Библиотека / История / Лукьянов Тимур : " Кровь И Песок " - читать онлайн

Сохранить .
Кровь и песок (сборник) Тимур Леонидович Лукьянов
        Приключенческие рассказы о королевстве Латинском на Святой Земле повествуют о кровавых временах противостояния Запада и Востока, наступивших после завоевания крестоносцами Иерусалима в 1099 г. и продлившихся почти 200 лет, до 1291 г., когда пал последний крестоносный город Сен-Жан-де-Акр или Акра (ныне город Акко в Израиле). Доблестные рыцари, юные королевы, коварные политики, кровожадные ассасины и многие другие исторические образы предстают перед читателем на страницах книги.
        Тимур Лукьянов
        Кровь и песок
        Рассказы из цикла «Латинские хроники Святой Земли»
        Архиепископ и смерть короля
        Когда архиепископу сообщили о смерти короля, он крестил местных сарацинских крестьян в воде Иордана. Его мечта воплотилась в жизнь. Еще будучи послушником, он мечтал в далеком монастыре на земле родной Франции о том, чтобы крестить неверных в Иордане, как некогда это делал Иоанн Креститель.
        Осеннее утро было хмурое, воды этой неширокой, мелкой, но самой священной для христиан реки отражали свинцовый цвет неба. Многие бесстрашно входили в воду и самостоятельно окунались в нее, но вера некоторых была еще не столь крепка, и когда священник пытался их окунать с головой в Купельную Заводь, они по недомыслию иногда сопротивлялись. Стоя по колено в воде, архиепископ взял очередного обнаженного сарацина за шею, наклонил его и окунул головой в воду.
        - Будь смелее, — сказал священник, надевая на шею сарацину маленький медный крестик на бечевке. — Во имя Отца и Сына и Святого Духа, нарекаю тебя Михаилом. А теперь открой рот и вкуси плоть Христову и выпей кровь Его. — Служка подал все необходимое, и архиепископ, положив в рот новоиспеченному брату во Христе крошечную просвирку, дал запить ее кагором и принялся за крещение следующего неофита.
        - Иисус, Сын Божий, страдавший за нас на кресте, — молился священник, — позволь детям твоим заблудшим прийти под твою защиту. Благослови их и прости им их прегрешения.
        В этот момент Архиепископ заметил, что к его пастве на берегу присоединились четыре всадника.
        Архиепископ узнал барона Симона Наблусского — старого рыцаря с черными глазами и злым лицом, слово которого являлось законом в этой части Святой Земли. С ним был его сын, Стефан и еще два каких-то рыцаря. Молящиеся на берегу поднялись с колен.
        Поддерживаемый служками, архиепископ вышел на берег. На его плечи накинули плащ, Архиепископ сунул босые мокрые ноги в деревянные сандалии, взял свой посох и выпятил бороду. Его паства встала возле него полукругом. Священник делал вид, что не замечает рыцарей. Ему хотелось скорее завершить церемонию и обсушиться в домике при местной часовне, стоящей шагах в пятидесяти ниже по течению Иордана.
        - Теперь вы принадлежите к христианам, — сказал пастве Архиепископ. И новообращенные сарацины стали дружески приветствовать друг друга, похлопывать по плечам и целовать. Священник поздравил их и только затем обратился к всадникам, наблюдавшим за церемонией не слезая со своих рослых коней.
        - Вы явились, чтобы повторно окреститься, милорды?
        Симон Наблусский сплюнул.
        - Я был крещен еще младенцем, — ответил он, — а мой сын — в день именин.
        Архиепископ смотрел недоверчиво. Он не сомневался в том, что Стефан сделался христианином вскоре после рождения. Но ему было известно и то, как это происходило: быстрое окропление ножек, ручек и лба младенца.
        Неудивительно, что потом вырастают такие нехристи, которые и в церковь никогда не ходят…
        - Зачем же вы явились, если не собирались креститься в Иордане?
        - Посыльный из Иерусалима разыскивал вас, чтобы сообщить важную новость. — Симон указал на одного из рыцарей, облаченного в синий плащ, расшитый золотыми иерусалимскими крестами.
        - Я должен немедленно сопроводить вас ко двору, — с высоты своего седла провозгласил молодой рыцарь.
        Архиепископ терпеть не мог, когда ему указывали как какому-то простолюдину. Он готов был вспылить, но барон опередил его.
        - Новость предназначена только для ваших ушей, ваше святейшество, — сказал Симон, — и это совсем не то, чем я хотел бы сейчас поделиться с другими людьми, особенно с сарацинами, пусть даже трижды крещенными. Но архиепископ любил всегда настоять на своем, а потому громко сказал:
        - Эти люди — мои братья во Христе, они такие же христиане, как вы и я. У меня нет от них секретов, как и от Господа Нашего.
        Всадники переглянулись.
        - Скажи ему, — согласился Симон, и рыцарь в плаще собрался с духом.
        - Наш король Фульк умер, — прозвучала короткая фраза, но при звуке этих слов, казалось, вздрогнуло само небо. Король мертв. Как такое возможно? Архиепископ видел Фулька в Иерусалиме меньше недели назад. Больным король не выглядел, напротив, он был здоров и полон сил. Архиепископ сказал гонцу:
        - Расскажи, как же пришла к нему смерть?
        - Его Величество скакал на лошади, упал и разбился насмерть о камни.
        - Какая нелепая гибель! — Воскликнул архиепископ.
        Так в 1143 году христиане Леванта потеряли Фулька Анжуйского одного из самых деятельных монархов за всю историю королевства. Храбрый воин, прошедший невредимым через многие битвы, сломал шею, упав с собственного коня.
        Предательство тамплиера
        День был душным, солнце нещадно жгло, воздух раскалился, и кони не хотели идти дальше.
        - Все круги ада! — Храмовник рванул поводья, но усталый конь едва тронулся с места.
        - Негоже возвращаться с пустыми руками, Дилан, — пробасил рядом сквозь свою густую бороду брат Рональд.
        - Нужно дождаться разведчиков, иначе командору это не понравится.
        - Пусть наш командор идет к черту, — отрезал Дилан, — я не думаю, что есть смысл ждать еще дольше. Наверняка все наши разведчики уже мертвы.
        Брат Рональд вытаращил свои голубые глаза истинного норманна.
        - Что ты такое говоришь? Грешно поминать хозяина преисподней. Да и командора нашего ты обижаешь напрасно.
        - Думаешь, командор теперь позволит нам бездельничать? — сказал Дилан.
        - Его стараниями мы все скоро познаем смерть, потому что весь этот упреждающий поход — затея неудачная, так мне, во всяком случае, кажется.
        - И что же ты предлагаешь? — Спросил Рональд.
        - Ничего, — ответил Дилан, — но я не желаю, чтобы нас поскорее разделали сарацинские сабли.
        - Ну, и я, этого, разумеется, не хочу, я буду сражаться. И все мы будем сражаться, брат.
        - Так, значит, ты намерен убить много сарацин? — Подначил норманна Дилан.
        Громадный Рональд потряс в воздухе своим длинным рыцарским копьем:
        - Буду стараться нанизать на мое доброе копье как можно больше неверных.
        - А сколько их на твое копье налезет? С десяток? — Усмехнулся Дилан.
        - Может и с десяток, а может и больше, — кивнул норманн с серьезным видом. Но Дилан не изменил своего насмешливого тона:
        - Но потом же тебя все равно убьют, дурья башка. Нас слишком мало против такой силы. Похоже, командор в этот раз действительно послал нас на смерть.
        Они переглянулись, никто из них не хотел умирать. Чуть больше сотни рыцарей ордена Храма выступили на север — пятьдесят из Шато-Неф и семьдесят из Баниаса. Самый большой поход тамплиеров за последние два года.
        Дилан и Рональд были посланы вперед, чтобы поскорее отыскать сира Эдварда де Руа и других пропавших разведчиков, а также выяснить, почему сарацинские крестьяне покидают свои деревни.
        Разведчиков они пока не нашли, зато узнали, куда подевались крестьяне — те, чтобы не оказаться на поле боя, вышли навстречу наступающим исламским войскам. Пойманный старик сказал, что идет великая рать.
        Лишь к вечеру один из пяти разведчиков, наконец-то, вернулся.
        - Они движутся сюда, — прогнусавил легко вооруженный сержант-разведчик, прискакавший на небольшой черной лошадке. — Их ведет старый эмир Хамы. Я подкрался к их лагерю и заметил его возле главного шатра.
        - Можешь сказать, сколько их там? — Спросил разведчика Дилан.
        - Тысяч пять или даже больше. У эмира в авангарде всадников полтораста, и все в тяжелых доспехах и с длинными пиками, — ответил разведчик, и глотнул воду из фляги.
        Люди у костра переглянулись. Даже дюжину-другую тяжелых кавалеристов редко встретишь среди сарацин, а уж, чтобы сразу полторы сотни?
        - Мы проехали вокруг в обход авангарда, — продолжал разведчик.
        - Их колонне конца не видно.
        - И они идут прямо на нас? — Спросил Дилан.
        - Вот именно. — Нахмурился разведчик. — Эта дорога ведет к Баниасу. Думаю, они идут осаждать замок. Пора нам всем скакать обратно и укреплять оборону. Мне кажется, что против такого войска мы сейчас ничего сделать не сможем.
        - И я про то говорю, — поддержал разведчика Дилан, — я даже думаю, что и в замке укрываться бесполезно: если они пойдут на приступ, то раздавят нас быстрее, чем подойдет помощь. А командор наш, по-моему, еще и атаковать надумал.
        Во время обеденной трапезы в лагере Дилан вспомнил, как Кривой Жан, оруженосец командора, сира Гильома де Монтре, сказал утром, что ночью командор и офицеры совещались в главной палатке, а Жан подслушал. Сир Тандервиль и сир Колонедж придерживались мнения, что лучше укрепиться в замке и послать за помощью, но Отто Рауф и Ранульф де Нанд поддержали командора, согласившись с его предложением упреждающей атаки. Командор считает, что эмир не ждет, что встретит противника далеко к северу от замка, а все его огромное войско — просто недисциплинированный сарацинский сброд. Один хороший удар тяжелой кавалерии выбьет из них весь боевой дух, и они разбегутся, как уже бывало не один раз. Но что могут сто двадцать человек против тысяч! По мнению Дилана, атаковать было самоубийством.
        Сержанты заголосили вдруг по всему лагерю:
        - Братья Храма! Собирайтесь все к главному шатру!
        Дилан, нахмурившись, доел свою корку хлеба и пошел вместе с остальными. Командор стоял возле шатра вместе с офицерами. «Вряд ли объявят что-нибудь приятное», — подумал Дилан, втиснувшись между другими тамплиерами из замка Шато-Неф. Когда собрались все, кроме часовых, командор откашлялся, прочистил горло и начал речь:
        - Братья, воины Христовы! Сарацины выступили в поход. Они спустились с перевала и идут к замку Баниас. Разведчики полагают, что их авангард дойдет до нас завтра к обеду. Вместе с эмиром Хамы идут опытные бойцы, но в остальном войске их немного. Большей частью это войско плохо вооруженное и необученное. Они многочисленны, но весьма уязвимы. А главное, они не знают, что мы здесь их встретим. По крайней мере, я молюсь, чтобы наше выдвижение оставалось для неверных тайной.
        «Да они наверняка уже давно все знают о каждом нашем чихе», — подумал Дилан. Это же ясно как день. Много разведчиков не вернулось. Значит, их, конечно же, пленили и допросили. А если сарацины взяли разведчиков живыми, то наверняка развязали им языки, это они умеют.
        А командор продолжал:
        - На рассвете мы выступим. Мы разделимся на два отряда и затаимся между холмов по обе стороны дороги. Когда авангард эмира уже подойдет к тому месту, где мы сейчас стоим, мы ударим. Сарацины растянулись, и мы сможем напасть на их незащищенную середину и сокрушить большую часть конных лучников, а затем мы нанесем удар с тыла по их авангарду, и обезглавим колонну. Потом они будут клясться, что нас не менее десяти тысяч. Мы нанесем страшный удар и уйдем к Баниасу, прежде чем остатки их латной конницы смогут нам ответить.
        Среди собравшихся прошел ропот. Лейтенант Рауль де Нанд вышел вперед, и поддержал командора:
        - Атабек Нур Эд Дин руками эмира Хамы собирается захватить наши пограничные замки, чтобы угрожать сердцу христианского королевства, но мы дадим атабеку славный бой.
        - Если они пустятся за нами в погоню, — сказал командор, — мы сделаем вид, что отступаем, а сами будем заманивать их, окружать вырвавшихся вперед и уничтожать понемногу. В случае, если они дрогнут и побегут, быстрая победа нам обеспечена. Если не побегут, тогда мы поскачем параллельно с ними и будем нападать на них до самого Баниаса, постоянно ослабляя их.
        - Вы забыли, что их там тысячи, — подал голос кто-то из пожилых рыцарей.
        - Мы все погибнем, — поддержал пожилого ратника молодой сир Дилан.
        - А представляете, братья, сколько они по нам выпустят стрел, — выкрикнул кто-то еще.
        - Да, наши потери будут немалыми, — громко сказал командор, — а возможно, мы все поляжем. Но, потому мы и носим свои белые плащи. Вспомните наш устав. Мы — братья ордена Храма, воины Господа. И меч, который принес Господь — это наш меч. Так не посрамим же веру, братья!
        - Не нам, не нам, но имени Твоему слава! — Откликнулось воинство, и в этом мощном кличе, как всегда, потонули отдельные возгласы недовольных.
        Сир Гильом де Монтре обнажил и высоко поднял свой длинный меч.
        - Да светит нам свет Господа вечно! — объявил командор, и этот клич подхватили все братья, в ответ отсалютовав оружием. Больше сотни клинков поднялось в воздух, и столько же глоток проревело:
        - За Христа!
        Дилану ничего не оставалось, кроме как присоединить свой голос к общему хору.
        - А теперь помолимся, братья! — прозвучал новый призыв, и все опустились на колени.
        В горячем воздухе чувствовалось дыхание пустыни, и горизонт выглядел серо-желтым. Дилан отошел подальше и, убедившись, что его никто не видит, прилег на каменистую землю в тени шатра. Его друзья из Шато-Неф молились вместе со всеми. Никто не думал о предательстве, кроме него. Слова молитв продолжали звучать еще долго. Наконец капеллан отпустил всех.
