Высокие башни Томас Костейн
        Томас Костейн (1885-1965) — известный американский писатель, профессиональный журналист. Его первый роман вышел в 1942 году, и с тех пор он полностью посвятил себя историческим исследованиям. Костейн написал десятки произведений, которые переведены на многие языки.
        Действие романа «Высокие башни» происходит в ХVIII в., в основе сюжета — история влиятельной канадской семьи Ле Мойнов, члены которой сыграли важную роль в освоении Канады, развитии ее промышленности и экономики.
        Томас Костейн
        ВЫСОКИЕ БАШНИ
        ПРЕДИСЛОВИЕ
        Гай Фрего, чья биография Пьера ле Мойна д'Ибервилля, является наиболее правдоподобной, писал, что никаких описаний внешности нашего героя не сохранилось. Не существует никаких описаний и остальных девяти братьев ле Мойнов, сыгравших огромную роль в становлении Канады. Они словно тени, хотя им удалось добиться многого в самых необычных обстоятельствах.
        Самым поразительным событием того времени было покорение Гудзонова залива и заселение Луизианы. Они стремились покорить континент. Нам известно, когда они родились, женились и… умерли. Братья жили и воспитывались в Монреале в поместье отца, расположенном в Лонгее. Шарль, старший из братьев, наследовал поместье после смерти отца и построил в Лонгее огромный замок с четырьмя высокими башнями. Он слыл человеком очень богатым. Жан-Батист, восьмой брат, был губернатором Луизианы в течение тридцати лет и основал Новый Орлеан. Жозеф стал губернатором Рошфора, а Антуан — французской Гвианы. Остальные братья, включая Пьера, умерли, служа Франции.
        Что нам известно об этих десяти предприимчивых и смелых братьях кроме краткого списка их подвигов и достижений и некоторых записей в архивах Монреаля? Что они были за люди? Были ли они типичными франко-канадскими мужами того периода? Храбрыми, решительными, преданными и легкими на подъем?
        Единственными подсказками, зафиксированными в архивах, являются краткие сведения о братьях, когда они позволяли себе нарушать общепринятые правила, ирокезы прозвали Поля ле Мойна маленькой Неспокойной Птичкой. Чтобы представить их в качестве живых действующих лиц в романе, автору пришлось выступить в роли ученого, который пытается реконструировать доисторического монстра по обломкам ребра и челюсти. Естественно, что историки начали высказывать сомнения в адрес романа, что вполне понятно — они не терпят выдумки.
        Я посчитал, что единственной возможностью рассказать сагу о братьях ле Мойн и попытаться вызволить этих удивительных людей из забвения — это поведать их историю в жанре «фэнтэзи», используя конкретный материал. Конечно, не следует забывать, что в истории этого семейства слишком много пропусков и пробелов. Я могу извиниться не за то, что занялся этим повествованием, но за то, что иногда чересчур давал волю собственной фантазии.
        Повествуя о реальных людях, всегда необходимо окружать их вымышленными героями, чтобы повествование выглядело еще более правдоподобным. В книге реальными людьми являются лишь члены семейства ле Мойн и некоторые официальные лица. Фелисите, ее мать, Филипп, Жозеф де Марья и Август, слуги и помощники в Лонгее, кое-кто из Монреаля, Нового Орлеана, где действие достигает своего апогея — никто из них на самом деле не существовал и, следовательно, обстоятельств, в которых они действовали, на самом деле не было. Но жизнь братьев ле Мойн и людей, с ними связанных, вполне могла принять подобное течение.
        Мне хотелось от души поблагодарить всех, кто оказал мне огромную помощь, собирая для меня материал.
        Мне помогали жители Монреаля, Лонгея, Квебека, Парижа, Нью-Йорка, Нового Орлеана, Аннаполиса, без такой щедрой помощи было бы невозможно создать полную картину жизни и обстановки этого потрясающего семейства.
        Томас Б. Костейн
        КНИГА ПЕРВАЯ
        Глава 1
        Попробуй, нарисуй достоверную картину небольшого поселения под названием Билль Мари де Монреаль на закате семнадцатого столетия! Это был город контрастов, расположенный в устье реки Вишелье, откуда постоянно совершали набеги враждебные индейские племена. Тогда его называли Монреалем, и этот городок постоянно жил в страхе и ожидании ужасов войны. Из-за страха жители были глубоко религиозными людьми, но временами они умели повеселиться. Торговля мехами помогала развитию городка, и Монреаль постепенно стал богатым городом. Священники с серьезными лицами в черных и коричневых сутанах расхаживали по улицам, длинные процессии девушек в серых плащах и накидках, с плетеными корзинками в руках, в которых они носили школьные учебники и завтраки, спешили по улицам. Но особенно выделялись меховщики, поставщики мехов и индейцы в набедренных повязках из оленьего меха и с множеством ярких бус. Иногда, правда, они ходили полностью обнаженные. Среди прохожих попадались солдаты в кожаных куртках, с патронташами и в черных шляпах на головах. Узкие улицы городка, расположенные вдоль реки, выглядели весьма живописно.
Среди горожан попадались лекари с удивительными снадобьями, которые они приготовляли из трав, собранных в ближайших лесах; странники, повествующие о своих путешествиях и приключениях; надменные служащие в четырехугольных шляпах и с пеной кружев на запястьях и шее.
        И вам казалось, что дух Адама Долларда спрашивал: «Каким городом станет Монреаль, за который отдали жизни я и мои товарищи?»
        Возможно, в голове Доллье де Кессона бродили подобные мысли, когда жарким днем в середине июля 1697 года он расхаживал по прекрасному саду семинарии и беседовал с компаньоном, семенившим за ним. До того как возглавить Сулпицианский орден в Монреале и править островом и прилетающими к нему землями, этот сгорбленный старик был солдатом. Он об этом не забывал и постоянно заботился о защитных укреплениях острова. Он решил прогуляться в то утро, чтобы еще раз проверить состояние двух каменных башен, строившихся уже третий год. Настоятель вздохнул и повернул назад, проходя между рядами молодых сливовых деревьев.
        Сулпицианцы были одеты весьма скромно в сутаны с большим белым воротником и темно-синими манжетами, и к ним обращались «месье». Толстенький священник никак не мог догнать высокого настоятеля, и казалось, что его не очень волновали его слова.
        - Но сначала, мсье, им придется высадиться и укрепить свои орудия. Поэтому нам не стоит заранее беспокоиться.
        Настоятель с его огромным военным опытом улыбнулся священнику.
        - Брат Эмброуз, вас вообще трудно вывести из себя.
        - Вскоре настанет мир — священник радостно покачал головой. — В каждом письме, которое мы получаем из Франции, говорится об окончании войны с Англией.
        Настоятель перестал улыбаться.
        - Войны с Англией никогда не закончатся, — сурово заявил он и вздохнул. — Это будет продолжаться до полной по-еды одного из наших государств.
        Маленький священник захохотал.
        - Господин настоятель, кто-то обязательно должен взять верх. Вспомните, как стонут в палате раненые, а рядом в спальне раздается храп. Кто шумит громче? Это та загадка, из-за которой не могут заснуть некоторые из нас.
        - Могу только сказать, что нельзя размещать рядом спальни для здоровых людей и палаты для больных и раненых.
        - Прошлой ночью, — поспешил продолжить жаловаться священник, — больные так громко стонали, кашляли и просили им помочь, что никто из нас не сомкнул глаз. Мы начали беседовать друг с другом и обсуждать: «Кто же самый храбрый человек в Новой Франции?»
        - Мне кажется, что у вас не ушло на решение много времени.
        - Вы правы, господин настоятель. Мы решили, что это — наш великий Д'Ибервилль.
        - Правильно. С ним никто не сможет сравниться в смелости.
        - Потом мы стали обсуждать: кто же является самым набожным человеком? Тут тоже не было никаких сомнений. Мсье, это — вы!
        Настоятель криво усмехнулся.
        - Они не могли прийти к иному выводу, поскольку я — глава ордена!
        - Затем мы перешли к другой проблеме, и тут у нас возникли разные споры и некоторые начали даже возмущаться. Мы стали спорить о том, кто же самый неприятный человек в Монреале.
        Настоятель ждал его дальнейших слов.
        - Мне интересно, к какому вы пришли решению. Кто же этот человек?
        - На сей раз, все присоединились к моему мнению. Этому человеку присудили первую премию за вредность, похоть и остальные пороки. Это был не кто иной, как хитрец, который вмешивается в чужие дела; мерзавец, который прислуживает богатым людям, грабит бедняков, воплощение зла — Жюль Альсид Бенуа!
        Настоятель вздохнул.
        - Я понимаю, что о Жюле Бенуа невозможно хорошо подумать, но нам следует проявить милосердие. Желание получить много денег присуще многим людям. Сколько низости проявляется, когда дело касается имущества! Утром, брат Эмброуз, я просматривал бумаги по поводу заявки на наследство Лашина. Земли, те, что под вопросом, наконец были разделены на части, и никто из заявителей не выделил ни клочка земли для мальчика.
        - Месье, какого мальчика?
        - О, временами я забываю, что вы тут новенький и вам не знакомы подробности дела. После сражения при Лашине был найден маленький мальчик, и никто не знал, какому погибшему семейству он принадлежал. Конечно, он владелец части земель одного из семейств, погибших той кошмарной ночью. Но какого из них? Я сделал предложение, что каждый из тех, кто желает получить спорные земли, должен выделить для мальчика кусок земли, чтобы у него была своя собственность, но все мои убеждения ни на кого не подействовали. Все четверо заявили, что он им не родственник, и они не желают давать ему долю.
        Священник был с ними полностью согласен.
        - Я считаю, они правы.
        - Но мне жаль беднягу, чьи родители готовили для него землю, чтобы он, когда вырастет, мог на ней трудиться.
        Они дошли до конца дорожки и повернули под арку из серого камня; к ним подошел один из монахов. Он спешил, и сутана у него развевалась.
        - Месье, к вам пожаловал господин из Лонгея. Настоятель остановился передохнуть. Он запыхался, прогуливаясь по тропинкам сада.
        - Пригласите господина ле Мойна сюда, — сказал он, садясь на каменную скамью. Он взглянул на восток. — Если бы здесь была возвышенность, мы видели бы башни его замка.
        Шарль ле Мойн был плотным человеком, ему пошел пятый десяток. Он был весьма элегантно одет, чем отличался от остальных землевладельцев Новой Франции. На нем была красивая шляпа с поднятыми вверх полями и с алой шелковой подкладкой. Держа шляпу в руках, он почтительно поклонился главе ордена. На нем был серый сюртук хорошего покроя, а также шелковые чулки серого оттенка. Несмотря на жару, он надел перчатки, отделанные шелковой лентой. Месье ле Мойн был привлекательным человеком, приятным и умным.
        - Господин настоятель, я к вам обращаюсь… за информацией. По поводу… одной дамы…
        Глава Ордена предложил ему сесть на скамью.
        - Мне кажется, эта дама живет в доме неподалеку от городской стены.
        Шарль ле Мойн утвердительно покачал головой. — Да, это мадам Хеле. Мне рассказывали о ней много разных историй.
        - Должен вам сразу сказать, что она не занимается проституцией, как это делали шлюхи у стен Иерихона.
        Хозяин Лонгея быстро переспросил.
        - Месье, вы в этом уверены?
        - Абсолютно. Мы строго следим за моралью поселения, и когда незнакомая женщина…, к тому же молодая, весьма привлекательная и прекрасно одетая… Так вот, когда подобная женщина появляется в Монреале и живет там одна с маленькой дочерью, мы пристально за ней наблюдаем. Мы следили за мадам Хеле со дня ее прибытия, она зарабатывает на жизнь только с помощью иглы и нитки…
        - Если бы она была другой, с ней было бы легче справиться, — Шарль ле Мойн задумался и нахмурился. — Мне о ней мало что известно. Она плыла сюда вместе с мужем, однако у Литтл Миквелонасудно потерпело крушение, и ее муж утонул.
        - Ее привезли в Квебек, — продолжил настоятель, — но там они не знали, что с ней делать, и решили отправить ее в Монреаль. Здесь многим мужчинам требуются жены, поэтому она и стала нашей проблемой.
        - Но действительно, здесь многие мужчины хотят жениться. Почему же мадам Хеле отказывается даже рассматривать предложенные ей кандидатуры?
        Темные глаза настоятеля осветила улыбка.
        - Тут имеются две причины. Первая — молодая женщина не желает связывать себя узами брака ни с кем из предложенных ей кандидатур. Кажется, что ее предыдущий опыт внушил ей отвращение к замужеству. Их отослали в Новую Францию родственники ее мужа, считавшие, что она — неподходящая для него спутница.
        Шарль ле Мойн был поражен.
        - Это интересная информация, и мне об этом ничего не было известно.
        - Она заботилась о его младших братьях и сестрах, это был ее второй брак. У нее не было должного образования, чтобы она могла служить гувернанткой, поэтому она работала нянечкой. Его семейство было в ярости, когда он женился на ней. Они разозлились еще сильнее, когда у них родился ребенок. Это было связано с наследственными делами. Иногда я думаю о том, что людям жилось бы гораздо легче, если бы они не были связаны с имуществом.
        - Вы сказали, что у нее имеются две причины, чтобы не выходить замуж. Можно узнать, какова же вторая причина?
        - Дело в вашем юном брате. Мне всегда нравился Жан-Батист, и меня не удивляет, что он нравится молодой женщине.
        - Де Бьенвиллю всего восемнадцать лет! — господин ле Мойн употребил титул, выбранный отцом для младшего брата. В семействе было десять братьев и поэтому они использовали названия деревень в Нормандии, где родился старина Шарль де Мойн.
        - Конечно, он у нас — романтик. Что можно ждать от такого молодого юноши? Он увидел ее в церкви, она ему очень понравилась, и он последовал за ней. Видимо, она его не оттолкнула, потому что, насколько мне известно, он навещал ее еще несколько раз…
        - Всего четыре раза. Мы постоянно следим за ними. Ваш брат был к ней внимателен, но он почтительно относится к прекрасной женщине.
        - Он хочет на ней жениться, — быстро заявил владелец Лонгея, — он мне об этом сам заявил. Конечно, я не могу ему этого позволить.
        - Конечно, — сказал настоятель, — это — неравный брак для члена семейства ле Мойнов. Мне жаль, но приходится согласиться с вами, хотя это станет ударом для бедняги Жана-Батиста.
        - Месье, он — мой любимчик. Конечно, он еще молод, но я уверен, что он сможет многое совершить. Я вижу тот день, когда господин де Бьенвилль станет играть важную роль в империи, которую мы собираемся создать для его Величества короля на новом континенте. Когда он женится, это должен быть брак, достойный его, и он не должен собой жертвовать.
        Настоятель тихо заметил:
        - Вам нужна моя помощь?
        - Нельзя ли ее выслать обратно во Францию?
        - Вам должно быть известно, что король старается как можно больше прислать сюда людей, и ему не нравится, когда они возвращаются домой. Я не уверен, что в данном случае удастся получить позволение о возвращении.
        - Тогда у меня есть только один выход, — заявил ле Мойн, — мне следует повидать эту женщину и согласовать с ней определенные условия.
        Старший священник выглядел расстроенным.
        - Шарль, мне это не нравится, но видимо, вы правы. Прошу вас, вежливо с ней разговаривайте. Я уверен, что она — порядочная женщина и в сложной ситуации прилично себя ведет.
        Он говорил так сочувственно, что Шарль ле Мойн спросил его:
        - Вы уже с ней говорили?
        - Я ее видел дважды — один раз в церкви, а второй — у нее дома.
        - Что вы о ней думаете? Настоятель тепло улыбнулся.
        - Шарль, она мне понравилась. У нее острый язычок, и она без обиняков выражает свое мнение. Кроме того, она очень хороша. Вы ее сами видели?
        - Нет, но надеюсь вскоре повидать. Я, конечно, прислушаюсь к вашему мнению и не стану ее обижать. Можно, я позже сообщу вам о результатах переговоров?
        Настоятель жестко ответил:
        - Я требую, чтобы вы мне точно передали содержание вашей беседы. Я в какой-то мере отвечаю за эту бедняжку и хорошо к ней отношусь.
        Ле Мойн поднялся попрощаться, но настоятель задержал его.
        - До меня дошли слухи об успехах в Ньюфаундленде. Ваш брат, этот великий человек, постоянно одерживает победы! Он — талантливый лидер и полководец! Бог дал его нам… Вы что-нибудь от него слышали?
        Господин ле Мойн кивнул головой, и его глаза засверкали.
        - Неделю назад я получил от него письмо, и он надеется, что вскоре в его руках будет весь остров, потому что все идет точно по плану.
        У настоятеля помолодело лицо.
        - Возможно, нам удастся победить! — воскликнул он. Настоятель проводил ле Мойна до ворот и еще раз напомнил ему:
        - Шарль, не забывайте свое обещание и будьте с ней помягче.
        Он повернулся и пошел назад по утоптанной тропинке между двумя флигелями здания из серого камня. В расцвете сил настоятель мог один вытащить завязшие в грязи колеса орудия, но сейчас он шагал, не сгибая колен и опираясь на палку. Он настолько сгорбился, что не видел, что у входа его ожидал еще один посетитель. Этот человек был высоким и плотным, с круглым крупным лицом, похожим на сырную головку, и острыми глазами, расположенными близко друг к другу на бледном лице.
        - Доброе утро, мсье, — хриплым голосом произнес посетитель, — мне сказали, что вы разговаривали с господином ле Мойном.
        Старик с трудом выпрямился, и его глаза оказались на уровне глаз визитера. Ему не нравился служащий из Версаля, который находился в Монреале уже две недели. Визитер предпочел остановиться в семинарии, а не в гостинице городка. Можно было заметить, в его манерах сквозила неприязнь.
        - Доброе утро, мсье де Марья, — он вспомнил, что говорилось о миссии этого человека в Монреале, и нахмурился. — Да, здесь был Шарль ле Мойн, он только что нас покинул.
        - Плохо, — посланник Версаля потер пальцем горбинку носа, — мне необходимо увидеть богатого и влиятельного хозяина Лонгея. Я оставил его… на закуску…
        Он захохотал, все лицо у него собралось в морщины.
        - Можно даже сказать, что я его оставил… на десерт.
        Конечно, деятельность представителя секретариата короля не могла остаться незамеченной в таком месте, как Монреаль. Всем было известно, что Жозеф де Марья вел долгие переговоры со многими городскими купцами, связанными с торговлей мехами. Он обошел меховые лавки и магазинчики, заглядывал в расчетные пункты, разговаривал с капитанами речных судов и даже с матросами. Он был постоянно занят расследованием того, как идут дела.
        Настоятелю было все это известно, и он с трудом проявил вежливость к назойливому гостю. Он оглядел плотного де Марью и заметил, что гость, который обычно прекрасно одевался, в это утро превзошел самого себя, особенно это касалось пуговиц. Во Франции люди давно начали применять пуговицы, чтобы застегивать одежду, и наконец эта новинка появилась в отдаленных колониях. Де Марья нацепил на себя столько пуговиц, что казался ими покрыт, как чешуей. Пуговицы были разной формы и расцветок. Они сразу бросались в глаза и, казалось, говорили: «Мы можем вам показаться вызывающими и абсурдными, но в нас присутствует здравое зерно». Пуговицы господина де Марьи были флорентийского дизайна и очень яркие.
        Старик попытался их пересчитать, но когда дошел до тридцати, махнул рукой. Он перевел взгляд на сюртук де Марьи из дорогого левантийского сукна с красивой вышивкой.
        Он взглянул на топорщащиеся сзади фалды и подумал про себя: «Неужели он использует китовый ус, как это делают женщины в корсетах, Господи, куда мы идем?!»
        - Боюсь, что вам не удастся сегодня повидать ле Мойна, — помолчав, сказал настоятель. — Он днем отправляется в Лонгей, а до этого времени будет занят.
        - Прекрасно, я поеду вместе с ним. Возможно, у реки будет легче перенести ужасную жару. Надеюсь, — в острых черных глазах можно было прочитать страх, — что нет никакой опасности нападения индейцев?
        - Нет, мсье де Марья, — у настоятеля было спокойное лицо, но про себя он смеялся. — Со стороны индейцев не грозит никакой опасности. В любом случае замок в Лонгее хорошо укреплен. Там высокие крепкие стены и башни. Вам там будет безопаснее, чем в Монреале.
        Шарль ле Мойн спросил дорогу у дружелюбного монаха у ворот. Он сразу получил подробный ответ, из чего сделал заключение, что все следят за молодой вдовой.
        - Идите до лавки аптекаря, — монах говорил с ним на простонародном языке, потому что этому ордену приходилось постоянно работать с простыми людьми. — Лавочка находится на рю Нотр Дам, дама снимает комнату над лавочкой.
        Ле Мойн отправился по узкой улочке. Он держал в руках шляпу и время от времени обмахивался ею вместо веера. Жара была просто нестерпимой, и он подумал, что ему придется долго шагать, чтобы прийти к дому вдовы. На улице ни ветерка, хотя впереди виднелась река. Народ почтительно приветствовал хозяина Лонгея.
        Когда он открыл дверь лавки, там зазвонил колокольчик, и хозяин лавки вышел из задней комнаты. Ле Мойн объяснил ему, что требуется, аптекарь показал ему на заднюю дверь и сказал:
        - Месье, вам сюда.
        Над головой слышались легкие шаги.
        Глава великого семейства ле Мойн, самый богатый человек, которого уважали и по поводу которого больше всего сплетничали в Новой Франции, начал карабкаться по шаткой лестнице. Он постучал и услышал ответ:
        - Войдите!
        Давние поселенцы Новой Франции сказали бы ему:
        - Открыто!
        Он открыл дверь и увидел молодую женщину в домашнем наряде ярко-оранжевого цвета, на голове у нее была косынка того же оттенка. В руках у женщины была метла.
        - Доброе утро, мсье, — сказала женщина, но в ее приветствии прозвучал вопрос.
        Шарль ле Мойн был поражен ее привлекательностью. У нее были большие карие глаза, носик был чудесной формы и слегка вздернут, губки пухлые и яркие. Она казалась настоящей парижанкой. Домашний облегающий халатик выглядел нарядным, хотя при ближайшем рассмотрении можно было заметить, что он изрядно поношен. Засученные рукава позволяли видеть прекрасное кружево ночной рубашки, а домашние туфельки, очевидно, были когда-то весьма красивыми.
        - Извините меня за то, что я появился у вас так рано, — поклонившись, заявил господин ле Мойн. — Но, к сожалению, мне нужно срочно покинуть Монреаль, поэтому я так поспешил вас навестить.
        - Я вас прощаю, мсье ле Мойн, — сказала молодая женщина. Он был явно поражен тем, что она его знает.
        - Я вас ждала. Вы не войдете ко мне?
        Ле Мойн вошел в комнату, продолжая разглядывать женщину. Она была высокой и стройной и держалась весьма достойно. «Она не кокотка, — подумал ле Мойн, — она — настоящая леди».
        - Прошу вас, садитесь. У меня, правда, только один стул, поэтому я присяду на кровать. Мсье, вы, наверное, явились, чтобы поговорить о своем брате?
        - Да, — ле Мойн утвердительно кивнул головой. Ему понравилась ее прямота, — Жан-Батист вас навещал, и мне кажется, что он вами… увлекся.
        Девушка с достоинством произнесла:
        - Он оказал мне честь тем, что влюбился в меня и попросил моей руки.
        - Неужели? Простите меня за крайнее изумление. Понимаете, Жан-Батист еще слишком молод. Ему едва исполнилось восемнадцать… Вы понимаете, что в этом возрасте еще рано думать о браке?
        Девушка высоко подняла брови.
        - Возможно, несколько рано, но мне кажется, что господин де Бьенвилль вполне взрослый человек и, кроме того, мсье, у него имеются собственные средства для существования.
        - По условиям завещания нашего отца, — быстро перебил ее ле Мойн, — он пока не может осуществлять контроль над собственностью. Этим занимаюсь я. Мадам, прошу вас, скажите, сколько вам лет?
        - Мне уже двадцать, — улыбнулась девушка. У нее было настолько прелестное личико, что посетитель подумал, сможет ли он оставаться с ней до конца твердым.
        - Вы, наверное, подумали, что я гораздо старше? Меня это не удивляет. Я уже была замужем, и у меня есть ребенок. Месье, я не стану ничего от вас скрывать. Мне двадцать лет, а вашему брату — восемнадцать. Это может служить для нас препятствием?
        Шарль ле Мойн решил, что ему следует быть с ней предельно откровенным. В делах торговли оказывалось иногда весьма выгодным говорить только правду.
        - Вы влюблены в моего брата? — спросил он.
        - Нет, — девушка покачала головой и улыбнулась. — Вы понимаете, как я с вами откровенна. Месье, мне нравится Жан-Батист. И как-то мне даже показалось, что я в него влюблена, но… вскоре я поняла, что это не так. Месье, боюсь, что больше никогда не смогу влюбиться.
        - Вы весьма откровенны. Но что же вы ответили моему брату?
        - Я ему ничего не сказала. Если мне придется остаться в этом диком краю, я буду вынуждена выйти замуж. Кто станет для меня более нежным и милым мужем, чем Жан-Батист? Именно это я и сказала ему. Я всегда была с ним очень откровенна… Месье, я не желаю тут оставаться. Эта страна меня пугает. Мне рассказывали об индейцах и других страшных вещах. Мне известно о том, какие здесь ужасные холода, и меня при мысли об этом пробирает дрожь даже в такой жаркий день. У меня есть только одно желание — возвратиться во Францию… в Париж… И сделать это на первом же корабле!
        Посетитель казался весьма довольным и подумал про себя: «Кажется, я смогу ей помочь. Как она четко выразила свое желание. Она нам угрожает, но в какой скрытой форме!»
        Пока он все обдумывал, ле Мойн не сводил взгляда с шерстяной накидки, валявшейся на полу в ногах постели. Девушка обратила внимание на его взгляд и покачала головой,
        - Месье, я не прячу под накидкой мужчин! — сказала она. Ле Мойн не понял, в чем тут дело. Он был верующим человеком, как и остальное население Новой Франции, но было ясно, что он не очень внимательно читал Библию. Девушка начала ему объяснять.
        - Наверное, вам неизвестно, что меня называют женщиной, живущей на крыше.
        Она указала ему на окно, и он впервые увидел, что оно выходит прямо на ограждение.
        - Когда-то существовала на свете женщина, которая жила на стене и прятала шпионов под шерстяным плащом. Вам ясна моя мысль? Или вы не хотите этому поверить?
        - Меня не нужно ни в чем убеждать, — заявил ле Мойн, и это было правдой. После того как он увидел девушку и поговорил с ней, он уверился, что ему не в чем ее упрекнуть. — Мне кажется, что вы более образованна, чем… это обычно бывает у людей, которые занимают социальное положение, подобное вашему.
        Она отрицательно покачала головой.
        - Нет, мсье. Я вообще мало чему училась, но я всегда хотела подняться по социальной лестнице, поэтому я внимательно за всеми наблюдала, прислушивалась и задавала вопросы. — Она помолчала, а потом умоляюще взглянула на Шарля: — Вы когда-нибудь думали о том, что значит быть служанкой? Нет, мсье, вам об этом ничего неизвестно. Могу вас уверить, что это просто ужасная жизнь.
        - У вас есть какие-нибудь деньги?
        - Нет, мсье. Когда семейство моего мужа решило нас отослать подальше от дома, они дали ему достаточно денег. По крайней мере, мне тогда так казалось. Но Жак имел привычку сорить деньгами. Когда мы оказались на борту корабля, у нас остались сущие гроши, — она заколебалась. — Он сильно пил. Мне вспоминаются его пьяные сцены… и в конце… я начала его ненавидеть.
        Шарль продолжал молча смотреть на нее. Он чувствовал, что она начала ему нравиться. Наконец он промолвил:
        - Будет неприятно, если ваш следующий брак принесет вам еще большие осложнения.
        Девушка внимательно взглянула ему в глаза. — Да, мсье.
        - Возможно, мне удастся помочь вам возвратиться в Париж.
        Глава семейства ле Мойн подошел к окну, чтобы продумать сложившуюся ситуацию. Он обратил внимание на то, что немногочисленная мебель в комнате — кровать, стол и единственный стул была самодельной, массивной, но безукоризненной пропорции. Дерево было хорошо отполировано. Чувствовалась рука нормандских крестьян, прибывших обживать новые места.
        У кровати стояла колыбелька, и он почувствовал на себе пристальный взгляд, но потом личико ребенка быстро исчезло. Все взвесив, ле Мойн отвернулся от окна.
        - Вероятно, я вам смогу помочь, — сказал он, снова садясь на стул. — У меня появились кое-какие проблемы, и мне придется раскошелиться. Но я смогу вам раздобыть разрешение вернуться во Францию. Я также заплачу вам столько, чтобы вы могли спокойно путешествовать и после этого два года нормально жить в Париже. Взаимен я от вас потребую обещание больше никогда не видеться с господином де Бьенвиллем.
        - Я начинаю понимать, как легко продать меня, — сказала девушка и сделала решительный жест. — Но я с вами не согласна. Мне лишь хотелось бы, мсье, уточнить, что значит «нормально жить в Париже»?
        - Естественно, мы это сделаем, — согласился с ней Шарль. Они помолчали. Он чувствовал, что она хочет что-то добавить, но не может решиться. Наконец, она повернула голову и сказала:
        - Фелисите-Анна! Подойдите к матушке, дитя мое! Ребенок не спеша выбрался из колыбельки и неохотно отправился к матери. Девочка с трудом продвигалась вперед, придерживаясь за край колыбельки. Малышка остановилась и подняла вверх удивительно большие глаза, которые казались еще больше на маленьком бледном личике. Ее испугал его взгляд, и она отвела глаза.
        - Я хочу, чтобы малышка Фелисите оставалась здесь. Шарль ле Мойн был настолько поражен, что повернулся на стуле и уставился на молодую мамашу.
        - Я вас не понимаю. Только несколько секунд назад вы говорили о жизни здесь с отвращением и страхом. Зачем же вы хотите оставить тут свою малышку-дочь?
        - С детьми все происходит по-иному, — казалось, девушка решила защищаться. — Если она тут вырастет, она никогда не будет испытывать те ощущения, что испытываю я. Я вижу, как на улицах играют и смеются дети, и они мне кажутся такими здоровыми и крепкими. То же самое случится с моей Филисите, — она пыталась убедить его в правильности своей точки зрения. — Месье, у меня важные причины, чтобы оставить тут дочь. Если я возьму ее с собой, мне никогда не избавиться от моего прошлого. Неужели я должна вернуться во Францию, чтобы снова стать служанкой? И тогда моя бедная девочка тоже станет служанкой! Месье, я вас умоляю. Подумайте об этом и поверьте, что будет гораздо лучше, если малышка останется здесь.
        Она выпрямилась и упрямо взглянула на него.
        - Подумайте и о моей судьбе. Я не желаю больше подчиняться приказаниям какой-то мадам, питаться дурной пищей и спать в душных грязных комнатах! Месье, я собираюсь начать жизнь сначала. Я уже даже придумала себе биографию. Конечно, это все выдумка, но, кажется, все задумано умно. Я все тщательно взвесила и считаю, что смогу довести дело до конца. Но если я останусь с ребенком, мне, конечно, никто не поверит. Я беседовала об этом с господином настоятелем, и он меня поддержал.
        В словах девушки была определенная логика, и Шарль ле Мойн посчитал, что она, может быть, и права.
        - Наверное, девочке будет лучше, если она останется здесь.
        - Мне сказали, что многие семьи поселились на ваших землях в Лонгее, — быстро подхватила молодая мать.
        - Сейчас в моем поместье живет почти три сотни человек, и там построили двадцать семь домов, — с гордостью заявил ле Мойн. — Может быть, мы найдем семью, которая захочет ее удочерить. Я попытаюсь найти таких людей.
        Малышка робко взглянула на него и сделала дрожащий шажок вперед. Он улыбнулся и протянул к ней руки. — Иди сюда. Мадам Хеле, я ей понравился.
        - Бедная моя малышка. Месье, вы видите, она не очень симпатична. Но об этом не стоит волноваться. До восьми лет я сама была весьма некрасива, а потом изменилась, — девушка тепло улыбнулась господину Шарлю. — Месье, наверно, можно сказать, что из гадкого птенца выросла вполне привлекательная девушка.
        - Вы правы, — поспешил уверить ее господин ле Мойн, — Вы настолько хороши, что вам следует поскорее возвратиться в Париж.
        Пока ле Мойн оставался у мадам Хеле, он слышал постоянный шум с улицы. Когда он вышел, то понял, что шум доносится с ближайшего угла. Странный человек расхаживал перед магазином и, не переставая, ругался, а все увеличивающаяся толпа наблюдала за ним с безопасного расстояния.
        Этот колоритный персонаж, видимо, принадлежал к торговцам мехами, которые постоянно были видны на улицах Монреаля, хотя в летнюю пору их не должно тут быть. Несколько недель назад уже прошла весьма успешно королевская ярмарка. На нее прибыло почти пятьсот каноэ из Грин Бей. Они проплыли по реке Оттава. Лодки были полны мехами, в основном это были шкурки бобра, выдры, норки и лосевые шкуры. Приехали сотни индейцев и множество французских охотников и трапперов. Они сидели в лодках и громко орали песни о Короле Касторе I (Бобре), и окрестные леса звенели эхом. Купцы приезжали в Монреаль со всех концов колонии и расставляли лавочки и навесы вдоль ограды. В течение десяти дней постоянно шла купля-продажа, бесконечные торги, выпивалось огромное количество спиртного, затевались бесчисленные драки, мужчины «крутили» бесконечные романы. Потом все меха перешли в руки купцов.
        Вскоре каноэ отправились в обратный путь, и с ними уплыли охотники. Этот человек был удивительно высокого роста, с копной спутанных рыжих волос, кривым носом и тонкими губами. Выглядел он также странно: был обнажен до пояса, но на нем была потрепанная фетровая шляпа с обвисшими перьями, а гетры, потертые и в заплатах, были сшиты из хорошего сукна. Наверное, чтобы все свое носить с собой, на случай внезапного голода, он обмотал шею копченым угрем.
        Этот незаурядный мужчина кипел от ярости. Он прыгал взад и вперед, как будто в каком-то странном танце. Потом он взвивался вверх и перед приземлением щелкал каблуками. И все это сопровождалось пронзительным смехом.
        - Идите сюда, городские крысы! — кричал он. — Идите ближе, вы отбросы уличных помоек, и я сниму с каждого его жалкую башку.
        Но больше всего он злился на владельцев магазина, которые, видимо, не желали платить ему требуемую цену. Он вопил, что они его ограбили, и что он будет тут стоять и никому не позволит войти в магазин, пока с ним не рассчитаются. Казалось, его вопли совершенно не трогали владельцев лавки. Один из них сидел у окна и внимательно следил за выпадами высокого парня. В одной руке у него было зажато ружье.
        - Лжецы! Воры! — продолжал кричать охотник. — Вонючки, принявшие человеческое обличье. Жалкие воришки! Жулики! Убийцы! Я вам привез пятьдесят отличных шкур. Я, Андре Бофий! А вы, вонючие свиньи, отказываетесь платить мне заранее обговоренную цену!
        В то время, когда на улице показался хозяин Лонгея, там же оказался молодой человек. Он шел, опустив голову, и не обращал внимания на то, что здесь происходило, до тех пор, пока не оказался в самой гуще восхищенных зрителей перед самой лавкой. Он остановился, услышав громкие крики, поднял голову и нахмурился, увидев бесновавшегося охотника.
        - Убирайся отсюда! — вопил Андре Бофий. — Меня обманули! Никто не смеет тут появляться до тех пор, пока эти Иуды, пересчитывающие проклятые серебряники, не выплатят мне все, что положено. Никто здесь не смеет пройти, включая горожан и вас — Жан-Батист ле Мойн, господин де Бьенвилль. Всем следует это запомнить!
        Юноша глубоко о чем-то задумался. Его поразила эта тирада, но в то же время она его позабавила.
        - Итак, вы — Андре Бофий. Я много слышал о вас, причем не очень лестные отзывы. Что вы тут говорили? Что не позволите никому пройти мимо или войти в лавку? Чушь! Андре Бофий, мне нужно кое-кого навестить на этой улице…, я пройду мимо вас, будьте в этом уверены!
        Охотник отставил правую ногу.
        - Сделайте только шаг, джентльмен, — заорал он, — и я, Андре Бофий, кто не боится ни людей, ни Бога, ни дьявола, проломлю вам голову!
        Шарль ле Мойн с трудом сдерживал себя, чтобы не вмешаться, он понимал, что брат сам должен постоять за себя.
        Он взволнованно посмотрел на юношу, но успокоился, увидев, что Жан-Батист достаточно хладнокровен.
        Господин де Бьенвилль заколебался и потер нос, а потом сказал:
        - Торговцам мехами были выписаны двадцать пять лицензий. Андре Бофий, какой номер вашей лицензии?
        Охотник хотел было что-то выкрикнуть, открыл рот, но продолжал молчать.
        - У человека, торгующего без лицензии, может возникнуть множество неприятностей. До меня донеслись слухи, что губернатор хочет снова ввести в действие старые законы, и тогда виновных в торговле без лицензии в кандалах отправят во Францию. Конечно, это могут быть всего лишь угрозы. Я также обратил внимание на трех человек, пойманных на ярмарке и оштрафованных, они всегда поднимают шум. Спокойные люди без лицензий перенесли все неприятности тихо и без скандалов, — он пристально посмотрел на охотника. — Вам не поздоровится, если окажется, что и у вас нет лицензии.
        Он прошел мимо замолчавшего скандалиста. Бофий не сводил с него взгляда, как будто ему была невыносима мысль о том, что господин де Бьенвилль пройдет мимо без осложнений. Нога у него задрожала, и присутствующие напряглись, ожидая, что сейчас последует один из его ужасных ударов, но он не пошевельнулся.
        - Клянусь, я не смогу нанести вред этому молодому человеку, сыну старины Шарля де Мойна и брату моего друга Пьера. Нет, я не смогу это сделать!
        Молодой человек тихо сказал ему:
        - Лучше вам до темноты покинуть город.
        Шарль ле Мойн выступил вперед и коснулся рукой плеча брата.
        - Все хорошо, — шепнул он ему. — Жан-Батист, я горжусь тем, как ты с ним разделался.
        Юноша смутился, увидев главу семейства. Он посмотрел в направлении лавки аптекаря и нахмурился.
        - Шарль, ты, наверное, навещал Мари?
        - Ты имеешь в виду юную вдову?.. Да, я только что был у нее.
        - …Я так и думал.
        Шарль взглянул на брата и был поражен — лицо Жана-Батиста побелело.
        - Жан-Батист, не переживай так!
        - Шарль, о чем ты говоришь? Это слишком серьезно!
        - Мальчик мой, эта женщина не станет для тебя подходящей женой. Тебе самому должно быть это понятно.
        - Не смей так говорить! — Жан-Батист был вне себя от ярости и тяжело дышал. — Я тебе сказал, что люблю ее. И, кроме того, собираюсь на ней жениться.
        - Жан-Батист, ей не нравится жить здесь, а несчастная женщина никогда не станет хорошей женой. Она хочет возвратиться во Францию. Наверное, тебе это уже известно.
        Юноша смотрел себе под ноги.
        - Она мне об этом сказала, — тихо ответил он, — я ей не поверил и решил, что она хочет проверить мои чувства. — Он поднял голову и упрямо уставился на брата. — Шарль, ты этим воспользовался и убедил ее возвратиться во Францию. Ты не успокоишься, пока не погубишь мои надежды на счастье!
        Старший брат покраснел.
        - Я всегда старался вести с тобой честную игру. Ты прекрасно знаешь, как я к тебе отношусь и стараюсь всегда тебе помочь. Я не пытаюсь помешать твоему счастью, Жан-Батист, а хочу тебе помочь.
        Он помолчал и взглянул на несчастное лицо брата.
        - Даю тебе честное слово, она сказала мне об этом без всякой подсказки с моей стороны.
        - Шарль, — Жан-Батист с трудом перевел дыхание, — я должен знать, я непременно должен знать! Ты собираешься ей помочь возвратиться во Францию?
        Господин ле Мойн неохотно кивнул головой.
        - Да, я ей помогу. Мальчик мой, я повторяю, что делаю это в ответ на ее просьбу. И я уверен, что так будет лучше для всех нас…
        Он сочувственно смотрел на бледное лицо брата, а потом добавил:
        - Малыш Жан-Батист, я знаю, тебе придется нелегко, но потом ты поймешь, что тебе не стоило на ней жениться.
        Молодой человек с отчаянием выкрикнул:
        - Раз так, ты должен позволить мне плыть с Пьером! У меня остался один шанс отдать свою жизнь за родину!
        Громкие крики донеслись до них с угла улицы, и Шарль взглянул в ту сторону. Охотник опять начал вопить и размахивать руками во все стороны.
        - Я должен разобраться с этим смутьяном! — возмутился Шарль ле Мойн, а брат пошел в другую сторону.
        - Жан-Батист!
        Но юноша пробежал мимо орущего охотника и скрылся за углом рю Нотр Дам.
        Ипполит Жирар, строитель и плотник Лонгея, сидел во главе стола и злобно хлебал суп. Было очень жарко, и он разделся после возвращения с работы. На нем был грязный халат, в котором он был похож на больную и несчастную обезьяну. Халат был сшит из дешевой материи, зато новая шапочка из мятого бархата с забавной кистью лихо сидела на его крупной шишковатой голове, а на ногах были вышитые мокасины.
        - Мы разорены! — объявил он, оглядывая стол темными глазками. — Как мы можем тут обжираться, когда на нас свалилось несчастье! Скоро у нас ничего не останется — ни дома, ни денег, ни работы. И все это из-за проклятого парня, который живет на мои деньги и никогда не выплатит мне ни су, хотя я столько на него потратил!
        Он испепелял взглядом мальчика лед десяти, сидевшего слева от него.
        Его зять — Проспер Во — не обращал на него внимания и быстро работал ложкой. Дочь взглянула на мальчика.
        - Отец! Что на этот раз сделал Филипп?
        - Филипп! Опять ты его называешь Филипп! — у старика глаза налились кровью. — Тебе известно, что я его называю Томас. Ты знаешь, что Томас является покровителем строителей, и тебе известно, что я хочу сделать строителя из мальчишки. — Он начал есть суп. — Ты и твой Филипп! Сесиль, ты как все женщины. У тебя нет ни капли здравого смысла.
        - Я его называю Филиппом, потому что его так зовут. Отец, разве его крестили Томасом? — Сесиль взяла отца за руку. — Не спеши, суп все равно очень горячий. Расскажи нам, что наделал мальчик?
        У старика от злости раздулись ноздри.
        - Это касается земли! — возмущенно завопил он и швырнул на стол ложку. — Сегодня заполнили все бумаги. Жюль Карре привез мне новости из-за реки. Мальчишка, который прожил у нас девять лет и жрал от пуза….
        Еда была самой обычной и состояла из тарелки супа и куска хлеба на ужин. Мальчику вообще нелегко жилось здесь.
        - Этот мальчишка, которому я дал имя….
        - Отец, хватит тянуть время. Скажи нам, что получил мальчик?
        - Ни-че-го! — выкрикнул старик. Он схватил ложку и начал колотить ею по столу. — Ничего! Я говорю, что меня ограбили мошенники из Монреаля. Я собираюсь подать на них в суд. Я сегодня же пойду к господину ле Мойну…
        Сесиль спросила у него:
        - Господин ле Мойн сейчас находится в замке? Ей ответил Проспер:
        - Да, он приехал днем вместе с мужчиной, очень крупным, как я.
        - Ты их видел? — поинтересовалась жена. Ей было известно, что отец не позволял никому уходить с работы. Они сейчас работали на мельнице, которая была недалеко от замка.
        - Я их видел, — повторил Проспер, набив рот хлебом. — Я отправился в замок, чтобы поинтересоваться насчет продуктов, и видел мсье Шарля и человека, который приехал с ним. Он был одет.., — Проспер тщетно жестами пытался показать великолепный наряд незнакомца, — он был красиво одет…
        - Это человек из Версаля, — вмешался старик. — Этот человек… В нем ничего хорошего! Говорят, он пытается помешать торговле мехами. Что тогда будет с мсье Шарлем? — Вдруг ему в голову пришла идея: — Месье де Марья через два дня возвращается в Квебек. Я напишу письмо Его Величеству и потребую, чтобы меня справедливо рассудили в отношении земли. Я не стану мямлить и отдам письмо мсье де Марья, чтобы он передал его королю.
        Старик встал из-за стола.
        - Я напишу письмо сразу же.
        Он пошел к двери. Держась рукой за ручку двери, он сказал мальчику.
        - Ты уже поел, а теперь начинай учиться. Я хочу сделать из тебя строителя. — Он сделал паузу, а потом резко спросил мальчика: — Почему мы комнаты изнутри красим синей краской?
        Филипп тихо ему ответил:
        - Потому что это отпугивает мух, мсье.
        - Правильно, — казалось, старик был разочарован, получив правильный ответ. — Еще ответь мне, как мы делаем перекрытия?
        - Месье, мы делаем врубку в гребень.
        - Откуда тебе известно, что я задам тебе именно эти вопросы? — допытывался старик. Он с отвращением взглянул на мальчика и ушел в другую комнату, сильно хлопнув дверью.
        Сесиль посмотрела на пустую тарелку мальчика и мягко спросила:
        - Филипп, налить тебе еще супа? Мальчик отрицательно покачал головой.
        - Спасибо, Сесиль. Мне уже достаточно.
        Сесиль была пухленькой женщиной и совершенно не была похожа на своего отца. Она взглянула на мужа, продолжавшего жевать.
        - Он будет занят весь вечер, и больше мы его пока не увидим. Он собирается написать письмо королю! Ты когда-нибудь слышал о подобной ерунде? Проспер, хочешь кусочек пирога?
        Муж ей ничего не успел ответить, как в дверь постучали. В комнату заглянул мужчина.
        - Где Старый Киркинхед?
        - Вас интересует мой отец? — сердито спросила Сесиль.
        - Да, да, все его называют именно так. Где он?
        - Он отправился спать. Жак Симон, ты его сегодня не увидишь.
        Посетитель внимательно осмотрел комнату, чтобы убедиться в правоте ее слов, и покачал головой.
        - Значит, сегодня я его не увижу? Постарайся сказать ему, что я приду завтра с утра и что не могу найти серебряную застежку от сбруи. Мне хотелось знать — известно ему об этом или нет?
        Глава 2
        На следующий день погода была более жаркой. Среди деревьев, там где текла река, не слышалось ни звука и не было видно работающих на фермах людей. Если бы ирокезы, которые стерли с лица земли поселок Лашин, именно в это время захотели нанести повторный удар, они бы обнаружили, что жители этих мест спокойно и беззащитно спят в тени фруктовых деревьев или лениво чинят упряжь.
        Единственный человек в Лонгее, кому не страшна жара, был мсье де Бьенвилль. Восьмой по счету брат ле Мойн прибыл в замок прошлым вечером и сразу отправился в башню, где мсье Шарль занимался делами. Между ними состоялся длительный разговор, и Жан-Батист вышел из комнаты с грустным лицом и очень расстроенный. Ему приготовили ночлег в другой башне в надежде, что там будет прохладнее. Но молодой человек был настолько несчастлив, что совершенно не замечал жары. Он не смог заснуть и провел большую часть времени, расхаживая взад и вперед. Он что-то писал мелким почерком в блокноте, с которым никогда не расставался, и несколько раз принимал решение отказаться от своих планов, последователь за мадам Хеле во Францию и попытаться там убедить ее пересмотреть принятое решение. Но он понимал, что не может этого сделать. Он принадлежал семейству ле Мойн и должен был выполнять решение семьи. Он не имел права думать только о себе.
        Юноша очень рано покинул комнату и весьма удивился, обнаружив, что Габриэль спустился вниз раньше него. Габриэль был девятым братом, и ему вскоре должно было исполниться шестнадцать лет, а потому он держался с большим достоинством.
        Габриэль сидел в полутемном зале и кидал кости на игровой доске. Его явно что-то волновало.
        - Ты рано поднялся, — сказал ему Жан-Батист.
        - Я не мог спать, я вообще не сомкнул глаз. Сыграем? — Но потом он передумал. — Нет, ты всегда у меня выигрываешь. Шарль говорит, что ты самый умный во всем семействе. Он постоянно так говорит. Он нас все время сравнивает.
        - Клод-Элизабет встала? Габриэль кивнул головой.
        - Она в своей комнате пишет письма… — Он нетерпеливо потряс кости. — Почему Клод-Элизабет так часто пишет письма? Неужели она забыла, что была фрейлиной у мадам де Франс до того, как ее увидел Шарль и привез сюда? Зачем ей вообще писать письма? — Он недовольно поморщился. — Скорее ей должны писать письма!
        Жан-Батист решил дать брату совет.
        - Габриэль, не говори так. Я наблюдал за тобой в последнее время и должен сказать, что у тебя слишком много гордости. Ты не обращаешь внимания на свои слова и часто обижаешь людей.
        - А ты — святоша! — громко захохотал Габриэль. — Ты меня хочешь отчитать, несчастный зануда! Хочешь быть святее всех святых? Напяль белую шапку и следи за чистотой на корабле! — Он шумно хлопнул брата по спине. — Тебе известны новости? Сегодня приезжает Пьер!
        Сеньор де Бьенвилль покраснел от радости.
        - Я кое-что слышал об этом. Шарль сказал, что слышал о приезде Пьера в Монреале. Вот здорово! Габриэль, ты уверен, что это так?
        Младший брат утвердительно кивнул головой.
        - На рассвете приехал гонец и сообщил, что Пьер прибыл в Монреаль ночью. Он немного поспит, а потом отправится домой. — Он сделал танцевальное «па», высоко задрав ногу. — Жан-Батист, он покорил Ньюфаундленд! Перед его отъездом ему покорилась каждая деревушка на острове Лягушек. В Монреале сейчас в честь победы гремят все колокола. Дин-дон! Как бы мне хотелось там оказаться! На улицах полно народу, все женщины нарядились, таверны переполнены…
        Жан-Батист вдруг заспешил.
        - Мне срочно нужно повидать Клод-Элизабет. Габриэль остановился.
        - Никак не могу понять, зачем жена господина Лонгея строчит письма? Ведь в доме находится важная персона из Франции, приезжает Пьер, а она сидит в комнате и пишет письма. Ну, мой мудрый Жан-Батист, беги и побеседуй с нею. Она будет тебе рада. Кажется, ты ей нравишься. — Он помолчал, а потом добавил: — У нас разные вкусы.
        Господин де Бьенвилль отправился по каменной лестнице на второй этаж и постучал в дверь спальни жены брата. Она пригласила его войти. Он медленно повернул ручку и осторожно вошел.
        Клод-Элизабет все считали настоящей француженкой, хотя, будучи девочкой, она приехала в Канаду для обучения в монастыре. Братья были сдержанны с нею, Жан-Батист никогда прежде не был в этой комнате. Там была чудесная мебель из Парижа. Некоторые вещи ему были знакомы, он их видел, когда мебель выгружали из ящиков, но в то время они не произвели на него должного впечатления. Он с удивлением огляделся вокруг и подумал, что это — самая прекрасная комната во всем мире. Светлая кровать с чудесными сценками, изображенными в изголовье. Никаких постелей с пыльным балдахином. Рядом с кроватью — светлый комод, он же — туалетный столик. На нем находились дорогие и красивые щетки для волос и разные нарядные пузырьки и коробочки. На полу лежал пышный ковер, на окнах висели блестящие шелковые занавески. Жан-Батист был поражен тем, что на окнах висели занавески, потому что в рамы были вставлены специальные стекла, пропускавшие свет, но не позволявшие ничего видеть снаружи.
        - Жан-Батист? — сказала ему жена брата, повернув к нему голову.
        - Клод-Элизабет, — робко обратился к ней юноша, — я надеюсь, что вы поговорите обо мне с Шарлем.
        Она ласково улыбнулась ему.
        - Я сделаю для тебя все, что смогу, но уверена, что не будет никакого толка, если я поговорю с Шарлем о тебе и этой девушке.
        Жан-Батист прервал ее.
        - Нет-нет, я не об этом. Я ее больше не увижу. Я думал, что вам об этом уже известно.
        - У меня не было возможности поговорить с Шарлем до тех пор, — она начала говорить тише, — как приехал этот ужасный человек. Жан-Батист, у меня от господина де Марья по коже бегут мурашки. — Она потрепала юношу по руке. — Мне очень жаль, что так закончился твой роман, но Шарль был прав. Мне приятно, что ты ведешь себя умно.
        - Я тут не при чем. — Его тонкое выразительное лицо залило румянцем. — Решение принадлежало Мари. Она решила во что бы то ни стало вернуться во Францию, а остальное было для нее неважным, она побеседовала с Шарлем и выдвинула собственные условия.
        Он опустил голову, а когда поднял, мадам ле Мойн увидела выражение решимости на его лице.
        - Раз со мной так случилось, я считаю, что теперь смогу сам решать собственную судьбу. Я хочу отправиться в залив Морт вместе с Пьером. Для меня это последний шанс принять участие в сражении. Все уже слышали о том, что король собирается заключить мир с англичанами. Я должен туда отправиться! Я должен!
        Пока они разговаривали, невестка Жан-Батиста что-то рисовала на лежащем перед ней листочке бумаги. Ее поразила вспышка ярости юноши, и она внимательно взглянула на него своими темными глазами.
        - Имеются две причины, по которым Шарль считает, что вам лучше туда не ездить, — сказала она. — Для меня они обе кажутся весьма вескими. Прежде всего, вы не очень сильный молодой человек. Сражаться под командой Пьера — непосильная нагрузка. И она не для юношей.
        Восьмой братец начал отстаивать свою точку зрения:
        - Я уже отслужил во флоте, и я гораздо сильнее, чем вы думаете. Весь год я старался закаляться — бегал, плавал, фехтовал. Я смогу все выдержать.
        - Но Шарль считает, что вы предназначены для более важных задач. Жан-Батист, вы хорошо образованы, и вы сможете сделать то, что другим не под силу. Мне кажется, вы идеально подходите для администрирования, и ваши старшие братья не желают вами рисковать, Жан-Батист.
        Юноша почувствовал, как робость, с которой он начал спор, вдруг его покинула. Он заговорил четко и энергично:
        - Клод-Элизабет, наверное, вам приходилось слышать о человеке из Монреаля по имени Лоран Жиллет. Он торгует кожей и является самым несчастным человеком во всей Новой Франции. Я упомянул его, потому что не желаю стать еще одним Лораном Жиллетом.
        А случилось с ним вот что. Когда Адам Доллард понял, что имеется возможность спасти Монреаль, встретившись с ирокезами на Лонг Солт, Лоран Жиллет первым записался в добровольцы. Но ему не удалось пойти в бой, потому что он заболел оспой и был без сознания. Когда он выздоровел, то узнал, что Адам Доллард и все остальные люди погибли. Но они спасли страну! Лоран Жиллет был вне себя от унижения и стал себя называть Человеком, Оставшимся Дома.
        Всем было известно, что он собирался отправиться вместе с отрядом, и его никто не винил, но кличка к нему прилипла. Сейчас он уже старик, и его называют только так… Ни один из ле Мойнов не оставался дома! Они всегда шли в первых рядах во время сражений на суше и на море. Неужели я буду первым, кто останется дома?
        Клод-Элизабет была чуткой женщиной и не стала с ним спорить. Она сочувственно взглянула на юношу, а потом пообещала поговорить с мужем:
        - Ты поступил правильно с девушкой и проявляешь смелость, желая принять участие в сражениях! И тебе должны позволить идти вместе с Пьером. Я постараюсь помочь тебе. Тебе следует дать шанс прославиться. Я обязательно поговорю с Шарлем. А теперь ступай.
        Жан-Батист поцеловал Клод-Элизабет руку.
        - Клод-Элизабет, вы — удивительная женщина! Я вами всегда восхищался. Мне кажется, что я влюбился в Мари, потому что она напоминала вас… в молодости.
        - Благодарю за комплимент, — улыбнулась Клод-Элизабет. — Мне приятно, что ты мне симпатизируешь. Так обстоит дело далеко не со всеми братьями. Габриэль, например, считает, что я ни на что не гожусь. Он еще слишком молод, но я его побаиваюсь. — Она потрепала юношу по плечу и вернулась к письму.
        Когда Жан-Батист дошел до двери, она снова взглянула на него.
        - Жан-Батист, ты сильно влюблен в Мари? Жан-Батист смутился, покраснел и, заикаясь, ответил:
        - Да. Шарль говорит, что со временем это пройдет, но я в этом не уверен.
        - Все пройдет, дорогой Жан-Батист. Так бывает со многими. В жизни есть немного людей, которым не приходилось отказываться от весьма важных для них вещей. Ты удивишься тому, как быстро рубцуются раны.
        Габриэль все еще оставался внизу.
        - Почему ты был у нее так долго? — недовольно заметил он. — Если бы ты не был таким занудой, я бы подумал, что ты любезничал с женой собственного брата, — он оживился. — Мы устроим хороший прием Пьеру, наш повар готовит еду для сотни гостей. Этому скупцу Шарлю придется раскошелиться. У нас слишком маленькая часовня, поэтому служба состоится на общем выгоне. Шарлю давно пора построить большую церковь.
        Жану-Батисту было приятно слышать эти новости.
        - Как будет рад Пьер! Ему нравится, когда люди оказывают ему честь. Габриэль, как здорово, что он возвратился с победой и лавровым венком на голове!
        - Господи, ты говоришь, как поэт! — возмутился Габриэль.
        Жан-Батист был за завтраком грустным, но аппетит у него от этого не убавился. Ему подали свежую жареную рыбу, свежеиспеченный хлеб с хрустящей корочкой и разбавленное водой белое вино. Затем он отправился в кузницу, расположенную в деревянной пристройке внутри стен замка, и поговорил с Закопченным Жаком Дескари. Так называли кузнеца. С ним была связана какая-то тайна, но разгадать ее пока никому не удалось. Все думали, что он — человек благородного происхождения и служил офицером в королевской армии Фландрии, и что великая трагедия сломала ему жизнь. Закопченный Жак был молчаливым человеком, который жил весьма скромно и любил наблюдать за горизонтом.
        Они сравнивали д'Ибервилля с королевскими маршалами, когда Жан-Батисту сообщили, что его ждет господин Шарль. Он поспешил домой.
        «Наверно, Клод-Элизабет уже с ним поговорила», — решил юноша.
        Покои господина Шарля располагались в северо-восточной башне, к ним вела винтовая лестница, проложенная в толще стены. Это давало множество преимуществ. Покои были светлые и просторные. Из окон можно было видеть большой крест на вершине горы и остров Св. Елены. Здесь Шарль ле Мойн собрал вещи, напоминавшие об их отце. Когда началось строительство, Шарль решил, что этот замок будет построен в память человека, заложившего основу величия их семейства. Отца до сих пор все в Лонгее называют Старый Господин Шарль. Глава семейства во многих отношениях был менее сентиментальным, чем остальные братья, но он боготворил отца, и ему было приятно, что его окружали безделушки старика.
        Грубо вырубленные балки потолка из красной сосны были присланы из первого склада ле Мойнов в Монреале. В углу стоял комод из черного ореха с шестнадцатью небольшими стеклянными панелями, причем ни одна из них не треснула — предмет гордости всех членов семьи. На стене на серебряном шнуре висела сабля с серебряным эфесом, принадлежавшая старому господину Шарлю.
        И рядом с саблей висела шляпа старика. Она была изготовлена из шкуры, правда, полностью потеряла форму. В этом не было ничего удивительного, потому что шляпа мокла в ледяной воде, и ее окуривал дым индейских костров. Ее потрепали ветра и бури. Старшие братья, глядя на старую шляпу, представляли себе лицо отца, а младшие его не помнили, поскольку дети появились на свет почти перед самой его смертью, что случилось двенадцать лет назад. Им даже казалось, что шляпа влияла на принятие решений во время совещаний, происходящих в этой комнате: она вроде как кивала, когда была согласна с их решением, или отрицательно покачивалась в моменты несогласия. Младшие сыновья со временем начали считать шляпу чем-то вроде семейного оракула.
        Жан-Батист вошел в комнату, господин Шарль взглянул на него так, будто ему требовалась поддержка потрепанной шляпы старого господина Шарля.
        - Жан-Батист, — сказал старший брат, — я думал о тебе и пришел к решению, о котором, надеюсь, пожалею.
        Младший брат подумал про себя: «Он мне позволит отправиться с Пьером».
        Шарль все уже решил, но не спешил об этом сказать Жан-Батисту. Он провел пальцем по горбинке носа и нахмурился.
        - Я собираюсь позволить тебе отправиться вместе с Пьером, — наконец сказал он. — Тебе известно, что я был против этого. Но, Жан-Батист, ты уже становишься взрослым, и тебе хочется проявить свою смелость. Мой мальчик, пришло время доказать свои способности. — Он коснулся рукой плеча брата. — Сдаюсь, потому что не хочу тебя видеть несчастным, Жан-Батист.
        Юноше показалось, что жаркие лучи солнца, освещающие их через восточное окно, залили все вокруг. Ему дают шанс! Он схватил руку брата и начал ее энергично трясти.
        - Спасибо, Шарль! Я этого не забуду. Ты — самый лучший из братьев!
        Шарль внимательно посмотрел на улыбающееся лицо младшего брата.
        - Ты должен мне кое-что обещать. Не смей зря рисковать. Я хочу быть уверен, что ты зря не пожертвуешь жизнью, как это сделали Луи в битве при заливе, а Франсуа — в Репентини. Нашим чудесным парням не стоило расставаться с жизнью, подобным образом доказывая храбрость. Они считали, что смерть им не страшна, но тебе не стоит с ней играть, как это делали они. Ты — член семейства ле Мойн. Ни один из сынов Старого Господина Шарля не может оказаться трусом.
        Жан-Батист поколебался, прежде чем ответить брату:
        - Я никогда не стану прятаться от опасности и уклоняться от выполнения долга. Я могу обещать, что не буду делать глупости…, как это сделали Луи и Франсуа…
        Шарль быстро промолвил:
        - Я прошу у тебя только этого. Повинуйся приказам, но не лезь зря в самое пекло и не стой под огнем. Умереть — всегда почетно, но побеждают выжившие солдаты и офицеры. — Он энергично покачал головой. — Мой мальчик, я тебя очень люблю! И всегда относился к тебе как к сыну. Я не хочу тебя потерять!
        - Шарль, я обязательно выполню свое обещание.
        - Ты не должен об этом забывать, — продолжил старший брат, — ты мне понадобишься в мирной жизни, это будет очень важная работа, Жан-Батист. Из младших братьев ты единственный сможешь с ней справиться. У тебя есть задатки великого человека, и тебе не следует их зарывать в землю. Я уже говорил тебе об этом, но сейчас хочу повторить все до того, как ты отправишься с Пьером. Перед тобой грядет блестящее будущее. Кто знает, возможно, ты когда-нибудь станешь губернатором Новой Франции!
        - Если кто-то из нас будет губернатором, так это ты, Шарль!
        Шарль покачала головой.
        - В Версале не так скоро меняют свои решения. Король не желает давать высокие посты людям канадского происхождения. Конечно, политика со временем изменится, но это наверняка случится в твое, а не в мое время. — Он откинулся назад в кресле. — Мой мальчик, я хочу поговорить с тобой еще кое о чем. Ты мне дал обещание по поводу этой девушки, и я уверен, что ты его выполнишь. Никогда не забывай, что тебе предстоит заключить подходящий брак, и ты породнишься с одним из славных семейств Франции. Это вполне возможно! Имя ле Мойн становится весьма известным. А твоя жена должна принести тебе богатство и связи.
        - Шарль, я никогда не женюсь, — сказал он и твердо кивнул головой, — мы можем заключить между нами сделку… никогда больше не возвращаться к этой теме. Сейчас я могу думать только о предстоящих сражениях.
        Из-за жары старик Киркинхед не начал работу, как обычно, в ранний час. Он завтракал в том же грязном халате и в шапочке из бархата. Филипп тоже еще не начал работу, потому что надо было помочь Селесте по хозяйству. Он уже принес воду из колодца и дрова на растопку. Доносился его голос, — он ругал козу и требовал, чтобы она отправлялась на пастбище вместе с козлятами.
        - Упрямица ты эдакая, я тебе сейчас угощу плетью! — говорил он. — А то еще хуже, пройдусь по спине палкой, чтобы ты знала свое место!
        Старик Киркинхед встал из-за стола и провел рукой по губам.
        - Вот болван! — бормотал он. — Мальчишке было почти год, а он ничего не помнит и даже не может мне сказать, кто у него были родители. Бестолковый балбес!
        - Никто из детей не может вспомнить, что с ними было в год, — возразила Сесиль, у которой руки были в муке.
        - Я все помню! — возмутился отец. Карие глаза у него, казалось, были готовы выскочить из орбит. — Могу тебе рассказать о тысяче вещей, случившихся со мной до того, как мне исполнился год. Рассказать о моей первой ванне.
        Дочь тихо проворчала:
        - Он может рассказывать обо всех ваннах, которые он принимал, это не займет у него много времени.
        Старик отправился в другую комнату, продолжая ворчать:
        - Разве он не может вспомнить имя? Или описать какое-нибудь лицо? Этот парень просто балда, ему все равно, будет у него земля или нет.
        В соседней комнате находились доказательства безрассудства, которым старик был одержим всю жизнь.
        Он напоминал сороку, только в человеческом облике, собирающую всякие старые и бесполезные вещи. Никогда не возвращался домой с пустыми руками, нес в дом осколок камня, кусок старого паруса, ржавые петли или кучку погнутых гвоздей. Когда в Монреале проводился аукцион, старик постоянно сидел на передней скамье, прищелкивал пальцами и спорил с аукционером, набавляя по одному су. После аукционов он возвращался с повозкой, полной порванными кнутами, вилами без зубьев, колокольчиками без языка. Старик был уверен, что сможет продать подобную ерунду и здорово на этом заработать. Даже не стоит упоминать о том, что этого никогда не происходило.
        В одной части комнаты, от угла до угла и вверх к черным березовым балкам потолка, все пространство было забито его приобретениями. Там от стены к стене была протянута веревка, на которой висели старые шляпы — потрепанные шапки из енота и выдры, треугольные шляпы, когда-то украшавшие гордые благородные головы. Но в данный момент ими побрезговали бы даже городские нищие. Там же были сильно потрепанные фетровые шляпы с обвисшими плюмажами. Рядом стояли сундуки с открытыми крышками, из которых на пол вываливались лохмотья. Старик Киркинхед всегда заявлял, что желает на тряпье заработать, но надо отметить, что ему становилось дурно, когда кто-либо выражал желание купить у него что-нибудь или просто желал посмотреть его барахло. Многие это замечали и пришли к выводу, что старик прятал вещи, не принадлежавшие ему.
        Старик собирался одеться и идти на работу, когда услышал женский голос, звавший Сесиль.
        - Это опять пришла жена Карре! — возмутился он.
        - Почему ей не сидится дома, и она не занимается работой? Если бы она была моей женой, я бы учил ее каждый день!
        Снова послышался пронзительный голос мадам Карре.
        - Хватит работать, Сесиль, и побыстрее одевайся! Пьер возвращается в Лонгей утром и все должны быть в замке, чтобы его приветствовать. Да, да, возвращается господин Д'Ибервилль. Наш великий герой приедет с поля сражений. Я его так люблю! Он умеет пошутить, и его красивые голубые глаза завораживают тебя. Сесиль, надень самый лучший наряд, а я собираюсь одеть…
        Старик Киркинхед появился в дверях комнаты.
        - В чем дело? Действительно приезжает господин Пьер? Мадам Карре была пухленькой и живой женщиной, и она подмигнула Сесиль.
        - Ничего себе старикашка! Неужели он надевает эту шапку в постель? Наверное, потом его мучают… страшные сны… — И она подмигнула старику. — Поторопись, сосед, вы должны меня проводить, потому что Жюль будет занят работой еще целый час.
        - А я буду занят целый день, — ответил ей старик Киркинхед. — Я должен пойти на мельницу и проследить, чтобы никто из моих лентяев-работничков не помчался глазеть на героя битвы. Я им этого не позволю! Я не стану им платить, если они отправятся в замок, чтобы полюбоваться на самого господина Пьера!
        Он начал быстро одеваться. Когда старик вышел в кухню, соседская жена уже испарилась.
        - Лентяйка, болтушка и дурочка, — возмущался старик, — бродит по соседям и сбивает людей с толку. «Одевайся в лучшее платье, Сесиль, и поторопись!» Ее мужу следует выпороть лентяйку!
        Он взглянул на дочь, занятую готовкой.
        - Ты никуда не пойдешь! Слышишь? У тебя полно дел. Он помолчал, потому что в голову ему пришла ужасная догадка.
        - Ты готовишь пирог и положила в него яйцо?
        - Да, отец, ты прав. Мой Проспер любит пироги, я готовлю пирог ему к ужину. Если хочешь знать, то я положила в пирог два яйца!
        - Дура! — завопил старик. — Неужели тебе не ясно — все, что у меня есть, потом перейдет к тебе? Гусыня несчастная, ты сама крадешь у себя деньги из кармана, когда кладешь яйца в тесто!
        Дочь тихонько захихикала.
        - Отец, я взяла яйца из куриного гнезда!
        - Господи, ну что мне с вами делать? — продолжал орать старик, потрясая над головой руками. — Моя дочь сорит деньгами. После моей смерти мое ремесло достанется ее мужу, но у него корявые руки. А тут еще мальчишка, который и пальцем не пошевелит, чтобы помочь мне получить клочок земли!
        На морщинистом лице полыхали яростью неприятные маленькие глазки. Но, казалось, дочь его не испугалась. Старик натянул на себя сюртук, который когда-то был сшит из хорошего материала, но сейчас пошел по швам, и под мышками у него расплылись желтые потеки от пота. Сюртук был помят, точно его корова жевала. Панталоны на тощих ногах были шерстяными, хотя на улице стояла жуткая жара. Они собирались неряшливыми складками на ногах. Старик не забыл надеть новую дорогую шляпу из зеленого фетра. Ее широкие поля были завернуты вверх, образуя треугольник по последнему фасону. Все вместе выглядело странным и напоминало перья страуса, торчащие из гусиного хвоста.
        Сесиль захохотала, и в глазах старика выступили слезы жалости к себе.
        - Моя дочь смеется надо мной, — прохрипел он. — Когда-то я был почти гением, а сейчас надо мной все насмехаются! Конечно, я постарел. После того как всю жизнь я строил хижины и паршивые пристройки, сейчас я, конечно, не смогу воздвигнуть собор. Я не могу проектировать стройные колонны, если в течение сорока лет я строил туалеты для важных дам и старался сделать так, чтобы их жирные белые задницы не получили занозы, сидя на стульчиках!
        Из центральной балки в потолке торчал медный крюк, который использовался для взвешивания. Старик впал в отчаяние и начал пристально на него глядеть.
        - Я никому не нужен, — хрипло прошептал он. — Они решили от меня избавиться. Им нужны мои деньги и мое дело. Я слышу голоса, они призывают меня свести счеты с ненужной жизнью. Лучше уж повеситься, тогда… они еще обо мне пожалеют, — старик грустно покачал головой. — Они не понимают, как много от меня зависит. Они обо всем пожалеют. Но… будет слишком поздно!
        - Убирайся, — заметила дочь, — мне надоело, что ты постоянно грозишь нам повеситься!
        Пока продолжалась эта сцена, позади дома наступила тишина, хотя Филипп должен был выполнять домашнюю работу. Старик Киркинхед обратил на тишину внимание и сразу понял, что это значит.
        - Он ушел! — закричал старик. — Он слышал, что сказала эта баба и побежал в замок.
        Он выскочил из дома, продолжая кричать:
        - Вернись назад, лентяй. Возвращайся, или я выпорю тебя! Если даже мальчик слышал слова хозяина, он не обратил на них внимания. Когда он услышал о Д'Ибервилле, то сразу подумал: «Он скоро тут будет! Наконец он возвращается домой, и я его увижу!»
        Никто не смог бы задержать мальчика. Если герой Новой Франции возвращается домой, его должны приветствовать толпы народа!
        Он бежал мимо деревьев, и его мучил страх, что он опоздает и не сможет увидеть прибытие великого человека. «Хозяин страшно разозлится, — подумал мальчик. — Наплевать! Мне все равно, что он со мной сделает. Я должен увидеть господина Пьера».
        Он шел под прикрытием деревьев: мальчик не стал идти прямо по дороге, ведущей вдоль реки. Все люди Новой Франции проявляли сызмала инстинкт осторожности. Смелые действия прежнего губернатора графа де Фронтенака научили кое-чему ирокезов, и несколько лет север страны не страдал от их набегов. Но ирокезы оставались хитрыми и смелыми врагами, и канадцам не верилось, что они в последний раз слышали их резкие призывные клики, при звуке которых по спине бежали мурашки. С этими воинственными криками индейские воины начинали битву.
        Пока мальчик пробирался сквозь деревья, в тени которых, казалось, плавилась жара, он вспомнил, как в последний раз видел господина Д'Ибервилля. Это было три года назад и в такой же жаркий день, как сегодня. Несколько членов семейства ле Мойн сопровождали Пьера во время похода, когда он шел к Гудзонову заливу. Все жители Лонгея пришли его проводить. Они молились за него, многие женщины плакали — с ним отправлялись юноши поместья.
        Филипп вскарабкался на высокое дерево — оттуда ему все было хорошо видно. Он не сводил взгляда с великого лидера и почти не замечал остальных людей. Позже он пожалел об этом, потому что один из братьев не вернулся домой. Господину Луи в то время недавно исполнилось восемнадцать лет. Филипп подумал, что он погиб как настоящий воин, участвуя в нападении на английский форт, и не обращал внимания на пули до тех пор, пока одна из них не впилась ему в шею.
        «Храбрец Луи, — подумал Филипп, — как его любил Д'Ибервилль!». Мальчик начал размышлять о том, что ему хотелось бы умереть подобной смертью. Было бы чудесно смотреть вниз с небес и слышать, как люди обсуждают тебя, и говорят о твоей храбрости!
        - Мне хотелось бы принадлежать к семейству ле Мойн! — произнес мальчик вслух.
        Он сразу замолчал, потому что понимал, что об этом лучше даже не думать. Семейство ле Мойн было очень богато, влиятельно и обладало большой властью. Их влияние не было результатом наследования аристократического происхождения. Старый Господин Шарль, глава семейства, умерший с честью более десяти лет назад, был сыном трактирщика из Дьепа, и семейство прославилось благодаря десяти сыновьям.
        Казалось, чудо помогло — они унаследовали от отца лишь лучшие его качества — смелость, хладнокровие, высокие идеалы и способность думать о будущем. Филипп как-то слышал, что их называют потрясающими. Он не понимал, что значит это слово, но ему казалось, что оно точно подходило сыновьям ле Мойна.
        Он прижался к стволу дерева и продолжал думать. «Если бы я был их родственником, они меня стыдились бы». Он прекрасно знал все свои грехи, потому что ему вдалбливали их в голову с утра до вечера. Мальчик вздохнул и произнес:
        - Я сделан из другого теста, не стоит больше об этом думать.
        Мальчик вдруг понял, как он испуган! И неудивительно, он оказался в полном одиночестве, вдалеке от людей, а в лесу царила напряженная тишина. Мальчик попытался уловить звук крыльев испуганных птиц и треск сучьев под ногами дикарей. Ему казалось, что в любой момент вокруг него соберутся размалеванные лица индейцев. Филипп подскочил, когда над ним зачирикала птица. Ему показалось, что прозвучали первые ноты воинственного крика ирокезов.
        Потом он попытался взять себя в руки. «Конечно, я не ле Мойн, но я должен брать с них пример». Он неспешно продолжил путь и даже попытался просвистеть какую-то мелодию. У него полегчало на душе, когда он наконец увидел просвет и понял, что приблизился к общественному выгону Лонгея. Ему теперь не была страшна никакая опасность.
        Взору мальчика предстал великолепный замок. Его башни, казалось, растворялись в вышине. Над стеной возвышались тесно прилегавшие друг к другу крыши. В нишах церкви стояли статуи. Солнце посылало солнечные зайчики на вершину одной из башен, и Филипп понял, что они отражались от мушкетов караульных, которые там располагались. Для него эти отблески стали символом безопасности.
        Повар и булочник замка были заняты у летней печки. Внутри замка, конечно, была печь, находившаяся внизу, на ней можно было готовить еду для всех служащих замка. Но когда строился замок, Шарль ле Мойн пытался все предусмотреть. Печь снаружи стояла на каменном фундаменте, у нее были крепкие железные двойные дверцы. Ее построили на экстренный случай. То, что ею сейчас занимался главный повар, означало подготовку к празднеству.
        Повар по прозвищу Дюжина и Еще Один был просто гигантом — ростом более двух метров и двадцати сантиметров. Сколько он весил, этого не мог сказать никто. У него была огромная круглая голова с торчащими черными волосами и грубые резкие черты липа, похожие на маску восточного колдуна. Но внешность была обманчивой. Пекарь Лонгея был мягким человеком, а голос у него был тонким, как это часто бывает у толстых людей. Он обожал птиц, и они частенько сидели у него на плечах.
        Когда к нему подошел Пьер, булочник взглянул на него. До этого он энергично помешивал угли.
        - О, это мой дружок Филипп! Я тебя сегодня ждал. Ты принес мне фигурку, которую обещал вырезать?
        Мальчик показал головой.
        - Я вырезал для вас фигурку, господин. Это был солдат с длинными усами и сердитым лицом. Но фигурку нашел мой хозяин и сказал, что ее следует попытаться продать в Монреале, и больше я ее не видел.
        Повар промолвил тонким голосом:
        - Старик Киркинхед продал ее. Он такой скупердяй! А деньги он спрятал. Твой хозяин очень дурной человек. Каждый раз, когда я его вижу, я представляю, как было бы легко схватить его за горло и выдавить из него всю гадость и дурь! Мне очень хотелось бы сделать это с ним, потому что он дурно с тобой обращается, мой дружок Филипп.
        - Я вырежу для вас другую фигурку, — пообещал великану мальчик.
        Булочник сказал, что это было бы хорошо, и снова помешал угли.
        - Когда прибудет господин Пьер, — сказал он, — он поймет, что Дюжина и Еще Один не забыл его любимое лакомство. Я пеку три дюжины сладких булочек, чтобы в Лонгее все могли ими полакомиться. Сегодня, когда все семейство усядется за ужин, я подам суп из голубей. Потом будет мой фирменный салат «Лонгей». Дружок мой, ты даже представить себе не можешь, что это за салат! Кроме того, будут пироги с начинкой из дичи и еще две дюжины молодых сочных белок. А на десерт я подам «Блинчики тетушки Мари». Друг мой, сегодня все поймут, что я не только самый крупный человек во всей Новой Франции, но и самый великолепный повар!
        Тем временем на общинный выгон начали прибывать арендаторы и члены их семейств. Вокруг звучали громкие возбужденные голоса, и был слышан скрип колес. Откуда-то доносилось пение: «Матушка смотрит в окошко и ждет, когда приедет ее сынок Рено».
        - Сегодня тут все соберутся, — продолжал повар, — кроме, конечно, твоего хозяина и его недоумка зятька. У меня будет много дел. На заднем дворе на вертеле жарится целый бык. Кроме того, я варю и жарю множество кур, и мне это так приятно, когда я вижу, как люди с удовольствием поедают мою стряпню. Клянусь всеми святыми! Мне нравится, когда люди наряжаются и веселятся. Гляди в оба, дружок Филипп, и ты увидишь уйму красивых и ярких нарядов.
        Он открыл дверцу печи и пошарил там специальной лопаткой с длинной ручкой. Лопатка вынырнула из печи с лежащим на ней квадратным пирогом. Филипп почувствовал удивительный аромат в воздухе, Дюжина и Еще Один подмигнул мальчику, отломил большой кусок пирога, поделил его пополам и отдал одну половинку мальчику.
        - Попробуй, дружок. Я могу поклясться, что ты никогда не пробовал ничего подобного.
        Он знал, о чем говорил. Начинка у пирога была из размолотого миндаля, и Филиппу никогда прежде не приходилось пробовать такого вкусного пирога. Кроме того, начинка была сдобрена удивительными пряностями, и в ней было множество сладкого изюма. Казалось, что изюминки были готовы выскочить из пирога наружу. Филиппу показалось, что он вкушает пишу богов!
        Повар смотрел на мальчика и покачивал головой. Мальчик был слишком худой, а глаза у него были печальными, — так не должно быть у такого маленького мальчика. Кроме того, он был очень замкнутым, и Дюжина и Еще Один подумал, что старик Киркинхед морит мальчишку голодом.
        - Филипп, — наконец спросил повар, — твой мастер экономит на еде?
        - Нет, мсье, у меня хватает еды, — запротестовал мальчик.
        - Я уверен, что ему неизвестно, что маленьких мальчиков следует хорошо кормить. Филипп, ты очень худенький, а этот скряга заставляет тебя работать как взрослого. — Он отломил еще кусок пирога и отдал Филиппу.
        Повар жевал пирог и продолжал говорить о старике Кир-кинхенде.
        - Он окажется единственным, кто не позволил своим работникам прийти на встречу с господином Пьером. У него нет совести! Он позабыл все, что сделал для нас господин Пьер. Повар вспомнил о подвигах Д'Ибервилля, и у него улучшилось настроение.
        - Невозможно поверить, что такой великий человек родился и вырос среди нас. Я помню, когда он был маленьким, он любил поболтать и посмеяться, но его лучше было не задевать. Филипп, ты сильно отличаешься от своего хозяина. У тебя доброе сердечко, и ты понимаешь, что великий Пьер ле Мойн совершил чудо на земле и на море. Я в этом вижу божий промысел!
        Повар тщательно вытер губы.
        - Пора за работу. Увидимся позже, мой маленький Филипп.
        Глава 3
        Пока люди Лонгея собирались, чтобы приветствовать Д'Ибервилля, господин ле Мойн сидел в башне вместе с Жозефом де Марьей.
        Господину ле Мойну было неприятно слишком уверенное поведение посланца двора, де Марья снисходительно поглядывал на него. Ле Мойн оставался очень вежливым, но был постоянно настороже, не сводил взгляда с крупного белого лица посетителя и пытался скрыть свое отвращение.
        Представитель Версаля протянул золотую табакерку. Это была дорогая и красивая вещица с миниатюрой в рамке из перламутра. На миниатюре был изображен король. Господин ле Мойн отказался от табака, и владелец табакерки удивленно поднял вверх брови.
        - Это прекрасный табак из Бразилии. Вы не любите нюхать табак? Странно. Весьма странно.
        - Нам не грозят роскошные увлечения, мы — очень простые люди, мсье.
        Посетитель с гордостью любовался табакеркой.
        - Это подарок Его Величества. Я очень ценю эту вещь и постоянно ношу ее с собой, мсье барон.
        Он не сводил с ле Мойна хитрые маленькие глазки. Хозяин с удивлением отреагировал на подобное обращение, а визитер закатился смехом, от которого задрожали складки жира у него на теле.
        - Простите меня, если я потерял обычную сдержанность и сказал лишнее. Друг мой, Шарль, если вы позволите мне вас так называть. В моей оговорке нет ничего удивительного. Меня при дворе считают предсказателем, и я могу поклясться, что вы вскоре станете бароном Лонгея. Ну, самое большее через год. Так предсказывают… звезды.
        От волнения лицо хозяина покраснело. Он давно считал, что семейство ле Мойнов имеет право на баронский титул, и тот факт, что ему собираются присвоить этот титул, принес ему глубокое удовлетворение.
        - Друг мой, Жозеф, я буду счастлив, если время покажет, что вы не ошиблись в предсказании.
        У де Марья была неприятная привычка во время разговора затачивать перо, и многим казалось, что он сейчас начнет подробно записывать их разговор. Не глядя на ле Мойна, он спросил:
        - Дружище, Шарль, вам, наверное, понравится этот титул? — не ожидая ответа, он продолжил: — Не волнуйтесь, король уже дал обещание. Он обычно сначала дает обещание, а потом не спешит его выполнить. Вы должны понимать, что это его маленький каприз. Титул от вас никуда не уйдет, но вам придется его подождать полгода, девять месяцев, а, может, и целый год. Возможно, если вести о победах Д'Ибервилля дойдут до короля, он сразу подпишет нужные бумаги. Королевское ухо любит слышать вести о победах во имя Франции и тех победах, которые прославляют его самого.
        Господин де Марья постучал пером себе по руке.
        - У меня были особые причины приехать в Новую Францию — понять в деталях, как действует торговля мехами, и предложить союз с вами, Шарль ле Мойн.
        Господин ле Мойн сразу понял, что на уме у мсье де Марьи, он много думал о том, что тот может ему предложить, Ему было известно, что де Марья не имеет министерского поста, но обладает реальной властью в Версале, и на многие вещи реагирует быстро и правильно. С этой точки зрения он может стать мощным союзником, в чем Шарль не сомневался. Но де Марья был жаден, весьма амбициозен, и ему ни в коем случае нельзя было доверять, поэтому перед Шарлем вырисовывалась сложная ситуация.
        Впервые за все время обсуждения они пристально взглянули друг другу в глаза, и Шарль ле Мойн подумал: «Я все равно никому не смогу доверять в Версале, там бесстыдные и эгоистичные люди. Этому человеку можно верить, пока он будет преследовать собственные цели; он быстро реагирует и получает нужные результаты».
        Прошлой ночью Шарль тщательно обдумывал сложившуюся ситуацию, но не пришел ни к каким выводам, а сейчас он понял, какое ему следует принять решение. Хозяин Лонгея наклонился вперед.
        - Я могу вам сказать, что сам об этом размышлял, но прежде чем вы придете к какому-либо решению, я хочу рассказать о наших планах. Они весьма амбициозны и могут принести нам больше славы, чем богатства, и, возможно, это вам не понравится, мсье.
        Человек из Версаля пошевелился в кресле.
        - Расскажите мне все.
        - Сначала я задам один вопрос. Вас не удивляет, что ни один из десяти братьев не захотел служить церкви?
        - Это… весьма необычно.
        - Так произошло не от отсутствия должного уважения к церкви, уверяю вас. Так случилось, потому что все мы предпочитаем действовать и понимаем, что лучше послужим Отцу Небесному другими способами. Я должен вас уверить, что для нас долг перед святой Церковью и королем стоит всегда на первом месте, и мы не думаем о наградах для себя!
        Жозеф де Марья наклонил голову, чтобы показать, что ему все понятно.
        - Мы, канадцы, понимаем опасность вашего положения, но еще яснее мы видим великие перспективы, лежащие перед нами. Мсье, если нам никто не станет мешать…, то у англичан можно забрать землю, а остальная часть этого великого континента должна принадлежать нам. Именно таким образом можно завоевать эти земли. Это было известно Ла Саллю, но ему помешали безрассудство и беспечность. Теперь он мертв, и мы должны закончить его начинания. Это касается людей Новой Франции, в особенности семейства ле Мойн. У нас осталось семеро братьев, неужели семеро братьев ле Мойн не смогут закончить то, что начал один Ла Салль? Мсье, я уверен, что смогут.
        На столе стояли изделия из серебра. Шарль обожал изделия местных мастеров и всегда ими любовался. Перед ним стояла серебряная чаша великолепной формы, небольшая миска с ручкой, которую можно было использовать в качестве емкости для вина, и прекрасное блюдо с гербом семейства ле Мойн. Все вещи были изготовлены серебряных дел мастером из Квебека, который окончил специальную школу, основанную епископом Лавалем.
        Шарль ле Мойн глубоко задумался, не обращая внимания на прекрасные вещи, стоявшие перед ним. Он нечаянно коснулся чаши рукой, опрокинул ее, но даже не понял, что случилось.
        - Я хочу вам кое-что рассказать, наверное, многое вам уже известно, — продолжил господин Шарль, — но мне нужно это повторить. Если мы останемся контролировать Миссисипи с ее крупным портом в устье и стратегически расположенными фортами, мы сможем запереть англичан между морем и рекой. Но мы не можем терять зря время. Англичане постоянно прибывают из-за моря, и их уже сейчас гораздо больше, чем нас. Можете про них говорить все, что угодно, но из них становятся хорошие поселенцы, из этих сынов лавочников. Они расчищают землю, строят города и распространяются вокруг, как паводковые воды, когда прорывает дамбу.
        Он помолчал, чтобы еще раз взглянуть в лицо человека, сидящего напротив него. Ему нужно было понять, насколько откровенным он может с ним быть.
        - Друг Жозеф, нам следует поговорить откровенно. Наш король очень щедр, но он не всегда правильно понимает проблему и не позволяет селиться тут большому числу людей. Законы тоже нам не помогают, а он желает нам диктовать, как жить, работать и даже… как нам следует умирать.
        - Его Высочество пришло бы в ярость, если бы услышал ваши слова, — тихо захихикал де Марья. — Не беспокойтесь, мой друг Шарль, я не стану передавать ему ваши слова. Его Высочество собирается сделать из Новой Франции идеальное феодальное государство, и он не желает, чтобы вы о чем-то размышляли. Он считает, что канадцы будут довольны, если им позволят стоять на стене с мушкетом в руках, а когда вы будете свободны от караульной службы, станете заниматься огородом.
        - Мне кажется, что тут огромная разница, — заявил ле Мойн. — Англичане с самого начала решили, что у них будет страна только для белых, а мы хотим, чтобы Канада была страной для людей с красным цветом кожи, с различными поселениями, которые станут контролировать французы, спасая души этих дикарей.
        - Я никогда прежде не слышал подобной теории, — ответил де Марья, — но я считаю, милый Шарль, что вы точно обрисовали две разные политики.
        Ле Мойн внимательно смотрел на собеседника.
        - Эта политика не изменится до тех пор…, пока в Версале не произойдет очень грустное событие.
        Последовала долгая пауза, и оба мужчины медленно и грустно закивали друг другу головами.
        - Давайте откровенно и честно обсудим эту ситуацию, — наконец промолвил ле Мойн. — Если мы собираемся что-то сделать, мы не должны медлить. У нас никогда не будет столько людей, сколько имеется у англичан, и поэтому мы должны противопоставить их числу наши лучшие качества — смелость и предвидение!
        - Правильно! — воскликнул де Марья, чье участие выражалось в том, что он сидел у письменного стола, писал письма и держал в руках нити интриги. — Клянусь всеми святыми, это правда! Мы обладаем воображением, мы — смелые люди и мы можем… обуздать эту судьбу!
        - Нужно завоевать огромную империю, — продолжил ле Мойн, который даже не задумывался, сколько для этого придется пережить трудностей и страданий и пролить людской крови, чтобы наконец добиться победы. В глазах у него появился огонек фанатизма, что поразило собеседника, считавшего его умным и рассудительным человеком и толковым дельцом, который смог накопить богатства.
        - Никогда во всей мировой истории никому не представлялась подобная возможность. Этот континент во много раз больше всей Европы, а может быть, больше всего остального мира. Страна богата мехами, рыбой и даже золотом. Это — земля огромных возможностей, Жозеф де Марья, как вы, наверное, уже поняли.
        Шарль помолчал и опять взглянул на гостя.
        - Вы предложили мне стать партнером. Что вы сможете привнести в наш союз?
        Человек из Версаля выпрямился и посуровел:
        - Должен вам сказать прежде всего, что никогда не стану министром, пока жив король. Старуха не позволит это сделать. Я не являюсь его ставленником, а она меня считает потенциальным врагом. Она надо мной насмехается и называет меня Малышка Марья. Иногда она меня в лицо обзывает скупцом или вонючкой. Людей, которые ей приятны, приглашают для беседы с королем в ее апартаменты, они там встречаются по утрам и вечерам, а мадам всех выслушивает, улыбается и высказывает свое мнение. Кажется, что решения принимает король, но на самом деле все решает старая ведьма. Сейчас ваш Малышка Марья находится в лучшем положении. Я подружился с Пером и оказался в курсе всех дел. Королевская корреспонденция проходит через мои руки еще до того, как с ней познакомятся министры. Его Величество несколько раз в день проходит мимо моего стола и останавливается, чтобы поговорить со мной, так что все дела быстро разрешаются. Старуха ничего об этом не знает, и иногда мне кажется, что я имею на него огромное влияние. Дорогой Шарль, можно сказать, что я весьма парадоксален. Я ничего не представляю, и в то же время в моих руках
находится так много, — он гордо улыбнулся. — Каков будет мой вклад в союз? Сейчас я вам скажу. Я всегда смогу рассказать Его Величеству о ваших планах и свершениях, о ваших нуждах. Я смогу ему намекнуть по поводу поставок, судов и солдат. И, — тут он хитро улыбнулся, — я все всегда буду слышать и сразу узнавать о планах оппозиции. Дорогой Шарль, я представлю в ваше распоряжение лучшую пару глаз во Франции и язык, который умеет убеждать короля и слышать всяческие важные вещи. И, кроме того, я могу похвастаться хорошими мозгами, у меня лучшие мозги в Версале, и я не стесняюсь об этом говорить.
        Оба собеседника, как по сигналу, откинулись назад в креслах, молча глядя друг на друга. Потом улыбнулись и покачали головой. Ле Мойн улыбался несколько неохотно, потому что его все еще не прельщал союз, к которому он был вынужден прибегнуть.
        - Союз? — спросил де Марья.
        - Согласен!
        Приближенный короля продолжил чинить перо, не сводя взгляда с Шарля.
        - Нам, пожалуй, стоит обсудить условия. Хозяин Лонгея покачал головой.
        - Пусть детали подождут до следующей беседы. Уверяю вас, в этом отношении у нас не будет разногласий. Сегодня следует разрешить более важные проблемы.
        - Хорошо, поступим по-вашему.
        - У нас стоит слишком много дел и так мало времени! Д'Ибервилль через несколько дней поедет встречать суда, прибывающие из Франции, а потом отправится атаковать англичан в Гудзоновом заливе. Когда мы добьемся там победы, у нас должен быть готов второй флот, чтобы взять в свои руки устье Миссисипи. Чтобы все прошло как по маслу, нам следует планировать все детали заранее…
        Де Марья продолжал трудиться над пером.
        - Мне ясно, что вы никогда не ждали, пока король одобрит ваши планы. Вы хотите знать, что он сказал бы, если при нем заговорили о Миссисипи? «Разве я не посылал суда для сражения в Гудзоновом заливе? Зачем обещать послать еще флот, если нам неизвестны результаты? Неужели они думают, что у меня бесконечное количество судов?» Следует добавить, что сейчас у него затруднения с деньгами. Позвольте мне объяснить, как лучше всего все сделать. Когда Д'Ибервилль захватит форт Нельсон, он должен сразу отправиться во Францию и просить еще судов.
        Де Марья откинулся назад в кресле и скрестил толстые ноги.
        - Вам неясно? Это идеальный план! Герой Новой Франции, увенчанный лаврами победы, возлагает очередную победу к ногам короля и умоляет, чтобы ему позволили еще раз доказать собственную преданность. Наш далеко не скромный монарх окажется не в состоянии устоять перед подобной просьбой.
        Господин Шарль выслушал его с удивленным видом.
        - Но вам ясно, что это значит? Если брату повезет, и он сможет закончить сражение до того, как зимой залив покроется льдом, ему придется повернуть суда на восток сразу после окончания битвы. Вы себе представляете все трудности? Что ему делать с ранеными? Оставить их на зиму в форте Нельсона или везти с собой через Атлантику? В любом случае они станут умирать как мухи.
        Представитель двора поднял вверх брови.
        - Вам известно, что промедление смерти подобно, — заметил он.
        - В любом случае все нужно обсудить с Пьером, и он сам решит, — сказал взволнованно Шарль ле Мойн.
        Де Марья поднялся на ноги, и стало видно, что рюш, окаймляющий короткие брюки у колен, был настолько пышным, что прикрывал подвязки, поддерживающие короткие чулки. Это было нововведение, которое еще не освоили портные Новой Франции. Господин из Версаля был настолько пышно одет, что хозяин имения никак не мог прийти в себя от удивления.
        «Не следует делать серьезную ошибку и считать его всего лишь щеголем, — подумал мсье Шарль. — Он сплел крепкую паутину при дворе и сидит в самой ее середине, как затаившийся и готовый на все паук».
        Посетитель прочистил горло.
        - Мой дед, — заявил он, — был бедным торговцем из Марселя, а ваш дед, мсье Шарль, служил в гостинице в Дьепе.
        - Это правда, мой отец также был удивительным человеком, и я горжусь его успехами.
        - Давайте пофантазируем. Когда-нибудь внук владельца гостиницы из Дьепа может стать весьма известным человеком в Америке, а внук судового торговца из Марселя станет… — он помолчал и покачал головой. — Нет, я не должен словами выражать глубину собственных амбиций, но могу сказать только одно — я собираюсь взлететь очень высоко. — Он коснулся мягкой рукой плеча мсье Шарля. — Дорогой Шарль, было бы очень хорошо, если бы мы смогли объединить свои цели и амбиции в крепком брачном союзе. Моему сынку шесть лет, если бы у вас была дочь….
        Шарль быстро ему ответил, в его голосе можно было уловить облегчение.
        - Нет, мсье, моя единственная дочь повенчана со Святой Церковью. Она находится в Квебеке в монастыре Ордена августинцев.
        - Но ваша прелестная жена может еще исправить ошибку. Давайте об этом не забывать! Я очень горжусь своим сыном! Ему было меньше года, когда он начал убивать муравьев. Вы бы видели его в тот момент! Он давил их страстно своим маленьким башмачком. При виде крови он всегда возбуждается. Наверное, это значит, что ему суждено стать солдатом. А может, лучше, если он станет Великим инквизитором? Ему еще не исполнилось трех лет, когда он собрал под кроватью вещи, которые ему больше всего нравились. Если в доме что-то пропадало, мы знали, где следует искать. Да, у мальчика впереди великое будущее! Шарль, постарайтесь не забывать мои слова, прошу вас!
        Пока Шарль и посланец Франции обсуждали будущие планы, двое младших братьев прохаживались среди гостей. Габриэль не пытался скрывать, что ему неприятно, что арендаторы вместе со своим окружением наводнили замок. Он сказал Антуану, младшему брату, которому через несколько дней должно исполниться четырнадцать лет и который уже был высотой под два метра, чтобы тот обратил внимание на то, что арендаторы таскали ведра воды из колодца и обливались ею, и пили, чтобы приглушить жажду.
        - Надо что-то сделать, — ворчал Габриэль.
        Малыш Антуан не разделял возмущение старшего брата.
        - Они не делают ничего страшного. Люди явились приветствовать Пьера, они — наши гости. Пьер с ними обнимается и называет всех по именам. И эти люди его просто обожают. Посмотри, как они все счастливы. Д'Ассини, — обратился он к Габриэлю, упоминая его официальный титул, на чем всегда настаивал брат, — ты только взгляни, как они разоделись!
        Малыш был прав. На мужчинах были синие сюртуки с длинными фалдами. Синий цвет обозначал, что они проживают в районе Монреаля (жители Квебека носили красные сюртуки, а люди из междуречья Трех Рек — белые). На головах мужчин были соломенные шляпы вместо простых беретов, которые все надевали в обычные дни. Женщины блистали разными цветами радуги. Вместо тугих корсажей и коротких юбок на них были легкие платья ярких расцветок с корсажами басков. Их волосы явно подверглись действию горячих щипцов, а на щеках молодых женщин — яркие следы румян.
        - Почему они пытаются подражать своим хозяевам? — раздраженно поинтересовался Габриэль.
        Он сам старался выглядеть как можно лучше. Длинный сюртук светло-синего цвета с отогнутыми обшлагами, светло-коричневые короткие брюки поддерживали подтяжки насыщенного фиолетового цвета, шляпа из мягкого фетра с лентой. Подобные шляпы были несколько лет «писком моды» в Париже, наконец, эта мода дошла до колонии. Габриэль держал руку на бедре, пока с презрением разглядывал толпившийся народ. Он собрался было над кем-то посмеяться, и глаза у него загорелись насмешкой, уголки верхней губы поднялись вверх. Кстати, когда юноша не насмешничал, у него были очень красивые глаза, но он постоянно помнил, к какому важному семейству он принадлежит.
        - Взгляни на Бабетту Карре, — захихикал Габриэль, обращаясь к младшему брату, — у нее отросла толстенькая задница! Ты погляди, как она раскачивает бедрами! Туда-сюда, туда-сюда! Она даже налепила мушку на щеку. Подобные вещи должны воспламенять воображение мужчины, но ты еще слишком мал, чтобы понимать в этом толк.
        Малыша Антуана подобные вещи действительно не волновали.
        - Габриэль, тебе известно, что вдова, которой увлечен Жан-Батист, отправляется во Францию?
        У Габриэля загорелись глаза от любопытства.
        - Клянусь всеми святыми, Макиавелли нашего семейства провел должную работу! Шарль никогда не откажется от своих трюков! Скажи мне, Антуан, как воспринял новости наш мудрый Жан-Батист?
        Малыш Антуан явно сочувствовал Жан-Батисту.
        - Мне кажется, что он очень несчастлив. Несколько минут назад я услышал шум из пустой комнаты в юго-восточной башне и решил, что там кто-то ссорится. Тогда я поднялся наверх, чтобы проверить, что там происходит. В комнате был один Жан-Батист, у него в руках была отцовская сабля, та самая, с серебряным эфесом, и он фехтовал у стены. Жан-Батист был в одной рубашке и панталонах и прыгал так, будто перед ним столпилась дюжина индейцев.
        Габриэль сразу разозлился.
        - Я понимаю, в чем тут дело, — сказал он.
        - Я спросил Жан-Батиста, что он делает, а он мне ответил, что тренируется. Казалось, что его что-то сильно волновало.
        - И мне известны причины его волнения, — резко заявил Габриэль. — Шарль с ним согласился. Он пообещал де Бьенвиллю, что тот отправится в поход вместе с Пьером. Это утешительный приз за то, что он расстался с молодой вдовой. Я могу поспорить на то, что мой скальп будет болтаться на поясе ирокезов. А что мне ответил Шарль, когда я сказал ему, что хочу пойти с Пьером? Он сказал, что я для этого слишком молод!
        - Я рад, что Жан-Батист отправится с Пьером, — заметил Антуан, — он думал об этом с тех пор, как возвратился с флота.
        - Вон явился наш старикан, — продолжал возмущаться Габриэль, — видимо, он закончил плести заговоры с господином де Марьей. Интересно, о чем это они так долго болтали? Антуан, кто этот мальчик, с которым говорит Шарль?
        - Это Филипп, хороший парнишка, работает учеником у плотника.
        - Но почему с ним говорит Шарль? Возможно, он изображает из себя доброго хозяина и пытается всем и каждому сказать приятные слова? Пошли туда, Малыш Антуан.
        Когда братья подошли поближе, Шарль спрашивал мальчишку:
        - Разве твоего хозяина сегодня здесь не будет?
        Мальчик робко покачала головой.
        - Мсье Шарль, он не может зря тратить время. Мы не успеваем с постройкой.
        Шарль, казалось, удивился и расстроился.
        - Ты хочешь сказать, что вы ее не закончите к сроку? Филипп совсем растерялся.
        - Я не могу вам точно сказать, мсье Шарль, но… мне кажется, что все так и будет.
        Шарль ле Мойн от возмущения покраснел.
        - Меня не удивляет, что старый мошенник побоялся тут появиться. Хорошо, мне придется самому его навестить, и он еще покрутится, чтобы все мне объяснить.
        Мальчишка здорово перепугался.
        - Когда вы его увидите, он вам скажет, что все будет в порядке, но это не так.
        - Почему твой хозяин станет мне лгать?
        - Потому что он, — мальчик замолчал, он боялся продолжить, потом покраснел и решительно проговорил: — Он живьем сдерет с меня кожу за мои слова, но это правда. Мсье Шарль, мой хозяин очень вас боится, и, когда разговаривает с вами, то всегда повторяет: «Да, мсье Шарль. Да, да». А ему следовало ответить: «Нет, мсье Шарль». Он вам скажет, что закончит работу во время, но это не так.
        Господин Шарль захохотал.
        - Почему же он не сможет вовремя закончить работу?
        - Мсье, вас часто не бывает в замке, а все остальные постоянно задают ему дополнительную работу. То одно починить, то другое. Кроме того, мы никогда вовремя не получаем нужных нам материалов…
        - Я не виноват, что на судах не привозят того, что я заказываю.
        - Конечно, мсье Шарль, но это не вина моего хозяина, потому что без материалов он не может закончить работу.
        Шарль покачал головой.
        - Тебе лучше выучиться на адвоката, а не на плотника. Ты хорошо сумел защитить своего хозяина.
        Потом мсье Шарль нахмурился.
        - Мне бы следовало как следует расправиться с упрямым стариком, но ты его хорошо защищал, и мне придется набраться терпения. А мне самому следует бывать тут чаще. В Нормандии существует пословица: «Если хозяина нет дома, у него бывает плохой урожай».
        Он посмотрел на Филиппа и улыбнулся.
        - Тебе нравится плотничье мастерство?
        - Да, мсье Шарль. Но боюсь, что я все очень медленно усваиваю, мой хозяин мной недоволен.
        - Не волнуйся, твоему хозяину трудно угодить. У него вечно дурное настроение, Филипп, скажи своему хозяину, что мои слуги больше не станут его отвлекать, а я постараюсь доставить ему нужные материалы из Монреаля. Но через месяц он должен закончить строительство, а если он этого не сделает, ему лучше выбрать дерево повыше и повеситься на нем.
        - Мсье Шарль, я ему все передам.
        - Ты ему также скажи, если он посмеет ругать тебя за то, что ты сказал мне правду или за то, что удрал с работы, ему все же придется поискать то самое дерево… Филипп, я тебя приглашаю побыть тут весь день.
        Младшие братья, выслушавшие этот «интересный» разговор, проследовали за старшими.
