а просто разные.
        — И вы с ними долго жили?
        — Несколько лет.
        — А потом?
        — Потом я попала к другому человеку, обеспеченному, дворянского звания, который тоже стал относиться ко мне, как к родной дочери. И добраться до него мне тоже помогли цыгане.
        — Вот видите, это случайность. А если бы вы не попали к нему?
        — Можно с таким же успехом спросить: а если бы я не потеряла семью? Вся жизнь состоит из таких случайностей и «если бы». Роза, нужно добиваться того, чтобы тебе встретилась необходимая «случайность». Может быть, у тебя и не получится, хотя я думаю, что если быть уверенной в успехе, он придёт, зато ты никогда не пожалеешь, что не попыталась что-то сделать.
        — А чего добивались вы? Снова стать богатой?
        — Вот на этот вопрос я не отвечу. Это касается только меня.
        — Но вы получили всё, о чём мечтали? Всего добились?
        — Пока не всего. Но я не сомневаюсь в том, что всё, что я задумала, получится.
        — Я тоже попробую, — тихо вздохнув, сказала Роза.
        Орёл
        В путь тронулись уже в начале марта. Дорога была хорошо накатана, полозья скользили легко. Ночи всё ещё оставались холодными, морозными, но днём часто выглядывало солнышко, и тепло хорошо ощущалось. Поэтому приходилось торопиться, чтобы снег под жаркими лучами не превратился в непролазную грязь. Юзеф, как и по дороге в Казань, временами ехал с Элен в возке, давая отдых себе и своей лошади. Но разговорить его у неё так и не получилось. Он продолжал вести себя так, как все последние недели. Элен ничего не могла понять. Наконец, она спросила его об этом напрямую.
        — Я обидела тебя чем-то?
        — Нет, — поднял брови Юзеф, — разве я дал повод так думать?
        — Дал. Ещё как дал! Ты игнорируешь все мои попытки заговорить с тобой.
        — Разве я сейчас не разговариваю?
        — Нет. Ты просто отвечаешь на вопросы, а раньше мы с тобой беседовали.
        — Простите. Я не должен был вести себя с вами так вольно.
        — С вами? Ты что, Юзеф, белены объелся?
        Раньше такие грубоватые выражения всегда выводили Юзефа из себя. Он морщился и часто что-нибудь говорил по этому поводу, показывая, что ему неприятно, что молодая панна так разговаривать не должна. Зная это, Элен иногда, забавляясь, поддразнивала Юзефа, используя фразы, подслушанные у крестьян или подмастерьев. Но сегодня и это не прошло. Юзеф никак не отреагировал на её провокацию и спокойно повторил:
        — Я сожалею, что часто моё поведение выходило за рамки моих обязанностей.
        — Обязанностей?.. — Элен была в тупике. Но растерянность быстро перешла в чувство обиды и возмущения. Что ж это такое! Его что, внезапно стало раздражать её общество? Ах, так? Ну, хорошо. Плакать не будем. Подумаешь! Хочешь быть обычным телохранителем? Ладно.
        — Хорошо, пан Юзеф, я принимаю ваши извинения. А сейчас я предпочла бы немного вздремнуть, — и она откинулась на подушку, положенную в изголовье сиденья, закрыв глаза. Спать не хотелось, внутри всё дрожало от злости. Но Элен заставила себя просидеть, не открывая глаз, всё то время, пока Юзеф находился в возке.
        Такой дороги у Элен ещё не было. Обычно она спокойно относилась к поездкам, они её не раздражали. Но в этот раз она была лишена основного занятия, скрашивающего однообразие пути — беседы. Да, она время от времени говорила то со Штефаном, то с Тришкой, когда, чтобы размяться, недолго ехала верхом. Но разве это могло заменить разговоры с Юзефом… И всё же Элен ни за что не показала бы, что ей их не хватает. Дни тянулись медленно, казалось, поездке не будет конца.

* * *
        В Орёл въехали в середине дня и сразу направились в ту гостиницу, где останавливался когда-то «пан Александр». Удивительно, но та комната, в которой в тот раз жила Элен, была свободна. Войдя туда, она испытала странное чувство. Как будто не было этих двух с лишним лет. Всё осталось в точности так, как когда Элен возвратилась после встречи с разбойниками. Только за окном теперь лежал снег, и голова не болела. Комнату рядом занял Юзеф, а Штефан с Тришкой поселились за дверью напротив. За то время, которое они вынуждены были постоянно быть вместе, эти двое неожиданно для Элен нашли общий язык, даже, можно сказать подружились. Тришка перестал обращать внимание на ворчание Штефана и стал прислушиваться к его мнению, признав его жизненный опыт. А Штефана теперь не раздражала порывистость парня. Он видел у него и старание сделать порученное ему дело как можно лучше, и внимание, позволяющее Тришке заметить какие-то мелочи, из которых он потом делал выводы. Штефан стал относиться к нему так, как мог бы относиться отец к повзрослевшему сыну. Он вроде и ругал его, но это больше напоминало ворчание и
доброжелательное наставление.
        Элен думала направиться на поиски уже на следующий день, но, устав в дороге, проспала чуть ли не до середины дня. Поэтому дела были отложены ещё на день. Днём она в сопровождении Юзефа немного погуляла по городу, но быстро вернулась. Во-первых, стало сильно подмораживать, а во-вторых, не очень-то интересно молча бродить по городу, не имея возможности ничего обсудить со своим спутником.
        В гостиницу Элен вернулась раздражённой, хотя и старалась ничего не показывать. Устраиваясь спать, она думала о том, что дальше так продолжаться не может, надо было решать, как вести себя с Юзефом. Ведь это невыносимо, в конце концов! «Нужно всё же ещё раз поговорить с ним и не отступать до тех пор, пока он не объяснит причину своего изменившегося отношения ко мне» — подумала она, задувая свечи. Но всё решилось само собой и самым неожиданным образом.
        Утром после завтрака Элен велела Юзефу зайти к ней, рассчитывая не откладывая, начать задуманный разговор. Но, не успела она и слова сказать, как в комнату, не дожидаясь разрешения, быстро вошёл Тришка, вернувшийся из города, куда ходил, по его собственному выражению, «понюхать» обстановку. Следом за ним заглянул Штефан и, увидев, что здесь собрались уже все, тоже вошёл. Элен, несколько оторопевшая от такого бесцеремонного вторжения, успела только открыть рот, чтобы попытаться выяснить его причину, как Тришка сам начал говорить:
        — Я сейчас с базара. Там все обсуждают одну новость. Русские войска осадили Данциг, где спрятался Лещинский, и по слухам собираются обстреливать город из пушек.
        После его слов повисла тишина. Штефан хмурился. Элен была в смятении, она просто не знала, как отнестись к услышанному. Уже долгое время находясь здесь, в России, она вновь ощутила себя русской дворянкой, привыкла к этому. Но представив себе разрушение польского города, гибель людей, живущих там, она вдруг поняла, что является и их частью тоже. Так кто же она? Чья судьба ей более близка? Русских? Поляков?
        Юзеф, стоящий посреди комнаты, услышав новость, внезапно шагнул к стулу и сел, чем отвлёк Элен от её мыслей. Да что за утро сегодня такое? Слуги врываются в комнату без разрешения, Юзеф сидит, не обращая внимания на то, что она при этом стоит… Но, внимательно посмотрев на его лицо, обращённое в её сторону, она заметила, как сильно он побледнел. В глазах застыло выражение безнадёжности. Мгновенно забыв обо всех обидах, Элен спросила:
        — Юзеф, что случилось? Что с тобой? Тебе плохо?
        Он оторвал взгляд от окна и посмотрел ей в глаза:
        — Там моя мать и сестра. Под Данцигом.
        Элен хотела что-то сказать, как-то попытаться успокоить его, но Юзеф резко встал и отошёл к окну. У двери Штефан отвесил Тришке увесистый подзатыльник, в ответ на который тот ойкнул и прошипел: «Я же не знал!» Но Штефан уже тянул его за дверь, считая, что господа сами разберутся, кто кого должен успокаивать.
        А для Элен закончились сомнения. Теперь она знала, на чьей стороне её душа.
        Молчание затягивалось. Наконец, несколько раз пройдясь по комнате, Элен заговорила первая:
        — Юзеф, ты должен быть там, рядом с матерью и сестрой. Ты им нужен.
        — Да, — кивнул он, не оборачиваясь.
        — Тебе нужно ехать.
        — Куда?
        — Как куда? В Данциг.
        Юзеф повернулся к ней:
        — И ты вернёшься, не закончив здесь свои дела?
        — Нет, — отвернувшись, тихо ответила Элен. — Мы уже говорили об этом. Я останусь. А тебе нужно возвращаться немедленно.
        — Ты же знаешь, я…
        — Да, знаю! Знаю. Много раз слышала. Но я же останусь не одна. Со мной будет Штефан, да и Трифон — не пустое место. И потом, — она торопилась говорить, боясь, что Юзеф перебьёт её, не дослушав, — один ты доберёшься гораздо быстрей. Сейчас главное — это время. Нужно торопиться.
        — Да, вот именно — время. И оно уже упущено.
        — Упущено? Почему?
        — Если бы можно было, как в сказке, закрыть глаза и открыть их уже там, дома… Тогда бы я, не раздумывая кинулся туда. Но… Ты знаешь, сколько нужно дней, недель, чтобы новость добежала из-под Данцига до Петербурга, а потом ещё до Орла? Вполне вероятно, что в эту минуту стрелять уже не во что. И даже если Данциг ещё держится, пока я доберусь туда, будет уже поздно.
        — Но Юзеф, ты не можешь вот так просто сидеть и ждать, ничего не предпринимая! Попытаться помочь им — твой долг.
        — Долг? У меня есть и ещё один долг. Или ты предлагаешь мне забыть о нём?
        — Может быть, это и будет самым правильным, чтобы потом не корить себя, что в трудный час тебя не было рядом с родными.
        — А как быть с моим словом, данным пану Яношу?
        — Когда он брал с тебя это слово, то не предполагал, что начнётся война и под угрозой окажутся твои близкие.
        — Может быть. Но это ничего не меняет.
        — Но ты же можешь потерять их! — в отчаянии воскликнула Элен.
        — Могу. Могу потерять их в любом случае, останусь ли здесь, с тобой или брошусь туда, к ним. Но уехав, я могу потерять ещё и тебя… Может быть, тебе безразлично, что я чувствую, но неужели ты думаешь, что я смогу жить после этого?
        — Ты так боишься гнева дяди? — Элен понимала слова Юзефа по-своему. — А кто недавно говорил мне, что я думаю только о себе, что никогда не пытаюсь поставить себя на место других людей?
        — Ты о чём?
        — О том, что ты ведёшь себя сейчас так же. Ты не подумал, а как буду чувствовать себя я, если ты лишишься матери и сестры только из-за того, что останешься «выполнять свой долг» рядом со мной? Ты не подумал, как я буду с этим жить? — Элен говорила резко, слова рвались наружу сами, она не успевала обдумать, стоит ли произносить их. — Как просто, оказывается, обвинить в эгоизме других, не видя его в себе самом!
        Юзеф молчал, с удивлением глядя на неё. Потом, видимо приняв окончательное решение, тихо, но твёрдо произнёс:
        — Я ваш телохранитель, панна Элена, я отвечаю за вас. Поэтому останусь с вами, сколько бы времени вы ни находились вне дома.
        — Опять «вы»?! Ради всего святого — почему?! Юзеф, ну объясни, наконец, что случилось? — Элен не выдержала, в голосе звенела обида, которую она устала скрывать.
        Направившийся было к двери Юзеф, остановился. Повернулся. Смотрел на неё несколько секунд, потом подошёл ближе.
        — Почему? — как бы раздумывая, переспросил он. — Я отвечу. Я не хотел говорить об этом, обещал себе, что… — он смотрел ей прямо в глаза. Без улыбки. Спокойно. — Я люблю тебя. Я полюбил тебя, как только понял, что передо мной со шпагой в руке стоит не юноша, а очень на него похожая девушка. Сначала я и сам не понимал, что люблю, а когда понял, было уже поздно, возврата не было. Я знаю, что не должен позволять себе говорить с тобой так, как говорил, вести себя так, как вёл себя. Но я обещаю, что впредь такого не повториться. И больше никогда, ни словом, ни взглядом не напомню о своих чувствах. Может, не стоило и сейчас о них говорить. Если бы ты раньше сказала мне, хотя бы намекнула на то, что я услышал совершенно случайно во время твоей болезни!
        — Да что?! Что я такое тогда сказала? Что ты услышал? — Элен поняла, что они, наконец, добрались до сути.
        — Не знал, что ты можешь быть жестокой. Хорошо. Ты говорила о том, как виновата перед Гжесем, что заставляла его страдать. Говорила, что любишь его. Потом пообещала Штефану, слушавшему тебя, что, когда вернёшься, больше не расстанешься с Гжесем, всегда будешь рядом… Я от души желаю, чтобы он был достоин вас, панна Элена.
        Элен, во время его последней речи прижавшая обе ладони к губам, опустила руки, и Юзеф увидел, что она улыбается.
        — Юзеф! Я говорила о дяде Яноше! Это с ним я обещала больше не расставаться, это его я люблю и перед ним виновата. Я тогда никак не могла забыть твои слова, они преследовали меня даже в бреду. Мне было так горько сознавать, что ты прав…
        — А Гжесь? — недоверчиво спросил Юзеф.
        — А Гжесь — мой приятель по детским играм, только и всего. То, что он относится ко мне не только, как к подруге, я узнала в ночь нашего отъезда в Россию. Он признался, что любит меня. Но это только его чувства, причём же здесь я? Я никогда не думала о нём иначе, чем как о товарище. Мне пришлось сказать ему тогда же об этом. Он обиделся. Наверное, огорчился и пан Войтек, если узнал о нашем разговоре — мне всегда казалось, что он не прочь был назвать меня своей невесткой, — Элен улыбнулась как-то растерянно и смущённо. — Вот и всё… Что же ты молчишь?
        — Я не знаю, что сказать.
        Элен подошла к нему совсем близко и, глядя, слегка запрокинув голову, в глаза, почти шёпотом сказала:
        — Просто повтори ещё раз, что любишь меня.
        — Я люблю тебя. Люблю тебя, Элен! Это безумие, но я так часто представлял, что ты стала моей женой!
        — А ты попроси меня об этом.
        Юзеф шагнул назад, мгновение смотрел на неё, потом опустился на колено, взял её протянутую руку и церемонно спросил:
        — Панна Элена, не согласитесь ли вы сделать меня самым счастливым человеком на свете, пообещав стать моей женой?
        — Я согласна, — ответила она и тихо засмеялась.
        Этот счастливый смех, как и последние слова, услышал Штефан, который время от времени подходил к двери и прикладывал ухо к щели, чтобы знать, что происходит, и не пора ли вмешаться в события. Он расплылся в улыбке, перекрестился, а потом перекрестил дверь, за которой находились сейчас два счастливых человека. В следующую минуту он успел перехватить Тришку, который шёл, чтобы спросить у барыни, что всё-таки предпринять дальше. Штефан потянул его за рукав прочь, говоря:
        — Пошли-пошли, не ходи туда сейчас, всё испортишь.
        Оказавшись возле лестницы, ведущей вниз, он отпустил Тришку, который, внимательно вглядевшись в лицо Штефана, спросил:
        — А ты чего это сияешь весь? Даже, вон, усы топорщатся. Чо случилось-то?
        — Ничего. Много будешь знать — скоро состаришься. Пойдём-ка лучше, пропустим стопку-другую за здоровье панны Элены.
        — Э-э… А если позовут нас?
        — Не, не позовут. Им с паном Юзефом сейчас не до нас будет, — усмехнулся он.
        — Ах, вон что! — даже присвистнул Тришка. — Ну, тогда пойдём, конечно!
        И они удалились «отдыхать».

* * *
        Поцелуй длился долго. Они как будто хотели наверстать упущенное за всё то время, что провели рядом, не показывая своих чувств. Потом Элен положила голову на плечо Юзефа, а он, держа её в объятьях, грустно усмехнулся:
        — Ну, и что же это получается? Я должен на помолвку подарить тебе кольцо, но у меня его нет. Всё опять неправильно.
        — Это ничего, — подняла голову Элен. — А знаешь, кольцо есть у меня. Я никогда его не надевала, хотя оно всегда со мной.
        С этими словами она достала из-за ворота цепочку и сняла с неё перстень. Держа его в руке, она пальцем провела по золотому кружеву, охватывающему камень.
        — Какая красота, — сказал Юзеф, любуясь кольцом.
        — Да. Это перстень моей мамы. Я её даже не помню. Только портрет. Теперь нет и портрета… Отец подарил мне этот перстень, когда мне исполнилось пять лет, и сказал, чтобы я надела его только тогда, когда встречу человека, которого полюблю, и выйду за него замуж. Я встретила такого человека, — она снова смотрела на Юзефа и улыбалась, а её глаза словно светились. — Свадьбы ещё не было, но, думаю, отец не стал бы возражать. Надень мне его, — и она протянула Юзефу кольцо.
        Он аккуратно взял его, потом другой рукой взял руку Элен, надел ей на палец перстень и, склонившись, поцеловал эту руку. Кольцо пришлось удивительно впору. Элен не отрывала от него взгляд.
        — Я не расставалась с ним ни на минуту, нося на шее. Теперь перстень всегда будет на пальце. Я не сниму его никогда, мы не расстанемся. Так же, как с тобой, Юзеф, — и они снова растворились друг в друге.

* * *
        Через день Элен спустили на землю мысли о том, зачем она приехала сюда. Она позвала Тришку, рассчитывая дать ему поручение найти дом Григорьева. Но оказалось, что этого не нужно. Скучая от безделья, он сам, без её указаний, нашёл его и даже видел хозяина. Григорьев ему очень не понравился.
        — Ну, просто каторжная рожа, — делился он впечатлениями со Штефаном. — Таких даже в нашей шайке я не встречал. Идёт по улице — ни на кого не смотрит, все перед ним расступаются. Сам видел, как какой-то мужичок не успел в сторону ступить. Так этот Григорьев такую затрещину ему отвесил, что тот аж в забор впечатался. А уж как он со своими людьми обращается — и в кошмарном сне не увидишь!
        Примерно это же самое, только более кратко и в более корректных выражениях Тришка изложил и Элен.
        — Так что с ним надо бы поосторожней, барыня. Такой ни перед чем не остановится.
        — Ладно, приму к сведению, — поморщилась Элен. Её раздражало, что каждый почему-то считал своим долгом предупредить её об осторожности. Как будто она каждую минуту очертя голову кидалась навстречу неизвестным опасностям, как будто они не видели, не знали, что она всегда готовилась к очередному шагу!.. Ну, или почти всегда.
        В этот день Элен и Юзеф решили проехаться верхом мимо дома Григорьева, чтобы самим посмотреть на него, оценить обстановку и решить, как действовать дальше. Но их ждала неожиданность. Ворота и двери дома стояли нараспашку, дворовые люди были явно чем-то взволнованы. Проехав один раз мимо, Элен остановила коня недалеко от григорьевского забора.
        — Надо бы узнать, что там такое произошло, — сказала она Юзефу.
        — Я сейчас, — ответил он. — Чем он там торгует? Деревом?
        — Скорее, деревянным мусором.
        — Хорошо. Предположим, это мне интересно, — пробормотал Юзеф и послал коня вперёд.
        Элен, волнуясь, осталась ждать его возвращения. Юзеф отсутствовал недолго. Вскоре он, не торопясь, подъехал к ней.
        — Там все в смятении: хозяин пропал.
        — Как пропал? Куда?
        — Вот этого-то они и не знают. Говорят, вчера вечером, как всегда, ушёл к себе, вроде спать. А сегодня утром не вышел к завтраку. Сначала идти к нему в комнату не решались — я так понял, боятся все его смертельно. Вдруг хозяин чем-то занят или отдыхает, а они ему помешают? Вот и ждали, когда он сам выйдет. Потом всё же заглянули. А там даже постель не тронута. Потом уж хватились — лошади его в конюшне нет. Странно только, что он никого не взял с собой, один уехал. И деньги с собой захватил только те, которые в комнате были. А в доме, в тайнике, лежит большая сумма от удачной сделки.
        — Значит, он скоро должен вернуться. Вряд ли он уехал надолго без слуг и ещё менее вероятно — без денег.
        — Да, — кивнул Юзеф, — я тоже так подумал. А уехать его могло заставить письмо.
        — Какое письмо? — насторожилась Элен.
        — Сказали, что вечером Григорьеву принесли письмо. Он прочитал его и сразу ушёл к себе. Больше его никто не видел. Тебе не кажется, что исчезновение Григорьева как-то связано с этим письмом?
        — Кажется. Интересно, от кого оно? — и под взглядом Юзефа спросила: — Неужели Забродов?
        — А почему бы ему не предупредить приятеля?
        — Да не были они приятелями! По крайней мере, по рассказу Забродова.
        — Он тебе ещё и не такое расскажет, чтобы лучше в твоих глазах выглядеть!
        — Не похоже было, что он врал.
        — Но письмо есть, и его кто-то написал. И вероятность того, что это Забродов, велика. Просто если не он, то кто?
        — Мой кузен, например. Ведь написал же он Забродову, предупредил его.
        — И после этого письма Григорьев, эта «каторжная рожа», как очень точно назвал его Тришка, так испугался, что удрал без оглядки, бросив всё и не сказав никому ни слова?
        Элен фыркнула. Описанная Юзефом ситуация и впрямь казалась нелепой до смешного.
        — Но тогда и письмо Забродова не смогло бы его испугать до такой степени. И что же произошло?
        — Думаю, гадать не стоит. Нужно подождать. Господин Григорьев или вернётся сам, или попытается каким-то образом связаться со своими людьми. Не может же он бросить все свои деньги и имущество.
        — Что ж, будем ждать.
        Ждали почти неделю, но дождались совсем не того результата, на который рассчитывали. Григорьев вернулся домой, но не сам. Его привезли на телеге. Он был мёртв. Его смерть наступила вероятнее всего в результате поединка на шпагах. Об этом говорили и ранения, и то, что возле него нашли шпагу, лежащую так, как будто Григорьев выронил её, падая. Но всё это просто не лезло ни в какие ворота! Никто никогда не только не видел, но даже не слышал, чтобы Григорьев фехтовал! Да и шпаги у него никогда не было, он предпочитал оружие более примитивное и, как он считал, более надёжное — дубинку, в крайнем случае, палку. Все было более чем странно. Если кто-то решил убить Григорьева, то зачем такие сложности? А если это была случайная стычка, то откуда у купца могла взяться шпага? И потом, как он оказался в лесу, если в такой спешке покидал дом? Он что, решил, что в глухом лесу будет безопаснее? Трудно предположить, что он после побега из дома, раздобыв где-то шпагу, носился в одиночку по глухим лесам. Зачем? Чтобы все решали загадку его гибели? Вопросы, сплошные вопросы. А вот ответов на них не было.
        Впрочем, предположения у Юзефа были, но самые фантастические. Вроде того, что это сам граф Кречетов почему-то решил расправиться с Григорьевым.
        — Но зачем таким способом? — спросила Элен. — Григорьев ему доверял, ничего не мешало сделать всё гораздо… удобнее.
        — Ну, тогда я не знаю, — развёл руками Юзеф. — Остаётся предположить, что это случайность.
        — Да. Только и в случайность не очень-то вериться.
        — Почему?
        — Он мог случайно оказаться в лесу, хотя и непонятно, зачем. Но шпага-то у него, откуда взялась?!
        Так ничего и не придумав, они снова решили собираться в дорогу. Оставалось назначить день отъезда. Но немедленный отъезд был невозможен: дороги раскисли, и даже верховые лошади проходили по ним с трудом, а перемещаться по этой грязи в карете или коляске, и думать было нечего. Оставалось ждать, когда просохнут дороги. Правда, ехать Элен собиралась недалеко. Она хотела, воспользовавшись тем, что находится рядом с имением отца, побывать там ещё раз. Может, им повезёт, и окажется, что кузен Алексей сейчас живёт там. Но даже туда пока что было не добраться, хотя этот путь обещал стать пригодным для проезда на колёсах раньше, чем дорога на Москву и Санкт-Петербург.
        Пока что в образовавшееся свободное время Элен с Юзефом часто просто сидели в гостинице или ненадолго выезжали в город. Это тоже было непросто: весеннее половодье превратило многие улицы Орла, расположенные ближе к месту слияния реки Орёл и Волги, в подобие канав, заполненных грязной водой. В них плавал мусор, накопившийся на улицах за зиму и до поры не видимый под снегом. Так что выезжать на прогулки можно было только в одном направлении, преодолев по пути несколько таких «канав».
        Оставшись в гостинице, Штефан и Тришка развеивали скуку, играя в карты или кости, но деньги им проигрывать было запрещено, поэтому игра шла «на интерес» или на желание. В последнем случае то один, то другой блеял, мычал, лаял, залезал под стол, целовал кухарку и выполнял массу других нелепых заданий, придумывать которые не уставал Тришка. Всё это весьма веселило присутствующих.
        Элен с Юзефом в карты не играли. Они просто были счастливы побыть вместе и никуда не спешить, ни о чём серьёзном не думать. Они старательно избегали тем, которые несли тревогу, не сговариваясь, решив хоть несколько дней побыть беззаботными людьми. Но по мере просыхания дорог, возвращались и заботы. Перед Элен стояла последняя и самая сложная задача. Если о судьбе других противников она не задумывалась, то Алексей Кречетов был для неё проблемой. Может, стоит его оставить в живых, хотя бы на время? Ведь только он может подтвердить, что она — Элен Кречетова, дочь и наследница графа Владимира Кречетова. Но как это сделать? Что может заставить Алексея сделать это, если даже ей удастся каким-то образом захватить его живым. Или не стоит всё так усложнять? Нужно ли ей это наследство? Всё равно она выйдет замуж за Юзефа и будет жить с мужем в Польше. С другой стороны, землю можно было превратить в деньги, а они-то не помешали бы её будущему мужу. И ей, конечно. Поделившись своими сомнениями и раздумьями с Юзефом, Элен удивилась его категорическому отказу от такого возможного приданого невесты. Он заявил,
что не хочет получать выгоду от того, что опоганено преступлением Алексея Кречетова.
        — Ты можешь, конечно, поступить так, как считаешь нужным, но моё мнение ты теперь знаешь. Я не возьму ни копейки из этих денег.
        — Что ж, тогда всё упрощается, не нужно думать, как захватить кузена живым. А пока что нужно просто найти его.
        Приближалась Пасха. Становилось уже по-весеннему тепло, вовсю цвела ива. На ней белые «зайчики» уже покрылись нежным жёлтым пушком, а на солнечных местах она успела отцвести и разворачивала первые листочки. Жители Орла говорили, что в этот год весна запаздывает, поскольку в это время под ногами обычно было уже сухо, а деревья и кусты уже стояли нежно-зелёные. Улицы города к Пасхе подсохли, грязь, оставшуюся на них, убрали, и город приобрёл свежий опрятный вид.
        Праздничную службу Элен отстояла в Храме вместе с Тришкой. В гостиницу она вернулась в приподнятом настроении, с ощущением праздника. После замечательно приготовленного то ли завтрака, то ли обеда все вместе поехали прогуляться. По возвращении их ожидала ещё одна приятная новость. Хозяин передал им, что в гостиницу заходил посыльный и объявил, что в честь Светлого Воскресенья Господня бурмистры устраивает через несколько дней бал-маскарад в здании городского магистрата. Ожидался роскошный праздник с танцами, забавами, и даже «фейерверки, как в Петербурге». Элен улыбнулась, услышав это «как в Петербурге». Потом взглянула на Юзефа:
        — Может, съездим?
        — Конечно, съездим. Сколько можно здесь скучать?
        Они поднялись в комнату Элен.
        — А бурмистр не узнает меня, как ты думаешь? Ведь мы с ним несколько раз долго разговаривали.
        — Ну, ты же не будешь с ним разговаривать в этот раз. К тому же на тебе будет маска, — возразил Юзеф. — На то и маскарад. Давай, не выдумывай отговорки, а подумай лучше, в чём поедешь. Времени почти нет, нужно решить, где взять платье… Ведь тебе хочется ехать, я вижу!
        — Хочется, — без улыбки призналась Элен. — Откровенно говоря, я так устала…
        Юзеф подошёл к ней, обнял за плечи:
        — Ты же сильная.
        — От этого и устала. Устала быть сильной…
        Брат
        На маскарад Элен явилась в великолепном чёрном шёлковом домино с длинным шлейфом, который при необходимости можно было подколоть специальной булавкой, укоротив его, чтобы не мешал в танце. Обнажённые плечи прикрывала паутинка тончайшей серебристой сетки, создающая ощущение изморози. Подобранные и уложенные в сложную конструкцию волосы оставляли шею открытой, и фиксировались завязками маски, закрывавшей пол-лица. Она была украшена чёрными страусовыми перьями. Из таких же перьев был сделан и веер, который она держала в руке, затянутой в тонкую чёрную перчатку. Поверх перчатки на пальце сиял и переливался крупный алмаз в роскошной золотой оправе.
        Юзеф был в белом. На нём был традиционный костюм польского дворянина. Ткань покрывал шёлк вышивки, такая же вышивка украшала великолепные сапоги из тонкой белой кожи. На шапке, отделанной белой норкой, красовалось перо павлина, которое было единственным цветным пятном в белизне костюма. Находясь рядом, Элен и Юзеф прекрасно дополняли друг друга, напоминая шахматные фигуры.
        Гости всё прибывали. Чтобы пришедшие не скучали в ожидании начала вечера, между ними сновали слуги с подносами, на которых были прохладительные напитки и цукаты. Наконец, заиграла музыка. Все оживились, даже те, кто танцевать не собирался, придя сюда из любопытства или от скуки. Они оторвались кто от карт, кто от беседы и потянулись в зал, чтобы наблюдать за танцующими парами, а потом обсудить их.
        Юзеф не раз видел Элен в танце, сопровождая её во дворец, но впервые сам стал её партнёром. Она танцевала восхитительно. Ей легко давались самые сложные па, она двигалась настолько непринуждённо, что казалось, это был не заученный набор необходимых движений, а её собственная импровизация.
        Элен тоже впервые получила такое удовольствие от танца. Это не означало, что раньше танцы были ей неприятны или угнетали её, но сегодня её вёл человек, с которым она была словно одним целым. Он чувствовал её, понимал, подхватывал любой намёк на движение.
        Бал, на удивление, удался. Элен, помня свой прошлый приезд в Орёл, никак не могла представить, что такое возможно. Вспоминая чаепития у бурмистра, она просто не верила, что сейчас находится в том же городе. Музыканты играли хорошо, сменяя друг друга, музыка лилась без перерывов. Чтобы хоть немного отдохнуть, приходилось пропускать танец или два. Хорошо ещё, что Элен не признавала слишком тугой шнуровки корсета и предпочла английский корсет, со шнуровкой на спине, французскому, иначе она просто бы задохнулась от нехватки воздуха. Она с сочувствием смотрела на дам, двоих из которых уже вывели на улицу под руки, чтобы они немного отдышались. Третья упала в обморок прямо в танце, и кавалер на руках вынес её из зала. «Хорошо ещё, что она худенькая» — подумала Элен, наблюдая всё это.