        Момент выбора неумолимо приближался. Дилан смотрел на выгоревшее небо. Он поймал себя на том, что думает об арабке. Перед его мысленным взором стояло лицо Захиры. Он вспомнил, как год назад, будучи в плену, он рвал для нее цветы, как все утро с большим риском для себя собирал их в саду эмира. Он представил, как целует Захиру, как гладит ее смуглую кожу… Сердце у него колотилось все сильнее. Дилан старался заставить себя не думать о девушке, но мысли его все равно возвращались к арабке. Неужели же он, младший сын небогатого рыцаря, ставший в ряды бедных рыцарей Храма Соломонова не от хорошей жизни, сможет обладать такой красавицей? Но ведь сам эмир Хамы обещал ему эту девушку. Да и разве трудно эмиру подарить воину одну из тысяч своих рабынь? Разумеется, если только Дилан перейдет в ислам. А почему и не перейти? Говорят, что простые воины эмира живут лучше, чем бароны Иерусалимского Королевства. У каждого всадника десятки собственных коней, верблюдов и наложниц. Решено. Ближе к вечеру он поедет на разведку и перейдет на сторону мусульман.
        Командор знал, что сарацинское войско движется медленно, бережет силы людей и коней для предстоящей битвы, и потому предполагал устроить засаду на мусульман лишь завтра на рассвете, хотя и знал, что достигнуть лагеря христиан сарацинская легкая кавалерия может всего за пару часов, если, конечно, перестанет жалеть лошадей. Но какой смысл эмиру вдруг пускать коней вскачь, если он все время ползет со своей армией как черепаха? Командор давно изучил тактику эмира: вряд ли тот станет рисковать. Еще днем командор отправил разведчиков, выставил передовые посты и постарался дать воинам хорошо отдохнуть перед боем.
        Сир Гильом де Монтре спал уже часа два, когда оруженосец разбудил его:
        - Тревога, сир!
        Старик вскочил, едва подавив проклятие. Назойливый звук приближался со всех сторон. Ошибки быть не могло: то били сарацинские барабаны. Командор знал, что это значит: их лагерь окружен. Кто-то предупредил врагов и быстро провел их мимо передовых постов. Предательство, не иначе! Оруженосец помог командору одеть доспехи. Взяв меч, старик вышел наружу. У шатров уже собрались все его люди.
        - К оружию, братья, враг близко! — Властным голосом выкрикнул он команду, но команда явно запоздала: кони уже были оседланы, а оружие — обнажено. Сталь поблескивала под ясным ночным летним небом, усыпанным крупными звездами.
        - Прорываемся в сторону Баниаса! — закричал командор, вскакивая в седло боевого коня. Тут же со всех сторон на лагерь посыпались стрелы. Заржали раненные лошади, заголосили люди. И вдруг, ночь прорезал звук трубы, а стрелы перестали лететь. Затем послышался голос какого-то франка, очутившегося, почему-то, среди мусульман:
        - Храмовники, вы окружены! Сложите оружие и сдавайтесь, и тогда никому из вас не причинят вреда. Командор и несколько других рыцарей сразу же вспомнили, кому этот голос принадлежал.
        - Дилан, ты заслужил смерть, предателей мы не прощаем! — Вскричал в гневе командор и сплюнул, весьма сожалея, что год назад лично выкупил из плена этого молодого рыцаря.
        - В атаку! Во имя Христа! — Приказал старый воитель своим людям и, опустив копье, пришпорил коня.
        - Бум-бурум, бум-бурум, бум-бурум, — заглушая приказ командора, ответили сарацинские барабаны.
        Барабаны били и били, но ритм их нарушился, а звук стал слабеть, когда бронированная кавалерия христиан врезалась в ряды сарацинской легкой конницы, окружившей христианский лагерь. Эмир не ожидал от командора тамплиеров такой дерзости. Ночная атака тяжелой кавалерии почти никогда не применялась. Кони могли в любой момент оступиться во тьме и сломать ноги. Но передние воины Храма уже вломились в ряды исламских воинов, сея смятение и смерть. Потеряв почти половину всадников, тамплиеры все же вырвались из смертельного кольца и устремились назад, туда, откуда пришли, — в сторону Баниаса. И все-таки эмир Хамы был доволен: благодаря предательству молодого тамплиера план христиан устроить ловушку удалось сорвать, и теперь путь на Баниас был свободен.
        После многочисленных атак, в 1164 году, Баниас перешел в руки мусульман. Потеря Баниаса стала для крестоносцев роковой. «Потерян ключ, врата и защита для всего Иерусалимского королевства», — писал патриарх Иерусалимский.
        Казнь изменника
        Утро выдалось хорошим. Легкий ветерок с моря гнал несколько бледненьких облачков по безупречно-голубому летнему левантийскому небу. Тамплиеры ехали в одну из крепостей ордена. Их было девять человек, и Роберт ехал с ними, чтобы отпустить грехи приговоренному, в случае, если тот в последний момент раскается и пожелает возвратиться в лоно христианства. Впервые святые отцы ордена сочли молодого священника достаточно подготовленным, чтобы доверить ему отпустить грехи приговоренному перед казнью.
        Над головами ветерок шевелил знамя в черно-белую шахматную клетку. Храмовники называли это знамя «Босеан» или «Пегая Лошадь». Ходила легенда для новичков, что лошадь основателя ордена Гуго де Пейна имела похожую масть, но Роберт уже знал, что в действительности обозначала расцветка знамени. Постоянное сражение Света и Тьмы, Добра и Зла — таков был истинный смысл этого символа.
        Братья-рыцари, высокие и надменные, красиво ехали на больших боевых конях, а между ними покачивался Роберт на своем уродливом сером муле. Ничего не поделаешь — капеллану ордена был положен лишь мул. Двадцать семь лет недавно исполнилось Роберту, и пять из них он провел в ордене бедных рыцарей Храма Соломонова. Роберт держал спину прямой и пытался казаться старше своих лет, старательно изображая, что он давно уже потерял интерес к этому суетному миру, и что мысли его устремлены лишь к Господу. На самом же деле он всю дорогу вспоминал дочь барона, которая недавно так сладко искушала его…
        Предателя взяли во время очередной вылазки мусульман, рядом с небольшим замком братства в горах, куда этот человек намеревался провести врагов по тайному подземному ходу, дабы застать тамплиеров врасплох. То не просто был предатель христианской веры, а хуже, ведь семь лет назад этот человек сам был братом ордена. И судить этого человека могли только уполномоченные представители братства. Роберт знал, что пойманный — перебежчик, принявший ислам и присягнувший своим мечом эмиру Хомса, Халеду Абу-Бекру. Воины эмира — не простые сарацины, а осевшие кочевники турки-сельджуки, народ жестокий, язычники, убийцы и работорговцы. Они воевали не только против христиан Леванта, но и против правителей Каира и Дамаска. Говорили, что их женщины настолько уродливы, что всегда прячут лица под паранджой.
        Наконец небольшой отряд въехал в замок. Запахи нечистот витали в нагретом воздухе. За высокими крепостными стенами слабенький ветерок едва чувствовался. Всадники спешились. Человек, прикованный железной цепью к стене в ожидании орденского правосудия, оказался еще достаточно молодым, полным сил и высоким. Он был одет в белое, как и подобает брату-тамплиеру. Только вот орденских крестов не было на его одежде, а плащ был весь выпачкан. Пожилой командор велел отковать цепь от стены и подвести пленника к судьям.
        Командор пристально смотрел на предателя. Длинные волосы командора спадали вдоль его щек и переходили в седую бороду, делая лицо пожилого рыцаря еще длиннее. Он выглядел значительно старше своих пятидесяти лет. Синие глаза командора взирали жестко, сейчас он совсем не был похож на доброго ветерана, терпеливо рассказывающего молодым братьям ордена об особенностях службы. Командор казался свирепым и страшным воплощением гнева Господня.
        - Господь милосерден, он прощает почти всех, но Иуду Он не простил, — прозвучали в тишине слова командора.
        Суд над предателем начался. Как удары бичей звучали вопросы трех рыцарей-судей, и не было внятных ответов на них. Речь шла о том, какие блага получил перебежчик за свое предательство от эмира Хомса. Но все эти вопросы уже не имели значения, ибо участь обвиняемого была предопределена: решение по его делу приняли еще на капитуле. Наконец, когда приговор был зачитан, командор спросил приговоренного:
        - Раскаиваешься ли ты в своих деяниях перед смертью и признаешь ли Иисуса Христа Господом?
        - Нет, — сказал приговоренный, гордо подняв голову, — я не раскаиваюсь и умру с именем Аллаха.
        - Но почему? — не выдержал командор и спросил то, что хотели бы спросить у приговоренного все присутствующие.
        - Потому что вы, христиане, живете как собаки, а я изведал жизнь настоящую. У меня было четыре жены, я оставил пятерых наследников, у меня был прекрасный дом с садом, и я не жалею, что принял ислам, — сказал предатель.
        - Раз так, то место твое в аду, вероотступник, — проговорил командор, и лицо его побледнело от праведного гнева. Он отдал приказ, и двое дюжих сержантов в черных одеяниях потащили обвиненного к плахе, поставленной посередине крепостного двора. Плечи и голову приговоренного опустили на твердую древесную поверхность. Палач поднял меч, и металл заискрился на солнце.
        То был специальный клинок для казней — острейший меч из дамасской стали. Ведь нет в мире стали лучше дамасской, и только толедский дамаскин может сравниться с ней. Клинок на полутраручной рукояти был длинным, широким и очень тяжелым, вдоль всего лезвия шел тройной дол. Звали клинок Кровавое Солнце, ибо сталь его, сверкая, отливала красным. Изготовление этого меча специально для казней рыцарей ордена Храма магистр заказывал через своего эмиссара в Дамаске у одного из лучших мастеров Сирии. А ковали клинок три года.
        Наконец одним резким ударом палач снес преступнику голову. Тело несколько раз дернулось в руках сержантов и затихло. Песок вокруг плахи быстро впитывал кровь. Все закончилось. Услуги священника казненному так и не понадобились.
        Убийство в замке
        Королеву Марию разбудил посреди ночи какой-то шум, какие-то крики из внутреннего дворика, что находился прямо под окнами резиденции. Ей показалось, будто она слышала звон оружия. Встревоженная, королева еще не оделась, когда вошла ее доверенная монахиня из ордена кармелиток и сообщила, что в замке произошло убийство. Следом за монахиней явился капитан гвардии и доложил, что на замок напали ассасины, и один из часовых погиб.
        В сопровождении монахини и капитана Мария де Монферрат вышла в тронный зал, где она во время приемов восседала на резном троне из ливанского кедра. После смерти матери и ее четвертого мужа, короля Амори II, в 1205 году Мария была провозглашена королевой Иерусалима. Но Иерусалим давно был потерян, и потому Мария правила остатками христианских земель Леванта из дворца своего отца в Тире. Она стала королевой в тринадцать лет, но, поскольку была несовершеннолетней, регентом королевства Совет Баронов назначил бальи Жана I д’Ибелина, сеньора Бейрута, ее дядю по матери. Дядя уже несколько месяцев находился на Кипре, собирая новую армию и улаживая дипломатические вопросы внешней политики, и потому вся ответственность королевского правления лежала на Марии.
        За окнами стояла глубокая ночь. Неверный отсвет факелов дрожал на стенах, зловещие тени плясали повсюду. Мария слышала, как ее рыцари, позвякивая доспехами и оружием, идут по коридору, ведущему в королевские покои. Равномерный звук шагов отзывался эхом в ночной тишине среди мраморных колонн зала, стрельчатых арок потолка и узких оконных проемов.
        Старый сир Мердок, рыцарь, преданный ее дяде, появился в дверях первым, с факелом в руке. Его синий плащ украшали вышитые золотом кресты. За ним следовали четверо оруженосцев, неся на плечах мертвое тело. Воины положили мертвеца к ее ногам. Капитан сир Роберт поднял с лица погибшего окровавленную белую ткань савана. Старый Мердок поднес факел ближе, чтобы она могла рассмотреть убитого. Он был молодым, высоким, светловолосым, с умным длинным лицом. Уроженец севера. Его глаза были закрыты, а из страшных ран на шее еще сочилась кровь. Кольчуга не спасла его. Кинжальных ран было всего две, но обе смертельные.
        - Моя королева, — прошептала пожилая монахиня ордена кармелиток, матушка Бертрана, прямо ей в ухо, — вы не должны рассматривать мертвецов. Это не слишком приятное зрелище.
        - Этот человек умер за меня, — произнесла Мария негромко, но решительно и стиснула на груди пушистую горностаевую мантию. Под ней лишь легкая ночная сорочка прикрывала ее стройное юное тело. Ей снился отец, когда монахиня разбудила ее. Это не просто убийство. Еще один человек пал жертвой очередного покушения на ее жизнь. Ассасины, возможно, все еще таились в темных закоулках крепости.
        - Ваше Величество, — сказал сир Роберт, — благодаря мужеству этого воина, сира Эндрю д’Оро, убийцы настигнуты. Он немного задержал их и поднял тревогу, но ассасины не дались живыми…
        - Обыщите каждый угол, возможно, это не все убийцы, — Мария уже знала, как это происходит. Старец Горы посылает убийц по нескольку пар. Они уже не однажды устраивали резню в ее городе, и вот теперь осмелились проникнуть в сам замок.
        - Почему этот рыцарь был один? У него не было напарника? — По ее приказу, ночные патрули всегда комплектовались не менее, чем по два человека.
        - Моя королева, — ответил капитан, — сир д’Оро стоял на страже во внутреннем дворе, у часовни. Там раньше всегда было безопасно.
        Ей хотелось заплакать, но все знали, что дочь великого Конрада Монферрата не плачет никогда.
        - Эндрю д’Оро, так его звали? Откуда он? — сказала она без слез, хотя голос ее дрогнул.
        - Он датчанин, был датчанином, моя королева. — Произнес сир Роберт.
        - У него была семья? — спросила Мария.
        - Нет, Ваше Величество. Он был одинок, — ответил капитан.
        - Может, он встречался с какой-нибудь девушкой?
        - Нет, Ваше Величество. Насколько мне известно, нет.
        - Тогда отправьте его матери благодарственное письмо и десять золотых безантов от короны, — распорядилась королева.
        - Но у него нет матери, он сирота, Ваше Величество, — сказал старый рыцарь сир Мердок.
