Библиотека / История / Казиев Шапи : " Крах Тирана " - читать онлайн

Сохранить .
Крах тирана Шапи Казиев
        В романе известного дагестанского писателя Шапи Казиева «Крах тирана» на обширном документальном материале рассказывается о важном, исторически значимом событии в жизни Дагестана второй половины XVIII века - разгроме объединенными силами народов Дагестана многотысячной армии «Грозы Вселенной» - персидского шаха Надира, покорившего полмира, но позорно бежавшего с поля сражения в местности Хициб близ Согратля в 1741 году. Поражение Надир-шаха и последующее изгнание его из Дагестана повлекли за собой ряд немаловажных изменений на карте мира. Исторически достоверные события того времени разворачиваются, кроме Дагестана, в Санкт-Петербурге, Индии, Персии и других местах. Герои романа - и известные исторические лица, и созданные на документальной основе художественно вымышленные лица.
        Рассчитана на широкий круг читателей.
        Казиев Ш. М
        Крах тирана
        Благодарим за содействие
        Дагестанский государственный объединенный исторический и архитектурный музей им. А.Тахо-Годи, Ахтынский краеведческий музей, Хицибский мемориальный комплекс-музей «Ватан», Согратлинский краеведческий музей, Дербентский музей-заповедник, а также Национальную библиотеку им. Р.Гамзатова.
        От автора
        «Если шах сошел с ума, пусть идет войной на Дагестан».
        Иранская пословица
        Почти три столетия отделяют нас от времени кровавых нашествий на Дагестан персидского завоевателя Надир-шаха.
        Освободивший Персию от афганцев и турок, покоривший Индию и несколько государств Средней Азии, шах пытался завоевать и Кавказ, чтобы затем обрушиться на Россию. Но дагестанцы, проявив беспримерное мужество, героизм и братское единение, нанесли Надир-шаху сокрушительное поражение. Разгром свирепых полчищ «Грозы Вселенной» в горах Дагестана положил конец завоевательным устремлениям Надир-шаха и привел к распаду созданной им огромной империи. Звезда Надира закатилась, и он был убит в результате дворцового заговора. С тех пор в Персии бытует поговорка: «Если шах сошел с ума, пусть идет войной на Дагестан».
        Период борьбы с завоевателем стал переломной эпохой для общедагестанского самосознания. Народы Страны гор, возможно, впервые объединились для защиты своей независимости. И каждый дагестанский народ внес в победу над общим врагом свой неоценимый вклад, без которого отразить нашествие огромной армии было бы невозможно. Массовый героизм сплоченных горцев, их патриотизм и свободолюбие стали для Надир-шаха непреодолимой преградой. И меня в первую очередь интересовало то, как дагестанцам удалось сломать хребет этому смертоносному чудовищу, не знавшему до тех пор поражений, какими были наши предки, сумевшие сделать то, чего не удалось ни Турецкой державе, ни империи Великих Моголов с ее неисчислимыми войсками и несметными богатствами.
        Работая над романом, я посетил места основных событий, встречался с историками, краеведами, потомками героев давних сражений, изучал архивные документы, письма, хроники и народный эпос, знакомился с исследованиями современных ученых. И все же оставалось немало «белых пятен». О многих значительных событиях в источниках говорилось лишь вскользь, а имевшиеся сведения зачастую противоречили друг другу. Легенды переплелись с фактами так тесно, что трудно было отделить реальность от вымысла. Не говоря уже о том, что в науке не сложилось пока единого взгляда на некоторые события, которые должны были стать исторической основой романа, как и на роль ряда действующих лиц той грандиозной драмы.
        Все это весьма осложняло авторскую задачу. Но творческое осмысление зачастую помогает восполнить недостающее и увидеть то, что кроется за скупыми строками хроник.
        Наряду с реальными историческими лицами, в романе действуют персонажи, являющиеся плодом художественного воображения. Также и подлинные события перемежаются с вымышленными, хотя и порожденными жизнью и атмосферой того времени.
        На создание романа меня подвиг председатель совета директоров Управляющей компании холдинга «Успех» Гамзат Магомедович Гамзатов, за что я приношу ему искреннюю благодарность. Издательский дом «Эпоха» приложил немало усилий, чтобы у меня была возможность посетить места давних событий, встретиться с историками и краеведами, собрать необходимые материалы в музеях и архивах.
        Я благодарен также доктору исторических наук Амри Шихсаидову и кандидату исторических наук Патимат Тахнаевой за советы и замечания, которые помогли мне в работе над романом.
        Особая признательность за всестороннюю помощь Магомеду Абакарову - директору Хицибского мемориального комплекса-музея «Ватан», воздвигнутого благодарными потомками как символ мужества, патриотизма и единения народов Дагестана, одержавших историческую победу над иноземными захватчиками - разгром полчищ Надир-шаха в Андалале в 1741 г.
        Глава 1
        Над Турчидагом поднималось солнце, озаряя благодатными лучами обширную долину, где среди лесистых гор располагались аулы вольного общества Андалал. Облака, ночевавшие в речных ущельях, тянулись густым туманом к небу, открывая богатые пастбища, сады и поля андалалцев.
        Расположившийся на горном склоне древний Согратль, сердце Андалала, уже был полон жизни. Чабаны уводили пастись скотину. Овцы привычно шли за козлом-поводырем, коровы сонно мычали, бычки бодались друг с другом еще короткими рожками, будто проверяя, не стали ли они за ночь крепче.
        Женщины с кувшинами спешили к родникам, а те, кто уже управился по дому, уходили в сады и поля. Мужчины, поеживаясь от утренней прохлады, выходили на плоские крыши, здороваясь с соседями и осматриваясь кругом - все ли в порядке, нет ли чего нового? Хороших новостей давно уже не ждали, а плохие лучше было узнать пораньше, чтобы успеть принять меры. Вот и теперь все вглядывались в дорогу, которая тянулась со стороны Гуниба и Чоха. Дозорные сообщили, что оттуда движется небольшой караван. Караван означал торговлю, и это было хорошей новостью.
        Пока в ауле гадали, чей бы это мог быть караван, нашелся человек, который уже знал, что к чему. Имя этого паренька было Али, но согратлинцы прозвали его Дервиш-Али, потому что он целыми днями бродил по аулу и предрекал странные вещи, которые, тем не менее, часто сбывались. Способность эта у него появилась после того, как он едва остался жив после ужасной беды. Несколько лет назад родители взяли его с собой на Кумухский базар, пообещав купить настоящую папаху. Они остановились у кунаков, а наутро оказалось, что на Кумух надвигаются войска персидского завоевателя Надира. Отец отправил семью домой через перевал, а сам остался помочь кунаку. Тогда Али убежал от матери и бросился на помощь отцу. Но армия Надира была огромна и безжалостна. Погромы и грабежи превратили цветущий край в безлюдную пустыню. Уцелевших людей угоняли в рабство, а на детей и раненых пустили тяжелую конницу. Израненный Али чудом уцелел, но от пережитого повредился в уме. Отец его погиб, мать умерла от горя, и все жалели несчастного сироту. Его считали божьим человеком, общество содержало Али за свой счет, и люди помогали ему, чем
могли.
        Дервиш-Али, впрочем, не унывал. У него всегда находилось важное дело. И его повсюду сопровождал лучший друг - облезлый петух. Петух был задирой и горланил в самый неурочный час. Другие петухи частенько его трепали, не подпуская к своим курам, и спутник Дервиша-Али являл собой образец неугомонного драчуна с выщипанными перьями и выклеванным глазом. Так они и бродили вдвоем, как братья по несчастью. Иногда, сжалившись над другом, Дервиш-Али приносил к нему кур, но даже плененные хохлатки не хотели иметь дело с петухом-изгоем.
        - Надир-шах идет! - сообщал всем встречным Дервиш-Али.
        - Чтоб он провалился! - отзывались женщины.
        - Да где же этот проклятый шах?
        - Уже у реки, - показывал вниз Дервиш-Али. - Ну и глупые вы! Разве не слышите, как Чупалав с ним бьется?
        - Слышим, слышим, - перемигивались между собой женщины.
        - Только Чупалав один шаха не одолеет, - говорил Дервиш-Али.
        - Так пойди и помоги ему, - советовали женщины.
        - Вот я и иду, - восклицал Дервиш-Али, потрясая палкой.
        - Отделайте его как следует, чтобы не совался больше в горы.
        - Я покажу этому разбойнику! У меня с ним старые счеты! - обещал Дервиш-Али.
        Женщины горько улыбались, провожая глазами несчастного паренька. А про себя шептали:
        - Да сохранит нас Аллах от шаха - кровопийцы.
        - Чтоб у него руки отвалились!
        - Чтоб вытекли его глаза!
        Дервиш-Али начал спускаться по тропинке в ущелье, а следом, сердито кукарекая, вприпрыжку несся его петух.
        Из ущелья и в самом деле доносились глухие удары, которые умножало эхо. Посреди речки, перегородив русло, лежал огромный валун. И по нему тяжелым молотом бил Чупалав.
        Его прозвали Кривоносым, так оно и было у многих в их большом роду. Богатырского телосложения, Чупалав был известен своей силой. Но и валун был крепок. Из таких камней делали жернова, катки для утрамбовки земляных крыш и точильные круги. Глыбу принесло в большое половодье. Она запруживала реку, вода размывала поля на террасах, устроенных горцами вдоль склонов, и уже случались оползни. Многие пробовали разбить эту глыбу, но никому пока не удалось. Чупалав решил во что бы то ни стало разбить глыбу, чтобы освободить русло, а заодно добыть камень для нового дома.
        Старая сакля была теперь слишком мала для его семьи.
        Согратль был известен своими учеными и мастерами, но настоящую славу ему принесли мастера-каменотесы, превратившие скалы в красивые и прочные дома. Чупалав тоже знал толк в этом деле и собирался построить такой дом, каких еще никто не строил.
        Когда отец отлучил Чупалава от дома, он поселился на хуторе Наказух, что означало «В облаках». На хуторе Чупалав оказался из-за своей большой любви. Однажды он со своим другом Мусой-Гаджи, вернувшись из очередного похода, гостил у кунаков в соседнем Чохе - ауле большом и богатом. И там ему приглянулась красавица Аминат из славного рода Нахибашевых. Она пленила сердце Чупалава одним мимолетным взглядом и осталась в нем навсегда. Вытравить ее образ оттуда не смогли ни уговоры родителей Чупалава, ни отказ семьи девушки. Сама же Аминат была не прочь стать женой статного джигита, знаменитого предводителя военных походов, которого люди называли героем за его неустрашимость и воинскую доблесть. Воля родителей была священна, но Чупалав ни о ком больше и думать не мог и замечал девушек, если только они чем-то напоминали ему Аминат.
        Чупалаву, решившему жениться на ней против воли родителей, ничего не оставалось, как умыкнуть невесту. Ему это было нетрудно. После множества боевых походов Чупалав не знал преград, да еще смекалистый Муса-Гаджи вызвался участвовать в этом деликатном деле. По одному быку, которые по законам Андалала взыскивались с похитителя девушки и его помощника, они приготовили заранее.
        Наказух был особенным местом. Общество определяло туда людей, почему-либо обедневших или потерявших кормильца, чтобы они могли поправить свои дела. Там это было сделать легче, потому что в Наказухе земля была более щедрой и плодородной, чем в других местах, сады давали обильные урожаи, а на пастбищах было много сочной травы. К тому же те, кто оказывался в Наказухе, не платили никаких общинных податей или сборов.
        Самовольная женитьба оставила Чупалава без наследственного надела и другого имущества, которые обычно выделялись молодоженам, и Наказух был для его семьи спасением.
        Однако полевые работы и уход за скотом не привлекали Чупалава, ему больше нравилось ходить в дальние походы, откуда он неизменно возвращался с богатой добычей. Из-за частых отлучек Чупалава начатый им новый дом оставался недостроенным, а Аминат еле управлялась с растущими сыновьями. Их уже было трое - Пир, Мухаммад и Сагит.
        Верный друг Чупалава Муса-Гаджи теперь тоже был влюблен, хотя девушка, о которой он мечтал, жила далеко, в Джаре, за высокими хребтами между Азербайджаном и Грузией. Там, среди вольных джарцев, или голодинцев, как называли себя жившие там аварцы, обосновался согратлинец Мухаммад-Гази, отважный воин и искусный мастер-оружейник. Поначалу он ездил туда торговать саблями и кинжалами, а затем женился на прекрасной лезгинке из соседних Ахтов и остался. В оружейниках всегда была нужда, потому что джарцам часто приходилось воевать. Муса-Гаджи с Чупалавом не раз бывали у него, когда по призыву джарцев дагестанцы из разных мест приходили к ним на помощь. А когда Муса-Гаджи задержался, чтобы поучиться мастерству оружейника, тогда-то и запала ему в душу ясноликая Фируза - дочь Мухаммада-Гази. Муса-Гаджи зачастил в Джар, стараясь понравиться девушке, и так усердствовал в кузне ее отца, что Мухаммад-Гази скоро понял, в чем тут дело. Даже конь Мусы-Гаджи, быстроногий Тулпар, уже знал заветную дорогу своего хозяина, и стоило тому произнести дорогое имя, как Тулпар тут же пускался вскачь в нужную сторону.
        Фируза была совсем еще юная девушка, но сумела зажечь в Мусе-Гаджи огонь, в котором можно было плавить булат. Уезжая, он подарил ей колечко, которое выковал из серебряной монеты и украсил бирюзой, но ему казалось, что он оставил в Джаре свое сердце. И когда Чупалав заговорил с ним о своем намерении, он понял и поддержал друга всей душой.
        Похитив невесту, Чупалав поставил два уважаемых рода на грань кровной мести. Аксакалам едва удалось примирить семьи. Но Сагитав, отец Чупалава, так и не простил сына. Он изгнал его из дома, и Чупалаву с женой пришлось поселиться на хуторе Наказух, в семи верстах от Согратля. Места там были красивые, только Аминат не хватало ее родных, а Чупалаву - его друзей. Впрочем, поводов повидаться с друзьями и родными хватало, особенно на праздники. Женой Аминат была хорошей, ткала чудесные ковры, а Чупалав, когда заканчивались полевые работы, отправлялся в походы, особенно когда их звали на помощь кунаки из других обществ. В остальное время Чупалав воспитывал сыновей, стараясь сделать их благородными джигитами и сильными, умелыми воинами. Треск деревянных сабель и звон летящих стрел стали на хуторе привычным делом. Аминат начинала тревожиться лишь тогда, когда не слышала этих воинственных звуков.
        Земляки любили Чупалава за его добродушие и отвагу, и почтенные люди не раз пытались примирить отца с сыном или хотя бы решить вопрос с землей и имуществом для Чупалава, полагающимися по обычаю женатым сыновьям. Пробовал уладить это дело и сын Кази-Кумухского хана Муртазали, который подружился с Чупалавом, когда они вместе учились в Согратлинском медресе. Но гордый глава рода Сагитав оставался непреклонен. Простить Чупалава, женившегося против воли отца, он не мог. Аксакалы хвалили Чупалава, расписывали красоту его жены, ее бездонные глаза, высокий белый лоб и полумесяцы-брови, но Сагитав упрямо твердил:
        - Тогда пусть сеет на ее лбу и жнет на ее бровях.
        Чупалав бил молотом изо всех сил, но валун не поддавался. Чупалав перевел дух, отпил из кувшина немного воды и снова взялся за молот. Он знал, как нужно бить, где должна пойти трещина, куда следует вставить клин, но валун оказался крепче, чем предполагал Чупалав. У него гудели от усталости руки, в глазах от напряжения плавали разноцветные круги, но Чупалав и не думал отступать.
        - По голове бей! - посоветовал неожиданно появившийся Дервиш-Али. - Где корона!
        - И то верно, - улыбнулся Чупалав, знавший, что бедняге повсюду мерещится кровожадный шах. - Спасибо за совет.
        - Собьешь корону - остальное само развалится, - наставлял Дервиш-Али. - Этот шайтан, когда после Кумуха корону нацепил, еще сильнее стал.
        - Ничего, справимся, - пообещал Чупалав и, поплевав на ладони, снова взялся за молот.
        - Говорю тебе - по голове бей! - настаивал Дервиш-Али.
        Будто в подтверждение, петух вздыбил хохол, вспрыгнул на валун, клюнул его в темя и, победно прокукарекав, вернулся к своему покровителю.
        Чупалав усмехнулся про себя, но, чтобы уважить Дервиша-Али, обрушил молот на верхушку валуна. И случилось чудо - по валуну побежали трещины, и он развалился на большие куски, блестевшие на солнце острыми гранями.
        - Ты когда-нибудь ломал такие глыбы? - спросил удивленный Чупалав.
        - Нет, - покачал головой Дервиш-Али. - Зато я дрался с Надиршахом.
        Чупалав передохнул, угостил Дервиша-Али кукурузной лепешкой с сыром, а тот - своего петуха.
        Дальше дело пошло быстрее. Разбив валун, Чупалав нагрузил камнями арбу, и Дервиш-Али повел первую упряжку быков. Следом со второй арбой двинулся Чупалав. Быки с трудом взбирались по крутой тропинке, и Чупалав старался им помочь, подталкивая арбу и не давая колесам соскользнуть вниз.
        - Быков жалко? - удивлялся Дервиш-Али.
        - Я-то для себя стараюсь, - отвечал Чупалав. - А скотина ни за что мучается. Почему бы и не помочь?
        - Побереги силы, - советовал Дервиш-Али. - Когда проклятый Надир явится, драться надо будет, а не дома строить.
        - Думаешь, он снова придет? - нахмурился Чупалав.
        - Вот увидишь, - кивал Дервиш-Али. - Шакал всегда возвращается туда, где удалось поживиться.
        Но Чупалав не верил, что персидский шах вернется. Говорили, что он ушел грабить богатые страны. Чупалава больше занимало то, как построить дом, достойный его жены Аминат.
        Дервиш-Али продолжал говорить о Надир-шахе, которому непременно отрубит голову, как только тот явится в Андалал, но Чупалав его уже не слышал. Он думал о своей любимой, и мир вокруг казался ему лишь красивым обрамлением его драгоценной Аминат.
        Едва Чупалав и Дервиш-Али с быками выбрались на хорошую дорогу, ведшую из Согратля в Наказух, как услышали зычный голос сельского глашатая:
        - Эй, люди! - зычно возвещал тот. - Идите на майдан! Увидите то, чего никогда не видели! Спешите, пока это чудо не исчезло!
        Но Чупалав направился в другую сторону. Его чудом была Аминат. Чупалаву очень хотелось заглянуть в Согратль, и не потому, что глашатай сулил что-то необыкновенное, а чтобы повидать отца и всю свою родню. Чупалав очень скучал по ним, по родному дому, но нарушить волю отца во второй раз не решался.
        - Дальше я пойду сам, - сказал Чупалав Дервишу-Али.
        - Ладно, - согласился юродивый. - Моему петуху тоже пора домой. Поглядим, что там за чудо приключилось.
        Глава 2
        На Согратлинском годекане - главной площади посреди аула - собралось много людей. И глашатай не обманул - здесь было на что посмотреть. Известный в Андалале богач Шахман привел из Дербента караван мулов, навьюченный диковинными товарами. Люди удивленно разглядывали пестрые шелка, расшитые золотом шали, парчу и атлас, чудесные украшения, ослепительно красивую посуду, лампы из тончайшего цветного стекла, невиданные ковры, богато украшенное оружие… Этим редкостям не было конца, и отдавались они почти даром.
        - Почему так дешево? - недоумевали люди.
        - Это только для вас, для своих, - отвечал Шахман. - Для других - намного дороже.
        Столь же впечатляюще выглядел и сам Шахман, одетый в великолепную черкеску, обвешанный дорогим оружием, и даже стремена его породистого коня были из серебра, а сбруя украшена бирюзой.
        - Откуда такое богатство? - спрашивали люди.
        - Ты случаем не шахский караван увел?
        - Видели бы вы его караваны! - усмехался Шахман. - Когда на одних верблюдах привозят драгоценные камни, другие, с золотом, только выступают в путь.
        Пораженные горцы не сразу нашлись, что ответить, и только смотрели друг на друга, не зная, верить Шахману или нет.
        - Берите, - благодушно предлагал Шахман. - Этого добра у меня много. В Дербенте оно и вовсе за бесценок идет.
        - А в Дербенте откуда? - сомневались горцы.
        - Из Персии, Турции, Египта, Ирака, Турана… - перечислял Шахман. - Из всех стран, которые теперь подвластны Надир-шаху. Пути открыты, и торговля процветает.
        - Что-то мы не видели, чтобы шах заботился о торговле, - зашумели люди.
        - Он только грабить умеет, - кричали одни.
        - Да детей лошадьми топтать, - добавляли другие.
        - Не иначе, как все это вояки его награбили и спускают задарма.
        - Видели бы вы его воинов, - качал головой Шахман. - Оружие их украшено самоцветами, а шлемы и панцири покрыты золотом.
        - Не может быть, - отказывались верить горцы.
        - Где же такое слыхано?
        - Когда полмира платит Надир-шаху дань, и не такое увидишь, - разводил руками Шахман. - Лучше пользуйтесь, пока можно. Еще будете меня благодарить. А пока… - Шахман огляделся, кого-то выискивая. - Мне нужно поговорить с почтенным Пир-Мухаммадом. Где он?
        - В мечети наш кади, - ответили люди. - Где ему еще быть?
        - Книги читает.
        - Или на годекане с выборными толкует.
        - Пропустите-ка!
        Шахман достал из притороченного к седлу хурджина что-то завернутое в красивую ткань и стал пробираться сквозь толпу, окружившую его караван. Хотя горцы и не спешили воспользоваться его щедростью, Шахман видел, как удивлены они происходящим, как горят глаза у горянок, никогда не видевших такой роскоши, и как живо они растолковывают случившееся старушке, вернувшейся с поля со связкой сена на спине.
        Согратлинский кади Пир-Мухаммад и почтенные аксакалы Абдурахман, Сагитав, Абакар, Фатали и Абаш сидели на длинной, устланной бараньими шкурами каменной скамье у стены мечети. Здесь, на годекане, обычно решали важные дела, а зачастую просто толковали о жизни и обсуждали новости.
        У кади Пир-Мухаммада, считавшегося также главой совета старейшин всего Андалалского вольного общества, было и отдельное сидение - каменный стул, но его он занимал только в особых случаях, когда собирался Большой совет, определявший политику союза и принимавший необходимые законы и постановления.
        Пир-Мухаммад был высок, в свои шестьдесят с лишним лет еще выглядел молодцом, а кинжал его был по-прежнему отточен и быстр. Короткая борода давно уже поседела, но проницательный взгляд выдавал непреклонную волю и нерастраченную силу. В его голубых глазах будто отражалось небо, но сегодня это небо было подернуто тучами. Он чувствовал, как что-то меняется вокруг. Неуловимо и неотвратимо. И что волшебный караван Шахмана привез в Андалал не только диковинные товары… Что-то подсказывало Пир-Мухаммаду, что этот мирный караван таит в себе беду.
        Увидев приближающегося гостя, аксакалы начали подниматься.
        - Шахман идет? - вглядывался Абдурахман, который был самым старшим в селе и плохо видел, но это не мешало ему учить детей красиво читать Коран, потому что он знал священную книгу наизусть.
        - Он самый, - подтвердил Фатали, исполнявший в ауле обязанности бегавула - старшины.
        - Давно его не было, - сказал Сагитав, ученый да к тому же искусный строитель.
        - Говорят, хорошие товары привез, - сообщил Абаш, до которого слухи доходили раньше, чем прибывали караваны.
        - Смотрите, как вырядился! - усмехнулся Абакар, известный на весь Дагестан своими кольчугами.
        - Торговля - дело прибыльное, - сказал Абаш.
        - Баракатное, - согласился Фатали.
        И только Пир-Мухаммад молча смотрел на приближающегося Шахмана, человека известного и влиятельного, учившегося в Персии и много странствовавшего по Востоку. Известен он был еще и тем, что часто толковал о необходимости переделать привычный уклад жизни горцев на новый лад. Он полагал, что все беды Дагестана проистекают от того, что нет у горцев единого правителя и каждый живет своим умом - что ханства, что вольные общества, что все остальные. Законы везде разные, вражды много, торговля едва держится, а небольшие разобщенные народы - легкая добыча. Он не раз предлагал собрать всех под одно управление, как в великих державах. Но невозможно было заставить ханов или вольных горцев подчиняться кому-то, кроме собственной воли или древних общинных законов. Да еще возникал опасный вопрос: кто будет править всем Дагестаном?
        Просвещенный, повидавший мир Шахман давал понять, что лучше него никто с этим не справится. Но если его речи о единстве еще находили у горцев сочувствие, то проповедуемый Шахманом запрет на какую-либо независимость от единого управления не принимали даже его собственные сыновья, привыкшие к свободной жизни и молодецким походам в далекие края.
        Несбыточные мечты Шахмана были не по душе и Пир-Мухаммаду. Они могли породить смуту. Кади слишком хорошо знал, что ханы по доброй воле не поступятся и долей своей власти, а свободные горцы - и крупицей своей вольности. Разобщенность была бедой, которой воспользовался Надир-шах, когда жестоко подавлял отдельные восстания. Но по-настоящему объединить горцев могли не сладкие упования, а только общая и явная смертельная опасность, угроза всем и каждому.
        - Салам алейкум! Мир вам! - поздоровался Шахман.
        - Ва алейкум салам, - отвечали аксакалы.
        - С приездом, Шахман! - приветствовал Пир-Мухаммад гостя.
        - Рад видеть тебя в добром здравии, - Шахман почтительно пожал руку Пир-Мухаммаду, а затем и остальным аксакалам.
        - Садись, расскажи нам, что видел, что слышал, - пригласил Пир-Мухаммад.
        - Прежде я хочу преподнести подарок сельской мечети и медресе - роднику высоких наук, - ответил Шахман.
        Согратлинское медресе славилось на весь Дагестан. В нем учились сотни мутаалимов из разных мест, сюда же прибывали ученые, желавшие усовершенствоваться в науках. В богатой библиотеке были собраны комментарии к Корану, хадисы, лучшие книги по теологии, праву, суфизму, поэзии, грамматике, логике, математике, астрономии и другим наукам.
        Шахман развернул ткань и передал приношение Пир-Мухаммаду. Это была продолговатая шкатулка в тисненной золотом коже, украшенная молитвами и изображением Каабы - главной Мекканской святыни.
        - Бисмиллягьи ррахIмани ррахIим! Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного! - произнес Пир-Мухаммад, прежде чем прикоснуться к дару.
        В шкатулке лежали изящные письменные принадлежности: каламы, нож, чтобы их затачивать, чернильница и песочница.
        - Каламы из лучшего на свете иранского тростника, - начал объяснять Шахман.
        От упоминания страны, откуда на Дагестан накатывались кровавые бури, лица аксакалов помрачнели.
        Шахман это заметил, но не подал виду. Он достал из шкатулки позолоченный нож - каниф с украшенной каменьями костяной ручкой и продолжал:
        - Этим особым ножом калам можно заточить для любого стиля, - говорил Шахман. - В просвещенных странах каждое письмо пишется по-своему. Письмо падишаху - одним шрифтом, а законы - другим. Большие Кораны переписываются не таким же каламом, как маленькие, не говоря уже о письмах или стихах.
        Горцы слушали Шахмана с почтительным вниманием. Эти тонкости им были не совсем понятны, да и надобность в них возникала нечасто. А если и возникала, то писцы знали свое дело. Но из вежливости аксакалы цокали языками и восторженно повторяли:
        - Машааллах!
        - Один калам будет для аббасидского куфи, другой - для квадратного, - продолжал польщенный Шахман, демонстрируя свои познания в каллиграфии. - Нужны отдельные каламы для стилей мухаккак или сульс, для насх и масахиф, торжественного дивани или мелкого губара. Например, в Турции документы пишутся шрифтом ляза. А есть еще андалузский и магрибский… Не мне вам говорить, как много зависит от правильного стиля!
        - Еще больше зависит от того, что написано, - прервал его Пир-Мухаммад. - Неважно, каким каламом записаны законы нашего общества, главное - чтобы они были справедливы и всеми исполнялись. А падишахи могут писать что угодно, даже золотыми чернилами, но добра от них не жди.
        - Это верно, - вздохнул Шахман, усаживаясь рядом с аксакалами.
        Он снял дорогую папаху, отер бритую голову и, водрузив папаху на место, продолжил:
        - Вы знаете, я много путешествую и вижу, что происходит на свете. Так вот, Надир сделался великим владыкой.
        - Великим владыкой? - усомнился Фатали.
        - Вот и расскажи нам, как этот разбойник шахом сделался, - сказал Абаш.
        - Разбойников таких свет не видывал, - согласился Шахман. - Сначала караваны грабил, а теперь за большие державы принялся.
        - А турки что же? - спросил Абакар.
        - Неужели не могут его усмирить? - допытывался Сагитав.
        - Когда Персия ослабла, турки отхватили себе хороший кусок. А с другой стороны на Персию афганцы наседали, - рассказывал Шахман. - Те даже своего человека шахом объявили. Да еще джаробелоканцы, то есть голодинцы, с азербайджанцами восстали, чтобы сбросить персидское ярмо. Тогда шах Хусейн призвал на помощь Сурхай-хана, чтобы воевать против афганцев и турок, но вместо этого они с лезгинским вождем Хаджи-Даудом и восставшим народом стали воевать против шаха. Они взяли Шемаху, жители которой сами открыли ему ворота, и весь Ширван, а персидских правителей выгнали. Царь Петр, сами знаете, тоже тогда немало прибрал к рукам вдоль Каспия, когда ходил через Дагестан на Персию. Вот разбойник Надир и сунулся к тогдашнему шаху, прости, мол, мои прегрешения, а я тебе Персию верну.
        - А тот что? - спросил Абдурахман.
        - А что ему оставалось, если он и так почти всего лишился? - развел руками Шахман. - Вот и назначил Надира над всеми войсками главным. Так этот злодей сумел собрать остатки шахского воинства, своих дружков по разбойному ремеслу в начальники произвел и ударил по афганцам, да так, что те и думать забыли на Персию зариться. А затем уже Надир за турок принялся. Не знаю, как ему это удалось, то ли хитростью, то ли и в самом деле он такой великий полководец, но турок он изгнал, да еще отобрал у них Грузию, Армению и Ширван. Афганцы было снова головы подняли, да Надир по ним так ударил, что те, кто смирился, у него теперь служат, а кто нет - в Индию сбежали. Он даже у России отобрал все, что царь Петр вдоль Каспия приобрел. Граница-то теперь снова в Кизляре. И все до Дербента и Баку к Персии отошло.
        - Это мы знаем, - сказал Фатали. - Только как же русские без войны отдали то, что раньше завоевали?
        - Обманул их Надир, - усмехнулся Шахман. - Те с турками воевать собрались, а Надир обещал помочь. И договор с ними заключил. По такому случаю русские ему даже пушек с пушкарями прислали. А как Надир забрал у турок все, что хотел, так и с ними мир подписал и оставил русских ни с чем.
        - Хитер, шайтан, - покачал головой Сагитав.
        - А потом Надир и за Шемаху принялся, которую Сурхай-хан отдавать не хотел, - продолжал Шахман. - По договору турки ее Надиру уступили. Сам султан Сурхаю фирман прислал, чтобы вернул Шемаху персам, а Сурхай отвечает: «Не ты мне Ширван подарил, и не тебе мне указывать, что с ним делать. То, что я завоевал саблями, саблями и защищать буду».
        - Он ответил как настоящий мужчина, - улыбнулся Фатали.
        - Сурхай - могущественный правитель и всегда был отважным воином, - добавил Пир-Мухаммад.
        - Но что мог сделать против огромной силы даже такой великий воин, как Сурхай? - деланно сокрушался Шахман. - Даже с подмогой, которая пришла к нему в Шемаху из Дагестана?
        - Как Надир с Сурхаем воевал и Кумух два раза захватывал, мы знаем, - сказал Абаш.
        - Тогда и наших немало погибло, кто на помощь ходил, - добавил Фатали.
        - Слава Аллаху, что Надир к нам в Андалал не посмел сунуться, когда Сурхай от него в Аварию уходил, - сказал Шахман.
        - Еще неизвестно, что бы сделал Надир, если бы Сурхай не перебил немалую часть его войска, - возразил Пир-Мухаммад. - Если бы Сурхай-хан не поднял народы, не превратил путь Надира в сплошную битву и сам бы не сражался с ним до последней возможности, этот грабитель добрался бы и до нас. И я теперь думаю, что нам следовало оказать Сурхаю еще большую помощь.
        - Шах не успокоится, пока не попытается еще раз, - задумчиво произнес Шахман.
        - Пусть только попробует! - воскликнул Абакар.
        - Мы его встретим, как встречают кровных врагов, - добавил Сагитав.
        - Крови он здесь пролил много, да покарает его Аллах, - кивнул Шахман. - Но что ему кровь горцев, когда он собирается покорить весь мир?
        - Если никто не сможет остановить этого безумца, его остановят дагестанские кинжалы, - сказал Пир-Мухаммад.
        - Но лучше бы он оставил нас в покое и не зарился на то, что ему не принадлежит, - сказал Абдурахман.
        - Что предопределил Аллах, то и будет, - сказал Абаш и снова принялся за Шахмана. - А дальше-то что было? Как этому разбойнику шахский трон достался?
        - Убил он, что ли, шаха Тахмаспа? - предположил Абакар.
        - Или просто корону отнял? - спрашивал Абдурахман.
        - Это долгая история, - покачал головой Шахман.
        - Ничего, Шахман, мы послушаем, - сказал Пир-Мухаммад. - Кто знает, что нас ждет? Если Надир снова явится в Дагестан, мы должны быть готовы ко всему.
        - Если коротко, то в Персии всем заправлял Надир, а шах сидел на троне только для виду, - говорил Шахман. - Пока Надир воевал с турками, кто-то убил его брата, и он бросился мстить. А когда вернулся, оказалось, что шах Тахмасп потерял почти все, что Надир отбил у турок, и даже подписал с ними мир. Тогда Надир устроил смотр своим войскам, а затем на пиру велел схватить шаха, отправить в Мешхед и там ослепить. Вслед за тем Надир объявил, что лишает Тахмаспа престола, а шахом сделал его сына - младенца Аббаса III. Да еще женился на сестре бывшего шаха. При новом малолетнем шахе Надир сделался регентом, наставником вроде. И снова начал войну с турками и имел успех, особенно под Багдадом. В тех битвах пали под Надиром три лошади, и сам он был не раз ранен, но своего добился. В конце концов Надир освободил всю Персию, какой она при прежних шахах была. А после последнего похода на Кумух Надир собрал в Муганской степи совет. Для этого курултая целый город в степи построили.
        Созвал туда вождей всех племен, правителей областей и прочих вельмож и объявил, что хочет отказаться от власти и что, мол, пусть выберут нового шаха, не ребенку же управлять такой державой.
        - А люди что? - спросил Абаш.
        - Неделю пировали, будто бы совещались, щедрым подаркам радовались, а затем избрали шахом Надира, объявив его спасителем отечества.
        - Ловко, - покачал головой Фатали.
        - Да он еще отказывался, заставил на коленях себя умолять, - усмехнулся Шахман.
        - А законный наследник что же? - спросил Абдурахман.
        - Исчез, - развел руками Шахман. - А как, куда - никто не спрашивал, своя голова дороже. Но я слышал, что и бывший шах, и наследник, и другие из их семьи тайно содержатся где-то под арестом. Но династии Сефевидов все равно пришел конец.
        - Этот - всем разбойникам разбойник, - махнул рукой Фатали.
        - Вор и самозванец, - заключил Пир-Мухаммад. - Такой ни перед чем не остановится.
        - Теперь-то он и вовсе возгордился, - продолжал Шахман. - Тех афганцев, которые от него в Индию ушли, потребовал вернуть. Однако правитель Индии Мухаммад-шах презрел его требования. Он-то настоящий владыка, наследник династии Великих Моголов, а какой-то выскочка из черни шлет ему оскорбительные повеления.
        - Ну, теперь точно конец Надиру, - заулыбался Сагитав.
        - Моголы его слонами затопчут, - заверил Абаш.
        - Теперь ему деваться некуда, - согласился Фатали.
        - Может, и так, - сомневался Шахман. - Однако Надир оставил управлять Кавказом своего брата Ибрагим-хана, а сам на Индию двинулся.
        - Войной пошел? - не поверил Абакар.
        - И посулил своим войскам богатую добычу, - объяснял Шахман. - То, что он награбил в Дагестане, - капля в море по сравнению с сокровищами Индии. И теперь под власть Надира переходят даже его бывшие враги. Говорят, войско его множится с каждым днем, а чтобы прокормить такую орду, нужно завоевывать и грабить всех подряд.
        - Моголы Надиру не по зубам, - неуверенно произнес Абакар.
        - Индия - могучая держава, - поддержал Абаш.
        - Это верно, - согласился Шахман. - Только слишком богатая.
        - Думаешь, он может победить Моголов? - спросил Пир-Мухаммад.
        - Индия теперь так же слаба, как Персия, когда ее рвали на части, - ответил Шахман. - Между тамошними вождями нет единства. А Надир очень ловко умеет этим пользоваться. Если он покорит Индию, то двинется на Россию. И на пути его окажется Дагестан.
        - Но ведь у них договор, - сомневался Пир-Мухаммад.
        - Договора соблюдают благородные правители, - ответил Шахман. - А Надир - безродный босяк, алчный хищник, мечтающий стать владыкой мира.
        Предчувствия Пир-Мухаммада начали оправдываться. Шахман явился вовсе не для того, чтобы облагодетельствовать горцев. И теперь кади ждал, когда Шахман начнет говорить о главном.
        - Что же ты предлагаешь? - спросил Пир-Мухаммад.
        И Шахман не замедлил с ответом:
        - Я много раз предлагал объединить все народы Дагестана, но меня никто не послушал, - с сожалением говорил Шахман. - А по отдельности нам не устоять против шахских полчищ. Значит, нужно с ним договориться.
        - Договориться? - гневно воскликнул Абдурахман.
        - С этим убийцей, у которого руки по локоть в крови горцев? - возмутился Сагитав.
        - С нашим заклятым врагом, кровником всего Дагестана? - поддержал остальных Фатали.
        - Старый враг другом не станет, - покачал головой Пир-Мухаммад. - Не получится.
        - Разве не бывает, что кто-то сначала воюет, а затем мирится? - старался успокоить аксакалов Шахман. - Или вы хотите, чтобы Дагестан превратился в пустыню, где звери будут глодать наши кости?
        - Пусть только попробует сюда явиться, - процедил Фатали.
        - Многие пытались, да не вышло, - добавил Абаш.
        - Он слишком много о себе возомнил, - кивнул Абакар.
        Шахман пытался их переубедить:
        - Я сумею с ним договориться.
        - Вот сам и договаривайся, - резко ответил Пир-Мухаммад. - А у нас с ним будет другой разговор.
        - Одумайтесь, - настаивал Шахман, - пока не поздно!
        - Думать должен был сам Надир, прежде чем проливать кровь на нашей земле, - сказал Пир-Мухаммад.
        - Посмотрите на то, что я привез, - говорил Шахман, показывая на людей, обступивших его караван. - Откуда эти прекрасные товары, и почти за бесценок? Из покоренных Надиром стран! Все это будет и нашим, если мы сумеем поладить с Надиром.
        - Ты, похоже, ослеп от блеска шахской добычи, - покачал головой Пир-Мухаммад.
        - Я знаю, что говорю, - настаивал Шахман. - Нужно только, чтобы общества и ханства Дагестана уполномочили меня на переговоры с Надиршахом, чтобы дали мне свои письма с печатями.
        - Ты знаешь законы Андалала, - сказал помрачневший Пир-Мухаммад. - Если кто из нас к ханам пойдет без дела и особой нужды и пробудет у них три дня, то с него взыскивается сто баранов. Если кто из нас даст в пользу хана выгодные ему свидетельские показания, то с него тоже взыскивается сто баранов. Хотя ханы - наши соседи и мы их уважаем, однако свободу свою ценим превыше всего. Но ты уговариваешь нас покориться шаху - нашему злейшему врагу, а значит, совершил еще более тяжкое преступление - то, за что вовсе изгоняют из нашего вольного общества.
        Пир-Мухаммад взял у Абдурахмана шкатулку с каламами и вернул ее Шахману.
        - Забери. Будет чем писать Надир-шаху жалобы на несговорчивых горцев.
        - Для этого, наверное, тоже существует особый почерк? - с сарказмом спросил Абдурахман.
        - Я хотел спасти Дагестан, - растерянно оправдывался Шахман. - Пойдемте, увидите, какое дорогое оружие я вам привез.
        - Ты предлагаешь нам рабство. Но у рабов оружия не бывает, - ответил Пир-Мухаммад.
        - А красных, кызылбашских красных шапок ты нам не привез? - осведомился Фатали. - Наденем их вместо папах и сразу каджарами сделаемся.
        Каджарами в Дагестане называли всех жителей Персии со времен нашествий Сефевидов, в войсках которых они были в большинстве. На самом деле каджары были всего лишь одним из народов, населявших север Персии. Там же, на севере Персии, жили и афшары, из которых происходил Надир-шах. Но и его по привычке называли каджаром, как и всех тех, кто состоял в войске Надир-шаха, хотя войско у него было разноплеменное. Персидскую армию называли и кызылбашами - красноголовыми, потому что еще в армии Сефевидов воины носили шапки «кулах» с двенадцатью красными полосками в честь двенадцати шиитских имамов.
        Кади что-то шепнул Фатали, тот кивнул и скрылся за дверью мечети.
        - Если бы ты был из Согратля, мы бы преподнесли тебе особый подарок, - сказал Пир-Мухаммад.
        Фатали вернулся, держа в руках небольшую деревянную булаву.
        Увидев эту старую потертую деревяшку, Шахман побледнел. Это был гарч - булава позора, которой Согратлинское общество награждало тех, кто ее заслуживал. Гарч подвешивали над домом провинившегося и объявляли, за что он был им удостоен. Снять гарч могли только по решению совета старейшин, когда человек исправлялся и заглаживал свою вину.
        - Гарч останется здесь, но ты должен покинуть Андалал, - объявил Пир-Мухаммад и оглянулся на аксакалов.
        Те дружно подняли вверх указательные пальцы, соглашаясь с кади.
        - Вы пожалеете об этом, - мрачно ответил Шахман и пошел к своему караван у.
        Следом двинулись и аксакалы.
        Согратлинцы, набравшие редких товаров, весело обсуждали покупки, ожидая, пока явится Шахман, чтобы расплатиться. Но, увидев удрученного хозяина каравана и строгие лица аксакалов, все замолчали.
        - Люди, - воззвал Пир-Мухаммад. - То, что привез Шахман, награбил проклятый Надир-шах, и этим он хочет купить нашу покорность.
        Вокруг прокатился гневный гул, и товары полетели обратно в корзины.
        - Не надо нам шахских милостей! - зашумели горцы.
        - Пусть подавится своими богатствами!
        Муса-Гаджи, выбравший для своей Фирузы чудесную кашмирскую шаль и уже мечтавший о том, как поедет в Джар свататься, как подарит эту шаль невесте, с трудом заставил себя положить ее обратно.
        Дервиш-Али тоже хотел что-нибудь бросить людям Шах-мана, но у него ничего не было, кроме петуха. И тот, будто почувствовав опасность, возмущенно закукарекал.
        Сагитав указал на петуха и сказал:
        - Кто доверяется сладким посулам, остается потом, как этот ободранный петух.
        Люди, кто негодуя, а кто смеясь, расступались перед караваном, который Шахман и его помощники уводили из аула.
        - Делай после этого добро людям, - с досадой говорил Шахман. - Они дождутся, пока их аулы превратятся в пепел, а их дочерей станут продавать в Персии на невольничьих рынках. За бесценок!
        Провожая взглядом Шах-мана, Пир-Мухаммад чувствовал, что он еще вернется. Аксакалы задумчиво смотрели друг на друга, обеспокоенные речами Шах-мана. А остальные тревожно смотрели на своих старшин.
        Тогда вперед вышел Пир-Мухаммад и обратился к народу:
        - Аллах дал каждому народу землю и язык. Нам чужой земли не нужно, но и своей мы никому не отдадим. И Персия пусть будет там, где дети говорят по-персидски. Сколько бы стран ни захватил этот самозваный шах, Персия останется Персией, а Дагестан - Дагестаном. А кто пойдет против воли Аллаха - того всевышний сурово покарает.
        - Амин, - отозвались люди. - Да будет так!
        Когда караван уже покинул аул, Шах-мана догнал Дервиш-Али.
        - Эй, Шахман, раз ты друг Надир-шаха, отведи меня к нему.
        - К самому шаху? - удивился Шах-ман.
        - Помоги, - просил Дервиш-Али. - У меня к нему очень важное дело.
        - Какое такое дело, сынок? - придержал коня Шахман.
        - Мне его убить надо.
        Шахман удивленно уставился на паренька и только теперь вспомнил, что это тот самый несчастный, лишившийся семьи после визита Надира в Кумух.
        - В другой раз, - пообещал Шахман и протянул пареньку золотую монету.
        Дервиш-Али повертел монету в руках, стараясь прочесть персидскую надпись, и спросил:
        - А что на ней написано?
        Шахман помедлил и затем сказал:
        - «Надир, возвещающий миру свое воцарение».
        - Лучше дай мне кинжал, - сказал Дервиш-Али, возвращая Шахману моне т у.
        - На этот золотой ты купишь себе какой захочешь.
        - За шахские деньги мне в Андалале кинжал не продадут, - сказал Дервиш-Али. - Ничего не продадут, но могут бесплатно побить палками.
        - А я теперь ничего не продаю андалалцам, - ответил Шахман и пришпорил коня, догоняя караван, поднимавшийся к Турчидагу. За этим плато располагалось Кази-Кумухское ханство.
        В его столице Кумухе всегда были хорошие базары, куда прибывали купцы из дальних земель.
        Глава 3
        Мухаммад-шах, наследник династии Великих Моголов, готовился совершить самое ужасное из того, что может выпасть на долю правителей. Его астрологи мгновенно лишились бы голов, если бы посмели предсказать ему такое несчастье. Но это случилось.
        Владыка Индии сидел у окна своего дворца, где он обычно принимал просителей, и задумчиво смотрел на опустевшую площадь. Он отказывался верить, что из покровителя нуждающихся в его милости сам превратился в несчастного, потерявшего все, что у него было, и не знающего, что его ждет завтра.
        Мухаммад-шах был в белом одеянии, его пояс и оружие были украшены драгоценностями. У него были небольшие усы и едва заметная, коротко подстриженная борода. Небольшой тюрбан Мухаммад-шаха был обернут золотой кисеей, на которой сияли крупные драгоценные камни и джика - особая пряжка, символ верховной власти, с рубином, обрамленным бриллиантами. Кроме того, на нем были длинное ожерелье из больших черных и белых жемчужин, браслеты и кольца. В одной руке у Мухаммад-шаха были четки с бусинками из рубинов, изумрудов и сапфиров, в другой - серебряный мундштук кальяна, который он то и дело подносил ко рту. Весь облик его выдавал человека, ценившего удовольствия и отдававшегося им более, чем делам государства.
        И этот блистательный, просвещенный властелин, привыкший к тому, что мир вокруг существует лишь для услаждения его чувств и удовлетворения его изысканных прихотей, отбывал из своего великолепного дворца, чтобы с почестями встретить грубого варвара, разгромившего его доселе победоносную армию и превратившего Мухаммад-ша-ха в своего покорного слугу.
        Пропустив поверженного владыку, сводчатые Лахорские ворота величественной Лалкалы - Красного форта - резиденции Мухаммад-шаха так и остались открытыми в ожидании нового повелителя.
        Торжественный эскорт шествовал через Дели. Древний город был значительно расширен предком Мухаммад-шаха и назывался теперь его именем - Шах-Джахан-абадом, хотя население по-прежнему звало его Дели - по имени раджи, который его когда-то основал.
        По-прежнему царственный даже в своей печали, Мухаммад-шах ехал не в роскошном паланкине на любимом слоне, как обычно, а на коне. Ехал, опустив глаза, перебирая в памяти свои ошибки, дворцовые интриги, соперничество главных вельмож - все, что привело к катастрофе его империю. Теперь он сожалел, что смотрел на это сквозь пальцы, а не последовал примеру славного Шах-Джахана, который ради укрепления своей власти не пожалел даже братьев и племянников. Империя гнила изнутри и распадалась, и уже невозможно было вернуть в повиновение махараджей, отделявшихся со своими княжествами от дряхлеющей империи. Империи, судьба которой теперь и вовсе висела на волоске.
        Причин, которые привели к падению великой державы, основанной потомками Тимура, было много, но венцом всех бедствий, обрушившихся на государство Великих Моголов, оказался Надир-шах из племени Афшар.
        Мухаммад-шах вспоминал тревожные донесения об успехах Надира, которым не придал должного значения, как не признавал он шахом и самого Надира, похитившего престол у законного наследника. А то роковое письмо Надира с требованием вернуть афганцев, бежавших в Кабул, который принадлежал Моголам? Но как Мухаммад-шах мог вернуть тех, кого тайно поддерживал, когда они взбунтовались против Надира в Кандагаре?
        То письмо Надира, которое Мухаммад-шах теперь перечитал, гласило:
        «После нанесения поражения афганцам в Иране мы назначили Али-Мар-дан-хана послом в Индию к уважаемому брату, и было сообщено, что так как афганцы, разбойники Кандагара и прочие являются источником злодеяний и беспорядка и многие из той шайки направились в некоторые области Индии, то пусть назначат войско, чтобы в случае, если та шайка побежит в другую сторону, преградить ей дорогу и не допустить, чтобы кто-нибудь мог выйти из той области.
        Дорогой высокосановный брат внешне дал обязательство по этому вопросу, но в действительности закрыл глаза и совсем не обратил внимания на это дело. После прибытия наших победоносных знамен в Кандагар часть их была назначена для наказания афганцев на границы Газнийской области, и никакого следа ваших обязательств и прибытия войска в том направлении обнаружено не было. Снова для напоминания об этом деле я назначил Мухаммад-хана Туркмана и отправил его к блестящему властелину. Во время прибытия помянутого посла ваша высокая особа и вельможи государства не исполнили обещания и, проявив пренебрежение, не дали ответа и задержали посла. Поэтому с помощью божьей милости я выступил для наказания афганцев Газни и Кабула. После наказания помянутой шайки, так как небрежность и невнимание уважаемого брата в деле отправки посла перешла за пределы дружбы, я направился посмотреть пространство Индии, прошел через Джелалабад, Пешавар и Лахор, который был столицей прежних султанов, и завоевал их. Я напрасно прождал несколько дней, надеясь, что благомыслящие люди этой высокой династии прибудут, вновь заложат основы
дружбы и состоится свидание. Волей-неволей с многочисленным, как звезды, войском я выступил в поход, и, проходя переход за переходом, я с большой радостью явлюсь к вам и заложу основу собеседования и союза».
        Высокомерие, с которым Мухаммад-шах отнесся к притязаниям этого наглого самозванца, и убийство его слишком настойчивого посла обернулись губительными последствиями.
        Армия Мухаммад-шаха в пять раз превосходила армию Надира, не говоря уже о двух тысячах больших пушек, двенадцати тысячах малых, тысяче аташбазов - огнеметов, пускавших ракеты, и сотнях боевых слонов - настоящих чудовищах войны. Владыка Индии во всеуслышание объявил, что скорее погибнет, чем отдаст на поругание свою державу, он не позволит каким-то разбойникам опозорить священный трон Великих Моголов, чтобы его, Мухаммад-шаха, их достойного наследника, потомки проклинали до дня Страшного суда. Своих военачальников он призвал подвязать подол геройства к поясу храбрости и отбросить врагов от границ империи.
        Принял Мухаммад-шах и другие меры. Со всей Индии были собраны йоги, дервиши, предсказатели, колдуны, заклинатели и волшебники. Им было сказано:
        - Так как держится упорный слух, что Надир есть божья сила и счастливый завоеватель стран и что в какую бы область и место он ни явился, он подвергает все истреблению и ограблению и жителей тех областей пленит и убивает, то, если, не дай бог, он овладеет этой областью, он ни одного человека не оставит в живых и произведет всеобщее избиение, вам надлежит подумать об устранении этого и найти средство.
        Собрание чудотворцев тут же принялось за дело. Они применили все свои тайные знания и поспешили успокоить Мухаммад-шаха. Одни уверяли, что на кызылбашское войско упадет с неба огонь, который целиком его сожжет. Другие - что поднимут такой ураган, что все кызылбашское войско будет сметено с земли и уничтожено сильным холодом. Третьи - что во время построения войск для сражения они так крепко свяжут кызылбашам руки, что те не будут в состоянии двигаться и разум у кызылбашей отнимется. Чудотворцы обещали, что силой их заклинаний Надир-шах с петлей на шее будет доставлен во дворец падишаха. И только йоги из области Декан заявили:
        - Созвездие счастливой звезды мы видим очень высоко, и по всем признакам мы думаем, что Надир владеет полным счастьем и покорит Индию. Но, если нас отпустят, мы поедем на острова Кабунус, которые являются местом произрастания чудодейственных деревьев и трав. Там есть трава, на которой мы будем колдовать, и получится так, что Надир разгневается на жителей Персии и все население той страны перебьет и ограбит и в конце концов будет убит одним из жителей той страны.
        Успокоенный подобными заверениями и прибытием войск из разных концов Индии, Мухаммад-шах раскинул под Карналом свой огромный лагерь в ожидании обреченного Надира. Могол развлекался скачками, игрой в чоуган - конное поло, стрельбой в цель, метанием дротиков, боями верблюдов, музыкой и песнями и даже танцами дрессированных слонов и обезьян.
        Но чудотворцы не сумели остановить Надир-шаха. А разногласия воинских предводителей привели к тому, что они недооценили воинские дарования Надира, поддались на его уловки и в результате потерпели постыдное поражение.
        Кандагар Надир взял измором и долгой бомбардировкой, прежде опустошив все кругом и переселив жителей в глубь Персии, а их плодородные земли раздав верным сподвижникам и их племенам. Проход через Хайберское ущелье и его укрепления, занятые Насар-ханом, знаменитым военачальником Мухаммад-шаха, Надир обошел ночью по горным тропам. Ударом в тыл он обратил индийских воинов в бегство, а самого полководца взял в плен.
        Другие полководцы тоже не смогли остановить продвижение Надира, который переправился через Инд по понтонному мосту, сооруженному на лодках, и разграбил Лахор.
        Надеясь откупиться от Надир-шаха, устрашенный Мухаммад-шах послал ему двух слонов, груженных драгоценностями и золотом. Но завоевателю этого было слишком мало. Неожиданно скоро он оказался у ставки самого Мухаммад-шаха под Карналом, где стояла трехсот тысячная индийская армия с бездарными командирами. Захватывая обозы, устраивая ложные отступления, применяя засады и прочие военные хитрости, Надир довел армию Мухаммад-шаха до смятения и паники, головы нескольких военачальников отрубил и насадил на копья, а затем установил блокаду вокруг лагеря правителя и в конце концов вынудил его просить мира. Мухаммад-шаху пришлось лично прибыть в ставку Надира и признать свое поражение. Надир-шах милостиво сохранил за своим новым вассалом видимость власти над Индией, но отобрал артиллерию, боевых слонов, конницу, верблюдов и огромный обоз, а индийскую армию велел распустить. Взамен Мухаммад-шах обещал прекратить сопротивление и отдать победителю несметные сокровища своей казны. После этого Надир отпустил Мухаммад-шаха, чтобы он ожидал в столице Индии прибытия нового владыки.
        В честь победы Надир-шаха над грозным противником была сотворена молитва. К ставке падишаха начали прибывать его победоносные отряды, бросая на землю отрубленные головы врагов, пока из них не образовался высокий холм.
        Вместе с Мухаммад-шахом были отправлены люди из свиты Надир-шаха. Им надлежало убедиться в исполнении договоренностей, оценить сокровища казны и проследить за тем, чтобы ничего не пропало. Среди последних были русский резидент при дворе Надир-шаха Иван Калушкин и француз Сен-Жермен, которого одни считали шпионом короля, а другие - магом и чародеем, умеющим делать золото и драгоценные камни почти из ничего. В той же компании был послан и ишик-акаси - церемониймейстер шахского двора, чтобы устроить все так, как это будет приятно Надир-шаху.
        Наконец, курьеры - чапары известили о том, что кортеж Надир-шаха приближается к городу. И Мухаммад-шах, проведший ночь в своем великолепном гареме, ища у жен сочувствия и облегчения охватившей его тревоги, отправился встречать своего победителя. На прощание он горстями раздавал обитательницам гарема драгоценные камни, советуя спрятать их в укромных местах. Садясь на коня, Мухаммад-шах горько сожалел о том, что напрасно копил несметные сокровища, на которые мог бы купить всю армию Надира вместе с ее предводителем, а теперь вынужден отдать все это без всякой пользы.
        Правитель Индии, у которого уже не было прежней власти, ехал навстречу судьбе и старался не смотреть на своих подданных, стоявших вдоль его пути живым коридором. Даже его свита, не говоря уже о телохранителях и простых жителях города, прежде не смевших поднять глаз на великого владыку, смотрели на него с молчаливым укором. Несчастный Мухаммад-шах надеялся на сочувствие тех, кого раньше даже не замечал, как пыль у дороги. Лишь в редкие дни он садился у окна своего дворца, чтобы выслушать прошения или раздать подарки, демонстрируя щедрость и заботу о подданных своей блистательной державы. Но ни понимания, ни прощения Мухаммад-шах не находил. Да и были ли они теперь его подданными, эти угрюмые и растерянные люди? И кому было дело до несчастного падишаха, когда на беззащитный город вот-вот хлынут ненасытные, жадные до богатой добычи завоеватели?
        Мухаммад-шаху казалось, что даже пустые окна, которые раньше при его выездах украшались гирляндами цветов и яркими расписными тканями, и те с презрением взирали на нерадивого наследника былого могущества.
        Авангард воинства Надир-шаха приближался к столице побежденной империи. Впереди, сверкая драгоценным убранством оружия, двигались гвардейцы поверженного Мухаммад-шаха, составляя почетный эскорт победителя. За ними на празднично украшенных одногорбых верблюдах следовал придворный оркестр, оглашая окрестности торжественной музыкой. Но, как ни старались трубачи, как ни усердствовали барабанщики, звон оружия и доспехов, грохот копыт многотысячной кавалерии Надир-шаха заглушал все.
        За музыкантами двигался куллар - отряд личной охраны Надир-шаха. Курчи - солдаты гвардии - в сверкающих шлемах, кольчугах и латах, прикрывавших грудь и спину, сидели на конях с золотыми уздечками. Они были вооружены саблями, щитами и боевыми топорами. Следом ехали знаменосцы. На главном знамени - знамени Надир-шаха - был изображен лев с мечом на фоне восходящего солнца.
        Сам шах ехал в окружении телохранителей и многочисленной свиты, вырядившейся по такому случаю в лучшие одежды. В свои пятьдесят с небольшим лет Надир был статен, глаза его источали уверенность, черная густая борода была округленно подстрижена. Шах был в походном одеянии - синем кафтане, расшитом жемчужными узорами, предплечья были обхвачены браслетами из крупных бриллиантов, рубинов и изумрудов. Только драгоценная джика на тюрбане выдавала в нем повелителя. Кинжал и сабля Надира тоже были богато украшены. Одной рукой шах держал поводья, а в другой у него был щит.
        Щит этот, сделанный из толстой шкуры бегемота, не раз спасал ему жизнь. Спас он Надира и на этот раз, когда разъяренный слон едва не убил его зажатой в хоботе палицей с алмазными шипами. Щит выдержал, но шкура на нем теперь висела клочьями.
        Надир ехал на своем любимом гнедом жеребце, который был в дорогом убранстве, с заботливо вычесанной гривой и золотыми кольцами на хвосте. Жеребца он назвал Бураком. Это имя принадлежало священному животному, на котором пророк Мухаммад в мгновение ока перенесся из Мекки в Иерусалим, а затем вознесся на седьмое небо, к престолу всевышнего. Но Надира это не смущало. Опьяненный своими успехами, он возомнил, что если не равен, то, во всяком случае, ничем не уступает пророку Мухаммаду, о чем не раз объявлял своим приближенным, приводя их в трепет и изумление. Восхваление и возвеличивание Надир-шаха было их главным занятием, но договориться до такого кощунства не смели даже они.
        Свита шаха алчно разглядывала лежавшую перед ними столицу Великих Моголов, всматривалась в процессию Мухаммад-шаха, спешившую на торжественную встречу, но сам повелитель был спокоен. Казалось, его больше заботил старый разодранный щит, чем упавшая к его ногам баснословно богатая Индия.
        Две процессии встретились в условленном месте, где парадным строем стояло пятьсот слонов. Еще недавно они были вооружены палицами, бивни их были снабжены острыми мечами, а на спинах, в защищенных паланкинах, помещались лучники, копьеносцы и метатели дротиков. Теперь же слоны были украшены золотыми покрывалами и гирляндами цветов.
        Прибывший с Мухаммад-шахом придворный церемониймейстер Надира поспешил к своему повелителю с докладом, а вернувшись к владыке Индии, поклонился и сказал:
        - Их шахское величество велели вашему величеству приблизиться.
        Мухаммад-шах, которому никто и никогда не смел чего-либо велеть, проглотил оскорбление, сошел с коня и направился к Надир-шаху. Тот поднял голову и, едва сдерживая усмешку, уставился на приближавшегося к нему сквозь строй шахской гвардии владыку Индии.
        Мухаммад-шах подошел, приложил руку к сердцу и склонил голову.
        - О избранник, о владыка Востока, - произнес Мухаммад-шах. - Я счастлив приветствовать тебя в столице благословенной Индии, покорившейся твоей силе и великодушию.
        - Будь спокоен, государь, - ответил Надир-шах, слегка наклонившись в седле. - Все делается по воле всевышнего, и если ты мудро решил принести мне покорность, значит, такова воля Аллаха.
        - Да будет так, - ответил Мухаммад-шах. - Да продлится твоя жизнь, пусть слава твоя утвердится в веках.
        - Садись на коня, и поедем вместе, - велел Надир-шах.
        Слуга подвел коня, Мухаммад-шах взобрался в седло, и они двинулись дальше рядом, будто встретились старые друзья, а не закончилась великая эпоха империи Моголов.
        Некоторое время они ехали молча, пока Мухаммад-шах не выдержал и не сказал:
        - Я готов исполнить любое твое повеление, о великий шах.
        - Тогда прикажи починить вот это, - ответил Надир-шах и передал правителю Индии свой разодранный щит.
        Мухаммад-шах принял щит как редкую драгоценность, почтительно приложил его ко лбу и, не решаясь передать щит слуге, растерянно ответил:
        - Для меня это великая честь.
        Проезжая мимо слонов, Надир не удержался и повернул к ним. Остановившись на безопасном расстоянии, он принялся их разглядывать, пытаясь узнать того, кто повредил его щит.
        Смотря на этих огромных животных, Надир вспоминал, как они поначалу навели ужас на его воинов. Большинство персов видело их впервые и не знало, как сражаться с этими чудовищами в латах, да к тому же оснащенных оружием. Лошади в испуге пятились, и слоны с индийскими бойцами на спинах со страшным ревом пробивали кровавые бреши в отрядах Надира, поражая и топча его храбрых пехотинцев - сарбазов. Но затем афганцы, сражавшиеся в рядах Надир-шаха, подали пример. Они уже имели дело со слонами и знали их повадки и слабые места. Первым делом они принялись за вожаков, которых слоны слушались больше, чем своих погонщиков. В глаза слонам полетели зажженные стрелы, хоботы жалили острые копья, а под ноги им афганцы бросали кувшины с горящей нефтью. Вслед за тем на слонов погнали верблюдов, которые истошно ревели, потому что седоки подгоняли их раскаленными пиками. В конце концов израненные, обожженные и напуганные вожаки обратились в бегство, за ними ринулись и остальные, несмотря на все старания погонщиков вернуть их на поле битвы. И тогда под их тяжелой поступью гибли уже индусы.
        Надир не отличил своего обидчика от прочих слонов, но оставлять их без наказания не хотел. Он решил, что велит отрезать хобот первому, кто его угрожающе поднимет, и тронул своего коня.
        Свита шаха, тревожно переглядываясь, двинулась следом. Гвардия старалась прикрыть шаха, который слишком близко подъехал к опасным чудовищам. Но, когда до слонов оставалось совсем немного, погонщики, сидевшие на шеях слонов, пустили в ход бамбуковые палки с острыми наконечниками. Все пятьсот слонов, сотрясая землю, опустились на передние колени перед Надир-шахом, а затем задрали хоботы и протрубили славу великому полководцу.
        Глава 4
        Устен города Надир-шаха встречали как нового владыку. Девушки в ярких одеждах усыпали лепестками цветов его путь, муллы возносили молитвы, а индусы молились своим богам, прося помощи и защиты от завоевателя, о жестокости которого ходили страшные слухи.
        Город окружали высокие прочные стены с бойницами и всем необходимым для надежной обороны. Красный форт видел на своем веку армии посильнее войска Надира и выдержал не одну осаду. Но теперь сдавался без боя.
        Во время торжественного въезда и шествия через взбудораженный город Надир-шах искоса поглядывал по сторонам, не переставая удивляться разноликости населения и красоте городских построек из красного песчаника и мрамора, украшенных великолепной резьбой и изящной мозаикой.
        Сарбазы шаха тоже глазели вокруг, предчувствуя хорошую добычу. Богатые базары, фонтаны, каналы, роскошные сады, в которых порхали диковинные птицы, - все это подтверждало донесения разведчиков о богатстве Моголов. Но еще больше каджаров удивляло то, что с величественными мечетями соседствовали храмы индуистов, буддийские ступы и изваяния множества неведомых им божеств, среди которых были даже многорукие идолы с ликами обезьян и слонов.
        Впрочем, слоны и особенно обезьяны были здесь повсюду. Эти забавные существа оказались весьма нахальными созданиями, которые беспрерывно пытались что-нибудь стащить у не привычных к их повадкам каджаров. Пара снесенных обезьяньих голов умерила пыл остальных, но породила гневный ропот жителей города.
        Оставив часть войска у стен города, а авангард - внутри, Надир-шах со своей свитой проследовал во дворец Мухаммад-шаха.
        Въехав в великолепные ворота, все спешились, и Мухаммад-шах провел Надир-шаха в красивый павильон из красного камня, где под ажурным сводом возвышался мраморный трон, украшенный резчиками с большим искусством. Здесь Мухаммад-шах предложил остановиться для отдыха, но Надир-шах слышал о другом, почти сказочном троне и жажал его увидеть. Он вопросительно посмотрел на своего церемониймейстера, и тот, поклонившись, сказал:
        - Этот дворец полон чудес, мой повелитель.
        - Здесь правители Индии принимали высоких гостей и решали государственные дела, - пояснил Мухаммад-шах и обреченно добавил: - Но нашему великому гостю и повелителю не пристало здесь останавливаться. Владыку Востока ожидает то, что недоступно простым смертным…
        И, снова заставив себя поклониться, Мухаммад-шах повел Надира через благоухающий сад, мимо прудов и гарема, в Диване-Кхас - свой тронный зал. Это архитектурное чудо было инкрустировано самоцветами, которые изображали сады и волшебных птиц, будто просвечивавших сквозь светлый мрамор. Полы его были устланы золотыми подстилками и коврами с бахромой из жемчуга.
        На специальном мраморном возвышении стояло главное сокровище Моголов - ослепительно прекрасный Павлиний трон. Он представлял собой чудо ювелирного искусства и был сделан из золота, покрытого узорами из сотен сверкавших изумрудов, рубинов, сапфиров, бриллиантов и сиявших загадочным светом жемчужин величиной с голубиное яйцо. Таким же был и балдахин над троном, стоявший на восьми золотых колоннах, будто увитых живыми цветами, которые тоже были сотворены ювелирами с удивительным мастерством. Трон покоился на изогнутых ножках, спинка его представляла собой изображение двух павлинов с раскрытыми хвостами. Эти дивные птицы были с поразительным правдоподобием сотворены из ажурного золота, платины, множества драгоценных камней и цветных эмалей.
        Ошеломленный Надир-шах не верил своим глазам.
        Ему казалось, что павлины вот-вот оживут и упорхнут в вечность.
        Золотые павлины поменьше, тоже украшенные драгоценностями, стояли и по всем четырем углам просторного трона и даже красовались над балдахином. Изображения их украшали и подножие, а на золотых ступеньках, восходивших к трону, переплелись сказочные драконы.
        - Трон падишаха, - услышал Надир голос своего придворного.
        Это многозначительное пояснение вернуло Надир-шаха к действительности. Он оглянулся на Мухаммад-шаха и прочел в его глазах отчаяние. Но начатое следовало доводить до конца. Надир-шах поднялся по ступенькам и воссел на трон Великих Моголов. Теперь это был трон Надир-шаха.
        Сломленный Мухаммад-шах закрыл глаза и приложил руку к сердцу. Все расценили это как знак того, что он окончательно смирился с судьбой.
        Тут же появились двое слуг с опахалами из павлиньих перьев, отороченных жемчугами, и приятная прохлада окутала великого завоевателя.
        - Все, что видят мои глаза, все, к чему прикоснусь, принадлежит мне! - объявил Надир-шах.
        И все присутствовавшие смиренно склонили головы.
        На некотором расстоянии от трона была сделана золотая, украшенная драгоценными камнями ограда в восемь рядов, за которую никому не позволялось входить, кроме телохранителей и сл у г.
        Надир-шах пожелал услышать историю Павлиньего трона, и Сен-Жермен ее уже знал. Трон этот начал сооружать еще падишах Хумайун. Он собрал во всей Индии лучшие драгоценные камни и употребил их в дело. Но, несмотря на все старания, трон при Хумайуне не был закончен. Когда власть перешла к падишаху Акбару, тот тоже занялся Павлиньим троном и, как и его предшественник, не успел его закончить. После его смерти, когда султанская власть перешла к его сыну, тот снова разослал гонцов по всей стране, чтобы они привезли лучшие камни. Властители менялись, а трон все еще создавался, пока его не закончил Мухаммад-шах. Венцом всех трудов стал прекрасный бриллиант величиной с куриное яйцо, который венчал трон Великих Моголов.
        Но этого царя бриллиантов не месте не оказалось, и Сен-Жермен пообещал помрачневшему Надир-шаху, что непременно его найдет.
        Зал начал наполняться дворцовой челядью, которая подавала на круглых золотых подносах изысканные угощения и напитки.
        Затем, когда сын шаха принц Насрулла-мирза, главный визирь, личный секретарь, телохранители, писцы и прочие люди из свиты Надира заняли полагающиеся им места вокруг своего повелителя, начали входить самые важные персоны Индии - ханы, махараджи и владетели окрестных земель. Допущенные к целованию ковра у подножия Павлиньего трона, которым теперь владел Надир-шах, они приносили ему свои дары, не смея поднять глаза на нового повелителя. Он и без того внушал им чувство какой-то особой, почти приятной беспомощности, желание подчиниться его воле, будто она была их неотвратимой судьбой.
        Восхитительные драгоценности, лучшие кони и верблюды, прекрасные невольницы, оружие… Писцы не успевали заносить подношения в особые списки. Секретарь Надира поминутно вскидывал брови, записывая титулы, которыми щедро награждали Надир-шаха его новые подданные.
        - Тень Аллаха на земле! - неслось под ажурными сводами тронного зала.
        - Шах шахов!
        - Властелин мира!
        - Государь - мирозавоеватель!
        - Победоносный меч судьбы!
        - Мироукрашатель!..
        Пышным восхвалениям не было конца, как не было конца желавшим засвидетельствовать Надир-шаху свою покорность.
        Шах смотрел на эту бесконечную вереницу рабов в царственных одеяниях и только милостиво опускал веки, отвечая на их приветствия.
        Его церемониймейстер знал своего господина и решил сделать перерыв. Хлопнув в ладоши, он подал знак, и явились музыканты. Трепеща перед новым владыкой, они хотели было усладить его чудесной музыкой Индии, но был подан другой знак, и волоокая певица, лаская нежные струны рубаба, запела древнюю персидскую песню, напомнившую Надир-шаху его детство.
        Шах слегка улыбнулся певице, провел рукой по бороде и задумался.
        Ему и в самом деле пора выбрать себе подобающий титул. Но среди всего, что он слышал, не находилось места тому, кем он был на самом деле. И сквозь дурман восхвалений на него удивленно смотрел босоногий мальчишка из Хорасана.
        Отец Надира Имам-Кули из племени Афшар жил в небольшом селении близ Деррегеза и зарабатывал на жизнь шитьем шуб из овчин. Но в его старшем сыне Надире крылись честолюбивые помыслы, и он не стал продолжателем дела отца, а пустился искать счастья в бранных делах.
        Он не раз видел, как их село разоряли соседи. Туркменская конница налетала, как пыльная буря, и исчезала, прихватив с собой все, что имело хоть какую-то цену, включая пленных, особенно девочек, которых потом продавали на невольничьих рынках.
        Надир затаил в себе жажду мести и решил сделаться воином. И первым поприщем, на котором он сумел проявить свои таланты, был разбой на дорогах. Он сделался атаманом айяров - ловких разбойников, главными орудиями которых были аркан, нож и сабля, и принялся грабить проезжих купцов, особенно туркменских. Но это постыдное ремесло не могло утолить его жажду власти и могущества. Тогда Надир, успевший снискать хотя и сомнительную, но громкую славу, поступил со своим отрядом на службу к наместнику провинции. Здесь он действовал так удачно, что вскоре сделался зятем наместника. И в результате добавил к своему имени Надир-Кули, что означало Надир-раб, весьма уважаемую приставку - бек.
        Теперь он был Надир-Кули-беком, что звучало довольно двусмысленно, но положение его от этого не пострадало. Напротив, он стал еще более значительной фигурой, и его многие побаивались.
        Когда же раздираемая на части Персия была на последнем издыхании, он явился к шаху Тахмаспу и предложил ему свои услуги, обещая изгнать захватчиков и вернуть Персии ее прежние владения. Шаху ничего не оставалось, как согласиться. Надир принялся за дело рьяно, но у него не хватало войск. Поговаривали, что Надир убил своего дядю, командовавшего крепостью в Келате, чтобы прибрать к рукам его гарнизон. Сколотив подобие армии, Надир бросился драться с афганцами, которых и изгнал за пределы Персии. Между делом он разбил досаждавшие Хорасану племена туркмен, исполнив тем самым свою детскую мечту. В благодарность шах дал ему новое имя - Тахмасп-Кули, что хотя и означало раб Тахмаспа, но почиталось как одно из главных званий, почти ханское. На деле же Надир стал вторым человеком в Персии после безвольного шаха. Взяв дела царства в свои руки, Надир отобрал у турок земли в Ираке и Кавказ и отодвинул русские границы до Кизляра.
        Секретарю, составлявшему летопись деяний Надира, он говорил о своих успехах витиевато:
        - Моя ревность игрока в нарды не могла согласиться с тем, что было. И, взяв в руки две игральные кости состояния и существа моего, пустился я по дебрям в пустыне мира. Прибегая к сотням уловок, к тысячам хитростей и приманок, охмелевшему противнику вскружил я голову, пока узоры моей цели не начали проявляться на страницах бытия. Таким образом, опустошенную страну Ирана я спас от врагов.
        В конце концов Надир отстранил, а затем и сместил законного, но бездарного в военных делах шаха, как и его наследника, и сам сделался шахом. Вернее, сделал так, что его избрали шахом на большом курултае как «спасителя отечества», кем он тогда по сути и был. Тогда же были напечатаны и монеты с его именем, а на государственной печати вывели: «Поскольку кольцо государства и религии исчезло со своего места, господь вновь утвердил его именем иранского Надира». Хутбу за здравие монарха после пятничной молитвы в мечетях тоже стали читать на его имя.
        Надир знал, что недруги его шептались о том, что трон Персии он занял незаконно. Но и трон Великих Моголов ему не принадлежал, однако же он теперь на нем восседал, и никто не смел оспорить его права. Моголы владели Индией веками, передавая власть по наследству, и теперь пожинают печальные плоды династического правления. И разве это их не погубило? Власть должна принадлежать тому, кто ее достоин.
        - Второй Александр! - продолжали награждать титулами Надир-шаха. - Гроза Вселенной!
        - Глупцы, - думал про себя Надир. - Александр тоже дрался с индийской армией и ее слонами, но дошел только до Лахора. А я - в сердце Индии, с казной Лахора в моем обозе. И даже с саблей, которой владел некогда Тимур и которая нашлась среди богатств покоренного Дели! Надо бы поставить на ней свое клеймо.
        - Рожденный царем Вселенной!
        Этот титул пришелся Надиру по вкусу. Он оглянулся на своего секретаря. Тот сразу все понял, и его калам по-особому заскользил по пергаменту.
        Церемониальные приветствия начали утомлять Надир-шаха. Ему становилось скучно. Да и трон этот уже не казался ему таким прекрасным, как в тот момент, когда он его увидел. Этот трон мог погубить кого угодно, а Надир предпочитал управлять империей, сидя на своем коне.
        Шах посмотрел в окно и увидел в темнеющем небе яркий полумесяц.
        - Пусть думают, что над миром взошла луна, - подумал Надир. - Они скоро узнают, что это подкова моего коня.
        Глава 5
        Жен и весь гарем Надир-шаха привезли на верблюдах в закрытых паланкинах, в окружении множества служанок и под строгой охраной. Возглавлял процессию Лала-баши - главный евнух, кастрат необъятных размеров с одутловатым безбородым лицом. Он передвигался на невысоком крепком коне, бранил нерасторопных индусов и награждал ударами плети всех подряд.
        Гарем Надир-шаха хотя и был его личной собственностью, но имел ранг государственного учреждения, и у Ла-ла-баши было больше влияния, чем у самых важных сановников, которые перед ним заискивали и одаривали евнуха подарками. Гнев Лала-баши был страшен для всех, кроме законных жен шаха, а не угодившие ему чиновники легко могли лишиться не только должности, но и головы.
        Женам Мухаммад-шаха пока не дозволено было навещать прибывших женщин, хотя печаль за судьбу своего повелителя уже отступала перед любопытством. Достаточно было, что они потеснились в своем запретном дворце, отдав гарему Надира лучшую половину.
        Оказавшись в пышно убранных покоях, наполненных утонченными ароматами и мягким светом, проникавшим сквозь ажурные решетчатые окна, дамы принялись устраиваться на новом месте. Это было важнее, чем отдых после долгого пути. Старшей жене, шахине, полагались лучшие покои, другим женам - поскромнее, но тоже отдельные, для себя и прислуги, а наложницам и прочим обитательницам гарема - то, что осталось. Впрочем, во дворце Великого Могола самые скромные покои превосходили все, что гарем Надира видел прежде, и дамы пребывали в некотором замешательстве. Но для того и существовал Лала-баши, чтобы все устроить и всем угодить. И он, не откладывая, принялся за дело, осматривая залы и комнаты и стараясь скрыть свое изумление перед невообразимой роскошью.
        Наконец, все было распределено, и гарем наполнился возгласами удивления. Каждая красавица спешила сообщить другой, какие чудесные покои ей достались, и слышала в ответ что-то еще более поразительное. Угощаясь сладостями и напитками, они щебетали у золоченого бассейна, в котором плавали разноцветные рыбки, а дно было выложено мозаикой из драгоценностей, изображавшей влюбленную пару в царской опочивальне.
        С одной стороны окна гарема выходили на реку, с другой - в тенистый сад. И постепенно дамы стали собираться у окон, разглядывая удивительный мир, в котором они оказались по воле своего господина.
        А тем временем в хазине - хранилище государственных ценностей Великих Моголов - происходили важные события.
        Первый визирь Индии передавал несметное богатство финансовым чиновникам Надир-шаха. Один казначей снимал печати, открывал замысловатые замки, отворял дверцы в тайные ниши, а ключи отдавал другому, представлявшему шаха. Ака-Мухаммад, шахский казначей, осматривал и оценивал сокровища, не доверяя собственным глазам и пытаясь распознать подделки. Принимал ценности хазиначи - хранитель казны.
        Сундукам с золотыми монетами, платиной, чанам с чистой воды драгоценными камнями, особым футлярам с украшениями баснословной цены, подземным хранилищам для жемчуга, полкам, на которых лежали дорогое оружие, сосуды, чаши, редкие ковры, ткани и прочие изумительные вещи, цену которым никто не знал, не было видно конца.
        Чиновники старались описать все, что принимали, но сокровищ было слишком много. Чиновники лишались дара речи, у них темнело в глазах от окружавшего их ослепительного сияния, немели руки, уставшие вносить в списки даже самые дорогие изумруды, рубины, алмазы или сапфиры.
        - Их тут больше, чем фиников в Басре, - поминутно вздыхал казначей, будто опечаленный невероятным количеством бесценных трофеев.
        За всей этой волнующей суетой наблюдал и русский резидент Иван Калушкин.
        Иван Петрович был Государственной коллегии иностранных дел секретарем, и состоял резидентом при шахском дворе с 1735 года, после того, как бывший посланник князь Голицын, заключивший с Надир-шахом Гянджинский трактат, был назначен в Казань губернатором. Калушкину было около сорока, он успел потрудиться в русской миссии во Франции, бывал и в других европейских странах. Он был невысок, русоволос и простоват с виду, но опыта дипломатической службы Калушкину было не занимать, сметливости и ума - тоже. Однако в Персии он был новичком, и восточные интриги не сразу дались его разумению. Он все еще пребывал в ранге резидента, хотя персы, за неимением другого, звали его вазир-мухтаром - полномочным послом.
        Поначалу Калушкин вел переписку с Голицыным, прося у него совета в разных деликатных делах, но однажды на охоте князя смертельно поразила молния, и теперь Калушкину приходилось полагаться только на себя. Однако Калушкин не растерялся и непрестанно слал в Петербург донесения, умоляя твердо блюсти государственный интерес и не доверять коварному шаху, который о том только и печется, чтобы стравливать Россию с Турцией, рассчитывая воспользоваться плодами их войны.
        Поначалу Калушкин был оглушен фантастическим богатством поверженного Мухаммад-шаха и не совсем понимал, зачем его привели в сокровищницу.
        Мехмандар - чиновник, приставленный к русскому резиденту, - объявил Калушкину, что его просят оценить трофейные сокровища. Но кто мог оценить то, что не имело цены?
        Казначей Ака-Мухаммад и тот поминутно приходил в замешательство, не зная, как оценить очередную редкость. Он смотрел камни на свет, щупал оправу, взвешивал на руке и особых весах. Некоторые камни пробовал на вкус, будто так можно было что-то определить, затем обнюхивал, будто они могли пахнуть. Калушкин тоже тайком лизнул и понюхал рубины и изумруды, но никакой разницы не почувствовал.
        Однако казначей что-то диктовал хранителю казны, а казначей Мухаммад-шаха что-то смиренно добавлял, объясняя особенности огранки и чистоту камней.
        При виде этих умопомрачительных богатств Калушкина особенно печалило то, что самому ему денег из государевой казны отпускалось скудно, их едва хватало на содержание тайных агентов, курьеров и подкуп шахских чиновников.
        - Да еще этот прохвост Сен-Жермен… - размышлял Калушкин. - Что ему тут надобно?
        Француз оказался в казначействе раньше Калушкина. И по всему было видно, что этот разодетый парижский франт занят какими-то поисками. Что он тут хотел найти, было неизвестно, но редчайшие камни баснословной цены он откладывал, не задумываясь, и продолжал рыться в сокровищах, как курица в навозной куче.
        - За этим нужен глаз да глаз… - думал Калушкин. - Не упер бы чего… Вон сколько у него карманов.
        Сен-Жермен был в парике с мелкими завитками и в бархатном камзоле, расшитом золотыми нитями в виде цветов и украшенном россыпями бриллиантов. У него были тонкие черты лица, умные глаза и аристократические манеры. Сен-Жермен называл себя графом, однако происхождение его оставалось тайной. Но еще большей тайной были его удивительные способности. Он знал множество языков, был сведущ в различных науках и магии, умел рисовать и производить в уме сложнейшие вычисления. Ко всему прочему молва приписывала ему обладание философским камнем и рецептом эликсира бессмертия. Сколько ему было лет - тоже не было известно, сам же он намекал, что жил в разные эпохи и был накоротке с вершителями судеб мира. Его никто не мог обыграть в шахматы, а придворные прорицатели Надир-шаха опасались его искусства видеть прошлое и будущее. Гадая по небесным светилам, они и без француза предсказывали Надиру великие победы, но если раньше счастливые звезды оседали в их карманах драгоценными камнями, то теперь щедрость шаха их все чаще обходила.
        Извести, устранить ненавистного Сен-Жермена было их мечтой, но звезды не обещали им такой удачи.
        Будто заметив интерес к своей особе, Сен-Жермен дружески улыбнулся Калушкину и пожал ему руку.
        - Счастлив снова вас видеть, мсье Калушкин.
        - Рад знакомству, - кивнул в ответ Калушкин, пожимая неожиданно крепкую руку француза. Он не мог припомнить, чтобы прежде встречал Сен-Жермена.
        - Дипломатам следует иметь хорошую память, - продолжал улыбаться Сен-Жермен. - Впрочем, блеск шахских сокровищ способен свести с ума даже меня.
        - Вряд ли, мсье, - усомнился Калушкин. - При ваших-то способностях…
        - Однако они свели с ума даже своего обладателя, - уже тише произнес Сен-Жермен. - На такие деньги можно было нанять все европейские армии, вместе взятые.
        Это замечание привело Калушкина к мысли о настоящей цели приглашения его, российского резидента, в казначейство.
        - А вдруг - война? - осенило Калушкина. - Она ведь не только оружием, но не менее и деньгами делается…
        Выходило, что Калушкина пригласили сюда за тем, чтобы русская государыня узнала, как богат теперь Надир-шах. Сокровища умножали его могущество и подкрепляли репутацию непобедимого полководца. Все это тяготило Калушкина, который давно подозревал, что шах не уймется, пока не нападет и на Россию. А это будет на руку французам, друзьям турок… И тогда снова неминуемо встанет Польский вопрос. Турки числили Польшу под своими покровительством, французский король Людовик XV прочил в польские короли своего тестя - Станислава Лещинского, а русские войска вошли в Польшу и вынудили сейм посадить на трон сына умершего короля Августа Сильного - Августа III Фридриха, саксонского курфюрста. Победоносные войны в Европе истощали Россию, вот и после борьбы за Польское наследство уже не хватало сил удержать завоевания Петра на Кавказе. И Надир сумел этим воспользоваться.
        Сен-Жермен продолжал свои поиски, продолжая разговаривать с Калушкиным.
        - Припомните, мсье, вы тогда замещали камергера Куракина, русского посланника в Париже.
        - Дьявол! - чертыхнулся про себя Калушкин, припоминая, что он и в самом деле некоторое время замещал Куракина. Но при чем тут Сен-Жермен?
        - А очаровательная мадемуазель Луиза, - продолжал Сен-Жермен, - к которой вы были так неравнодушны, тайно привела вас на магический сеанс, чтобы восточный чародей узнал ваше будущее - не улыбнется ли вам счастье сделаться настоящим посланником?
        - Так это были вы? - изумился Калушкин, вспомнивший и кокетливую Луизу, с которой вскоре после того расстался, заподозрив в ней подсадную утку и опасаясь шантажа. Вспомнил он и тот сеанс, на котором чародей каким-то волшебством заставил помутнеть воду в хрустальном кубке и прочел в явившихся знаках, что Калушкин точно станет посланником, только не в Париже.
        - Вы признаете, что я оказался прав? - усмехнулся Сен-Жермен, разглядывая очередное сокровище.
        - Сбылось, - развел руками Калушкин.
        - А если вы полагаете, что я прислан сюда шпионить, то вынужден вас разочаровать. Интересы Франции и короля, разумеется, превыше всего, но это политика, а меня интересует чудо.
        - Чудо? - не понял Калушкин.
        - Именно, мсье, - кивнул Сен-Жермен, разочарованно откладывая очередной солитер. - Вы что-нибудь слышали о величайшем бриллианте на свете? Почти в двести карат и ограненном в виде розы?
        - Признаться, ничего, - пожал плечами Калушкин.
        - Это не только чудо, - снова понизил голос Сен-Жермен, - но также и величайшая тайна. Раньше он сиял над троном государя между двумя павлинами, однако теперь его там нет. Но я чувствую, что этот великий камень где-то здесь, поблизости, я ощущаю его магическую силу, но все делают вид, что его не существует.
        - Вы собираетесь его украсть? - спросил Калушкин.
        - Это невозможно, - с сожалением ответил Сен-Жермен. - Это все равно, что украсть собственную голову у самого себя. Во всяком случае все, кто им обладал, начиная с Бабура, основателя империи Великих Моголов, кончали несчастливо. Однако я в некотором смысле состою на службе у Надир-шаха, и его величество желает, чтобы я нашел этот легендарный бриллиант. Но я найду его не для шаха, а чтобы попытаться раскрыть тайну, которая творит великие несчастья.
        - На что вам такие беспокойства, если, как говорят, вы можете без труда делать золото? - спросил Калушкин.
        - Золото - пыль, - покачал головой Сен-Жермен. - Оно появляется очень просто.
        - Тогда расскажите - как? - любопытствовал Калушкин.
        - Вам я открою самый легкий способ, - сказал Сен-Жермен. - Тот же, которым воспользовался Надир.
        - В чем же он заключается? - не понимал Калушкин.
        - Разгромите Надира и заберите его казну, - развел руками Сен-Жермен.
        - Легко сказать, - разочарованно произнес Калушкин.
        - Другие способы куда труднее, - улыбался Сен-Жермен. - Для этого требуются знания, которые способны свести с ума кого угодно. Я несколько раз был у этой пропасти. Но пока Господь меня уберег.
        - Все они тут помешаны на сокровищах, - заключил про себя Калушкин. - Однако важнее всего - сведения. Они - те же сокровища. Добыть, утаить и употребить когда следует. Тогда и держава будет в благополучии.
        - Мсье Калушкин, - снова заговорил Сен-Жермен. - Как вы полагаете, можно ли сделать так, чтобы камни исчезли?
        - Побойтесь бога, - ответил растерянно Калушкин. - У нас за это на кол сажают.
        - А если так? - Сен-Жермен зажал в руке изумруд, а когда раскрыл ладонь - на ней сиял рубин с голубиное яйцо.
        - Бесовские затеи, - перекрестился Калушкин.
        - Наука! - поднял палец Сен-Жермен. - Всего лишь наука, в сравнении с которой все богатства Моголов - жалкий мираж. А суеверия плодят лишь нищету.
        Когда он снова раскрыл ладонь, рубин сменился сверкающим бриллиантом.
        - Что-то теперь будет? - размышлял Калушкин, стараясь скрыть свое изумление и сожалея, что не владеет искусством делания золота, чтобы оплачивать услуги приближенных к Надир-шаху осведомителей.
        Но и без того Калушкину было что сообщить начальству и о чем предупредить Государственную коллегию иностранных дел. Мысленно он уже подготовил донесение в самых тревожных тонах, где растущая сила шаха соседствовала с растущей опасностью для России. Он мог бы воспользоваться тайнописью и приготовить срочный пакет экстренной важности. Но Калушкин не знал, с кем его отправить. Он и в Персии соблюдал особую осторожность, а довериться кому-то здесь и вовсе было невозможно. Калушкин решил дождаться удобного случая или вовсе отложить это дело до возвращения в свою резиденцию в Персии.
        Те, кто описывал содержимое казны, очень утомились. Перед ними вырастали груды немыслимых ценностей, и они опасались ошибиться в подсчетах. Но делать было нечего - так они бы просидели тут не одну неделю. Чиновники принялись считать каратами, затем перешли к мискалям, которые были равны по весу маленькой золотой монете. Но и это не особенно ускорило дело. Тогда обычные драгоценности стали считать харварами - примерно равными весу трех человек при оружии, и для этого нашлись большие весы. А золотые рупии и вовсе считали курурами - по пятьсот тысяч штук.
        И только Сен-Жермен неустанно продолжал свои разыскания, увлеченный страстным желанием увидеть таинственное чудо света. В конце концов отступил и он. Ему попалось несколько весьма достойных экземпляров, способных украсить корону любого монарха, но заветного камня в сокровищнице не оказалось.
        Однако Сен-Жермен был полон решимости продолжать поиски, даже если бы для этого пришлось перевернуть весь дворец, включая считавшийся неприкосновенным гарем.
        Глава 6
        Ибрагим-хан, брат и наместник Надир-шаха, имел титул вали - второго человека в государстве. Вали имел своим местопребыванием Тебриз и считал себя правителем всего Кавказа. На самом деле ему подчинялось только Закавказье. В Дагестане же с его властью скрепя сердце считались только владетели прибрежной полосы Каспия.
        Завоеванные в 1722 году еще Петром I, эти земли и несколько персидских провинций были отданы Надир-шаху по Гянджинскому договору 1735 года императрицей Анной Иоанновной. Взамен она ожидала обещанной шахом помощи в войне России с Турцией, но толком ничего не дождалась, хотя после заключения договора русские крепости в Дагестане были срыты, а в Кизляре, на границе, основана новая. Сочтя себя обманутой, императрица горько сожалела о том, что доверилась коварному шаху, а не исполнила то, что обещала - продолжить дело своего великого дяди Петра I. После смерти императора многие говорили о «Завещании Петра», по которому империя должна была стать главной мировой державой и выйти к теплым морям, в которых русские солдаты «омоют свои сапоги». Это завещание не было обнародовано, но, даже если его и вовсе не было, суть его была ясна всем. Уступки Анны Иоанновны явно противоречили чаяниям Петра, но она решила пожертвовать частью побережья замкнутого Каспийского моря, чтобы утвердиться на море Черном, где открывались пути к другим морям и странам.
        Русскому резиденту Калушкину было велено употребить все средства, чтобы склонить Надир-шаха к войне с Турцией, но старания резидента оказались напрасными.
        - Нечего с войною спешить, не постановя между собой твердого соглашения. Надо прежде обдумать, чтобы войну начать и кончить с честью, - отвечал ему Надир-шах, которого вполне устраивало, что два его соперника сами воюют между собой. Его больше волновали внутренние беспокойства в Персии. - Осада русскими Азова, взятие трех крепостей турецких, посылка войска в Крым и на Кубань - все это дело ничтожное. Персии в Азове никакой нужды нет, точно так же, как России - в Багдаде.
        Ибрагим-хан был так же дороден и такого же большого роста, как и его властвующий брат. Но был безмерно тщеславен, и подвиги брата разжигали в нем мучительную зависть. Он утешал себя тем, что выжимал из своих владений все, что мог, и часто менял правителей областей - беглербегств - в зависимости от подарков, которые получал от претендентов. Те, в свою очередь, обирали остальных. Царил произвол, на который доведенный до крайности народ отвечал восстаниями.
        Желая хоть в чем-то превзойти своего брата, Ибрагим-хан жил в изощренной роскоши и неустанно пополнял свой гарем красавицами.
        Их становилось так много, что он уже не помнил их имен и не узнавал в лицо. Денег на содержание гарема уходило едва ли не больше, чем на жалование войскам. Евнухи научились всем этим пользоваться, часто выдавали давно живших в гареме невольниц за новеньких и каждый раз получали награду от хана, польщенного их верой в его мужскую силу.
        Время от времени Ибрагим-хан выступал с войском для приведения в покорность возмутившихся областей, безжалостно истреблял повстанцев и по примеру брата оставлял после себя башни из отрубленных голов и превращенные в руины селения. После чего в крае наступало затишье. Однако и по эту сторону Кавказского хребта не все признавали его власть.
        Азербайджан был разделен на четыре беглербегства. Но на севере, у подножий Кавказского хребта, издревле жили дагестанцы, образовавшие несколько обществ, многие из которых входили в единый Джаро-Белоканский союз. Общества эти были вольными и не желали никому подчиняться. Сам Надир посылал на них войска, но они восставали из пепла и оставались свободными. А кроме того, всегда помогали Сурхай-хану Кази-Кумухскому, который не оставлял попыток вернуть себе Шемаху и весь Ширван, где некогда властвовал. Этих-то непокорных горцев и решил привести в повиновение Ибрагим-хан, чтобы обеспечить себе спокойное правление.
        Дело это было непростое, но последнее письмо Надир-шаха из завоеванной им Индии заставило Ибрагим-хана решиться. Письмо, впрочем, было самого благостного содержания. К нему прилагался особенный дар великого шаха - усыпанная драгоценными камнями джика, почти такая же, какую носил сам Надир. И никто, кроме него и Ибрагим-хана, не имел права украшать себя этим символом верховной власти.
        В письме шаха описывались его блестящие победы, указывались новые границы империи и говорилось о бесчисленных сокровищах, которыми завладел Надир.
        Письмо так поразило Ибрагим-хана, что он не сумел сразу прочесть его до конца. Немного придя в себя и почти задыхаясь от зависти, он продолжил чтение. И здесь его ждал новый удар. Надир-шах сообщал о необыкновенных подвигах своего старшего сына Риза-Кули-мирзы, его наместника в Персии.
        Когда шах отправился в Индию, правитель Хорезма Ильбарс-хан счел, что наступило подходящее время, и двинул свои войска на Персию. Но Риза-Кули-мирза, имея куда меньшее войско, смело двинулся ему навстречу, разгромил отряды узбеков и туркмен, а уцелевших обратил в бегство. Ильбарс-хан был повержен, Самарканд и Бухара пали.
        Затем описывались другие подвиги победоносного принца, после чего Надир-шах сообщал, что назначает Риза-Кули-мирзу наследником персидского престола.
        «Львенок - подобие льва, - писал шах. - И наследный принц по уму, проницательности и способности к мирозавоеванию является редкостной жемчужиной, какая еще не выходила из раковины воображения на поверхность бытия. По храбрости он равен Саму, сыну Наримана, а справедлив и щедр так, как тысячи таких, как Ануширван».
        Далее Надир-шах велел, если с ним самим произойдет то, чего никто не может предугадать, и на престол взойдет его сын, служить новому владыке мира и повиноваться ему, как самому Надир-шаху. А пока приказывал Ибрагим-хану - своей руке на Кавказе - искоренить в его владениях неповиновение, уничтожить бунтарей и развеять их прах по ущельям.
        Ибрагим-хан был в ярости. Он даже хотел разорвать письмо шаха и разбить джику, но пристальные взгляды придворных удержали его от опрометчивого шага. Он хорошо знал, что среди них есть тайные осведомители Надира, найдется еще больше тех, кто с радостью поспешит донести владыке о непочтительном отношении к его посланию.
        Однако Ибрагим-хану не удалось удержаться от того, чтобы не воскликнуть с нескрываемой горечью в голосе:
        - Риза-Кули-мирза! Какие успехи в столь юном возрасте! Покорить Хорезм! Ему ведь всего девятнадцать лет! И не только Хорезм. Он смог взять Балх, Куляб…
        Придворные отвечали гулом, который мог означать и восторг, и недоумение, и возмущение - как будет угодно Ибрагим-хану.
        - А кто я? - лихорадочно размышлял про себя Ибрагим-хан. - Правитель Кавказа, который только делает вид, что склоняется передо мной. Я надеваю на себя драгоценные одежды, но остаюсь рабом своего брата, а теперь и его сына!
        Прежде Ибрагим-хан еще надеялся хоть когда-то унаследовать престол. Теперь эти надежды рушились, как ветхое здание от ураганного ветра.
        Немного поостыв, Ибрагим-хан пытался осмыслить свое новое положение. Если после Надира престол достанется его сыну, а с сыном что-то, не дай Аллах, случится, кто будет новым наследником? Насрулла-мирза, другой сын Надира, который успел отличиться в Индии? Или все же он, Ибрагим-хан, станет властителем Персидской империи? Но для этого нужно сделать то, что поднимет его в глазах армии и народа.
        Поле для великих деяний открывалось совсем недалеко от дворца Ибрагим-хана.
        - Джарцы! - осенило Ибрагим-хана. - Я покорю этих упрямых горцев, а затем и весь Дагестан! Я совершу то, что не удалось самому Надир-шаху! Эта победа затмит славу принца, захватившего Хорезм.
        И тогда посмотрим, кому достанется персидский престол.
        Ибрагим-хан начал спешно собирать войска. По его приказу отряды стекались отовсюду, даже из Грузии и Армении.
        Лазутчики доносили о силах горцев. Выходило, что сердцевину их составляет сильное Джарское общество. С восстаниями в других провинциях справиться было легче, а у джарцев за спиной был Дагестан. Они могли позвать на помощь своих соплеменников из-за Кавказского хребта и там же спасались, если приходилось.
        Когда главные силы были в сборе, Ибрагим-хан решил не дожидаться отрядов из глубины Персии и объявил начальникам:
        - Дурной пример непокорных джарцев нарушает спокойствие державы. Горцы вышли из подчинения и плодят смуту, подбивая на неповиновение остальных наших подданных. Джарцев нужно непременно истребить, а затем пойти и захватить Дагестан.
        Те воины, кто уже бывал в Дагестане с Надир-шахом, знали, что их ждут сильные противники и тяжелые битвы. Но никто не решался перечить настроенному весьма воинственно наместник у.
        Перед выступлением Ибрагим-хан приказал во всеуслышание:
        - Если противник разобьет какую-нибудь часть войска, даже перебьет ее всю и никого не оставит в живых, - горе тому, кто без моего приказа пойдет на помощь и окажет поддержку. Я головы их отделю от туловищ и воздвигну из них башню! А тех, кто проявит отвагу, старание и преданность, подниму выше небесного свода и окружу великим почетом!
        - Пока душа будет в теле, у нас не будет затруднения в убийстве и усердии, - заверили начальники. - Если богу угодно, мы исполним все твои повеления, разгромим джарцев и покорим Дагестан.
        Но в душе многие надеялись, что пыл Ибрагим-хана быстро угаснет, как только он столкнется с этими страшными горцами, которых еще никто не смог окончательно покорить.
        Проведя ночь в милом его сердцу гареме, Ибрагим-хан наутро взбодрил себя чашей вина и процитировал поэта:
        Кто ищет величья и славы такой, какую хочу обрести, Уже не заботится, жизнь или смерть его ожидают в пути.
        Драгоценную джику властителя Ибрагим-хан оставил во дворце, чтобы случайно не потерять в походе, а сам облачился в шлем и доспехи из позолоченной стали.
        Отряды двинулись вперед, гремя барабанами и бряцая оружием.
        О готовящемся наступлении на джарцев и Дагестан агенты Калушкина сообщили заблаговременно. Сведения были переданы через Дербент, Кизляр и Астрахань в Петербург, в Коллегию иностранных дел. В Дербенте забеспокоились, в Кизляре развели руками, не зная, что тут можно поделать, в Астрахани пакет даже не вскрыли и отправили с фельдъегерем в столицу. Там донесение приняли к сведению, но делать ничего не стали. Тогда было не до мятежных горцев - Россия воевала с Турцией.
        Глава 7
        Кумух был большим селом и располагался на просторном плато. С одной стороны столицу ханства защищала старая крепость, за которой поднимались горы, с другой - глубокое ущелье, по дну которого неслась река Кази-Кумух-ское Койсу.
        В древнем ауле были знаменитая мечеть, одна из первых в Дагестане, и большое медресе. Ученые из Кумуха славились обширностью и глубиной своих знаний, а некоторые кумухцы, как и их хан, вели свои родословные от семьи самого пророка Мухаммада.
        Посреди села отливало на солнце изумрудной гладью небольшое озеро, окаймленное высокими тополями. Около озера располагался большой базар.
        Шел 1739 год, или 1152-й год хиджры - по мусульманскому летоисчислению. Кое-где еще видны были следы опустошительных нашествий Надира в 1734 и 1735 годах. После того, как его свирепые орды разорили ханство, торговли почти не стало, но всего за несколько лет трудолюбивые лакцы сумели возродить свой край.
        Когда Шахман прибыл в Кумух со своим караваном, его приняли настороженно. Здесь уже знали, что произошло в Согратле, а кто-то еще раньше видел Шах-мана в Дербенте, где он был в большой дружбе с тамошним правителем - ставленником Надир-шаха.
        Кумухский базар был полон. Здесь были люди из разных мест, на базаре всего было вдоволь. Кроме изобилия, кумухский базар был знаменит тем, что здесь имелись особые ряды, где продавались книги. Это были не только Кораны или переписанные в Кумухе известные книги, но и произведения кумухских ученых, почитаемых в исламском мире. В Кумухе веками существовала традиция копирования рукописей. Книги переписывали не только ученики медресе - мутаалимы, но и сами ученые, обладавшие богатыми библиотеками. Переписывание считалось весьма богоугодным делом и помогало распространению знаний.
        На базаре продавались книги по разным наукам. Одни были в дорогих переплетах, другие - подешевле, их можно было не только купить, но и обменять на другие. Сюда привозили лучшие книги из многих стран, и в Кумух отовсюду приезжали за их копиями. В книжных рядах можно было найти труды по мусульманскому праву - знаменитый «Тухфат ал-мухтадж» - «Подарок нуждающимся» египетского ученого Ахмада Ибн Хаджара ал-Хайсами, «Мухтасар» - «Краткое изложение» Али Кумухского, хорошо известный в Египте. Трактаты ученого суфия ал-Газали, особенно любимый знатоками его «Минхадж ал-абидин» - «Путь поклоняющихся», соседствовали с трудами по логике, среди которых была и арабская обработка «Категорий» Аристотеля. В конце каждой копии значилось примерно следующее: «Завершил переписку книги прославлением Аллаха и при его благостном содействии грешный раб…», и далее следовало имя переписчика.
        Шахман был человеком просвещенным и каждый раз покупал в Кумухе по нескольку книг, но теперь ему было не до них. Полюбовавшись на эти сокровища, он вернулся к своему каравану. Даже при всем изобилии кумухского базара товары Шах-мана заметно выделялись, и люди удивленно их разглядывали. Шах-ман помалкивал, откуда взялись эти необыкновенные вещи, надеясь все быстро распродать и уехать в Дербент. Не решался он навестить и правителя Лакии Сурхай-хана, у которого были свои особые счеты с каджарами.
        Кумухцы были хорошими мастерами, изготовляли отличное оружие и красиво его украшали, поэтому оружие, которое привез Шахман, их заинтересовало. Но никто ничего не покупал. Владелец каравана ловил на себе презрительные взгляды. Люди шептались, поглядывая на Шах-мана, а кое-кто едва себя сдерживал, чтобы не пустить в ход кинжал.
        Но законы гостеприимства, святые для горцев, не позволяли нанести пришельцу какой-либо вред. К тому же Шахман, хотя и изгнанный из Андалала, все же не был кази-кумухцем, законы ханства на него не распространялись.
        Однако вопрос этот был спорный, и, чтобы решить его, о Шахмане сообщили Сурхай-хану. Вскоре на базар явились ханские нукеры. Они осмотрели караван, послушали, что говорят люди, по надписям на клинках и прочим приметам им стало ясно, откуда что взялось. Проведя свое небольшое расследование, нукеры вежливо, но настойчиво пригласили Шах-мана следовать за ними.
        Шахман сразу понял, куда его ведут, и захватил с собой дары, достойные хана и его семейства.
        Во дворе большого ханского дома, который мог считаться дворцом по сравнению с другими домами Кумуха, было суетно. Люди седлали коней, проверяли оружие, чистили доспехи, будто собирались на битву.
        Шахману велели подождать, пока хану доложат о его прибытии. Но хан, стоявший у окна на верхнем этаже дома, видел, что происходит во дворе.
        Сурхай-хану было за шестьдесят. В бороде его уже блестела седина, но он был по-прежнему крепок и могуч. Беспокойная, полная опасностей и походов жизнь сделала его не только почитаемым всеми ханом, который значительно расширил доставшиеся ему владения, но и славным воином, не раз наводившим ужас на самых сильных врагов. Под стать Сурхай-хану были и два его сына - Муртазали и Мухаммад, которые теперь собирались в дальний поход.
        Сурхай-хан слышал, что этот Шах-ман - непростой человек, но видел его впервые. Шахман держался с достоинством, хотя беспокойство было заметно в его глазах, нервно бегавших по сторонам. Поговаривали, что Шахман богат, учен и много путешествовал по миру. Ходили даже слухи, что он знаком с самим Надир-шахом и, убедившись в его великой силе, хотел объединить горцев под своим началом.
        То ли для отпора каджарам, то ли для того, чтобы вступить с ними в союз. Во всяком случае с Шахманом стоило поговорить хотя бы для того, чтобы побольше узнать о кровном враге горцев - Надир-шахе. А Сурхай-хан на себе испытал, чем может обернуться незнание противника, его сил и способов воевать.
        Когда около двадцати лет назад против персидского владычества восстали азербайджанцы и жившие за Кавказским хребтом аварцы, лезгины и цахуры, Сурхай-хан пошел к ним на помощь. Вместе с ним поднялись на борьбу лезгинский предводитель Хаджи-Дауд Мюшкюрский и Ахмад-хан - уцмий Кайтага. Повстанцы громили брошенные против них войска, изгоняли персидских ставленников и даже взяли Шемаху - сердцевину богатого Ширвана.
        Но затем явился царь Петр I, назвавший Каспий «морем без хозяина» и решивший прибрать к рукам его побережье. Поводом для экспедиции Петр объявил то, что восставшие, а с ними и Сурхай-хан с Хаджи-Даудом разорили русских купцов в Шемахе: «Ввиду отказа Хаджи-Дауда и Сурхай-хана дать удовлетворение мы принуждены против предреченных бунтовщиков и всезлобных разбойников войска привести».
        Причинять вред русским купцам восставшие не собирались, но они укрыли свои товары в амбарах персидских купцов, а разбираться, чье это добро, никто уже не стал.
        Тем временем на обессилевшую Персию и ее владения начали наседать и турки. Интриги между тремя державами обернулись договорами, по которым большая часть Закавказья перешла к туркам, а побережье Каспия - к России. Чтобы удержать за собой Шемаху, Сурхай-хану пришлось согласиться на покровительство Турции, о чем и гласил специальный фирман султана. Еще через десять лет, когда Надир взял дела в свои руки и потеснил турок, султан подписал новый договор с Персией, по которому Ширван опять переходил к ней. На этот счет султан послал Сурхай-хану повеление оставить Ширван и Шемаху. Но гордый хан ответил, что никто не имеет права приказывать ему, что делать. Когда же прибыли посланники от Надира с требованием очистить Ширван, Сурхай-хан попросту их казнил. В живых он оставил лишь одного, чтобы тот сообщил Надиру об ответе на наглые притязания. Тогда-то взбешенный Надир и бросился на Сурхай-хана.
        Привыкший встречать противника лицом к лицу, Сурхай-хан решил дать Надиру решительный бой, заняв позиции в урочище Деве-Батан под Шемахой, которую Надир успел захватить и разрушить. Но коварный каджар обманул Сурхая. Закованная в латы пехота кызылбашей нанесла сильный удар по передовой линии войск Сурхай-хана, а тяжелая персидская и легкая афганская конница под командованием Кани-хана - вождя афшарского племени Абдалин - ринулась в обход. Это внесло смятение в ряды оборонявшихся. Но Надир не стал бросать конницу на засевших в лесу воинов Сурхай-хана, а предпринял неожиданный маневр - стремительно двинулся в Дагестан, чтобы разорить Кази-Кумухское ханство и захватить его столицу Кумух.
        Однако Сурхай сумел опередить Надира, и тому пришлось преодолевать упорное сопротивление на пути в Кумух. Сурхай-хан отходил с боями, нанося шаху значительный урон на каждом рубеже и поднимая народы на борьбу с захватчиком.
        Везде, куда вступал Надир, горцы отчаянно бились с его полчищами, самоотверженно пытаясь преградить путь этой смертоносной лавине. Сурхай рассчитывал измотать и обескровить противника, чтобы нанести ему главный удар под Кумухом. Но силы Надира были велики, хорошо обучены и снабжены таким большим количеством пушек, что горцы, не ожидавшие столь внезапного нападения, не сумели остановить врага, а Сурхай-хан не успел достаточно подготовиться к решающему сражению.
        Желая навсегда подавить в горцах саму мысль о сопротивлении, Надир оставлял после себя пепелища разграбленных сел, башни из отрубленных голов и варварские шах-керманы, когда детей собирали на току и молотили копытами тяжелой конницы.
        Сурхай-хан успел разрушить мост через реку перед Кумухом и соорудить несколько рядов укреплений. Но Надир был неукротим. «Где взберется собака, там взберется и конь», - сказал он и заставил конницу Кани-хана, несмотря на потери, идти через ущелье. Вскоре был восстановлен и мост. Надир не успокоился, пока не опустошил ханство Сурхая, не захватил его имущество и не подверг жестоким наказаниям многих кумухцев. Не смог он заполучить только самого хана, который ушел с семьей и небольшим отрядом в соседний Андалал, в Аварию.
        Опасаясь подвергнуться той же участи и не имея сил для серьезного отпора, главы некоторых соседних обществ явились к Надиру с изъявлением покорности. Сердца их пылали гневом и жаждой мести свирепым пришельцам, но положение было безвыходным, и они сочли за лучшее сделать вид, что покорились, чтобы сохранить силы для будущей борьбы.
        Сюда же явился и Хасбулат - сын бывшего Тарковского шамхала Адиль-Гирея. Когда царь Петр совершал Персидский поход, Адиль-Гирей в надежде обрести сильного союзника принял Петра с почетом, подарил ему трех персидских скакунов в дорогом убранстве, полторы сотни быков для пропитания войска и еще шестьсот - для перевозки тяжестей, прибывших морем. За что и сам был осыпан почестями. Но после того, как Петр учинил земельный передел, жалуя покорившихся и наказывая непокорных владетелей, ущемленный в своих правах Адиль-Гирей со своими воинами напал на построенную Петром крепость Святого Креста, угрожал прочим опорным пунктам и перекрывал дороги. В ответ генерал-майор Кропотов двинул войско на шамхала и разорил несколько его аулов. После чего Кропотову были присланы новые подкрепления, чтобы захватить или убить бунтовщика Адиль-Гирея. Когда это не удалось - шамхал дрался храбро, генерал-лейтенант Матюшкин вернулся из завоеванных провинций Персии и велел полковнику Еропкину разорить Тарки - столицу шамхала.
        Дело кончилось тем, что кабардинский князь Эльмурза Бекович-Черкас-ский уговорил Адиль-Гирея явиться с повинной, обещая, что его особа будет в безопасности. У шамхала уже не оставалось средств к сопротивлению. Он поверил князю и явился в русский лагерь. Но вместо прощения его арестовали и сослали в Архангельск, где он и умер. Владения Адиль-Гирея были переданы в русское управление.
        Теперь же, когда земли вдоль Каспия отошли к Персии, Хасбулат предъявил свои претензии на отцовский престол. Обретя такого важного союзника, Надир тут же назначил его шамхалом и щедро одарил.
        Пробыв неделю в Кумухе, Надир понял, что его значительно ослабленное в боях войско уже не в силах продолжать наступление и вести новые тяжелые бои, неминуемо ожидавших его в Аварии. И он решил вернуться обратно. Надир пошел по другой дороге. И здесь повторились все ужасы, которыми сопровождалось его появление в Дагестане. Путь ему преградили отважные жители Самурской долины. Ахтынцы разрушили мост через реку и засели в своей крепости Шахбани, решив драться до конца. Они отбили несколько штурмов, Надир не смог взять крепость, пока не погиб последний ее защитник. Соседи ахтынцев тоже бились насмерть, но не смогли остановить армию Надира, несшуюся по долине, как огненный смерч.
        Сурхай знал: многие его осуждают, считая, что своим упорством хан навлек на народ ужасные бедствия. Но знал он и то, что Надир все равно двинулся бы на непокорных горцев, считая их подданными Персии и желая утвердить над ними свою власть. Сурхай не мог поступить иначе, чтобы не потерять лицо. Он принял на себя главный удар войска Надир-шаха, и за это его уважали. Да и кто бы добровольно согласился впрячься в шахское ярмо? Одна лишь угроза этого поднимала народы на борьбу. Даже рабы просили дать им оружие, чтобы драться с ненавистными каджарами.
        Стремление людей к независимости было неистребимо. Не успел Надир вернуться в Персию, как повсюду снова начались восстания. На ставленников шаха обрушились народный гнев и острые кинжалы. Худатская крепость с персидским гарнизоном в Кубинском вилайете была окружена местными жителями и прибывшими к ним на помощь из Дагестана ахтынцами и кюринцами. И крепость бы неминуемо пала, не явись на выручку осажденным шахский правитель Дербента и Тарковский шамхал Хасбулат - единственный союзник Надира в Дагестане.
        Напомнили о себе и турки. Блистательная Порта отправила своего вассала - Крымского хана Каплан-Гирея с большим отрядом на помощь дагестанцам и для взятия Ширвана.
        Каплан-Гирей двинулся через Кавказ, пробираясь, а чаще - пробиваясь через ущелья и леса, потому что черкесы не желали его пропускать через свои земли. Чеченцы и вовсе разбили один из крымских отрядов, а в честь победы соорудили башню, назвав ее Ханкала, и перегородили ущелье глубоким рвом на будущее.
        Добравшись до Дербента, Крымский хан узнал, что старания его были напрасны. К тому времени Персия заключила с Турцией новый договор, по которому Ширван оставался за Персией. Но перед тем как уйти обратно, Каплан-Гирей успел огласить бывшие при нем фирманы турецкого султана, из которых следовало, что Сурхай-хан снова объявляется правителем Ширвана, Дербент отдается во власть Кайтагского уцмия Ахмад-хана, а Тарковским шамхалом вместо Хасбулата назначается его двоюродный брат Эльдар. На положение дел это уже не влияло, и только Эльдар предпринимал усилия, чтобы утвердиться на шамхальском престоле.
        Эти запоздалые повеления султана вызывали у Сурхай-хана только горькую усмешку. Он давно понял, что владыки больших держав беспокоятся лишь о собственных интересах, пытаясь использовать и его, подстрекая и суля великие блага, посылая фирманы, а затем аннулируя собственные повеления. Полагаться можно лишь на свои силы и на общую для всех дагестанцев волю к независимости, за которую каждый был готов сражаться до конца. Каплан-Гирей был еще в Дагестане, когда до Сурхай-хана дошли вести, что в ответ на визит крымцев разъяренный Надир, несмотря на приближение зимы, снова собирается в поход на Дагестан. Каплан-Гирей не стал его дожидаться и отбыл к себе в Крым, оставив Ахмад-хану несколько орудий.
        Новое нашествие кровожадного шаха Надира не заставило себя ждать. Орды каджаров учиняли жестокие погромы повсюду, куда могли дотянуться - от Самурской долины и Табасарана до даргинских и кумыкских сел. Один из его отрядов добрался даже до заоблачного аула Куруш.
        К Сурхай-хану и уцмию Кайтага Ахмад-хану стекались все новые повстанцы, и даже Эльдар, считавший себя новым Тарковским шамхалом, двинулся к ним на помощь с дружиной своих сторонников.
        Тем временем огромные полчища Надира разбили в Кайтаге Ахмад-хана, а когда остатки его отрядов отступили в крепость Калакорейш, Надир устремился в горы, на Сурхай-хана. На стороне Надира выступил и Хасбулат, обеспокоенный судьбой престола Тарковских шамхалов. Но в Губдене его окружили повстанцы и воины Эльдара, и Надир поспешил спасать своего союзника. Эльдар увел свой отряд, который, если бы напал на войска Надира, был обречен на гибель. Эльдар решил сохранить хотя бы часть своих людей, чтобы помочь Сурхай-хану.
        Наученный горьким опытом, Сурхай-хан не стал дожидаться Надира в Кумухе, а занял выгодные позиции неподалеку от своей столицы. Он расположил свои отряды на труднодоступных вершинах в местности Дусрах, перекрыл подступы завалами и возвел несколько укреплений. Однако хитроумный Надир, располагая все еще огромным войском, сумел окружить Сурхая и начал штурм сразу с нескольких сторон.
        Первой в битву вступила кавалерия Кани-хана, а за ней, волна за волной, накатывались новые большие отряды. Сурхай-хан и его воины сражались героически, на подступах к позициям горцев вырастали горы вражеских трупов, но и силы горцев постепенно иссякли. Каджары уже взяли несколько высот, когда подоспела дружина Эльдара. Но его воинов ждала ловушка, вернее, сами они приняли кызылбашей на ближних высотах за воинов Сурхай-хана и горько поплатились за свою неосторожность. Спастись от перекрестного огня удалось немногим.
        Надир жаждал заполучить поверженного Сурхая, но гордый хан не позволил ему восторжествовать над собой. Даже потеряв большинство своих воинов, Сурхай сумел прорвать окружение и уйти в Аварию.
        Озлобленный неудачей, Надир собирался вновь разрушить Кази-Кумух, едва оправившийся после первого нашествия, но оттуда явились депутаты. Старики заявили, что Сурхая в Кумухе нет, и просили не трогать их и без того пострадавшее село. Надир, поразмыслив, уважил просьбу аксакалов. Но не потому, что решил сменить гнев на милость, а понимая, что его войско обескровлено битвами и не в силах преследовать Сурхая. А в недавно разоренном им Кумухе вряд ли было чем поживиться. К тому же наступили холода, пора было возвращаться в теплые места.
        На обратном пути Надир, раздосадованный неудачей, обрушился на Акушинское общество. Разбив выступивший против него отряд Акушинского кадия, уничтожив и разграбив села, казнив тысячи людей и взяв множество в плен, он вынудил кадия явиться с повинной. В обмен на обещание кадия не поднимать против него оружие Надир согласился освободить пленных, ограничившись взятием аманатов - заложников.
        Так он поступил и с табасаранцами, которые вновь стали его жертвой. Разбив ополчение и пройдя по селам огнем и мечом, он взял заложников из значимых семейств и отправил их в Дербент под арест. Наконец, осыпав милостями своих союзников, Надир вернулся в Персию.
        Неслыханными зверствами, взятием заложников и щедрыми подарками Надир надеялся привести дагестанцев в повиновение и обезопасить себя от новых восстаний. Однако ничто не могло сделать горцев послушными воле завоевателя. Борьба их ширилась и становилась все более ожесточенной.
        Вот и теперь, когда верные люди в Ширване сообщали Сурхай-хану о намерениях брата Надир-шаха, сыновья Сурхая собирались в новый поход, желая поддержать восставших и отомстить каджарам за нанесенные обиды. Так что появление в Кумухе Шах-мана, который, похоже, немало знал не только о Надир-шахе, но и о его брате Ибрагим-хане, могло обернуться некоторой пользой. «Со старшими тебя по летам обращайся, как с отцом, с равным тебе - как с братом, с младшими - как с сыном», - наставляла Сурхая мать, когда он стал ханом. И он решил последовать ее совету.
        Дав Шахману немного поволноваться в неизвестности, Сурхай-хан принял его с почетом.
        - Благодарю всевышнего, что такой уважаемый человек почтил меня своим посещением, - сказал хан, пожимая Шахману руку.
        - Да будет непоколебимо твое ханство, - ответил Шахман. - Да продлит всевышний твои годы, великий Сурхай.
        Успокоенный ласковым приемом, Шахман первым делом преподнес хану отменную саблю. Тот взял ее, вынул наполовину клинок из ножен, прочел на нем надпись и молча передал саблю слуге.
        Беседа их продолжилась за обильным угощением. Шахмана принимали, как почетного гостя, а он, в свою очередь, старался придать больше значимости своей персоне.
        Иногда их беседу прерывал старший сын Сурхая Муртазали, который о чем-то негромко советовался с отцом и косо поглядывал на Шахмана.
        В такие минуты Шахман не знал, куда себя деть, а взгляд его притягивала левая рука Сурхай-хана, вернее, то, что от нее осталось и было теперь скрыто в рукаве черкески. Говорили, что в молодости Сурхаю пришлось сразиться сразу с семерыми двоюродными братьями. Те претендовали на подати с аула Ашты, владельцем которого считал себя Сурхай. Между ними произошла стычка. Сурхай победил. Он убил нескольких родичей и ранил других, но и сам пострадал, лишившись кисти. С тех пор левая рука ему не служила, потому его и прозвали Чолак Сурхай - Безрукий Сурхай. Однако и одной рукой Сурхай сделал столько, что не всякий сделает двумя.
        - Я слышал, ты много путешествуешь? - спросил Сурхай-хан.
        - Узнавая мир, мы лучше узнаем и себя, - уклончиво отвечал Шахман.
        - Слова мудреца, - кивал Сурхай-хан. - Так поведай же мне, отчего в Дагестане нет покоя от каджаров?
        - Оттого, что у нас каждый думает о себе, - ответил Шахман.
        - Ты прав, - согласился Сурхай-хан. - Так уж у нас повелось, что каждый живет своим законом.
        - Легко запрудить ручеек, пока он не слился с другими, - продолжал Шахман. - Но кто может остановить большую реку?
        - Реки - это реки, - покачал головой Сурхай-хан. - А люди - это люди.
        Шахман почувствовал, что разговоры о единстве во имя благих целей и тут не принесут желанных плодов. Во всяком случае не с ханом вести речь о том, как собрать горцев под одно управление и сделаться самому равным хану. Не зря в горах говорили: «Впереди хана и позади осла не ходи». А после того, что случилось в Согратле, Шахман решил больше не предаваться пустым мечтаниям и задался новой целью.
        - А что наш враг Надир? - осторожно спросил Сурхай-хан. - Не насытился ли еще невинной кровью?
        - Такие владыки живут по другим законам, - ответил Шахман. - Что ему Дагестан - ему весь мир подавай. Он теперь за Индию принялся. А Кавказ он оставил своему брату - Ибрагим-хану.
        - Я это слышал, - сказал Сурхай-хан.
        - Расскажи лучше, много ли у наместника войска?
        - Ему подчинены все войска в Азербайджане, Грузии и Армении, - перечислял Шахман. - И все, которые стоят в Дербенте, и те, которые…
        - А пушки? - торопил Сурхай-хан, желая побольше узнать о противнике.
        - Их у него тысячи, - говорил Шах-ман. - И с чугунными ядрами, и со свинцовыми, и с мраморными.
        - А каковы его военачальники?
        Сурхай спрашивал о вооружении, доспехах, новшествах - обо всем, что нужно было знать перед битвой с регулярными войсками.
        Шахман и здесь имел сведения, хотя и несколько преувеличивал мощь войск наместника.
        Заканчивая свой длинный рассказ, из которого следовало, что силы наместника бесчисленны, Шахман заключил:
        - Горе тому, кто посмеет выступить против Ибрагим-хана.
        - Никакой он не хан! - вспылил Сурхай. - Такой же самозванец, как и его разбойник - брат, именующий себя шахом! Чернь, укравшая трон!
        Шахман видел, что Сурхай горит жаждой мести, но полагал, что месть эта может обернуться для Сурхая гибелью.
        - Не гневайся на меня, великий хан, - сказал Шахман, приложив руку к сердцу. - Но я скажу, что думаю…
        - Продолжай, - кивнул Сурхай, едва сдерживая негодование.
        - Надир принес нам много бедствий, - начал Шахман. - И каждый горец мечтает разделаться с ним, как он того заслуживает. Но то, что я видел и что знаю, заставляет меня предупредить тебя.
        - Предупредить? - переспросил Сурхай-хан.
        - Мне не хотелось этого говорить, но, если горцы опять станут воевать с Надир-шахом, он непременно нас разобьет и превратит Дагестан в пустыню.
        - Этого никогда не будет! - твердо сказал Сурхай-хан.
        - Затем переселит сюда каджаров, - продолжал Шахман. - А уцелевших горцев отправит в Персию, пока они не исчезнут там среди других племен.
        - И что же ты решил мне посоветовать? - гневно спросил Сурхай. - Покориться Надиру?
        - Обмануть его, - сказал Шахман. - Сделать вид, что мы согласны быть его союзниками.
        - Союзниками? - не верил услышанному Сурхай-хан.
        - Временно, - объяснял Шахман.
        - Похоже, андалалцы тебя тоже не поняли, - ответил Сурхай-хан, намекая на недавние события в Согратле. - Когда они согласятся на такой союз, то и я, может быть, подумаю.
        Раз уж никто не собирался признавать его вождем, прикидывал Шахман, то оставалось надеяться, что Сурхай-хан согласится собрать всех под свои знамена и склонить влиятельных людей на союз с шахом, каким бы противоестественным он ни казался. А Шахмана сделают посредником между горцами и Надиром. А там уж он сумеет получить от шаха рагам с его подписью и печатью, который возвысит его над остальными. И андалалцы еще будут умолять о прощении за нанесенное ему оскорбление.
        - Главное, чтобы шах оставил нас в покое, - продолжал уговаривать хана Шахман. - А когда он будет разгромлен великими державами, все станет на свои места, и ты вернешь себе Шемаху.
        - Шемаху я верну своей саблей, - жестко ответил хан и сделал слуге знак, чтобы тот вернул Шахману принесенный им подарок. - Но не этой, на которой написано, что ее сделали персидские мастера. У меня таких сабель много, но я добыл их в битвах с каджарами. Так что верни ее тому, у кого взял. А здесь ей не место.
        - Прости, если я тебя разгневал, - удрученно отвечал Шахман. - Я хотел лишь, чтобы ты обрел новую славу, а не думал, как защитить свой народ от врага, который разбил даже турецкого султана. Даже афганцев, которые считались непобедимыми воинами…
        - Посмотрим, кто кого победит, - спокойно ответил Сурхай-хан. - А сначала мы узнаем, на что годится брат Надира Ибрагим, называющий себя ханом. Сегодня мой сын с нашими лучшими воинами выступает в Джар на помощь восставшим.
        «Когда-то он лишился руки, - подумал Шахман. - А теперь может лишиться всего, если не перестанет злить Надир-шаха».
        - А тебе советую покинуть Кумух, - продолжал Сурхай-хан, заканчивая неприятный разговор. - Тебя следовало бы казнить, так как андалалцы от тебя отказались. Но я тебя прощаю в благодарность за полезные сведения… Уходи, пока не поздно. Я тебя не трону, но за людей поручиться не могу - слишком они настрадались от нашествия твоих друзей.
        - Они мне не друзья, - пытался возразить Шахман.
        - Как и я, - сказал Сурхай-хан, отворачиваясь от Шахмана.
        К вечеру Шахман со своим караваном отбыл из Кумуха. Решив нигде больше не задерживаться, он направился в Дербент.
        Глава 8
        На хуторе Наказух поднимались стены нового дома. Чупалав трудился не покладая рук, обтесывая камни и укладывая один ряд за другим. Дело спорилось.
        Дети, которых Чупалав приучал к делу, старались ему помогать. Пир, что постарше, подавал отцу камни, Мухаммад месил в яме известь, добавляя в нее конский волос, чтобы камни крепче держались друг за друга, а Сагит, самый младший, таскал эту смесь в кожаном ведре, едва поспевая за отцом.
        - Не накладывай так много, - советовал сыну Чупалав. - Надорвешься.
        - Я сильный! - упрямился Сагит. - Я вчера двух ребят поборол!
        По-прежнему красивая Аминат носила из родника воду, помогая строителям. Но уже пора было готовить еду, и она принялась разжигать в очаге огонь.
        Помолившись вместе с сыновьями и пообедав, Чупалав ходил вокруг стен, присматриваясь, ровно ли они поднимаются, и прикидывая, когда можно будет перекрыть их бревнами. Работы оставалось на несколько дней, но, чтобы поднять наверх бревна, требовался сильный помощник. Он мог бы справиться с этим и сам, но не хотел, чтобы дети видели, как он мучается с длинными тяжелыми бревнами. Сыновья считали его таким богатырем, что не удивились бы, взлети бревна наверх от одного его прикосновения.
        Пока он размышлял, кого бы позвать на подмогу, из Согратля приехал Муса-Гаджи.
        Мусе-Гаджи было около двадцати пяти лет. Он был высок и худощав, доброе лицо украшала рыжеватая бородка, не по годам проницательные глаза выдавали в нем человека умного и решительного. Он был мастер на разные выдумки, и на самые трудные, рискованные дела всегда звали Мусу-Гаджи. Знали: где не хватит силы, там выручит его смекалка. Муса-Гаджи был единственным сыном в семье. Ему с детства приходилось много трудиться, помогая отцу. Когда тот погиб в военном походе, забота о матери и доме легла на его плечи. Жизнь многому его научила, сделала сильным и умным. Даже парни постарше предпочитали его не задирать, потому что Муса-Гаджи всегда находил способ одолеть соперника.
        Когда его впервые взяли в поход, его конь чуть не сорвался в пропасть на скользкой тропинке, но Муса-Гаджи ухватил его за хвост и помог выбраться. Самым же известным его подвигом была победа над тремя грабителями. Тогда Муса-Гаджи шел в Дербент продавать серпы, выкованные отцом. Невдалеке от города на него неожиданно напали каджары, которые захватывали и продавали в рабство юношей. Муса-Гаджи не растерялся. Сначала он прыгнул в протекавшую мимо речку и скрылся в лесу, а когда его снова настигли, он уже был готов к схватке. Связав серпы гроздями в виде якоря и привязав к ним веревку, он метал это орудие в того, кто оказывался поблизости, выдергивал из седла разбойника и прикончил кинжалом одного за другим. Домой он вернулся, не распродав серпы, зато с тремя отличными скакунами и мешком оружия.
        - Сам Аллах мне тебя послал, - обрадовался Чупалав, тепло приветствуя друга.
        - Я тоже подумал, что помощник тебе не помешает, - ответил Муса-Гаджи, отдавая уздечку Сагиту.
        - Напоите коня и хорошенько накормите, - велел Чупалав сыновьям.
        - А потом можно покататься? - спросил Сагит, с восторгом разглядывая красивого скакуна.
        - На то вы и джигиты, - кивнул Муса-Гаджи.
        - С приездом! - улыбнулась Аминат, поднося ему чашу с водой.
        - Здравствуй, сестра! - улыбнулся в ответ Муса-Гаджи.
        Сестрой он звал ее не только потому, что был близок этой семье. Когда они с Чупалавом умыкали Аминат, он вынужден был к ней прикасаться, а чтобы это не было сочтено бестактностью, сначала сказал ей: «Будь мне сестрой перед Аллахом, а я буду тебе братом».
        Муса-Гаджи похвалил крепкие стены, приметил бревна, лежавшие наготове, и сказал, что приехал в самое время.
        - Рано еще бревна класть, - покачал головой Чупалав.
        - Если мы сегодня закончим последнюю стену, завтра можно и перекрыть, - предложил Муса-Гаджи.
        - Зачем так спешить? - удивился Чупалав. - Что люди скажут? Не успел гость приехать, а его уже работать заставляют.
        - Что это с тобой? - усмехнулся Муса-Гаджи, снимая черкеску и закатывая рукава рубахи. - Если бы мы боялись того, что скажут люди, тебе бы не для кого было строить дом.
        - Хотя бы отдохни с дороги, - уговаривал Чупалав. - Расскажи, как там, дома?
        - Расскажу, - пообещал Муса-Гаджи, поднимая большой камень и ставя его на подходящее место. - Работы тут хватает, так что успею рассказать, что было и чего не было.
        Работа пошла быстрее, и теперь им помогала Аминат.
        - Позови лучше детей, - сказал жене Чупалав. - Каждый должен заниматься своим делом.
        - Пусть покатаются, - улыбался Муса-Гаджи. - Я ведь помню, как ты первый раз дал мне прокатиться на своем коне. Я чувствовал себя таким героем!
        - Я сама справлюсь, - поддержала Мусу-Гаджи Аминат. - Им тут и поиграть толком не с кем.
        Муса-Гаджи рассказал Чупалаву, что родители его живы и здоровы, в ауле все спокойно. Ничего плохого не случилось, кроме того, что приезжал Шахман с удивительными товарами и расписывал, как хорошо будет горцам, если они примут сторону Надир-шаха.
        - Этого мерзавца? - возмутился Чупалав, хорошо знавший, что собой представляет владыка Персии, и хорошо помнивший, что творили его вояки.
        - Разговоры Шахмана людям не понравились, - продолжал Муса-Гаджи.
        - А Шахман - что? - спросил Чупалав.
        - Его дела теперь плохи, - сообщил Муса-Гаджи. - Его изгнали из Андалалского общества.
        - И куда же он делся?
        - Не знаю, - ответил Муса-Гаджи, начиная новый ряд. - Может, к шаху подался.
        - Надо было вообще убить предателя, - с тревогой в голосе сказал Чупалав, начав обтесывать новый камень. - Народ должен быть как стена: чтобы ни одного камня нельзя было вынуть. Иначе все может рухнуть.
        Они трудились до позднего вечера и устали так, что даже хинкал, приготовленный Аминат, валился у них из рук.
