Варьельский узник Мирей Марк
        Мрачный замок Лувар расположен на севере далекого острова Систель. Конвой привозит в крепость приговоренного к казни молодого дворянина. За зверское убийство отца он должен принять долгую мучительную смерть: носить Зеленый браслет. Страшное "украшение", пропитанное ядом и приводящее к потере рассудка. Но таинственный узник молча сносит все пытки и унижения - и у хозяина замка возникают сомнения в его виновности.
          Может ли Добро оставаться Добром, когда оно карает Зло таким иезуитским способом? Сочетание историзма, мастерски выписанной сюжетной интриги и глубоких философских вопросов - таков роман Мирей Марк, написанный писательницей в возрасте 17 лет.
          Только спустя 40 лет автор решилась опубликовать рукопись, и критики немедленно назвали книгу литературным открытием года.
        Мирей Марк
        Варьельский узник
        Глава 1
        Вообразите себе огромный остров, затерянный где-то далеко-далеко в бескрайнем океане. Может, его и не было никогда, поскольку единственные свидетели его существования лишь волны да ветер. Во всяком случае, долгие века остров этот оставался неизвестным для всего мира, и жили там, в полном уединении, суровые и мужественные люди.
        Островом правил король. Его огромные владения занимали всю центральную часть. Оставшимися землями распоряжались приближенные короля, носившие титул сеньоров. Король даровал им исключительные права — держать армии и вершить правосудие, казнить или миловать подданных по собственному усмотрению. Они носили черные бархатные плащи с богатой оторочкой — отличительные знаки их положения, и были практически абсолютными властителями своих земель. И, тем не менее, сеньоры единодушно признавали власть короля, пользовавшегося среди них огромным авторитетом и уважением, и он, единственный, именовался его величество король.
        Замки носили имена сеньоров. В южной части острова они были изящными, с остроконечными белыми башенками, и располагались вдоль побережья, небрежно распахнув объятия своих обширных парков морским ветрам. На юге никого не боялись. На севере же взору путника представала иная картина. Замки здесь напоминали цитадели, поскольку располагались в опасной близости от земель, хозяева которых не подчинялись королевской власти.
        Остров носил красивое имя Систель. Когда я была маленькой, бабушка рассказывала мне о нем множество сказок, а я по-на-стоящему верила, что она сама жила там когда-то. И если бы историю этого острова, наравне с историей Франции, включили в университетскую программу, я наверняка получила бы по ней высший балл. Кроме того, меня бы наверняка стали умолять провести семинары для преподавателей, поскольку я знаю об острове все-все, до мельчайших подробностей. Мне известно, где и как изготавливали изысканные пряжки, которыми сеньоры скрепляли свои черные плащи, известно, что ели на ужин обитатели жалких лачуг Вокселя. Мне известно, что во владениях его преосвященства, Бренилизских лесах, живут колдуны и что королева Валина не зря так гордилась своими удивительными волосами: когда на торжественных приемах она стояла у золотого трона, они роскошной волной ниспадали до самого пола. Я знаю наизусть все легенды и сказки, которые мамы и бабушки рассказывали перед сном маленьким обитателям и обитательницам Систели.
        Но ни одна из этих историй не завораживала меня так, как легенда о варьельском Проклятом, которую я и хочу вам рассказать...

* * *
        На берегу моря в северной части острова возвышался мрачный замок Лувар. Его неприступные стены днем и ночью охранял гарнизон численностью более трехсот человек. Никто из других вельмож острова не осмеливался возвести такой величественный замок с такими высокими башнями, неприступными стенами и огромными чугунными решетками. Его построил повелитель Лувара Отон IV за триста лет до описываемых нами событий. Он возвел эту крепость, потому что ненавидел короля, и тот, в свою очередь, питал сильную неприязнь к своему вассалу за его непомерную гордыню и тщеславие.
        История эта началась студеным вечером 27 декабря...

* * *
        Тем вечером сеньор Лувара, которого звали Эммануэль, ужинал в окружении своих подданных. Неспешно вкушая пищу, он слушал их рассказы о суде над Проклятым — убийцей, чье дело рассматривалось в верховном трибунале Систели. Слушания должны были закончиться уже несколько дней назад, но новости в последнее время доходили до Лувара с запозданием. Зимняя распутица размыла дороги и сделала подъезды к замку практически непроходимыми. Приходилось довольствоваться предположениями и догадками:
        — Я полагаю, господа, что ему отрубят голову. Таково ведь по закону наказание для отцеубийц? — высказал свое предположение герцог де Ривес.
        — Не думаю. Ведь преступление было совершено с нечеловеческой жестокостью! Скорее всего, его сожгут на костре... В Монтеро говорят, что он совсем юный, можно сказать еще ребенок, — возразил ему самый молодой из вассалов Алексис де Шевильер, который много времени уделял новостям и потому знал всегда больше, чем остальные.
        — Неужели он даже моложе вас? — вырвалось у Луи д’Икселя.
        Шевильеру только что сравнялось восемнадцать, юноша очень не любил, когда об этом упоминали, особенно в обществе, а потому бросил на друга тяжелый взгляд. Тот забормотал извиняющимся голосом:
        — Простите. Тысяча извинений. Я совсем не хотел вас обидеть...
        Слушая их диалог, сеньор невольно улыбнулся. Ему самому недавно исполнилось двадцать пять лет, но он уже слыл могучим воином и властным правителем. К тому же бремя власти, столь рано свалившееся на него, делало его намного старше своих лет. Высокий, темноволосый, он сидел в своем резном кресле из темного дерева, искусно инкрустированном золотом. Знал ли он, что в тот самый момент шестеро черных всадников скачут по тропе вдоль моря прямо к его замку?
        — Возможно, преступника отдадут на суд народа. Ведь его объявили Проклятым... — предположил Луи д’Иксель.
        — Сеньор де Комбеваль сильно в этом сомневается, поскольку обвиняемый, говорят, не в своем уме, — возразил ему Шевильер.
        — И мнению Комбеваля можно доверять?
        — Но обвиняемый действительно не может быть в здравом уме, Луи... Он выколол своему отцу глаза кинжалом, а затем отрубил ему пальцы рук...
        И всякий раз в этом месте моя бабушка останавливалась и, глядя на меня страшными глазами, спрашивала: «История про Проклятого из Варьеля полна леденящих душу подробностей. Ты уверена, что захочешь слушать об избиении розгами в кровь, о дикарях, корчащихся от боли в железных клетках, о детях, брошенных в ров умирать от голода, и о других ужасах, от которых кровь стынет в жилах? Может, я лучше расскажу тебе историю любви королевы Валены и прекрасного трубадура?»
        И каждый раз, бледнея от страха, я отвечала ей: «Мне не страшно, бабушка, честное слово. Ты ведь мне уже не раз это рассказывала. Я нисколечко не боюсь. Продолжай, пожалуйста».
        И она продолжала свой рассказ: «Шесть черных всадников после непродолжительного отдыха в тени скал вновь продолжили свой мрачный путь. А в замке Лувар тем временем продолжалась трапеза. Рука сеньора, застывшая было под столом, вновь легла на навощенное дерево. Шевалье же продолжал свой рассказ».
        — Ходят слухи, что безумец кроме своего отца убил какую-то женщину. В этом случае его наверняка сожгут заживо, — предположил Ульмес.
        — Точно известно, что он из Варьеля, с южного побережья острова. Говорят, его господин взял убийцу под стражу и держал под арестом три дня, прежде чем передать его стражникам Верховного Трибунала...

* * *
        Пронзительный рев рога прервал Шевильера на полуслове. Придворные замерли в удивлении, узнав особый сигнал, возвещавший о прибытии посланников Регента. Де Лувар поднялся, резко отодвинув стул. Он знал, что подъемный мост опустят без его приказа, — Регент и его посланцы обладали исключительными правами, — поэтому молча накинул свой черный бархатный плащ и вышел, оставив вассалов в трапезной. За ним так же молча последовала охрана.

* * *
        В этот раз эскорт Регента оказался совсем малочисленным. Де Лувар насчитал всего четверых солдат. Стражи замка помогли им спешиться и опустили чугунную решетку, перекрывающую въезд на подъемный мост. Один человек из эскорта вышел вперед, чтобы поприветствовать хозяина замка. Эммануэль узнал его: это был граф де Рива — один из приближенных Регента, образец идеального придворного. Чуть поодаль от него стоял совсем молодой дворянин.
        — Сеньор, — начал свою речь граф де Рива, — мне очень неловко за столь поздний и внезапный визит, но вы должны понять — служба. Мы выполняем поручение самого Регента.
        — Прошу вас следовать за мной, мессир, — прервал его Эммануэль.
        Они пересекли мощеный двор. Ночь была ясной, дул холодный зимний ветер. Молодой спутник посланника следовал за своим господином по пятам. Эммануэль хранил молчание. Все знали, что он говорил только тогда, когда это было необходимо. Граф же отличался редкостной словоохотливостью. Он болтал и болтал: о безобразном состоянии дорог повсюду на севере; об ужасной погоде, о суровом климате...
        — Должен заметить, ваша зима, особенно в феврале, просто невыносима. Я не осмеливаюсь сказать вам, но... оказывается, я немного знаком с сэром де Витрэ, который претендует...
        В маленьком зале для аудиенций Эммануэль знаком предложил гостю присесть, позволив присутствовать при разговоре и молодому дворянину, поскольку знал, что согласно этикету юга вассал должен следовать за своим господином повсюду.
        — Я слушаю вас, граф.
        И туг он заметил, что гость взволнован и пребывает в изрядном смятении. Де Рива вырос в центральной части острова среди солнечных долин и тенистых рощ, и, возможно, неприступные стены северного замка произвели на него сильное впечатление.
        — Итак, как вы уже, наверное, догадались... я прибыл к вам с... особой миссией, — запинаясь, начал он. — Это большая честь для меня, равно как и для вас... Сам Регент... Но я буду краток, сеньор. Как вы уже наверняка знаете, в Верховном Трибунале Систели рассматривалось дело варьельского Проклятого.
        — Да, мы знаем об этом. Мы только что обсуждали его за ужином с моими придворными.
        — Так вот... Пять дней назад был вынесен приговор. Я думаю, через некоторое время вы получите официальное сообщение об этом. Регент уже разослал всадников с известиями во все замки, — граф говорил медленно, как бы вслушиваясь в звучание каждой фразы.
        На секунду гость прервал свою речь в ожидании расспросов. Их не последовало, и он продолжил:
        — Преступника приговорили к Зеленому браслету!
        Эммануэль, как и все систельянцы, знал о существовании этого дьявольского изобретения, которое одно могло заменить всех лучших палачей острова. Последним наказанию браслетом подвергся герцог де Синор-Фейлес, умерший десять лет назад.
        — Да, к Зеленому браслету... —запинаясь, повторил граф. — Правосудие свершилось.
        — Не сомневаюсь в этом, — ответил ему Эммануэль. — На то и существует Верховный Трибунал.
        Де Рива отряхнул подол унизанной кольцами рукой. Глядя на него, Эммануэль улыбнулся, но тотчас прогнал улыбку и вновь бросил заинтересованный взгляд на молодого дворянина, который сопровождал графа. Этот юноша странным образом притягивал к себе его внимание.
        — Видите ли,сеньор, причина, по которой я приехал к вам... в такое позднее время...
        — Согласен, время действительно не раннее.
        Несколько шокированный манерами властителя Лувара, граф пристально посмотрел на него, но сразу же продолжил:
        — Дело в том, что Регент не может держать осужденного в непосредственной близости ко двору, даже в Зеленом браслете. Он решил поручить эту важную миссию одному из пэров нашего королевства. И, принимая во внимание особую привязанность, которую всегда питал его величество к вашему отцу, выбор пал на вас.
        — Я понимаю...
        — Вы удостоены чести содержать под стражей опаснейшего преступника, самого Проклятого.
        — Ив чем же заключается моя миссия? Прошу вас, объясните поподробнее, если возможно.
        — Если вкратце, сеньор... Ваши обязанности будут заключаться в следующем: содержать узника под стражей в ваших владениях, кои он не имеет права покидать в течение всей своей жизни; снимать браслет в полночь субботы и надевать его вновь в полночь воскресенья (думаю, вы знаете, что не следует оставлять на осужденном браслет в День Благодарственного Молебна). Что касается подробностей, то Регент описал их все в своем личном послании к вам. Остальное — на ваше усмотрение, сеньор.
        Эммануэль задумчиво смотрел на пляшущее в очаге пламя под удивленным взглядом графа, которого сильно озадачило молчаливое и спокойное отношение к этому ответственному поручению. «Тысяча чертей... — мысленно возмущался де Рива, — любой другой счел бы такой приказ за честь. А этот...» Вслух же он произнес:
        — Ну что же, сеньор, раз моя миссия исполнена, я, с вашего позволения, откланиваюсь...
        — Прошу вас, граф, располагайте моим домом без стеснения. Почту за честь, если вы согласитесь разделить с нами трапезу...
        — К сожалению, это невозможно. Мы и так потеряли много времени, доставляя сюда осужденного. Сколько трудностей нам пришлось преодолеть! Несколько раз мы меняли охрану, все встречные селения объезжали стороной. Ведь люди, как вы знаете, после объявления приговора Проклятому могли бы попытаться...
        Последнюю фразу Эммануэль едва расслышал.
        Он бросил испытующий взгляд на молодого дворянина, и мертвенная бледность лица юноши внезапно поразила его.
        — Простите, что вы сказали?!
        — Я говорил вам, монсеньор, о том, скольких трудов нам стоило доставить осужденного к вашему замку.
        — Так он уже здесь? Я думал, вы прибыли лишь затем, чтобы предупредить меня о его приезде...
        — Вовсе нет, монсеньор! Я был удостоен чести препроводить его к месту отбывания наказания, — он сделал знак рукой в сторону своего спутника.
        Эммануэль снова взглянул на светловолосого молодого человека, который казался совсем подростком. Было видно, что юноша смертельно устал. Он стоял неподвижно, опустив глаза и уставившись в одну точку.
        — Положенный для сопровождения преступника конвой еще в пути, — продолжал де Рива. — В отряде — сорок человек, но мы дважды подверглись нападению. Вы, наверно, догадываетесь, какое у людей отношение к Проклятым... На границе Бренилиза нам пришлось отделиться от основной группы, четырем моим людям и мне, дабы беспрепятственно добраться до вашего замка. Мы выбрали прямую тропу вдоль берега моря. Как видите, нам это удалось... Прошу вас теперь подписать акт о том, что осужденный доставлен вам в целости и сохранности...
        Он извлек из кожаной сумки несколько бумаг. Эммануэль поставил подпись на первой из них, а затем принялся неторопливо читать: «...подтверждаю передачу под мою ответственность из рук графа де Ривы, уполномоченного Регента Систели, осужденного, известного под именем Проклятого из Варьеля...»
        Граф забрал подписанный документ. Затем разложил остальные на столе, поясняя:
        — Это копия приговора, обвинительный акт и свидетельские показания. Здесь вы найдете чертеж Зеленого браслета и инструкции. Что касается трилистника, ключа от браслета, то вот он...
        Он снял трилистник с кожаного шнурка, который висел у него на шее под рубашкой, и бережно положил на эскиз:
        — Видите чертежи? Чтобы открыть браслет, нужно вложить его вот в это углубление... Вот так. Ну а теперь, к моему величайшему сожалению, я должен откланяться.
        — Вы не станете дожидаться конвоя?
        — Нет времени, монсеньор. Регент лично назначил меня руководителем миссии и теперь ждет известий как можно скорее.
        — Бренилиз... — задумчиво вымолвил Эммануэль. — Вы отделились от конвоя в Бренилизе, вы сказали? Значит, пересекали Бримесский лес? Там должны стоять войска Регента...
        Де Рива опустил глаза. При дворе никто не посмел бы затронуть эту щекотливую тему: вот уже три года, как Регент бросил лучшие армейские силы на поиски ребенка, которого собирался уничтожить...
        — Да, сеньор, это так... Что ж, я могу считать мою миссию выполненной?
        — Конечно, мессир, и вы отлично с ней справились, — сжалился над ним Эммануэль, видя его замешательство.
        — Это честь для меня, большая честь. А сейчас я должен... мне необходимо... — забормотал граф.
        Эммануэль удивленно воззрился на него. На несколько секунд маска фатоватого столичного придворного спала, и перед де Луваром предстал предельно измученный человек на грани отчаяния.
        — Граф, с вами все в порядке?
        — Я должен покинуть вас и... — он запнулся, прикрыл на секунду глаза, затем внезапно вскочил: — Прощайте!
        — Прощайте, — бесстрастно кивнул ему Эммануэль.

* * *
        Было около девяти часов вечера. Маленькая комната освещалась лишь пламенем очага и свечой, стоящей на сундуке. Сеньор Лувара бросил быстрый взгляд на узника, стоящего перед ним, затем разложил на столе бумаги и принялся читать.
        Осужденному недавно исполнилось девятнадцать лет, звали его Олег. Ни в одном из документов не встречалось ни упоминаний о его фамилии, ни о родословной. Было замечено лишь, что имение его находится во владениях Варьеля, где-то на самой южной оконечности острова. Родившись в знатной и богатой семье, он имел право носить золотое колье и именоваться «мессир», но отныне, согласно документам, «...он лишается права на ношение какого-либо другого имени, кроме установленного ему правосудием: „Проклятый“... Осужденному запрещается также упоминать о друзьях или родственниках и извлекать какую-либо выгоду из родственных связей с кем бы то ни было, а также говорить о своем прошлом: с этого момента у него нет прошлого. Несоблюдение вышеперечисленного должно караться суровым наказанием...»
        Далее следовало длинное и поистине ужасающее описание преступления: «...отцеубийца... выколол несчастной жертве глаза... отрубил пальцы... и в непосредственной близости наблюдал за агонией истекающего кровью отца...»
        Эммануэль на секунду оторвался от чтения и впервые за все время внимательно рассмотрел узника. Его лицо в обрамлении белокурых волос казалось ликом утомленного ангела. В глазах плескалась смертельная усталость. Пожалуй, только рисунок губ и контур скул навевали мысли о характере и силе воли.
        Де Лувар вернулся к чтению документов. Далее следовали свидетельские показания. Он отложил их на время в сторону и развернул перед собой чертеж. На нем была изображена схема расстегивания и снимания Зеленого браслета с запястья. Оставшиеся документы представляли собой перечень предписаний и правил — что разрешалось осужденному и что ему запрещалось. Инструкции составили с особой скрупулезностью, и Эммануэль перечитал их несколько раз.
        — Вас ознакомили с правилами поведения?
        — Нет, монсеньор, — низкий голос узника заметно дрожал.
        Сеньор Лувара поднял глаза. Убийца в изнеможении оперся о стоящее перед ним кресло. Тонкие пальцы судорожно вцепились в деревянную спинку.
        — Присаживайтесь, мессир.
        Узник сел. При этом его плащ, покрытый дорожной пылью, распахнулся, и Эммануэль увидел сорочку из тонкого батиста, покрытую бурыми пятнами крови.
        — Вы ранены?
        — Нет, монсеньор.
        — Я покажу вас лекарю.
        В камине с треском вспыхнуло и разлетелось искрами сухое полено, и юноша испуганно вздрогнул. Эммануэль внимательно посмотрел на него. Его ангельское лицо никак не вязалось с ужасами, описанными в присланных ему бумагах, только во взгляде серых глаз полыхал темный огонь.
        — Вот, ознакомьтесь. На будущее я прикажу составить для вас отдельный список.
        Узник взял со стола листки с инструкциями и принялся внимательно читать. За время чтения выражение его лица ни разу не изменилось. Изучив документы, он поднял голову и посмотрел на сеньора. Взгляды их встретились, но Проклятый тут же отвел глаза в сторону.
        Согласно предписанию, узник поступал в полное распоряжение повелителя Лувара вплоть до того, что господину предоставлялось право, в случае необходимости, лишить его жизни или же ужесточить меру наказания на свое усмотрение.
        — Сколько вам лет? — спросил Эммануэль, несмотря на то что знал ответ. Ему хотелось заставить узника говорить.
        — Девятнадцать, монсеньор.
        — Вы — подданный сеньора де Варьель?
        — Да, монсеньор.
        Эммануэль рывком встал с кресла и сделал шаг к осужденному. Тот рефлекторно вскинул руку, словно защищаясь от удара. Эммануэль мягким движением вернул его руку на подлокотник кресла.
        — Поднимите рукав!
        Из-под манжеты рубашки показался Зеленый браслет, весьма замысловатое массивное изделие из золота и кожи, обрамленное кольцами с множеством сочленений. Сверху располагалась золотая пластинка с углублением для ключа в виде трилистника. Браслет не выглядел очень тяжелым, и казалось, он просто плотно прижат к руке. Хорошенько рассмотрев браслет, Эммануэль прикрыл дьявольское изобретение рукавом и вернулся на свое место. Он достал трилистник и несколько секунд держал его на ладони, любуясь блеском отполированного металла. Снаружи вновь раздался пронзительный рев сигнального рога. При этих звуках узник нервно вздрогнул и повернул голову к окну.
        — Что ж, — обратился к нему Эммануэль, — отныне вы мой пленник. Я велю выделить для вас несколько комнат, в которых вам будет до поры до времени предоставлена относительная свобода действий, но для охраны приставлю двух человек, без их сопровождения вы не имеете права покидать свои покои.
        Он встал, подошел к двери и отдал стражникам несколько распоряжений. Узник покорно вышел вслед за ними, не проронив ни единого слова.

* * *
        В большом зале трапезной вассалы Лувара умирали от нетерпения. Им удалось на пару минут задержать графа де Риву, но тот ограничился лишь несколькими общими фразами. Юный виконт Шевильер готов был взорваться от переполнявших его вопросов. Его до глубины души возмутило то, что Эммануэль не позволил ему прочесть сопроводительные документы.
        — Ну пожалуйста, только о самом преступлении...
        — Нет, — Эммануэль был неумолим. — Не будьте ребенком, Алексис.
        — Каков он из себя хотя бы?
        — Очень молод. Ему девятнадцать, но выглядит намного моложе.
        От возбуждения Алексис де Шевильер не мог усидеть на месте и мерил шагами зал: «Проклятый здесь! Господи, в Монтеро все разговоры только о нем, а он — здесь, в двух шагах от меня!»
        — Когда мы сможем его увидеть?
        — Не раньше, чем сегодня вечером во время аудиенции.
        — Какой аудиенции?
        — Согласно предписанию, каждый день с девяти до одиннадцати вечера я должен проводить время в его присутствии. При условии, конечно, что я нахожусь в замке. Его руки надлежит держать связанными, хотя я не вижу в этом большой необходимости...
        — Он рассказал вам что-нибудь?
        — Ответил на мои вопросы.
        — Интересно, как он выглядит?
        — Я уже сказал вам: он очень молод. Очень молод и сильно измучен. В последний раз они отдыхали в Бренилизе и с того момента ехали не останавливаясь. Блондин с ангельским лицом, хотя взгляд его для ангела слишком суров.
        — Ехали без остановок? — прервал его Луи д’Иксель. — Это странно... По словам графа де Ривы, в каждом монастыре, на землю которого он ступает, Проклятый обязан отстоять службу и исповедаться у настоятеля. А в Бримесском лесу — ведь они наверняка пересекали его — по три монастыря на каждую милю...
        Со всех сторон на сеньора градом сыпались вопросы: «А он действительно знатного рода? Как к нему нужно обращаться? Как выглядит Зеленый браслет? Ему оставили его золотое колье? Что он рассказал вам о процессе? Он действительно похож на сумасшедшего?»
        — Сеньоры, да вы любопытнее женщин! — отшучивался Эммануэль.
        — А каковы ваши обязанности, сеньор?
        — Мне велено его охранять. Что еще мне могли поручить? Регент прислал указания — протокол, нечто вроде предписания, скрепленного печатью Верховного Трибунала. Думаю, вам, мессиры, следует ознакомиться с этим документом во избежание недоразумений. И хочу вас предупредить, что ему запрещено заговаривать первым с людьми благородного происхождения. В случае если вы все-таки захотите узнать то, о чем не запрещено говорить по протоколу, спросите его сами. Алексис, помните, ему запрещено говорить о своем прошлом!
        — Почему?
        — Таковы предписания. Его жизнь начинается с момента преступления, не забудьте...
        — Его ждет страшная смерть, я знаю, — негромко сказал Фольвес. — Я намного старше вас и помню кончину воксельского Проклятого. Его живьем отдали на растерзание собакам...

* * *
        Обязательная вечерняя аудиенция состоялась на следующий же вечер. Узник появился в комнате чуть раньше девяти и встал у стены недалеко от стола. Приставленные к нему слуги уже приступили к своим обязанностям — вычистили и выстирали его одежду. Охранник приблизился к нему, связал руки за спиной и неслышно вышел.
        Эммануэль лично подобрал охранников — смышленых, сдержанных и волевых, способных сохранять бдительность и днем, и ночью.
        Осужденный, не отрываясь, задумчиво смотрел на огонь в камине. Под рукавом рубашки угадывались очертания браслета. Он был очень строен, с безупречной осанкой. Его молодость вновь поразила Эммануэля: «Боже мой, он же не старше Шевильера!»
        Спустя несколько минут де Лувар полностью погрузился в свои дела, позабыв на некоторое время об узнике. Сегодня у него было двое просителей. Сначала он принял ремесленника из Шуанзи, который умолял помиловать его ученика, приговоренного на три года к работам на руднике. Сеньор внимательно его выслушал, ни разу не прервав, но решение не изменил. Затем выслушал управляющего. Когда он, наконец, вспомнил об осужденном и взглянул на него, тот стоял, прислонившись к стене, закрыв глаза. Вид у него был крайне изможденный. «Ему всего девятнадцать лет, — подумал Эммануэль, глядя на Проклятого. — А за плечами уже столько всего: жестокое преступление, суд, бешеная гонка по бездорожью, полная опасностей, наказание, заточение в этом ужасном замке, утомительные аудиенции, к тому же он понимает, в любую минуту этот неприветливый сеньор может сделать с ним все что угодно, повинуясь слепому капризу...»
        — Мессир?
        Узник открыл глаза и отпрянул от стены. Испуг на его лице почти мгновенно сменился безучастием. Эммануэль поневоле смутился. Будучи сильным и благородным человеком, он испытывал непреодолимое сочувствие к слабым мира сего, но ничем не мог помочь этому юнцу.
        — Вы проезжали вчера мимо замка Шевильера?
        — Я не знаю, монсеньор.
        — Замок с тремя башнями на вершине холма?
        — Не думаю, монсеньор.
        Эммануэль поднялся, взял со стола карту острова и подошел к узнику. При его приближении тот сжался и шевельнул связанными за спиной руками, словно пытаясь закрыться в ожидании удара. Де Лувар снова замер от удивления.
        — Мессир, будьте благоразумны! Я — владелец этих земель, но не палач. К тому же у меня нет ни малейшего желания злоупотреблять своей властью, если, конечно, вы не дадите мне какого-либо повода.
        В серых глазах узника, которые он на секунду поднял на Эммануэля, мелькнуло недоверие.
        — Смотрите, мессир. Если вы проезжали мимо Шевильера, то тогда должны были двигаться по Белой тропе вдоль реки, которую никак не могли не заметить.
        — Я не видел никакой реки.
        — Ясно. Значит, вы добирались сюда по дороге Красных Камней.
        Эммануэль сложил карту. В эту минуту в комнату вошел Сальвиус — его личный лекарь и астролог, как обычно, взъерошенный и слегка небрежный. Он с рождения занимался воспитанием сеньора и единственный в замке мог позволить себе определенную вольность в обращении с ним.
        — Дозорный отряд вернулся, —сообщил он, усаживаясь рядом с Эммануэлем перед затухающим камином. — Кочевники, как обычно, засели на Зеленом острове. Никаких новостей, никаких происшествий. Кроме сущей ерунды — схватили браконьера.
        — Ну да, самое время. Сколько плетей ты велел ему всыпать?
        — Нисколько.
        Удивленный взгляд де Лувара заставил его рассмеяться:
        — Браконьеру всего семь лет. Он здесь, в коридоре. Велите впустить?
        — Впустите, — улыбнулся Эммануэль и покачал головой: — Черт побери, да что же это творится?! Они уже с семи лет разбойничать начинают!
        В комнату ввели рыжеволосого крепыша. Господин встал, подошел к нему и строго спросил:
        — Мне сказали, ты промышлял браконьерством?
        — Это не я, — тут же ответил ребенок.
        Он был опрятно одет, как все дети из деревни. За его поясом торчала заостренная палка.
        — Не лги мне! — громко сказал Эммануэль. — Тебе известно, что за браконьерство полагается наказание плетьми? Двадцать, а то и тридцать ударов. После этого тебе вряд ли захочется заниматься подобными делишками!
        Ребенок поднял голову и глянул на хозяина дерзким взглядом:
        — Я не боюсь порки! Совсем-совсем!
        — Ты — смелый парень! Я уважаю смелых и сегодня прощаю тебя, но имей в виду: в следующий раз тебе это с рук не сойдет!
        Когда мальчишка вышел, Эммануэль снова сел в кресло и повернулся к Сальвиусу:
        — Вели отвести его завтра к отцу. И передай ему немного денег. Чертов пройдоха!
        Видимо, было уже одиннадцать часов. В комнату вошел охранник, развязал узнику руки и вывел прочь. Эммануэль с Сальвиусом обменялись грустными взглядами.
        — Какая странная история! Почему Регент выслал его именно сюда, на север? — спросил астролог.
        — Я тоже все время задаю себе этот вопрос, — отозвался его воспитанник. — Мне оказана большая честь, без которой, откровенно говоря, я бы вполне обошелся. Что у него с плечом?
        — Ничего серьезного. Несколько порезов. Но как он молод, сеньор!
        — Он рассказал тебе что-нибудь вчера?
        — Ни единого слова. Он валился с ног от усталости. Даже не представляю, почему этот юноша убил своего отца!.. Он будет свободно разгуливать по замку?
        — Нет, только в пределах отведенных ему покоев, лишь при условии его благоразумного поведения и в присутствии охраны. До тех пор, пока я не удостоверюсь, что ему можно доверять. В любом случае, если вдруг начнется очередной приступ умопомешательства, лучше не оставлять его одного.
        Сальвиус помрачнел:
        — Он еще так молод! Браслет доставляет ему большие мучения, не дает спать. Сегодня утром наш узник громко стонал. По-моему, он сильно напуган.
        — Да, я еще вчера заметил. А сегодня, когда я приблизился к нему, он подумал, что я собираюсь его ударить.
        — С момента ареста у него не было ни одной минуты настоящего отдыха.
        Эммануэль поерзал в кресле, устраиваясь поудобнее:
        — Но теперь у них много свободного времени — у него и его браслета... сорок, пятьдесят лет впереди...
        На следующий день на дороге показался отряд, издалека было видно развевающееся огромное знамя Верховного Трибунала Систели. Прибыл официальный конвой Проклятого. Эммануэлю передали ценный груз: два дополнительных трилистника и футляр от браслета, а также щедрый подарок лично от Регента — шелковые ткани.

* * *
        Узник покидал свои комнаты лишь на время вечерних аудиенций. Даже если он и был сумасшедшим, до сих пор это никак не проявлялось. По словам Сальвиуса, который навещал его каждый день, заключенный вел себя крайне разумно.
        — Он очень много читает, — сообщил лекарь. — Может провести несколько часов подряд, уткнувшись в книгу. Я никогда не видел, чтобы дворянин столько читал! Он даже спросил у меня совета, что почитать... Такое бывает?
        — Случается, — ответил ему Эммануэль. — Пусть читает, сколько ему вздумается. Так он избавит всех от ненужных хлопот.
        Тем же вечером Сальвиус тихо сетовал:
        — Его мучения воистину ужасны! Я видел сегодня браслет Хочется верить, эти муки юноша действительно заслужил!

* * *
        Комнаты, отведенные преступнику, находились на самом верхнем этаже в конце коридора. Там постоянно держали караул два стражника: один — у дверей покоев, другой — в начале коридора. Когда узник выходил, они повсюду следовали за ним на небольшом расстоянии. Выражение: «Я завтра проклят» — быстро вошло в обиход у солдат замка, отправлявшихся на его охрану.
        Около полуночи в субботу, в полном соответствии с переданными ему предписаниями, Эммануэль направился в покои Проклятого. Сальвиус увязался за ним. Он сгорал от любопытства, желая посмотреть, как снимается Зеленый браслет. Когда они вошли, узник что-то писал. При их появлении он резко вскочил, поскольку согласно распоряжению Трибунала не имел права сидеть без разрешения в присутствии сеньоров. Перо выпало у него из рук, и чернила растеклись по бумаге.
        — Я решил не возиться с чертежами, — обратился к нему де Лувар, — Думаю, вы сами покажете мне, как открывается браслет.
        Юноша кивнул. Необходимость произносить что-то, кроме: «Да, монсеньор» и «Нет, монсеньор», — явно доставляла ему неудобство. Он протянул руку и глухим низким голосом принялся давать короткие указания:
        — Надо приподнять пластинку и вставить трилистник... Надавите... Теперь можете разомкнуть звенья...
        Сальвиус зачарованно смотрел на механизм.
        — Далее приподнимите эти кольца и как можно дальше отведите их вправо... Два других — влево. Теперь опустите их на место. Все.
        Замок открыт.
        Между звеньями появился небольшой зазор. Эммануэль нажал на него пальцами с двух сторон и снял браслет. На запястье юноши не было видно никаких ран, кожа даже не покраснела. На краткий миг его лицо озарилось радостью. Но всего лишь на миг. В следующую секунду оно вновь стало непроницаемым. Он опустил голову. С этой минуты казалось, его интересует только чернильное пятно на бумаге.
        На внутренней стороне браслета в углублениях виднелись два маленьких зубчатых колесика и крошечная ампула, наполненная зеленоватой жидкостью. Эммануэль положил дьявольское изделие на стол, и Сальвиус тотчас бросился к нему, дабы рассмотреть поближе:
        — Это очень любопытно... Смотрите, сеньор!
        Это кровь камней, я читал о ней в священных книгах. Какая филигранная и сложная работа! Взгляните на эти колесики. Единственный ювелир, кто мог бы это сделать... Потрясающе! Воистину удивительное устройство! — Он поднял глаза на юношу и замолчал, несколько смутившись.
        Эммануэль взял браслет и положил его в футляр, где тот согласно постановлению Трибунала должен был храниться в День Благодарственного Молебна.

* * *
        На следующий вечер в воскресенье Эммануэль вошел к Проклятому один. Узник уже приготовился отойти ко сну, надел длинную ночную рубашку, на плече у него висел ночной колпак.
        «В таком виде убийца скорее похож на послушника из монастыря», — глядя на него, подумал де Лувар. Он открыл футляр и достал «чудесное изобретение», столь заинтересовавшее лекаря. Юноша взял браслет и сам надел его на запястье, затем протянул руку. Сеньор проделал необходимые манипуляции. Когда золотая пластинка встала на место, раздался тихий щелчок.