        - Тогда похороните его как героя со всеми почестями рядом с собором. Пусть люди видят, что я ценю тех, кто предан мне.
        - Да, Ваше Величество, — ее воины поклонились.
        - Сир Роберт, известно ли, сколько убийц напали на замок? — Задала Мария вопрос.
        - Мои люди убили четверых ассасинов. Двое набросились на сира д’Оро, но это был лишь отвлекающий маневр. Другие двое в это время попытались вскарабкаться по стене, чтобы проникнуть в ваши покои, но арбалетчики убили их.
        - Наградите моих арбалетчиков за меткие выстрелы. Поставьте побольше людей у ворот проверять всех, кто входит и выходит.
        - Будет исполнено, моя королева, — произнес капитан.
        - Посланцы Старца Горы осмелели, — заметила Мария. До сих пор они ограничивались нападениями на безоружных священников, убивали преданных христиан на городских улицах, но это первый раз, когда они проникли в замок, и это первый из моих рыцарей, убитый ими.
        - Первый, — предостерег сир Роберт, — но, боюсь, не последний.
        - Мы все на войне, — произнесла Мария.
        Она скрывала за спокойным тоном свой страх. Она сильно опасалась за свою жизнь. Семнадцать лет назад, 28 апреля 1192 года, в этом же городе ассасины убили ее отца. Отец являлся ей в снах таким, каким был изображен на портретах, но она не могла помнить его. Ее мать Изабела I, Королева Иерусалима вышла замуж за Генриха II Шампанского, уже будучи беременной Марией. И все, что Мария знала об отце, она знала со слов матери, родственников и людей, помнивших его. Но этого ей хватило, чтобы вырасти с любовью к памяти своего знаменитого родителя и гордиться им. Но достойна ли она памяти отца? Он был силен и бесстрашен, красивый, уверенный в себе мужчина, блестящий рыцарь. Она же была слабой хрупкой девушкой и боялась за свою жизнь.
        - Но на этот раз мы сражаемся с тенями. Эти убийцы — они подобны теням. — Плохо скрывая испуг, выпалила она.
        Ее попытался успокоить сир Роберт:
        - Они такие же люди, Ваше Величество. Охрана замка усилена, опасность миновала.
        Мария сказала, немного успокоившись:
        - Все свободны. Надеюсь, сир Роберт, я могу продолжить прерванный сон?
        - Да, моя королева, ваш сон более ничто не потревожит, — капитан гвардейцев поклонился.
        Мария сделала жест рукой, и ее воины удалились, унося с собой мертвеца. Она осталась одна, если не считать пожилой монахини, в огромном зале, тронном зале ее великого отца. Она надеялась на передышку от войны хоть на время, она хотела дать народу хотя бы несколько лет мира, в королевстве нужно было так много отстроить заново! После разгрома, учиненного султаном Саллах Эд Дином, ее страна никак не могла оправиться, многие поселения превратились в руины. Но можно ли надеяться хоть на какую-то передышку сейчас, когда мусульмане теснили остатки христианского королевства со всех сторон?
        Засыпая в своей холодной постели, Мария вспоминала вчерашний разговор с сиром Робертом. Ее капитан гвардейцев был уже давно немолод. Ему перевалило за пятьдесят, когда она была еще маленькой девочкой, однако его выправке и мастерству мечника все еще завидовали молодые. Это был один из самых преданных ей людей: он служил капитаном гвардии еще в те годы, когда ее отец был жив. Сир Роберт был одним из тех доблестных рыцарей, чье мужество не позволило Салах Эд Дину взять Тир, в то страшное для христиан время, когда даже Иерусалим пал под натиском мамелюков.
        - Моя королева, — сказал вчера ветеран, — боюсь, наши рыцари плохо подходят для противодействия ассасинам.
        Мария посмотрела в выцветшие голубые глаза старика и сказала:
        - Рыцари — это мои лучшие воины.
        - Они хороши на конях и созданы для битвы верхом, или, в крайнем случае, чтобы стоять плечом к плечу за щитами, ощетинившись мечами или копьями. Их учили биться бесстрашно, воевать в открытом бою. И они пойдут в любой момент в бой за вас без размышлений и промедления, не жалея жизни. Но они не умеют разгадывать тайны или задавать вопросы, как это делают тамплиеры.
        - Так тамплиеры подошли бы лучше? — Капитан был в чем-то прав. Он готовил для нее войско смелых рыцарей, обучая с малолетства подающих надежды детей горожан, невзирая на сословные различия, верховой езде и обращению с копьем и длинным мечом на европейский манер, но, действительно, чем поможет ей настоящий рыцарь против трусов, нападающих из теней со спины? Рыцари привыкли сражаться верхом. Закованные в броню всадники незаменимы в битвах на открытых полях и холмах, но неповоротливы на узких улицах.
        - Тамплиеры мастера распутывать интриги. Мне кажется, что не только мусульмане, но и какие-то скрытые враги ищут возможности причинить вам зло. Я рекомендовал бы вам, моя королева, договориться с тамплиерами, предоставив им, например, Старую Цитадель.
        - Посмотрим, — сказала она вчера неопределенно, но теперь готова была согласиться с предложением капитана. Обычные рыцари не способны биться с тенями, это очевидно, как очевидно и то, что ассасины — это не совсем люди, они действительно подобны теням, они — само зло. В день, когда убили ее отца, все входы и выходы в соборе тщательно охранялись, но ассасины смогли проникнуть, подобраться к отцу и пронзить его незащищенную кольчугой шею кинжалами, так же, как это только что произошло с сиром дОро.
        Стражи стояли везде. Каждая дверь и каждый поворот коридора охранялись. Охранялись все лестницы и все балюстрады. Охранялись все башни и весь периметр внешних стен. «Это случайность, — успокаивала себя Мария, — больше они не проникнут». Но она знала, что за цветными витражами окон дворца ее безопасность не была гарантирована вовсе. На склонах холмов вокруг города трудились тысячи арабов — выращивали рожь и маслины, пасли скот, выделывали кожи, благодаря чему кладовые Тира были полны запасов, но вряд ли те, кто создавал эти запасы, любили свою правительницу.
        Когда теплый левантийский рассвет позолотил крыши, после бессонной ночи, проведенной в раздумьях о грозящей опасности, королева вышла на террасу. Ее глаза были синими, как левантийское море, а золотые волосы ниспадали крупными тяжелыми локонами на высокую грудь.
        Покои королевы находились на вершине холма. Холм был весь укреплен мощными каменными стенами, от основания и до вершины, на которой находились личные покои правительницы, окруженные по углам башнями. Ее город лежал вокруг основания ее крепости. Утреннее солнце сверкало на золотых куполах собора и рождало глубокие тени в узких городских переулках. Возможно, где-то там прямо сейчас ассасины готовят новые убийства…
        Она вернулась в свои комнаты, вышла из будуара в малую приемную. Там под присмотром старика-псаря жила ее любимая собачка. Белый пушистый щенок Виконт не чувствовал ее беспокойство. Он играл, пытаясь ухватить себя зубами за хвост.
        - Какой пухленький, — сказала королева, почесав его животик. Потом взяла щенка на руки и прижала к груди. Теплое тельце щенка всегда действовало на нее успокаивающе.
        - Ты должен вырасти большим и научиться охотиться за людьми-тенями, — сказала она щенку.
        Она отдала щенка на заботу однорукому псарю, ветерану многих войн, и вернулась к себе. Там ее уже ждали три служанки, чтобы расчесать волосы и нарядить, как и подобает королеве христианского Леванта, дочери короля.
        Одеяние было тяжелое, вышитое золотом и обшитое по краям жемчугом. Длинное и свободное парчовое алое платье с нашитым на груди иерусалимским гербом. Большой крест посередине в обрамлении четырех малых крестов. Это была одежда правителей, символ власти. «Как странно, — подумала она, надевая платье, — Иерусалим утрачен, но герб и титул остались».
        - Я готова, — сказала, наконец, девушка, облачившись в королевское платье.
        Ее ближайшие советники, бароны Вильен де Гонзак и Ганс фон Плукс и старый архиепископ Тирский ожидали ее. Старый каноник поздоровался первым и осенил ее крестным знамением.
        - Здравствуйте, Ваше Величество, — сказал Гонзак. — Вы так очаровательны сегодня, что, боюсь, я не достоин смотреть на вас.
        На сенешале был изысканный красно-лиловый шелковый плащ с золотой тесьмой. Этот красивый мужчина разговаривал с легким генуэзским акцентом.
        - Вы очень любезны, — ответила Мария, послав ему улыбку.
        - Приветствую вас, моя королева, — прорычал медведеподобный немец Ганс. Волосы его были редкими и седыми. Плукс был эмиссаром императора Фридриха. — Разрешите выразить соболезнование. Мы все опечалены кончиной славного рыцаря сира дОро.
        - Мы принимаем все меры для безопасности, — сказала юная королева, глядя в маленькие глазки немца. Он был некрасив: большой горбатый нос, плохая кожа, грубое и жестокое лицо воина.
        - Многие еще умрут, если не наказать тех, кто послал убийц, Ваше Величество, — сказал немец. И добавил:
        - Боюсь, что у вас нет недостатка во врагах. В Леванте многие жаждут вашей крови.
        «Да», — подумала Мария, — «он прав». Между ее дядей и многими кланами Леванта действительно была давняя вражда. В Леванте ничего не забывают и ничего не прощают. И юная королева вполне могла оказаться разменной монетой в чьей то недоброй игре.
        - Сколько мы предложим горожанам за информацию об ассасинах? — спросила королева.
        - Десять безантов, если так будет угодно Вашему Величеству, — ответил сенешаль.
        - Сто подойдут лучше. Предложите сто безантов, если нам помогут в поисках.
        - Ваше Величество, вы не спросили моего совета, — встрял немец, — но я скажу, что за кровь следует платить кровью. Объявите, что мусульмане убили вашего рыцаря. Возьмите по одному человеку из каждой мусульманской семьи в городе и казните на площади. В следующий раз, когда погибнет один из ваших людей, возьмите по двое из каждой семьи нехристей и устройте расправу. Тогда третьего убийства не произойдет.
        Архиепископ Тира, молчавший до этого, резонно запротестовал:
        - Нет, милосердная королева, подобная жестокость неприемлема для христианской правительницы. Это навлечет гнев божий. У нас здесь не все христиане — это верно. Есть у нас и мусульманская община, и еврейская, но я уверен, что в нашем городе убийцам потворствовать не станет никто. Эти подосланные убийцы, ассасины, не нуждаются в сообщниках внутри города.
        Ассасины подбираются
        Ветки кедровой поросли, покрывающей склоны, слегка шевелились под легким весенним ветром, левантийская ночь была лунной, крупные звезды украсили небо россыпями сверкающих бриллиантов, но Франсуа де Рей чувствовал, что приближается враг. Оставив коней под присмотром оруженосца на каменистой площадке в пределах видимости замка, дозорные рыцари пешком спускались к устью ущелья. Они немного не достигли дна, когда Франсуа заметил движение краешком глаза. Повернув голову, рыцарь увидел в неверном свете звезд и луны, что несколько крадущихся фигур промелькнули возле невысоких кустов у входа в ущелье. Или показалось? Говорят, что так осторожно крадутся лишь страшные ассасины, не ведающие ни жалости, ни чести, ни страха. Он открыл было рот, чтобы поднять тревогу, но не издал ни звука. Возможно, он ошибся, и это всего лишь зверье или игра лунных теней? Он не был еще уверен, он выжидал.
        - Франсуа, где ты? — Окликнул его начальник дозора, сир Эдгар де Сент-Оман. — Франсуа, ты ничего не заметил?
        Похоже, что и сир Эдгар насторожился. Он был опытным воином, хотя солидный возраст уже сказывался на его быстроте. В атакующем бою он шевелился несколько медленнее, чем это требовалось, чтобы опередить противника, и потому предпочитал держать оборону.
        - Я здесь, — отозвался Франсуа, — мне почудилось какое-то движение со стороны входа в ущелье.
        - Посмотри, что там такое, а я прикрою твою спину, — приказал начальник дозора.
        Франсуа де Рей быстро спустился вниз по склону и достиг тропы, ведущей по дну ущелья в замок, но на тропе никого не было. Де Рей осмотрелся еще раз и, не найдя ничего подозрительного, начал подниматься обратно. Вдруг сбоку мелькнула тень. Рыцарь обернулся, положил правую руку на рукоять меча, а левой плотнее прижал к себе щит.
        Франсуа де Рей услышал, как где-то рядом сир Эдгар прокричал:
        - К бою!
        Рывком выдернув меч из ножен, молодой рыцарь бегом устремился на голос начальника дозора. Но он пробежал лишь два шага, когда из-за ближайшего дерева появилась темная фигура и остановилась перед Франсуа. То был человек, закутанный во все черное, широкая повязка скрывала его лицо, и только глаза блестели в призрачном свете луны.
        Ассасин скользнул вперед, мягко ступая; в правой его руке появилась сабля, а в левой — кривой кинжал средней длины. Таких сабель Франсуа де Рей еще не видел. Лишь самая лучшая дамасская сталь могла бы так играть муаром в лунном свете. Чутье бывалого воина подсказывало Франсуа, что клинка острее этой сабли ему еще не доводилось встречать в бою.
        - Ну что ж, повоюем, — пробормотал Франсуа и занес свой меч над головой. Руки его почему-то дрожали. И все же он не посрамит христианское рыцарство, пусть начальник дозора увидит в нем достойного бойца!
        Ассасин остановился, и Франсуа де Рей взглянул ему прямо в глаза — глубокая чернота была в них. Чернота и ненависть. И в тот миг Франсуа стало страшно: бесшумно рядом с первым возникли другие ассасины. Трое… четверо… еще и еще… Сир Эдгар, должно быть, сейчас затрубит в рог, подаст тревожный сигнал, который услышат в замке, но почему же он медлит? Сдерживая нервную дрожь, Франсуа де Рей издал громкий боевой клич «Монжуа», плотнее закрылся щитом и приготовился отразить удар ассасина, сабля которого стремительно опускалась по дуге.
        Рыцарь принял первый удар на меч. Клинки соприкоснулись со звоном металла о металл. Франсуа отразил и второй удар легкой сабли, и третий, и четвертый, а затем отступил на шаг, потому что другие ассасины вступили в бой. Последовал поток ударов со всех сторон, и рыцарь снова отступил.