* * *
        Когда в очередной раз Элен и Юзеф стояли у стены, отдыхая, она вдруг заметила человека, который медленно проходя между танцующими и стоящими вдоль стен людьми, не отрываясь, внимательно смотрел на неё. Он был примерно одного роста с Юзефом, стройный, о возрасте судить было сложно, так как за чёрной маской не было видно лица. Одет он был в тёмно-лиловый камзол и треуголку. Заметив ответный взгляд Элен, человек сразу отвёл глаза и быстро скрылся за спинами танцующих.
        — Юзеф, ты заметил, как внимательно смотрел на меня этот человек? — спросила Элен секунду спустя.
        — Я видел, что на тебя внимательно смотрят слишком многие, — попытался пошутить Юзеф, но увидев, что шутка не нашла отклика, ответил: — Да, я заметил. Но ты, действительно привлекаешь к себе внимание мужчин, несмотря на простоту платья и почти полное отсутствие украшений. Меня это и радует и раздражает, — добавил он тихо.
        — Ты считаешь, это простое любопытство?
        — А ты видишь другую причину?
        — Не знаю… Может, мне уже кажется…
        Музыканты заиграли вновь, и Юзеф с поклоном протянул ей руку, приглашая на танец.
        Несколько танцев прошло без всякой тревоги — человека в лиловом нигде не было видно. Затем он внезапно появился, ведя в танце весьма пышную даму, которая, надо отдать ей должное, несмотря на свои формы, двигалась хорошо, составляя удачную пару своему подтянутому партнёру. И вновь Элен поймала на себе его взгляд. И ещё раз. И ещё. Он, по-видимому, больше интересовался ею, чем своей дамой, отвечал ей невпопад, на что та, в конце концов, обиделась и больше с ним не танцевала. Он тоже больше не появлялся среди танцующих. Элен стала успокаиваться, говоря себе, что это уже никуда не годится, так нервничать и придумывать себе Бог весть, что только из-за того, что понравилась какому-то мужчине. Это должно больше волновать Юзефа, а не её. Ей почти удалось убедить себя в этом.
        Музыка затихла и всех пригласили подойти к окнам или выйти на балконы, чтобы полюбоваться фейерверками, которые вот-вот будут запущены во дворе. Юзеф и Элен стояли на балконе. Совсем рядом загорелось и начало вращаться большое колесо. Сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее, шипя и рассыпая вокруг себя золотые искры. Стало совсем светло. Все смеялись, хлопали в ладоши, что-то выкрикивали. Элен повернула голову… и сразу увидела его. Человек в лиловом стоял совсем близко, но смотрел не на неё, а на её руку, лежащую на перилах балкона. Она убрала руку. Человек взглянул ей прямо в глаза. В этот момент люди потянулись обратно в зал, их разделили, и Элен потеряла из виду лиловый костюм.
        Элен стояла у стены и ждала Юзефа, который в поисках слуги с лимонадом отошёл в сторону. Внезапно среди гостей вновь мелькнула лиловая шляпа. Элен надоела эта игра в кошки-мышки, и она решила узнать, что нужно этому человеку и кто он такой. Она решительно шагнула вперёд и вдруг поняла, кто это мог быть. Мгновение колебания — и человек скрылся. В это время подошёл Юзеф с бокалами лимонада. Элен взяла один, отпила немного, затем спросила:
        — Юзеф, тебе не кажется странной настойчивость этого человека?
        — Он опять был рядом?
        — Да. Но не подошёл, хоть я и стояла одна.
        — Может, он видел, что я возвращаюсь?
        — Может. Знаешь, у меня есть предположение, кто он. И это предположение мне совсем не нравится.
        — Ты думаешь, это… он?
        — Согласись, это вполне вероятно. Имение рядом, дороги для верховых уже пригодны.
        — Но как он смог узнать тебя? Под этой маской даже я не сразу понял бы, что это ты.
        — По кольцу. Когда мы стояли на балконе, он тоже был там и внимательно изучал кольцо у меня на руке. О его существовании он знал, даже видел его. Теперь вопрос: что сейчас лучше сделать?
        — Думаю, в данной ситуации, когда мы не знаем, сколько у него рядом своих людей, не знаем, что он задумал, а сами безоружны, лезть к нему не стоит. И вообще, я бы сказал, что лучше всего уйти отсюда поскорее и понезаметнее, — сомневаясь в успехе, высказал своё мнение Юзеф.
        — Да. Я согласна, — неожиданно сказала Элен. — Теперь остаётся придумать, как это сделать.
        — Сейчас я искал слуг с подносами, выходил из зала. Они все идут в конец коридора. Думаю, там должна быть лестница на кухню.
        — Точно! А с кухни почти всегда есть отдельный выход на улицу, чтобы не таскать продукты и мусор через дом.
        — Это откуда такие познания?
        — Я какое-то время провела на кухне, помогала кухаркам. Но это сейчас не важно.
        — Элен! А где ты не была?
        — Таких мест осталось ещё много, — улыбнулась Элен. — Зато уж обмануть твою будущую жену никакому повару не удастся!
        Юзеф в ответ поцеловал ей руку.
        — Так что? Уйдём через кухню? — спросила Элен.
        — Да. Дождёмся галопа и попробуем ускользнуть из зала, когда будем рядом с дверью.
        Так они и сделали. Всё складывалось удачно. Лестница оказалась именно там, где предполагал Юзеф, и вела она не просто на первый этаж, а непосредственно на кухню. Оттуда они, вызвав изумление работников, быстро вышли в коридор и почти сразу поняли, что дверь наружу где-то рядом — пахнуло свежим прохладным воздухом. Выскочив во двор, они не сразу сориентировались, где находятся, но потом, пройдя сначала в одну, потом в другую сторону вдоль низкого забора, поняли, что оказались с противоположной стороны здания. Торопясь туда, где оставался Штефан с коляской, Элен думала лишь об одном: чтобы он никуда не уехал. Но Штефан был на месте. Если он и удивился, увидев своих хозяев, быстро, почти бегом, подходящих с неожиданной стороны, то не стал тратить время на расспросы. Быстро разобрал вожжи и, как только Юзеф подсадил Элен в коляску, стегнул лошадей. Юзеф запрыгнул уже на ходу.
        Выехав за ворота, они свернули направо, потом налево и оказались на прямой длинной улице. Штефан погнал пару вперёд. Элен перевела дух. Но не успела она успокоиться, как Юзеф, оглянувшись, коротко сказал:
        — Погоня.
        Сзади виднелось несколько всадников. Штефан тоже услышал Юзефа и принялся хлестать лошадей, стараясь выиграть расстояние. Но всадники двигались быстрей, и было ясно, что рано или поздно они догонят коляску. Улица, по которой они ехали, перешла в пустынную дорогу, по бокам которой расстилались поля. Небо уже посветлело, начинался рассвет, всадники были хорошо видны. Они приближались. Впереди скакал человек, лиловый костюм которого был хорошо различим. Юзеф, нащупав шпагу, оставленную в коляске перед балом, привстал, придерживаясь рукой за передок, и крикнул Штефану:
        — Придержи, я спрыгну, задержу их, а ты гони. Гони, не жалей!
        Штефан кивнул и натянул вожжи. Элен не успела понять, что хочет сделать Юзеф, как он уже остался позади, а коляска вновь неслась по дороге. Элен закричала: «Стой! Штефан, стой!», но тот, стиснув зубы, впервые ослушался прямого приказа, продолжая стегать лошадей. Коляска, подпрыгивая на кочках и ухабах, грозила перевернуться в любую минуту. Элен лихорадочно шарила рукой под сиденьем, то и дело ударяясь головой о передок, но никак не могла найти то, что искала. Тогда она встала на колени на пол, повернувшись боком к сиденью и еле втиснув кринолин платья в узкое пространство. Вот теперь она почти сразу нащупала пистолет. Потом второй. Не вставая с колен, прижала один из них к спине Штефана:
        — Останови! Останови, или я выстрелю!
        Бег лошадей замедлился. Не дожидаясь полной остановки, Элен спрыгнула на землю и поспешила обратно. Они успели отъехать довольно далеко, она начала задыхаться: каким бы ни был корсет — тугим или слабым — он всё равно оставался корсетом, бежать в нём было трудно. Сильный ветер, дующий в лицо, ещё больше затруднял дыхание. К тому же бальные туфельки на французском каблуке были явно не приспособлены к бегу по русским колдобинам.
        Она уже видела, что всадники спешились. Белый костюм Юзефа был хорошо виден среди тёмной одежды остальных. Юзефа держали двое. Все смотрели в её сторону, видимо ожидая, когда она подойдёт. То, что со своей стороны видели они, выглядело поистине фантастично. По дороге, резко выделяясь на фоне предрассветного неба, быстро шла стройная молодая женщина. Встречный ветер играл широкими складками шлейфа, и ткань полоскалась за её плечами, создавая впечатление чёрных крыльев. Маска, которую Элен так и не сняла, придавала ей сходство с каким-то сказочным персонажем. Дополняли эту картину, делая её ещё более нереальной, почти безумной, два пистолета в руках у женщины.
        Чем ближе она подходила, тем медленнее шла. Все молчали. Элен остановилась шагах в пяти от них и заговорила первая.
        — Кто вы? Что вам нужно? По какому праву вы преследовали нас? — в голосе не слышно было ни страха, ни раздражения. Только спокойная уверенность. Нельзя сказать, что это далось Элен легко, но всё же она сумела справиться с эмоциями и даже смогла немного отдышаться, пока подходила, уже не торопясь. Но в душе царило отчаяние. Ну, что она могла сделать против пятерых мужчин? «Опять пятеро» — мелькнула мысль. Да, она может застрелить двоих, с такого расстояния промахнуться просто невозможно, но оставшиеся трое, разумеется, не будут ждать, пока она зарядит пистолеты заново. Да и чем?.. А больше у неё ничего нет. Даже ножа. Но именно отчаяние придало ей силы: что бы ни произошло сейчас, она не доставит удовольствие этим людям видеть её страх или смирение!
        Но мужчины, по-видимому, не собирались немедленно хватать её или предпринимать ещё какие-то враждебные действия. Ответ человека в лиловом удивил её.
        — Мне нужно задать вам всего один вопрос, сударыня, — его голос, негромкий и хриплый, показался Элен как будто знакомым. Вроде бы она слышала его раньше. Но вспоминать сейчас было некогда.
        — Я не буду говорить с вами до тех пор, пока вы не освободите человека, которого удерживаете.
        — Он напал на нас, не объясняя причин, и мы были вынуждены обезоружить его и удерживать, чтобы он не натворил глупостей. Он и так успел ранить двоих.
        — Удивляюсь, почему вы все ещё живы, — ответила на это Элен.
        — Мы и сами удивляемся, — усмехнулся человек в маске, оглядываясь на двоих своих спутников, которых Юзеф успел ранить прежде, чем его обезоружили. Теперь они, отойдя на несколько шагов в сторону, помогали друг другу перевязать раны, которые к счастью оказались несерьёзными. — Даю вам слово, что после ваших ответов, мы отпустим его.
        — Нет, — покачала головой Элен, — вы не услышите ничего, пока не отпустите его.
        — А если мы отпустим, вы обещаете ответить? Дайте мне слово, что ответите.
        — Смотря, какие вопросы вы зададите. Есть такие, на которые ответить невозможно.
        — О, на мои вопросы вы ответите легко, уверяю вас. Только бы ответ ваш был правдой!
        — Хватит! — вот теперь Элен разозлилась. — Вы захватили моего спутника, а теперь решили обвинить меня во лжи, ещё не начав слушать?! Мне надоело! Считаю до трёх. Если вы не отдадите приказ отпустить пленника, я убью вас. Уверяю, что не хвастаюсь, я стреляю хорошо. Раз!
        — Стойте! — человек в маске поднял руку. — Я верю вам. И не хочу рисковать, — он повернулся к Юзефу: — Не начнёте ли вы, сударь, вновь кидаться на моих людей, если вас отпустят?
        — Нет, если вы не попытаетесь причинить вред этой даме.
        — Хорошо, — кивнул неизвестный, — отпустите его.
        Юзефа отпустили. Он сразу подошёл к Элен и взял у неё из руки один из пистолетов.
        — Теперь верните ему шпагу, — распорядилась Элен, по-прежнему без тени сомнения в том, что её должны послушаться.
        Незнакомец хмыкнул, но взял у одного из своих людей шпагу Юзефа и бросил её к его ногам. Юзеф поднял оружие и бережно вытер платком грязь, прилипшую к эфесу.
        — Я выполнил все ваши условия. Теперь вы ответите на мои вопросы?
        — Спрашивайте.
        — Откуда у вас этот перстень?
        Этот вопрос был такой неожиданностью, что Элен растерялась. А это-то ему зачем? Но незнакомец продолжал:
        — Каким образом он вам достался? Меня интересует прежний его владелец.
        — Это кольцо принадлежит мне. Мне и никому другому, — ответила Элен, вновь начиная подозревать, что перед ней её двоюродный брат.
        — Вам? — в голосе звучало недоверие.
        — Да. Теперь потрудитесь объяснить, с чем связаны ваши вопросы?
        — С тем, что мне известно, кому принадлежало это кольцо раньше, — тихо, но со скрытой угрозой произнёс человек.
        — Если для вас это не тайна, то зачем вы спрашиваете?
        — Я хочу знать, что стало с бывшим владельцем перстня. И как он к вам попал.
        — Перстень был мне подарен. А бывший владелец… — Элен слегка запнулась, — владелица…она умерла.
        — Умерла?! — вот такого неподдельного отчаяния Элен услышать не ожидала. — Умерла… Когда?
        — Давно. Лет двадцать назад.
        — Что? — теперь в голосе удивление, недоумение. — О ком вы говорите?
        — О бывшей владелице перстня. Это моя мать.
        — Мать?! — мужчина шагнул вперёд, не замечая, что Юзеф поднял пистолет. — И вам передал его ваш отец?
        — Да.
        — И вы носили его на цепочке, вместе с медальоном?
        — Да…
        — Не может быть… Элен? — мужчина подошёл к ней вплотную (Юзеф не мешал ему, догадавшись, кто перед ним) и, протянув руку, сорвал с неё маску, разметав по плечам волосы. — Элен… Это ты? Правда, ты? Значит, я всё-таки нашёл тебя, — он улыбался, не отводя от неё глаз.
        — Ален… — почти неслышно выдохнула она.
        Сзади раздался угрожающий возглас, и Юзеф едва успел остановить Штефана, который, пробравшись стороной, теперь выскочил непонятно откуда с дубинкой в руке.
        Элен обернулась, и старый слуга увидел, что она улыбается.
        — Штефан, я нашла брата. Нашла! Это Ален. Ален Кречетов.
        — А! Это хорошо, — от неожиданности Штефан не знал, что говорить. — Ну… это… ещё неизвестно, кто кого нашёл. Вон, как он гнал за нами!
        Услышав это, первым захохотал стоявший рядом с Аленом бородатый мужик, за ним засмеялся сам Ален, потом — Юзеф. Элен улыбалась. Смех подхватили остальные и, наконец, захихикал и Штефан. Когда все успокоились, Элен хотела повторить движение брата, сняв и с него маску, но он мягко перехватил её руку.
        — Не надо.
        — Почему?
        — Это не принадлежность карнавала. Это моё лицо. Я не снимаю её.
        — Почему? — повторила Элен.
        — Поговорим об этом позже, хорошо? Лучше представь своего отважного спутника, который один бросился против пятерых всадников, имея лишь шпагу в руке.
        — Ален, это мой жених, мой будущий супруг, мой ангел-хранитель — Юзеф.
        Юзеф коротко поклонился.
        — Юзеф Вольский. Считаю честью и удовольствием знакомство с вами, сударь.
        — Ален Кречетов. Хотя давно уже я не представлялся этим именем. Считается, что Ален Кречетов погиб при пожаре вместе с отцом.
        — Да, — тут же откликнулась Элен, — как и я. Но как тебе удалось спастись?
        — Я расскажу вам об этом позже. Это долгая история.
        — Простите мне моё безрассудство, в результате которого пострадали ваши люди, господин Кречетов. Мы приняли вас за другого.
        — Понимаю, — кивнул Ален. — И у вас до сих пор могут оставаться сомнения. Думаю, это вас должно убедить, — он вытащил из-за ворота цепочку, снял и протянул Юзефу: — Вот медальон, который я ношу всю жизнь. У вашей невесты должен быть точно такой же. Они изготовлены для нас по приказу нашего отца — графа Владимира Кречетова, и являются ключами к ларцу с фамильными ценностями. К сожалению, ларец сгинул во время пожара, и предъявить я вам его не смогу.
        — Нет, не сгинул, — голос Элен чётко прозвучал в тишине. — Я нашла его, когда приезжала сюда в первый раз, два с лишним года назад. И догадалась, чем он открывается.
        Ален, оставив медальон в руках у Юзефа, обернулся к сестре:
        — Я не узнал тебя в тот раз. Как я жалел об этом! Я искал, но было уже поздно, ты уехала.
        Теперь озадаченной выглядела Элен.
        — В тот раз? О чём ты говоришь?
        — Элен, вспомни ночь, которую ты провела в лесу, когда тебя и твоих спутников захватили разбойники. Помнишь?
        — Да… Так это…это был ты?!
        — Да! Мы встретились и не узнали друг друга. Но как я мог предположить, что напротив меня со шпагой в руке стоит моя сестрёнка!
        Тем временем, Штефан, взяв лошадь у одного из стоявших рядом людей, быстро пригнал коляску. Элен и Юзеф сели в неё, и все двинулись в обратном направлении. Ален держался рядом с коляской.
        — Почему вы не снимаете маску? — спросил его Юзеф. — Ведь здесь не от кого скрываться.
        Ален ответил не сразу.
        — Я скрываюсь, прежде всего, от себя самого. Во время пожара, пока я лежал без сознания, лицо сильно обгорело. Я бы так и сгорел, но меня вынес Михей, мой слуга. Он же сумел найти знахарку, которая меня выходила. Но лица она мне вернуть не смогла. Так что с одной стороны я — Ален Кречетов, а с другой — страшилище из сказки, — горько усмехнулся он. — А к маске я так привык за эти годы, что без неё чувствую себя как будто голым.
        — А как вы оказались на балу?
        — Случайно. Мне так хотелось хоть раз оказаться в той обстановке, которую я помню с детства! А тут такой удобный случай — маскарад! Правда, на входе проверяют, кто под маской, но войти можно разными путями, не обязательно через главный вход… Впрочем, выйти, как вы сами убедились, тоже, — улыбнулся он.
        — Так вы всё так же остаётесь атаманом разбойников?
        — Да, всё так же. Мне некуда идти. Никто не поверит, что я — это я. Доказательств у меня нет, из-за шрамов меня вряд ли кто-то узнает и подтвердит, что я — Кречетов. Так что мы с вами сейчас расстанемся, не доезжая до города.
        — Постой, Ален, как? — встрепенулась Элен, до этого просто слушавшая его рассказ. — Ты опять исчезаешь?
        — Нет, сестрёнка, больше я не исчезну. Надо только решить, где мы встретимся.
        — И решать нечего. Сейчас мы живём в гостинице. Завтра же… то есть уже сегодня я сниму дом где-нибудь на окраине, и ты будешь жить с нами.
        — А мои люди? Нет, жить я в городе не буду, по крайней мере, пока. Но буду приезжать, если скажешь, куда, — Ален остановил коня (город был уже рядом). С ним остановились и все остальные.
        — А как я найду тебя, чтобы об этом сообщить? — обеспокоенно спросила Элен.
        — Это просто. С вами поедет Степан. Думаю, он не слишком вас обременит. С ним и пришлёшь весточку. А сейчас мне пора.
        Ален спрыгнул на землю и подошёл попрощаться. Элен, стоя в коляске, находилась выше него. Положив ему руки на плечи, она смотрела в прорези маски и вдруг, почти одновременным движением обеих рук сняла с него шляпу и сдёрнула маску. Ален инстинктивно отвернулся так, чтобы ей видна была только правая, не пострадавшая щека. Элен осторожно взяла ладонями его голову и медленно, преодолевая его нежелание, повернула к себе… Шрамы и правда были ужасны. Вся левая часть лица выглядела так, будто её расплавили, а потом, неаккуратно налив на поверхность, кое-как высушили. Как ни готовила себя Элен к тому, что увидит, но сдержать вздоха не смогла, на миг прикрыв глаза. Брат дёрнулся, взяв её за руки, хотел вырваться, но она не отпустила его, всё так же придерживая голову. А потом поцеловала в изуродованную щёку. И ещё раз.
        — Я знаю, что ты опять сейчас наденешь маску, поскольку к ней привыкли и ты и твои люди. Но обещай, что ко мне придёшь без неё. Тебе не нужна маска, чтобы прятаться за ней. Пусть прячется тот, кто виноват. Только ему не поможет уже никакая маска. Он остался один. Мы поменялись местами.
        — Один? О чём ты говоришь?
        — Это долго объяснять. Приходи, и мы расскажем друг другу всё. Ладно?
        — Я приду. А сейчас скажи только, что ты имеешь в виду?
        — Из пятерых убийц остался только Алексей Кречетов. Всё. Больше ничего не скажу. Иди, вон кто-то скачет из города! Не хватало ещё какой-нибудь неожиданности. Прощай!
        Он поцеловал ей руку, и каждый поспешил в свою сторону. Рядом с коляской ехал среднего возраста мужичок — Степан.

* * *
        В новый дом перебрались уже на следующий день, и Степан сразу уехал предупредить Алена о том, что сестра ждёт его. Вскоре Ален был у них. Он сдержал обещание и приехал без маски, хотя и чувствовалось, что ему неуютно, поэтому появился он под вечер, в сумерках. По случаю приезда Алена был приготовлен праздничный обед. Хозяйке объяснили, что брат с сестрой не виделись много лет, считая друг друга погибшими, а теперь хотят отметить встречу. Растроганная хозяйка постаралась на славу.
        Слегка натянутая в начале застолья атмосфера вскоре перешла в непринуждённую беседу. Ален и Юзеф ощутили взаимную симпатию и интерес друг к другу. Элен давно уже не была так счастлива. Рядом с ней находились самые дорогие для неё люди. Если бы за этим столом сидел ещё и дядя Янош! И тут же ей вспомнился табор… Они тоже были дороги ей, их тоже хотелось видеть здесь. Она тихонько вздохнула.
        — О чём вздыхаешь? — спроси Ален, не сводивший с неё глаз.
        — Так, ни о чём, — пожала она плечами. — Просто всё так хорошо, что даже не верится. Всё кажется мне сном. Счастливым сном. Я так часто раньше видела во сне, что сижу и разговариваю с тобой. Мне было так легко и радостно… А потом я просыпалась. Вот и сейчас я боюсь проснуться.
        — Не бойся, — засмеялся брат, — это не сон! Я уже несколько раз щипал себя. И, знаешь, больно. Значит, всё наяву, я в это верю. А вот во что никак не могу поверить, так это в то, что тогда, в лесу, это ты стояла против меня со шпагой. И как отчаянно сражалась! Вы понимаете, пан Юзеф, — обратился он к своему будущему зятю, — несмотря на моё преимущество в оружии, она продержалась удивительно долго.
        — Охотно верю, — серьёзно ответил Юзеф. — Скажите спасибо, что это произошло два с лишним года назад. Сейчас бы вы не отделались так легко. Я не удивился бы, если бы она даже выиграла у вас бой без всяких скидок. Поверьте, это возможно.
        — Даже так?
        — Угу. Мы учились вместе, и я могу сказать, что для победы над ней нужна не столько сила, сколько везение. Ваша сестра удивительна. Удивительна всегда и во всём.
        — Да, я видел её в образе юноши и должен сказать, у меня тогда даже подозрений не возникло, что передо мной девушка.
        — При первой встрече это, действительно трудно разглядеть. Я вот, например, несколько месяцев сомневался, может ли это быть. А кстати, как она вам представилась?
        — Паном Александром.
        — Ах, вот как. То-то я удивлялся, как это вы не заинтересовались человеком с таким же, как у вас именем. Ведь в фехтовальной школе её знали под именем пана Алена.
        — Ну, да, если бы она назвалась так, это, конечно, породило бы вопросы. А так… В тот момент меня не насторожил даже её рассказ о себе. Ведь она же сказала мне, что потеряла всех в один миг, так же как и я. Почему я не расспросил её тогда подробнее? — сокрушённо покачал головой Ален.
        — Но вы же не могли даже предположить, кто перед вами. Элен, когда надевает костюм юноши, как будто и в самом деле становится им. Перевоплощение настолько реально, что я сам иной раз забывался и говорил с ней, как с товарищем, хотя всё уже знал.
        — Ага. А после этого так мило смущался, — тихонько, себе под нос, вставила Элен.
        — А когда вы узнали, что рядом с вами не юноша, а девушка? Давно?
        — Давно, — Юзеф улыбнулся. — Мы тогда вместе были в школе пана Юзефа.
        — Да, вы говорили.
        — Нет-нет, это была другая школа, первая. Подозрения появились тогда не только у меня.
        — А у кого ещё? — спросил Ален, а его сестра удивлённо взглянула на него.
        — У месье Андрэ. Он был нашим учителем, — пояснил Юзеф Алену. — Мне сказал об этом пан Буевич во время нашего разговора, уточняющего мои обязанности перед его безрассудной воспитанницей.
        — То есть… Дядя знал, что месье Андрэ знал, что… то есть… — Элен от удивления заблудилась в словах.
        — Элен, что ты так встревожилась вдруг? Знал — не знал. Тебе-то какая разница? Учитель понял, что у него учится девушка, так же, как и я понял, кто ты. Но ведь не сказал об этом никому, кроме пана Буевича. Что тебе до этого?
        — Просто она переживает, что не смогла обмануть всех, — засмеялся Ален. — Сестрёнка, ты, оказывается, мало изменилась с тех пор, как мы расстались! Ты и тогда переживала по поводу своих неудач.
        — Вот это точно! — заметил Юзеф.
        — Да ну вас! — Элен сделала вид, что обиделась, но предательская счастливая улыбка не дала ей этого сделать.
        — Пан Юзеф, так что, никто, кроме вас и учителя ни о чём не догадался?
        — Представьте себе, нет! По крайней мере, в той школе. Во второй этого не получилось. Обстоятельства сложились так, что все узнали правду.
        — И что? Как к этому отнеслись?
        — По-разному. Но Элен смогла доказать, что юношей она выглядит или девушкой, на её мастерстве это никак не отражается.
        — И все восприняли это спокойно?
        — Почти. К этому быстро привыкли. Скажу вам больше: её продолжали называть Аленом. Но в этом, конечно, большая заслуга учителей, которые показали пример. Да и то, что её все считали племянницей хозяина школы, сыграло немалую роль.
        Во время этого рассказа Элен сидела, барабаня пальцами по столу.
        — Ну, хватит! — наконец, сказала она. — Вы обсуждаете меня так, как будто я вышла! Хватит. Лучше давайте, если вам скучно, обсудим, что будем делать дальше. Но перед этим я хотела бы узнать, что произошло с Григорьевым. Не ты ли, Ален, в этом замешан?
        — Я. Я написал ему письмо, в котором назвался своим настоящим именем, и пообещал, что в ближайшее время приду за ним. Он так перепугался, что бежал в неизвестном направлении, бросив всё. Это для меня стало неожиданностью. Но Григорьев, на мою удачу, считал, что надёжно спрячется в лесу. А лес, сама понимаешь, моя территория, где я, как дома. Мы встретились. Я дал ему шанс, вручив шпагу. Он, к слову сказать, так рьяно начал ею размахивать, что мне не сразу удалось его убить. Вот и всё. А вот мне в ответ хотелось бы услышать историю о Лосеве. Как я понимаю, до него добралась ты, сестрёнка?
        — Да, добралась. И именно благодаря ему я узнала о том, где искать остальных.
        — А Забродов? Его ты нашла?
        — Да. Мы поговорили с ним в Казани, где он поселился уже давно. Оттуда я приехала сюда, искать Григорьева.
        — Просто поговорили?
        — Да, Ален, просто поговорили. Забродов ушёл в монастырь, скоро он примет постриг, — и Элен кратко изложила рассказ Забродова.
        — Да, это многое объясняет, хотя и не оправдывает его, — нахмурился Ален. — Но ты права, этот человек уже наказан без нас.
        — Скажите, а что всё же случилось с господином… господином… ну, с тем, кто был управляющим у вашего кузена? — спросил Юзеф.
        — Кусковым?
        — Да. Он-то от чьей руки погиб? Может, это всё же доведённые до отчаяния крестьяне?
        — Нет, не крестьяне. Это моих рук дело, — признался Ален.
        — Может, мой вопрос прозвучит неучтиво, — произнёс Юзеф, — но всё же: а почему вы так надолго отложили ваше… вашу…э-э…месть? Ведь прошло столько лет.
        Прежде чем ответить, Ален помолчал, выпил бокал вина и начал говорить медленно, как бы вспоминая.
        — Всё как-то тянулось и тянулось. Долгое время я провёл в доме у знахарки, куда меня принёс Михей, потом пришлось восстанавливать силы, даже говорить пришлось учиться заново: я совсем онемел после того, как я надышался жаром и дымом в горящем доме. Постепенно я заговорил, но прежний голос не вернулся. К тому времени все… участники событий, — он невесело усмехнулся, — уже разъехались по разным местам. Рядом оставался только Кусков. Но я хотел уничтожить сначала Алексея. Тогда мне казалось это правильным. Новый дом для него уже выстроили, и я стал ждать кузена. Но он не жил здесь, бывал только наездами. Живя с Михеем в лесу, мы время от времени встречали сбежавших из деревень мужиков. Это были мои деревни и мои мужики! Я уговаривал их остаться со мной, не бежать никуда дальше, обещал найти способ помочь их родным.
        — Так они знали, кто вы?
        — Нет, поначалу знал только Михей. Остальные считали меня… не знаю, кем они меня считали. Но оставались. Узнать меня было невозможно: я уже тогда нигде не появлялся без маски, а голос навсегда изменился, стал хриплым и низким, таким, как вы сейчас слышите. Понимая, что мужиков нужно чем-то занять, и дать им шанс помогать своим семьям, я попытался всё же держать их в каких-то рамках, чтобы не случилось ещё большей беды. Как-то так само получилось, что меня стали называть атаманом. Убивать я им запретил, грабили мы тоже избирательно и никогда не отнимали всё без остатка. Поначалу, получив свою долю добычи, каждый старался добраться до родных, чтобы передать им её. Это привело к новым осложнениям. Кто-то что-то замечал, слух доходил до управляющего. Ответ его был жестоким. Управляющий велел схватить несколько семей, в которых было замечено внезапное появление имущества, на приобретение которого ещё вчера у них не было никакой надежды. Их посадили в подвал господского дома и объявили по всем деревням, что в ближайшее воскресенье их всех будут сечь плетьми до тех пор, пока не объявятся беглые члены их
семей. Пришлось выручать людей, чтобы мужики не наделали глупостей. Это стоило жизни двоим из разбойников, ещё несколько человек были ранены. Чтобы впредь избежать подобного, решено было связываться только со старостами деревенских общин и передавать им деньги. А старосты уж распределяли их между самыми нуждающимися. Таким образом, им ничего нельзя было предъявить: о деньгах говорили, что, дескать, это «обчественные», все дали понемногу — вот и помощь для кого-то. Управляющий пробовал бороться и с этим, увеличив сумму оброка, но чуть не накликал новую беду: дом барина попытались поджечь. Поняв, что лучше оставить всё по-старому, управляющий успокоился, тем более что барин никаких распоряжений не давал. Его вообще мало, что интересовало в имении, он безвылазно жил в столице. Вот так, разбираясь с возникающими всё новыми и новыми проблемами, я и не заметил, как прошло время. А потом я встретил…пана Александра, — улыбнулся Ален, взглянув на сестру, — и после этого у меня появились и вовсе другие заботы. Я узнал, что моя сестра жива, и понял, что не смогу думать ни о чём другом, пока не найду её. Я
вспомнил, что в Польше живёт старинный друг отца — пан Янош, и мне стала понятна связь с Польшей. Но в каком городе? Я забыл совершенно! И чем старательнее я старался вспомнить, тем прочнее забывал. Прошло не меньше месяца, и вдруг меня как будто ударило: Речица! Как я мог забыть! Я нанял людей, которые должны были отыскать дом человека, содержащего школу фехтования в Речице. Но они опоздали, не успели ничего выяснить. Когда дом был найден, ты уже уехала. Попытавшись выяснить, куда, мои люди столкнулись с такой явной неприязнью всех в доме, что едва остались целыми. Разговаривать с ними не желал никто, а когда они попытались пробиться к самому пану, еле унесли ноги: им сказали, что если они ещё раз появятся там, на них спустят собак. Всё же им удалось подслушать, как какая-то пани говорила, что панна Элена теперь в пансионе и вернётся только весной. Где расположен этот пансион, она не сказала. Всю зиму мои люди ждали твоего возвращения, Элен. Но когда ты появилась, они так и не смогли с тобой связаться. Охраняли тебя зорко. А вскоре ты сбежала. Растеряны были все: и мои люди, и те, кто был в доме. Там
началась настоящая паника, потому что сбежала ты с паном Юзефом, — Ален весело взглянул на него. — Все, естественно, кинулись искать вас по дороге к Данцигу, где жила его семья. Но… как понимаешь, не нашли даже следов.
        — А почему они не пришли к пану Яношу и не спросили его самого? Стоило только сказать, что меня ищет брат…
        — Я уже сказал, к чему привела их первая попытка. Повторять её они не решились.
        — Да, дядя говорил мне что-то такое. Мы тогда решили, что меня ищет Алексей. Кузен — тоже брат. Двоюродный. А он вполне мог послать кого-то с наказом именно так и представиться. Он знал, что я жива. Вот поэтому меня и охраняли так тщательно.
        — Таким образом, я потерял тебя ещё раз. Мне понадобилось время, чтобы привыкнуть к этому. Перебирая в памяти всё, что произошло, я опять, как наяву, увидел перед собой пятёрку негодяев. И решил, что время пришло. Только теперь мне хотелось сделать так, чтобы Алексей боялся. Я решил, что убью его последним.
        — Да, теперь я вижу, что вы и впрямь близки во всём, — прокомментировал Юзеф. — Ведь вы, сударь, почти дословно повторили слова вашей сестры. Она тоже хотела, чтобы ваш кузен жил в страхе. Простите, что прервал. И что было дальше?
        — Дальше? Ближе всех от меня находился, как я уже упомянул, господин Кусков. С него я и начал. В Петербург мне было ехать несподручно, поэтому я стал искать следы остальных. Это было не так просто. Затем до меня дошёл слух, что в Санкт-Петербурге скончался Лосев. Говорили также, есть предположение, что его отравили и причастна к этому женщина. Почему так решили, и были ли доказательства всему этому, для меня осталось тайной. Я побывал в церкви и поставил свечу. Мне хотелось думать, что Господь покарал ещё одного убийцу отца. Но мне и в голову не могло прийти, что в этом приняла непосредственное участие ты, Элен!.. Вскоре отыскались следы Забродова. Казань тоже не близко, и я хотел, прежде чем рискнуть туда ехать, выяснить, где находится Григорьев. Тем более что торопиться мне теперь было некуда: Алексей Кречетов, наконец, поселился в своём доме. Что его заставило покинуть столицу и вернуться туда, где он боялся жить, особенно после смерти Кускова — не знаю. Но мне это было на руку.
        — Его прогнала царица Анна, — ответил Юзеф. — Неизвестно, чем он провинился при дворе, чем прогневал её, но даже его имя произносить там запрещено.
        — Значит, её Величество Анна Иоанновна разбирается в людях! — сказал Ален. — Теперь вы знаете всё… Так что дальше? Что мы предпримем? Думаю, нужно выманить Алексея из дома, там нам его не достать, у него хорошая охрана. А выманив, его можно будет убить.
        — Его нельзя убивать, — вдруг сказала Элен, вызвав изумление на лицах обоих мужчин. Она стояла, глядя в окно, вроде бы даже не интересуясь беседой. Теперь она обернулась и смотрела серьёзно и спокойно. — Ну, по крайней мере, пока. Он должен подписать бумагу, в которой признаёт, что мы — дети графа Владимира Кречетова и являемся его законными наследниками.
        — Он никогда не подпишет это!
        — Даже если ценой будет сохранение ему жизни? Не верю. Он сделает всё, что угодно, лишь бы остаться в живых.
        — Но я…
        — Подождите, господин Кречетов, — впервые назвал так Алена Юзеф, — в этом есть правда! Он будет наказан даже более сурово, если не умрёт, а просто лишиться всего, ради чего пошёл на такое преступление. И потом, кто вам может запретить подать на него жалобу в суд? В конце концов, жизнь в рудниках или соляных копях ничем не лучше смерти. Вы не находите?
        Разговор ещё несколько раз ходил по кругу, но каждый раз они упирались в одну и ту же проблему: как бы ни поступать с Алексеем, нужно было сначала придумать, как его выманить из дома.
        — Нам вряд ли удастся это, — покачал головой Ален, — ведь он наверняка знает о моём существовании, и не станет рисковать.
        — Откуда? — спросила Элен. — Откуда он знает о тебе? Ты же не связывался с ним.
        — Нет, с ним не связывался. Но, когда я обыскал Григорьева, моего письма при нём не оказалось. Думаю, он мог передать его Алексею.
        — Почему обязательно передать? Он мог его, и потерять, и уничтожить.
        — Мог. Но и вероятность того, что известие о том, что я жив, могла дойти до кузена, велика.
        — Да, тогда может ничего и не получиться, — подтвердил Юзеф. — Остаётся только ждать, когда он покажется за воротами своего дома. Ведь когда-нибудь это должно произойти. Правда, ждать можно долго. Вот если бы…
        — Что?
        — Как вы считаете, ваш кузен сможет отказаться от официального приглашения?
        — От кого?
        — Ну, не знаю… Лучше всего, конечно, от бурмистра.
        — От бурмистра? Наверное, не сможет. Но для чего бурмистру приглашать его?
        — Незачем. Но почему бы не сделать так, чтобы бурмистр не приглашал его, а приглашение всё же было?
        — Постойте, — Элен, размышляя, покусывала губу. — Погодите. А почему, собственно, бурмистру не пожелать видеть нашего дорогого кузена?
        — Это как? Заставить его, что ли?
        — Зачем? Он сам этого захочет. Мы с тобой, Ален, отправимся к градоначальнику и обвиним Алексея Кречетова в убийстве и присвоении графского титула. Это, естественно, повлечёт за собой судебное разбирательство. А для этого графа призовут официальной бумагой. Он не сможет не подчиниться и покинет свой дом! Как вам такой план?
        — Элен, это нереально, — покачал головой брат. — Ведь тогда нам с тобой, прежде всего, придётся назваться собственными, настоящими именами.
        — И что? Наверное, уже пора. Или ты не собираешься стать, наконец, тем, кто ты есть на самом деле?
        — Но кто нам поверит?
        — А разве ты забыл, что у нас есть свидетель, который сможет и подтвердить виновность Алексея, и скажет, кто мы такие.
        — Ты имеешь в виду Забродова? — спросил Юзеф.
        — Да. Кузен, скорее всего, ещё не знает, что он решил стать монахом. Для него это будет неожиданностью.
        План обсуждали долго и подробно, поворачивая возможную ситуацию и так и сяк, и всё же ничего лучшего придумать не смогли.
        Кузен
        Через несколько дней брат и сестра Кречетовы входили в приёмную бурмистра. Оказалось, что Элен переживала зря: лицо этого человека было ей не знакомо. Их принимал второй бурмистр Орла. Он ждал их прихода с нетерпением и любопытством. После церемонного приветствия он пригласил даму присесть. Ален остался стоять возле неё.
        — Не скрою, вы возбудили во мне интерес, — начал бурмистр. — Вы представились Кречетовыми. Вы что же, родственники графа Кречетова?
        — Да, — ответил Ален, — мы родственники графа Владимира Кречетова, ныне покойного. Родственники и прямые наследники — мы его дети.
        — Дети?! — на лице бурмистра было написано такое удивление, что можно было подумать, ему рассказали о невиданном чуде. — Но позвольте, ведь вы погибли… то есть, дети графа погибли при пожаре в усадьбе вместе с отцом.
        — Это не так. Как видите, мы не погибли. Хотя пожар и оставил свои следы, — Ален указал на своё изуродованное лицо.
        — Мы долгое время ничего не знали друг о друге, — вступила в разговор Элен, — и встретились лишь недавно.
        — Вы меня очень удивили, господа. Просто поразили! Но я вынужден спросить: вы имеете доказательства того, что на самом деле являетесь детьми графа Владимира Кречетова? Вы же понимаете, что я не могу поверить вам на слово. То есть, я верю вам, более того, вы оба мне симпатичны, — на всякий случай поторопился заверить бурмистр, — но для того, чтобы претендовать на наследство, нужно подтверждение ваших слов, и лучше письменное. Ведь вы же хотите добиться наследства?
        — Да, и наследства тоже, — ответил Ален. — В настоящее время мы располагаем лишь такими доказательствами, которые вряд ли смогут вас убедить, но вскоре рассчитываем получить бумагу, которая подтвердит, кто мы.
        — И кем же она будет подписана, позвольте узнать?
        — Господином Алексеем Кречетовым, ныне носящим графский титул, — ответила Элен.
        — Вот как? То есть, по-вашему, он добровольно откажется от всего?
        — Ему придётся это сделать. И не у вас в приёмной, а в суде.
        — В суде? Вы его в чём-то обвиняете? В том, что он присвоил титул, не зная о том, что вы живы?
        — Нет, мы обвиняем нашего двоюродного брата, Алексея Кречетова, в убийстве нашего отца и попытке убить нас.
        Наступила тишина. Бурмистр от нового неожиданного заявления встал и прошёлся по комнате. Потом вернулся на своё место.
        — Вы понимаете, что это чрезвычайно серьёзное обвинение, и без достаточных доказательств суд…
        — У нас есть свидетель, — прервала его Элен.
        — Свидетель? И вы уверены, что суд отнесётся с уважением и доверием к нему?
        — Да. Этот человек не может лгать, поскольку это недопустимо для него. Он послушник в монастыре.
        — Послушник? Будущий монах… Как мог монах стать свидетелем убийства?
        — Ну, это могло произойти при разных обстоятельствах, но в данном случае всё просто: он в монастыре совсем недавно, а до этого вёл жизнь далеко не безгрешную.
        — И вы доверитесь показаниям этого свидетеля? А если он не подтвердит ваши слова? Вы не боитесь, что вас самих могут обвинить на этом суде?
        — В чём?
        — Например, в самозванстве.
        — Нет, не боимся. Всё в руках Божьих.
        Бурмистр помолчал. Потом спросил:
        — А почему вы пришли ко мне, а не в суд?
        — Мы подумали, — ответил Ален, — что, получив письмо из суда, господин Кречетов может о чём-то догадаться и скрыться. А если приглашение явиться будет исходить от вас, он не посмеет отказаться.
        — Хорошо, — кивнул бурмистр, — я отправлю графу письмо. Мне не терпится разобраться со всем этим. Где мне найти вас?
        — Мы снимаем комнаты на окраине города, вот бумага с адресом, — и Ален с поклоном передал её в руки градоначальника.
        На этом аудиенция закончилась. Вернувшись, брат с сестрой рассказали обо всём Юзефу. Тот подумал немного, потом сказал:
        — Я бы всё же проследил за этим вашим кузеном. Если вы, Ален, сами говорите, что он, скорее всего, знает о вас, то, получив письмо от бурмистра, может насторожиться. Ведь не на именины же его пригласят этим письмом! Подумайте, поедет ли он. Мне кажется, господин Кречетов может попытаться бежать.
        — Вполне может быть, — задумавшись на секунду, кивнул Ален. — Хорошо. Эту заботу я беру на себя. Мне известно, откуда лучше всего наблюдать за его домом, да и лес привычен для меня, и люди в моём распоряжении имеются.
        — В таком случае, вам хорошо бы отправиться сегодня же. Письмо доставят не раньше утра, но к этому времени нужно быть готовым.
        — Да, хватит вам уже друг другу «выкать»! — засмеялась Элен. — Со мной оба говорите попросту, на ты, а между собой?
        Мужчины взглянули друг на друга, улыбнулись, и Ален первым протянул руку, которую Юзеф с радостью пожал.
        — В конце концов, мы уже почти родственники. Вскоре надеюсь назвать вас… то есть тебя братом, — засмеялся Ален.
        — Почту за честь! У меня нет братьев, и я с радостью буду так называть…тебя, — Юзеф тоже засмеялся, впервые так обратившись к Алену.
        Для обоих оказалось совсем несложно перейти на ты. Несмотря на разницу в возрасте, они чем-то напоминали друг друга, то ли свойствами характера, то ли отношением к жизни вообще. Они имели очень схожие суждения о многих вещах. И, в конце концов, они любили одну и ту же женщину.
        — Ну, вот, теперь всё правильно, — глядя на обоих, удовлетворённо сказала Элен. Затем обратилась к брату: — Ален, я должна передать тебе одну вещь. Я получила её от пана Буевича, но принадлежать она должна тебе. Дядя тогда сказал, что мечтал подарить её сыну графа Кречетова, если бы он был… если бы это было возможно. Но, за не имением такой возможности, отдал её мне, сказав, что я стала для него и дочерью и сыном… Словом… Я сейчас её принесу, — немного сбивчиво и явно волнуясь, закончила она и вышла из комнаты.
        — Это что за вещь? — обратился Ален к Юзефу. — Ты знаешь, о чём она говорит?
        — Догадываюсь.
        — И что это?
        — Увидишь сам. И прошу, учти, что ей она дорога не меньше, чем тебе. Редко кто из женщин может не только оценить такую вещь, но и иметь право самой владеть ею.
        — Что же это может быть?
        Но в комнату уже входила Элен со шпагой. И брат, и Юзеф встали.
        — Это шпага нашего отца, Владимира Кречетова, — сказала она. — Она должна переходить от отца к сыну. Я счастлива, что от имени отца и его друга, почти брата — пана Яноша Буевича, могу передать её тебе.
        — Элен… сестрёнка… откуда?.. — у него не было слов, чтобы выразить то, что он почувствовал. — Неужели это действительно оружие отца?
        — Да. Пан Янош и наш отец когда-то обменялись шпагами в знак того, что считают друг друга братьями. Одна из этих шпаг сгинула вместе с отцом, а эту пан Янош хранил в память о друге. Он отдал её мне, когда узнал о моих планах. Но теперь у этого оружия снова есть законный хозяин.
        Ален держал в руках клинок, поворачивая его и так и этак, и камни на эфесе искрились, отражая свет свечей. Элен представила себе, что брат сделает сейчас то, что она сама когда-то хотела сделать, когда ей передал шпагу дядя, но посчитала невозможным выполнить, будучи в платье: станет на колено и поцелует клинок. Но вместо этого он поцеловал сестру, крепко обняв её.
        — Сестрёнка, ты сама не знаешь, что ты для меня сделала… — он оторвался от неё, продолжая держать за плечи, глянул в глаза. — Я до сих пор не ощущал себя графом Кречетовым, несмотря на всё, что произошло в последнее время. Я не верил, что можно что-то изменить даже после нашего визита к бурмистру. А сейчас… Я знаю, что я — наследник Владимира Кречетова, я чувствую это, и сделаю всё, чтобы вернуть моим землям тот вид, что был при отце! Ты сейчас вернула мне не шпагу, а самого себя!
        Вскоре Ален уехал, оставив сестру и Юзефа ждать вестей.