        - Шарль, — заметил Габриэль, — этот парнишка очень нахальный.
        Шарль остановился и улыбнулся возмущенному мсье Д'Ассини.
        - Ты так считаешь, Габриэль? Кстати, что ты вообще обо всем думаешь?
        Габриэль был очень доволен вопросом брата.
        - Он не должен был идти сюда без позволения хозяина, и он говорил с тобой как равный. Парня следует проучить!
        Шарль обратился к Малышу Антуану:
        - Антуан, что ты думаешь по этому поводу? Малыш спокойно ответил:
        - Мне нравится Филипп, и мне кажется, что он проявил мужество, когда разговаривал с тобой.
        Шарль был очень доволен ответом.
        - Я надеялся, что ты мне так и скажешь. Габриэль, ты ошибаешься в отношении этого парнишки. Он — молодец и проявил мужество и рассудок. Теперь я постоянно буду за ним следить.
        Глава 4
        Неподалеку от берега появилась флотилия. Четыре лодки шли вверх по течению, и в них было множество людей в синих мундирах. Они пели и смеялись так, что вокруг все гудело. Весла двигались в едином ритме. На первой лодке сидел Пьер ле Мойн, господин Д'Ибервилль, и встречающие шумно его приветствовали.
        Люди позабыли о жаре, подбегая к краю воды. Некоторые из встречающих подпрыгивали на месте и размахивали руками. Они выкрикивали приветствия человеку, который добился для них стольких побед! Когда-то он вел экспедицию сквозь густой лес по дороге к Гудзонову заливу, и ему удалось покорить себе все английские форты, кроме одного. Это были поразительные победы. И сейчас он собирался отправиться на покорение этого форта. Этот человек удивительно спокойно чувствовал себя на палубе судна и на лесной тропинке. Его никто не мог победить! Великий герой мсье Пьер из Лонгея был любимым и уникальным героем колонистов.
        Филипп пытался пробиться через толпу поближе к причалу, где мсье Шарль ле Мойн ожидал своего знаменитого брата. Вместе с ним были члены семейства и господин де Марья. Мальчик оказался так близко к этим людям, что ему было слышно каждое слово. Он пытался запомнить все увиденное и услышанное. Он слышал, как мсье Шарль начал горячо хвалить господина Д'Ибервилля в присутствии мсье де Марьи.
        - Пьер у нас необычный человек, он больше походит на воинственное божество из северных легенд. Кажется, что во время сражения его окутывает огненное дышащее жаром облако, и он обладает желанием постоянно побеждать. Он внимательно наблюдает за всеми во время сражения и правильно распределяет силы своих солдат во время битвы. Он… тут я только могу повторить, что он — настоящий Д'Ибервилль, и подобного ему человека не существует на белом свете.
        Мсье Шарль помолчал, а потом спросил:
        - Вы с ним когда-нибудь встречались во время его визитов во Францию?
        Филипп услышал низкий голос.
        - Никогда прежде мне не приходилось видеться с нашим известным героем, как бы сошедшим к нам из легенд. Я буду польщен знакомством с ним.
        Мальчику было плохо видно, и он начал решительно проталкиваться вперед. Между двумя спинами перед ним был узкий промежуток, и мальчик увидел, как четыре каноэ свернули к причалу. Филипп слышал, как мсье Шарль продолжил восхвалять господина Пьера.
        - Вам удастся сегодня с ним пообщаться, мой друг Жозеф. Обычно он мелькает, точно комета с длинным хвостом. Никто иной, кроме великого Д'Ибервилля, не смог бы прибыть в каноэ, набитыми его друзьями.
        - Ну да, он привез с собой… Дайте-ка мне сосчитать… Двадцать восемь человек и еще собаку. Могу поклясться, что мне никто из них неизвестен, как и эта огромная собака.
        Филипп во все глаза разглядывал людей в лодках и решил, что большинство из них — «Кролики». Так колонисты называли незнакомцев. Многие из них были солдатами или моряками, сред них была парочка индейцев с берегов Гудзо-нова залива. Они принадлежали к племени Больших Животов, хотя это название, которое придумали для них французские торговцы мехом, совершенно не подходило к стройной и достойной паре индейцев, сидевших в первой лодке вместе с Д'Ибервиллем. Самым серьезным во всей компании был человек в черном, державший собаку на поводке. Казалось, лицо у него застыло как маска, и он не реагировал на шум и возбуждение, с каким их все встречали. Мальчик слышал, как мсье Шарль начал объяснять господину де Марья присутствие странного человека на борту лодки.
        - Пьер обязательно привозит с собой какого-нибудь поразительного человека и обычно даже не помнит, где он его нашел, а потом быстро с ним расстается, он перестает его интересовать очень скоро.
        Лодки подошли так близко, что Филипп мог различить удивительно синие глаза Пьера Д'Ибервилля. Он не мог без дрожи взглянуть на героя.
        «Он похож на Бога», — решил мальчик.
        Великий человек поднял руку и выкрикнул:
        - Привет, друзья мои! Привет всем!
        Через несколько минут первая лодка пришвартовалась, и встречающим пришлось подвинуться назад, чтобы дать место высаживающимся из лодок людям.
        Филиппа сразу оттеснили назад, и ему ничего не было видно, но он слышал, как Д'Ибервилль отдавал приказания.
        - Не спешите, ближе подходите к берегу. Здесь быстрое течение.
        Когда господин Пьер сошел на берег, он сказал:
        - Шарль, я счастлив, что меня пришли встречать мои друзья.
        Мальчик разозлился, что не может видеть самое главное, начал толкать в спины, стоящих перед ним людей. Наконец ему удалось втиснуться между двумя взрослыми, и ему было видно, что происходит на причале. Он увидел кудрявые светлые волосы и резкие черты лица великого лидера. Мальчик вдруг понял, что ему нужно запомнить этот великий момент и попытался повнимательнее присмотреться к мсье Пьеру. Видно, что он сильно изменился после трех лет постоянных сражений. Господин Пьер был очень высоким человеком с хорошо развитой фигурой и в красивом наряде. Конечно, мальчишкам приятно, когда их кумиры в красивой одежде. На Пьере был сюртук цвета спелой сливы с длинными фалдами и кружевами на запястьях. У шеи кружева струились вниз плавным каскадом. Серые панталоны тесно обтягивали красивые длинные ноги. Филиппу удалось разглядеть только это, потому что чье-то мощное плечо появилось перед ним, и мальчику пришлось довольствоваться только услышанным.
        - Мы никого специально не созывали, потому что все люди устремились сюда, как только они прослышали о твоем прибытии, — сказал господин Шарль. — Сюда приполз даже старик Поль Лозель на костылях. Дорогой Пьер, ты снова одержал победу! Как мы этому рады!
        - Да, все хорошо, и у нас теперь Ньюфаундленд, — послышался голос Д'Ибервилля. — Мне хочется завоевать залив до первых снежных мух, а потом, братец, нам следует предпринять важные шаги, — задумчиво сказал мсье Пьер. — Мне хотелось побыстрее покончить с новой кампанией. Мне не нравятся туманы и лед залива Морт.
        - Я не вижу Поля. Разве он не приехал с тобой?
        Шарль говорил о Марикуре, четвертом брате. Он участвовал во всех кампаниях в течение двадцати лет, но больше всего ему удавалось поддерживать нормальные отношения с индейцами. Этим он напоминал их отца. Старик Шарль говорил на нескольких индейских наречиях и всегда мог поладить с индейцами.
        Д'Ибервилль ответил:
        - Мсье Маленькая Птичка Всегда в Полете, как называют его индейцы, сейчас слишком занят. Шарль, не забывай, что Поль с самого начала был со мной в Ньюфаундленде и целый год не видел собственной жены. То же самое касается и меня, я жду не дождусь, когда наконец вернусь во Францию.
        - Как чудесно, что Мари-Тереза будет в Париже осенью, когда ты пожалуешь туда!
        Д'Ибервилля подобное заявление удивило.
        - Осенью? Но я не собирался… Шарль быстро прервал его.
        - Это господин де Марья. Он приехал из Версаля, чтобы нам помочь советами…
        В этот момент люди перед Филиппом немного расступились, и ему опять стало все видно. Он увидел, как Д'Ибервилль взял пухлую белую руку гостя и крепко сжал своей сильной рукой.
        - Мы не откажемся ни от помощи, ни от советов, — сказал он. — Мы вас приветствуем, мсье де Марья. Перед нами стоят сложные проблемы, и меня волнует множество разных вещей.
        - Вы ожидаете осложнений в заливе? — спросил де Марья. Д'Ибервилль мрачно кивнул головой.
        - Когда мы имеем дело с англичанами, то всегда приходится ждать осложнений. Они являются упорными борцами, и нам это известно, потому что англичане и французы вели борьбу в течение многих столетий, — он снова кивнул головой. — Некоторые воспоминания вызывают во мне ненависть к англичанам, но иногда я ими восхищаюсь. У них множество героев, включая Кромвеля, который поведал миру, что правители в долгу перед своими подданными.
        Д'Ибервилль повернулся к индейцам и махнул рукой.
        - Храбрец Джип, помоги мне.
        Индеец ответил ему на правильном французском языке:
        - Слушаюсь, милорд.
        Он достал из каноэ большой сверток, а потом поднес его Д'Ибервиллю.
        - Подарки! — воскликнул Пьер. — Это вам, Клодин, — сказал он, обращаясь к золовке. — А это тебе, Шарль. Я привез подарки для каждого члена нашей семьи и для всех жителей Лонгея. Здесь реликвии, связанные с победой, в достижении которой сыграли важную роль люди из Лонгея. Мы откроем это после того, как поедим, — сказал он, поднимая сверток над головой.
        В течение часа Филипп следовал за героем, куда бы тот ни отправлялся. Его удивило, что великий герой не забыл ни одного жителя Лонгея и для всех припас подарки. Д'Ибервилль поднимал руки и хлопал по спине каждому, находившемуся на общинном выгоне. Мальчишка следовал за ним и слышал каждое его слово. Он пытался все запомнить, чтобы потом вспоминать и оценивать. Наконец мсье Пьер обратил внимание на преследовавшего его мальчишку.
        - Неужели за мной следует моя совесть, принявшая человеческое обличье? — спросил он, глядя на мальчишку. Он внимательно взглянул на Филиппа: — Мне кажется, ты — подмастерье плотника. Ты здорово вырос за время моего отсутствия, но я узнал твое лицо. Тебя нашли после разгрома Лашина, правда?
        - Да, мсье Пьер, — дрожа, ответил Филипп.
        - Мне приятно, что ты следуешь за мной по пятам, но иногда это становится неудобным. Я имею в виду в данный момент, — глаза Д'Ибервилля загорелись при виде пухлой фигурки Бабетты Карре в зеленом платье, проходившей мимо. — Мне хочется поболтать со старыми знакомыми, а наш разговор тебя не касается, юный дружище. Ты не сможешь на некоторое время оставить меня в покое?
        Филипп отошел от мсье Пьера. Но когда подали закуски на свежем воздухе, и жители Лонгея расположились на траве, Филипп решил, что настало время быть поближе к господину Пьеру. Он уселся неподалеку от женщин, окружавших почетного гостя. Отсюда ему все было хорошо видно и слышно. Мальчик не сводил взгляда с Д'Ибервилля. Он внимательно разглядывал гордый нос, красиво очерченные брови и то, как быстро менялось выражение лица героя. Мальчик также внимательно разглядывал наряд мсье Пьера — на шее у него висела цепь с чехлом из березовой коры для столового ножа (в Новой Франции гостям не подавали ножи на стол, поэтому им приходилось постоянно носить их с собой). На руке у мсье Пьера было кольцо, и мальчик решил, что это подарок короля. В любом случае это было потрясающее кольцо с крупным драгоценным камнем, сверкавшем при каждом движении руки.
        Д'Ибервилль вскоре обнаружил рядом с собой мальчишку.
        - Ты опять здесь? — а потом обратился к окружавшим его женщинам: — Говорят, что человек, продавший душу дьяволу, никогда не отбрасывает тени. Прошу обратить внимание, что моя душа осталась при мне. Весь день у меня было две тени — моя собственная и этот упорный мальчик.
        Мсье Пьер позаботился о том, чтобы Филиппа хорошо накормили. Мальчик получил несколько толстых ломтей розового внутри мяса с шипящей коричневой корочкой, две ножки жирной курицы, много свежеиспеченного хлеба, пропитанного острым соусом, и большой кусок анисового кекса, испеченного по рецепту, знаменитому в Новой Франции. Секрет рецепта привезли с собой первые поселенцы в 1608 году. Филипп запил еду разведенным водой вином. Мальчик с жадностью пил вино, потому что дома его никогда так не кормили и не поили.
        Когда пир подошел к концу, человек с собакой, сидевший в прострации и отказывавшийся от пищи, внезапно ожил. Он поднялся на ноги и обратился к собаке:
        - Не шевелись, Вильям Лонгсод.
        Из красного мешка, закинутого за плечо, он достал скрипку и взглянул на Д'Ибервилля. Потом кивнул головой и заявил:
        - Я готов.
        Д'Ибервилль был с ним согласен.
        - Пора начинать.
        - Разве кто-то может играть и петь, когда у него плохое настроение? — спросил странный человек. Он повесил мешок на кустик, росший рядом, а потом усмехнулся. Таков был обычай: когда бродячий певец привязывал мешок к ручке двери снаружи таверны, проходящие мимо знали, что он сейчас начнет выступление.
        Человек приладил скрипку, взмахнул смычком и сказал:
        - Сейчас мне хочется спеть песни Нормандии. Друзья мои, они как нельзя лучше подходят к данному моменту.
        При первых звуках скрипки наступила тишина. Менестрель, казалось, получил дополнительный заряд энергии, и на его лице отражались переживания. У него был густой приятный баритон, и он чудесно исполнял баллады и морские песни, а слушатели получали огромное удовольствие.
        До этого многие из них слушали разную музыку, но никогда прежде музыка не исполнялась с подобным чувством и мастерством. Все сидели как зачарованные. Они ощущали силу земли, на которой им пришлось жить. Музыка пела им о трудных днях, когда нормандцы пытались захватить побережье Кальвадоса и гранитные склоны Контенина. Менестрель пел о Столетней войне и о Девственнице, погибшей в Руане. Это была музыка не только для слуха. Она глубоко проникала в душу. Слушателям хотелось петь, смеяться и рыдать одновременно.
        Когда звуки скрипки стали веселее, Д'Ибервилль захотел кое-что рассказать о Менестреле.
        - Я слушал его вчера. Он пел в прибрежной таверне, и я сразу угадал, что он настоящий артист. В его голосе прозвучало такое чувство, что я понял: мне необходимо привезти его с собой. Но утром он постоянно молчал и не желал петь для нас, и я начал думать, что мне не следовало брать его с собой…
        Окружавшие внимательно слушали мсье Пьера, а скрипач отложил в сторону скрипку и сказал:
        - Вы меня уже послушали, теперь обратите внимание на слова великого человека.
        - Меня волновало его поведение, — продолжал Д'Ибервилль. — Многим известно, что я очень импульсивный человек. Если я повинуюсь первому импульсу, в дальнейшем все будет хорошо. Если передо мной враг и я слышу голос, который говорит мне, что следует нападать — я нападаю со всеми имеющимися у меня силами. Если голос призывает меня подождать, то мне ясно, что следует воспользоваться хитростью, а не силой. Но когда этот странник не стал перед нами петь, я подумал, что мой дар предвидения оставил меня, — Д'Ибервилль улыбнулся. — Но сейчас вы слышали моего нового друга, и вам стало ясно, что я поступил правильно, привезя его с собой на праздник. Он нам пел о прошлом, а мы должны с уверенностью смотреть в будущее. Я кладу серебряную монету в шляпу, а шляпу кладу на землю. Все, кто пожелает, могут положить туда деньги, чтобы моей монете не было скучно в одиночестве.
        Менестрель улыбнулся.
        - Музыка должна быть подарком для тех, кто готов ее слушать, но матушка-природа ошиблась и дала музыкантам живот, который время от времени требует пищи. Я с благодарностью приму все, что вы пожертвуете для меня и моего друга — пса.
        После обеда Д'Ибервилль вместе с Шарлем и мсье де Марьей отправился в замок. Некоторые арендаторы развалились на травке и задремали после плотного обеда. Другие, собравшись небольшими группами, пытались поболтать, что было трудно сделать из-за жары и обилия вина и еды. Филипп остался в одиночестве и отправился искать своего друга повара Дюжину и Еще Одного. Тот опять был занят выпечкой хлеба на ужин в открытой печи. Его лицо стало еще краснее, и по нему обильно стекал пот.
        - Господи! Как же много могут съесть люди на дармовщинку! — сказал он Филиппу, вытирая пот тряпицей. — Дружок, сегодня я сотворил чудо, приготовив столько хлеба, супа, жареного мяса и чудесно запеченных кур.
        Филипп уселся, скрестив ноги перед печью. Мальчик надеялся, что повару не было известно, как он помогал активно уничтожать плоды его труда, и решил переменить тему разговора.
        - Мсье Дюжина и Еще Один, я часто думал о том, почему вы — такой большой и сильный, боитесь, как и все остальные, индейцев?
        Повар сделал паузу.
        - Я их никогда не боялся, — заявил он, мне они напоминают волков, бегающих огромными стаями. Они вопят, чтобы обрести смелость, наносят узоры военной раскраски, и от них воняет, как от дохлой рыбы на берегу. — Он разгреб угли в печи. — Как-то раз они меня чуть не схватили. Мы втроем рубили дрова на берегу неподалеку от св. Ламберта, и мы ахнуть не спели, как вопящие дьяволы напали на нас. Позже мы посчитали, что их было не меньше дюжины. Я схватил сразу двоих и стукнул их головами. Они упали к моим ногам с проломленными черепами. Остальные дикари перепугались — ведь им не хотелось погибнуть такой смертью. Они прекратили вопить и упорхнули в лес… Дружище, должен тебе признаться, что я не теряю сон при мысли об индейцах.
        - Но те двое индейцев действительно погибли?
        - Нет, они позже пришли в себя, и мы их отослали в Квебек в качестве пленных.
        - Что с ними там случилось?
        - Старый господин приказал их зажарить живьем в наказание, чтобы эти отвратительные собаки оставили в покое французов. Позже мне рассказали, что никто из них не издал ни звука, когда пламя костра начало лизать их красную шкуру!
        - Наверное, вы — самый сильный человек из живущих на земле, — восхищенно заметил мальчик, не сводя взгляда с повара, продолжающего мешать угли. — Вы очень сильный человек!
        Повар выпрямился.
        - В Библии говорится, что Самсон был самым сильным человеком, — неохотно заявил он. — Конечно, не стоит спорить с Библией, но иногда я размышляю о Самсоне… и задумываюсь.
        - Но ведь был еще и Голиаф, — заметил мальчик.
        - Голиаф! — презрительно заметил повар. — Я неважного о нем мнения. Если бы мне удалось с ним встретиться, то ему пришлось бы худо!
        Мальчик был с ним полностью согласен. Он кивнул головой и сказал:
        - Мсье Дюжина и Еще Один, чтобы вас убить, понадобится огромное оружие!
        - Пожалуй, ты прав. Если человек такой крупный, как я, то его мышцы лежат не на поверхности, и они очень крепкие. Наверное, меня можно убить только с помощью пушечного ядра.
        Мальчик пытался вспомнить все, что знал о великих гигантах прошлого.
        - Раньше был Ог, король Башанов, и он спал на огромной железной кровати… — начал он.
        Они услышали крик, Филипп понял, что это дал сигнал один из караульных на стене, и мальчик сразу упал на землю.
        - Индейцы! — кричал караульный и громко бил по железной трубе. — Они на дороге Шамбли!
        Филипп со страхом приподнял голову и взглянул в направлении дороги Шамбли. Из-за деревьев высунулась обнаженная фигурка и начала натягивать лук. Как только вылетела стрела, краснокожая фигурка исчезла в лесу. С башни послышалось второе предупреждение, но его почти никто не услышал среди поднявшейся паники. Мальчик прополз за печь. Он слышал дикие крики и шум бегущих ног, — это люди с общинного выгона спешили спрятаться под прикрытием башенных стен. Филипп не поднимал голову даже когда к бегущим присоединился повар и тонким голосом позвал с собой мальчика.
        У Филиппа в голове вертелась одна мысль: «Если они нас поймают, то сожгут живьем». У него от страха стучали зубы, и он про себя подумал: «Досчитаю до десяти, а потом поднимусь и побегу!» Но он никак не мог сосредоточиться на счете. Он вспомнил, что ирокезы больше всего любили вырывать у жертвы ногти, и мальчик крепко прижал к телу руки, как бы пытаясь их скрыть.
        Затем он услышал голос Д'Ибервилля и немного успокоился. Мальчик встал на колени и подумал: «Мсье Пьер тут, и нам не грозит никакая опасность».
        Д'Ибервилль медленно шел от ворот замка. Он оглядывал испуганных людей и даже не остановился, чтобы достать саблю из ножен или взять в руки пистолет. Филипп видел, что великий герой не был испуган, а только сильно разозлен.
        Перебивая шум, раздался голос героя Ньюфаундленда.
        - Прекратите. Что за шум вы подняли! Клянусь всеми святыми, вы с ума посходили! Вам нечего бояться. Никто на нас не собирается нападать.
        Он прикрыл рукой лицо от яркого солнца и посмотрел на дорогу Шамбли, потом покачал головой и сказал:
        - Неужели вы когда-нибудь видели, что ирокезы нападают днем? Или, дождавшись, когда у нас соберется побольше народа, они начнут нападение? Или вы считаете, что они пошлют единственного воина, чтобы он нас предупредил о нападении, как это бывает в старинных легендах! Нет, друзья мои! Они бы выскочили на нас все сразу, подобно диким зверям из леса, а мы бы думали, что они находятся отсюда в сотне миль! — и он начал насмешливо хохотать. — Воин, выпустивший единственную стрелу и сразу исчезнувший, посмеялся над нами. Вот и все!
        Филипп быстро вскочил — ему стало стыдно собственного страха. Он видел, что все ле Мойны последовали за Д'Ибервиллем из замка — они посчитали случившееся шуткой. Он слышал, как Габриэль разочарованно сказал:
        - Сегодня не будет никакого сражения. А мне так хотелось прикрепить хотя бы один индейский скальп к моему поясу.
        Мальчик сразу подумал: «Я себя вел как трус! А мне еще хотелось стать похожим на ле Мойнов!»
        Он оглянулся, чтобы посмотреть, куда приземлилась стрела. Мальчик ожидал, что она застрянет в стене или упадет на землю, но от того, что он увидел, ему стало плохо.
        Стрела отыскала свою цель. Неподвижное тело лежало лицом вниз на полдороги от печи к городским воротам, и перья стрелы торчали между лопатками поверженного человека.
        - Помоги нам Бог! — воскликнул Д'Ибервилль, который в тот момент тоже увидел тело. Он быстро перекрестился. — Бедняга Дюжина и Еще Один! Успокой, Господь, его душу!
        Стрела выглядела такой маленькой на огромной спине, и казалось, что она не может причинить гиганту никакого вреда. Дюжина и Еще Один зря хвастался Филиппу, что для того, чтобы его убить, понадобится большое оружие. Достаточно стрелы ирокезов. У мальчика выступили слезы на глазах, — он понял, что великан и лучший повар в Новой Франции был мертв.
        Глава 5
        Отец Милле, отставной миссионер индейцев небольшой общины, молча наблюдал за празднеством, когда несколько мужчин «перебрали» и расшумелись. Но когда закончился ужин и начались разговоры о танцах на траве, он решил вмешаться.
        - Дети мои, никаких танцев! — громко заявил священник. — Я должен вам напомнить, что девушки могут танцевать только друг с другом, причем в присутствии своих матерей!
        - Но, отец, сегодня праздник! — запротестовал Гиацинт Дессен, единственный холостяк в поместье. Он был хорошим танцором и не желал терять возможности продемонстрировать свое искусство.
        - Сын мой, это не причина нарушать старые законы. Разве вы забыли, что мы сегодня понесли потери? — отец Милле взглянул на разочарованные лица. — Большинство грехов вершится в темноте. Я считаю, что верно думали наши предки — темнота принадлежит дьяволу.
        Старик священник был свидетелем множества проделок дьявола, совершаемых в темноте, когда он проводил свои дни в лагере индейцев.
        - Существует еще один хороший старый закон, которым мы теперь не пользуемся. К девяти часам женщины должны быть дома. Дети мои, нам следует вспомнить этот закон сегодня. Но женщинам не следует одним возвращаться через лес домой, поэтому их мужья и отцы должны их сопровождать.
        Кое-кто начал возражать. Люди говорили, что старые законы не применялись так много лет, что они вообще перестали быть законами. Даже в Монреале, где сурово правили сулпицианцы, людям позволяли сидеть на лавках перед дверью столько, сколько они желали. В такую душную ночь не стоило вспоминать о древних традициях.
        Старик священник потрогал распятие, висящее у него на шее, и ничего больше не сказал. Но всем и так было понятно, и один за другим люди начали шагать по направлению к лесным тропинкам. Женщины несли в руках фонари, а мужчины зарядили ружья. К девяти часам все разошлись.
        Урок был настолько наглядным, что на следующий день все женщины в замке отправились по комнатам до наступления девяти часов. Небольшая группа мужчин собралась, чтобы немного отдохнуть от жары. И тут они начали обсуждать смерть своего товарища.
        - Должен вам сказать, — заявил кузнец, — что Дюжина и Еще Один много раз говорил нам, как бы он желал, чтобы с ним попрощались. Он говорил об этом вам и мне. Его отец был крупным человеком, хотя его, конечно, невозможно сравнить с нашим беднягой. Он похоронен в Нормандии в гробу из крепкого дерева, опоясанного полосками железа. Но Дюжина и Еще Один этого не хотел. У нашего хозяина были его деньги, которые он отложил на этот случай. Мсье Шарль приказал плотнику Жирару сколотить гроб.
        - Мой друг, — начал протестовать мельник, — вы не слышали, что говорит старик Киркинхед: ему понадобится еще один день, чтобы соорудить такой гроб. Вы не забыли о том, какая сейчас стоит жара? Конечно, Дюжина и Еще Один хотел приличный гроб, но он желал в нем выглядеть не менее прилично. Он был тщеславным, как павлин.
        - Отец Милле назначил завтра время — пять часов, — продолжал кузнец. — Зачем нам спорить? Все уже решено.
        Кузнец еще о чем-то поговорил, но потом усмехнулся и хлопнул мозолистым кулаком о ладонь другой руки.
        - Мы никому ничего не скажем, — сказал он, осторожно оглянувшись, — ни Отцу Милле, ни мсье Шарлю, а в особенности тетушке Сулетт. Мы должны отнести Дюжину и Еще Одного на ледник. Конечно, неприятно, что его будут таскать, как кусок говядины, но я уверен, если бы спросили его, он сказал бы нам, что хочет прилично выглядеть на собственных похоронах.
        Все согласились с кузнецом и сразу приступили к выполнению плана. Тело вытащили из церкви на наскоро сделанных носилках, положив туда ненужный матрас, который поддерживали на жердях. Чтобы поднять носилки, потребовалось шесть человек. Ледник не был погребом со льдом, как этого требовали обстоятельства. Это была куча льда в тени под толстым слоем опилок, в двухстах ярдах от замка. Носильщики с трудом подняли мертвое тело на самый верх кучи льда, они едва переводили дыхание, когда, наконец, положили туда тело повара. Все собрались вокруг ледника и некоторое время помолчали.
        Кузнец еще раз взглянул на тело и кивнул головой.
        - Он лежит тут так спокойно, — заметил он шепотом, помню, как в Париже… — он сразу замолчал и не договорил то, что собирался поведать.
        Его друзья привыкли к его воспоминаниям. Через секунду мельник промолвил:
        - Как жаль! Это большая потеря для Лонгея! По-моему, Дюжина и Еще Один был более известен, чем любой из семейства ле Мойн… За исключением мсье Пьера…
        Ему ответил кузнец:
        - Кто станет тут караулить? — и взглянул на своих друзей.
        Они взяли с собой факел, и теперь закрепили его в развилке дерева. Факел отбрасывал вокруг слабый свет. Несколько минут стояло молчание, а потом послышался голос:
        - Я останусь и подежурю.
        Кузнец выпрямился и осмотрелся. Голос принадлежал мальчику, который шел за ними от самого замка. Кузнец внимательно взглянул на него:
        - Ты парень старика Киркинхеда. Что ты тут делаешь в такое время?
        - Хозяин послал меня с сообщением к мсье Шарлю.
        - А почему ты хочешь подежурить?
        - Он был моим другом, и мне кажется, что ему было бы приятно, если бы я остался дежурить, — ответил Филипп.
        Кузнец резко сказал:
        - Через полчаса ты приползешь к нам и начнешь скулить, что тебе страшно.
        Филипп помолчал, а потом сказал:
        - Конечно, мне будет страшно. Вы правы, мсье. Но я не побегу к вам за помощью.
        - Я тоже был другом Дюжины и Еще Одного, — заявил кузнец. — Неужели я позволю мальчишке сделать больше меня во имя дружбы? Филипп, мы будем караулить вместе — ты и я, а если нам станет страшно в темноте или мы испугаемся, что сюда пожалуют индейцы, мы сядем поближе и будем подбадривать друг друга.
        Остальные были только рады тому, как все обернулось. Они оставили ружья для двух караульных и потушили факел, а потом носильщики тихо отправились к замку. Кузнец и мальчишка заступили на вахту.
        Вечером в замке пришли к решению, что члены семейства, за исключением Д'Ибервилля, останутся в замке, пока не пройдет поминальная служба. У него было много дел в Монреале, и он собирался сразу туда отправиться. Но в Лон-гее у него было не меньше дел. Ему пришлось несколько часов отвести беседе с де Марья. На все понадобилось много времени, и только поздно вечером он смог приступить к молитве у тела несчастного повара.
        Кто-то из караульных замка подсказал ему дорогу, и Д'Ибервилль в темноте отправился к леднику. Он инстинктивно замер, не доходя до ледника.
        - Кто тут? — спросил мсье Пьер. Ему ответил кузнец:
        - Мсье Пьер, мы несем караул.
        - Господи! — воскликнул Д'Ибервилль. — Мне сказали, что тело находится тут. Это ты, Жак Дескари? — он не стал называть кузнеца по прозвищу Закопченные Руки.
        - Да, это я, а со мной дежурит мальчишка — помощник плотника.
        - Опять этот мальчишка! — Д'Ибервилль расхохотался. — Клянусь, в этой жизни или в последующей я теперь никогда не буду один! Я уверен, что он будет стоять за мной, когда я выйду на палубу судна на заливе Морт и последует за мной, когда я подойду к Вратам Рая, где святой Петр будет разделять чистые и нечестивые души.
        Он начал осторожно пробираться среди деревьев и кустов к кучке льда, служившей последним пристанищем для Дюжины и Еще Одного…
        - Филипп, эта вахта совсем не для мальчишки твоего возраста.
        Филипп повторил свою прежнюю фразу.
        - Мсье Пьер, он был моим другом. Господину Пьеру понравился ответ Филиппа.
        - Это действительно весомая причина. Малыш Филипп, мне кажется, что у тебя преданное сердце. Ты, наверное, родился в Лашине?
        - Да, мсье Пьер.
        - И твои родители погибли во время нападения индейцев, но тебе повезло, и ты спасся…
        - Да, мсье Пьер. Мне тогда еще не было и года. После того как ирокезы убрались, меня нашли под деревом на краю деревни.
        - Мне известны все люди в Лашине. Кто твой отец?
        - Кто знает. Понимаете, мсье Пьер, в то время там было четверо мальчишек моего возраста, а я оказался одним из них. Всех взрослых убили или забрали с собой, и никто не смог сказать, чей же я был ребенок.
        - И с тех пор не нашли никаких новых доказательств? Мальчик тихо сказал:
        - Нет, мсье, ничего не нашли.
        - Значит твое настоящее имя не Филипп?
        - Люди боялись ошибиться, поэтому дали мне имена всех четырех мальчишек. Меня зовут Филипп-Кристоф-Марсель-Амори.
        Пьер снова засмеялся.
        - Для такого маленького мальчика четыре имени — это слишком много. Но тебе больше всего нравится имя Филипп?
        - Да, мсье. Но мой хозяин предпочитает называть меня Томас, потому что собирается сделать из меня строителя. Он иногда меня так и называет. Сесиль называет меня Филиппом, потому что когда-то была влюблена в мужчину с этим именем. Но когда они на меня злятся, то называют Амори. Почему, я не могу вам сказать. Когда у них гости, и они стараются выглядеть вежливыми, то зовут меня Кристоф.
        - А это почему?
        - Мне кажется, что родители Кристофа были самыми богатыми, и мои покровители считают, что это имя выглядит благороднее.
        Д'Ибервилль снова захохотал.
        - Тебе, наверное, сложно отвечать на разные имена. Мне кажется, что я смогу сделать из тебя солдата, мой упрямый Филипп.
        Он обратился к кузнецу, который сидел молча во время разговора.
        - Ты меня всегда интересовал, Жак. Я слышал разговоры о том, что у тебя были причины оставить Францию, и что там ты занимал совершенно иное положение.
        - Да, так обо мне болтают, — кузнец помолчал, а потом добавил: — И это правда.
        - Сдается мне, что ты служил во французской армии.
        - И это правда. Я провел три кампании во Фландрии и одну в Италии.
        Кузнец говорил, и в его голосе слышалось чувство собственного достоинства. Пьер осторожно продолжил расспросы.
        - Наверное, Жак Дескари не твое настоящее имя?
        - Возможно.
        Д'Ибервилль некоторое время молчал, а потом продолжил:
        - Если у вас большой военный опыт, почему вы довольствуетесь работой кузнеца, а не хотите мне помочь в военных кампаниях?
        - Мне уже пятьдесят восемь лет. У меня сильные руки, и я могу заниматься своей работой. Но сил уже мало, чтобы на равных следовать за вами во время военных кампаний. Я могу стать обузой из-за своей немощи.
        - Вы правы, — мсье Пьер кивнул головой и сразу позабыл о кузнеце как о потенциальном рекруте для своего отряда.
        - Что касается Миссисипи… Там, возможно, будут какие-либо стычки, но в основном нужно будет охранять новых поселенцев. Это земля солнца, цветов и мягких ветров. Там будет приятно пожить пожилому человеку.
        Д'Ибервилль ничего не видел в темноте, но почувствовал, что кузнец отрицательно покачал головой.
        - Господин Д'Ибервилль, меня это не соблазняет. Конечно, у меня кровь стала жидкой и меня мучает ревматизм, но я полюбил эту суровую землю.
        Кузнец перестал говорить на простонародном языке. Сейчас из его уст звучал язык выпускника университета.
        - Ничего не может сравниться с ярким зимним днем, когда снег покрывает деревья, и от солнечных лучей снежок сверкает, как будто щедрый Бог покрыл землю алмазами! Вы говорили о мягких ветрах, а мне нравятся северные ветры, которые начинают выть, как голодные волки среди обнаженных деревьев. А звук колокольчиков на санях в морозный день! Я люблю наблюдать за полетом птиц на фоне серого неба.
        Кузнец опять покачал головой.
        - Мсье Д'Ибервилль, эта земля у меня в крови, и я собираюсь тут умереть.
        Д'Ибервилль пристально смотрел в темноте туда, откуда слышался приятный голос с хорошим произношением.
        - В том, что вы говорите, чувствуется правда. Наша страна, наша чудесная Новая Франция, вызывает в людях самые лучшие проявления чувств. Вспомните о миссионерах. Если бы они оставались дома, то провели бы жизнь в качестве обычных простых кюре, пытаясь наставлять простые души деревенских людей. Но они приехали сюда и живут среди дикарей, где над ними издеваются, они испытывают трудности, их избивают и унижают. Они вынуждены питаться ужасной пищей. Они могут героически погибнуть на колу в невыносимых страданиях.
        Он говорил очень быстро, и ему пришлось перевести дыхание.
        - Вспомните Адама Долларда с товарищами и молодую Мадлен де Вершер… или моего отца. Если бы он остался в Нормандии, то управлял бы гостиницей всю свою жизнь. Кланялся бы своим постояльцам, экономил бы и унижался. Но в этой чудесной стране он стал великим человеком, мудрым, преуспевающим и уважаемым. Ему не удалось бы жениться на чудесной женщине, какой была моя мать, если бы он оставался во Франции.
        - Мсье Пьер, — робко попросил мальчик, — расскажите нам, как Старый Господин Шарль заставил ирокезов отпустить его из плена.
        Покоритель Ньюфаундленда с удовольствием начал рассказывать любимую легенду всей колонии.
        - Многие годы женщины племени Длинного Дома собирали топливо, чтобы сжечь Шарля ле Мойна на колу. Они называли его Акуессан. Они понимали, что им нужно бояться его больше всех. Он изучил их нравы и разбирался в жизни в лесу. Он умел разговаривать на многих языках индейцев. Однажды они его поймали и отправились вниз по реке Ришелье к себе домой. Индейцы были страшно возбуждены. Они гребли, перешептываясь и ухмыляясь. Но потом они внезапно посерьезнели. Отец продолжал с ними разговаривать и говорил о несчастьях, которые упадут им на голову, если они его убьют. Его народ приплывет в каноэ, которые выше деревьев, и с большими ружьями, грохочущими сильнее грома. Индейцы старались не обращать внимания на его слова. Они смеялись, болтали и шутили, говорили, что станут его пытать. Их разговоры перекрывал его голос, повторявший о грозящих им бедах. Наконец индейцы смолкли — они выбились из сил.
        Все это время с ними говорил другой голос, — продолжал Д'Ибервилль. В нем было нечто от поэта, как это бывает у великих полководцев и истинных лидеров. Это был робкий голос из глубины их собственного «Я». Он постоянно говорил: «Прислушайтесь к нему. Если вы убьете этого человека, на головы людей вашего племени падет огромная беда». Индейцы страшно перепугались и не смогли бороться сразу с двумя голосами — внутренним голосом и словами мудрого Шарля ле Мойна. Они собрали совет и начали совещаться, а потом повернули назад к устью реки. Они передали отца другим индейцам и умоляли, чтобы он их простил, а потом отправились восвояси. Они гребли так быстро, будто за ними гнались враждебные индейские боги на быстрых ветрах.
        Все помолчали, а потом Д'Ибервилль гордо тряхнул головой.
        - Теперь вам понятно, каким человеком был мой отец. Скажите мне, вам понравилась эта история?
        Мальчик ответил:
        - Мсье Пьер, это одна из самых лучших историй, какие я слышал в своей жизни.
        Д'Ибервилль сидел у самой кучи льда. Он поднялся на ноги и начал стряхивать влажные опилки с сюртука.
        - Мне пора идти. Если что-то случится, стреляйте из ружья, и я сразу к вам прибегу. Я сплю очень чутко.
        Он преклонил колени возле импровизированного помоста и прошептал молитву за упокой души повара.
        - Прощай, Франсуа Данден, — сказал он, — ты был хорошим человеком — смелым и нежным, дружище. Я всегда буду тебя вспоминать!
        Глава 6
        Поль ле Мойн, четвертый из братьев, прибыл в замок поздно ночью. На мессу в пять часов утра собирались шесть братьев. К ним у дверей часовни присоединился отец Милле, когда они входили внутрь.
        - Всегда помните, сыны мои, что являетесь инструментами Божьей воли. ОН выбрал вас, чтобы вы выполняли Его повеленье в этой новой стране. Это — великая ответственность, она лежит на ваших плечах. Вы не должны забывать, что преданность делу должна быть прежде всего…, а потом уже удовольствия, отдых и личные желания. Это важнее, чем ответственность в качестве отца или мужа.
        - Да, отец Милле, — сказал Шарль. Остальные братья серьезно склонили головы и повторили.
        - Да, отец Милле.
        Они направились к лестнице, ведущей в комнату, расположенную в башне. Трое старших братьев шли, взявшись за руки, а Поль был в центре. Он был стройным, немного ниже ростом остальных. Черты лица у Поля были мелкими и очень тонкими, и казалось, не подходили для лица человека, много времени проводящего в лесах.
        - Ты хорошо выглядишь, мсье Маленькая Птичка, которая вечно в движении, — сказал Шарль, глядя на брата. — Я боялся, что на тебя плохо подействует последняя кампания.
        Поль ле Мойн засмеялся.
        - Вечно вы волнуетесь обо мне. Постоянно кто-нибудь из вас спрашивал: «Сможет ли Поль это выдержать?» или же «Сможет он сделать это?». Иногда меня это здорово злило. Я такой же выносливый, как и все наши остальные братья, и вам это давно известно.
        Он оглянулся на троих младших братьев.
        - Меня поражает, как сильно изменились наши младшие братья. Клянусь, что Габриэль и Малыш Антуан выросли на три дюйма, пока нас не было дома.
        - Малыш Антуан станет самым высоким из нас, — сказал Д'Ибервилль.
        Так и случилось. Через несколько лет младшенький стал выше всех братьев, но ему так и не удалось избавиться от клички, данной ему братьями, когда он лежал еще в колыбельке из дерева дикой вишни. (Они, кстати, все выросли в этой колыбели.) Его прозвище Малыш Антуан осталось при нем.
        Шарль вздохнул с облегчением, когда Поль сказал, что он в замечательной форме.
        - Я не буду чувствовать себя виноватым, если предложу тебе следующее… — начал он.
        Д'Ибервилль крепко пожал плечо Поля.
        - Мне об этом все известно. Наш Шарль, который всем дает сложные задания, рассказал мне. Уверен, задание будет непростым.
        - Ты прав, — отозвался глава семейства. — Поль, до нас не доходит значительное количество мехов из Оттавы. Нам еще не известно, по каким каналам они уплывают, но большая часть отправляется в Бивервик. Так не может продолжаться. Если мы позволим, чтобы на нашей территории развивался подобный промысел, они вскоре начнут действовать и на севере, — он мрачно нахмурился. — Поль, я представляю тебе решить эту проблему. Пока я нахожусь в Монреале, я ее не смогу сам разрешить.
        Поль сразу стал серьезным.
        - Мне казалось, что мы навсегда преградили им дорогу в Оттаву. — Он резко покачал головой. — Мне придется навестить дружественных вождей племени и узнать, что тут творилось, пока я отсутствовал.
        - Мне не очень хочется, чтобы ты сразу начал работать, — заявил Шарль. — Но время терять нельзя, эти люди действуют решительно и слаженно.
        - Я отправляюсь тотчас же, а тебе придется как-то постараться уговорить Мари-Мадлен ради собственного спокойствия и… ради моего, — улыбнулся Пьер. — Шарль, ты сам должен ей объяснить, что мне придется вскоре ее покинуть. Могу сказать, что она станет сильно злиться. — Он помолчал. — Для меня все складывается не так плохо. Мне нравится жить в лесах, на свежем воздухе, особенно мне нравятся места возле Оттавы. И… индейцы.
        Д'Ибервилль начал возражать:
        - Поль, они нравились бы тебе гораздо меньше, если бы ты видел лежащего беднягу Дюжину и Еще Одного с торчащей у него из спины стрелой, — он перекрестился. — Я прослезился, стоя над телом этого бедняги, и клянусь, что они заплатят за его смерть!
        - Я тоже рыдал, — признался Шарль. — Лонгей уже не будет без него прежним.
        Поль был самым спокойным и добродушным из всех братьев, но он принял смерть повара поразительно рассудительно, и его братья никак не могли его понять.
        - Что вы ожидали! Индейцам мы тут не нужны, и они будут сражаться с нами до конца за земли, ранее принадлежавшие им. Если бы наши молодые парни сделали то, что сделали их воины, мы бы называли их героями. Однажды стрела пролетела через открытую дверь домишка старика Киркин-хенда и пришпилила одну из его ужасных шляп на стене. Другая влетела во двор в Шамбли. Таким образом они нас предупреждают, что постоянно следят за нами, презирают нас, и чтобы мы не ждали от них мира. Но сейчас они спустились далеко вниз по реке Ришилье, — он начал резко жестикулировать. — Шарль, мне очень жаль, что стрела поразила нашего повара, но я не стану захлебываться от ненависти к индейцам, хотя они пытались сбить с нас спесь. Д'Ибервилль продолжал возмущаться:
        - Мой дорогой Поль, ты можешь сколько хочешь изображать из себя философа, но я клянусь, что не прощу им смерть нашего друга Дюжины и Еще Одного до тех пор, пока с десяток их вонючих скальпов не окажется в моей коллекции. За смерть одного платят десятком смертей врагов!
        Де Марикур тихо заметил:
        - У нас с тобой разные точки зрения.
        В комнату внесли длинный стол и расставили кресла: во главе стола поставили большое кресло, а остальные — вдоль стола по пять. Братья сели. Пока был жив их отец, он всегда сидел в кресле во главе стола, и с тех пор его никто никогда не занимал. Шарль сел справа от этого места. Следующее кресло рядом с ним осталось пустым, потому что принадлежало второму сыну Жаку, мсье де Св. Елена. Он погиб смертью храбрых, защищая Квебек от англичан девять лет назад. Д'Ибервилль сел в третье кресло, а Поль занял четвертое. Последнее кресло принадлежало Франсуа, убитому в сражении при Оней-да, его тоже никто не занял.
        Напротив Шарля оставалось свободное кресло. Но оно пустовало не из-за смерти владельца. Оно принадлежало Жо-зефу, мсье де Серини. Он вел суда из Франции, спеша на встречу с Д'Ибервиллем в Ньюфаундленде. Второе кресло также оставалось пустым, и это было очень грустно, потому что на нем сидел ранее храбрый Луи. Это место было против Д'Ибервилля. Все члены семейства помнили, как парочка все время обменивалась, бывало, кивками и улыбками, сидя за столом. Вид пустого кресла вызвал у знаменитого брата грусть, и он замолчал.
        Остальные три кресла заняли Жан-Батист, Габриэль и Антуан.
        - Обычно наш отец начинал совещания с молитвы, — сказал Шарль, склоняя голову. Остальные сделали то же самое, и в течение некоторого времени в комнате слышался неясный шепот. Глава семейства откинулся назад и хмуро оглядел присутствующих. — Я созываю подобные совещания не так часто, потому что они напоминают нам о потерях. Но иногда нам необходимо вместе что-либо продумать, сейчас такой момент настал — перед нами возникла очень серьезная проблема.
        Мсье Шарль поднял вверх несколько листов бумаги, лежавших перед ним.
        - Прежде всего мне нужно отчитаться перед вами в отношении финансовых дел. Все торговые дела идут хорошо. Настолько хорошо, что вскоре мы превратимся в богатых людей, если нам никто не помешает. У меня есть данные о доле каждого из нас и об общем фонде, в котором также у каждого из нас имеется определенный процент. Этот общий фонд сильно вырос с того времени, когда у нас проводилось общее собрание.
        Перед нами стоит следующая проблема, — продолжал Шарль, откашлявшись. — Нам предстоят огромные траты, они могут перекрыть все усилия последних десяти лет. Эти траты съедят общий фонд и даже глубоко подорвут наши личные доли наследства. Пьер со мной детально рассматривал эту проблему, нам ясно, что мы рискуем благосостоянием семейства ле Мойн, но это необходимо сделать!
        Все молчали. Поль ле Мойн оставался невозмутимым, когда он услышал поразительные новости, но младшие братья были взволнованы.
        Было еще рано, но в комнате уже было очень душно. Все окна были широко распахнуты, но занавески на окнах не колыхались.
        - Ужасная жара! — неожиданно воскликнул Поль. — Или нам так жарко, Шарль, потому что ты нам сообщил удивительные новости! Должен признаться, меня это очень тревожит. Братец, ты пытаешься нас напугать?
        - Нет, я нисколько не преувеличил степень риска. Хозяин Лонгея сплел пальцы и некоторое время внимательно их изучал.
        - Я занимаюсь бизнесом, — наконец промолвил он. — И я напрямую отвечаю за благосостояние семейства, можно сказать, что до сих пор у нас все было не так плохо. И мне неприятно ставить перед вами подобную проблему. Мой ум отказывается идти на подобный риск! Все это против моей натуры.
        Шарль говорил очень взволнованно и настолько крепко стиснул руки, что у него побелели костяшки пальцев.
        - Я много размышлял над этим и теперь могу сказать, что иного выхода нет. Это заявление может перевесить соображения личного благосостояния и счастья. — Он резко обратился к Д'Ибервиллю:
        - Продолжай, Пьер. Твои объяснения сэкономят нам время.
        Д'Ибервилль сразу показал, что он не разделяет сомнений главы семейства. Он улыбнулся братьям, и улыбка у него была весьма уверенной. Для него все было просто. Следовало без всяких рассуждений предпринять кое-какие шаги. Он наклонился вперед и заговорил уверенно и быстро.
        - Нам необходимы суда для экспедиции на Миссисипи. После переговоров с мсье де Марьей я уверен, что король представит нам их. И мы должны разрабатывать соответственные планы. Нам представляется шанс завоевать континент и водрузить над ним королевские лилии. Мы так давно ждали этого шанса. Я уверен, что вы со мной согласитесь: ничто не должно мешать осуществлению наших планов!
        На лицах младших братьев можно было прочитать, что они полностью с ним согласны, но Габриэль прервал брата.
        - Ничего, Пьер, ничего! — взволнованно воскликнул он. — Нельзя, чтобы выполнению планов помешали соображения богатства или безопасности.
        - Вот это боевой дух! — одобрил брата Д'Ибервилль. Но потом он заговорил о трудностях и нахмурился: — Согласие короля еще не означает окончания наших бед. Совсем наоборот. Если мы возложим задачу подготовки судов на министров из Версаля и контрактеров, мы можем быть уверенными, что экспедиция провалится, — у него гневно загорелись глаза. — Это воры-разбойники и жуткие «экономы», не заслуживающие ничего иного, как только быть повешенными… Они снабдят нас бочками с протухшей водой, гниющим мясом и сухарями, кишащими червями. Мушкеты будут ржавыми и устаревшими, а порох не станет взрываться. При отливке орудий они не станут использовать медь, а что касается переселенцев, они останутся без домов, семян и вообще без всяких припасов.
        - Так происходит постоянно, — продолжил Д'Ибервилль — Они неохотно оказывали помощь Ла Саллю, ему почти ничего не удалось сделать, и он погиб. Не забывайте об этом, братья мои. Среди переселенцев окажутся одни бездельники и лентяи — слабаки, жулики и бандиты из тюрем. Они станут умирать как мухи, ведь они понадеются на продовольствие и запасы, представляемые им правительством.
        Он энергично кивнул головой.
        - Наши усилия потерпят крах, если мы не погрузим на суда все, что нам необходимо… и за наш собственный счет.
        Собравшиеся молчали, Шарль начал объяснять:
        - У меня есть расценки на все, что нам понадобится. Общая сумма… колоссальная! Нам даже придется взять кредит. Я предлагаю вам внимательно познакомиться с расчетами, прежде чем мы продолжим обсуждение проекта.
        Жан-Батист заговорил первым.
        - Мне не нужно изучать цифры. Мне хотелось знать только одно — ты, Шарль, и ты, Пьер, вы уверены, что нам следует поступить именно так? Я могу сказать, что согласен с вашим планом.
        Габриэль заговорил голосом, который вольно или невольно напоминал голос Д'Ибервилля.
        - Конечно, я согласен. Меня не волнуют деньги!
        На самом деле его очень волновали деньги, но в данный момент ему казалось, что все не так. Антуан поддержал своих братьев.
        - Я согласен! — он улыбался и кивал головой. Шарль еще раз спросил их:
        - Вы понимаете, что от вашего наследства может не остаться ни гроша? И вам придется промышлять в лесах в качестве охотников и торговцев мехами, если все наши планы пойдут насмарку? Вам, возможно, придется открывать лавки, как это делал наш отец.
        - Мы понимаем степень риска и готовы рисковать, — заявил Жан-Батист.
        Шарль взглянул на Поля.
        Поль сидел абсолютно спокойно и не двигался. Он уставился куда-то вперед, и Шарль понимал, что он ломает голову над услышанным.
        - Поль?
        - Это — рискованная игра, — сказал мсье де Марикур. — Нам придется вложить все, чем мы владеем, и нас, возможно, ждет судьба Ла Салля. Мы вели тяжкую борьбу, чтобы все это получить… теперь нам предстоит идти на риск. Я с вами согласен, но я не могу высказывать такой же энтузиазм, какой проявляете все вы. Подобно тебе, Шарль, я считаю это предприятие нашим долгом, но от этого мне не легче, — он помолчал и вздохнул. — Я согласен, Пьер, ты можешь начинать. Мы не покорим новые пространства голыми руками. Мне придется отказаться от намерения пристроить новое крыло к дому и даже продать кое-что из серебра… Если я смогу получить согласие некой пленительной дамы на подобные жертвы.
        - Благослови тебя, Поль! — воскликнул Пьер. — Я знал, что ты останешься с нами и мы будем действовать сообща. Наверное, мне и это придется объяснить Мари-Мадлен? Итак, мы пришли к единодушному решению, — обратился Шарль к братьям.
        - Все решено, — повторил Д'Ибервилль и с облегчением вздохнул. — Я благодарен вам. Теперь я могу плыть в залив Морт с легким сердцем, зная, что в состоянии начать покорение континента!
        Молодые братья с облегчением вздохнули и начали вставать с кресел, — совещание шло к концу. Мсье Шарль поднял руку и заявил, что следует обсудить еще кое-что, и он начал обсуждение других, более мелких проблем — совместные предприятия с торговцами мехами, ремонт складов и лавок, обеспечение лодочников для лодок, курсирующих по реке. Когда обсуждения были закончены, Шарль аккуратно собрал все бумаги.
        - Мне нужно вам сказать еще о двух проблемах, — Шарль неохотно повернулся в сторону Габриэля. — Мне известно, что в последнее время ты постоянно играешь в карты и проигрываешь крупные деньги. Тебе пришлось просить в долг… у некоторых из наших братьев, ты вращаешься в дурной компании. Я уверен, все со мной согласятся, это следует немедленно прекратить. Имя ле Мойнов не должно упоминаться в дурных история. Кроме того, у тебя нет денег, чтобы проигрывать такие суммы!
        Габриэль от ярости побагровел. Казалось, что сейчас он ответит брату грубостью. Но потом сдержался и покорно сказал:
        - Да, Шарль.
        - Теперь нам следует прийти к решению по поводу будущего Антуана. Мне кажется, ему следует изучать языки индейцев, их обычаи и образ жизни. Поль, тебе понадобится помощь. Антуан с нами согласен. Не так ли, Антуан?
        - Да, Шарль, — юноша был явно доволен.
        - Антуан способен к языкам и немного говорит по-английски. Нечего фыркать, Пьер, эти знания нам пригодятся, — глава семейства оглядел братьев и сказал: — Мне кажется, наше совещание можно закончить.
        Поль и трое младших братьев вышли. Когда они проходили мимо Д'Ибервилля, он хлопал их по очереди по спине и говорил:
        - Благодарю тебя. Спасибо. Спасибо. Спасибо.
        Шарль оставался на своем месте, в глазах у него сверкали слезы.
        - Мсье Шарль, — сказал он, обращаясь к шляпе на стене, вы можете гордиться своими чудесными сыновьями, особенно сейчас.
        Хозяйка Лонгея была спокойной и уверенной женщиной. Казалось, ее не беспокоит жара. На плечах у нее была шаль из Дамаска цвета лаванды с оторочкой из красивых утиных перьев. Щеки ее покрывал мягкий румянец, на голове была аккуратная прическа. Когда муж присоединился к ней в нижнем зале, она объяснялась с экономкой замка; видно, ее вывели из терпения.
        - Мадам, я уже говорила вам раньше, — тетушка Сулетта говорила, оттягивая вниз уголки губ и показывая тем самым неодобрение словам мадам ле Мойн. Это невозможно. Слуги всегда проделывают определенную работу. Они подметают, вытирают пыль, стирают. Они не могут стирать в то время, когда должны подметать! Мадам, солнце всегда поднимается на востоке, а не на западе. Мадам, они это не могут делать, я вам это повторяла неоднократно.
        - Правильно, — в голосе хозяйки послышались умоляющие нотки, — я надеюсь, что когда-нибудь вы сразу выполните мою просьбу, и мне кажется, что это время настало. Тетушка Сулетта, важно, чтобы наша одежда была готова к отправке в Монреаль, потому что через несколько дней мы отправляемся в Квебек…
        Экономка была высокой и строгой женщиной. Она приехала в колонию по приказу короля, и ее выставили на обозрение в Квебеке. Хотя мужчинам в Канаде были очень нужны жены, и они не очень были разборчивы, никто на нее глаз не положил. Она оказалась единственной невостребованной девушкой, и ее прозвали Мадемуазель Сулетта (Одинокая). Со временем прозвище изменилось на тетушку Сулетта. Никому в Лонгее не было известно ее настоящее имя.
        - Мадам, — сказала тетушка Сулетта, выпрямляясь во весь костлявый рост, — это невозможно.
        В этот момент спор прервал мальчишка примерно двух с половиной лет. Он внезапно появился в дверях и начал плясать, как маленький дьяволенок, крича тонким голоском:
        - Сан Мари! Сан Мари!
        Его крики напоминали тетушке Сулетте, что у нее нет мужа. Она помчалась за ним, тряся передником и крича:
        - Бертран, ах ты, маленький мошенник! Ты очень плохой мальчик! Я пожалуюсь на тебя хозяину!
        Послышался женский голос:
        - Бертран!
        И малыш исчез, сделав «нос» экономке. Лицо у тетушке Сулетты покраснело от злости.
        - Она его подстрекает! — воскликнула она. — Я в этом уверена. Она его учит разным гадостям.
        Мадам ле Мойн, с трудом сдерживая смех, спросила экономку:
        - Кого вы имеете в виду?
        - Его мать! Это мадам Малард, жена мельника. Ей нечем гордиться, потому что ей удалось подцепить старого, постоянно хлюпающего носом Маларда. Она вышла за него замуж, потому что у него есть мельница. Мадам, вам известна старая пословица: «К ночной рубашке не пришьешь карманов!».
        Хозяин Лонгея, спускаясь по лестнице, видел и слышал, что происходило внизу.
        - Тетушка Сулетта, я поговорю с отцом мальчонки, — обещал он. — От детишек одни только заботы. Я провел чуть ли не целый день, пытаясь найти дом для… — он повернулся к жене и добавил тихо, — для малышки молодой мадам Хеле. Я говорил со всеми семейными людьми в Лонгее и получал один и тот же ответ — она никому не нужна.
        На лице мадам ле Мойн появилось выражение удивления и возмущения:
        - Но почему? Неужели они не хотят тебе помочь? Ты так много для них делаешь!
        Шарль, очевидно, не хотел ей объяснять настоящую причину.
        - О матери малышки ходят разные слухи. Мне кажется, они лживы, но… слухи распространяются все сильнее, поэтому никто не хочет удочерить малышку.
        - Наверное, все-таки в этих слухах что-то есть.
        - Нет. Моя милая супруга, я все проверил, она сказала правду. Но я не могу в этом никого убедить, и они не желают брать ребенка.
        - Не стоит волноваться. Вы найдете ей приемных родителей в Монреале.
        - Нет. Лучше, чтобы ее мать уехала как можно быстрее. Ей хочется вернуться во Францию, но она не может уехать, пока не решена судьба ребенка, — он шепнул на ухо жене: — Вам должно быть ясно, что я не хочу, чтобы эта женщина оставалась в Монреале, пока Жан-Батист находится здесь.
        - Ей позволили вернуться?
        - Да, я об этом позаботился, но нам следует уладить дела с ребенком.
        Пока муж с женой переговаривались, тетушка Сулетта переводила взгляд с одного на другую. Ей было известно, что они обсуждали, и, казалось, ее эта тема очень волновала.
        - Мсье Шарль, — наконец произнесла она.
        - Да, тетушка Сулетта?
        - Этот ребенок… здоров?
        - Конечно. Она — во всех отношениях нормальная девочка.
        - Она… Она хорошенькая?
        - Удивительно, но нет, она совсем не напоминает свою мать!
        Экономка осталась очень довольна ответом. Она несколько раз кивнула головой и даже улыбнулась. Это была весьма несчастная улыбка.
        - Мсье Шарль, — униженным тоном произнесла она, — вы не хотели бы отдать девочку мне?
        - Вам? — мсье Шарль был поражен. Он взглянул на жену, но она была поражена не меньше его.
        - Да, мсье Шарль. Я буду счастлива взять девочку. Мне… Мне с ней будет хорошо. Я уверена, что смогу за ней ухаживать и это не помешает моей работе.
        - Я в этом тоже уверен, — заявил мсье Шарль. — И я не сомневаюсь, что это станет мудрым шагом.
        - Я понимаю, о чем вы думаете. Вы меня считаете слишком суровой. Правда, что я постоянно слежу за этими лентяями — слугами, погоняю их и требую, чтобы они работали, как следует, или я их накажу. Если я не стану требовать выполнения установленных правил, в доме не будет порядка. Мсье Шарль, что касается ребенка, тут совершенно иное дело. Она не будет страдать… от моего сурового характера. Я обещаю… я клянусь!
        Экономка взглянула с мольбой на хозяина дома.
        - Она никому не нужна и она… не очень привлекательная девочка… Мсье Шарль, мне она понравится, и я стану хорошо ее воспитывать. Я постараюсь, чтобы она выросла послушной, разумной и религиозной девушкой. Она не вырастет легкомысленной кокеткой и дурочкой, которые считают, что в жизни самое важное, чтобы ими восхищались мужчины. Нет-нет, она станет совсем другой.
        Мсье Шарль взглянул на жену:
        - Почему бы и нет? Вот и нужное нам решение проблемы. Мадам ле Мойн колебалась.
        - Я надеялась, что малышку кто-нибудь пригреет, но это выход из затруднительного положения.
        Она подумала о том, что если экономка будет заботиться о малышке, возможно, у нее станет лучше характер, потому что тетушка Сулетта была несносной. Она осталась им в наследство от старого мсье Шарля, и муж не желал с ней расставаться.
        - Шарль, если ты этого хочешь, я не стану спорить.
        - Хорошо. Тетушка Сулетта, малышка ваша. В голосе хозяина послышалось облегчение.
        - Как только я вернусь в Монреаль, девочку вам доставят. Экономка не улыбнулась, но было ясно, что она была довольна. Она сразу начала строить планы.
        - Из моей комнаты раньше вынесли небольшую кровать, чтобы там стало просторнее, теперь ее снова можно принести. Я проверяла, она в хорошем состоянии. Ее только надо хорошенько отмыть. Что касается вещей, мадам, после того как мадемуазель Катерина вышла замуж, она оставила много одежды в старом сундуке. Если вы не возражаете, я из них выкрою одежду для девочки.
        - Конечно, тетушка Сулетта, делайте, что считаете нужным. Зачем же малышке ходить в старых обносках? Я пришлю для нее из Монреаля новую материю.
        - Мадам, этого не следует делать, — твердо заявила экономка. По ее голосу было ясно, что она не желает никакой помощи и не потерпит, чтобы кто-то вмешивался в воспитание девочки.
        Шарль ле Мойн сопровождал знаменитого брата до юго-западных ворот, от которых тропинка вела к причалу. Они остановились под каменной аркой и задержались там.
        Арендатор по имени Шаррон воспользовался их присутствием и сообщил им последние новости:
        - Старик Киркинхед пытался повеситься сегодня утром! Я проходил как раз мимо его дома, и ему повезло. Услышал, как упал стул, и вошел в открытую дверь. Боже! Он висел на крюке, торчащем из потолка. Я перерезал веревку, и он свалился на пол.
        - Сколько времени он провисел? — спросил Шарль.
        - Мсье, всего несколько секунд, веревка даже не врезалась ему в шею.
        Мсье Шарль задумчиво хмыкнул.
        - Удивительное совпадение, что это случилось как раз в этот момент, когда ты проходил мимо. Мне это кажется странным. Он давно угрожал, что повесится.
        Арендатор согласно кивнул головой.
        - Теперь мне тоже вспоминаются его слова. Мсье Шарль, когда я проходил мимо дома, мне кажется, что я обратил внимание на то, что он осторожно выглядывал из окошка. Сначала мне показалось, что я ошибся, потому что когда я вошел, он уже был в петле.
        - Если бы у меня было время, я сходил бы к нему и устроил бы ему взбучку, — проворчал Д'Ибервилль.
        - Он оставил письмо Сесили, — продолжал арендатор. Его просто распирало от гордости. Еще бы, он оказался участником такого важного события!
        - Он написал, что они довели его до этого, и они еще пожалеют, когда увидят его мертвым.
        - Что он делал, когда ты уходил? — спросил мсье Шарль.
        - Он хлебал суп, улыбался, подмигивал и кивал в сторону Сесили, как будто очень гордился собой, — до арендатора наконец дошло, свидетелем чего ему пришлось стать. — Вот дурак, настоящий тупица! Значит, он все подстроил?
        - Я должен переговорить с мсье Жираром, — заявил владелец поместья, обменявшись взглядом с братом.
        - В данном случае, — сказал Д'Ибервилль, — с ним не следует особенно церемониться.
        Арендатор продолжал возмущаться:
        - Клянусь святыми, он меня увидел и подождал до тех пор, пока не был полностью уверен в том, что я его спасу! Пусть только попробует во второй раз сотворить подобную вещь со мной! Если я поймаю его на этом, я стану перед ним и буду хохотать ему в лицо, пока он не задохнется! Наверное, он считает, что теперь я буду постоянно его спасать…
        Д'Ибервилль засмеялся.
        - Когда ты его увидишь, передай, что в аду дьявол специально накаляет вилы, чтобы ими встретить самоубийц, — он покачал головой. — Как жаль, что наш верный Филипп должен жить в доме этого «чокнутого».
        Караульный убрал цепь с ворот, и братья последовали дальше.
        - Да защитит вас Господь Бог и Все Его Святые, мсье Пьер, — сказал караульный, — и пусть Они приведут вас домой.
        Д'Ибервилль сменил камзол цвета спелой сливы на куртку, широкую в талии. На шее у него, как всегда, висели ножны для столового ножа. Д'Ибервилль опять где-то потерял свой нож. Шарль обратил внимание и сказал, что слуги его непременно найдут, и он отошлет его в Монреаль.
        Братья прошли половину дороги до причала, а потом остановились и взглянули друг на друга.
        - Ну, что, Пьер, начинаем!
        - Да, Шарль. В течение двух лет мы будем очень заняты, и прольется много крови. Думаю, мне предстоит провести множество сражений. А ты, мой мудрый старший брат, будешь занят тем, что станешь снабжать меня всем необходимым для сражений.
        - Нам придется не легко. — Мсье Шарль оглянулся на высокие стены замка. — Пьер, нам следует укрепить наши форты на реке, и тогда мы сможем удержать весь запад для Франции.
        Д'Ибервилль начал цитировать из Первой Книги Маккавеев.
        - «Тогда Симон построил укрепления в Иуде и оградил их стенами с высокими башнями, воротами и запорами». Значит, ты, мой братец, имел в виду именно это, когда возводил вокруг Лонгея крепкие стены и высокие башни? Те, кто критиковал тебя, не понимали в чем дело. Теперь, когда у нас пустые карманы, они опять все начнут снова.
        - Это не имеет никакого значения, — спокойно ответил ему мсье Шарль, — возможно, они нас поймут, когда мы построим форты вдоль Миссисипи. Меня не волнуют досужие сплетни соседей.
        Д'Ибервилль смотрел на стены замка, взгляд его погрустнел. Потом он взглянул на реку и внимательно осмотрел густые деревья на острове Св. Елены.
        - Я всегда любил Лонгей, и мне не следует сюда возвращаться, потому что тут мне в голову приходят странные мысли. Когда я возвращаюсь, то спрашиваю себя: «Это в последний раз?». И сейчас у меня дурные предчувствия. Наверное, я больше никогда не увижу Лонгей.
        Глава 7
        В тот же день двое мужчин сидели в таверне в нижней части Монреаля. Жюль Бенуа, человек с неприятной внешностью и с отметиной дьявола на щеке, и Жозеф де Марья. В комнате было удушающе жарко, и они сняли плащи.
        - Мсье, всем известно, зачем вы сюда пожаловали, — сказал Бенуа, обхватив колени руками. Ему было не по себе в присутствии важного вельможи из Франции.
        - Конечно, — де Марья, как всегда чинил гусиное перо и не поднял головы. — И что же им известно?
        - Что вы тут, чтобы узнать, как нарушаются законы по торговле мехами. Вы служите у короля и собираете необходимые доказательства, — Бенуа усмехнулся. — Мсье, я не занимаюсь торговлей, а всего лишь незнатный человек, промышляющий адвокатской практикой. Мне от вас нечего скрывать…, поэтому мне нечего бояться.
        Де Марья повернулся к окну в надежде глотнуть немного свежего воздуха. Но перед окном высилась высокая стена.
        - В Монреале никто не знает, — сказал мсье де Марья хрипловатым голосом, — что мне стало известно все о сделках с таможенниками в Квебеке. Я осмотрел тайные хранилища на судах, которые никогда не замечали инспекторы, — эти тайники приспособлены для хранения мехов. Мне известно, как рыбацкие суда и лодки, встречающие торговые суда у острова Олерона, разгружают меха, а инспекторы в Рошеле ничего не могут найти.
        Он закончил точить перо и внимательно его осмотрел, как бы желая сказать: «Теперь я могу записать все, что мне о вас известно, умник Жюль Бенуа, и это станет — ха! ха! — твоим концом!»
        Де Марья кивнул головой, а потом спокойно заметил:
        - Мне известно об огромных прибылях. Но сначала кладут на лапу таможенникам, чтобы они закрыли глаза на нарушение закона, и немного делятся с капитанами и их помощниками на кораблях, платят, конечно, рыбакам и золотят ручку чиновникам в Рошеле, но даже после всего этого купцы Новой Франции зарабатывают не менее семисот процентов, — он опять покачал головой. — У меня записаны все имена и цифры, все до мелочи. Я могу вернуться во Францию и взорвать махинации этой колонии, а сделать это будет очень легко. Пах-пах!
        Судейский крючкотвор подставил руку к уху, как это делают глухие люди, и переспросил:
        - Что вы сказали?
        - Не думаю, что вы ничего не слышали, — возмутился де Марья. — Я уверен, что вы слышите все, что вас интересует. Но я не могу вам повторить — у меня достаточно доказательств, чтобы всех торговцев мехами Монреаля посадить в тюрьму.
        Судейский покачал головой.
        - Но вы, конечно, не сделаете этого, — сказал он. Королевский посланец захохотал.
        - Конечно, я не сделаю ничего подобного. Все ограничения, которые наш мудрый король ввел на торговлю мехами, не следует принимать чересчур серьезно. Я обязательно представлю отчет и в нем скажу, что были кое-какие нарушения, и мне для этого понадобятся козлы отпущения. Конечно, в их число не войдут королевские чиновники или влиятельные купцы. Вы понимаете, что никакого упоминания не будет сделано… об уважаемом семействе ле Мойн. Я уже составил список. В нем имеются: парочка мелких торговцев, помощники капитанов и неизвестный служащий из Квебека, который от глупости позволил присвоить себе несколько су. Я уверен, что их ожидают невысокие тарифы.
        Де Марья развел руками.
        - Конечно, это все очень грустно, но законы следует выполнять, и мне необходимо подтвердить подозрения нашего короля.
        Жюлю Бенуа были знакомы подобные разговоры.
        - Легче всего отыграться на мелких людишках, — сказал он. — Ни один из них не должен нарушать законы.
        Любой намек на дружелюбие на полном лице королевского служащего исчез. Он сурово уставился на Бенуа, чье лицо было узким и тощим, и на нем резко выдавался длинный вздернутый нос.
        - Вы понимаете, — сказал де Марья, — что следует найти способ, чтобы как-то компенсировать этот провал. Мне понадобится тут свой человек и агент, который станет собирать деньги и оказывать давление, когда это понадобится, а при особых обстоятельствах подкупать местные власти. Я попытался найти подходящего человека, и мне кажется, что я нашел его. Это — вы, мсье Бенуа, вы мне подходите. Вы при желании можете стать полезным для меня и для других, кого я представляю. Если вы захотите мне служить, вы будете прилично вознаграждены.
        - Понимаю, — судейский крючкотвор постарался ничем не выдать свою радость и торжество. — Награда для меня будет немаленькой.
        Де Марья наклонился к Бенуа, и его лицо оказалось совсем к нему близко.
        - Должен вас предупредить.
        Бенуа задохнулся, и радость его покинула. Он почувствовал, что его как бы поместили в морскую воду, и там на него уставились отвратительные глаза осьминога.
        Де Марья начал говорить приглушенным голосом:
        - Вам следует быть очень осторожным и осмотрительным во всем. Вы должны проявлять преданность и повиноваться любому приказу безоговорочно и сразу. Ни один человек не должен узнать о том, что я вам скажу. Если вы хотя бы в чем-то меня ослушаетесь, а мне кажется, что у такого наглеца возникнет подобный соблазн, то вы на собственном опыте убедитесь, что мы всегда сможем расправиться с жалкими предателями. И эта расправа будет не из приятных. Тюрьмы Франции полны жалких предателей, и для них имеется достаточно места на тюремном кладбище. Среди этих жертв могут оказаться лжецы и хитрецы и даже не очень ловкие воришки.
        Бенуа почувствовал, что ему наконец разрешили вынырнуть на поверхность, после того как у него перехватило дыхание. Он еле перевел дух и тихо сказал:
        - Мсье, у вас не будет причин жаловаться на меня. Де Марья рассмеялся.
        - Детали мы обсудим позже — он полез в карман вышитого жилета и вытащил оттуда великолепные часы, сделанные в форме распятия. — О, уже поздно. Вам следует запомнить очень точно все, что я вам сказал.
        За де Марья по улице следовал слуга и держал на плечах его саквояж. За ними шли два носильщика, и каждый из них тащил огромный чемодан. Вот уже два дня стояла прохладная погода, и с реки дул свежий ветерок. Но де Марья запыхался, пока дошел до залива де Барк.
        - Хорошо, что мы отправляемся назад, — сказал де Марья, останавливаясь и показывая на парочку индейцев на другой стороне улицы. На одном из них была узкая набедренная повязка, а второй вообще был нагим. — Если человек обладает тонким вкусом и хорошими привычками, ему трудно оставаться в этой стране.
        Казалось, город раздирали разные звуки. На улицах толпилось множество народа. Люди разговаривали, смеялись и пели, с башен неслись громкие звуки колоколов, де Марья остановился у таверны и обратился к хозяину, стоявшему у дверей.
        - Здесь что-то празднуют?
        Хозяин вышел вперед, вытирая руки о фартук.
        - Да, мсье, — глаза у него сверкали от возбуждения. — Сегодня отправляется в путь Д'Ибервилль. Он принесет нам новые победы. Поэтому мы и веселимся, и в этом нет ничего удивительного. Великий господин Пьер заслуживает, чтобы его проводил сам король.
        Де Марья фыркнул и отправился дальше, хозяин подмигнул двум носильщикам и тихо пробормотал:
        - Шпион несчастный, свиная рожа! Слуга приблизился к де Марья.
        - Мне нужно вам кое-что сказать. О том, кого вы мне показали…
        - Ты имеешь в виду…?
        - Да, мастер. Эта дама.
        - Болван, не так громко. Ты думаешь, что я хочу, чтобы все в городе были в курсе моих дел? Подойди ближе. Нет, отступи на один шаг. Ты считаешь, что я приглашаю тебя в мою постель и хочу, чтобы ты хлебал суп моей ложкой? Тебе следует говорить шепотом: я тебя услышу.
        - Мастер, это та самая женщина, — шептал слуга, — та вдова, которую отсылают во Францию. Она уезжает сегодня из Квебека на одной лодке с вами.
        На жирном лице де Марьи появилось довольное выражение.
        - Как удачно! Если бы я сам приложил к этому руку, все сложилось бы не так удачно, — он взглянул через плечо на слугу. — Что еще? У тебя есть еще новости. Я сужу об этом по хитрому блеску твоих глаз, старый лис.
        - У дамы есть деньги, — продолжал шептать слуга. — Раньше их у нее не было, и она промышляла как белошвейка. Но сейчас она покупает красивые вещи — новые шляпки, шали и башмаки, хозяин, разные шелка для платьев. В городе болтают…
        - Говори, говори! Ты мне не открываешь государственных секретов, так что побыстрее.
        - Болтают, что ей дали денег, чтобы она отсюда уехала. Наверное, это так, хозяин. Она свободно тратит деньги. В тавернах разнеслись слухи о том, что, когда она возвратится в Париж, то станет там изображать из себя благородную даму. Зачем иначе ей нужны такие красивые и дорогие вещи?
        - У нее имеется официальное позволение вернуться во Францию?
        - Да, хозяин. Его было не так легко сделать, для этого понадобилось влияние в высоких сферах. Об этом постоянно болтают в тавернах.
        Де Марья некоторое время молча шагал вперед. Он твердо ставил ноги на землю, как будто выполнял какую-то важную задачу.
        «Итак, — подумал он, — дружище Шарль позаботился о том, чтобы побыстрее избавиться от красивой вдовушки. Мудрая мысль! Он не желает, чтобы хорошенькие хохлатки уводили подальше его бойцовых петушков!» — Он фыркнул от удовольствия и достал мелкую серебряную монетку из кармана, де Марья поднял монету вверх и сказал слуге:
        - Франсуа, ты — молодец, и выполнил все настолько хорошо, что заслуживаешь награду. Ты видишь монету? Она — твоя, если только… — у него в глазах зажегся огонек, — если только ты не предпочтешь другую награду. Я могу тебе дать обещание, что когда ты совершись ошибку или будешь в чем-то виновен, я не стану тебя наказывать.
        Хозяин был недоволен. Он с огорчением положил монетку на ладонь. Монета была настолько мелкой, что не стоило по этому поводу поднимать шум.
        - Хорошо, — сказал де Марья и подкинул монетку в воздух. Слуге пришлось подпрыгнуть, чтобы ее поймать, и он чуть не уронил саквояж.
        Они дошли до порта. Там находилось восемь речных барж, которые должны были отправляться в Квебек. Чем больше было барж, тем менее вероятным казалось нападение индейцев. Отправление планировалось через час, и каноэ курсировали по воде, отвозя на баржи пассажиров. Д'Ибервилль еще не появлялся, и огромные толпы с нетерпением его ожидали на причале. Пока народ ждал своего любимца, они обменивались впечатлениями по поводу других пассажиров, занимавших места в каноэ.
        - Посмотрите, хозяин! — слуга показал на молодую женщину. С нее не сводили взгляда многие люди. На ней был серый дорожный костюм, а вместо шляпки на голову накинута тонкая шаль того же цвета. Ее сопровождала женщина средних лет. Наверно, это была ее служанка. Рядом с ними на мостовой лежало огромное количество чемоданов и сумок.
        - Это она, хозяин. Вы видите,. как на нее все глазеют!
        Жозеф де Марья смотрел в другую сторону. Он видел молодого человека в скромном коричневом плаще, который стоял поодаль от толпы. Молодой человек грустно смотрел на ту самую женщину.
        Де Марья обратил внимание слуги на молодого человека.
        - Они его называют мсье де Бренвилль? — шепотом поинтересовался он.
        - Да, хозяин, — слуга ездил с Де Марьей в Лонгеи и не напрасно провел там время. — Это мсье Жан-Батист, восьмой, самый умный брат. Он уезжает на следующей неделе.
        Де Марья кивнул головой.
        - Франсуа, ты ленив и к тому же большой лгун. Я никогда не мог тебя поймать, когда ты шаришь по карманам, но уверен что ты — воришка. Хотя у тебя имеются и достоинства… Тебе нет равных, когда нужно добыть необходимую информацию… Тебе не кажется, что мсье Бьенвилль тоскует по молодой вдове?
        Франсуа быстро взглянул на бедное лицо восьмого брата.
        - Да, хозяин, он выглядит грустным. — Он был прав. Мсье де Бьенвилль действительно выглядел крайне грустным.
        КНИГА ВТОРАЯ
        Глава 1
        Жан-Батист ле Мойн, господин де Бьенвилль, крикнул: «Готовь пушки!» — и услышал топот оружейной команды, спешившей выполнить приказ.
        Уже были выбиты крепящие клинья, а цапфы смазаны жирной смазкой. Шевалье де Лигондез, который командовал верхней батареей, вместе с де Бьенвиллем наблюдал за тем, как обильно смачивали в воде полотна и одеяла и размещали их рядом с орудием на случай, если палубы загорятся. Перед тем как открыть огонь, следовало предусмотреть великое множество разных вещей.
        Де Бьенвилль подошел к ближайшему иллюминатору и выглянул. Ярко светило солнце, и три английские корабля, поспешавшие на рейд у форта Нельсон, были хорошо видны. Первым шел тяжелый, около пятисот тонн, фрегат, и на нем могло находиться около пятидесяти орудий. Фрегат выглядел весьма угрожающим. Над Гудзоновым заливом дул сильный ветер, но эти три корабля держались в одну линию и пытались не нарушить строй, де Бьенвилль многого насмотрелся во время долгого путешествия по суровому морю — высокие мрачные скалы заливов, дрейфующие огромные айсберги, поразительная игра огней в небесах по ночам, тишина, пустота, и ощущение, будто они прибыли в иной мир, где царствует смерть. Ничего на него не подействовало так сильно, как вид этих трех судов, представляющих врага. «Пеликан» был один, остальные французские суда отстали, проходя через проливы. Значит, счет будет — три-один, создавалось сложное положение, но с ними был Д'Ибервилль. За ними оставался форт Нельсон с гарнизоном, жаждавшим крови французов.
        Шевалье де Лигондез, поспешая, задал вопрос:
        - Они далеко находятся?
        - Через полчаса их орудия начнут петь, — ответил де Бьенвилль. — Он неохотно добавил: — Все в порядке. Впереди идет «Хэмшир», и это крепкий орешек.
        Де Лигондез подошел к цистерне с водой, в которую добавили бренди, но не для того, чтобы укрепить людей, а чтобы нейтрализовать вкус соленой воды и чтобы у людей не болел желудок. Он начал пить. Руки у него тряслись, вода расплескалась.
        - Мой храбрый Жан-Батист, мы расколем этот орешек, — сказал он. Ему было шестнадцать лет, он еще не брился. Голос у него дрожал, и он ничего с этим не мог поделать.
        Вскоре к ним подошел командир судна, чтобы все в последний раз проверить. Глаза Д'Ибервилля горели холодным синим пламенем. Он был одет, точно собирался посетить двор — в кружевах на запястьях и на шее, а с жилета свисала тяжелая золотая цепь.
        - Ну, дети мои! — громко воскликнул он. — Приближаются англичане. Нам придется брать их на абордаж, но я надеюсь, что это лекарство, — он показал на орудия, — окажется весьма действенным. Вы услышите приказ. Проследите, чтобы стреляли все орудия от носа до кормы. Дети мои, я надеюсь на артиллерию. Он еще раз сверкающими глазами оглядел орудия. — Через час поверхность залива Морт будет покрыта поджаренной говядиной и вареным картофелем.
        Орудийные команды зашлись в хохоте, де Бьенвилль с гордостью отметил, что присутствие брата подбадривает людей — впрочем, так было всегда. Вид Д'Ибервилля, раскатистый звук его голоса, юмор его высказываний… При этом даже самый трусливый человек на свете был готов без оружия сражаться с врагами.
        - Я хочу кое-что вам сказать, мсье де Бьенвилль, — обратился Д'Ибервилль к брату.
        Они остановились перед огромным полотном, которое висело перед бочками с порохом, чтобы спасти их от случайной искры. Командир взглянул на младшего брата и похлопал его по спине.
        - Жан-Батист, тебе в первый раз придется понюхать порох, молодец, выглядишь вполне спокойным. Ты принадлежишь к семейству ле Мойн, и по-другому не может вести себя сын старого мсье Шарля. Я знаю, ты и дальше будешь вести себя достойно, но смотри, не перестарайся. Ты помнишь свое обещание нашему брату Шарлю?
        - Да, Пьер… Я хочу сказать, мой капитан.
        Пьер заскрежетал зубами, вспомнив о гибели дорогого Луи: она настигла его шесть лет назад во вражеских темных водах.
        - Ты не должен кидаться под пули. Вот и все. Возвращайся на свой пост и пусть Наш Милостивый Господь Бог, — он перекрестился, — и Все Святые в раю помогут тебе, мой дорогой Жан-Батист.
        Де Бьенвилль поколебался, а потом сказал:
        - Мой капитан, позволь мне задать вопрос, — от смущения он не поднимал глаз. — Я пытался задать этот вопрос тысячу раз, но… никак не мог решиться. Если я его сейчас тебе не задам, возможно, позже мне не представится подобного случая.
        - Спрашивай побыстрее.
        Жан-Батисту стало ясно, что Д'Ибервилль был занят другими, более важными проблемами.
        - Тебе известно, что я был сильно влюблен. Мадам Хеле была на «Ферране», когда судно вышло из Квебека за день до нашего отплытия. Я видел ее на палубе, мсье де Марья стоял рядом с нею. Мне показалось, что у нее очень хорошее настроение. Мадам громко хохотала и была красиво одета. Тебе известно, что люди говорят, будто она и де Марья часто бывали вместе в Квебеке? Мне сказали, что все об этом сплетничают.
        - До меня действительно доносились подобные разговоры, — Д'Ибервилль ободряюще похлопал брата по плечу. — Их видели вместе, и де Марья скакал вокруг мадам, как старый игривый козел. Жан-Батист, хочу дать тебе совет. Выброси мадам Хеле из головы. Она — очень хорошенькая, но она исчезла из твоей жизни, и ты должен поблагодарить судьбу за это.
        Казалось, ноги несут его прочь, но старший брат заставил себя остановиться, чтобы дать еще один совет:
        - Очень скоро, дружище, ты увидишь… Париж и другие части света глазами взрослого мужчины. И если нам поможет Бог, мы отправимся в другие теплые моря на юге. Ты сам узнаешь, что в мире полно красавиц, и каждая из последующих прекраснее предыдущей. Их на свете настолько много, что человеческое желание перелетает от одной к другой, как пчела над корзинкой спелых прекрасных фруктов. Ты так скоро забудешь свою маленькую вдовушку, что я за это время еще не смогу очистить залив Морт от англичан.
        Де Бьенвилль понимал, что брат прав, но был уверен, что никогда не сможет забыть прелестную Мари… Мир, возможно, полон чудесных женщин, но в его памяти будет вечно жить ее светлый образ. Он отправился к орудиям, продолжая Думать свои горькие думы, но не забывая внимательно оглядывать ряды орудий.
        Пусть капитан прикажет установить вертлюги на рельсы, — сказал ему де Лигондез. — Мне хотелось, чтобы он приказал мне оставаться здесь, ведь я хочу быть в курсе событий и следить за англичанами.
        Де Бьенвилль ответил ему с таким же жаром:
        - Эта батарея поможет нам одержать победу, мы будем палить изо всех сил!
        Они были почти одного роста и, стоя лицом к лицу, юноши, казалось, несмотря на юность, рвались в бой. Но дальнейший их разговор свидетельствовал о другом.
        - Жан-Батист, — шепнул де Лигондез, — надеюсь, мне не станет плохо. Я что-то странно себя чувствую. Рассказывают, что в начале сражения часто людей выворачивает наизнанку.
        - Капитан предупредил меня и посоветовал посильнее затянуть пояс. И еще он сказал, что это не страшно, многим храбрым людям становилось дурно во время сражения.
        - Но, — де Лигондез с сомнением покачал головой, — что подумают остальные матросы? Мне не хотелось бы предстать перед ними трусом!
        Д'Ибервилль расхаживал на юте. Он нахмурил брови и не сводил взгляда с вражеских судов. Они приближались достаточно медленно. На «Хемпшире», следующим первым, еще оставались главные паруса, но на «Деринге» и «Гудзоновом заливе» оставались только топсели.
        У командира французского судна возникла проблема — «Деринг» и «Гудзонов залив» были зафрахтованы торговой компанией — они везли провиант для гарнизона в форт Нельсон. Обычно атаковывали сопровождающее судно, а после того как с ним разделывались («Если Господь Бог и добрые святые благословят меня на победу»), нападали на торговые суда. Но если он сейчас займется «Хемпширом», остальные два корабля могут скользнуть к рейду, а форт хорошо укреплен и если у него вдоволь продовольствия и запасов, он сможет выстоять в течение долгого времени, поэтому ему необходимо было в первую очередь не позволить кораблям приблизиться к рейду.
        Д'Ибервиллю было трудно принимать подобное решение, он понимал, что если сразу нападет на «Хемпшир», то сможет его уничтожить с минимальными потерями. Если даже на «Хемпшире» не спустят паруса, капитан Флетчер с английского судна не сможет обогнать «Пеликан», и инициатива останется в руках Д'Ибервилля. Д'Ибервилль видел, как Флетчер расставлял команду по местам, ожидая нападения. Англичанин развернулся. Если бы «Пеликан» смог прямо сейчас нанести удар! Д'Ибервилль чувствовал в руках близкую победу, и с языка у него чуть не сорвалась команда начать атаку.
        Но в это мгновение, подобному истинному гению, он решил пока не нападать на «Хемпшир». Он станет атаковать оба торговые корабля, а «Хемпшир» не сможет вступить в бой. Ему придется полагаться на свое уменье, чтобы поймать Флетчера в нужный момент, когда тот прикажет поднять дополнительные паруса.
        - Развернулись!
        Команда была опытная, члены экипажа сразу повиновались приказу. Но следующий приказ всех поразил, как поразил бы залп вражеских орудий. Офицеры не могли поверить собственным ушам. Им приказали оставить «Хемпшир» в покое, атаковать «Деринг», второе судно в прерванной цепочке кораблей! Но офицеры обязаны повиноваться приказам, и все начали действовать. По вантам забегали матросы, через несколько секунд поднялся новый парус. На палубе канониры замерли на постах. Маневр прошел настолько чисто, что Д'Ибервилль крикнул с юта:
        - Храбрецы! Пусть теперь ударит молния! Английский капитан сразу понял, что Д'Ибервилль его перехитрил. Флетчер быстро поднял паруса и попытался поймать ветер и атаковать «Пеликана» с тыла. Но помочь «Дерингу» он уже не мог.
        С расстояния трехсот ярдов команда Д'Ибервилля «Снести мачты!» принесла плоды — вниз упала грот-мачта. Несчастному «Дерингу» ничего не оставалось, как удирать, и корабль, «хромая», отправился на северо-восток на всех парах, даже и не думая отправляться в форт Нельсон с провиантом и запасами снарядов, находящимися у него в трюмах.
        Д'Ибервиллю сейчас следовало держаться своей необычной стратегии. Если он прибавит парусов и помчится вперед, что сможет таким же образом расправиться с «Гудзоновым заливом». («Господь Бог дал мне отличных артиллеристов!») Но если ему не удастся повредить второе торговое судно, оно с помощью дополнительных парусов прорвется к рейду и поможет своими грузами форту. Тут трудно заранее все просчитать, иногда приходится полагаться на удачу!
        Но другим проявлением гения является изменение планов в то время, когда их начинают исполнять, и импровизация приносит великолепные результаты. Что-то случилось, и Флетчер попытался уйти к югу, чтобы воспользоваться попутным ветром, и сейчас пристраивался позади «Пеликана».
        Д'Ибервилль приказал сделать разворот. Он даже рискнет неудобством подветренного положения, чтобы быстро расправиться с англичанином, оставаясь между торговым судном и рейдом.
        Это была удивительная идея! Д'Ибервилль отдал следующий приказ: «Поднять паруса!» — и они забились по ветру, «Пеликан» набрал скорость. Всем стало понятно, даже столпившимся в возбуждении на палубе «Гудзонова залива», которых так бесцеремонно вывели из игры, что вскоре проследует жестокая битва, это будет подобно сражению гладиаторов, которые убивают врага одним ударом, и все будет закончено в считанные минуты.
        - Хозяин, — сказал слуга Д'Ибервилля, — ваш камзол! Командир, не поворачиваясь, сбросил красивый камзол на руки слуги. Потом быстро сорвал длинную золотую цепь с шеи: она были слишком длинной и могла помешать во время битвы, сбросил башмаки, решив драться в чулках, чтобы не поскользнуться на палубе во время абордажа.
        Слуга из Лонгея оставался рядом с хозяином, и его бледное лицо возвышалось над грудой атласа, которую он держал в руках. Он оставался на месте во время боя — боялся не за себя, а за своего хозяина.
        - Мсье Пьер, я никому не отдам ваш камзол, берегите себя!
        Никогда прежде морское сражение не заканчивалось настолько быстро и решительно. Флетчер не успел развернуться, как его догнал «Пеликан», Они плыли рядом, и «Хемпшир» пытался оттеснить в сторону французское судно. С «Хемпшира» раздались залпы мушкетов, — они обрушились на оснастку и палубы судна Д'Ибервилля. Слуга Д'Ибервилля пытался спокойно наблюдать за происходящим, но ему казалось, что звук выстрелов напоминает звуки града, изо всех сил «лупящего» по густым лесам в окрестностях Лонгея. Ему слышались отовсюду крики, он понимал, что некоторые пули нашли свою цель. Слуга напрягся, когда почувствовал, как «Пеликан» замедлил ход.
        - Цельсь!
        Д'Ибервилль поднял вверх руку. Его команду передали дальше, раздались громки залпы орудий. На расстоянии ярда орудия поливали смертельным огнем корпус вражеского корабля.
        Орудия англичан сразу дали ответный огонь, но они чуть запоздали, и от отдачи заряды летели не точно в цель. Они разорвали оснастку французского корабля, поломали мачту, оставляли огромные дыры в парусах. Некоторые заряды повредили корпус, и отверстия находились слишком близко от ватерлинии.
        Но «Хемпширу» досталось гораздо сильнее. Первый залп наделал отверстий в корпусе, и корабль качался и наклонялся, вода проникала через отверстия. Им не представился шанс для нормального ответного удара! Насосы не работали, оснастка почти полностью отсутствовала и не слушалось рулевое колесо. Кроме того, корабль поразил смертельный удар «в брюхо». Чудесное судно клонилось во все стороны, как раненый гладиатор. Казалось, судно тонет, мачты наклонились, и команда полезла на ванты, как муравьи, ожидая, что судно затонет в любую минуту.
        - Хозяин, ваш камзол, — послышался голос слуги.
        Д'Ибервилль тяжело дышал в предвкушении минуты триумфа. Он быстро накинул камзол и натянул дорогие башмаки с роскошными пряжками.
        - Жиль, мы победили!
        - Конечно, хозяин.
        Слуга вдруг отвернулся и быстро побежал к каюте, чтобы там окончательно прийти в себя.
        Через час все было закончено. «Хемпшир» утонул, над «Гудзоновым заливом» появился белый флаг, а «Деринг» помчался прочь на всех парах и исчез за горизонтом.
        Д'Ибервилль читал молитву, стоя у ограждения палубы, и наблюдал, как плавала вокруг лодка, которую он спустил, чтобы подобрать с затонувшего корабля оставшихся в живых.
        - Прошу тебя, Боже, — тихо говорил Пьер, — чтобы погибшие сегодня получили Твое прощение. Это были настоящие солдаты, они больше привыкли сражаться, чем читать молитвы. Эти бравые парни встретили смерть без подготовки, у них не было времени подумать о душе. Господи, они заслуживают милости Твоей! Такой же, как те, кто спокойно находится в тепле дома и никогда собой не рискует, выполняя Твои планы! Господи, прими с милостью моих людей, погибших сегодня.
        Как позже стало известно, у него не было повода молить о милости Бога. Корабельный врач на секунду вышел на палубу, чтобы глотнуть свежего воздуха. Его руки были в крови по локоть, и командир приблизился к нему с робостью столь нехарактерной для него.
        - Мсье Жан, каковы наши потери? Врач ему ответил быстро и почти весело:
        - Мой капитан, у нас нет погибших. Семнадцать человек ранены, но я надеюсь, что с ними все будет в порядке. Конечно, кое-кому придется расстаться с рукой или ногой. Но разве мы станем беспокоиться о нескольких ногах или руках, потерянных в заливе Морт, если ни единая душа канадца не отправится отсюда в последний путь на небо?!
        Д'Ибервилль все еще не мог успокоиться.
        - Как дела у моих офицеров? Сколько раненых?
        Но врач продолжал говорить также уверенно и спокойно.
        - Конечно, мой капитан. Хорошие офицеры всегда находятся в гуще событий, а у нас служат только хорошие офицеры. Шевалье де Лигондез получил занозу в ногу, Руер де ла Карбоньер сломал локоть, — врач начал колебаться, — мсье де Бьенвилль…
        Д'Ибервилль быстро перебил его.
        - Он пострадал? Сильно?
        - Его задело осколком снаряда. К сожалению, пострадала рука, но, мой капитан, рана не очень серьезная. Его отбросила взрывная волна, и его нашли не сразу. Мсье де Бьенвилль потерял много крови. Но не беспокойтесь, клянусь, я вскоре поставлю его на ноги, и у него… останется только большой шрам.
        Глава 2
        Французский флаг развевался над фортом Нельсон, Д'Ибервилль шагал очень твердо, когда вышел из дома губернатора и пошел по двору. Он заметил, что из-за угла за ним наблюдал один из детей гарнизона, Пьер остановился, широко улыбнулся и сказал по-английски:
        - Привет, малыш. Ребенок серьезно ответил:
        - Привет!
        Д'Ибервилль собирался посетить палату для раненых и больных, и ему хотелось подкрепиться перед визитом. Он постучал в дверь кухни и попросил:
        - Подайте мне стакан вина.
        Через дверь высунулась рука со стаканом в ней, а потом показалось неприязненное лицо англичанина. Пьер сказал:
        - Хорошо, что вы меня предупредили заранее, потому что это пойло никак не напоминает вино.
        Он сделал второй небольшой глоток кислятины и продолжил, жестикулируя стаканом:
        - Послушайте, англичане и французы постоянно дерутся. Иногда выигрываете вы, иногда — мы. Но могу сказать абсолютно точно: французы всегда делали вино лучше, чем англичане.
        Проходя снова двором, Д'Ибервилль внимательно взглянул на небо. У него был вид человека, который знал, что временами течение истории зависит от погоды. Небо оставалось чистым, ясным и синим, но кое-где заволакивало серым — значит скоро холода. Дул сильный ветер, флаг словно летел по воздуху, по временам в воздух поднимались сухие листья, перелетавшие через ограду. Пока Д'Ибервилль смотрел в небо, он увидел, как огромная стая диких гусей поднялась над вершинами деревьев и в точном строю пролетела у него над головой.
        Стояли последние дни, когда можно было воспользоваться водным путем, и он понимал, что не вправе больше задерживать отплытие судов, потому что вскоре окончательно замерзнут проливы. Ему следовало покинуть эти места давно, но шел шторм с северо-востока, эту случилось на следующий день после битвы. Шторм обрушился с такой силой, что «Пеликан» сорвался с якорей, и его выбросило на берег. Судно треснуло посредине киля, и трюмы наполнились водой. Раненых с трудом переправили на берег на лодках и плотах. Сразу стало ясно, что «Пеликана» не смогут вовремя подготовить к возвращению во Францию, и Д'Ибервилль решил использовать «Профонд», один из мелких кораблей, оставшихся в проливе и потому прибывших через несколько дней после битвы. Оказалось, что судно тоже пострадало, ремонтные работы затянулись, — видимо, для их окончания понадобится еще одна неделя.
        Д'Ибервилль снова взглянул на небо и решил отправляться в путь немедленно.
        Крытый проход вел от северного бастиона форта, до помещения, где находились раненые. Д'Ибервиллю нужно было зайти туда, и он в который раз удивился — почему врачам так нравилось работать в изоляции и полумраке? Он сам, конечно, понимал, что врачи работали в темных углах замков, в подвалах таверн или в зловонных трюмах судов не по собственному выбору. Они просто брали то, что им предлагали, и пытались отлично работать в подсобных условиях, пытаясь вылечить раненую или больную плоть, оперируя и леча людей при мерцающем свете факелов. Им удавалось спасти больше жизней, чем можно было бы ожидать при подобных ужасных условиях.
        Д'Ибервилль стоял в небольшой и темной передней комнатке и ощущал неприятный запах боли и смерти. В этом непроветриваемом помещении хранились запасы трав. На противоположной стене на крюках висели рядами мешки и мешочки, в которых хранились травы и порошки. Д'Ибервилль обладал превосходным здоровьем, и он с отвращением прочитал названия: сыть длинная, скипидар, кассия, блошница дизентерийная, камнеломка, череда, тамаринд, чистотел…
        - Господи! — пробормотал Д'Ибервилль. — Не позволю им никогда потчевать меня этой гадостью!
        Он внезапно остановился, когда подошел к огороженному одеялами месту позади кладовки для трав. Там раздался громкий крик — высокий, безумный и почти нечеловеческий. Неохотно Пьер отогнул край одеяла и увидел, что хирург с помощниками ампутирует ногу матроса, привязанного к доскам помоста. Если бы Пьер не узнал раненого, он бы тотчас ушел отсюда.
        - Эдуард, — услышал он голос хирурга, — живо подай раскаленное железо.
        Человек, раздувавший очаг, сразу понес врачу ведро с углями, поверх которых лежал инструмент, похожий на кочергу с раскаленным до бела кончиком. Хирург окутал руку несколькими слоями полотна и взял «кочергу» за ручку, а потом приложил раскаленный конец инструмента к окровавленному обрубку ноги. Он резко водил рукой вверх и вниз, прижигая рану. В воздух поднялся сизый дымок, и комната наполнилась запахом горячей плоти. Раненый молчал, — он потерял сознание при первом прикосновении раскаленного металла к культе.
        Помощники хирурга выпрямились и отступили от помоста. По их лицам тек грязный пот. Хирург прокричал:
        - Аккуратно забинтуйте ногу. Но не очень туго, неумехи! Мне не нравится, когда ампутированные конечности начинаются отмирать…
        Он подошел к Д'Ибервиллю, вытирая лицо полотенцем, использовавшимся во время операции.
        - Вот и конец! Работа очень трудная, но мне кажется, я с ней хорошо справился. Мне всегда удаются операции на нижних конечностях.
        - Это был Франсуа Мюро?
        - Да, мой капитан. К счастью, он сильный человек. Д'Ибервилль облизнул губы.
        - Неужели было необходимо ампутировать ему ногу?
        - Мой капитан! — хирург был уверен в себе. — Могу вас уверить, если бы мы не удалили ногу, вскоре началась бы гангрена.
        - Франсуа Мюро из Лонгея. Земля его отца расположена прямо за мельницей, когда мы были мальчишками, мы с ним часто гуляли вместе. Проследите, чтобы за ним был самый лучший уход.
        - Прослежу, — энергично закивал головой хирург. — Я старался работать, как можно быстрее, чтобы помочь ему. Мой капитан, обычно я не теряю ни секунды и могу быстро ампутировать ноги.
        - Он выживет?
        - Клянусь, что выживет. Он сильный, как бык. Да, он будет до старости ковылять на одной ноге. Но у него было сильное кровотечение!
        За экраном из одеял было темно, и душное зловонное пространство было настолько плотно уставлено кроватями, что санитары с трудом протискивались между ними. Все кровати были заполнены больными и ранеными. Люди лежали без ног, со сломанными ребрами, с лихорадкой. Среди них были те, кто поправлялся, и те, кто доживал последние минуты. Французы, раненые во время сражения, лежали вместе в одном конце помещения. Там было не так темно, воздух был чище и расстояние между кроватями было побольше.
        Д'Ибервилль пробрался именно туда и увидел сидящего на кровати брата. От бинтов рука казалась огромной.
        - Жан-Батист, у меня для тебя дурные новости. Мы отплываем завтра на рассвете.
        Де Бьенвилль расплылся в улыбке.
        - Какие чудесные новости! Я молился, чтобы Бог мне помог избавиться от этой вонючей дыры!
        - Но ты с нами не поплывешь! Ты должен оставаться здесь и возвратиться домой весной на первом корабле.
        Молодой офицер выпрямился на койке и начал тихо протестовать:
        - Почему ты мне говоришь, Пьер, что я должен остаться здесь? Я хочу плыть с вами к Миссисипи!
        Д'Ибервилль неохотно покачал головой.
        - Братец, к несчастью, это невозможно. Ты еще недостаточно выздоровел, чтобы переносить предстоящие нам трудности. Мы поплывем на «Профонде». Я должен взять с собой несколько заключенных, и мне необходимо в оставшееся пространство загрузить как можно больше провианта. Путешествие будет очень трудным. Кроме того, существует опасность того, что нам придется зимовать во льдах и провести там несколько месяцев. Нет, Жан-Батист, я не могу взять тебя с собой, иначе я подпишу тебе смертный приговор.
        - У меня хватит сил, — продолжал протестовать младший брат. — Мне нужно несколько дней подышать соленым воздухом, и тогда все будет в порядке.
        - Но я не могу взять тебя, а остальных оставить!
        - Здесь каждый верит, что с ним все в порядке.
        - Это правда, мсье Пьер! — закричал мужчина из Лонгея, лежавший поодаль от Жан-Батиста. — Возьмите нас с собой! Мать милосердная Богородица, мы больше не можем оставаться здесь.
        Д'Ибервилль понял, что к их разговору внимательно прислушивались. Послышался хор голосов — все хотели бы плыть на «Профонде». Никому не хотелось томиться восемь месяцев в заваленном снегом форте. Д'Ибервилль недовольно выслушал всех.
        - Вам известно, что я отправляюсь во Францию, а не в Квебек?
        Да, им это было известно, они сказали, что им все равно, куда плыть.
