Тайна Марии Стюарт Маргарет Джордж
        Мария Стюарт стала королевой на шестой день своей жизни. Она побывала правительницей Франции, Шотландии и могла бы завоевать английский трон, но ее кузина Елизавета I Тюдор сумела удержать власть в своих руках.
        Непростая судьба Марии таит в себе множество загадок. Ее не раз пытались свергнуть, против нее плели заговоры, в нее влюблялись и творили настоящие безумства…
        Маргарет Джордж
        Тайна Марии Стюарт
        Скотту Джорджу
        1920 -1989
        Любимому отцу, другу и учителю
        Видеть затмения солнца и луны, наблюдать за ловлей диких слонов и заклинанием змей и прозревать тщету любой премудрости значит понимать, что судьба всегда правит безраздельно.
        Индийская пословица
        Margaret George
        Mary Queen of Scotland and the Isles
        1992 by Margaret George
                
        В моем конце мое начало
        Англия, 1587
        Глубокой ночью, когда все свечи, кроме одной, были погашены и везде воцарилась тишина, женщина бесшумно подошла к столу и опустилась на стул. Справа от себя она поставила единственную свечу и, словно стараясь не шуметь, на крышке стола очень медленно расправила бумажный свиток. Бледной рукой с длинными изящными пальцами, которую французский поэт Ронсар однажды назвал «деревом с неровными ветвями», она придерживала левую сторону свитка. Ее рука казалась молодой, словно у пятнадцатилетней девушки. При взгляде с противоположной стороны комнаты, освещенной лишь одной свечой, лицо женщины выглядело таким же молодым, как и рука. Но если присмотреться, то за миловидными чертами явно угадывались складки и морщины - кожа на высоких скулах, вокруг длинного горделивого носа и миндалевидных глаз уже не была такой упругой, как раньше. Все-таки время взяло свое, хотя следы былой красоты остались неизменными.
        Подняв руку с красовавшемся на пальце элегантным кольцом, ухоженный вид которой резко контрастировал с осунувшимся лицом, женщина протерла припухшие от усталости тяжелые веки. Потом она вздохнула, обмакнула перо в чернильницу и начала писать.
        Генриху III,
        христианнейшему королю Франции.
        8 февраля 1587 г.
        Monsieur, mon beau frиre, estant par le permission de Dieu…
        Дражайший царственный брат, по воле Божьей и за мои грехи я оказалась во власти моей кузины, королевы Англии, от чьих рук в течение почти двадцати лет я претерпела многое. В конце концов она и ее придворные приговорили меня к смерти. Я просила принести мои бумаги, которые они забрали, чтобы можно было составить завещание, но не смогла вернуть ничего ценного или даже получить отсрочку для беспрепятственной работы над завещанием либо распорядиться о том, чтобы после смерти мое тело доставили в Ваши владения, где я имела честь быть королевой, Вашей сестрой и давней союзницей.
        Сегодня после обеда мне сообщили приговор: меня казнят как преступницу в восемь часов утра. У меня нет времени подробно рассказать Вам обо всем, что произошло, но если Вы выслушаете моего врача и других моих несчастных слуг, то узнаете правду, как и то, что я, слава богу, не боюсь смерти и клянусь в своей невиновности в любых преступлениях, даже если меня использовали как орудие для их совершения. Католическая вера и утверждение моего данного Господом права на английский престол - вот две причины, по которым меня приговорили к смерти.
        Она перестала писать и замерла, глядя прямо перед собой, словно ее ум внезапно утратил способность облекать мысли в слова или же они закончились. Французский язык успокаивал и убаюкивал. Даже ужасные вещи, написанные по-французски, не казались настолько отвратительными. Он не могла и не осмеливалась перевести их на шотландский.
        Ce porteur et sa compaignie la pluspart de vos subiectz…
        Податель письма и его спутники, большей частью Ваши подданные, будут свидетелями моего смертного часа. Мне остается умолять Ваше христианнейшее Величество, моего шурина и давнего союзника, который всегда заявлял о своей любви ко мне, предоставить доказательства Вашей доброты в следующих вещах. Во-первых, проявите милосердие, выплатив моим несчастным слугам должное жалованье; это бремя на моей совести, которое только вы можете облегчить. Во-вторых, распорядитесь о вознесении молитв Господу за женщину, носившую титул христианнейшей королевы Франции и умершую католичкой, лишенной всех своих владений.