* * *
        На следующий день к новому графскому дому у реки подъехали крытая повозка и два всадника. Из повозки вышел человек и сказал, что у него письмо от бурмистра и потребовал проводить его к графу Кречетову. Человека оставили дожидаться в передней, и слуга ушёл с докладом к графу.
        Алексей слышал, что кто-то приехал, и встретил слугу вопросительным взглядом. Услышав, что прибыло послание от бурмистра, он нахмурился, минуту подумал, похлопывая по вытянутым губам пальцем, потом велел:
        — Сажи, что я занемог, лежу в постели. Пусть передаст письмо. А там — посмотрим.
        Слуга поклонился и вышел.
        — Ой, неспроста это, — пробормотал граф, — ой, неспроста. Неужели, Григорьев был прав, и это не было бредом душевнобольного? Мой братик вынырнул из небытия. Ммм… Неужто ему хватило наглости пойти к бурмистру? Не пришлось бы исчезать быстренько…
        Слуга, между тем, передал посланнику слова хозяина. Тот протянул слуге письмо и сказал:
        — Мне велено, передав письмо, доставить графа Кречетова к его превосходительству. Так что я подожду здесь, пока его сиятельство одевается. Если состояние его требует помощи, прибывшие со мной люди могут её оказать и, если понадобится, перенести его сиятельство в повозку на руках.
        Слуга, несколько обескураженный жёстким тоном посланца, поторопился к хозяину с письмом. Тот распечатал его, пробежал глазами и в ярости топнул ногой:
        — Чёрт! Так и знал! Что б ему сгореть ещё раз! Мммм… Явился!
        — Что с вами, ваше сиятельство? — испугался слуга. Он ещё никогда не видел его в таком состоянии: графа просто трясло от злости, он метался по комнате из угла в угол и проклинал своего двоюродного брата, так не вовремя вновь появившегося в его жизни. Потом он остановился.
        — Так. Ладно. Нужно что-то делать. Если он решился открыться, значит, имеет доказательства того, кто он. Значит… Ну, откуда?! — вновь завопил он. — Я сам, собственноручно уничтожил все бумаги! Ммм! — зарычал он. — Так. Успокоиться!.. Пока что надо бежать. Фимка в доме? — обратился он к слуге.
        — Да.
        — Хорошо. Помнишь маскарад, когда он меня изображал? Оденьте его быстренько так же как тогда, и пусть едет вместо меня. Посланец меня наверняка не знает. Там, пока разберутся, пока обратно доедут — я уже далеко буду. Да предупредите дурня, чтобы много не говорил, я ж вроде как болею. Да и вообще полезно — меньше шансов, что глупость сморозит. Иди! Чего стоишь?! Да возвращайся поживее, когда Фимку проводите!
        Оставшись один, Алексей стал лихорадочно собирать самое необходимое: деньги, ценности. Когда слуга вернулся и доложил, что повозка с Фимкой уехала, он был уже готов.
        — Прикажи седлать коней. Со мной поедут трое, те, что всегда в охране. Плюс одна вьючная лошадь. Где меня искать, сообщу позже, тогда и распоряжусь, что делать дальше. А до тех пор — глядите у меня! Никому из дома никуда не выходить!.. Всё. Иди.
        Слуга, ещё более озадаченный, чем раньше, рысью помчался во двор отдать распоряжения.
        Кречетов обвёл глазами комнату, потом взглянул в окно. На противоположном берегу Неручи виднелись развалены старого дома. Он вдруг подумал, что и этот, его дом, скоро превратится в груду камней. Потом тряхнул головой:
        — Ну, нет! Я вернусь быстро! Не может быть, что всё было зря! — и он вышел.

* * *
        Ален со своими «разбойниками» с самого утра наблюдал за графским домом. Они прекрасно видели, как появилась повозка, подъехала к дому и скрылась во дворе. Потом, задержавшись дольше, чем рассчитывал Ален, она выехала из ворот.
        — Всё, атаман, уехали, — сказал один из мужиков, по привычке называя так Алена, хотя все они уже знали, кто он. — Можно и нам иттить. А то уж больно комарьё жигает.
        — Сейчас поедем. Вот только из вида они скроются. Не хочется по лесу ехать, а на дороге они нас заметят.
        Они остались на месте. Как вдруг кто-то сказал:
        — Гляди, атаман, а это-то хто? Никак прямиком к нам чешут?
        От дома к лесу скакали четверо. Их явное намерение пренебречь дорогой, избрав путь через лес, сразу насторожило Алена.
        — Действуем, как всегда. По лесу они быстро не поскачут. Отступим немного от опушки, потом захватим. Первый — мой!
        Мужики, как хорошо обученный отряд, тут же без суеты выполнили распоряжения. Явно это им было не в диковинку. В лесу первый всадник так и продолжал двигаться впереди, указывая направление остальным. Всё было закончено в считанные минуты. Каждого всадника неожиданно и весьма грубо сдёрнули с лошадей. Один из них упал вместе с конём, поскольку человек, дёрнувший его в сторону и вниз за ногу и за руку, был настолько же силён, как и сам всадник, не пожелавший падать, и рывок приняло на себя животное. Надо отдать всаднику должное, ногу из стремени он высвободить успел, поэтому, падая, остался цел. Но тут же был оглушён и связан, как и остальные. Рты им завязали, чтобы они не шумели и криком не привлекли внимание никого в доме.
        За секунду до всего этого коня Кречетова схватил за уздечку внезапно появившийся из-за куста человек. Несколько секунд они смотрели друг на друга, потом Алексей изменился в лице.
        — Вижу, вы узнали меня, — усмехнулся Ален. — Или догадались, кто я. Это хорошо. Мне ничего не нужно будет вам доказывать.
        — Что вам нужно? Пропустите меня! — заявил Алексей, увидев, как захватили его людей.
        — Почему вы не отправились к бурмистру? Ведь он письменно вас пригласил.
        — Это вас не касается!
        — Всё может быть. Но поскольку вы отказались ехать в город, я приглашаю вас к себе. В гости.
        Алексей молчал. Он понимал, что живым из этих «гостей» ему вернуться вряд ли удастся. Конь под ним нервничал, ощущая тревогу вокруг себя, слыша возбуждённое ржание других коней. Он переступал ногами, дёргал головой, натягивая уздечку, которую всё ещё удерживал Ален. Внезапно Алексей резко ударил коня хлыстом и каблуками. Жеребец от неожиданности сделал скачок вперёд, опрокинув стоящего перед ним человека, и встал на дыбы. Успокоить его всаднику не удавалось, конь истерически ржал, и бил передними копытами по воздуху. Алексей не удержался в седле и тоже упал. Тут же вскочив, он схватился за шпагу, а освободившийся конь ринулся было в чащу, но был тут же пойман, стреножен, и присоединён к своим собратьям. Ален, видя в руке кузена шпагу, вынул свою.
        — Вам, сударь, очень хочется померяться силами? Извольте, — и первым нанёс удар.
        Ален оставался спокойным, сам удивляясь этому. Он был полностью уверен в своих силах, несмотря на то, что Алексей был искусен, а сейчас ему помогало ещё и отчаяние. Поединок проходил в молчании. Им нечего было друг другу сказать. Закончилось всё не так, как ожидал Алексей и мужики, собравшиеся, как всегда, поглазеть на представление. Ален, воспользовавшись тем же приёмом, что применил когда-то против «пана Александра», обезоружил кузена, а когда тот бросился поднимать клинок, опередил его. Когда Алексею связали руки, он начал сыпать проклятьями и угрозами.
        — Молчать! — прервал этот поток Ален. — Если вы, сударь, продолжите, я буду вынужден заткнуть вам рот. Хотите этого? Нет? Прекрасно… Я повторяю: вы пренебрегли приглашением главы города, это ваше право. Но от моего приглашения вам отказаться не удастся. Сейчас мы направимся туда, где в течение долгого времени я жил. По вашей милости. Это дом в лесу, скрытый ото всех. Вы будете первым из посторонних, кто посетит его. Ещё раз предупреждаю: ведите себя благоразумно, во избежание осложнений для вас же.
        Добравшись до дома, Ален тут же послал одного из своих людей с известием к Элен, приглашая их с Юзефом срочно прибыть к нему. Посланец должен был стать их проводником. Прибыли они на следующий день.

* * *
        Увидев Элен, Алексей мрачно размышлял о том, что уже дважды пытался убить эту девушку и что если бы подвернулся случай, попытался бы сделать это ещё раз. Может, в третий раз получилось бы… Знать бы заранее, что она тоже тут!
        А Элен была удивлена внешностью кузена. Детские воспоминания не сохранили его портрета, она не помнила ничего конкретного из его внешности, кроме белого костюма. Она привыкла считать его человеком со зверским и одновременно хитрым выражением лица. А перед ней стоял красавец с надменным очертанием губ, и чуть прищуренными светлыми глазами, внимательно и холодно изучающими её.
        — Давайте сядем и обсудим положение, — пригласил всех Ален на правах хозяина, указав на стол, по одну сторону которого была лавка, а по другую — один стул, предназначенный для Алексея. Когда все уселись, Ален начал говорить.
        — Никаких вопросов мы вам задавать не собираемся, господин Кречетов. Нам известно всё, что могло бы нас заинтересовать. Я предлагаю вам внимательно выслушать нас и решить самому, как отнестись к услышанному. Итак. Вы — человек, явно не глупый и уже, разумеется, поняли, что пришло время отвечать за свои поступки.
        — Вы собираетесь меня здесь убить? — в голосе только презрение и раздражение.
        — Если бы мы собирались вас убить, то давно уже сделали бы это.
        — Что же вам нужно? Зачем понадобилось вмешивать во всё бурмистра?
        — А разве это не ясно? Мы хотим, чтобы вы в суде, при свидетелях, признали нас законными наследниками, подтвердив, что мы являемся детьми графа Владимира Кречетова.
        — Серьёзно? — Алексей зло рассмеялся. — Неужели вы считаете это возможным? Неужели я похож на идиота, который сам себе выроет могилу?
        — Нет, идиотом мы вас не считаем. Преступником, негодяем — да, но не идиотом. Поэтому и говорим сейчас с вами. Вот бумаги, — Ален придвинул кузену несколько листов, — которые подтверждают наше с сестрой происхождение. В них нет ни слова о том, что вы совершили, ни слова об убийстве графа. Пусть это будет предметом разбирательства в суде. Там вы можете попытаться оправдаться — это ваше дело. В этих бумагах речь идёт только о признании нашего права на владение имуществом отца. Прочтите их и убедитесь, что это правда. Здесь не хватает лишь вашей подписи.
        — И вы решили, что я подпишу это? Да это всё равно, что самому подписать себе приговор!
        — Вы не правы, — Элен удивлялась, как брату удаётся сохранять спокойствие, у неё самой всё внутри клокотало от злости, — это не одно и то же. Более того, вы должны быть заинтересованы в этой подписи сами.
        — Заинтересован? Вы с ума сошли? Как я могу быть заинтересован в том, что лишит меня всего, что я имею?!
        — Вы в любом случае лишитесь этого. Но есть одна вещь, которую потерять вам не захочется ещё больше. Ваша жизнь.
        — И как это связано?
        — Напрямую. Если бумаги будут подписаны, у вас появится надежда сохранить жизнь. Скорее всего, вас осудят, но вполне возможно, оставят в живых. Если же вы откажитесь, ни на каком суде вы не появитесь. Вас никогда и никто не найдёт, поскольку я убью вас здесь, а мои люди закопают тело.
        — И вы считаете, что это выбор? Разве у меня есть гарантии того, что, получив мою подпись, вы не исполните свою угрозу? У меня есть другой вариант. Я обещаю на суде признать то, что вы от меня требуете. Там я объявлю, что вы действительно являетесь детьми графа Владимира Кречетова.
        — Если уж речь зашла о гарантиях, то какие же гарантии у нас?
        — Моё слово.
        — Вот как? — вступила в разговор Элен. — А почему мы должны верить вам? Вам, человеку, способному на любую подлость, убийце…
        Алексей вдруг рассмеялся.
        — Какие слова, Боже мой!.. — затем улыбка быстро сошла с его лица. — Да не планировал я никого убивать! Понятно вам? Если хотите знать, это вы во всём виноваты!
        — Да как вы смеете… — начал Ален, но Алексей перебил его:
        — Ах, оставьте, смею. Смею, потому что это правда! Если бы одна маленькая негодная девчонка не добралась бы до ножа, если не отдала бы его брату-недорослю, и если бы он, в свою очередь, не кинулся сломя голову на взрослых вооружённых людей, этого ничего бы не произошло! Попугали бы графа, он подписал бы бумаги, и всё. Всё! Все остались бы живы и здоровы. А так — случилось то, что случилось. В общей свалке никто уже себя контролировать не мог.
        — А вам не кажется, что в вашей речи слишком много «если бы»? К тому же, даже если бы все остались бы живы и здоровы, то нам пришлось бы уйти из дома, жить неизвестно где. Это вы считаете нормальным?
        — А нормально жить в собственном доме, как приживалка? — Алексей весь подался вперёд, глаза горели, а говорил он сквозь зубы. — Нормально, что я, сын дворянина, жил хуже… вашего садовника? Вы имели всё — любящего отца, достаток, а я? Усадьбу, в которой прошло моё детство, и усадьбой-то назвать нельзя. Скорее, это была большая изба, да и то развалюха. Отец постоянно уезжал в город, оставляя меня с денщиком, который пил. А напившись, бил меня. Пожаловаться отцу я не мог: другого денщика взять было негде, никто не согласился бы работать почти даром. А узнав о том, что я жаловался отцу, он избил бы меня ещё сильней. А потом отца не стало… И виноват в этом был ты, дорогой братец, виноват уже одним своим появлением на свет! Господину графу было просто некогда ответить на просьбу своего брата о помощи. Как же! У него родился сын, наследник! Что может быть важнее? Уж, по крайней мере, не нищий брат!
        — Отец много раз помогал вашему отцу. А тот играл в карты, постоянно и много проигрывал, так что помощь оказывалась напрасной. Что же касается моего рождения, граф не отходил не от меня, а от своей жены, которая никак не могла оправиться после родов и была очень слаба. Все сомневались, выживет ли.
        — Но ведь выжила! А мой отец — нет! И я остался один. Как я дожил до совершеннолетия, не знаю. Я никому не был нужен, никто меня не любил, некому было обо мне заботиться.
        — Отец регулярно посылал деньги для вас.
        — Жалкие подачки! Но и они не доходили до меня, оседая в кармане то одного, то другого слуги. Ведь им давно уже ничего не платили!
        — Но почему вы не пришли к нам? Отец никогда не прогнал бы вас.
        — Почему не пришёл? А зачем? Чтобы опять узнать, что у графа есть другие заботы, поважнее, чем помощь племяннику-оборванцу? Нет уж, увольте.
        — И вы решили не просить, а просто прийти и взять то, что считали нужным? — спросила Элен. — Нарушив при этом закон, писанный и неписаный?
        — А что давал мне этот закон? Вот если бы наследство делилось сейчас, когда закон изменили по приказу нашей государыни, я получил бы свою часть дядиного имущества хотя бы после его смерти. А петровский указ не давал мне возможности даже надеяться получить что-нибудь. По нему всё досталось бы вам, кузен. Даже ваша горячо любимая сестра не получила бы ни клочка ваших земель.
        — Это всё так трогательно, — фыркнул Ален. — Но, тем не менее, не отменяет вашего преступления, и не оправдывает вас.
        — И что? Можете говорить что угодно. Бумаги я не подпишу! Пусть мне больше не удастся владеть этими землями, но и вам они не достанутся. А вы, убив меня, станете таким же убийцей, как я, дорогой кузен. Так что выхода я не вижу. Хотите попытаться что-то сделать, предоставьте решать бурмистру, кто имеет право владения, кто не имеет. Но доказывать, кто вы оба такие, будете сами. Я не верю вам! Вы получите документ, а я-то вам после этого, зачем буду нужен?
        — Мы предполагали возможность такого развития беседы, поэтому я подписал бумагу, в которой обещаю больше не предпринимать против вас ничего, не преследовать вас, согласившись признать любое решение суда, каким бы оно ни было. Такой же документ подписан и паном Вольским, — Юзеф наклонил голову в знак согласия.
        — А это ещё кто? Какое он имеет отношение к нашему делу?
        — Самое прямое. Это будущий супруг моей сестры. Итак, обе бумаги перед вами. Если вы поставите свою подпись на тех документах, которые интересуют нас, взамен получите эти, которые интересуют вас. Скажу больше. Если вы так опасаетесь нечестной игры с нашей стороны, мы можем всё сделать в присутствии бурмистра. Это вас устроит? Думайте скорее, поскольку, если вы согласны, то пора ехать.
        Алексей немного остыл и понимал, что спорить здесь, где у противников было явное преимущество, бесполезно и опасно. Суд — это, конечно, совсем нежелательно, хотелось бы избежать его. Но с другой стороны, при этом был шанс, пусть и небольшой, смягчить наказание. И уж о немедленной смерти речь, разумеется, не шла. А там — мало ли что могло измениться! В конце концов, оставалась ещё возможность побега.
        — Хорошо. Я согласен. Я подпишу бумаги в присутствии бурмистра. Но ваши письменные гарантии моей безопасности должны быть при этом уже у меня в руках!
        — Прекрасно. В таком случае — в дорогу! — скомандовал Ален.

* * *
        Вскоре Элен и Ален Кречетовы держали в руках документ, подтверждающий их происхождение. Поведение Алексея было безупречным. Сразу после того, как он поставил подпись, его под конвоем отправили в тюрьму при суде, где он должен был дожидаться разбирательства своего дела.
        Условия здесь были несравненно лучше, чем в городской тюрьме. Кормили сносно и даже разрешали краткие прогулки по тюремному дворику тем арестантам, которые не давали повода для недовольства их поведением… Алексей был вежлив и полон достоинства, терпеливо перенося своё новое положение. Он ни на что не жаловался, интересовался самочувствием приболевшего тюремщика — одним словом, делал всё, чтобы заслужить симпатию окружающих людей. Как-то он вскользь, опять-таки не жалуясь, упомянул, что в камере душно, и ему так хотелось бы хоть на часик выйти на воздух. И разрешение было получено. Господину Кречетову разрешили по часу в день, если он пожелает, выходить на прогулку в сопровождении караульного. Неделю Алексей демонстративно наслаждался пребыванием вне стен камеры и вслух заочно благодарил коменданта тюрьмы за оказанную ему любезность. Прогулки проходили однообразно. Чаще всего он садился на одиноко стоящую скамью у стены, на которую падала тень растущей рядом невысокой, но разросшейся вширь черёмухи. Сидел он, не вставая и прикрыв глаза, до тех пор, пока сопровождавший солдат не звал его назад в
камеру. Тому ужасно докучали эти прогулки, в течение которых он вынужден был стоять напротив арестанта и пялиться на то, как он дремлет с блаженной улыбкой на губах. В конце концов, он решил, что большой беды не будет, если он тоже присядет. Правда, другой скамьи рядом не было, а если сесть прямо на траву, арестант оказывался почти полностью скрытым ветвями черёмухи. Но этот господин вёл себя спокойно, подчинялся беспрекословно, по первому слову возвращаясь в камеру, и караульный совсем перестал беспокоиться, что его подопечный может нарушить заведённый порядок. Он стал тоже мирно отдыхать этот час прогулки, сидя на травке. Это оказалось непоправимой ошибкой.
        Как-то раз, человек, разносящий еду, заметил, что дверь в камере господина Кречетова не заперта. Он осторожно заглянул внутрь и никого там не обнаружил. Бросив всё, он помчался поднимать тревогу. Солдата-караульного нашли очень быстро. Он так и остался на том месте, куда по привычке присел отдохнуть во время прогулки с арестантом. Он лежал на боку, в голове торчала арбалетная стрела. Алексея Кречетова нигде не было видно. Были подняты на ноги все. Искали по всему городу, но, естественно, так и не нашли. Как ему удалось бежать, так и осталось тайной, хотя в одном были уверены все: без помощников извне не обошлось. Это доказывала стрела. Само её присутствие уже говорило об этом, но к тому же, тюремный лекарь, осмотрев рану, уверенно заявил, что выстрел был произведён сверху. Это можно было сделать, например, со стены, огораживающей тюремный двор.
        Расплата
        Ничего этого Элен с братом не знали. Ален пригласил сестру с женихом погостить у него в лесном доме, «коль скоро другого пока не имеет». Устав от непреходящего напряжения, от суеты, от чувства постоянной опасности, Элен наслаждалась тишиной, царящей вокруг. Они часто то с братом, то с Юзефом, а то и втроём уходили бродить по лесу или верхом выезжали на луга или к реке, и носились там в своё удовольствие. Обсудив ближайшие планы, они решили вскоре, не дожидаясь суда, ехать в Санкт-Петербург, к царице. Элен собиралась молить её лишь об одном: чтобы были признаны права Алена на владение всем имуществом отца. После этого она со спокойной душой могла возвращаться в Польшу.
        Пока они жили в доме среди леса, Элен по просьбе брата одевалась юношей. Юзеф к такому её виду давно привык, а вот Ален был в восторге. Ему казалось, что всё это продолжение детских шалостей сестры, когда она старалась во что бы то ни стало не уступить мальчишкам ни в чём. Когда они теперь втроём ехали рядом, могло показаться, что это приятели, один из которых просто моложе своих спутников. Иллюзия была полной, так что разбойники, теперь уже бывшие, качали головами. Некоторые из них узнали в ней того польского господина, которого они когда-то захватили в лесу. Они никак не могли поверить, что это она в тот раз сумела победить их атамана в поединке. Элен смеялась, слыша порой этот недоверчивый шёпот у себя за спиной и как-то раз предложила Юзефу и Алену развлечься самим и развлечь заскучавших без дела мужиков. Всё получилось как нельзя лучше. Довольны были все, одни — зрелищем, другие — участием. Ален и Юзеф впервые смогли оценить друг друга, и оба были приятно удивлены: каждый получил равного соперника. Бой с Элен стоил брату гораздо больших усилий, чем три года назад, и хотя Ален вышел
победителем, у него осталось ощущение, что сестра не показала всего, на что способна. Тем более что настроение у неё после проигрыша ничуть не испортилось. Вечером его предположение подтвердилось, когда он поделился с Юзефом своим мнением.
        — Ты абсолютно прав, — кивнул Юзеф, — она может намного больше, чем то, что ты видел. Но у неё не было никакого желания обязательно выиграть бой. Показать, что не зря училась, составить нам компанию — да, но побеждать? Зачем? И потом. Она мастерски владеет ударом, которому её научил пан Буевич. Но она никогда не использует его завсе. Если не ошибаюсь, это было условием её дяди. Я испытал на себе этот удар лишь раз. К счастью, тогда в наших руках было оружие с защитой, иначе я мог бы и не стоять здесь. Как она это делает — не знаю, проследить почти невозможно, особенно, когда ты сам участвуешь в поединке. Единственное, что осталось в памяти: кажется, будто она уже слабеет, отступает, вот ещё немного и — победа… А не успеваешь оглянуться, как её клинок уже замер у тебя под подбородком. Весьма, понимаешь ли, неприятное ощущение.
        — Кажется, я тоже имел возможность испытать это… Да, согласен, неприятно… И что, Элен больше никогда этим ударом не пользовалась?
        — Пользовалась, — медленно, как бы нехотя, ответил Юзеф. — По крайней мере, у меня нет в этом сомнений, хотя я сам не видел, как это произошло. Да и никто не видел.
        — Как же тогда ты узнал? Почему думаешь, что прав?
        — Я спросил — она призналась. Но даже если бы мы не разговаривали… Я видел рану убитого человека. Он долгое время отравлял ей жизнь, а раньше окончания школы она ему ответить не могла. Всё и случилось как раз на следующий день после окончания занятий… Переживать особо не стоит, он был отвратительным типом, и получил по заслугам. К тому же, если бы Элен ничего не предприняла, он сам постарался бы её убить.
        — Убить? Женщину?!
        — Ну, долгое время он, как и все остальные, считал, что перед ним юноша. А когда всё открылось, видимо, решил, что ничего не изменилось. В этом есть своя правда, как бы мне ни трудно было это признать: начала играть в мужские игры — не жди, что к тебе будет особое отношение. Но это его не оправдывает.
        — Значит, Лосев — не первый?..
        — Лосев? Нет. Скажу больше: даже не второй, — криво усмехнулся Юзеф.
        — Не второй?.. — в замешательстве переспросил Ален.
        — Нет. Четвёртый.
        — Господи… А…кто же был первым? — осторожно спросил Ален.
        — Некий пан Владек Кветковский.
        — А с ним-то, что было не так?
        — С ним всё было хорошо, но опоздай Элен хоть на секунду, он застрелил бы пана Буевича.
        Последовала пауза, после которой Ален произнёс:
        — Значит, она успела выстрелить раньше.
        — Выстрелить? Нет. Хотя, стреляет она прекрасно. Но в тот раз был нож. Ты как-нибудь попроси сестру показать, как она бросает нож, получишь удовольствие, хотя и удивишься. Кстати, с момента нашей памятной встречи после бала, — они оба улыбнулись, — Элен здорово переживала, что кроме пистолетов, не имела тогда больше никакого оружия. Вот с тех пор она не ходит без ножа. Заметить его невозможно, поскольку он спрятан в корсете. Выглядит, как игрушка, даже не похоже, что им можно попасть в цель — слишком тонкий и лёгкий, скорее стилет, чем нож. Зато такой легко спрятать.
        — А стреляет она…из ружья?
        — И из ружья тоже.
        — А из чего ещё?
        — Из пистолета, из лука. Думаю, если бы ей в руки попал арбалет (или как у вас говорят — ээ… са-мо-стрел), она и его бы освоила. Было бы желание или необходимость.
        — Да-а… — протянул Ален. Потом спохватился: — Но ты сказал — четвёртый. Значит, ещё об одном ты не сказал.
        — Да, был ещё один. Здесь совсем другая история — самая обычная, если бы речь шла о юноше. Или мужчине. На неё, когда она возвращалась в школу из города, напали четверо с дубинками. Одного она убила шпагой. Наповал.
        — Похоже, я совсем не знаю свою сестру.
        — Похоже, — засмеялся Юзеф. — Вот и знакомься заново. Только неужели она так сильно изменилась? Никогда не поверю, что в детстве она была послушной дисциплинированной барышней.
        — Нет, послушной она не была никогда, — улыбнулся Ален.
        — Значит, всё правильно. Всё осталось, как прежде, только с возрастом она поменяла игрушки на более серьёзные.
        — Но я помню её пусть озорной, готовой на всевозможные каверзы, но всё же девочкой. А теперь мне иногда кажется, что передо мной очень на неё похожая амазонка. Воительница. Даже немного не по себе становится.
        — Ален, всё это так, но… — Юзеф стал серьёзным. — Она всё та же девочка, которую ты знал. Всё, что ты видишь, не приносит ей радости, не является целью жизни. Да, ей, видимо, приятно, что она умеет то, что не умеет больше ни одна девушка; да, ей лестно наше восхищение, удивление. Но она устала. Она сама мне в этом призналась. Элен взвалила на себя такой груз, который выдерживает лишь с большим трудом, напрягаясь изо всех сил. Долго, слишком долго она считала себя единственной Кречетовой, оставшейся в живых, единственным человеком, который имеет право отомстить. И всё, все свои усилия, она направила на это.
        — Если бы я мог быть рядом!
        — А ты и был рядом. Не просто рядом, а в ней самой. Она недаром назвалась твоим именем. Я об этом думал не раз. Сначала мне казалось, что всё просто: знакомое имя, проще привыкнуть, тем более, что оно созвучно с её собственным. Но потом я подумал о другом, и сейчас убеждён, что так и есть. Твоё имя помогало ей выдержать, не сломаться. Ведь всё, чему она научилась, давалось ей ой, как нелегко!.. Но теперь, слава Богу, всё закончилось! Теперь она сможет забыть о той своей второй роли, о которой ты говоришь «амазонка», сможет стать просто очаровательной женщиной.
        — И станет замечательной женой? — улыбнулся Ален.
        — И станет замечательной женой, — без тени улыбки серьёзно подтвердил Юзеф.
        — Что ж, раз ты так хорошо знаешь её, посоветуй, как мне с ней говорить? Как вести себя?
        — Думаю, как с той самой младшей сестрой, с которой вы сбегали из дома к ребятам в деревню.
        — Она рассказала?
        — Ещё бы! Да так живо, что мне показалось, я сам там был!.. Ален, она очень любит тебя, помоги ей снова ощутить себя девочкой, пусть она вспомнит то время, когда была беззаботна. Мне это не удастся, как бы я ни старался, ведь я узнал её уже другой. И полюбил такой.
        — А вдруг разлюбишь, если она изменится? — Ален улыбался.
        — Нет, — на этот раз улыбнулся и Юзеф, — не разлюблю. Я так много раз видел её всё новой и новой, что ещё один образ меня уже не удивит. Не сомневайся, твоя сестра для меня — самая большая ценность в мире, какой бы она ни стала.
        С этого дня Ален стал чаще бывать с сестрой вдвоём. Они уходили в лес, а Юзеф частенько находил причину не сопровождать их. Постепенно Элен как будто просыпалась. Несмотря на мужское платье, брат всё яснее видел в ней ту самую младшую сестрёнку, которая бесконечными шалостями сводила с ума пожилую няньку и всех остальных домашних слуг.