        Муса-Гаджи принялся за дело на рассвете, пока Чупалав еще спал. Проснувшись и обнаружив Мусу-Гаджи почти заканчивающим стену, Чупалав был смущен и озадачен:
        - Что с тобой? - спросил он. - Куда ты так торопишься?
        - Никуда, - ответил Муса-Гаджи, хотя было заметно, что он что-то недоговаривает.
        - Меня не проведешь, - улыбнулся Чупалав. - Говори, в чем дело?
        - Бревна положим - потом скажу, - загадочно произнес Муса-Гаджи.
        - Ну, как знаешь, - сказал Чупалав и тоже взялся за дело.
        К вечеру бревна стояли на месте.
        За ужином Муса-Гаджи по-прежнему загадочно улыбался, а Чупалав ждал, когда же друг, наконец, откроет ему причину своего приезда.
        - Ну давай, выкладывай, - не выдержал Чупалав.
        Но Муса-Гаджи все тянул, не решаясь начать, пока Аминат не прыснула со смех у.
        - Что тут непонятного? Жениться он хочет!
        - А ты откуда знаешь? - удивился Чупалав, поглядывая то на жену, то на друга.
        - По глазам вижу.
        - Правда? - подступал к другу Чупалав. - На ком?
        - Ну, есть одна девушка, - признался Муса-Гаджи, густо покраснев.
        - Это ты правильно решил, - одобрил Чупалав. - Только смотри, чтобы родители были согласны, а то…
        - А то стану твоим соседом? - улыбнулся Муса-Гаджи. - Я не против.
        - Так согласны или нет? - допытывался Чупалав.
        - Вроде согласны, - сказал Муса-Гаджи. - Вот я и хотел тебя попросить, чтобы…
        - Да говори толком, - подбадривал его Чупалав. - В чем дело? Не красть же ее, если и родители согласны?
        - Чупалав, будь моим сватом, - выпалил Муса-Гаджи.
        - Сватом? - растерялся Чупалав. - Никогда сватом не был, но если нужно…
        - Очень нужно. Лучшего свата мне не найти, - убеждал Муса-Гаджи.
        - Только… - замялся Чупалав. - Ты же знаешь, я не могу ехать в Согратль. Отец меня еще не простил. Некрасиво будет…
        - Туда ехать не надо, - успокоил его Муса-Гаджи.
        - Куда же тогда?
        - В Джар! - выпалил Муса-Гаджи.
        - В Джар? - почесал затылок Чупалав.
        - У тебя в селе что, невест не осталось? - удивилась Аминат. - Что один, что другой - по чужим селам жен ищут.
        - Так уж нам Аллах определил, - оправдывался Муса-Гаджи. - Хотя она, невеста моя, тоже почти согратлинка.
        - Чья же она дочь? - спросил Чупалав.
        - Мухаммада-Гази, - ответил Муса-Гаджи. - Оружейника.
        - Наш человек, - кивнул Чупалав. - И мастер хороший. То-то, помню, ты на нее поглядывал.
        - Она красивая? - любопытствовала Аминат.
        - Ну, в общем… - замялся Муса-Гаджи. - Почти как ты.
        - Красивая, красивая, - подтвердил Чупалав. - У них в роду все красивые.
        - Так ты поедешь со мной? - спросил Муса-Гаджи.
        - А когда надо? - размышлял Чупалав.
        - Чем скорее, тем лучше, - сказал Муса-Гаджи. - Говорят, там неспокойно.
        - А как же дом? - напомнила Аминат.
        - Вернемся - я помогу достроить, - пообещал Муса-Гаджи.
        - Никуда твоя невеста не денется от такого джигита, - уверяла Аминат. - Вот достроим дом, и поедете.
        - Мы быстро! - убеждал Муса-Гаджи. - Туда и обратно. За неделю обернемся.
        - За неделю? - усомнился Чупалав.
        - А если дожди пойдут, а дом без крыши? - волновалась Аминат.
        - Успеем! - обещал Муса-Гаджи. - И крышу накроем, и ворота поставим.
        - Ну, если надо… - пожал плечами Чупалав.
        Он бы поехал и так, несмотря ни на что, как, не задумываясь, бросился ему помогать Муса-Гаджи, когда Чупалав задумал украсть невесту. Если не выручать друзей, зачем тогда жить на свете? Да и дело-то было молодецкое, веселое.
        На следующий день они собрались в дорогу. Чупалав надел лучшую черкеску и красивое оружие. Его кинжал был сделан еще Мухаммадом-Гази, и это должно было понравиться будущему тестю Мусы-Гаджи. Захватили они с собой и бурки - на высоких перевалах по пути в Джар всегда лежал снег.
        Аминат положила в хурджины еды на неделю - толокно, которое не нужно было варить, сыр, мед из своих ульев, сушеные яблоки и курагу, хлеб и еще горячие лепешки.
        Чупалав обнял сыновей, крепко пожал руку Пиру, который оставался в семье за старшего мужчину, кивнул жене и вскочил на своего сильного коня.
        - Да сохранит вас Аллах в благополучии, - сказал Чупалав на прощание.
        - Счастливой дороги! - ответила Аминат, смахивая подступившие слезы. - Да сбудутся ваши желания.
        Дети провожали отца и Мусу-Гаджи до окраины хутора, а Аминат по обыкувшина - горцы верили, что это уберегает путников от несчастий.
        Глава 9
        Они поднимались к перевалу. Горы вокруг цвели осенним золотом, теплое еще солнце мягко освещало дорогу, а сады вдоль реки пестрели поздними яблоками.
        Муса-Гаджи взволнованно расписывал добрый нрав своей невесты, достоинства ее отца и чудесную жизнь, которая, он не сомневался, ждала его после женитьбы на джарской красавице.
        Затем они весело вспоминали, как увозили из Чоха Аминат, как опасались, что у них ничего не выйдет, и как потом удивлялись, что все получилось.
        На этот раз все было куда проще - нужно было лишь добраться до Джара, а уж Мухаммад-Гази им не откажет. Муса-Гаджи был известный джигит, на которого давно уже заглядывались девушки, такие женихи на дороге не валяются.
        На перевале перед друзьями неожиданно предстала мрачная картина. Навстречу двигалось несколько запряженных быками повозок, на которых сидели убитые горем женщины с грудными детьми на руках. Рядом шли дети постарше. Несколько стариков сопровождало процессию на лошадях. Было видно, что люди безмерно устали. Еще на одной арбе везли раненых.
        Чупалав с Мусой-Гаджи пришпорили коней и помчались к людям.
        - Что случилось? - с тревогой спрашивал Чупалав. - Откуда вы?
        Люди молчали, отводя глаза.
        - Да это же… - начал догадываться Муса-Гаджи, кружа на коне вокруг повозок. - Мухаммад-Гази!
        Муса-Гаджи спрыгнул с коня и бросился к арбе с ранеными. Мухаммад-Гази лежал на окровавленной бурке с закрытыми глазами. На его бритой голове алел большой шрам.
        - Что с ним? - оглядывался на людей Муса-Гаджи. - Он жив?
        - Пока жив, - ответил убеленный сединами старик. - Голова цела, но ему в плечо попала стрела.
        - Кто это сделал? - спросил Чупалав, осматривая плечо раненого.
        - Каджары, - отвечали люди.
        - Брат Надир-шаха.
        - Все было тихо, пока этот убийца не бросил на нас огромное войско.
        - Их стрелы летели, как тучи…
        Муса-Гаджи склонился к раненому и прошептал ему на ухо:
        - Мухаммад-Гази, ты слышишь меня?
        Горец с трудом открыл глаза.
        - Это я - Муса-Гаджи! - уже громче сказал Муса-Гаджи. - Узнаешь меня?
        - Муса-Гаджи… - едва слышно произнес Мухаммад-Гази.
        - Мы тебя вылечим, - торопливо говорил растерянный Муса-Гаджи. - Все будет хорошо. А где Фируза?
        - Фируза… - с болью в голосе произнес Мухаммад-Гази и закрыл глаза, наполнившиеся влагой.
        - Где она? - оглядывался на окруживших их людей Муса-Гаджи. - Где его дочь?
        Люди молчали, не решаясь сказать страшную правду.
        - Что с ней случилось? - настойчиво спрашивал Чупалав. - Почему она не с вами?
        - Мы не знаем, - покачал головой старик.
        - С нашими дочерьми случилось то, что хуже смерти, - произнесла старушка, утирая слезы концом старого платка.
        Остальные женщины начали плакать и причитать, моля всевышнего спасти их дочерей и призывая проклятия на голову Ибрагим-хана.
        - Они напали ночью, - рассказывал старик. - Окружили несколько хуторов, которые были далеко от Джара, убивали людей, грабили дома и сжигали все, что могло гореть. А что не горело - разрушали.
        Другие дополняли его рассказ еще более ужасными подробностями, и постепенно обретала свои страшные очертания беда, случившаяся в приграничных селах Джаро-Белоканского союза.
        Ибрагим-хан, решив истребить вольнолюбивых джарцев, бросил на них свои передовые отряды. Сумев захватить ближайшие к нему хутора джарцев, Ибрагим-хан двинулся дальше, но у первого же села встретил дружный отпор местных ополченцев. Здесь жил и Мухаммад-Гази со своей семьей. Отправив женщин и детей дальше, в глубь Джара, чтобы оттуда они смогли уйти через хребет в Дагестан, мужчины встали на пути надвигавшихся полчищ. Они надеялись продержаться, пока не подоспеют основные силы джарцев. Но горцам все же пришлось оставить аул, который Ибрагим-хан подверг артиллерийскому обстрелу, а затем стал окружать.
        Раненого Мухаммада-Гази вынесли из разрушенного села на руках. Семья Мухаммада-Гази была уже в безопасности, когда жена его вдруг сердцем почувствовала, что с ее мужем что-то случилось. Ночью, не сказав никому ни слова, она ушла назад, в село, чтобы спасти своего мужа или погибнуть рядом с ним. На рассвете, не найдя мать, Фируза все поняла и бросилась следом. Пастух, сумевший спрятать отару в пещере, а потом пригнать в Джар, рассказал, что нашел тело искромсанной саблями жены Мухаммада-Гази и похоронил ее под большим деревом. Но что случилось с его дочерью Фирузой, пастух не знал.
        Поняв, с какими большими силами им предстоит иметь дело, джарцы начали готовиться к тяжелым боям. На дорогах возводились завалы и разрушались мосты, аулы превращались в крепости, подходы к ним обильно поливали нефтью, чтобы поджечь ее перед наступающими войсками. Повсюду заготавливали порох, пули и стрелы. Кузнецы, среди которых было немало учеников Мухаммада-Гази, ковали панцири и щиты, делали кольчуги.
        К соседям были посланы гонцы с письмами. Джарцы звали их на помощь, чтобы остановить кызылбашей и спасти Дагестан от нашествия обезумевшего брата Надир-шаха.
        Ибрагим-хан бросил на джарцев еще несколько отрядов, но горцы не дрогнули, и повсюду разгорелись бои. Все, кто мог держать оружие, решили погибнуть, но не отступать. Они заняли крепкие позиции и наносили каджарам ощутимые удары, сопровождая оборону смелыми вылазками. Семьи отправили в Дагестан, но не всем удалось уйти. Каджаров было так много, что они смогли перекрыть некоторые дороги и убивали почти всех, кто попадал им в руки. В живых оставляли лишь девушек. Их можно было продать, если не успели обесчестить.
        - Я разорву этих грязных псов на куски! - в отчаянии грозился Муса-Гаджи, вскочив на коня и собираясь ринуться туда, откуда пришли люди.
        - Муса-Гаджи, - сказал Мухаммад-Гази, не открывая глаз. - Никто не знает, что случилось с моей дочерью. Я отправил ее с матерью в Дагестан, в Андалал… Но они почему-то вернулись… Моя добрая, заботливая жена… А дочь… Фируза… Никто не знает… Может, она спаслась? Она могла за себя постоять, ведь она владела кинжалом и умела стрелять из лука…
        - В Согратль Фируза не приходила, - сказал Муса-Гаджи.
        - Не приходила… - еле слышно повторил Мухаммад-Гази.
        - Я найду ее, отец! - обещал Муса-Гаджи, превозмогая отчаяние. - И этого паршивого хана найду! Он будет проклинать тот день, когда посмел сунуться в Джар!
        - Погоди, - удерживал его Чупалав. - Я пойду с тобой. Но прежде надо помочь этим людям.
        - Мы прошли такой путь, что теперь уже и сами доберемся, - сказал старик, везший на арбе Мухаммада-Гази. - А вы лучше… Нет, лучше не ходите туда, дети мои… Там вас ждет только смерть.
        Чупалав развязал хурджины и отдал людям еду. Изголодавшиеся дети тут же потянулись к ней ручонками, но матери ничего им не дали, пока не разделили поровну половину припасов. Другая половина досталась взрослым. Они брали ее понемногу, чтобы оставить еще детям. Раздав все, что у них было, Чупалав сказал старику:
        - Тут уже недалеко. Вам помогут. А мы, клянусь Аллахом, отомстим Ибрагим-хану за все!
        Чупалав вскочил на коня и поскакал вслед за Мусой-Гаджи, который уже несся туда, где исчезла его любимая Фируза.
        - Постой! - кричал Чупалав. - Подожди меня!
        Но Муса-Гаджи, охваченный горем и жаждой мести, ничего не слышал. Его уже было не остановить. Чупалав стегнул своего коня и пустил галопом.
        - Да сохранит вас Аллах, - прошептал старик.
        Проводив джигитов опустевшими от горя глазами, люди двинулись дальше. Миновав перевал, они увидели мирную долину Андалала и приютившиеся на горных склонах аулы. Им не верилось, что в Дагестане остались места, куда не дотянулись кровавые когти каджаров и где люди могут жить свободно, ничего не боясь, как эти орлы, парящие в солнечном поднебесье.
        Глава 10
        Когда беженцы прибыли в Согратль, их окружили взволнованные люди. Проклиная шаха и его брата, согратлинцы разобрали прибывших по домам, окружив их теплом и заботой.
        За раненых принялись сельские лекари. Раны Мухаммада-Гази были опасными и запущенными, и лекари удивлялись, что Мухаммад-Гази еще жив. Но у них нашлись средства, которые лечили и не такие раны.
        Узнав, что произошло в Джаре, встревоженный Пир-Мухаммад послал гонцов во все аулы Андалала, чтобы собрать их кадиев на совет.
        Кадии прибыли не мешкая. Многие уже знали о том, что случилось. В их села тоже приходили из Джара люди, у которых были здесь родственники или кунаки. Были получены и письма джарцев с призывами о помощи.
        Все новые и новые сведения, сообщавшиеся кадиями со слов джарцев, рисовали угрожающую картину. Ибрагим-хан был силен, кроме самих персов, у него было много наемников. Хан, как и его старший брат, не знал жалости ни к детям, ни к старикам. На девушек велась настоящая охота, и многие предпочли броситься в пропасть, чем попасть в лапы каджарам. Джарские мужчины вели ожесточенную борьбу за свою землю и нанесли врагам несколько поражений, но силы были явно неравны. К тому же Ибрагим-хан применял артиллерию и не жалел ядер.
        Говорили, что он просто взбесился, когда узнал об успехах Надира в Индии, о богатствах, которыми он там завладел. Ибрагим-хан принялся выжимать из своих кавказских владений все, что мог, а когда и этого ему показалось мало, начались грабежи. Отбиралось все до последнего зернышка, а недовольным секли головы. Началось с грозди винограда, которую должны были платить с каждого дома, затем счет пошел на скот и лошадей. Но когда начали ловить арканами девушек, на которых был большой спрос на рынках, люди не выдержали.
        Восстание охватывало одну область за другой, пока не докатилось и до джарцев, пытавшихся до последней возможности сохранить спокойствие. Они еще не оправились после бесчинств самого Надира. А тут - новая беда. Ибрагим-хан вознамерился превзойти своего брата и покорить джарцев, а затем и весь Дагестан. Следуя примеру свирепого шаха, он поклялся истребить вольнолюбивых горцев, оставшихся выселить в Персию, а на их место прислать верные ему племена.
        Однако джарцы покоряться не желали. И, несмотря на тяжелые потери и разрушенные аулы, продолжали сражаться с войсками Ибрагим-хана.
        Совет Андалалского общества длился целый день. Мнения расходились. Кто-то считал, что нужно собрать войско и двинуться на помощь джарцам. Другие полагали, что к битве с опасным и сильным врагом нужно основательно подготовиться.
        - Можно свалить быка, но как остановить слона? - говорили одни.
        - Остановим и погоним обратно, - горячились другие.
        - Одной храбрости тут недостаточно, - размышлял Пир-Мухаммад. - Против силы нужна сила.
        Потом пришло сообщение, что Ибрагим-хан прекратил наступление и начал переговоры с восставшими. Это давало некоторую надежду на то, что хан может оставить в покое непокорных джарцев.
        Когда стало известно, что Муса-Гаджи и Чупалав отправились в Джар, Пир-Мухаммад предложил дождаться их возвращения, чтобы узнать, как обстоят дела, и тогда принять окончательное решение. А пока послать в Джар отряд добровольцев.
        Желающих помочь братьям нашлось много. Наутро отряд, состоявший из джигитов всех сел Андалала, отправился в поход. В самом Андалале были усилены дозоры, в аулах принялись готовить оружие и припасы, в соседние общества были посланы известные люди посоветоваться с тамошними главами.
        Проводив джигитов, Пир-Мухаммад решил проведать Мухаммада-Гази.
        В селе все было спокойно, только в глазах людей поселилась тревога, а в кузницах по всему аулу запылали горны, зазвенели наковальни.
        Навстречу Пир-Мухаммаду попался Дервиш-Али. Он куда-то торопился, вооружившись луком, за ним вприпрыжку бежал облезлый петух.
        - Не на войну ли собрался, сынок? - спросил его Пир-Мухаммад.
        - А куда же еще? - удивился Дервиш-Али. - Скоро шах придет.
        - Ты-то откуда знаешь?
        - Петух сказал.
        - Как это? - удивился Пир-Мухаммад.
        - А очень просто. Стоит мне произнести имя этого разбойника, как он начинает кукарекать и царапать землю когтями, - объяснил Дервиш-Али, а затем крикнул: - Надир-шах!
        Петух покосился на своего хозяина, сердито прокукарекал и оставил на земле глубокую царапину.
        - Видишь? - сказал довольный Дервиш-Али. - Это он ему могилу роет.
        - Вижу, сынок, - согласился Пир-Мухаммад.
        - Одно плохо - лук у меня есть, а стрел никто не дает, - пожаловался Дервиш-Али. - Скажи им, чтобы дали, и поострее! А то как я Надир-шаха убью, если у меня даже кинжала нет?
        Петух снова прокукарекал и копнул землю еще глубже.
        - С таким петухом тебе и стрелы ни к чему, - улыбнулся Пир-Мухаммад.
        - Если он сам заклюет шаха, люди будут надо мной смеяться, - махнул рукой Дервиш-Али и пошел дальше. - Ничего, стрелы я отниму у каджаров!
        В родительском доме Мухаммада-Гази оказалась лишь его сестра.
        Пир-Мухаммад поздоровался с ней и спросил:
        - А где же Мухаммад-Гази?
        - Ушел, - ответила женщина.
        - Ушел? - не поверил Пир-Мухаммад. - Он же едва дышал.
        - Сами удивляемся, - вскинула руки женщина. - Разве так бывает?
        - Что же случилось?
        - Наши лекари что только ни делали, каких только лекарств ни употребляли. А он все просил, чтобы, когда умрет, похоронили его рядом с отцом. Мол, ослушался его, остался в Джаре, пусть хоть в земле рядом лежать буду.
        - Рано ему умирать, - сказал Пир-Мухаммад.
        - Выходит так, слава Аллаху, - согласилась сестра Мухаммада-Гази. - Вчера умирал, а сегодня встал и ушел.
        - Куда? - все еще не верил Пир-Мухаммад.
        - К соседу, в кузницу.
        Пир-Мухаммад вышел из дома и направился в дом по соседству, где громко стучали по наковальне молотки.
        Мухаммад-Гази лежал в углу кузницы на овчинной шубе, опершись о здоровое плечо. Лекарства ему помогли, но душа болела сильнее, чем раненое плечо. Во сне он видел свою дочь, веселую и расторопную, помогавшую ему в кузнице. Ему не хотелось просыпаться и возвращаться в мир, где ее уже не было рядом с ним. Но разбудил знакомый перестук молотков. Это подействовало лучше всяких лекарств. Ему показалось, что большой молот не поспевает за маленькими молотками, а от этого клинок мог получиться недостаточно крепким. Потом до него донесся запах дыма от разожженного горна, и ему подумалось, что и горн разожгли не так, как надо. Тут уж было не до ран. Он приподнялся, выпил воды и, сказав, что лекари его уже вылечили, спустился вниз.
        Увидев будто воскресшего Мухаммада-Гази, сосед-кузнец едва не выронил от удивления молот. Это тоже пришлось Мухаммаду-Гази не по душе. Выяснив, что тут куют и из чего, он принялся давать советы и зорко следил за каждым движением кузнеца, которому помогали неопытные еще сыновья.
        Ему говорили, что лучше бы он лежал в своей постели, чем здесь, в чаду кузницы, но для Мухаммада-Гази дым этот был целебным снадобьем. Здесь он мог хоть немного отвлечься от тяжких мыслей о своей потерянной семье. И ему было совсем не безразлично, каким оружием горцы будут мстить обнаглевшим псам Надира.
        - Бейте сильнее, - наставлял Мухаммад-Гази. - А теперь по краю пройдитесь. Кинжал должен быть крепким, крепче, чем кольчуги персов.
        - Салам алейкум! - приветствовал кузнецов Пир-Мухаммад.
        - Ва алейкум салам, - отвечали кузнецы, собираясь отложить работу.
        - Не прерывайте свое дело, да будет оно удачным, - сказал Пир-Мухаммад.
        Разглядев через дым Андалалского кади, Мухаммад-Гази попытался встать. Но Пир-Мухаммад сам подошел к нему и, пожав руку, удержал его на месте.
        - Дай Аллах тебе долгой жизни, - улыбнулся Пир-Мухаммад. - Не слишком ли быстро ты поправился?
        - Разве они дадут спокойно умереть? - ответил Мухаммад-Гази. - Я мотыги лучше ковал, чем они - кинжалы.
        - Дома тебе было бы лучше.
        - Умереть я всегда успею, - говорил Мухаммад-Гази, не спуская глаз с наковальни. - Сначала надо вооружить живых.
        Позже Мухаммад-Гази рассказал Пир-Мухаммаду то, что не хотел говорить другим. Кади Андалала должен был знать, какая опасность надвигается на Дагестан. Войска Ибрагим-хана были бесчисленны, хорошо вооружены и безжалостны. Свирепые воины шаха громили села и топтали конями младенцев. Возводили курганы из отрезанных голов и кормили собак вырванными глазами. Уводили в рабство девушек, а стариков сбрасывали в пропасть. Но они были слабы духом, воевали лишь для наживы и из страха перед Надир-шахом. Их можно было побеждать, и джарцы вместе с азербайджанцами не раз наводили на персов ужас. Не говоря уже о Сурхай-хане Кази-Кумухском, которого персы с большим трудом вытеснили из Ширвана, и то лишь когда за дело взялся сам Надир-шах. О Надир-шахе Мухаммад-Гази говорил с презрением, но признавал его воинские таланты, иначе бы он не смог освободить Персию и покорить столько прочих земель. Джарцы, хотя лишились многих насиженных мест и понесли большие потери, не думали склонять головы. Они будут драться и мстить, не дадут каджарам покоя, но победить вряд ли смогут - врагов слишком много.
        Старый Сагитав волновался за сына, который ушел в Джар с Мусой-Гаджи, но втайне им гордился. То, что Чупалав когда-то ослушался отца, было серьезным проступком, но оставить друга в беде - это стало бы несмываемым позором. Сагитав не подавал виду, но по утрам выходил на крышу, вглядываясь слабеющими глазами в дорогу - не едут ли Муса-Гаджи с Чупалавом? Но их все не было, и вестей от них не приходило. Только на соседней крыше появлялась мать Мусы-Гаджи, которой тоже не спалось: она тоже ждала своего сына.
        Наконец, Сагитав не выдержал и послал людей в Наказух, чтобы привезли его невестку и внуков. Так всем будет спокойнее.
        Глава 11
        Чупалав с Мусой-Гаджи уходили все дальше. Оставив позади Андалал, они миновали земли соседних обществ, не давая отдыха ни себе, ни коням. И чем дальше они уходили, тем больше встречали беженцев, спасавшихся от войны за Кавказским хребтом. Это были женщины с детьми, согбенные старики и раненые.
        Если бы не кони, которых нужно было кормить и поить, друзья бы и не подумали останавливаться. Они и сами были голодны, но почти все отдали беженцам и перебивались комочками толокна, смоченными в воде.
        Чупалав старался успокоить друга, говоря, что войны всегда полны превратностей, и приводя примеры необыкновенного спасения даже тех, кого считали погибшими.
        - А твоя ненаглядная Фируза, наверное, давно уже дома, - утешал Мусу-Гаджи Чупалав.
        - Дай Аллах, - вздыхал Муса-Гаджи, сердце которого сжималось от тоски и тревожных предчувствий.
        - Или в Ахтах у родственников, - строил предположения Чупалав. - Туда ближе, чем до Согратля.
        - Там ее нет, - мотал головой Муса-Гаджи.
        - Откуда ты знаешь? - удивился Чупалав.
        - Помнишь людей, которых мы встретили у родника? - спросил Муса-Гаджи.
        - Мы многих встречали, - пожал плечами Чупалав.
        - Ну, когда мы старикам бурки отдали.
        - А… - протянул Чупалав, вспомнив, что они действительно остались без бурок, а на перевале было холодно.
        - Там были женщины из Ахтов. Сказали, что каджары перекрыли туда дороги.
        - Мало ли в горах дорог и тропинок, - разводил руками Чупалав.
        - Даже если бы они были открыты, по ним нельзя пройти, - ответил Муса-Гаджи. - Там дорога через Шахдаг - намного выше, чем здесь. Сплошной лед.
        - А я все равно думаю, что твоя Фируза уже в безопасности, - стоял на своем Чупалав. - У такого барса - отца и дочь - не ягненок. Сама любого каджара загрызет.
        - Это так, - продолжал вздыхать Муса-Гаджи. - Только пока не увижу ее - не поверю.
        - Увидишь, - обещал Чупалав. - Когда вернемся.
        - Я один не вернусь, - мотал головой Муса-Гаджи.
        - Так все равно надо было ехать, - рассуждал Чупалав. - Пора проучить этих каджаров, чтобы не совались, куда не просят.
        Уже приближаясь к перевалу Халахуркац у вершины Гутон, откуда дорога вела в Джар, друзья стали замечать, что не одни они идут на помощь восставшим. На перевале лежал снег, но дорога и тропы были глубоко протоптаны. Отсюда Чупалав и Муса-Гаджи могли видеть, как с разных сторон к перевалу тянутся большие и малые отряды горцев, спешивших поддержать своих братьев и отомстить за бедствия, которые принес им Надир, когда являлся в Дагестан.
        У самого перевала они остановились, чтобы дать отдых уставшим коням, от которых валил пар. Чтобы обсушить коней и согреться самим, они собрали сучьев и развели костер.
        Отсюда перед друзьями открылась величественная панорама. Гора Гутон была как бы узлом, от которого расходилось сразу несколько отрогов Главного Кавказского хребта. Множась и разветвляясь, они уходили в глубь Дагестана, пока не скрывались за горизонтом. В чистом морозном воздухе были далеко видны горные долины, но едва можно было различить несколько аулов, почти слившихся с суровыми горами. Здесь, у вершин Кавказского хребта, брали свое начало несколько рек, потому и назвали эту часть Большого Кавказа Водораздельным хребтом. Рождаясь небольшими ручейками, они текли через Дагестан, вбирая в себя многочисленные притоки, пока не вливались в море полноводными реками Самур и Сулак.
        Речка Тлейсерух, давшая название вольному обществу, тоже начиналась здесь. По ее руслу можно было добраться и до Андалала. Только чтобы сделать это, нужно было превратиться в рыбу - русло реки представляло собой глубокие ущелья, водопады и непроходимые для людей теснины.
        Но Чупалава тянуло в другую сторону, где за крутыми южными склонами открывалась взору обширная долина реки Алазани. Там, куда стекали другие реки, у подошвы хребта располагались вольные Джаро-Белоканские общества, сильнейшим из которых был Джар. Справа общества граничили с Грузией, к которой относился и невысокий хребет, обнимавший долину с запада. Слева располагались цахурские и рутульские села и множество лезгинских, которые тянулись до берегов Каспийского моря.
        По узкой дороге, змеившейся по крутому склону, к перевалу поднималось несколько человек. Это были женщины с детьми на руках. Дети плакали, а увидев Чупалава с Мусой-Гаджи, одни испуганно замолчали, другие заплакали еще громче.
        - Не бойтесь! - поднялся им навстречу Чупалав.
        - Кто вы? - спросила женщина, прижимая к себе младенца.
        - Андалалцы, - сказал Чупалав.
        - Мы идем на помощь джарцам, - добавил Муса-Гаджи, улыбаясь малышам.
        Дети на мгновение притихли, но затем младшие снова заплакали.
        - Скажите им, что нас не надо бояться, - попросил Чупалав.
        - Они не боятся, - ответила женщина, которая была старше других. - Они голодны.
        - Что у нас было, мы уже отдали, - растерянно развел руками Чупалав.
        - Разве что это, - предложил Муса-Гаджи, доставая из седельной сумки горсть толокна.
        - Да сохранит вас Аллах, - сказала женщина, подставляя ладони. - Эти проклятые каджары отняли у нас все. Мы сами еле спаслись.
        - Разве там не осталось наших воинов? - недоумевал Чупалав.
        - Они дерутся, как настоящие мужчины, - сказала женщина. - Но им тоже надо есть. Мы оставили им все, что было, а сами положились на Аллаха, и вот он послал нам вас.
        Муса-Гаджи разглядывал женщин, надеясь увидеть знакомое лицо. А затем спросил:
        - Не знаете ли вы Фирузу, дочь оружейника Мухаммада-Гази?
        - Нет, - переглядывались женщины.
        - А про Мухаммада-Гази слышали, люди говорили.
        - Что говорили? - насторожился Муса-Гаджи.
        - Говорили, сабли хорошие делает.
        - И щиты у него самые крепкие…
        - А про дочь? - напомнил Муса-Гаджи. - Про Фирузу?
        Женщины понимающе переглянулись, но было ясно, что они ничего о Фирузе не слышали.
        - Найдется твоя Фируза, - улыбнулась одна из беженок.
        - Она еще не моя, - смутился Муса-Гаджи.
        - Значит, будет твоей, - уверяла женщина. - Помяни мое слово.
        Матери принялись кормить детей смоченным в воде толокном, но Муса-Гаджи видел, что дети едят лишь от голода и им бы хотелось чего-нибудь по-вкуснее.
        - Отдохните пока, - сказал Муса-Гаджи, доставая свой лук.
        - Нам надо идти, - ответила женщина.
        - И согрейтесь, - настаивал Муса-Гаджи. - А я пока пойду поищу тура.
        - Тура? - переспросил Чупалав, который был бы не прочь отведать поджаренной на вертеле дичи. - Тут они есть?
        - Однажды я их здесь видел, - сказал Муса-Гаджи, доставая из колчана стрелы. - А от войны и все остальные, наверное, сюда забрались.
        - Не легче ли просто подстрелить? - предложил Чупалав, доставая из чехла свое ружье.
        - Легче, - согласился Муса-Гаджи. - Но, если промахнешься, туры разбегутся, и больше мы их не увидим.
        Муса-Гаджи прогрел над огнем свой лук, чтобы не сломался, когда будет гнуться, и друзья отправились на охоту.
        - Возвращайтесь скорее, - попросила женщина. - Мы и без мяса обойдемся!
        - Мы скоро, - пообещал Муса-Гаджи. - Не беспокойтесь.
        Они двинулись по гребню горы. Идти приходилось осторожно, потому что трудно было определить что под снегом - камень или лед.
        - Все-таки взял ружье? - оглянулся на друга Муса-Гаджи.
        - На случай, если ты промахнешься, - сказал Чупалав.
        - Я не промахнусь. А выстрел их распугает, - повторил Муса-Гаджи, всматриваясь в выступы скал, то проступавших, то исчезавших в тумане.
        - Покажи мне тура, а я покажу тебе, как надо стрелять, - ответил Чупалав.
        Они уже начали замерзать, когда Муса-Гаджи настороженно поднял руку. Чупалав вгляделся туда, куда показывал Муса-Гаджи, и увидел на краю скалы целое турье стадо. Красивые животные с огромными изогнутыми рогами легко перескакивали по едва заметным выступам, поднимаясь туда, где притаились Чупалав и Муса-Гаджи.
        Муса-Гаджи медленно достал стрелу, вставил ее в лук и натянул тетиву. Чупалав тоже взял на мушку крупного вожака, но не стрелял, ожидая своей очереди.
        Стрела просвистела в воздухе и вонзилась в шею тура под самой его бородкой. Тур на мгновение замер, копыта его судорожно забили по камню. Затем тур осел, соскользнул с уступа и покатился вниз. Остальные в страхе разбегались, преодолевая головокружительные подъемы как на крыльях.
        Муса-Гаджи бросился за подстреленным туром, который повис на своих рогах, зацепившихся за острый камень. И Чупалав не успел опомниться, как его друг пропал из виду. Чупалав пошел следом и увидел, что Муса-Гаджи слезает вниз. Но когда Муса-Гаджи оказался на том же камне, за который зацепился тур, камень вдруг зашевелился. Чупалав понял, что он не выдержит и вот-вот рухнет вниз вместе с туром и Мусой-Гаджи.
        - Прижмись к скале! - крикнул другу Чупалав и вскинул винтовку.
        Он прицелился и отстрелил край камня, на котором висел тур. Тот соскользнул и полетел в пропасть.
        - Что ты наделал? - кричал снизу Муса-Гаджи. - Он был у меня в руках!
        - А ты был в руках смерти, - ответил Чупалав, протягивая Мусе-Гаджи ствол своей винтовки. - Хватай, если жить хочешь!
        Они вернулись обратно и сели у костра, стараясь не смотреть в глаза тем, кто их ждал.
        - Мы слышали выстрел, - сказала женщина.
        - Я промахнулся, - сказал Чупалав, протягивая к огню замерзшие руки.
        - А твой друг - нет, - улыбнулась женщина, показывая куда-то в сторону.
        Друзья оглянулись и увидели появившихся на перевале всадников. Один из них тащил за рога тура, из шеи которого торчала стрела.
        - Ваша работа? - улыбался молодой джигит, бросая у костра тушу. - Мы едем, а он с неба падает.
        - Стрела моя, - кивнул Муса-Гаджи.
        - А мясо общее, - обрадованно сказал Чупалав и принялся разделывать тура.
        Вскоре на перевал поднялось еще несколько отрядов. Здесь были лезгины, аварцы, табасаранцы, рутульцы, агулы, лакцы… Среди них Чупалав и Муса-Гаджи встретили старых знакомых - бывалых воинов, с которыми они и прежде ходили в походы. Большинство же составляла молодежь, горевшая жаждой расквитаться с врагами, но еще не видавшая настоящих битв.
        Поджарив на костре душистое турье мясо и хорошенько подкрепившись, джигиты двинулись дальше, а женщины с детьми пошли в Дагестан по протоптанной конями дороге.
        Муса-Гаджи, хорошо знавший дороги, повел теперь уже довольно большой отряд вниз по крутым склонам.
        Здесь, на южной стороне хребта, было намного теплее. Горы вокруг были укрыты еще зелеными лесами. Дубы, грабы, буки, ореховые деревья поднимали в небо свои пышные кроны, в садах дозревали яблоки и хурма. Здешняя природа напоминала андалалцам их родину, хотя осень там была холоднее и наступала раньше.
        Приближаясь к своей цели, горцы сначала увидели высокие оборонительные башни джарцев, а затем и то, как все кругом готовились к серьезным сражениям. В Закаталах, которые стояли на бегущей от хребта реке Талачай, люди рыли окопы и укрепляли позиции на подступах к селу. Вместо прежних крепких мостов были устроены другие, которые можно было легко разрушить, отрезав путь неприятелю. Сами же села, и без того всегда готовые к обороне, превращались в настоящие крепости. Улицы перегораживались каменными стенами, повсюду устраивались «волчьи ямы», на стенах и крышах собирались пирамиды из камней, готовых обрушиться на головы врагов. В тайных местах делались запасы воды, пороха и свинца, без которых долгая оборона была невозможна.
        Прибывших на подмогу дагестанцев тут встретили с радостью. Каджары были сильны, и восставшим был дорог каждый человек, встававший на их сторону. Вдали дымились сожженные аулы, и разведчики доносили, что Ибрагим-хан строит укрепления на захваченных позициях.
        Пока Чупалав выяснял, как обстоят дела, Муса-Гаджи с тоской вглядывался вдаль, туда, где теперь выжидали чего-то каджары и где остался аул, в котором еще недавно жила его любимая Фируза.
        Глава 12
        После первых успехов, когда Ибрагим-хан обрушился на не ждавших такого большого войска повстанцев, он решил приостановить военные действия. Слишком упорно сопротивлялись горцы, и не успели еще подойти отряды, выступившие в помощь Ибрагим-хану из Персии.
        Но повстанцы не теряли времени даром. Их небольшие отряды совершали дерзкие ночные вылазки, не давая кызылбашам покоя. Они захватывали обозы, освобождали пленных, угоняли скот, коней и портили дороги. А чтобы сбить со следа каджаров, подковы у коней были прибиты наоборот.
        В очередной поход с этими удальцами вызвался пойти и Муса-Гаджи. В лагере он не находил себе покоя, хотя кузнецы-оружейники были теперь очень нужны. К тому же, разглядывая доспехи взятых в плен сарбазов, он понял, что, кроме обычных кинжалов и сабель, горцам нужно бы иметь узкий клинок, которым можно поражать каджаров через щели между их железными латами. А наконечники для стрел лучше делать побольше и поострее, чтобы пробивать щиты, да ковать их такими, чтобы эти наконечники невозможно было вытащить.
        Чупалав сначала помогал строить укрепления, но, когда заметил, что многие ополченцы недостаточно хорошо владеют оружием, взялся сделать из них настоящих воинов.
        Муса-Гаджи трудился не покладая рук, но мысли о Фирузе и мучительное желание хоть что-нибудь узнать о ее судьбе не давали ему покоя. Наконец, он отложил инструменты и объявил, что сначала сходит в разведку с отрядом, собиравшимся напасть на каджаров, а затем снова примется за работу.
        Чупалав не стал его удерживать, он хорошо понимал Мусу-Гаджи. Семья Чупалава была пока в безопасности, но тревога за жену и детей все равно скребла его сердце.
        Отряд, с которым отправился Муса-Гаджи, возвратился через день, пригнав отару овец. Это были овцы джарцев, которых прежде успели захватить нахлынувшие рекой каджары. Но среди вернувшихся горцев не было Мусы-Гаджи. Встревоженный Чупалав спрашивал джигитов, что случилось с его другом, и те говорили странные вещи. Сначала они рассказали, как кружили по местам, которые опустошили каджары, как Муса-Гаджи старался узнать у уцелевших людей, что стало с его невестой. Узнать ничего не удалось, и Муса-Гаджи начал приходить в отчаяние. Затем им удалось проникнуть в одно из расположений каджаров и снять караульных. Причем Муса-Гаджи просто задушил одного здоровенного сарбаза, чтобы не поднимать шума, а другого оглушил и взял в плен. Оттуда они угнали отару овец, вернее, то, что от нее осталось. Возвращаясь, заночевали в небольшой горной пещере, которых было много вокруг, в поросших лесом холмах. А ночью случилось и вовсе невероятное. То ли привлеченный добычей, то ли потому, что пещера была его логовом, туда явился леопард. Кони испуганно заржали, но никто ничего не видел, потому что горцы не разводили
костер, чтобы не быть замеченными. Потом им показалось, что к пещере подступают выследившие их каджары, и изготовились к бою. Но вдруг раздался страшный звериный рык - и все вдруг стихло. Когда зажгли факел, они увидели Мусу-Гаджи, лежавшего под большим пятнистым зверем. Решили, что Муса-Гаджи погиб, но все обошлось. Муса-Гаджи свалил с себя тяжелого леопарда и поднялся. В руке у него был тот самый узкий клинок, которым он советовал всем обзавестись. Клинок был в крови. Муса-Гаджи успел нанести леопарду удар в сердце и боролся с ним, пока зверь не издох. Убедившись, что Муса-Гаджи отделался царапинами от когтей, все понемногу успокоились. А наутро Мусы-Гаджи в пещере не оказалось, не было и его коня. Вместе с Мусой-Гаджи исчезла и шкура леопарда, которую он успел снять.
        Чупалав был в растерянности. Выходило, что Муса-Гаджи ушел сам. Только - куда? И зачем ему понадобилась шкура убитого зверя? Но, сколько бы предположений ни строил Чупалав, мысли его каждый раз возвращались к одному: Муса-Гаджи ушел искать свою Фирузу. Это было равносильно самоубийству, но слишком горяч и смел был Муса-Гаджи, который все еще надеялся, что Фируза где-то рядом. Как бы то ни было, друга нужно было спасать. Чупалав скрепя сердце заставил себя подождать до следующего дня: вдруг Муса-Гаджи сам вернется. А если нет - он отправится его искать.
        Глава 13
        Через покрытые лесом горы и заросшие орешником овраги Муса-Гаджи пробирался к селу, где жила семья Фирузы. Но, когда он добрался до своей цели, сердце его сжало ледяными тисками. На месте большого села остались лишь почерневшие руины. Все было пусто и мертво, лишь стервятники кружили над пепелищем, высматривая добычу.
        - Здесь был их дом, - говорил себе Муса-Гаджи. - А там - кузня Мухаммада-Гази.
        Муса-Гаджи разбирал обгоревшие бревна, надеясь найти хотя бы знакомую ему тяжелую наковальню, но оказалось, что хищные каджары утащили и ее. Муса-Гаджи нашел только обгоревший остов ткацкого станка, на котором Фируза и ее мать ткали ковры. Не пожалели враги и водяную мельницу - ее древние каменные жернова были разбиты. Сгорела и мечеть, о которой напоминал лишь минарет, напрасно ожидавший, когда на него поднимется муэдзин, чтобы призвать правоверных к молитве.
        Муса-Гаджи решил взобраться наверх, чтобы оглядеться вокруг, но даже деревянные ступеньки между каменным стержнем минарета и его стенами были сожжены.
        - Да покарает вас Аллах, - прошептал Муса-Гаджи, глядя на это кощунство.
        Он еще раз обошел то, что осталось от села, заглянул в чудом уцелевшие постройки, но не нашел ни единой души.
        Муса-Гаджи помолился среди останков мечети и двинулся дальше.
        Прежде, чем отправиться на поиски Фирузы, Муса-Гаджи успел кое-что выяснить у пленного сарбаза. Тот был так напуган, что готов был сказать все, что Муса-Гаджи ни пожелает. Про Фирузу он ничего не слышал, а о плененных девушках знал лишь то, что их отправляют а базары и продают.
        Разве что какая-нибудь приглянется начальникам или самому Ибрагим-хану, который был известен не столько своими воинскими подвигами, сколько особым пристрастием к вину и красивым женщинам.
        Добравшись до места, откуда была видна ставка Ибрагим-хана, Муса-Гаджи затаился в кизиловой роще, внимательно наблюдая за тем, что происходило вокруг.
        Ставка располагалась за рекой Курой, на ровном месте, была огорожена земляными насыпями, вдоль которых стояли караульные с большими ружьями, по углам и у главных ворот стояли пушки.
        Внутри лагеря высился большой черный шатер. Над ним, на высоком древке, реял желтый флаг с красной каймой. Еще один большой, но уже красный шатер стоял позади главного, за тростниковой оградой. Вокруг располагались шатры поменьше. За пределами лагеря в правильном порядке стояли бесчисленные войска. По коням и вооружению было видно, что это полки из разных провинций Персии и наемники - афганцы, туркмены, узбеки. Были тут и другие отряды из попавших под власть Надир-шаха племен. Над каждым полком - фауджем, примерно из тысячи человек, реял отличительный шелковый флаг своего цвета, а палатки воинов окружали шатры их командиров. Отдельно стоял артиллерийский полк, блестя на солнце большими и малыми орудиями. Неподалеку, ниже по реке, паслось множество лошадей, верблюдов, мулов, волов и несколько отар овец.
        И далеко, до самого горизонта, клубилась пыль, поднимаемая двигавшимися к лагерю обозами.
        Все это представляло собой впечатляющее зрелище, какого Мусе-Гаджи еще не приходилось видеть. Но его интересовало совсем иное. Сопоставляя одно с другим, Муса-Гаджи сообразил, что сильно охраняемый шатер посреди лагеря - это и есть местопребывание самого Ибрагим-хана. А красный шатер, должно быть, принадлежал его гарему. Оттуда иногда появлялись женщины, укрытые чадрами, и пара евнухов, черный и белый, чтобы принять носилки, на которых слуги приносили еду из походной кухни.
        Затем он увидел, как от ставки к лесу направились повозки в сопровождении конных стражников. В лесу рабы собирали хворост для походных печей, которыми обогревались шатры.
        Муса-Гаджи решил навестить гарем Ибрагим-хана. Ему не хотелось верить, что там может оказаться его прекрасная Фируза, но он должен был убедиться, так ли это на самом деле. Муса-Гаджи лихорадочно размышлял, как ему осуществить свой замысел. Один несбыточный план уступал место другому, еще более безрассудному.
        - Подкараулить какого-нибудь курьера, завладеть его одеждой и обмануть бдительную охрану? - прикидывал Муса-Гаджи, но тут же сам себя опровергал: - Такой план мог придумать и бедняга Дервиш-Али, который не в ладах со здравым смыслом… Пробраться в лагерь под видом купца? Только Шах-мана поблизости нет, да и вряд ли ханы станут что-то покупать. То, что им нужно, они привыкли попросту забирать или отнимать силой.
        Так и не придумав, как проникнуть в гарем незамеченным, миновав несколько рядов стражи, Муса-Гаджи решил вернуться к тому, что берег на крайний случай, - к шкуре леопарда.
        - От такого царского подарка не отказался бы и Надир-шах, - размышлял Муса-Гаджи. - Посмотрим, как отблагодарит меня его брат.
        Но прежде, чем отправиться в ставку Ибрагим-хана, Муса-Гаджи позаботился о том, чтобы ему легче было уйти, если бы пришлось увозить Фирузу. Ружье, саблю и колчан со стрелами он спрятал в дупло старого дуба. Привязал лук к стволу дерева, натянул тетиву и вставил в него стрелу. Натянутую тетиву он закрепил веткой так, как не раз делал на охоте, когда загонял оленей. Теперь достаточно было дотронуться до ветки, чтобы лук выстрелил и стрела полетела куда нужно. Глубокую промоину, образовавшуюся в лесной дороге, Муса-Гаджи засыпал валежником. Узкий клинок, сослуживший ему хорошую службу, Муса-Гаджи спрятал в сапоге, а на виду оставил только кинжал. Взвалил на плечо пятнистую шкуру леопарда и вскочил на своего верного коня, который тревожно фыркал, косясь на то, что осталось от опасного зверя.
        Как только Муса-Гаджи выехал из леса, его тут же заметили. Зазвучали сигнальные трубы, и навстречу ему поскакало несколько всадников.
        - Кто такой? - спрашивали каджары, кружа вокруг Мусы-Гаджи. - Куда едешь?
        - Я охотник, - спокойно ответил Муса-Гаджи.
        - Ты один или еще кто есть? - подозрительно спросил каджар с вьющейся бородой - видимо, старший в этом разъезде.
        - Один, разве сами не видите?
        - А что это у тебя? - спросил старший, приподнимая краем сабли пятнистую шкуру.
        - Не повреди, - предостерег Муса-Гаджи. - Это подарок великому Ибрагим-хану.
        - Да это же шкура леопарда! - догадался один из всадников.
        - Ты сам его убил? - удивленно спросил старший.
        - Мне это не впервой.
        Они удивленно защелкали языками и стали говорить с Мусой-Гаджи уважительнее.
        - Ты - смелый человек…
        - В этот раз я просто защищал свою жизнь, - сказал Муса-Гаджи.
        - Так, говоришь, везешь это в подарок хану? - все еще не верил старший.
        - Да, - ответил Муса-Гаджи, - если великий хан соизволит принять мой скромный дар.
        - Посмотрим, - почесал бороду каджар. - Пока что мы видели от ваших людей другие подарки - пули да стрелы.
        - И сабли с кинжалами, - добавил его подчиненный.
        - Но и вы не с миром пожаловали, - не удержался Муса-Гаджи.
        - Он смеет нас упрекать! - заорал еще один из всадников, поднимая саблю.
        - Я только хотел сказать, что люди сначала воюют, а после склоняются к миру, - спокойно ответил Муса-Гаджи.
        - Не пора ли снять эту болтливую голову? - размахивали саблями всадники.
        - А шкуру мы и сами можем подарить!
        - И останетесь без своих голов, когда откроется, что не вы убили этого леопарда, - остудил пыл подчиненных старший, затем снова почесал бороду, размышляя, как быть. - Наш господин любит охоту. Надо его порадовать…
        И каджары, окружив Мусу-Гаджи, двинулись с ним к ставке Ибрагим-хана.
        Узнав, в чем дело, караульные доложили начальнику стражи, и тот поспешил к визирю. Прошло немало времени, пока чиновники двора донесли новость до самого хана и получили его милостивое соизволение привести к нему нежданного дарителя.
        Ворота, наконец, открылись, и Мусу-Гаджи пропустили внутрь. Здесь ему велели спешиться, снять оружие и наскоро обыскали. Шкуру леопарда тоже внимательно осмотрели, потрогали еще торчавшие из лап когти, подергали длинные усы убитого зверя, прощупали длинный хвост, и только затем двое слуг расправили шкуру на огромном серебряном подносе, чтобы подарок выглядел как подобает.
        Вдоль устланной коврами дорожки от ворот до шатра стояли гвардейцы хана в дорогих доспехах и с богато украшенным оружием. Впереди шел визирь наместника, за ним, поглядывая по сторонам и стараясь все запомнить, шел Муса-Гаджи. Следом слуги несли поднос с леопардовой шкурой.
        Черный шатер Ибрагим-хана оказался из блестящего атласа и стоял на украшенных затейливой резьбой опорах. На флаге, реявшем над шатром, был изображен лев с мечом в лучах восходящего солнца. Конец древка был сделан в виде серебряной руки, которую каджары называли рукой Али.
        Внутри шатра царило изысканное великолепие. Горело множество изящных светильников, сияли зеркала и драгоценная посуда. В глубине стоял еще один небольшой шатер из парчи, внутри которого помещалась золоченая тахта с высокой спинкой. На этом подобии трона, опершись на подушки, возлежал Ибрагим-хан.
        Его окружали телохранители с обнаженными саблями, астрологи с льстивыми лицами, секретарь, письмоводитель и прочие придворные. По сторонам сидели музыканты, наигрывая тихие, умиротворяющие мелодии, и стояли, ожидая приказаний, красивые юноши-слуги.
        Воздух был пропитан благовониями, которые тлели на специальных подставках, и утонченными ароматами кальянов.
        Войдя в шатер, визирь упал на колени, поцеловал ковер и пополз к своему господину, пока тот не велел ему:
        - Встань и говори.
        - О мой повелитель!..
        Визирь, собираясь сделать доклад, обернулся на Мусу-Гаджи и замер от изумления. Тот и не думал падать на колени, а тем более - целовать ковер и ползти к стопах шаха.
        - Безумец! - воскликнул визирь. - На колени!
        - На колени мы встаем только тогда, когда молимся всевышнему Аллаху, - ответил Муса-Гаджи.
        - Несчастный! - зашипел визирь и обхватил руками свою голову в большом тюрбане, будто хотел убедиться, что она еще на своем месте. - На колени и умоляй великого хана о прощении!
        Муса-Гаджи продолжал стоять, гордо вскинув голову и смело глядя в лицо хану. Он был свободным горцем и никому из людей никогда не кланялся. Но тут Муса-Гаджи вспомнил, что на самом деле привело его сюда, и заставил себя слегка поклониться, коснувшись рукою ковра.
        Хан удовлетворился и этим, потому что ему не терпелось перейти к сути дела - принесенной ему в дар леопардовой шкуре. Чтобы лучше ее разглядеть, хан даже соизволил встать и подойти поближе.
        Он не протянул Мусе-Гаджи руку, давая понять, что между ними есть существенная разница. Но горцу это принесло лишь облегчение, он едва стерпел унизительную церемонию, и пожать руку ненавистному врагу было бы выше его сил.
        Хан провел рукой по пятнистой шкуре и обернулся к Мусе-Гаджи.
        - Как это тебе удалось?
        - Хотел заслужить милость повелителя, - ответил Муса-Гаджи.
        - Чтобы заслужить милость великого хана, тебе следовало бы сначала оставить свою дерзость и явить повиновение, - гневно сказал визирь.
        Но Ибрагим-хан только улыбнулся, продолжая любоваться подношением.
        - Не будь он так смел, разве смог бы победить такого сильного зверя и принести нам столь дорогой подарок?
        Хан знал цену таким трофеям. Он был страстным любителем охоты, и ему доводилось убивать разных зверей, но леопард среди его трофеев не числился. Он держал при себе целую команду охотников со всем необходимым. Но ни опытные загонщики, ни натасканные гончие собаки, ни выученные ловчие соколы не смогли найти для него такого красивого зверя.
        Едва заметным жестом удалив от себя визиря, Ибрагим хан продолжал:
        - Как зовут тебя, о благородный храбрец?
        - Муса-Гаджи.
        - Муса-Гаджи, - повторил хан задумчиво. - Чего же ты хочешь за свое подношение?
        - Служить тебе, великий хан, - сказал Муса-Гаджи, приложив руку к сердцу, которое гневно билось.
        - Но ваши люди вынуждают меня воевать, - сказал Ибрагим-хан. - Неужели только ты понял, что служение мне и падишаху - владыке мира принесет горцам покой и счастье?
        - Я оставил заблудших, - начал говорить Муса-Гаджи. - Я убеждал их покориться великому хану, могущество которого простирается до небес, а воинов у него столько, что, выпустив стрелы, они могут затмить солнце.
        - Значит, они тебя не послушали? - спросил хан.
        - Кто-то - нет, а кто-то думает теперь, как я, - уверял Муса-Гаджи.
        - Тех, которых ты называешь заблудшими, ждет суровое наказание, - пообещал хан. - А образумившиеся будут возвеличены.
        Хан подумал, что из этого умного джигита может получиться хороший вассал. И если он докажет свою преданность, на него можно будет положиться. Почему бы и нет? Если такой храбрец принес ему шкуру царя кавказских зверей, то он и головы бунтарей представит ему без труда. Этого горца следует обласкать, прикормить и посадить на цепь - выйдет отличная гончая!
        Но шкура леопарда не давала покоя Ибрагим-хану, которому хотелось самому убить такого зверя.
        - Если ты убил одного, то я убью другого, - пообещал он.
        - Как будет угодно великому повелителю, - ответил Муса-Гаджи.
        - Ты покажешь мне, где водятся эти прекрасные звери.
        - Да, мой повелитель, - кивнул Муса-Гаджи, которому охота представлялась удобным случаем, чтобы расквитаться с ханом, если до этого он не увезет свою Фирузу.
        - Ты охотился на коне? - допытывался Ибрагим-хан, не переставая гладить шкуру леопарда.
        - В лесу это опасно, - сказал Муса-Гаджи. - Леопарды любят сидеть на деревьях, они даже свою добычу туда затаскивают.
        - А если выгнать зверя на ровное место? - предложил хан, которому вовсе не хотелось стать жертвой даже такого красивого зверя.
        - Они легко достанут и всадника, если придется защищать свою жизнь, - пугал хана Муса-Гаджи, чтобы придать весу своим охотничьим умениям и убедить хана забраться подальше от лагеря. - Лучше выждать в горах. Леопард силен, но и не менее хитер. А когти у него как кинжалы.
        Хан взглянул на когти леопарда и убедился, что Муса-Гаджи не далек от истины. Наместнику стало не по себе, когда он представил, что эти когти могут впиться в его тело. Вон ведь и у охотника черкеска изодрана. Удивительно, что он вообще жив остался. Надо бы усилить охрану лагеря: вдруг другой леопард явится мстить за этого?
        - А если на слоне? - растерянно произнес Ибрагим-хан. - У меня есть слоны в Персии. Я могу за ними послать.
        - Леопарды легко взбираются даже на скалы, - покачал головой Муса-Гаджи. - Но зачем великому хану думать о таких останется лишь убить его из ружья.
        - И то верно, - с облегчением согласился хан. - У меня есть дела поважнее, чем выслеживать зверей в лесу. Вот хотя бы твои соплеменники. Надо их как-то усмирить, чтобы не пришлось истреблять, как опасных зверей.
        Муса-Гаджи старался сообразить, как лучше использовать колебания хана между желанием поохотиться и началом большой войны с горцами. Во всяком случае нужно было выиграть время, чтобы горцы лучше подготовились к боям и дождались большей подмоги.
        - Еще немного, и они поймут, что сопротивляться непобедимой армии сардара бесполезно, - сказал Муса-Гаджи. - Я им это не раз говорил. Но если великий хан соизволит направить им письмо, то это непременно вразумит их.
        - Ультиматум! - объявил хан. - Пусть знают, что их ждет, если не сложат оружие и не станут молить меня о пощаде.
        Он сделал знак секретарю, и тот взял в руки калам.
        - Составь этим заблудшим письмо, но чтобы звучало как суровый приказ, - велел Ибрагим-хан. - Чтобы не смели больше испытывать мое терпение и покорились. Ибо гнев мой будет сокрушителен, как ураган, и это будет последнее, что они увидят в этой жизни.
        Секретарь усердно записывал повеление хана, чтобы затем придать им необходимую форму, а письмоводитель достал особый пергамент и изготовился перенести на него то, что продиктует секретарь.
        - Когда они принесут покорность, я сделаю тебя старшим над ними, будешь у меня беглербегом этих племен, - посулил хан гостю.
        - Милость твоя не знает пределов, - сказал Муса-Гаджи, стараясь изобразить на своем лице радость.
        - Мне нужны умные и верные люди, - продолжал Ибрагим-хан. - А пока жалую тебя высоким отличием.
        Мусе-Гаджи преподнесли отороченный соболями шелковый халат, на плече которого было вышито: «Это дар великого Ибрагим-хана его верному рабу».
        Принимая халат, Муса-Гаджи вдруг подумал, что ему вряд ли удастся пробраться в гарем хана. Слишком многочисленна была стража, бдительно охранявшая все вокруг. Но сам хан был рядом, и верный клинок, спрятанный в сапоге, мог сослужить теперь важную службу. И все же надежда найти Фирузу еще теплилась, и Муса-Гаджи решил посмотреть, что будет дальше. Наступал вечер, и на охоту хан теперь уже не отправится. А до утра многое могло случиться.
        А хан думал о том, как покрепче привязать к себе храброго охотника, чтобы с его помощью покорить джарских бунтарей, а затем, быть может, и весь Дагестан.
        Глава 14
        Вечером хан устроил пир. Разодетые женоподобные юноши - бириши с крашенными хной руками и длинными, завитыми в локоны волосами подавали гостям воду для умывания рук и полотенца. Еду приносили на расписных подносах, напитки - в золоченых кувшинах. Одно блюдо сменялось другим, и им не было конца. Изысканные угощения сопровождались обильными возлияниями.
        Музыканты, певцы и танцовщицы услаждали взоры пирующих, среди которых были военачальники, приближенные хана и важные сановники из провинций. Кравчие и виночерпии старались угодить вельможам. И веселье было в самом разгаре.
        Муса-Гаджи удивлялся окружавшей его роскоши и спрашивал себя: зачем шаху Дагестан, где о подобной жизни и не помышляли? Что он найдет в их горах, где даже пропитание добывалось нелегким трудом, не говоря уже о подобных удовольствиях? Мусе-Гаджи кусок лепешки не лез в горло, а вино он и вовсе считал греховным напитком.
        Но хана это только забавляло, он привык наслаждаться жизнью, а государственные дела и войны считал досадной необходимостью, скучными обязанностями правителя, желающего сохранить свой титул и власть. Видя перед собой покорного горца, победителя леопардов, Ибрагим-хан не сомневался, что теперь все пойдет иначе. Он не только превзойдет своими успехами подвиги племянника, но и затмит славу самого Надир-шаха, которому его победы над горцами стоили моря крови.
        Хан не отличался воздержанностью и скоро уже был навеселе. Но обычные развлечения ему быстро наскучили. Ибрагим-хан подозвал к себе визиря и что-то шепнул ему на ухо. Тот поклонился и бросился исполнять ханское повеление.
        Вскоре гости разразились возгласами восторга. Муса-Гаджи оглянулся и увидел, что в шатер входит длинная вереница девушек, укрытых красивыми чадрами. Их сопровождали два огромных евнуха, белый и черный. Белый был главным начальником гарема со всеми слугами и немалым хозяйством. Черный же заведовал главной ценностью - гаремными красавицами, и цвет его кожи был гарантией того, что невольница не родит младенца ни от кого, кроме владыки-хана. Иначе страшное преступление сразу бы открылось цветом кожи новорожденного. Евнухи хотя и были оскопленными, но в гаремах случалось всякое.
        Муса-Гаджи, пораженный увиденным, с удивлением смотрел на невольниц, но лица их были закрыты. Заметив, с каким вниманием гость разглядывает девушек, хан решил окончательно сразить Мусу-Гаджи своей щедростью.
        - В Персии есть обычай, обычай властителей, - заговорил Ибрагим-хан.
        - Тем, кто заслуживает особой милости, мы дарим невольниц из своих гаремов.
        Эти слова обожгли сердце Мусы-Гаджи. Он стал пристальнее вглядываться в невольниц, пытаясь понять, есть ли среди них его Фируза.
        - Выбирай, - предложил хан Мусе-Гаджи. - Любая из них станет твоей. И ты всю жизнь будешь возносить хвалу своему господину.
        Взволнованный Муса-Гаджи разглядывал одну невольницу за другой, и в каждой ему чудилась его несчастная невеста.
        - На ком ты остановил свой выбор, о храбрый воин? - спросил Ибрагим-хан, польщенный произведенным на Мусу-Гаджи впечатлением.
        - Я… Не могу решить… - ответил Муса-Гаджи. - Я не вижу их лиц.
        - Мне понятно твое затруднение, - усмехнулся Ибрагим-хан, посасывая чувственными губами мундштук кальяна. - Но знаток женской красоты и под чадрой отличит красавицу. Стоит ей сделать несколько шагов, и ее походка, изгибы тела под одеяниями, жесты… Тому, кто искушен в таинстве женского очарования, этого достаточно. Поверь мне: каждая из них достойна самого шаха.
        - Они никогда не открывают своих лиц? - спросил Муса-Гаджи, не отрывая взгляда от невольниц.
        - Только перед своим господином, когда он пожелает насладиться их прелестью, - говорил Ибрагим-хан. - Я могу приказать им открыться, но опасаюсь, как бы мои гости не лишились разума, ослепленные их красотой.
        Муса-Гаджи надеялся, что если среди них есть Фируза, то она подаст ему какой-нибудь знак. Если не смирилась со своей участью…
        - Выбирай, - настаивал Ибрагим-хан, - или просто укажи на любую, и ты не ошибешься.
        - Пусть хотя бы назовут свои имена, - сказал Муса-Гаджи.
        - Зачем они тебе? - рассмеялся Ибрагим-хан. - Назови, какое тебе нравится, и оно будет именем той, которую ты выберешь. Тем, кому посчастливится попасть в настоящий гарем, дают новые имена и дарят новую жизнь.
        Но Мусе-Гаджи не нужна была никакая другая, кроме его невесты.
        - Великий хан, сказал он. - Когда-то я был влюблен в одну девушку. Но она покинула этот мир. И мне бы хотелось, чтобы сохранилось хотя бы ее имя. И если такая окажется среди твоих невольниц, я бы хотел выбрать ее.
        - Что ж, - развел руками Ибрагим-хан. - Спроси их сам.
        Муса-Гаджи шагнул к невольницам и под гневными взглядами евнухов стал спрашивать одну за другой:
        - Кто ты, красавица? Как зовут тебя? Откуда ты?
        Но невольницы под чадрами или молчали или посмеивались над растерянным Мусой-Гаджи.
        - А кто тебе нужен?
        - Зачем тебе невольница? С виду ты простой человек, а невольницы требуют бережного обращения.
        - Возьми меня, господин…
        - Фируза? Я буду твоей Фирузой!
        Когда Муса-Гаджи убедился, что его любимой среди невольниц нет, у него на время отлегло от сердца. Но затем оно вновь заныло от неизвестности, в которой могла таиться еще более страшная судьба Фирузы.
        - Надо убить этого негодяя, - говорил себе Муса-Гаджи. - Поджечь шатер вместе со всеми этими свиньями… И погибнуть самому, чтобы больше не мучиться от тоски по невесте. Но кто тогда отыщет пропавшую Фирузу?..
        - Ты еще не выбрал? - спрашивал хан, с трудом размыкая слипающиеся веки. - Если не нравятся эти, нам пришлют новых… Потом, после охоты на леопарда…
        Глава 15
        Утром Ибрагим-хан послал горцам свой грозный ультиматум. А затем велел Мусе-Гаджи и своим слугам выследить и загнать для него леопарда.
        Мусе-Гаджи вернули коня и кинжал и отправили с ним троих охотников. Другие, с гончими собаками, расположились у лощины, куда Муса-Гаджи пообещал выгнать леопарда. Сам Ибрагим-хан в сопровождении свиты и телохранителей выехал из лагеря и ждал сигнала, чтобы собственноручно подстрелить редкого зверя.
        Муса-Гаджи с сопровождавшими его всадниками углубился в лес. Так ничего и не узнав о Фирузе, отчаявшийся, он думал лишь о том, как заманить хана в лес, чтобы попытаться его убить, а затем вернуться к своим. Ему было что им рассказать о войсках хана и о нем самом. Это могло помочь горцам в сражении с неприятелем, во много раз превосходившим их по числу сабель.
        Муса-Гаджи надеялся, что, плутая в лесной чаще, он сможет одного за другим убить сопровождавших его слуг шаха. Затем подаст сигнал охотничьим рогом, который был у одного из них. А когда Ибрагим-хан прискачет убивать леопарда, Муса-Гаджи всадит пулю ему в лоб.
        Оставив сигнальщика с конями неподалеку от знакомой пещеры, Муса-Гаджи повел двух других кызылбашей за собой. Пройдя немного, велел одному укрыться за большим камнем, а с другим двинулся дальше. Тот настороженно оглядывался кругом и старался не отставать от Мусы-Гаджи. Хорошо помня эти места, Муса-Гаджи направился к дубу, в дупле которого оставил ружье и саблю. Увидев нужное дерево, он стал искать глазами ветку, которая должна была привести в действие закрепленный на дереве лук. Ветка находилась в том же положении, в каком оставил ее Муса-Гаджи. Сделав еще несколько шагов, Муса-Гаджи дернул ветку и бросился на землю. В то же мгновенье зазвенела тетива, и над ним пролетела стрела, угодив в не успевшего ничего понять охотника. Тот рухнул, как подкошенный. Убедившись, что один мертв, Муса-Гаджи снял с дерева лук, достал из дупла ружье, саблю, колчан со стрелами и поспешил назад, чтобы разделаться со вторым. Тот по-прежнему сидел за камнем, настороженно водя кругом ружьем. Муса-Гаджи решил его обойти, чтобы хорошенько прицелиться из лука. Стрелять из ружья он не хотел, чтобы не вызывать шума - берег
пулю для Ибрагим-хана - любителя невольниц и чужих земель.
        Прицелившись, Муса-Гаджи уже начал натягивать тетиву, когда краем глаза заметил в зарослях что-то знакомое. Это был леопард. Вернее, это была самка с детенышами, но с такими же страшными, оскаленными клыками, какие были у сраженного Мусой-Гаджи отца звериного семейства. Шахский охотник не замечал приближающейся опасности. Самка леопарда двигалась бесшумно, все ближе подбираясь к своей жертве. Мусе-Гаджи стало немного жаль этого каджара, который не предполагал, что жизнь его висит на волоске. Горец осторожно поднял с земли ветку и бросил ее между леопардихой и камнем, за которым сидел охотник. Тот оглянулся и увидел выходившего из чащи зверя. Охотник онемел от страха, но успел сообразить, что вот-вот расстанется с жизнью, и выстрелил. Пуля только задела леопардиху, и она кинулась на своего врага. Тот в панике бросился бежать. Но в тот момент, когда его должны были настигнуть страшные когти, охотник провалился в глубокую промоину, которую Муса-Гаджи заранее прикрыл валежником. На шум прибежал сигнальщик, и самка леопарда бросилась уже за ним. Сигнальщик оказался очень ловким, успел вскочить на
своего коня и тут же пустил его вскачь. Леопардиха сделала гигантский прыжок и едва не настигла жертву, но конь успел ударить зверя задними копытами.
        Муса-Гаджи взобрался на высокое дерево, чтобы увидеть, чем кончится эта погоня и не появится ли возможность осуществить свой план до конца. Но все обернулось не так, как он предполагал. Перепуганный сигнальщик забыл про свой рог и мчался во весь опор. Следом неслась самка леопарда, но рана не давала ей бежать так быстро, как она умела. Увидев эту картину, загонщики спустили собак. Леопардиха, тяжело дыша, остановилась, распорола брюхо первой же добежавшей до нее собаке и быстро скрылась в лесу.
        Муса-Гаджи видел, как она отыскала своих котят и стала уводить их в горы, взбираясь по каменным уступам, недоступным для собак.
        Ибрагим-хан так и не тронулся с места, не дождавшись нужного сигнала. И отсюда Мусе-Гаджи было его не достать. Окружив особу своего повелителя, ханская свита повернула к лагерю.
        Муса-Гаджи спустился с дерева, забрал коней и отправился посмотреть, что случилось с рухнувшим в промоину каджаром. Тот все еще лежал там, опасаясь, что зверь где-то рядом, и боясь поднять голову.
        Муса-Гаджи саблей смахнул с него валежник и сказал:
        - Сними оружие и поднимайся.
        Пораженный этим не меньше, чем нападением страшного зверя, воин отстегнул саблю, отпихнул ногой ружье и показал пустые руки.
        - Что ты задумал? - спросил он, еще не веря, что осыпанный милостями хана горец заговорил теперь по-другому.
        Наставив на него ружье, Муса-Гаджи вытащил пленного из ямы и велел сесть на землю.
        - Измена! - догадался каджар, но сказал это тихо.
        - Я никому не изменял, - ответил Муса-Гаджи. - А твой хан был и останется моим врагом.
        - О благородный воин, - заговорил охотник, сообразив, что дела его плохи. - Пощади меня! Я дам тебе все, что имею!
        И он начал выгребать из карманов серебряные монеты.
        - Оставь это себе, - сказал Муса-Гаджи. - Унесешь с собой в могилу.
        - Бери, бери все! - умолял охотник, доставая из потайных карманов еще и еще.
        Среди того, что охотник бросал к ногам Мусе-Гаджи, были не только монеты, но и женские украшения. И вдруг Мусу-Гаджи будто что-то ударило. Среди блестящих серег и браслетов он заметил скромное кольцо. Муса-Гаджи поднял его и узнал в нем то, серебряное, с бирюзой, которое он сделал сам и которое подарил своей любимой Фирузе.
        Муса-Гаджи выхватил кинжал и приставил его к горлу охотника:
        - Где ты его взял?! - гневно вскричал Муса-Гаджи.
        - Я… Когда делили добычу, - сбивчиво говорил пленный. - Юзбаши забрали золото, а нам оставили серебро.
        Мусе-Гаджи хотелось убить грабителя, но тот мог знать хоть что-нибудь о Фирузе.
        - Чье это кольцо? - тряс его за шиворот Муса-Гаджи. - Говори!
        - Не знаю, мой господин, - оправдывался несчастный. - Я всего лишь охотник… Когда собрали пленных, там было много девушек…
        - Что с ними случилось? - торопил Муса-Гаджи, водя кинжалом по горлу пленного.
        - Клянусь жизнью, я не знаю, - говорил тот. - Я слышал, что девушек увезли продавать, а двух из них послали в подарок Надир-шаху.
        У Мусы-Гаджи помутилось в глазах. Он опустил кинжал и отошел.
        - Убирайся.
        Но охотник не уходил. Он сложил перед Мусой-Гаджи свое оружие и сказал:
        - Ты сохранил мне жизнь. Но я не хочу служить каджарам.
        - Что? - не понял Муса-Гаджи. - Уходи, пока цел.
        Охотник не трогался с места.
        - Чего ты медлишь? - спросил Муса-Гаджи.
        - Я - туркмен. Меня зовут Ширали, - отвечал охотник. - Надир-шах набросился на наши аулы, как его брат теперь нападает на ваши.
        - Как же ты оказался в его войске?
        - Шах пригрозил, что выселит всех наших людей, если они не дадут ему воинов, - говорил Ширали, - а девушек раздаст своим подручным.
        - Надо было драться, а не дрожать за свою жизнь, - ответил Муса-Гаджи.
        - Мы дрались. И не раз ходили на каджаров. Но потом шах привел столько войск, что от наших воинов почти никого не осталось. И еще… Они бы убили всю мою семью, если бы я не пошел в войско шаха. Племя, которое решило сопротивляться, они вырезали до последнего младенца. Я видел трупы этих несчастных, которые пожирали собаки. А головы их стариков торчали на копьях сарбазов. Земли их и воду шах сделал собственностью своей короны.
        Но Мусе-Гаджи было не до чужих бед, здесь хватало и своих. Муса-Гаджи мучительно пытался понять: что ему теперь делать? Отправляться в Персию? Искать самого Надир-шаха? Это было безумием, однако Муса-Гаджи был готов и не на такое. Но что скажет Чупалав? Что скажут другие, если он бросит своих друзей перед сражением с Ибрагим-ханом и отправится неизвестно куда, хотя бы и из-за большой любви к Фирузе? Если бы она была где-то здесь, он бы не пожалел жизни, чтобы ее спасти, но теперь… Теперь нужно было покарать Ибрагим-хана, а затем уже думать, где искать Фирузу.
        - Говорят, местные нападали на караваны с пленными. И многие смогли убежать, - припомнил Ширали.
        - Смогли? - с надеждой переспросил Муса-Гаджи.
        - И девушки убегали. Одна из них даже заколола известного воина из гвардии хана. У нее был такой маленький кинжал.
        Мусе-Гаджи хотелось верить, что это была его Фируза. А тот кинжал он видел не раз. Она всегда держала его при себе на всякий случай и обрезала им нити, когда ткала ковер. Но такие кинжалы были и у других девушек Джара. Постоянная опасность диктовала свои правила.
        - Она у тебя красивая? - спросил Ширали.
        - Не твое дело, - резко ответил Муса-Гаджи, но это заставило его вспомнить свою любимую. Красивая ли она? Разве могут быть девушки красивее, чем Фируза? Она… Она - как рассвет после темной ночи. Как глоток прохладной воды, когда умираешь от жажды. Она…
        - Как ее зовут?
        - В гаремах девушкам дают новые имена, - глухо произнес Муса-Гаджи.
        Вопрос туркмена подействовал на Мусу-Гаджи успокаивающе. Ширали сказал «зовут», то есть считал, что она жива. Это было что-то вроде надежды.
        - А мою жену зовут Дюрли, - вздыхал Ширали. - Это значит - жемчужина.
        Они помолчали, глядя в разные стороны и думая каждый о своем.
        - Я хочу драться с каджарами, - прервал молчание Ширали. - На вашей стороне.
        - Дерись, - сказал Муса-Гаджи, приторачивая оружие убитого охотника к седлу своего коня. - А мне нужно возвращаться.
        Муса-Гаджи вскочил на коня и тронулся в обратный путь. Ширали сел на своего и направился вслед за Мусой-Гаджи.
        - Я вам пригожусь, - обещал Ширали. - У Ибрагим-хана много войска, но люди воюют не за него.
        - Тогда что им здесь надо? - не оборачиваясь, спросил Муса-Гаджи.
        - Кто ради добычи воюет, а кто из страха, - отвечал Ширали. - Гвардия и та из наемников. Шах платит им хорошее жалование.
        - Мы тебе платить не будем, - предупредил Муса-Гаджи. - И нам никто не платит. Мы бьемся за свою родину.
        - А я буду воевать за свою, - сказал Ширали. - Вместе с вами.
        - А твоя семья? - напомнил Муса-Гаджи.
        - Семья?.. - будто очнулся Ширали.
        - Что с ней будет, если ты перейдешь к нам? Если тебя не найдут ни убитым, ни раненым?
        - Тогда от моей семьи ничего не останется, - с болью в голосе ответил Ширали.
        - Возвращайся в лагерь, - сказал Муса-Гаджи, обернувшись к Ширали.
        - Ты сохранил мне жизнь, теперь я твой должник…
        - Я тебя пощадил по своей воле, - сказал Муса-Гаджи. - А что с тобой сделают джарцы, многие из которых потеряли свои семьи из-за таких, как ты,
        - одному Аллаху известно.
        - Что же мне делать? - растерянно спрашивал Ширали.
        - То, что подскажет твоя совесть, - сказал Муса-Гаджи. - Но если я, Муса-Гаджи из Андалала, встречу тебя в бою - берегись!
        - Я не стану драться с врагами шаха и его брата, - пообещал Ширали.
        - Тогда подумай, как помочь тем, кто будет драться с каджарами, - сказал Муса-Гаджи.
        Он привязал уздечку коня убитого охотника к своему седлу и поскакал прочь.
        - А хану скажи, что не ты меня упустил, а что меня растерзали леопарды, - кричал он, удаляясь. - Как и того, что был с тобой. Пусть Ибрагим придет посмотрит, если не боится.
        Проводив взглядом Мусу-Гаджи, Ширали собрал оружие и нехотя двинулся к ханскому лагерю.
        Когда Ибрагим-хану доложили о случившемся, он пришел в ярость. Ширали получил сто ударов палкой и был сослан чистить ханские конюшни.
        Мучимый желанием наказать всех и вся, Ибрагим-хан велел готовиться к выступлению на Джар и Дагестан. Но оказалось, что перейти Куру невозможно - слишком тяжелы были пушки, громоздок обоз, и даже закованная в латы кавалерия тонула в мутных водах широкой реки. Тогда было приказано строить крепкий мост, а пока были посланы курьеры поторопить войска, тянувшиеся к ставке Ибрагим-хана из Грузии, Карабаха и других провинций.
        Глава 16
        Чупалав не находил себе места. Пошел уже второй день, а Муса-Гаджи не возвращался. Чупалав тяжело вздыхал, представляя, что скажут люди, когда узнают, что следом за Мусой-Гаджи пропал и он сам. Но выбирать не приходилось. Чупалав как следует вооружился и пошел седлать своего коня.
        Однако отправиться по следам своего друга Чупалаву не довелось. Он уже вскочил в седло, когда вдалеке запылали сигнальные костры, а затем примчались дозорные с известием, что на них движутся войска Ибрагим-хана.
        Горцы заняли позиции, приготовившись вступить в сражение. Но оказалось, что приближался лишь небольшой отряд. Каджары остановились на расстоянии двух полетов стрелы и выслали вперед троих человек. Один из них имел важный вид, двое других размахивали копьями со значками Ибрагим-хана и кричали:
        - Посол едет! Внимание! Посол от великого хана! Внимание!
        Скоро стало известно, что Ибрагим-хан прислал восставшим ультиматум. Вожди горцев подозревали, что ничего хорошего от хана ждать не приходится. Но они, как и Ибрагим-хан, хотели выиграть время. Из Дагестана прибывали все новые силы, и поток этот с каждым днем усиливался. Особенно здесь ждали заклятого врага Надир-шаха - Сурхай-хана Кази-Кумухского с его знаменитыми сыновьями.
        Ставка руководителей восстания находилась в Закатальской крепости, рядом с Джарами. Туда и съехались представители Джаро-Белоканских обществ с их признанными вождями Ибрагимом-Диванэ и Халилом. Обсудить грозное послание хана позвали и Чупалава, который успел заслужить всеобщее уважение и считался представителем сильного Андалалского общества.
        Вожди собрались под огромной чинарой, ей было больше четырех веков, и она многое повидала за свои долгие годы. Не явился лишь владетель Каха и Каника. Как оказалось, он, как и главы обществ, еще раньше получил приглашение от Ибрагим-хана встать на его сторону. Но все, кроме него, решительно отвергли гнусное предложение врага, сулившего за предательство великие почести и щедрые награды.
        Кроме приказа о повиновении и «присоединении к стремени повелителя», в ультиматуме Ибрагим-хана содержалось требование приготовить для его войск провиант, девушек для воинов и фураж для коней.
        Когда унизительный ультиматум был оглашен полностью, Халил заключил:
        - Наглость Ибрагим-хана превосходит свирепость его проклятого брата.
        - Этот презренный каджар возомнил, что ему удастся нас запугать, - процедил сквозь густую бороду Ибрагим-Диванэ.
        - Нападем первыми! - предлагали предводители.
        - Тогда и остальные, в тылу у хана, поднимутся!
        - А что они смогут? - сомневались другие.
        - К Ибрагим-хану войска со всех сторон подходят.
        - Надо заманить его в горы, - предложил Чупалав. - А там - как Аллаху будет угодно, победим или погибнем.
        - На равнине нам с этим войском не справиться, - согласился Ибрагим-Диванэ. - А здесь у нас и крепости, и башни. Пусть попробует взять.
        - Главное - наши ущелья, - добавил Халил. - На крупного зверя надо ставить надежный капкан. Верно Чупалав говорит: завлечь и раздавить.
        - А села? Мы их с таким трудом восстановили, - говорили горцы.
        - Без боя не отдадим.
        - Мы будем драться за каждый камень, за каждый дом, - говорил Ибрагим-Диванэ. - Измотаем хваленых кызылбашей, а когда они решат, что дело сделано, заставим Ибрагим-хана горько пожалеть о том, что он посмел поднять глаза на наши горы.
        - Едут! - донеслось вдруг издали.
        Все обернулись на крик и увидели, что со стороны хребта к ним приближается большой отряд. Его возглавлял статный воин в расшитой серебром черкеске и с дорогим оружием.
        Его панцирь и щит были приторочены к бурке позади седла.
        - Муртазали, сын Сурхай-хана! - узнал Чупалав.
        - Салам алейкум! - приветствовали славного храбреца предводители.
        - С приездом, Муртазали!
        - Ва алейкум салам! - отвечал Муртазали, спешиваясь.
        - Как здоровье твоего отца? - уважительно спрашивали предводители.
        - Что слышно в горах?
        - У нас все, слава Аллаху, хорошо, - отвечал Муртазали, почтительно здороваясь с предводителями. - А у вас, я слышал, неспокойно.
        - Этому безумцу Ибрагим-хану не дают покоя наши свободные горы, - сказал Халил.
        - Значит, пора поставить его на место, - ответил Муртазали. - Отец остался в Кумухе. Он и главы обществ решили перекрыть врагу дороги и укрепить аулы, если вдруг Ибрагим-хан сумеет прорваться или к нему пойдет помощь из Дербента, куда тоже пришел приказ выступать.
        - На этот раз кызылбашам не поздоровится, - пообещал Чупалав.
        - Сколько воинов ты привел? - спросил Ибрагим-Диванэ.
        - Около тысячи, - ответил Муртазали. - Они уже бились с кызылбашами и знают, что делать.
        - Это большая помощь, брат, - сказал Ибрагим-Диванэ. - Со всеми прибывшими у нас наберется крепкое войско.
        - А сколько сил у Ибрагим-хана? - спросил Муртазали.
        - Намного больше, - сообщил Чупалав.
        - Их количество не так страшно, - сказал Халил. - Плохо то, что среди нас нашлись изменники.
        - Изменники? - не поверил Муртазали.
        - Малый уцмий Каха и Каника решил переметнуться, - нахмурившись, сообщил ему Ибрагим-Диванэ.
        - Эта паршивая овца не испортит нашего стада, - сказал Халил. - Справимся и без него.
        - Значит, я поступил верно, что послал по его следу своих людей, - сказал Муртазали.
        - По его следу? - удивился Чупалав.
        - Этот предатель рассылал письма по соседним обществам, призывал и других покориться Ибрагим-хану, - рассказывал Муртазали. - Сначала мы решили, что письма фальшивые, что враги хотят посеять рознь между нашими людьми. Но по дороге сюда я убедился, что это правда. Вот и отправил своего нукера Микаила с надежными людьми, чтобы они или поймали и привели этого негодяя, или убили его.
        - Да поможет им Аллах, - сказал Ибрагим-Диванэ. - А пока нужно решить, что ответить на ультиматум Ибрагим-хана.
        Муртазали взял бумагу, пробежал ее глазами и вернул Халилу.
        - Мы пришли драться.
        - Наш совет тоже решил стоять до конца, - сказал Ибрагим-Диванэ.
        - Эти кызылбаши не понимают другого языка, кроме свиста пуль и звона кинжалов, - сказал Чупалав. - А мы хорошо знаем эти песни.
        Постановив сражаться, пока не разобьют Ибрагим-хана или не погибнут сами, горцы начали обсуждать план действий, расположение каждого отряда и его задачи.
        Первым делом следовало занять все дороги и горные проходы, чтобы как можно дольше сдерживать движение Ибрагим-хана. А тем временем готовиться к упорной обороне главных укреплений и предусмотреть способы помогать друг другу. В ущелье, где предполагалось дать решающий бой Ибрагим-хану, если бы удалось его туда завлечь, необходимо было подготовить несколько ярусов для обстрела, запасти там боеприпасы и заготовить кучи камней, чтобы обрушивать их на головы захватчиков.
        Обсуждение тактики было в самом разгаре, когда появился Муса-Гаджи. Чупалав облегченно перевел дух и бросился к другу:
        - Цел!
        Здесь уже слышали о леопарде и о том, что Муса-Гаджи пропал с его шкурой.
        - Говори же! - теребил друга Чупалав. - Что с тобой случилось?
        - Все хорошо, - отвечал Муса-Гаджи, спешившись.
        - А где шкура? - поинтересовался Чупалав.
        - Обменял у Ибрагим-хана на жеребца, - сказал Муса-Гаджи, привязывая обоих коней у дерева. - Думаю, от живого коня больше пользы, чем от дохлого леопарда.
        - Это верно, - согласился Чупалав. - Если такой сильный зверь, как леопард, не смог сохранить свою шкуру, то вряд ли она поможет и Ибрагим-хану.
        Муса-Гаджи подробно рассказал все, что произошло в ставке Ибрагим-хана, как он хотел его убить и что случилось потом. Умолчал он лишь о том, что отпустил Ширали. А узнав, какое послание горцы получили от хана, Муса-Гаджи сказал:
        - Ибрагим-хан жаждет славы и мечтает превзойти своего брата. Если ему покажется, что мы дрогнули, он ринется вперед без оглядки.
        - Это его и погубит, - сказал Ибрагим-Диванэ.
        - Так мы ловим волков, - добавил Халил. - Прячем в кустах длинную клетку, загоняем туда овцу, и не успеет хищник добраться до добычи, как клетка уже захлопнулась.
        Когда совещание закончилось и предводители пошли к своим отрядам, Чупалав спросил Мусу-Гаджи:
        - Выходит, ты ее не нашел?
        - Фирузу куда-то увезли, - удрученно говорил Муса-Гаджи. - То ли к шаху в гарем, то ли еще в чей-то. А могли и на базаре продать, как рабыню. Они называют себя мусульманами, а торгуют людьми, точно скотом.
        - Как ты это узнал?
        Муса-Гаджи достал колечко с бирюзой и показал Чупалаву.
        - Это кольцо сделал я сам для Фирузы. А оно оказалось у одного туркмена. Он рассказал все, что знал, и я не стал убивать его. А еще я узнал, что многие девушки смогли убежать.
        Чупалав похлопал друга по плечу и постарался его успокоить:
        - По крайне мере можно надеяться, что Фируза жива. А если так, то ты обязательно ее найдешь.
        - Знать бы, где искать, - тяжело вздохнул Муса-Гаджи, пряча кольцо. - Я бы и на край света за ней отправился.
        Тем временем Микаил с десятью кази-кумухскими молодцами шел по следу изменника. Они за ночь успели добраться до Куры, где у строящегося моста стоял пост кызылбашей. Но того, кто им был нужен, видно не было. Тогда Микаил и его отряд затаились в лесу, думая, как быть дальше. Утром они увидели, что от поста идет один из стражников. Тот, держа на поводке осла, направлялся к стогу сена на скошенном лугу у края леса. Когда он перетянул половину стога веревками и принялся навьючивать сено на осла, горцы зажали ему рот и утащили в лесные заросли.
        Придя в себя от испуга, кызылбаш стал умолять горцев сохранить ему жизнь. Взамен на обещание горцев отпустить его кызылбаш рассказал все, о чем его спрашивали.
        Выяснилось, что малый уцмий здесь не проходил, понтоном для переправы пользуются только строители моста. Мост будет закончен не раньше, чем через две недели. Ибрагим-хан ожидает подхода новых сил и тогда, перейдя мост, двинется на горцев всеми силами. Но сначала построит еще одну крепость, где будут храниться арсенал и продовольствие.
        Отобрав у кызылбаша оружие, привязав его к дереву и заткнув рот кляпом, горцы пошли обратно через лес, надеясь встретить того, кого искали.
        Вскоре они наткнулись на небольшой караван, который вез Ибрагим-хану подарки от изменника: деньги, бурки и красивую посуду. В завязавшейся стычке горцы убили двух слуг малого уцмия и захватили караван. Но изменник успел скрыться в лесу. Унося ноги от мстителей, он прятался несколько часов, пока еще один слуга не успокоил его тем, что кази-кумухцы уже ушли. Только тогда предатель выбрался из леса и бросился к переправе. Стражники уже знали о визите горцев. Об этом рассказал их товарищ, которого они нашли привязанным к дереву в лесу. Допросив малого уцмия и убедившись, что он - тот самый человек, за которым охотились горцы, стражники переправили его через Куру. В ставке Ибрагим-хана изменник поведал о своих злоключениях и о том, что только он один откликнулся на призыв Ибрагим-хана, и это чуть не стоило ему жизни.
        Глава 17
        В гарем Надир-шаха принесли подарки, присланные Мухаммад-шахом. Дары были взяты из ларцов с украшениями его жен, потому что государственная казна принадлежала теперь другому владыке. Каждое украшение было помещено в особый футляр. Их, по особому списку и под неусыпным надзором Лала-баши, раздавал гаремный евнух-казначей. Счастливые дамы разбежались по своим комнатам, к зеркалам, чтобы полюбоваться на новые драгоценности. Только одна девушка так и осталась стоять у окна, не притронувшись к подарку и печально глядя куда-то вдаль. Эта красавица оказалась в гареме недавно. Ее прислал в подарок шаху его брат Ибрагим-хан, оставленный управлять на Кавказе. Лала-баши не стал настаивать и сунул предназначенный ей футляр с изумрудными четками за свой широкий пояс.
        Строптивый нрав этой дикарки был хорошо известен главному евнуху. И у него давно были наготове проверенные способы, делавшие любых упрямиц мягче шелка. К тому же перед тем, как удостоиться ложа повелителя, ей предстояло многое узнать. Для этого имелся целый штат наставниц, которые бы растолковали ей, что такое гаремный этикет, и научили, как надлежит одеваться, говорить, петь и танцевать, как выбирать украшения, какие употреблять ароматы и благовония. Эти и другие тайны гаремной науки были необходимы наложницам, как воздух.
        Но претендентки на сердце шаха пускали в ход не только свои познания и обольстительные чары. Подкуп евнухов, избавление от соперниц, яды, отравления, магия - арсенал обитательниц гарема был богат и постоянно пополнялся. Чтобы привлечь внимание господина, все средства были хороши, потому что победа в гаремных войнах могла принести не только законного наследника престола, но и возвышение бесправной наложницы в ранг любимой жены и даже шахини.
        У Лала-баши чесались руки, чтобы вышколить гордячку, не желавшую понимать, какое счастье ей улыбнулось. Но отчего-то Надир не велел ее наказывать. Однажды увидев ее в саду, когда ему представляли только что поступивших в гарем девушек, Надир прочел в глазах гордой красавицы презрение. Для других это означало бы верную гибель, мешок с ядром и дно реки. Но эту Надир пощадил. Когда евнух осторожно спросил его о причине столь необычайного великодушия, Надир ответил ему:
        - О Лала-баши, такова судьба правителя, что его или боятся, или ненавидят. А я хочу, чтобы меня полюбили. Пусть эта прекрасная газель сама придет к роднику милости.
        О новом проступке девушки Лала-баши поспешил сообщить повелителю. Но Надир-шах только улыбнулся. Насчет прекрасной пленницы у него были свои мысли.
        Надимы - приближенные государя - успели осмотреть город и рассказали Надир-шаху обо всем, что достойно его внимания. Главной достопримечательностью была сочтена великолепная мечеть Кувватуль-Ислам - Могущество ислама, построенная более пяти веков назад в честь победы над войсками индуистского правителя и утверждения Делийского султаната. Рядом с ней в знак наступившего исламского правления был возведен высочайший на свете, восхитительно украшенный пятиярусный минарет Кутб Минар - Башня победы.
        Из других достопримечательностей называли еще несколько прекрасных мечетей, одну из которых украшали три золотых купола, колоссальные Ворота ислама, мавзолеи прежних мусульманских правителей и почитаемых святых. Поразила надимов и обсерватория с удивительными инструментами, позволявшими наблюдать даже обычно не различимые небесные светила.
        Среди прочего приближенные шаха упомянули о необыкновенной железной колонне, стоявшей неподалеку от минарета Кутб Минар. Колонне, как говорили, было уже несколько тысяч лет, но при этом на ней не было и следа ржавчины. Самое же удивительное заключалось в другом - колонна исполняла заветные желания. Стоило лишь обхватить ее руками так, чтобы сошлись пальцы рук, и все должно исполниться. Надир-шаха это позабавило, но потом он решил узнать, так ли это на самом деле.
        Для начала он отправил Сен-Жермена выяснить, что это за необыкновенная колонна. Тот вернулся в недоумении.
        Колонна существовала, ржавчины не было, зато было чистейшее железо, какого он до сих пор не видывал. Сен-Жермен даже успел измерить ее высоту - вышло четыре человеческих роста и еще длина его сабли. Надпись на санскрите подтверждала древность колонны, и никто не сомневался в ее чудесной способности исполнять желания.
        - Почему же Мухаммад-шах не обхватил ее, чтобы сберечь свою власть? - усмехнулся Надир-шах.
        - Вероятно, руки оказались коротки, ваше императорское величество, - с поклоном ответил Сен-Жермен.
        - А ты сам пробовал? - спросил его Надир-шах.
        - Да, ваше величество, и вполне успешно, - все так же с поклоном отвечал французский чародей.
        - Каково же было твое желание?
        - Найти лучший в мире бриллиант, чтобы исполнить волю вашего величества, - льстиво сообщил Сен-Жермен.
        Надир-шах милостиво кивнул умному французу, а загадочную колонну решил испытать самолично. Тем более что было у него и заветное желание.
        Глава 18
        На следующий день в сопровождении свиты и охраны Надир-шах отправился к колонне. Впереди и вокруг шли две тысячи стрелков - джазаирчи, держа наперевес большие мушкеты.
        Когда все вокруг было очищено от простого люда, Надир-шах спешился и вошел во двор мечети, где и стояла та самая колонна. Она немного сужалась кверху, была увенчана пышным, выступавшим, как небольшой купол, орнаментом, а на вершине колонны виднелся небольшой железный орел.
        Сначала Надир-шах полюбовался на высочайший минарет. Он был построен из красных и белых кирпичей, а окружность его состояла из чередующихся колонн и острых углов. Каждый ярус был отмечен пышной капителью. А верхушку уже было не разглядеть. Воздав похвалы величественному минарету, шах вернулся к колонне, которая интересовала его куда больше.
        Колонна была тщательно отмыта, у подножия ее были выложены ковры из разноцветных, источавших дивные ароматы цветочных лепестков.
        Надир-шах приблизился к колонне, сбросил с плеч халат и обнял колонну руками.
        - Пусть эта горянка меня полюбит, - прошептал Надир-шах. - Тогда мне покорится весь мир.
        И вдруг он понял, что пальцы его не сходятся на другой стороне колонны. Он водил руками, надеясь нащупать одной ладонью другую, но ничего не выходило. Надир-шах помрачнел, опустил руки, снял с себя мешавшее делу оружие и снова обхватил колонну, будто стараясь задушить неподатливое железо. Пальцы и на этот раз не сошлись. Тогда он выдохнул из себя весь воздух и попытался еще раз, но колонна не поддавалась.
        Сын шаха попробовал помочь отцу, зайдя с другой стороны и пытаясь свети его пальцы, между которыми оставалось совсем немного свободного места.
        - Прочь! - прохрипел Надир-шах.
        Владыка побагровел от ярости, а свита затрепетала от ужаса, зная, что ярость шаха может стоить им голов.
        Тут вмешался находчивый Сен-Жермен.
        - Ваше императорское величество, - сказал он с поклоном. - Человеческое тело устроено таким образом, что вы сможете достичь желаемого, если обхватите колонну, повернувшись к ней спиной.
        Этот совет еще больше вывел Надир-шаха из себя.
        - Я не привык поворачиваться спиной к судьбе! - взревел шах. - И я научу этот столб повиноваться!
        Надир-шах решил, что все равно обхватит этот столб, хотя бы и с другого конца. Он обернулся к свите и велел:
        - Вырвите ее из земли!
        В ту же минуту запел муэдзин, и Надир-шах направился в мечеть на полуденную молитву. Приближенные последовали за шахом. А остальные, помолившись во дворе, принялись за дело.
        На колонну набросили арканы, и сотни человек попытались ее свалить. Но она даже не шелохнулась. Тогда пустили в ход коней. Они топтались на месте, а веревки рвались. Настала очередь слонов. Колонну спеленали широкими ремнями, подвели самых больших слонов, но и они ничего не смогли сделать с упрямым железом.
        Опасаясь страшной расплаты за неисполнение шахского повеления, десятки людей принялись выкорчевывать плиты вокруг колонны и копать вглубь, чтобы попросту вытащить колонну из земли. Но оказалось, что колонна стоит не просто в земле, а в каменном основании, разрушить которое было нелегко. И чем глубже они пробивались, тем шире становилась колонна, и конца ее не было видно. Тогда пустили в ход других слонов, привыкших валить и перетаскивать большие деревья, однако и они лишь напрасно обхватывали колонну хоботами, сердито ревели, но справиться с ней не могли.
        После молитвы, обозрев происходящее, Надир-шах помрачнел. Он велел своему насакчи - палачу отрубить головы нерадивым слугам, включая землекопов, и удалился. Свита сочла это особой шахской милостью, иначе бы с несчастных содрали кожу, а мясо скормили собакам.
        Слух о надругательстве над святыней и жестокости шаха облетел город, и люди провожали кортеж завоевателя с плохо скрываемым негодованием.
        Но Надир этого не видел, он был поглощен мыслями о странной колонне, не пожелавшей исполнить его желание.
        - Вырву и увезу с собой, - грозил Надир-шах. - Пусть все увидят, что для меня нет невозможного.
        Но про себя Надир полагал, что и без того оказал много чести какому-то железному столбу, приблизив его к своей священной особе.
        Глава 19
        Жизнь в гареме Надир-шаха текла своим чередом. Жены бдительно следили, чтобы их подарки не оказались хуже тех, что получали другие. У каждой из них была при дворе своя партия, и все они боролись за влияние на венценосного господина. Наложницы и невольницы любовались доставшимися им украшениями, умащивали и холили свои роскошные тела чудодейственными средствами, украшали ладони узорами из хны, сурьмили брови и ресницы, веселили себя песнями и танцами рабынь, играли в нарды, сплетничали, наслаждались ароматными винами и заглушали свои печали кальянами с дурманящим чарсом из индийской конопли. И каждая втайне мечтала об особом внимании господина и своем последующем возвышении. Ревность и соперничество составляли душную атмосферу гарема, который на неискушенный взгляд мог показаться прохладным, тенистым раем. Но в этом серале никогда не прекращались изощренные войны.
        Только одна невольница не радовалась подаркам, не участвовала в скрытых гаремных баталиях и ничего для себя не просила. Там, где даже дурнушку могли превратить в ослепительную прелестницу, природная красота горянки блекла день ото дня.
        Несмотря на запрет Надир-шаха наказывать упрямую невольницу, у Лала-баши было множество других способов отравить жизнь своей подопечной. Опытный евнух знал: чтобы сломить невольницу, нужно для начала заставить ее забыть прошлую жизнь, к которой все равно не будет возврата. Имя горянки было Фируза. Здесь ей дали другое - Азра, как звали легендарную красавицу, возлюбленную Вамика. Преданиями об их необыкновенной любви веками вдохновлялись поэты, слагая все новые стихи.
        Но Фируза не откликалась на новое имя, отвергала дары, избегала участия в гаремных утехах. Ее дивные голубые глаза туманились печалью, она не вплетала в свои черные косы жемчужные нити, не наряжалась в бесстыдные прозрачные одеяния, а куталась в шали, будто замерзала в знойной Индии.
        Фируза тосковала по родине и своему любимому. На обитательниц гарема дождем сыпались редкостные украшения, а она плакала ночами о подаренном ей Мусой-Гаджи простеньком кольце, которое сорвали с ее руки безжалостные вояки Надир-шаха.
        Тогда Лала-баши, служивший еще прежнему шаху и перевидавший на своем веку многих невольниц, принялся за дело с другой стороны. Он дал понять женам шаха, что эта новенькая тронула сердце их господина, а это несло угрозу их благополучию. Жены тут же сплотились, чтобы любым способом извести соперницу, а таких умений им было не занимать. В ход пошли наговоры, намеки на то, что эта дикарка мечтает погубить великого шаха, что обещала хорошо заплатить, если ей достанут яда. Когда шах учинил расследование и ничто не подтвердилось, возникли слухи, что она с интересом поглядывает из своего окна на садовников. Их тут же казнили, а невольницу переселили в комнату с видом на реку. Она сделалась затворницей и только вышивала на тканях горы и долины родного Джара. Тогда в напитки, подававшиеся Азре, Лала-баши велел подмешивать опиум. Это было надежное средство, примирившее с новой участью немало упрямиц. Но кто-то пожалел Фирузу и шепнул ей об опасной затее коварного Лала-баши. Устав бороться с гордой невольницей, главный евнух решил положиться на время, которому подвластно все.
        Фирузе было трудно в окружении изощренных соперниц и страшного Лала-баши. Она боялась, что долго не выдержит. Фируза догадывалась, что свидания с шахом ей не избежать, и решила скорее покончить с собой, чем смириться. Но затем поняла, что ее смерть ничего не изменит, и замыслила то, в чем ее и пытались обвинить - перед смертью отомстить за свою семью и свою родину. Оставалось лишь найти кинжал, а им она владела не хуже, чем иголкой и ниткой. А до той поры, чтобы придать себе решимости, Фируза снова и снова вспоминала все, что ей довелось пережить.
        Сколько она себя помнила, в родном Джаре было беспокойно. Независимые горцы не желали терпеть какого-либо владычества. Они то сами восставали против посягавших на их свободу персидских правителей, то шли на помощь своим соседям - азербайджанцам, рутульцам, лезгинам, цахурам и даже грузинам. Не раз поддерживали они и храброго Сурхай-хана, который бился с войсками персов в Ширване. А с тех пор, как в Персии возвысился Надир, начались тяжелые времена.
        Джарцы, как и их соседи, не желали подчиняться, а войск у Надира становилось все больше.
        Отец Фирузы, оружейник Мухаммад-Гази, сам уже не справлялся - оружия требовалось как никогда много. Но почти все его ученики и помощники, не успев выучиться оружейному ремеслу, гибли в нескончаемых битвах. Пришлось повоевать и Мусе-Гаджи, который приезжал к отцу учиться. Джар и другие села не раз были разрушены и сожжены, не раз Фируза с матерью убегала в горы, чтобы укрыться от кровавых нашествий. Но каждый раз они возвращались и все начинали заново. Отец ковал оружие, Фируза ему помогала, мать умоляла перебраться в ее родное село Ахты или в Согратль, на родину отца, где было безопаснее всего.
        И однажды, когда Джар снова был обращен в пепел, они бежали в Ахты, до которого было намного ближе, чем до Согратля. Вскоре туда же пришел и уцелевший в битвах отец. Казалось, теперь наступит покой. Но, возвращаясь из Кази-Кумуха, проклятый Надир подступил и к Ахтам. Ахтынцы не дрогнули и отчаянно дрались с врагами, но слишком силен оказался Надир-шах, неисчислимо было его войско. Он безжалостно разрушил Ахты, разорил восставшие общества Самурской долины, убил множество людей и увел пленных.
        Когда Надир объявил себя шахом, а Кавказ отдал под власть своего брата Ибрагим-хана, в Азербайджане и Джаре вспыхнуло новое восстание. И отец Фирузы снова вернулся туда, где был нужен больше всего. На помощь восставшим пришли люди из многих дагестанских аулов, и некоторое время им сопутствовал успех. Затем все как будто успокоилось, и Джар начал восставать из руин. Снова приехал Муса-Гаджи, помог построить новый дом и подарил Фирузе, которая уже годилась в невесты, то самое колечко. Условившись с Мухаммадом-Гази, когда присылать сватов, Муса-Гаджи уехал. И больше Фируза его не видела.
        Когда Ибрагим-хан решил окончательно искоренить всякое неповиновение в своем наместничестве, на Джар накатилась новая беда. Отец Фирузы встал на защиту рубежей Джара, а семью отправил в Дагестан. Но, мучимая дурными предчувствиями, мать не утерпела и вернулась, а следом отправилась и Фируза. Она почти догнала мать неподалеку от их горящего села. Тут их и окружили каджары.
        Мать Фирузы, яростно защищавшую дочь, они убили. А Фирузу, успевшую своим маленьким кинжалом сразить одного и ранить другого врага, схватили и связали. Пока сарбазы спорили, кому достанется девушка, появился их сотник - юзбаши и отобрал девушку, слишком красивую для простых вояк. В их руках осталось лишь серебряное кольцо Фирузы, грубо сорванное с ее руки.
        Когда всех пленных собрали в лагере каджаров, Фирузу приметил уже тысячник, который решил подарить ее Ибрагим-хану Как ни сопротивлялась горянка, ее притащили в шатер наместника и бросили к его ногам.
        Ибрагим-хан был зол на упорных джарцев и поначалу хотел было надругаться над пленницей, затем выжечь на ней свое клеймо и отправить обратно, чтобы унизить своих заклятых врагов. Но затем рассудил, что и без того причинил джарцам тяжкий урон и обесчещенных девушек оставил там немало. А эта была так хороша, что ее стоило присовокупить к письму, которое он отправит Надир-шаху, брату своему, сообщая о первой победе над мятежниками.
        Приграничные джарцы еще продолжали биться в полной уверенности, что семьи их в безопасности. А в Персию уже потянулись караваны невольников, и вдоль дорог стояли пирамиды из отрубленных голов.
        И таяли вдали родные горы, застилаемые дымом пожарищ.
        Невольниц было много. Их, разделив по возрасту, везли на арбах, укрыв от посторонних глаз занавесками. Вооруженная до зубов охрана следила за тем, чтобы к ним никто не приближался и чтобы невольницы не сбежали.
        Фируза оказалась среди дюжины самых красивых девушек. Одни ее спутницы плакали, уткнувшись в колени, другие молились, третьи, окаменев от страха, только горестно вздыхали. Фируза тоже поначалу плакала, потом исступленно просила всевышнего послать ей смерть или кинжал, чтобы покончить с собой.
        Старый возница сладострастно поглядывал на пленниц, завистливо вздыхал и цокал языком, обещая им райскую жизнь в гареме падишаха.
        В городах караван останавливался на площадях, где живую добычу уже поджидали купцы и перекупщики. Хозяева каравана привычно принимались за дело, назначая цену и яростно торгуясь за каждую невольницу.
        Для начала предлагались совсем маленькие девочки, которым не было и десяти лет. Опытные купцы умели разглядеть в них будущую красоту, но предпочитали все ощупать собственными руками. Осматривали девочек, как скот, проверяли зубы, мяли в руках косы, определяли цвет глаз и нежность кожи, заставляли сделать несколько шагов, вслушивались в их голос… Купцы старались не прогадать.
        Тех, кто не был продан за хорошую цену, скупали по дешевке владельцы особых заведений, где маленьких невольниц учили разным профессиям, потребным в гаремах. Из таких рабынь делали певиц, музыкантш, прислужниц в банях - хамамах или просто горничных. Если будущие одалиски не превращались со временем в красавиц, их продавали в соответствии с их умениями, и это все равно многократно превышало расходы хозяев на покупку и обучение невольниц.
        За невольниц постарше купцы торговались особенно упорно. Хозяева невольниц предпочитали поручать такие сделки ловким посредникам. Те выводили девушек на возвышение посреди рынка и выкрикивали цену, а затем принимались восхвалять прелести невольниц в самых соблазнительных выражениях. В ход шли сравнения с луной и солнцем, дыхание их объявлялось сладостно-благоуханным, глаза затмевали сияние звезд, безукоризненный стан спорил с кипарисами. Заканчивали посредники чудом из чудес и пределами блистающей красоты.
        Торговля шла бойко, цены росли, пока не оставалось соперничающих покупателей. Тому, кто давал самую большую цену, посредник говорил:
        - Получай свою красавицу! Да будет она для тебя удачей.
        Писцы тут же составляли купчую, которую подписывали совершившие сделку и два свидетеля. Затем новый хозяин вдевал в ухо рыдающей невольницы серьгу с жемчужиной и своим клеймом и уводил ее с рынка.
        И несчастные девушки, еще недавно певшие звонкие песни в родных домах и мечтавшие о красавцах-джигитах, становились собственностью алчных купцов, думавших лишь о том, как перепродать их еще дороже.
        Эти душераздирающие сцены повторялись почти каждый день, и каждый раз сердце Фирузы сжималось от страха, что вот-вот настанет и ее черед.
        К ней уже не раз приценивались, предлагали хорошие деньги, но грамота Ибрагим-хана ее защищала. Тогда купцы предлагали за нее столько, что Фирузе не раз казалось: золото вот-вот окажется сильнее грамоты наместника.
        Не желая отступать, купцы о чем-то шептались, спорили, пробовали сговориться с разбойниками, чтобы те напали на караван и отбили невольницу, которая пришлась им по вкусу. Но стража была сильна, и никто не решился нарушить волю Ибрагим-хана.
        Караван двигался в глубь Персии, постепенно уменьшаясь, пока не осталась одна арба, в которой везли Фирузу и еще одну девушку из Шемахи. Гюльнара - так звали шемахинку - все время молчала и только однажды вечером, когда арба поднималась на крутой перевал, вдруг разговорилась. Она поведала, как ночные разбойники, промышлявшие этим ремеслом, украли ее прямо из дома, убив отца и мать. Гюльнару пытались украсть и раньше, но тогда ее спасли братья. В этот раз они были среди восставших, и ее некому было защитить, кроме старых родителей.
        Фируза хотела тоже раскрыть ей душу, рассказав о своих несчастьях, но вдруг услышала:
        - Прощай, сестра!
        Гюльнара сделала то, что давно задумала. Дождавшись, когда арба сравняется с краем пропасти, она распахнула полог навеса и бросилась вниз.
        Стража пыталась ей помешать, но было уже поздно. Несчастная исчезла в непроглядной бездне. Осознав, что произошло, Фируза решила последовать ее примеру, но ее тут же схватили и крепко привязали к арбе, а место Гюльнары занял перепуганный стражник с обнаженной саблей.
        - Только попробуй, - пригрозил он девушке.
        - Убей меня! - крикнула ему Фируза, пытаясь освободиться от пут.
        - Эта негодница навлекла на нас гнев падишаха! - ответил стражник. - Пожалей хоть ты наши головы!
        Арбу теперь окружало плотное кольцо конных стражников, освещавших путь факелами.
        Когда они прибыли в Мешхед, где располагалась ставка Надир-шаха, Фирузу отвезли в шахский гарем и передали грозному евнуху Лала-баши.
        Тот придирчиво оглядел невольницу, благосклонно улыбнулся, велел дать ей отдохнуть и привести в надлежащий вид, который подчеркнул бы необычайную прелесть девушки.
        В серале Фирузу встретили наложницы из разных стран. Каждая из них представляла собой образец тамошней красоты. Точеные фигуры, сверкающие глаза, жемчужные зубы, изящные руки, роскошные волосы, ко всему этому - изумительные украшения, которые наложницы меняли по нескольку раз в день. У каждой наложницы была своя история, не все чувствовали себя несчастными. Но Фируза знала, что никогда не станет одной из таких - смирившихся со свой участью. Не станет, чего бы ей это ни стоило.
        Гарем шаха походил на дворец, где всего было вдоволь и даже с избытком. Но Фируза не желала этой роскоши, не желала милости владыки. В ее сердце был лишь Муса-Гаджи, а перед глазами - погибшая мать.
        Когда Надир-шах увидел ее в саду, сердце его учащенно забилось. Из своих походов он привозил много невольниц, но эта была какой-то особенной. Узнав ее историю, Надир решил не торопить события. Он надеялся, что эта горянка сама откроет ему сердце, когда время излечит ее душевные раны. В ее покорности он видел залог окончательного покорения Кавказа, который беспрерывно восставал против его владычества, отдаляя главную цель шаха - владычество над всем миром.
        Когда шах двинулся в поход на Индию, за ним последовал и его великолепный гарем. А насаженная на пику голова начальника стражи, позволившего Гюльнаре избежать шахского гарема, еще долго торчала у городских ворот Мешхеда.
        Горестные воспоминания Фирузы прервал визит шахских слуг, присланных за девушкой. Она решила, что настало время того, чего она больше всего боялась, а у нее не было ничего, чтобы защитить свою честь. Но взволнованный вид Лала-баши немного успокоил ее. Вскоре выяснилось, что Фирузу велено привезти в сокровищницу Великих Моголов.
        Глава 20
        Сен-Жермен, отчаявшись добиться от чиновников казначейства правды о том, где находится главное сокровище Индии - легендарный бриллиант, призвал на помощь шахского палача.
        Насакчи явился со своими помощниками - феррахами и снаряжением, которое весьма отличалось от инструментов, употреблявшихся в казначействе. Здесь были плети, особые иглы, палки с шипами, скребницы для сдирания кожи, большая секира для отрубания голов и прочие атрибуты кровавого ремесла.
        Они разложили на полу специальную кожаную подстилку, чтобы не запачкать казну кровью, сорвали с хранителя казны одежду и исполосовали его спину плетьми. Тот до последнего клялся, что ничего не знает о том, чего от него добиваются, пока не потерял сознание и не рухнул на окровавленную подстилку.
        Затем настал черед чиновников рангом пониже. Когда первого из них привязали спиной к сундуку и стали бить палками по пяткам, несчастный взвыл так, что у остальных заложило уши.
        - Говори, - требовал Сен-Жермен.
        - Я не допущен к таким тайнам, - преодолевая боль, отвечал чиновник.
        - Освежите ему память, - велел Сен-Жермен, отворачиваясь.
        Палач снова принялся за дело, но, сколько он ни трудился, чиновник так и не признался, где хранится сокровище.
        - Вполне возможно, он говорит правду, - пожал плечами Сен-Жермен и велел оставить несчастного.
        Тот поднялся, но, не устояв на распухших ногах, повалился наземь. Сен-Жермен понимающе улыбнулся и протянул ему флакон с темной жидкостью.
        - Вот, возьмите, мсье. Это поможет, - сказал Сен-Жермен. - Не держите на меня зла. Я лишь исполняю высочайшую волю.
        Сен-Жермен отер кружевным платком взмокший лоб и оглянулся на палача:
        - Но кто-то должен знать.
        Палач подал знак своим подручным, и те накинули петлю на шею другого чиновника.
        - За что?! - взмолился тот.
        - Я не знаю, - ухмыльнулся палач. - Твой шах знает.
        Феррахи уже начали затягивать петлю, когда очнулся хранитель казны.
        - Можете нас убить, но мы не видели этот бриллиант уже несколько недель, - с трудом произнес старик.
        - Куда же он подевался? - спросил Сен-Жермен.
        - Его величество соизволили извлечь его из украшения трона.
        - Возможно, - размышлял Сен-Жермен. - Судя по его изысканным одеяниям, Мухаммад-шах - тонкий знаток драгоценностей. Однако продолжим…
        Палач взял в руки ужасную скребницу и провел ей по стене, оставив на мозаике глубокие следы. Но, передумав, отложил скребницу, обнажил большую секиру и двинулся к хранителю.
        - Я сказал все, что знаю, - пытался остановить палача старик.
        - Если ты не знаешь, где камень, значит, эта должность не для тебя, - ухмыльнулся палач. - Тогда и голова тебе ни к чему.
        Хранителя ждала верная смерть. Но вдруг загремели барабаны и запели трубы, что означало прибытие самого Надир-шаха.
        В сокровищницу вошли стражники и велели всем, кроме Сен-Жермена, убираться. Палачи торопливо собрали свои инструменты, свернули окровавленную подстилку и ретировались, таща за собой обессилевших от пыток чиновников.
        Глава 21
        С тех пор, как Надир-шах вступил в Дели, он успел сделать многое. Казна Моголов была в его распоряжении, принесшие покорность махараджи обложены податями, а тем, кто не сообразил сделать это вовремя, были, кроме того, назначены штрафы. Против тех, кто решился противиться воле Надира, готовились выступить его победоносные войска. Воинам вредно было оставаться на одном месте. Жалование утекало полноводной рекой, так пусть найдут себе вознаграждение у богатых раджей и прочих правителей, дерзнувших противиться повелителю мира.
        Оставалось еще найти знаменитый бриллиант. Прорицатели твердили, что камень где-то рядом, но указать точное место нахождения не могли. В этом деле Надир положился на Сен-Жермена, которому платил достаточно, чтобы он употребил все свои способности. Тот старался и со дня на день ждал некоего откровения, которое должно было открыть ему тайну бриллианта. А тем временем велел доставить к нему индийских магов. В главном деле они ему не помогли, зато раскрыли много других секретов, в том числе о свойствах драгоценных камней и способах исправления их недостатков.
        Настала очередь факиров, у которых Сен-Жермен вызнал способ изготовления золота. Но их золото оказалось фальшивым, похожим на настоящее лишь с виду. Оно делалось из сплава меди, цинка и некоторых других веществ. Эти фокусы годились для наивных простаков на базарах, но воины, которым попытались выдать жалование таким золотом, быстро распознали фальшивки и едва не подняли бунт. Факиры лишились голов за обман, но войско продолжало роптать. Сарбазов необходимо было чем-то успокоить, они требовали отдать им на разграбление богатый Дели.
        Сен-Жермен тем временем снова принялся за чиновников казначейства, чтобы найти лучший в мире бриллиант.
        В том, что камень будет найден, Надир не сомневался. Печалило его лишь то, что не удалось вытащить столб, исполнявший заветные желания. Много было снесено голов, но дело так и не продвинулось. Столб сидел слишком крепко, будто рос из самой сердцевины земли.
        Астрологи и придворные не советовали повелителю покидать дворец - звезды расположились неблагоприятно, да и в Дели было неспокойно. Надругательство над святыней, насмешки над древними индийскими божествами, казни без разбору и лихоимство вояк Надир-шаха, не желавших платить за понравившиеся им товары, возмущали жителей. Надир-шах это знал, но воинов не наказывал. Зревший в городе бунт был ему только на руку, потому что он обещал Мухаммад-шаху не разорять город. Был даже оглашен высочайший приказ, чтобы никто не смел притеснять делийцев. Нарушившим повеление грозило отсечение головы, как и их командирам. Но если бы вспыхнуло восстание, тогда дело другое. Тогда бы Надир-шах не смог удержать своих воинов от расправы над бунтарями и захвата их имущества.
        А пока, оставив в покое упрямый столб, шах решил исполнить заветное желание иначе. Он отправился в сокровищницу, взяв с собой Фирузу. Надир был уверен, что ни одна девушка не устоит перед драгоценностями, которые ослепили даже его самого.
        Когда Надир-шах вошел в сокровищницу, Сен-Жермен приветствовал его глубоким поклоном и взмахом шляпы.
        - Ваше величество!
        - Нашел? - осведомился шах.
        - Это оказалось труднее, чем я предполагал, ваше величество, - ответил Сен-Жермен.
        - Поторопись, - недовольно произнес Надир-шах. - Я не могу оставаться в Индии слишком долго. На свете еще остались страны, на которые я желаю наложить свое клеймо.
        - Клянусь вам, сир, скоро венец вселенной будет в руках того, кто единственный достоин им обладать, - снова поклонился Сен-Жермен.
        Надир-шах подал знак визирю, тот кивнул своим подчиненным, и двери сокровищницы снова открылись.
        Первым появился Лала-баши.
        - Мой повелитель!
        Он упал в ноги Надиру, коснулся рукою ковра, на котором стоял шах, и только затем поднялся и прокричал своим тонким голосом:
        - Звезда Кавказа и украшение гарема великого падишаха!
        После чего в окружении рабынь вошла Фируза, укрытая златотканой чадрой.
        - Мой талисман! - улыбнулся шах. - Твоя печаль ранит мне сердце, но твоя улыбка сделает меня счастливейшим из людей.
        Фируза молчала, стараясь не смотреть на ненавистного Надира, но под чадрой никто не видел, рада она или печальна.
        - Я слышал, тебе не понравились присланные подарки, - улыбался Надир. - Здесь ты сама можешь выбрать все, что пожелаешь.
        Только теперь Фируза подняла глаза и замерла от изумления. Она оказалась в окружении сокровищ, перед которыми бледнели легенды о пещере Алладина.
        Шах кивнул Сен-Жермену, и тот принялся демонстрировать Фирузе драгоценные украшения, которые не могли не понравиться даже царственным особам.
        Щедрость Надира имела и другие причины. Все, что имели его жены и наложницы, оставалось в его руках. Если кто-то умирал или покидал гарем по другой причине, все драгоценности возвращались к владыке гарема.
        Француз заливался соловьем, превознося красоту бесценных колец, браслетов, перстней, диадем, колье, ожерелий, брошей, подвесок, серег, заколок, пряжек и поясов. Они и в самом деле поражали красотой воображение и притягивали взоры своим магическим очарованием. Но Фируза чувствовала, что стоит ей потянуться хотя бы за одной из этих драгоценностей, и все кончится, ее хранимый в сердце мир рухнет, и сама она из горянки Фирузы, тоскующей о родине и любимом, пылающей жаждой мести, превратится в Азру - звезду гарема и покорную рабыню великого Надир-шаха.
        - Уверяю вас, мадемуазель, - продолжал искушать ее Сен-Жермен, - таких украшений не носит даже французская королева.
        - А русская императрица? - вдруг спросил Надир.
        - Она сказочно богата, ваше величество, - ответил Сен-Жермен. - Я имел счастье видеть ее на троне. Но таких великолепных камней, как здесь, я не заметил даже в ее короне.
        Фируза едва себя сдерживала, но ей казалось, что здесь должно быть еще что-то, что могло бы ей пригодиться. И она медленно пошла вдоль сундуков, разглядывая сокровищницу.
        - Мадемуазель, - продолжал Сен-Жермен, сопровождая даму на почтительном расстоянии. - Позвольте обратить ваше внимание на эти потрясающие изумруды…
        Француз открывал сундук за сундуком, доставал лучшие драгоценные камни, расписывал их чистоту, прозрачность и блеск. Изумруды, рубины, алмазы, сапфиры, топазы, гранаты, турмалины струились в его руках нескончаемым сверкающим потоком. Но Фируза искала другое.
        - Бери же, - настаивал шах, следовавший за девушкой и Сен-Жерменом. - Твоя любовь все равно стоит больше.
        Фируза рассеянно смотрела по сторонам, не находя желаемого, когда перед шахом склонился казначей:
        - Мы осмотрели все казнохранилища, - сообщил он. - Но в одной сокровищнице они сделали несколько комнат из порфира и повесили крепкий замок, а ключа к нему не принесли.
        Надир-шах гневно покосился на визиря:
        - Отправляйся к Мухаммад-шаху и принеси ключ.
        И пока Сен-Жермен искушал Фирузу все новыми сокровищами, явился посланец Мухаммад-шаха со связкой ключей. Поцеловав ковер у ног Надир-шаха, он сообщил:
        - Мухаммад-шах имеет счастье передать вашему величеству: «Я никоим образом не поскуплюсь жизнью и имуществом для счастливого государя. Имеется одна сокровищница, в которой из поколения в поколение хранятся наши женские платья, украшенные драгоценными камнями. Если справедливое шахиншахское решение остановится на том, чтобы вынести их, я прошу вас приказать нескольким своим личным ходжам при конфискации навьючивать их таким образом, чтобы взгляд посторонних людей не падал на них, дабы оградить нас от позора, унижения и бесчестья».
        - Откройте! - велел Надир-шах, надеясь что наряды шахинь не оставят равнодушной и горянку.
        Они и в самом деле были изумительно красивы, но Фируза не стала ничего брать. Раздосадованный Надир-шах велел запереть гардероб, а ключи отослать обратно.
        Фируза пошла дальше и вдруг увидела то, что ей было нужно - небольшой кинжал. Своим великолепным убранством он больше походил на женское украшение, чем на оружие. Но клинок, наполовину вынутый из ножен, красноречиво свидетельствовал, что он мог быть использован и по своему истинному назначению. Взять кинжал под столькими взглядами Фируза не решалась и сделала вид, что ей понравился браслет, покрытый замысловатым узором из бирюзы и самоцветов.
        Надир-шах облегченно вздохнул и одобрительно оглянулся на Сен-Жермена. Француз хотел было продолжить свои речи, чтобы закрепить успех, но тут, гремя доспехами, в сокровищницу явился бледный начальник стражи. Коснувшись рукой ковра, он растерянно сообщил:
        - Мой повелитель, в городе вспыхнул бунт!
        Услышав долгожданную весть, Надир-шах едва сдержался, чтобы не воскликнуть: «Наконец-то!». Вместо этого он спокойно сказал:
        - Всегда найдется кучка подстрекателей, чтобы сбить с толку невежественный народ. - Затем воздел руки к небу и провозгласил: - Аллах свидетель, я хотел мира и спокойствия. Но, если они вышли из повиновения, мой долг - покарать бунтовщиков и восстановить порядок!
        Пока остальные испуганно смотрели на шаха, Фируза взяла кинжал и спрятала его под чадрой. Он был ей очень нужен. Если не для шаха, так для себя.
        Надир подошел к окну и увидел, что над городом поднимаются черные клубы дыма.
        - Повелевай, мой господин, - ждал распоряжений визирь. - Эта чернь идет на дворец! Среди них не только индусы, но и мусульмане!
        - Введи в город войска и сделай то, что надлежит делать с бунтовщиками! - приказал Надир-шах.
        Глава 22
        Все началось с того, что расквартированные в городе сарбазы Надир-шаха зарезали корову, бродившую у казармы. Индусы, которые почитали коров священными животными и не употребляли даже их молока, бросились на персиян с палками и камнями. Те ответили залпами из своих фитильных ружей.
        В городе начались волнения, разгневанных делийцев возглавили знатные горожане и скрывавшиеся в городе афганцы. Вскоре собралась огромная толпа, которая разгромила казарму и убила много шахских воинов. Осмелевшие делийцы перебили стражу тюрьмы, где содержались пленные индийские генералы, и освободили их. Те содержались довольно сносно, проводя время в обществе женщин и вина, и в тот день были навеселе. А оказавшись на воле, один из генералов вдруг закричал:
        - Победа! Победа! Шах Мухаммад заколол Надира кинжалом!
        Ободренный разнесшимся слухом, поднялся весь Дели. Но к тому времени в город вошли пехотные части персидского войска, и началось кровопролитное побоище. Разъяренные отряды шаха огнем и мечом сметали кварталы, в которых началось восстание.
        Тем временем торговцы, собравшиеся на большом крытом рынке, тоже бросились на сарбазов шаха. Но те плотными рядами преградили путь восставшим. Осыпая их стрелами и пулями, они сдерживали натиск разъяренной толпы. Опасаясь, что индусы вот-вот прорвутся, десяток сарбазов с мешками пороха взобрались на крышу рынка, рассыпали порох и подожгли его в разных местах. Пламя мгновенно охватило деревянное строение, и несчастные индусы горели, не находя выхода и крича: «Рам! Рам!». Тысячник, руководивший побоищем, кричал им сквозь стену огня:
        - Вы сжигаете своих покойников, так узнайте, каково им приходится в огне!
        Затем по приказу шаха в город ворвалась конница, стоявшая лагерем под Дели. Бои шли повсюду, но скоро стало ясно, что силы не равны. Началась беспощадная резня, в которой не жалели ни стариков, ни детей. Женщины были самой желанной добычей: обобрав несчастных, одних убивали, других обращали в рабынь и уводили с собой. Жители Дели не находили спасения даже в храмах, многие из которых были разрушены или сожжены.
        Калушкин и Сен-Жермен наблюдали за происходящим с высоких стен Красного форта. Когда кровавая расправа перекинулась на центральные кварталы, Сен-Жермен не выдержал:
        - Но ведь там много невиновных!
        - Вы полагаете, им нужны виновные? - с горечью ответил Калушкин. - Им нужно золото.
        - Но это против правил, мсье! - возмущался Сен-Жермен.
        - Какие уж тут правила… - махнул рукой Калушкин. - Видели бы вы, что он творил на Кавказе. Разве что сами горы уцелели, когда он со своим воинством на несчастные аулы кинулся.
        Об этом разговоре соглядатаи, шнырявшие повсюду и отменно знавшие свое дело, тут же донесли Надир-шаху. Тот лишь самодовольно улыбнулся:
        - Пусть смотрят. И пусть донесут своим правителям, что ждет тех, кто посмеет противиться моей воле.
        Истребление восставших сопровождалось грабежами, к которым вояки Надир-шаха имели большую склонность. Теперь у захватчиков были развязаны руки.
        Обычаи столицы Моголов облегчали дело. Тут было принято, чтобы на доме человека, достигшего определенной степени богатства, ставился особый флаг. И в Дели было множество домов раджей и купцов, украшенных десятками таких флагов.
        Разбойники врывались в дома, переворачивали все вверх дном, пытали людей, требуя золото, серебро и драгоценности. Тех, у кого ничего не было, нещадно били, пока они не говорили, у кого из соседей можно поживиться. Алчные кызылбаши не гнушались ничем, даже священными предметами из индуистских и буддийских храмов. Драгоценные камни, служившие изваяниям глазами, и те были грубо выковырнуты кинжалами.
        Людей, пытавшихся бежать из города, добивали отряды, оставленные в окружении. Не желая тратить зарядов, их сгоняли к реке и пускали на них слонов или топтали лошадьми.
        Убийства и погромы продолжались до поздней ночи, пока лучшие кварталы Дели не превратились в развалины, среди которых текли реки крови. Только тогда Мухаммад-шаху удалось уговорить Надир-шаха прекратить этот ужас.
        Надир согласился не сразу. Он сетовал, что собирался возложить на Мухаммад-шаха корону правителя Индии, как и обещал, однако бунтари повергли его в сомнение, способен ли наследник Моголов править этой страной. И теперь, когда немало персидских воинов погибло, защищая индийский престол, Надиру нужны особые основания, чтобы сохранить власть за Мухаммад-шахом. Вот если бы он согласился выдать замуж свою племянницу, так как у него не было незамужней дочери, за сына Надир-шаха, который воспылал к ней любовью…
        Мухаммад-шах пытался возразить, что племянница его - почти принцесса, а происхождение сына Надира не совсем соответствовало ее рангу, на что Надир-шах гневно ответил:
        - Насрула-мирза не нуждается в особом происхождении, он сын моего меча!
        Мухаммад-шаху ничего не оставалось, как согласиться.
        Надир-шах и сам имел привычку жениться на дочерях поверженных противников. Он считал такие браки полезными во многих отношениях. Во-первых, они делали бывших врагов родственниками, между которыми не должно быть вражды и измены. А во-вторых, что было куда важнее, дети от таких браков были уже принцами царской крови. Пусть те, до кого еще не добрался карающий меч Надира, называют его узурпатором шахской власти, но даже они не посмеют усомниться в правах законных наследников на престолы их дедов.
        Совершив важную сделку, Надир приказал прекратить резню. Но его милостивое повеление запоздало. И без того пресытившиеся убийствами и отягощенные сказочной добычей, сарбазы уже праздновали победу. Мяса священных коров и хмельных напитков у них было предостаточно.
        Наутро возникли базары, где сарбазы продавали награбленное, но покупателей не было, были лишь те, кто желал обменять одну вещь на другую. А затем по городу разнесся ужасающий грохот - это грабители плющили золотую и серебряную утварь, чтобы легче было увезти награбленное.
        Город почти опустел. Трупов было так много, что их некому было хоронить или кремировать, как принято в Индии. Тогда уцелевших жителей заставили сбрасывать тела в реку Джамну, текущую под стенами Красного форта. Но и после этого орды грабителей продолжали рыскать по городу, ища, чем бы еще поживиться.
        Когда все, наконец, успокоилось, город был обложен штрафом, который делийцам пришлось уплатить под страхом лишения жизни или выселения в Персию.
        Фируза смотрела на горящий Дели из своего окна. И эта ужасная картина напомнила ей родину, которая вот так же горела после разорения, и так же давили копытами детей и женщин, и так же складывали башни из отрубленных голов. Фирузе было больно, но теперь у нее была надежда, опасная, как унесенный ею из сокровищницы кинжал.
        Глава 23
        Не прошло и недели после страшного погрома, как в мечетях прочли пятничную хутбу во славу Надир-шаха. А на следующий день глашатаи объявили о скорой свадьбе сына верховного владыки и племянницы государя Индии.
        Астрологи принялись за свои астролябии. Изучив расположение планет, определили счастливый час, когда молодожены должны были стать мужем и женой.
        Ко дню свадьбы город был прибран, дворец празднично украшен и насыщен ароматами благовоний. Уцелевшая индийская знать съезжалась в Лал-Килу. Для публики попроще и воинов шаха у стен дворца расстелили скатерти с угощениями.
        Были устроены также всевозможные увеселения: слоновьи и верблюжьи бои, состязания борцов, представления канатоходцев и факиров, которые поражали публику всевозможными фокусами и испускали изо рта струи пламени.
        Для жениха с невестой соорудили особый трон, соперничавший по красоте с Павлиньим, на котором восседал Надир-шах.
        Потягивая кальян, I он умиротворенно взирал на махараджей, вельмож, сановников, глав множества индийских каст, явившихся с поздравлениями и щедрыми подарками.
        Гостей развлекали лучшие музыканты и восхитительные баядерки - танцовщицы из знатных семейств, еще девочками отданные в храмы на воспитание.
        Стольники под присмотром кравчего беспрерывно вносили золотые и серебряные блюда с яствами, виночерпии наполняли драгоценные кубки и чаши вином, розовой и лимонной водой, потчевали гостей шербетом и прочими изысканными лакомствами.
        Подарки новобрачным ласкали взор Надир-шаха, но мысли его были заняты другим. Он ждал появления Сен-Жермена, который поручился, что непременно отыщет таинственный бриллиант ко дню свадьбы. И вскоре француз появился. Он имел усталый, но счастливый вид. Надир подал знак визирю, чтобы тот допустил к трону француза. Сен-Жермен приблизился и, волнуясь, сообщил Надиру то, чего он так ждал.
        Сен-Жермен с его ужасными помощниками своего добился. Один из чиновников казначейства Мухаммад-шаха не выдержал пыток и сказал:
        - Я не знаю, где этот бриллиант, но тюрбан шаха знает.
        Надиру этого было достаточно. Он отпустил Сен-Жермена и перевел взгляд на несчастного Мухаммад-шаха, который сидел на серебряном троне, привезенном из его загородной резиденции. Его тюрбан украшали крупные камни в красивой оправе, но того, который желал заполучить Надир, среди них не было. Однако Надир-шах уже знал, что ждать его появления осталось недолго, и он не хотел торопить события. Дождавшись окончания брачной церемонии, Надир-шах объявил:
        - О возлюбленный брат мой! Прекрасна твоя племянница, которая будет мне любезной дочерью. Пусть Аллах ниспошлет бесконечное счастье и много детей счастливым молодоженам.
        По дворцу пронесся гул одобрения и радостных восклицаний.
        - И пусть этой благословенной страной по-прежнему управляет владыка, украшающий свой престол подобно солнцу, освещающему наш мир, - торжественно объявил Надир-шах и взял в руки индийскую корону, поданную визирем.