        Вновь и вновь встречались клинки, звенела сталь. Но почему не слышано, как сир Эдгар бьется с врагами? Несколько раз Франсуа де Рей звал начальника дозора, но ответа не было. Франсуа громко кричал, призывая помощь, в надежде, что хотя бы оруженосец сира Эдгара, стерегущий коней, услышит и поднимет тревогу. Если, конечно, этот толстый провансалец не заснул на посту…
        Облаченный в длинную кольчугу и тяжелый шлем Франсуа де Рей уставал. Его клинок никак не мог настичь цель. Ассасины пытались его окружить, рыцарь отступил и прижался спиной к стволу молодого кедра. Но с трех сторон враги наседали отчаянно. Он отбивался щитом и мечом, но не заметил быстрого удара сбоку, когда кривой кинжал одного из ассасинов пробил кольчугу на правом боку. Франсуа вскрикнул от боли. Кровь заструилась из раны между пробитых кольчужных колец, но вместе с болью пришла и ярость.
        - Во имя Христа! — закричал рыцарь и, бросившись на врагов, свалил щитом ближайшего ассасина, а другого рубанул мечом так стремительно, что тот не успел отскочить. Тяжелый рыцарский клинок рассек незащищенное броней тело от шеи до середины груди и застрял. Остальные враги тут же накинулись со всех сторон. Кольчуга рыцаря выдерживала удары легких сабель, но была бессильна против прямых кинжальных уколов, нанесенных в спину. Франсуа мгновенно ослаб, выронил оружие и упал на колени. Кровь, вытекая из ран, уходила из тела рыцаря вместе с жизнью. Ассасины оставили его умирать и исчезли в темноте, они двинулись вверх по ущелью, в сторону замка. Ночной лес опустел.
        Молодой рыцарь был еще жив, но уже отчетливо понял, что умирает. Силы покинули его, он завалился на левый бок и только тогда увидел шагах в десяти между деревьев мертвое тело сира Эдгара. Рука начальника дозора все еще сжимала меч, но горло было перерезано вместе с ремнями шлема, а шлем сполз на затылок. Рядом с убитым лежал его сигнальный рог из которого так и не успел прозвучать тревожный сигнал.
        Пересохший ручей
        Путь от Иерусалима к замку Вади-Кастл нельзя назвать легким. Узкая извилистая дорога то и дело взбирается в гору или спускается в глубокие овраги у подножия отрогов Иудейских гор, пока, наконец, не достигает Самарийского Нагорья.
        Двое всадников находились в пути уже полдня - они выехали на рассвете, и раскаленное левантийское солнце забралось на самую середину выцветшего от жары небосвода, когда они поравнялись с виселицей. Возле самой дороги болтался мертвец. Молодой оруженосец Манфред направил своего жеребца к обочине, чтобы лучше разглядеть труп.
        - Что скажете, сир, кем, по-вашему, был этот человек? — спросил Манфред, в то время как его конь опустил голову, безуспешно пытаясь найти на обочине хоть какую-нибудь травку.
        - Наверное, повешенный был разбойником, - промолвил Карл с высоты своего рослого боевого коня разглядывая висельника. Лицо мертвеца уже настолько объели насекомые и птицы, что невозможно было понять, кем этот человек был при жизни: франком ли, а, может, тевтонцем? Но что не сарацином — это точно. Кожа повешенного была слишком белой, да и разорванная от груди до пояса исподняя полотняная рубаха явно не сарацинская. Смерив повешенного долгим взглядом, Карл пробормотал:
        - Вдоль дорог вешают, обычно, разбойников, - рыцарь вытер пот рукавом со лба, ему было очень жарко. Карл никак не мог привыкнуть к этой жаре и к тому, что небо над Левантом от Пасхи и до начала зимних дождей всегда оставалось ясным.
        Его оруженосец страдал от жары гораздо меньше, ведь Манфред в этой стране родился. Таких, как он, называли пуленами. Отец его, благородный, но бедный переселенец из Аквитании, получил в Святой Земле довольно большой земельный надел, а матерью парня была крещенная сарацинка, дочь какого-то местного торговца. Манфред стянул с головы свою белую куфию, которую носил для защиты от солнца, и перекрестился.
        - Этот не похож на простого разбойника, вон, какой здоровенный, да белый слишком, — сказал оруженосец, вглядываясь в повешенного.
        И правда, мертвец не выглядел сильно загоревшим, только голова и руки были прокопчены солнцем, а все остальное тело словно бы на солнце и не бывало. Так происходило только с северянами, которых загар почти не брал, и которые всю жизнь носили плотные одежды. К тому же, мертвый мужчина действительно отличался мощным телосложением и был высокого роста. «Да, скорее всего, этот человек происходил из воинского сословия», — подумал Карл.
        - Ну и что? Среди разбойников попадаются всякие, даже благородные, — произнес рыцарь задумчиво.
        За те два года, которые он прожил в Святой Земле, Карл несколько раз встречал разбойников на дорогах, по большей части, то были местные жители бедуины, но попадались среди левантийских лихих людей и турки-сельджуки, и сирийцы, и египетские арабы, и эфиопские мавры, и, даже, христиане, не желающие соблюдать законы. Все они отличались жестокостью и свирепым нравом. Карл помнил одного разбойного рыцаря, бывшего брата тевтонского ордена, обезумевшего дезертира. Карл сам помогал его поймать — тот всегда действовал в одиночку, нападая на путников, будь то даже паломники или монахи и не щадя никого. Он любил поглумиться над жертвами, прежде чем убить их. Мужчинам он отрезал детородные органы, а женщинам — груди. Вспомнив этого нелюдя и его деяния, Карл поморщился и тронул коня. Нужно было ехать дальше. Их ждали в замке. От места с виселицей начиналась развилка.
        - По какой дороге нам лучше поехать? — спросил Карл у своего оруженосца, который вырос в этих краях и ориентировался намного лучше самого рыцаря, приехавшего в Святую Землю не так давно, а поступившего на службу к барону Юберу и вовсе недавно, меньше месяца назад.
        - Нам туда, сир, — показал Манфред рукой.
        Карл тронул бока скакуна шпорами, и, поднимая пыль, всадники понеслись по дороге направо.
        Дорога все круче поднималась в гору. В конце концов, всадникам пришлось спешиться и вести лошадей за собой. Лошадей всегда нужно беречь. Рыцарские кони в Леванте ценились больше, чем все остальное снаряжение рыцаря, вместе взятое. Здешние франки даже шутили, что хороший конь лучше, чем плохой рыцарь. Манфред вел своего конька следом, шага на три позади. На поясе у юноши был подвешен большой широкий кинжал, который мог бы сойти и за короткий меч. Длинное рыцарское копье Карла Манфред нес на левом плече, его щит и щит рыцаря были с двух сторон приторочены к гнедому жеребцу арабской породы. Эти резвые невысокие кони считались самыми быстрыми и привыкшими к жаре. На таких коньках, обычно, скакали сельджукские стрелки, вооруженные лишь луком и легкой саблей. Громадный вороной Карла был привезен из Европы и жару переносил неважно, Карл даже подумывал не поменять ли его на местного скакуна.
        Манфред запыхался. Его широкое смугловатое лицо пулена покрылось дорожной пылью и выглядело грязным. Но он не потел — чувствовалась порода матери, крещенной сарацинки. Парень вырос упорный — его черные глаза всегда смотрели твердо, и их взгляд был полон решимости. Мальчику едва исполнилось одиннадцать лет, когда отец отдал его на воспитание покойному сиру Годфриду, и с тех пор вся жизнь Манфреда проходила на службе у рыцаря. Когда старина Готфрид, сраженный сарацинскими стрелами, умирал от ран на руках у Карла, своего земляка и родственника из далекой Лотарингии, он перед смертью попросил Карла взять к себе мальчонку оруженосцем. Исполнив волю покойного рыцаря, Карл никогда не жалел об этом. В свои шестнадцать Манфред был не слишком высоким, но крепким и широким в плечах. Карл хотел подготовить из него достойного бойца, и потому учил биться разным оружием и не бояться тягот походов. В последнее время парень делал успехи, и Карл надеялся, что прикрыть в бою его спину Манфред сможет. Особенно пригождались знания обычаев и языков этой местности, которыми обладал Манфред, но совсем не обладал Карл,
так внезапно поступивший на службу к барону Юберу вместо погибшего Готфрида.
        Замок Вади-Кастл стоял на вершине одного из отрогов Самарийского Нагорья и был неприступен с двух сторон. В плане стены замка образовывали треугольник, две грани которого обрывались в пропасть вышиной в добрую четверть мили, а третья перегораживала ущелье, по которому, вытекая из самого замка, бежал вниз быстрый ручей, за тысячи лет пропиливший в горе довольно широкий каньон, заполненный ныне плодородной почвой и буйной растительностью.
        Исток ручья находился прямо внутри замка, в подземелье донжона. Потому этот замок и называли Замком Ручья, ведь слово «вади» по-сарацински и означало «русло источника». Замок был очень старым. Он стоял на своем месте еще задолго до прихода в Святую Землю первых крестоносцев, которые, поселившись в нем, достроили совсем немного. Добраться в замок можно было либо, поднимаясь вдоль русла ручья по вполне сносной дороге, либо двигаясь многие мили узенькой извилистой тропкой, идущей из сердца Нагорья по гребню горы. Других путей в замок не было.
        По мере приближения к владениям сира Юбера, окружающий серо-желтый пейзаж, состоящий сплошь из нещадно палимых солнцем скал, валунов и камней поменьше, начала разбавлять зелень. Вскоре у подножия отрога показались небольшие поля, виноградники, рощицы оливок и заросли смоковниц, из-за которых выглядывали глинобитные хижины местных крестьян Нижней деревни. Их называли самаритянами, хотя внешне эти коренные жители Самарии весьма напоминали обыкновенных сарацин. Сразу за этой маленькой деревенькой вход в долину ручья снизу был перегорожен толстой и достаточно высокой каменной стеной с воротами, к которым через довольно широкий ров был перекинут подъемный мост из древесины леванского кедра. Ров был ничем иным, как обычной запрудой, сделанной поперек течения ручья, сток которого регулировали тяжелой каменной заслонкой. Когда Карл с Манфредом подъехали к Нижнему Барбакану, как сир Юбер называл это сооружение, ручей вытекал из рва тоненькой струйкой, тек по камням через деревеньку в сторону от крепости и еще шагов через сто, там где росли виноградные лозы, терялся в песке окончательно.
        Сир Бенедикт, командир гарнизона замка Вади-Кастл стоял на маленькой сторожевой башенке барбакана, нависающей над воротами, и взирал свысока через ров на деревеньку и на двух путников, справа и слева от него торчали заряженные арбалеты солдат. Его борода, наполовину седая, топорщилась клочьями.
        - Вас не было так долго, что сир Юбер уже начал беспокоиться, — прокричал пожилой рыцарь, спускаясь со сторожевой башенки.
        - Нам пришлось задержаться в Иерусалиме, чтобы передать послание в руки сестре барона Юбера, как он и просил, потому что ее сначала не оказалось дома. Она ездила проведать свою кузину в монастырь кармелиток, и нам пришлось дожидаться, — оправдывался Карл.
        После того, как почти десять лет назад, в 1229 году от Рождества Христова, император Фридрих II Гогенштауфен заключил Яффский договор с египтянами, Иерусалим снова стал христианским, и младшая сестра барона Юбера переехала туда с побережья со всем своим семейством. Но сам барон не одобрял этот переезд, ведь вокруг Иерусалима теперь не было прежних мощных защитных стен. По договору их разобрали, а сарацины получили равные права посещать святыни, да и вся Храмовая гора была отдана им. Потому барон Юбер считал опасным для сестры жизнь в таком городе и звал ее с мужем и детьми перебираться в Вади-Кастл. И это особенно волновало барона в последнее время, потому что слухи о предстоящей новой войне с мусульманами становились все тревожнее.
        Когда рыцарь с оруженосцем оказались с другой стороны стены, и двое дюжих сержантов закрыли за ними ворота, Бенедикт подошел к Карлу и сказал:
        - Пока вы отсутствовали, на нашу деревню, что на Внешнем Склоне, напали разбойники. Но мы отбились. Пятерых убили в стычке, а предводителя их догнали, поймали и повесили. И, поверишь ли, он оказался христианином, и даже сказал перед смертью, что раньше состоял в братстве Госпиталя.
        - Мы видели его на виселице, когда ехали сюда, — пробормотал Карл, — Манфред решил, что висельник похож на рыцаря.
        Бенедикт сплюнул и почти выкрикнул:
        - Собаки! Такие, как этот подонок, позорят всю христианскую веру!
        Карл промолчал, а пожилой рыцарь успокоился и спросил:
        - А ты, случайно, не застал в Иерусалиме старину Жюсьена де Гри? Помнишь, я просил тебя передать ему привет, если встретишь.
        - Нет, я спрашивал о нем, но мне сказали, что он погиб. Сарацины убили его, когда он с небольшим отрядом наемников попытался отбить свой замок.
        - Что за дурак! — Бенедикт поморщился, — я когда-то видел эту груду камней на краю пустыни Негев. Неужели ради такого нужно было умереть? Жаль старика, тем более, что он был мне кое-что должен.
        Бенедикт сегодня выглядел каким-то осунувшимся, видимо, из-за недавней стычки с бедуинами. Он был немолод, возраст его приближался к полувековому, но воином он был все еще быстрым и крепким. Происходил Бенедикт откуда-то из Шампани. Он носил коричневые кожаные штаны, серую холщевую тунику и сапоги из воловьей кожи. В боевом облачении он надевал поверх кольчуги белый сюрко с тамплиерским крестом, символизирующим принадлежность к этому воинственному братству. Когда-то Бенедикт действительно состоял в рядах ордена, но потом то ли сам ушел оттуда, то ли был изгнан, никто об этом не говорил, а спросить напрямую пожилого рыцаря Карл не решался. Бенедикт выглядел закаленным бойцом и служил барону Юберу уже лет двадцать. В замке Вади-Кастл Бенедикт исполнял обязанности сенешаля, коннетабля и кастеляна одновременно. Гарнизон замка подчинялся ему охотно, говорили, что Бенедикт никогда не придирается к людям зря, что он справедливый рыцарь и прекрасно владеет мечом. Сам барон был уже глубоким стариком и мало чем интересовался. По большей части, просто прятался от жары в своем донжоне, молился в часовне, да
выслушивал время от времени доклады Бенедикта и давал ему указания. Бенедикт всегда терпеливо выслушивал старика и лишь молчаливо кивал, но делал все по-своему. Так что правителем замка фактически был сир Бенедикт. Хотя он и сохранил статную фигуру бойца, морщины на его удлиненном гладко выбритом лице стали заметнее боевых шрамов, а седые волосы поредели уже настолько, что кожа макушки проглядывала сквозь них, лишь глаза все еще были молодыми, серыми, блестящими и внимательными.