* * *
        — Знаете все-таки наш узник — очень странный молодой человек, — поделился Сальвиус своими впечатлениями с сеньором. — Он почти не говорит со мной и ни разу не посмотрел мне в глаза. А вам?
        — Один раз. Но тут же отвел взгляд. Похоже, глаза ему нужны лишь затем, чтобы не натыкаться на людей, — ответил ему Эммануэль, улыбаясь.
        Но время шло, и постепенно узник начал обращаться к Сальвиусу с просьбами и вопросами. Он попросил бумагу, чернила и книги. Потом вдруг заговорил о северном климате и спросил у лекаря, где ему разрешено бывать и какие его просьбы обязана исполнять охрана.
        — И все-таки, он сумасшедший или нет, как тебе кажется? — не переставал спрашивать Сальвиуса Эммануэль.
        В ответ тот лишь печально качал головой:
        — Не знаю, сеньор. В самом деле не знаю.
        — Было бы гораздо лучше, если бы он совершил убийства в приступе умопомешательства...
        Несмотря на то что юноша ежедневно проводил в кабинете Эммануэля положенные протоколом два часа, его поведение не внушало опасений и ничто не намекало на кровожадность и безумие. Прислонившись к стене, узник неподвижно стоял и ждал истечения срока. Он был настолько спокоен и сдержан, что казалось, будто он приходит сюда по доброй воле. Оставалось загадкой, понимал ли Проклятый на самом деле, что происходило вечерами в кабинете.
        Как правило, весь день Эммануэль проводил на ногах, управляя владениями и вникая в каждое дело. Вечерами же он принимал у себя посетителей: начальника охраны, управляющего, бургомистров и прочих. Иногда к нему заглядывал Сальвиус — в своей манере, без предупреждения —то на пару минут, то на пару часов, как всегда, в любой момент готовый начать дискуссию на любую тему, будь то выращивание бобов или расположение небесных светил. Узник, казалось, не проявлял ни малейшего интереса к разговорам. Во всяком случае, его лицо оставалось непроницаемым, как если бы окружающие говорили на иностранном языке. Даже когда однажды вечером Шевильер и Ульмес поспорили о том, есть ли шансы выжить у маленького принца Систели в лесах Бренилиза, и разгорячились настолько, что чуть было не подрались, юноша не удостоил их даже взглядом.
        Казалось, лишь браслет мог заставить его проявить хоть какие-то чувства. Эммануэль ни разу не был свидетелем тех мучительных приступов боли, о которых рассказывал ему Сальвиус, но он наблюдал вечерами небольшие, менее сильные: юноша внезапно весь сжимался и сильно бледнел, лихорадочно пытался высвободить связанные за спиной руки, потом замирал на несколько минут, не двигаясь, едва дыша. Иногда приступ длился дольше, и тогда несчастный издавал глухие стоны. Когда боль отпускала, он, покачиваясь, отступал на пару шагов и в изнеможении прислонялся к стене.
        — Фактически, предсказать действия браслета невозможно, — рассуждал Сальвиус. — Видите эти зубчики? По семь маленьких и по одному большому на каждом колесе? Случается, два зубчика двух колесиков попадают друг против друга, и тогда из сосуда выделяется маленькая капля жидкости. Но это — пустяк, ничто, по сравнению с тем, когда рядом оказываются два больших зубца. Полагаю, именно тогда несчастный страдает больше всего. Не могу сказать точно, по какому принципу движется механизм. Возможно, движения тела или ток крови заставляют его вращаться, а может, в самом деле, как написано в священных книгах, кровь камня обладает собственной волей.

* * *
        В первые дни заточения узник ни разу не покидал свои покои, выходя только на вечерние аудиенции у сеньора. Но спустя две недели ранним утром он набрался, наконец, храбрости и поднялся на крепостную стену. Стоя наверху, Проклятый долго смотрел на море. Со временем осужденный стал интересоваться и происходящим вокруг: наблюдал, как в тесноте замкового двора осторожно передвигаются крестьянские телеги и экипажи аристократов, иногда заходил в воинские казармы, часто наведывался на конюшню. Было заметно, что он очень любит лошадей. С солдатами, которые не носили золотого колье на шее, узник имел право заговаривать первым. Эммануэль с изумлением услышал однажды, как юноша весело, в красках и деталях, рассказывает маленькому барабанщику историю об осаде Иллири. Ребенок слушал его с нескрываемым восторгом, широко раскрыв глаза.
        — Понимаешь, они слишком близко подвезли ко рву... — и тут он осекся, заметив приближающихся к нему сеньора и капитана Сент-Люка.
        Увидев, как Проклятый покраснел от смущения, маленький барабанщик на всякий случай поспешил убраться подальше.
        — Вы слишком молоды, чтобы быть участником осады Иллири, — добродушно заметил капитан.
        Эта шутка заставила юношу покраснеть еще больше:
        — Мне о ней много рассказывали.
        Его голос снова стал голосом заключенного — глухим и низким. Он торопливо встал и исчез в глубине конюшни в сопровождении охранников. Капитан задумчиво посмотрел ему вслед:
        — Чего-то я не понимаю во всей этой истории! Сколько лет он должен нести свое наказание?
        — До самой смерти, — Эммануэль помолчал секунду, затем спросил: — Как, по-вашему, он — сумасшедший?
        — Сомневаюсь. Он проводит много времени с солдатами и ведет себя более чем нормально, насколько это, конечно, возможно в его положении. Вы не думали отменить приказ о постоянном надзоре за ним? Парень кажется абсолютно безобидным.
        — Если это и так, то только с недавних пор, — невесело пошутил сеньор. — Я не пожелал бы вам, капитан, оказаться с ним запертым на всю ночь в каком-нибудь южном замке. — И добавил, уже серьезно: — Он либо сумасшедший, либо чудовище. Одно из двух. Во всяком случае, у меня пока нет никакого желания выпускать его хоть на минуту из поля зрения.

* * *
        Обычно двухчасовая аудиенция, во время которой узник неподвижно стоял, опершись о стену, со связанными за спиной руками, казалось, не причиняла ему больших страданий. Но сегодня это вынужденное бездействие было явно для него невыносимо. Временами он нетерпеливо вздрагивал, словно загнанный в клетку зверь, жаждущий вырваться. Можно было подумать, что юноша слишком увлекся фантазиями о битве под Иллири, воображая себя безумным всадником, в пылу битвы скачущим навстречу врагу. Не прошло и получаса уже ставшего привычным ритуала, как он начал выказывать первые признаки нетерпения. Казалось, преступник потерял всякое представление о том, где находится. Сначала он покачивал головой, словно откидывая со лба мешающие ему волосы. Потом принялся тихо насвистывать, глядя вдаль невидящим взором и отстукивая ритм ногой.
        Эммануэль оторвался от письма и удивленно уставился на Проклятого. Чуть ли не в первый раз за все время он позволил себе так пристально смотреть на юношу. Свист становился все громче, пока, наконец, не превратился в мелодию военной песни. Допев до конца, заключенный так горестно вздохнул, что де Лувар не удержался:
        — Впереди еще полтора часа.
        Внезапно вернувшись с небес на землю,
        юноша секунду смотрел на него непонимающим взором, потом густо покраснел и пробормотал:
        — Простите, монсеньор.
        Молодой человек, наконец, заговорил со своим тюремщиком во время аудиенции. Эммануэль поспешил закрепить успех:
        — Думаю, вам лучше сесть у того окна. Из него видно море.
        — Можно?
        Услышав ответ, Эммануэль не мог поверить своим ушам:
        — Конечно. Мне доподлинно неизвестно, какую цель преследовал Регент, но я не испытываю ни малейшего желания мучить вас.
        На сей раз юноша не ответил. Он мягко, по-кошачьи, проскользнул вглубь комнаты к окну.
        — Я сожалею, что согласно предписаниям вам не позволено читать во время наших встреч. Вы ведь любите книги, насколько я знаю.
        — Да, монсеньор, —голос узника вновь стал низким и глухим.
        Эммануэль улыбнулся про себя столь нарочитому равнодушию Проклятого и вернулся к своим бумагам.
        В тот необычный вечер судьбы наших героев сплелись навсегда. Де Лувар занимался счетами, юный узник стоял у окна, задумчиво глядя на сверкающие в свете луны волны. Он думал о Флоримоне де Белькесе и стискивал зубы, чтобы не заплакать. В комнате царили полумрак и тишина.
        А в дремучих лесах Бренилиза светловолосый подросток, стоя перед десятком солдат, крикнул, что он — наследный принц Систели, и рухнул на землю. Его кровь смешалась с грязью. Один из убийц довольно засмеялся.
        Остальные стояли, молча наблюдая, как в липкой жиже раскисшей от влаги земли угасает последний отпрыск великого королевского рода. «Проверьте, умер ли он?» — раздался скрипучий голос. «Он мертв», — донеслось в ответ. Еще долгое время, кроме солдат, об этом не будет знать никто, ни одна живая душа.
        А далеко от Бренилиза, в столице Систели, сидя в тени мансарды, чародей Ральсуг раскладывал перед собой стебельки трав на тонком слое песка, и то, что они поведали ему, потрясло прорицателя.
        А в лесах севера дикое племя Пуанта держало совет на священном холме. Рыжеволосый мужчина стоял перед собравшимися людьми и что-то говорил им об Эммануэле...

* * *
        Однажды вечером в субботу, в конце января Эммануэль застал Сальвиуса и Проклятого вместе за столом, заваленным книгами и манускриптами.
        — Я учу язык вельтов, — сообщил лекарь.
        — Вы знаете язык вельтов? — удивленно обернулся Эммануэль к юноше.
        — Да, монсеньор.
        — У меня есть несколько старинных рукописей. Никто не смог их прочесть... Вы окажете мне услугу?
        — Но... Да, монсеньор, — он хотел еще что-то добавить, но передумал и отвел взгляд.
        Пробила полночь. Эммануэль снял с ремня трилистник и быстро, привычными движениями, освободил узника от браслета.
        — Я ни разу в жизни не слышал ни единого слова на вельтском языке. Вы не могли бы произнести несколько фраз? — попросил де Лувар, укладывая дьявольское орудие в футляр.
        Заключенный открыл книгу:
        — Это поэтическая зарисовка, в ней говорится о волнах... — он помолчал немного, затем улыбнулся, закрыл книгу и начал говорить, сосредоточенно разглядывая свои руки. На слух язык вельтов оказался намного мягче и приятнее рокочущего систельянекого. Эммануэль разобрал одно похожее слово: «Систелема». Рассказ длился несколько минут. По паузам и интонациям можно было различить диалоги и описания. Затем последовала заключительная фраза, юноша замолчал на секунду и вдруг залился радостным смехом. Эммануэль и Сальвиус удивленно смотрели на него, не узнавая осужденного. Он смеялся как ребенок, его глаза лукаво блестели из-под непослушных белокурых прядей. Смех был настолько заразительным, что оба захохотали вместе с ним.
        — Малина вассим Систелема ульмэ, — повторил узник, смеясь. Потом внезапно замолчал, пробормотав: — Прошу прощения, монсеньор.
        — Не извиняйтесь, — ответил ему де Лувар. — Вельтский язык так забавен?
        — Не совсем так, монсеньор. Все зависит от говорящего. Обычно, — Юноша вновь стал серьезен и спокоен.
        Он заметил, что Эммануэль взирает на него с любопытством, и опустил глаза:
        — Я переведу тексты, монсеньор.
        — Если вам не трудно. В любом случае, эти рукописи никого не интересовали триста лет, и думаю, они могут подождать еще.
        В коридоре сеньор и лекарь недоуменно посмотрели друг на друга.
        — Может, наш преступник и в самом деле немного не в себе? — задумчиво протянул Сальвиус. — Над чем он так смеялся?
        — Мне кажется, — ответил Эммануэль, улыбаясь, — он просто удачно пошутил над нами и, конечно, ни за что на свете не станет переводить эту колкость... Ты видел, Сальвиус? Он смеялся как ребенок.

* * *
        На следующий день узника провели не в маленький кабинет, как обычно, а в большой зал. Кроме Эммануэля и Алексиса де Шевильера там было еще три человека, подданные владельца соседних земель — сеньора Ларви. При виде незнакомцев юноша на мгновение замер в испуге, но быстро взял себя в руки и встал чуть поодаль от де Лувара. Алексис де Шевильер дружелюбно улыбнулся осужденному, но Проклятый, казалось, не обратил на него внимания.
        Сегодня собравшиеся мужчины не говорили о несчастной судьбе юного принца, скрывающегося в лесах Бренилиза от солдат Регента, хотя последнее время эта тема была на устах всех сеньоров северной Систели. Аристократы расположились вокруг разложенной на столе огромной карты, желая обсудить положение дел на севере страны. Владения Лувара и Ларви последними подчинились королевской власти. За их доменами простирались непокоренные и почти неисследованные земли, заселенные варварскими племенами. Время от времени дикари предпринимали набеги на селения. Правда, до последнего времени их вылазки были намного восточнее и не касались Лувара, поскольку невежественные ватаги боялись его солдат. Эммануэль несколько раз в год высылал отряды, укреплявшие пограничные аванпосты и тщательно следившие за любой активностью противника. Его передвижения отмечались на карте маленькими флажками. Речь шла о том, пришло ли время предпринимать срочные меры. Эммануэль ратовал за то, что не следует торопиться до тех пор, пока племена варваров не начнут объединяться.
        — Но мы могли бы... — горячо возражал ему Шевильер.
        Он был молод и горяч до безрассудства. Ему не сиделось на месте, хотелось нестись во весь опор на орды противников под развевающимся знаменем Лувара. Эммануэлю же всякий раз приходилось охлаждать его пыл.
        — Не теперь, Алексис. Вы же знаете, зимой племена без конца кочуют. Вы хотите отправиться на войну с ветром?
        Эммануэль заметил, что юный узник с интересом рассматривает карту.
        — У вас на юге карты такие же точные? — обратился он к юноше.
        — Не знаю. Я никогда не видел карту всего острова.
        — Можете подойти ближе.
        Юноша осторожно приблизился к столу. Мужчины расступились, с любопытством глядя на него.
        — Вот здесь — мои владения. Видите? На севере, — де Лувар указал границы на карте.
        — Очень большая территория.
        — А также крайне уязвимая. Дальше на север — совершенно неизученные земли. Мне понадобилось шесть лет только на то, чтобы исследовать границы.
        — А где находится Бренилиз? Мы проезжали там в декабре.
        Эммануэль показал ему Бренилиз, располагавшийся южнее, затем Варьель на самой южной оконечности острова и, наконец, в самом центре — столицу, из которой веером расходились дороги во все уголки острова.
        — Какой он огромный! — выдохнул юноша.
        — А вы думали, вся страна умещается в паре замков? — не удержался от насмешки Рульер.
        Юноша ничего не ответил ему и молча отошел к стене.

* * *
        - Он не знает самых элементарных вещей! — возмущался на следующий день Сальвиус. — Думаю, в детстве его учил монах, который пренебрегал всем, кроме книги Бытия. Наш узник знает наизусть всю литургию, свободно говорит на вельтском языке, который помнят разве что старейшие служители, но при этом впервые слышит о теории Сиверта! Я не могу поверить, как такое возможно в наше время! Возмутительное невежество! Мне не верится, что Проклятый знатного происхождения. Последний дворянчик с Воксельских гор знает больше, чем он!
        — И, тем не менее, он из очень знатной семьи...
        — Я знаю...
        — Тебе не безразлична его судьба, Сальвиус? — улыбнулся Эммануэль.
        — Да, — выдохнул лекарь. — Он весь — сплошное противоречие! Столько невежества при такой ясности ума и избытке здравого смысла! Ему так мало лет, но он уже безумен! Столько учтивости при такой гордыне! Он чрезвычайно раним, но поразительно храбр!.. Вы часто замечаете, как браслет мучает его?
        — Не часто. Да у меня и нет особого желания наблюдать за чужой болью.
        — Приступы случаются пять или шесть раз за день. И столько же ночью, я полагаю. По его виду понятно, что он на грани. Но он пытается не кричать, весь сжимается и замирает от боли. Если не знать, то можно сначала и не заметить.
        — Да, я видел нечто подобное несколько раз.
        — Когда же происходят сильные припадки, его выдержке можно только подивиться.
        — Они долго длятся?
        — Пять или шесть минут. Иногда чуть больше, иногда меньше.
        — И как он?
        — Никак. Сначала старается не кричать, терпит как можно дольше. Но такое мучение сломит любого. Подозреваю, не так много человек сможет перенести подобную боль молча. Он сопротивляется, ведет с браслетом настоящую войну и, на свою беду, никогда не теряет сознания. Воистину дьявольское наказание! Интересно, а на себе судьи его испытывали? Может, тогда убийц из благородных семей приговаривали бы к костру! Из милосердия.
        — Возможно. Но мы с тобой — не Верховный Трибунал Систели, не нам судить.
        Они стояли на стене крепости, глядя вслед удаляющемуся отряду во главе с капитаном Сент-Люком. Внизу под стенами море яростно билось о камни.
        — Вы знаете, — внезапно спросил Сальвиус, — что в декабре он встречался с принцем?
        — Проклятый? Где?
        — В лесу Бренилиза, когда они ехали сюда с графом де Ривой. Наследник скрывался там в одном из монастырей. В Агатанже, надо полагать.
        — И он виделся с ним?
        — Он так сказал.
        — Но как такое возможно?
        — Вы же знаете, согласно предписаниям, Проклятый обязан исповедоваться настоятелю каждого монастыря, мимо которого проезжает. Так вот, его преосвященство лично выслушал преступника, рассказ занял целый час. А Рива не удержался и проговорился, что ребенок, сидящий недалеко от них, — наследный принц Систели.
        — И какой он?
        — Расспросим об этом графа при следующей встрече. По словам нашего узника, это очень печальный светловолосый мальчик лет двенадцати или тринадцати с огромными голубыми глазами. Его судьба не менее трагична, чем у Проклятого, сеньор, — Сальвиус нахмурился и продолжил: — Я имею в виду то, что Регент никогда не допустит этого ребенка к престолу, а значит, тот не доживет до совершеннолетия. Подобная участь грозит и нашему узнику. На что можно надеяться, когда твоя судьба уже решена раз и навсегда?
        — Но у принца, пожалуй, еще есть шанс. Удалось же епископам вырвать его из лап Регента.
        — До сих пор он спасался лишь чудом! А чудеса не длятся вечно. Войска Регента окружили Бренилиз. Кольцо сжимается с каждым днем. Его ждет смерть, монсеньор, если, конечно, он до сих пор жив...

* * *
        Узник пришел к Эммануэлю вечером того же дня и, поскольку не имел права заговаривать первым, молча протянул свиток. Его глаза лучились радостью. Он улыбнулся и уже собрался уйти, но де Лувар удержал его за руку:
        — Спасибо. Не торопитесь, нам нужно это обсудить.
        Они прошли в библиотеку. Эммануэль развязал ленточку и развернул свиток:
        — Это поэма?
        — Нет, монсеньор. Песня-плач. Я думал, что знаю все, но этот текст оказался мне неизвестен. Его сочинил во втором веке монах из Иллири.
        Эммануэль внимательно прочел несколько строк. Речь шла о вымощенной камнем дороге.
        — Забавный сюжет, — улыбнулся он.
        — Но в этом и заключается суть... — начал было узник, но внезапно замолчал.
        Эммануэль поднял на него глаза и помимо воли отшатнулся. Юноша, бледный как смерть, уставившись на него невидящим взглядом, застыл, прерывисто дыша. Несколько секунд он стоял вцепившись в край стола с такой силой, что у него побелели пальцы. Потом со стоном рухнул на колени. Не в силах больше сдерживаться, он скорчился у ножек стола и дико закричал. Де Лувар отпрянул от бьющегося в агонии тела. Он понял, о чем недавно говорил ему Сальвиус. В дверь со свечой в руке заглянула служанка. Она так испугалась, что, забыв обо всех правилах этикета, крикнула сеньору, широко раскрыв глаза от ужаса:
        — Это — Проклятый?!
        — Да, — коротко ответил Эммануэль.
        Несколько секунд она, вся дрожа, смотрела на извивающийся на полу комок. Затем метнулась за дверь, словно ее преследовал дьявол. Вслед ей по коридору неслись раздирающие душу крики.
        Через несколько минут все стихло. В комнату вошел мрачный Сальвиус. Вдвоем они молча смотрели на несчастного, медленно возвращавшегося к жизни. Минуту его еще сотрясали судороги, потом он затих. «Наверное, Сальвиус прав. Милосерднее было казнить беднягу. Слышал ли Регент когда-нибудь его крики?»
        Наконец, юноша смог встать на ноги, уцепившись за край стола. Он был мертвенно-бледен и тяжело дышал, пытаясь восстановить силы. Осознание происходящего вокруг медленно возвращалось к нему. Несчастный забормотал извинения.
        — Прошу вас, садитесь, — мягко прервал его Эммануэль.
        Спустя несколько минут лекарь взял со стола перевод и принялся вслух читать его: «Вельты мостили камнем дорогу короля. Об этом будет песнь моя...» Эммануэль и Сальвиус принялись бурно обсуждать смысл текста. Узник молча их слушал. Постепенно его лицо становилось не таким бледным, а щеки даже покрылись легким румянцем. Еще несколько минут он болезненно вздрагивал, потом все прошло.
        — Возможно, здесь говорится совсем о другом, — он обратился к ученому, поскольку тот не принадлежал к знатному роду, и юноша имел право заговаривать с ним первым. — Это иносказание, ведь именно в эпоху вельтов отдельные племена стали налаживать между собой связи. — Голос его стал приглушенным.
        Де Лувар обернулся к нему, и юноша, как всегда, отвел взгляд.
        — Сальвиус сказал мне, что в Бренилизе вы встретили принца?
        — Да, но лишь мельком... Я не знал, кто он. Мальчик сидел на скамье в часовне и играл с палочками. Может, учился считать, я не знаю.
        — Какой он?
        — У него голубые глаза. Ему лет двенадцать, а может, и меньше. Трудно сказать.

* * *
        В феврале Эммануэль со своими рыцарями предпринял два удачных похода на север.
        По стране ползли тревожные слухи, будто кольцо, сжимающееся вокруг юного принца в Бренилизе, сомкнулось — войска Регента подошли вплотную к стенам Большого монастыря, а в январе решились на последний штурм. Регент мечтал о смерти наследника, в этом никто не сомневался, но многие не верили, что правитель запятнает свою честь убийством.
        У самой крепости, прямо на берегу, поймали варвара и бросили его в клетку тюремной башни замка, обрекая на мучительную смерть от голода и холода.
        Тогда же схватили разбойника и убийцу Робина де Витри, охота на которого длилась уже несколько лет. Эммануэль приговорил его к повешению.
        Северная зима никак не хотела уступать свои права. Прошло еще немало дней, прежде чем в лесу из-под снега робко показались первые цветки шафрана.
        В Луваре с нетерпением ждали первых караванов. Дороги острова в зимние месяцы становились непроходимыми, и торговля замирала до весны.
        Малышка, ты помнишь, что такое караван? Мы однажды путешествовали с караваном. С нами тогда был Вольтиг, который отправился на поиски сундучка мадам де Кассаж. Помнишь песни, разговоры, новости, забавные истории?.. Караван — это празднование весны, моя девочка!

* * *
        Вот уже три месяца прошло с того дня, как Проклятого доставили в Лувар. Возможно, тем самым его владельцу хотели оказать большую честь, но, совершенно точно, больших хлопот решение Регента никому в замке не доставило. За все время узник ни разу не нарушил ни одного пункта предписаний. Эммануэль со временем позволил ему свободно разгуливать в пределах крепостных стен, но, хотя и освободил от неусыпного контроля стражников, бдительности не терял. Он хорошо помнил все детали преступления, совершенного юношей, столь подробно изложенные в приговоре. Каждый раз, когда Сальвиус заговаривал о своих сомнениях, Эммануэль неизменно ему отвечал: «Может, ты и прав, Сальвиус. Но он точно сумасшедший».
        Однажды вечером лекарь вошел к нему и по обыкновению завел разговор о преступнике:
        — Он изменился, я знаю. Я успел хорошо его узнать за это время и просто не могу представить, как такой человек мог совершить описанное убийство. Сумасшедший не может столько времени прикидываться здоровым.
        — Может, ты и прав, Сальвиус, — ответил Эммануэль, — но одно я знаю наверняка: тот, кто выкалывает глаза собственному отцу, а потом спокойно наблюдает за его смертью, не может быть здоровым человеком.
        — Остается вопрос — а наш ли узник сделал это?
        При этих словах Эммануэль пристально посмотрел на старика.
        — Я никому бы не осмелился сказать такое, монсеньор, кроме вас, — понизив голос, продолжал лекарь. — Регент — мой господин, как и ваш, впрочем. И я должен служить ему верой и правдой. Но... вот уже три года, как он продолжает травлю юного принца в лесах Бренилиза. И никто не сомневается, что он убьет его, как только найдет. Если уже не убил во время последнего штурма в январе... Я хочу сказать, человек, способный на такое, способен на все!
        — У меня есть убедительный довод против, хоть он и не делает чести нынешнему повелителю Систели. Однако уверен, ты со мной согласишься, — ответил Эммануэль. — Если бы наш узник чем-то сильно не угодил лично Регенту, тот вряд ли оставил бы его в живых.
        — Вы правы, сеньор, — печально вздохнул Сальвиус.
        — И потом, ты же сам знаешь, Проклятый никогда не покидал Варьель, он всего лишь сын вассала. Чем, скажи, он мог угрожать Регенту? Насколько мне известно, наш господин вмешался в это дело только в самом конце, уже при вынесении приговора. Это он настоял на замене смертной казни Зеленым браслетом. Процесс был публичным. Из Варьеля вызвали и опросили тридцать семь свидетелей... Не строй ложных иллюзий, мой друг! — Он помолчал минуту, затем продолжил: — И потом есть еще кое-что: любой узник рано или поздно начинает жаловаться своему тюремщику, желая вызвать у того сочувствие к себе и таким образом облегчить свою участь. Если бы Проклятый не был виновен, то непременно уже рассказал бы об этом тебе или мне. Какой несправедливо осужденный человек будет покорно сносить участь без того, чтобы хоть раз не обратиться с этим к Богу или к кому-нибудь еще?! Он буйнопомешанный, уверяю тебя.
        — Вы правы, сеньор, — кивнул Сальвиус. — Но я все равно не могу его понять.
        — Ну, в отцеубийство я лично легко верю. Но не понимаю, в чем причина таких зверств.
        — Вы уважали своего отца?
        Да, — улыбнулся Эммануэль, —но без труда могу себе вообразить трагическую историю непонимания и ненависти между сыном и отцом, которые, в самом деле, нередки. Я даже вполне допускаю, что можно нанести смертельный удар в порыве ярости, но вот все остальное просто выше моего понимания, Сальвиус. Он отрубил несчастному пальцы, вырезал глаза, долго мучил и потом всю ночь наблюдал за агонией. Всю ночь, Сальвиус! Ты можешь себе такое представить?! Говорю тебе, он безумен!
        — Но в таком случае, почему его привезли сюда, а не упрятали куда-нибудь?
        На этот вопрос Эммануэль ответил в привычной для себя манере:
        — Я — не Регент, Сальвиус, не мне судить.
        Лекарь бросил на стол карты и, задумчиво глядя на огонь, сообщил:
        — Я приставил к нему нескольких хорошеньких служанок и расспросил ту, которая, похоже, больше всего ему понравилась.
        Де Лувар расхохотался. Ученый обиделся и проворчал:
        — Вы сами велели не спускать с него глаз, сеньор...
        — Ну и что тебе сообщила красотка?
        — По ее словам, он ведет себя как все нормальные мужчины. Разве что любезнее, чем они, и внимательней...
        — Сальвиус, избавь меня от возникшего подозрения. Когда во мне проснулся интерес к служанкам отца, ты их тоже допрашивал?
        — Нуда, сеньор... Я же был вашим воспитателем. И должен был за вами присматривать.
        Эммануэль вновь разразился хохотом.
        — Я помню свою первую женщину, — сказал он сквозь смех. — Она не была скромницей. Мне исполнилось пятнадцать... Скажи мне, она считала меня нормальным?
        — Да, монсеньор... И ваш отец разделял со мной эту радость.
        Я рассказываю тебе об этом, малышка, как о части моей истории. Может, ты не поймешь сейчас смысла этих слов, но запомни их. Чего стоит сердце мужчины, если оно не замирает в трепетном восторге, когда его рука нежно прикасается к женщине?

* * *
        Первый караван прибыл в Лувар в начале апреля, и последующие две недели замок полнился народом. Потрадиции, после его прибытия вассалы со своими семьями собирались в замке господина. Гости развлекались на приемах и балах, проводили время на охоте, веселились, танцевали и вовсю флиртовали.
        На время праздников Эммануэль обычно вдвое увеличивал число стражников крепости. Опытный воин, он хорошо знал, что племена варваров могут не устоять перед соблазном легкой добычи во время всеобщей радости. Его солдаты отрядами по двадцать человек днем и ночью патрулировали северные границы. К счастью, на этот раз все было спокойно.
        В обычные дни де Лувару нравился аскетичный образ жизни. Но он никогда не отказывал себе в удовольствии повеселиться вместе со всеми в праздники. К тому же в этот раз васильковые глаза юной графини де Риан казались ему особенно прекрасными.
        Эммануэль несколько раз передавал узнику приглашение принять участие в празднествах, при условии, что тот не будет покидать замок. Но юноша отказывался: то ли из-за большого количества любопытных глаз, то ли из-за своих непредсказуемых и мучительных приступов. Он отвечал уверениями в глубочайшем уважении к сеньору Лувара, говорил, что очень благодарен ему за приглашение, но просит оказать милость — разрешить остаться в своих покоях. Слог его посланий, как всегда, отличался изысканностью и простотой.
        К сожалению, от вечерних двухчасовых аудиенций его никто не мог освободить, и, к чести осужденного, он и не пытался избегать общества сеньора. Каждый день юноша неизменно появлялся в большом зале в сопровождении охранника, послушно подставлял руки, чтобы их связали веревкой, и устраивался на своем привычном месте около окна. Он коротал время, рассматривая гобелены.
        За все время праздников на людях приступ случился только один раз. Эммануэль уже знал, что последует в том или ином случае. Если юноша наклонялся вперед, сгибаясь пополам, — значит, боль была слишком сильной, и вскоре несчастный сдавался, заходясь в крике. Если оставался стоять прямо, сильно бледнея и сжимая зубы, то припадок мог пройти незаметно для окружающих. Но в обоих случаях Проклятый сначала вздрагивал и пытался инстинктивно высвободить из пут руки.
        В тот вечер приступ, казалось, будет не очень сильным. Вначале узник заметно побледнел и замер. Но его силы быстро иссякли, и он согнулся пополам. Вид страдальца испугал стоящих рядом с ним людей. Повисла тишина. Десятки глаз с ужасом смотрели на исказившееся от страшной боли лицо юноши. Тот глухо застонал, потом задрожал и покачнулся. Эммануэль был неподалеку. Сеньор бросился к нему и крепко сжал его руку. Он держал ее до тех пор, пока юноша не смог сам держаться на ногах. Понемногу все успокоились, и разговоры возобновились.
        Говорили преимущественно о юном наследнике. Его драма, скорый исход которой ни у кого не вызывал сомнений, занимала умы жителей острова вот уже три года, с тех самых пор, как епископы подняли бунт, отказавшись выдать Регенту принца, доверенного им на воспитание королем.
        — Если верить де Риве, наследнику тринадцать лет, — рассуждал граф де Фольвес. — Но я думаю, он моложе. Помните, еще во время осады Тьярдеса королева была на сносях?
        — Да, принц родился раньше, —возразил ему герцог де Ривес. — У королевы — храни, Господи, ее душу — умерло несколько новорожденных. Принц появился на свет перед осадой Тьярдеса. Королева была тогда в Бренилизе на праздновании Дня Всех Святых.
        — Правда то, Ривес, что никому не было до него дела, пока не умер его старший брат, который по закону наследовал трон. Младших же сыновей испокон века отсылали в Бренилизские монастыри, дабы они уже никогда не появлялись при дворе. Если Рива не видел наследника, как он смог так точно описать его?
        — Так он в самом деле его видел?
        — Своими собственными глазами. Из него не вытянуть и пары слов, ведь граф фанатично предан двору. Но он обмолвился об этом графу де Витрэ. По пути в Лувар он не мог задержаться в Бренилизе надолго, поскольку сопровождал Проклятого, но на пути обратно пробыл там дольше. По его словам, наследник, — это светловолосый мальчик лет двенадцати-тринадцати, не больше, с большими голубыми глазами, как у матери, королевы. Вы помните королеву? Он очень похож на нее.
        — Если Рива в самом деле его видел... Тринадцать лет, говорите? Значит, у Регента есть еще целых пять лет?
        — Было, Луи, было. Принц наверняка уже мертв.
        — Мертв?! Но это только слухи. А верить им, как известно, себе дороже... Конечно, Регент приказал штурмовать Большой монастырь в январе, это так... Но...
        — 17 января, Алексис. Известна точная дата —17 января.
        — А Регент уже отозвал свои войска и знаменитых сультов из Бренилиза? Это очень важно, потому что если солдаты еще там, то принц жив.
        — Он жив, сеньоры, — задумчиво произнес Ривес. — Регент не осмелился бы вот так... Он не осмелится.
        В нескольких шагах от спорящих страдал в изнеможении узник. Он не мог себе позволить в присутствии многочисленных гостей расслабиться и прислониться к стене, как это обычно делал наедине с сеньором. Было без десяти минут одиннадцать. Эммануэль бросил взгляд на старинные вельтские часы и сделал ему рукой ободряющий знак. Юноша улыбнулся в ответ, затем вновь помрачнел и отвернулся. Когда наконец пробило одиннадцать, вошел охранник и развязал ему руки. Но осужденный не сразу покинул зал. Он постоял еще несколько минут, соблюдая этикет, после чего легким кивком головы попрощался с Эммануэлем и вышел.
        Как только Проклятый удалился, гости тут же забыли о принце, и разговоры сосредоточились на узнике. Дамы блистали великодушием и сочли его очень красивым. Правда, они говорили о нем не без некоторого содрогания. Одна аристократка проснулась утром от его ужасного крика: «Это был какой-то кошмар! Мне пришлось заткнуть уши, чтобы не слышать». Как это всегда бывает, нашлись такие, которые знали об арестанте намного больше остальных. То и дело слышалось: «Своим собственным кинжалом вырезал отцу глаза... сначала ударил его в спину копьем... я не помню название поместья... подданные Варьеля донесли на него Регенту... он слышал людей за дверью, но забаррикадировался... наблюдал за агонией всю ночь... убийца бросил тело отца в горящий камин...»

* * *
        Вечером в субботу Эммануэль, как обычно, вошел к узнику. Сальвиус уже был там. Разговор шел о наследнике.
        — Только не надо опять говорить, где и когда он умрет, — махнул на них рукой Эммануэль. — Вопрос не в том.
        — А в чем?
        — Вопрос в том, почему он вообще должен умереть?
        — Потому, что у Регента есть свой сын! — закатывая рукав рубашки, ответил узник.
        — Но вы действительно видели принца, мессир? У него голубые глаза, как у королевы?
        — К сожалению, я лично никогда не видел королеву. А когда смотрел на того мальчика, еще не знал, что он — принц. Мне сообщили об этом позже. Я помню, у него действительно были голубые и очень печальные глаза, и он раскладывал счетные палочки, как я уже говорил. Больше ничего.
        Эммануэль снял браслет, положил его в футляр и защелкнул крышку:
        — Непонятно, неужели Регент не понимает, что играет не просто жизнью ребенка, а миром в стране. А мы ничего не знаем о его планах.
        — Епископы старались говорить о принце как можно меньше. Они всеми силами пытались сбить охотников со следа. Но все бесполезно. Против них — огромная армия, и судьба наследника всего лишь вопрос времени.

* * *
        Вскоре стало известно, что на следующий день после штурма 17 января Регент отозвал из Бренилиза свои войска. Глашатаи зачитывали во всех замках решение правителя, насквозь пропитанное лицемерием и цинизмом: «Наш горячо любимый племянник, Рено-Фолькес де Систель, будучи свободным в своих решениях и при полнейшем нашем доброжелательном содействии, изъявил горячее желание продолжить свое обучение в святом епископате Бримеса... Таким образом, мы в присутствии его преосвященства епископа вынесли решение отозвать войско, заверив принца в нашей преданности ему и нежной привязанности...»
        С этого момента юного наследника никто не видел. Монахи прекратили свои бесконечные переезды из монастыря в монастырь, которые проделывали в течение трех лет, пытаясь сбить со следа солдат Регента.
        Это событие сильно омрачило заключительные праздничные дни в Луваре. Все понимали, Регент никогда не сможет короноваться, поскольку законы Систели запрещали это. Но корона могла достаться его сыну, которому на тот момент исполнилось двадцать девять лет. Звали его Луи. Ходили слухи, что он — ничтожнейший из воинов и что у него каменное сердце. Страна, погруженная в траур, вступала в один из самых мрачных периодов своей истории.
        Глава 2
        После отъезда гостей жизнь в замке вернулась в привычное неторопливое русло. Лишь караваны, один за другим пересекающие подъемный мост Лувара, наполняли внутренний двор шумным гомоном торговли.
        Отряд, посланный вглубь на север, вернулся с тревожными новостями: варвары готовили набег на земли сеньора Ларви с востока. Самым тревожным стало известие о том, что некоторые племена собираются объединиться под началом единого вождя.
        Малышка, ты помнишь имя вождя дикарей? Конечно, его будут звать Рилор. Это имя еще неизвестно Эммануэлю. Но скоро он вступит в войну, которая затянется на долгие годы.