        Мухаммад-шах встал и с поклоном подошел к Надиру, благодаря его и извиняясь за то, что пытался противиться небесному предначертанию, когда выступил на войну.
        - Исполняя должное, мы дарим падишахскую власть в Индии с короной, троном и печатью могущественному и славному Мухаммад-шаху.
        С этими словами Надир-шах возложил корону на голову Мухаммад-шаха. Тюрбан же, снятый для этого государем Индии, перекочевал в руки Сен-Жермена.
        Гости и придворные начали поздравлять Мухаммад-шаха с окончательным возвращением ему шахского престола. Надир тем временем удалился за златотканый занавес, где его ждал взволнованный Сен-Жермен. Он с поклоном подал тюрбан Надир-шаху и объявил:
        - Он здесь, ваше величество.
        - Достань же, - нетерпеливо велел Надир.
        Сен-Жермен запустил руку в складки тюрбана и извлек оттуда большой бриллиант, сверкавший сотнями ослепительных граней.
        - Кох-и-нур! - воскликнул пораженный Надир, беря в руки великолепный камень размером с крупное куриное яйцо. - Гора света!
        - Примите мои поздравления, ваше величество, - произнес Сен-Жермен, пораженный увиденным не меньше Надира.
        - Я доволен твоей службой, - кивнул Надир. - А твое вознаграждение мы утроим.
        Надир-шах еще немного полюбовался камнем и спрятал его за пояс. Легенды о том, что над этим камнем висит древнее проклятие и каждого его нового обладателя - мужчину ждет ужасная судьба, Надир-шаха не беспокоили. Для него это был лишь один из трофеев, хотя и самый ценный. Указав глазами на тюрбан, оставшийся без своего сокровища, Надир-шах велел Сен-Жермену:
        - Верни это моему брату Мухаммад-шаху.
        Когда Надир-шах снова вошел в тронный зал, все пали ниц, ожидая, пока шах не сядет. И всех волновал вопрос: вернет ли он Мухаммад-шаху вместе с короной и Павлиний трон? Но Надир снова уселся именно на него и милостиво кивнул его прежнему обладателю.
        Мухаммад-шах в ответ слегка поклонился, приложив руку к сердцу. Владыке Индии было жаль расставаться с любимой племянницей и величайшим бриллиантом, отсутствие которого он почувствовал сразу, как только получил обратно свой тюрбан. А возвращенная корона была лишь красивым жестом, милостью верховного владыки, не способной утешить побежденного. Кроме прочего, Индия лишилась всех земель западнее реки Инд, включая Афганистан, которые отошли к Персии.
        Но оставался еще один подарок, который следовало вручить Надиру. Мухаммад-шах оглянулся на своего главного визиря, и тот все понял.
        - О великодушный владыка мира, - произнес Мухаммад-шах. - Пусть слава твоя продлится в веках. И пусть твой щит по-прежнему оберегает твою священную особу.
        Забили литавры, запели трубы, и к трону Надира с благоговением поднесли его щит.
        Его было не узнать. Надир отдал его израненным, когда шкура бегемота, которой он был покрыт, висела клочьями. А теперь он был как новый, да к тому же украшенный драгоценными камнями. В середину щита была вставлена большая красная шпинель, отверстия для ремней щита были закрыты четырьмя крупными изумрудами в оправе, между которыми располагалось четыре рубина. Внешний контур составляло восемь еще более крупных изумрудов разной формы в алмазной оправе, между которыми опять шли рубины. Кроме того, почти вся поверхность была покрыта узорами из драгоценных камней, такой же была и кайма вокруг щита.
        Восторженному изумлению вельмож, сановников и махараджей не было предела. Удивлен был и сам Надир-шах. Он взял щит, вдел руку в ремни и почувствовал, что щит стал заметно тяжелее.
        - С таким много не навоюешь, - подумал Надир-шах. - Испортили хорошую вещь, мерзавцы.
        Он знал цену надежному щиту, потому что оставался в душе все тем же разбойником, наводившим ужас на караваны. Только теперь он грабил не проезжих купцов, а целые государства.
        Мастеров он решил казнить попозже, после свадьбы. А щит… Впрочем, и такой мог еще пригодиться, ведь каждый камень на нем был свидетельством его побед.
        Завершился праздник грандиозным фейерверком, который устроили бенгальские кудесники. Нищим раздали щедрую милостыню, чтобы они молились о здравии и благополучии Надир-шаха и государя Индии.
        Глава 24
        На следующий день от Мухаммад-шаха поступило прошение допустить к священной особе придворных живописцев, которые бы написали его портрет.
        - Зачем это? - недоумевал шах, хотя и был польщен просьбой.
        - Здесь так принято почитать своих правителей, - развел руками визирь. - В Индии все не как у нас.
        - Если индусы готовы молиться на изваяния слонов и обезьян, то пусть уж лучше почитают меня, - ответил шах.
        Живописцы явились, поцеловали ковер у ног шаха и принялись за дело. Шах пожелал позировать со щитом, но он опять показался ему слишком тяжелым, и Надир отложил его в сторону. Ему предстояло просидеть так несколько часов, чтобы живописцы преуспели в своих стараниях.
        Пока было время, шах решил повнимательнее разглядеть свой щит, и его богатое убранство напомнило о том, как многолика теперь империя, которой Надиру предстояло управлять.
        - Один бог на небе, - размышлял Надир. - И на земле должен быть один владыка.
        Он был уверен, что все беды происходят от различий в верованиях и законах. Индусы не едят коровьего мяса, корова для них священна, убийство ее карается как убийство человека. Зато едят много такого, что грешно для мусульман. И вот чем это обернулось! Едва не исчез с лица земли огромный Дели со своими жителями.
        Всему этому следовало положить конец. Надир давно подумывал об объединении всех под одним законом. Еще когда он короновался в Мугани, Надир поставил условием своего согласия принять шахскую власть, чтобы вражда между шиитами и суннитами была прекращена и все жили в мире. По этому поводу он даже издал высочайший указ о почитании праведных халифов.
        Сверх того, он вызвал к себе глав разных религий и толков, повелев перевести все священные книги на персидский язык и, собрав из них лучшее, ведущее к миру и благополучию, создать одну веру, которая бы устраивала всех.
        - Вы видите, всевышний даровал нам величие, власть и славу и в сердце наше вселил желание рассмотреть различие столь многих законов, чтобы, выбрав изо всех них, создать новую веру, - объявил он. - Такую, чтобы богу угодна была и мы бы от этого спасение получили. Для чего столько на свете разных религий, и всякий своею дорогою идет, а не одною? Если бог один, то и религия должна быть одна. Между всеми нашими неусыпными трудами мы заботимся и о спасении души; мы не можем ослушаться вдохновения божия и не дать всем такой веры, которая была бы приятна и мусульманам, и христианам.
        Но из этого ничего не вышло, и рознь продолжалась, то стихая, то разгораясь кровавыми раздорами. Удалось Надиру лишь запретить насильственное обращение христиан в мусульманскую веру, и это привлекло к нему многих сторонников в Грузии, которую он отнял у турок. Даже племяннику своему Али-Кули-хану Надир позволил жениться на грузинской принцессе, дочери царя Теймураза, рожденной от Тамары, дочери царя Вахтанга Леоновича.
        В Индии, где было и вовсе не сосчитать религий и языческих божеств, Моголы поступили по-иному. В Дели Надир видел скалу, на которой был начертан указ древнего императора, призывавший уважать все религии. Так оно здесь и было - при исламских правителях люди других вер не носили цветной пояс зуннар, как в других странах. Язык здесь был свой, а писали арабскими буквами. Отрешенность от всего земного, светлое состояние полного покоя все называли нирваной. И было много другого, что говорило о терпимости к разным верам. Но рознь от этого не исчезла, не говоря уже о кастах, которые еще более разделяли общество.
        Их тут были сотни, и каждая каста знала свое место, не помышляя о чем-то другом. Одни с рождения были брахманами - высшим сословием жрецов, другие являлись на свет неприкасаемыми - отверженными париями, удел которых - всю жизнь оставаться самой бесправной чернью.
        Это было Надиру особенно не по душе. Ведь родись он индусом с таким отцом, какой был у него, никакие подвиги не сделали бы его раджей, не говоря уже о высшем престоле.
        Надир мнил себя преемником великих Ахеменидов - Кира, Дария, Ксеркса и Артаксеркса - правителей древнего Персидского царства, чья империя простиралась от Скифии до Эфиопии и от Ливии до Индии. Но он мечтал расширить ее пределы и превзойти славных царей. Древней столицей был Персеполь, или Парс, как называли его сами персы. Но тот Персеполь сжег Александр Македонский, и Надир хотел построить новый. Он собирался воздвигнуть еще более величественный город. Туда он перенесет прекрасные барельефы, еще украшавшие стены древнего Персеполя. На них были изображены победы Ахеменидов и цари покоренных народов, которые приносили свои дары персидским царям, приносили с благодарностью за воцарившийся повсюду покой.
        Надир любил слушать поучительные истории о великих царях, которые читал ему секретарь. Царь Кир покорял его находчивостью и военными хитростями, столь милыми сердцу Надир-шаха, поэтому он часто их и применял. Особенно нравилась ему история о том, как Кир захватил богатый Вавилон. Для этого он отвел реку, протекавшую через город, и вошел в него по обмелевшему руслу. И сделал это так внезапно, что вавилонская знать еще продолжала веселиться, уверенная в своей безопасности, а окраины города были уже в руках Кира. Разграбив город, Кир обложил его большой податью, а сверх того Вавилон должен был содержать за свой счет войско Кира и его самого.
        Надир сравнивал это завоевание Кира с тем, как он сам захватил Индию с ее богатствами.
        Было чему поучиться и у Дария I, при котором Персидское царство достигло наивысшего могущества. О деяниях великого царя гласили надпись на скале и барельефы, сохранившиеся неподалеку от Хамадана. После смерти Кира власть перешла к его сыну Камбису, который убил своего брата Бардию для сохранения трона за собой. А когда он ушел воевать в Египет, маг Гаумата объявил себя тем самым Бардией, возмутил народ и захватил власть, отменив воинскую повинность и налоги на три года вперед. Оставшись не у дел, Камбис не смог вернуть трон и покончил с собой. Но затем созрел заговор, самозванца свергли, и Дарий, который тоже был Ахеменидом, воссел на престол. Его женой стала дочь Кира Атосса, и в империи вновь воцарился династический порядок.
        Эта часть повествования Надиру не очень нравилась, потому что навевала неприятные воспоминания о том, как ему досталась персидская корона. Однако и она была полезна правителю, наставляя, что не следует надолго покидать свою столицу, предлагая способы, как привлекать к себе простой люд и как узаконить власть через женитьбу. Кое-чем из опыта мудрых царей Надир уже воспользовался, а что-то оставил на будущее.
        Но самое интересное начиналось потом. Дарий отправился подавлять восстание в Вавилоне, а тем временем от его империи отпало несколько царств. Ему, как и Надиру, пришлось снова воевать, чтобы восстановить прежние границы. Но Дарий на этом не успокоился и пошел завоевывать новые земли, добравшись до Македонии и Индии. Чтобы облегчить себе царствование и сохранить в державе порядок, Дарий повсюду ввел единые налоги и деньги.
        С этим Надир был согласен. Он уже распорядился перечеканить золотые рупии Мухаммад-шаха в золотую монету Надира. И подати, которыми он обложит своих вассалов, были уже расписаны.
        Затем начинались войны персов с греками, не желавшими подчиняться Дарию. Надиру и тут было над чем подумать. Войны с упрямыми греками обескровили Персию, а поражение прибывшей на кораблях армии Дария от небольшого отряда греков при Марафоне, под Афинами, положило конец славе и самой жизни Дария.
        Выходило, что труднее всего воевать с людьми, которые не боятся врага и готовы пожертвовать собой ради родины.
        Об этом же свидетельствовали и деяния сына Дария Ксеркса, не оставлявшего попыток отомстить грекам за поражение отца. Чтобы сократить путь и обмануть противника, он приказал прокопать канал для своих кораблей и перебросить мост через пролив Геллеспонт, или Дарданеллы. А когда мост разбила буря, повелел наказать море тремястами ударами кнута. Небольшой отряд спартанцев царя Леонида преградил путь огромной армии Ксеркса в ущелье Фермопил, и сломить его не могла никакая сила, пока не нашелся предатель, который указал полузабытую тропу. По ней отряды Ксеркса обошли ущелье, и участь спартанцев была решена, несмотря на их неслыханную отвагу.
        Почти так же Надир обошел Хайберский проход, занятый войсками Мухаммад-шаха, а их было куда больше, чем триста спартанцев царя Леонида. Но тактику спартанцев Надир тоже учел. Те не раз бросались бежать, делая вид, что отступают, увлекали персов за собой, а затем вдруг кидались на врагов со всех сторон и убивали их тысячами. Эту тактику Надир применял в войне с турками, когда осаждал город Сунадан. А потом наставлял своих полководцев:
        - Знайте, если османские войска выйдут из своих укреплений, то Аллах отдаст победу нам, а если они не выйдут, победа будет дарована им. Поэтому мы сначала бросимся на них, и, как только они откроют огонь, мы сделаем вид, что отступаем, станем отходить назад, чтобы они вышли из укрепления и стали нас преследовать. Как только они выйдут из-за укреплений, мы внезапно повернем назад и заставим противника бежать, и его оборонительные порядки будут разрушены.
        Ксеркс, потерявший под Фермопилами двух братьев, рвался к Афинам. Он добился своего и сжег город. Когда же его флот был неожиданно разбит эллинами в Саламинском проливе, судьба повернулась к царю спиной. Подвиги Ксеркса были забыты, сатрапии вновь взбунтовались, а сам Ксеркс был убит заговорщиками во главе с его собственным сыном.
        Что-то подсказывало Надиру, что и ему не следовало слишком доверять даже собственным сыновьям, хотя бы тому же Риза-Кули-мирзе - старшему сыну, оставленному наместником в Персии. Но Надир гнал от себя эти тревожные мысли, полагая, что со времен великих царей прошло много веков, его силе никто не может противостоять, никто не посмеет ослушаться его воли.
        Беспокоил Надира и конец эпохи славных Ахеменидов, царство которых было сметено армией Александра Македонского.
        - А почему? - размышлял Надир. - Потому, что царство попало в слабые руки наследников, не стоивших своих предков.
        Как тот же шах Тахмасп, отдавший на растерзание Персию, пока его не сместил Надир. Не говоря уже о самонадеянном Мухаммад-шахе, который будто для того и копил свои сокровища, чтобы отдать их своему победителю.
        Портрет был закончен и вставлен в роскошную раму. Надиру он понравился. В сиянии славы и ореоле могущества он был изображен на фоне покоренного мира. Придворные были восхищены портретом, но Сен-Жермен осторожно заметил, что в нем кое-чего не хватает.
        - Чего же? - насторожился Надир-шах.
        - Если ваше величество позволит мне дополнить портрет небольшой деталью, я почту это за великую милость.
        Надир нехотя согласился, велев быстрее закончить работу. И Сен-Жермен удалился вслед за портретом, который с величайшей осторожностью несли слуги.
        Шах смотрел вслед французу и думал, что, если тот сделает что-то не так, у него появится повод отказать ему в награде за найденный камень. Шах уже не раз хотел посадить Сен-Жермена на кол, чтобы узнать, кто он есть на самом деле и не встречал ли он в прошлых жизнях, чем хвастал француз, великих царей Персии Кира или Дария. Не говоря уже об эликсире бессмертия, который Надир надеялся получить от Сен-Жермена.
        К вечеру Сен-Жермен представил результат своих трудов и попросил не зажигать светильники. Надир-шах подошел к портрету и был поражен увиденным. Его тюрбан теперь украшала не только царственная джика, но и тот самый Кох-и-нур. Бриллиант был как настоящий и сиял каким-то чудесным неземным светом, придавая облику шаха особое величие.
        - Фарр! - воскликнул Надир-шах.
        Так называли ореол, который будто бы являлся над великими владыками как свидетельство их избранности. Это было то, что дается свыше и чего так не хватало Надиру.
        Водрузив портрет в тронном зале дворца, Надир распорядился набить саквояж Сен-Жермена драгоценностями, какими он сам пожелает. Кроме того, французу было позволено производить любые опыты в казначействе, не щадя ни сокровищ, ни людей.
        Щедро наградили и живописцев. Не забыл шах и о своих воинах, принесших ему немало побед. Были также розданы халаты и подарки главным вельможам двора и вновь назначенным правителям областей Индии. Этим новым подданным шаха Надира были преподнесены большие кисеты с золотыми монетами, перепечатанными из рупий Мухаммад-шаха. Шахские подарки были значительны еще и тем, что на новых монетах было вытеснено: «Шах Надир, подобного себе не имеющий и четырех частей света обладатель». Надпись на обратной стороне гласила: «Рожден царем вселенной, царем царей, кто сей есть? Шах Надир».
        Глава 25
        Когда мост через Куру был закончен, Ибрагим-хан перевел по нему войска и остановился на другом берегу. Здесь он решил произвести смотр своей армии перед наступлением на джарцев.
        Армия выглядела внушительно. Десятки разноплеменных отрядов стояли под своими значками. Войско Ибрагим-хана насчитывало тридцать две тысячи воинов, не считая орудийной прислуги и обозных людей. Все были отменно вооружены. Доспехи воинов сияли, как море, над которым восходит солнце. Казалось, никто не сможет устоять перед такой военной мощью. На этот раз решено было напасть на джарцев с другой стороны, через земли склонившегося на сторону Ибрагим-хана владетеля Кахи. Изменник указал дорогу, и вперед был выслан тысячный конный отряд Али-Наки-бека Мервского. Преодолевая на своем пути заставы горцев, которые больше следили за передвижением противника, чем сопротивлялись ему, Али-Наки-бек дошел до реки Агричай, где и остановился, ожидая подхода главных сил. Идти дальше самому было слишком опасно. Хотя ближайшими селами были Ашаги-Гейнюк и Кахи, владетель которых был заодно с Ибрагим-ханом, местное население ополчилось против каджаров, и густые леса могли таить смертельную угрозу для небольшого отряда.
        Через два дня к этому месту прибыли остальные войска Ибрагим-хана. После привала войска перешли вброд неглубокую реку и двинулись к оставленному жителями Кахи, где пришлось переходить еще одну реку - Курмухчай.
        Изменник, от которого отвернулись жители этого округа, снова сделался там владетелем, но ему уже нечем было владеть - ушли не только люди, но и угнан был скот.
        Неподалеку от Кахи Ибрагим-хан решил построить крепость, которая стала бы его опорой в войне с джарцами.
        Пока строилась крепость, Ибрагим-хан и его военачальники собирали сведения о силах восставших, их местопребывании и планах. Но ничего существенного разузнать не удалось, кроме того, что горцы поклялись друг другу биться до последнего.
        Не решаясь двинуться дальше, Ибрагим-хан устроил большое совещание. В нем, как записал секретарь, участвовали: «Хан-Джан, сын Мухаммад-Алихана, который из Кандагара был назначен правителем Грузии после смерти Сафихана Багаери, сердара Грузии, последовавшей во время пребывания Ибрахим-хана в Тебризе, а ныне он с грузинскими воинами находился у счастливого стремени; еще были Угурлу-хан, хаким Гянджи; Хусан-Али-хан, брат Угурлу-хана, хаким Барды; Мухаммад-Кули-хан Афшар, хаким Урмии; Мухаммад-Реза-хан Курд, хаким Мараги; Имам-Кули-хан, хаким Ардебиля; Муртаза-Кули-хан, хаким племени Думбули; Али-Наки-хан Мокри, хаким Сук-Булака, и прочие военачальники, предводители и тысячники».
        Посовещавшись, начальники решили оставить обоз и тяжелое снаряжение в новой крепости, часть войска поместить там, а остальным направиться к Джару и Талам.
        Когда крепость была готова, Ибрагим-хан оставил в ней артиллерию, бесполезную в густых лесах и только мешавшую движению по горам, и двинулся вперед, соблюдая крайнюю осторожность.
        В авангарде шли ширванские и грузинские отряды во главе с Хан-Джаном и Мухаммад-Кули-ханом Афшаром. Им надлежало очищать путь от завалов и защищать главные силы от горцев, которые неожиданно нападали с разных сторон и так же внезапно исчезали в лесах, а в горах устраивали шквальные обстрелы и скатывали вниз каменные глыбы.
        Двигаться вперед становилось все труднее, и каждый шаг стоил Ибрагим-хану немалых жертв. Однако он приказывал не останавливаться, стремясь выйти на открытое место перед Джаром и там укрепиться. Кроме того, хан надеялся на хорасанских стрелков, которые во главе с тысячником Алиханбеком должны были выступить из Дербента и напасть на джарцев с тыла.
        Когда из-за града пуль и летевших тучами стрел двигаться дальше стало невозможно, Ибрагим-хан решил применить тактику своего брата и послал грузинский отряд в обход. Стрелки заняли вершину горы и начали оттуда обстреливать горцев, защищавших проходы. Битва с противником, который находился теперь и сверху, и снизу, была сродни самоубийству, но горцы не отступали. А когда противник пошел на штурм, стремясь раздавить горцев смертоносными тисками, те бились до последнего, а уцелевшие бросались с гор, увлекая за собой кызылбашей.
        Спастись удалось лишь горстке храбрецов. Они вернулись к своим, чтобы сообщить о случившемся.
        Ибрагим-Диванэ горестно вздохнул и вместе с другими предводителями прочитал молитву по погибшим.
        - Да примет Аллах их чистые души, - заключил он. - Они погибли героями, исполнив свой долг, как и нам надлежит его исполнять.
        - Амин, - отозвались остальные.
        - Смотрите! - указал Чупалав куда-то вдаль.
        Все увидели, как на захваченной Ибрагим-ханом горе поднимался его походный шатер.
        - Этот шайтан уверен, что уже победил, - мрачно произнес Халил.
        - Но он ошибается, - ответил Ибрагим-Диванэ. - Битва только начинается.
        Горцы объявили врагу газават - священную войну и поклялись не уступать, что бы им это ни стоило. Многие даже дали женам развод, потому что не надеялись вернуться к ним живыми.
        - У храбреца одна смерть, у труса - сто, - говорили они.
        Было решено, какие отряды будут защищать Джар, какие - Талы, какие будут оборонять другие аулы и как будут помогать друг другу. В запасе у горцев были и резервные отряды, а на уступах гор возвышались боевые башни.
        Если бы не удалось остановить огромное войско Ибрагим-хана, то все должно было решиться в главном сражении, насчет которого у горцев были особые планы.
        Глава 26
        Тем временем к Ибрагим-хану подошли двигавшиеся из Дербента хорасанские стрелки. В беспрерывных стычках с немногочисленными горцами, пытавшимися остановить отряд, Алиханбек понес ощутимые потери, но все же сумел пробиться к Джарам.
        С удовлетворением оглядев свои войска, которые стали еще сильнее, Ибрагим-хан бросил их на штурм укреплений горцев.
        Из-за пересеченной местности войска Ибрагим-хана шли плотной толпой, и каждая пуля или стрела горцев находила свою жертву. Но и пальба противника была такой же густой, как их толпы. Их не остановила даже загоревшаяся под ногами пропитанная нефтью земля.
        Перелезая через холмы из убитых, каджары наседали на джарцев, но те мужественно сопротивлялись. Ибрагим-Диванэ и Халил во главе своих храбрецов не раз отбрасывали врага вспять, Чупалав и Муртазали со своими дружинами бросались врукопашную, и повсюду разгорались кровавые стычки. В этих жарких сражениях очень пригодились узкие кинжалы, которыми горцы, по примеру Мусы-Гаджи, поражали врагов между их крепкими латами.
        Тем временем новые отряды Ибрагим-хана начали обходить горцев с нескольких сторон. Джарцы бросили против них свои небольшие резервы, но одолеть многочисленного врага они не могли и только героически сдерживали его продвижение. Когда стало ясно, что кольцо врагов вот-вот сомкнется, Ибрагим-Диванэ призвал защитников Джар и Талов отходить к башне.
        Потерь у горцев было в несколько раз меньше, чем у Ибрагим-хана, но в сравнении с его войском потери эти были огромны.
        Захватив аулы, каджары пустились в грабежи, и это дало время горцам собрать оставшиеся силы в кулак.
        Предав Джары и Талы полному опустошению, а затем и огню, озлобленные скудной поживой, кызылбаши начали подбираться к башне, в которой засел Ибрагим-Диванэ с отборными стрелками, чтобы дать Халилу с остальным воинами отойти выше в горы и занять заранее подготовленные позиции. Поручив оставшихся людей из своего отряда Муртазали, Чупалав, а с ним и Муса-Гаджи тоже засели на одном из ярусов башни.
        - Теперь пусть идут, - сказал Чупалав, подсыпая пороху на полку своего ружья.
        - Посмотрим, крепки ли их панцири, - отозвался Муса-Гаджи, посылая во врагов пулю за пулей.
        Отряды Ибрагим-хана штурмовали башню, сменяя друг друга, но ничего не могли с ней поделать.
        Ибрагим-хан злобно сжимал кулаки и требовал доставить сюда артиллерию. За ней послали, но дело это было долгое, а Ибрагим-хан жаждал скорой победы.
        Он посылал к башне все новые отряды, и, если ему казалось, что сарбазы недостаточно храбры, их командиры тут же лишались голов. Ибрагим-хан уже потерял около двух тысяч убитыми, но ничего не менялось. Горцы в башне продолжали яростно отстреливаться.
        Когда ружья раскалились так, что порох на полках вспыхивал сам собой, горцы взялись за луки. Каджары обрадовались, решив, что у защитников крепости кончились пули и порох, и, прикрываясь щитами, плотной толпой ринулись вперед. Но крепкие наконечники стрел, выкованные джарскими кузнецами, пробивали и щиты, и доспехи.
        Каджары снова отступили, и еще один юзбаши лишился головы, хотя явился к Ибрагим-хану истекая кровью, со стрелой в ноге.
        Когда следующая волна кызылбашей накатилась на башню, в ответ снова затрещали выстрелы, валившие каджаров целыми рядами и обращавшие остальных в бегство.
        Разгневанный неудачами, Ибрагим-хан приказал обойти и эту крепость джарцев. Он надеялся оставить ее в блокаде, пока не уничтожит остальных горцев, а затем сравнять башню с землей пушками, которые везли из его лагеря.
        Двинувшись в обход, кызылбаши наткнулись на другую башню. Она была меньше прежней, и ее защищали всего двенадцать человек. Не желая оставлять в тылу еще одну башню, Ибрагим-хан велел захватить ее любой ценой. Четыреста ширванских стрелков расстались здесь с белым светом, а когда у защитников башни не осталось пуль, они сами бросились на кызылбашей с саблями и кинжалами. Все храбрецы погибли, дорого отдав свои жизни.
        Происходившее вокруг повергло Ибрагим-хана в мрачные предчувствия. Если джарцы дали ему такой отпор, то что будет в самом Дагестане? Но отступать было поздно. Ибрагим-хан объявил, что для его победоносного войска не существует преград, и двинулся в глухие ущелья, чтобы покончить с этими дерзкими горцами.
        Один из нукеров малого уцмия, увидев, как борются и умирают его вчерашние кунаки, устыдился содеянного предательства. Ночью он ушел от уцмия и пробрался к горцам. Его привели к Халилу, и перебежчик рассказал ему о том, что задумал Ибрагим-хан. Он же указал и ущелье, по которому должны были пройти главные силы наместника.
        - Если Ибрагим-хан поднимется в горы выше наших отрядов, они смогут нас окружить, - размышлял Муртазали. - И тогда мы все погибнем.
        - Лучше мы сами загоним его в западню, - сказал Халил. - Если верить перебежчику, хан двинется через ущелье. А там мы успели подготовить хорошие позиции.
        Когда об этом дали знать Ибрагиму-Диванэ, послав гонца через подземный ход, который вел в башню, тот понял, что наступает решающий час битвы.
        - Нужно собрать там всех наших людей, - сказал Ибрагим-Диванэ.
        - Неужели мы оставим врагу эту башню? - спросил Чупалав.
        - Лучше оставить одну башню, чем всю землю, - ответил Ибрагим-Диванэ. - Но, даже если нам удастся обрушиться на врага в ущелье, битва будет жестокой. Кызылбашей слишком много. Будем уповать на милость всевышнего.
        - Если суждено, пусть мы погибнем, - сказал один из джарских стрелков. - И это великое благо, ведь если пленят наших жен и детей, то мы этого не увидим.
        - Кто знает, как обернется дело, - сказал Ибрагим-Диванэ. - Но если это будет зависеть от нас, то своих детей не увидит сам Ибрагим-хан.
        Вокруг снова засвистели пули, и горцы заняли свои места у амбразур.
        - У нас кончаются пули и стрелы, - объявил Ибрагим-Диванэ. - Готовьтесь уходить!
        - Я уйду последним, - сказал Чупалав Мусе-Гаджи. - А ты уходи с остальными.
        - Ты думаешь, я оставлю тебя? - обиженно произнес Муса-Гаджи, посылавший во врагов стрелу за стрелой, потому что пуль у него уже не было.
        - Тебе нужно найти Фирузу, - настаивал Чупалав.
        - Ради меня ты оставил свою жену и детей, - ответил Муса-Гаджи. - А Фируза… Она мне даже не совсем невеста…
        - Она для тебя больше, чем невеста, - улыбнулся Чупалав. - Так и быть, мы уйдем вместе, но сначала…
        - Скорее! - звали снизу, где у подземного хода собрались остальные защитники башни. - Пора!
        - Идите! - махнул рукой Чупалав. - Мы скоро догоним.
        - Чего ты ждешь? - не понимал Муса-Гаджи.
        Чупалав всматривался в облепивших башню кызылбашей. Они уже приставляли лестницы, чтобы подобраться к первому ярусу амбразур.
        - Жду, пока их соберется побольше, - недобро усмехнулся Чупалав. - У меня припасены для них подарки. А теперь иди за мной!
        И Чупалав начал взбегать по крутым ступеням, которые вели к верхушке башни. Муса-Гаджи устремился за другом, все еще не понимая, что он задумал.
        Сверху казалось, что башня превратилась в остров посреди моря беснующихся врагов, а вздыбленные волны кызылбашей вот-вот захлестнут ее.
        Но вдруг от верхушки башни отделился огромный кусок и полетел вниз, погребая под собой множество сарбазов с их лестницами.
        - Получайте! - хохотал Чупалав.
        Только теперь Муса-Гаджи увидел, что верхушка башни вся в больших трещинах. Это была работа Чупалава, который крушил стену молотом, но с таким расчетом, чтобы каменные блоки оставались на местах, пока их хорошенько не подтолкнут.
        - А вот вам другой гостинец! - крикнул Муса-Гаджи.
        Он подпер плечом и столкнул вниз несколько больших камней.
        Вопли и стоны, доносившиеся снизу, звучали для друзей победной песней.
        Увидев, что делается наверху, несколько джарцев бросилось помогать андалалцам.
        Камень за камнем, обломки стен падали на штурмующих и катились дальше вниз, производя в рядах каджаров ужасные опустошения.
        Когда эти страшные снаряды кончились, Чупалав снова схватился за тяжелый молот. Он обрушивал его на стены башни, но чем ниже, тем они были толще и уже не поддавались даже такому богатырю, как Чупалав. Но он продолжал сражаться с камнем, забыв обо всем, и Мусе-Гаджи с трудом удалось остановить друга.
        - Пора, брат, - кричал он ему в лицо.
        - Нет, - мотал головой Чупалав. - Я убью их всех!
        - Конечно, - говорили остальные, с трудом увлекая за собой Чупалава. - Но потом, в другом месте!
        Все так устали, что им едва хватило сил, чтобы заложить за собою ход в подземелье большим камнем.
        Глава 27
        Соединившись с основными силами, Ибрагим-Диванэ и Халил отобрали семьсот лучших стрелков, о которых шла слава, что они могут даже ночью попасть в чешуйку змеи.
        С ними отправились и Чупалав с Мусой-Гаджи, которые тоже не знали промахов, когда дело доходило до врага. В то же дело было назначено и триста лучников, стрелы которых были не менее опасны, чем пули. Стрелкам поручили оседлать ущелье у горы Джаник, по которому должен был пройти Ибрагим-хан со своими отрядами. Первые ряды заняли стрелки с ружьями, на следующих разместились лучники. Ущелье были лесистым, и там можно было легко укрыться, поджидая врага. Но уверенности, что Ибрагим-хан пройдет именно здесь, не было, поэтому склоны соседних ущелий тоже были заняты горцами. Отряд Муртазали укрылся в лесу у входа в ущелье, чтобы запереть его, если Ибрагим-хан попробует вырваться из-под обстрела.
        На время все замерло, будто горы вовсе опустели, и даже самые зоркие разведчики Ибрагим-хана не смогли заметить ничего подозрительного. Ибрагим-хан решил выступить ночью, надеясь обмануть бдительность горцев. Рассчитывал он и на то, что они не разгадают его хитрость и будут ждать его в другом месте. Для большей скрытности Ибрагим-хан послал небольшие отряды и в другие ущелья, где они начали пальбу, отвлекая на себя внимание горцев. Но Ибрагим-Диванэ уже понял, что хан с главными силами идет туда, где его поджидали в засаде лучшие стрелки. Чтобы убедить Ибрагим-хана, что его отвлекающие маневры имеют успех, горцам в соседних ущельях было приказано дружно отвечать на выстрелы сарбазов и устраивать камнепады, как будто именно там и ждали главные силы каджаров.
        Напряжение росло, затаившиеся горцы всматривались в темноту ущелья до боли в глазах, но о приближении кызылбашей они узнали по шуму.
        Конные и пешие, они не могли неслышно двигаться по незнакомой ночной дороге. Горцы взяли оружие наизготовку, ожидая сигнала своего предводителя и мучаясь от нетерпения отомстить ненавистным врагам.
        Неожиданно облака немного расступились, и горы осветила полная луна. В ее серебристом мерцании горцы увидели огромную, похожую на удава колонну, которая ползла через ущелье. Доспехи кызылбашей поблескивали в лунном свете, делая вражескую армаду еще больше похожей на гигантскую змею.
        Впереди шли ширванские воины, за ними двигались отряды племен мокадам и думбули. Ружья и луки они держали наготове, но не похоже было, что им что-то угрожает. Когда передовые войска втянулись в ущелье, туда вступил и сам Ибрагим-хан, окруженный свитой и хорасанскими стрелками. Он ехал на холеном коне в полной уверенности, что путь свободен и что он приведет его к великой славе.
        Когда Ибрагим-хан доехал до середины ущелья, ночь будто вспыхнула сотнями падающих звезд, а тишину взорвал грохот дружного залпа. Вслед за пулями кызылбашей накрыла туча стрел. Каджары оказались точно в адском пекле, из которого не было выхода. Убитые и раненые падали сотнями, та же участь постигла и множество коней. Удав каджарского войска бился в конвульсиях, не зная, как спастись. Еще живые сарбазы отстреливались наугад, потому что по-прежнему никого не видели, и это наводило на них еще больший ужас. Пули и стрелы продолжали косить непрошеных гостей, и укрыться от летящей отовсюду смерти не было никакой возможности.
        Ибрагим-хана охватил леденящий ужас. От растерянности он потерял дар речи и только дергал поводья в разные стороны. Конь его был цел, но натыкался на убитых и раненых и не двигался с места.
        По тому, как свита пыталась прикрыть собой всадника в золоченных доспехах, Ибрагим-Диванэ узнал своего главного врага. Он неторопливо прицелился и выстрелил.
        Пуля ранила Ибрагим-хана в голову, и он едва удержался в седле. Знаменосец пытался закрыть собой хана, но пуля, посланная Халилом, свалила его наповал. Тогда на помощь хану бросился правитель Гянджи Огурлу-хан.
        - Да стану я жертвой ради тебя! - закричал он и, ухватив поводья ханского коня, попытался вывести его из-под обстрела.
        - Да покроет земля мою голову, если я живой убегу с поля битвы, - с трудом выговорил Ибрагим-хан.
        Но правитель Гянджи все же попытался увести его в безопасное место, приказав сарбазам расчистить путь. Однако старания его прервала меткая пуля Чупалава, поразившая Огурлу-хана в грудь. Умирая, он успел сказать своему брату Хасан-Али-хану:
        - Выведи отсюда Ибрагим-хана! Если, не дай бог, с ним что-нибудь случится, от великого гнева Надир-шаха сгорит весь Азербайджан!
        Но и его брат не успел ничего сделать, потому что был сражен пулей Мусы-Гаджи, попавшей ему в лоб. То же происходило и с другими командирами, пытавшимися спасти своего повелителя.
        Ибрагим-хан был еще жив и даже храбро призывал своих воинов растерзать окруживших их горцев. Но страх и смятение, охватившие войско, оказались сильнее его повелений. Когда еще одна пуля попала в Ибрагим-хана, а другая свалила его коня и повелитель оказался поверженным на землю, началось паническое бегство.
        Уже не пытаясь никого остановить, Ибрагим-хан поднялся, и тут его пронзила еще одна пуля, посланная предводителем горцев. Хан и тут устоял, но взор его помутился. Он прислонился к дереву и едва слышно попросил глоток воды. Когда дербентский минбаши Алиханбек нашел воду и поднес чашу Ибрагим-хану, тот закрыл глаза и упал замертво.
        По ущелью эхом пронесся победный крик, как будто все видели смерть своего заклятого врага. А затем горцы с кличем: «Да умрут наши враги!» - смертоносной лавиной ринулись на кызылбашей.
        Началась беспощадная сеча, горцы вымещали на оцепеневших врагах всю свою ненависть к завоевателям.
        Небо очистилось от облаков, и луна засияла еще ярче, будто помогая горцам исполнить их священный долг. Это была ночь мести за гибель мирных людей, за раздавленных под копытами коней младенцев, за поруганную честь сестер и дочерей, за горькие слезы матерей, за погибших друзей и братьев, за сожженные аулы, за обагренную невинной кровью родную землю.
        Войско Ибрагим-хана было разбито наголову. Тех, кто успел вырваться из страшного ущелья, встретили воины Муртазали, которые беспощадно уничтожали остатки войска, считавшего себя непобедимым. Еще не вступавшие в битву отряды кызылбашей бежали без оглядки, побросав оружие и снаряжение. Горцы преследовали их по пятам, не давая опомниться. Остатки войска Ибрагим-хана отступали так поспешно, что не стали даже сворачивать к мосту, а бросались в воды Куры, где многие и утонули. Но и тем, кто перебрался на другую сторону, еще грозила гибель от преследователей и восставших вокруг крестьян. Сарбазы устремились к Араксу, где немалое их число стало пищей для рыб. Из огромного войска Ибрагим-хана уцелело всего две тысячи человек.
        Победителям достались огромное количество оружия, военного снаряжения, обозы и артиллерия, оставленные Ибрагим-ханом в построенной им новой крепости. А Муса-Гаджи срубил древко над бывшим шатром Ибрагим-хана и снял с него знамя со львом. Этот трофей он решил отвезти в Андалал.
        Муртазали со своим отрядом, к которому примкнуло множество пылающих местью дагестанцев и азербайджанцев, вошел в Ширван и захватил Шемаху.
        Вскоре прибыл и сам Сурхай-хан. Забрал казну бежавшего шахского правителя, назначил править Шемахой своего приближенного Карат-бека и вернулся в Кумух. Другая часть восставших во главе с джарцами осадила Баку. Город был на грани падения, когда бакинский беглербег обратился за помощью к адмиралу русского флота, стоявшего в Бакинской гавани. Следуя букве договора с Персией, беглербегу прислали пушки и пушкарей, которые и помогли снять осаду.
        Горцы отошли, а в стане каджаров начались распри. Каждый валил вину за поражение друг на друга, и все с ужасом ожидали, какими бедствиями падет на их головы гнев сурового Надир-шаха. От их былого единства не осталось и следа. Сильно поредевшие отряды ушли зализывать раны туда, откуда явились.
        Повсюду праздновали победу над сильным врагом.
        Затем наступили печальные дни - горцы хоронили погибших товарищей, которых было немало.
        Тело убитого Ибрагим-хана было перенесено в разрушенный кызылбашами Джар и брошено у древней чинары, чтобы все могли видеть, чем обернулся наглый ультиматум хана свободным горцам. Люди плевали на труп спесивого захватчика и требовали сжечь его, что боли в глазах, но о приближении кызылбашей они узнали по шуму.
        В разоренные аулы начали понемногу возвращаться люди, чтобы в который раз восстановить свои очаги.
        Вскоре от кызылбашей явились посланцы. Теперь они вели себя весьма учтиво и смиренно просили отдать им тело их господина.
        Предводители горцев посовещались, и Ибрагим-Диванэ ответил послам:
        - Шестнадцать наших людей уже давно томятся в застенках тюрьмы Тебриза. Верните их нам, и мы отдадим тело Ибрагим-хана.
        Эти шестнадцать человек ранеными попали в плен, когда на Джар напал сам Надир-шах.
        Муса-Гаджи хотел было добавить к требованию выдать пленных и свою невесту, но вовремя одумался. Каждый, кто был с ним рядом, мог назвать сестру, дочь или такую же невесту, которые оказались в руках врагов.
        Кызылбаши сказали, что доложат об этих условиях своему начальству и вернутся с ответом. Но через день вместо посланцев от каджаров доставили письмо. В нем говорилось: «Без разрешения нашего великого падишаха мы не можем выдать заключенных, но если согласитесь взять золото, равное весу тела Ибрагим-хана, на этом и договоримся».
        - На этом мы не договоримся, - твердо сказал Ибрагим-Диванэ, прочитав письмо перед советом предводителей.
        - Пусть оставят себе свое золото, а нам вернут наших людей, - поддержал его Халил.
        Когда ответ был передан кызылбашам, те горестно взвыли, а затем попросили:
        - Подождите, пока мы доложим об этом Надир-шаху. Какой будет приказ, так и сделаем.
        Ответа пришлось бы ждать долго, а потому тело Ибрагим-хана повесили на дереве вниз головой.
        - Если наши братья страдают в тюрьме, - рассудили джарцы, - пусть и тело Ибрагим-хана помучается.
        Глава 28
        Когда о результатах переговоров узнали остальные горцы, один из пришедших на подмогу кайтагцев по имени Ахмад предложил:
        - Если уважаемый совет разрешит, я пойду и попробую освободить наших братьев из тюрьмы.
        - Как же ты это сделаешь? - удивился Ибрагим-Диванэ.
        - Ты хоть знаешь, как далеко отсюда до Тебриза? - спросил Халил.
        - Знаю, - отвечал Ахмад. - Я сам сидел в той тюрьме и смог потом бежать.
        - Это верно, - подтвердил предводитель кайтагцев. - Когда Надир приходил в Дагестан в первый раз, его оглушило взрывом снаряда, а когда очнулся - был уже в оковах. Мы думали - пропал наш Ахмад. Жена плачет, дети плачут, а не прошло и месяца, как он вернулся целый и невредимый.
        - Один ты все равно не справишься, - сказал Муса-Гаджи. - Я готов пойти с тобой.
        - Муса-Гаджи - большой мастер на выдумки и отважный воин, - заверил Чупалав, понимавший, что Муса-Гаджи надеется освободить не только шестнадцать джарцев.
        - Это не ты убил леопарда? - припоминал Ахмад, прищурив глаза.
        - Он, он, - кивал Чупалав. - Муса-Гаджи тебе пригодиться.
        - Что ж, - развел руками Ибрагим-Диванэ. - Попробуйте, если вы такие удальцы.
        - С помощью Аллаха и не то можно сделать, - улыбался Ахмад.
        - А если не вернемся - потеря будет небольшая, - сказал Муса-Гаджи. - Шестнадцать не так уж отличается от восемнадцати.
        - Лучше возвращайтесь, что бы там ни случилось, - сказал Ибрагим-Диванэ. - Потому что и каджары еще вернутся: Надир-шах не успокоится, даже если получит прах своего брата.
        Ахмад выкрасил бороду хной и вырядился купцом. То же сделал и Муса-Гаджи. Они захватили с собой немного серебра, взяли из захваченных трофеев достаточное количество парчи и атласа, нагрузили их на двух мулов и двинулись в путь. Ехать через Азербайджан, где можно было попасть в лапы обозленных неудачей вояк Ибрагим-хана, они не рискнули. Ахмад знал другую дорогу. Сам он бежал из Персии по морю, когда пленные захватили судно, на котором их везли в Лангерут строить корабли под началом английских инженеров.
        Ахмад и Муса-Гаджи тоже двинулись к морю. Миновав Шеки, добрались до реки Кудиалчай. Вдоль нее их караван дошел до Хачмаса, оттуда было недалеко и до Каспия. Наконец, Ахмад и Муса-Гаджи вышли к пристани Низовой, построенной еще казаками Стеньки Разина, промышлявшими тут морским разбоем. Здесь и теперь еще жили казаки, занимаясь рыбной ловлей, а при случае вспоминая и старое ремесло. За кусок парчи и несколько монет они согласились перевезти купцов, их коней и мулов до Астары, откуда хорошая дорога вела в Тебриз.
        В Астаре они назвались дербентскими купцами, а отсутствие купеческих грамот от Дербентского правителя возместили еще одним куском парчи.
        Из Астары они добрались до города Ардебиля и оттуда направились в Тебриз. Все вокруг было тихо, будто никто и не слышал об ужасном поражении в Джаре и гибели Ибрагим-хана. Людям, озабоченным своим пропитанием и непосильными податями, установленными Надир-шахом, ни до чего другого не было дела.
        Тебриз поразил Мусу-Гаджи своими размерами. Никогда еще он не видел таких больших и шумных городов. Ахмад же чувствовал себя здесь как дома. Он уверенно сворачивал с улицы на улицу, из переулка в переулок, пока они не добрались до магала у базарной площади, где располагался большой караван-сарай. Они нашли себе комнату, уплатили хозяину за постой и тут же отправились на базар.
        У Мусы-Гаджи голова шла кругом от обилия товаров, купцов и зазывал, которые заманивали покупателей на десятках языков и наречий. Здесь были торговцы со всего Востока, даже из Европы. На Тебризском базаре можно было купить и продать все что угодно. Торговля шла бойко, потому что базар был наводнен товарами из Индии, красивыми и стоившими недорого. Муса-Гаджи сразу вспомнил Шахмана и догадался, откуда у него было столько добра.
        Перекупщики спускали за бесценок награбленное, а возвращавшиеся из Индии купцы привозили еще и еще. Увидел Муса-Гаджи и шали, вроде той, которую он хотел купить для Фирузы, когда Шахман приезжал в Согратль.
        - Почем ваши ткани? - теребили перекупщики привезенные горцами товары. - Эта парча у нас идет дешево.
        - Постойте же, сторгуемся!
        - Больше, чем я, никто не даст в целой Персии!
        Муса-Гаджи и Ахмад бродили по рынку уже несколько часов, но цены, которые предлагали перекупщики, казались им слишком низкими. А назойливые торговцы не давали им проходу своими товарами.
        - Ничего не поделаешь, - говорил Ахмад. - Придется продать за столько, за сколько купят.
        - Может, завтра будет дороже? - предположил Муса-Гаджи.
        - Ты, видать, никогда не сидел в тюрьме, - сказал Ахмад. - Там каждый день кажется вечностью.
        Когда они остановились, чтобы начать торговлю, их снова обступили перекупщики. Крича и размахивая руками, они пытались сбить цену еще ниже. Но Ахмад не уступал, и тогда все повернулось иначе. Когда один покупатель согласился купить все вместе с мулами за назначенную цену, другие предложили больше. В конце концов ткани и мулы были проданы за цену, о которой Ахмад уже и не мечтал.
        Получив деньги и первые знания о том, что такое настоящий торг, друзья отправились искать место, где продают коней. Они еще не знали, удастся ли им освободить из тюрьмы джарцев, но о конях для них следовало позаботиться заранее.
        Они пробирались сквозь шумящую толпу, стараясь не отстать друг от друга, потому что на каждом шагу их поджигали заманчивые предложения и невиданные прежде диковинки. Ахмад остановился, чтобы поглядеть на ручную мартышку, выделывавшую уморительные трюки.
        - Погляди-ка, - толкал он локтем товарища. - До чего смешное создание! И на человека похожа, да простит меня Аллах.
        Но Муса-Гаджи не отвечал. Он смотрел совсем в другую сторону, поверх хохочущих голов. Ахмад проследил его взгляд и увидел возвышение, на котором продавали рабынь. Когда вывели для продажи новую девушку, Муса-Гаджи, расталкивая публику, бросился в ту сторону.
        - Нам не туда, - пытался остановить его Ахмад.
        Но Муса-Гаджи был уже у самого возвышения. Там, опустив от стыда глаза, стояла девушка, укрытая несколькими полупрозрачными покрывалами, дававшими достаточное представление о ее прелестях. Рядом, потягивая кальян, сидел на коврике лоснящийся от жира хозяин живого товара, а торгом занимался ловкий посредник.
        - Расступитесь, расступитесь! - кричал он. - Не скотину покупаете! Эта красавица украсит гарем любого вельможи!
        - Какова цена за нее? - кричали из толпы.
        - А какова твоя цена? - вопросом на вопрос отвечал посредник.
        - Сначала скажи ты!
        - Это бесценное сокровище, - гнул свое посредник.
        - Ты всегда так говоришь, а потом оказывается, что товар-то порченый.
        Хозяин возмущенно вскинул брови и сделал знак посреднику.
        - Лучшего товара не найти ни в Стамбуле, ни в Багдаде, ни в Бухаре, ни в Индии, ни в Китае! - нахваливал посредник. - Это нежный, ароматный бутон, который, когда распустится, сведет с ума даже знатока истинной красоты!
        Муса-Гаджи зачарованно смотрел на девушку. Она все больше казалась ему похожей на Фирузу.
        Покупатели наперебой выкрикивали цены, а посредник умело их поднимал.
        - Где вы видели такие плечи, будто выточенные из слоновой кости! - заливался посредник, срывая с девушки одно покрывало за другим. - А такие бедра? Когда я смотрю на них, мне кажется, что я умер от счастья! А ее грудь, чтоб мне ослепнуть от этого чуда!
        Ахмад тянул Мусу-Гаджи назад, но тот будто прирос к земле. Муса-Гаджи был почти уверен, что перед ним его любимая, его несчастная Фируза, которую вот-вот продадут какому-нибудь похотливому богатею.
        Взволнованная публика не устояла, цена быстро поползла вверх, но посредник знал свое дело и готов был сорвать последнее покрывало:
        - Убейте меня, если вы видели глаза, прекраснее этих!
        - Покупаю! - неожиданно для самого себя выкрикнул Муса-Гаджи.
        - Не сходи с ума, - сказал ему на ухо Ахмад, но Муса-Гаджи его не слышал.
        - Назови свою цену, о вместилище щедрости! - воскликнул посредник, уверенный, что хорошо сделал свое дело и теперь получит немалую прибыль от сделки.
        - Цену? - растерялся Муса-Гаджи.
        Он не знал, сколько у него монет, хотя Ахмад все вырученные деньги доверил ему, опасаясь, что его самого могут узнать в Тебризе.
        Муса-Гаджи начал искать кисет с деньгами, который был у него за поясом, но никак не мог его найти.
        - У меня… У меня украли деньги… - ошеломлено произнес Муса-Гаджи.
        - Как это украли? - нахмурился Ахмад.
        - Они были у меня здесь, за поясом, - продолжал искать Муса-Гаджи.
        Посредник видывал и не такое, а потому махнул на странного покупателя рукой и продолжал торг. Когда было сорвано последнее покрывало, публика восторженно зашумела, потому что девушка была и вправду очень красива. Но это была не Фируза.
        Ахмад крепко ухватил под руку Мусу-Гаджи и повел его прочь от опасного места. Обескураженный неудачей, Муса-Гаджи все еще оглядывался назад, не веря, что мог так ошибиться.
        - Я думал, ты хочешь мне помочь, - приводил его в чувство Ахмад. - А ты хочешь все испортить.
        - Прости меня, Ахмад, - тряс головой Муса-Гаджи, будто стараясь избавиться от наваждения. - У меня была любимая девушка…
        - У всех была любимая девушка, - прервал его Ахмад. - Даже у тех, кто сидит в здешней тюрьме.
        Ахмад подвел Мусу-Гаджи к фонтану и плеснул ему в лицо пригоршню воды.
        Тот вытер лицо, глотнул немного из искрящейся струи и только теперь осознал, что произошло. Мало того, что он принял за Фирузу другую девушку, так чуть не отдал за нее все деньги, которые предполагалось употребить на спасение из тюрьмы джарцев.
        - Если бы об этом написал поэт, он назвал бы твой поступок прекрасным, - сказал Ахмад. - Освободить несчастную красавицу-рабыню - что может быть благороднее? Но что скажут дети тех несчастных, ради которых мы сюда пришли?
        - Мне нет прощения, - глухо произнес Муса-Гаджи. - Я так долго искал свою невесту…
        - …Что потерял все наши деньги, - закончил за него Ахмад.
        - Я готов продать в рабство себя самого, чтобы вернуть утраченное, - сказал Муса-Гаджи.
        - За тебя столько не дадут, - усмехнулся Ахмад, доставая из-за пояса туго набитый кисет.
        - Наши деньги?! - не поверил своим глазам Муса-Гаджи.
        - Если бы я опоздал на одно мгновение, они были бы уже не нашими, - ответил Ахмад, пряча деньги обратно.
        - Слава Аллаху, я вовремя понял, что любовь твоя не знает преград. И успел вытащить деньги из твоего пояса, пока это не сделали воришки, шнырявшие вокруг нас.
        Глава 29
        Купив по пути несколько напильников, они явились на конный рынок и стали прицениваться к скакунам.
        - Эти нам подойдут, - сказал Муса-Гаджи, выбрав крепких коней.
        Владелец назвал цену, но оказалось, у Ахмада не хватает денег. Тогда за дело взялся Муса-Гаджи.
        - Они столько не стоят, - заявил он.
        - Это отличные кони, - уверял владелец.
        - У них потерты бока и спины, - показывал Муса-Гаджи, - и сбиты подковы.
        - Эти кони принадлежали убитым воинам! - сообщил владелец. - А у воинов падишаха не бывает плохих коней!
        - Неужели воины ездили на таких клячах? - усомнился Муса-Гаджи.
        - Эй, ты! - крикнул кому-то владелец лошадей. - Подтверди мои слова этим купцам!
        На крик явился конюх. Это был Ширали. Он удивленно уставился на Мусу-Гаджи, но не подал виду, что его знает.
        - Эти кони действительно бывали в боях на Кавказе, - подтвердил Ширали. - Но волею судьбы остались без своих хозяев.
        - Ну, что я говорил? - воскликнул владелец. - На этих конях были тяжелые доспехи, оттого и бока потерты!
        - Кони что надо, - кивнул Ширали, а затем шепнул на ухо своему хозяину. - Жаль только, подхватили какую-то заразу в походе.
        - Заразу? - так же тихо переспросил опешивший владелец. - Что ты такое говоришь?
        - Эта болезнь сначала незаметна, - шептал Ширали. - Но может скосить за день целый табун. Да так, что даже шкур никто не купит.
        - Пожалуй, не буду брать с вас полную цену, - обернулся к купцам владелец.
        - Из уважения к вам мы сделаем даже скидку в половину цены, - добавил Ширали.
        Владелец гневно обернулся на Ширали, но тот знаками дал ему понять, что даже такие деньги за погибающую скотину - большая удача.
        Продавец и покупатель ударили по рукам, и Ахмад расплатился. Муса-Гаджи догадался, что они получили коней задешево не без помощи Ширали, и предложил Ахмаду взять его в помощники. Если бы им пришлось рыть подкоп, помощник бы им очень пригодился. Ахмад считал, что они и сами справятся, а лишние свидетели ни к чему. Но Муса-Гаджи убедил его: если бы Ширали захотел их выдать, ничего не мешало бы ему сделать это в любую минуту. Но вместо этого туркмен им помог.
        - Мы собираемся за товарами в Багдад, если на то будет воля всевышнего, - сказал Муса-Гаджи продавцу коней. Затем вручил ему золотую монету и попросил: - Мы отправляемся на днях и будем благодарны, если твой слуга хорошенько накормит коней перед дальней дорогой.
        - Они будут сыты и готовы, - заверил продавец, пряча золотую монету за пояс.
        Уходя, Муса-Гаджи шепнул Ширали:
        - Ты оказал нам большую услугу.
        - Ты сохранил мне жизнь, - напомнил Ширали. - Куда и когда привести коней?
        - Загляни завтра вечером в караван-сарай, - сказал Муса-Гаджи. - Там я скажу.
        Управившись с одним делом, друзья принялись за следующее, куда более трудное. Немного перекусив в духане, они накупили корзину разной еды и направились к городской тюрьме на окраине города.
        Ахмад, которого могли здесь помнить, решил зря не рисковать и научил Мусу-Гаджи, что делать. Тот взял корзину и подошел к воротам тюрьмы:
        - Кто ты, чего тебе нужно? - окликнул его стражник.
        - Я великий грешник, - сказал Муса-Гаджи. - Вот корзина с едой, пусть смотритель раздаст ее узникам, чтобы они помолились за меня.
        - Это можно, - согласился стражник, забирая корзину.
        На следующий день Муса-Гаджи снова явился к тем же воротам. На это раз к нему вышел сам смотритель:
        - Так это ты - великий грешник? - спросил он.
        - Не такой, чтобы оказаться за этими воротами правосудия, - ответил Муса-Гаджи, поднося смотрителю связку сушеного инжира. - Но если бы ты позволил мне увидеть, что ждет преступников, я бы, наверное, вовсе перестал грешить.
        - Раз так, я тебе покажу, - ответил смотритель и пропустил Мусу-Гаджи внутрь тюрьмы.
        Смотритель провел его по темницам, объясняя, кто и за что наказан. А Муса-Гаджи раздавал узникам еду и просил упоминать его в молитвах.
        Когда смотритель показал ему тесное помещение, примыкавшее к задней стене тюрьмы, где содержались джарцы, сердце Мусы-Гаджи сжалось от сострадания. Люди были измождены и сидели в тяжелых оковах.
        - Кто эти несчастные? - спросил Муса-Гаджи.
        - Опасные бунтари, - пояснил смотритель. - Они посмели противиться воле великого падишаха.
        - Да помилует их Аллах, - сказал Муса-Гаджи, передавая узникам все, что осталось в корзине. Вместе с лепешками, сыром и орехами узники получили напильники и письмо.
        Перекинувшись с ними многозначительными взглядами, Муса-Гаджи поспешил дальше.
        - О, как я тебе благодарен, добрый человек! - говорил он смотрителю. - Душа моя очищается слезами раскаяния.
        Вечером в караван-сарай явился Ширали. Ахмад и Муса-Гаджи встретили его по-дружески, но планы свои раскрывать не стали. Они угостили Ширали пловом и стали расспрашивать, что творится на дорогах, можно ли проехать в Джар, не опасаясь постов и преследования.
        - Каджары сами теперь всего боятся, - усмехнулся Ширали. - А над теми, кто скачет туда, откуда другие бежали, они будут только смеяться.
        - Значит, мы посмеемся вместе, - заключил Ахмад. Затем передал Ширали горсть золотых монет и попросил: - Седла нам тоже пригодятся.
        Выйдя проводить Ширали, Муса-Гаджи сказал ему:
        - На рассвете приведи коней к старой тюрьме. С той стороны, что выходит к реке.
        - Можешь быть спокоен, - пообещал Ширали. А затем, помолчав, спросил: - Ты нашел свою невесту?
        - Еще нет, - ответил Муса-Гаджи, отводя глаза. - Но я обязательно найду ее.
        - Да поможет тебе Аллах, - сказал Ширали и скоро исчез в темноте старых кварталов.
        В письме, переданном узникам, говорилось, что к ним будет сделан подкоп, а они чтобы избавились от своих цепей и были готовы к побегу.
        Надежда обрести свободу придала изможденным узникам новые силы. С проржавевшими оковами они разделались быстро, а когда услышали глухой стук, приближавшийся к ним из-под земли, снова пустили в ход напильники, копая ими навстречу своим спасителям. Не прошло и часу, как они встретились под землей с Ширали, и джарцы один за другим покинули темницу. У выхода из подкопа их встречали Ахмад с Мусой-Гаджи. Освобожденные джарцы благодарили их от всего сердца. Но теперь было не до благодарностей, нужно было уходить как можно скорее. Джарцев ждали оседланные кони. Догадливый Ширали постарался так, что к каждому седлу была приторочена и одежда, в которой бывшие узники стали неотличимы от жителей Персии.
        Горцы вскочили на коней и помчались вдоль реки. Несмотря на уверения Ширали в безопасности дорог, они старались выбирать окольные пути. А когда им все-таки встречались воинские разъезды, Ахмад кричал страшным голосом:
        - Дурбаш! Удалитесь! Прочь от храбрецов, спешащих отомстить врагам падишаха!
        Перед ними расступались и провожали удивленными взглядами.
        Когда смотритель узнал, что заключенные джарцы бежали, он пожалел, что они не взяли его с собой. В Персии ему теперь места не было, а суровая расплата могла ждать на каждом шагу. Подгоняемый страхом перед шахскими палачами, он в тот же день скрылся, бросив тюрьму и оставив на произвол судьбы свою семью.
        Через две недели пути джарцы вернулись на родину. Ахмада и Мусу-Гаджи встречали как настоящих героев. Особенно радовался Чупалав, обнимая друга, который еще раз сумел выбраться из пасти персидского льва.
        Высохшее тело Ибрагим-хана джарцы сожгли, а прах его развеяли по ветру.
        Глава 30
        Надир-шах уже начал подумывать о возвращении в Персию. Но жизнь его в Индии была так необычайно сладка и безмятежна, что он день ото дня откладывал свое отбытие. Ему передали, что Фируза стала куда более покладистой и вот-вот откроет шаху свое сердце. Но все твердит, что еще не готова предстать перед своим повелителем, а гаремные наставницы употребляют все свое искусство, чтобы ночь долгожданной встречи была обставлена по всем правилам.
        Шаху показалось, что наставницы излишне усердствуют, и он сам явился в гарем. Фируза, действительно, выглядела теперь совсем иначе. Она заметно похорошела, усвоила гаремный этикет, оставила свое затворничество и даже улыбалась в ответ на вопросительные взгляды Надира.
        - Ты так ничего и не взяла в моей казне, - напомнил Надир.
        - Мне ничего не нужно, - ответила Фируза, опустив глаза.
        - Но я хотел бы подарить тебе то, чего желает твое сердце, - предложил шах.
        - Тогда пусть мой повелитель вернет мне родину, - тихо сказала Фируза.
        - Твоя родина давно уже здесь, - обвел руками гарем Надир-шах.
        - Но мне хотелось бы взглянуть на ту, где осталась моя семья, - упрямо твердила Фируза.
        - Девушка еще не готова, - недовольно сказал Надир евнуху Лала-баши и покинул гарем, провожаемый призывными взглядами других его обитательниц.
        - Осталось совсем немного, мой повелитель, - горестно вздыхал Лала-баши, семеня за своим господином. - Эта дикарка почти уже готова к счастливому свиданию!.. Еще чуть-чуть…
        - Еще чуть-чуть, и твоя жизнь будет не в счет, - пригрозил Надир-шах.
        Лала-баши отлично знал, что означают эти слова, и бросился к ногам Надира.
        - Умоляю, пощади своего верного слугу, владыка!
        - Слуги должны служить, - ответил, не оборачиваясь, Надир.
        - О, если бы великий шах позволил мне построже относиться к его избраннице, - заныл Лала-баши.
        - Я сказал - ты понял, - гневно бросил Надир, и стражники закрыли за ним дверь.
        Но огорчения Надира на этом не закончились. Когда он пытался успокоить свою гордыню музыкой, вином и кальяном, явился серый от страха визирь. В руках он держал письмо с большой красной печатью и шкатулку.
        По лицу визиря Надир-шах понял, что случилось что-то важное. Он кивнул секретарю, тот взял письмо и сломал печать. По мере того, как он читал письмо, лицо его делалось все бледнее.
        - Ну, что там? - мрачно спросил Надир, отставив кубок с вином.
        Секретарь поднял глаза от письма и дрожащим голосом произнес:
        - Не смею вымолвить, мой повелитель…
        - Говори, - приказал Надир. - Я вижу, что на письме печать Ибрагим-хана.
        - Да, - тихо произнес секретарь. - Но письмо написал его визирь…
        - Визирь? - не понял Надир-шах. - Что же он пишет?
        Секретарь собрался с духом и начал читать:
        - Прославленному, великому, опоре справедливости и правосудия, украшающему мир щедростью и великодушием…
        - Переходи к сути! - раздраженно взмахнул рукой Надир-шах.
        - В письме говорится, что его высочество, возлюбленный брат вашего величества Ибрагим-хан погиб, - пугаясь собственных слов произнес секретарь.
        - Что?! - взревел Надир-шах. Он вскочил и вырвал письмо из рук секретаря. - Как это может быть? Кто посмел поднять руку на моего брата?!
        Визирь и секретарь молчали, будто лишившись дара речи.
        Тем временем Надир лихорадочно пробегал строку за строкой и начинал снова, будто не веря своим глазам.
        «Храня преданность и опасаясь исказить истину, доношу великому падишаху…» - сообщал визирь Ибрагим-хана.
        Из письма следовало, что отряд Ибрагим-хана, решившего окончательно усмирить горцев, окружили в ущелье. Отряд был разбит джарцами и их единомышленниками из Дагестана, а сам Ибрагим-хан, получив несколько тяжелых ранений, отдал душу тем, кто принимает души. Ужасные подробности гибели Ибрагим-хана, труп которого был сожжен джарцами, визирь благоразумно решил не упоминать, письмо и без того было удручающим.
        Все еще не веря прочитанному, Надир-шах открыл шкатулку. В ней лежала джика, которую Надир посылал в подарок брату - второму после шаха человеку в Персидской державе.
        Удостоверившись, что непоправимое случилось, Надир изорвал письмо в клочья и мрачно уставился на своего визиря.
        - Они мне за это заплатят, - прошипел Надир. - А кто избежит смерти от моих сабель, умрет от жажды, ибо вместо воды их реки и родники наполнятся кровью.
        К шаху были немедленно созваны минбаши-тысячники и вельможи. Прослышав о гибели Ибрагим-хана, они явились со скорбными лицами, выкрикивая проклятия горцам и сокрушаясь, что не смогли отдать свои жизни вместо жизни драгоценного брата властелина мира.
        Но Надир-шаху было не до соболезнований. Он пребывал в тяжком отчаянии, которое сменялось вспышками ярости и гнева.
        Окинув мрачным взглядом своих приближенных, Надир-шах сказал:
        - Вы достаточно преуспели в грабежах, теперь настала пора показать себя в настоящих битвах.
        Возражать владыке никто не смел.
        - Повелеваю, чтобы лучшие из моих войск немедленно выступили на Кавказ, - приказал Надир.
        Шахские военачальники знали, что значит воевать с горцами, и покидать богатую, теплую Индию ради того, чтобы испытывать судьбу в горах Кавказа, никому не хотелось. Но еще меньше им хотелось испытать на себе гнев Надир-шаха, суливший верную гибель.
        - Будет исполнено, мой повелитель, - поклонился визирь, приложив руку к сердцу. Вслед за ним склонились перед волей падишаха и все остальные.
        - Я не позволю врагам смеяться над нами, - все более приходил в ярость Надир-шах. - Что скажут турки, что скажет Европа, что скажут все остальные, когда узнают, что жалкая горстка смутьянов посмела нанести вашему господину такое страшное оскорбление?
        Я втопчу этих собак в землю!
        Возглавлять войска, высылаемые из Индии, был назначен испытанный в боях Кани-хан, бывший теперь правителем Герата, который он же прежде и захватил со своей конницей. На борьбу с повстанцами шах велел двинуть в Джар и те войска, которые стояли в Грузии и Хорасане под началом Мухаммада Фет-Алихана. А визирю приказал не жалеть казну, чтобы войска ни в чем не испытывали недостатка.
        - И если к прибытию нашей священной особы мятежники Джара и Тала не будут разбиты, а из их голов не будет насыпана высокая гора, то вместо их голов полетят ваши! - пригрозил Надир.
        - Повеление владыки будет исполнено с усердием, - еще ниже склонился визирь.
        - Особой нашей милости удостоится тот, кто возьмет зачинщиков живьем, - приказывал Надир. - Я изжарю их на костре, как куропаток! Поспешите же исполнить мою волю!
        Визирь и военачальники, пятясь, чтобы не оказаться к шаху спиной, покинули тронный зал. Наступила гнетущая тишина. Был слышен лишь скрип калама, которым секретарь записывал повеления владыки.
        - Горцы… - сжимал кулаки Надир. - Они содеяли это на свою погибель.
        Ярость шаха требовала выхода. И голова курьера, доставившего скорбную весть, перекочевала с его шеи на острие копья.
        Глава 31
        Слухи распространились быстро. И когда во дворец был призван русский резидент Калушкин, он уже знал о случившемся. Калушкин спешил, изнемогая от желания поскорее выяснить, что теперь будет, когда горцы снова поднялись против завоевателей и сделали то, чего Надир им никогда не простит? Но дипломатический этикет диктовал свои правила.
        - Ваше величество пожелали меня видеть? - поклонился шаху Калушкин.
        - Да, друг мой, - вопреки ожиданиям спокойно ответил Надир-шах. - Сегодня день особых подарков. И мне было бы лестно, если бы русский посланник потрудился еще раз посетить сокровищницу и выбрать дары, которые я хочу послать вашей царице.
        - Выбрать дары? - удивился Калушкин. - Время ли теперь, ваше величество?
        - Русская царица сделала мне так много хорошего, - говорил Надир-шах. - И земли персидские по-дружески вернула… А ваш генерал Левашов даже прислал из Баку инженеров и бомбардиров, когда я отнимал Гянджу у наших общих врагов - турок. Так что бери что угодно, только бы царица была довольна моим подарком.
        - Вот оно как, - лихорадочно размышлял про себя Калушкин. - С чего бы такая щедрость? Не иначе как снова на Кавказ собирается, да боится, что мы ему воспрепятствуем?
        Калушкину не хотелось брать из награбленных богатств. Но дипломатическая служба вынуждала его делать и не такое. Интересы державы не всегда совпадали с велением сердца. На то она и служба государева.
        - А сокровища - что ж, они предметы бездушные, им все равно где лежать. Только бы фавориты не растащили, - продолжал размышлять Калушкин, направляясь в казначейство с приставленными к нему чиновниками. - Ведь могут весьма пригодиться сокровища эти, коли новая война с персиянами. Не навечно же мы Надиру отдали то, что царь Петр немалыми трудами приобрел. Воевали, воевали, и на тебе - граница в Кизляре! Да еще пару крепостей срыли, чтобы недругу не достались… Очень даже пригодятся сокровища. Да и не Надировы они, а индийского царя. Тот еще и рад будет, если они послужат отмщению нанесенной ему обиды.
        В том, что Надир не ограничится Кавказом, если сумеет прибрать его к рукам, Калушкин не сомневался. И уже мысленно сочинял письмо, которым сопроводит подарки шаха русской императрице. Хотя и пошлет его иным путем, через верных людей. Незачем шаху знать, о чем у русского посланника душа болит. А пока нужно было приниматься за дело.
        В сокровищнице теперь заправляли люди Надир-шаха. Сюда свозилась дань от махараджей и прочих правителей, устрашившихся персидского войска, и работа кипела день и ночь. Составляли новые описи, пересчитывали монеты, отдавали на переплавку в слитки слишком большие золотые предметы и прикидывали, сколько потребуется верблюдов, чтобы все это увезти.
        Под ревностными взглядами оценщика и казначея Калушкин выбирал подарки для царствующей фамилии и Российского императорского двора. Калушкину было сообщено, что лучшие дары будут именными, и у него голова шла кругом, когда он пытался сообразить, кому и что предпочесть, чтобы не возбудить ревности, а паче того - монаршего гнева на свою голову.
        Но одно Калушкин знал наверняка: первым делом следовало угодить императрице Анне Иоанновне. Баба она видная, и рука у нее тяжелая. Да не забыть фаворита ее Бирона, который хоть и не царствует, а правит. Коли не умаслить обер-камергера двора - не миновать Тайной канцелярии. В два счета в шпионы запишут и в пыточную к живодерам свезут.
        - Чем бы царицу удивить? - размышлял Калушкин, перебирая драгоценные диадемы и кольца. - Скоро десять лет, как правит, всякого добра насмотрелась.
        Взгляд Калушкина остановился на прекрасном перстне с крупным алмазом, который обрамляли рубины и изумруды.
        - Самой не понравится, так Бирону подарит, - с завистью вздохнул Калушкин, разглядывая камни.
        Казначей изумленно вскинул брови:
        - Это перстень самого Шах-Джахана!
        - Кто таков? - осведомился Калушкин.
        - Бывший правитель Индии. Тот, что Тадж-Махал построил.
        - А… - вспоминал Калушкин. - Гробницу белокаменную? Для усопшей жены?
        - Мавзолей, - уточнил казначей. - Жаль, с собой его не увезешь, велик слишком.
        - Выходит, знатная вещица, - сказал Калушкин, кладя перстень на золотой поднос, с которым ходил за ними служитель сокровищницы. - От царя - к царю. По чину перстенек.
        - Может, другое возьмете, - предложил казначей, показывая еще одно кольцо.
        - Это как-то попроще будет, - пожал плечами Калушкин.
        - Тоже Шах-Джахана, - пояснил казначей, надевая кольцо на большой палец и изображая лучника, натягивающего стрелу. - Говорят, императрица ваша охоту любит. А это кольцо для того и служило, чтобы тетива палец не поранила.
        - Ну, если так, возьмем и его, - согласился Калушкин, беря кольцо и опуская его на поднос рядом с первым.
        - Но, господин посланник… - пытался возразить казначей.
        - Только охотится наша императрица с ружьем, - продолжал Калушкин как ни в чем не бывало. - Ружьишко бы надобно…
        Ружье в сокровищнице нашлось - легкое, с чудесной отделкой и золотыми пулями в серебряном с жемчугами ящичке.
        Дальше дело пошло быстрее. На поднос складывались изумительной красоты драгоценные джики, диадемы, браслеты, пряжки, табакерки, перстни, кольца и прочие украшения, назначения которых Калушкин не знал, но в ценности их не сомневался. Для других предметов подноса уже не хватало. Калушкин заприметил золотой стол дивной работы, украшенный богаче, чем Павлиний трон, и велел нести его за собой, нагружая стол все новыми редкостями. Когда и стол был весь заставлен, Калушкин просто указывал на желаемое и записывал в особую книжку.
        Таким же образом Калушкин выбирал подарки Анне Леопольдовне - внучке царя Ивана V. Недавно она была выдана замуж за принца Брауншвейг-Люнебургского, и императрица надеялась, что у них родится сын, которому Анна Иоанновна сможет оставить Российский престол, так как других наследников мужского пола не было.
        Затем Калушкин вспомнил о Елизавете Петровне. Дочь Петра Великого и Екатерины была известна веселым нравом и особым пристрастием к нарядам и развлечениям. Для нее, кроме драгоценностей, Калушкин набрал десятки кусков парчи разных видов, атласу, бархату и прочих дивных материй. Но, поразмыслив, решил не обделять и других дам, и десятки кусков превратились в сотни.
        Казначей хватался за голову, но Калушкин вошел во вкус, и его было не остановить. В его список дюжинами попадали золотые, расписанные эмалями блюда, такие же сервизы и кувшины, сверх того, обсыпанные самоцветами, оправленные в золото хрустальные кальяны, ларцы и всевозможные дамские принадлежности.
        Один из кувшинов Калушкин решил осмотреть повнимательнее, дабы придать себе вид знатока. Кувшин был небольшой, круглый, с высоким узким горлом. Калушкин насчитал на нем больше тысячи рубинов, не считая прочих каменьев и жемчугов. Под стать этому были и другие кувшины, не уступавшие ему ни убранством, ни тонкостью работы, разве что на одних было больше изумрудов, а на других - алмазов.
        - Эх, - печалился про себя Калушкин. - При дворе за обычную посуду сойдут, а я бы на один такой кувшинчик век прожил припеваючи…
        Проведя целый день в трудах праведных, Калушкин утомился. Он уже решил закончить этот набег на шахскую сокровищницу, пока еще пребывал в здравом уме, однако оставалась одна комната, в которую он еще не входил. Калушкин слегка перевел дух и отворил тяжелую, покрытую серебряными узорами дверь, в которую не решились войти ни казначей, ни слуги, сопровождавшие Калушкина.
        Это оказалась лаборатория, где Сен-Жермен проводил свои опыты. Здесь было множество странных инструментов, колб, чаш с золотым песком, драгоценными камнями, неизвестными веществами и травами. Имелась также целая библиотека книг и свитков, из которых французский чародей, по-видимому, черпал нужные ему сведения. Кроме самого кудесника, тут было несколько индусов необычайного вида, походивших на отшельников и магов одновременно.
        - Мсье Калушкин! - воскликнул Сен-Жермен, не отрывая взгляда от реторты, в которой что-то кипело, испуская странный запах и таинственное сияние.
        - Покорнейше прошу меня извинить, - растерянно произнес Калушкин.
        - Входите, друг мой, - пригласил Сен-Жермен. Он погасил под ретортой огонь и пожал руку Калушкину.
        - Все опыты производите? - любопытствовал Калушкин.
        - Эксперименты, - уточнил Сен-Жермен.
        - Золото делаете?
        - Отнюдь, - загадочно улыбнулся Сен-Жермен.
        - Неужели - сами каменья? - предположил Калушкин.
        - Их здесь и так достаточно, - ответил Сен-Жермен. - Драгоценные камни для меня лишь средство, материя…
        - Тогда что же? - недоумевал Калушкин.
        - Это тайна, - сказал Сен-Жермен, нюхая изготовленный состав. - Отвратительно.
        - Дух, как в преисподней, - согласился Калушкин, оглядываясь на индусов, угрюмо смотревших из-под своих тюрбанов.
        - Но вам, как другу, могу сказать, - продолжал Сен-Жермен, отставляя колбу. - Это почти эликсир бессмертия. Шах желает его получить, а я желаю его создать.
        - Не может того быть, - испуганно перекрестился Калушкин.
        - Тем не менее эти господа, - Сен-Жермен кивнул на индусов, - уверяют, что младшему из них больше двухсот лет.
        - Иллюзия, - не верил Калушкин, вглядываясь в индусов.
        Они и в самом деле выглядели необычно. Калушкину даже показалось, что тело одного из них, сухое, как пергамент, будто просвечивает насквозь.
        - Поверить в это трудно, - согласился Сен-Жермен. - Проверить и вовсе невозможно. Один из них будто бы видел самого Тимура. Но, когда спрашиваешь об обстоятельствах, отвечает, что видел его издали, потому как пребывал в своей пещере, погруженный в нирвану.
        - То есть в беспамятство? Как медведь в зимней спячке? - усмехнулся Калушкин и погрозил пальцем индусам. - Эти факиры водят вас за нос, мсье.
        - Вы полагаете, что эти волшебники - жалкие шарлатаны? - улыбнулся Сен-Жермен. - Однако у меня есть основания им верить, хотя бы отчасти. Вполне вероятно, что они несколько преувеличивают, отмеряя время не как мы, но то, что они мне открыли, если это подтвердится опытами, способно совершить переворот в науке.
        - И что же такое они знают? - сомневался Калушкин. - Чудеса делают?
        - Не могу вам всего рассказать, простите, - ответил Сен-Жермен, наливая в чашки изготовленную им жидкость.
        - Бессмертен лишь Агасфер - Вечный Жид, - напомнил Калушкин, - коего Бог обрек на вечные скитания в наказание за то, что не пожелал помочь Иисусу Христу нашему нести крест его. А эти больше похожи на язычников.
        Сен-Жермен не стал больше разубеждать Калушкина. Вместо этого он взял в руки чашку с горячей жидкость, а другую протянул Калушкину.
        - Не желаете ли отведать?
        - Благодарю покорно, - отказался Калушкин, с опаской поглядывая на дымящуюся чашку.
        - Я предлагаю вам то, что завтра предложу великому Надир-шаху, - сказал Сен-Жермен. - Это большая честь.
        - А вы не боитесь, мсье, что это зелье - попросту отрава?
        - Я давно ничего не боюсь, - ответил Сен-Жермен. - Но будет жаль, если я не испытаю всего, что возможно, чтобы открыть тайну эликсира бессмертия. А он существует, уверяю вас. Иначе все богатства шаха теряют свой смысл. Так вы будете пить?
        - Разве что после вас, - уклончиво отвечал Калушкин, которому совсем не хотелось подвергаться экспериментам Сен-Жермена.
        - Мы тленны, - вздохнул Сен-Жермен, - а эти камни вечны. Однако взгляните.
        Сен-Жермен бросил в чашку небольшой рубин. К изумлению Калушкина, камень растворился у него на глазах. После чего Сен-Жермен спокойно опорожнил свою чашку.
        - Зачем вы так рискуете, мсье? - недоумевал Калушкин. - Даже если бессмертие и существует, на что оно человеку? Подумайте, как это страшно!
        - Дело не в бессмертии, а в вечной жизни, - ответил Сен-Жермен. - Разве вам не хочется увидеть, что будет на свете лет эдак через триста?
        - Любопытно, - признался Калушкин.
        - Вот и мне интересно.
        - Так вы, говорят, и без того не первый век живете, - сказал Калушкин.
        - Прошлое осталось в прошлом, - вздохнул Сен-Жермен. - А меня всегда больше интересовало будущее. Пейте же!
        И тут рука Калушкина будто сама поднесла чашку к губам, и он глотнул магической жидкости. Сначала его обожгло, как огнем, затем перехватило дыхание так, что Калушкину показалось, будто он никогда уже не сделает еще одного вздоха. Видя затруднения Калушкина, Сен-Жермен протянул ему кувшин, и посланник отпил из него несколько больших глотков. Жар тут же прекратился, и к Калушкину вернулся дар речи.
        - Злой у вас эликсир, - сказал он, промокая платком губы. Затем сделал из кувшина еще несколько глотков и облегченно вздохнул. - А тут что? На вкус весьма приятно. Особенно после вашего зелья.
        - Тари, - улыбнулся Сен-Жермен. - Этот хмельной напиток у индусов в большом почете. Кстати, я выяснил, что он нейтрализует действие эликсира.
        - Слава тебе, Господи! - перекрестился Калушкин. - А что нас ожидает, я и без эликсира знаю.
        - И что же? - с сомнением спросил Сен-Жермен.
        - Тут и гадать не надо, - сказал Калушкин тихо, будто опасаясь, что его услышат древние индусы. - На Кавказ Надир двинется, на Дагестан особливо.
        - Вы полагаете - будет мстить за брата? - спросил Сен-Жермен.
        - Ясное дело, - отвечал Калушкин, подливая себе еще тари. - Только это дело вроде как семейное, а на уме у него…
        - Китай? - предположил Сен-Жермен.
        - Если бы. Он, ежели Дагестан покорит, на Россию двинется.
        - Думаете, покорит?
        - Вряд ли, - пожал плечами Калушкин, снова наливая напиток из кувшина.
        - Почему вы так говорите? - допытывался Сен-Жермен. - С армией Надира и его теперешними богатствами…
        - Так ведь силой можно горы рушить, а духа не переломишь, - ответил Калушкин, чувствуя, как начинает действовать то ли эликсир Сен-Жермена, то ли индийский напиток. - Я горцев видывал… Таких силой не возьмешь.
        - А золотом?
        - Говорят, купить всех можно. Однако насчет горцев - сомнительно, - качал головой Калушкин. - Им вольность милее жизни. Народу мало, каждый на виду, а если кто врагу служить вздумает - тут же голову снимут.
        - Афганцев тоже считали непобедимыми, - напомнил Сен-Жермен. - А теперь они преданно служат Надир-шаху.
        - Что верно - то верно, - вынужден был согласиться Калушкин. - Только за афганцами стояли их величество Мухаммад-шах Индийский, а за горцами, даст Бог, встанет Россия.
        Калушкин уже сильно захмелел, однако понимал, что может наговорить лишнего. Эликсир Сен-Жермена и индийское тари могли сыграть с посланником злую шутку. Калушкин из последних сил вспомнил, зачем явился в сокровищницу, и попытался разрешить мучивший его вопрос:
        - Прибегаю к вашей помощи, милостивый государь.
        - Всегда к вашим услугам, - откликнулся Сен-Жермен, который снова принялся было за свои опыты.
        - Есть у нас при дворе один француз, - осторожно начал Калушкин.
        - Француз? - насторожился Сен-Жермен. - Кто же это?
        - Бирон, обер-камергер двора. Не слыхали?
        - Отчего же, наслышан, - кивнул Сен-Жермен. - Фаворит императрицы. Только вам надо бы знать, что он самозванец.
        - Как это? - изумился Калушкин.
        - Вовсе он не Бирон. Бироны - древний французский род, а ваш оберка-мергер из Биренов, захудалых курляндских дворян. Еще дед его служил лакеем при дворе Курляндского герцога.
        Калушкин поразился осведомленности Сен-Жермена, но тайны Бирона были вещью опасной для жизни тех, кто их знал. А Калушкин ломал голову над тем, что бы включить для него в подарочный список.
        - Однако же он всевластен, мсье. И ему надобно что-то уделить из подарков, которые его величество Надир-шах желает послать в Петербург.
        - Подарите ему зрительную трубу, - посоветовал Сен-Жермен. - В нее далеко видно, и малое становится большим. Пусть пользуется, чтобы не проглядеть интриги, на которые он и сам мастер.
        Калушкин мотнул головой, потому что говорить уже был не в состоянии, и покинул таинственное заведение Сен-Жермена.
        Отыскав в сокровищнице осыпанную индийскими самоцветами английскую зрительную трубу, он указал на нее казначею, после чего опустился в золоченое кресло и лишился чувств.
        Однако утром выяснилось, что Калушкин находился в прострации недолго. То ли эликсир взял свое, то ли служебный долг дал о себе знать, но он вскоре очнулся и продолжил ходить по сокровищнице с новыми силами. Сверх того он каким-то образом умудрился присовокупить к подаркам сотни тюков чая, пряностей, благовоний и бенгальских свечей.
        Перелистав до конца длинный список, Калушкин сначала ужаснулся, а потом махнул рукой:
        - Что сделано - то сделано. Пусть знают, что велика наша держава и подарков ей много надобно. Небось, не обеднеет падишах. Взял-то я много, однако и осталось несметно.
        Список пришлось слегка подправить. Слуга подсказал, что одна пара браслетов, выбранных для императрицы, оказалась не совсем та - эти надевались на ноги.
        Казначей был бледен от страха, когда докладывал шаху о результатах деятельности неугомонного Калушкина. Оказалось, что подарки русской императрице и ее двору занимали целую комнату. Послали за самим Калушкиным. Когда он явился к шаху, Надир сказал посланнику:
        - Такое рвение достойно награды, - и подарил Калушкину золотые часы, украшенные сапфирами и жемчугом.
        Калушкин принял подарок и поклонился:
        - Милость вашего величества безгранична. Смею заверить великого шаха, что и при императорском дворе щедрость вашу оценят по достоинству.
        - Слонов у меня достаточно, пусть везут, - слегка кивнул в ответ Надир-шах. - И пусть ваша императрица знает, что я чту ее корону и хочу между нами вечного мира.
        Калушкин откланялся. Покидая приемную, он подмигнул несчастному казначею, который все не верил, что придется смириться с такими убытками.
        Часы Калушкину достались знатные, с цепочкой и музыкой. Он сожалел лишь о том, что они не показывали время, оставшееся до того рокового часа, когда Надир-шах двинется на Дагестан, чтобы затем ринуться на Россию. Но на то Калушкин и был русским резидентом, чтобы отсрочить опасный час и чтобы вовремя упредить свою государыню о его приближении. А что час этот настанет, Калушкин не сомневался. При шахском дворе уже знали, что война России с Турцией окончилась не в пользу Петербурга. Напрасно Миних штурмовал Перекоп, ходил в Молдавию и брал Очаков. Напрасны оказались и жертвы при взятии Хотина и Ясс. По только что заключенному Белградскому миру лишь Азов остался за Россией, а все, что за Кабардой, вдоль Черного моря, отошло к туркам. Надир-шаху такой мир представлялся свидетельством слабости Российской державы, и он не прочь был погреть на этом руки.
        Глава 32
        Андалалцы возвращались из Джара вместе. В аулах, которые они проезжали, их встречали как своих, приглашая отдохнуть и поесть. Кое-где уже слышали о победе над Ибрагим-ханом, и люди жаждали узнать побольше о том, как это произошло. В аулах, откуда тоже воины ушли в Джар, но еще не вернулись, спрашивали об их судьбе. Но андалалцы заранее решили, что расскажут только о подвигах тех джигитов, которые остались живы, а о погибших не проронили ни слова. Скорбные вести могли подождать. Андалалцы старались нигде подолгу не задерживаться, потому что спешили к своим семьям. На Турчидаге воины разделились, и каждый поехал в свое село.
        Чупалав и Муса-Гаджи тоже спешили домой. Один соскучился по жене и сыновьям, другого влекла надежда, что его Фируза сумела бежать и добралась до Согратля. По пути они завернули в Ахты, но там лишь оплакивали мать Фирузы, о дочери же ничего не слышали.
        Когда друзья добрались до хутора Наказух, их поразила необычная тишина. Там не оказалось ни единой живой души. Чупалав бросился в старый дом и понял, что семья оставила его, забрав с собою все необходимое. Новый дом так и стоял недостроенный, дожди и снег успели уже кое-что подпортить.
        Они обошли весь хутор, пока не убедились, что люди оставили его по своей воле, заперев дома и укрыв от непогоды все, что было можно.
        - Никого? - тревожно оглядывался Муса-Гаджи.
        - Похоже, мои ушли в Согратль, - сказал Чупалав.
        - И правильно сделали, - одобрил Муса-Гаджи. - Кто знал, чем все кончится?
        Чупалав насыпал в торбы корм для лошадей, вернулся в дом и разжег очаг, чтобы приготовить еды. Его жена заботливо припасла в цагуре - большом деревянном ларе сушеного мяса и муки. Муса-Гаджи принес воды и принялся месить тесто для хинкала.
        - Поедим и двинемся дальше, - сказал он.
        - Я останусь здесь, - ответил Чупалав, помешивая в казане деревянным половником.
        - Здесь? - удивился Муса-Гаджи. - Неужели тебе не хочется поскорее увидеть жену и детей?
        - Еще как хочется, - улыбнулся Чупалав. - Но ты ведь знаешь, мой отец…
        - После всего, что случилось, отец сам встретит тебя как героя! - убеждал Муса-Гаджи. - Такими сыновьями можно только гордиться.
        - Это ты герой, - вздохнул Чупалав. - А я для отца останусь сыном, который посмел его ослушаться.
        - Когда я расскажу ему про твои подвиги, он обязательно тебя простит, - пообещал Муса-Гаджи. - Да и дети твои, наверное, давно смягчили его сердце.
        Вот увидишь. Так что оставь старое и поехали домой вместе.
        - Лучше скажи моим, чтобы возвращались, - упрямился Чупалав. - Надо закончить дом, пока его снегом не завалило.
        Муса-Гаджи еще долго пытался уговорить друга отправиться в родное село, но Чупалав был непреклонен.
        - Ты столь же упрям, как и твой отец, - развел руками Муса-Гаджи. - Кругом такие дела творятся, а вы бережете старые обиды, как какое-то сокровище.
        - Поезжай, - сказал Чупалав, когда они закончили трапезу. - И дай Аллах, чтобы твоя Фируза оказалась подле своего отца.
        При имени любимой сердце Мусы-Гаджи затрепетало. Он и сам хотел скорее ее увидеть и даже не расседлал своего коня, чтобы поскорее отправиться к ней.
        - Лучше бы ты поехал со мной, - сказал он Чупалаву на прощание.
        - С тобой я уже ездил, - улыбнулся Чупалав и хлопнул по крупу коня. - Передай отцу мой салам!
        Проводив друга, Чупалав тяжело вздохнул, немного постоял, глядя в сторону родного аула, и пошел к недостроенному дому.
        Подъезжая к селу, Муса-Гаджи встретил Дервиша-Али. Тот упражнялся в стрельбе из лука самодельными стрелами, расставив среди камней кукурузные початки. Сбитые доставались петуху, который откликался на каждый удачный выстрел громким кукареканьем и взмахами общипанных крыльев.
        Завидев Мусу-Гаджи, Дервиш-Али опустил лук и спросил:
        - Кто победил?
        - А ты как думаешь? - улыбнулся Муса-Гаджи, радуясь тому, что увидел земляка.
        - Наши! - уверенно ответил Дервиш-Али.
        - Откуда ты знаешь? - удивился Муса-Гаджи, придерживая коня.
        - Если бы победили каджары, ты бы не вернулся, - заявил Дервиш-Али.
        - Может, ты и прав, - согласился Муса-Гаджи. - Как дела в ауле?
        - Теперь я там главный, - важно сообщил Дервиш-Али. - А от моего петуха другие разбегаются, как каджары от наших мечей!
        - Значит, теперь ты - главный, - кивал Муса-Гаджи. - Тогда ты должен знать, что мы разбили каджаров так, что от них дым пошел. А Ибрагим-хана, брата Надир-шаха, мы убили.
        - Само собой, - сказал Дервиш-Али так, будто иначе и быть не могло. - Только ты теперь не спеши.
        - Почему? - насторожился Муса-Гаджи, чувствуя, как тревога подбирается к сердцу.
        Но Дервиш-Али имел в виду совсем другое:
        - Пусть я первый расскажу, а ты потом приедешь.
        - Ну, раз ты главный, - согласился Муса-Гаджи, у которого сразу отлегло от сердца. О Фирузе он решил не спрашивать: мало ли что наговорит этот несчастный.
        - Наши победили! - воскликнул Дервиш-Али и помчался в аул напрямик, через гору.
        Петух нехотя оставил початки и бросился следом за своим другом.
        Дервиш-Али и в самом деле был теперь в большом почете. Не имея других сведений, согратлинцы были вынуждены слушать юродивого, у которого всегда было что рассказать.
        - Они на наших полезли, а Муса-Гаджи как даст им! А Чупалав как добавит!.. - расписывал Дервиш-Али, будто видел все это воочию.
        Люди давно привыкли к его фантазиям, но в душе всем хотелось, чтобы так оно и было, как рассказывал Дервиш-Али. И они с удовольствием его слушали. Взрослые, конечно же, не верили и только улыбались, а детвора верила во все, что говорил Дервиш-Али. Даже в то, что от одного удара сабли Чупалава лишалось голов по десятку каджаров, а каждая стрела Мусы-Гаджи разила сразу пятерых.
        Вот и на этот раз люди сходились на годекан послушать новости, которые принес Дервиш-Али.
        - Самого Ибрагим-хана наши убили, а кызылбашей его обратили в пыль! - радостно сообщил Дервиш-Али.
        - Не может быть, - усомнились аксакалы.
        - Самого брата шаха Надира убили?
        - Его самого, пса шелудивого! - убеждал Дервиш-Али. - Не верите?
        - Верим, верим, Дервиш-Али.
        - Но кто тебе все это рассказал?
        - Как это кто? Сам Муса-Гаджи!
        - Муса? - встрепенулась мать джигита, которая тоже приходила послушать Дервиша-Али и сидела с женщинами на крыше соседнего дома. - Где ты его видел?
        - Скоро сами увидите, - пообещал Дервиш-Али. - Да вон он едет!
        Все обернулись к дороге, поднимавшейся к аулу, и действительно увидели всадника.
        - Вай, сынок мой! - всплеснула руками мать Мусы-Гаджи и заторопилась ему навстречу.
        Она встретила сына у края аула. Тот спрыгнул с лошади и обнял свою мать.
        - Здравствуй, мама, - взволнованно говорил Муса-Гаджи. - Здорова ли ты? А как дома дела? Как в ауле?
        - Слава Аллаху, все хорошо, - отвечала мать, утирая выступившие слезы. - А ты не ранен, не болен?..
        - Нет, мама.
        Немного успокоившись, мать гордо взяла коня под уздцы и повела его через село. А люди уже спешили навстречу, радуясь благополучному возвращению Мусы-Гаджи.
        На годекане его ждали аксакалы во главе с кади Пир-Мухаммадом.
        - Салам алейкум, почтенные! - приветствовал их Муса-Гаджи.
        - Ва алейкум салам, - ответил Пир-Мухаммад.
        Муса-Гаджи учтиво пожал руки аксакалам, которые были рады его прибытию.
        - Что ж, садись с нами, расскажи, что случилось в Джаре, - пригласил Пир-Мухаммад.
        - Да-да, расскажи, - наперебой заговорили аксакалы.
        - А то до нас долетали какие-то хабары…
        - Как дым от огня…
        - А как на самом деле было?
        - Вы и в самом деле победили?
        Дождавшись, пока аксакалы усядутся на свои почетные места, Муса-Гаджи вернулся к своему коню и начал развязывать горло седельной сумки.
        Аксакалы ожидали увидеть что угодно, но не то, что достал из сумки Муса-Гаджи. Он бросил перед ними сложенный несколько раз кусок материи.
        - Что это? - спросил Пир-Мухаммад.
        Но он уже догадывался, что привез Муса-Гаджи. Аксакалы развернули ткань своими палками, и перед ними предстало продырявленное в нескольких местах знамя с изображением льва с мечом в лучах восходящего солнца.
        - Это знамя Ибрагим-хана, да отправится душа его в ад, - сказал Муса-Гаджи.
        - Как вам удалось их победить? - спросил Пир-Мухаммад, продолжая разглядывать важный трофей.
        - Ибрагим-хана погубила самонадеянность, - ответил Муса-Гаджи. - Мы заманили его в ущелье, а он решил, что мы испугались его большого войска, и вошел в ущелье, как в свой гарем.
        - Что же было дальше? - спросил Пир-Мухаммад.
        - Сначала джарцы подстрелили хана, потом его приближенных, а затем мы напали на кызылбашей, как волки на зайцев.
        По годекану и всему майдану пронесся одобрительный гул.
        - Ну вот! - радовался Дервиш-Али. - Что я вам говорил?!
        Петух его пару раз клюнул знамя, но, не найдя ничего интересного, царапнул когтями по львиной морде и отправился обхаживать кур, копошившихся у края годекана.
        Аксакалы задавали Мусе-Гаджи все новые вопросы, и ему пришлось рассказывать в подробностях, что и как было в Джаре. О своих делах он старался говорить вскользь, только чтобы не нарушать канву событий. Но о посещении ставки Ибрагим-хана и о том, что он там увидел, ему рассказать пришлось. Это было важно.
        Вдруг он увидел отца Чупалава, который тоже внимательно его слушал. Тогда Муса-Гаджи стал рассказывать о своем друге и его богатырских подвигах. И лицо старого Сагитава посветлело, когда он услышал, как мужественно дрался с захватчиками его сын, узнал, что Чупалав вернулся живым, хотя и не решился показаться ему на глаза.
        Но чем дольше рассказывал Муса-Гаджи, тем больше его охватывало беспокойство. Он то и дело оглядывался на собравшихся вокруг людей и не находил среди них Фирузы. Зато он заметил ее отца Мухаммада-Гази. В глазах его застыл мучительный вопрос, на который Муса-Гаджи не мог ответить. И вопрос этот был ответом на то, что больше всего хотел узнать Муса-Гаджи: Фирузы в Согратле не было.
        Оставив людей обсуждать услышанное, Муса-Гаджи подошел к Мухаммаду-Гази. Тот уже оправился от боевых ран, но боль от потери жены и дочери терзала его сердце.
        - Ты не нашел ее, - произнес Мухаммад-Гази, стараясь не смотреть Мусе-Гаджи в глаза.
        - Значит, она не вернулась? - с горечью спросил Муса-Гаджи.
        Мухаммад-Гази лишь покачал головой.
        - Она вернется, - сказал Муса-Гаджи.
        - Как, если ее убили персы? - воскликнул несчастный отец.
        - Она жива, - убеждал Муса-Гаджи. - Я нашел вот это.
        И он показал Мухаммаду-Гази ее кольцо. Тот осторожно взял колечко, вгляделся в него и приложил к своему лицу, будто надеялся почувствовать тепло руки своей дочери.
        - Это кольцо было на ее руке, - произнес Мухаммад-Гази, едва сдерживая навернувшиеся слезы. - Откуда оно у тебя?
        - Я выяснил, что ее пленили, как многих других девушек. Но кому-то удалось бежать, - говорил Муса-Гаджи, стараясь успокоить своего учителя. - Я был в Ахтах, но там ничего о ней не знают. Я надеялся, что она сумела вернуться сюда.
        - Неужели я никогда ее больше не увижу? - горестно сказал Мухаммад-Гази. - Мою добрую ласковую дочь…
        - Я найду ее и привезу ее домой, - горячо пообещал Муса-Гаджи.
        - Ты погубишь себя, Муса-Гаджи, - положил руку ему на плечо Мухаммад-Гази. - Лучше забудь о ней и найди себе другую невесту.
        - Нет, - упрямо отвечал Муса-Гаджи. - Я найду Фирузу, другая мне не нужна.
        Все это время неподалеку стояла жена Чупалава Аминат со своими детьми. Она ждала, пока мужчины закончат разговор, чтобы спросить то, что ее особенно волновало.
        Когда повисла тяжелая пауза, Аминат несмело сказала:
        - С приездом, Муса-Гаджи!
        - Здравствуй, сестра, - оглянулся Муса-Гаджи, а затем пожал руки ее сыновьям. - Не слишком ли быстро они растут? Уже настоящие мужчины.
        - Они еще маленькие, - заявил Пир, который был старшим.
        - А где наш отец? - спросил Мухаммад.
        - Он и вправду герой? - любопытствовал Сагит.
        - Еще какой! - потрепал мальчишку по голове Муса-Гаджи. - И вы такими же будете.
        - Он в Наказухе? - спросила Аминат, все еще не веря, что муж вернулся живой и невредимый.
        - Я говорил ему, чтобы поехал со мной, - объяснял Муса-Гаджи. - Но ты же его знаешь… Он хочет поскорее достроить дом и сказал, чтобы вы приезжали. Он там без вас скучает.
        - Поедем скорей, - теребил мать Сагит. - Наверное, он нам что-то привез!
        - Дай Аллах, чтобы Фируза нашлась, - сказала Аминат, собираясь уходить.
        - Передай Чупалаву мой салам, - сказал Мухаммад-Гази.
        Глава 33
        Когда улеглось волнение, вызванное приездом Мусы-Гаджи, Пир-Мухаммад пригласил аксакалов в свой дом. Туда же позвали и Мусу-Гаджи, в честь возвращения которого и победы над Ибрагим-ханом кади зарезал барана.
        Но, не дождавшись, пока ужин будет готов, аксакалы начали расспрашивать Мусу-Гаджи о том, о чем не хотели спрашивать при всех. Какое оружие у каджарских отрядов? Какие ружья и пушки? Далеко ли бьют? Какие доспехи? Какие знамена? Какой в войске порядок и кто предводители? Каково жалование? Сколько и чего они едят?
        Муса-Гаджи говорил все, что знал, а Мухаммад-Гази добавлял что-то от себя. Они рассказали о закованных в панцири воинах, об их щитах и шлемах. О том, что доспехи эти прочны, но тяжелы и от долгого пребывания в них у каджаров болят спины. О конях, которые тоже были облачены в особые латы. О лучниках, луки которых отделаны слоновой костью, выгибаются наружу, прежде чем надеть тетиву, и бьют далеко. О разных ружьях и всевозможных пушках - от почти ручных зарбазанов, которые еще назывались фальконетами, до огромных орудий, стреляющих мраморными ядрами. О том, что особые мастера возят на верблюдах запасы меди, и, если пушку нельзя втащить в гору, они нагружают медью своих воинов, а на горе устраивают плавильни и делают новые пушки. О знаменах - их имеет каждый отряд в тысячу человек, они различаются по цвету. О наемниках из покоренных краев, которые ненавидят Надира, но вынуждены служить в его армии.
        Рассказывали и о хитростях каджаров, когда пехоту для быстроты перевозят кавалеристы, посадив по одному позади себя. А противника первым делом стараются окружить, чтобы ударить в спину. А когда не могут одолеть, делают вид, что бегут от него, чтобы заманить в ловушку. Воинство шаха берет числом на равнине и не так сильно в горах. Затем Муса-Гаджи показал боевой персидский топор, украшенный золотыми узорами, и сказал, что и горцам не мешало бы обзавестись такими. Без них трудно будет сокрушить закованное в железо сильное и свирепое войско.
        Тем временем принесли дымящийся хинкал и вареную баранину.
        - Бисмилля… - начал трапезу Пир-Мухаммад, подавая пример остальным. Все дружно принялись за еду.
        Дождавшись, пока гости отведают угощения, Пир-Мухаммад задал главный вопрос:
        - Скажи-ка нам, Муса-Гаджи, придет на нас Надир-шах или нет?
        - Теперь он не остановится, - отвечал Муса-Гаджи. - Шах понял, что, пока в горах есть свободные общества, покоя ему не будет.
        - Но ведь не мы убили его брата, - сказал Фатали.
        - Месть - лишь повод, - сказал Муса-Гаджи. - В Джаре уже получено сообщение, что на них двинулись отборные войска, даже из Индии, которую покорил Надир-шах, а сам он поклялся сровнять наши горы с землей.
        - Здесь ему не Индия, - покачал головой ученый Сагитав. - Пример брата должен был его чему-то научить.
        - Если бы этот презренный самозванец понимал, что хорошо, а что плохо, он сидел бы в своей Персии и думал о своем народе, а не о своей славе, - сказал Абдурахман. - Гордыня сгубила и не таких.
        - Как скоро Надир может сюда явиться? - спросил Пир-Мухаммад, который уже думал о том, как встретить непрошенного гостя, и о том, что для подготовки к этой встрече потребуется немало времени, не говоря уже обо всем остальном.
        - Думаю, через год, - высказал свое предположение Муса-Гаджи.
        - Разве до Индии так далеко? - удивился Абаш.
        - Добраться можно и быстрее, - объяснял Муса-Гаджи, вспоминая все, что рассказывали пленные. - Но шах никому не доверяет. Он не двинется на Кавказ, пока не убедится: всюду, куда дотянулся его меч, расставлены надежные люди; беспокойные племена выселены, а на их место пригнаны люди из Персии; в самой Персии недовольным заткнули рты или отсекли головы.
        - Похоже, одним нам не справиться, - размышлял Пир-Мухаммад.
        - Зверь и тот насыщается добычей, а этому все мало, - говорил Мухаммад-Гази.
        - Надир - хуже дикого зверя, - добавил Муса-Гаджи. - Он велит убивать всех подряд и даже добивать раненых.
        - Если поднимется весь Дагестан, тогда мы можем с ним справиться, - сказал кольчужник Абакар.
        - Пора уже, - поддержал его Абаш. - И в законах наших сказано… Как там у нас записано насчет помощи соседям?
        - Если наше селение подвергнется насилию, то мы его без помощи не оставим, - напомнил Абдурахман. - Если подвергнется насилию не наше селение, то мы и его избавим от насилия и окажем ему помощь.
        - Вот-вот, - кивал Фатали. - И у других, наверное, такие же законы.
        - У кого - какие, - пожал плечами Абаш. - Ханства по своим законам живут, вольные - по своим. Но защита общей родины - единый закон для всех.
        - Только где взять столько железа, чтобы одеть всех в кольчуги? - недоумевал Абакар. - Нам даже на своих не хватит. У кого-то, конечно, и свое есть, но все равно нужно больше.
        - Да и щиты нужны покрепче, - поддержал его Мухаммад-Гази. - Только железо, что мы сумели выплавить в своих печах, ушло на сабли и кинжалы. Руда кончилась, а еще топоры надо ковать.
        - Железо придется покупать, - предложил Пир-Мухаммад. - Дай Аллах, чтобы все это не пригодилось, но против таких чудовищ, как Надир, лишним не будет ничего.
        - Чтобы покупать, нужны деньги, - сказал Фатали. - А в нашей казне их не слишком много.
        - Откуда им взяться? - развел руками Сагитав. - После прежних нашествий каджаров ни торговли, ни строительства почти не стало.
        - Продадим скот, - взмахнул своей палкой Абдурахман. - Если каджары возьмут верх, нам уже не понадобятся ни бараны, ни быки.
        - Надо будет - продадим, - согласился Пир-Мухаммад.
        - Не лучше ли для начала пощипать самих каджаров, что хозяйничают у моря? - предложил Муса-Гаджи. - Они уже столько в Дагестане награбили, что едят с золотых подносов.
        - Это было бы неплохо, - кивнул Сагитав, - пока к ним подмога не подоспела.
        - Я бы не прочь к ним наведаться, - заявил Муса-Гаджи. - Я теперь их повадки знаю. И еще мне надо найти…
        Но Мухаммад-Гази не дал ему договорить.
        - Не пускайте его, - сказал оружейник. - Он не раз выпрыгивал из самой пасти льва, но людям не всегда так везет.
        - А сведения? - настаивал Муса-Гаджи. - Должны же мы знать, что кругом происходит?
        Пир-Мухаммад отлично понимал, куда клонит Муса-Гаджи. Он чувствовал, что так или иначе, но Муса-Гаджи дома не усидит и отправится искать свою невесту.
        - Тебе надо хоть немного отдохнуть, - сказал Фатали.
        - Я отдохну, когда сделаю то, что должен сделать, - настаивал Муса-Гаджи.
        - Отвагу свою ты и так уже показал, - пытался успокоить его Пир-Мухаммад. - Каджары, наверное, много бы дали за твою голову…
        - Пусть поберегут свои, - улыбнулся Муса-Гаджи.
        - Однако, если каждый из нас станет делать то, что ему кажется лучшим, наши дела расстроятся, - продолжал Пир-Мухаммад. - А Надир проглотит всех одного за другим. В делах, которые касаются всего Андалалского общества, требуется решение Большого совета. Мы его соберем и пригласим на него наших соседей. А после решим, что и кому нужно делать.
        Но Муса-Гаджи не находил себе места, пока его Фируза была в опасности, и пытался убедить аксакалов:
        - Вам, конечно, виднее, почтенные, - говорил Муса-Гаджи. - Но теперь дорог каждый день. Вот и Чупалав говорил: когда пойдете в поход, меня не забудьте. Отпустите нас с ним, и мы вернемся не с пустыми руками. И многие джигиты пойдут, если Чупалав будет у нас главным.
        - Чупалав в походы ходить любит, - согласился Фатали. - И умеет. Только что-то давно мы его здесь не видели.
        Все ожидали, что скажет Сагитав. Но тот спокойно срезал с кости мясо, всем своим видом стараясь показать, что к нему это не имеет никакого отношения.
        Пир-Мухаммад не выдержал:
        - Сагитав, брат мой, - сказал он, обращаясь и ко всем остальным. - Спроси любого из нас, и каждый скажет, что хотел бы быть отцом такого сына, как Чупалав. Стоит ли столько упорствовать из-за того, что его любовь оказалась сильнее твоей воли? А его сыновья - твои внуки? Будут такие же богатыри!
        - Помирись с сыном, - советовал Абдурахман. - Он у тебя настоящий мужчина.
        - А что? - воскликнул Фатали. - Я бы тоже такую красавицу украл!
        - Прости его, - убеждал Абакар. - Не каменное же у тебя сердце.
        - Ты им гордиться должен, - настаивал Абаш, - а не сердиться за давние ошибки.
        - У мужчины должно быть одно слово, - упрямо отвечал Сагитав, доставая ножом мозг из бараньей кости.
        Но есть он уже не мог. Ему больше других хотелось увидеть и обнять своего сына, которого все называли доблестным воином и даже героем. Сагитав теперь жалел, что погорячился, когда Чупалав привез из Чоха невесту. Но таковы были в горах обычаи, и нарушать их не дозволялось никому. Даже неосторожное слово могло породить кровавую вражду, а увезти невесту без согласия родителей - это грозило навлечь кровомщение на целый род. И то, что тогда старикам удалось кое-как все уладить, не должно было стать примером для остальных.
        На следующий день Муса-Гаджи повез к Чупалаву Аминат и их детей. Оставаться в Согратле ему было тяжело. Стоило ему увидеть Мухаммада-Гази, как сердце начинало рваться из груди. Уезжая, он попросил Дервиша-Али, чтобы тот дал ему знать, когда решение общества будет принято.
        - Я и так знаю, какое будет решение, - заявил Дервиш-Али. - Даже мой петух его знает. Драться надо! А чтобы драться с Надир-шахом, надо хорошенько подготовиться.
        - Надо, - согласился Муса-Гаджи.
        Глава 34
        Дом Чупалава был по чти достроен. Про шло несколько дней, как Муса-Гаджи привез Чупалаву его семью, и все трудились от зари до полуночи. Помогали им и соседи Чупалава, которые тоже вернулись на хутор Наказух. Осталось лишь утрамбовать каменным катком земляную крышу и навесить двери. Но тут прибыл большой отряд андалалской молодежи.
        Они собрались в новый поход и хотели, чтобы их предводителями были богатырь Чупалав и хитроумный Муса-Гаджи.
        - Совет решил, что нужно добыть железо и хорошего пороху, - сообщили джигиты.
        - Женщины хотели отдать свои украшения, чтобы было на что покупать, но мы решили, что обойдемся и без этого.
        - Каджары и так много должны горцам, - напомнил Муса-Гаджи.
        - Пусть радуются, если сами останутся целы, - говорили джигиты.
        - Если мы захватим два-три шахских каравана, то для начала хватит и этого.
        - Спасибо, что про нас не забыли, - улыбнулся Чупалав.
        Ему пришлась по душе решимость андалалских храбрецов. Но жена его Аминат вовсе не была им рада, хотя и не подавала вида. Она, кусая губы, месила тесто и осуждающе поглядывала на мужа. Чупалав понял, что печалит жену.
        Он и в самом деле не задерживался дома, а сыновья видели отца так редко, что он каждый раз удивлялся тому, как они выросли, а дом так и стоял незаконченным.
        - Ты пойдешь с нами в поход, Чупалав? - спрашивали джигиты.
        - Я бы и рад, - неуверенно отвечал Чупалав, стараясь не смотреть на жену, делавшую ему отчаянные знаки. - Вот если бы через неделю-другую…
        Муса-Гаджи понимал, в чем тут дело, и не хотел вмешиваться в разговор.
        - С тобой нас станет в два раза больше! - уговаривали джигиты.
        - Ты же и не такие еще дела делал.
        Чупалав тяжело вздохнул и покачал головой.
        - Сейчас не могу. Сами видите, дом не закончен, а зимы все холоднее.
        - Мы почти все в первый раз на такое дело идем, - настаивали молодые горцы. - Нам нужен предводитель.
        - Не знаю, - смущенно разводил руками Чупалав. - Каджары - умелые вояки, и сил у них много. А вы - в первый раз…
        - Общество решило, мы и пошли, - говорили горцы.
        - Умрем, а сделаем, что велели!
        - Простите, братья, - покачал головой Чупалав. - Но я не смогу с вами пойти.
        Джигиты недоуменно переглядывались. Они не понимали, как такой удалец может отказаться от славного дела? Тем более когда это было решением Большого совета общества.
        Но тут на помощь другу пришел Муса-Гаджи.
        - Почтенный кади сказал, куда должен пойти отряд? - спросил он.
        Муса-Гаджи немного опасался, что направление похода может разойтись с его планами. Сам он подумывал сперва направиться в Дербент, где рассчитывал узнать что-нибудь о Фирузе. Муса-Гаджи готов был отправиться и в Индию, если бы точно знал, где его любимая и не попала ли она в лапы самого Надир-шаха. Но беда была в том, что он ничего не знал наверняка. Фируза могла оказаться где угодно.
        - Во-первых, отряд должен пойти во владения шамхала Хасбулата, - говорили джигиты.
        - Он один стоит на стороне шаха и получает от врага Дагестана большое жалование. С него и следует начать.
        - Если сможем, мы разорим его дом в Тарках.
        I - А когда добудем денег, пойдем в Эндирей, на большой базар.
        - А после двинемся в Кизляр, где русская крепость.
        - Старшие сказали, что с русскими можно договориться.
        - У них и порох отличный, и железо. Может, и пушки купим.
        - Хотя у русских договор с Надиром, а все же они его враги.
        - А главное, старшие велели узнать, будет ли нам от их царицы помощь, если мы станем с шахом драться?
        - Я иду с вами! - согласился Муса-Гаджи.
        Он и сам хотел побывать в Эндирее, где процветал невольничий рынок, и в Кизляре, куда бежали от шахского ига многие дагестанцы с прибрежной равнины. Может быть, там отыщутся следы его Фирузы?
        Отряд выступил ночью. Горцы уходили тайными тропами, стараясь, чтобы их никто не заметил. Они ехали молча. И не столько потому, что чего-то опасались, а потому, что с ними не поехал богатырь Чупалав, одно имя которого наводило на недругов страх. Однако печалились они недолго. Вскоре они услышали перестук копыт скачущего за ними коня.
        Это был Чупалав. Как жена ни уговаривала его остаться хотя бы на этот раз, как ни просила закончить, наконец, дом, но Чупалав не смог остаться в стороне, когда земляки его отправлялись на опасное и важное дело.
        - Если этот грабитель Надир придет сюда, дом нам не поможет, - сказал он жене на прощание.
        - Папа! - кричали его сыновья. - Возьми и нас в поход! Мы уже большие!
        - В следующий раз, - улыбался сквозь бороду Чупалав. - А пока берегите мать.
        Глава 35
        Надир-шах медлил с отбытием из Дели. Ему казалось, что тут еще остались незаконченные дела. Гордая горянка так и не отрыла ему свои объятия, и сломить ее не смогли ни ухищрения главного евнуха Лала-баши, ни все сокровища Индии. И Надир-шаху все сильнее хотелось растоптать ее родину, где рождаются такие девушки. Быть может, тогда она покорится великому шаху. Да и гибель любимого брата оправдала бы любую жестокость. Он снова повелел вырвать с корнем Делийский столб исполнения желаний, но тот упрямо торчал на своем месте. Взбешенный этим, Надир хотел даже устроить вокруг него огромный плавильный котел - уничтожить всякое напоминание о том, что даже властелину мира не все подвластно, но вести из Персии заставили его поторопиться. Там правил его сын Риза-Кули-мирза, но соглядатаи доносили, что наместник не все делал так, как велел ему шах, и в народе появились признаки недовольства.
        К тому же шах стал замечать, что украшенный драгоценными камнями щит нравился ему все больше, а это было опасно. Его щит должен был оставаться оружием покорителя мира, а не драгоценным украшением, которое лучше поберечь.
        Но было и главное, что удерживало Надир-шаха в Индии, - надежда, что здесь еще есть чем поживиться.
        В докладе, который представил казначей Ака-Мухаммад, а позже перенес в летопись деяний шаха его секретарь, сообщалось:
        «Вследствие непреложного приказа государя-мирозавоевателя на четыре тысячи верблюдов навьючили драгоценности и украшенные драгоценными камнями падишахские вещи; еще на две тысячи - принадлежности конские и для езды, украшенные драгоценными камнями: седла, уздечки и принадлежности для конюшни, еще на две тысячи верблюдов навьючили золотые предметы, украшенные драгоценными камнями: чаши, хрустальные подставки для чаш резной работы, с драгоценными камнями, кубки из яшмы и золота и другие, представить которые ум бессилен. Еще на шесть тысяч верблюдов погрузили золотые монеты и на двадцать четыре тысячи мулов - платиновые и серебряные вещи. Словом, золотых вещей и драгоценностей было столько, что осторожный счетчик был бессилен подсчитать их.
        Павлиний трон и ограда были разобраны на части - их клали одну на другую. Владыка мира приказал навьючить и другой трон, серебряный, на две тысячи верблюдов. Кроме бриллианта Кох-и-нур - Гора света, стоимость которого знает только всевышний Аллах, владыка мира поместил в свою казну алмаз Дарйа-и-нур - Море света и рубин Айн ал-хурн - Глаз гурии. А стоимость каждого из них была такова: если четырехлетний ребенок подбросит золотую монету вверх и до того места, куда эта монета взлетит, насыпать червонное золото, это и составит стоимость одного камня.
        Еще в числе увозимых сокровищ была книга под названием «Тайны Хамзы», которую очень хорошо написал один каллиграф, а опытные художники, переплетчики и позолотчики разрисовали части ее с начала до конца и изобразили каждый бой, сражение и прочие дела, так что ум бессилен представить ее. Эту книгу поместили на двух верблюдах. Когда владыка мира попросил привезти ее, Мухаммад-шах послал к государю-мирозавоевателю своего верховного визиря и попросил: «Когда посмотрите ту книгу, подарите ее нам». Государь-мирозавоеватель сказал в ответ: «Если вы попросите не увозить все сокровища, я соглашусь, но я намерен прочитать эту книгу и, если богу будет угодно, пришлю ее из Ирана». Верховный визирь доложил, что у Мухаммад-шаха нет ни на волосок досады из-за увоза сокровищ, но из-за этой книги он очень огорчен. Священная особа послала своего приближенного попросить извинения относительно книги; волей-неволей Мухаммад-шах замолчал. Каждый лист книги был такой величины, что высотой своей доставал до плеча взрослого человека, и все листы были вложены в папки.
        Наконец, когда стало ясно, что обескровленная Индия не в силах еще более умножить казну Надир-шаха, он велел выступать из разграбленного Дели.
        Для подарков, отобранных Калушкиным, потребовалось пятнадцать слонов. Багаж Сен-Жермена был не так велик, зато он увозил с собой и несколько индусов, преуспевших в магии и чародействе. В этом он следовал примеру Надир-шаха, который, по своему обыкновению, заранее выслал из Индии в Персию множество искусных ремесленников, огранщиков алмазов, лекарей и даже садовников.
        Караван с сокровищами еще не успел покинуть пределов Индии, как шаху донесли, что казначей Ака-Мухаммад, которому правитель всегда доверял, не устоял перед искушением и присвоил золото, равное поклаже целого слона. Этого слона он присоединил к тем, что считались подарками русской царице, чтобы потом в Персии укрыть золото в надежном месте.
        Слонов у Калушкина осталось четырнадцать, и ему дали охрану, которая бдительно берегла подарки под страхом смерти.
        Свою поклажу стражники везли на пятнадцатом слоне, который остался без золотого груза.
        Когда преступника Ака-Мухаммада бросили к ногам падишаха, тот не смягчился слезами его раскаяния и произнес свой приговор:
        - Теперь твоя жизнь не в счет.
        Обезглавленное тело казначея бросили на съедение собакам, а на его место был назначен другой. Но и новый казначей недолго удержался на высокой должности. Сто мискалей золота, которые он попытался утаить, лишили его разума, а затем и жизни. Такая же участь постигла и множество начальников, утаивших золото и камни в своей поклаже.
        Отягощенное богатой добычей, войско двигалось медленно, воевать уже никому не хотелось. Это успокоение дорого обошлось Надиру - часть сокровищ была похищена племенем маратхов, которые совершали дерзкие ночные налеты на караваны и исчезали в горах.
        Чтобы восполнить потерянное, всем участникам похода было разрешено оставить себе определенное количество золота, все же остальное было приказано сдать. Повелителю донесли, что во время делийских грабежей не только начальники, но и простые сарбазы захватили столько золота и драгоценностей, что предпочтут теперь спокойно жить на родине, чем рисковать собою в боях под знаменами Надир-шаха.
        Этого повелитель допустить не мог, и лишнее отбиралось под страхом смертной казни. Но сарбазам это показалось несправедливым, тем более что все самое ценное Надир-шах и так забрал себе. Сарбазы уже чувствовали себя богачами, а приказ шаха лишал их надежды на сытую жизнь.
        Воины роптали. Они припомнили, что и сам шах был когда-то обычным разбойником. А дележ добычи даже у разбойников имеет свои правила. Назревал мятеж, но, когда первая сотня смутьянов была казнена, все быстро улеглось.
        Те же, кто еще имел припрятанные драгоценности, от страха перед палачами Надира побросали их в реку, которую переходило войско. Шаху донесли и об этом, но он не стал наказывать виновных.
        - Неважно, как они избавились от искушения, - сказал Надир-шах. - Важно, что они снова стали воинами.
        Глава 36
        Возвращение Надир-шаха затянулось. Желая довести начатое до конца и не оставлять поблизости независимых правителей, падишах решил покорить область Синд. Путь туда лежал через княжество Белуджистан. Правитель его Насир-хан счел за лучшее покориться великому завоевателю, которого считал вторым Александром Македонским. Синд, правитель которого не желал покоряться и пытался оказать сопротивление, был захвачен и разграблен.
        Затем Надир-шах принялся за покорение Туркестана. Часть туркменов бежала с семьями на Мангышлак, но многие сочли за лучшие пойти на службу к шаху, составив отдельные полки в его войсках.
        Оставив в новоприобретенных землях свои гарнизоны и выселив несколько племен, Надир-шах направился в Деррегез, на свою родину. Здесь его встречал со своей пышной свитой Риза-Кули-мирза - сын шаха и его наместник.
        Сердце Надира возрадовалось, когда он увидел заметно возмужавшего сына. Надир обнял его, поцеловал в лоб и разрешил ехать рядом. Подъезжая к своему дому, Надир-шах и вовсе растрогался, потому что искусные зодчие воздвигли на том месте большое красивое здание с куполом.
        Но более всего его радовал сын, который оправдывал надежды отца.
        - Ты согрел мое сердце, - говорил Надир. - Твоим славным победам завидуют многие полководцы, но важнее то, что ты сберег наше достоинство и твердо управлял народом страны.
        Риза-Кули-мирза скромно молчал, но сердце его переполнялось гордостью. Он считал, что способен и на большее и что ему тоже не мешало бы обзавестись таким великолепным щитом, каким обладал теперь его отец.
        Затем Надир-шах направился в Келат, куда велел свезти все свои сокровища и устроить там шахскую казну. Для этого туда загодя были отправлены архитекторы и мастеровые, успевшие построить надежное помещение для казны с тайными подземными хранилищами. Было также возведено много новых зданий, разбиты чудесные сады и проведены каналы.
        К прибытию падишаха город был украшен цветами и яркими шатрами - вдруг его величество изволит остановиться, чтобы отдохнуть, отведать прохладного шербета и сладкого вина или насладиться кальяном. Вдоль дороги стояли празднично одетые горожане. Над площадями звучала музыка, повсюду состязались певцы и пленяли своим искусством танцовщицы. Простолюдинам бесплатно раздавали лепешки и лимонную воду. Повсюду вспыхивали фейерверки - постарались доставленные сюда индийские кудесники.
        Триумфальный въезд Надир-шаха, который держал перед собой сверкающий самоцветами щит, сопровождался грохотом барабанов и пронзительными звуками боевых труб.
        Следом за свитой Надир-шаха шествовали разукрашенные верблюды с устроенными на них особыми паланкинами для гарема. Потом выступали слоны в золотом убранстве, увешанные на индийский манер гирляндами цветов. Невиданному здесь шествию не было конца. Народ ликовал и поздравлял персидское воинство с великими победами.
        Неподалеку от Келата был построен и новый город Хивакабад. Для этого были пригнаны десятки тысяч пленных туркмен. Им позволили здесь жить, благоустраивая город и развивая ремесла и торговлю. Прибыв сюда, Надир остался доволен трудами туркмен и одарил их всем, в чем они нуждались.
        Свое возвращение из победоносного похода Надир-шах закончил в священном городе Мешхеде, который решил сделать новой столицей своей империи.
        По его повелению маленький городок в Хорасане стремительно рос и благоустраивался. Было возведено множество красивых зданий, а усыпальница святого имама Ризы сияла золотыми куполами. Завидев их, войско шаха склонило свои знамена и опустилось на колени с возгласами «О Али!».
        Когда шах сошел с коня перед своим дворцом, раздался залп из пушек, возвестивший о том, что их шахское величество вернулись к своему престолу.
        В честь благополучного возвращения государя был устроен грандиозный прием. Сановники, знать и другие почетные лица поздравляли Надир-шаха с великими победами, а он щедро наделял их подарками за верную службу. К подаркам прилагались кисеты с новыми монетами. Осчастливленные милостью падишаха читали надписи на монетах, и под сводами дворца неслись восторженные возгласы:
        - Шах Надир, подобного себе не имеющий!..
        - Четырех частей света обладатель!..
        - Рожден царем вселенной, царем царей, кто сей есть?
        - Шах Надир!
        «Шах Риза!» - хотелось крикнуть сыну Надира. Но пока он этого не смел.
        Благодеяния падишаха этим не ограничились. Желая стать в глазах народа преемником древних персидских царей, он отменил на три года вперед все подати, как делал это Ксеркс, и установил награды за рождение детей по примеру Дария. Объявил, что покоренные народы останутся при своих верах и будут пользоваться некоторой самостоятельностью, без чего невозможно было окончательно усмирить покорившихся вождей.
        Насытившись блеском своей славы и величия, Надир-шах начал устраивать пиры, на которых знать веселилась и пила до изнеможения, пока слуги не уносили их домой. Пировало и его войско, отчего в городе происходили беспорядки, но власти закрывали на это глаза.
        Когда Надир-шах утомился и пирами, он пожелал осмотреть город. Особенно ему хотелось взглянуть на мавзолей, который он велел соорудить для самого себя, не оставляя это важное дело на усмотрение наследников. Над мавзолеем трудились лучшие мастера, свезенные со всех концов империи, и то, что предстало перед глазами Надир-шаха, превзошло все его ожидания. Он уже собрался по-царски наградить мастеров, когда случилась неприятность. На стене надгробия была обнаружена кощунственная надпись: «Мир полон тобой, но твое настоящее место свободно».
        Надир пришел в ярость, повелел найти преступника и тереть его о стену, пока не сотрется надпись или пока сам преступник не сотрется в прах. Но найти наглеца не удалось, а представляемые на расправу оказывались невиновны, в чем убедился сам Надир-шах. Тогда полетели головы тех, кто, пренебрегая своими обязанностями, допустил неизвестного до неслыханного оскорбления священной особы. Надир втайне считал главным виновником своего сына, но подвергнуть его достойному наказанию не решался. Однако он стал замечать за Ризой то, что ранило отцовское сердце. Похоже было, что наместник возомнил себя полновластным шахом и ему не хотелось расставаться с теми привилегиями, к которым он успел привыкнуть. Да и то, с какой завистью сын поглядывал на его щит, Надиру вовсе не нравилось.
        Опасения Надир-шаха не замедлили подтвердиться. Оказалось, что надпись на гробнице - не единственная неприятность, ожидавшая его в Персии. Риза-Кули-мирза, его любимый сын, жемчужина очей падишаха, совершил куда большее преступление.
        Отправляясь в Индийский поход, Надир дал своему наследнику множество наставлений, среди которых было одно особенно важное. На попечение Риза-Кули-мирзы был оставлен прежний шах Тахмасп, содержавшийся под домашним арестом.
        - Не проявляй небрежности в оказании уважения и приветливости к потомкам Али и лучшему представителю Сефевидской семьи шаху Тахмаспу, - поучал сына Надир.
        Для большей уверенности в надлежащем исполнении своей воли, а также из наследственных интересов Надир женил Ризу на сестре отстраненного от власти шаха. И вот теперь Надир узнал, что все его старания пошли прахом. В его отсутствие Риза-Кули-мирза велел умертвить шаха Тахмаспа, а заодно его детей и беременных жен. Не пощадил Риза даже собственную жену, от которой у него остался сын Шах-Рох. Риза как будто хотел с корнем вырвать весь шахский род Сефевидов.
        Эта история произвела на Надира угнетающее впечатление. Кроме преступного ослушания, в ней можно было увидеть и другое - наследник метит на престол при живом отце. Или почему-то считает, что Надиру недолго осталось жить, и желает заблаговременно избавиться от законных претендентов на шахский трон. Возможно, он надеялся, что афганская пуля оставит престол без хозяина или что Надира затопчут индийские слоны?
        Размышляя о сыновней неблагодарности, Надир-шах вспомнил своего отца, который в старости говорил: самые опасные враги оказываются из тех, кто кормится с твоей руки; воевать с другими странами легче, чем уберечься от внутренних опасностей, а они таятся на каждом шагу.
        Разбирая это прискорбное дело, шах убедился, что Риза-Кули-мирза совершил убийство шаха и его семьи без каких-либо серьезных причин. Обнаружилось и множество других проступков наследного принца, каждый из которых стоил бы другому головы. Негодование Надир-шаха обернулось отстранением сына от дел государства и смещением его со всех постов. Ему оставили только жизнь, коня и оружие, чтобы он попытался искупить свою вину. Казалось, Риза был рад и этому, но Надир прочел в его глазах не раскаяние, а затаенную злобу.
        В покоях сына, снова перешедших к Надиру, шах нашел свое письмо. Это были поучения повелителя своему наместнику. В письме, посланном шахом Риза-Кули-мирзе из Дели вместе с подарками, говорилось:
        «Правителей, калантаров и чиновников, которых мы назначили на окраины страны, не сменяй и не заменяй и оказывай им такое же, как прежде, внимание.
        К крестьянам и степным кочевникам проявляй должное внимание.
        Если, не дай бог, из стран Туркестана, Турции или Европы прибудет в Иран войско, посоветуйся относительно борьбы с ним со старшинами и начальниками племен и жителей степи, дабы поступить так, как они будут советовать, каково бы ни было их мнение о борьбе и войне.
        Зря не бросайся в пропасть войны; если можно, ищи мира и примирения.
        Наглых разбойников и людей неблагодарных наказывай безжалостно и ни на один миг не проявляй нерадения.
        С купцами и караванами, прибывающими с окраин страны, соблюдай приветливость, потому что слух о справедливости, правосудии и величии твоем распространится в разных странах мира.
        Относись с должным уважением к подданным податным и привилегированным и не давай хода людям, не признающим справедливости.
        Заботься о людях искренних и преданных, служивших в нашей счастливой свите, и возвышай их до небесного свода.
        Подарки и награды зря не раздавай и благоустроенной казной нашей не распоряжайся; расходы делай в соответствии с доходами. Пока не соберешь двух динаров, ни одного динара не расходуй, - разве только в то время, когда появится непримиримый противник и прибытие его вызовет опустошение страны и истребление племен; в подобном несчастье не жалей казны на победоносное войско.
        Не проявляй нерадивости и все время посылай гонцов в богохранимые области с требованием службы и приказами, хотя бы нужного дела и не было; в этом деле нерадивости не проявляй, нить управления областями держи крепко.
        Если, не дай бог, в течение шести месяцев не будет известий и указаний от нас, отдавай падишахские распоряжения таким образом, как ты сам найдешь полезным».
        Но оказалось, эти поучения были напрасны. Риза-Кули-мирза снискал себе славу на воинском поприще, а дела государственные большей частью находились в плачевном состоянии.
        Заподозрив, что тут не обошлось без советчиков, Надир-шах в порыве ярости велел казнить нескольких знатных начальников - приближенных его сына.
        Одному из них Надир сказал:
        - В то время, как мои славные знамена находились в Индии, ты подстрекал моего сына Риза-Кули на овладение троном моего царства. Жизнь твоя не в счет.
        Когда же оказалось, что наветы на начальников были ложными, были сняты головы и с клеветников. А Надир-шах вздыхал о потерянных соратниках:
        - Они были лучшими из моих людей. Но такова судьба, что приближенным раньше других подносят чашу испытания.
        Глава 37
        Калушкина в Мешхеде встретил его помощник и официальный переводчик резидента при шахском дворе Василий Братищев. Он долго обнимал Калушкина, будто не верил, что тот возвратился целым и невредимым. А узнав о четырнадцати слонах, сопровождавших резидента, чуть не лишился дара речи.
        - Так-то, братец, - говорил Калушкин. - Не все - шаху, надобно и о своем интересе заботиться.
        - Да как же это тебя угораздило, Иван Петрович? - заикаясь, спрашивал Братищев. - Неужто с индусами воевал?
        - Дипломатия - она тоже война, - уклончиво отвечал Калушкин.
        Ему не хотелось говорить о том, как было на самом деле. Тем более - о зелье, которое подсунул ему Сен-Жермен, и о том, какое воздействие произвело на резидента индийское вино.
        Попривыкнув к своему начальнику и привезенным им богатствам, Братищев резонно заметил:
        - А нельзя ли чего, Иван Петрович, и на наши посольские нужды уделить, хотя бы самую малость?
        И Братищев принялся перечислять все, в чем нуждалось посольство, чтобы не хуже французов или англичан выглядеть. Пора уже было лошадей хороших купить и коляску для выездов, и самим приодеться, и на приемы деньги иметь, не говоря уже о средствах на тайные дела и агентов. Фельдъегерей не хватает! Ждем, пока один туда и назад обернется, а шахские курьеры да чапары - фельдъегеря так и скачут, и скачут.