        - На корабле нет места для здоровых людей, — продолжал говорить командир. — Что мне прикажете делать с ранеными и больными, которым постоянно требуется врач, уход и лекарства? Клянусь Святым Кристофером, что даже безногий Франсуа, если бы мог говорить, заявил бы, что он тоже готов плыть с нами завтра! — Пьер возмущенно огляделся. — Неужели вам неизвестно, что половина из вас погибнет еще до того, как мы доберемся до Франции? Ему ответил хор голосов:
        - Если мы останемся в этой поганой дыре, то уж точно погибнем! Не оставляйте нас тут! Дайте нам шанс, мы готовы рискнуть.
        Д'Ибервилль мрачно нахмурился.
        - Ненормальные! Как я вас тут оставлю, когда вы мне говорите подобные вещи? Но я и с собой не могу вас взять, поскольку знаю, что для многих из вас это означает верную смерть! Что же мне делать?
        Он, громко топая, отправился к выходу, но потом остановился.
        - Все будет решать хирург. Я с ним соглашусь, никого слушать не стану и никто не смеет обжаловать его решение.
        Все начали улыбаться — стало ясно, что их не волнуют слова врача.
        Глава 3
        Король Франции остался доволен покорением «Гудзонова залива», и поэтому решил экипировать экспедицию на Миссисипи. Но королевский ум никак не мог связать две вещи. Когда Д'Ибервилль прибыл в Париж и поселился с братом, мсье Бьенвиллем, в таверне под названием «Ла Бутей Нуар», он, к собственному удивлению, узнал, что еще неизвестно, будет ли он командовать экспедицией. Все мечтали прославиться, и среди добровольцев были люди, никогда прежде не плававшие по морям. Получалось, что Король-Солнце мог довериться одному из этих ничего не знающих придворных. Жозеф де Марья мрачно качал головой и повторял, что сделал, что мог. Ему хотелось во всем обвинить Старуху — любовницу короля, норовившую помешать назначению Д'Ибервилля.
        Д'Ибервиллю пришлось всю зиму вести активную борьбу за назначение. Он часто бывал в Версале и Марли, разговаривал с министрами, с их помощниками, с любовницами министров и их помощников. Он проводил долгие часы, наблюдая, как король ужинал с придворными дамами. У Людовика XIV существовало правило не сажать с собой за стол мужчин, пока он поглощал огромное количество пищи. Бывало, когда он проходил мимо, король кивал ему головой.
        Пьер беседовал со всеми, кто желал его выслушать, спорил, убеждал, обещал, умолял. Приближалась весна, а ему так и не подтвердили, что честь вести экспедицию, которую он полностью заслужил, выпадет ему.
        Тем временем господину де Бьенвиллю приходилось частенько томиться в одиночестве. Он приехал во Францию после ужасов морского путешествия из Гудзонова залива, напоминая скелет. Каждый день в пучину моря опускали труп, привязав груз к ногам. В Рошфоре им удалось немного передохнуть, отъесться и получить должное медицинское обслуживание. Всего лишь через неделю он был в состоянии ходить самостоятельно по причалу и никак не мог удовлетворить дьявольский аппетит. Бинты и шины с руки сняли. Через пару недель на щеках появился румянец. Через три недели он был в состоянии сопровождать Д'Ибервилля в Париж. Жан-Батисту нечего было делать, и он начал знакомство с чудесами и опасностями великого города, его великолепием и бедностью. Он обычно бродил по прекрасному городу в компании с умным и не очень чисто вымытым парнишкой по имени Блез.
        Чтобы понять, как это случилось, следует объяснить, что таверна стояла неподалеку от залива, где красивые дома, выстроившиеся вдоль реки, напоминали новые кружева, пришитые к краю потрепанного и грязного воротника. Сразу за рядом красивых домов находились кварталы бедняков, настолько густо населенные, что их можно было сравнить с переполненным крольчатником. Таверна располагалась в начале узкой красивой улочки, и весь день туда-сюда сновали бледные, голодные, оборванные, с бегающими глазами посетители, де Бьенвилль в первые дни все время наблюдал за ними, и так он познакомился с Блезом.
        Мальчишка жил с матерью-вдовой и младшей сестрой в подвале деревянного дома, для которого давно прошли лучшие дни. Нужно уточнить, что они занимали небольшую часть подвала, разделенного на закутки для остальных жильцов с помощью рваных и заплесневелых одеял. Так было днем, а ночью их снимали и использовали по назначению. Это была ужасная сырая дыра, и вода стекала по стенам. В помещении был земляной пол и одно крохотное окошко. Блез и еще один мальчик, он был постарше и отзывался, когда его называли ле Дроль (Пройдоха), постоянно шатались у таверны в надежде каким-то образом заработать — сбегать по поручению, подержать уздечку коня, открыть дверь кареты, перенести вещи, де Бьенвилль выбрал Блеза, потому что он был моложе своего шумного и наглого дружка, а уж потом он узнал, что маленькая семья в подвале всецело зависела от заработка мальчишки.
        Блез помогал ему бродить по городу, и он вскоре познакомился с Парижем, стал любить и ненавидеть этот город.
        Юноша боялся хитрости и бедности. В Новой Франции жизнь была простой, там никто не нуждался, не голодал, почти не совершались преступления. Париж не только дал ему знания о жизни, о которых он и не подозревал, но научил его такому, что ему не было присуще, когда он отправлялся в длительное путешествие из огромного «монастыря», расположенного вдоль острова Святого Лаврентия. Он понял, зачем нужны колонии, когда увидел, как перенаселены города Старого Света и как ужасна жизнь в трущобах.
        Как-то вечером он решил непременно посетить театр.
        - Блез! — кричал он, всматриваясь в темные тени, торопясь к дверям таверны. Послышалась какая-то возня и появился Блез. За ним увязался ле Дроль.
        - Милорд, возьмите сегодня меня, — начал ныть парень. — Я покажу вам самые интересные местечки в городе. Вам нужна женщина? Вы желаете посетить театр или принять участие в карточной игре?
        - Вот пройдоха! Ну что ему известно о Париже, который хочет увидеть такой достойный джентльмен, как вы!
        - Я уже привык к Блезу.
        - Послушайте меня, милорд! Его отец исполнял танец на веревке!
        Де Бьенвилль нахмурился — он понимал, что ему пытался объяснить ле Дроль.
        Парень старался выразиться яснее.
        - Неужели вам нужен проводник, чей отец дрыгает ногами на ветру?
        - Это правда, мсье, — сказал Блез, выходя из темноты на свет. — Я вам ничего не сказал раньше, мне трудно об этом говорить. Мсье, моего отца повесили месяц назад.
        - Он был ворюгой! — завопил ле Дроль.
        - Он был старьевщик. Мсье, мой отец по ночам выходил с корзиной на помойку и собирал там все, что выбрасывали люди, таким образом мы жили. Как-то он вернулся с чудесным носовым платком, а в него было завернуто золотое кольцо. Он помнил, где он его нашел, и он не знал, кому это кольцо принадлежало раньше. Мсье, он попытался получить за кольцо деньги. Разве он не имел права сделать это? Его забрали в тюрьму и обвинили в воровстве, а потом повесили. Так случилось, что кольцо принадлежало одной важной даме.
        - Он до сих пор висит в цепях! — продолжал кричать ле Дроль, — и вороны выклевали ему глаза.
        - Пошли, Блез, — сказал де Бьенвилль, возмущенно глядя на доносчика, — нам не надо торопиться, я отправляюсь в театр.
        По пути к рю де Фоссе, где был расположен театр Комедии Франсез, он задавал мальчишке много вопросов и, наконец, задал самый последний: хотел бы Блез жить в стране, где всегда достаточно еды и где каждая семья живет в собственном домике, где никто не ворует и соответственно никого не вешают?
        К изумлению Жан-Батиста, мальчик не высказал особой радости и желания.
        Покинуть Париж? Ему не понравилась эта идея. Париж с его жестокостью к детям, жившим в голоде и нищете, по-прежнему оставался для них целым миром. Мальчик спросил, правда ли, что в новой стране очень холодно, и там человека на каждом шагу подстерегают разные опасности?
        Господин де Бьенвилль заплатил пятнадцать су за место в партере. Это была скамья без спинки, покрытая тонкой зеленой фланелью. Над партером возвышалась первая галерея с ложами по бокам, где сидели важные дамы — некоторые из них были поразительно прекрасными. Они держали в руках лорнеты, де Бьенвиллю понравилось, что в партере тоже было немало модно одетых людей. Его окружали хорошо одетые мужчины, передававшие друг другу табакерки и громко разговаривавшие. Казалось, они верили, что их никто не посмеет осудить.
        Человек, сидевший рядом с Жан-Батистом, вел разговор с мужчиной, сидевшим перед ним.
        - Сегодня не будет Габини, — сказал он обиженным тоном. — Вместо этого покажут две пьески с Бароном и Ла Дюк-лон. Моя лапочка будет исполнять роль в другой пьеске. Я это воспринимаю как личное оскорбление, потому что пришел сюда, чтобы только посмотреть на Габини. Если бы мне пришлось покупать билет, чего я, естественно, не сделал, потому что они слишком ценят мое присутствие здесь, я бы потребовал сразу же возвратить мне деньги!
        - Но в данной ситуации есть свои положительные стороны, — возразил человек, сидящий впереди. — Барон и Ла Дюклон выступают одновременно!
        Де Бьенвилль с интересом оглядывался.
        Занавес был опущен, перед ними была авансцена, доходящая до партера. Она была длиной тридцать футов и такой же ширины. Жан-Батист ждал, когда же наконец поднимется занавес, и не заметил, как внимательно все разглядывали женщин в ложах. Первая ложа направо выходила прямо на авансцену, и это было удобно для зрителей, находящихся в ней, потому что им все было хорошо видно и их легко мог разглядеть любой. В ложе находились мужчина и женщина, и зрители активно их обсуждали, перешептывались, смеялись и даже показывали пальцами. В этом не было ничего удивительного, потому что женщина была молоденькой и хорошенькой, и наряжена настолько модно, что все дамы в театре пытались детально изучить ее наряд. На ней было чудесное платье цвета севрской синевы. Юбки были настолько широкими, что было ясно — под ними кринолин. На ней не было шляпки, а волосы были высоко подняты и красиво причесаны. Маленькая мушка была налеплена на кончик носа! И она выглядела задорной и очаровательной!
        С ней был длинноносый с толстыми губами мужчина, не снявший шляпу. Он наклонялся вперед и нахально разглядывал публику в зале.
        Занавес медленно и со скрипом поднимался, и актеры во главе с великим Этьеном Бароном начали играть первую комедию. Все актеры стояли на авансцене, на которой воздвигли декорации — кушетки, два кресла и вышитый экран перед камином. Бархатный баритон Барона начал очаровывать аудиторию, и де Бьенвилль полностью покорился этому чуду.
        Он был настолько увлечен, что не обращал внимания на условность происходящего на сцене. Юноша не заметил, когда актеры вышли вперед, чтобы позади них сменили декорации, поставив перед старыми нечто вроде большого задника. Когда закончилась первая пьеска, де Бьенвилль смог вернуться к реальности из зачарованной страны фантазии, сотворенной автором пьесы, и начал замечать, что происходит вокруг.
        Он сразу заметил даму в ложе.
        Это была Мари. Он ее узнал, несмотря на роскошный костюм и манеры великосветской дамы, которые она умело копировала. Несколько минут юноша не двигался, упиваясь ее красотой. Его одолевала буря эмоций. Ему хотелось подбежать к ложе, схватить красавицу на руки и унести ее отсюда, а если понадобится — пронзить шпагой ее спутника. Потом он вдруг почувствовал к ней отвращение, понимая, какую жизнь она ведет.
        С того места, которое он занимал, ему не было видно ее спутника. Чтобы лучше его разглядеть, де Бьенвилль поднялся с места и обошел кругом партер. С нового места он мог прямо заглянуть в ложу через пустую авансцену. Юноша пришел в ужас — с Мари был не Жозе де Марья. Мужчина был гораздо его моложе, и та надменность, с которой он держался, показывала, что он занимал более высокую социальную ступеньку.
        Де Бьенвилль не ожидал этого и растерялся. Он не сводил с ложи изумленного взгляда и ничего вокруг себя не замечал. Он понимал, что Мари выставила себя на продажу, ее красоту должным образом оценили и хорошо за нее платили. Дела у нее шли вполне великолепно. Растерянный и отвергнутый любовник из Новой Франции изучал наглое лицо ее последнего покровителя. Он даже подумывал о том, чтобы скрестить с ним шпаги, но больше не взглянул на Мари.
        Де Бьенвилль не вернулся на свое место, которое тут же занял кто-то иной, и покинул театр, не обращая внимания на то, что занавес поднялся, и послышался милый голос Ла Дюклон, — она захохотала в начале второй пьесы. Юноша застыл рядом с театром, уставившись в темноту и не думая о том, что он станет дальше делать.
        - Мсье, — обратился к нему Блез, появляясь из темноты, — я могу проводить вас в гостиницу.
        - Блез, ты — молодец!
        Де Бьенвилль все еще никак не мог взять себя в руки. Он молча последовал за мальчишкой. В темноте было невозможно разглядеть дорогу, где в еще более темных углах таилась опасность, де Бьенвиллю пришлось напрячь внимание, и это усилие изгнало у него из головы обиду за разбитую мечту.
        - Блез, — сказал он, осторожно шагая по грязи и слизи улицы. — Этот вечер перевернул всю мою жизнь. Меня поразили шок и обида. Я был разочарован, и моя гордость подверглась тяжелому оскорблению Меня покинула надежда на счастье, и с этого момента я всецело посвящу себя только обязанностям. Возможно, так будет лучше для всех.
        Он представил себя худым и поседевшим человеком, который возвращается в тот же театр после того, как он много лет покорял Новый мир. Когда он появится в театре, все начнут его приветствовать.
        - Вместо того чтобы стать скучным обывателем, привязанным к семейству и куче ребятишек, я смогу кое-чего достичь для Франции и Святой Церкви.
        Он помолчал в темноте.
        - Да, так будет гораздо лучше, мой дружок. Гораздо лучше! Что такое счастье? Мечта, наркотик! Если мне никто не будет мешать, я могу стать… я могу стать…
        Из-за Мари де Бьенвилль остаток дней в Париже был очень несчастлив. Когда наступила теплая погода и наконец стало известно, что Д'Ибервилль возглавит командование экспедицией, он упросил брата отослать его в Рошфор, где он мог принести пользу, помогая укомплектовывать корабли и присматривать за тем, какое им поставляли продовольствие и различные припасы. Д'Ибервилль был с ним согласен, и де Бьенвилль покинул Париж.
        В Рошфоре юноша сразу понял: чтобы вылечить дурное расположение духа, существуют два способа. Первое — работа, а второе — знакомство с хорошенькой женщиной. И тогда разбитое сердце перестанет болеть.
        Ему пришлось много работать, и он не замечал, как убегало время, де Бьенвиллю было известно, что продовольствие, которое поставляли официальные контрактовщики, было плохого качества, и с этим ничего нельзя было поделать, потому что контрактовщики таким образом наживались сами и давали взятки направо и налево, де Бьенвиллю пришлось заняться дополнительной закупкой провианта за деньги собственного семейства. Он следил абсолютно за всеми покупками, и ни одна бочка или ящик с продовольствием не попали на борт корабля, пока он все сам не проверил. Он пробовал сушеную рыбу и солонину, проверял мушкеты и порох, и даже осматривал сельскохозяйственный инвентарь. Он сражался с кон-трактовщиками и спорил с лавочниками, де Бьенвилль тщательно проверял счета и накладные. Шарль доверил ему деньги, а тот не тратил их зря. Юноша торговался за каждый су, принадлежащий семейству ле Мойн.
        Как-то утром он спорил с лавочником, владельцем небольшой лавочки рядом с портом. У хозяина было слабое зрение, и он никак не мог найти то, что было нужно. Наконец он крикнул:
        - Стефани, помоги же мне! Стефани!
        Девушка спустилась по лестнице, ведущей из жилого помещения. Она была небольшого роста и двигалась так тихо, что де Бьенвилль ее не видел, пока она не сказала:
        - Да, отец, чем я могу тебе помочь?
        У нее был приятный низкий голос, и Жан-Батист внимательно взглянул на нее. Он увидел, что у нее красивые серые глаза и темные волосы, которые очаровательными кудряшками обрамляли широкий умный лоб. Девушка была аккуратно одета, из-под юбки мелькали стройные ножки.
        Он не сводил с нее глаз, пока девушка быстро и толково сделал все, что от нее требовалось. Это поразило Жан-Батиста. Он видел, что она во всем отличалась от Мари, и это сильнее привлекало его к ней. Юноше хотелось повидать ее еще раз.
        Он смог найти множество причин, чтобы не раз возвратиться в небольшую лавочку, и каждый раз старику-отцу приходилось прибегать к помощи дочери. Она тихо входила, кланялась посетителю и говорила:
        - Доброе утро, мсье, — а потом быстро делала то, что нужно.
        Как-то раз, когда отец отошел куда-то, Жан-Батист улучил момент и спросил девушку, не желает ли она встретиться с ним. Она в это время склонилась над прейскурантом, потом резко выпрямилась и с удивлением взглянула на юношу.
        В серых глазах застыл вопрос. Наверное, ей не удалось ничего прочитать в его взгляде. Она ответила ему тихим и грустным голосом:
        - Благодарю вас, мсье, но это невозможно, нам не следует этого делать.
        Когда он зашел еще раз, ему стало ясно, что она обдумала его предложение. Девушка взглянула на него, улыбнулась, а потом быстро опустила глаза:
        - Мсье, я решила по поводу вашего предложения. Мне было бы приятно…
        Они встречались несколько раз, что было всегда весьма сложно осуществить. Они прогуливались по пристани. На Стефани был накинут плащ с капюшоном, он служил двойной цели — защищал ее волосы от мелкой водяной пыли и скрывал черты лица, чтобы ее никто не мог узнать. Но девушка опасалась, что ее может кто-нибудь увидеть. Однажды, проголодавшись, они зашли в таверну, но привлекательная девушка так волновала окружающих, что им пришлось покинуть таверну. Наконец, они решили видеться в лавке, когда отсутствовал ее отец.
        Жан-Батист с каждой проведенной с девушкой минутой понимал, насколько сильно она отличается от Мари. Стефани могла вести умные разговоры, но часто она веселилась и болтала, как девчонка. Но больше всего его привлекало ее изящество. Его восхищали ее крошечные ножки, он тщательно их измерил в туфлях и без них, и решил, что ее ножки были намного меньше ног Мари.
        Когда пришло время отправляться на юг, можно было сказать, что первая стадия его лечения прошла успешно.
        Во время долгого путешествия через Атлантику де Бьенвилль постепенно начал забывать удар, нанесенный ему судьбой и Мари, и постоянно вспоминал о Стефани.
        Но даже дочь лавочника все реже вспоминалась ему после того, как суда обогнули Флориду и оказались в испанском порту Пенсакола. Там группа индейцев стояла лагерем у форта, и де Бьенвилль отправился к ним. Его интересовало, насколько они отличаются от северных индейских племен. Видимо, они не произвели на него сильного впечатления, потому что с ними была дочь вождя. Она была грациозна и прелестна, с мягкими черными глазами и чудесной формы носиком, который морщился, когда она улыбалась. Через плечо у нее была накинута красная шаль, она обнажала одну пухленькую руку с медного цвета кожей.
        Индейцы исполнили несколько песен, а дочь вождя, закрепив вокруг талии кусок коры, разрезанной на полосы, и Держа в руках белые перья, изобразила перед ними танец племени. Это был спокойный танец. Она красиво и медленно разводила руками, но потом начала танцевать быстрее, и по одному бросала белые перья над головой, а куски коры временами обнажали голые ноги.
        Де Бьенвилль не сводил взгляда со стройной фигурки. Девушка дарила ему взгляды, а когда танец закончился, она на секунду остановилась рядом с ним и что-то произнесла мягким приятным голосом, напоминавшим щебетанье птиц.
        Их сопровождал молодой испанский офицер, он сидел рядом с де Бьенвиллем. Офицер говорил по-французски, и после танца сказал:
        - Ее зовут Хуши Бухаха, что означает — Пересмешник.
        - Я никогда не видел такой хорошенькой девушки, — ответил ему де Бьенвилль.
        - У них есть много хорошеньких девушек, но никто из них не может сравниться с Хуши Бухаха.
        - Что она говорит?
        - Я не знаю, — вздохнул испанский офицер, — но хотел, чтобы она тоже самое сказала бы мне.
        Де Бьенвилль больше не видел Хуши Бухаха, но оставался уверен — если бы ему представился случай продолжить знакомство, незнание языка никак не помешало бы их более близким отношениям. Он подумал, что Д'Ибервилль был прав. Мир полон красивых женщин, они были настолько разными — всех цветов кожи, с разными, но прекрасными фигурами, и все они его волновали!
        Глава 4
        Д'Ибервилль громко выкрикнул:
        - Река Хид! — и высоко поднял руку.
        Много дней французы плавали в рыбацкой лодке вдоль грозных берегов. Они продвигались медленно, чтобы не увязнуть в окружавших берега болотах. Их удивляли странные скалы, которые, как оказалось, состояли из окаменелых стволов деревьев. Эти сооружения находились у устьев ручьев, подобно фантастическим сиренам, зазывавшим к себе моряков. Следовало признать, что все почти потеряли надежду.
        Д'Ибервилль сразу понял, что они достигли цели, когда увидел, что синие воды залива стали серыми, и на прежде спокойной поверхности появилось движение струй и завихрения. Он задрожал от предвкушения, когда под ним лодка начала резко двигаться. Он стоял на носу и, прикрыв рукой глаза от солнца, вглядывался в берег. Пьер понял, что они находятся рядом с устьем реки!
        Д'Ибервилль заметил прогалину в монотонной линии ив, где стояли утесы подобно караульным, и эта прогалина напоминала вид на море, через нее бурным потоком в залив неслись серо-красные воды.
        Никто больше не сомневался: это была Миссисипи, которую они так долго искали. Это была именно она. Любой француз сразу бы ее узнал. Все начали креститься, а потом издали громкие крики радости.
        Д'Ибервилль, помолчав, сказал:
        - Здесь стояли великий Ла Салль и храбрец Тонти. Интересно, о чем они в тот момент думали? Наверно, они ощущали себя беспомощными и слабыми, глядя на сотворенное природой чудо, — он заговорил громким голосом: — Теперь мы отворили дверь, которая закрылась после смерти Ла Сал-ля. Миссисипи от устья до впадения в залив принадлежит французам. Нам выпала доля защищать ее от врагов.
        Затем Д'Ибервилль снова вспомнил о своей заботе лидера: следует привязать лодки на ночь, проверить, удачно ли выбрано место, а потом приказал готовить ужин. Наконец, обратился к де Бьенвиллю, тот размещал часовых и был в грязи по бедра.
        - Жан-Батист, — шепнул старший брат, — наконец нам удалось совершить чудо! Ле Мойны добились своего!
        Они не сводили друг с друга взгляда, а их молчание говорило весомее многих слов. Д'Ибервилль коснулся рукой плеча брата.
        - Если бы они были с нами в момент триумфа — Шарль, Поль, Жозеф и наши «малыши»! И те трое, кто уже умер… Как было бы чудесно собраться всем братьям ле Мойн.
        - Пьер, мысленно они все с нами.
        Д'Ибервилль медленно кивнул, вспоминая смерть Луи, храброго младшего брата, чье место в его сердце никто не сможет занять. Затем настроение у него резко поменялось, он заспешил.
        - Завтра мы предпримем первое путешествие белых людей по водам Миссисипи. Нам необходимо добыть неопровержимые доказательства. Нам также следует подыскать место для великого города и морского порта, который мы собираемся построить.
        Неделей позже — 9 марта 1699 года — французы увидели широкий изгиб реки, один из многих, которые они прошли во время медленного продвижения, отдалясь от моря. Во главе процессии следовал баркас, управляемый веслами. На носу стоял Д'Ибервилль, глядя на извилистые берега огромной реки. Он вел беседу с де Бьенвиллем. Юноша восхищался всем, что видел. Март помогал распуститься роскошной листве на деревьях, кругом цвели неведомые им цветы. Он восхищался всем Увиденным и восклицал:
        - Боже, какое чудо! Или:
        - Это просто невозможно!
        Вокруг буйствовала тропическая природа. Братья любовались лагунами и старицами, кипарисовыми деревьями и красными кедрами, но обсуждали они не гуронов и ирокезов, а другие индейские племена.
        - Мы недалеко отплыли от залива, — сказал Д'Ибервилль, — мне кажется, что индейцы затаились недалеко отсюда. Если мы их найдем, то сразу определим идеальное место для постройки города.
        Де Бьенвилль кивнул головой в знак того, что он внимательно слушает брата. Но в данный момент его заинтересовал взрыв цвета, представшего перед ними. Там было множество белых цветов, незнакомых ему, а на их фоне ярко выделялся синий цвет марта и роскошные розовые оттенки камелий и желтизна нарциссов.
        - Тебе здесь нравится? — сказал Д'Ибервилль и шлепнул брата по спине.
        Де Бьенвилль утвердительно кивнул головой.
        - Не верю собственным глазам! Да, Пьер, мне тут очень нравится. Все так отличается от нашей родной стороны, но как красиво!
        - Я рад это слышать, потому что, Жан-Батист, сдается мне, тебе придется провести тут много времени.
        Он взглянул в серьезное лицо брата.
        - Ты в последнее время сильно изменился. Так бывает всегда, — первая кампания может сделать из юноши мужчину или совсем сломать его. Мне приятно, что ты становишься настоящим мужчиной. — Старший брат захохотал. — За это нам следует поблагодарить маленькую мадемуазель из Рошфора. До меня дошли кое-какие слухи… Ты считал, что мне о ней ничего неизвестно? Ха-ха-ха, мой маленький Жан-Батист, это было первое, о чем мне сразу сообщили. Я даже поехал посмотреть на нее, она очень мила. Ты ее уже забыл?
        - Нет, Пьер, у меня отличная память. Д'Ибервилль довольно кивнул головой.
        - Но скоро позабудешь свою вдовушку. Так и нужно. Эта вдовушка наделала много шума в Париже.
        Баржа свернула вместе с изгибом реки. Впереди простирался широкий канал, и Миссисипи торжественно текла дальше. К северу от поворота земля повышалась, становясь плоской и ровной. Только вдалеке простирались низкие холмы.
        - Что-то мне подсказывает, что эти места следует получше изучать, — сказал Д'Ибервилль, внимательно осматривая необозримые пространства. Он поднял руку и указал на берег: — Взгляни! Развалины индейской хижины. Значит, здесь было их поселение. Наверное, неподалеку переправа. Что ты об этом думаешь, де Суволь? — спросил он. Казалось, де Суволя удивил вопрос.
        - Ничего. Земля понижается от берегов, она болотиста и поросла кустарником.
        - Тебе нравится это место? Де Суволь спокойно ответил:
        - Это место ничем не отличается от других, которые мы миновали, плывя по реке. Если вас интересует мой ответ, мне здесь совсем не нравится.
        Д'Ибервилль с улыбкой выслушал ответ лейтенанта, — было ясно, что он специально его «подначивал».
        - Ты не думаешь, что нам тут стоит остановиться и все внимательно осмотреть?
        Де Суволь захохотал.
        - Конечно, нет! Д'Ибервилль обратился к брату:
        - Де Бьенвилль, что ты видишь?
        - Впереди на расстоянии двухсот ярдов, — сказал де Бьенвилль, указывая вперед, — берега повышаются, и мне кажется, что они находятся высоко над уровнем моря. Это — хорошее место для города. Площадь должна выходить на реку, чтобы на севере можно было построить церковь и из нее была видна река. Казармы должны стоять на возвышении к западу. Пороховые погреба следует устроить в отдалении. Торговые ряды расположатся вдоль реки, а позади них будет построен жилой массив. Ландшафт таков, что улицы будут пересекаться под прямым углом…
        - Правильно! — воскликнул Д'Ибервилль. — Ты меня правильно понял. Это место чудесно подходит для крупного города, который мы должны построить. Место — идеальное, ровное, и его легко осушить. Мне кажется, что отсюда можно будет проложить две дороги к морю. А здесь, — он махнул рукой, и голос у него стал торжественным, — мы построим величайший город в Америке, больше чем Монреаль. Он станет Парижем на западе, французской столицей Нового мира!
        Они высадились на берег неподалеку от выбранного Де Бьенвиллем места для площади. Пока матросы разводили костры и готовили пищу из медвежатины и зерна кукурузы, Д'Ибервилль с братом отправились на прогулку вдоль речных берегов. Они остановились только тогда, когда чуть не увязли в болоте и когда услышали рев аллигатора.
        - Жан-Батист, — сказал Д'Ибервилль, — не так легко основать колонию. Легче отыскать место, где будет стоять церковь, и приказать помощникам проложить улицы. Тут требуются долгие годы тяжелого труда, опасностей и даже голода. Я не гожусь для подобной работы и не могу подолгу оставаться на одном месте и ждать, пока будут расти семейства и разрастутся сады, а я поседею и у меня будут болеть все суставы. Я — человек действия. — Он помолчал и взглянул вниз по реке, как бы желая отправиться на новое задание после того, как нашел устье реки. — Братишка, я хочу, чтобы ты построил новую колонию. Ты этим займешься, и если ты прославишься, что же, ты этого стоишь.
        У де Бьенвилля загорелись глаза, и Д'Ибервилль понял, что сделал правильный выбор.
        - Я тебе обещаю, — торжественно заявил младший брат, — если ты поручишь мне это благое дело, я с радостью посвящу ему всю жизнь. Другого великого шанса я себе не пожелаю! — Он замолчал, а потом задал брату вопрос: — Ты обратил внимание, что все города во Франции имеют чересчур большие поселения?
        Д'Ибервилль равнодушно кивнул головой.
        - Если бы все было не так, у нас бы не существовало колоний.
        - Так говорят во всей Европе. Беднякам приходится жить в жалких трущобах, где страдают от голода их души и тела. Но здесь, Пьер, континент настолько огромный, что хватит места для всех бедняков мира. Здесь каждый нищий может получить для себя ферму. Свежий воздух, хорошая пища и это — для всех! Пьер, нам следует поспешить! Мы должны открыть эту страну, чтобы всем страждущим представился шанс стать нормальными, процветающими гражданами.
        - Или умереть от голода, пока они будут к этому стремиться, — сухо ответил Пьер. — Будет нелегко заставить бедняков распрощаться с трущобами в городах. Кажется, им не улыбается вести пасторальную жизнь, мой дорогой крестоносец, и они с отвращением кривят губами при мысли о пище из молока и меда… Но ты проявил задор и желание, и я уверен, что ты справишься. Все трудности лягут на тебя. Что касается меня, я выйду в море, как только это станет возможным. Мне кажется, настало время патрулировать Спениш Мейн и начать борьбу с врагами короля, которые мне там встретятся!
        КНИГА ТРЕТЬЯ
        Глава 1
        Фелисите всегда вспоминалось детство как что-то серое и тоскливое, где главенствовали суровые законы и ограничения, которые наложила на нее строгая старуха с тяжелой рукой — тетушка Сулетта. Девочке не позволяли выходить за стены замка. С первого дня тетушка Сулетта ясно объяснила девочке, что за воротами ее ожидала опасность, и непослушные маленькие девочки, которые осмелятся выйти за ограду, могут погибнуть или их заберут в рабство. Девочка обладала живым воображением, и будущее рисовалось ей в виде трагедии. Но вместе с тем внешний мир выглядел таким зеленым, красивым и привлекательным, что малышка подогу оставалась у ворот и пыталась все подробно разглядеть, когда окованная металлом дверь открывалась, чтобы впустить или выпустить людей и повозки из замка. Девочка была уверена, что в окружающих лесах цветет множество роскошных цветов, и то удовольствие, которое она получит, собирая их, вполне возместит страх и опасность нового мира.
        Но было еще что-то, что портило ей настроение. Ей не позволяли играть с другими детьми. Тетушка Сулетта раз в день строго объявляла девочке, что ее сильно накажут, если она посмеет с ними заговорить. Позже она поняла, что тетушка Сулетта пыталась создать небольшой мирок, который населяли бы только они вдвоем. Фелисите принадлежала ей, и тетушка не желала ее ни с кем делить. Кроме того, она боялась, что девочка отойдет от нее, если у нее появятся друзья. Но пока Фелисисте была маленькой, она, конечно, ничего подобного не могла понять. Она жила одинокой жизнью и думала, что стала настоящим заключенным, и между нею и окружающим миром стоит тяжелая решетка, а мир был таким привлекательным и волнующим.
        У девочки была хорошая память, она никогда ничего не забывала. Она помнит, как совсем маленькой она лежала в кроватке и смотрела на огонек, мерцавший высоко над нею.
        Больше ничего в памяти не осталось — ни звука, ни действия. Когда девочка подросла, она часто думала об этом и пыталась понять, что же это был за резкий свет. Он не был солнцем или светом звезд, в этом девочка была уверена. Она никогда и никому об этом не говорила, поскольку считала, что это воспоминание принадлежит только ей одной, и если она расскажет о нем, то оно потускнеет в ее памяти. Но когда она подросла, и ей стукнуло лет шесть или семь, она начала расспрашивать об этом строгую тетушку.
        - Тетушка Сулетта, я всегда спала на этой кровати?
        - Всегда.
        - Даже когда я была совсем крохой? Старуха фыркнула.
        - Интересно, а кто ты сейчас? Кроха! Если ты считаешь, что уже выросла, почему ты мне не помогаешь? — потом голос у нее несколько смягчился: — Как только я начала о тебе заботиться, ты всегда спала на этой кровати. В то время тебе был один год.
        Девочке захотелось побольше узнать о своем раннем детстве.
        - Тетушка Сулетта, я была хорошей малышкой?
        - Ну, я в этом не уверена. Ты была не очень здоровой и много плакала. У тебя так медленно росли зубы, что я боялась, как бы ты не выросла беззубой…
        - А я… я была хорошенькой?
        - Нет! — резко выкрикнула тетушка Сулетта. Казалось, что она желала, чтобы девочка не заблуждалась по поводу собственной внешности.
        Они помолчали.
        - Но, тетушка Сулетта, моя мать была очень хорошенькой. Неужели я не буду на нее похожа? Ну, хотя бы чуть-чуть…
        - Надеюсь, что нет! Я на это очень надеюсь! Запомни, девочка, в мире есть более важные вещи, чем быть хорошенькой и привлекать к себе внимание мужчин.
        Старуха мрачно покачала головой.
        - Некоторые девицы только и думают о том, как прихорашиваться и украшать волосы яркими лентами. Не дай Бог, я тебя поймаю за этим занятием…
        Опять воцарилась тишина. У Фелисите пропала охота ее расспрашивать. Она сидела на краешке стула и смотрела на тетушку, желая понять по выражению ее лица объяснение подобной резкости. Но на лице тетушки вообще было сложно что-либо прочитать.
        Потом девочка поднялась и еще раз взглянула на свою кровать в углу комнаты. На день кровать складывалась и служила вместо скамьи. Тетушка Сулетта старалась, чтобы все вещи были простыми, без украшений, просто были полезными. Сиденье прикрывал кусок материала тоскливого коричневого цвета.
        - Где раньше стояла кровать?
        Экономка, насколько ее помнила Фелисите, никогда не оставалась без дела; сейчас она пересчитывала наволочки. Старуха нахмурилась и покачала головой:
        - Не время задавать вопросы! Надо сперва пересчитать наволочки! Твою кровать никогда не сдвигали с места и она стояла там же, когда ты спала на ней малышкой, она и сейчас стоит на том же самом месте. Я не люблю переставлять вещи.
        Девочка открыла запор и откинула крышку, а потом вытянулась в складной кровати во всю длину. Кровать стала девочке маловата. Тетушка Сулетта говорила, что ноги у нее растут как бы бегом, а все остальное — растет и двигается медленным шагом. Фелисите немного подобрала ноги и с трудом уместилась в кровати. Потом повернула голову и взглянула в окно.
        - Это доходило до меня из комнаты мсье Шарля, — наконец сказала девочка, — оно должно было идти оттуда, потому что это единственное окно, которое мне отсюда видно.
        - О чем ты говоришь?
        - О свете. Это было очень давно, когда я была совсем маленькой. Я его видела, когда лежала в складной кровати, и я долго не сводила с него глаз.
        Тетушка Сулетта забыла о делах. Она сложила руки на коленях и с интересом взглянула на девочку.
        - Сколько времени прошло с тех пор, когда ты видела этот свет?
        - Не знаю точно, но прошло много лет.
        - Была только одна ночь, когда здесь был мсье Шарль и у него всю ночь горели свечи. Как же мы перепугались! Мы возносили молитвы Богородице, потому что разнеслись слухи, что мсье Шарль и остальные члены семейства разорились, так как потратили все деньги на корабли.
        Тетушка отложила в сторону работу и начала рассказ. Она часто беседовала с девочкой так, как будто та была взрослой и все понимала. Фелисите смотрела на тетушку огромными глазами. Они оставались слишком большими на маленьком худеньком личике. Девочка кивала головкой и улыбалась, будто ей все было понятно. Обычно они так проводили час после ужина до сна. Старуха вязала и вела разговор, а малышка сидела на подушечке на полу, рядом с ней лежала потрепанная кукла с грустным лицом, бывшая единственной игрушкой ребенка.
        Экономка начала рассуждать на любимую тему — она обожала поговорить о разных бедах. Сейчас Фелисите слушала ее, затаив дыхание.
        - Можешь быть уверена, до нас доходят разные слухи. Люди переправлялись через реку, чтобы сообщить нам, что семейство ле Мойн находится в финансовом кризисе. Она говорила, что им придется продавать поместье, и что мсье Шарль уже предложил остров Св. Елены мсье Бенуа из Монреаля. В тог день они прибыли вместе, и когда мы увидели, что мсье Бенуа пожаловал вместе с хозяином, мы были готовы к самому худшему. Этот человек хуже гончих, которые воют по мертвецу! Да! В Монреале говорят, что ему дана большая власть великими людьми во Франции. Конечно, все шептались, потому что боялись говорить об этом во весь голос. Шептали также, что он собирает со всех людей, занятых в меховой торговле, деньги… Он уже скупал поместья у людей, попавших в беду, и на этом здорово заработал. Да, это ужасный человек! Хозяин отправился к себе, а эта пиявка Бенуа начал везде совать нос. Он вошел ко мне на кухню, проверил винные погреба, и я видела, как он кивал головой и что-то подсчитывал. Я не оставляла его одного ни на минуту! Мне стало понятно, что он подсчитывает стоимость этого поместья. Он даже посмел открывать висячие
полки в кладовке, где хранились мука, сахар и соль, и тщательно проверял содержимое. Он отправился в пивоварню, а я следовала за ним по пятам, и он поднимался на сеновал в конюшне. Мы все понимали, зачем он тут, и когда он стал ужинать, то подсыпали бы ему в вино яд, если бы только посмели…
        Тетушка Сулетта с удовольствием вспоминала тревожный момент в жизни семейства ле Мойн и их поместья.
        - Бедный мсье Шарль отправился к себе и отдал приказание, чтобы его не беспокоили. Ему принесли на подносе ужин, но он не открыл дверь. Мы понимали, что он пытается найти выход из создавшегося положения. Никто из нас не ложился спать, и мы смотрели на свет в его окне и думали о том, что утром нас ожидают дурные новости. Мы были уверены, что он нам сообщит, что у нас будет новый хозяин. Но он рано уехал и забрал с собой мсье Бенуа. Он нам ничего не сказал.
        Фелисите внимательно все выслушала, а потом спросила:
        - А что случилось потом, тетушка Сулетта? Старуха радостно покачала головой.
        - Ничего не случилось. Наш мсье Шарль — великий человек, и самые известные адвокаты в мире ничего не смогли с ним сделать. Ему удалось выплатить долги, и он даже не продал ни клочка земли. Когда хозяин в следующий раз прибыл сюда, он улыбался и всем был доволен. Дитя мое, запомни, мсье Шарль не командует кораблями, но без него вообще не было бы кораблей, — она замолчала, а потом начала что-то усердно подсчитывать. — Фелисите, ты не могла в то время заметить свет — тебе тогда было всего полтора года, и, конечно, ты ничего не могла понять.
        - Тетушка Сулетта, я все запомнила! Правда! Начиная с четырех лет, Фелисите помнила все, что с ней происходило. Она могла подробно описать, что было как-то вечером, когда в кухне готовили ужин, все торопились и звучали веселые голоса. Ей сказали, чтобы она не путалась под ногами, и она приткнулась у большого очага и видела, как слуга вращал вертел. Этим занимался мрачный горбун Дама-се, у него в тот вечер было отвратительное настроение.
        - Звяк, — сказал он, имитируя звук железного вертела. У него была заячья губа, и поэтому было сложно разбирать его слова. Но малышка Фелисите его понимала. — Что это за работа для мужчины? Нет, это не для меня.
        - Мне тоже так кажется, мсье Дамасе, — заметила Фелисите. — Было бы лучше, если бы собаки поворачивали вертел. И нам было бы забавно за ними наблюдать, не так ли?
        Дамасе не успел ей ничего ответить, а девочка заметила, что за ней наблюдает пара глаз. На каменной лестнице, ведущей вниз в кухню, стоял мальчишка. Девочка испугалась, когда поняла, что это Бертран, мальчишка мельника; под мышкой у него висел ее черный с белым котенок Дофин.
        - Это твой кот, мамзель Одиночка? — спросил мальчишка.
        - Да, — девочка вскочила и подбежала к лестнице, — отдай мне его! Ты делаешь ему больно!
        - Я собираюсь его как следует помучить, — у мальчишки были зеленые глаза, сверкавшие в полумраке лестничного пролета. Как сверкают глаза диких животных в темноте ночи. — Тебе известно, что я делаю с котами? Я их убиваю. Я швыряю их в кипяток или могу размозжить голову о камень. Именно это я делаю с котами.
        Фелисите в отчаянии оглянулась и увидела неподалеку огромный черпак. Она схватила его и потрясла над головой.
        - Отдай моего Дофина, или я тебя убью черпаком! — кричала девочка.
        - Ты — маленькая девчонка и муху не сможешь обидеть, — ухмыльнулся Бертран. Он потряс пальцем у ее носа. — Что за идиотское имя для кота! Только глупая девчонка может назвать его Дофином! — Он схватил несчастное животное за хвост и начал раскачивать над головой.
        - Обожаю мучить дурацких котов с идиотскими именами! Фелисите быстро двинулась, чтобы спасти любимца. Она прыгнула на лестницу, замахнулась черпаком, не попала мальчишке по голове, но сильно ударила его по плечу. Бертран бросил кота и побежал по лестнице вверх. Он орал изо всех сил, что Фелисите собирается его убить. Девочка подняла котенка, тот прижался к ней. Она крикнула вслед Бертрану:
        - Вот что я делаю с мальчишками, которые мучат котят!
        Дамасе начал громко смеяться, но в это время над головой у них послышалось хлопанье дверей и громкие взволнованные голоса. Фелисите решила спрятаться, подумав, что это родители мальчишки пришли наказать ее, но потом она услышала голос тетушки Сулетты, которая говорила:
        - Прибыл посыльный из-за реки.
        Это меняло дело. Фелисите побежала в кладовку и уселась рядом с экономкой. Она услышала все новости.
        Любопытство служащих замка можно легко понять. В полдень они высыпали на берег, и там им представился великолепный спектакль, которого они долго ждали, — в Монреаль шла флотилия лодок и каноэ. На носу первой лодки был укреплен флаг с королевскими лилиями, и все поняли, что прибыло первое в этом году судно из Франции, и на лодках находились долгожданные письма и различные припасы. Фелисите пристроилась на одной из угловых башен, где дежурил ее знакомый Красавчик Гиацинт Дессен. Он кивнул головой и заметил:
        - Они нам сообщат новости с юга, от мсье Пьера.
        Но караульный был мрачным, и причину этого не мог понять четырехлетний ребенок. До них дойдут новости из Франции, и если старый король нарушил краткий мир с Англией, это будут дурные новости. Всем было известно, что зреет конфликт из-за испанской короны. И всю зиму колонисты никак не могли понять — зачем англичанам и французам нужно убивать друг друга по такому незначительному поводу. Они боялись, что в лесах загремят воинственные крики ирокезов из-за того, что новый правитель Мадрида говорит по-французски, а не по-немецки или наоборот.
        - Они снова начнут войну, — заявил Дессен. После этого он начал ворчать по поводу дурных законов, и Фелисите не понимала ни слова, хотя часто слышала подобные жалобы. Колонистам не нравились бесконечные ограничения. Они не имели права продавать собственную продукцию. Они не имели права продавать шкуры, им разрешалось иметь ограниченное количество пшеницы, а остальное должны были продавать по фиксированной цене. Они не имели права ткать для себя ткани и должны были чистить каминные трубы раз в месяц. Все подчинялось букве закона от рассвета до полуночи. Старик король считал, что народ Новой Франции принадлежит ему телом и душой, потому что они приплыли сюда за его счет, а этот счет был огромным, и жили на его деньги, пока не смогли сами зарабатывать себе на жизнь. Поэтому все должны были безоговорочно подчиняться ему, как ребенок подчиняется приказаниям отца.
        Наконец гонец прибыл в замок. Поднялся шум, можно было разобрать только одно слово, его все повторяли: «Барон!».
        - Что за разговоры о баронах? — спросила тетушка Сулет-та. Ее одолевало любопытство, и она не успела пересечь кухню, когда на лестнице появилась чья-то голова и послышался взволнованный ответ:
        - Мсье Шарлю присвоили баронское звание! Тетушка Сулетта всегда спокойно воспринимала дурные новости, но никак не могла поверить хорошим вестям.
        - Это — ложь! —сказала она слуге, — не стой тут и не ухмыляйся, как теленок, и не разноси подобные глупости! Наш милый мсье Шарль, конечно, заслуживает титула, с этим никто не станет спорить, но они ни за что не присвоят ему титул барона!
        Она постоянно ссылалась в разговорах на «них». Это была темная банда заговорщиков, которые постоянно приносили зло мсье Шарлю.
        - Это — ложь, Делбер! Убирайся отсюда!
        - Это не ложь! — запротестовал слуга. — У мсье Шарля имеются бумаги… от самого короля. Весь Монреаль обсуждает эти новости.
        Экономка уселась на стул. Она не сводила возмущенного взгляда со слуги.
        - Все слишком хорошо, чтобы оказаться правдой — заявила тетушка Сулетта.
        - Но я тебе говорю, что мсье Шарль… — слуга замолчал, а потом расплылся в улыбке. — Я хочу сказать, мсье барон де Лонгей прислал сообщение, что мы должны выпить за его здоровье самого лучшего вина, какое имеется в его подвалах. Вино из Франции, тетушка Сулетта, а не домашнее вино… и даже не Монтерей. Он сказал — старое бургундское.
        Это экономку сразу убедило, и она решительно встала со стула.
        - Бургундское! Не позволю, чтобы вы его выхлестали, бездельники и нахалы! Я знаю, что нужно делать.
        Она повернулась к двум кухонным девкам, стоявшим рядом с ней, открыв рты, как голодные птенцы.
        - Ну-ка, гусыни! Если это правда, то нам придется вышивать на белье новый герб, и пальцы девушек в этом доме покраснеют от иголки с ниткой!
        Она почти сладострастно говорила о том, сколько всем прибавится работы в связи с новым титулом хозяина.
        - Для барона следует выстроить новые шкафы и буфеты в доме. Передайте это старику Киркинхенду, и пусть он побыстрее поворачивается!
        На следующее утро Филипп строил триумфальную арку перед главными воротами. За три года он сильно вырос, и выше его был только Малыш Антуан. Младший брат ле Мойн стоял в стороне и разговаривал, пока Филипп работал. Он стал высотой почти в метр девяносто сантиметров. Они обсуждали прекрасные новости с юга о том, что старшие братья обнаружили устье Миссисипи и о том, что было решено основать там колонию. Потом они обсудили предполагавшееся возвращение Д'Ибервилля во Францию и новое задание для де Бьенвилля.
        Малыш Антуан задумчиво заметил:
        - Как повезло Жан-Батисту! Брать Шарль получил письмо от Д'Ибервилля, в котором говорится, что Жан-Батист хорошо проявил себя. Он говорит, что у него трезвая голова и сильная воля. Он не распускает людей, но они ему охотно подчиняются. Шарль очень доволен, он всегда говорил, что Жан-Батист еще себя покажет.
        Филипп спросил:
        - Ему мешают индейцы? Младший ле Мойн покачал головой.
        - У нас мир с Англией и Испанией, поэтому индейцы ведут себя довольно спокойно. Если бы все было не так, Д'Ибервиллю пришлось бы там остаться, и другой отправился бы к королю договариваться насчет поставок. Д'Ибервилль заявил, что тут можно основать великую империю, даже если много воды, как в Венеции. Он умоляет, чтобы Шарль прислал ему еще людей — хороших фермеров и механиков, и чтобы они все были с женами. Он заявил, что люди, присланные из Франции, не могут отличить плуг от багра. И, конечно, Д'Ибервилль требует еще разных поставок и продовольствия, потому что, как он говорит, люди погибнут от голода, если станут надеться на поставки из Франции. Бедный Шарль! Он постоянно пытается добыть еще денег и седеет не по дням, а по часам.
        Филипп задал ему еще вопрос:
        - Ты сказал, что мсье Пьеру требуются механики? Малыш Антуан утвердительно кивнул головой.
        - Да. Но тебе не на что надеяться. Не думаю, что Шарль пожелает расстаться с тобой.
        Молодые люди разговаривали достаточно громко, но никто, если бы даже сильно захотел, не смог бы их понять. Они говорили на языке, который могли бы разобрать храбрые ирокезы. Но вместе с тем они перемежали его французскими словами, когда не могли выразить то или иное понятие или просто не знали подходящего слова на языке ирокезов. Малышу Антуану нравился подмастерье плотника, и он стал учить язык индейцев вместе с ним, говоря, что ему нужно постоянно с кем-то практиковаться. Филипп учился с молодым хозяином, когда у него выдавалось свободное время. Они выучили не только этот язык, но могли хорошо объясняться на языке гуронов.
        - Почем я не смогу туда отправиться? — Филипп говорил возмущенно, у него даже прорезался дискант. — Я — хороший механик и могу оказать большую помощь. Кроме того, там идет огромная стройка.
        Малыш Антуан покачал головой.
        - У Шарля большие планы в отношении Лонгея. Ему нужны дома для новых поселенцев. Кроме того, церковь, пилорама… Теме известно, что он не может больше полагаться на мсье Жерара, а Проспер вообще не разбирается в строительных работах. Значит, ему приходится полагаться на тебя.
        Филиппа восхитили и расстроили подобные новости. Ему было приятно, что хозяин его высоко ценит, но ему также хотелось, как и остальной молодежи в Лонгее, принимать участие в последних начинаниях ле Мойнов.
        - А ты туда поедешь? — спросил он, помолчав. Антуан радостно ответил.
        - Да, со следующим отрядом я отправляюсь по морю.
        - А мсье Габриэль отправляется с отрядом вниз по реке?
        - Да, и мы с ним прибудем одновременно. Дин-дон! Габриэль разозлится, когда меня увидит.
        Филипп продолжал прибивать к арке надпись на латыни, гласившую: «Слава Барону Лонгея!».
        - Когда появится мсье Шарль, мы подожжем надпись, чтобы слова были видны на расстоянии. А если нет, то мы все обовьем розами.
        Он сделал паузу и грустно вздохнул, глядя на Антуана.
        - Я бы отдал десять лет жизни, чтобы поехать с тобой! Антуан кого-то заметил неподалеку.
        - Филипп, у нас гости.
        Филипп перестал стучать молотком. Маленькая девочка в простом и некрасивом платьице линялого коричневого оттенка пряталась у арки.
        Малыш Антуан шепнул:
        - Мне кажется, это дитя той хорошенькой вдовушки. Но она сосем не похожа на мамашу, — он смотрел на девочку, которая смутилась, потому что ее обнаружили. — Как тебя зовут?
        Не поднимая головки, девочка ответила:
        - Фелиситеанналей.
        - Чудесное имя. Фелиситеанналей, разве тебе позволяют выходить за ворота?
        - Нет, мсье.
        - Почему же ты не слушаешься?
        Фелисите помолчала, а потом плаксиво выпалила:
        - Не знаю.
        Девочка начала рыдать, а потом повторила:
        - Я не знаю, мсье!
        Филипп встал перед девочкой на колени и протянул ей носовой платок.
        - Вытри глазки. Тебе не о чем плакать. Я понимаю, в чем тут дело, и почему ты нарушила запрет. Тебе никогда не позволяли выходить, а тебе так хотелось посмотреть, что там снаружи, и ты уже больше не могла терпеть и… вышла за ворота. Я прав, малышка Фелисите?
        Девочка снова кивнула головой:
        - Да, мсье.
        - Теперь, когда ты все разглядела, — по правде сказать, малышка не сводила взгляда с Филиппа и больше ничего не видела, — теперь ты будешь хорошей девочкой и вернешься назад. Ты больше не станешь нарушать приказания тетушки Сулетты, не так ли?
        Фелисите прекратила рыдать.
        - Да, мсье. Я попытаюсь стать хорошей девочкой. Послышался крик с пристани. Малыш Антуан повернулся и помахал рукой.
        - Это Альсид. Он меня повезет, надо поспешить, чтобы успеть к ужину. Прощай, мой отважный Унигкиллираков!
        - Прощай, великий вождь Текущих Вод.
        Филипп продолжил работу, но пока он отмерял, отпиливал и прибивал, он не сводил глаз с девочки. Ему никогда не приходилось ее видеть на близком расстоянии, хотя она всех в поместье сильно интересовала. Юноша решил, что она слишком мала для своего возраста, бледненькая и худая, и непривлекательная.
        - Тетушка Сулетта строга с тобой, да?
        Малышка ему не ответила, хотя она уже перестала плакать и внимательно следила за ним огромными глазами. Они были такого насыщенного серого цвета, что ее личико по временам становилось почти привлекательным.
        - Тебе не позволяют разговаривать с другими детьми? Девочка утвердительно кивнула головкой.
        - Жаль. Мне очень жаль. Тебе хотелось бы поиграть с ребятами?
        - О да, мсье! Здесь есть девочка. Она моя ровесница и очень милая. Мне хочется поиграть с ней!
        - Наверно, это Антуанетта Далре? Где ты ее видела?
        - В церкви. Она очень хорошенькая, — она с грустью говорила о девочке, с которой ей так хотелось поиграть, — и на ней всегда красивые платьица. Мсье, мне кажется, что эти платья — самые прекрасные во всем мире. — Серые глаза стали громадными от восхищения. — У нее есть белое платье с кружевами!
        - Мне кажется, у тебя должно быть белое платье с кружевами.
        В тот момент за стеной послышался громкий голос, девочку звала тетушка Сулетта.
        - Фелисите-Анна! Где ты? Фелисите-Анна!
        - Она разозлится, если найдет тебя тут, — сказал Филипп. Он перестал стучать и взглянул на малышку. — Мне не хочется, чтобы она на тебя злилась. Фелисите, она тебя бьет?
        Казалось, девочка воспринимает опасность со смирением.
        - Да, она меня бьет плеткой.
        - Мне хочется тебе помочь. У меня есть одна идея, — он начал выбрасывать тяжелые инструменты из полотняного мешка, — залезай сюда, — юноша улыбался и подмигивал девочке.
        - Я потащу тебя на плече, и все подумают, что в сумке инструменты. Смотри, сиди очень тихо. Если ты заговоришь или засмеешься, то все удивятся, что у меня за инструменты?
        Девочка была настолько взволнована, что начала смеяться и залезла в сумку.
        - Я буду сидеть тихо-тихо, — шепнула она, — но только побыстрее, мсье. Здесь очень душно.
        Девочка оказалась не такая легкая, как он думал. Сам Филипп тянулся вверх и был не очень сильным. Но ему удалось пройти через ворота, не покачнувшись, и он проследовал дальше.
        - Не шевелись! — шепнул он. — Тетушка Сулетта подозрительно сморит на нас. Если шевельнешься, она все поймет.
        Через несколько секунд он сказал:
        - Все в порядке. Она повернула голову в другую сторону. Но ко мне приближается Бертран. Он — такой хитрец! Не двигайся и ничего не говори, малышка Фелисите.
        Бертран шел, размахивая кнутом над головой, и громко свистел, — Филипп, что у тебя в сумке? — спросил он.
        - Инструменты.
        - Я подумал, что у тебя там дохлая лисица. Ты уверен, что там только инструменты? — у Бертрана загорелись глаза. — Однажды я убил больную лисицу, сам ее убил. Она визжала… Филипп, давай представим себе, что у тебя там лисица. Мне хочется ожечь ее кнутом!
        Филипп разозлился.
        - Бертран, если ты станешь ко мне приставать, я положу на землю сумку, отберу у тебя кнут и как следует тебя выпорю!
        Бертран фыркнул, но постарался побыстрее убраться прочь. Будучи на безопасном расстоянии, он начал вопить:
        - Филипп-Кристоф-Марсель-Амори! Филипп-Кристоф-Марсель-Амори!
        Филипп дотащил сумку до плотницкой, там никого не было. Он закрыл за собой дверь и осторожно положил сумку на покрытый стружками пол.
        Малышка, хихикая, выбралась из сумки.
        - Мсье Филипп, мне было так весело! — потом она стала серьезной. — Этот Бертран, он очень плохой мальчик, мсье.
        - Но он хорошо соображает. Тебе следует поскорее уйти отсюда, пока он к нам не добрался. Задняя дверь выходит к кузнице. Тебе следует пойти туда и поговорить с мсье Дескари. Когда тебя снова начнет звать тетушка Сулетта, ответь ей, как будто ты все время была в кузнице.
        Девочка не сразу ушла. Сначала она взяла в свои ручки его руку.
        - Мсье Филипп, на другом господине был надет красивый камзол, — прошептала девочка, — но вы мне нравитесь больше.
        Филипп был поражен и не мог поверить собственным ушам. Он не ожидал, что он кому-то может нравиться. Он молча смотрел на малышку. Когда он смог наконец заговорить, то продолжал заикаться:
        - Ну, могу только сказать — ты очень странная малышка… Но мне приятно слышать, что я тебе нравлюсь. Жаль только, что когда ты подрастешь, у тебя мнение переменится.
        Глава 2
        На подоконнике хлопьями собирался снег, и пока барон де Лонгей разговаривал с посетителем, он посматривал, как падал снег, и решил, что к концу дня его будет его больше. Посетитель был купцом из города. Небольшой серенький мужчина, но, несмотря на внешнюю неприметность, он обо всем рассуждал весьма ядовито.
        - Это новая меховая компания, — возмущался он. — Она прогорит. Это просто мыльные пузыри! — Он взволнованно жестикулировал. — Что вы скажете об этом, мсье ле Мойн? Простите, мне следует говорить мсье барон. Ничего? Хорошо.
        Я приехал, чтобы сказать, что я отказываюсь в этом принимать участие.
        - Многие из нас предпочли бы поступить так же, — сказал барон, глядя на проделки ветра, бросавшего клубы снега на шпиль церкви. Но как мы можем это сделать? Компанию организовали по решению королевского совета, а потом передали ее нам, и мы должны были распределить между собой ее акции. Неужели вы считаете, что нам позволят выйти из нее по собственному желанию?
        Шарль внимательно взглянул на собеседника:
        - Анатоль, все это очень неприятно. Вам прекрасно известно, когда это дело нам навязали, мы должны были взять на себя все акции и запасы мехов — десятки тысяч прогнивших бобровых шкур в разных складах и хранилищах. Нам навязали долг, к которому мы не имели никакого отношения. Неужели вы можете в чем-либо обвинить меня или еще кого-то в том, что вам придется принять участие в подобных делах?
        В комнате было холодно. Барон привык к прохладе с тех пор, как пришлось экономить на углях, и его это уже не беспокоило. Но он видел, что его посетитель сильно страдал от холода.
        Огонь в комнате еле тлел. Шарль решил было подкинуть дров, но потом передумал: «Почему я должен создавать комфорт для надоедливого посетителя? Если он замерзнет, то быстрее покинет меня».
        - Почему бы нам не продать шкурки подешевле, пока это еще возможно? — спросил посетитель, потирая руки от холода. — Именно это я желал бы у вас выяснить.
        - Анатоль, на этот вопрос мне легко дать вам ответ. Во Франции меховщики отказываются покупать меха. Они говорят, что у них скопились огромные запасы шкурок. Я уверен, что они предпочитают использовать подделку под бобра, чтобы получить более высокие прибыли.
        - Почему мы не продаем меха в Италию, Германию, Голландию? Знаю ваш ответ, Шарль. Король не позволяет нам торговать ни с какой иной страной, кроме Франции.
        Возмущение маленького купца было настолько огромным, что он позабыл об осторожности и внезапно выпалил:
        - Король намерен нас разорить!
        Манеры барона де Лонгея сразу изменились.
        - Анатоль, не смейте этого говорить! — резко заметил он. — Попридержите язык! Дела не так плохи, как вам кажется… Компания может разориться, но владельцы акций могут не рисковать своими запасами и накоплениями. Король из лучших побуждений отдал нам торговлю мехами. Он не понимал, что ограничения, разработанные его министрами, могут принести обратный эффект. Если ему все разъяснить, он может отменить эти ограничения. Он не захочет нас окончательно разорить.
        - Но сможет ли он помочь нам вовремя? — маленький человечек продолжал кипятиться. — Этот Жозеф де Марья! Он себя не забывает. Отчего он не предусмотрел, чтоб из устава изъяли нужные нам статьи? Иногда я о нем думаю… Неужели он действует в наших интересах, как он об этом говорит?
        Шарль ле Мойн задумчиво потер подбородок.
        - Иногда я тоже о нем думаю весьма нелицеприятно, — сказал он тихо-тихо.
        Когда возмущенный посетитель покинул вновь испеченного барона, тот некоторое время о чем-то раздумывал. Потом вздохнул и оглядел комнату, как заключенный, который проводит в камере все время. Комната была небольшой и заставленной мебелью и шкафами. Вокруг лежали придавленные пресс-папье бумаги. На стенах висели полки, и на них тоже лежали бумаги. Было ясно, что стол принадлежал деловому человеку. Там валялись письма, а на некоторых из них висели и офици-альные печати. Там же лежали ряды очинённых перьев, рядом с пузырьком с чернилами стояла коробочка с песком.
        Барон продолжал обдумывать проблемы, которые он обсуждал с посетителем, и очнулся только при звуке церковного колокола, громко звучавшего в ясном морозном воздухе. Он встряхнулся и, взглянув на стол, заваленный бумагами, подумал, с чего ему следует начать. Потом барон слегка усмехнулся, подошел к одной из полок и просунул руку за лежавшими там бумагами.
        В руке у него оказался серебряный кувшин. Он поставил сосуд на стол и начал им любоваться.
        - Никогда не видел ничего более прекрасного! — шептал барон. — Он великолепен! Какое совершенство линий!
        Действительно, сосуд был красив. Он был высотой шестнадцать дюймов, с ручкой в виде лилии. В глазах барона сверкало восхищение истинного ценителя искусства. Он был вне себя от мастерства ювелира, нежно поглаживал горлышко кувшина и изящную изогнутую ручку.
        Барон подумал о том, что молодой мастер, изготовивший этот необычный сосуд, когда-нибудь станет знаменитым, и многие коллекционеры будут везде разыскивать его работы. Когда наступит такое время, этот сосуд будет бесценным!
        - Я должен им обладать, и никто об этом не узнает. А если им станет известно… Что ж, пусть болтают! Я ничем не нарушил соглашения. Могу поклясться, что никто из них не носит потрепанную одежду, как это делаю я! В течение пяти лет я трясся над каждым су и поэтому могу себе позволить небольшое безумство!
        Мсье Шарль неохотно спрятал серебряный сосуд на прежнее место. Как бы желая воспротивиться строгому режиму экономии, к которому он принуждал всех членов семейства и себя самого, мсье Шарль решительно сказал вслух:
        - Я покупаю эту вещицу!
        В открытую дверь комнаты, где сидели его служащие, можно было слышать поскрипывание перьев. Там при слабом дневном свете трудились его служащие и переписчики. Барон, направляясь к лестнице, остановился и сказал:
        - Зажгите свечку. Не стоит портить глаза, работая при слабом свете!
        Купцы Новой Франции были весьма экономными людьми и не желали пускать пыль в глаза, поэтому первые этажи своих домов отводили под торговлю. Там располагались лавочки, работали служащие и находились расчетные книги, которые хозяин внимательно изучал, заперев на ночь ставни. В доме на рю Сен Пола, принадлежавшем Шарлю ле Мойну были сделаны кое-какие изменения, и они указывали на улучшившееся положение семейства. Внизу располагался светлый и просторный вестибюль, из него дверь вела в бывшую лавку. Но теперь это помещение использовалось в качестве гостиной. Эта большая комната была роскошно обставлена усилиями баронессы. Мебель прибыла из Франции и стоила немало денег.
        Шарль помнил, когда там находились рулоны материй, лежавшие на полках, бочки с соленой рыбой, патока, ножи и корзины с бусами. Поэтому он всегда входил в гостиную с чувством некоторого неудобства и неловкости. Роскошные занавеси из синего руанского шелка, богатые пушистые ковры, в которых тонула нога, чудесные резные кресла, хрустальная люстра для шестидесяти свечей, в которой сейчас зажигали не более шести штук. Все это представляло такой удивительный контраст, что он задавал себе постоянно один вопрос: «Что бы сказал старик Шарль по этому поводу?».
        В гостиной он нашел жену, сидевшую на кушетке возле огня. Ее колени прикрывало покрывало того же синего оттенка, что и занавеси, а на ее плечи была накинута теплая шаль, но баронесса выглядела замерзшей и грустной.
        - Шарль, Шарль! — сказала она, повернув к нему голову, но стараясь держаться поближе к огню. — Какая жуткая зима! Я к ней никогда не привыкну, если даже проживу тут долго-долго! Шарль, дорогой, боюсь, что никогда не стану настоящей канадкой!
        - Тебе следовало отправиться во Францию вместе с детьми, как я уже тебе говорил.
        Он подошел к огню как можно ближе и начал отогревать руки.
        - Иногда мне кажется, Клод-Элизабет, что тебе не стоит проводить тут зиму. Мое сердечко, ты как нежный цветок, и рождена для жизни на теплом юге. А сейчас у нас война…
        - Ты думаешь, я оставлю тебя одного? Чтобы ты работал до бесконечности в холоде и без присмотра? Нет, Шарль, я предпочитаю оставаться тут.
        - Возможно, из тебя не вышло хорошей канадки, — заметил он, улыбаясь жене, — но ты, дорогая, стала мне чудесной женой.
        - Если бы получилось так, как мы задумывали! — вздохнула баронесса, глядя на странное сооружение, стоявшее с одной стороны очага, — тогда была бы одна комната, где я бы себя нормально чувствовала.
        Это была печь, сооруженная по германской конструкции, но с отделкой галантных галлов. Внешняя ее часть вместо грубых железных листов была отделана глазурованной плиткой. И каждая плитка была украшена рисунком в синих и желтых тонах. Сверху помещалась фигурка в виде горгульи с гигантским торсом.
        Эта печь была оригинальной модели, прикрывала одной стенкой вход в трубу камина и должна была собирать внутрь весь жар, который в ином случае стремился с потоком воздуха в небо. Печь должна была обогревать комнату. Но, к сожалению, так не случилось. Печь втягивала дым, а не жар. Каждый раз, когда ветер менял направление, в комнату из дверок печи и отверстий летела сажа. В печи было много щелей и отверстий, как у де Марьи — пуговиц на камзоле. Временами печь начинала грозно ворчать, все дверцы широко растворялись, и из нее валили огромные клубы дыма.
        Барон взглянул на печь и нахмурился. Он не любил проигрывать.
        - Я приказал, чтобы закрыли отверстие в очаг. Тебе не стоит больше беспокоиться. Обещаю найти механика, который сможет наладить эту печь.
        - Дорогой Шарль, найди его побыстрее. Эта ужасная печь испортила мне всю цветовую гамму, мне пообещали, что печь будет обогревать меня зимой. Но если от нее нет никакого прока, нам стоит от нее избавиться.
        Баронесса вдруг переключилась на другую тему.
        - Наверно, письма еще не прибыли. Джордж сказал, что несколько писем доставили тебе, видно, он ошибся!
        - Нет, он был прав. Они из Нью-Йорка. Английские поселенцы тоже люди, и хотя мы с ними воюем, они иногда оказывают нам услугу. Эти письма добрались к нам из поселений в Акади, их доставили по промерзшей земле люди на лыжах.
        Они двигались вдоль реки Святого Иоанна к Квебеку. Но почту еще не разбирали.
        Баронесса, волнуясь, спросила:
        - Какие новости?
        - Пришли письма от Пьера и Жан-Батиста. Им не повезло. Пьер написал, что половина людей, которые с ним отправились в поход, погибли. Он мне прислал список людей из Лонгея, павших на поле. Это длинный список, — барон не сводил взгляда с огня. — Пьер организовал еще один форт на реке и назвал его форт Д'Ибервилль, там остался Жан-Батист. Жан-Батист пишет, что пять раз перенес лихорадку и похудел на двенадцать фунтов.
        - Мы за все платим очень большую цену… И это только начало.
        Шарль помолчал, а затем тяжело вздохнул.
        - Жан-Батист пишет, что вскоре они ожидают корабль с королевскими «невестами», и он не знает, что делать — им нужна крыша над головой.
        - Мне хотелось, чтобы был найден иной выход. Они присылают сюда таких женщин…
        - Что ты можешь предложить? Три лучшие женщины нашего поместья оказались «невестами короля». Я получил письмо от этой женщины, матери девочки…
        - А, от нее! — казалось, письмо не заинтересовало баронессу, но потом она спросила: — Почему она написала тебе?
        - Она беспокоиться о девочке, и она написала адрес, чтобы в случае чего мы могли с ней связаться… Письмо написано на хорошей бумаге. Она пишет о том, что покупает туалеты в парижских лавках, много путешествует. Через парижских банкиров она посылает деньги, чтобы девочка могла ими позже воспользоваться.
        - Тогда все понятно. Эта развратница стала любовницей богатого человека. Возможно, их у нее несколько.
        Барон покачал головой.
        - Нет, я уверен, что она не развратница.
        — Должна признаться, что мне не нравится, что мой муж переписывается с подобной женщиной. — Баронесса поспешила подсластить пилюлю и ласково улыбнулась. — Слава Богу, она находится на безопасном расстоянии.
        Шарль уселся на кресло рядом с кушеткой.
        - Пора нам что-то сделать с ребенком. До мне дошли слухи, что тетушка Сулетта охраняет ее, как львица единственного Детеныша. Она не позволяет девочке ходить в школу, организованную достойным отцом Франшевиллем. Мы должны поехать в замок и поговорить об этом с ней.
        - Мы? Нет, дорогой Шарль. Ты! Я не стану переправляться через ужасную реку в такую погоду. Кроме того, тебе известно, что я побаиваюсь вашей тетушки Сулетты.
        Барон ласково погладил ее руку.
        - Бедная женушка! Я отправлюсь туда сам. Тебе не нужно появляться у старухи в ее логове.
        - С самого начала я дала старухе слишком большую волю, — заявила жена Шарля. — Это было ошибкой, потому что потом она не стеснялась постоянно командовать. Когда мне приходится с ней разговаривать, меня всегда пробирает дрожь. Ты — мужчина и не можешь понять, как она на меня страшно действует. — Внезапно мадам Шарль ле Мойн замолчала, подумав о чем-то ином. Потом она заговорила на другую тему: — Шарль, я не испугаюсь холода и отправлюсь в замок вместе с тобой. Так мне представится шанс, которого я так долго ожидала.
        Шарль недоуменно покачал головой.
        - Я тебя не понимаю, дорогая…
        - Неужели тебе не понятно? Нам придется показать ей ее настоящее место, дорогой. Если мы останемся твердыми в отношении ребенка, она наконец поймет, кто настоящая хозяйка. Шарль, увидишь, какой я буду стойкой.
        - Вот так и нужно держаться, моя милая! Мы завтра же отправимся в замок, и нам следует оставаться твердыми.
        И Шарль перевел разговор в другое русло. Они начали рассуждать о своих детях, которых они отослали во Францию до возобновления войны с Англией. Там находились все, кроме маленького Поля-Жозефа. Он был слишком мал, и его нельзя было отрывать от матери. Вошел слуга и задернул занавеси, подбавил дров в камин, пока там не начало бушевать пламя. Господа отогрелись и повеселели. Баронесса Шарль страдала от общего для всех людей из Новой Франции заболевания — ревматизма ног, но она мужественно терпела боль, отпивала вино из бокала и обсуждала городские слухи. Баронесса завистливо заметила, что Мари Терезе, жене Д'Ибервилля, повезло, и она сейчас находится в Париже и не страдает от тягот новой войны. В это время в дверь постучали, и слуга передал им письма.
        Барон проверил печати и кивнул слуге.
        - Это наша почта и здесь еще одно письмо от Пьера. Прости, но мне нужно его сразу прочитать.
        - Конечно, мне тоже хочется узнать последние новости от… — и она начала перечислять, — от Пьера, Жозефа, Жан-Батиста, Габриэля и Малыша Антуана. Наши храбрые воины. Надеюсь, Жан-Батист уже поправился и больше не худеет.
        Шарль ле Мойн сломал печать и начал читать письмо. Жена сразу поняла, что сообщенные ему новости не из приятных.
        Мсье Шарль побледнел, но молча дочитал письмо до конца. Потом он поднялся с кресла. У него дрожали руки, когда он попытался собрать все листки и положить их в карман.
        - Шарль! — воскликнула жена. — В чем дело? Что такое ужасное случилось на этот раз?
        Муж медленно подошел к окну, держа в руках письмо. Он откинул занавес и уставился в темноту.
        - Шарль, я очень волнуюсь!
        Он подошел к огню, как лунатик, с абсолютно спокойным лицом, затем оперся рукой о каминную полку и склонил голову.
        - Клодин, — прошептал он, — Габриэль умер!
        - Нет, я не могу этому поверить, — у баронессы Шарль дрожал голос, — он еще мальчик, наш милый Габриэль! Он был… настолько полон жизни и смотрел вперед. Шарль, это какая-то ошибка! Я этому не верю!
        - Никакой ошибки, — пробормотал мсье Шарль, — бедняга умер несколько месяцев назад.
        - Он… его убили?
        - Нет, он умер от лихорадки, — барон заговорил громче, — эта лихорадка унесла столько наших людей! Пьер пишет, что он хорошо себя проявил. Он был храбрым и решительным юношей и несколько раз отличался. Из него мог выйти хороший солдат. Возможно, такой, каким является Пьер.
        Баронесса встала рядом с мужем и обняла его. Они не сводили взглядов с огня, и лица у них были бледные и грустные.
        - Как он, наверно, возмущался в последний момент, — заметил Шарль. — Он не хотел умирать от дурной лихорадки в грязной таверне! Габриэль был уверен, что его ждет великое будущее. Он собирался в Париж и собирался стать выдающимся деятелем при дворе.
        - Шарль, стоит ли все это наших жертв? Неужели ты собираешься продолжать? Ты и твои братья принесли немыслимые жертвы. Почему семейство ле Мойн должно всем жертвовать?
        Казалось, Шарль ее не слышал.
        - Меня мучает чувство вины перед Габриэлем. Он всегда говорил, что я был с ним чересчур суров и требовал от него слишком многого. Он даже мне как-то объявил, что уверен, что я его не люблю. Теперь, когда он мертв, я начинаю думать, не был ли я с ним слишком суров? Клянусь тебе, Кло-дин, я этого не хотел. Я просто понимал, что у него были некоторые отрицательные черты, и их следовало искоренить. Габриэль был гордым и эгоистичным юношей и мог оказаться в дурной компании, — он посмотрел на жену, и она поняла, какой удар ему нанесла смерть брата. — Я не хотел обижать мальчика. Бедняга Габриэль!
        - Как грустно, что его погребли так далеко от нас! Мне страшно даже об этом подумать!
        - Здесь в письмах есть объяснения. С ним до конца был священник, и его похоронили как положено. Тело завернули в красную шерстяную материю, а гроб заполнили душистыми травами.
        - Он стал в нашем семействе четвертым, — мадам Шарль снова повторила вопрос: — Шарль, неужели необходимо продолжать? Неужели это дело стоит стольких жертв?
        На сей раз он ее услышал, и у него заблестели глаза.
        - Стоит ли это дело стольких жертв? Дорогая, мы должны продолжать оставаться твердыми. Мы обязаны идти дальше и закончить уже начатую работу. Я тяжело переживаю смерть Габриэля, но… уверен, что мы не должны поворачивать назад. Мы уже организовали постоянные поселения и тем самым много сделали для того, чтобы Франция могла провозгласить собственную империю к западу от Миссисипи. Продолжать? Мы должны продолжать и действовать до последнего гроша, пока не останется последний из нас. В нашем семействе осталось шесть братьев. Разве этого недостаточно?
        Глава 3
        Фелисите вышла в сад и взглянула на небо. Оно было свинцовым и суровым. Птицы старались прятаться от ветра среди башен замка. Фелисите грустно покачала головой и подумала: «Сегодня он не придет».
        Обычно ее дни проходили по-разному. Иногда Филиппу приходилось отправляться в замок, и это были чудесные дни, наполненные счастьем, возбуждением и даже некоторыми возможностями. Порой юноша останавливался и разговаривал с девочкой или даже по-дружески гладил ее по головке. Как-то он принес ей маленькую деревянную лошадку, которую вырезал специально для нее, и этот день стал для нее особым. Девочка поставила лошадку на подоконник, над своей складной кроватью. Как только она просыпалась, сразу видела лошадку с настороженными ушками и высоко поднятой головой, четко видной при солнечном свете.
        Девочка просто чувствовала, когда должен был появиться Филипп, и всегда была у юго-западных ворот, когда он там проходил. Она спокойно стояла в сторонке и тихо говорила, не поднимая головы:
        - Доброе утро, мсье Филипп.
        Иногда Филипп торопился и только кивал ей головой. Девочка все понимала, старалась не грустить и вспоминала те счастливые мгновения, когда он не торопился и мог остановиться и поговорить с ней. Разговор оставался односторонним, потому что она не могла набраться смелости и кроме слов «Да, мсье Филипп» ничего не смела сказать. Но она помнила все его слова.
        Но были другие, грустные дни, когда Филипп не появлялся. Они случались гораздо чаще, чем те, когда она видела Филиппа. Девочка старалась пережить подобные дни, но постоянно отвлекалась от уроков, и тетушка Сулетта больно била ее линейкой по костяшкам пальцев. Однажды, когда она совершила какую-то глупую ошибку и тетушка поинтересовалась, где же находятся ее мозги, девочка расслабилась и ответила, что думает о Филиппе.
        - О ком? — поразилась тетушка.
        - О Филиппе. Подмастерье плотника. Экономка презрительно фыркнула.
        - Об этом ничтожестве? Почему, мадемуазель, ты о нем думаешь в то время, когда ты должна заниматься уроками?
        - Он добр ко мне и вырезал для меня лошадку.
        На следующее утро, когда девочка проснулась, лошадки не было на прежнем месте. Тетушка Сулетта выдумала невероятное объяснение пропажи.
        - Одна из бездельниц-служанок украла ее.
        Она даже начала расспрашивать служанок по поводу пропажи, но они все как одна возмущенно отрицали свою причастность к этому.
        - Им, конечно, нельзя верить, заявила в конце концов тетушка.
        Лошадка не нашлась, и Фелисите не посмела сказать Филиппу о пропаже. Она боялась, что он подумает, будто она не ценила его подарок.
        Фелисите еще раз взглянула на небо. Оно не изменилось, и девочка с грустью отправилась в дом. Она неохотно шагала в комнату, которую они занимали вместе с тетушкой. Фелисите, к своему изумлению, обнаружила, что тетушка еще лежит в постели. Такого прежде никогда не случалось. Строгая экономка никогда не болела и была пунктуальнее любых часов в замке.
        - Что случилось? — спросила девочка, подбегая к постели. — Вы заболели? Как вам помочь?
        - Мне никак нельзя помочь, — сурово заявила тетушка. Красный фланелевый платок прикрывал ее лицо, и в комнате резко пахло настойкой мака. — Как я страдаю! Этот зуб сводит меня с ума!
        Фелисите обладала практической жилкой и сказала:
        - Надо звать зубодера. Я попрошу, чтобы за ним послали, подогрею воду и приготовлю полотенца к его приходу.
        Тетушка Сулетта начала волноваться.
        - Никаких зубодеров, не шуми и не приставай ко мне. У тебя сегодня не будет уроков. Вместо этого отправляйся в зал и начинай чистить вилки и ножи, чтобы не бездельничать. Полируй, пока все не заблестит!
        Тетушка говорила это по привычке, потому что Фелисите все выполняла быстро и тщательно. Но боль продолжалась, и тетушка сказала:
        - Рене сказала мне, что это лучшее в мире лекарство, но мне оно не помогает. Господи, какая сильная боль! Наверное, я умираю.
        Фелисите испугалась:
        - Если вы умираете, сюда нужно позвать святого отца де Франшевилля, — сказала девочка.
        Экономка рывком поднялась в постели и начала грозить ей пальцем.
        - У тебя слишком живое воображение! — закричала она. — Ты собираешься привести сюда доктора, а потом священника! Когда мне кто-то понадобиться, я сама скажу тебе об этом! Ты все поняла? Теперь отправляйся и делай, что тебе приказано.
        Когда Фелисите подошла к гостиной, ей очень не хотелось туда входить. На окнах были плотно задернуты занавески, и там было темно, как ночью. Девочка отодвинула в сторону уголок одной занавески, чтобы ей были видны столовые приборы. Она заметила, что пол застлан черной материей, а над камином висит огромный бант из соболей. Фелисите задрожала, — ей было известно, что бант повесили в знак траура об умершем брате главы семейства. Вечером гонец пересек реку и принес грустные вести о смерти Габриэля, и все в замке начали рыдать и молиться за упокой его души.
        Сначала девочка боялась одна оставаться в комнате, она нервно вздрагивала и оглядывалась при каждом звуке. Фелисите полировала столовые приборы и все время повторяла:
        - Как бы я хотела, чтобы тут был Филипп. Тогда я бы ничего не боялась.
        Через некоторое время она попривыкла и ловко продолжала свою работу. Но все время повторяла:
        - Я не должна бояться! Иначе они станут надо мной смеяться и скажут, что я — глупая гусыня! Я не должна показывать, как я боюсь.
        Девочка очень обрадовалась, когда услышала звуки колокольчиков, — к дому приближались сани. Звук послышался от Шамбли-роуд, и Фелисите поняла, что это значит.
        - Дети поехали в школу, — вслух произнесла девочка. В закрытой комнате звук собственного голоса показался ей глухим, и она опять испугалась.
        Отец де Франшевилль вел уроки в старой комнате для охраны. Это было длинное каменное помещение, где на стенах висели мушкеты, а в углу стояла огромная бочка с порохом, прикрытая тяжелым брезентом. Ребята из поместья обычно ходили на уроки в замок пешком, но когда стояла такая погода, за ними посылали сани. Фелисите часто наблюдала за ними. Красавчик Гиацинт Дессен погонял лошадей, на коленях у него лежал мушкет. На запятках стоял важный Дамасе с другим мушкетом. Каждый раз Фелисите вся в слезах спрашивала у старой экономки, почему она не может быть на уроках. Ответ всегда был один и тот же:
        - Неблагодарная девчонка, разве я не учу тебя тому, что тебе следует знать?
        Девочка не подошла к окну, зная, что оно выходит в закрытый двор с другой стороны, и она увидит, как подкатят сани с шумными ребятишками. Она даже подумала, не поспешить ли ей к воротам? В первый раз рядом не было тетушки Сулетты, которая не выпускала ее из поля зрения ни на минуту. «Если даже она ничего об этом не узнает, мне не стоит этого делать», — подумала девочка.
        Потом она, покачав головкой, решила все-таки рискнуть заслужить неудовольствие своей наставницы. Фелисите вытерла руки и поставила чашку с полировкой на буфет, туда же положила кусочек замши. Она все делала очень аккуратно, но когда вышла из комнаты, сразу припустила бегом.
        Ей не удалось отойти далеко. Бертран стоял в конце коридора, и как только он ее увидел, у него разгорелись глаза.
        Мальчишка пошел к ней на цыпочках.
        - Тихо! Не шуми! — шепнул он. — Не стоит его волновать! Фелисите застыла на месте. Ей хотелось спросить мальчишку, что он имел в виду, но она не могла промолвить ни слова.
        - Это — привидение! — еще тише шептал мальчишка. — То самое привидение. Не шуми, если не хочешь, чтобы оно тут появилось.
        Мальчишка радовался тому, как его слова подействовали на Фелисите.
        - Ты боишься привидений и разных духов? Конечно, боишься. Ты — девчонка, а девчонки всего боятся. Я не боюсь привидений. Я вообще ничего не боюсь!
        - Что… что это за привидение?
        Фелисите боялась пошевелиться или поднять глаза от пола.
        - Я его видел! — у мальчишки блестели глаза. — Я был наверху и прошел мимо комнаты, где на дверях висел бант из черной ленты. Это была его спальня, и я увидел, как оно глядело на меня.
        Пока он говорил, от возбуждения он так закатывал глаза, что в полутьме сверкали белки.
        - Тебе не нужно видеть привидений, потому что ты можешь умереть от страха. Оно взглянуло прямо на меня, оно походило на белый дым, но только с глазами. Но я не испугался, а повернулся и спустился сюда. Я не боюсь привидений!
        Фелисите больше ничего не хотела слышать. Она помчалась прочь, добежала до зала и увидела, что на нее с удивлением смотрит человек у дверей. За ней бежал напуганный Бертран. Он настолько красочно рассказывал о привидениях, что сам перепугался.
        Отец де Франшевилль был у ворот, когда к нему подбежала Фелисите. У святого отца были румяные щечки, он был очень добрым человеком. Святой отец был близоруким, он прищурился, чтобы разобрать, кто же стоит перед ним.
        - Доброе утро, дитя мое, — сказал святой отец и улыбнулся.
        - Доброе утро, святой отец, — она не собиралась ему ничего говорить, но ее интересовало, что делают дети поместья, поэтому девочка добавила: — Наверное, сегодня не будет уроков, отец? Снег такой глубокий.
        - Ты не права, дочь моя. Снег не должен мешать детям заниматься, — он внимательно посмотрел на девочку. — Если дети не станут учиться, из них не вырастут полезные для общества люди. Меня волнуешь ты, дитя мое. Ты регулярно занимаешься?
        - Да, святой отец.
        - С тобой все в порядке? Ты счастлива? Девочка кивнула головой.
        - Да, отец, у меня все в порядке и я счастлива.
        Старый священник подумал: «Иногда бывает лучше ответить так, как сделала эта храбрая девочка, чем высказать то, что у тебя на душе. Она очень милая малышка, мне кажется, что эти слова говорят в ее пользу».
        Прибыли сани, и детишки начали со смехом высаживаться из них. Они были укутаны до самого носа, но Фелисите всех их узнала. «У Антуанетты новый шарф», — подумала Фелисите. Ей очень понравился шарф, связанный из красной шерсти. Обычно шарфы были темно-синего цвета, и она решила, что красный шарф удивительно идет Антуанетте.
        Ученики стройной цепочкой проходили через ворота, поскольку знали, что старый священник наблюдает за ними, и он любит, когда они прилично ведут себя. Но Антуанетта вдруг остановилась и задержала всю процессию. И, к великому изумлению всех детей, улыбнулась одинокой маленькой девочке и поздоровалась с ней. У нее была теплая дружеская улыбка и приятный голос.
        Фелисите почувствовала, как сердце у нее разрывается от благодарности, счастья и гордости. Она так волновалась, что с трудом вымолвила:
        - Привет!
        На этом их общение закончилось, поскольку дети с большим оживлением обсуждали что-то, случившееся утром. Произошел несчастный случай — кто-то взобрался на крышу дома Карре, чтобы сбить лед и снег, поскользнулся и упал. Некоторые дети видели этот полет и были очень взволнованы.
        Фелисите услышала имя жертвы и ужаснулась. Это был Филипп! У нее замерло сердце, девочка с ужасом подумала, что он может умереть. «Может, он уже умер, и я никогда его больше не увижу!»
        Девочке вспомнились рассказы о людях, которые во время строительства замка падали со стен и умирали на месте. Девочку охватила паника, она бы начала рыдать, если бы не услышала, как один из детей сказал, что Филиппа отнесли домой и уложили в постель. Если это правда, то Филипп жив. Девочка немного успокоилась, она вспомнила, как тетушка Сулетта сказала: «Рене сказала, что это — самое лучшее лекарство».
        Рене, одна из горничных, была женщиной весьма разумной, и если она говорила про лекарство, что оно самое лучшее, то так и было на самом деле. Надо дать Филиппу это лекарство, и его жизнь будет спасена! Она может его спасти!
        Экономка крепко спала, когда в комнату проникла Фелисите. Голову тетушки высоко подпирали подушки, и она громко храпела, а щеки у нее пылали. Фелисите успокоилась, увидев спящую тетушку, и подумала, когда брала пузырек: «Ей лекарство не нужно, а Филипп в нем нуждается».
        Девочка крепко зажала в руке пузырек с лекарством и на цыпочках покинула комнату. Она подошла к воротам. Там не было охранника, видно, он пошел выпить чего-то согревающего, и девочка пустилась бегом. «Я должна быть там вовремя, — повторяла девочка про себя. — Я должна! Я должна!»
        Когда раздался стук в дверь, ее открыла Сесиль. Сначала она ничего не увидела. Начался сильный ветер, он нес от реки клубы острых обжигающих снежинок. Сесиль изо всех сил удерживала дверь, чтобы она не распахнулась настежь, и она только потом увидела, что там стоит девочка.
        - Мать Богородица и все святые! — воскликнула Сесиль, глядя на маленькую девочку с белым лицом, стоящую у порога. Она не узнала девочку, но поняла, что нужно действовать очень быстро. Сесиль схватила Фелисите на руки и внесла ее в дом, громко захлопнув за собой дверь.
        - Кто ты такая? И как ты одна пришла к нам? Фелисите настолько замерзла, что не могла говорить. У нее от холода болели руки, и она начала плакать.
        - Господи! Я тебя узнала. Ты — малышка Фелисите из замка, — воскликнула Сесиль.
        Фелисите слабо кивнула головой и прошептала:
        - Да…
        Сесиль придвинула стул и посадила на него девочку.
        - Тебе нельзя находиться слишком близко у огня, — предупредила она. — Господи, как же тебе удалось одной добраться до нас? Сейчас я дам тебе супчик. Твои руки… Так я и думала, ты их обморозила. Малышка, что случилось?
        Фелисите разрыдалась:
        - Если бы я не принесла ему лекарство, он мог бы умереть. Это самое лучшее лекарство в мире. Так сказала тетушка Сулетта. Пожалуйста, мадам, он сильно поранился?
        Женщина удивилась.
        - Кто? Филипп? Нет, нет.
        Она взглянула на девочку и покачала головой.
        - Тебя прислали к нам с этим лекарством?
        - Нет, мадам. Тетушка Сулетта спала, и я… отправилась сюда сама…
        - Как ты не замерзла до смерти! — Сесиль улыбнулась. — Хотелось бы мне посмотреть в лицо тетушки Сулетты, когда ей станет все известно! Она жутко обозлится.
        Руки у Фелисите так сильно ломило, что она с трудом достала бутылочку из внутреннего кармана пальтишка.
        - Мадам, это — лекарство, — настойчиво повторила девочка. — Чтобы лекарство помогло, его следует сразу принять.
        Сесиль взяла пузырек и начала его разглядывать. Потом она его встряхнула, вытащила пробку и понюхала.
        - Кто тебе посоветовал это лекарство? — спросила Сесиль.
        - Его принимает тетушка Сулетта. Сесиль громко захохотала.
        - Господи, как забавно! — она продолжала хохотать, а потом сказала: — Боже мой, какие дети выдумщики! Это может быть лучшим лекарством в мире, но… только против зубной боли! Когда Проспер придет домой, я ему все расскажу! Вот он посмеется!
        На щеки Фелисите закапали слезы. Неужели ее страшная прогулка по снегу, когда ей в лицо дул холодный злой ветер, была напрасной? Неужели Филиппу не поможет это лекарство? Она попыталась сдержаться от рыданий и пробормотала тихо:
        - Мадам, я думала, это лекарство вам пригодится. Сесиль ей ответила:
        - Наш великий альпинист не страдает от зубной боли. Он испугался, на его теле множество синяков, но вся маковая настойка, которая имеется у врачей в Монреале, не поможет тому, чтобы он побыстрее занялся работой.
        Сесиль увидела, как опечалилась девочка, и заговорила более мягко:
        - Ну-ну, малышка, тебе не стоит так расстраиваться. Филипп будет как новенький через несколько дней. Ты очень добрая девочка, потому что ты пыталась ему помочь. Тебе уже получше?
        - Да, мадам.
        - А руки еще болят?
        - Да, мадам, болят.
        Из задней комнаты послышался злобный голос.
        - Сесиль! Сесиль! Что за шум? Почему открыта дверь, ведь на улице дует ужасный морозный ветер!
        - Отец, дверь закрыта.
        - Кругом сквозняки. Они меня доведут до могилы! Дверь открыта! Я тебе говорю! Почему ты со мной споришь? И почему мои дрова используют, чтобы обогреть весь берег Святого Лаврентия?
        - Дверь открывали всего на несколько секунд. К нам пожаловал посетитель.
        Старик завопил еще громче и злее:
        - Посетитель? Почему люди не сидят дома и не жгут собственные дрова? Почему я должен согревать все население Лонгея?
        - Отец, успокойся! К нам пришел ребенок. Она единственная, кто к нам пришел за три недели!
        - Это место мне напоминает Лувр, куда сходятся все люди Парижа в дурную погоду, чтобы согреться и погостить, — продолжал вопить свирепый старик Киркинхед.
        Сесиль взмахнула руками и с мрачным выражением лица пошла к столу у очага, на котором она готовила обед. Фелисите понимала, что ее приход разозлил старика, поэтому она тихонько оставалась на прежнем месте, готовая сквозь землю провалиться. Потом она услышала голос Филиппа:
        - Подойди сюда, Фелисите!
        Девочка только сейчас посмотрела в его сторону, хотя с момента прихода она постоянно чувствовала его присутствие в комнате.
        Фелисите увидела, что он сидит, подпертый подушками в грубо сколоченном кресле, а колени у него укутаны одеялом. В руках у Филиппа брусок дерева, и он осторожно что-то вырезал ножом с коротким лезвием. Он, видимо, давно этим занимался, потому что вокруг него скопилось много стружек. Девочка пошла к нему. Она шагала на цыпочках, так как боялась, что из другой комнаты опять начнутся дикие вопли. Филипп взял ее руки и стал нежно их растирать.
        - Скоро твои ручки перестанут ныть. Ты — очень добрая и храбрая девочка, спасибо тебе за то, что в такую погоду ты мне принесла лекарство. Я знаю, что оно мне здорово поможет.
        Фелисите была настолько рада тому, что Филипп находится вне опасности, что молчала и пристально смотрела на него, но потом вымолвила:
        - Мсье Филипп, я рада, что вы так думаете.
        - Наверно, мне больше всего было нужно именно это лекарство. Присядь, пожалуйста. Боюсь, что тебе придется присесть на пол. Я понимаю, что должен был бы уступить тебе кресло, но в данный момент я не могу двигаться.
        Фелисите села, не сводя с Филиппа глаз. Он был очень бледным, но девочка поняла, что он не сильно пострадал. Малышка до того этому обрадовалась, что позабыла, как у нее болят руки. Сесиль внимательно поглядывала на открытую дверь. Она подошла к ним, держа в руках тарелку с дымящимся супом. Сесиль положила туда кусочек баранины. В другой руке она несла толстый ломоть хлеба.
        - Поешь, малышка, — шепнула Сесиль Фелисите. — После ходьбы по такому холоду тебе не помешает отведать горячего супа.
        Девочка с восхищением вздохнула, почувствовав аромат горячего супа. Она вдруг поняла, что страшно голодна.
        - Благодарю вас, мадам. Я сильно хочу есть, — сказала девочка и начала быстро поглощать суп.
        Со стороны двери послышался злой голос:
        - Что это такое? Моя дочь считает, что может кормить всех детей в Новой Франции? Неужели она собирается скормить славный супчик, ради которого я работаю и экономлю, нищим Монреаля?
        Старик Киркинхед поверх ночной рубашки накинул грязный халат и такие же потрепанные брюки. Они с трудом держались на теле с помощью единственной лямки. Но чтобы сохранить достоинство, он напялил на голову бархатную шапочку.
        - Я уже стар, и кровь меня плохо греет, — продолжал вопить он, притоптывая от ярости и возмущения. — Но разве моя дочь, моя кровь предложила мне суп, который требуется для поддержания здоровья? Нет, она лишает меня еды и отдает ее незнакомой девчонке.
        Сесиль потеряла терпение.
        - Девочка нам известна и ее зовут Фелисите. Отец, если ты хочешь отведать суп, то его у нас достаточно.
        - Много супа, да? — старик не желал успокаиваться. — Сколько раз я тебе повторял, что не следует слишком много готовить. Следует вставать из-за стола, только приглушив голод. И это правило для всех хороших хозяек! Никто не должен наедаться досыта.
        - У нас всегда имеются в достатке отвратительные, злобные слова и разная низость, — не выдержала Сесиль. — Но могу еще тебе сказать, что кое-кто запрятал множество золота! Вот так!
        Старик застыл, как пораженный громом. В пустых глазах появился страх.
        - Я знал, что за мной следят! Я не доверяю больше моей собственной дочери, — и старик начал шептать: — Мне все ясно — они хотят от меня избавиться. Что ж, я не стану этого ждать.
        Сесиль повернулась к нему спиной.
        - Отец, ты опять собираешься повеситься? Ты это проделывал уже пять раз. Наверное, стоит довести счет до полдюжины, — она повернулась к отцу, уперев руки в бока. — Над тобой смеются и говорят, что ты совсем свихнулся… Я тоже теперь так думаю.
        Старик Киркинхед помолчал, открыв рот. Он уставился на дочь, не желая верить собственным ушам. Потом у него на глазах выступили слезы.
        - Ты меня не жалеешь, — дрожащим голосом заговорил он. Старик хотел еще что-то добавить, но передумал и отправился в комнату, всхлипывая на ходу и что-то бормоча.
        Сесиль принялась за стряпню. Она стучала сковородками и гремела ложками, а потом с шумом швырнула полешко в огонь.
        - Мой отец совсем лишился разума, — громко сказала Сесиль.
        Из комнаты старика Киркинхеда они услышали, как ложка стукнула обо что-то стеклянное. Сесиль с удивлением взглянула на Филиппа, он сбросил с колен одеяло и с трудом поднялся с кресла. Он быстро метнулся в комнату старика и было слышно, как он кричал:
        - Нет, нет, хозяин!
        - Что на сей раз? — спросила Сесиль.
        - Наверно, это — яд. Но я вовремя успел его отобрать. Потом юноша засомневался и резко ударил старика по спине. Тот закашлялся, из глаз у него покатились слезы.
        - Вы не успели его проглотить?
        - Нет, — прохрипел старик, — ты появился вовремя. Сесиль впорхнула в комнату и стояла над отцом с видом карающей десницы. Она взяла в руки пузырек и начала его разглядывать.
        - Где ты это взял? — строго спросила она старика.
        - В Монреале, — дрожащим голосом ответил старик. Но по его виду можно было понять, что ему нравится то положение, в котором они все оказались. Глазки у него бегали, и на его лице застыло выражение удовольствия, как будто он говорил: «Вам все ясно? Я буду продолжать держать вас всех в напряжении и буду изыскивать для этого разные способы. Я буду пугать вас снова, снова и снова…»
        - Ты купил его у аптекаря?
        - Да. У Лахойя на рю Сен Поля.
        - И ты заплатил за это деньги? — продолжала возмущаться дочь.
        Старику Киркинхенду стало стыдно. Ему было неприятно признаваться в лишней трате. Ему пришлось потратить деньги, чтобы время от времени запугивать своих домашних!
        Сесиль схватила пузырек, подошла к очагу, где еле-еле тлел огонек, и вылила содержание пузырька в огонь.
        - Вот так! — сурово сказала она. — Единственный раз в жизни, папаша, вы зря потратили денежки! И вам не помогла эта жидкость. Вам лучше пользоваться веревкой — она ничего вам не будет стоить!
        Несмотря на унижение, старик уселся в кресло с довольным видом. Еще одна попытка самоубийства благополучно закончилась, все пока было в порядке. Но потом он снова начал волноваться: Филипп сидел дома и ничего не делал по хозяйству.
        - Почему ты торчишь дома и ничего не делаешь? — возмутился старик. — Тебе нужно учить наизусть тангенсы и котангенсы, как я тебе приказал. Скажи мне, если тебе нужно выбрать из двух деревьев — дуба и ели, чтобы изготовить стеллажи для большого веса грузов, что ты выберешь?
        Юноша не знал ответа на этот вопрос.
        - Ель? — попробовал он угадать.
        - Дуб! — возмутился старик Киркинхед. — У тебя в голове вместо мозгов опилки. Тебе бы только лазать по крышам и падать оттуда, чтобы потом бездельничать дома и вырезать из хорошего дерева никому не нужные фигурки. Из тебя никогда не выйдет хороший строитель. Я только зря трачу на тебя время!
        Старик обратился к дочери удивительно вежливым тоном.
        - Если можно, я хотел бы тарелку супа! Если только тебя это не затруднит!
        Сесиль не собиралась сдаваться.
        - Суп? Нет, ты получишь не суп. Тебе следует получить огромную клизму и слабительное, чтобы тебя прочистило с двух концов! Отец, на этот раз тебя придется проучить!
        Фелисите лежала в санях, укутанная меховыми полостями, и когда они были у замка, ее еле разбудили. Солнце светило не так ярко, но совершенно не грело. По этому неяркому свету можно было понять, что надвигается еще более сильный холод, и в эту ночь холод скует землю, и всем живым существам нужно будет спрятаться, а замерзшая земля будет трескаться с резкими звуками. Фелисите услышала, что ее зовет Красавчик Гиацинт Дессен, и встала в санях.
        - Так, вот она наша красавица, — сказал Дессен. — Надеюсь, мне больше не нужно будет никуда ехать. Если в такую погоду убежит один ребенок, это более чем достаточно. Но двое… это уже перебор!
        Как только они оказались за стенами замка и за ними с грохотом захлопнулись ворота, из конюшни прибежал грум. Он ласково погладил лошадь.
        - Бедняжка, такой холод, а тебя во двор вывели. Так нельзя обращаться с животными, тем более со старой лошадью, — продолжал ворчать он. — Сейчас поставлю тебя в стойло и дам овса. И тебе тоже, Роланд. Лучше вместо вас запрягли бы ленивых бездельников, чтобы они на своей шкуре испытали этот жуткий холод!
        - Ты уверен, что их следует распрячь? — сомневался Дессен. — Я привез девочку целой и невредимой, а как насчет другого?
        Грум волновался только о лошадях, но потом сказал:
        - Все в порядке, дружище. Второй тоже отыскался.
        - Хорошо! — воскликнул Дессен с облегчением. — Я рад это слышать. Этот Бертран — невозможный парень, но мне нравятся его выдумки и храбрость.
        Грум взглянул на красавчика Дессена и пробормотал:
        - Не торопись. Новости у нас не самые хорошие! Пошли, Байярд и Роланд. Двигайтесь.
        Караульный у ворот закрепил цепи и подошел к Дессену:
        - Гиацинт, отведи девчонку в замок. Там горит огонь, пусть отогреется, прежде чем идти домой. Это приказ мсье Шарля.
        Дессен был поражен.
        - Мсье Шарль? Когда он приехал?
        - Час назад. Он приехал к нам в такой день! И кроме того, он привез с собой жену, и они собираются сегодня же возвратиться назад! Караульный покачал головой, будто не мог понять, зачем так спешить обратно в город.
        - Возвращайся сюда, и я тебе все расскажу.
        Справа от входа была небольшая служебная комната. Там в очаге бушевал огонь. Дессен помог Фелисите снять верхнюю одежду, и она села рядом у очага.
        - Малышка, побудь тут немного. Мне нужно выйти, но потом я вернусь.
        - Мсье, что там с Бертраном? — волновалась девочка.
        - Не знаю.
        Дессен кивал головой и делал вид, что все в порядке, но это ему плохо удавалось. Потом он взглянул на маленькую фигурку у очага.
        - Ты очень храбрая девочка, потому что хотела помочь Филиппу. Все надолго запомнят, как ты одна отправилась к нему в такой ужасный морозный день. Но, Господи, как же мы все переволновались из-за тебя!
        Караульный зажег фонарь и повесил его на крюк у ворот. Он прыгал на месте, чтобы согреться, когда вернулся Дессен.
        - Теперь расскажи мне, что с Бертраном? — спросил у караульного Дессен.
        Караульный грустно покачал головой.
        - Они нашли его… Час назад сюда принесли его тело.
        - Тело! — воскликнул Дессен. Он удивленно уставился на караульного, не в силах поверить в трагический исход. — Он мертв?
        - Конечно. Ты помнишь историю о мальчишке, который отправился из Монреаля, чтобы навестить дядюшку Жана Пти здесь, в Лонгее? Ему было столько же лет, как и Бертрану, и он переправлялся через реку в такой же день, как сегодня…
        - Мне известна история Пьера Шесна. Мне было столько же лет, когда это все случилось. Но почему ты мне напоминаешь об этом? Что случилось с Бертраном?