* * *
        Однажды вечером Эммануэлю, вернувшемуся с охоты, доложили, что узник тайком выходил из замка, по всей видимости желая встретиться с каким-то бродячим музыкантом. Де Лувар настолько удивился, что даже попросил повторить новость, поскольку Проклятый вел себя безупречно и скрупулезно исполнял каждое предписание все пять месяцев, которые провел в замке.
        Дежурный капитан, входя в кабинет господина, поборол невольную дрожь в коленях. Сеньор не был жестоким, но всегда сурово карал за небрежность в службе. Хотя, к слову сказать, в отличие от многих других аристократов, властитель Лувара перед вынесением решения всегда предоставлял подданным возможность высказаться в свою защиту.
        — Один из караванов проходил через ворота, — докладывал капитан. — А им навстречу шла толпа монахов. Думаю, преступник, повязав голову черной тканью, выскользнул вместе с торговцами шкурами — у них с ним очень похожая одежда. Вернулся он со вновь прибывшим караваном, но на этот раз один из моих людей заметил его.
        — С кем он встречался?
        — Заключенный отказался говорить... Но один из монахов видел, как Проклятый о чем-то беседовал с бродячим музыкантом, который присоединился к ним тремя днями ранее. Но тот не стал входить в замок. После того как они поговорили, бродяга тут же развернулся и ушел по Флорегезской дороге.
        Эммануэль задумался. Ему пришла в голову мысль, что он, возможно, вообще никогда не узнает, зачем узник покидал замок. Одно было очевидно: раз пленник вернулся обратно, значит, бежать не собирался. Оставался еще вариант — узник хотел передать или получить сообщение.
        — Хорошо, — сеньор посмотрел на капитана. — Отправляйтесь к мэтру Обину. Десять плетей. — Эммануэль никогда не разбрасывался словами. Наказание не было чрезмерным — от такой порки еще никто не умирал. Капитан отдал честь и молча вышел.
        В ожидании господина Проклятый стоял перед дверью Большого зала, устало прислонившись к стене. Стражники, связав пленнику руки за спиной, не сводили с него глаз. Наконец, сеньор появился, подошел к юноше и развязал веревки. Войдя в зал, Эммануэль бросил на стол перчатки, снял плащ и швырнул его в кресло. Преступник стоял перед ним с непроницаемым выражением лица.
        — Мне доложили, что вы покидали замок.
        — Да, монсеньор.
        — Вы разговаривали с музыкантом?
        — Да, монсеньор.
        — Вас заранее предупредили, что он придет?
        На этот раз юноша ничего не ответил. Его взгляд устремился к морю, видневшемуся через большое окно зала.
        — Я прикажу моему палачу получить у вас ответ на этот вопрос.
        — Воля ваша, монсеньор.
        Эммануэль опустился в кресло и несколько секунд в раздумье вертел в руках серебряный нож для резки бумаги. Мысль пороть и без того невыносимо страдающего человека была ему отвратительна. Но выхода не оставалось, и юноша не хуже его знал об этом.
        — Хорошо. Вас отведут в башню.
        Эммануэль выглянул за дверь, отдал необходимые распоряжения охране и отправился на поиски лекаря.

* * *
        — Как ты думаешь, Сальвиус, он вынесет наказание плетьми? — Сидя за столом, Эммануэль раздраженно перебирал листки протокола.
        — Наверняка. У него такая же спина, как у всех. Вообще, вы здесь хозяин, вам и решать, — холодно ответил его собеседник.
        — Сальвиус, я — хозяин Лувара и не могу поступить иначе. Я не спрашиваю тебя, надо ли его наказывать, так как знаю, что надо. Я тебя спрашиваю как врачевателя: сколько ударов он сможет вынести? Ты ведь лекарь, не так ли?
        — Я тоже время от времени задаю себе этот вопрос: лекарь ли я? Врачеватель, достойный носить это звание, начал бы с того, что снял бы у него с руки эту адскую машинку, — присаживаясь рядом с ним, ответил старик. — Как вы его накажете?
        — Сорок плетей и ночь в клетке.
        — Сорок?!
        — Он заслужил. Выход за стены замка — одно из самых серьезных нарушений. Серьезнее только побег. А побег, как ты прекрасно знаешь, карается крайне сурово — шестьюдесятью ударами. К тому же он разговаривал с незнакомцем, а это ему категорически запрещено. Сорок плетей, не меньше!
        — Это слишком сурово, сеньор. Вы крайне редко прибегаете к такому наказанию. Не думаю, что он выдержит, У него мало сил. Браслет и так изрядно подточил его здоровье.
        — Хорошо, тридцать, но не меньше!
        — А если во время наказания начнется приступ?
        — Тогда и посмотрим. Что-нибудь еще?
        — Ничего, сеньор. Вы так часто заявляете, что вы — не Регент и не верховный судья, не вам судить. Говоря вашими словами, я — не повелитель Лувара, не мне решать.
        — Ты пойдешь к нему?
        — Зачем? Посчитать следы от плетей на его спине и убедиться, что их ровно тридцать?
        — Сальвиус! Его надо будет осмотреть...ближе к ночи.
        — Я пойду, если это приказ.
        — Это приказ.

* * *
        Мэтр Обин был искусным и ловким палачом, лишенным как жестокости, так и сентиментальности. Когда тем же вечером Эммануэль спустился к нему, то застал заплечных дел мастера в некоторой растерянности. Незадолго до того браслет вызвал у узника сильнейший приступ. Его дикие крики повергли всех в замешательство.
        — С вашего позволения, монсеньор, я кое-что понимаю в криках, — сообщил ему палач. — Такие может вызвать только поистине адская боль.
        — Где он?
        — Там, за стеной на соломе. Какие будут распоряжения?
        — Тридцать плетей и на ночь в клетку.
        Мэтр кивнул с таким важным видом, словно его попросили утвердить приговор.
        Эммануэль прошел вглубь зала к специально предназначенному для него креслу, инкрустированному золотом. Обычай требовал его присутствия при наказании более чем двадцатью плетьми. Он плотнее закутался в плащ и сел в кресло, рассеянно глядя на помощников палача, подтягивающих кольца.
        Так же как и клетки для варваров, кольца Лувара пользовались дурной славой. Те, что предназначались для ног приговоренных, не таили в себе ничего необычного. Но вот руки заковывали в особенные кандалы — адские изобретения мстительного Отона IV, предка Эммануэля, — на внутренней стороне которых блестел ряд заостренных зубцов. Только как можно крепче держась за цепи и не двигая руками в попытке освободиться под ударами плетей, жертвы могли не порвать себе сухожилия на запястьях, моля Господа даровать им сил вытерпеть боль и не потерять сознание.
        Помощники палача принялись расстилать на помосте свежую солому. Мысли Эммануэля витали далеко, он думал о вожде варваров. Ему только что сообщили имя — Рилор. Дозорный отряд доложил, что его видели крестьяне, чьи земли граничили с землями дикарей. Поползли слухи о кровожадности и беспощадности этого человека. «Никогда раньше никто из них не мог собрать их вместе, — размышлял Эммануэль. — Два или три племени, не более...»
        Появление узника в сопровождении охранников вывело его из раздумий. Мэтр Обин заканчивал последние приготовления, раскладывая на скамье инструменты. В Луваре, как и повсюду в Систели, первые десять ударов наносили обыкновенной плетью. Она оставляла на теле лишь болезненные синяки, не повреждая спину. Следующие десять ударов кожаным хлыстом разрывали одежду и кожу. Далее начиналась поистине зверская пытка, поскольку палач брал в руки плеть, на кончиках ремней которой красовались металлические наконечники. Сегодня мэтру понадобятся все три инструмента —- и он старательно разложил их на скамье в соответствующем порядке. Эммануэль украдкой посматривал на юношу, наблюдавшего за действиями палача стиснув зубы, хотя лицо его по-прежнему ничего не выражало. С таким же успехом он мог ждать своей обычной вечерней аудиенции у сеньора в коридоре перед дверью. Единственное, что выдавало его тревогу, — это связанные за спиной руки: юноша судорожно сжимал и разжимал кулаки. Словно почувствовав, как за ним наблюдают, он обернулся. Их взгляды встретились, но преступник тут же отвел глаза и застыл на месте.
        Когда помощники палача подошли к нему, он в страхе отступил назад, но тут же собрался с духом и покорно позволил отвести себя на помост. С него сорвали куртку и шелковый пояс. По обычаям Лувара с наказуемого плетьми рубашку не снимали. Он протянул руки к одному из помощников, и тот защелкнул кольца у него на запястьях. Проклятый опустил голову, наблюдая за тем, как ему надевают оковы на щиколотки, и волосы золотой волной рассыпались у него по лицу. Эммануэль почувствовал укол совести и отвел взгляд. В тонкой рубашке, с ореолом золотистых волос его узник казался особенно хрупким и юным в окружении мрачных фигур, суетившихся вокруг. «Возьми себя в руки!.. Расчувствовался, словно девица какая-то!» — мысленно приказал себе Эммануэль.
        Когда начали подтягивать вверх кольца, преступник ухватился за цепи и закрыл глаза. Помощники палача, выполнив все, что от них требовалось, отступили в полумрак зала. Мэтр подошел к рычагу колеса, окончательно закрепив высоту оков, и обернулся к сеньору в ожидании указаний. У них уже давно существовал негласный обычай согласовывать тяжесть наказания в самый последний момент, обмениваясь условными знаками. Обычно это случалось, когда речь шла о слишком молодых жертвах.
        Эммануэль кивнул. Значит, цепи колец не натянуты слишком сильно, палач будет бить без оттяга и размеренно, чтобы бедолага мог перевести дыхание. Мэтр еще два раза провернул колесо, опустил рычаг и отошел за первой плетью. Он был готов приступить по первому знаку сеньора. Но Эммануэль медлил. О чем он думал, рассеянно глядя на приговоренного? О его юности и кажущейся хрупкости? О выдержке и мужестве? Быть может, о том, как такой гордый и умный человек мог совершить столь отвратительное убийство? Внезапно снаружи во дворе раздался чей-то голос, зовущий Сент-Люка, и вывел Эммануэля из задумчивости. Он поднял глаза и сделал знак рукой начинать.
        При первых десяти ударах юноша лишь вздрагивал и глухо стонал. Первый же удар кожаным хлыстом обжег кожу, вырвав из его горла крик. Он разодрал рубашку, потекла кровь. Эммануэль видел лицо жертвы только в профиль, когда юноша приподнимал голову в паузах между ударами. На нем не было ужаса, только страдание. Проклятый по-прежнему крепко сжимал цепи. Но боль становилась все нестерпимей. В конце концов, он расслабил пальцы, и по его рукам потекли струйки крови. После двадцатого удара Проклятый уже с трудом стоял на ногах.
        Следуя правилам Лувара, перед тем как взяться за третью плеть, мэтр Обин сделал паузу и присел на скамью. Он вытер пот со лба рукавом рубашки и смел в сторону ногой стебельки соломы, случайно сброшенные с помоста. Его помощники безмолвно ждали окончания, прислонившись к стене.
        Эммануэль вот уже много лет присутствовал при наказаниях поркой и вроде бы уже ко всему привык: и к виду окровавленной спины, и к прерывистому дыханию, крикам, стонам. Но в первый раз за все эти годы пауза перед последними десятью ударами показалась ему невыносимо долгой. Оставшись один на помосте, несчастный пытался бороться с болью, старался сохранить равновесие, не выпустить цепи. Временами он сдавался, и тогда кольца острыми зубцами впивались в запястья, заставляя его стонать от нестерпимой боли. «Он знал его. Он точно знал также место и время!» — преследовали де Лувара мысли о встрече узника с бродячим музыкантом.
        После первых же ударов большой плетью спина юноши стала похожа на кровавое месиво. Металлические наконечники вонзались в кожу, раздирая ее до мяса. Юноша со звериным рыком тряс цепи, словно надеясь вырвать их из стены. Раньше, присутствуя при наказаниях, Эммануэль никогда не отводил взгляда. Однако в этот раз он прикрыл глаза, словно пытаясь сделать картину бичевания размытой.
        Время от времени мэтр Обин бросал на жертву удивленный взгляд — с губ юноши не сорвалось ни единой мольбы о пощаде. Это было тем более поразительно, что под тяжелой плетью даже самые храбрые и мужественные воины признавались во всем и умоляли о прощении. Узник страшно кричал, скрежетал зубами, дергал за цепи и вновь кричал так, что было слышно во дворе замка, но ни разу, ни словом, ни жестом не попросил о снисхождении, словно находился в пыточной камере один.
        После восьмого удара ноги у пленника подкосились, он разжал пальцы и безвольно повис на кольцах, крючья оков вонзились в плоть. Обин остановился, давая узнику немного времени прийти в себя. Проклятый прислонился щекой к руке, кровь потекла на волосы. Несчастный сделал над собой усилие и вновь взялся за цепи. Два последних удара смогли вырвать из него лишь глухие стоны. Затем он, похоже, потерял сознание и, когда его освободили, замертво рухнул на солому.
        Мэтр Обин, в силу профессии обладая некоторыми медицинскими познаниями, подошел к нему и приложил ладонь к груди, затем к шее.
        — Он жив, но не знаю надолго ли.
        Эммануэль поднялся и приблизился к помосту. Вокруг юноши суетились помощники, перевязывая ему запястья и прикладывая куски ткани к ранам, пытаясь остановить кровь. Его спина представляла собой ужасное зрелище.
        — Храбрый мальчик! — Обин любил высказывать свое мнение. — Он слишком юн для тяжелой плети, слишком тонок. У него будет сильный жар, сеньор. Можно будет давать ему пить?
        Де Лувар засомневался. К узнику начало медленно возвращаться сознание, он застонал и приоткрыл глаза.
        — Нет, — отрезал господин. — Обращайся с ним точно так же, как с другими. Надеюсь, мне не придется еще раз прибегать к такому наказанию, и он впредь не раз подумает, прежде чем нарушить правила... Посади его в обыкновенную клетку, без шипов. Достаточно с него браслета. И... отправь его туда не сразу... попозже.

* * *
        Эммануэль проснулся задолго до рассвета. Его одолевали тревожные мысли. Он никак не мог отделаться от ощущения, что в этой истории с музыкантом какая-то деталь ускользнула от его внимания. В голове крутились обрывки странного сна: он скачет на лошади вдоль берега моря. Рядом с ним неясные тени всадников. Внезапно среди песков он замечает распростертое тело мертвеца в белых одеждах с восковым лицом. Где-то вдали слышится страшный крик, и он просыпается... В самом сне не было ничего слишком ужасающего, но его пронизывало ощущение такого отчаяния, что, даже проснувшись, де Лувар не смог от него избавиться. Кроме того, между видением и Проклятым, похоже, существовала какая-то связь.
        Он встал с кровати, решив все-таки спуститься в башню, подгоняемый смутными и тревожными ощущениями. Стражники в коридоре дремали, сидя на скамье. Он не стал их будить и прошел мимо. Его шаги гулко отдавались под сводами сонного замка, за окнами слышались лишь порывы шквалистого ветра.
        Это была та самая ночь, моя девочка, когда Рилор вел переговоры с Вилармом о покупке лодок. Ты помнишь?
        Тюремная охрана бдительно несла свою службу. Один из стражников даже поднял алебарду навстречу Эммануэлю, но, узнав своего господина, вытянулся в струнку у стены.
        Клетки для осужденных стояли в подвале, под основными помещениями башни. Здесь царила темень, от стен отражался скудный свет единственного факела. Узилища располагались в ряд вдоль стены. Это были сооружения из грубо сплетенных толстых ивовых веток, в которые провинившихся сажали после порки. В северных землях Систели избитые томились в них до утра. На юге, где нравы отличались мягкостью и снисходительностью, всего лишь три часа. ВЛуваре мучения усугублялись еще и тем, что заключенным не давали пить, даже в случае сильного жара. Чаны с водой у стены предназначались исключительно для нужд охранников и мытья полов.
        В ту ночь в подвале не было других узников, кроме Проклятого. В мертвой тишине слышался его лихорадочный шепот. Он просил воды. Жажда была самым страшным наказанием узника, и, даже оставшись одни, они просили пить. От звуков шагов де Лувара бормотание стихло.
        Ты содрогаешься от ужаса, девочка моя, представляя, что сейчас откроется взору приближающегося Эммануэля? Но ты забываешь, в те времена подобные картины не могли сильно взволновать систельянцев. Смерть и страдания были постоянными спутниками их жизни. Вот что действительно поразило повелителя Лувара, такэто взгляд осужденного — полный достоинства; глаза — сияющие гордостью на лице, заляпанном кровью, потом и грязью.
        При виде огромной фигуры, внезапно появившейся у клетки, на лице юноши мелькнуло выражение испуга — появление незнакомца, закутанного в темный плащ, не могло сулить ничего хорошего.
        — Этот музыкант... Почему он не вошел в замок? — сразу спросил Эммануэль.
        Узник несколько секунд размышлял над ответом, потом внезапно спросил:
        — Вы видели птиц?
        В первую секунду господину показалось, что у наказанного из-за сильного жара усилился бред, но тот спокойно продолжил:
        — Я видел вчера чаек.
        — На берегу?
        — Да, —Несколько секунд Проклятый задумчиво рассматривал свои длинные тонкие пальцы.
        Де Лувар отвел взгляд, вспомнив вдруг о том, что совершили эти нежные руки несколько месяцев назад в замке Варьель. «Надо будет заставить Сальвиуса прочесть свидетельские показания, чтобы лекарь перестал сомневаться», — напомнил он себе.
        — Я, наверное, никогда больше не смогу писать, — тихо произнес узник. — Как вам кажется, они сломаны?
        — Сомневаюсь. Скорее всего, слегка онемели, — разговор получался странным. «Сальвиус прав, этот юноша очень непрост», — подумал Эммануэль, а вслух спросил: — Почему музыкант не вошел в замок вместе с караванами, мессир? Вам было бы куда проще увидеться с ним здесь.
        И этот вопрос узник оставил без ответа, только задумчиво посмотрел на каменные своды.
        — Почему? — Голос де Лувара стал тверже.
        — Валиа рассюмэ ние сита милатин, — произнес юноша в ответ, — елла вуссамэ фак-тюль...
        Эммануэль положил ему руку на плечо, что-.бы заставить замолчать, но, почувствовав, как тот болезненно сжался, отдернул ее. Ладонь была вся в крови.
        — Простите.
        — Что вы, продолжайте, прошу вас, — прошептал юноша. — Только я бы посоветовал позвать палача — вы можете запачкаться.
        Эммануэль ничего не ответил, подивившись дерзости узника, истекающего кровью и дрожащего от лихорадки на полу в холодной и темной клетке. Редко кто осмеливался так разговаривать с господином Лувара!
        ... И тут же жестоко за это не поплатился. Ты видишь, малышка, что Эммануэль, сам того еще не осознавая, начал испытывать к юноше сильную симпатию?
        — Сальвиус приходил к вам? — спросил Эммануэль.
        — Да. Мне кажется. Яне уверен. Плохо помню... — Голос юноши, и до этого очень слабый, стал еле слышным. Он закрыл глаза.
        Эммануэль смотрел на его удивительно правильные черты лица и в сотый раз задавал себе один и тот же вопрос: как мог такой гордый и мужественный человек решиться на столь гнусное убийство?
        Минуту он стоял неподвижно, затем развернулся и опустил руку в чан с водой. Очень осторожно, не поднимая всплесков, вымыл ладонь — ему не хотелось усугублять и без того суровые мучения узника. Перед тем как уйти, он обернулся и поймал на себе взгляд Проклятого, который тут же по своему обыкновению отвел глаза в сторону. Движимый внезапным и странным порывом, Эммануэль протянул мокрую руку и провел ею по горячим потрескавшимся губам осужденного.
        — Подождите. Я сейчас принесу вам воды.
        Де Лувар нашел несколько кружек у одной
        из клеток и, взяв самую большую, до краев наполнил ее. Пленник пристально следил за каждым его движением. Он впервые не отвел глаз и смотрел на своего тюремщика чистым и ясным взором.
        — Судьи Трибунала не хотели бы, чтобы я сейчас пил.
        — Тем хуже для них, —улыбнулся Эммануэль. — Попробуем обойтись без их разрешения.
        Он просунул руку под голову юноше и приподнял ее, помогая ему напиться. Когда узник откинул голову, де Лувар во второй раз поймал на себе его взгляд, спокойный и безмятежный, как у ребенка.
        — Вас выпустят на рассвете. Это совсем скоро, — бросил он и поспешно вышел из подвала.

* * *
        В следующий раз они увиделись лишь в конце недели. Три дня у Проклятого был сильнейший жар, и Сальвиус настоял на отмене ежевечерних аудиенций. Утром в субботу температура немного спала, и, когда вечером Эммануэль вошел к юноше, тот уже сидел с книгой у окна. При появлении сеньора узник встал, но тот жестом усадил его обратно.
        — Сейчас только без десяти двенадцать. Вам придется потерпеть меня еще десять минут.
        Юноша улыбнулся так искренне и радостно, словно они были друзьями детства, проводившими дни в беззаботных играх и развлечениях.
        — Расскажите мне о птицах, обитающих в ваших краях, монсеньор, — его голос был настолько слаб, что ему пришлось дважды повторить свой вопрос. Такое случалось и раньше, когда браслет изматывал свою жертву частыми приступами.
        Эммануэль, с тревогой поглядывая на него, рассказал о птицах все, что знал, предварительно извинившись за столь скудные сведения, — пернатые его мало интересовали.
        — Но вам известен остров, где они обитают в большом количестве и вьют гнезда по весне? Он должен быть где-то недалеко отсюда. Об этом упоминается в книгах вельтов.
        — Вам хотелось бы там побывать?
        — А это возможно?
        — В моем присутствии — конечно.
        — Я был бы вам очень признателен.
        Эммануэль смотрел на его бледное, осунувшееся лицо и думал о том, каким беззащитным и хрупким кажется этот безжалостный убийца.
        — Только не вздумайте снова в одиночку выходить из замка, мессир. Иначе вам это обойдется гораздо дороже.
        — А я не скупой, — шутка была невеселой, но остроумной, и они дружно расхохотались. От смеха у пленника разболелось горло.
        — Мне еще рано так громко смеяться, — поморщился он.
        В первый раз за все время заключения Проклятый позволил себе пожаловаться. Эммануэль был тронут. Что-то новое появилось в их отношениях. Узник больше не отводил глаз в сторону, а, даже напротив, смотрел на сеньора с некоторым любопытством.
        — Кажется, вы что-то хотите спросить? — спросил напрямик де Лувар.
        — Да, — признался юноша и тихо добавил: — Извините.
        Эммануэль улыбнулся ему:
        — Что вы, мессир. Понимание узника — покой для тюремщика. Помните?
        Юноша улыбнулся. Это была старая систель-янская поговорка:
        — Вы так невозмутимы и так спокойны. Это то, что поражает в вас с первого взгляда.
        — Вы с виду тоже вполне безмятежны, но, кажется, о вашей душе того же сказать нельзя, — при этих словах Эммануэль посмотрел на часы — было уже три минуты первого. Чтобы снять браслет, ему теперь требовалось всего несколько секунд.
        Проклятый осторожно освободил руку — рваные раны на запястьях еще не затянулись.
        — А знаете такую пословицу, монсеньор: «Все вернется на круги своя»? Я в том смысле, что создание рано или поздно возвращается к своему создателю.
        — Вы про браслет?
        — Да.
        Эммануэль задумался. Ему давно хотелось задать один вопрос. Он несколько секунд колебался, потом все же спросил:
        — Что вы чувствуете во время приступов? Что-то вроде ожога?
        — Не совсем. Сначала, когда капля попадает на кожу, появляется ощущение сильного холода. Затем оно становится сильнее, и запястье словно сдавливает ледяной обруч. Это обжигающая стужа, но ее еще можно терпеть... Трудно объяснить.
        — Боль затрагивает только запястье?
        — Иногда она охватывает всю руку, — пленник задумался на несколько секунд, подбирая сравнения. — Похоже на ледяную шпагу, которая проникает так глубоко, что кажется, будто ломаются кости. Боль медленно поднимается от запястья к локтю, затем к плечу... Это трудно описать словами. Попробуйте сами, если хотите, монсеньор, — улыбнулся он.
        — Нет, благодарю вас. Поверю вам на слово, мессир.

* * *
        Когда Эммануэль вошел в зал, Сальвиус уже заканчивал читать описание преступления Проклятого. Было видно, что он в крайнем замешательстве.
        — Это омерзительно! — Лекарь с отвращением швырнул листки на стол.
        — Согласен, — кивнул де Лувар. — Я уже несколько месяцев пытаюсь заставить тебя их прочесть.
        — Но его ответы похожи на ответы безумца! Вы были правы... Хотя, может, это кратковременное помешательство. А, может, он просто прикидывался сумасшедшим, дабы избежать наказания?! — Ученый постучал пальцем по бумагам и продолжил: — Обвинительный акт составлен мэтром Фортье. Я бы не обратил внимания на эту деталь, если бы она была просто деталью. Мэтр — самый справедливый и самый неподкупный судья из всех, кто когда-либо жил на этой земле. Он не подписался бы ни под единым словом, если бы хоть немного сомневался в нем. Он относится к своим обязанностям так, словно от этого зависит его собственная жизнь или жизнь его детей. Это же он, если вы помните, отказался подписать первые указы Регента касательно епископов три года назад... Мэтр страшно рисковал. Этот человек — олицетворение чести и отваги! Если Фортье подписал приговор, значит, все это правда до последней запятой.
        — Я никогда в этом не сомневался. Это ты... — улыбнулся Эммануэль.
        — В двух местах он называет убийцу душевнобольным, — перебил его лекарь.
        — Я обратил на это внимание.
        — Трое судей хотели смертного приговора. В том числе и мэтр. Странно, что подсудимому сохранили жизнь. Авторитет Фортье огромен.
        — Но сам Регент настоял на Зеленом браслете. А уж его авторитет точно не подлежит сомнению.
        Сальвиус вздохнул и уставился на пляшущий в камине огонь, бормоча себе под нос:
        — Столько крови... Он так молод, а его руки уже по локоть в крови... Не понимаю... Такая жестокость... Как он мог?!
        — Не знаю, Сальвиус. Знаю только, что это убийство — дело его рук.
        — Тут сказано, что в ожидании стражников Верховного Трибунала он провел три дня и три ночи в замке Варьель — связанный, с кляпом во рту. Так начался его собственный ад.
        — Да...
        — Уже здесь Проклятый бредил во сне несколько раз. Называл меня Дарсьером и спрашивал о каком-то Флоримоне, жив ли он. Он повторил это раз сто... Я не мог не пожалеть его, сеньор, просто не мог.
        При этих словах Эммануэль вспомнил свой великодушный порыв напоить юношу водой.
        — Помните, когда нашего подопечного при-везлисюда,наплечеунегобыларана? — спросил лекарь. — Несколько странных глубоких порезов. Я заметил шрамы, когда лечил его тогда. Так вот, думаю, это — метка.
        — Что за метка?
        — Подобные раны можно нанести только кинжалом, причем вполне сознательно. Треугольник, внутри которого находится крест. Я не нашел ни единого упоминания об этом знаке в судебных бумагах.
        — А его самого ты спрашивал о нем?
        — Да. Он ответил, что не помнит... Говорит, кто-то его ударил. Но это явная ложь, и не особо искусная, рисунок слишком ровный.
        Несколько минут они сидели погрузившись в размышления. Эммануэль первым прервал молчание:
        — Вполне вероятно, палач Трибунала просто коротал время, вырезая узор на плече подсудимого. Вот и вся загадка... Мне гораздо интереснее узнать, почему тот бродячий музыкант, с которым встречался наш подопечный, не стал входить в замок? Для них было бы куда проще встретиться здесь. И никакого наказания не последовало бы!
        Сальвиус мрачно взглянул на него:
        — Не делайте больше этого, сеньор. Он очень слаб.
        — Мне придется это сделать, если он еще раз выйдет за ворота. И добавил, видя, как помрачнел старик: — Не беспокойся. Я думаю, он усвоил урок.

* * *
        С самого первого дня своего заточения узник вел с браслетом настоящую войну. Со временем выигранных сражений становилось все больше. Он стал кричать реже и только в самую последнюю минуту приступа.
        Легкие припадки случались по нескольку раз в день. Посторонний мог их вообще не заметить, поскольку в эти моменты юноша практически ничем себя не выдавал, только сильно бледнел и задерживал дыхание. С острой болью он еще не мог справиться, хотя как можно дольше сдерживал крики и, если руки были свободны, крепко сжимал запястье. Если же агония продолжала нарастать, то в конце концов тело уступало: пленник сильно наклонялся вперед, начинал глухо стонать, словно раненый зверь, и в конце испускал дикий, рвущий душу крик. Золотистые кудри Проклятого, отросшие за несколько месяцев пребывания в замке, свободно ниспадали ему на плечи. Он не собирал их в узел, как все другие мужчины, и во время сильных приступов они волной закрывали от невольных свидетелей его искаженное болью лицо. Каким ему представлялся мир в эти кошмарные минуты, звал ли он смерть — неизвестно.
        Эта борьба была настолько упорной, что не могла оставить равнодушными никого из тех, кто присутствовал при ней, — ни Сальвиуса, ни Эммануэля, ни охранников. Они замирали вместе с юношей, задерживали дыхание и с тревогой дожидались окончания приступа, чтобы, в конце концов, облегченно вздохнуть и расслабиться.
        Однажды июньским утром де Лувар и капитан Сент-Люк стали свидетелями того, как пленник в первый раз за все время пребывания в замке выдержал сильнейший приступ без единого стона. Когда страдалец разогнулся, на его руке кровоточила глубокая рана — он прокусил себе ладонь, стараясь сдержать крик. После этой первой победы только самые жесточайшие приступы одерживали над ним верх.
        Все это время Сальвиус пытался найти хоть какую-то закономерность в припадках, но не мог. Большинство были совсем короткими, другие — длинными, некоторые казались бесконечными. Самых сильных Проклятый мог ждать сутками, а иногда они повторялись по нескольку раз за день.
        — Как можно жить в постоянном ожидании такой пытки? — удивлялся старик. — Не понимаю.
        Узник, которого все чаще и чаще стали называть просто по имени, Олег, тем не менее, продолжал жить. И если люди обращали внимание на его браслет, что случалось редко, то лишь ради какой-нибудь безобидной шутки.

* * *
        Однажды в четверг утром, в час, отведенный для приема страждущих внимания господина и подачи прошений, Проклятый вместе со всеми подателями сидел в ожидании аудиенции у кабинета сеньора. Это было необычно, поскольку он никогда еще не обращался к нему с просьбами. Кому-то отказав, кого-то удовольствовав, Эммануэль вызвал следующего и с удивлением узнал во входившем своего узника. Кресло де Лувара располагалось на некотором возвышении. Просящему приходилось смотреть на него снизу вверх. Несколько минут прошли в молчании, пока Эммануэль, наконец, не вспомнил, что юноше запрещено протоколом заговаривать с ним первым.
        — Простите, вы чего-то хотели?
        — Я пришел просить у вас разрешения сопровождать дозорный отряд.
        Просьба была настолько неожиданной, что Эммануэль не сразу нашелся с ответом.
        — Вы же знаете, патруль выходит за ворота замка пересекая мост, а вам это строжайше запрещено без моего сопровождения... Надеюсь, вы еще не забыли об этом?
        Юноша покраснел и уточнил свою просьбу:
        — Я помню, монсеньор. Я имел в виду отряд, которым командуете лично вы. Ведь иногда вы отправляетесь к границам.
        — Но патруль часто выезжает за пределы самого Лувара, а это вам запрещено даже в моем присутствии.
        — Я знаю, монсеньор. Но у меня нет желания пересекать границу.
        Эммануэль задумался. Орды варваров готовились к набегам. Последний патруль понес потери. И подвергать опасности жизнь узника, которая по сути принадлежала лично Регенту, ему очень не хотелось. Конечно, вероятность случайной перестрелки в его владениях была невелика, но риск все-таки существовал.
        — Если я разрешу, то придется вдвое увеличить охрану для сопровождения и обеспечения вашей безопасности. А в моем отряде не больше десяти человек. — Де Лувар опасался, что более многочисленный отряд привлечет слишком много внимания и может спровоцировать варваров на нападение, а крики Проклятого, если приступ начнется в походе, могут послужить лишним поводом, потому отрезал в своей обычной манере: — Нет.

* * *
        — Интересно, что он задумал? — Просьба узника не давала Эммануэлю покоя. — Как ты думаешь, почему он хочет ехать с моим отрядом?
        — Не знаю... Может, из любопытства — он ведь никогда не был в северных землях. А может, от скуки, просто развлечься, — задумчиво ответил Сальвиус. — Но, если бы я выезжал, я бы взял его с собой...
        — Посмотрим, если будет такая возможность...
        Она вскоре представилась — де Лувар отправился на встречу с сеньором Ларви, которая по взаимному уговору должна была произойти на границе их владений.
        Казалось, узник напросился в поездку с одной целью — насладиться верховой ездой. Он галопом носился по холмам; это явно доставляло ему неописуемое удовольствие. К тому же Проклятый великолепно сидел в седле.
        Эммануэль не мог противиться столь бурному проявлению искренней радости. Он пригласил пленника с собой и в следующий раз, а потом еще и еще. Постепенно юноша стал сопровождать его всюду, если только речь не шла о пересечении границ Лувара. Словно эльф, заключенный носился на изящном черном коне, которого обожал и которого сеньор решил однажды ему подарить.
        — Вы единственный, кто в состоянии справиться с Вороным Дьяволом. Прошу вас, примите его в подарок.
        — Вы же знаете, монсеньор, мне запрещено иметь какую-либо собственность, — смутился узник.
        — Да, простите меня... В таком случае, вменяю его вам в обязанность.
        Вороной Дьявол и его хозяин обожали друг друга. Это было изумительным зрелищем — смотреть, как они, всадник и скакун, сливаясь в единое целое, несутся вдоль берега, легкие словно ветер.
        — Он когда-нибудь сломает себе шею... вдруг начнется сильный приступ?.. Всякое может случиться, — переживал Сальвиус.
        И однажды его предчувствия оправдались. Правда, ничего страшного не произошло. Юноша спрыгнул на землю и опустился на колени переждать припадок. Но мучения усилились, и боль долго не отпускала. Эскорт остановился как по команде. Эммануэль подумал тогда, что никогда не сможет забыть эту картину: двенадцать всадников в полной экипировке молча, терпеливо ждут, пока свершится правосудие Регента. Вороной Дьявол время от времени нетерпеливо бил копытом. Через какое-то время скорчившийся на земле человек испустил несколько глухих криков и затих. Спустя еще пару минут юноша выпрямился и, тяжело дыша, медленно сел в седло. Де Лувар с удивлением наблюдал, как отряд, не сговариваясь, тронулся с места. Они неторопливо ехали до тех пор, пока Проклятый окончательно не пришел в себя и первым не понесся в галоп.
        — Солдаты любят его, — вечером Эммануэль поделился увиденным с Сальвиусом.
        — И все остальные тоже. Как и я, сеньор, — лекарь смутился.
        Де Лувар улыбнулся:
        — Я тебя хорошо понимаю, мой друг. В нем столько мужества, он так юн и красив... Людям он нравится...
        — Есть одно обнадеживающее обстоятельство: его наказание так ужасно, что со временем он искупит свое преступление и о нем позабудут.
        На этот раз Эммануэль отрицательно покачал головой:
        — Нет, Сальвиус. Я не смогу его забыть... И, честно говоря, не хочу...