        - Ладно, вы привезли то, что я просил? — поинтересовался сир Бенедикт.
        - Да, — кивнул Карл и подозвал оруженосца.
        Манфред отвязал от седла своего коня один из мешков и показал сиру Бенедикту отличные болты для арбалетов, купленные в Иерусалиме.
        - Повезло, что нашли, — заметил Карл, — в Иерусалиме говорят, что в последнее время всюду в Леванте неспокойно, и болты из хорошей стали достать непросто.
        Вместе с сиром Бенедиктом вдоль русла ручья они неторопливо поднимались от Нижнего Барбакана к замку, обходя пасущихся коз и поросят, то и дело попадавшихся на пути.
        Все встречные крестьяне учтиво здоровались с прибывшими и даже кланялись не из раболепия, а просто потому, что людей военных здесь весьма уважали. Любой крестьянин понимал, что не только благополучие, но и жизнь его зависит от того, насколько успешно люди военного сословия смогут сдерживать врагов в этих враждебных, но и самых священных для христиан землях.
        Хозяева Вади-Кастла звали свой ручей Мельничным, потому что, вытекая из-под стены замка по каменному желобу, поток воды крутил деревянное колесо старой водяной мельницы, вокруг которой на склоне расположилась деревня, называемая Мельничный Дол. Деревня была зажиточной по местным понятиям: в ней разводили коз и свиней, держали домашнюю птицу, выращивали фрукты и овощи. Основное население Мельничного Дола составляли пулены, потомки первых поселенцев-франков от браков с крещенными сарацинками, но были здесь и несколько семей чистокровных франкских крестьян. Например, семья самого мельника, или семья деревенского старосты, ведущая свою родословную от ополченцев первого крестового похода, пришедших в эти края сто сорок лет назад.
        Во дворе замка лошади были, наконец, расседланы и отправлены в стойла, а прибывшие люди умылись и уже расселись во дворе, под навесом из пальмовых листьев, за столом в ожидании трапезы, когда прибежавший слуга, крещенный самаритянин, прокричал:
        - Сир, в деревне Арох в ручье вся вода высохла!
        Сир Бенедикт задумался и протянул:
        - Я полагаю, что неудивительно, если ручей высох. В этом году просто чудовищно жарко, и небывалая засуха. Половина источников в Самарии пересохла, а в оставшихся ручьях слишком мало воды.
        После трапезы сир Бенедикт попросил Карла сопроводить его в деревню. Нужно было осмотреть на месте высохший ручей, чтобы потом доложить о происшедшем их сюзерену, барону Вади-Кастла, Юберу де Обри, который был стар, и потому понапрасну его тревожить не хотелось.
        Они проехали от замка по гребню горы пару миль, добрались до сторожевой башни, возле нее спешились, и, ведя коней в поводу, спустились по довольно крутой тропке к подножию склона, где располагалась одна из трех деревень, которыми владел хозяин Вади Кастла. Унылое зрелище ожидало рыцарей: на месте деревни Арох остались одни обугленные развалины, лишь четыре дома возле самого ручья уцелели, а в ручье действительно не оказалось воды, осталось только каменистое русло. Крестьяне-сарацины сидели на земле в жидкой тени нескольких масличных деревьев, чудом уцелевших после устроенного разбойниками пожара, и настороженно поглядывали на рыцарей.
        - Ну вот, только позавчера отбились здесь от разбойников, так теперь еще и новая напасть — здешний ручей взял и весь высох, — посетовал сир Бенедикт.
        - Быстро же он пересох, — заметил Карл, — нас с Манфредом не было только четыре дня.
        - Этот ручей никогда не был особенно полноводным, но никогда и не пересыхал полностью, а теперь вот пересох совсем внезапно, — сказал Бенедикт.
        - Плохо дело. Если не будет воды, то не будет и урожая, — проговорил Карл.
        - Тем более, что здесь за деревней, ниже по течению этого самого ручья, выращивается весь наш овес. И чем только коней будем кормить? — протянул Бенедикт.
        - И что теперь делать? — спросил Карл.
        - Можно, конечно, заставить крестьян носить воду в бурдюках из Замкового ручья, но сколько они принесут? Почти три мили туда и столько же обратно, да еще на гору и с горы, — размышляя вслух, проговорил Бенедикт.
        - Но спускаться с ношей легче, чем подниматься, — сказал молодой рыцарь.
        - Все равно крестьяне долго не протянут здесь без воды, и что-то необходимо придумать, иначе они бросят все и сбегут туда, где вода есть, — продолжал рассуждать Бенедикт.
        Карл подошел к руслу ручья, вышел на середину обнажившегося дна, наклонился и выдернул один из камешков. Сухой сверху, снизу камень был еще влажным.
        - Вода совсем недавно ушла, — сказал он, и отбросил камешек. Затем спросил:
        - А откуда вытекает этот ручей? Может, ближе к истоку вода все же есть?
        - Надо бы посмотреть, — согласился Бенедикт.
        Рыцари забрались в седла и, стронув коней с места, поехали вдоль ручья.
        Ручей, пока в нем струилась вода, тек с другого отрога Самарийского Нагорья. Его исток находился в распадке между скал милях в четырех восточнее.
        - А чьи там владения? — поинтересовался Карл.
        - А ничьи, — коротко ответил Бенедикт. Но, перехватив удивленный взгляд Карла, пояснил:
        - Раньше там стоял один из небольших замков братьев Госпиталя, но Саладин разгромил гарнизон и разрушил замок. Теперь там одни развалины.
        - Но кто-то же владеет той землей? — задал новый вопрос молодой рыцарь.
        - Да никто не владеет. Я же говорю, там брошенная земля. Когда Саладин умер, а его наследники перессорились и передрались из-за наследства, сарацинским правителям было не до того, чтобы делить здесь земли. Гарнизоны сарацины оставляли только в городах и в больших крепостях, а маленькие сельские замки, до войны с Саладином принадлежавшие христианам, были просто превращены в руины, где стали прятаться разбойники, — поведал Бенедикт.
        - Но как тогда уцелел замок барона Юбера? — удивился Карл.
        - Да очень просто. Мало того, что отец барона не послал ни одного бойца на войну, он и короля Лузиньяна не признал законным монархом. Короче, он был мятежником, одним из тех, которым люди султана платили за то, чтобы они сеяли смуту среди христиан, и Саладин знал об этом, к тому же, отец Юбера был женат вторым браком на знатной арабке, родственнице одного из друзей того самого Саладина, хоть и крещенной. Так что с неверными предок Юбера вполне ладил, и они его не трогали, как и он их. Старики в деревнях говорят, что отец Юбера даже присягал Саладину в верности, но этого никто не знает наверняка.
        - Но как же честь христианина? — недоумевал Карл.
        Бенедикт сурово посмотрел на молодого рыцаря, затем произнес:
        - Чести в Леванте давно уже нет, а есть лишь корысть. Ты об этом не знал, когда ехал сюда?
        - И неужели вы, сир, служите барону Юберу только ради корысти? — спросил Карл.
        - Отчасти и из-за корысти, — неожиданно легко признался Бенедикт, и добавил: — но все же больше из-за благодарности старику. Ведь сир Юбер, на самом деле добрый человек. Когда-то он выкупил меня из сарацинского плена. Тамплиеры отказались меня выкупать, а он выкупил.
        Дальше ветеран и молодой рыцарь поехали молча.
        Они обогнули очередную скалу, и взорам их открылось ущелье, перегороженное развалинами замка, из-под которых должен бы вытекать ручей, но сейчас в русле не было ни капли воды.
        - Эй, куда едете? — вдруг окликнули их на арабском откуда-то из-за развалин.
        Одновременно с этим окриком на склонах с обеих сторон появились несколько лучников в серых бурнусах.
        Бенедикт поднял руки, показывая, что оружия у него нет, и прокричал по-арабски:
        - Мы служим хозяину Вади-Кастла барону Юберу де Обри и хотим знать, почему пересох ручей.
        Бородатый человек в зеленом бурнусе, таящийся до этого за руинами, вскарабкался на груду развалин и прокричал:
        - Это больше не ваша вода. Как и все здесь не ваше. Убирайтесь в свой хлев, поедатели свиней!
        - Что вы сделали с ручьем? Перегородили? Теперь по вашей вине в деревне от жажды страдают люди, и урожай погибает, — проигнорировав оскорбление, выкрикнул Бенедикт. Но чернобородый не ответил, а просто махнул рукой лучникам. Взвизгнули тетивы коротких сарацинских луков, и с десяток стрел разом рванулись в сторону рыцарей. Выезжая из замка, Карл и Бенедикт прихватили щиты, и, как оказалось, не зря. Четыре стрелы, пущенные с левого от рыцарей склона, вонзились в щит, едва Карл поднял его, пытаясь закрыться. Пятая стрела ударила в луку седла и отлетела. Сир Бенедикт не успевал перекинуть тяжелый щит на правую сторону, и, вместо этого, выхватил меч из ножен. Карл поразился, когда увидел, что все стрелы, летящие с правого склона, старый рыцарь отбил, крутанув свой длинный меч так стремительно, что на миг в раскаленном воздухе возник прохладный ветерок. «И как только он вытворяет такое?» — мелькнула мысль в голове Карла, пока он разворачивал своего тяжеловесного коня. Бенедикт на своем арабском боевом скакуне развернулся быстрее, и, прежде чем стрелки на склоне сделали следующий залп, рыцари, закинув
щиты за спины и пригнувшись, пустили коней в галоп. Всадники благополучно миновали поворот и только за скалой перешли на спокойную рысь.
        - Еле удрали, — сказал Карл.
        - Похоже, это люди эмира Халеда, одного из наших соседей. В этот раз они хотели только напугать нас. Если бы собирались убить, то стреляли в наших коней, — проговорил Бенедикт.
        - Но это же бесчестно! — возмутился молодой рыцарь. Бенедикт взглянул на него жестко и произнес:
        - Ну, сколько тебе повторять, что нет чести в Леванте. Давно уже нет никакой чести. Запомни мои слова. Корысть правит здесь всем. И только она одна.
        Пассажир галеры
        Всю дорогу через Средиземное море он пил и спал. Галера была небольшой, а каюта Семиона вмещала только его самого и его багаж, состоящий из двух седельных сумок. Капитан запретил ему даже высовываться на палубу, чтобы пассажира не смыло за борт. Сильная качка вызывала у Симеона рвоту. Напившись, он проваливался в тяжелый сон, и это на какое-то время спасало. Но, как только он снова начинал есть, все повторялось сначала.
        - Вино — это кровь мира, — бормотал он, впадая в пьяное забытье. Его брат терпеть не мог напиваться, ну и что толку? Брат мертв. Его больше нет, и все думают, что это он, Симеон, убил своего старшего брата. Стрела попала брату прямо в глаз, а все знали о том, что лучше Симеона никто не стрелял из лука во всей Нарбоне. Все подозревали его, и, не имея возможности доказать свою невиновность, он вынужден был бежать.
        В каюте не было окон, только в такт качке скрипели шпангоуты. Семион смутно замечал дни плавания по появлению юнги, которого исправно присылал капитан, чтобы вычистить каюту и принести еду, к которой пассажир почти не притрагивался и отдавал этому же юнге.
        - Доброе сицилийское вино, — как-то сказал он мальчишке, вытаскивая пробку из глиняной бутыли, — напоминает мне об одном рыцаре, родом с Сицилии, которого я знал. Забавный был парень, пока его не проткнули копьем.
        Юнга не ответил. Он оказался довольно угрюмым.
        - Ты чего такой хмурый? Я тебе чем-то не угодил, а, паренек? — спросил Семион, пока мальчик чистил каюту. — Тебе капитан приказал не разговаривать со мной? Или, может, какой-то франк оскорбил твою генуэзскую матушку? — Мальчик по-прежнему молчал.
        - Куда мы приплывем? В Акру или в Яффу? — задал новый вопрос пассажир. Он заплатил капитану за перевозку из Марселя на Святую Землю, но ни о каком конкретном городе речи не шло. Он бежал, и ему поначалу было все равно, лишь бы поскорее попасть в Левант, но теперь Симеон задумался, куда плывет — В Яффу? В Акру? В Тир или в Триполи? — Семион предпочел бы отправиться в Тулузу, где жила его прекрасная невеста Мариэлла, но этот путь теперь был для него закрыт. Ему предстояли скитания.
        Тревожные думы терзали единственного пассажира галеры по мере приближения к берегам Леванта. Его старший брат, маркиз Рикардо Конти был мертв. Чья-то стрела превратила его правый глаз в кровавое месиво своим железным наконечником и вошла глубоко в мозг. Поверит ли кто-нибудь, что это сделал не Симеон? Придется ли когда-нибудь вернуться в родные края? — Или закуют в кандалы и отправят обратно к дражайшему младшему братишке, который, воспользовавшись кончиной старшего брата, немедленно поспешил обвинить среднего брата в убийстве. А, может быть, Карл сам и подстроил все, чтобы заполучить титул и земли, которые честным путем вряд ли ему достались бы когда-нибудь. Да, младший брат Карл весь в мать - такой же взбалмошный. От него можно ожидать всего. Хотя, кто знает, он ли убийца? Возможно, что убийцу подослал дядя, а, быть может, родня вообще не причем, а преступление — дело рук давних врагов семьи, например, герцога Бургундского или графа Леонского… Нет. Лучше не думать. Лучше еще выпить вина… Говорят, в ордене тамплиеров можно получить убежище и обеспечить себе прощение грехов. Старый рыцарь Григ де
Мороно говорил, что ордену всегда нужны люди вроде Семиона. Хотя Мороно, возможно, уже нет в живых. Тогда новым Командором Яффы вполне могли назначить кого-то еще, и примут ли Симеона тогда в гости ордена? Кому он нужен без коня и без денег?
        Юнга по-прежнему молчал и старательно отдраивал заблеванный пол.