        Калушкин знал все это и сам, но прикасаться к шахским дарам не считал возможным. Тем более что много видел отрубленных голов, прежние обладатели которых полагали возможным вознаградить себя без шахского ведома.
        - Так ведь мы не красть будем, - уговаривал Братищев. - Для дела надобно.
        - Не тронь, - осадил его Калушкин. - Лучше реляцию составь в Петербург, со слонами отошлем. А ежели будет высочайшее соизволение, и мы без попечения не останемся.
        - Эх, Иван Петрович! - обреченно махнул рукой Братищев. - Кухарку уволили, кучера отставили, скоро дров не на что купить будет.
        - Не печалься, братец, - подмигнул ему Калушкин и вынул из кармана часы, подаренные шахом. - Если что - продадим, надолго хватит.
        - Откуда такое сокровище? - почесал затылок Братищев, щурясь от блеска бриллиантов.
        - Шахский подарок, - сообщил Калушкин. - Однако лучше повременить с продажей, вдруг шах на аудиенции полюбопытствует, а часов и нет. Какой тогда из меня дипломат?
        Затем Калушкин достал листы с описью подарков. Читая их, Братищев то бледнел, то покрывался от волнения красными пятнами.
        - Это - что!.. - тяжело вздыхал Калушкин. - Шах-то награбленное на тридцати тысячах верблюдов привез, не считая слонов и мулов.
        - И куда ему столько? - заикаясь, спрашивал Братищев.
        - На войну новую, куда же еще? - вздыхал Калушкин. - Войско-то у него несметное, и каждый пить-есть хочет, да жалование ему положи, да коня с убором, да оружие…
        - Тут слухи ходили - на Китай Надир собирается, - сказал Братищев. - Но, видать, передумал, когда горцы братца его укокошили.
        - Сдается мне, на Россию виды имеет, - тихо сказал Калушкин, не забыв по привычке оглянуться - нет ли поблизости чужих. - А горцы - причина только.
        - Неужто посмеет? Договор ведь у нас? - не верил Братищев.
        - Там видно будет.
        Калушкин велел принести гербовой бумаги, чтобы писать в Петербург официальное сообщение об успехах Надир-шаха в Индии и новых землях, которые Надир взял под свою власть. Это письмо он намерен был отправить с персидским посольством, которое повезет подарки на четырнадцати слонах.
        Братищев тем временем окончательно пришел в себя и ткнул пальцем в список:
        - Надо бы и Ивана Антоновича не забыть.
        - Какого Ивана? - переспросил Калушкин, отрываясь от реляции.
        - Прости, Христа ради, - торопливо заговорил Братищев. - Совсем от богатств этих запамятовал. Радость у нас, Иван Петрович! Наследник родился!
        - Наследник?
        - Так ведь Анна Леопольдовна сына родила.
        - Сына? - ахнул Калушкин.
        - Ивана Антоновича, - кивал Братищев. - Императрице - внучатого племянника. По всему выходит - царя будущего.
        - Ты говори, говори, братец, - торопил его Калушкин.
        - Указа еще вроде как нет. Но слыхать, императрица желает сделать Ивана Антоновича наследником, а по его малолетству регентом при императоре Бирон состоять будет.
        - Опять этот злодей! - не удержался Калушкин.
        - Обер-камергер, как ни крути, - говорил Братищев. - Опять же - фаворит. Он и без того всю власть себе забрал.
        - А царица в здравии ли? - спросил раздосадованный Калушкин.
        - Тут проезжий дипломат говорил, что плоха государыня, - вздохнул Братищев. - Не ровен час - отдаст богу душу.
        - Дела… - размышлял Калушкин. - Да не для нашего ума. А наше дело - наследника в дарственный список поместить да матушке его, Анне Леопольдовне, поважнее подарки отписать. Да еще, глядишь, пока посольство до Петербурга доедет, наследник-то уже императором сделается…
        Калушкин отложил письмо, и они принялись за список подарков. Его надлежало переделать с умом и политическим соображением, что было не менее важно, чем официальная реляция о завоеваниях Надир-шаха.
        Переделав список и составив официальную реляцию, Калушкин принялся за секретное донесение. Его он предполагал отправить с агентом, который служил на корабле, ходившем по Каспию до Дербента и Астрахани.
        Донесение он писал невидимыми чернилами, которые проявлялись, если подержать бумагу в водке. К тому же оно было скрыто, для чего Калушкин тончайшим ножом расслаивал лист особой бумаги и писал на внутренней стороне, а затем вновь соединял слои и прижимал один к другому горячим утюгом. После чего писал сверху ничего не значащее письмо вымышленной супруге с просьбой ожидать его к лету с другими купцами. Так что если бы письмо и было обнаружено, то написать его мог любой из русских купцов, торговавших в персидских портах Каспийского моря - Ферахабаде или Реште.
        В Индии Калушкин высмотрел у факиров и другие способы скрывать написанное. Те показывали свои чудеса как фокусы, а Калушкину продали рецепты симпатических чернил всего за несколько монет. Но эти знания приходилось беречь на будущее. Прежде Калушкину надлежало сообщить в Петербург о способе прочтения такой тайнописи и получить разрешение его применять.
        «Доносит Ее Императорского Величества Коллегии иностранных дел секретарь и при дворе персидского шаха резидент Иван Петров сын Калушкин…» - написал он в начале письма по всей форме.
        Затем взял другое перо, поострее, и принялся излагать обстоятельства Индийской кампании Надир-шаха и ее результаты. Сообщив также о несметных сокровищах, захваченных Надиром в Индии, Калушкин перешел к насущному положению дел. Резидент предостерегал начальство, чтобы оно приняло надлежащие меры к защите границ и не обольщалось дарами, способными ослепить самые бдительные очи. Ибо по всему было видно, что не до одной Индии было Надиру дело, он уже не скрывает и намерения двинуться на Российское государство. А посему следовало принять осторожность и насчет послов с груженными на слонов дарами. По сведениям Калушкина, сопровождать караван назначено было шестнадцать тысяч отборных воинов при двадцати пушках. А сила это немалая. Ежели всех пропустят через Кизляр и разведают персы слабость границ, то могут покуситься и на овладение Астраханью. Что у Надира на уме, никто не ведает, а то, что он на Российские владения виды имеет, - об этом он сам не раз бахвалился в разных собраниях.
        «На твердость шахову к русской стороне вовсе положиться не смею, - писал Калушкин и приводил новые доводы: - Недавно приезжали к нему в лагерь депутаты: трое киргизов и четверо трухменцев, русские подданные, кочующие вместе с калмыками между Астраханью и Кизляром; именем всех аулов они объявили, что желают быть в службе шаха, не требуя от него ни оружия, ни лошадей, а только жалованья; обещали притом, что уговорят к тому же и калмыков. Надир принял их ласково, велел дать каждому по 200 рублей и отпустил с тем, чтоб они слово свое твердо держали и были готовы, когда дело до них дойдет. Новый Навуходоносор обезумел от своих успехов, - продолжал Калушкин. - «Стоило мне, - говорил шах, - лягнуть одною ногою, и вся Индия рушилась с престолом Великого Могола, следовательно, если обеими ногами лягну, то весь свет в пепел обращу!». В собраниях с увеселениями непотребными и возлияниями чрезмерными до того заносится, что уже и рабом божьим быть не желает, а величает себя тенью его на земле. И даже проповеднику здешнему, который восхвалял блага райские, шах кощунственно объявил, что ежели там тишь, да
гладь, да божья благодать и не бывает врагов, которых побеждать надо, то ему, мирозавоевателю, там делать нечего».
        Калушкин сокрушался, что подобным письмам в Петербурге придавали мало значения. Там больше озабочены были тем, чтобы персияне отвлекали войска турецкого султана, с которым у России шла война за войной, а Калушкину слали рескрипты: «Вы должны стараться всеми средствами войти в кредит у шаха и при всяком случае уверять его в нашем истинном намерении жить в дружбе с Персидским государством, а между тем вы должны с крайним прилежанием выведывать о его движениях и намерениях».
        Но положение дел становилось все опаснее, и Калушкин продолжал предостерегать:
        «Прежде хотя с трудом, однако, можно было еще говорить о делах, а теперь так неслыханно возгордились шах и все его министры, что и подступиться нельзя; шах только и говорит, что нет в свете государя, которого бы можно было с ним сравнить, на какое государство оборотит свою саблю, то сейчас же покоряется, причем ругает скверными словами то Великого Могола, то султана турецкого, не обходя их жен и детей, причем не говорит, а кричит во все горло. Подражая государю, министры и придворные, набранные вновь из последней подлости, ни с кем говорить не хотят.
        Шах одержим постоянно неутолимым гневом, едва не каждый день казнит и ослепляет по нескольку знатных управителей. Недавно ширазские старшины подали просьбу, чтоб шах определил к ним прежнего губернатора. Надир так на них за это рассердился, что велел привесть их пред себя и пять человек задавил; потом опомнился и спросил, какое их преступление. Когда ему объяснили, в чем состоит их просьба, то он велел прогнать их от себя палками».
        Прибавил Калушкин и следующее свое наблюдение: «Слабый мой ум всех неслыханных затей шаха понять не может: призваны были к нему армянские архиереи, католический епископ с патерами, жиды и муллы, которые евангелие и талмуд на персидский язык переводили. Когда один из армянских архиереев объявил шаху, что они окончили перевод святого писания, то шах сказал: «Вы совершили богоугодное дело, за что будете нами пожалованы. Вы видите, что всевышний нам даровал величие, власть и славу и в сердце наше вселил желание рассмотреть различие столь многих законов и, выбрав изо всех них, сделать новую веру такую, чтоб богу угодна была, и мы бы оттого спасение получили; для чего столько на свете разных религий и всякий своею дорогою идет, а не одною; если бог один, то и религия должна быть одна»».
        Просил Калушкин и о том, чтобы внушено было шаху, что не весь Дагестан ему был уступлен, а лишь узкая полоса на побережье Каспия. И что сей артикул договора дагестанских народов не касается. А народы те весьма намерены до конца против шаховых войск стоять и крепко на русскую помощь надеются.
        - Вот еще что вызнать удалось, - напомнил о себе Братищев. - Народ-то ликует от послаблений, а тем временем отовсюду свозят чугун, свинец, медь и олово. Плавильные печи во множестве устроены, а к ним доставляют уголь дерева фисташкового, от которого жар силен бывает. Пушки и мортиры да ядра к ним льют с большим старанием. Также и пороху заготовляется, как на большую войну. А за пределами города без передыху испытания производят да в стрельбе упражняются.
        От волнения и желания не упустить чего-нибудь важное Калушкин совсем позабыл о нуждах резидентуры. Но теперь было поздно, лист был уже сложен и приведен в первоначальное состояние.
        - С божьей помощью перебьемся, - успокоил он Братищева. - Ты уж поспеши, сходи на базар, передай письмо купчишке, сам знаешь какому.
        - Не извольте беспокоиться, Иван Петрович, - сказал Братищев, пряча письмо за обшлаг кафтана. - Там он, я его еще намедни приметил.
        Одевшись персом, Братищев ушел через черный ход. А Калушкин, напротив, навел на себя марафет, выпустил из кармашка цепочку часов - шахского подарка и понес свиток с росписью даров в шахское присутствие.
        Неподалеку от дворца Калушкин увидел слонов, окруженных вооруженной до зубов стражей. Слоны уже не были празднично украшены, как прежде, зато поклажа их была помещена в крепкие, окованные серебром сундуки. Калушкин пересчитал слонов - их было четырнадцать. Но тут к ним подвели и пятнадцатого, груженного тяжелыми корзинами. В них были пушечные ядра, лоснившиеся от масла, которым их предусмотрительно смазали. Стража расступилась, пропуская слона, и снова сомкнула ряды.
        Калушкин подивился неожиданному обстоятельству, но затем вспомнил, что со слонами отправляется немалое войско с пушками. Приказав доложить о себе, он дождался чиновника из посольского ведомства и был приглашен в селямлик - дворцовый зал приемов. Там, исполнив все артикулы дипломатического этикета, Калушкин растолковал визирю новые обстоятельства, имевшие быть в Петербурге, и вручил исправленный список подарков с поименной росписью.
        В тот же день Калушкин получил и другие, крайне тревожные сведения. Шах послал письмо турецкому султану, приглашая его вместе напасть на Россию. Туркам он предлагал двинуться вдоль Черного моря, а сам обещал покончить с горцами и явиться на соединение с султаном в степях за Кавказом. Затем Надир собирался огромной силой ринуться на Россию и навсегда покончить с общим для обоих соперником. В скором покорении им Дагестана Надир-шах не сомневался. Он теперь размышлял лишь о том, уничтожить ли вовсе непокорных дагестанцев или переселить их в отдаленные захолустья Персии.
        Срочное донесение, уведомлявшее Государственную коллегию иностранных дел о намерениях Надир-шаха сделать с Россией то, что он сделал с Индией, Калушкин оставил Братищеву. Он должен был спешно переправить его в Астрахань прежним путем. А сам Калушкин начал собираться в дорогу. Резиденту русского двора полагалось присутствовать при особе его величества, а теперь - сопровождать персидского посла до границы с Россией в Кизляре.
        Для таких случаев у Калушкина была калмыцкая кибитка, запряженная двумя отменными туркменскими иноходцами. Кибитка была устлана войлоком и имела запирающуюся дверь, что было немаловажно в дальних походах. Имущество Калушкина помещалось в двух больших, обтянутых кожей ящиках - яхтанах. В одном хранились одежда на разные случаи и футляр с письменными принадлежностями, в другом - чайный сервиз, запас кофе, чая, сахара, табака и рома. Имелись также постель, походный стул, раскладной стол и умывальник с кувшином. Составленные вместе, яхтаны образовывали подобие кровати. При кибитке была и походная жаровня. На ней можно было сварить кофе или чай, да и самому рядом обогреться. Ко всему этому Калушкин находился на попечении особого камердинера, который управлялся с возницами, следил, чтобы Калушкину доставлялись обеды, чтобы его лошади не ходили голодными, и исполнял множество других обязанностей.
        Чрезвычайный посол шахского величества Сердар-хан выехал в дорогом экипаже, который часто застревал в грязи. Кибитке же Калушкина, имевшей большие колеса, не были страшны даже глубокие рытвины.
        Глава 38
        Отправившиеся в поход горцы делали большие ночные переходы, иногда останавливаясь в аулах у кунаков. Там они призывали горцев готовиться к борьбе на случай, если Надир-шах вновь нагрянет в Дагестан. Но особенно убеждать никого не приходилось: люди и сами горели желанием отомстить шаху и его воинству за несчастья, принесенные ими в горы. Не было дагестанцев, которые не пострадали сами или не лишились родственников и друзей в ужасах каджарских нашествий.
        Андалалцам помогали, чем могли, давали проводников и обещали должным образом подготовиться к приему непрошенных гостей. Некоторые уходили с отрядом, и он становился все больше.
        Через несколько дней отряд Чупалава вышел к горе Тарки-Тау, на склоне которой, неподалеку от моря, располагалась столица Тарковского шамхальства.
        Тарки был небольшим, но важным городком на древнем торговом пути, проходившем вдоль моря из Персии через Дербент. После дорога шла к Эндирею, затем - к Кизляру, а оттуда - к Астрахани. Там торговый путь сворачивал на север, вдоль Волги, в глубь России. Из Астрахани можно было плыть и на кораблях, как и до самой Астрахани из персидских портов, в зависимости от торговых надобностей.
        Укрыв коней в лесу, горцы подобрались к краю горы, откуда были хорошо видны Тарки. В подробностях разглядев городок и его окрестности, горцы убедились, что людей в Тарках много, дружина шамхала хорошо вооружена, на постах стоят пушки.
        Но нетерпеливая молодежь все равно готова была броситься на дом шамхала. Проучить Хасбулата, ставленника Надир-шаха, было весьма полезно для общего дела, но бывалый Чупалав сдерживал горячность своих друзей:
        - Шуму будет много, а толку - мало, - считал он.
        - Тогда нападем ночью, - настаивали джигиты.
        - Вон те амбары, слева, подожжем, а сами справа налетим!
        - Зря, что ли, мы такой путь проделали?
        - Не зря, - успокаивал их Муса-Гаджи, продолжая изучать Тарки и окрестности.
        - Так дела не делаются, - утихомиривал джигитов Чупалав. - Если селение сгорит, простые люди останутся без ничего, а шамхал не обеднеет.
        - И кади Пир-Мухаммад нам спасибо не скажет, - поддержал предводителя Муса-Гаджи. - Надо дождаться, пока шамхал из Тарков выедет.
        - Захватим, а потом возьмем выкуп! - догадался один из молодых андалалцев.
        - У него денег много, - поддержал его другой. - Шах ему хорошее жалование платит.
        - Да еще народ грабит, как у ханов принято, - добавил третий.
        - Говорить легко, - размышлял Чупалав, покусывая травинку. - А если у него охрана в десять раз больше, чем нас?
        - Им героями стать не терпится, - усмехнулся Муса-Гаджи. - А нам надо дело сделать.
        - Что верно, то верно, - говорил Чупалав. - Когда шаха одолеем, тогда и шамхал никуда не денется. Кумыки его сами за глотку возьмут.
        - Значит, так и будем здесь прятаться? - роптали джигиты. - А драться когда будем?
        - Вы лучше вон туда посмотрите, - показал кнутовищем Муса-Гаджи.
        Все обернулись и увидели большую отару, возвращавшуюся с пастбища. Овец сопровождали трое чабанов и пара собак.
        - Таркинские, - заговорили джигиты.
        - А если это простых людей овцы?
        - Не будем же мы их грабить.
        - Овцы не меченные, - вглядывался в отару Чупалав, - значит…
        - Значит, у них один хозяин, - закончил за него Муса-Гаджи. - Это то, что нам нужно.
        - Сначала все выясним, - сказал Чупалав своим спутникам. - Давайте-ка, спросите у чабанов. Только без драки.
        У джигитов загорелись глаза от предчувствия удачного дела, и они, скрываясь за кустами, двинулись к отаре.
        - С другой стороны! - бросился следом Муса-Гаджи. - Чтобы собаки вас по ветру не учуяли!
        Чабан, который шел позади отары, не успел опомниться, как оказался в крепких руках незнакомцев. Они увлекли его в густые заросли шиповника и сказали:
        - Салам алейкум! Мы не сделаем тебе ничего плохого.
        - Ва алейкум салам, - растерянно произнес пожилой чабан. - Кто вы такие?
        - Тебе это знать незачем, - сказал Муса-Гаджи. - Скажи лучше, чьи это овцы?
        - Нашего шамхала, - ответил чабан.
        Джигиты удовлетворенно переглянулись, а Муса-Гаджи удивленно спросил:
        - Вашего? Разве вы его выбирали? Разве не кровопийца Надир его посадил вам на шею?
        - А вам какое дело? - возразил чабан. - Посадил - не посадил, а он сын бывшего шамхала, значит, имеет право.
        - Может, он и имеет право называться шамхалом, но не имеет права служить врагу Дагестана, - сказал Муса-Гаджи.
        - Теперь разве разберешь, кто враг, а кто друг? - ответил чабан. - Что царь Петр, что шах Надир - все равно в покое не оставляют.
        - Ты - чабан и сам должен знать, что покорную овцу трижды доят, - сказал Муса-Гаджи.
        - Я много чего знаю, - ответил чабан. - И вижу, что вы с гор пришли. Только не знаю, что вам нужно?
        - Эй, Анвар! - послышались голоса других чабанов. Они пытались разглядеть в сумерках пропавшего товарища. - Где ты там? Поспеши! Если волки овцу утащат, шамхал нам головы снимет!
        - Крикни им, что подвернул ногу, - сказал Муса-Гаджи.
        - Сначала скажите, зачем пришли, - настаивал чабан.
        - Мы хотим забрать отару вашего шамхала, - признался Муса-Гаджи.
        - Скажите лучше - угнать, - помрачнел чабан.
        - Мы продадим овец или просто обменяем их на железо, оружие и порох, - сказал Муса-Гаджи, решив действовать напрямую, - чтобы все, кто решит драться с этим шайтаном Надир-шахом, не выходили против его закованных в латы псов с одними кинжалами.
        - Тогда - другое дело, - улыбнулся вдруг чабан. Он вышел из-за кустов и крикнул своим товарищам: - Идите сюда, дело есть!
        Чабаны быстро явились на зов, но, увидев незнакомцев, схватились за кинжалы. Только когда старый чабан объяснил им, что к чему, они вложили кинжалы в ножны и пожали протянутые им руки.
        Таркинцы были только рады помочь святому делу, но опасались гнева шамхала. Посовещавшись, они решили сказать, что на них напали неизвестные, говорившие на персидском языке. И это выглядело вполне правдоподобно, потому что часто проходившие в этих местах отряды каджаров ни с кем не церемонились и отнимали все, что хотели. Крестьяне терпели от них большие притеснения, а шамхал все увеличивал подати, чтобы возместить убытки, причиняемые ему самому. Надир-шаха кумыки ненавидели не меньше, чем остальные горцы, помня о зверствах, которые шах учинял на кумыкских землях, и зная о том, что он творил в других местах Дагестана.
        Когда Чупалав и его люди собрались уходить с отарой, таркинцы подсказали им, как лучше уйти от погони, где можно продать овец и какие теперь цены на базарах.
        Тем временем у Мусы-Гаджи созрел новый план.
        - Говорите, будет погоня? - спросил он.
        - Конечно, - отвечали чабаны. - Хасбулат вас просто так не отпустит.
        - А где его конюшни? - полюбопытствовал Муса-Гаджи. - И где поят его коней?
        - Кони бы нам пригодились, - понимающе произнес Чупалав. - Железо - вещь тяжелая.
        Чабаны начали наперебой рассказывать, где содержатся кони шамхала и какие хорошие у него скакуны. Особенно один, которого ему подарил сам Надир-шах.
        Муса-Гаджи посовещался с Чупалавом, и они решили разделиться. Чупалав с половиной отряда погонит овец, а Муса-Гаджи попытается увести коней шамхала. Это было бы богатой добычей и избавило бы горцев от погони.
        Так и сделали. Когда отара скрылась из виду, Муса-Гаджи со своими молодцами начал осторожно спускаться к Таркам. Самый молодой из чабанов, Мавлет, вызвался им помочь. У него была кобылица, из-за которой жеребцы не раз ломали изгородь загона. Ее-то Мавлет и привел к роднику, куда пригоняли на водопой скакунов Хасбулата и его нукеров.
        Табун приближался к роднику в облаке пыли. Но и сквозь эту пелену жеребцы быстро учуяли кобылицу. Первые, отталкивая друг друга, бросились вперед, следом ринулись и остальные. Заслышав ржание приближающихся жеребцов, кобылица призывно заржала в ответ. Удержать жеребцов уже не было никакой возможности, и напрасно коноводы пытались остановить их, нещадно работая длинными бичами. Кобылица и сама пыталась пойти им навстречу, но Мавлет крепко держал ее за уздечку, а затем вскочил на нее и погнал прочь от родника.
        Кобылица не переставала ржать, производя в табуне все большее волнение, и около сотни коней понеслось сокрушительной массой. Коноводы мчались следом, стараясь остановить табун, но в воздухе засвистели арканы, и они были сброшены со своих коней. Чтобы коноводы не успели сообщить о случившемся, их связали и оставили у родника. А джигиты Мусы-Гаджи поскакали в горы, уводя за собой табун.
        На прощание таркинцы пообещали быть их кунаками и просили дать им знать, когда дело дойдет до сражения с проклятым Надир-шахом, с которым у них были кровавые счеты.
        В то, что овец и коней увели шахские воины, шамхал Хасбулат не верил. Они могли взять что угодно, но прекрасного коня, подарок самого Надир-шаха, тронуть бы не посмели. Он велел высечь пастухов и коноводов и послал за похитителями отряд своих ближайших нукеров. Те были злы не меньше шамхала, потому что пропали их лошади, которыми они дорожили, пропали и овцы, которыми Хасбулат кормил своих верных нукеров. Но пока искали других лошадей, на горы опустилась непроглядная тьма и скрыла следы похитителей.
        Глава 39
        Продавая по пути овец, а бедным семьям отдавая их даром, отряд Чупалава двигался к старинному кумыкскому аулу Эндирей, стоявшему на пересечении важных путей на берегу реки Акташ. Здесь уже слышали о нападении на владения шамхала Хасбулата, но предпочитали делать вид, что не знают, откуда на их большом базаре взялось столько овец и отличных коней. Тарковские шамхалы, от которых Эндирей обособился отдельным бекством, несколько раз пытались вернуть его под свою власть, а потому отношение к шамхалу тут было отнюдь не дружественное.
        У нескольких человек из отряда Чупалава в Эндирее нашлись кунаки. Они-то и помогли скрытно продать овец и часть коней и так же скрытно купить железо и порох. Многие догадывались, что к чему, и отдавали нужное горцам бесплатно, прося лишь употребить все это на дело освобождения их общей родины. Немало металла и пороху было отправлено в горы на конях, угнанных у шамхала Хасбулата. Но так как земли эти считались зависимыми от Персии, то местные люди посоветовали Чупалаву и его людям долго здесь не задерживаться. Визит горцев в Тарки посчитали для себя оскорблением не только Хасбулат, но и шахские власти. И сюда в любую минуту могли явиться каратели.
        Пока шла тайная торговля, Муса-Гаджи бродил по Эндирею, пытаясь найти следы Фирузы. В Эндирее издавна существовал рынок рабов, здесь продавали пленных, девушек и детей. Купцы из Персии, Турции и даже Китая выискивали красавиц, чтобы перепродать их на своих рынках, где горянки ценились особенно высоко. Горе и слезы не трогали свирепых шахских вояк - главных продавцов живого товара. Местные муллы не раз пытались напомнить, что работорговля - тяжкий грех, но алчные торговцы не обращали на них внимания, а особенно настойчивых праведников не раз колотили палками.
        Среди рабынь, которых усердно нахваливали посредники, Фирузы не было. Эндиреевские кунаки скоро выяснили, что девушку, похожую на Фирузу, на этом рынке и раньше не продавали. Но Мусе-Гаджи все эти несчастные девушки и совсем маленькие девочки казались родными сестрами Фирузы, разделившими ее горькую судьбу. Он уже начал придумывать средства, чтобы спасти их из постыдного рабства, но в самом Эндирее это оказалось невозможно. Здесь было слишком много шахских сарбазов, а рабынь содержали под неусыпной охраной. Оставалось лишь напасть на купцов, когда они повезут свою добычу из Эндирея.
        Это удалось только однажды, когда персидские купцы увозили дюжину девочек на крытой повозке. Купцов горцы не пощадили, но на деньги их не позарились, а спасенных девочек отправили в горы.
        Успех окрылил молодых джигитов, но Чупалав приказал идти дальше, пока не будет исполнено то, что возложило на них общество. Муса-Гаджи решился возразить другу, полагая, что освободить несчастных - их долг. Но тут стало известно, что к Эндирею приближается огромный отряд кызылбашей с пушками и даже слонами.
        - Пора уходить, - решил Чупалав.
        - Разве мы не нападем на каджаров? - недоумевали молодые джигиты.
        - Они разгуливают, тут как у себя дома.
        - И продают наших девушек!
        - Сразимся с врагами, Чупалав!
        - Сразимся, - пообещал Чупалав, и сам горевший желанием броситься на ненавистных кызылбашей. - Сразимся, когда придет время. А сейчас мы пойдем в Кизляр.
        Глава 40
        Надир-шах продолжал наслаждаться своим величием. Но, оставаясь один, он думал о неотомщенном брате и снова приходил в мрачную ярость. Казни приближенных по самым вздорным подозрениям облегчения уже не приносили. Его жгла ненависть к горцам, посмевшим совершить то, что сделало шаха посмешищем в глазах других правителей. Два его победоносных похода в Дагестан были забыты. Соседних правителей мучила зависть из-за расширения границ Персидской державы, от успеха Индийского похода, от того баснословного богатства, которое Надир-шах вывез из Дели. Смириться со всем этим было трудно, зато можно было злословить о неотомщенной крови, о том, что шах веселится в своем дворце и забавляется фейерверками из драгоценных камней, когда убийцы его брата осмелели на столько, что отнимают у шаха все новые земли в Азербайджане.
        Но шах стал слишком расчетлив, чтобы торопиться с принятием важных решений. Когда убили его другого брата и он бросился мстить, оставленный воевать с турками шах Тахмасп потерял все, что Надир успел отнять у турок. Вернуть утраченное стоило больших трудов. Теперь все должно было быть иначе. Пусть жажда мести сводит его с ума, безумие часто помогало ему одерживать победы там, где другие бы благоразумно отступили. Но брат! У шаха темнело в глазах, когда он думал о том, что убийцы Ибрагим-хана еще живы.
        Он пробовал найти утешение в вине, но оно казалось ему пресным. Он сверх меры курил кальян, заправленный самыми дурманящими смесями, но и это не помогало. Шах наведывался в гарем, но, когда видел эту горянку, которой решил не касаться, пока не повергнет в прах ее родину, остальные красавицы не будили в нем никаких чувств.
        Но однажды утром все изменилось. От Кани-хана прибыл курьер, доставивший повелителю долгожданное известие.
        Секретарь сломал печать, развернул письмо и, пробежав несколько первых строк, не сумел сдержать радостного возгласа:
        - Читай! - взволнованно выкрикнул Надир-шах.
        Письмо было большое. Но даже витиеватый стиль доклада Кани-хана не раздражал Надир-шаха, который слушал секретаря с большим вниманием. И пока тот читал письмо, шах то мрачнел, то довольно кивал, то снова злился и сжимал кулаки.
        В докладе содержалось подробное описание победы над джарцами и талцами и расправы над теми, кто их поддерживал. Несметные войска Кани-хана и других шахских военачальников сначала опустошили Шеки и Ширван, затем собрались у Алазани и двинулись на Джаро-Белоканские общества. Те не уклонились от сражения и бились насмерть, и Кани-хан отдавал должное их мужеству. Огромная армия превосходила горцев в десятки раз, но те упорно отражали штурмы своих укреплений и покидали их лишь тогда, когда персидская артиллерия превращала их в руины. Через неделю кровопролитных боев уцелевшие горцы засели в крепости Аг-зыбир на высокой лесистой скале, осыпая противника пулями, стрелами и градом камней. Штурмы следовали один за другим, но горцы и не думали сдаваться. Когда же сарбазы, потеряв тысячи людей, наконец, ворвались в крепость, их ожидала смертельная схватка, превосходившая все, что Кани-хану доводилось видеть раньше. Даже раненые горцы не желали сдаваться, предпочитая бросаться в пропасть, куда увлекали и своих врагов.
        Одолев горцев, Кани-хан принялся уничтожать все, что о них напоминало. Были сожжены и разрушены все аулы Джаро-Белоканских обществ. Край был предан полному опустошению, бежавшие в Дагестан семьи преследовались до верховьев Самура, в живых не оставляли ни взрослых, ни детей.
        Когда секретарь прочел о том, что раненые предводители горцев, убившие Ибрагим-хана, брата великого падишаха, были схвачены и заживо сожжены, Надир-шах вскочил с трона, потрясая кулаками.
        - Зачем?! Зачем их не доставили ко мне?! Я бы сначала содрал с них шкуру и насладился тем, как их пожирают голодные псы!
        Но гнев шаха быстро улегся, утонув в лавине поздравлений с благополучным завершением важного дела.
        Шах был уверен: теперь весь Дагестан падет к его ногам, и он завершит то, что ему не удавалось раньше. В тот же день Надир-шах объявил своим военачальникам и сановникам:
        - А сейчас я так пожелал: с бесчисленным войском вступить в царство Кумух и наложить на него новое клеймо. И чтобы от того клейма огонь пошел по всему миру!
        Все склонились перед волей повелителя. Один лишь сын шаха Риза-Кули-мирза смотрел исподлобья. Он не желал понимать, зачем тратиться на новую войну, когда в Персии и так всего вдоволь. Риза боялся выдать свои мысли и склонился еще ниже.
        - Вот если бы… - думал он. - Война - вещь опасная… И если вдруг отцу его суждено пасть от роковой пули… Тогда бы Риза знал, что ему делать и как править. А еще бы лучше, чтобы пуля эта настигла обезумевшего шаха еще до начала похода на Кавказ… Все может случиться, у Надира и в Персии врагов немало.
        Через несколько дней все в пришло в движение. Его величество Надир-шах-мирозавоеватель выступил в поход на Дагестан во главе неисчислимых войск, снабженных лучшим оружием и мощной артиллерией.
        Глава 41
        Чупалав со своим отрядом приближался к Кизляру. На официальной границе с Персией русские успели построить большую крепость. Она была поставлена сподвижником Петра генерал-аншефом Левашовым после срытия крепости Святого креста, которая стояла на отошедших к Персии землях.
        Кизлярская крепость располагалсь на северном берегу реки Терек и по обе стороны ее рукава, который дал крепости свое имя. С другой стороной Терека крепость соединялась цепными мостами, опускавшимися лишь по особым случаям.
        Со стороны реки крепость защищали большие валы с редутами, остальное было огорожено глубокими рвами и высокими стенами с пятью орудийными бастионами. Крепость имела двое ворот, одни из них смотрели на запад и именовались Московскими, а другие, Кизлярские, выходили на восток между крепостной стеной и рукавом Терека.
        В меньшей части крепости, слева от реки Кизляр, были устроены главные помещения. Вокруг плаца располагались комендантский дом из соснового леса, офицерские и штатские квартиры из красного необожженного кирпича, солдатские казармы-мазанки и пороховой погреб.
        В правой, большей части крепости находились гостевой двор, таможня и строения рыбной артели.
        Сам городок Кизляр, населенный казаками, горцами, грузинами, среди которых числились и обедневшие князья, армянами и даже индусами, располагался дальше по реке. Многие имели тут свои лавки. Но большей частью народ здешний промышлял ловлей рыбы, охотой, занимался шелководством и виноделием. А службу нес собранный в основном из местных казаков корпус Терского Кизлярского войска. В нем по положению числились два майора, три ротмистра, четырнадцать служивых дворян, звание которых было всего лишь чином без привилегий, два есаула, два сотника, два хорунжих, два писаря и рядовые.
        Командовал корпусом полковник князь Бекович-Черкасский, в помощь и для наблюдения за которым был приставлен русский штаб-офицер.
        Весь корпус насчитывал меньше двухсот человек, и его бы хватило ненадолго, реши посольство Надира овладеть крепостью. Но меры к недопущению этого уже были приняты.
        Когда горцы подъехали к крепости, мост на другую сторону был поднят, а с крепостных стен на них были наставлены ружья. Чупалав тронул коня и почти по стремя въехал в реку. Дальше идти было невозможно - река текла быстро и могла унести.
        - Кто такие? - кричали из крепости.
        - Кунаки! - кричал в ответ Чупалав.
        - Чего надо? - спрашивали караульные.
        - Начальник нужен! - дружелюбно махал рукой Чупалав.
        На крепостной стене появился комендант. Он навел на горцев зрительную трубу, затем что-то приказал помощнику.
        Ворота открылись, и к берегу реки выехал казачий ротмистр.
        - Абреки, что ли? - спросил он.
        - Мы не абреки, - отвечал Чупалав. - Мы - вольные горцы.
        - Идите обратно, - посоветовал ротмистр.
        - Поговорить надо! - настаивал Чупалав.
        - Граница, брат, - развел руками ротмистр. - Персия.
        - Какая Персия? - возмутился Чупалав. - Дагестан это, сам знаешь.
        - Знать - знаю, - отвечал ротмистр. - Однако по бумагам - Персия.
        - Я разве каджар? - изумлялся Чупалав. - Я - аварец из Андалала.
        - Слыхал, - кивнул ротмистр. - Бравые ребята.
        - Мы с Надир-шахом дрались и снова драться хотим, - сообщил Чупалав. - Пушки надо, порох надо.
        - Этого добра всякому надобно, - отвечал ротмистр.
        - Продай, - попросил Чупалав, показывая кисет с деньгами. - Я куплю.
        - Я бы со всем моим удовольствием, да не в моей власти, - развел руками ротмистр.
        - Если мы Надира не остановим, он и на вас придет, - предупредил Чупалав.
        - Это уж как пить дать, - сказал ротмистр. - На то он и узурпатор, черт его подери.
        - А если вместе ударим - не пройдет, - убеждал ротмистра Чупалав.
        - И то верно, - кивнул ротмистр. - Однако приказу не было.
        - Выходит, не будет нам от вас помощи? - огорченно спросил Чупалав.
        - Политика, брат, - ответил ротмистр. - Ты уж не серчай. Нам этот шах и самим поперек горла, да только государыня свои резоны имеет.
        - В крепость не пускаете - в город пустите, сами найдем, что надо.
        - Этого тоже нельзя, - объяснял ротмистр. - Был бы ты купец с шахской грамотой - тогда другое дело.
        - Мне шахской грамоты не надо, - отрезал Чупалав и стал поворачивать коня.
        - А ты вот что, - остановил его ротмистр. - Ты потом приходи, может, и столкуешься с начальником нашим. А теперь нельзя - послов ждем.
        - Каких послов? - насторожился Чупалав.
        - Персиян, - ответил ротмистр. - К ее императорскому величеству Анне Иоанновне посланных. Так что уходите пока подобру-поздорову. С послами, я слыхал, войску много…
        - Яхши, брат, - понятливо улыбнулся Чупалав. - Потом придем!
        Чупалав вернулся к своим друзьям и пересказал им то, что узнал от ротмистра.
        - Политика! - негодовал Муса-Гаджи, - Неужели мы должны у кого-то спрашивать, что нам делать на своей земле?
        Он не желал возвращаться, не побывав в Кизляре и не узнав, не оказалась ли там Фируза, потому что поговаривали, что в Кизляр бежало много людей, спасавшихся от полчищ Надира.
        - Вниз по Тереку должна быть переправа, - сказал один из кумыкских джигитов, который здесь уже бывал. - А в Кизляре у меня кунаки.
        - Поедем, посмотрим, - согласился Чупалав.
        Они двинулись вдоль реки, миновали крепость и скоро заметили переправу. Но паром стоял на другой стороне и охранялся караульным солдатом.
        Они тронулись дальше, но в тот день им было не суждено переправиться на другую сторону. На северной стороне реки большим лагерем стояли войска, присланные для охраны границ.
        Это были пять пехотных и шесть драгунских полков под командованием начальника войск, расположенных в Астраханской губернии, генерал-майора Степана Федоровича Апраксина. По имени его часто принимали за сына сподвижника Петра I генерал-адмирала Федора Матвеевич Апраксина, который командовал русской флотилией во время Персидского похода. На деле же Степан Федорович был только его дальним родственником. И все же связь между ними была больше, чем родственная. Тот Апраксин отвоевывал у Персии земли, а этот лишь защищал границу, за которой осталось все, что с великим трудом завоевывали Петр и его адмирал.
        Старания Калушкина не пропали даром. Его тревожные донесения возымели действие, и в Петербурге решили принять предосторожности, чтобы у персов не возникло искушения овладеть Кизляром, а затем и Астраханью, население которой было большей частью магометанским, и этого казалось Надир-шаху достаточным, чтобы прибрать край к рукам.
        Апраксин вполне допускал, что намерение такое у Надир-шаха могло возникнуть. Ему еще не было сорока лет, но он уже многое повидал и знал коварный нрав восточных деспотов. Генерал-майор имел дело с турками, брал с Минихом Очаков и отличился при взятии Хотина, за что был пожалован орденом Святого Александра Невского. Тогда, после Белградского мира, за Россией остался лишь Азов, а остальное пришлось возвратить Турции. Апраксин горевал о потере земель, отвоеванных его державой у турок и персов, и не считал правильным отдавать то, что им никогда не принадлежало.
        Когда ему донесли о предложении горцев, он весьма этим делом заинтересовался и готов был встретиться с их предводителем, несмотря ни на какую политику. К горцам Апраксин относился уважительно. Он знал, что творил шах в Дагестане, как жители отомстили ему и что случилось потом в Джаре, когда туда явился разъяренный Надир. Союз с горцами он считал естественным и необходимым, хотя мнение его почти ничего не значило. Он даже послал лазутчиков, чтобы пригласить к себе того, кто говорил с ротмистром, но горцев уже не нашли.
        Чупалав со своим отрядом прошел вдоль реки и, не увидев возможности перебраться на другую сторону, повернул обратно.
        - Если русский начальник пока не хочет говорить с нами, тогда поедем, поглядим на персидских послов, - сказал он своим людям.
        Эти слова взбодрили отряд, и горцы с гиканьем помчались по дороге, по которой должны были явиться посланники Надир-шаха.
        Далеко скакать им не пришлось. Скоро они заметили приближавшийся к Кизляру отряд. Много тысяч конных и пеших воинов сопровождали персидское посольство к русской императрице. Посреди отряда шествовали слоны с погонщиками-индусами, за ними тянулись купеческие фуры. Замыкали огромную колонну десять орудий, каждое из которых тянули шесть лошадей, а орудия поменьше, зарбазаны, были навьючены на верблюдов.
        Горцы остановились, пораженные странным зрелищем.
        - Чтобы ходили в гости с войсками и пушками - такого я еще не видел, - сказал Чупалав.
        - Да еще со слонами, - отозвался Муса-Гаджи. - Так на войну ходят, и то не у нас, а в Персии.
        - У индусов научились, - волновались горцы, впервые видевшие заморских зверей.
        - А что эти слоны едят?
        - Как лошади или как собаки?
        - И шерсти на них нет… Они же замерзнут, пока до Петербурга дойдут.
        - Не замерзнут, у них шкура толстая.
        - А клыки - точно копья.
        - Ноги - как столбы, раздавит и не заметит.
        - И никого не боится.
        - Такому зверю чего бояться? Такого даже из пушки не убьешь…
        - Зачем его убивать? - размышлял Муса-Гаджи. - Полезная скотина.
        - Смотрите, сколько везет! - продолжали удивляться горцы.
        - В строительстве он бы сгодился, - предположил Чупалав. - Камня, наверное, как десять быков тащит.
        - Его, как коня, не угонишь, - сожалел Муса-Гаджи.
        - А это мы сейчас проверим, - пообещал Чупалав и поскакал наперерез колонне.
        Остальные бросились следом.
        Заметив несущихся навстречу джигитов, каджары развернули одну пушку и сделали предупредительный выстрел. Разорвавшийся неподалеку снаряд не остановил джигитов. Тогда вперед вышли сарбазы с большими ружьями, а всадники выстроились в ряд, готовые отразить неожиданную атаку.
        Но Чупалав не собирался атаковать. Горцы пронеслись на почтительном расстоянии от колонны, сделав по ней несколько выстрелов. В ответ затрещали тысячи выстрелов, не причинивших им вреда. После стрельбы в погоню за горцами бросилась кавалерия, но догнать нападавших было невозможно - их кони оказались куда быстрее одетой в латы конницы каджаров.
        Удалившись на безопасное расстояние, горцы осадили коней, чтобы посмотреть на результаты своего наскока.
        Колонна уже шла прежним порядком, а слоны будто и не слышали никаких выстрелов, продолжая безмятежно вышагивать по пыльной дороге.
        Глава 42
        Посол Сердар-хан был взбешен. Такое обхождение с его персоной он считал оскорблением самого падишаха. Посол полагал, что находится во владениях Персии, но по пути через Дагестан ни одного дня не чувствовал себя спокойно. Даже в Дербентской крепости, при ее сильном гарнизоне и своей многочисленной охране. - Теперь недолго жить этим разбойникам, - утешал себя Сердар-хан. - Пока русская царица будет забавляться драгоценными подарками, Надир-шах сотрет с лица земли эти беспокойные дагестанские племена!
        Посол прибыл уже к самой Кизлярской крепости, но с той стороны не спешили опускать мост. Тогда он велел бить в литавры и подавать сигналы трубами. Затем к реке вышел глашатай и прокричал:
        - Внимание! Прибыл посол великого падишаха! Так ли у вас встречают друзей русской царицы?
        Снова отворились крепостные ворота, и к пограничной реке вышел Апраксин при всех своих орденах. Двое солдат посадили его в ялик, и они переплыли Терек. Не выходя на другой берег, Апраксин объявил:
        - Несказанно рады прибытию благородного посланника славного Надир-шаха. Российская государыня с его шаховым величеством быть по-прежнему в дружбе и любви желают.
        - И наш великий падишах хочет того же, - отвечал Сердар-хан. - Но почему тогда не пускают в русскую сторону тех, кто следует к русской царице с великими дарами для обновления их дружбы и любви? Или не страшитесь вы гнева их императорских величеств?
        - Служба ее величеству государыне Анне Иоанновне есть моя священная обязанность, - отвечал Апраксин. - И почтение наше к его шахову величеству столь же велико. Однако уполномочен я уведомить шахова величества посла, что как надлежит посольству в Москву идти степями бескрайними, то невозможно снабдить его съестными припасами и фуражом для такого числа народу. И от того просим шахова величества посла взять с собою только три тысячи, а прочих и орудия тоже оставить на вашей стороне.
        - Что я слышу?! - оскорбленно воскликнул Сердар-хан. - По пути сюда мы отразили множество нападений разбойников, и в степях ваших, я знаю, их немало. Как же я могу оставить верную охрану, когда головой отвечаю за сохранность бесценных даров священной особы падишаха?!
        - Будьте покойны, - сказал Апраксин. - Я на то и прислан от ее величества государыни, чтобы сопроводить шахова величества посла пред ее царственные очи в надежном спокойствии и без всякой опасности.
        Сердар-хан не ожидал такого поворота дела. О том, чтобы при возможности овладеть Кизляром и Астраханью, помышлять уже не приходилось. Но посол все еще не желал подчиняться новым обстоятельствам.
        - Если вы не пропустите меня со всеми моими людьми и обозом, я возвращусь обратно, и то, что случится потом, падет на вашу голову, - пригрозил Сердар-хан.
        - Как будет угодно шахова величества послу, - развел руками Апраксин. - А я лишь исполняю свою службу.
        Оскорбленно покачав головой в роскошном тюрбане, Сердар-хан прервал переговоры и удалился в поставленный для него шатер.
        Там он провел целый час, попивая кофе и задумчиво посасывая кальян. Штурмовать крепость без уверенности в победе ему не велели. К тому же лазутчики заметили на другой стороне реки большие войска. Посылать курьеров в Персию с жалобой на русских и ждать ответа - это было бы слишком долго. Да и в холодной степи лошадям не хватало корма. Местное население ссылалось на бедность и не хотело ничего продавать. Вместо овса с трудом доставали ячмень, а вместо сена - рубленую солому. Привычные к теплу персидские лошади мерзли. Хотя и наступила весна, по прибрежному Дагестану гуляли пронизывающие холодные ветры. Когда кони совсем уже не могли идти, им перерезали жилы на задних ногах, чтобы лучше издохли от голода, чем кому-нибудь достались.
        Кроме того, посольство само могло сделаться добычей горцев, которые не считали нужным держаться подальше даже от столь сильного отряда.
        Медлительность Сердар-хана очень беспокоила купцов, следовавших с отрядом. Сотни их повозок были набиты товарами. Хотя есть они и не просили, но требовали сбыта. Доля от будущей прибыли причиталась и Сердар-хану, который должен был уверить русские власти, что это товары самого Надир-шаха, тогда бы они не облагались пошлиной.
        Сердар-хан не желал уступать требованиям русской стороны, а купцы не хотели терять прибыль. Отчаявшись ускорить дело, купцы посовещались и предложили увеличить его долю в барышах. Докурив кальян, Сердар-хан велел позвать Калушкина.
        Иван Петрович давно уже смекнул, как оборачивается дело, и беспокойство купцов тоже не ускользнуло от его внимания.
        - Передай русскому начальнику, что мы слишком уважаем вашу царицу, чтобы спорить о мелочах. Пусть опускают мост.
        Калушкин отправился в крепость. Увидев своих, он обнимался с каждым офицером как с братом и, не стесняясь, смахивал счастливые слезы.
        - Братцы! - радостно восклицал Калушкин. - Православные!
        Затем он с начальством уединился в комендантских покоях и выложил все свои опасения насчет сверх меры вооруженного посольства и его тайных целях. Были у Калушкина и новые сведения, полученные от членов персидского посольства, состоявших на тайном содержании от русского двора.
        - Шах Надир польщения свои на Россию не оставляет, - убеждал Калушкин. - И большое желание имеет ударить на Кизляр, после - на Астрахань, а там и до Царицына. По сему случаю велел составить карту дагестанским местам у русских рубежей, а также за Тереком о казачьих городках, с точным изъяснением дорог, урочищ и прочего. Сверх того, желает узнать пути, через которые можно через Кавказ в Крым пройти.
        Апраксин вполне разделял опасения Калушкина и говорил:
        - С персами необходимо поступать с твердостью и всегда быть в состоянии дать надлежащий отпор, ибо общее и неопровержимое правило говорит: кто хочет избежать войны, тот должен быть всегда к ней готовым. А самый верный способ удержать персов в благоразумии - это показывать более готовности к войне, чем охоты к миру.
        В подтверждение этих правил Апраксин заверил Калушкина, что принято достаточно мер и пропустят столько персиян, сколько означено в приказе Государственной коллегии иностранных дел. А все прочее будет по инструкции, имевшейся для таких случаев.
        Угостившись водочкой под соленые огурчики и грибки, которых в Персии было не достать, Калушкин вернулся к послу и передал согласие Апраксина на принятие в российской стороне посольства, не обремененного излишними войсками и вооружением.
        Глава 43
        Торжественный въезд персидского посольства сопровождался десятикратным салютом крепостных пушек.
        У открытых Московских ворот выстроились в два ряда драгуны, музыканты приветствовали появление шахова величества посла Сердар-хана барабанным боем.
        Русское начальство учтиво приветствовало высокого гостя, которого, как и остальных сановников, Калушкин представлял по именам и чинам.
        После пересечения границы посольство переходило на полное обеспечение русской стороны, и для этого много всего было заготовлено. Для персов был отведен гостевой двор, который стал теперь посольским. Там же были накрыты богатые столы. Не прошло и получасу, как уже поднимались тосты за великую государыню и великого падишаха.
        Затем начали переводить слонов. Мост опасно скрипел, но все же выдержал. Слонов и остальной обоз остановили у Московских ворот, где взялся за дело таможенный чин. Первым делом он осмотрел дары шаха, сверил их со списками Калушкина и записал в особую книгу.
        - Диво дивное, - качал головой чиновник, видавший на своем веку всякое, но такие изумительные вещицы - впервые, и спрашивал Калушкина: - Много в Персии такого добра?
        - Там и своего немало, а это из Индии.
        - Так это индийского царя подношения, а не персидского? - недоумевал чиновник.
        - От Надир-шаха, - разъяснил Калушкин. - А взято в индийской казне.
        - Будь моя воля - конфисковал бы награбленное, - вздохнул чиновник. - Одно слово - контрабанда. А я даже пошлину с них взять не могу как с государевых презентов.
        - Не нашего ума дело, - похлопал его по плечу Калушкин. - При Надире и не такие дела делаются.
        Когда дошла очередь до последнего слона, груженного ядрами, то его без промедления отправили обратно, туда, где остались орудия персиян.
        Но с остальными товарами, которыми были набиты повозки, возникли затруднения. Персидские купцы уверяли, что они принадлежат послу и самому шаху, а таможенный чин чесал в затылке и говорил, что на то должна быть особая грамота с шахской печатью. А если считать, что товары эти для личных надобностей, то и тут не сходилось. Взять хотя бы табак, которого дозволялось провозить беспошлинно по полпуда на месяц, а его было столько, что хватило бы каждому на долгие годы. Излишки велено было отбирать, но купцы стояли на своем. Они не желали расставаться с табаком, уверяя, что без него и часу жить не могут и что персидские кальяны требуют больше, чем русские трубки.
        На табак еще можно было закрыть глаза, но на что послу сотни тюков шелкасырца, шелка тебризского, шемахинского и прочих тканей, множество ковров, несметное количество ладана, чернильного орешка? Да к тому же зрительные трубы, очки, бритвы, перстни да браслеты и прочие товары, которых и за неделю не сосчитаешь. Было ясно, что под видом шахских купцы везли на продажу свои товары, а пошлину платить не желали.
        Русское начальство решило дать купчинам послабление, тем более что шелка и табак были не так опасны, как пушки, которые остались на другой стороне.
        На следующий день многие из привезенных товаров продавались на кизлярском базаре, а взамен персы покупали лошадей, верблюдов и бурки, чтобы не замерзнуть в пути.
        После шумной торговли и веселого переполоха, произведенного среди местного населения появлением слонов, персидское посольство двинулось дальше. Его сопровождал эскорт из двух драгунских рот.
        Сверх того, к посольству были приставлены чиновные люди от русской стороны: комиссар, обязанный заботиться о съестных припасах и корме для лошадей, толмач, канцелярист, доктор, трубач и барабанщик.
        Калушкин передал с ними новые донесения, а сам должен был возвращаться на службу в Персию, хотя отъезд свой откладывал до последней возможности. В Кизляре ему было хорошо и спокойно, а в Персии его ждала жизнь тревожная.
        Глава 44
        Чупалав и его люди видели, что происходило у Кизлярской крепости. Когда персидский отряд лишился своей артиллерии и большей части войска, горцы приняли это как добрый знак.
        - Не пустили, - удовлетворенно говорил Чупалав. - Похоже, с русскими можно будет договориться.
        - Мы им нужны, - добавил Муса-Гаджи. - Сегодня Надир послал подарки, завтра явится сам.
        Уходивший назад персидский отряд со своими пушками и слоном будто притягивал горцев, которые не хотели отпускать врага просто так. Когда каджары сделали привал, остановились и горцы, скрытые от них небольшой рощей.
        Каджары поставили кибитки в круг, разбили палатки, выставили охрану и принялись готовить еду на кострах. Коней они далеко не отпускали - подножного корма вокруг было мало, трава только начинала зеленеть. Лишь груженный ядрами слон бродил вокруг лагеря. Погонщик-индус боялся, что слон не выдержит здешнего климата, и старался получше его накормить. Слон объедал кору с деревьев и жевал ветки с распускавшимися почками. Но еды все равно не хватало, и тогда он вырывал из земли кустарники и съедал их корни.
        - Сильно он проголодался, - говорил Чупалав, внимательно наблюдавший за слоном.
        - Все хотят есть, - ответил один из горцев. - У нас и то одни яблоки остались.
        - Яблоки? - задумчиво произнес Муса-Гаджи. - Ну-ка дай несколько штук.
        Когда принесли хурджин с яблоками, Муса-Гаджи взял одно и бросил перед приближавшимся слоном. Слон настороженно повел огромными ушами, тряхнул головой и, вытянув хобот, пошел к лежавшему на земле яблоку. Похоже, это было для него лакомством, потому что яблоко мгновенно исчезло во рту.
        - Нравится, - оглянулся на друзей Муса-Гаджи и бросил слону еще одно яблоко.
        Слон ринулся к нему почти бегом, несмотря на попытки индуса остановить его. Подбирая одно яблоко за другим, слон почти скрылся в зарослях. И не успел погонщик опомниться, как за спиной у него оказался Муса-Гаджи.
        Он приставил к его горлу кинжал, а к своим губам - палец, давая понять, чтобы индус не вздумал кричать или сопротивляться. Затем указал плетью направление, в котором следовало вести слона, и перепуганный погонщик осторожно кивнул, стараясь не пораниться об острый клинок. Решив, что дело идет на лад, Муса-Гаджи опустил кинжал, чтобы поудобнее устроиться на слоне. Но индус ткнул слона своей заостренной палкой одному ему известным способом, и гигант будто взбесился. Индус ухватился за основание слоновьих ушей и прильнул к его шее, а Муса-Гаджи пытался удержаться на слоне, который метался, как необъезженный конь, сминая все вокруг. К тому же слон пытался сбросить его хоботом, и Мусе-Гаджи волей-неволей пришлось спасаться на ветке соседнего дерева. Отделавшись от одного чужака, слон задрал хобот и ринулся на остальных. Но горцы сумели накинуть арканы на его ноги и обмотали веревки вокруг деревьев. Слон пришел в еще большую ярость, но густой лес мешал ему применить свои смертоносные бивни. Горцы вскинули ружья, собираясь покончить с опасным животным, но Чупалав их остановил:
        - Не стреляйте! Его надо усмирить!
        Он встал на седло своего коня и, когда слон попытался обхватить его своим хоботом, сам вцепился в него мертвой хваткой. Хобот обезумевшего слона обвил Чупалава, как огромный удав, но и Чупалав сжимал его изо всех сил. Слон замотал хоботом, ударяя им о деревья, и вот-вот переломал бы Чупалаву кости. В ответ Чупалав выхватил кинжал и решил лишить чудовище его опасного оружия. Но Муса-Гаджи успел снова добраться до индуса. Погонщик сообразил, что на этот раз жизнь его повисла на волоске, и тут же успокоил слона.
        Освободившись от его мертвой хватки, Чупалав тяжело передохнул и сунул кинжал обратно в ножны.
        - Ты цел? - спрашивал Муса-Гаджи, ощупывая Чупалава.
        - Пусть этот слон скажет спасибо, что сам жив остался, - пошутил Чупалав, переводя дух.
        - А с индусом что делать? - спрашивали горцы.
        - Еще немного - и его слон бы нас передавил!
        - Индус нам еще пригодится, - сказал Чупалав. - Накиньте ему на шею аркан, и пусть гонит слона куда скажем.
        Горцы так и сделали и повели слона в обратную сторону, к крепости. Лагерь кызылбашей скоро исчез в сумерках, а слон бежал все резвее, догоняя падавшие далеко перед ним яблоки. Уже сам Муса-Гаджи не видел их в темноте, но слон их отлично чуял и ни разу не ошибся.
        Ядра пригодились бы и самим горцам на перековку, потому что пушек у них не было. Но довезти их до Андалала было невозможно - чересчур тяжел был груз, а слон - слишком заметен и вряд ли бы прошел по горным тропам. Поэтому они решили обменять слона и ядра в Кизляре на свинец и порох, тем более что разговор с русским начальством еще не был окончен.
        Когда кызылбаши хватились своего слона и бросились в погоню по его хорошо заметным следам, горцы со своей добычей уже были на Кизлярской стороне. Передовые разъезды кызылбашей успели это заметить, но не успели этому помешать.
        На требования выдать беглецов и слона с ядрами каджарам ответили, что и люди, и слон арестованы, а ядра конфискованы как контрабанда. Тогда топчи-баши - артиллерийский начальник - пригрозил, что за укрытие врагов великого шаха с Россией может случиться то же, что стало с Индией, которая не пожелала выдать бежавших туда афганцев. Но Апраксин стоял на своем, сообщив через ротмистра, что лишь следует русским законам.
        Погонщика-индуса хотели вернуть обратно, но тот отказался сам. В Кизляре торговали купцы из Индии, и он счел за лучшее поступить к ним на службу, чем ждать, пока кызылбаши снимут его голову с плеч.
        В Кизляре от слона были одни неприятности, на него интересно было смотреть, но кормить его было накладно. Проголодавшийся слон ломился в сады и объедал цветущие фруктовые деревья. Казаки спускали на него собак, но те лишь в страхе поджимали хвосты, не смея нападать на огромного зверя со страшными бивнями. Погонщику было жаль своего слона, но требовать он ничего не мог, а купцы отказывались брать слона на свое содержание.
        Оставшись без присмотра, слон не давал покоя и Мусе-Гаджи. Но прежде, чем решить, пригодится он ему или нет, Муса-Гаджи попросил индуса научить его управлять этим гигантом. Тот с радостью согласился, тем более что наука эта была не слишком мудреная. Слон был существом сообразительным и легкие пинки за ушами воспринимал как вежливую просьбу двигаться в определенном направлении. Мусе-Гаджи даже показалось, что слон все делает с удовольствием после того, как избавился от тяжелого груза. Для остальных команд у погонщика имелся небольшой железный штырь с острым концом и приделанным к нему крюком. С его помощью слона легко было заставить идти быстрее, бежать, остановиться, трубить, опуститься на колени и даже лечь. Муса-Гаджи освоил эти приемы не сразу, часто путался, и тогда слон возмущенно ревел, не понимая, как можно было бежать и стоять на коленях одновременно. Но Муса-Гаджи учился старательно, и вскоре слон признал в нем настоящего погонщика.
        - Умный зверь, - заключил Муса-Гаджи, когда обучение было закончено.
        - Очень умный, - кивал довольный индус. - Он раньше в шахской свите состоял.
        - Как же он попал на черную работу - ядра таскать? - удивился Муса-Гаджи.
        - Провинился, - сообщил индус. - На нем, в паланкине, возили гаремных красавиц. Однажды на привале шах напился и решил проведать одну невольницу, которая ехала на этом слоне. Шах приказал, чтобы слон перед ним на колени опустился, чтобы в паланкин залезть. А слон не захотел, хобот поднял, бивни выставил - и на шаха пошел… Еле остановили.
        - Зря остановили - с сожалением сказал Муса-Гаджи.
        - Кстати, та невольница из ваших была, из горянок, - сказал индус.
        - Из горянок? - переспросил Муса-Гаджи, у которого тревожно забилось сердце. - Как ее звали?
        - Не знаю, - покачал головой индус. - Это не наше дело. Но возили ее отдельно, а Лала-баши, главный евнух, все сердился, что эта гордячка околдовала самого Надир-шаха.
        - А где она теперь? - допытывался Муса-Гаджи.
        - В гареме, где же еще, - пожал плечами индус. - Куда шах - туда и гарем. Шах на ваш Дагестан войной собирался, значит, и она тут будет.
        - Где - тут? - схватил за грудки индуса Муса-Гаджи.
        - В Дербенте, - испугано ответил индус. - Я слышал, шах там дворец строить собирается, а где дворец - там и гарем.
        Муса-Гаджи отпустил индуса и бросился к своим друзьям, которые со стороны посмеивались над слоновьей джигитовкой Мусы-Гаджи. Но Муса-Гаджи вдруг остановился, вернулся к индусу и дал ему золотую монету.
        - За что? - удивился индус. - Слон все равно не мой.
        - За науку, - ответил Муса-Гаджи, пожимая индусу руку.
        Глава 45
        Апраксин принял Чупалава в своей квартире и имел с ним долгий разговор. Порох и свинец за ядра горцы получат, но тайно. Если горцам придется снова драться с Надир-шахом, открыто помочь им Апраксин не сможет. На то были неодолимые препятствия, пока договор с Персией еще оставался в силе. На помощь же любого другого рода горцы могли вполне рассчитывать. Особенно после того, что случилось недавно в Джаре.
        - Там еще что-то случилось? - встревожился Чупалав.
        - Такое, что не приведи господь, - перекрестился Апраксин.
        - Опять война? - начал догадываться Чупалав.
        - Она самая, - тяжело вздохнул Апраксин. - Ваши-то молодцы их побили да брата шахова на тот свет отправили. Вот Надир и осерчал…
        И Апраксин рассказал Чупалаву, что доносили лазутчики. В отместку за гибель брата шах бросил на восставших несметные полчища. Их было так много, что дело редко доходило до настоящих сражений. Персидские войска во главе с Кани-ханом ворвались с нескольких сторон и сметали на своем пути все - от людей до их жилищ. Не было злодеяний, которые бы не учинили озверевшие сарбазы. Щадя чувства Чупалава, Апраксин опускал самое страшное - насилие над женщинами и растаптывание детей тяжелой конницей. Если кому удавалось уцелеть, тех ослепляли, а кому посчастливилось уйти в горы, те сами прыгали в пропасти, чтобы не попасть в руки врагам. Там, где пронеслись свирепые полчища Кани-хана, вместо сел высились теперь башни из голов и холмы из глаз. А захваченные еще живыми предводители восстания были сожжены заживо. Костер сложили высокий и еще нефтью полили. Но Надиру этого было мало. Получаемые сведения говорили о том, что шах теперь снова двинется на Дагестан, а для начала обоснуется в Дербенте.
        Чупалав молчал, опустив голову на свою богатырскую грудь. Ему не хотелось верить, что недавняя славная победа обернулась таким ужасным побоищем.
        - Так-то, братец, - говорил Апраксин, провожая опечаленного Чупалава. - Поможем, чем сможем. А воевать государыня не велит.
        На плацу Чупалава дожидались Муса-Гаджи и дюжина оставшихся с ними горцев. Они восседали на пирамиде из бочонков отличного пороха. Рядом лежали мешочки со свинцом и коробки с фабричными кремнями.
        - На ядра выменяли! - радостно сообщил Муса-Гаджи.
        - И за это спасибо, - глухо произнес Чупалав, беря под уздцы своего коня.
        - Что случилось? - бросился к другу Муса-Гаджи, почуяв в его голосе неладное.
        - Что случилось, то случилось, - ответил Чупалав. - Потом скажу. А сейчас ехать надо.
        - Ну-ка, братцы! - присвистнул есаул своим казакам. - Подмогнем кунакам!
        Казаки похватали ружья, бочонки с порохом и прочие воинские припасы и начали ловко навьючивать их на горских лошадей.
        - А со слоном как же, ваше превосходительство? - спрашивал есаул Апраксина. - Знатная скотина, все сады поела.
        - Слона заберете? - спросил Апраксин горцев.
        - А как же! - воскликнул Муса-Гаджи. - Вместо коня мне будет.
        Он тронул слона железным крюком, и тот послушно опустился на колени. Муса-Гаджи вскочил ему на шею и легко толкнул ногой слона за ухом. Тот мотнул огромной головой и широким шагом двинулся к воротам.
        Когда они миновали Терек, Чупалав в скупых словах обрисовал то, что узнал от Апраксина.
        Повисла гнетущая пауза. Никто не знал, что теперь делать - мчаться в разоренный Джар или возвращаться в горы с ценным грузом. Наконец, было решено разделиться. Муса-Гаджи направлялся в Дербент, куда его влекла надежда найти Фирузу, а если очень повезет, то и расквитаться с Надир-шахом. Остальные спешили в горы, чтобы успеть подготовиться к неизбежной теперь войне.
        - Значит, в Дербент? - спросил Чупалав Мусу-Гаджи на прощание.
        - В Дербент, - ответил Муса-Гаджи. - Говорят, туда сам Надир-шах скоро пожалует.
        - Будь поосторожнее и скорей возвращайся, - сказал Чупалав.
        - А коня моего заберите с собой, - сказал Муса-Гаджи. - Только сильно не нагружайте, он мне еще пригодится. Как и моя сабля.
        Саблю он отдал Чупалаву. Погонщику слонов она была ни к чему. А на крайний случай у Мусы-Гаджи за голенищем был припрятан верный узкий кинжал.
        Глава 46
        В Андалале цвели деревья. Абрикосы уже покрылись розовой дымкой, яблони выпустили из почек белые лепестки, за ними спешили зацвести и другие фруктовые деревья.
        Весна пробуждала природу. Апрельские лучи уже ощутимо согревали людей и их землю. Пробудившиеся пчелы суетливо облетали первые цветы. Ласточки устраивали гнезда под плоскими крышами домов, голуби томно ворковали, куры деловито копались в исходящей испариной земле.
        Наступала пора праздника Первой борозды. Согратлинцы называли его Оцбай - Запрягание быков. Это был день, когда в землю, набравшую за зиму влаги, ложились первые семена, чтобы принести людям новый урожай. Это был особенный праздник, и готовились к нему всем селом.
        Перед началом праздника мужчины собрались в мечети, чтобы совершить общую молитву, в которой прославлялся всевышний податель земных благ. Затем один из аксакалов надел вывернутый наизнанку тулуп и отправился в поле, выбранное для начала праздника. Следом пошли остальные аксакалы с парой украшенных лентами и платками быков, запряженных в плуг, новый лемех которого ярко сверкал на солнце. Впереди всех шла пожилая горянка, держа высоко над головой большой, выпеченный в виде кольца хлеб, украшенный узорами из орехов, халвы и яиц.
        У кромки поля Пир-Мухаммад прочел еще одну молитву и вручил плуг Абдурахману. Тот хотя и был в летах, но никто не сомневался, что борозду он проложит ровную и нужной глубины. Да и человеком его считали хорошим, а в таком деле это было немаловажным обстоятельством, от которого, как считали горцы, и урожай будет хорошим. Абдурахман поплевал на ладони, произнес непременное «Бисмилля…» - «Во имя Аллаха», прикрикнул на быков и двинулся вперед, бережно вспахивая заждавшуюся землю. Следом шли аульский старшина Фатали и кольчужник Абакар, доставая из хурджинов семена пшеницы и веером бросая их в землю. В других хурджинах дожидались своей очереди и своих полей рожь, овес, ячмень, просо, кукуруза, горох, бобы, чечевица, лён и многое другое, что произрастало на плодородной земле Андалала.
        Тем временем девушки запели песню, призывая благодать на семена и хваля сеятелей, чтобы земля приняла их священный труд и отблагодарила плодородием.
        Пир-Мухаммад смотрел на древний ритуал, в котором он участвовал много-много лет, но ему казалось, будто он видит его впервые. Так важен был этот день для горцев, так высока была цена каждого брошенного в землю семени. И было это важнейшим занятием людей, живущих на земле. Пир-Мухаммад не хотел думать о том, что, пока созреет урожай, в горах многое может случиться. И еще неизвестно, будет ли кому этот урожай собирать. Но даже мертвящее дыхание надвигавшейся войны не могло нарушить вековечного круга жизни. Человек должен сеять, а земля должна родить.
        Засеяв таким образом первую пашню, старики вернулись к собравшимся на большой поляне людям. Там уже пела зурна и рассыпались бодрые барабанные дроби, приглашая к праздничному веселью.
        Девушки в разноцветных платках не слишком прятали свою красоту. Парни изо всех сил старались показать свою удаль, состязаясь в прыжках, перетягивании каната, фехтовании и метании камней. Лучшие скороходы бегали к реке и обратно и получали призы - все те же хлебные круги.
        Затем начались скачки и джигитовка. Но теперь они устраивались иначе, чем прежде. Джигиты на всем скаку рубили уже не чучела или тыквы, а трофейные шлемы и панцири каджарских воинов. Так они проверяли свои сабли. Потом брали сабли каджаров и рубили шлемы и кольчуги, сделанные местными мастерами. Взволнованный оружейник Мухаммад-Гази и кольчужник Абакар придирчиво проверяли результаты, и они их устраивали.
        Особым развлечением были петушиные бои. Но, как ни подгоняли хозяева своих бойцов, одолеть петуха, выставленного Дервишем-Али, никому не удавалось. Победитель был весь в крови, лишился еще нескольких перьев, но шпоры его были по-прежнему крепки, а удары почти смертельны.
        Отдельно состязались в стрельбе из лука. Мишенью служило бревно в каджарских доспехах. Здесь тоже было что сравнить. Луки горцев были из прочных веток, которые сгибались, чтобы надеть тетиву. Луки же каджаров были похожи на полумесяцы, и, чтобы натянуть тетиву в обратную сторону. Но перенимать этот способ горцы не стали: их привычные луки стреляли не хуже, да и стрелы летели точнее.
        Были на этом празднике и другие новшества. В некоторых состязаниях принимали участие и девушки. Они учились стрелять из лука, рубить саблями и наносить удары кинжалами. Детей до основных состязаний еще не допускали, и они соревновались в метании камней пращами. И это тоже было опасное оружие.
        Главный победитель состязаний получил от Пир-Мухаммада новый кинжал и папаху, а коня его девушки украсили платками. Вечером он должен был устроить пирушку, на которую приходили все, кто хотел, принося свои угощения.
        Молодежь веселилась, пела и танцевала. Но и здесь не обходилось без состязания. Высоко у потолка привязывали платок. Кому удавалось его сорвать, тот мог подарить его понравившейся девушке. Это было почти признание в любви.
        Вечеринка была в самом разгаре, когда стало известно, что вернулся отряд Чупалава. Все высыпали на улицу и бросились на майдан. Там стояло два десятка расседланных коней, рядом высилась пирамида пороховых бочонков, лежали связки ружей, мешочки со свинцом и фабричными кремнями. Кроме добытого в Кизлярской крепости, горцы привезли купленные на базарах амузгинские клинки, харбукские ружья и отличные цудахарские кремни.
        Неподалеку громоздилась куча другого оружия и снаряжения, доставленного раньше. Здесь были персидские пищали, сабли, панцири, копья, пистолеты, богато украшенные щиты и боевые топоры, седла с серебряными уборами, сигнальные трубы, медные литавры, шлемы, панцирные рукавицы и такие же штаны, луки и стрелы и даже пара знамен.
        Люди разглядывали добычу, особенно удивляясь панцирным штанам. Их здесь еще не видели и не понимая, как в них можно ходить да еще садиться на коней.
        - Чем таскать на себе столько железа, лучше вообще не воевать, - говорили горцы.
        - Может, их пуля не берет?
        - Надо проверить.
        Первый же выстрел продырявил необычные доспехи, но с другой стороны пуля не вышла.
        - Пригодится, - сказал Мухаммад-Гази, забирая трофей. - Железо хорошее.
        Вернувшиеся из похода джигиты рассказывали аксакалам, как было дело.
        Собравшиеся вокруг люди обсуждали удачи андалалских джигитов и их друзей из других аулов. Отцы гордо посматривали на своих сыновей, матери радовались, что они вернулись живыми да еще с богатой добычей. Мать Мусы-Гаджи сначала чуть не лишилась чувств, когда увидела коня своего сына и его саблю, потому что это могло означать лишь одно - сына ее больше нет. Друзья Мусы-Гаджи постарались ее успокоить, объяснив, в чем дело, но сердце матери продолжало гореть - ей хотелось увидеть живого сына, а о его геройстве она уже достаточно наслышалась. Она забрала коня, саблю и пошла в свой дом, в котором ей было так одиноко.
        Печален был и отец Фирузы, не дождавшийся ни дочери, ни обнадеживающих вестей. Да и отец Чупалава не находил себе места, пока не узнал, что сын его цел, но отправился в Наказух, к своей семье.
        - Теперь дайте джигитам отдохнуть! - велел Пир-Мухаммад, обращаясь к аульчанам. - Успеете еще наговориться.
        - Слава Аллаху, что живыми вернулись, - говорили люди, начиная расходиться.
        - Да и в поле пора.
        - Надо сеять, пока дожди не пошли…
        Глава 47
        Когда все разошлись по своим делам, Пир-Мухаммад пригласил джигитов в мечеть, совершил с ними благодарственную молитву, затем увел к себе в дом, где их хорошенько накормили.
        Дав им немного передохнуть, Пир-Мухаммад и почтенные аксакалы перешли к важному разговору.
        - Значит, этот ненасытный каджар все-таки идет на Дагестан? - спросил Пир-Мухаммад.
        - Русские в этом не сомневаются, - отвечали вернувшиеся из похода горцы.
        - И тот индус, у которого мы отобрали слона, тоже так говорил.
        - А русские - на чьей они стороне? - продолжал Пир-Мухаммад.
        - На своей.
        - Но обещали помочь, чем смогут.
        - Помогая нам, они помогут себе, - сказал Пир-Мухаммад.
        - Начальники в Кизляре это хорошо понимают, но царица не дает приказа.
        - Говорят, у нее договор с Надиром…
        - Договор? - покачал головой Пир-Мухаммад. - Разве Надир исполняет договоры, которые ему невыгодны? Русские столько ему отдали, а он за их спиной договорился с турками, которые воевали с Россией.
        - Муса-Гаджи отправился в Дербент, - говорили горцы.
        - Если шах там появится, мы будем знать.
        - Он появится не только там, - угрюмо предрек Мухаммад-Гази. - Джар он уже превратил в пустыню.
        - На этот раз война будет всюду, - размышлял Пир-Мухаммад.
        - Мы его остановим! - воскликнул Фатали.
        - Чупалав тоже пробовал одолеть слона, - напомнил Абаш. - Но сам чуть жизни не лишился.
        - Вместе мы и слона одолели, - говорили молодые джигиты.
        - А если все народы сплотятся - и Надир-шаху плохо придется.
        - Говорить можно долго, - сказал Абдурахман. - Пора дело делать.
        Молчавший до сих пор Сагитав, отец Чупалава, сказал:
        - Раз войны не миновать, надо укрепить аул. Перекрыть дороги, спрятать родники, заготовить пищу. Надо сеять…
        - Сеять? - удивились джигиты.
        - Разве до этого теперь?
        - Сеять всегда надо, - сказал Пир-Мухаммад. - Кто чтит свою землю, тому и она помогает.
        Они обсудили еще много важных дел, затем распределили обязанности.
        - Абаш пусть сообщит нашим соседям, что мы решили сражаться, - сказал Пир-Мухаммад. - И пусть пригласит их на Большой совет. Фатали?..
        - Я объясню нашим людям, что кому делать, - вставил аульский старшина. - Скучать никому не придется.
        - Сагитав?.. - вопросительно посмотрел на строителя Пир-Мухаммад.
        - Я превращу наш аул в настоящую крепость, - пообещал Сагитав.
        - Абакар?..
        - Я могу то, что могу, - пожал плечами кольчужник. - Кольчуг будет достаточно, а кто захочет - получит и панцири не хуже каджарских.
        - Оружия у нас хватает, - подал голос Мухаммад-Гази. - Не такое дорогое, как у каджаров, но мы еще посмотрим, чье лучше.
        - Лучше храброе сердце, чем золоченый меч, - сказал Абдурахман. - А этого горцам не занимать.
        - И самый великий храбрец один не справится с тучей врагов, - сказал Пир-Мухаммад. - Надо написать письма ко всем обществам. Или вместе победим, или все погибнем.
        - Напишем, - пообещал Абдурахман. - Мои ученики уже не хотят учиться, теперь все хотят драться. Вместо книг и каламов таскают деревянные сабли и щиты. Даже меня перестают слушать и моей палки не боятся. Теперь у них другой учитель.
        - Кто же это? - удивился Фатали.
        - Дервиш-Али, кто же еще!
        Совещание закончилось на рассвете. Когда люди вышли из дома, повсюду вокруг аула были видны пахари, принявшиеся спозаранку возделывать свои скромные наделы на горных террасах.
        В садах тлели костры из старых листьев. Но их мирные дымки напоминали теперь об огне войны, который грозил испепелить горы.
        Первым взялся за дело аульский глашатай. Он ходил по селу и громко напоминал людям законы Андалалского общества:
        - С того, кто не примет участия в тревоге, взыскивается штраф в размере одного быка!
        - А там не написано, сколько причитается тому, кто выйдет на битву первым? - откликались с крыш старушки.
        - А если вдова убьет каджара, ей найдут нового мужа?
        - Прикусите языки! - сердился глашатай и продолжал: - Если противник убьет нашего человека, то наследникам убитого общество отдает шестьдесят мерок зерна!
        Но, кроме немощных старух, слушать глашатая было некому. Остальные были заняты важными делами. На окраине аула глашатай заметил гурьбу ребятишек. Он направился к ним, чтобы выяснить, в чем дело. Но его никто не заметил. Детвора была поглощена тем, что им рассказывал сельский юродивый Дервиш-Али - хозяин победителя-петуха, который ходил тут же, неподалеку, выковыривая из размякшей земли дождевых червей.
        А Дервиш-Али рассказывал аульской детворе удивительные вещи.
        Глашатай прислушался и скоро понял, что это переиначенная легенда о Каменном мальчике. Но он не стал этого говорить, в конце концов несчастный Дервиш-Али перенес столько горя, что имел право на такой рассказ.
        - И вот идет проклятый Надир со своими полчищами, думает, все его испугаются, а я не испугался! - рассказывал Дервиш-Али.
        - И я его не боюсь! - воскликнул мальчишка, жадно слушавший Дервиша-Али.
        - Я ему голову отрежу! - потряс другой своим деревянным кинжалом.
        - Это вы сейчас так говорите, а если бы увидели его страшных слонов и злых верблюдов, то сразу бы убежали, - пугал Дервиш-Али.
        - Не убежали бы! - сердились мальчишки.
        - Мы бы этих слонов и верблюдов в пропасть столкнули и камнями забросали!
        - Дайте же ему рассказать, - требовали другие. - Он лучше знает!
        - Да еще слуги его - все в железе и с вот такими рогами, - показывал Дервиш-Али.
        - И что потом было? - спрашивали ребята. - Кто победил?
        - Ясное дело - я и победил, - ответил Дервиш-Али. - Но у Надира было еще одно войско, и он приказал меня схватить живым или мертвым! Окружили они меня со всех сторон, наставили свои огромные пушки и говорят: «Мы тебя пощадим, если скажешь, где тут у вас родники. А то нам очень пить хочется, и слоны с верблюдами от жажды умирают, а лошади уже сдохли».
        - Разве там не было воды? - удивлялись ребята.
        - А реки куда девались?
        - Реки я заранее перегородил. Пошел, откуда текут, и поставил там огромные камни. Вот реки и высохли.
        - Ух ты! - восхищались мальчишки.
        - Это ты здорово придумал!
        - А каджары говорят: не покажешь, где вода, мы твою кровь выпьем! - продолжал Дервиш-Али.
        - А ты что?
        - А что я? Сначала, говорю, попробуйте меня взять. Одно войско я изрубил, теперь за второе примусь.
        - У них же теперь пушки? - испуганно напомнили ребята. - Пушку же не изрубишь.
        - А у меня волшебное слово есть, - отвечал Дервиш-Али. - Скажу один раз - и становлюсь как камень.
        - Как камень? - не верили ребята.
        - А нам скажешь это волшебное слово?
        - Потом. А тогда как стал я их рубить, так головы их и полетели, как тыквы.
        - А шах что сделал?
        - Шах у них хитрый, шайтан, велел арканы на меня бросать. Так я и попал к ним в плен.
        - И что тогда?
        - Пейте, говорю, мою кровь, на всех все равно не хватит. А где вода, я вам не скажу.
        - А они что?
        - Начали меня пытать. Кнутами сначала били.
        - А ты не выдал, где вода?! - догадались ребята.
        - Ни слова не сказал врагам?
        - Точно, - гордо отвечал Дервиш-Али. - Тогда шах совсем разозлился и приказал жечь меня огнем, как у Мухаммада-Гази в кузнице.
        - А ты опять не сказал?
        - И даже не заплакал? - ужасались девочки.
        - Еще чего! Чтобы я - и заплакал? Я схватил раскаленные угли, бросил им в лицо и опалил их проклятые бороды!
        - И шаху тоже?
        - Он подальше стоял, боялся, - пояснил Дервиш-Али. - А потом стал предлагать мне золото. Мешок золота за бурдюк воды!
        - Вот это да! - удивлялись мальчишки.
        - Ты бы взял хоть один мешок, а бурдюка воды им бы все равно не хватило.
        - Нет, - отвечал Дервиш-Али. - Тогда бы они проследили за мной и узнали, где вода. Напились бы сами, напоили своих верблюдов и слонов и захватили бы весь Дагестан. А вас бы всех убили или в рабство забрали. И вышло бы, что я за шахское золото родину продал. Не таков Дервиш-Али, не на того напали!
        - Молодчина! - хвалили ребята.
        - Ты поступил, как настоящий горец!
        - Вы бы тоже так сделали, - скромничал Дервиш-Али. - Хотя вы не знаете волшебное слово.
        - А ты скажи нам, а то вдруг каджары и к нам придут?
        - Скажу, если явятся, - пообещал Дервиш-Али. - Но я их так напугал, что больше не сунутся.
        - А что дальше было? - теребили его друзья. - Ну, когда ты золото их не взял?..
        - Шах совсем озверел и приказал выколоть мне глаза и отрезать язык, чтобы никто не узнал о его позоре, - сказал Дервиш-Али.
        - Но у тебя же есть глаза…
        - И язык на месте.
        - Конечно, на месте, - рассмеялся Дервиш-Али. - Это они пугали только, а сил у них не осталось даже кинжал поднять - жажда замучила. А когда нашелся один, я натравил на него своего петуха, и он ему глаза выклевал.
        Петух, будто сообразив, что речь идет о нем, победно прокукарекал.
        - И погнали мы с ним проклятых каджаров с нашей земли. Вот как было дело, - закончил рассказ Дервиш-Али.
        Ребята надолго затихли, будто представляя себе подвиги Дервиша-Али и его петуха. А самый младший из слушавших пожал руку герою и сказал:
        - Давай ты будешь у нас самый главный!
        - Точно! - поддержали малыша остальные.
        - Чего нам этого Надира дожидаться? Мы сами на него пойдем!
        - И все его золото отберем вместе со слонами и верблюдами.
        - Я-то что, я давно об этом подумываю, только вас же родители не пустят, - сказал Дервиш-Али.
        - Да, - чесали стриженые затылки ребята. - Еще и уши накрутят.
        - А что, если потихоньку?
        - Ничего не выйдет, - объявил Дервиш-Али. - Я этого шаха так напугал, что он, наверное, все еще бежит без оглядки.
        - Наверное, - разочарованно говорили мальчишки.
        - А еще говорят, что Дервиш-Али все придумывает…
        - Может, я и про петуха придумал? - обиженно сказал Дервиш-Али. - А кто сегодня остальных петухов победил, разве не он?
        - Он, - согласились ребята. - Хотя говорили, что он и минуты не продержится.
        - То-то! - гордо сказал Дервиш-Али. - Значит, и остальное правда. Как и то, что я потом вытащил из ущелья тот огромный камень, и река снова потекла по своему руслу.
        С этого дня никто из ребят больше не дразнил Дервиша-Али обидными прозвищами, не бросал в него косточки с крыш, а на петуха его смотрели с почтением, как смотрели бы на слона, явись он к ним в аул.
        Глава 48
        Надир-шах двигался не торопясь, включая в свое войско все новые отряды из провинций. Причин для этой войны у него было достаточно. Войска слишком засиделись в сытной Персии, грозя обглодать ее, как собака - кость. Содержать такую армию без новых завоеваний было невозможно. Она сама должна была себя кормить, продвигаясь дальше и дальше в надежде на богатую добычу. Индийская кампания была отличным примером, и его войска горели желанием разграбить Россию. Но на пути их стоял Кавказ с его упорными и бесстрашными горцами. Только что Надиру горы, когда он расправился даже с афганцами, которых никто прежде не мог победить? Да и почти весь Кавказ был теперь в его руках. Оставалось лишь выгнать с гор, истребить или привести в совершенное послушание самых заядлых бунтовщиков. Они дождутся, что в уши их вденут рабскую серьгу повиновения, а на спины накинут попону покорности. Напрасно они, по своему дикому упрямству, не желают признавать власть великого падишаха. А ведь даже на монетах его ясно написано: «Шах Надир, подобного себе не имеющий и четырех частей света обладатель».
        Поводов к войне тоже хватало.
        Горцы дерзнули убить его любимого брата, и они за это страшно поплатятся!
        Русские не пропустили в Россию его вооруженный отряд, а горцев принимают, как братьев. Величайшему монарху прощать такое унижение непозволительно.
        Без войны победоносный щит Надира мог превратиться в никчемное украшение. Но если каждый драгоценный камень означал его великие деяния, то на щите осталось достаточно места для новых побед. А та, что пленила его усталое сердце, пусть увидит, как он бросит к ее ногам весь Кавказ в виде свадебного дара. Ее пустые надежды исчезнут, а его величие растопит ее сердце. Поэт Хафиз готов был отдать Самарканд и Бухару за родинку красавицы из Шираза, но он обещал то, чего не имел. За улыбку этой горянки Надир отдаст весь Кавказ, а может быть, и остальной мир, которым он скоро овладеет.
        По обыкновению владык, за Надир-шахом везли и его драгоценный гарем в разукрашенных паланкинах, хотя с собой он взял не всех.
        Фируза смотрела в занавешенное кружевным пологом окошко, стараясь понять, куда их везут. Но из-за конной стражи и ехавшего рядом Лала-баши разглядеть можно было только верхушки деревьев и крыши зданий, на которых стояли женщины. Они прощально махали уходящим на новую войну отцам, мужьям и сыновьям, но глаза их были полны скорбными слезами.
        По обрывкам разговоров Фируза понимала, что войска продвигались на Кавказ. Она слышала в гареме, что горцы убили брата Надир-шаха, и понимала, что поплатиться за это мог весь Дагестан. Успокаивало ее лишь то, что у нее был при себе кинжал. Он сослужит ей верную службу. Этой войне она помешать не могла, но знала, что Надир-шах скорее встретит смерть, чем ее благосклонность.
        На этот раз Надир оставил управлять державой сына Насрулла-мирзу, а провинившегося Риза-Кули-мирзу взял с собой в поход. Пусть знает, что настоящий трон владыки - это седло боевого коня.
        Но Риза считал, что явил уже достаточно подвигов, и снова доказывать свое право быть официальным наследником шаха не желал. Да, горцы убили его дядю. Но в этом Риза видел карающую руку судьбы. Ведь Ибрагим-хан, как доносили Ризе верные люди, и сам был не прочь сделаться новым шахом. К тому же смерть его была уже отомщена, и Риза не видел никакого смысла в новой войне, сулившей одни лишь бедствия. Не угасла в нем и обида за лишение его всех должностей, не говоря уже о звании наместника Персии. Приближенные Ризы, лишившиеся вслед за своим покровителем доходных мест, втайне ненавидели Надир-шаха и старались разжечь в сыне еще большую ненависть к отцу.
        Когда Надир объявил о новом походе, Риза сначала хотел отговорить отца от опасного шага, но затем решил, что это может быть на руку отвергнутому наследнику. Оставалось лишь найти средство, которое бы все поставило на свои места. И тогда люди Ризы указали ему на француза Сен-Жермена. О нем ходили странные слухи: якобы он изобрел эликсир бессмертия, который сделает Надир-шаха вечным, он умеет превращать камни в алмазы, а глину - в золото.
        - Если этот чудотворец сам примет свой эликсир, а я отрублю ему голову - что будет? - спрашивал Риза своего приближенного.
        - Голова будет отделена от тела, - отвечал тот.
        - То есть он умрет?
        - Да, мой господин, несомненно.
        - А вдруг голова его прирастет обратно? - предположил Риза.
        - Тогда этот француз - слуга шайтана, - испуганно произнес приближенный. - С него следует содрать кожу, разрубить тело на части, потом сжечь и развеять прах по ветру.
        - Доставь его ко мне, - велел Риза. - Но пусть он не знает, чья это воля.
        - Воля твоя будет исполнена со старанием и усердием, - поклонился приближенный, приложив руку к сердцу.
        Спящий Сен-Жермен был схвачен, завернут в несколько ковров и привезен к Ризе в его походный шатер.
        Когда Сен-Жермена освободили от пут, он увидел перед собой человека с закрытым лицом, которого едва можно было разглядеть при слабом свете факела.
        - Говорят, ты великий волшебник? - спросил Риза.
        - Что вам угодно? - спросил в ответ Сен-Жермен.
        - Если тебе еще не надоела твоя голова, слушай и повинуйся, - сказал Риза.
        - У меня нет другого выхода, - ответил француз.
        - Ты действительно обладаешь чудесным эликсиром бессмертия? - спросил Риза.
        - Я лишь следую вашим традициям, - отвечал Сен-Жермен. - Полагаю, вы чтите предание о святом Хызре, который обрел бессмертие, окунувшись в живую воду.
        - Так ты нашел эту живую воду? - не верил Риза.
        - Вернее, создал ее заново. Но чтобы проверить это, нужны долгие годы, - ответил Сен-Жермен.
        - Если правители будут бессмертными, до наследников никогда не дойдет очередь, - возразил Риза.
        Сен-Жермен уже начал догадываться, что перед ним сын шаха Риза-Кули-мирза. Во дворце ходило много слухов, особенно об опале наследника и его недовольстве своим низвержением с высот власти. Но он еще не понимал, чего на самом деле хочет от него Риза.
        - А если одни будут править вечно, - продолжал Риза, - то другим лучше расстаться с жизнью. Она потеряет смысл.
        - На все воля господа, - развел руками Сен-Жермен.
        - Ты сделаешь мне другой эликсир, - перешел к делу Риза. - Такой, чтобы не продлевал жизнь, а сокращал ее.
        - То есть вы хотите от меня яда, мсье? - догадался Сен-Жермен. - Но таких отрав достаточно у придворных лекарей.
        - Мне нужен такой, который никто не опознает, - продолжал Риза. - И такой, что будет слаще ширазского вина. И действовать он должен быстрее, чем наступает похмелье от вина на большом пиру.
        - Возможно, я смогу исполнить вашу волю, - с поклоном ответил Сен-Жермен. - Однако средство это особенное, и прежде, чем оно начнет действовать, я должен знать смысл его применения.
        - Это не твое дело, чародей, - резко ответил Риза.
        - Но тогда вино останется вином, а похмелье быстро пройдет.
        Риза задумался. Все это было загадочно и неясно, но француз, похоже, мог дать ему то, чего хотел Риза. И он ответил неопределенно:
        - Даже бессмертные правители с годами могут лишиться разума, а это навлечет на державу непоправимые бедствия. Так не лучше ли избавиться от правителя, чтобы сохранить державу?
        Теперь Сен-Жермену все стало окончательно ясно. Риза хочет избавиться от Надир-шаха. Тогда он сам станет шахом, а воевать с Россией не будет. Персия и без того процветает. А что до прожорливой армии, то ее можно распустить или одолжить другим государям, кому не терпится повоевать с соседом.
        Такой оборот дела Сен-Жермена не устраивал. Ослабление России всегда было целью Франции, а ослабление Персии - желательным для турок - союзников французов. К тому же, если Персия понесет значительный урон, непременно восстанут завоеванные народы и племена, а Франция без особых хлопот, через море, приберет к рукам Индию, на которую уже зарятся англичане. Так что война Персии с Россией была Франции на руку.
        - Что же ты молчишь? - торопил Риза.
        - Я вспоминаю заклинание, которое усиливает действие средства, что вы желаете получить, - ответил чародей.
        - А это средство, скоро ли оно будет сделано? - в нетерпении спрашивал Риза.
        - Оно у меня с собой, - ответил Сен-Жермен, доставая из кармана небольшой пузырек. - Такие времена, господин, что приходится ожидать всего. Кто мог предположить, что я окажусь в эту ночь перед вами? Но не все так великодушны, может случиться надобность употребить это средство самому, чтобы не мучиться понапрасну.
        - Ценю твою предусмотрительность, - улыбнулся Риза, протягивая руку за пузырьком.
        Но Сен-Жермен отошел немного от Ризы и воскликнул:
        - О господин! Это средство требует особого обращения.
        - Тогда покажи, как оно действует! - потребовал Риза.
        - Смотрите внимательно, - сказал Сен-Жермен.
        Он осторожно открыл склянку и выплеснул ее содержимое на горящий факел. Все вдруг окуталось едким дымом, а Риза и его приближенные упали без чувств.
        Когда они пришли в себя, Сен-Жермена в шатре не было. Не видела его и стража. Чародей исчез. Ризу охватила паника, и у него сильно заныла шея, будто с нее только что сняли колодку, прежде чем отрубить голову.
        - Мой господин! - прошептал вдруг его приближенный, показывая в крайнем удивлении на сияющий в утренних лучах щит Ризы. На щите была надпись: «Торопящий время приближает смерть».
        Риза сел на тахту и смиренно сложил руки, ожидая, когда отец пришлет за ним палачей. Но вместо этого зазвучали литавры и сигнальные трубы. Войско уходило в поход.
        Когда Риза со своей дружиной занял свое место позади свиты шаха, ничего не предвещало опасности, а Сен-Жермен раскланивался с ним, как старый знакомый, который давно его не видел.
        Риза немного успокоился и принялся отдавать распоряжения, стараясь вести себя так, чтобы Надир-шах заметил его усердие.
        Глава 49
        Выступив из Мешхеда и пройдя Хорасан, войска вышли к южному берегу Каспийского моря. Здесь начиналась провинция Мазандеран, отделявшаяся от остальной Персии длинным горным хребтом - Эльбурсом.
        К тому времени Риза успел успокоиться настолько, что в голове его созрел новый заговор, которому чудесные эликсиры Сен-Жермена были не помеха. Нужен был лишь надежный исполнитель того, что задумал Риза. И такой исполнитель нашелся.
        Часть войск, шедшая через Исфараин, попала в наводнение и лишилась множества воинов - их тяжелые латы не позволили им спастись. Прорицатели увидели в этом дурной знак, предвещавший неудачу походу, но Надир-шах не обращал внимания на предостережения и безрассудно стремился вперед.
        Когда войска входили в густые леса Мазандерана, к шаху приблизился Сен-Жермен.
        - Ты мог бы остаться в Мешхеде, - сказал ему Надир-шах, пребывавший в хорошем настроении.
        - Тогда бы я был лишен счастья увидеть новые победы вашего величества, - ответил Сен-Жермен.
        - Твои слова обычно сбываются, - улыбнулся Надир.
        - Глядя на великолепный щит вашего величества, нельзя думать иначе, - сказал Сен-Жермен.
        - А, щит! - вспомнил Надир-шах и вдел руку в его ремни. - Он не раз спасал мне жизнь.
        - Стоит ли пренебрегать им теперь? - говорил Сен-Жермен, намекая на превратности судьбы.
        - Щитом, затмевающим солнце сиянием великих побед!
        Щит был тяжеловат для погрузневшего за время празднеств Надира, но шах был еще достаточно силен, чтобы оказать честь своему старому боевому другу.
        Сен-Жермен отстал - войскам пришлось идти по узкой лесной дороге, где едва умещались телохранители шаха. Шах оглянулся на Сен-Жермена, чтобы победно махнуть ему щитом, и в этот момент раздался выстрел.
        Пуля прилетела из густой чащи, скользнула по щиту и легко ранила Надир-шаха в руку.
        - О мой повелитель! - воскликнул визирь, помогая Надиру сойти с коня.
        Часть телохранителей сгрудилась вокруг Надир-шаха и открыла ответный огонь. Остальная охрана бросилась в чащу искать стрелявшего.
        - Лекаря! - кричал визирь. - Покушение на его величество!
        Шах был не столько ранен, сколько ошеломлен тем, что в Персии нашлись люди, покушавшиеся на его жизнь. Это был заговор.
        - Поймать злодея, - прошипел Надир, дико озираясь по сторонам. - Я вырву его черное сердце!
        Дрожащий от страха лекарь нашел, что рана неглубокая, всего лишь царапина. Но эта царапина могла стоить голов тысячам - тем, кто отвечал за жизнь священной особы.
        Надир позволил наложить целебную мазь и перевязать рану, но от остального отказался. Он будто обрел новые силы, помолодел и, легко вскочив на коня, приказал:
        - Тот, кто приведет ко мне убийцу, будет возвеличен до небес!
        Поиски шли по всему лесу. Сарбазы осматривали каждый куст, каждое дупло в дереве, каждую сломанную ветку, которая могла указать, куда скрылся преступник.
        Больше других старался Риза-Кули-мирза.
        - Выходи, грязный убийца! - кричал он в темную чащу. - Я, сын великого падишаха, сам вырву твое сердце! Ты пытался убить моего отца, царя царей, владыку мира! Но всевышний уберег его от твоей подлой пули!
        Эти возгласы смутили визиря. Они слишком походили на извещение сообщника о неудаче заговора.
        Покушавшегося так и не нашли. Когда обо всем доложили Надир-шаху, он в ярости велел ослепить начальника конвоя, а его ближайшим помощникам сказал:
        - Ваши жизни не в счет.
        Все знали, что значил этот приговор - головы осужденных тут же слетели с плеч. Но этим шах не ограничился. Проведенное расследование и некоторые обстоятельства этого вопиющего дела вызвали у него смутные подозрения, что тут не обошлось без участия его сына. Надиру не хотелось в это верить, но он все же велел Риза-Кули-мирзе оставить армию и удалиться в Тегеран до особого шахского распоряжения. Отъезд Ризы был объявлен следствием внезапно открывшейся болезни, но больше походил на конвоирование арестованного преступника.
        Это событие наделало много шума. Приближенные являлись проявить сочувствие шаху и обрушить проклятия на неизвестного злодея. Резиденты спешили убедиться, что шах жив, и писали срочные донесения своим правительствам. Предположения были самые разные, но в одном все их донесения были похожи - неудачное покушение состоялось 15 мая 1741 года.
        Когда очередь дошла до Сен-Жермена, шах подмигнул ему и сказал:
        - Твой эликсир действует.
        - Это заслуга вашего царственного щита, - скромно ответил француз.
        Вскоре войско двинулось дальше, только охрана Надир-шаха была многократно усилена, а дозорные высылались во все стороны. И горе было тому, кто оказывался на их пути.
        Глава 50
        Муса-Гаджи торопился в Дербент. Путь туда был неблизкий, но слон бежал резво. Поначалу Муса-Гаджи останавливал слона, чтобы напоить и накормить животное, но тот сам знал свои потребности и ел, когда считал нужным. Муса-Гаджи обращался со слоном ласково, ни разу не пустив в ход острый штырь. Ему хотелось верить, что именно на этом слоне был паланкин, в котором везли Фирузу, и именно этот слон защитил ее от обнаглевшего Надир-шаха. Иногда Муса-Гаджи, погруженный в мечтания, произносил имя любимой, и ему казалось, что слон откликался покачиванием головы, будто это имя было ему знакомо.
        Они двигались на юг, и природа становилась все богаче. Весна набирала силу, зелени уже было много, и речки, через которые они проходили, становились все полноводнее от таявших в горах снегов. Но чем ярче становился пейзаж вокруг, тем мрачнее были лица людей - они уходили на север целыми семьями и аулами. Над Дагестаном сгущались тяжелые тучи войны, и люди прибрежных поселений спешили спастись от надвигавшейся кровавой тирании по имени Надир-шах. Им даже некогда было поглазеть на удивительное животное. Радовались ему только дети, не понимавшие, что происходит.
        С кем-то Мусе-Гаджи удавалось перекинуться парой слов, но и этого было достаточно, чтобы понять: в Дагестан снова пришла беда.
        Наконец, вдали показались грандиозные стены древнего Дербента, стоявшего на пути из Европы в Азию, там, где горы подходили почти к самому морю. Существовал он с незапамятных времен и назывался по-разному - Узел ворот, Ворота ворот, Железные ворота, а много раньше - даже Кавказские Афины. Дербент видел много войн и правителей - от скифов и сарматов до Александра Македонского и Тамерлана.
        Когда город принадлежал династии иранских шахов Сасанидов, Хосров I Ануширван решил отгородить свои владения от хазарских племен с севера и воздвиг гигантские стены. Они будто выходили из моря, включали в себя город и цитадель и уходили в горы на десятки верст. А кто-то говорил, что они перегораживали весь Кавказ до самого Черного моря. Но Арабский халифат простер свой меч с юга, разгромил Сасанидов и отбросил хазар. И только Петру I жители Дербента преподнесли ключи от города, уповая на обретение спокойствия под сенью императорского скипетра. Петр был очень удивлен такому гостеприимству: «Когда приближались к Дербенту, то наиб сего города встретил нас и ключ поднес от ворот. Правда, что сии люди не лицемерно, с любовью принесли и так нам рады, как будто своих из осады выручили».
        В Дербенте Петр жил в наскоро сооруженной землянке, однако успел сделать немало распоряжений насчет будущности города, который счел весьма важным для Российской державы. Было велено поселить здесь гарнизон, возвести у моря новую цитадель с лазаретами, построить присутственные здания, учредить магазины и завести виноделие. План новой гавани, которая должна была принимать торговые и военные суда, Петр начертил собственноручно.
        Однако Гянджинский договор положил конец надеждам дербентцев на спокойствие и процветание. Город был возвращен Персии, и дербентцы чувствовали себя горько обманутыми. Ни бунты, ни восстания горожан не в силах были положить конец тягостному персидскому правлению, а бесконечные высылки бунтарей и переселение в Дербент жителей из персидских провинций приводили город в упадок.
        Но здесь еще было на что посмотреть и чему удивиться. Городские стены, такие широкие, что по ним можно было проехать на арбе, имели оборонительные башни и шесть больших железных ворот, каждое из которых имело свое название.
        Караульные башни располагались и вокруг Дербента, на холмах и возвышенностях, откуда на многие версты видны были окрестности.
        Городские стены поднимались к величественной крепости. Там, среди роскоши и под охраной сильного гарнизона, располагалась резиденция султана Дербента и Ширвана.
        За стенами города было много кладбищ и мавзолеев, надгробия которых, похожие на саркофаги, были украшены арабской вязью с удивительным искусством. Особенно почиталось на северном кладбище место упокоения сорока воинов, погибших в битве с язычниками. Место это было накрыто куполом, вокруг возвышались флаги с надписями из Корана. Над надгробиями паломники читали молитвы.
        С этой, северной, стороны и приближался к Дербенту Муса-Гаджи на своем слоне. Проезжая мимо кладбища, он произнес полагающуюся в таких случаях молитву и направился к фонтану, где останавливались караваны, идущие в Дербент. Муса-Гаджи напился прохладной воды и умылся. Слона напоил из отдельного бассейна для скота. Таких фонтанов в Дербенте и за его стенами было много. Воду в них проводили с гор по акведукам и скрытым под домами каналам. Ею же были заполнены и большие подземные резервуары, что помогало выдерживать долгие осады.
        Неподалеку были одни из Дербентских ворот, звавшихся при арабах Баб ал-джихад - Ворота джихада, а затем именовавшихся Кырхляркапы - по названию кладбища мучеников. Над воротами, поверх стены, был устроен ряд башенок с бойницами.
        Ворота надежно охранялись стражей. Она проверяла и допрашивала каждого, кто хотел войти в Дербент. Приметив Мусу-Гаджи с его слоном, стражники выслали к нему караульных.
        - Кто ты такой? Ппочему едешь на этом слоне? - строго спросил караульный.
        - О благородный воин! - отвечал Муса-Гаджи, приложив руку к сердцу. - Это удивительное животное я нашел издыхающим от голода около русской крепости. И что-то подсказало мне, что слон принадлежит великому падишаху. Вот я и решил вернуть его законному владельцу.
        - Не тот ли это слон, которого русские сначала не пропустили, а затем арестовали? - догадался второй караульный.
        - А ядра? - сомневался первый. - Он вез снаряды для пушек.
        - Куда ты их дел? - спросил первый караульный, вынимая из ножен саблю.
        - Ядра? - изобразил недоумение Муса-Гаджи. - Ядра - вещь нужная, наверное, русские забрали их себе.
        - Пойдем с нами, - приказал второй караульный. - Начальник стражи вырвет тебе язык, если попробуешь обмануть нас.
        Войдя в ворота, Муса-Гаджи и его слон оказались на мощенной камнем улице. Слева располагалось здание хамама - городской бани, справа была мечеть. Их повели дальше, пока они не вышли на главную улицу с караван-сараями, пересекавшую Дербент снизу доверху. Тут же было помещение начальника стражи.
        Начальник ошеломленно уставился на слона:
        - Это из тех, что посылали русской царице?
        - Выходит так, мой господин, - ответил Муса-Гаджи. - Те, что везли подарки, пошли дальше, а этого русские выгнали в поле, а я подобрал, чтобы вернуть хозяину.
        - Ты поступил хорошо, - согласился начальник, задумчиво поглаживая бороду. - Великий падишах велел построить дворец к его прибытию, а слоны очень сильны. Он может нам пригодиться.
        - А я умею строить, - добавил Муса-Гаджи. - Слона я возвращаю бесплатно, как и положено правоверному, нашедшему чужую вещь. Но не позволит ли ваша милость заработать несколько монет для моей бедной семьи?
        - Сколько при тебе денег? - спросил начальник.
        - Несколько медяков, - развел руками Муса-Гаджи.
        - Есть ли тебе, где жить в Дербенте?
        - Я могу спать в мечети, как все странники, - ответил Муса-Гаджи.
        - В городе стало мало народу, все куда-то разбегаются, - размышлял начальник. - Будешь жить в караван-сарае, а вместо платы будешь каждое утро привозить на своем слоне дрова для печей.
        - Слушаю и повинуюсь, - согласился Муса-Гаджи. - Но строить у меня получается лучше.
        - Дворец еще не начат, - ответил начальник.
        - Когда понадобишься, тебя позовут.
        Посчитав разговор законченным, каджар пощупал угрожающие бивни, но слон так недовольно мотнул головой, что начальник в страхе отпрянул.
        - Только держи этого зверя подальше от меня, - приказал он Мусе-Гаджи. - Лучше всего - за городом.
        - Он может сбежать, - предупредил Муса-Гаджи.
        - Не в конюшню же его ставить, - возразил начальник. Затем, прикинув что-то, велел: - Отведи его к морю. Там пока пусто и много растений. Я знаю, слоны их любят. А когда начнут строить дворец, будем держать его на цепи.
        Глава 51
        Муса-Гаджи ехал на слоне через город. Он казался пустынным.
        Здесь еще помнили восстание пятилетней давности, когда жители города с помощью Сурхай-хана Кази-Кумухского свергли ненавистного шахского правителя и, как доносил потом Калушкин, «с великим бесчестием таскали по улицам и били смертным боем». Восстание было жестоко подавлено присланными Надиром войсками. Новый правитель восстановил порядок жестокими казнями, ослеплением и прочими наказаниями тысяч дербентцев. Однако борьба за власть в Дербенте вспыхивала вновь и вновь, унося множество жертв, большей частью - невинных. Волнения улеглись лишь тогда, когда Надир-шах приказал выслать семейства зачинщиков восстания в Ширван, а на их место прислать из Ширвана семьи беспокойного племени сурсур.
        Остальное население Дербента было обложено штрафами и тяжелыми податями, которые мало кто в состоянии был платить. И тогда у людей отбирали имущество и детей, которых тут же продавали на базаре. Многие дербентцы бежали из города, ища спасения в горских обществах.
        Дербент был разбит на кварталы - магалы, устроенные еще Абу-Муслимом, который принес в Дагестан ислам. Тогда он сделал по магалу для людей каждого племени, пришедшего с ним, в каждом магале была сооружена мечеть. Для палестинцев, к примеру, были Палестинский магал и Палестинская мечеть. Для совершения общих пятничных молитв была возведена большая Соборная мечеть. С тех далеких времен многое стало иначе, Дербент населили совсем другие люди, но облик города почти не изменился. Небольшие двухэтажные дома лепились друг к другу, и редко какие смотрели на улицу решетчатым окошком. Окна, как правило, выходили в маленькие дворы, где был тандыр для выпечки лепешек, росли виноград, гранат, хурма или тутовник, давая тень и прохладу. Лишь некоторые богатые дома на главной улице имели сверху эйваны - крытые террасы с колоннами. С этих эйванов и глазели на заморское животное закутанные в чадры женщины и напуганные дети.
        Шумный Дербентский базар тоже не был теперь так богат, как еще совсем недавно, когда Дербент числился за Россией. Тогда торговля процветала, поощряемая властями. Дербентские купцы продавали товары в России беспошлинно, как и русские - в Дагестане. Заводились новые мануфактуры, из Дагестана начали возить много хлопка, шафрана, фруктов и винограда, а горцы могли свободно покупать железо, порох и свинец из России. К тому же дербентцы и весь Дагестан были избавлены от беспрерывных нашествий персов, турок и крымских татар.
        Теперь все было иначе. Многие лавки, которые держали мусульмане и армяне, а также иудеи, считавшие себя из колена Вениаминова, были закрыты.
        Торговля становилась убыточной, потому что в городе заправляли каджарские сарбазы. Они не любили за что-либо платить, а грабежи считали обязательной принадлежностью воинского ремесла. На всем базаре лишь несколько торговцев ждали покупателей. Один из них продавал тыквы. Увидев слона и то, как большая тыква мгновенно исчезла в его бездонной утробе, заброшенная туда то ли огромным носом, то ли похожей на змею рукой, торговец даже не решился потребовать платы. Если люди не всегда платили, то чего было ждать от этого невиданного животного?
        Дербент казался обезлюдевшим, но караван-сараи не пустовали. Издревле караван-сараи были не просто гостиницами, но общественным местом, где гости обменивались новостями, обсуждали происходящее, заключали сделки. В Дербент начинали стекаться купцы, менялы, певцы, музыканты, торговцы рабами и странствующие дервиши. Они, как и местные торговцы, страшились прибытия грозного шаха, но, вместе с тем, надеялись, что при нем наступит некоторый порядок, его неисчислимое войско привезет богатые трофеи из дальних походов и будет само во многом нуждаться. Тогда оживут и торговля, и город.
        Стражник и Муса-Гаджи на своем слоне двигались по главной улице, тянувшейся от площади при Джума-мечети до приморской окраины Дербента.
        Место, куда стражник привел Мусу-Гаджи и его слона, называлось Греческим городом. Тут и в самом деле когда-то жили греки, но с тех пор место пришло в запустение, от былого поселения остались одни развалины. Здесь же, среди акаций, стояла землянка, в которой, как уверял стражник, жил русский царь Петр, когда был в Дербенте. Сооружение это, в два человеческих роста, в виде купола было сложено из самана, а позже обложено камнем. Дербентцы относились к этому, хотя и временному, жилищу Петра с почтением, и на покосившейся двери землянки висел большой ржавый замок.
        Слон нашел здесь множество деревьев и кустов, которые пришлись ему по вкусу, а Муса-Гаджи - бедную чайхану. Она существовала за счет редких посетителей, желавших взглянуть на то, что осталось в Дербенте от недолгого пребывания русского царя.
        В тот день в чайхане был всего один посетитель - одетый в лохмотья слепой нищий с густой нечесаной бородой и спадающими на лицо из-под грязного тюрбана космами волос. Он попивал чай, пожертвованный ему добродушным хозяином, и покуривал кальян, окутывая себя дымом с яблочным ароматом.
        - Да будет твое прибытие благословенным, - произнес нищий, обернувшись к Мусе-Гаджи невидящими глазами.
        - Да возблагодарит тебя Аллах за добрые пожелания, - ответил Муса-Гаджи, присаживаясь рядом с несчастным, голос которого показался ему неожиданно знакомым.
        Он заплатил за чай и пару лепешек и одну из них вложил в руку нищему.
        - Зря ты кормишь этого бездельника, - ворчал стражник, наливая себе чая. - Они только и умеют, что морочить людям головы.
        - Зачем ты, стражник, мешаешь людям совершать богоугодные дела? - спросил нищий.
        - Откуда ты знаешь, что я стражник? - удивился каджар. - Разве ты не слепой?
        - Для этого не нужно видеть, - ответил слепец. - Достаточно слышать.
        - Лучше бы тебе отрезали голову, чем выкололи глаза, - гневно выкрикнул стражник и отправился обратно.
        - О Аллах! Где же человеческое великодушие? - воскликнул нищий вслед стражнику.
        Тем временем слон успел насытиться и двинулся к плескавшемуся неподалеку морю. Он вошел в море по брюхо и принялся шумно окатывать себя водой, набираемой в хобот. Чайханщик был так этим удивлен, что поспешил за слоном насладиться необычайным зрелищем во всей его первозданной красоте.
        Оставшись наедине с Мусой-Гаджи, нищий вдруг спросил:
        - Значит, ты еще не нашел ее?
        Ошеломленный этим вопросом, Муса-Гаджи вгляделся в нищего, откинул прядь волос с его лица и увидел перед собой улыбающегося туркмена Ширали. И теперь он вовсе не был похож на слепого, глаза его горели живым огнем.
        - Это ты? - воскликнул обрадованный Муса-Гаджи.
        - Я знал, что ты сюда явишься, - ответил Ширали, обнимая старого знакомого. - Но не знал, что приедешь на слоне. В последний раз, когда мы с тобой виделись, я продал тебе дюжину отличных коней.
        - Так уж вышло, что пришлось сменить скакуна, - ответил Муса-Гаджи. -
        Но на нового я тоже не жалуюсь.
        - Значит, ждешь, пока явится шах со своим гаремом?
        - Я его сюда не звал, - ответил Муса-Гаджи. - Но раз уж он сам пожалует, то хочу убедиться, не попала ли моя Фируза к нему в невольницы.
        - Посмотрим, - кивнул Ширали.
        - А ты как здесь оказался? - задал Муса-Гаджи вопрос, который давно вертелся у него на языке.
        - Судьба, - вздохнул Ширали. - Кто-то донес, что это мы продали вам коней в Тебризе, когда вы спасали из тюрьмы своих людей. Моего хозяина лишили зрения, и, пока очередь не дошла до меня, пришлось самому превратиться в слепого факира. А ослепленных в Персии стало так много, что этим уже никого не удивишь.
        - Так ты теперь факир? - не переставал удивляться Муса-Гаджи.
        - По крайней мере, люди думают, что так оно и есть, - усмехнулся Ширали. - Это в Индии факирами называют бродячих фокусников, а здесь это скитальцы, нищие, увечные, живущие подаянием и молитвами. Они почти как дервиши, только сами по себе и не проповедуют учения своих братств.
        - Почему же ты не отправился на родину, к семье? - спросил Муса-Гаджи.
        Ширали погрустнел. Он опустил на глаза свои нечесаные пряди, будто не хотел, чтобы Муса-Гаджи увидел, как ему больно говорить.
        - Моей семьи уже нет на этом свете, - глухо произнес Ширали. - Подручные Надир-шаха вырезали все село, когда не смогли получить подати, которые шах объявил отмененными.
        - Да примет Аллах их души в лучшем из миров, - сказал Муса-Гаджи, соболезнуя другу. - Но лучше бы оставил эту землю сам Надир-шах, которого заждались в самом пекле ада.
        - Это едва не случилось, - сказал Ширали. - На него покушались.
        - И что? - воспрянул духом Муса-Гаджи.
        - Не удалось, - махнул рукой Ширали. - Пуля его только ранила.
        - Кто в него стрелял?
        - Неизвестно, - ответил Ширали. - Но будь я на его месте, Надир бы так легко не отделался.
        - Значит, ты шаха здесь поджидаешь? - догадался Муса-Гаджи. - Хочешь отомстить?
        - Как Аллаху будет угодно, - вздохнул Ширали. - Моя жизнь мне теперь не дорога.
        - Но у тебя как будто нет оружия, - сказал Муса-Гаджи.
        - Все думают, что у меня нет глаз, - ответил Ширали, - и что у меня только вот этот посох странника. Но он может оказаться страшнее пули или кинжала.
        Ширали оглянулся, чтобы убедиться, что чайханщик все еще занят слоном, затем поднял свой посох и резко его встряхнул. Послышалось грозное шипение, и из посоха выползла небольшая змея.
        - Теперь она - мое оружие, - сказал Ширали.
        - Змея? - удивился Муса-Гаджи, разглядывая песочно-серую пятнистую змейку со светлыми полосками по бокам. Голову ее украшал рисунок, похожий на летящую птицу.
        - Это эфа, - сказал Ширали. - Я давно ее приручил. В песках Туркмении таких много. Она маленькая, но яд ее свалит и твоего слона.
        - Чем ты ее кормишь? - спросил Муса-Гаджи.
        - Просто отпускаю на ночь. Она сама себя кормит, - улыбнулся Ширали, отправляя змею обратно.
        - Чувствую, шаху придется здесь потруднее, чем в Индии, - сказал Муса-Гаджи.
        - Здесь он найдет то, что заслужил, - кивнул Ширали. - Если на то будет воля Аллаха.
        - А что говорят, когда шах явится в Дербент? - спросил Муса-Гаджи.
        - Точно никто не знает. Но думают, что скоро, - говорил Ширали. - После покушения он совсем озверел. Говорят, убивает всех, кто встретится на пути его войска, и грозит, что уничтожит в Дагестане всех, кто не падет к копытам его коня. Но даже и покорившихся на месте не оставит - выселит в Персию, а сюда пришлет верные ему племена. Он всегда так делает.
        - А дагестанцы делают так, что подобные Надир-шаху потом жалеют, что сюда пришли, - ответил Муса-Гаджи. - Они всегда так делают.
        - Если для этого пригодится жизнь несчастного туркмена - можешь ей располагать, - сказал Ширали.
        - Жизнью людей владеет только всевышний, - улыбнулся Муса-Гаджи. - Но кто-то из нас становится его карающей рукой.
        Несколько дней Муса-Гаджи исправно возил на слоне хворост из ближайшего леса, попутно изучая город и то, что творится вокруг. Стражники к нему привыкли и уже ни о чем не спрашивали. Однажды Муса-Гаджи увидел знакомую процессию: навстречу ему шел караван мулов, следовавший за Шахманом, который сидел на своем отличном коне. Мулы были навьючены тюками с сушеным мясом, корзинами с сырами, мешками с курагой и орехами и многим другим, что можно было купить в аулах. Шахман сумел где-то распродать свои заморские товары и теперь вез в Дербент то, что могло найти спрос на здешнем базаре. Шахман удивленно уставился на Мусу-Гаджи, но так и не вспомнил, где видел этого человека. Мусу-Гаджи и в самом деле трудно было узнать в восточном одеянии, тюрбане и с отросшей бородой. Муса-Гаджи не подал вида, что узнал земляка, хотя его появление здесь говорило о многом.
        Ширали целые дни проводил у Джума-мечети, прося подаяния у прихожан и прислушиваясь к их разговорам. Вечерами друзья встречались в чайхане на окраине города, обсуждая за скромной трапезой происходящее вокруг. Все говорило о том, что скоро многое тут изменится.
        Глава 52
        Наутро в городе начался переполох. Мусу-Гаджи не выпустили за ворота. Факиров, дервишей и прочий подозрительный люд согнали с насиженных мест и велели не показываться на улицах. Жителям Дербента под страхом смерти приказали сидеть по домам. Зато всем торговцам было велено открыть свои лавки и торговать, хотя бы себе в убыток, чтобы не лишиться лавок вместе со своими головами. Город наводнили отряды каджаров в запыленных доспехах, на крышах и стенах были расставлены цепи стрелков с большими ружьями.
        В Дербент прибывал сам Надир-шах. Сначала в город, сразу через несколько южных ворот, вошли конные и пешие отряды. Затем появилась гвардия в золоченых доспехах. Следом ввезли походные шатры его величества, кухню и прочее дворцовое имущество. Потом появилась артиллерия - упряжки волов и коней тащили тяжелые, оправленные в серебро орудия, а пушки - зарбазаны были навьючены на верблюдов. Когда передовые отряды расположились в городе, заняв его главные места, появилась блистательная свита шаха, окруженная телохранителями.
        Султан Дербента, выезжавший встречать повелителя с музыкой и литаврами, торжественно вводил в Дербент священную особу падишаха, в честь которого в цитадели начали салютовать пушки.
        За свитой следовали верблюды с паланкинами, в которых под особой охраной везли драгоценный гарем Надир-шаха. Далее шло неисчислимое количество других экипажей, повозок, слуг, рабов и всего прочего, что должно было сопровождать великого падишаха, выступившего в большой военный поход.
        Войско Надира насчитывало около ста пятидесяти тысяч воинов, но с шахом была меньшая его часть. Большая осталась в Ширване, ожидая приказа о наступлении.
        Надир-шах был невозмутим, и только прижатый к груди драгоценный щит свидетельствовал о том, что Надир уже не верит никому и ничему.
        Для Надир-шаха, его двора и гарема был отведен султанский дворец в цитадели, возвышавшейся над Дербентом. Здесь не было той роскоши, к которой успел привыкнуть Надир, но для временной ставки дворец годился. Настоящий дворец в Дербенте шах уже приказал построить, но место для него хотел выбрать сам.
        Когда отдохнувший с дороги Надир соизволил дать султану официальную аудиенцию, тот поцеловал ковер у ног падишаха и начал докладывать, как обстоят дела в Дербенте и во всем его беглербегстве. Шах слушал его, сидя на своем походном золотом троне. Слушал как будто рассеянно, полузакрыв глаза. Он слышал одно, но знал другое, о чем ему доносили тайные соглядатаи. Султан продолжал восхвалять свои старания, шах же размышлял о том, как наказать нерадивых чиновников. Они превратили богатый край в обузу для шахской казны, а ведь одна только армия поглощала столько, что сокровища Моголов могли скоро превратиться в мираж.
        Рядом с троном лежали кисеты с золотыми монетами - ими шах обычно награждал за важные заслуги. И если бы не имя самого Надира, отчеканенное на них, и не возвеличивающая его надпись, шах легко бы расстался с золотом, чтобы расплавить его и влить в глотку этому соловью, пытавшемуся умилостивить шаха несуществующими заслугами. Впрочем, достаточно было вырвать его лживый язык.
        Но в назидание султану повелитель решил начать с других. После недолгого расследования около тридцати чиновников услышали слова Надир-шаха, давно обретшие страшную славу смертного приговора:
        - Твоя жизнь не в счет.
        Одним отсекли головы, другим вырвали глаза, третьих сбросили с особого места, которое отходило от цитадели короткой высокой стеной и круто обрывалось глубоко вниз.
        Чувствуя, что очередь может дойти и до него, султан вызвался помогать палачу, проклиная обманщиков и казнокрадов.
        - Налоги, которые ты съел, должны были быть или у того, кто их платит, или в шахской казне. Поделом тебе, собака! - кричал он одному.
        - Хлебные места, которые ты продавал, лишили хлеба доблестных воинов! - обличал он другого.
        - Или ты забыл, что взятка - смертный грех? - плевал он в бороду третьему.
        Обреченные пребывали в ужасе от происходящего и даже не смели просить о пощаде, не говоря уже о том, что выгоду от их прегрешений имел и сам султан. Но их начальник был неутомимо красноречив:
        - Вы и ваши люди брали и не платили, а если не платить за товары, как купцы смогут платить подати? Вы отнимали у должников дочерей и продавали их, как скотину! Вы надеялись, что великий падишах не увидит ваших грязных делишек? Вы смогли обмануть меня, но кто может обмануть его величество, властелина мира, тень Аллаха на земле?
        Усердие Дербентского султана Надира развеселило, и он сохранил ему жизнь, но должности султан лишился. Правителем Дербента был назначен Амир Асланхан, брат Надир-шаха, а прежний правитель удостоился при нем лишь должности минбаши - тысячника.
        Остальные чиновники, против которых не было прямых улик, подверглись наказанию за то, что закрывали глаза на преступные деяния остальных. Одни отделались битьем палками по пяткам, но многие другие лишились глаз.
        В помощь брату Надир назначил трех важных чиновников из своей свиты. Первый, мирза-векиль, обязан был обеспечивать уплату налогов, распоряжаться казной и вершить суд. Второй, визирь, - вести счет всем доходам и расходам. Третий, мирсофи, - ведать провинциями, селами и землями.
        Помещение гарема было обсажено красивыми деревьями и увито плющом, но места в нем было мало. Прислуга и евнухи помещались в поставленном по соседству шатре. Зато в цитадели были просторные бани-хамамы, где дамы проводили большую часть времени, умащивая свои тела всевозможными снадобьями, сплетничая, наслаждаясь вином и кальянами и стараясь еще как-нибудь себя развлечь. Но Фируза и там вела себя скромно, не вступая в излишне откровенные беседы развращенных наложниц и не обнажаясь даже в бассейне. Она знала, что шах любил наведываться в хамамы, чтобы из потайного места разглядывать своих невольниц.
        По вечерам им дозволялось гулять по крепости под присмотром Лала-баши. Тогда остальную часть крепости отделяли строем сарбазов, не смевших оборачиваться на гаремных красавиц.
        Дамам в Дербенте не нравилось. Музыкантши им надоели, песнями они давно пресытились, а пейзаж вокруг, даже днем, когда они могли смотреть на город и море из зарешеченных окон, навевал тоску. На всех, кроме Фирузы. Она чувствовала воздух родины, знакомое пение птиц, особенный вкус воды. Горные цепи на горизонте будто звали ее к себе. Даже слон, проходивший по утрам мимо крепости с горою хвороста на спине, напоминал ей того слона в Индии, который защитил ее от захмелевшего Надира. А погонщик… Его было трудно разглядеть, но ей чудилось, что есть в нем что-то от ее Мусы-Гаджи … Ее ли? Не забыл ли лихой джигит свою Фирузу? Кто теперь знал, где она? Даже отец, наверное, давно похоронил ее в своем сердце.
        И все же Фируза в Дербенте будто заново родилась. Она гнала от себя тяжелые мысли, ей хотелось верить, что ее несчастная судьба вот-вот изменится… Но одно она знала точно: прежде, чем рука Надира коснется ее тела, ее кинжал окажется в его черном сердце.
        Глава 53
        Надир-шах не собирался долго оставаться в Дербенте. Он хотел лишь дать отдых своим войскам перед трудным походом в горы. Но, чтобы не терять времени даром и выяснить соотношение сил, он послал горским правителям рагамы - письменные повеления, приказав явиться к нему на поклон и засвидетельствовать свою покорность. А в ожидании правителей Надир-шах решил заняться устроением Дербента, который хотел сделать своей главной опорой в Дагестане.
        Но сначала был дан пир в честь прибытия падишаха. Среди приглашенных, кроме ближайшей свиты, были иностранные посланники, главные военачальники шаха и местная знать, явившаяся с дарами.
        Новоназначенный султан постарался сделать торжество особенно пышным. И допущение к священной особе шаха тех, кто еще не имел такого счастья, было обставлено церемонией, которая должна была вселять трепет и чувство собственного ничтожества перед владыкой мира.
        Сначала гости проходили между рядами великолепно вооруженных гвардейцев, затем между прекрасноликими невольниками в драгоценных одеждах. Потом слуги поднимали первый занавес с вышитыми на нем молитвами, за которым стояли телохранители с обнаженными секирами. За следующим занавесом стояли рядами известные военачальники Надир-шаха. Еще за одним ждали мудрые прорицатели. За новым занавесом стояли посланники и вельможи. Наконец, поднимался последний занавес с изображением льва с мечом в лучах солнца. Увидев в конце зала возвышение с золотым троном, на котором восседал сам властелин мира его величество Надир-шах, посетители падали ниц и на коленях приближались к подножию трона, чтобы удостоиться его целования.
        Вокруг шаха, который сидел, опираясь на подушки, стояли телохранители и слуги, а чтецы, не переставая, возносили хвалу всевышнему и его тени на земле - великому падишаху.
        Трепеща от страха, посетители клали у трона свои дары. Султан называл их по именам и заслугам, шах милостиво кивал, и только тогда осчастливленные посетители отползали назад, где для них были приготовлены золотые треногие табуреты.
        Когда собрались все приглашенные и шах получил ответы на вопросы, которые задавал его секретарь, Надир сказал несколько приветственных слов, и начался пир с увеселениями.
        Местные повара соперничали в своем умении с привезенными из Персии, певцы и танцоры тоже блистали своим искусством. Прорицатели объявили о необыкновенно удачном расположении звезд, сулящем великому падишаху новые неслыханные победы.
        Калушкин и Сен-Жермен с удовольствием дегустировали местные вина и отдавали должное стараниям кулинаров. Калушкин не заметил, как слегка перебрал, а Сен-Жермену того только и было нужно, и он терзал русского резидента вопросами, на которые в трезвом уме Калушкин поостерегся бы отвечать. Однако и тут он старался блюсти государственный интерес и не сболтнуть лишнего.
        - Выходит, вы правили здесь тринадцать лет и вдруг все отдали? - удивлялся Сен-Жермен. - Даже новые крепости?
        - Крепости мы срыли, - отвечал Калушкин. - А казачков за Терек перевели.
        - Зачем же было отдавать? Дербент - город важный, особенно в стратегическом рассуждении. Да и земли тут плодородные.
        - Бедовые тут земли, - не соглашался Калушкин. - Комары и гнус всякий. Лихорадки солдат напрочь косили.
        - Лихорадки? В Дербенте? - не верил Сен-Жермен.
        - Дербент - это одно, а персидские провинции, что были в наших руках? Да тут тридцать тысяч одного только войска держать надобно было. Вы представьте, дружище! Десять пехотных полков! Оно даже по названиям видно: Ширванский, Куринский, Апшеронский, Навагинский, Тенгинский, ну и другие, не припомню сейчас… От тех мест они и пошли. Вот и рассудите, стоило ли содержание тех провинций столь великих пожертвований? И люди гибли, и казна скудела. А податей никто и не думал платить.
        - Не могу с вами согласиться, мсье Калушкин, - улыбался Сен-Жермен. - Ради приобретения новых земель и расширения своих границ иные государи идут и не на такие пожертвования.
        - Значит, были на то и особые обстоятельства, нам, простым смертным, неведомые, - уклончиво отвечал Калушкин, у которого и без того болело сердце, когда он видел перед собой Дербент, представлявшийся ему утерянным ключом ко всему Востоку.
        - А я наивно полагал, что Надир-шах перехитрил вашу царицу, - продолжал Сен-Жермен. - Обещал помощь в войне с турками, а вы и поверили.
        - Опасные слова говорите, - предупредил его Калушкин. - Тут кругом уши…
        - Не беспокойтесь, - улыбался Сен-Жермен. - Шах этого и сам не скрывает.
        Калушкину вдруг начало казаться, что французы могут возыметь к этим местам свой интерес. Но резидент был уверен, что Россия непременно вернет утраченное, а потому следовало убедить Сен-Жермена, что от здешних владений никакой пользы, а одна лишь морока.
        - Скажу вам по секрету, дружище, - гнул свое Калушкин. - Дни здесь знойные, а ночи - холодные, оттого происходят воздухи вредительные. Теперь еще - что, а вот летом сами увидите. Да и плоды здешние - с виду лишь хороши, а внутри будто ядом налиты.
        - А на мой вкус - они превосходны, - отвечал Сен-Жермен, отправляя в рот крупные изюмины.
        - Сам покойный император наш Петр Великий приказывал воздерживаться от местных фруктов, особенно от шелковицы и винограду, от которых кровавый понос и другие смертные болезни произойти могут, - продолжал пугать Калушкин. - А кто преступал сии правила, тех лишали чина, драли шпицрутенами, а то и вовсе навечно ссылали на галеры.
        - А разве вино, которое вы с таким удовольствием употребляете, не из того же винограда? - недоумевал Сен-Жермен. - Да и водка, коей вы тоже не пренебрегли, тутовая!
        Тут Калушкин не нашелся, что ответить, и, пригубив тутовой, решил усугубить опасности, поджидавшие тут всех и каждого.
        - Болезни неизлечимые - это бы еще ничего, - продолжал Калушкин. - Так ведь и народ упрямый. Власти над собой никакой не ведают и признавать никого не желают. Ты на них армию пошли - и ту с высоких гор камнями закидают. Вон что с братом Надировым сделали…
        Калушкин осекся, сообразив, что сам говорит лишнее, от которого предостерегал Сен-Жермена. Француз иронично поглядывал на Калушкина и продолжал наслаждаться плодами местной природы.
        - Хотя… - нашелся Калушкин, - с вашими-то эликсирами скоро не только государь, но и все войско персидское бессмертным сделается.
        - Бессмертие дарует не эликсир, - ответил Сен-Жермен, - а бессмертные подвиги. Ну и, конечно, потомство.
        Их беседа грозила обернуться новыми непредсказуемыми поворотами, и Калушкин хотел ее поскорее закончить, но слова будто сами вылетали наружу. Спасли его слуги, которые подали кофе и принесли кальяны. Калушкин хлебнул обжигающего горького напитка, затянулся сладковатым дымом и всем своим видом дал понять, что не расположен больше к политическим дискуссиям, а предпочитает отдаться пьянящим ароматам Персии.
        Глава 54
        Аскетичный прием, оказанный Дербентом шаху, его разочаровал. Особенно в сравнении с тем, как его принимали в Персии после Индийского похода. И он велел придать городу праздничный вид. Придворные знали свое дело, и скоро Дербент было не узнать. Площадь и майданы были украшены изображениями великих побед падишаха, улицы посыпаны мелким песком, на деревьях развешены светильники, на домах горели факелы, а со стен крепости индусы ночи напролет запускали бенгальские ракеты, рассыпавшиеся в небе разноцветными искрами. Улицы были заполнены людьми, повсюду играла музыка, а публику развлекали фокусники.
        Дербент и в самом деле будто проснулся. Вернее, он теперь почти не засыпал. К городу тянулись караваны тебризских купцов, рынок обретал свой прежний вид под надзором надзирателей - мухтасибов, бдительно следивших за порядком и сурово наказывавших за обман или воровство.
        Прибывшие войска завалили открывшиеся лавки трофеями. За награбленные вещи сарбазы брали недорого, и купцам было где развернуться. Базарные смотрители следили даже за тем, чтобы шахские воины платили за покупки, хотя торговцы опасались с ними торговаться. Их теперь устраивала даже небольшая прибыль, лишь бы дело шло, как раньше. И уже мало кто обращал внимание на то, что среди трофейных товаров были не только индийские или афганские, но и азербайджанские и лезгинские ковры. По тому, что здесь продавалось, можно было догадаться, какими дорогами шли шахские войска и что делали в пути.
        Вскоре появились и русские купцы. По договору с Персией они могли здесь свободно торговать. Купцы привозили на базар олово, медь, соболей и много юфти - дубленой кожи быков и лошадей. Она шла на изготовление грубой, зато непромокаемой обуви, седел и прочих шорных изделий.