        - Я тебе передаю голые факты, — казалось, караульный здорово обиделся. — Я здесь дежурил целый день. Когда спохватились, что исчезла девочка, все бегали взад и вперед, а тетушка Сулетта рыдала. Клянусь, я такое видел первый раз в жизни. Ко мне пришел Бертран, и я сразу насторожился, потому что он всегда выдумывает разные шуточки и проказы. Но не в этот раз. Он был здорово испуган! Он спросил у меня, где эта девчонка. И я ему ответил, что она пропала, но не проходила через эти ворота. «Она хорошая девочка, мне она нравится», — сказал Бертран. Он ушел, вскоре начался страшный шум, его мать прибежала сюда и начала заламывать руки. Она хотела знать, не проходил ли ее сынок через эти ворота.
        - Ты его выпустил?
        - Я? Гиацинт, я клянусь, что я не видел мальчишку с тех пор, как он мне задавал вопросы… А потом пожаловала его мамаша.
        - Может, ты ходил, чтобы немного погреться, и ворота в тот момент никто не охранял?
        - Клянусь, я не отходил ни на минуту! Мальчишка сам каким-то образом выбрался отсюда.
        Они помолчали, а потом Дессен сказал:
        - Он отправился искать девочку. Мне все ясно. Этот маленький Бертран был не таким плохим, каким он казался. Он проказничал и иногда нам всем здорово надоедал, но я всегда знал, что у него доброе сердце. Каким хорошим солдатом он мог бы стать, если бы ему удалось подрасти! — Дессен грустно покачал головой. — Где нашли тело?
        - На реке. Ты мне не повершить, но оно находилось на том месте, где нашли Пьера Шесне. Как странно, не правда ли? Возможно, тут приложил руку злой дух.
        - Не дай Бог, отец де Франшевилль услышит тебя, — Дессен сильно волновался. — Если бы я был на твоем месте и не был бы уверен, что не отходил с поста, чтобы выпить чего-то горячительного, я бы почувствовал себя виноватым в том, что случилось.
        Он собирался сказать еще кое-что, но в этот момент отец де Франшевилль спустился по лестнице из семейных покоев, с ним шел хозяин и его жена. Дессен быстро поклонился и исчез.
        Шарль ле Мойн и его жена были в глубоком трауре по поводу смерти Габриэля. Баронесса надела черную повязку на голову, которая подчеркивала ее красоту.
        - Смелость взрослых людей проявляется так часто, что все считают это обычной вещью, — говорил барон, — детей воспитывают так, чтобы они тоже не боялись опасности, но зря собой не рисковали. Мальчики могут прибежать к матери с ревом из-за пустяковой ранки, а позже они становятся смелыми и выдержанными мужчинами. Нам не следует удивляться тому, что сделали эти двое детей — девочка отправилась в мороз, чтобы отнести другу лекарство, а мальчик последовал за ней! Святой отец, какие люди у нас подрастают!
        Отец де Франшевилль утвердительно кивнул головой. Ветер на улице не успокоился, а еще сильнее завывал за стенами замка и вздувал вверх оставшиеся седые волосы святого отца. Он дрожащей рукой пригладил локоны и сказал:
        - Господь дал нам в жизни цель и все время за нами присматривает и придает нам смелости. Да, мсье Шарль, мы можем гордиться нашими людьми в Канаде, но должны за это благодарить нашего Небесного Отца!
        - Я только что разговаривал с отцом мальчика, — сказал барон, — это сильный для него удар. В его возрасте уже не может быть другого сына. Боюсь, что мать мальчика может лишиться разума. — Он взглянул на суровое серое небо. — Нам предстоит тяжелая поездка, но мадам баронесса желает отдохнуть в тепле собственной спальни, поэтому мы не станем здесь задерживаться. Святой отец, я вернусь на похороны.
        Барон вошел в комнатку, где была Фелисите, девочка сидела перед огнем и изо всех сил боролась с дремой. Когда она услышала его шаги, то вздрогнула и быстро вскочила. Барон давно не видел девочку, сначала ему показалось, что она чем-то напоминает мать. Фелисите смутилась, увидев перед собой «солнце», вокруг которого вращалась жизнь поместья, и быстро опустила глаза вниз. Девочка несколько раз подглядывала за бароном из укромных уголков. Ей очень хотелось увидеть его поближе, когда барон проходил через анфиладу комнат замка. Мимолетные взгляды убедили девочку, что барон — красивое и удивительное существо, и сейчас она утвердилась в этом мнении.
        Барон достал часы из кармашка жилета и взглянул на циферблат. Часы были удивительными. Они были величиной с блюдце, и на них был изображен герб барона. Фелисите никогда прежде не видела часов и внимательно смотрела на это чудо, о котором она прежде только слышала.
        - Уже слишком поздно, — волнуясь сказал ле Мойн. Он захлопнул крышку часов и положил их в карман. — Фелисите, ты отправляешься в Монреаль со мной, будешь жить у меня и ходить в школу.
        Если бы он ей сказал, что она станет жить с королем Франции, ее это не так сильно удивило бы. Глаза у малышки широко раскрылись, не менее широко она раскрыла рот, будто собиралась ему что-то сказать, но потеряла дар речи.
        - Ты довольна? Девочке удалось ответить:
        - Да, конечно, мсье Шарль!
        - Ты — смелая девочка, — барон внимательно взглянул на нее. Он видел, что она подросла, но сильно отличается от матери. И он подумал, что это очень хорошо. — Я уже договорился, что тебя пошлют в школу к монашкам. У них сейчас много постоянно живущих там учениц, и мать настоятельница согласилась, чтобы ты стала приходящей ученицей. Так что все уладилось. Пока ты учишься, ты станешь жить в моем доме, и у тебя будет возможность получить недурное образование.
        Фелисите слышала об этой школе, которая находилась в большом деловом городе, расположенном за рекой. Школу организовала святая Маргарита Буржуа, а учились там дочери самых знатных семейств. Девочке даже не приходило в голову, что она, кому не позволяли даже посещать занятия отца де Франшевилля, когда-нибудь сможет учиться в этой школе. Она посмотрела на барона сияющими глазами.
        - Среди других предметов, — улыбнулся ей барон, — ты сможешь получить там кое-какие знания о медицине и сможешь их применять, когда это будет необходимо. Тогда тебе не придется совершать опасные путешествия вроде того, что ты совершила сегодня.
        - Мсье Шарль, я поеду с вами прямо сегодня?
        - Да, дитя мое. Мы отправляемся через несколько минут.
        - Но мсье, — малышка запнулась, — мне нужно взять с собой мою одежду. Мсье Шарль, у меня есть книга и кукла… и мой кот Дофин.
        - Обо всем уже позаботились. Одежда и книга упакованы и с котом все в порядке. Мы можем отправляться.
        Фелисите все еще колебалась.
        - А тетушка Сулетта поедет со мной?
        - Нет, — быстро сказал барон. — Она должна работать тут. Я с ней обо всем договорился.
        - Тогда я должна с ней попрощаться. Он покачал головой.
        - Тетушка Сулетта плохо себя чувствует, — объяснил барон, — она заперла дверь и отправилась спать.
        - Но мсье Шарль, тетушка Сулетта никогда не запирает дверь, когда ложится спать. Она хочет все слышать, чтобы сразу принять меры, если что-либо случится.
        - Сегодня она решила запереть дверь. Наверное, потому что она плохо себя чувствует.
        - И я не могу с ней поговорить даже через дверь?
        - Нет, дитя мое. Ты с ней поговоришь, когда приедешь сюда погостить, или она приедет в Монреаль. Она не хочет говорить с тобой сегодня.
        Фелисите подумала, что концы с концами не сходятся, но она больше не задавала вопросов. Если бы она слышала разговор между бароном и его женой по дороге в Монреаль, она бы многое поняла.
        Девочку закутали до носа, и когда она села в сани с котом на руках, она сразу задремала.
        - Никогда прежде, — сказала баронесса, — мне не приходилось выдерживать подобных нападок, как это случилось с этой ужасной женщиной. Она вела себя так, будто мы настоящие воры и мы у нее украли единственную принадлежащую ей ценность. Шарль, эта женщина — сумасшедшая! Она меня перепугала, я до сих пор дрожу!
        Он коснулся ее руки под тяжелой меховой полостью и ласково погладил.
        - Но ты не показала, что боишься ее. Дорогая, ты ей сопротивлялась, как львица! Я горжусь тобой, Клодин.
        Баронесса грустно усмехнулась.
        - Шарль, я очень слабое создание. В данный момент мы одержали победу, ты будешь надо мной смеяться, я знаю, но дело в том, что… я стала ее бояться еще сильнее, — она глубоко вздохнула и сунула руки в маленькую муфту из черного меха, висевшую у нее на шее на шелковой ленточке. — Шарль, я напоминаю себе ребенка, — продолжала баронесса. — Я больше никогда не хочу возвращаться в это темное место. Я не чувствую себя там в безопасности, даже если замок окружен высокими стенами и башнями и у ворот стоят караульные. Я знаю, что больше никогда не посмею посмотреть в лицо этой старухе!
        - Тебе не обязательно туда возвращаться. Клодин, мне дороже всего на свете твое счастье!
        Далее они ехали молча. Ветер утих, на небе высыпали звезды. В морозном воздухе раздавался стук копыт и чудесная музыка колокольчиков. Баронесса немного успокоилась.
        - Какая великолепная ночь, я так рада, что мы решили вернуться! Иногда мне тут очень нравится, и я совсем не хочу уезжать во Францию…
        Чувствовалось, что барон был очень доволен.
        - Ты еще станешь настоящей канадкой. Все происходит не так скоро, но я предвосхищаю твое будущее. — Потом спросил: — Что ты думаешь о девочке?
        - Она очень изменилась в лучшую сторону. Я ее видела год назад, она была дурнушкой, а теперь можно сказать, она — весьма привлекательна.
        - Мне кажется, — начал барон, не замечая, что цитирует слова матери Фелисите, — что она будет очень милой.
        Глава 4
        Фелисите проштрафилась в первый раз после того, как появилась в школе.
        Она была прилежной ученицей и с удовольствием занималась учебой, а это не очень нравилось остальным девочкам. Но они до сих пор не проявляли к ней свое отношение.
        Трое девочек, сидя на скамье перед Фелисите, завели этот разговор. Возможно, если бы дело касалось только Фелисите, она промолчала, но дело касалось семейства ле Мойнов.
        - Мой отец сказал за завтраком, что на юге погибли еще шесть человек из Канады, — прошептала одна из девочек. — Мой отец говорит, что ле Мойны хотят, чтобы еще больше канадцев выразили желание служить на той самой реке с длинным и странным названием.
        - Мой отец также сказал, что ле Мойнам все равно, сколько канадцев погибнет — им важно прославиться, — шепнула другая девочка. — Он надеется, что король положит этому конец.
        Фелисите почувствовала такую ярость, что боялась, как бы ей не стало плохо. Ей хотелось крикнуть на весь класс, что эти девчонки — глупые маленькие сплетницы, а их отцы, высказывающие подобные мысли, трусы, оставшиеся в безопасности дома, пока умирали храбрые братья ле Мойн, чтобы завоевать новую империю для Франции. Она обожала семейство ле Мойн, и ее волновали все их дела и свершения. Фелисите обожала мсье Шарля. В глазах девочки остальные братья, которых ей не довелось повидать, стали героями почти из легенд, рисковавшими жизнью на море и в чужих странах.
        Фелисите сидела очень тихо, крепко сжав руки на коленях, чтобы не ударить по лицам девчонок, сидевших на передней скамье. Девочка сдержалась бы, если бы одна из подружек не начала болтать и обсуждать мсье Шарля, сказав, что он — простой торговец мехами, подобно остальным торговцам, и не имеет права важничать, хотя — его и сделали бароном.
        Эти слова переполнили чашу терпения Фелисите.
        Она уперлась ногой в спинку скамьи и резко толкнула ее. Скамья опрокинулась, и девчонки грохнулись на пол. Одна из девочек, Гортензия, под длинной юбкой скрывала башмаки с красными каблуками.
        В этот день дежурила сестра Агата, милая и спокойная женщина. Ей трудно было справиться с создавшейся ситуацией. Она поднялась из-за стола и прошла по проходу, говоря тихим голосом:
        - В чем дело, милые девочки? В чем дело?
        Фелисите не стала оправдываться. Она только сказала, что троица болтала лишнее. Она отказывалась повторить их слова. Она не могла этого сделать! Если она повторит несправедливые слова, то они начнут распространяться со скоростью пожара. Она предпочитала быть наказанной, но ничего не говорить.
        Конечно, ее решили наказать, отчего девочка покраснела. В течение недели она должна будет оставаться после уроков и убирать классную комнату. Ей не позволили обучать основам арифметики детей в младших классах, ей также не позволили читать «Христианскую мысль». Сестра Агата, назначив наказание, покраснела и грустно заметила:
        - Фелисите, я надеюсь, что в будущем нам не придется тебя так сурово наказывать.
        Фелисите упрямо сказала:
        - Сестра, им лучше не повторять слова, которые они произносили.
        Когда девочки разошлись, Фелисите начала уборку. Девочка подметала пол, подбирала осколки мела и клочки бумаги, вытирала доску и складывала буквы и цифры в «кассу». Ей было очень грустно, и она подумала, что никогда не переживет подобного унижения. Как только уборка закончилась, девочка отправилась на кухню, чтобы повидать сестру Св. Чарли, заведовавшую кухней. Сестра Св. Чарли была кузиной ле Мойнов и всегда по-доброму относилась к девочке.
        Сестра Св. Чарли взволнованно приветствовала Фелисите.
        - Фелисите, девочка моя. Как неприятно! Это первое замечание, которое ты получила! Дитя мое, я плакала, когда узнала, что случилось. Я всем говорила, что ты — примерная ученица и не станешь зря нарушать правила.
        - Мне пришлось это сделать, сестра! — заявила Фелисите. — Мне пришлось это сделать…
        - Почему ты не передала сестре Агате слова девочек?
        - Потому что меня попросили повторить их перед классом, и я не могла этого сделать. Но я хочу все вам рассказать.
        Сестра Св. Чарли внимательно выслушала рассказ, и в конце ее обычно бледное лицо стало багровым.
        - Дитя мое, конечно, ты виновата, и сестра Агата была вынуждена наказать тебя, но, Фелисите, — заговорила она шепотом, — я горжусь тобой. Никогда и никому не позволяй дурно говорить о семействе ле Мойн! Никогда! Те, кто плохо о них болтает, получат по заслугам! Их накажут гораздо серьезнее, чем тебя, дитя мое!
        Пока они разговаривали, сестра Св. Чарли ставила на поднос еду и делала это старательно, что само по себе было странным, потому что поднос был старым, пробитым и оловянным, а еда была самая простая.
        - Если бы я была мужчиной, — сердито заявила Фелисите, — я бы уже сегодня отправилась им на помощь добровольцем. Я бы поехала на юг или туда, где могла понадобиться моя помощь. Какое имеет значение, сколько людей погибло? Люди должны гордиться, когда они умирают за правое дело! Почему они позабыли, сколько братьев потеряло семейство ле Мойн?
        Сестра Св. Чарли занималась работой. Она вытащила стручковую фасоль из супа и положила кусочки хлеба рядом с чашкой с бульоном.
        Фелисите задала вопрос.
        - Это для Затворницы?
        - Ты права, — она подняла поднос. — Сегодня моя очередь отнести ей еду. Мне хотелось бы постоянно ей прислуживать.
        - Вы ее когда-нибудь видели? — прошептала Фелисите.
        Сестра покачала головой.
        - Ты же знаешь, что никто из нас ее не видел. Каждый вечер я молю Бога, чтобы мне удалось услышать звук ее шагов или шелест ее одежд.
        Жанна ле Бер, которую все называли Затворницей, также была кузиной ле Мойнов. Фелисите рассказали об этой женщине. Она была очень красивой в молодости, а сейчас вела жизнь затворницы в комнатах, расположенных за церковной часовней. Она общалась с сестрами с помощью записок и творила чудеса.
        Сестра Св. Чарли легко коснулась пальцем кусочка хлеба.
        - Она ест только то, что остается после слуг, — и добавила шепотом: — Фелисите, ты расстроилась из-за того, что сегодня случилось. Я хочу тебе помочь. Ты отнесешь поднос до самой двери. Но тебе следует быть очень осторожной и никому об этом не говорить.
        Они вместе отправились к двери. Фелисите ступала очень осторожно и несла жалкую трапезу Затворницы. У двери она отдала поднос сестре Св. Чарли.
        - Спасибо, сестра Св. Чарли, — сказала девочка, — я счастлива, что вы позволили мне нести поднос.
        - Когда-нибудь ваш класс отведут в часовню, когда туда пожалует Затворница на молитву. Это происходит раз в год. Все должны вести себя спокойно и не шептаться. За все годы никому не удалось услышать шум ее шагов или шелест одежды. Она двигается тихо и легко, как ангел с небес.
        Фелисите колебалась, но ей хотелось оправдать свое поведение в классе.
        - Сестра Св. Чарли, я не стала ничего говорить о Гортензии. На ней были надеты башмаки с красными каблуками, а ведь это запрещено.
        Сестра Св. Чарли улыбнулась, унося поднос по темному коридору.
        - Пусть это станет нашей общей тайной. Я рада, что ты промолчала.
        Вечером, когда все вставали из-за стола, барону принесли записку. Он ее прочитал, нахмурился и потребовал, чтобы ему принесли шляпу и трость. Барон улыбнулся, когда Фелисите выполнила его приказ.
        - Малышка, мы с тобой отправляемся на прогулку, конечно, если ты ничем больше не занята.
        - Ничем, мсье Шарль! — воскликнула девочка.
        Она быстро надела шляпку, и они отправились из дома.
        - Какой чудесный вечер! — сказал барон, когда они шли вниз по рю Сен-Поль, — но боюсь, что меня ожидают дурные новости.
        Через несколько минут они дошли до таверны у пристани, и здесь барон спросил мсье Жана Карриера.
        - Да, мсье барон. Он вас ожидает, — трактирщик кивнул в направлении лестницы. — Ему понадобится помощник, чтобы уничтожить все выпивку, которую он заказал.
        Над балюстрадой появилась голова, когда они начали подниматься, и чей-то голос осторожно сказал:
        - Стаскивай башмаки, Шарль! Барон остановился.
        - Снять башмаки? Ты что, выпил все вино, которое подал тебе трактирщик?
        Человек продолжил шепотом:
        - Я просил тебя, чтобы ты шумел как можно меньше, у меня на это важная причина. Я не хочу, чтобы эти пьяные негодяи насторожились. Они сейчас спят, как младенцы, но если они проснутся, то поднимется шум на весь город.
        Барон не стал спорить. Он снял сапоги и понес их под мышкой. Фелисите следовала за ним на цыпочках. Их провели в большую спальню с окнами, выходящими на реку.
        - Садитесь, — сказал хозяин, и сам уселся на стул рядом с кроватью. Он нахмурился при виде Фелисите.
        - Кто это, Шарль? Это — твоя дочь или родственница?
        - Это моя подопечная Фелисите Хелей.
        Барон воспользовался тем, что Фелисите разглядывала что-то из окна, подмигнул мсье Карриеру и шепнул ему:
        - Ты должен помнить, как привез ее мать в Квебек, когда вез одного джентльмена из Франции.
        - О, клянусь святым Юлианом Госпитальером, ты прав! Мне казалось, что будет необходимо вставить кольцо в нос этому паршивцу, пока я не посадил его на борт судна, идущего уже во Францию. Значит, это та самая девочка. Кажется, она умненькая.
        - Да, это так, — продолжал шептать барон. — Я к ней очень привык, часто с ней гуляю, и мне нравятся ее замечания. — Потом он спросил хозяина комнаты: — Дружище Жан, какие новости?
        - Дурные, — сказал гонец короля. Он начал возмущаться: — Паршивые бестолочи и притворщики без мозгов в голове. — Внезапно он остановился и промолвил: — Шарль, индейские вожди из Оттавы все еще здесь?
        Барон кивнул головой.
        - Тебе известно, что я с ними обсуждаю новые торговые условия? С тех пор, как умер мой бедный Поль…
        Он помолчал. Поль умер в начале марта — он был пятым погибшим братом ле Мойн. Это было ужасным ударом для мсье Шарля, и он до сих пор еще не пришел в себя, де Марикур погиб от лихорадки, которой он заразился во время последнего похода в леса.
        - С нами больше нет нашего Поля, поэтому я пригласил вождей навестить нас. Мне нужно было удостовериться, что никакие меха с севера не попали в руки англичан. Могу сказать, что вожди были рады приглашению и согласились на все мои условия.
        - Пусть они побыстрее отсюда убираются! — воскликнул королевский гонец. — Повторяю, побыстрее! Со всеми перьями и боевой раскраской! Пусть они отправляются в путь завтра же утром!
        Он показал на соседнюю дверь.
        - Со мной прибыли четыре человека, они сейчас мертвецки пьяны. Я старался изо всех сил, чтобы они напились и добавил в выпивку кое-какие полезные капельки! Как только они отсюда выберутся, они начнут болтать. Ваши красные дьяволы должны быть далеко отсюда, пока мои чертовы болтуны не распустили язык.
        - Все можно сделать, — сказал барон. — А теперь, дружище Жан, в чем дело?
        - В войне начались осложнения. Мы потерпели поражение! Проклятый англичанин по имени Мальборо побил глупца и специалиста по муштре, которому наш король позволил командовать французской армией. У них состоялось сражение в Германии в местечке Бленхайм, французской армии больше не существует. Это самое позорное поражение со времен Павии, а может, и Азенкура, — лицо курьера стало багровым и злым. Он чувствовал себя униженным, сообщая эту информацию. — Проклятые надушенные фавориты, ленивые и глупые! Если вождям станет об этом известно, они могут пересмотреть решение! Они не захотят вступать в союз с покоренным государством.
        Барон быстро заметил:
        - Я завалю их подарками и отправлю прочь до пробуждения твоих людей. Они не нарушат договоренности, если мне удастся их отправить отсюда до того, как они передумают.
        Казалось, барон не желал знать детали катастрофы, но наконец он промолвил:
        - Проигравшее государство. Жан, неужели все так плохо?
        - Шарль, мы проиграли подчистую. Наш генерал, фаворит Версаля, с круглым брюхом и мозгами, как у маленькой птички, дал возможность англичанам окружить себя на таком маленьком пространстве, где его люди не могли развернуться.
        Он немного стал успокаиваться и коснулся рукой плеча барона.
        - Шарль, если англичане после победы станут контролировать морские пути, вам будет сложно действовать?
        Барон криво усмехнулся:
        - Мне пришлось скупить все шкуры, заготовленные на севере. В результате визита вождей у меня на руках оказалось столько мехов, что мне сейчас необходимо начать строительство новых складов. Я только что купил железные прииски у Квебека и заказал два океанских судна в Рошфоре. В Монреале я приобретаю земли в качестве инвестиций и собираюсь купить земли за рекой… Если англичане изолируют нас от остального мира… — Он широко развел руками. — Все мои предприятия лопнут с треском!
        - Некоторые люди, — королевский посланник внимательно глядел на барона, — желали бы, чтобы краснокожие остались тут и услышали обо всех наших бедах. Тогда они оказались бы в руках англичан, и кое-кому стало бы от этого легче…
        - Я думал об этом, — признался барон, — но, друг мой, я попытаюсь, чтобы они побыстрее отсюда убрались. Мы не должны позволить англичанам захватить север.
        Карриер взял со стола трубку, набил ее табаком, крепко прижал его пальцем и начал ее энергично раскуривать.
        - Отлично. Это разговор нормальных мужчин. Но, мой храбрый Шарль, возможно, мы видим все в мрачных красках. Может, король образумится и поймет, что Франция не должна проигрывать сражения. Ведь есть француз, который постоянно выигрывает на море или на суше…
        Он вопросительно взглянул на барона.
        - Где сейчас Д'Ибервилль?
        - Он где-то на Карибских островах, у него только одно судно. Я получил от него вести — он играет с англичанами и датчанами в прятки. Он наносит им удар и исчезает, а потом внезапно появляется в другом месте. Он настолько их держит в напряжении, что они не тревожат нашу маленькую колонию в устье реки.
        Барон покачал головой.
        - Д'Ибервилль одержал все свои победы малыми силами. Король никогда не доверит ему командование на другом краю океана, — барон резко выпрямился, и ноздри у него раздулись от волнения.
        - Возможно, для Франции важнее, чтобы мы удержали устье Миссисипи, чем выигрыш сражений в Европе.
        Они покинули таверну; в голове барона Шарля теснились разные мысли. Наверное, к этому времени в руках Бенуа окажется письмо с описанием поражения в Бленхайме. де Марья был очень осторожен и предпочитал передавать конфиденциальные сведения с помощью шифра, ключ к которому был только у него и Бенуа. Барон де Лонгей считал это для себя крайне унизительным, потому что не желал общаться с приспешником де Марья.
        Потом он подумал о том, как хорошо, что удалось уговорить баронессу с младшим ребенком присоединиться к остальным детям во Франции. Чтобы не произошло, они — в безопасности.
        - Мсье Шарль, новости оказались дурными? — спросила Фелисите.
        Он шагал так быстро, что ей пришлось бежать за ним, и она задыхалась.
        Он пошел медленнее.
        - Что ты слышала?
        - Ни слова. Но, мсье Шарль, мне не нужно ничего слышать. Я обо всем догадалась по тому, как вы разговаривали и смотрели друг на друга.
        - Ты — очень умная девочка, — мсье Шарль грустно покачал головой. — Да, дитя мое, вести очень плохие. В Европе нас побили англичане.
        В этот момент они проходили мимо таверны, у входа висел фонарь. При его свете барон увидел, что девочка никак не может ему поверить.
        - Но, мсье Шарль! Я думала, французы всегда побеждают англичан!
        - Дитя мое, хотелось бы мне, чтобы все было именно так. Но это неправда. Многие столетия мы сражались с Англией и побеждали попеременно — то мы, то они. Было время… Во времена Столетней войны они нас постоянно побеждали. Наконец нам удалось изгнать их из Франции, но даже это не дает нам надежды, что мы всегда будем победителями.
        Фелисите с трудом переварила эти неприятные новости. Наконец, личико у нее просветлело, и она сказала: — Но мсье Пьер всегда выигрывает сражения.
        Бенуа не был женат и жил в комнате над лавкой на рю Сен-Винсента. Барон там уже побывал и знал, какое это ужасное место. Там находилась жалкая мебель, и все вокруг было покрыто пылью, потому что Бенуа не желал платить за уборку. Но в тот вечер все казалось еще хуже. Они постучали, и Бенуа вышел к порогу со свечкой. Она осветила фигуру законника в коротком ночном халате и сырое лицо, с любопытством смотревшее на них.
        - Какая честь! — сказал Бенуа, кланяясь так низко, что свеча у него в руках замерцала и чуть не погасла. — Барон Лонгея навестил меня и привел с собой опекаемую им девочку. — Он внимательно оглядел Фелисите и одобрительно кивнул головой. — Милая девочка. Очень милая.
        Бенуа жестом предложил следовать за ним. В комнате стоял такой неприятный запах, что Фелисите поморщилась. Девочка взглянула на барона и прошептала:
        - Мсье Шарль, какое отвратительное место. Мсье Шарль кивнул головой и шепнул Фелисите:
        - Он экономит деньги на мыле…
        Перед очагом стоял стол и на нем — горка грязной посуды и неряшливая кучка книг и бумаг. Барон огляделся.
        - Мсье Бенуа, нам следует кое-что обсудить. Наверно, стоит посадить юную леди перед открытым окном в кресло.
        Бенуа плохо слышал, но на этот раз он все понял, утвердительно кивнул головой и подвел Фелисите к креслу.
        - Посиди здесь, милая девочка, а я принесу тебе бокал вина. Но, конечно, я его разведу водой. Хе-хе-хе! А потом дам тебе сладкий бисквит.
        Фелисите совсем не хотелось что-либо брать у этого неряшливого старика.
        - Спасибо, мсье, не стоит волноваться, — быстро ответила она, — мне не хочется пить.
        Бенуа был доволен, что девочка отказалась и криво усмехнулся.
        - Ты — умная девочка. Юным леди не стоит пить вино так поздно.
        Фелисите следила за ним, когда он направился в другой конец комнаты. Вид его тощих и волосатых ног приводил девочку в ужас.
        Бенуа уселся за столом. Там лежало письмо, он коснулся бумаги грязным пальцем.
        - Мсье барон, все очень худо. Поражение повлечет за собой опасные последствия.
        Барон уселся на скрипучий шаткий стул.
        - Поражение нанесло удар моей гордости, и мне трудно это пережить, — заявил барон. — Здесь, в Канаде, мы не привыкли к поражениям. В Версале они смотрят на нас сверху вниз, но там, где они проигрывают, мы добиваемся успеха.
        Законник приложил к уху ладонь раковиной.
        - Я не слышу, что вы говорите. Здесь слишком темно, и я ничего не могу прочитать по губам.
        - Неважно, — барон проявлял нетерпение и даже не собирался это скрывать. — Я не сдержался, а этого не следовало делать. Давайте перейдем к делу. — Он заговорил громче, произнося слова более четко. — Это письмо к вам от общего знакомого, я уверен, что он вам все описал.
        На этот раз Бенуа все расслышал.
        - Вы правы, барон. Он уверен, что англичане постараются захватить власть на море, и мы будем отрезаны от Франции.
        Барон сердито нахмурился.
        - Что же станет с торговлей мехами?
        - Он сказал, что нам следует искать другие рынки сбыта.
        - Другие рынки? А он не подсказал, где искать их?
        - Подсказал. Он считает, — Бенуа продолжил, не сводя внимательных глаз с посетителя, — что у нас нет другой альтернативы, как только торговать с Англией. Им нужны меха. Вы настолько хорошо раскинули свои сети, что для них не осталось совсем мехов. Им нужны шкурки для домашних рынков и для рынков центральной и северной Европы, куда мы не смогли пробиться.
        - Вы понимаете, что говорите? — возмутился барон. — Даже во времена мира мы не могли торговать с Англией. Но пока идет война, это будет считаться предательством! Ваш… наш знакомый… Он сошел с ума?
        Бенуа его не понял.
        - Что? Что вы сказали? О, барон, как мне трудно разговаривать с людьми, я плохо слышу.
        - Да, и другим сложно с вами общаться! — продолжал бушевать барон. Он повторил: — Неужели ему не понятно, что он предлагает нам совершить предательство?
        Бенуа широко развел руками.
        - Мсье ле Мойн! Вы всегда оставались умным человеком и хорошим дельцом, и никогда не колебались, если нужно было нарушить законы…
        - Только старые законы! Те ограничения, которые здорово устарели. Во Франции известно, что мы делаем с торговлей мехами, там на это не обращают внимания. Если бы мы так не делали, то уже давно стали бы банкротами!
        - Почему бы не сделать еще один шажок? Наш друг стоит на рациональной точке зрения. Впереди нас не ожидают трудности. Купцы Бостона и Нью-Йорка пойдут нам навстречу. Барон, вы в этом не сомневайтесь. Они — умные люди и никогда не позволят, чтобы им в делах что-то помешало. Можно договориться о месте встречи на острове, подальше от берега. Конечно, мы станем получать за меха только золотом. Ха, тут можно заработать целое состояние. Нам ничто не должно помешать!
        Посетитель заговорил, стараясь, чтобы Бенуа его понял.
        - Вам известно, что я переживаю трудные времена. Если станет невозможной торговля с Францией, я окажусь в сложном финансовом положении. Мсье Бенуа, внимательно меня выслушайте, я лучше потеряю все, чем стану торговать с врагами!
        Бенуа был поражен. Он скривил тонкие сухие губы, а потом спросил:
        - А сможет существовать колония на юге без вашей поддержки?
        - Да. Но людям придется испытать еще большие трудности, чем те, которым они сейчас подвергаются.
        Барон думал о том, что никогда в жизни ему не приходилось принимать более сложное решение. Он должен пренебречь обязательствами касательно планов на юге страны, потому что он не может нарушить свои принципы.
        - Но разве у нас по-настоящему объявлена война? Профессиональные армии сражаются на континенте, но жизнь в двух странах течет так, будто ничего не случилось. Французский народ не дерется с англичанами.
        - Французы станут сражаться с англичанами здесь… и очень скоро! — воскликнул барон. — Вскоре мы различим английские паруса в заливе и услышим воинственные крики ирокезов за стенами Монреаля! Мсье Бенуа, не говорите подобные вещи! Прежде всего я преданный французский подданный, а потом уже — торговец мехами!
        Грязная рука Бенуа опять сложилась в раковину у не менее грязного уха. Барон не захотел повторять собственные слова и нетерпеливо схватил чистый листок со стола и резко написал на нем огромными буквами: «НЕТ! НЕТ! НЕТ!»
        Бенуа взглянул на написанное и покачал головой, будто никак не мог понять барона.
        - Найдется множество людей, желающих торговать с англичанами. Вы должны все сами решить. Сегодня вы являетесь главным торговцем во всей Новой Франции, но завтра станете никем!
        Барон поднялся со стула.
        - Я передам свои соображения по этому поводу ему.
        - Барон! Если вы ему напишите, то должны действовать очень осторожно. Прошу вас ничего не писать в открытую, иначе всех ждут неприятности!
        Шарль ле Мойн побагровел:
        - Ты, жалкий грязный законник! Ты считаешь, что можешь меня поучать? Неужели я стану учиться у тебя уловкам и хитростям? Я сам, без чужой паузы, построил за пределами Франции огромную торговую структуру.
        Бенуа начал извиняться.
        - Барон, умоляю, простите меня. Я ошибся, молю вас. Я вас уверяю, что это больше не повторится.
        - Надеюсь, — громко сказал барон. — Пошли, Фелисите, мы уходим.
        Когда девочка проходила мимо Бенуа, он ей улыбнулся и кивнул головой.
        - Какие чудесные светлые волосы. Здесь это такая редкость! Не правда ли, мсье барон?
        Барон еще раз повторил:
        - Сегодня я напишу письмо нашему другу и четко обрисую ему мою позицию.
        Когда дверь закрылась, Бенуа снова усмехнулся: «Я тоже напишу ему сегодня, и наш друг поймет, что не может полагаться на вас. Я ему сделаю кое-какие предложения… И вы будете удивлены, мсье ле Мойн! — он продолжал кивать головой. — Необходимо остановить нашего великого купца, и как можно быстрее».
        Глава 5
        Фелисите проснулась рано и сразу вспомнила о том, что сегодня ей исполнилось десять лет, и что Филипп, который днем раньше приехал по поручению барона, остался на праздник.
        Девочка взглянула через старенькие ситцевые занавески в окно и увидела яркое солнце и синее небо над башней церкви Нотр Дам де Бонсекур. «День будет такой чудесный!» — подумала Фелисите. Она чувствовала себя счастливой и важной, как это бывает у детей в день их рождения.
        Девочка аккуратно оделась в синее платьице и разгладила все складочки на чулках. Она немного расстроилась, надевая башмаки. Они были новыми и аккуратными. Девочка вспомнила, что Затворница носила обувь, сплетенную из листьев кукурузы, и подумала, что у нее слишком хорошие башмачки. Но потом девочка решила, что ей не стоит носить такую обувь, какую носила Затворница, потому что она вела активную жизнь и через несколько часов эти сандалии у нее превратились бы в лохмотья.
        Мадам Леблан готовила на кухне завтрак и поприветствовала девочку:
        - Нам сегодня исполнилось десять лет, не так ли? Фелисите кивнула головой.
        - Мадам Леблан, я быстро расту, а жизнь такая интересная! Экономка добавила:
        - Если твой аппетит будет так же быстро расти, как ты сама, мы не будем успевать готовить тебе пищу!
        Девочка отправилась на улицу. На небе между высокими стенами не было ни облачка, наверняка всех ждет теплый ясный день. Сегодня — восьмое июля. Фелисите отправилась к ближайшей куртинке люпинов и оранжевых лилий, но потом вспомнила о том, что барон сказал ей вечером. Он коснулся ее волос и сказал: «Судя по цвету волос, твой отец был из Нормандии. Только у норманнов бывают такие светлые волосы. В семействе ле Мойнов все темные, но посмотри на мсье Пьера! У него по-настоящему золотая шапка волос. У твоей матери были темные волосы, и она — очень красивая женщина. Фелисите, ты тоже станешь красивой, но это будет другая красота».
        В этом не было никаких сомнений. Когда девочку годовалой отдали тетушке Сулетте, она была очень непривлекательной, но сейчас она сильно переменилась. Черты лица прежде расплывчатые, теперь оформились на овальном личике. Нос был прямой и небольшой, лоб — широкий, большие серые глаза. Волосы у девочки были коротко подстрижены, и она напоминала пажа, изысканного и прелестного пажа. Для своего возраста девочка была высокой, у нее начала формироваться хорошая фигурка.
        Филипп появился в саду и пошел навстречу Фелисите. Ему хотелось ее поддразнить:
        - Надеюсь, ты сегодня надела чулки наизнанку. Если ты так не сделала, то не дождешься никаких подарков.
        Фелисите растерялась.
        - Я так не сделала, потому что забыла. Как мне не повезло! Филипп усмехнулся.
        - Я так и подумал, поэтому, чтобы ты не расстраивалась, я принес тебе подарок.
        Он подал ей небольшое деревянное распятье, которое сам вырезал для Фелисите. Распятье было сделано с огромной любовью и было очень красивым. Но даже если в нем были какие-то погрешности, девочка не заметила бы их — так она была счастлива получить его из рук Филиппа. Она прикоснулась к распятью дрожащими пальцами. «Наверно, я ему нравлюсь! Я должна ему нравиться!» — подумала девочка. Наконец-то она может иметь что-то свое и хранить свой секрет в тайном отделении сундучка, как это делали остальные девочки.
        Девочка была уверена, что впереди ее больше не ждет никаких сюрпризов, но она ошибалась. После того как жена барона с детьми уехала во Францию, он стал есть вместе со своими служащими. Завтрак накрыли в столовой, и Фелисите сидела справа от барона, а Филиппу приказали сесть рядом с девочкой. Он чувствовал себя не очень свободно и разглядывал красивую комнату с креслами с высокими спинками, сверкающее серебро, дорогое стекло и прекрасные картины на стенах. Филипп почти все время молчал во время завтрака.
        В центре стола стояла чаша с белыми бутонами роз, и все присутствующие за столом, входя в комнату, говорили:
        - Фелисите, пусть следующий год принесет тебе здоровье и счастье.
        Барон приготовил подарок для девочки. Наверное, неважно, что она забыла одеть чулки наизнанку. Это была нитка настоящего янтаря, коричневого оттенка, из самой Франции. А на завтрак приготовили ее любимые блюда. Сначала подали блинчики с медом, а потом кусочки трески в кляре, переложенные кусочками бекона. Всем очень нравилось это блюдо, и Фелисите громко выразила благодарность, когда перед бароном поставили серебряное блюдо, от которого исходил изумительный аромат. Бекон сверху положили в самый последний момент, и кусочки были хрустящими и подрумяненными. Все за столом начали улыбаться и причмокивать губами от удовольствия.
        В конце трапезы барон поднялся и, улыбаясь, сказал:
        - День по всему будет жарким, и нам предстоит отметить день рождения Фелисите. Я решил, что сегодня мы не станем заниматься делами и отправимся в Лонгей на празднества.
        Все начали громко радоваться сообщению барона, потому что почти все слуги были из Лонгея, а Фелисите побежала по лестнице, чтобы побыстрее взять свою шляпку. Глядя на нее, барон решил, что девочка приносит ему много радости, и что он никогда не пожалеет о том, что забрал ее из замка. Мсье Шарль терпеть не мог медлительных людей, а девочка все выполняла очень быстро, и ему это нравилось. Она рано просыпалась по утрам, и он слышал у себя над головой ее шаги. Через некоторое время она бежала вниз, крича:
        - Какой чудесный день, мсье Шарль!
        Слуги жаловались, что у нее в комнате царит беспорядок, и она разбрасывает одежду, но ему казалось, что это сущая мелочь, потому что он ничего подобного не видел, а девочка выглядела весьма аккуратной. Как-то он рассказал ей о жалобах слуг, и Фелисите была поражена и ответила:
        - Мсье Шарль, я не замечала этого за собой. Наверно, так происходит потому, что я спешу начать новый день.
        Девочка хорошо училась и читала взахлеб. Как-то он увидел, что она читает книгу, присланную ему баронессой из Франции. Это было трудное повествование, связанное с движением янсенистов. Барон прекратил читать эти документы после нескольких страниц. Он спросил девочку с улыбкой:
        - Ты все тут понимаешь?
        Она отрицательно покачала головой.
        - Нет, мне многое непонятно, но мне нравится это читать.
        У них вошло в привычку после ужина сидеть вместе час-другой до того, как она начинала делать уроки. Зимой они сидели у огня, летом — на парадном крыльце. Фелисите очень радовалась этим мгновениям.
        Если мсье Шарль опаздывал, девочка волновалась до тех пор, пока он не появлялся. Они вели серьезные разговоры. Они могли детально обсуждать великие приключения Д'Ибервилля, о местах, где он находился, и девочке многое стало известно. Они часто разглядывали карту Нидерландов, Бельгии и Люксембурга и обсуждали кампании, которые следовало провести против ужасного Мальборо. Девочка накапливала знания о торговле мехами, городских делах.
        Когда Фелисите вернулась, надев шляпку, горя от нетерпения отправиться в путь, мсье Шарль сказал:
        - Не торопись. Мне нужно кое-что сделать перед отъездом, и ты должна мне помочь. Ты знаешь, где живет мсье Бенуа?
        Девочка кивнула головой.
        - Да, мсье Шарль. Всем известно, где живет Старый…
        Она в смущении замолчала. Господи, она чуть не проговорилась, вовремя остановилась и не назвала кличку этого ужасного человека! Городские детишки придумали новую игру. Они начинали танцевать за спиной Бенуа и, пользуясь тем, что он плохо слышал, начинали кричать:
        - Кого ты сегодня ограбил, Старый Коготь? Детишки придумали ему множество прозвище Человек в Футляре, потому что он все время был мрачным. Старая Задница и Мастер Раз в Год — поскольку он мылся так редко, что от него воняло.
        Фелисите сама придумала ему прозвище — Мсье Насос.
        Когда Бенуа приходил в дом мсье Шарля, он всегда пытался подловить девочку и засыпал ее вопросами.
        - Мне известно, где живет мсье Бенуа.
        - Отнеси ему от меня записку. Когда ты вернешься, мы все будем готовы отправляться в путь.
        Фелисите постучала в дверь, мсье Бенуа подошел к ней, шаркая ногами и потирая небритое лицо. Одна из фалд сюртука была оторвана и болталась у него за спиной.
        - Миленькая девочка пришла меня навестить, — сказал он, пытаясь казаться приветливым. — Мне о тебе многое известно. Входи! Входи! Чем обязан?
        Девочка протянула ему записку, а потом быстро отдернула руку, — ведь его руки давно не касались воды и мыла. Законник, шаркая, отправился к креслу у окна, чтобы прочитать письмо. Она внимательно смотрела на него, вспомнив то, что сказал о нем барон: «Мне кажется, что мсье Бенуа жалеет о том, что французский флот может защитить все наши суда, отправляющиеся во Францию.
        Казалось невозможным, что кого-то из французов можно обвинить в отсутствии лояльности, и она смотрела на него с отвращением.
        Бенуа медленно читал, кивая головой и что-то бормоча. Она слышала, что он говорил, но слова вылетали у него из губ по отдельности и с такими паузами, что было невозможно связать их в единое целое.
        - Итак… Он кое-что слышал… И начал удивляться… Ха-ха! Умница, есть еще много неизвестных тебе вещей… Спрашивай все, что захочешь, важный купец, но не ожидай ответа… Я кое-что в отношении тебя предпринял, дорогой владелец миллионов.
        Бенуа резко поднял голову. Он видел, что девочка не сводит с него взгляда. Тогда он аккуратно сложил письмо и положил в карман. А потом внимательно взглянул на девочку.
        - Ты быстро растешь. Когда-нибудь ты станешь высокой красивой женщиной.
        Старик остановился. Видно, ему в голову пришла неожиданная мысль, и она ему очень понравилась.
        - Я кое-что придумал, малышка. Недурная идея! Но я тебе о ней пока не скажу. Но когда-нибудь… Когда-нибудь я тебе все расскажу и уверен, что ты мне будешь за это благодарна. Я придумал, как тебя обеспечить в будущем, моя умная малышка. Как сделать из тебя леди. Во Франции тебе понадобятся деньги и, возможно, красивый молодой супруг. Кто знает? Не исключено, ты появишься при королевском дворе и станешь очень важной дамой.
        Фелисите была удивлена и испугана.
        - Но мсье, — дрожащим голосом сказала она, — я уверена, что никогда не стану великой леди.
        Он продолжал кивать головой и повторять:
        - Да, да! Есть великолепный шанс! И великое будущее для этой умненькой маленькой девочки.
        Девочку с каждой секундой все больше волновало такое странное поведение старика. Она повернулась к двери и робко спросила:
        - Мсье, я могу идти домой?
        Он коснулся рукой потной, почти лысой головы.
        - Можешь идти. Но не забывай, что я тебе сказал. Когда-нибудь я тебе об этом напомню и скажу, что собираюсь для тебя сделать, — он даже криво усмехнулся. — Передай барону Лонгея, моему не очень старательному партнеру, что ты вручила мне его записку. Я ее внимательно прочитал. Тебе не стоит ему ничего говорить, но мой план касается и его. Чудесный план! Он будет поражен, когда узнает, что я задумал.
        Визит к мсье Бенуа стал первой неприятностью столь важного для девочки дня. На причале им пришлось надолго задержаться — у служащих накопилось к мсье Шарлю множество вопросов. С запада нагрянул сильный дождь, и целый час им пришлось прятаться в небольшой комнатке, где все пропахло дегтем и заплесневелыми сухарями, поэтому они опоздали на обед в замке. Визит был незапланированным, но у въезда их тепло приветствовали слуги и арендаторы.
        Фелисите начала выглядывать тетушку Сулетту, но ее не оказалось у ворот. Она начала ее везде искать и нашла тетушку в подвальном этаже хозяйственных помещений. Тетушка Сулетта стояла у входа в кухню.
        Старуха не улыбнулась девочке и не заговорила с ней. Фелисите протянула ей корзиночку с бутылкой хорошего вина, которое она привезла тетушке в подарок. Та не обратила на подарок никакого внимания. Фелисите была поражена, даже начала заикаться.
        - Тетушка, я… я рада вас видеть. Мсье Шарль привез меня, сегодня — день моего рождения. Мне исполнилось десять лет. Вы не забыли?
        - Я все помню, — монотонно ответила старуха. Она не улыбнулась Фелисите. Она хмуро рассматривала свою бывшую подопечную.
        - Ты изменилась, — наконец сказала тетушка, — сильно изменилась. Тебя трудно узнать.
        Фелисите хотела снять напряжение, и она начала быстро говорить:
        - Да, тетушка Сулетта. Я действительно сильно изменилась и выросла с тех пор, как мы виделись в последний раз. Наверно, я буду высокого роста.
        Старуха не сводила с нее взгляда.
        - Ты стала более симпатичной. Становишься похожей на мать. Но если ты думаешь, что мне это приятно, ты ошибаешься. Я знаю, ты во многом будешь походить на свою мать и станешь женщиной, которая думает только о мужчинах, — она сделала отталкивающий жест рукой. — Ты теперь для меня чужая.
        Фелисите была поражена, когда тетушка повернулась и закрыла за собой дверь кухни.
        Девочка медленно поднялась по лестнице, держа в руках не принятый подарок. Барон в зале разговаривал с арендатором, и девочка отправилась к нему и протянула ему подарок.
        - Мсье Шарль, она не захотела взять это у меня… Она мне не рада.
        Барон шепотом выругал экономку.
        - Не печалься, малышка. Она — злобная старуха и никогда не угадаешь, что она еще может придумать. Кругом множество людей, кто будет счастлив получить вино. У меня идея, — и он обратился к арендатору: — Мы отдадим вино старику Киркинхенду. Я слышал, у него плохо со здоровьем.
        Арендатор покачал головой.
        - Мсье Шарль, не стоит отсылать вино старику Киркин-хеду. Он его не сможет выпить. Он совсем не в себе и даже не узнает собственную дочь, постоянно спрашивает, кто эта женщина. Что касается Проспера, — арендатор захихикал, — то он считает, что Проспер — это человек, с которым он много лет назад здорово поругался, и все время ему угрожает. Однажды он потребовал нож и стал вопить, что прикончит этого бездельника. Бедняга Проспер боится входить в его комнату!
        Фелисите поняла, почему Филипп после приезда сразу исчез. Ему приходится находиться со стариком, и девочка была уверена, что он останется с ним весь день. Конечно, она расстроилась, но больше всего ей было жаль Филиппа. «Бедный Филипп! Ему никогда не удается повеселиться».
        Барон взял корзинку у девочки.
        - Мне жаль старика Киркинхеда, — сказал он, покачав головой. — В прежние дни он с удовольствием выпил бы это вино! Жорж, — сказал он арендатору, отдавая ему корзинку, — это тебе. Вино просто отличное. Выпей за здоровье жителей Лонгея, которые сейчас находятся на юге.
        С запада ползло черное облако, когда Филипп вышел из леса и побежал по общинному выгону. С ближайшей башни послышались чистые звуки горна. Барон еще не повесил колокола в церкви, хотя часто говорил об этом. Филипп подумал: «Я не смогу поговорить с отцом де Франшевиллем до окончания вечернего богослужения».
        Караульный у ворот спросил его:
        - Как дела у твоего хозяина?
        Юноша покачал головой и ответил:
        Жюль, я пришел за священником. Он не переживет сегодняшней ночи.
        Фелисите шла за бароном по вымощенной булыжниками тропинке в церковь. Она сразу увидела Филиппа и поняла, что у него беда. Девочка вздохнула, — она ведь не могла ему помочь. «Ему нужна помощь, а мне всего десять лет, и я не могу ему помочь».
        Она не обратила внимания на барона, когда он вытянул руку вверх ладонью, и сказал:
        - Опоздавшие промокнут до нитки.
        Люди в церкви читали молитву, стоя на коленях. Вокруг сразу сильно потемнело. Свечи мерцали и чадили на сквозняке, проникающем через полуоткрытые окна. Все слышали шаркающие шаги ризничего и видели, что уже поздно закрывать окна.
        Засверкала молния, настолько яркая, что на северной стене образовался золотой полукруг огня, и почти сразу раздался гром. Он был страшным, женщины закрыли уши руками. Поднялся сильный ветер. Все в ужасе смотрели друг на друга, потому что раздался удивительный звук, и ветер с яростью накинулся на стены замка, собирая по дороге мусор в темные вихри.
        Свечи взметнули вверх пламя и сразу погасли. Мгновение царила тишина, а потом дико закричала женщина. Странно, что только она одна потеряла над собой контроль, потому что все были объяты ужасом. Известно, что если во время службы тухнет свеча, — это означает смерть. Что же их ждет, если сразу погасли все свечи? Возможно, это предвещает много смертей? Конечно, кое-кто подумает, что это всего лишь старая примета, но многие из них вспомнили, что в такую ужасную ночь ирокезы напали на Лачин во время грозы. Неужели все опять повторяется? Возможно, сюда шествуют воинственные отряды индейцев? А что, если они нанесли удары, и тот факт, что погасли свечи, означает, что множество поселенцев уже мертвы? Послышался страшный крик. Это переполнило чашу терпения. Люди вскочили и устремились к дверям.
        Барон пробирался по проходу и повторял:
        - Спокойно! Спокойно! Нет оснований волноваться.
        Он остановился у входа и начал отдавать команды — кому стоять в карауле у ворот и на наблюдательных башнях. Он пытался организовать людей таким образом, чтобы наиболее смелые собрали оставшихся дома людей и отвели их в замок. Сам мсье Шарль вместе с одним человеком решил тоже отправиться в путь и предупредить людей на Шамбли-роуд.
        Фелисите была страшно испугана и шла за бароном, держась за его сюртук. Девочка немного успокоилась, видя доброе лицо отца де Франшевилля. Он пытался утихомирить женщин и детей. Она слышала, как священник говорил:
        - Когда Бог решает прекратить человеческие жизни, он протягивает руку. Ему не нужно насылать ветер и тушить свечи в церкви в качестве предупреждения, подобно ведьме, которая костлявым пальцем стучит в окно посредине ночи.
        Одна женщина продолжала биться в истерике и кричала:
        - Отец, так всегда бывает! Я сама видела это много раз! Фелисите потеряла Филиппа из вида, но потом обнаружила, что он стоит рядом с отцом де Франшевиллем и спокойно с ним разговаривает. Священник его слушал и кивал головой. Девочка пробралась к ним и услышала слова Филиппа:
        - У него не осталось сил, и он еле говорит. Святой Отец, ему долго не протянуть. Он спрашивает о вас.
        Священник ему ответил:
        - Как только я смогу оставить это испуганное стадо овец, я сразу отправлюсь с тобой, сын мой.
        Люди понемногу начали успокаиваться, на лицах появились смущенные улыбки. Все начали приходить в себя. На западе небо посветлело, и темные облака быстро уплывали прочь. Один человек промолвил:
        - Дьявол сейчас не на свободе. Ему кто-то ответил:
        - Возможно, они орудуют дальше, вниз по реке.
        Конечно, потухшие свечи не означали, что в лесах находятся орущие страшные дикари, как это случилось много лет назад, но все равно все были испуганы надвигающейся опасностью.
        Спустя некоторое время, когда люди начали разговаривать нормальными голосами, отец де Франшевилль кивнул Филиппу, и они отправились в путь. Человек умирал, и даже страх оттого, что их могла поджидать смерть в окружавших церковь лесах, не мог удержать старого священника от выполнения долга.
        Фелисите провела два часа на наблюдательной башне, не сводя взгляда с участка, где находился дом Жирара. Гроза ушла прочь, продолжая что-то гневно бормотать. С реки дул ветерок, волновавший верхушки деревьев. Девочка постоянно задавала вопросы караульному: «Нет ли каких-нибудь признаков беды? Может, он что-то слышит?»
        Наконец караульному надоело:
        - Ты меня спрашиваешь, не вижу ли я беды вниз по реке? Я тебе десятки раз отвечал, что ничего не вижу. Ничего не вижу на севере, востоке, юге или западе… Ты меня спрашивала, не слышу ли я чего-либо? И я тебе отвечал, что ничего не слышу. Мне надоели вопросы, помолчи лучше, а то я тебя спущу с башни.
        Фелисите попыталась извиниться:
        - Мсье, у меня там друзья… Охранник развел руками:
        - Легкомысленная головка, у меня повсюду друзья. Тебя беспокоит судьба одного семейства, а меня — судьба десятков.
        - Ты думаешь, на нас нападут индейцы? — продолжала допрос девочка.
        - Возможно, они нападут, а возможно, и нет. Кто знает, о чем думают ирокезы? Но должен тебе сказать, надоедливый комарик, что они никогда не нападают днем. Если мы пострадаем от этих вопящих дьяволов, это случится на рассвете. У тебя есть еще вопросы?
        - Да, — продолжала волноваться Фелисите, — у меня много вопросов, мсье. Но вам они неприятны, поэтому я лучше помолчу.
        - Вот и хорошо.
        Караульный достал из кармана трубку и начал ее набивать табаком.
        - Я хочу спокойно покурить и не отвечать каждую минуту: «Я ничего не вижу. Я ничего не слышу».
        Девочка немного успокоилась, но по-настоящему она испытала облегчение, когда увидела в сумерках появившуюся из леса фигуру.
        - Вон наш священник, — показал ей караульный. — Он шагает медленно и не оглядывается, значит в лесах нет индейцев.
        Фелисите глубоко вздохнула и сказала:
        - Значит, они в безопасности. Караульный кивнул.
        - Они в безопасности. Все, кроме одного.
        Он взглянул на согнутую фигуру отца де Франшевилля.
        - Священник о чем-то глубоко задумался. Мне кажется, его мысли со стариком Киркинхедом. Наверно, он умер. — Он снова взглянул поверх стены. — Да, так оно и есть, и он разговаривает с нашим мсье Шарлем. Не слышу о чем, но это не имеет никакого значения. Караульный даже на расстоянии должен разобраться, в чем дело. Умер старик Киркинхед.
        Он прислонился к стене и начал попыхивать трубкой.
        - Ты меня спросила, не вижу ли я признаков беды. Сначала я ничего не видел, но теперь все не так. Да, там зреет беда. Сесиль получит все деньги, а Филипп, которому никогда ничего не платили, не получит ни су. Проспер попытается продолжить дело старика, и вскоре от этого дела ничего не останется. Сесиль известно, где в доме спрятано золото, но она ничего не скажет Просперу. Когда он развалит дело, он начнет ее бить и заставит все рассказать. Иногда мне кажется, что завещание вызовет больше беды, чем налет индейцев. Люди глупые, — продолжал караульный. — Священник скажет им, что умер старик Киркинхед, и они сразу начнут болтать: «Видите, мы были правы, потухнувшие свечи всегда предвещают чью-то смерть».
        Фелисите тихо спросила:
        - Мсье, вы так думаете?
        - Я так не думаю, — ответил ей караульный. — Неужели Наш Господь на небесах и все святые начнут грозу и пошлют ветер, чтобы он пролетел по церкви и затушил все свечи только для того, чтобы сказать нам, что они забирают старика Киркинхеда? Мы знали, что он умирает, и это нас не очень волновало. Неужели, он им так уж нужен? Нет, нет, темнота в церкви — это нечто иное, и мы об этом еще услышим.
        Он вытащил несколько мелких монеток из кармана и начал ими позвякивать.
        - Если бы ты была мужчиной и любила заключать пари, я бы поспорил с тобой о том, что милейшая Сесиль и Проспер не станут хоронить старика в новой шляпе.
        Глава 6
        Жозеф ле Мойн, господин де Серини, шестой из братьев, смотрел на медицинского служащего, прибывшего из Гаваны с официальным визитом, чтобы осмотреть тела троих матросов и оценить симптомы, приковавшие Д'Ибервилля к его каюте, де Серини был очень строгим и дисциплинированным человеком, это качество делало его незаменимым помощником брата и прекрасным капитаном. Позже он стал отличным губернатором французского порта Рошфор.
        - Передай этому жалкому трусу, — сказал он члену команды, говорившему по-испански и выступавшему в роли переводчика, — что он должен помочь сразу же перевести мсье Д'Ибервилля на берег.
        Он взглянул в сторону тел, зашитых в парусину. Их должны были похоронить.
        - Его следует изолировать от контактов с заболевшими этим ужасным заболеванием.
        Доктор и матрос продолжали переговоры, жестикулировали и даже повышали голос, де Серини начал закипать от злости. Что происходит с доктором? Неужели ему неизвестно, что Д'Ибервилль должен как можно быстрее выздороветь?
        Наконец к нему обратился переводчик:
        - Мсье де Серини, дела обстоят следующим образом. Этот болван ничего не может сделать, а только болтает о peste.
        Де Серини подозревал это, но когда все подтвердилось, он взорвался от злости и тревоги. Но даже будучи крайне озабоченным, он старался не произносить слово «чума», потому что прекрасно понимал, что среди команды сразу начинается паника. Он направил всю ярость против глупого, слабого и мало знающего идиота и труса, который неизвестно за какие заслуги стал работать врачом в порту Гаваны.
        - Скажи ему, — орал он на переводчика, — что наши страны союзники и что господин Д'Ибервилль является единственным человеком, который способен побеждать в сражениях на море. Скажи ему, что портовые правила не имеют никакого смысла, когда идет речь о выздоровлении великого героя, страдающего от головной боли и тошноты! Скажи ему, что будет лучше, если десять тысяч дегенератов умрут в грязной дыре, чем что-либо случится с великим героем!
        Доктор с трудом заговорил по-французски:
        - Я надеюсь, что почтенный офицер станет гореть в аду, — говорил он, и его смуглое лицо пылало от возмущения. — Я также надеюсь, что он умрет, и на его шкуре будут гореть красные огромные пятна…
        Де Серини сразу пришел в себя. Этот врач понимал по-французски, поэтому он сам попытается его убедить в правильности своих соображений, и не станет прибегать к вынужденной помощи невежественного матроса.
        - Сеньор доктор, вы говорите по-французски? Хорошо! Тогда мы с вами поговорим как нормальные люди и достигнем понимания. Извините меня, сеньор доктор, за те вещи, которые я высказал, потому что разозлился на этого бестолкового матроса. Все замечания относились только к нему и ни в коей мере не касались вас и великих людей этого чудесного города.
        Доктор поклонился.
        - Я принимаю ваши извинения, потому что вы волновались, вас можно понять.
        После этого у них начался нормальный вежливый разговор, и они изо всех сил пытались понять друг друга. В заключение доктор решил поговорить с городскими властями. Потом он вежливо откланялся и продолжал говорить комплименты до тех пор, пока не добрался до лодки, на которую он спустился по веревочной лестнице. Усевшись в лодку, он начал торопить матросов, и они сразу ему повиновались, потому что им было слишком хорошо известно значение слова «peste».
        - Проклятая французская свинья! — бормотал офицер. — ~ Пусть он заразится чумой и умрет в муках!
        Потом он пришел в себя и вынужден был признать, что в речах француза была доля здравого смысла.
        - Да, жизнь великого лидера следует сохранить во что бы то ни стало. Все говорят о Д'Ибервилле только самое хорошее. Я поговорю с комендантом. Если у него будет хорошее настроение и он не станет упрямиться, как старый мул, возможно, мы попытаемся помочь великому человеку, который так сильно болен.
        Лодка отплыла, мсье де Серини не сразу отправился навестить брата. Он был весьма последовательным человеком и понимал, что Д'Ибервилль заразился, когда, проявляя жалость и заботу, навещал больных членов команды. Он не пошел в темную каюту брата не из страха. Нет! Он думал о том, что случится, если он тоже заразится. Ему было прекрасно известно, что никто не сможет принять на себя командование кораблем.
        Он мрачно расхаживал по палубе, де Серини различал башни замка Морро на берегу, и это вызывало у него еще большее раздражение.
        - Только не здесь! — думал он. — Если моему брату суждено умереть, пусть это случится на французской территории. Нам и так плохо, потому что орел болен, а кругом порхают только воробьи да кулички.
        Он крепко сжал рукой леер.
        - Этого не может быть! Бог указал, что мой брат является исполнителем Его Воли в Америке! Он не может умереть от отвратительной лихорадки, как самый последний нищий в богадельне!
        Стоял июль и было ужасно жарко, и жар, казалось, отражался от глади моря в заливе. Д'Ибервилль лежал в большой каюте, и там было три иллюминатора. Каюта была хорошо обставлена: койка, прикрепленная к стене; стол, за который можно было усадить восемь человек, и английский секретер, изготовленный из красного дерева, выдержанного в морской воде, пока у него не появился чудесный коричневый оттенок. Секретер унесли с захваченного корабля, и это была действительно ценная добыча. Он никогда не проходил мимо секретера, не погладив ласково полированную поверхность. Кроме того, Д'Ибервилль провел немало времени, пытаясь отыскать тайники, и обнаружил целых восемь, а еще один состоял из обитого бархатом отделения в самом тайнике. Как он хохотал, когда обнаружил тайник!
        - Какая предусмотрительная, осторожная нация, — промолвил он, а потом добавил более спокойным тоном: — Иногда мне кажется, что они слишком тщательно планируют колониальные захваты, прибавляя другим странам дополнительные трудности.
        Но в это жаркое утро больной капитан даже не взглянул на любимую вещь. Много часов он метался в бреду, и ему казалось, что он возвратился в детство, когда плавал в реке Лонгея. У капитана жутко болела голова, и он страдал от жара, пожиравшего его сильное тело. Д'Ибервилль, не переставая, стонал и метался на кровати. Он махал руками, как бы пытаясь схватиться с жестоким и страшным врагом.
        Он очень редко приходил в себя. Тогда он понимал, где находится, и отдавал приказы слабым голосом. Почему к нему никто не заходит? Неужели его оставили одного? Где был его верный Жиль, преданно служивший ему много лет? Д'Ибер-вилл ь пытался подняться с кровати, чтобы получить ответ на эти вопросы. Конечно, он понимал, что корабль стоит на якоре. Отчего все так спокойно на палубе? Неужели начался мятеж, и команда покинула корабль? Может, он стал пленником на собственном судне?
        Он был в сознании, когда вернулся портовый врач с двумя помощниками. На них были белые маски и длинные белые одеяния. Даже руки были прикрыты перчатками, они походили на привидения, когда вошли в темную каюту. Больная фантазия капитана превратила их в создания, пришедшие из его бреда.
        - Что такое? — спросил он, тщетно пытаясь подняться. — Кто вы такие? Где мсье де Серини?
        Офицер ответил ему на плохом французском:
        - Вы больны, сеньор капитан. Мы хотим вас отправить на берег, где вам будет удобно и о вас позаботятся.
        Де Серини тоже вошел в каюту и подошел к кровати.
        - Бедняга Пьеро, — сказал он, глядя на брата. Он был поражен тем, как брат осунулся и каким был бледным. — Они повезут тебя в прохладное место недалеко от Гаваны…
        - Гавана? Значит, мы в Гаване? Ты… ты уверен, Жозеф? Почему вокруг так тихо? В порту Гаваны всегда стоит шум и раздаются громкие крики и споры.
        Де Серини с трудом ответил ему:
        - Мы стоим на якоре не в порту, Пьер, а во внешних водах.
        Капитан сразу все понял.
        - Мы находимся на карантине? Жозеф, ты боишься мне сказать об этом? Это чума, правда?
        Он пошевелился и застонал, — боль в голове резко усилилась при попытке заговорить.
        - Я так боялся этого. У наших бедных парней были все признаки чумы. Жозеф, Жозеф! Скажи мне, что с ними? Они… мертвы?
        - Пьер, тебе не стоит о них беспокоиться. Им стало лучше. Ты меня слышал, когда я сказал тебе, что ты отправляешься на берег? Они пришли за тобой.
        Казалось, что Д'Ибервилль его не слышал и снова пробормотал:
        - Чума!
        Он впал в беспамятство и продолжал хрипло бормотать что-то совершенно непонятное.
        Два помощника врача приступили к делу. Они надели ему на лицо маску и привязали к матрасу. Капитана вынесли на палубу и осторожно переправили в лодку.
        Команда мрачно наблюдала, стоя у лееров. Многие матросы были канадцами, а некоторые — из Лонгея, и было неудивительно, что матросы начали рыдать, глядя, как покидает корабль великий капитан. Когда надо было, он требовал от них неимоверных усилий, но всегда оставался справедливым и добрым. Люди любили его за доброту и тепло, за то, что он их понимал и был остроумным, и за то, что он не гнушался никакой работы. Они были готовы следовать за ним повсюду, даже на смерть.
        Команда понимала, что некоторые из них, если не все, последуют за ним в новое ужасное путешествие. Всем стало известно, что на судне чума. Кроме умерших вчера в отделении для заболевших находилось еще пять их товарищей.
        Все грустно попрощались с капитаном, когда увидели, как медленно отдаляется, подпрыгивая на волнах, лодка, где лежал их заболевший капитан.
        Де Серини отдал приказ, и его громко повторил боцман:
        - Всем вернуться на свои места! Поторапливайтесь! И принимайтесь за работу. Корабль следует вымыть и покрасить заново!
        Жильцов из дома, куда привезли Д'Ибервилля, быстро убрали. Когда его на матрасе поднесли к входной двери, от дома отъехала последняя нагруженная тележка, которую тащил ослик. Больного уложили на огромную резную кровать в прохладной комнате с высоким потолком, который к тому же был ярко расписан. Когда капитан ненадолго приходил в себя, он видел грустно глядящих на него ангелов, будто они ему сочувствовали. За ним присматривал человек в белом. Он входил и выходил из комнаты, но ничего не говорил. Д'Ибервилль решил, что это был мужчина, но на нем была маска, поэтому он не был уверен. Когда он задавал вопросы, человек только кивал головой.
        Д'Ибервиллю стало заметно хуже. Он часто и с трудом дышал, и в груди что-то постоянно болело. Иногда его сжигал такой жар, что он говорил молчаливому санитару, что грех разводить костер под постелью больного человека да еще в середине лета. К счастью, жар иногда проходил, и он мог немного подышать.
        Как-то за дверью он услышал голос брата. Он о чем-то спорил, но говорил негромким голосом. Капитан попытался прислушаться и понял, что брату не позволяли входить в комнату. Тогда капитан полностью осознал, насколько сильно он болен.
        Когда врач в первый раз посетил его, Д'Ибервилль еще был в сознании.
        Д'Ибервилль с трудом смог выговорить:
        - Началась эпидемия чумы?
        Врач колебался, а потом кивнул головой:
        - Да, сеньор капитан. Это — бубонная чума.
        - Я смогу выздороветь?
        - Сеньор, я ничего не могу предсказать или давать обещания.
        В этот момент Д'Ибервилль многое понял. Он собрал силы и пристально взглянул на врача.
        - Сеньор, я был рядом со смертью много раз. Как-то стрела индейцев оставила отметину у меня на виске. В другой раз я стоял на палубе, и ядро пролетело в футе от меня, но на мне не оказалось ни царапины. Я никогда не надевал маску и смотрел смерти в лицо. Я ничего не боялся.
        Он начал задыхаться от усталости, затем передохнул и продолжил:
        - Неужели вы считаете, что я пережил настоящие опасности, чтобы умереть в постели от болезни, поражающей слабых людишек с коричневым цветом кожи?
        Глаза у него просветлели и начали сверкать, как было всегда в предвкушении битвы.
        - Сеньор офицер, я — Д'Ибервилль! Вам это известно? Вы знаете о том, что у меня еще много работы? Я скажу вам только одно: мне не нужны никакие ваши обещания. Я могу вам сказать вот что: наш добрый Бог еще нуждается в моих услугах!
        Силы у него кончились, и он добавил хриплым голосом:
        - Вы меня слышали? Я — Д'Ибервилль! И не собираюсь умирать, сеньор! Завтра мне станет лучше. Вот увидите. А через день я встану на ноги. Через неделю я буду в открытом море и стану преследовать врагов.
        На следующий день ему не стало лучше. Он почти все время бредил, и глаза у него были красные, а язык настолько распух, что он не мог даже стонать. Врач не появлялся, санитар после долгих перерывов только открывал дверь и поглядывал на больного. Занавеси были задернуты, но страдальцу, которого постоянно мучила лихорадка, казалось, что он лежит на самом припеке.
        Он пытался обратиться к Творцу и молиться вслух, но язык у него не действовал, и он молил Бога про себя: «Милостивый Отец, прошу Твоей милости. Я молю, чтобы Ты дал мне шанс закончить работу. Я ведь ее только начал. Добрый Бог, мне еще предстоит там много сделать. Нужно укрепить колонию на реке, чтобы она на все времена оставалась французской. Следует удержать в руках владения на западе, отыскать путь в Индию и открыть торговые пути на Востоке. Я все себе ясно представляю, и у меня есть власть, чтобы все выполнить. Ты Сам пожаловал мне эту власть. Неужели мне придется все оставить, и я больше ничего не смогу свершить? — Он начал волноваться, и его охватила паника. — Господи, я не могу умереть! Не дай мне умереть!»
        На следующий день он испытывал такую слабость, что понял, что никогда больше не выйдет в открытое море и не станет преследовать врага. Он вскоре умрет.
        Правда принесла ему смирение, и он долго и искренне молился, прося простить ему грехи. В середине дня он впал в кому, а когда снова пришел в себя, вечерний ветерок развевал занавески, и на небе светили звезды.
        Он чувствовал себя просветленным и начал обдумывать указания тем, кто продолжит его работу. Если бы только Шарль, Жозеф и Жан-Батист были здесь, чтобы он мог с ними поговорить! Он смог бы рассказать о многих вещах, которые ему не удалось сделать, но их следовало выполнить! Он хотел укрепить их веру, чтобы они не оставляли своих усилий. Жан-Батисту следовало сказать, что когда-нибудь в излучине реки нужно построить прекрасный город. Эта мысль продолжала его мучить. Франция нуждалась в столице своей новой империи на Западе, и это было идеальное место. Жан-Батист! Жан-Батист! Запомнит ли он все инструкции?
        Почему к нему никто не заходит? Где врач? Неужели они не позволят Жозефу повидать его? Неужели ему придется умирать одному, без покаяния, не поделившись важной информацией? Он попытался крикнуть, но не смог издать ни звука.
        Потом капитан в ужасе подумал: «Если даже они придут, он не сможет с ними разговаривать, он не сможет удержать в руках перо. Он ничего не сможет поделать»,
        Он еще был жив, но уже стал заложником смерти.
        Поздно вечером санитар вошел в комнату. За ним шла фигура в черной сутане. Умирающий с трудом двинул рукой в ответ на вопросы священника.
        Врач передал грустные новости де Серини.
        - У него не было никаких шансов, — сказал он, качая головой. — Я это знал, когда мы отправили его на берег. От чумы никто не вылечивается. Мы мало что в состоянии сделать для вас и для умершего великого капитана. Тело поместят в свинцовый гроб, и мы позволим вам похоронить его в одной из церквей.
        Де Серини ничего не смог ему ответить и только кивнул головой.
        Врач продолжил, показав рукой на шпигаты, где лежало еще несколько завернутых в парусину тел, готовых очутиться в пучине вод.
        - Больше мы ничего не сможем для вас сделать. Если вы станете выполнять мои инструкции, возможно, заболевание не будет распространяться дальше. Но могу только сказать, — у вас останется мало людей, когда, наконец, закончится эпидемия.
        - Я с этим уже смирился, — де Серини с трудом говорил, и ему не хотелось показывать свою скорбь. — Я благодарю вас, сеньор, за все, что вы сделали. Он… он просил мне что-нибудь передать?
        Офицер покачал головой:
        - Нет, сеньор, он вам ничего не передавал.
        Глава 7
        Новости о смерти Д'Ибервилля не достигли Монреаля до самой осени. Печальные вести пришли на следующий день после праздника жатвы, который справляли в Лонгее, и Ба-бетта Карре получила приз за самый интересный костюм.
        Барон Лонгея последним узнал печальную весть. Он был на общинном выгоне, расположенном за стенами замка, обычно там играли мальчишки после школы. Они шумели и кричали, играя в прятки и догонялки и в игру «Скальпируй последнего».
        Барон отвечал за защиту города от внезапного нападения англичан, он распорядился, чтобы все мужчины занимались военной подготовкой, и решил, что им лучше всего заниматься на этом месте.
        В тот день он был очень занят, но в то же время его что-то беспокоило, и он, наконец, решил, что ему стоит заняться чем-то другим, он больше не стал обращать внимание на неуклюже маршировавших добровольцев.
        Впервые ему показалось, что что-то не так, когда он оказался на пересечении рю Сен Жозефа и Сен-Поля. Он всегда там останавливался. Там стоял дом, где он родился, а за ним быстро появились на свет божий остальные сыны семейства ле Мойн, включая Д'Ибервилля. Обычно, мсье Шарль внимательно оглядывал старый дом.
        Когда он подошел к перекрестку, то увидел человека, стоявшего посредине дороги и с любопытством глазевшего на дом.
        - Что здесь делает Пьер Превост? — подумал мсье Шарль. Он узнал ночного сторожа. Он был небольшого росточка, того же возраста, что и Д'Ибервилль.
        Когда он был мальчишкой, то следовал за ним, как преданная собачонка.
        Если бы барон был повнимательнее, он сразу бы понял, в чем тут дело. Но он ничего не понял, даже когда увидел, что по щекам Пьера Превоста текут слезы.
        - В чем дело, Пьер? — спросил господин барон.
        Тот его не услышал. Он ничего ему не ответил, а по лицу у него продолжали стекать слезы. Барон повторил вопрос, но опять не получил ответа. Он пожал плечами и больше не приставал к бедняге. «Если бы я не знал, что Мария держит его в ежовых рукавицах, я бы решил, что бедняга пьян», — подумал барон.
        Барон шел по рю Сен-Пол и думал о странном поведении Пьера Превоста. Тут он наконец заметил, что многие горожане вели себя не менее странно. Что-то случилось с жителями этого города. На улицах царила тишина, и народ толпился в церквях. Прохожие торопливо отводили от него взгляд. Они быстро пробегали мимо, и он почувствовал в их тайных взглядах сочувствие.
        Как только он вошел в дом, ему многое стало ясно. В нижнем зале толпились люди. Здесь собрались все слуги, многие его друзья и знакомые. Они разговаривали между собой, но когда появился мсье Шарль, воцарилась мертвая тишина.
        Шарль ле Мойн остановился и молча ждал. Он увидел Фелисите рядом с дверью, ведущей в кухню. У девочки было бледное лицо, она была грустной. Она стояла рядом с кухаркой, которую можно было узнать только по испачканным в муке рукам, потому что она прикрыла лицо фартуком. Рядом находился крохотный и грязный гномик — один из трубочистов. На его черном лице пролегли светлые дорожки от слез.
        - Итак? — спросил барон, и через мгновение он добавил: — Кто на этот раз?
        У него дома гостил друг по имени Шарль Гилмо. Он передал мсье Шарлю ле Мойн письмо.
        - Шарль, боюсь, что тут ты найдешь подтверждение грустных известий, которые достигли нас… из других источников.
        Барон взглянул на письмо и узнал почерк де Серини. Он сразу понял, в чем дело, и все отдельные странные кусочки сложились в целую мозаику, — слезы Превоста, напряжение людей на улицах и то, что письмо пришло от Жозефа. Ему больше ничего не нужно было слышать. Он молча повернулся и пошел по лестнице, не поднимая глаз. Когда барон поднялся на следующий этаж, все услышали, что он вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.
        Филипп был среди этих людей, но не сводил взгляда с Фелисите. Он подошел к ней и взял ее за руку.
        - Наверно, мсье Шарлю будет неприятно слышать стук молотка, и я вижу, что ты сейчас начнешь рыдать. Этого ему тоже лучше не слышать. Пойдем во двор. Там мы ему не помешаем.
        В саду росло сливовое дерево с поздними плодами, и они уселись на траву под деревом. Забор был высоким, они не видели за ним реку, но зато над ними было синее небо, и выглядывала деревянная башня Бонсекура.
        Они начали разговаривать и потом перешли к теме, которая помогла перевернуть их жизнь, послать в далекое путешествие через океан и заставить их страдать и оставаться несчастливыми.
        Фелисите начала первой. Она уселась на траве, скрестив ноги, как сидят портные, и собирала в руку высохшие головки клевера. Она пристально взглянула на Филиппа и сказала:
        - Шесть братьев умерли, Филипп. Он грустно кивнул головой.
        - Мне это кажется невозможным. Я имею в виду мсье Пьера. Он не был человеком, а был божеством. Я был так в этом уверен, и мне казалось, что он не может умереть!
        - Хватит ли сил у остальных братьев, чтобы закончить начатую работу? — спросила Фелисите. — Мне приходится слышать рассуждения мсье Шарля, и мне известны их планы. Братьев уже погибло слишком много… — Фелисите помолчала, а потом продолжила: — Филипп, тебе не кажется, что им нужна помощь? Каждый из нас, даже я, должны им помочь.
        Филипп поежился:
        - Что ты можешь сделать?
        - Не знаю, наверно, не очень много. Но я стану делать все, о чем они попросят.
        Филипп нахмурился.
        - Каждый день я молюсь о том, чтобы мне позволили отправиться вместе с ними. Я никак не мог пережить, когда Антуан отправился на юг, а мсье Шарль приказал мне оставаться здесь. Мы были друзьями с Антуаном, хотя он был ле Мойном, а я оставался подмастерьем плотника. Я дюжину раз говорил с мсье Шарлем об этом, и ответ всегда был один — я нужен здесь, и он не может меня отпустить, — он заговорил громче: — Неужели он думает, что я трус? Я не гожусь больше ни для чего, кроме как строгать доски и забивать гвозди?
        Фелисите взглянула на юношу, и то был взгляд не десятилетней девочки.
        - Он прав. Если бы ты отправился с мсье Антуаном, тебе нечего было бы там делать. Им были нужны мужчины, умеющие копать окопы, возводить укрепления и стоять на карауле. Когда придет время постройки города, о котором мечтает мсье Шарль, он позволит тебе туда отправиться. Тебе найдется там дело. Тебе следует радоваться, — она помолчала и щеки у нее порозовели, — что тебя не было среди тех, кто отправился туда первым и умер…
        Юноша опирался на локоть и поглядывал через забор, но тут он резко повернулся и с удивлением взглянул на девочку.
        - Я никогда об этом не думал. Возможно, ты права. Мне следовало понять, что у мсье Шарля была веская причина, чтобы оставить меня тут, — он продолжал смотреть на девочку. — Фелисите, ты говоришь как взрослый человек. Мсье Шарль рассказывал, что ты очень умная. Теперь я это и сам понимаю.
        Фелисите не была уверена, что ей нравится подобное заявление. Он говорил с ней, как бы выражая восхищение и одновременно — непонятную сдержанность, и девочка инстинктивно поняла, что так дело не пойдет и поспешила поправиться:
        - Так происходит потому, что я часто слышу рассуждения мсье Шарля. Он постоянно со мной разговаривает. Он рассказал, что через несколько лет они начнут строить город на реке Миссисипи, и я уверена, что тогда он позволит тебе туда отправиться.
        Девочка внимательно следила за выражением лица Филиппа, пока она ему это говорила, и горячо повторяла про себя: «Это не должно случиться до тех пор, пока я не подрасту и не смогу туда отправиться вместе с ним! Святая Дева Мария, услышь мою молитву! Не позволяй ему туда сейчас отправиться! Прошу тебя».
        Весь день барон оставался в своей комнате и ничего не ответил, когда его пригласили к ужину. Когда служанка принесла поднос с едой к двери, он прокричал: «Убирайся! Убирайся прочь!»
        Все оставалось по-прежнему и на следующее утро. Слуги слышали, как барон расхаживал по комнате и не отвечал, когда его звали к завтраку и обеду. Все страшно перепугались.
        - Бедный мсье Шарль, — рыдала кухарка. — У него всегда был хороший аппетит, а сейчас он голодает целые сутки! А я приготовила ему вкусное рагу.
        Наконец прибыл настоятель из семинарии. Доллье де Кас-сон вошел в полутемный зал и покачал головой, увидев красные от рыданий глаза слуг.
        - Естественно, что вы все оплакиваете смерть нашего великого героя. Он хорошо относился ко всем вам. Но не забывайте — на все воля Божья! Мы не можем спорить с Его решениями и поступками, — настоятель сурово покачал седой головой. — Когда ваш хозяин спустится вниз, он не должен слышать рыданий или видеть покрасневших глаз и грустных лиц. Вы должны выполнять свои обязанности. Ничто не должно ему напоминать тяжелую потерю.
        Настоятель всех оглядел, а потом обратился к Фелисите:
        - Ты та самая девочка, — сказал он, приподнимая подбородок Фелисите, чтобы посмотреть ей прямо в лицо. — Дочь моя, я был рад, когда мсье барон решил перевезти тебя к себе, чтобы ты училась в школе. Тебе здесь нравится?
        - Очень, мсье.
        - Ты что-нибудь слышала о своей матери? Девочка гордо кивнула головой.
        - Да, мсье. Матушка шлет мне письма из Парижа. Я уже получила целых три письма. Последнее было адресовано мне, поскольку ей стало известно, что я учусь в школе и умею читать. Дважды она посылала мне деньги, — с гордостью заметила девочка.
        Настоятель нахмурил брови. Девочка не могла понять, в чем тут дело, но ей стало ясно, что ему это не понравилось. Он снова обратился к девочке:
        - Хорошо, что она думает о тебе. Сестры сказали мне, что ты прилежная ученица и слушаешься их. Я горжусь тобой.
        Он повернулся и, тяжело опираясь на трость, пошел к лестнице.
        - Я пойду к мсье Шарлю, не надо ему ничего заранее говорить. Для него так будет лучше.
        Но самому настоятелю было нелегко. Слуги слышали, как он несколько раз спотыкался и прерывисто дышал. Когда кухарка начала говорить, что ему не стоит подниматься, он нетерпеливо ее прервал:
        - Дети мои, мы должны с уважением относиться к его горю. Он настолько опечален, что не желает, чтобы кто-либо видел его лицо. Я должен повидать его.
        Настоятель пробыл у мсье Шарля целый час. Все это время слуги зинимались рутинной работой, но сейчас они столпились внизу, когда услышали его шаги. Он внимательно всех оглядел, а потом удовлетворенно кивнул головой:
        - Вот уже лучше. Дети мои, я вижу, вы прислушались к моим словам. Когда он спустится вниз, он должен увидеть вас именно такими, — настоятель благославил собравшихся. — Никто из смертных не может знать помыслов Отца небесного, но мы уверены, что у него была причина, по которой он позволил умереть Д'Ибервиллю. У нас о нем осталась светлая память, и мы всегда будем о нем вспоминать. — Он медленно пошел к дверям, потом повернулся и грустно кивнул головой: — Дети мои, у нас больше никогда не будет такого великого человека! Барон появился лишь на следующее утро. Он спустился к завтраку и занял место во главе стола, сказав только:
        - Доброе утро.
        Потом барон оглядел комнату, чтобы удостовериться, что слуги не забыли свои повседневные дела. Все было исполнено. Окна были закрыты черной тканью, и над камином висели черные драпировки. С полки убрали все, что там стояло: его любимые свечи, высотой в два фута, серебряные солонки и ложки, миски с ручками, разные блюда. Вместо красивой посуды на столе стояли самые простые миски.
        Сначала мсье Шарль глотал с трудом, но постепенно у него появился аппетит. Как говорила кухарка, его воля к жизни позволила ему немного прийти в себя.
        Он разговаривал только с Фелисите, сначала о делах — какие прибыли письма, об остальных новостях. Он закончил завтрак и снова грустно нахмурился.
        Барон медленно оглядел комнату.
        - Шестеро братьев умерли! А среди них был тот, на чью силу я всегда опирался. Тем, кто остался, будет не так легко продолжить работу. Нас осталось четверо из десяти! Жозеф во Франции, Жан-Батист — в Луизиане, малыш Антуан — в Гвиане, а я — дома.
        Мсье Шарль поднялся из-за стола и собирался покинуть комнату. Потом задержался и обратился к Фелисите:
        - Когда день твоего рождения?
        - Восьмого июля, мсье Шарль.
        - Это был день, когда в Лонгее разразилась страшная гроза. Мы этот день запомним надолго. В письме от брата, мсье де Серини, указана дата смерти… Д'Ибервилля и даже указано время дня. Он умер восьмого июля в тот момент, когда потухли все свечи в церкви!
        Глава 8
        Послышался стук в дверь, и раздался бодрый голосок Фелисите:
        - Мсье Шарль, уже шесть часов! Баронесса зарылась головой в подушки.
        - Шесть часов, — застонала она. — Шарль, я не могу вставать и завтракать с тобой в такое время… Эта девочка становится излишне надоедливой, не правда ли? Она постоянно чем-то занята с тех пор, как закончила школу.
        Барон не обратил внимания на сонные протесты, сел в кровати и стащил ночной колпак. Ему не нужно было внимательно приглядываться к окнам, покрытым морозными узорами, чтобы понять, что на улице сильно похолодало. Он немного колебался, прежде чем вынырнуть из постели, но потом начал быстро одеваться. Только когда он надел сюртук, барон ответил жене:
        - Я сказал, чтобы она разбудила меня в шесть. Мне необходимо сделать столько дел, что лучше было бы вообще не ложиться.
        - Почему ты должен вести такую спартанскую жизнь? Я из-за этого чувствую себя абсолютно бесполезной. А когда в дверь стучит Фелисите и будит тебя веселым голоском, мне становится совсем стыдно.
        Барон засмеялся и замерзшими пальцами попытался застегнуть пуговицы сюртука.
        - Сердечко мое, твое присутствие помогает мне справляться с работой и тревогами, — он побрызгал в лицо водой из тазика и задохнулся от холода. — Я ничего тебе не говорил, но англичане нападут на нас, как только на реках растает лед. Мы считаем, что начнется атака на Монреаль.
        Барон заметил, как сжалась жена, когда он напомнил ей об опасности, которой они постоянно подвергались, и пожалел о своих словах. Потом барон вспомнил, как она ослушалась приказа и приплыла к нему сюда, оставив детей во Франции.
        - Клодин, когда они сюда пожалуют, мы будем готовы к встрече. Я занимаюсь этим все время.
        - Мне даже кажется, — упрекнула баронесса, — что ты этому радуешься.
        Барон собирался покинуть комнату, но в этот момент вернулся к постели.
        - Ты права, Клодин, признаюсь, я этому рад. Меня раздражает, когда люди считают, что кроме бизнеса меня ничего не интересует. Они забыли, что я участвовал во многих сражениях во Франции и здесь принимал участие в двух кампаниях, кроме Лашина, где мне повредили руку. Я мог бы стать приличным солдатом, как многие из них… Конечно, не исключая Пьера… Если бы я не был старшим сыном, и на мои плечи не легла огромная ответственность.
        Мсье Шарль выпрямился.
        - Теперь, когда я отвечаю за безопасность Монреаля, у меня появился шанс это доказать. Неужели тебя удивляет, что я волнуюсь?
        В голосе жены послышались слезы:
        - Когда наконец закончится эта ужасная война?
        Когда барон вошел в столовую, Фелисите уже завтракала. В камине ярко пылал огонь, и в комнате было тепло. Девочка встретила мсье Шарля теплой улыбкой, рядом с ней на столе высилась стопка бумаг, и она похлопала по ней рукой:
        - Сегодня у нас насыщенный день. Мсье Шарль, жаль, что вам пришлось вчера ужинать вне дома. Заходил мсье Хертель насчет земли.
        Кухарка принесла буханку хлеба прямо из печи, и прежде чем порезать, провела над ней крест на крест ножом. Барон взял кусок хлеба и начал его задумчиво жевать, запивая горячим какао.
        - Та разговаривала с мсье Хертелем?
        - Да. Он хочет продать все поместье, а не часть, как он собирался. Как вы считаете, он делает это потому, что земля граничит с рекой Ришелье, куда вскоре пожалуют англичане?
        - Эти соображения помогли ему прийти к решению, — барон улыбнулся. — Конечно, это не очень защищенное место, но я хочу его купить. Я желаю округлить наши владения со всех сторон. Какую цену он запросил?
        - Слишком высокую, мсье Шарль, — как ни странно, но деловые манеры шли Фелисите и в то же самое время казались поразительными для девушки ее возраста. Ей следовало интересоваться нарядами, танцами и ухажерами, но она сидела перед попечителем с серьезным взглядом, и в данный момент ее интересовала только цена земли вдоль реки Ришелье. — Он желает получить тысячу ливров за землю и еще сотню за пошлину.
        - Это чересчур, — барон начал возмущаться. — Все думают, что деньги у семейства ле Мойн — немеренные! Никого не интересуют, каким образом они нам достаются. Но нас ему не перехитрить, не правда ли, малышка? Мы с тобой умницы!
        Девушка начала улыбаться, но потом что-то вспомнила, и улыбка исчезла с ее лица. В комнату вошла кухарка с блюдом отварной рыбы, и девушка осторожно сказала:
        - Он тоже к нам заходил…
        - Ты имеешь в виду…
        Кухарка вышла, закрыв за собой дверь, и Фелисите повторила:
        - Да, это был мсье Бенуа.
        Барону сразу расхотелось завтракать.
        - Когда я слышу об этом человеке, у меня пропадает аппетит. Жаль, что тебе пришлось с ним общаться. Наверно, он задавал тебе сотни вопросов?
        Девушка кивнула головой.
        - Но ему ничего не удастся от меня узнать. Я теперь знаю, как с ним можно справиться: начинаю быстро болтать и постоянно киваю головой. Ему кажется, что я сообщаю ему нечто важное, но он не может разобрать ни единого слова и начинает беситься, размахивать руками, говоря: «Подожди! Не спеши! Что ты так торопишься! Милая девушка, ты позабыла, что у меня плохо со слухом. Прошу тебя, говори помедленнее!»
        Я продолжаю говорить, а он не разбирает слова, — Фелиси-те захихикала. — Так даже лучше, мсье Шарль, потому что мои слова сильно не понравились бы этому противному старику.
        - Он сказал, зачем заходил?
        - Да, он намекнул на это. Все что я могла понять из его бормотания и покачивания головой, так это то, что мсье де Марья сильно пострадал в финансовом плане.
        - Снова! — воскликнул барон. Он с такой силой поставил чашку на стол, что Фелисите перепугалась, что она сейчас развалится на куски. — Неужели мы снова должны выручать его? Я уверен, что это всего лишь уловка, чтобы выкачать у нас побольше денег. На этот раз он от меня ничего не получит!
        Девушка сделала вид, что занята завтраком, и не поднимала глаз от тарелки. На самом деле она пыталась понять, стоит ли ей вылезать с собственными умозаключениями. Наконец она сказала:
        - Мсье Шарль, я… мне кажется, что он ожидает, что вы ему откажете.
        - Он должен ожидать отказ после того, что я ему сказал в первый раз.
        - Ожидает ваш отказ, и у него… имеется оружие, чтобы отомстить вам.
        - Оружие? — У барона снова пропал аппетит, и он внимательно посмотрел на Фелисите. — Что ты имеешь ввиду?
        - Возможно, это всего лишь догадка, но я уверена, что это правда. Я ничем не могу подкрепить мою догадку. Он никак не угрожал и не сказал ничего такого, но тем не менее, мсье Шарль, за его словами что-то кроется. Угроза почувствовалась в его манерах.
        Фелисите перестала вести себя как взрослая и посмотрела на Шарля как ребенок, увидевший опасность и готовый разрыдаться.
        - Мсье Шарль, я его боюсь! Он очень опасный человек! Барон казался не испуганным, а раздраженным ее словами.
        - Ты считаешь, что он обнаружил в моем прошлом какой-то секрет и может им воспользоваться? Могу тебя уверить — моя совесть чиста. Мне он не помешает нормально спать. Пусть мсье Бенуа не делится с нами своим секретом. — Он взглянул на письмо, лежащее поверх остальных. — Ты просматривала письма?
        Девушка кивнула головой.
        - Да. Тут нет ничего спешного, я могу ими заняться.
        - Отлично! Мне не очень хочется с ними возиться, и я с удовольствием передам это дело тебе.
        Вдруг ему в голову пришла важная мысль:
        - Днем ты увидишь Филиппа. Так вот, скажи ему, что есть война или нет, но мне нужно расширить склады в районе залива. Не забудь об этом, малышка.
        Забыть подобное поручение?! Фелисите тихо посмеялась. Девушка была счастлива, когда у нее появилась реальная причина повидать Филиппа, и не нужно было выдумывать для этого поводы.
        Фелисите встала из-за стола и поправила кринолин. Он давно вошел в моду во Франции, но только сейчас эта мода достигла колонии. Когда девушка попросила разрешить ей носить кринолин, это означало, что детство закончилось.
        - Как только я закончу заниматься письмами, я сразу пойду к Филиппу, — сказала Фелисите.
        Сбоку мастерской Рене Фезере, оружейника и златокуз-неца, был узкий проход, над которым висела доска, занимавшая пространство между двумя рядами домов. На ней было написано: «Филипп Жирар». Фелисите пожаловала сюда в сопровождении служанки по имени Лиза. У девушки колотилось сердце, и так было всегда, когда она собиралась повидать Филиппа, в особенности с тех пор, как он сильно вырос и превратился в юношу, организовавшего собственное дело в Монреале.
        Дела у Филиппа шли хорошо. Они не могли идти плохо, потому что барон был его негласным партнером и постоянно напоминал ему с помощью Фелисите, что следует все время трудиться. Фелисите следила за тем, как работает Филипп, даже покупала бухгалтерские книги и делала там первые записи своим аккуратным почерком. Филипп полагался на нее во всем, но одежду выбирал себе сам — должность предпринимателя ко многому обязывала. Это оставалось секретом Филиппа и портного. Но когда он надел костюм в первый раз, он нашел причину посетить дом ле Мойнов, чтобы Фелисите могла увидеть его во всем блеске. Сюртук был синего цвета и хорошо сшит. В фалды была вшита клеенка, чтобы они топорщились согласно фасону. По совету портного он завязал модным узлом на шее платок из льна. Такой галстук вошел в моду с тех пор, как во время битвы за Стайнкирк французы подверглись внезапной атаке, и офицерам пришлось одеваться в спешке, чтобы вступить в битву. Филипп закатывал чулки выше колен, прикрывая расстояние между чулками и короткими панталонами. Все было выдержано строго по моде, но кое в чем он допустил ошибку. У Фелисите
сжалось сердце, когда она увидела, что портной придумал с пуговицами.
        Девушка пыталась пощадить чувства молодого человека, но ее выдало выражение лица. Филипп перестал гордо вышагивать перед ней и, нахмурившись, взглянул на девушку.
        - Что у меня не в порядке? — спросил он. — Сюртук?
        - Нет, нет, Филипп. Сюртук у тебя отличный. Он прекрасно на тебе сидит.
        - Тогда значит жилет?
        - Нет, он тоже красивый, длинный и с прекрасным рисунком.
        - Панталоны?
        - С ними тоже все в порядке, — девушка очень боялась его обидеть. — Дама не должна об этом говорить, но ты чудесно выглядишь в панталонах.
        - Но в чем же тогда дело? — расстроился Филипп. — Я понимаю, что сделал какую-то ошибку, а ты мне должна помочь и обо всем сказать.
        - Клянусь, все нормально. Вот только… слишком много пуговиц. Но что из этого? Это неважно.
        - Значит, вот в чем дело! — Филипп с недовольством взглянул на свой сюртук. — Теперь, когда ты сказала об этом, я и сам вижу, что их слишком много. — Он сильно покраснел и выглядел несчастным. — Теперь я понимаю, что у меня дурной вкус.
        У Фелисите сжалось сердце. «Я его обидела, и он будет от этого страдать, — решила она, но потом подумала: — Лучше, если я сама скажу ему об этом, прежде чем над ним станут насмехаться. От такого шока он действительно не оправится».
        Она потрогала лацкан сюртука и сделала вид, что серьезно задумалась.
        - Так, дай мне подумать. У тебя на сюртуке четырнадцать пуговиц. Возможно, лучше, если их станет… ну, восемь, а остальные срезать. К счастью, это можно спокойно сделать, не нарушив фасона. На карманах мы оставим по три пуговицы, вместо пяти.
        Про себя девушка думала: «У этого негодяя портного нет никакого вкуса. Что он натворил с моим бедным Филиппом!»
        - Повернись. Мы еще срежем несколько пуговиц с фалд, и тогда ты станешь выглядеть как настоящий лорд, а костюм будет напоминать творения талантливых парижских портных!
        Ей не удалось обмануть Филиппа, и он понимал, как многому еще ему нужно учиться.
        Фелисите вспоминала об этом случае, когда, повернув в проход, прошла под вывеской. Девушка подумала: «Филипп быстро все усваивает и до многих вещей доходит сам. У него чудесные манеры, как у мсье Шарля».
        Переулок заканчивался небольшим двориком с деревянным строением в два этажа. Здесь Филипп жил и занимался своим плотницким делом. На нижнем этаже находились склад и мастерская, а на втором этаже в виде мансарды он жил.
        Как только открылась дверь, приятно запахло деревом и свежими стружками. Филипп был в конце мастерской. Он деловито забивал гвозди в остов, который потом превратился в подставку для кувшинов с элем в подвалах таверны. Слева от дверей находилась высокая куча всякого барахла, которое накопил старик Киркинхед. Он оставил все Филиппу, заявив в завещании, что когда-нибудь, использовав эти вещи, юноша станет богатым. Пока что коллекция занимала полезное пространство, и Фелисите много раз убеждала Филиппа выбросить этот хлам.
        Кто-то рядом рылся в этой куче, потому что раздался треск, и «холм» опасно наклонился, подняв в воздух клуб пыли. Через мгновение над кучей появилась странная голова с шапкой грязных волос. Глаза у парня были разного размера, более крупный глаз не двигался и отливал стеклом. Это был Поликарп Бонне — подмастерье, помогавший Филиппу.
        - Он не обратил на девушку ни малейшего внимания и не сводил взгляда с Филиппа, который прервал работу и пошел девушке навстречу. Тощий Карп заговорил странным голосом, едва выговаривая слова:
        - Мастер, вы мною довольны, так?
        - Я плачу тебе не зато, что ты ковыряешься в куче хлама. Я говорил тебе много раз!
        - Мастер, там зарыты сокровища! — выкрикнул Карп. — Я уверен в этом. Здесь спрятаны вещи, которые смогут сделать вас богатым! Дайте мне время, и я их разыщу. Тут обрывки красивых кружев, кусочки ткани и перья, разные стекляшки и обломки металла. А возможно, тут спрятаны драгоценные украшения!
        Филипп взглянул на Фелисите и незаметно подмигнул ей:
        - Карпа не интересуют деньги, он только интересуется женщинами — крупными женщинами. И чем крупнее, тем лучше. Если бы кто-то предложил ему на выбор богатство или громадную женщину в жены, он выбрал бы для себя великаншу.
        Помощник напыжился от гордости, когда услышал, как рассуждал о нем Филипп.
        - Мне нравится, когда женщины много. А у мелких женщин очень острые язычки. Когда они худые, то не переставая жалуются. Я люблю высоких и толстых баб, которых невозможно обхватить руками.
        - Карп, тебе все равно не удастся найти подходящую для тебя женщину в этом хламе, — сказал Филипп. — Поэтому занимайся своей работой. — Он обратился к Фелисите: — Наверно, мсье Шарль хочет, чтобы я для него что-то сделал, вот ты и пришла сюда холодным утром.
        Фелисите передала ему слова Шарля. Пока девушка говорила, она внимательно разглядывала его лицо. Филипп много работал, и это отражалось на его внешности. Он стал худым и бледным. Девушка решила посоветовать ему умерить свой пыл.
        - Конечно, мсье Шарль торопится, но тебе не стоит начинать работу на свежем воздухе, пока не пройдут холода. Если ты так сделаешь, то заболеешь.
        - Ты все продумала, правда?
        Фелисите решила проверить, как у него обстоят дела с учетом проделанной работы. Она подошла к потрепанному сосновому столу у стены. На нем громоздились письма, листы бумаги и какие-то записки. Все было покрыто толстым слоем пыли.
        - Филипп, — возмутилась девушка, — как ты ведешь дела, если у тебя все бумаги в беспорядке? У тебя есть бухгалтерские книги, и тебе следует туда все записывать ежедневно.
        - Но у меня небольшая мастерская, — запротестовал Филипп. — Тебе не кажется, что люди станут смеяться, если я начну записывать их заявки в книгу? Я и так все помню.
        Фелисите сурово покачала головой.
        - Значит, все подробности у тебя в голове? А вдруг, мой легкомысленный Филипп, у тебя выйдет спор с заказчиком и придется обратиться в суд? Ты обратишься к судье и что тогда? Тебе скажут, что их не интересует твоя память. Суду нужны бумаги, записи, счета, соглашения, расписки. Он начнет качать париком и скажет: «Извините, мсье, но я ничем не могу вам помочь!»
        - Но я позабыл все, что ты мне говорила о том, как следует вести книги.
        Именно этого и ждала Фелисите.
        - Я буду вести эти книги, пока ты все не усвоишь. Я буду заходить к тебе каждый день, и ты мне будешь говорить о своих заказах. Вскоре ты сам сможешь вести книги.
        Девушка решила воспользоваться открывшимися возможностями. Она уселась на скрипучий стул и сказала:
        - Конечно, когда ты женишься, это станет делать для тебя жена. Ты уже подумал о будущем?
        Филипп быстро взглянул на девушку, потом сразу отвел глаза и неловко откашлялся.
        - Да, — наконец промолвил он, — можно сказать, что я об этом думал. Рано или поздно, мне придется это сделать. Господи, когда-то я был уверен в собственном выборе, собирался рано жениться и даже думал… — Он неловко улыбнулся, уставившись на пол, усыпанный опилками. — Я думал, что мне нужно подождать, пока ты не подрастешь. Простому парню вроде меня не следовало мечтать об этом. — Он быстро добавил: — Конечно, я скоро понял, что из этого ничего не выйдет.
        У Фелисите гулко забилось сердце, и она не смела взглянуть в глаза Филиппу.
        - Филипп, я очень польщена, что ты… думал обо мне. Он удивился.
        - Польщена? Ты, должно быть, поразилась. Ты стала чудесной юной леди, и мсье Шарль тебя ценит, наверное, он уже присмотрел для тебя мужа. Я давно понял, что мне не следует о тебе думать.
        Мастерская была унылым местом: пыльные инструменты, множество ошибок и стружек, а с балок свисали паучьи сети. Окна настолько запылились, что сквозь них почти не проникал свет. Но Фелисите показалось, что вокруг все чудесным образом переменилось. Вместо тусклых лучей зимнего солнца через окна проникали лучи небесного сияния.
        «Он хотел на мне жениться! — заветные слова звучали в ушах девушки, как прекрасный гимн. — Он хочет на мне жениться! Я все понимаю».
        - Я не стану торопиться выбирать себе жену, — продолжал Филипп, — но когда-нибудь мне придется это сделать.
        Фелисите подумала про себя: «Мой дорогой и любимый Филипп, тебе придется подумать об этом раньше, чем ты считаешь! Гораздо раньше. После твоих слов я сама займусь этим».
        Девушка не собиралась пока ему ничего говорить, но ей и не представилась подобная возможность. В дверь громко постучали, и к Филиппу пожаловал хозяин дома, оружейник.
        - Филипп! — сказал мсье Фезере, возбужденно сверкая глазами. — Они идут! До нас дошли слухи, что англичане собирают флот, чтобы атаковать Квебек. Организована экспедиция от озера Георга и реки Ришелье, чтобы попасть на Монреаль.
        Фелисите переводила взгляд с лица Филиппа на оружейника. Она огорчилась, что Филипп был таким возбужденным.
        - Они никуда не двинутся в такую погодку, — сказал он. — Откуда стали известны эти новости?
        - Не знаю. Конечно, в Бостоне и Нью-Йорке имеются наши шпионы, да и здесь находятся их шпионы. Наверно, это было сообщение от них. На сей раз все правильно. Они движутся сюда.