* * *
        В этот раз они вновь ушли прогуляться вдвоём. День выдался ветреный, но в лесу ветер почти не ощущался, лишь шумели вершины деревьев, заглушая все остальные тихие звуки. Элен смеялась и всё норовила сдёрнуть с брата треуголку. Он делал вид, что сердится, пытался поймать её, но она всякий раз ускользала. Наконец, они пошли рядом, устав прыгать по лесным кочкам.
        — А помнишь, как мы играли в детстве? — спросил вдруг Ален. — Кто-то прятался и подавал знак свистом, а второй его искал в лесу.
        — Помню, конечно.
        — Может, поиграем снова?
        — А не боишься, что теперь я выиграю? Тогда-то ты вечно меня находил. Мне даже казалось, что ты подглядывал, как я прячусь.
        — Ты так топала и пыхтела, что найти тебя было несложно.
        — Ну, теперь-то я не буду ни топать, ни пыхтеть! Да и ветер шумит, так что… Не найдёшь!
        — Найду! — уверенно заявил Ален. — Это мой лес, я знаю здесь каждый куст. Найду. А ты свистеть-то не разучилась? Помнишь, как у тебя всё никак не получалось?
        Вместо ответа Элен заливисто свистнула, совсем как мальчишка.
        — Ну, как? Не разучилась?
        — Нет, теперь свист даже лучше стал! Ну, что? Играем?
        — Чур, прячусь я!
        — Естественно… Куда мне встать?
        — М-м… Вот сюда, к этому дереву. И не подглядывать!
        — Не буду.
        Элен унеслась куда-то в лес, а брат стоял, улыбался и, ожидая сигнала, думал: как в его сестре помещаются все эти разные женщины? Ну, что в ней сейчас общего с той девушкой, которую он видел весной идущей по дороге с развивающимся за плечами шлейфом, грозную в своей решимости идти до конца. А сейчас рядом с ним весёлая, подвижная девушка с лёгким, почти детским характером.
        Сигнала всё не было. Ален решил было пойти искать, не ожидая больше, подумав, что за шумом деревьев просто не услышал свиста, как вдруг всё исчезло… Всё произошло так быстро и неожиданно, что он даже не успел схватиться за шпагу, которую тотчас кто-то забрал. Ему заткнули рот, руки ловко завели назад и связали. Ален успел мельком увидеть какого-то человека, и тут же ему на голову набросили мешок. Но кто его захватил, он гадал недолго. Рядом раздался знакомый голос:
        — Молодцы. Тащите его к лошадям, и уходим! Быстро! — Алексей говорил отрывисто, чётко.
        Ален почувствовал, как его тащат куда-то, ему оставалось только шагать. Шли быстро. Несколько раз он, оступаясь, падал, его с бранью рывком ставили на ноги и тянули дальше. Наконец, вместо пружинистой лесной почвы он ощутил под ногами твёрдую дорогу. Послышалось фырканье лошадей. Он слышал и ещё какой-то звук, который вначале принял за приглушённый визг большой кошки, и подумал, что где-то рядом пойманная рысь. И только потом понял, что слышит голос женщины, которой, как и ему, заткнули рот.
        — Что, так и продолжает брыкаться? — раздался голос Алексея. — Ну-ну, пусть порезвится. — Этого тоже привяжите к лошади, и — вперёд! Нам ещё ехать и ехать!
        Алена взвалили на спину лошади, привязали, чтобы не упал во время скачки, и погнали коней. Дорога заняла примерно час. Пока ехали, Ален прикидывал, в каком направлении они движутся. Но из этого ничего не получилось. Единственное, в чём он не сомневался, что ехали они не по дороге, а пользовались какими-то тропами. Часто сворачивали — солнце грело то с одной стороны, то с другой. Создалось впечатление, что они кружат по окрестностям, то ли запутывая возможных преследователей, то ли пытаясь избежать любопытных глаз. А может, и то и другое. Спустившись с высокого берега, перешли реку вброд. И тут Ален внезапно понял, где они. Река в здешних краях была лишь одна — Неручь, если не считать ручьёв и речушек в неё впадающих. И брод через Неручь тоже был один — примерно в версте от сгоревшей усадьбы. Значит…
        Наконец, послышался скрип открываемых ворот, затем новые голоса. Тут же Алена стащили с лошади и, не снимая мешка с головы, повели в дом. Там его силой усадили на пол. Ещё через несколько минут мешок сняли, и он смог оглядеться. Он сидел лицом к дверям в просторной комнате, видимо, гостиной. Здесь находилось человек семь-восемь, судя по одежде — слуги. Напротив него, рядом с дверью, так же на полу, тоже со связанными за спиной руками и завязанным ртом сидела Элен: голова наклонена вперёд, но не в жесте покорности. Весь её вид говорил о ярости и упорном нежелании признавать себя проигравшей. Ален вспомнил, как ему показалось, что он слышит визг пойманной рыси. Глядя сейчас в глаза сестре, он подумал, что уж лучше бы они поймали рысь, им же было бы безопаснее…
        В этот момент в комнату со шпагой в руках шагнул Алексей. Улыбаясь, осмотрелся.
        — Так-так, эта картинка мне что-то напоминает… Дайте подумать… Ах, да! Зал. Семейство Кречетовых. Как видите, всё повторяется. Ваша судьба опять в моих руках. Как быстро может измениться ситуация. Только недавно я был вашим пленником, и вы диктовали мне ваши условия, а теперь всё наоборот. Только вот требовать от вас я ничего не собираюсь. Кстати, великолепное оружие, — кивнул он на шпагу, которую держал в руке. — Я не встречал такого изящного и одновременно дорогого эфеса. И клинок хорош. Я сохраню, пожалуй, эту шпагу в качестве воспоминания о вас и вашем батюшке. Ведь, как я полагаю, это его вещь?.. Да-да, теперь я вижу, что прав, — хохотнул он, заметив взгляды, которыми его одарили брат с сестрой. И продолжил: — Но я отвлёкся, простите. Вас, конечно, интересует ваша дальнейшая судьба, — Алексей положил шпагу на стол у стены рядом с несколькими бутылками вина и бокалами. Вновь повернулся к ним, присев на край стола, и обратился к Алену: — Помнится, вы обещали, что убьёте меня, если я не выполню ваших условий, а ваши люди закопают моё тело. Я же, как уже говорил, не имею никаких условий,
поэтому просто убью вас. И даже не буду играть в благородство и предлагать вам поединок. Но вот ваша сестра…
        Он подошёл ближе к Элен и с улыбкой посмотрел на неё сверху вниз. Она ответила ему взглядом, полным ненависти. Алексей поднял брови:
        — Какой взгляд! Хорошо, что вы не ведьма, сударыня, а то испепелили бы меня на месте. И всё же вы прекрасны. Не так ли? — обратился он к своим людям. — Просто взять и уничтожить такую красоту — кощунство. Я имею в виду, уничтожить, не воспользовавшись.
        Алексей сделал знак слугам, и они подняли Элен на ноги. Он провёл рукой по её голове и схватил сзади за волосы, удерживая так, не давая отклониться.
        — Не будьте дикаркой, кузина, — тихо произнёс он, нежно скользя другой рукой по её груди. — Вполне вероятно, если вы мне понравитесь, я сохраню вам жизнь…
        Не имея возможности оттолкнуть его руками, Элен ударила коленом. Алексей охнул, сразу отпустив её, согнулся и несколько секунд не мог ничего сказать. Но замахнувшегося ударить девушку слугу он остановил, схватив за руку:
        — Нет, не нужно, — в голосе ещё чувствовалась боль. Потом, немного отдышавшись, обратился к Элен: — Вы, кузина, считаете, что имеете силы и возможность избежать того, что вам уготовано? Вы думаете, что, надев мужское платье, будете наравне с мужчинами? Так я вас должен огорчить. Во что бы ни рядилась женщина, она останется женщиной. Со всеми своими… притягательными особенностями.
        На его губах снова появилась улыбка, теперь оценивающая. Он смотрел то на неё, то на Алена, которого с трудом сдерживали двое, а он пытался вырваться и рычал, как зверь.
        — Пожалуй, я изменю решение, — Алексей теперь подошёл к двоюродному брату, — и всё же предоставлю вам, кузен, выбор. Вы сможете спасти жизнь вашей сестре. Я даже дам вам возможность увидеть, как она скроется верхом на лошади. Клянусь, вы это увидите перед тем, как умрёте. Вижу, вы заинтересовались. Хорошо. Теперь условие. Вы сделаете всё сами. Здесь, при мне. Не понимаете? Между тем, всё просто. Вы не виделись столько лет, очень легко представить, что она не сестра вам, а просто красивая, очень красивая, девушка. Я слышал, она собирается замуж, но не думаю, что господин Вольский не сможет простить вам то, что вашими стараниями его невеста станет женщиной. Ведь таким образом вы сохраните ей жизнь! Ну, не нужно так нервничать, — поморщился он, видя, как Ален опять начал вырываться из рук державших его людей, — я ещё не закончил. Ведь я обещал дать вам выбор, так выслушайте же альтернативу. Если вы откажитесь, захотите сыграть в благородство — пожалуйста. Я убью и её. Но только если она останется в живых после того, как ею у вас на глазах воспользуются все мои люди. Вот теперь всё. Осталось
сделать выбор и сообщить мне.
        Ален больше не вырывался. Сердце билось гулко, в голове метались бессвязные обрывки мыслей. В панике он взглянул на сестру и как будто споткнулся о её взгляд. Она смотрела прямо ему в глаза. В них по-прежнему, не было страха, но исчезла и ярость. Она словно хотела ему что-то сказать. На Элен никто не смотрел, кроме брата, она превратилась для них в вещь, которую поставили на кон в большой игре, и теперь все следили только за игроками — двоюродными братьями. Воспользовавшись таким невниманием, Элен глазами указала брату на свою грудь. Он был озадачен. Она повторила взгляд. И тогда он вспомнил разговор с Юзефом: нож! Там, за корсетом, спрятан нож! Но тут же, поняв, что имеет в виду Элен, он пришёл в ужас, это отразилось на его лице. Сестра ответила взглядом, полным мольбы, а потом прикрыла глаза. Этот последний её взгляд заметил Алексей, который обратил внимание на то, что Ален не отрываясь, смотрит на сестру. Истолковав безмолвную мольбу по-своему, он произнёс:
        — Всё, что говорю я, кузен, для вас, видимо, значения не имеет. Но, может быть, вас убедит сестра? Что ей больше мило: остаться живой или умереть. И не просто умереть, — затем, обращаясь к слугам, прибавил: — Дайте им возможность поговорить.
        Когда им освободили рты, повисла тишина. Потом Ален спросил полушёпотом:
        — Ты хочешь, чтобы я сделал это?
        — Да.
        — Но я не смогу, Элен, — в его голосе был ужас. — Не смогу!
        — Разве ты не видишь, что это единственный выход? Для меня — единственный?
        — Но Юзеф…
        — Если бы он был здесь, то одобрил бы тебя. По-другому нельзя… Прошу тебя… Ален…
        Алексей торжествовал!
        — Ну, наконец-то, разум победил! Поздравляю, сударыня, вы не только красивы, но ещё и умны.
        Элен скользнула по нему ничего не выражающим взглядом, как по пустому месту.
        — Развяжите моему кузену руки, — приказал Алексей.
        — А ей, барин, тоже развязать? — спросил один из слуг.
        — Ей? Зачем? Ей-то руки не понадобятся! — и он рассмеялся. Потом обратился к пленникам: — Вы, оба, не вздумайте совершить какую-нибудь глупость. Предупреждаю, будет только хуже!
        Верёвки сняли, но руки онемели, и пришлось минуты две их растирать, чтобы вернуть гибкость и чувствительность. Затем Ален поднялся и подошёл к сестре. Миг они смотрели друг на друга, потом он осторожно обнял её, она положила ему голову на плечо, и они вместе медленно опустились на пол. Ален, целуя, гладил её по волосам левой рукой, правой пытаясь нащупать рукоять ножа за корсетом. Присутствующие одобрительно переговаривались, и лишь Алексей, стоявший рядом, расслышал, как Ален тихо говорит:
        — Ничего не бойся. Я всё сделаю, как надо, ты даже ничего не почувствуешь. Не бойся, всё будет хорошо.
        Элен вся дрожала. Из глаз катились слёзы, которые не было сил удержать. Но она не отрывала взгляд от лица брата и… улыбалась ему дрожащими губами. Заглянув ей в лицо, кузен увидел только слёзы и, довольно ухмыляясь, отошёл вглубь комнаты взять бокал вина. Если бы он остался рядом, неизвестно, чем бы всё закончилось. В то время, когда он шёл за вином, пальцы Алена, наконец, коснулись изящной рукояти, согретой телом девушки. Он, не вынимая руки, наклонился и ещё раз поцеловал её. В следующий миг последовал быстрый взмах руки с зажатым в ней тонким лезвием…
        — Ален! Стой!!
        Двери с треском распахнулись, на пороге стоял Юзеф, с ужасом глядя на происходящее. Ему показалось, что время стало тянуться неимоверно медленно. Он видел, как в последнюю секунду обернулась к нему Элен и как рука с ножом плавно пошла вниз… Потом — глухой звук удара. Он отвернулся, закрыв глаза рукой. И вновь всё ускорилось. Юзеф, вбежавший первым, был окружён слугами Алексея, но тут же комнату заполнили бородатые люди, рассвирепевшие от того, что их барину, их атаману, угрожает опасность. Их численное превосходство было столь внушительно, что схватки, как таковой, не получилось. Слуги сдались, и теперь, угрюмо глядя вокруг, стояли в углу, где за ними присматривали три мужика.
        Юзеф медленно обернулся, с ужасом ожидая увидеть страшную картину, но не увидел ничего, лишь ощутил обнявшие его руки, а губы его встретились с другими, ещё дрожащими от пережитого потрясения. Мужики кто одобрительно усмехался, кто помалкивал, а кое-кто так заковыристо выразил свои эмоции, что вызвал волну смеха.
        Оторвавшись, наконец, от своей невесты, Юзеф с восторгом и удивлением спрашивал то у неё, то у Алена:
        — Но как? Я же сам видел, как ты ударил! Как же?
        Оказалось всё просто. Юзефа Ален увидел в тот момент, когда руку остановить уже не мог, но успел слегка изменить направление удара. Нож, побив только одежду, воткнулся в пол чуть выше левого плеча Элен и сломался. В этот момент раздался крик:
        — Барин! Он сбежал! Вон, чешет к броду!

* * *
        Не нужно было уточнять, о ком идёт речь. Воспользовавшись общим вниманием к недавним пленникам, Алексей ускользнул из дома. Вскочив на первую, попавшуюся на глаза лошадь, он погнал её к реке. Не говоря ни слова, не сговариваясь, Юзеф и Ален выбежали следом. Элен хотела присоединиться, но замешкалась. Ноги всё ещё были словно ватные. Двигаться не хотелось. Хотелось сесть где-нибудь в уголке и закрыть глаза. Но увидев в окно брата и жениха, уже выезжающих за ворота, она тряхнула головой и пошла к двери. Случайно её взгляд упал на шпагу отца, лежащую на столе у стены. Они догонят Алексея и убьют… А шпага? Нет, именно это оружие должно поставить точку в этой истории! Элен схватила шпагу, ножны и вышла во двор, на ходу закрепляя оружие у пояса. К конюшне она уже могла бежать, хотя и заставляла себя это делать. Но вылетев на коне за ворота, она уже полностью пришла в себя. Теперь пережитое потрясение только подогревало её желание догнать кузена. Сейчас она не думала о своих прежних планах, о том, что и как хотела сделать. В голове стучала только одна мысль, одно желание: догнать и рассчитаться.
        Двое молодых людей, преследовавших Алексея, значительно опережали всех. Позади них скакали несколько бывших разбойников. Дальше неслась Элен. Но очень скоро картина поменялась. Конь Элен, взятый из конюшни, полный сил, ещё и нёс на себе лёгкого всадника, и быстро стал догонять остальных. Когда приблизились к броду, впереди Элен оставались только брат и жених.
        Между тем, Алексею изменила удача, так долго сопутствовавшая ему. Под ним оказался конь Юзефа, недавно проделавший путь от города, и сразу направленный всадником в бешеную скачку по лесам. При переходе Неручи измученная лошадь оступилась на скользких камнях и упала, искупав всадника. Ему удалось поднять её, но теперь лошадь сильно хромала, а когда стала подниматься на крутой берег, и вовсе остановилась. Ноги её подрагивали, ушибленную переднюю она старалась держать на весу. Бросив лошадь, Алексей побежал дальше сам, в надежде укрыться в лесу, где верховым было бы продвигаться труднее. Но Ален с Юзефом были уже у брода. Бегущий человек только успел преодолеть подъём, когда они перешли реку. Теперь они не торопились. Направив коней так, чтобы отрезать Алексея от леса, они заставили его бежать полем, расположенным на отлогом подъёме холма. Алексей задыхался, спотыкался, но всё ещё бежал, когда они догнали его. Всадники спешились. Алексей, тяжело дыша, зло смотрел на них. Юзеф протянул Алену пистолет:
        — У тебя больше прав на это.
        Ален молча взял оружие, посмотрел кузену в глаза. А тот внезапно засмеялся. Но быстро оборвал смех:
        — Что ж, я как всегда, оказался прав. Эти бумаги, — он вынул из-за отворота камзола документы, подписанные ими совсем недавно, — для вас ничего не значат! — и швырнул их под ноги лошадям. — Разумеется, я в ваших глазах презренный негодяй, но как быть с вашим словом, вашей честью, которой вы так кичитесь? Вы плюнете на это и убьёте меня?
        — Нет, это сделаю я, — Элен подошла, ведя коня в поводу.
        — Вы?! — Алексей от неожиданности не находил слов.
        — Да. А что вас смущает? Я не подписывала бумаги и не связана никаким словом, — Элен бросила повод и сделала шаг к Алексею.
        Ален схватил её за руку:
        — Стой! Что ты делаешь?
        Она обернулась, и брат вновь поразился той перемене, которую увидел. От слёз не осталось и воспоминаний, как и от той весёлой сестрички, которую он видел ещё сегодня утром. Перед ним сейчас вновь была та, которую он про себя окрестил амазонкой.
        — Не нужно пытаться остановить меня, — мягко, но настойчиво освободив свою руку, сказала она, — Ален, он — мой, — повернулась и пошла.
        Ален ещё раз хотел остановить её, но был сам остановлен Юзефом:
        — Нет, не надо, — и видя, что Ален готов резко ответить, добавил: — Я тоже её люблю, и боюсь за неё так же, как ты.
        — Тогда почему не остановишь её?
        — Ален, ты недавно сказал, что не знаешь свою сестру.
        — А ты, значит, знаешь её?
        — Да, знаю.
        — Но она может погибнуть! У нас на глазах!
        — Может. Хотя я сомневаюсь в этом, зная её подготовку. Но, поверь, если ты сейчас её остановишь, она никогда не простит тебе этого. И себе не простит. Слишком большой путь она прошла ради этих минут.
        — Но она же сама предложила сохранить ему жизнь, отдать под суд!
        — Она сделала это ради тебя.
        — Ради меня?..
        — Да. Она не собиралась никого щадить, но, встретив тебя, решила сделать всё, чтобы вернуть тебе имя, титул и владения.
        В это время рядом с ними произошёл другой короткий разговор.
        — Так что же вас смущает? — повторила вопрос Элен.
        — Я, конечно, не ангел, но… драться с женщиной? — ответил Алексей, поглядывая на шпагу в руке Элен. — Фи! Это, простите, нонсенс.
        — Вот как? Значит, обесчестить беспомощную девушку — на это вы способны, а вот если у неё в руках вдруг появляется оружие — это уже «фи»?
        — Обесчестить? Вы забываете, что я обещал сохранить вам жизнь!
        — Как благородно! — усмехнулась Элен. — А всё остальное — это оплата? Выкуп за жизнь?
        — А почему нет? Разве жизнь не стоит… нескольких десятков неприятных минут?
        — А вы не подумали, что я не смогла бы больше жить на этом свете? И не на это ли вы рассчитывали? Как это удобно! Девица сама пошла и повесилась, отравилась, утопилась…
        — И заметьте: это не было бы моей виной! Вы бы всё решили сами.
        — Ваше благородство несравненно… Но я сейчас не об этом. Сама судьба привела вас сюда, где всё началось. Здесь всё и закончится. Спрашиваю в последний раз: вы предпочитаете воспользоваться шпагой или дадите мне прирезать вас, как рождественского борова?
        — Ах, ты, стерва! — вышел из себя Алексей. — Хочешь поиграть? Ну, пеняй на себя! — и ринулся в атаку.
        Элен была верна себе и начала бой, только отражая удары противника. Она никуда не торопилась. Алексей пылал гневом — она была спокойна; он сыпал ударами, думая лишь о том, как достать её — Элен была расчётлива и внимательна. Видя, что сестра лишь обороняется, Ален принял это за слабость и опять сделал движение, собираясь прийти на помощь. И вновь был остановлен Юзефом. Взглянув на него, Ален заметил, как побледнело его лицо, губы плотно сжались, а в глазах — такая же тревога и страх за Элен, как и у него самого. И всё же Юзеф оставался на месте, удерживая и Алена.
        Количество зрителей между тем, увеличилось: подоспели люди Алена. Теперь — одни спешившись, другие оставаясь в седле — все следили за развитием событий. Алексей уже видел, что ошибся насчёт навыков Элен. Ему казалось, взбалмошная девица вообразила, что научилась фехтовать, взяв несколько уроков. Но теперь он убедился, что это были не просто несколько уроков, она по-настоящему владела оружием. Он отлично чувствовал, что успешное отражение его атак — это далеко не всё, что она умела. Когда прошёл первый взрыв злости, Алексей понял, что убив Элен, он неизбежно тут же умрёт сам. Никого, естественно, при таком исходе не остановят какие-то там бумаги. Никто даже думать не будет, вернуть ли его в тюрьму или прикончить на месте. Оставалось одно: Алексей решил легко ранить нахалку, тем самым закончив поединок. Не будет же она при этом продолжать бой! Может, ещё и в обморок упадёт. А там можно будет поторговаться, взывая к чести её брата и жениха. При этом у него появлялся шанс вернуться в камеру, что означало — сохранить жизнь.
        Элен между тем, всё так же оборонялась. Но теперь Алену уже не казалось, что это показатель слабости. Движения были уверенными и спокойными. Шпага была для неё тяжеловата, но привычка заниматься тем, что неудобно или трудно, полученная в школе, делала своё дело, и Элен быстро приспособилась к оружию. Но вот она перешла к атакам. Это стало такой неожиданностью для Алексея, что в первую минуту он отступил, стал уходить из-под ударов. В результате нескольких перемещений противники поменялись местами, и наблюдавшим стало видно лицо девушки. Ален, не сдержавшись, произнёс: «О, Господи…». Такой он её ещё не видел. А у Юзефа мелькнула мысль, почти дословно повторявшая слова, когда-то сказанные герром Нейратом: «Хорошо, что оружие всё же удел мужчин, а не женщин!»
        Элен явно не размышляла, как остаться живой. Всё в ней было сейчас подчинено одному — убить, покарать преступника. Она, не задумываясь, отдала сейчас жизнь, если бы ей сказали, что вместе с ней умрёт и кузен. Да, игры в ней не было, была лишь Цель, достижению которой она отдалась целиком, до последней клеточки тела. Всё это отражалось на лице. Нет, никакие гримасы его не изменяли, но смотревшему на неё в эту минуту становилось не по себе. Это почувствовал и Алексей, когда отступил под её внезапным натиском. Но, быстро взяв себя в руки, он продолжил добиваться своего — во что бы то ни стало, ранить её.
        Постепенно бой сместился на самый край обрывистого берега реки. Так Алексей вынудил Элен сражаться, стоя спиной к круче. Брат, волнуясь, схватил Юзефа за руку:
        — Она упадёт!
        — Не думаю, — отвечал тот, не отрывая глаз от происходящего. — Мы все приучены к подобным ситуациям. Она, скорее, его заставит спрыгнуть вниз.
        И действительно, находящийся рядом обрыв, казалось, никак не волновал Элен. Она шаг за шагом отвоёвывала территорию, уходя всё дальше от реки. Они вернулись почти на то же место, где начинали. Теперь Ален видел признаки усталости у сестры. Их заметил и Алексей и тут же усилил атаки. Но его клинок по-прежнему, не мог пробить оборону Элен. А Юзефу вдруг показалось, что он знает, чем сейчас всё закончится. Он не верил, что усталость Элен реальна, это вполне могла быть та самая прелюдия к «удару пана Яноша». Но что-то не складывалось. Раз за разом Элен была вынуждена повторять свои ложные отступления. Это могло привести к тому, что Алексей заподозрит какой-то подвох. Это понимала и сама Элен. Нужно было предпринять что-то такое, что выведет противника из равновесия, заставит не столь пристальное внимание уделять обороне. В очередной раз отступая под натиском кузена, Элен вдруг пропустила его удар. На левом рукаве чуть выше локтя показалась кровь. Алексей воспрянул духом — ну, вот оно, свершилось! Правда, мерзавка не только не упала в обморок, но даже не прервала бой, но это ничего! Ещё чуть-чуть, и
она сдастся.
        Элен отступала. Брат теперь снова видел её в спину и заметил, что движения левой рукой даются ей непросто. Он опять шагнул вперёд.
        — Ален, стой! Это не то, что ты думаешь! Смотри внимательней, — Юзеф с горящими глазами, весь подавшись вперёд, жадно следил за Элен, сожалея лишь о том, что не видит её с боку, тогда бы он лучше всё рассмотрел.
        Захваченный его отношением, Ален продолжил наблюдать, ничего не предпринимая. И всё равно не смог понять, что произошло. Только что он видел радостное лицо кузена, уже предвкушающего победу, как вдруг Алексей, взмахнув руками, навзничь упал на траву. Оба молодых человека поспешили к Элен. Когда они оказались рядом, то увидели Алексея, без движения лежащего на земле. Из раны под подбородком сочилась кровь, а глаза были открыты. Элен, взяв платок кузена, тщательно вытерла клинок, вложила в ножны, потом сняла их и протянула шпагу брату.
        — Не оставляй её больше нигде.
        После этого, никого не слушая, отстранив их, она медленно пошла прочь, поднимаясь к вершине холма, на котором виднелись развалены. На этот раз Ален остановил Юзефа, рванувшегося за Элен, схватив его за рукав:
        — Не ходи, не надо. Пусть идёт. Ей это сейчас необходимо.
        — Что необходимо? Она ранена! Ты же только что переживал, хотел броситься на помощь. А теперь что?
        — Теперь? Теперь мне известно больше, чем тебе. Она идёт домой, — и, видя недоумение на лице Юзефа, пояснил: — Эти развалины когда-то были домом. Нашим домом.
        — Ах, вот оно что… Вот, что Элен имела в виду, когда сказала Алексею, что сюда его привела сама судьба…
        — Именно.
        — Но, может, ей нужно перевязать руку?
        — Если бы это было серьёзно, она бы не ушла. Значит, всё не так страшно. А мы с тобой давай подумаем, что делать с этим, — он кивнул на тело Алексея. — Хоть и негодяй, а всё же он был дворянином, нельзя его оставлять здесь.
        — Нужно позвать кого-нибудь из его слуг, пусть сами занимаются своим хозяином, — пожал плечами Юзеф.
        — Точно. А заодно объяснить им, что не в их интересах рассказывать, кому бы то ни было о том, что здесь произошло. Припугнуть, что их сошлют в Сибирь, как соучастников. Ты со мной? — спросил через плечо Ален, видя, что Юзеф так и остался стоять, наблюдая за Элен.
        — Нет. Я побуду здесь.
        — Как хочешь. Только не ходи к ней, ладно?
        — Да.
        Элен сидела на вершине холма так, чтобы по возможности не смотреть на дом Алексея по ту сторону реки. Она глядела на реку, на лес, на камни вокруг. Она прощалась. С домом, с воспоминаниями с ним связанными, с родителями, с детством… Когда ещё ей доведётся побывать здесь! А, может, и никогда… Элен не замечала времени. Потом вдруг громко заржала лошадь, и она как будто очнулась. Наступал вечер, солнце висело совсем низко, готовясь скрыться за верхушками деревьев. Элен поднялась и пошла, не оглядываясь, обратно.
        Возле убитого суетились его слуги, готовясь перенести тело хозяина к его дому. Элен прошла рядом, равнодушно скользнув по ним глазами, не замечая их угрюмых взглядов. Юзеф и Ален ждали её возле лошадей. Та лошадь, на которой она прискакала сюда без седла, не пожелав тратить лишнее время, теперь была осёдлана. Элен спокойно, но без улыбки, поинтересовалась у брата:
        — Мы сейчас куда? В город или к тебе в лесной дом?
        — Мы с Юзефом решили переночевать у меня. До города далековато.
        — Хорошо, — кивнула она, не дожидаясь помощи, вскочила в седло и направилась в сторону леса.

* * *
        На следующее утро к завтраку Элен не пришла. Тревожить её не стали, но она не вышла и к обеду. Когда обеспокоенный брат, тихо заглянул к ней и позвал по имени, она открыла глаза и произнесла: «Я хочу спать, не трогайте меня», и перевернулась на другой бок. Появилась Элен только на следующий день ближе к обеду. Она уже успела привести себя в порядок после длительного сна, но казалось, выглядела не так, как всегда. Что-то изменилось в ней, как будто что-то ушло, как будто она постоянно думала о чём-то своём, даже принимая участие в общем разговоре.
        За обедом Ален задал Юзефу вопрос, который заинтересовал и его сестру. Она внезапно вынырнула из глубин своих мыслей и взглянула на жениха.
        — Юзеф, всё же я не понимаю, как ты нас нашёл? Как тебе пришло в голову искать нас в доме Алексея? И как ты вообще узнал, где этот дом?
        — Как много вопросов сразу, — улыбнулся Юзеф. — Я торопился к вам из города, чтобы сообщить новость, которая могла изменить многое. Дело в том, что, решив узнать, не определён ли уже день судебного разбирательства, я пришёл к зданию суда. Там один из скучающих караульных поведал мне занимательную историю о побеге одного из узников. По всему выходило, что это ваш кузен. Прикинув, что он, скорее всего, должен показаться где-то недалеко от своего дома, я поспешил к вам, опасаясь немедленных действий с его стороны. И, как оказалось, опасения мои были не напрасны. Прибыв на место, я застал всех твоих разбойников, Ален, сильно обеспокоенными тем, что вы не вернулись с прогулки. Объединив то, что я узнал в городе и то, что случилось здесь, в лесу, я был уже почти уверен, что виновник вашего с Элен исчезновения — Алексей Кречетов. Ну, а дальше всё было просто. Уговаривать твоих мужиков не пришлось, они сами так и рвались на выручку, а где дом господина Кречетова, они, сам понимаешь, знали. Вот и всё… До сих пор благодарю Святую Деву, что успел так вовремя…
        — Да, — кивнул Ален, — это правда. Я не знаю, что было бы, явись ты хоть на миг позже…
        — Ален, — Юзеф замялся, — прости за вопрос… но… как ты решился? Что тебя толкнуло на столь… непоправимые действия?
        Ален не знал, что сказать. Ну, не мог он сказать правду!
        — Мне самому, — медленно, глядя в сторону, начал он, — не страшно было умереть, что бы мне ни уготовил мой «благородный» братец. Но Элен… Смотреть на то, как её… как она… Словом, поверь, это решение было наименьшим из зол.
        — И всё же я не совсем понял, — нахмурился Юзеф, переводя взгляд с брата на сестру. И она ответила ему. Ответила почти правду.
        — Просто господин Кречетов предложил меня в качестве… развлечения своим людям. Альтернативой этому был тот вариант, который ты видел, и которому, к счастью, не дал осуществиться.
        У Юзефа вырвалось столь меткое слово, что Элен с удивлением взглянула на него: при ней он ещё ни разу не позволял себе такого.
        — И вы оба согласились?! — Юзеф был в ужасе.
        — А у нас был выбор? — спокойно и как-то устало ответила Элен, а затем попросила: — Юзеф, это всё в прошлом, всё закончилось, я не хочу ничего вспоминать. Может быть, потом я привыкну к этим воспоминаниям, но пока… ещё слишком больно. Прошу тебя, не надо больше об этом.
        Теперь ещё сильней были заметны перемены в Элен. Она как будто повзрослела. Она улыбалась, но эта улыбка была другой, не такой, как прежде; она разговаривала, но, хотя слова были такими же, чувствовалась какая-то перемена, будто речь стала более плавной, утратила порывистость. Даже походка её теперь казалась Юзефу другой. Сейчас он даже представить себе не мог, что Элен совсем ещё недавно весьма правдоподобно выглядела в образе юноши. Когда он спросил её об этих переменах, она удивилась:
        — Другая? Не придумывай, я всё такая же.
        — Нет, ты не права. Я знаю, самой в себе перемены обнаружить сложно.
        — Может, ты и прав. И что? Ты меня теперь меньше любишь? — Элен улыбалась мягко, немного наклонив голову к плечу, а в глазах светилось то самое, притягательное, женское, сопротивляться чему не было сил.
        Юзеф привлёк её к себе, обнял, поцеловал. Потом тихо ответил:
        — Я люблю тебя любую, какой бы ты ни была. А от того, что ты так часто меняешься, люблю ещё больше.
        — Тогда всё в порядке, — сказала она.
        — И всё же, о чём ты всё время думаешь? Я же вижу, что-то происходит в твоей голове.
        — Ничего не происходит, — пожала она плечами. — Наверное, я просто скучаю. Мне хочется поскорее вернуться в Польшу. Я хочу домой.
        Она впервые произнесла это вслух и поняла, что это окончательный выбор. До сих пор были только мысли, только её ощущения или чувство долга перед паном Яношем. Но сейчас, сказав «хочу домой» и, услышав свой голос как будто со стороны, Элен поняла, что это правда. Как бы она ни любила брата и свою настоящую родину, как бы ни стремилась приехать сюда, вновь прикоснуться к тем воспоминаниям, что сохранила о детстве, всё же настоящим домом стал для неё дом пана Яноша. Она тосковала по дяде, хотела увидеть его, ощутить его заботу, и сама, наконец, позаботиться о нём. К тому же её жизнь теперь была связана с Юзефом, а он не смог бы быть счастлив нигде, кроме Польши. Туда он стремился вернуться ещё сильнее своей невесты: о судьбе матери и сестры он давно уже не получал никаких известий. Письма от пана Буевича, если и доходили, что само по себе было сомнительно, то только до Санкт-Петербурга. А они не были там уже скоро год. Война в Польше по всем признакам близилась к концу. По доходившим слухам Данциг мог пасть в любой момент. С тех пор, как русскими войсками прибыл командовать Миних, заменивший де
Ласси, действовали они всё более решительно. К тому же, к Данцигу из Кронштадта была выслана эскадра судов для атаки с моря, а, главное, для того, чтобы помешать высадке десанта с французских кораблей, подошедших туда же для поддержки Лещинского. Всё это заставляло Юзефа сильно переживать за свою семью.
        Знакомство и прощание
        Было принято решение вернуться в Орёл и сразу собираться в Санкт-Петербург. Но со сборами Элен стала вдруг тянуть. Это было на неё не похоже — приняв решение, она всегда немедленно приступала к его претворению в жизнь. Теперь же она часто разговаривала с Тришкой, явно давая ему какие-то задания. После этого он исчезал то надолго, то нет, появившись, отчитывался перед девушкой, видимо, о проделанной работе, а потом, получив очередное задание, исчезал вновь. На недоуменные вопросы жениха и брата Элен только качала головой, улыбалась и говорила: «Потом. Всё узнаете потом». Но вот, примерно через неделю, она за обедом заявила, что готова рассказать, чем занималась в последнее время.
        — Вскоре мы уедем в столицу, а потом нам с Юзефом предстоит отправиться в Польшу. Сюда мы уже не вернёмся. По крайней мере, в ближайшее время. А у меня осталось здесь ещё одно дело. Я бы хотела повидать людей, с которыми прожила не один год, которые заботились обо мне, как о родной, которые спасли меня. Даже дважды спасли. Я хочу побывать в своём таборе.
        Ответом ей было молчание. И брат, и жених, переглянувшись, уставились на неё.
        — Э-э… В чьём таборе? — переспросил Ален.
        — В моём. В моём родном, если хочешь. Почему вы молчите?
        — Просто это как-то… — Ален замялся.
        — …неожиданно, — помог ему Юзеф. — Что это ты вдруг о них вспомнила?
        — Вспомнила? Да я никогда и не забывала, — пожала плечами Элен. — Чему вы удивляетесь? Ведь вам известно, что меня приютили цыгане. Что же необычного в том, что я хочу их снова увидеть? Или вы будете возражать?
        — Нет, возражать мы не будем. По крайней мере — я, — ответил Юзеф. — Но как ты рассчитываешь найти этих людей? Ведь они бродят по дорогам, не останавливаясь нигде подолгу.
        — Во-первых, это не совсем так, а во-вторых, я уже нашла их, — Элен улыбалась, заметив новый «приступ» удивления. — Мне помог Тришка. Он незаменим в этих делах: если нужно кого-то где-то найти — ему нет равных. Так что нам остаётся только доехать до указанного места.
        — Нам?
        — Конечно. Или вы откажитесь познакомиться с моей цыганской семьёй?
        — Нет. Не откажемся, — твёрдо пообещал брат. — Я бы очень хотел поблагодарить этих людей за то, что сохранили жизнь моей сестре.
        Выехали через день на рассвете. На окраине города расстались с Тришкой. Он отправлялся куда-то с письмом Элен, которое она не решилась доверить почте. Куда он направился, так и осталось тайной. В ответ на вопрос об этом Элен сказала, что пока об этом говорить ещё рано, нужно подождать.
        Дорога заняла часа три. Элен заметно волновалась, это заметили оба её спутника. Она в основном молчала, не поддерживала разговор, погружённая в свои мысли. Немного оживилась она, только отвечая на вопрос брата:
        — Мы всё дальше и дальше от наших земель. Как же они тебя нашли? Где вы встретились? Ты же, вроде, говорила, что они не передвигаются на большие расстояния.
        — Это так. Но тогда, в то время, табор ходил как раз по нашим землям. Потому мы и встретились. Но, поняв, что я — единственная уцелевшая свидетельница преступления, цыгане вынуждены были уйти из тех мест навсегда, чтобы не нажить себе неприятностей. Это им нелегко далось. Ведь нужно знать, хотя бы примерно, что тебя ожидает за очередным поворотом, где удобнее остановиться, где пережить зиму, где торговать своими изделиями. А вдруг в том месте уже есть мастера, изготавливающие такие же? Тогда не избежать неудовольствия, а может, и ссоры.
        — А после? Почему они не пытались вернуться, когда ты ушла от них? Я ни разу не встретил, ни одного цыгана у нас, хотя ездил по всем нашим деревням. И ездил не только лесом, но и по дорогам.
        — Не знаю. Скорее всего, им нечего там стало делать. Кто купит у них товар? Никто. Слишком бедны стали люди. А о базарах и речи не было. Вот и не возвращались.