        Я осмелилась послать Вам два драгоценных камня, талисманы против болезней, веруя в то, что Вы будете пребывать в добром здравии и проживете долгую и счастливую жизнь. Примите их от Вашей любящей невестки, которая в преддверии смерти выражает самые теплые чувства к Вам. Если Вам будет угодно, то ради спасения моей души и ради Иисуса Христа, которому я буду молиться за вас перед смертью, я прошу, чтобы из моих средств, оставшихся под Вашим управлением, было выделено достаточно для заупокойной мессы и традиционной милостыни.
        Среда, в два часа утра.
        Ваша любящая и преданная сестра,
        Marie R.[1 - Королева Мария (Marie Reine) (фр.). - Здесь и далее примеч. пер.]
        Королева Шотландии
        Она отложила перо и моргнула. Потом осторожно прижала два маленьких тома к краям свитка, чтобы письмо не свернулось. Каждое ее движение было изящным, но усталым. Тонкие длинные пальцы вытянулись еще раз и замерли. Она задула свечу.
        Медленно подойдя к кровати с другой стороны комнаты, женщина легла, не снимая одежды, вытянулась во весь рост и закрыла глаза.
        Дело сделано, подумала она. Жизнь, начавшаяся посреди бедствий, постигших Шотландию, следовала за злосчастной судьбой страны, и теперь все кончено.
        Уголки ее губ приподнялись в слабом подобии улыбки. «Нет, это со мной покончено. Или, вернее, меня прикончат. О, Иисус, дай мне сил!»
        Королева Шотландии, королева Франции
        1542 -1560
        I
        В синеватой туманной дымке нельзя было разглядеть ничего, кроме тумана. Солнце, закрытое ровной пеленой, окружало кольцо зыбкого света, и это единственное, что люди могли видеть в преддверии битвы. Но если они не видят врага, как они будут защищаться?
        Туман наползал и кружился, низко стелясь над зелеными болотами и раскисшей землей, обнимая сырые окрестности и дразня людей, пытавшихся выбраться из предательской трясины. Он был холодным и липким, таким же отвратительным, как прикосновение смерти, затаившейся где-то поблизости.
        Несколько одиноких деревьев над болотом, ветви которых уже обнажили осенние ветра, стояли словно угрюмые стражи над полем боя. Люди брели к их серым стволам в надежде обрести твердую почву под ногами, но тысячи ног уже вытоптали землю вокруг деревьев, превратив ее в вязкую кашу. Туман окутывал все.
        На следующий день, когда туман рассеялся, отступив к морю и унеся с собой последние остатки сумятицы, открылась скорбная картина битвы при Солуэй-Моссе. Ил, камыши и мокрая трава вокруг петляющей реки Эск демонстрировали уместность этого названия[2 - Букв. - Солуэйское болото.]. Два старинных врага - англичане и шотландцы, сошедшиеся в схватке на юго-западной стороне, - напоминали оленей-самцов, топтавшихся в грязи. Но английский олень возобладал над противником, и как результат болото было усеяно кожаными щитами, брошенными попавшими в плен шотландцами. Там им и предстояло сгнить, потому что солнце уже никогда не высушит их.
        Один из английских солдат, подгонявший своих пленников, обернулся и посмотрел на поле, обманчиво зеленое и безмятежное под косыми лучами осеннего солнца.
        - Боже, смилуйся над Шотландией, - тихо сказал он. - Никто другой этого не сделает.

* * *
        На улице пошел снег, почти незаметно. Сначала он походил на легкие хлопья, а потом становился все сильнее и сильнее, как будто кто-то взрезал огромную подушку. Небо было совершенно белым, а вскоре побелела и земля; ветер гнал снег почти горизонтально, и он покрывал стволы деревьев и стены домов так, что весь мир выцвел менее чем за полтора часа. В Фолклендском дворце большие круглые башни вздымались как снежные исполины, охранявшие вход.
        Внутри сидел король, уставившийся в окно невидящим взглядом.
        - Ваше Величество? - обеспокоенный слуга приблизился к нему. - Вам что-нибудь нужно?
        - Тепло. Тепло. Здесь слишком холодно, - пробормотал он, помотав головой, и закрыл глаза.
        Слуга подложил больше дров в камин и раздул огонь, чтобы они поскорее занялись. Было действительно холодно - холоднее, чем кто-либо мог припомнить в это время года. Суда в гавани уже вмерзли в лед, а голые поля стали твердыми, как металл.
        Вскоре прибыли несколько воинов и стали с опаской заглядывать в комнату. Казалось, король видел их даже с закрытыми глазами.
        - Битва… - пробормотал он. - Какие новости о битве?