* * *
        Как бы то ни было, узник стал частью повседневной жизни замка. Солдаты называли его теперь не иначе, как «мессир Олег», напрочь позабыв данное ему судом имя «Проклятый». А с легкой руки Шевильера знать стала звать его «наш гость».
        Юноша был очень умен и воспитан, а в силу своего возраста смешлив и весел. Он по-прежнему скрупулезно соблюдал все до единого предписания протокола, но скорее из гордости, чем из боязливой осторожности.
        Одевался осужденный очень просто и непритязательно: белого или серого цвета штаны, черная куртка. Воротник и манжеты рубашки украшены кружевом — особенность одежды человека знатного происхождения. Но туфли он предпочитал самые обычные, не аристократов, а простолюдинов. Олег не носил украшений, кроме браслета, который только изрядный циник мог посчитать таковым. Его жилеты и шелковые пояса казались очень скромными. И даже если он позволял вышивальщицам отточить на них свои и без того невероятные умения, то выбирал неяркие краски и неброские рисунки. В общем и целом узник был скорее похож на студента, чем на знатного господина.
        Он был высок ростом и очень красив. От него веяло силой и добротой. Ни одна молоденькая служанка не могла устоять перед его улыбкой.
        — Ты все еще допрашиваешь их? — с улыбкой спрашивал Эммануэль Сальвиуса.
        — Нет. Мне без этого хватает забот, — отшучивался старик.
        Заключенный занимал три комнаты в самых верхних покоях замка. Большую часть времени он проводил в самой большой из них, чьи окна выходили на море. Следующая походила на келью послушника. Из мебели там находился лишь застланный льняными простынями и покрытый шкурами тюфяк из папоротника в каркасе из дубовых досок да сундук. Третья комната предназначалась для «нужд тела», как стыдливо именовали в то время подобные процедуры. Ее загромождали лохани и деревянные чаны. Через нее можно было попасть на небольшую террасу длиной в несколько шагов. Большинство людей в его положении с удовольствием оживили бы убранство покоев гобеленами и коврами, но юноша, похоже, не обращал на убогость обстановки никакого внимания.
        Днями и ночами он просиживал за письменным столом — и не только по заданию Сальвиуса, который был не прочь завалить его работой. Ежедневно он исписывал неизвестно зачем огромное количество страниц на вельт-ском языке, а потом неизменно сжигал их в камине. Эммануэль, застав его однажды за этим занятием, удивился, с какой тщательностью юноша уничтожает плоды кропотливого труда, поправляя догорающие листы каминными щипцами. Что он писал — просто ли рассказ или исповедь о своей изломанной жизни — оставалось загадкой.
        Со временем юноша настолько освоился, что для подданных Лувара уже казался своим, особенно когда те развлекались, собираясь все вместе в замке. Если к нему обращались, он с радостью откликался и принимал самое живое участие в разговорах, оказавшись отличным собеседником. В игре в триады ему не было равных. А однажды выяснилось, что Проклятый — умелый фехтовальщик. Как-то вечером речь зашла об одном сложном выпаде. Никто не владел техникой его исполнения. Когда узник вызвался продемонстрировать виртуозный прием, виконт де Ульмес с усмешкой передал ему свою шпагу. Искусность, с какой юноша проделал столь замысловатый трюк, всех ошеломила. По всей видимости, в детстве у него был отличный учитель.
        Тем же вечером Эммануэль выразил желание сразиться со своим подопечным. В те времена поединку с сеньором обязательно предшествовал ритуал, во время которого вассал вставал на одно колено и протягивал господину шпагу. Тот возвращал ее обратно, выражая таким образом свою добрую волю сразиться с ним. Юноша, похоже, был прекрасно знаком с обычаями и, не задумываясь, встал на одно колено перед Эммануэлем. Церемония завершилась, и они приступили к поединку, который, однако, закончился за считаные минуты. Несколькими ударами юноша молниеносно выбил шпагу из рук противника.
        — Черт возьми, мессир! Как вы это делаете? — не удержался Эммануэль.
        Но Олег, весело смеясь, наотрез отказался раскрыть секрет приема.
        — Накажите его, монсеньор! Сурово накажите, он заслужил, — в шутливом гневе воскликнул Луи д’Иксель. Отношения Проклятого с вассалами стали уже настолько дружескими, что те могли позволить себе самые смелые шутки без обид с его стороны.
        — Ну, это вы напрасно сейчас сказали, мессир, — обернулся к нему юноша. — Хотите получить отличный удар шпагой за вашу заботу?!
        Вообще говоря, узник заметно оживлял жизнь замка. Его шутки и колкие замечания не раз заставляли всех хохотать.
        — Забери меня дьявол, монсеньор, если я знаю, почему он совершил это убийство! — как-то в сердцах бросил Алексис де Шевильер Эммануэлю. — Он мог бы быть отличным товарищем!

* * *
        Взаимная симпатия Олега и Алексиса де Шевильера постепенно переросла в настоящую дружбу. Они могли провести вместе, не расставаясь, несколько дней подряд.
        Однажды Эммануэль застал их в коридоре, совершенно пьяных, за игрой в кегли. В следующий раз они, дурачась, перевели стрелки старинных вельтских часов, по которым выставляли время во всем замке. Началась такая неразбериха, что де Лувар, предварительно от души насмеявшись, все же был вынужден вызвать их к себе.
        — Вы помните, сколько вам лет, мессиры? — отчитывал он их, словно детей.
        — Мы хотели всего лишь подарить всем жителям замка еще один час, монсеньор, — оправдывался Шевильер. — Это моя идея, а не Олега.
        Эммануэль знал, что это не так, и не смог сдержать улыбку. Желая все же преподать урок лжецу, он нахмурился и с напускной суровостью изрек:
        — Вы, Алексис, останетесь взаперти в своих покоях до завтрашнего дня. Таким образом, у вас будет время подумать над столь детскими выходками. А вам, мессир, — обернулся он к Проклятому, — тридцать плетей...
        Не на шутку перепугавшись, Алексис де Шевильер бросился к Эммануэлю:
        — Нет, сеньор, пожалуйста... Это действительно была моя идея. Не делайте этого, прошу вас!
        Глядя на его перепуганное лицо, Эммануэль и Олег не смогли удержаться от смеха. Тот, поняв, что над ним подшутили, насупился:
        — Это неподходящий повод для шуток, сеньор...
        Де Лувар перестал смеяться и уже серьезно, обращаясь к обоим, подвел итог:
        — Вы останетесь каждый у себя до завтрашнего утра. И больше не делайте таких подарков!
        С того дня они не прикасались к часам, но по-прежнему проводили много времени вместе. Их объединяли юный возраст и веселый нрав. Ульмес и д’Иксель, которым перевалило за тридцать, а тем более Фольвес и Ривес, которые были намного старше, вели себя куда более сдержанно. Однако они также охотно веселились и смеялись над шутками молодых друзей.
        Пришел день, когда Эммануэль в первый раз, обмолвившись, назвал узника по имени. Заметив лукавый блеск в глазах Сальвиуса, он улыбнулся. С этой невольной оговорки де Лувар понял, что действительно симпатизирует Проклятому. Вот только отражалось ли это как-то на его решениях, никто не знал. Ведь юноша был всего лишь преступником, отбывающим наказание в его замке и находившимся полностью в его власти.
        Во всяком случае, отношения между ними не изменились. Эммануэль оставался сеньором Лувара, а Олег — узником, и оба знали, что любое нарушение протокола немедленно повлечет за собой наказание, а браслет будет находится на его руке двадцать четыре часа в сутки, за исключением Дня Благодарственного Молебна.

* * *
        Когда гости разъезжались, Эммануэль круглые сутки занимался делами: разбирал донесения, заверял печатью и подписью документы, принимал просителей, гонцов и, конечно, много времени посвящал своему любимому детищу — карте острова. Отряды не только доставляли ему сведения о передвижениях варваров, но также составляли подробное описание местности, ее растительности и животного мира. Заботами де Лувара добрая треть до сих пор полностью неизведанной территории варваров к этому времени была достаточно детально изучена.
        Тем временем обязательные ежевечерние аудиенции Олега продолжались. Большую часть времени юноша стоял, устало прислонившись к стене и закрыв глаза, погруженный в свои мысли. Эммануэль поглядывал на него, безуспешно пытаясь догадаться, о чем он думал в эти минуты, — о своем ли преступлении, о будущем или о неком Флоримоне, судьба которого так беспокоила его в бреду? Вряд ли юноша ответил бы искренне на его вопрос — он, похоже, давно принял решение нести свою ношу в одиночестве до конца.

* * *
        В июле Эммануэль сдержал, наконец, свое обещание, и они отправились на Птичий остров. Дабы не создавать лишнего шума, он велел солдатам остаться невдалеке. Был отлив, и они вдвоем с Олегом двинулись дальше по песчаной косе. Эти четыре часа, которые тюремщик и узник провели отрезанные от всего мира, остались в памяти де Лувара на всю жизнь. Он рос один, без матери и товарищей, под бдительным и строгим присмотром своего отца. Слишком рано свалившееся на него бремя обязанностей повелителя одной из самых больших земель Систели заставило его очень быстро повзрослеть. И теперь здесь, на песчаном пляже, вдали от забот и проблем, Эммануэль заново переживал свое основательно подзабытое детство.
        Весело крича, Олег бросал «блинчики» по воде. Вскоре их внимание привлекла лужа, окруженная крутыми гранитными глыбами. Они принялись взбалтывать ее длинной палкой, изъеденной морской солью. Де Лувар наклонился слишком сильно вперед, не успел ухватиться за протянутую руку Проклятого и плюхнулся в грязь. Когда могущественный сеньор поднялся, с головы до ног перепачканный дурно пахнущей жижей, юноша от хохота чуть не свалился вслед за ним. Не в силах терпеть подобное издевательство, Эммануэль бросился к нему и за щиколотку стащил вниз. Несколько минут они, весело хохоча, боролись в луже, как два подростка. Де Лувар оказался сильнее, но Олег был верткий как уж. Через некоторое время, чтобы не задохнуться от смеха, узник запросил пощады.
        Они искупались в небольшой бухточке, смывая тину и грязь. Море ласково лизало прибрежную гальку. В душе Эммануэля зарождалось какое-то странное, воистину удивительное чувство. Никто никогда прежде не рассказывал ему, что иногда достаточно просто жить, смотреть в бескрайнее синее небо и, лежа на песке, нежиться в набегающих волнах теплого моря. Для облеченных властью такие удовольствия казались непозволительной роскошью; только кочевникам и изгоям вроде Проклятого они принадлежали по праву рождения.
        — Вы хотели понаблюдать за птичьими гнездами, — вспомнил вдруг Эммануэль.
        Они поднялись и, вытянув руки над головой, чтобы ветер быстрее просушил их одежду, стали подниматься вверх по песчаной косе. В какой-то момент де Лувар понял, что поднимается один, и обернулся. Олег стоял невдалеке на коленях, скорчившись от боли, опустив голову. Вид изуверского страдания в прекрасное летнее утро, такое ясное и радостное, отдался болью в сердце Эммануэля. В этот момент он отчетливо понял, что давно уже любит этого юношу, нечестивого и отверженного, как брата.
        Несколько минут прошли в молчании. Затем послышался глухой стон, и Олег еще больше согнулся, коснувшись волосами песка. Де Лувар сел на корточки и принялся перебирать пальцами гальку, с тревогой поглядывая на него. Юношу трясло, с его губ сорвалось несколько криков, что в последнее время случалось крайне редко. Через мгновение он затих.
        Прошло еще несколько минут, прежде чем осужденный поднялся, побледневший и осунувшийся.
        — Птичьи гнезда... — Слова давались ему с трудом.
        Эммануэль приблизился к нему и протянул руку, помогая встать:
        — Проклятие...
        — Согласен, — кивнул юноша.
        Прошло еще несколько минут. Радостное настроение возвращалось к ним вместе с румянцем на щеках Олега.
        — Нам лучше на время поменяться местами, мне надо перевести дух. Недельку вы поносите браслет, потом снова я.
        — Вы не поверите, но у меня нет такого желания, — улыбнулся Эммануэль. — Мне вполне хватает собственных поводов для головной боли.
        — А их много?
        — Достаточно.
        — Я знаю: Рилор.
        — И не он один. Вы тоже.
        Почти час они добирались до Птичьего берега, о котором говорилось в вельтских манускриптах. Он был весь усеян гнездами —от прибрежной галечной полосы до скальных вершин. Многие уже пустовали, но птенцы еще учились летать, и птицы по-прежнему держались поблизости. Они летали вокруг тысячами. .
        Путники решили не подходить слишком близко, чтобы случайно не спугнуть эту неумолкающую огромную белоснежную массу. Они выбрали удобное место для наблюдения на одном из прибрежных утесов. Олег, обхватив руками колени, завороженно замер.
        Прошло немало времени, прежде чем оба тронулись в обратный путь. Как раз начался отлив, и они беспрепятственно выбрались с острова по песчаной косе к ожидающему их эскорту. Де Лувар вскочил на коня и поскакал навстречу своему «бремени».
        Ты помнишь, моя девочка, я тебе рассказывала, как умер Эммануэль и какие последние слова он произнес перед смертью? Их никто так и не понял, хотя вокруг постели умирающего стояли его сыновья. Он сказан од-но-единственное слово: «Птицы...» В последние мгновения своей жизни повелитель сезера вспоминал о самом ярком переживании далекой юности — о птицах с того самого острова.

* * *
        В августе внушительный отряд, отправленный вглубь острова на север, вернулся ни с чем. Орды варваров, объединившиеся под предводительством Рилора, бесследно затерялись в дюнах, к восторгу вассалов Лувара. Эммануэля же терзали мрачные предчувствия.
        — Через три месяца начнется зима, — делился он своими размышлениями с Сальвиусом, — наши земли окажутся отрезанными от всего мира, равно как и владения Ларви. На месте Рилора я бы не стал атаковать Лувар в августе, а дождался бы ноября. Похоже, именно это он и планирует, — Эммануэль бросил взгляд на Олега, стоящего у стены, и заметил блеск в его глазах. — Вы мечтаете о сражениях, мессир?
        — Да, — кивнул тот.
        — В вашем возрасте это неудивительно.
        До замка доходили кое-какие обрывочные сведения о Рилоре. Крестьяне пограничных с варварами земель рассказывали, что он рыжеволос, очень молод, силен и поклялся во что бы то ни стало посадить господина Лувара в одну из тех железных клеток, в которых от голода и холода умерло столько варваров.
        — Неплохая идея. Пожалуй, я отведу одну клетку специально для него, — мрачно ответил Эммануэль.
        — У Ларви сто двадцать солдат, у нас — триста. Варвар будет атаковать первым, — высказал предположение Сальвиус.
        — Я бы не был в этом так уверен, — начал узник, но вдруг вздрогнул, рванул веревочные путы на руках и наклонился вперед.
        Эммануэль и Сальвиус привычно сжались, с тревогой ожидая криков. Три секунды, десять... Олег выпрямился, побледнев, тяжело дыша. Приступ оказался несильным.
        — Замок Ларви так же хорошо укреплен, как и Лувар? — спросил он еще дрожащим от боли голосом.
        — Нет, — ответил ему Эммануэль, — Гораздо хуже.
        — В таком случае Рилор не будет его атаковать. Он ему не нужен. Ну разве что поживиться награбленным. Его привлекает Лувар. Только здесь, в надежной крепости у варваров есть шанс засесть надолго. Если он не глупец, то нападет на нас, но на штурм вряд ли решится. Скорее всего, он придумает какой-нибудь хитрый маневр: к примеру, бросит небольшой отряд на Ларви. Вы кинетесь туда на выручку, а в это время Рилор попытается захватить Лувар.
        — Возможно. Кстати говоря, если ему все же удастся захватить замок, выбить варваров отсюда будет очень непросто, — задумчиво ответил Эммануэль и вдруг улыбнулся. — Забавный был бы опыт — вести осаду собственной крепости!
        — Если вы не поддадитесь на его приманки, то ничего подобного не случится, — серьезным тоном ответил юноша. — А я убежден, Рилор предпримет все возможное, чтобы выманить вас отсюда.
        Эммануэль с Сальвиусом взглянули на него с удивлением.
        — Он не осмелится, — покачал головой лекарь. — Да, его орды грабят крестьян, но чтобы осаждать замок — сомневаюсь...
        — Сколько у него людей?
        — Никто точно не знает.
        — Мой совет: считайте, что их очень много и они могут решиться на осаду, и тогда вы одержите над ним победу.
        — Неплохая мысль, — кивнул де Лувар.
        Несколько минут Олег молча разглядывал
        карту Систели, с недавних пор постоянно висевшую на стене, потом сказал:
        — Если Регент поднимет войска, с варварами можно будет покончить месяца за три.
        — Он не будет этого делать, — покачал головой Эммануэль.
        — Но... это же глупо с его стороны. Вы и сеньор Ларви в одиночку защищаете северные границы. От вас зависит безопасность всей Систели!
        — Может, и так, но в законах по этому поводу ничего не сказано.
        — В таком случае их надо срочно изменить!
        Эммануэль и Сальвиус расхохотались над его горячностью. Покраснев от смущения, юноша пробормотал:
        — Извините...
        — Не за что. Ваша идея превосходна! Жаль только, что она так и останется идеей.
        Лекарь поднялся и, пожелав им спокойного сна, отправился наблюдать за своими любимыми небесными светилами. Из коридора еще раз послышался его веселый смех.
        — Получается, король Систели — это нечто призрачное. У него масса прав и никаких обязанностей. Вы не должны быть его вассалом!
        — Я и не чувствую себя его вассалом.
        — Да, возможно... Но он посылает к вам узника, велит содержать его и следить за ним, и вы покорно исполняете его волю! У вас была мысль отказаться?
        — Нет...
        — Почему?
        — Ну, потому что это — воля короля... Или Регента, который выступает от его имени.
        Олег торжествующе усмехнулся:
        — Вы его вассал, монсеньор! Вам достаточно только его воли, а значит, вы — вассал призрака!
        — Проклятие, ваши слова пахнут крамолой! Вы говорили что-нибудь подобное у себя в Варьеле?
        — Нет. Ну или почти нет... Не помню. У меня ведь нет больше прошлого, не так ли? — улыбнулся юноша.
        — Ну а вы, мессир, почему сами так скрупулезно соблюдаете предписания протокола, иначе говоря, распоряжение короля? Это ведь воля призрака, по-вашему?
        — Это разные вещи, монсеньор. И томудока-зательство — рубцы на моих запястьях. Я лучше буду подчиняться призраку, но обойдусь без экзекуций.
        Эммануэль вспомнил, как приговоренный стоял на помосте перед мэтром Обином, подняв вверх окровавленные руки. В который раз де Лувар задался вопросом, почему узник так изменился всего за один вечер; именно после наказания плетьми от его недоверия и настороженности не осталось и следа, но вслух сказал:
        — Моя тюремная башня с давних времен пользуется дурной славой.
        — И она того заслуживает! Кто изобрел эти дьявольские кольца?
        — Отон IV — один из моих предков.
        — Мерзкий злодей! Простите, монсеньор... И к тому же с непомерной гордыней.
        — Почему вы так решили?
        — Этими кандалами ваш предок играл с людьми, как с мухами, запутавшимися в паутине, делал вид, что предоставляет им свободу выбора: «Если ты отпустишь цепи, муха, ты только усугубишь свои страдания... Держись, крепись, только сила воли спасет тебя, ведь ты сам выбрал свою судьбу и должен отвечать за свои действия, как я, Отон IV, твой господин». Вы всегда присутствуете при наказаниях, сеньор?
        — Только если наказание больше двадцати ударов. Это обычай, — пожал плечами Эммануэль.
        — Большинство аристократов на юге пренебрегают им.
        — Они неправы.
        Юноша улыбнулся и продолжил:
        — Тогда, в день наказания, я еще очень плохо вас знал. Вы сидели в глубине зала, в своем черном плаще — жутковатое зрелище... Без труда можно было представить, как вы забираете у палача плеть и сами начинаете бичевать, если вам покажется, что палач недостаточно усерден. В самом деле, монсеньор, я не кривлю душой, а тогда очень сильно испугался и принял вас за настоящее чудовище...
        — Вы серьезно?
        — Абсолютно. К тому времени я уже пять месяцев находился в замке, и мне все время казалось, что вы забавляетесь со мной, как кошка с мышью, ожидая малейшего проступка с моей стороны. И вот, наконец, в тот день наступил час вашего триумфа. Я представлял, как вы облизываетесь от удовольствия, наслаждаетесь малейшими признаками страха на моем лице...
        Эммануэль, оторопев, несколько секунд смотрел на него, а потом засмеялся:
        — Забавно иногда бывает узнать другую точку зрения.
        — А точек зрения всегда много, монсеньор. Все зависит от того, как смотреть. Вот сколько, по-вашему, сторон у спирали? — улыбнулся юноша и продолжил: — Аристократы севера пользуются на юге не очень хорошей репутацией. Люди думают, в них есть что-то от варваров. А в вас особенно... Простите, но про вас говорят, что вы — грубый, высокомерный и безжалостный человек... Именно поэтому я поначалу принял вас за духовного наследника вашего предка, Отона IV.
        — Но с вами же хорошо обращались, вам не на что было жаловаться.
        — На самом деле, от этого становилось только тревожнее. Ваша благожелательность настораживала меня, и опасения становились еще сильнее! Мне казалось, из-за вашей любви все доводить до совершенства вы растягиваете «охоту за мышью». Потом один удар лапой — и все кончено. Вы ведь не соблаговолили даже намекнуть тем вечером, что меня ждет... Ваш заплечных дел мастер раскладывал свои плети, словно деликатесы для хозяина готовил... Это маленький русоволосый помощник палача шепнул, сколько меня ждет ударов, и это он подсказал, что нельзя выпускать из рук цепи, хотя я уже знал об этом — слава о ваших дьявольских кольцах гремит по всей Систели, — он помолчал несколько секунд и добавил, криво усмехнувшись: — Ваш предок, монсеньор, был отвратительным человеком. Если мы встретимся с ним в аду, — а я туда точно попаду, и, так думаю, он уже ждет меня там, — я выскажу немало комплиментов в его адрес.
        — До Отона IV девизом Лувара был призыв: «Вперед!» А при нем он изменился и теперь звучит как: «Приходи, если смелости хватит!» Думаю, изречение относилось к королю Фолькесу VII, тому, у которого было много жен, помните?
        — И как, монарху хватило смелости?
        — Нет, — улыбнулся Эммануэль. — Фолькес VII оказался мудрым человеком — игнорировал безумцев до тех пор, пока их поведение не переходило границ разумного и не задевало его честь. Отон IV не смог добиться своего: он так и не увидел врага под стенами своего замка... Но, если я вас правильно понял, вы считали меня поклонником его талантов?
        — Да, до того вечера.
        — Неужели плети так благотворно подействовали на вас?
        — Нет, не они. В них нет ничего особенного. Вторая пользуется заслуженной славой, а третья — достойна ваших знаменитых колец. Все изменилось после... Вам на самом деле так интересно?
        — Конечно.
        — Когда меня отвязали, я почти потерял сознание, но все-таки увидел вас, когда вы подошли к помосту. Все расплывалось, как в тумане, и вы показались мне еще более ужасающим, чем до того. Потом я долго лежал в беспамятстве и очнулся, только когда меня перенесли в клетку. Я умирал от жажды, но мне сказали, что арестантам пить не позволено... Сначала у меня был сосед. Видимо, он сидел в клетке уже давно и кричал не переставая. Ближе к ночи его куда-то увели. Я остался один. От жажды время от времени терял сознание и иногда плохо понимал, где нахожусь. А потом пришли вы, кажется, уже под утро.
        — Почти на рассвете.
        — Я тогда подумал, что вы заявились либо посмотреть, как хорошо исполняются ваши приказы, либо насладиться зрелищем — проверить, жива ли еще ваша «мышь». Только потом понял, для чего вы пришли, — спросить меня о том бродячем музыканте. Само собой, проще выбить правду из уст узника, когда он обессилен и умирает от жажды.
        — У меня не сложилось впечатления, что я смог бы выбить из вас ответ, — улыбнулся Эммануэль. — Вы — на редкость дерзкий заключенный.
        — Потом вы дали мне воды...
        — Я помню.
        — Это было невероятно. Долгие месяцы я страдал от отчаяния, жил, словно в пещере без входа и выхода, чувствовал себя бесконечно одиноким: никакого просвета или хотя бы слабой надежды на спасение. Мне казалось, весь мир жесток и бесчеловечен. И вот вы все изменили... Я не понимал вас: Эммануэль де Лувар помиловал мальчишку-браконьера, но осудил варвара на ужасную смерть. Учтиво обращался со мной, но забавлялся, наблюдая за действием браслета. Вы предлагали мне сесть после приступов, и это казалось мне худшим из оскорблений — вы словно говорили, что от вас ничего не скрыть и все зависит только от вашей милости. За свою недолгую жизнь я повидал достаточно безумцев, вы казались мне самым изощренным, самым непредсказуемым и самым опасным из всех. Когда вы опустили в воду руку, а потом провели ею по моим губам, я подумал, что вы забавляетесь, наслаждаясь моими мучениями. Вы казались мне жестоким и надменным палачом... А потом наполнили кружку водой и напоили меня... Водно мгновение все вдруг перевернулось! У меня как будто открылись глаза, до этого момента я словно смотрел на зашифрованный текст и не
мог понять его смысла. Вот тут все стало на свои места: ваше поведение с ребенком, и черствость с варварами, и любезность, когда вы предлагали мне сесть, и ваш взгляд... Мне многое стало ясно. Я вновь обрел веру в то, что мир не окончательно сошел с ума, а на свете еще остались доброта и милосердие, — Олег помолчал, потом улыбнулся. — Это была первая хорошая новость за долгое-долгое время. Если вы когда-нибудь снова захотите посадить меня в клетку, приходите. Вполне вероятно, меня ждет еще не одно замечательное открытие.
        Эммануэль вспомнил и удивленный взгляд юноши той ночью, и то, как прояснилось его лицо. Теперь ему стало понятно, почему. Вот только одно оставалось загадкой — как мог Проклятый говорить о безжалостности и безумии людей, когда сам совершил убийство, по своей жестокости достойное лучших палачей мира?!
        — Надеюсь, вы не дадите мне больше повода отправлять вас в клетку?
        — Не могу ничего обещать, сеньор, — улыбнулся осужденный. — Преступники вообще скрытный и непредсказуемый народ. Может, завтра мне захочется оказаться подальше от этого замка?
        — Вы в самом деле замышляете побег?
        — Мой бог, нет, конечно! Моя жизнь за пределами ваших владений гроша ломаного не стоит... В воскресные дни у меня еще появляется какой-то шанс. Нет браслета — нет Проклятого, которого хочется разорвать на кусочки!
        Но по воскресеньям караул у подъемного моста удваивается. Неужели из-за меня, сеньор?
        — Само собой.
        Олег расхохотался искренне и заразительно, как дитя. Потом немного успокоился:
        — Вы все-таки охотник, сеньор, нравится вам это или нет. И вам повезло — у вас теперь есть добыча, обреченная оставаться в ваших когтях вечно...
        «Ну и зачем ты убил своего отца? Ты же почти ребенок, и не сумасшедший, ты же понимал, что обрекаешь себя на смерть?» — вопрос уже почти сорвался с губ Эммануэля, но он все-таки сумел сдержаться, опять промолчав.
        Олег отступил на несколько шагов назад и прислонился к стене.
        — Давайте вернемся к тому, о чем мы недавно говорили, — к королю. В чем его предназначение? Скажите, какую роль он играет в жизни Систели? Не позволяет сеньорам перебить друг друга в борьбе за земли? Согласен. Но что еще он может?! К примеру, в центре острова вот уже несколько веков каждую весну свирепствует лихорадка. Он мог бы давно осушить болота, но даже не помышляет об этом! А ведь это в его силах и исключительно в его власти!.. Вот что я вам скажу, господин: ненужный король — это что-то вроде болезни, ее надо лечить.
        — У него три тысячи солдат.
        — И что с того?! У него столько войск только потому, что он очень богат. А богат он, так как золотые прииски находятся в его владениях. К тому же у него-добрая сотня вассалов и все дороги под контролем. Но скажите честно, сеньор, вы подчиняетесь его приказам только потому, что боитесь многочисленной армии?
        — Нет.
        — Тогда почему?
        — Дань традициям.
        — Ваш ответ исполнен любезности, — улыбнулся Олег. — Снимаю шляпу! Только король вряд ли ее заслуживает, если, как вы говорите, в его обязанности не входит защищать свою страну от врагов, — юноша засмеялся. — Более того, до недавнего времени он и не смог бы ее выполнить — ведь вся армия охотилась за одним ребенком. Но с января, говорят, войска остались без дела...
        — По закону, защищать свои земли должен их владелец.
        — Согласен, если речь идет о разбойничьих шайках и чересчур амбициозных соседях. Но ситуация с вашими землями и землями сеньора Ларви совершенно особенная. Если бы я был на месте Регента, — он остановился и уточнил: — Помните, что я — не он.
        — Помню. Так что бы вы сделали на его месте?
        — Я бы для начала срочно помиловал Проклятого.
        — Дальше...
        — Отправил бы три тысячи солдат... да нет, много больше, поскольку потребовал бы от каждого вассала по доброй сотне, на север острова. А потом даровал бы завоеванные земли Рилору, сделав его своим подданным.
        — Рилору?!
        — А почему бы и нет? Это ведь его родина, разве не так? Его предки распоряжались этими владениями в течение столетий, поколения сменялись одно за другим. Постепенно наш варварский вождь привык бы к своему новому положению, и все, — проблема с дикими племенами решена... Я бы проложил дорогу до самого побережья и вымостил бы ее своими руками, если бы понадобилось.
        — Вы были бы славным Регентом, мессир, — улыбнулся Эммануэль. — Но, к сожалению, все складывается не в вашу пользу. Похоже, вашим мечтам не суждено сбыться никогда...
        Глава 3
        В конце сентября, когда до зимы оставалась пара месяцев, а поток караванов еще не иссяк, в замок прибыл граф де Рива. Эммануэль велел своим подданным присутствовать на торжественной встрече почетного гостя. Всем не терпелось расспросить столичного вельможу о январском штурме в Бренилизском лесу. Но, как и положено истинному придворному, достойному своей должности, тот сделал вид, что ничего о нем не знает:
        — Да, говорили что-то о Большом монастыре... Но это — святое место, мессиры, и Регент никогда не опустился бы до кощунства, уверяю вас. Он просто хотел увидеться с принцем, убедить того вернуться ко двору или же лично от него услышать о желании остаться в монастыре... Но епископы постоянно препятствовали их встрече, — де Рива повернулся к узнику, который неподвижно стоял у окна с бокалом вина в руке. — Вы помните монастырь, мессир, где мы с вами останавливались тогда зимой? Агатанж?
        — Да.
        — На обратном пути я вновь заезжал туда. Святой епископат все еще был там.
        — И вы видели принца? — не совсем вежливо прервал его Луи д’Иксель. — Мессир де Витрэ рассказал нам об этом.
        — Да, и на этот раз гораздо дольше. У него огромные голубые глаза, как у его матери королевы. Удивительные глаза! К несчастью... — Придворный неожиданно запнулся. «До нас дошли печальные вести не далее как шесть дней назад. Святой епископате прискорбием сообщает, что принц... Вам непременно пришлют официальное известие, но я хотел бы лично...» — в голове у графа завертелись подобающие моменту фразы, составленные по всем правилам столичного этикета, но он лишь печально вздохнул и просто сказал:
        — Юный принц скончался месяц назад от лихорадки.
        Эммануэль покраснел. Несмотря на молодость, он успел немало повидать на своем веку, но грандиозность лицемерия двора его потрясла. «Бог мой, неужели им не хватило ума придумать более правдоподобную версию?!» — подумал он и, глядя де Риве прямо в глаза, отрезал:
        — Я не верю ни единому вашему слову.
        Тот, растерянно моргая, забормотал в ответ:
        — Сеньор, епископат может подтвердить мои слова. Правда, разумеется, горька и... это прискорбно, но, как говорится, пути Господни неисповедимы. Это случилось в августе, спустя восемь месяцев после встречи с Регентом в Бренилизе. Вы знаете, Регент не стал настаивать на его возвращении, и вскоре болотная лихорадка...
        — Сеньор, возможно, в столице или где-нибудь на юге никому бы и в голову не пришло сомневаться в ваших словах, но здесь, на севере, мы — люди прямодушные и простые, и потому скажу вам прямо: я не верю тому, что наследник скончался от лихорадки, и тому, что это произошло в августе.
        — Сколько лет было принцу? — вмешался Луи д’Иксель, дабы разрядить напряжение.
        — Тринадцать.
        — Не может быть! — не удержался Ривес. — Ведь если покойная королева была на сносях в День празднования Всех Святых, значит... — Он запнулся, осознав неуместность своих рассуждений. «Как странно. Предки этого мальчика правили Систелью много веков подряд. И вот династия прервалась... Как странно», — мысль просто не укладывалась у него в голове.
        Повисла неловкая пауза. Эммануэль поднял кубок вина и, обращаясь к гостю, ледяным тоном произнес:
        — Принц мертв, Рива. Да здравствует Регент!
        Весь пунцовый от злости и неловкости, граф повернулся к узнику:
        — Его преосвященство вспоминал о вас, мессир. Помните, вы исповедовались ему? Я виделся с ним в прошлом месяце в Кассаже.
        — Я помню, — ответил Олег.
        Пробило девять часов. Дверь отворилась, и в зал вошел стражник. Олег поставил на стол кубок и повернулся к нему спиной, подставив руки. Придворный, глядя на то, как юношу связывают, еще больше смутился и покраснел. Возможно, эта процедура на фоне дружеского ужина показалась столичному эстету слишком вульгарной...
        Де Рива пробыл в Луваре еще два дня. Словно сговорившись между собой не ранить тонкие чувства графа, щекотливой темы о кончине принца больше не касались.
        Между тем его присутствие в замке всех явно тяготило. Сам того не ведая, он привез с собой на север из столицы тлетворный запах преступления. Подозрение, что девять месяцев назад в Бренилизе произошло безжалостное убийство ребенка, каким-то образом подтвердилось без слов. Всем не терпелось облегчить ношу страшной догадки разговорами, и, когда граф со своим эскортом, наконец, пересек подъемный мост, замок вздохнул с облегчением.

* * *
        Через пару дней после отъезда придворного ужин Эммануэля прервал внезапно появившийся капитан караула:
        — Проклятый, монсеньор... Он снова пытался выйти из замка...
        Де Лувар и Алексис де Шевильер одновременно, не сговариваясь, обернулись к окну:
        — Но он же здесь... только что читал...
        Небольшая книжка одиноко лежала на скамье.
        — Его схватили на мосту, — отрапортовал стражник.
        — Похоже, ты ставишь на ворота самых нерасторопных! Что случилось на этот раз?
        — Заключенный спрятался в крестьянской повозке. Его обнаружили уже на мосту.
        Сердце Эммануэля сжалось, но он мгновенно взял себя в руки и отрезал:
        — Десять плетей — тебе. Двадцать — ему. А потом приведите беглеца ко мне.
        Капитан удалился. На несколько минут повисла тягостная тишина.
        Алексис, мрачный как туча, первым прервал молчание:
        — На что он надеялся?... Сбежать?
        — Нет. Куда ему бежать с браслетом на руке? Я полагаю, он хотел получить какие-то известия... или передать.
        — Уже почти девять. Его приведут сюда?
        — Если он будет в состоянии держаться на ногах.
        Желая скрыть волнение и беспокойство, Алексис уткнулся в тарелку. Шевильер был славным малым с открытым сердцем, и суровость сеньора, которого он любил и уважал, ужасно огорчала его. «Я думал, они подружились», — с грустью думал он.
        — Не слишком ли это сурово — двадцать ударов, господин? — Алексис использовал последний шанс.
        — Нет. Попытка тайно покинуть территорию замка — двадцать ударов. Если бы он успел пересечь мост, то получил бы тридцать и клетку. Проклятый об этом прекрасно знал, — Эммануэль был непреклонен.
        — Но зачем его приводить сюда после плетей?
        Де Лувар бросил на молодого аристократа суровый взгляд:
        — Алексис, я не могу менять правила ему в угоду. Вечерняя аудиенция отменяется только в случае наказания клеткой. Так будет с каждым, от пастуха до знатного сеньора. Что касается нашего гостя, то в следующий раз он постарается выбрать более подходящий час для своих подвигов.
        Шевильер не ответил. Он сидел с опущенной головой, уставившись в пол.
        — Я думаю, Олег заметил эту повозку, когда стоял здесь у окна... Однако юноша очень ловок. Вы заметили, когда он вышел? — принялся размышлять Эммануэль.
        — Нет.
        — Он должен был пройти через игровой зал, чтобы избежать встречи с моими стражниками. Но тогда мне очень хотелось бы узнать, как ему удалось незаметно пройти через кухни?
        — Он вам ни за что этого не расскажет, — улыбнулся Алексис.
        — Я знаю...

* * *
        Узника привели через час. Эммануэль и Шевильер, пытаясь отвлечься от мрачных мыслей, играли в триады. Алексис посмотрел на Проклятого, да так и застыл с поднятой фигуркой в руке. Олег был бледен как смерть, из-под повязок на запястьях сочилась кровь, разодранная рубашка стала алой. Юный дьявол еле стоял на ногах, но держался прямо и не сводил глаз со своих тюремщиков. Охранник связал ему руки и удалился. Алексис в смятении, весь пунцовый, смотрел на него несколько минут. Эммануэль выдернул его из оцепенения:
        — Играем!
        Шевильер машинально поставил фигурку на первую попавшуюся клетку. Молодого вассала уже давно покорили храбрость и выдержка Олега, но теперь он был просто потрясен при виде его, окровавленного, шатающегося от слабости, но с гордо расправленными плечами. Де Лувар поднялся, подошел к узнику и передвинул веревки с израненных запястий чуть выше.
        — Вы, похоже, не держали цепи? — невозмутимо спросил он.
        — Я думал, вы будете присутствовать при экзекуции. Я вас ждал, — ответил юноша.
        Их диалог вывел Шевильера из оцепенения:
        — Это очень трудно — не отпускать цепи?
        — Непросто... Вас я тоже ждал, мессир.
        — Каждому — свое, — ответил за Алексиса Эммануэль. — Вы меня очень обяжете, если присядете. А то еще рухнете на доску, тогда партию придется прекратить, а я, похоже, выигрываю.
        Эту партию Алексис де Шевильер запомнил на всю оставшуюся жизнь. Тридцать лет спустя он вспоминал о ней: «Черт бы побрал этого Проклятого дьявола! Никогда в жизни я не видел ничего подобного! Он сидел на скамье, кровь текла из его запястий и по спине, а он следил за каждым ходом игры. Только вздрагивал иногда, словно от сквозняка. Черт бы его побрал!»