* * *
        На дороге показалась одинокая женская фигура. Она появилась из-за небольшого лесочка и, пройдя немного по дороге, направилась через луг к цыганским шатрам. Сначала на неё не обратили внимания. Но по мере приближения к табору, ею заинтересовались. Сначала — вездесущие дети, а затем и взрослые. Молодая женщина, не отвечая на вопросы, шла хоть медленно, но уверенно. Она как бы вспоминала, что где расположено, и куда идти дальше. Она остановилась перед сидящей у входа в свой шатёр не старой ещё цыганкой, которая что-то шила. Когда тень остановившегося человека легла рядом с ней, цыганка подняла голову и взглянула вверх. Перед ней стояла стройная молоденькая девушка в дорожном платье, на которое был накинут плащ с капюшоном. Девушка обеими руками взялась за края капюшона и сняла его. Цыганка увидела чуть растерянную улыбку, в которой была и радость и ожидание. Чергэн отложила свою работу и поднялась. Она тоже улыбалась. Но обратилась не к девушке, а к кому-то, кто был в шатре:
        — Выйди, отец. Наша дочь вернулась.
        Из шатра шагнул Мирко. На секунду замер, а потом, так ничего и не сказав, протянул руки…
        Выглядывающие из-за шатров цыганята ничего не поняли, но поспешили разнести по табору весть, что Мирко и Чергэн обнимают какую-то чужую молодую барыню и смеются. Услышав это, к шатру родителей поспешил Лачо. Теперь это был высокий молодой красавец-цыган, по которому тайно (и не тайно) вздыхали все девушки табора и даже окрестных сёл. Он подошёл, девушка оглянулась и приветствовала его по-цыгански:
        — Здравствуй, Лачо.
        — Доброго дня тебе, красавица. Ты откуда моё имя знаешь?
        — Да я не только имя твоё знаю. Наслышана о тебе. Вот приехала специально, чтобы попросить тебя: давай сыграем в ножички. Или ты разучился?
        — Баська! Это ты!
        — Я.
        — Ты вернулась? Ты снова будешь жить с нами?
        — Нет, Лачо, я приехала повидать родителей и своих братьев. Ведь Гожо тоже здесь?
        — Здесь! Даже не поехал нынче никуда, хоть и собирался. Как чувствовал! Я сейчас его позову.
        — Только не говори ему ничего, — не отрывая глаз от Элен, с улыбкой сказала Чергэн.
        Но Гожо не нужно было ничего говорить. Как только незнакомка повернулась и взглянула ему в глаза, он сразу узнал её. Слишком часто он смотрел в эти глаза за время их долгой трудной дороги в Польшу, чтобы забыть.
        — Баська, — он просто произнёс её имя, как будто вспоминая, как оно звучит. — Ты снова с нами.
        Она тоже помнила каждый миг их вынужденного путешествия. Она подошла и сама обняла его.
        — Спасибо тебе, Гожо. Спасибо за то, что я жива. Я так и не поблагодарила тебя тогда.
        Он немного смутился, но Элен уже отступила на шаг.
        — Дочка, а всё же почему ты здесь? — спросил Мирко. — Гожо нам рассказал, что тебя очень хорошо встретил тот человек, к которому ты шла. Что же случилось?
        — Ничего, отец. Я просто приехала на некоторое время в Россию. Теперь уже скоро мне нужно возвращаться, дело, которое привело меня на родину, почти закончено, осталось совсем немного. И я опять уеду в Польшу.
        — А разве тебе не опасно быть в России? — спросила Чергэн. — Прошло много времени, ты повзрослела, но вряд ли те люди забыли о тебе.
        — Их больше нет, — просто ответила Элен. — Теперь я могу не опасаться.
        — Нет?
        — Нет. Они умерли.
        — Все?
        — Да.
        Чергэн с Мирко переглянулись, но ничего не сказали. А Лачо, нахмурившись, спросил:
        — И ты, сестрёнка, вот так смело разгуливаешь одна по дорогам?
        — И как ты сюда попала? — поддержал брата Гожо. — Не пешком же?
        — Нет, — засмеялась Элен, — не пешком. И не одна. Я нашла брата, — она обвела всех сияющими глазами и уточнила, найдя правильное определение: — Своего первого брата. Мне бы очень хотелось познакомить вас с ним. Можно, отец? — обратилась она к Мирко.
        — Конечно, — он улыбался. — Далеко ли ты его оставила дожидаться одного?
        — Нет, он в коляске. Её не видно отсюда из-за деревьев. Но он не один. С ним мой будущий муж…
        А потом она тихо добавила:
        — Мне бы так хотелось, чтобы вы благословили нас…
        Молчание, вызванное этой очередной неожиданностью и просьбой Элен, прервала Чергэн:
        — Гожо, позови-ка своего старшенького, пусть сбегает за коляской. Пора познакомиться с братом и женихом нашей дочери. Там посмотрим, достоин ли жених невесты! Вдруг нам не понравится? — а сама всё так же улыбалась.
        Сына Гожо звать не пришлось: он уже давно вместе с приятелями выглядывал из-за дедовского шатра. Услышав поручение, они тут же унеслись наперегонки к дороге, сверкая голыми пятками.
        — Ну, расскажи хоть немного — кто ты теперь? — обратилась Чергэн к своей приёмной дочери. — Счастлива ли?
        — Да, я счастлива, — не задумываясь, ответила Элен. — У меня есть всё: дом; любящий дядя; я нашла брата, которого считала погибшим; и меня любит человек, которого люблю я. Но я очень скучала по всем вам. Мне так хотелось ещё хоть раз увидеть наши шатры, провести в них ночь… И вот я здесь. И я счастлива.
        — Значит, правду сказала тогда Бабка, — сказал Лачо. — Помнишь, когда провожала нас к реке. Она говорила, что ты вернёшься. И вернёшься знатной да богатой. Вот всё и сбылось!
        — Да, всё сбылось, — улыбнулась Элен. — А где Бабка? Я бы хотела повидать её.
        — Не получится, дочка, — ответил Мирко. — Схоронили мы Бабку.
        — Совсем немного она не дождалась тебя, — добавила Чергэн, — две недели с того дня прошло. Но незадолго до смерти она вспоминала тебя, Баська. Позвала меня к себе и сказала, что ты во сне ей приснилась. И как-то нехорошо приснилась. Сказала она мне, что опасность тебе грозит какая-то, погибнуть можешь. Но если переживёшь это лето, то уж потом ничего с тобой не случится. Я её тогда поблагодарила да сказала, что, мол, стану почаще на тебя карты раскидывать. А она запретила. Говорит: «Несчастье нагадаешь — как притянешь его, а счастье, если придёт, так и гадать не надо, никуда не денется»… Вот ты мне скажи, Баська, верным был сон Бабки?
        — Да… Верным…
        — И ты могла погибнуть?
        — И я могла погибнуть… — повторила за ней Элен. Ей стало так грустно. Казалось, Бабка была неотъемлемой частью табора, она просто не могла умереть. Без неё всё должно стать другим… Но нет. Вокруг всё та же жизнь. Ничего не изменилось…. Но грустить было некогда: к ним уже подходили Ален и Юзеф в окружении ребятишек, к которым успели присоединиться многие взрослые.
        Кто из подошедших мужчин брат, а кто жених, Чергэн определила безошибочно. И дело было вовсе не в шрамах, в которых можно было предположить последствия пожара. От неё не укрылось его удивительное сходство с сестрой, о котором она знала. Ален поклонился, но, не зная, что говорить, взглянул на сестру. Рядом так же молча, с каким-то лёгким опасением оглядываясь вокруг, стоял Юзеф.
        — Что, красивые, языки проглотили? Что молчите? — Чергэн скрыла улыбку, стараясь говорить строго. — Не хотите говорить — не надо. Только молчальников мы тут не терпим. Вот оставим у себя нашу Баську, а вы ступайте себе, откуда пришли.
        — Кого они оставят? — тихо спросил Юзеф у Алена. Тот с таким же недоумением взглянул на него. Потом оба дружно перевели взгляд на Элен. У них были такие растерянные и одновременно напряжённые лица, что она не выдержала — рассмеялась. Впервые с того памятного утра в лесу с братом она по-настоящему смеялась — весело и беззаботно. Слушать этот смех спокойно было невозможно. Тут же засмеялся Лачо, ему тихо вторил Гожо, уже улыбался вовсю Мирко, хихикали и гримасничали дети. Только Чергэн сохраняла спокойствие. Потом прикрикнула:
        — Ладно, хватит вам. Ишь, разошлись! Напугали красивых гостей! А вы не теряйте себя, — обратилась она к двум молодым людям, — и спуску им не давайте. Особенно ты, — она кивнула Алену, — ты ж — графский сын! И сестрёнку свою утихомирь. А ты что ж помалкиваешь? — перевела она взгляд на Юзефа. — Или не боишься, что мы твою невесту у себя оставим? Здесь мы ей завтра же жениха найдём да просватаем. А там — ищи ветра в поле! Ну, что ответишь?
        — Зачем вы хотите оставить у себя Элен? — растерянно спросил он.
        — Это для тебя она Элен, а для нас — Баська, дочка наша.
        — Дочка?
        — Дочка. Росла вместе с нашими сыновьями — своими братьями, значит — дочка. А ты, если хочешь её женой назвать, выкуп давай! Сватов не засылал, так сам давай раскошеливайся!
        — Правильно, мама, — поддержал её Лачо. — За нашу Баську дорогой выкуп надо брать! Она не только красива лицом, так ещё и работница умелая! Так, брат?
        — Да! — ответил Гожо, улыбаясь. — Она хорошей помощницей матери нашей была. Теперь уйдёт — кто её заменит?
        — Выкуп! — снова громко сказал Лачо, а все, кто слышал это шутливое сватовство, присоединились, крича на разные голоса:
        — Выкуп! Выкуп!
        У Юзефа от всего этого голова пошла кругом. Он оглядывался вокруг, не зная, что нужно делать дальше. Стоящий рядом Ален нашёлся первым. Он слегка пихнул Юзефа в бок и сунул ему в руку кошель с деньгами. А сам рискнул импровизировать, хотя совершенно не знал, что и как нужно говорить.
        — У моего друга-товарища нет с собой яхонтов, а не то осыпал бы он родителей красавицы ими. Нет у него и тканей шёлковых, которые расстелил бы он им под ноги. А есть у него золотые монеты, что достались ему дорогой ценой. Отдаст он вам их все до одной за вашу красавицу-умелицу, красную девицу! — и тут же тихо прошептал Юзефу: — Господи, что я несу… Ну, что же ты? Иди, высыпь деньги её отцу. Это тот, что рядом с Элен стоит. Ну! Иди!
        Юзеф подошёл к Мирко, который пряча улыбку в усах, уже держал в руках расписную миску, которую незаметно подала ему подошедшая Галина. Золото из кошелька звонко посыпалось в миску. Все смеялись, Галина обнимала Элен за талию и тихо улыбалась, думая о том, что у неё не было ничего похожего, но не сожалела ни о чём.
        Юзеф уже тоже улыбался. Ален стоял рядом и обнимал его за плечи, а Мирко, передав золото жене, сказал почти серьёзно:
        — Я доволен твоим выкупом и согласен отдать тебе нашу дочь Баську. И пусть сегодня у нас будет праздник. Пусть никто сегодня не грустит! Баська вернулась к нам.
        В это время Чергэн вышла из шатра с иконой. Вот этого Ален вовсе не ожидал. Она благословила Юзефа и свою Баську почти так же, как делали это в деревнях крестьянки… Ален смотрел во все глаза и вспоминал слова сестры о том, что цыган боятся и не любят те, кто их плохо знает.
        А дальше всех удивил Юзеф. После того, как Чергэн унесла обратно в шатёр икону, он подошёл к ним с Мирко и, слегка поклонившись, сказал, тщательно подбирая русские слова:
        — Золото, отданное за мою невесту — это хорошо. Она этого достойна. Но у него нет… лица. Это просто деньги. Я хочу, чтобы у вас осталось что-то от меня. Возьмите это, — и подал булавку. Ту самую.
        Мирко взглянул ему в глаза и, кивнув, принял драгоценность.
        — Она всегда будет со мной. А потом — с моими сыновьями.
        В это время Элен тихонько шепнула на ухо Чергэн:
        — Это его единственная ценность. Он поверил вам.
        — Да. Я это поняла, — ответила мать.
        Через короткое время все в таборе были заняты приготовлениями к неожиданному празднику. Элен трудилась вместе со всеми. Она чистила и резала овощи и мясо, помогала возле котлов, носила с речки воду. Когда жених и брат попытались помочь, она решительно остановила их:
        — Не вмешивайтесь, вы всё испортите. Это не мужское дело, этим могут заниматься только женщины! Сядьте, вон, в сторонке на травку, да отдохните. Как всё будет готово — вас позовут, — и снова ушла к шатрам.
        Они переглянулись.
        — Нда, — произнёс Юзеф, — нам указали наше место. То есть, как со шпагой играть — это занятие чисто мужским не считается, она заявляет, что тоже имеет на это право. А тут…
        — Да ладно, тебе. Отдыхай, пока твоя невеста женой не стала, — улыбнулся Ален. — Я так понимаю, хозяйкой она будет хорошей, но просто с ней не будет.
        — Это точно, — согласился Юзеф, усаживаясь рядом на траву, — но я к этим трудностям уже как-то и привык.
        — Интересно, — помолчав, сказал он, — правду тогда сказал господин Забродов Элен? Он действительно предупредил этих людей? Они спаслись благодаря ему? Или это всё же была попытка с его стороны хоть как-то смягчить свою вину?
        — Так давай сейчас у кого-нибудь спросим, — ответил Ален. — Самое время сейчас.
        — У кого?
        — Я бы спросил у этого… приёмного отца Элен… как его? Мирко?
        — Кажется, да. Он тут вроде главный.
        — Вот и хорошо. Раз мужчины не принимают участия в подготовке, значит, и он свободен. Пойдём, вставай.
        Мирко они нашли сразу, он осматривал упряжь на паре, которая была впряжена в коляску. Штефан, стоя рядом, наблюдал за ним, насупившись, и что-то тихонько ворчал себе под нос. Увидев подходивших мужчин, он явно обрадовался.
        — Наконец-то вы пришли, панове! — обратился он к ним по-польски. — Пан Юзеф, что ему тут нужно?! А? Вот сглазит лошадок, непременно сглазит!
        — Перестань, Штефан, — ответил Юзеф, — и говори по-русски.
        — Распрячь бы пару надо, — сказал, ни к кому конкретно не обращаясь, Мирко. — замаются лошадки долго стоять. Пусть отдохнут.
        — Ага. А потом не найдёшь их, — возразил Штефан.
        — Почему не найдёшь? — удивился цыган. — Стреножим их, и пусть пасутся.
        Дальнейшие возражения недоверчивого поляка опередил Ален.
        — Правильно. Штефан, распряги лошадей.
        — Давай, давай, — поторопил раздумывающего, стоит ли это делать Штефана, Юзеф.
        — Вы так внимательно смотрели на упряжь, — сказал Ален. — С ней что-то не так?
        — Поизносилась немного. Кольцо погнуто. Удила можно поменять, — коротко ответил Мирко.
        — А возьмётся кто-нибудь помочь с этим делом?
        — Можно помочь. Только зачем? Лучше я всю упряжь тебе, барин, сменю. Не думай, я не из-за денег. Это для дочки.
        — Спасибо.
        Помолчали. Потом Ален всё же спросил:
        — Можно у вас узнать об одном событии?
        — Спрашивай, барин, почему ж нет?
        — Было ли такое, что какой-то человек помог вашему табору, предупредил об опасности?
        Мирко внимательно посмотрел на него.
        — Было. А почему спрашиваешь?
        — С ним говорила моя сестра, он рассказал, что спас цыган. Но нам что-то не верилось. Вот мы и решили у вас спросить, правда ли это.
        — Почему ж вы тому человеку не поверили?
        — А почему вы поверили?
        — Мы тоже поверили не сразу, — вздохнул Мирко. — Он ведь у нас тогда не первый раз появился. Сначала он помогал Баську поймать. Да обманули мы его. Когда ж он опять заявился и стал пугать нас тем, что на следующий день нас всех беда ожидает, мы прогнать его сперва хотели… А он вдруг на колени перед всеми встал и говорит: «Убейте меня здесь, чтобы я не был виновен в ваших бедах, что завтра придут». Тут мы уж поверили, быстро собрались и ушли. Но двоих оставили. Они спрятались, чтобы посмотреть, что будет. Вот они и рассказали после, что плохо бы людям пришлось, останься мы там. Появились человек десять, все с оружием. Один из них, как увидел пустое место стоянки, разозлился здорово.
        — А того, что предупредил, с ними не было?
        — Не знаю. Сам ничего не видел… Вот ты, барин, сказал, что он говорил с сестрой твоей. А что с ним дальше стало?
        — А почему вам это интересно?
        — Дочка сказала, что все, кто угрожал ей, умерли. Тот человек, вроде, тоже среди них был…
        — Да, он был среди них. Но он не умер. Он ушёл в монастырь.
        Мирко молча кивнул. Потом сказал:
        — Это правильно.
        — Что правильно?
        — То, что не умер. Бог знает, кто имеет право остаться на этом свете.
        Все замолчали. Что ещё говорить, Ален не знал. Возникшую было неловкость сгладил Мирко, сказав:
        — Вон, уже всё готово, нам машут. Идёмте, — и первым, не дожидаясь их, направился к шатрам, где женщины закончили все приготовления.
        Угощение удалось на славу!
        — Ой, не могу больше! — простонал Ален. — Ни кусочка больше не поместится!
        — А ты встань да пройдись немного, — полушуткой предложила сестра, — может, место и появится.
        — Не, панна Элена, — отдуваясь произнёс сидящий рядом Штефан, которого тоже позвали к праздничному столу, — это не поможет. Я, кажется, неделю теперь есть не смогу, переваривать буду. Вот не знал, что цыгане так едят…
        Элен тихонько засмеялась. Внезапно кто-то обнял её за плечи со словами: «Привет, подружка!». Она обернулась и увидела улыбающуюся молодую цыганку, у которой из-под платка выбивались роскошные пряди волос медного цвета.
        — Ася!
        — Ну, а кто ж ещё? Я ходила в село, гадала и даже не поверила, что это правда, когда мне сказали, но поторопилась вернуться. А это и впрямь ты!
        — Это и впрямь я.
        — И что? Тебе наскучила жизнь барыни? Ты решила вернуться? — со смехом спрашивала Ася. — Или опять тебя прятать придётся?
        — Нет, не придётся прятать. Я приехала повидать всех вас, да познакомить с женихом и братом. А их — с вами. Ведь должны же они знать мою цыганскую семью.
        — Это точно, должны. Выходит, ты, барин, счастливым родился, — обратилась она к Алену, — живым вышел оттуда. Значит, и дальше счастливым будешь.
        — Это тебе карты шепнули? — улыбнулся он.
        — Нет, карты только много раз говорили, что живой ты. И мне говорили, и вон, Чергэн тоже. А счастье твоё по глазам видно, — опять улыбнулась она.
        — Быстро ты всё это разглядела. Только вряд ли права.
        — Не веришь? А ты дай-ка мне на твою ладонь взглянуть, я подробнее тебе всё расскажу. Может, тогда поверишь.
        Говоря это, Ася уже уселась рядом с Аленом и уверенно протянула руку. Он, усмехнувшись невесело, протянул в ответ свою. Ася некоторое время разглядывала линии на его ладони, а потом, подняв брови, весело посмотрела ему в глаза.
        — Ай, грех печалиться тому, кто такой узор на руке носит. И жизнь длинная, и достаток в ней будет. Людей себе подчинить умеешь, но не силой. А ещё — женишься скоро, и счастлив будешь. Жена твоя долго с тобой будет, и другой с тобой рядом не быть. Детей она тебе родит. Разве не это называется счастливой судьбой?
        — Счастливой?
        — Ай-я-яй! Знаю, что думаешь. Только что было — то прошло. Ты своим прошлым беспечальное будущее оплатил. Только верить надо в это. Не поверишь, будешь о плохом думать — удача от тебя отвернётся. Ангел обидится и не станет тебе больше помогать.
        — Ты так говоришь красиво — как песню поёшь, — улыбнулся Ален. — Если бы ты ещё научила меня, как верить научиться?
        — Этому научить нельзя. Просто верить надо. Это внутри должно быть. А о песне ты хорошо сказал. Песни мы сегодня ещё не пели. И не танцевали. Баська! Ты не забыла ещё, как плясала с нами? Не хочешь показать своему брату, как танцуют цыгане?
        — Очень хочу! Только… не в этом же платье? У тебя не найдётся старенькой юбки?
        — Э-э! Для любимой подруги найдётся и юбка, и кофта! Только вот на ноги ничего предложить не могу.
        — Это и не нужно! Я буду танцевать босая!
        Они вдвоём тут же исчезли переодеваться.
        — Нас, как я понял, ожидает опять что-то неожиданное? — спросил молчавший до этого момента Юзеф.
        — Элен собирается танцевать, по-моему, — неуверенно ответил Ален.
        — Она когда-то удивила всех нас своим танцем, — вступила в разговор Чергэн. — Сама научилась, никто и не знал об этом. А плясала так, что нашлись даже, кто позавидовал.
        — Да, в отношении удивлять — это у неё всегда хорошо получалось, — ответил Юзеф. — А скажите, вот только что эта девушка гадала по руке… и как к этому относится? Она шутила? Или этому можно доверять?
        — Да, конечно шутила, — ответил вместо Чергэн Ален. — Хотела развлечь, повеселить…
        — Это — как ты сам чувствуешь, — внимательно глядя на него, возразила цыганка. — Приятное сказать — это конечно. Но если бы она не видела этого на руке, то и не говорила бы. Не стала бы говорить о неудачах и огорчениях. Сказала б, что больше несчастий не будет. Сказала б, что всё страшное позади осталось. А она вон, сколько всего тебе предсказала. Такое просто так не говорят. Это увидеть надо. Значит, ты и правда, счастливый.
        — И вы верите?
        — А что ж не верить, когда всё сбывается? Вот все считали тебя, барин, умершим, а мне карты раз за разом говорили, что ты жив. Муж не верил. А я знала, что всё правда. Карты меня ни разу ещё не обманули.
        Ален слушал и не знал, что думать. А Юзеф был доволен. Наконец-то господину Кречетову обещали что-то светлое. Пусть он не верит в это сейчас, но может, хоть задумается о возможности счастья.
        В этот момент к костру подошли несколько девушек и молодых женщин. Их приветствовали одобрительными возгласами. Тут же послышались звуки сначала одной, а потом и второй скрипки. Под их мелодию, помогая себе ударами в бубны, цыганки начали танец. Ален, уже не раз видевший подобные сцены, всё равно не мог отвести глаз от танцовщиц, а Юзеф и вовсе замер. Ритм, мелодия, движения захватили его, ему казалось, что какая-то его часть танцует вместе с цыганками. И вдруг в одной из них он узнал свою Элен! Он удивлённо и как-то растерянно взглянул на Алена, и встретил смеющийся взгляд. Элен было узнать трудно: в широкой пёстрой юбке, в платке, завязанном сзади и закрывающем лоб, она ничем не отличалась от остальных плясуний. Но вот постепенно они немного разошлись, и Элен оказалась в кругу. Это опять был её танец, как тогда, давно, зимой. Но сейчас в нём не было той яростной стремительности, в которой говорила обида и желание что-то доказать. Движения были мягкими и притягивали к себе, манили…
        … Наутро стали прощаться. Когда настал черёд Алена сказать что-то, он обратился к Мирко.
        — Я долго думал, как отблагодарить вас всех за жизнь моей сестрёнки. И мне кажется, я нашёл правильное решение. Элен рассказала мне, что раньше табор кочевал по землям графа Кречетова или рядом с ними. А потом вы вынуждены были уйти оттуда, сменить дороги. Я, на правах наследника графа, предлагаю вам вернуться. Обещаю, что остановиться на зиму вы сможете в любой из принадлежащих мне деревень. Платы за это с вас никто не потребует. Я сам возмещу деревне издержки. Даже если вы не сможете или не захотите вернуться, помните, что в моих владениях вы всегда найдёте любую помощь.
        Элен, с тревогой взглянув на брата в начале его слов (не сказал бы чего-нибудь не так, не обидел бы чем), полностью успокоилась и испытала чувство гордости за него: Ален смог забыть все те глупости, которые он слышал о цыганах раньше, а его предложение было как раз тем, что от него можно было ждать — восстановлением справедливости.
        …Когда коляска скрылась из виду, Чергэн, утерев слёзы, спросила мужа, как он считает, следует ли воспользоваться приглашением господина Кречетова. Мирко взглянул на неё:
        — А сама-то как бы решила?
        — Не знаю. Продать в тех местах вряд ли что удастся, да и гаданьем много не заработаешь… Но, может, хоть на зиму туда ходить будем? Будет хоть возможность о Баське узнать что-то.
        — Вот и я об этом подумал.
        Граф Кречетов
        Перед отъездом брат с сестрой нанесли ещё один визит бурмистру. Они интересовались, «как продвигается их дело, и когда можно ждать суда над Алексеем Кречетовым». Бурмистр выглядел несколько смущённо, когда ответил, что господину Кречетову удалось бежать из-под стражи.
        — Его, конечно, ищут, но пока безрезультатно, — бурмистр смотрел в стол и думал, что был бы счастлив, если бы графа так и не нашли. Как бы тогда всё упростилось! — Поиски велись и в городе и… рядом с городом, но… — он развёл руками.
        — А в его усадьбе? — спросил Ален. — Там тоже смотрели?
        — Да, разумеется! — ответил градоначальник, несколько оживившись. — Но нашли там полный разор и запустение. В доме не было ни единого человека! Никто не знает, куда все делись…
        — И что же теперь?
        — А о чём вы, собственно, волнуетесь? Вы имеете в руках бумаги, в которых господин Алексей Кречетов признаёт вас пропавшими детьми графа Владимира Кречетова, а значит, и законными наследниками. Нужно подать прошение об официальном признании вашего права. Только и всего. Суд над Алексеем Кречетовым тут не причём.
        — И вы дадите нам такую бумагу?
        — Я?! Нет-нет, я могу лишь отправить все необходимые документы в столицу. Разумеется, я приложу к ним письмо, в котором выражу своё мнение по этому поводу.
        — Ваше превосходительство, мы в ближайшее время сами будем в Санкт-Петербурге. Как вы считаете, если мы сами отвезём бумаги, это ускорит дело?
        — Ну, конечно! — обрадовался бурмистр (вот это везение: ещё одной заботой меньше!). — Всегда хорошо, когда с бумагами приходят заинтересованные люди. Вы там всех и… поторопить сможете, — и он подмигнул Алену, потерев указательный и большой пальцы друг о друга.

* * *
        Путь в столицу прошёл без приключений. Ехали на перекладных, долго и нудно ожидая свободных лошадей на почтовых станциях. Зато дорога от станции до станции пролетала незаметно — лошади бежали споро, нередко оставляя позади экипажи других путешественников, но и сами с завистью поглядывали вслед почтовым тройкам, пролетающим мимо с гиканьем и свистом.
        В Санкт-Петербурге их ждала новость. Вышедшая их встречать Маша смущённо улыбалась, а её сильно округлившаяся фигура объясняла причину этого смущения. После первых приветствий Элен поздравила Машу, и та, видя искреннюю радость бывшей своей хозяйки, вся расцвела и рассказала, что её муж, когда узнал, что у них будет ребёнок, «как сумасшедший, схватил её на руки и стал целовать у всех на виду!» Ещё немного поговорив на эту тему, Маша осторожно спросила, а что это за человека они привезли с собой? У него такие шрамы на лице! Они хотят, чтобы Иван вылечил его?
        — Машенька, это мой брат, Ален.
        — Брат? Но… вы же говорили, что он погиб… вместе с отцом?
        — Да, так думали все. Но он остался жив, только обгорел сильно. Ты понимаешь, Машенька, мой брат жив!
        В это время Ален с любопытством оглядывался вокруг. Заметив его внимание, Элен нашла нужным пояснить:
        — Этот дом через пять лет станет моей собственностью здесь, в Петербурге, после того как оговорённая в документах сумма будет выплачена хозяину. Я так рада, что могу сказать: теперь он и твой!
        — Мой?
        — Да. Тебе же нужно будет приезжать в столицу? Иван и Маша будут присматривать за домом в наше отсутствие. Это не составит для них труда, поскольку живут они вот в том флигеле. Так что к твоему или моему приезду здесь всегда будет всё готово.
        — Это прямо какая-то сказка, — с улыбкой глядя на неё, ответил брат. — Недавно я ничего не имел, кроме дома в лесу, а сейчас — имение, дом в столице…
        — Погоди ещё радоваться, — засмеялась Элен, — нужно сначала, чтобы твои права на имение признала царица. Так что пока у тебя — только этот дом.
        — В таком случае, я смогу считать его своим, если только внесу всю оставшуюся сумму за него. Согласна?
        — Конечно, если ты так считаешь. И тогда в документе будет два имени.
        Вечером, когда Иван освободился от своих обязанностей, состоялся праздничный обед, готовить который Маше, как когда-то, помогал Штефан. Элен настояла, чтобы с ними за столом сидели и супруги Кузнецовы. Спорить никто не пытался, зная её характер, но в начале обеда чувствовалась неловкость. Это быстро прошло, опять-таки благодаря Элен, которая смогла найти слова для каждого, втянуть в разговор всех. К концу трапезы они уже непринуждённо разговаривали между собой, как будто были знакомы уже давно, и никаких различий в положении между ними не было.

* * *
        На следующий день Иван попросил Алена зайти к нему во флигель, когда сможет найти для этого время. Ален, заинтересовавшись, зачем это он мог понадобиться господину доктору, тут же откликнулся на просьбу. Они присели в кресла в комнате, которую Маша называла гостевой, и Иван без предисловий начал разговор.
        — Господин Кречетов, я лекарь и смотрю на всё в жизни с этой точки зрения. Простите, что сразу говорю о деле, но… могу ли я осмотреть шрамы на вашем лице?
        — Осмотреть? — Ален слегка удивился. — Извольте, если считаете это нужным.
        — Считаю, — кивнул Иван.
        Он долго разглядывал последствия давнего ожога, заходя то с одной, то с другой стороны, ощупывая шрамы пальцами. Затем, закончив осмотр, вернулся в своё кресло.
        — Очень хотел бы порадовать вас, но, к сожалению, не могу. Если бы я встретил вас раньше, когда ещё не так много времени прошло после травмы, я, пожалуй, смог бы вам помочь. Разумеется, я не имею в виду, что вовсе избавил бы вас от шрамов, но сделать их менее заметными, а кожу на вашем лице более гладкой — я, пожалуй, смог бы. Но теперь… Конечно, можно попытаться, но, боюсь, результат будет незначительным, если вообще будет. А чему вы улыбаетесь? — удивился Иван.
        — Господин доктор, я благодарен вам за заботу и внимание ко мне, но… кто вам сказал, что я собираюсь лечиться?
        — А разве вы не хотите выглядеть лучше? Разве не мечтаете избавиться…
        — Нет, — не дослушав, перебил Ален.
        — Нет? Поясните.
        — Ещё совсем недавно, господин доктор, чтобы не видеть реакции окружающих людей на мой внешний вид, я носил маску. Носил, не снимая. Если бы я встретил вас в то время, то счёл бы это самым ценным даром небес и согласился бы на любое лечение, только бы вернуть себе лицо. Но внезапно в моей жизни вновь появилась Элен, моя младшая сестрёнка. Появилась, как в сказке — красивая, стройная, и не испугалась моего вида. Вы знаете, что она сделала, впервые увидев моё изуродованное лицо? Она поцеловала меня! И я излечился от своего страха показываться на людях. Это произошло не сразу, но всё же произошло. Так что, доктор, лечения мне не требуется. Помощь нужна была моей душе, а не лицу, и она уже оказана мне.
        Иван некоторое время молчал, затем встал и слегка поклонился.
        — Я поздравляю вас, господин Кречетов. Редко бывает, чтобы человек сам избавился от назойливых мыслей о своём физическом недостатке, с которым вынужден жить. Эти мысли мешают быть счастливым, лишают спокойствия, доводят до сумасшествия и в отдельных случаях даже до самоубийства. А вы сумели, вы победили. Ещё раз поздравляю.