        Они приблизились и преклонили перед ним колени. Наконец тот, кто по званию был выше остальных, ответил:
        - Да. Нас атаковали. Бой был неравный. Многие утонули в реке при отступлении. Гораздо больше попало в плен - тысяча двести человек взято под стражу командующим англичан.
        - Выкуп? - прошептал король.
        - Об этом ни слова. Говорят… их всех могут отправить в Англию как военнопленных.
        Король внезапно вскочил с места и жестко выпрямился. Некоторое время он сжимал и разжимал кулаки, затем с его губ сорвался мучительный низкий стон. Он яростно посмотрел на пришельцев.
        - Мы разбиты? - спросил он.
        Когда воины кивнули, король вскричал «Все пропало!», повернулся к ним спиной и направился в дальний конец зала. Подойдя к двери, он привалился к косяку, словно пронзенный копьем. Потом схватился за бок и проследовал в свои покои, куда они не могли войти. Камердинер побежал вслед за своим господином.
        Сил короля хватило только на то, чтобы дойти до кровати. Он рухнул на ложе и лежал там, постанывая и хватаясь за бок. «Все пропало!» - то и дело бормотал он.
        Один из слуг отправился за врачом, а камердинер вышел поговорить с солдатами.
        - Все действительно так плохо, как вы сказали? - спросил он.
        - Гораздо хуже, - ответил один из них. - Мы не только разбиты, как при Флоддене, но и опозорены. Нашего короля не было с нами. Король оставил нас, чтобы стонать и причитать вдалеке от поля боя, словно девица, страдающая несварением желудка!
        - Ш-ш-ш! - Камердинер оглянулся, дабы убедиться, не подслушал ли кто последние слова. Когда он понял, что это невозможно, то сказал: - Король болен. Ему было худо еще до ваших новостей. Он потерял своих сыновей, маленьких принцев, и горе подкосило его.
        - Обязанность короля - справляться с такими потерями.
        - Утрата обоих наследников за несколько дней убедила его в том, что удача отвернулась от него. Когда человек верит в это, ему трудно твердой рукой вести других.
        - Как будто он трусливый священник или припадочный мальчишка! - воскликнул другой солдат. - Нас должен возглавлять воин, а не баба!
        - Да-да. Он выздоровеет. Он придет в себя, когда оправится от потрясения. - Камердинер пожал плечами: - Сейчас у короля, скорее всего, уже появился другой наследник. Королева может родить в любой момент.
        Солдат покачал головой:
        - Какая жалость, что у него так много бастардов и ни один не годится на роль наследника!
        Король отказался встать с постели и вяло лежал, будто пребывая в трансе. Некоторые из дворян пришли к нему и встали вокруг его ложа. Граф Арран, дородный глава дома Гамильтонов и претендент на престол после любого из детей короля, озабоченно смотрел на него. Кардинал Битон, канцлер Шотландии, приблизился к постели монарха, словно желая выслушать последнюю исповедь. Кузены Стюарты, предводители могущественных кланов, благоразумно держались на расстоянии. Все под яркими церемониальными плащами носили плотную шерстяную одежду - на улице по-прежнему было морозно. В других комнатах бывшие и нынешние любовницы короля беспокоились о будущем своих детей. Сочтет ли король уместным вспомнить о них?
        Король невидящим взглядом смотрел на удалявшихся и приближавшихся людей. Иногда ему казалось, что они словно растворяются прямо у него на глазах. Эти лица… ни одно из них не было дорого ему.
        «Шотландия потерпела поражение», - с мучительной болью вспомнил он.
        - Королева, - прошептал кто-то. - Вспомните о вашей королеве. Ее час приближается. Подумайте о вашем принце!
        Но принцы были мертвы - два милых маленьких мальчика умерли с разницей в несколько часов, один - в Стирлинге, другой - в Сент-Эндрюсе. Все пропало, надежды больше нет. Нет смысла даже в очередном наследнике: он тоже обречен.
        Потом рядом с ним появилось новое лицо. Кто-то напряженно смотрел ему в глаза, пытаясь в них что-то прочитать. Другой человек, оживленный и не похожий на остальных.
        - Сир, ваша королева благополучно разрешилась от бремени.
        Король пытался найти нужные слова. Странно, каких усилий ему это стоило. Тело как будто восставало против него, хотя разум желал общения. Голосовые связки отказывались работать.
        - Мальчик или девочка? - наконец выдавил он, заставив губы и язык шевелиться.
        - Прекрасная дочь, сир.
        Дочь! Значит, последняя битва проиграна.
        - Вот как? - пробормотал он. - Дьявол ее побери! Прощайте, до свидания! Женщина принесла Стюартам корону, с женщиной Стюарты ее потеряют.