        Филипп побежал к деревянной лестнице, ведущей наверх. На несколько секунд он исчез из вида, и они слышали, как он там быстро расхаживал по комнате. Когда Филипп вернулся, он успел переодеться в плащ с капюшоном, штаны с мехом вдоль швов и тяжелые зимние мокасины.
        - Наконец! Я так долго ждал этого шанса, — сказал Филипп. — Мсье Шарль давно сказал мне, что я стану служить в форте Шамбли. Наконец мне позволят сражаться за мою страну!
        Он посмотрел на Фелисите, глаза у него сверкали. Он был в эйфории, схватил девушку за талию и высоко поднял в воздух. Некоторое время он держал ее над головой, а потом опустил на землю.
        - Теперь я могу про себя сказать, что стал мужчиной! — кричал Филипп. — Я не простой подмастерье столяра, который постукивает молотком, когда остальные мужчины сражаются. Я стану одним из них!
        Фелисите ничего ему не ответила. Она начала лихорадочно обдумывать возможные последствия. Филипп обернулся к оружейнику:
        - Сегодня днем нас призовут, — сказал он, кивая головой и улыбаясь. — Мсье, у вас заберут все оружие, которое у вас имеется. Зимой вам придется потрудиться, чтобы выковать новое.
        Мсье Фезере насыпал самый лучший нюхательный табак из Бразилии на ноготь и аккуратно втянул смесь в нос.
        - Мне понадобятся помощники. Если ты не будешь работать, Филипп, я заберу у тебя твоего помощника, — он повернулся к Бонне: — Подойди ко мне, я погляжу на тебя.
        Поликарп нерешительно вышел вперед.
        - Мсье, наверно, я вам не подойду, — сказал он.
        - Я умею воспитывать для себя помощников, — заявил оружейник, — они у меня много работают. Кругом разносятся огненные искры, со звоном бьют молоты по наковальне, и на лбу работников выступает пот! Ты мне подойдешь!
        - У вас будет носиться больше огненных искр и громче застучат молоты, мсье, если вы найдете себе другого помощника.
        - Я буду постоянно стоять за тобой с раскаленным прутом, — весело продолжал оружейник. — И если не увижу искр, и молот не станет стучать по наковальне так, как мне нравится, я просто приложу прут к твоей… мягкой задней части. После этого ты станешь работать еще усерднее.
        - Как хорошо, что я немного понимаю язык ирокезов, — сказал Филипп Фелисите. — Я буду там полезен. Я проводил время со старым вождем, которого мсье де Бьенвилль прислал с юга, и теперь я могу с ним объясниться. В любом случае, я понимаю все, что он говорит, и, кажется, он понимает меня.
        Потом юноша немного посерьезнел.
        - Следует укрепить оборонные сооружения форта, наверное, я там сразу понадоблюсь. Фелисите, мы с тобой можем долго не увидеться.
        Девушка подумала: «Возможно, я его больше никогда не увижу».
        Она собрала все силы, чтобы не проявить свои чувства.
        - Я должен отправляться к месту сбора.
        Филипп был сильно возбужден и даже не замечал, в каком состоянии была Фелисите. Он взял руку девушки и неожиданно поцеловал ее.
        - Когда я вернусь, то первый раз в жизни смогу всем смотреть прямо в глаза. Ты будешь меня вспоминать? Хотя бы иногда…
        - Конечно, — девушка сдержала слезы и улыбнулась Филиппу. — До свидания, Филипп. Ты вернешься назад героем.
        Когда юноша ушел в сопровождении оружейника, девушка начала молиться.
        - Милая Мать Богородица в небесах, позаботься о нем, пусть он вернется живым и невредимым. Пусть он не распрощается жизнью, как это случилось уже со многими храбрецами. Кроме того, Матерь Божья, защити его от плена у индейцев.
        Поликарп внимательно смотрел на девушку. Он кивал головой, подмигивал, морщился и строил гримасы, как бы желая ее подбодрить. Сейчас было ясно видно, что его более крупный глаз был стеклянным и очень плохо изготовлен, потому что он закатился вверх в глазнице и там застрял. У Поликарпа был длинный нос и сильно выдающаяся вперед нижняя челюсть, между ними почти нельзя было различить тонкие губы.
        - Возьмите его, мадемуазель, — неожиданно сказал он. — Мой мастер — весьма редкий человек. Попомните, я, как и остальные мужчины, всегда с удовольствием любуюсь хорошенькими девушками, — он начал так подмигивать, что его лицо скривила гримаса. — Мой мастер станет чудесным мужем. Подобных ему людей не так много. Если хотите совет от человека, у которого никогда не будет подходящей женщины, берите его себе в мужья. Вы об этом никогда не пожалеете.
        - Но как я могу это сделать? — воскликнула Фелисите, начиная рыдать. — Он ушел и, возможно… никогда не вернется обратно.
        Глава 9
        Через две недели они услышали новости: умерла тетушка Сулетта. Все были поражены, потому что она не хворала. Тетушка отправилась спать, как обычно, здоровой и раздраженной, а утром ее нашли мертвой. Фелисите хотела сразу же отправиться в замок, но барон ей не позволил. С севера шла снежная буря, и путешествие через реку было слишком опасным.
        Девушка провела много времени в церкви и поставила там свечи за упокой души странной старухи. Ее мучило чувство вины, которое излечит только время. Тетушка Сулетта отказывалась повидать Фелисите и не отвечала на записки, поэтому Фелисите было еще горше.
        На следующий день после похорон (это был конец марта) шторм прекратился, и почти сразу поменялась погода. В воздухе чувствовалось тепло, и люди стали улыбаться друг другу. Они говорили:
        - Будет ранняя весна!
        Весна пришла раньше, чем ее ожидали. Как-то ночью раздался звук, напоминавший удар грома, а потом продолжался шум и странные гулкие раскаты. Утром лед тронулся.
        В этот день из Квебека прибыл верхом гонец. Он выезжал, надев на себя тяжелую шубу из шкуры медведя, и теперь обливался потом, когда скакал по улицам. Гонец кричал во время скачки и размахивал какой-то бумагой над головой. Он отправился прямо к дому ле Мойнов на рю Сен Пол, потому что барон исполнял роль полномочного губернатора города в отсутствии мсье де Рамзе. Барона в тот момент не было дома, и Фелисите первой выслушала новости.
        Посыльный очень удивился, когда его провели в кабинет, и там он увидел Фелисите, сидящую в кресле барона. Перед ней лежали бумаги. Девушка выглядела очень занятой. Потом он вспомнил, что слышал от королевского гонца несколько лет назад. Он улыбнулся и кивнул головой.
        - Жан Карриер рассказывал мне о вас. Вы его навещали вместе с мсье Шарлем, когда были маленькой девочкой. Он помнил, как вы сидели в уголке и не сводили взгляда с его лица. Вы и тогда были очень серьезной девочкой.
        Вестник был высоким, сильным молодым человеком с темными волосами. Он был смелым человеком, потому что ему приходилось скакать по замерзшим дорогам между тремя городами Новой Франции. Глашатай широко улыбнулся и подвинулся к столу.
        - Вы слишком хорошенькая, чтобы сидеть за письменным столом и просматривать скучные бумаги, — заявил молодой человек.
        Она не обратила на него никакого внимания и протянула руку за письмом.
        - Что вы нам привезли?
        - Очень хорошие новости. Но я, пожалуй, их вам не сообщу, если вы мне даже не улыбнетесь, хотя я проскакал столько миль. Об этом стоит подумать.
        Он громко захохотал и бросил письмо на стол.
        - Вы его прочтете и узнаете, что англичане отложили свое наступление на нас… до осени. Это вести из Бостона, и в их достоверности не следует сомневаться. Если вы кое-что сообщите толпе, следовавшей за мной, новости распространятся по городу, подобно оспе!
        Фелисите соскочила с кресла, лицо ее просияло. В последних сообщениях говорилось, что у нас не было потерь, и что все солдаты гарнизона остались живы и здоровы. Значит, Филипп был в безопасности, хотя бы до осени. Конечно, положение могло перемениться. Старый король мог поумнеть и заключить мир с англичанами.
        - Благодарю вас, мсье! — воскликнула девушка. — Вы привезли нам добрые вести и станете героем Монреаля. Но сначала нам следует найти барона и отдать письмо в его руки. После этого начнут звонить церковные колокола, и мы устроим праздник!
        - Я думаю, — сказал гонец, которому все больше нравилась девушка. У нее так сверкали глаза и разгорелись щечки! — Я просто уверен, что вы зря теряете время, сидя в этой душной комнате с бумагами. О, мадемуазель! Я хотел бы помочь вам заняться чем-либо более интересным!
        Спустя два года горожане собрались у причала встретить добровольцев из Шамбли. Они приплыли в лодках, которые качались в бушевавших водах великой реки. Предполагалось, что высадка состоится на Нормандском острове, но течение отнесло их к оконечности Л а Канотери-Ройял. Взволнованные люди шли вдоль берега, чтобы увидеть сложную высадку своих воинов. Сначала все пробежали вдоль рю Капитал, а затем расселялись вдоль покрытой снегом ля Коммун.
        Фелисите была взволнована и счастлива. Она двигалась впереди всех остальных. В первых раз девушка надела новое манто из бобровых шкурок и такую же шляпу. Это был подарок барона. У нее разгорелись щечки от радости и от пощипывающего ветерка. Шуба доходила ей до самых пят. Рукава были пышными, а на запястьях были меховые завязки. Шляпа у нее была треугольной с задорным помпоном на макушке. Никто из спесивых модельеров Парижа не смог бы сотворить более красивый наряд. Фелисите понимала, что она хороша. К тому же ей было прекрасно известно, что в городе имеется всего четыре бобровые шубы.
        Позади нее ковылял Поликарп Бонне. У него были удивительно короткие ноги, и он с трудом поспевал за девушкой. Потом он все же отстал от нее.
        - Мадемуазель, — задыхаясь промолвил Карп, — зачем так спешить?
        - Я должна спешить, жаль, что у меня нет крыльев! — воскликнула Фелисите.
        Поликарпу не оставалось ничего иного, как только следовать за нею.
        - Я тоже очень рад, что он возвращается, — сказал Карп. — Я устал от нового хозяина. Этого дьявола с клещами. Он постоянно меня погонял, и даже если бы я работал двадцать четыре часа в сутки, его бы это не устраивало. — Он продолжал жаловаться и ныть, но в его голосе можно было различить нотки удовлетворения. — И это еще не все.
        - На что ты жалуешься?
        Он подморгнул девушке здоровым глазом.
        - На женщин, — сказал Карп. — Вы еще молоды и невинны и, возможно, вам не следовало бы это слушать, но я должен рассказать, что происходит в этом городе! Девицы подмигивают, приподняв брови, роняют платочки, покачивают бедрами! Вы можете встретить их с вашим мужем, отцом или братом, а они проходят мимо вас и даже бровью не поведут. Но только подождите, когда их мужчины уедут по делам из города. Сейчас много мужчин было в Шамбли, поэтому у таких как я просто не оставалось свободного времени…
        Он повернулся к девушке и так подмигнул ей, что его стеклянный глаз чуть не вывалился из глазницы. Они стояли у реки, но любому человеку показалось бы, что он глядит на гору.
        - Как только они высадятся, я вас покину, — прошептал он Фелисите. — Некоторые из возвращающихся мужчин — братья и мужья тех самых женщин… После всего, что случилось, я не смогу взглянуть им в глаза!
        Лодки подплывали к причалу. Филипп сидел в первой лодке. Он увидел Фелисите и помахал ей рукой. Когда все высадились, и он подошел к девушке, то глазам своим не поверил.
        - Неужели это ты?
        - Конечно. Разве ты меня забыл? Говорят, что так случается, когда мужчины отправляются на войну.
        Филипп глубоко вздохнул.
        - Ты — восхитительна! — взволнованно произнес он. Фелисите ответила ему:
        - Наверное, это моя новая шуба. Тебе она нравится? Девушка ужасно волновалась… «Наконец он глядит на меня», — подумала она. Ей с трудом удавалось говорить с ним спокойно, она не была уверена, что это ей удалось. Но он смотрел на нее темными глазами, и в тот момент ей этого было достаточно.
        - У тебя чудесная шуба, — говорил Филипп, — но дело не в ней. — Ты прекрасна и будешь красивой, если даже оденешься очень просто.
        Он заглянул в прелестные глаза под меховой шляпой. Девушке не удавалось контролировать взгляд, как она это делала с голосом. Взгляд Фелисите покорил Филиппа. Он с трудом заставил себя сказать:
        - Я ничего не понимаю. Когда я уезжал, ты была девочкой, а это было всего лишь месяц назад, но я вернулся и передо мной — женщина!
        - Месяц — это очень долгое время, — произнесла Фелисите со вздохом, который ни в коем случае нельзя было назвать грустным. — За месяц может произойти многое. Филипп, ты очень похудел и совсем бледный. Ты слишком много работал, я вижу.
        Фелисите понимала, что ей необходимо пользоваться моментом, и поэтому она сказала:
        - Ты действительно считаешь, что я сильно изменилась? Филипп не сводил с нее взгляда.
        - Ты очень красива, — повторил он взволнованно. После этого они оба замолчали и молча смотрели друг на друга. У них не было необходимости разговаривать. Все, что нужно, они сказали друг другу глазами. Вокруг толпился народ, звучали взволнованные приветствия, смех, но они ничего не замечали.
        - На нас смотрят, — после долгой паузы прошептала Фелисите, — нам лучше уйти.
        Они медленно пошли прочь, он вел ее под руку. Молодая пара не замечала, куда бредет. Они шли по чистому снежному покрову, простиравшемуся позади церкви Бонесекур до самой реки. Они с трудом пробирались по снегу, но пытались на это не обращать внимания до тех пор, пока не смогли двигаться дальше. Они были в снегу по колено. Молодые люди остановились и посмотрели друг на друга, как бы спрашивая: «Как мы здесь оказались?»
        Фелисите, не отпуская его руки, начала хохотать.
        - Все подумают, что мы сошли с ума, — заявила она.
        - Я точно сошел с ума! — заявил Филипп. Он отвернулся от Фелисите и огляделся, но ничего не увидел. — Фелисите, я только что понял, что влюбился в тебя!
        Когда он решил объясниться, Фелисите почувствовала уверенность, хотя до сих пор ее переполняли противоречивые эмоции, и она не знала, сказать ей «да» или «нет».
        - Ты мне уже говорил об этом, — прошептала она ему в ответ.
        Казалось, юноша проснулся и удивленно посмотрел на нее.
        - Я тебе это говорил?! — поразился Филипп. Фелисите откинула голову назад и посмотрела на него с таким счастьем и верой, как бы подтверждая взаимную любовь.
        - Ты объяснил мне все своим взглядом. Я поняла, что ты меня любишь и была счастлива.
        - Они… мои глаза… Они тебе еще что-либо подсказали?
        - Я думаю, что ты прав, Филипп.
        - Они тебе не сказали, что я собираюсь поговорить с мсье Шарлем сегодня же и попросить у него позволения на наш брак?
        У Фелисите был мечтательный голос.
        - Да, Филипп. Я уверена, что все было именно так.
        - А ты? Ты хочешь, чтобы я поговорил с мсье Шарлем?
        - Да, я хочу, — раздался шепот.
        Филиппу хотелось подпрыгнуть, но в снегу это было сделать нелегко. Поэтому он произнес:
        - Ты сама все сказала. Я бы сам никогда не решился просить твоей руки. Ты мне подсказала, что хочешь за меня замуж, что ты… ты меня любишь.
        - Да, Филипп, — ему показалось, что ее голос слышится издалека. — Я люблю тебя и люблю очень давно. Наверное: с тех пор, как я себя помню.
        Затем, как бывает в подобные моменты, Филиппа начали мучить сомнения.
        - Мсье Шарль очень рассердится. Он подумает, что я тебе не подхожу, Фелисите, любимая. И он прав, я беден, а ты заслуживаешь мужа получше меня. Я ничего не могу тебе предложить, кроме любви. Впереди мне ничего не светит.
        Фелисите улыбнулась.
        - Мне этого вполне достаточно, я счастлива.
        - Что будет, если мсье Шарль не позволит нам пожениться? Фелисите захихикала.
        - Если он скажет нам «нет», у меня есть множество способов помочь ему переменить мнение.
        Они повернули назад и начали трудный путь домой. Фелисите забрала у него свою руку.
        - Нам нужно поговорить о чем-то другом, иначе все узнают, что случилось, — заметила она. — Ты… ты видел индейцев, когда был в форте?
        - Ни одного. Я не видел даже тех, кто неплохо к нам относится. Мы много работали все время и полностью переоборудовали защитные укрепления форта. Я отвечал за строительство нового бастиона.
        Он пытался говорить об этом небрежно, но было ясно, что Филипп гордится своей новой работой.
        - Теперь форт может выдержать осаду, если даже на нас нападет множество врагов.
        - Я рада тому, что вы укрепляли форт, — заметила Фелисите, — но больше всего я радуюсь тому, что индейцы не собирались на нас нападать.
        Филипп не был с ней согласен.
        - Как мы можем быть уверены? Мсье Шарль не желает рисковать. Вскоре мы возвращаемся обратно. Наверно, мне придется оставаться там все лето.
        Они дошли до реки, и ей не удалось выразить свое беспокойство по этому поводу. Молодые люди замолчали. На берег доставили знамя, изготовленное собственными руками Затворницы. Честь нести знамя была доверена самому молодому члену отряда. Ему было не больше пятнадцати лет, и он был таким высоким, что знамя развевалось высоко над головами и было видно отовсюду.
        На одной стороне Затворница вышила Пресвятую Непорочную Деву, а на другой стороне она вышила слова сочиненной ею самой молитвы.
        «Наши враги надеются на силу оружия,
        А мы — на власть обожаемой Божьей Матери.
        Ее зовут Королевой Ангелов.
        И она сильна, как огромная армия.
        С ее помощью мы победим всех врагов.»
        В едином порыве люди опустились на колени прямо в снег, когда мимо них проносили знамя. Некоторые склонили головы в молитве. Другие не сводили взгляда со знамени, спасшего всех от опасности. Никто в этом не сомневался. Чудесная молодая женщина, живущая в одиночестве в келье в монастыре уже 16 лет, и все это время никто не видел… Она стала символом их веры.
        Фелисите поднялась на ноги и увидела, что Дольер де Кас-сон стоит рядом с ней. Несмотря на то, что он сутулился, он был на голову выше всех остальных и не сводил глаз с прямой спины юноши и белого знамени, развевающегося на ветекре. Фелисите увидела, что у него на глазах блестели слезы.
        - Когда мы через решетку слышим голос нашей благословенной Затворницы, он нам кажется очень слабым, — шепнул он. — И мы опасаемся, что ее жизнь может подойти к концу. Она долго и преданно служит делу веры.
        Процессия отправилась по рю Сен-Пол. Настоятель Сул-пицианского ордена посмотрел на Фелисите и улыбнулся:
        - Я редко вас вижу, дитя мое, но все равно стараюсь узнать все ваши новости. Мне известно, как много ты помогаешь мсье Шарлю. Это очень хорошо. Мсье Шарлю необходима помощь, потому что он возложил на свои плечи тяжелую ношу.
        Он ласково смотрел на нее, и ей показалось, что его добросердечие окутывает ее, как теплый плащ.
        - Я стараюсь, мсье, делать для него все, что в моих силах.
        - На юных плечах находится весьма мудрая головка, дочь моя. Тебе известно, что твоя мать приходила ко мне за советом? Я ей дал совет, и она решила, что для нее будет лучше возвратиться во Францию. Я чувствую за тебя ответственность и рад, что ты выросла счастливой и здоровой девушкой.
        Он отвернулся от девушки и задержал взгляд на Фелиппе. Фелисите решила, что ему известен их секрет.
        - Вскоре тебе придется принять решение, дочь моя. Это может оказаться для тебя трудным. Надеюсь, что ты придешь ко мне, как это сделала твоя мать. И еще надеюсь, что Наш Небесный Отец даст возможность помочь тебе советом.
        Глава 10
        Вечером Фелисите спряталась за дверью салона так, чтобы видеть вход и не пропустить Филиппа. На нем был лучший синий сюртук, тот самый, из-за которого он сначала сильно переживал. Фелисите видела, что Филипп был очень бледен. Он поднимался по лестнице, как люди восходят на эшафот.
        «Что он скажет? — подумала Фелисите. — Останется ли он твердым, как советовала ему я? Если бы я могла все подслушать! — Тут она рассмеялась. — Бедняга Филипп, он выглядит очень испуганным и будет доволен, когда все закончится».
        Она не ожидала, что разговор затянется. Наверно, Филиппу не хватило твердости. Чтобы как-то развлечься, Фелисите играла в трик-трак с баронессой и была настолько рассеянна, что постоянно выигрывала, и баронесса отправилась спать не в самом радужном настроении. Из-за закрытой двери кабинета раздавался гул голосов. Фелисите не знала, чем себя занять. «Что они там говорят? — думала девушка, отправляясь на кухню. — Может, они обсуждают вопрос моего приданого?»
        В кухне никого не было, и Фелисите решила осмотреть медные сковородки и горшки, блестящими рядами висевшие на стенах. Все вокруг блистало и сверкало. Посуда была разных размеров и использовалась для приготовления разнообразных блюд. Но она сразу увидела, что необходимо сделать выговор кухонной прислуге. Многие кастрюльки, дуршлаги, сотейники следовало тщательно почистить и отполировать. То же самое касалось столовых приборов. На столе остались увядшие овощи для салата. «Придется отчитать кухарку и ее помощников», — решила Фелисите.
        В этот момент она услышала, как закрылась входная дверь, и девушка побежала в прихожую. Она поняла, что Филипп ушел, а барон стоял наверху лестницы и звал ее.
        - Поднимись ко мне, малышка!
        Фелисите насторожилась. Если бы разговор закончился благоприятно, ее позвали бы до ухода Филиппа. Она все время, пока он тут оставался, ждала вызова наверх и даже представляла себе удивленное выражение лица барона и счастье на лице Филиппа, и тогда ей стало бы ясно, что все в порядке.
        Пока она поднималась по лестнице, ее охватило тяжелое предчувствие, и она подумала: «Он сказал „нет“. Что же мне теперь делать?»
        Барон не сразу начал говорить. Они сидели у стола друг против друга, и он внимательно разглядывал кончики пальцев. Наконец мсье Шарль произнес:
        - Я должен признаться, что для меня все это было сюрпризом. — Фелисите промолчала, и он добавил: — Я был уверен, что ты будешь рассуждать о браке так же трезво, как ты занимаешься делами.
        - Мсье Шарль, я его люблю!
        Она была уверена, что ничего хорошего не последовало из разговора барона и Филиппа. В ее голосе послышались отчаянные нотки.
        - Именно это он сообщил мне, — заявил барон, — меня не удивляет, что ты влюбилась. Так бывает, когда люди молоды. Но разве тебе самой непонятно, что брак между вами невозможен?
        - Но почему? Почему? Мне это совсем непонятно. Я полюбила Филиппа с тех пор, когда увидела его в первый раз. И если мечтала о счастье, все мои мечты были связаны с ним.
        Барон начал колебаться, отводил от Фелисите глаза и предпочитал изучать сложный рисунок ковра на полу.
        - Конено, конечно! Естественно, что девушки влюбляются в приличных молодых людей. Фелисите, но они не выходят за них замуж!
        - Пожалуйста, мсье Шарль, взгляните на меня, — умоляла его Фелисите, — чтобы я была счастлива, нам необходимо хорошо понять друг друга. Я должна четко понимать вас, а потом высказать вам мою точку зрения. Я не понимаю, почему не могу выйти замуж за Филиппа. Правда, он беден…
        Барон поднял руку и рассеянно подкрутил ус, а потом припомнил пословицу:
        - Кто рожден для маленькой булочки, никогда не получит большой хлебец!
        - Это неправильно, — крикнула девушка. — Здесь рождается новый мир и можно заработать целое состояние. Почему он не сможет добиться успеха, как это сделал ваш отец? Или вы сами?
        - Это все связано с характером. Филипп милый молодой человек и обладает определенными способностями. У него приятный характер, он честный и преуспевает в своем деле. Но он — спокойный человек, и в нем отсутствует честолюбие, и еще он очень тихий. Спокойные, неэгоистичные и тихие люди никогда не добьются большого успеха в жизни, дитя мое. Филипп с трудом сможет заработать на приличную жизнь для себя и своего семейства. Он всегда останется бедняком.
        - А мне казалось, что вы думали о нем по-другому, когда он вам объяснил задержку со строительством мельницы. Он был совсем мальчиком, но сказал вам правду, и вы предсказали ему блестящее будущее.
        Барон кивнул головой и улыбнулся.
        - Я все помню. Это был день возвращения Пьера после покорения Ньюфаундленда. Филипп меня не побоялся и рассказал мне о вещах, которые я раньше не понимал, — он покачал головой. — Мне трудно все тебе объяснить. Филипп — человек, который умеет делать деньги для других людей, но не для себя.
        - Если вы правы, — подхватила Фелисите, — тогда ему нужна такая жена, как я. У меня хватит эгоизма для двоих. Почему вы считаете, что он мне не подходит? Я не являюсь чьей-либо наследницей, и моя семья, о которой мне ничего неизвестно, ничем не может быть лучше его семейства. — Она умоляюще взглянула на барона. — Вы всегда были очень добры ко мне, мсье Шарль, а сейчас вы выступаете в роли сурового опекуна. Почему? Вам не нравится Филипп?
        - Конечно, он мне нравится, и в какой-то мере я им даже восхищаюсь. Он — приятный молодой человек, не пьет и не шумит в тавернах, и является приличным гражданином, — барон развел руками. — Я не собираюсь продолжать ненужные объяснения. Так происходит почти в любом семействе, когда речь заходит о браке, часто молодые люди по глупости влюбляются не в тех партнеров. Тебе известно, что французы весьма логичная и трезвая нация, и они выработали определенный подход к браку, оправдавший себя в течение многих столетий. Брак должен быть организован на основе равенства, и необходимо, чтобы люди подходили друг другу. Ты слышала это неоднократно.
        - Да, я действительно все это слышала и никогда этому не верила.
        - Дитя мое, молодые люди обычно не верят подобным вещам.
        - Никто этому не сможет поверить до тех пор, пока не станет старым и позабудет о любви! — она придвинулась ближе к барону, и глаза у нее ярко сверкали. — Временами следует подумать о любви. Если девушка думает только об одном юноше и пылко его любит, и если ее жизнь без него станет пустой, тогда… мсье Шарль, ей следует выходить замуж по любви и больше ни о чем не думать!
        Барон покачал головой.
        - Все любовные увлечения похожи друг на друга. Всегда это огромная страсть, несмотря на правила и традиции. Всегда! Тысячи пылких влюбленных говорили об этом одними и теми же словами. Но потом, милая Фелисите, огромная страсть утихает, а брак, основанный на здравом смысле и общих интересах, продолжается, — барон погладил Фелисите по руке. — Тебе сейчас трудно, малышка, но потом все пройдет. Так бывает всегда.
        Фелисите с ним не согласилась.
        - Нет, вы можете надо мной смеяться, но у нас все по-другому!
        - Я уже сказал, что не собираюсь повторять обычные слова.
        Барон немного оправился от смущения. Ему стало интересно рассуждать вместе с Фелисите.
        - В твоем случае действительно кое-что необходимо объяснить. Я хочу, чтобы ты все сразу поняла. Если ты меня не послушаешься, я перестану тебя уговаривать и, конечно, буду относиться к тебе по-прежнему. Я не могу перемениться в отношении к тебе, — он ей тепло улыбнулся, и девушка поняла, что барон говорит сущую правду. — Я к тебе слишком привык, и ничто не изменит мое к тебе отношение. Если ты со мной не согласна, то я благословлю тебя на брак с Филиппом.
        Она внимательно слушала мсье Шарля.
        - Нас осталось четыре брата. Четверо из десяти! Фелисите, тебе известно, сколько всего предстоит сделать? Сможем ли мы все задуманное воплотить в жизнь? Иногда я начинаю в этом сомневаться. Теперь я с подозрением смотрю на почту, опасаясь, что придут очередные дурные новости, и наши ряды опять поредеют. Я уверен, что нам понадобится любая возможная помощь, и мы больше не можем терять людей, а наоборот, нам следует крепить наши ряды. Фелисите прекрасно его понимала.
        - Да, мсье Шарль, мне это все известно.
        - Разве ты не знаешь, что я считаю тебя членом нашего семейства? Твое имя не ле Мойн, но я всегда воспринимаю тебя как из рода ле Мойн, и в этом качестве тебе, возможно, когда-нибудь придется сыграть важную роль… Если только ты этого захочешь.
        - Что я могу сделать?
        - В данный момент — ничего. Ты не можешь сражаться с индейцами и командовать отдаленным фортом. Но ты хорошо управляешь людьми, и если ты станешь продолжать свою работу, то сыграешь важную реальную роль в нашей программе. И тебе представится случай заключить хороший брак. Когда-нибудь ты сможешь прибавить богатства нашему семейству и создать важные и нужные связи. Мы нуждаемся во всяческой помощи. Но, — резко добавил барон, — если ты выйдешь замуж, ты не сможешь нам помогать. В особенности это касается брака с молодым человеком вроде Филиппа. У него нет нужных связей и никакой перспективы. Тебе кажется, что это не так, но я-то знаю! У тебя начнут рождаться дети, и ты станешь заниматься собственной семьей.
        Слова барона сильно подействовали на Фелисите. Девушка прониклась целями и идеалами семейства ле Мойнов, и она работала долгие часы, не чувствуя усталости. Но она никогда не считала, что принадлежит к этому семейству, хотя была связана той же беспрекословной преданностью, пославшей многих братьев из семейства ле Мойн на смерть. Это были цепи, подобные тем, что приковали на многие годы Жан-Батиста еще в юности к жарким болотам юга.
        Ей в голову пришла новая мысль, и Фелисите пристально посмотрела на мсье Шарля, подумав про себя: «Ему известно, что я хочу продолжить работу. Что же я ему отвечу? Разве я готова сказать ему, что желаю пожертвовать счастьем ради долга?»
        - Мсье Шарль, — тихо промолвила девушка, я не знаю, что вам ответить. Мне кажется, что я могла бы умереть от чувства долга, если понадобится. Но как я могу расстаться с любовью — целью всей мой жизни? Разве я смогу найти счастье?..
        - Дитя мое, существуют разные виды счастья. Жак Франсуа и Поль умерли, выполняя долг, и я уверен, что если бы даже им была известна их судьба, они ни от чего не оказались бы и были бы счастливы.
        - Я знаю и не сомневаюсь, что они отдали свою жизнь с радостью. Возможно, они даже умерли, испытывая счастье. Это были смелые и сильные мужчины.
        - Некоторым из нас не мешало бы еще пожить, дабы исполнить свое предназначение, — в голосе барона звучала уверенность. — У меня уже просили твоей руки, но, честно говоря, мне не хочется, чтобы ты сейчас выходила замуж. Ты мне нужна, а дети и домашнее хозяйство немного подождут. Что же касается твоей привязанности к Филиппу, она сможет принести определенную пользу. Если ты его не забудешь, тебе не захочется выйти замуж ни за одного из молодых джентльменов, желающих взять тебя в жены. Но, дитя мое, тебе не следует очень тосковать и удерживать его подле себя, чтобы не помешать ему жениться на другой или не колебаться самой, когда тебе подвернется выгодное предложение. Я хочу, чтобы ты стала дамой высокого звания и тем самым прославила бы наше семейство.
        Фелисите начала рыдать.
        - Мсье Шарль, дайте мне время подумать. И… что вы сказали моему бедному Филиппу?
        - То же самое, что я объяснил тебе. Она пыталась вытереть глаза.
        - Что же он вам ответил?
        Барон ласково потрепал ее по руке.
        - Филипп считает, что решать тебе.
        Комната Дольера де Кассона была самой маленькой в семинарии и напоминала келью. Его большая и прочная кровать занимала почти все помещение. Обстановка была убогой — в одном углу стоял аналой, на стене висело распятие. Когда он лежал в постели, то видел распятие прямо перед собой. Рядом с распятием висел потрепанный боевой вымпел. Когда он вступил в Орден сулпицианцев, то постарался позабыть о славном прошлом и о других не менее важных ранее вещах. Дольер де Кассой никогда не упоминал о вымпеле но, видимо, был связан с теми днями, когда его владелец с саблей в руках сражался за счастье своей страны.
        Он только что закончил бороться за духовную жизнь Жоржа Дюшестна. Жорж торговал галантерейным товаром, на который выменивал меха, и много лет назад его похитило индейское племя. Его сильно и жестоко пытали, но Жоржа удалось освободить, когда в нем еще теплилась жизнь. Преданные сыновья подняли его со смертного орда, и телесное здоровье вернулось. Но временами и он испытывал приступы безотчетного страха, который длился не один час. Чувствуя приближение припадка, он бежал в темный угол, прятался под медвежьей шкурой, и так громко вопил, что на улице собирался народ. Тогда двое его высоких и сильных сыновей хватали его под мышки и отводили в семинарию. Дольер де Кассой брал Жоржа за руки и пристально глядел ему в глаза. Он спокойно и тихо разговаривал с ним о самых обычных вещах — о ценах на меха, о погоде. Через несколько минут бедняга успокаивался и постепенно возвращался из темной бездны ужаса.
        Битва за душевное здоровье Жоржа лишала старого священника сил, и у него начинала болеть старая рана в колене. Сейчас он лежал на постели, закрыв глаза. В комнату на цыпочках вошел мсье Амброуз и объявил:
        - Пришел Филипп Жерар.
        Дольер де Кассой с трудом открыл глаза.
        - Что вы сказали?
        - Пришел плотник, мальчик, спасенный в Лашине и не получивший земли, помощник старика Киркинхеда.
        Настоятель сел на постели. Он грустно покачал головой и сказал толстому священнику:
        - Я ждал беднягу. Веди его сюда и постарайся, чтобы нам никто не помешал. Но сначала принеси для него стул, прошу тебя.
        Филипп вошел в комнату. У него был вид человека, только оправившегося от тяжелой болезни или недавно вернувшегося из утомительного похода. Он был бледен, а под глазами залегли синие тени. На лице отросла щетина. После разговора с бароном Филипп был в ужасном состоянии и пошел куда глаза глядят. Он прошагал несколько часов кряду, и ему стало легче. Наконец мысли юноши прояснились и он увидел, что идет по замершей реке по направлению к Лонгею. «Надо быть осторожнее, — подумал Филипп, — не то собьюсь с дороги, и чего доброго замерзну».
        Филипп понял, что находится неподалеку от места, где нашли тело Пьера Шесне, а немного погодя мучителя и обожателя Фелисите — Бертрана. Филипп остановился и прикинул, в каком направлении надо двигаться, чтобы добраться до замка. Юноша все рассчитал правильно и скоро увидел высокие башни Лонгея. Он там отдохнул, перекусил и впервые в жизни выпил рюмку бренди, а затем отправился обратно в Монреаль. И, невзирая на усталость, пошел в семинарию.
        - Мсье, — со вздохом облегчения обратился он к священнику и сел на стул, — я пришел к вам за помощью.
        - Да, сын мой, — настоятель ласково улыбнулся юноше, — я знаю, о чем ты думаешь. Утром я разговаривал с Шарлем ле Мойном и он мне все объяснил.
        - Значит, вы все знаете… — Филипп помолчал и опустил голову, — …стало быть, для вас не новость, что я хотел жениться на Фелисите, и мсье Шарль не дал своего благословения.
        - Совершенно верно, — старик священник взглянул на несостоявшегося жениха и грустно кивнул. — Ты слышал, что барон беседовал с Фелисите после твоего ухода?
        - Да, мсье. Он открыл мне свои намерения.
        - И ты знаешь, что решила Фелисите?
        - Да, мсье! Она должна следовать воле барона. Это — ее обязанность, — с трудом выговорил юноша.
        Дольер де Кассой не удивился такому ответу. Конечно, Филипп мог бы попытаться завоевать Фелисите и воспротивиться решению барона, но старик священник хорошо знал юношу и не думал, что он продолжит борьбу. Он снова кивнул и подумал: «Настоящий дух и твердая вера сдвигают горы и возводят города в пустыне».
        - Сначала я решил, что нельзя сдаваться, — произнес Филипп. — Я мог бы заявить ей, что у нас нет обязательств перед мсье Шарлем и поэтому мы не должны расставаться. И, возможно, она согласилась бы со мной. Но потом, мсье, я понял, что это было бы эгоистичное и непатриотическое поведение.
        - Сын мой, ты скажешь ей эти слова?
        - Нет, мсье. Я не стану пытаться увидеться с Фелисите, для нее это было бы слишком тяжело. Но пусть она не думает, что я злюсь на нее или не согласен с ней… Мне нелегко ее терять, да и оставить о себе такую память… — Филипп заколебался. — Мсье, вы всегда были к ней добры, могу ли я вас попросить, чтобы вы передали Фелисите мои слова?
        - Сын мой, ты не думаешь, что ее счастье быть с тобой? Филипп отрицательно покачал головой.
        - Я ее прекрасно знаю, она уже наверняка все решила.
        - Тогда, сын мой, я выполню твою просьбу. Ты — смелый и мудрый юноша, — священник благословил Филиппа. — Я хочу дать тебе один совет. Судя по всему, ты провел бессонную ночь и был все время на ногах. Отправляйся домой и ложись спать. Почивай долго и крепко, а когда проснешься, — настроение у тебя немного улучшится.
        Барон больше не заговаривал с Фелисите о случившемся, что едва не испортило их отношения. Жизнь шла своим чередом. Каждый день они подолгу сидели напротив друг друга за письменным столом и разрешали сложные проблемы семейства ле Мойн. Несколько раз девушка показалась барону очень бледной, но он был настолько занят в те минуты, что позабыл упомянуть об этом.
        Клод-Элизабет отличалась большей наблюдательностью и жалела Фелисите. Она не знала всю историю в деталях, но до нее доходили слухи. Баронесса не была сплетницей и не поощряла болтунов. Женщина понимала, что Фелисите нуждалась в сочувствии и поддержке.
        Баронесса иногда приходила в кабинет с чашкой теплого молока, в которое было добавлено несколько капель бренди, и говорила, что пора заканчивать работу. Как-то раз она встала рядом с Фелисите и обратилась к мужу:
        - Дорогой Шарль, я подозреваю, что ты себя ведешь подобно ужасным героям господина Мольера.
        Фелисите пыталась выбросить из головы горькие мысли, но это ей не удалось. Девушка плохо спала и просыпалась очень рано, а потом ворочалась в постели до тех пор, пока не надо было вставать. По утрам, когда она еще лежала в полудреме, ей слышались шаги на улице. Она удивилась и даже собиралась поговорить об этом с бароном, — никто из законопослушных граждан не мог разгуливать по улицам в столь ранний час. Ночной сторож при ходьбе шаркал ногами, а шаги таинственного прохожего были легкие и быстрые.
        Как-то утром Фелисите решила, что ей не стоит оставаться в постели и мучить себя, перебирая в памяти события последних дней, приведшие к крушению романтических грез. Она вскочила с кровати и подошла к окну. Небо было серым и низким. Девушка начала дрожать от холода и собиралась вернуться в постель, но потом услышала шаги, раздававшиеся на рю Сен-Пол.
        Спустя какое-то время она увидела раннего прохожего. Это был Филипп. Он шагал очень быстро и вглядывался в ее окно. Девушка инстинктивно отпрянула, чтобы он ее не заметил, но продолжала украдкой наблюдать за юношей. Филипп смотрел прямо перед собой, и она нашла его очень бледным и грустным.
        «Мой бедный Филипп, — подумала Фелисите. Глаза у нее наполнились слезами. Когда он пропал из вида, она бросилась на постель и долго рыдала. Но впервые за долгое время на сердце у девушки потеплело, и она весь день вспоминала о его верности.
        На следующее утро она поднялась еще раньше и встала у калитки, ведущей с улицы во двор. Вдалеке послышались шаги.
        - О, Филипп! Мой дорогой и преданный Филипп! — шептала девушка. Шел снег, и она дрожащей рукой надвинула пониже капюшон старенького шерстяного плаща.
        Филипп приблизился к дому, не сводя глаз с ее окна на третьем этаже, и слегка вздрогнул, когда Фелисите тихо промолвила:
        - Доброе утро, Филипп!
        Юноша остановился, взглянул на любимую и едва слышно обронил:
        - Доброе утро, Фелисите.
        Он просто стоял, и она поняла, что ему хотелось сказать ей очень многое. Они смотрела друг на друга и молчали. Филипп тщетно пытался заговорить, но потом в отчаянии покачал головой и пошел прочь…
        Ночью прошел сильный снег, и на утро она увидела, как он пробирается через огромные сугробы. Посреди улицы прорыли дорожку, и Фелисите видела только его голову и плечи, когда он подошел ближе. Филипп не ожидал встретить любимую, и он покраснел так, как будто его уличили в чем-то предосудительном, но замедлил шаг, и тихо шепнул:
        - Я люблю тебя еще сильнее!
        Девушка хотела ответить, что будет любить его до конца жизни, но у нее перехватило дыхание, и она улыбнулась сквозь слезы, а потом помахала, встав на носочки, ибо снег засыпал даже калитку.
        С этого дня они встречались каждое утро, несмотря ни на что. Фелисите всегда ждала его у калитки, а Филипп появлялся так точно, что по нему можно было проверять часы. Он никогда не задерживался, но все время повторял:
        - Я люблю тебя еще сильнее!
        Он боялся, что их заметят и не желал, чтобы об этом узнал барон. Фелисите иногда заранее подыскивала те слова, которые хотела сказать ему, но почти всегда их забывала. Она ему обычно улыбалась…
        Если они где-то случайно встречались, то старались не выказывать свою радость. В присутствии посторонних он был очень сдержан, и ей приходилось следовать его примеру.
        Но когда их никто не видел, они в полном молчании любовались друг другом.
        Пожалуй, мы несколько преувеличили, сказав, что они виделись каждое утро. Однажды Филипп не пришел. Стояла весна и Фелисите набрала во дворе букет нарциссов, а потом встала у калитки, размышляя о том, можно ли подарить ему цветок. Она еще ничего не решила, но понимала, что в первый раз он опаздывает. Прошло несколько минут, и девушка стала волноваться. Филиппа ничто не могло отвлечь от встречи! Прошло минут пятнадцать, и, услышав звуки, донесшиеся из задней части дома, Фелисите поняла, что слуги начинают вставать, значит, он не придет.
        Что-то случилось! Фелисите вышла на улицу и отправилась в его мастерскую. Подойдя ближе, она увидела, что из переулка вышел Поликарп Бонне и быстро двинулся навстречу Фелисите.
        - Что стряслось, Карп? — спросила девушка, поравнявшись с ним.
        - Хозяин заболел, и я иду к аптекарю за лекарством. Фелисите встревожилась ни на шутку:
        - Что такое? Он сильно болен?
        - Все началось вчера, когда меня не было дома, — Карп легкомысленно подмигнул, словно говоря: «Вот я какой ветреный!» — Я вернулся поздно и увидел, что хозяина рвет. Лекарство, которое было у нас дома, ему не помогло, — он удивленно покачал головой. — Я думал, что утром ему станет лучше, но, как видно, ошибся.
        - Я пойду с тобой, — объявила Фелисите, — твоему бедному хозяину нужен уход.
        Бонне укоризненно взглянул на нее.
        - Этого бы не произошло, если бы вы последовали моему совету, мадемуазель.
        Возможно, Филиппу помогло ее присутствие. Когда девушка пришла с его помощником, ему сразу стало лучше, и он не стал пить отвратительное лекарство, прописанное ему аптекарем.
        Глава 11
        Подъем семейства ле Мойн был настолько стабильным и мощным, что любое отклонение от цели походило на гром среди ясного неба или предательским ударом в спину. Но подобные вещи иногда случались, и самими серьезными стали новости, полученные весенним утром следующего года, после того как народ Новой Франции был в волнениях, ожидая нападения англичан. Они не дождались нападения…
        Фелисите находилась в кабинете, когда барону передали письмо из Франции. В этот миг девушка была чем-то занята и глянула на барона только тогда, когда в комнате воцарилась зловещая тишина. Ее испугало выражение лица, с которым опекун читал лежавшее на столе письмо.
        - Мсье Шарль! Что такое? Вы больны?
        Он ничего не ответил и продолжал смотреть на плотно исписанные страницы. Лицо у него стало белым. Потом он вдруг побагровел, вскочил на ноги, схватил письмо и, порвав его на мелкие кусочки, подбросил их в воздух.
        - Так и бывает всегда! — крикнул барон. — Неужели в жизни есть справедливость? Нет, ее не дождешься от неблагодарных королей и их продажных, жадных министров! Люди пытаются принести пользу своей стране, отдают последнее, жертвуют жизнью, а награды достаются другим!
        Он не сводил с Фелисите взгляда, но она понимала, что он ее не видит.
        - Как же я глуп, решив, что король никогда не забудет жертв, принесенных семейством ле Мойн!
        Потом он почти упал в кресло и уронил голову на руки.
        - Мсье Шарль, я могу что-нибудь сделать для вас?
        - Нет, дитя мое. Нам нанесли ужасный удар, от которого мы не скоро оправимся, — барон помолчал, а затем попытался объяснить: — У нас отняли все торговые привилегии в Луизиане и передали их богатому купцу во Франции, Антуану Кроза. Он посылает сюда своего представителя, мсье де ла Мот Кадилак, который станет командовать Жан-Батистом. Ведь моего брата сместили с поста губернатора Луизианы!
        Девушку страшно поразила эта новость, и она не нашлась с ответом. Но уже мгновение спустя барон весь кипел от возмущения:
        - Неужто его величество не понимает, что наше семейство стояло во главе основания Луизианы? Мы сделали там все! Разве он забыл, что за это поплатился жизнью Д'Ибер-вилль? Какой удар судьбы! Во имя короля Франции и Святой Церкви мы пожертвовали не только своим богатством, но и жизнями, а теперь нас оттеснили в сторону! И все это по капризу старика и его отвратительной любовницы! — он был настолько возмущен, что позабыл о верности королю. — Старик прожил слишком долгую жизнь, — гневно шептал он, — не зная, что то же самое шептали люди по всей Франции.
        В комнате повисло напряженное молчание. Барон выпрямился в кресле.
        - В этом, безусловно, замешан де Марья, — заявил он. — Письмо от него, и я могу читать между строк. Он несомненно получает долю доходов вместе со своим партнером-вором Антуаном Кроза. Я объявляю им войну, — барон взглянул на Фелисите. — Немедленно пошли за Бенуа. Мне надо ему кое-что сказать!
        Фелисите проводила Бенуа наверх, и в течение получаса из кабинета доносились громкие голоса. Наконец, барон вышел и указал Бенуа на лестницу.
        - Убирайтесь, мсье Бенуа, и никогда тут не появляйтесь. Если вы придете, я вас не приму. Сегодня я напишу мсье де Марья, что больше не стану иметь с ним дел.
        Бенуа пошел к лестнице. Барон сопровождал свои слова энергичной жестикуляцией, и поэтому Бенуа спешно отступил назад. За последние годы он сильно раздобрел и нетвердо держался на ногах. Старик оступился и скатился по лестнице. Услышав испуганные вопли и сильный шум, Фелисите прибежала из соседней комнаты. Бенуа лежал у подножия лестницы совершенно неподвижно. Лицо у него стало восковым. Девушка с ужасом подумала, что он разбился насмерть.
        Она удивилась, почувствовав к нему жалость. Пусть он казался воплощением неприятностей и вселенского зла, она тем не менее понимала, как он одинок и к тому же презираем людьми. Она побежала к дому, на котором была вывеска желтого цвета с висящим над ней тазиком. Там работал парикмахер и человек, пускавший кровь. Ей повезло, — лекарь находился в тот момент дома.
        - Пойдемте со мной! — попросила Фелисите. — Наш посетитель упал с лестницы. Я боюсь, он может умереть…
        Лекарь пришел в дом барона, взглянул на Бенуа и спросил:
        - Неужели кто-то станет жалеть, если он умрет?
        Затем он приказал слугам, чтобы они побыстрее отнесли Бенуа в постель и раздели его. Слуги повиновались с большой неохотой.
        - Кости целы, — заявил лекарь, осмотрев увечного, — но я никогда не видел подобных синяков и ушибов. Возможно, у него внутренние повреждения. Придется мне заняться обычным делом, — спасать никому не нужную жизнь.
        Ему пришлось прибегнуть к множеству способов: пускать кровь, умащивать маслами и давать слабительное. Проделывая эти процедуры, он без умолку говорил:
        - Так, кровь плохо течет… А для синяков у меня есть поистине чудодейственная мазь… Это очень сильный ушиб… Может быть, меня щедро наградят за труды… Господи, почему он такой толстый?
        Все попытки оставались напрасными до тех пор, пока лекарь не попросил принести ему дюжину цыплят. Тушки разрезали посредине и стали по очереди напяливать их на голову пострадавшего. И когда на алтарь медицины был пожертвован последний цыпленок, Бенуа пошевелился и тихо застонал.
        Лекарь с облегчением вздохнул:
        - Это средство всегда помогает. Помнится, король Дании, страдавший от паралича, пошевелился только после того, как ему на голову водрузили шестьдесят седьмую курицу. Это было рекордное число загубленных цыплят. Здесь другое дело. Наш вонючий законник не такой крепкий орешек.
        Он еще раз осмотрел пострадавшего и заявил, что Бенуа выживет.
        - Возможно, я немного перестарался, — добавил он, глядя на вошедшего в комнату барона.
        Барон жестом приказал слугам немедленно убрать из помещения трупики цыплят.
        - Проследите, чтобы их сожгли. Я не желаю отведать из них мясной паштет.
        После трех дней применения слабительного и разных отваров и припарок лекарь позволил Бенуа подняться с постели и одеться, чтобы возвратиться домой.
        - Просто чудо, что вы так быстро поправились, — заметил он.
        - За это чудо я благодарю юную леди, — заявил Бенуа, обращаясь к Фелисите. — Вы получите свою плату, но если бы не милая, добрая мадемуазель, я бы умер. Вне всякого сомнения.
        Лекарь небрежно отмахнулся.
        - Мне больше нравится получать плату, а не благодарность, потому что последнее я получаю чаще, чем деньги.
        Когда лекарь ушел, Бенуа обратился к Фелисите:
        - Вы много раз навещали меня, приносили вкусные вещи и даже улыбались, — он стал шарить в кармане, как бы желая достать кошелек с золотыми монетами. Однако передумал и вытащил пустую руку. — Я буду вам вечно благодарен.
        Барон зашел к Бенуа перед тем, как он покинул дом.
        - Прошу прощения за причиненные вам страдания, но это была ваша вина. Вы были невнимательны, стоя на лестнице.
        Бенуа великодушно заявил:
        - Это был несчастный случай.
        - Что касается нашего предыдущего разговора, я остаюсь при своем мнении. Наше так называемое партнерство прекращается, и я не желаю больше переписываться с мсье де Марьей. А вас, господин Бенуа, я отныне не знаю.
        - Но вам придется со мной общаться. Я уверен!
        - Если вы еще раз сюда явитесь, вас не пустят на порог!
        Глава 12
        Наступило первое января тысяча семьсот семнадцатого года. Старый король умер два года назад. Наследник трона был слишком мал, и Францией правил регент — Филипп Орлеанский, безрассудный человек, находившийся под сильным влиянием шотландского банкира Джона Ло. До колонии доходили слухи о том, что Джон Ло замышлял великие планы, могущие сделать Францию богатейшим государством в мире или привести ее к банкротству. Война с Англией закончилась, и в районе залива Святого Лаврентия царило процветание.
        В начале года было очень холодно, и дети и взрослые развлекались тем, что выцарапывали свои имена на заиндевевших стеклах.
        Жюль Демоншел мог гордиться тем, что был главой самого большого семейства в Монреале — он имел девятнадцать детей. Их имена заняли все стекла. Список заканчивался именем шестимесячного Ипполита, которое пришлось написать на кухонном окне.
        Его сосед Жорж Кадел был немало смущен, ибо не умел писать, и поэтому поставил у себя на окнах девять крестиков. Погода постоянно менялась, и оттепель чередовалась с морозом. С деревьев свисали огромные сосульки, словно бороды великанов, и принарядившийся народ, отправлявшийся с визитами к родственникам и друзьям, старался идти по середине улицы во избежание несчастных случаев. Хруст снега под ногами напоминал, что зима в самом разгаре.
        Баронесса Лонгея принимала визитеров, сидя в кресле у очага. Ее колени окутывало красивое покрывало из стеганого толстого шелка, вышитого серебряными нитями. Клод-Элизабет не была сильной женщиной, и вчерашние празднества ее утомили.
        Вечером по делам бродило много людей, поющих колядки. Им подавали пищу для бедных. Баронесса поддалась порыву и пригласила их в дом. Колядующим принесли горячий шоколад и булочки, и они спели все ее любимые песни. Фе-лисите была сильно занята и не видела, что среди певцов был Поликарп Бонне. Но потом она услышала, как кто-то спросил низким голосом:
        - Вам нравится мой бас? Вожак ответил:
        - Карп, если ты запоешь еще громче, разобьешь свой стеклянный глаз.
        Фелисите удалось перекинуться с Карпом парой слов. Она засыпала его вопросами о Филиппе.
        Он сказал ей, что хозяин очень занят и процветает, но у него почти все время скверное настроение. И поведал кое-что еще, сопровождая свои слова подмигиванием и покачиванием головы.
        - Ему постоянно делают предложения, мадемуазель. Горожане желают видеть его мужем своих дочерей. Он всех благодарит и отвечает «нет», дескать, еще не готов для создания семьи. Если вы прислушаетесь к моему совету, — подмигивание и кивки стали чаще, — и кое-что сделаете, то облегчите ему жизнь. Отец Франсуа частенько беседует с ним и настаивает на браке. Вам известно, что существует закон против холостяков.
        Баронесса веселилась весь вечер. Ей очень понравились колядки, и она даже подпевала певцам. Сейчас ей приходилось расплачиваться за веселье. Она плохо спала и не желала ничего есть, с трудом разговаривала с посетителями, которые все шли и шли. Со своими пышными белыми волосами, обрамлявшими лицо, Клод-Элизабет напоминала прелестную куколку, и ей то и дело отпускали комплименты.
        Фелисите постоянно ловила на себе взгляд баронессы и ждала, когда та с ней заговорит. Эта минута настала, как только поредел поток посетителей, и барон отправился на кухню, собираясь одаривать слуг золотыми монетами.
        - Фелисите!
        - Да, мадам?
        - Я ворошила прошлое. Обычно, я предаюсь воспоминаниям на Новый год. Дурная привычка, потому что потом я очень грущу. Сегодня я сердита… Я злюсь на Шарля.
        Фелисите попыталась ее отвлечь.
        - Мадам, вам не стоит обижаться на мсье Шарля в праздник!
        - Однако я сержусь. И очень сильно. Мой муж постоянно что-то планирует… Жан-Батист должен был стать великим дипломатом, губернатором или даже министром. И что же получилось? Бедняга почти двадцать лет находится в настоящем гадюшнике. Так прошла его юность, и теперь настал черед самым лучшим годам, когда мужчина должен получать удовольствия от жизни. Сейчас он уже не губернатор и вынужден подчиняться чужим приказам. Мне очень нравится Жан-Батист, и я злюсь, думая о его напрасно загубленной жизни. Но когда я говорю об этом с Шарлем, а я часто это делаю, он раздувает ноздри, сверкает глазами и повторяет, что я ничего не понимаю. Дескать, в подобных случаях судьбы отдельных личностей не имеют никакого значения.
        - Он прав, мадам. Все будет хорошо. Мсье Ло имеет огромное влияние на регента и хочет, чтобы в Луизиане проживало как можно больше переселенцев. Она станет богатой и сильной колонией. Все средства хороши, когда победа близка!
        - Но что принесет нам победа? Все награды получили другие!
        - Мадам я не считаю награды слишком существенными. Если нам удастся удержать реку для Франции, это станет наградой для всех.
        - А сейчас давай поговорим о том, что Шарль творит с твоей жизнью, — заявила баронесса. — О, я знаю, когда тебе сделали предложение, он прикинулся справедливым и даже сказал, что ты должна все решить сама… Тем не менее все время показывал, что против твоего брака. Сколько раз тебе предлагали выйти замуж?
        - Четыре.
        - А тот самый выгодный брак, о котором он говорит! Из этого ничего не получится, пока Шарль не отошлет тебя во Францию и там не распространятся слухи о твоем большом приданом. Какого мужа ты сможешь заполучить? Старого обедневшего вдовца с титулом, с костлявыми коленками и постоянным хриплым кашлем…
        - Мадам, у меня еще много времени.
        - Как бы не так! — недовольно заявила баронесса. — Тебе двадцать один год. Большинство твоих сверстниц уже замужем и нарожали кучу ребятишек. — Она помолчала, а затем внезапно рассмеялась. — Откровенно говоря, твои одногодки поблекли, и бедра у них стали широкими и дряблыми. Тебе это не грозит!
        - Мадам, в этой жизни есть кое-что более важное, нежели брак.
        - Не для тебя! Не для других женщин! — Клод-Элизабет энергично покачала головой. — Не забывай про несчастного Филиппа. Сначала я была согласна с Шарлем и не желала, чтобы ты выходила за него замуж. Но теперь меня терзают сомнения. Он — милый молодой человек и обладает привлекательной наружностью. Из него вышел бы хороший муж для тебя.
        Фелисите сильно побледнела и откинулась в кресле, как бы стараясь избежать удара.
        - Я наблюдала за бедным юношей. Когда ты отказалась выйти за него замуж, он очень изменился. Филипп постоянно молчит, и его ничто не интересует, кроме работы. Вчера я видела его на улице и обратила внимание, что седина уже тронула его виски.
        Фелисите чуть слышно прошептала:
        - Они начали седеть год назад.
        В эту минуту вновь прибыли посетители. Баронесса растерянно взглянула на них и тихо посетовала:
        - Пресвятая Дева Мария, какой тяжелый день! Мне так хочется очутиться в постели!
        В течение следующего получаса Фелисите ухаживала за гостями. Но из головы у нее не выходили слова баронессы о Филиппе. Действительно, он сильно изменился. Всегда такой живой и веселый, он стал с того вечера, когда барон отказался выдать за него Фелисите, тихим, замкнутым, суровым и несчастным человеком. Что еще хуже: он никогда не забывал о разнице в их положении, и когда они недавно встретились, назвал ее «мадемуазель». Он больше не заговаривал о расширении дела. Неужели останется скромным мастеровым до конца дней своих и не захочет изменить свою жизнь?
        Все были несказанно изумлены, когда пожаловал один из самых поздних посетителей. Это был Бенуа. Его шуба из меха настолько обтрепалась и облезла, что никто бы не смог догадаться, какому животному некогда принадлежала шкура, ставшая зимней одеждой для законника. Одна из служанок подошла к Фелисите и прошептала ей на ухо:
        - Мадемуазель, нам приказано не пускать его в дом. Что делать?
        Фелисите различила оплывшее лицо представителя де Марья, смотревшего на нее с порога. Никто не помог ему снять шубу. В руке он сжимал побитую молью шляпу.
        - Поскольку он уже вошел, я с ним поговорю, — ответила Фелисите служанке.
        Казалось, девушка интересовала Бенуа сильнее, чем прежде. Законник внимательно оглядывал ее с ног до головы, и что-то постоянно бормотал, кивая. Когда она подошла к нему, он сказал:
        - Я ценю женщин за походку, а вы ступаете легко и грациозно, как кошечка, — он поднял вверх грязный палец. — Вы не сможете мне помешать. Ничего не выйдет. Я должен его увидеть. Три года меня не пускали в этот дом, но я ждал. И вот сейчас я здесь и собираюсь повидать могущественного барона Лонгея.
        - Неужели это так срочно?
        Бенуа приложил к уху руку и наклонился к Фелисите.
        - Неважно.
        Появилось несколько посетителей, и ей не захотелось затевать спор. Фелисите чуть повысила голос:
        - Я поговорю с мсье Шарлем. Это не займет много времени. А вы подождите, пожалуйста, здесь.
        Слуги не ожидали, что хозяин останется в своем кабинете в первый день нового года. Вечером на его стол составили с подоконников комнатные растения, чтобы они не замерзли, и до сих пор не убрали на место. Барон с удовольствием наблюдал за разными цветами, так что когда он и Бенуа уселись напротив друг друга за столом, их разделила зеленая завеса.
        Бенуа протянул руку между геранью и бегонией и положил перед бароном миниатюру, написанную на слоновой кости. Барон мельком взглянул на изображенное там лицо.
        - Красив, не так ли? — спросил Бенуа.
        - Наверно.
        - Он смелый, умный и настойчивый…
        - Я не приглядывался и не пытался найти в нем все эти добродетели.
        Бенуа забрал миниатюру и положил ее на стол рядом с собой.
        - Мы поговорим об этом позже. Он завел разговор о человеке, который не давал покоя не только Франции, но и всей Европе.
        - Барон, вы знаете, что Джон Л о планирует использовать Луизиану в качестве приманки, чтобы французы вкладывали туда средства. Дабы подкрепить мечту, он должен обеспечить быстрое развитие колонии. Мне точно известно, что он собирается прислать восемь судов с новыми переселенцами в течение ближайших двух лет. Кроме того, необходимо немедленно приступить к строительству города. Я даже не спрашиваю, понимаете ли вы, что это означает?
        Барон верил великим планам господина Ло и недовольно фыркнул.
        - До мне доходили слухи о восьми судах. Это официально решение?
        - Да.
        - Я понимаю, что колония станет стремительно развиваться. Но будут ли расти доходы после того, как этот шотландец приведет Францию на грань банкротства? Возможно, и так, но нас рассудит только время — он заговорил громче. — Вероятно, этот умный иностранец принесет пользу Луизиане, но его сумасшедшие идеи грозят банкротством Франции!
        - Регент так не считает, и решил претворить в жизнь все планы.
        - Филипп Орлеанский желает настоять на своем, а выгода Франции его не интересует, — заявил барон.
        Бенуа некоторое время молчал и не сводил взгляда с барона. Потом он придвинулся к столу, отставил горшки и облокотился на столешницу.
        - Барон, вы проницательный человек. Самый умный из всех, кого я знаю. Мне надо сказать вам что-то очень важное. Вы это поняли, когда я пришел в ваш дом, полный гостей, и не смогли мне отказать.
        Барон ждал продолжения речи.
        - Антуан Кроза отказался от привилегий торговли. Они для него оказались убыточными. И для тех, кто сотрудничал с ним. В частности для Жозефа де Марья.
        Бенуа говорил четко и подчеркивал каждое слово:
        - Жозеф де Марья может восстановить вашего брата мсье де Бьенвилля на пост губернатора Луизианы.
        Барон был опытным торговцем и ничем не выдал себя. Внешне он оставался спокойным и не заинтересованным и продолжал играть песочницей, стоявшей на столе. Но в душе у него бушевала буря. Он понимал, что семейству ле Мойн предложили контроль над окрестностями Миссисипи. Возможно ли, что де Марья имеет такое влияние на регента, чтобы выполнить подобное обещание? Это была блестящая перспектива. Он не верил планам господина Ло, но осознавал, что колония может достичь процветания.
        Бенуа продолжал говорить так же внушительно.
        - Вы считаете, что мсье де Марья сулит вам невыполнимое… Господин барон, не сомневайтесь! К нему прислушивается регент, и в нужный момент он покажет господину Ло прекрасный послужной список вашего брата. Шотландец желает, чтобы в критический период провинцией правил способный человек. Барон, если потянуть за нужные ниточки, ваш брат снова станет губернатором и сможет питаться плодами процветания. Но если вы промешкаете, это место получит посторонний человек.
        К этой минуте барон полностью пришел в себя и скептически произнес:
        - Какова цена услуги, мсье Бенуа?
        Бенуа сразу превратился в опытного посредника и быстро заговорил:
        - Барон, она невелика, сущие пустяки. Я буду с вами честен, даже если это мне повредит. К несчастью, мсье де Марья потерпел неудачу…
        Барон его прервал.
        - В компании Кроза.
        - Мне известно только одно: кое-какие спекуляции, в которые он вложил огромные суммы денег, лопнули как мыльный пузырь. Он не мог себе позволить подобных потерь. И сейчас, когда людям, у которых есть голова на плечах и необходимые капиталы, представляется возможность неслыханно разбогатеть, он вынужден оставаться в стороне.
        - Он надеется получить от меня средства, чтобы с головой окунуться в сумасшедшие прожекты этого ненормального шотландца?
        - Нет, что вы, барон! — Бенуа вытянул руки вперед ладонями, как бы отталкивая от себя столь нелепое предположение. — Мы с вами не можем знать, что на уме у Жозефа де Марья. Не исключено, что вы правы, и он с удовольствием примет деньги, чтобы воспользоваться разбродом и шатанием, наступившим сейчас на рынке. Имеется недвижимость, которую можно приобрести за сущую безделицу. Прекрасные поместья, дома в Париже и так далее.
        - В первый раз я могу с вами согласиться, де Марья предпочитает, чтобы рисковали другие люди, а сам пожинает плоды их неудач. Ближе к делу. Какова его цена?
        Бенуа вновь протянул барону миниатюрку.
        - Это его сын Август Жозеф Годри де Марья. Насколько мне известно, он обладает многими положительными качествами.
        Барон вспомнил, что де Марья постоянно нахваливал своего единственного сына, и нетерпеливо промолвил:
        - Я не стану спорить с тем, что вы скажете об этом идеальном молодом человеке, новом герое, но переходите наконец к делу.
        - Его сын был женат, но… но, к несчастью, овдовел. Брак не был счастливым. И люди даже намекали на некий скандал. Теперь этому милому молодому человеку трудно найти жену в соответствующих слоях общества и, к тому же, еще состоятельную. Вам уже ясен мой намек?
        - Неужели я должен искать подходящую жену этому несчастному, не сумевшему добиться успеха с первой попытки?
        - Таково условие, барон. Его сыну предложили пост в провинции, и вы должны снабдить его такой суммой, чтобы молодая пара могла жить на широкую ногу и не беспокоиться о будущем. Предполагается, что мсье де Марья так же будет выделена доля, чтобы он мог ее использовать в качестве первоначального капитала.
        Барон возмущенно воскликнул:
        - А невеста, Бенуа? Кто выйдет замуж за этого подозрительного молодого человека?
        Бенуа сделал вид, что страшно удивлен.
        - Кто? Неужели вы до сих пор не догадались? Я поражен! Конечно, ваша милая подопечная, заботливая помощница, которая чудесно управляется со всеми бумагами и вашими бухгалтерскими книгами. Прелестная юная леди с серыми глазами и стройной фигуркой — мадемуазель Фелисите!
        Барон был настолько поражен, что едва выговорил: «Фелисите!» Он никак не мог прийти в себя.
        - Именно так. Я ее расхваливал в каждом письме к де Марья. На самом деле я очень ценю вашу славную Фелисите.
        На лице Шарля ле Мойна удивление сменилось озабоченностью. Он решил сначала тщательно обдумать полученное предложение, а потом уже что-то говорить.
        - Мне все ясно, де Марья опасается открыто принимать деньги, чтобы никто не мог сказать, что это взятка.
        - Правильно, детали я сообщу позже.
        - Расскажите мне подробнее о скандале. Возможно, сын де Марья был виновен в смерти жены? Может, отличался непристойным поведением? Почему молодого человека отсылают в провинцию и почему его гордый и обожающий отец желает женить свое чадо на сироте?
        - Я не могу ответить ни на один из ваших вопросов, и сейчас нет времени, чтобы все выяснять. Если хотите, чтобы мсье де Бьенвилль вновь занял свой пост, следует действовать очень быстро. Мы не можем зря терять время в ожидании донесений о моральных качествах нашего потенциального жениха. Мы должны сразу принять это предложение, чтобы де Марья смог предотвратить любые попытки назначить в Луизиану другого человека.
        Барон не поднимал глаз. В душе росло ликование. Снова иметь возможность контролировать Луизиану! Сделать так, чтобы окрестности Миссисипи вновь оставались у Франции!
        - Мне надо подумать, — сказал он, — это весьма непростое решение. Если моя воспитанница не захочет выйти замуж, мы ничего не сможем поделать. Вам это ясно?
        Бенуа облегченно вздохнул. Он очень боялся услышать иной ответ.
        - Если она станет сомневаться, пришлите ее ко мне. Думаю, что я смогу ее убедить. Даю вам слово.
        Барон испытывал настолько противоречивые эмоции, что не сразу ответил.
        - Я с ней поговорю, — медленно и неохотно заявил он. — Бенуа, пока я могу вам обещать только это.
        Несколько дней спустя Фелисите появилась у месье Бенуа. На ней была бобровая шуба и фетровая шляпка с синими бантами. Она чудесно выглядела, и Бенуа, сидя у огня, мило ей улыбался.
        - Вы воистину прелестны. Наш красивый молодой человек будет доволен невестой. Это точно.
        Бенуа напялил на себя шерстяной халат. Он держал руки в карманах, чтобы согреться. На ногах были надеты матерчатые гетры.
        Фелисите присела у огня и сказала:
        - Мсье, ему придется принимать меня такой, какая я есть.
        У Бенуа тотчас поменялось настроение.
        - Послушайте, мадемуазель, — запротестовал он, — я ожидал услышать от вас совершенно иное. Во всей Франции не найти лучшего жениха.
        Девушка хранила молчание, и он пристально вгляделся в нее, чтобы понять ее настоящие чувства.
        - Мадемуазель, вам пора замуж. Вам уже двадцать один год. Неужели вы хотите остаться старой девой? Этого не может быть! Вы должны выйти замуж и побыстрее. Почему бы не связать свою жизнь с молодым человеком, предлагающим вам так много? Со временем он будет обладать титулом и займет высокое положение в обществе, станет богатым. Чего еще можно пожелать? — Бенуа понимал, что ему следует использовать все имеющиеся у него аргументы. — Неужели вам не известно, что если вы останетесь одинокой, из-за вас может серьезно пострадать один милый юноша?
        Она резко выпрямилась.
        - Что вы хотите сказать?
        Бенуа понял, что заработал очков в свою пользу и с готовностью объяснил:
        - Если этот молодой человек не женится в ближайшем времени, у него будут неприятности с церковью и законом. Вы знаете, что существует закон о холостяках, начиная с определенного возраста. К тому же, — Бенуа приблизил к Фелисите лицо, — у королевского судьи имеются три незамужние дочери. До меня дошли слухи, что он предложил старшую, толстую и самую некрасивую, этому юноше, и тот отказался. Судья вне себя от ярости. Я не верю в справедливость королевского судьи, если он станет рассматривать это дело.
        - Мсье Бенуа, — заволновалась Фелисите, — этот закон давно не использовался.
        - Закон есть закон, пока его не отменили. Все законы покойного короля, какими бы глупыми они ни были, тем не менее остаются действующими, — он быстро вернулся к прежней теме разговора и поднял вверх палец. — По-моему, вы недостаточно подумали над предложением. Вы знаете, что назначение мсье де Бьенвилля зависит от этого брака?
        - Но почему, мсье? Зачем мне выходить замуж за этого молодого человека? Почему они просто не могут взять деньги? Им нужны только деньги.
        Бенуа был доволен тем, что ему представляется возможность объяснить ситуацию.
        - Наш новый регент Франции весьма блюдет, как бы поточнее выразиться, формальности. Если ему станет известно, что один из его служащих принял большую сумму денег за то, что повлиял на него при назначении кого-то на определенный пост, он обязательно накажет виновного. Значит, делу следует придать законную видимость. Приданое при замужестве! Никто не сможет ни к чему придраться, — он начал улыбаться и качать головой, оценивая сплетенную им и его хозяином паутину. — Все чудесно придумано! Семейство барона получает отобранную у них власть. Жозеф де Марья — необходимые деньги, мсье Августу достается милая и умненькая жена с приданым, благодаря которому он может все начать сначала. Вы, дитя мое, займете свое место в обществе, о котором даже и не мечтали. Я же получу небольшие комиссионные за услуги. Все остаются довольными.
        - Хотела бы я, чтобы вы поняли, как я себя чувствую, — Фелисите стала терять выдержку. Руки, лежащие на коленях, затряслись. — У меня такое ощущение, что этот брак станет ошибкой, а возможно, и трагедией. Я изо всех сил пыталась уговорить себя, но мне это не удалось. Мсье Бенуа, я боюсь! Очень боюсь!
        Бенуа не сводил с девушки испытующего взгляда. Он поднялся на ноги и двинулся в другой конец комнаты. В нескольких шагах от очага стоял жуткий холод. Старик вздрогнул и промолвил:
        - В такую непогоду я ненавижу бедность, потому что не могу развести хороший огонь.
        Через мгновение он вернулся и в руках у него было множество бумаг.
        - Мадемуазель Фелисите, — сказал Бенуа, усаживаясь, — вы мне нравитесь. Дитя мое, я к вам очень хорошо отношусь, и надеялся, что нам не придется вытаскивать козырную карту из рукава. — Он постучал по бумагам указательным пальцем. — У меня есть кое-какие доказательства. Ваш патрон вам полностью доверяет, и поэтому вам известно, когда Франции не повезло во время войны, здесь были торговцы, продававшие меха англичанам. Торговля продолжалась почти три года. Если регента ознакомят с этими фактами, провинившиеся понесут заслуженное наказание. В этих бумагах фигурирует имя одного торговца… Вы не желаете взглянуть?
        - Нет, мсье.
        - Нет?! Вы были бы поражены, узнав имя этого торговца.
        - Мсье, вы ошибаетесь. Меня ничто не удивит. Я не забыла намеки и угрозы, которые вы отпускали в порывах гнева. Речь идет о бароне Лонгея.
        - Барон был одним из этих торговцев. Здесь все доказательства.
        Фелисите поднялась и взглянула на Бенуа.
        - Нам не стоит обсуждать столь… возмутительные обвинения! Я не хуже вашего знаю, что эти бумаги фальшивка.
        - Если они попадут в руки официальных лиц во Франции, барону несдобровать.
        - Да, мсье Бенуа. Вы великолепно проделали свою работу.
        - Хорошая кость никогда не достанется хорошей собаке, — улыбаясь промолвил старик, — эти доказательства будут отосланы во Францию со всеми необходимыми предосторожностями. Мне удалось на них наткнуться, и если я передам их де Марье, то сделаю это из патриотических побуждений. Из тех же побуждений он представит их своему господину. Таким образом, мы снимем с себя обвинения в том, что сами занимались подобной торговлей. Вам все ясно?
        Фелисите ответила ему не сразу. Она поняла, что ей придется сделать и уже не смогла сдерживать слезы. Девушка вытерла глаза платком и спросила:
        - Какие у нас гарантии, что назначение мсье де Бьенвил-ля состоится?
        - Назначение будет сделано до того, как вы отправитесь во Францию.
        - Мсье, вы все продумали, — напоследок воспротивилась девушка. Она настолько волновалась, что у нее дрожали колени. — Вы просто хотите меня запугать. Вы не собираетесь посылать бумаги во Францию.
        Лицо Бенуа стало суровым и злобным.
        - Неужели вы считаете, что я вздумал шантажировать вас? Дитя мое, я доведу дело до конца! Вы и только вы можете все остановить. Позвольте вам повторить: если об этом узнает регент, семейство ле Мойн полетит в тартарары!
        Глава 13
        Несмотря на холод, на следующее утро барон выехал из дома, чтобы поговорить о покупке новых земель. Фелисите осталась одна в его кабинете. Вскоре туда прибежала взволнованная служанка.
        - Сюда пожаловал этот смешной человек со стеклянным глазом. Тот самый, который постоянно подмигивает и на что-то намекает. Если бы не обязанность, я бы никогда на него не обратила внимания. Вот так!
        Фелисите подняла голову:
        - Ты имеешь в виду мсье Бонне?
        - Да, мадемуазель. Он расхаживает, как будто у него тик и говорит, что должен срочно повидать вас.
        Карп действительно сильно нервничал. Когда Фелисите вошла в комнату, он ринулся к ней со всех ног и сразу заговорил:
        - Его забрали, мадемуазель. В суд! Оштрафуют и, наверное, посадят в тюрьму, если мы ему не поможем. Суд начнется через несколько минут, и нам следует поспешить, или с ним расправится судья.
        Фелисите испугалась. Она прекрасно понимала, что все это значит.
        - Это касается твоего хозяина? — переспросила она, желая удостовериться в своей догадке.
        Бонне энергично закивал.
        - Они пришли полчаса назад, увидели, что там ничего нет, и сказали, что он дважды нарушил закон, и ему придется заплатить за это.
        Фелисите коснулась его плеча.
        - Не волнуйся и точно перескажи мне, что произошло. Как понять твои слова «там ничего нет»?
        - Мадемуазель, это моя вина. Я привел торговца из Саул-та и показал ему барахло старика Киркинхеда, и он заплатил за все немалые денежки. Он собирается торговать этими вещами с индейцами вместо обычных бус и ситчика. Он купил все, кроме париков. Мадемуазель, их там восемь штук. Интересно, где ими разжился старик Киркинхед?
        - Карп, эти вещи принадлежали твоему хозяину и достались ему по наследству. Почему он не может их продать, если у него есть желание?
        Бонне заговорил трагическим шепотом.
        - Мой хозяин — холостяк. Согласно закону холостяки не имеют права торговать с индейцами. Так решили, чтобы было меньше холостяков. Они говорят, когда мой хозяин продал этот хлам, он занимался торговлей с индейцами и тем самым нарушил закон.
        - Когда начнется слушание дела? Карп вновь пришел в возбуждение.
        - С минуты на минуту! Мы должны бежать, иначе его посадят в тюрьму!
        Фелисите овладела сильная паника, и она с трудом накинула шубу поверх шерстяного платья.
        - Если бы здесь был мсье Шарль! — повторила она в ужасе. — Он знает, что надо делать!
        Они добежали до рю Сен-Пол и увидели Бенуа, хромавшего по улице, опираясь на толстую трость. Увидев Фелисите и ее спутника, он остановился.
        - Вы уже все знаете, — промолвил он, а я собирался вам рассказать сам. Судья занимается подобной ерундой! В следующий раз они арестуют меня за то, что я не чищу дымоход раз в месяц!
        - Почему они пристали к моему хозяину? — возмутился подмастерье Филиппа. — В Монреале десятки холостяков. Они всех станут арестовывать? Я тоже холостяк! Стало быть, арестуют и меня?
        - Действие закона распространяется только на некоторых холостяков, — нетерпеливо объяснил Бенуа. — Всем известно, Поликарп, что ты делал предложение нескольким девушкам, и все они тебе отказали!
        - Неправда! — возмутился Карп. — Одной из них я подходил. Неважно, что это была вдова с шестью детьми. Она владела землей возле реки и домом с розовыми ставнями и красной дверью. Стены дома толщиной в два фута и знак, чтобы отпугивать разную нечесть. У нее были деньги и еще один дом и две коровы.
        - У нас нет времени, чтобы слушать тебя. Мы спешим в суд, — заявил Бенуа.
        Но Карп пожелал поставить точки над «и», чтобы его считали таким же нарушителем закона, как и Филиппа.
        - Я мог бы на ней жениться, но не сделал этого, — гнул свое Карп. — Меня не смущало то, что она такая дебелая, и шестеро детей — Тереза, Анжелика, Гуиллам, Генриетта, Бланшфлер и Доминик, самый младший — не остановили бы меня. Я не смог смириться с тем, что она развешивала по всей комнате вонючие пеленки малыша, и я задевал за них лицом каждый раз, когда подходил к двери. Я ей сообщил, что не женюсь, и отдал золотую печатку, принадлежавшую ее первому мужу. Поэтому я остался холостяком, и меня тоже могут привлечь к суду.
        - Поликарп, даже если бы ты отказывал каждой вдове в Новой Франции, они все равно не обратят на тебя внимания, — заявил Бенуа и тихо обратился к Фелисите: — Вам, наверно, понятно, что через вас и вашего преданного друга Филиппа они пытаются навредить семейству ле Мойн и в особенности барону Шарлю.
        Фелисите припомнила трех маленьких сплетниц в школе, сидевших перед ней, и ей страшно захотелось повторить тот самый знаменитый удар ногой. Всю жизнь ее преследуют злобные сплетни, приносящие свои горькие плоды. Если Бенуа прав, то это только начало серьезных неприятностей.
        Подходя к семинарии, где должно было слушаться дело Филиппа, Фелисите увидела множество народа. Горожане торопливо шагали по улицам, и перед зданием собралась огромная толпа. Когда прибыло такое странное трио, по толпе пробежал шепот. Симпатии людей были явно на стороне Филиппа. До Фелисите донеслось:
        - Позор! Какой приятный молодой человек!
        - Скоро они станут нам указывать, когда мы должны ложиться спать и как часто следует мыть ноги!
        Человек с рыжими волосами и сверкающими карими глазами залез на столб и громогласно произнес:
        - Десять лет назад в тюрьму посадили солдата, которого должны были повесить весной, но в тюрьме было настолько холодно, что они его вздернули сразу, заявив, что было бы жестоко позволить ему жить в подобных условиях. Вот и королевскому судье не нравится, если люди живут холостяками, он желает надеть на них хомут брака.
        Судебное помещение было переполнено, но какие-то крепкие молодые люди протолкнули Фелисите внутрь. Один из них подмигнул ей и сказал:
        - Вы имеете полное право находиться здесь.
        Со своего места Фелисите могла видеть только голову и плечи судьи. В отдельности от плотного тела голова выглядела надменной и не производила должного впечатления. Плечи могли бы несколько скрасить неприглядную картину, но всем и каждому было известно, что он заплатил из своего кармана за мантию, отделанную горностаевым мехом на вороте и обшлагах. На стене позади него висела бронзовая доска с латинским изречением.
        - Молодой человек, вы нам не объяснили собственное упрямство, — говорил судья. Его голос звучал очень торжественно, и Фелисите вспомнила, как барон когда-то сказал о нем: «Помпезное старое ничтожество».
        Она не видела Филиппа, но до нее отчетливо донеслось откуда-то справа от возвышения, на котором находились судья и прокурор:
        - Господин судья, брак заключается на всю жизнь, и я волен самостоятельно распоряжаться своей судьбой.
        Фелисите стала пробираться вперед, улыбаясь и шепотом извинясь. Наконец ей удалось занять более удобное место. Теперь ей был виден судья до самых кончиков небольших аккуратных башмаков. Справа виднелся профиль Филиппа.
        - Брак, — резко заявил судья, — это институт, управляемый законом. Филипп Жирар, у тебя нет выбора. Ты не хочешь жениться и тем самым нарушил закон короля. К тому же ты заключил сделку с человеком, который будет торговать с индейцами, а посему тебе грозит суровое наказание.
        Судья медленно обвел глазами переполненный зал, как бы ища поддержки. Он мельком скользнул по Фелисите взглядом, а потом удивленно и внимательно посмотрел на нее. Удостоверившись, что это действительно Фелисите, он криво усмехнулся.
        - Возможно, ты не повинуешься приказам нашего короля, потому что тебе отказала твоя избранница? — спросил он Филиппа. Тот ничего не ответил.
        Судья задал следующий вопрос, не сводя глаз с Фелисите.
        - Должно быть, тебе не стоило метить так высоко? — ответа опять не последовало, и судья возмущенно стукнул кулаком по столу. — Я спрашиваю тебя не для того, чтобы слышать собственный голос, мне необходима информация!
        - Мсье, я не женился по некоторым соображениям. Вот все, что я могу вам сказать.
        Судья нахмурился, но решил зайти с другой стороны.
        - Ты из поместья Лонгей?
        - Да. Я рос в поместье мсье Шарля ле Мойна. Постепенно стало ясно, что судья ненавидит богатое и известное семейство ле Мойн. Он с издевкой спросил:
        - Признайся, ты себя чувствуешь подсудным государственным законам, потому что у тебя влиятельные покровители?
        - Нет, мсье, — ответил Филипп.
        - Меня удивляет, почему знатный дворянин не присутствует здесь, чтобы приказать оставить в покое человека, необходимого ему для тайных дел? — в голосе судьи слышалась насмешка. — Говорят, вы занимаетесь тем, чтобы упрочить благо семейства, и не думаете о процветании нашего государства.
        Судья был страшно доволен тем, что смог публично ужалить семейство ле Мойн и продолжил задавать вопросы на удивление дружелюбным тоном.
        - Собирался ли обвиняемый когда-либо жениться? Возможно, его отказ вступить в брак обусловлен причинами сугубо материального характера? Может быть, его мастерская съела все накопления?
        Слушая, как Филипп тихо и спокойно отвечает на все эти вопросы, Фелисите подумала: «Как ты изменился! В прежнее время ты не позволил бы этому нахалу так унижать себя! Ты боролся за правду изо всех сил! Филипп, милый Филипп! Раньше ты никого не боялся!»
        Судья отбросил ложную симпатию и мрачно уставился на Филиппа.
        - Ты что, собираешься всю жизнь изображать из себя отвергнутого любовника с разбитым сердцем?!
        - Мсье, позвольте спросить! — воскликнула Фелисите.
        Судья очень обрадовался, ибо он формулировал свои вопросы так, чтобы вовлечь ее в обсуждение. Он кивнул и улыбнулся, напомнив Фелисите в этот миг кота, который уже собрался закогтить мышонка.
        - Пожалуйста, мадемуазель. Суд готов вас выслушать. Девушка вышла вперед, чтобы ее было всем хорошо видно. Филипп заволновался и начал говорить:
        - Мадемуазель, не стоит…
        Судья разъярился и приказал ему не мешать свидетелю. Фелисите не сводила с Филиппа глаз и грустно думала: «Филипп, ты ничего не скажешь сам, и мне придется вступиться за тебя».
        - Мадемуазель, что вы желаете нам сказать?
        - Господин судья, желаете ли вы ввергнуть наш город в пучину смятения и хаоса, чтобы люди все время проводили в суде? Возможно, вы хотите, чтобы все пошло прахом?
        Судья нахмурился.
        - Этот… этот вопрос не имеет отношения к делу. Вы мешаете вершить правосудие.
        - Напротив, — заявила Фелисите, — я задала прямой вопрос, и он связан с каждым жителем Монреаля.
        Девушка оглядела зал и увидела, что все присутствующие очень внимательно ее слушают и одобряют смелость.
        - Ни для кого не секрет, что закон о браке давно устарел, и его не применяли более тридцати лет. Всем также известно, что если закон не отменен, на него можно сослаться, как вы и делаете сегодня, господин судья. В таком случае у меня возникает еще один вопрос. Если этот закон действует, остаются в силу и другие законы, изданные в одно время с ним?
        Судья кивнул.
        - Все законы покойного короля действующие.
        - Значит, если опираются на один старый закон, то можно опираться и на остальные законы? — радостно воскликнула девушка.
        Присутствующие принялись изо всех сил поддерживать девушку, и судья долго не мог их успокоить, хотя он громко стучал по столу молотком. Затем судья мрачно посмотрел на Фелисите, схватил металлическую линейку и стал колотить ею по медной табличке.
        - Если шум не прекратится, все тотчас освободят помещение! — заявил он.
        Воцарилась мертвая тишина. Людям было интересно дослушать до конца.
        Судья недовольно заявил Фелисите:
        - Если я захочу, смогу применять старые законы в любое удобное для меня время. Вам все ясно, мадемуазель?
        - Разумеется, но меня этот ответ не удовлетворяет. Я требую, чтобы сегодня вспомнили закон, согласно которому родители должны женить сыновей или выдавать замуж дочерей, иначе им придется платить штраф. Возраст вступления в брак юношей составляет двадцать лет, а девушек — шестнадцать! Господин судья, в городе немало родителей, нарушивших этот закон. А один уважаемый гражданин Монреаля, — она пристально взглянула на судью, и за ней повернули головы все присутствующие в зале, — имеет трех незамужних дочерей — девятнадцати, восемнадцати и семнадцати лет… Судья побагровел и грубо оборвал девушку:
        - Упомянутый отец все, наверняка, сделал, чтобы выдать замуж своих дочерей.
        - Господин судья, мы все на это надеемся, — ласково ответила Фелисите, — потому что он уже трижды нарушил закон, и ему придется худо, если вновь станут опираться на старые законы. Вы со мной согласны?
        Судья насупил брови и не ответил.
        - Теперь, господин судья, мне хотелось бы упомянуть о лицензии-разрешении держать домашних слуг. Существует положение, по которому все граждане, имеющие домашних слуг, должны приобретать соответствующую лицензию или платить штраф. Я знаю, господин судья, что у вас тоже есть слуга. Я не спрашиваю, имеется ли у вас лицензия, потому что было бы несправедливо выделять только одного человека, если нарушителей этого закона множество. Я точно знаю, что более двадцати лет в городе не покупались подобные лицензии. Если я ошибаюсь, прошу вас меня поправить!
        Судья с такой злобой глядел на Фелисите, что она должна была испугаться. Но девушка пошла дальше.
        - По приказу его величества короля Людовика XIV сумму в двадцать ливров обязались выплатить молодому человеку, женившемуся в двадцать лет, и девушке, если она выходила замуж в шестнадцать, — она обратилась к людям, находившимся в зале. — Кто из вас вступал в брак в этом возрасте?
        Послышались крики: — Я! Я! И я!
        - Но никто не получил двадцати ливров! Друзья мои, я предлагаю отправить королю петицию и потребовать, чтобы вам сейчас заплатили причитающиеся деньги. Хотя закон не применялся уже более тридцати лет!
        В зале раздался страшный шум, и судье вновь пришлось воспользоваться линейкой.
        - Теперь, что касается остальных выплат, — продолжила Фелисите. — Если в семье десять детей, то по существующему положению им должны платить пенсии из денег, посылаемых в Канаду его величеством. Это составляет триста ливров в год! Более того, если в семье двенадцать детей, сумма увеличивается до четырехсот ливров в год! Мне хотелось бы узнать, сколько казна задолжала многодетным семьям Монреаля, если этот закон действующий? Мсье судья, представьте себе сотни людей, стоящих у ваших дверей и требующих деньги, если вы по-прежнему ссылаетесь на старые законы!
        Правительство Новой Франции обанкротится и придется закрывать суды, потому что никто не станет платить королевским судьям.
        В зале поднялась буря негодования. Судья напрасно колотил линейкой. Затем он сделал знак судебному исполнителю, стоявшему у входа. Тот вытащил изо рта незажженную трубку, ибо в зале судебных заседаний не позволялось курить, и широко распахнул двери.
        - Все сейчас покинут зал! — заорал судебный исполнитель. Его никто не услышал, но все поняли, что он имел в виду, и в зале воцарилась тишина.
        Судья довольно долго размышлял над тем, что предпринять. Наконец он с отвращением заявил:
        - Дело Филиппа Жерара считается закрытым, — и поднялся с кресла.
        Бенуа удалось протолкаться в зал суда, и он с интересом следил за происходившими там дебатами. Увидев Фелисите и Филиппа, покидавших вместе зал суда, старый законник покачал головой, и подумал: «Эта девушка слишком хороша для сынка де Марьи!»
        Даже зимним днем пляс д'Арме, служившая для города рынком, кишела людьми. Они стояли группками, о чем-то спорили и бурно жестикулировали. Через площадь проносились сани с колокольчиками, и кучера громко кричали и погоняли лошадей. В тавернах стоял шум и гвалт, и когда открывались двери, оттуда доносились дразнящие запахи.
        Фелисите и Филипп, не обращая ни на кого внимания, направились в сторону рю Се-Пол. Они долго молчали, а потом Филипп заметил:
        - Судья не на шутку обозлился.
        - Ну и что? Это отвратительный, злобный старик! К тому же он несправедлив. Надеюсь, что ни одна из его дочерей никогда не выйдет замуж!
        - Ты очень смелая, и я тобой любовался.
        Они долго шли до часовни и, не сговариваясь, вошли внутрь. Там были люди, стоявшие на коленях перед святынями, и старый сутулый священник. Фелисите и Филипп уселись на заднюю скамью. Потом молодые люди преклонили колени, перекрестились и потупили головы к молитве.
        Через несколько минут Фелисите прошептала, не поднимая глаз.
        - Филипп!
        - Да, Фелисите?
        - Я должна тебе кое-что сказать.
        Она оставалась в том же положении. Так было легче говорить неприятные вещи, но девушка не могла подыскать правильные слова.
        - Филипп, мне придется выйти замуж…
        Юноша долго был недвижим, и Фелисите подумала, что, возможно, он ее не расслышал, но потом он ответил голосом, в котором звучала безнадежность.
        - Я знал, что такое когда-нибудь случится! А теперь все произойдет очень быстро.
        Дверь открылась, и пламя свечей затрепетало. Молодые люди подождали, пока мимо них пройдут верующие.
        - Кто этот счастливчик?
        - Сын де Марьи. Я выйду за него летом в Париже.
        - Сын де Марьи!
        Казалось, он хотел еще что-то добавить, но после длинной паузы передумал и снова потупился.
        Старый священник шаркал ногами, идя с закрытыми глазами вдоль прохода. Он остановился возле них и шепотом предупредил:
        - Никакой болтовни, молодые люди. Сюда приходят для молитв и преклонения, а не для разговоров.
        Они могли бы объяснить ему, что пришли в часовню помолиться и вместе прочитать бесчисленное количество раз общую молитву, поскольку в будущем им уже не придется ее читать вдвоем. Но они просто встали и вышли на улицу.
        Фелисите и Филипп остановились у кропильницы, не в силах расстаться. Им следовало много сказать друг другу, но они молчали. Да разве можно было что-то объяснить обычными словами! Молодые люди, наверно, так и распрощались бы, если бы Фелисите не нарушила молчание:
        - Ты помнишь, как когда-то я сказала, что если семейству ле Мойн понадобится помощь, то даже девушка вроде меня должна быть готова помочь им любым способом.
        - Помню, — Филипп принужденно улыбнулся. — Значит, ты собираешься помочь им таким способом?
        - Да, Филипп, — шепнула она ему. Они долго молчали.
        - Я решил бросить все и отправиться в Луизиану. Возможно, принесу там какую-то пользу, — заявил Филипп.
        - Я уверена, — девушка с трудом находила нужные слова, — тебе там будет лучше.
        И тут они простились. Фелисите повернула направо, а Филипп — налево.
        Глава 14
        Завтрак был почти готов, когда Филипп вернулся с прогулки к пристани. Он никогда больше не проходил мимо дома на рю Сен-Пол. С тех пор как они расстались с Фелисите после молитвы в маленькой часовне, юноша ее не видел.
        Филипп огляделся, испытывая удовлетворение. Так бывает, когда покончишь с трудным делом. Комнаты опустели, и в углу лежали его вещи и вещи Бонне, запакованные в парусину.
        - Завтра на рассвете! — объявил он Бонне, стоявшему с куском мяса в руках и вилкой.
        Карп Бонне грустно взглянул на него и кивнул.
        - Хозяин, я надеюсь, что мы не совершаем ошибку. Есть ли незамужние женщины в Луизиане? Вы говорили об этом? Но хватит ли их мне?
        Филипп собирался ему объяснить, что его это абсолютно не интересует, но потом вспомнил то, что с ним случилось во время прогулки.
        - Карп, я сегодня видел приведение.
        Здоровый глаз его помощника стал огромным и круглым, а вилка упала в сковородку.
        - Это был дух мсье Жан-Батиста, — продолжил Филипп серьезно. — Призрак, потому что он не мог находиться в Монреале. И еще, Карп. Клянусь, что узрел его примерно полчаса назад.
        - Но он, наверно, умер, — испуганно заявил Карп, — как мсье Д'Ибервилль.
        - Он стоял на пляс д'Арме и оглядывался вокруг. Естественно, постарел и поседел. Но я не мог ошибиться. Это был мсье Жан-Батист. У него было то же выражение лица и та же походка.
        Карп покачал головой.
        - Нет, нет, хозяин, вы обознались. Только месяц назад до нас дошли слухи, что он снова стал губернатором. Если он все 'еще жив, то должен трудиться на своем посту.
        - Привидение умеет откашливаться и нюхать табак? — поинтересовался Филипп. — Неужели оно может достать из кармана кусок сушеного мяса и начать его жевать? Кажется невозможным, чтобы он был в Монреале, в то время когда все семейство находится в замке, но я уверен, что видел его, и что он жив. Скажу тебе больше: он не хочет, чтобы кто-нибудь знал, что он здесь. Поэтому тебе лучше держать язык за зубами.
        Карп сильно обиделся и спросил:
        - Хозяин, я вам не подхожу?
        После завтрака, когда они продолжали обсуждать виденное Филиппом, хозяин еще раз прошелся по комнатам, чтобы убедиться, что он ничего не забыл. Филипп нашел несколько деревянных фигурок, вырезанных им после того, как он очутился в Монреале. Они стояли в ряд на подоконнике его спальни и изображали солдат, священников, крестьян. Некоторые из них были раскрашены, а другие сохраняли естественный цвет. Казалось, они грустили, потому что их оставляли тут.
        Филипп переводил взгляд с фигурки на фигурку. Кое-какими он мог бы гордиться, но про остальные подумал: «Я не очень талантлив».
        Он собрал все скульптурки и понес их к мусорной корзине.
        - Теперь у меня для этого не останется времени, — сказал он, выбрасывая фигурки, — даже если бы я был талантлив, я не стал бы заниматься подобной чепухой. Но меня Бог не наградил талантом.
        Филипп словно разучился улыбаться, и на его лице застыло серьезное выражение. Карп привык к его улыбкам и шуткам, к веселому посвистыванию во время работы, а теперь никак не мог понять, в чем тут дело. Филипп сильно изменился.
        - Хозяин, вам не хочется покидать Монреаль, — заметил подмастерье, убирая со стола. — Неужели вы передумали?
        - Нет, нет! Я хочу отсюда уехать. Бог тому свидетель!
        - Наверно, все дело в том, что мадемуазель Фелисите выходит замуж во Франции?
        Филипп так сурово уставился на подмастерье, что тот смешался и замолчал.
        - Запомни, Карп, мы никогда не станем обсуждать эту тему, — сурово заявил Филипп. Сам он подошел к корзине с мусором и начал торопливо искать что-то среди выброшенных фигурок. Вещь была незакончена, но глядя на нее, каждый сказал бы, что мастерство Филиппа растет. Он держал фигурку на ладони и внимательно рассматривал ее. Это был бюстик Фелисите.
        - Я сохраню его и закончу работу по памяти, — решил Филипп.
        Это будет совсем несложно. Ее облик навеки запечатлен в его душе. Почему он решил, что может выбросить память о ней? Он никогда не расстанется с фигуркой. Она — единственное, что у него осталось!
        Барон осторожно постучался в дверь будуара жены. Он понимал, что ему лучше сюда не заходить, и, переступив порог, увидел, что в комнате кипит работа. Баронесса сидела в углу на кресле с прикрытыми покрывалом коленями, хотя на улице ярко светило майское солнце. Она что-то оживленно обсуждала с женщиной, напоминавшей пухлую подушечку для иголок и булавок. В руках модистки были охапки роскошных материй — атлас, парча, кружева, тафта. Фелисите находилась в глубине будуара, одетая в скромную белую полотняную рубаху до пят. Руки у нее были обнажены. На стуле рядом лежали перчатки, которые полагалось одевать с платьем с короткими рукавами. Перчатки были светло-серого цвета из мягчайшей замши и очень длинные. Их можно было зашнуровать легкомысленными розовыми тесемками с кисточками. Стол посреди комнаты был уставлен башмаками. Их было не менее дюжины, разных фасонов и расцветок, напоминающих забавных зверюшек. Там были изящные башмачки из тончайшей кожи белого и коричневого цветов, индейские мокасины, украшенные яркими бусинами. Некоторые были вышиты ярко-синим шелком, отделаны нитью желтого цвета со
шнурками с кисточками. У всех башмаков были красные каблуки, — мода, господствовавшая целое столетие.
        - Я с вами не согласна, мадам Фруто, — говорила баронесса, — венецианские кружева будут плохо смотреться в фалдах. Нет, они для этого не подходят. — В эту минуту она обратила внимание на стоявшего в дверях мужа. — Шарль, что ты хочешь?
        - Мне надо сказать тебе, дорогая, пару слов. Вздохнув, баронесса поднялась с кресла. При ходьбе она опиралась на трость. Никто из докторов был не в силах облегчить ее ревматизм. Сама баронесса думала, что ей могут помочь только парижские врачи, и тогда она сможет ходить быстро и легко, как юная девушка. Она никогда не говорила об этом мужу, опасаясь, то он отошлет ее в Париж. В вестибюле барон прошептал жене:
        - У нас нежданный гость.
        - Дорогой, я не люблю сюрпризов. Кто он? Шарль ле Мойн улыбнулся.
        - Я не могу упомянуть его имя, так как об этом может стать известно нашим врагам, — барон продолжал шептать. — Он в восточной башне.
        Когда они появились в комнате, гость низко поклонился. Он сидел у стола на кресле, которое могло бы подсказать баронессе, кто же был этот человек.
        Она его не сразу узнала. Умные глаза, высокий, худой. И хотя выглядел он усталым и обеспокоенным и у него сильно поседели волосы, порой производил впечатление достаточно молодого человека.
        Баронесса заспешила к нему изо все сил, не обращая внимания на боль в суставах.
        - Жан-Батист! — радостно воскликнула она. — Это ты! Какое счастье! Это просто чудо! А Шарль меня не предупредил. Разве так можно обращаться с бедной больной женщиной!
        Де Бьенвилль горячо поцеловал ее руки. Затем обнял баронессу и прижался к ней щекой.
        - Дорогая сестра, вы как всегда очаровательны. Я о вас часто вспоминал. И никогда не забуду, как вы были ко мне добры!
        - Я уже не та, Жан-Батист, — вздохнула баронесса, — я не молода и постоянно испытываю боль и страдания. — Она тихо заплакала, уткнувшись ему в плечо. — Ты — губернатор новой колонии и стал мудрым и известным человеком. Где твой лавровый венок? Дорогой мой Жан-Батист!
        - Для меня ты остался прежним, — объявил барон, пожимая руку брата. — Прошло двадцать лет после твоего отъезда! Двадцать лет! Чтобы написать только одну страницу в книге истории, требуется слишком много времени.
        - Но почему, — спросила баронесса, осушая слезы платочком, — ты приехал тихо и незаметно, как тать в нощи? Почему вынужден скрываться? Я ничего не понимаю.
        - Наверно, я смогу тебе все объяснить, — ответил мсье Шарль, — но сначала надо устроить тебя поудобнее. — Он взял подушечку и положил ее под спину баронессе. — Жан-Батист не должен обнаруживать себя здесь, иначе регент и мсье Ло станут на него злиться за то, что он оставил свой пост.
        Де Бьенвилль утвердительно кивнул.
        - К счастью, вверх по реке начались волнения индейцев, — заметил он. — Я сказал, что отправляюсь с инспекционной поездкой. Меня все считают храбрецом, потому что я взял небольшое сопровождение, — Жан-Батист улыбнулся. — Мы ехали очень быстро. Нам пришлось проделать весь путь в рекордные сроки, чтобы не вызвать подозрений.
        - Твой обратный путь будет пролегать по течению реки, и это тебе поможет, — заявил барон.
        - Нам придется скакать днем и ночью, потому что по дороге мне надо утихомирить индейцев. Я взял с собой только канадцев, потому что остальным не верю.
        - Жан-Батист, что привело тебя сюда? — спросила баронесса. — Для чего ты так сильно рисковал?
        Де Бьенвилль изменился в лице и стал очень серьезным.
        - Баронесса, у меня есть веские причины. Могу привести хотя бы одну. Мне следовало вернуться! Я пробыл на юге двадцать лет… Отрезанный от всего мира. Ничего не видел и не слышал. Мне было необходимо снова взглянуть на наши горы и на холодные синие воды реки Святого Лаврентия. Хотя бы несколько часов побыть среди людей Новой Франции. Я жаждал увидеть башни Лонгея и посидеть за столом с моими братьями! — он начал расхаживать по комнате. — Я был слишком долго вдали от дома, и это ранит мою душу. Мне необходимо было возвратиться, чтобы укрепить свою веру!
        После этого признания некоторое время все молчали. Затем барон улыбнулся и промолвил:
        - Могу привести еще одну причину. Ты долго пребывал в неведении.
        - Шарль, ты прав. Я до сих пор в неведении. Я получаю официальные инструкции, но понятия не имею, какие политические силы правят Францией. У меня возникло подозрение, что среди советников регента есть люди, желающие провала планов господина Ло. Боюсь, они станут мне во всем препятствовать. Я не знаю, кому можно доверять, а кому — нет. Самое главное, что у меня нет возможности это выяснить. Каждое отправленное мною письмо вскрывается и прочитывается, то же самое проделывают с письмами, которые идут ко мне. Я прибыл сюда, Шарль, чтобы наладить обмен информацией. Не мешает наладить отправку писем, чтобы я не оказался в положении карточного игрока, не знающего правил игры.
        Барону стало не по себе.
        - Это моя вина, — заявил он, — я должен был предусмотреть твои трудности. Будет не сложно посылать письма с помощью членов команд судов. Мне надобно тщательно следить за обстановкой во Франции, а потом сообщать тебе об этом.
        Де Бьенвилль вернулся к столу и занял свое место. Он уже оправился от вспышки гнева и выглядел очень усталым. Жан-Батист взял в руки чашечку кофе и сделал глоток.
        - Вы даже не можете себе представить, дорогие мои, что значит выпить кофе впервые за двадцать лет! — он допил кофе и немного приободрился. — Шарль, я приехал сюда не только затем, чтобы узнать последние политические новости. Я намерен требовать деньги, провиант, людей. Ни одно письмо не даст вам реальной картины существующего положения. Мы на грани катастрофы! Если я сниму сюртук, вы увидите, что у губернатора Луизианы на панталонах огромные заплаты!
        - Я постоянно посылаю тебе деньги, — начал защищаться Шарль.