* * *
        Её императорское величество изволили отдыхать в Петергофе. К моменту прибытия Элен в Санкт-Петербург Анна Иоанновна только что обосновалась в своей загородной резиденции. Это означало, что нужно было или ждать её возвращения или попытаться поговорить с ней там, в Петергофе. Ожидание могло затянуться — двор, бывало, задерживался там на месяц, а то и более. Бирон, разумеется, был при императрице, но все бумаги и письма, поступающие на его имя, ежедневно доставлялись из Зимнего ему в руки.
        Элен со спутниками уже две недели жила в столице. Они обсуждали, что предпринять дальше, но Элен, от которой всё зависело, ни на что конкретное не решалась, будто чего-то ждала. Неожиданно явился Тришка, и сразу после этого решение было принято: не ждать возвращения государыни в город. Элен отправила Бирону письмо, которое он получил на следующий день. В письме она называлась Еленой Соколинской и осторожно напоминала, при каких обстоятельствах появилась при дворе и о высочайшем разрешении обратиться за помощью, если возникнет необходимость. Ответ пришёл через три дня. Собственно, это был не ответ, а приглашение для неё и «сопровождающих лиц» прибыть в Петергоф. Анна помнила Елену и заинтересовалась, о чём же может попросить русскую царицу молоденькая полячка.
        Было решено, что Ален вновь наденет маску, чтобы сразу не шокировать придворных. Да и эффект неожиданности был бы не лишним.
        В Петергофе об их прибытии знали, встретили и проводили в павильон Монплезир, где отдыхала её императорское величество. Вокруг неё, как всегда, вилось множество шутов, шутих и придворных, которые тоже были не прочь шутовским поведением заслужить монаршую благосклонность.
        Императрица новую гостью заметила сразу. Поманила пальцем. Элен подошла одна, без сопровождавших её мужчин, которые остановились поодаль. Ален вызывал острое любопытство своей маской, особенно среди дам. Высокий, стройный, с уверенной походкой и светскими манерами — ах, ну почему он закрывает лицо?! Так хочется на него взглянуть!..
        — Нам стало известно, что ты приехала с просьбой, сударыня? — спросила Анна, ответив на приветственный глубокий реверанс Элен взмахом руки. — Чего же ты хочешь?
        — Прежде всего, я пришла просить у вас прощения, ваше величество.
        — Прощения? Что же ты такое совершила, что тебе требуется наше прощение?
        — Я обманула вас, ваше величество, и всех остальных. Я представлялась, как Елена Соколинская. Но это неправда. Я — Элен Кречетова.
        Как только она произнесла это, среди придворных пронёсся тихий ропот и тут же стих. Царица нахмурилась.
        — Это имя я, кажется, запретила произносить.
        — Да, я знаю, ваше величество, и это одна из причин, по которым я назвалась другим именем.
        — Одна из причин? То есть, были и другие?
        — Да, ваше величество. Тот человек, который вызвал ваш гнев — мой двоюродный брат, Алексей Кречетов.
        — Вот как? — царица была явно раздражена. — И ты приехала просить за него?
        — Нет-нет, ваше величество, ни в коем случае! Я восхищена вашей проницательностью и такой точной оценкой этого человека! Но он заслуживает не только вашей немилости. Он преступник.
        — Преступник? — в глазах Анны загорелся интерес: а история-то, кажется, интереснее, чем на первый взгляд! — В чём же ты обвиняешь его? Расскажи всё подробно.
        — Как прикажете, ваше величество. Я выросла в Польше, в этом обмана нет. Меня удочерил старый друг моего отца, графа Владимира Кречетова.
        — Постой… — нахмурилась царица, что-то припоминая. — Это не тот ли граф Кречетов, что сгорел со своей усадьбой?
        — Да, ваше величество, это мой отец.
        — Подожди, милочка, ведь он погиб, сгорел вместе с детьми, а ты говоришь, что — его дочь?
        — Ваше величество, это правда! Все считали, что тогда погибли все — отец и двое детей. Но мне удалось бежать из горящей усадьбы.
        — Куда? Ты хочешь сказать, что бежала без оглядки до самой Польши? — скептически подняла брови Анна.
        — Нет, ваше величество, меня приютили цыгане. Они же, спустя несколько лет, помогли мне добраться до города, в котором жил друг моего отца.
        — А почему же ты не искала помощи здесь, на родине? Почему вдруг решила поселиться в Польше?
        — Ваше величество, я ничего не решала. Я бежала из России.
        — От кого?
        — От того, кто преследовал меня, грозил убить.
        — Но кто он? Кто посмел угрожать смертью дочери графа, дворянке?!
        — Тот, кто виновен в смерти моего отца, ваше величество. Алексей Кречетов, мой кузен.
        Опять послышался лёгкий ропот, теперь уже вызванный самим рассказом, а не запрещённым именем. И тоже быстро стих, как и в первый раз. Императрица переглянулась со своим фаворитом, и Бирон продолжил беседу вместо неё.
        — Вы, сударыня, сейчас обвинили человека в тягчайшем преступлении. У вас есть доказательства его вины?
        — Да, ваша светлость, есть. Во-первых, я сама была там, я видела, как графа Кречетова били, принуждая подписать бумаги, передающие права на всё имущество Алексею.
        — Но это не может быть доказательством, — покачал головой Бирон. — При всём уважении к вам, я вынужден сказать: это всего лишь свидетельство ребёнка. Согласитесь, вы могли и придумать это, вам могло показаться что-то, во что впоследствии сами и поверили. Остаётся надеяться на «во-вторых».
        — Во-вторых… Ваше величество, вы имеете отличную память, поклонилась Элен, — и вы только что упомянули о том, что у графа были дети. Это так и есть. Моего старшего брата тоже считали погибшим, и я в том числе. Я выяснила, что он жив, совсем недавно. Но ему повезло меньше, чем мне, Ален обгорел во время пожара, будучи раненым и находясь без сознания. Если бы не его преданный слуга, брат остался бы там, рядом с нашим отцом, убитым собственным племянником. Слуга вынес его из горящего дома. Ален Кречетов сейчас находится здесь, и его свидетельство, надеюсь, будет более веским, поскольку он уже не был ребёнком во время трагедии, он вместе с отцом с оружием в руках пытался дать мне возможность спастись. Если вы прикажете, ваше величество, он предстанет перед вами.
        — Прикажем. Где он?
        Элен обернулась и махнула рукой брату, который не мог слышать всего, хотя и догадывался о содержании разговора. Увидев взмах руки Элен, он направился к ней. Приблизившись, Ален склонился в низком поклоне перед императрицей. Анна не дослушала слова приветствия и нетерпеливо спросила:
        — Почему, сударь мой, на тебе маска?
        — Я не хотел бы испугать ваше величество своим видом. Моё лицо не достойно взгляда ваших глаз, оно изуродовано огнём.
        — Глупости! Сними немедленно.
        Ален вновь поклонился и снял маску. Все дамы слева от него тихо ахнули, многие отвернулись или закрылись веерами. Но Анна и виду не подала, что удивлена или шокирована его видом.
        — Так лучше, — кивнула она. — Нам не нравится, когда не видно лица говорящего. Ведь так? — повернулась она к Бирону.
        — Истинно так, матушка, — поклонился он и задал вопрос Алену: — И что можете рассказать нам вы?
        Выслушав его подробный рассказ о событиях той трагической ночи в доме графа Кречетова, императрица опять взглянула на Бирона, передавая ему инициативу в разговоре.
        — Что ж, это совпадает с тем, что ранее рассказала нам ваша сестра. Но, по сути, и это не доказательство. Вот если бы можно было выслушать кого-то третьего, кто не представляет ваших интересов. Кстати, а самого господина Алексея Кречетова вы не встретили?
        — Встретили, — ответил Ален. — Он был крайне удивлён и расстроен, увидев нас обоих живыми. Но, несмотря на это, подписал бумагу, в которой признаёт нас детьми графа Кречетова.
        — И зачем он это сделал? — удивился Бирон. — Ведь это равносильно отказу от имущества. Вам не кажется, что это… как-то странно?
        — Возможно, он хотел хоть частично загладить свою вину, — пожал плечами Ален. — Или надеялся таким образом заслужить снисхождение суда.
        — Суда? Его судили?
        — Должны были судить, ваша светлость. По нашим обвинениям бурмистр города Орла отдал приказ об аресте Алексея. Он должен был дожидаться суда в тюрьме.
        — Вы сказали «должны были судить». Его отпустили?
        — Нет, ваша светлость, Алексею удалось бежать, убив охранника. Его разыскивают, но пока безрезультатно.
        Бирон помолчал. Потом сказал:
        — Покажите бумагу.
        Ален с поклоном протянул ему документ.
        — Что ж, всё составлено верно. Подпись его я знаю, доводилось видеть. Таким образом, можно признать вас наследниками графа Владимира Кречетова. Если только эту подпись не заставили поставить силой или хитростью, — Бирон задумчиво смотрел на Алена.
        — Ваша светлость, — заговорила Элен, — этот документ подписан Алексеем Кречетовым в присутствии его превосходительства господина бурмистра города Орла. Если в чём-то есть сомнения, можно вызвать его.
        — В присутствии бурмистра? Это меняет дело. Матушка государыня, я думаю, сомнений больше нет: эти двое действительно дети графа Владимира Кречетова? — увидев кивок царицы, он продолжил: — Что же касается ваших обвинений, то они весьма правдоподобны, но всё же не доказаны.
        — Ваша светлость, — обратилась к нему Элен, — у нас есть свидетель. На этот раз это человек, к нашей семье никакого отношения не имеющий, кроме одного: это один из тех приятелей нашего кузена, которые помогали ему в его гнусностях в ту ночь. Если вы пожелаете, он будет представлен вам почти немедленно. Он дожидается в экипаже перед воротами парка.
        — И вы оставили его там? Надеюсь, его охраняют?
        — Этого не требуется. Он никуда не сбежит.
        — Вы считаете, его ответы будут правдивыми?
        — Безусловно, ваше величество. Этот человек теперь служитель Бога. Он стал послушником и готовится принять постриг.
        — Эй, кто там, позовите этого монаха! — распорядилась царица, и тут же несколько человек рысью устремились выполнить приказ.
        — Пока прибудет новый свидетель, матушка государыня, разреши задать господам Кречетовым ещё несколько вопросов, — обратился к Анне фаворит.
        — Изволь, сударь мой, изволь.
        — Господа, позвольте узнать, каким образом распределится между вами наследство? Не возникнет ли новых проблем?
        — Нет, ваша светлость, — первой ответила Элен. — Я прошу всё, чем владел наш отец, передать моему брату, господину Алену Кречетову, унаследовавшему графский титул. Пусть он владеет всем, как и случилось бы после смерти графа Владимира.
        — Но сейчас закон изменился, и вы, сударыня, тоже имеете право на часть имущества.
        — Мне это известно, ваша светлость. Но в ближайшее время я возвращаюсь в Польшу, к своему второму отцу. К тому же вскоре я, вероятно, выйду замуж. А брат останется здесь, на земле отца.
        — Но хорошо ли ты подумала? После не пожалеешь? — спросила удивлённая царица. Ведь закон Петра о единонаследии она отменила под давлением именно вот таких дворян, не желавших оставаться ни с чем, когда их старшие братья получали всё. А тут… Странно.
        — Нет, ваше величество, не пожалею. Я хорошо всё обдумала. И умоляю лишь об одном: если это в ваших силах, ускорить процесс оформления бумаг, позволяющих брату заняться, наконец, делами имения.
        — Вы так торопитесь? — внимательно посмотрел на Алена Бирон.
        — Да, ваша светлость. Сейчас лето, и начинать работы поздно, но хоть что-то можно ещё сделать.
        — А что вы там собираетесь у себя делать?
        — Всё, — лаконично ответил Ален. — Наш кузен не уделял даже мизерного внимания хозяйству. Он хотел только получать деньги. Теперь крестьяне умирают от голода, и никакого дохода имение не приносит.
        — Так вы больше заботитесь о крепостных или о доходах?
        — Это связанные друг с другом вещи. Чем скорее я смогу хоть что-то сделать для улучшения положения людей, тем скорее смогу возобновить выплаты налогов в казну. Сейчас их платить просто нечем.
        — Вы так хорошо осведомлены о положении дел в имении… Откуда?
        — Я жил всё это время, скрываясь от людей, но оставаясь на своей земле, так что всё знаю не понаслышке. К тому же, Алексей в присутствие господина бурмистра отвечал на вопросы о своём долге перед казной.
        — Вот как. И когда же вы рассчитываете покрыть все эти долги? Вы же понимаете, что должны будете выплатить их? Это неотъемлемая часть наследства.
        — Да, ваша светлость, понимаю. В этом году это вряд ли удастся сделать, но с будущего года я рассчитываю платить двойной налог, впредь до полного погашения долга.
        Весьма довольный ответом, Бирон обратился к Анне Иоанновне:
        — Матушка государыня, сможем ли мы посодействовать быстрейшему оформлению всех нужных бумаг, чтобы граф приступил к своим…хм…обязанностям?
        — Уж ты поторопи сам этих писак из приказа, сделай милость, — с улыбкой глядя на Бирона, ответила она. Ей уже стало скучно. Хотелось поскорее выслушать обещанного свидетеля-монаха, а там уже можно будет вернуться к более весёлому времяпрепровождению.
        Забродов в чёрном одеянии послушника склонился перед царицей. Анна приветствовала его кивком головы и сразу приступила к делу.
        — Нам стало известно, отче, что ты причастен был к мерзкому делу — убийству и поджогу. Так ли? Или всё это пустой навет?
        — Нет, матушка-государыня, это не пустые слова. Всё правда, — ни в голосе, ни в поведении господина Забродова не было и тени волнения. Он был невозмутимо спокоен и когда начал свой рассказ, можно было подумать, что речь идёт не о нём, а о другом человеке. Он кратко изложил то, что когда-то поведал Элен, а в конце сказал:
        — Всё это не оправдывает моих поступков, я знаю это. Мне было трудно постоянно помнить о том, что я сделал, и в какой-то момент я решился лишить себя жизни. Но всё же раздумал. И не жалею. Господь уберёг меня от этого нового греха. Теперь я приношу помощь и надежду страждущим: помогаю больным и немощным, о которых узнаю. Батюшка настоятель благословил меня на это. Пусть то добро, что я сейчас несу этим несчастным, хоть немного загладит то зло, которое я причинил людям.
        В течение его речи, никто не произнёс ни звука. Слова лились беспрепятственно, не щадя говорившего, который ни на кого не смотрел, глядя куда-то на дальние деревья. Когда он замолчал, ещё несколько секунд стояла тишина. Её прервала Анна Иоанновна:
        — Так ты подтверждаешь виновность господина… как там его?.. Алексея Кречетова?
        — Да, матушка государыня, подтверждаю.
        — А не боишься, что он отомстит тебе за такое признание? Ведь, говорят, на свободе он, в бегах. Вдруг да найдёт тебя?
        — Нет, матушка, не боюсь. Страшно мне было, пока к Богу не пришёл. А теперь испугать меня — дело мудрёное.
        — Так как, сударь мой, мы решим это дело? — обратилась царица к Бирону.
        Он взглянул на Алена:
        — Теперь всё стало понятно, и доказательства ваши принимаются. Нам ясно, что ваш кузен — преступник. Но официально это сможет подтвердить только суд. Придётся подождать, когда его поймают.
        — Ваша светлость, а чего нам ждать? — спросил Ален. — Нам с сестрой более чем достаточно того, что её величество знает всё и признаёт наше право владения отцовским имением. Остальное нас вряд ли касается. Преступник известен, свидетель — тоже. Думаю, он не откажется подтвердить перед судьями то же, что сказал здесь.
        — Не откажусь, — кивнул Забродов.
        — Моя сестра, как вы сами сказали, была ещё ребёнком, её на суд вряд ли вызовут. А если понадобиться моё присутствие, меня всегда можно найти в усадьбе.
        — Позволь, сударь, но усадьба же сгорела, — заговорила царица. — Где же тебя искать будут? Или всё же какая-то часть уцелела?
        — Нет, ваше величество, ничего не уцелело, просто я собираюсь вновь построить здание, по возможности похожее на сгоревшее. Но это дело будущего. А первое время буду жить в деревянном доме, который мне поставят недалеко от того же места.
        — Удобно ли тебе будет в простой избе-то? Ты — дворянин, граф.
        — Ничего, ваше величество, я за эти годы привык жить просто, без роскоши, — улыбнулся Ален.
        — Но усадьбу отстроить — не малое дело, придётся не одну зиму в избе провести.
        — Это не страшно. Государь Пётр, ваш великий дядя, черты которого вы унаследовали, ваше величество, тоже в домишке деревянном жил, а ведь ему не один дом предстояло выстроить, целый город возвести!
        — А кузен твой? Он-то где жил? Небось, дом построил себе не малый. Может, там поселишься на первое время?
        — Нет! Ваше величество, лучше я под открытым небом останусь, чем одну ночь проведу в том доме!
        — Ишь, гордый какой!.. Ну, как знаешь.
        — Ещё вопрос, граф, — обратился к нему Бирон. — Вы не хотите дожидаться суда. Но ведь когда Алексея Кречетова осудят, его имущество, скорее всего, перейдёт к вам, как к ближайшему родственнику.
        — Ваша светлость, мы с сестрой отказываемся от этого наследства, отказываемся быть наследниками убийцы нашего отца.
        В толпе придворных послышались недоверчивые голоса.
        — Да, не часто такое услышишь в наше время, — произнёс Бирон, переглянувшись с царицей. — И вы вот так легко расстаётесь с владениями, которые сами идут к вам в руки? Понятно, они несравнимы с вашими, но всё же…
        — Поверьте, ваша светлость, это решение принято нами обдуманно и давно, — подала голос Элен. — Мы поняли, что не сможем получать доход с этих земель, они постоянно напоминали бы нам об убийце.
        — А ваш будущий муж, сударыня? Как он относится к тому, что вы можете потерять часть приданого?
        — Он поддерживает нас с братом, и считает недопустимым пользоваться имуществом преступника. Ведь он был нечестен во всём, потому и имеет такие долги. И мы решили, что лучше всего будет отдать всё, чем он владел, в казну.
        Бирон наклонился к Анне и что-то тихо начал ей говорить. Выслушав его, она улыбнулась, кивнула: «Делай, как сочтёшь нужным, сударь мой». После этого Бирон вновь заговорил с ними.
        — Её величество с удовольствием принимает этот дар, но считает справедливым за это освободить вас, граф, от выплаты долгов Алексея Кречетова. Приложите все силы и имеющиеся средства для восстановления порядка в вашем имении.
        — Благодарю вас, ваше величество! Благодарю от всего сердца! — поклонился Ален. — Когда я вернусь, думаю, что дом для меня будет уже готов, и я смогу всё своё время тратить на это.
        — Вернётесь? Откуда?
        — Я собираюсь сопровождать сестру при её возвращении в Польшу.
        — Вот как? — царица мгновенно вновь заинтересовалась разговором, в котором появился намёк на интригу. — А нам казалось, что госпожа Кречетова выражала намерение выйти замуж. Разве это не её жених стоит вон там, — она кивнула в сторону Юзефа, — этот молодой красавец-лях? Пусть он подойдёт ближе.
        — Да, ваше величество, это мой жених, — ответила Элен, когда Юзеф подошёл и, поклонившись царице, встал рядом с девушкой. — Пан Юзеф Вольский. Мы обвенчаемся, как только вернёмся в Польшу.
        — А что вам мешает обвенчаться здесь, в России? Тогда вы сможете путешествовать уже как супруги. Разрешение на брак может дать ваш старший брат, раз других родственников нет. Ах, да, ты говорила, что в Польше у тебя… дядя? Или приёмный отец? Так можно послать ему письмо с просьбой о разрешении.
        — Ваше величество, перед нашим отъездом в Россию мой дядя сказал, что был бы не против, если пан Вольский попросил бы моей руки.
        — Прекрасно. Тогда в чём вопрос?
        Пока молодые люди переглядывались, на вопрос ответил Ален:
        — Ваше величество, здесь есть одна… трудность. Дело в том, что пан Вольский — католик. А моя сестра, как вы понимаете, православная.
        — Ах, вот оно что, — Анна нахмурилась. Она была весьма нетерпима к подобным ситуациям. — В таком случае, что вы намерены предпринять? Быть может, жениху стоит принять православие? Раз он любит свою избранницу.
        — Нет, ваше величество, он не пойдёт на это… Но…
        — Матушка-государыня, позвольте мне сказать слово, — внезапно перебил Алена Забродов и после кивка царицы продолжил: — Церковью допускаются такие браки. Недавно я сам был на венчании католички и православного. Они же не басурмане, католики…
        — Это мне и самой ведомо, — раздражённо оборвала его Анна. — Только не одобряю я таких браков. И если бы речь шла о моей подданной, я не потерпела бы этого. Но ты, милочка, говоришь, что не собираешься жить в России? — царица замолчала, вопросительно глядя на Элен.
        — Нет, ваше величество, не собираюсь.
        — Тогда я не стану препятствовать вашему… союзу. Можете венчаться здесь. Если найдёте священника, который вас обвенчает.
        Элен и Юзеф низко склонились перед Анной Иоанновной. А она, раздосадованная тем, что не удалось принять участие в устроении чьей-то судьбы, в чём она находила большое удовольствие, уже махнула рукой, подзывая шутов. Стало понятно, что приём окончен.
        Уже на аллее их догнал человек, посланный Бироном, и сообщил, куда и когда прийти, чтобы закончить все формальности.
        Когда все вместе сели в экипаж, Ален задал вопрос, который, судя по взгляду Забродова, интересовал и его тоже.
        — Странно. У меня сложилось впечатление, что его светлость господин Бирон к тебе благоволит, сестрёнка. С чего бы это?
        Юзеф, хмыкнув, с любопытством посмотрел на неё: как она это объяснит? Элен улыбнулась, опустив глаза, потом весело взглянула на брата:
        — Ну, скажем так: попутно с решением вопросов, важных для меня, мне удалось помочь и его светлости в решении его проблем.
        Ален в замешательстве не нашёлся, что ответить на этот очередной сюрприз.

* * *
        Найти священника и договориться с ним помог Забродов, но на венчание он не остался — торопился вернуться в монастырь. И так уж времени прошло больше, чем он рассчитывал. Прощаясь, он вдруг поклонился Элен.
        — Спасибо вам.
        — За что? — спросила удивлённая Элен.
        — За то, что тогда, в Казани, вы выслушали меня; за то, что дали возможность сделать хоть что-то, немного искупающее мою вину. Теперь я могу надеяться, что Господь услышит мои молитвы и простит меня, — и он ещё раз поклонился.
        Пани Вольская
        Венчались Элен с Юзефом тихо, присутствовали только Иван с Машей, Ален, Михей, Штефан и Тришка, который по возвращении в Санкт-Петербург частенько заглядывал к ним. Он объяснял свои визиты тем, что хочет узнать, не нужна ли в чём-то его помощь, но похоже, что, как предположил Юзеф, он просто скучал, привыкнув к ним всем за время их совместной долгой поездки. И особенно охотно он общался… со Штефаном! Каким образом эти двое нашли общий язык, не понял никто. И, тем не менее, это было так.
        Праздничный обед по случаю венчания был хорош. Было удивительно спокойно и уютно среди людей, которые её понимали, которые были рядом в самые трудные минуты. Не нужно было ничего скрывать, не нужно было говорить слова, «сообразно ситуации», пустые, всем известные фразы, можно было не бояться сказать что-то лишнее… Ей не хватало за столом только дяди Яноша. Но и это не нужно было скрывать. Она подняла за него тост и те, кто ответил на него, были искренни, и она это знала.

* * *
        Когда они остались с Юзефом одни, Элен вдруг растерялась. Она не знала, что должна говорить, что делать… Она так много умела, так многому научилась. А как себя вести сейчас? Перед ней стоит любимый мужчина, она знает, что он тоже любит её, но… И тут же нежданно-негаданно пришёл страх: а что, если она сделает что-то не так? Что, если Юзеф…
        Но именно эти переживания и внезапная робость, отразившиеся на лице, сделали её невероятно женственной и трогательно-нежной. Юзеф погладил её по волосам… Потом по щеке… Шее… Она опустила голову и чуть прижалась щекой к его ладони. Тогда он обеими руками тихонько поднял её лицо, и поцеловал. Этот поцелуй не был похож на тот, что был в церкви, даже на тот, первый, в гостинице Орла. Он длился…и длился… У Элен закружилась голова. Она перестала ощущать себя, не понимала, где находится. Сейчас существовал только Юзеф. Его губы. Его руки. Его тело. Элен обняла его, и он в ответ обнял её, поднял на руки и шагнул к кровати…
        …Луч солнца настойчиво щекотал лицо красивой молоденькой женщины и удивлялся, почему она так долго не просыпается. Элен, не открывая глаз, потянулась, вздохнула. Потом, прищурившись от света, открыла глаза и улыбнулась: в кресле напротив сидел её муж и с улыбкой смотрел на неё.
        — Юзеф, — шепнула она, — ты уже проснулся…
        — Я-то проснулся, а вот вы позволили себе проспать завтрак, пани Вольская. Неужели я женился на такой соне?!
        Элен снова закрыла глаза и засмеялась. Пани Вольская! Это так необычно, что похоже на сон! Юзеф присел на край кровати.
        — Ну, что, может быть, поедем на прогулку?
        — Не-а, — протянула Элен. — Никуда не хочу ехать. Мне так хочется хоть денёк провести, ни о чём не думая, никуда не торопясь…
        — Прекрасно. Значит, сегодня мы никуда не выходим.
        — Можем даже из комнаты не выходить?
        — Даже с кровати можем не вставать… — шепнул Юзеф, наклонившись над ней.
        И опять они остались друг для друга единственными в мире…
        Сколько прошло времени на этот раз, Элен не знала. Она лежала и смотрела на мужа. А он сказал с улыбкой:
        — Знаешь, я проголодался.
        Он встал, подошёл к столику у стены, на котором, оказывается, стоял поднос. На нём был кувшин, стаканы, фрукты и свежие пирожные. От предложения что-нибудь съесть Элен отказалась, зато с удовольствием приняла из рук Юзефа стакан морса. Муж снова уселся в кресло, а Элен потихоньку пила приятный кисловатый напиток, приподнявшись на локте.
        — Скажи, а то, что ты сказала царице, правда? — вдруг спросил Юзеф.
        — Ты о чём? — удивлённо посмотрела на него Элен.
        — О словах пана Яноша. О том, что он не возражал бы, если бы я стал… его затем.
        — Правда, — помедлив, ответила она.
        — А что ты ему ответила на это?
        Элен смутилась.
        — Ну, я в тот момент… думала совсем о другом…
        — О ком?
        — Да, не о ком, а о чём… Мне было… Я собиралась… — она совсем запуталась. Юзеф, прищурившись, смотрел на неё.
        — То есть, ты вышла за меня замуж только потому, что тебе подсказал это дядя?
        Элен опешила. Она открыла, было, рот, чтобы ввязаться в объяснения, но вдруг заметила, как Юзеф пытается скрыть улыбку, отвернувшись в сторону.
        — Ах, ты!.. Ну, я тебя… — Элен схватила подушу и запустила в Юзефа. Он, прикрывшись руками, отбил её. Элен швырнула вторую. Юзеф отбежал, смеясь, а подушка врезалась в столик, с грохотом свалив поднос на пол. Элен соскочила с кровати с третьей подушкой в руках, Юзеф стал уворачиваться, а она всё пыталась ударить его. Он, смеясь, кинулся на кровать, она тут же оказалась рядом. Пуховое оружие поднималось и опускалось, Элен, тоже смеясь, приговаривала:
        — Вот тебе! Будешь знать, как меня дразнить!
        Наконец, Юзеф закричал:
        — Сдаюсь! Прошу пощады!
        Элен отбросила подушку.
        — То-то! — и, отдуваясь, весело смотрела на него. Потом он слегка потянул её за руку, одновременно подтолкнув сзади. Потеряв равновесие, она упала на него сверху. Приподняв голову, заглянула в лицо. Юзеф шепнул:
        — Ты любишь меня?
        — Да, — шепнула она в ответ.
        — Господи! Неужели это правда…
        — Правда, милый. Хоть я и сама не верю, что я — твоя жена.
        — Тогда поцелуй меня. Сама поцелуй.
        Губы Элен всё ещё пахли морсом…

* * *
        Спустя несколько дней после венчания, Элен завела разговор о том, что пора собираться в дорогу. Услышав об этом, к ней подошла Маша:
        — Барыня, я…
        — Госпожа Кузнецова, разве вы крепостная, чтобы так обращаться ко мне? — строгим голосом, но с улыбкой, спросила Элен. — Теперь я — госпожа Вольская, или пани Вольская. А лучше называй меня пани Элен, мне так будет более привычно.
        — Хорошо… пани Элен, — улыбнулась Маша. — Я слышала, что вы собрались уезжать.
        — Да, нам нужно ехать.
        — А вы не могли бы задержаться? Совсем ненадолго.
        — Для чего?
        — Понимаете, — Маша, засмущавшись, опустила голову, — Иван говорит, что уже скоро… Ну, вы понимаете… мне скоро рожать… — совсем тихо сказала она. Потом снова посмотрела на бывшую хозяйку: — Мы с мужем очень хотели бы, чтобы вы и господин Ален стали крёстными нашего ребёнка.
        — Крёстными?!. Машенька… Это так неожиданно. Но очень приятно.
        — Так вы согласны? — Маша с такой надеждой и восторгом посмотрела на неё, что у Элен не хватило совести отказаться.
        — Ну, конечно, согласна, милая.
        — Ой! Вот спасибо! Иван не верил, говорил, что у вас много своих забот, что вам нужно торопиться, а я говорила, что вы такая добрая, что не откажите, — Маша тараторила без умолку, и Элен с трудом удалось остановить её.
        — Постой, погоди. А что говорит «господин доктор Иван»? Когда можно ждать счастливого события?
        — Он говорит, примерно неделя осталась, — опять потупилась Маша.
        — Ну, хорошо. Я думаю, и брат и мой муж не будут против задержаться ещё немного. Я поговорю с ними.
        — Ой, барыня… то есть пани Елена, — по-своему назвала её Маша, — можно я вас поцелую? — и, чмокнув Элен в щёку, она заторопилась к себе во флигель. — Пойду, обрадую Ивана! А то он ещё не знает, что я была права!
        Элен, с улыбкой глядя ей в след, подумала, что, пожалуй, знает, кто в этой семье принимает все решения, пусть даже этого никто не замечает.

* * *
        Стоя в церкви и держа на руках новорожденную девочку, Элен переживала совсем новые для себя ощущения и чувства. В детстве она видела маленьких детей, но никогда не держала их на руках, и тем более, никогда не представляла себя в роли матери. Как-то так получалось, что у неё постоянно были другие заботы и занятия. Нет, она, конечно, понимала, что когда-нибудь выйдет замуж, и что у неё будут дети… Но это «когда-нибудь» было таким далёким… К тому же эти мысли лишь слегка касались её разума, не затрагивая сердца. Сейчас она впервые ощутила сожаление, что новая жизнь подарена не ею.
        Оказалось, что эти мысли посетили не её одну. Дома, оставшись с ней наедине, Юзеф серьёзно, как никогда, сказал:
        — Элен, я смотрел на тебя сегодня в церкви и удивлялся в очередной раз. Передо мной опять была другая женщина. Ты так смотрела на свою крестницу… Не тем ты занималась до сих пор, не для того ты рождена. У тебя на руках должна быть твоя дочь, а не Машина.
        Элен немного помолчала, прежде чем ответить.
        — Не знаю, какой я буду матерью. Ведь я никогда… И своей мамы я не помню. Вдруг я не смогу…
        Юзеф прервал её, покачав головой:
        — Не сомневайся, ты будешь прекрасной матерью. Самой лучшей. Именно потому, что знаешь, как это важно — иметь мать, её ласку, её любовь, — потом подошёл, взял Элен за обе руки и, явно волнуясь, сказал: — И я буду самым счастливым человеком на свете, если ты подаришь мне ребёнка, сына или дочь — не важно. Я постараюсь быть таким же хорошим отцом, как ты — матерью.