        Это были его последние слова, хотя врач, видевший, что король уходит от них, попытался взбодрить его:
        - Благословите ее! Дайте дочери ваше благословение, ради всего святого! Не покидайте нас без этой милости и защиты для вашей наследницы!
        Но король лишь слабо улыбнулся, поцеловал свою руку и протянул ее лордам, собравшимся вокруг него. Вскоре после этого он отвернулся к стене и умер.
        - Что означали его последние слова? - прошептал один из лордов.
        - Корону Стюартов, - ответил другой лорд. - Она досталась Стюартам через Марджори Брюс, и он боялся, что она уйдет от них через… Как зовут принцессу?
        - Принцесса Мария.
        - Нет, - сказал его спутник, наблюдая за тем, как врачи медленно поворачивают тело короля и складывают его руки на груди, готовя к соборованию. - Королева Мария. Мария, королева Шотландии.

* * *
        Его вдова, королева-мать, старалась как можно быстрее восстановить силы. Праздные дни, проведенные в постели, прием гостей и подарков и награда за благие пожелания - показ младенца, утопавшего в шелках и парче и завернутого в мягчайший бархат в позолоченной королевской колыбели, - все это было не для нее.
        Нет. Мария де Гиз, бывшая супруга короля Шотландии Якова V, должна собраться с силами и быть готовой защитить своего ребенка, как волчица в зимнюю стужу. А зима действительно выдалась суровая, не только из-за обилия снега и обледеневших дорог, но и для самой Шотландии.
        Ей казалось, что в языках пламени, постоянно горевшего в камине, зубы вельмож больше напоминают волчьи клыки. Один за другим они приезжали в замок Линлитгоу, расположенный на берегу длинного узкого озера к западу от Эдинбурга, чтобы отдать дань уважения инфанте, своей новой королеве. Они приходили, закутанные в тяжелые меха, в высоких сапогах с обмотками из шкур, и порой с трудом удавалось отличить их обледеневшие бороды от меховых воротников и капюшонов, окружавших их лица. Они опускались на колени и бормотали что-то о своей верности, но их глаза при этом неестественно ярко блестели.
        Здесь были представители всех кланов, исполненные решимости добиться того, чтобы ни один другой род не отстранил их от власти. Перед ними открылась величайшая возможность, подобная смерти матерого оленя-самца, которая собирает пожирателей падали со всего леса. Их монархом теперь являлся беспомощный младенец женского пола, и ребенка не мог защитить никто, кроме его матери-француженки, чужеземки, незнакомой с их обычаями и находившейся вдали от дома.
        Среди присутствующих выделялся Джеймс Гамильтон, граф Арран; если бы ребенок не родился, то он стал бы королем. Он благожелательно улыбнулся инфанте:
        - Я желаю ей долгой жизни, - произнес он.
        Мэттью Стюарт, граф Леннокс, который считал себя, а не Аррана истинным наследником престола, подошел следующим и с затаенной тоской посмотрел на младенца:
        - Пусть она вырастет красивейшей и умнейшей из женщин, - сказал он.
        Патрик Хепберн, «честный граф» Босуэлл, вышел вперед и почтительно поцеловал руку королевы-матери.
        - Пусть каждый, кто ее увидит, сразу ее полюбит, - пожелал он, встретившись взглядом с Марией.
        Краснолицый и дородный граф Хантли с другой стороны подошел к колыбели и низко поклонился:
        - Пусть она всегда будет среди друзей и никогда не попадет в руки врагов, - сказал он.
        - Милорд, зачем упоминать о врагах? - возразила Мария де Гиз. - Зачем даже думать о них сейчас? Вы связываете ваши благие пожелания с чем-то зловещим. Прошу вас, поправьте свои слова.
        - Я могу поправить их, но не могу их стереть. Однажды сказанные, они перешли в иное царство. Но хорошо: пусть планы врагов будут расстроены, а сами они придут в смятение.
        - Мне не нравится это слово.
        - Я не могу обещать, что у нее не будет врагов, - упрямо заявил граф Хантли. - Тогда это не было бы добрым пожеланием. Враги делают человека твердым и формируют его характер. Только ничтожества не имеют врагов.
        После ухода лордов Мария де Гиз села у колыбели и слегка покачала ее. Инфанта спала. Пламя свечи окрасило щеку девочки в розовый цвет, а она в это время сгибала и разгибала крошечные пухлые пальчики.