        Одни ряды торговали луками и стрелами, ружьями и пистолетами, кинжалами и саблями отменной работы, другие - тканями, парчой и шелком, третьи - коврами и шерстью. Фруктовые и мясные ряды тоже не пустовали. Хна, басма, специи и даже гашиш продавались повсюду. А водоносы с разукрашенными кувшинами розовой и лимонной воды зазывали покупателей звонкими голосами.
        Как и на других базарах, отдельно продавали коней, а в конце рынка, во дворе караван-сарая, продавали плененных или украденных детей и девушек. Сарбазы убивали отнюдь не всех, кого встречали на своем пути. Щадили тех, кого надеялись продать. Но были среди этих несчастных не только дети Кавказа, но и русские, индианки, эфиопки и даже персиянки. Тон здесь задавали каджарские купцы, отправлявшие рабов в Персию для перепродажи.
        Муса-Гаджи видел такое не раз, но привыкнуть к этому глумлению над людьми, стону и плачу, которые сопровождали каждую сделку, никак не мог. Но он заставлял себя приходить на рынок каждый день в безумной надежде увидеть свою Фирузу. Когда ее не оказывалось среди невольниц, у него слегка отлегало от сердца, но, когда он видел, как уводят объятых горем рабынь, купленных почти за бесценок, ему хотелось сжечь весь Дербент с его позорным торжищем.
        В один из таких дней он увидел Шах-мана. Окруженный то ли слугами, то ли нукерами, он явился на невольничий рынок и купил сразу всех детей. Мусе-Гаджи это показалось странным. Он проследил за Шахманом и еще больше удивился. Тот привел детей в харчевню, накормил их, постарался успокоить и спросил, кто и откуда родом. Затем поручил своим людям отвезти тех детей, кто лишился родителей, в Чох, чтобы их там содержали за его счет, как сирот. А если бы нашлись родители или люди, готовые принять их в свои семьи, пусть так и сделают. Остальных Шахман поселил в своем доме, купленном в Дербенте. Дом был старый, но с большим двором, где помещался весь караван Шахмана. Времена для Дербента были тяжелые, и дом этот был куплен за бесценок.
        Благородный поступок человека, изгнанного из своего общества, очень удивил Мусу-Гаджи. Он даже хотел было поблагодарить Шахмана за богоугодное дело, но решил до времени воздержаться, чтобы посмотреть, что будет делать Шахман дальше.
        Через несколько дней Шахман повторил то, что так поразило Мусу-Гаджи. Когда он рассказал об этом Ширали, тот уже знал ответ. Он утверждал, что Шахман большей частью был занят торговлей и заведением новых связей. Те чиновники, которых он знал раньше, лишились голов или своих должностей. А Шахману нужны были новые связи, большие связи, чтобы попасть на аудиенцию к самому Надир-шаху. Что же касается детей, живущих в его доме, то они могли понадобиться Шахману в будущем.
        - Верно, - согласился Муса-Гаджи, начиная понимать хитроумного Шахмана. - Он непременно захочет вернуть к себе уважение в горах. А что этому может помочь лучше, чем дети, спасенные из рабства и возвращенные несчастным родителям?
        Ширали знал многое, потому что он вовремя перебрался от Джума-мечети на базар. Здесь подавали больше, исключая пятницу, когда Ширали возвращался на свой пост у мечети. Узнать на базаре можно было все, даже число жен и наложниц в гареме Надир-шаха и количество невольниц, еще не осчастливленных ласками повелителя. Впрочем, таковой была всего одна, и это очень беспокоило Лала-баши, главного евнуха, который являлся на базар почти каждый день.
        То, что беспокоило Лала-баши, очень взволновало Мусу-Гаджи. На следующий день он явился на базар вместе со слоном, груженным хворостом, на который тут же нашлись покупатели. Вскоре появился и сам Лала-баши в сопровождении стайки слуг. Капризные обитательницы гарема томились от скуки и каждый день требовали чего-то нового. Найти на Дербентском базаре то, что развеет избалованных дам, было делом почти невозможным. Торговцы лезли из кожи вон, чтобы угодить главному евнуху, имевшему большое влияние при дворе Надир-шаха. Они предлагали тончайшие ткани, ослепительные украшения, редчайшие благовония, изысканный табак для кальянов, лучшие фрукты и сладости… Для большей уверенности Лала-баши скупал все подряд, и корзины его слуг быстро наполнялись.
        Увидев слона, Лала-баши немного о чем-то подумал, а затем спросил:
        - Умеет ли он танцевать?
        - Танцевать? - изумились окружившие их люди. - Лезгинку, что ли?
        - Умеет ли он стоять на задних ногах? - раздраженно уточнил Лала-баши.
        - Еще как! - заверил Муса-Гаджи, припоминая, как слон делал это, когда тянулся за нежными ветками с только что распустившимися листьями.
        - Пусть покажет, - велел Лала-баши. - В крепости не хватает развлечений.
        Появившаяся возможность проникнуть в ханский дворец заставила Мусу-Гаджи тут же придумать, как это сделать. Он схватил с соседнего прилавка большую тыкву, влез на дерево и поманил тыквой слона. Тот быстро сообразил, как достать лакомство, вытянул хобот и поднялся, стоя на задних ногах.
        Добравшись до тыквы, слон засунул ее в свой огромный рот и замотал от удовольствия головой.
        - Вах! - восторженно зашумели люди.
        Но продавец тыкв на этот раз не выдержал:
        - Этот шайтан сожрал уже вторую тыкву! Пора бы и заплатить!
        Лала-баши кивнул слуге, и тот сунул продавцу монету.
        - Хвала Аллаху! - тут же закричал продавец. - Это благородное животное знает, у кого лучшие тыквы в Дербенте!
        - Пойдешь со мной, - велел Мусе-Гаджи Лала-баши.
        Сообразительные слуги тут же погрузили на слона свои корзины и, весело обсуждая способности удивительного существа, пошли следом за Лала-баши. На этот раз им повезло: идти нужно было в гору, и прежде они добирались до цитадели едва живыми со своими тяжелыми корзинами, тогда как Лала-баши ехал на отличном коне.
        Глава 55
        Они приближались к крепости Нарын-кала - цитадели Дербентской крепости, грозно возвышавшейся над городом. Сердце Мусы-Гаджи взволнованно билось. Он не раз думал, как сюда пробраться, но высокие стены цитадели и многочисленная охрана делали неосуществимыми его замыслы. Все, что он сумел узнать о свой пропавшей возлюбленной, говорило о том, что она или в гареме Надира, или ее уже давно нет на этом свете. Но сердце подсказывало ему, что Фируза жива и ждет своего любимого.
        Наконец, стража отворила высокие, окованные железом сводчатые двери, и они оказались во дворце. Впрочем, сам дворец занимал лишь ближнюю часть огромной цитадели, а остальное место было занято шатрами и палатками шахской гвардии. Дворец Надира охранялся тремя цепями стрелков. Они стояли тесными рядами, опираясь, как на посохи, на свои мушкеты.
        Муса-Гаджи искоса поглядывал вокруг, стараясь не проявлять своего интереса. Дворец утопал в аромате цветущего миндаля, а каменные строения украшали первые весенние цветы. Из источников в виде каменных львов лились прозрачные струи. Каменные лестницы разбегались в разные стороны, а от небольшой площади поднимались амфитеатром, как будто здесь давались представления. Неподалеку виднелись белые купола хамамов. По пути к гарему Муса-Гаджи заметил в земле несколько темных ям, накрытых каменными крышками с дырой посередине или железными решетками. Это были зинданы, где содержали преступников. В другом месте из земли выступало нечто похожее на горло огромного кувшина - это оказалось водохранилище.
        В цитадели было много удивительного, но Лала-баши направился к гарему - небольшому красивому зданию с ажурными деревянными ставнями на окнах.
        Фасад его был украшен гирляндами ярких тканей, перевитых жемчугом и золотыми кольцами.
        Прежде чем Муса-Гаджи приблизился к гарему, на него надели капюшон с тонкими прорезями для глаз.
        - Не смотри, куда не надо, если хочешь сохранить свои глаза, - пригрозил Лала-баши.
        Но и через узкие прорези Муса-Гаджи видел заветные ставни, за которыми мелькали неясные тени.
        Из гарема появились молоденькие, ярко наряженные евнухи. Они забрали часть корзин и скрылись за дверями сераля, охраняемыми двумя огромными безбородыми маврами, тоже евнухами. Их обнаженные секиры всегда были готовы снять голову с тех, кто проявлял излишнее любопытство.
        Затем пришли служанки, закутанные в чадры. Они принесли корзинки из ажурного золота, украшенного самоцветами, и принялись раскладывать в них привезенные сладости: финики, изюм, лукум, халву. Корзинок было десять - по числу невольниц, составлявших походный гарем падишаха. Жены и остальные наложницы после покушения на Надир-шаха были возвращены в Мешхед до той поры, пока не совершится окончательное покорение Дагестана.
        Услышав про слона и его молодого погонщика, Фируза вздрогнула. Еще не понимая, что с ней происходит, она бросилась к окну и прильнула к ставням. Внизу действительно был слон. Он смешно стоял на задних ногах, пытаясь достать связку фруктов, которую держал на конце своей длинной пики мавр - стражник гарема. Фрукты висели, как наживка на удочке, и слону приходилось кружиться, чтобы достать ускользающее лакомство. Гаремные дамы восторженно аплодировали и бросали погонщику монеты сквозь ставни. А Фируза все ждала, когда погонщик поднимет на нее глаза.
        Муса-Гаджи собирал монеты, разбегавшиеся по каменным плитам, и ждал случая, когда Лала-баши отвлечется, и тогда Муса-Гаджи рискнул бы посмотреть на тех, кто так весело смеялся над проделками его слона. Но, когда это ему удалось, ставни по-прежнему оказались закрытыми. Суровые порядки гарема не допускали вольностей, по крайне мере - внешних.
        - Что еще умеет твой слон? - спросил Лала-баши, явно довольный представлением.
        - Много чего, мой господин, - ответил Муса-Гаджи, продолжая собирать монеты. Тут он увидел корзинки, почти уже полные сладостей, и добавил:
        - Еще мой слон умеет поднимать и подавать всякие вещи. Если будет ваше высокое соизволение, слон поднимет эти корзинки прямо к окнам гарема.
        Лала-баши подозрительно посмотрел на Мусу-Гаджи, продолжавшего собирать монеты, затем на слона, который уже проглотил снятые с пики фрукты, а теперь помогал Мусе-Гаджи собирать монеты.
        - Такого я еще не видел, - сказал Лала-баши и крикнул служанкам гарема:
        - Принесите это сюда.
        Те с поклоном поставили перед своим господином корзинки, предназначенные невольницам.
        - Я жду, - сказал Лала-баши Мусе-Гаджи. - Пусть это создание покажет свое искусство.
        - Слушаю и повинуюсь, - ответил Муса-Гаджи и подал слону первую корзинку.
        - Лейла! - крикнул Лала-баши. - Можешь открыть окно!
        Ставни тут же отворились. Муса-Гаджи пикой указал слону на открытое окно, и тогда слон поднял корзинку и осторожно поставил ее куда следовало. В окне появилась головка, закрытая драгоценной чадрой, и корзинка исчезла. К ногам Мусы-Гаджи упала еще одна монета.
        Так продолжалось несколько раз, но Мусе-Гаджи так и не удалось разглядеть ту, увидеть которую он так жаждал.
        - Азра! - выкрикнул Лала-баши имя еще одной невольницы.
        Но ставни остались закрытыми.
        - Эта строптивица сведет меня в могилу! - сердито воскликнул Лала-баши. - Пора бы уже привыкнуть к новому имени! Азра!
        Но ставни оставались по-прежнему закрытыми.
        - Наш падишах - вместилище терпения, - покачал головой Лала-баши. - Не счесть упрямиц, красота которых давно истлела в чертогах смерти, а эта будто околдовала нашего повелителя… - У Лала-баши кончилось терпение, и он назвал невольницу ее настоящим именем: - Фируза! Да обрушится на тебя гнев повелителя!
        Увидев, как открываются ставни, Муса-Гаджи сделал то, что готовился сделать с самого начала - незаметно вложил в корзинку со сладостями заветное серебряное колечко с бирюзой - то, которое он когда-то подарил Фирузе.
        Слон, будто понимая, как это важно для Мусы-Гаджи, бережно поднял корзинку и осторожно вознес ее к окну Фирузы. Корзинка тут же исчезла. Затем показалась и сама Фируза. Хотя лицо ее было скрыто под чадрой, на руке ее, медленно закрывавшей ставни, Муса-Гаджи увидел свое кольцо.
        Когда раздача подарков была окончена, обеспокоенный Лала-баши поднял голову на гаремные окна и замахал руками:
        - Все! Скройтесь!
        Дамы, вернее, их тени, нехотя скрылись в глубине своих комнат. Они бы предпочли, чтобы представление продолжилось, но ослушаться главного евнуха не смели.
        - И сколько золотых ты заработал? - спросил Лала-баши, властно протягивая руку.
        Муса-Гаджи поднялся и покорно вложил в ладонь евнуха горсть золотых монет.
        - Это деньги великого повелителя, - объявил Лала-баши, пряча золото в свой карман за поясом. - Здесь все принадлежит великому повелителю!
        Затем достал пару серебряных монет, отдал их Мусе-Гаджи и сказал:
        - Твое представление им понравилось. А теперь уходи.
        Муса-Гаджи приложил руку к сердцу и повел слона из дворца. Ему не было жаль золотых. Ему было жаль евнуха, не подозревавшего, какое сокровище уносил Муса-Гаджи в своем сердце.
        Фируза рыдала от счастья, осыпая поцелуями свое скромное и такое драгоценное кольцо. Теперь она точно знала, что Муса-Гаджи и был погонщиком слона, он искал ее и, наконец, нашел. И если он сумел проникнуть даже в логово самого Надир-шаха, то сумеет спасти и ее. Она будет ждать этого каждое мгновение. А чтобы никто ничего не заподозрил, станет покладистой, как никогда, и тогда, может быть, сумеет упросить Лала-баши свозить их на прогулку в Дербент. Или придумает еще что-нибудь, чтобы облегчить Мусе-Гаджи то, что он непременно попытается сделать - выкрасть Фирузу и увезти ее в родные горы.
        Муса-Гаджи направился на базар, где еще обсуждали, как повезло погонщику слона. Он отыскал Ширали и молча повел его за собой, держа за руку, как настоящего слепца.
        - Куда ты меня ведешь? - спросил Ширали.
        Но, переполненный чувствами, Муса-Гаджи не отвечал.
        - Что случилось? - недоумевал Ширали, не поспевая за другом.
        Муса-Гаджи опять не отвечал, будто опасался, что расскажи он о своей радости - и она исчезнет.
        Так они добрались до чайханы на окраине города.
        - Пришли? - удивился чайханщик. - А я уже было сказал себе: если хотя бы эти двое или трое, если считать слона, не придут до вечерней молитвы, закрою свою чайхану и переберусь на базар.
        Муса-Гаджи молча сунул ему серебряную монету, и чайханщик бросился разжигать огонь, чтобы приготовить чай.
        Муса-Гаджи собирался с духом, чтобы поведать другу о том чуде, которое с ним сегодня приключилось. Но Ширали и без того уже все понял.
        - Ты ее нашел?
        - Нашел.
        - В гареме Надир-шаха?
        - Да!
        - Она его наложница? - осторожно спросил Ширали.
        - Нет! - горячо возразил Муса-Гаджи. - Всего лишь невольница! Она ждала меня!
        - И что мы теперь будем делать? - улыбнулся Ширали.
        - Украдем девушку, - сказал Муса-Гаджи, хотя и представить не мог, как это возможно. - У нас в горах это обычное дело.
        - У нас тоже, - похлопал его по плечу Ширали. - Лучшее мужское дело.
        - А вот и чай! - спешил к ним чайханщик.
        К чаю он прибавил колотый сахар, немного сладостей и стопку лепешек. От радости, что не пришлось сниматься с насиженного места, он угостил лепешкой даже слона.
        Глава 56
        Возведение нового дворца Надир-шах поручил Сен-Жермену, который был знаком с архитектурой. Искать подходящее место француз отправился с Калушкиным, обещавшим ему показать, где жил царь Петр, когда пребывал в Дербенте.
        Увидев землянку, Сен-Жермен сначала не поверил, что могущественный государь мог жить в столь неказистом помещении. Однако из дипломатических соображений заметил:
        - Великим подобает скромность.
        Но для Надир-шаха требовалось кое-что получше. Сен-Жермен огляделся и решил, что место это весьма подходит для возведения дворца падишаха. Здесь было просторно, ничто не мешало развернуться архитектурной мысли. К тому же неподалеку было море, где Надир-шах намеревался построить большой торговый порт.
        - Тогда и землянку снесут? - ревностно спросил Калушкин, положив руку на свод дома Петра.
        - Зачем же? - возразил Сен-Жермен. - Ее следует сохранить как символ величия простоты. Если два императора выбрали для себя это место, значит, это место, где вершится история.
        Сен-Жермен говорил еще много высокопарных и столь же пустых слов, а на уме у него было другое. Надир-шаху должен был понравиться его выбор. Великолепный дворец Надир-шаха, на задворках которого будет ютиться жалкая землянка царя Петра, - не это ли наглядное воплощение сокровенных мечтаний властелина мира?
        Уразумев, что тут затевается, чайханщик был вне себя от радости. Теперь у него будет посетителей больше, чем в лучшей чайхане Дербента! Этих гостей, появление которых сулило большую прибыль, чайханщик угощал бесплатно лучшим чаем из своих лучших пиал, приберегаемых для особых случаев.
        Калушкину затея Сен-Жермена была не по душе. Он уговаривал его поискать место получше, но француз стоял на своем.
        - Я уже вижу великолепный дворец с фонтанами, как в Версале! - рисовал в воздухе руками возбужденный Сен-Жермен. - А внутри я разобью чудесный парк. Гарем станет красивее, чем в Дели.
        Полет фантазии Сен-Жермена был прерван трубным ревом слона.
        - Что это? - встрепенулся Сен-Жермен. - Кто посмел?
        Но, увидев слона, на котором сидел Муса-Гаджи, Сен-Жермен расплылся в улыбке:
        - Это знак судьбы! Только это замечательное животное сможет доставить сюда резные каменные плиты, коими я украшу фундамент дворца.
        - Резные? - с тоской в голосе переспросил Калушкин.
        - На них будут изображены подвиги Надир-шаха, как на стенах Персеполя изваяны победы древних персидских царей.
        - Они собираются строить здесь дворец шаха, - сообщил Мусе-Гаджи чайханщик. - И хотят взять тебя на работу вместе со слоном.
        - Я согласен! - крикнул Муса-Гаджи. - И слон тоже! Он давно соскучился по настоящей работе.
        - Мне нужен именно слон, - уточнил Сен-Жермен.
        - Я тоже вам нужен, - настаивал Муса-Гаджи. - Я хорошо умею строить дома!
        - В самом деле? - не поверил Сен-Жермен. - Тогда скажи мне, что ты видишь перед собой?
        Сен-Жермен указал на землянку Петра.
        - Крепкое здание, - сказал Муса-Гаджи, не слезая со слона. - Фундамент глубокий, блоки скреплены свинцовыми штырями. Строилось на деревянном каркасе, выпуская один саман над другим, чтобы получился купол. Простоит долго…
        - Пока наши вернутся - уж точно, - мысленно произнес Калушкин, а вслух добавил: - Мастера сразу видать.
        Сен-Жермен обошел землянку, желая удостовериться, насколько прав этот погонщик слонов, называющий себя строителем. И вынужден был признать, что тот не ошибся.
        - Отчего же ты погоняешь слона вместо того, чтобы строить дома? - спросил Сен-Жермен.
        - Потому что теперь никто ничего не строит, - ответил Муса-Гаджи. - Зачем строить дома, которые завтра разрушат?
        - Будешь у меня служить, - согласился Сен-Жермен.
        - А гарем во дворце тоже будет? - любопытствовал Муса-Гаджи.
        - В первую очередь, - усмехнулся Сен-Жермен, а затем добавил: - Если знаешь таких же молодцов, что умеют строить, приводи.
        - Может, возьмете и меня? - вступил вперед Ширали, постукивая перед собой палкой.
        - Слепого? - поразился Сен-Жермен. - На что ты годен?
        - Всякое дело следует начинать с молитвы, - ответил Ширали. - А молитвы слепца ничем не хуже молитвы зрячего. И даже лучше, ибо его ничто не отвлекает.
        - Твоя правда, философ, - согласился Сен-Жермен. - Сколько стоит твоя молитва?
        - Обращение к всевышнему - бесценно, - отвечал Ширали. - И это так же верно, как то, что все мы произошли от Адама и Хавы.
        - Да-да, - раздраженно ответил Сен-Жермен, - И все мы, выходит, братья. Благодарю, что напомнил.
        - Твои слова справедливы, - продолжал Ширали. - Но много ли справедливости в том, что у одних есть все, а у их братьев - ничего?
        - На все воля господа, - вздохнул Сен-Жермен и бросил Ширали серебряную монет у.
        Ширали нашел ее по звуку, с которым она ударилась о землю, ощупал, определяя стоимость, и воздел руки к небу:
        - Как мало теперь ценят братьев!
        - Бери и помалкивай, - ответил Сен-Жермен. - Если сюда сбегутся наши остальные братья, тебе и этого не достанется.
        Калушкин крякнул от удивления, с какой ловкостью Сен-Жермен отделался от попрошайки, и, чтобы не опровергать великие истины, тоже сунул нищему монету, как брату.
        На том они и расстались. Всю ночь друзья пировали в чайхане, и Муса-Гаджи не уставал пересказывать Ширали те чудесные мгновения, когда он вдруг увидел свою Фирузу, которую он теперь любил еще сильнее. Так сильно, что готов был разнести цитадель, где ее прятали.
        Глава 57
        План Сен-Жермена Надир-шаху понравился. Особенно то, как будет явлено величие властелина мира в сравнении с жалкой норой Петра, которого называли Великим. Чтобы убедиться, сколь впечатляющей будет разница, и заложить первый камень своего нового дворца, Надир-шах изволил покинуть цитадель и выехать в город.
        Кортеж двигался со всеми обычными предосторожностями, но, так как была пятница, Надир-шах решил посетить древнюю Джума-мечеть, где и совершил молитву вместе с многочисленными прихожанами. По завершении молитвы мулла произнес хутбу на имя Надир-шаха, как это делалось в Персии.
        Надир пожертвовал мечети кисет с золотыми монетами и направился дальше. Мечеть ему понравилась, но его чем-то смутил невысокий столб, стоявший во дворе мечети под высоким деревом. Этот столб напомнил ему Делийский столб исполнения желаний, который он не сумел обхватить руками и не смог вырвать из земли. Но Надир-шах прижимал к груди свой знаменитый щит побед и не сомневался, что все его желания сбудутся. И что гордая горянка, увидев поверженный Дагестан, сменит свою напрасную гордость на жаркие ласки.
        Вопреки ожиданиям свиты, которая предлагала снести последнее напоминание о прежнем владычестве русских, Надир отнесся к землянке Петра с почтением. Скромность русского императора говорила о многом. Будь он занят собственными удовольствиями, он бы не смог сделать столько, сколько сделал. Завоевать земли от Астрахани до персидских провинций вокруг Каспийского моря - это кое-что значило, и шах способен был оценить это по достоинству.
        - Неизвестно, как бы все обернулось, если бы мне пришлось иметь дело с императором Петром, а не с его наследниками, - думал Надир-шах. - Возможно, тогда эта жалкая землянка показалась бы мне величественнее Тадж-Махала.
        У Калушкина отлегло от сердца. Он любил Петра всей душой и мог не пережить надругательства над его памятью.
        Надир велел оставить землянку на месте и приставить к ней охрану, а дворец возвести ближе к южной стене, чтобы к нему можно было подъезжать через ворота Дубары-капы.
        - И пусть он будет не столько красив снаружи, сколько прекрасен внутри, - продолжал Надир-шах, как будто землянка Петра изменила его первоначальные планы. - Пусть будут в нем чудесные покои, сад и фонтаны, гарем для владычицы моего сердца и все остальное, как подобает дворцам. Конюшни должны быть просторны, а погреба обширны. А от дворца к городу пусть протянутся широкие улицы с великолепными зданиями и караван-сараями!
        В прилегающей к морю местности, называемой Дубары, шах велел построить казармы для своей гвардии. На том самом месте, где еще оставались руины земляной крепости, в которой стояли полки Петра. Было известно, что русский государь сам определил это место, собственноручно сделал чертеж и отмерил участки.
        Когда Сен-Жермен доложил Надир-шаху, что русский царь собирался построить у города еще и гавань с портом для торговых кораблей, Надир-шах велел закончить дело, начатое Петром.
        - И не только для торговых, - добавил он. - Пусть здесь стоят и военные корабли, которые строят для меня англичане.
        Для Сен-Жермена и особенно для Калушкина это было новостью. Но оказалось, что так оно и есть. Англичанин Эльтон уже построил в персидском порту Лангеруте фрегат с восемнадцатью пушками и теперь строил новые корабли, большие и малые. Надир-шах сделал Эльтона своим адмиралом и положил ему хорошее жалование. В помощь ему были высланы и казаки, обитавшие у Низовой пристани. Якоря для кораблей ковали на железных заводах в Мосуле. Вся Лангерутская область была подчинена потребностям Эльтона, и теперь там сеяли много конопли, из которой вили веревки и якорные канаты.
        Новое место для дворца, которое указал Надир-шах, начиналось как раз там, где стояла чайхана. Дрожащий от страха чайханщик, упавший ниц перед повелителем, так и не набрался смелости подняться. Увидев его и поняв, в чем дело, Надир-шах спросил:
        - Сколько стоит твоя чайхана?
        - О мой повелитель! - срывающимся голосом произнес чайханщик. - Она ничего не стоит, если самому великому падишаху понадобилось это место.
        - Назови цену! - велел Надир-шах.
        Слуги подняли чайханщика на ноги, и тот, набравшись храбрости, попросил:
        - Цена ее - милостивое соизволение великого повелителя, убежища справедливости, чтобы я построил новую чайхану на улице между дворцом славного падишаха и городом.
        - Будь по-твоему, - согласился Надир-шах.
        - О великий Аллах! - завопил от счастья чайханщик. - О безграничная милость повелителя!..
        Тем временем появился большой камень, который притащил слон Мусы-Гаджи. Слуги шаха постелили на землю ковер, переложили на него камень и, взявшись за края ковра, понесли камень к шаху. Стража расступилась и вновь сомкнулась вокруг его величества.
        Надир-шах наступил на камень ногой и оглянулся на Сен-Жермена:
        - Теперь ты еще и мимарбаши - начальник строителей. Я положил свой камень, а ты положишь остальные.
        - Слушаю и повинуюсь, ваше величество, - склонился перед шахом Сен-Жермен.
        Когда шах со своей свитой удалился, появились десятки ароб, которые везли длинные каменные плиты. Их сопровождали конные каджары.
        - Откуда столько? - удивился Муса-Гаджи.
        - С кладбища, - пояснил Ширали.
        - Надмогильные плиты? - ужаснулся Муса-Гаджи.
        - Какая разница? - развел руками Сен-Жермен. - Покойникам они ни к чему, а если полагаться только на твоего слона, даже такого сильного, дворец не построят и за сто лет.
        - Однако это кощунство, - возразил Калушкин.
        - Моя голова мне дороже этих камней, - сказал Сен-Жермен. - От шахских палачей не спасет никакой эликсир.
        - Выходит, господин хороший, вы взялись не за свое дело, - сказал Калушкин.
        - О мсье Калушкин, чем только мне не приходилось заниматься! - вздохнул Сен-Жермен. - Да еще в разные времена…
        Напустив туману насчет таинственных сторон своей жизни, Сен-Жермен собирался было уехать вслед за шахской свитой, но вопрос Мусы-Гаджи его остановил:
        - Известно ли вам, что написано на этом камне?
        Сен-Жермен вгляделся в вырезанную на надгробии надпись, но ничего разобрать не смог.
        - Так что? - спросил вместо него Калушкин.
        - Под этим камнем был похоронен персидский воин, да простит Аллах его грехи, - сказал Муса-Гаджи, читая надпись. - И это было так давно, что он может оказаться из славных предков Надир-шаха.
        - Гм, - призадумался Сен-Жермен. - Это меняет дело.
        - Не зря говорится, что негоже тревожить прах усопших, - сказал Калушкин, крестясь.
        - Так пусть добудут мне камень там, где берут другие, - велел Сен-Жермен своему помощнику-персу. - Побольше и побыстрее.
        - В каменоломне, - подсказал Муса-Гаджи.
        - Я пошлю туда рабов, - кивнул перс. - Камень будет.
        - А если не будет, то не будет и твоей головы, - пригрозил Сен-Жермен, больше тревожась за собственную голову. - Ну же, шевелитесь, бездельники! А эти камни верните на место, не то за ними явятся призраки!
        Перс поспешил исполнять приказ, и скоро вереница ароб двинулась в обратную сторону.
        Сен-Жермен достал из глубокого кармана камзола фляжку с коньяком и сделал изрядный глоток.
        - Варвары! - сердился он. - Наука процветает, а они вцепились в свои предрассудки.
        - Так уж у них заведено, - ответил Калушкин, не отказавшись пригубить из фляжки Сен-Жермена. - А что, чародей вы наш, не навестить ли нам хамам? Говорят, тутошние горячие воды да банщики-костоправы так омолодить могут - не в пример вашему эликсиру.
        - Отличная идея, мсье, - кивнул Сен-Жермен. - Чтобы стать бессмертным, нужно заботиться о здоровье. Это весьма усиливает действие эликсира.
        И они отправились в дербентские бани, обсуждая вопрос о строительстве англичанами персидского военного флота, который встревожил обе стороны: Калушкина - потому что флот строился на Каспии, Сен-Жермена - тем, что, если флот строится на Каспии, он может быть построен и в Персидском заливе, а это уже было серьезной угрозой для Индийского океана, где владычествовали французские эскадры.
        Глава 58
        От пережитых волнений Сен-Жермен забыл в чайхане план будущего дворца, и теперь в нем пытались разобраться Муса-Гаджи и Ширали. Главное им было понятно: вот тронный зал, вот покои, вот селямлик - для приема гостей, здесь - сад, здесь - бассейн, хамам… Непонятно было лишь назначение длинного и слишком узкого коридора, ведшего от гарема в сторону моря. Да и прочерчен он был не ясно, как другие помещения, а едва заметными линиями.
        - Это для спуска воды из бассейна, - предположил Ширали.
        - Для спуска воды тут трубы указаны, - тыкал в чертеж Муса-Гаджи, - и для подвода тоже.
        - Может, тайный ход? - чесал затылок Ширали. - Шах любит незаметно подглядывать за наложницами.
        - Неужели ты думаешь, что он будет пробираться в свой гарем по узкому подземному коридору?
        - Ну, тогда… - морщил лоб Ширали.
        Чайханщик принес свежего чая и тоже уставился на чертеж.
        - Что это у вас за картинка?
        - Это - образ будущего дворца падишаха, - объяснил Муса-Гаджи. - С гаремом. Ты когда-нибудь видел гарем?
        - Не только видел, но и бывал там! - гордо сообщил чайханщик.
        - Ты? - не поверил Ширали. - Скажи еще, что ты - евнух.
        - Сохрани меня Аллах, - провел рукой по бороде чайханщик. - Но клянусь своей бородой, что был в настоящем гареме и видел такое, что вам и не снилось!
        Друзья недоуменно переглянулись, и Ширали попросил чайханщика:
        - Так расскажешь или потребуешь плату за свою тайну?
        - Плату я получил сполна в том самом гареме, - многозначительно подмигнул чайханщик. - А дело было так…
        И чайханщик пустился в сладостные воспоминания:
        - Не думаете ли вы, что я всегда был презренным чайханщиком? Гарем - вместилище тайн, которые известны только его обладателям и мне! Не скажу, где это было, потому что тот паша, важный сановник, еще жив, дай Аллах ему здоровья. У него было много государственных дел, четыре жены, а сколько у него было наложниц - он и сам не знал. Такой уж он был человек, что взятки предпочитал получать наложницами. Очень он красавиц любил, особенно молодых. Любоваться - любовался, особенно когда они в бассейне плескались, только не до всех у него доходили руки.
        И гарем у него был что райский сад. Даже зимой в нем распускались чудесные цветы. Это потому, что было тепло, а тепло было, потому что я в том гареме служил истопником.
        - Где печи, а где гаремные красавицы? - сомневался Ширали.
        - Печи были внизу, - согласился чайханщик. - И много в них угля сгорало. А я таскал его и таскал и сам стал похож на мавра, который охранял гарем. Тот бедняга был из Абиссинии и все время мерз, стоя у дверей гарема. Вот я и стал пускать его к себе погреться. Он-то мне и рассказал, чем заняты гаремные красавицы.
        - И чем же они занимались? - ревниво спросил Муса-Гаджи.
        - Вам лучше не знать, - многозначительно произнес чайханщик. - Но, чтобы заполучить к себе настоящего мужчину, они готовы были на все. Даже евнуха пробовали подкупить, чтобы завести себе поклонников. Но абиссинец только вздыхал и хватался за свою голову, которую боялся потерять из-за жаждущих любви наложниц.
        - Говори толком, - попросил Ширали. - Ты-то тут при чем?
        - А при том, что мне приходилось утешать несчастного евнуха. А утешался он только кальяном, в котором табак был смешан с лучшим сортом банджа, приготовляемого из сгущенного сокаиндийской конопли, а в воду было добавлено сладкое вино. И когда бандж овладевал им, евнух засыпал так крепко и надолго, что не просыпался даже от собственных воплей. А вопил он о том, что напрасно сделался евнухом и хочет вернуться в родную Абиссинию, где девушки красивее, чем в холодной Турции. Когда я убедился, что евнух не проснется даже от трубы Азраила, я стал переодеваться в его одежды и посещать гарем, чему красавицы были несказанно рады.
        - Так ты, выходит, большой грешник? - усмехнулся Ширали.
        - А разве не грех томить юных красавиц, которые вполне могли состариться, так и не познав любви? - отвечал чайханщик. - Я уверен, что они и на том свете за меня молятся.
        - На том свете? - удивился Муса-Гаджи. - О чем ты говоришь?
        - Всему виной ревность! - воскликнул чайханщик. - Одни наложницы нравились мне больше других, а были еще и те, которые готовы были до старости оставаться верными своему господину. Хотя он, я думаю, даже не помнил об их существовании. Как бы там ни было, а сплетни завистниц дошли до ушей самого паши. Слава Аллаху, меня тогда не было в гареме, я как раз отправился с ослами за углем.
        - Что же там случилось? - торопил Ширали.
        - Паша умертвил половину гарема, виновных и невиновных, павших жертвой наветов завистливых соперниц. Правда, те, кому сохранили жизнь, видимо, надеялись заменить моих возлюбленных и указали на абиссинца как на преступника. Сколько тот евнух ни уверял, что даже при особом старании не смог бы совершить преступление, в котором его обвиняли, это его не спасло. Что с ним сделали палачи, вам тоже лучше не знать…
        - И чем же все кончилось? - спросил Муса-Гаджи.
        - Ничем. Все выглядело так, будто ничего не случилось. Я же говорил, что паша был на высокой должности, и лишние разговоры ему были ни к чему. Зато уж мне пришлось потрудиться.
        - Опять в гареме? - изумился Ширали.
        - Почти. Я вытаскивал трупы и делал так, чтобы они бесследно исчезали в темных водах Босфора.
        - И никто ничего не видел? - не верил Муса-Гаджи.
        - И не мог увидеть, - объяснял чайханщик. - Как в каждом приличном гареме, там был тайный подземный коридор, через который удаляют неугодных наложниц. Их зашивают в мешки, бывает - еще живых, вместе с парой чугунных ядер, которые должны им кое-что напомнить. Потом тащат по этому коридору и избавляются от позора.
        Муса-Гаджи показал загадочные линии на чертеже дворца и спросил:
        - Значит, и здесь устроят такой коридор?
        - А как же! - кивнул чайханщик, покосившись на бумагу. - Он самый и есть. Гарем без этого не бывает, как не бывает женщин, которым жизнь дороже любви.
        - Откуда ты знаешь? - с надеждой спросил Муса-Гаджи.
        - Знаю, поверь мне, - загадочно вздыхал чайханщик. - Как знаю и то, что этот коридор на карте ведет сначала в подземные покои, а оттуда - к морю, где топят неугодных невольниц.
        - Подземные покои? - не понимал Муса-Гаджи, вглядываясь в чертеж.
        - Это такой подземный павильон с куполами из цветного стекла. Там прохладно, когда жара, а мраморные полы и стены украшены, как драгоценная шкатулка, из фонтанов льется розовая вода или лимонная, а бывает, и та, и другая. А в бассейне плавают чудесные рыбки.
        - Но почему тайный коридор ведет именно туда? - спросил Муса-Гаджи.
        - Потому что владыка гарема уединяется там со своими избранницами. И никому не ведомо, что там делается.
        Как неведомо и наложницам, что такое особое приглашение может оказаться для них последним.
        - Как же ты оказался здесь, если у тебя была такая сладкая жизнь? - удивлялся Ширали.
        - Мне предлагали хорошую должность, - сказал чайханщик. - Но я отказался и сбежал из Стамбула при первой возможности.
        - Почему, если должность была хорошая? - спросил Муса-Гаджи.
        - Это была должность евнуха.
        Чайханщик поднялся и пошел за горячим чаем, потому что прежний уже остыл, пока он рассказывал о своих похождениях в серале паши.
        - Подземный коридор может нам пригодиться, - сказал Ширали.
        - По крайней мере не придется делать подкоп, - согласился Муса-Гаджи, хотя он предпочел бы вырыть подкоп, чем узнать о том, что случается в гаремах.
        Глава 59
        Надир-шах так и не дождался горских владетелей, которым были посланы грозные рагамы. Казалось бы, то, что творили в этих краях шахские орды, должно было привести горцев к смирению одной лишь угрозой повторения этих зверств. Но происходило обратное. Лазутчики доносили, что горцы намерены драться, сколько бы войск ни было у Надира. Шах им не верил и многим приказал вырвать лживые языки. Он надеялся, что на этот раз все будет по-другому, горские общества склонятся перед его невиданной силой и будут наперебой просить о пощаде. Шах был уверен, что так и будет. Он даже склонялся к тому, чтобы простить горцев за прежние восстания, взять в свое войско их лучших воинов и двинуться дальше, на Россию. Но с каждым днем он все яснее понимал, что дело принимает самый неприятный оборот.
        Вместо призванных к шаху табасаранских владетелей, Кайтагского уцмия и Сурхай-хана к нему явились лишь незначительные лица, заявившие о готовности ему служить. Ханами и беками они были лишь по названию, и от их покорности Надир-шаху было мало проку. Он даже заподозрил в них людей, жаждущих получить власть, когда Надир-шах устранит настоящих правителей их вилайетов. Они обещали не противиться его воле, если он не станет разорять их края, но за покорность главных владетелей не ручались. Надир-шах почувствовал себя оскорбленным, оставил прибывших у себя заложниками, а в Табасаран и Кайтаг послал сборщиков податей, чтобы проверить, во сколько голов скота, лошадей и людей для шахского войска горцы оценят его милосердие.
        Из самих владетелей явился лишь шамхал Хасбулат. Да и как он мог не явиться, когда был посажен на шамхальский престол самим шахом и был страшно зол на горцев, угнавших его лучших коней. Однако шамхал должен был не просто явиться к своему повелителю, но и привезти подати, полагавшиеся платить с шамхальства в шахскую казну. Но население платило неохотно, а большинство и вовсе платить отказывалось, за глаза называя шаха извергом, а Хасбулата - предателем. Так что собираемых податей едва хватало на содержание самого шамхала и его немногочисленных нукеров.
        Входя во дворец, Хасбулат уже мысленно прощался с жизнью, зная свирепый нрав Надир-шаха. Но тот встретил шамхала милостиво. При столь неясном положении дел в Дагестане шах не мог себе позволить лишиться единственного союзника. Он не только обласкал Хасбулата, но и обещал ему несколько мешков денег, чтобы он нанял на них воинов для войны с непокорными горцами.
        Убедившись, что шах не собирается его казнить, Хасбулат перевел дух. А затем, желая смягчить шахское негодование по поводу не пожелавших явиться горских владетелей, сказал ему:
        - О владыка мира, они еще одумаются. Но у меня есть человек, который мог бы заменить их всех, вместе взятых.
        - Кто же это? - с надеждой спросил Надир-шах.
        - Его зовут Шахман, - сказал Хасбулат.
        - Какого он звания? - в нетерпении спрашивал Надир-шах.
        - Теперь трудно сказать, - объяснял Хасбулат. - Но его знает весь Дагестан, и он знает горы, как никто другой.
        - Говори яснее, - потребовал шах.
        - Он - ученый, богатый и влиятельный человек, - говорил Хасбулат, осторожно подбирая слова. - Но его изгнали из своего общества.
        - Изгнали уважаемого человека? - не понимал Надир-шах. - В чем его вина?
        - Он старался убедить главных людей в горах преклониться пред короной вашего шахского величества и не противиться воле судьбы.
        - Из какого общества его изгнали? - спросил Надир-шах, которого этот человек начинал все больше интересовать.
        - Из Андалалского.
        - Андалалского?.. - шах пытался припомнить что-то знакомое.
        - Он из тех мест, которые вашему величеству еще не знакомы, - осторожно подводил к сути Хасбулат. - Там живут андалалцы… Сразу за Кази-Кумухским ханством.
        Теперь Надир-шах понял, о чем идет речь. Он слишком хорошо помнил, как после тяжелых боев Сурхай-хан смог уйти к этим самым андалалцам, не дав победе Надир-шаха сделаться окончательной. Но Хасбулату шах сказал другое:
        - Эти места мне не знакомы, но я намерен узнать их поближе. Чтобы и андалалцы, и все остальные, кто еще не склонился у моего стремени, подлинно узнали, кто такой Надир-шах и почему его называют властелином мира.
        - Сожалею, что прежние уроки не пошли им впрок, - произнес Хасбулат.
        - Приведи ко мне этого Шахмана, - велел Надир-шах. - Этот человек может нам пригодиться.
        - Он тут, неподалеку, - засуетился Хасбулат. - Я оставил его у ворот крепости.
        Шах подал знак стражнику, и тот бросился исполнять повеление.
        Хасбулат мысленно потирал руки. Шахман, которого он встретил в Дербенте, сам просил устроить ему аудиенцию у шаха. И теперь, когда от него отвернулись в горах, Шахман горел желанием отомстить своим соплеменникам. А что до его мечтаний сделаться первым человеком в Дагестане, мечтаний сколь вредных, столь и несбыточных, то на этот счет у Хасбулата были свои намерения, и люди вроде Шахмана могли быть ему полезны. До поры до времени. А после от них будет нетрудно избавиться. И кто за этого Шахмана заступится, если даже земляки его изгнали? Да и Сурхай-хан, как слышал Хасбулат, не особенно с ним церемонился. А когда Хасбулат сделается владыкой гор, тогда он изгонит и каджаров, которых ненавидит не меньше, чем тот же Сурхай. Хасбулат вовсе не желал остаться в памяти своего народа предателем, вассалом кровожадного завоевателя. Но его время еще не пришло…
        - О мой повелитель, этот человек доставлен, - послышался громкий голос привратника.
        В дар Надир-шаху Шахман привел красивого коня в дорогом убранстве.
        Шах принял Шахмана, как знатного человека, и даже не разгневался, когда тот не подполз к его ногам, как другие, а лишь коснулся рукой пола, входя в тронный зал.
        Секретарь, которому было велено узнать все, что можно, об этом человеке, успел доложить шаху про попытки Шахмана собрать народы под своим началом, как к этому отнеслись горцы, как Шахман уговаривал дагестанцев хотя бы не воевать с Надиром и встать под его знамена. И особенно про желание Шахмана расквитаться с теми, кто с позором изгнал его из общества. Все это лишь дополняло рекомендации шамхала Хасбулата, и Надир-шах прикидывал, какую пользу можно извлечь из амбиций оскорбленного горца.
        - О великий падишах, я прибегаю к твоему покровительству… - начал Шахман.
        Не дослушав его громкие приветствия, Надир-шах сказал:
        - Я вижу в тебе брата.
        - Это слишком великая честь для меня, - слегка поклонившись, ответил Шахман.
        - Так оно и есть, - продолжал Надир-шах. - Я слышал, ты хотел объединить всех горцев?
        - Боюсь, что они к этому еще не готовы, великий падишах, - ответил Шахман.
        - Это совсем неплохо, - подумал про себя Надир-шах. - Плохо, когда бунтари собираются вместе.
        - Даже в нашем маленьком Дагестане… - продолжал Шахман.
        - В моем Дагестане, - поправил его Надир-шах.
        - Именно так, мой повелитель, - испуганно поправился Шахман. - Даже здесь десятки племен и народов не знают покоя от междоусобиц, а их соседи изнемогают от набегов.
        - Отчего же происходят эти смуты? - вопрошал Надир-шах.
        - Земли мало, людей много, а гордости больше, чем самих гор. Покорившись вашему величеству, они бы обрели все блага этого мира, коими пользуются счастливые подданные вашей бескрайней державы. Но в горах засели упрямцы, которым их свобода дороже милости и безграничной щедрости великого падишаха.
        - Кто из них самый сильный? - спросил Надир-шах.
        - Считается, что Сурхай-хан Кази-Кумухский, - начал Шахман.
        - Считай дальше, - велел Надир-шах. - С Сурхаем я уже имел дело.
        - Дальше… - замялся Шахман. - Ханы Хунзахский и Мехтулинский, уцмий Кайтагский, майсум Табасаранский, еще кадии со своими владениями, беки. А главное - вольные общества и их союзы. Это люди дерзкие и отчаянные. Они не признают над собой ничьей власти, кроме власти Аллаха, живут свободно, как птицы, сами по себе. А в стаи сбиваются, только когда почуют общую опасность.
        - Мои ловчие умеют приручать даже орлов и соколов, - усмехнулся шах. Затем помолчал немного и продолжил: - Я покорил много стран и народов, но теперь вижу, что этого мало. Чтобы в великом государстве наступил порядок, есть единственное средство - беспокойные народы и племена переселить и перемешать или попросту уничтожить, иначе покоя не будет.
        - Мудрость великого падишаха безмерна, - отвечал Шахман.
        - Пожалуй, если посулить ему власть над горным Дагестаном, он пойдет его завоевывать впереди моих воинов, - размышлял Надир-шах, сверля глазами Шахмана. - Что ж, пусть покажет, на что способен. А для начала его нужно послать к ближайшим владетелям, которые осмелились пренебречь моими приказами.
        Заканчивая аудиенцию, Надир-шах одарил Шахмана халатом со знаком повелителя вселенной на плече и сказал:
        - Ты достоин быть эмиром Дагестана. Но арабы говорят: «Я - эмир, ты - эмир, а кто же погонит ослов?»
        - Повеления вашего величества - господин других повелений, - склонился перед Надиром Шахман.
        - Иметь дело с мудрыми людьми - великое счастье, - кивнул в ответ Надир-шах. - Я посылал приказы горским владетелям, но боюсь, что они затерялись в дороге. Тебе надлежит отправиться к ним и объяснить, что покорность мне будет великим благом для них.
        - Боюсь, что они меня не послушают, - попытался возразить Шахман, помня свой горький опыт.
        - Ты будешь не один, - успокоил его Надир-шах. - Я дам тебе охрану.
        - Охрану? - с надеждой переспросил Шахман.
        - Мои полки, которые умеют убеждать кого угодно.
        Аудиенция была окончена.
        Шахман был горд оказанным ему приемом. Но, поразмыслив, он опечалился. Ему очень не хотелось отправляться в горы. Он надеялся, что несметные полчища Надир-шаха сделают все без него, а Шахман согласится принять разоренный Дагестан, чтобы сделать его умиротворенным краем под своим владычеством. А тем временем, полагал Шахман, Персия снова столкнется с Россией, и еще неизвестно, чья возьмет. Во всяком случае Шахман не желал собой рисковать, потому что хорошо знал, что обозленные на шаха дагестанцы не окажут ему теплого приема. А отборные войска, которые шах обещал послать с Шахманом, могли встретить в горах что угодно, кроме желания покориться. Шахман знал это от торговцев, которые все реже спускались в Дербент из горных долин и больше покупали то, что подходило для войны, а не то, что могло пригодиться в хозяйстве. Но на этот раз судьба хранила Шахмана. За день до того, как ему надлежало отправиться в путь, стало известно, что войска, оставленные шахом в тылу, за Кавказским хребтом, первыми ринулись на Дагестан.
        Сведения, доставляемые лазутчиками, заставили Надир-шаха поторопиться. Оказалось, что горцы даже ближайших, не раз разоренных областей вступили на путь вражды и неповиновения. Вместо выплаты дани они убили его сборщиков и теперь собрались с силами, готовясь сразиться с Надир-шахом, на помощь им спешат воины из других областей Дагестана. Надир-шах велел Фет-Али-хану и подчиненным ему командирам обрушиться на Рутул и Табасаран и, покарав бунтовщиков, двинуться на Сурхай-хана, который слал им помощь. Желая расчистить себе путь в горы, Надир-шах велел не щадить никого и даже не брать пленных. И первыми жертвами его гнева стали кайтагские и табасаранские заложники, которых шах приказал казнить.
        Но и Шахману дело нашлось. Его, как и шамхала Хасбулата, снабдили деньгами и послали набирать наемников для войска шаха из прибрежных земель.
        Глава 60
        Фет-Али-хан со своими отдохнувшими и отменно вооруженными войсками надеялся привести горцев в трепет одним своим появлением. Но уже в Самурской долине его ожидало упорное сопротивление. Жителей разоренных аулов не хватало для настоящей, открытой борьбы, однако действия их небольших отрядов, ночные вылазки, завалы на дорогах, камнепады в ущельях, разрушенные мосты и мужество в стычках с каджарами нарушили планы Фет-Али-хана, который надеялся покончить с повстанцами за несколько дней. Так и не сумев окончательно разбить лезгин, рутульцев и цахуров, населявших Самурскую долину, и прибывших к ним на помощь горцев из соседних обществ, он с большими потерями пробивался дальше, где его ожидало не менее отчаянное сопротивление.
        Еще до того, как отряды Фет-Али-хана вторглись в прекрасные горы и долины Табасарана и Кайтага, там начались волнения. Владетелям, знавшим, какая грозная сила надвигается на их благодатные места, еще хотелось верить, что беда пройдет стороной, если они не окажут сопротивления войскам Надир-шаха. Но народ был другого мнения об иноземных захватчиках. Кроме того, было известно, что шах был намерен выселить тысячи табасаранцев и кайтагцев в Персию, а на их земли прислать верных ему каджаров. И люди, по примеру своих соседей, предпочли драться за свою родину и свободу. К тому же их побуждали и письма, получаемые из других мест, и добровольцы, спешившие на помощь с дальних гор.
        Ополчение табасаранцев возглавил Мирза Калукский. Храброго воина и одаренного поэта народ любил за его песни, в которых он обличал греховную знать и воспевал свободу родной земли.
        Мирза был еще молод, но песнями его заслушивались и мудрые старики, и юные красавицы. И когда над Табасараном нависла грозная туча войны, он взял в одну руку саблю, в другую - чунгур, чтобы сражаться и оружием, и песней. И повсюду уже повторяли его призыв:
        - Эй, милый мой Табасаран, Родные мои сограждане! Шах Ирана - тиран Надир, Ненавистный враг идет на нас. Встанем все, как один, Как горные смелые львы. Тот, кто подчинится врагу, Пусть не выйдет на поле битвы. Народы Дагестана, как братья, Сплотятся в единую семью: Аварцы, лезгины, кумыки, даргинцы и лакцы - Братья все помогут!
        Неожиданно ожесточенное сопротивление табасаранцев обескуражило Фет-Али-хана. Он бросал на горцев все новые силы, но сопротивление только усиливалось. На помощь табасаранцам подходили все новые отряды, среди которых было десять тысяч воинов из горных обществ и сам Сурхай-хан со своей дружиной.
        Каджары бросались от аула к аулу, надеясь окружить и уничтожить горцев. Но те, избегая открытых сражений, укрывались в густых лесах и на вершинах гор, заманивали противника в ущелья и громили врага со всех сторон.
        Узнав о том, что творится в Табасаране, Надир-шах спешно выступил туда с большим отрядом из Дербента.
        Отправляясь в поход, Надир-шах приказал Сен-Жермену закончить новый дворец как можно скорее, а визирю - предоставить для этого французу все, что нужно - от золота до людей, включая гарнизон Дербента.
        Шах не сомневался, что вернется с победой, и хотел отпраздновать ее в новом дворце, бросив к ногам все еще неприступной горянки плененных главарей бунтовщиков. Одно ее слово - и он их пощадит. Надир был уверен: сердце горянки дрогнет, она скажет заветное слово и раскроет свои нежные объятия непобедимому воину Надир-шаху.
        Но по пути в Табасаран шах получал все более удручающие сведения. Те, от кого он ждал трепета и повиновения, подняли на него оружие. Сурхай-хан, Рустам-хан, Хасан-бек, Мамай-бек, Бек-Али, Амир-Хамза, Муртаза-Кулисултан со своими отрядами вступили в битву с войсками Надир-шаха и готовы были драться до конца.
        Приближаясь к местам боев, Надир-шах увидел тысячи убитых сарбазов, которые лежали в лужах крови вперемешку со своими лошадьми. Раненые и нерасседланные кони бродили между трупов, испуганно фыркая на стервятников, слетавшихся на пиршество.
        Навстречу шаху попал сотник-юзбаши, который бежал с поля боя, бросив оружие.
        - Куда ты так спешишь? - окликнул его Надир-шах.
        Сотник от растерянности замер, не смея произнести ни слова.
        - Ты, верно, спешил обрадовать своего повелителя вестью о победе? - зло произнес Надир-шах.
        - Да, мой повелитель, - еле слышно ответил побледневший от страха юзбаши и упал перед Надир-шахом на колени.
        - Это так же верно, как то, что твоя голова еще на плечах, - сказал Надир-шах и подал знак палачу.
        Секира блеснула на солнце - и голова сотника покатилась в овраг.
        Чтобы ускорить участие в сражении новых сил, Надир приказал трем тысячам всадников посадить за своими спинами на крупы лошадей столько же стрелков-джазаирчи и мчаться во весь опор.
        Но, явившись на место боев собственной персоной, Надир-шах был изумлен тем, как горские ополченцы расправлялись с его лучшими войсками, кося пулями, стрелами и саблями облаченных в доспехи сарбазов. Скоро выяснилось, что небольшой отряд горцев напал на кызылбашей, затем отступил и заманил противника в лесистое ущелье, где среди деревьев засели десятки тысяч горцев. И тогда началось самое страшное, напомнившее каджарским предводителям Заман-беку и Рахим-хану то, что произошло в Джаре с братом повелителя Ибрагим-ханом.
        Не желая терпеть нового позора, Надир-шах ринулся в битву сам. Стороны сошлись в открытом бою и бились до изнеможения, но исход битвы не принес никому победы. Войска отошли друг от друга, чтобы подготовиться к новому сражению.
        - Опять этот безрукий Сурхай решил помериться со мной силой? - в ярости процедил Надир-шах, заметив знамя Сурхай-хана.
        Но рядом с тем знаменем было еще несколько. И Надир-шах понял, что в горах многое изменилось. Табасаранцы, лезгины, кайтагцы, кумыки, лакцы, аварцы - все народы гор начали сливаться в неодолимую силу - в единый народ Дагестана. Это грозило нарушить все замыслы Надир-шаха, и допустить этого было нельзя.
        Шах обещал великую награду тем, кто принесет ему головы Сурхай-хана и Мирзы Калукского. А Мирза своими песнями воспламенял отважных горцев на новые победы. Сурхай-хан же пытался пробиться к самому шаху и снести голову своему заклятому врагу.
        Всю ночь в обе стороны уносили раненых и хоронили погибших. Ночь, обычно звеневшая журчанием рек и водопадов, наполнилась заупокойными молитвами. И над благоухавшим ароматами цветов Табасараном стелился дым пожарищ.
        Надир-шах сулил страшные кары трусам, но это мало помогало делу. От изнеможения участвовавшие в битве сарбазы спали как убитые. Казалось, все оборачивалось против великого мирозавоевателя. Даже ослы, на которых перевозили оружие и боеприпасы, ночью исчезли. Они просто разбрелись по горам, возвращаясь к своим хозяевам, у которых были отобраны каджарами.
        На рассвете, когда Надир-шах намеревался дать решительный бой, оказалось, что большая часть его войска окружена горцами. Разгорелась новая битва, кызылбаши были разбиты, а пытавшийся пробиться к ним на помощь Надир-шах был ранен в руку. Это была пуля Сурхай-хана, так и не дождавшегося Надир-шаха для поединка. Но щит Надира и на этот раз его спас.
        Разъяренный Надир-шах не чувствовал боли. Он с ужасом смотрел на свои войска, бегущие вспять, пробившись из окружения, и чувствовал унижение, которое нужно было на ком-то выместить.
        Потерявшие в боях больше десяти тысяч воинов и бежавшие с поля боя военачальники предстали перед Надир-шахом, не смея оправдываться или просить пощады. В последней надежде сохранить свою жизнь они по обычаю повесили сабли на свои шеи и закутались в саван. Но шаха это не остановило.
        - Ваша жизнь не в счет.
        Палачи связали им руки, а затем умертвили самым позорным способом - затянув на их шеях шелковые шнуры. Трупы казненных военачальников были сброшены с кручи.
        Продолжать битву шах не пожелал, решив отступить, чтобы вернуться с достаточными силами и стереть бунтовщиков с лица земли. Тех же, кто проявил слабость, он приказал арестовать. Получилась почти тысячная колонна сарбазов, у которых руки были связаны за спиной, а сверх того - привязаны к шее.
        У горцев тоже были немалые потери. Они сочли, что преподали заносчивым каджаром достаточный урок, и не стали их преследовать. Сурхай-хан ушел в Кази-Кумух, куда теперь непременно должен был явиться обозленный Надир-шах. И к его визиту следовало основательно подготовиться. Так же думали и все остальные горцы, приходившие на помощь табасаранцам. Большая война была теперь неизбежна. Она уже началась.
        Глава 61
        Постройка нового дворца сама по себе походила на битву. Сотни рабочих и сарбазов возводили стены вокруг дворца, тысячи повозок везли камни и лес. Сен-Жермен, похожий на полководца, вступил в битву со временем, выжимая из строителей все силы и не считаясь с жертвами. Тут уже было не до деликатностей, в ход пошли даже надмогильные плиты, прежде оставленные в покое.
        Видя это светопреставление, не утихавшее ни днем, ни ночью, Калушкин снова обеспокоился судьбой землянки своего бывшего императора. Он боялся, как бы усердные исполнители шаховой воли не разобрали по камешку и ее. Калушкин повесил на дверь землянки новый замок, но это его не успокоило. Строительство неумолимо подбиралось к дорогой ему реликвии.
        Не меньше других старался и Муса-Гаджи со своим слоном. И однажды, когда он поил своего гиганта из запруды, образовавшейся у бившего неподалеку родника, Калушкин решил с Мусой-Гаджи потолковать.
        - И что вы так торопитесь, точно как на пожар? - спросил его Калушкин.
        - Шах приказал - мы строим, - ответил Муса-Гаджи.
        - Шах не велел трогать местопребывание нашего в бозе почившего императора, - сказал Калушкин. - А я вижу - вот-вот и до его землянки доберутся.
        - Если она вам так дорога, зачем же вы отдали Дербент Надиру? - спрашивал Муса-Гаджи. - А теперь всякое может случиться.
        - Ну, ты того, не твоего ума дело, - в сердцах отвечал Калушкин. - Политика - штука мудреная. Сегодня отдали…
        - А завтра назад возьмете? - подмигнул Калушкину Муса-Гаджи.
        - На все божья воля, - осторожно отвечал Калушкин. - А ты бы постарался, братец, чтобы землянку-то того, не трогали. Не ровен час - шахову волю нарушат.
        - Тут не я главный, - отвечал Муса-Гаджи.
        - Знаю, кто тут главный, - махнул рукой Калушкин. - Да разве французу понять русскую душу? Ему бы выслужиться да свой интерес соблюсти.
        - У каждого свой интерес, - сказал Муса-Гаджи.
        - Тебе-то на что этот дворец? - вопрошал Калушкин. - Ты бы за землянкой присмотрел, а я бы тебе денег дал.
        - Денег, - разочарованно протянул Муса-Гаджи. - Зачем горцам деньги, им свобода дороже.
        - Так ты - горец? - удивился Калушкин. - А шаху служишь…
        - Куда деваться, если вы все ему отдали.
        - Мы горцев не отдавали, - отрицал Калушкин. - Только земли вдоль моря.
        - Конечно, - кивнул Муса-Гаджи. - Вы отдали то, что имели. А шах решил, что и все остальное теперь его.
        - Так сбережешь землянку? - с надеждой спросил Калушкин.
        - Попробую, - пообещал Муса-Гаджи. - Только и вы не откажите, когда до большой войны с шахом дойдет.
        - И я попробую, - пообещал Калушкин, который и без того немало приложил стараний, убеждая начальство противостоять Надир-шаху в союзе с горцами.
        - Тогда скажите французу, что хотите привести эту землянку в порядок, чтобы не портила вид из дворца, - посоветовал Муса-Гаджи.
        - Дело, - согласился Калушкин.
        - А что там внутри? - спросил Муса-Гаджи.
        - Так, стул да стол и полки пустые, - пожал плечами Калушкин, отпирая замок. - Государь, царство ему небесное, излишеств не любил.
        Они вошли в землянку. В свете, пробивавшемся из двери и падавшем из щелей в стенах, Муса-Гаджи разглядел массивный стол и большой табурет. Пол был земляной.
        - Пусто, - сказал Муса-Гаджи. - Это у вас вроде зиярата, что ли?
        - Святое место, - перекрестился Калушкин. - Реликвия, можно сказать.
        Вдруг Муса-Гаджи ковырнул что-то сапогом и достал из землю серебряную монету.
        - Царь, наверное, потерял, - сказал он, отдавая монету Калушкину.
        Тот поднес монету к свету, повертел ее в руках и с сожалением произнес:
        - Если бы только ее… То обретаем земли новые, то отдаем. К примеру, до Персидского похода была у нас война со шведами… Погромили мы их в Полтавской битве, да так, что король их, Карл, в Турцию сбежал. А после случилась битва на Северном море, под Гангутом. Сам Петр Великий, государь наш, флотом командовал, а адмиралом при нем состоял граф Апраксин Федор Матвеевич, который и сюда, на Каспий, с Петром ходил. Шведскую эскадру разгромили, а еще с десяток кораблей в плен взяли. Знатная была победа! Мы тогда забрали себе Лифляндию, Эстляндию и другие разные земли да острова. А Финляндию, где войска уже наши стояли, пришлось по трактату отдать.
        - Много у вас врагов, - покачал головой Муса-Гаджи.
        - Держава-то большая, - развел руками Калушкин. - Все чего-нибудь оттяпать норовят.
        - Да вы и сами немало к рукам прибрали, - усмехнулся Муса-Гаджи. - А отдавать жалко.
        - Вот и воюем без передыху, - качал головой Калушкин.
        - С шахом вам воевать надо, - советовал Муса-Гаджи. - Пока в горах еще народ есть и на вас надеется.
        - Надо бы, - вздыхал Калушкин. - Только не время сейчас… Пока одного государя к тому склоняют, глядь, а на троне уже другой сидит.
        - А теперь - кто? - спросил Муса-Гаджи.
        - Бог его знает, - перекрестился Калушкин.
        - Как это? - не понял Муса-Гаджи. - Служишь, а кому - не знаешь?
        - Служу-то я их императорскому величеству государю Ивану Антоновичу, дай Бог ему здоровья.
        - Хороший царь? - спросил Муса-Гаджи. - Умный?
        - Надобно полагать, что так. Младенец еще, недавно на трон взошел.
        - Как же младенец может править таким царством? - не мог взять в толк Муса-Гаджи.
        - А так и может, если регент при нем состоит. Но того, что был, Бирона, слыхать, убрали, а при сыне правит теперь великая княгиня Анна Леопольдовна. И все дела за него решает.
        - Дело ваше, сами разберетесь, - сказал Муса-Гаджи. - Только и про нас не забывайте. Если шах Дагестан проглотит, и до вас доберется.
        - Не приведи господь, - снова перекрестился Калушкин.
        Муса-Гаджи еще раз обошел землянку, постучал ногой по земле и сказал:
        - Недолго тут жил ваш царь. Пол слишком мягкий, почти как простая земля.
        Когда они вышли из землянки, Калушкин закрыл замок и перекрестил дверь.
        - Ты уж пригляди, мил человек, - еще раз попросил Калушкин, отдавая Мусе-Гаджи ключ.
        - Не беспокойся, - ответил Муса-Гаджи. - А то снова придете, а землянки нет. Потом скажете - Муса-Гаджи виноват.
        Надир-шах возвращался в Дербент. Но для полководца Надира это было отступлением - тем, что он давно уже вычеркнул из летописи своих победоносных походов. И сознание этого не давало Надиру покоя.
        Гонец, которого шах послал вперед узнать, готов ли новый дворец, прибыл с известием, что дворец почти построен, осталось лишь его украсить, как подобает дворцу великого падишаха, и закончить подземную часть.
        Подземная часть могла подождать. Надир обещал привезти главарей бунтовщиков или их головы, а возвращался с арестованными трусами из своего же воинства. Их ждала позорная казнь, но Надир не желал, чтобы обитательницы гарема видели эту ужасную картину, это свидетельство если не поражения Надир-шаха, то и не его победы.
        И гонец поскакал в Дербент с новым приказом: перевезти гарем в новый дворец до прибытия священной особы повелителя.
        Глава 62
        Хасбулат вернулся в Тарки с шахскими деньгами. Раздавать их всем, кто согласится пойти на шахскую службу, он поначалу и не думал. Да и желающих находилось немного. Часть денег нужна была и ему самому, по крайней мере - чтобы возместить потерю коней, угнанных горцами. Но Хасбулат понимал, что на выданные деньги будет спрошен отчет, а потому решил употребить власть, которая, как он полагал, у него еще была. Шамхал надеялся раздать понемногу денег старшинам своего шамхальства и формально подчиненным ему бекам. А те уже должны были предоставить ему воинов для шахского войска. Но вроде бы ловко задуманное предприятие натолкнулось на неожиданные препятствия. Большинство старшин и беков наотрез отказались брать шахские подачки, а о службе шаху и слышать не хотели.
        - Одумайтесь! - уговаривал их Хасбулат. - Не навлекайте на себя гнев повелителя мира.
        - Может, он и повелитель мира, - отвечали шамхалу, - но для нас он - никто. И служить ему мы не станем.
        - Пока я - ваш шамхал, вы должны исполнять то, что я велю, - настаивал Хасбулат, хотя уже и сам не был уверен в том, что говорил.
        - Никакие деньги не заставят нас служить убийце, - отвечали беки.
        - Или ты не знаешь, шамхал, что творил этот кровопийца на дагестанской земле?
        - Я знаю больше, - гневался Хасбулат. - Вы, ваши семьи и аулы - все обратится в прах и пепел, если Надир-шах узнает о неповиновении.
        - Лучше лежать в земле, которую защищал, чем ходить по ней предателем, - упорствовали беки.
        - Оставьте бунтарские речи! - кипел шамхал, видя, что уважение к его званию тает в дыму сожженных Надиром аулов. - Лучше соберите свои войска и отправляйтесь на службу к падишаху.
        - Лучше мы отправимся к горцам, которые с ним дрались, и будем драться вместе с ними, - отвечали беки.
        - И не думай, что если ты склонился перед этим каджаром, то и мы сделаем то же самое.
        - Я служу великому падишаху, - почти кричал шамхал.
        - Это дело твоей совести, шамхал, - отвечали беки. - Но мы, кумыки, ему не служим.
        - Но я - ваш шамхал! - кричал в гневе Хасбулат.
        - Мы тебя не выбирали, - отвечали беки.
        - А трон достался тебе от того, кому ты служишь.
        - Нам давно уже стыдно перед кунаками, что нас считают подданными шаха.
        - Но больше мы не станем терпеть этот позор!
        - Шах обещал верным людям высокие чины, - пытался уговорить беков Хасбулат. - И большие награды…
        - Возьми все это себе, - отвечали беки. - И воюй за них сам.
        - А мы решили воевать за свою родину. И тебе советуем, - угрожали они шамхалу. - А пойдешь против народа - мы тебя и в Персии найдем.
        - Значит, моя воля для вас - ничто? - грозно вопрошал Хасбулат.
        - Выше твоей воли и выше воли проклятого Надира - воля Аллаха, - отвечали беки.
        - А он запрещает служить тиранам.
        - Или ты боишься шахского гнева больше, чем гнева Аллаха?
        - Не вам меня учить, - в ярости говорил Хасбулат, оглядываясь на своих нукеров. Но те отводили глаза. Они тоже были кумыками и не хотели идти против своего народа.
        - Ты говоришь не от своего сердца, - укоряли Хасбулата беки. - Не держись за власть, данную врагом, она ненадежна. Даже твой родич Эльдар восстал против Надира!
        - Держись за народ, который готов уйти в горы, чтобы воевать с кровопийцей-шахом.
        - Или уйти в Россию, лишь бы не терпеть ярмо этого каджара.
        - Одумайся, Хасбулат! - призывали беки. - Вспомни своих славных предков. Будь совестью нашей земли, тогда и мы, и все кумыки пойдем за тобой хоть на смерть.
        Хасбулат понимал, что они правы, но ему казалось, что время для этого еще не пришло. Часть денег он отослал влиятельным старшинам больших сел, велев немедленно собрать отряды и прибыть к нему на службу. То, что осталось, Хасбулат раздал своим нукерам, надеясь, что хотя бы они останутся на его стороне.
        Старшины скоро дали о себе знать, вернув каджарские деньги и пригрозив Хасбулату, что будут воевать с ним самим, если он пойдет против дагестанского народа.
        А затем шамхалу стало известно, что многие кумыки, уводя с собой семьи и скот, уходят в горы, чтобы воевать с шахом. А те, кто остался, стараются продать или отправить в горы все, на что могут позариться каджары, включая даже коней.
        Надеясь все же найти желающих послужить Надир-шаху, Хасбулат посылал деньги старшинам Унцукуля, Цудахара и других значительных обществ, но те золота не взяли и с позором выгнали посланцев шамхала.
        Хасбулат был в отчаянии. Вместо того, чтобы собрать войско для Надир-шаха, он лишался своей власти и своих подданных. Он уже начал беспокоиться за свою жизнь и старался лишний раз не выезжать из Тарков. И для этого были серьезные причины: дороги между Кизляром, Тарками и Дербентом стали небезопасны, и даже шахские чиновники передвигались по ним с многочисленной охраной.
        Глава 63
        Шахману не повезло еще больше. Не надеясь завербовать в армию шаха свободных горцев, особенно после того, что творилось вокруг, Шахман решил навестить своих кунаков, которые были у него в разных селах. Там он надеялся выкупить пленных или рабов или нанять скрывающихся от кровной мести абреков, чтобы сколотить из них отряд и вернуться к шаху. К тому же у него, как и у всякого торговца, повсюду были должники, многие из них могли согласиться отдать вместо денег своих людей, от которых не было пользы Но не успел Шахман со своими нукерами удалиться от Дербента на расстояние, куда сарбазы предпочитали не соваться без особой надобности, как с ним приключилась беда. Его верные нукеры молча ссадили его с коня, отобрали оружие, все деньги и шахскую грамоту с печатью, дававшую право на проход везде, где распространялась его власть.
        - Что вы делаете? - возмутился Шах-ман, пытаясь вырваться. - Побойтесь Аллаха!
        - Потому и делаем, что боимся его гнева, - отвечали нукеры.
        Они привязали Шахмана к дереву в глухом лесу. Один из нукеров переоделся в купеческие одежды Шахмана и даже накинул сверху халат со знаком падишаха на плече, пожалованный Шахману самим Надир-шахом.
        - Будьте вы прокляты, подлые воры! - кричал Шахман.
        - Будешь кричать - придется тебя убить, - пригрозили нукеры.
        - Потерпи день-другой, и мы тебя освободим.
        Оставив Шахману еду и приставив к нему охранника, остальные двинулись обратно в Дербент.
        Там они выкупили на невольничьем рынке всех, кого в тот день продавали, купили на оставшееся золото хорошее оружие, порох и коней, нагрузили мулов, забрали детей из дома Шахмана и отправились в родной Андалал. По пути они освободили Шахмана, но вернули ему только халат со знаком Надира. Теперь он был им ни к чему.
        Шахман погоревал, посетовал на злую судьбу и коварных нукеров и решил вернуться в Дербент. Всем его существом владела теперь мучительная жажда мести. Мести обманувшим его доверие нукерам, мести Надир-шаху, не оценившему его по достоинству, мести андалалцам, изгнавшим его из общества. Он готов был заложить собственную душу, лишь бы отомстить за перенесенные унижения и утолить свою гордыню.
        Когда Шахман добрел до ворот Дербента, стражники отказались впустить его в город. Халат с клеймом падишаха, который Шахман считал пропуском даже в шахский дворец, стражники сочли украденным. Они уже хотели гнать его палками, отобрав халат, когда на шум явился начальник стражи. Он не раз кутил с щедрым Шахманом и сразу узнал его.
        - О Аллах! - воскликнул начальник стражи. - Какая беда постигла моего друга?
        - Измена, - отвечал несчастный Шах-ман. - Отведите меня к шаху.
        - Ты хотел сказать, к его величеству Надир-шаху? - поправил его начальник стражи, которому речи Шахмана явно не понравились.
        - Я выполнял его повеление и был захвачен разбойниками.
        - Разбойниками? - сомневался начальник стражи. - А где же были твои верные нукеры?
        - Они-то меня и ограбили, - признался Шахман, - и отобрали золото, которое дал мне шах… То есть я хотел сказать - его величество Надир-шах, повелитель вселенной.
        - Ты отдал разбойникам золото, доверенное тебе высочайшей особой? - ужаснулся начальник стражи.
        - Я ничего не мог сделать, - мрачно произнес Шахман. - Пропустите же меня для важного доклада его величеству.
        Но начальник стражи не желал иметь в приятелях государственного преступника. Он заложил руки за спину и сухо сказал:
        - Если ты посмел прийти в Дербент с таким дурным известием, то лучше тебе войти через другие ворота.
        - Что? - не поверил своим ушам Шах-ман, полагавший, что встретил человека, не раз клявшегося быть ему лучшим другом до конца жизни.
        - Это ворота для важных персон, а если мухтасибы узнают, что я пропустил неизвестного, имевшего при себе халат с клеймом высочайшей особы, неизвестно как у него оказавшийся, то…
        Шахман не дослушал бывшего приятеля и побрел к другим воротам. Там ему велели дождаться ночи, когда завершится переезд драгоценного гарема повелителя в новый дворец. После этого будет вызван особый чиновник - удостовериться в подлинности предъявленного халата и в законности обладания Шахманом столь значительным даром священной особы.
        В Дербент Шахман попал только утром. От усталости и голода он едва добрел до своего пустого дома, съел сухую лепешку, запивая водой, и заснул тяжелым сном.
        Его не смог разбудить даже грохот пушек, салютовавших со стен цитадели в честь возвращения великого повелителя.
        Глава 64
        Комендант цитадели Нарын-кала, стоявшей над Дербентом, и в самом деле полагал, что шах возвращается с победой. Иного он не мог и представить. И когда вдали появились войска и знамена Надир-шаха, а затем он увидел в подзорную трубу толпы пленных со связанными руками, то тут же приказал салютовать по заведенному порядку.
        Надир-шах догадался, что происходит, но терпеливо дождался конца салюта. Пусть в Дербенте думают, что так и есть, что он возвращается с новой славной победой. И только затем Надир-шах послал слугу предупредить коменданта, чтобы он открыл не главные ворота, а те, что были у дальней стены крепости. Они назывались Воротами позора. По преданию, через них убегали от врагов те, кто не мог отстоять крепость.
        Теперь ворота снова оправдали свое название. Ошеломленный комендант не верил своим глазам, таращась на связанных сарбазов, которых привел шах.
        Казнь состоялась в тот же день. Палачи так утомились рубить головы и вырывать глаза, что выдержавшим сражение воинам пришлось тоже заняться этим грязным делом. Они убивали своих бывших друзей, многие были вынуждены выкалывать глаза своим братьям. Шах мрачно смотрел на это из своего окна. Утешало его лишь то, что окна гарема были закрыты и женщины не могли видеть этого позора.
        Когда ужасная бойня закончилась, шах пообещал вырвать языки тем, кто об этом обмолвится. А вырванные глаза, якобы принадлежавшие горским бунтарям, велел свалить у столба, стоявшего у Джума-мечети и напоминавшего Надир-шаху о Делийском столбе, не пожелавшем исполнить его желание. Глаз оказалось так много, что гора их закрыла столб.
        Это ужаснуло ко многому привычных дербентцев. А о том, что случилось на самом деле, быстро стало известно.
        Ширали услышал и другую новость.
        На базаре поговаривали, что в самой цитадели из отрубленных голов был воздвигнут курган, который каджары прозвали Башкала - Крепость из голов. И теперь, взбешенный неудачей, Надир-шах готовится напасть на горцев со всеми своими войсками, грозя сокрушить и навсегда усмирить Дагестан.
        Известие о том, что горцы дали шаху достойный отпор, наполнило Мусу-Гаджи гордостью. Но мысль о том, что он оказался в стороне от столь славного дела, не давала ему покоя. Неясно было и то, как спасти Фирузу. Подземный коридор, на который рассчитывал Муса-Гаджи, так и не был построен. Гарем уже поселили в новые покои. Стража была усилена. А в горах назревали решающие сражения. Сердце Мусы-Гаджи рвалось на части, он не знал, как ему поступить.
        Терзаемый мучительными мыслями, Муса-Гаджи отправился в чайхану, где его ждал Ширали. Может, он сумеет разрешить терзания друга? Муса-Гаджи едва сделал первый глоток, как оказалось, что своим появлением он прервал любопытный рассказ чайханщика об убранстве нового гарема.
        Выяснилось, что чайханщик успел подружиться с грозным Лала-баши, угостив его своим лучшим чаем и кальяном с солидной порцией дурманящего банджа. Он знал пристрастия евнухов. Лала-баши сообразил, что имеет дело с опытным человеком, и нанял его для приготовления чая, доставляемого в гарем, а заодно и для топки печей. Чайханщик хорошо помнил, что ночами в гареме бывает прохладно, а тут еще дуют холодные морские ветры. Да и в бассейне вода должна быть теплой, не говоря уже о банях - хамамах, без которых и дворец - не дворец и гарем - не гарем.
        Но самым важным было то, что Лала-баши успел пожаловаться на строптивую горянку. Та потребовала себе комнату, из окна которой были видны горы. А комната такая была лишь одна - в торце гарема, который тянулся вдоль стены дворца.
        - Так ведь это совсем близко! - осенило Мусу-Гаджи, но он предпочел не говорить об этом вслух. - Оттуда до землянки Петра шагов двадцать, не больше!
        В ту же ночь Муса-Гаджи принялся рыть подкоп. Когда он выбивался из сил, его сменял Ширали. Землю они складывали в большие кожаные мешки и отвозили на слоне к морю, где она исчезала в воде. Сначала все шло хорошо, но потом начали попадаться большие камни, которые трудно было вытащить. Приходилось обвязывать их веревками и вытаскивать с помощью слона.
        В одну из таких ночей стража дворца что-то заподозрила и потребовала показать, что Муса-Гаджи везет на своем слоне.
        - Навоз! - отвечал Муса-Гаджи.
        - Навоз? - удивились стражники.
        - Слоновий, - уверял их Муса-Гаджи. - Можете проверить.
        Один из стражников сунул руку в мешок и действительно достал оттуда теплый кусок того, что остается от растений, переваренных в слоновьем брюхе.
        - Мне за это не платят, - сказал Муса-Гаджи. - Но неужели я мог позволить, чтобы это непотребство находилось рядом со стенами дворца великого падишаха и его драгоценного гарема?
        - А почему так много? - все еще сомневался стражник.
        - Видели бы вы, сколько эта скотина ест! - воскликнул Муса-Гаджи. - Давно бы продал этого обжору, да никто не берет - разориться боятся.
        - Проезжай, - крикнул стражник, брезгливо отправляя навоз обратно в мешок.
        Глава 65
        Надир-шах несколько дней заливал свое горе вином. Он никого не принимал, уверенный, что хороших известий на этой непокорной земле не дождаться. Иногда он выходил на террасу и подолгу смотрел на уходящие вдаль, один за другим, горные хребты, за которыми жили люди, не признававшие его владыкой.
        - Ваша жизнь не в счет, - грозил им Надир-шах, но слова его бессильно таяли в воздухе.
        Надиру казалось, что следовало бы еще кого-нибудь казнить, и тогда все изменится. Но курган из отрубленных недавно голов свидетельствовал о том, что палачи делу не помогут.
        Придворные опасались попадать на глаза повелителю, зная, что это теперь опасно для жизни. Военачальники муштровали свои отряды, стараясь продемонстрировать рвение и готовность к новым битвам. За малейшее нарушение сарбазов нещадно били плетьми и палками - стон стоял по всей цитадели. Это слегка бодрило, но не утешало Надир-шаха. Все его мысли были о том, как наказать свободолюбивых горцев, как выбить из них мятежный дух, как привести их к покорности и послушанию.
        - Надо вовсе искоренить бунтарей, - полагал Надир-шах, - и выселить куда-нибудь подальше всех остальных.
        Но для этого были нужны все его войска, которые он берег для войны с Россией. А война с горцами предстояла тяжелая, если даже те, кто жил у моря, а не в горах, отказывались ему служить и готовы были драться с Хасбулатом, не страшась стоявшего за шамхалом великого мирозавоевателя.
        Выбрав момент, когда ярость Надир-шаха немного улеглась, визирь доложил ему, что вернулся Шахман и просит милости лицезреть великого владыку.
        - Сколько воинов он привел? - спросил Надир-шах.
        - Воинов? - растерялся визирь. - По моим сведениям, он явился один, едва избежав смерти.
        Шах уже ничему не удивлялся. Он даже улыбнулся, представив себе, как над головой Шахмана, обещавшего склонить у победоносного стремени мирозавоевателя все племена Дагестана, вознесется карающая секира палача. - Приведите его, - велел Надир.
        Шахман предстал перед падишахом в самом жалком виде. От былой значительности у него остался только халат с клеймом падишаха.
        - Ты знаешь, что тебя ждет? - спросил Надир-шах, не дослушав оправдания Шахмана.
        - Ты можешь меня казнить, - ответил Шахман. - Но если милость великого падишаха снизойдет до моей несчастной судьбы, я смогу оказать вашему величеству важную услугу.
        - Важную услугу? - расхохотался Надир-шах.
        - Горцев можно победить, - сказал Шахман, - только если раздавить оставшиеся свободными общества и Хунзахского хана.
        - Тех, кто укрывал у себя главных бунтовщиков?
        - Они и сами - первые бунтовщики, - отвечал Шахман. - А пока они остаются свободными, твоя власть в Дагестане не будет твердой.
        - А у тебя ее и вовсе не будет, - усмехнулся Надир-шах. - Все говорят, что нужно сделать, и никто не говорит - как. А может, они-то тебя и подослали? Может, ты надеешься заманить мои войска в ловушку, в горные чащобы, чтобы их там засыпали камнями? Говори!
        Дожидаясь аудиенции, Шахман видел и холм из отрубленных голов, и истязания воинов, а потому мысленно уже расстался с жизнью и говорил напоследок то, что думал:
        - Горцев можно одолеть, если войти в горы с двух сторон и сомкнуть клещи в Хунзахе.
        - С двух сторон? - задумался Надир-шах. - Разве второй путь не так же опасен, как первый?
        - В горных хребтах есть удобные проходы, - сказал Шахман. - И я их знаю.
        Ему теперь было все равно, кто победит. Если верх возьмет Надир-шах, то Шахман отомстит за свой позор. Если победят горцы, то он отомстит Надиру за все унижения, а горцам скажет, что это он завлек каджаров в горы на неминуемую гибель.
        - Удались, - приказал Надир-шах, не ответив на предложения Шахмана. - Твою судьбу я решу позже.
        Шахман поклонился и, пятясь, покинул тронный зал.
        Надир-шах не узнал от Шахмана ничего нового. Он давно уже размышлял над тем, как войти в горы и окружить самые опасные общества. А Кази-Кумухского и Хунзахского ханов нужно было разбить в первую очередь. Но если в горах действительно есть удобные проходы, как Хайберский проход на пути в Индию, и если они к тому же открыты, то слова Шахмана могли иметь смысл.
        Несмотря на последнюю неудачу, армия Надир-шаха была все еще велика и сильна и вполне могла обрушиться на горцев с двух сторон, чтобы сомкнуть смертельные клещи там, куда еще не ст упала нога каджаров - в высокогорной Аварии, остававшейся по-прежнему свободной и ни от кого не зависимой.
        Отпустив Шахмана, Надир-шах велел созвать военный совет. Война с горцами была неизбежна, и нужно было начинать ее как можно скорее, пока армией падишаха не овладела неуверенность после недавних событий.
        За лучшими военачальниками были посланы вестовые, канцелярии было приказано составить карту Дагестана, собрав для этого все имевшиеся сведения и еще раз допросив лазутчиков.
        Затем были призваны придворные астрологи и прорицатели. Им надлежало исчислить день и час начала победоносного похода.
        Получив великое повеление, они преисполнились рвения и основательно взялись за дело. В ход пошли подзорные трубы, астролябии с семью сферами, градусы небосвода и прочие премудрости. Прорицатели заново составили гороскоп Надир-шаха, применили к нему исчисления астрологов, прочли над ними молитвы и заклинания. После чего главный астролог торжественно представил Надир-шаху свое заключение. Оно гласило, что поход будет удачным, враги будут обращены в прах, а слава Надир-шаха покроет всю землю и повергнет в трепет владык остальных держав. Что же касается дня и часа начала похода, то здесь необходимо было дождаться, когда луна полностью округлится, а на утреннем небосводе засияет звезда удачи. Впрочем, должно это было случиться очень скоро, так что приготовления к походу уже можно было начинать.
        Надир-шах не очень полагался на своих звездочетов, но верил в свое небесное предназначение, а еще больше - в силу персидского войска и в щит, украшенный свидетельствами его побед. Но дело предстояло большое и трудное, и он решил дождаться счастливого часа. К тому же не все командиры еще прибыли на военный совет.
        Но было еще одно, несравненно более важное дело - его невольница Фируза, так и не принявшая новое имя. Он сделает ее своим талисманом, который откроет ему недоступные горы. Ее любовь откроет ему путь к новым победам. Он достаточно ждал, чтобы она, наконец, поняла, с кем имеет дело. И если властелин мира готов сделать ее властительницей своего сердца, она не сможет устоять. Пусть она не захотела стать его наложницей, хотя это было мечтой самых знатных красавиц, но стать женой великого падишаха - это честь, которой не посмели бы пренебречь даже принцессы из домов великих монархов.
        В воспаленном воображении Надир-шаха Фируза представлялась олицетворением гордого и непокорного народа. Ему казалось, что, женившись на Фирузе, в приданное за ней он получит весь Дагестан.
        Глава 66
        Известие о том, что Надир-шах собирается навестить свой гарем в новом дворце, привело евнуха Лала-баши в ужас. Посыльный сообщил ему также, что повелитель желает уединиться с Фирузой, она должна быть готова к его визиту так, как никогда раньше.
        - Как никогда раньше! - повторял Лала-баши в холодном поту. - Эта своенравная дикарка, которую давно следовало удавить! Или позволить ему, многоопытному Лала-баши, вышколить ее своими способами!
        Что будет, если Фируза не перестанет упрямиться, если хоть чем-то огорчит великого падишаха, Лала-баши не решался даже представить. Ему легче было самому расстаться с жизнью, утопиться в море, чем ждать, когда за него примутся шахские насакчи со своими палками и скребницами…
        В отчаянии Лала-баши бросился к Фирузе, умоляя ее не упрямиться, уступить великому падишаху и не обращать его гнев на несчастного евнуха, который столько о ней заботился. Но Фируза не удостоила его ответом, она даже не оторвалась от окна, откуда смотрела на родные горы.
        Призывая кары на голову строптивицы и милость всевышнего к несчастному евнуху, Лала-баши отправился в чайхану, чтобы хоть на время забыться в пьянящем дыме кальяна.
        - Что вас так печалит, мой господин? - участливо спросил чайханщик, раскуривая для евнуха кальян.
        Лала-баши затянулся сладковатым дымом и, позабыв об осторожности, выложил чайханщику все свои опасения.
        - Вашей беде легко помочь, - улыбнулся чайханщик.
        - О несчастный! - воскликнул Лала-баши, отрываясь от мундштука. - Понимаешь ли ты, что говоришь? Эта несносная девчонка портит мне весь гарем. Другие только и делают, что украшают себя нарядами и драгоценностями, красят хной руки и ноги, переводят горы басмы, сурьмы, румян, белил и редчайших благовоний, нежатся в хамамах, умащивают свои тела драгоценными бальзамами и колотят служанок за каждый неверный завиток своих волос. Они наслаждаются кальянами с тончайшими ароматами, пьют нежное вино и играют в такие игры, что евнух и тот сделается обычным мужчиной. А как они умеют ласкать свои лютни, какие песни поют - даже у меня в душе будто розы расцветают. А эта строптивица только сплетает и расплетает свою косу, будто в гареме больше нечего делать!
        На это чайханщик понятливо кивал и заверял главного евнуха:
        - Мне доводилось усмирять и не таких непокорных кобылиц.
        - Я наполню золотом твой тюрбан, если ты говоришь правду, - схватил его за плечи Лала-баши.
        - Доверьтесь мне, мой господин, - отвечал чайханщик, - и ваша упрямица сделается нежнее шелка и покорнее ручной лани.
        - Говори же! - торопил его Лала-баши, вкладывая ему в руки горсть золотых монет. - Пусть это будет задатком!
        - Я приготовлю волшебное средство, а вы вольете его в лимонную воду, которую пьет эта непокорная красавица, - сказал чайханщик, пряча золото.
        - Я сам знаю множество таких средств, - усомнился Лала-баши. - Но они действуют лишь некоторое время, и нрав от этого не меняется.
        - Это особое средство, - убеждал его чайханщик. - Меня научили этому в гареме, где я раньше служил.
        - А если не поможет? - все еще не верил Лала-баши.
        - Ручаюсь свой головой, - отвечал чайханщик. - Но средство это стоит дорого.
        Лала-баши дал ему еще золота и в придачу свое кольцо с огромным изумрудом.
        - Этого хватит?
        - Вполне, - кивнул чайханщик, пряча сокровища. - А теперь спокойно курите кальян, пока я не вернусь. Этот колдун живет не близко и всего боится. Но думаю, что через пару часов волшебное зелье будет у вас.
        Чайханщик явился даже раньше, чем обещал. Но был он вовсе не у загадочного колдуна, а ходил к своему тайнику под старым грушевым деревом у Дербентской стены. Там он прятал свои деньги, и теперь его тайник значительно пополнился.
        Средство, которое получил от чайханщика Лала-баши, заключалось в небольшом хрустальном сосуде, оправленном в серебро. Его чайханщик берег для особых случаев. Это был раствор лучшего опиума, смешанный с неизвестными самому чайханщику веществами, которые как он слышал, привозились из далекого Йемена. Предание гласило, что именно таким средством царица Савская покоряла великих владык.
        - Только не наливайте больше, чем нужно, - наставлял евнуха чайханщик. - Это слишком сильное средство. Достаточно накапать немного в кувшин с лимонной водой - и ваша красавица полюбит кого угодно.
        Исполненный надежд, Лала-баши спрятал сосуд в складках своего халата и поспешил в гарем. Велев принести кувшин с лимонной водой, он дрожащими руками плеснул в него немного зелья. Затем добавил для верности еще столько же. Дождавшись, когда служанки начнут разносить невольницам ужин, он заменил стоявший на подносе кувшин своим и велел отнести все это Фирузе. Опасаясь, как бы служанки чего не перепутали, он проследил за тем, чтобы кувшин с лимонной водой был доставлен туда, куда следовало. И лишь затем облегченно вздохнул и прилег на тахту, ожидая прибытия священной особы шаха. Когда ему сообщили, что визит назначен на полночь, Лала-баши и вовсе повеселел. И даже лично сообщил Фирузе, что высочайшее посещение вот-вот состоится.
        Фируза на это ничего не ответила. Она почувствовала, что настал час, которого она так боялась и все же ждала. Слухи распространялись быстро, особенно в гареме. И Фируза уже знала, что Надир-шах начал новую войну с горцами. Бежать из гарема не было никакой возможности. Она надеялась, что Муса-Гаджи найдет способ ее спасти, но не похоже было, чтобы это ему удалось. Иногда она слышала рев слона, и это казалось ей признаком того, что Муса-Гаджи где-то рядом. Но дни шли за днями, а вестей от него нет было. Было только его кольцо, гревшее исстрадавшуюся девичью душу. И кинжал, который не в силах был ее защитить, но мог отнять жизнь у того, кто надругался над ее родиной. Фируза молила Аллаха, чтобы он спас ее от ненавистного шаха, чтобы помог Мусе-Гаджи, который, она знала, не пожалеет ради нее жизни, и чтобы направил ее кинжал в сердце Надира, если тот вздумает овладеть ею силой.
        От волнения у нее пересохло в горле, и она ничего не ела, а только пила прохладную лимонную воду.
        Глава 67
        Подкоп Мусы-Гаджи дотянулся уже до стены гарема. Теперь следовало быть особенно осторожным, чтобы его не услышали стражники и подвести подкоп именно туда, где были покои Фирузы. Ширали убеждал его поспешить. На базаре в тот день была суета. Шахские слуги скупали лучшие сладости, шали и изящные вещицы, которые обычно дарят женщинам. Поговаривали, что Надир-шах собирается навестить свой новый дворец, куда недавно перебрался его гарем.
        Муса-Гаджи, руки которого были изранены острыми ракушками, копал с удвоенной силой, помогая себе киркой и кинжалом. Когда он миновал фундамент гарема, его сменил Ширали. Им оставалось совсем немного, но тут послышались трубы и литавры приближающейся свиты Надир-шаха.
        Факелы осветили ночь. Открылись высокие ворота, и падишах въехал в свой новый дворец. Лала-баши пал ниц перед владыкой, который в эту ночь мог решить его судьбу. Лала-баши трепетал от страха и все же надеялся… Средство, стоившее немалых денег, должно было подействовать.
        Наконец, Муса-Гаджи уперся во что-то твердое. Это была каменная плита, которую он сам же и устанавливал, строя гарем. Плита была тяжелая, и приподнять ее можно было лишь вдвоем с Ширали. Пришлось расширять подкоп, чтобы Ширали тоже смог протиснуться к плите. Сквозь узкую щель, проделанную Мусой-Гаджи между плитой и стеной, он увидел руку Фирузы, свисавшую с постели. И на руке ее было то самое кольцо с бирюзой. Значит, они не ошиблись. Еще одно усилие - и Фируза будет спасена!
        - Фируза! - негромко позвал Муса-Гаджи.
        Ответа не было.
        - Проснись, Фируза! - уже громче позвал он. - Это я, Муса-Гаджи!
        Но вместо ответа он услышал шум множества приближающихся шагов.
        Когда Лала-баши отворил перед Надир-шахом двери покоев Фирузы, она лежала на своей роскошной постели с улыбкой на лице. Шах невольно замер на пороге, любуясь красотой своей избранницы.
        - Встань и склонись перед великим повелителем! - приказал ей Лала-баши.
        Но девушка даже не пошевелилась.
        Под недоуменным взглядом Надир-шаха Лала-баши бросился к Фирузе. Она спала с открытыми, слегка расширенными глазами. У постели ее лежала чаша, из которой она пила лимонную воду. Кувшин был наполовину пуст.
        - Что с ней? - встревоженно спросил Надир-шах.
        Лала-баши похолодел, поняв, что переборщил с сильнодействующим средством. Но взял себя в руки и ответил:
        - Эта нежная роза была так взволнована, ожидая ваше величество, что на время лишилась чувств…
        - С девушками это случается, - самодовольно сказал Надир-шах, поглаживая бороду. - Я подожду, пока она очнется.
        Лала-баши прикрыл двери покоев и приставил к ним служанку, чтобы она сообщила, как только Фируза придет в себя.
        Служанка поминутно заглядывала внутрь - не очнулась ли госпожа. Затем отпила немного лимонной воды из кувшина и устроилась на подушке за дверями покоев. Она прислушивалась к тишине в покоях госпожи и не могла понять, как можно было упустить такую удачу? Служанка знала, что даже наложницы порой становятся шахинями и султаншами, а их сыновья - наследными принцами.
        Шах тем временем осматривал дворец, освещенный факелами и фонарями. Сен-Жермен показывал ему все, что успели построить, и рассказывал о том, как прекрасен будет дворец, когда они все закончат. Затем Надир-шах пожелал отдохнуть в хамаме, где стены уже были украшены чудесными росписями, из фонтанов лилась вода, а в бассейне плескалось несколько наложниц. Другие, облачившись по такому случаю в самые привлекательные наряды, наслаждались сладостями и наргиле - женскими кальянами. Они были прекрасны и даже слегка волновали шаха. Но он теперь думал о другой, о той, которая потеряла сознание от предчувствия великой милости, которую соизволил даровать ей властелин мира.
        Убедившись, что все стихло, Муса-Гаджи кивнул Ширали, и они с трудом приподняли тяжелую плиту. Отваливее к стене, Муса-Гаджи выбрался наверх и огляделся. Двери были закрыты. Его Фируза лежала на постели без чувств.
        - Фируза, - шепнул ей на ухо взволнованный Муса-Гаджи.
        Но Фируза по-прежнему не отвечала.
        - Что они с тобой сделали? - испуганно тормошил девушку Муса-Гаджи. - Очнись!
        - Она дышит? - спросил Ширали.
        Муса-Гаджи прислушался к едва ощутимому дыханию девушки.
        - Она жива.
        Ширали поднял с пола чашу, из которой пила Фируза, принюхался к исходившему от нее запаху, затем плеснул на ладонь и попробовал воду из кувшина.
        - Тут что-то не так, - заключил он.
        - Они ее отравили?
        - Усыпили. Она нескоро проснется, - с видом знатока заявил Ширали. - Это даже хорошо. Не успеет испугаться.
        - Меня? - не понял Муса-Гаджи.
        - Того, что мы будем выносить ее через подкоп, похожий на могилу.
        За дверью послышался шорох. Муса-Гаджи метнулся к стене и достал свой кинжал. Сквозь приоткрытую дверь он увидел спящую служанку, поправлявшую во сне свою парчовую подушку.
        - Что там? - тихо спросил Ширали.
        - Служанка. Она тоже спит, - ответил Муса-Гаджи.
        - Пора уходить, - сказал Ширали.
        Муса-Гаджи осторожно взял на руки Фирузу и начал спускаться в подкоп. Когда они скрылись, Ширали потрогал служанку за плечо. Та спала крепко. Тогда он втащил служанку в комнату, положил на постель и накрыл покрывалом.
        - Жаль оставлять тебя, красавица, - вздохнул Ширали. - Может, еще увидимся.
        И он скрылся под землей, осторожно опустив за собой плиту.
        Теперь медлить было нельзя, и заранее купленные кони с притороченными к седлам саблями уже ждали своих седоков. Выбравшись наружу, Муса-Гаджи завернул все еще спящую Фирузу в бурку и положил ее поперек своего коня. Ширали запер землянку на ключ, вскочил на другого коня, и они двинулись вдоль северной стены. Следом шел слон, привычно следуя за своим хозяином. Они стремились поскорее выбраться из Дербента. Ближайшими воротами были Даш-капы, которые охранялись не так сильно, как другие, расположенные ближе к жилым кварталам и цитадели.
        Пресытившись томными взорами наложниц, Надир-шах велел Лала-баши узнать, отчего так долго не выходит к нему та, ради которой он сюда прибыл.
        - Должно быть, она уже проснулась и приводит себя в порядок, мой повелитель, - заверил Лала-баши и засеменил в гарем.
        Не найдя на месте служанку, Лала-баши заподозрил неладное. Войдя в покои Фирузы, он сразу заметил некоторый беспорядок. Ковер был сдвинут, и край его был испачкан землей, а ведь до этого покои сияли чистотой. Охваченный тяжелыми предчувствиями, он осторожно откинул полог покрывала и к своему ужасу увидел вместо Фирузы ее служанку, которая мирно спала на постели госпожи вместо того, чтобы ждать у дверей.
        - О я несчастный! - простонал Лала-баши, без сил опускаясь на постель. Все еще не веря в худшее, он сдернул с пола ковер и увидел, что плита явно была вынута, а затем возвращена на место.
        - Измена! - завопил Лала-баши что было мочи. - Она исчезла!
        Во дворце началась суматоха, по коридорам загрохотали сапоги стражников, заголосили перепуганные женщины. А плачущий от страха Лала-баши торопливо допивал то, что осталось в злосчастном кувшине с лимонной водой. Он знал, что часы его сочтены, и надеялся, что в бесчувственном состоянии умирать будет не так страшно.
        Когда в покои Фирузы явился взбешенный Надир-шах, плита была уже снята, а под ней зиял темный подземный проход.
        - Ее похитили! - заключил визирь.
        - Найти! - взревел Надир-шах. - Догнать! Содрать шкуру и вырвать сердце! А девчонку привести ко мне! Я покажу ей, что бывает, когда терпение владыки достигает предела!
        Беглецы осторожно пробирались вдоль древней стены, пока не наткнулись на родник. Кругом все было тихо, и Муса-Гаджи решил сделать остановку. Он бережно снял с коня Фирузу, развернул бурку и плеснул ей на лицо пригоршню ключевой воды.
        Фируза встрепенулась, удивленно заморгала и вдруг бросилась на Мусу-Гаджи с кинжалом в руке. Он едва успел схватить ее руку.
        - Фируза! - прошептал он.
        - Отпусти меня, негодяй! - извивалась Фируза, пытаясь вырваться.
        - Это же я, Муса-Гаджи! - тихо сказал Муса-Гаджи, не отпуская ее руку, все еще сжимавшую рукоять кинжала.
        - Муса-Гаджи? - удивленно произнесла Фируза, всматриваясь в его лицо.
        Он изменился с тех пор, как она видела его в последний раз. Муса-Гаджи был теперь взрослым мужчиной с курчавой бородой.
        - Не узнаешь? - улыбнулся Муса-Гаджи.
        Фируза узнала его голос, его глаза, и сердце ее радостно забилось. Это был ее Муса-Гаджи, о котором она мечтала бессонными ночами и ждала будто целую вечность.
        - Муса-Гаджи! - прошептала она, и по лицу ее побежали слезы. - Муса… Как ты меня нашел?
        - Прости, что не смог сделать это раньше, - ответил Муса-Гаджи.
        - А я чуть не убила тебя, - улыбалась Фируза.
        - Ничего, - улыбнулся в ответ Муса-Гаджи. - Меня уже много раз пытались убить. Я привык.
        - Этот кинжал… - опустила глаза Фируза. - Он предназначался для Надир-шаха.
        - Я это понял, - кивал Муса-Гаджи. - Кинжал никогда не помешает.
        - А мой отец? - спросила Фируза. - Он жив?
        - Он ждет тебя в Согратле, - ответил Муса-Гаджи.
        - А это кто? - Фируза показала глазами на спутника Мусы-Гаджи.
        - Ширали, мой друг - оглянулся на приятеля Муса-Гаджи. - Считай, что он твой брат перед Аллахом, ибо он касался тебя, когда помогал мне тебя увозить.
        - Увозить? - Фируза только теперь начала осознавать, что произошло. - Где мы?
        - Еще в Дербенте, - сказал Муса-Гаджи. - Но чем скорее мы его покинем, тем будет лучше.
        Будто в подтверждение его слов со стороны дворца затрещали выстрелы и забили тревожные барабаны.
        - Скорей! - торопил Ширали. - Еще успеете наговориться!
        Свой посох со змеей он спрятал в зарослях, шепнув змейке:
        - Я еще вернусь. А если не вернусь - живи по своей воле.
        Муса-Гаджи накинул на Фирузу бурку, нахлобучил папаху и помог сесть на коня.
        - Езжайте за мной! - сказал Муса-Гаджи, взбираясь на слона. - Не отставайте!
        Подбадриваемый Мусой-Гаджи, слон ринулся вперед, а следом устремились Фируза и Ширали.
        Глава 68
        Стражники и вся личная охрана шаха были брошены на поимку беглянки и тех, кто устроил этот возмутительный побег. По всему Дербенту забили барабаны. Всадники с факелами осматривали все закоулки, сарбазы врывались в дома и переворачивали все вверх дном.
        Ворота Дербента велено было наглухо закрыть, всех входящих и выходящих арестовывать для пристрастных допросов.
        Когда строгий приказ достиг охраны ворот Даш-капы, стражники не придали ему особого значения. Ворота и так были закрыты, как это делалось каждую ночь. А всовывать в петли тяжелый железный засов им было лень. Достаточно было огромного замка и их самих, которые играли в нарды под сводами запертых ворот. Они были уверены, что тут и мышь не проскользнет. Но вместо мыши появился слон.
        Из темноты возникло чудовище с огромными бивнями и ринулось прямо на ворота. Стражники едва успели разбежаться, как старые ворота были разнесены в щепки. Не дав опомниться охране, в образовавшуюся брешь проскочило двое всадников, и запоздалые выстрелы уже не могли их вернуть.
        Об этом стало известно, и оказавшийся неподалеку конный отряд шахской гвардии ринулся вслед за беглецами. У них были отличные кони, в небе висела яркая луна, и преследователи скоро заметили беглецов.
        Когда над головами засвистели пули и стрелы каджаров, Муса-Гаджи понял, что от этой погони им уйти не удастся. Достигнув рощи, через которую проходила узкая дорога, Муса-Гаджи пропустил вперед Фирузу с Ширали и повернул слона обратно.
        - Куда ты? - окликнул его Ширали.
        - Попробую их задержать, - ответил Муса-Гаджи.
        - Не оставляй меня! - взмолилась Фируза. - Я не поеду без тебя!
        - Уходите в горы, - велел им Муса-Гаджи. - В Андалал!
        - Я не знаю дороги, - кружил на месте Ширали.
        - Фируза покажет, и люди подскажут, - кричал в ответ Муса-Гаджи. - Поспешите!
        Стрела вонзилась в хобот слона. Тот жалобно заревел. Муса-Гаджи вырвал стрелу и стегнул ею коня Фирузы.
        - Гоните! Скорее!
        Фируза не трогалась с места. Тогда Ширали схватил ее уздечку и потянул ее за собой, пришпоривая своего коня.
        Шахские гвардейцы влетели в рощу на всем скаку, и тут навстречу им ринулся слон. Он поднимал коней своими бивнями и топтал упавших на землю всадников. А Муса-Гаджи, вырвав у поверженного каджара лук и колчан, метал стрелы в мчавшихся навстречу врагов. В ответ взвилась туча других стрел, и одна из них впилась в руку Мусы-Гаджи. Он попытался ее вырвать, но другая стрела ранила его в ногу. А затем его оглушил топор, брошенный одним из шахских всадников. Муса-Гаджи упал на куст кизила и медленно сполз на землю, истекая кровью. Сарбазы хотели схватить его, однако слон, израненный десятками стрел и пуль, все еще защищал хозяина, круша окружавших его врагов. В конце концов его огромное тело упало рядом с Мусой-Гаджи, и только из хобота продолжал выходить кровавый пар, пока слон оставался жив.
        Обозленные тем, что упустили главную цель погони, каджары связали раненого Мусу-Гаджи и повезли его к своему повелителю.
        Несчастный Лала-баши, грозный глава шахского гарема, перед которым заискивали высшие сановники двора, валялся в ногах у своего повелителя, моля о пощаде. Молил он слезливо и невнятно, потому что зелье уже начало действовать.
        - Я не виновен, о мой повелитель! - бормотал Лала-баши. - Эта девушка - не девушка. Это была Гуль, злой оборотень, который очаровывает людей и похищает их разум! Слава Аллаху, что мы избавились от этой ведьмы! Она хотела погубить ваше величество!..
        Сожалея, что евнуха нельзя оскопить дважды, Надир-шах наступил ногой на горло Лала-баши и собрался собственноручно выколоть ему глаза, приговаривая:
        - Такому евнуху глаза ни к чему. А мне ни к чему слепой евнух.
        Лала-баши взревел от страха, пытаясь закрыть глаза руками.
        - Лучше вырвем ему язык, - смилостивился Надир-шах. - Не станет болтать лишнего. Немой евнух лучше слепого.
        Слуги оторвали руки Лала-баши от лица, еще один щипцами вытянул язык евнуха, и палач привычным движением отрезал его.
        Потерявшего сознание, истекающего кровью Лала-баши выбросили из дворца, как грязную ветошь. Впереди его ждала незавидная участь - он пополнил толпу нищих калек, просивших милостыню у мечетей и на базарах.
        Служанку, проспавшую похищение, отдали сарбазам, а потом продали на базаре.
        Стражников дворца били плетьми, пока половина из них не испустила дух. Остальных бросили в зинданы, чтобы потом определить в особые части пехоты, посылаемые впереди войска на верную смерть.
        Обитательниц гарема отправили обратно в цитадель, чтобы, наблюдая ежедневные казни и расправы, они видели, что ждет тех, кто попытается последовать примеру коварной беглянки. А на их место Надир-шах приказал привезти из Персии своих жен и остальную часть гарема по главе с евнухом-эфиопом.
        Расследование показало, что похищение не обошлось без особого зелья. И шах заподозрил, что к делу может быть причастен Сен-Жермен. Но в его склянках ничего похожего обнаружено не было. К строительству дворца тоже трудно было придраться, ведь с подземной частью велено было не спешить, а потому основание дворца было устроено как обычно. И все же Надир-шах едва сдерживал себя, чтобы не отрубить французу голову, пусть он был даже и невиновен. Но визирь напомнил о заслугах Сен-Жермена и о том, что француз еще может пригодиться, когда великий шах-мирозавоеватель примется за Европу. Да и эликсир бессмертия, новую порцию которого Сен-Жермен приготовлял каждую неделю, не был лишним в предстоящей большой войне с горцами.
        Сам же Сен-Жермен втайне сожалел, что не оказался участником столь романтичной авантюры. А в том, что виной всему случившемуся была именно любовь, он не сомневался. Француз до мозга костей, он уважал чувства людей, не боявшихся смерти, что придавало скучной, в сущности, жизни столь волнующую прелесть.
        Когда очередь дошла до Калушкина, который не мог отрицать, что подкоп был проведен через землянку Петра, тот заявил официальный протест и пригрозил, что донесет в Петербург о неподобающем обращении с резидентом русского двора и непочтительном обращении с реликвией, памятующей о русском императоре. А что до подкопа, то Калушкин - не сторож той землянки, да и сама здешняя земля принадлежит теперь Персии, которая и должна заботиться обо всем, что творится на ней и даже в ее недрах. Надир-шаха эти протесты не смущали. Его беспокоило лишь то, что жалобы Калушкина могут достичь Петербурга раньше даров самого Надир-шаха. И если они будут отвергнуты из-за досадного инцидента с землянкой Петра, то горцы могут обрести важного союзника, когда шах пойдет на них войной.
        Подкоп засыпали камнями, а дверь в землянку замуровали так, что ее уже невозможно было открыть.
        Чайханщик стойко перенес битье палками по пяткам, но ни в чем не сознался. Расскажи он даже то немногое, что знал, и голова его неминуемо рассталась бы с телом. Отлежавшись после ужасного битья, чайханщик решил больше не искушать судьбу, вырыл свой клад и исчез из Дербента навсегда.
        Глава 69
        Спасаясь от погони, Ширали и Фируза поднимались все выше в горы. Аулы они обходили стороной - там могли быть шахские сарбазы. Да и следы недавних сражений красноречиво свидетельствовали, что путникам следовало быть очень осторожными. Днем они скрывались в лесах или пещерах, а путь продолжали ночью. Питались дичью, добываемой Ширали.
        Поначалу Фируза с опаской поглядывала на Ширали, хотя тот и называл ее уважительно - сестрой. Но, убедившись, что Ширали - верный друг Мусы-Гаджи, Фируза стала расспрашивать его о своем женихе.
        Ширали рассказал, как тот сохранил ему жизнь, как он сам помог Мусе-Гаджи и его друзьям спасти джарцев из тюрьмы в Тебризе и о многом другом. Умолчал он лишь о судьбе своей несчастной семьи, зато чем дальше они уходили, тем сильнее Ширали хотелось вернуться. Он уверял Фирузу, что Муса-Гаджи спасся, что не такой он джигит, чтобы даться в руки свирепым сарбазам шаха.
        - Тогда давай, подождем его, - просила Фируза, мучимая тревожными предчувствиями.
        - О сестра моя, кто знает, какой дорогой он пошел? - отвечал Ширали. - Ему ведь все здесь знакомо, а мы идем почти наугад.
        - Думаешь, он уже в Согратле? - с надеждой спрашивала Фируза.
        - Конечно! - с деланной уверенностью отвечал Ширали.
        Он чувствовал, что это не так, что ему следовало бы вернуться за другом, но бросить девушку в горах одну не мог.
        Наконец, плутая по горным дорогам, они очутились около аула Харбук. Фируза вспомнила, что в этом даргинском ауле оружейников у ее отца было много кунаков. Так оно и оказалось. Узнав, что Фируза - дочь знаменитого Мухаммада-Гази, харбукцы приняли ее как родную.
        Женщины приласкали беглянку, поплакали над ее несчастной судьбой и окружили теплом и заботой. Они переодели ее в горское платье, а гаремные наряды сожгли, проклиная жестокого Надир-шаха и весь его род до седьмого колена.
        Мужчины удивлялись мужеству Фирузы и заверяли, что отныне она в полной безопасности. Многие из харбукцев дрались с воинством Надир-шаха, и еще много их надежных ружей и пистолетов было в руках других сыновей гор.
        Ширали стал харбукцам кунаком, и те наперебой приглашали его в свои дома. Но на душе у него было неспокойно.
        - Мне нужно ехать, - сказал он кадию аула после очередного застолья.
        - Разве тебе у нас плохо? - удивился кадий. - Погости еще день-другой, а потом мы доставим вас в Согратль.
        - Я должен вернуться в Дербент, - настаивал Ширали.
        - В Дербент? - удивился кадий. - Чтобы шах отрубил тебе голову?
        - Меня больше беспокоит голова моего друга, - признался Ширали.
        И он рассказал харбукцам все, что случилось с ним и Мусой-Гаджи.
        - Ты уверен, что Мусу-Гаджи схватили? - спрашивали харбукцы.
        - Может, слон его спас?
        - У него же такие крепкие бивни!
        - Мы из таких рукоятки делаем для дорогих пистолетов.
        - Молю Аллаха, чтобы Муса-Гаджи остался жив, - сказал Ширали. - Но, пока я его не увижу, сердце мое не успокоится.
        - Хорошо, - решил кадий. - Подожди еще день, отдохни. А я пошлю людей узнать, не проходил ли по окрестным дорогам слон. Его бы обязательно заметили.
        Когда посланные кадием люди вернулись и рассказали, что никто ничего не видел, кроме проходившего в сторону Андалала несколько дней назад каравана мулов, Ширали решил больше не ждать.
        Его снабдили всем необходимым и рассказали, как найти жившего в Дербенте харбукского мастера Юсуфа, на него Ширали мог положиться, как на самого себя. А Фирузу обещали немедленно доставить домой в полной сохранности.
        - Куда ты, брат мой? - встревожилась Фируза, узнав, что Ширали возвращается в Дербент.
        - Прощай, сестра, - сказал Ширали. - У меня остались там незаконченные дела. И да исполнит Аллах желания твоего сердца!
        - Спасибо тебе, - опустила глаза Фируза. - Я бы хотела иметь такого брата.
        - Прости, что оставляю тебя, - сказал Ширали, отводя глаза в сторону.
        - Не беспокойся, - ответила Фируза. - Это вольные горы, и здесь принято уважать свободных людей, даже если это женщины.
        Проводники поскакали вместе с Ширали, чтобы показать ему короткую и безопасную дорогу.
        В тот же день Фирузу повезли в Согратль. Ее сопровождало несколько харбукцев во главе с самим кади, который счел необходимым посоветоваться с андалалцами о будущем, тем более что новости, одна тревожнее другой, приходили каждый день.
        Глава 70
        Ярость Надир-шаха была неутолима. Даже то, что был схвачен едва живой Муса-Гаджи, не приносило ему облегчения. А бегство Фирузы он счел не только личным оскорблением, но и возмутительным своеволием судьбы, вершителем которой он привык считать самого себя. К тому же выходило, что даже в Дербенте властелин мира не был полным хозяином.
        Прибывшие по его приказу прославленные военачальники Лютф-Али-хан - брат жены Надира, Гайдар-бек и Фет-Али-хан находились в растерянности, не зная, чего ждать от разгневанного падишаха. А о том, что гнев его был ужасен, свидетельствовала Башкала - Крепость из голов, становившаяся с каждым днем все выше.
        Когда военачальники, наконец, были допущены к повелителю, тот объявил:
        - Теперь я так пожелал. Весь Дагестан должен быть уничтожен!
        Военачальники знали, что сделать это не так-то просто, и доказательством тому была та же Башкала, но не смели возражать падишаху.
        - Повелеваю собрать все силы и обрушиться на горы с двух сторон, - продолжал Надир-шах, нервно перебирая четки. - Все вы во главе с Лютф-Али-ханом войдете в горы справа, через Кайтаг, Тарковское шамхальство и Мехтулинское ханство. Вы дойдете до Хунзахского ханства, а я с остальными войсками приду туда слева, через Кази-Кумух и Андалал. Мы возьмем за глотку аварцев с их вольными обществами и Хунзахским ханом, и с Дагестаном будет покончено. Приказываю не щадить никого: ни дагестанцев, ни своих воинов, если они проявят слабость или непослушание. Их жизни, как и ваши, если не исполните мою волю, будут не в счет.
        Военачальники молча склонились перед падишахом.
        - Лютф-Али-хан, шурин мой! - воскликнул Надир-шах, сойдя с трона и хлопая Лютф-Али-хана по плечу. - Вспомни свои великие победы в Индии! Равного тебе нет в мире! А вы, - обратился он к другим военачальникам: - кто может устоять против ваших отрядов? Разве есть на свете сила, которая сможет их остановить?
        - Войска великого падишаха непобедимы, - ответил Лютф-Али-хан. - Враги его будут растоптаны в пыль, и горы из их голов будут выше гор Дагестана.
        Принятое решение и готовность военачальников исполнять его волю приободрили Надир-шаха. Теперь можно было переходить к подробному обсуждению плана кампании.
        На полу была расстелена большая карта Дагестана, составленная в канцелярии шаха. Надир наступал ногой то на одну область, то на другую и указывал, откуда и с какими силами следует наступать. Но, когда дело дошло до Хунзаха, Надир-шах замешкался.
        - Приведите того, кто мечтал править Дагестаном, но был ограблен собственными нукерами, - велел он визирю.
        Визирь понял, о ком идет речь, и через минуту перед шахом предстал Шах-ман, старавшийся сохранять свое пошатнувшееся достоинство.
        Взглянув на попираемую шахом карту Дагестана, Шахман сразу сообразил, зачем его позвали.
        - К Хунзаху можно подняться от Гергебиля, - показал Шахман примерное расположение пути. - А до Гергебиля самый короткий путь - через Аймакинское ущелье, а до него - через Мехтулинское ханство и Дженгутай.
        - Вот наша цель! - воскликнул Надир-шах, вонзая саблю в то место карты, где предполагался Хунзах.
        Клинок со звоном обломился о мраморный пол. Это произвело на остальных удручающее впечатление. Но Надир-шах не подал виду, хотя несчастливые знамения становились слишком частыми. Шах отшвырнул сломанную саблю и злобно рассмеялся:
        - У меня таких сабель тысячи, сотни тысяч!
        - Прежде, чем захватить Хунзах, вашему величеству предстоит сразиться с казикумухцами и андалалцами, - осторожно заметил Шахман.
        - Считай, что их уже нет, - отмахнулся Надир-шах.
        - Они будут не одни, - предостерег Шахман. - За вольным Андалалским обществом стоят и другие.
        - Не думаешь ли ты напугать мое войско толпами дикарей? - поморщился Надир-шах.
        - На свете нет ничего, что может испугать ваше величество, - ответил Шах-ман. - Но эти дикари привыкли к свободе. Им она дороже жизни.
        - Может, оставить их в покое? - усмехнулся Надир-шах. - Чтобы в великой Персии тлело гнездо неповиновения? Чтобы я, властелин мира, отступил перед кучкой разбойников? Перед теми, кто запускает свои грязные руки даже в мой гарем? Я скорее сокрушу горы, чем позволю им насмехаться над величием моего трона! Я выжгу этот бунтарский дух, как заразу! И начну с тебя!
        - О великий шах! - встревожился Шахман. - Я лишь хотел сказать, что опасно медлить с тем, что должно свершиться. Иначе против тебя соберется весь Дагестан - от мала до велика.
        - А может, этого я и хочу, - гордо воскликнул Надир-шах, оглядываясь на своих военачальников, - чтобы раздавить их одним ударом!
        - Прекрасный план, - заговорили военачальники. - Удавим всех разом, одной петлей.
        - Пора кончать с этими горцами, слишком много они о себе возомнили!
        - Давно пора! - сказал Надир-шах, сжимая кулаки. - Готовьтесь выступить, как только получите мои повеления.
        - Мы будем готовы в любой день и час, наш повелитель, - склонился перед Надиром Лютф-Али-хан.
        Когда военачальники и Шахман покинули тронный зал, Надир-шах подошел к окну и устремил свой взор на горы.
        - Она предпочла мне эти вершины, - растерянно произнес шах. - Что в них такого, чего нет у меня? Или ей нравился кто-то другой? Кто равен мне в этом мире? Не этот ли голодранец, который ее выкрал? Он заплатит за свое преступление страшную цену.
        Шах чувствовал себя униженным. Фируза была его талисманом. Он верил, что она принесет ему удачу, что полюбит в нем не просто великого падишаха, а человека, дерзнувшего изменить мир, чтобы бросить его к ее ногам.
        Но глубоко в душе Надир-шах понимал, что существует нечто, что может оказаться сильнее славы, могущества и богатства. И это было чувство, веками воспеваемое безумными поэтами, - это была любовь.
        Глава 71
        Со стороны могло показаться, что в Андалале все спокойно. В садах созревали первые плоды, в полях наливались колосья. Трава уже стояла высокая, и скот мирно пасся в душистом разнотравье.
        Дервиш-Али обходил караулы, расположившиеся на окружавших Согратль высотах. Караульные были ему рады, потому что Дервиш-Али был парнем веселым, а вместе со своим петухом, на котором всегда красовались отметины недавних боев, являл занятное зрелище.
        Караульные угощали Дервиша-Али кто чем мог, кое-что доставалось и драчливому петуху.
        На этот раз Дервиш-Али сообщал караульному, что ночью ходил искать пропавшую овцу соседа и видел вдали огни какого-то лагеря.
        - Должно быть, ты видел звезды, - не верил караульный. - Небо чистое, звезды яркие, а Млечный Путь такой светлый, будто река по небу течет.
        - Это были люди, которые заночевали в пути, - настаивал Дервиш-Али. - Еще караульным называешься, а не видишь, что под самым носом делается.
        - Чего это я не вижу? - сердился караульный.
        - Целый караван.
        - Караван? - удивленно всматривался в дороги караульный. - Точно, караван!
        Со стороны Гуниба приближался караван мулов и лошадей.
        - Мулы - Шахмана, а лошади - чужие, - заключил Дервиш-Али.
        - Что-то тут не так, - забеспокоился караульный и подал знак выстрелом.
        Петух встрепенулся, захлопал крыльями и закукарекал так громко, что неизвестно было, что лучше услышали в Согратле - выстрел караульного или крик петуха.
        - Неужели Шахман вернулся? - не верил караульный, всматриваясь в караван из-под ладони. - Его же изгнали.
        - Но его мулов никто не изгонял, - напомнил Дервиш-Али.
        - Кто же это тогда? - гадал караульный.
        - Ты продолжай считать звезды, - важно сказал Дервиш-Али. - А я пойду предупрежу.
        И он вприпрыжку понесся с горы наперегонки со своим петухом.
        Люди были немало удивлены, когда караван Шахмана вернулся без своего хозяина. Да к тому же привез гору хорошего оружия, порох и прочее, что могло очень пригодиться в скором времени.
        - Что все это значит? - спросил Абаш, подоспевший к каравану раньше других аксакалов.
        - Привезли кое-что, - отвечали бывшие нукеры Шахмана.
        - Пригодится. Надо же Надир-шаха встретить, как положено.
        - А где Шахман? - спрашивал Фатали. - Что с ним случилось?
        - К шаху пошел, - отвечали прибывшие.
        - Предал? - догадался Абдурахман.
        - У него свои дела, а у нас свои.
        - А откуда все это? - удивлялся Абакар, разглядывая оружие.
        - И кони хорошие, - щупал загривки скакунов Сагитав.
        - Считайте, прощальный подарок Шахмана, - усмехнулся один из прибывших.
        - Забирайте, - предлагал другой. - Шахмана вы изгнали, а мы были и остались андалалцами.
        - Вы сделали хорошее дело, - пожимал руки прибывшим Пир-Мухаммад.
        Когда все было распределено и волнение немного улеглось, мать Мусы-Гаджи спросила:
        - А Муса-Гаджи? Вы его там не видели?
        - Как же, видели, - отвечали прибывшие. - Тоже у шаха служит.
        - Это неправда! - бросилась на них с кулаками старушка. - Мой сын - не предатель!
        - Дворец ему строит, - подтверждали другие.
        - На слоне разъезжает.
        - Как - на слоне? - поразился Абаш.
        - Кто не верит - пусть поедет в Дербент и убедится, - пожал плечами один из прибывших.
        - Если он у шаха и даже если он теперь ездит на слоне, значит, что-то задумал, - предположил Абдурахман.
        - Не тот он человек, чтобы просто так на слоне разъезжать, - поддержал Мухаммад-Гази. - Вот увидите, он еще себя покажет.
        - Говорим, что видели, - отвечали прибывшие, продолжая развьючивать лошадей.
        - Камни на слоне возит, где шахский гарем строят.
        - Гарем? - переспросил Мухаммад-Гази, начиная о чем-то догадываться. - Шах привез в Дербент свой гарем?
        - Ну да. Говорят, там и наша девушка есть.
        - Ты ее видел? - набросился на него Мухаммад-Гази. - Наши девушки умрут, а наложницами не станут!
        - Успокойтесь, братья, - поднял руку Пир-Мухаммад. - С гаремом мы еще разберемся. Лучше примите гостей как полагается. Накормите, дайте отдохнуть. А потом они расскажут нам много полезного насчет Надир-шаха.
        - Это - сколько угодно, - соглашались приехавшие.
        - Силы собирает.
        - На нас хочет пойти.
        - А когда послал Шахмана людей набирать для войска, мы его в лесу и оставили.
        - А на шахские деньги купили все, что обернется против него.
        - Правильно! - восторгался Абаш.
        - Значит, вы ограбили Шахмана? - догадался Абаш.
        - Просто проучили, - отвечали прибывшие.
        - Золото есть золото. Оно и на добрые дела годится.
        Весь день на годекане обсуждали удивительные новости, а Пир-Мухаммад и аксакалы выясняли, что задумал Надир-шах и скоро ли он двинется в горы.
        - Думаю, не скоро - предположил Абаш, который ходил на помощь табасаранцам с сельскими джигитами. - Мы их крепко проучили.
        - Вот шах и взбесился, - объясняли прибывшие.
        - Всех своих командиров созвал, думает, как отомстить.
        - Совсем хочет наших людей истребить.
        - Время слов кончилось, - сказал Пир-Мухаммад. - Настало время войны.
        Глава 72
        На следующий день случилось событие еще более удивительное. В Согратль прибыли харбукцы и привезли с собой Фирузу.
        Мухаммад-Гази не поверил своим глазам, увидев целую и невредимую дочь.
        - Отец! - плакала от счастья Фируза. - Отец!
        Мухаммад-Гази готов был обнять и расцеловать свою дочь, которую давно уже считал погибшей или пропавшей без вести. Но даже теперь горский этикет не позволял ему проявить рвавшиеся из сердца чувства.
        - Фируза! - заголосили ее тетушки и двоюродные сестры, окружая девушку, будто вернувшуюся с того света.
        - Красавица наша!
        - Нашлась!
        - Иди в дом, - проглотив подкатившийся к горлу ком, строго сказал Мухаммад-Гази и быстро пошел впереди, опасаясь, как бы люди не увидели невольные слезы, навернувшиеся на выцветших от бессонных ночей глазах.
        Он надеялся поговорить с дочерью отдельно ото всех, без свидетелей, но дом уже был полон взбудораженными близкими и дальними родственницами, соседками и другими женщинами, спешившими своими глазами увидеть свершившееся чудо.
        Плач, благопожелания, счастливый смех лились нескончаемым потоком, и Мухаммаду-Гази оставалось лишь получать поздравления.
        - А как бы радовалась ее мать, да устроит ее Аллах в раю! - причитала тетушка Фирузы, сестра Мухаммада-Гази.
        Фируза знала, что случилось с ее бедной матерью, и слезы радости сменились слезами горя.
        Вдруг все стихло, когда женщины увидели мать Мусы-Гаджи. Женщина поцеловала Фирузу, погладила ее по голове и сказала:
        - Слава Аллаху, ты вернулась, голубка моя. Но мой сын не вернулся.
        Фируза бросилась ей на грудь и стала сбивчиво рассказывать о Мусе-Гаджи, о том, как он ее спас из гарема проклятого шаха и как повернул слона, чтобы они с Ширали ушли от погони.
        - Значит, мой сын спас тебя? - тихо спросила женщина.
        - Да сохранит его Аллах! - восклицала Фируза, не стесняясь своих горьких слез. - Если бы не он…
        Старая горянка гордо выпрямилась, улыбнулась и громко сказала:
        - Пусть все знают, что мой Муса-Гаджи - не предатель! Даже если Аллах призвал его к себе, он ушел как настоящий мужчина!
        - Твой Муса-Гаджи сделал то, что не всякому герою по силам, - говорил Мухаммад-Гази, провожая горянку. - Мужчина, отдавший жизнь за честь своей невесты, попадет в рай.
        - Лучше бы он вернулся домой, - ответила горянка. - В доме остался один его кинжал. Если этот проклятый шах явится сюда, я буду знать, что делать с оружием моего сына.
        Она вышла из дома и пошла по узкой улице, гордо улыбаясь встречным и объявляя:
        - Мой Муса-Гаджи - герой! Не каждому мужчине Аллах дарует такую прекрасную смерть!
        Дервиш-Али сидел на каменной скамье у дома Мухаммада-Гази и чертил на земле палкой. Когда из-под земли показывался червяк, петух его мгновенно выдергивал. Причем одного проглатывал, а другого придерживал когтем и оглядывался, нет ли поблизости курицы, которую можно завлечь хорошей добычей.
        Дервиш-Али чертил, затем пересчитывал свои черточки и сбивался со счета.
        - Что это ты делаешь, сынок? - спросил Мухаммад-Гази, который вышел из дома, так и не сумев поговорить с дочерью.
        - Считаю, - важно ответил Дервиш-Али.
        - Считаешь? - удивился Мухаммад-Гази. - А что означают твои черточки?
        - Это я для Надир-шаха готовлю.
        - Зачем? - не понимал Мухаммад-Гази.
        - Разве не он похитил твою дочь?
        - Выходит, так, - согласился Мухаммад-Гази.
        - Ты долго жил в Джаре и, видно, забыл наши законы, - объяснял Дервиш-Али. - А по законам Андалалского общества с того, кто похитит женщину, взыскивается один бык. А за каждый следующий день, пока не вернет, берется еще по быку. Так что Надир-шах нам сильно задолжал.
        - Мне его быки не нужны, - сказал Мухаммад-Гази. - Мне нужна его голова.
        - Одно другому не помешает, - ответил Дервиш-Али. - А если прибавить сюда остальные его преступления - вся Персия должна быть наша вместе с индийской казной.
        - Дай Аллах тебе здоровья, - вздохнул Мухаммад-Гази, погладив парня по голове, а затем вернулся в дом, где теперь была его дочь, увидеть которую он уже не надеялся.
        Наконец, женщины оставили их одних. Фируза, уткнувшись в отцовское плечо, со слезами рассказывала о своих злоключениях: как она попала в рабство, как ее отправили к шаху Надиру, как она устояла перед сокровищами Моголов и как берегла кинжал, чтобы защитить свою честь.
        Мухаммад-Гази слушал, не в силах вымолвить ни слова. Слишком много перенесла его несчастная Фируза. Он разглядывал роскошный кинжал и не сомневался, что его дочь не замедлила бы пустить его в ход.
        Затем, вспоминая все больше и больше, Фируза рассказала, как Муса-Гаджи проник в Дербентскую цитадель, как слон передал ей его кольцо и как она ждала спасения. Что было потом, когда она лишилась чувств от какого-то зелья, она не помнила, но знала, что это помогло ей спастись. И как она очнулась у родника, уже спасенная из гарема Мусой-Гаджи. И как Муса-Гаджи пробился со своим слоном через тяжелые ворота, как пожертвовал собой, давая возможность спастись ей и его другу, как она добралась до дома с помощью харбукцев.
        - А где тот человек, который помогал вам? - спросил Мухаммад-Гази.
        - Ширали? Он вернулся в Дербент, - ответила Фируза. - Он стал моим названым братом. Однажды Муса-Гаджи сохранил ему жизнь. А теперь Ширали хочет спасти Мусу-Гаджи, если он остался жив. Я видела, как в него попала стрела.
        - Да покарает Аллах шаха Надира! - воззвал Мухаммад-Гази. - Сколько горя принесло нашему народу это чудовище в образе человека.
        Глава 73
        Когда вдали показались крепостные стены Дербента, Ширали распрощался со своими проводниками и направился дальше пешком.
        В рощице неподалеку от города он снова принял вид факира и вскоре присоединился к веренице слепцов, бредущих за своим поводырем. Был четверг, канун священной пятницы, и нищие отовсюду стекались в Дербент в надежде на подаяния у мечетей.
        - Кто ты? - окликнул поводырь чужака.
        - Такой же несчастный, как и вы, - ответил Ширали.
        - Несчастный тот, кто видит ужасы, творящиеся кругом, - ответил поводырь, но прогонять чужака не стал.
        Стараниями Надир-шаха и его палачей слепых и нищих стало так много, что еще один уже никому не мог помешать.
        Ширали шел последним и мог разглядывать всех, кто шел перед ним. Но эта процессия была странной даже для калек, которые бывают так похожи. Их жесты, походка, запрокинутые к небу глаза, ветхая одежда были почти одинаковы. Но Ширали видел, что это были очень разные люди: бывший шахский воин, дервиш, разжалованный чиновник, дряхлый мулла, миловидный юноша, каких содержат в дворцовых слугах, одержимый, непрестанно отгонявший от себя шайтанов, и несколько других калек, которые еще недавно могли быть значительными людьми. Проводник имел особое превосходство над остальными. Во-первых, он был лишен только одного глаза, а во-вторых, имел приятный голос, и его жалобные песни трогали сердца прихожан мечетей и базарных торговцев. К тому же он наизусть знал все предания и притчи, в которых подаяние возвеличивалось как особо богоугодное дело, и не уставал их повторять, как только оказывался поблизости от людей, способных подать милостыню.
        Приближаясь к городу, Ширали заметил, что тут многое изменилось. Вокруг Дербента стояли лагерями новые, недавно прибывшие полки со своими знаменами. Отдельно стояли ряды пушек с артиллерийскими припасами. Тут же, около парка тяжелой артиллерии, располагалась артиллерия верблюжья, и животные преспокойно обгладывали кусты вокруг сложенных рядами зарбазанов и прочих легких орудий. Обозы были так велики, что занимали все пространство до моря.
        По всему было видно, что готовится большой поход, в который двинется огромная сила.
        Поводырь уверенно направился к главным северным воротам, где его хорошо знали. Но на этот раз несчастных калек пропустили не сразу. У стражей были строгие приказы, и они обыскивали каждого с головы до ног, заглядывая даже в тюрбаны и чарыки, у кого они были.
        - О Аллах, что делается на этом грешном свете! - восклицал поводырь, и его спутники отвечали горестными стенаниями.
        - Благодарите бога, что вообще пускаем вас в город, - отвечали стражники. - От вас, калек, проходу уже не стало.