        Вино затуманило разум пассажира. Он никак не мог взять в толк, что мальчик из Генуи, во-первых, питает отвращение к вечно пьяному пассажиру, который всякий раз блюет мимо помойного ведра, а, во-вторых, просто не понимает родной провансальский диалект Симеона. Семион был хорошо образован, знал многие языки, научился читать на высокой латыни еще сидя на коленях у матери. И ему было невдомек, что юнга знает от рожденья только один язык и другим не обучен. Симеон же знал семь языков. Традиции обучения мальчиков из богатейших семей Нарбоны восходили еще к временам Великого Рима и были возрождены в полной мере при императоре Карле Великом. Потому бегство из родных краев не слишком страшило Симеона. Он знал, что поймет других, и те поймут его тоже, где бы он ни был.
        Наконец юнга закончил уборку и удалился. Симеон глотнул еще вина и откинулся на койку. Но сон все не шел. На борту этого треклятого корабля Симеон ухитрялся напиваться до такого состояния, что ему казалось, что он выпал из жизни и находится на грани забытья постоянно. Ему здесь даже не снились сны: он просто отключался.
        После убийства брата только верный старый слуга Бардис верил в невиновность Симеона. Он и вывел его из замка по тайному ходу, когда все обитатели обезумели и кричали, что он, Симеон, братоубийца.
        - Я не убивал своего брата, Бардис. Ты мне веришь? — сказал он тогда, глядя прямо в выцветшие глаза старика.
        - Я верю, — тихо сказал преданный слуга, и добавил:
        - Идите за мной, мой господин. Я выведу вас к конюшне.
        Потом была бешенная скачка вместе с Бардисом, какие-то придорожные таверны, где они ночевали на соломе. Несколько пыльных городков пронеслись мимо сознания Симеона.
        В Марселе Бардис остался навсегда. На них напали грабители поздним вечером недалеко от порта, и старик получил кинжалом в сердце. Быстрая смерть. Верный Бардис заслужил именно такую. Стремительную смерть в бою. Симеон отомстил за верного человека. Пять трупов унесли городские стражники с улицы рано утром…
        Когда Симеон вступил на борт галеры, он был одет как нищенствующий брат: в серую хламиду из грубой ткани с капюшоном. Это одеяние скрывало его бледное лицо аристократа от посторонних глаз и надежно прикрывало от любопытных дорогую кольчугу и вооружение. Почти все то золото, что он прихватил из дома в своем кошельке, он истратил на вознаграждение капитану, когда попросил глухую каюту и минимум беспокойства по пути в Святую Землю. У него остались только три золотых, да горсть серебра, которую он выручил в Марселе от продажи лошадей, своего гнедого и каурой кобылы Бардиса. Он хотел одного: напиться до беспамятства, и это ему почти удалось.
        Он заснул в своей душной каюте и провел несколько часов в забытьи. А когда очнулся, то нащупал и откупорил новую глиняную бутыль с вином и жадно выпил несколько глотков. Все закачалось под ним, он попытался встать, но стенка каюты вдруг резко накренилась в сторону и больно стукнула его. Переборки заскрипели ужасно, снаружи заревели волны. Это шторм, дошло до него. Или же он просто напился сильнее обычного? Его стошнило. Некоторое время он плохо соображал, потом с трудом, сопротивляясь качке, выпил пару глотков и стало немного полегче. Погружаясь вновь в забытье, он размышлял, не утонет ли корабль. Неужто Всевышний не поможет ему на этот раз? Он молился сквозь наваливающуюся дрему. «Господи, разве справедливо топить юнгу, капитана, и всех остальных добрых моряков за то, что он не принял неправедный суд, а сбежал? Разве он виноват в гибели брата? Почему же все обвинили его? Где справедливость, Боже?» Очередная волна так сильно сотрясла корабль, что Симеон окончательно потерял сознание, ударившись головой о переборку.
        Когда он очнулся, все вокруг было более или менее спокойно, не считая обычной морской качки. Его голова просто раскалывалась от боли.
        Превозмогая ее, Симеон поднялся и выбрался из душной каюты на палубу. На скользких досках он чуть не упал, но удержался, цепляясь за канат, натянутый вдоль борта. Первое, на что Симеон обратил внимание — это жалкий вид судна: на месте мачты с огромным парусом торчал уродливый обломок, левый фальшборт в паре мест был проломлен и ощетинился обломанными досками. Корабль совершал на веслах маневры, пытаясь идти носом к волне, отчего брызги из-под форштевня захлестывали добрую половину палубы.
        «Праведница» была вольной галерой генуэзской купеческой гильдии, и матросы гребли за жалование, слаженно и четко выполняя команды боцмана. Капитан стоял на мостике в коричневом кожаном плаще с которого капала морская вода. Он небрежно кивнул появившемуся на палубе пассажиру и сказал, что судно скоро прибудет в порт. Воздух после бури был свеж и прозрачен. Вдали у самого горизонта виднелась тонкая полоска земли. Они подходили к Кипру.
        - Мой корабль встанет в док в Лимасоле. Мачту снесло, а в трюме течь после шторма. Отсюда до Леванта вы доберетесь сами на любой посудине, — сказал ему капитан. Симеон помолчал, переваривая услышанное, потом гордо выпятил подбородок, распахнул свой плащ пилигрима и положил руку на эфес меча. На солнце засверкала новенькая кольчуга.
        - Но как же наш уговор? — Произнес он глядя с вызовом прямо в черные глаза капитана. — Я заплатил вам золотом за рейс до Святой Земли. Тогда извольте вернуть мне часть денег.
        - Не сердитесь, сударь, я не обязан вам ничего возвращать, ибо вы заплатили за риск. Но теперь вы, благодаря стараниям моим и моих людей, в безопасности. Вы на моем судне благополучно пережили жестокий шторм и избежали нападения пиратов. К тому же, я выполнил уговор. Кипр — это уже Святая Земля. Остров от побережья Леванта отделяет лишь не слишком широкий пролив. Через день вы будете в Яффе или в Акре, как вы и хотели. Что же касается ваших денег, то они пойдут на ремонт судна.
        Симеон мог потребовать возвратить несколько марок, но он не был мелочным и решил не ронять достоинство дворянина из-за пары монет.
        - Ну, тогда хотя бы трапеза за ваш счет. Велите вашим людям хорошо накормить меня прежде, чем я сойду на берег. Я сильно проголодался за дни плавания, — сказал Симеон чистую правду.
        На что капитан сразу смягчился и любезно кивнул:
        - Это пожалуйста, любезный сеньор.
        Корабль долго швартовался, но, наконец, швартовка закончилась, и плотно отобедавший Симеон сошел по узким сходням на причал, пропахший рыбой. В порту слышалась речь на нескольких языках. Преобладал греческий, хотя Симеон уловил много фраз на итальянском и на языке франков. Симеон шел, рассматривая корабли, причалы и суетящихся в порту людей, пока не наткнулся на стоящего на пути человека.
        Над ним возвышался высокий плотный мужчина с черной бородой. Его широкая кольчуга легко могла защитить троих воинов, а небрежно наброшенный новенький синий плащ с золотой вышивкой был расстегнут, выставляя напоказ золоченный рыцарский пояс, перетягивающий объемное брюхо. Он напомнил Семиону перекормленного быка, да и взгляд у него был бычий, недобрый.
        Толстяк глянул на нетвердо бредущего после длительного морского путешествия и долгого запоя Симеона и ухмыльнулся:
        - Здорово, пьяный франк! — произнес он на норманно-французском с явным акцентом уроженца юга.
        - Здорово, бычара! — в тон ему ответил Семион. Он откинул полу плаща так, чтобы был виден рыцарский пояс, сплюнул под ноги толстяка и положил руку на меч.
        Они стояли друг против друга на длинном деревянном причале. Их окружали любопытные матросы и грузчики.
        - А ты дерзок. Мне нравится это в пьяницах. Трезвый человек никогда не скажет того, что посмеет сказать пьяный, — толстяк рассмеялся, и его брюхо затряслось. Отсмеявшись, он добавил уже вполне дружелюбно:
        - Ты устал плыть, небось?
        - Да, ну и что с того? — Семион нехотя поддерживал разговор, желая, в то же время, поскорее его прекратить и пойти дальше.
        Толстяк, вдруг улыбнулся, втянул носом воздух и сказал, как бы в шутку:
        - Боже! Да от тебя воняет блевотиной! Хочешь принять ванну, верно? Мои слуги позаботятся об этом, — он заткнул за пояс топор и протянул руку. — Меня зовут Илья Ипатиус. Я один из кипрских князей. И каждый новый христианский рыцарь, прибывший из Европы сюда — мой друг. Я собираю отряд, идущий воевать в Левант, и потому приглашаю тебя к себе. Пойдешь ко мне на службу?
        - Там посмотрим, — неопределенно ответил прибывший, и благоразумно представился именем своего недавно умершего небогатого кузена: шевалье Жюслен де Бреньяк из Прованса.
        - Шевалье, говоришь? Всадник? А где же лошадь? — Шутливо спросил грек и разразился очередным приступом смеха.
        Поначалу он не хотел идти с бородатым толстяком, но все же дал себя уговорить словоохотливому греку.
        Этот человек — последний, кому бы я стал доверять! — слушая бородатого, думал Симеон. Однако, соблазн отдохнуть после изнурительного плавания пересилил все доводы разума. Да и просто неплохо было бы принять ванну и осмотреться.
        Толстяк не подвел. Он привел Симеона в просторный манор римской постройки, где оказалась не ванна, а целый мраморный бассейн с несколькими слугами. Симеон хорошо вымылся в теплой воде, и хозяин приказал проводить гостя в спальню. Симеон не помнил, как заснул. Проснулся он на роскошной мягкой перине, устланной великолепными белыми простынями. Он встал с постели бодрым. Голова перестала болеть, и он потянулся от удовольствия. Одежда его, кольчуга, оружие, седельные сумки и даже кошель были аккуратно разложены на трех небольших столиках, стоящих вдоль стены.
        В комнате царил полумрак, но в щели между ставнями пробивались солнечные лучи. Семион стряхнул последние остатки сна и распахнул ставни, чтобы посмотреть, куда его занесло.
        Он находился на втором этаже старой виллы, по-видимому, еще античной постройки. Под окном, вокруг мраморного бассейна, росли кипарисы. Возле бассейна суетились двое юных слуг, одетых в белое, а третий стоял в воде и чистил дно щеткой. Неподалеку, в конце мощенной плитами дорожки, высилась в окружении цветов древняя мраморная статуя, изображавшая Аполлона. За ней находились ворота из кованных заостренных прутьев и тянулась каменная стена высотой в десять футов. А дальше — город.
        Вилла располагалась на холме, и Симеон лицезрел множество красных черепичных крыш, покрывающих дома из белого камня. В центре города возвышались квадратные башни замка и огромный собор. Повсюду виднелись стройные кипарисы и развесистые пальмы, стены многих домов покрывали лианы. За городскими кварталами солнечный свет отражался от морской воды. Через бухточку сновали большие и малые суда, их флаги и паруса напоминали своей пестротой бабочек, а по их разнообразию казалось, что в порту пришвартовались корабли со всего Средиземного моря. Так оно и было, наверное. Воздух здесь пах по-другому. Ароматы пряностей витали в теплом воздухе, доносился звук греческой речи, родной для слуг Ильи Ипатиуса, равно, как и для их хозяина.
        Услышав звук открывающейся двери за спиной, Семион обернулся к своему гостеприимному толстому хозяину.
        - Живописно, не так ли? — Спросил Илья.
        - Умиротворенно, я бы сказал. Так бы здесь и поселился, — согласился гость.
        - Этот маленький порт не Марсель, конечно, зато здесь уютнее и теплее, — сказал хозяин.
        - Здесь есть девушки определенного рода занятий? — услышал он собственный глупый вопрос, неожиданно сорвавшийся с языка.
        - Здесь, как и в любом другом порту, шлюх можно найти в каждой таверне. Есть и бардели. Но тебе они не потребуются, дорогой друг. Ты еще не видел моих служанок. Я пришлю тебе одну. Она выполнит все твои пожелания.
        - Рабыни? — уточнил Симеон.
        - Да, пленные сарацинки. Искусницы еще те.
        Толстяк улыбнулся, довольно погладил бороду и проговорил другим тоном:
        - Завтрак подадут в зал. Спускайся и познакомься с другими моими рыцарями. А я сейчас прошу меня извинить. Я имею честь быть одним из советников этого города, и нас призывает к себе на совещание король, — он улыбнулся, продемонстрировав полный рот красивых белых зубов.
        - Если хочешь, потом прогуляйся по городу. Вечером я расскажу о своих планах. Будет предостаточно времени обсудить их. Мы выпьем за победу над неверными.
        - Хорошо, тогда до вечера, — ответил Семион. И подумал: определенно, он хочет использовать меня для собственной выгоды. Греки всегда думали только о собственной выгоде. «Любители пряностей, продавшие дело христово», с презрением говорил о византийских греках отец. А он их повидал немало за время участия в двух крестовых походах. В любой момент Илья Ипатиус может решить, что для него больше пользы от мертвого рыцаря, чем от живого. И потому лучше убраться от грека подальше, пока это момент не настал. Но пока можно и поиграть в его игру.
        Семион надел чистую одежду. Облачаясь, он понял, что его одеяние слишком роскошно для простого рыцаря. Бедняга покойный шевалье Жюслен, именем которого он представился греку, никогда не носил одежду из шелка. Потому Симеон переоделся опять. На дне сумки он отыскал потертые кожаные штаны и такую же куртку. Одежда все равно выглядела довольно дорогой, разве что несколько старомодной, но штаны были коротки, а рукава — длинны. По крайней мере, это может сойти за одежду небогатого рыцаря.
        Осмотр дома Семион начал с кухни, где обнаружились три повара и два поваренка, которые с опаской наблюдали за тем, как он, ни слова не говоря, отламывает и пробует свежевыпеченный хлеб.
        - Доброе утро, — обратился он к ним на греческом, и тут же отругал себя мысленно, ведь простой шевалье из Прованса не должен знать греческого языка!
        Семион торопливо оставил поваров с их кухонными заботами, и отправился на поиски винного погреба. Найти его не составило труда: он просто попросил одного из слуг проводить его. Здесь было столько вина, что можно было не просыхать многие годы: были даже вина из Прованса и из Лангедока. Его заинтересовал бочонок крепленого вина, отмеченный личной печатью графа Арманьяка. Он попросил виночерпия, присматривающего здесь за хозяйством, разрешить попробовать пару глотков. Вкус был терпкий и обжигающий. Семион взял чашу и пошел в сад, чтобы выпить на свежем воздухе.