* * *
        Отъезд был намечен, бумаги готовы, оставалась неделя для того, чтобы окончательно собраться. Элен, поглощённая предстоящим путешествием, предвещавшим долгожданную встречу с дядей Яношем, не сразу заметила озабоченность брата. Ален принимал участие в общих хлопотах, но как-то неохотно. Наконец, обратив внимание на то, что он как будто чем-то расстроен, Элен спросила, что случилось.
        — Я не хотел говорить об этом, у тебя и так много, о чём нужно думать. Но, уж если ты спросила… Я не могу решить, что делать с имением. Там необходимо начать хоть какие-то работы, в конце концов, хотя бы дом на зиму для меня поставить. А кому поручить присматривать за всем этим, не знаю. Ну, не ставить же на место управляющего одного из слуг нашего дорогого кузена!
        — Нет уж! Только не это!
        — Вот-вот. А кого? Остались одни мужики. А из них — какой управляющий!
        — Ален, а что, если… только ты сразу не отказывайся, подумай, прикинь сначала… Что, если на место управляющего поставить Трифона?
        — Кого? Тришку?!
        — Да. Ты послушай меня, я его хорошо знаю. Более сообразительного слуги тебе не найти. Он умеет читать, знает счёт, так что обмануть его сложно. Да, и без счёта его обмануть сложно. Это, скорее, он кого хочешь, проведёт!
        — Ага. Например, меня.
        — Нет. Ты не прав. Если он берётся за порученное дело, то делает его честно. И не торгуется. Да, он занимался, и, как я подозреваю, до сих пор занимается… не совсем честными делами.
        — Как мягко ты выражаешься о его делишках! — усмехнулся брат.
        — Хорошо. Он вор. Причём, заметь: сам он не ворует. Зато разбирается в людях, как никто другой. Трифон может заставить любого сделать то, что ему нужно.
        — Элен, он вор! А ты хочешь, чтобы я доверил ему деньги! Да он и до имения-то не доедет, просто скроется с моими деньгами, раствориться на наших просторах.
        — А своим разбойникам ты доверял? Или тоже считал, что они воруют что-нибудь у тебя?
        — Ну, сравнила! Этих людей я знал. Каждого из них. И не от хорошей жизни они в лес подались, да разбойниками стали.
        — А Трифон, по-твоему, от хорошей? Просто скучно ему стало, да? Ты говоришь, что знаешь каждого своего человека. А Трифона знаю я. И ни разу он не подвёл меня. Неужели ты думаешь, что, если дать ему возможность зарабатывать на безбедную жизнь честным образом, он откажется? Или будет рисковать таким местом ради сомнительных прибылей и постоянного страха быть пойманным?
        — Фу-у! С тобой невозможно спорить.
        — А ты не спорь. Правда, Ален, дай ему шанс. Поручи для начала проследить за тем, чтобы зимний дом для тебя был построен быстро и хорошо. Много на этом ты не потеряешь, даже если я окажусь не права.
        — Только останусь без жилья на зиму, — проворчал Ален. Затем сказал, чтобы только завершить этот спор: — Ладно, я подумаю.
        Но разговор не шёл у него из головы. Аргументы Элен, если и не убедили его, то сильно поколебали его мнение о Тришке. Ален решил поговорить со Штефаном. Но эта беседа его и вовсе обескуражила. Он рассчитывал услышать мнение, противоположное мнению Элен, рассчитывал обсудить негативные качества Тришки. Ведь он сам много раз слышал, как Штефан ворчал на «непутёвого мальца». И вдруг на него обрушилась очередная волна доказательств, что лучше Тришки кандидатуры нет.
        Проснувшись наутро, Ален решил поговорить с самим Тришкой. Его очень задело то, что он оказался в одиночестве со своим мнением. Даже Юзеф отзывался о молодом человеке хорошо.
        — Знаешь, обвинять Тришку только за то, что он водит дружбу с тёмными людишками, помогает им, это похоже на то, как если бы ты вдруг обвинил свою сестру в том, что она общалась с цыганами. Ты говоришь, что Тришка — вор. Но с таким же успехом можно сказать, что моя жена — убийца. Всё зависит от обстоятельств, в которые поставлен человек. До того момента, когда мы его встретили, Тришка промышлял воровством, он был в шайке. Его мать тоже была воровкой, поэтому у него не было выбора, чем заниматься. Но с тех пор, как он с нами, Тришка сильно изменился. Да, он до сих пор поддерживает связь со своими… друзьями. Но если он уедет от них, и уедет туда, где его никто не знает, и поэтому не станет попрекать прошлой жизнью, где он получит возможность заработать без воровства… Думаю, тогда он не вернётся к этому. К тому же, нужно учесть, что за короткий период ему удалось из мелкого воришки стать… ну, кем-то, вроде управляющего, — засмеялся Юзеф. — Это, несомненно, говорит о его таланте и тех качествах, которые необходимы человеку на том месте, на которое ты не хочешь его брать.
        И Ален сдался. Когда появился Тришка, он позвал его к себе. Выслушав Алена, Тришка не мог сказать ни слова. Стоял и хлопал глазами. Он давно уже был готов к тому, что после отъезда господ, ему придётся возвращаться к прежней жизни. Правда, сейчас всё изменилось. Его больше не гоняли, к нему прислушивались, но всё же… Иногда у него мелькала мысль, попросить оставить его в помощь Маше и Ивану, но он не стал ничего говорить.
        — Так что же ты молчишь? Или это тебя не интересует? — спросил Ален. — Может, тебе больше нравится твоё прежнее занятие? Я не осуждаю, просто не хочу навязывать работу, которая будет тебе не по душе.
        — Нет, что вы! Господин Кречетов, ваше сиятельство… Я, конечно с радостью возьмусь за это! Не сомневайтесь, я не обману вас.
        — Очень на это надеюсь, — серьёзно ответил Ален. — По крайней мере, за тебя просила моя сестра, уверяя, что лучше тебя человека на это место не подобрать.
        — Барыня очень добра, — покраснев, пробормотал Тришка. — Она всегда хорошо ко мне относилась.
        — Да, я заметил. Но ты сумел завоевать симпатии и остальных. И Штефан, и пан Юзеф в один голос отзывались о тебе очень хорошо.
        — Штефан? — опять Тришка был удивлён. — Он же постоянно на меня ворчит. И то не так, и это я неправильно делаю.
        — А мне он говорил совсем другое. По его словам, ты выполнишь любое поручение, если только будешь считать его выполнимым для себя.
        — Спасибо ему… Как-то не ожидал.
        — Ладно, хватит болтать попусту. Раз ты, как я понимаю, согласен, давай поговорим конкретно и подробно о том, что мне от тебя нужно.
        Вскоре всё было оговорено, и на следующий день, не дожидаясь отъезда господ, Тришка, теперь — Трифон Порфирьевич, попрощавшись со всеми, отбыл к месту своей новой работы. Как он объяснил свой отъезд «друзьям», неизвестно. А может, он предпочёл и вовсе ничего не объяснять, просто исчезнув навсегда.
        А ещё через день отправились в путь и все остальные. Иван с семьёй провожал их. Маша с малышкой на руках плакала.
        Возвращение
        Вновь потянулись вёрсты. Дорогу можно было бы на этот раз назвать приятной, если бы не тревога Юзефа о родных, которая передалась и Элен с братом. Конечно, они волновались и за пана Яноша, но всё же в Речице и рядом с ней не было сражений, а вот под Данцигом… Так что напряжение росло.
        Когда пересекли границу Польши, Юзеф и вовсе замолчал. Стали попадаться разрушенные дома и разорённые деревни. Люди, изредка встречавшиеся им, были угрюмы.
        Очередную ночь решили провести в небольшом селе, где был постоялый двор. Когда они стояли возле экипажа, хозяин, вышедший сделать распоряжения, услышал, как Элен разговаривает с братом по-русски. Он тут же замолчал, переглянулся со своими людьми и обратился к Юзефу:
        — Пан, вам лучше поехать ночевать в другое место. Ещё светло, вы успеете найти другой ночлег.
        — Почему мы должны куда-то уезжать? — удивился Юзеф. — Ты отказываешься предоставить нам кров? В чём причина?
        — Это неважно…
        — Как неважно? Ты соглашаешься, потом отказываешь и не хочешь ничего объяснять?
        — Я не отказываю вам… Вы можете остаться здесь. Но…
        — Что но?
        — Среди вас — русский.
        — И что?
        — Всякое может случиться.
        — Не понимаю. Ты смеешь угрожать?
        — Нет-нет, что вы, пан! Я просто… Впрочем, почему бы вам и не остаться здесь. Я постараюсь сделать всё, чтобы вам было удобно.
        — Да уж, постарайся.
        — В чём дело, Юзеф? — подошла Элен.
        — Ни в чём, дорогая. Всё уже улажено.
        — Это ваша супруга, пан? — спросил хозяин.
        — Да.
        — Она русская?
        — Да, я русская, — первой ответила Элен на польском, — и что из этого? Ты что-то имеешь против?
        — Нет-нет. Комнаты для вас готовы, если вам будет угодно, можете подняться. Скажите, где вы предпочитаете кушать: внизу, в общей комнате, или у себя?
        — Думаю, внизу, все вместе.
        — Хорошо.
        Ничего больше не сказав, хозяин ушёл в дом. К супругам Вольским подошёл Ален.
        — О чём это вы так живо беседовали с хозяином? Мне показалось, вы остались недовольны друг другом.
        — Этот милый человек был намерен отказать нам в ночлеге, — ответил Юзеф.
        — Отказать? — удивился Ален. — Но почему? Это же постоялый двор. И комнаты свободные, мне кажется, есть.
        — Комнаты есть. Ему не понравилось, что вы между собой говорили по-русски.
        — Я почему-то так и подумала, — Элен расстроилась.
        — Да, война многое изменила, — тихо произнёс Юзеф.
        — Война — войной, но в других местах мы такого отношения к себе не встречали, хотя не скрывали, что из России, — ответил ему Ален.
        — Может, просто ближе к границе не было серьёзных стычек, а теперь мы едем по территории, больше пострадавшей от русской армии? — предположила Элен.
        — Нет, тут что-то другое, — задумчиво сказал Ален. — Вспомните, нам попадались деревни, где стояли разрушенные или сгоревшие дома, но даже там нам не отказывали в помощи. А здесь я не заметил ни разрушений, ни пожарищ. Ну, кроме сгоревшего поля. Почему же к нам так отнеслись?..
        Когда уселись за стол, сразу обратили внимание на то, как посматривают на них другие люди. Почувствовав себя весьма неуютно под этими неодобрительными, а то и откровенно враждебными взглядами, они поторопились поскорее закончить трапезу и подняться к себе в комнаты, отведённые им для ночлега. На улице уже совсем стемнело. Комнаты им предоставили для каждого отдельно. Элен почти сразу задула свечу и легла.

* * *
        Ей показалось, что она только что закрыла глаза и не успела ещё погрузиться в сон, когда услышала какую-то возню и села на кровати, пытаясь понять, что именно услышала. Между тем, звуки удалились, и стало тихо. Некоторое время Элен напряжённо прислушивалась, но тишину больше ничего не нарушало. Она уже решила лечь снова, когда дверь приоткрылась, и кто-то осторожно заглянул в комнату.
        — Кто здесь? — резко спросила Элен.
        — Это я, пани, — отозвался голос Штефана.
        — Чего тебе?
        — Можно мне войти, а то боюсь, как бы кто не заметил.
        — Зайди. Кто тебя может заметить? Что случилось? — спросила она, когда Штефан тихо закрыл за собой дверь, продолжая придерживать её рукой.
        — Я уж пана Юзефа разбудил. Он велел вам ничего не говорить, но я, грешным делом, подумал…
        — Да, что ещё стряслось?
        — Брата вашего, пана Алена, увели куда-то.
        — Увели?! Кто? Зачем?
        — Не знаю, но думаю, ничего хорошего не будет.
        — Так. Зажги свечу и помоги мне одеться, — распорядилась Элен, соскочив с кровати. — Ну, что застыл? — зашипела она.
        — Да я как-то…
        — Что не так? — Элен уже сама зажгла свечу и стояла с ней в руке, пытаясь разглядеть лицо слуги. Он был явно смущён.
        — В чём дело? Теряем время, — Элен поставила свечу на стол и стала стягивать с себя ночную сорочку. — Давай платье! Что вдруг на тебя нашло? Забыл, как ухаживал за мной в школе?
        — Так то — в школе… — пробормотал Штефан, помогая ей одеваться, но стараясь смотреть в сторону.
        Наскоро одевшись, Элен в сопровождении Штефана выскочила на улицу. Во дворе никого не было, но где-то совсем недалеко раздавались крики. Они направились туда.
        На краю сожженного поля стоял Ален, привязанный к столбу. Вокруг стояли люди и что-то угрожающе кричали. Когда Элен подошла ближе, то разглядела вязанки хвороста под ногами Алена. У неё волосы зашевелились от ужаса: его намерены были сжечь! Она замерла на месте, не в силах сделать даже шаг. Между столбом и толпой стоял Юзеф и пытался образумить разбушевавшихся людей. Видимо, мирные аргументы у него иссякли, и он перешёл к угрозам.
        — Если вы не хотите слушать разумных слов, я предупреждаю: всякого, кто попытается подойти, я застрелю! — и вытащил из-за пояса два заряженных пистолета.
        — Бесполезно, Юзеф, — сказал Ален. — Ты убьёшь двоих, а остальные всё равно добьются своего, да ещё озлобятся, и тебе не поздоровится. Ты и меня не спасёшь, и себя погубишь. А ты должен жить. Не забывай, что теперь отвечаешь за жизнь жены. Моей сестры.
        — Я и раньше за неё отвечал… Но стоять в стороне и просто смотреть на всё это я не могу! Элен первая меня не простит.
        — Не прощу, — громко сказала немного пришедшая в себя Элен и стала пробираться сквозь толпу. На неё оглядывались, замолкая, и пропускали вперёд. Она подошла к брату и встала рядом.
        — Вы считаете, что имеете право вершить суд? — выкрикнула она и, не дав окрепнуть раздавшимся в ответ гневным голосам, продолжила: — Вы хотите сжечь его на костре, как еретика?! За что? Только за то, что он из России? Что ж, я тоже русская, так что вам придётся сжечь и меня вместе с братом! — и она, откинув ногой пару вязанок хвороста, встала рядом с Аленом.
        Мужчины, лишь только она замолчала, заговорили все разом.
        — Вы нам не нужны, пани!
        — Вы — жена поляка, значит, тоже полячка!
        — Это неправда, не брат он вам!
        — Мы с женщинами не воюем!
        — Не воюете? — голос Элен перекрыл все остальные. — А с кем воюете? С моим братом? Что он сделал такого, за что вы намерены его убить? Кто-то пострадал от его руки? Он оскорбил кого-то? Кому-то не заплатил того, что должен?
        — Он русский!
        — И что? Вы готовы убивать всех русских, которые встретятся вам на пути?
        В этот момент Юзеф встал с другого края столба.
        — Отойди, пан, ты поляк!
        — Да, я поляк! А это — мой друг и его сестра — моя жена! Если вы лишите жизни этих двоих, то и мне жить незачем!
        — Отойди, пан! Мы не можем убить тебя!
        — Тогда отпустите! Или убейте всех троих, или всех троих отпустите! Решайте быстрее, а то у меня закончится терпенье, и я начну стрелять! А тогда уже ничего не поправишь.
        Стоявшие вокруг люди шумели, размахивали руками, но попыток решительных действий не предпринимали. Элен смотрела на них и не знала, что делать дальше. Люди не расходились, голоса оставались возбуждёнными, гневными. Она всё так же стояла рядом с Аленом, но внутри её заполнило ощущения тупиковой ситуации, безвыходности. И тут Юзеф, по каким-то только ему известным признакам, почувствовав изменения настроя толпы, вынул нож и неторопливо разрезал верёвки, которыми Ален был привязан к столбу. Никто из них троих не сделал ни одного шага в сторону, продолжая стоять плечом к плечу. Постепенно крики стихли, превратившись в глухой ропот, а затем люди, ворча, стали расходиться.
        Вернулись на постоялый двор в сопровождении Штефана. Он, к слову сказать, всё это время стоял позади толпы с оглоблей в руках. По его собственным словам: «Когда бы пан Юзеф начал палить, оглобля достала б тех, кому пули не хватило». Идти спать никому и в голову не могло прийти. Они уселись за стол в углу, и тут же подошёл хозяин с бутылкой вина.
        — Это последняя бутылка хорошего вина. Чудом сохранилась. Примите её, панове, и простите за всё случившееся.
        — Кого простить-то? — устало спросил Юзеф.
        — Да…всех. Мы против вас ничего не имеем. Просто разозлённые все. Много молодых парней недавно у нас на глазах погибло.
        — Недавно? Вроде, здесь и боёв-то не было, тем более недавно, — немного неуверенно сказал Юзеф.
        — Верно, пан, боёв не было.
        — Тогда что случилось? Что ты замолчал? Садись да рассказывай. Нам всё равно спать уже не придётся.
        Хозяин присел на скамью, повздыхал немного и начал рассказ, не поднимая глаз от стола.
        — Нашу деревню война почти и не задела, только войска прошли и всё. Уж мы успокаиваться начали. Тут и весть дошла о том, что король Станислав бежал на французском корабле, а королём стал Август Третий, сын Августа Сильного. Старики поворчали, конечно, но что сделаешь? Да, нам-то не больно и важно, кто там, на троне будет, прости, Господи. Но вот молодые… Они не согласились с нами, не хотели признавать короля Августа. Мы пытались их образумить, говорили, что это дело шляхты, и что уж если они не смогли ничего изменить, между собой договориться, нам-то и подавно это не под силу. Но горячие головы не хотели ничего слушать. Хотели сами всё решить, славы хотели. Им казалось, если они начнут, то много ещё таких недовольных найдётся, присоединятся к ним, и пойдёт дело… Ну, и ушли в лес. Стали за дорогой следить. Вот как-то раз подстерегли они одного офицера русского. Как он сюда попал, почему один на дороге оказался — никто не знает. Только убили они этого офицера. Да… А вскоре пожаловал к нам целый русский отряд. Стали они по лесу наших ребят разыскивать. А как разыскали — погнали на открытое место.
Ребята по глупости в поле, в пшенице спрятались. Русские солдаты вдоль леса цепью встали, чтобы, значит, их обратно в заросли не допустить, а поле подожгли. И ветер им способствовал, от леса к деревне дул. Мы все собрались на краю поля, просили русских, чтобы простили они мальчиков, говорили, что заплатим, отработаем их вину… Стали ребята из огня выбегать… — хозяин провёл рукой по лицу, прикрыл на секунду глаза. — Тут их и настигали русские пули. В упор стреляли. Некоторые, спасаясь от выстрелов, обратно в поле бежали. Там и сгорели. На наших глазах наши дети погибли. А мы ничего сделать не могли: часть солдат нас под прицелом держала… Вот так всё и было, панове. Вот от того и обозлённые все. Только недавно мы их схоронили. Поле ещё гарью пахнет.
        Хозяин замолчал. Повисла тишина. Никто не мог произнести ни слова. Элен сидела, закрыв лицо руками. Потом встал Ален. Обошёл стол, подошёл к хозяину. Тот тоже поднялся и смотрел на русского господина с каким-то безразличием к своей судьбе. Ален мгновение смотрел ему в глаза, а потом вдруг низко поклонился.
        — Простите, пан. Простите за то горе и боль, которую причинили вам и всей деревне русские. Только не все мы такие, поверьте. Я не могу объяснить, почему всё так случилось, но…
        — Да разве я не понимаю? — устало произнёс хозяин. — Я вижу, что вы другие. Потому и не хотел вас здесь на ночь оставлять, от греха. Только подумал, что на дороге вам к ночи тоже нельзя оказаться, опасно. А вон оно, как всё вышло… А про то, что случилось с нашими мальчиками, могу ещё сказать. Русские-то за своего командира озлобились. Это его ребята на дороге убили. А он, вишь, незадолго до того одну женщину беременную спас. Пожар случился, она в горящем доме осталась, выскочить не смогла, потому что дыма наглоталась, да и сомлела там. Он её и вытащил. Сам чуть не погиб, рушилось ведь уже всё, ему здорово досталось, а её всё же спас… А наши-то его и убили. Это мы уж потом узнали, нам в соседней деревне рассказали.
        — Что мы можем для вас сделать? — спросил Юзеф.
        — Так что тут сделаешь? Ребят всё одно не вернуть уже.
        — Но хоть что-то? — присоединился к зятю Ален.
        — Вы вот что, панове, — оглядев их, сказал хозяин, — лучше уезжайте отсюда до свету. Сейчас все успокоились, но что будет завтра — неизвестно. Так что вы поберегитесь, уезжайте. Потом где-нибудь отдохнёте.
        Вняв совету, быстро собрались, и через час, уже в сером предрассветном сумраке, стояли во дворе, готовые к отъезду. Мужчины были уже в сёдлах, Штефан разбирал на облучке поводья. Элен открыла дверцу, торопливо выбралась из экипажа и подошла к хозяину, провожавшему их.
        — Что-то забыли, пани? — спросил он.
        — Нет. Да. Вот, возьмите, — и она протянула ему кошелёк. Видя, что он собирается возражать, быстро сказала: — Мы не можем просто так уехать отсюда. Деньги не заменят вам погибших детей, — голос её дрогнул, но, взяв себя в руки, она продолжила: — Но на них вы сможете купить лошадей. Хотя бы несколько. Я знаю, после войны всегда не хватает рабочих лошадей. А вам и помогать сейчас некому. Я прошу вас, возьмите, не побрезгуйте.
        — Благодарю вас, пани, — хозяин с достоинством поклонился и принял из её рук кошелёк. — Храни вас, Господь и Святая Дева. Пусть ваши будущие дети всегда будут здоровы и радуют вас.

* * *
        Чем ближе они подъезжали к Данцигу, тем чаще видели следы разорения, разрушенные дома. Юзеф не находил себе места от тревоги. Наконец, началась знакомая ему местность. Но вместо радости, он ещё больше заволновался, видя известные места и не узнавая их. Вот здесь они смогли оценить беды, которые принесла с собой война. Казалось, что нет ни одного не пострадавшего не то что дома, а дерева вокруг. Везде следы пожаров. И кресты. Свежие могилы и кресты над ними — то православные, то католические. Юзеф совсем потерял голову от предчувствия беды.
        Вечерело. В этот день цели они так и не достигли и решили остановиться на ночлег, рассчитывая завтра увидеть, наконец, стены Данцига. Утром, когда Элен только что вышла из возка, где провела ночь, она увидела Юзефа, верхом приближающегося со стороны города.
        — Юзеф, куда это ты ездил спозаранку?
        Он ничего не ответил, спрыгнул с коня и отвёл его в сторону, чтобы привязать рядом с остальными. По его молчанию и выражению лица Элен поняла, что он что-то выяснил о семье.
        — Юзеф, что ты узнал? — взяв его за руку, тихо спросила она. — Что ты молчишь?
        — Я видел наш дом. Вернее то, что от него осталось. Там вокруг вообще мало что уцелело. И спросить о судьбе людей, когда-то живших там, некого. Только-только кое-кто начинает возвращаться. Но не задерживаются — жить-то негде…
        — Это ещё ни о чём не говорит, — Элен была верна себе, не желая смириться. — Ведь ты сам сказал, что люди возвращаются. Нужно подождать.
        — Чего? И главное — сколько? Те, кого я встретил, сказали, что многие с приближением русской армии ушли под защиту стен города.
        — Вот видишь, значит, нужно ехать туда, в Данциг, и искать их там.
        — Элен, по городу стреляли из орудий.
        — И что? Это же не означает, что там не осталось никого, ни единого человека! Зачем думать о плохом, если мы ничего наверняка ещё не знаем. Мы уже сегодня будем там!
        — Да. Конечно. Но они давно бы уже вернулись. Город рядом, а наш дом пострадал гораздо меньше других.
        — Откуда ты знаешь? Их могло что-то задержать в городе.
        — Что?
        Они подъехали к Данцигу в середине дня. Стены города были частично разрушены, но основная их часть сохранилась. С улиц ещё не были убраны осыпавшиеся камни, мусор, какие-то вещи, выволоченные из домов. Людей встречалось совсем мало. По большей части они были угрюмы или печальны. Элен удивило то, что при этом она не встретила ни одного человека, на лице которого читалось бы отчаяние. Это не были побеждённые люди. Им было трудно, горько, но чувствовалось, что заставить их смириться невозможно. Элен с горечью подумала, что погибшие в пшеничном поле ребята — далеко не последние жертвы этой, формально закончившейся, войны. И ещё ей впервые не хотелось говорить, что она русская. Не из страха, что может повториться недавняя история, а потому, что ей было стыдно. И обидно. Стыдно, что её соотечественники были виноваты в несчастьях и горе этих людей. Обидно, что по тем русским, с которыми они столкнулись, а вернее, с которыми их столкнула война, люди в Польше теперь будут судить обо всех русских. И о них с братом — тоже.
        В Данциге они пробыли два дня. За это время им не удалось найти решительно никаких сведений о матери и дочери Вольских. О них никто не слышал, их никто не видел. Складывалось такое впечатление, что они просто исчезли. Из дома они ушли гораздо раньше остальных, этому нашлись свидетели. Люди видели, как пани и панна Вольские садились в лёгкую коляску, но, ни откуда взялась эта коляска, ни куда они на ней направились, не мог сказать никто. Те из их знакомых, которые нашли приют в Данциге, их здесь не встречали, а, следовательно, в город они так и не пришли. Ален, желая как-то поддержать Юзефа, предположил, что им вовсе не обязательно было уходить именно в Данциг.
        — А куда? — спросил Юзеф. — Ален, здесь вокруг больше нет мест, где бы они могли рассчитывать укрыться от военных действий. Если бы речь шла о мужчинах, можно было бы надеяться, что они могли уйти в лес и переждать там. Но женщины?.. Я себе этого представить не могу.
        На третий день решили двигаться дальше. Перед тем, как продолжить путь в Речицу, заехали все вместе взглянуть на дом Юзефа. Тем более что теперь это было им по пути. От красивого когда-то сада не осталось ничего. Один угол дома обвалился, но остальное здание устояло. Дверь была открыта, и они вошли внутрь.
        — Добро пожаловать ко мне домой, — криво улыбаясь, произнёс Юзеф.
        Элен зябко повела плечами. Ею владело двойственное чувство. Ей и хотелось хоть одним глазком взглянуть, где жил её муж, и одновременно она испытывала неловкость, как будто застала хозяев врасплох в неубранном помещении. И ещё она ощущала ту боль, которую причиняет Юзефу запустение и разорение, царящие здесь. Они остановились посреди просторной комнаты с поломанной мебелью и осколками стёкол под ногами.
        — Это гостиная, — хрипло пояснил Юзеф. — Здесь мама всегда принимала всех, кто приходил к нам. Мы с сестрой называли её маминой комнатой. А вот там, — он указал на дверь справа, — её спальня. Наши с Каролиной спальни наверху, а маме в последнее время стало трудно ходить по лестнице, поэтому она велела сделать себе комнату здесь…
        Юзеф растерянно оглядывался вокруг. Элен подошла к нему, взяла за руку, заглянула в лицо. Он слегка улыбнулся и обнял её.
        — Ты видишь — это мои владения, — грустно пошутил он. — Теперь они и твои…
        Ален всё это время стоял у двери, так и не пройдя внутрь… Этот дом, совсем не похожий на тот, в котором росли они с Элен, вдруг напомнил ему развалины, на которые он часто смотрел издалека, скрываясь в лесу. Он понимал Юзефа, знал, что он сейчас чувствует. Он подошёл, положил руку на плечо. Говорить ничего было не нужно, слова не смогли бы передать того чувства душевной близости, которая сейчас возникла между всеми тремя.

* * *
        Дальнейшая дорога тянулась медленно и тоскливо. Разговаривали мало, погружённые в свои мысли. Никаких инцидентов больше не было, если не считать того, что однажды их попытались ограбить. Это случилось в тот момент, когда мужчины отдыхали в возке, а верховые лошади, привязанные, бежали сзади. Но человек, распахнувший дверцу экипажа, замер, увидев направленные на него сразу четыре пистолета и разглядев двух молодых сильных мужчин, державших их. После этого дверца закрылась, причём почтительно и тихо, а вслед за этим они услышали, как несколько человек ломятся напрямик сквозь придорожные кусты. И всё стихло. Больше их никто не беспокоил до самой Речицы.
        Когда экипаж, наконец, въехал в ворота города, Элен не могла усидеть на месте. Она порывалась выйти, чтобы ехать верхом, но муж и брат удержали её.
        — Если тебе этого непременно хочется, — сказал Ален, — давай остановимся где-нибудь, где ты сможешь переодеться. В этом платье тебе в седло не сесть. Это немного задержит нас, но мы подождём. Правда, Юзеф? — подмигнув, спросил он.
        — Конечно, — ответил Юзеф, — мы подождём столько, сколько будет нужно. Если ты не торопишься, — и он улыбнулся жене.
        Элен покрутила головой и вздохнула. Ну, они же знают, что она сгорает от нетерпения оказаться дома, и не станет задерживаться.
        Ворота им открыл старый привратник, который, узнав Штефана на облучке, чуть не расплакался, и тут же послал сказать, что вернулась панна Элена. Так что, когда она сошла на землю у крыльца, ей навстречу уже выбегали все, кто был в доме. Она улыбалась, отвечая на приветствия, радость от того, что она, наконец, вернулась сюда, захлёстывала её тёплой волной. И тут она увидела дядю Яноша. Он, хромая, спускался по ступеням и протягивал к ней левую руку, чтобы поскорее обнять возвратившуюся воспитанницу. Правый его рукав был пуст и подколот к камзолу.
        — Дядя… — прошептала Элен, а он уже целовал её, прижав к себе. Она тоже обняла его. Потом отстранилась.
        — Дядя Янош, как это случилось?
        — Это? — кивнул он на правый рукав. — Об этом поговорим после. Долгая история. Сейчас важно только то, что ты вернулась.
        — Но…
        — Элен, — Янош мягко взял её руку и вдруг увидел кольцо. — Так ты теперь больше не Кречетова? — с улыбкой спросил он и посмотрел туда, где немного в стороне стояли двое молодых мужчин. Потом снова взглянул на воспитанницу. — И как теперь тебя величают?
        — Пани Вольская, — улыбнулась немного смущённо она.
        — Значит, прислушалась к моим словам, — засмеялся Янош. — Ну, хоть раз ты сделала то, на что я надеялся. А я уж было подумал, что тот молодой человек рядом с паном Юзефом прибыл сюда не в качестве гостя, а в качестве нового родственника. Представь же нас, наконец, друг другу.
        — Дядя Янош, этот человек действительно ваш новый родственник! — и отвечая на его вопросительный взгляд, Элен продолжила: — Посмотрите внимательней. Неужели он никого вам не напоминает?
        Янош всматривался в лицо мужчины, потом перевёл взгляд на Элен, стоявшую с сияющими глазами и выжидательной улыбкой, и скорее угадал, чем узнал:
        — Ален?
        — Да! Дядя Янош, мы встретились! Мы нашли друг друга!
        Ален подошёл к Яношу, ещё секунда — и они обнялись. В глазах пана стояли слёзы.
        — Теперь я стал самым счастливым человеком во всём Польском Королевстве! Видно, Бог простил какие-то мои грехи и позволил мне иметь не только дочь, — он посмотрел на Элен, — но и сына. Вы позволите называть вас сыном, пан Ален?
        — С радостью, — ответил тот. — У меня до сих пор был только один отец, которого я любил, оплакивая. Теперь есть ещё один, которого я буду любить и уважать не меньше.
        Наблюдая за этой сценой, многие слуги смахивали невольные слёзы, а Юзеф, отступивший в сторону, вдруг почувствовал себя чужим. Только что он испытывал облегчение от окончания их долгого пути; только что, захваченный радостью Элен, забыл о собственной печали. И вот теперь, глядя на счастливых людей, нашедших друг друга, дождавшихся встречи, он с новой силой ощутил себя непоправимо одиноким.
        В этот момент Янош, коротко взглянув в сторону ворот, обратился к Элен:
        — Дорогая моя… дочь, тебе тоже предстоит знакомство. И тоже с новыми родными. Это нехорошо, не быть знакомой со своей свекровью и золовкой, — он хитро улыбался в усы, совсем как когда-то при разговоре с маленькой Элен. На Юзефа он даже не взглянул.
        Элен не сразу поняла, что имеет в виду дядя, а поняв, испугалась за Юзефа, за то, что он сейчас начнёт рассказывать… но додумать она не успела. На дворе раздалось: «Юзеф!» и какая-то девушка с визгом бросилась на шею её мужу. Всё случилось так неожиданно и быстро, что Элен не успела почувствовать ничего, кроме удивления. А Юзеф и вовсе растерялся. Оторвав от себя плачущую и смеющуюся одновременно девушку, он прошептал:
        — Каролина, — потом увидел подходящую к нему всё ещё стройную, несмотря на годы, женщину. — Мама…
        Все вокруг улыбались, а Юзеф выглядел таким растерянным и одновременно счастливым, что напоминал в эти минуты мальчишку, который, дождавшись, наконец, обещанного подарка, обнаружил, что подарок гораздо лучше, чем он мог рассчитывать.
        Когда прошло первое потрясение от встречи, и все немного успокоились, Юзеф представил Элен своей матери и сестре. Пани тепло улыбалась невестке.
        — Надеюсь, ваше долгое путешествие прошло успешно? Пан Янош говорил нам, что в России у вас были неотложные дела. Вы смогли их решить?
        — Да, пани, полностью, — ответила Элен, коротко посмотрев на дядю.
        — Что ж ты меня называешь пани? Ты — жена моего сына, и я была бы счастлива, если ты называла бы меня, как и он, мамой. Разумеется, я не претендую на то, чтобы занять в твоей душе место родной матери, но очень хочу, чтобы мы стали ближе.
        — Благодарю вас…мама, — с некоторым усилием выговорила Элен. И вдруг улыбнулась, произнеся вслух это слово. Пани поняла её без объяснений и протянула руки. Две женщины обнялись, почувствовав взаимную симпатию. На это тут же откликнулась Каролина:
        — А я? — спросила она, оторвавшись от Юзефа, с которым стояла, обнявшись. — Выходит, что мы будем сёстрами?
        — А ты против? — спросили одновременно мать и сын.
        — Нет! Конечно, нет! А…вы, пани, не будете возражать? — спросила она у Элен, немного робея. Они были почти ровесницами, но Каролина выглядела гораздо младше. И не по внешности, а по какой-то почти детской манере общения, непосредственности.
        — Конечно, не буду — ответила Элен. — Но только с условием: мы не будем говорить друг другу «вы». Хорошо?
        — Хорошо, — радостно кивнула Каролина.
        — Погодите, — с притворным ужасом сказал Юзеф, — это что же получается? Если вы с Каролиной сёстры, то выходит, что я женат на собственной сестре?!
        — Пусть это тебя не беспокоит, — посреди общего смеха серьёзно ответила ему мать. — Никто ещё не запрещал жениться на названных сёстрах.
        — Мама, позвольте теперь представить вам моего брата, Алена, — сказала Элен.
        — Брата? — приподняла брови пани и обратилась к Алену: — Значит, весть о вашей гибели была ложной?
        — Да, пани Вольская. Хотя я только чудом остался жив.
        — Зато теперь справедливость восторжествовала, и Ален — теперь граф Кречетов, — пояснила Элен.
        — Поздравляю вас, граф, — слегка наклонила голову пани. Потом с мелькнувшей на губах улыбкой сказала: — И что же? Теперь у меня есть не только две дочери, но и два сына? Ведь если вы, граф, родной брат моей невестки и названной дочери, значит — мой названный сын!
        — Я почту это за честь, пани.
        — Как много вдруг обнаружилось родственных связей! — прокомментировал происходящее пан Янош и все вновь засмеялись.
        Через пару часов все собрались за столом. Обед был подан обычный, но ощущение праздника было у всех. Элен была счастлива. Она чувствовала себя так спокойно, как давно уже не чувствовала. Всё было привычным, виденным много раз. Как будто она никуда не уезжала. Вспомнив те обеды, которые проходили здесь раньше, Элен спросила:
        — А где пани Мария? И Гжесь с паном Войтеком? Они в отъезде? И когда вернуться?
        За столом наступила тишина. Только Юзеф с Аленом продолжали что-то живо обсуждать, но и они быстро смолкли, почувствовав изменившееся настроение. Пан Янош кашлянул, глядя в стол, и ответил:
        — Пани Мария уехала к себе в родной город, ведь её услуги больше не были никому нужны. Да и разошлись мы с ней… в политических убеждениях. А пан Войтек и Гжесь… — он поднял глаза на Элен, и она увидела в них такую боль, что сердце упало. — Они больше не вернуться, Элен. Они погибли в один день, ещё в самом начале войны. Я расскажу всё подробно, но…после. Только скажу, что если бы не отец и сын Морозевичи, меня не было бы сейчас с вами. Но давайте за этим столом сегодня не будем думать о грустном. Мне так хотелось дождаться хоть чего-то радостного, увидеть хотя бы немного чего-то светлого! И вот вы с Юзефом вернулись. Да ещё и Ален нашёлся!
        Обед продолжился, но разговор больше не клеился. Возникающие темы как-то быстро исчерпывали себя, не находя поддержки большинства. Элен сидела подавленная, не зная, что говорить. Каролина с несчастным видом переводила взгляд с одного человека на другого, притихнув и спрятав руки под стол. Обстановку разрядил Ален, спросивший:
        — Пан Янош, я так и не понял, как оказались здесь, у вас пани Вольская с дочерью? Мы были в вашем доме, пани, — обратился он к матери Юзефа, — потом искали вас в Данциге, думая, что вы пытались найти укрытие в городе, но не нашли даже ваших следов. Удовлетворите же, если это возможно, наше любопытство.
        — О, это целая история, — вместо Яноша ответила пани Вольская. — Но её действительно лучше расскажет пан Янош. Это ведь была его инициатива, ему, как говориться, и карты в руки.
        Каролина тут же оживилась, Янош улыбнулся.
        — Никакой тайны здесь нет. По договору с паном Юзефом я передавал деньги за его службу семье. Для надёжности их отвозил слуга и передавал из рук в руки. Когда он в очередной раз вернулся домой, то сказал, что там, под Данцигом, неспокойно. Недалеко расположились русские войска, ожидается прибытие подкрепления. Он говорил о разрушенных домах, хотя дом пани Вольской и стоял пока нетронутым. Люди поговаривали о том, что пора уходить под защиту крепостных стен. Зная, что в Данциге находится король Станислав, я понимал, что русские не оставят город в покое, и не мог допустить, чтобы с семьёй пана Юзефа что-то случилось в то время, когда он обеспечивал безопасность моей воспитанницы. Он заботился о ней — я должен был позаботиться о них. Быстро была отправлена лёгкая коляска, которая и привезла пани Вольскую с дочерью сюда. Поездка вряд ли могла считаться для них комфортной, но зато мы успели вовремя. С ними прибыла служанка, которая тоже не захотела оставаться.
        — Да, она решила ехать с нами, в то время как другой слуга предпочёл остаться. Я была рада её решению, — включилась в разговор пани. — Она и в дороге смогла помочь, и на новом месте пригодилась бы. Ведь мы не знали, что нас ждёт, и совсем не рассчитывали почувствовать себя… дома, — она улыбнулась, взглянув на Яноша.
        — А я сидел тут один, как сыч, даже поговорить было не с кем, — продолжил он. — И был очень рад, что пани Ядвига и панна Каролина согласились скрасить моё одиночество.
        — Теперь мы уже скоро вернёмся к себе под Данциг. Война закончена, а дом, как вы сказали, уцелел. Так что больше мы стеснять вас не будем, ведь у вас теперь большая семья, пан Янош.
        Янош возразил, что дом большой, и места хватит всем, а Ален тут же пояснил, что здесь он всего лишь гость и вскоре должен вернуться в Россию. Элен присоединилась к этим уверениям, но сама думала о другом. При словах пани Ядвиги о возвращении домой, Каролина явно расстроилась. Это было вполне понятно: молодой девушке понравилось жить в Речице. Но Элен заметила и ещё кое-что. Лицо дяди Яноша тоже выражало искреннее сожаление и что-то ещё, она не разобрала, что именно. Выражение мелькнуло и исчезло, можно было подумать, что ей показалось. Интересно, что же это было? Но обдумать это сразу ей не удалось.