        - Один из нас тоже некогда был стражником, - говорил поводырь. - Но Аллах наказал его за дурное обращение с нуждающимися в помощи.
        Впрочем, убогие считались наполовину святыми, и стражники исполняли свои обязанности только для виду, чтобы не навлечь на себя их проклятья, которых очень боялись.
        Для начала, процессия двинулась по узким улицам дербентских магалов, стуча посохами по стенам и ставням. Им не все подавали, но никто и не прогонял.
        Ширали скоро отстал от своих спутников и завернул в караван-сарай. Там он нанял комнату и плотно перекусил, заплатив пару серебряных монет. Дождавшись вечера, он отправился к тому месту Дербентской стены, где оставил у родника свой посох.
        Посох был на месте, но змейки в нем не было. Ширали постучал посохом по дереву и тут же услышал знакомое шипение. Судя по остаткам шерсти под деревом, змейка успела поохотиться на мышей и была сыта. Она соскользнула с ветки на шею Ширали, спустилась по его груди и, признав хозяина, скрылась в норе, которой служил ей посох.
        Наутро Ширали пошел к главной мечети, но увидел, что его привычное место занято. Теперь там сидел бывший главный евнух шахского гарема. Он раскачивался своим грузным телом и совал прихожанам деревянную миску, выпрашивая подаяние. И ему подавали, особенно те, кто узнавал в нем Лала-баши, еще недавно заправлявшего при дворе шаха большими делами.
        Опасаясь быть узнанным, Ширали примостился среди вчерашних попутчиков и принялся наблюдать за происходящим сквозь опущенные на глаза волосы. Но еще больше Ширали старался вслушиваться в разговоры вокруг, из которых можно было узнать очень многое.
        Так он просидел до полуденной молитвы, но про Мусу-Гаджи толком ничего не узнал. Собрав полученные от прихожан медяки, Ширали отправился на базар, где рассчитывал узнать больше.
        Надвинув на лоб войлочную шапку, он шел между рядами, будто не замечая яблок и сушеных фруктов, которые совали ему торговцы с просьбой помолиться за них. Его влекла шумная толпа, собравшаяся в центре базара.
        Шахские палачи - феррахи, уставшие от своих кровавых дел, преподавали нищим страшный урок - как следует собирать на базаре деньги. Они приволокли двух казненных за что-то стражников и бросили их перед лучшими базарными рядами. У одного было перерезано горло, другой был лишен глаз и задушен. Торговцы молились за упокой их душ и слезно молили палачей убрать трупы, в соседстве с которыми торговля становилась не только невозможной, но и вовсе грешной. Феррахи молча смотрели на толпу, сложив на груди руки и ухмыляясь.
        Ширали протиснулся вперед только для того, чтобы убедиться, что среди казненных нет Мусы-Гаджи. Это отвратительное зрелище означало, что и с Мусой-Гаджи обойдутся не лучше, если он окажется в руках этих извергов.
        Толпа гневно гудела, а палачи безмятежно щурились на солнце, ожидая, пока торговцы поймут, что от них требуется. Торговцы готовы были разорвать этих негодяев, но вместо этого вынуждены были раскошелиться. Собрав солидную мзду, палачи подцепили трупы крючьями и куда-то их уволокли, оставляя за собой кровавый след.
        - Будьте вы прокляты! - негромко неслось им вслед.
        - Разве люди могут делать такое?
        - Да разве они люди?..
        Но как только явились базарные надзиратели, толпа разошлась, и торговцы вновь принялись за свое дело, потому что закрыть лавку до наступления ночи тоже считалось преступлением.
        Ширали уже подумывал, что надо бы разыскать харбукского оружейника Юсуфа, вдруг он что-то знает о Мусе-Гаджи, но тут он увидел Калушкина.
        Русский резидент пришел на базар по необходимости. Ему нужно было найти теплую бурку и папаху. Как сообщили Калушкину, Надир-шах скоро выступит в поход, в высокие дагестанские горы. Персы отправились в путь, не заботясь о теплой одежде, но Калушкин знал, что Кавказ - не Персия, без бурки и папахи в горах не обойтись. Тем более, что привычную уютную кибитку придется оставить в Дербенте - по горным тропам ей не пройти.
        Выждав, пока Калушкин выберет подходящий товар, Ширали бросился к русскому резиденту и взвалил на себя его покупки.
        - Ты что это! - прикрикнул на него Калушкин. - Как смеешь!
        - Я помогу, господин, - сказал Ширали.
        - Разве я тебя нанимал? - негодовал Калушкин.
        - Наймите, господин, - попросил Ширали, взглянув на Калушкина из-под бурки.
        - Постой-ка, братец, - удивился Калушкин, узнав в Ширали приятеля Мусы-Гаджи. - Да это не ты ли?..
        Но Ширали прибавил ходу, чтобы поскорее оставить базарные ряды, где шныряло множество шахских шпионов.
        - Да не так шибко! - едва поспевал за ним Калушкин. - Мы еще и о цене не сговорились.
        - Даром, - улыбался в ответ Ширали. - Поговорить надо!
        - Тогда говори теперь, - шепнул ему Калушкин. - За нами в четыре глаза смотрят.
        - Друг мой пропал, - сказал Ширали. - Может быть, господин знает, где его искать?
        - Да моя бы воля, я бы твоего дружка сам - на дыбу… Что вы с реликвией нашей сделали? Во что дом Петра обратили?
        - Дом мы не трогали, - оправдывался Ширали. - А дыру засыпать можно.
        - Без вас засыпали, - сердился Калушкин. - Однако ловко вы девицу умыкнули. Шах так осерчал - кругом все дрожит.
        - А друг мой? - напомнил Ширали.
        - Плохи его дела, - сказал Калушкин.
        - Жив или умер?
        - Слыхать, живой, - вздохнул Калушкин, - да лучше бы мертв был. Коли шахские палачи за него примутся - пожалеет, что на свет родился.
        - Где он? - настаивал Ширали.
        - В крепости, в зиндане, вроде ямы с решеткой, - отвечал Калушкин. - Где ж ему еще быть.
        - А я на базаре, если понадоблюсь, - сказал Ширали.
        Когда они добрались до небольшого дома, который занимал русский резидент, Калушкин забрал свои покупки и сунул Ширали серебряный рубль.
        - Ступай, братец… А друга выручать и не помышляй, сам голову сложишь.
        Ширали шел обратно, раздумывая над тем, что узнал, когда перед ним выросли два соглядатая.
        - Ты кто такой? - спросил один из них, тыкая в Ширали пальцем.
        - О благородные люди, - отвечал Ширали, - я не сделал ничего дурного.
        - О чем вы говорили? - допытывался другой.
        - Ни о чем, - оправдывался Ширали. - Я только просил господина не спешить… Мои глаза почти не видят, и ноги я еле волочу, а его груз был так тяжел.
        - Что он тебе дал? - продолжал допрашивать первый.
        - Этот господин так скуп, - жалобно произнес Ширали, доставая из-за пояса медную монету. - О Аллах, где же справедливость?
        - Вот где, - ухмыльнулся второй, забирая у Ширали монету. - И проваливай отсюда, пока мы не прошлись палками по твоим пяткам. Тогда ты станешь ходить куда как быстрее.
        Глава 74
        Муса-Гаджи пришел в себя от обрушившегося на него потока воды. Он огляделся - вокруг было темно и сыро. А сверху сквозь решетку пробивались лучи солнца. Потом свет загородили чьи-то тени, и он услышал голоса:
        - Думаешь, он еще жив?
        - Вроде шевелится.
        - Тогда доставай.
        Заскрежетала отодвигаемая решетка, и что-то повлекло Мусу-Гаджи вверх. Он был скован цепью, и конец этой цепи уходил наверх, к свету.
        Феррахи вытащили из глубокого зиндана полуживого Мусу-Гаджи и бросили на землю перед визирем.
        - Если бы умер, ему было бы лучше, - сказал визирь.
        Феррахи сняли с Мусы-Гаджи цепи и куда-то его потащили.
        В небольшой комнате его положили на каменную скамью, и над ним склонился Сен-Жермен.
        - Так вот вы какой, мсье, - улыбался француз. - Эти варвары, называющие себя целителями, чуть не отправили вас на тот свет. Они уверены, что смесью яичного желтка и масла можно вылечить что угодно.
        - Где я? - с трудом произнес Муса-Гаджи, начиная ощущать боль, сковавшую его тело.
        - Не там, где мы с вами расстались, - сказал Сен-Жермен, открывая свои склянки. - Но теперь я могу гордиться, что строил дворец шаха вместе с таким отважным кавалером. Вот выпейте-ка это.
        Сен-Жермен поднес к воспаленным губам Мусы-Гаджи чашку, и он сделал несколько глотков. Жидкость была горьковата, но Муса-Гаджи скоро почувствовал, как умеряет она жар его израненного тела.
        - Кстати, куда подевался ваш слон? - полюбопытствовал Сен-Жермен.
        - Слон?
        Муса-Гаджи начал припоминать, что с ним произошло.
        - Впрочем, это не столь важно, - сказал Сен-Жермен, накладывая на раны Мусы-Гаджи свои мази и пластыри. - Важнее то, что его величество Надир-шах велел мне поставить вас на ноги. Но я знаю то, что подействует на вас лучше любого лекарства.
        - Что? - спросил Муса-Гаджи.
        - Та девушка, ради которой вы так благородно, так по-рыцарски решили отдать жизнь…
        - Что с ней? - перебил его встревоженный Муса-Гаджи.
        - Она жива. И я предполагаю, что она спаслась.
        - Спаслась, - облегченно повторил Муса-Гаджи.
        - Скорее всего, это именно так, - кивал Сен-Жермен. - Но представьте, мсье, даже если она уже в безопасности… Представьте, каково этой нежной, любящей душе сознавать, что теперь опасность нависла над вами.
        - Я сделал то, что должен был сделать, - ответил Муса-Гаджи.
        - Это весьма похвально, мсье, - говорил Сен-Жермен, продолжая свои манипуляции. - И даже чрезвычайно романтично. Наши сочинители отдали бы душу за такой сюжет. И я крайне сожалею, что у столь возвышенной истории может оказаться столь же печальный конец.
        - На все воля Аллаха, - ответил Муса-Гаджи, не все понимавший, что горил француз, но уяснивший главное - его Фируза жива и в безопасности.
        - Вполне возможно, что такова воля господа, - согласился Сен-Жермен. - Но великий Надир-шах имеет на этот счет свое царственное мнение.
        - Что ему от меня нужно? - спросил Муса-Гаджи.
        - Пока не знаю, - пожал плечами Сен-Жермен. - Но в одном я не сомневаюсь: он приказал мне вылечить вас.
        - Зачем?
        - Чтобы убить.
        - Чего же он ждет? - спросил Муса-Гаджи. - Он мог давно это сделать.
        - Он делал это так часто, что отсечение головы или сдирание кожи уже не производит на него должного впечатления, - рассуждал Сен-Жермен. - Для разнообразия он велел уничтожить вас морально, то есть раздавить все ваши похвальные качества - гордость, смелость, благородство… Он превратит вас в ничтожество, а затем, когда предъявит даме вашего сердца то, что от вас останется, вы и сами не захотите жить.
        - Этого никогда не будет, - твердо сказал Муса-Гаджи.
        - Хотелось бы в это верить, - улыбался Сен-Жермен. - Но следует быть готовым ко всему, когда вступаешь в единоборство с великими мира сего. Надир-шах жесток, но он велик. И вставать у него на пути - чистое безумие.
        - Шах сам - безумец, - произнес Муса-Гаджи. - Он возомнил себя владыкой мира.
        - Более того, - добавил Сен-Жермен, - шах убежден, что достоин величия и почестей не меньше вашего пророка.
        - Аллах покарает его, - ответил Муса-Гаджи. - Удивляюсь, что это еще не случилось.
        - Пути господни неисповедимы, - развел руками Сен-Жермен. - Кто знает, какие у него планы насчет шаха. Вполне вероятно, что не менее впечатляющие, чем планы его величества насчет вас, мсье.
        - Ему не удастся сломать меня, - сказал Муса-Гаджи. - Легче просто меня убить.
        - Так значит, даму вашего сердца зовут Фируза? - спросил Сен-Жермен, решив переменить тему.
        - Откуда вы знаете?
        - В бреду вы часто называли это имя, - объяснил Сен-Жермен, заканчивая свои процедуры.
        - Сколько прошло времени? - спросил Муса-Гаджи.
        - Около двух недель, - сообщил Сен-Жермен. - В тюрьме время тянется медленно, но в вашем состоянии оно могло составить лишь несколько мгновений.
        - А что нужно вам? Зачем вы меня лечите?
        - О, я стал у шаха большим знатоком драгоценностей, - сказал Сен-Жермен. - Одну я нашел ему в Индии - лучший бриллиант мира, теперь он хочет вернуть другую, чтобы его гарем блистал так же, как его корона.
        - Он ее не получит, - сказал Муса-Гаджи.
        - Как знать, - вздохнул Сен-Жермен, - как знать… Но в том, что шах перевернет Дагестан вверх дном, можете не сомневаться.
        - Это мы еще посмотрим, - через силу улыбнулся Муса-Гаджи.
        - Ну что ж, бесстрашный мсье, - сказал Сен-Жермен, взмахнув своей шляпой. - Теперь я вынужден откланяться и оставить вас наедине с вашей судьбой.
        Поле того, как Сен-Жермен ушел, Мусу-Гаджи долго никто не беспокоил. Он попытался встать, но оказалось, что ноги его в кандалах и прикованы к каменной скамье, на которой он лежал. Сквозь маленькое зарешеченное окно высоко в стене пробивались солнечные лучи и доносились крики командиров, муштровавших в цитадели гвардию шаха.
        И все же Муса-Гаджи чувствовал огромное облегчение. Не столько потому, что боль от ран немного притупилась, сколько от сознания, что ему удалось спасти свою любимую. С мыслями о Фирузе Муса-Гаджи и забылся тревожным сном.
        Вечером его разбудили чьи-то голоса. Муса-Гаджи открыл глаза и в свете факела увидел, что вокруг суетятся какие-то мрачные люди в кожаных фартуках.
        Это были шахские феррахи, явившиеся со своими ужасными инструментами во главе с главным палачом - насакчи. Затем появился и первый визирь. Он потеребил свою длинную бороду и спросил:
        - Где та девушка?
        Муса-Гаджи молча отвернулся.
        - Жалкий вор, отвечай, когда я тебя спрашиваю!
        - Вор - тот, кто украл, а не тот, кто вернул украденное, - ответил Муса-Гаджи.
        - Так ты еще смеешь рассуждать? - гневался визирь. - Ну-ка, научите его почтению!
        И феррахи принялись за свое кровавое дело. Сначала они били Мусу-Гаджи палками по ногам. Когда ступни его были разбиты в кровь, а Муса-Гаджи не проронил ни слова, визирь велел растянуть его на дыбе и бить воловьими кнутами с медными гвоздями на конце.
        - Я сдеру с тебя шкуру, - обещал визирь, прикрываясь от брызгавшей крови. - У нас и не такие молчуны начинали петь соловьями.
        Муса-Гаджи обернулся к визирю и плюнул в него кровавой слюной.
        - Говори, негодяй! - орал визирь, утираясь рукавом халата. - Пока я не вырвал твой язык!
        Но Муса-Гаджи не собирался ничего говорить, он думал лишь о том, как не застонать под впивавшимися в него кнутами.
        - Это только начало, - грозил визирь, подавая знак главному палачу. - Он предпочитает помучиться. Похоже, это освежает ему память.
        Насакчи надел на руку скребницу, похожую на ту, которой чистят лошадей, но эта была утыкана острыми шипами. Феррахи подхватили истекавшего кровью Мусу-Гаджи, и насакчи прошелся скребницей по его спине.
        У Мусы-Гаджи помутилось в глазах, и он потерял сознание.
        Когда его обдали холодной водой и он снова открыл глаза, перед ним стоял сам Надир-шах. Он оглядел запачканные кровью стены и усмехнулся:
        - Какой чудесный цвет! Он напоминает рубины моей короны.
        - Молчит, как каменный, - оправдывался визирь.
        Надир-шах вгляделся в Мусу-Гаджи и произнес:
        - Это ничтожество надеется умереть мучеником. Но мы не окажем ему такой чести.
        - Надир, - с трудом прошептал Муса-Гаджи. - Ты был рабом, рабом и остался. И вся твоя армия, все пушки, все твое золото - ничто перед свободными людьми. Одумайся и убирайся в свою Персию!
        - Этот кусок мяса, годный лишь на обед голодным псам, решил учить владыку мира! - расхохотался Надир-шах. - Но если он выживет, я приглашу его на свадьбу. Он будет у меня самым почетным гостем. Пусть увидит мою свадьбу с Фирузой, которую я сыграю на руинах его свободного Дагестана.
        - Ты ничего не понял, - сказал Муса-Гаджи, напрягая последние силы. - У нас не отдают свободных девушек за презренных рабов. Даже если они носят короны и называют себя повелителями вселенной.
        Ошеломленный крепостью духа человека, находящегося на волосок от смерти, Надир-шах не сразу нашелся что ответить. А шахский визирь и палачи в ужасе закрыли руками глаза и уши, стараясь показать, что они ничего не видели и не слышали. Стать свидетелем такой неслыханной дерзости, такого оскорбления священной особы означало подписать себе смертный приговор.
        Придя в себя, Надир-шах вырвал у ферраха кнут и в бешенстве обрушил его на Мусу-Гаджи.
        - Рабство будет клеймом, которое я выжгу на Дагестане, - ревел Надир-шах. - И на каждом из тех, кто не признает моей власти!
        Но Муса-Гаджи его уже не слышал. Он не чувствовал боли. Он лишь видел светлый лик прекрасной Фирузы, которая улыбалась ему из темноты.
        Мусу-Гаджи вновь и вновь окатывали холодной водой, и феррахи не переставали упражняться в своем кровавом ремесле. Но все их усилия оказались тщетны. Убедившись, что душа Мусы-Гаджи вот-вот покинет его изувеченное тело, визирь велел феррахам убираться. А Мусу-Гаджи снова поручил стараниям Сен-Жермена.
        Француз не верил, что Мусу-Гаджи можно вернуть к жизни, но оказалось, что он все еще жив.
        Глава 75
        Близился час выступления армии Надир-шаха, задумавшего навсегда покорить или вовсе уничтожить горцев. Уже собрались в назначенных местах все полки. Неясным оставалось лишь одно - кто поведет правое крыло армии?
        Лазутчики, которых во множестве посылали в горы, почти не возвращались. А те, кто приходил обратно, доносили не о выведанных дорогах, а о том, что горцы повсюду готовятся к сражениям.
        Шахман ссылался на то, что лишь слышал об удобных проходах, но сам там не был, поэтому не мог сказать, пройдут ли там артиллерия и большие обозы. Не мог он точно назвать и число горцев, готовых сражаться с Надиром. Их было меньше, чем воинов у Надира, но в горах количество не всегда имело решающее значение, о чем свидетельствовала печальная судьба брата Надир-шаха.
        Шахман, даже если бы знал дороги, не стал бы об этом говорить. Что там случится в горах - одному Аллаху известно, а прослыть предателем, который привел на родную землю безжалостного врага, ему вовсе не хотелось. Он был не прочь воспользоваться плодами победы Надир-шаха или приписать себе тайную деятельность, приведшую к его поражению. Но и то, и другое требовало его участия. И Шахман вспомнил про схваченного каджарами Мусу-Гаджи. Он не совсем понимал, что там случилось в гареме, но в том, что Муса-Гаджи знает в Аварии каждую тропинку, Шахман не сомневался. Не сомневался он и в том, что Муса-Гаджи скорее умрет, чем станет проводником вражеских войск, но все же рассказал визирю о возможном проводнике.
        Визирь в ответ лишь криво усмехнулся, вспомнив, что творили феррахи с горцем и что из этого получилось. А вернее - не получилось.
        После встречи с Ширали, выдававшим себя за нищего слепца, Калушкин попытался вызнать при дворе, что произошло с Мусой-Гаджи. То, что он узнал, Калушкина ужаснуло. А кроме того, сильно встревожило: ведь он вел с Мусой-Гаджи предосудительные разговоры о возможном союзе России с горцами против Надир-шаха. И если бы при шахском дворе об этом стало известно, а мало ли чего человек не скажет под изощренными пытками, то служебные интересы Калушкина могли сильно пострадать. Да и сам он уже не мог бы чувствовать себя в безопасности.
        - Любовь! - чертыхался про себя Калушкин. - А вон каким боком все обернулось! Вызволить бы этого абрека, да как? Тут и дружок его со своим маскарадом вряд ли поможет. А попробовать все же стоит.
        Услышав, что лекарем к Мусе-Гаджи приставлен Сен-Жермен, Калушкин решил начать с француза. Тот говорил о Мусе-Гаджи охотно, но все больше в романтических тонах, для усиления чего приводил ужасные сцены пыток, которые выдержал благородный горец. Калушкин весь извелся, пока дождался от Сен-Жермена сожаления, с которым тот упомянул о трагическом финале любовной драмы.
        - Вот и я о том же, - вклинился в пространные рассуждения француза Калушкин. - Не взяли бы его, так и не мучился бы. А пассии его каково? Слезами, небось, изошла. То ли невеста, то ли вдова - вот уж поистине гримаса фортуны.
        - Признаться, мсье, хотел бы я быть на его месте, - вздохнул Сен-Жермен, считавший себя в некотором смысле романтиком.
        - И чтобы в зиндане тоже? - сомневался Калушкин. - И чтобы скребницами по шкуре?
        - Нет уж, мсье, - ответил Сен-Жермен. - Похищение из гарема и пасторальная любовь под вершинами Кавказских гор - это еще куда ни шло. Но эти палачи со своими крюками… Это же банальное варварство, мсье.
        - Да еще как больно, - добавил Калушкин. - Надеюсь, хоть средства ваши волшебные дают ему облегчение.
        - Облегчение не отменяет новых пыток, - мрачно произнес Сен-Жермен. - Другой на его месте был бы посговорчивее… А кстати, мсье, я слышал, произрастает в этих местах одно редкое растение… Сок его должен радикально усилить эффект моих ранозаживляющих снадобий.
        - На базаре тьму всяких трав продают, - сказал Калушкин.
        - Не составите ли мне компанию? - предложил Сен-Жермен.
        - Отчего же, - согласился Калушкин, вспомнив о том, что на базаре может оказаться и приятель Мусы-Гаджи. - С превеликим удовольствием.
        Ширали употребил все свои способности, чтобы узнать о судьбе друга. Нашел он и харбукца Юсуфа, который готов был ему помочь, хотя и не знал, как это сделать. Но однажды к оружейнику явился шахский придворный - починить перед походом в горы свой дорогой пистолет. И придворный этот оказался весьма словоохотлив. Юсуф убеждал его, что пистолет редкой красоты, работа требуется тонкая, не на один день, а тем временем угощал его вином и старался разговорить. От него оружейник узнал много важного. А затем и Ширали стало известно, что Мусу-Гаджи заключили в зиндан, палачи Надир-шаха пытались у него что-то узнать, но Муса-Гаджи выдержал все пытки и ничего не сказал.
        - Главное, что он еще жив, - размышлял Ширали. - Если они его не убили, значит, может найтись способ его спасти.
        Через день, когда придворный вернулся за своим пистолетом, Юсуфу стало известно, что шах готов выступить в горы, но не имеет надежного проводника, который бы провел один из двух отрядов в Хунзах короткой дорогой. Он предложил Юсуфу хорошие деньги, если тот сможет взяться за это, но оружейник только деланно сожалел, что никогда не был в тех местах.
        Узнав об этом, Ширали спросил харбукца:
        - А Муса-Гаджи знает эту дорогу?
        - Думаю, что знает, - ответил Юсуф. - Там через Аймакинское ущелье идти надо. Через большое, глубокое ущелье. Но разве Муса-Гаджи им дорогу покажет?
        - Покажет, - задумчиво ответил Ширали. - Если она станет дорогой в ад. А так оно и будет, если мы вовремя предупредим кого следует.
        Глава 76
        Когда Калушкин с Сен-Жерменом явились на базар, Ширали их сразу заметил. Слишком навязчивый нищий обратил на себя внимание Калушкина.
        - Так это ты, братец? - узнал его Калушкин, хотя делал вид, что разглядывает бурки.
        Калушкин просил торговца достать то одну, то другую бурку, то папаху, висевшую выше всех, чтобы иметь возможность поговорить с Ширали.
        - Он жив? - спросил Ширали.
        - Жив пока божьей милостью, - тихо ответил Калушкин.
        - Выкрасть нельзя?
        - Стерегут, что корону шаха, - сказал Калушкин.
        - Как же ему помочь? - спрашивал Ширали.
        - А вон лекарь его идет, - указал Калушкин на Сен-Жермена, который искал нужное ему растение. - Он-то его, почитай, от смерти и спас.
        - Значит, он может говорить с Мусой-Гаджи? - воспрянул духом Ширали.
        - Может.
        - Я слышал, шах проводника ищет к хунзахцам, - сказал Ширали. - Так пусть Муса-Гаджи покажет дорогу через Аймакинское ущелье. Он знает.
        - Чтобы он своих истязателей в горы провел? - удивился Калушкин. - Чтобы шах весь Дагестан к рукам прибрал да еще и девицу вернул, которую вы умыкнули?
        - Надо, чтобы показал, - настаивал Ширали. - Вы ему это от меня скажите, а он поймет, что к чему.
        - Воля ваша, - согласился Калушкин.
        Сен-Жермен так и не нашел то, что искал, зато Калушкин насоветовал ему купить бурку и папаху, объяснив разницу между жаркой Персией и суровыми Кавказскими горами, где днем хоть и тепло бывает, зато ночью без бурки с папахой не обойтись. А что до травы чудодейственной, так она, может, и не выросла еще.
        Затем они заглянули домой к Калушкину, где резидент настоял на том, чтобы покупки обмыть. Француз не сразу понял значение этого обычая, но когда сообразил, в чем он заключается, было уже поздно. Калушкин был дипломатом и умел внушать людям то, что требовалось, особенно с помощью хорошего вина.
        Сен-Жермен колдовал над Мусой-Гаджи целую неделю, которую шах употребил на подготовку к походу. А накануне выступления сообщил шаху важную новость. Будто в горячечном бреду Муса-Гаджи уговаривал его бежать с ним в горы, в Хунзах, по одной лишь ему известной дороге, через некое Аймакинское ущелье.
        Эта новость так обрадовала Надир-шаха, что он велел Сен-Жермену употребить любые средства, чтобы поставить на ноги пленного горца. Пусть даже он пожертвует для этого заветным эликсиром, изготовляемым лишь для самого Надир-шаха.
        На следующий день Сен-Жермен вывел Мусу-Гаджи из темницы. Горец не сразу привык к дневному свету, но когда стал что-то различать, то снова увидел перед собой Надир-шаха. Тот восседал на роскошном коне в драгоценном убранстве, а слуги держали над ним балдахин. Золотые доспехи шаха, его знаменитый щит и джика с крупными самоцветами радужно сияли на солнце.
        Шах подъехал к Мусе-Гаджи и приподнял кнутовищем его голову:
        - Раз уж ты остался жив, то знай, что Азра, которую раньше звали Фирузой, вернулась к своему повелителю.
        - Ты лжешь! - не верил Муса-Гаджи.
        - Покажите ему мою невесту! - велел шах.
        С паланкина, стоявшего неподалеку, откинули занавеси, и из него вышла девушка. Она была в чадре, но, даже не являя своего лица, очень походила на Фирузу.
        - Нет! - застонал Муса-Гаджи и хотел броситься к девушке, но его удержали двое дюжих телохранителей шаха.
        - Она узнала о ваших страданиях, мсье, и пожертвовала своими чувствами, чтобы спасти вам жизнь, - сказал Сен-Жермен.
        - Зачем ты это сделала?! - воскликнул Муса-Гаджи, пытаясь вырваться из лап телохранителей.
        - Зачем? - удивленно переспросил Надир-шах. - Она просто пожалела глупца, а ее любовь ко мне смягчила мое сердце.
        - Неужели у тебя есть сердце? - спросил Муса-Гаджи.
        - Большое, доброе сердце, - кивнул Надир-шах. - Не правда ли, Азра?
        Девушка смиренно сложила на груди руки и поклонилась, выражая свое согласие. И тут Муса-Гаджи увидел на руках ее несколько драгоценных колец, но среди них не было колечка, которое подарил Фирузе Муса-Гаджи. Да и то, как девушка кланялась, показалось ему слишком несвойственным для гордой горянки.
        - Пусть она сама скажет, что отвергает меня, - сказал Муса-Гаджи.
        - Моя невеста не разговаривает с чужими мужчинами, - сказал шах. - Достаточно того, что тебе позволили на нее взглянуть.
        Шах подал знак визирю, и тот замахал руками на слуг. Девушка скрылась в паланкине, занавеси опустились, и паланкин унесли во дворец.
        - Это не она, - внутренне ликовал Муса-Гаджи. - Но что все это значит? И связано ли это как-нибудь с тем, что передал через француза Ширали?
        Ответа на этот вопрос долго ждать не пришлось. Шах сменил милость на гнев и воскликнул:
        - Но посмеет ли кто-нибудь думать, что я возьму в жены ту, которой касались чужие руки? Я, владыка мира, привык срывать цветы, которые распускаются только для меня и в ожидании великого счастья не смеют смотреть даже на солнце. Я готов признать, что Азра - редкая красавица, но чужое прикосновение осквернило ее прелесть. Пожалуй, я отдам этому вору его возлюбленную! Пусть забирает ее себе.
        Придворные, пораженные благородством повелителя, восторженно зашептались.
        - Но ему придется заслужить эту великую милость.
        - Что я должен сделать? - спросил Муса-Гаджи, делая вид, что поверил в устроенный шахом маскарад.
        - Ее жизнь и ее любовь обойдутся тебе недорого, - ответил шах. - Ты проведешь моих воинов в Хунзах самой короткой дорогой.
        - А что, если я откажусь? - спросил Муса-Гаджи.
        - Ты не откажешься, если любишь ее, - заверил шах. - У меня много воинов, которые соскучились по женским ласкам.
        Муса-Гаджи помолчал, будто раздумывая над предложением шаха, а затем склонил голову и обреченно произнес:
        - Я согласен.
        - Окажите почет этому герою! - обрадовано приказал Надир-шах. - И окружите заботой его невесту, пока мы не отпразднуем в горах их свадьбу.
        Муса-Гаджи, склонив голову в показной покорности, говорил себе:
        - На этой кукле пусть женится кто угодно, хоть сам шах. А я женюсь на своей Фирузе. Но сначала заведу каджаров в Аймакинское ущелье, где наши люди встретят их так, что небо зарыдет от ужаса, который обрушится на врага.
        Глава 77
        Утром из цитадели раздался пушечный выстрел, означавший, что войска великого падишаха выступают в поход. Все вокруг пришло в движение. Зазвучали полковые трубы, забили литавры и барабаны. Открылись все Дербентские ворота, и полки, стоявшие за южными стенами Дербента, двинулись под своими знаменами через город. Встревоженные жители Дербента закрывали двери и ставни своих домов. Нищим, попадавшимся на их пути, воины шаха бросали мелкие монеты и просили за них молиться. Одни поднимали брошенные монеты, другие просили всевышнего стереть с лица земли эти облаченные в сияющие доспехи полчища. Выйдя через северные ворота, полки выстроились в огромную колонну в ожидании обозов и своих главных командиров.
        Оружейник Юсуф забрал свои инструменты, запер лавку, и они с Ширали поспешили к ближайшим от цитадели воротам Джарчикапы. Там они надеялись увидеть Мусу-Гаджи и убедиться, что их замысел начинает осуществляться.
        Вскоре отворились главные ворота цитадели, и к городу начал спускаться небольшой отряд. Это ехали военачальники со своими свитами. Когда они приблизились к воротам Джарчикапы, Ширали увидел Мусу-Гаджи. Он исхудал и осунулся после перенесенных истязаний, но взгляд его был тверд и решителен. Муса-Гаджи ехал позади военачальников на хорошей лошади в сопровождении двух свирепого вида гвардейцев. Когда Муса-Гаджи подъехал почти к самым воротам, Ширали выскочил вперед и, потрясая своим посохом, воскликнул:
        - О Аллах! Даруй же победу неустрашимым воинам!
        Муса-Гаджи оглянулся, узнал Ширали, едва заметно кивнул ему и провел руками по бороде.
        - Амин! - отозвались каджары, полагая, что нищий призывает всевышнего помочь именно им.
        Но кое-кто в этом усомнился. Это был Лала-баши. Он явился сюда, чтобы своим несчастным видом воззвать к милосердию падишаха. Но Надир-шах почему-то не появлялся, зато бывший главный евнух узнал и Мусу-Гаджи, и Ширали и приметил, как они заговорщически переглянулись.
        - Тут что-то нечисто! - пронеслось в голове многоопытного Лала-баши. - Заговор! И если я его раскрою, падишах простит своего преданного раба!
        Лала-баши выступил вперед и, указывая одной рукой на Ширали, а другой - на Мусу-Гаджи, хотел прокричать: «Измена!». Но в пылу верноподданнического усердия Лала-баши позабыл, что у него нет языка. И бывший евнух только невнятно хрипел, страшно вращая глазами.
        Никто не понимал, что нужно этому несчастному, а стражники кричали ему свое:
        - Дурбаш! Удались!
        Будто желая помочь восстановить порядок, Ширали ткнул евнуха своим посохом. Но Лала-баши не хотел сдаваться так легко. С нечеловеческой силой он вырвал у Ширали посох, переломил его о колено и хотел уже навалиться на Ширали своим грузным телом, как вдруг почувствовал болезненный укус. Змейка, выскользнув из переломленного посоха, ужалила евнуха в шею. Евнух замер, ловя ртом воздух, и медленно опустился на землю. Стражники, которым было не до нищего толстяка, отпихнули его подальше, и порядок был восстановлен.
        Тем временем Ширали и Юсуф проскользнули в ворота и спешили покинуть Дербент. В рощице их ждал сын Юсуфа с оседланными лошадьми. И вскоре трое всадников понеслись в сторону гор. Им было что сообщить тем, на кого двинулась огромная армия. Придворный, чинивший пистолет у Юсуфа, приходил снова, приглашая его в поход, где услуги Юсуфа могли очень пригодиться. Но он отказался, сославшись на старые годы и слабое здоровье. Зато Юсуфу стало точно известно, что один отряд пойдет на Хунзах через Тарковское шамхальство, Мехтулинское ханство и Аймакинское ущелье, а другой во главе с самим Надиром двинется с другой стороны - через Южный Дагестан и Кази-Кумухское ханство, где он уже бывал.
        Надир-шах наблюдал за выступлением войск с зубчатой стены цитадели. Он верил в своих прославленных военачальников и несокрушимость их полков. Лютф-Али-хан, Гайдар-бек и Фет-Али-хан не раз доказывали, что умеют воевать и побеждать. А с таким надежным, знающим проводником они должны были внезапно обрушиться на Хунзах, к которому уже подойдет с другой стороны победоносное войско самого Надира.
        На следующий день выступил из Дербента и сам Надир-шах.
        По заведенному порядку впереди шел авангард, за ним везли на повозках шатры и кухню шаха. На верблюдах, увешанных колокольчиками и флажками, сидели музыканты, оглашая окрестности грохотом литавр и звуками труб. Потом следовала артиллерия, тяжелая и легкая, за ней тянулись нескончаемые отряды кавалерии и пехоты.
        Шах ехал окруженный телохранителями и свитой, в которой оказался и Шахман. В поход с Надир-шахом отправился и Калушкин, исполняя свои обязанности резидента при дворе шаха. Сен-Жермен был оставлен в Дербенте достраивать дворец, в котором Надир предполагал отпраздновать свою великую по беду.
        Шах двигался на юг, на соединение с главными своими силами, стянутыми из Персии, Азербайджана, Грузии и других мест. Собрав эти войска в единый кулак, Надир-шах собирался пройти через земли табасаранцев, лезгин, рутульцев и агулов, обрушиться на Кази-Кумух, а затем и на андалалцев, если те не сочтут за лучшее покориться. Тогда и Хунзах, зажатый с двух сторон армиями Надира, будет обречен. Воображение Надира уже рисовало ему, как весь Дагестан падет к ногам великого шаха, рожденного царем вселенной, как было выбито на его золотых монетах. И как эти упрямцы, гордо величающие себя свободными горцами, будут молить его о пощаде и отдадут ему не только Фирузу, но и все остальное.
        Глава 78
        Когда Ширали, передаваемый кунаками харбукцев от аулу к аулу, добрался до Согратля, караульные встретили его настороженно. Он не был похож на горца. Небритая, как у других, голова и непривычная одежда наводили на мысль, что это мог быть шахский лазутчик. Но Ширали прибыл открыто, не прячась, и попросил встречи с главой общества.
        Оказалось, что это невозможно, потому что Пир-Мухаммад находился на Большом совете Андалала, проходившем, как обычно, в урочище Руккладух неподалеку от Чоха.
        - У меня важные новости, - настаивал Ширали.
        - У нас тут решаются дела поважнее, - отвечали караульные.
        - Придется подождать.
        - Я друг вашего Мусы-Гаджи, - добавил Ширали.
        - Мусы-Гаджи? - не поверили караульные.
        - Разве он не погиб?
        - Он жив. И я знаю, где он, - убеждал их Ширали.
        Караульные озадаченно переглянулись:
        - Жив?
        - Если ты его друг, будь нашим гостем. А когда аксакалы вернутся…
        - Тогда хотя бы передайте Фирузе, что Муса-Гаджи не погиб, - попросил Ширали.
        - Фирузе? - изумились караульные.
        - Ты и ее знаешь?
        - Мы спасали ее вместе с Мусой-Гаджи, - сказал Ширали.
        - Значит, и Фируза тебя знает?
        - Конечно, - улыбнулся Ширали. - Я ее брат перед Аллахом.
        - Так и быть, - решили караульные. - Мы отведем тебя в их дом.
        Один из караульных пожал руку Ширали и повел его за собой.
        У дома их встретил Мухаммад-Гази, правивший на точиле свою саблю. Караульный поздоровался с аксакалом и кивнул на Ширали.
        - Этот человек утверждает, что спасал с Мусой-Гаджи твою дочь.
        Мухаммад-Гази вгляделся в незнакомца, о котором рассказывали ему кунаки-харбукцы, привезшие Фирузу, пожал гостю руку и спросил:
        - Ты - тот самый туркмен?
        - Да, уважаемый, - кивнул Ширали.
        - Ширали! - раздался вдруг радостный голос Фирузы.
        Она возвращалась от родника с кувшином воды и сразу узнала своего спасителя.
        - Фируза! - заулыбался Ширали, а затем вспомнил то, чего Фируза ждала больше всего: - Муса-Гаджи жив!
        - Жив! - воскликнула Фируза, роняя кувшин.
        Но Ширали не дал ему упасть, отпил воды и поставил кувшин у стены дома.
        - Где же он? Что с ним? - взволнованно спрашивала Фируза, стараясь взять себя руки.
        Горянке не полагалось так волноваться о мужчине, который еще не стал ее мужем.
        - Ты его видел? - спросил Мухаммад-Гази. - Хотя чего же мы тут стоим, пойдем в дом.
        Пока Ширали рассказывал все, что случилось с Мусой-Гаджи, слезы сострадания на лице Фирузы сменялись слезами радости. А Мухаммад-Гази лишь качал головой, представляя, через что пришлось пройти его будущему зятю.
        - А когда одно из двух войск Надир-шаха двинулось в поход, Муса-Гаджи ехал с ними, - закончил рассказ Ширали. - Я видел это собственными глазами. И он подал мне знак, что сделает все, как нужно.
        - Значит, он поведет их через Аймакинское ущелье? - уточнил Мухаммад-Гази.
        - Разве это не лучшее, что он может сделать, чтобы отомстить шаху? - спросил Ширали.
        - Пожалуй, ты прав, - согласился Мухаммад-Гази.
        - Харбукцы уже отправили людей - предупредить ханов Мехтулы и Хунзаха и самих жителей Аймаки.
        - А главное войско, говоришь, двинется на нас во главе с самим Надир-шахом?
        - Вы и сами об этом скоро узнаете, - подтвердил Ширали. - Но разве не лучше знать такое заранее?
        - Тут важна каждая минута, - кивнул Мухаммад-Гази и велел седлать своего коня.
        Фируза хотела узнать о Мусе-Гаджи побольше, хотела, чтобы Ширали еще раз рассказал, как змея убила злобного Лала-баши, как им помогал француз, которого она видела в делийской сокровищнице, как старался Калушкин, чтобы выручить Мусу-Гаджи…
        - Нам пора ехать, - прервал ее отец, - пока не закончился Большой совет.
        Они с Ширали вскочили на коней и помчались к Чоху.
        А Фируза, утирая слезы, бросилась к дому матери Мусы-Гаджи, чтобы сообщить ей радостную весть.
        Глава 79
        На Большом совете собрались главы джамаатов Андалала, чтобы обсудить, что им следует предпринять, когда полчища Надир-шаха двинутся в Нагорный Дагестан. В том, что это случится, уже никто не сомневался.
        Когда Мухаммад-Гази и Ширали прибыли в урочище Руккладух, там решали, не лучше ли броситься на врага первыми, не дожидаясь, пока он подберется к их аулам. Но те, кто уже имел дело с войсками Надира, сомневались в правильности такой тактики. Против множества хорошо обученных отрядов шаха воевать в низинах было трудно. Особенно имея в виду сильную артиллерию Надир-шаха и его защищенную латами тяжелую конницу.
        Тогда попросил слова Мухаммад-Гази. Он сказал, что армия Надира уже двигается в горы, идет она с двух сторон. Мухаммад-Гази назвал предполагаемое направление каждого крыла и сообщил, что Муса-Гаджи постарается завести отряд Лютф-Али-хана в Аймакинскую теснину. Главы встревожились, но Ширали добавил, что харбукцы уже дали знать об этом Мехтулинскому и Хунзахскому ханам и самим аймакинцам. А что те сумеют достойно встретить врага, андалалцы не сомневались.
        Что же касалось самого Надир-шаха, то сведения Ширали оказались еще более тревожными.
        Выходило, что на этот раз Надир собирался не только напасть на Кази-Кумух и Андалал, но и пройти к Хунзаху. Захват Хунзахского ханства и всей Аварии означал бы полное поражение горцев, и Надир-шах вел для этого почти стотысячную армию.
        Главы подсчитали воинов, которых могли выставить андалалские аулы, число их оказалось невелико. Едва набиралось около пяти тысяч.
        Это во многом меняло положение дел. Тогда решено было не давать больших сражений, а действовать небольшими отрядами, жаля полчища шаха, как осы медведя, отбивая лошадей, пушки и захватывая обозы. Это были испытанные приемы, и их обязательно нужно было применить, как это уже и происходило в предгорьях. Но слишком уж велика была армия Надир-шаха, чтобы ее можно было остановить и разгромить таким образом.
        Был и другой способ - перегораживать ущелья прочными стенами, заманивать туда противника и громить его сверху пулями, стрелами и камнями. Ведь именно в ущелье джарцы разгромили большой отряд Ибрагим-хана и убили его самого. Да и в других местах это принесло успех. Вот и Сурхай-хан, как стало известно, строил укрепления на возможном пути врага и намерен был сражаться с шахом до последнего. Так же собирались встретить врага и в других местах. Но большинство склонялось к тому, что Кази-Кумух, знакомый Надиру по прежним нашествиям, - не лучшее место для решающего сражения. Коварный Надир-шах, имея огромное войско, мог обойти такие преграды, как делал это не раз.
        Война в горах могла быть разной, но, какую бы тактику ни избрали андалалцы, их было слишком мало в сравнении с несметным воинством шаха, чтобы рассчитывать на успех. Тем более что они собирались помогать соседям, которые окажутся на пути шаха раньше них.
        Становилось ясно, что, только встав плечом к плечу, народы гор могли надеяться разгромить Надир-шаха, вознамерившегося растоптать Дагестан.
        - Или объединимся, или погибнем, - заключил кади Пир-Мухаммад. - Мы можем драться до последнего вздоха. Но разве дело только в нас? В Кази-Кумухе или Андалале? Пришла пора спасать Дагестан. Призовем же наших братьев вместе защитить родину. Я верю, что на битву с тираном поднимутся все, кто способен держать оружие. А когда воины гор соберутся все вместе, тогда и будет видно, как вести сражение.
        Гонцов с призывом подняться на священную войну решено было послать не только к соседям, но и в самые отдаленные уголки высокогорного Дагестана. А самим готовиться к битвам с каджарами, не теряя ни минуты.
        Но был еще один важный вопрос, решить который следовало немедленно.
        По соглашению между обществами Андалала обязанности главы Совета старейшин (кадиев) Андалалского вольного общества возлагались на согратлинского кадия. Кайима, который следил за справедливыми отношениями между народом и властью, избирали из Чоха, а воинского начальника союза, который вместе с тем обеспечивал исполнение законов и соблюдение порядка, - из Ругуджи. Теперь воинским начальником был почтенный Амирасулав, знавший толк в ратном деле и ведавший военными приготовлениями. Но для битвы, а ее было не миновать, требовался и боевой вожак, способный вести за собой объединенные силы андалалцев.
        Амирасулав знал, кто может справиться с этой нелегкой задачей, но прежде хотел выслушать мнение Совета.
        - Какой человек нам нужен? - спросил Амирасулав.
        - Могучий и опытный воин, - говорили члены Совета.
        - Знаменитый храбрец, который уже дрался с Надир-шахом и знает его повадки.
        - Тот, за кем не только андалалцы, но и другие пойдут в огонь и в воду.
        - Кого мы знаем и кто нас знает.
        - Тот, кого любит народ.
        - Есть ли у нас такой человек? - спросил Пир-Мухаммад, обводя взглядом земляков. - Драться у нас готов каждый, но когда имеешь дело с огромным войском и коварным Надиром, тут одной силы и храбрости недостаточно.
        Отважных удальцов в горных аулах хватало. Люди называли то одного, то другого. Но в конце концов сошлись на том, что для такого важного дела не найти предводителя лучше, чем Чупалав. Все наперебой начали вспоминать его подвиги и удачные походы. Припомнили, как он сразился со слоном, сколько его отряд привез оружия из последнего похода. Даже его переговоры с русскими в Кизляре были делом особенным, на которое не каждый был способен. Да еще недавно он водил добровольцев в Табасаран, где горцы чуть не взяли в плен самого шаха.
        - Чупалав! - единодушно постановили андалалцы.
        - Кривоносый!
        - Он справится!
        - Я и сам думал о нем, - согласно кивнул Амирасулав. - Вот только…
        И тут все вспомнили, что слава Чупалава гремела повсюду, но самого его многие давно уже не видели. Ведь он жил теперь на хуторе и не показывался даже в родном селе, где жил его отец, все еще не простивший сына за ослушание.
        - Пора бы и простить сына, - говорили горцы.
        - Любовь - дело такое.
        - Вон что с Мусой-Гаджи случилось, и все из-за любви.
        - Надо поговорить с его отцом.
        - Верно! Тут речь о войне идет, а он старой обиды простить не хочет.
        - Давайте прямо сейчас к Сагитаву и отправимся.
        - Так и сделаем! - заключил Пир-Мухаммад. - Раз Совет принял решение, Сагитаву придется его исполнить.
        Вскоре по Дагестану разнеслись воззвания почитаемых ученых, которые призывали горцев на борьбу за единую родину.
        Одних только аварских вольных обществ в горах было более сорока. Было также около десяти вольных даргинских обществ, чуть больше - кюринских и по нескольку табасаранских, агульских и рутульских. Но и другие общества, и жители ханств знали теперь, что повсюду дагестанцы поднимаются против каджарского нашествия и полны решимости сломать хребет кровавому Надир-шаху.
        «Эй вы, гидатлинцы, и вы, келебцы! - летел призыв из Андалала. - Эй вы, телетлинцы и карахцы! Багвалал, Чамалал, Каралал и Тиндал, Анкратль, Хиндалал и весь Салатау, Андал, Мукратль, Тлярош, Тлейсерух и мурухцы - все, кто жив в горах, поспешите, братья, на помощь братьям!»
        Ученый Ибрагим-хаджи из Гидатля писал:
        «До каких пор вы будете осторожничать и не выйдете врагу навстречу? Вы думаете, что вас оставят спать в своих постелях, если кызылбаши завоюют остальной Дагестан?.. Скорей, скорей выходите. И передайте наш призыв окружающим».
        Тот же Ибрагим-хаджи с предводителем гидатлинцев Денгой взывали к горцам:
        «Вы готовьтесь выйти навстречу врагу. Аллах наделил вас храбростью и отвагой. Мы сейчас убедились, что одолеем врага, поэтому послали в разные края призывы объединиться для борьбы с врагом! Не смотрите на тех, кто не может взяться за оружие. Если бы вы знали то, что знаем мы о положении врага, то вы бы выступили незамедлительно».
        Не уставали призвать на священную борьбу и другие известные ученые. Среди них был молодой, но уже известный в Дагестане ученый Абу-Бакар из Аймаки, обличавший греховность деяний нечестивца Надир-шаха, который смел называть себя мусульманином.
        Еще когда Надир-шах слал из Дербента ультиматумы, приказывая владетелям и главам обществ прибыть к нему для принесения покорности, его посетил Абу-Бакар. Но вместо принесения покорности он и прибывшие с ним алимы надеялись образумить Надир-шаха и предостеречь его от новой войны. Однако спесивый Надир не внял предостережениям горцев. Покидая шаха, Абу-Бакар не сдержался и трижды воскликнул: «Нажас!» - «Негодяй!». Уже тогда алимам стало ясно, что говорить с обнаглевшим захватчиком можно только на языке оружия.
        Глава 80
        Войска Лютф-Али-хана двигались огромной колонной. Поначалу они не встречали никакого сопротивления, находя лишь оставленные горцами аулы, уничтоженные мосты и пустые поля. Даже подножный корм для лошадей и обозной скотины был выжжен или выкошен. Только верблюды обгладывали ветви деревьев - другого корма вокруг не было. Приходилось рассылать провиантские команды, чтобы добыть еду для солдат и корм для лошадей. Но почти всегда они возвращались ни с чем.
        Отряд Гайдар-бека вторгся в Табасаран, чтобы пополнить запасы и отомстить за недавнее поражение. Но его ждало сопротивление еще более упорное, чем прежде. Табасаранцы отчаянно бились за каждый аул, за каждую переправу, а когда силы их были на исходе, отходили все выше и выше в горы. Мирза Калукский, руководивший ополчением, старался нанести пришельцам возможный урон и замедлить их продвижение. Однако он думал и о будущем решающем сражении, прилагая все силы к тому, чтобы сохранить костяк своего ополчения.
        Решив, что с табасаранцами покончено, Гайдар-бек ринулся в Кайтаг. Но тут его ждала крепкая оборона Кайтагского уцмия. Пока Гайдар-бек безуспешно пытался сломить кайтагцев, табасаранцы наносили ощутимые удары с тыла, ослабляя натиск каджаров. Гайдар-бек вынужден был снова бросать на них крупные силы и разворачивать артиллерию, но тогда ополченцы Калукского так же быстро укрывались в густых лесах, чтобы нанести новые удары уже в другом месте.
        Озлобленный неудачами в Кайтаге, Лютф-Али-хан пускал в дело все новые отряды, но кайтагцы сражались стойко, и враг нес тяжелые потери. И все же большим силам каджаров удалось преодолеть сопротивление кайтагцев. Началось опустошение захваченных аулов и беспощадное уничтожение всех, кого удавалось захватить.
        Но кайтагцев и их уцмия не сломили никакие зверства. Укрываясь в горах, они продолжали наносить удары по врагу, хотя и не в силах были его остановить.
        Вступив во владения шамхала Хасбулата Тарковского, Лютф-Али-хан надеялся, что хотя бы здесь, на землях вассала Надир-шаха, ему ничто не угрожает. Но знаменитого шахского военачальника ожидало жестокое разочарование. Выезд Хасбулата со своим немногочисленным отрядом навстречу Лютф-Али-хану скорее напоминал бегство. Оказалось, большинство кумыков восстало, а слухи о зверствах, учиненных каджарами в Табасаране и Кайтаге, еще больше разожгли ненависть кумыков к захватчикам. Отвергнутый всеми, Хасбулат едва мог защитить самого себя и надеялся найти спасение под знаменами Лютф-Али-хана.
        Взбешенный неожиданным препятствием, полководец приказал смести восставших с лица земли, однако сделать это было не так просто. Кумыкские беки со своими дружинами появлялись в самых неожиданных местах и наносили каджарам удар за ударом. А на пути Лютф-Али-хана вновь оказывались покинутые села, разрушенные мосты, скот был угнан в горы или в русские владения за Кизляром. По ночам кони кызылбашей пропадали целыми табунами, и бывшие всадники превращались в пеших сарбазов.
        Если раньше всадник мог предъявить тавро, вырезанное из крупа павшего коня, и его хвост, чтобы получить нового скакуна, то теперь это уже было невозможно. Зато в дружинах кумыкских беков всадников прибавлялось с каждым днем.
        Отряды Лютф-Али-хана несли потери, но все равно двигались вперед - слишком большим было его войско, чтобы его могли остановить дружины повстанцев. Лютф-Али-хан понимал, что затяжные бои с ними могут обернуться провалом кампании, и рвался вперед, несмотря ни на какие жертвы.
        Пробившись на территорию Мехтулинского ханства, Лютф-Али-хан и здесь встретил ожесточенное сопротивление, завалы на дорогах и организованную оборону укрепленных аулов.
        У Дженгутая, своей столицы, Ахмад-хан Мехтулинский дал захватчикам настоящее сражение. Его ополчение уступало регулярным частям Лютф-Али-хана, но готово было сражаться до конца. Однако Ахмад-хан ограничился тем, что остановил на несколько дней продвижение войск завоевателей. Он понимал, что Дженгутай, разрушенный артиллерией Лютф-Али-хана, долго не продержится, а посланные в обход отряды каджаров вот-вот замкнут кольцо вокруг мехтулинских ополченцев. И Ахмад-хан отступил, уводя за собой авангард каджаров. Первую задачу, о чем он заранее договорился с другими - Хунзахским ханом и соседними обществами, Ахмад-хан выполнил. И теперь ему нужно было беречь силы для решающей схватки с Лютф-Али-ханом. На рассвете того дня, когда Лютф-Али-хан изготовился к натиску всеми силами, оказалось, что отряды мехтулинских повстанцев исчезли.
        Ахмад-хан уходил быстро, распуская слухи, что намерен укрыться в Хунзахе, куда вела хорошая, но делавшая большой крюк дорога через Леваши. Большому, неповоротливому войску Лютф-Али-хана с пушками и обозами за ним было не угнаться. Чтобы не дать отрядам горцев соединиться для дружного отпора и не опоздать к встрече с Надир-шахом, Лютф-Али-хану нужно было идти на Хунзах как можно быстрее и самым коротким путем. И путь этот, как подтвердил Хасбулатшамхал, лежал через Аймакинское ущелье. Точнее Хасбулат сказать не мог, а его нукеры спорили, предлагая свои пути:
        - Туда надо через Апши идти!
        - Где это Апши? - спрашивали лазутчики.
        - Где-то там, - показывали нукеры вдаль, на гряды хребтов. - За горами.
        - Нет, - говорили другие, - после Апши дорог нет, одни хребты. Лучше через Ахкент.
        - А это где? - пытались понять лазутчики по своим картам.
        - Тоже там, за хребтами.
        - Или через Кулецму. Так ближе.
        - Кулецму? - недоумевали сбитые с толку лазутчики.
        - Или через Охли.
        - Охли? А это еще где?
        После долгих споров все сошлись на том, что идти надо по той же дороге, по которой ушел Ахмад-хан Мехтулинский, до Волчьих ворот на высоком перевале, а потом уже решать, как быть дальше.
        Но не для того Лютф-Али-хан имел при себе проводника Мусу-Гаджи, чтобы плутать по горным тропам. Пусть показывает путь, если дорога ему жизнь его невесты и своя собственная.
        Муса-Гаджи понимал, что наступает его час. Все, что происходило до сих пор, убедило его в том, что сопротивление было тщательно продумано и что объединенные силы горцев готовятся встретить Лютф-Али-хана в Аймакинском ущелье. Муса-Гаджи отлично знал эту ужасную теснину, способную поглотить не только отряды Лютф-Али-хана, но и всю армию Надир-шаха. И когда за ним прислали одного из нукеров Хасбулата, предположения Мусы-Гаджи подтвердились окончательно.
        - Тебя требует Лютф-Али-хан, - объявил нукер.
        - Повинуюсь, - ответил Муса-Гаджи, трогая своего коня.
        Когда они подъезжали к шатру Лютф-Али-хана, нукер шепнул Мусе-Гаджи:
        - Веди напрямую, через перевалы, пока не выдохнутся. А потом - через Аймаки.
        - Кто ты? - спросил удивленный Муса-Гаджи.
        - Тот, кто передает тебе салам от Фирузы и Ширали.
        - Но ты служишь каджарам, - сомневался Муса-Гаджи.
        - Не больше, чем ты, - усмехнулся в усы нукер. - Когда придет время скрыться, я дам тебе знать.
        Глава 81
        Лютф-Али-хан, не снимавший доспехи даже на отдыхе, пребывал в дурном расположении духа. Дагестан ему не нравился. То ли дело было в Индии, где все решалось быстро и просто. Мухаммад-шах, сидевший на горе сокровищ, безропотно отдал и их, и страну, а дагестанцы, сидящие на каменных вершинах, готовы умереть за эти никчемные нагромождения скал. Народ, готовый воевать до последнего не за богатства, которых у него не было, а просто за свою свободу, такой народ Лютф-Али-хан считал слишком опасным. Его нужно было уничтожить раз и навсегда, как и повелел великий падишах.
        Но вместе с тем Лютф-Али-хана мучили сомнения. Непомерной ценой шах готов был заплатить за горную страну, где не захочет жить ни один житель Персии. Разве недостаточно было прибрежной полосы? Если главной целью Надира была Россия, то зачем было идти на такие жертвы только ради того, чтобы водрузить на снежных пиках Кавказа свои знамена? Не лучше ли было отгородиться от горцев крепостями и утвердить на равнине суровый порядок? А когда бы покончили с Россией, то и горцы бы, наверное, сочли за благо стать частью великой Персии. Но теперь, когда Надир-шах принес горцам столько зла и несчастий, кто поручится, что они их забудут? Останься от дагестанцев хоть один человек, даже малый ребенок, он вырастет с одной мыслью - отомстить. А это горцы умеют. И разве не ясно уже, что чем больше шах уничтожает этих горцев, тем сильнее они сопротивляются. Даже во внешне спокойном шамхальстве Хасбулата Тарковского вдруг произросло вооруженное неповиновение… Или жестокости шаха были такими непомерными, что люди просто перестали их бояться и решили, что лучше умереть со славой, чем быть угнанными в рабство,
выселенными в чужие края и все равно погибнуть, но уже в позоре и унижении?
        Лютф-Али-хан вдруг поймал себя на мысли, что даже думать такое - преступление перед великим падишахом, деяния которого не всегда доступны пониманию простых смертных.
        - Если мирозавоеватель поступает так, а не иначе, значит, это небесное предначертание, - утешал себя Лютф-Али-хан. - А наше дело - смиренно исполнять его волю. Жаль только, что та пуля…
        И Лютф-Али-хан вспомнил загадочную историю в Мазандеранском лесу, где произошло неудачное покушение на Надир-шаха. Не промахнись тогда стрелок, и не было бы этого ужасного похода… Лютф-Али-хан кое-что знал о том покушении и цепенел от страха, когда представлял, что об этом узнает кто-то еще. Втайне Лютф-Али-хан надеялся, что в Дагестане найдется стрелок, который не промахнется. И лучше, чтобы это случилось поскорее, ведь следствие по тому покушению еще продолжалось, и могли выплыть наружу весьма неожиданные обстоятельства заговора. А если бы стала известна хотя бы часть правды, то Надир-шах не пожалел бы и собственного шурина, каким бы отважным полководцем он ни слыл. А потому оставалось одно - явить новые подвиги и надеяться, что история с заговором останется тайной навсегда. По крайней мере пока Надир жив и здоров.
        Когда стража ввела в палатку Мусу-Гаджи, Лютф-Али-хану, не увидевшему в его глазах рабского смирения, очень захотелось отрубить ему голову. Тогда бы и все прежние неудачи можно было свалить на проводника, который заводил его войско не туда, куда следовало. И если бы не опасение навлечь на себя гнев Надир-шаха и не страх перед неудачей всего похода, Лютф-Али-хан так бы и поступил.
        - Те, кто осмеливался поднять против меня кинжалы, разбежались, как мыши, - сказал Лютф-Али-хан. - Как бы они снова не осмелели, собравшись с такими же мышами из других нор. А потому я желаю выйти к Хунзаху кратчайшим путем.
        - Как будет угодно великому полководцу, - ответил Муса-Гаджи.
        - Мне угодно выступить немедленно, - приказал Лютф-Али-хан. - Но запомни: любой неверный шаг будет стоить тебе жизни.
        - Я это знаю, - сказал Муса-Гаджи. - Я укажу самые короткие тропы.
        - Тропы? - изумился Лютф-Али-хан. - Мне нужны дороги, по которым пройдут мои пушки.
        - В горах Дагестана нет таких больших пушек, - ответил Муса-Гаджи. - И нет таких дорог.
        - У вас тут вообще ничего нет, кроме скал и непомерного упрямства, - гневался Лютф-Али-хан. - А кони по этим твоим тропам пройдут?
        - Где люди - там и кони, - заверил Муса-Гаджи.
        - А где кони, там и верблюды, - облегченно произнес Лютф-Али-хан. - А на верблюдах - вьючные пушки. А большие орудия… Мы найдем способ доставить и их куда надо.
        Сигнальная пушка сделала выстрел. Это означало, что войска Лютф-Али-хана покидают лагерь и выступают дальше.
        Каджары двинулись в горы под гром литавр и звон доспехов. Они были похожи на тяжелую грозовую тучу, внутри которой уже копилась сила будущих молний.
        Впереди, как обычно, шли части, составленные из провинившихся сарбазов. Этим головорезам ничего другого не оставалось, как погибнуть или доказать свою преданность падишаху. Если они проявляли слабость, их ждали смертельные удары копий идущих следом отрядов.
        Следом двигалась конница, посреди которой ехал сам Лютф-Али-хан со своей свитой и телохранителями.
        Муса-Гаджи со стерегущими его всадниками периодически выезжал вперед, чтобы указать дорогу, или, если местность была ровной, поднимался на ближайшую возвышенность, откуда путь можно было указать намного дальше.
        Лютф-Али-хан спешил. Он должен был выйти к Хунзаху к определенному времени, когда сам Надир-шах явится с другой стороны к Кумуху и Андалалу. А кроме того, в скорости заключалось спасение самого отряда Лютф-Али-хана, который начал испытывать нехватку продовольствия. Отступавшие горцы не оставляли ему ничего. Сборщики продовольствия, рассылаемые по окрестным аулам, возвращались ни с чем. А когда разгневанный Лютф-Али-хан начал рубить им головы за неисполнение приказа, то сборщики и вовсе перестали возвращаться, предпочитая дезертировать или переходить на сторону горцев. Все это мешало быстрому продвижению, потому что приходилось поджидать обозы. А когда горцы стали на них нападать, обозы пришлось усиленно охранять.
        Но все эти беды были ничто в сравнении с невообразимыми тропами, по которым даже груженные легкой артиллерией верблюды шли с опаской. Подъем на каждый перевал отнимал время и силы, не говоря уже о людях и вьючных животных. Они гибли, срываясь в пропасти или под камнями, которые скатывали на них оседлавшие вершины горцы. Среди этих мстителей, большинство которых были стариками, замечены были даже дети и женщины.
        Те же лишения ожидали каджаров и на головокружительных спусках. А тяжелые пушки - их и по ровной дороге тащили по восемь волов - превратились здесь в нескончаемые муки для сотенных отрядов. Несколько орудий уже было потеряно на крутых склонах, и достать их из ущелий не было никакой возможности. А до цели оставалось преодолеть еще не один хребет.
        - О Али, где твой волшебный меч, рассекающий горы?! - взывал Лютф-Али-хан, измученный борьбой с каменным океаном. - Лишь он мог бы рассечь эти твердыни и проложить нам прямой путь!
        Но тропы становились все у'же и круче, а хребты все выше и неприступней. Люди валились с ног от усталости и жажды. Водоносы не успевали пополнять в реках бурдюки. Лошади, мулы и верблюды отказывались идти дальше, и никакие плети не могли сдвинуть их с места, пока они не получали хотя бы небольшой отдых.
        Глава 82
        Чупалава нестерпимо тянуло в Согратль. Те, кто заглядывал оттуда на хутор, привозили важные новости. Сосед, ездивший навестить отца, сообщил, что вернулась Фируза, а спасший ее Муса-Гаджи то ли погиб, то ли попал в лапы к шаху. Аминат отправилась повидать Фирузу и тоже вернулась с удивительным известием. Оказалось, Муса-Гаджи жив, об этом сообщил его друг Ширали, прибывший с важными сведениями. Большего ни Фируза, ни ее отец говорить не стали, ссылаясь на запрет, наложенный кади Пир-Мухаммадом, но по их радостным лицам Аминат определила, что дела Мусы-Гаджи не так плохи, как могли быть. Известно было также, что Надир-шах двинулся на горцев с большим войском.
        - Там что-то происходит, - волновался Чупалав, - а я тут сижу…
        - Тебе надо лечить свои раны, - удерживала его Аминат. - Сколько можно воевать! Будто некому кроме тебя было мчаться в Табасаран! Чуть ноги не лишился!
        - А давай мы будем воевать вместо тебя, отец? - предлагали сыновья, которые заметно подросли и уже на многое были способны.
        - Этого еще не хватало! - причитала Аминат. - Лучше поработайте в поле, пока у отца нога не зажила.
        - Уже зажила, - отвечал Чупалав. - Всего лишь царапина.
        - Конечно, царапина, - спорила Аминат. - Полные сапоги крови привез.
        - Это не моя была кровь, - возражал Чупалав. - Вражеская. По трое на меня кидались. Просто отмыть не успел.
        - Ну что стоите? - напустилась Аминат на детей. - В поле работы полно!
        - Лучше мы в сад пойдем! - упирались дети. - Там уже тутовник созрел.
        - Мы и вам соберем!
        - А поле как же? - улыбалась мать.
        - А в поле вчера папа работал.
        - Ты? - обернулась к мужу Аминат. - А твоя рана?
        - Я же говорю: зажило все, - уверял Чупалав. - Там, на склоне, ограда террасы осыпалась, пришлось укрепить.
        Улучив минуту, ребята схватили корзину и убежали в сад.
        - А я думала, ты просто посмотреть ходил, - всплеснула руками Аминат.
        - Теперь за дом примусь. Надо же его, наконец, достроить.
        - И так хорошо, - старалась удержать мужа Аминат.
        - Надо хоть крышу после дождя утрамбовать, - настаивал Чупалав. - Я это быстро.
        - Дома делай, что хочешь, - согласилась Аминат. - Только не воюй больше! А то как уйдешь, я себе места не нахожу. Будь она проклята, эта война.
        - Не мы же ее начинали, - оправдывался Чупалав. - Это ненасытному Надиру всего мало. Индию ограбил, сокровищ горы увез и еще в наши бедные горы лезет.
        По лестнице, выдолбленной в толстом бревне, Чупалав взобрался на крышу и принялся за большой каменный каток. Но вдруг его что-то остановило. Он оглянулся на дорогу, которая вела из Согратля, и увидел отца.
        Тот не спеша шел в Наказух, надвинув папаху на лоб и заложив руки за спину.
        - Отец… - прошептал Чупалав, и сердце его заколотилось.
        Чупалав не думал о том, что могло случиться, чтобы отец решил сам явиться на хутор, да еще пешком. Он не мог наглядеться на дорогого отца. И видел теперь, как он постарел и как побелела его борода.
        - Аминат! - кричал жене Чупалав, бросив каток и спускаясь вниз.
        - Что случилось? - отозвалась жена, месившая тесто для хинкала.
        - Отец идет!
        - Отец? - не поверила Аминат и выбежала на террасу с вымазанными мукой руками.
        Сагитав подошел к краю хутора и огляделся. С тех пор, как он здесь был, хутор очень изменился. Появилось много домов с просторными подворьями, а вокруг - новые сады и поля на горных террасах. Сагитав оценивающе разглядывал новые дома, стараясь угадать, какой из них построил его сын. Старик полагал, что дом его должен быть самым большим и красивым, по крайней мере так говорили его внуки, иногда навещавшие деда. Но самый хороший дом был еще не совсем достроен, и Сагитав засомневался. Однако этот недостроенный дом будто притягивал его, манил чем-то непонятным, но глубоко родным. И оттуда, с террасы, смотрели на него двое. Сагитав почувствовал, что это они и есть - его богатырь-сын и его красавица-невестка.
        - Что же ты стоишь? - говорил жене Чупалав, все еще не веря, что отец пришел к ним.
        - Что же я стою? - сквозь слезы говорила Аминат.
        - Иди-иди, - подтолкнул жену Чупалав. - Неси на стол лучшее, что есть.
        - Конечно, - засуетилась Аминат, утирая руками слезы. - Мне и самой надо приодеться. Это же надо, чтобы такое счастье… Отец пришел. Сам!
        Чупалав надел лучшую папаху и, стараясь сохранять спокойствие, пошел навстречу отцу.
        Сагитав заметил спешащего навстречу сына, но не подавал виду. Слишком трудно далось ему это решение. Он столько лет упорствовал в своем нежелании простить Чупалава за ослушание. Но теперь, когда над Дагестаном нависла кровавая сабля Надир-шаха, когда общество постановило, что сын Сагитава Чупалав должен возглавить Андалалское ополчение, старый горец решил сделать то, что, как ему казалось, никогда не сделает. Настала пора всеобщего единства, когда перед надвигавшейся бедой сплотились даже общества, прежде враждовавшие между собой. Сагитав отказался кого-то посылать к сыну, чтобы передать свое прощение. Он решил сделать это сам и пошел к сыну пешком.
        - Отец! - бросился к нему Чупалав.
        - Сын мой, - сказал Сагитав, крепко обнимая Чупалава.
        Они стояли, обнявшись и не зная, что еще сказать друг другу. Сагитаву вдруг показалось, будто вернулось то особенное чувство, которое он испытал, когда впервые взял на руки родившегося сына.
        - Пойдем в наш дом, - сказал Чупалав, когда отец разомкнул свои еще очень крепкие объятия.
        - В твой дом, - кивнул Сагитав.
        Аминат успела позвать детей, и они смотрели на явившегося в Наказух деда, как на какое-то чудо.
        - Вот, попробуй, - предлагали они собранный в саду тутовник.
        - Он очень сладкий, дедушка.
        - А ты теперь у нас будешь жить?
        - Не знаю, - отвечал старик, прижимая к себе внуков. - Но мы будем жить вместе.
        Примирение состоялось. У Аминат будто выросли крылья, она летала по дому, стараясь во всем угодить свекру.
        Немного освоившись и указав сыну на то, что, по его мнению, нужно было в доме доделать, Сагитав перешел к главном у.
        - Сын мой, - сказал он, тяжело вздохнув. - Ты знаешь, что на Дагестан надвигается большая беда. Теперь решается судьба нашей родины, и защищать ее будут все, кто считает себя дагестанцем. Каждый народ, каждое общество избирает своего вождя, который поведет их на решающую битву. Так вот, Большой совет Андалала постановил, что нашим предводителем должен стать ты.
        - Я? - растерянно переспросил Чупалав. - Разве не нашлось кого-нибудь…
        - Ты будешь главой нашего ополчения, - перебил сына Сагитав. - Совет не спрашивал моего согласия, меня только поставили в известность.
        - Но отец, - пытался возразить Чупалав, однако Сагитав опять не дал ему договорить:
        - Это трудная обязанность. Но и времена наступили тяжелые. До сих пор каждый делал то, что мог, а теперь должен сделать невозможное. Иначе нам не победить.
        - Ты веришь, что я справлюсь? - спросил Чупалав.
        - Каждый отец хочет думать, что у него самый лучший сын на свете, - ответил Сагитав. - Ты должен справиться.
        - Я сделаю так, как ты велишь, отец, - склонил голову Чупалав.
        - Так велит наш народ, - сказал Сагитав. - И я горжусь, что у меня… Что у нашего народа есть такие сыновья.
        После ужина они так и не легли спать. Слишком многое им нужно было высказать, что накопилось за время их затянувшейся размолвки.
        На следующий день Чупалав посадил семью со всеми пожитками на арбу, сложил на нее же свои доспехи и отправился с отцом в родной аул. Из почтения к родителю Чупалав ехал на своем коне позади арбы. Но Сагитав велел ему поспешить, и Чупалав умчался вперед, туда, где его с нетерпением ждали.
        Глава 83
        Чупалав едет! - несся по селу Дервиш-Али со своим петухом. - Он вернулся! - Чупалав? - не верили аульчане, не знавшие еще о состоявшемся примирении отца и сына.
        - Опять ты все выдумываешь, Дервиш-Али.
        - Я всегда говорю как есть! - сердился Дервиш-Али. - А кто, по-вашему, вон тот богатырь, который один может разбить каджаров и вырвать бороду проклятому Надир-шаху?
        Аульчане всматривались туда, куда показывал Дервиш-Али, и действительно видели, что к аулу приближается всадник - его нельзя было спутать ни с кем другим.
        У въезда в аул Чупалав спешился, как велел обычай, и повел коня под уздцы.
        - Чупалав! - бросались ему навстречу аульчане. - Молодец, что вернулся!
        Чупалав здоровался со стариками. Они выглядели молодцевато со своими окрашенными хной бородами, как это всегда делалось в ожидании неприятеля. Он обнимался с друзьями, с которыми не раз ходил в боевые походы. Он пожимал множество рук, хотя не всех аульчан сразу узнавал. А в некоторых юношах и девушках угадывал мальчишек и девочек, очень подросших за то время, пока Чупалав жил в Наказухе. Но его узнавали все, хотя в бороде Чупалава уже серебрилась легкая проседь.
        Да и Согратль заметно изменился. И дело было не столько в домах, которыми приросло село, сколько в том, что оно стало похоже на военный лагерь.
        Еще на подступах к аулу Чупалав увидел несколько новых водяных мельниц - их приводили в действие каменные ступы для изготовления пороха. В них перетирались сера, уголь и селитра, полученная смесь обрабатывалась разными способами, пока не получались мелкие зерна пороха. После высушивания на солнце их ссыпали в кожаные мешочки.
        По всему аулу звенели кузницы, стучали кирки и топоры. Люди заготавливали впрок оружие и превращали свой аул в крепость.
        Все были чем-то заняты. Одни разливали по глиняным кувшинам нефть и вставляли в них фитили, готовя что-то вроде бомб. Другие острили колья, предназначенные для частоколов против вражеских коней.
        На току собрались женщины, сплетавшие из прутьев большие круглые корзины и набивавшие их сухой соломой. Это были опасные снаряды. В нужный момент их обливали все той же нефтью и спускали с гор на наступающих врагов.
        Чупалав не переставал удивляться военным хитростям земляков, и ему начинало казаться, что таким людям не очень-то и нужен ратный предводитель, они и сами знали, что делать, когда селу угрожали враги.
        - Если такое происходит в каждом ауле, Надир-шах пожалеет, что родился на свет, - думал Чупалав.
        На годекане тоже было беспокойно. Пир-Мухаммад деловито раздавал гонцам поручения, ставил свою печать на важные послания и обсуждал с другими аксакалами поступавшие отовсюду известия.
        - Салам алейкум, почтенные! - приветствовал Чупалав аксакалов.
        - Ва алейкум салам, Чупалав! - обрадовано отвечали они.
        - Приехал, наконец!
        - Я спешил, - ответил Чупалав.
        - И правильно сделал, - кивнул Пир-Мухаммад. - Времени у нас мало.
        - Отец сказал… - начал было Чупалав, но аксакалы понимающе закивали и заговорили все разом:
        - Сагитав все сказал правильно.
        - И сделал тоже.
        - Кровники и те примиряются, а вы столько лет не разговаривали.
        - Что я должен делать? - спросил Чупалав, чтобы поскорее перейти к делу.
        - Дел много, - сказал Пир-Мухаммад. - Но главное - собрать наши силы в единый кулак.
        - Тебе это не впервой, - сказал Абдурахман. - В походы сколько раз ходил с молодцами из разных аулов. А теперь на нас враг идет.
        - Надир-шах со всей своей сворой.
        - Пора с ними кончать.
        - Легко сказать, - покачал головой Чупалав. - Их слишком много.
        - Было бы легко - тебя бы не позвали, - сказал Абдурахман. - Вот и командуй.
        - А Надир-шах? О нем что слышно?
        - Идет с двух сторон, - поставил Чупалава в известность Пир-Мухаммад. - Сам уже подбирается к лакским землям, как раньше ходил, а другая половина идет через Аймаки на Хунзах.
        - Значит, окружить хотят, - прикидывал Чупалав.
        - Надир-шах много чего хочет, - сказал Пир-Мухаммад. - Но не все бывает, как ему хочется. Кстати, твой друг Муса-Гаджи должен завести второй отряд в Аймакинскую теснину.
        - А там их уже ждут? - догадался Чупалав.
        - Даст Аллах, каджары оттуда не выберутся.
        - А что если я пока отправлюсь туда? - спросил Чупалав. - С небольшим отрядом.
        - Я понимаю, что ты беспокоишься не только о друге, - сказал Пир-Мухаммад. - Но мы уже послали туда помощь. Ахмад-хан Мехтулинский тоже отошел туда, чтобы встретить каджаров как полагается. И отряд из Хунзаха туда направился. Не говоря уже о самих аймакинцах, гергебильцах и их соседях.
        - А ты лучше займись нашими делами, - сказал Абдурахман.
        - Для того тебя и выбрали, - добавил Абаш.
        - Ты не раз дрался с каджарами, - напомнил Фатали. - А теперь нужно победить самого Надир-шаха.
        - Мы решили, что не отдадим Андалал, что бы ни случилось, - твердо сказал Пир-Мухаммад.
        Только теперь Чупалав по-настоящему понял, что ему предстоит. Это была непосильная задача. Но именно это и умножало силы тех, кто готов был сражаться с любым врагом и страстно верил в победу.
        Чупалав задумался, с чего следовало начать в первую очередь, но его размышления прервал Абаш:
        - Не забудь заглянуть к Мухаммаду-Гази. Там тебя очень ждут.
        - Ждут? - удивился Чупалав.
        Чупалаву и самому хотелось навестить Мухаммада-Гази. Ведь у него была большая радость - вернулась дочь, которую он считал потерянной. А она многое могла рассказать о Мусе-Гаджи, сумевшем вырвать ее из гарема самого Надир-шаха.
        Внимательно осматривая все кругом, подмечая сделанное и прикидывая, что еще нужно будет сделать, Чупалав направился к знаменитому оружейнику. В последний раз он видел его тяжело раненым, когда увозил Мухаммада-Гази из охваченного огнем войны Джара. Но больше ран у него тогда болело сердце, потому что Мухаммад-Гази не знал, что случилось с его семьей.
        По тому, какой веселый звон стоял в его кузнице, Чупалав понял, что с оружейником все в порядке. Так оно и оказалось. Только молотками стучали его ученики, а сам Мухаммад-Гази, живой и здоровый, яростно спорил с кольчужником Абакаром. Третьим в их споре был человек, не похожий на горца.
        - Наверное, тот самый туркмен, - мелькнуло в голове Чупалава. - Ширали, помогавший Мусе-Гаджи спасти Фиру з у.
        Спор мастеров был так горяч, что они поначалу не заметили гостя.
        - Твоя кольчуга даже против моего клинка не устоит! - утверждал Мухаммад-Гази. - А у каджаров клинки не хуже, из дамасской стали!
        - Попробуй, разруби, - не уступал Абакар, разложив на пне большую кольчугу.
        Мухаммад-Гази размахнулся и с такой силой ударил саблей по кольчуге, что полетели искры.
        - Ну что, разрубил? - гордо демонстрировал целую кольчугу Абакар.
        - Просто я слабо ударил, - смущенно разглядывал кольчугу Мухаммад-Гази.
        - Ударил как надо, - сказал Абакар. - Просто я для Чупалава по-другому кольчугу сделал. Плетенье погуще, кольца поменьше и не просто согнуты, а даже сварены.
        - Такую даже пуля не пробьет, - добавил Ширали.
        - А я что говорил? Крепче любого щита! - гордился Абакар.
        Он огляделся, ища поддержки, и увидел человека, стоявшего в проеме двери. Из-за дыма, наполнявшего кузницу, Абакар не сразу понял, кто перед ним, но на всякий случай протянул руку:
        - Салам алейкум!
        - Ва алейкум салам, - ответил Чупалав, входя в кузницу.
        - Чупалав! - признал его Абакар. - Тебя-то мы и ждали!
        - А вот и наш предводитель, - обрадовался Мухаммад-Гази. - Заходи, сынок! Примерь-ка обнову.
        - Эта кольчуга для меня? - удивился Чупалав.
        - А для кого же еще? У предводителя Андалалского ополчения должны быть лучшие доспехи, - сказал Абакар. - Что мы будем делать, если тебя проткнет какая-нибудь шальная каджарская стрела?
        - Теперь не проткнет, - заверил Ширали.
        - Ты знаешь этого джигита? - спросил Мухаммад-Гази, положив руку на плечо Ширали.
        - Я о нем слышал, - улыбнулся Чупалав. - Друг Мусы-Гаджи.
        - А ты тот самый храбрец Чупалав? - спросил Ширали, пожимая ему руку.
        - Храбрецы - вы с Мусой, - сказал Чупалав. - С врагом легче драться лицом к лицу, а вы вынули из Надира душу.
        - Я хотел пойти туда, где Муса-Гаджи, чтобы помочь, - сказал Ширали. - Но ваши не пускают.
        - Ему и без тебя помогут, - заверил туркмена Абакар. - А ты нам здесь нужен. Ты слишком много знаешь о войске Надир-шаха. Оружие, приемы, у кого какой дух - нам надо это знать. Вот, например, пушки. В прошлый раз Надир притащил их до Кумуха. А сюда сможет поднять?
        - Сможет, - признал Ширали.
        - А ядра у них какие?
        - Разные, от пушки зависит, - объяснял Ширали. - Есть чугунные, есть свинцовые. Из мрамора даже есть.
        - А я слышал, у него есть и такие, которые сначала падают, а потом еще и взрываются.
        - И такие есть, - говорил Ширали. - Гранаты называются. Там порох внутри.
        Разнообразие артиллерийского снаряжения Надир-шаха явно беспокоило Абакара.
        - Пушки он не оставит, - сказал Ширали. - Только в ваших горах они бесполезны.
        - Почему? - с надеждой спросил Абакар.
        - Потому, - начал объяснять Чупалав, - что пушки бьют вдаль, им нужно ровное место, а у нас тут гора за горой и лес кругом.
        - Он правильно говорит, - подтвердил Ширали. - Пушкам простор нужен. А здесь им делать нечего.
        - А если с плато, с Турчидага палить начнут? - не мог успокоиться Абакар. - До Согратля достанут?
        - Не достанут, - успокоил его Мухаммад-Гази. - И до Чоха не достанут.
        - Тогда зачем Надир тащит свои пушки? - не понимал Абакар.
        - Наверное, подарить нам хочет, - усмехнулся Мухаммад-Гази.
        - А до нас еще дойти надо, - добавил Чупалав.
        - Верно, - согласился Абакар. - В прошлый раз этот каджар по Кумуху день и ночь бил. Столько сел разрушил, чтоб он пропал со своими пушками!
        Кольчуга пришлась Чупалаву впору, но была слишком тяжела.
        - Нельзя ли сделать полегче? - попросил Чупалав. - Я хочу сражаться, а не беречь свое тело.
        - Нельзя, - огорчился Абакар.
        - Пусть будет полегче, - уговаривал его Чупалав. - А то и коню будет тяжело.
        - Ну, если надо, - нехотя соглашался Абакар.
        - Сделай, как он просит, - поддержал Мухаммад-Гази. - Но чтобы стрелы не брали и пули тоже.
        - А если копьем ударят? - сомневался Абакар.
        - Я сделаю ему щит, - пообещал Мухаммад-Гази.
        - А если в спину ударят?
        - Я не собираюсь подставлять врагу спину! - вспылил Чупалав.
        - Как скажешь, - пожал плечами Абакар. - Ты теперь у нас главный. Сделаю полегче. Есть один способ, только долго надо делать.
        - И шлем не забудь, - напомнил Мухаммад-Гази, - и налокотники…
        - Знаю, знаю, - отмахнулся Абакар. - Будет полный набор.
        - И не только у меня, - сказал Чупалав. - Надо беречь каждого воина.
        - На всех хватит, - пообещал Абакар. - Просто не все хотят. Мы, говорят, так воевать привыкли.
        - Войско Надира - не то, к чему они привыкли, - сказал Чупалав. - Заставлять не буду, но кто захочет - должен получить доспехи.
        - Идите есть! - послышался голос Фирузы.
        - Идем, идем, дочь моя! - откликнулся Мухаммад-Гази.
        Они вышли из кузницы и поднялись в дом. Фируза лила из кувшина воду, пока мужчины умывались, и все смотрела на Чупалава, о котором столько рассказывал ей Муса-Гаджи.
        Чупалав понял, чего ждет от него девушка, и сказал:
        - Муса-Гаджи скоро вернется.
        Дождавшись, когда отец скроется в кунацкой, Фируза подала Чупалаву полотенце и с надеждой спросила:
        - Ты его спасешь?
        - Он сам спасет и себя, и всех нас, - улыбнулся в ответ Чупалав и добавил, оглянувшись на Ширали: - И мы еще станцуем на вашей свадьбе. Верно, брат?
        - Иншаалла! Если Аллаху будет угодно, - кивнул Ширали.
        Глава 84
        К вечеру в Согратль прибыли военные предводители андалалских аулов Чох, Ругуджа, Гуниб, Мегеб, Обох, Шитли, Куллаб, Бацада, Гамсутль, Бухты, Шангода, Кудали, Шулани, Кегер, Салта, Унтиб, Хиндах, Хоточ и многих аулов из соседних обществ.
        Это были старые друзья Чупалава, отчаянные храбрецы, с которыми он не раз ходил в боевые походы.
        - Спасибо, что приехали, - говорил Чупалав, здороваясь с друзьями. - Как не приехать, - отвечал один. - Как узнали, с кем будет бой, даже раненые выздоравливать начали, - говорил другой.
        - А меня жена выпроводила, - шутил третий. - В наших законах ведь как записано: «Если кто по вызову на сход в назначенный день не придет, с него взыскивается один котел». А попробуй отбери у нее котел! Даже Надир-шах со всей своей ордой не смог бы этого сделать.
        Они собрались в доме Сагитава, который по такому случаю зарезал быка. Им было что вспомнить, что обсудить и над чем подумать. Сюда же пришел и Амирасулав Ругуджинский - воинский начальник Андалала.
        Когда каждый назвал точное число воинов, которых готово выставить его село, оказалось, что общие воинские силы, даже считая юношей и стариков, во много раз уступают количеству войск Надира. Из этого следовало, что открытое столкновение может привести к поражению горцев.
        - Значит, нельзя допустить, чтобы каджары напали сразу всеми силами, - предложил Амирасулав.
        - Другого выхода нет, - согласился Чупалав. - Но надо придумать, как это сделать.
        Даже если бы это удалось, сил все равно было недостаточно, пусть бы даже дрались и женщины, как они и собирались. Но знали предводители и то, что остальные горцы не оставят их один на один с полчищами Надира.
        - Мы и не будем одни, - уверял Галав Бацадинский. - Никто в горах не останется в стороне от святого дела.
        - Мы разослали письма наших алимов и получили ответы, - подтвердил Амирасулав. - Скоро подойдут сильные отряды из высокогорья.
        - Верно, - поддержал его Дамадан из Мегеба. - Все придут.
        - У многих руки чешутся расквитаться с Надир-шахом, - добавил Шахбан из Обоха.
        Каждый называл аулы и целые общества, откуда ожидалась помощь.
        - И не только они, - говорил Мадилав из Чоха. - Придут и те, по чьим землям уже прокатилась шахская нечисть. Они горят желанием отомстить Надиру за все.
        Чупалав понимал, что и этого будет маловато, но знал и то, что ратное искусство и сила духа многократно умножали силы горцев.
        - Главное, чтобы все явились вовремя, - беспокоился Амирасулав. - Иначе толку не будет.
        - А если явятся слишком рано? - размышлял Чупалав. - Людей-то мы прокормим, а как быть с их лошадьми?
        - Чем скорее, тем лучше, - успокоил его Амирасулав. - Разберем их по аулам. А лошади найдут, что пощипать. Лучше подумайте, каково Надир-шаху с его полками. Наши люди, уходя в горы, не оставляют им ничего.
        - Пусть едят друг друга, - сказал Чупалав. - Все остальные мерзости они уже совершили.
        - И чего им дома, в богатой Персии, не сидится? - удивлялся Хвелав, который предводительствовал согратлинским ополчением. - У нас они найдут только смерть и позор.
        - А ты что скажешь? - обратился Амирасулав к присутствовавшему здесь же Ширали.
        - Вам следует знать, о храбрые воины, что войско Надир-шаха не так едино, как может показаться, - с готовностью отозвался Ширали. - Большинство его ненавидит, но вынуждено служить под страхом смерти. Другие воюют ради наживы. Но ради славы Надир-шаха - никто. К тому же полки его собраны по народам: персы, курды, узбеки, афганцы, туркмены, грузины, индусы и прочие - из тех, кого завоевал Надир-шах. Все они - бывшие враги и по-прежнему ненавидят друг друга. Вы же воюете за общую свободу и за единую родину. Пусть вас меньше, но вы сильнее.
        - Если разбить один полк, придет ли к нему на помощь другой? - спросил Амирасулав.
        - Только если поймет, что и сам погибнет, не оказав помощи соседу, - сказал Ширали, - или если тысячник-минбаши начнет рубить головы неисполняющим приказы.
        - А если убить этого минбаши? - спросил Чупалав.
        - Тогда побегут, как овцы, и будут давить всех, кто окажется на их пути.
        - А как вооружены их всадники? - продолжал спрашивать Амирасулав.
        - Шлем с бармицей - кольчугой, закрывающей шею, - объяснял Ширали, - потом сама кольчуга, на груди и спине еще стальные латы. А из оружия - сабля, нож, топор и щит.
        - Верно, - подтвердил Чупалав, имевший дело с такими всадниками в Джаре. - У некоторых и на конях доспехи. Чтобы такого убить - постараться надо.
        У горцев было еще много вопросов, Ширали готов был отвечать на каждый, потому что не меньше горцев желал уничтожения чудовища, звавшегося Надир-шахом.
        Между делом шангодинец спросил Ширали о том, каков официальный титул Надир-шаха, потому как он слышал, что величают его по-разному.
        По мере того, как Ширали называл титулы Надира, которые смог припомнить, горцы не смогли удержаться от смеха.
        - Тень Аллаха на земле! Шах шахов! Владыка мира! Государь - мирозавоеватель! Победоносный меч судьбы! Уникум эпохи! Второй Александр Македонский! Гроза вселенной!
        Но когда Ширали достал монету Надира и показал вычеканенную на ней надпись, горцы уже откровенно хохотали, передавая монету друг другу:
        - Шах Надир, подобного себе не имеющий и четырех частей света обладатель!
        - Рожден царем вселенной, царем царей!
        - Кто сей есть?
        - Шах Надир!
        - Веселиться будем, когда победим, - прервал их смех Амирасулав. - А победить будет нелегко. Даже если вы сильны, как тигры, вам придется стать львами. Не забывайте, что на каждого бросится стая шакалов. У каждого из ваших отрядов будет своя битва, но сражение будет на всех одно.
        Наутро Чупалав повел гостей смотреть арсенал, накопленный для битвы.
        - Если кому-то чего-то не хватает - берите, - предлагал он. - Все это мы приготовили для вас и ваших воинов.
        Гости пробовали сабли и кинжалы, топоры и щиты, луки и стрелы, растирали в пальцах порох, проверяя его качество, целились из трофейных ружей.
        - У нас и своего немало, - говорили горцы. - Но кое-что пригодится.
        Новыми были для них узкие кинжалы, которые делал Мухаммад-Гази. Ими можно было проникнуть между тяжелых каджарских доспехов.
        - Еще будут кольчуги, - напомнил Ширали.
        - Тоже не помешает, - говорили горцы.
        - И сами возьмем, и людей пришлем.
        Когда они собрались уезжать, нагрузив коней понравившимся оружием и припасами, вдруг послышалась бойкая мелодия зурны.
        - У вас что, праздник? - удивлялись гости.
        - Или свадьба?
        Чупалав и сам был удивлен тем, что происходило вокруг.
        Повсюду шли жаркие состязания. Чупалав и сам подумывал устроить что-то подобное, но не решался об этом сказать. Горцев не надо было учить воинскому мастерству. Строгое воспитание и суровая жизнь, полная опасностей и борьбы за существование, с детства выковывали из горцев отменных воинов, людей сильных, ловких и не знавших страха. Чувство собственного достоинства они впитывали с молоком матери, а мужество и свободолюбие, сплоченность и верность родине были в горах так же естественны и необходимы, как воздух, как хлеб и вода, как кинжал на поясе и папаха на голове.
        Состязания возникали будто сами собой, но на самом деле тому была причина. Надвигавшаяся опасность рождала в людях потребность проверить свои силы и показать свою удаль.
        Соревновались все: и молодежь, и аксакалы. И молодость еще не была залогом победы. Опыт тоже брал свое.
        Любимое занятие горцев - метание камня - проходило прямо у годекана. Горцы брали плоский камень, прилаживали его к руке и, сильно размахнувшись, бросали его как можно дальше, стараясь перекинуть отметку, которую достиг соперник. И у некоторых аксакалов это получалось не хуже, чем у молодых.
        - Попробуй-ка и ты, Чупалав! - предложил Фатали, руководивший состязанием.
        - В другой раз, - отказывался Чупалав.
        - Ты же наш предводитель, покажи, как нужно забрасывать камнями каджаров! - настаивал Фатали.
        Но Чупалав не хотел вступать в состязание, опасаясь, что закинет камень так далеко, что другие откажутся продолжать его.
        - Пусть сначала попробуют наши гости, - сказал он.
        Гостей уговаривать не пришлось. Каждый хотел показать, что богатыри живут не только в Согратле.
        Камни летели снарядами, со свистом, а Дервиш-Али торжественно отмечал деревянным мечом каждый новый успех.
        - Теперь шаху конец, - приговаривал он. - Камней у нас полно.
        Не удержался и Пир-Мухаммад. Он тщательно примерил камень к руке и метнул его так ловко, что едва не попал в Дервиша-Али, который безмятежно стоял у самой дальней отметки, уверенный, что аксакалу до нее не достать.
        - Отойди! - запоздало крикнул Чупалав.
        Но до Дервиша-Али камень не долетел, зато спугнул его петуха, который возмущенно закукарекал.
        - Так и бывает, - заметил Абдурахман, обращаясь к Чупалаву и гостям. - Мало хотеть, надо еще и уметь.
        - Было бы кому учить, - уважительно улыбались гости.
        - Наши старики тоже решили освежить года. Бороды красят и кинжалы точат.
        Оставив камнеметателей, число которых все увеличивалось, Чупалав с гостями двинулся дальше, чтобы по обычаю проводить их до окраины аула.
        По пути они увидели еще много интересного.
        В одном из овечьих загонов стравливали собак. Огромные волкодавы яростно рвали друг друга клыками и когтями, катались по окровавленной земле, но не сдавались. Даже поверженный пес не размыкал челюсти, продолжая схватку из последних сил. Зрелище было ужасное, но горцы лишь подбадривали псов. Вид кровавой схватки поднимал в них боевой дух. Каждый думал, что именно так, до последней возможности, будет рвать врагов, если они посмеют ступить на их землю. Когда победитель становился ясен, псов разнимали, но они снова рвались в бой, грозно скаля клыки.
        На полянах состязались борцы, дрались на саблях и со щитами, перетягивали друг друга на веревках. В садах стреляли в цель из ружей и луков. Здесь и Ширали не удержался. Примерился к луку, взвесил на руке стрелу, поправил оперение и одним выстрелом сбил шишку на верхушке сосны.
        Те, кому по возрасту не полагалось настоящее оружие, тоже не хотели оставаться в стороне от военных приготовлений. Они набрали у реки гальку и метали ее пращами, сделанными из своих ремней.
        Самым веселым было испытание приспособлений для сбрасывания всадников с коней. Одни гнали ослов, к которым были привязаны соломенные чучела, а другие набрасывали на чучела арканы или сдергивали их шестами с крюками на конце. Использовались и веревки со связками старых серпов на конце, как это делал раньше Муса-Гаджи, уходя от погони. Этими же веревками горцы учились так обвивать стволы деревьев, чтобы, удерживая другой конец веревки, преграждать путь вражеской коннице.
        На самом краю аула испытывали самодельные бомбы. Горшки, наполненные нефтью или порохом с камнями, снабжали фитилями, поджигали и бросали в сторону реки. По тому, как они взрывались или воспламеняли все вокруг, решали, какой должна быть начинка и каким - горшок для лучшего результата.
        Здесь же, у крутого спуска, мальчишки скатывали круглые корзины, набитые соломой, а старики прикидывали, как сделать так, чтобы они катились быстрее. И это тоже было состязанием для мальчишек. Они мчались вниз за корзинами, а потом наперегонки вкатывали их обратно наверх.
        - Мы польем их нефтью, зажжем и воздух, как хлеб и вода, как кинжал на поясе и папаха на голове.
        - Мы тоже такие приготовили, - сказал предводитель из Шулани. - Когда пробовали - чуть мельницу не спалили.
        Перед тем, как попрощаться, предводители условились, какие знаки будут подавать друг другу и что будет означать каждый из них. Решили еще раз дать знать другим обществам, чтобы те были готовы. А главное - что будут стоять до конца, как бы силен ни оказался Надир-шах.
        Проводив гостей, Чупалав пошел посмотреть на другие состязания. Их в тот день было немало, каждому хотелось и себя показать, и чему-то научиться у других. Особенно джигиты старались, если неподалеку собирались девушки поглядеть на будущих женихов.
        День пролетел незаметно, и состязания закончились танцами, по которым тоже было видно, кто есть кто.
        Чупалав всюду примечал самых лучших джигитов. Из них он решил составить особый отряд, который бы сказал свое слово в самые трудные минуты сражения.
        Глава 85
        Соединившись со своими главными силами, Надир-шах двинулся к Кумуху. На пути его лежали лезгинские общества, Рутул, часть Табасарана и Агул, за которыми начинались горы Лакии.
        Шах полагал, что легко минует не раз опустошенные земли. Но снова ошибся. Здесь он встретил еще более сильное сопротивление, чем прежде. Если панические донесения Лютф-Али-хана о неожиданном отпоре, который тот встретил на своем пути, Надир-шах расценивал как жалкие преувеличения, то теперь ему начало казаться, что в Дагестане и мертвые восстают, чтобы снова драться с врагом.
        Горцы уже не ограничивались ночными вылазками и партизанской войной. Целые села выходили навстречу каджарским войскам, пытаясь остановить их смертоносное продвижение.
        Бои не прекращались ни днем, ни ночью. Ущелья были перегорожены каменными стенами, с гор нескончаемыми лавинами катились каменные глыбы, горящие связки сена, соломы, летели кувшины с горящей нефтью.
        Случалось и так, что, казавшееся беззащитным, село вдруг ощетинивалось множеством ружей, расстреливало посланный против него отряд и обращало уцелевших в бегство. А то вдруг налетала откуда-то свора злых собак. Испуганные лошади пятились. В сумятице десятки провиантских повозок летели в пропасть вместе с лошадьми и седоками.
        Озлобленный упорством горцев, Надир велел уничтожать все, что можно было уничтожить. Аулы предавались разграблению и превращались в руины. Но горцы все равно сопротивлялись, не прося у тирана пощады. И каждый старался подороже отдать свою жизнь.
        Пленных безжалостно казнили, женщин и детей давили лошадьми, младенцев насаживали на пики. Но и это все реже удавалось Надир-шаху. Люди уходили к недоступным вершинам, и достать их там было невозможно.
        Ставший свидетелем невиданных зверств, Калушкин хотел уже поворотить обратно. Его душа не принимала таких способов ведения войны. Он считал их гнусным варварством, и описывать их, как того требовала его служба, у него не поднималась рука. А шах, разгневанный до умопомешательства, требовал новой крови. Он надеялся, что его беспримерная жестокость устрашит, наконец, горцев. А сверх того - вселит трепет в русских, и они не посмеют сопротивляться, когда он за них примется.
        Вынужденно следуя за войском шаха, которое огнем и мечом пробивалось через горы, Калушкин горевал, что ничем не может помочь отважным дагестанцам, не жалевшим себя ради милой родины. Но с каждым днем он все яснее понимал, что сопротивление горцев не может остаться напрасным. И если такое творилось здесь, где уже прокатывался смерч надировых орд, то что же могло ожидать шаха в тех местах, которые меч персидский еще никогда не достигал?
        - И войско свое погубит, и славу свою в Аварии похоронит, - предрекал Калушкин. - Не тот в Дагестане народ, чтобы столь ужасные злодеяния супостату простить. Да разве и господь бог не поможет горцам, их делу правому?
        Он хотел составить в этом смысле донесение, но лишь махнул рукой. Что толку писать, если в столицах по-прежнему полагали, что шаткий мир с Надир-шахом важнее судьбы Дагестана и защищавших его горцев.
        - А ведь какие бы были нам союзники! - вздыхал Калушкин. - Пойди сыщи таких. И ведь сами нам дружбу предлагают, надеются на нас крепко. Не дай Бог, отчаются и к туркам пойдут, которые их прельщениями не оставляют. Наших бы царедворцев сюда, в эти страшные ущелья. Увидели бы, какой кровью горцы Надира остановить пробуют. А если, не дай бог, сил не хватит? Тогда жди Надира под Астраханью? А там и под Царицыном? Оттуда и до Москвы далеко ли? Вот когда он говорил с Апраксиным, тот понимал, что к чему, и постарался кое-что сделать для горцев. А как депеша из Петербурга приходит, так только и велят: «Ласкать персиян, дабы с турками в дружбу не вошли».
        Засев в узких проходах, местные ополченцы и присылаемые им в помощь воины Сурхай-хана сотнями выбивали каджаров, которым негде было укрыться. Но, не считаясь с жертвами, Надир-шах рвался вперед. Он уже чувствовал за спиной ропот своих воинов и понимал, что успокоит их только скорой победой. И чем выше он поднимался в горы, тем труднее становился путь, ставший уже почти непроходимым для пушек. Извилистые скользкие тропы, перегороженные камнями и завалами, ежечасно требовали кровавых жертв. И в темных оскалах ущелий исчезали люди и кони, пушки и артиллерийские припасы.
        Шахские сарбазы каждый день ждали гибели - не от пуль, так от крутизны дагестанских дорог. Горы эти казались им такими высокими, что на них и смотреть было страшно, не то что покорять. Но и назад пути не было. Все понимали, что власть шаха начиналась и заканчивалась там, где находилось его войско. Двинься оно обратно - и снова как из-под земли вырастут горцы, и снова бросятся на них со своими разящими насмерть кинжалами.
        Когда находилось ровное место, шах давал войску небольшой отдых. Если поблизости оказывалось село, оно тут же подвергалось разграблению. Людей безжалостно убивали, оставляя в живых лишь несколько стариков. Им Надир-шах глумливо говорил:
        - Так как я накормил своих коней и войско плодами ваших нив и вашим имуществом, то будет справедливо, если я возмещу вам убытки.
        В качестве «возмещения» старики получали головы своих односельчан, из которых шах приказывал складывать пирамиды.
        Глава 86
        В России дороги были широкие и ровные, и слоны бежали по ним резво. Персидское посольство давно миновало Москву и теперь приближалось к Петербургу.
        Повсюду, где проезжало посольство, народ сбегался поглядеть на чудных зверей в дорогом убранстве. Была середина лета, и пищи слонам хватало, как и прочим животным большого каравана. В деревнях крестьяне с ужасом взирали, как слоны объедали господские сады и нивы. Драгуны посольского эскорта, приноровившиеся к повадкам прожорливых животных, отгоняли их пальбой из ружей в воздух.
        Комиссар, заботившийся о пропитании посольского люда, разве что не рвал на себе волосы, измученный претензиями персов. То им кофе на так сварили, то мясо не по обычаю зарезали, то рыба не та. Даже уголь для кальянов им требовался особый.
        За год с лишним, пока посольство двигалось по России, комиссар хорошо узнал привычки персов. Поначалу они его забавляли, затем начали утомлять, а хуже всего было то, что в каждом уездном городе их приходилось растолковывать местному начальству. Желая принять посла с почетом, чиновники делали это на свой привычный манер, только это не всегда шло на пользу. Чрезвычайный посол Сердар-хан гневался, обещал пожаловаться государю и начинал требовать такого, о чем там и не слыхивали: то фиников к чаю, то гранатового шербета. Если бы не ангельское терпение комиссара, дело могло обернуться большим скандалом, если не войной, которой постоянно грозил надменный посол.
        Не успевали они въехать в какой-нибудь городок, как персидские купцы открывали торговлю. Если товар расходился бойко, они и думать забывали о посольстве, а затем с трудом его догоняли. Когда же дела шли плохо, купцы страшно бранились, упрекая комиссара, что их везут не той дорогой. В конце пути нескольких купцов недосчитались. Так они и пропали на необъятных просторах Руси, утонув в купеческой стихии. Сердар-хан ужасно сердился на них, но не столько из-за беспокойства об их будущности, сколько потому, что лишился полагавшейся ему доли от их прибыли.
        Трубач и барабанщик, которым надлежало играть перед въездом в каждый город, утратили свое первоначальное усердие, потому что слоны начинали оглушительно трубить в ответ, отчего всем приходилось затыкать уши.
        Сердар-хан, хотя и был недоволен, не особенно торопился. В городах, где его хорошо принимали, он находил повод задержаться. То у него пропадали люди, то его одолевали неведомые болезни, и выпроводить посольство дальше стоило местным начальникам больших трудов. Впрочем, нетрудно было и понять Сердар-хана: куда приятнее и спокойнее делать визиты в хлебосольные русские города, чем воевать с горцами.
        Наконец, вдали засияли купола Петербургских церквей и устремился в небо шпиль Петропавловского собора.
        Не доезжая до города, Сердар-хан велел остановиться и вызвал к себе цирюльника и заведующего посольским гардеробом. В пути персы пообносились, но для важных случаев у них имелись богатые одежды.
        Наведя лоск на свои бороды, нарядившись в расшитые золотом халаты и усыпанные драгоценными камнями чалмы, свита во главе с послом пересела из колясок на прекрасных арабских лошадей и приготовилась к торжественному въезду в столицу империи. Даже слоны были покрыты дорогими попонами - на них только и можно было везти сокровища, присланные падишахом императору.
        Встреча персидского посла была не менее великолепна. Десять тысяч конницы со штандартами выстроилось в два ряда, образовав почетный коридор. На главном из штандартов, принадлежавшем лейб-гвардии, был изображен двуглавый орел с тремя коронами.
        Штандарты сопровождали музыкантские команды, на первые же сигналы которых дружно отозвались слоны.
        Министры, именитые генералы с россыпями наград на мундирах, вельможи императорского двора встречали Сердар-хана по установленному для значительных персон этикету. После необходимого приветствия и благосклонного ответа посла торжественно повезли во дворец на высочайшую аудиенцию.
        Процессия двинулась через Петербург, вызывая изумление столичной публики. Но были и такие, кого слоны весьма напугали. Четыре года назад шах тоже присылал императрице слона в подарок как невиданное животное. И императрица изволила наблюдать за чудным зверем и его потешными умениями. Только потом в Москве, где проходил слон, разразилась горячка с пятнами, и народ полагал, что ее принес из Персии тот самый слон. Позже выяснилось, что горячка произошла совсем от других причин, и слон стал любимой забавой горожан. Когда для развлечения императрицы был построен Ледяной дом, в котором женили придворного шута князя Голицына на калмычке Бужениновой, при том доме изваяли множество ледяных фигур, среди которых был и ледяной слон с ледяным же персом. И днем тот слон извергал из хобота воду, а ночью - горящую нефть.
        Любезно принятый во дворце великой княгиней Анной Леопольдовной, матерью императора Ивана VI Антоновича, который находился при ней, сидя на троне, Сердар-хан разразился долгой речью. Суть ее заключалась в том, что владыка его Надир-шах пожелал разделить со своим верным союзником - российским императором добычу, вывезенную из Индии из казны Великих Моголов.
        Необычность происхождения даров немного смутили правительницу, однако их чрезвычайное великолепие и груды не ограненных еще алмазов и прочих самоцветов затмили все сомнения. Именные подарки для главных лиц императорского двора были выше всяких похвал. Подарки, предназначавшиеся ныне опальному Бирону, включая и драгоценную подзорную трубу, достались сменившему его на первых ролях при дворе графу Миниху.
        Ослепленные количеством привезенных сокровищ, вельможи пытались подсчитать их стоимость, и каждый предлагал свою цифру, но все сходились на том, что грабитель Надир-шах вывез из Индии сокровища несметные, ценою никак не меньше трех миллиардов индийских рупий.
        Но конец речи Сердар-хана поверг всех в еще большее изумление. Он объявил, что для укрепления доброй дружбы между державами его величество Надир-шах желает получить в супружество цесаревну Елизавету, дочку покойного Петра Великого. Требование это привело Анну Леопольдовну в явное недоумение. И, хотя она чувствовала в жизнелюбивой и дерзкой Елизавете Петровне соперницу, способную посягнуть на престол, в руке ее Надир-шаху было отказано.
        Тогда, в свою очередь, безмерно удивился Сердар-хан. Отказать грозному Надир-шаху - это было неслыханной дерзостью. Ведь браки такие для того и заключаются, чтобы жить в мире, и жен таких у Надир-шаха уже немало. Знал Сердар-хан и то, что, женись Надир-шах на цесаревне, он не ограничился бы родством с русским императором, а постарался бы сделаться им сам. Как стал и шахом, после того как был регентом у малолетнего шаха Персии и женился на его сестре.
        Однако Анна Леопольдовна стояла на своем, хотя и попыталась смягчить обиду тем, что Елизавета уже засватана. На немой вопрос посла, кто же есть избранник Елизаветы и соперник великого падишаха, великая княгиня предпочла не отвечать. Ничего еще не было решено. Претендентов на руку цесаревны было хоть отбавляй - от французского короля Людовика XV до Голштинского принца Карла Фридриха. Но Анне Леопольдовне было известно и то, что у Елизаветы был тайный роман с простым певчим и писаным красавцем Алексеем Разумовским.
        Опасаясь сказать лишнее, Анна Леопольдовна заверила посла в вечной дружбе, пожелала его величеству Надир-шаху долгой жизни, счастливого правления и всяческого царского благоденствия, после чего дала понять, что аудиенция закончена. Придворным велела приготовить ответные дары Надир-шаху, дабы и свое богатство показать. Золота и мехов сибирских не жалеть да посуды разной с императорских фабрик. А персидскому посольству закатить такой пир, чтобы навсегда запомнили государево гостеприимство.
        Когда переполох вокруг визита персидского посла слегка улегся, в Государственной коллегии иностранных дел вспомнили о донесении Калушкина, доставленном фельдъегерем из Кизляра, когда туда прибыла дипломатическая миссия Сердар-хана. В нем, как и в других донесениях, Калушкин уповал на мудрость высших лиц и заклинал не верить Надир-шаху, не прельщаться его дарами и помочь горцам, которые одни стояли на пути завоевателя, давно зарящегося на Россию. Дары шаха Калушкин называл свидетельством разграбления Индии, речи его - сладкими лишь с виду, дела - кровавыми, а помыслы - вероломными.
        В Коллегии не сомневались, что так оно и есть и что шах может быть опасен в будущем. Однако в настоящем началась война со Швецией, а еще хуже того - продолжалась схватка придворных партий за влияние на императора и великую княгиню. Решено было только послать еще войск к Кизляру для прочного охранения границ. Коменданту и таможне было велено бдительность возыметь особую, потому как персияне имели обыкновение увозить из России детей, пряча их в своих больших сундуках.
        А Калушкину было отписано: «Что касается до дагестанцев, то дела с ними маловажны, потому наипаче, что они по трактатам к Персидской монархии принадлежащими считаются».
        В Петербурге было не до горцев. Да еще эти дары Надира, от которых двор не скоро придет в себя.
        К тому же неизвестно было, чем обернутся свержение Бирона фельдмаршалом графом Минихом, его быстрое возвышение и соперничество с графом Остерманом, главным советником Анны Леопольдовны.
        Остерман, ведавший прежде внешней политикой, уже не имел достаточной власти, чтобы вершить важные дела. Возглавивший переворот против Бирона фельдмаршал граф Миних, сделавшись первым министром, поспешил отстранить Остермана от начальствования над департаментом иностранных дел, утешив его званием генерал-адмирала. Миних желал сам стать первым человеком при дворе и получить звание генералиссимуса за свои прежние ратные подвиги. Но это высшее воинское звание пришлось уступить супругу Анны Леопольдовны и отцу государя принцу Антону Ульриху герцогу Брауншвейг-Люнебургскому.
        Оба соперника не были удовлетворены сложившимся положением, они хотели большего, и борьба с Минихом отнимала у Остермана все силы. Ловкий царедворец сумел постепенно внушить правительнице, что Миних слишком честолюбив и не способен управлять делами государства, он несведущ во внутренних делах империи, не говоря уже об иностранных, что, свергнув Бирона, он, мстя за обиды, может покуситься и на саму правительницу. Принц Антон вполне разделял опасения Остермана и тоже был недоволен Минихом, который демонстративно не признавал над собой начальства Антона как генералиссимуса и решал важнейшие дела по своему усмотрению.
        Наконец, последовал высочайший именной указ: «Так как некоторые из вас, кроме присутствия в Кабинете, делами других департаментов заняты и не столько времени к беспрестанному в Кабинете присутствию имеют, то рассудилось нам, дабы входящие в наш Кабинет дела вдруг и безостановочно течение свое имели, рассматривать дела по департаментам: 1) первому министру, генерал-фельдмаршалу графу фон Миниху ведать все, что касается до всей нашей сухопутной полевой армии, всех иррегулярных войск, артиллерии, фортификации, Кадетского корпуса и Ладожского канала, рапортуя обо всем том герцогу Брауншвейг-Люнебургско-му; 2) генерал-адмиралу графу Остерману ведать все то, что подлежит до иностранных дел и дворов, также Адмиралтейство и флот; 3) великому канцлеру князю Черкасскому и вице-канцлеру графу Головкину ведать все то, что касается до внутренних дел по Сенату и Синоду, и о государственных по Камер-коллегии сборах и других доходах, о коммерции, о юстиции…».
        Оскорбленный Миних потребовал отставки, надеясь этим демаршем напугать правительницу и вернуть себе прежнее положение, но просчитался. Анна Леопольдовна уважила его требование: «Указ нашему генералиссимусу: всемилостивейше указали мы нашего первого министра и генерал-фельдмаршала графа фон Миниха, что он сам нас просит за старостью, и что в болезнях находится, и за долговременные нам, и предкам нашим, и государству нашему верные и знатные службы его от военных и статских дел уволить и нашему генералиссимусу учинить о том по сему нашему указу. Именем его императорского величества Анна».
        Указ об отставке Миниха тожественно, под барабанный бой читали народу на улицах.
        Глава 87
        Пробившись, наконец, в Лакию, Надир-шах и тут встретил яростное сопротивление. Сурхай-хан двинул против шаха своих воинов, надеясь остановить Надира у села Хосрех. Местные ополченцы оседлали возвышенности, и в ход снова пошли каменные завалы, ночные нападения и беспрерывные обстрелы.
        На возвышенностях вдоль ущелья женщины соорудили из камней множество столбов, издали похожих на воинов. Сходство с ними придавали надетые на столбы старые тулупы и папахи. Впрочем, эти каменные воины были не менее опасны, чем настоящие. Когда каджары палили по ним из пушек, эти столбы превращались в смертоносные обвалы, падающие на головы врагов.
        Лакцы, уже видевшие тут Надир-шаха и знавшие его звериный нрав, бились до последнего. Когда одному из отрядов преградила тропу в ущелье небольшая горстка защитников, кызылбаши несколько часов пытались сломить этих храбрецов. Но, даже окруженные со всех сторон, лакцы продолжали драться. Когда остался в живых всего один горец, то и он не сдался, а, взобравшись на скалу, сбрасывал на врагов заранее приготовленные камни. Справиться с ним не удавалось, пока каджары не начали бить из пушки по скальной расщелине, где засел горец.
        Несметные полчища Надира неотвратимо продвигались вперед. Пули и стрелы летели в них со всех сторон, а Сурхай-хан во главе своей дружины храбро бился с авангардом кызылбашей.
        Видя, что простым напором горцев не одолеть, Надир-шах велел авангарду отойти, а затем открыл по укреплениям горцев орудийный обстрел. Пока ядра разрушали укрепления и выбивали ряды его защитников, конница Кани-хана успела обойти село. Положение горцев казалось почти безвыходным. Но Сурхай-хан сумел пробиться и отступить к следующим рубежам своей обороны у села Кули. Там стояли другие отряды во главе с сыном Сурхай-хана Муртазали.
        Кули был превращен в крепость, которую трудно было разбить даже пушками, а защитники стойко отражали атаки кызылбашей. Здесь же возвышалась и огромная боевая башня, занятая кулинскими воинами. Решив стоять до конца, большинство кулинцев даже не отослало дальше в горы свои семьи. Старики, женщины и дети остались и помогали воинам чем могли: заряжали ружья, уносили раненых, а у кого хватало сил - стреляли из луков, бросали во врагов камни и кувшины с горящей нефтью.
        Такое упорное сопротивление так разозлило спешившего Надир-шаха, что он решил сделать то, чего никогда еще не делал. Созвав к себе командиров, решивших, что настал их смертный час и теперь полетят головы, Надир велел им раздать золото из походной казны всем воинам.
        - Теперь я такой же воин, как и вы все, - объявил затем Надир-шах. - Я раздал вам всю казну и ничего не оставил себе. Я пойду с вами на штурм этой проклятой крепости. А когда мы ее захватим и разорим, даже тогда я не возьму своей доли. Все будет ваше!
        Столь необычный поступок падишаха взбодрил кызылбашей, и они с новой силой набросились на Кули. Когда Сурхай увидел, что крепость вот-вот падет, он приказал отходить дальше, к основной линии обороны у села Шовкра на подступах к Кумуху. Но многие не захотели уходить из родного села и дрались, пока были живы.
        Захватив и разграбив село, каджары на этом не успокоились. Героизм простых горцев, не дрогнувших перед регулярными частями армии, покорившей полмира, вселил в кызылбашей неутолимую жажду мести. Они собрали на току раненых, детей, стариков и женщин и устроили очередную шахскую «молотьбу», пустив по беззащитным людям своих лошадей.
        Но, лишившись казны, шах желал поглумиться над кулинцами каким-нибудь особенным образом.
        - Вы храбро сражались, - сказал он кулинцам, подумав при этом, что следовало бы наградить золотом их, а не тех, кто смог их одолеть. - Но неужели вы думали, что сможете остановить мое непобедимое войско? Его не остановит никто на свете. Потому что мои воины - это непобедимые львы, равных которым не видел мир. И среди всех дагестанцев не найдется того, кто мог бы одолеть любого из моих богатырей.
        Тогда поднялся один из раненых кулинцев и сказал:
        - Пусть твои богатыри покажут свою силу.
        - Ты и так в шаге от смерти, - усмехнулся Надир. - Не надейся умереть героем.
        Тогда вперед вышел юноша, у которого еще даже не было усов.
        - Я буду вместо него.
        - Ты? - расхохотался Надир. - Посмотрите на этого глупца! Он сам лезет в пасть смерти!
        - Это мы еще посмотрим, - ответил юноша. - Пусть выйдет, кто не боится. Или вы сильны только тогда, когда нападаете волчьей стаей?
        - Я научу этого мальчишку почтению! - взревел огромный каджар, выехав из строя на лошади.
        - Дерзость твоя сравнима лишь с твоей глупостью, - сказал шах юноше. - Но, если ты одолеешь моего воина, я сохраню жизнь всем остальным.
        Юноше подвели коня. Он легко вскочил на него и бросился на врага. Кони сшиблись, каджар попытался сбросить юношу на землю, но неожиданно сам оказался на земле. Не успел он опомниться, как юноша вырвал из его ножен саблю и приставил к горлу каджара. Тот взвыл не столько от боли, сколько от позора.
        По гневному знаку Надира на юношу бросились его телохранители, но юноша ловко отбивался от них и кричал шаху:
        - Где же твое слово? Если ты обманул меня, как может верить тебе такое большое войско?
        Юноше не дали договорить, обрушив на него сабли и топоры. Но вдруг каджары расступились, будто испугавшись чего-то. На земле лежало искромсанное тело. Папаха свалилась с головы героя, и пораженный Надир увидел длинные косы. Это была девушка.
        Надир тронул своего коня, объехал геройски погибшую кулинку и обернулся на своего сплоховавшего воина:
        - Твоя жизнь не в счет.
        Тот не успел взмолиться о пощаде, как секира умелого палача сделала свое дело. Шах оглянулся на пленных кулинцев и произнес:
        - И их тоже.
        Конница шаха плотными рядами двинулась на стариков и женщин, прижимавших к себе испуганных детей. Когда первые ряды кавалерии выходили из Кули, последние уже двигались по трупам.
        Глава 88
        Сурхай-хан решил дать у Шовкры решающее сражение. Если бы Шовкра пала, путь на Кумух был бы открыт. Мост через Кази-Кумухское Койсу горцы разрушили, а на своей стороне возвели сильные укрепления.
        Тем временем в ставку Сурхай-хана начали стягиваться воины из других сел, которые откликнулись на его призыв. Вольные общества и ханства не имели союзнических обязательств, но, когда дело касалось судьбы всего Дагестана, разногласия отступали перед жизненной необходимостью. Одно из писем хан послал в андалалский аул Чох, с жителями которого у Сурхай-хана было особое соглашение. По нему жители Чоха обязались быть рядом с Сурхаем и его сыновьями подобно тому, как их предки были с его предками. Письмо это гласило: «От требующего помощи Сурхая своим дорогим братьям, самым лучшим друзьям, чохским ученым, хаджиям, молодежи. Эй, люди, имеющие в своих сердцах веру в объеме хотя бы одного золотника, выходите все воевать с кызылбашами. Сегодняшний день - это день, когда каждый мусульманин свято обязан идти на войну с проклятыми людьми!».
        Чохцы откликнулись на призыв и поспешили на помощь Сурхай-хану. Но это был небольшой отряд, потому что основные силы готовились к битвам в Андалале.
        С другой стороны к ущелью уже подходили полчища Надир-шаха. Часть войска каджаров расположилась напротив Шовкры. Там же установили пушки, и, ожидая начала сражения, пустили пастись своих лошадей.
        Осмотрев в подзорную трубу позиции Сурхай-хана, Надир понял, что битва предстоит тяжелая. Он дал своим войскам день на отдых, а тем временем послал лазутчиков отыскать брод через реку. Надир-шах не сомневался, что смог бы перейти ущелье и здесь, ведь у него был верный Кани-хан со своей конницей, который однажды уже форсировал эту реку. Но шах не хотел лишних потерь, его путь сюда и без того дорого ему обошелся.
        Ставка Надир-шаха с золоченым шатром и отдельным шатром для гарема была расположена у оставленного горцами аула Шара, выше по течению Койсу. Сюда-то шах и удалился, чтобы все обдумать. Он уже дважды являлся в Кумух, и его злило, что Сурхай-хан так и не одумался после разорительных каджарских нашествий. На этот раз шах решил уничтожить все аулы ханства и утопить в крови бунтовщиков, коими он считал всех, кто не признавал его власти. Затем ринуться на Хунзах, чтобы, когда явится Лютф-Али-хан, раздавить Аварию с двух сторон и поставить на колени весь Дагестан. Он покарает всех, разве что пощадит Фирузу, чтобы она украшала его гарем как лучший рубин на его счастливом щите. А что до Сурхай-хана, то судьбу его Надир-шах считал решенной. Осталось лишь дождаться, пока вернутся лазутчики, отыскав удобный брод через разделявшую их реку.
        Но прежде лазутчиков в ставку Надир-шаха явились посланцы Сурхай-хана. Он предлагал примирение.
        - Мир? - ухмылялся Надир-шах. - Мир я заключаю с великими монархами, да и то лишь на время, пока не примусь за них всерьез.
        Он разорвал письмо Сурхай-хана в клочья и объявил посланцам:
        - Если ваш хан считает себя равным мне и захотел теперь мира, я готов заключить его. Только не здесь, а в Кумухе.
        Шаху не нужен был мир с Сурхаем, ему нужен был весь Дагестан.
        Сурхай-хан тоже не желал мира с кровожадным тираном. Но когда море каджарских войск разлилось по правому берегу Койсу, Сурхай увидел, что против этих полчищ у него слишком мало сил.
        Посланцы Сурхай-хана вернулись с ответом Надир-шаха под утро. Того, что Надир соглашался заключить мир только в самом Кумухе, было достаточно, чтобы понять его намерения. Это был ультиматум, требовавший сдачи Кумуха без боя.
        Защищать Кумух с семью тысячами воинов, оставшихся у Сурхай-хана, было почти безнадежным делом. Но крепкие позиции и храбрость горцев значили немало. И Сурхай-хан велел своему войску готовиться к битве, чтобы встретить врага, как подобает настоящим воинам.
        Глава 89
        Когда брод был найден, Надир-шах приказал открыть по Шовкре огонь из всех своих орудий. Это отвлекло защитников крепости, и нескольким большим отрядам удалось скрытно перейти реку. Обстрел еще продолжался, когда перед Шовкрой появилась конница Кани-хана, а за ней уже надвигались полки пеших сарбазов. Воины Сурхай-хана не ждали такого маневра противника и спешно меняли оборонительные порядки. Вскоре стало известно, что и сам Надир-шах уже перешел ущелье и приближается к Шовкре.
        Артиллерия, нанесшая крепости немалый урон, вдруг смолкла. Сурхай-хан обнажил саблю, ожидая штурма, но сначала шах прислал парламентера. Надир подтверждал свое согласие заключить мир, но на прежних условиях, которые были неприемлемы для гордых кумухцев.
        Сурхай в гневе прогнал шахского парламентера и решил сам атаковать наглого каджара. Вместе с сыновьями во главе своего храброго войска Сурхай-хан бросился на врага. Но шах будто этого и ждал. Сначала он сделал вид, что отступает, а затем обошел Сурхая с двух сторон и ударил по его флангам. Началась беспощадная кровавая битва. Доблестные воины Сурхая дрались отчаянно, потери Надира были велики, но и горцев погибло немало. Сурхаю пришлось отступить к крепости Шовкра, но и там ненадолго удалось сдержать лавину каджарских головорезов. Когда Сурхай отошел в Кумух, вскоре и он оказался осажденным.
        Однако воины Сурхай-хана и не думали сдаваться. Битва разгорелась с новой силой. Сурхай-хан с болью видел, как тают его ряды, как рушатся укрепления, как ядра подтянутых Надир-шахом пушек уже рвутся в Кумухе, разрушая дома и поднимая волны в тихом Кумухском озере.
        Оставшиеся в Кумухе жители помогали воинам чем могли, а те - кто мог поднять оружие - заменяли павших отцов, братьев и сыновей.
        Ночью, когда наступило короткое затишье, Сурхай позвал к себе сыновей:
        - Дети мои, вы мужественно бились с врагами, а народ наш не уронил своей чести, - сказал он. - Но еще один день таких штурмов, и никто из нас не останется в живых, а Кумух будет превращен в развалины.
        Сурхай помолчал, чтобы сдержать свои чувства перед тем, как сказать сыновьям то, что не примут их сердца, исполненные ненавистью к врагу.
        - Прежде я думал, что сам смогу победить Надир-шаха, но теперь понимаю, что судьба наша и всего Дагестана решится не здесь. И мне пришлось принять трудное решение. Я останусь биться со старым врагом, а вы должны уйти в Андалал. Люди там готовятся к сражению. Возьмите лучших джигитов и будьте рядом с ними, будьте рядом со всем Дагестаном, который встает против презренного Надира. Поднимайте на битву всех: и кази-кумухцев, и наших соседей. И позовите на помощь Хунзахского хана, вашего дядю. Иначе нам Надир-шаха не одолеть и не отомстить за все бедствия, которые он принес на нашу землю.
        - Оставить тебя и уйти? - не понимал Муртазали.
        - Надир-шах согласится на мир, - пытался убедить сыновей Сурхай-хан. - Я не верю ни одному его слову, но, может быть, это поможет мне задержать его, пока народы гор собираются для великой битвы. Так и передайте Пир-Мухаммаду в Андалале и Хунзахскому хану.
        - Лучше погибнуть, чем оставить отца, - опустил голову Мухаммад.
        - А еще лучше - исполнить отцовскую волю, - твердо сказал Сурхай-хан. - Каджаров надо задержать любой ценой. Или погибнут все.
        - Но как мы посмотрим в глаза матери? - воскликнул Муртазали.
        - Она останется со мной, - сказал Сурхай. - Иначе Надир поймет, что его обманули. Вы должны отправиться сегодня же. И не терзайте отцовское сердце, оно и так вот-вот разорвется.
        В ту же ночь сыновья Сурхай-хана прорвали окружение и ушли в Андалал со своими дружинами и чохцами, приходившими к ним на помощь. А наутро, с трудом переборов свою гордость, упрятав далеко в сердце ненависть к Надиру, Сурхай решился на тяжелый шаг.
        Сопровождаемый почетными лицами, Сурхай-хан вышел из Кумуха и объявил, что принимает условия Надир-шаха.
        Узнав об этом, Надир велел прекратить стрельбу и доставить Сурхай-хана с почетными лицами в свой шатер.
        Дожидаясь шахской аудиенции, кумухцы с отвращением слушали глашатаев, которые сладкими голосами восхваляли своего повелителя:
        - Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного! О боже, боже, боже! Без конца молимся тебе! Да будет власть твоего избранника Надир-шаха от края и до края! Ведь он и солнце, и ночь, и день, самое мудрое из божьих созданий, единственное и бесподобное порождение!
        - Да будет друг его другом! И враг его да станет другом!
        - Да здравствует вечно, о наш счастливый, милостивый, благодетельный и справедливый падишах!
        Поднялся занавес, и кумухцев пригласили приблизиться к трону Надир-шаха. Сопровождавший их визирь подполз к трону и поцеловал ковер у его подножия. Но Сурхай-хан и его спутники примеру визиря не последовали. Надир простил им эту вольность, она уже ничего не значила по сравнению с той вольностью, которую Надир-шах отнял у старого недруга. Вместе с побежденным Сурхай-ханом шах надеялся получить не только его ханство, но и весь Дагестан.
        Аксакалы произнесли подобающие положению речи, а Сурхай-хан молчал, с трудом сдерживаясь от того, чтобы не броситься на заклятого врага.
        - Мир изменчив, брат мой, - заговорил Надир-шах, явно наслаждаясь своим триумфом. - Вчера ты был тут владыкой, а теперь им буду я. Правда, если прибавить твое ханство к моей огромной империи, никто этого даже не заметит.
        - Тогда зачем ты сюда пришел? - спросил Сурхай-хан.
        - О Сурхай, тебе этого не понять, - продолжал Надир-шах. - Я потерял меньше воинов в Индии, чем в ваших диких горах. Сокровища Великих Моголов все еще везут в Персию, и нет им конца. А что я найду здесь? Не думаю, что твоей ханской казны хватит, чтобы кормить мое войско хотя бы неделю. Но перед тобой владыка мира, которого давно не интересует золото. Покорность храбрецов - вот редчайшая добыча, которая мне желанна! Покорив Дагестан, я сделаю то, что не удавалось еще никому.
        - И тебе это не удастся, - подумал про себя Сурхай, но шаху сказал другое: - На все воля Аллаха, и будет так, как будет.
        Но казалось, шах понял то, что Сурхай-хан не сказал вслух. И Надиру это не понравилось, как не нравился ему слишком независимый вид и гордый взгляд старого хана, имевшего давнюю славу великого воина.
        Решив напомнить ему, кто есть кто, шах сказал:
        - Будет так, как захочу я. Разве ты думал, что случится то, что случилось?
        Глаза Сурхая вспыхнули гневом, и рука его невольно потянулась к кинжалу. Сурхай был однорук, но ему хватило бы и одной руки, чтобы покарать этого безродного разбойника, посмевшего так обращаться с ханами. Но кумухские аксакалы вовремя сдержали Сурхая.
        Телохранители шаха тоже все видели и ждали лишь знака своего повелителя, чтобы расправиться с Сурхаем и его людьми. Но шах решил быть милостивым. Убить этих гордецов ему ничего не стоило, но это бы лишь осложнило достижение главной цели. А если бы знаменитого хана удалось сделать своим союзником, это принесло бы немало пользы. Не говоря уже о том, что его примеру могли последовать и те дагестанские владетели, с которыми Надир-шаху еще предстояло иметь дело.
        Однако Надир не собирался ограничиваться пленением хана. Войско его жаждало добычи, и Надир сказал Сурхаю:
        - Будет справедливо, если я верну то, что ты собирал с Шемахи и прочих моих земель, когда объявил себя их владыкой.
        Сурхай ответил шаху примерно так же, как отвечал турецкому султану:
        - Ширван и Шемаху я завоевал. А военная добыча принадлежит ее обладателю.
        Надир-шах усмехнулся:
        - Если там была твоя добыча, то здесь будет моя. - А своему визирю велел: - Дом и семья почтенного Сурхая не должны пострадать, а право на остальное мои воины заслужили.
        Аксакалы взволнованно поглядывали друг на друга, и только Сурхай-хан старался сохранять спокойствие.
        - Я - хан своего народа, - сказал он Надиру. - И мой дом пусть разделит судьбу остальных.
        - Судьба твоя и твоего народа зависит теперь от меня, - ответил Надир-шах.
        Надир оглянулся на визиря и велел:
        - Исполняй что приказано.
        - С усердием и немедленно, мой повелитель, - поклонился визирь и, пятясь, покинул шатер.
        Присутствовавший при этом Калушкин горестно наблюдал печальную сцен у.
        А после того, как шахские разбойники принялись за Кази-Кумух, Калушкин написал в донесении: «А от персидского войска жителям такие наглые обиды и нахальства чинятся, что и описать трудно, ибо последнее у них пограбили. В войске шаховом такое воровство завелось, что явно в дома входят и, что под руки попадается, нагло отнимают».
        Каджары предали Кази-Кумух варварскому разграблению. Сопротивлявшихся убивали на месте. Видя все это, кумухцы спешили покинуть село, спасая свои семьи. Об имуществе они уже не думали, помышляя лишь о том, как отомстить алчным и жестоким кызылбашам.
        Дом и жену Сурхай-хана каджары не тронули, но чиновники шаха потребовали выдать казну и драгоценности. Обезоруженные нукеры Сурхая были заключены под стражу, но наутро оказалось, что они задушили стражников и скрылись в горах. Начальник стражи поплатился за это головой. Дом Сурхай-хана был оцеплен. С Сурхаем и его женой осталось лишь несколько слуг.
        Глава 90
        Когда сыновья Сурхай-хана и бывшие с ними воины прибыли в Согратль, их встретили как братьев. А когда Муртазали рассказал людям о том, что происходило в Лакии, что творили полчища Надир-шаха, сердца андалалцев переполнились гневом.
        - Этого кровожадного зверя нужно уничтожить! - кричали горцы.
        - Надо сломать ему хребет! Иначе горцам жизни не будет.
        - Да покарает его Аллах!
        - Да поглотит его земля!
        - Да утащат его черти в ад!
        - Он сам - всем шайтанам шайтан.
        - И как его земля носит?
        - Пусть только к нам сунется - увидит, что его ждет!
        Дав людям выговориться, Чупалав сказал своему другу Муртазали:
        - Тебя с братом ждет кади Пир-Мухаммад.
        - Да-да, поспешим, - заторопился Муртазали. - Мне нужно передать ему кое-что важное.
        Кади Пир-Мухаммад принял сыновей Сурхай-хана с подчеркнутым уважением и пригласил за накрытый уже стол.
        Но кумухцам было не до еды. Лишь отпив немного воды, Муртазали начал рассказывать, как было дело и что привело его в Андалал.