        - Шарль, я не стану жаловаться. Ты всегда как по волшебству где-то достаешь деньги. Но сейчас нам не поможет обычное волшебство. Нам нужно чудо!
        Жан-Батист поднялся и встал перед братом и его женой. Он страстно жаждал, чтобы его правильно поняли.
        - Шарль, они прислали нам из Франции человеческие отбросы и от них мало толка. Женщины немного лучше мужчин, но среди них нет настоящих борцов. Мужчины все как один неудачники, неумехи и лентяи. Глядя на них, во рту становится кисло, как от незрелого винограда. Шарль, — возмущенно заявил Жан-Батист, — я приехал за лучшими людьми, воспитанными и взращенными в Новой Франции, — мельниками, пекарями, строителями, фермерами. Рабочие руки требуются очень срочно, чтобы пахать землю, возводить дома для нытиков и лодырей, которые прибудут к нам в будущем году!
        Барон попытался ему ответить, но брат никак не мог остановиться:
        - Надо как можно быстрее построить город в излучине реки, там, где советовал Пьер. Шарль, это идеальное место. Если я получу необходимую помощь, через несколько лет там будет стоять великолепный город. Пока у меня есть только земли и название. Звучит, словно музыка — Новый Орлеан! Тебе оно нравится?
        Де Бьенвилль проснулся, когда первые лучи солнца коснулись его лица. Он потянулся и сел в постели.
        Сначала Жан-Батист решил, что находится в своем доме в форте Сен-Луи де Мобил. Потом понял, что сейчас он в башенной комнате в Лонгее и почему-то разволновался. Между ним и его домом простирались сотни миль, и это огромное расстояние ему придется преодолеть на лодке. Сможет ли он вернуться до того, как возникнут подозрения и люди поймут истинную причину его отсутствия?
        Отбросив эти мысли, он подошел к окну в алой рубахе, которую нашел в своем старом комоде, и осторожно выглянул наружу. Жан-Батист был поражен тем, что общинный выгон рядом с замком стал таким огромным. Лес отступил, и поэтому не стоило волноваться по поводу внезапного нападения индейцев. Деревья уже начали зеленеть — приближалось теплое время года. Как жаль, что он не может покинуть эту комнату! Ему страстно захотелось пройти по землям поместья, отыскать старых друзей, выслушать последние сплетни и новости Лонгея и просто поболтать с близкими людьми.
        Анри, слуга, которому доверили тайну, принес ему кофе и пожаловался:
        - Пять раз я подходил к двери, а вы все еще спали, и мне пришлось пять раз готовить свежий напиток.
        Жан-Батист развалился в кресле и начал смаковать кофе.
        - Анри, это просто чудо. Порой мне кажется, что нам больше всего нужны в жизни разные пустяки. И первая чашка кофе по утрам гораздо важнее, нежели удовлетворение твоих амбиций.
        - Десять братьев ле Мойн, — ответил слуга. — Что хорошего, что вас так много! Мы вас никогда не видим. Мсье Шарль навещает нас один или два раза в год. А остальные? Они то тут, то там… везде. Так что вместо десяти человек мы иногда видим одного.
        - Ты забываешь, Анри, — заметил Жан-Батист серьезно, — что нас осталось всего четверо.
        - Но давным-давно вас было десять, и дела обстояли точно так же. Вас вовек не бывает дома. Как только вы слегка подросли, вас послали во Францию на учебу. А когда вы возвратились назад, вы отправились сражаться с индейцами.
        Жан-Батист кивнул.
        - Ты прав, Анри. Наше семейство не может сидеть на месте, — он поставил чашку на стол и поднялся. — В доме очень тихо. Где твой хозяин, Анри?
        - Он и мадам отправились по делам на санях, у которых сменили полозья на колеса.
        - А подопечная моего брата?
        - Она здесь, в салоне, мсье Жан-Батист, и с ней модистка из Монреаля. Господи, что творится в комнате! Кругом ткани, перья, нитки, тесьма и разная отделка! Там даже стоит манекен для примерки. Мадам едва уговорили поехать с мсье Шарлем. Они там постоянно о чем-то болтают и все обсуждают! — Анри усмехнулся. — Святая Дева Мария, если я посмею туда заглянуть, мне откусят голову!
        Де Бьенвиллю очень хотелось посмотреть на дочь некогда очаровавшей его красавицы. Но сейчас ее облик почти изгладился из его памяти. Он решил рискнуть и заглянуть в салон. Но по зрелым размышлениям вспомнил о тайнике…
        Собираясь строить замок, Шарль ле Мойн пожелал, чтобы в нем повторялись архитектурные детали, присущие всем великолепным замкам Франции, — красивые круглые башни и высокие крепостные стены, прекрасные балюстрады и чудесные слуховые окна. Его здорово злило, что из-за оборонных целей он не сможет воплотить все свои желания. Однако он настоял, чтобы построить тайник со смотровой щелью. Над салоном находилась маленькая ниша, из которой можно было наблюдать за тем, что происходило внизу, через небольшую щель. Ниша была настолько тесной, что если вы находились там, то не могли даже пошевелить руками.
        Жан-Батист тотчас же двинулся к ней. Он плотно прижался лицом к отверстию и увидел то, о чем ему говорил Анри. Столы и стулья были завалены отрезами материй. Пышная модистка занималась примеркой и без умолку говорила:
        - Мадемуазель, прошу вас, не двигайтесь! Нет, нет, нет! Вот так!
        Жан-Батист разглядел девушку и замер, словно громом пораженный.
        Фелисите примеряла белое платье с квадратным вырезом и рукавами до локтя. Модистка стояла перед ней на коленях и прикалывала платье. Пять рядов, собранных в сборку, ленты с бантом посредине. Девушка небрежно заколола на макушке волосы, и казалось, что она только что вышла из ванны. У Фелисите было хорошее настроение и до Жан-Батиста донеслись ее слова:
        - Мадам Фруто, что случится, если ленты не прикрепить на равном расстояние друг от друга?
        У де Бьенвилля были весьма размытые понятия о женской красоте: личико в виде сердечка, трепещущие ресницы и глаза, напоминающие темные озера, в которых тонули отчаявшиеся поклонники. Он не заметил ничего подобного у девушки, которой примеряли белое платье. Обладательница стройной фигурки ничуть не походила на созданный им идеал, но он сразу начал ею восхищаться. Ее глаза были ясными, а взгляд — открытым. Ресницы — длинные, но они не трепетали. Чертами лица она напоминала камею и, судя по всему, никогда не пользовалась помадой и румянами. Так же ей не надо было подчеркивать свою красоту мушками, столь модными в то время. Фелисите так сильно отличалась от своей матери, что он начал сомневаться в том, что она и вправду ее дочь.
        Модистка действовала быстро и решительно. Заметив, что на Фелисите плохо сидит юбка, она резко стащила ее с девушки, и тут Жан-Батист увидел, что у Фелисите есть еще много других достоинств.
        Он понимал, что ему не следует больше подсматривать, и вообще не надо было сюда приходить. Молодой губернатор Луизианы выбрался из тайника и аккуратно задвинул на место панель, стараясь не производить шума.
        Весь замок был уже на ногах, и де Бьенвилль решил не покидать комнаты. Он ходил из угла в угол, чувствуя себя очень неуютно в заточении. Вдруг раздался стук в дверь. Он осторожно открыл ее — на пороге стояла Фелисите.
        - Мсье Шарль задерживается, — сказала она, поклонившись. — Жорж Катен, арендатор, находится при смерти. Мсье Шарль очень хорошо к нему относится и решил его навестить.
        - Старик Катен собирался в могилу уже двадцать лет назад, — заявил Жан-Батист. — А вы, наверно, Фелисите Хеле?
        - Да, мсье Жан-Батист.
        - Не желаете войти? Вам, наверное, говорили, что мне нельзя показываться людям, и я вынужден сидеть тут.
        Девушка вошла в комнату, прикрыв за собой дверь, но продолжала держаться за дверную ручку. На ней было простенькое синее платьице с широкой юбкой, и она выглядела совсем молодой.
        - Мсье Жан-Батист, вам что-нибудь нужно? Меня попросили вам во всем помогать.
        - Спасибо. Мне очень хочется побродить по Лонгею и поговорить со старыми друзьями, — он внимательно посмотрел на девушку, а потом внезапно произнес: — Фелисите, я знал вашу мать.
        - Я… мне об этом известно.
        - Я был отчаянно в нее влюблен. Настолько сильно, что Шарль, в чьи планы не входила моя ранняя женитьба, был вынужден все поломать и вмешаться в наши отношения. Наверняка это удалось ему без труда. Увлечение было только с моей стороны.
        - Мсье Жан-Батист, я давно об этом наслышана. На мой взгляд, матери не стоило возвращаться во Францию.
        - Я думал то же самое сначала. Позже я понял, что у нее была голова на плечах.
        - Вы меня узнали бы, если бы вам не сказали, кто я такая? — взволнованно спросила Фелисите.
        - Вы не похожи на свою мать. Однако я увидел вас и вспомнил, как она выглядела. Понимаете, мадемуазель, память с годами подводит, даже в отношении прежде любимых вами людей. У меня в душе остался смутный образ вашей матери. Но вдруг вы резко подняли голову, как это делала она, и перед моим внутренним взором снова возник ее облик!
        - Странно, что я напомнила вам о моей матери, если вы говорите, что между нами нет никакого сходства.
        Де Бьенвилль вспомнил прошлое и слабо улыбнулся.
        - Никогда не забуду, как увидел ее в первый раз. Она выходила из церкви, и я сразу в нее влюбился. На ее лицо упала капля дождя, и она вскинула голову точь-в-точь как вы только что, — Жан-Батист неожиданно пришел в себя. — Теперь, когда я вспомнил ее лицо, могу сказать, что вы с ней кое в чем схожи. Она была темноволосой, а у вас светлые волосы. У нее — темно-карие глаза, а у вас — серые. Но у обеих одинаковый овал лица и форма рта.
        У Фелисите сверкали глаза.
        - Мсье Жан-Батист, я так счастлива, что немного напоминаю мать!
        - Фелисите, вы должны быть счастливы тем, что являетесь сами собой. Мне не хотелось, чтобы вы выглядели по-иному.
        Он не собирался больше вспоминать о своей романтической встрече с матерью, но она спросила:
        - Пожалуйста, расскажите мне еще о том, как она выходила из церкви.
        - Вряд ли я что-то смогу добавить.
        - Что на ней было надето? Он попытался вспомнить.
        - Плащ с капюшоном. Запамятовал, какого он был цвета, но я решил, что она была прекрасно одета. Она отошла от церкви, не желая попасть под дождь, и я последовал за нею.
        - Естественно, мсье Жан-Батист.
        - Дождь начался почти сразу, и она накинула капюшон на голову и побежала. Меня поразило, как грациозно она двигалась.
        - И вы продолжали ее преследовать?
        - Конечно. Я был в таком состоянии, что сопровождал ее до самого дома, куда она поспешно вбежала. Мне кажется, что она меня не заметила, и я промок до костей, когда наконец возвратился домой.
        - Если бы вы были более решительным, — девушка покачала головкой. — Вам следовало, несмотря ни на что, жениться на ней, и тогда я стала бы вашей дочерью. Разве я не права?
        - Отчего же?
        - Я была бы очень довольна.
        Жан-Батист сомневался в том, что ему все это пришлось бы по душе. Сейчас, снова повстречав Фелисите, он почему-то засомневался, что испытывает к ней отцовские чувства. После того как Фелисите ушла, он начал размышлять о ее будущем браке, о котором Шарль упомянул в одном из своих писем. Ему стало не по себе, когда он понял, что его не радует подобная перспектива.
        Днем он обсуждал с Шарлем дела, приведшие его в замок, но мысли о Фелисите постоянно отвлекали его от обсуждаемых тем.
        - Шарль, — наконец заявил Жан-Батист, — я не одобряю брак, который ты собираешься навязать Фелисите.
        Барон ответил не сразу.
        - Мне самому все это не очень нравится, но, к сожалению, таково одно из условий сделки.
        Де Бьенвилль покраснел — ему стало кое-что ясно.
        - Сделка? Господи, Шарль, на что ты намешаешь?
        Барон решил все ему рассказать, но, увидев какое впечатление произвели его слова на брата, заколебался, де Бьенвилль явно волновался.
        - Значит, ради того, чтобы я оставался губернатором Луизианы, бедная девушка должна выйти замуж, и, возможно, брак ее окажется неудачным! — воскликнул Жан-Батист.
        - Я предпочитаю объяснить все по-иному, — быстро прервал его барон. — Существует только один человек, хорошо знающий страну и народ, который может занять пост губернатора. Это делается не для того, чтобы потрафить твоим и моим амбициям. Колония должна процветать, а весь континент за рекой — стать частью Франции. Жан-Батист побледнел.
        - Шарль, у нас еще есть время — она пока не замужем.
        - Тут ничего нельзя поделать! Они выполнили свои обязательства… Ты — губернатор Луизианы, и теперь наш черед держать слово. Все очень непросто. Буду с тобой откровенен — мне тяжело собрать для нее подходящее приданое. Тебе интересно узнать, сколько денег требует де Марья?
        - Нет! — заявил Жан-Батист. — Мне неприятно вообще говорить об этом. Для меня есть один выход — я подам в отставку. Шарль! Неужели такое очевидное решение не приходило тебе в голову? Если я уйду со своего поста, ей не придется выходить замуж за этого человека!
        - Да, ты можешь подать в отставку, — сказал барон и покачал головой, но я бы тебе не советовал. Когда ты немного придешь в себя, то поймешь, что личные интересы не должны преобладать над общим делом. Слишком многое поставлено на карту. Это империя, Жан-Батист! Империя для Франции!
        Наступила тишина. Жан-Батист понимал, что Шарль был прав. Что значит судьба одного человека, если речь идет об общем благе! Странная и прекрасная страна, куда его завлек за собой Д'Ибервилль, вошла в его плоть и кровь, и он не будет счастлив вдали от нее.
        - Согласен, — наконец сказал он. — Мы не должны бросать начатое на полдороге. Но почему бедной девушке выпала самая трудная ноша?
        Молодой губернатор опять проспал, и его разбудил голос Фелисите. Он доносился с внутреннего двора, и, осторожно пробираясь к окну, Жан-Батист слышал, как девушка смеялась. Она разговаривала со стариком с седыми тонкими волосами, сидящем на стуле рядом с кузницей. Фелисите сразу увидела Жан-Батиста и очень растерялась, а потом укоризненно покачала головой. Жан-Батист быстро помахал ей рукой и отошел от окна.
        Через несколько минут раздался осторожный стук в дверь, и Фелисите принесла ему завтрак. На подносе стоял кофейник с горячим шоколадом и свежеиспеченный хлеб.
        - Доброе утро, — сказала девушка. — Мне пришлось схитрить, чтобы вы не остались без завтрака. Я сказала кухарке, что этот завтрак для мадам баронессы.
        - Мне вдвойне приятно.
        Девушка поставила поднос на столик, а потом недовольно взглянула на него.
        - Мсье Жан-Батист, вам надо поостеречься. Слуги уже начали вовсю болтать, что в замке появилось привидение. Им мерещатся шаги и лица, которые появляются в окнах и сразу исчезают. Мне об этом рассказывал трубочист как раз в тот момент, когда я увидела вас.
        - Значит, это наш старый трубочист? — Жан-Батист страшно удивился. — Я его запомнил сильным малым, бывшим воякой, который носил белый мундир, когда желал покрасоваться. На мундире выгорели красные знаки отличия, но мне его владелец казался по крайней мере маршалом Франции.
        - Это было двадцать лет назад. Старик настолько ослабел, что его выносят на руках в кресло и постоянно следят за тем, чтобы он не находился в тени. Гиацинт говорит, что старика следовало бы привязать к креслу, чтобы его не сдуло ветром.
        - Неужели он тоже верит в то, что в замке завелось привидение? — улыбнулся губернатор.
        Фелисите покачала головой.
        - Нет, он для этого слишком мудр. Трубочист понял, в чем тут дело, и сказал мне, что в замке гостит визитер с юга.
        - Молодец, — де Бьенвилль с аппетитом принялся за завтрак. Его обоняние дразнил запах свежего хлеба. — Жаль, что у него не хватит сил, чтобы подняться по лестнице. Мне хотелось бы поболтать с ним.
        Фелисите собралась покинуть комнату, и широкие юбки восхитительно зашуршали, но в эту минуту Жан-Батист позвал ее. Он поставил чашку на стол и отставил тарелку с хлебом, показав, что хочет с ней поговорить.
        - Фелисите, вы хотите вступить в брак с человеком, которого подыскал для вас мой брат?
        Для нее этот вопрос был неожиданным, и она сильно покраснела. Но ответила по обыкновению откровенно.
        - Порой меня пугают мысли о том, что придется отправиться во Францию и выйти замуж за незнакомого человека, и мне… хочется бежать куда глаза глядят. Мсье Жан-Батист, вы не думаете, что это естественная реакция в данных обстоятельствах? Подобные браки не редкость в наше время, и, наверное, многие невесты испытывают те же чувства. Мне рассказывали, что такие браки бывают вполне счастливыми…
        - Кто вам сказал это? Шарль? Фелисите заколебалась.
        - Да, мсье Шарль. Но я не всегда поддаюсь панике. Иногда я говорю себе, что обладаю здравым смыслом и смогу…
        - Шарль отметил, что вы хорошо руководите людьми и аккуратно ведете дела, — де Бьенвилль не сводил с нее взгляда. — Он мне также сказал, что вы любите Филиппа.
        Фелисите касалась рукой ручки двери. Она не потупилась, не высказала ложной девичьей скромности и просто ответила:
        - Да, мсье Жан-Батист.
        Губернатор заговорил очень взволнованно.
        - Я против задумки Шарля. Не стоило вовлекать вас в наши дела. Мне стыдно смотреть вам в глаза, понимая, на какую жертву вы пошли ради меня.
        - Мы все идем на жертвы. Мсье Жан-Батист, вы принесли самую большую жертву.
        - Меня злят выдумки Шарля. Я вновь стану губернатором, можно сказать, благодаря вам, и меня этот факт восстанавливает против брата. Но я уверен, что он был прав насчет вашего детского романа с Филиппом. Вы не были бы счастливы в этом неравном браке. По словам Шарля, вы достойны лучшего.
        Фелисите открыла дверь.
        - Мсье, мне пора идти.
        Днем Фелисите опять пожаловала с подносом. На нем стояло множество тарелок, и Жан-Батист поспешил, чтобы помочь ей. Он неловко толкнул поднос, и немного супа пролилось.
        - Вы, наверно, очень голодны, — заметила девушка. Фелисите не сразу отпустила поднос, — возможно, она боялась, что он его не удержит, и они некоторое время глядели друг другу в глаза, держась за поднос.
        - Вы правы, я голоден, — сказал Жан-Батист, — но меня гложет не физический голод, Фелисите. Вы, должно быть, знаете, что существует разного рода голод и жажда.
        - Это правда, — ответила девушка, кивая. — Мсье Шарль ест очень мало, и мне кажется, что у него аппетит к свершению великих дел. Вероятно, у вас то же самое?
        - Видимо, так. Но кроме этого…
        - Хватит. Ваша еда остынет, а я принесла вам столько вкусных блюд. Во-первых, рыбный суп. Во-вторых, рагу. Кухарка старалась изо всех сил, и я должна напомнить баронессе, чтобы она не забыла поблагодарить женщину, хотя мадам даже не попробует этот обед.
        Девушка ставила на стол поднос, а Жан-Батист так и не отвел от нее взгляда. Тогда Фелисите отодвинула кресло и предложила ему занять место за столом. Он сел и предложил девушке сесть рядом.
        - Мне так не хватает местных новостей, — заявил Жан-Батист, — может, вы расскажете о старых друзьях?
        Пока де Бьенвилль ел, она поведала ему о людях, живущих в Лонгее: старике Крикинхеде и Поликарпе Бонне, законнике Бенуа и тетушке Сулетте. У Фелисите было чудесное чувство юмора, и несколько раз Жан-Батист откладывал нож и вилку и начинал хохотать.
        Увидев, что обед приблизился к концу, она решительно поднялась.
        - Мне надо идти. Как теперь объяснить кухарке, что члены семейства вдруг стали больше есть?
        Днем Жан-Батист обдумывал, что ему нужно из провианта, разных материалов, и сколько потребуется переселенцев. Бьенвилль ничуть не удивился, когда для обсуждения этой проблемы вместе с бароном пришла Фелисите. Она села между ними и положила перед собой на стол лист бумаги. Девушка оказалась внимательным и умным помощником, умеющим быстро ответить на любой вопрос. Сколько больших каноэ можно сразу приобрести, и какова будет их цена? Есть ли в специальных лавках мушкеты, которые стали свободно продавать после объявления мира? Где достать большое количество муки, соли и сахара? В быстрых ответах Фелисите содержалась нужная информация.
        Когда стали обсуждать кандидатуры людей, которые могут отправиться в Луизиану, девушка тоже помогала изо всех сил. Она была очень наблюдательна и иногда говорила:
        - Нет, он не подойдет. Слишком слабовольный, — или следующее: — Этот человек сильный и хороший работник, но из-за его легкомысленной жены сразу начнутся неприятности.
        Как только зашла речь о хорошем плотнике и строителе, Фелисите хотела порекомендовать Филиппа, но барон объявил, что место уже занято.
        - Кого ты собираешься предложить мне? — спросил де Бьенвилль.
        - Лучшего человека в Монреале — Филиппа Жирара. Он уже отправился в Квебек вчера на рассвете. Жан-Батист, он действительно отличный строитель и приличный человек.
        Жан-Батист обратил внимание, что Фелисите была поражена и обижена, когда узнала, что Филипп уехал. Он грустно спросил себя: «Неужели она все еще влюблена в Филиппа?»
        Фелисите была расстроена, что Филипп уехал, даже не попрощавшись с нею. Девушка пыталась оправдать его — ведь она целую неделю находилась в Лонгее. Но неужели он не мог перебраться через реку и проститься со старыми друзьями? «Филипп, наверно, решил не ворошить прошлое, — думала девушка. — Теперь я его никогда больше не увижу».
        Она побледнела, и в глазах у нее появилась грусть. Губернатор подумал: «Мне было жаль Филиппа, но сейчас… я ему завидую».
        Барон просматривал бумаги.
        - Кажется, мы все обсудили. Жан-Батист, ты можешь спокойно возвращаться обратно.
        - Я отправлюсь сегодня вечером. Мне дорог каждый час. Мои люди ждут меня у реки, — он показал на юг. — Только член сумасшедшего семейства ле Мойн может преодолеть две тысячи миль, чтобы провести дома чуть больше двух суток. Если бы об этом узнали добропорядочные люди, вот они бы повеселились! Какая глупость, зряшная трата времени и сил! Шарль, я ни о чем не жалею, и уезжаю с предчувствуем, что все будет хорошо. — Он вытащил из кармана лист бумаги. — Шарль, тут имена людей, которые отправятся со мной. Они все жили неподалеку. Позаботься об их семьях, потому что эти мужчины вместе со мной преодолели огромное расстояние, и теперь отправляются назад, не повидав Монреаля или своих родных. Это очень преданные люди! И я их высоко ценю!
        Фелисите поднялась и стала собирать бумаги. Она с трудом проговорила:
        - Мсье Шарль, я сразу займусь этими делами. Де Бьенвилль проводил ее до двери.
        - Если вы не желаете, то не должны выходить замуж за того человека. Я могу отказаться от моего поста, и вы будете свободны, — сказал он.
        Девушка очень удивилась.
        - Нет, нет! Этого нельзя делать, — громко ответила она, и барон удивленно взглянул на них. — Не беспокойтесь обо мне, — тихо добавила Фелисите, а потом быстро покинула комнату.
        Де Бьенвилль уселся за стол и начал теребить тонкую золотую цепочку на шее, которую почти не было видно из-за галстука.
        - Шарль, когда я узнал, что вы договорились об отплытии Фелисите во Францию, мне было очень плохо, и ночью я чуть не бросился в реку и долго не мог прийти в себя. Но потом немного успокоился, — Жан-Батист криво усмехнулся. — Как странно, что в жизни все повторяется…
        Барон с удивлением уставился на брата:
        - Что такое? Ты влюбился в Фелисите?
        - Мне кажется, что я близок к этому, — вздыхая, заявил младший брат. — Из нее выйдет поразительная жена! Шарль, неужели нельзя по-другому расплатиться с отцом и сыном де Марья?
        - Ты знаешь, что иного выхода нет!
        - Дважды я стоял на пороге счастья, и дважды долг в лице моего старшего брата захлопнул передо мной заветную дверь! — де Бьенвилль снова вздохнул. — Она меня околдовала, это милое сероглазое дитя! Мое спасение только в том, что я сегодня уезжаю!
        Глава 15
        Фелисите была очень занята пс.>сле отъезда де Бьенвилля. Барон почти не помогал девушке Ј работе, а постоянно рассуждал о том, что следует снести дрм на рю Сен-Пол и построить на его месте другой, более современный особняк. Кроме того, он обсуждал поездку в Европу и даже в Англию. Когда девушка приносила ему бумаги на подпись, он подписал все не глядя, заявляя, что полностью ей доверяет. Иногда он виновато говорил за завтраком:
        - Малышка, я буду занят веер день. Накопилось много писем, и надо бы с ними разобраться. Ты меня не отвлекай.
        Фелисите понимала, что он проведет день с отцом Бениг-нусом, славным священником, который увлекался произведениями ювелиров. Они неторопливо будут обсуждать искусную работу мастеров, создавших красивые чаши, миски, графинчики и витые ложки. На следующее утро Фелисите видела, что кипа неразобранных писем не уменьшилась.
        Девушка заметила, что барон стал меньше работать с тех пор, как до него дошли новости о том, что Луизиану передали в ведение Антуана Кроза и его торговым партнерам. Это известие здорово подкосило мсье Шарля, и он никогда больше не обрел прежнюю силу, хватку и напористость. Отсутствие бойцовских качеств стало заметно многим, и барон иногда даже этим хвастался.
        - Я поздно проснулся нынче. Каким лентяем я стал! Постепенно Фелисите стала выполнять почти всю работу.
        Для девушки это явилось спасением, ибо ей некогда было думать о том, что она больше никогда не увидит Филиппа. Освобождаясь от дел и поднимаясь в свою комнату, девушка вспоминала, как они были вместе в часовне. Она вновь и вновь перебирала последние слова, которыми они обменялись, словно бусинки четок.
        К облегчению Фелисите, свадебную церемонию пришлось отложить. Об этом она узнала из весточки, которую ей впервые прислал Август де Марья. Ей не понравилось письмо. Оно было полно напыщенных фраз. Его назначение задерживалось, и поэтому ей не стоило покидать Канаду до тех пор, пока не прояснятся дальнейшие планы. Август сожалел, что их знакомство откладывается, потому что ему хотелось увидеть свою невесту. Он подписал письмо: «Остаюсь Ваш преданный и огорченный слуга, с нетерпением ждущий встречи».
        Фелисите настолько обрадовалась весточке, что с трудом удержалась от того, чтобы не упомянуть об этом в своем ответе. Последний вариант письма она показала баронессе, и та во всем с ней согласилась.
        - Письмо написано вежливо и мило, — заметила баронесса, — даже слишком вежливо для этого дурно воспитанного и надменного буржуа, которого Шарль выбрал тебе в мужья.
        Лето подходило к концу. Баржи и каноэ сновали по реке, спеша перевезти все необходимое для того дня, когда лед скует реку и отдалит многие города Новой Франции друг от друга и от остального мира. Фелисите проводила в кабинете барона времени больше, чем он сам, и без всякой помощи занималась делами семейства ле Мойн. Приданое девушки было готово, но она его не сложила в сундук. Как-то миниатюрка с портретом Августа де Марьи упала на пол, и на ней появилась трещина. После этого казалось, что он ухмыляется, и выражение его лица было самое неприятное. Барон и Бенуа наконец закончили дела, связанные с огромными суммами, выделенными в качестве приданого девушке.
        Наступила осень с ее туманами, хмурыми рассветами и необычайным сочетанием алого, золотистого и рыжих цветов, постепенно превращавшихся в пурпур и терракоту. Повсеместно весело отмечали Праздник урожая, и женщины были заняты подготовкой запасов на зиму.
        Баронесса почти не вставала с кресла, и Фелисите пришлось взять в свои руки засолку огурцов и мелкого лука. Она следила за тем, как коптились ветчина и угри, засаливались говядина и свинина, как убирались на хранение брюква, морковь и яблоки. Ей не очень нравилось заниматься подобными делами, и она все время вспоминала о разных ведомостях и расписках.
        Как-то в начале октября Фелисите была на кухне. На ней был огромный фартук, подпоясанный синим кушаком, с двумя карманами. Она увидела, как по лестнице спешно спускается барон, и пошла к нему навстречу, опасаясь, что их ждут дурные новости. В руке барон держал распечатанное письмо и казался очень взволнованным.
        - Фелисите! Малышка! Планы опять изменились, и Августа де Марью не посылают во французские провинции. Ты не поверишь, какое у него теперь назначение.
        - Его отправляют в Монреаль? Я не ошиблась? — беспокойно спросила она.
        - Нет, не в Монреаль. Он направляется в Луизиану! И станет служить под началом Жан-Батиста. А должность ему подберут по прибытии на место. Он отплывет из Франции весной на первом же корабле. Дорогая Фелисите, ты приедешь его встречать, и вы немедленно поженитесь!
        Девушка не сразу все поняла.
        - Мне не надо будет отправляться во Францию! — воскликнула она. — И не придется ежиться под осуждающими взглядами строгих матрон, которые станут осуждать меня за совершенные ошибки? Я не буду жить вдали от моих милых друзей и не попаду в ссылку. Мсье Шарль, я так боялась этого!
        - В Луизиане живет множество людей из Лонгея. От сознания этого тебе будет легче, и Жан-Батист за тобой присмотрит.
        - Да, и Филипп тоже.
        Барон внимательно посмотрел на девушку.
        - Да, и Филипп.
        Фелисите испытывала такое облегчение, что совершенно упустила из вида одно неприятное обстоятельство, — ее брак неумолимо приближается. У девушки сразу изменилось выражение лица, и она увидела, что барон также сильно расстроен.
        - Я абсолютно уверен, — заявил он, кладя письмо в карман, — что старший де Марья хочет, чтобы все планы в Луизиане провалились. Зачем он посылает туда своего сына? Он должен будет ставить нам палки в колеса?
        Барон испытующе уставился на свою воспитанницу.
        - Тебе придется нелегко.
        - Почему? — потребовала ответа девушка. — Неужели вы сомневаетесь, чью сторону я приму?
        Барон покачал головой.
        - Сейчас я в этом не сомневаюсь, но брак может разрушить прежнюю верность. Когда сливаются воедино разные интересы… Ну, тебе предстоит столкнуться с проблемой позже…
        Установилась настоящая зима, и барон позировал для портрета, который писал молодой священник из Квебека. Во время работы юноша весело посвистывал. Он изображал на холсте человека с округлым лицом, весьма довольного жизнью. Баронесса стала совсем хрупкой, и у нее обострилось лицо. Она вдруг превратилась в очень религиозную даму и проводила много времени с монахом-иезуитом. Старик от пережитых лишений несколько повредился в уме и рассказывал баронессе об ангелах, которых он видел порхающими над водопадами, и даже о своем разговоре с Богом. Тот явился к монаху в трудную минуту в обличье человека, и подбодрил его. Барон был удовлетворен портретом, а баронесса чувствовала себя счастливой в компании старого миссионера.
        Зима выдалась холодной и долгой. Все улицы были занесены снегом, и пройти по ним стоило огромного труда. Снег пышным слоем лежал на крышах и парапетах, побелил горгульи на церквях. Люди не помнили такой суровой зимы. Наконец начался ледоход, запоздавший на целые две недели. Спустя еще неделю река полностью очистилась от льда, и из Квебека прибыл в королевской барже Жан Карриер. Фелисите поняла, что день ее отъезда не за горами.
        Землю уже окутывали сумерки, когда Фелисите отправилась побродить по общинному выгону между портом Лашин на западном краю города и домами на рю Сен-Пьер. Новые здания наступали на прежде открытое пространство и закрывали вид на монастырь Братьев Реколле на севере. Фелисите эти постройки не нравились, потому что все вокруг сильно изменилось. «Наверно, когда-нибудь люди полностью застроят весь общинный выгон», — подумала она с горечью. И пусть ей больше никогда не придется увидеть огражденный город под горой, девушке хотелось, чтобы он оставался таким, каким она его запомнила навсегда.
        Фелисите намеревалась выехать пораньше, но ее задержали многочисленные дела. Она должна была собрать свои вещи, а баронесса заболела. Потом барон вдруг понял, что все заботы опять падут на его плечи, и провел с ней несколько напряженных часов, просматривая различные донесения и документы. Сейчас было уже поздно, и девушка спешила домой.
        Фелисите шла по улице Сен-Сакрамент и всматривалась в очертания семинарии. Ей хотелось еще раз увидеть высокую фигуру доброго старика, управлявшего семинарией многие годы. Но увы… его больше не было в живых. Девушка поспешно миновала улицы и переулки, прилегавшие к рыночной площади, и у нее отлегло от сердца, когда она услышала голос караульного, выкликавшего время на рю Капиталь. Она подождала, когда сторож подойдет ближе, помахивая зажженным фонарем в так шагам.
        Он сразу ее узнал.
        - Мадемуазель, это вы, — сказал он, укоризненно качая головой. — Я так и знал. Правда, правда, мадемуазель, потому что хотел вас увидеть до вашего отъезда.
        Это был тот самый сторож, который рыдал у дома ле Мойн в день, когда донеслись слухи о смерти Д'Ибервилля. Он поднес фонарь к ее лицу.
        - Мадемуазель, вы что-то бледны. Так не пойдет! Вы должны быть на свадьбе с розами на щеках. Вас удивляет, почему я так говорю? Я вам скажу, мадемуазель. Меня всегда волновало все, что связано с семейством ле Мойн. Я родился в один день с Пьером и в ту же самую минуту! Поэтому я чувствовал себя одним из них! Да, мадемуазель, истинная правда! В тот момент великий Д'Ибервилль и я походили друг на друга, как горошины из одного стручка. Но он был Пьером ле Мойном, которому слава суждена с колыбели. А я что? Я был никем. Он надо мной смеялся и даже постоянно придумывал для меня разные прозвища. Я же… я боготворил землю, по которой он ходил, — смущенно улыбнулся сторож.
        К ним быстро приближался человек, идущий по рю Сен-Пол. Фелисите узнала в нем барона. Он увидел ее и резко остановился:
        - Слава Богу, это ты!
        - Да, мсье Шарль. У вас дурные новости? — встревожилась девушка.
        - Я начал волноваться, когда не нашел тебя дома, и стал ждать час, потом другой. Ты не возвращалась, и я отправился на поиски.
        Сторож Пьер всегда был очень тихим и покорным днем, но с наступлением ночи становился весьма смелым и напористым. Он считал, что охраняет город, и ответил барону:
        - Я могу вам сказать, почему мадемуазель задержалась. Она прощается с Монреалем.
        - Да, мсье Шарль, я хотела все повидать еще раз. Я так люблю этот город! Пусть эта чудесная картина всегда останется в моей памяти!
        В эту минуту они проходили перекресток на улице Сен-Жозефа, и девушка остановилась.
        - Взгляните! Это окошко сапожника. Мне хотелось бы туда заглянуть напоследок.
        Алсид Ласурс, сапожник, установил перед домом будочку, где лежали образцы обуви, чтобы люди могли их увидеть, а потом что-либо купить для себя. Там же он выставлял обувные колодки своих покупателей, поэтому в городе часто говорили:
        - Этот человек, наверно, разбогател, потому что Алсид выставил его колодки.
        Когда Фелисите исполнилось пятнадцать лет, и у нее перестала расти нога, Алсид сделал и для нее сапожные колодки и тоже выставил их в своей будочке. Они оставались там до сих пор, и Фелисите много раз останавливалась перед ними и, читая потускневшую надпись на карточке, думала: «У меня красивые ноги».
        Ночной сторож предупредил ее желание. Он подошел к будке и поднес поближе фонарь.
        - Колодки стоят в правом углу, — заметила Фелисите. Однако это место теперь было занято огромными колодами человека, быстро разбогатевшего в последнее время.
        - Он переставил их в другой угол, — решил сторож, выше поднимая фонарь.
        Но Фелисите сразу обо всем догадалась. Сапожник Алсид никогда не менял местами колодки, просто сейчас он понял, что она больше не будет у него заказывать обувь, и поэтому убрал ее колодки.
        Девушка разочарованно вздохнула:
        - Конечно, он не должен забывать о своей выгоде, но теперь у меня нет никаких сомнений в том, что я уже больше не принадлежу Монреалю.
        Барон позвал сапожника.
        - Алсид, выйди к нам! — он наклонился к Фелисите и сказал: — Я его отругаю за это!
        Девушка сразу начала протестовать.
        - Нет, нет, мсье Шарль. Мне не хочется никаких неприятностей в мою последнюю ночь здесь.
        Сапожник был старым, подслеповатым. Он вышел из будки со свечой в руках и заговорил дрожащим голосом:
        - Алсид, ты стал совсем дряхлым и ничего не помнишь. Ты опять забыл закрыть ставни, — он поднял свечу выше и посмотрел на стоящих рядом людей. — Господи, у Алсида украли его колодки?
        - Нет, — коротко ответил барон. — Отсутствует только одна колодка. Скажи нам, что ты сделал с колодкой мадемуазель?
        Сапожник взглянул на Фелисите и заморгал глазами.
        - Что сделал Алсид с колодкой мадемуазель? Сейчас я вам все покажу.
        Он повернулся и вошел в темное помещение, где обычно работал. Через секунду мастер возвратился с аккуратно запакованным свертком. Он протянул пакет перед собой, не видя, где стоит девушка.
        - Ваши колодки, мадемуазель. Как только я узнал, что вы далеко уезжаете, первым делом подумал: «У мадемуазель не будет более аккуратных колодок, чем те, которые для нее сделал я, надо непременно отдать ей эти колодки». Захватите их с собой, мадемуазель, и когда вам понадобятся новые туфли, возьмите колодки и ступайте к сапожнику. Скажите ему так: «Эти колодки были сработаны Алсидом Ласурсом, лучшим сапожником во всей Новой Франции. Я хочу, чтобы вы сшили туфли точно по этим колодкам». Мадемуазель, предупредите сапожника, чтобы он все делал точно по колодке, и тогда у вас будут красивые и удобные туфли.
        Фелисите взяла сверток, подумав, что у нее уже не осталось места в сундуке, и ей придется перекладывать багаж.
        Вслух она сказала:
        - Мсье Алсид, у меня нет слов. Вы очень добры.
        - Сапожник легко может узнать своих заказчиков по их ногам, — начал рассуждать Алсид. — Он за глаза так их и называет — «мсье Огромные Мозоли» или «мадам с Легким Подъемом», или «Старые Растоптанные Подошвы». Мадемуазель, я всегда думал о вас как о «Юной Легкой Оленихе», потому что ваши ножки маленькие и стройные. Мне рассказывали, что вы стали красивой юной леди. Честно сказать, я мог бы вас не узнать, если бы вы со мной не заговорили, но если бы мимо меня прошли сотни ног, я без ошибки выбрал бы ваши ножки.
        Три человека медленно шагали по рю Сен-Пол. Сторож решил присоединиться к мсье барону и Фелисите, и теперь шагал перед ними, размахивая фонарем.
        Потом он решил рассказать Фелисите кое-что о тех домах, мимо которых они проходили.
        - Мадемуазель, это дом, где жил Адам Доллар. Вам ничего не следует забывать, а помнить даже о том, что на доме отслаивалась краска.
        - Безобразие! — возмутился барон. — Завтра же потребую, чтобы власти внимательнее следили за историческими ценностями!
        Сторож остановился, когда они дошли до рю Сен-Габриэль.
        - Вам когда-нибудь приходилось стоять здесь, мадемуазель, и смотреть в проем между двумя домами слева?
        - Да, — ответила девушка, — отсюда виден крест на горе.
        - Мадемуазель, вы его видите днем, — важно кивнул сторож, — а я только ночью. Мои глаза настолько приспособились к темноте, что я вижу то, что больше никто не видит. Вы поверите, что если я тут стану, то ясно увижу крест в темноте?
        - Глупости, — возмутился барон. — Почему мы стоим и слушаем твое бахвальство, Пьер?
        - Но я его вижу! — настаивал сторож. — Я пытаюсь вам это объяснить!
        В это мгновение они услышали, как на рю Сен-Габриэль в каком-то доме стукнули ставни. Им стало ясно, что не один Алсид позабыл на ночь запереть лавку. Мсье Гадо, милый старичок, торговавший всем понемногу и содержавший большое семейство, благодаря тому, что был рачительным и трудолюбивым хозяином, подошел к ним.
        - Приветствую вас, мсье барон… и вас, милая мадемуазель, которая покидает нас утром. Мадемуазель, мне хочется воспользоваться случаем и попросить прощения за мою третью дочь — Аннетт, которая помогает мадам Фруто.
        - Ваша Аннетта — милая и умная девушка, — ответила Фелисите. — Мне она очень понравилась. Почему вы за нее извиняетесь?
        - Потому что, — сказал старик, и так как он был небольшого роста, попытался выпрямиться, чтобы казаться повыше, — она иногда чересчур вольно себя ведет. Когда никого не было рядом, девчонка зашила свой локон в подушку вашего свадебного платья. Мадемуазель, я ей объяснил, что судьбу не обманешь. Но моя Аннетта уверена, что с помощью этой уловки ей удастся вслед за вами выйти замуж, и поэтому она вместо одного волоса спрятала в подшивке целый локон…
        - Она еще слишком молода, чтобы думать о замужестве, — Фелисите вспомнила хрупкую помощницу модистки.
        - Ей скоро исполнится пятнадцать, — твердо ответил Гадо. — Я вас немного провожу, если вы не против. Я понимаю, мадемуазель, что вы сейчас прощаетесь с городом и предпочли бы остаться одна, но вас уже сопровождают двое, а третий не будет лишним. Мне надо вам кое-что сказать.
        Барон подумал: «Эти простые люди понимают Фелисите, а я не догадался, что ей хочется попрощаться с Монреалем. Эта мысль его так расстроила, что он предложил лавочнику:
        - Присоединяйся к нам, Эдуард.
        - Мсье, что вы хотите мне сказать? — спросила Фелисите, когда их маленькая компания двинулась по главной улице. Они проходили мимо таверны, откуда доносились звуки музыки, а на входной двери висел лоскут красной индейской ткани в знак того, что можно войти и послушать бродячих музыкантов. Фелисите очень хотелось запечатлеть в душе внутреннее убранство таверны в тот вечер, когда там выступал бродячий менестрель.
        - Мадемуазель, — промолвил лавочник, — брак — это важный и сложный шаг. И подчас не грех вспомнить старые пословицы, чтобы они могли вам помочь в будущем. Мадемуазель, не забывайте пословицы, потому они основаны на опыте. Позвольте, я вам кое-что поясню. С нами идет наш ночной сторож Пьер, — продолжал мсье Эдуард. — Его жена позабыла о том, что нельзя подметать после ужина, так как это обрекает семью на жизнь в бедности. Она взяла в руки метлу в тот миг, когда Пьер собирался заступить на дежурство. Наш Пьер очень ответственный человек, и никогда не манкирует работой, даже в праздники. И каков же результат? Пусть ответит сам Пьер.
        - Действительно, мы с тех пор очень бедны, — подтвердил сторож, печально качая головой.
        - Пьер и его жена понимали, что теперь всю жизнь будут нуждаться, и им пришлось с этим примириться.
        - Правда, правда, — снова кивнул Пьер. — Я никогда не укорял мою жену, но, признаться, не выношу вида метлы.
        - А теперь мой собственный пример, — заявил лавочник. — Помните примету — кто первым ляжет в свадебную постель, тот первым и умрет? Конечно, вы об этом слышали, но не верите? Вот и моя милая женушка запамятовала. Она была очень скромной и не успел я опомниться, как она юркнула в постель и укрылась одеялом до самой шеи. Мадемуазель, я виноват в том, что опередил ее! Ведь я же не знал, что не буду счастлив без нее, и поэтому хотел умереть раньше ее, — он глубоко вздохнул. — Она скончалась год назад, в точности, как было предсказано.
        Фелисите шла рядом с ним и видела, каким грустным стало его лицо.
        - Мсье Гадо, сколько лет вы прожили вместе с женой? — спросила девушка.
        - Сорок лет! — старик опять вздохнул. — Сорок счастливых лет! И мы могли бы прожить добрых пятьдесят, прояви я предусмотрительность в день свадьбы, — он прогнал свои воспоминания, желая предупредить девушку. — Говорят, что вы выходите замуж за человека, который вас старше на несколько лет, и было бы обидно, если вы умрете раньше него. Пусть он первый ляжет в постель.
        Вскоре они подошли к дому ле Мойна. Из многих окон струился свет, и постоянно мелькали тени. Фелисите подумала, что к ним пожаловали их соседи, чтобы пожелать ей доброго пути.
        В этот момент она начала плакать. Только что она стояла рядом с сопровождавшими ее людьми и улыбалась, благодарила их, и вдруг зарыдала. Старики несказанно удивились.
        - Вы были ко мне так добры, — говорила девушка между рыданиями, — поэтому последний вечер в Монреале прошел так чудесно. Но сейчас все кончено, и завтра я вас всех покину! Я очень люблю Монреаль! Я люблю всех, кто тут живет. Я люблю вас, мсье Шарль и мадам Клод-Элизабет. Мне приятно было работать с вами, и я буду с грустью вспоминать обо всех, с кем свела меня судьба. Мне будет не хватать вас!
        Фелисите провожали на следующий день с огромными почестями, подобающими настоящей принцессе. Жан Карриер украсил баржу так, как сделал бы это для самого губернатора.
        Матросы укрепили синие шелковые навесы и поставили для нее кресло с красивой подушкой сливового цвета. На мачте развевался французский королевский флаг и морской триколор с гербом.
        - Так приветствуют прелестную невесту, — заявил королевский посланник, помогая Фелисите подняться на борт. — Мне по душе ухаживать за вами, нежели за теми надменными курьерами, которые приплывают к нам сейчас. Старый граф, как он сильно от всех отличался! Когда с нами был Фронте-нак, за судном хорошо следили, и оно легко скользило по волнам с гордо реявшим стягом. Он взглянул в лицо девушки, бледное, несмотря на испытываемое волнение. — К чему вам выходить замуж за одного их этих никчемных придворных, если многие порядочные канадские парни были бы счастливы взять вас в жены?
        На набережной столпилась уйма народа, и казалось, все они жалели, что Фелисите уезжает из Монреаля. Когда баржа отвалила от берега, провожающие запели, и на глаза Фелисите навернулись слезы, едва она услышала следующие слова:
        Ты сидишь в красивом кресле И боишься будущей любви…
        На самом деле Фелисите не боялась будущей любви, хотя все так думали, потому что она покидала родной дом, чтобы выйти замуж за человека, которого никогда не видела. Нет, Фелисите прекрасно понимала, что расстается со своей единственной любовью.
        Овладев собой и отбросив подобные мысли, Фелисите подошла к задрапированным синим шелком поручням и стояла там до тех пор, пока крыши домов и шпили церквей не растаяли вдали, и она могла видеть только огромный крест на горе.
        Барон пытался сглотнуть комок, стоявший у него в горле, и уйти с набережной. Вдруг он увидел рядом с собой Бенуа. Он поднял трость и показал на удалявшуюся баржу.
        - Чудесное дитя! — произнес законник. — Она слишком хороша для выродка Жозефа де Марьи! Вы со мной согласны, не так ли?
        - Я этого и боялся, — барон почувствовал себя несчастным. — Но, Бенуа, она сама так решила и сделала это по доброй воле.
        Бенуа пристально взглянул на него и приложил руку к уху.
        - Что вы сказали?
        Когда барон повторил ему свои слова, Бенуа в сердцах сплюнул на дорогу.
        - К чему притворяться друг перед другом? Мсье барон, вы пытаетесь оправдаться в своих глазах? Господи, как я могу вас осуждать? Возможно, вам станет легче, если я признаюсь, что считаю себя главным виновником всего, что произошло. Но все должно было случиться именно так. Хотелось бы думать, что этот отвратительный мозгляк сможет заработать себе приличную репутацию. Вам известно, что поползли сплетни, когда умерла его жена?
        - Бенуа, что вы хотите сказать? Старик мерзко усмехнулся.
        - В любом случае вы постарались бы все хорошенько разузнать о нем. Если вы этого не сделали, значит, боялись узнать дурные вести.
        - Вы же сами говорили, что у нас нет для этого времени!
        - Правда. Но почему вы меня послушались?
        - Вы все знали, когда пришли ко мне с этим предложением? — пронзительным голосом спросил барон.
        Бенуа отрицательно покачал головой.
        - Тогда я тоже был в неведении, но мне нравилась Фели-сите, и вызывали подозрения некоторые отвратительные черты семейства де Марья. Позже я провел свое расследование, — Бенуа нахмурился. — Барон, ничего нельзя было поделать, и мы с вами это понимаем. Надеюсь, этот чудесный Август не поколачивал свою жену, как говорят злые языки. Я уверен, что он разбил ее сердце и промотал ее деньги до того, как она умерла.
        Барон тихо пробормотал:
        - Вы все знали заранее и ничего мне не сказали. Бенуа, вы — жулик, бесстыдник, разбойник и Иуда!
        - Поаккуратнее, мсье барон! Я слышу все, что вы обо мне говорите!
        Народ, толпившийся на рю Сен-Пол, с удивлением смотрел, как по улице шагали два старика. Они кричали друг на друга и размахивали руками.
        КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
        Глава 1
        Молодой губернатор стоял у пристани и наблюдал, как напротив пляс д'Арме причаливает первая баржа. В устье Миссисипи уже стал на якоре другой корабль, и через день-другой речные суда привезут новых переселенцев, присланных Джоном Ло. Губернатор рассуждал о делах, когда матросы принялись грузить на берег багаж и складывать его на булыжной мостовой. Он пытался решить, как ему разместить несколько сотен вновь прибывших людей в поселении, густо заселенном старыми переселенцами.
        Губернатор пожал плечами и подумал, что больше ничего не сможет сделать. Он и так работал не покладая рук последние двадцать лет. Он пошел назад через площадь, окруженную со всех сторон казармами, которые сначала строили для военных. Перед собой он видел будущую Кафедральную площадь. Но сейчас там находился скромный алтарь под брезентовым навесом, где могло разместиться не более пятидесяти человек в дождливую погоду. В юго-западном углу площади расположилось скромное одноэтажное здание, которое громко называли отель де Билль. В нем размещались все административные службы. От площади лучами расходились улицы, прорубленные в чаще кустарника. Но среди деревьев можно было заметить палатки, а не настоящие дома.
        - Мне придется выслушать множество разговоров о городе с серыми крышами и церквями, который ожидали увидеть тут новые переселенцы, — пробормотал де Бьенвилль, энергично обмахиваясь веером, сделанным из пальмового листа.
        Мебель, стоявшая в его кабинете в невзрачном Отеле де Билль, могла бы украсить любой нормальный кабинет Нового Орлеана, когда он станет тем самым городом с серыми крышами и многочисленными церквями. Письменный стол из Версаля, изготовленный из чудесно отполированного дерева, с резными деталями, ореховый комод с мраморной крышкой, на котором Жан-Батист складывал бумаги, тяжелые бархатные шторы на окнах — все эти предметы выглядели чужеродными на фоне дощатых стен и потолка.
        Жан-Батист с головой ушел в работу, и мсье де Балне пришлось несколько раз громко откашляться, чтобы обратить на себя его внимание. Мсье де Балне был генеральным прокурором в колонии, и Жан-Батисту стало ясно, что он был чем-то сильно расстроен.
        - Ваше превосходительство, — сказал он, когда губернатор наконец удостоил его взглядом. — В поселении нашли еще трех испанцев. Значит, их теперь семь. Честно говоря, меня это беспокоит. Для чего они здесь? Неужто тут зреет заговор?
        Де Бьенвилль задумался.
        - Возможно, это беженцы из испанских портов, — заметил он. — Но с другой стороны их присутствие здесь показывает, чего они опасаются, — он кивнул, придя к какому-то решению. — Нам следует организовать специальные отряды, чтобы поддерживать порядок в поселении и отдать их в распоряжение начальника военной полиции. Это дело именно полиции, а не регулярных войск.
        Прокурор стоял на своем.
        - Это, наверное, мудрый шаг, но мы должны действовать очень спешно.
        - Через несколько дней на нас обрушится множество новых поселенцев, — продолжил губернатор. — Нам понадобится жандармерия, дабы избежать беспорядков в городе. И это лишь малая толика того, что вас тревожит. Я сразу займусь этими делами.
        Он пристально взглянул на своего посетителя.
        - Мсье де Балне, я очень огорчен и разочарован теми людьми, которых нам присылают. Бог знает где их вербуют, но я уверен, что переселенцы не бедняки и не отщепенцы, нуждающиеся в срочной перемене жизни, свежем воздухе и пище, которую мы им тут даем. Приехав в Луизиану, я считал, что Новый Мир примет бедняков, которым нет места во Франции или в Европе. Однако теперь я понимаю, что мы можем заселить весь этот огромный новый континент и тем не менее проиграть битву трущобам.
        - Но люди из городов… С ними будет сложнее справиться, чем с теми, с кем мы сейчас имеем дело, — заметил прокурор.
        После ухода мсье де Балне в дверь постучал служащий и сообщил, что часть провизии, присланной на судне из Франции, оказалась негодной.
        - Мы только что открыли бочку с солониной, ваше превосходительство, и чуть не задохнулись от отвратительного запаха.
        Де Бьенвилль побагровел от злости.
        - Государственным подрядчикам наплевать, если мы все умрем с голоду, — заявил он, овладев собой, — их интересуют только прибыли. О них они думают прежде всего. К счастью, вскоре прибудет продовольствие на судах из Новой Франции. Там мой брат все оплачивает сам, значит, мы получим нормальные продукты.
        - Ваше превосходительство, вам известно, что судно из Канады задерживается уже на две недели, — заметил служащий. — Губернатор побледнел и выглянул в окно, чтобы собраться с силами, прежде чем отвечать.
        - Вы правы. Судно из Канады задерживается. Наверно, я слишком большой оптимист.
        Когда служащий ушел, де Бьенвилль отложил в сторону бумаги и поднялся.
        - Меня не будет в течение часа, — предупредил он секретаря, поспешившего подать ему шляпу, — всего один час.
        Он отправился по дороге, вдоль которой росли кипарисы и у которой пока не было названия. В недалеком будущем ее назовут рю де Шартр. Дорога шла на запад, и в конце улицы стоял дом, возведенный с тщанием. Дом занимал большой участок земли и даже был обнесен грубым забором. Это низкое строение у трех сторон опоясывала галерея, кипарисовые деревья слоняли ветви над крышей, как бы защищая его. Построенный из бревен, проконопаченных испанским мхом, дом все равно выглядел красивым, и губернатор восхищенно улыбнулся, подходя к воротам.
        - Филипп! — позвал он.
        Стук молотка прекратился, и Филипп появился в дверях, не выпуская из рук молотка. Новая жизнь пошла ему на пользу. Он немного поправился и подзагорел.
        - Доброе утро, — сказал Филипп. У него на лице появилось выражение надежды и страха. — Мсье Жан-Батист, вы уже что-нибудь знаете о корабле?
        - Пока нет. Но я уверен, что не стоит волноваться. Путешествие долгое, и неблагоприятные ветры могут его затянуть. Мы скоро о нем услышим.
        Филипп перевел дыхание и произнес:
        - Надеюсь, мсье Жан-Батист. Губернатор понимал беспокойство Филиппа.
        - Филипп, она тебе очень дорога… Я за тобой наблюдал и видел, что последнее время ты сам не свой, — он кивнул. — Мне она тоже очень нравится.
        Филипп не проявлял оптимизма.
        - Сейчас не дуют сильные ветры, и меня тревожит тот факт, что они все еще не приплыли.
        - Я хочу поговорить о доме, — заявил губернатор, желая прекратить неприятный разговор. Он рукой махнул. — Филипп, мне по вкусу дом, который ты строишь для меня. Это хорошее помещение для официальных служб. Сказать по правде, ты разработал идеальный тип здания для Луизианы. В нем будет приятно находиться летом, и он весьма величественный. Мы должны начать перевозить сюда мебель, которую мне прислали со склада. Надо опередить тех, кому придет в голову отдать этот дом миссионерам или передать его для общежития холостых офицеров.
        - Я рад, что он вам нравится, — ответил Филипп. — Карп и я позаботимся о мебели, как только вы нам об этом скажете, мсье Жан-Батист.
        В воротах показался солдат и направился к губернатору.
        - Ваше превосходительство, вас ждут.
        Мсье де Бьенвилль не обратил внимания на столь знакомое требование. Ему хотелось еще поговорить о собственном доме.
        - У меня очень красивая мебель. Для этой комнаты есть хрустальная люстра, столик розового дерева и красивые ковры…
        - Ваше превосходительство, — повторил солдат, — вам пора возвращаться. Одна леди отказывается сойти, пока не увидит вас.
        - Леди отказывается? — губернатор ничего не понимал. — Что за леди? И откуда она отказывается сойти?
        Солдат покраснел и начал заикаться. Ему было трудно все объяснять самому губернатору.
        - Она приплыла… я имею в виду леди на втором корабле. Багаж прибыл с первым кораблем, и он до сих пор еще находится на берегу. Леди сидит на багаже и отказывается спускаться. Хочет видеть вас.
        - Что ж, придется подойти и узнать, кто эта дама, и почему она так странно себя ведет?
        Мсье де Бьенвилль отправился на пляс д'Арме в сопровождении солдата. По дороге губернатор размышлял о развитии города, о строительстве церкви Святого Людовика. А еще нужно было найти удобное и безопасное место для порохового склада и подумать о том, как оборудовать набережную, чтобы в случае необходимости отразить нападение с моря.
        Хотя Новый Орлеан оставался маленьким скоплением деревянных домиков и пустых улиц, он все больше начинал походить на приграничный город. На пляс д'Арме было многолюдно. Неподалеку располагалась единственная таверна, и там кипела жизнь, как в любой гостинице в Париже. Несколько человек молились в часовне под брезентовым навесом. Громкие голоса и смех, песни неслись со всех сторон.
        «Мы постоянно и быстро разрастаемся», — с гордостью заключил губернатор, проходя официальное здание и поворачивая на площадь.
        Теперь кучка багажа существенно увеличилась в размере. Там были потрепанные сундуки, мешки, парусиновые сумки с почтой, несколько весьма странного вида саквояжей и даже небольшой комод. Он находился в самом центре поклажи, а на самом комоде восседала дама.
        Солдаты стояли у входа в бараки и наблюдали за ней. На площади собирались свободные от работы мужчины и тоже пялили на нее глаза. В Новом Орлеане не часто можно было видеть леди, а если кто-то сидел прямо на комоде на городской площади и отказывался сдвинуться с места, — это удивительное зрелище никак нельзя было пропустить.
        Солнце палило так яростно, что наблюдатели истекали потом и казались страдающими от жажды, однако дама забралась с ногами на комод и плотно обтянула их юбкой. Несмотря на жару, на ней был надет алый плащ-накидка, который назывался кардинальским, и она откинула капюшон, выставив на обозрение восхищенной толпы массу тщательно завитых рыжих кудрей. Накидка была расстегнута на шее, и из-под нее виднелось обтягивающее черное платье.
        - Я — ваша покорная слуга, ваше превосходительство, — заявила женщина, когда Жан-Батист встал перед ее импровизированным троном. Потом она высокомерно улыбнулась и тихо добавила: — Вот мы и встретились, мой Жан-Батист!
        Сначала Жан-Батист не узнал женщину. Но когда он повнимательнее взглянул на нее, то увидел, что она сильно изменилась. Лицо потеряло прежнюю округлость и несколько поблекло. Ярко-рыжие волосы приобрели более теплый каштановый оттенок. Она пополнела и перестала быть стройной, как была в молодости.
        - Мария! — вспомнил губернатор. — Простите, что я вас не сразу узнал. Прошло много времени с тех пор, как я видел вас в последний раз.
        В те далекие времена, когда Жан-Батист безмолвно обожал Марию, ее голос сильнее прочих женских качеств привлекал его к ней. О, это божественное контральто!
        - Я даже могу сказать, что мы с вами не виделись добрых двадцать лет, — она рассмеялась. — Меня не удивляет, Жан-Батист, что вы меня не узнали. Некоторые мужчины находят меня привлекательной, но я уже не та девочка, которая мечтательно глядела в будущее. Не обижайтесь, но я тоже не узнала бы вас, если бы на вас не был надет официальный парик. Только губернатор носит парик при такой жуткой жаре!
        Де Бьенвилль засмеялся, но это был невеселый смех. Его не радовала столь неожиданная встреча. Что привело прежде прелестную и стройную Марию в Луизиану? Законы, по которым он правил колонией, запрещали ему иметь дело с одинокими дамами, в особенности с такими, чье прошлое нельзя было назвать безупречным.
        - Мария, почему вы оказались здесь? Извините, но, говоря начистоту, я не вижу причин, по которым вы приехали сюда.
        Мария захохотала.
        - Вы совсем не изменились, — заявила она. Зрители из уважения к губернатору отошли на такое расстояние, чтобы не слышать разговор.
        - В Монреале вы были честным, очень милым и послушным юношей! А теперь превратились в такого же старательного и честного губернатора. Жан-Батист, не волнуйтесь! Я не собираюсь вас преследовать спустя двадцать лет. Признаться, я вспоминала вас иногда, но потом снова забывала. Я приехала сюда не для того, чтобы жить плодами… Ну, у вас для этого занятия есть свое любимое слово… Не сомневайтесь, ваше превосходительство. Я здесь совершенно официально. Я — замужняя женщина, и мой муж — очень обеспеченный человек с хорошей репутацией. Да, у него есть деньги. Короче говоря, я замужем за Клодом Андре Ахиллом Жуве.
        На столе губернатора лежало письмо от Жозефа де Марьи. Услышав имя Жуве, он вспомнил отрывок, который он несколько раз перечитывал. Там было написано: «Среди пассажиров этого корабля будет мсье Жуве, весьма богатый банкир. Его миссия состоит в том, чтобы определить необходимость в банковских услугах, если колония будет процветать, как на это расписывал мсье Ло. Мне же кажется, что он предпринял трудное и опасное путешествие с совершенно иной целью. Парижским банкирам, мягко говоря, не нравится политика господина Ло, но в то же время они дрожат, как натасканные псы в предвкушении больших прибылей. Если Джон Ло прав, они получат свою долю. Поэтому у меня имеются подозрения, что мсье Клод Жуве прибудет в Луизиану, чтобы оценить обстановку и выяснить, чего здесь можно ожидать. Я прошу, чтобы вы с ним постоянно сотрудничали и оказывали всевозможную помощь. Мсье Жуве, и это я сообщаю вам лично, отличается дурным нравом и весьма вспыльчив. Он недавно женился на известной куртизанке, и так как продолжает считать ее очень красивой, каковой она была в молодости, боится оставлять ее во Франции. Поэтому мадам
Жуве будет сопровождать его в Новый Орлеан». Губернатор сказал мадам Жуве, что, зная об их прибытии, он постарался, чтобы они устроились с наибольшим комфортом и снял для них две комнаты в таверне. Тут он вспомнил, о чем хотел спросить Марию с той самой минуты, как ее увидел. Почему она выбрала такое странное место? Женщина побледнела и испуганно оглянулась вокруг. — Жан-Батист! — сказала она дрожащим голосом. — Я боюсь двигаться. Когда мы плыли по реке, на берегах я заметила ужасные создания. Говорят, что на свете не существует драконов, но… это были самые настоящие драконы! С огромными челюстями, утыканными зубами, подобными ножам! — Мария замолчала и плотнее укутала ноги юбкой. — А когда я сошла на берег, позади меня послышался громкий всплеск. Жан-Батист, не могу вспомнить, как очутилась здесь. Немного придя в себя, я увидела, что сижу на комоде. Я в жизни так сильно не пугалась! Я даже чувствовала, как меня разрывают на части эти страшные челюсти! Де Бьенвилль с трудом удерживался от хохота.
        - Это — аллигаторы, и они не так страшны, как выглядят. Вам здесь не грозит никакая опасность, как на любой из площадей Парижа.
        Но по иронии судьбы именно в эту минуту раздался грозный рык аллигатора — за чертой города были болота, где водились эти мерзкие твари. Мария судорожно обхватила колени и сильно побледнела.
        - Я не сделаю ни шага! — заявила она. — Пришлите за мной свою карету, прошу вас, ваше превосходительство. И пусть меня сопровождают солдаты с заряженными мушкетами.
        - Дорогая Мари, к сожалению, вас ждет множество неприятных сюрпризов. У меня нет кареты, а если бы и была, все равно во всей Луизиане не сыскать ни одной лошади! — Он понимал, что необходимо как-то успокоить женщину и поэтому добавил: — Для вас я организую почетный караул. Если вам станет легче от моего присутствия, пойду рядом, — он протянул женщине руку, чтобы помочь спуститься на землю. — До того, как прибудут солдаты, Мария, я хотел бы вам сказать, что я… видел вас в Париже зимой после вашего возвращения во Францию.
        Она бросила на него подозрительный взгляд.
        - Наверно, в театре?
        - Да, это было в Комеди Франсез. В тот вечер они ставили две забавные пьески.
        - Теперь я вспоминаю, — Мария расслабилась. — Я там была с… впрочем, не стоит ворошить прошлое. Вскоре я с ним порвала.
        Этот самоуверенный эгоист считал, что я буду счастлива только любуясь кошельком, в котором он держал деньги. Ничего себе типчик! Если бы он когда-нибудь проглотил золотой, то все слабительное мира не смогло бы заставить его извергнуть обратно ничего, кроме нескольких серебряных монеток в виде сдачи!
        Губернатор быстро сменил тему разговора.
        - Где ваш муж?
        Мария осторожно и боязливо оглядывалась. Даже стоя на земле, она не отпускала его руку и он ощущал, как дрожали ее пальцы.
        - Мой муж? — шепотом переспросила она. — Жан-Батист, я не знаю.
        Де Бьенвилль позвал к себе одного из офицеров и приказал, чтобы их сопровождали солдаты, а потом поинтересовался, известно ли ему местонахождение мсье Жуве.
        - Ваше превосходительство, вы имеете в виду человека с тростью?
        - Да, это мсье Жуве, — подтвердила Мария.
        - Простите, ваше превосходительство, и вы, мадам, но я никогда не видел, чтобы человек с тростью или без нее бегал так быстро. Пока мадам карабкалась на комод, он уже вовсю бежал, и не успел я глазом моргнуть, как мсье исчез из вида.
        - Возможно, — равнодушно заметила Мария, — случилось нечто подобное тому, когда хромой и прикованный к постели человек встал и потащил с собой койку. Может быть, трость больше никогда не понадобится мсье Жуве.
        Они отправились к таверне в окружении солдат. Мария немного пришла в себя, но Жан-Батист видел, что она боялась смотреть по сторонам. Она вздрогнула, когда аллигатор снова подал голос, но ничего не сказала.
        - Мсье Клод Андре Ахилл Жуве, — тихим голосом заговорила Мария, — не только страдает от подагры, но у него еще часто болит желудок. Если он выпьет вино, то постоянно отрыгивает. Конечно, это неприлично, но мне приходится делать вид, что я ничего не замечаю. Он то и дело простуживается, и у него все время воспаляются глаза, — она замолчала и негромко захохотала. — Ваше превосходительство, я рассказываю все это для того, чтобы вы не удивлялись поведению мсье Жуве.
        Губернатор решил, что ему следует подготовить Марию к тому впечатлению, которое на нее произведет таверна, куда они направлялись.
        - Там очень мало места, Мария, и я боюсь, что вы найдете условия весьма примитивными.
        - У нас есть выбор?
        Он обвел жестом жаркие пустынные окрестности.
        - Вы можете спать под открытым небом с сияющей луной и сверкающими звездами. Неужели вам не сказали, что вас тут ждет?
        Женщина покачала головой:
        - Судя по слухам, я думала, что в нашем распоряжении окажется дворец с толстыми прохладными стенами и целая армия слуг. Он будет стоять на мощеной площади напротив прекрасного собора, и меня будет убаюкивать сладкий перезвон колоколов.
        Он был рад возможности высказаться, потому что не хотел слышать продолжение критики.
        - А вот и таверна. Если верить вашему описанию, то в дверях стоит и внимательно наблюдает за нами мсье Жуве, ваш муж.
        - Действительно, это веселый авантюрист, с которым в течение четырех месяцев я делила тесную каюту, — тихо шепнула Мария. — Жан-Батист, лучше, если бы он не знал, что мы были раньше знакомы. Как только ему становится известно, что я знала человека в прошлом, он сразу же делает… отвратительные заключения.
        Банкир был человеком небольшого роста с темными глазами, постоянно перебегавшими с предмета на предмет с любопытством злобной обезьяны. Его внешность было сложно описать, потому что если вы видели мсье Жуве в первый раз, вы не могли отвести взгляда от желтого жилета. Обычно мужчины избегали в гардеробе одежды желтого цвета, потому что он ассоциировался с понятием предательства и супружеской измены.
        «Наверно, он носит такой жилет, чтобы продемонстрировать свое равнодушие к ее прошлому, — подумал де Бьенвилль, — или пытается доказать собственное превосходство и неприятие пустых примет».
        Месье Жуве начал свое знакомство с губернатором с длинного списка жалоб. Путешествие по реке было настоящим кошмаром. Из-за обилия кусачих москитов приходилось залезать под спальные сетки задолго до заката. Лодочники отказывались останавливаться в то время, когда пассажиры по нужде сходили на берег. Кроме того, потеряли их чемодан…
        - А сейчас, ваше превосходительство, — заключил банкир, — давайте поговорим об этой таверне. Она напоминает ужасную забегаловку, и, возможно, парижские нищие посчитали бы ее подходящим для себя местом, но нам с моей женой это не подходит. Впрочем, я не ожидал ничего другого. Некомпетентность, неподготовленность, отсутствие планирования и ленность! Нам обещали, что когда мы сюда прибудем, здесь будет стоять город.
        - Гораздо легче обещать чудеса, чем претворять их в жизнь, — парировал де Бьенвилль, изо всех сил сдерживаясь.
        - Я требую первое чудо! — мсье Жуве заорал настолько громко, что казалось счастьем, что он не взорвался от злости. — Ваше превосходительство, нам нужны нормальные условия для проживания. Меня не касается, как вы это сделаете. Важен лишь результат.
        Губернатор, скрепя сердце, был вынужден предложить:
        - Моя резиденция почти достроена. Я сам живу во временном жилье уже более двадцати лет, и поэтому, конечно, я могу еще подождать. Мой дом в вашем распоряжении, мсье и мадам, вы можете там остановиться.
        Банкир торжествующе взглянул на жену. В эту минуту он сильно напоминал обезьяну, которой удалось украсть лакомства из кладовки.
        - Мадам, обратите внимание! Я вас всегда стараюсь устроить поудобнее. Я хитрю и неизменно добиваюсь своего! Даже покупаю для вас дом на краю земли!
        - Но мне кажется, что необходимо поблагодарить его превосходительство, — сказала Мария, улыбаясь де Бьенвиллю. Жан-Батист никак не отреагировал, потому что его внимание было приковано к молодому человеку, который вышел из двери гостиницы и оглядывался вокруг с весьма пренебрежительным видом. Вновь прибывший был великолепно одет. Подпоясанный алым поясом плащ доходил ему до колен, на голове была шляпа со страусовыми перьями. Длинная сабля цеплялась за ноги, когда он шагал. За ним следовал слуга, неся в одной руке веер хозяина, а в другой — плащ от дождя.
        - Если я не ошибаюсь, — заметил губернатор, — это — Август де Марья?
        Банкир кивнул.
        - Кто же еще может держаться столь гордо? Он прибыл вместе с нами и дал мне понять, что считает банковское дело занятием для людей среднего класса и потому презирает нас. Он также сообщил, что собирается играть здесь важную роль. Мнит себя вторым Ришелье или, по меньшей мере, Мазари-ни Миссисипским…
        - Я его нахожу остроумным и забавным, — заявила Мария.
        - После того как я отведу вас домой, я должен поговорить с ним, — произнес Жан-Батист.
        Губернатор Луизианы жил в маленькой комнатке, расположенной за его кабинетом. А слуге полагалась небольшая ниша, служившая ему одновременно спальней и кухней. Де Бьенвилль ужинал в тот вечер у себя дома, когда к нему пожаловал служащий, который ранее жаловался на плохую солонину.
        - Ваше превосходительство, у нас трудности, — сказал он. Жан-Батист пытался отделить жилистое куриное мясо от костей.
        - У нас постоянно что-то возникает, — ответил он.
        - На сей раз, ваше превосходительство, все действительно очень серьезно. Пассажиры настояли на том, чтобы приплыть сюда на всех имеющихся баржах. За последний час прибыли три баржи, в этом-то и все дело.
        - Ничего страшного, если они, конечно, привезли с собой палатки, которые должны были быть на корабле.
        - Ваше превосходительство, в этом-то и проблема. Палаток вообще не было. Подрядчик или инспектор, в общем, кто-то из них позабыл насчет палаток. Этой ночью в Новый Орлеан прибыли триста человек, и им негде голову приклонить. Вот настоящая беда!
        В этот момент с пляс д'Арме послышались громкие крики. Де Бьенвилль спешно встал из-за стола и подошел к окну, из которого была частично видна площадь. Там собралось много народа.
        - Ваше превосходительство, они все ужасно разозлены, — заметил служащий. — Простите за совет, но вам лучше с ними поговорить.
        Как только де Бьенвилль вышел на площадь, сражу же почувствовал гнев и возмущение собравшихся. Над площадью низко нависли тучи и быстро темнело. Мрак не мог разогнать свет одного факела, который зажгли прибывшие. Один из них взобрался на комод, на котором днем сидела Мария, и распалял гневными речами собравшихся.
        - Тут не выполняют ни единого данного нам обещания, — кричал зачинщик, пока губернатор пытался пробиться сквозь толпу. — Нас погрузили на корабль, пригодный разве что для перевозки скота и к тому же нас было вдвое больше, чем могло вместить это суденышко. Нас кормили отбросами, как грязных животных. Мясо было протухшим, а в сухарях кишели черви. Нам сказали, что Новый Орлеан — чудесный город, и для нас построены хорошие удобные дома. Что же мы тут нашли? Несколько жалких хижин, стоящих на болоте! Вонючую свалку, от которой несет лихорадкой и смертью. Нам негде спать, если только мы не уляжемся в болоте, рядышком с аллигаторами! — он перевел дыхание и потряс кулаком. — У нас есть оружие. Я предлагаю выгнать из хижин людей, которые их сейчас занимают, и поселиться в них самим.
        Воинственное предложение поддержали одобрительными криками, и стало ясно, что вновь прибывшие готовы действовать. Де Бьенвилль пробился вперед и встал рядом с комодом.
        - Я хочу сказать несколько слов, — громко заявил он.
        - Кто ты такой? — грозно поинтересовался оратор.
        - Так случилось, что я — губернатор Луизианы, — ответил де Бьенвилль.
        Толпа неловко замолчала, когда губернатор встал на комод, жестом показав оратору, чтобы тот подвинулся. Жан-Батист огляделся, кивнул и улыбнулся.
        - Прежде всего позвольте заверить, что я понимаю ваше раздражение. Вам пришлось нелегко. Я не отвечаю за то, как с вами обошлись на корабле или за то, что подрядчики позабыли прислать палатки, чтобы вы могли там спать, пока не построят для вас дома.
        - Нам говорили, что дома будут уже для нас готовы, — раздался голос из толпы.
        - Я не отвечаю за то, что вам обещали, но хочу кое-что объяснить. Вас сюда прислали не для того, чтобы вы поселились в уже готовых домах. Вы должны помочь выстроить город. Вам будет лучше, чем первым переселенцам, так как они столкнулись тут только с болотами и зарослями кипарисов. Неужели вы осмелитесь гнать их из домов, которые они построили для себя? — он поднял вверх руку. — Я клянусь вам данной мне властью, что сделаю все возможное, чтобы облегчить вам жизнь и защитить вас. Первым шагом станут попытки поудобнее устроить вас именно сейчас. Если вы успокоитесь, я сразу займусь делом.
        - Где я буду спасть с шестью детьми? — потребовала ответа женщина, стоявшая рядом с губернатором. Она была крупная и властная, с суровым выражением лица. На руках она держала годовалого ребенка.
        - Мадам, я решу это с вашим мужем.
        - Увы и ах, мсье! — возразила она. — Мой муж подводил меня всегда, когда я больше всего в нем нуждалась. Он заболел в нашу первую брачную ночь и промотал мое приданое, а потом позволил ростовщикам забрать у нас нашу землю. Это была его идея отправиться в Луизиану. Мы провели в море только два дня, когда он заболел и умер.
        - Мадам, — сказал де Бьенвилль, — я прикажу, чтобы вам помогли. Но вам придется подождать, пока я стану обсуждать создавшееся положение с моими офицерами. Это займет примерно минут тридцать. Прошу всех вас набраться терпения. Если вы не успокоитесь, мне придется прибегнуть к крайним мерам.
        В течение часа им удалось разместить переселенцев в домах и палатках. Де Бьенвилль приказал открыть административные помещения, чтобы как-то помочь новым поселенцам. Он объяснил недовольным офицерам, которых лишили возможности нормально отдохнуть, что они могут сделать то же самое, что собирался сделать губернатор, — завернуться в одеяла и спать в помещении временной часовни.
        - Это всего на одну ночь, — отвечал Жан-Батист на их жалобы. — В одном бараке находится запас брезента, и завтра мы соорудим достаточное количество палаток, где будут спать люди. У них улучшится настроение, если мы покажем, что готовы разделить с ними тяготы новой жизни.
        - Прекрасно, — недовольно заявил мсье де Балне, — но у меня может разыграться ревматизм. Ваше превосходительство, позвольте спросить, что вы намерены делать с этой нахальной вдовой и ее большим семейством?
        - Она будет жить в моем доме с банкиром Жуве и его женой, — губернатор улыбался. — Через несколько минут я сам их туда отведу, чтобы их никто не обидел, когда станут делить помещения.
        Губернатор постучал в дверь, и ее открыла Мария. Она собиралась лечь спать и накинула на ночную рубашку легкий халат. Мария широко раскрыла глаза при виде мадам Готье и детей, которые следовали за ней подобно хвосту кометы.
        Услышав объяснение губернатора, она удивилась еще больше.
        - Жан-Батист, вы этого никогда не сделали бы, если бы не особые обстоятельства…
        - Сегодня в Новом Орлеане в одной комнате ночуют как минимум две семьи, — уверял ее Жан-Батист.
        Мария вздохнула.
        - Меня в этой ситуации успокаивает только одно — как станет беситься муж, проснувшись по утру и обнаружив, что вокруг крутится множество шумных ребятишек!
        - Мои дети совсем не шумные, — заявила мадам Готье, слышавшая их разговор. — Они очень воспитанные!
        - Я уверена, мадам, что они образцовые дети, а вы — образцовая мамаша. Но разрешите полюбопытствовать, почему их у вас так много?
        - Мсье Жуве уже лег спать? — спросил губернатор. Мария отвела его в сторону, чтобы их никто не слышал.
        - Действительно, мой муж уже в постели. Когда он готовится ко сну, это напоминает дворцовую церемонию. Клод осторожно снимает одежду, внимательно разглядывая каждый предмет туалета, и тщательно складывает. Затем я подаю ему ночную рубаху и ночной колпак, аккуратно завязав его тесемки. Потом приношу особую книжку с ключом и замком… Вы все уловили? И еще перо и чернила. В течение получаса он что-то записывает в эту книжку. Должно быть, сделки, заключенные днем, — расход, приход и свой «барыш». Клод прячет под подушку все имеющиеся у него в данный момент деньги в кожаном кошельке… Дома они лежат у него в двух шкатулках: одна в изголовье, другая — в ногах, и он спит, положив голову на шкатулку.
        - Мне надо вам сказать кое-что важное, — тихо шепнул губернатор. — Вы знаете, что Август де Марья собирается жениться на девушке из Новой Франции, которая прибывает на следующем судне?
        - Да, я слышала об этом.
        - Эта девушка — ваша дочь, — заявил Жан-Батист, стараясь, чтобы его не слышала мадам Готье.
        Мария несколько секунд недоверчиво глядела на него.
        - Малышка Фелисите! Не могу поверить! Жан-Батист, этого не может быть! Настоящий абсурд! Почему этот гордый и важный молодой человек хочет взять замуж мою дочь?
        - Прежде всего, ни один из де Марья — отец или сын — не подозревают, что вы — ее мать. Надеюсь, вы ничего не рассказали де Марья о себе, когда плыли в Луизиану на одном корабле с ним.
        Мария покачала головой.
        - Нет, и он не знает, что у меня был ребенок.
        - Жениху известно только одно — что Фелисите — сирота, и она воспитывалась в семье моего брата. Шарль и Жозеф де Марья, исходя из собственных соображений, договорились об этом браке, и мой брат дает за нее огромное приданое. Я больше ничего не могу вам сказать. Но Шарль очень привязался к Фелисите, и она сама согласилась выйти замуж за Августа де Марью.
        - Расскажите мне о моей дочери. Она ребенком была такой некрасивой.
        - Фелисите, — произнес губернатор, — очень привлекательная и умная, и много помогала моему брату, барону Лон-гея, в его делах.
        Неожиданно Мария Жуве заплакала, прикрыв лицо руками. Она так сильно рыдала, что у нее тряслись плечи. Потребовалось некоторое время, прежде чем она пришла в себя. В этот момент губернатор объяснил мадам Готье, где ей разместиться с детьми. Затем он обратился к Марии и увидел, что та вытирает покрасневшие глаза надушенным платком.
        - Прошу прощения, — Жан-Батист, за мое неприличное поведение. Пресвятая Дева, почему мне так плохо? Я оставила свою дочь-малютку, потому что желала пользоваться преимуществами моей внешности. Мне хотелось, чтобы мной все восхищались, и я жила в достатке и спокойствии. И я этого добилась!
        Мария достала небольшое зеркальце и внимательно посмотрела на себя.
        - Мне нельзя плакать, — взволнованно заявила она. — В юности я была прелестна после рыданий. И как я этим пользовалась! Но сейчас… сейчас я становлюсь похожей на злобную и взъерошенную старую медведицу. Она покачала головой и убрала платок. — Могу вам откровенно признаться, что я пытаюсь выглядеть по возможности прилично, но теперь предпочитаю удобные башмаки всему остальному. Больше всего я нуждаюсь в комфорте и покое. Муж обеспечивает мне все это.
        На глазах у Марии выступили слезы.
        - Я хорошо себя чувствовала до тех пор, пока вы не рассказали мне о моей дочери. Сейчас я понимаю, что у меня не все в порядке. Я всегда знала, что когда-либо придется принять важное решение, Жан-Батист… Фелисите никогда не узнает, кто я такая.
        Губернатор утвердительно покачал головой.
        - Я рад, что вы все правильно понимаете. Я и сам хотел предложить вам это.
        - Было бы лучше всего, если бы мы возвратились во Францию до ее приезда, но муж думает по-иному. Фелисите предстоит немало трудностей и без меня.
        Глава 2
        Губернатор поднимался очень рано. Но просыпаясь, он неизменно слышал звук топоров и пил Филиппа и его добровольных помощников. Все здоровые и умелые мужчины были заняты строительством домов для новых поселенцев. Воздух с рассвета до заката звенел от ударов топоров и завывания пил. Жан-Батист долго работал по вечерам, но Филипп и его Поликарп Бонне тоже не покладая рук допоздна воздвигали большой дом на узкой дороге, ведущей к северу от церкви. В будущем она получит название рю д'Орлеан.
        Как-то утром Д'Ибервилль отправился туда с утра пораньше и нашел Филиппа и Карпа, занятыми обмерами бревен. Это была трудная работа, и, несмотря на ранний час, они уже здорово устали.
        Филипп прекратил работу, как только увидел широкополую шляпу губернатора. Он приближался к ним.
        - Мне даже не надо интересоваться, прибыл ли корабль, — заметил Филипп. — Вы бы сами мне все сказали.
        - Пока нет никаких известий, — грустно покачал головой де Бьенвилль. — Мне кажется, ты закончишь дом до ее прибытия.
        - Мы действительно начали его строить. Вот посмотрите, — Филипп поднял топор и попробовал остроту лезвия. Жан-Батист понял, что он пытается скрыть волнение и грусть. — Мсье Жан-Батист, корабль не прибудет! Мне вчера снился сон, и я видел ясно, как он пошел ко дну. Это вещий сон, — корабль затонул, и вместе с ним погибли все, кто плыл на нем.
        - Сны ничего не означают! Они отражают твои переживания, когда ты бодрствуешь, — де Бьенвилль старался говорить весьма уверенно, чтобы ободрить молодого человека. — Филипп, ты не должен терять надежду. Я тоже надеюсь на лучшее. Вскоре прибудет быстрое каноэ с известием, что корабль видели в заливе.
        - Да поможет Господь, чтобы ваши слова оказались пророческими, — с чувством проговорил Филипп.
        Де Бьенвилль собрался уходить.
        - Пусть сомнения не помешают тебе закончить работу. Мы должны приготовить для невесты уютное гнездышко.
        - Что вы думаете о мсье де Марьи? — спросил Филипп. Губернатор помолчал.
        - Он — джентльмен до кончиков ногтей. Сначала я сомневался в том, что он станет хорошим мужем для Фелисите, но теперь у меня переменилось мнение. Могу только сказать: он самый остроумный человек из всех, с кем мне приходилось встречаться.
        Жан-Батист отправился прочь, а Филипп с остервенением набросился на бревна, словно желая сквитаться с Августом де Марьей.
        Спустя некоторое время Карп отложил топор и уставился на Филиппа.
        - Мастер, я вам подхожу?
        - Карп, ты такой усердный, как оттавский бобр. Помощнику было приятно выслушать это, но он не вернулся к своей работе.
        - Скажите, что вы думаете о мадам Готье? Филипп продолжал работать.
        - Ты имеешь в виду вдову, которая живет в губернаторском доме?
        - Да. Она крупная женщина, не правда ли? И весьма аппетитная! — Поликарп так разволновался, что Филипп с трудом скрыл улыбку. — Мастер, как вы считаете, может, меня ждет счастье с дородной вдовой и ее шестью ребятишками?
        Филипп ничего не сказал, и он добавил:
        - В Монреале тоже была вдова, и у нее было шестеро детей. Она была единственной женщиной в Новой Франции, кому не требовалось никаких модных турнюров. Ее младшенькому исполнился год, как ребенку мадам Готье, и его даже звали также — Доминик. Мастер, вы не считаете, что это — судьба?
        - Карп, все зависит от того, как часто ты будешь навещать эту вдову с ее выводком. Тебе никогда не приходило в голову, что тебя влекут дородные женщины, как мотылька на огонек?
        - Но это еще не все, мастер. Я должен вам кое-что сказать. Вчера я был там…
        - Зачем же ты пожаловал туда вчера? Поликарп важно выпрямился.
        - Надобно было, — он заговорил совсем тихо. — Как вы думаете, что она делала, когда я появился там? Она протянула веревку через всю комнату и развешивала на ней выстиранные вещи! Вам не кажется, что тут… рука фортуны? Я взглянул на нее и убежал.
        - Карп, будет лучше, если ты продолжишь бежать без оглядки, — заметил Филипп, — но не забывай, ты должен бежать в правильном направлении.
        Губернатор вошел в кабинет и увидел, что его ожидает посетитель. Де Бенвилль очень удивился, ибо этого человека он никак не ожидал увидеть в столь ранний час.
        Это был Август де Марья. Несмотря на жару, этот идеальный джентльмен был в парике, который длинными локонами ниспадал ему на плечи, и в перчатках с черной оборкой.
        - Вы прибыли весьма рано, — произнес усаживаясь за стол губернатор. — Если учесть, что вчера вечером мы беседовали допоздна. Откровенно говоря, мсье, мне очень понравились ваши анекдоты о жизни придворных.
        Казалось, Август де Марья был польщен, но ничего не ответил, а подкрутил усы и сказал:
        - Я пришел сюда, потому что желаю разрешить вопрос о моих обязанностях.
        Губернатор также желал поскорее заставить его работать.
        - У вас не имеется почти никакого опыта работы. Признаться, я и сам был в таком же положении, когда впервые пожаловал сюда, и мне пришлось до многого доходить самому. Поэтому меня не волнует отсутствие опыта у вас.
        Молодой человек выглядел удивленным и даже возмущенным.
        - Я не считаю возможным, чтобы вы пытались отыскать у меня какие-либо отрицательные черты.
        Де Бьенвиллю был неприятен его тон и сами слова, и он не стал скрывать свое недовольство:
        - Я же хочу дать вам работу по силам, — заявил он. — Вероятно, вы мне что-нибудь подскажете.
        Мсье де Марья равнодушно махнул рукой.
        - Я хорошо справляюсь с цифрами.
        - Финансовые дела находятся в ведении интенданта. Вы желаете работать под его началом?
        - Нет. — Август де Марья небрежно закинул ногу на ногу и стряхнул несуществующую пылинку с атласной подвязки. — Я предпочитаю иметь собственный отдел. Более того, требую выделить мне пост, чтобы я полностью отвечал за него, и мог прославиться.
        - А если все обернется не так хорошо, вы будете отвечать за ошибки? — улыбаясь, спросил губернатор.
        - Ошибки! — насмешливо фыркнул молодой человек. — Я легко справлюсь с любыми проблемами, которые могут возникнуть в этой… — он широко развел руками. — Из уважения к вашим чувствам, я воздержусь от суровой критики.
        - Мсье, мне ясно, — резко прервал его губернатор, — что вскоре вы исправите все промахи, которые я сделал, и займетесь теми проблемами, которые я не в состоянии разрешить.
        Жан-Батист вспомнил, что ему не следует выходить из себя, и выдавил кривую улыбку.
        - Хватит! Мы оба погорячились, а это не доведет до добра! Мы станем родственниками, когда вы поженитесь с Фе-лисите, и не должны ссориться.
        Август де Марья пощипывал кончик закрученного вверх уса. Пальцы у него немного дрожали, но взгляд оставался пронзительным и настороженным. Губернатор понял, что все манеры де Марья наносные.
        - Ваш брак с мадемуазель Фелисите делает вдвойне необходимым найти для вас подходящий пост, — продолжал губернатор, — чтобы вы достигли успехов и не совершили просчетов.
        Де Марья понюхал табак и предложил табакерку губернатору. Тот отказался, сказав, что так рано не нюхает табак.
        - Интересно, почему, — обронил молодой человек. Он стер крупинку с лица надушенным платком. — Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов о моей будущей жене. Я о ней ничего не знаю, кроме того, что сообщил нам адвокат из Монреаля, который был посредником в переговорах.
        - Мсье, мне почти ничего не известно, но попробую удовлетворить ваше любопытство.
        Август принялся дотошно расспрашивать его о Фелисите: рост, вес, цвет глаз, тембр голоса, образование, манеры. Он невозмутимо слушал ответы и обмолвился лишь тогда, когда речь зашла о ее родственниках:
        - Мсье де Бьенвилль, я постараюсь получше использовать их связи.
        Они помолчали, а потом губернатор, с трудом удерживаясь от резкого замечания, вернулся к вопросу о его будущей должности.
        - Мсье де Марья, мне пришла идея. Нам нужен начальник военной полиции, потому что в городе теперь будет жить много народа. У вас имеется военный опыт, и он вам пригодится. Это — важная и сложная работа. Что скажете?
        Удивительно, но де Марья был с ним согласен. Однако старался не высказать, что польщен.
        - Начальник военной полиции? Это уважаемое дело, и оно не отдает бумагомаранием. Возможно, я приму ваше предложение.
        - Вы полагаете, что справитесь с подобной работой?
        - У меня пытливый ум, — заверил его де Марья.
        Это действительно было так. Он четко формулировал вопросы о Фелисите, не стеснялся их повторять, чтобы все до конца выяснить.
        - Если вы желаете узнать меня получше, то сразу признаюсь, что иногда считаю полезным прибегнуть к силе. — Немного помолчав, он спросил: — Значит, все решено?
        - Да. Жаль, что не смогу вам помочь организовать работу нового департамента, но мне надо ехать. Господин Ло на следующей лодке присылает нам немецких крестьян, чтобы расселить их на зарезервированной для него земле. Мне следует срочно обследовать дорогу и все подготовить к их прибытию.
        - Немцы плохие поселенцы, — насмешливо заявил де Марья. — Здесь они станут умирать как мухи.
        - Боюсь, вы правы. Земля Ло — хорошая и расположена на возвышенности, но эти бедные крестьяне напоминают детей. Они привыкли к аккуратным фермам и к легкой жизни. Представляю себе, как они испугаются, увидев аллигаторов, и узнав, как сильно разливается Миссисипи весной.
        - Когда вы уезжаете?
        - На рассвете, и беру с собой отряд солдат. Я вернусь через две недели, — де Бьенвилль покачал головой. — Вы скоро поймете, мсье де Марья, что новой страной нельзя управлять, сидя за письменным столом в удобном кабинете и издавая различные указы. Нам постоянно приходится отражать нападение индейцев, проводить мирные мероприятия, проверки, экспедиции и вести борьбу со стихией. Я занимаюсь этим уже двадцать лет. — Он вдруг замолчал и внимательно взглянул на молодого человека. — Мсье де Марья, члены моего семейства очень хорошо относятся к вашей будущей невесте. Мы все мечтаем о ее счастье. Если молодые люди не были прежде знакомы друг с другом, их брак может оказаться неудачным. Возможно, Фелисите прибудет до моего возвращения, и поэтому я хочу вас попросить быть с ней добрым и очень тактичным.
        - Ваше превосходительство, я не стану винить себя, если наш брак не удастся.
        - Мне сообщили, что девушка сама по себе является наградой, — продолжил де Бьенвилль. — Она прелестна, и мой брат, барон Лонгея, высоко ценит ее ум. Фелисите обладает многими прекрасными качествами. Мсье, ее можно назвать идеальной невестой! Правда, она прожила всю жизнь в Монреале и никогда не видела игры актеров, мало читала и не умеет вести пустые салонные беседы. Вам придется кое-что ей прощать.
        - Я готов к этому, — нетерпеливо заявил де Марья.
        - С другой стороны, она тоже будет вынуждена приноравливается к вам. Мадемуазель Фелисите — очень верующая, как многие жители Новой Франции, и ей будут не по вкусу ваши фривольные шуточки. Вы не могли бы щадить ее чувства?
        - Ваше превосходительство! — де Марья грозно нахмурился. — Я не собираюсь выслушивать подобные лекции. Семейная жизнь — это мое дело. Я не позволю никому вмешиваться в мои отношения с женой. Вам все ясно? Мне неприятны ваши советы!
        - Я могу вам сказать, — заявил губернатор, — что мне будет неприятно, если ваша жена станет несчастной. Наверно, нам лучше перестать говорить на эту тему?
        - Если только вы, — ответил де Марья, поднимаясь с кресла и берясь рукой в перчатке за эфес сабли, — не предпочтете продолжить спор с помощью сабли.
        - Королевскому представителю, — сказал де Бьенвилль, — запрещены поединки с теми, кто служит под его началом. Если бы не это, — он в свою очередь коснулся эфеса собственной сабли, — я бы с удовольствием скрестил с вами клинки.
        Глава 3
        Август де Марья несколько изменился за прошедшую неделю. Он сидел за столом в небольшой комнате, выделенной ему в отеле де Билль и был очень занят, изучая донесения. Он до того увлекся, что не заметил чернильного пятна на обшлаге сюртука. Кончики усов у него немного обвисли. Он, по-видимому, старался навести порядок в городе.
        Наконец наступило некоторое затишье, и Август де Марья сказал секретарю:
        - Передайте заинтересованным людям, что до сих пор ничего не слышно о корабле, следующем из Квебека. Кроме того, его превосходительство заболел, и, возможно, пройдет некоторое время, прежде чем он возвратится обратно. А теперь впустите англичанина.
        Англичанина привели из камеры, расположенной неподалеку от комнаты начальника военной полиции. Это был человек с довольно невыразительным лицом. На шее у него висела медная цепочка.
        - Мсье, — сказал узник, — у меня расстроится здоровье, если я буду сидеть в этой камере. Я нахожусь там уже пять дней. Камера размером напоминает гроб, и я превратился в скелет, а через два дня от меня вообще ничего не останется. Проверьте камеру, мсье, и вы поймете какая там стоит вонь!
        - У нас нет места, и мы не заботимся о том, чтобы создавать удобства для преступников, — заявил де Марья. — Зачем вы прибыли в Новый Орлеан?
        - Я мирный человек и торгую с индейцами. Наши страны перестали воевать, если я не ошибаюсь, так почему же меня задержали?
        Новый начальник просмотрел лежащие перед ним бумаги.
        - Ваше имя?
        - Мелвин Джек Аду, мсье.
        - Вы — лжец и мошенник! У меня перед глазами имеется ваше дело, и в нем записано, что ваше настоящее имя — Джек Беддоуз. Вы заявляете, что являетесь морским капитаном, но на самом деле никогда не командовали кораблем.
        - Погодите, мсье! Человек часто называет себя по-другому в этих местах. Я знаю многих людей, которые постоянно меняли свое имя, и в этом нет ничего особенного. Что касается звания капитана, то у меня было небольшое суденышко, правда, тихоходное. Но если вы имели лодку и плавали на ней, вы с полным правом можете называться капитаном, и никакие адмиралы в мире не отберут у вас это звание. Конечно, лодка была ну-у-у… очень маленькая, — он помолчал, а потом хитро подмигнул. — Действительно, мсье, это была малюсенькая лодочка!
        Начальник полиции долго не сводил с него испытующего взора, затем резко ударил кулаком по столу и начал напевать по-английски: «Разве ты не обещал на мне жениться?»
        Задержанный выпрямился и весело ухмыльнулся. Вдруг он хлопнул себя по ляжке и нараспев проговорил: «Я женюсь на тебе, потому что я не священник!»
        Де Марья неприкрыто обрадовался, и англичанин понял, что попал в ловушку. Он сразу испугался и засмущался.
        - Так-так! — заявил начальник полиции. — Парень, ты выдал себя, и мне все ясно, что ты промышляешь с пиратами Багамов. Об этом же говорится в твоем деле. Ты действовал заодно с убийцей и злодеем Джеком Рекхемом, когда он захватил корабль, после того, как получил помилование английского короля и пообещал распрощаться с морским разбоем. Этот Рекхем больше известен под прозвищем Ситцевый Джек, потому что у него есть отвратительная привычка — ну, просто варварство! — скидывать с себя одежду и сражаться в грязной пропотевшей ситцевой рубашке и подштанниках! Эти противные детали имеются в сообщении, которое я только что получил. Песня о священнике использовалась во время захвата судна и служила сигналом для нападавших, что Ситцевый Джек был на борту…
        - Мсье, конечно, я себя выдал! Но мы тогда так повеселились!
        - Тебя поймали позже, — продолжал читать де Марья, — и судили в Кингстоуне…
        - Судили, мсье? Нас приковали к ограждению цепями по рукам и ногам, и каждый раз, когда кто-то из нас открывал рот, судья начинал вопить, что не позволит таким, как мы, оскорблять королевский суд. Как только один валлиец по имени Джонс, но мы его называли Теффи Мустард, попытался что-то сказать, они надели нам на головы мешки. Я чуть не задохнулся. Мсье, разве можно это назвать судом?
        - Тебя осудили и приговорили к повешению! Но тебе и еще двум мошенникам удалось удрать. Остальные, как мне кажется, были повешены.
        - Ваша правда, — радостно подтвердил англичанин. — Мсье, почти все они получили по заслугам, — они были плохими людьми.
        - А ты явился сюда, — де Марья сложил бумаги и спрятал их в ящик стола. — Если мы отошлем тебя обратно, тебя сразу вздернут. Тебе это известно?
        - А то! Прекрасно известно! Но вы не доставите им такое удовольствие. Этим английским губернаторам, их судьям с сальными париками и толстозадым владельцам кораблей, оплакивающих потопленные нами лодки! Нет, мсье, вы — настоящий француз!
        - А ты — пират и галерник! Наверно, мсье де Бьенвилль решит, что тебя следует повесить, и этот жест станет примером для всех нарушителей закона. Я собираюсь предложить построить виселицу на пляс д'Арме, и ты там станцуешь джигу на глазах у всех!
        Наступила тишина. Заключенный, опустив голову, нервно переминался с ноги на ногу. Де Марья пристально глядел на него, поглаживая пальцами кончик носа.
        - Есть единственная возможность, — наконец проговорил начальник полиции. — Имеется одно деликатное дельце. Оно весьма опасно, должен тебя предупредить. Если ты попытаешься его выполнить…
        - Да, мсье, разумеется! — с надеждой воскликнул заключенный. — Я его выполню.
        - Тебе не интересно узнать, в чем оно заключается? Ты не станешь сомневаться или торговаться со мной?
        - Мсье! Перед вами покорный ягненок! Я, не моргнув глазом, оскальпирую индейца или перережу горло белому человеку, если вы пожелаете этого!
        - Ты знаком с испанцем по имени Дон Мигуэль? Мне кажется, что это его прозвище.
        - Я о нем слышал. Он — дурной человек, мсье.
        - Его настоящее имя — Мунуэль Санчес Мария Лопес. Я с тобой согласен, он действительно плохой человек. Сейчас он в Новом Орлеане и согласился принять участие в деле, о котором я упомянул. Вы с ним оказались примерно в одном положении. Он станет командовать тобой.
        - Куда мы отправимся, мсье? Де Марья пальцем указал назад.
        - Вверх по реке, в одно индейское племя. Как я уже сказал, это опасное предприятие. Но ты торговал с индейцами и знаешь, как с ними можно сладить.
        - Мсье, я солгал! Я никогда не имел дело с индейцами. Я — моряк и ходил по морям. Мне противны индейцы.
        - Тогда, — решительно заключил де Марья, — мы тебя отошлем обратно в Кингстоун, и тебе придется поплясать в петле. А возможно, мы без лишних слов повесим тебя прямо здесь!
        Вновь воцарилось молчание. Заключенный смотрел на враждебное лицо человека, сидящего за столом, в надежде уловить признаки сочувствия, но ничего не увидел. Он вздохнул, снова переступил с ноги на ногу, вытер пот и сдался.
        - Мсье, я все сделаю и отправлюсь с этим испанцем. Я боюсь индейцев, но больше всего я боюсь виселицы. Это отвратительная смерть, мсье, помереть на виселице!
        - Ступай в камеру, — приказал де Марья, — я тебя отпущу утром и дам соответствующие указания. Надеюсь, у тебя хватит ума не болтать лишнего? Если обронишь хоть слово, то станешь мечтать о том, чтобы тебя повесили!
        - Мсье! Я буду вести себя тихо, как мышка, удравшая из лап кошки!
        Август де Марья был доволен. Когда заключенного отправили обратно в камеру, он принялся расхаживать взад и вперед по небольшому кабинету, время от времени покачивая головой и улыбаясь.
        «Его королевское высочество только проанализирует существующую здесь обстановку и сразу поймет, что Луизиана не принесет никаких доходов в течение ближайших тридцати лет, — размышлял он. — Но он сюда не приедет, и поэтому мы должны сообщить ему правду каким-то иным путем. — де Марья торжественно подкрутил усы. — Я это сделаю одним ударом. — Он остановился перед треснутым зеркалом на стене и поправил галстук. — Это будет мастерский удар и быстрая атака. Они нападут ночью и отправятся вверх по реке до того, как войска будут готовы дать им отпор. Если убьют важную персону или возьмут ее в плен, вся Франция начнет возмущаться тем, как идут дела в этой проклятой колонии. — Начальник полиции стал перебирать имена возможных жертв. — Священник? Нет, публике надоели истории о мучениках-священниках. Нам надо придумать нечто поновее. Красивая женщина? Где тут найдешь красивую женщину? Может, банкир Жуве и его жена? Мсье де Балне? Губернатор?»
        Он щелкнул пальцем и утвердительно кивнул.
        «Наверно, все-таки банкир. Мне кажется, нам не составит труда провернуть это дельце. Когда мы его освободим, он поднимет такой шум, что разнесется по всей Франции. Да, так оно и будет!»
        Де Марья уселся в кресло и начал обдумывать инструкции, которые он на следующий день передаст агенту.
        «Этому дурному англичанину нельзя доверять. Но, с другой стороны, он — продувная бестия, и путь домой ему заказан. Испанцы будут только рады под любым предлогом повесить англичанина, и ему, конечно, тоже нет к ним дороги. У него появится спасение. Если только он выполнит мои приказания. Я думаю, Джек Мелвин, или, как бишь его, может мне пригодиться».
        Он стал писать мелким аккуратным почерком на крохотном клочке бумаги, довольно улыбаясь и кивая, и это значило, что у него возник план нападения индейцев.
        Де Марья все еще писал, когда послышался стук в дверь. Начальник полиции убрал в карман жилета исписанный листок бумаги, а потом сказал:
        - Войдите!
        Это был один из его помощников.
        - Они уже здесь, и оба безумно злы, как кошки с обожженными хвостами!
        Де Марья быстро поднялся.
        - Дугест и Броссар?
        В город постоянно прибывали поселенцы, и из-за этого возникали огромные проблемы. На улице часто завязывались драки. Женщины оскорбляли друг друга при встречах, а дети продолжали ссоры взрослых. Администрации непрерывно приходилось заниматься размещением людей, потому что скученность служила причиной многочисленных конфликтов. Ярким примером тому были отношения между Жюлем Дуге-стом и Антуаном Броссаром и их семьями.