        С другой стороны дома оказались прекрасные фруктовые сады. Он немного побродил по ним, прихлебывая вино.
        За время своей прогулки он никого, кроме слуг, не встретил. Зато насчитал пять выходов: главные ворота, ворота возле конюшни, ворота со стороны сада и две калитки. Все они хорошо охранялись. Охранники были греками, такими же толстыми, как и сам хозяин. Вооружены они были короткими мечами и копьями средней длины, каждый из них носил полукруглый железный шлем.
        Возвращаясь обратно из сада, он обошел конюшню с другой стороны и вышел в маленький дворик, где кухарка чистила рыбу возле хозяйственного фонтана. Она была стройной, с пшеничными волосами и приятным лицом.
        - Хочешь вина? — обратился он к ней на норманно-французском, который местные жители понимали довольно неплохо, и на котором вполне бы мог изъясняться бедный рыцарь Жюслен де Бреньяк. Девушка оторвалась от работы и испуганно посмотрела на него. У нее были большие серые глаза. Когда их взгляды встретились, она опустила взор и вернулась к своему нехитрому занятию. Семион устроился неподалеку, расположившись на каменной кромке фонтана с кружкой в руке. Он любовался фигурой девушки. Светило солнце на чистом голубом небе. Где-то в ветвях кипарисов пела птаха. Впервые с момента бегства из Нарбоны на душе у Симеона наступило спокойствие. Но он не обманывался. Симеон знал, что многие трудности предстояли ему. И главной трудностью было восстановление своего доброго имени. «Пусть все идет так, как того хочет Господь», — решил Симеон.
        И подумал, что, возможно, с помощью Божьей, пока он будет странствовать в Святой Земле, настоящий убийца брата отыщется, и тогда Симеон спокойно сможет вернуться в родной город.
        А пока он размышлял, насколько доверять Илье, кухарка выпотрошила рыбу. «Наверное, лучше всего, действительно, записаться к тамплиерам. Говорят, что все грехи прощаются, когда вступаешь в орден. Однако, в этом случае, боюсь, мне предстоит только жариться на солнце, да терпеть горячий ветер пустыни, и еще битвы всю оставшуюся жизнь, пока неверные не убьют. Так стоит ли мне отправиться в орден и искупать грехи или пойти все же с этим Ильей»?
        Кухарка бросила на него многообещающий взгляд, забрала корзину с рыбой и ушла. Его винная кружка опустела. Может, стоит выпить еще? Однако, уже и так кружилась голова.
        До полудня было далеко, но в город идти не хотелось. Симеон все еще чувствовал себя разбитым после изнурительного плавания на галере. Потому он решил вернуться в спальню и заснул, едва оказавшись на постели. Проснувшись, он обнаружил, что за окном уже померк свет, и какая-то юная брюнетка трясет его за плечо.
        - Сеньор, — говорила она. — Князь Илья зовет вас к вечерней трапезе через час.
        Девушка была юной и стройной, черноволосой, но голубоглазой и светлокожей. Семион оторвался от подушек и спросил ее:
        - Откуда ты знаешь язык франков? Ты же сарацинка, если не ошибаюсь?
        - Да, сеньор. Я сарацинка, так здесь говорят обо мне. Потому что я была в гареме шейха. Хотя мои предки из Лангедока на самом деле, а я родилась в христианском Леванте, была простой горожанкой, дочкой торговца тканями. Меня турки захватили, когда спалили город и замок сеньора Лидды. А через год рыцари освободили пленных, но меня продали, уже как сарацинку-невольницу, а купил князь Илья, чтобы услаждать гостей.
        - И что же? Тебя это устраивает? Почему ты не пожаловалась местному епископу или королю? Ведь ты же христианка?
        - Я отреклась от веры христовой под страхом смерти, когда нас захватили мусульмане. Потому и не жалуюсь я ни на что. Меня кормят очень хорошо, я ни в чем не нуждаюсь. Князь Илья очень добрый человек. У меня комнатка еще с одной девушкой в этом доме, а со своими обязанностями я справляюсь хорошо, вот увидите, сударь.
        - Уверен, что ты с ними справляешься. Но сейчас не надо. Лучше налей мне выпить.
        Она налила вина в чашу и проговорила, краснея:
        - Князь Илья приказал, чтобы я прислуживала вам и грела вас ночью. Меня зовут Марго.
        - Скажи, Марго, а много ли здесь других рыцарей? Я пока никого не встретил и мне это интересно. Ведь князь Илья собирает отряд. Ты знаешь, куда он собирается направиться?
        Она покраснела.
        - Хозяин не велит мне распространяться о его делах.
        - Ладно, тогда иди по своим делам. Меня не интересует только то, что находится у тебя между ног, я хотел бы и просто поговорить, — вырвалась у него грубость, хотя Симеон прекрасно понимал, что девушка не виновата. Просто его сейчас действительно больше занимали планы Ильи, чем ее способности в постели.
        - Сеньор желает видеть меня после трапезы? — спросила она, проглотив обиду.
        - Ожидай меня в постели, — бросил он небрежно.
        - Если так будет угодно вашей милости, — сказала она тихо, поклонилась и удалилась.
        Когда он спустился в зал, снаружи уже стало совсем темно. Илья возлежал на обтянутой шелком тахте, поглощая фрукты с огромного блюда, стоящего на столике перед ним, и запивая белым вином. Его бычьи глаза сияли довольством.
        На веранде две девушки играли на арфах красивую переливчатую мелодию.
        - Проходи, присаживайся, мой друг, — Илья пригласил его движением руки, указывая на кресло рядом с тахтой.
        Рыцарь уселся и налил себе вина из кувшина, стоящего на столике с фруктами, затем проговорил:
        - Я что-то не встретил ни одного рыцаря из твоего отряда.
        - Не встретил, конечно, потому что проспал большую часть дня. А сейчас они уже ушли отдыхать. Кстати, как тебе девушка? — осведомился Илья.
        - Она сделала все хорошо, спасибо, — проговорил Симеон, подавив сильное желание высказать свое возмущение рабским положением несчастной Марго.
        - Ну что ж, тогда пришло время кое-что обсудить за ужином, — Илья хлопнул в ладоши, и в комнату вбежали слуги, несущие угощения.
        - Я был у короля. Плохие новости. Неприятности в королевстве Иерусалимском. Аскалон пал, Хадера тоже, — сказал Илья.
        - Акра далеко от Аскалона, — вставил Семион, насаживая жареное мясо на кончик ножа.
        - Это так, — согласился Илья. — Но христианское королевство уже много лет балансирует на грани жизни и смерти. А действенной помощи из Европы все нет! Но это не главное, друг мой. Главное для меня сейчас — это прояснить, кто же ты такой на самом деле. И не утверждай, что ты бедный рыцарь. Я видел твою кольчугу и твой меч. Один такой клинок — это уже целое состояние. Толедский дамаскин, верно?
        Маркиз Конти молча уставился в тарелку. Он обдумывал, что следует говорить и чего говорить не надо. Он опять вовремя не придал значения тому, что разговор шел на греческом, которым Симеон владел свободно.
        - Ты правильно подумал, я не тот за кого себя выдаю, — наконец выдавил он.
        - Неужели? А знаешь, я понял это сразу, как только увидел тебя. Ты так же похож на простого рыцаря, как я на девочку. Это весьма любопытно. Расскажи-ка мне, что на самом деле ты за птица, и что привело тебя сюда. Жажда приключений или быстрой смерти?
        - У меня нет желания умирать, уверяю тебя. Я просто бегу от ложного обвинения, от клеветы, от злой напраслины, которую возвели на меня мои родственники. Да, я не простой рыцарь, а средний сын маркиза Конти. Мое имя Симеон, мне тридцать два года. Я выбрал призвание бойца, участвовал во многих турнирах и войнах, привык не только к роскоши, но и к виду крови. Что еще ты хотел бы знать? Я пустился в бега налегке, боевого коня продал в Марселе, и у меня остались лишь моя жизнь, кольчуга и меч. И я подумал, что Святая Земля — самое подходящее место для такого, как я… — его голос дрогнул в неуверенности.
        - Итак, у тебя ничего нет, — закончил за него князь Илья, — но мы можем это изменить. Нам просто следует доверять друг другу. Давай, ешь, — он хлопнул в ладоши, и слуги поменяли блюда. — Нам предстоит одно серьезное дело. Я действительно собираю отряд из новоприбывающих на Кипр. Многие из правителей нашего острова постоянно озабочены поисками возможностей помочь истекающему кровью королевству Леванта. И я уверяю тебя, надежда есть.
        Илья улыбнулся, когда слуги поставили перед ними чаши с черешней и сливками.
        Грек вытер рот тыльной стороной ладони и сказал:
        - Дорога к Святой Земле проходит через Кипр, мой друг. И здесь решается многое.
        Эти разговоры намеками раздражали Симеона. Неужели греческий князь считает его жаждущим принять участие в местных политических играх?
        - Чем же могу быть полезен я? — Прямо спросил Симеон.
        - Понимаешь, у меня уже есть сотня рыцарей, простых рыцарей, умеющих сражаться, но волею судьбы оказавшихся на Кипре без денег. Есть среди них беглецы разного рода, есть искатели наживы и приключений и даже жертвы кораблекрушений. Почти все они франки. Всем им я предоставил кров в обмен на службу. Но они никогда не признают меня настоящим командиром, поскольку я — грек, а греков они презирают. Потому мне очень нужен человек, вроде тебя, достаточно умный и авторитетный, чтобы сплотить их и руководить отрядом. Такого человека я искал последние полгода. Так вот, ты поведешь моих рыцарей против неверных и покроешь себя славой. И можешь называть себя настоящим именем: ты уже на другой стороне моря, а в Леванте со времени поражения при Хиттине основная часть рыцарского сословия состоит из таких, как ты беглецов. Кто же станет искать тебя здесь, маркиз Конти?
        Два гроба
        Здешняя часовня никогда не нравилась Мириам. Она родилась в Киликии, недалеко от побережья Памфилийского залива. В замке ее отца, армянского князя, часовня стояла в великолепном саду, где цвели яркие цветы, росли замечательные фруктовые деревья и пели птицы. Здесь же, в Святой Земле, в маленьком замке ее мужа, франкского барона, почти не было деревьев. Неприветливый уголок двора перед часовней, камень толстых крепостных стен вокруг, запахи лошадей из конюшни, да потных солдат из казармы. Ну что может быть унылее? Она не любила эту неуютную часовню, но Мириам знала, что сегодня муж ее не просто молится здесь, но что он нуждается в ней, в ее утешительных словах. После битвы Альфред всегда уходил в тишину часовни.
        В сумраке небольшого храма Мириам обнаружила мужа молящимся на коленях под большим распятием. Справа перед алтарем стояли два гроба, а в них, в ожидании отпевания, которое должно было начаться с минуты на минуту, лежали погибшие рыцари.
        Мириам подошла к мужу и негромко позвала. Он обернулся и мрачно взглянул на нее, затем сказал голосом глухим и отрешенным:
        - Пора отдать нашего старшего сына в пажи. Ему уже исполнилось десять лет. Пройдет еще года три-четыре, и он станет оруженосцем, а потом — рыцарем. Пусть взрослеет скорее. Большая война близится.
        - Да, дорогой, — тихо произнесла Мириам и кивнула, но от слов мужа по коже ее пробежали мурашки.
        Страшное слово — «война». Особенно война большая, к которой здесь все идет, и которая в малых своих проявлениях всегда присутствует в этих спорных землях между мусульманами и христианами. Мириам подумала о том, насколько же воинственный народ населяет Святую Землю и ее окрестности.
        - Наш сосед шейх Исмаил сегодня пал с честью, он славно бился, но Господь направлял мою руку, когда мы сшиблись один на один, — проговорил Альфред.
        - Все мои люди сражались отважно и быстро одолели врагов. Жаль, что Родерик и Николас погибли.
        - Я всегда горжусь тобой, — проговорила Мириам, и, пытаясь приободрить мужа, своей маленькой ладонью погладила его жесткие волосы цвета спелой пшеницы.
        - Это уже четвертая серьезная стычка с мусульманами в этом году, — мрачно заметил Альфред, — шейх, наверное, обезумел, раз решился двинуться на нас всего лишь с двумя сотнями наемников, но он наверняка знал, что в нашем замке осталось мало защитников. Ведь мы постоянно теряем своих людей в пограничных стычках с сарацинами, с нашими добрейшими соседями.
        - Это так грустно, — сказала Мириам, глядя на гробы с мертвыми рыцарями. Альфред поднял глаза, тоже бросил взгляд на мертвецов и произнес:
        - Боюсь, будет только хуже. Султан собирает войска. Эмиры и шейхи становятся все наглее. И может настать такой день, когда у меня совсем не останется воинов, чтобы защитить этот замок.
        - Неужели враги смогут захватить наш дом? — От этой мысли Мириам поежилась. Муж заметил промелькнувшее выражение ужаса на ее лице, обнял ее нежно и произнес:
        - Не бойся, Мири, пока я жив, этого не случится.
        Бегство барона
        Полтора десятка монахов, одетых в широкие плащи с капюшонами, неспешно приближались к захваченному мусульманами монастырю. Стражник на башне вынужден был высунуться из-за каменных зубцов караульной площадки, чтобы лучше разглядеть путников. Зачем они идут? Неужели не знают о том, какая участь постигла всех тех христиан, которые оставались в монастыре после того, как мусульмане ворвались внутрь? Караульщик на башне не успел удивиться, когда плащ одного из монахов распахнулся, и стремительный стальной болт, вылетевший из арбалета сира Эдварда, попал стражнику в левый глаз. Стражник умер тихо, не успев даже вскрикнуть.
        Над воротами сарацины поставили еще трех караульных, но, удачно сняв часового на башне, христиане смогли подобраться совсем близко. Лучшие стрелки барона Карл и Роберт выстрелили одновременно, и один стражник рухнул с болтом в горле, а другой — в сердце. Старому Жюсьену повезло меньше: он чуть промедлил, и его болт ударил третьего стражника в правый бок. Падая, этот последний страж ворот закричал и тем предупредил сарацин об опасности. Скрываться стало невозможно. Уже не таясь, барон отдал приказ, христиане сбросили ненужные более монашеские плащи, обнажили оружие и пошли на штурм.