        - Когда отец увидел, что каджары окружили Кумух и вот-вот в него ворвутся, он велел нам уходить, - начал Муртазали.
        - Его огромное войско трудно было удержать, - с горечью добавил Мухаммад. - Теперь мы будем драться рядом с вами.
        - Вы сделали больше, чем могли, - успокаивал братьев Пир-Мухаммад. - Вы храбро дрались с каджарами и дали нам время подготовиться.
        - Отец велел передать, что сделает все возможное, чтобы еще задержать Надир-шаха, - говорил Муртазали. - Он даже…
        Муртазали не мог заставить себя выговорить то, от чего у него сжималось сердце.
        - Отец сказал: если не останется другого выхода, он согласится на мир с Надиром, - закончил за брата Мухаммад.
        - Только бы горцы смогли собрать силы и раздавить врага.
        - Сурхай-хан знает, что делает, - сказал Пир-Мухаммад, осмысливая услышанное. - И нужно иметь большое мужество, чтобы жертвовать собой во имя спасения родины.
        - Надо собрать всех, кого можно, - горячо говорил Муртазали.
        - Если Сурхай-хан осуществит задуманное и сможет выиграть еще немного времени, здесь соберутся воины со всего Дагестана, - заверил Пир-Мухаммад. - Ваш отец прав - победить мы сможем только вместе.
        - Этот мерзавец Надир не щадит даже детей, - говорил Муртазали. - Он должен получить от нас то, что заслужил.
        - Я видел, что он делает с людьми, - хмуро произнес Чупалав. - Но мы с тобой видели и то, на что способны горцы. Разве в Джаре не был уничтожен брат Надира со всем своим войском?
        - Тогда было славное дело, - кивнул Муртазали.
        - И вы гнали их потом до Аракса, - продолжал Чупалав. - И отсюда погоним, если соберемся в единый кулак.
        - Да поможет нам Аллах, - сказал Пир-Мухаммад. - Горцам придется нелегко. Враг рвется на нас с двух сторон.
        - С двух сторон? - с тревогой переспросил Муртазали.
        - Те, что пришли на вас, - еще не все войско Надира, - сказал Чупалав. - Другая часть, хотя и поменьше, двигается на Хунзах через владения шамхала.
        - Так что ваш славный отец поступил мудро, - говорил Пир-Мухаммад. - Нам очень нужно время, важен каждый день, чтобы как следует собраться с силами.
        - Самое опасное - их пушки, - предостерегал Муртазали. - Не знаю, как им удалось притащить их в горы. Раньше были только маленькие - на верблюдах возили, а теперь приволокли и огромные.
        - Видно, шах на них сильно рассчитывает, - размышлял Пир-Мухаммад.
        - Значит, надо придумать, как лишить его этого преимущества, - теребил бороду Чупалав.
        - Их и без пушек слишком много, - сказал Муртазали.
        - Тогда нужно сделать так, чтобы их количество стало их врагом, - сказал Чупалав.
        - В ваших ущельях мы это сможем, - с надеждой говорил Муртазали. - И пусть шах не надеется, что Лакия покорилась. Когда начнется большая битва, наши люди ударят по каджарам сзади.
        - Даст Аллах, мы избавим мир от этого тирана, - сказал Пир-Мухаммад. - А пока вам нужно отдохнуть.
        - Отдохнуть… - качал головой Муртазали. - У меня сердце горит от желания вернуться назад и сразиться с Надиром!
        - Не спеши, - успокаивал его Пир-Мухаммад. - Всему свое время.
        Согратлинцы уводили по своим домам кумухцев, обсуждая с ними, что происходило в горах и что еще предстояло.
        Немного передохнув, чохцы отправились в свой аул.
        Чупалав пригласил Муртазали и его брата остановиться в доме своего отца. По пути они совершили молитву в Согратлинский мечети, в медресе при которой Чупалав и Муртазали когда-то вместе учились.
        Глава 91
        Опустошив столицу ханства, каджары принялись за окрестные села. Но большинство из них были покинуты жителями. Люди уходили, не оставляя врагу ничего. Обозленные сарбазы рушили и сжигали дома. Те, кого они собирались ограбить, привести к послушанию и покорности, а затем выселить в Персию, скрывались в недоступных ущельях, а по ночам совершали смелые нападения, убивая врагов, отбивая обозы и угоняя лошадей. Это отрадное для него явление Калушкин тоже взял на заметку и изложил в очередном донесении: «Даже вокруг лагеря шаха, из ближайших сел ушли в горы, оттуда на лагерь без боязни нападают по ночам. Шах против воли своей с терпением все сносит».
        Но терпение его было небезгранично. К селам, где еще оставались жители, он отправлял целые полки. Когда удавалось захватить аул, там повторялись все ужасы, которыми каджары надеялись запугать остальных горцев. Но результаты оказывались совершенно удручающими для шахского воинства. Вицхи и соседние аулы дрались с каджарами целых десять дней. И не только не сдались, а даже обратили их в позорное бегство, захватив много оружия и пленных. Окрыленные успехом, вицхинцы сами совершали нападения на отряды Надир-шаха. И Калушкин потом отметил себе: «Горцы предпринимали вылазки, в которых между мужским полом к неслыханному удивлению и женщины были, и врасплох на персиян так дружно ударили, что из оных с триста человек убили и много на побеге ранили».
        Обозленный сопротивлением, Надир-шах бросил против вицхинцев свои лучшие полки. Но горцы, знавшие, что шах в покое их не оставит, заблаговременно оставили село и ушли в сторону Андалала. Повстанческое движение не прекращалось, и надеяться, что теперь в Лакии воцарятся смирение и послушание, Надир-шаху уже не приходилось.
        Надир догадывался: пока за спиной горцев будут оставаться свободные общества и независимые от него ханства, шахская власть не будет тверда даже в захваченных областях. Чтобы обрушиться на Андалал и Хунзах, шаху нужен был усмиренный тыл.
        Пребывая в сомнениях, Надир-шах велел позвать Шахмана - пусть он объяснит ему, что происходит в горах. Польщенный такой честью, тот постарался дать Надиру важный совет. Шахман осторожно предположил, что теперь может быть полезным сменить тактику и задобрить население покоренных областей. А помня холодный прием, оказанный ему Сурхай-ханом после изгнания Шахмана из Андалала, он не забыл упомянуть о сыновьях Сурхай-хана, которые вместо покорности шаху куда-то исчезли.
        Так как обычные меры не давали нужных результатов, Надир-шах решил испробовать и это средство. Призвав к себе Сурхай-хана, Надир объявил ему, что прощает бунтарей, больше не станет разорять их села, а раз они такие храбрые воины, пусть идут к нему на службу за хорошее жалование.
        Хану, в доказательство его верности, было предложено набрать отряд воинов для шахской службы, определить заядлых бунтарей для выселения в Персию и обеспечить войска Надира продовольствием. И первыми должны были явиться на службу сыновья Сурхая Муртазали и Мухаммад, прославившиеся храбростью и любимые народом. Такие союзники шаху были весьма кстати.
        - Верни их, - настаивал Надир-шах. - И, если захочешь, можешь оставить у меня одного Муртазали, а с другим поезжай хоть в Шемаху и правь там, как раньше правил.
        - Давний враг не станет другом, - думал Сурхай-хан. - Пусть оставит себе эти подлые речи.
        - …А не хочешь в Шемахе - поселись в Гяндже, - продолжал уговаривать Надир-шах. - Будешь жить под моим попечением, как в раю. Если в чем надобность появится - подай мне прошение, чтобы я приказал исполнить твои пожелания.
        Однако эти шахские хитрости не приносили желаемых результатов. Стараясь выиграть время, Сурхай отсутствовал несколько дней. Вернувшись, он сообщил, что удалось набрать на службу всего двести человек. Но только Сурхай-хан знал, что эти люди - вовсе не предатели, готовые служить врагу Дагестана. Они были из дальних аулов, еще не опаленных нашествием, и Сурхай-хан настоял, чтобы эти аулы не трогали. Кроме того, эти воины составили тайную дружину Сурхая, готовую в нужный час исполнить его приказ. Сурхай-хан рассчитывал и на то, что сможет через них связываться с сыновьями и Андалалским кади.
        Надиру же Сурхай-хан сказал, что сыновей своих не нашел, и никто не знает, куда они подевались. Шаха это сильно разгневало, но Сурхай сумел его убедить, что теперь это не столь важно: скоро все успокоится, и следом за ним принесут покорность Надиру и другие владетели, устрашенные невиданной силой армии падишаха.
        Надир-шаху хотелось ему верить, но лазутчики доставляли ему совсем другие сведения. Особенно беспокоили шаха кубачинцы. Как оказалось, они готовились к войне, укрепляя свой богатый аул и даже отливая пушки. Это было влиятельное общество, гордая решительность которого биться с самим Надир-шахом могла опасно повлиять на соседей. К тому же в Кубачах засел и Кайтагский уцмий, который не смог остановить движение войск Лютф-Али-хана через свои владения, но и не покорился.
        Прежде кубачинцы не ладили с уцмием, испытывая от него притеснения. Он даже вынудил их снести стену вокруг аула, оставив лишь две башни. Но общая для всех опасность заставила их объединиться.
        Идти на Аварию, когда такое творилось в тылу, Надир-шах не решался. Решив повременить с дальнейшим наступлением, он бросил на Кубачи больше двадцати тысяч отборных воинов с семнадцатью пушками.
        Однако кубачинцы держались крепко, отбивали все атаки, а по осаждавшим палили из своих пушек, хотя и не таких больших, как у каджаров. Через две недели, узнав, что Кубачи еще не взяты, разъяренный Надир-шах двинулся туда сам.
        Глава 92
        Явившись к месту битвы, Надир-шах с изумлением обнаружил, что посланное им войско уменьшилось почти на треть, не добившись ни малейшего успеха.
        Славные своей мастеровитостью, кубачинцы были отлично вооружены, на них были кольчуги и панцири, ружья их стреляли метко и далеко, а мечи легко пробивали каджарские доспехи.
        Кроме того, в Кубачах издревле существовали особые школы, где мальчиков обучали военному ремеслу, воспитывали из них бесстрашных и умелых воинов, а для взрослых регулярно проводили военные сборы.
        Кубачинцы продолжали обороняться, и сам уцмий теперь сожалел, что лишил кубачинцев защитных стен вокруг аула.
        Помогали кубачинцам и частые здесь туманы. Каджары теряли из виду свою цель, а кубачинцы косили врагов из своих длинных ружей, даже стреляя наугад. Зная здесь каждую тропинку, они делали вылазки, нанося пришельцам значительный урон.
        - Если каждый из моих воинов бросит горсть земли на эту крепость, на ее месте вырастет земляная гора! - гневался шах. - А вы не можете справиться с ней при всем своем оружии и количестве! Что могло вас остановить?
        - Слепота днем и ад ночью, - отвечали командиры.
        По своему обыкновению, Надир-шах велел снести головы нескольким командирам, но это положения не исправило. Кубачинцы держались стойко и сдаваться не собирались.
        Надир попробовал взять Кубачи в кольцо, но аул был большой, и это только растянуло шахские войска. А на стенах крепости появились новые пушки, сиявшие медью на солнце. На самом деле это были мучалы - кувшины с широким горлом, в которых кубачинки носили воду из родников. Но каджары не сразу распознали эту хитрость.
        Тем временем соседи кубачинцев стали чаще нападать на кызылбашей с тыла, и положение их становилось все более неопределенным. Тогда Надир собрал все войска в кулак, сосредоточил артиллерию и начал пробивать брешь в Кубачинской крепости.
        Храбрости кубачинцам было не занимать, уцмий, подавая пример, дрался наравне с остальными защитниками крепости, но долгая осада делала свое черное дело. Защитников становилось все меньше, а стены башен начали рушиться от нескончаемого артиллерийского обстрела.
        Кубачинцам все труднее было выдерживать штурмы полчищ Надир-шаха, но они понимали, что если каджары ворвутся в село, в нем не останется ни живого человека, ни целого дома. Однако о капитуляции никто не помышлял, все еще надеясь, что Надир оставит их в покое, потому что победа ему легко не дастся.
        Надир-шах, терявший слишком много своих воинов и слишком много времени, решил сменить тактику.
        Он послал к кубачинцам парламентера, сообщившего им о судьбе Сурхай-хана и передавшего письмо падишаха:
        «О кубачинцы! Вы показали свою храбрость, а лучше бы показали свое искусство. Зачем вам сидеть в этих горах, когда я могу поселить вас в цветущей Персии? Там у меня горы драгоценных камней, которые некому превратить в чудесные украшения. А ведь лучше вас нет мастеров ни на Востоке, ни на Западе. И будете у меня в большом почете и благоденствии!»
        Кубачинские старшины посоветовались с народом и ответили Надир-шаху:
        «Цветущую Персию оставь себе, а нам оставь нашу любимую родину. На Кубачи не зарься, ибо грех посягать на чужое. Мы скорее погибнем на своей земле, чем будем осыпаны в Персии украденными самоцветами».
        Уязвленный столь вызывающим ответом, Надир приказал во что бы то ни стало захватить Кубачи и уничтожить все его население. Исполняя волю повелителя, отряды каджаров изготовились к решающему штурму и ждали только, пока пушки пробьют подходящую брешь.
        Увидев эти приготовления, Кайтагский уцмий сказал старшинам, что сам попробует договориться с Надиром. Он вышел к шаху и заявил, что готов прекратить битву и признать его власть с тем, чтобы войска Надир-шаха не входили в Кубачи и оставили село под управлением его старшин.
        Надиру такие условия показались оскорбительными для владыки мира, коим он себя считал. Но он, тем не менее, согласился. В конце концов получить под свою власть Кайтагского уцмия уже было немаловажной победой. А что до кубачинцев, то покарать их за сопротивление или переселить в Персию можно было и потом, когда Надир сокрушит Аварию и получит в свои руки весь Дагестан.
        Глава 93
        Вернувшись в ставку с Кайтагским уцмием, Надир-шах чувствовал себя победителем. Он возгордился еще больше, когда для изъявления покорности прибыл и Акушинский кадий. Шах принял его ласково и щедро одарил.
        Но сведения, получаемые шахом от лазутчиков, говорили о том, что кайтагцы и акушинцы отнюдь не смирились. Да еще Шахман нашептывал, что покорность владетелей - одна только видимость, а на деле они только тянут время, сговорившись с андалалцами и Хунзахским ханом.
        Отчасти Шахман был прав. Надир-шах и сам чувствовал, что теряет власть над ходом войны, что не все происходит по его воле. Но он все еще верил, что вот-вот явятся с повинной вожди вольных аварских обществ и сам Мухаммад-хан Хунзахский, чтобы молить владыку мира принять их под свою корону. Но вскоре были получены сведения, что кадий Андалала и сыновья Сурхай-хана созывают со всего Дагестана джигитов. Люди к ним стекаются отовсюду.
        - О чем они там толкуют? - спросил Надир Сурхай-хана. - Не о том ли, чтобы склонить головы и последовать твоему примеру?
        - Мне это неизвестно, - пожал плечами Сурхай, уверенный, что сыновья его заняты вовсе не тем, о чем мечтает Надир.
        - Как ты мог управлять таким большим ханством, да еще и Ширваном, - удивлялся Надир-шах, - если тебя не слушаются собственные сыновья?
        - Они - мои дети, - сказал Сурхай. - Но в Дагестане свободу и честь чтут не меньше, чем родителей.
        - Горе им и тебе, если они что-то замышляют и не поспешат явиться ко мне на службу! - в ярости кричал Надир. - Ты был ханом, Сурхай, и можешь им остаться, если поймешь: чтобы править этим миром, свободу нужно выжигать, как чуму.
        Опасаясь, как бы вслед за сыновьями не исчез и сам Сурхай-хан, Надир велел отправить его жену Айшат в Дербент, где ее поместили в новом дворце, рядом с гаремом шаха.
        Прощаясь с женой, Сурхай-хан наказал ей блюсти ханское достоинство даже в стане врага и не лить напрасно слез, ибо все совершается по воле всевышнего Аллаха. А на ее немой вопрос отвечал, что слугой Надира никогда не будет, если с ним что-нибудь случится, то сыновья их отомстят шаху за все.
        Ночь Надир-шах провел в мучительных сомнениях. Ни утонченные яства, ни ласки прекрасных наложниц, ни вино и кальян не могли отвлечь его от тяжелых мыслей. Он чувствовал себя обманутым напрасными ожиданиями. Ему полегчало лишь к утру, когда он приказал бить палками слугу, допустившего, что его драгоценный щит - свидетельство великих побед Надир-шаха - успел запылиться.
        Затем он велел Кайтагскому уцмию отправиться в свои земли и привести в шахское войско тысячу воинов и тысячу семей назначить к переселению в Персию. На этот раз шах посулил каждому такому семейству по буйволу и повозке для домашнего скарба, по быку и корове, по пять овец и по хорошему ковру, а также пропитание и деньги на обзаведение хозяйством в Персии.
        Уцмий пообещал, что непременно все исполнит, и отбыл из ставки шаха.
        К полудню огромное войско Надир-шаха выступило в сторону Андалала и на следующий день остановилось на плато Турчидаг.
        Первым делом у горы Чалда, над каменной грядой у края плато, был возведен шатер падишаха. Он был из черного атласа, опоясан золотой каймой с самоцветами и увенчан знаменем с персидским львом. Рядом расположился красный шатер гарема. Все вместе было огорожено каменным валом, за которым выстроились ряды шахской гвардии.
        Отсюда открывался чудесный вид на горы, долины, реки и аулы вольного общества Андалал.
        На расстоянии полета стрелы от шатра падишаха начало располагаться войско. По заведенному порядку полки стояли отдельными лагерями, палатки воинов разбивались вокруг шатров их командиров. Вьюки, повозки, орудия - все имело свои определенные места.
        Кони, верблюды и мулы были отпущены на богатые пастбища.
        К вечеру было занято почти все плато, и в небо начал подниматься дым костров, на которых готовилась пища.
        Уже вечерело. Над гористой Андалалской долиной поднималась большая луна и загорались звезды.
        - Все, что я вижу, будет моим, - убеждал себя Надир-шах, всматриваясь в тающие в сумерках просторы. - Звезды обещали мне удачу. Они всегда обещают удачу, потому что ими управляет мой звездочет. Добрые небесные знамения - его хлеб. Он кормит меня надеждами на их благоприятное расположение. А я предпочитаю ему верить. Потому они, наверное, и сбываются. Прежний астролог как-то разглядел в небе мое поражение, но когда его посадили в глубокую яму, он сразу увидел мою счастливую звезду. Он все еще там, в яме. Если он не предвидел, что случится с ним самим, то как я могу ему доверять? Он был слишком учен, чтобы понять, что не звезды управляют судьбою владыки, они лишь освещают его победоносный путь.
        Но ярче звезд горели на вершинах Андалала сигнальные огни, возвещая народу, что враг уже близок. А на башне аула Шулани - главном дозорном пункте андалалцев - не только пылал большой костер, но и грохотали тревожные барабаны.
        Глава 94
        В ту же ночь из Андалала снова помчались гонцы, созывая в Андалал всех, кто был готов сразиться с общим врагом. Некоторые из гонцов не достигли обществ, куда направлялись, потому что встретили уже выступившие оттуда отряды воинов со своими предводителями.
        Новости в горах разносятся быстро, и о том, что на Турчидаге поднялся шатер Надир-шаха, знали уже многие. А скоро узнали все, потому что гонцы, глашатаи и имамы мечетей без устали взывали к сыновьям гор:
        - Эй, славные воины, выходите на битву!
        - Кровавый шах уже смотрит на ваши аулы!
        - Богатыри, покажите врагам свою силу!
        - Спасайте родину, отважные орлы!
        - Спешите в Андалал, где Надира кровавого ждет страшная расплата!
        - Выходите! Спешите, пока еще не поздно!
        - Кто погибнет - тому рай у Аллаха!
        - Кто живым вернется - тому вечная слава!
        - Да умрет Надир - шайтан коварный!
        - Да захлебнутся его шакалы своей кровью!
        Кади Пир-Мухаммад с гордостью наблюдал, как с разных сторон тянутся в Андалал всадники на отличных конях, с хорошим оружием и улыбками на лицах. Цвет Дагестана собирался на битву с врагами. Первыми явились воины высокогорной Аварии. Это были лишь первые небольшие отряды.
        Прибывшие уверяли, что за ними следуют другие, кто узнал о беде не сразу или не успел собраться. А вскоре начали приходить даже те, кого не ждали, - люди из разоренных шахом обществ. От каждого народа спешили отважные воины, готовые насмерть драться, защищая один для всех Дагестан. Они добирались разными путями, а кто-то оставался в тылу у Надир-шаха, чтобы не давать его полчищам покоя и мешать их снабжению.
        Прибывавшие отряды рвались в бой, но Амирасулав - воинский начальник Андалала - сдерживал их пыл и распределял по соседним аулам, где они должны были ждать своего часа.
        Под начало Муртазали, кроме его дружины и лакских ополченцев, поступала большая часть подходивших с юга отрядов. Там его хорошо знали как талантливого полководца и не раз ходили с ним в удачные походы.
        Среди пришедших было и много кумухцев. Они рассказали, что происходило в ханстве после того, как сыновья Сурхая ушли в Андалал.
        Узнав, что отец их жив, но находится во власти Надира, а мать их выслана в Дербент, братья не находили себе места. Понимая, что родители их стали пленниками, хотя и почетными, Муртазали и Мухаммад рвались их спасти и отбить Кумух.
        - Так вы только погубите себя и своих воинов, - убеждал их Чупалав.
        - Мы должны идти! - горячился Муртазали. - Даже если погибнем.
        - Разве этим вы спасете отца и мать? - говорил Чупалав. - Им и так нелегко, а ваша гибель сведет их в могилу.
        - Не тот человек Сурхай-хан, чтобы покориться врагу, - соглашался Пир-Мухаммад. - Сдается мне, что он делает то, что задумал. Скоро месяц, как Надир-шах не переступает границы Андалала. А вы видите, насколько мы стали сильнее за это время.
        - Сурхай-хан - умный правитель, - говорили пришедшие воины. - Он спас обреченных кумухцев, да и нас тоже.
        - Он стал заложником, чтобы Андалал стал Страшным судом для каджаров.
        И все же братья не могли смириться с тем, что их родители стали пленниками ненавистного Надир-шаха.
        - Пусть мой брат остается с нашими людьми, а я попытаюсь спасти родителей, - сказал Муртазали.
        - Я пойду с тобой, - настаивал Мухаммад.
        - И все пойдут, - кричали кумухцы.
        - Дети мои, - сказал Пир-Мухаммад, положив руки на плечи опечаленным сыновьям Сурхай-хана, - проявите терпение, и, может быть, Аллах устроит дело так, что родители ваши обретут свободу.
        Мирза Калукский привел из Табасарана свой отряд, состоявший из воинов, поклявшихся не возвращаться, пока не отомстят Надиру за поруганную родину.
        Табасаранский отряд расположился под Ругуджой, на Анада-майдане, где собирались многие прибывающие отряды. И Мирза не терял времени, поднимая дух воинов своими песнями. Он пел о родине, которая нуждалась в защите, о народах - братьях, встающих несокрушимой стеной на пути врага, о том, что дагестанцы непременно одолеют ненавистного врага и спасут свою прекрасную родину.
        Глава 95
        Миновав Волчьи ворота - узкий проход в хребте, войско Лютф-Али-хана вышло к большой горной долине. Здесь располагалось несколько сел, а на другой стороне возвышался еще один хребет. За ним и располагалось село Аймаки, где начиналось глубокое ущелье, через которое шла короткая дорога на Гергебиль и Хунзах.
        Не давая уставшим войскам отдыха, Лютф-Али-хан двинулся вниз по склонам. Сделать небольшую остановку он предполагал в бывшем у него на пути селе Охли. Нужно было привести в порядок измученные трудными переходами отряды и накормить изголодавшихся животных. На подступах к селу Лютф-Али-хан приказал обстрелять его из легких пушек, не снимая их с верблюдов. Но село не отвечало ни стрельбой, ни депутацией аксакалов, молящих о пощаде. И это было хуже всего, потому что означало, что Охли покинуто жителями. А когда жители оставляли свои села, они уносили с собой все, что могли, и угоняли скот. Не найдя в селе чем поживиться, Лютф-Али-хан в ярости приказал его разрушить. Но выбившиеся из сил сарбазы не спешили выполнять этот приказ. Тогда Лютф-Али-хан и сам решил поберечь силы для неминуемых боев, а гнев свой выместил на шамхале Хасбулате, обвинив его в дурном обеспечении войск и приказав найти пропитание в других селах. Однако сделать этого не удалось. В соседних Кулецме и Ахкенте завоевателей ждала та же безрадостная картина: пустые дома и исчезнувший скот.
        Лютф-Али-хану ничего не оставалось, как разрешить резать и есть ослабших лошадей и верблюдов.
        Муса-Гаджи в душе радовался тому, что войско Лютф-Али-хана теряло свой былой вид. Теперь оно больше напоминало свору разбойников, подгоняемых лишь голодом и жаждой наживы. И когда ему велели показать дальнейший путь, он сделал это с легким сердцем, ибо это был путь в ад.
        Высланные вперед разъезды вернулись с известием, что на подступах к Аймаки собрались горцы, готовясь сразиться с Лютф-Али-ханом.
        Эта новость заметно взбодрила войско, уставшее бороться с почти непроходимыми горными преградами и предпочитавшее воевать с живым противником. В том, что Аймаки падет под их натиском, никто не сомневался. Все верили, что там их ждет хорошая добыча, не говоря уже о Гергебиле, где, как они слышали, растут чудесные фрукты и живут редкой красоты девушки.
        Усталость была забыта, снова загремели литавры, запели боевые трубы. Войско, сверкая доспехами и медью пушек, лавиной двинулось вперед. Лишившись множества коней и верблюдов, Лютф-Али-хан приказал части всадников спешиться, чтобы на их лошадях втащить на перевал тяжелые орудия.
        Однако в местности, называемой Жужуки, путь ему преградили отряды местного ополчения. Истерзанную дружину Ахмад-хана Мехтулинского они пропустили дальше, чтобы те смогли отдохнуть перед решающей битвой и занять позиции вдоль ущелья.
        Ахмад-хан советовал аймакинцам не вступать с сильным войском каджаров в открытое сражение, а обрушиться на него в Аймакинском ущелье, как и было задумано. Но аймакинцам и воинам из других аулов не терпелось вступить в битву с врагом. Аварцы, даргинцы, лакцы, кумыки стекались в Аймаки, чтобы сразиться с полчищами каджаров. Даже собранные вместе, силы горцев были не сравнимы с огромным войском Лютф-Али-хана, но они были полны решимости если не разбить, то хотя бы задержать его продвижение, пока подходила помощь из аулов, расположенных за ущельем. Оттуда уже спешили на подмогу гергебильцы, кикунинцы, хунзахцы и многие другие.
        Алим Абу-Бакар вдохновлял горцев пламенными призывами защитить родину и уничтожить врага, предводитель аймакинского ополчения Тидур готовил их к жестокой битве.
        Лютф-Али-хан, не ожидавший встретить здесь противника, приказал своему войску остановиться. Чтобы устрашить горцев, он выставил вперед артиллерию. Однако горцы не устрашились, а их предводитель Тидур выехал на коне вперед и вызвал на поединок самого Лютф-Али-хана. Но шурин Надир-шаха выслал на поединок одного из своих богатырей.
        Схватка была недолгой. Противники устремились друг на друга, размахивая саблями и подстегивая своих коней. Когда обменялись ударами, Тидур спокойно поехал к своим. Никто не понимал, что произошло, пока конь каджара не оступился и голова вражеского богатыря не скатилась с его плеч.
        Ликующие горцы поздравляли Тидура с победой, а побледневший Лютф-Али-хан приказал своему онемевшему от удивления войску немедленно атаковать горцев.
        Сражение длилось целый день. Горцы то отбивались, то нападали, но одолеть вражеское войско не могли. Увидев, что потери растут и дело может кончиться ненужными потерями, Тидур отвел своих людей к Аймаки.
        Лютф-Али-хан двинулся следом. Но прежде велел открыть по аулу артиллерийский огонь.
        Сначала по селу был дан залп из тяжелых орудий, затем засвистели ядра легких зарбазанов. Выждав ответного ружейного залпа защитников Аймаки, Лютф-Али-хан бросил свои отряды на штурм. Их встретили новые ружейные залпы и тучи стрел, пробивавших доспехи. Падавшие каджары и их кони мешали наступлению, превращая поле битвы в кровавый хаос.
        Тогда Лютф-Али-хан приказал остановиться на занятых позициях, а по селу бить из всех орудий, не жалея ядер.
        Когда дым от залпов рассеялся, Лютф-Али-хан решил, что его тактика принесла успех. Передовые укрепления были разбиты, над селом поднимался дым пожаров, а горцев не было видно.
        По сигналу к общему штурму войска захватчиков ворвались в село, не встречая сопротивления. Аймаки были взяты. Но это была лишь видимость победы. В селе не оказалось даже раненых - горцы унесли их с собой. Уцелевшие дома аймакинцев были так же пусты, как и стойла для скота.
        Почувствовав, что горцы снова оставили его ни с чем, Лютф-Али-хан бросился за ними в погоню. Сделать это оказалось не так легко.
        Сразу за селом узкой щелью в скале начиналось Аймакинское ущелье, вход в которое скорее напоминал вход в пещеру. В эту темную щель стекала Аймакинская речка, почти сразу превращаясь в водопад. А верхние края ущелья сходились так близко, что можно было легко перепрыгнуть с одного его края на другой.
        Казалось, туда невозможно протиснуться даже нескольким всадникам, но лазутчики уверяли, что именно в этом ущелье скрылись горцы.
        - Они в ловушке! - грозился Лютф-Али-хан. - Теперь им деваться некуда!
        Дело было за Мусой-Гаджи. На то он и проводник, чтобы показать дорогу, по которой можно было спуститься в ущелье.
        - Она вон там, - показал Муса-Гаджи в сторону от водопада.
        Это оказалась тропа, петлявшая по склону ущелья, заросшему мхами и невысокими деревьями.
        Не желая терять время, Лютф-Али-хан решил оставить тяжелые пушки и обоз в Аймаки под присмотром людей шамхала Хасбулата. Ему же было поручено отражать нападение повстанцев, если бы те задумали ударить в тыл Лютф-Али-хану. Остальным было приказано спуститься в ущелье, настичь и разгромить Ахмад-хана Мехтулинского и местное ополчение, выйти к Гергебилю и готовиться там к решающему наступлению на Хунзах. Тем временем часть войска должна была вернуться в Аймаки за пушками.
        Вперед Лютф-Али-хан пустил отряд сарбазов, состоявший из тех, кто имел за собой вину и теперь вынужден был рисковать жизнью, прокладывая дорогу в неизвестных и таивших угрозу местах. Они двинулись вслед за Мусой-Гаджи, настороженно ощетинившись ружьями. Когда передовой отряд беспрепятственно углубился в ущелье, следом тронулись основные силы.
        Миновав узкую горловину, войска увидели перед собой картину, которая заставила содрогнуться даже их предводителей. Перед ними открылось глубокое и длинное ущелье, края которого то расходились на пушечный выстрел, то почти смыкались над тесниной, на дне которой бурлила река.
        Вид этой ужасающей трещины, расколовшей надвое огромный хребет, ошеломил Лютф-Али-хана, хотя он старался не терять присутствия духа.
        Гайдар-бек, увидев, куда они попали, неуверенно произнес:
        - Не лучше ли поискать другой путь?
        - Это слишком опасное место, - поддержал его Джалил-хан, тревожно озираясь кругом. Теснина казалась ему пастью гигантского чудовища, готового сомкнуть свои каменные клыки и поглотить пришельцев.
        - Тем славнее будет победа! - заносчиво отвечал Лютф-Али-хан. - Я слышал, что здесь прошли войска Чингисхана, значит, и мы пройдем!
        Вслед за авангардом сарбазов, искавших в битвах искупления своих прегрешений, в ущелье ринулся десятитысячный отряд Гайдар-бека. За ним последовал сам Лютф-Али-хан с пятнадцатью тысячами лучших всадников. Замыкал колонну шеститысячный отряд Джалил-хана.
        Вскоре каджары заметили отступающих горцев. Их было немного, и Лютф-Али-хан приказал догнать и уничтожить противника. Сарбазам казалось, что они вот-вот настигнут отступающих, но горцы каждый раз ускользали, отстреливаясь и скрываясь за очередным выступом ущелья, которое становилось все глубже и уже. Когда стены ущелья сошлись так близко, что видна была лишь узкая полоска неба, на которой вдруг проступили звезды, Лютф-Али-хан понял, что оказался в каменном мешке.
        Напиравшие друг на друга отряды не умещались на узкой тропе, и коннице приходилось идти по колено, а то и по грудь в воде.
        Противник уже не был виден, зато Лютф-Али-хан ясно видел другое - его зажатый с двух сторон отряд оказался в смертельной опасности. И, будто подтверждая его опасения, ущелье вдруг взорвалось страшным грохотом.
        На уступах ущелья показались тысячи воинов, дружно обрушивших на врага град пуль, стрел и камней. Камни, эти смертоносные орудия горцев, даже не приходилось собирать. Природа позаботилась об этом сама. На скальных уступах их скопилось столько, что достаточно было сдвинуть один - и через мгновенье в пропасть скатывалась все сокрушающая перед собой лавина.
        Земля содрогалась от горных обвалов. Каджары жались к крутым стенам ущелья и стреляли, не видя противника. Погибших никто не считал, все думали лишь о том, как вырваться из этого ада.
        Лютф-Али-хан, не видя другого выхода, приказывал двигаться вперед, надеясь вырваться из теснины даже ценой огромных потерь. Но теперь была завалена и единственная тропа, а обстрел только усиливался.
        Лютф-Али-хан пытался наладить оборону, но все было напрасно. Смерть разила со всех сторон, и не было от нее спасения, негде было укрыться. Казалось, сами скалы рушатся на головы каджаров. Оставалось полагаться на щиты и искать спасения в бегстве. Но щиты не выдерживали и превращались в решето, а бежать было некуда - все было заполнено трупами и стонущими ранеными.
        Защищенный тройными рядами стальных щитов, Лютф-Али-хан в бешенстве приказывал лезть на стены ущелья и выбить оттуда горцев. Но всякий, кто пытался это сделать, падал замертво. А если лезущих вверх каджаров становилось слишком много, находились отчаянные смельчаки, которые бросались на них верхом на своих конях, и тогда на дно ущелья катилась кровавая лавина из человеческих тел.
        Убедившись, что и так спастись не удастся, Лютф-Али-хан отчаянно закричал, чтобы ему принесли голову Мусы-Гаджи. Однако этот приказ уже не мог быть исполнен.
        Муса-Гаджи давно был в безопасности. Как только началась бойня, уже знакомый Мусе-Гаджи нукер шамхала втащил его в закрытую ветвями держидерева пещеру. Она оказалась не пуста. Там укрывалось несколько метких стрелков из отряда Ахмад-хана Мехтулинского, выжидая удобный момент, чтобы лишить каджаров их начальников. Первым попал на мушку невидимого стрелка Джалил-хан, пытавшийся пробиться к Лютф-Али-хану.
        Тидур и Ахмад-хан подбадривали воинов, засевших на нескольких скальных ярусах, и не переставали стрелять сами:
        - Стреляйте, братья, не жалейте пуль!
        - Настал час расплаты!
        - Они так проголодались, что жрали своих верблюдов, - откликались воины. - Так накормим их свинцом!
        - Пусть узнают, как в Дагестане встречают врагов!
        - Это тебе за моего друга, - приговаривали воины, лишая жизни одного сарбаза за другим.
        - А это - за наш аул, который вы сожгли.
        - А это за женщин и детей!
        - Хотели получить Дагестан? Получите сначала наши стрелы!
        - Такие уж у нас подарки для незваных гостей!
        - Они складывали пирамиды из голов наших людей, а мы сложим горы из их трупов!
        Были убиты уже тысячи врагов, но их все равно оставалось еще так много, что у горцев кончались пули и стрелы. И тогда разгоряченные джигиты бросались врукопашную, а оцепеневшие от страха вояки шаха почти не сопротивлялись.
        Не усидели в своей пещере и стрелки. Когда началось паническое бегство, разглядеть командиров уже было невозможно, и горцы выхватили сабли и ринулись добивать врага, задавая работу ангелам, принимающим души.
        Только теперь Муса-Гаджи до конца осознал, что свободен. Взяв в одну руку саблю убитого каджара, в другую - боевой топор, он яростно кинулся на врагов. Он мстил им за все - за страдания Фирузы, за пытки, за все злодеяния, совершенные каджарами в Дагестане. Он разил их направо и налево и жалел лишь о том, что кровь этих нечестивцев оскверняет его родную землю.
        Река Аймакинка, несшаяся по дну ущелья, уже стала красной от крови и вместе с камнями катила головы сарбазов в блестящих шлемах.
        Лютф-Али-хан понял, что разгромлен и пора спасать свою жизнь. Окруженный свитой, он ринулся обратно, к водопаду. Другого пути не было, но и этот был завален трупами. Он узнавал в убитых своих юзбаши и минбаши, но ему ничего не оставалось, как наступать на их тела, на их золоченые доспехи, на головы сраженных воинов, чтобы проложить себе путь к спасению. Обезумев от страха, кызылбаши не собирались уступать дорогу своему командующему, они сами искали пути спасения, и теперь кровавые схватки вспыхивали между телохранителями Лютф-Али-хана и его же воинами.
        Огромные мазандеранцы из охраны Лютф-Али-хана, не полагаясь уже на свои мечи, стаскивали с верблюдов зарбазаны и пробивали путь ядрами. Этот кошмарный путь Лютф-Али-хан преодолел с огромным трудом, ему не раз пришлось пускать в ход свою саблю. Лишившись почти всей охраны, он добрался до водопада, шум которого заглушался грохотом битвы, умножаемым метавшимся по теснине эхом.
        Выбираясь из ущелья, остатки воинства Лютф-Али-хана продолжали нести потери, потому что наверху их ждали кумыкские ополченцы, прогнавшие шамхала Хасбулата. Но у них не хватило сил, чтобы остановить бегущих в панике кызылбашей. Подоспевшие аймакинцы бросились в погоню за уцелевшими врагами, и немногим из них удалось уйти.
        Чудом выбравшись из Аймакинского пекла, Лютф-Али-хан остановился лишь у Волчьих ворот, куда отступил шамхал Хасбулат с немногими нукерами, оставшимися от его дружины. О том, что большая часть ее перешла на сторону горцев, шамхал умолчал, сославшись на тяжелую битву с местными ополченцами.
        Пушки и обоз Лютф-Али-хана так и остались в Аймаки, став трофеями победителей.
        Собрав жалкие остатки своего воинства, удрученный Лютф-Али-хан велел всех пересчитать. Когда ему сообщили число выживших, командующий не поверил услышанному: от его почти тридцатитысячного войска осталось чуть больше тысячи, и многие из них было ранены.
        Потери горцев составили около ста человек. С почетом похоронив погибших, собрав оружие каджаров и отправив в горы пленных, горцы решали, что делать дальше. Им уже было известно, что Надир-шах двинулся на Хунзах с другой стороны, взял Кази-Кумух и вот-вот нападет на Андалал.
        - Там будет труднее, - сказал Тидур.
        - Кто может, пусть идет на помощь андалалцам, - поддержал его Абу-Бакар.
        - Все пойдем! - отвечали ополченцы.
        - Пора раздавить эту гадину!
        - Всем уходить нельзя, - отвечал Ахмад-хан. - Каджары могут вернуться.
        Было решено, что местное ополчение составит отряд из лучших воинов, а остальные будут охранять Аймакинское ущелье, если кто-нибудь вновь захочет через него пройти.
        Хунзахцы, получив свою долю трофеев и прихватив десяток больших и малых пушек, решили сначала вернуться к себе. Там их ждал нуцал Мухаммад-хан, который должен был решить, как действовать дальше. Тем более что пленные сообщили о том, что Надир-шах собирался встретиться с Лютф-Али-ханом именно в Хунзахе.
        Муса-Гаджи с небольшим отрядом андалалцев, участвовавших в Аймакинской битве, уже мчался в Андалал. Он знал, что весть о блестящей победе над каджарами долетит раньше него, и гнал коня не для того, чтобы явиться домой героем, а чтобы поскорее увидеть Фирузу. Он знал, что она жива и ждет его в Согратле, и чувствовал, что уже сам не может без нее жить.
        Останавливался он лишь для того, чтобы не загнать трофейного арабского скакуна, не привычного к горным дорогам. На привалах горцы вспоминали выигранную битву, но им хотелось побольше узнать и о приключениях Мусы-Гаджи, о котором рассказывали удивительные вещи. Однако, как они ни старались, добиться от Мусы-Гаджи ничего не могли. Ему было что рассказать, но все его мысли были заняты той, ради которой они совершил все. Не давало ему покоя и то, что свирепый Надир-шах уже подбирался к Андалалу. Мусе-Гаджи казалось, что именно он должен защитить Фирузу, именно он обязан снести голову ненавистному Надир-шах у.
        Глава 96
        Надир-шах о случившемся в Аймаки еще ничего не знал. Зато лазутчики доносили, что отряды горцев продолжают стекаться в Андалал. Но шах не придавал этому значения. Число горцев все равно было не сравнимо с его огромным войском. Это больше беспокоило Шахмана, который убеждал падишаха, что чем скорее он нападет на Андалал, тем вернее будет победа.
        - У великого падишаха войско имеет порядок и безропотно исполняет повеления владыки, - говорил Шахман. - А у горцев - каждый сам себе шах и никого не слушает. Поэтому одолеть их будет легко.
        Сурхай же не советовал спешить, уверяя шаха, что андалалские старшины и сам хан Хунзахский вот-вот явятся на поклон, устрашенные грозным видом его непобедимого войска.
        Шахман избегал встреч с Сурхай-ханом, но, выходя из шатра, они оказались рядом.
        - Кое-кто и сам прибирал к рукам далекие земли, - напомнил Шахман, отведя глаза. - А лучше бы заботился о порядке в своем доме.
        - Не тебе меня учить, что дозволено и что не дозволено. - Жалею, что не убил тебя, когда андалалцы изгнали тебя вместе с твоей наукой, - отвечал Сурхай.
        Калушкин, наслушавшись разговоров придворных, истолковывал странную медлительность шаха так: «Видя Сурхая и уцмия власти своей покорными, Надир-шах час от часу в такую заносчивую гордость приходит, которую и описать трудно. Ожидает к себе на поклон хана Хунзахского да аварских старшин. И хочет со всего Дагестана потребовать в службу до двадцати тысяч, а остальных перевести на житье в Персию».
        Однако, отбыв набирать наемников, уцмий Кайтага так и не возвратился. Служить шаху горцы не желали. А жители Унцукуля на письмо шаха о посылке к нему трехсот воинов, которым он обещал хорошо платить, прямо ответили: «Не только трехсот, но и одного человека не дадим».
        Все это приводило шаха в бешенство, но он все еще выжидал. Надир целыми днями смотрел на Андалал, будто надеясь разглядеть где-то там, в цветущей дали, предмет своего особого интереса - прекрасную Фирузу. Иногда ему начинало казаться, что он больше не хочет войны. Что, вернись к нему Фируза, открой она ему свое сердце, он уйдет обратно, не сделав больше ни одного выстрела. Ему чудилось, что Фируза уже пишет ему письмо, обещая свою любовь, если он оставит ее родину в покое, в этом цветущем виде, с обильными пастбищами, щедрыми полями и садами, полными чудесных плодов. Но потом Надир стряхивал с себя это наваждение и понимал, что должен уничтожить этот мираж, зовущийся Андалалом, и пока не сделал этого лишь потому, что надеялся на благоразумие горцев. Ему не хотелось напрасно губить свои отряды, они пригодятся ему для войны с Россией.
        Когда ему сообщили, что от горцев пришли депутаты с письмом, он опять вспомнил о Фирузе. Пусть бы она его попросила, и он бы оказал горцам свою милость…
        Пробежав письмо, секретарь широко раскрыл от удивления глаза. Надир-шах понял, что в письме содержится вовсе не то, чего ждал, но все же приказал:
        - Читай!
        Письмо это оказалось от ученого Ибрагима-хаджи Гидатлинского. В нем говорилось: «Эй, общество Надир-шаха, зачем вы идете на нас, разве мы не такие же мусульмане? Вы отомстили за все Сурхай-хану. Богатство, как вы утверждаете, собранное с ваших земель, вы у него отняли. Вы лишили его всего. Что вы хотите от нас услышать и что вам от нас нужно? Если вы идете, чтобы обратить нас в ислам, как неверных, то в этом нет никакой надобности, ведь мы мусульмане, а не неверные. Если вы идете, чтобы наложить на нас подати и повинности, то мы заявляем, что мы не рабы, а свободные люди, никому не платим податей и повинностей и не собираемся этого делать. Мы никого не грабим и не угнетаем. Нас не остановят ни ваше многочисленное войско, ни ваша мощь. Побеждает не тот, у кого много войска, а проигрывает не тот, у кого его мало. Известно много случаев, когда малочисленное войско обращает в бегство многочисленные войска. Вы возвращайтесь домой, ради Аллаха, с вашей гордостью. Мы не хотим с вами воевать, хотя мы знаем, что одолеем вас, ибо сказано: «Кто борется за справедливость, тот победит»».
        - Победит тот, кто уже завоевал половину мира, - взревел Надир-шах. - А кто посмеет сопротивляться мне, тени Аллаха на земле, тот будет втоптан в грязь!
        Но аксакалы все еще надеялись образумить Надира:
        - Ты привык воевать с владыками и их рабами, но здесь живут другие люди, никогда не знавшие подчинения.
        - В наши горы приходило много завоевателей, но где они теперь?
        - Просто вы еще не имели дела с таким владыкой, как я, - процедил сквозь зубы Надир. - От одного моего слова содрогается вселенная. А ваша свобода не стоит копыта моего коня.
        - Ты можешь срыть горы, - отвечали аксакалы. - Но заставить горцев себе кланяться - не в силах даже ты.
        - Свобода для нас - не просто слово, это то, без чего нам и жизнь не нужна.
        - Свобода! - гневно воскликнул Надир-шах. - Знаете ли вы, что это такое? Это не ваша дикая вольность, не ваша гордая нищета. От чего вы свободны? От сокровищ всего мира, которыми переполнена моя казна? Вы думаете, что вы свободны, а на самом деле вы - рабы своих ущелий, своих гор, своих заблуждений. Разве стоит умирать за такую свободу?
        - Умрем, если придется, - говорили аксакалы. - Но лучше оставь нам нашу бедную свободу и уходи со своей - сытой и богатой.
        - Вы, я смотрю, и в самом деле странный народ, - покачал головой Надир. - Но я готов предложить вам хорошую цену.
        - За что? - спрашивали аксакалы. - Нам нечего тебе продать.
        - Есть кое-что. - Надир прищурился и начал перебирать свои изумрудные четки.
        - Так что же?
        - К примеру, ваша дикая отвага. Я все равно покорю вас, и она пропадет зря. Но, если вы согласитесь служить мне, вместе мы завоюем весь мир.
        - Она не продается, - отвечали старики. - И служить тебе мы не будем.
        - Опять вы за свое, - поморщился Надир. - Настоящая свобода - это когда мои воины получают все, что видят: хорошую добычу, красивых женщин и все лучшее, что есть на этом свете.
        - Нам хватает и наших гор. Ты лучше уходи, тогда дело кончится миром.
        - Я не уйду, не получив свое, - ответил Надир. - Афганцы тоже думали, что они непобедимы, а теперь верно мне служат. Хорезм и Бухара послали на меня свое войско, а теперь их воины - мои воины. А мазандеранские богатыри-пехлеваны? Даже они признали меня своим владыкой и теперь готовы первыми обрушиться на ваши села. А курды? Такие же горцы и храбрые воины, как вы. Но и они теперь в моих рядах. Перед вами стоит неисчислимое войско, восседающее на лучших арабских конях, вооруженное стамбульскими ружьями, дамасским булатом, бухарскими луками, облаченное в иракские кольчуги, с золочеными щитами и топорами. А вы твердите о какой-то свободе. Лучше подумайте о том, как заслужить мою милость. Но я, может быть, и не стану разорять ваш край, если вы… - Надир-шах хотел было потребовать у аксакалов Фирузу, но прежде решил сказать другое: - Если вы станете под мои знамена и выступите со мной на Россию, на противников нашей веры.
        - Не те противники нашей веры, которые нас не разоряют, - отвечали аксакалы, - а те, которые разграбили пол Дагестана и убили множество мусульман. К тому же не сам ли ты, падишах, заключил с Россией мир?
        - Договор - это всего лишь бумага, - отвечал Надир-шах. - Я много их подписывал и много разрывал. А ваше дело - склонить свои слишком гордые головы перед неизбежностью и в знак покорности прислать мне своих лучших воинов, еду для войска, коней, оружие и девушек.
        - Это невозможно, - отвечали аксакалы.
        - Этого не будет, пока жив хоть один вольный горец.
        Шах мрачно смотрел на аксакалов, перебирая четки, но затем сделал вид, что смягчился.
        - Если это слишком много для вас, верните хотя бы ту девушку, которую ваши люди украли из моего гарема, - предложил Надир аксакалам, а про себя говоря: - Остальное я отберу у них сам.
        Но аксакалы стояли на своем:
        - Мы еще раз просим великого падишаха одуматься.
        - Если здесь прольется кровь, вина за нее падет на тебя.
        - Подумай, сможешь ли ты ответить за эту кровь перед Аллахом?
        Надир-шах нахмурился, сжал кулаки:
        - Вы спрашивали, зачем я пришел? Вы скоро узнаете, зачем сюда пришел владыка мира! Впрочем, узнаете не вы, а те, кто вас прислал, потому что ваша жизнь не в счет!
        - О мой повелитель, ведь это послы, - пытался вступиться за аксакалов визирь. - Их дело - передать тебе письмо и выслушать твой ответ. Для послов смерти не бывает.
        - Тогда занимались бы своим делом, - вскричал Надир-шах. - А они посмели мне угрожать! Кто не встает передо мной на колени при жизни, сделает это после смерти!
        Палач взмахнул секирой и отрубил голову одному из аксакалов. Но, даже расставшись с земной жизнью, аксакал упал не на колени, а на грудь, будто прощаясь с родной землей.
        Остальные аксакалы схватились за кинжалы, намереваясь покарать Надира за вероломство. На аксакалов тут же кинулись дюжие телохранители. Завязалась схватка - старики успели заколоть нескольких каджаров, пока не были убиты сами. Последнего, смертельно раненного аксакала Надир-шах спросил:
        - Ну, что ты теперь скажешь?
        - Скажу, что завидую своим друзьям. Им больше не придется видеть твое мерзкое лицо, - ответил аксакал.
        По знаку шаха телохранители добили старика. Головы послов, сложенные в мешок, каджары отправили обратно на одном из их коней.
        Надир-шах сделал то, что привык делать. Он не хотел признавать, что имеет дело с другими людьми, что с горцами следует обращаться иначе, чем с теми, которые ему уже покорились. А ведь он видел много разных народов, стран, войск, и везде его способы покорения действовали одинаково. Внезапное нашествие, устрашение, измор, обход с тыла, истребление, жестокие казни, переселение, подкуп, фальшивые милости, приближение к собственной особе - эти меры, вместе и по отдельности, всегда приносили Надиру успех.
        При убитых было найдено еще одно письмо, которое они не успели огласить. Это было послание ученого Ибрагима-хаджи из Урады.
        Надир-шах решил прочитать его сам, но после первых же строк хотел изорвать в клочья.
        «Посылаем приветы завоевателю и грабителю Дагестана и виновнику всех несчастий, разрушителю многих дагестанских аулов…» - писал шаху Ибрагим-хаджи.
        Надир скомкал письмо, но затем заставил себя прочитать еще несколько строк. Он не мог поверить, что ему не удалось устрашить горцев, он хотел найти строки раскаяния, но видел только возмутительные угрозы:
        «…Мы не являемся вашими райятами. И вам, и другим мы не платили и не будем платить ничего. Просим уходить от нас, возвращайтесь обратно. Но если вы не оставите нашу территорию, то мы надеемся, что того, чего не предпошлет Аллах, ничего не будет».
        Разгневанный Надир-шах готов был ринуться на горцев в тот же день, но его сдерживало отсутствие вестей из Аймаки. Он хотел быть уверен, что Лютф-Али-хан выполнил то, что на него было возложено, и готов ударить по аварцам, чтобы оба войска Надира взяли их в смертельные клещи, как и было задумано.
        Надир верил, что Лютф-Али-хан даст о себе знать в ближайшее время, а потому собрал своих командиров и велел учинить войску строгий смотр. Чтобы пушки были начищены и ядра смазаны, чтобы каждый содержал в полной готовности щит и броню, топоры и сабли, ружья и заряды к ним, луки и стрелы.
        Глава 97
        Известие о разгроме отрядов Лютф-Али-хана в Аймакинском ущелье мгновенно разнеслось по Дагестану. Горцы преисполнились гордости и уверенности в своих силах. В Андалал поспешили новые дружины из обществ и отдельных аулов, поднявшихся на борьбу с Надир-шахом.
        Собравшиеся на совет вожди обществ и прибывших отрядов решили послать к Надиру парламентеров, надеясь, что шах, наконец, одумается и покинет Дагестан. Но, получив его кровавый ответ, горцы поняли, что теперь битвы не миновать.
        Они прочли над головами аксакалов молитвы и предали их земле.
        - Надир допустил неслыханное кощунство, - горестно произнес Пир-Мухаммад. - Теперь у нас не может быть мира.
        - Мы будем с ним сражаться, пока не погибнем или не помутится наш рассудок, - говорили вожди.
        - И этот выродок смеет называть себя мусульманином!
        - Он заплатит за все!
        Горе людей было безмерно, но приходилось сдерживать свои чувства, потому что им предстояло решать, как справиться с огромной силой, нависшей над Андалалом. Мнения были разные, но никто не предлагал покориться. Все жаждали одного - уничтожить врага любым способом: когда можно - нападая, когда нужно - обороняясь. Даже самая жгучая ненависть к Надир-шаху не отменяла его полководческих талантов, умения наносить неожиданные удары и обманывать противника. А значит, нужно было предвидеть действия хитроумного каджара, а еще лучше - вынудить его действовать так, как было выгодно горцам.
        - Надир может обрушиться на нас с Турчидага в любую минуту, - сказал Пир-Мухаммад. - И мы должны сделать так, чтобы не он, а мы направляли ход сражения.
        Кто-то предложил первыми напасть на шаха, но всем было ясно: в открытом бою невозможно одолеть море каджаров с их пушками, тем более что враги оседлали плато, возвышавшееся над Андалалом.
        - А ты что скажешь? - обратился Пир-Мухаммад к Амирасулаву Ругуджинскому.
        - Наши аулы превращены в крепости, - начал Амирасулав. - И ни один из них не станет для шаха легкой добычей.
        - Воины не дрогнут, - заверил Чупалав. - А женщины точат свои серпы. Они не хотели уходить даже из ближайших к врагу аулов.
        - Верно, - подтвердил Дамадан из Мегеба.
        - Еле уговорили, - покачал головой Шахбан из Обоха.
        - Подмога идет со всего Дагестана, - продолжал Амирасулав. - Но каджаров все равно будет во много раз больше.
        - У Надира осталось тысяч пятьдесят, а может, и больше, - сказал Муртазали. - И это - регулярная армия, которая покорила почти весь Восток. С хорошим оружием и в крепких доспехах. Но это им не поможет.
        - Посмотрим, на что годится их оружие и так ли крепки их доспехи, - отвечали предводители.
        - Дух наших воинов покрепче их панцирей, - кивнул Муртазали.
        - Пусть думают, что они непобедимы, нам это только на руку, - добавил Чупалав.
        - Против их числа будут наше умение и наши горы, - сказал Пир-Мухаммад.
        - И Аллах не оставит нас без помощи в праведной битве, - добавил Ибрагим-хаджи Гидатлинский.
        - А как насчет пушек? - спрашивали предводители. - Много их у Надира?
        - Достаточно, - сказал Муртазали. - Но с Турчидага они вряд ли далеко достанут.
        - Им остается стрелять по ближним аулам, - говорил Чупалав. - До Мегеба или Обоха они достать смогут.
        - Хорошо бы сделать так, чтобы их пушки не стреляли, - произнес Дамадан из Мегеба.
        - Если шах втащил их на Турчидаг, то ядер для нас не пожалеет, - покачал головой Шахбан из Обоха.
        - Разве что… - задумчиво произнес Муртазали.
        - Что? - с надеждой спросил Чупалав.
        - Дождь, - сказал Муртазали. - Если намокнут порох и фитили, то не только пушки, но и ружья каджарские придут в негодность. Они без замков, да и патронов готовых, в камышовых трубках, у стрелков всего по нескольку штук.
        - А наши кремневки по-прежнему будут стрелять, - обрадовался Амирасулав. - Только дождей у нас давно не было.
        - А их конница? - продолжали спрашивать предводители. - С ней как быть?
        - Она слишком тяжела в своих доспехах, - отвечал Муртазали. - В здешних ущельях им негде будет развернуться.
        - Все же многовато у Надира войск, - беспокоились предводители. - Разом двинутся - затопят все вокруг.
        - Могло быть намного больше, если бы горцы не били их по дороге, если бы не сражался каждый аул, если бы Сурхай-хан не воевал до последней возможности и если бы не разгром Лютф-Али-хана в Аймаки, - сказал Пир-Мухаммад. - А мы должны разгромить здесь Надир-шаха.
        - Думаю, главные силы Надир нацелит на Согратль и Чох, - сказал Амирасулав, - чтобы потом захватить остальные села и броситься к Хунзаху.
        - Значит, расположим наши отряды так, чтобы одни могли помочь другим, - советовал Пир-Мухаммад.
        - Когда на нас пойдут главные силы Надира, нужно постараться раздробить их на части и завлечь туда, где нам удобнее будет их бить, - предложил Муртазали.
        Они с Чупалавом успели подробно изучить все окрестности, стараясь найти помощь у родной природы - горцам больше не на что было полагаться, кроме своей доблести и своей земли.
        - Надо выйти им навстречу, а потом сделать вид, будто отступаем, чтобы заманить каджаров в Хициб, - добавил Чупалав. - А там за них примутся наши удальцы.
        - Хициб? - переспрашивали предводители не из Андалала. - Где это?
        - За рекой, - показал Пир-Мухаммад. - Видите вон те отроги хребта? Под ними, на уступах, поля, а вокруг много лесистых гор.
        - Между Согратлем и Турчидагом, - объяснял Чупалав, растопырив пальцы своей огромной руки. - Там все пересечено оврагами, обрывами, ущельями. Со стороны Хициб кажется обычным местом, но для решающей битвы - лучше не придумаешь.
        - Войску кызылбашей придется разделиться, иначе там не пройти, - добавил Муртазали. - А мы будем громить их со всех сторон.
        - Надир слишком хитер, чтобы туда сунуться, - сомневались предводители.
        - После того, что случилось в Джаре и Аймаки, он поостережется идти в ущелья.
        - Хитер, - согласился Пир-Мухаммад. - Но еще больше - самонадеян. Он уверен - нас устрашит один вид его полчищ, и мы не посмеем сопротивляться.
        - Чем жить без чести, лучше с честью умереть, - сказал Ибрагим-хаджи.
        - Скорее реки потекут вверх, чем Надир дождется нашей покорности, - говорили предводители.
        - Шах навязал нам войну, так пусть ее и получит.
        - Надир сам был рабом и думает, как раб, - сказал Пир-Мухаммад. - А рабу никогда не понять свободного человека.
        Собравшиеся стали обсуждать, как держать связь между отрядами, как подавать друг другу сигналы, если между ними вклинятся каджары, распределили остававшиеся в запасе оружие и порох. Решили, что будут направлять силы из резервного отряда, собранного Чупалавом из проверенных бойцов, на самые опасные участки битвы. Остальное отдавалось на усмотрение военных предводителей. Их не нужно было учить воевать.
        - Главное - не дать каджарам навалиться на нас сразу всеми силами, - говорил Муртазали. - И тогда посмотрим, кто чего стоит.
        - А сомнения надо забыть, - убеждал Чупалав. - Они порождают слабость, нам же нужно удесятерить свои силы.
        - Да сделаемся мы для каджаров архангелом Исрафилом, который отнимает жизни, - воздел руки к небу Пир-Мухаммад.
        - Амин! - отозвались остальные. - Да будет так.
        Предводители отправились к своим дружинам, чтобы воодушевить их перед решающей битвой.
        Глава 98
        Фируза быстро привыкла к новому дому и родственникам, которые старались ее утешать и баловать после всего, что выпало на долю несчастной девушки. У нее появилось много подруг. Им было бесконечно интересно все, что произошло с Фирузой. Судьба ее была так необычна! Особенно для тех, кто за всю жизнь мог так и не выбраться из своего аула.
        Фирузе было что рассказать, и девушки готовы были слушать ее снова и снова. Про то, как ее похитили каджары, как везли через всю Персию, как покончила с собой гордая шемахинка, как шах открыл перед Фирузой сокровищницу Индии, как она взяла себе лишь кинжал, чтобы убить шаха, если удастся, или себя, если иначе не сможет защитить свою честь. Жизнь в гареме была им непонятна, но пугающе интересна. Грозный Лала-баши представлялся им свирепым великаном, а то, что он был евнухом, смущало девушек даже больше, чем порядки, существовавшие в шахском гареме.
        Ширали, живший в том же доме, что и Фируза, считался у девушек героем. Ведь именно он с помощью ручной змеи расправился с гадким Лала-баши.
        Особенно волновало подруг Фирузы то, как ее привезли в Дербент и как Муса-Гаджи с Ширали похитили ее из гарема самого Надир-шаха.
        Эти истории они уже знали наизусть, и, пересказывая их друг другу, каждая прибавляла к ним свои необыкновенные подробности. И, когда история возвращалась к Фирузе в новом облике, она уже не была уверена, с ней ли все это было или с какой-то другой девушкой. Но и то, что с ней случилось на самом деле, уже казалось ей чем-то далеким, из другой жизни, тяжелым сном, который закончился ее радостным пробуждением в Согратле.
        Боль забывалась, уступая место надежде, что Муса-Гаджи вот-вот вернется. Вернется живой и здоровый. Даже битва в Аймаки, где, как она слышала, участвовал и Муса-Гаджи, казалась ей не такой опасной. Война есть война. Куда страшнее палачи Надир-шаха, настоящие живодеры, в чьих лапах побывал Муса-Гаджи после того, как выкрал из гарема Фирузу и пожертвовал собой, чтобы она успела спастись.
        Чтобы обнадежить Фирузу, ее названый брат Ширали, помогавший ее отцу в кузнице, рассказывал всем о подвигах Мусы-Гаджи, о его схватке с леопардом, о том, как он перехитрил Ибрагим-хана, как спасал джарцев из застенков в Тебризе, и даже о тех подвигах, которые он не совершал. И выходило, что завлечь Лютф-Али-хана в западню, а затем расправиться с его многотысячным войском - дело совсем нетрудное для такого удальца, как Муса-Гаджи.
        Иногда к ним заглядывал и Чупалав. Он тоже уверял Фирузу, что все будет хорошо, Муса-Гаджи вот-вот вернется с победой. Фируза уже свыклась с мыслью, что все так и будет, но, когда на Турчидаге появился знакомый шатер ее мучителя Надир-шаха, сердце девушки испуганно забилось.
        - Опять он! - шептала она ночами, утирая слезы и не выпуская из рук заветный кинжал. - А Муса-Гаджи? Неужели он не знает, не чувствует, как ей без него страшно? Почему он не спешит к ней? Ведь враг уже здесь…
        Фируза пыталась скрывать, что творилось в ее душе, старалась не смотреть в сторону Турчидага, но близость каджарских полчищ давала о себе знать на каждом шагу. Озабоченные лица односельчан подтверждали ее опасения. Даже ее сверстницы, прежде гордившиеся тем, что уже замужем, теперь ходили с потемневшими от страха лицами. Они боялись за своих детей, а мужья не разрешали увозить их из аула, решив умереть или победить на родной земле. Все знали, что шах творил с захваченными детьми и женщинами. Об этих ужасах рассказывали и воины, прибывшие в Андалал. И желание отомстить шаху за погубленные семьи было в них так же сильно, как и решимость защитить Дагестан от нового варварства.
        И девушки, и молодые матери теперь тоже обзавелись кинжалами по примеру Фирузы. А у кого их не было, просили Мухаммада-Гази или Ширали выковать такие же.
        Время теперь тянулось мучительно медленно. Говорили, что каджары заняли весь Турчидаг и скоро набросятся на Андалал, а Мусы-Гаджи все не было.
        Единственной радостью для Фирузы было то, что их дом часто навещала мать Мусы-Гаджи. Старушке тоже было не по себе, и она находила множество причин наведаться к Мухаммаду-Гази и его дочери. И если поначалу она говорила о Фирузе как о красавице, жениху которой очень повезет, то теперь обхаживала ее как будущую невестку. Она уже не скрывала своих намерений и только жалела, что нельзя засватать девушку без поручения жениха.
        - Вот приедет Муса-Гаджи, и поженитесь! - уверенно говорила пожилая горянка. - Таких орлов, как мой сын, еще поискать!
        При отце Фируза лишь смущенно опускала глаза, но когда его не было, плакала навзрыд, обнимая будущую свекровь, которая тоже исстрадалась в ожидании единственного сына.
        После обильных слез они утирали глаза и принимались успокаивать друг друга, уверяя, что Муса-Гаджи уже мчится домой и вот-вот явится к ним великим героем.
        Глава 99
        Много лихих джигитов съезжалось в Андалал. Повсюду стояли группы вновь прибывших. Согратлинки несли им кувшины с водой, угощали фруктами. Горцы встречали старых друзей и весело вспоминали былые дела. Но вдруг все стихли, услышав крик Дервиша-Али, который бежал по аулу наперегонки со своим петухом, огибая перегороженные завалами улочки и радостно крича:
        - Муса-Гаджи вернулся! Муса-Гаджи едет!
        Мусу-Гаджи и его соратников, возвращавшихся из Аймаки, встречали оружейным салютом. Все уже знали о славной битве, где был наголову разгромлен Лютф-Али-хан. Прибывших поздравляли с победой, и каждый стремился пожать руку героям.
        - Муса-Гаджи, сын мой! - спешила к нему мать, не веря своему счастью.
        Услышав долгожданную весть, Фируза взобралась на крышу, чтобы поскорее увидеть любимого. На площади перед годеканом собралось много людей, и Фируза увидела, как мать бросилась на шею своему сыну, а затем гордо взяла уздечку его коня.
        Вышедшие на шум из кузницы Мухаммад-Гази и Ширали щурились на солнце и оглядывались кругом. Заметив на крыше дочь, Мухаммад-Гази не выдержал:
        - Что, приехал? - спросил он.
        - Да, - потупив взор, ответила Фируза. - Мать его не нарадуется.
        - Пойду, посмотрю, - сказал Ширали, торопливо снимая кузнечный фартук.
        Мухаммад-Гази тоже хотел пойти поздравить Мусу-Гаджи со счастливым возвращением, но понял, что дочери самой не терпится оказаться там. И он решил сделать это позже.
        - Я тут кое-что закончу, - сказал Мухаммад-Гази. - А ты сходи к роднику, в кузнице вода кончилась.
        Дождавшись, пока отец уйдет в дом, Фируза бросилась в свою комнату, нарядилась в лучшее платье, погладила кольцо, подаренное Мусой-Гаджи, и поспешила с кувшином к роднику. Родник был неподалеку от их дома, но она пошла к тому, который был у площади.
        - Муса-Гаджи вернулся! - улыбались ей встречные девушки и о чем-то шептались, провожая взглядами спешащую Фирузу.
        Но она их не слышала. Слезы радости туманили ее светлые глаза, в висках стучало одно:
        - Он вернулся!
        Потом Фирузу вдруг охватило беспокойство: ведь с тех пор, как она не видела Мусу-Гаджи, а это казалось ей вечностью, она могла измениться, сердечные муки могли отразиться на ее лице, а в Согратле так много юных красавиц… И кто откажет славному герою, если он на кого-то засмотрится? Но Фируза гнала от себя эти ужасные мысли. Как она могла подумать такое! Муса-Гаджи столько ее искал, столько раз был на краю гибели из-за нее! И все же сердце ее было неспокойно, пока она не увидела Мусу-Гаджи.
        Тот стоял в кругу друзей, а Чупалав и аксакалы одобрительно хлопали их по плечам и слушали их рассказы о сражении. Но тут Ширали отвел в сторону Чупалава и указал ему глазами на Фирузу. Чупалав понимающе улыбнулся, вернулся к Мусе-Гаджи и шепнул ему на ухо:
        - Она пришла.
        - Фируза? - будто очнулся Муса-Гаджи. - Где она?
        Он начал оглядываться вокруг, пока не разглядел среди других девушек ту, к которой стремилось его сердце. Фируза набирала в кувшин воду из родника, а Муса-Гаджи смотрел на свою любимую. Почувствовав на себе его взгляд, Фируза оглянулась.
        Вода уже лилась через край, но для Мусы-Гаджи и Фирузы мир будто остановился.
        Фируза была у родника не одна, но женщины, поняв, в чем дело, не стали ее торопить. Только мать Мусы-Гаджи, заметив растерявшуюся девушку, отвела ее от родника.
        - Давно пора, - смеялись женщины. - Кувшин и так полон.
        - Дело не в том, что кувшин полон, - отвечала им мать Мусы-Гаджи. - А в том, что девушке давно замуж пора.
        Фируза смутилась, подняла свой кувшин и хотела было уйти, но мать Мусы-Гаджи ее задержала:
        - Куда это ты? А кто даст моему сыну напиться с дороги?
        Муса-Гаджи и сам уже шел к Фирузе, но его окликали со всех сторон, опять поздравляли, снова что-то спрашивали, и он вынужден был останавливаться.
        Фируза чувствовала себя неловко под взглядами женщин, которым хотелось увидеть, как влюбленные встретятся, и она уже хотела уйти, но мать Мусы-Гаджи цепко держала ее за руку. Наконец, Муса-Гаджи вырвался из ликующей толпы и подошел к Фирузе. Она протянула ему кувшин, и он начал пить из него, не отрывая глаз от любимой и проливая воду. Ему казалось, что Фируза стала еще красивее, чем прежде.
        - Здравствуй, Фируза, - сказал Муса-Гаджи, оторвавшись от кувшина.
        - С возвращением, Муса-Гаджи, - ответила Фируза, опуская сияющие от счастья глаза.
        Фируза хотела сказать ему еще многое, но не смогла проронить больше ни слова. Муса-Гаджи тоже будто онемел. Но глаза их и так достаточно сказали друг другу, и Фируза медленно пошла домой.
        Он проводил ее взглядом, а когда она скрылась за поворотом, Муса-Гаджи вдруг услышал голос матери:
        - Сват уже готов.
        - Сват? - оглянулся Муса-Гаджи.
        - Ну да, как же без свата? - удивлялась мать, показывая на дожидавшегося в сторонке Чупалава.
        - Зачем так торопиться? - растерялся Муса-Гаджи.
        - Торопиться? - вскинула руки мать. - Она и так без тебя извелась, я боялась - умрет с тоски, пока ты вернешься.
        - Неудобно так сразу.
        - Увести невесту из-под носа проклятого шаха было удобно, а жениться неудобно? - запричитала мать. - Или будешь ждать, пока он снова за ней явится? А он и явится, чтоб у него, проклятого, нутро сгнило. Вон уже шатер свой поставил, чтоб он сгорел!
        - Мать верно говорит, - вмешался Чупалав. - А то люди скажут: спасал-спасал, а жениться не хочет.
        - Я хочу! - выпалил Муса-Гаджи. - Но разве теперь время для свадеб?
        - Как бы не было поздно, - убеждал Ширали. - Женись, и дело с концом!
        Их разговор прервало громкое ржание, и все увидели коня, которого пытался удержать за уздечку Дервиш-Али.
        - Тулпар! - радостно воскликнул Муса-Гаджи, бросаясь к своему коню.
        - Как взбесился! - сердито объяснял запыхавшийся Дервиш-Али. - Чуть стойло не разнес!
        - Хозяина почуял, - улыбался Чупалав.
        - Тулпар, друг мой, - ласкал успокоившегося коня Муса-Гаджи. - Соскучился…
        - А с этим что делать? - спросил Дервиш-Али, указывая на арабского скакуна, на котором приехал Муса-Гаджи.
        - Можешь взять себе, - махнул рукой Муса-Гаджи.
        - Правильно, - добавил Чупалав. - Тебе причитается за добрую весть.
        - Разве это конь? - скептически оглядел скакуна Дервиш-Али. - На таком только на свадьбы ездить. Да еще кормить надо. Нет, с меня и петуха достаточно.
        - С тобой не поспоришь, - усмехнулся Чупалав.
        - Лучше бы они взяли меня с собой в Аймаки, - заявил Дервиш-Али. - Тогда бы каджарский главарь живой не ушел.
        - В следующий раз пошлем тебя главным, - пообещал Чупалав.
        - Смотри, не забудь, - погрозил пальцем Дервиш-Али и принялся сравнивать красивого арабского коня с невысокими, но выносливыми горскими лошадьми, и сравнения эти были не в пользу трофейного скакуна.
        Когда Чупалав, Муса-Гаджи и Ширали явились к Мухаммаду-Гази, тот не сразу понял, что за этим кроется.
        Муса-Гаджи должен был навестить своего учителя, и в этом не было ничего особенного. Мухаммад-Гази рад был его видеть, особенно после всех его подвигов, и он радушно принял гостей. Однако по заговорщическому виду Чупалава и Ширали и по тому, как старалась Фируза, накрывая обед из лучшего, что было в доме, старый оружейник почувствовал, что все это неспроста.
        Муса-Гаджи, как принято в горах, расспросил Мухаммада-Гази о здоровье и житье-бытье и смущенно замолчал. Мухаммаду-Гази и самому хотелось о многом расспросить Мусу-Гаджи, который спас его дочь и так много перенес ради нее, но сейчас это было не совсем удобно. А когда Муса-Гаджи попросил отпустить его, ссылаясь на то, что еще не был дома, где его ждет мать, отец Фирузы все отлично понял и не стал возражать.
        Как только Муса-Гаджи удалился, Чупалав тут же взялся за дело:
        - Почтенный Мухаммад-Гази! - начал он. - Самые уважаемые люди могли быть сейчас на моем месте, потому что уважают тебя и были бы рады совершить то, для чего я пришел. Однако я не решился их беспокоить, ведь ты сам знаешь, сколько у них важных дел. А потому мне выпала честь просить тебя, Мухаммад-Гази, сделаться отцом Мусе-Гаджи, моему лучшему другу и твоему ученику. О прочих его достоинствах говорить не буду, тебе они известны.
        Это была традиционная форма сватовства, и Мухаммад-Гази, выдержав приличествующую случаю паузу, ответил так, как отвечает отец, дающий согласие на брак своей дочери:
        - Иншааллах! Если Аллаху будет угодно!
        Они пожали друг другу руки, и на этом сватовство считалось законченным.
        После сватовства следовало заключить махари - брачный договор, для которого требовался ученый человек. Обычно это делалось не сразу, а через несколько недель или даже лет. Но Чупалав и тут решил поторопить события.
        - Вечером приходи в мечеть, - сказал он. - А теперь мне пора, дел много.
        - Не слишком ли быстро? - удивился Мухаммад-Гази. - Может, вы и свадьбу сегодня же играть собрались?
        - Свадьбу лучше завтра, - ответил Чупалав, не смущаясь. - Сегодня все не успеть.
        - У нас так не принято, - попытался возразить Мухаммад-Гази.
        - Бывает еще быстрее, - улыбнулся Чупалав. - Я свою Аминат увез ночью, а к полудню она была моей законной женой. Не веришь - спроси у Мусы-Гаджи.
        Мухаммад-Гази знал, что так оно и было, и не нашелся что ответить.
        - Так я пойду, если разрешишь? - спросил Чупалав.
        - Вы даже не поели как следует, - возразил Мухаммад-Гази. - Посидите еще.
        - Я бы с удовольствием, - ответил Чупалав. - Но сам знаешь, что кругом творится…
        - Ну что ж, - встал Мухаммад-Гази, провожая свата. - По правде сказать, нам с Ширали тоже в кузницу пора, пока горн не остыл.
        - Пули льете? - спросил Чупалав.
        - Льем, теперь их понадобится больше, чем мы думали.
        - Да поможет вам Аллах, - сказал Чупалав на прощанье.
        Вечером Сагитав, как человек ученый, заключал брачный договор между Мусой-Гаджи и Мухаммадом-Гази, который был теперь не только отцом, но и представителем невесты - вакилем. Сначала Сагитав выяснил размер кебина - выкупа за невесту, о котором мать Мусы-Гаджи успела договориться с Мухаммадом-Гази. Выкуп был назначен небольшой, он и вовсе не был нужен Мухаммаду-Гази, но таков был порядок. Сошлись на десяти золотых монетах, которые полагалось передать отцу, но затем обычно поступали в распоряжение невесты. Затем Сагитав соединил ладони Мусы-Гаджи и Мухаммада-Гази полагающимся образом, чтобы большой палец жениха оказался выше пальца вакиля, и произнес то, с чего начиналось каждое важное дело:
        - Бисмиллягьи ррахIмани ррахIим! - Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного!
        Затем накрыл своим пальцем сложенные пальцы жениха и вакиля и спросил Мухаммада-Гази:
        - С помощью и с соизволения Аллаха и по пути, указанному пророком Мухаммадом, да благословит его Аллах и да приветствует, за десять золотых монет кебина отдаешь ли ты свою дочь этому человеку?
        - Отдаю свою дочь этому человеку, - подтвердил Мухаммад-Гази.
        - С помощью и с соизволения Аллаха и по пути, указанному пророком Мухаммадом, да благословит его Аллах и да приветствует, за десять золотых монет кебина берешь ли ты дочь этого человека? - обратился Сагитав к Мусе-Гаджи.
        - Беру дочь этого человека, - подтвердил Муса-Гаджи.
        Трижды повторив свои вопросы и трижды получив утвердительные ответы, Сагитав прочитал молитву, благословляющую новый союз, и объявил брак заключенным.
        Теперь Муса-Гаджи и Фируза были законными мужем и женой. Осталось лишь сыграть свадьбу.
        Муса-Гаджи достал золото, чтобы передать его Мухаммаду-Гази, но он отвел его руку:
        - Мне это не нужно. Отдай лучше своей жене.
        - Разве так можно? - удивился Муса-Гаджи, оглядываясь на Сагитава.
        - Теперь это не мое дело, - пожал плечами Сагитав. - Ты - дал, а взял он или нет - дело его.
        - Но я хотел бы тебе что-нибудь подарить, - настаивал Муса-Гаджи.
        - Придет время, может, я и скажу, чего бы мне хотелось, - улыбнулся Мухаммад-Гази.
        Узнав, что брак благополучно заключен, мать Мусы-Гаджи начала готовиться к свадьбе. Она созвала всех своих соседок, и они принялись за сундуки, где годами копились подарки будущей невестке.
        На свет извлекались старинные платья, шали, украшения, в которых мать Мусы-Гаджи сама когда-то выходила замуж. Все это должно было быть и у самой невесты, но после того, что случилось с ее матерью и их домом, мать Мусы-Гаджи считала, что хватит и того, что было в ее сундуках.
        Затем женщины принялись украшать комнату новобрачных, устилая ее коврами, закрывая стены красивыми тканями и делая все остальное, что полагалось делать в таких случаях.
        - Лихой парень, этот Муса-Гаджи! - шутили женщины. - Не успел засватать, а уже свадьба!
        - А чего тянуть? - отвечала мать. - По всему видно, шах, да лопнет его брюхо, воевать с нами полезет. Кто знает, чем это кончится? Сколько людей погибает. А вдруг, не дай Аллах, и в Мусу-Гаджи моего пуля попадет? Хоть внуки останутся…
        Глава 100
        Чтобы дать всем понять, что близится час битвы, Надир облачился в свои доспехи, которые стоили вооружения целого полка, взял щит и вышел из шатра под громогласные приветствия своих телохранителей:
        - Слава Надир-шаху! Шаху шахов слава!
        И гвардия отвечала:
        - Да продлится век властителя земли!
        Видя свое войско в готовности, Надир сел на коня и поехал вдоль края плато, оглядывая Андалалские земли. За ним следовала свита.
        - Почему нет известий от Лютф-Али-хана? - спросил Надир-шах визиря.
        - Я послал лучшего курьера, - оправдывался тот. - Он должен вернуться сегодня.
        - Горе ему, если опоздает, - мрачно произнес Надир-шах.
        Войску пора было воевать, оно слишком застоялось на Турчидаге. Уже миновала середина сентября. Еще день-другой, и нечего будет есть, даже пастбища будут уже непригодны для лошадей. А внизу, в Андалале, хватило бы всего. Шах видел богатые сады, хорошие дома, даже овец, пасшихся на склонах.
        - Мой повелитель, есть известия о Кайтагском уцмии, - несмело сообщил визирь.
        - Что там? - недовольно обернулся Надир-шах, почувствовав неладное.
        - Он изменил, - сказал визирь, стараясь не смотреть в побагровевшее лицо Надир-шаха.
        - Изменил?!
        - Уцмий собрал отряд и… - не решался вымолвить визирь, - и…
        - Говори же! - приказал Надир-шах.
        - Они напали на караван, везший вашему величеству дань из Индии.
        - Дань Мухаммад-шаха?! - не поверил Надир.
        - Караван разгромлен, а сокровища похищены, - с трудом выдавил из себя визирь.
        - И это сделал уцмий, которого я пощадил? - не верил Надир-шах. - Украл жалование моего войска за четыре месяца?
        - Да, мой повелитель, - подтвердил визирь.
        - Я доберусь до этого изменника, - пообещал разгневанный Надир-шах. - Я выколю ему глаза, отрублю воровские руки, а затем с живого сдеру шкуру!
        Он яростно хлестнул своего коня, как будто собирался скакать в Кайтаг карать уцмия, и конь понесся по плато.
        - Жду повелений вашего величества! - кричал визирь, едва поспевая за шахом.
        Надир резко осадил коня и кивнул визирю на ждавших неподалеку военачальников:
        - Зови их сюда.
        - Приблизьтесь! - велел визирь военачальникам.
        Те, гремя доспехами, двинулись к повелителю.
        - Мои победоносные львы! - обратился к ним Надир-шах и указал плетью на Андалал. - Все, что вы видите, - ваше! Я ждал, что этот народ образумится, но теперь пожелал, чтобы вместо моей милости они испытали на себе мой гнев. Я хотел переселить их в Персию, но теперь они станут обитателями страны небытия. Это разбойничье гнездо должно быть уничтожено! Что скажете?
        - Напасть немедленно, повелитель! - заговорили военачальники.
        - Пока мы тут стоим - к ним приходит подмога.
        - Сколько бы там их ни собралось, мы сотрем их в пыль!
        - Куда им против нашего войска, - уверяли военачальники.
        - Лишь бы не разбежались, когда мы на них двинемся.
        - В живых никого не оставлять, - велел Надир-шах. - Кроме женщин, пока не найдем беглянку.
        - Найдем, повелитель! - обещали военачальники. - Из-под земли достанем.
        - Кто приведет ее ко мне живой, тот получит великую награду, - пообещал Надир-шах. - А затем мы пойдем на Хунзах. Если их хан не находится, то и с ними мы поступим так же, как с андалалцами. Весь Дагестан будет наш. Его сверкающими пиками я украшу свой щит и корону!
        Надир готов был отдать приказ о наступлении, когда издалека послышался крик.
        - Дорогу! Дорогу! Послание великому падишаху!
        - Это он! - обрадовался визирь, всматриваясь в приближающегося курьера.
        - Курьер от Лютф-Али-хана? - с надеждой спросил Надир-шах.
        - Да, мой повелитель, - поклонился визирь. - Он прибыл вовремя.
        Доскакав до свиты, окружавшей Надир-шаха, курьер соскочил с коня, подполз к ногам повелителя и передал визирю свиток с печатью.
        - Послание от Лютф-Али-хана, - доложил курьер.
        Визирь сломал печать и прочел письмо.
        По тому, как побледнело его лицо, Надир-шах понял, что и эта новость не из приятных.
        - Что он пишет? - спросил Надир-шах, знаком велев визирю отъехать в сторону от остальных.
        - Этого не может быть, мой повелитель, - дрожащим голосом произнес визирь.
        - Говори, пока я не отрезал тебе язык, - приказал Надир-шах.
        - Отряд Лютф-Али-хана… Его разбили горцы… Уничтожили в Аймакинском ущелье… Спаслось не больше тысячи человек… Они укрылись в Тарках, у Хасбулата, но там их осадили восставшие кумыки.
        - Давно я не получал таких дурных известий, - мрачно процедил шах.
        - Не все так плохо, - визирь пытался смягчить удар. - Лютф-Али-хан и Гайдар-бек живы.
        - Лучше бы они погибли, - зло произнес Надир-шах.
        - А Джалил-хан убит, - продолжал визирь.
        - Хотя бы в этом ему повезло, - сказал Надир-шах.
        Он повернул своего коня и помчался к шатру. Теперь многое менялось, и Надиру нужно было обдумать, как быть дальше. Растерянному визирю он не оставил никаких приказов, кроме повеления отрубить голову курьеру, принесшему дурную весть.
        Когда Надир-шах сошел с коня у своего шатра, ему показалось, что он слышит музыку. Сначала он не придал этому значения, решив, что так разгоняют скуку его наложницы, которых он давно не посещал. Но это была не та музыка, к которой он привык. Его увеселители, танцовщицы, певцы и музыканты развлекали наложниц мягкими мелодиями и любовными песнями. А танцовщицы пускались в веселящие душу пляски только тогда, когда того желал сам Надир. Но та музыка, что слышалась откуда-то издалека, была другой, бодрой и веселой. Она то пропадала, то вновь звучала, будто ветер приносил ее из Андалалской долины.
        Надир вслушался, затем спросил визиря:
        - Ты тоже это слышишь?
        Визирь завертел головой, прислушиваясь к долетавшим до Турчидага звукам:
        - Что-то слышу, мой повелитель.
        - Откуда это?
        - Сейчас узнаем, - поклонился визирь.
        Он достал подзорную трубу и стал внимательно разглядывать села внизу. В одном из них, в Согратле, визирь заметил какое-то движение. Он всмотрелся получше и увидел, что там что-то происходит, наездники гарцуют на конях и палят в воздух из пистолетов. Звуки музыки до Турчидага едва долетали, но выстрелы различались ясно.
        - Там что-то празднуют, мой повелитель, - сообщил визирь.
        - Празднуют? - недоумевал Надир. - Они должны дрожать от ужаса, а не веселиться.
        - Я говорю лишь то, что вижу, мой повелитель, - испуганно произнес визирь.
        - Тогда узнай, что они там празднуют, - приказал Надир.
        Но тут в голове его мелькнула неприятная мысль. Что же еще могли праздновать андалалцы в своем главном селе? Победу над Лютф-Али-ханом!
        - Они решили, что, разбив один отряд, можно праздновать победу у меня на глазах? - гневно говорил Надир. - Но я испорчу им праздник.
        И все же Надир был слишком опытен и осторожен, чтобы принимать решения, поддавшись чувствам. Он считал себя великим полководцем и любил обставлять дела так, чтобы это помнили и потомки. Напасть на горцев он решил на рассвете, внезапно. А пока нужно было предпринять что-то другое.
        Взгляд Надир-шаха упал на кормушку, щедро наполненную отборным овсом для его коня. И это подсказало ему то, что нужно было теперь сделать.
        - Насыпьте в хурджин пшена и отправьте этот мой подарок на их праздник, - велел он визирю.
        Когда все было готово, Надир-шах поручил дело своему секретарю, дал ему в провожатые двух дюжих мазандеранцев из личной охраны и велел:
        - Пусть знают, что поражение Лютф-Али-хана им не поможет. Войск моих по-прежнему не сосчитать, как зерен в этом хурджине. Да смотрите там в оба! Чтобы вернее сокрушить бунтарей, я должен знать о них все.
        - Слушаю и повинуюсь, - склонился перед шахом секретарь.
        - А вы, - обратился шах к мазандеранцам, - скажите этим надменным аварцам, что ждать я больше не намерен. Если не покорятся, я сделаю с ними такое, чего не делал еще ни с кем. Я заставлю их есть своих детей, а их женам найду новых мужей среди наших воинов.
        Посланцы с хурджином отправились в Согратль неохотно, опасаясь, как бы их не постигла участь аксакалов, приходивших с письмом от андалалцев. Но ослушаться воли шаха означало немедленную смерть.
        Двигались они осторожно, заранее крича, что идут с посланием от шаха. Их сразу заметили, и сторожевые посты пропускали их неохотно. На подступах к аулу посланцы шаха были окружены уже целой толпой горцев, настроенных весьма враждебно.
        Глава 101
        А в Согратле шумела свадьба. И хотя горцам было не до веселья, свадьбу решено было сыграть как полагается, с танцами, песнями и стрельбой, чтобы Надир-шах на Турчидаге понял, что здесь его не боятся. К тому же появился и новый повод для радостив Андалал прибыл Ахмад-хан Мехтулинский со своим отрядом и присоединившимися к нему воинами из Аймаки, Гергебиля, Унцукуля и других тамошних сел. Победителей Лютф-Али-хана приняли как героев, но на время оставили в резерве, чтобы они успели отдохнуть после своих славных дел и долгого перехода. А привезенные ими трофейные легкие пушки были установлены на укреплениях Согратля и Чоха.
        В доме жениха, куда со всеми полагающимися ритуалами уже привели невесту, было много гостей.
        Фируза, одетая в старинное платье и украшения, роняла скупые слезы под закрывавшим лицо платком. Ей все еще не верилось, что теперь она жена Мусы-Гаджи, что их долгие, полные опасностей дороги, наконец, сошлись в радующемся их счастью Согратле.
        - Пусть подохнет от злости проклятый Надир, - говорила про себя Фируза, которая впервые за долгое время оставила свой кинжал в сундуке, подаренном ей матерью Мусы-Гаджи.
        Муса-Гаджи сидел между невестой и Чупалавом - он был дружком на его свадьбе. Когда Пир-Мухаммад и другие почтенные люди говорили о красоте Фирузы, ее преданности жениху, любви к родине, Муса-Гаджи вполне разделял их мнение. Но когда речь заходила о нем самом, его отваге, мужестве и испытаниях, которые ему довелось перенести, Муса-Гаджи не знал, куда себя деть от смущения.
        Поздравить новобрачных приходили предводители горских отрядов, находившихся теперь в Андалале. И, поддавшись общему настроению, многие пускались в пляс. Танцевали лезгинку. Она у каждого была своя. Зато было и общее для всех дагестанцев - боевой дух, молодецкая удаль, мужество и свобода, сквозившие в каждом движении.
        В тот день женщины, особенно девушки, танцевали столько, сколько не танцевали никогда. И они не знали устали, когда вокруг было столько молодых красивых джигитов, для которых этот танец мог оказаться последним в их жизни.
        Муртазали было не до веселья, но он тоже пришел поздравить новобрачных, понимая, что это не просто свадьба, а вызов, брошенный горцами Надир-шах у.
        Нарушило это прекрасное действо появление посланцев врага.
        Секретарь Надир-шаха и его спутники были так удивлены тем, что предстало их глазам, что не сразу вспомнили, зачем явились.
        - Салам алейкум, люди Андалала, - растерянно произнес секретарь.
        - И вам салам, если пришли с миром, - ответил Пир-Мухаммад, выходя навстречу послам.
        - Мы принесли вам подарок нашего владыки, - сказал секретарь.
        Мазандеранцы сняли с коня хурджин и положили его перед Пир-Мухаммадом. Горцы, окружившие послов шаха, недоуменно переглядывались.
        - Хурджин? - спросил Чупалав. - Зачем он нам?
        - Вы посмотрите, что внутри, - прохрипел мазандеранец и пнул хурджин сапогом.
        Хурджин наклонился, и из него высыпалась горсть пшена.
        Чупалав пощупал и удивился:
        - Пшено?
        - У нас и своего хватает, - сказал Пир-Мухаммад. - А это лучше верните тем, у кого вы его отняли.
        - Это не просто пшено, - сказал секретарь. - Посчитайте зерна и узнаете, сколь велико войско грозы вселенной и владыки мира Надир-шаха.
        - Для вас он, может быть, и шах, - сказал Муртазали. - А для нас - безродный самозванец.
        Секретарь вытаращил от изумления глаза. Не только произнести такое, но даже услышать - это уже было страшным преступлением. Мазандеранцы схватились за свои сабли, но, увидев, что и горцы положили руки на рукояти кинжалов, сразу остыли.
        - Вам нечего бояться, - сказал Пир-Мухаммад. - Мы чтим людские законы и не убиваем послов в отличие от вашего владыки.
        - Напрасно вы противитесь падишаху, - пытался уговорить горцев секретарь.
        Он вынужден был стараться, потому что с ним было два свидетеля, которых, он знал, обязательно допросит визирь.
        - Владыка милостив, когда просят пощады.
        - Его милость нам хорошо известна, - сказал Пир-Мухаммад. - По его милости тысячи дагестанцев лежат в могилах, десятки тысяч угнаны в рабство, опозорены девушки, убиты младенцы, сотни аулов превращены в руины.
        - Поговорим лучше о вас, - сказал секретарь, - от этого зависит ваша судьба.
        - Наша судьба - судьба всего Дагестана, - ответил Пир-Мухаммад. - И мира между горцами и Надиром быть не может.
        - Неужели вы не понимаете, что нам ничего не стоит вас уничтожить? - пригрозил мазандеранец.
        - Посмотрим, кто кого, - ответил ему Муртазали.
        - Вы зря надеетесь, что победите, как в Аймаках, - продолжал увещевать секретарь. - Великого падишаха там не было, а его величество - вам надо это знать - еще не проиграл ни одной битвы. Даже в меньшинстве он разбивал огромные армии, а сейчас падишах силен, как никогда, а войско его неисчислимо и несокрушимо.
        - Надир - бешеный пес, - сказал Чупалав. - Мы знаем, что он загрыз Восток, но здесь ему клыки обломают.
        - Одумайтесь, пока еще не поздно, - требовал секретарь. - Если вам не жаль себя, подумайте о своих семьях!
        - Оставим этот спор, - сказал Пир-Мухаммад. - Лучше посмотрите на наших людей. От их гнева вас спасает только закон гостеприимства. Но лучше уходите поскорее.
        - Каков же будет ваш ответ? - спросил секретарь, не сумев склонить горцев к смирению.
        - Мы пришлем его позже, - сказал Пир-Мухаммад. - Чтобы сосчитать столько пшена, нужно время.
        - Зачем его считать? - недоумевал секретарь. - Разве и так не ясно, что ваши дела плохи?
        - А если вы хотите испытать наше терпение, то знайте, что час промедленья будет стоить десятка ваших голов, - пригрозил мазандеранец.
        - Покоритесь! - закричал секретарь. - Это воля владыки мира!
        - Убирайтесь, пока целы, - ответил Чупалав.
        - Это воля народов гор, - заключил Пир-Мухаммад.
        - Как бы тут не остались одни горы, - деланно сокрушался секретарь, - без слишком упрямых горцев.
        Секретарь с сожалением махнул рукой и двинулся назад, сопровождаемый своими охранниками. Но затем, будто вспомнив что-то, оглянулся и спросил:
        - Что вы тут празднуете?
        - Обычное дело, - ответил Чупалав. - Свадьбу играем.
        - Свадьбу? - удивленно переспросил секретарь. - Чья же это свадьба?
        - Должно быть, жениха вы знаете, - усмехнулся Муртазали. - Это свадьба Мусы-Гаджи. Он помог вашему Лютф-Али-хану потерять отряд в Аймаки и увез свою невесту из шахского гарема.
        - Значит, невеста - Фируза? - опешил секретарь.
        - Уже жена, - уточнил Чупалав. - Шах ей что-то не понравился.
        Секретарь ничего не ответил и пошел прочь, сокрушенно качая головой, которая вполне могла слететь с плеч за такое известие.
        Глава 102
        Надир-шах пребывал в полной уверенности, что хурджин пшена приведет андалалцев в чувство и их главы вскоре явятся целовать ковер у его ног, а в знак покорности привезут ему Фирузу.
        Надир расположился в гареме, в сладкой полудреме попивая вино и покуривая кальян, пока увеселители старались развлечь своего господина.
        Его наложницы были не просто восхитительны, они были особенные. Каждая из них украшала гарем одного из покоренных Надир-шахом владык. А теперь они услаждали взор властелина мира и напоминали о его славных победах, как драгоценные камни на его щите. Но шах старался не поддаваться их очарованию. Опыт научил Надира, что легче всего победить тех владык, которыми управляют их гаремы. Эти красавицы могли похитить разум у кого угодно, как опиум, окутывающий миражом счастья. А если дать волю желаниям, можно было потерять все, даже власть.
        Надир-шах пытался увидеть в каждой из них Фирузу. Это сначала пьянило его, а затем приводило в исступление. Потому что Фируза была где-то недалеко, совсем рядом, но не в его гареме.
        В шатер вошел черный, как уголь, евнух, сменивший в гареме Лала-баши, и с поклоном возвестил, что визирь просит драгоценного внимания его величества для срочного доклада.
        По лицу евнуха, не выражавшему ничего, кроме священного трепета, невозможно было понять, какие новости желает сообщить визирь. Но так как визиря в гарем не пускали, Надир-шах решил выйти к нему сам.
        Отхлебнув крепкого кофе из золотой с рубинами пиалы, он поднялся и вышел из шатра.
        Визирь ждал его неподалеку, вид у него был удрученный. Рядом с ним, уткнувшись головой в землю, замер в нижайшем поклоне секретарь.
        - Что они ответили? - напрямую спросил Надир-шах, вновь охваченный плохими предчувствиями.
        Визирь не стал пересказывать все, что услышал от секретаря и мазандеранцев, особенно про Фирузу, а решил ответить коротко:
        - Они сказали, что хотят сосчитать пшено, мой повелитель.
        - Сосчитать пшено? - поразился Надир-шах. - Разве для этого я его посылал? Я разгромлю этих гордецов быстрее, чем они пересчитают хурджин пшена!
        Но ответ андалалцев не заставил себя долго ждать. С ним явился Дервиш-Али, которого по такому случаю нарядили в добротную одежду, и даже папаха у него была новая. На поясе у Дервиша-Али по-прежнему красовался деревянный кинжал.
        Ответ, с которым пришел Дервиш-Али, состоял из того же хурджина с пшеном и мешка, в котором что-то шевелилось.
        Дервиша-Али доставили к шатру Надир-шаха. Но визирь не был уверен, что его следует туда пускать, хотя важности на лице Дервиша-Али было не меньше, чем на лице самого визиря.
        - Говоришь, андалалцы прислали тебя с ответом? - сомневался визирь.
        - Самые важные дела они всегда поручают мне, - гордо сообщил Дервиш-Али.
        Визирь недоуменно взирал то на хурджин с пшеном, то на шевелящийся мешок, то на странного посла.
        - Это и есть их ответ? - кивнул визирь на хурджин и мешок.
        - Еще есть важное письмо, - вспомнил Дервиш-Али и достал из папахи сложенную бумажку.
        Визирь развернул письмо и прочитал короткую фразу: «Мы не привыкли считать пшено, наш петух сделает это лучше».
        - Петух? - визирь уставился на Дервиша-Али. - Какой еще петух?
        - Такого петуха еще поискать! - гордо заявил Дервиш-Али и развязал свой мешок.
        Из мешка, недовольно хлопая крыльями, выскочил его облезлый петух. Он сделал пару кругов, как бы разминаясь перед схваткой, набросился на пшено и начал его клевать с молниеносной быстротой.
        Визирь терялся в догадках, не понимая, что все это означает. Он оглядывался на собравшихся вокруг придворных, но те лишь удивлялись аппетиту петуха и тихо говорили друг другу:
        - Им даже петуха накормить нечем!
        - Зачем нам эти голодранцы?
        - Только войско погубим да казну свою опустошим.
        - Что за страна! Столько беспокойства - и никакого толку.
        - Что верно - то верно. Одни мятежи кругом.
        - А шах просто обезумел от былых успехов.
        - Кровь-то проливаем мы, а почести достаются ему.
        Визирь велел позвать Сурхай-хана и Шахмана. Шахман сразу понял, что имели в виду его земляки. Однако, зная, чем оборачиваются дурные вести для тех, кто их сообщает, решил не рисковать.
        - Этот парень - сельский дурачок, - объяснил он визирю. - Юродивый. Это же и так видно. Что с него взять?
        - И ты так считаешь? - обратился визирь к Сурхай-хану.
        - Может, он и юродивый, - ответил Сурхай-хан. - Но послание ясное. Андалалцы говорят, что как этот петух клюет пшено, так и они перебьют твоих воинов одного за другим.
        Визирь и сам уже понял, что все это значит, но хотел, чтобы роковые слова произнес кто-нибудь другой. В свите раздался возмущенный ропот, но каждый был рад, что докладывать шаху об этой неслыханной дерзости придется не ему.
        - Мой петух склюет это пшено быстро, - заверил Дервиш-Али. - Надеюсь, у вас найдется еще немного для проголодавшегося гостя?
        - Расступитесь! - послышался грозный окрик шахского телохранителя.
        Свита раздалась, и появился Надир-шах, сопровождаемый секретарем и палачом.
        Все склонились перед повелителем, и только Дервиш-Али гордо стоял перед падишахом, внимательно его разглядывая. А Надир-шах мрачно взирал на петуха, клевавшего пшено из хурджина. Ответ андалалцев был ему ясен.
        - Так это ты и есть Надир-шах? - нимало не смущаясь, спросил Дервиш-Али.
        - Как ты догадался? - деланно удивился Надир.
        - А очень просто. Я смотрю, тут все тебя боятся и моего петуха тоже - он самый сильный в нашем ауле. И гребень у тебя такой же, как у моего петуха, - показал Дервиш-Али на джику, украшавшую шахскую корону.
        Визирь с дрожью в голосе шепнул падишаху:
        - Он сумасшедший, не понимает, что говорит.
        - Зачем же они его прислали? - спросил Надир-шах.
        - Наверное, боятся, - развел руками визирь. - После того, что случилось с прежними послами…
        - Он принес ответ? - оборвал визиря Надир-шах.
        - При нем была какая-то бумажка, - визирь подал дрожащими руками письмо.
        - Надеюсь, андалалцы просят о пощаде? - спросил Надир, вырывая бумагу из рук визиря. - А петуха прислали мне в дар по своей бедности?
        Когда Надир прочел письмо, глаза его налились кровью. Он схватил визиря за бороду и угрожающе процедил:
        - Этот умалишенный оказался поумнее тебя, визирь.
        - Смилуйся, о мой повелитель… - запричитал тот. - Это, наверное, написал сам этот сумасшедший!.. А голодный петух просто клюет пшено…
        - Эй, Надир! - напомнил о себе Дервиш-Али.
        Над Дервишем-Али уже навис палач, уверенный, что вот-вот получит знак расправиться с наглецом, позволяющим себе столь непочтительное отношение к священной особе падишаха.
        Надир-шах отпустил визиря, сдул с руки клок его бороды и обернулся к странному послу.
        - Забыл сказать тебе еще кое-что, - улыбался Дервиш-Али.
        - Говори, я слушаю тебя со вниманием, - произнес Надир-шах.
        - Муса-Гаджи с Фирузой передавали тебе привет, - сообщил Дервиш-Али.
        Эта новость ударила шаха в самое сердце. Он впился глазами в Дервиша-Али и прошипел:
        - Повтори, что ты сказал.
        - Они даже хотели пригласить тебя на свою свадьбу, да решили, что ты слишком занят грабежами и тебе некогда, - безмятежно продолжал Дервиш-Али.
        Палач невольно поднял секиру, готовый опустить ее на шею посла.
        - Для них я время найду, - глухо произнес Надир-шах и перевел тяжелый взгляд на палача.
        Тот размахнулся, чтобы совершить свое грязное дело, но на него вдруг бросился петух, норовя выклевать палачу глаза.
        - Сначала петуха! - заорал Надир. - И зажарьте его на вертеле, чтобы я съел его над трупами новобрачных!
        Палач выронил секиру, отбиваясь от храброго петуха, тот бросился бежать, а свита принялась его ловить.
        Петух метался по ставке Надир-шаха, ускользая от мечей, сабель и даже стрел. Охрана, мешая друг другу, бросалась на птицу, гремя своими доспехами, но схватить петуха не могла. Обложенный со всех сторон, петух отступал к шатру. Это был шатер шахского гарема. Появившись на шум, евнух злобно замахал руками, увидев приближающуюся явно с недобрыми намерениями толпу. Не заметил он только петуха, который юркнул в шатер.
        Преследователи замерли в растерянности. Шах приказал изловить нахальную птицу, но кто бы посмел нарушить священный запрет и переступить порог гаремного шатра, куда имел право входить только сам великий владыка?
        Когда евнуху объяснили, в чем дело, он заверил, что сам схватит преступную птицу. О том, что петух действительно осквернил покои падишаха, свидетельствовали победное кукареканье и испуганные женские вопли. Евнух засучил рукава, вынул кривой нож и скрылся за златотканым занавесом.
        Не дожидаясь результатов погони, Надир-шах сел на коня и направился к своим полкам, расположившимся на Турчидаге. Настало время войны, и он хотел убедиться, что его воины готовы покарать врагов своего властелина.
        - Значит, они и меня считают безумцем, если прислали говорить со мной своего безумца? - кипел негодованием Надир-шах. - Тогда пусть испытают безумный ужас, который наведут на них мои воины.
        Воспользовавшись охватившим ставку шаха переполохом, Дервиш-Али сумел убежать. Но бежал он не от испуга. То, что его могли казнить, ему и в голову не пришло. Просто, если бы он не убежал, кто бы рассказал андалалцам о том, что случилось у него с самим Надир-шахом? Конечно, было у Дервиша-Али еще одно дело к Надиру. Его следовало убить, но это Дервиш-Али решил отложить до следующей встречи. Ведь шах ясно дал понять, что намерен скоро к ним явиться. Тогда-то Дервиш-Али за него и примется. Надо же отомстить убийце за свою семью!
        А за своего петуха Дервиш-Али был спокоен - поймать его еще никому не удавалось. И он не ошибся. Петух, лишившийся в драке с каджарами еще нескольких перьев из хвоста, догнал своего хозяина у реки, за которой начинались согратлинские земли.
        Глава 103
        Пока горцы потешались над тем, что рассказывал им Дервиш-Али, разведка доставила и свои сведения. По всему выходило, что терпение шаха лопнуло, его полчища готовятся обрушиться с Турчидага на Андалал.
        Главы обществ и военные предводители собрались в мечети - обсудить последние приготовления к битве.
        - Что могли, мы сделали, - подвел итог Пир-Мухаммад. - Остальное будет зависеть от каждого из наших воинов.
        - Можно попробовать сделать еще кое-что, - предложил Чупалав. - Угнать их коней.
        - Это было бы неплохо, - поддержали его предводители.
        - Без коней они потеряют половину своей силы, - сказал Муртазали.
        - Тогда не теряйте времени, - согласился Пир-Мухаммад.
        - У кого есть опытные в таких делах люди, пусть к ночи соберутся у Мегеба, - обратился к остальным Чупалав.
        - Есть, как не быть, - отвечали предводители.
        - Людей мы пришлем. Но куда гнать лошадей?
        - В пропасть, - сказал Чупалав. - Нам они теперь ни к чему.
        Среди вызвавшихся на это дело смельчаков, которыми взялся верховодить многоопытный Муса-Гаджи, был и Ширали. В войске Надир-шаха было много лошадей ахалтекинской породы из Туркмении, и Ширали знал их повадки как никто другой. Это были красивые скакуны, крупные и более выносливые, чем арабские лошади. Ширали любил этих лошадей, но рассудил, что они не должны служить тому, кто надругался над родиной этих лошадей и самого Ширали.
        Аулы Мегеб и соседний Обох располагались на склонах Турчидага, до лагеря Надир-шаха от них было совсем недалеко. Аулы были укреплены, но всем было ясно, что, если на них ринется войско Надира, долго аулам не продержаться. Однако это были передовые рубежи горцев, и оставлять их без боя они не собирались. Они только отправили свои семьи подальше - в Ругуджу и Куяду. Туда же был угнан и скот.
        В Мегебе подтвердились предположения о готовящемся нападении Надира. Неподалеку были замечены шахские лазутчики, высматривавшие подходы к аулу. Но и у горцев были свои планы.
        Ночь была темной, облака низко висели над Турчидагом, и это было на руку горцам, отважившимся проникнуть в лагерь каджаров. Чохцы Будай и Муса, знавшие толк в таких делах, прихватили с собой шкуры волков, которых лошади очень боялись.
        А еще кто-то взял и шкуру медведя.
        Горцы уже знали, где расположены табуны шахского войска. Лошади выели всю траву поблизости от лагеря, и их приходилось отгонять все дальше. Но все же табуны оставались на виду у войска, и об их охране особенно не заботились, ограничившись парой ночных дозоров.
        Горцы подбирались к кромке плато, к тому месту, откуда было ближе всего до пасущихся лошадей. Поднявшись на плато, горцы затаились, вслушиваясь в ночь и высматривая охрану.
        - Там, - указал Ширали, узнавший знакомое с детства фырканье ахалтекинцев.
        Осторожно, стараясь ничем себя не выдать, горцы начали приближаться к табунам. Вскоре они различили в темноте слабый огонек. Подобравшись поближе, горцы увидели костер. Ночи уже были холодные, и каджары грелись у огня.
        Горцы вынули кинжалы и, подкравшись с двух сторон, мгновенно прикончили сарбазов, которые не успели даже вскрикнуть.
        Убедившись, что кругом все тихо, горцы двинулись дальше. Когда до табуна осталось совсем немного, Ширали вдруг предостерегающе поднял руку:
        - Подождите.
        Ему послышалось негромкое, до боли знакомое ржание. Неужели и его любимый конь, которого ему подарили еще жеребенком, его сильный и резвый Юлдуз - он назвал его так из-за белой звездочки на лбу, - тоже был здесь? Ширали лишился его после истории с леопардом, убитым Мусой-Гаджи. С тех пор Ширали тосковал о нем почти так же, как о своей потерянной семье.
        Ржание повторилось чуть громче, будто Юлдуз почуял своего хозяина.
        - Куда гнать? - тихо спросил Ширали.
        - К обрыву, - показал вправо Муса-Гаджи. - Там высоко, все кости переломают.
        - Здесь мой конь, - улыбался Ширали.
        Он тихо свистнул, как обычно звал своего Юлдуза, и из темноты появился красивый конь. Он подошел к Ширали и ткнулся мордой в его лицо. Ширали чуть не плакал от счастья, гладя своего старого друга.
        - Пора! - торопил Муса-Гаджи.
        - Пора, - кивнул Ширали и вскочил на своего Юлдуза.
        Горцы достали из мешков шкуры и набросили их на себя. Юлдуз испуганно шарахнулся в сторону, но Ширали его успокоил и сказал остальным:
        - Я уведу табуны к обрыву.
        - А мы заставим их бежать побыстрее, - отвечали горцы из-под звериных шкур.
        Ширали пригнулся к шее коня, будто что-то ему нашептывая, и Юлдуз скрылся в туманном мраке. А остальные двинулись широкой цепью, взмахивая шкурами, чтобы их запах скорее долетел до лошадей.
        Сначала они слышали только призывное ржание Юлдуза, на которое отвечали другие лошади, но вскоре под тысячью лошадиных копыт затряслась земля.
        Ширали дело знал. Сначала он увлек за собой табун ахалтекинцев, затем, напуганные звериным духом, к ним присоединились другие. Теперь за Ширали уже мчался огромный табун. Второй дозор, тоже сидевший у костра, был смят, разлетающиеся искры костра еще больше напугали лошадей.
        Муса-Гаджи и его товарищи, тоже вскочившие на лошадей, подгоняли табун свистом и криками. Муса-Гаджи старался пробиться вперед - предупредить Ширали, что опасный обрыв уже близко, рискуя быть затоптанным обезумевшими от страха лошадьми.
        А Ширали несся вперед изо всех сил. Он увидел обрыв, потому что впереди, глубоко внизу блеснула река, отражая свет луны, на мгновение выглянувшей сквозь облака. Но Ширали не остановился, не свернул в сторону. Он не хотел оставлять своего любимого коня погибать одного.
        Еще мгновение - и Ширали полетел на своем коне в пропасть. Падая, он успел послать прощальную улыбку своей милой родине и еще порадоваться тому, что достойно отомстил Надир-шаху. Вслед за Юлдузом в пропасть обрушилась живая лавина из тысяч прекрасных коней.
        Добравшись до края обрыва, Муса-Гаджи закружил на месте, стараясь понять, что случилось с Ширали. Но его нигде не было видно. Из темноты неслись предсмертные хрипы и жалобное ржание погибающих коней.
        Муса-Гаджи все еще надеялся, что Ширали уцелел, но друзья его знали: благородный туркмен погиб. Подняв перед собой ладони, они уже творили над бездной поминальную молитву. Муса-Гаджи сошел с коня и присоединился к остальным.
        Закончив молитву, горцы молча двинулись вниз по едва заметной тропинке.
        Пора было уходить. Из лагеря, крича и стреляя из ружей, уже неслась погоня.
        От шахских лошадей уцелел лишь табун его личной гвардии, который пасся в другой стороне. С этого дня он был взят под усиленную охрану.
        Глава 104
        Еще не придя в себя от визита Дервиша-Али и озлобленный гибелью большей части своих лошадей, Надир-шах едва дождался рассвета, чтобы отдать приказ о наступлении. Такого с ним еще не было, чтобы он, еще не начав битву, уже нес потери. Первым делом шах приказал уничтожить села, расположенные поблизости - Мегеб и Обох.
        Чтобы облегчить дело, он хотел пустить в ход артиллерию, но густой туман, окутавший все вокруг, не позволял это сделать. Ждать, пока туман рассеется, Надир-шах не желал и решил бросить вперед испытанные отряды Кани-хана.
        - Мой повелитель, - склонился перед ним Кани-хан, - не лучше ли подождать, пока вокруг немного прояснится?
        - Вперед! - взревел Надир-шах. - Воины отыщут противника!
        - Тут кругом пропасти, - подал голос визирь. - Ущелья и снова горы…
        - Для моих храбрецов это не преграда, - ответил шах. - А если горы будут мешать им - пусть снесут горы.
        - Повинуюсь, - поклонился Надиру Кани-хан и направился к своим отрядам.
        - Тысячу золотых монет за головы конокрадов! - пообещал Надир-шах. - А за головы главных бунтарей я наполню ваши шлемы алмазами!
        Это прибавило прыти и без того алчным воякам, и они ринулись к аулам напрямик. Из-за тумана дороги были едва видны, но путь к Мегебу и Обоху был недалек, и они бы нашли его даже с закрытыми глазами.
        Кани-хан рассчитывал на внезапность нападения и надеялся захватить аулы без особого труда. Но уже на подступах к ним захватчиков встретили высокие завалы, шквал пуль и град стрел. Противник еще не был виден, но его оружие уже косило наступавших.
        Ошеломленный авангард остановился, отвечая выстрелами наугад, но напиравшие сзади части заставляли его двигаться вперед. Превращаясь в беспорядочную толпу, каджары натыкались на все новые завалы, а когда пытались их обойти, многие срывались с высоких уступов и разбивались насмерть. Тем временем защитники аулов продолжали посылать во врага пули и стрелы, они легко находили свои жертвы даже в тумане - слишком многочисленным был враг. Но эта многочисленность брала свое. Несмотря на сотни убитых, отряды Кани-хана добрались до аулов, горя желанием растерзать сопротивляющихся горцев и уничтожить их укрепления. Но горцы ждали врага не только в аулах. Заняв соседние горные уступы, они нападали со всех сторон, однако остановить лавину закованных в доспехи сарбазов не удавалось. Ожесточенные битвы и разрозненные стычки происходили перед аулами и вокруг них. Общей картины не видели ни горцы, ни Кани-хан. Лишь огни от выстрелов и искры от сабель пронизывали туманную мглу, да слышны были звон металла и крики дерущихся.
        Когда враги проникли в сами аулы, битва стала еще яростнее - горцы самоотверженно защищали каждый дом, каждую улочку.
        Подозревая, что и тут все будет труднее, чем кажется, Надир-шах двинул на помощь Кани-хану новые отряды.
        Через несколько часов горцы были вытеснены из полуразрушенных, горевших аулов и начали отходить. Отряды Кани-хана ринулись следом, надеясь довершить разгром отступающих горцев. Раненых они безжалостно добивали, если на каком-нибудь хуторе удавалось захватить жителей, их сжигали вместе с домами, приговаривая:
        - Это вам за наших коней.
        Когда Кани-хану показалось, что отряд горцев если не полностью разгромлен, то во всяком случае окончательно рассеян, случилось то, чего он никак не ожидал.
        Лощина, по которой он преследовал горцев, загудела от грохота камней, катившихся на отряд с возвышенностей. Хуже всего было то, что туман скрывал катящиеся каменные снаряды - укрыться от них было невозможно. Тот, кто не попал под камнепад, становился жертвою стрел и пуль, летевших из тумана с разных сторон. Невидимый противник громил сарбазов, а те не знали, как от него спастись. Кани-хану оставалось одно - пробиваться назад, к выходу из лощины. Слишком дорогой ценой это ему удалось. Закрепившись на холме, Кани-хан велел пересчитать своих воинов и с ужасом обнаружил, что потерял половину своего отряда.
        Отсюда он послал донесение Надир-шаху, сообщив о взятии двух аулов и умолчав о своих потерях. А тем временем горцы начали снова беспокоить Кани-хана, осыпая его позиции пулями и стрелами. Когда туман немного рассеялся и Кани-хан решил снова напасть на горцев, тех уже не было видно. Вокруг были лишь горы, поросшие лесом, где опасность могла подстерегать за каждым деревом.
        Получив донесение Кани-хана, Надир-шах обрадовался первому успеху и приказал выступать следующим отрядам. Колонны двинулись к Согратлю и Чоху - шах считал их главными препятствиями на пути к своей победе. Были посланы войска и на несколько аварских и лакских аулов, расположенных на склонах Турчидага.
        И везде повторялось одно и то же: шахские войска поджидали завалы, стрелы, пули и падающие сверху камни.
        Небольшие отряды горцев налетали на колонны с разных сторон, а затем отходили, отбиваясь от преследования. Двигаться вперед, имея в тылу столь опасных противников, шахские войска не решались. Их непременно следовало уничтожить. И то один отряд, то другой пускались в погоню за горцами. Те отступали, затем нападали снова и опять отходили, увлекая каджаров в сторону Хициба.
        Колонна, посланная к Чоху, тоже была остановлена на подступах к аулу. Чохцы под предводительством Мадилава бились яростно, и войска шаха несли большие потери.
        Тем не менее Надир понял, что сил у горцев мало, и решил изменить ход дела.
        - Эти голодранцы вздумали меня перехитрить, - зло усмехался Надир. - Петляют, как трусливые зайцы. Но я пришел сюда не на охоту. Я заставлю их выйти на настоящую битву.
        Когда шаху доложили, что его отряды оттеснили горцев к местности, называемой Хициб, Надир велел послать туда десять полков и ожидать своего прибытия. Надир-шах жаждал генерального сражения и был уверен, что горцы потерпят в нем сокрушительное поражение.
        Глава 105
        В Согратле было тревожно. Шах уже начал военные действия, а основные отряды ополченцев еще не прибыли в Андалал. Войско каджаров превосходило дагестанцев более чем в десять раз, и горцам приходилось нелегко.
        В село доставляли все больше раненых и убитых. Во многих домах слышался женский плач, читались поминальные молитвы.
        Горячие головы снова призывали броситься на врага всем вместе. Но Пир-Мухаммад понимал, что это может привести к поражению.
        Когда Амирасулав вернулся с передовых позиций, все стали его спрашивать:
        - Ну что там?
        - Чего выжидает шах?
        - Почему не все отряды вступили в бой?
        Но это и было успехом горцев, что хотя бы на время удалось остановить шаха, не показав все свои силы, стоявшие на скрытых от врага позициях.
        - Что слышно про помощь? - спросил Амирасулав. - Мы сможем удерживать каджаров несколько дней, но от нас ничего не останется.
        - Люди идут, - заверил его Пир-Мухаммад. - Но у них нет крыльев.
        - Главное - было бы желание, - сказал Амирасулав, - а мы потерпим.
        - Не мешало бы напомнить андалалцам наши законы, - предложил Фатали, открывая свою книгу и читая: «Если житель одного из андалалских селений убьет во время тревоги предводителя противника, то тому, кто убил, Андалалское общество ежегодно отдает десять баранов и сто мерок зерна».
        - За шаха мы бы дали и больше, - сказал Абдурахман. - А это пусть будет ценой за голову любого его тысячника.
        - И не только для андалалцев, - добавил Амирасулав. - А для любого дагестанца. Мы теперь все едины, и цель у нас одна.
        - А бараны и зерно тут ни при чем, - сказал Пир-Мухаммад. - Главной наградой будет победа.
        - Победа нужна нам всем, - согласился Сагитав. - Но на силу нужна сила.
        - Наши отряды знают, что им делать, - продолжал Пир-Мухаммад. - Только каджаров слишком много, и их большие ружья бьют далеко.
        - Значит, нам нужен дождь, - сказал Амирасулав.
        - Дождь? - удивились аксакалы.
        - Чтобы каджары застряли в грязи?
        - Муртазали говорил, что тогда каджары не смогут стрелять, - объяснил Амирасулав. - У нас кремневки, а у них ружья фитильные. Когда фитили сыреют, их ружья молчат. И пушки тоже - от мокрого пороха толку мало. Это бы нам помогло.
        - Дождь… - размышлял Пир-Мухаммад, глядя на покрытое облаками небо. - Не похоже, чтобы он пошел.
        - Значит, нужно попросить его у Аллаха, - предложил Фатали. - Ведь для этого есть особые молитвы?
        - Есть, - согласился Абдурахман.
        - Так читай же их поскорее! - воскликнул Амирасулав. - Ведь Аллах помогает праведным.
        - Я-то прочту, - пообещал Абдурахман. - И все мы будем молить о ниспослании небесной влаги. А хорошо бы, чтобы и дети попросили дождя у всевышнего. Говорят, молитвы этих безгрешных созданий доходят быстрее.
        Абдурахман созвал аксакалов в мечеть, и они принялись усердно возносить молитвы.
        По улицам аула начали ходить дети, прося дождя у всевышнего по-своему. Они сделали чучело из соломы и зеленых веток и носили его от дома к дому, повторяя:
        Дай же, Аллах, нам дождь проливной!
        Чтоб фитили отсырели и порох намок
        У наших врагов —
                                  каджаров проклятых!
        Чтобы водой унесло их отсюда,
        Чтобы жестокий Надир утонул!
        Каждая хозяйка выносила кувшин воды и щедро поливала чучело, наделяла детей сладостями и говорила:
        - Пусть дождь прольется, как вода из моего кувшина!
        Все, кто это видел, повторяли просьбы детей и женщин. А те, кто был не из Согратля, просили дождя так, как это делалось в их селах.
        Обряд вызывания дождя обычно совершали в засуху, чтобы напоить поля влагой, но теперь был особый случай, и дождь был нужен еще сильнее. Была даже зарезана жертвенная овца, чтобы усилить мольбы о таком нужном дожде.
        И просьбы людей были услышаны. Облака потемнели и к вечеру превратились в грозовые тучи. Засверкали молнии, грянул гром, и над Андалалом разразился ливень, продолжавшийся всю ночь.
        В горах похолодало, а к утру от ливня остался мелкий моросящий дождь.
        Глава 106
        Скопившиеся в Хицибе вояки Надира превратили мокрую землю в непроходимое месиво. Сарбазы в тяжелых доспехах вязли в грязи. Из-за пересеченной местности войска Надир-шаха вынуждены были разбиться на отдельные части, они стояли на полях, на скальных уступах, в ущельях и среди покрытых лесом невысоких гор.
        Продрогшие от холода, они с нетерпением ждали утра, чтобы отогреться на солнце. Однако небо все еще было затянуто облаками, и восходившее солнце не грело. Когда стало светло, каджары огляделись и поняли, что скоро им будет жарко. Повсюду вокруг они увидели готовые к бою отряды горцев.
        Шах и его свита с трудом спустились по размытым, заваленным обломками скал дорогам и расположились на возвышенности между Мегебом и Обохом, откуда был виден Хициб. Одетый в золотые доспехи с пристегнутым к седлу драгоценным щитом, Надир разглядывал горцев в подзорную трубу, замечал стариков и совсем юных воинов и злорадно говорил своей свите:
        - Если это все, что у них есть, они не продержатся и часу!
        - Войска ждут лишь повеления великого падишаха, - сказал Кани-хан, жаждавший расплатиться с горцами за вчерашнюю неудачу.
        - Разбить этот сброд - не великий подвиг, - отвечал Надир-шах. - Славы он не принесет. Но, чтобы секретарю было что записать в свою летопись, пусть все будет, как в настоящих битвах. Продлим же себе удовольствие, мои храбрые воины! Устроим поединок!
        Шах знаком подозвал к себе дюжего мазандеранца из своей охраны, того самого, которого посылал к андалалцам с хурджином пшена. Он был известен своей поистине нечеловеческой силой и победами во всех поединках с богатырями противников.
        Мазандеранец склонился перед шахом, готовый исполнить его повеление.
        - Твои победы всегда приносили мне удачу, - сказал Надир-шах. - На этом свете нет человека сильнее тебя, как нет владыки могущественнее твоего повелителя. Так покажи этим упрямым дагестанцам, с кем они имеют дело.
        - Благодарю за честь, мой повелитель, - прохрипел в ответ мазандеранец.
        - Наведи на них ужас, - приказал Надир-шах, уверенный, что так оно и будет. - И милость моя прольется на тебя сполна.
        Авангард горцев возглавляли Чупалав и Муртазали. Они были в кольчугах с налокотниками и в шлемах с кольчужной бахромой, защищавшей лицо и шею. В руке у каждого была обнаженная сабля, на поясе висел кинжал. Рядом с ними во всеоружии стояли Муса-Гаджи и Мухаммад-Гази. Хорошо вооружены были и остальные воины. Многие имели ружья, щиты и луки со стрелами. Каждый воевал так, как ему было привычнее, но клятва, которую горцы дали перед битвой, была одна для всех:
        Да не буду я мужчиной,
        Если дрогну я в бою!
        Пусть жена того покинет,
        Кто уронит честь свою!
        Еще больше горцев стояло на другой стороне, за речкой.
        Чувствуя, что настает решающий час, Пир-Мухаммад воздел руки к небу:
        - О великий Аллах! Даруй победу верным сыновьям Дагестана! Они вышли на священную войну за свободу своей родины, против нечестивых врагов, погрязших в смертных грехах. Будь же милостив к тем, кто жертвует собой на пути праведном, и обрати свой гнев на притеснителей!
        - Амин! - откликнулись аксакалы.
        - Амин! - пронеслось по рядам воинов из всех уголоков Дагестана, стоявших теперь плечом к плечу.
        Но даже всех вместе горцев было не так много, чтобы поколебать уверенность Надир-шаха в победе.
        Над Согратлем возвышалась боевая башня. Таких башен в селе было несколько, но этой, передней и самой большой, предназначалась важная роль. Наверху, кроме дозорных и стрелков, были и Амирасулав с Абашем. Они придумали, как подавать сигналы отрядам, пока еще скрытым в засадах вокруг Хицибского поля. Это были отряды из разных обществ, и их знамена теперь стояли здесь же, на верхнем ярусе башни. Поднятие одного из них означало сигнал к атаке для того отряда, которому знамя принадлежало.
        Противники стояли лицом к лицу, ожидая сигнала к битве.
        Вдруг каджарская рать расступилась, и вперед вышел богатырь-мазандеранец. Он был облачен в украшенные золотом доспехи и воинственно ударял кривым мечом по своему щиту.
        - Эй, горцы! - хрипло крикнул он. - Выходи на поединок, кто может со мной сразиться!
        Стоявшие позади него сарбазы, надеясь устрашить горцев, принялись бряцать оружием и восхвалять силу своего богатыря.
        Сразу несколько горцев порывалось выйти ему навстречу, но Чупалав удержал их.
        - Ваша храбрость всем известна, но лучше оставьте этого зверя мне.
        - Брат мой, - сказал ему Муртазали, - в бою случается всякое, а андалалцы не должны остаться без предводителя. Лучше я сражусь с этим верзилой. И пусть мой отец услышит, как сын расправился с врагом.
        - Я его одолею, - обещал Чупалав. - А если с тобой что-то случится, наше войско потеряет слишком много. Да и отец твой не перенесет такого горя.
        - Горе будет у родителей нашего врага! - рвался в бой Муртазали.
        - Вышел бы на поединок сам Надир - тогда другое дело, - сказал Муса-Гаджи. - А на этого лучше пустите меня, я вырву его сердце!
        - Он сможет! - поддержали Мусу-Гаджи горцы.
        - Он этого кабана быстро прикончит!
        Мазандеранец насмешливо поглядывал на андалалцев, а сарбазы подбадривали своего богатыря воинственными воплями.
        - Неужели среди вас нет мужчин? - насмехался мазандеранец. - Тогда пусть выйдет женщина, я справлюсь с ней без оружия! И даже не стану убивать!
        Сарбазы ответили дружным хохотом.
        Муса-Гаджи вышел вперед и изготовился к схватке.
        - Только будь осторожен, - напутствовал Мусу-Гаджи Чупалав. - Не хотелось бы терять такого друга.
        - А мне не хотелось бы терять такого зятя, - сказал Мухаммад-Гази, вынимая из ножен свою саблю. - Разрешите мне сразиться с этим богатырем.
        - Лучше я сам! - настаивал Муса-Гаджи.
        - После свадьбы ты обещал мне подарок, - напомнил ему Мухаммад-Гази. - Пусть этим подарком станет возможность отомстить врагу.
        - Мухаммад-Гази, - пытался остановить его Чупалав, - этот воин слишком силен.
        - Посмотрим, крепче ли он той стали, которую я ковал всю жизнь, - усмехнулся Мухаммад-Гази, выступая вперед.
        Муса-Гаджи понял, что тестя уже не остановить. Он вручил ему щит и сунул за голенище его сапога свой узкий кинжал.
        - Пригодится, - сказал он, поглядывая на противника. - Слишком много на нем доспехов.
        Мазандеранец обрадовался, увидев вышедшего на поединок седобородого горца. Забили барабаны, запели трубы, играя персидский боевой марш. И мазандеранец, приплясывая, двинулся на Мухаммада-Гази.
        В ответ зазвучала горская зурна, как голос родины, ждущей избавления от кровавого нашествия.
        От этого поединка зависело многое. И Мухаммад-Гази знал, что обязан победить. Он смотрел в глаза мазандеранцу, и в памяти его вставали погибшая жена, дочь, испытавшая столько горя, сожженные аулы, могилы друзей, крики детей, умиравших под копытами вражеских коней. Жгучая жажда мести наполняла Мухаммада-Гази неукротимой силой.
        - Эй ты, несчастный! - самонадеянно ухмылялся мазандеранец. - Неужели тебе не жаль свою жену, которая сегодня станет вдовой? Или детей, которые останутся сиротами?
        Не успел мазандеранец договорить, как Мухаммад-Гази произнес «Бисмилля…» и нанес ему удар такой силы, что щит врага раскололся надвое.
        По рядам горцев пронеслись восхищенные возгласы, а их враги тревожно зашумели.
        Опешивший мазандеранец бросил щит на землю и заорал:
        - Мне не нужен щит, чтобы убить тебя!
        Тогда Мухаммад-Гази тоже отбросил щит и ответил:
        - А мне жаль, что придется осквернить свою саблю твоей собачьей кровью.
        Разъяренный мазандеранец бросился на противника, но Мухаммад-Гази стойко отражал его удары, а затем стал нападать сам. Они несколько раз сходились в яростной схватке, от клинков сыпались искры, доспехи едва выдерживали удары, от кольчуги горца летели звенья и целые куски - от доспехов мазандеранца. Но видавший виды Мухаммад-Гази приноровился к противнику и начал одолевать неповоротливого мазандеранца, который слишком надеялся на свою огромную силу.
        И когда мазандеранец собрался нанести противнику смертельный удар, вложив в него всю свою мощь, Мухаммад-Гази немного отступил в сторону. Меч врага скользнул по его мечу и кольчуге, и мазандеранец не успел опомниться, как получил сокрушительный удар по голове. Не сумев устоять, пехлеван упал в грязь, выронив свой тяжелый меч и потеряв шлем.
        В стане каджаров пронесся стон, а горцы радостно засвистели и закричали:
        - Добей его! Добей!
        Когда мазандеранец очнулся, то увидел стоящего над ним горца.
        - Вставай и бери меч, - сказал Мухаммад-Гази. - Мы - не вы, мы не убиваем безоружных.
        Мазандеранец взвыл от злобы и позора. Вскочив на ноги, он схватил брошенный ему боевой топор и кинулся на Мухаммада-Гази. Топор уже завис в воздухе, чтобы обрушиться на андалалца, но тот опередил врага и нанес ему молниеносный удар саблей. Доспехи мазандеранца выдержали, но сам он был ошеломлен настолько, что выронил топор и повалился на Мухаммада-Гази, из последних сил пытаясь раздавить его в своих железных объятиях. И тут андалалец выхватил из-за голенища узкий кинжал и вонзил его между латами врага. Мазандеранец упал на землю.
        Под горестные вопли врагов и победные крики горцев Мухаммад-Гази сорвал с груди мазандеранца латы, вспорол ему грудь и вырвал еще трепещущее сердце. Показав его всем, Мухаммад-Гази швырнул его в речку, огибавшую Хициб. Считалось, что это предвещало победу. Затем он забрал меч сраженного пехлевана и вернулся к ликующим соратникам.
        У Мусы-Гаджи отлегло от сердца. Как бы он показался на глаза Фирузе, если бы с ее отцом случилось непоправимое?
        - Ты сделал то, что не каждому по плечу, - поздравил Мухаммада-Гази Чупалав, гордый одержанной победой.
        - Осталось сделать то же самое с Надир-шахом, - сказал Муртазали, в нетерпении поигрывая саблей.
        Весть о победе Мухаммада-Гази над мазандеранским богатырем быстро долетела до Согратля. Горцы приветствовали победителя ружейной пальбой. А Фируза не знала, радоваться ей или плакать при мысли о том, что могло случиться с ее отцом.
        Глава 107
        Труп поверженного мазандеранца каджары утащили в свой стан и положили перед Надир-шахом. Шах не верил своим глазам. Горцы убили в поединке его лучшего воина, вырвали ему сердце, будто вырвали у войска шаха веру в победу. Это был дурной знак, обдавший холодом все нутро падишаха. Но он привык сам определять судьбу и не желал верить в плохие предзнаменования. Он отгородился от страшной картины своим счастливым щитом и подозвал визиря:
        - Пусть уберут это свидетельство позора, а взамен принесут мне голову того, кто убил моего богатыря.
        - Я все исполню, мой повелитель, - пообещал визирь. - Шахман сказал, что это был отец…
        - Чей отец? - насторожился шах, начиная о чем-то догадываться.
        - Той девушки, беглянки.
        - Он поступил достойно. Но пусть он победил сегодня, завтра он потеряет голову.
        - Да, мой повелитель.
        Шах помолчал немного, осмысливая случившееся. Но теперь ему было не до несбывшихся надежд. Он взмахнул саблей, будто надеясь рассечь темные тучи, моросившие мелким дождем.
        - Проклятый дождь! Что с ружьями?
        - Они не стреляют, мой повелитель, - сказал визирь. - Фитили отсырели.
        - Почему молчат пушки?
        - Порох намок, мой повелитель.
        Исправить это досадное обстоятельство Надир-шах был не в силах. Даже если бы снес головы всем, кто отвечал за боеприпасы. Но ждать, пока солнце вернет силу его оружию, он не желал.
        - Меня ничто не остановит, - пригрозил небу Надир и приказал визирю: - Пусть приготовятся лучники и пехота.
        Забили барабаны, зазвучали сигнальные трубы, передавая приказы. Помчались к своим полкам тысячники.
        - Позовите ко мне русского посланника! - повелел шах.
        Калушкин, с интересом следивший за происходящим, был поблизости.
        - Ваше величество, - поклонился Калушкин шаху.
        - Сегодняшнее сражение покажет, кто есть кто, - сказал Надир-шах.
        - В том нет сомнений, ваше величество, - согласился Калушкин.