        Дугесты приплыли из Руана на первом корабле, а Бросса-ры прибыли на последней лодке и были вынуждены делить крохотную сараюшку. Места там было мало, а семьи большие, и первые нарушения приличий начались уже через два дня. Воцарилась ненависть, посыпались угрозы и оскорбления. Главы семейства часто устраивали потасовки, хотя люди видели, что там было больше шума и криков, чем физических побоев. Отношения обострились после того, как было решено сселить оба семейства, и вся община разделилась на союзников Дугеста и тех, кто был на стороне Броссара.
        - Да, мсье, — помощник покачал головой. — Сначала я решил, что нас ждут неприятности. У Броссала был нож, и он заявил, что не желает находиться под одной крышей с Дугестом. Я отобрал у него нож, сильно отругал обоих и повел их к вам. По улице за ними следовал народ. Наверно, более ста человек тащились за нами, когда мы шли по площади. Все остались на улице.
        - Боюсь, все камеры заняты, — сказал де Бьенвилль.
        Он открыл заднюю дверь и вошел в темный и узкий проход, с одной стороны которого находились те самые камеры, которые так не понравились англичанину. Они шли в два яруса — по пять камер в каждом. Все камеры были два фута высотой, два с половиной фута шириной и шесть футов в длину. Люди высокого роста не могли в них выпрямиться. Перед камерами были укреплены решетки. Камеры никак не вентилировались и стояла такая ужасающая вонь, что начальник полиции быстро прижал к лицу надушенный платок.
        - Как я и думал, — сказал он, заметив бледные лица, глядящие на него сквозь решетку, — в каждой клетке сидит счастливая птичка. Фу! Здесь воняет, как в сортире рынка рабов или в лежбище диких зверей! Отвратительно!
        Он стремительно возвратился к себе в кабинет и так сильно захлопнул за собой дверь, что дверная рама задрожала. Зеркало упало на пол и разлетелось на куски. Начальник полиции возмущенно заметил:
        - Господи, в каком месте может оказаться французский джентльмен!
        Де Марья понимал, что его популярность, которую в колонии он завоевал красивыми костюмами и прекрасными манерами, начала испаряться из-за того, что он стал энергично насаждать законы. И молодой человек решил, что пришло время потешить поселение спектаклем.
        - Жозеф, — обратился он к помощнику, — у нас нет места для этих двух смутьянов, которых вы привели сюда. Гм-м-м… Что же нам с ними делать? Я вам скажу. Мы их сегодня станем судить так, чтобы этот процесс стал для многих примером! Суд состоится на площади, чтобы там могли собраться все жители Нового Орлеана и выяснить, на чьей они стороне. Вы увидите, это им очень понравится, и они признают, что именно так должно вершить правосудие. Жозеф, отправляйтесь немедленно к мсье де Балне. В отсутствие его превосходительства, он будет председательствовать на суде. Передайте ему, что несмотря на жару, он должен надеть парик и мантию.
        Мсье де Балне недовольно согласился с тем, чтобы все население города присутствовало на процессе. Он надел на голову парик с самыми длинными локонами, которые только видели в Новом Орлеане, красивую мантию с горностаевым воротником и уселся на скамью в северной части пляс д'Арме. И тут же заметил судебному исполнителю:
        - Боюсь, что здесь будет постоянно стоять шум, и нас могут прерывать… Вам придется проявить твердость. Звоните в колокольчик и объявите, что суд переносится внутрь здания, если начнутся беспорядки.
        - Внутрь? — судебный исполнитель был огорошен подобной идеей. — Мсье, в городе нет такого помещения, где могли бы уместиться хотя бы одни свидетели. Вы себе представляете, как жарко будет в помещении?
        - Но здесь собралось слишком много народу, и мы должны попытаться установить порядок, — заметил де Балне.
        Судебный исполнитель оглядел площадь.
        - Все уже тут, кроме Филиппа Жирара и его помощника. Мсье де Балне не очень интересовался делами поселения и был удивлен подобной осведомленностью:
        - Вы говорите о низкорослом мужчине, у которого, как мне кажется, стеклянный глаз?
        Судебный исполнитель кивнул, и судья продолжил:
        - Значит, их тут нет? Интересно, почему только они из всего населения Нового Орлеана не пришли сюда?
        - Они очень заняты, — им нужно закончить дом для мсье де Марья и его невесты. Если только она когда-нибудь приедет в Новый Орлеан.
        - Нам всем очень жаль, что невеста мсье де Марья никак не приедет сюда. Корабль должен был давно прибыть, и теперь следует признать, что его, видимо, вообще не будет, — он глубоко вздохнул. — Я уверен, что у всех пассажиров этого несчастливого судна был хотя бы один родственник или друг. Я также убежден, что все волнения в городе, ссоры, драки, крики, вопли и нарушение законов вызваны напряжением, в котором живут бедные люди.
        И словно в подтверждение слов милейшего де Балне раздался грубый крик с требованием начать наконец суд. В тот момент вывели вперед двух обвиняемых, которые мрачно и злобно глядели друг на друга, на судью и на народ. Их поместили по разным сторонам скамьи.
        Люди должны ощущать важность события, — решил мсье де Балне, оглядываясь с суровым видом, однако на толпу его взгляд не подействовал. Отсутствие уважения к суду проявилось, как только начали задавать вопросы Жюлю Дугесту. Он не отвечал, а продолжал обвинять Броссара. Тот, в свою очередь, не оставался перед ним в долгу. Если зрителям казалось, что они не очень сильно оскорбляют друг друга, они начинали им помогать. Ругань и оскорбления становились все изощреннее.
        - Он первый меня ударил, господин судья.
        - Вранье. Я даже не защищался, пока он меня не ударил три раза.
        - Он отдал все мясо из супа своим детям, мы с женой следили за этим пройдохой.
        - Ты сам — мошенник и врун. Ты украл серебряную монету из кошелька моей жены.
        - Жалкий трус, ползающий на брюхе! Я боялся оставлять с тобой свою жену и моих дочерей.
        - Змеиное отродье!
        - Дерьмо шелудивого пса!
        Людям показалось мало судилища, устроенного над этими драчунами, и тогда один из поселенцев ступил вперед и стал критиковать порядки в колонии и жаловаться на то, что их фальшивыми обещаниями выманили из дома и привезли сюда.
        - Нам все наврали, но это не самое худшее, потому что нам нечего есть, а ведь имеются запасы пищи. Скажите, господин де Балне, нас привезли сюда, чтобы мы умирали с голода?
        Из толпы раздался еще один голос.
        - Зачем в город пригнали столько местных рабов? Для них нет работы и не будет до тех пор, пока мы не получим те самые поместья, которые нам посулил король. Работ здесь сейчас настолько много, что когда-нибудь снова повторится Лашин! Утром нам перережут глотки во сне!
        - Господа! — протестовал судья. — Мы сейчас не судим его наихристианнейшее величество и его королевское высочество регента!
        В этот момент какое-то каноэ причалило у площади. С него спрыгнул человек и стал быстро пробираться сквозь толпу. Собравшиеся были настолько раздражены, что не обратили внимания на прибывшего, пока он не начал что-то шептать на ухо мсье де Балне. Вскоре люди почувствовали, что случилось что-то важное, и на площади воцарилась тишина.
        Судья медленно поднялся.
        - Господа и друзья! — воскликнул он взволнованно. — Чудесные новости! Корабль из Квебека видели в устье реки!
        И тут все словно сошли с ума. Люди кричали, плясали и размахивали руками, обнимались и что-то громко пели. Едва первый порыв радости поутих, они опустились на колени и начали возносить благодарственные молитвы Богу.
        Никого не удивило, когда оба врага стали добродушно хлопать друг друга по спине, а их жены обнялись и начали вытирать слезы одним платком. Казалось вполне естественным, что оба семейства, включая и детей, пали на колени и присоединились к молящимся.
        Мсье де Балне взглянул на лежащие перед ним две бумажки, в которых было написано обвинение, и в конце каждой написал: «Дело прекращено».
        Август де Марья со смешанным чувством воспринял новость. Теперь он наконец-то получит приданое. И не надо больше ломать голову над тем, что предпримет его отец, чтобы заполучить столь необходимые им деньги.
        Но облегчение омрачала одна неприятная мысль, — ему придется жениться на глупой провинциальной девице!
        Однако когда к нему обращались люди, он им всем мило улыбался. Они со слезами на глазах говорили ему о том, как чудесно, что его невеста не погибла, и теперь их великий роман, который так интересовал окружающих, может быть продолжен.
        Глава 4
        Несмотря на крики: «Осторожно, вы нас всех сомнете», — друзья, которых Фелисите завела во время этого бесконечного путешествия из Квебека, а потом во время вынужденной стоянки, когда им пришлось зайти на Багамы для ремонта, столпились вокруг нее. Маленькая мадам Пуатра, родившая троих дочерей, когда они проходили мимо Сен-Огастин, а Фелисите и сестра Агнес выступали в роли повивальных бабок, крепко сжала ее руку и сказала:
        - Этот красивый молодой человек в прекрасном завитом парике станет ждать вас на пристани. На нем будет надет чудесный камзол с великолепными пуговицами и золотые украшения на подвязках!
        Фелисите, увлеченно разглядывая зеленую линию берега с густой растительностью, сквозь которую просвечивала единственная крыша, ответила:
        - Да, мадам, он станет меня ждать.
        Но девушка не думала об Августе де Марье. Ей вспоминался тот, другой, кто, конечно, станет ее встречать, но у него не будет ни завитого парика, ни золотых украшений на подвязках. Со времени отплытия корабля они не получали весточек из Новой Франции или Луизианы, и она могла только предполагать, как идут дела у Филиппа в новой колонии. Все ли у него было в порядке, процветал ли он и не грустил? Она была уверена только в одном: он будет на берегу поджидать встречи с ней.
        Позади себя она слышала крики, разговоры и топот ног. Наконец они прибыли в край с молочными реками и кисельными берегами! Здесь они будут жить богато и спокойно, как было обещано ранее.
        - Какое чудесное место — теплое и мирное! — воскликнула мадам Пуатра. — Нам повезло, что мы привезли сюда моих малышек — Фелисите, Агнес и маленькую Флориду!
        Фелисите беспокоили сразу две вещи. Первое, она оставалась бледной и усталой после тягот семидневного пути вверх по реке. Значит, она произведет невыгодное впечатление на поразительно модного Августа де Марью. А еще волновало то, как бедняжка мсье де Марес грустно следил за ней. Он был младшим офицером и влюбился в девушку еще до того, как они успели отплыть. Чтобы подольше с ней побыть, он вымолил у капитана командовать первой лодкой, плывущей по реке. Когда их взгляды встретились, молодой офицер тяжело вздохнул и сказал:
        - Мадемуазель Фелисите, миг расставания приближается. Через несколько минут вы станете очень счастливой.
        Фелисите была не в силах помешать другим пассажирам романически воспринимать ее путешествие. Иначе и быть не могло! Молодая девушка из опасной и холодной страны, более того, сирота, плывет на собственную свадьбу с сыном министра Франции. Все эти детали вызывали у людей улыбку и возвышенные чувства. Многие думали, что ей удивительно повезло, и были уверены, что она считает минуты, оставшиеся до встречи со своим красивым женихом. Она не могла поделиться с ними правдой и была вынуждена улыбаться, поддакивать и играть навязанную ей роль.
        - Ягненочек мой, — шепнула мадам Пуатара, — может вам наложить на щеки немного румян? Вам надо хорошо выглядеть во время вашей первой встречи с женихом.
        - Я действительно плохо выгляжу?
        - Ничего странного, что вы выглядите взволнованной и бледной, — молодая матрона осмотрела серый наряд, выбранный Фелисите для путешествия по реке. Они не имели возможности переодеться. Им даже приходилось спать в одежде, и все выглядели одинаково плохо. И тут Фелисите ничего не могла поделать.
        - Если бы вам надеть какое-нибудь из ваших прелестных платьев! Например, голубое с вырезом на груди, отделанное кружевами!
        Фелисите продолжала волноваться по поводу того, как она выглядит. Она разочарует жениха при первой встрече. Куда же это годится, чтобы мужчина, с которым ей предстоит прожить всю оставшуюся жизнь, сразу плохо о ней подумал! Но что она может поделать? Она, конечно, не могла нарядно одеваться для плавания на лодке. Ну что ж, Августу де Марье придется принять все так, как оно есть.
        - Посмотрел бы он на вас во время танцев, состоявшихся на корабле! Я никогда не забуду, как вы танцевали быстрый танец с этим приятным мсье де Марес.
        Лодка подплыла к причалу, и пораженные люди увидели, что поселение сильно напоминает мир на третий день творения, когда Бог назвал твердь землей! Пассажиры могли заметить несколько строений, но больше всего было вокруг брезентовых палаток. Пляс д'Арме был не чем иным, как грязной площадкой. Энтузиазм людей в лодке сразу иссяк, как зерно, просыпавшееся из мешка через незаметную дырку быстрым ручейком.
        - На этих улицах мы найдем только грязь, а не золото! — закричал крохотный, похожий на крысу мужчина, у которого тем не менее было пятеро детей. — Нас, как всегда, обманули! Мы поймались на крючок как рыба, заглотнувшая живца! Нас прислали сюда гнить и умирать!
        - Прекратите! — приказал офицер, позабыв в тот момент, что его ожидает разлука с Фелисите, и вспоминая о своих непосредственных обязанностях.
        Но пока лодка причаливала, подобные разговоры продолжались. Вновь прибывшие погрустнели и недоверчиво разглядывали часовню под брезентовым навестом, грубо сбитые деревянные бараки по краю площади и стоящие повсюду палатки. Все вместе здорово напоминало военный лагерь.
        Пассажиры решили, что первой на берег сойдет Фелисите. Она начала спускаться по мокрому трапу на пристань. Мсье де Марес нес ее саквояж, а два матроса с трудом тащили остальной багаж. Эта процессия могла бы выглядеть весьма внушительно, но девушка не переставая думала о своем помятом несвежем платье и растрепанных волосах. «Он решит, что я напоминаю серую мышь», — переживала Фелисите.
        Девушка сошла на берег, проследовала за офицером по деревянному настилу, не поднимая глаз, и вышла на утоптанную площадь. Она ожидала услышать дружелюбный голос губернатора, приветствие волнующегося Филиппа и, конечно, приятный голос человека, женой которого она вскоре станет.
        Ничего подобного не случилось. С ней вообще никто не заговорил. На площади скопились зеваки, и они потеснились, чтобы дать девушке возможность пройти. Ее пристально разглядывали, проявляя любопытство, и негромко переговаривались. Но она не заметила ни единого знакомого лица. На площади не было даже Поликарпа Бонне!
        Сделав несколько шагов, она увидела даму в лиловом наряде с самой модной отделкой. Платье было с обтягивающим талию корсажем, баской и рукавами в виде китайской пагоды. Верхняя юбка была заложена широкими складками, нижние — накрахмалены, а высокие каблуки башмаков — ярко-красного цвета.
        Обладая подобным великолепным нарядом, дама казалась очень уверенной в себе. Когда же Фелисите подошла к ней поближе, она увидела, что эта нарядная незнакомка сильно нервничает.
        - Вы — мадемуазель Хеле? — любезным тоном поинтересовалась дама. — Мадемуазель, я — мадам Жуве. Вас никто не встретил, потому что я взяла на себя эту честь.
        - Вы очень добры, мадам. — Фелисите все еще недоумевала, почему на пристань не пришел один из трех мужчин. Она также никак не могла понять, какое отношение к происходящему имеет мадам Жуве. — Но я ожидала…
        - Его превосходительство находится в деловой поездке. Он отправился вверх по реке… По этой ужасной реке, господствующей над нашими жизнями, и он надеялся вовремя вернуться, чтобы вас встретить.
        - Наверно, вы слышали, мадам Жуве, — колеблясь, заявила Фелисите, — что я приехала сюда, чтобы вступить в брак. Возможно, мой корабль пришел раньше….
        - Нет, мадемуазель, мсье де Марья здесь, — мадам Жуве разговаривала вполне спокойно. — Я видела его несколько минут назад. Но, — она оглянулась, — сейчас я его не вижу. Он назначен начальником полиции Нового Орлеана и, вероятно, занят неотложными делами.
        У Фелисите упало сердце. «Он увидел меня и скрылся», — решила девушка.
        - Хорошо, что его тут нет. Вы можете отправиться со мной. Благодаря доброте его превосходительства, мы с мужем живем в единственном доме в городе, который удалось достроить. Нам досталась часть дома, — женщина уже не казалась такой уверенной. — Он рассердится, но тут ничего нельзя поделать.
        - Мадам Жуве, кого вы имеете в виду? Вы думаете, что мой… мсье де Марья?
        - Нет, я говорю про его превосходительство, губернатора. У него были другие планы насчет вас. Но и он, и мсье де Марья сейчас отсутствуют, поэтому я хочу вам помочь, — она тепло взглянула на Фелисите. — Все к лучшему. Вы отдохнете и примете ванну, а потом займетесь собой. Выберете свой самый прелестный наряд и немного нарумяните щечки. И тогда, только тогда мы позволим, чтобы вас увидел мсье де Марья!
        Фелисите почувствовала облегчение.
        - Вы правы, так будет гораздо лучше. Мадам Жуве недоуменно взглянула на нее.
        - Но, милая, где же ваша горничная?
        - У меня нет горничной, мадам. В Канаде это… не принято!
        - Я забыла. Конечно, у вас не может быть горничной.
        Мадам Жуве была удивительно любезна и добра к девушке. Фелисите улыбнулась ей, и мадам взяла ее руки и поднесла к губам.
        - Маленькая моя, — выдохнула она. — Вы очень хорошенькая! Ваша улыбка говорит о многом. Что можно ожидать от девушки после такого мучительного путешествия? Если вы пробудете у нас некоторое время, я поделюсь с вами секретами женской красоты, и вы будете прекрасно выглядеть. Выпорхнете на свет божий, как сияющая чудесная бабочка. О мсье де Марья! Он убедится, что ему очень повезло и удалось получить прелестную невесту! Господи, как же он будет поражен!
        - Это было ужасное путешествие, — Фелисите была настолько утомлена, что у нее на глазах навернулись слезы. — Последнюю ночь я вообще не спала и думала о том, что случится сегодня. Конечно, я расстроена, что на берегу не оказалось… никого.
        Мадам Жуве обняла свою ни о чем не подозревающую дочь, и нежно к ней прижалась.
        - Малышка! Вам следует поспать. Мне жаль, но до дома можно добраться только пешком. К счастью, он совсем недалеко отсюда. Можно попросить этого молодого человека, чтобы он помог донести ваш саквояж.
        - Мадам! — молодой офицер поспешил выразить свою преданность. — Я был бы счастлив вечно носить вещи мадемуазель!
        Фелисите проснулась и, обнаружив, что ее разглядывать пять пар любопытных глаз, решила, что ей снится странный сон. Как вдруг мальчишка лет пяти, напоминавший обезьянку, произнес: «Николетта, она проснулась», — и только тогда Фелисите вспомнила, где находится. Мадам Жуве говорила ей, что в доме живут и другие люди.
        Самая старшая среди присутствующих детей девочка твердо сказала:
        - Марсель, беги и скажи об этом мадам Жуве. А вы, Ур-бен, Рауль и Сакс, быстро уходите. Мадемуазель не желает, чтобы в комнате находились шумные озорники.
        Командовала мальчишками девочка лет двенадцати, и не совсем пришедшая в себя, Фелисите наблюдала, как она зажгла свечу и задвинула простенькие оконные занавески. Она двигалась быстро и уверенно. Потом девочка подошла к кровати.
        - Уже стемнело, мадемуазель, и вы, наверно, захотите встать, — она разговаривала, как умудренная жизнью женщина. — Весьма неудобно, если у тебя одни братья.
        Спустя некоторое время появилась Мария.
        - Я вижу, что вы уже познакомились с Николеттой. Вот и славно. Николетта — милая девочка и хорошая помощница, — она весело покачала головой. — Как же крепко вы спали! Нам следует поторопиться. Мсье де Марья прислал весточку, что будет здесь в половине девятого.
        Мадам Жуве попросила, чтобы Николетта принесла таз горячей воды. Девочке пришлось тащить таз по полу — он был слишком тяжелым для нее. Затем Николетта скромно удалилась.
        - После моей поездки по реке, — заявила Мария, — я приняла три ванны, прежде чем легла в постель. Иначе я не чувствовала себя достаточно чистой.
        Фелисите вытерлась огромным полотенцем и поняла, что вполне пришла в себя и может заняться туалетом. Мария надела на нее льняную рубашку и заметила:
        - У меня когда-то была кожа, как у вас, гладкая, словно шелк. Посмотрите на меня теперь!
        Потом Фелисите надела шелковые обтягивающие панталоны с рисунком, вышитым серебряной нитью, и уселась перед зеркалом, висевшим на стене, а жена банкира начала накладывать ей на лицо различные питательные маски.
        - Я постараюсь вам помочь, — говорила Мария, массируя лицо девушки. — Но должна сказать, дитя мое, что потребуется неделя, чтобы исправить вред, нанесенный коже морским ветром и солнцем. Тонкая кожа — это божье благословение, и за ней надо постоянно и тщательно ухаживать.
        Николетта возвратилась в комнату и внимательно следила за ними, а затем сказала:
        - Моя мама никогда и ничего не накладывает на лицо. Она говорит, что лучше всего на свете — это вода!
        Теперь настал черед бережно попудрить лицо. Чудодейственная пудра состояла из тщательно просеянного крахмала и была ароматизирована бергамотом и мускусом. Этим рецептом Мария часто пользовалась в молодости, и всегда имела огромный успех. Лицо припудрили, а потом осторожно сняли с него остатки пудры. Эту процедуру повторяли несколько раз, и непосвященный наблюдатель мог бы себя спросить: зачем все это? Но результат не замедлил сказаться — кожа стала белой и гладкой. А после того как Мария нежно коснулась щек удивительным составом, они нежно порозовели.
        Жена банкира отступила назад и внимательно стала разглядывать дело рук своих.
        - Николетта, что скажешь? — спросила она. — Как выглядит мадемуазель?
        - Чудесно, — взволнованно ответила зачарованная девочка, качая головой. — Мадемуазель очень красива!
        Мадам Жуве вышла из комнаты, а потом вернулась с трубочкой в руках. Фелисите и Николетта не понимали, для чего нужна трубочка, и девочка спросила:
        - Что это такое, мадам?
        - С помощью этой трубочки можно попудрить волосы и парики… — начала Мария, но Николетта протестующе воскликнула:
        - Нет, нет, мадам! Не надо пудрить волосы мадемуазель! У нее такие чудесные светлые волосы!
        Мария немного подумала, а потом согласилась с девочкой.
        - Ты, пожалуй, права. У мадемуазель Фелисите очень редкий медовый оттенок волос. Наверно, будет лучше, если мсье де Марья увидит ваши натуральные волосы.
        - У мадемуазель сохранится такой цвет волос, — спросила Николетта, — или они потемнеют, как у моей матери?
        - Это можно узнать только со временем…
        Все были заняты туалетом Фелисите почти целый час. И если бы Август де Марья прибыл вовремя, ему пришлось бы ждать невесту. Но он опоздал на четверть часа, и эти несколько минут помогли сделать его будущую невесту более прелестной.
        Сначала Фелисите надела плотную нижнюю юбку с прикрепленным к ней обручем из китового уса. Поверх нее натянули синюю юбку со вставками из атласа и ярко-синий корсаж. Рукава напоминали формой колокол и были узкими в плечах, а к локтю расширялись и заканчивались каскадом белого кружева.
        Подобное платье было очень трудно правильно надеть, и даже Николетте пришлось помогать Фелисите. Наконец женщины одобрили полученный результат. Они испытывали от усилий легкую усталость. Мария вздохнула и достала причудливой формы бутылочку с духами.
        - А теперь заключительный аккорд!
        Бутылочка была со стеклянными перегородками внутри, и из каждого стеклянного отделения выходила трубочка. Благодаря этому остроумному устройству можно было создавать запахи по собственному желанию.
        Фелисите выпрямилась и медленно повернулась.
        - Моя мать не видела меня с годовалого возраста. Она считала меня очень некрасивой, — произнесла девушка. — Она была права. Я действительно была некрасивым ребенком. Как бы мне хотелось, — со вздохом продолжала она, — чтобы мать меня увидела сейчас. Интересно знать, чтобы она сказала? Возможно, она меня не узнала бы?
        Мария, не поднимая глаз, легко обрызгивала духами складки одежды. Фелисите не видела ее лица, но немного погодя женщина сказала:
        - Я уверена, если бы ваша мать видела вас в этот момент, она бы чувствовала то же, что чувствую я. Вы стали прекрасной молодой женщиной.
        Казалось, Мария испытала облегчение, когда услышала громкий стук в дверь. Она улыбнулась и кивнула Фелисите.
        - Мы успели. Пришел ваш жених!
        Август де Марья был на пристани и видел, как Фелисите сошла на берег. Сейчас он приближался к дому, наряженный в самый лучший сюртук и красный парчовый жилет. На голове у него была фетровая треуголка. Де Марья раздраженно думал: «Почему этот идиот в Монреале решил, что эта серая девица сможет стать моей женой?»
        Подходя к воротам, он сказал своему слуге:
        - Бузбаш, твой хозяин настоящий глупец, которому, к сожалению, придется выполнять возложенные на него другими людьми обязательства… Я вынужден, как многие августейшие особы, встретиться с дурнушкой-невестой, а затем жениться на ней по семейным обстоятельствам.
        Маленькая девочка открыла дверь, присела, а потом, не переставая, кланялась.
        - Прошу вас, мсье. Мадам Жуве сейчас занята, но вы входите. Я ей скажу, что вы уже пришли.
        Де Марья переступил порог и увидел, что гостиную временно отдали семейству Готье. В округе процветало воровство, и поэтому через комнату была протянута веревка, на которой висела повседневная одежда семейства, а на второй веревке сохло только что постиранное белье и пеленки самого младшего ребенка. На полу, вдоль стены, лежало несколько тюфяков. Один из них занимал младенец, не перестававший громко орать.
        Мальчишка лет пяти склонился над младенцем, и девочка, направлявшаяся за мадам Жуве, оттолкнула его прочь.
        - Сакс! Отойди. Мама сказала, что это не заразное, но тебе лучше держаться от него подальше. Ты что хочешь, чтобы у тебя выступили такие же большие красные пятна?
        Откуда-то из задней части дома появилась крупная женщина, которая погрозила мальчишке палкой.
        - Сакс, прекрати вопить! Сколько раз тебе повторять, чтобы ты слушался сестру? — увидев визитера, женщина воскликнула: — Спаси Господи, к нам явился джентльмен! — и тут же исчезла.
        Август де Марья почувствовал, что в щелочку между висящими одеялами за ним кто-то подглядывает. Судя по всему, это был мужчина с всклокоченными волосами. И даже на расстоянии можно было различить, что один глаз у него стеклянный.
        Когда мужчина понял, что его увидели, он раздвинул мокрые одеяла и сделал шаг вперед. Он кивал и улыбался, а потом спросил:
        - Мсье, она вам нравится? Нравится?
        К счастью, в тот момент появилась мадам Жуве и повела визитера в глубину дома. Они вошли в маленькую пустую комнату, которая в будущем должна была стать кабинетом хозяина дома. Мадам Жуве оставила мсье де Марью одного, предварительно извинившись за то, что в доме столько народа.
        Молодой человек поблагодарил ее кислым голосом, как будто мадам Жуве была во всем виновата. Он оперся на трость и стал ждать. Вскоре в комнате появилась Фелисите. Она поклонилась и, порозовев, медленно пошла навстречу. Девушка не опускала головы, но заметила лишь тщательно закрученные усы и наглые темные глаза, смотревшие с нечистого лица.
        Мсье де Марья не ожидал, что она так преобразится, и поэтому ничего не говорил, а только пристально всматривался в Фелисите. Она не может быть той убогой девицей, которую он видел, когда она высаживалась из лодки. Пассажирка была такой жалкой и провинциальной, в мятом ситцевом сером платьице!
        - Мадемуазель, — наконец вымолвил он, — мне следовало прийти раньше, чтобы засвидетельствовать вам мое почтение, но меня задержали дела. Надеюсь, вы отдохнули после тяжелого путешествия. Впрочем, к чему задавать подобный вопрос? Ваша красота говорит сама за себя.
        - Благодарю вас, мсье. Я действительно отдохнула и теперь чувствую себя гораздо лучше.
        Начальник полиции не сводил с Фелисите взгляда.
        - Какое чудо произошло с вами? — спросил он. — Вы с помощью магии превратились в прелестную женщину. Мне нравится эта магия.
        Фелисите немного пришла в себя и также внимательно взглянула на мсье де Марья. Он был весьма привлекательным мужчиной, решила девушка. Но в самое первое мгновение она поняла, что никогда не сможет полюбить его. Первое впечатление, как правило, бывает самым верным. При дальнейшем разглядывании будущего жениха она только утвердилась в своем мнении, и ей стало очень грустно.
        - Мы плыли по реке более недели, и мне очень жаль, что вы меня видели бледной и измученной, когда я прибыла в этот город, — заметила девушка.
        Продолжая опираться на трость, он жестом попросил ее подойти поближе.
        - Банкир Жуве экономит на свечах. Вы мне нравитесь, но хотелось бы удостовериться в этом.
        Фелисите сделала шаг вперед, и мсье де Марья поднял ее подбородок.
        - Поразительно, у вас серые глаза! — воскликнул он. — Мне всегда нравились светлые глаза.
        Он очень внимательно изучал лицо девушки, и ей стало не по себе, но она выдержала его взгляд.
        - Милое дитя, я пришел к удивившему меня самого решению, которое, несомненно, удивит и вас. Зачем нам откладывать в долгий ящик нашу свадьбу? Нам следует сразу же вступить в брак!
        Фелисите была поражена и расстроена. Ей и в голову не приходило, что будет подобная спешка.
        - Что вы имеете в виду, мсье? Через несколько недель? — спросила девушка.
        - Через несколько недель? — захохотал де Марья и поцеловал ее руку. — Нет, моя прелестная Фелисите. Вы очаровательны, но вас надо многому научить. Признаюсь, мне не терпится начать уроки. Мы должны пожениться… — он помолчал секунду. — Нам повезло, что здесь сейчас находится главный викарий. Тотчас же отправлюсь к нему и попытаюсь убедить, что не стоит ждать опубликования списков людей, намеревающихся вступить в брак. Дорогая невеста, не пугайтесь! Так уже случалось не раз! Здесь, в Новом Орлеане, постоянно возникают неожиданные ситуации. Свадебные контракты уже подготовлены, и мы можем в течение часа подписать их.
        - Но, мсье, я… я не понимаю. Нам нужно еще сделать очень много! Все подготовить. Мадам Жуве хотела, чтобы я некоторое время пожила с ними.
        В голосе мсье де Марья появились нотки нетерпения и недовольства.
        - Мадемуазель, эти дела касаются только нас. Мадам Жуве и ее планы не имеют к нам никакого отношения.
        Фелисите растерялась.
        - Мсье, мне кажется, что я должна с ней поговорить. Я — ее гостья, и она была ко мне очень добра.
        Де Марья не сводил с нее глаз, затем покачал головой и спросил:
        - Что это за шуточки? Вы хотите заменить мою настоящую невесту? Если это так, то я отказываюсь жениться на ком-либо другом. Клянусь!
        - Но, мсье…
        Девушка никак не могла сосредоточиться, и язык ей не повиновался. У нее была только одна мысль — уйти куда глаза глядят от этого требовательного незнакомца, который горел желанием жениться на ней, как можно быстрее.
        Понимая, о чем думает Фелисите, мсье де Марья внезапно захохотал и, притянув ее к себе, два раза поцеловал в губы. Это были собственнические, страстные поцелуи.
        - Ближе к делу, — сказал он. Именно так жених должен разговаривать с робкой и нерешительной невестой. А теперь, моя милочка, идите к надоедливой мадам Жуве и объявите ей о наших намерениях.
        - Но, мсье…
        Август де Марья недовольно нахмурился.
        - Мадемуазель, кроме того, что вы мне приглянулись, есть еще одна причина для спешного брака. Вам тут не место. Репутация мадам Жуве… Ну как вам объяснить, мадемуазель, она желает быть лучшей. Если бы здесь был губернатор, он бы вам не позволил попасть в объятия этой говорливой женщины с темным прошлым. Нет, нет, вам следует отсюда выбираться. Я вижу лишь один способ избежать скандала и избавиться от общества жены банкира: мы должны немедленно пожениться и занять дом, подготовленный губернатором для нас. Главный викарий поймет меня, как только я ему все объясню.
        - Я не знаю как убедить вас в том, что вы совершаете огромную ошибку, — протестовала Фелисите.
        - Мадемуазель! — Август де Марья заговорил весьма строго. — Я светский человек, а вы — неопытная молодая женщина, прожившая всю жизнь в колонии. А посему вам придется мне во всем подчиняться, ибо я знаю, как себя вести в том или ином случае. Я вам заявляю, что было бы непростительно позволить вам и далее оставаться под одной крышей с этой женщиной!
        - Что подумает мадам Жуве?
        - Неважно. Я объясню ей свою точку зрения, и этого будет достаточно, — начальник полиции постарался как можно любезнее улыбнуться будущей невесте, чтобы привлечь ее на свою сторону. — Мадемуазель, какой комплимент покажется вам весомым, если я желаю безотлагательно жениться на вас?
        - Я рада, мсье, что вы находите меня привлекательной. Глаза де Марья заблестели нехорошим блеском.
        - Мадемуазель, мне очень повезло! И я счастлив, что вас выбрали мне в жены.
        Глава 5
        Бузбаш шагал во главе небольшой процессии, освещая путь корабельным фонарем. По сторонам тропинки росли колючие кустарники, и оттуда постоянно доносились щуркание и невнятные звуки. Какие-то птицы пролетали с громким хлопаньем крыльев прямо у них над головами.
        - Милейшая женушка, — сказал Август де Марья, нетвердо держась на ногах из-за энного количества выпитого в честь заключенного брака. — Это не самая приятная дорога домой. Вы должны были ехать на белом коне с огромным эскортом слуг!
        За ними поспешала мадам Готье. Она тащила большой узел постельного белья, а Николетте доверили нести кое-какую одежду. Они сильно отстали, и не видели света фонаря. Мадам Готье, не переставая, что-то бормотала.
        - Тебе самой придется воспитывать братьев, Николетта, потому, что я не вернусь домой живой после этой ночи.
        Пока, опираясь на руку мужа, Фелисите брела по дороге, ее не оставляла одна мысль: «Я замужняя женщина! Все уже произошло и нет пути назад. Я вышла замуж за незнакомца, с которым у меня нет ничего общего. Этот эгоистичный грубиян вскоре начнет меня презирать. Что там ждет впереди?»
        Девушка с самого начала питала надежду, что ее будущий муж окажется приличным человеком, и она сможет прожить с ним нормальную жизнь. Но этой надежде не суждено было сбыться. С Августом де Марьей у нее не будет даже намека на счастье. Все в нем было ей отвратительно: внешность, наглость и себялюбие. Его манеры также оставляли желать лучшего. Но они стали замужней парой, и сегодня ей придется делить с ним постель!
        Фелисите не хотела винить тех, кто подтолкнул ее к этому браку. У них не было иного выхода, если только они не желали передать руководство колонией Миссисипи в ненадежные руки. Цена этого была высока, но ее все равно следовало выплатить. Фелисите даже не приходило в голову отказаться жертвовать собой, но у нее болело сердце, когда она думала о будущем.
        - Неужели мы случайно попали в чистилище? — поинтересовался жених. — Клянусь, я предпочту носить власяницу и спать на ложе, утыканном гвоздями, чем жить в этой ужасной и жаркой стране. Моя красавица Фелисите! Представьте себе наш прекрасный, шумный Париж! Жить в ином месте — значит, просто существовать. Я надеюсь, что нас вскоре отсюда отзовут.
        Фелисите возразила:
        - Мсье, в колонию приезжают на всю жизнь! Мы должны тут остаться и работать изо всех сил, чтобы превратить Новый Орлеан в великий город.
        Жених насмешливо захохотал.
        - Возможно, в ближайшие два столетия Орлеан и впрямь будет великим городом. Но пусть он становится таковым без участия Августа де Марьи. Я всей душой верю, что еще до наступления лета мы покинем его.
        Дом был точной копией первого жилища, построенного Филиппом, но в нем отсутствовала галерея. Де Марья мрачно оглядел его при свете фонаря.
        - Взгляните, мадам, в какой великолепный дом привел вас ваш муж, — и он презрительно ухмыльнулся. — В любом случае, — с отвращением добавил новобрачный, — он несравненно лучше той вонючей клетки в гостинице, где мне до этого пришлось жить.
        Фелисите коротко рассмеялась. Ее смех не казался простодушным. Немало удивленный де Марья, обратился к слуге:
        - Мошенник, передай мне фонарь, — он поднес фонарь к лицу девшки и внимательно взглянул на нее. — Вы засмеялись.
        Значит, нашли что-то забавное в моих словах. Неужели вы обладаете чувством юмора? Я начал в этом сомневаться. Во время церемонии и празднования вы сидели, как сова на сухой ветке. Услышу ли я ваш смех, если очень постараюсь вас рассмешить?
        Они прошли по узкой тропинке, ведущей от калитки к передней двери. Фелисите знала о том, что Филипп стремился закончить строительство дома до ее приезда. Она смотрела на стоявший перед ними темный дом и, позабыв о собственных бедах, вспомнила Филиппа. Где он сейчас? Почему не пришел на пристань? Может, болен? Или ранен?
        Девушка испугалась тишины, царившей в доме, и была уверена, что случилось нечто неприятное, и поэтому Филипп не смог ее встретить.
        Де Марья сказал мадам Готье.
        - Вот тебе за услуги, — и швырнул на землю несколько мелких монеток.
        - Благодарю вас, милорд! — воскликнула мадам Готье и стала торопливо ползать по земле, чтобы отыскать монетки. Николетта стояла рядом, пока мать не завопила:
        - Гордая девчонка! Неужто ты хочешь, чтобы мы потеряли эти деньги? — и тогда девочке тоже пришлось присоединиться к матери.
        - Бузбаш, отвори дверь! — приказал жених. — Выпрямись и высоко подними фонарь, чтобы мы могли торжественно войти в этот сарай. Мы должны держать себя с достоинством, — он обратился к молодой женщине: — Моя милая, призови на помощь воображение. Попытайся представить себе, что за дверью нас ждут выстроившиеся в два ряда лакеи в новых прекрасных ливреях. Они кланяются, улыбаются и преклоняют колена перед хозяином и хозяйкой этого великолепия!
        Если бы у него даже очень сильно разыгралась фантазия, он все равно не смог бы вообразить себе встречу, которая их ожидала. Когда они вошли в дверь, то услышали громкий храп. Де Марья сразу остановился.
        - Кажется, наш дом уже занят, — сказал он.
        Они оказались в длинной комнате с камином. Храп раздавался из глубины комнаты. Слуга выступил вперед, подняв над головой фонарь, и они увидели, что в углу на куче опилок спит какой-то мужчина.
        - Что за наглость! Бузбаш, пни его хорошенько, чтобы он проснулся!
        Фелисите удержала мужа.
        - Я знаю, кто это, — сказала она. — Позвольте я с ним поговорю.
        - Если он не объяснит в чем тут дело, я посажу его в тюрьму! — проворачал де Марья.
        Фелисите подошла к человеку и окликнула его:
        - Филипп!
        Спящий пошевелился, а потом сел и нахмурился — кругом стояла темнота, и он никак не мог понять, что уже наступила ночь. Он вдруг узнал девушку и вскочил на ноги.
        - Фелисите! — но сразу поправился. — Мадемуазель! Я не знал, что вы уже прибыли. Я… я, наверно, долго спал и — он взглянул в окно.
        Август де Марья решил с ним сам разобраться.
        - Подойди поближе, — сказал он Филиппу. — Я хочу взглянуть на незваного гостя, который к тому же так фамильярно обращается с моей женой.
        Филипп повиновался, но сильно вздрогнул, услышав, что Фелисите стала супругой начальника полиции. Он старательно отводил от девушки глаза.
        - Как прикажешь понимать твое странное поведение? — потребовал ответа де Марья.
        - Мсье, его превосходительство приказал мне закончить строительство дома до того, как прибудет… мадам. Последние два дня я работал без перерыва. Сегодня днем я закончил отделывать стены, и мы даже внесли сюда кое-какую мебель, и я… я решил, что мне не мешает немного отдохнуть. Я хотел поспать всего час, но потом как провалился. Прошу вас, простите меня, мсье.
        Жених поглаживал острые кончики усов. Казалось, он наслаждается возникшей ситуацией.
        - Меня не волнует, что ты тут заснул. Но скажи на милость, почему ты называешь мою жену по имени, если только это не является странным колониальным обычаем, о котором я ничего не знаю, — он неожиданно громко хлопнул себя по ляжке. — Понял, понял! Ты тот самый неграмотный парень, о котором мне рассказывали! Преданный обожатель и молчаливый поклонник, который остаетсыя на задворках, подобному Якову, ожидавшему платы семь лет. Я наслышан о тебе от мсье Бенуа из Монреаля.
        - Мы с Филиппом старые друзья, — заявила Фелисите. — Мы вместе росли в Лонгее.
        Но де Марья даже не взглянул в ее сторону.
        - Прелестная идиллия! Правда, мистер Филипп, что вы влюблены в мою жену?
        Филипп ничего не сказал. За него ответила Фелисите.
        - Это правда, мсье.
        - Ха! Возможно, мне повезло, что я приказал нас сразу поженить. Но сейчас я нахожу старого поклонника моей жены, спящего на полу нашей брачной комнаты! — он перестал шутить. — Мадам, вы были влюблены в этого деревенского уха-жора?
        - Да, мсье, — не колеблясь проговорила Фелисите.
        Он не ожидал подобного откровения и уставился на жену.
        - Ничего себе признание! — наконец воскликнул де Марья. — Странные вещи тут происходят. Вполне естественно, когда молоденькие девушки влюбляются, а потом изменяют своим поклонникам. Это ничего не значит. Но я не могу себе представить, что моя жена могла так низко пасть, влюбившись в этого…
        Фелисите лихорадочно рассуждала: «Что ему ответить, если он спросит меня, как я сейчас отношусь к Филиппу? Смогу ли я не кривить душой?»
        Но Август де Марья не задал ей такого вопроса, а продолжал ворчать.
        - Хочу предупредить тебя, плотник, держись от нее подальше. Если ты и впредь собираешься спать не в своей постели, то пусть это будет в домах других людей. Что касается вас, мадам… Я посоветовал бы вам забыть прошлое. Вы никогда больше не должны с ним разговаривать.
        - Мсье, я его еще не поблагодарила за то, что он так сильно старался, чтобы побыстрее закончить дом, — Фелисите улыбнулась Филиппу. — А также за прежнюю доброту. Прошел почти год с нашей последней встречи в Канаде, и мне надо сказать ему многое. — Фелисите подошла к Филиппу и коснулась его руки: — Пойдем, я провожу тебя до калитки.
        Де Марья нахмурился, но не сделал попытки остановить их. «Видимо, моя жена — весьма решительная дама», — подумал он.
        В спальне стояло мало мебели. Кровать кипарисового дерева слуга застелил бельем, принесенным мадам Готье. Надо добавить, она была неновой и очень простой. В комнате также стоял комод из американского лавра и один стул вишневого дерева. На полу лежал скромный ковер из собачьих шкур.
        Мсье де Марья вошел в комнату вслед за женой и запер за собой дверь.
        - Вы должны поблагодарить меня за терпение и такт, — заявил он, кладя ключ в карман жилета. — Я позволил вам попрощаться с вашим ухажором и даже не спросил, испытываете ли вы к нему прежние чувства. — Он подошел к кровати и криво усмехнулся. — Душа моя, нам снова придется прибегнуть к нашему воображению. Это ужасное сооружение не что иное, как роскошное ложе с атласными покрывалами и позолоченным гербом. — Он передернул плечами. — Я боюсь, что этот матрас набит испанским мхом.
        Фелисите запаниковала, услышав звук запираемого замка. «Он запер меня от воспоминаний, — подумала девушка. — От всех, кого я люблю».
        Она выглянула из окна, как птичка, запертая в клетку, и подумала о том, можно ли выломать раму, чтобы выбраться отсюда.
        Фелисите ничего не ответила жениху, и он с любопытством взглянул на нее.
        - Вы испуганы? — сказал он, а затем пронзительно захохотал. — Моя малышка-невеста — девственница, и она дрожит от страха! Вы напоминаете мне глупого гусенка или кролика, который боится волка. Мадам, вам придется привыкнуть к мужу, съевшему много маленьких крольчат!
        Он продолжил бы этот разговор, но его прервал громкий гул голосов. Кто-то стучал палками по кастрюлькам и дудел в дудки. Они прислушались. Раздался барабанный бой, и вся эта шумная ватага приблизилась к дому.
        Де Марья нахмурился.
        - Что это такое?
        - Один из наших странных колониальных обычаев, — ответила Фелисите. — Это — шаривари, или кошачий концерт для новобрачных на тазах и горшках.
        - Шаривари? Вы хотите сказать, что они собираются сыграть для нас серенаду? Но какой в этом смысл? В нашем браке нет ничего необычного.
        - В Новой Франции, мсье, шаривари показывает отношение к новобрачным и служит проявлением доброй воли. Народ здесь — очень дружелюбный, и они никому не желают сделать что-то неприятное. — Девушка помолчала, потому что ей было трудно говорить о них как о супружеской чете. — Возможно, мсье, это первая свадьба в Новом Орлеане, и люди считают, что такое событие надо отметить.
        Толпа уже добралась до калитки и направилась к дому. Люди несли с собой факелы, а потом сложили высокую пирамиду из веток кустарника на пороге и разожгли огромный костер. Стало светло, как днем. Глядя из окна, Фелисите решила, что тут собрался весь город, чтобы приветствовать их. Сотни мужчин и женщин пели и смеялись. Под аккомпанемент барабанов и рожков все затянули приветственную песню.
        «Выходите, выходите побыстрее, мсье!»
        Де Марья стоял у окна вместе с Фелисите и недовольно спросил ее.
        - Я что, должен выйти?
        - Да. Если вы этого не сделаете, они обидятся.
        - Наплевать, — он хмурился все больше. — Наверно, придется дать этим бездельникам немного денег, чтобы они отправились в таверну и там напились!
        - Да, мсье, такова традиция.
        Пение «Выходите, выходите побыстрее, мсье!» становилось все более настойчивым.
        - Пожалуй, вам лучше действительно выйти сию секунду. Де Марья нехотя повиновался. Увидев его, люди загалдели еще громче. Они орали что было мочи и громко колотили по горшкам и тазам. Барабанщик был одним из подчиненных самого начальника полиции, и барабанные палочки так и порхали в его руках. Один из заводил вышел вперед с флягой вина и предложил выпить жениху. Тот охотно принял приглашение.
        Фелисите не отходила от окна и пыталась кого-то выглядеть в толпе. Наконец она заметила Филиппа, стоявшего у дороги, как будто он не желал подойти поближе, но не мог оставаться в стороне.
        «Мой бедный Филипп! — подумала Фелисите. — Каким он кажется несчастным! Если бы он мог, то разогнал бы всю толпу».
        Люди продолжали громко петь, но теперь выкликали ее:
        «Выходите, выходите побыстрее, мадам!»
        Понимая, что ей придется подчиниться, Фелисите вытерла слезы, выступившие при виде одинокой фигуры Филиппа, и подошла к двери. Ее приветствовали более шумно, чем жениха.
        Вожак протянул флягу с вином невесте. Она поднесла флягу к губам и сделала осторожный глоток.
        Это был очень крепкий и плохо очищенный самогон. Фелисите задохнулась и закашлялась к великому удовольствию толпы.
        - Хмельной напиток для маленьких кроликов, — на ухо шепнул ей муж и, забрав у нее флягу, еще раз отпил. — Мне нравится это зелье! Я рад, что ваши друзья из Новой Франции решили нас поздравить.
        Кто-то в толпе завопил: «Праздничная кадриль!»
        Все сразу поддержали эту идею и начали требовать, чтобы Фелисите сплясала с ними. Вожак избавился от фляги, которая к тому времени уже опустела, и подошел к Фелисите.
        - Мадам, вы с нами станцуете? Мы были бы очень счастливы.
        - Конечно, мсье. Невесты всегда танцуют кадриль.
        - Вы начнете кадриль в паре с мсье, а потом окажете нам честь танцевать с прелестной невестой.
        Она сделала с мужем всего несколько па, как вдруг он покачнулся и начал невидяще оглядываться вокруг, а потом повалился на спину. Вожак сразу подбежал к Фелисите и сказал:
        - Мадам, прошу вас!
        Фелисите думала, что танцы никогда не кончатся, и ее не перестанут окружать улыбающиеся люди, которые постоянно говорили:
        - Я хочу плясать с невестой.
        Она танцевала, кружилась, кланялась до тех пор, пока чуть не падала от усталости. Но девушка должна была признаться, что ей доставляли удовольствие танцы, быстрый темп музыки, шарканье ног и счастливые улыбки разгоряченных партнеров. Однако она испытала огромное облегчение, когда заводила предложил ей руку и отвел на место.
        - Мадам, вы не знаете, кто я такой, — сказал он улыбаясь и кланяясь. — Я сам из Лонгея и даже как-то нес вас на закорках. Меня зовут Жюль Латур.
        Она сразу узнала этого человека. Он уехал на юг довольно давно, наверно, в тысяча семьсот шестом году. Его всегда вспоминали в Монреале как веселого парня, прекрасно игравшего на флейте и имевшего огромный успех у женщин. Теперь он похудел и стал сутулым, а на загорелом лице появилось множество глубоких морщин.
        Жюль очень обрадовался, когда Фелисите сказала ему, что помнит его во время празднования одного из Праздников урожая в замке, хотя совершенно запамятовала, когда он нес ее на плечах.
        - Мадам, вы были тогда маленькой девочкой. За прошедшие годы вы сильно изменились. Мадам, вы прибыли на странную и весьма своеобразную землю. Со временем вы наверняка ее полюбите, хотя… — он помолчал и развел руками. У костра неожиданно появилась темная фигура и начала дикий танец. Тень металась во все стороны и напоминала огородное пугало во время сильного ветра.
        - Взгляните, мадам, я имел в виду именно это. Здесь многое совсем не так, как в Новой Франции. Здесь не в моде ее танцы. Этот край действительно необычный. Нас не сковывают различные правила и ограничения. Мы — преданные и лояльные люди, но… живем на краю света и держимся более естественно и раскрепощенно. Нам светит солнце, и иногда мы бываем очень счастливы.
        Его темное лицо разрумянилось от усилий попытаться все объяснить Фелисите.
        - Мадам, вам сейчас придется сделать кое-что, — попро-сии он. — Подойдите к костру. Вы из Лонгея, и люди будут счастливы увидеть, какой прекрасной леди вы стали. Вас следует по правилам представить собравшимся. Потом мы попрощаемся и отправимся по домам. Вы устали, а некоторые выпили слишком много.
        Они встали у костра, и Жюль сказал несколько слов жителям колонии.
        - Мы рады приветствовать мадам де Марья в Новом Орлеане. Она — одна из нас. Мы гордимся ее красотой. Сегодня она танцевала с нами кадриль. Мы надолго запомним эту ночь.
        Фелисите окружали улыбающиеся лица. Она слышала, как одна женщина шепотом произнесла:
        - Я видела ее, когда она сошла на берег. Что можно было ожидать, если бедняжка целую неделю провела в лодке и не могла даже переодеться?
        Фелисите поняла, что перемены в ее внешности стали для многих приятным сюрпризом. Жюль Латур продолжил речь:
        - Мсье де Марья и его прелестная невеста благосклонно приняли наше поздравление. Давайте же пожелаем им долгой и счастливой жизни. Дорогие друзья, сейчас уже поздно, и я предлагаю распрощаться и побыстрее покинуть наших дорогих хозяев.
        Фелисите стояла у окна, глядя, как уходят последние посетители. И вдруг во второй раз услышала звук запираемой двери. Девушка быстро обернулась и увидела, что муж с трудом вытаскивает ключ из замочной скважины. Жюль Латур был прав: он выпил слишком много!
        - Моя милейшая невеста, — насилу ворочая языком проговорил он, — ваши друзья излишне задержались. Но они наконец убрались, и теперь мы одни, любовь моя.
        Август де Марья не заметил, как Фелисите отступила к стене, и медленно приблизился к ней.
        - Если бы я не выпил столько их пойла, я бы задал тебе один важный вопрос, дорогая, и потребовал, чтобы ты… меня уверила, что больше не испытываешь никаких идиотских чувств к твоему честному, но занудливому плотнику. Я собирался сразу же все поставить на свои места.
        Он чуть не свалился, когда попытался сделать широкий жест.
        - Мой маленький кролик, какое отвратительное пойло принесли эти простачки! И поэтому меня сейчас совершенно не интересует твое прошлое. Но, моя красавица, меня весьма интригует настоящее.
        Де Марья направился к девушке, ступая очень осторожно и протянув вперед руки. Фелисите испугалась и, отскочив в сторону, чтобы уклониться от его объятий, запуталась в длинной юбке. Она упала на колени и ухватилась за край комода. Потом забилась в угол между стеной и комодом и обхватила руками колени.
        Август де Марья навис над ней и начал хохотать так громко, что ему пришлось упереться в стену, чтобы не упасть.
        - Мой маленький кролик! Ты так сильно меня боишься? Или это проявление деревенского кокетства?
        Неожиданно он наклонился и ухватился за лодыжки девушки. Это был поразительно быстрый жест для человека в его состоянии.
        Затем де Марья отклонился назад и с хохотом потащил Фелисите через всю комнату. Фелисите закричала.
        - Мсье, прекратите! — она начала брыкаться, чтобы освободиться от его хватки. — Это подло и постыдно.
        Юбки девушки задрались до самых бедер, но она продолжала сопротивляться, ухватившись за ковер и пытаясь зацепиться за неровности пола.
        - Подло? Постыдно? — дихо хохоча, спрашивал он. — Неужели ты не знаешь, что это было любимым занятим прелестной герцогини Бургундской? Она могла бы стать королевой Франции, если бы вместе со своим мужем Дофином не умерла от оспы. Герцогиня требовала, чтобы двое слуг таскали ее по траве, а сама смеялась и от удовольствия размахивала руками. Да, да! У нее были красивые ляжки. Точь-в-точь как у тебя, моя миленькая невеста. Ты и впрямь считаешь, что развлечения герцогини не подходят для гусенка из колонии?
        Фелисите ухватилась за ножку кровати, а потом вырвалась из его рук. Девушка быстро оправила одежду и зарыдала от унижения.
        - Ты не злишься, моя скромница жена? Неужто твой грубый поклонник плохо выровнял пол, и ты занозила задницу?
        Фелисите встала на ноги. Она продолжала рыдать и так разозлилась, что плохо видела мужа. Когда он подошел поближе, чтобы обхватить ее, она сделал то, что давно собиралась сделать. Фелисите отвесила ему звонкую пощечину.
        Девушка не пожалела о своем поступке, но сразу поняла, что вести себя подобным образом было непростительно. Муж отступил назад и засверкал глазами.
        - Некоторым мужчинам нравится сопротивление, и они считают, что победа станет более сладкой, — хрипло прошипел он. — Мне это не по вкусу, меня никто еще не оскорблял пощечиной. И не важно, что это была моя жена. Я вам обещаю, мадам, что вы сильно пожалеете об этой… глупости.
        - Отпустите меня, — начала умолять его Фелисите. — Это была ошибка! Ужасная ошибка!
        Де Марья настолько поразило ее заявление, что он даже немного пришел в себя.
        - Вы предлагаете нам разойтись? — спросил он.
        - Да, — рыдала Фелисите. — Позвольте мне вернуться домой в Монреаль. Вы можете отменить наш брак и стать свободным.
        - Это неслыханно, — заявил де Марья. — Мне становится смешно. Именно я должен возмущаться нашим союзом. Я — джентльмен из Франции, женатый на глупой провинциальной святоше!
        - Если вы так считаете, то лучше согласиться, что наш брак был ошибкой!
        - Мадам! Неужели вам ничего не понятно? Брак заключается на всю оставшуюся жизнь! Вас вверили моим заботам, и вы подлежите мне душой и телом! Никакие Божьи и человеческие законы не помогут вам отделаться от меня. Также и я не смогу избавиться от вашей глупости и полнейшей неопытности!
        - Брак можно аннулировать, — молила его Фелисите. — Он не считается действующим, если брачные отношения не были осуществлены до конца. Отпустите меня и тогда сможете освободиться от меня легально.
        - Если брачные отношения не завершены, — он притянул к себе девушку и обхватил так, что она не могла двигаться, — неужели ты думаешь, что я позволю тебе оставить эту комнату такой же невинной, какой ты вошла сюда? Когда ты меня ударила, глупая гусыня, я решил, что не хочу тобой владеть. Но это была минутная слабость. Теперь я окончательно справился с потрясением и вновь нахожу тебя желанной. Моя горячая, я собираюсь сделать так, чтобы больше не заходил разговор об аннулировании брака.
        Глава 6
        Над Новым Орлеаном встало солнце. Коричневый пеликан, вышагивая на длинных ногах, искал себе что-либо на завтрак. Дятел так энергично долбил дерево, что, казалось, работает целая бригада плотников. Карп Бонне поднялся с подстилки. Он обычно сразу отправлялся к колодцу на пляс д'Арме, чтобы набрать большое ведро воды и отнести его в дом, где обитали Жуве и Готье.
        Утром, появившись там в неурочный час, Карп к своему удивлению и разочарованию, застал в кухне мадам Жуве. В другие дни это была мадам Готье, бравшая у него ведро воды и что-то бурчавшая вместо благодарности. Но ему позволялось задержаться на кухне и полюбоваться пышной фигурой вдовушки.
        Бонне видел, что мадам Жуве только что встала с постели. Лицо у нее без притирок и помады казалось обрюзгшим. На ней была старая ночная кофта с пятнами от вина.
        - Я хочу вас поблагодарить от имени мадам Готье, которой не пришлось идти к колодцу, мсье Бонне, — сказала мадам Жуве.
        - Мадам, мне приятно, что я могу приносить сюда воду по утрам.
        - Вот как! — она внимательно взглянула на него, заметив, что он намочил и пригладил волосы и вообще выглядел очень аккуратным. — Значит вы приносите воду каждое утро? Вы это делаете, чтобы повидать мадам Готье?
        - Да, мадам, — ответил Бонне.
        - Вы не обидитесь, если я скажу вам, что вы меня удивляете? Меня всегда занимал вопрос, что же привлекает мужчин в женщине? Вы находите мадам Готье привлекательной?
        - Нет, мадам, — сказал Карп.
        - Тогда в чем же причина вашего любопытства?
        - Мадам, она принимает ванну в бочке с холодной дождевой водой, а посему вынуждена опускаться туда очень медленно. В этот миг я любуюсь ее телом. Клянусь вам, мадам, она может гордиться собой.
        - Мсье Бонне, как интересно. Карп энергично кивал.
        - На нее следует взглянуть сзади, мадам. Это — самая лучшая точка обзора, — у него расплылось в улыбке лицо. — Она просто вываливается из корсета.
        Когда помощник Филиппа удалился, жена банкира впала в угнетенное состояние духа.
        Она вздохнула, начиная взбивать яйца в чашке для омлета.
        - Бедное дитя, — посетовала Мария, — несчастная невинная овечка!
        Вдова Готье вошла в кухню. Она выглядела мрачнее и суровее, чем обычно.
        - Он принес воду? — спросила она, а потом довольно кивнула, увидев, что задание выполнено. — От этого мужичка есть польза! Но он такой крохотный, что, кажется, его можно насадить на булавку, как кузнечика.
        - Проследите, чтобы ее не разбудили ваши дети. Будет лучше, если они не узнают, что она находится у нас, а не то пойдут сплетни!
        Вдова покачала головой.
        - Это будет непросто сделать, потому что дети, словно любопытные хорьки, так и суют везде носы. Как только они встанут и позавтракают, я постараюсь выпроводить их из дома. Об этом будет знать только Николетта, ей можно доверять.
        - Да, Николетта может нам помочь. Она… наша гостья все еще спит?
        - Нет, мадам Жуве. Я заглянула к ней в комнату, и она мне сказала, что не сомкнула глаз.
        - Тогда ей нужно поесть. Я сейчас пожарю омлет.
        - Она ничего не хочет, — заявила вдова, — и добавила, что долго еще не захочет ничего взять в рот!
        Мадам Жуве сердито стукнула вилкой по краю чашки.
        - Тогда омлетом полакомится мой муж, — мать Фелисите бросила вилку и воздела руки. — Я подозревала, что все так и случится, но ничем бедняжке не помогла. Мне надо было выгнать его из дома. Если бы я лучше соображала, мне следовало бы убедить священника, что не стоит торопиться с браком, объяснить, что де Марья заставляет ее силой выйти за него замуж. Но я стояла рядом, как зачарованная, и позволила ему все сделать по-своему!
        Август де Марья проснулся поздно. Когда он сел в кровати, его виски пронзила острая боль. Он застонал и потер лоб рукой.
        - Это проклятое пойло, — заметил он.
        Потом Август де Марья увидел, что половина кровати, где должна была лежать его жена, пуста. Он нахмурился.
        - Со временем она станет покорнее, — решил он.
        Де Марья выполз из постели, придерживаясь рукой за столбик балдахина, и не очень громко позвал:
        - Бузбаш, ты приготовил кофе, скотина? Слуга показался в дверях.
        - Хозяин, кофе давно готов!
        - Неси быстрее! У меня жуткая головная боль. А где мадам де Марья?
        - Она отправилась к мадам Жуве. Хозяин ухмыльнулся.
        - Этого следовало ожидать. Она хочет с ней поделиться впечатлениями от первой брачной ночи и, наверно, ждет сочувствия. Видимо, я немного перестарался, — де Марья нахмурился. — Но я же ей приказал, чтобы она никогда больше не появлялась у этой женщины.
        - Один из ваших людей, — заявил слуга с таким выражением лица, которое могло бы насторожить хозяина, будь тот немного повнимательнее, — хочет вам что-то доложить.
        - Так впусти его, и я с ним поговорю, пока ты станешь готовить мне завтрак.
        Солдат был тощим парнем, чей мундир, некогда серый, стал от времени и грязи черным, а кожаные пояс и патронаж потрескались, и на них были положены грубые заплаты. Он вошел довольно смело, это указывало на то, что он не очень боится своего командира.
        Если бы кто-нибудь услышал их разговор, то, видимо, был бы немало удивлен, — во Франции в то время было множество людей, желавших, чтобы планы Джона Л о в Луизиане провалились. Также хватало злопыхателей, которые могли здорово нагреть руки в случае неудачи шотландца, и изо всех пытались развалить колонию.
        - Еще один хороший ливень, и она обрушится, патрон, — заявил солдат.
        - Ты имеешь в виду дамбу, Жан?
        - Да, патрон.
        Зимой де Бьенвилль с большим трудом и затратами построил каменную дамбу, чтобы защитить поселение от опасности весеннего разлива.
        - Дамбу ослабило в десятке мест.
        - Надеюсь, ты привлек людей, на которых можно положиться?
        Солдат нахально подмигнул.
        - Только тех, кого вы сами выбрали и кто заранее получил деньги. Они никому не проболтаются.
        Де Марья довольно кивнул.
        - Мне сказали, что сильное наводнение сотрет тут все с лица земли. Сколько больных в городе?
        Солдат посерьезнел.
        - Слишком много, патрон. Уже шестьдесят шесть человек. — Все болезни оттого, что переселенцы спят на земле, а люди с желтыми крестами настолько заняты, патрон, что им некогда передохнуть.
        - Жан, кто-нибудь умер?
        - Шесть человек, но, боюсь, это только начало.
        - Мы к этому не имеем никакого отношения, слава создателю. Солдату было нечего добавить, и взмахом руки де Марья отпустил его. Затем он задумался.
        - Я вскоре буду вынужден отослать письмо с отчетом, и тогда вся Франция уверится, что Джон Л о — просто маньяк! Но мне придется подождать, пока Дон Мигуэль и англичанин выполнят свое задание, — он довольно потер руки. — Даже мой отец не смог бы добиться большего, будь он здесь!
        Казалось, новости привели его в хорошее расположение духа. Он улыбнулся.
        - Давно ли ушла мадам де Марья? — спросил он слугу, жарившего кусок мяса.
        - Не знаю, хозяин. Когда я проснулся, она уже ушла. Де Марья был поражен и уставился на слугу, как будто не верил своим ушам. У него в голове промелькнуло множество неприятных предположений.
        - Значит, это не был обычный визит. Она удрала от меня! — чтобы прояснить картину, он продолжал задавать вопросы. — Мошенник, во сколько ты встал?
        - В половине шестого, хозяин.
        - И ее уже не было? Откуда ты это знаешь?
        - Хозяин, я подумал, может, вам что-то надо, подошел к двери и слегка ее приоткрыл.
        - Как она могла покинуть дом, и ты ничего не слышал? Бузбаш покачал головой.
        - Я очень устал, хозяин, и спал крепко, как медведь, пока по привычке не проснулся в свой обычный час.
        Де Марья подумал.
        - Теперь у меня нет никаких сомнений, — у него от злости задергалась на щеке жилка и, казалось, сразу ввалились глаза. — Мне нужно ее срочно вернуть, пока об этом никто не узнал. Иначе надо мной все станут потешаться, — покинутый и брошенный муж! — он кипел от ярости. — Если она ушла до твоего пробуждения, откуда ты знаешь, куда она отправилась? Дурак, ты что, о чем-то догадываешься?
        Бузбаш сделал вид, что его не волнует гнев хозяина. Он вытащил длинную вилку из огня и проверил кусок мяса, надетый на зубцы.
        - Готово, хозяин, — сказал он.
        Слуга положил мясо на деревянную тарелку и достал хлеб.
        - Вы будете пить эль или обойдетесь кофе? Де Марья со злостью схватил его за руку.
        - Отвечай мне, идиот! — завопил он. — Откуда ты знаешь, куда она пошла?
        - Я не гадаю, — ответил слуга. — Жан сообщил мне об этом только что.
        - Жан? А он как узнал?
        - По дороге ее заметил один из караульных. Еще не наступил рассвет, и он ее окликнул, но не получил ответа и последовал за ней. Она так торопилась, что ему пришлось бежать за ней трусцой. Караульный сказал Жану, что мадам была босиком.
        Де Марья настолько рассвирепел, что не мог здраво рассуждать. Он схватил слугу за воротник и завопил:
        - Негодяй! Кретин! Идиот!
        Он тряс Бузбаша так сильно, что, казалось, вот-вот вытрясет из него душу, а потом быстро стал одеваться. Бузбаш решил, что ему будет безопаснее провести некоторое время на кухне.
        - Сейчас в городе всем и каждому известно! — начальник полиции нетерпеливо натягивал панталоны. — Они надо мной смеются! В таверне в мой адрес отпускают наглые шуточки! Прекрасный придворный, которого покинула простая деревенская дурочка! Вот уж с каким удовольствием они потешаются на мой счет! — Он начал от гнева притоптывать ногами, на которые никак не налезали башмаки. — Нет ничего более забавного, чем покинутый муж! — Но тут Август де Марья заставил себя спокойно обдумать создавшееся положение. — Я должен немедленно вернуть ее домой, — решил он, — без всяких объяснений. Возможно, они будут хихикать за моей спиной, но тут ничего не поделаешь. А со временем все разговоры стихнут.
        Он громко позвал Бузбаша.
        - Иди сюда, ты мне нужен, сделаешь кое-что.
        Со стороны казалось, что Август де Марья полностью владел собой, когда подходил к дому, где жила мадам Жуве. Пятеро детей Готье играли перед домом, и, увидев его, малыш Сакс, завопил:
        - Он пришел!
        Мальчишка скрылся в доме, а остальная ребятня быстро последовала его примеру. Этот случай не потревожил спокойствия начальника полиции. Чтобы не смущать тех, кто, возможно, наблюдал за ним, он улыбнулся, неспешно направился к двери и постучал дверным молотком.
        Мадам Жуве слегка приоткрыла дверь и, напустив на себя невозмутимый вид, взглянула на мсье де Марья.
        - Убирайтесь! — прошипела она.
        - Я пришел за мадам де Марья, — тихо и спокойно произнес он, а потом заговорил резким шепотом. — Дайте мне пройти, беспокойная дура, или я разобью дверь! Вы хотите скандала? Неужели не понятно, что за нами наблюдают?
        Она неохотно распахнула дверь пошире и, не успев ее закрыть, прошептала:
        - Ваша жена не желает вас видеть. Она вообще никогда больше не станет с вами общаться.
        - Мне наплевать на желания моей жены. Для меня самое главное — мои желания, мадам, — он оттолкнул женщину от двери и плотно прикрыл ее. — Теперь скажите мне, где ваш муж? Я хочу, чтобы он внимательно выслушал меня.
        Мадам Жуве видела, что он еле сдерживается и повела его в комнату, служившую спальней ей и мужу с тех пор, как им пришлось потесниться. Банкир в домашнем халате сидел у окна. Увидев мсье де Марья, он сказал:
        - Доброе утро, мсье.
        Голос у него был напряженный.
        - Мсье банкир, — произнес де Марья, подойдя к нему. — Вы должны разбираться в законах и знать, что сбежавшая жена не обладает никакими правами. Приведите ее срочно сюда и покончим с этим фарсом!
        Мария гневно смотрела на Жуве, и он неуверенно произнес:
        - В данный момент мадам де Марья гостит в нашем доме. Если она не желает вас видеть — это ее дело.
        Де Марья натянуто расхохотался.
        - Мсье банкир, вы считаете, что я ничего не смыслю в законах? — он гневно нахмурился. — Еще до первого брака я внимательно проштудировал все законы, относящиеся к семейной жизни, и могу вас уверить, что знаю их до последней точки.
        - Как интересно, — заметил банкир, кивая. — Сомневаюсь, чтобы многие женихи были так основательно подготовлены к браку, как это сделали вы.
        - Могу вам четко сформулировать мои права и рассказать, что может делать моя жена, а что — нет. Более того, — начальник полиции внимательно взглянул на мсье Жуве. — Если кто-либо пытается влезть в конфликты между мужем и женой, на этого человека налагается штраф. Сочувствие в наше время стоит слишком дорого.
        В тот день де Марья надел шляпу с длинным желтым плюмажем, и теперь с презрением смотрел через плюмаж на сидящего мсье Жуве.
        - Если жена сбежала от мужа, ее никто не может приютить. Даже ее родители.
        - Мы и не собираемся заменять ее родителей, — быстро прервал его банкир. — Мадам де Марья пришла к нам перед рассветом. Не могу вам точно сказать, потому что я спал в то время. И, конечно, ее впустили в дом. Что касается законов, мсье начальник полиции, то вы должны знать о существовании церковно-правовых и гражданских законов. Ваша жена собирается изложить свое дело священнику, который был ее исповедником на корабле, когда они плыли из Квебека.
        Де Марья снова захохотал, и на сей раз в его смехе звучали довольные нотки. Внезапно он замолчал и ткнул пальцем в банкира.
        - Канонические законы? Ни для кого не секрет, что они более снисходительны к женам. Но, мсье банкир, моя глупая жена не сможет обратиться за помощью к церкви из-за собственного неразумного поведения. Воспользоваться каноническими законами можно только в случае, если до этого вы советовались с исповедником. И тогда действия, предпринятые с одобрения, являются законными. Однако жена тайком удрала от меня, и поэтому не может уповать на поддержку церкви.
        Банкир прекрасно понимал, что мсье де Марья был прав. Он сгорбился на стуле и робко смотрел на злобного посетителя. Было ясно, что он готов капитулировать.
        - Позвольте вам еще кое-что объяснить, — продолжил де Марья, желая добить своего оппонента. — Согласно гражданскому кодексу, мадам де Марья может подать просьбу о том, чтобы жить со мной раздельно, но продолжая делить со мной кров. Существует только две причины, по которым она может надеяться на благоприятное решение дела — импотенция или грубое с ней обращение, — он пронзительно захохотал. — После прошлой ночи мадам де Марья не на что жаловаться. Совсем наоборот, мсье, совсем наоборот! Что касается жестокого обращения, — закон четко формулирует этот расплывчатый пункт. Я могу бить жену, но без лишней жестокости. Если после избиения она не сможет больше трудиться, только тогда вправе будет обратиться с просьбой о раздельном проживании. Но я так не сделаю ни при каких обстоятельствах! Чтобы полностью прояснить положение дел, должен сказать вам еще кое-что. Я волен промотать все состояние жены, и даже тогда у нее не найдется законного повода для жалоб. Могу спать с другой женщиной в собственном доме и в присутствии своей жены, если возникнет подобное желание… Более того, для этих целей я могу
использовать кровать жены… И в этом случае закон бессилен. Теперь вам ясно, мсье банкир, что моя жена полностью от меня зависит?
        - Чего же вы хотите? — неловко уточнил Жуве.
        - Пусть сюда приведут мою жену, и я сам разберусь с ней по собственному желанию и в соответствии с законами Франции!
        Мадам Жуве слушала их диалог со все возрастающим волнением и страхом. По всей видимости, мсье де Марья и впрямь хорошо знает брачный кодекс, но сдаваться она не собирается.
        - Она останется у нас! — заявила мадам Жуве. — А вы, мсье Совратитель Невинных Душ, можете прибегнуть к помощи законов. Должна добавить, что вы к тому же пьяница и хулиган! Закон, как дышло, и мы не уступим вам ни дюйма!
        - Успокойся, дорогая! — постарался утихомирить ее муж. — Не стоит сердить молодого джентльмена! Нам лучше сохранять спокойствие и поговорить тихо и мирно. Родная моя женушка, закон есть закон!
        - Мсье, я никогда не была трусихой! — обрушилась на банкира жена. — И меня не волнуют эти бесконечные рассуждения о законах. Будь ты настоящим мужчиной, ты выгнал бы этого наглеца из нашего дома! — Она тотчас яросно набросилась на мсье де Марья. — Итак, вы прекрасно разбираетесь в разных законах. Поможет ли вам закон, если в городе распространятся слухи об отсутствии у вас уважения к невинности и чистоте?
        - Мадам, закон есть закон, — повторил дрожащим голосом банкир.
        И тут появилась Фелисите. В том самом красном халате, что она набросила на себя, убегая из дома, и в домашних туфлях мадам Жуве. По всей видимости, они ей были здорово велики и спадали с ног.
        - Я слышала весь разговор, — заявила девушка, не глядя на мужа. — Понятно, что оставаться я тут не могу, и мне придется вернуться домой.
        - Фелисите! — воскликнула мадам Жуве. — Ни в коем случае! Я не боюсь этого человека, и мне наплевать на его рассуждения о законах! Они вообще меня не волнуют! Если у моего мужа не хватает мужества поддержать вас, если вы покинете этот дом, я уйду вместе с вами. Уйдем отсюда вместе!
        Фелисите с благодарностью взглянула на мадам Жуве, но тут же отрицательно покачала головой.
        - Боюсь, это бесполезно. — Она тотчас взглянула на де Марья. — Возможно, никто не отважится предоставить мне приют, но мне никто и не помешает уйти… или вообще исчезнуть… Лучше уж умереть от лихорадки на болотах, чем жить с вами!
        - Вы совсем не разбираетесь в законах, — презрительно бросил ей муж. — Я волен преследовать вас и заставить вернуться ко мне силой. Все, кто попытается мне помешать, будут оштрафованы или посажены в тюрьму, — в глазах де Марьи сверкнуло бешенство. — Вы посмели удрать от меня и пытаетесь выказать свое пренебрежение, — он весь побагровел от злости.
        Конечно же, он никогда не простит Фелисите такой удар по самолюбию.
        - Вы мне за это заплатите!
        В кустах за окном вдруг звонко запела птичка. В комнате на мгновение воцарилась тишина, а потом Август де Марья гнусно захохотал.
        - Чудесная песня в честь первого утра медового месяца! Видимо, жена и ее счастливый муж должны наслаждаться этой песнью. Я не возьму на себя вину за отсутствие радости и счастье в нашем браке, — он подошел к окну и позвал: — Где ты, мошенник? Иди сюда и принеси мне палку!
        Бузбаш пошел, опустив глаза, ему явно не по душе было подобное поручение. В руках он держал толстую палку длинной в три фута. Поверхность орудия наказания была гладкой, без коры.
        Де Марья, взяв палку в руки, угрожающе замахнулся, а потом протянул ее банкиру.
        - Посмотрите внимательнее. Палка не толще мужского большого пальца, и у нее именно та длина, какая и требуется по закону.
        Он еще раз замахнулся палкой, а потом свободной рукой резко схватил сразу обе руки Фелисите. Она попыталась освободиться, но мсье де Марья оказался очень сильным мужчиной. Он начал бить Фелисите по спине и ногам, и с каждым ударом тело девушки пронизывала острая боль.
        - Один! Два! Три! — вслух считал де Марья и вдруг остановился, изумившись, что жена перестала сопротивляться. — Так! Ты устроила мне скандал, удрав от меня? Наверное, решила, что я не знаю, как справиться с непослушной женой. Мадам, пусть эта порка послужит вам уроком. Четыре! Пять!
        Фелисите молча переносила удары. Она держала себя в руках и не стала защищаться. «Они, — думала она, имея в виду семейство ле Мойн, все перенесли лишения и трудности, и также терпели боль и невзгоды. Многие из них погибли. Теперь настала моя очередь».
        Она крепко зажмурилась и после первых ударов до крови закусила губу, чтобы на закричать. Правда один раз она отпрянула, и муж довольно захихикал. Его отвратительный смех дал ей силы вытерпеть остальные удары.
        - Шесть! — продолжал считать де Марья. — Теперь ты станешь покорной и мудрой женой. По крайней мере, я на это надеюсь. А нет, так мне придется пороть тебя каждое утро, моя маленькая упрямица! Семь! Восемь!
        На этом де Марья закончил и приподнял палку.
        - Восемь! — повторил он. — Вы меня слышите, мсье банкир? По закону муж может нанести жене десять ударов, если этого требует ее дурное поведение. Я не превысил норму! Вы должны отметить мою сдержанность!
        Фелисите сделала шаг к двери, но резкая боль пронзила все ее тело, и больше она не двинулась с места. Оказывается, порка привлекла внимание членов семейства Готье. Мать семейства застыла в нескольких шагах от двери, чуть поодаль стояла Ни-колетта. Глаза малышки округлились от страха и сочувствия.
        Между супругами Жуве тем временем происходила настоящая битва. Мадам Жуве с каминными щипцами в руках пыталась дотянуться до де Марья, а банкир безуспешно пытался вырвать их у жены.
        - Глупая гусыня! — шипел он, задыхаясь от напряжения. — У тебя вместо головы брюква! Он может подать на меня в суд! Ты что хочешь, чтобы он оштрафовал нас за нанесение ему повреждения? Глупая баба, нас это не касается!
        - Нет касается! — крикнула жена. Она могла бы в порыве гнева многое рассказать по поводу ее родства с Фелисите, но к счастью, де Марья прекратил экзекуцию, и она отдала мужу железные щипцы.
        - Вы — зверь и трус! — обратилась она к де Марья. — Следует найти способ наказать вас за то, что вы сделали.
        - Мсье банкир, — мерзко захохотал тот. — Вам следует воспользоваться моим примером и преподать урок вашей собственной жене! Ваша чудесная партнерша просто жаждет, чтобы ее немного поучили.
        Он вдруг перестал притворяться и пригрозил Жуве:
        - И чтобы все вокруг не сомневались, что мадам де Марья просто зашла сюда утром с обычным визитом. Я не желаю, чтобы все поселение чесало языки. Сами придумайте что-нибудь похожее на правду.
        - Мы отправляемся домой! — грозно обратился он к Фелисите. — Попытайтесь не привлекать к себе лишнего внимания. Сумеете?
        - Да, — ответила Фелисите, не поднимая глаз.
        - Хорошо, возьмите меня под руку!
        Испытывая при ходьбе невыносимую боль, Фелисите тем не менее крепко сжала зубы и старалась не отставать от де Марья. Она только с ужасом думала о том, какое расстояние ей придется пройти. Нет, ей не одолеть! И все-таки надо хотя бы попытаться.
        Фелисите даже не заметила, как Николетта, вырвавшись из крепких рук мадам Готье, схватила метлу и помчалась за ними, громко проклиная де Марья. Через секунду она ударила злодея метлой, да так, что с головы у него слетела его пижонская шляпа.
        Мадам Готье ухватила девочку за подол платья и потащила ее от греха подальше. Де Марья с почерневшим от злобы лицом поднял свою шляпу.
        - Мама! — запротестовала Николетта. — Почему? Он же бил милую Фелисите палкой. Я сама все видела!
        - Теперь, надеюсь, что ты надолго запомнишь урок! — заявил де Марья, когда они наконец добрались.
        Фелисите, ничего не ответив, попыталась прийти в себя. Де Марья подождал с минуту, а потом захохотал.
        - Мне кажется, вы не излечились от упрямства. Меня интересует только одно: когда ты решила, что можешь жить как тебе заблагорассудится, о чем ты думала? Неужели ты поверила басням мсье Л о о том, что смогла бы найти себе работу? Но в этом процветающем городе возможности для сбежавших жен весьма ограничены.
        - Я думала лишь о том, чтобы избавиться от вас!
        - Ты лжешь.
        Мсье де Марья уселся на другой стул, и так как он разгорячился от долгой прогулки, то начал обмахиваться париком.
        - Французы — весьма логичная нация. Вы наверняка продумали какой-то план. Или у вас есть средства, на которые вы рассчитывали?
        - Да, — с достоинством заявила Фелисите. — Неужели вы считаете, что мой милый опекун послал меня в длительное путешествие без денег? У меня есть немного денег и кое-какие украшения. Я бы не пропала от безденежья.
        - Так-так! Вот вы и признались! Признались! — он соскочил со стула и приблизился к жене.
        - Мсье, что я такого ужасного сделала? — поразилась девушка.
        - Разве вам не известно, что с того момента, как вы стали моей женой, у вас не осталось ничего своего? — воскликнул де Марья. — Золото в вашем кошельке… — он грозно нахмурился. — Сколько у вас денег?
        - Немного, мсье. Я их потратила.
        - Все деньги и драгоценности теперь уже не ваши! Они теперь принадлежат мне. Вы не смеете потратить даже один су или положить мелкую монетку в ящик для подаяний в церкви без моего сведения и позволения. Продажа украшений будет считаться воровством. Вы как бы украдете у меня ваши прежние украшения! Вам это ясно?
        - Конечно, мне известно об общей собственности. Но это были подарки. От моего опекуна, барона Лонгея!
        Он наклонился еще ниже и вперился в нее своими злобными глазками.
        - Мне кажется, вы уже что-то продали этому банкиру, хитрому Жуве. Отвечайте!
        - Да, мсье. Я именно так и сделала, потому что думала, что мне могут понадобиться деньги. А он был ко мне добр и дал достаточную сумму.
        - Что вы продали этому мелкому мошеннику?
        - Камею, мсье. Это был подарок мсье Шарля, и я распорядилась вещью так, как считала нужным.
        - Неужели я снова должен объяснять, что вы не имеете права продать даже рваную ленточку или ненужный чулок без моего позволения?! Сколько он вам предложил?
        Фелисите ответила. Брови де Марья поползли вверх.
        - Ничего себе! Адвокат из Монреаля был прав. Мадам, вы умеете считать деньги! Это — весьма приличная сумма, — он резко щелкнул пальцами. — Пора мне все взять в собственные руки. Давайте деньги! Если возникнет необходимость, можете попросить денег у меня. Отдайте мне и все ваши украшения.
        Фелисите во время разговора не поднимала голову, но сейчас взглянула мужу прямо в глаза.
        - Если по закону я должа все отдать, то я так и сделаю. Мне теперь ничего не нужно. У меня осталось только одно желание…
        Он не дослушал.
        - Позже я призову мсье Жуве и потребую, чтобы он возвратил мне камею. И он выслушает все, что я ему выскажу. Полагаю, это станет для него неприятным сюрпризом.
        - Он всего лишь помог мне, — попыталась вступиться за своих друзей Фелисите. — Я нуждалась в деньгах, а он помог. Прошу вас не забывать об этом при разговоре с ним. Все деньги находятся у меня в кошельке, и их, конечно, следует возвратить ему.
        Де Марья расхохотался так громко, словно услышал забавную шутку.
        - Я не имел никаких дел с этим банкиром, он вел дела с вами. А вы не имели права продавать ему камею. Если он пожелает получить деньги обратно, ему придется обратиться к вам. После того как я закончу свои с ним переговоры, он еще трижды подумает, прежде чем что-то предпринять. Но в одном я уверен — мне будет несложно забрать у него камею!
        Август де Марья возвратился домой ночью. Бузбаш поджидал его на улице.
        - Что ты караулишь меня тут, как привидение? — возмутился хозяин.
        - Я отнес в вашу комнату бутылку вина и буханку свежего хлеба. Днем закончили возведение новой печи в казарме, а булочник сделал первую выпечку час назад. Все так торопились успеть вовремя!
        Бузбаш распахнул перед хозяином дверь и зажег свечу. Де Марья настороженно взглянул на него.
        - Ты себя очень странно ведешь, мошенник, — заметил он. — Отвечай, что ты задумал?
        - Нет, нет, хозяин, ничего!
        - Меня не проведешь! Я всегда пойму, когда ты провинился. Что ты от меня скрываешь, плут несчастный?
        Пока Бузбаш громко протестовал, что хозяин напрасно обвиняет его невесть в чем, де Марья подошел к спальне и заглянул туда. Там действительно стояла бутылка вина и лежала буханка свежеиспеченного хлеба, но в комнате никого не было.
        - А где хозяйка?
        Слуга указал в конец дома.
        - Мадам уже легла, — ответил он. — Она приказала, чтобы я положил ей матрас в кладовке. Я отдал ей свой матрас, хозяин. А для меня в кухне найдется куча опилок.
        - Убирайся!
        Де Марья открыл дверь в кладовку. Там было темно и приятно пахло сахаром и специями.
        - Вы не спите?
        - Да, мсье.
        Он поднял над головой свечу и вошел внутрь. Фелисите сидела на матрасе, натянув на себя простыню. Она не спала — глаза у нее были широко раскрыты, а волосы аккуратно причесаны.
        - Банкир ничем не смог нам помочь, — заявил де Марья. — Всем уже все известно. Конечно, никто не посмел посмеяться надо мной в открытую, но желающих, по всей видимости, предостаточно.
        - Мсье, для того чтобы прекратить эти разговоры, есть один способ, — тихо сказала Фелисите.
        - Я не согласен на раздельное проживание, если вы именно это имеете в виду, — он достаточно пережил за день насмешек и теперь разговаривал с женой резко и грубо. — Думаю, вам интересно будет узнать, что случилось в городе сегодня днем. Ваш дружок, плотник, оказался в тюрьме!
        Если он ожидал увидеть тревогу или страх за Филиппа в ее глазах, она не доставит ему такого удовольствия. Впрочем, де Марья заметил, что она побледнела.
        - Это было сделано по вашему приказу?
        - Да, мадам, я приказал, чтобы его арестовали.
        - Меня это не удивляет. Я знала, что вы отыщете какой-либо способ заставить страдать и его. Ну и какова же причина?
        - Мне не нужны никакие причины! Этот тупой болван накинулся на меня с жуткими угрозами. Если я еще раз посмею вас ударить, он мне пустит кровь. Угрозы королевскому служащему являются преступлением, и я сразу засадил его в тюрьму. Он еще пожалеет о собственной наглости, когда я вплотную им займусь!
        - Не тоже то, что он страдает из-за меня. Умоляю вас, мсье, освободите его из-под стражи! — с мольбой протянула к нему руки Фелисите.
        - Меня тронула ваша жалость к верному воздыхателю. Я считаю, что ему будет лучше посидеть в конуре, которую я выбрал специально для него. Камера находится на самом верху. Там жуткая духота и невозможно выпрямиться. Пусть он там поджарится, как следует! Тогда, возможно, начнет уважать высокопоставленных людей.
        - Пожалуйста, я понимаю, что вы не сделаете этого ради меня, но…
        Казалось, муж ее не слышал.
        - Я получил камею обратно. Банкир начал ныть, чтобы я вернул ему деньги, но я убедил его, что подобное желание — полный абсурд. Камея просто прелестна! Наверно, это самая красивая вещичка среди ваших украшений? — Он вовсе не ждал ответа, а враждебно уставился на жену. — Мне кажется, вы не собираетесь смириться?
        Фелисите машинально сунула руку под матрас.
        - Я собираюсь спать тут! — ответила она.
        - Я все понял, — заявил он, ухмыляясь, поскольку заметил движение ее руки. — Вы прячете под матрасом оружие. Нож? Я уверен, что вы скажете: нанесу себе удар прямо в сердце, если я попытаюсь подчинить вас себе. Или я не прав? В Париже шла пьеса, и там была именно такая сцена. Героиня была прелестным молоденьким созданием с красивой грудью. Господи! Как же рыдали и содрогались все зрители!
        - Вы — очень умный человек. Да, у меня есть нож, мсье, и я им воспользуюсь именно так, как вы и говорите.
        - «Лучше погибну от собственной руки, чем покорюсь вам», — процитировал де Марья. Казалось, он от души наслаждался создавшейся ситуацией. Меня осенило — нож Бузбаша. Этот мошенник только и думает как бы мне насолить.
        - Нож я нашла. — Фелисите изо всех сил пыталась говорить убедительно.
        - Я вам не верю, моя верная женушка! Этот негодяй поделился с вами кое-какими вредными мыслями, и я стану бить его до тех пор, пока он не возмолится о пощаде.
        Фелисите не на шутку встревожилась и совсем забыла о простыне. Легкая ткань сползла вниз и обнажила ее белые плечи. В кружевном вырезе ночной сорочки де Марья разглядел стройную белую шейку и выпуклости груди.
        - Вы никак не можете понять, что женщинам самой природой назначено оставаться пленницами мужчин. После свадьбы женщина становится собственностью супруга наравне с лошадью, коровой или овцами. При желании он вообще может запретить ей выходить из дома. Должен вам признаться, мадам, что это правильно, ибо женщины по своей природе глупые гусыни без грамма умишка в голове.
        В продолжение разговора он не сводил с нее глаз, и ей стало ясно, что он внимательно изучает ее обнаженные плечи.
        - У вас очень красивая шея, — вдруг сказал де Марья. — Клянусь Богом, вы представляете собой прелестную картинку, сидя тут на полу.
        Его высокомерные рассуждения по поводу мужского превосходства натолкнули девушку высказать то, что она пока держала в тайне. Фелисите просто кипела от возмущения.
        - Вы, наверное, будете поражены, узав, что одна из этих глупых гусынь, пустых болтушек и дурочек, которые всю жизнь должны прожить под присмотром тюремщика-мужа, может быть такой же предусмотрительной, как и самый умный мужчина. Итак, вы изучили закон о браке. Мсье, я сделала то же самое!
        Де Марья не смог скрыть своего изумления:
        - Этот человек из Монреаля предупреждал меня, что ты — очень хитрая девица! Хорошо, тебе удалось изучить некоторые законы… Ну, и что же интересного ты узнала?
        - Я узнала, что мужчины не являются совершенством и иногда тоже допускают ошибки. Мсье, у жен имеется одно право, которое при написании этих законов оставили без внимания. Да, жены должны сопровождать своих мужей по их приказанию, но вправе выезжать за пределы страны! Если мы поженились во Франции, я могла бы отказаться следовать за вами в Луизиану. Но поскольку мы сочетались браком в Луизиане, я воспользуюсь своим правом не ехать вместе с вами во Францию. Мсье, я так и сделаю!
        Он только небрежно отмахнулся.
        - Хватит! Поднимайтесь, мадам, и ступайте в спальню. Фелисите не двинулась с места.
        - Я остаюсь здесь и не только сегодня, но и все то время, что мы будем жить вместе.
        Де Марья злобно всплеснул руками вверх.
        - Дура! Не хватало еще спорить с тобой каждый вечер! Я не стану сгребать тебя в охапку и тащить в супружескую постель, в то время как ты будешь вопить, сопротивляться и угрожать мне ножом. Я себя слишком уважаю, чтобы превратить нашу жизнь в постоянное насилие!
        Усы у него двигались, нервно топорщились, и Фелисите поняла, что он был вне себя от бешенства.
        - Если ты не перестанешь сопротивляться, клянусь, каждое утро я стану колотить тебя так, как сегодня утром. Малышка, не упрямься! Иначе завтра я тебя опять высеку! Обещаю!
        Глава 7
        Едва губернатор возвратился в город, как ему сообщили все подробности этого ужасного происшествия. Мсье де Бал-не, встретив его на пристани, поведал все до мельчайших подробностей, кроме того, сообщил, что будучи генеральным прокурором, он внимательно рассмотрел все детали и пришел к определенному заключению. Август де Марья, к сожалению, действовал согласно букве закона и к ответственности его привлечь нельзя.
        Потом губернатор услышал пламенную речь Луи Рапена на пляс д'Арме. Луи все звали Болтун, потому что он постоянно высказывался по любому поводу. Де Бьенвилль выловил каждое его слово.
        - Неужели французы утратили былую галантнотсь? — требовал ответа Болтун. — Как можно, чтобы невинную и несчастную женщину избивали в присутствии свидетелей, а потом накрепко запирали на замок, не позволяя выйти из дома? Неужели мы будем молчать в то время, как одного из нас посадили в тюрьму за то, что он осмелился высказать свое мнение? Неужели мы струсили? Нет, пора доказать свою храбрость!
        Менестрель Жюль Паштете, стоявший поодаль с лютней на плече, тотчас спросил:
        - Мой храбрый Луи, как ты предлагаешь ее выказать в данном случае?
        Луи, патетически воздев руки, прокричал в ответ: — Постыдно стоять и рассуждать, нужно действовать!
        - Что конкретно надо сделать? — не успокаивался менестрель. — Забрать у него несчастную женщину? Куда мы ее потом отправим? — И тотчас направил ход мыслей в совершенно иное русло.
        - Есть ли среди вас такие, кто никогда не бил своих жен? Ибо если вы их били, позже вам вменят это в вину. Я — не женат и, соответственно, не бил жену. Но всем остальным следует хорошенько подумать.
        Луи Болтун лишь пренебрежительно отмахнулся.
        - Многие из собравшихся здесь пытались войти к ним в дом, но, увы… им отказали, — заявил он. — Под предлогом, что мадам никого не принимает. Но мы знаем, что муж избивает ее каждое утро. Нам в этом признался слуга де Марьи. Неизвестно только, как она переносит побои. Он может ее покалечить!
        - А вдруг она уже погибла, — высказал предположение один из присутствующих, — и они боятся кого-либо пускать, потому что тогда все узнают правду?
        - Нет, она еще жива, — возразил Луи. — Я видел ее сегодня утром. Она выглядывала из окна фасада. Мадам, правда, сразу отшатнулась, но я успел заметить, что она печальна и очень бледна. — Неужели мы ничего не предпримем? — гневно прокричал Луи Болтун.
        - Если бы он был в Канаде, — откликнулся кто-то, — мы бы посадили его на козлы с острыми краями и подвесили груз ему на ноги!
        - Если в город возвратился его превосходительство… Де Бьенвилль сделал шаг вперед.
        - Я уже вернулся, и потому тебе, Луи Рапен, не стоит больше гадать, что следует делать. Я буду действовать сам.
        Он обвел взглядом окружавших его взволнованных людей.
        - Сначала мне необходимо узнать, что же все-таки произошло. Прошу трех свидетелей пожаловать ко мне в кабинет и четко изложить все факты.
        Ему тотчас обо всем доложили. Де Бьенвилль не мешкая обратился к слуге:
        - Немедленно пришли ко мне де Марья.
        Де Марья не заставил себя ждать.
        - Ваше превосходительство, наконец-то вы вернулись! Друзья уже стали волноваться!
        - По какому праву вы причисляете себя к моим друзьям? — возмутился губернатор.
        Взгляды мужчин пересеклись.
        - Прекрасно! — зловеще произнес де Марья. — Значит, война. Ваше превосходительство, каков будет ваш первый шаг?
        - Я уже сделал его: приказал освободить Филиппа Жирара!
        - У меня есть свидетели, и они покажут, что он угрожал мне! В таких случаях закон…
        - Здесь я закон! — прервал его де Бьенвилль, встал из за стола и приблизился к де Марье. — Мне известны мельчайшие подробности вашего безобразного поведения, и, кроме того, я знаю, что вы постоянно действуете в рамках закона!
        Де Марья уже пришел в себя и небрежно заметил:
        - Вы, как губернатор, конечно, являетесь здесь проводником закона. Закон же предписывает наказывать непослушную жену! Моя жена мне не повиновалась. Каким образом муж может научить жену повиноваться, также определяет закон.
        - Я абсолютно уверен, что вы просчитали все до мелочей и никак не нарушили закона. Мсье де Марья, вы напоминаете мне расчетливого ростовщика-левантийца. И также хитры и подлы, как и он! Для меня, кроме того, не секрет, что вы собираетесь отослать в Версаль протест, если я сделаю что-либо не подобающее занимаемому мной посту, — де Бьенвилль рассмеялся, а потом продолжил: — Я не собираюсь нарушать закон или действовать как губернатор Луизианы. Мсье, я с вами разберусь как обычный гражданин.
        Он взял со стола перчатку и ударил де Марья ею по щеке. Тот какое-то мгновение молчал, а потом выпалил:
        - Вы мне за это ответите!
        - Есть закон, запрещающий дуэли, и я не должен его нарушать. Но, мсье, нарушить этот закон нам придется вместе.
        - И как можно быстрее!
        - Завтра на рассвете?
        - Завтра на рассвете, — казалось де Марья задыхался от злобы. — Я выбираю саблю!
        Де Бьенвилль кивнул.
        - Само собой.
        Они обсудили подробности дуэли. Драться было решено на расчищенном к западу от поселения месте, где собирались в дальнейшем строить пороховой склад. Оба распалились как драчливые юнцы, которые никак не могут дождаться начала поединка.
        Когда они обо всем договорились, начальник полиции церемонно поклонился. А затем, отбросив в сторону правила приличия, злобно обругал губернатора.
        - Неотесанный лесоруб — деревенщина! Де Бьенвилль не остался у него в долгу:
        - Придворный щеголь и бездумный болван!
        - Провинциальный дуболом!
        - Трус! Ты только и можешь, что расправляться с беззащитными женщинами!
        Де Марья подошел ближе и оперся руками о стол.
        - Не забудьте помолиться, ваше превосходительство, — посоветовал он. — Я прекрасно владею саблей! Меня учил в Париже мастер своего дела, и в моем арсенале множество коварных приемов. Я горю от нетерпения проделать дырку у вас между ребрами. Уверяю вас, ваше превосходительство, это доставит мне огромное удовольствие!
        Губернатор от души рассмеялся.
        - Вы, наверное, считаете, что сегодня я проведу бессонную ночь? Мсье, я — ле Мойн из Лонгея! Вам что-либо известно об этом семействе? Удивительное семейство, надо вам сказать. Нас научили действовать пикой, саблей, шпагой и алебардой еще в то время, когда мы с трудом держали это оружие. Я денно и нощно шлифовал свое мастерство. Иногда со мной упражнялись и братья, мы все наносили удары, нападали, резали, кололи. Замечу, что нам известна не только теория, — мы все испытали свои силы в сражениях. Вам доводилось когда-либо видеть перед собой индейца в боевой раскраске или действовать под прицелом английских орудий? Думаю, нет, мсье, — он перестал смеяться и сердито нахмурился. — Неужели вы считаете, что член семейства ле Мойн испугается игрушечного солдатика, который выступает на парадах смешными гусиными шажками? Мсье, по-моему, это вам следует провести ночь в молитвах о собственном здравии!
        Два дня и две ночи Филипп безвыходно провел в заключении и дошел до такого состояния, что как только его выпустили, он тотчас припустил к палатке, которую занимал вместе с Поликарпом Бонне. Палатка стояла как раз неподалеку от места строительства будущего порохового склада. Увидев хозяина, Карп не смог удержаться от возгласа:
        - Ну и вид, хозяин. Вы будто пробыли в тюрьме целый месяц! — воскликнул Карп.
        - Я жил там, как крыса в сточной канаве! — брезгливо поморщился Филипп. — Побыстрее нагрей мне воды, да побольше, чтобы я смог как следует отмыться от грязи!
        Полившись, плотник улегся на матрасе, что служил ему постелью, а Карп тем временем выстирал его одежду и повесил сушиться. Филипп спал до самой темноты, а проснувшись, испытал прилив бодрости и сил.
        Карп сварил для него густой суп и принес свежий хлеб от булочника. Вчерашний заключенный на аппетит не жаловался, ибо в тюрьме есть отвратительное вонючее пойло не стал, предпочитая голодать.
        После супа Карп подал баранину, и, подбирая густой соус корочкой хлеба, пожаловался:
        - Хозяин, я ей не подхожу. Я не знаю, в чем тут дело, но все обстоит именно так. Я ей не подхожу!
        - Ты имеешь в виду вдову Готье? А мне казалось, ты решил держаться от нее подальше.
        Карп грустно покачал головой, не в силах справиться с собой.
        - Хозяин, вы абсолютно правы. Но, признаюсь в собственной слабости, — я не могу перед ней устоять. Я вот вчера подумал: «Пусть она сама попытается прокормить своих шестерых детей, я не стану ей помогать!», а на рассвете поднялся и отправился к колодцу за водой, да еще умолял, чтобы она позволила еще что-то для нее сделать.
        - Твоя преданность на нее не действует?
        - Нет… Я даже спрашивал ее: «Что лучше в морозную ночь — лишнее одеяло или тот, кто мог бы тебя согреть?» А еще: «Достаточно ли ей шестерых детей?» И вы знаете, что она мне ответила? Она сказала, что в этой стране не бывает лютых холодов, а шестерых детей ей вполне достаточно… Даже более, чем достаточно! Она меня так расстроила! Иногда она вообще мне не отвечает, а просто отталкивает рукой и говорит: «Шу-шу!»
        Филипп Карпа почти не слушал, весь поглощенный мыслями о Фелисите и жестокости ее мужа. От природы Жирар был терпелив и спокоен, обычно смиренно воспринимал неудачи и неприятности и почти никогда не сетовал на судьбу. Более того, никакие злодеяния, совершаемые над ним, никогда не вызывали у него желания мстить. Услышав рассуждение о том, что внутри каждого человека скрывается убийца и при определенных обстоятельствах убийца этот вырывается наружу, Филипп не поверил ни одному слову, но теперь… Теперь все переменилось. Он так и пылал ненавистью. Словно кто-то постоянно нашептывал: «Есть только один способ разом со всем покончить. Если закон бессилен освободить ее от этого человека, значит, придется сделать мне!»
        Прошел дождь, но их с Карпом палатка, которая и верой и правдой служила какому-то офицеру еще во времена европейских войн, была из двойного брезента, и лицевая сторона его нависала над изнанкой на несколько футов, полностью защищая от дождя и солнца. Слушая, как стучат капли дождя, Филипп подумал: «Хорошо, что сегодня ночью на улице будет мало народу». Но тут из темноты донеслось:
        - Филипп, ты тут?
        - Это старик Жак Бессе, — возмутился Карп. — Он уже приходил к нам дважды и спрашивал, проснулся ты или нет. Старый гусак не сказал, что ему от тебя нужно!
        - Я вас слушаю, мсье Бессе, — вышел из палатки Жирар. Старик тотчас заглянул в палатку.
        - Карп тоже тут? — уточнил он и тут же зашептал: — Филипп, это очень важно. Немедленно отправляйся в таверну и спроси мсье де Мареса, но только так, чтобы тебя никто не слышал. Понял?
        - Ты имеешь в виду офицера с того корабля, что прибыл из Квебека?
        - Да. В полночь он отплывает в обратный рейс, но прежде хотел увидеться с тобой.
        - Благодарю вас, мсье Бессе. Я сейчас же пойду в таверну. Вернувшись в палатку, Филипп шепнул слуге, чтобы тот угостил мсье Бессе вином, а сам удалился за некое подобие перегородки в углу палатки. Это место служило ему спальней. На шесте висело распятие, которое он сам вырезал во время долгого путешествия из Квебека.
        Преклонив колена, Филипп начал истово молиться. Он многое хотел сказать Богу и был уверен, что тот его выслушает. Если человек решил умереть и стать виновником смерти другого человека, он, конечно же, обязан просить прощения у Бога не только за этот великий грех, но и за все прежние прегрешения.
        Филипп, наконец, вышел из-за перегородки и постарался вести себя как обычно, но Карп, видимо, что-то почувствовал.
        - Хозяин, будьте осторожны, — предупредил он. — Это не ваше дело. Пусть с ним разберется его превосходительство.
        Таверна была постройкой временной, возведенной, едва лишь стали известны планы мсье Ло. Она состояла из единственного помещения, где подавалась и еда, и выпивка. В дальнем конце постройки устроили ограждение, над ним натянули брезентовую крышу и протянули веревки с тряпицами-перегородками. В этих крохотных закутках на матрасах, брошенных на землю, спали постояльцы.
        Филипп в последний раз взглянул на вырезанное по-латински изречение Святого Теодота, висевшее у двери. Тогда он выполнял заказ де Бьенвилля и смысла изречения не знал.
        В таверне собралось множество народа и, ожидая офицера, Филипп чуть не оглох от гомона громких голосов, заказов гостей, выкриков прислуги, пробиравшейся между посетителями с подносами на вытянутых руках, и грохота посуды. Через отворенную дверь он мог видеть помещение, отведенное для сна. Света там не было, поскольку здесь постоянно опасались пожара, но у дверей горела жаровня, а вокруг вилось несметное число жужжащих насекомых.