* * *
        К несчастью, этот вечер остался памятен еще одним событием. Вместе с охранником, пришедшим освободить узника от веревок, в зал вошел посланник от Регента. Он привез официальное извещение о смерти принца Систели, заверенное святым епископатом и скрепленное королевской гербовой печатью: «...23 августа сего года... Рено-Фолькес де Систель... глубоко скорбим... все в руках Божьих... извещаем о трауре...» — положенный набор лицемерных фраз. Эммануэль выслушал посланника с непроницаемым выражением лица. Когда тот закончил читать, сеньор на секунду прикрыл глаза, затем произнес:
        — Передайте... — начал было он, но гонец поспешно опустил воротник, показывая Эммануэлю, что на нем нет золотой цепочки, и обращаться к нему следует на «ты».
        — Извини. Передашь его преосвященству, что Лувар скорбит вместе с ним, — Эммануэль замолчал. Посланник подождал немного, затем, смущенно улыбнувшись, все же решился:
        — Это все, сеньор?
        — Да.
        — А что передать... Регенту?
        — То же самое. Лувар разделяет скорбь его преосвященства. Иди.
        Перед тем как выскользнуть за дверь,гонец бросил на узника полный ужаса взгляд. Эммануэль встряхнул головой, словно просыпаясь ото сна:
        — Играйте, Алексис. Принц мертв. Играйте.
        Охранник вышел, но Олег не ушел вместе с
        ним, а подошел к столу. Манжеты его рубашки покраснели от крови. Несчастного трясло, у него явно поднялся сильный жар.
        — Принц мертв уже давно, — печально вздохнул Шевильер.
        — Почти десять месяцев. С 17 января. Присаживайтесь, Олег, если остаетесь.
        — Нет, спасибо, сеньор.
        Алексис в грустной задумчивости блуждал взглядом по шахматной доске с расставленными на ней медными и серебряными фигурками:
        — Я, конечно, знал об этом... но официальное известие... Если бы Регент был братом короля, то стал бы продолжателем династии. Но он — брат королевы... Как-то все странно сложилось. У короля было два сына. Один утонул вместе с ним в Стижали. А второй...
        — Играйте, Алексис, — настойчиво повторил Эммануэль.

* * *
        Спустя три недели узник предпринял еще одну попытку выйти за крепостные стены, только на этот раз через южные ворота. Его настигли в нескольких метрах от берега. По крайней мере он избежал наказания тяжелой плетью и клеткой. Эммануэль отдал приказ о двадцати ударах и приставил к нему охрану.

* * *
        Однажды вечером Сальвиус в сильной тревоге завел разговор об Олеге:
        — Я хочу поговорить с вами, сеньор... о браслете. Мне кажется, приступы стали более частыми и продолжительными. Проклятый, конечно, молод и очень вынослив. Но его легкие... После припадков у него сильная одышка, он подолгу не может восстановить нормальное дыхание. Я не понимаю, почему раньше я такого не замечал. Может, все дело в том, что Олег старается сдерживаться и не кричать? Хотя боль и не постоянная, но, сдается мне, усиливается. Значит, через год будет еще хуже?
        — Ты говорил с ним об этом?
        — Пробовал, но он либо переводит разговор на другую тему, либо отшучивается... Он никогда не заводит речь о браслете, впрочем, как и о ваших наказаниях за его побеги. Может, вам удастся вывести его на откровенность?
        — Я попробую, — кивнул Эммануэль.
        Он решил побеседовать с юношей уже на следующий день после ухода бургомистра Шавьера. Олег остался равнодушен к докладу градоначальника впервые за долгое время. Обычно если он присутствовал, то принимал живое участие в обсуждении всех деловых вопросов.
        — Уверен, бургомистр что-то скрывает от меня. Я прошу вас прислушаться, когда в следующий раз речь зайдет о прибыли с ярмарок, — начал было Эммануэль, но вдруг резко сменил тему: — Могу я задать вам вопрос, мессир?
        Олег кивнул, удивленный.
        — Я хочу спросить вас о браслете, — начал Эммануэль, но осекся, подбирая слова.
        Взгляд юноши стал жестким и насмешливым.
        — Ну так вот... — продолжил Эммануэль и снова замолчал.
        — Чем я могу вам помочь, сеньор? — усмехнулся юноша. — Вы хотите избавить меня от него? Или велите носить на другой руке? Мы будем носить его по очереди или же мне поможет Шевильер? А, понятно, вы хотите не снимать его по воскресеньям!
        — Нет, — улыбнулся Эммануэль. — Я хотел бы узнать, почему вы стали так тяжело дышать после приступов.
        — Я не знаю, — тон Олега был ледяным.
        — Но причина в браслете?
        — Думаю, да.
        — Но вначале реакция, по-моему, была несколько другой.
        — Боль стала сильнее.
        — Сальвиус полагает, это происходит от того, что вы стараетесь сдержать крик.
        — Он ошибается.
        — Он также утверждает, что приступы участились.
        — Это правда, — отрезал юноша и не дал Эммануэлю времени задать следующий вопрос. — Это неважно, сеньор. Все равно никто ничего не сможет изменить. Поговорим лучше о ярмарках Шавьера...

* * *
        Как и предсказывал Олег, в ноябре Рилор атаковал Ларви. Эммануэль не двинулся с места. Накануне он объяснил сеньору, что штурм его замка варварами — это маневр с их стороны, и во избежание катастрофы войска Лувара останутся в крепости.
        Ларви отбил все атаки. Один из его вассалов слыл превосходным военачальником, а его прекрасно тренированные солдаты — одними из лучших на севере. Противник не стал упорствовать: после трех дней стычек и перестрелок он отступил, скрывшись за холмами.
        Десять дней спустя патруль обнаружил на побережье недалеко от замка Лувар подозрительные следы: похоже, варвары делали там привал и везли с собой немалый груз.
        — Они выжидают, когда вы покинете замок, — настаивал Олег. — Вы следите за побережьем?
        — Не здесь. Чуть выше, ближе к границам с их землями.
        — Но на этой неделе приливы были очень высокими. Если дикари пройдут по берегу, прибой через пару часов смоет все следы.
        Вероятность того, что все может произойти именно так, как описывал Олег, была действительно велика. Юноша протянул руку, указывая на песчаные холмы:
        — Они начнут движение отсюда. Здесь можно довольно долго скрываться от наших отрядов. Солдаты пройдут по берегу, все необходимое для штурма доставят морем на лодках.
        — Но у них нет лодок!
        — Если у Рилора нет лодок, то он глупец. А если он глупец, значит, не стоит тратить на него силы. Так что, держу пари, сеньор: следите за этой дорогой между холмами, и вскоре вы его там увидите!
        Ты помнишь, девочка моя, что Рилор действительно выберет этот путь к замку, правда, гораздо позже? В судьбе нашего узника это уже не сыграет никакой роли. Но вот для Эммануэля маневр варварского вождя приобретет особую значимость, причем настолько, что станет чуть ли не роковым событием.
        Олег облокотился на проем амбразуры. Его руки были слишком тонкими и изящными для воина, но вряд ли кто-либо мог усомниться в их силе. На запястьях виднелись еще не зажившие следы от дьявольских колец.
        — Они воспользуются сильными зимними приливами. Может, не в этом году. Кошка, если промахнулась один раз, в следующий раз будет осторожнее и станет терпеливо ждать, пока ее жертва, расслабившись, не задремлет. Рилор наверняка извлек урок из своего неудавшегося штурма. Он атакует следующей зимой в ноябре или в начале декабря. И пойдет этой дорогой. Если только раньше вы не предоставите ему какую-либо другую возможность.
        — Вы у нас предсказатель?
        — Нет! Но у нас с Рилором, можно сказать, есть что-то общее. Иногда мне кажется, я знаю, о чем он думает, — Олег отвел взгляд и посмотрел на свою охрану, расположившуюся неподалеку. — У него нет далеко идущих планов — он не настолько глуп. Рилор хочет стать хозяином Лувара. И для этого ему необходимо, чтобы вы со своими людьми ненадолго покинули замок. Рассуждайте так же просто, как он, монсеньор, и поймете, что, как только ваши люди во главе с вами пересекут мост, Рилор не станет ждать и тут же атакует.
        Юноша внезапно замолчал и облокотился на парапет, тяжело дыша. Пауза длилась всего несколько секунд и выглядела странно, так как не походила на приступ, Эммануэль был в этом уверен. За долгие месяцы наблюдений он мог почти наверняка предсказать насколько сильна боль, причиняемая браслетом. Через секунду Олег выпрямился и улыбнулся. Получилось плохо. Лицо исказилось гримасой.
        — Они жутко скучают, — сказал он.
        — Кто?
        — Моя стража. Смотрите. Вот того, который справа, я называю Клей, а здоровяка слева... Угадайте.
        — Смола?
        — Нет, Малыш.
        Эммануэль расхохотался. Олег был, наверное, единственным, кто мог его так рассмешить.
        — Малыш вчера чуть не заснул в конюшне... Вы с ними чересчур суровы и требовательны, сеньор.
        — Я требователен ко всем без исключения. Таким уж на свет уродился.

* * *
        Утром следующего дня Сальвиус и Эммануэль прогуливались по крепостной стене, когда их внимание привлекли необычная суета и шум у ворот. Несколько стражников спешно спускались вниз, с десяток столпились у дверей оружейной. Капитан охраны что-то грозно кричал, его лошадь несколько раз встала на дыбы.
        — Какая муха их укусила? — пожал плечами лекарь.
        Через несколько секунд все стало ясно — из дверей арсенала вышли несколько стражников, окруживших плотным кольцом Олега. Он вырывался. Они пытались держать его, но он был так силен и ловок, что им никак не удавалось его связать. Пару раз Проклятый чуть не выскользнул у них из рук. В конце концов, им удалось зажать его в угол и повалить на землю.
        — Черт меня побери! — вырвалось у Сальвиуса.
        «Ну и зачем он опять полез на рожон?» — мысленно чертыхнулся Эммануэль и стал медленно спускаться со стены.
        — Пусть поднимаются в зал, — бросил он Сальвиусу.
        Ученый громко передал стражникам приказ и побрел вслед за сеньором. Войдя в зал, он хотел что-то сказать Эммануэлю, но сеньор взмахом руки остановил его. В этот момент ввели Олега. В коридоре его развязали, но в зале крепко держали за руки. Господин сел в кресло и жестом велел отпустить узника. На лбу юноши красовался огромный синяк, но он смотрел вокруг себя как ни в чем не бывало.
        Эммануэль кивнул начальнику караула:
        — Я слушаю тебя.
        — Он хотел поднять решетку ворот.
        — Ему это удалось?
        — Да, сеньор.
        — Охрана оружейной никуда не годится. Десять плетей.
        Стражник опустил глаза.
        — И что было дальше?
        — Он ее приподнял немного, ровно настолько, чтобы проскользнуть... Мы не заметили, как она движется.
        «Ловко придумано, — мысленно рассуждал Эммануэль. —А ведь и впрямь, никому и в голову не придет следить за решеткой, когда их там тридцать человек. Стражники стоят, беседуют... И потом, скрипеть решетка начинает только где-то в середине подъема. Остается только дождаться благоприятного момента и проскользнуть. А лошадь можно поймать на пастбище. Искусно он их провел, хитрец, ничего не скажешь».
        Узник стоял делая вид, что поглощен разглядыванием гобеленов и ему нет никакого дела до происходящего.
        — Фавор зашел в оружейную, когда он уже отпустил колесо. А потом... — Стражник запнулся, украдкой бросив взгляд на заключенного, потом поднял глаза на сеньора и продолжал: — Потом мы его связали и привели сюда.
        Эммануэль заметил, как по губам Олега скользнула улыбка. Всем было известно, что солдаты его любят. И спроси Эммануэль стражника, откуда у беглеца взялся синяк, тот смутился бы. Но сейчас это было не важно.
        Несколько минут де Лувар сидел в задумчивости, глядя в пол перед собой. На его лице не отражалось ровным счетом ничего. Чем труднее ему давалось решение, тем спокойнее он выглядел.
        Внезапно он вспомнил об одной немаловажной части обычая — возможности обвиняемого объясниться — и поднял на узника глаза:
        — Обстоятельства дела изложены верно?
        — Да, монсеньор.
        — Вы хотели выйти за пределы крепости?
        — Да, монсеньор.
        Эммануэль снова погрузился в молчание: «За попытку — двадцать плетей. Но порка ничего не изменит. Он будет пытаться снова и снова. За полтора месяца это уже третий раз. Ему надо десять раз по двадцать. А если он пересечет мост, то по тридцать...»
        — Хорошо. Двадцать.

* * *
        Когда вечером того же дня Олега привели на ежедневную аудиенцию, его вид был не столь ужасающим, как в прошлый раз. Ему дали поспать несколько часов и переодеться.
        Повязки на запястьях не кровоточили. Он твердо держался на ногах, но было видно, как его лихорадит.
        До этого дня никто и никогда не видел Эммануэля раздраженным. Он ни на кого не повышал голос и независимо от обстоятельств всегда был невозмутим и спокоен. В тот вечер, однако, любой мог заметить, что сеньор сдерживается с трудом. В его голосе звенели металлические нотки:
        — Я отдал приказ следить за вами и не позволять вам подходить к воротам ближе, чем на двадцать метров.
        Олег молча смотрел на своего тюремщика блестящими от жара глазами.
        — Вам не удастся выйти за ворота. Вы добьетесь только еще одной порки плетьми.
        — Возможно.
        — Вы решили к концу года дойти до сотни?
        — У меня нет такой цели, — голос Олега звучал приглушенно.
        Он отступил на несколько шагов назад, желая прислониться к стене, но резко отпрянул — прикосновение вызвало резкую боль в израненной спине.
        Несколько секунд Эммануэль молча смотрел на него: «Он и в самом деле способен на убийство. В нем есть что-то безумное».
        — У меня отличные карцеры, Олег. Два метра на два, немного соломы на полу и графин с водой — вся обстановка; ни шума, ни мешающего спать света. Что, если однажды я буду вынужден запереть вас там вместе с вашим единственным спутником — браслетом? Хотите стать похожим на крысу, полежать рядом с собственными испражнениями? Вы этого добиваетесь?
        — Нет, — узник прикрыл глаза.
        — Я не знаю, для чего вы пытаетесь сбежать и с кем ищете встречи, но хочу вас спросить: это стоит таких мучений?
        — Я не мучаюсь.
        — Черт бы вас побрал! — процедил сквозь зубы Эммануэль. — Присаживайтесь и, ради бога, замолчите!

* * *
        Де Лувар запретил юноше приближаться не только к воротам, но и вообще к крепостным стенам. Кроме того, отдал стражникам приказ не спускать глаз с Проклятого и хватать при малейшем подозрительном движении.
        Олег пролежал в лихорадочном бреду несколько дней и никак не прокомментировал распоряжения Эммануэля. На этот раз силы возвращались к нему очень медленно. За несколько недель он ни разу не улыбнулся.
        — Он снова попытается, вот увидите, — Сальвиус был мрачен. — Ему что-то очень нужно там снаружи, и он не откажется от своих намерений.
        Эммануэль был с ним полностью согласен:
        — Ты прав, но я не могу запереть его в карцере.
        — Олег в бреду опять бормотал о каком-то Дарсьере и спрашивал, жив ли Флоримон. Вы знаете, кто эти люди?
        — Нет. Мне он о них ничего не рассказывал. Проклятый еще что-нибудь говорил?
        — Ничего существенного... Все очень сбивчиво и путано. Говорил о деревьях. И еще... Похоже, наш гость чего-то очень боится.
        — Я бы предпочел, чтобы он боялся моих плетей, — вздохнул Эммануэль. — Я бы очень этого хотел.
        — Олег боится их, поверьте, — грустно улыбнулся Сальвиус. — Но это его не остановит, он снова попытается бежать.

* * *
        Однажды зимним вечером после удачной охоты на волка Эммануэль и Алексис де Шевильер обедали у сеньора Ларви. Этот вечер надолго остался в их памяти. Во время трапезы хозяин рассказал им кое-что о браслете и о печальной участи, которая ждет их юного узника.
        Вначале разговор зашел о несчастном принце Систели. Два месяца прошло с момента официального извещения о смерти наследника, после которого остров погрузился в траур. Драма, так долго будоражившая умы жителей, завершилась внезапно и трагично. Потеря была невосполнима, и вся страна искренне скорбела о принце. Но время шло. Боль утихала. Понемногу разговоры возобновились, но теперь большей частью о Регенте. Шептались, что он продал душу дьяволу. Задавались вопросами, понимает ли он, что навеки опозорил и обесчестил свой род. Если его сына Луи и раньше недолюбливали, то теперь открыто отзывались о нем непочтительно и дерзко, как о сыне убийцы. Сколько же поколений должно будет смениться, прежде чем об этом злодеянии забудут, а позорное пятно смоется с рода Регента?
        — Вам известно, что один из судей Верховного Трибунала подал прошение об отставке? Не помню его имя... То ли Патье, то ли Вотье...
        — Фортье? Мэтр Фортье?
        — Совершенно верно. Это тот, который занимался вашим Проклятым и фальшивомонетчиками Тьярдеса. Так вот, когда объявили о смерти принца от лихорадки, то есть спустя восемь месяцев после штурма Большого монастыря, Фортье тут же отправился к Регенту, передал ему печать Трибунала, прошение об отставке и уехал в свой замок.
        — Сальвиус порадуется. Он горячий почитатель мэтра, — улыбнулся Эммануэль.
        Сеньор Ларви был толстеньким, улыбчивым, приятным во всех отношениях человеком, но из-за его мягкости и нерешительности оборона от варваров усложнялась в несколько раз. Однако Эммануэль был очень дружен с ним, уважая за честность и гостеприимство.
        — Как вы думаете, Лувар, — спросил-вдруг сеньор Ларви. — Мы действительно не могли спасти принца? Может, все-таки можно было что-нибудь сделать, предварительно объединившись?
        — Что именно мы могли сделать? Регент умен. Он ни разу не обмолвился о своих истинных-намерениях. Ко всему прочему, у него было законное право распоряжаться судьбой наследника, вплоть до того, что он мог, если бы счел нужным, силой вернуть его ко двору. Его преосвященство позволил себе пренебречь мнением Регента, благодаря своему сану. У него нет замка, который можно осадить, его владения — монастыри и леса, поэтому епископ и смог прятать наследника целых три года.
        — Признайтесь честно, Лувар, если бы однажды юный принц оказался у ваших ворот, прося у вас укрытия, вы бы выдали его Регенту, как того требует закон?
        — Нет, — улыбнулся Эммануэль. — Но я бы не смог спасти ему жизнь и понимал, что он обречен. После моей смерти, конечно, но обречен.
        — А я бы его спас! Я бы спас его, сеньоры! — воскликнул вдруг Шевильер и тут же смущенно покраснел, так как Эммануэль и Ларви рассмеялись над его юношеской горячностью.
        Затем повисла мрачная тишина. В каждом бурлила смесь гнева и стыда, как это бывает, когда речь идет о смерти ребенка, которую можно было предотвратить. Дабы разрядить атмосферу, Ларви сменил тему:
        — Мне тут рассказали кое-что о вашем Проклятом... Вам известно, что до вашего узника к Зеленому браслету приговорили только четырех человек?
        — Нет.
        — Это так. В Тьярдесе я встречался с сэром де Миранесом, он изучает дела всех проклятых. Он мне рассказал о герцоге де Синор-Фейлесе, который умер незадолго до этого. Мира-нес уверен, что герцога убил браслет. Скажите, у вашего узника уже есть проблемы с дыханием?
        -Да.
        — Они будут усиливаться. По словам Миранеса, у всех осужденных наблюдались одни и те же симптомы. Он просматривал отчеты тюремщиков. Первые год или два не наблюдается ничего особенного, кроме, конечно, ужасных приступов боли. Затем припадки учащаются, несчастного начинают мучить не-прекращающаяся усталость и проблемы с дыханием. Герцог де Синор-Фейлес умер от удушья. Все осужденные, чьи бумаги просматривал Миранес, прожили с браслетом очень недолго, около четырех-пяти лет. Но ваш Проклятый еще молод. Возможно, ему удастся протянуть дольше.
        Шевильер посмотрел на Эммануэля. Спокойствие сеньора показалось ему возмутительным, и он вскочил из-за стола.
        — Какая муха вас укусила, мессир? — воскликнул Ларви.
        — Варьельский Проклятый, о котором вы только что говорили, — мой друг. Разрешите откланяться, сеньоры, — отчеканил Алексис и быстро вышел.
        — Молодежь мне иногда кажется просто сумасшедшей, — пожал плечами Ларви. — Я не завидую вам, Лувар. Иметь столько молодых вассалов... Иногда они просто неуправляемы. Но что ваш узник? Он доставляет вам много хлопот?
        — Нет.
        — Говорят, его отец был очень уважаемым человеком. Еще говорят, что он никогда не обращался с сыном дурно... Странная история.
        Он хоть как-то пытался объяснить свой поступок?
        — Ни разу, — Эммануэль вспомнил Птичий остров, смеющегося юношу с золотистыми кудрями, такого юного и такого счастливого... — Но все же наказание слишком сурово для него.
        — Но преступление, Лувар! Разве есть более ужасное преступление, чем убийство собственного отца?! Проклятыми становятся только за отцеубийство и покушение на венценосную особу...
        — Как интересно! Так получается, что Регент уже заслужил себе Зеленый браслет?!
        — Он не убивал своего короля. Принц мог короноваться на престол только по достижении восемнадцати лет.
        — Он не просто убил наследника — он втоптал в грязь честь всех нас, честь всего королевства.
        — Да, я согласен с вами. И закон очень предусмотрительно на этот случай запрещает Регенту короноваться, что бы ни случилось... А такая возможность представлялась ему много раз, вы знаете. Вот только мы совсем не учли, что Регент приходится отцом ближайшему претенденту на престол.
        — Вы пытаетесь усидеть на двух стульях, сеньор Ларви, и слишком пространно изъясняетесь. Что мы в действительности не учли, так это его подлость и низость.
        — Вы не должны, Лувар... Вы слишком неосторожны в своих высказываниях... Если Регенту станет известно...
        — Тогда ему лучше вспомнить мой девиз, — улыбнулся Эммануэль. — «Пусть приходит, если осмелится». Я буду его ждать.

* * *
        Той же осенью де Лувару предстояло распутать сложное дело: два ремесленника из деревни Вуанзи обвиняли друг друга в воровстве и мошенничестве. В этой истории оказались замешаны их жены, подмастерья и несколько соседей. Дело, начавшееся с обычной ссоры, приняло серьезный оборот, поскольку пару раз уже доходило до уличных баталий. Так что, в конце концов, Эммануэль был вынужден вмешаться. Он вызвал основных зачинщиков распри. Олег, присутствовавший вечерами на допросах, увлекся этим делом и сыпал теориями и предположениями.
        — Перестаньте, прошу вас! — смеясь, остужал его пыл Эммануэль, —Дело и без ваших построений очень непростое.
        Легкомысленность одной из жен навела их на след, и вскоре, по счастью, все открылось. Юный пастушок, вызванный на судилище, под градом сыпавшихся на него вопросов рассказал столько подробностей, что все стало на 149 свои места. Эммануэль с серьезным видом выслушал мальчишку, но, когда тот скрылся за дверью, не смог не рассмеяться. Сколько страсти и трагедии! А все началось из-за банальной супружеской измены!
        Целый вечер они не могли угомониться. Каждый раз, когда Эммануэлю, наконец, удавалось успокоиться, Олег вспоминал очередную деталь этой пикантной истории, и они вновь начинали смеяться.
        Однако нужно было вершить правосудие. Эммануэль не стал наказывать молоденькую жену сапожника за ее связь с подмастерьем и за попытку колдовским зельем навести порчу на ревнивого мужа. Но оставалось решить, что делать с взяточниками и покушением на одного из чиновников бургомистра. Де Лувар назначил несколько штрафов, а одного из участников дела посадил в острог. Подкупленный письмоводитель отделался выговором, чем был Олег несказанно возмущен.
        — Все же началось с него! — горячился он.
        — Вы в самом деле настаиваете, чтобы я его наказал?
        — Я просто хочу понять, почему вы этого не сделали.
        Эммануэль терпеливо изложил ему свои доводы. Олег принял их к сведению, но не скрывал своего негодования.
        — У вас есть один существенный недостаток, — невозмутимо заметил Эммануэль. — Вы неспособны принимать взвешенные решения. Всегда нужно думать о последствиях.
        — Я способен принимать взвешенные решения, но иногда вынужден мириться с последствиями, — улыбнулся Олег.
        — Да-да, понимаю. Что-то вроде: «Попробую сбежать, а там будь что будет?!» — беззлобно пошутил де Лувар.
        — Но мой побег грозит скверными последствиями только мне одному.
        — Ошибаетесь. А начальник караула? А мой палач? Его силы небеспредельны, да и мне придется потратить драгоценное время, дабы ночью опять спасать вас от жажды.
        — Молю Бога, чтобы это случилось. Так или иначе, но когда-нибудь мой побег удастся! — воскликнул юноша, но тут же поспешил сменить тему, поняв, какой опасный оборот принимает разговор. —А ведь хорошенькая жена сапожника без устали строила вам глазки, монсеньор...
        — Я заметил, — улыбнулся Эммануэль. — Она очень мила. Подмастерью повезло...

* * *
        В декабре зарядили проливные дожди, превратив северные тракты в непроходимые болота. Лувар оказался отрезанным от остальной части Систели на несколько месяцев. Лишь одинокие всадники — гонцы по разным поручениям — изредка пересекали подъемный мост.
        Из-за бездорожья Алексис де Шевильер безвылазно сидел у себя в замке. Похоже, это было даже к лучшему. Он не мог спокойно наблюдать за нечеловеческими мучениями своего друга и ждать его приближающуюся с каждым днем смерть. А приступы между тем становились все чаще и продолжительнее. Сальвиус по-прежнему пытался вычислить их закономерность, но потерпел полную неудачу и погрузился в меланхолию.
        — Он носит браслет уже год, с 22 декабря.
        — Ты просто так это говоришь или к чему-то клонишь? — отозвался Эммануэль.
        Олег же оставался безучастным к их волнениям. Он вообще ненавидел, когда люди обращали на него слишком много внимания. К тому же практически непрекращающиеся припадки вконец его измучили.
        Он избегал Сальвиуса, чье навязчивое сострадание раздражало, и Эммануэля, так как был вынужден стоять в его присутствии, если рядом находились посторонние люди. В конце концов, Проклятый стал выходить из своей комнаты только для обязательных вечерних встреч с сеньором.
        За короткое время узник снова стал похож на себя самого в день приезда в Лувар — побледнел, осунулся и замкнулся. Вечерами он стоял на аудиенциях, прислонившись к стене, неподвижный, измученный и безучастный ко всему.

* * *
        Однажды вечером Эммануэль застал Сальвиуса у дверей зала для приема просителей, тот ходил из угла в угол, не находя себе места. Глаза старика полнились тревогой и отчаянием.
        Де Лувар недавно вернулся от Ривеса, с его одежды еще стекали струйки дождя. Он снял плащ и кинул его стражнику:
        — Что случилось?
        — Приступ длится уже два часа. Этот браслет вскоре окончательно сведет его с ума... — Сальвиус поднял глаза. — Надо что-то делать, мой господин.
        Эммануэль молча снял перчатки. Он догадался, к чему клонит лекарь, не смея произнести это вслух, и ответил немного раздраженно:
        — А что ты хочешь от меня?! — Потом вздохнул и покачал головой: — Этого нельзя делать, Сальвиус... Что бы ни случилось. Никогда.
        В кои-то веки Сальвиус действительно разозлился, его лицо исказилось от гнева:
        — Благодарю Бога, что я не сеньор Лувара!
        — И я благодарю Бога за то же! — в тон ему ответил Эммануэль.
        Ученый поднялся и, ни слова не говоря, удалился прочь. Прежде чем войти в приемную, Эммануэль в раздумье несколько секунд смотрел вслед удаляющемуся старику. При появлении сеньора два стражника, приставленные к Олегу, вышли из зала. Их присутствие требовалось, только если в комнате больше никого не было.
        Проклятый сидел на своем любимом месте, у окна, и смотрел на море.
        — Сальвиус бродит по замку, как неприкаянная душа. Приступ продолжается? — спросил Эммануэль вместо приветствия.
        — Да, —кивнул Олег. —Но понемногу слабеет.
        Он шумно и прерывисто дышал, почти хрипя. Узник хотел встать, но Эммануэль жестом остановил его:
        — Сидите, прошу вас.
        «Во вторник ему исполнится двадцать лет, всего-то. Пути Господни воистину неисповедимы», — вздохнул он про себя, глядя на юношу.
        — Если приступ не прекратится, Сальвиус повесится, — криво улыбнувшись, попытался пошутить Олег.
        — А вы?
        — Не дождетесь, — Проклятый с вызовом глянул на Эммануэля.
        Тот сел за стол и принялся разбирать бумаги. Когда пробило девять, вошел охранник и связал юноше руки. За окнами не прекращался проливной дождь. Эммануэль листок за листком подписывал расходы провизии на зимние месяцы, изредка украдкой бросая взгляды на узника, сидящего вполоборота к нему. Лицо юноши время от времени кривилось, браслет продолжал свою работу. Когда боль была слишком сильной, Олег глухо стонал. Один раз он с трудом удержался от крика и потом долго не мог отдышаться.
        В тот вечер у Эммануэля было несколько посетителей. При появлении очередного визитера узник поднимался со скамьи, но иногда после его ухода забывал сесть, и сеньору приходилось напоминать ему об этом. Во время доклада капитана Сент-Люка боль настолько усилилась, что Проклятый не смог сдержаться и громко застонал. Рыцарь бросил на юношу тревожный взгляд — среди солдат поползли слухи, что браслет мучает Проклятого все больше, сводя его с ума. Они любили Олега и искренне переживали за него.
        Через какое-то время боль все же утихла. Узник выпрямился, его дыхание понемногу начало выравниваться.
        — Сегодня я больше никого не жду. Хотите пить? — обернулся к нему Эммануэль.
        — Со связанными руками это будет несколько затруднительно, если только вы не сыграете роль виночерпия, — Олег попытался улыбнуться, но получилось у него плохо, только слегка дрогнули уголки губ.
        — Думаю, я смогу что-нибудь придумать, — ответил Эммануэль и налил в стоявшую на столе кружку воды. Затем кивнул узнику и развязал ему руки.
        — Как вы решились на это? — удивился юноша, поморщился, растирая затекшие кисти, и залпом осушил кружку.
        Припадок утих, узник оживился и снова захотел пить. С недавних пор жажда у него была постоянной. Де Лувару пришло в голову, что в клетке Проклятый страдал несравнимо сильнее остальных приговоренных.
        — Вы иногда напоминаете мне губку. Вы всегда пили столько воды?
        — Не знаю. У меня ведь нет прошлого, монсеньор, — ни прошлого, ни чести. В документах об этом ясно сказано. Вы хотите меня поймать на нарушении протокола? — Он осушил еще две кружки, затем повернулся к Эммануэлю спиной. Тот связал ему руки и просунул под веревку палец, пробуя, не сильно ли сдавлены запястья.
        Это рассмешило Олега:
        — В замке всего трое человек, которые проверяют, не ранят ли меня веревки.
        — Кто еще? — спросил Эммануэль, усаживаясь в кресло.
        — Один из помощников палача и начальник моей охраны, — сообщил Проклятый и добавил с иронией: — Мое положение дает мне отличную возможность наблюдать за людьми.
        — Да вы в любом положении не откажете себе в этом удовольствии. У вас очень острый ум, да и внимательностью Бог не обидел, такое встречается редко. И как же завязывают веревки другие?
        — Это зависит от их характера. Большинство затягивают узлы крепко, наверняка. Двое завязывают так слабо, что я в любой момент могу освободиться, — признался он и тут же рассмеялся. — Само собой, если осмелюсь.
        — Само собой, — в тон ему ответил Эммануэль.
        — А вот еще четверо всегда проверяют на моих веревках собственную силу. Первый так жестко затягивает узлы потому, что все делает крепко-накрепко — в этом его сущность. Слишком большой, слишком толстый, слишком сильный... По большому счету, мне не за что на него обижаться. Даже если бы он заматывал руки себе, то, уверен, проделал бы это с такой же основательностью.
        Эммануэль улыбнулся. Меткие описания Олега ему всегда нравились.
        — Что насчет второго?
        — Второй молод и постоянно волнуется, не сбегу ли я. Мысль о проблемах, которые у него возникнут, если я скроюсь, приводит его в ужас. Его мы тоже можем извинить.
        — Прощаем, — согласно кивнул Эммануэль. — Следующий?
        — Следующий не слишком-то умен. Раз надо связать, значит, надо, приказы не обсуждают.
        — Он похож на предыдущего.
        — Вовсе нет! Тот знает, что причиняет мне боль, но поддается страху. Этому же просто не придет в голову мысль спросить меня. Я для него не существую. Всего лишь пара рук, которые надо хорошенько связать.
        — Он достоин прощения?
        — Сложно сказать. Я пробовал... Но, честно говоря, надо ли прощать глупость и равнодушие? Они могут причинить немало горя.
        — Что насчет последнего?
        — А вот его я прощать не собираюсь. Он связывает прочно, надежно. Затем еще несколько раз проверяет, не ослаб ли узел. После чего смотрит на меня с чувством полного удовлетворения от выполненного долга. Он безмерно благодарен всемогущему Богу, что тот разрешил ему, простому смертному, справедливо карать грешников.
        — Это один из приставленных к вам стражников?
        — Я не назову его имени, монсеньор. Вы же не сможете устоять перед соблазном и решите где-нибудь использовать столь выдающиеся способности, например для охраны узников в клетках. Вы хотите моей смерти, черт возьми?!
        Эммануэль рассмеялся. Он любил разговаривать с Олегом, ему нравились его быстрый, цепкий ум, внимательность и какая-то удивительная, почти сверхъестественная проницательность. Тот всегда вел себя с сеньором на равных, не обращал внимания на сословные тонкости — к примеру, иногда Проклятый не отвечал на вопросы де Лувара, глубоко погруженный в свои мысли. Из всех подданных сеньора такое себе позволял, да и то крайне редко, только Сальвиус.
        — Мне бы не хотелось снова отправлять вас в тюремную башню. Вы все еще помышляете о побеге?
        — Само собой, — улыбнулся Олег. — Завтра утром переоденусь деревенским парнем, а десять моих сообщников поджидают меня у ворот, спрятавшись в мешках из-под зерна.
        — Вы начинаете скучать по мэтру Обину, если не видите его больше трех недель?
        — Честно говоря, я могу потерпеть и еще немного, но вы так настаиваете на наших с ним периодических встречах, что отказать вам трудно.
        — В конце концов, мне придется отправить вас в карцер.
        Олег улыбнулся:
        — Вы не решитесь на это. Там очень быстро сходят с ума. А безумный узник вряд ли будет вам полезен или интересен. И потом, я предпочитаю плети. Это гораздо быстрее. У меня ведь есть право голоса?
        — Поверьте, я не шучу, и когда-нибудь мне придется исполнить свою угрозу.
        — В таком случае отдайте предпочтение клеткам. Там, по крайней мере, есть чем дышать. И даже есть с кем поговорить — с воронами.
        «Господи, ведь ему уже не так и много осталось. Года три-четыре...» — глядя на смеющегося узника, с грустью подумал Эммануэль, а вслух сказал:
        — Три дня назад вам исполнилось двадцать, Олег. Ведите себя соответственно возрасту, будьте мудрее, благоразумнее и не давайте мне повода сажать вас в карцер.
        Тот не успел ответить, а внезапно сильно побледнел и, глухо застонав, наклонился вперед.
        — Присядьте, прошу вас, — вздохнул Эммануэль и вернулся к своим бумагам.
        Он попытался сосредоточиться на цифрах, но не мог. В голове стоял какой-то сумбур, сумятица чувств и сомнений: «Регент — убийца... Надо бы двадцать тонн каштанов перенести из сараев... Требовать помилования... Для зимовки нужно еще тридцать возов дров...»
        В конце концов, ему пришлось оторваться на минуту от документов, дабы привести мысли в порядок и успокоиться.
        «Судебный процесс вел не Регент, а Верховный Трибунал. Приговор был вынесен абсолютно законно. Оставалось только выбрать быструю смерть на костре или медленную от браслета. Никто в мире не сможет ничего изменить!» — Он потер виски и вернулся к бумагам.
        Оставшийся час тянулся бесконечно медленно. Олег неподвижно сидел у окна. Время от времени он глухо стонал, а потом долго прерывисто втягивал ртом воздух, пытаясь восстановить дыхание. Охранник, вошедший ровно в одиннадцать, с тревогой взглянул на него и присел на корточки, развязывая ему руки. Эммануэль слышал, как он приговаривал, снимая веревки: «Не шевелитесь, прошу вас...» Олег потер запястья и наклонился вперед. Приступ стал слабее, но было заметно, как ему трудно дышать.
        Через час, около полуночи, Эммануэль проверил последний лист с отчетами, встал, подошел к Проклятому и присел перед ним на корточки.
        — Я помогу вам подняться к себе.
        Юноша не ответил. Похоже, не слышал.
        Эммануэль взял его за руку и почувствовал, как тот инстинктивно сжал его пальцы. По странному совпадению снаружи вдруг кончился дождь.
        — Я больше не могу... — прошептал узник. — Рука горит. Я больше не могу.
        — У вас нет выбора, — прошептал ему в ответ де Лувар, а про себя подумал: «Выбора ни у кого нет».
        По-прежнему держа его за руки, он сел рядом с Проклятым на скамью. Они долго сидели рядом, не двигаясь. Эммануэль задумчиво смотрел на небо, на сверкающее в лунном свете море.
        «Что бы я ни сделал, ни предпринял, там меня осудят... В любом случае», — вздохнул он.
        Еще через несколько минут Эммануэль почувствовал, как Олег слегка расслабился. Его дыхание стало ровнее, он перестал стонать.
        — Отпустило?
        — Да, — кивнул он, — Во всяком случае, на некоторое время.
        При мысли, что через несколько минут приступ может повториться, у Эммануэля сжалось сердце. Он ничего не ответил и отвернулся к окну. Они еще немного посидели, потом узник поднялся:
        — Благодарю вас.