        - Мои войска сметут этих бунтарей, - продолжал шах. - А потом я возьму и Хунзах. Но может случиться, что кто-то уцелеет и побежит в вашу сторону. Так не забывайте же, что вам надлежит не принимать дагестанских беглецов, а брать их под стражу и возвращать мне.
        - Но… - подыскивал возражения Калушкин. - Что если кто-то из них попросит подданства Российского?
        - Тогда вам лучше будет вспомнить, что случилось с Индией, которая укрыла афганцев, спасавшихся от моего гнева, - пригрозил шах.
        - Я передам ваше пожелание, - пообещал Калушкин, который имел свои предположения о том, кто и куда побежит из Дагестана.
        - Ну а теперь смотри, - сказал Надир-шах, - и постарайся ничего не упустить, когда будешь писать своему государю о моей новой победе.
        Шах указал визирю кнутовищем в сторону горцев и приказал:
        - Их жизнь не в счет!
        И без того мрачное небо потемнело от тысяч стрел, выпущенных каджарскими лучниками. Горцы прикрылись щитами, ответили ружейным залпом и, не дожидаясь нового града стрел, бросились на врага.
        - Кто покажет спину - с тем я не знаюсь! - крикнул Чупалав.
        - Кто сегодня дрогнет - навек мой недруг! - эхом отозвались горцы.
        Рать хлынула на рать, и началось жестокое сражение.
        Звон стали, грохот ружей и жужжание стрел, скрежет кольчуг и панцирей, треск ломающихся копий и тяжелые удары топоров, боевые кличи и стоны раненых - все вокруг наполнилось гулом смертельной битвы.
        По приказу Надира ударные отряды каджаров вклинивались в ряды горцев. Затем они пытались сомкнуть острия атак, чтобы отрезать часть горцев от остальных и добить окруженных. В ответ горцы делали вид, что не выдерживают этих ударов, расступались и потом сами отсекали вклинившихся врагов, беспощадно с ними расправляясь.
        Чупалав бился, как лев, на которого набросилась стая шакалов. Его меч и топор со свистом рассекали воздух и с треском сносили неприятельские головы.
        На правом фланге сражался Муртазали, сея в рядах врагов смерть и ужас. А его воины, глядя на своего отважного предводителя, обретали новые силы. Они старались выбиться вперед, чтобы прикрыть Муртазали, но тот не позволял им этого, нападая на врагов с неутолимой яростью.
        Муса-Гаджи работал саблей и кинжалом одновременно, уклоняясь от ударов врага и нанося свои. И сарбазы ничего не могли поделать с его ловкостью и быстротой. Но больше всего Мусу-Гаджи беспокоило то, что поблизости сражался с каджарами его тесть. На него они наседали особенно рьяно. И Мусе-Гаджи несколько раз удалось спасти Мухаммада-Гази от смертельных ударов, которых тот не замечал в пылу сражения.
        Столпившиеся на Хицибском поле каджары были удобной мишенью для горских лучников и стрелков, засевших на соседних возвышенностях. Кызылбаши защищались от стрел щитами, но от пуль спасения не было. Да и стрелы часто находили свои жертвы.
        Каджарам оставалось одно - идти вперед, не считаясь с потерями. Но и у горцев не было выбора. Они проявляли чудеса стойкости, сдерживая эту страшную лавину. Порой противники сходились так тесно, что трудно было размахнуться, чтобы нанести удар, и тогда горцы пускали в ход кинжалы или яростно хватали врага за горло, готовые загрызть его, только бы не выпустить из рук живым.
        Но воины шаха были сильны и опытны, и справиться с ними было нелегко.
        Это кровавое противоборство, где никто не хотел уступать, продолжалось весь день. Ран никто не считал, бились, пока могли стоять на ногах. А от частой стрельбы раскалялись ружья и ломались луки.
        Над Согратлинской башней поднималось то одно, то другое знамя, которыми Абаш подавал сигналы, когда Амирасулав считал необходимым ввести в дело запасные отряды андалалцев. Эти неожиданные удары наносили войскам шаха ощутимый урон, не позволяя им взять инициативу в ходе битвы в свои руки и срывая их маневры.
        И все же шахские полчища медленно, но неотвратимо продвигались вперед.
        Надир-шах, мрачно наблюдавший за битвой, подозвал к себе Сурхай-хана. Хан был взволнован происходящим и не мог скрыть гордости за мужество и стойкость горцев, среди которых должны были быть и его сыновья.
        Шах указал саблей в сторону Хициба, где его войска начали одолевать горцев, и спросил:
        - Скажи-ка, хан, что это за мыши лезут на моих котов?
        - До сих пор мне казалось, что это наши волки рвут твоих овец, - ответил Сурхай-хан.
        - Напрасные надежды, - самоуверенно расплылся в улыбке шах. - Нет на свете такой силы, что может устоять против моего войска.
        - Мы их тесним, повелитель! - сообщил визирь, следивший за битвой в подзорную трубу.
        - Ты, видно, ослеп, Сурхай-хан, - глумился Надир-шах, - если не видишь, что от этих горцев скоро ничего не останется.
        - Не торопись, Надир-шах, - ответил Сурхай-хан. - Все еще впереди.
        - Посмотри сам! - Надир вырвал у визиря подзорную трубу и протянул ее Сурхай-хану. - Эти мыши прячутся по норам, но мои коты достанут их и оттуда. Они сильно проголодались и славно попируют сегодня.
        - Если горцы отходят, то лишь для того, чтобы снова напасть, - стоял на своем Сурхай-хан, возвращая трубу визирю. - Ты еще не узнал дагестанцев по-настоящему.
        Будто подтверждая слова Сурхай-хана, над башней взвилось знамя Ахмад-хана Мехтулинского, и из лесу во фланг каджарам ударила крепкая дружина, на счету которой была победа над Лютф-Али-ханом. Удар был такой силы, что движение шахских войск расстроилось, отступавшие горцы снова бросились на вражеский авангард, и опять закипела жестокая битва.
        Затем над башней взметнулось еще одно знамя, и еще один отряд горцев с пиками наперевес бросился на каджаров с другой стороны.
        - Там что-то не так, - осторожно сообщил шаху визирь.
        Надир навел трубу и увидел, что его непобедимое войско остановилось, пришло в беспорядок и даже начало пятиться назад, сминая свои тылы.
        Надир решил было пропустить горцев вперед, дав им вклиниться в гущу сарбазов, чтобы затем окружить и уничтожить, но местность не позволяла это сделать. К тому же шаху-мирозавоевателю не подобало применять старые уловки, он желал явить горцам свою несокрушимую силу.
        - На каждую сотню горцев у меня найдется тысяча пехлеванов! - грозил Надир. - Посмотрим, чья возьмет.
        Битва становилась все яростнее. Оправившись от сильного натиска, каджары снова перешли в наступление и опять были остановлены.
        Вдруг совсем рядом засвистели пули, и несколько человек из свиты шаха упали замертво.
        - Что это?! - озирался шах. - Кто посмел?!
        Никто не понимал, что происходит, и вокруг началась суматоха. Только опытные телохранители шаха мгновенно сомкнули вокруг него кольцо и прикрылись щитами.
        - Горцы! - испуганно закричал визирь.
        Подобравшись незамеченным, отряд мегебцев и обохцев, подкрепленный лакцами и лезгинами, неожиданно атаковал из леса походный лагерь шаха. Но добраться до самого Надира им помешала многочисленная охрана, успевшая встать на пути горцев.
        После кровопролитной схватки нападавшие были оттеснены и скрылись в лесу. Но шаха это не успокоило. Надир понял, что оставаться здесь небезопасно, и решил вернуться в свою ставку на Турчидаге.
        Горцы, однако, не хотели уходить ни с чем. Вскоре они напали на лагерь противника под Мегебом и полностью разгромили отряд сарбазов, отдыхавший там после схваток с горцами на Хицибе. Брошенные против них части опоздали - горцы исчезли в заросших лесом расщелинах.
        Битва в Хицибе прекратилась лишь к вечеру, когда горы убитых выросли до таких размеров, что противники уже не видели друг друга, а оружие пришло в негодность.
        Глава 108
        Всю ночь разбирали раненых и убитых. Шах приказал расчистить место для новой битвы. Взбешенный тем, что не смог прорвать оборону горцев, он приказал добивать раненых, которые не могли идти сами, а мертвых сбрасывать с кручи.
        - Ночью не хоронят, - искал себе оправдания Надир. - А те, кто не может воевать, мне не нужны.
        Но многие воины тайно ослушались приказа шаха. Они сносили убитых в найденную неподалеку пещеру, там же оставляли и тяжелораненных. Но пещера скоро наполнилась, и остальные стали жертвой бесчеловечного приказа.
        Андалалские женщины и дети, несмотря на опасность, забирали всех - и убитых, и раненых. Оставить их на поле боя было бы несмываемым позором. Но многие раненые отказывались уходить, затыкая раны лоскутами своей одежды. Остававшимся на поле боя приносили еду и воду, пули и порох, чинили их доспехи и точили сабли. Воины, не успев поесть, засыпали от усталости, опершись о деревья, камни или друг о друга.
        Чупалав обходил войско и только теперь увидел, сколько людей стало жертвами первого дня боев. Он узнавал своих друзей, раненых и убитых, но не узнавал лица их родных, искаженных тяжелым горем. Он не сразу узнал даже свою Аминат, которой дети помогали вести тяжело раненного брата, приезжавшего навестить их, да так и оставшегося в Согратле, когда Надир-шах напал на Андалал.
        - Как он? - спросил Чупалав.
        - Плохо, - едва слышно отозвалась Аминат.
        - Можно, и мы будем убивать врагов? - просили сыновья.
        - Давайте убьем самого Надир-шаха!
        - А когда вы победите?
        - Скоро, - пообещал Чупалав, гладя головы сыновей. - И шаха убьем, и остальных прогоним. А вы бы лучше сидели дома.
        - А чего там делать? - важно заявил Пир. - Мы камни собираем, чтобы на врагов кидать. И все ребята собирают.
        - И стрелы, которые мимо пролетели, - добавил Мухаммад.
        - Дома могут сидеть только женщины, - важно добавил Сагит. - А мы же мужчины.
        - Конечно, - улыбался Чупалав. - Только будьте поосторожнее.
        Потом он увидел раненого Мухаммада-Гази. Он медленно ехал на коне, которого вела опечаленная Фируза.
        - Что с тобой? - бросился к нему Чупалав.
        - Обычное дело, - с трудом улыбнулся Мухаммад-Гази. - Пока с одним бился, другой навалился. А тут стрела. Но я и второго уложил. Он, когда умирал, сказал, что за мою голову шах обещал большую награду. И за ваши с Муртазали тоже. Не говоря уже о Мусе-Гаджи.
        - Да поможет тебе Аллах, - сказал Чупалав.
        - Да поможет он всем нам, - ответил Мухаммад-Гази.
        Чупалав подумал, что нужно было что-то ответить и на немой вопрос Фирузы. При отце ей было неудобно спрашивать о муже, но Чупалав понимал, что это ее очень беспокоит.
        - А твой Муса-Гаджи навел страху на каджаров! - крикнул он ей вслед. - Почти как его тесть! Три сабли уже поменял - иступил о вражьи шеи!
        Фируза ответила Чупалаву благодарной улыбкой.
        Передышку в битве Надир употребил на то, чтобы заменить измотанные и сильно поредевшие полки на свежие.
        Полагая, что горцы этого сделать не в состоянии, он решил на следующий же день опрокинуть их одним могучим ударом.
        Глава 109
        Когда утром облака рассеялись и выглянуло солнце, Надир-шах счел это добрым знаком и приказал начать наступление.
        Под грохот литавр и боевых труб полки каджаров двинулись вперед. Но на почерневшем от запекшейся крови Хицибском поле их встретили готовые к бою воины отряда Мирзы Калукского и новые ополченцы из соседних обществ. Остальных Чупалав и Муртазали отвели ближе к реке, чтобы дать им передохнуть.
        Перед битвой Мирза взял в руки чунгур и запел песню о родине и ее сыновьях, которые собрались, чтобы уничтожить врага.
        Из-за раскатов каджарских литавр и труб, бряцания оружия песня Калукского была едва слышна. Но то, что перед смертельной битвой он пел чистую и светлую песню, наполняло сердца людей гордостью за свой бесстрашный народ.
        Из-за спин каджаров вырвалась туча стрел. Горцы закрылись щитами, а затем ответили своими стрелами. Одна из вражеских стрел пронзила чунгур Калукского, но он продолжал петь, потрясая саблей, которой владел не хуже, чем чунгуром.
        Каджары бросились вперед, размахивая боевыми топорами. Тогда сквозь первые ряды горцев выступили стрелки и дали по противнику залп из ружей.
        Первая атака шахского войска захлебнулась.
        - Да поможет нам Аллах! - воскликнул Муртазали, выхватывая свою саблю.
        - Аллах велик! - отозвался Чупалав.
        И, выставив вперед острые пики, горцы с угрожающими криками бросились на врагов.
        Пробив пиками брешь в рядах каджаров, горцы взялись за сабли, кинжалы, топоры и пистолеты - и через мгновение все смешалось в кровавом вихре.
        Андалал был объят пламенем войны. Многие аулы, по расчетам Надир-шаха, давно должны были пасть, но вестовые сообщали, что горцы не только удерживали позиции, но и переходили в наступление.
        Шах бросал в бой все новые полки. Одних он посылал на Хицибскую бойню, других - в упорно сопротивляющиеся села. Ему нужна была хотя бы небольшая победа, чтобы обнадежить озлобленные и потерявшие былой вид войска.
        Но шах уже и сам не верил, что новые полки что-нибудь изменят. Третий день сражения с его огромной армией сам по себе был победой горского духа, сломить который шаху не удавалось.
        День этот внес важные перемены и в ход самого сражения. Прибывавшие из Телетля, Келеба, Каралала и Анди отряды один за другим вступали в бой с войсками Надир-шаха.
        Надиру ничего не оставалось, как бросить в бой новые полки.
        - Идите и возьмите этот заколдованный Согратль! - велел Надир своим командирам. - А если вернетесь без победы - жизнь ваша не в счет!
        Приказ повелителя больше походил на приговор, и полки ринулись на горцев. Они хотели победить, но еще больше сарбазы желали спасти свои головы от шахских палачей.
        Шах видел, как падает боевой дух его доселе непобедимого войска, как упорно сражаются горцы, и не мог объяснить себе, в чем кроется причина происходящего. Он не желал признавать, что горцы не устрашились его несметного войска, что они - храбрые и сильные воины и готовы насмерть стоять за свою свободу. Ему хотелось найти другую причину, не столь ранящую его веру в собственное величие.
        Визирь, видевший терзания Надир-шаха, решил прийти ему на помощь.
        - Великий шах! - сказал он многозначительно. - Мне кажется, битва идет в неподходящем месте.
        - Для моей непобедимой армии нет неподходящих мест! - ответил Надир-шах.
        - Это так, мой повелитель, - осторожно продолжал визирь. - И все же не стоит ли применить тактику, всегда приносившую успех?
        - О чем ты? - недовольно спросил Надир-шах.
        - Армия падишаха достаточно велика, чтобы окружить этих зловредных людей и лишить их помощи, которую они получают.
        - Помочь им никто не в силах, - ответил Надир-шах. - Мелкие отряды, спускающиеся к ним с гор, - ничто пред моим войском. Хотя…
        Помощь, подходившая к горцам, отчасти объясняла потери, которые несла армия Надира. И мысль об окружении показалась шаху вполне приемлемой. Если не получается разгромить противника прямым ударом, то почему бы не сделать с ним то, что он собирался сделать с Хунзахом?
        - За Согратлем еще много сел, - продолжал визирь. - К примеру, Чох. Если бы нам удалось его взять…
        - Странно, что он еще не взят, - ответил Надир. - Я послал туда достаточно войск.
        - Наверное, мой повелитель, к ним тоже подходит помощь…
        - Чох я возьму, - пообещал шах, решив, что это и есть верный путь к победе. - А потом накину крепкий аркан на Согратль вместе с этим проклятым Хицибом!
        Он покосился на Шахмана и сказал:
        - Что скажешь, долго ли продержится Чох, если я брошу на него еще три полка?
        Шахман ответил не сразу. Он давно уже сожалел, что встал на сторону этого безжалостного чудовища, и в душе желал его поражения. И теперь едва сдерживал свои чувства.
        - Чохцы - те же андалалцы, - сказал Шахман. - Страх им неведом, а битву с врагом они почитают за счастье. Берегись, Гроза вселенной.
        - Пусть поберегутся сами, - усмехнулся Надир-шах. - Я сокрушу их так же, как и всех остальных. И превращу Андалал в пепел, чтобы и память о нем исчезла.
        - А что скажет почтенный Сурхай-хан, который тоже надеялся одолеть войско великого падишаха? - спросил визирь.
        - Скажу, что не все случается так, как мы хотим, - ответил Сурхай. - А что до андалалцев, то Шахман знает их лучше меня.
        - Но никто из вас еще не знает силу моего войска, - ухмыльнулся Надир-шах и велел своему визирю: - Три лучших полка должны выступить на Чох.
        - Победоносные полки исполнят повеление, - поклонился визирь.
        Глава 110
        Согратль гудел, как улей. Поступали все новые сведения, на башне взмывали все новые знамена, и мчались посыльные, отправляемые со срочными поручениями из ставки горцев.
        Женщины облепили все крыши, всматриваясь в происходившее на Хицибе. Они не могли видеть всего, но по движению противоборствующих сторон, волнами перекатывавшихся то в одну, то в другую сторону, становилось понятно, что битва идет упорная.
        У горянок горела душа, когда каджары брали верх, и немного отлегало от сердца, когда горцы теснили их обратно. У каждой их них там был отец, муж, братья или сыновья. У каждой кто-то погиб или был ранен и мог погибнуть еще кто-то.
        Женщины исступленно молили Аллаха о помощи, проклинали врагов и желали победы горцам.
        Когда мимо торопливо проходили мужчины, они спрашивали их о ходе сражения, но мужчины не отвечали, не желая огорчать и без того несчастных женщин.
        Единственной отрадой был для них Дервиш-Али, который носился к Хицибу и обратно. В бой его не пускали, зато он приносил много важных новостей.
        - Ну что там, сынок? - с надеждой спрашивали женщины.
        - Сами разве не видите? - отвечал Дервиш-Али. - Наши громят каджаров! Косят, как траву!
        - А сына моего не видел? - засыпали его вопросами женщины.
        - А мужа моего?
        - А отец мой не ранен?
        - А мой Али?
        - А Билала не видел?
        - Всех видел! - отвечал Дервиш-Али. - Приветы вам передавали, просили не беспокоиться.
        - Вай! - вскрикивали вдруг женщины. - Наши отступают!
        - К реке отходят!
        - Какие же вы глупые, - весело отвечал Дервиш-Али. - Даже барана, чтобы зарезать, сначала надо поймать. Вот и завлекают глупых каджаров.
        - А Сайгид - мельник? Живой?
        - Еще бы! - успокаивал Дервиш-Али. - Он их перемалывает, как пшеницу своими жерновами!
        - А Ибрагим - плотник?
        - Стружку с каджаров снимает, - сообщал Дервиш-Али. - А после как даст - точно гвоздь вобьет!
        - Смилуйся над тобой Аллах, - утирали слезы женщины.
        - Ты бы сходил, посмотрел еще, а после нам рассказал.
        - А мы бы тебе хинкал сварили.
        - И петуха твоего накормили.
        - Хинкалом своих мужчин встречать будете! - отвечал Дервиш-Али. - А петух мой так шахского пшена наелся, такой сильный стал, что сам готов любого каджара заклевать!
        И Дервиш-Али снова спешил на Хицибское поле, чтобы вернуться со свежими новостями.
        Женщины и хотели бы верить Дервишу-Али, но сердца их чувствовали, что не все так хорошо, как он им расписывал. В этой мучительной неизвестности прошла половина дня.
        А после полудня из ставки вышел Фатали.
        - Эй, женщины! - крикнул он. - Слушайте!
        - Слушаем, слушаем, Фатали, да убережет тебя Аллах от несчастий, - отвечали женщины, все обратившись в слух.
        - Говори же скорей!
        - Вот какое дело, - начал Фатали. - Ваши мужчины дерутся, как львы, но этих шахских шакалов слишком много. Так вот… Мы решили, что вам лучше забрать детей и уйти из села.
        - Уйти? - заголосили женщины.
        - Куда уйти?
        - Дальше, повыше в горы, - объяснял Фатали, - за Гуниб, в Хунзах… Для начала - хотя бы в Ругуджу. Есть много мест, где вы будете в безопасности.
        - Опять они все решили за нас! - недовольно кричали женщины.
        - Могли бы хоть теперь спросить!
        - Так знайте: мы не оставим наш аул!
        - И мужей своих не оставим! - воскликнула Фируза.
        - И дети наши никуда не уйдут, так и знайте! - добавила Аминат.
        - А если не хотите, чтобы сюда явились каджары, так не пускайте их! На то вы и мужчины!
        - Послушайте, - увещевал женщин Фатали. - Если все мы, не дай Аллах, погибнем, никто вас не защитит.
        - Мы не уйдем! - стояли на своем женщины.
        - А для каджаров у нас припасено вот это! - Фируза показала свой кинжал.
        Следом и остальные женщины начали доставать из складок платьев ножи, кинжалы и даже сабли.
        - Пусть только сунутся!
        Удивленный Фатали не нашелся что ответить, а женщины продолжали:
        - Ты, Фатали, каждую пятницу напоминал всем Андалалские законы. А разве там написано, чтобы жены бросали мужей, когда они бьются с врагом?
        - Такого у нас никогда не было!
        - Это не просто враг, - пытался убедить женщин Фатали. - Это море врагов! Сдаваться мы не намерены, но беспокоимся о своих семьях.
        - Зачем нам жизнь, если вы погибнете?
        - Лучше мы погибнем рядом с вами!
        - Пусть мы увидим то, что увидите вы.
        - Эй, Фатали! - подала голос очень старая горянка. - Ты, видно, позабыл, что горянки тоже могут драться. И могут даже то, чего не умеете вы, но что теперь может пригодиться.
        - О чем ты, старая? - недоумевал Фатали.
        - Бывало, мы в мужской одежде с врагами дрались, - говорила старушка. - А бывало - пускались на хитрости.
        - Какие еще хитрости, говори толком! - торопил Фатали.
        - К примеру, жгли вокруг костры по ночам, будто много подмоги пришло. Ходили по дорогам, подбрасывая золу, а издалека врагам казалось, что на помощь идет большой отряд…
        - А разве мы не умеем ружья заряжать? - снова зашумели женщины.
        - А носить еду и воду?
        - А раненых лечить?
        - А погибших оплакивать?
        - Кто это будет делать, если вы все воюете?
        - Мужчины пусть защищают эту землю! - ударила палкой о землю старушка. - А когда женщины дома - они и воюют лучше!
        Женщины соглашались со старушкой, и на их лицах появились давно забытые улыбки.
        Фатали с тяжелым вздохом покачал головой, развел руками и вернулся в башню.
        Узнав о решимости женщин остаться в ауле и хитростях, о которых напомнила старушка, Пир-Мухаммад задумался.
        Было очевидно, что Надир усилил натиск, бросая к Хицибу все новые отряды, и следовало что-то предпринять. Пока аксакалы размышляли, что может выйти из женских затей, вестовой сообщил, что подходит отряд из Гидатля во главе с их предводителем Денгой и известным храбрецом по прозвищу Шестипалый. Этому отряду Пир-Мухаммад предложил отвести особую роль.
        Глава 111
        Уже вечерело, когда Надир-шаху показалось, что оборона горцев вот-вот будет сломлена. Как ни храбро дрались горцы, шахские полчища оттесняли их все дальше и дальше.
        - Мой повелитель! - воскликнул вдруг визирь, показывая куда-то вдаль. - К горцам подходит большой отряд!
        Теперь и шах увидел этот отряд, приближавшийся к реке. О его величине говорили столбы пыли, поднимаемой множеством всадников. Голова колонны уже скрылась в ущелье, а всадники все продолжали и продолжали прибывать.
        Это могло нарушить ход битвы, и Надир решил обезопасить себя от непредсказуемого поворота дел.
        - Вышлите им навстречу полк из моего резерва, - велел Надир. - Пусть не подпускают их к Хицибу и разобьют, как только они перейдут реку и начнут подниматься.
        Тысячный полк тут же отправился наперерез прибывшему отряду. Но кызылбашей ждала западня.
        Это были женщины из Согратля, Ругуджи и других соседних сел. Надев папахи и черкески, они шли колонной со своими ослами, нагрузив их мешками с золой. Золу подбрасывали вверх, чтобы сбить с толку врагов - им казалось, что это клубится пыль под ногами огромного отряда. Скрываясь из виду, женщины возвращались вдоль русла реки, обходили холм и снова появлялись на дороге, которая была видна кызылбашам. Со стороны это походило на бесконечный отряд, спускающийся с гор на помощь защитникам Андалала.
        Хитрость удалась. Предупрежденные о приближении врага, женщины скрылись за холмом. А в тыл вражескому полку ударил недавно прибывший отряд гидатлинцев, скрывавшийся до этого в соседней роще. Не успевший опомниться вражеский полк был разгромлен наголову. Спасавшихся бегством добивали женщины. Затем гидатлинцы поспешили на помощь сражающимся в Хицибе братьям.
        Не ожидавшие этого, каджары снова попятились назад, и это вместе с потерей отборного полка привело Надир-шаха в неистовство. Чтобы прийти в себя, он применил свое обычное средство - велел отрубить головы нескольким командирам, которые не могли опрокинуть отряды горцев.
        Но это мало помогло делу. Близилась ночь, а горцы все еще удерживали свои позиции. Известия из обложенных аулов тоже не радовали шаха: ни один из них так и не был взят.
        Отряды своей личной гвардии шах берег для взятия Хунзаха. Но ход сражения в Андалале требовал все новых сил, а кроме гвардии, у него теперь оставался всего десяток запасных полков. Куда девались пятнадцать других полков, Надир-шах не понимал. Не горцы же их перемололи в этом ужасном Андалале?
        Когда в битве наступила очередная передышка, Чупалава вызвали в ставку. Когда он явился, там уже был и Муртазали.
        - Получено письмо от Сурхай-хана, - сообщил Пир-Мухаммад.
        - От Сурхай-хана? - удивился Чупалав.
        - Я же говорил, что отец на нашей стороне, - улыбался Муртазали, показывая письмо. - Он прислал верного человека.
        - Что пишет почтенный Сурхай-хан? - спросил Чупалав.
        - Что Надир хочет нас окружить, - сказал Пир-Мухаммад.
        - Он посылает еще три полка на Чох, - добавил Амирасулав.
        - Три полка - это немало, - озабоченно произнес Чупалав.
        - Это очень много, - согласился Пир-Мухаммад. - Чохцы и так отбиваются из последних сил.
        - Надо что-то делать, - сказал Чупалав. - Если шах захватит Чох, нам наши позиции не удержать.
        - Чохцы помогали нам в Кумухе, - сказал Муртазали. - И я готов отправиться теперь к ним на помощь.
        - Тебе придется тяжело, - сказал Амирасулав.
        - Не тяжелее, чем другим, - ответил Муртазали.
        - Ему надо дать еще людей, - сказал Чупалав.
        - Их и так не хватает, - ответил Муртазали. - Я возьму свой отряд.
        - У тебя осталось слишком мало воинов, - убеждал друга Чупалав.
        - Но каждый стоит десяти кызылбашей. Мы справимся, - уверял Муртазали. - Войска шаха неповоротливы, а неожиданные атаки превращают их в стадо беззащитных овец.
        - И все же мы дадим тебе еще три сотни бойцов, - настаивал Пир-Мухаммад.
        - Надир посылает к Чоху свежие войска.
        - Но на Хицибской поляне наши держатся из последних сил, - говорил Муртазали. - Там каждый человек на счету.
        - Если Надир-шах возьмет Чох, будет еще хуже, - сказал Амирасулав. - Мы как-нибудь выдержим, да и люди продолжают приходить.
        - Вот-вот прибудут новые отряды, - сообщил Абаш. - Даже джарцы дали знать, что спешат на помощь.
        - А салатавцев с гумбетовцами и койсубулинцами мы сразу направили в Чох, - сообщил Пир-Мухаммад.
        - Мы должны выстоять, а тогда и сами за шаха примемся, - сказал Амирасулав.
        - Выстоим, - обещал Чупалав. - Неужели мы уступим каким-то разбойникам?
        Абаш вспомнил про легкие пушки, взятые трофеями в Аймаки и привезенные в Андалал, которые теперь стояли в Согратле и Чохе.
        - Пусть Муртазали возьмет с собой хотя бы половину ядер из тех, что у нас есть, - посоветовал он. - Думаю, чохцы уже истратили свои запасы.
        Появился гонец, он сообщил, что тиндалалцы, багвалалцы, чамалалцы и анкратлинцы уже подходят одни за другими.
        - Слава Аллаху! - воскликнул Пир-Мухаммад. - Мы становимся все сильнее.
        Амирасулав посоветовал Муртазали:
        - Еще возьми с собой хотя бы десяток цунтинцев. Это такие меткие охотники, даже ночью не промахнутся.
        - Продержимся еще несколько дней, и у нас появится надежда на победу, - сказал Пир-Мухаммад, положив руку на плечо Муртазали. - Да поможет тебе Аллах, сын мой.
        Горцы выстояли еще один день. И снова их ждала страшная ночь, когда уносили убитых и уводили раненых.
        Женщины уже выплакали все слезы и молча, проклиная кровожадного шаха, делали тяжелую работу, ненавистную им более всего.
        Лекари валились с ног от усталости. При всем своем искусстве они не успевали помочь всем, и многие умирали, так и не дождавшись их помощи.
        Когда принесли на бурке израненного, залитого кровью Мирзу Калукского, он был без сознания, но все еще прижимал к себе пробитый стрелой чунгур.
        - Его можно спасти? - спросил Пир-Мухаммад лекаря.
        - Ручаться не могу, - покачал головой лекарь. - Люди говорят, что хотели увести его после первой раны, после второй, но он дрался и дрался. И получил еще пять ранений, пока не упал.
        Пир-Мухаммад осторожно вынул из руки Мирзы изрешеченный чунгур, и тот зазвучал своей единственной уцелевшей струной. Мирза вдруг открыл глаза и прошептал:
        - Оставьте. Мне с ним легче.
        - Мирза, брат мой, - сказал Пир-Мухаммад. - Ты не можешь умереть.
        - Я не умру, пока дагестанцы не уничтожат врага, - слегка улыбнулся Мирза, пересиливая боль. - Положите меня так, чтобы я смог это увидеть.
        - Мы сделаем так, как ты сказал, - пообещал Пир-Мухаммад.
        Утром Мирзу перенесли на крышу и положили под голову папаху, чтобы он мог видеть то, что происходило в Андалале.
        Глава 112
        А на рассвете Муртазали со своим отрядом отправился к Чоху. К отряду, выступившему на помощь чохцам, присоединилась и жена Чупалава Аминат. Она была одета в мужскую одежду и вооружена саблей. Все эти страшные дни ее терзали мысли о Чупалаве, о детях, норовивших убежать к Хицибу, и о своих родителях, братьях и сестрах, живших в соседнем Чохе.
        Под Чохом палили трофейные пушки, и ядра, которые вез Муртазали, были очень кстати. Кызылбаши не смогли прорваться к самому аулу, и бои шли в теснинах на подступах к Чоху.
        Зарбазаны горцев были укреплены на седлах коней, и их легко можно было перебрасывать в наиболее опасные места. Стреляли эти пушки небольшими ядрами, но они проделывали большие бреши в густых, как грозовые тучи, отрядах противника.
        Подойдя к Чоху с другой стороны, вдоль реки, Муртазали сообщил его защитникам о том, что с Турчидага движется новый отряд. О том же сообщили и дозорные чохцев, наблюдавшие за противником с окрестных высот.
        На пути приближавшегося отряда было ущелье. Кызылбаши не могли его миновать. Муртазали решил занять позиции над этим ущельем, и чохцы провели его отряд так, чтобы он не был замечен вражескими войсками, воевавшими на подступах к Чоху.
        Тем временем Аминат спешила к родному дому. Она давно не была в своем ауле. В нем многое изменилось, и война наложила на него суровый отпечаток. Красивые чохские дома теперь походили на крепости, окна были заложены камнями и превращены в амбразуры. Людей на улицах почти не было. Не оказалось никого и в родительском доме. Соседка не сразу признала в безусом воине Аминат, бывшую некогда ее неразлучной подругой. Поудивлявшись и немного всплакнув, она рассказала, что отец и братья Аминат воюют с проклятыми каджарами, а мать с младшей, еще незамужней дочерью отправилась на женский сход. Чтобы избежать лишних расспросов, Аминат переоделась в найденную в доме женскую одежду и тоже отправилась с подругой на сход.
        Женщины собрались у общественной пекарни, куда каждая приносила тесто, чтобы испечь побольше хлеба для воинов. Но расходиться никто не спешил.
        Хлеб отправляли в корзинах на осликах, которых уводили мальчишки.
        Обычно тут обсуждались разные новости. Теперь новость была одна - обрушившаяся на Андалал беда, грозившая их семьям, аулу и всему Дагестану. Как и женщины других андалалских аулов, чохинки старались помочь своим мужьям, отцам, братьям и сыновьям.
        Когда мать увидела Аминат, едва не выронила таз с тестом. От удивления она не знала, что сказать, и сказала первое, что слетело с языка:
        - Что это ты на себя надела? Что про нас люди скажут? - Она забыла, что на всякий случай хорошенько припрятала лучшие вещи, потому что слышала, какие каджары грабители.
        - Мама! - бросилась ей на шею Аминат. - Забудь про одежду. Я тебе потом все объясню.
        - Золотце мое! - будто очнулась мать, прижимая к себе любимую дочь.
        - Аминат! - радостно теребила ее за руку младшая сестра.
        - Так это Аминат? - удивлялись женщины. - Которая в Согратле замужем?
        - Жена Чупалава!
        - Говорят, Чупалав впереди всех бьется с каджарами.
        - Ну, он-то свернет шею этому выродку, который детей лошадьми топчет.
        - Да покарает его Аллах!
        - Чтоб его кости сгнили!
        - Чтобы шайтаны его унесли!
        - А это правда, что он взял в свой гарем какую-то согратлинку, а она от него убежала?
        - Она в плен к ним попала, - объясняла Аминат, целуя и прижимая к себе сестру. - Она в Джаре жила со своим отцом - оружейником, а каджары пришли туда с войной. А потом в нее влюбился Надир-шах и забрал в свой гарем. Жениться хотел.
        - Жениться? - не верили женщины. - Этот разбойник?
        - Все сокровища ей предлагал, которые в Индии награбил. Но она не согласилась.
        - И правильно сделала, - говорили женщины.
        - Я бы тоже не согласилась.
        - Да кто он такой? Разбойник безродный.
        - И корону шахскую тоже, говорят, украл.
        - А что потом случилось?
        - У нее был жених. Вот он и выкрал ее из шахского гарема.
        - Вай, молодец! - зацокали языками женщины.
        - Вот это настоящий мужчина!
        - Пусть лопнет от злобы этот подлый шах!
        Мать Аминат вдруг поняла, что они слишком увлеклись досужими разговорами, а лучше бы спросили, зачем Аминат так рисковала, явившись в обложенный врагом Чох.
        - Просто соскучилась по дому, - призналась Аминат. - Хотела узнать, все ли живы - здоровы?
        - Целы пока, слава Аллаху, - сказала мать. - Ты расскажи лучше, что там, в Согратле? Говорят, каджары сильно на вас нападают?
        - Да и вам, я знаю, покоя не дают, - вздыхала Аминат, вспомнив о своих детях и муже.
        - Какой тут покой! - заголосили женщины.
        - Бьют их наши, бьют, а они, проклятые, не кончаются.
        - Как из-под земли растут.
        - А вы что же? - спросила Аминат.
        - А что женщины могут? - отвечали чохинки. - Еду готовим, воду носим, оружие… Да вы, наверное, тем же заняты.
        - А раненых много?
        - А погибших? Да примет Аллах их в раю.
        - Примет, - уверяли старушки. - Кто за правое дело на войне погиб - сразу в рай попадает. А эти, чьих грехов не сосчитать, прямо в ад отправятся со своим шахом.
        - А еще по ночам вокруг аула костры зажигаем - пусть каджары думают, что у нас столько воинов, что в Чохе не помещаются.
        - И мы тоже, - кивала Аминат.
        - Камни в кучи собираем, чтобы на головы врагам кидать.
        - И мы собираем.
        - А еще мы решили, что пойдем сражаться, если нашим мужчинам совсем тяжело придется.
        - И мы тоже, - говорила Аминат. А затем начала рассказывать, как они обманули каджаров, разбрасывая по дороге золу, будто к Хицибу идет подмога. Как мужчины их разгромили и как потом женщины добивали бегущих врагов вилами, косами и серпами, а кто-то даже и настоящим оружием.
        Глава 113
        Шахский отряд, собиравшийся незаметно зайти в тыл чохцам, уже втянулся в ущелье, когда сверху неожиданно полетели пули, стрелы и камни.
        Сарбазы поняли, что попали в западню, но спасения из нее уже не было. Отряд Муртазали запер ущелье с двух сторон, и началось беспощадное уничтожение врага. Сарбазы пытались отстреливаться, прятались в расщелинах и гротах, но судьба их уже была решена. Горцы находили и убивали их везде, пока ущелье не превратилось в кладбище, где некому было хоронить трупы, и они стали добычей слетавшихся на пиршество стервятников.
        Собрав трофеи и нагрузив ими пленных, горцы поспешили на помощь сражавшимся с врагами чохцам. Предводитель чохцев Мадилав уже знал о разгроме шахского отряда в ущелье и о том, что Муртазали намерен ударить в тыл наседавшим на Чох врагам.
        Как только позади расположений противника появилось знамя Муртазали, защитники Чоха дружно перешли в наступление. Каджары растерялись, увидев, как немногочисленное войско горцев бросается на верную смерть. Когда же решили не идти им навстречу, а встретить их на выгодных позициях, на них с тыла обрушились воины Муртазали.
        Разгорелся ожесточенный бой. Кызылбаши были смяты и начали отступать. Но разгромить их до конца не удалось. Каджары сумели закрепиться на новых позициях, штурмовать которые малыми силами уже не было возможности.
        Горцы подобрались поближе к врагу и принялись обстреливать его из ружей и зарбазанов.
        За эти дни чохцы перебили тысячи шахских воинов, но их все еще было очень много. Кызылбаши готовились к новому штурму, но сначала хотели дождаться подкреплений. Они надеялись одним мощным ударом покончить с этими стойкими чохцами, которые наносили им тяжелый урон, не смущаясь явным численным превосходством противника. Сарбазы не знали, что случилось с их отрядом в ущелье, но были уверены: войска шаха неисчислимы, и он пришлет им достаточную помощь.
        Тем временем Аминат, снова сменив одежду, уже спешила обратно. Она ехала с радостной вестью о том, что отряд Муртазали разгромил каджарский отряд. Но сердце ее холодело от мысли, что в Согратле ее могут ждать печальные вести.
        По пути она встретила караван, везущий в Чох раненых и убитых. Ее тянуло посмотреть, нет ли среди новых жертв войны ее отца или братьев. Но Аминат заставила себя думать, что им повезло, Аллах сохранил их от вражеской стрелы или сабли. И она погнала свою лошадь вперед, пока путь еще был открыт и охранялся дозорами горцев.
        Добравшись до аула, Аминат разыскала Пир-Мухаммада и рассказала ему о том, как обстоят дела в Чохе.
        - Слава Аллаху! - воздел руки к небу Пир-Мухаммад. - Да дарует он нам полную победу над врагами!
        Спросить кади о Чупалаве Аминат не решилась. Она спрашивала о муже у женщин, но те ничего не знали, кроме того, что шах бросил на горцев новые отряды и на Хицибе идет ужасная резня.
        Собравшись у пороховой мельницы, женщины заряжали ружья и пистолеты и отправляли их на ослах к месту битвы.
        Мальчишки уводили ослов, но в Хицибе было уже не до того: там шел рукопашный бой, где все решали сабли, кинжалы и топоры. Мальчишки постарше это знали, поэтому взбирались на окрестные высоты и сами стреляли по врагу. Ребята помладше доставляли им заряженное оружие и спешили обратно, за новой партией.
        Гул битвы уже доносился до Согратля, и женщины старались говорить громко, чтобы не слышать пугающего эха войны.
        Аминат рассказывала им о разгроме каджарского отряда под Чохом и о том, что чохинки, если придется, готовы и сами вступить в битву. И согратлинки чувствовали, что близится час, когда им придется вступить в дело. По примеру Аминат они стали переодеваться в мужскую одежду и готовить оружие.
        Глава 114
        Вскоре подошли отряды салатавцев, гумбетовцев и койсубулинцев. Они сначала дрались в Чохе, но Мадилав и Муртазали решили, что в Согратле теперь тяжелее, и отправили большую часть воинов к Хицибу.
        Свежие силы сначала потеснили шахские полчища, но страшный приказ Надира сделал свое дело. Каджары предпочитали погибнуть в бою, чем принять позорную смерть под секирой палача.
        К тому же фитили, наконец, просохли, и тысячи больших каджарских ружей открыли по горцам смертельный огонь.
        Желая воочию насладиться победой, Надир-шах снова двинулся к Хицибу. Свита пыталась его отговорить, но шах никого не слушал. Он пожертвовал слишком многим, чтобы сломить горцев, и хотел убедиться, что сокрушил, наконец, сильного противника, с каким ему еще не приходилось встречаться.
        Хициб был завален трупами, приходилось объезжать целые холмы из убитых, но шаха это не смущало, он спешил насладиться своим триумфом.
        Горцы проявляли чудеса отваги, но совладать с изрыгающей огонь и стрелы тучей шахских полчищ становилось все тяжелее. Охваченные ярой ненавистью к врагу, горцы сражались до изнеможения, пока могли держать в руках оружие, пока бились их благородные сердца.
        Чупалав, бившийся в первых рядах, был уже несколько раз ранен, но не чувствовал боли. Все в нем было подчинено одной цели - уничтожить врага. Кровь заливала Чупалаву лицо. Он отер ее рукавом и увидел приближающуюся шахскую свиту. По золотым доспехам, сияющему самоцветами щиту и драгоценному убранству коня Чупалав узнал Надир-шаха. Он был окружен телохранителями, а впереди - полк личной гвардии. Но это уже не казалось Чупалаву препятствием для того, чтобы покарать главного врага его родины.
        - Сразись со мною, если ты такой герой! - с ненавистью закричал Чупалав и врезался в плотные ряды каджаров.
        За Чупалавом последовало еще несколько горцев, но далеко пробиться им не удалось. Каджары взяли их в кольцо, и скоро Чупалав остался один. Его сабля и топор обрушивались на каджаров с такой силой, а вид израненного богатыря был так страшен, что враги невольно расступались.
        Чупалаву удалось пробиться сквозь ряды сарбазов, до цели оставалось совсем немного, когда в него ударили пули из ружей шахской гвардии. У Чупалава потемнело в глазах, и он упал. Его сочли убитым, но кольчуга мастера Абакара сберегла Чупалаву еще несколько минут жизни, и он услышал чей-то властный голос:
        - Кто этот герой?
        - Чупалав Кривоносый, - послышался голос Шахмана. - Он был предводителем андалалцев.
        - Он погиб достойно… - уважительно прозвучало в ответ.
        Чупалав открыл глаза и увидел Надир-шаха, заслонявшего ему солнце.
        - Я еще не погиб, - произнес Чупалав.
        Он сжал рукоять сабли, все еще бывшей в его руке, и попытался встать, чтобы нанести удар ненавистному тирану.
        Но его опередил телохранитель Надира, ударив Чупалава тяжелым копьем. Такого сильного удара кольчуга не выдержала, но и не позволила копью проникнуть слишком глубоко. Чупалав все же сумел подняться и ударом сабли свалил телохранителя. Затем Чупалав выдернул из себя копье и размахнулся, чтобы послать его в шаха, в оцепенении смотревшего на андалалского богатыря, но в спину ему ударило еще одно копье.
        К упавшему Чупалаву подскочил шахский палач, собираясь его обезглавить, и взглянул на шаха, ожидая приказа.
        - Похороните его с честью, - сказал Надир-шах. Он уже считал себя победителем и мог позволить себе милосердие хотя бы к погибшему врагу. Но милосердие это заключалось лишь в том, что он велел не отрубать погибшему голову, а сбросить его с кручи.
        Он бы не сделал этого и похоронил Чупалава с великими почестями, если бы не то унижение, которое испытал Надир-шах, видя, как сражался этот горец и как сражаются его земляки - дагестанцы. В войске Надир-шаха, которое величали непобедимым, такой самоотверженности никогда не видели. Так можно было драться только за святое, за родину и свободу, а не ради добычи и даже не из страха перед палачами шаха. Надир сожалел, что у него не было таких воинов, и понимал, что у него не может их быть.
        Два гвардейца притащили Чупалава к краю ущелья. Когда они приподняли его, чтобы исполнить приказ шаха, Чупалав вцепился в них мертвой хваткой и увлек за собой.
        Войска Надир-шаха несли большие потери, но шаг за шагом их лавина оттесняла горцев к реке. Остановить их не могли даже зарбазаны, которые нукеры Ахмад-хана Мехтулинского сняли с согратлинских укреплений и доставили к Хицибу.
        Поняв, что силы горцев на исходе, Пир-Мухаммад вынул саблю и пошел на помощь своим людям. За ним, не дожидаясь приказа, двинулись и остальные аксакалы. Несмотря на свои седые бороды, они были в боевых кольчугах и при саблях с кинжалами. Им легче было умереть, чем увидеть свое поражение. Даже Мухаммад-Гази пошел за аксакалами, прихрамывая и опираясь на копье с крюком для сбрасывания всадников с лошадей.
        Спускаясь к реке, они встретили юношей, которые несли едва живого Чупалава. Они обстреливали каджаров с окрестных высот и видели, что произошло.
        - Чупалав! - бросился к сыну побледневший Сагитав. - Что с тобой, сын мой?
        Но страшные раны Чупалава говорили сами за себя.
        - Чупалав столько врагов перебил и почти добрался до самого Надир-шаха, - сообщил юноша, не поднимая глаз. - Но у шаха сильная охрана. Они в него сначала из ружей, а потом копьями. А он все равно шаха чуть не убил.
        - Они лезут, как саранча, - добавил другой. - У наших клинки ломаются, а у ружей плавятся стволы.
        - Он жив? - спросил Пир-Мухаммад, осознавший, что потерял свою главную опору.
        - Еще дышит, - ответил юноша. - Он хотел увидеть свою семью.
        - Его жена у пороховой мельницы, - глухо произнес Сагитав, до боли в руке сжимая рукоять сабли.
        - Останься с сыном, - сказал ему Пир-Мухаммад. - Может, Чупалав еще выживет.
        - Идемте, - ответил Сагитав. - Место моего сына в битве не должно пустовать.
        Когда едва дышащего Чупалава положили перед Аминат, она застонала от горя:
        - Чупалав!..
        - Проклятые каджары! - вскрикнула Фируза.
        - Не может быть, - роняла слезы несчастная Аминат, омывая раны мужа. - Ты не можешь умереть, Чупалав…
        Чупалав приоткрыл глаза и через силу улыбнулся:
        - Аминат… Как я хотел тебя увидеть перед…
        - Нет-нет, ты должен жить, - умоляла мужа Аминат. - Сыновья так тобой гордятся, а я… Как я останусь без тебя, Чупалав?..
        - Побереги детей, - прошептал Чупалав. - Они достроят наш дом.
        Чупалав глубоко, будто облегченно вздохнул и закрыл глаза. На лице его замерла прощальная улыбка.
        - Нет, нет, он не погиб! - оглядывалась на женщин Аминат. - Мой Чупалав!
        Потрясенные этой трагедией, женщины лишь отводили глаза, утирая слезы концами платков.
        Почувствовав, что Чупалав ее покинул, Аминат в отчаянии бросилась ему на грудь и зарыдала. Женщины с трудом отняли ее от умершего мужа и старались утешить:
        - Твой Чупалав был настоящим мужчиной.
        - Твои дети будут гордиться, что их отец погиб героем.
        - Не плачь так, Аминат, не радуй наших врагов.
        - И вы не плачьте! - воскликнула Аминат, беря в руки саблю своего мужа. - Он бился рядом с вашими мужьями, братьями и сыновьями. Мне легче было бы умереть самой, чем увидеть погибшего мужа. Или мы станем ждать, пока они все погибнут?
        - Не дай Аллах! - испуганно говорили женщины.
        - Зачем нам жизнь без них?
        - Тогда пойдем на помощь! - призвала Аминат, потрясая саблей.
        - Я тоже с вами, - воскликнула Фируза, выхватывая свой заветный кинжал. - Быть пленницей каджаров - не лучше, чем вдовой.
        - Да лучше в пропасть, чем врагам в лапы! - зашумели женщины, поднимая оружие.
        - Мы все пойдем!
        - Мы им покажем, каковы горянки!
        - Этот проклятый шах требовал женщин, вот он их и получит!
        - Только попадись нам этот мерзавец!
        Выкрикивая проклятия врагам и призывая на помощь Аллаха, женщины устремились к реке, к которой войско Надир-шаха почти уже оттеснило горцев.
        Глава 115
        Надир-шах, будто чуя скорую победу, не отрывался от подзорной трубы. Его войска почти достигли реки - важного рубежа, откуда было рукой подать до Согратля.
        - Еще один натиск - и горцам конец! - злорадно предвещал шах. - Никто не смеет безнаказанно противиться воле повелителя вселенной! А из голов этих наглецов я сложу гору в назидание всему миру!
        - Им самое время умолять ваше величество о пощаде, - сказал визирь.
        - О пощаде? - расхохотался шах, обернувшись к визирю и своей свите. - Пощадить тех, кто уничтожил половину моего войска? Я превращу эти горы в пустыню, я вырву их хваленую свободу с корнем, иначе здесь никогда не будет покоя.
        - Они это заслужили, мой повелитель, - кивал визирь.
        - Они лишь защищали свою родину, - сказал Сурхай-хан.
        - Скоро у всех будет одна родина - великая империя Надир-шаха, - ответил Надир, снова приникая к подзорной трубе. - Но что я вижу?..
        Удивленный шах передал трубу визирю. Тот всмотрелся и испуганно произнес:
        - Там что-то странное… Не понимаю…
        - Откуда они взялись? - закричал Надир-шах, тыча пальцем в ту сторону, где шла битва.
        - Мой повелитель, - ошеломленно произнес визирь. - Это женщины пришли на помощь горцам!
        Разъяренные горянки, вооруженные кинжалами и саблями, косами и вилами, уже перебрались через речку и набросились на каджаров, которые начали было окружать горцев.
        Обескураженные столь неожиданной атакой, воины шаха пришли в смятение. А у горцев, увидевших пришедших им на помощь женщин, прибавилось сил. Они снова кинулись на врага и рубили его с такой неудержимостью, что каджары попятились назад.
        Но женщины на этом не успокоились.
        - Бейте проклятых! - кричали они, роняя непривычные для женских голов папахи.
        - Рубите нечестивцев!
        - Смелее, сестры!
        - Покажем, что у наших молодцев и жены неробкие!
        Не давая врагам опомниться, женщины убивали их, как могли, и сотни сарбазов пали от их оружия, направляемого праведным гневом.
        Аксакалы бились на равных с молодыми воинами. Силы у них были уже не те, зато давал знать о себе опыт, полученный в многочисленных сражениях. Но когда Пир-Мухаммад увидел, что дерутся и женщины, он попытался вывести их из боя.
        - Уходите! - кричал он. - Мы и без вас справимся.
        - Уйдем, кади, - отвечали женщины, увлеченные битвой. - Уйдем, когда справитесь!
        Надир-шах не верил своим глазам. Женщины одолевали его непобедимых воинов!
        - Это женщины или горные духи? - мрачно спросил он визиря.
        - Кем бы они ни были, мой повелитель, их появление для нас опасно.
        - Так кто они? - раздраженно переспросил Надир-шах.
        - Не гневайся, мой повелитель, но если это женщины, то это позор для наших войск.
        - Продолжай, - велел Надир-шах, снова приникая к подзорной трубе.
        - А если это злые духи, - говорил визирь, в ужасе обхватив голову, - то они могут явиться и сюда.
        - Молчи, глупец! - остановил его Надир-шах. - Даже если это злые гурии восстали против меня, я пленю их и продам наложницами в гаремы!
        - Ты можешь сделать все, что пожелаешь, - поклонился визирь, - но все же это - знак беды.
        - Посмотрим, - самоуверенно ухмыльнулся Надир. - А пока пусть пять полков - половина моей гвардии - приготовятся проверить, кто они на самом деле.
        Запели трубы, передавая приказ падишаха, и пять тысяч отборных воинов на лучших конях, с лучшим оружием и в лучших доспехах выстроились перед шахом, ожидая его приказа.
        Наблюдая за происходящим у реки, Надир снова навел подзорную трубу на продолжавших биться женщин и вдруг увидел то, что заставило его отшатнуться.
        Это была Фируза, которая добивала поверженного врага, а затем, как показалось шаху, подняла глаза на Надира и пригрозила ему окровавленным кинжалом.
        - Тебе бы услаждать меня в гареме… прошептал пораженный шах, но, будто очнувшись от наваждения, сказал: - Что ж, добыча сама просится в мои руки.
        Он оглянулся на ждущих приказа тысячников и повелел:
        - Сотрите их с лица земли. А женщин доставьте ко мне.
        - Слава Надир-шаху! Шаху шахов слава! - прокричали телохранители.
        - Да продлится век властителя земли! - ответила гвардия и ринулась к месту сражения.
        Уверенный в неминуемой победе, но мучимый мыслью о том, сколько воинов он потерял в этих страшных горах, Надир подозвал к себе Сурхай-хана:
        - Брат мой Сурхай-хан, не ты ли уверял, что один лишь вид моего войска приведет горцев к смирению? Не ты ли говорил, что все горские вожди поспешат принести мне уверения в покорности?
        - Похоже, я ошибся, - ответил Сурхай-хан. - Но вряд ли ошибусь теперь, если скажу, что они будут биться до конца.
        - Конец уже пришел, - сказал Надир-шах, видя, как его гвардия врезается в немногочисленные уже ряды горцев.
        Шахман понимал, что шах вот-вот одолеет горцев, и у него заныла душа. Да, Шахман хотел отомстить андалалцам за обиду, но он и представить себе не мог, что это обернется столь ужасающим кровопролитием. Он переоценил силы шаха и недооценил мужество своих земляков, их преданность родине и любовь к свободе.
        Наблюдая за решающей битвой, Надир-шах вспомнил, что уже день, как не получал донесений из-под Чоха, куда отправлял сильный отряд.
        - Почему нет известий? - спросил он визиря.
        - Пока это знает один лишь Аллах, - растерянно развел руками визирь. - Но пусть мой повелитель будет спокоен, скоро мы получим желанные вести.
        - Пошли туда курьера, - приказал Надир-шах.
        - Не лучше ли будет послать еще один отряд? - осторожно предложил визирь, который уже знал, что там случилось, но боялся говорить об этом шаху и надеялся, что новый отряд исправит положение.
        - Еще отряд? - подозрительно покосился на визиря Надир-шах. - Лучше пошли им приказ, чтобы без победы не возвращались, если хотят жить.
        Не дождавшись подкрепления и получив суровый приказ Надир-шаха, остатки его войск под Чохом решили снова атаковать горцев. Они выпустили по ним тучу стрел, открыли частую пальбу из ружей, затем хлынули вперед тяжелой волной, которая снова разбилась о стоявших стеной горцев. Завязалась яростная схватка. Кровь лилась рекой, из убитых вырастали валы.
        Горцы, готовясь к сражению, успели принять все возможные меры. На высотах стояли пирамиды из камней, которые теперь обрушились на врагов, катились вниз пылающие корзины, как в Согратле, стрелки из множества укрытий залпами били из ружей.
        Мадилав указал отряду Муртазали места, удобные для засад и неожиданных атак на неприятеля. К его коннице присоединились и всадники, прибывшие в Андалал из других обществ.
        Каджары рвались к Чоху, не считаясь с потерями. Чохцы стойко отражали натиск и терзали врага неожиданными атаками. Особенно яростно дрались сыновья Шахмана.
        Но вражеская лавина все же приближалась к Чоху, и, когда казалось, что она вот-вот прорвется к аулу, на помощь мужчинам, как и в других аулах Андалала, бросились женщины.
        Оцепенев от неожиданности, каджары дрогнули, и это мгновение решило все. Налетевшие с разных сторон всадники Муртазали сначала рассекли вражескую лавину на части, а затем началось беспощадное побоище, в котором шахское воинство уже не столько сопротивлялось, сколько искало пути к бегству.
        Чохцы гнали каджаров от аула, не давая им опомниться. Часть конницы преграждала бегущим частям дороги и загоняла в лощины, где за них снова принимались ополченцы. Понимая, что им больше не на кого надеяться, сарбазы бросали оружие и сдавались в плен.
        Сражение под Чохом было ими проиграно, но до конца битвы было еще далеко.
        Глава 116
        В Муртазали вернулся из-под Чоха раненый, но с победой. Однако печальная весть, ждавшая его в Согратле, заставила Муртазали забыть о крови, сочившейся из-под кольчуги. Его друг, отважный Чупалав, погиб. Узнав о случившемся, Муртазали снова бросился в бой. Оттеснив наседавших каджаров от реки, где сражались аксакалы и женщины, Муртазали готов был ринуться дальше, на помощь своему брату, но Пир-Мухаммад остановил его.
        - Сын мой, ты успел вовремя, - сказал он, опершись на окровавленную саблю и тяжело переводя дух.
        - Мы разбили врагов под Чохом! - сообщил Муртазали, снимая кольчугу, чтобы лекарь перевязал рану.
        - Я знал, что вы победите, - произнес Пир-Мухаммад. - А теперь тебе лучше поспешить в Хунзах.
        - В Хунзах? - переспросил Муртазали. - Когда каджары вот-вот одолеют наших людей?
        - Одолеют, если хунзахцы не придут на помощь, - устало вздохнул Пир-Мухаммад. - И тогда Надир сам явится в Хунзах.
        - Я не могу вас оставить, - сказал Муртазали.
        - Ты нас спасешь, спасешь весь Дагестан, если приведешь на помощь хунзахцев, - убеждал его Пир-Мухаммад. - Мы с их правителем не так близки, как ты, все же нуцал Мухаммад-хан приходится тебе дядей. А воины у него такие, что шаху не поздоровится.
        - Это же поручал мне и отец, - вспомнил Муртазали. - Раз нужно, я отправлюсь сейчас же.
        - Поспеши, пока мы еще держимся - торопил Пир-Мухаммад. - И передай ему это.
        В письме, посылаемом Пир-Мухаммадом Хунзахскому хану, говорилось:
        «Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного. О благородный Мухаммад-хан! Несомненно, тебе известно, какие тяжелые тучи сгустились над Андалалом и всем Дагестаном. Подлые каджары нападают на нас со всех сторон. И все, что они захватили, залито кровью наших людей. Храбрец Муртазали, сын славного Сурхай-хана, расскажет об этом лучше нас. Мы же, люди Дагестана, продолжаем сражаться с Надиром, и наше желание - убить его, как бешеную собаку. Если намерение наше кажется тебе праведным, то приходи и ты. Аллах даровал горцам славную победу в Аймаки, и, если будет на то его воля, мы окончательно сломаем хребет тирану в Андалале. К нам прибыли храбрецы из разных мест, ведь родина у нас одна. Не хватает только хунзахских львов, чтобы одолеть проклятого Надира. А если сил наших не хватит против каджарских полчищ, кровавый Надир придет и на тебя. Поспеши же на священную битву!».
        Пир-Мухаммад вручил Муртазали письмо и сказал:
        - И расскажи хунзахцам о подвигах Чупалава, о том, как он погиб. У него было много родственников в Хунзахе.
        Но тут подоспел Мухаммад.
        - Ты ранен, - старался он удержать брата. - Лучше я поеду в Хунзах.
        - По дороге заживет, - отказался Муртазали. - А ты держись, я вернусь скоро.
        Муртазали вскочил на коня и стегнул его плетью. С Муртазали отправились два его нукера.
        Они спешили в Хунзах по короткой дороге - по узким тропам через перевалы и ущелья. В аулах, где они останавливались передохнуть и накормить коней, их обступали встревоженные люди. Все хотели узнать, что происходит в Андалале.
        - Там решается судьба каждого из вас, - горячо взывал к народу Муртазали. - Надир-шах привел огромное войско, и те, кто не хочет стать его рабом, пусть идут в Андалал на священную битву!
        - Наши уже пошли, - обычно отвечали горцы. - Но раз надо, пойдут и все остальные.
        Покидая очередной аул, Муртазали видел, что оттуда уже выступали дружины ополченцев - стариков и юношей, полные решимости сразиться с врагом.
        Когда Муртазали поднялся на высокое Хунзахское плато, там грохотали пушки.
        - С кем они воюют? - встревожились нукеры. - Неужели каджары все-таки добрались до них?
        Муртазали был встревожен не меньше нукеров и погнал своего коня галопом.
        Тревога оказалась напрасной, и скоро все прояснилось. Хунзахцы испытывали трофейные персидские пушки, привезенные из Аймакинского ущелья.
        Хунзахский владетель Мухаммад-хан принял Муртазали с почестями как сына почитаемого в горах Сурхай-хана и прославленного воина. Родство с такими значительными людьми многого стоило.
        Хан велел зарезать быка и устроить пир в честь прибытия Муртазали, но тот спешил перейти к делу. Узнав, что Кумух захвачен каджарами, Сурхай-хана постигло несчастье и он с женой теперь в плену у Надир-шаха, Хунзахский хан не скрывал своего огорчения, а жена его, сестра Сурхай-хана, залилась горькими слезами.
        - Мы кое-что слышали, но в это трудно было поверить - сказал Мухаммад-хан. - Однако пора действовать.
        - Андалалцы прислали тебе письмо, - передал Муртазали хану свиток.
        Мухаммад-хан прочел письмо и кивнул.
        - Наши люди уже готовятся. Не знаем только, стоит ли тащить туда пушки. Их и сюда еле доставили.
        - Тяжелым пушкам там делать нечего, - сказал Муртазали, - а маленькие, которые можно навьючить на лошадей, пригодятся. Но если из-за этого будет потеряно время, лучше оставить и их.
        - Отдохните и поешьте, - сказал Мухаммад-хан. - А я потороплю наших воинов.
        Письмо андалалцев было прочитано народу перед Хунзахской мечетью.
        Люди негодовали. Хунзахское ханство было одним из самых древних и сильных на Кавказе. А после победы в Аймаки хунзахцы полагали, что уже никто не посмеет поднять глаза на их горы. Но наглые притязания Надир-шаха вновь воспламенили их воинский дух.
        - Да кто он такой, чтобы угрожать нам? - возмущался Омар-хан, глава сильного рода Даитилал, и народ встретил его слова одобрительными возгласами.
        - Что нужно на нашей земле этому самозванцу? - поддержали Омар-хана хунзахцы.
        - Мало он в Дагестане крови пролил?
        - Пора разделаться с этим извергом! - призвал глава еще одного влиятельного хунзахского рода Огузилал.
        - Надир хочет от нас позорного смирения, а мы отправим его туда, откуда не возвращаются! - кричали хунзахцы.
        - Собаке - собачья смерть!
        - Поднимайтесь на войну, братья!
        - Покажем каджаром, каковы хунзахцы!
        - Не будем терять время!
        - Поможем братьям!
        - Растопчем ядовитую змею!
        - Изрубим нечестивцев!
        - Берите оружие!
        - Седлайте коней, хунзахцы!
        Даитилалцы не заставили себя ждать. И в горских летописях было потом записано:
        И когда в Хунзахе прочли посланье,
        Стали снаряжаться даитилалцы,
        Вынули винтовки из мехов
                                                  волчьих,
        Вскинули кремневки,
                                              бьющие метко:
        Им служил мишенью
                                              глаз воробьиный.
        Выбрали пищали,
                                        гордясь оружьем,
        Сабли подвязали, что рассекают
        Супостата вместе
                                    с конем могучим.
        Панцири надели, шлемы стальные,
        Длинные черкески —
                                    до ступней самых!
        Вышли со щитами
                                    на руках твердых,
        С выпуклым железом
                                    на локтях сильных,
        За плечи закинув пороховницы.
        На конях, бегущих быстрее дичи,
        На конях, грызущих зубами камни,
        На черкесских седлах скакать
                                                решили,
        Прицепили к седлам
                                      андийские бурки,
        Прикрепили к седлам
                                      древки прямые,
        Чтобы развевались вольные стяги.
        Так пошла на битву одна дружина,
        Объявив Надиру войну святую.
        Следом двинулся не менее внушительный отряд огузилалцев.
        Возглавил хунзахцев сам нуцал Мухаммад-хан. Рядом с ним скакал Муртазали, под командование которого нуцал отдал свою конницу.
        Отряды нуцала обгоняли ополченцев, шедших в Андалал из разных сел, и многие, увлеченные порывом хунзахцев, старались от них не отставать.
        Не прошло и дня, как Муртазали отправился в Хунзах, а он уже возвращался с подмогой.
        Глава 117
        Над Андалалом тянулся дым пожарищ. Горели аулы Мегеб, Обох, Шитли, Шангода и Бухты.
        В Хицибской битве войска Надир-шаха тоже брали верх.
        Горцев оставалось все меньше. Среди погибших были теперь и женщины. Сердца дагестанцев горели ненавистью к врагам, но одолеть полчища шаха, усиленные свежими частями конной гвардии, у горцев не хватало сил.
        - Отходите к аулу! - призывал Пир-Мухаммад. - Мы еще повоюем!
        Но горцы отступать не желали. После всего, что они перенесли, смерть не казалась им страшной. Страшнее было показать врагу слабость. Они отбивались из последних сил, стаскивали крючьями всадников с лошадей, вставали спиной друг к другу, чтобы биться с нападавшими со всех сторон каджарами.
        Муса-Гаджи вдруг увидел, как всадник занес саблю над его Фирузой. Успеть к ней он не мог и, схватив пику, швырнул ее в гвардейца. Она пронзила его панцирь, и всадник свалился с коня. Муса-Гаджи пробился на своем коне к женщинам, чтобы защитить их от врагов. В него уже попало две стрелы, но он продолжал давить сарбазов и рубить их саблей.
        - Зачем вы пришли? - кричал Муса-Гаджи женщинам, но Фируза чувствовала, что он обращается к ней.
        - За тем же, что и вы, - ответила она, пронзая кинжалом врага, сбитого конем Мусы-Гаджи. - Разве в наших законах написано, что женщины не должны воевать?
        И вдруг все переменилось. Каджары, будто испугавшись чего-то, остановились и отхлынули назад.
        Муса-Гаджи не понимал, что случилось, пока не услышал голос Пир-Мухаммада:
        - Хунзахцы! Они уже здесь!
        Это был долгожданный отряд, который привел Муртазали.
        Перед тем, как броситься на врага, нуцал Мухаммад-хан объявил хунзахским воинам:
        - Если враг завладеет Андалалом, то кинется и на Хунзах. Постоим же, братья, за наши горы. Кто вернется живым - вернется со славой. Кто погибнет - станет бессмертным!
        Подняв свои стяги, устремив вперед копья, размахивая саблями и палицами, хунзахцы налетели на растерявшихся врагов, как ястребы на воронье.
        Надир-шах, уже прикидывавший, где на своем драгоценном щите он прикажет вставить самый большой рубин - в честь победы в Андалале, неожиданно обнаружил, что войско его отступает. Свита его давно заметила прибывшие на подмогу горцам отряды, но никто не решался сообщить об этом погрузившемуся в сладостные мечтания повелителю.
        - Мои войска бегут?! - взревел шах.
        - Это только маневр, мой повелитель, - пытался оправдать отступление шахских отрядов визирь.
        - С такими маневрами мы скоро окажемся в Мешхеде! - бесновался Надир, чувствуя, как победа ускользает из его рук.
        Он выхватил саблю и стал бить ей всех, кто попадал под руку.
        - Вперед, трусливые собаки! Кого вы испугались? Вырвите их сердца и растопчите их знамена!
        Последний, остававшийся при шахе полк его личной гвардии бросился в бой.
        У реки, которую так и не смог перейти Надир-шах, снова закипела ожесточенная битва. Звон сабель, грохот выстрелов, молодецкие кличи и храп коней смешались в кровавой сече. Но горцы уже почувствовали, что могут победить, и это придавало им новые силы. В шахских же воинах уже что-то надломилось, они больше отбивались, чем дрались. Их было больше, и это помогало им некоторое время удерживать позиции, но горцы постепенно брали верх.
        Даитилалцы и огузилалцы рубились с упоением, будто только и ждали случая разделаться с врагами, и он, наконец, представился.
        Муса-Гаджи, забыв про усталость и раны, дрался, как одержимый, мстя за родину, за страдания Фирузы, за смерть Чупалава и Ширали.
        Муртазали и вовсе был неудержим. Его сабля сверкала молнией, будто соскучилась по вражеской крови и никак не могла утолить свою жажду.
        - Кто эти люди? - вопрошал изумленный Надир-шах. - Откуда они взялись?
        - Хунзахцы, - сообщил Шахман.
        - Хунзахцы? - переспросил Надир. - Те самые, которых я собирался покорить?
        - Говорят, это львы, от которых нет спасения, - продолжал Шахман. - И еще говорят, что от их ружей пылают небеса, а от сабель рыдают камни.
        И Надир-шах готов был ему поверить, глядя, какой ужас навели они на его отборные отряды.
        - За этих хунзахцев я бы отдал все свое войско, - с завистью сказал Надир-шах.
        Ему стало страшно от мысли, что если лишь один отряд хунзахцев учинил над его гвардией такое побоище, то что бы было, если бы он встретился со всем хунзахским войском? И теперь Надир был рад, что в Аймакинском ущелье оказался Лютф-Али-хан, а не он. Ведь там тоже в деле участвовали хунзахцы.
        - А кто вон тот на белом коне, который рубит всех подряд? - спросил Надир-шах, всматриваясь в гущу сражения.
        Сурхай-хан молчал, с гордостью наблюдая за своим сыном, а затем сказал:
        - Это тот, кто привел дружину Хунзахского нуцала. Мой сын Муртазали, чтоб ворон выклевал его глаза!
        - Ослепни сам! - гневно вскричал Надир-шах. - За такого сына я бы отдал царство!
        Он поднес к глазам подзорную трубу и заворожено смотрел на Муртазали, косившего шахских воинов, как огненный смерч. Шах смотрел на него и с горечью вспоминал своего сына Ризу, впавшего в отцовскую немилость. Смотреть на такого героя, который был не его сыном, шаху стало невмоготу, и он отвел трубу в сторону. Но то, что он увидел там, поразило его еще больше.
        Он снова увидел Фирузу, которая уводила от места сражения раненую женщину.
        Глава 118
        Фируза спасала Аминат, которую каджарская сабля ранила в руку.
        - Потерпи, сестра, - говорила Фируза. - Скоро все кончится.
        - Я знаю, - сказала Аминат. - Скоро наши мужчины погонят врагов. Жаль, Чупалав этого не увидит.
        - Увидит, - обещала Фируза. - Аллах явит ему нашу победу.
        Усадив Аминат в безопасном месте, Фируза спустилась к реке, чтобы набрать воды. Река оказалась красной от крови. Фируза не могла на это смотреть, ей нужно было отыскать чистую заводь и смочить в ней свой платок.
        Аминат не думала о своей ране. Это было не так больно, как потерять любимого мужа. Ей хотелось снова броситься в бой, чтобы отомстить этим зверям, которые пришли на их землю и принесли столько горя. Ей легче было погибнуть, чем смотреть в глаза своим осиротевшим сыновьям. Ведь они так гордились своим отцом. Что теперь с ними будет? Кто о них позаботится так, как заботился отец? Кто накормит и оденет? Кто защитит? Кто научит хорошему и отвратит от плохого? Кто сосватает им невест? Кто достроит их дом, кто будет пахать землю и засевать поля? А что теперь будет с ней? Вдова! Это страшное слово леденило ей сердце. Она видела много вдов, жалела их, но какая жалость облегчит теперь ее страдания?
        Она смотрела на охваченный огнем Андалал, и душа ее не принимала того, что творилось вокруг. Битва продолжалась, и мужчины отдавали свои жизни ради своих семей. Погибали, оставляя вдов и сирот. Аминат понимала, что есть что-то более страшное, чем остаться без мужа и отца, - попасть в руки врага. И этот ужас был совсем недалеко - там, где горцы из последних сил пытались этот ужас остановить. Аминат не допускала и мысли, что горцы могут уступить, но ведь могло случиться так, что их просто не хватит на эти надировы полчища… И тогда… Нет, этого не может быть… Но ведь Фируза испытала все это на себе. Пусть судьба хранила ее, и Муса-Гаджи сумел вырвать ее из лап Надир-шаха, но тысячи таких же девушек, как Фируза, сделались невинными жертвами свирепых врагов. А сколько детей затоптали они копытами лошадей, сколько женщин и стариков погибли под молотильными досками? Или этот проклятый Надир - не человек? Разве люди могут совершать такое? Или у них камни вместо сердец? Или их не родили матери, любуясь на своих младенцев? Или их жены не плачут теперь, не зная, вернутся ли их мужья живыми? А их дети?..
Аминат не в силах была все это понять, она знала теперь лишь одно - ее любимый Чупалав погиб, и он не останется неотомщенным.
        Аминат вновь и вновь пыталась поднять лежавший рядом кинжал Чупалава, но раненая рука не слушалась. Аминат взяла кинжал другой рукой и почувствовала, что не сможет так драться, зато сможет убить себя, если каджары одолеют горцев.
        Фируза, наконец, вернулась. Она омыла рану Аминат и обернула ее платком.
        - Мне уже легче, - сказала Аминат.
        - Наша река превратилась в реку крови, - сказала Фируза. - Я еле нашла чистой воды.
        - Река быстро очистится, - вздохнула Аминат. - А земля осквернена надолго.
        Поблизости вдруг появился Дервиш-Али.
        - Эти каджары еще здесь? - спросил он.
        - Не ходи туда, - сказала ему Фируза. - Там очень страшно, там война.
        - Вот и хорошо! - обрадовался Дервиш-Али. - Смотрите, что у меня есть!
        Он достал из мешка настоящий лук и боевые стрелы.
        - Где ты это взял? - удивилась Фируза.
        - В ущелье нашел, под Хицибом, - сообщил Дервиш-Али. - Там всего полно. Теперь Надир-шаху не поздоровится!
        - А лук настоящий? - будто не верила Фируза.
        - А как же! - заверил Дервиш-Али. - Сама посмотри.
        - Вот я и хочу проверить, - сказала Фируза, беря у него лук и стрелу.
        - А ты стрелять умеешь? - не верил Дервиш-Али.
        - Раньше умела, - сказала Фируза.
        Она взошла на пригорок, но разглядеть Надира сквозь бурю сражения было невозможно. Тогда Фируза вернулась к реке, поднялась вдоль нее до холма, где росла березовая рощица, и начала осторожно пробираться между деревьями. Шум сражения все усиливался, и, наконец, Фируза увидела весь этот кровавый ужас: грохот оружия, скрежет доспехов, стоны раненых, толпы каджаров, редевшие от горских мечей. Потрясенная, Фируза будто оцепенела, видя, как много было еще врагов. И только заметив позади каджарских рядов свиту шаха и самого Надира, она вспомнила, зачем сюда пришла.
        Лук был тугой, и тетива поддалась не сразу. Но Фируза вложила в нее всю свою ненависть, всю боль за родину, за убитую мать, за раненого отца, за погибших горцев, за сражающегося Мусу-Гаджи. Она натянула тетиву так, что та зазвенела и заскрипел лук. Фируза вышла из рощи, прицелилась и выпустила стрелу, провожая ее словами:
        - Да пронзит она черное сердце Надира!
        Стрела взмыла в небо, просвистела над гущей сражения и впилась в драгоценный щит Надир-шаха, которым он то и дело прикрывался.
        Надир оглянулся в ту сторону, откуда прилетела стрела, и увидел Фирузу. Он узнал ее и отвел руку телохранителя, который уже прицелился в горянку из ружья.
        - Это не женщина, - прошептал потрясенный Надир-шах. - Это мое проклятие.
        Стрела воткнулась туда, куда Надир-шах собирался поместить великолепный рубин в честь своей главной победы - победы над горцами Дагестана. Надир попытался выдернуть стрелу, но лишь обломал ее древко, а наконечник так и остался в щите, пробив его и оцарапав руку Надир-шаха, которой он сжимал ремни своего щита. Он снова оглянулся на Фирузу, но она уже исчезла.
        Надир-шах счел бы это видением, если бы не кровь, залившая раненую руку. Отирая кровь, он понял, что все кончено, пора уходить из Андалала.
        Но гордость не позволяла Надиру бежать. Он еще надеялся на остатки своей гвардии, ждущей приказа шаха у его ставки на Турчидаге. Но и эти надежды оказались напрасными. Вскоре ему донесли, что остатки его гвардии атакуют повстанцы.
        - Откуда они взялись? - недоумевал Надир.
        - Это отряды лакцев, цудахарцев, акушинцев, кубачинцев, кайтагцев, лезгин, кумыков… - перечислял визирь.
        - Отряды? - все более свирепел Надир-шах. - Разве я не привел их в покорность? Как они посмели?!
        - И еще - джарцы, - добавил секретарь.
        - Этого не может быть, не может быть! - повторял как заклинание Надир, не знавший, что ему теперь делать.
        - Мой повелитель, - склонился перед ним визирь. - Не лучше ли отступить, пока есть возможность?
        - Скорее твоя голова покинет плечи! - взревел Надир. - Моя армия непобедима! Я покажу презренным трусам, как нужно сражаться!
        Он поднял над головой свою саблю, украшенную драгоценными камнями, и стегнул коня, чтобы самому броситься в бой во главе свиты. Но вдруг увидел несущуюся на него орду, в которую превратилось его бегущее вспять войско.
        Взбешенный этим позорным бегством, шах принялся рубить своих воинов направо и налево, но остановить их уже было невозможно. Сарбазы бежали от преследовавших их горцев, бросая тяжелые доспехи и оружие. И если бы свита не вынудила Надира последовать их примеру, обезумевшая от страха толпа затоптала бы и самого шаха.
        Многие каджары сдавались, умоляя о пощаде. Этих оставляли под присмотром женщин, а мужчины преследовали и расправлялись с остальными. Пленные, которым сохранили жизнь, рыдали от счастья, что этот ужас для них закончился.
        Глава 119
        Последнюю попытку изменить ход сражения Надир-шах предпринял у Мегеба, где скопились остатки его войска. Но горцы были неудержимы.
        Муртазали и хунзахцы, сокрушив передовые ряды шахского войска, неостановимо пробивались дальше, стремясь настигнуть убегающего Надир-шаха. Муса-Гаджи с ополченцами ударил во фланг, приведя каджаров в смятение. А сверху, с перевала, уже неслись отряды повстанцев.
        Видя, что он может быть окружен и уничтожен, Надир-шах взмолился о спасении.
        «Владыка эпохи сошел с златоуздого коня на землю, - записал позже его секретарь. - Бросил в сторону шахскую корону и Надиров шлем, пролил алые слезы из полных крови глаз, положил на землю свое бесподобное лицо и стал, рыдая, говорить единому, всемогущему Богу: «О отверзающий врата желаний и указывающий средства счастья! О раздающий щедрые дары и не отказывающий ни одному просящему! Ради приверженных к пути твоему, нуждающихся в царстве твоем, бодрствующих ночью и молящихся утром, ради стонов больных твоих, ради слез плачущих сирот твоих и мучительной сердечной боли вдов твоих, ради главы пророков и посланников и лучшего из предавшихся воле твоей, ради Али Муртазы и послушания прочих имамов-руководителей даруй мне, доведенному до крайности, в этот миг и этот час радостную весть о победе в этой полной опасности пучине и спаси все войско из этого полного потрясений урагана!»».
        - Сюда, повелитель! - кричал визирь, указывая путь к спасению.
        Это была единственная, еще не занятая горцами дорога.
        Отбиваясь от преследователей, шах и его свита устремились на Турчидаг. Еще не поднявшись на плато, Надир-шах увидел, что его великолепный шатер превратился в лохмотья от стрел и пуль, а остатки его гвардии сражаются с наседающими повстанцами.
        Надир-шах устремился к ставке, надеясь найти спасение за ее валами и пушками. Но ставка оказалась почти пуста, прислуга бежала, спасая свою жизнь. И только вопли перепуганных наложниц напоминали Надиру о том, что здесь было местопребывание владыки мира.
        Надир-шах, опасливо озираясь вокруг, уселся на свой трон и поправил на голове корону. Он надеялся, что это его успокоит, что атрибуты верховной власти вновь вернут владыке его силы и веру в успех. Но вместо этого он видел, как стрелы пронзают его шатер и пули сбивают позолоту со столбов, на которых он держался. Шум приближающейся битвы уже заглушал стенания наложниц.
        Шах велел отправить их из ставки, чтобы не достались победителям. Такого позора он допустить не мог, с него было достаточно сокрушительного поражения. Их тут же выслали под охраной, хотя нескольких и недосчитались. Даже евнух не знал, сами ли они сбежали или их выкрали горцы. Но Надиру теперь было не до наложниц. Паника, охватившая его последние отряды, передалась и ему.
        - Не пора ли и нам покинуть эту страну несчастий? - осторожно сказал визирь.
        Еще одна стрела пролетела так низко, что воткнулась в трон. Шах в испуге пригнулся, и корона его покатилась по ковру.
        - Мой повелитель! - кричал телохранитель, стоявший у входа в шатер. - Они вот-вот ворвутся!
        - Уходим! - прохрипел шах, надевая шлем. - Но я еще вернусь!
        Он уже собрался покинуть шатер, когда вспомнил о своей короне.
        - Моя корона! - закричал он. - Где она?
        На его глазах рухнул телохранитель, стоявший у входа, и в шатер ворвался Муса-Гаджи.
        - Гроза вселенной! - обрадовался Муса-Гаджи. - Ты-то мне и нужен.
        Муса-Гаджи бросился на оцепеневшего от ужаса Надира, но путь ему преградили телохранители шаха. Пока они пытались остановить Мусу-Гаджи, тот кричал шаху:
        - Подожди, сразись со мною, если ты не трус!
        Расправившись с телохранителями, Муса-Гаджи бросился за Надиром, но шах уже исчез.
        Надир-шах, гроза вселенной, позорно бежал, прикрываясь щитом и нахлестывая коня так, что телохранители едва за ним поспевали. Следом, спасаясь от разъяренных горцев, покатилось то, что осталось от огромного войска, покорившего полмира.
        Когда расстроенный тем, что не сумел добраться до шаха, Муса-Гаджи вернулся в шатер, на троне Надира сидел Дервиш-Али. На голове его красовалась шахская корона, из которой петух пытался выклевать драгоценные камни.
        Шатер начал заполняться горскими воинами. Увидев на троне Дервиша-Али, они не могли удержаться от смеха. Но все смолкли, когда прибыли Пир-Мухаммад и Хунзахский нуцал Мухаммад-хан.
        - Сбежал, негодяй, - с досадой сообщил им Муса-Гаджи.
        - Пускай бежит, - сказал Пир-Мухаммад. - Куда он денется от божьей кары!..
        - Пропал Надир, - сказал Хунзахский нуцал, пиная сапогом сундук, из которого посыпались шахские сокровища. - Называл себя владыкой мира, а был всего лишь предводителем разбойничьей орды.
        Появился Муртазали, волоча перепуганного до смерти визиря.
        - Визирь! - узнал его Муса-Гаджи.
        - Что скажешь напоследок? - спросил визиря Пир-Мухаммад.
        Визирь уставился на сидящего на троне Дервиша-Али и промолвил:
        - Что только шах, лишившийся ума, пойдет войной на Дагестан.
        - Что делать с этим мудрецом? - спросил Муртазали.
        - Казнить его! - требовали воины.
        - А голову послать Надиру!
        - Надиру мы лучше письмо напишем, - предложил Хунзахский нуцал. - А визиря отправим в подарок русскому царю.
        - Это будет правильно, - согласился Пир-Мухаммад. - Раз Надиру не удалось напасть на Россию, пусть хоть визирь его туда попадет.
        - Куда угодно, - сказал, немного успокоившись, визирь. - Только не посылайте меня к Надиру. Он с меня шкуру сдерет, а голову насадит на пику.
        - Запомни, пришелец, - сказал визирю Пир-Мухаммад, - кое-кто уцелел в этой битве, но если придете снова - уничтожим всех.
        Когда визиря увели, Пир-Мухаммад снял с головы Дервиша-Али корону.
        - Короне врага не место на твоей голове, сынок.
        Хунзахский нуцал взял корону в руки и прочел надпись на ее основании: «Мы даровали тебе победу. Всевышний простит грехи твои, прежние и будущие. Он прольет на тебя мудрость Свою. Он наставит тебя на путь истинный. Он твой помощник».
        - Разве Аллах даровал этому шайтану победу? - удивился нуцал.
        - Нет! - ответили горцы.
        - Разве Аллах прощает убийц?
        - Нет! - ответили горцы.
        - Разве Надир встал на путь истинный?
        - Он встал на путь злодеяний, - сказал Пир-Мухаммад, - и поплатился за свои грехи. Но это только начало. Кара Аллаха неминуемо настигнет Надира, куда бы он ни убежал. А мы должны сохранить единство, которое помогло нам победить сегодня и поможет изгнать каджаров из Дагестана завтра.
        - Иншааллах! Да поможет нам Аллах! - отозвались остальные.
        Кроме короны и трона, среди трофеев оказалось и седло Надир-шаха. Была найдена и сабля, прежде принадлежавшая Тимуру и захваченная Надиром во время Индийского похода в казне сестры Мухаммад-шаха. Надписи на сабле свидетельствовали, что она была сделана в мастерской Лахора, а Победитель вселенной Тимур захватил ее в качестве трофея в Дели. На другой стороне было добавлено клеймо Надир-шаха и сделана пророческая надпись: «Я уповаю на Аллаха. Дни мира его изменчивы».
        Среди взятых в плен оказался и Калушкин. Он и не спешил убегать вслед за Надиром, ему очень хотелось увидеть победителей того, кто готовился к нашествию на Россию.
        Когда его привели в шатер, он оглядел вождей горцев и представился:
        - Честь имею, посол русского государя Иван Калушкин, по службе состою при Надир-шахе.
        - Скверная у тебя служба, - сказал Хунзахский нуцал, разглядывая Калушкина.
        - Точно - посол, я его знаю, - сказал Муса-Гаджи, радостно пожимая Калушкину руку. - Он мне очень помог в Дербенте.
        - Чего уж там, дело прошлое, - ответил Калушкин. - А невеста-то твоя как? Из самого гарема шахского увез!
        - Теперь она моя жена, - сдержанно улыбнулся Муса-Гаджи и сказал остальным: - Это ведь через него Ширали, да смилостивится над ним Аллах, передал, чтобы я завел каджаров в Аймаки.
        - Выходит, он помог и всем нам, - сказал Пир-Мухаммад.
        - Скорее, вы помогли государству Российскому, - ответил Калушкин. - Нам этот шах давно поперек горла встал. И воевать с нами намерение имел.
        - Отчего же вы не поддержали нас? - спросил Муртазали. - А если бы шах победил?
        - Не приведи господь, - перекрестился Калушкин. - Скажу лишь, что на Россию столько войн разом свалилось - шведы, турки… Вы уж поймите, сил пока недостает. К тому же царь - младенец, а вокруг трона смута - всяк хочет быть главным…
        - Да, трудно вам, - кивал Хунзахский нуцал. - Только дагестанцам пришлось труднее. Надир залил нашу страну кровью.
        - Однако же вы одолели этого злодея, - говорил Калушкин. - Везде ваш беспримерный подвиг за чудо почтут.
        - У этого чуда слишком дорогая цена, - сказал Пир-Мухаммад. - И пусть русский государь знает, пусть помнит, кто остановил Надир-шаха.
        - Не сомневайтесь, - заверил Калушкин. - Я - всему этому свидетель и в донесениях ничего не упущу. Такой помощи мы ни от кого не видели. Теперь судьба России крепко сплелась с вашею. Даст бог, будем добрыми друзьями.
        - Наш разговор с Надиром еще не закончен, - сказал Муртазали. - Мы не успокоимся, пока не вышвырнем его из Дагестана.
        - Бог в помощь, - сказал Калушкин. - Еще скажу вам, что звезда Надира меркнет. Война истощила его казну, в Персии ропот и бунты. Страна мечтает от него избавиться.
        - Как и мы, - добавил Муса-Гаджи. - Жаль только, не смогли его убить.
        - Я все же попытаюсь, - пообещал Муртазали. - Мои родители не могут быть пленниками этого мерзавца.
        - Так вы, полагаю, Сурхай-хана сын? - догадался Калушкин. - Отважный Муртазали?
        - Тут все отважные, - ответил Муртазали.
        - А батюшка-то ваш, я примечал, держит сторону Надира лишь с виду, - сказал Калушкин. - Ночами не спал, все смотрел в горы, будто уйти хотел.
        - А где он теперь?
        - Полагаю, Надир увел его с собой, - размышлял Калушкин. - Но думается мне, если бы не ваша матушка, которая волею судьбы пребывает в Дербенте, хан Сурхай был бы теперь здесь.
        - Они вернутся, - пообещал Муртазали. - Я вырву их из плена.
        Калушкина проводили до дороги на Кумух, и он помчался догонять отступавшего шаха.
        Муртазали отыскал брата, который все еще добивал врагов на Турчидаге, и поведал ему о своем намерении. Мухаммад горячо поддержал брата: если бы удалось захватить Надир-шаха, пока он не достиг Дербента, их родители были бы отомщены, а за освобождением дело бы уже не стало.
        Когда Муртазали и Мухаммад собрали дружину, чтобы двинуться в погоню за Надир-шахом, их провожали все предводители.
        - Да поможет вам всевышний, - сказал Хунзахский нуцал, прощаясь с Муртазали.
        - Да исполнится ваше желание, - напутствовал их Пир-Мухаммад.
        Глядя вслед удалявшимся братьям, люди думали о превратностях судьбы и подлости Надира.
        Муртазали и Мухаммад со своей дружиной настигли отступающих каджаров на одном из перевалов. Там дорогу врагам преградили местные ополченцы, пока другие наседали с тыла. Братья вступили в бой и дрались, не щадя ни себя, ни врагов. Но Надиру с его многочисленной охраной удалось прорваться.
        Изнемогавший от усталости и получивший несколько новых ран, Муртазали хотел снова кинуться в преследование, но вдруг почувствовал очень сильную боль в руке. За дни тяжелых боев он так ее натрудил, что она уже не могла ему служить.
        Мухаммад уговорил брата вернуться, чтобы его вылечили кумухские лекари. Муртазали отказывался, уверяя, что, пока они будут догонять шаха, все заживет. Но за ночь рука сильно распухла, и ему пришлось послушаться брата.
        Они вернулись в Кумух. Их встречали как героев, а они считали героями кумухцев, не покорившихся Надир-шаху и изгнавших его из Лакии вместе с другими горцами.
        Лекари старались, делали все, что могли, но раны Муртазали не заживали. Через несколько дней Муртазали умер.
        Глава 120
        Проклиная все на свете, Надир-шах стремился поскорее покинуть ужасные дагестанские горы. Уходя от преследователей, каджары разбрасывали за собой золото и серебро, надеясь, что это поможет им оторваться от грозных мстителей. Но горцев не останавливали эти деньги, они думали лишь о том, как расправиться с заклятыми врагами. Повсюду кызылбашей ждали засады, обстрелы и камнепады. Объятые паникой, они несли потери в каждом ауле, в каждом ущелье, через которое проходили. Весь Дагестан поднялся против Надира, и каждый шаг шаха был оплачен кровью его воинов.
        Калушкин, который молился на Турчидаге о победе горцев, теперь молился о том, чтобы его самого миновала пуля или стрела, которые беспрестанно сыпались на каджаров. Но о службе он не забывал. Сначала составил подробное донесение о том, как горцы сокрушили непобедимого доселе Надир-шаха, а затем принялся описывать, как уносили ноги каджары:
        «И таким ускоренным маршем, который по справедливости за побег счесть можно, немалый вред себе нанес, ибо великое число в войске его хворые и пешие имелись, так же и те, у которых лошади были худы и за ним поспешить не могли. Таковые, оставаясь позади, все в руки неприятельские достались. От всего этого, а более всего от погрома, который учинили над ним горцы, его величество пребывал в трепете и страхе, а сверх того - плакал от злости и возводил хулу на самого Бога».
        К каждому донесению Калушкин не забывал прибавить слова о том, как важна и полезна для России победа горцев над Надир-шахом, как это событие ослабит персидское влияние, о том, что с горцами, спасшими Россию от нашествия, замышлявшегося шахом, надобно верную дружбу иметь.
        Кроме пленных, горцам досталась богатая добыча: оружие, палатки, ковры, украшения, сундуки денег, брошенные пушки и кони, не считая обозных верблюдов и мулов с навьюченным на них добром.
        Трофеев было так много, что уже носились слухи, будто перед бегством Надир-шах закопал где-то на Турчидаге огромные сокровища, накрыв это место камнем с изображением подковы. Клад найти не удалось, но трофеев и без того хватило на всех.
        Калушкин пытался в точности подсчитать потери Надир-шаха, но сбивался со счета и решил оставить эту опись до Дербента, куда еще надо было добраться живым.
        В довершение ко всем своим несчастьям Надир-шах получил насмешливое письмо от Хунзахского нуцала Мухаммад-хана:
        «Ты упрекаешь меня в том, что я не явился к тебе на поклон. Я воздержался от этого потому, что ожидал твоего прибытия к себе, чтобы принять и проводить тебя по нашему дикому горскому обычаю. Я слышал, что между тобою и нашими пастухами произошла драка. Уверяю тебя, что наши добрые воины не участвовали в этом, и я не мог бы допустить этого, ибо драться с пастушьим сыном подобает лишь пастухам. Именно поэтому, увидев в руках наших пастухов огромное количество персидских баб, пленных, верблюдов, мулов, лошадей и драгоценностей, наши добрые воины обвиняют меня в том, что им ничего не досталось. Для чего ты пришел к нам в горы и оставил здесь столько богатства? Не мы же имели дело с твоим братом, его убили джарцы. Он был человек такой же бешеный, как ты, и потерял свою голову в горах. Я советую тебе: иди скорее назад в Иран и больше не приходи к нам, а то мы тебя пошлем в пекло, чтобы ты мог там найти своего брата. Правда, мы слышали о твоих великих делах и вначале опасались тебя. Но твоя слава миновала. Теперь тебе самому видно, что ты не такой страшный человек, чтобы нельзя было справиться с тобой».
        Ярость Надир-шаха после столь оскорбительного послания стоила его свите нескольких голов.
        Но и на этом злоключения шаха по пути из Аварии в Дербент не закончились. Кайтагский уцмий Ахмад-хан вышел навстречу Надир-шаху, сожалея о его неудаче и предлагая свою помощь. Надир обрадовался, что подозрения о том, что уцмий отложился от шаха, не оправдались, и поручил ему поскорее вывести один из своих отрядов к Дербенту. Ему же он повелел, чтобы кайтагцы приготовили его войску продовольствие на зиму. Уцмий заверил шаха, что со старанием исполнит его повеления. Однако, заранее предупрежденные Ахмад-ханом, кайтагцы уже поджидали каджаров в засаде. Они горели желанием покарать врага за все его бесчинства на их земле. Нападение было неожиданным и сокрушительным. Отряд был разгромлен наголову, а обоз захвачен. Жалким остаткам отряда чудом удалось бежать и достичь Дербента.
        Когда Надир-шах добрался, наконец, до Дербента, оказалось, что в битвах с горцами он лишился большей части своего войска. Калушкин же, прельстив деньгами потерявших в походе свое имущество придворных, вызнал, что всего Надир-шах потерял в горах более сорока тысяч человек, а прочего и сосчитать было невозможно. К бумагам, отсылаемым начальству в Петербург, Калушкин приписал, что нигде не слыхано о потере стольких людей, богатств и оружия и что поход Надира был не что иное, как бездельная потеря войск.
        Немного придя в себя, Надир-шах первым делом приказал палачам казнить придворных астрологов и прорицателей, предсказывавших ему великую победу. Их страх перед повелителем был так силен, что даже отрубленные головы сохраняли на лицах печать подобострастия.
        Затем шах велел позвать Сен-Жермена, полагая, что его эликсир и в самом деле спас Надиру жизнь. Но оказалось, что француз исчез. Поверженные владыки Сен-Жермена не интересовали. Он перебрался в Европу, где было достаточно коронованных особ, желавших обрести бессмертие.
        Не уследившие за французским чародеем чиновники тоже были казнены. Скоро в крепости выросла высокая башня, в которую между камней замуровывались головы всех, кого Надир-шах счел виновными в неудаче похода в Аварию.
        Между этими расправами Надир-шах то впадал в мертвенное оцепенение, то в безумное неистовство и кричал:
        - Персия скверная, достойна ли ты такого великого государя иметь? Един бог на небе, а мы единый государь на земле, ибо ни один монарх на свете о нас без внутреннего страха слышать не может. Если бы теперь саблю нашу на Россию обратили, то легко бы могли завоевать это государство; но оставляем его в покое по той причине, что нам от этого завоевания пользы не будет: во всей России больше казны расходится, чем сбирается, о чем я подлинно знаю; следовательно, надобно такое государство искать, где бы нам была прибыль.
        Шах искал утешения у своих жен, но, не найдя успокоения, снова кричал, что счастье начинает от него отступать, а потому или сам он пропадет и все свое войско погубит, или добьется того, что весь Дагестан обратит в пепел.
        Глава 121
        В Андалале праздновали победу, возносили хвалу Аллаху и славили героев. Только теперь становилось известно, что происходило в каждом ауле, как самоотверженно дрались горцы, собравшиеся со всего Дагестана, сколько удивительных подвигов они совершили, отражая нашествие и ломая хребет полчищам Надир-шаха.
        Предводители называли имена героев, а те говорили, что рядом с ними дрались еще большие герои. Да и кто теперь не был героем? Женщины и те заслужили славу доблестных воительниц. Даже Дервиш-Али теперь ходил победителем, обвешанный трофейным оружием, которое у него никто не решался отобрать. А его петух и вовсе сделался легендарным, и Дервиша-Али в который раз просили рассказать, как петух клевал пшено на глазах у ошеломленного Надира.
        В Андалале хоронили погибших. Порой хоронили целыми семьями. Почти в каждом доме скорбели безутешные вдовы и осиротевшие дети, родители, потерявшие детей, сестры, потерявшие братьев, и братья, потерявшие сестер.
        Мужчины, потерявшие друзей, жалели, что те не увидели великой победы, и им казалось несправедливым, что погибли их верные товарищи, а не они.
        Вместе с молодыми воинами хоронили и аксакалов, среди которых были Абаш, кольчужник Абакар и старейшина Абдурахман.
        Тела погибших приносили к мечети на носилках в виде лестницы. Но их было так много, что скоро был заполнен и весь майдан перед мечетью, и прилегающие улочки. Мужчины совершили погребальную молитву, затем погибших стали уносить на кладбище, где уже второй день рыли могилы.
        Похоронив павших воинов и прочитав над ними молитвы, мужчины вернулись в мечеть, где Пир-Мухаммад после совершения намаза начал ритуал зикра. Он пел молитвы, воздавая хвалу всевышнему, и просил наделить благами рая погибших в священной войне. В определенных местах собравшиеся стократно повторяли за перебиравшим четки кади «Ла-илагьа-иллаллагь» - «Нет Бога, кроме Аллаха» и другие полагающиеся фразы.
        Женщины собирались в «комнатах слез», где оплакивали покойных и тоже совершали зикр.
        Сельская река вновь окрасилась кровью - на этот раз от сотен жертвенных животных.
        А потом много дней и ночей муталимы Согратлинского медресе читали Коран над могилами героев.
        Хоронить в своей земле врагов, принесших им столько горя, андалалцы не желали. Убитых каджаров пленные сносили в пещеру неподалеку от той, где уже лежали останки убитых в Хицибе кызылбашей. Эта вторая пещера считалась бездонной, и позже ее прозвали Жагьандаман - Ад, где, как считали андалалцы, свирепым пришельцам было самое место.
        Когда отряды горцев уходили в свои общества, они расставались братьями. Теперь всем было ясно, что Дагестан стал единым как никогда и единой для всех была великая победа.
        - Вы победили! - кричали им на прощание андалалцы.
        - Дагестан победил! - отвечали они.
        Мирза Калукский успел насладиться сладостью победы. Но он чувствовал, что скоро покинет этот свет, и попросил отвезти его в родной Табасаран. Его чунгур, пробитый пулями и стрелами, согратлинцы починили. Но играть на нем у Мирзы уже не было сил, как не мог он и спеть песню, сложенную в честь великой победы. На чунгуре играл его друг, а песню табасаранцы пели всем отрядом по дороге домой. Перед тем, как умереть, Мирза увидел Табасаран и послал ему свой последний «салам».
        Глава 122
        Весть о разгроме горцами Надир-шаха произвела в Петербурге фурор. Хотя Россия и состояла с Персией в союзнических отношениях, при дворе мало верили в силу трактатов и имели веские основания полагать, что Надир готовится к вторжению в Россию. Теперь же считалось, что эта опасность миновала. Подтверждали эту уверенность и доклады Государственной коллегии иностранных дел, где регулярно получали донесения резидента Калушкина.
        Нескрываемая радость императорского двора выводила из себя персидского посла, который подавал протесты. Но на эти демарши никто внимания не обращал. Официально все оставалось по-прежнему, потому что Дагестан числился за Персидской державой.
        Радость быстро улеглась, растворившись в кабинетах Коллегии иностранных дел, где с новой силой заскрипели перья, готовя проекты на случай низвержения с престола самого Надира, которого вновь начали именовать узурпатором персидского трона, по праву ему не принадлежащего.
        Граф Остерман, главный советник правительницы Анны Леопольдовны, взявший всю власть в свои руки, и рад бы был употребить на пользу России столь важную перемену обстоятельств на Кавказе, но теперь он был озабочен собственной судьбой. Над ним сгущались тучи.
        Соперничающие при дворе партии готовились к решающей схватке. На Остермана сыпались доносы. Народное недовольство всевластием немцев в России тоже обращалось против Остермана. Добавлял масла в огонь и Новгородский архиепископ Амвросий, обвиняя Остермана в том, что он, по склонности к своему лютеранскому закону, запечатал драгоценную для православных книгу «Камень веры» и не желал ее отдавать.
        Остермана обвиняли во всех бедах и приписывали его неразумению войну со шведами. Французский посланник Шетарди интриговал с таким размахом, что привез манифест шведского главнокомандующего графа Левенгаупта, в котором среди главных причин войны объявлялось желание освободить державу от тирании иностранных министров, доведших русский народ до крайности. Общее недовольство немцами уже распространилось и на правящую фамилию, и Остерман даже предлагал принцу Антону, отцу императора, из лютеранства перейти в православие.
        Остерману стало доподлинно известно, что зреет заговор против Анны Леопольдовны и для отстранения от власти всей Брауншвейгской фамилии, к которой принадлежал ее супруг. Заговорщики желали возвести на престол Елизавету - дочь Петра I. Случись такое, и Остерман лишился бы всего. Он слишком хорошо знал нерасположение к себе Елизаветы, подогреваемое Шетарди, к которому цесаревна благоволила. Она и не скрывала своей ненависти: «Скажите графу Остерману, - как-то сказала Елизавета, - он мечтает, что всех может обманывать, но я знаю очень хорошо, что он старается меня унижать при всяком удобном случае, что по его совету приняты против меня меры, о которых великая княгиня по доброте своей и не подумала бы; он забывает, кто я и кто он, забывает, чем он обязан моему отцу, который из писцов сделал его тем, что он теперь; но я никогда не забуду, что получила от Бога, на что имею право по моему происхождению».
        Правительница Анна Леопольдовна в это не верила и слышать об этом не желала. Но, как вскоре оказалось, напрасно.
        А тем временем по Петербургу гуляли слоны. Индусы-погонщики уверяли, что им требуется ежедневный моцион. Дело это было хлопотное. Поглазеть на чудища сбегалось много народу, а потому требовалось несколько эскадронов драгун для поддержания порядка.
        Меры эти были нелишними, потому что слоны порой приходили в неистовство, дрались между собой, а однажды учинили сокрушительный набег на небольшую деревню.
        На реке Фонтанке для животных был построен «Слоновый двор», но само содержание их обходилось недешево. Смотрители, давшие слонам прозвища Шах, Надир, Раджа и прочие в том же духе, не переставали удивляться их прожорливости. Одной воды каждый слон за день выпивал больше, чем десяток лошадей. Однако сделавшиеся достопримечательностью столицы слоны сполна получали то, к чему привыкли на родине - от сарацинского пшена, то есть риса, и пряностей до тростника и вина. Зато было на что посмотреть, когда они шествовали в полном убранстве, с паланкинами на спинах мимо Адмиралтейства и Дворцовой площади.
        В Стамбуле победа горцев вызвала настоящее ликование. Султан слал горцам поздравления и подарки, в ответ получал плененных воинов Надир-шаха. Их, закованных в цепи, водили по городам на потеху публике и для убеждения народа в том, что персидский лев им более не страшен. Расщедрившийся султан, видя в горцах естественных союзников против Персии, пожаловал Кайтагскому уцмию Ахмад-хану титул трехбунчужного паши, сыну его Мухаммаду - титул двухбунчужного, Ахмад-хану Дженгутайскому - чин силахшора и звание шамхала. Табасаранские владетели получили титулы двухбунчужных пашей. Ко всем титулам и званиями прилагались весомые денежные вознаграждения. Но это были награды, которых горцы не просили и которым не придавали никакого значения. Если бы они желали наград, а не свободы, Надир-шах одарил бы их щедрее.
        В Европе разгром горцами Надир-шаха тоже наделал много шума. Политики усматривали в поражении Надира скорое ослабление Персии и спешили этим воспользоваться каждый на свой лад. В печали были лишь Англия и Франция, которые уже не могли рассчитывать на вторжение полчищ Надира в Россию и с сожалением признавали, что Петербург от случившегося в горах Дагестана много выиграл и весьма усилился.
        Глава 123
        Надир-шах метался, как раненый, но еще сильный зверь. Он думал лишь о том, как отомстить за свой позор и стереть дагестанцев с лица земли.
        Между тем начиналась зима, и предпринять что-то с деморализованной, голодной и оборванной армией не мог даже такой полководец, как Надир-шах. Войско потеряло не только прежний воинственных дух, но и большую часть снаряжения. Брошенные при бегстве стальные латы заменялись деревянными дощечками, по одной на груди и на спине.
        Продовольствие было вытребовано из Персии и Тифлиса. Следом прибыли и небольшие отряды. Все свое войско шах решил разместить поблизости от Дербента. Там был устроен большой лагерь, окруженный высокими валами. Но продовольствия на всех не хватало, а нападения на соседние аулы ничего не давали, кроме собственных потерь.
        В конце ноября Калушкин сообщал начальству: «Шах персидской поныне стоит в пятнадцати верстах от Дербента лагерем, претерпевая крайнюю во всем нужду, от которой непрестанно в войске его много помирает… Больных ныне при нем всего тысяч с двадцать, и в такое презрение у дагестанцев пришел, что они его не боятся, ибо в версте от лагеря лежащую лезгинскую деревню сокрушить не может. Стоит в ретраншементе без всяких действ, только что напрасно войско морит голодом и холодом».
        Лишения, переносимые каджарами в этом лагере, породили его название - Иран-хараб - Разруха Ирана.
        Чтобы держать свое войско под присмотром, в этот же лагерь переселился и сам Надир-шах с семьей. Для него было построено особое помещение из дерева и камыша, тогда как остальные жили в палатках и землянках.
        Желая хоть как-то наказать кайтагцев, Надир-шах велел построить на их землях несколько укреплений. Занимавшие их гарнизоны должны были не допускать, чтобы кайтагцы спускались с гор и засевали поля. Но вместо этого сами укрепления подвергались нападениям кайтагцев, которые или уничтожали каджаров, или обращали их в бегство.
        Жилище Надир-шаха охранялось день и ночь многочисленной стражей, сменявшейся каждый день. Стража имела свои землянки, в которых жило по десять человек. Когда пятеро спали, остальные пятеро бодрствовали. Но шах, опасавшийся теперь даже собственной тени, ночами выходил с телохранителями проверить, как несут службу стражники. Если оказывалось, что спят все десять стражников, палач не давал им проснуться.
        Бессилие вынуждало Надира идти на крайности. Он вдруг повелел собрать в Персии и прислать ему девять миллионов золотых монет и двадцать пять тысяч человек для нового войска. Наместники сбились с ног, выколачивая деньги из населения, но не собрали и половины. Да и войска такого негде было взять, прислана была треть от требуемого, из необученных рекрутов.
        Отчаявшись вконец, Надир-шах вытребовал индийского прорицателя, желая узнать от него свое будущее. Что напророчил волшебник шаху, осталось тайной, но Калушкин записал себе: «Напрасно он столько труда принимает, по тому что и без волшебства знать можно, что он скорее все свое войско растеряет и сам пропадет, нежели дагестанцев покорит».
        Визирь старался убедить шаха оставить несбыточные надежды и вернуться в Персию, где уже начинались смуты. Народ был недоволен бессмысленной гибелью войск и напрасной тратой казны. Чиновникам, занятым поборами, люди напоминали, что шах после Индийского похода простил им подати на три года вперед, но те все равно отнимали что могли. Тогда многие начали бунтовать, спасаясь от наказания на островах в Каспийском море.
        Персия нищала, но шах был непреклонен. Весною он собирался в новые походы на горцев. Впрочем, горцы были совсем рядом, совершая нападения не только на караваны, доставлявшие в Иран-хараб продовольствие, но и на сам лагерь, который оказался в постоянной осаде.
        Опасения Остермана сбылись: переворот свершился, и гвардейцы посадили на российский трон Елизавету Петровну.
        Узнав от Калушкина о восшествии дочери Петра на престол, Надир-шах попытался этим воспользоваться. Объявив, что он давно ждал этого как высшей справедливости, ибо русский престол по закону и по праву крови только ей и принадлежал, как дочери Петра Великого, Надир пожелал новой царице всяческого благоденствия. В подтверждение своей радости Надир подарил Калушкину тысячу рублей, кафтан с кушаком и чалмою, а переводчику Братищеву - триста рублей. Но затем в знак вечной дружбы с Россией потребовал разрешить персидским купцам покупать в Кизляре лошадей и продовольствие, а также чтобы прислали ему девять судов, из коих три - снаряженных пушками, для искоренения персидских бунтовщиков, укрывшихся на островах Каспия, а остальные семь - груженные хлебом для его голодающего войска.
        Калушкин передал его странные требования куда следовало, прибавив от себя, что шах вовсе обезумел, единственное средство умерить его требования - это двинуть войско к границе и потом не обращать на завоевателя Индии никакого внимания. Потому как снисхождениями и ласкою с этими варварами ничего сделать нельзя, то бишь поступая с Персией смело и решительно, можно внушить к себе уважение.
        Тогда Надир-шах попробовал действовать через шамхала Хасбулата, чтобы покупать продовольствие у кумыков, но те запросили такие высокие цены, что купцы вернулись ни с чем. Хасбулат этому не препятствовал, поскольку давно задумал отложиться от шаха, роль вассала которого его все более тяготила.
        Лагерь Иран-хараб уже больше напоминал кладбище. Многие сарбазы были босы, в изношенной одежде. За неимением дров огонь разводили в ямах, пропитанных нефтью, отчего все вокруг становилось черным от копоти. Войска шаха давно не получали жалования и теперь просили милостыню на дорогах. Тайком ели лошадей, даже павших от бескормицы. Больных изгоняли палками, и каждый день десятки людей умирали от голода и холода.
        Едва дождавшись весны, Надир-шах отправился грабить Табасаран, но получил сильный отпор, потерял много войска убитыми и едва не погиб сам.
        Вернувшись в лагерь, он обнаружил, что там от плохой воды разразилась моровая язва. Велев отправить больных в другое место, шах и сам не решился оставаться в лагере и предпринял новые походы, надеясь если не на победу, то хотя бы на добычу. Но везде, куда он ни являлся, его встречали дружной стрельбой и заставляли убираться обратно. Потери его заметно увеличились, потому что от голода даже сотники со своими подчиненными начали перебегать к горцам.
        Не обошла эпидемия стороной и Калушкина. Сильно простыв в последнем походе, он хворал, однако службу старался исполнять. Но моровая язва довершила дело. Иван Петрович Калушкин, Государственной коллегии иностранных дел секретарь, русский резидент при шахском дворе, скончался.
        Его преемник Братищев держался взглядов своего бывшего начальника, а в донесениях выражался даже более решительно. «Смею донести, - писал он начальству, - что для укрощения такого беспокойного соседа никакой трудности не предвидится; для завладения всем персидским лагерем нужно 10, много 15 тысяч регулярного войска да столько же нерегулярного. Множество знатных персиян, даже придворные ближние евнухи, усердно желают подчиниться России; дербентцы, горожане и сельские жители, боясь истребления от тирана, денно и нощно просят у Бога избавления и подчинение России сочтут за великое счастье. Одним словом, во всей Персии едва ли найдется один человек, который бы не имел склонности к русскому подданству».
        Глава 124
        Уже не только визирь, но и другие вельможи уговаривали шаха оставить Дагестан и вернуться в обеспокоенную Персию. Лишь англичанин Эльтон, построивший корабли на Каспийском море, убеждал Надир-шаха напасть на Россию, для чего сам готов был перевозить людей и съестные припасы. Он обещал Надиру господство на Каспии при помощи построенных в Персии кораблей и даже успел снять карту всего моря. А чтобы торговля оказалась в руках англичан, учредил в Гиляне факторию.
        Уверовав в возможность успешной войны с Россией, Надир начал проводить артиллерийские учения. Дело это было поручено грузинскому князю Баратову, который перешел к шаху с русской службы. Но пушек и ядер было мало - множество их Надир потерял во время Аварского похода, и Баратов пробовал отливать их в Дербенте.
        Узнав о приготовлениях Надир-шаха, российское правительство начало принимать необходимые меры к охране своих границ. Кизлярская крепость была укреплена и приведена в оборонительное положение. В дополнение к имевшимся войскам в Кизляр был переведен Азовский драгунский полк. В несколько кумыкских аулов были тайно посланы сотни казаков, и даже сам Кизлярский комендант бригадир князь Василий Оболенский со свой командой выступил на защиту тех, кто издавна считал себя в российской протекции.
        Торговля с Персией была почти вовсе прекращена, дозволялась лишь по особым распоряжениям и только через русских купцов. Запрещен был и пропуск в Россию персидских и индийских странников, дервишей и отшельников, под личиной которых часто скрывались шпионы.
        Тем не менее Надир-шах готовился к войне, но вельможи сумели отговорить его от очередного безумства. Однако Надир не желал возвращаться в Персию побежденным и стал замышлять новые походы на горцев. Замыслы его были один несбыточнее другого, требовали огромных войск и расходов, но ни того, ни другого у Надира уже не было. Зато всегда находился виноватый в этом, которого шах приказывал тут же казнить.
        Придворные дрожали от страха, не зная, чем угодить шаху, чтобы сохранить свои головы. И случай вдруг представился.
        Из Персии прибыл особый курьер с секретным докладом ишик-акаси - придворного церемониймейстера, управлявшего в Мешхеде дворцовыми делами и слугами. Принимая запечатанное письмо, визирь все же сумел вызнать у курьера, что было проведено тщательное расследование, раскрывшее дело о покушении, которое было устроено на Надир-шаха в Персии.
        Сообщить столь важную новость было большой удачей, и визирь не замедлил это сделать, помня обещание шаха, что тот, кто найдет злодея, будет возвеличен до небес. Он не доверил это даже секретарю, чтобы угодить шаху самолично.
        - Читай, - велел Надир.
        Визирь сломал печать и начал читать доклад. Но после первых же строк лицо его потемнело от ужаса.
        Почуяв неладное, шах вырвал письмо из трясущихся рук визиря и прочел его сам.
        В письме сообщалось, что старший сын Надир-шаха Риза-Кули-мирза, управляя Персией в бытность Надира в Индийском походе, вкусил сладость верховной власти и неохотно с нею расстался, когда был смещен за убийство семьи прежнего шаха. Считаясь официальным наследником престола, Риза-Кули-мирза таил в себе мысль о мести, искал способы овладеть троном и быстро нашел соучастников, пообещав им высокие должности. В заговоре против великого падишаха приняли деятельное участие как сам Риза-Кули-мирза, так и неблагодарный сардар Лютф-Али-хан. В помощники себе заговорщики избрали Абдуллу-бега, влиятельного придворного его величества. Этот самый Абдулла-бег, взятый теперь под стражу, и подыскал исполнителя покушения, коим стал невольник Никкедем, искусный стрелок. Торопясь завладеть короной, Риза велел Никкедему убить Надира, когда тот со своим гаремом направился из Мешхеда на Кавказ.
        Далее перечислялись все обстоятельства подготовки и исполнения покушения на священную особу, выданные Никкедемом под пытками. Но Надиру было достаточно и того, что он уже узнал.
        В том, что сын будет домогаться власти, особенно после опалы, Надир подозревал его и раньше. Но поднять руку на отца?! Это было ужаснее, чем само покушение. Ведь Риза был его любимым сыном, и даже в опале Надир сохранил за ним титул наследника.
        Надир не желал в это верить, но гнев его был сильнее рассудка. С Лютф-Али-ханом он даже не стал разговаривать. Уже за один провал экспедиции через Аймакинское ущелье его следовало казнить, но тогда Надир воздержался от этого, все же он был его шурином и оказал Надиру немало услуг. А открывшиеся обстоятельства покушения и вовсе взывали в Надире отвращение.
        Ничего не подозревавший Лютф-Али-хан был схвачен и брошен в зиндан, над решеткой которого охране велели мочиться.
        В тот же день в Мешхед был послан батальон личной гвардии с приказом, не ставя ни о чем в известность, доставить Риза-Кули-мирзу в ставку Надир-шаха. А по его отбытии содрать шкуру с Абдуллы-бега и Никкедема.
        Глава 125
        Риза-Кули-мирза спешил к отцу с радостью. Ему казалось, что это приглашение означало снятие опалы, и Риза готов был явить подвиги, чтобы восстановить репутацию Надира как непобедимого полководца.
        Но чем ближе подъезжал Риза-Кули-мирза к Дербенту и ставке Надир-шаха, тем явственнее были печальные признаки поражения: разруха, нищие на дорогах, толпы ослепленных, умоляющих о милостыне. И ни одной улыбки, лишь страдание на изможденных лицах.
        Все это повергло Риза-Кули-мирзу в уныние и беспокойство. Он надеялся, что в лагере шаха все будет иначе, но то, что он там увидел, еще больше огорчило наследного принца.
        Смрад, беспорядок, жалкие землянки и голодные воины в лохмотьях, павшие слоны, тощие лошади и лежащие в грязи исхудавшие верблюды…
        Лачуги из самана и камыша считались здесь роскошью.
        Кое-где сарбазы сидели кружками вокруг горок клевера и ели его с солью и плохим хлебом. А посреди лагеря, на майдане, зверски били палками маркитанта, который, как оказалось, продавал катламу с начинкой из человечины.
        Войдя в шатер и увидев отца, Риза-Кули-мирза поцеловал ему руку и воскликнул:
        - Отец мой! Мой повелитель! Слава всевышнему, позволившему мне лицезреть владыку мира в добром здравии и великом могуществе. Да продлит Аллах твою жизнь!
        - А ведь ты был моим любимым сыном и наследником, - ответил Надир-шах, отдергивая руку.
        Холодность отца смутила Ризу. Не этого он ждал от встречи, на которую возлагал столько надежд.
        - Молю Аллаха, чтобы таким же я для тебя и остался, - испуганно произнес Риза-Кули-мирза.
        - Ты прав, сын мой, - сказал Надир-шах, разворачивая свиток доклада. - Я все еще в полном здравии, хотя многим это давно не нравится. Только стал немного слаб глазами от слез, пролитых в тоске по моим благородным сыновьям.
        Шах протянул сыну свиток:
        - Я не все разглядел, что там написано, так что прочти сам.
        Охваченный тяжелыми предчувствиями, Риза-Кули-мирза взял бумагу и стал читать. А Надир-шах внимательно следил, не отразятся ли на лице сына раскаяние или угрызения совести. Но шах увидел только злость, а затем - страх. И тогда Надир решил, что Риза-Кули-мирза действительно виновен в этом подлом преступлении, а сожалеет лишь о том, что все раскрылось.
        - Все это - клевета! - в отчаянии воскликнул Риза, закончив читать. - Это происки моих врагов! Это ложь!
        Вместо ответа Надир-шах подал знак, и насакчи со своими подручными феррахами втащили в шатер обезображенного пытками Лютф-Али-хана.
        - Он тоже лжет?
        Увидев соучастника преступления, который отводил от принца глаза, Риза понял, что отпираться бессмысленно.
        - Пощади меня, отец! - со слезами кинулся к ногам шаха Риза. - Умоляю о милости к заблудшему сыну! Я смою свой позор кровью!
        - Скажи, зачем ты это сделал, и я сохраню тебе жизнь, - процедил сквозь зубы Надир, удрученный признанием сына.
        - Зачем?.. - простонал Риза, не зная, что ответить, и обхватив свою голову руками.
        - Скажи правду, - продолжал Надир. - И я сделаю твоего сына Шарух-мирзу наследником престола.
        - Я думал… - несмело начал Риза. - Мне казалось, что после захвата Индии и прочих земель нужно было остановиться… Если бы ты погиб тогда, ты бы остался величайшим полководцем.
        - А ты бы стал шахом? - сказал Надир. - И сидел бы на моем троне, как на моей могиле?
        - Ты потерял в Дагестане свою славу, погубил наше храброе войско, разорил величайшую на свете казну, - говорил Риза. - Пока ты мечтаешь завоевать Дагестан, ты теряешь Персию.
        - Довольно! - гневно вскричал Надир. - Ты не воин, если ставишь казну выше меча. Ты недостойный сын, если думаешь, что мою державу можно сохранить, сидя на троне, а не в седле боевого коня.
        Надир подал еще один знак, и насакчи открыл ящик со своими страшными инструментами. Когда феррахи схватили Риза-Кули-мирзу, Надир взял в руки особый нож для вырывания глаз и сказал сыну:
        - Попрощайся с тем, что ты видишь.
        - Но отец! - кричал, пытаясь вырваться, Риза. - Ты обещал!
        - Я обещал сохранить тебе жизнь, но не обещал сохранить твои глаза. А как известно, завистливым глазам лучше валяться в пыли.
        И, повергнув в ужас всю свою свиту, Надир-шах собственноручно ослепил сына, а затем и Лютф-Али-хана.
        Феррахи, предусмотрительно накрывшие ковры кожаными подстилками, дождались, пока на них стечет вся кровь, и удалились, прихватив с собой и Ризу с Лютф-Али-ханом.
        - Где преданность? Где благородство? Где почтение к владыке? - вопрошал Надир-хан, вытирая кровь с рук.
        Свита в ответ сокрушенно молчала.
        Однако шах спрашивал их не напрасно. Раскаяние уже вползло в него ядовитой змеей, но виноватым в свершившемся мог быть кто угодно, только не сам Надир. Если вельможи ему так преданы, если они так почитали наследника великого престола, то отчего ни один из них на вызвался стать жертвой вместо принца? Или их глаза важнее глаз несчастного Ризы?
        Вскоре лишились глаз и те, кто молча наблюдал за экзекуцией и не проявил преданности, которой от них ждал падишах.
        Сообщая о столь важном событии, Братищев вполне разделял обвинения Ризы, брошенные своему отцу, и писал: «Довольно показуются гнилые плоды действий его, что через два года ничего в дагестанской стороне достигнуть не мог, кроме что государство свое подорвал, народ истомил, войска растерял и остальное крайне изнурил».
        Глава 126
        После всего этого Надир-шах потерял интерес к жизни. Даже битвы уже не манили и не увлекали его, как раньше. Наступили бессонные ночи, когда гаремные красавицы только раздражали шаха, и мрачные дни, полные презрения к своему войску, не сумевшему одолеть горцев и пришедшему теперь в столь плачевное состояние.
        - Войско должно воевать, - напомнил себе Надир-шах и решил еще раз испытать судьбу.
        Но судьба к нему уже давно не благоволила. Повсюду его войска встречали решительный отпор и отбрасывались со значительным уроном для шаха.
        В Табасаране, пытаясь захватить один лишь аул, Надир потерял под сильным огнем горцев пятьсот человек. Ему самому удалось спастись только потому, что телохранители успели укрыть его в небольшом ущелье, после чего остальные обратились в бегство.
        Затем кайтагцы подобрались к построенным шахом укреплениям и с трех сторон напали на каджаров, которые под охраной конницы и пехоты выгнали пастись скот и собирались рубить деревья на дрова. Перебив противника, кайтагцы угнали к себе больше тысячи лошадей, верблюдов и мулов.
        В ответ на требование вернуть захваченное и выдать преступников уцмий Ахмад-хан прислал Надиру оскорбительно письмо, объявив его безродным самозванцем, в котором нет ни малейшего признака, присущего природным монархам. Пусть Надир делает что хочет, а он, уцмий, к своей обороне достаточные меры употребит.
        Тогда, собрав последние силы, Надир-шах снова бросился на Кайтаг, горя неугасимым желанием расправиться хотя бы с уцмием Ахмад-ханом.
        Один из отрядов шаха был по пути уничтожен кайтагцами, но шах все же добрался до Калакорейша, где Ахмад-хан занял крепкую оборону.
        Это было знаменитое село, почти город, неподалеку от Кубачи, где в свое время обосновался распространитель ислама султан Махмуд. Он был потомком Хамзы - дяди пророка Мухаммада, потому и поселение это было названо Калакорейш - Крепость корейшитов. Стояло оно на высокой горе, окруженной глубокими ущельями с бегущими там реками, имело хорошие дома, крепкие боевые башни и прекрасную мечеть.
        Две недели кайтагцы героически обороняли Калакорейш от озверевших войск Надира. Когда силы защитников крепости оказались на исходе, Надир-шах предложил им сдать Калакорейш, уже не требуя ничего, кроме признания его своим повелителем и выдачи аманатов. Уцмий Ахмад-хан посоветовал согласиться на эти условия, предвидя, что владычеству шаха все равно скоро придет конец. Сам уцмий ушел в Аварию, а сил шаха хватило лишь на то, чтобы разграбить почитаемую святыню. Одержав эту бессмысленную победу, стоившую многих жертв с обеих сторон, Надир-шах вернулся в Дербент, так и не дождавшись аманатов. Желая придать взятию Калакорейша большую значимость, шах объявил это великой победой, после которой Дагестан пал к его ногам, и ему уже нет надобности снова идти в Аварию.
        Очевидец этих событий Братищев направил 5 сентября 1742 года донесение командующему войсками в Астраханской и Кавказской губерниях генерал-поручику А.Тараканову:
        «Что до персидских поведений подлежит, то шах не токмо в Большие Авары чела показать не смел, но и от Малых с пустыми руками назад отступить принужден, ибо в бытность свою там никаких поисков над неприятелями учинить не мог, как токмо две скудные деревни выжечь персиянам удалось, да и то без взятия корысти по причине, что обыватели оных жилищ разбежались. И потому Его величество с обозными тягостями у деревни, именуемой Кара-куруш, лежащей в уцмейском владении, лагерем построился, ко взятию которой строгие меры предприемлет, и от наибольшей части пушками доставать приуготовляется. Но по крепкому оной местоположению, ибо на превысокой горе поселена и со всех сторон крутостями с густым лесом окружена, ядра снизу достать не могут, к тому же и каракурушские обыватели к твердому отпору ни в чем оскудения не имеют, понеже ремесленные люди, слесари и кузнецы суть, и потому в ружейных надобностях, даже до пушек, не без исправности находятся. И хотя шах текущие около тамошней горы две реки под свои руки захватить старается, дабы сообщения к воде неприятелям пресечь удобно было, однако тем никакого
кайтагцам изнурения нанести не может, ибо вверху их домов довольно родников имеется, которые отнять крайне неспособно. И так как по всем обстоятельствам покорение означенной деревни не без большой трудности является, то прежде всего персиянам на приступ идти непонятный ужас предстоит, разве шах к облегчению своего войска оных противников выморить думает, как уже отзывается, что пока тою деревнею не обладает, то без пользы отойти не намерен, к чему многое время употребить обещает. Но каракурушцы съестными пропитаниями к своей надобности запаслись и, следовательно, единый им промысел, ежели персияне на приступ отважатся, к сопротивлению остается, а в прочем беззаботно осаду выдержать способны суть.
        Между тем Его величество заранее свои военные планы разглашает: по взятии Каракуруша, чрез уцмейские деревни в Каракайдаки пробираться, с сими мыслями, чтоб тамошних жителей силою наступления в подданство привести. И к наибольшей свободности в лежащем в оные места пути загустелом лесу на 2 или на 3 мили расчищать велят, к чему еще 3 тыс. топоров к прежнему равному числу из Дербента взять. И со всем тем, по расчищении ли дороги или иным способом, шах на Каракайтаки ударить загадывает.
        По таким обращениям надобно рассуждать, что Его величество устремленное предприятие свое к нападению на Андреевскую деревню едва ли забвению не придает.
        Однако в столь истощенном состоянии войска его пребывают, ибо ныне в съестных припасах в персидском лагере тяжкий голод продолжается, что не токмо живых лошадей персияне к пропитанию своему убивать принуждены, но и мертвых от крайней алчности есть, как я чаяно слышал, не спускают. А харчевые вещи, то есть лук, пшено и масло коровье, выше прежней неумеренности вздорожали, ибо ниоткуда в войско привоза нет. Сим неудобностям и высшие люди подвергаются, прочие же знатные с золотыми кинжалами, не стыдясь, нищенским образом ночью по молотьбам хлебов побираются, рады последний избыток с себя продать, да и купцов не сыскивается. Одним словом, в неслыханном изнеможении персидское войско находится, из которого выберется ли третья доля конницы, - сумневаюсь. А остальные все пеши и, бродя по горам, весьма расслаблены и изнеможенны суть. И хотя первые, сиречь конные, пред ними в пути выгодность имеют, но в голодном содержании равенство несут, почему из обоего состояния от истощения и от изнуряемой тягости всегда немало помирает. И уже ото всех напастных приключений и от набегов чрез минувшее лето до 10 тыс.
урон исчисляется и ныне налицо от 25 и в силу до 28 тыс. чел. обретается, из которых ежели хворых, летами обремененных и увечных вынуть, может быть, большая половина годных останется».
        Глава 127
        Зимой следующего года Надир-шах предпринял еще одну вылазку, надеясь разорить несколько кумыкских сел под предлогом, что они дают приют бегущим от Надира людям, а ему самому ни воинов, ни провианта не присылают. Однако кумыки заранее отправляли свои припасы в горы и, надеясь на русскую помощь, сообщали в Кизляр, что скорее сами погибнут, но на службу к шаху не пойдут и ничего ему не дадут.
        Мало чего добившись и получив сведения, что из Кизляра высланы достаточные против него силы, Надир ретировался в Дербент. Воспользовавшись сложившимся положением, Тарковский шамхал Хасбулат окончательно отложился от Надир-шаха, а затем вместе с сыном Адиль-Гиреем принял присягу на подданство России.
        Уже не надеясь подчинить Дагестан силой, шах пустил в ход золото, но подкупить ни простых горцев, ни владетелей не удалось.
        Сурхай-хан жил с женой в Дербенте, все еще числясь пленником Надир-шаха. Он скучал по родине и сыну, но просить шаха отпустить его не позволяла гордость. Однако жена его нашла возможность встретиться с женой Надир-шаха, которая вошла в ее положение и выхлопотала у мужа освобождение Сурхай-хану. Питая невольное уважение к хану и его сыновьям как к достойным противникам и надеясь сохранить хотя бы видимость того, что Кази-Кумухское ханство остается в подданстве Персии, Надир-шах позволил старому Сурхаю отправиться куда он пожелает.
        Хан с женой вернулся в Кумух. Там теперь правил его сын Мухаммад, ни о каком персидском подданстве не помышлявший, а, напротив, строивший планы вернуть в свое владение Шемаху. Сурхай-хан не стал вмешиваться в его правление, отошел от дел и спокойно жил в своем имении. Через пять лет он умер и был похоронен на ханском кладбище рядом со своим славным сыном Муртазали.
        Персидское войско таяло на глазах. Голод и болезни привели его в полнейший упадок. Отряды горцев непрерывно нападали на Иран-хараб, мстя за причиненные их народам страдания. Многие сарбазы сами сбегали из лагеря, где их не ожидало ничего, кроме бесславной смерти.
        Осознав, наконец, бессмысленность такого положения и смертельную опасность, нависшую над остатками его войска, Надир-шах искал только повода, чтобы покинуть Дагестан. Повод скоро нашелся - Турция объявила Персии войну и усиленно к ней готовилась, надеясь отнять утраченные владения у ослабевшего персидского льва. Надир-шаху доносили, что султан скапливает на границах свои войска. А сверх того, наместник Надира в Персии, его сын Насрулла-мирза сообщал из Хорасана, что хивинцы и бухарцы взбунтовались, вырезали стоявшие там персидские гарнизоны и собираются напасть на Персию. Да и в самой Персии стало неспокойно, повсюду слышался ропот, а в Ширване вспыхнуло новое большое восстание.
        Зимой 1743 года Надир-шах с жалкими остатками своего воинства покинул пределы Дагестана. Имущество свое он отправил вперед: золото и драгоценности на двадцати верблюдах было вывезено в Мугань, где шах намеревался устроить свою новую ставку, а остальное было послано в Келат.
        В Дербенте был оставлен большой отряд во главе с Кани-ханом. Ему же было поручено начальство над Дагестаном, хотя власть Кани-хана распространялась не далее окрестностей Дербента.
        Уход Надира можно было бы счесть за бегство, если бы его воинство имело силы бежать. Холод, бескормица и падеж лошадей довели до того, что даже важные чиновники вынуждены были тащиться пешком.
        У Надир-шаха едва хватало сил, чтобы отбиваться от нападавших повстанцев, и весь путь его был устлан трупами людей и животных.
        Глава 128
        Бесславное возвращение Надир-шаха никого в Персии не обрадовало. Теперь шах собирался воевать с турками, а это требовало новых денег и новых войск. Шах снова потребовал выплатить прощенные им прежде подати и обложил население новыми. Население восставало, но изголодавшиеся сарбазы выколачивали из народа деньги самыми изощренными способами. Кто не платил, мог быть убит, а если у него оказывались маленькие дети, их продавали на невольничьих рынках. Теперь персы мечтали лишь об одном - свергнуть своего мучителя с шахского трона, тем более что все знали - Надир владел им не по праву.
        И тут на сцену явился тот, в котором народ желал видеть своего избавителя. Это был Сам-мирза, выдававший себя за сына убитого еще афганцами шаха Гусейна, якобы чудом тогда спасшегося. Объявив себя законным наследником персидского трона, Сам-мирза привлек к себе множество сочувствующих. То, что годами раньше один Сам-мирза уже являлся народу и был казнен сыном Надир-шаха Насрулла-мирзой, никого не смущало. Новый Сам-мирза разделял чаяния народа и обещал свергнуть деспота с престола. Не останавливало народ и то, что этот Сам-мирза тоже уже появлялся на политической арене и был схвачен братом шаха Ибрагим-ханом. Тогда Сам-мирза был уличен как самозванец, лишен носа и в таком виде отпущен. И вот теперь он снова вернулся, чтобы свергнуть самого Надир-шаха. Единомышленников нашлось много, и скоро уже Сам-мирза взволновал весь Азербайджан. Этим воспользовался и сын Сурхай-хана Мухаммад. Явившись с ополченцами из Дагестана и объединившись с восставшим, он разгромил Ширванского беглербега Гайдар-хана и захватил Шемаху. Затем они с Сам-мирзой осадили Шабран, взорвали стену и овладели крепостью. Гарнизон
крепости и начальник его были убиты. На оставшейся от него дочери Мухаммад женился. Позже она родила ему сына, названного в честь деда Сурхай-ханом.
        Турецкий султан, который воевал с Надиром, открыто поддерживал врагов шаха и рассылал письма в поддержку Сам-мирзы как законного наследника персидского престола.
        Восставшие продолжали делать успехи, занимая город за городом, пока Надир-шах, занятый войной с Турцией,

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к