* * *
        Вечером они вчетвером — пан Янош, Ален, Юзеф и она — собрались в кабинете Яноша. Он исполнил обещание и начал говорить о том, как погибли пан Войтек и Гжесь. На столике в кабинете стояло вино, каждый держал в руках полный бокал, но никто не пил.
        — Это было в самом начале войны, сразу после того, как недовольные избранием на польский трон Станислава Лещинского отошли за Вислу. В преддверии Сейма страна бурлила, буквально расколовшись надвое. Одни хотели видеть на престоле Лещинского, другие — Августа Третьего. Бывало, что в одной и той же семье существовали различные мнения на этот счёт. Стало понятно, что единогласия от Сейма ожидать не приходится. Мы с паном Войтеком обсуждали возможное развитие событий в случае, если Сейму не удастся избрать нового короля, и по всему выходило, что войны не избежать. У нас с ним было много единомышленников из числа шляхты, как и мы, поддерживающих кандидатуру короля Станислава. Постепенно родилась идея создать отряд, который будет готов по первому зову выступить на защиту интересов Лещинского. Отряд состоял из трёх частей, во главе каждой стоял избранный командир. Одну из этих частей возглавлял я. Недовольных избранием Станислава поддерживала Россия, её армия. Русские отряды стали появляться недалеко от Вислы, действуя вместе с недовольными. Мы решили, что пришла пора начать решительные действия. Наш
отряд выступил. Вскоре мы приняли наш первый и последний бой.
        — Погодите, пан Янош, — перебил его Юзеф, — почему же об этом бое никто не упоминал? Я интересовался, спрашивал у всех, кого мог найти. Но никто не сказал, что…
        — Правильно, — прервав его, кивнул Янош, — об этом бое никто не говорил. Там не было крупного сражения, да и боя-то никакого в результате не получилось. А что такое гибель нескольких десятков людей на фоне остальных событий? — он горько усмехнулся. — Но половина этих людей были моими. Это были представители старинных шляхетских родов. Я сам набирал их, я вёл их, они доверяли мне… Мы случайно нарвались на крупные силы русской армии. Сначала мы этого не поняли, основная масса русских была в лесу, мы видели только передовой отряд. Нам казалось, что мы с лёгкостью обратим их в бегство, поскольку численный перевес явно был на нашей стороне. Я со своими людьми возглавил атаку. Казалось, всё складывается удачно. А когда мы увидели волну, катившуюся на нас из леса, было уже поздно. Нас стали окружать, охватывая с двух сторон. Я пытался собрать своих людей, организовать отступление. Напрасно. Многие не выдержали, побежали. Это их спасло. Те, кто побежали первыми, успели выскочить из смыкающихся клещей. Чуть замешкавшимся повезло меньше — им пришлось прорываться. И прорываться поодиночке. Каждый сам за
себя. Но всё же и из них многие ушли. Мы были слишком далеко и даже если бы подчинились общему движению, всё равно не успели бы вырваться. Кольцо сомкнулось.
        К этому времени пана Войтека уже не было в живых, его убили в самом начале атаки русских. Я видел, как он упал. Гжесь тоже видел. Они с самого начала были рядом со мной. Гжесь видел смерть отца, но не подошёл к нему, не отступил от меня ни на шаг, не дрогнул, хотя момент был страшный: мы приняли удар докатившейся волны. А потом я потерял ощущение реальности. Мне казалось, что это не я стою и стреляю, колю шпагой… Когда я в очередной раз взмахнул рукой, удара не получилось. Моего противника успел сразить Гжесь. Я удивился, почему сам не смог этого сделать, взглянул — а руки нет. Потом я увидел её. Она лежала тут же, а пальцы (мои пальцы!) всё ещё сжимали эфес… Так странно было это видеть… В этом было что-то нереальное, невероятное. И боли почему-то не было. А в следующий миг я увидел небо и облака. А потом закрыл глаза. А когда их вновь открыл, вокруг было темно, а я ощущал какое-то движение. С трудом я сообразил, что меня куда-то тащат. Я то проваливался в темноту, то вновь приходил в себя. Потом, в очередной раз вынырнув из небытия, увидел лицо Гжеся. Это он волок меня на себе. Мы были в каком-то
овраге. Кроме нас с Гжесем там было ещё много раненых. Пользуясь безлунной ночью, все они пробрались сюда, чтобы укрыться. Вокруг было тихо. Никто не стрелял, никто не искал нас, не преследовал. Я чувствовал слабость, сильно хотелось пить, но в остальном всё было на удивление неплохо. Даже обрубок руки, который Гжесь перетянул своим поясом, болел не сильно. Гжесь оказался в числе тех счастливчиков, которые ушли с того страшного поля без единой царапины.
        Приближалось утро. Нужно было думать, что делать дальше. Решили, что те, кто может ходить, пойдут за помощью. Если не смогут вернуться, так может, хоть сами останутся живы. Гжесь идти с ними отказался наотрез, остался со мной. Рядом по дну оврага протекал ручей, и Гжесь поил всех, кто сам не мог спуститься к воде, пытался помочь по мере сил.
        А потом послышались голоса. Мы обрадовались. Ведь говорили по-польски! Может, нас и не заметили бы, но мы подумали, что это подоспела помощь, и сами позвали проходивших людей. Но это была не помощь… Пришедшие стали добивать раненых. И это были поляки! Они всё повторяли, что убьют всех сторонников Лещинского… Потом, спустя время, выяснилось, что это были просто бандиты, которые решили легко поживиться. Оставлять свидетелей? Конечно, нет! Вот они и постарались… И опять меня спас Гжесь. Я лежал далеко от того места, откуда вышли бандиты. Гжесь, как только увидел, что происходит, схватил тело умершего недавно человека и навалил на меня. Я хотел столкнуть его, но человек и при жизни был грузным, а после смерти стал ещё тяжелее. К тому же потеря крови меня здорово обессилила. Мне с трудом удавалось дышать под его весом, не то, что столкнуть его. Гжесь сражался до конца, и даже смертельно раненый сумел упасть так, что прикрыл меня ещё и своим телом. В это время чья-то пуля повредила мне колено. От боли я опять потерял сознание.
        Нашли меня те, кто отправился за помощью. Они привели её, и некоторые вернулись за своими друзьями и родными. А нашли только их тела. Решив похоронить всех там же, вырыли могилу и стали сносить к ней тела. Меня тоже посчитали мёртвым, но к счастью, кто-то заметил, что я дышу. Вот так и получилось, что я — один из всех, кто был в том овраге, остался жив. Вот так погибли отец и сын Морозевичи.
        Элен, слушая, закрыла глаза. Из-под ресниц медленно одна за другой катились слёзы. Юзеф впервые видел, чтобы его жена, всегда такая сильная, плакала. Он обнял её за плечи. Янош посмотрел на воспитанницу:
        — Я должен сказать ещё кое-что лично тебе, Элен. Сначала я решил, что скажу это после, чтобы ты успела успокоиться, но… пусть всё будет сказано сейчас. Элен, прежде чем мы выступили в поход, Гжесь сказал мне, что хочет, чтобы я знал… Он сказал, что любит тебя, и что если бы не твой внезапный побег, он просил бы твоей руки.
        — Я знаю, — не открывая глаз, ответила Элен. — Он сказал мне. Успел.
        — Когда же?
        — В ту ночь, когда я… когда мы уехали, — Элен вытерла глаза, но смотрела прямо перед собой, как будто вновь видела ту сцену. — Он поджидал меня в передней. И сказал. Я просила его позаботиться о тебе, дядя. А он… он сказал, что сделает всё возможное… и невозможное, — она провела рукой по лбу, склонив голову.
        — Только не вздумай винить себя в его гибели, — тихо сказал Юзеф.
        — Но…
        — Неужели ты думаешь, что он поступил бы иначе, если бы ты ни о чём его не просила? Он не оставил бы пана Яноша. Мне жаль, что мы с ним так и не стали друзьями. Видит Бог, в этом нет моей вины. Если бы можно было что-то исправить!
        — Нет, Юзеф, — покачал головой молчавший до сих пор Ален, — вряд ли что-нибудь получилось бы. Я не знал пана Гжеся, но когда между двумя мужчинами стоит одна женщина, дружба между ними вряд ли возможна.
        — Пусть так… И всё равно я хочу сказать, — Юзеф встал, — я горжусь, что был знаком с паном Гжегошем. Его нет среди нас, но умер он так, как хотел бы умереть любой мужчина, когда придёт его час — с оружием в руке, выполняя свой долг. За пана Гжегоша Морозевича! — и он поднял бокал.
        — За пана Гжегоша! — в один голос повторили Ален и пан Янош.
        — За тебя, Гжесь, — шепнула Элен.
        Весь следующий день Элен ходила, как во сне. Воспоминания причиняли боль. А уйти от них было невозможно: здесь всё, и дома, и в саду, напоминало о Гжесе. Юзеф, чувствуя её состояние, решил не оставлять её одну ни на минуту. С ней был то он сам, то брат, то дядя, иногда — Каролина. В какой-то момент Элен стала вспоминать вслух. Теперь ей нужен был слушатель. И муж, и брат были благодарными слушателями. Кроме того, что они понимали, как необходимо ей высказаться, их просто живо интересовала та жизнь, которой жила когда-то Элен, и о которой они почти ничего не знали. Даже пан Янош впервые услышал о некоторых неизвестных ему ранее проделках двух озорников.
        Постепенно Элен успокоилась. Боль сменилась тихой печалью. Стало понятно, что всё вернулось на круги своя, когда Элен спросила:
        — Дядя Янош, а вы знаете, где похоронен Гжесь? Я бы хотела навестить его.
        — Знаю, Элен. Вот где лежит его отец, к моему прискорбию, мне неизвестно. А могила Гжеся — там, в овраге. Его я помню хорошо.
        — Мы съедим туда?
        — Обязательно.

* * *
        Вот уже две недели Элен была дома. Дома! Как хорошо! Какое хорошее слово. Только сейчас она ощутила, как ей стало легко — как будто вернулось детство. Не нужно больше думать ни о чём, кроме собственной семьи, не надо решать какие-то немыслимые проблемы, не надо куда-то ехать, не надо изображать из себя неизвестно кого… Всё. Теперь она снова сможет стать прежней!.. Но это ей только так казалось. Прежней она уже стать не могла. Теперь это была взрослая, знающая свою силу женщина, которая пережила так много, что иная не успела бы пережить и за целую жизнь. Это не могло не изменить её. Зато она научилась ценить то, что другие не считали особо ценным: семью, заботу, дом. Спокойствие. Она хотела иметь это больше всего на свете и теперь получила. И сознавала: она счастлива.
        Теперь снова вернулась привычка наблюдать за всеми. Элен вспомнила, как озадачил её дядя Янош, но то выражение лица, которое так заинтриговало её, больше заметить ей не удавалось. Зато она заметила другое: какими глазами смотрит на её брата Каролина. Это сначала позабавило Элен, а затем она всё чаще стала задумываться, как бы хорошо было, если Каролина смогла бы разрушить ту скорлупу, которую добровольно носит Ален. Он не хотел признавать для себя возможным обращать внимание на женщин. Ален упорно считал, что после того, что с ним случилось, ни одна женщина не сможет быть с ним счастлива.
        Как-то за столом речь снова зашла о том, что Каролина может теперь назвать Элен сестрой.
        — Я так этому рада!
        — И я рада, — поддержала её Элен, заметив неодобрительный взгляд пани Ядвиги, недовольной слишком вольным, по её мнению, поведением дочери. — У меня никогда не было сестры, только брат. Он замечательный, но с ним не обо всём можно поболтать. А с тобой мы сможем обсуждать всё, что придёт в голову. Правда?
        — Конечно, — немного смутившись под взглядом матери, Каролина опустила глаза.
        — И о чём же таком, позволь узнать, ты не могла со мной говорить? — улыбнулся Ален. — По-моему, ты никогда особо не задумывалась об этом и обсуждала со мной всё.
        — Время ушло, всё изменилось. Разве я похожа сейчас на ту девчонку-проказницу, какой я была в детстве?
        — Сейчас нет. Но временами ты мне сильно её напоминаешь. Особенно, когда занимаешься не тем, чем пристало заниматься молодой женщине.
        — И вот этот зануда назвался твоим вторым братом, Каролина. Тебе предстоит решить, который из твоих братцев зануднее.
        Каролина взглянула на Алена, он, улыбаясь, заговорщицки подмигнул ей.
        — Разве нас можно сравнивать с Юзефом? Панна Каролина сразу поймёт, что я лучше. Ведь так? — спросил он у девушки.
        Она вдруг покраснела, отведя глаза, а затем вскочила и выбежала из-за стола. Элен переглянулась с Юзефом. Он поднял брови, а потом наклонился к уху жены:
        — А почему бы и нет? — шепнул он.
        Вечером два молодых человека прогуливались по саду. Говорили мало. Потом Юзеф вдруг спросил:
        — Как тебе моя сестра? Хороша?
        — Да, она очень милая девушка.
        — И всё? Это всё, что ты можешь о ней сказать?
        — А что ещё? Ну, она красивая, умная, искренняя. Знаешь, она мне немного напоминает мою Элен, какой она была прежде. Такое же полное отсутствие жеманности, та же открытость, готовность поверить всем. Только в ней больше нежности. Она восхищает своей беззащитностью.
        — Поверить всем? Ты свою ли сестру имеешь в виду? Каролина — да, она в душе ещё ребёнок. Но Элен?..
        — Юзеф, ты не знал её до той страшной ночи. Она была такой же.
        — Значит, мне повезло, — засмеялся Юзеф и пояснил: — Будь она такой же, как Каролина, я не обратил бы на неё внимания.
        — Зря.
        — Да? А ты? Тебе нравятся такие девушки, как Каролина?
        Ален вдруг оборвал его:
        — Хватит об этом, — потом, почувствовав, как резко это прозвучало, добавил: — Я ещё не задумывался, какие именно девушки меня привлекают.
        — Извини, но не верю. Этого просто не может быть. Ты же не подросток.
        — У меня были другие проблемы, думать о девушках было просто некогда. И давай оставим эту тему. Что это ты вдруг заговорил о девушках? У тебя же молодая жена.
        — Да, все остальные меня волнуют мало, это правда. Кроме сестры. Она, с её открытым характером, который заметил и ты, легко может стать очень несчастной женщиной, выбрав не того человека в качестве спутника жизни. Ей нужен тот, кто сможет и защитить её и приласкать, тот, при котором не погаснет её веселье.
        — И что?
        — Я видел, как она смотрит на тебя, Ален.
        — На меня? Ты с ума сошёл?
        — Почему?
        — А ты сам давно смотрел на меня? Разве можно представить твою очаровательную сестру рядом со мной? Разве можно представить рядом со мной любую другую девушку?
        — Другую — не знаю. А Каролину представляю легко.
        — Ты так её любишь, — криво усмехнулся Ален, — что готов отдать замуж за урода?
        — Ален, — Юзеф, вопреки раздражению и боли, звучащей в голосе шурина, улыбался, — что за глупости ты говоришь? Знаешь, я тебе скажу так: до урода ты явно не дотягиваешь. Руки, ноги — целы, голова на месте. Не кривой. Не косой. Даже не хромой. А лицо — это не так важно, особенно для мужчины.
        Повисла пауза. Они стояли на том самом месте, где Элен когда-то разглядывала стену соседнего здания, прикидывая, как добраться да окон. Теперь на неё смотрел её брат. Сестра показала ему каждый уголок сада, и ему казалось, что всё вокруг знакомо давно. Он задумался о ней. О том, что испытания, выпавшие ей, были несоизмеримо больше его собственных. О том, что ей приходилось раз за разом выкарабкиваться из таких ситуаций, в которых многие опустили бы руки. Она смогла, выдержала. Теперь она счастлива. А он? Ему всё время казалось, что жизнь наказала его чрезмерно жестоко, что его судьба самая несчастливая… А получается, что даже возвращением титула и земель он обязан сестре. И при всём, через что пришлось ей пройти, она сумела остаться женщиной. Правда, временами с почти мужским характером.
        Ален медленно пошёл к дому. Юзеф окликнул его.
        — Ален, ты мне ничего не сказал.
        — О чём? — Ален остановился, обернулся.
        — Почему ты себя заживо похоронил? Почему считаешь, что ничего светлого в твоей жизни уже не будет? Ты что, готовишься в монахи?
        — Нет. С чего ты взял?
        — Тогда что?
        — Что ты хочешь услышать? — Ален вернулся и вплотную подошёл к Юзефу. Говорил он теперь резко, почти со злостью. — Что Каролина мне нравится? Хорошо. Да, она мне нравится. Очень нравится. Но что из этого?
        — Так я тебе уже говорил: ты ей тоже, по-видимому, нравишься.
        — Ты что же, сватом заделался?
        — А хотя бы и так. Что ты мне ответишь?
        — Это невозможно.
        — Ален, моя жена доказала мне справедливость одной старой мудрости: на свете нет ничего невозможного. Только нужно набраться смелости захотеть.
        — Твоя сестра заслуживает большего.
        — Знаешь, я воспользуюсь нашим родством и хорошими отношениями и скажу: ты дурак, дорогой шурин, непроходимый дурак.
        — Может быть, — тихо ответил Ален и снова повернулся, чтобы уйти.
        — Ты всё же подумай, как следует, о нашем разговоре. Если хочешь, спроси совета у моей жены. Только берегись. Увидишь, моё определение «дурак» покажется тебе после разговора с ней комплементом. Она не будет скромничать.
        — Не сомневаюсь. Поэтому не пойду к ней.
        — Тогда думай сам. Но думай серьёзно. И учти: я узнал тебя достаточно за это время и знаю, что лучшего мужа для своей сестры я пожелать не могу. Я, конечно, не могу настаивать, сердцу не прикажешь, но если дать положительный ответ тебе мешает только твоё трепетное отношение к отражению в зеркале, мне очень жаль Каролину. Больше, клянусь, я не заведу разговор на эту тему, но тебя прошу ещё раз: перестань думать о себе, как о человеке с физическими недостатками. У тебя их нет.
        Время бежало. Элен с эскортом из брата и мужа выезжала на верховые прогулки, часто с ними бывала и Каролина, иногда присоединялись пани Ядвига с паном Яношем, которому ни хромота, ни отсутствие руки не мешали всё так же прекрасно держаться в седле. Элен с Каролиной и, правда, стали подругами. Нередко можно было видеть их вместе в саду или в небольшой гостиной тихо о чём-то разговаривающими. Правда чаще всего говорила Каролина, а Элен слушала и только время от времени кивала или вставляла два-три слова.
        Как-то раз, собираясь на прогулку, уже одетая в амазонку, Элен зашла к Юзефу.
        — Ты уже готова? — спросил муж. — Я тоже сейчас закончу.
        — Нет, Юзеф, подожди. Я хотела попросить тебя сегодня остаться дома.
        — Остаться?
        — Да. Мне очень нужно поговорить с братом. Наедине, — в голосе жены Юзеф услышал лёгкое раздражение и угрозу. — А дома это ну, никак не получается! Всё время кто-то рядом оказывается!
        — Бедный Ален, — улыбнулся Юзеф, — ему предстоит нелёгкий разговор. И почему это мне кажется, что я знаю, о чём у вас пойдёт речь?
        — А ты против?
        — Нет, что ты! Только за! И уже говорил ему об этом. Правда, меня он слушать не захотел.
        — Тогда всё в порядке. От меня он так просто не отделается.
        — Не сомневаюсь!
        — Так ты останешься?
        — Разумеется. Скажу, что ммм… что бы такое сказать?
        — А зачем что-то придумывать? Скажи, что хочешь побыть с сестрой и матерью. Разве это неправда?
        — Замечательно. Ты умница. От всей души желаю тебе удачи!

* * *
        Брат с сестрой, немного поносившись наперегонки, спокойно ехали по берегу Днепра.
        — Ты что сегодня такая тихая?
        — Просто не могу выбрать, с какого нелестного эпитета начать с тобой разговор.
        — Это в чём же я провинился?
        — А сам не понимаешь?
        — Нет. Ты уж хотя бы намекни.
        — Нет ничего проще. Скажу только одно слово: Каролина.
        Ален, резко дёрнув повод, остановил коня, который недовольно зафыркал. Безмятежного настроения как не бывало.
        — Опять?! Сначала Юзеф, теперь ты. Это он направил тебя поговорить со мной?
        — Ален, меня не нужно направлять, я не лошадь. Юзеф тут не причём. Это я просила его сегодня остаться дома, чтобы поговорить с тобой, объяснить тебе, какой ты… что ты не прав.
        — Хорошо, давай поговорим, сестрёнка, если уж ты считаешь это необходимым. В чём же я не прав? В том, что не хочу лишать девушку выбора? В том, что хочу, чтобы она нашла своё счастье?
        — А тебе не приходило в голову, что она уже сделала выбор?
        — Какой? Какой выбор? Кого она встречала в жизни? Она почти ребёнок!
        — Этот «ребёнок» все уши мне прожужжал о тебе. Она расспрашивает обо всём, что я могу о тебе рассказать. Я устала слушать, что она каждую ночь видит тебя во сне. И этот «ребёнок», если хочешь знать, сказала, что была бы счастлива подарить тебе сына!
        — И всё равно, она ещё…
        — Стоп. Не про то. Ты говоришь не о том. Ты прячешься за всеми этими словами. Я же знаю, о чём ты думаешь.
        — И о чём же?
        — Разве это не очевидно? Ты решил, что ты — чудовище, на которое смотреть без содрогания невозможно, что с таким лицом, от которого осталась только половина, с такими страшными шрамами ты не достоин ни одной женщины. А Каролины — особенно, — Элен говорила жёстко, говорила теми словами, которыми воспользовался бы он сам, говоря о себе. Но одно дело — произносить их самому, а вот слышать то же самое от любимой сестры… Ален растерялся. Удивление, боль и обида смешались во взгляде. Но глаз он не отвёл, смотрел на сестру так, как будто видел впервые. А она продолжала:
        — Наверно, это в какой-то мере даже приятно — упиваться своим горем. Нет, не горем, это неправильно. Своей ущербностью, своей обидой на судьбу. Ах, взгляните на меня, посмотрите, какая трагедия!.. Неужели тебе нравится, чтобы тебя жалели?!
        Элен замолчала. Отвернулась. Брат всё так же продолжал смотреть на неё, не произнося ни слова. Она заговорила снова, но уже другим тоном, она как будто устала.
        — Ален, когда-то ты носил маску, считая, что не можешь появляться без неё даже перед теми людьми, которые тебя любят и уважают. Потом ты её снял. И оказалось, что можно жить и без маски. Нормально жить. Никто не показывает на тебя пальцем, никто не шарахается в сторону. Только вместо той, чёрной маски ты нацепил на себя другую — трагического одиночества. И снять её можешь только ты сам. Это необходимо, поверь. Я тебя прошу, — Элен поставила коня рядом с конём брата и положила левую руку на сгиб локтя, заглядывая в лицо, — стань таким, как прежде. Это зависит только от тебя. Ты же сильный, разве ты этого не сможешь?
        Ален обнял её за талию и шепнул:
        — Я постараюсь, сестрёнка. Обещаю тебе.
        — Спасибо.
        Они тронули коней и продолжили путь по берегу. Когда до дома оставалось уже немного, Элен, искоса взглянув на брата, вдруг сказала:
        — А насчёт Каролины… Перестань её мучить, — и на удивлённый взгляд ответила: — Поговори с ней. Какое бы решение ты ни принял — поговори. Или объясни, что вы не можете быть вместе, или… осчастливь, наконец, признанием! — она, улыбаясь, послала коня вперёд, не давая возможности Алену возразить ни слова.

* * *
        Через неделю решено было съездить в охотничий домик. На удивление, он уцелел. Видимо, его спасло то, что вокруг был глухой лес, пробираться туда пришло бы в голову только тому, кто знал о его существовании. Это была прощальная поездка, вскоре Ален уезжал. Тришка уже сообщил письмом, что временный дом для графа Кречетова готов. В письме содержалось подробное описание постройки. Судя по нему, дом, ожидающий хозяина, был больше и добротней, чем рассчитывал Ален.
        В охотничьем домике всё было по-старому, всё стояло на своих местах. Сгоревший сенной сарай заменили новым, построенным на том же месте. Знакомый егерь с улыбкой показал Элен небольшую дверь в задней стене.
        — Это чтобы не пробивать больше стену, — пояснил он.
        Присутствовавшие при разговоре брат и муж поинтересовались, что это значит. Егерь, хитро прищурившись, сказал:
        — А вы у пани Вольской спросите. Она принимала непосредственное участие во всех событиях.
        — Элен! Что здесь произошло? Чего мы ещё о тебе не знаем?
        — Да, ну, вас! — она почему-то рассердилась и пошла к воде.
        Пришлось егерю самому отвечать на все вопросы мужчин и предоставить подробный рассказ обо всём.
        — Да. Узнаю свою жену. Она никогда не признает себя проигравшей.
        — Только что это она убежала? — спросил Ален. — На что обиделась?
        — Я знаю ответ, — ответил Юзеф, когда они уже отошли от сарая и остались одни. — Элен недавно сказала мне, что больше ничего слышать не хочет ни о шпагах, ни о пистолетах, ни о чём другом в этом духе. Сказала, что устала. Хочет быть просто женщиной. Женой и… матерью.
        — Это хорошо. Вот только получится ли у неё?.. Постой. Матерью?!
        — Да! Ален, ты скоро станешь дядей!
        — Юзеф, что ты говоришь?!
        — Тсс! Молчи! Она убьёт меня! Зарежет, отравит или ещё как-нибудь, если узнает, что я кому-то рассказал, — засмеялся Юзеф, — но у меня просто нет сил молчать!
        Они обнялись, смеясь, и пошли к лесу. Наблюдавшая за ними издалека Элен с досадой топнула ногой и сквозь зубы произнесла только одно слово:
        — Трепло!..
        На следующее утро, когда все собрались к завтраку, вдруг обнаружилось, что двое отсутствуют — Каролина и Ален. Их коней на месте тоже не было. Появились они только к обеду. Переодевшись, Каролина села со всеми за стол, но не притронулась к еде. Элен заметила, что у девушки слегка дрожат руки. Ален вошёл чуть позже, и все почувствовали, что он тоже волнуется. Разговор сам собой затих, все смотрели на него. Ален, не садясь, обратился к матери Каролины:
        — Пани Вольская, простите мне мою смелость. Я прошу руки вашей дочери Каролины. Я люблю её.
        Элен подумала, что, очевидно, брат испытал чувство ныряльщика в прорубь: страшно, но нужно, так лучше уж быстрей и сразу! Только этим можно было объяснить лаконичность обычно обходительного и галантного Алена. Пани Вольская улыбнулась, потом, подавив улыбку, серьёзно ответила:
        — Вы делаете нам честь, граф, прося руки панны Каролины. Но для меня главное — её счастье. Хотелось бы слышать твой ответ, моя дорогая, — обратилась она к дочери. — Ты согласна стать женой графа Кречетова?
        Каролина с лицом и шеей цвета мака, пролепетала еле слышно:
        — Да, — и улыбнулась, подняв сияющие глаза на Алена.
        — В таком случае, я благословлю вас, дети.
        Ален склонился в поклоне, но не успел ничего сказать, как раздался голос пана Яноша:
        — А почему вы у меня разрешения не спрашиваете, пан Ален?
        Теперь все смотрели на него. Все, кроме пани Ядвиги. Она с улыбкой отвела глаза.
        — А-а… дядя Янош, а почему Ален должен спрашивать у вас… — Элен даже слов не находила чтобы задать вопрос.
        — Всё просто, — объяснил он. — Ваш брат, пани Вольская-младшая, так поторопился, что опередил меня, а я, между тем, собирался сегодня сообщить вам, что недавно сделал предложение пани Вольской, и она милостиво приняла его, согласившись стать моей женой, — Янош встал, подошёл к пани Ядвиге и поцеловал ей руку. — И мы перед поездкой сюда обвенчались. Так что, панна Каролина теперь и моя дочь!
        Каролина, не в силах сдержать себя, взвизгнув, выскочила из-за стола, подбежала и обняла Яноша.
        — Я так рада! Значит, теперь у меня есть ещё и отец! Господи! Я самая счастливая на земле!
        — Каролина! — в голосе матери звучало явное неудовольствие. — Сядьте! Как вы себя ведёте?! Вы теперь невеста графа Кречетова! Стыдитесь! Что он о вас подумает?
        Девушка смутилась, села на место и, спрятав руки под столом, опустила голову. На помощь тут же пришёл Ален:
        — Он подумает, что его невеста — самая искренняя и добрая девушка на свете!
        — Я это подтверждаю, — подал голос и Янош, — и, теперь уже на правах отца, хочу вам сказать, молодой человек: храните и оберегайте панну Каролину от всех неприятностей. Будьте ей и мужем, и другом, и братом. Ведь, если не ошибаюсь, вы намерены увезти жену в Россию, где кроме вас у неё не будет никого. Ей будет трудно в чужой стране.
        — Пан Янош, её встретят там с радостью, я уверен, и быстро полюбят. Её просто нельзя не полюбить!
        — А я хочу сказать несколько слов моей дочери, — опять заговорила мать. — Тебе, моя дорогая, выпала честь стать женой графа Кречетова. Будь достойна этого и… — голос её дрогнул, — помни, что я люблю тебя, девочка моя.
        — Мама, не плачьте, — бросилась к ней Каролина, — Не волнуйтесь за меня, я буду очень стараться… вести себя правильно.
        — Пани Вольская, ваша дочь будет прекрасной графиней, я в этом не сомневаюсь, — Ален хотел поцеловать пани Ядвиге руку, но она встала и обняла его.
        — Я очень рада за вас обоих, пан Ален. Дай вам Господь счастья!
        — Да! — воскликнул молчавший до сих пор Юзеф. — Счастья и много красивых детей!.. Ой!
        Элен пихнула его в бок, пока никто не смотрел в их сторону, и тихо повторила то, что произнесла на берегу:
        — Трепло!
        — Ты о чём, дорогая? — с невинными глазами спросил Юзеф.
        — Ой, только не нужно изображать удивление. У тебя это плохо получается, — так же тихо ответила Элен и встала, чтобы поздравить всех четверых.
        Эпилог
        На дорожке, ведущей от ворот, появился пожилой пан. Он шёл неторопливо, слегка прихрамывая. Подойдя к беседке, скрытой за кустом сирени, он, как и ожидал, нашёл там Элен. Она читала книгу, но сразу отложила её, увидев у него в руке письмо.
        — Дядя Янош, это от Алена?
        — Не совсем. На этот раз от Каролины.
        — Что она пишет? Ведь вы уже прочитали, правда? Как там маленький Владимир и Полина?
        — Полина всё хорошеет, как и положено графской дочери, а Владимир вовсю уже болтает. А скоро, по словам Каролины у них появится ещё сестрёнка или братик.
        — Вот это новость! Ай, как прекрасно! Значит, я вот уже в третий раз стану тётей!
        — Да. А ещё лучше стань мамой в третий раз. Вы с Юзефом отстаёте, — усмехнулся Янош.
        — Успеем! — засмеялась Элен.
        — Ма-ам! Гжесь не хочет со мной играть! — маленькая Кристина бежала из дальнего угла сада к беседке. За ней неторопливо следовал десятилетний Гжесь.
        — Гжесь, что случилось? Почему ты не играешь с сестрой?
        — Потому что она маленькая, ей всего восемь лет. А я уже большой, почти взрослый!
        — Это кто тут почти взрослый?
        — Я, дедушка Янош. Мне через десять месяцев исполнится уже одиннадцать лет! Мальчики в моём возрасте уже не играют в игрушки, — немного подумав, изрёк Гжесь.
        — Вот как? — слегка удивился дед. — А чем же занимаются «мальчики в твоём возрасте»?
        — Они готовятся стать настоящими мужчинами! Они учатся обращаться с оружием. Настоящим, — на всякий случай уточнил он.
        — И поэтому ты обидел сестрёнку? Ты думаешь, что именно так поступают «настоящие мужчины»?
        — Я не обижал… Но она маленькая.
        — Это мы уже слышали, — вступила в разговор Элен. — И чем же таким предлагала тебе заняться Кристина, что ты посчитал это… недостойным твоего возраста?
        — Она забралась на дерево и сказала, что мы будем играть в птиц.
        — Это как? — серьёзно поинтересовалась Элен у дочери.
        — Очень просто. Кто сможет спрыгнуть с ветки выше другого, тот птица. Чем выше ветка — тем больше ты птица.
        Янош осторожно кашлянул.
        — И… давно вы так играете?
        — Я - уже несколько дней, — гордо ответила Кристина, — а Гжесь только сегодня попробовал спрыгнуть с самой низкой ветки и сразу испугался.
        Вся её поза говорила о собственном превосходстве и пренебрежении к малодушию брата. Руки за спиной, нос гордо поднят, одна нога отставлена немного в сторону.
        — И ничего я не испугался! — бросился в атаку Гжесь. — Просто это глупая игра! Люди не могут быть птицами! А я хочу научиться тому, что умеют взрослые. Если бы отец был дома, он давно научил бы меня и фехтовать и стрелять! Дедушка, ну когда он вернётся?
        — Гжесь, ты же знаешь, что твой отец служит нашему королю. Его ценят и не хотят отпускать. Но, как только сможет, он приедет.
        — Это до-олго! — с досадой воскликнул Гжесь. — Я уже вырасту, пока он вернётся! А я хочу сейчас!
        — В таком случае, молодой человек, попроси мать научить тебя, — ухмыльнувшись в усы, посоветовал Янош.
        — Маму? — опешил Гжесь. Он растерянно переводил взгляд с деда на мать и обратно. — А разве мамы умеют стрелять?.. И шпагой?..
        — Обычно — нет. Но твоя мать умеет. Это точно.
        — Но тогда… — растерянность на лице Гжеся волшебным образом сменилась восторгом, — это здорово! Ты научишь меня, мама? Идём сейчас! — он вскочил со скамьи беседки, на которую присел. — Идём быстрей!
        — Куда? — засмеялась Элен.
        — Как куда? Выбирать оружие! Ты мне выберешь и шпагу, и пистолет! И нож! И они будут мои!
        — И мне! И мне! — в восторге запрыгала Кристина. — Я тоже пойду с вами.
        — Нет, — сурово ответил брат, — девчонки не могут этому учиться. А я буду те-ло-хра-ни-те-лем, — с трудом выговорил он, — как папа. А ты будешь учиться танцам и музыке, как все барышни.
        — Я тоже хочу быть телоранителем, — прищурившись и уперев руки в бока, заявила Кристина. — Ну и что, что я девочка!
        — Крися, — Элен присела перед ней, взяла за руку, — в этом твой брат прав: это не женское дело. Телохранителями бывают только мужчины. Кстати, молодой человек, — добавила она, обернувшись к сыну, — занятия музыкой и танцами от вас никуда не денутся. И это не обсуждается.
        Гжесь немного скис, а Кристина, показав ему язык, ответила матери:
        — Значит, я просто так научусь всему. Чтобы… просто уметь.
        — Но пойми, с оружием играют только мальчики.
        Позади послышался кашель, подозрительно напоминавший смех. Элен обернулась, выпрямляясь. Янош, весело глядя на неё, одними губами произнёс: «Кто бы говорил!» Кристина этого не слышала, но сдаваться не собиралась, и в логике ей отказать было нельзя:
        — А ты, мама? Ты же умеешь! И я хочу! Я всё равно научусь!
        — Что-то в этом роде я уже слышал, — прокомментировал Янош.
        — Ну, хорошо, — сдалась Элен. — Только давай подождём годика два. Если ты к тому времени не раздумаешь…
        — Не раздумаю! Только ждать не буду! — Кристина гнула своё. — Гжесь тогда уже так много всего будет уметь, а я?! Нет, мамочка, я хочу учиться с ним вместе!
        Элен засмеялась. Потом сказала:
        — Ладно. Пусть так. Но начнём мы с того, что вы оба научитесь правильно обращаться с оружием. И пока я не останусь полностью довольной вашим умением, дальше мы не пойдём. А сейчас марш умываться, переодеваться и — к столу. Время обедать!
        Она с сожалением посмотрела на книгу. Видимо читать ей теперь придётся гораздо реже.