* * *
        В течение нескольких следующих дней браслет вел себя вполне сносно. Сильных припадков не было.
        — Я так думаю, самое худшее — это именно ожидание боли, — делился своими мыслями с Сальвиусом Эммануэль.
        — Мне тоже так казалось, но, по его словам, это не так страшно. Неприятно, но не страшно.
        — А что хуже?
        — Сама боль. Он так говорит. Хуже всего боль, поднимающаяся от запястья к плечу. Приступы становятся продолжительнее... Если они усилятся, он умрет.
        — Да, ты прав, — кивнул Эммануэль. — Хотя, кто знает, может быть, так было бы лучше для него. Но я — не...
        — Верховный Судья Систели, — закончил за него Сальвиус.
        — Да.
        Ученый опустил голову:
        — Он больше не может передвигать стол.
        — Что, прости?
        — Я говорю про стол. У него есть большой стол. Утром он ставит его у окна. А вечером переставляет к камину, поближе к огню. Только теперь Олег уже не справляется с ним в одиночку. Вряд ли тот потяжелел за несколько месяцев.
        Эммануэль ничего не ответил, а Сальвиус продолжил:
        — Похоже, ему трудно долго оставаться на ногах. Когда он вынужден стоять, то старается прислониться к стене. Вечерние аудиенции его сильно изматывают, сеньор. Вы видели, сколько времени Олег теперь поднимается по большой Сикстинской лестнице? С недавних пор просто не может преодолеть ее без отдыха. Он утверждает, что хочет полюбоваться залом при входе, но это неправда. Тот его мало интересует. На самом деле он очень сильно ослаб, сеньор.
        — И что ты предлагаешь?
        — Ничего. Я просто пытаюсь понять... — Лекарь поднял на Эммануэля глаза но, увидев, как помрачнело лицо хозяина, запнулся. — Извините.
        Де Лувар быстро взял себя в руки и улыбнулся:
        — Ты неисправимый мечтатель, Сальвиус. Займись-ка лучше своими небесными светилами. А земные заботы оставь мне.
        — Спаси меня Боже, сеньор, от ваших земных забот.

* * *
        Проливные дожди сменились холодами. Дороги к замку по-прежнему оставались непроходимыми, но вассалы Лувара с риском для жизни продолжали регулярно навещать своего господина. Чувство самосохранения легко уступало любопытству и жажде новостей.
        В последнее время аристократы северной Систели горячо обсуждали слух о том, что епископы собираются в очередное длительное путешествие по стране, посетят пограничные домены, а потом отправятся почтить своим визитом Регента.
        — Говорят, в столице отслужат торжественную панихиду по принцу, — сообщил герцог Ривес. — И его преосвященство будет стоять во время службы рядом с Регентом.
        Епископы ни разу за всю историю страны не приезжали в Лувар и Ларви. Даже летом, когда дороги были более или менее проходимыми, епископат предпочитал останавливаться в соседних вотчинах, где были проложены превосходные королевские тракты. Последний раз святейшества посетили соседний замок лет десять назад. Его преосвященство послал гонцов к Ларви и отцу Эммануэля с приветствиями и добрыми пожеланиями.
        — Север слишком суров для них, — улыбнулся Шевильер. — Вот юг — другое дело. Там они пробудут долго... На юге праздников наберется на шесть месяцев в году.
        — Веселиться шесть месяцев в году?! Многовато, по-моему, — воскликнул Луи д’Ик-сель. — Хотя время — понятие очень условное, его преосвященству, к примеру, для позорного бесчестья понадобится всего два маленьких часика, пока будет длиться панихида!
        — Думаю, у него нет выбора, — вмешался Эммануэль. — Причин для восстания уже нет. Убили ли принца во время январского штурма или он умер в августе от лихорадки — неважно, но причин противиться воли Регента больше нет. Его преосвященство, кроме того, что он — епископ, еще и сеньор Бренилиза, и его обязанность — подчиняться приказам монарха.
        — Ну, визит в столицу я еще мог бы понять. Но стоять рядом с Регентом и самому отпевать принца?! Ведь его преосвященство сам лично укрывал наследника от солдат правителя и сохранял ему жизнь целых три года, по сути дела, ценой своей собственной!
        — Регенту необходимо вернуть себе репутацию. Наверняка он за этим и вызвал весь епископат.
        — Сеньор! — гордо выпрямился Алексис де Шевильер. — Вы — мой господин, но, если вы однажды потребуете, чтобы я отдал свою сестру на растерзание варварам, знайте, я этого не сделаю!
        Эммануэль, рассмеявшись, бросил лукавый взгляд на покрасневшего от смущения Луи д’Икселя, находившего сестру друга очаровательной.
        — Поверьте, Алексис, — сквозь смех сказал он. — Я желаю Изабель де Шевильер только всего самого лучшего.

* * *
        К концу месяца погода немного улучшилась, и виконт Ульмес пригласил всех на охоту в свое поместье. Среди приглашенных оказался и Олег. Правда, юноша поблагодарил его и стал отказываться. Но виконт, видя, как тот измучен, принялся его уговаривать:
        — Приезжайте, прошу вас, — настаивал он. — Я покажу вам свой замок.
        — Необходимо, чтобы сеньор дал свое согласие, — из последних сил отпирался Проклятый-
        — Он согласен. Я только что говорил с ним.
        — Ну что ж... Тогда решено.
        Перед отбытием Олег сильно разволновался от радости. Он долго объяснял сначала Сальвиусу, а потом Эммануэлю тонкости охоты на толков. Утром в день отъезда спустился во двор чуть ли не раньше всех и беззаботно суетился рядом с солдатами эскорта. Узник был похож на ребенка, наконец-то дождавшегося каникул.
        Де Лувар снарядил эскорт из восьми человек, не считая двух стражников, в чьи обязанности входило следовать за Олегом по пятам.
        Утро было ясное и солнечное. Подняли решетку подъемного моста. Сгорая от нетерпения, Проклятый первым вскочил в седло и, в нарушение правил протокола, стал подгонять солдат, седлавших лошадей и грузивших мешки.
        — Быстрее, шевелитесь! — нетерпеливо покрикивал он.
        Эммануэль, подтягивая подпругу седла, внимательно посмотрел на него:
        — Торопитесь?
        — Еще бы! Держу пари, я добуду сегодня семнадцать волчьих шкур!
        — Семнадцать? — засмеялся Эммануэль. — Без оружия?! Любопытно будет взглянуть!
        Следующие события произошли так быстро, что все от неожиданности оцепенели. Лошадь Олега внезапно встала на дыбы, потом галопом пересекла подъемный мост и с дикой скоростью понеслась к холмам. Первым пришел в себя Эммануэль. Он вскочил в седло и, громко крикнув: «За ним!» — помчался вдогонку. Охрана, опомнившись, понеслась вслед за ними. Первое время преследователи видели силуэт всадника, но тот мчался с такой бешеной скоростью, что через несколько минут исчез за косогором, и они окончательно потеряли его из виду. Какое-то время солдаты во главе с де Луваром шли по следу, но у реки Проклятый словно исчез. Ни выше по течению, ни ниже, ни на другом берегу они не смогли обнаружить отпечатков копыт. Либо Олега далеко унесло течением, либо он применил колдовские чары...
        Вернувшись в замок, Эммануэль послал гонца к Ульмесу. Ему ничего не оставалось, как набраться терпения и ждать.

* * *
        Узник вернулся в замок к полуночи. Он был с ног до головы покрыт дорожной пылью, лошадь вся в мыле. Спешившись у ворот, Проклятый подождал, пока поднимут решетку. Держа коня за холку, пересек двор в зловещей тишине и приблизился к Эммануэлю, неподвижно стоявшему на ступеньках лестницы. «Надеюсь, парень преуспел в своем деле, и ему удалось сделать то, о чем он так страстно мечтал. Иначе его страдания будут ко всему прочему еще и бесполезными», — подумал Эммануэль, глядя на приближающегося юношу.
        Замерев от страха, солдаты молча провожали Олега взглядом. Они знали, что сеньор суров и решения принимает мгновенно. Хотя как раз в этот день у него было достаточно времени на размышления.
        Приговоренный приблизился к лестнице не отрывая взгляда от земли. Эммануэль уже неплохо знал своего подопечного и неожиданно все понял: «Он боится. Он прекрасно знал, что его ждет, и все-таки решился. Надо бы устроить ему настоящий ад, дать сорок, а лучше пятьдесят плетей. Вот только если он выживет, то опять примется за старое, черт бы его побрал!» Краем глаза де Лувар взглянул на Сальвиуса, с тревогой ожидающего его решения.
        — Три месяца карцера! — отрезал Эммануэль и, развернувшись, удалился, не проронив больше ни слова.

* * *
        В течение следующих нескольких дней Эммануэль был мрачнее тучи. Мысли об Олеге не давали ему покоя.
        В субботу вечером он отправился в тюремную башню, чтобы снять браслет. К тому же сегодня де Лувар должен был присутствовать на экзекуции грабителя — свирепого и жестокого детины, которого пороли уже далеко не в первый раз. Под тяжелой плетью великан без устали извергал проклятия и ругательства. После тридцатого удара его отвязали и отправили на ночь в клетку.
        Эммануэль спустился вниз, к карцерам, освещая ступени факелом. Камеры были настолько маленькими, что скорее напоминали ниши, выдолбленные в мощных каменных стенах башни. Все, за исключением самой последней, пустовали. Де Лувар вставил факел в крепеж рядом с ней. Олег сидел на соломе, прислонившись к стене. При виде сеньора он встал и приблизился к прутьям решетки. Стражники одели заключенного в тюремную коричневую робу, с ног сняли обувь.
        Не поднимая глаз, он протянул руку сквозь решетку. Тюремщик молча вставил трилистник и снял браслет. Юноша потер руку и отступил обратно вглубь камеры.
        Когда Эммануэль поднялся в пыточную, мэтр Обин взял у него факел:
        — Пару раз я слышал, как он стонал. Из-за браслета, наверное. Но больше — ни звука. Он останется в карцере?
        — Да. И надолго, —мрачно ответил ему сеньор.

* * *
        В течение следующих нескольких недель Эммануэль и Олег не обменялись ни словом. Каждую субботу ровно в полночь де Лувар молча снимал браслет и каждое воскресенье снова надевал его Проклятому на запястье. За все это время юноша ни разу не посмотрел на него. Он старался как можно быстрее отступить от решетки и скрыться в темноте своего крысиного логова.
        В камере не было ничего, кроме кучки соломы, кружки и лохани с водой — голые стены да решетка. Единственным источником света служило маленькое отверстие под самым потолком.
        Проклятый сильно похудел и осунулся. На изможденном лице его глаза казались огромными. Белокурые волосы потемнели от грязи. На руке, которую он просовывал через решетку, виднелись следы от укусов.
        — Он кричал вчера, — докладывал мэтр Обин Эммануэлю. — Очень громко. Громче, чем когда-либо.

* * *
        Разлученный со своим другом, Сальвиус постоянно пребывал в мрачном расположении духа.
        — Это слишком много — три месяца, — донимал старик Эммануэля, пытаясь разжалобить. — И кто вам сказал, что карцер для него лучше, чем плети?
        — Естественно, хуже, — холодно ответил ему Эммануэль, — Но одновременно и лучше. Я питаю слабую надежду, что в следующий раз он хорошенько подумает, прежде чем решится на побег.
        — Но ведь он вернулся в замок сам, добровольно.
        — Сальвиус, приговоренный не должен выходить за ворота замка без меня, добровольно он вернулся или нет. Кроме того, он не должен общаться с кем бы то ни было без моего ведома. Протокол — это судебное предписание, которое надо соблюдать, неважно, нравится это заключенному или нет. К тому же у него небольшой выбор: либо я буду следить за соблюдением условий приговора, либо Регент, если я отправлю его к нему обратно. Надеюсь, ты понимаешь это?
        — Регент не стал бы с ним церемониться, а просто убил.
        — Смертный приговор ему вынес не Регент, а Верховный Трибунал, помнишь?
        — Такие убийства по закону караются смертной казнью.
        — Я знаю. Но его приговорили к браслету.
        — Потому что у Регента было хорошее настроение.
        Эммануэль минуту молчал, чувствуя поднимающееся в груди раздражение и пытаясь его побороть. Наконец, ему это удалось. Он сделал глубокий вздох и спокойно сказал:
        — Сальвиус, за свою жизнь мне пришлось вынести уже семнадцать смертных приговоров. Если я не буду уважать решения других судов, получится, что на самом деле не верю в правосудие и семнадцать раз отдал приказ убить человека.
        — Но существуют другие законы, кроме законов Трибунала... вы же понимаете, что он не заслужил ни смертной казни, ни Зеленого браслета...
        — На каком основании ты так решил, Сальвиус? Тебе стало жаль его? Потому что он очень молод? Такой мужественный, обаятельный убийца, весельчак, умница, как он мог выколоть отцу глаза, отрезать ему пальцы, а потом еще и в камине поджарить? Ответь мне!
        Сальвиус смутился и торопливо забормотал в ответ:
        — Я только хотел спросить, зачем так долго держать его в карцере? Это же настоящая крысиная нора. Вы же понимаете, браслету совершенно безразличны ваши распоряжения! Колесики тикают, механизм работает. Вы это осознаете?
        — Осознаю.
        — Он не выдержит три месяца.
        — Какая разница, выдержит он или нет? Преступник нарушил судебные предписания и должен понести наказание, поэтому останется в карцере на три месяца!
        — Вы чересчур суровы...
        — Нет, Сальвиус. Я всего лишь распоряжаюсь огромными владениями, на меня возложена ответственность заботиться о них и защищать, — он помолчал немного и добавил с горечью: — Наша жизнь в Луваре была бы куда более опасной, если бы я боялся крови или постоянно всех жалел.
        В действительности Эммануэлю сильно не хватало Проклятого. Он скучал по его шуткам и смеху. А воспоминания о том, как юноша стойко переносит приступы, не раз поддерживали и вдохновляли де Лувара. «Мы все проиграли, правда, с той разницей, что он заплатит за этот проигрыш своей жизнью», — подумал он, но вслух ничего не сказал, дабы не ранить и без того упавшего духом старика.
        — Он выдержит, — Эммануэль попытался ободрить Сальвиуса. — Если он столько времени носит браслет, то переживет и эти три месяца.

* * *
        В феврале начались настоящие морозы. Погода испортилась, зима лютовала. Рука Олега, которую он протягивал Эммануэлю через решетку, была ледяной. Тонкая ткань тюремного одеяния не спасала, его трясло от холода. Вот уже два месяца, как они не обменялись ни словом. Эммануэль не знал, что сказать, а приговоренный не имел права заговаривать с ним первым. Но время от времени он поднимал глаза на своего тюремщика, а в них читалось страдание от одиночества, холода и грязи.
        В одну из суббот Эммануэль впервые заговорил с ним:
        — У вас достаточно воды?
        — Да, спасибо.
        С тех пор они обменивались парой слов, но не больше. Им по-прежнему было нечего сказать друг другу.
        Однажды в воскресенье, когда де Лувар надевал узнику браслет и повернул его руку, чтобы защелкнуть звенья, юноша на какое-то мгновение сжал его пальцы. Это длилось всего мгновение. Но затем внезапно начался приступ — капля яда попала на кожу. Олег резко наклонился вперед и прижал голову к прутьям решетки, заскрипев зубами и с трудом сдерживая крик. От дикого напряжения по его телу пошли судороги. К счастью, припадок длился недолго, через несколько секунд юноша расслабился и поднял голову. В его глазах застыли ужас и боль.
        Через мгновение он взял себя в руки, отвернулся и отступил вглубь камеры.

* * *
        Несколько дней подряд шел снег. По коридорам замка гулял ледяной ветер. Эммануэль думал об Олеге, сердце сдавливало волнение и тревога. «Еще целый месяц. Даже больше: пять недель. Он не выдержит, — со страхом думал он, но тут же брал себя в руки. — Выдержит. Он выйдет оттуда 20 марта».
        В субботу вечером, когда сеньор спустился в подвал, юноша стоял у стены, обхватив плечи руками. Грязный и изможденный, он напоминал варваров, иногда попадавшихся дозорным отрядам на побережье или недалеко от границы. Сходство было не только внешним — в его глазах застыла такая же тоска и безнадежность. При появлении Эммануэля он подошел к решетке и протянул руку. Кожа на костяшках была содрана, свежие раны кровоточили: он разбил кулаки о стены.
        — Вы не должны этого делать, — тихо произнес Эммануэль.
        — У меня нет других дел, — отозвался Олег. Он хотел еще что-то добавить, но передумал.
        — Вы хотели что-то сказать? — окликнул его Эммануэль.
        — Я хотел узнать, сколько мне осталось сидеть?
        — Без малого месяц. Сегодня 23 февраля. Вы выйдете отсюда 20 марта.
        — Спасибо. Это все, о чем я хотел спросить, — поблагодарил Олег и прислонился к стене, обхватив плечи руками.
        Эммануэль взял факел и стал подниматься по лестнице. Подвал снова погрузился во мрак.

* * *
        На следующий вечер в воскресенье сеньору показалось, что Олегу лучше.
        — Я видел чайку. Там, в окошке, мельком. Она такая свободная и такая прекрасная... как весна, — его глаза заблестели, он улыбнулся. — Ах, да, вы же не любите птиц.
        Эммануэль защелкнул браслет. Узник поправил рукав тюремной робы и поднял взгляд. Видимо, он что-то прочел в глазах своего тюремщика, так как, не дожидаясь вопроса, улыбнулся и спокойно сказал:
        — Не беспокойтесь, все будет хорошо.
        Де Лувар замер. Последние слова его почти испугали. Ни разу в жизни он не сталкивался с таким невероятным чувством собственного достоинства!

* * *
        В следующую субботу при появлении Эммануэля Олег не сдвинулся с места. Он сидел на соломе, обхватив руками колени, и смотрел на стену невидящим взглядом. Даже не сразу понял, что обращаются к нему. Сеньору пришлось дважды повторить его имя.
        — Сегодня — не суббота, — наконец, откликнулся тот.
        — Сегодня суббота, — мягко ответил Эммануэль и повторил: — Сегодня суббота, а сейчас полночь.
        Опираясь о стену, Олег поднялся и подошел к решетке. При виде его рук, разбитых в кровь, де Лувару стало не по себе. Ссадины кровоточили. Ему показалось, что юноша смотрит на свои руки с ничуть не меньшим удивлением, чем он.
        — Крови много, — сказал Олег. — Я хотел бы увидеть море... Это возможно?
        — Нет, — покачал головой Эммануэль, снимая браслет. Несколько секунд заключенный задумчиво смотрел на запястье:
        — Мне будет его не хватать. Это исчадие ада обожает меня. Тогда на берегу, когда я увидел лес, я не мог себе этого даже представить. Но ко всему привыкаешь, — он поднял на Эммануэля глаза, полные боли. — Очень холодно. Почему так холодно?!

* * *
        В воскресенье, на следующий день, узник вновь не обратил внимания на появление Эммануэля. Он сидел в прежней позе на соломе, обхватив колени руками. Эммануэль окликнул его. Юноша повернулся и удивленно взглянул на него:
        — Сегодня не суббота.
        — Да. Сегодня воскресенье, — вздохнул Эммануэль.
        — Ах, да... Браслет, — поднялся Олег и, держась рукой за стену, подошел к решетке. Он протянул руку, высоко ее подняв, словно защищаясь от света:
        — Здесь все холоднее и холоднее. Снег выпал?
        — Давно.
        — Вы знаете, что он мертв? — тихо произнес несчастный.
        Эммануэль достал браслет.
        — Кто? — спросил он тихо.
        — Флоримон де Белькес. Его больше нет, — Олег протянул руку с открытыми, местами уже запекшимися, местами слегка загноившимися ранами. Эммануэль осторожно, стараясь не причинить боль, застегнул браслет.
        — Дарс держал меня на острове, — продолжал Олег свою странную речь. — Наверное, весной там полно цветов. Он мне сказал, что Флоримон мертв. Они облачились в свои волчьи шкуры... Вас там не было? Так ведь?
        — Да.
        — Дарсьера тоже там не было. Но он видел мертвых слуг, поварят... Вы их не видели?
        — Нет, — повторил Эммануэль. Его охватили неловкость и стыд. Он сделал над собой усилие и тихо сказал: — Осталось семнадцать дней, Олег. Постарайтесь не увечить себе руки.

* * *
        В последующие дни узник почти полностью утратил ощущение реальности. Эммануэлю приходилось несколько раз звать его, прежде чем он реагировал и поднимался к решетке. Его руки превратились в кровавое месиво. По словам мэтра Обина, он почти не прикасался к пище, а иногда совсем забывал поесть.

* * *
        Олег вышел из карцера 20 марта. Его состояние ужаснуло Сальвиуса. Проклятый был весь в грязи и еле держался на ногах. Он ни на что не обращал внимания, словно весь окружающий мир перестал для него существовать.
        — Олег уснул как мертвый и спит до сих пор. Только попросил разбудить его около девяти вечера, — Сальвиус внимательно разглядывал свои пальцы, избегая смотреть де Лувару в глаза. — Сеньор, в карцере неимоверная грязь.
        Эммануэль задумчиво глядел на огонь:
        — Я думаю, гораздо хуже то, что там холодно. Ты осмотрел его руки?
        — Осмотрел. Переломов нет.
        Ровно в девять вечера Олег вошел в кабинет для аудиенции. Эммануэль на секунду прервал разговор с интендантом, пока охранник связывал узнику запястья, затем продолжил разговор. Когда посетитель ушел, сеньор принялся за бумаги. Время от времени он украдкой бросал взгляд на Проклятого, который стоял с отсутствующим видом и, по всей видимости, мысленно был за сотни миль отсюда. В его золотистых волосах плясали блики пламени от камина. Юноша долго не мог отойти от огня, но около десяти часов все же отступил вглубь комнаты и устало прислонился к стене.
        Обычно очень чувствительный к чужому вниманию, Олег на этот раз даже не заметил тревожных взглядов Эммануэля. Казалось, он вообще забыл, где находится. Когда сеньор поднялся с кресла, обреченный вздрогнул и отпрянул от стены. Несколько секунд он недоуменно смотрел перед собой. Затем, видимо все же не до конца вернувшись к действительности, узник впервые за все время заговорил с господином без разрешения.
        — Да? — спросил он и тут же покраснел, осознав, наконец, кто перед ним.
        — Будем считать, что ничего не было, — успокоил его Эммануэль. — Но впредь будьте внимательнее. Вы можете навлечь на свою голову неприятности.
        В глазах Олега мелькнула искорка прежнего лукавства:
        — Простите. Я постараюсь. Ненавижу неприятности, — и добавил: — Если когда-нибудь у меня будет собственная тюрьма, я прикажу ее отапливать. А то камеры у вас просто ледяные. В них можно сойти с ума и позабыть все на свете.
        — Мне жаль.
        Проклятый весело усмехнулся:
        — Я не сержусь на вас. Вы же не можете один за всем уследить.
        Эммануэль улыбнулся. Только Олегу он разрешал безнаказанно дерзить себе.
        — Подойдите сюда, пожалуйста. Мне нужен ваш острый ум, — кивком головы де Лувар подозвал юношу к карте.
        Он указал на изменения в расстановке флажков и вкратце изложил последние донесения отрядов: ни вдоль побережья, ни на границах не обнаружено никаких следов варваров. Патруль заходил довольно далеко на их территорию: пара сгоревших деревень, еще несколько брошенных — больше ничего.
        По большому счету, Олегу нечего было добавить, но он обратил внимание на одну деталь, которая показалась Эммануэлю не особенно важной: Рилор отстроил для себя укрепленный лагерь.
        — Возможно, он просто подражает вам. В таком случае, примет ваши условия игры. Но есть вероятность, что он сильно сомневается в прочности своей власти, иначе вряд ли так старался бы ее продемонстрировать. Вы видели его лагерь?
        — Нет, к сожалению. Пока что о нем только ходят слухи среди крестьян.
        — Как вы думаете, на побережье варварских земель водятся чайки?
        Перемена темы разговора была настолько внезапной, что Эммануэль даже встревожился, но решил не показывать свое беспокойство, хотя и несколько замешкался с ответом:
        — Само собой. Это морские птицы.
        — В их землях, наверное, есть птицы, которых никто из нас никогда не видел. В вельтских текстах есть странные названия: соловей, колибри... — задумчиво продолжил Олег и вдруг совершенно неожиданно воскликнул: — Ужасный холод!

* * *
        Несколько последующих дней узник оставался в таком же отрешенном состоянии, словно только что очнулся от очень долгого сна и с трудом узнает все вокруг.
        Постепенно, однако, молодость брала свое — силы, а вместе с ними живость возвращались к нему. Раны на руках понемногу затягивались.
        Эммануэль пригласил его поехать с ним на разведку, как только он будет в состоянии крепко держаться в седле. Однако приглашение сопровождать вместе с сеньором отряд до границы не просто удивило Олега — в его глазах мелькнул страх.
        — Вы провели в карцере целых три месяца, — пояснил де Лувар свое неожиданное приглашение. — В следующий раз, если осмелитесь на побег, то проведете там уже четыре, потом пять и так далее. Когда доведете срок до двух лет, вы окончательно успокоитесь, я полагаю. Так что я не намерен лишать вас этих прогулок.
        — Спасибо, — ответил Олег. — Ваше великодушие, сеньор, поистине удивляет.
        Как только его руки зажили до такой степени, что смогли держать перо, он вновь принялся за переводы вельтских текстов. И вскоре преподнес Эммануэлю один из них:
        — В знак признательности и уважения... — улыбнулся юноша.
        Это была поэма. Она заканчивалась так странно, что Эммануэль прочел пару последних строк вслух:
        — «В лице человека умершего кто может быть уверен, чье имя на нем начертано?» Любопытно, но неправильно!
        — С чего бы?
        — Почему именно «в лице»?
        — Я перевел три народные песни-плача и пятнадцать поэм. А надо было бы вместо этого перевести для вас правила грамматики, они понятнее! — засмеялся Олег, но тут же осекся, смутившись, как бывало иногда, когда он чувствовал, что переходит границы дозволенного: — Простите. Грамматика, конечно, тоже очень интересная наука... Послушайте лучше, я вам прочту.
        Он прочел несколько строк на вельтском.
        — Это очень напевная поэма. В ней звучит упрек, такое легкое негодование, досада. А еще в ней много грусти... Слышите?
        — Нет. Для меня песня — это, прежде всего, слова... Наверное, я мало интересуюсь птицами, — улыбнулся Эммануэль.
        — Это надуманные оправдания, — засмеялся Проклятый.
        Внимательно взглянув на Проклятого, Эммануэль вдруг осознал, что тот стал выше ростом и раздался в плечах и совсем скоро ему понадобится брадобрей.
        Сеньор свернул свиток с переводом:
        — Вы давно интересуетесь птицами?
        — Да, — вздохнул Олег. — С тех пор как помню себя... Хотя, как вы знаете, у меня больше нет прошлого. Птицы так свободны и так одиноки. И невинны. Они похожи на лето, которое никогда не сменится зимой, на ребенка, который никогда не умрет, на еще не оступившегося преступника, на все, что не знает поражения...
        — Вы называете преступление поражением?
        — Самым разрушительным в своей жизни. Если бы была возможность просить Регента... — Он внезапно осекся.
        — Я подумаю над вашими словами, а пока хотел бы спросить вас кое о чем. Я читал бумаги суда... — Эммануэлю на миг показалось, что в глазах юноши мелькнула боль. — Скажите, все, что в них написано, — истина? Все верно, до последней запятой?
        — Да.
        — Вы сейчас говорите мне правду? Вы помните все, что случилось тогда? Вы хорошо помните тот день?
        Олег опустил глаза и, глядя в пол, твердо сказал:
        — Я помню все, что делаю.
        — Вы не похожи на человека, способного совершить такое преступление...
        — Возможно, но это так.
        — Но вы не выглядите жестоким.
        — Откуда вам это знать? Вы видели меня только безоружным, — Проклятый оторвал взгляд от пола и посмотрел на него.
        Меньше всего Эммануэль ожидал увидеть в его глазах столь жгучее сожаление. А потом в них снова мелькнула боль.
        — Извините меня. Я, кажется, злоупотребил своей властью, а у меня ее и так слишком много.
        — Мы вроде разбирали мой перевод? — улыбнулся Олег. — Поэму обсуждали.
        — Вельты... — задумчиво протянул Эммануэль. — Помните, когда вы прибыли сюда, то продекламировали нам с Сальвиусом что-то на вельтском языке, а потом рассмеялись?
        — Помню, конечно. Это невозможно забыть, — улыбнулся Олег. — «Малина вассим Систелема ульмэ». — Его глаза засветились лукавством.
        — Это какая-то шутка?
        — Вроде того. Однажды я переведу вам эти слова, и вы посмеетесь вместе со мной. Заранее прошу меня простить, монсеньор, но все-таки вам будет не так весело, как мне.

* * *
        Первые караваны потянулись в Лувар, когда на холмах зацвели нарциссы. Вместе с торговцами в замок прибыли свежие новости. Некоторые из них были безрадостны, другие удивили. Рассказывали, что в Систели отслужили торжественную панихиду по умершему принцу. Его преосвященство во время службы стоял бок о бок с Регентом. Разгневал ли правитель Бога или нет, но в последнее время его преследовали мучительные приступы болотной лихорадки... Стало известно, что его преосвященство посетит земли Лувара и Ларви, несмотря на плохие дороги. Сын Регента Луи женился на младшей дочери сеньора Иллири. Поползли слухи, что юная красавица уже ждет наследника.
        — Новая династия. Регент скоро умрет, и его сын займет трон. Пройдет сто лет, и кто тогда вспомнит о несчастном ребенке, злодейски убитом в Бренилизе? Новый поворот истории — новые жертвы. Время отбрасывает все ненужное, — ворчал Сальвиус.
        Шевильер однажды не выдержал и начал подтрунивать над стариком:
        — Ты не пробовал поэмы писать, Сальвиус? Может, юный принц был последним отпрыском вырождающейся династии, а этот наследник, которого носит мадам, станет великим королем, о котором ты так мечтаешь.
        Лекарь подпрыгнул от возмущения:
        — В жилах убийцы течет не кровь, а вода! — негодующе воскликнул он, процитировав систельскую пословицу, но тут же опомнился и бросил быстрый взгляд на Олега.
        Повисла неловкая пауза.
        — Да-да, —забормотал Шевильер и попытался загладить свою оплошность, сменив тему: — Так когда нас собирается посетить его преосвященство?
        В ответ раздался одинокий, по-детски веселый смех Проклятого, такой искренний и заразительный, что все заулыбались вместе с ним.
        — Сальвиус, вода не так уж плоха. Она свежа и чиста. К тому же утоляет жажду, — произнес юноша.
        Глава 4
        Его преосвященство прибыл в замок Ларви в середине апреля и остановился на три дня. Затем он направился в Лувар, предварительно известив, что сможет провести там только одну ночь.
        Епископ оказался маленьким добродушным человеком преклонного возраста. Несмотря на мягкие манеры, в нем можно было без труда распознать волевого и незаурядного властителя душ и земель.
        — Сын мой, — улыбнулся он, приветствуя Эммануэля. — Меня много раз упрекали в недостаточном внимании к моим детям на севере, и я очень рад, что, наконец, приехал к
        Эммануэль представил его преосвященство вассалам Лувара, после чего епископ, отведав превосходного вина, с удовольствием осмотрел замок, на вид вполне искренне интересуясь его особенностями и достопримечательностями.
        — Я вижу, сеньор Лувара еще не нашел времени для прекрасной дамы. Подумывает ли он об этом? — спросил он Эммануэля ближе к вечеру.
        — Спешить некуда. Мне всего двадцать шесть, — отвечал тот, улыбаясь.
        — Однако вам уже пора продолжить свой род. Кроме того, семья приносит радость и смягчает сердце.
        Эммануэль ничего не сказал, а только все обратил в шутку, осведомившись, не проделал ли его преосвященство стольтрудный путь только ради того, чтобы предложить ему выгодную партию. Епископ, улыбаясь, развел руками и больше не касался этой темы.
        Вечером прелат изъявил желание поужинать наедине с де Луваром. Вассалы откланялись и стали разъезжаться.
        Было очевидно, епископ настроен на разговор по душам и хочет сообщить Эммануэлю нечто очень важное.
        — Сын мой, — начал он, удобно устроившись в кресле с кубком вина в руке, — на вас возложена очень трудная задача — защищать наши границы от варваров. И я вижу, что вы прекрасно с этим справляетесь, но до меня дошли слухи о вашем суровом и безжалостном нраве...
        — Эти слухи сильно преувеличены, — отрезал Эммануэль. — Моим вассалам не на что жаловаться, как, впрочем, и всем остальным, кто находится в моей власти.
        Резкий ответ собеседника привел епископа в некоторое замешательство. Он вздохнул — сеньор Лувара не относился к тем, кого можно было пожурить по-отечески.
        — Говорят, к вам на попечение передан варьельский Проклятый? — сменил тему старик.
        — Да. Он здесь живет уже полтора года. Вы с ним скоро встретитесь. Заключенный придет сюда в девять на ежевечернюю аудиенцию, если, конечно, вас это не сильно побеспокоит.
        — Вовсе нет... Я прекрасно помню, как исповедовал его в Бренилизе. Несчастная заблудшая душа. Осталась ли у него надежда на спасение? Он раскаялся?
        — Не знаю, святой отец. Мы с ним ни разу не говорили на эту тему.
        — Наше прошлое остается с нами навсегда, — наставительно произнес епископ. — Не совершайте необдуманных поступков, дабы не раскаиваться впоследствии.
        Он помолчал немного, а затем заговорил о своем путешествии, о мягкости южного кпима-та, о гондолах и прекрасных заводях Систели, коснулся темы брака сына Регента и стал описывать роскошь празднеств в честь столь знаменательного события. В этот момент дверь распахнулась, и в зал вошел Олег. Епископ поднялся ему навстречу, приветственно подняв руки.
        — Сын мой, помните меня? Мы встречались с вами полтора года назад в Бренилизе, когда вы проезжали по нашим местам с графом де Ривой. Помните нашу беседу?
        — Помню, монсеньор. Вы проявили ко мне исключительную доброту и милосердие, — глаза Проклятого светились радостью.
        — Если пожелаете, я мог бы исповедовать вас еще раз, Божьей милостью, — перекрестился старик.
        Эммануэль улыбнулся. Его забавляли некоторые обороты речи епископа, немного вычурные и устаревшие. По глазам Олега было видно, что его они тоже веселят.
        Узник выразил желание исповедаться, и Эммануэль отошел в другой конец зала, оставив их наедине. Он стоял, скрестив руки, задумчиво глядя на прелата. Его преосвященство был странным и даже смешным человеком, но его манеры дышали достоинством и благородством, и Эммануэль никак не мог отделаться от мыслей о том, как мог епископ согласиться служить панихиду по убиенному принцу, стоя бок о бок с убийцей?
        Исповедь заняла не много времени. Уже минут через десять его преосвященство вернулся к Эммануэлю и кубку с вином.
        — Я присутствовал на свадьбе мессира Луи. Наш будущий король, волею Божьей... — При этих словах он запнулся и покраснел.
        По всей видимости, его смутил взгляд Эммануэля. Старик забормотал, словно бы извиняясь:
        — Пути Господни неисповедимы, сын мой. Кто мы такие, чтобы судить о них? Мессир Луи — наш будущий король...
        — Говорят, он глуп и несдержан.
        Епископ удивленно уставился на него.
        — У нас на севере мы привыкли выражать свои мысли прямо, — улыбнулся Эммануэль. — Так вот, каким бы он ни был, после его коронации в Бренилизе я, конечно, приму присягу на верность новому монарху. Но право думать и говорить о нем все, что считаю нужным, оставляю за собой.
        — И все же я бы посоветовал вам быть осторожнее. Говорят, Регент сильно страдает от лихорадки. И если Господь призовет его к себе...
        — Лихорадка, говорите, — не совсем вежливо прервал его де Лувар. — Странно, однаког вы не находите? Сначала принц, теперь Регент...
        — Сын мой, — вздохнул священник. — На все воля Божья. Раз Господь уготовил наследнику такую судьбу, мы не вправе сетовать.
        Ничто в этом мире не происходит без Его ведома.
        Эммануэль ничего не ответил. В этот момент раздался глухой стон — у Олега начался приступ. Епископ бросил на юношу тревожный взгляд:
        — Что с ним?
        — Браслет, — коротко ответил сеньор.
        Старик несколько минут, не отрываясь, смотрел на страдальца. Затем повернулся к Эммануэлю, заметно побледнев:
        — Это часто бывает?
        — Даже чересчур. Но на все воля Божья, ваше преосвященство... Раз Господь уготовил ему такую судьбу, мы не вправе сетовать. Ничто в этом мире не происходит без Его ведома.
        Старик улыбнулся:
        — У вас острый ум, Лувар, и, похоже, открытое сердце. Храни вас Бог. Я рад, что добрался до вас. Вы всегда говорите то, что думаете?
        — Всегда. Или же не говорю ничего. И если бы все в королевстве делали то же самое, наша страна стала бы великой.