        Многие из гостей уже улеглись. Конечно, они были не в состоянии заснуть и то и дело ворочались на неудобных матрасах. Со всех сторон слышались недовольные голоса мужчин и жалобные голоса женщин, которым приходилось хуже всего.
        Наконец появился «тот самый» офицер, увидел Филиппа и смущенно ему улыбнулся.
        - Вы — Филипп Жирар? — Да, мсье.
        - Мне нужно вам кое-что сказать, — проговорил он шепотом. — Филипп Жирар, у нас общие интересы, и мы хотим помочь одной даме. — Тут он почему-то обычным голосом произнес: — Давайте пройдемся, здесь невозможно ни о чем поговорить. Моряки не боятся дождя, а как вы?
        - Мсье, — ответил Филипп, — меня это тоже не волнует.
        Филипп осторожно приближался к дому де Марьи. Казалось, дом полон опасности и угроз, и их темное облако нависнет над смельчаком. Дождь прекратился, деревья совершенно беззвучно покачивались на ветру, как будто тоже таились.
        Несколько раз Филипп останавливался и крепче сжимал оружие — алебарду, которую захватил в казарме, после того, как расстался с офицером. Просто в карауле стоял старый знакомый из Монреаля.
        - Что ж, Филипп, пока никого нет, можешь взять себе алебарду, — разрешил тот. — Хорошее оружие, с ним можно выступать против человека, вооруженного саблей или шпагой. Если что-нибудь случится, то ты меня не видел. Выходи отсюда через боковую дверь.
        Услышав чьи-то шаги, караульный стал бодро насвистывать, но на прощание успел шепнуть:
        - Удачи, Филипп!
        Тот быстро исчез в темноте.
        Оказавшись рядом с домом, он увидел свет в боковом окошке. Август де Марья еще не ложился, и Филипп осторожно открыл калитку и зашагал по траве, стараясь держаться в тени дома. Вскоре до него донесся могучий храп.
        Несколько секунд Филипп стоял, не двигаясь. Доносились звуки со стороны передней двери, и, только прислушавшись, он понял, что там кто-то храпит. Филипп осторожно приблизился и увидел Бузбаша. Слуга де Марья привалился к двери и громко и мерно похрапывал, даже не замечая, что вокруг него вились комары и москиты.
        «И чего я перепугался?» — подумал Филипп.
        Он осторожно обошел вокруг дома, заметив окно, сквозь которое пробивался свет. Это двустворчатое окно доходило чуть ли не до самого пола, стекла не было, оконный проем закрывала ткань, и Филипп тихонечко с помощью ножа разрезал материю с одного края. Заглянув в комнату, он оглядел ее.
        Август де Марья сидел у маленького столика, под крышкой которого крепились небольшие ящики. Начальник полиции что-то быстро и нервно писал и, казалось, ему было неприятно это занятие. В распахнутой на груди рубашке, в шитой бархатом атласной шапочке с кисточками, которая, видимо, служила ему ночным колпаком, он был настолько увлечен письмом, что даже не заметил сразу шагнувшего в комнату гостя.
        Филиппу же бросилось в глаза, что пистолет де Марьи лежит на стуле, примерно в пятнадцати футах от стола, а сабли вообще не видно. Наверное, он оставил ее в спальне, когда переодевался. На столе стояла бутылка с вином и стакан: по всей видимости, начальник полиции совершал обильные возлияния. Двери в другие комнаты были закрыты.
        И вдруг де Марья швырнул перо и вскочил на ноги, задохнувшись от возмущения при виде Филиппа.
        - Честный труженник! — воскликнул он. — Я так и знал, что ты меня сегодня посетишь, потому что убедился в твоем упрямстве. Я даже отдал соответствующие распоряжения слуге, но, увы…
        Филипп, ничего не ответив, загородил врагу путь к стулу с пистолетом, а потом обратился к нему.
        - Я дождался, пока он заснет.
        - Ты, наверное, надеялся, что я тоже сплю? — де Марья просто пылал злобой. — Зачем ты сюда явился?
        - Собирался убить вас! Начальник полиции спокойно кивнул.
        - И что ж, передумал? Испугался?
        - Последняя лодка, идущая вниз по реке, отплывает в полночь, — ответил Филипп. — Поэтому я решил сначала проводить мадам де Марья, чтобы она потом пересела с лодки на корабль, идущий на Квебек.
        Заявление оказалось столь неожиданным, что де Марья на несколько секунд онемел.
        - Забавный план, — наконец проговорил он. — Дорогой плотник, я уверен, что такой план не мог возникнуть в твоей не самой умной голове! Чья же это идея? Наверное, того молодого офицера, который с грустным видом бродил по городу, не скрывая, что сердце у него разбито. Но неужели ты считаешь, что я стану спокойно сидеть и смотреть, как ты уводишь мою жену?!
        - Мсье, ваши мысли и действия меня не волнуют.
        Филипп уже полностью овладел собой и, опираясь на алебарду, достал из кармана небольшой пистолет, который, как и предрекал офицер де Марес, мог ему понадобиться.
        - Предупреждаю: ведите себя спокойно и не зовите никого на помощь, иначе, мсье, мне придется заткнуть вам глотку. И я сделаю это, так и знайте!
        Де Марья внимательно следил за Филиппом, но особого испуга не проявлял.
        - Сомневаюсь, что ты сможешь управиться с пистолетом, — заметил он.
        - Вы правы, — кивнул Филипп и положил его на стул рядом с пистолетом де Марья, затем поднял алебарду и покрутил ею над головой. — Но, мсье, я неплохо владею алебардой, а у нее очень острый наконечник, так что лучше со мной не шутить!
        - С безоружным справится любой, — заявил Август де Марья. — Была бы у меня сабля, я оказал бы тебе достойное сопротивление, несмотря на твое варварское оружие… Ты, наверное, в жизни не вел честного поединка?
        - Мсье, перестаньте болтать! Я ничуть не колеблюсь и с удовольствием покончу с вами. Самое главное для меня сейчас — прекратить ваши издевательства над несчастной женщиной, которой здорово не повезло с мужем. Я готов на все! — внезапно он заговорил властно и напористо. — Сядьте, мсье! Еще раз предупреждаю вас: если вы попытаетесь мне мешать или позовете на помощь, я вас не колеблясь убью, и меня не волнуют последствия этого шага.
        Тон Филиппа не оставлял больше никаких сомнений.
        - Я не желаю умереть подобным образом, — тотчас заявил де Марья и, ворча, сел на место.
        - Итак, вот мой план, — начал освободитель. — Прежде всего вы дадите мадам денег, чтобы она могла возвратиться в Квебек. После этого я вас крепко свяжу, затолкаю вам в глотку кляп и проделаю то же самое с вашим слугой, который в данный момент крепко спит у дверей. Затем я провожу мадам де Марья к лодке, а после ее отплытия я вернусь и развяжу вас.
        Начальник полиции в ярости сверкал глазами.
        - Неужели тебе и твоим сообщникам не приходило в голову, что план несовершенен? В конце концов вам придется ответить за совершенные действия по всей строгости закона!
        - Мне все равно.
        - Неужели тебе не ясно, что я, уважаемый человек, занимающий важный пост, смогу заставить мадам вернуться, даже если ей удастся добраться до Квебека? Тебе неизвестно, что эта колония вскоре развалится, как карточный домик, едва лишь провалится идиотская затея Джона Ло? И тогда тебя не смогут защитить никакие ле Мойны! — де Марья чуть не задохнулся от злости. — Несчастный сельский дурачок, ты ничего не сможешь сделать! Послушайся моего совета и побыстрее уходи отсюда! И никогда больше не попадайся мне на глаза!
        Филипп лишь тихо ответил:
        - Несите побыстрее деньги для вашей жены!
        - Ничего я не дам!
        - Поднимайтесь! — Филипп поднял алебарду. — Руки за спину, повернитесь, я их свяжу. Шевелитесь! У нас мало времени. Мсье, хочу вам сказать вот что: я бы вас убил, но ведь потом вашу смерть и отъезд мадам де Марья свяжут воедино.
        Не стоит доставлять ей лишних хлопот и страданий, даже если мне придется вас пощадить.
        И тут вдруг где-то в задней части дома послышался крик Фелисите. Пронзительный, ужасный крик, он так же внезапно прекратился, как будто ей чем-то резко заткнули рот.
        А за мгновение до этого Филиппу показалось, что он слышит легкий топот босых ног на улице. Решив, что это Буз-баш, он изменил позицию, встал так, чтобы видеть переднюю дверь и уберечься от внезапного нападенипя. Он все еще выжидал, как вдруг огромное до самой земли окно резко распахнулось и в оконном проеме показалась коричневая фигура и мелькнули разноцветные перья. Индеец!
        Он бросился к Филиппу, но тот взмахнул алебардой и ударил налетчика по плечу. Коричневое тело дернулось от боли, раздался громкий вздох, и индеец рухнул на пол. В тот же миг лицо де Марьи исказилось от ужаса. Филипп резко обернулся только и воскликнул:
        - Господи, помилуй нас!
        Комнату уже заполнили индейцы. Да, его ждал страшный конец. Если ему повезет, он погибнет во время сражения, а если нет — возьмут в плен и будут с гордостью перевозить из одного лагеря в другой старухам и детишкам на забаву. Потом будет мученическая смерть на колу. Они уже взяли в плен Фелисите, и ей теперь придется быть их рабой на всю оставшуюся жизнь.
        События разворачивались с ужасающей быстротой, скорее напоминая дурной сон или кошмар, чем действительность. Обычно северные племена индейцев начинали атаку с ужасающего военного клича, тут же все происходило молча, причем нападавшие индейцы действовали так быстро и слаженно, что сомнений не осталось — нападение было тщательно спланировано. И не успел Филипп оглянуться по сторонам, как его окружили злобные дикари. От их гортанных голосов у него закружилась голова. Филипп взмахнул алебардой, но нанести удар ему не удалось. Сзади на него уже навалилось чье-то тяжелое тело, и его горло сдавила железная рука. Он стал задыхаться и полностью лишился сил. Алебарду вырвали у него из рук, а его самого швырнули в угол. Филипп сильно ударился головой о стену и потерял сознание.
        Сквозь густую пелену до него донесся голос белого человека, уверенный и насмешливый. «Неужели воображение сыграло с ним злую шутку перед лицом реальной опасности?» А таинственный голос, тем временем, пропел по-английский: «Разве ты обещала, что выйдешь замуж за меня?»
        Затем раздался хохот, а дальше тишина…
        Но он успел услышать и еще кое-что.
        - Погодите, мсье! Наверное, это ошибка, вы не поняли приказа! Разве можно так шутить со смелым и умным начальником полиции?
        Восходы в Луизиане всегда были великолепными. Солнце словно вырывалось из-за горизонта и окрашивало окрестности изумительными красками. Жан-Батист де Бьенвилль наблюдал эти восходы в течение двадцати лет, но никак не мог к ним привыкнуть, и теперь в который уже раз любовался мазками алого, лилового и розового, создававшими божественную картину на востоке. Он любовался восходом, осознавая, что, возможно, делает это в последний раз. Ведь впереди его поджидала опасность.
        «Он может подловить меня на одном из своих хитрых приемов», — подумал вдруг губернатор. Его передернуло от отвращения, потому что ему не хотелось пасть бесславной смертью от рук подобного мерзавца.
        Направляясь к вырубке, де Бьенвилль горько пожалел о том, что не составил завещания. Имущества у него почти не было, не считая акций семейства ле Мойн, которые, конечно, так или иначе отойдут к братьям, но его беспокоило и другое. В случае погибели ему хотелось быть похороненным рядом с Миссисипи, и ему стоило заранее позаботиться об этом вместо того, чтобы возиться с официальными документами.
        Шагая к назначенному месту, де Бьенвиллю время от времени удавалось увидеть реку, плавно катившую свои воды к морю. Да, Миссисипи повелевала его жизнью, а он по-своему служил реке: основал в ее устье город и строил порт, чтобы со временем огромные суда бросали якорь прямо у залива, и тогда воплотились бы самые безумные мечты Джона Ло. Де Бьенвилль прекрасно понимал, что влюблен в Миссисипи.
        Рядом с ним был Пьер де Бойтра, один из его офицеров. Он должен был выступить в роли его секунданта. Офицер шагал за ним и, казалось, с нетерпением ожидал дуэли.
        - Парню просто повезло: проститься с жизнью в такое чудесное утро, об этом можно только мечтать! — бодро проговорил офицер.
        - Он заявил, что является лучшим фехтовальщиком во Франции, — заметил губернатор.
        Молодой офицер презрительно фыркнул.
        - Хвастовство! Он так часто хвастается, что мне не верится! Ваше превосходительство, я искренне верю и надеюсь, что вы без особого труда расправитесь с храбрецом, который колотит собственную жену!
        Приблизившись к расчищенной площадке, они увидели поодаль палатку и высунувшегося оттуда взволнованного Поликарпа Бонне. Было очень рано, но он был полностью одет и… больше никого здесь не было!
        Офицер осмотрел и отметил место дуэли. И тут вдруг в первый раз ему почудилось дурное предзнаменование.
        - Не исключена трагическая развязка. Если этот трус убьет нашего честного губернатора…
        Де Бьенвилль сбросил плащ.
        - Где же мой противник? Как вы считаете, де Бойтра? Офицер замешкался.
        - Он не из тех, кто опаздывает. Наверное, что-то случилось. В этот момент к ним подошел Поликарп Бонне.
        - Ваше превосходительство, — обратился он к губернатору, снимая с головы потрепанную шапчонку и кланяясь. — Мой хозяин не пришел ночевать, а мне он приказал, ваше превосходительство, оставаться здесь. Он не позволил мне сопровождать себя и приказал, чтобы я молчал и никому ничего не рассказывал. Но… но, ваше превосходительство, наверное, с ним что-то случилось. Почему он так и не вернулся?
        - Конечно, ты прав, честный Карп, — согласился губернатор. — Твой хозяин обязательно должен был возвратиться домой, если только… с ним ничего не случилось. Де Бойтра, может сразу и разузнаем, почему мсье де Марья не появился?
        Де Бьенвилль и де Бойтра поспешили к дому де Марьи, сзади на почтительном расстоянии следовал Бонне. Губернатор вдруг остановился и встревоженно оглянулся по сторонам.
        - Не знаю в чем тут дело, но, по-моему, в доме никого нет. Оттуда так и тянет нежилым духом!
        - Осторожно, ваше превосходительство, — остановил губернатора офицер, — на земле валяется тело. Вон, посмотрите, справа от двери.
        Де Бьенвилль достал пистолет и проверил заряжен ли он.
        - Белый человек, — заметил он, решив, что это труп де Марьи, — а убил его Филипп. Мне следовало подумать о таком исходе и из предосторожности выставить охрану у дома. Теперь вот еще придется судить своего друга! — подосадовал он.
        Де Бойтра тем временем, не сходя с места, пытался опознать труп.
        - Отсюда как следует не разглядеть, но мне кажется, что это не де Марья и не плотник, — хихикнул он.
        Они подошли ближе и тотчас убедились в его правоте. У порога валялся Бузбаш, он был мертв уже в течение нескольких часов. Убийцы не удовлетворились его смертью, а еще и изуродовали тело. Казалось, его терзали какие-то маньяки — горло было перерезано от уха до уха, нос отрезан, а с головы снят скальп.
        Де Бьенвилль вместе с де Бойтрой осмотрели помещение и восстановили картину происшедшего. Губернатор тотчас выскочил из дома:
        - Нам нельзя терять ни минуты! — крикнул де Бойтра и спешно бросился к своей конторе.
        - Не сомневаюсь, нападение было заранее спланировано, причем кем-то из живущих в Новом Орлеане! Но почему их жертвой оказался де Марья?
        У них не оставалось времени для размышлений. Никогда прежде во всей истории американской колонизации спасательная экспедиция не собиралась так быстро. Губернатор собрал отряд из сорока человек. Хорошо вооруженные, они были готовы на все. Тут же погрузившись в лодки, волонтеры отправились в путь уже через двадцать минут. За исключением нескольких офицеров, все они были из Новой Франции. Сидя в первой лодке, де Бьенвилль крикнул:
        - Вперед и побыстрее! Проклятые убийцы обладают по сравнению с нами преимуществом в шесть часов!
        На пристани собралась толпа народу, и пока лодки не скрылись за горизонтом, до нее доносился громкий голос губернатора:
        - Ребята, гребите изо всех сил! Надо догнать этих дьяволов!
        Глава 8
        Еще не встало солнце, за которым наблюдал губернатор Луизианы, направляясь на дуэль, а отряд индейцев уже поднялся вверх по реке. Ночью троих пленников держали вместе на одной длинной лодке, крепко стянув им руки ивовыми прутьями. Фелисите то и дело шептала Филиппу:
        - Я больше не вытерплю! Я просто сойду с ума от боли!
        Но ей хватило сил молча пережить ночь, а потом боль вроде бы несколько уменьшилась.
        С рассветом настроение индейцев изменилось. В темноте они молча гребли изо всех сил, а теперь оживились, начали друг с другом переговариваться, пронзительно смеялись и даже победно потрясали в воздухе веслами. Но каноэ индейцев двигались медленнее, чем лодки Новой Франции, обшитые березовой корой, и хуже маневрировали. Кроме того, они глубже сидели в воде, чем каноэ ирокезов, изготовленные из коры вяза.
        Филипп, ни на минуту не забывая о грозящей им опасности, все же надеялся, что спасательная экспедиция сможет их нагнать. А что случится, если поднимется ветер? Ведь план-ширы находятся так глубоко в воде! Ирокезы никогда не плавали в ветреную погоду, а эти южные дикари, лодки которых гораздо хуже… Он начал молча и страстно молиться, считая, что их единственная надежда — ветер.
        Вождь индейцев тем временем запел высоким и мелодичным голосом, а его воины вторили ему: «Хо-ха-хо-ха-хо!»
        Они словно возвращались с удачной охоты, и у них было отличное настроение. Не пел один лишь мрачный индеец с кровавой раной на плече, старательно залепленной глиной, чтобы прекратить кровотечение. Глядя на Филиппа, он грозно сверкал глазами, и молодой человек понимал, что впереди его ждут страшные муки, а восход солнца он видит в последний раз.
        Фелисите с окончательно онемевшими руками с ужасом уставилась в спину сидящего перед ней индейца, по которому тучами ползали вши, и молила Бога, чтобы с ними поскорее покончили.
        Де Марья вел себя очень смирно и пока страха не проявлял. Его атласная расшитая бархатом шапочка сползла набок, и вид у него был достаточно забавный.
        - Где мы сейчас находимся? — заговорил вдруг начальник полиции без присущего ему нахальства.
        - Несмотря на течение, лодкам удалось проделать около тридцати миль, — ответил Филипп. — Эти суденышки двигаются медленне наших, и если губернатор будет действовать не мешкая, то до ночи он вполне сможет нас догнать.
        - Ты думаешь, они уже отправились в погоню?
        - В противном случае нам следует оставить надежду, — ответил Филипп и перекрестился, — поскольку нас ждет страшная и мучительная смерть.
        Начальник полиции только звонко захихикал:
        - Нам нечего бояться. Они и тронуть нас не посмеют!
        - Отчего вы в этом уверены? Чем мы отличаемся от остальных белых, которых в великом множестве забирали в плен? — удивился Филипп.
        Де Марья покачал головой.
        - Я ничуть не сомневаюсь, ночью среди них был англичанин. Посмотрите, вы его видите?
        Филипп, уже внимательно оглядевший находившихся в четырех больших лодках налетчиков, задумчиво протянул:
        - Да, ночью я, кажется, слышал голос белого человека, но сейчас его нигде не видно.
        Начальник полиции заметно скис.
        - Странно, — заметил он и нахмурился. — С ним мы бы наверняка договорились. Как ты думаешь, что с ним случилось?
        - Он вполне мог и не плыть с ними, — Филипп подозрительно покосился на де Марью. — Что вам о нем известно? Кто этот англичанин?
        - Мне многое о нем известно, но я не хочу об этом говорить, — судя по голосу, де Марья тоже струсил. — Если бы я знал их язык, то наверняка убедил бы отпустить нас.
        - Я знаю, — спокойно заявил Филипп.
        Де Марья повернулся так серьезно, что ивовые прутья крепко впились ему в кожу, и он поморщился от боли:
        - Господи, неужели это правда? — но тут же решил, что Филипп просто хвастается и печально добавил: — Ты пытаешься меня убедить, что обладаешь талантом апостолов и смог выучить другой язык?
        - Я учился языкам индейцев вместе с одним из братьев ле Мойн, потому что хотел быть полезным колонии. Губернатор прислал в Монреаль старика из племени Чикасо, и тот обучил меня языку.
        В глазах де Марьи сверкнула надежда.
        - Ты сможешь с ними объясниться?
        - Наверное.
        - Ты понимаешь, о чем они говорят?
        - Кое-что мне понятно, — ответил Филипп.
        - Скажи им, что произошла ошибка, — попросил его де Марья. — Скажи, что я отблагодарю их, если они нас отпустят.
        - Что вы можете предложить этим дикарям? — юноша покачал головой. — Золото? Они наделают из него украшений и… все. Что еще? Не можете же вы обещать им освободить их земли от белых людей. Мсье, индейцев интересует только это, не сомневайтесь.
        - Ты ничего не понимаешь! — завопил де Марья. — Я же говорю тебе, это — ошибка! Нужно только достучаться до них, и они нас освобдят.
        Филипп показал на переднее каноэ.
        - Думаю, что там сидит их вождь. Тот самый, что запевал песню. Хотите поговорить с ним?
        - Да, нам следует разговаривать с вождем. Объясните этим дикарям, что мы желаем говорить с ним.
        - Полагаю, мсье де Марья, — задумчиво проговорил Филипп, — что начинаю кое-что понимать. Но даже если они и захватили нас по ошибке, то ни в коем случае не отпустят. Они рисковали жизнью, чтобы взять пленников. Возможно, пленники не те, но их это не волнует! — Он закончил резко и с раздражением: — Уверен, ваше превосходительство будет стоить нам жизни, мсье де Марья. Для индейцев все белые одинаковые. По всей видимости, они предприняли нападение в надежде, но население Нового Орлеана перепугается, и белые сюда больше приезжать не станут. Мсье, что вы собираетесь им предложить?
        Восходящее солнце будило окружавшие реку леса, и индейцы без конца что-то насвистывали и пели, как бы вторя хору пробуждавшейся жизни. Пленники же при свете дня совсем запаниковали. В темноте они только ощущали опасность, а вот теперь смотрели ей в лицо. Скорчившись на дне лодки, белые вглядывались в темные жестокие глаза индейцев и дрожали от страха. Боже, они во власти этих сильных, диких и безжалостных людей!
        Филипп посмотрел на солнце, и у него сжалось сердце. Какой чудесный, безветренный выдался день.
        - Они выглядят страшнее, чем индейцы с севера, — шепнула Фелисите. — Наверное, жара превратила их в свирепых животных!
        В наступившей на мгновение тишине вдруг раздался голос вождя. Он поднял над головой весло и что-то нараспев приказал.
        - Они собираются высадиться, — перевел Филипп. — Вождь говорит, что колония уже далеко, и теперь можно остановиться на отдых и перекусить.
        - Мсье Жан-Батист не станет отдыхать, — шепнула Фелисите. Но в ее голосе звучала грусть.
        Каноэ, казавшиеся канадцам такими неуклюжими, бесшумно пристали к северному берегу реки. По приказу вождя с рук пленных срезали тугие прутья, а потом пинками согнали их на берег. Через неколько секунд к ним приблизился вождь. Белые испуганно жались друг к другу, инстинктивно старясь обрести относительную безопасность.
        Высокий и красивый индеец между тем внимательно и снисходительно изучал их темными черными глазками. Почти все индейцы были голыми, но на торсе вождя был закреплен кожаный фартук из красной оленьей кожи. Медный браслет на лодыжке должен был предохранять его от болезней. Вождь держался с большим достоинством и, глядя на пленников из-под широких бровей, как бы говорил им: «Больные белые бездельники, посмотрите, какими бывают люди, живущие в лесах на свободе!»
        Сначала он взглянул на Филиппа, потом его взгляд переместился на Августа де Марью и, наконец, остановился на Фелисите. Вождь внимательно присмотрелся, а потом слегка улыбнулся и заговорил с ней. Он так сильно кивал головой, что единственное перо на его голове прямо-таки летало вверх и вниз. Филипп недовольно перевел:
        - Мне приятно взглянуть на белую женщину.
        На самом деле индеец восхвалял красивую грудь Фелисите и ее стройные бедра. Она напоминала ему «молоденькую кобылицу с коричневой шкурой, которая, брыкаясь, скачет по полю»!
        Фелисите под взглядом вождя опустила глаза. Тому это страшно понравилось, и он откровенными жестами стал объяснять девушке, что именно собирается с ней проделать. Его храбрые воины так и покатились со смеху.
        Тогда вождь длинными изящными прыжками устремился к своему каноэ. Через несколько минут он возвратился в чем-то вроде шелковой мантии с пышными рукавами и на подкладке из черной тафты. Филиппу приходилось видеть подобные мантии на индейских вождях во Флориде, но такая одежда на индейце с юга? В руках он держал узел со старыми тряпками. Он насмешливо поклонился Фелисите, предлагая ей эти лохмотья, и его бравые воины захохотали.
        Примеру вождя тут же последовал один из индейцев. Он подлетел к де Марье, сдернул с его головы атласный колпак, и, напялив красивую вещицу на бритую голову, начал горделиво прохаживаться взад-вперед. Вождь резко его одернул, и воин отдал колпак начальнику. Тот, конечно, не проглядел бы такое украшение, если бы не отвлекся на Фелисите.
        Еще один индеец тотчас содрал с начальника полиции ночную рубаху. Под длинной рубахой у де Марьи были лишь прозрачные подштанники из тонкого шелка с расшитыми отворотами у колен. Воин же шутить не собирался и с ворчанием тотчас изорвал рубашку в клочья, изо всех сил стараясь показать, что таким же образом изничтожит ненавистных ему белых.
        Де Марья еще пытался держать себя в руках, но после испытанного унижения у него больше не оставалось сомнений в том, что их ждет впереди. Никакой надежды на спасение. Он сильно побледнел и шепнул Филиппу.
        - Ты сказал, что понимаешь их язык. Что они собираются с нами сделать?
        Филипп с минуту помолчал, а потом ответил: Нам нужно надеяться только на скорую смерть.
        - Я не боюсь смерти, — прошептал слабым голосом де Марья.
        С тех пор как он оказался в колонии, ему не раз приходилось проявлять смелость… Он почему-то сильно побледнел.
        - Все так ужасно! Я не могу переносить боль! Если они станут меня пытать, я… я…
        Де Марья затрясся. Филипп взглянул на него и сказал:
        - Мсье, держитесь.
        Но начальник полиции уже ничего не соображал. Он посмотрел на небо, зная, что должен обратиться с мольбой к богу, крикнул: «Господь милостивый, спаси нас!», и в страшной панике бросился к густым зарослям на берегу. Он мчался, как сумасшедший, с такой скоростью, с которой мог бежать только обезумевший от страха человек.
        - Бога ради, остановитесь! Они вас убьют! Они убьют нас всех! — закричал Филипп.
        Де Марья ни на кого не обращал внимания. Казалось, он ничего не слышит, продолжая громким голосом умолять всех святых помочь ему избежать расправы и найти норку, куда бы он смог спрятаться и спастись, спастись, спастись!
        Далее последовал кошмар, которые навеки останется в памяти тех, кто все это видел.
        Увидев, что начальника полиции преследуют индейцы, Фелисите пронзительно вскрикнула, а Филипп лишь тихо пробормотал:
        - Сумасшедший дурак!
        Они оба опустились на колени и начали истово молиться. С гиганьем и свистом индейцы преследовали беглеца огромными прыжками, и было ясно, что вскоре его догонят. Де Марья не додумался скинуть башмаки на высоких каблуках, и поэтому постоянно спотыкался. Вскоре один из индейцев его догнал и с силой ударил де Марью томагавком по голове. Тот упал ничком на землю. Руки и ноги у него шевелились, он попытался подняться, но его уже окружили темнокожие преследователи. Он снова упал.
        - Не гляди! — крикнул Филипп Фелисите.
        Девушка только молилась, не поднимая головы, и не видела, как закончил жизнь Август де Марья. А на него обрушились ужасные удары. Воины били его с дикой яростью, били мертвого. Им давно не удавалось размяться, и они решили выместить на нем всю свою злость на белых, на проявление несправедливости и жестокости со стороны властей. И их страшная месть выпала на долю Августа де Марьи, который многим напакостил при жизни. Теперь никто не смог бы узнать модного молодого придворного в этом кровавом месиве на пропитавшейся кровью земле.
        Филипп обнял Фелисите за плечи.
        - Теперь они примутся за нас, — решил он.
        Краснокожие тем временем окружили вождя и стали громко обсуждать судьбу оставшихся пленников. Некоторые предлагали разделаться с ними побыстрее, другие считали, что их стоит сохранить для дальнейших мучений и показательной казни. Вождь, похоже, решил не спешить с расправой и не сводил взгляд с белой девушки.
        - Погибло столько братьев, — тихо проговорила Фелисите, — если мы умираем за правое дело…
        Филипп ничего не ответил: он внимательно наблюдал за индейцами. «Почему мы их так боимся? — подумал он. — Они напоминают детей. Злых и жестоких детей. Наверное, существует какой-то способ уговорить их?»
        Его внезапно осенило, что судьба Фелисите целиком и полностью в его руках, и только он может спасти ее.
        «Возможно, тут проявляется воля божья, — продолжал рассуждать он, — иначе зачем мсье Жан-Батист послал старого индейца в Монреаль? Почему я начал учить их язык? А может, на небесах все заранее было спланировано, чтобы я смог с ними объясниться и спасти наши жизни?»
        Он поднялся на ноги и взглянул на Фелисите сверху вниз. Какая же она маленькая и беззащитная!
        - Я собираюсь поговорить с вождем, — сказал он. — Помнишь, как старик мсье Шарль запугал ирокезов, и те его отпустили? Надеюсь, с божьей помощью я смогу сделать то же самое.
        Девушка взволнованно посмотрела на него.
        - Конечно, ты сможешь, Филипп. Я уверена.
        Юноша все еще внимательно разглядывал индейцев, толпившихся вокруг вождя.
        - Боюсь, они его уговорят побыстрее расправиться с нами. Ладно, если мне не удастся договориться, мы все равно ничего не теряем. Осталась хоть призрачная, но надежда. Молись за меня, Фелисите!
        Девушка глаз с него не сводила, когда он двинулся к вождю. Филипп как-то вмиг переменился. Теперь он уже был не тем тихим, несчастным и забитым пареньком, каким оставался в течение многих лет. Он словно бы вырос, выпрямился и шагал весьма решительно. Впрочем, он и сам чувствовал, что обрел уверенность. Ему непременно удастся уговорить вождя! Плотник приблизился к нему и, улыбаясь, заглянул в глаза.
        - Великий Вождь земель, омываемых не менее великой рекой, я пришел, чтобы предупредить тебя! — заявил Филипп.
        Вождь тотчас недоуменно нахмурился.
        - Разве белый человек может говорить на языке чикасо? — возмутился он.
        Молодой человек многозначительно поднял руку.
        - Великий Бог белых людей научил их строить огромные корабли и делать черные ружья, которые умеют грохотать, как сильный гром, и поражать врагов яркими молниями. Сейчас наш Бог говорит с тобой через меня, его верного слугу.
        Вождь заметно обеспокоился. Он посмотрел на медные лица своих воинов и увидел изумление и испуг в их глазах. Белые люди никогда не разговариавли с ними на их собственном языке и, наверное, так оно и есть: с ними говорит могущественный Бог белых людей!»
        - Что хочет сказать нам твой Бог? — спросил вождь. Филипп собирался припугнуть индейцев наказанием, если их не отпустят, но не успел и рта раскрыть, как почувствовал чье-то прикосновение. Фелисите! На ее лице также не было страха, и она словно бы говорила: «Мы тут очутились вместе и должны вместе разделить опасность». Взяв его за руку, девушка прошептала:
        - Расскажи им о Жан Сен Пере.
        Филипп заколебался, не будучи уверенным, что его рассказ убедит краснокожих лучше, чем подготовленные им аргументы, а потом решил: «Начну с этого, а к угрозам прибегнуть всегда успею».
        - О Вождь великой реки, — произнес юноша, — Бог белых людей повелел мне поведать тебе о проклятии, выпавшем на долю воинов другого племени много лет назад. Был такой город, Билль Мари де Монреаль, основанный французами, где я появился на свет. Город был так хорошо укреплен, что ирокезы никогда на него не нападали. Но вот жестокие члены племени Долгого Дома решили убить мирного и спокойного человека, Жан Сен Пера, который никогда и никого не обижал. В том, что они его убили, нет ничего удивительного, ирокезы убивали великое множество хороших людей просто за то, что те были белыми. Но на сей раз они совершили огромную ошибку. Они отрезали ему голову и забрали ее с собой. О, Великий Вождь, это была ужасная ошибка! Бог белых людей решил наказать их за их деяние. Ведь он является единственным Богом на земле и создал и сушу, и море, и обладает властью покарать тех, кто убивает его чад. Слушайте теперь внимательно, что случилось с жестокими воинами, унесшими с собой голову Жан Сен Пера.
        Фелисите, внимательно следившая за происходящим, увидела, что Филипп приковал к себе внимание индейцев. Захватчики теперь буквально ловили каждое его слово. В сердце у девушки всколыхнулась надежда. Неужели такое возможно, и снова свершится чудо?
        Филипп помнил каждое слово из рассказа мсье Д'Ибер-вилля и помнил как сам он поражен услышанным. Он прямо-таки трепетал от волнения и страха, сидя в темноте подле гроба своего друга Дюжины и Еще Одного. Сможет ли он вселить в индейцев надлежащий ужас, ведь от этого зависят их с Фелисите жизни?
        - Пока они плыли вниз по реке к землям Долгого Дома, из одеяла, в которое они завернули отрезанную голову, вдруг послышался громкий голос. Кто-то говорил на языке ирокезов… И тут они все поняли: Жан Сен Пер, будучи жив, не знал ни единого слова ирокезов, значит, с ними говорит Бог белых людей!
        - Великий Вождь, вот что сказал им Бог с помощью головы убитого белого: «Вы убиваете нас, совершаете акты вандализма и проявляете жестокость. Вы хотите нас уничтожить, но вам не удастся этого сделать. Придет день, когда мы станем вашими хозяевами, и вы станете нам подчиняться!» ирокезы испугались и перепрятали отрубленную голову. Но куда бы они ее ни помещали, в ушах у них постоянно звучал этот голос. Он говорил с ними днем и ночью, не давая ни минуты покоя. Наконец они сняли скальп Жан Сен Пера и избавились от головы. Но мира и покоя это не принесло. Голос завещал им из скальпа, снова и снова повторяя: «Бойтесь гнева белых людей и их великого Бога!»
        На лице вождя отразились удивление и страх. Он обвел внимательным взглядом своих воинов, как бы желая получить от них дельный совет, но те с ужасом уставились на своих пленников. Тогда Вождь обратился к Филиппу:
        - Если с нами с твоей помощью говорит Бог белых людей, то чего он от нас хочет?
        - Великий Вождь! — воскликнул Филипп. — Ты можешь меня убить, как сделал это с моим безоружным товарищем. Но ты не сможешь убить говорящий с тобой сейчас голос. Он будет преследовать тебя, как голос Жан Сен Пера преследовал ирокезов. Ты можешь разрушить мое тело и предать его огню, а потом развеять пепел по ветру, но в ушах твоих вечно будет звучать голос, напоминая о возмездии тебе и твоему племени. У тебя больше не будет ни минуты покоя, ты забудешь, что такое сон, будет только этот голос. Ты услышишь его в журчании реки, в шелесте деревьев, в свисте ветра и ворчании грома. Всегда и всюду одни лишь угрозы жестокой расправы.
        Фелисите увидела, как гордый вождь чуть поежился.
        - Голос этот никогда не прекратится, — продолжил Филипп грозно. — Он перепугает всех ваших женщин и детей, у них начнутся припадки и изо рта покажется пена! Ваши посевы погибнут. А голос станет так греметь в лесах, что оттуда убегут все животные и улетят все птицы. Ваши охотники начнут возвращаться с пустыми руками. И голос не исчезнет до тех пор, пока все люди вашего племени не сойдут с ума. Великий Вождь, он не исчезнет до тех пор, пока все вы не попытаетесь избавиться от него в быстрых смертельных водах Великой Реки!
        Филипп опустил руку, закончив, и повернулся спиной к вождю. Держась за руку, они с Фелисите медленно направились к реке.
        - Мне кажется, сейчас их единственное желание — оказаться подальше от нас, — шепнул он девушке.
        Филипп ничуть не преувеличил результаты своего длинного выступления. Взглянув через плечо, он заметил, что индейцы, даже не посоветовавшись, стремглав кинулись к лодкам. Впереди всех длинными скачками летел Вождь.
        Молодые люди вознесли горячую благодарственную молитву и расположились на берегу в ожидании спасательной экспедиции. Оба невероятно устали и теперь, прислонившись к стволу, сидели под деревом.
        Филипп несколько раз пытался заговорить, но Фелисите почти не слушала и только кивала в ответ. Девушке казалось, что она уже умерла и сейчас находится между небом и землей.
        И вдруг она поймала на себе глубокий взгляд чьих-то злобных глаз: кто-то смотрел на нее с уносимого течением бревна. Откуда силы взялись! Фелисите отпрянула от берега и закричала во весь голос. Филипп только рассмеялся.
        - Аллигаторы намного опаснее, когда их видишь!
        Сам он даже не пошевельнулся. И лишь через час Филипп спросил, не поворачивая головы:
        - Ты хоть понимаешь, что теперь свободна? Фелисите, видимо, все еще не пришла в себя.
        - Да, я свободна, — она вздохнула, а потом спросила: — Бедняга действительно мертв?
        Молодой человек, помедлив, ответил:
        - Его тело отвезут в Новый Орлеан и там похоронят, если… осталось, что похоронить…
        Прошел час, второй, третий… Солнце стояло высоко, день обещал быть необычайно жарким. У Фелисите снова заболели руки. Зато Филипп наконец пришел в себя. Он встал, потянулся и вдруг закричал:
        - Вон они! Я вижу! В первой лодке губернатор. Господи, как же хорошо. В мире нет прекраснее зрелища, чем лодка, которой управляют люди из Новой Франции!
        Он выбежал на берег и начал там танцевать, размахивать руками и кричать, чтобы привлечь к себе внимание. Его почти узнали и громкий клич радости и облегчения огласил окрестности. Жан-Батист ле Мойн в знак приветствия поднял вверх весло.
        «Вот теперь мы точно спасены, — подумала Фелисите. — Как быстро они сюда приплыли! Им придется перенести меня на лодку, потому я не смогу сделать и шага».
        Глава 9
        Это было ранней весной следующего года. Жан-Батист ле Мойн де Бьенвилль совершал обычную утреннюю прогулку, прежде чем на целый день засесть за работу в кабинете. Он с гордостью огляделся: вокруг уже был заложен фундамент церкви и выбрано место для монастыря монахов-капуцинов. Работа там еще пока не начиналась. Было также выбрано место для строительства интендантства. Ему было чем гордиться. На каждом шагу его кто-то приветствовал, желая доброго утра. Многих из них он не узнавал, потому что по призыву Джона Ло сюда прибывало множество людей. Но все равно он по-доброму отзывался, даже на приветствия незнакомых.
        Тем не менее губернатор прекрасно понимал, что тревога не покидала город. Люди постоянно гадали, что может случиться в ближайшее время и считали, что колонию ждут черные дни, если планы Джона Ло не сбудутся.
        У кабинета его уже дожидалась мадам Жуве, одетая по последней моде. Хорошо еще дверные проемы в Новом Орлеане были такими широкими, ибо иначе кринолин из китового уса не позволил бы ей выйти из комнаты, где она одевалась. Ее корсаж был настолько обтягивающим, что губернатор даже перепугался: вдруг в самую неподходящую минуту он лопнет и взору представится весьма легкомысленная картинка. Но несмотря на все это, перед ним стояла все та же Мария. Ее карие глазки блестели в предвкушении беседы, она вся так и светилась.
        К несчастью, юбки не позволяли ей сесть, и им пришлось разговаривать, стоя по разные концы губернаторского стола.
        - Жан-Батист, — обратилась к губернатору Мария, — я пришла напомнить вам следующее. Первое: мы с мужем отплываем на «Нептуне». Я слышала, он уже в устье реки.
        - Мария, нам будет вас нехватать, — ответил ей губернатор.
        Он говорил ничуть не лукавя. За те шесть месяцев, что она провела в Новом Орлеане, он проникся к ней уважением, — и все же хорошо, что вы уезжаете, у нас тут как на вулкане. Правительство посылает нам множество переселенцев и ничего больше! В городе полно бездельников. Можно было бы изменить положение, если бы мы заставили их расчищать площадки под строительство и пашни, но у нас не хватает инструментов, семян и домашних животных. Вдоль реки было организовано сорок плантаций, а во всей Луизиане всего тридцать голов скота! Кажется, что сорок плантаций — это не так уж плохо, но народу у нас для… четырехсот подобных плантаций! Что мне с ними поделать? Они шатаются по городу, пьют и требуют женщин. Неужели придется еще и открывать бордели? Тогда министерство наверняка «откусит» мне голову… А если я не пойду на это, в городе ни один мужчина не будет чувствовать, что его жена в безопасности!
        Мария слушала его невнимательно, и едва он закончил, спросила:
        - Вас не интересует вторая причина, из-за которой я здесь?
        - Конечно!
        Она придвинулась ближе. Зазвенели китовые и металлические прокладки кринолина, и она многозначительно выставила указательный палец.
        - На этом корабле прибудет Филипп. В последнем письме он сообщал, что в Гаване сядет на первый корабль из Франции и приплывет на нем в Новый Орлеан.
        Губернатор кивнул.
        - С нетерпением его жду. Он вернется сюда с новыми идеями, которым научился в испанских колониях. Уверен, с его помощью мы построим великолепный город с архитектурой Нового мира.
        - Жан-Батист, голова у него будет заполнена не только идеями архитектуры. Он любит Фелисите!
        Они помолчали, а потом мадам Жуве разразилась возмущенной тирадой.
        - Неужели вам не понятно, что следует сразу предпринять необходимые меры? Вы должны поговорить с Фелисите и все решить! Когда вернется Филипп, у нее на пальце должно быть ваше обручальное кольцо! Вы хотите ее потерять?
        - Мария! — запротестовал губернатор. — Не я посылал Филиппа на учебу, чтобы воспользоваться этим и очаровать Фелисите. Его послали учиться по приказу министерства Франции.
        Он помолчал, а потом утомленно махнул рукой, понимая, что никогда не переубедит мадам Жуве.
        - Я специально держался очень корректно, чтобы не воспользоваться этим преимуществом.
        - Вы просто глупец! — возмутилась мадам Жуве. — Ваш брат сообщил вам из Монреаля, что он не против этого брака. Итак, теперь это препятствие устранено. Ведь вы постоянно работаете вместе с Фелисите, и она прекрасно к вам относится, — мадам Жуве всплеснула руками. — Чего же еще?!
        - Она не проявляет романтической склонности и абсолютно равнодушна ко мне.
        - Какая скромность! Мсье де Бьенвилль, вы губернатор Луизианы и знаменитый человек. И, кроме того, вскоре станете весьма богатым. В ее глазах вы выглядите героем, а в глазах народа Франции стали легендой, потому что много трудились здесь в одиночку. Она отзывалась о вас с таким восхищением! Бог мой, чего ей еще желать?
        - Любви, — ответил де Бьенвилль.
        - Мне кажется, любви у вас хватит на двоих. Губернатор с трудом перевел дух.
        - Я очень сильно ее люблю, и иногда мне кажется, что для счастливого брака больше ничего не нужно. Но первый брак у нее был неудачным, пусть теперь решает сама. Пусть выйдет замуж за человека, которого любит. Моей любви недостаточно для счастливой жизни.
        - Вы рассуждаете, как подросток! — воскликнула мадам Жуве. — Было бы прекрасно, если бы вы поженились. Только из-за собственной глупости в юности я не вышла за вас замуж, когда вы были в меня влюблены. И не следует повторять мои ошибки. Негоже, если она вас потеряет!
        - Надеюсь, этого не случится.
        - Действуйте! И откажитесь от благородных побуждений. Не то погубите свое счастье. Пусть в вас проснется здоровый эгоизм и напористость!
        Губернатор покачал головой.
        - Мария, эти разговоры ни к чему не приведут. Я не уверен, что вы полностью понимаете мои чувства к вашей дочери. Я ее люблю и настолько сильно, что… — он грустно вздохнул и покачал головой. — Я люблю ее настолько сильно, что желаю ей счастья даже ценой моего собственного.
        Перед уходом Марии губернатор задумался. Но отнюдь не о том, что они обсуждали. У него была удивительная способность выбрасывать из головы все, что мешало работе, когда ему необходимо было сосредоточиться. Жан-Батист вновь начал анализировать положение дел в городе. Он был весьма озабочен возможностью беспорядков. Конечно, к отелю де Билль были пристроены новые камеры, причем гораздо удобнее тех, в которых в свое время содержался Филипп. Здесь можно было стоять в полный рост, а лежать не на голом полу, а на соломе.
        Губернатор тотчас вспомнил о помещении, где сидела и работала Фелисите с тех пор, как он ее привлек к сотрудничеству. Ведь прежде оно предназначалось для заключенных. Даже не верилось, что эта крохотная комнатенка размером двенадцать на шестнадцать футов вмещала десять преступников!
        Фелисите сидела за грубым сосновым столом, на котором громоздились различные бумаги и письма. Увидев в дверях губернатора, она приветливо поздоровалась.
        - Мсье Жан-Батист, день будет очень напряженным, ибо нам предстоит переделать множество нудных дел. Весьма сожалею, но вам придется потратить на них свое драгоценное время.
        - Я придумал, как расправляться с нудными делами. Надо не обращать на них никакого внимания, — заявил де Бьенвилль, улыбаясь. — Я уже давно собираю разные ненужные бумаги в одном месте, а потом… избавляюсь от них! Иначе я никогда бы не смог заняться настоящей и полезной работой.
        Фелисите не очень понравилась эта шутка.
        - Но Новый Орлеан сейчас стал весьма значительным городом, и вы не сможете больше так поступать!
        Губернатор снова улыбнулся.
        - Вы правы. Как хорошо, что этими делами занимаетесь вы! Девушка тотчас указала на письмо с правительственными печатями у нее на столе.
        - Вот это пришло из министерства. Пишут, что стоимость акций компании Луизианы возросла в сорок раз. Может, во Франции все с ума посходили? — она недоуменно посмотрела на губернатора. — Мсье Жан-Батист, и долго так будет продолжаться?
        Де Бьенвилль с самым серьезным видом ответил: — Этот мыльный пузырь вскоре лопнет, Шарль нисколько в этом не сомневается. О, тогда у нас начнутся серьезные проблемы!
        - Они у нас уже есть, — с жаром проговорила Фелисите. — Нам нужен госпиталь, мсье Жан-Батист, давайте поговорим об этом.
        Губернатор молча и внимательно смотрел на девушку. Она давно, еще после той самой встречи в замке, произвела на него сильное впечатление. А уж когда, возглавляя спасательную экспедицию, де Бьенвилль увидел их с Филиппом на берегу, взволнованно махавших руками и рыдавших от радости, он тотчас понял, что безумно в нее влюбился!
        Сейчас же он очаровывался ею все сильнее и сильнее. Работа ничуть не утомляла его, потому что девушка постоянно ему помогала и они вместе обсуждали насущные дела. В ее присутствии у губернатора всегда было хорошее настроение, дни отнюдь не тянулись безрадостной чередой.
        Фелисите, задумавшись, отвернулась от него, и сейчас он мог вдоволь любоваться ее прелестным профилем. О, ее профиль напоминал ему камею самой изысканной работы!
        Но вот девушка заговорила, и ему стало ясно, что она тщательно все обдумала.
        - У нас в городе трое рожениц, вернее, им пришло время рожать. Две женщины замужем, а третья, мсье, вам… все о ней известно… А еще старая мадам Ферон, бедняжка, ее сильно мучит ревматизм, и она почти не может передвигаться. Потом двое мужчин, на которых свалился кипарис… Они до сих пор находятся в таверне, никто из гостей не спит по ночам из-за их стонов. Но главное, эти люди не получают нормального лечения! Один, с гангреной ноги, наверное, вскоре умрет.
        Думаю, вам также известно, что в городе оставили одного сильно заболевшего матроса. Возможно, у него проказа, — закончила девушка, сверкнув серыми глазами. — Мсье Жан-Батист, госпиталь нам жизненно необходим, и нельзя далее откладывать его строительство и организацию.
        Фелисите и раньше заговаривала с губернатором о небхо-димости номальной медицинской помощи больным, потому он даже не задумался над ответом.
        - Дитя мое, вы, наверное, забыли, что нам важнее здоровые души, чем здоровые тела.
        Девушка бросила на де Бьенвилля быстрый взгляд.
        - Я ничего не забыла. У нас есть религия, добрые святые и справедливые священники, направляющие наши мысли и поведение. Но мы ничем не помогаем больным и раненым. На весь город один-единственный невежественный врач.
        - Фелисите, — тотчас заметил губернатор, — вы должны понимать, что пока мы не построим церковь, госпиталя у нас не будет. Всем это давно известно, и многие нас поддерживают.
        - Да, церковь нужна! — воскликнула девушка. — Никто из нас не будет счастлив до тех пор, пока не увидит ее шпиль на фоне синего неба и не почувствует, что здесь наша Франция, и Бог, и все святые. Да, вместе с нами здесь, на краю света! Но, мсье, такую церковь мы будем строить много лет, а люди по-прежнему будут умирать. Подобно бедняжке Генриэтте Катен, муж которой постоянно работал на реке и не смог ей помочь, когда она упала и повредила позвоночник. А ей так нужна была помощь и внимание! Мсье Жан-Батист! Неужели мы пока не обойдемся небольшой церковью и совсем маленьким госпиталем?!
        Де Бьенвиллю почему-то вспомнилось то теплое июльское утро в Лонгее, когда на семейном совете было решено рискнуть и начать миссисипскую экспедицию.
        - Мой брат Шарль как-то сказал, что французский город здесь вырастет только с помощью чуда. Дорогая Фелисите, настало время творить чудеса! Вытащим как фокусники из-под черного платка, где нет ровным счетом ничего, сразу и церковь, и госпиталь. Как вы считаете, — он коснулся ее руки, и тут же одернул свою, — мы на это способны?
        - Конечно! — Фелисите протянула к нему руки. — Сам факт существования Нового Орлеана уже является чудом. Вы создали город на пустом месте, мсье Жан-Батист! Для такого мага, как вы, построить церковь и госпиталь будет ничуть не сложнее.
        Губернатор не выпускал ее рук, а она ему улыбалась. Вот сейчас самый подходящий момент объясниться… Но он не воспользовался ситуацией, а еще сильнее утвердился в мыс-ле, что важнее всего для счастья любимой.
        И тут Фелисите спросила:
        - Вы видели мадам Жуве? Поговорив с ней, я поняла, что она настроена весьма решительно.
        Губернатор ответил не сразу.
        - Да, она и впрямь была очень решительно настроена. Потребовала, чтобы я прежде всего позаботился о собственном счастье, сказала, что тогда передо мной откроется новый чудесный мир.
        - Я не сомневаюсь, вы его откроете, — подхватила девушка.
        Он помолчал и, грустно покачав головй, отвернулся.
        - Нет, думаю, ничего подобного со мной не случится.
        Глава 10
        От радостного известия, что вскоре по реке прибудут первые лодки с пассажирами, Фелисите ринулась к себе в комнату принимать ванну. Впрочем, это громко сказано — «принимать ванну». В Новом Орлеане ванн еще не было. На пол обычно стелили большое полотенце и терли тело влажными губками. Так Фелисите и сделала. Затем налила в таз отвароч-ного цвета. Кожа после ополаскивания стала гладкой и свежей, девушка почувствовала прилив энергии.
        Накинув на плечи шелковую шаль, она уселась перед зеркалом, зачерпнула из серебряной мисочки мазь и принялась священнодействовать над лицом. Девушка торопилась — у нее осталось совсем мало времени. В голове то и дело звучало: «Он скоро приедет! Приедет! Приедет!»
        Едва Фелисите закончила накладывать румяна, как в дверь постучали, и в комнате появилась мадам Жуве.
        - Глаза горят, и ты почти меня не замечаешь! В таком состоянии нетрудно совершить ужаснейшую ошибку! Я хочу поговорить с тобой, как это сделала бы твоя мать в подобном случае.
        - В молодости я так же вот ошиблась, — продолжала мадам Жуве. — Я была молода и очень красива. Если не веришь, поинтересуйся у его превосходительства. Он меня прекрасно знал, когда я… жила в Париже. Мне представился шанс завести дом, иметь хорошего мужа и быть обеспеченной. Но мне хотелось большего: веселой жизни, развлечений, богатства, восхищения, власти. И я получила все, о чем мечтала. Могу сказать, дитя мое, было время, когда я пользовалась невероятным успехом. Я наслаждалась жизнью и не сомневалась, что красота и есть власть, и что моя красота никогда не померкнет. Как я была глупа! Мне казалось, я каждое утро буду находить на платье белую нитку, и новые возлюбленные будут сменять надоевших, старых, но увы… Вскоре рассталась с красотой и потеряла… все.
        - Мадам Жуве, больше всего на свете я мечтаю о муже и о собственном доме!
        - Дорогая Фелисите, у тебя есть выбор, тебе стоит только руку протянуть! У тебя будет уважаемый и обожающий муж. У него — высокое положение, богатство и все, что только можно пожелать. Но ты, по-моему, решила выйти замуж за бедного молодого человека, которому никогда не подняться по социальной лестнице. Конечно, с моей ошибкой эту не сравнить, но… тем не менее, это ошибка. Громадная ошибка! Если бы твоя мать могла говорить с тобой, — бедняжка мадам Жуве с трудом сдерживалась, чтобы не нарушить данное обещание, и потому побагровела от волнения, — если бы она была здесь, тебе пришлось бы ее выслушать! И более того, возможно, ты согласилась бы с нею. Дитя мое, поверь, она пыталась бы убедить тебя теми же словами!
        Фелисите немало удивилась волнению мадам Жуве. Она изучающе взглянула ей в лицо.
        - Мне понятно, мадам Жуве, ваше искреннее волнение, и что вам не безразлична моя судьба, но должна признаться, что никакого решения принимать не буду. Я все решила уже тогда, впервые увидев Филиппа. Еще маленькой девочкой мне стало ясно, что я хочу прожить свою жизнь с ним. С тех пор мое решение не изменилось.
        - Значит, тебе известно, что мсье де Бьенвилль в тебя влюблен? Что этот уважаемый человек хотел бы на тебе жениться?
        - Он никогда не говорил мне об этом, но мне кажется, Жан-Батист… мне симпатизирует.
        У мадам Жуве осталось в запасе еще немало аргументов, но она в волнении начала расхаживать по комнате, порой дотрагиваясь до какой-либо безделушки, словно бы наводя порядок. Кодга она стояла за спиной Фелисите, маска на секунду слетела с ее лица. Мать смотрела на дочь с такой любовью и сожалением, что было ясно — ей с трудом удается держать рот на замке. Она молча и с мольбой потянулась к Фелисите, потом беспомощно уронила руки и с отчаяньем шагнула к двери.
        - Что же, надо оставаться благородным человеком, — пробормотала женщина, — хотя я каждый день убеждаюсь в обратном.
        У самой двери она остановилась:
        - Выслушай еще один совет. За кого бы ты ни вышла замуж, не заводи чересчур много детей. Ты способна на большее, а если твой дом будет полон вопящих сопливых ребятишек, то тебе придется поступиться любой мечтой. И все же, главное — родить хотя бы одну дочь. Дорогая Фелисите, никогда с ней не расставайся! Мать и дочь не должны отдаляться. Я только сейчас поняла, как мне худо оттого, что у меня… нет дочери!
        Но не успела мадам Жуве уйти, как в комнате появилась Николетта. Дочь мадам Готье была настолько преданна Фели-сите, что той ни минуты не удавалось побыть наедине. Девочка то появлялась здесь, то исчезала, даже не давая себе труда постучать в дверь. Она сопровождала Фелисите повсюду, обожание так и не сходило с ее маленького веснушчатого личика. Если дверь была заперта, девочка карабкалась к окну Фелисите по шаткому сооружению для вьющихся роз и сидела наверху часами, не сводя влюбленного взгляда со своего идеала.
        - Как вы чудесно выглядите! — воскликнула Николетта. — Он онемеет от восторга, когда высадится на берег и увидит вас там!
        И тут наконец девочка вспомнила, зачем сюда явилась, и в возбуждении подскочила к своему кумиру.
        - Как вы думаете, что будет? Моя мать выходит замуж! Да, да, она приняла решение и выходит замуж за мсье Бонне. И я этому рада, потому что он мне нравится. Он — милый человек.
        Фелисите и мадам Жуве в изумлении уставились на ребенка, так как давно пришли к выводу, что ухаживания мсье Бонне обречены на неудачу.
        - Ты ничего не путаешь, Николетта? — спросила ее Фелисите.
        - Нет, мадам, конечно, нет, — девочка энергично покачала головой и радостно засмеялась. — Правда, правда. Мсье Бонне сегодня пораньше закончил работу, потому что хотел вымыться и переодеться к встрече лодки. Он заглянул к нам, и моя мать ему так и сказала, — я это слышала собственными ушами! — она ему сказала: «Ты такой мелкий мужичонка, но я выйду за тебя замуж, потому что если не сделаю этого, ты от меня все равно не отстанешь.
        - Мсье Бонне обрадовался?
        - Да, мадам. Он был настолько рад, что в двух его глазах сияла радость.
        - Как романтично, — кисло заметила мадам Жуве.
        - Мадам, у меня все получилось, — взволнованно прошептала она. — Вы знаете, здесь много неженатых мужчин, и они постоянно приходили навестить мою мать. Они отводили меня в сторону и все время задавали вопрос: «Сколько у вас детей?», а я им отвечала, мол, восемь или десять, в зависимости оттого, насколько они были заинтересованы в моей матери. Если ухажеры действовали слишком решительно, я им говорила, что у нас двенадцать детей! Меня расспрашивали и о весе, и я всегда набавляла тридцать или сорок футов! А когда они уходили, я кричала им вслед: «Если вы женитесь на матери, постарайтесь убирать острые ножи подальше!» У них глаза на лоб вылезали от удивления, и они начинали задавать мне множество вопросов, но я отрицательно качала головой и отвечала, что больше сказать ничего не могу. Мадам, больше никто из них к нам не возвращался, и наконец матери пришлось согласиться на предложение мсье Бонне. И я этому очень рада.
        Мадам Жуве насмешливо фыркнула.
        - Устройте двойную свадьбу, Фелисите!
        Днем до города донесся слух, что корабль приближается. И вот уже горожане столпились на причале. Еще бы: самое важное в жизни событие — прибытие судна из Франции! Все очень волновались и с нетерпением ждали, когда наконец покажутся лодки, но проходил час за часом, и сгустились сумерки, а на реке никаких признаков лодки. Наконец показались слабые огоньки, мечущиеся вверх и вниз. Фонарь! Видимо, он прикреплен к носу приближавшейся лодки.
        Фелисите терпеливо ждала вместе с остальными, подле нее все время топталась взволнованная мадам Жуве. Она была настолько взбудоражена, что не могла спокойно стоять на месте.
        - Он скоро будет здесь! — воскликнула девушка.
        - Ты не передумала?
        - Пока я жива, не передумаю! — страстно отозвалась та. Лодка подошла к причалу, и солдаты осветили фонарями путь от причала до самой площади. Фелисите встала в самом конце, где любой покинувший лодку обязательно увидел бы ее. Через мгновение она взволнованно воскликнула:
        - Он приехал!
        - Ничего не вижу! Кругом незнакомые лица! — буркнула мадам Жуве.
        - Он сильно изменился. Взгляни, как чудесно одет! — заявила Фелисите, увидев, что Филипп перебрался через планшир.
        - И какой модный!
        Даже недовольная мадам Жуве была вынуждена признать, что Филипп действительно сильно изменился и чудесно выглядит. На нем была треуголка, чудесный сюртук светло-коричневого цвета и черные перчатки, отделанные черной тесьмой.
        Филипп шагал вперед и в нетерпении оглядывался, но, приблизившись к Фелисите, почему-то остановился, покраснел и с трудом выдохнул:
        - Все как в тот раз. Я приплыл, и ты уже здесь.
        - Правильно, ты возвращался из порта Шамбли, и я ждала тебя.
        - Я вернулся спустя много месяцев. Было очень холодно, дул резкий колючий ветер, и у тебя на щеках появился восхитительный румянец.
        - А как я выгляжу сейчас? — улыбнулась девушка. — Прошло… столько лет, Филипп.
        - Ты стала еще красивее!
        - Тогда ты мне сказал, что я — прекрасна, шепнула девушка. — Тогда ты впервые обратил внимание на то, как я выгляжу. Я очень гордилась.
        - На тебе тогда была новая бобровая шуба и шляпа тоже из шкуры бобра! — он засмеялся от счастья, вспоминая тот чудесный миг. — Пока меня не было, ты из маленькой девочки превратилась во взрослую девушку, и тут я понял, что… люблю тебя!
        Казалось, история снова повторяется. Они двинулись прочь от освещенной площади и пошли куда глаза глядят, как в тот давнишний день, когда шагали по засыпанным снегом берегам реки к церкви Бонсекур. В этот раз влюбленные брели вдоль залива на запад. Сгущались сумеречные тени, но их это не смущало.
        - Люди думают, что мы сошли с ума! — воскликнула Фе-лисите, даже не вспомнив, что повторяет ту же фразу, что сказала тогда в Монреале.
        Они миновали деревянное сооружение, которое наспех построил по прибытии сюда впервые де Бьенвилль со своими людьми. Позже оказалось, что потребуется чересчур много усилий, чтобы сделать эту постройку пригодной для жилья, а потому лучше уж строить новые удобные дома. В хижине с тех пор никто не жил, но когда сюда прибывало слишком много народу, для кого-то она служила укрытием от непогоды. Впрочем, за протекающую крышу хижину прозвали «Сито».
        Если бы молодые люди не были так увлечены друг другом, они бы обратили внимание, что оттуда доносились голоса. Правда, едва Фелисите заговорила, гомон мгновенно стих. Счастливая парочка проследовала дальше, не подозревая, что в «Сите» собрался какой-то люд.
        - Я всегда тебя любил! — произнес вдруг Филипп. — Ты занимала мои мысли все эти годы. При расставани после моего возвращения из форта Шамбли, я думал, мы обо всем договорились, а когда встретились в следующий раз, оказалось, все было кончено. Неужели это повторится?
        - Нет! — решительно возразила Фелисите.
        Филипп тотчас обнял любимую, и она нежно прильнула к нему.
        - Ты и впрям так думаешь? — переспросил Филипп. — И ты выйдешь за меня замуж, даже если на тебя станут давить, чтобы ты отказалась от своего решения?
        - Да, Филипп. На этот раз нам никто не помешает. Но даже если бы попытались, я не стала бы обращать внимания. Я всегда любила тебя, мой Филипп! Всегда! И пока жива, буду тебя любить.
        Теперь не имело никакого значения, что их когда-то разлучили и они прожили друг без друга много тоскливых лет. Филипп, страдая от одиночества, пытался залечить поруганную гордость, а Фелисите гибла под бременем ответственности, и все закончилось страшным и унизительным браком. Теперь уже было неважно, что семейство де Марья, отец и сын, вмешались в их судьбу, и Фелисите с Филиппом когда-то стояли перед лицом смерти и хотели побыстрее умереть. Теперь им необходимо наверстать упущенное, перед ними раскинулся широкий путь к счастью, и все припятствия исчезли. Теперь надо идти по жизни с чувством исполненного долга и достойно воспользоваться запоздалой наградой.
        Молодые люди не знали, куда забрели, но их это не беспокоило. Издалека доносился гомон пристани. Они тихо нашептывали друг другу слова любви, обещали вечное блаженство, клялись в преданности.
        - Фелисите, — наконец решился Филипп. — Давай сделаем все как положено и опубликуем объявление о нашей свадьбе. Правда, тогда нам придется прождать три недели.
        Девушка кивнула:
        - Да, я ведь еще не чувствовала себя замужней женщиной, — вздохнув, она продолжила: — Конечно, нам придется подождать, хотя три недели мне кажутся ужасно долгим сроком.
        Итак, в хижине «Сито» этой ночью шла увлекательная беседа. За полчаса до прибытия лодки к заброшенной хижине подошли двое. Пробираясь сквозь заросли ивняка, один из них, Луи де Бабиллар, очень волновался. Другой, плотный коротышка, постоянно хмурился и что-то бормотал, спотыкаясь в полной темноте. Они вошли в «Сито» через черный ход, и Луи де Бабиллар постучал по стенке: три резких коротких удара завершил один — продолжительный. Наверху кто-то зашевелился, через секунду открылась чердачная дверь в потолке и оттуда свесились чьи-то ноги. Оказалось, это тот самый англичанин, у которого было столько разных имен, и который руководил индейцами во время их нападения на резиденцию Августа де Марьи.
        - Мсье Беддоус, мы пришли, — произнес Луи де Бабиллар. — Надеюсь, вы сыты, здоровы и у вас хорошее расположение духа.
        - Ничего подобного, — заявил англичанин. — Целый день я ничего не ел и настолько голоден, что съел бы даже аллигатора. А еще добавлю, жара здесь как в аду, о котором так любят толковать священники.
        - Пора заняться делом, англичанин, — прервал его второй гость, не желая зря рассыпаться в любезностях.
        В помещении было слишком темно, а потому никто не увидел, с какой неприязнью Беддоус посмотрел на говорившего.
        - Итак, в наших рядах появился «деловой» человек, и он жаждет приступить к действиям! Похоже, в каждом отряде, который сражается под «Черным Роджером», есть подобный торопыга!
        - Жаку не терпится ощутить в руках золото, о котором шла речь, — заявил Луи де Бабиллар. — Со времени первого разговора Жак уже подсчитал свою долю, и теперь мечтает о том, как бы ее разумнее потратить. В чем я, впрочем, сильно сомневаюсь.
        - Прекрати болтать! — возмутился его спутник, и тут же обратился к англичанину. — Ну, англичанин, выкладывай свой план! Тот только хитро ухмыльнулся.
        - Дорогие друзья, Луи и Жак, мне нечего вам предложить. В моем дворце нет ни одного стула, и все слуги сегодня отдыхают. Но мы, конечно, можем присесть в уголочке на корточки и вволю поболтать. О, план у меня действительно прекрасный!
        - Наверняка первая лодка уже приплыла, — тихо продолжил англичанин, когда гости разместились в углу. — Подождем, пока они все выгрузятся, а потом у них груз заберем. Завтра ночью, когда все лягут спать, треснем ночного сторожа по башке тяжелой дубинкой, а затем начнем. Раньше высовываться не стоит, потому что лодка может быть освещена, и матросы рванут по реке, как пришпоренный конь. Нам надо добраться до устья, прежде чем распространяться слухи о наших делах.
        Заскрипела дверь черного хода, и в комнату просунулась чья-то голова.
        - Я не опоздал? — низким красивым голосм поинтересовался вновь прибывший. На плече у него было что-то тяжелое, но стоило ему задеть дверь, как раздался приятный мелодичный звук.
        - Это — Жюль Панлете, менестрель, — объяснил Луи де Бабиллар. — Он хочет к нам присоединиться, и я позволил ему прийти сюда.
        - Входите, мсье Панлете, — кивнул англичанин. — Садитесь и поговорим. Но скажите, мсье менестрель, какой смысл менестрелю принимать участие в грязных делишках, которые мы сейчас планируем?
        - Вы желаете знать мою цель? — ответил тот, усаживаясь. — Во всем виноват мой пустой желудок, а также пустой кошелек. Да еще ложь чиновников, из-за которых я прибыл в эту страну.
        - Каким образом менестрель может быть полезен нам в нашем предприятии?
        - Надо честно признаться, что я не смогу подобно Орфею с помощью сладкой музыки провести лодку по бушующим волнам. Но я умею играть на лютне, и своими мелодиями помогу вам коротать долгие ночи. При случае я могу орудовать кинжалом и даже готовить пищу.
        Повисла мертвая тишина. Похоже, менестрель пришелся всем по душе.
        - План состоит в следующем, — англичанин вдруг заговорил напористо и жестко. — Собираемся здесь в полночь. Всего нас будет сорок четыре человека. Мы захватим лодку и двинемся к устью реки. Среди членов экипажа «Нептуна» у меня есть сочувствующие. Не стоит вдаваться в детали, но могу вас уверить, что захватить корабль будет совсем несложно. Если кто-либо из экипажа захочет к нам присоединиться, мы заберем их с собой. Возможно, нам придется перерезать глотки некоторым офицерам, но вообще-то я не приверженец излишнего кровопролития.
        - Чем больше перерезанных глоток, тем лучше! — заявил Жак.
        - Друг мой, у нас с тобой разные точки зрения, — заметил англичанин. — Я уверен, что мы придем к согласию после захвата судна. Когда пересечем пролив и окажемся на торговых линиях, где глаза наши станут наслаждаться видом парусов беспомощных судов, несущих с собой огромные богатства!
        Глава 11
        Разве мы теперь не семейные люди? — спросил Карп Бонне у Филиппа, шагая из церкви позади тележки, на которой сидели их жены. За процессией следовали их друзья: первыми шли замужние пары, а затем холостяки. — К чему вся эта церемония? Ничего не понимаю.
        Филипп не сводил взгляда с Фелисите. Кузнец Урбан Ма-лар, укрепляя повозку, приделал к ней вторую пару колес, но, несмотря на все его усилия, она оставалась весьма ненадежным сооружением, — в ней сильно трясло на каждой кочке и возвышении. Во время сильного толчка, мадам Бонне каждый раз теряла равновесие, и Фелисите приходилось постоянно остерегаться, чтобы эта крупная мадам ее не помяла. Девушка только слабо улыбалась Филиппу, как бы пытаясь уверить его, что все будет хорошо.
        - Мы выполняем свадебный обряд той части Франции, где была рождена мадам Жуве, — объяснил Филипп. — Она умоляла нас сделать это. Я не понял, почему, но его превосходительство просил нас выполнить ее просьбу. Он сказал, что мадам Жуве будет очень рада. Обсудив это, мы с Фелисите решили, что вполне сможем все выдержать, — Филипп улыбнулся. — Карп, это еще только начало. Худшее ждет впереди.
        - Понимаю, — грустно заметил второй жених, но тут же улыбнулся, заглядевшись на свою жену. На ней было скромное серое платье.
        - Хозяин, я женился на такой крупной женщине! — с восхищением заметил он.
        Далее процессия молча следовала по неровной дороге, которая в дальнейшем должна была стать рю де Шартре. Филипп глаз не сводил со стройной фигурки жены, в голове у него бродили сладки пьянящие мысли. На Фелисите было платье, в котором ее впервые увидел де Бьенвилль, в руках она держала букет цветов, повозка, впрочем, была полна цветами. Фелисите выглядела прелестно, и Филипп не переставал ею восхищаться.
        На плече старика Жюля Паштете болталась лютня. Едва они приблизились к дому, как тот заиграл. Карп вмиг повеселел:
        - Вот так-то лучше! На свадьбах всегда должна звучать музыка, и тогда времени грустить не останется.
        Помогая невесте спуститься с повозки, Филипп нарушил традицию.
        - Моя чудесная и прекрасная жена! — шепнул он. Фелисите расправила юбки и проверила, чтобы ряды бантиков на корсаже оставались в полном порядке.
        - Так нельзя, — шепнула она ему в ответ. — Нам пока нельзя разговаривать друг с другом. Держи себя в руках и не смотри в мою сторону.
        Ужин приготовили в саду и у дома. Садик был небольшим, и там едва уместились все гости. За небольшим столиком сидели две невесты, гости расселись на траве или на заборе, как птицы на насесте. Новоиспеченные мужья стояли за спинками стульев своих жен и угощали своих избранниц.
        Потом все, конечно, изменится, но в данный миг мужчинам придется укротить свои желания.
        - Это все неправильно, — шепнул Карп хозяину, поставив тарелку с супом перед своей женой. — Еще возомнят о себе невесть что, потом попробуй выбей из их головы!
        Глядя на широкую спину мамаши шестерых детей, Филипп подумал, что ее малорослому муженьку лучше ее не воспитывать. При взгляде на эту странную парочку юноше хотелось постоянно улыбаться, но он тут же переводил взгляд на белую шейку и красивые плечи собственной жены. Фелисите была просто восхитительна.
        Ужин оказался обильным. На первое был подан суп, затем креветки в чудесном соусе с гарниром из риса, рагу из ягненка и холодная рыба. Помимо хлеба на столе оказались и кукурузные лепешки, пища индейцев, которая пришлась по вкусу и переселенцам. Кроме того, в распоряжении гостей было много белого и красного вина. Отовсюду доносился шум и гам веселья, на новобрачных выплеснулось немало фривольностей, но гости наконец-то стали благодарить за прекрасный прием. Лютня Жюля Панлете замолкла, когда ее хозяин принялся за рыбу. Фелисите почти ничего не ела, зато ее «подруга» ела за двоих. Мадам Бонне напробовалась всего от души, но передохнуть своему взволнованному жениху так и не позволила. Она без конца повторяла:
        - Поликарп, еще соуса. Или недовольно говорила:
        - Тебе следует быть более внимательным, мой бокал — пуст. Карп через силу повиновался, а потом шепнул на ухо Филиппу:
        - Мастер, мне это совсем не нравится. Нельзя им позволять так себя вести. Они будут командовать нами оставшуюся жинь. Как вы считаете, не пора ли указать на их место?
        - Карп, — с дрожью в голосе отозвался Филипп, — я только о том и мечтаю, чтобы прислуживать своей жене!
        Тут к счастливым новобрачным подошла мадам Жуве и, наклонившись к Фелисите, шепотом спросила:
        - Ты счастлива?
        - Да, мадам Жуве. Я перед вами в долгу. Вы все так чудесно устроили.
        Мадам Жуве с трудом сдерживала слезы.
        - Сегодня я ощущаю себя твоей матерью. Я… я была счастлива, когда готовила для вас ужин. Как хорошо, что позволила мне все устроить.
        - Мне все очень нравится, — улыбнулась Фелисите, — но, насколько я знаю, один из мужей чуть ли не оскорблен.
        - Завтра мы отплываем, Фелисите, — мадам Жуве приложила к глазам салфетку. — Я… я боюсь, что больше никогда тебя не увижу. — Она тотчас повернулась к Филиппу и даже попробовала дружелюбно ему улыбнуться. — Вы нарушили все мои планы! Должна признаться, я не хотела, чтобы Фелисите выходила за вас. Теперь, когда вы женаты, мне кажется, что это единственно правильный путь. Моя… Фелисите выглядит счастливой и, видимо, так оно и есть. Филипп, заботьтесь о ней, прошу вас.
        - Я жизнь положу, чтобы сделать ее счастливой! — пылко заявил новобрачный.
        После ужина зазвучала зажигательная мелодия, и гости приготовились к танцам. Фелисите с Филиппом должны были открыть танцы, но Фелисите сказалась уставшей. Мадам Бонне вместе с мужем тотчас оказались во главе танцующих. Во время танца она сильно напоминала огромную баржу с углем, которую, надрываясь, тащит по берегу небольшой ослик.
        Пробравшись к Фелисите Николетта уселась к ней на колени.
        - Мадам Фелисите, вы такая красивая! — восхищенно воскликнула она. — Я рада, что вы не танцуете. Моя мать так глупо выглядит, правда ведь?
        Ровно в девять часов мадам Жуве встала посреди танцевальной площадки и захлопала в ладоши, требуя внимания.
        - Одну секундочку. Настало время новобрачным нас покинуть. Но мы еще увидим их попозже.
        Фелисите поднялась со стула, и гости громко захлопали. Она протянула руку Филиппу: на ладони лежал ключ.
        - Это ключ от моей спальни, — сказала она, изо всех сил стараясь не краснеть. — Теперь он ваш, муж мой!
        Замужние пары проводили их в маленькую комнатку Фелисите. Другая группа провожала семейство Бонне, все время отпуская двусмысленные шуточки.
        Филипп отпер дверь и пропустил жену внутрь. К его удивлению в комнату вошли и сопровождающие. Женщины делали вид, что наводят порядок, — приглаживали подушки, откинули покрывало, задернули занавеси. Мадам Жуве тем временем принесла шелковую ночную рубашку и ночной чепец с вышитыми на нем незабудками. Мужья суетившихся жен стояли вдоль стенки и глупо улыбались, подмигивая жениху и давая не совсем приличные советы.
        Наконец мадам Жуве произнесла:
        - Через час мы вернемся. Все разом покинули комнату.
        Филипп проводил их до двери и закрыл замок на ключ.
        - Когда они вернутся, — сказала Фелисите, — они принесут с собой вино и станут произносить разные тосты. Будь комната побольше, они устроили бы танцы. Нам придется оставаться в кровати, улыбаться и пить вино вместе с ними. И так до глубокой ночи. Ты знал об этом?
        Филипп кивнул.
        - Какой-то старомодный и… варварский обычай. Если бы мы поженились в Канаде, с нами никто бы не проделывал подобных шуточек. Брак совершился бы достойно и прилично.
        - А ты не знаешь, почему мсье Жан-Батист не пришел на наше бракосочетание? — Фелисите, видимо, очень встревожило отсутствие губернатора на торжестве. — Он так интересовался приготовлениями, а сейчас его почему-то нет.
        - Говорят, днем с другой стороны залива прибыли индейские вожди.
        Фелисите, похоже, не удовлетворилась этим объяснением.
        - А может, другая какая причина? Он мог повидаться с вождями и завтра! Может, их приезд послужил отговоркой, чтобы не присутствовать на нашей свадьбе.
        Филипп улыбнулся.
        - Какое это имеет значение? Ты терпеливо переносила эти глупые обычаи, и ты так прелестна!
        Фелисите радостно ему улыбнулась. Она действительно была счастлива и сейчас ничуть не волновалась… Она решила не делать вид, что чего-то боится, как это положено невестам. Зачем притворяться?
        Сев на стол, она попросила:
        - Мсье Филипп, будьте столь любезны, помогите.
        Он опустился на одно колено и стал искать застежку туфельки внезапно одревеневшими пальцами. Прошло еще какое-то время, он взглянул на Фелисите, и они кинулись в объятия друг друга.
        - Все казалось безнадежным, — прошептал он. — Ты должна была выйти замуж и отправиться во Францию, а мне предстояло очутиться в Новом Орлеане. Я был уверен, что больше никогда тебя не увижу. И вдруг все переменилось! Возможно, нам помог мудрый и добрый Бог и милые святые небеса, — они свели нас вместе! Теперь мы поженились, и ты принадлежишь мне!
        Фелисите коснулась белой прядки в его темных волосах.
        - Больше такого не повторится. Я буду стараться, чтобы ты наслаждался жизнью, был счастлив и никогда не волновался, — девушка нежно потерлась о его щеку. — Любимый, впереди у тебя никаких забот и волнений! Никаких несчастий и неопределенностей! — И продолжила шепотом: — Мсье Филипп, вам нужно закончить начатое…
        Но тут кто-то легонько постучал в окно, и Филипп, поднявшись, недоуменно нахмурился, а потом взглянул на жену:
        - Что это? Продолжение их шуточек?
        - Нет, вряд ли, — шепотом отозвалась Фелисите. Филипп подошел к окну и осторожно откинул занавеску.
        Мелькнул чей-то профиль.
        - Это Жюль Паштете, — раздался шопот. — У меня послание к его превосходительству. Это очень важно! Людям в колонии грозит опасность. Страшная опасность! Мсье, мне нужна ваша помощь!
        - Что я должен сделать?
        - Скажите ему, что тут творится, — продолжал шептать менестрель. — Я не смогу сообщить ему, потому что они сразу заметят мое отсутствие. Кроме того, они сразу выставят караул. Мсье, я боюсь разговаривать об этом с кем-либо кроме вас. Я никому больше не доверяю. Мсье, вы должны все передать губернатору.
        - Я?! — Филипп был крайне поражен. — Вы хотите сказать, что мне придется отправиться к нему прямо сейчас? Но мсье Панлете, вы же понимаете… — он помолчал, а потом засмеялся. — Неужели все настолько серьезно, что надо отправляться к губернатору прямо сейчас?
        - Мсье, — с отчаянием продолжил в темноте менестрель, — существует заговор. В полночь недовольные здешними порядками захватят лодку, приплывшую сюда прошлой ночью, и отправятся вниз по реке, чтобы напасть на «Нептун». Мсье, они все хотят стать пиратами!
        Филипп не шевельнулся, и если с улицы за ним кто-то наблюдал, то наверняка решил бы, что он просто подошел к окну глотнуть свежего воздуха.
        - Откуда вы знаете? — шепотом потребовал Филипп ответа. — Я сделал вид, что заодно с ними… Они приняли меня в свою шайку. Прошлой ночью. Я знаю их план до мельчайших подробностей. Всеми руководит этот англичанин…
        - Беддоуз?
        - Да, мсье. Он прячется на чердаке хижины «Сино». Предводители собираются там сегодня ночью. Если его превосходительство прикажет окружить этот дом в половине двенадцатого, он поймает всех сразу.
        - Вы хотите, чтобы я все это передал его превосходительству?
        - Да, конечно. С ними собирались отправиться почти пятьдесят человек. Все они — холосты, кроме одного.
        - Я все передам губернатору. В течение часа меня не хватятся.
        Филипп отошел от окна, задернув занавески, приблизился к Фелисите.
        - Ты слышала?
        - Кое-что. Филипп, неужели это правда?
        - Не сомневаюсь. Панлете — честный малый. Какой смысл ему что-либо сочинять?
        - Но здесь живут такие добрые и терпеливые люди. Я не верю, что пятьдесят человек из Нового Орлеана решили стать пиратами.
        - Я должен связаться с губернатором, и тогда мы узнаем, что тут правда, а что — ложь.
        Они грустно улыбнулась друг другу.
        - Дорогая жена, — Филипп крепко обнял Фелисите и страстно ее поцеловал. — Кто кроме меня мог оказаться в подобном дурацком положении в день свадьбы? Я сейчас же отправляюсь к губернатору, и, не теряя ни минуты, сразу же возвращаюсь к тебе.
        - Да, Филипп, ты должен идти, но возвращайся побыстрее!
        Он задул свечу и осторожно раздвинул занавески, подождал немного, и Фелисите даже не уловила, когда он выбрался наружу. Она снова зажгла свечу. Филиппа в комнате не было. В голове у нее теснились разные мысли. Неужели Филиппу сейчас грозит опасность? Может ли он вернуться вовремя?
        Девушка сильно волновалась, но ничего никому не могла сказать, даже мадам Жуве. Никто не должен был знать, что муж оставил ее одну.
        Фелисите глубоко вздохнула и поднялась на ноги. Ей надо быстро лечь в постель! Просто ей вспомнились слова мсье Гадо из Монреаля: «Мадемуазель, никогда не пренебрегайте старыми пословицами и приметами»?
        Девушка начала спешно раздеваться. Она сложила одежду и залегла в постель, как когда-то это сделала испуганная мадам Гадо.
        «По крайней мере, из этого случая можно извлечь пользу, — радостно подумала Фелисите. — Если бы Филипп остался, он настоял бы на том, чтобы улечься первым. А сейчас это сделала я, и у моего Филиппа впереди многие годы жизни!»
        При мысли, что с ним что-нибудь случится, Фелисите вздрогнула.
        «Без него мне не жить! А может, старик-менестрель — это перст судьбы?» Девушка собралась было погасить свечу, но потом передумала. Филиппу и так сложно будет найти окно в темноте. Она раскинулась на подушках и попытаюсь представить их безмятежное счастье с любимым. Она начала улыбаться. А ведь было время, когда она сомневалась, что привлечет хотя бы внимание Филиппа. Как же она страдала!
        - Теперь он мой! — громко воскликнула Фелисите. — О, святая Мария, благодарю тебя за то, что ты подарила мне любимого мужчину!
        Неизвестно, сколько уже прошло времени, но девушка вдруг заволновалась. Что делать, если Филипп не вернется вовремя? Шаги во дворе ее не беспокоили, а вот стук в дверь…
        - Кто там? — вздрогнула Фелисите, когда он наконец раздался.
        - Кто еще кроме нас? — удивилась за дверью мадам Жуве. — Открывайте, пора. Мы уже собрались; принесли с собой вино и заготовили тосты. Ну же, открывайте.
        Фелисите охватила паника. Нет, собравшихся впустить нельзя. Если они поймут, что Филиппа здесь нет, то наверняка найдутся такие, кто, заподозрив неладное, предупредит их врагов. В результате «Сито» опустеет прежде, чем его окружат правительственные войска.
        В дверь постучали громче и нетерпеливее.
        - Впустите. Сколько можно ждать?!
        - Не сейчас… прошу вас, — отозвалась невеста. — Возвращайтесь… минут через десять… а лучше через пятнадцать…
        Последовала долгая пауза, и мадам Жуве произнесла:
        - Хорошо, даем вам еще пятнадцать минут!
        - Боже, что они обо мне подумают! — расстроилась Фе-лисите. — Господи, какой срам! Но больше я ничего придумать не смогла. — Девушка в отчаянии прикусила губу. — Филипп! Прошу тебя, возвращайся скорее!
        И тут за окном послышались осторожные шаги. Фелисите вмиг задула свечку.
        - Как я рад, что ты задула свечку, — выдохнул Филипп. — Во дворе полно людей, я не мог двинуться с места, пока в окне горел свет. Женушка дорогая, ты очень предусмотрительна!
        Вот он уже в комнате, поянулся к ней… Она протянула руки к нему навстречу.
        - Мы потеряли самый важный час в нашей жизни! — сокрушенно вздохнул Филипп. — Но… губернатор получил не менее важное известие. Жюль не соврал — англичанин в течение нескольких дней и впрямь занимал хижину. Жан-Батист сейчас разрабатывает план его захвата.
        Фелисите, обняв мужа, вдруг ощутила, что он весь мокрый.
        - Что с тобой? — заволновалась девушка. — Ты ранен?!
        - Нет, я решил не показываться на улицах города и пробирался по пустоши. Я только и делал, что тонул и выбирался из болота. Промок до костей!
        Фелисите зажгла свечу.
        - Боже! Но где же спрятать твою одежду? Придется засунуть ее под кровать. Дорогой Филипп, поторапливайся. Сюда скоро придут!
        - Значит, я возвратился вовремя? Фелисите покачала головой.
        - Нет, гости уже стучали в комнату четверть часа назад, но я их не пустила. Теперь они наверняка будут отпускать сальные шуточки и делать неприличные намеки, что мы им скажем?
        Губернатор в течение нескольких часов допрашивал заговорщиков, захваченных в «Сите». Они мало что сообщили, за исключением того, что их не устраивает существующее положение дел в городе и страшит будущее. Что ж, он прекрасно понимал этих людей, но пиратство считалось гнусным преступлением, и оправдания ему не было.
        Де Бьенвилль послал наконец за англичанином, и того привели из камеры.
        - Мне известно, что вас зовут не Джек Беддоуз, — заявил губернатор, с трудом подавляя зевоту. — Мелвин или Аду отнюдь не ваши имена.
        - Ваше превосходительство прекрасно информированы, — ответил пленник.
        - У меня есть еще кое-какие сведения, — губернатор начал быстро перебирать лежавшие перед ним бумаги. — Ваше имя капитан Седрик Гудчайлд, я не ошибся?
        Мятежник кивнул.
        - Это действительно, так, ваше высочество. Я служил на флоте Его Величества, пока не получил специальное задание. Мне очень неприятно об этом вспоминать, поскольку из-за него я не смог сражаться вместе с герцогом Мальборо.
        - Несомненно, ваше специальное задание было связано с делами колоний?
        Капитан Гудчайлд снова кивнул.
        - Да, ваше превосходительство. У меня есть способности к языкам и, кроме того, я умею перевоплощаться…
        Его тон и манеры немало поразила бы сейчас тех, кто виде его только в роли сбежавшего пирата. Капитан Гудчайлд даже не пытался скрывать, что хорошо образован и рожден в богатстве.
        - Не угостите ли меня нюхательным табачком? — обратился он к губернатору.
        Де Бьенвилль протянул ему табакерку, полученную в подарок от старого короля. Прелестная вещичка синей эмали с розовыми бриллиантами в филигранной оправе!
        - Я не мог себе этого позволить в течение двух лет. Благодарю вас за доброту, ваше превосходительство, — капитан Гудчайлд от души наслаждался табаком.
        Де Бьенвилль продолжал:
        - Видимо, я должен поверить, что вы не плавали вместе с Ситцевым Джеком?
        - Да, ваше превосходительство. Я придумал эту историю во время моей первой беседы с начальником полиции Нового 'Орлеана. Позже он погиб при самых неблагоприятных обстоятельствах. Но… — англичанин кивнул и усмехнулся, — я видел, как всех их повесили в Кингстоне.
        - Вам известно, что вы послужили прямой причиной смерти Августа де Марьи?
        - Я ни от чего не открещиваюсь. Но после возвращения в Новый Орлеан мне стало ясно, что с его смертью положение Тмногих жителей облегчилось. Мне известно, что я даже предотвратил попытку весьма уважаемого государственного человека проткнуть шпагой ребра де Марьи… Просто в дело вмешались мои дикари…
        - В Новом Орлеане у Августа де Марьи было много врагов, — согласился губернатор. — Но дело в том, что он был королевским офицером, и его смерть нельзя замалчивать только из-за личного к нему отношения.
        - Я понимаю, ваше высочество.
        - Мне следует отослать вас во Францию, где вам предъявят серьезные обвинения. У меня нет выбора, капитан Гуд-чайлд, — де Бьенвилль промолчал и, внимательно взглянув на заключенного, продолжил: — но вы можете быть мне полезным, и я предлагаю вам сделку. Вы выложите все подробности случившегося. Всю правду, капитан, в особенности те факты, которые касаются дел Августа де Марьи. Ваше заявление сыграет определенную роль, если у меня возникнут трудности при проведении в колонии определенных мер. И кроме того, в делах денежных, а именно, при возмещении приданного мадам Фелисите. Старший де Марья уже сейчас пытается чинить нам препоны, а если у меня появится ваше свидетельство, нам будет легче с ним разделаться. Помогите мне, и я предоставлю вам некий шанс, когда корабль достигнет берегов Кубы. При условии, что вы заранее сообщите нам пароль, согласно которому должны будту действовать ваши люди… Вы больше никогда не пересечете Атлантику и, конечно же, вам предстоит полностью сложить с себя специальные полномочия. Не сомневаюсь, капитан Гудчайдд, что вы — джентльмен и полностью полагаюсь на ваше данное
мне слово.
        - Торжественно клянусь! — с жаром воскликнул англичанин. — Я твердо выполню ваши условия! Я вовсе не желаю оказаться во Франции… Ваше превосходительство, я устал от дурных условий жизни и мечтаю только о мягкой, теплой постели, чашке чая по утрам, удобных домашних туфлях, вкусном и сытном обеде. Я просто жажду распрощаться с этой кочевой жизнью и снова стать… джентльменом. Правда, со… слегка подмоченной репутацией.
        Они долго не сводили друг с друга глаз, а потом де Бьенвилль спросил:
        - Ваше специальное задание никогда не приводило вас в Канаду?
        - Как же! Я был там несколько раз и восхищен силой духа живущих там людей. Между прочим, ваше превосходительство, однажды я был в замке ле Мойн в Лонгее.
        - Вы шутите, капитан Гудчайдд!
        - Туда меня привез ваш знаменитый брат, мсье Д'Ибер-вилль, — англичанин насмешливо усмехнулся, заметив удивление в глазах губернатора. Д'Ибервилль как раз возвратился из Ньюфаундленда и собирался отправиться в Гудзонов залив, где он нас как следует отделал.
        - Пьера тогда сопровождало множество людей, — губернатор, похоже, принял на веру слова капитана. — Вы были среди них?
        - Именно так, ваше превосходительство. Не помните менестреля с большой черной собакой? — англичанин улыбнулся. — У меня неплохой голос и полагаю, я прилично исполнял тогда нормандские песни.
        Глава 12
        Фелисите грустно взглянула на Николетту. Наступило утро, и, конечно, после свадьбы, да еще двойной, надо было навести порядок.
        - Николетта, — шепнула девушка, приложив палец к губам, чтобы девочка хранила услышанное в тайне. — Я должна тебе кое в чем признаться. Я не могу сказать этого твоей матери или мадам Жуве, потому что мне очень стыдно. А ты, я знаю, никому не проболтаешься. Николетта, я не умею готовить.
        Девочка никак не могла поверить, что ее кумир отнюдь не идеальна.
        - Мадам хочет сказать, что не умеет готовить всякие замысловатые блюда?
        - Николетта, я вообще не умею готовить! Когда я была голодна, мне всегда все приносили на подносе. Теперь я знаю, что пищу надо готовить и более того, мне придется делать это самой.
        - У мадам не было времени, чтобы научиться готовке, — решила девочка.
        - В общем, я всегда была занята другими делами. Но по приезде в Новый Орлеан следовало бы сообразить, что мне придется готовить, — молодая жена с отчаянием всплеснула руками. — Сегодня я должна сварить обед для мужа, ведь он наверняка проголодается. И все должно быть вкусно или я просто плохая жена. Николетта, как же мне быть? Что делать?
        Девочка, сверкнув глазами, заговорщически шепнула:
        - Мадам, я подойду к своей матери и, прикинувшись, что мне пора учиться готовить, расспрошу ее о самом вкусном блюде. Я вызнаю все подробности, а потом расскажу вам, — она на мгновение задумалась. — Мадам, что вы скажете о рагу из свиных ножек по-канадски? Очень вкусно, и мать чудесно его готовит!
        - Думаю, это прекрасная идея! — обрадовалась Фелисите.
        Филипп шел домой торопливо и чуть смущенно, как и полагается молодому мужу. У дверей его с горящими глазами встретила Николетта.
        - Мсье! Ваша жена так чудесно готовит! Я смотрела, как она варит обед. Наверное, все так вкусно! А в особенности одно блюдо!
        - Какое Николетта?
        - Не могу сказать, мсье, это секрет, — девочка оглянулась, чтобы удостовериться, что Фелисите их не слышит. — Ладно, скажу. Это рагу из свиных ножек. Мсье, оно готовится по специальному рецепту.
        - О, я очень люблю рагу! — обрадовался Филипп и громко позвал жену: — Дорогая, где ты?
        - Филипп, я здесь, — донеслось до него из кухни. — Ты по-видимому торопился?
        - Именно, — муж поспешил на кухню. — Ни один молодой муж не усидит на работе после свадьбы.
        Фелисите в огромном фартуке серого цвета, что одолжила ей жена Карпа, встретила его у двери. Щеки ее пылали; она пыталась спрятать за спину забинтованный палец, — он пострадал в «битве за обед»!
        - Мне хотелось, чтобы к твоему приходу все уже было готово. Ой, надо же привести себя в порядок! — она всплеснула руками. — Ты только взгляни на меня!
        - Ты прекрасна! — он взглянул на огонь, где тушилось рагу, источая вкуснейший запах. — О, я не только безумно влюблен в свою жену, но и жутко проголодался!
        - Я не уверена, что смогу удовлетворить твой аппетит, — все еще смущаясь проговорила Фелисите.
        - Малышка, ты полна сюрпризов! Я и не знал, что ты умеешь готовить!
        - Боюсь, ты скоро решись, что я просто притворщица. Она взглянула на котелок, в котором тушилось рагу.
        - Думаю, все уже готово.
        - О-о-о! — протянул Филипп, аппетино причмокнув губами.
        Фелисите неуверенно отведала свинины, напоминая крестного-холостяка, который с дрожью в руках касается новорожденного младенца.
        - По-моему, уже достаточно нежное. Сейчас я вытащу его из котелка и положу на блюдо.
        - Но сначала поцелую мою всхитительную женушку!
        - Только один поцелуй, — Фелисите брезгливо поправила фартук. — Не уверена, что он идеально чист, а щеки мои горят. От меня всегда должно хорошо пахнуть, я должна быть свежей и прохладной, когда ты меня целуешь.
        - Конечно, свежей, но не прохладной! Нет, нет, ни в коем случае!
        Филипп крепко обнял жену и впился в ее губы страстным поцелуем. Фелисите забыла обо всем на свете. И только спустя несколько мгновений Филипп отпустил ее:
        - Что ж, пора заняться трудной задачей по перекладыванию рагу на блюдо.
        Он взял огромную разливную ложку и, не расплескав ни капли соуса, разложил рагу на блюде.
        - Сейчас я поставлю на стол, — добавил он, подняв блюдо. — Хорошо бы нам аккомпанировал оркестр с барабанами и дудками, словно мы с тобой король и королева, и вот-вот приступим к трапезе. Милая, ты — настоящая королева!
        Фелисите, похоже, гордилась плодами своих трудов.
        - Сначала я проварила свиную ногу, — начала она, — с солью, перцем и луком. Потом размешала муку и холодную воду до… — она на мгновение задумалась, — до жидкого состояния, чтобы там не осталось никаких комочков. Я все мешала, мешала, мешала… В конце концов все стало похоже на сметану. Затем я вылила все в мясной бульон, чтобы после варки эта смесь превратилась в соус. И, не переставая, перемешивала. Да, еще добавила приправу — гвоздику, корицу и мускатный орех. И когда соус был готов, залила им мясо и снова все поставила на огонь.
        Фелисите поставила на стол хлеб и вино в глиняном кувшине, и только отломив кусок хлеба, заметила, что Филипп о чем-то задумался.
        - В чем дело? — спросила она. — Почему ты такой задумчивый?
        - Уже собираясь домой, я увидел на пристани мсье Жан-Батиста, — Филипп нахмурился. — Очень уж он был озабоченным. Видимо, плохие новости из Франции.
        - Мне тоже так кажется, — согласилась Фелисите. — Наверное, вскоре станет известно, что проект Джона Ло провалился.
        - Что-то явно не так. Губернатор приказал поторапливаться с разгрузкой, как будто опасался, что вскоре поступит приказ отправить все обратно во Францию.
        Рагу остывало, но молодые не обращали на это внимания. Слишком они были озабочены судьбой колонии, чтобы спокойно есть.
        - Если распадется луизианская кампания, что станет с нами? — спросила наконец Фелисите.
        - Боюсь, нам всем не поздоровится.
        - Рагу! — с упреком взглянула на него Фелисите. — Пока мы говорили, блюдо остыло, а я так старалась! Мсье Филипп, приступайте. Сейчас рагу для нас главнее, чем крах проекта Джона Ло.
        Филипп разложил рагу на тарелки с таким видом, словно это блюдо стало одним из чудес света. Отведав, он отложил приборы и с восхищением и удивлением взглянул на жену.
        - Да, твое рагу значит для нас куда больше, чем будущая судьба Франции!
        Не успели новобрачные поужинать, как в дверь постучали, и мсье де Бьенвилль шутливо потребовал открыть дверь. Его сопровождали два носильщика с какими-то тюками и пакетами.
        - Это подарки к свадьбе, — заявил губернатор, кланяясь Фелисите. — От губернатора Луизианы самой прелестной невесте и счастливейшему мужу!
        На губернаторе был скромный сюртук серого цвета, грубые чулки и потрепанная шляпа. Он приказал носильщикам внести подарки в комнату.
        - Я нашел новое помещение для Бонне и его семейства, а мсье Жуве с мадам отплыли во Францию, и теперь вы сможете занять ваш дом, — выкладывая подарки он продолжал: — Я захватил с собой мебель из Франции, чтобы обставить свой дом. Но она так и осталась стоять в восточной казарме и даже не была распакована. По-моему, вам все очень пригодится, мне, по крайней мере, не понадобится еще очень долго.
        Фелисите испуганно взглянула на Жан-Батиста. Он тотчас поймал ее взгляд и улыбнулся. Вполне естественной улыбкой. Филипп как раз вышел из комнаты за ножом, чтобы разрезать веревку.
        - Дорогая Фелисите, ты счастлива? — воспользовался губернатор подвернувшейся возможностью.
        Она смущаясь кивнула.
        - Да, мсье Жан-Батист, очень счастлива.
        - Прекрасно, — он ничем не выказал своего разочарования. Фелисите даже показалось что он всегда испытывал к ней всего лишь дружеские чувства. — Главное, чтобы ты была счастлива, а если так, то я спокоен.
        Вернулся с ножом Филипп, и все дружно принялись распаковывать подарки. Всего было четыре упаковки — каминные часы работы Бухля, которые со временем ценились все больше и больше, зеркало в позолоченной раме; гобелен с изображением истории Семи Радостей и астрономический словарь в двух томах. В Фелисите тотчас пробудилась настоящая хозяйка, ибо она начала мучительно думать, как половчее разместить чудесные подарки. Как же она была счастлива!
        Губернатор лишь молча наблюдал, как она грациозно двигалась по комнате, любовался милым четким профилем и отблеском пламени свечи в ее волосах. «Двадцать лет одиночества, — грустно вздохнув, подумал он, — и так до конца жизни».
        Девушка повернулась, чтобы задать ему какой-то вопрос и тотчас погрустнела, увидев страдание в его глазах. Почемуто стало душно. Конечно, погода была очень жаркой. Да еще назойливые мошки без конца бились в накрахмаленную ткань, затягивающую окна. Де Бьенвилль, опустившись на стул, ослабил воротник, смущенно отводя взгляд. И только овладев собой, обратился к молодоженам.
        - Сядьте, мне нужно кое-что вам сказать.
        Фелисите внимательно взглянула на губернатора, а Филипп затаил дыхание.
        - Сегодня я получил письмо, — начал губернатор. — Письмо от брата Шарля, который все еще находится во Франции. Он побоялся послать его обычной почтой. Письмо шло через Испанию и Гавану, и не напрасно, ибо брат пишет о ситуации во Франции и делах компаний Джона Ло.
        - Новости очень дурные, — не выдержала Фелисите.
        - Шарль пишет, что пузырь лопнет еще до конца года. Регент оказался таким же сумасшедшим, как и сам Джон Ло. Он приказал выпустить акций более чем на сто миллионов! Можете себе представить подобный кошмар?! Когда начнется кризис, французское государство обанкротится.
        Повисло тягостное молчание, но де Бьенвилль продолжал:
        - До начала кризиса французы будут торговать акциями и разбрасывать деньги, подобно маньякам. Мы и сейчас уже ощущаем некое беспокойство. Вчера один молодой канадец настоял на аудиенции. Говорит, что до него дошли пугающие слухи и попросил позволения отправить свою семью в Монреаль.
        - Я хочу дать вам совет, — губернатор поднялся с кресла и взглянул на молодых людей. — Поверьте, что бы ни случилось во Франции, вам лучше оставаться тут. Джон Ло, конечно, сумасшедший, но в результате своего безумия он сделалдля нас больше, чем мы сами сделали бы за сорок лет. Он дал возможность основать Новый Орлеан!
        - Но если его идеи провалятся…
        - Результаты его падения не особенно повлияют на нашу с вами жизнь, — отозвался де Бьенвилль. — Наши дела здесь не таковы, чтобы сильно измениться из-за спекуляций во Франции! Мы твердо закрепили здесь свои корни. Вскоре великая река станет такой же французской, какими являются Сена или Лаура. Оглянитесь вокруг! Через два года этот кусок земли станет началом великой империи!
        Воодушевившись, он стал расхаживать по комнате.
        - Мы уже добились успеха и основали крепость на Миссисипи, — глаза Жан-Батиста загорелись, он энергично качал головой. — Из всех наших братьев осталось только четверо, но не сомневаюсь, шесть погибших решили бы, что погибли не напрасно, если бы видели сейчас карту мира. Ведь на старых картах вокруг суши воды четырех океанов, а над океаном стоит густой туман. Так вот, на Западе этот туман прорван! Там заметны Квебек и Крест на горе Монреаля, потом идут форты вдоль Великих Озер и фактории, что помогали разбогатеть Монреалю, а затем форты вдоль Миссисипи и ее притоков. Наконец, мы видим Новый Орлеан с его укреплениями, пристанями и шпилями церквей, последнее и самое важное звено в стальной цепи. Мы вершили дело, за которое погиб Ла Салль. Великий Запад принадлежит нам! Он сделал паузу, а потом продолжил:
        - Вы мне нужны, и поэтому вам лучше остаться тут. Это только начало. Я обещаю, награды будут весьма велики. Если вы останетесь, то станете Первым Семейством в Новом Орлеане. Вы будете очень богаты и со временем получите дворянский титул, как это случилось с моим отцом. Небольшое поселение шатких хижин превратится когда-нибудь в великолепный город, и вы должны остаться здесь, чтобы вкусить плоды своих тяжких трудов! Я очень много размышлял, продолжал губернатор. — Прошло целых двадцать лет, и я пришел к заключению, с которым боюсь, мой брат Шарль не согласится. Дело в том, что континент этот слишком велик, чтобы оставаться только скопищем колоний.
        - Порой, когда я метался в горячке, мне представлялись видения… Я видел большие города, города белых людей с башнями выше самых высоких гор. Мне никогда не удавалось рассмотреть, какой флаг развевается над этими великолепными городами. Вряд ли это будет флаг Франции, Испании или Англии, скорее всего новых будущих государств. И для нас, поскольку мы мечтаем, чтобы королевские лилии развевались над всем Новый Контитентом, это отнюдь не поражения. Мы заняты очень важным делом, результаты которого сейчас сложно предвидеть.
        Мы всегда найдем себе достойное место в будущем. Просто надо остаться здесь и продолжать работу.