        Атакующие христиане быстро перелезли через полуразрушенную монастырскую стену и заняли башенку над воротами, откуда арбалетчики могли хладнокровно расстреливать сарацин, выбегающих во двор.
        Вечерняя заря занималась на западе, вверху сквозь редкие просветы в тяжелых серых облаках левантийской зимы проглядывали лучи заходящего солнца, окрашивая облачные подбрюшья зловещим багровым цветом. После утреннего дождя было холодно, желтоватая глинистая почва пропиталась влагой, дул сырой ветер. Хорошо еще, что сейчас дождя не было. Адельгейда, охраняемая двумя оруженосцами ее отца, наблюдала за происходящим с вершины холма. Отсюда открывался вид на разграбленный сарацинами монастырь с его водяной мельницей у ручья, со странноприимным домом, церковью и коновязями, на разрушенные стены и выжженные сады вокруг. Вражеская армия прошла здесь совсем недавно. И ничего из разрушенного еще не поправили. Плотнее надвинув капюшон черного монашеского балахона, Адельгейда куталась под ним в роскошный и очень теплый палантин своей погибшей матери, расшитый золотом и подбитый мехом куницы.
        Несколько сарацин выскочили во двор монастыря с саблями в руках. Но сир Эдвард и его стрелки уже держали арбалеты заряженными. Первый сарацин пал сразу, другой отскочил к стене и прикрылся своим небольшим круглым щитом, но болт все равно нашел брешь в защите и пронзил ему правый бок. Раненый развернулся и побежал вдоль стены, но следующий болт, пробив чешуйчатый панцирь, вонзился глубоко в печень, войдя между нашитых стальных пластинок, и сарацин рухнул лицом в грязь.
        А у арбалетчиков сира Эдварда в запасе оставалось еще достаточно болтов. Хорошо бы уметь так замечательно стрелять из арбалета, как дядя Эдвард, младший брат ее отца, подумала Адельгейда. Хотя от отца она знала, что убийство врагов на расстоянии не одобрялось старыми рыцарскими обычаями и святой церковью. Но, поскольку сарацины всегда полагались больше на действенность стрел и катапульт, чем на своих бронированных федаинов, то и христиане Святой Земли научились действовать точно также.
        Усатый турок с арбалетом высунулся из стрельчатого окошка странноприимного дома, быстро выстрелил и нырнул обратно, очевидно, чтобы перезарядить свой арбалет. Адельгейда увидела, что возле коновязи завязалась схватка. Сарацины пытались прорваться к своим лошадям, но несколько рыцарей в тяжелой броне во главе с ее отцом уверенно сдерживали их натиск: ржали лошади, сверкали клинки, слышались крики умирающих.
        Сарацины терпели поражение. «Их нельзя брать в плен, лучше сразу убить», — думала Адельгейда, нервно перебирая тонкими пальцами полы плаща. После того, что они сделали с ее матерью и старшей сестрой, и, если бы отец со своими рыцарями вовремя не отбил захваченный врагами во время очередного штурма донжон, то сделали бы и с ней, в сердце девушки поселилась лютая ненависть к этим людям.
        Замок барона люди султана Бейбарса штурмовали непрерывно в течение трех недель, главное вражеское войско давно обошло его и двинулось дальше к побережью, но сарацинские штурмовые отряды продолжали штурм с прежним усердием. У них были катапульты и длинные осадные лестницы. Замок крепко держался. Только подкоп, обрушивший часть стены, помог сарацинам ворваться в твердыню в первый раз. Но тогда их отбросили, потому что у барона еще оставались могучие боевые кони, которые, прикрытые кольчужными попонами, пронесли своих всадников через ряды противников и даже позволили сокрушить две из четырех катапульт. Но осаждающих было слишком много, и их длинные пики сделали свое дело: из той атаки в замок вернулись всего три всадника.
        Новый штурм был ужасен. Сарацины пошли на приступ сразу с двух сторон. Пока барон с рыцарями оборонял главные ворота, сарацинская пехота, используя брешь от подкопа, ворвалась в замок и захватила среднюю башню южной стены, отрезав донжон от основных сил осажденных. Трое рыцарей, несколько оруженосцев и десяток сержантов не смогли удержать двери, а арбалетчики с верхней площадки были не в силах перестрелять всех врагов, когда страшная, вооруженная до зубов толпа сарацин, подмяв под себя защитников, хлынула в главную башню.
        Адельгейда спряталась за гобеленом, и это спасло ей жизнь, но она видела все. Оцепенев от страха, она смотрела, как сарацины насиловали ее мать и старшую сестру. Она навсегда запомнила и тот ужасный момент, когда отец со своими рыцарями прорвался в покои донжона, весь перепачканный кровью, с безумными от гнева глазами. За считанные мгновения он зарубил длинным мечом пятерых насильников, но двое уцелевших успели перерезать горло обеим женщинам прежде, чем смерть нашла их самих…
        Два дня назад, после того, как была отбита очередная атака, отец Адельгейды собрал всех оставшихся защитников замка и объявил, что пали все окрестные христианские твердыни, и помощи ждать неоткуда, а без подкрепления дольше удерживать полуразрушенную крепость они не смогут. Было решено прорываться к Акре. Под покровом ночи пятеро рыцарей, шестеро оруженосцев и восемь арбалетчиков, взяв под свою защиту Адельгейду, единственную уцелевшую дочь барона, покинули замок по подземному ходу.
        Пешком, набросив поверх доспехов черные монашеские плащи, люди барона навсегда оставили свой замок. Развороченная камнями катапульт верхушка донжона еще долго была видна за спиной на фоне звезд. К утру ветер нагнал облаков, и пошел сильный дождь. Вода лилась с неба потоком, и продрогшим христианским беженцам казалось, что это сам Господь оплакивает скорбную участь королевства христиан. После изнурительного пути под дождем они нуждались в еде и отдыхе, но вся местность, через которую они продвигались к Акре, уже перешла под контроль мусульман. Промокшим насквозь беглецам было необходимо обогреться, пополнить провизию и найти лошадей. Потому барон и решился отбить этот небольшой монастырь.
        Усатый турок перезарядил арбалет и высунулся снова, но его тут же отбросило от окна назад: пущенный сиром Эдвардом болт врезался турецкому арбалетчику в переносицу. В этот момент христианские рыцари прикончили последнего сарацина у коновязи и ринулись к дверям странноприимного дома. Несколько сарацинских лучников попытались стрелять по ним из узких стрельчатых окон второго этажа, но их быстро сразили болты людей Эдварда.
        После короткой схватки на первом этаже, сарацины, находившиеся на втором, начали выпрыгивать из окон в надежде добежать до своих лошадей и спастись. Но все они нашли свою смерть во дворе, подстреленные арбалетчиками барона. На близкой дистанции от арбалетных болтов не защищали ни щиты, ни доспехи.
        Когда Адельгейда через распахнутые настежь ворота вошла во двор монастыря, то насчитала не менее двадцати трупов. Девушке на мгновение сделалось дурно, но она за последнее время так привыкла видеть кровь и мертвецов, что уже не падала в обморок.
        В трапезной странноприимного дома царил разгром. Столы и лавки были перевернуты, в беспорядке валялись сарацинские плащи и брошенное оружие. Но трое сержантов-арбалетчиков быстро наводили порядок. Вскоре столы и лавки приобрели привычное положение, лишние вещи были свалены в мешки, а из кухни запахло горячей едой.
        Адельгейда забилась в теплый угол возле кухонной печи, но все никак не могла согреться, хотя дядя Эдвард лично принес ей ломоть плоского сарацинского хлеба, деревянную ложку и горячий суп в глиняной миске. Лицо дяди пересекал длинный багровый рубец: след от сарацинской сабли. Дядя был очень добр к ней, но Адельгейда хотела видеть рядом с собой отца, а он все не появлялся. Она была измучена и нуждалась в поддержке. Девушка никогда прежде не совершала столь длительных пеших прогулок. Ноги ее болели, и она чувствовала себя невероятно уставшей. Снова она с тоской вспоминала мать и сестру, вспоминала прежние счастливые годы, ведь вся ее жизнь была связана с их замком. Она родилась в этом замке и прожила в нем всю свою жизнь. Все пятнадцать своих лет. И еще она не понимала, что будет с нею теперь, как она сможет жить дальше без матери, без сестры, без дома? Ведь даже привычных вещей у нее теперь не будет: все их вещи оставлены сарацинам вместе с замком. Да и из одежды осталось только то, что на ней. И вообще чудо, что она осталась жива. Пока жива. Все это казалось страшным сном, но сном не было.
        Наконец отец появился, лицо его было мрачным, глубокие морщины пролегли над переносицей, темные круги обрамляли глаза, лоб был рассечен и кровоточил. После гибели матери отец вдруг сразу постарел. Он объявил людям, что дает всем время на отдых до рассвета. А завтра на рассвете они оседлают захваченных лошадей и доберутся до Акры уже к вечеру. Еще он сообщил, что пленные сарацины, которых захватили при взятии монастыря, сказали, что армия султана Бейбарса двинулась на юг, к Яффе, и путь к Акре свободен. И побережье пока остается в руках христиан. Люди барона выслушали это сообщение с радостью, потому что это была самая добрая весть за все последние дни.
        Простой каменщик
        Средиземное море вяло накатывало на берег и отступало, бессильно размазываясь пеной по желтому песку пляжа. Падающее к горизонту солнце уже теряло силу, и дневная духота, иссякая, понемногу сменялась слабым предвечерним бризом. Десятилетний Марчелло играл с большим лохматым псом коричневой масти. Мальчик и собака носились друг за другом по полосе прибоя. Марчелло смеялся, а пес весело лаял. «Опять этот старик», — подумал мальчик, увидев, в который уже раз, немолодого седого мужчину, голого по пояс, бредущего к морю, босыми ногами увязая в песке.
        Странный то был мужчина. По крайней мере, Марчелло таких людей раньше не видел. Старые шрамы покрывали широкий мускулистый торс, лицо и руки этого человека. В одно и то же время приходил он на морской берег, садился на песок и неотрывно глядел в морскую даль целыми часами. «Наверное, в молодости он был пиратом», — думал Марчелло. И ему хотелось расспросить старика о страшных морских сражениях и дальних странах. Но Марчелло знал, что на самом деле расспрашивать старика особенно не о чем. В небольшом городишке все говорили, что человек этот — простой каменщик, что он один из тех людей, которые строят на площади новую церковь, и шрамы его, скорее всего, от многочисленных падений с хлипких строительных лесов, а на берег моря он приходит только затем, чтобы немного отдохнуть после тяжелой работы. Такие слухи ходили о незнакомце в маленьком городишке.
        Но было ли то правдой? Что могли знать жители рыбацкого городка о тех пришлых строителях, о вольных каменщиках, которых наняли местные отцы церкви для строительства нового храма? Что знали они о молчаливых седых мастерах, которые возводили здание такой странной формы — с узкими стрельчатыми арками, с каменными дугами контрфорсов и с большим круглым окном-розой посередине фасада?
        Мальчику было любопытно. Он хотел расспросить мужчину сам, но боялся. Суровый взгляд каменщика пугал его. Но сегодня он почему-то решился, подозвал пса и подошел к мужчине, сел рядом с ним на песок. Лохматая собака обнюхала незнакомца, но не залаяла и не зарычала, а просто легла рядом, словно бы охраняя. Мужчина продолжал смотреть на море, казалось, он не слишком обращает внимание на мальчика с псом. Но Марчелло всё же задал свой вопрос:
        - Почему вы всё время смотрите на юг, за море?
        Не сразу мужчина оторвал взгляд от морской глади, и его серо-стальные глаза внимательно оглядели мальчика. Через какое-то время мужчина ответил:
        - Там, на юге, за морем, много лет назад пала Акра, славный город Сен-Жан-де-Акр.
        - И что вам с того? — спросил Марчелло.
        - Вместе с Акрой погибло целое христианское королевство, мальчик. А если бы оно не погибло, наш мир мог бы быть другим, — проговорил каменщик.
        - Как же так? Я ничего не знаю об этом, — удивился Марчелло. Мужчина посмотрел на него внимательно, как бы оценивая, затем сказал:
        - Тогда я расскажу тебе. Все началось давным-давно, мальчик, когда по ту сторону моря в одной маленькой стране пришел в мир Спаситель. Он нёс Свет людям. Свет Бога. Но силы тьмы погубили Спасителя, они распяли его, и он умер на кресте. Надеюсь, эту историю ты знаешь?
        - Я знаю, — пробормотал Марчелло.
        - Тогда, быть может, ты слышал, что были крестовые походы? — спросил мужчина.
        - Я что-то такое слышал, — неуверенно кивнул мальчик. Мужчина же продолжал, не глядя на него:
        - Так вот, первый крестовый поход и был самым удачным, остальные же не принесли большой славы. Удача перестала сопутствовать крестоносцам: сарацины теснили их со всех сторон. Сначала был потерян Иерусалим. Но и после этого христиане долго ещё продолжали бороться. Почти двести лет сражались крестоносцы с сарацинами на Святой Земле. Но христианские владения всё уменьшались и уменьшались. И, в конце концов, остался у королевства христиан в Святой Земле лишь город Акра. И страшная битва разыгралась за этот город. То был настоящий Армагеддон. И продолжалось сражение за Акру до тех пор, пока всех оставшихся христиан неверные не сбросили в море. И осталась от королевства христианского в Святой Земле лишь память. Теперь ты можешь понять, почему мне не даёт всё это покоя?
        - Вы были там, — тихо произнёс Марчелло свою догадку. Каменщик кивнул, задумчиво глядя на море, затем сказал:
        - Да, я был там, мальчик. Я сражался, был сильно ранен, но я помню всё. Я помню как пала последняя твердыня обороны — башня цитадели тамплиеров, защищавшая пирс. Я помню как христианские женщины бросали своих детей в море и бросались вниз сами, чтобы не достаться врагам на забаву. Я помню, как отрезанные от кораблей рыцари продолжали сражаться до конца, хотя надежды на победу у них уже не осталось. Все мои товарищи пали в той битве, я же чудом спасся на последнем корабле. С той поры, если я вижу море, то вспоминаю Сен-Жан-де-Акр и всех тех, кто погиб вместе с христианским королевством Святой Земли.
        
 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к