* * *
        Аристократы Лувара сошлись на том, что визит его преосвященства прошел замечательно. Эммануэля это не сильно заботило, зато вассалы несколько дней подряд отмечали столь знаменательное событие.
        Вместе с караванами в замок регулярно поступали новости из столицы. Регент все больше слабел, его изводила болотная лихорадка. Господь послал ему самую мучительную из них — вербенную, вызываемую вербеной, травой колдунов и магов. Королевские лекари ничем не могли ему помочь. В конце концов, послали за Ральсугом — предсказателем и чародеем. Но тот наотрез отказался помогать правителю, за что тут же отправился на виселицу.
        Пророчество Ральсуга, которое он прокричал с помоста перед казнью, облетело остров за несколько дней: «Систельянцы! Не избежать того, что предначертано судьбой! Близок час, когда иссякнет источник и прольется кровь подлых убийц, и изменится мир, ибо взойдет солнце не на востоке, но на севере...» Ральсуг имел непререкаемый авторитет и пользовался почетом и уважением. Вся страна замерла в тревожном ожидании.
        Мессир Луи тем временем, не ведая сомнений и страха, активно готовился к коронации в Бренилизе. Ему не терпелось взойти на трон, и он намеревался сделать это сразу после официального извещения о смерти наследного принца, если бы не его преосвященство, уговоривший сановника подождать немного, пока не улягутся страсти. Тем более поводов для спешки и волнений не осталось — Луи был единственным кузеном принца и, соответственно, единственным претендентом на престол. Ас кончиной отца исчезало последнее препятствие на пути к заветной цели.
        Мессир Луи настаивал на том, чтобы мадам д’Иллирь непременно была рядом с ним во время церемонии, вопреки традициям Си-стели. Специально для этого ей сшили потрясающее платье на зависть всем девушкам острова — сплошь расшитое золотом по тончайшему шелку.
        — А почему бы и нет? — не удержался от горькой иронии Эммануэль. — У них полно золотых гробов.
        Весна была в самом разгаре. Холмы покрылись цветочным ковром. Олег казался веселым и радостным, несмотря на усталость и слабость, которые он чувствовал теперь постоянно. Раны от кандалов на его запястьях окончательно зарубцевались. Целыми днями он без устали скакал по холмам вместе с отрядом Эммануэля, если, конечно, не был занят с Сальвиусом переводами.
        Со дня своего выхода из карцера Проклятый больше ни разу не пытался бежать. Тем не менее Эммануэль не ослаблял пристального наблюдения за ним. Кроме того, теперь заключенный не имел права садиться в седло раньше своего господина. А приставленная к нему стража следовала за ним по пятам, не отставая ни на шаг.
        Очевидно, Олег с трудом переносил слежку, но изменить ничего не мог — Эммануэль никогда не отдавал необдуманных приказов и, соответственно, крайне редко их отменял, при этом требуя беспрекословного исполнения. Охрана никогда не оставляла Проклятого одного внутри замка, а во дворе и вне крепостных стен следовала за ним на расстоянии вытянутой руки. Юноша не скрывал своей досады:
        — Мерзкие кровососы, — жаловался он. — Создания дьявола. — Осужденный попытался улыбнуться, но получилась гримаса. В его глазах сквозило отчаяние, но Эммануэль ничего не ответил. — Наверное, такая пытка есть в аду. Их взгляды липнут к коже, словно склизкие пиявки.
        — Они всего лишь исполняют мой приказ — ни на секунду не выпускать вас из вида.
        — Матерь Божья, да они не сводят с меня глаз!
        — Что бы вы отдали, дабы избавиться от них?
        — Последнюю рубашку!
        — А что, если вы просто дадите мне слово больше не покидать замок без моего ведома?
        — Слово? Разве не помните, что Трибунал лишил меня прошлого и всех регалий? Вы поверите человеку, у которого больше нет чести?
        — У вас появился шанс, — улыбнулся Эммануэль. — Вряд ли в этом мире найдется человек, чьему слову я поверил бы больше, чем вашему. Вы даете его?
        — Нет, сеньор.
        — Значит, пиявки остаются.
        — Вы еще более хитрый и ловкий кот, чем те, которые водятся в природе, — внезапно расхохотался Олег.

* * *
        Вскоре одной теплой майской ночью «коту» представилась возможность удачно поохотиться за «мышью».
        В тот вечер Эммануэль возвращался из замка Иксель. Луи д’Иксель возложил на него почетную обязанность просить от его имени руки Изабель де Шевильер.
        Это была первая свадьба среди подданных с начала его правления, и Лувар с радостью согласился, решив отпраздновать это событие со всей роскошью.
        Эммануэль медленно въехал в замок. Эскорт задержался в воротах. Спешившись, он направился к лестнице, как вдруг в тени входного зала различил темный силуэт, неподвижно стоявший у колонны.
        — Ищете свою охрану, господин Проклятый?
        Олег — а это был действительно он — не ответил. Видимо, укрылся за колонной, услышав шаги Эммануэля. Его лицо скрывал сумрак, лишь белокурые волосы блестели в лунном свете.
        Эммануэль приблизился к нему, взял за руку и вывел на свет.
        — Я помогу вам найти стражников. Мне кажется, вы начинаете скучать по ним, если долго не видите... Они должны быть где-то поблизости.
        Олег высвободил руку и забормотал, передразнивая Эммануэля:
        — Что ж... Двадцать плетей!
        Он так хорошо передал его тембр и интонации, что де Лувар поневоле расхохотался.
        — Вовсе нет. Я не собирался наказывать вас плетьми. Уверен, вы не замышляли ничего дурного.
        В этот момент подошел эскорт Эммануэля, и тот отдал приказ сопроводить Олега в его комнаты.
        — Спокойной ночи, мессир. Говорят, утро вечера мудренее...

* * *
        Несмотря на этот случаи, их отношения нисколько не испортились. Наоборот, с каждым днем дружба их крепла.
        — Я хотел бы быть похожим на вас, — признался однажды Олег.
        — Благодарю вас. Мне льстит ваше мнение, — улыбнулся Эммануэль. — Но почему?
        — Мне нравятся ваши выдержка и прямота. Вы могли бы быть великим королем Систели.
        — Сохрани меня Боже от такой ноши! Вы принимаете меня за мессира Луи?
        — Ни в коем случае. Я считаю вас человеком, который достоин трона больше, чем кто-либо другой!
        Эммануэль рассмеялся. Искренность и прямолинейность Проклятого доставляли ему огромное удовольствие.
        — Благодарю вас. А хотите знать, что у вас есть такого, чего мне недостает?
        — Браслета? — улыбнулся Олег.
        — Не угадали... Вашей остроты и цепкости ума. Черт возьми, да вы соображаете быстрее молнии!

* * *
        Тои весной, как, впрочем, каждый год, поток караванов на дорогах Систели не иссякал. В Луваре не успевали проводить один, как у ворот появлялся следующий.
        При появлении торговцев, как только поднимали решетку ворот, Олег непременно оказывался где-нибудь неподалеку. И каждый раз один из его стражников выкручивал ему за спину руку, а другой держал за ремень до тех пор, пока ворота не закрывали. Должно быть, купцы потом всюду рассказывали об узнике Лувара, встречающего их с блестящими от любопытства глазами, которого неизменно держат за руки два стражника.
        Как никто другой в замке, Олег засыпал прибывающих торговцев вопросами. Его интересовало буквально все: откуда прибыли? Что видели? Как красить ткани? Что за провинность совершил человек, привязанный к повозке и на каком основании выносили приговор? Давно ли они стали кожевенниками или красильщиками, ярмарочными артистами или сапожниками? Сколько дней пути до Тьярдеса? Проезжали ли они Монтеро? В каком состоянии нынче дороги?
        Его интересовали все без исключения ремесла: люди видели, как Проклятый разбирает часы, плетет корзины, обрабатывает кожи... Но больше всего он любил слушать сказочников. Как и Сальвиусу, ему нравилось повторять, что они хранят душу Систели. Когда начиналось повествование, он садился в первых рядах, естественно в окружении своей стражи, и завороженно слушал, не отрываясь, до самого конца.
        В сказках жили волшебники и чародеи, царила магия и старинные проклятия. Часто в сюжет вплетали трагическую гибель его величества короля, о которой потом складывали отдельную легенду. Его корабль попадал в чудовищный шторм и разбивался о камни: «И земля разверзлась под темными водами и поглотила всех: короля, его старшего сына и всю их свиту... И сомкнулась черная бездна, и не осталось в Систели ни одной души, кого не коснется отныне эта страшная гибель...» — замогильным голосом вещали сказочники, словно рассказывали о конце света.
        Ни один из них никогда ни словом не упоминал о Регенте, словно его вообще не существовало. Из осторожности или из презрения — неизвестно. Судьба же несчастного юного принца Систели, напротив, вдохновляла их бесхитростные и светлые души. Страстные увлечения королевы Валины также часто становились сюжетом повествований. Какой из сказочников смог бы удержаться, чтобы не рассказать напевно о безумной любви: «Юный поэт в белых одеждах переступил порог ее дворца. В руках его алели прекрасные розы...»

* * *
        В начале июня браслет вновь заявил о себё, колесики крутились как никогда. Приступы участились настолько, что Олег целыми днями не выходил из покоев. «У моего палача 203 испортилось настроение», — мрачно шутил он в ответ на упреки Алексиса де Шевильера.
        В течение целой недели юношу можно было встретить только на вечерних аудиенциях у сеньора. Проклятый выглядел бледным и измученным. По воскресеньям он мог выходить без опаски, но использовал их, дабы отдохнуть и выспаться. Однако сопротивляться приступам становилось все труднее, особенно по ночам. Часто он не выдерживал, и тогда его крики разносились по коридорам замка.
        Прошло еще несколько дней, и однажды в четверг Эммануэль с удивлением увидел Олега у себя в кабинете в час приема просителей и подачи ходатайств: «Он мог бы поговорить со мной в любое другое время. Что за нужда привела его ко мне именно сейчас?»
        Эммануэль долго молчал. Проклятый терпеливо ждал. Лишь легкая улыбка проскальзывала время от времени на его губах. Сеньор, наконец, не выдержал:
        — А если бы я так и не заговорил?
        — Поздно. Вы уже заговорили, — улыбнулся узник, и они рассмеялись.
        — Объясните мне, почему вы пришли сюда? У вас есть возможность видеть меня в любое время.
        — Я подумал, что здесь вам будет легче мне отказать, если захотите, — Олег улыбнулся.
        Он был слаб, но уже твердо держался на ногах, гордо расправив плечи. Приступы стали реже и слабее. Лишь синеватые круги под глазами и бледность кожи напоминали о его недавнем вынужденном затворничестве.
        — Вы ошибаетесь. Если я решу вам отказать, то сделаю это где бы то ни было, — Эммануэль посмотрел ему в глаза.
        — В этом вся ваша суть, сеньор.
        — Так чем я могу вам помочь?
        — Мне нужно, чтобы вы разрешили мне тренироваться в оружейном зале.
        — Вам запрещено носить оружие.
        — Я не собираюсь его носить. Я только хочу иногда тренироваться.
        — Что по этому поводу говорит протокол?
        — Что мне запрещено носить оружие.
        — И ничего в отношении тренировок?
        — Ни слова, — Олег улыбнулся и продолжил: — Вы плохо исполняете возложенную на вас обязанность, сеньор. Вам поручено меня охранять, а вы не знаете предписаний наизусть.
        — А вы-то их хорошо знаете, особенно в той части, где говорится о побегах?
        — Один-один — ничья, — засмеялся Олег, — Так как насчет разрешения?
        — Хорошо.
        С этого дня юноша по нескольку часов в день проводил в оружейном зале. Он был искусен и дьявольски ловок в фехтовании. Многим доставляло огромное удовольствие скрестить с ним шпагу.
        — Только недолго, — заботливо предупреждал их Шевильер. — Он болен и быстро устает.
        Сам же Алексис, которого Олег постепенно отучил от проявления жалости, частенько позволял себе шутить вместе с ним над его слабостью и недомоганиями.

* * *
        Однажды утром во двор замка въехал патруль во главе с капитаном Сент-Люком и тут же собрал вокруг себя толпу любопытных зевак. Они привезли с собой варвара. В то время пойманные дикари никого не удивляли, но на этот раз пленник оказался необычным — это была женщина.
        В отношении варваров Эммануэль следовал порядку, установленному его предками: если их ловили на земле Лувара, то сажали в железную клетку замковой башни. Если дикаря схватывали на территории его собственных земель, с ним обращались как с воином — убивали либо обменивали, в зависимости от обстоятельств.
        Сеньор подошел к повозке, где сидела связанная пленница. Зеваки окружили ее плотным кольцом. На вид женщине было лет тридцать, она была рыжеволосой и очень худой; озираясь по сторонам, она громко выкрикивала ругательства на своем языке.
        — Она такая же необузданная и дикая, как и их мужчины, — сказал Сент-Люк. — Она была вооружена, сеньор.
        — Где вы ее поймали?
        — Недалеко от Птичьего острова. Она была одна. Я впервые вижу, чтобы их женщина так далеко уходила от племени, и тем более пересекала границу.
        — Может, она заблудилась?
        — Не знаю. Может быть.
        — Да она похожа на наших женщин, — раздался вдруг голос маленького поваренка.
        Все засмеялись, а ребенок, смутившись, отступил назад в толпу.
        — Мы поймали ее на вашей земле, сеньор... Посадить ее в клетку?
        — Не говори глупостей! Я не воюю с женщинами, — прервал его Эммануэль и вдруг услышал за спиной веселый смех.
        Олег и Шевильер, разгоряченные боем, стояли на пороге оружейного зала, держа в руках шпаги. Проклятый заметил внимательный взгляд господина, брошенный на него, покраснел и быстро передал оружие Алексису. Пришла очередь Эммануэля смеяться над ним.
        — Подойдите сюда, — кивнул он.
        Молодые люди приблизились к повозке.
        Женщина забилась в угол, комкая на груди платье, сшитое из грубой коричневой ткани. На ее левой руке багровел большой шрам.
        — Что вы намерены с ней делать? — спросил Шевильер.
        — Ничего. Что я могу с ней сделать? Что бы вы сделали на моем месте, Алексис?
        — Не знаю... Повесил бы... Нет. Я выдал бы ее замуж за крестьянина... Нет... Не знаю, сеньор. В самом деле не знаю.
        — А вы, Олег?
        — Я бы накормил ее, если она захочет, а потом отвез туда, где нашли.
        — Неплохая идея, — улыбнулся Эммануэль. — Только я еще добавлю теплую накидку. — Он еще раз с любопытством осмотрел дикарку.
        У нее были гнилые зубы, но потрясающей красоты черные глаза. Похоже, она не испытывала никакого страха при виде окружившей повозку толпы, но пристальный взгляд Эммануэля, по-видимому, тревожил ее. Она что-то злобно выкрикнула и плюнула в его сторону.
        — Сент-Люк, дайте ей хлеба и мяса и отвезите к границе до наступления ночи, — отдал он приказ и повернулся. Взглянув на Олега, он не смог удержаться от иронии: — А вы, юноша, будьте любезны, чтоб никакого оружия вне стен оружейной!

* * *
        Карту Систели повесили на стене в большом зале в прошлом году по предложению Олега. Она его завораживала. Он упросил Сальвиуса поведать ему историю острова, походу рассказа обращаясь к карте. Узник засыпал его вопросами: для чего мост построен в этом месте, а не в том, почему королевская дорога проходит в обход Бренилиза, что выращивают в Вокселе, почему и кто — Комбе-валь или Монтеро — владеет островом Руке? Его любознательность была ненасытной, а память великолепной, и вскоре старый лекарь признал, что ученик во многих проблемах истории страны разбирается лучше, чем он сам.
        Вопросами о владении и управлении огромным хозяйством он донимал Эммануэля, когда тот был свободен от посетителей и неотложных дел.
        Иногда Олег каким-нибудь словом ненароком приоткрывал тайные уголки души сдержанного сеньора Лувара.
        — Вы когда-нибудь встречались с сеньором де Комбевалем? Это ваш сосед, — спросил как-то Олег, рассматривая карту.
        —- Он мой сосед на юге. У нас мало общего — у него нет причин опасаться племен Пуанта, — ответил Эммануэль, и едва заметная тень набежала на его лицо.
        Внимательный и чувствительный к малейшим изменениям в настроениях окружающих людей, Олег тут же поспешил сменить тему, спросив первое, что пришло ему в голову:
        — Он женат?
        Более неудачный вопрос трудно было найти.
        Де Лувар помрачнел еще больше:
        — Да. Уже четыре года. На Жанне де Фольвес — внучке графа де Фольвеса, — он задумался и невольно повторил еле слышно: — Жанна. Жанна де Фольвес.
        Он поднял глаза. Проклятый смотрел на него понимающим взглядом, а Эммануэль продолжил откровения: — Я лично отвез ее к Ком-бевалю. Ей тогда только исполнилось семнадцать.
        Олег все же решил сменить тему:
        — А Монтеро? Вы с ним встречались когда-нибудь?

* * *
        Спустя некоторое время Эммануэлю доложили, что Рилор сжег деревню недалеко от границы, даже не обременив себя грабежом. Потом еще одну. Кроме того, он трижды атаковал дозорные отряды. Солдаты Лувара несли потери.
        Эммануэль снарядил две экспедиции вглубь варварских владений, но результата не добился. Похоже, Рилор избегал прямых столкновений: игра в кошки-мышки доставляла ему больше удовольствия.

* * *
        Однажды утром во время прогулки Олег внезапно остановил лошадь и соскочил на землю. Его охрана среагировала мгновенно, не особо раздумывая. Один схватил под уздцы скакуна, второй, спрыгнув на землю, молниеносно скрутил узнику руки ремнем. Эммануэль, ехавший неподалеку, вздохнул:
        — Очень хорошо, только отпустите его. Это браслет.
        Олег прислонился головой к конскому боку, судорожно вцепившись руками в седло. В этот момент над ними в небе показались силуэты нескольких чаек. Луи д’Иксель завороженно проводил их взглядом:
        — Откуда они здесь?
        — Странно, — отозвался Эммануэль. — Чайки редко так далеко улетают от берега.
        Громкий стон Олега заставил де Шевильера выругаться:
        — Ненавижу это.
        — Я тоже, — вздохнул Эммануэль. — И, пожалуй, даже больше, чем кто-либо другой.
        Алексис не ответил. Рванув коня в галоп, он поскакал обратно к замку.
        Олег зажал плечо рукой. Это было верным признаком того, что приступ тяжелый и продлится долго. Несколько минут он стоял неподвижно, прижавшись лбом к седлу.
        Время тянулось мучительно медленно. Затем он отошел от коня и поднял глаза к небу в страстном желании полюбоваться полетом белоснежных птиц. Тем временем припадок продолжался. Юноша вздрагивал, его дыхание сорвалось на хрип.
        Приступы удушья вообще в последнее время стали очень частыми. «Когда он кричит, дыхание восстанавливается быстрее. Но он старается сдерживаться. Мальчик упрям, как тысяча быков», — сетовал время от времени Сальвиус.
        Понемногу боль отступала. Олег поднялся в седло, но, видимо, слишком рано, так как через некоторое время вновь спустился на землю. Д’Иксель нервничал и дергал поводья. Ему недоставало выдержки и терпения Эммануэля. Его лошадь нервно била копытом. В конце концов, Луи тоже не выдержал и поскакал в замок вслед за Шевильером.
        На мосту Эммануэля ждал гонец из столицы, доставивший известие о том, что здоровье Регента ухудшилось, и теперь он пребывает между жизнью и смертью.
        — Господь призоветего со дня на день, — закончил послание гонец.
        — Дай ему Бог, чтобы его призвал Господь, а не кое-кто другой, — отвечал Эммануэль.
        Выслушав неосторожный ответ, гонец развернулся и галопом помчался в обратный путь.

* * *
        — Вы не боитесь, сеньор, что ваш ответ может оскорбить мессира Луи? — обеспокоенно спросил вечером виконт Ульмес.
        — Ничуть, — улыбнулся Эммануэль. — Говорят, он — никудышный воин.
        — Может, отец преподал ему несколько уроков? — подхватил разговор Луи д’Ик-сель. — Разве можно удержаться от восхищения тем, как ловко они расправились с ребенком и несколькими священниками в Бренилизе? И всего-то за несколько месяцев! Мессир Луи принял в той кампании самое активное участие и теперь, наверное, стал отличным стратегом и отважным полководцем.
        — Можно и посмеяться, конечно, — перебил его Эммануэль. — Но, на самом деле, с военной точки зрения, идея была не так уж плоха. Вспомните, три тысячи солдат шаг за шагом сжимали кольцо осады вокруг Большого монастыря. У них ушло четыре месяца, но за это время ни одна живая душа не проскользнула мимо без их ведома.
        — Кроме варьельского Проклятого и де Ривы.
        — Но тут случай особый. Солдат предупредили насчет преступника. Ловушка была расставлена разумно и захлопнулась. Если бы они не нашли наследника в Большом монастыре, то могли бы спокойно дойти до побережья...
        — Представляю себе! — воскликнул Луи д’Иксель. — Двенадцать священников и ребенок на берегу моря. А перед ними в ряд три тысячи солдат! Действительно, битва достойная великого полководца!
        «Три тысячи солдат, — думал Эммануэль. — Нет никаких сомнений, они дошли бы до самого моря. Вот почему его преосвященство не стал покидать Большой монастырь перед осадой — он и принц не смогли бы убежать».
        Вечер был по-летнему тихим и теплым. В трапезную медленно вползали ночные сумерки. Под окнами замка несколько бродячих музыкантов, пришедших с последним караваном, пели протяжную песню. Разговор постепенно переключился на брак мессира Луи и мадам д’Иллирь.
        Эммануэль в задумчивости наблюдал за слугами, расставляющими на столе фрукты. Олег, как обычно в этот час, стоял у окна со связанными за спиной руками. Он выглядел усталым, но похоже, к тому времени уже привык к такому состоянию. Правда, в тот вечер было кое-что еще в его взгляде — Проклятый о чем-то сосредоточенно думал и явно тревожился, не находя себе места. В конце концов, узник почувствовал, как Эммануэль внимательно наблюдает за ним, и улыбнулся.
        «Надо будет попросить у мессира Луи помилования в честь знаменательного события, — пришло вдруг в голову Эммануэлю. — Даже если он откажет, можно будет настоять на смягчении наказания. Луи — трус. Он пойдет мне навстречу, думая тем самым смягчить мою неприязнь к нему. К тому же, нет никаких сомнений, — его преосвященство меня поддержит». Эммануэль вдруг вспомнил искреннюю радость на лице епископа, когда тот поднялся навстречу Олегу с протянутыми руками. Затем ему вспомнился граф де Рива, чья столь привычная, казалось, намертво приросшая к лицу маска придворного не помогла скрыть страх и отчаяние, когда он смотрел на приговоренного. «Три тысячи солдат, — продолжал размышлять Эммануэль. — Ни одна душа не смогла проскользнуть мимо них. Только Рива и Проклятый. Только они». Он повернулся, откликаясь на настойчивый голос графа де Фольвеса, спрашивающего его о последних донесениях патруля:
        — Я не думаю, что следовало... — начал было Эммануэль, но замер на полуслове, смертельно побледнев. — Господи Боже мой...
        — Монсеньор! — окликнул его Фольвес.
        Эммануэль даже не услышал обеспокоенного голоса аристократа. Внезапно озарившая догадка парализовала его. Он сидел, уставившись перед собой ничего не видящим взглядом, повторяя про себя: «Господи Боже мой...»
        То, что он должен был понять много месяцев назад, вдруг стало ясным как день! Де Лувар медленно поднял голову и посмотрел на Олега. Несколько секунд они, не отрываясь, смотрели друг на друга. Вассалы замерли в недоумении.
        Эммануэль рывком поднялся с кресла. Олег в страхе зашептал:
        — Нет, монсеньор, умоляю вас, нет...
        Минуту де Лувар стоял неподвижно в гробовой тишине, затем опустился обратно в кресло. Никто и никогда не видел легендарного северного тирана, покорителя варваров, в таком смятении. Алексис де Шевильер не смог удержаться от шутки:
        — Вам было видение, монсеньор?
        — Да, — отозвался Эммануэль, но тут же замолчал и больше не проронил ни слова.
        Понемногу разговоры возобновились, большей частью о Регенте и коронации мессира Луи. Де Лувар сидел погруженный в свои мысли.
        Прозрение наступило столь внезапно, словно кто-то прошептал готовое решение ему на ухо. Мозаика из разрозненных событий и фактов сложилась настолько безупречно, что он никак не мог взять себя в руки и сидел ошарашенный сознанием своей слепоты. Рива, Олег, епископ — все лгали искусно, словно мастера, накладывая последние «мазки на картину», доводя ее до совершенства. «У принца голубые глаза», — сообщал Олег. «Ему лет тринадцать», — как бы вскользь несколько раз повторил Рива. «Мессир Луи — наш будущий король», — играл в смирение его преосвященство. Несколько безобидных слов — и правда надолго скрылась под толщею лжи... Но у них не было иного выхода. Если бы не эта ложь, то замысел раскрыли бы задолго до его будущего удачного завершения.
        Эммануэль поднял глаза.
        Олег неподвижно стоял у окна, любуясь морем. Внезапно сеньора охватил ужас от осознания того, кто на самом деле жил в его замке все эти долгие месяцы. Перед глазами поплыли воспоминания одно ужаснее другого: Олег, привязанный за руки к кандалам с шипами, его истерзанное тело на полу в клетке, разбитые от отчаяния о стены карцера окровавленные руки...
        Алексис де Шевильер первым поднялся из-за стола, собираясь уходить. За ним потянулись остальные — необычное, ничем не объяснимое задумчивое настроение сеньора не располагало к продолжению веселья.
        Когда откланялся последний из гостей, Эммануэль вновь поднял глаза на юношу. На этот раз им овладело ощущение нереальности всего происходящего. Он смотрел на знакомый профиль в ореоле золотистых волос, белоснежную рубашку, связанные за спиной руки... «Неужели это тот самый подросток, чье существование может в корне изменить судьбу огромной страны?»
        Олег обернулся, его взгляд был наполнен горечью и раскаянием:
        — Мне жаль, что все так вышло. Вы должны были обо всем узнать только через несколько месяцев.
        Эммануэль тряхнул головой, словно просыпаясь от долгого сна: «Он не погиб! Он будет жить! — осенило его вдруг, и его сердце радостно забилось. — Он спасен!» Перед глазами понеслись воспоминания: золотоволосый юноша, счастливо смеющийся, несущийся, словно ветер, на Вороном Дьяволе; он же, зачарованно любующийся птицами на Птичьем острове...
        — Я бы многое отдал, чтобы узнать обо всем этом намного раньше, — вздохнул Эммануэль. — Я смог бы избавить вас от всех этих мучений.
        — Нет. Именно они спасли мне жизнь. Кому пришло бы в голову искать меня в ваших клетках или в карцере, да еще с Зеленым браслетом на руке?
        Эммануэль отвел взгляд.
        — Простите, — засмеялся Олег. — Больше ни слова об этом...
        — Не беспокойтесь. Кажется, я стану знаменитым и надолго войду в историю: первый аристократ Систели, который выпорол розгами своего короля, и, уверен, единственный, — невесело усмехнулся де Лувар, крутя в руках свой серебряный кинжал. — Однако сколько вам на самом деле лет, монсеньор?
        — Семнадцать. Совсем скоро будет восемнадцать.
        «Значит, когда его привезли ко мне, наследнику исполнилось шестнадцать. Можно считать, ребенок. Откуда в нем столько сил, как он выдержал все это?» — поневоле ужаснулся Эммануэль.
        — Почему вы мне ничего не рассказали? Сначала не могли, я понимаю... Но потом?
        — Я не мог... Мы дали клятву в Бренилизе. Мы поклялись. Даже вам я не мог ничего сказать. Что бы вы сделали с королем-клятвопреступником?
        — Ничего. В самом деле ничего... Вы попали в ужасную ловушку...
        — Вы тоже, сеньор... Как и Флоримон, как и все дети, оставшиеся в Большом монастыре... — Олег замолчал, охваченный печальными воспоминаниями.
        В этот момент вошел охранник, развязал ему руки и снова исчез за дверью. Олег устало прислонился к стене, растирая запястье.
        — Прошу вас, монсеньор, присаживайтесь, — покраснел Эммануэль. — Вы же знаете, этот замок со всеми его скамьями и креслами... и его хозяином... принадлежит вам.
        — Что-то такое припоминаю, — улыбнулся Олег, — Законы и традиции. — Он сел на скамью и потер виски.
        — Это нужно прекратить, — тихо произнес Эммануэль.
        — Нет. У нас нет выбора. Либо это, либо смерть.
        — Его надо снять.
        — Браслет? Ни в коем случае!
        — Но он же убивает вас.
        — Согласен. Но намного медленнее. А главное, все поправимо... до решающего момента, — он усмехнулся. — Вот поэтому, сеньор, я не мог вам ничего рассказать. Вы попали бы в такую западню, по сравнению с которой моя показалась бы пустяком. Я знал, что однажды все откроется... У вас, в любом случае, не было бы другого выхода, чем все оставить как есть, — Олег повернулся к окну. — В тот день в подвале у клетки, когда вы дали мне кружку с водой, я понял, ваш груз гораздо более тяжел, чем мой. Я не... — Он внезапно замолчал и наклонился вперед, громко застонав.
        Некоторые приступы начинались столь внезапно, что он не мог сдержать стоны, застигнутый врасплох. Эммануэль отвел взгляд. На столе зловеще поблескивало лезвие кинжала. Он взял его и вложил в ножны.
        Олег сидел, опустив голову, судорожно вцепившись в край скамьи. Эммануэль вздохнул — вопросы переполняли его, но он заставил себя сдержаться: «Не сейчас. Позже. Он жив, и это главное... Возможно ли, что в этих муках кроется высший смысл? Ведь тогда, в монастыре, они же, скорее всего, приняли решение, не обдумав его хорошо, от отчаяния.
        Его посадили на коня и пустили прямиком в ад». Эммануэль вдруг вспомнил, как Олег в испуге поднял руку при виде приближающегося к нему незнакомого человека в день своего приезда: «Не Олег. Его зовут Рено-Фолькес де Систель. Интересно, что стало с настоящим варьельским Проклятым?»
        Несчастный выпрямился. Несколько минут он неподвижно сидел с закрытыми глазами, затем тихо сказал:
        — Это дьявольское изделие умеет выбрать подходящий момент. Сегодня оно не останавливается ни на минуту. Извините, — его голос был усталым, но на этот раз в дыхании не осталось и следа одышки.
        «Это мучение не может быть напрасным... Не должно быть», — вздохнул Эммануэль и тихо спросил вслух:
        — Что я должен делать?
        — Ничего. Все должно быть как прежде, прошу вас. Регент — при смерти, но еще жив.
        Мне нет восемнадцати. Нужно время.
        — Когда вам исполняется восемнадцать?
        — 12 октября. Через четыре месяца, — юноша замолчал ненадолго, Затем продолжил с легкой улыбкой на губах: — Но вы все-таки можете кое-что сделать для меня — освободите меня от «пиявок», пока я их не задушил. — Он вновь внезапно согнулся и сквозь стон приглушенно добавил: — Позвольте мне уйти, сеньор. Прошу вас...

* * *
        На следующий день утром Эммануэль, увидев Олега во дворе замка, заметно побледнел.
        Сент-Люк вопросительно посмотрел на него. Слышал ли он перешептывания о вчерашнем странном поведении де Лувара — неизвестно.
        Олег подошел к ним. Капитан привычно, как и многие обитатели замка, с которыми узник не имел права заговаривать первым из-за их знатного происхождения, бросил несколько слов:
        — Вы меня ждете?
        — Нет, капитан. Я искал сапожника из каравана. Но они, как обычно по утрам, дрыхнут, словно сурки, — Олег улыбнулся безмятежной улыбкой. Он выглядел, насколько это было возможно в его положении, бодрым и счастливым. Усталость, если, конечно, ее не усиливал браслет, обычно начинала сказываться не раньше полудня. Олег поднял глаза на Эммануэля, и его губы растянулись в радостной улыбке. Затем он повернулся и направился к конюшне.
        — А где его охрана? — Сент-Люк растерянно посмотрел на Эммануэля.
        — Она больше не нужна.
        Капитан несколько секунд молча стоял в задумчивости. Потом тревога за юношу все же взяла верх:
        — А если он опять попытается сбежать?
        — Он не станет этого делать.
        — Вы взяли с него слово?
        — Неужели, капитан, вы поверите слову Проклятого? — улыбнулся Эммануэль.
        — Его слову... Да. Он дал вам его?
        — Нет. Но он не сбежит.
        — Если ему что-то очень понадобится там, снаружи, угроза наказания его не удержит.
        Эммануэль даже удивился, как капитан заботился об Олеге. Обычно солдаты никогда или же только в самых крайних случаях позволяли себе перечить своему суровому господину.
        — Не будем больше об этом, Сент-Люк.
        У ворот стали собираться солдаты — отряд готовился к своему ежедневному походу.
        — Мы пройдем сегодня скалистым берегом. Потом свернем к западу мили на четыре. Вернемся, вероятно, только к ночи, —доложил Сент-Люк.
        — Хорошо, — кивнул Эммануэль.
        Несколько минут он задумчиво провожал взглядом выходящий за ворота патруль. Было бы надежнее отправить побольше солдат, но он не мог рисковать.
        Внезапно сеньор услышал веселый смех у себя за спиной — Олег с мальчишкой-пастухом вытаскивали из конюшни огромный железный чан с водой. Котел неизменно стоял у порога башни и всегда был наполнен свежей водой, которой осужденные, вырываясь наконец из лап мэтра Обина, утоляли мучительную жажду. Много солдат изведали плети палача на собственной шкуре за годы своей службы, и все они знали цену первому глотку воды, поэтому чан никогда не пустовал.
        Проходя мимо грозной фигуры сеньора, мальчишка боязливо покосился и замолчал, но, сделав несколько шагов вперед, вновь расхохотался — железное дно сосуда задело камень, и Олега окатило водой.
        На пороге башни, скорчившись у стены, сидел солдат, получивший накануне удары плетьми. Наследник присел на корточки, зачерпнул кружку воды и протянул ее солдату. Эммануэль направился к ним. Юный пастушок на всякий случай поспешил исчезнуть.
        — Кажется, я его напугал, — заметил Эммануэль.
        — Да уж, — кивнул Олег. — Вы можете напугать кого угодно.
        Сеньор смотрел на юношу, сидевшего на корточках перед простым солдатом в сандалиях бродяги на босу ногу, и вновь ощущение нереальности охватило его: «Господи, это же король Систели...»
        Намазанного солдата, по всей видимости, сильно тяготило присутствие хозяина. Он поднялся и, держась за стену, удалился.
        — Я должен буду рассказать обо всем Саль-виусу, — тихо сказал Эммануэль.
        Видя, что Олег нахмурился, он торопливо добавил:
        — Если вы не против, конечно. Но ноша старика не тяжелей моей... — Он помолчал пару секунд, потом нахмурился и мрачно буркнул, протянув руку: — Поднимайтесь.
        Глядя на его недовольное лицо, Олег усмехнулся :
        — Хорошо. Расскажите ему. Но не слишком резко, как-нибудь помягче.

* * *
        Обычно Эммануэль говорил все, что считал нужным сказать, прямо и без обиняков, но, если возникала такая необходимость, мог проявить дипломатическую осторожность.
        — Мне нужно кое-что тебе рассказать, — начал он, встретив Сальвиуса после полудня в Большом зале, — Ты всегда настаивал на том, что Олег не мог совершить такое зверское преступление. И что, в принципе, он мог убить, но не столь жестоко.
        Сальвиус согласно кивнул, бросив смущенный взгляд на узника, стоявшего у стены с книгой в руках. Тот, видя его неловкость, улыбнулся одними уголками губ.
        — Так вот, — продолжал Эммануэль, — ты был абсолютно прав. Кроме того, ты утверждал, что мэтр Фортье за все богатства мира не пошел бы на сделку со своей совестью и не стал бы выносить приговор невиновному. В этом ты тоже оказался прав. К сожалению, ты, как и я, дальше этих умозаключений не пошел, а зря.
        — Это загадка, сеньор?
        — В каком-то смысле. И ты сейчас сможешь сам ее разгадать. Ну так вот, мэтр Фортье не ошибался и не подтасовывал факты — Проклятый действительно зверски убил своего отца. Но это был не Олег.
        — А кто же... — начал Сальвиус, но запнулся, изумленный, пытаясь осмыслить услышанное. Удивление на его лице сменилось ужасом.
        — Олег — не Проклятый?! — пролепетал он.
        — Нет. Ему пришлось временно выдать себя за него. В это трудно поверить, но удел преступника оказался предпочтительнее его собственного.
        — Но кто он?!
        — Ты не догадываешься? Подмена произошла в Бренилизе восемнадцать месяцев назад...
        — В Бренилизе?
        — Да. Когда де Рива вез Проклятого мимо Агатанжского монастыря, тот попросил у него разрешения исповедаться...
        — О, Господи! Боже мой... Господи... — запричитал старик.
        — Только не вздумай изводить меня своим сочувствием, — засмеялся Олег. — В этой подмене есть и кое-что светлое. Например, я смог выжить. И потом, ваша дружба...
        — О, Господи! — пролепетал лекарь. — Но как?! — воскликнул он.
        Эммануэль вкратце изложил известную ему историю, включая рассказанные ему сеньором Ларви сведения о смертоносном действии браслета.
        В зал вошли слуги и принялись сервировать стол к обеду. День близился к концу, но жара не спадала.
        — Я предчувствовал нечто подобное, — вздохнул Сальвиус. — Мы оба подозревали неладное. Бренилиз, армия, епископы, ставшие вашими последними хранителями... Эта путаница с возрастом наследника. Еще и метка на плече. Откуда она у вас?
        — Ее сделал его преосвященство. Это изображение Бримесской печати, свидетельствующее о подмене.
        — Вы подписали клятву о неразглашении?
        — Да. Я и еще шестнадцать человек: епископы, де Рива, варьельский Проклятый и мой наставник. Текст хранится в склепе Агатанжа. Кроме того, мы дали обет хранить ее в тайне до моего совершеннолетия или же до смерти Регента. Мне единственному разрешалось нарушить ее, но только в случае угрозы для жизни, — он посмотрел на Эммануэля. — Если бы вы приняли решение отослать меня в столицу, я был бы вынужден во всем вам признаться, поскольку Регент знает настоящего Проклятого в лицо.
        — Я чувствовал... Мы чувствовали это... — бормотал Сальвиус.
        — Я был вынужден лгать вам, иначе бы вы догадались, — продолжал Олег. — Я говорил, что видел принца, что у него голубые глаза. Сотни раз мне казалось, вы подбираетесь к разгадке, но в последний момент какие-то детали ускользали, и картинка не склеивалась...
        — Но браслет?! — воскликнул вдруг лекарь. — Его надо немедленно снять...
        — Ни в коем случае, — отрезал Олег. — Я по-прежнему должен оставаться варьельским Проклятым. Или все жертвы будут напрасны. Зовите меня Олегом и продолжайте обращаться со мной как и прежде.
        — Но я же не могу... — запротестовал Сальвиус, но вдруг остановился и залился радостным смехом. — Вы живы, мой господин! Вы все-таки живы, и вы здесь! Какая удивительная история! И какая печальная... — Старик снова помрачнел.
        — Я не нахожу в ней ничего удивительного, но и не считаю ее печальной. Я ведь жив! Смерть преследовала меня по пятам много месяцев... до приезда де Ривы в монастырь.
        — Как мог граф согласиться на такую авантюру? — спросил Сальвиус. — Он ведь состоит на службе у Регента.
        — Не совсем так. Прежде всего он — мой подданный, а уж потом подданный Регента, — принц помолчал, затем внезапно рассмеялся: — Рива был так горд возложенной на него миссией сопровождать Проклятого, так доволен своим человеколюбием, дав возможность преступнику облегчить свою душу и исповедаться! Но законы и традиции значат для него столь же много, как и для нас с вами.
        Он был вынужден подчиниться.
        — Эта идея с подменой пришла в голову вам?
        — Нет, — наследник задумался на секунду, затем признался: — Знаете, очень трудно после такого длительного молчания вновь говорить откровенно, ничего не скрывая.
        — Попробуйте, прошу вас, — улыбнулся Сальвиус. — Я был свидетелем, как вы совершали вещи куда более сложные, чем эта. Так что продолжайте. Замысел принадлежит вам?
        — Нет. К тому времени все, что я умел, это читать и писать, в том числе по-вельтски, ждать смерти и стараться не думать о ней. Младших детей короля не учили ничему... из предосторожности. Когда мне сообщили, что отныне я — старший сын, я не был готов к этому. Хотел отказаться. Мне нравилось презирать этот мир, да и все подобные хлопоты меня мало привлекали, тогда я был невежественен и многого не понимал... Единственное, мне понравилось, что теперь, став наследником престола, я могу позволить себе удовлетворить все свои капризы и желания. Вот так... Когда Рива с Проклятым вошли в часовню, я сидел там, играл счетными палочками с Флоримоном и Комом. Убийца все время бормотал что-то бессвязное, меняя интонации, словно разговаривал с кем-то невидимым. Мы стали смеяться над ним. Дети часто бывают жестокими, не осознавая этого, — он замолчал на несколько секунд, помрачнев от воспоминаний. — Проходя мимо меня, он задел меня плащом. Этот момент, вроде ничего не значащий, я не могу забыть до сих пор. Этому юноше я обязан жизнью. Фактически, я обязан жизнью страшному преступлению. Мне страшно от одной мысли,
что я выжил только благодаря человеку, совершившему такое, и теперь буду вечно идти по дороге своей судьбы, ведомый его рукой...
        — Глупости! — перебил его Сальвиус.
        — Может быть, — грустно улыбнулся Олег. — Там, в часовне, кажется, Проклятый меня даже не заметил. Похоже, он вообще никого не видел. Они с его преосвященством прошли в соседнюю комнату. Дверь осталась полуоткрытой, и я слышал, как де Рива сказал, что солдаты Регента всего в трех милях от монастыря. Его преосвященство позвал меня. Так закончилось время детских капризов... — Он замолчал, и Сальвиус бросил на него обеспокоенный взгляд, опасаясь нового приступа. Но Олег прервал свое повествование, погрузившись в воспоминания.
        — Что ж, — вновь заговорил он, улыбнувшись при виде того, как терпеливо Эммануэль и Сальвиус ждут продолжения. — Пока писец составлял две копии текста клятвы, послушник принес Проклятому еду, а мне попытались втолковать, что Господь даровал наследнику шанс чудесного избавления. Меня бросились переодевать; его преосвященство, суетясь, громко требовал кинжал, Флоримон плакал, продолжая раскладывать палочки. Единственный, кто не шевелился, это — де Рива. Он сидел, вцепившись руками в скамью, побледнев от ужаса. — Олег вновь замолчал.
        Ни Эммануэль, ни Сальвиус не решались прерывать его вопросами.
        — Флоримон де Белькес — мой товарищ и друг, — вздохнул Олег. — Мы были как братья. Вместе росли, все делили пополам. Я готовился стать монахом, он — дворянином Кассажа, но судьба распорядилась по-своему. Никому в своей жизни я так не доверял, как ему. Он никогда не унывал и ничего не боялся... В тот день он хотел ехать вместе со мной. Но ни у кого даже не было времени толком объяснить ему, почему это невозможно. Когда мне вырезали метку на плече, и мы прошли в зал подписать договор, Флоримона уже увели. Стражников Кассажа отослали, оставив только четырех человек. Рива снял браслет с Проклятого и надел его мне. Потом меня вытолкали наружу. С того момента, как граф с преступником въехали под своды монастыря, не прошло и часа... — Олег поднял глаза: — Хотите знать, что было дальше?
        — Да, — кивнул Эммануэль. — Я принимал участие в театральной пьесе, не зная ни ее сюжета, ни смысла. И теперь хочу знать все.
        — Сейчас мне кажется, что все это происходило как будто в другой жизни, в другом мире и не со мной. Я был глуп, как щенок... Принц-ребенок. Мы скакали в ночи во весь опор. Рива время от времени кричал мне вслед не торопиться. Но я никогда еще до этого не мчался галопом по лесу, любуясь звездами, и был абсолютно счастлив. Его преосвященство сказал мне на прощание: «Храни вас Бог, сын мой. Теперь ваша судьба только в ваших руках». Но я не грустил. Я был счастлив вырваться, как мне тогда казалось, на свободу. Мы пересекли три линии осады без помех...
        — Три?!
        — Три. Они пропускали нас без вопросов при виде знамени Верховного Трибунала. Это было странное ощущение — все эти войска собрались из-за меня, и они беспрекословно нас пропускали. Один из офицеров пожелал взглянуть на мой браслет. Не для проверки, нет. Он знал графа в лицо и, кроме того, получил приказ не задерживать нас. Его распирало любопытство. Он потрогал устройство, громко засмеялся и обозвал меня скотиной. Но у меня было замечательное настроение: я сбежал, мы обвели Регента вокруг пальца, Флоримон, я был уверен, скоро присоединится ко мне, или же я вскоре вернусь к нему. Мне было шестнадцать, а ночь казалась такой удивительной... — Олег улыбнулся. — Пару раз я почувствовал, как браслет сдавливает руку и обжигает ледяным холодом. Мучительное ощущение, но я терпел, поскольку меня поддерживала мысль о спасении. Но через какое-то время, когда мы уже приближались к вашим границам, этот монстр показал, на что способен. Я кричал от боли, пытался сорвать его с руки, умолял Риву освободить меня от этой пытки. Но все вокруг, оцепенев от ужаса, некоторое время молча смотрели, как я извивался на
земле. В конце концов, меня вырвало. Рива не выдержал и снял браслет. Помню, он уронил трилистник в траву, и мы долго его искали... Даже повернули обратно в Бренилиз. Солдаты пересказывали нам слухи, которые ходят о вас — о ваших кандалах, о безжалостности к варварам, о суровом нраве. До этого они молчали, но раз мы больше не направлялись в Лувар, то выложили начистоту все, что слышали о вас. Рана на моем плече ныла все сильнее, звезды перестали очаровывать и теперь казались далекими и холодными... Рива молчал всю дорогу обратно, сказав только, что теперь без вопросов пересечь линию осады не получится. Когда вдали показался Бримесский лес, граф повернулся ко мне и произнес: «Принц, там нет ничего, кроме смерти». Я понимал это. Мы остановились. Куда дальше? Бежать? Но, если бы я не прибыл в Лувар, Регент мгновенно бы все понял, и меньше чем за неделю нас без труда настигли бы где-нибудь в лесу... Рива с солдатами молча ждали моего решения. Мы стояли на берегу среди дюн. Я спустился к морю. Я очень хотел жить, но цена, которую надо было за это заплатить, меня ужасала. Однако другого пути не осталось, и
я окончательно понял это там, смотря на волны. Я вернулся к Риве и солдатам, надел браслет. Мы немного отдохнули и тронулись обратно в путь по дороге к вашему замку... Мы скакали без остановок весь день — необходимо было прибыть в Лувар раньше конвоя, чтобы не вызвать подозрений своим опозданием. По подсчетам графа, из-за моей паники было потеряно ровно столько времени, на сколько опережали отряд сопровождения. Но, по счастью, он прибыл с задержкой, поскольку в пути возникли какие-то проблемы... В дороге, когда боль становилась невыносимой, и я не мог сам держать поводья, Дарсьер сажал меня к себе на лошадь.
        — Дарсьер? — встрепенулся Сальвиус. — Вы упоминали это имя несколько раз в бреду.
        — Да? Возможно. Он был самым старшим из моей охраны и сопровождал меня с самого моего рождения. Называл меня Маленьким Принцем, когда я был ребенком... У ворот вашего замка, когда послышался скрип решетки, я, совершенно измученный, в ужасе отшатнулся, но он удержал меня, приговаривая: «Смелее, Маленький Принц. Это единственное место, где вы будете в безопасности». От усталости и страха я был словно в тумане и плохо соображал. Помню только ваш устрашающий силуэт на крыльце в окружении стражников.
        Помню, как шел в трех шагах позади вас и Ривы, это было так для меня непривычно — я всегда ходил впереди кого бы то ни было. Я видел ваше спокойствие и представлял себе, как вы с таким же хладнокровием убиваете варваров. Вы презрительно и насмешливо смотрели на графа, меня же вообще не замечали...
        — Вижу, я произвел на вас неизгладимое впечатление в тот вечер, — заметил Эммануэль.
        — Да уж... Более чем, — улыбнулся Олег. — Я боялся вас несколько месяцев, до той ночи в клетке. Так вот, когда граф уехал, я вдруг с ужасом понял, что теперь мне никто не сможет помочь. Я оказался целиком в вашей власти и почти ничего не знал о Проклятом. Только то, что ему девятнадцать, что он из Варьеля, его имя — Олег де Вирмес. Мне рассказали, что он зверски убил своего отца, вырвал ему то ли глаза, то ли язык. Преступник в самом деле был сумасшедшим. Я видел его тогда в Бренилизе. Стоило немалого труда объяснить ему, что нужно подписать договор. В тот вечер вы молча прочитали предписание, бросив на меня всего один взгляд, словно не веря собственным глазам. Потом протянули мне листки, из которых я понял тогда только две вещи: мне запрещается первым заговаривать с людьми благородного происхождения, и вы вправе делать со мной все, что захотите... В своих комнатах я встретил тебя, Сальвиус, и взглянул ты на меня тогда очень недружелюбно.
        — Неправда, — вступился за себя лекарь. — Это вы смотрели на всех с холодным равнодушием.
        — Но меня можно понять. Я так защищался, боялся, ведь я был всего лишь капризным, избалованным ребенком. Мир изменился для меня в один день. Несколько лет подряд епископы намеренно лгали всем о моем возрасте, хотели запутать Регента. Они так долго лгали, что сами поверили в это. Мне позволялось все... или почти все. От меня ничего не требовалось, кроме монарших манер. Они называли меня «Маленький Король». И вот, в тот вечер Маленький Король очутился в огромном мрачном замке в окружении незнакомых, жестоких и мрачных людей, с Зеленым браслетом на руке. И судьба его отныне оказалась в руках «безжалостного убийцы варваров»... У меня было два выхода: умереть или преодолеть себя. Я выбрал второе. Вот и все...
        — Нелегко вам здесь пришлось, — протянул Эммануэль.
        — Кое-где в то время было похуже. Теперь-то я знаю, что произошло в Большом монастыре после моего отъезда. Войска ворвались туда около десяти вечера 17 января.
        Я, по всей видимости, был на вечерней аудиенции, когда там произошла резня.
        — Они убили Проклятого?
        — И не только его. Они убили всех, кто более или менее подходил по возрасту. Регент отдал предельно ясный приказ, дабы никогда не возвращаться к этому вопросу: убить всех детей и юношей от десяти до двадцати лет. Армии приказали оставаться у стен монастыря.
        По всей видимости, Регент отдавал себе отчет в том, что может произойти, если они войдут внутрь. Хватило одних сультов. У них в руках были факелы, они надели свои волчьи шкуры.
        Вы их видели когда-нибудь, сеньор?
        — Нет.
        — Я тоже. Но я так долго готовился к встрече с ними, которая должна была состояться рано или поздно, что они стали сниться мне по ночам, — он опустил глаза и глухо пробормотал: — Меня там не было. Как это часто случается с принцами, мне оставалось довольствоваться воображением...
        — Бремя ответственности за это преступление лежит не на вас, — твердо сказал Эммануэль. — Вы поступили правильно, как того требовал закон... и жители Систели.
        — Да, но мысли об этой резне преследуют меня... Они сбросили их в ров: Флоримона, Проклятого, потом молодого послушника, прекрасно играющего на виоле... и пастушка с гор, которого я видел пару раз, не больше... юного художника, ему уже исполнилось двадцать два года, но он выглядел гораздо моложе. Пятнадцать человек. Вначале их было пятнадцать. Никто даже не попытался узнать, кто есть кто. Они шарили везде... Нашли еще троих и тоже сбросили в ров. Последним отыскали Кома в соломе. Они сломали ему обе ноги. А Флоримон... —Олег замолчал и опустил голову.
        Сальвиус в смятении отвел глаза.
        — Да благословит Господь его душу! Ему было всего пятнадцать... Епископы попросили моего друга назваться принцем Систели, чтобы все поверили в смерть наследника, и тем самым обезопасить меня. Они надели на него мой плащ и мое золотое колье. И он сделал это. Он крикнул, чтобы они не стреляли, что он — принц Систели... Они убили его самым первым, а потом расстреляли всех остальных, словно зайцев... и сбросили всех в ров... Епископов заперли в часовне. Они молились. Надеюсь, не обо мне, ведь я был здесь — в тишине и безопасности...
        — Вам все это рассказал музыкант из каравана?
        — Нет. Он только передал мне письмо. В нем не было подробностей, лишь основные факты. Все остальное я узнал позднее.
        — Но почему музыкант не стал входить в замок?
        — А вы упрямы, — рассмеялся Олег. — Уже в который раз задаете мне этот вопрос. Все очень просто — он так боялся, что отказался наотрез. Епископы попросили передать послание очень молодого и абсолютно непричастного к этому делу человека, но весьма ловкого и неглупого. Ему сказали, что он несет индульгенцию. Но один караванщик по дороге рассказал ему о вас столько всего устрашающего, да к тому же сам вид замка довершил картину, и посланец не захотел входить и остался снаружи. Музыкант стал играть под моими окнами мелодию, часто звучавшую в Бримесе. У меня не было времени для раздумий, ну я и проскользнул вместе с выходившим караваном. Я тогда решил, что это конец всех моих кошмаров, что за мной вернулись, решили отвезти в Бренилиз и избавить от браслета... Но все оказалось не так. Музыкант лишь передал мне письмо.
        Всего лишь пара строк на вельтском языке из предосторожности. То, что в нем сообщалось, было ужасно... А потом эти ваши кольца... в них тоже не было ничего хорошего, — он посмотрел на Эммануэля и продолжил: — Не корите себя. Вы оказались в той же ловушке, что и я. И потом, какой ребенок из сброшенных в ров не поменялся бы со мной местами?! Его преосвященство не назвал имен погибших. Он написал всего несколько слов: «Оставайтесь там, где сейчас находитесь. Это единственное место, где вы в безопасности. Сохраняйте мужество ради девятнадцати невинно убиенных душ». Я надеялся, что Флоримону удалось спастись. Он был так ловок и умен! Той ночью в клетке после плетей я совсем отчаялся. Ненавидел мир, людей, себя. Я был уверен тогда, что вы спустились в подвал насладиться зрелищем, поразвлечь себя видом мук человека, осмелившегося вас ослушаться... — Олег улыбнулся светлой, по-детски искренней улыбкой. — Кружка воды, которую вы мне протянули тогда, спасла мою душу от ненависти. Это был дар провидения. С того момента мир стал для меня немного светлее, появилась надежда. Я не знал подробностей событий в
Бренилизе вплоть до приезда Ривы в сентябре. Хотя и он знал немного. Его преосвященство послал графа разъяснить мне причины, по которым я по-прежнему должен оставаться в Луваре, и еще кое-что в отношении браслета, точнее, его действия. За несколько месяцев он сумел побольше разузнать о нем. Однако не хотел излишне волновать, понимая, что сил у меня становится все меньше. Он сообщал также, что весной приедет в Лувар. Епископы добрались сюда исключительно ради того, чтобы повидать меня хотя бы раз, не вызывая ни у кого подозрений. Рива, однако, передал мне еще одно сообщение без их ведома. Он сообщил, что Дарсьер будет ждать меня на Зеленом острове, если я смогу выбраться...
        — Но почему он не вошел в замок?! — не удержался Эммануэль.
        — Не мог. Ведь он привез меня сюда. А не заметить его или не запомнить невозможно. Вы это сами поймете, когда увидите его. Такой великан с ярко-рыжими волосами.
        — Так это только ради того, чтобы увидеть его, вы провели столько месяцев в карцере?!
        — Да, — кивнул Олег. — Я понимаю, звучит глупо, но это так. К тому же я надеялся, он подробно расскажет о случившемся в Бренилизе 17 января и, наконец, сможет сказать точно, жив ли Флоримон. Я знал, ни одному ребенку не удалось укрыться от сультов, но все же надеялся, что мой друг смог ускользнуть от них до штурма в надежде найти меня. Я не подозревал, что к тому времени он уже умер ради меня. Думал, друг ждет меня на Зеленом острове вместе с Дарсьером. Если бы я мог пробиться сквозь эти стены с помощью ногтей и зубов, то сделал бы это. Мне никак не удавалось сбежать, а время шло... Дарсьер ждал меня три месяца. В тот день, когда мы собрались к Ульмесу охотиться на волка, у меня остался последний шанс. Кочевники уже собирались уходить. Дарсьер рассказал мне о Флоримоне, о Коме и юном художнике, о сультах — обо всем. Потом я вернулся в замок. Я думал, наказанием будут тридцать или сорок плетей.
        — Нет. Тогда вы бы не выжили. Задохнулись бы от боли.
        — Ваши карцеры куда более мучительное испытание, чем плети.
        — Я знаю. Но у меня не было выбора.
        Они замолчали — молоденькая служанка вошла в зал и принялась расставлять на столе цветы, бросая украдкой красноречивые взгляды на Олега.
        — Ее зовут Лилия, — задумчиво сказал Олег, когда девушка вышла. — Это вельтское имя. Откуда оно у нее?
        — Кстати, насчет вельтского языка! — воскликнул Эммануэль. — Помните, в один из первых дней вашего приезда вы что-то рассказывали нам с Сальвиусом на вельтском, а в конце произнесли какую-то фразу и рассмеялись?
        — Прекрасно помню, — улыбнулся наследник. — Малина вассим Систелема ульмэ. Это означает: «Я — принц Систели». В тот день я рассказывал вам и Сальвиусу на вельтском обо всем, что случилось в Бренилизе. Предупредил, что в тот момент, когда переведу эту фразу, вы будете смеяться, но не так весело, как я, и оказался прав.
        — Нет. Вы оказались не правы. У меня нет никакого желания смеяться вообще. Я, не раздумывая, отдал бы жизнь за принца Систели... впрочем, как и многие жители этого острова. Слепой случай привел законного наследника в мой замок ради спасения его жизни. А что сделал я?!
        — Перестаньте! — улыбнулся Олег. — За случай, который привел меня именно в ваш замок, я никогда не перестану благодарить Бога! Теперь я многое знаю о вас. Я наблюдал за вами каждый вечер, а то и целыми днями. Видел, как вы наказывали и миловали, веселились и грустили... Одним словом, как жили и правили Луваром. И если я стал тем, кем, надеюсь, стал, то во многом благодаря именно вам. Его преосвященство сейчас сказал бы, что пути Господни неисповедимы...
        — Должно быть, я часто казался вам беспощадным.
        — Вовсе нет, сеньор. Разве что беспощадно прямолинейным, — он закрыл глаза и прислонился к стене. Эммануэль посмотрел на него в тревожном ожидании. В последнее время
        Олег настолько терпеливо сносил приступы, что иногда посторонний наблюдатель мог вообще ничего не заметить. К счастью, сейчас принц просто устал.
        — И что теперь? — прервал молчание Сальвиус.
        — Теперь я буду так же терпеливо ждать смерти Регента, как он ждал моей.
        — А если он еще не скоро умрет?
        — Тогда будем ждать 12 октября — моего совершеннолетия. Получится немного дольше, но вполне приемлемо. 12 октября я отправлюсь в Систель восстанавливать справедливость.
        — Значит, вы бы рассказали нам обо всем только одиннадцатого...
        — Нет. Не одиннадцатого, а двенадцатого, и ни часом раньше. В этот день все те, кто знает обо мне, должны были бы приехать к епископам в Бренилизе, дабы обезопасить себя от Регента. А я должен был сказать вам в этот день убийственную правду. Все это мЫ обсудили с его преосвященством в день его приезда в Лувар. Вы тогда любезно отошли в сторону, давая нам возможность спокойно все обдумать... Кстати, он интересовался, можно ли будет на вас положиться?
        — Как я был слеп! — вздохнул Эммануэль, — Епископы ведь никогда не приезжали в Лувар. Теперь все кажется таким ясным...
        — Встреча всех моих сторонников должна была состояться тринадцатого числа, утром, на границе Бренилиза и Лувара, невдалеке от Зеленого острова, если двигаться вниз по течению. Мы должны были пересечь Тьярдес. Но Регент при смерти. Он так и не узнает правду. Да и вам мне будет нечего рассказать...
        — Я уже довольно хорошо изучил вас и знаю ваши манеры. Так что могу себе представить, как бы вы обставили эту убийственную для меня новость: вошли бы, подождали, пока я заговорю первым, и спокойно, без обиняков, с улыбкой выложили бы: «Монсеньор, я — принц Систели».
        — Да, так оно и было бы...
        — Север, — произнес вдруг Сальвиус. — Помните, что прокричал чародей Ральсуг, перед тем как его повесили? «Солнце взойдет на севере». Вот о чем он хотел сказать... Он все знал, его травы сказали ему об этом. Он имел в виду вас, сеньор!
        — Я знаю, — спокойно ответил Олег
        — Наверное, вы не раз потешались над нами.
        — Случалось... если у браслета было хорошее настроение, — и наследник со смехом процитировал Сальвиуса: — «В жилах убийцы течет не кровь, а вода».
        — «Да, монсеньор», — передразнил его Эммануэль.
        — «Присаживайтесь», — в тон ему ответил Олег. — Можете это сказать сейчас еще разок?
        — Да, простите, присаживайтесь... Но впредь я предпочел бы, чтобы вы обходились без моего разрешения.
        — Повременим пока с этим. Мне не хочется умирать, — он устало сел на сундук. — Меня тут бросили, обрекли на проклятие тремя дюймами кожи и золота на руке. Потребовали молчать, ждать и выживать. Но это все еще мое королевство, и я не хочу рисковать.
        — Вы правы, — кивнул Эммануэль.
        — Это длилось так долго, — задумчиво произнес Олег. — И этот жуткий браслет не знает передышек. Но мне абсолютно ясно, куда идти и к чему стремиться... — Он внезапно обрадовался и посмотрел на Сальвиуса, не сводившего с него глаз: — Я никогда так много не разговаривал, как сегодня. И не надо так на меня смотреть. Я чувствую себя привидением.
        — В этом есть доля правды, — вздохнул Сальвиус. — Тень погибшего юного принца продолжает преследовать жителей Систели.
        — Эта тень преследует вас, — пошутил Олег. — Только принц не погиб, а вырос, Я слушаю вас, говорю с вами... Мне очень повезло! Я смотрю на вас и вижу открытые искренние лица. До этого я видел только маски, в том числе и в Бренилизе. Ни одному принцу не улыбалась в жизни такая удача. В Систели меня опять будут окружать маски. Вы бывали в Систели, монсеньор?
        — Дважды. Один раз, чтобы заверить в своей преданности его величество, когда достиг совершеннолетия. Во второй раз на его погребении. Тогда я впервые услышал о вас, и уже тогда никто не понимал, сколько вам лет. Знали только, что вы — не последний ребенок.
        — Мне тогда было двенадцать, — тихо сказал Олег. — Я жил в Бренилизе, в Большом монастыре, занимался стрельбой из лука, когда принесли известие о страшной буре. Я помню, его преосвященство тут же приказал убрать часовню в траур и время от времени странно поглядывал на меня, словно видел впервые. В тот же день с меня сняли одежду послушника, и началась эта ужасная история.
        — Она закончится тем, что вы въедете в Систель через Золотые ворота, что на холме, принц, — твердо произнес Сальвиус. — Только короли имеют право проезжать через них.
        — Патимье миллак оссир, — произнес Олег. — Синавье тималь... Я не могу вам перевести этого. Пусть это останется моим маленьким секретом, — улыбнулся он.
        Во дворе вдруг раздались громкие крики, означающие, что в замок прибыли Ульмес и Шевильер. Олег решительно поднялся.
        — А куда вы направлялись в тот вечер, когда я поймал вас за колонной входного зала? — спросил Эммануэль.
        — Я не убегал, а возвращался, сеньор. У вас отличные слуги, но они не слишком-то умны и сообразительны, — улыбнулся Олег, и все трое разразились громким смехом.
        — Все было так печально. Так печально и так безнадежно... — покачал головой Сальвиус.
        — Да, — кивнул Олег. — Но, возможно, нам это предначертано судьбой.

* * *
        В течение следующих дней ничего особенного не происходило. Над замком по-прежнему развевалось только знамя Лувара, а Олег неизменно носил на запястье браслет.
        Гонец из Систели прибыл поздно вечером на седьмой день. Он был очень молод и весь покрыт дорожной пылью. Когда его ввели в Большой зал, Эммануэль поднялся ему навстречу.
        — Монсеньор, Регент умер.
        Повисла мертвая тишина. Эммануэль с поклоном невозмутимо ответил:
        — Да упокоит Господь его душу! И да хранится его имя в памяти людской!
        — У меня есть еще одно сообщение для вас, монсеньор, от его преосвященства. Он просил передать вам, что все собрались в Бренилизе и ждут... принца Систели.
        — Какого принца Систели? Он же мертв! — не удержался Ривес.
        — Я не знаю, мессир. Мне просто велели это передать слово в слово. Они сказали, наследник жив, и ему почти исполнилось восемнадцать лет, присоединили также, что он находится в надежном месте, в котором никто не догадается его искать. Его преосвященство просил передать вам, чтобы он срочно приезжал в Бренилиз, так как мессир Луи созвал своих сультов и уже скачет туда для коронации, и если принц не успеет...
        — Но принц мертв! — в замешательстве повторил Фольвес. — Вот уже полтора года, как он умер... И к тому же ему уж никак не восемнадцать!
        — Нет, — прервал его Эммануэль, усаживаясь в кресло. — Он не умер, и ему действительно почти восемнадцать лет. Это длинная история, и у нас будет достаточно времени для обсуждения. А сейчас я поведаю вам только самое главное.
        — Он же умер, — не унимался Ривес.
        — Подождите. Послушайте лучше, что я вам расскажу. Вспомните день, незадолго до штурма Большого монастыря, когда в замок привезли Проклятого. По дороге к нам они заезжали в Бренилиз. Только конвою Трибунала позволили беспрепятственно проехать мимо солдат Регента. Епископы благодарили Бога за выпавший им шанс спасти принца. Они подменили его, обманув тем самым Регента. Граф де Рива привез в Лувар не Проклятого, а принца Систели. Таким образом, в Бримес-ском лесу погиб не наследник престола, мессиры, а...
        — О, Господи... — простонал Шевильер.
        Воцарилась гробовая тишина.
        Все замерли, оцепенев от ужаса, не в силах повернуться и посмотреть на юношу, стоявшего у окна.
        — Я узнал всю правду только семь дней назад, — добавил Эммануэль и поднялся с кубком в руке. — Слава нашему королю, мессиры! Да будет царствие его вечным!
        Несколько человек эхом откликнулись на приветствие еле слышными от страха и изумления голосами. Наконец, один из вассалов взял себя в руки и повернулся к Олегу, остальные последовали его примеру.
        Гонец недоверчиво уставился на юношу, продолжавшего неподвижно стоять со связанными за спиной руками.
        — Так принц Систели здесь?! — изумленно пролепетал посланник.
        Ему никто не ответил. В головах у всех вертелись мысли одна страшнее другой. «Господи, он будет безжалостен», — прошептал Ривес.
        Более одинокий, чем когда-либо, Олег молча обвел всех глазами и, наткнувшись на серьезный взгляд Эммануэля, улыбнулся. Де Лувар подошел к нему, развязал веревки и снял с пояса трилистник. Олег в последний раз протянул ему руку с браслетом.
        — Благодарю вас, — сказал он и прошептал, приблизившись к своему бывшему тюремщику: — Напомните, пожалуйста, что я должен делать теперь? Вы так долго держали меня здесь в качестве домашнего животного, что я все позабыл.
        — Во-первых, перестаньте говорить глупости. К вам здесь никто и никогда не относился как к животному.
        — А помните, вы однажды сбросили меня в лужу? Скажите же, что я должен сейчас делать?
        — Вам нужно занять мое место во главе стола и продолжить ужин в качестве хозяина замка. Кроме того, вы должны немедленно отправить гонца в Бренилиз с приказом епископату и пэрам Систели двигаться навстречу вам к границам Лувара. Скоро вы станете королем, так что пусть они едут к вам, а не вы к ним, — он улыбнулся, — И пусть они встретят вас там, где оставили. Это будет справедливо, мой господин.

* * *
        Блистательная процессия аристократов и епископов приблизилась к границам Лувара спустя месяц. Эммануэль и принц следили за их продвижением, получая с гонцами весточки.
        — Вам придется остаться здесь, — отдавал распоряжения бывший узник Эммануэлю. — Мы не доставим Рилору удовольствия напасть на замок, воспользовавшись вашим отсутствием. Скоро я отдам необходимые распоряжения, и не позже чем через пару недель в ваших владениях начнется строительство дорог. А через три месяца я вернусь с моим войском, и мы вместе дойдем до побережья.
        Рено-Фолькес де Систель уехал в начале августа, когда процессия епископов и пэров достигла границ Лувара. Ускакал совсем один на своем Вороном Дьяволе, держа в руке знамя Систели, снятое с башни. Когда поднимали решетку ворот, наследник повернулся к Эммануэлю:
        — Обожаю скрип вашей решетки!.. Смотрите, сеньор, я пересекаю мост! — крикнул он, смеясь, и во весь опор умчался прочь.
        Я часто представляю его себе, девочка моя, скачущего на Вороном Дьяволе навстречу славе и величию. О чем он думал в эти часы, несясь во весь опор по Флорегезской дороге? Кем себя чувствовал: Олегом, отверженным, Проклятым, или Рено — принцем, правителем огромного королевства? Неизвестно. Он никому никогда об этом не рассказывал. На холмах Пик-Валур юный пастух, увидев скачущего вдали всадника в белых одеждах, помахал ему рукой. Молодого человека звали Тибо. Узнал ли он когда-нибудь, кого приветствовал тогда?
        А приветствовал он, малышка, Рено II — самого великого короля, который когда-либо правил Систелью.