        «Моя первая дочь, - подумала Мария. - И она совсем не похожа на меня. Может быть, это мое воображение? Нет, она действительно женственна. Шотландцы говорят, что девочку всегда можно отличить от мальчика, даже с первых минут жизни. Ее кожа похожа на миндальное молоко, а волосы… - Мария осторожно сдвинула чепчик. - Какого цвета они будут, чтобы сочетаться с такой кожей? Слишком рано судить: у всех новорожденных волосы одинаковые.
        Мария. Я назвала ее в свою честь, а также в честь Девы Марии. В конце концов, она родилась в день Непорочного Зачатия. Возможно, Дева Мария защитит ее, возьмет ее под особую опеку.
        Мария, королева Шотландии. Моя дочь уже королева. Ей всего шесть дней от роду, и скоро она будет коронована».
        При этой мысли она ощутила слабый укол вины.
        «Король, мой муж и повелитель, ушел из жизни, и моя дочь преждевременно стала королевой. Я должна терзаться от горя. Я должна оплакивать короля и сетовать на судьбу вместо того, чтобы любоваться своей дочерью, маленькой королевой.
        Девочка будет красивой, - подумала она, внимательно глядя на дочь. - Оттенок кожи и черты лица говорят об этом. Уже сейчас видно, что у нее глаза ее отца - глаза Стюартов, немного раскосые и с тяжелыми веками». Когда-то эти глаза так много обещали ей, поддерживали ее, но и скрывали что-то глубоко личное в своих глубинах.
        - Моя дорогая королева… - Она услышала за спиной знакомый голос кардинала Битона. Он не ушел вместе с остальными, но с другой стороны, здесь он чувствовал себя как дома, тем более сейчас, когда короля не стало. - Смотрите на свое произведение? Будьте осторожны, не влюбитесь в собственное творение!
        Королева выпрямилась и повернулась к нему:
        - Трудно не благоговеть перед нею. Она очаровательна, и она королева. Моя семья во Франции будет вне себя от радости. Гизы наконец получат собственного монарха!
        - Ее фамилия не Гиз, а Стюарт, - поправил кардинал. - Не французская, а шотландская кровь помещает ее на трон. - Он позволил себе наклониться и погладить инфанту по щеке. - Что вы собираетесь делать?
        - Удерживать для нее трон, насколько это в моих силах, - ответила Мария.
        - Тогда вам придется остаться в Шотландии.
        Битон выпрямился, подошел к подносу, на котором стояла серебряная чаша с засахаренными фруктами и орехами, выбрал один и положил в рот.
        - Я это знаю! - раздраженно отозвалась она.
        - Нет планов сбежать во Францию? - Кардинал улыбался, откровенно поддразнивая ее. - Это из севильских апельсинов, - добавил он, имея в виду кусочек засахаренного фрукта, который перекатывал во рту. - Недавно я попробовал карамельную цедру из Индии, она гораздо слаще.
        - Нет. - Мария не обратила внимания на его последнюю реплику. - Если бы не родился ребенок, если бы я осталась бездетной вдовой, тогда, конечно, я не стала бы здесь задерживаться. Но теперь у меня есть долг, от которого я не могу уклониться, - она поежилась, - если не умру от холода или не заболею чахоткой.
        На улице снова пошел снег. Мария де Гиз подошла к каменной арке камина, в которой жарко пылали дрова, разожженные по ее приказу. В комнате ребенка должно быть тепло, несмотря на метель, бушевавшую по всей Шотландии. Кардинал, который сам жил в роскоши, несомненно одобрял это решение.
        - О Дэвид, - сказала она неожиданно упавшим голосом. - Что будет с Шотландией? Сражение…
        - Если англичане настоят на своем, она станет частью Англии. Они так или иначе хотят захватить страну, скорее всего, с помощью брака. Как победители в битве при Солуэй-Моссе с тысячей высокопоставленных пленников, они могут диктовать свои условия. Возможно, они заставят Марию выйти замуж за их принца Эдуарда.
        - Нет! - воскликнула Мария. - Я этого не допущу!
        - Ей рано или поздно все равно придется выйти замуж за кого-то, - напомнил кардинал. - Именно это имел в виду король, когда сказал: «Женщина принесла Стюартам корону, с женщиной Стюарты ее потеряют». Когда она выйдет замуж, корона перейдет к ее мужу, а у нас нет подходящего принца из Франции. Брак наследников короля Франциска - Генриха Валуа и Екатерины Медичи - остается бездетным. Если маленькая Мария попытается выйти замуж за шотландца, одного из собственных подданных, остальные могут ополчиться на нее. Кто же еще годится, кроме англичанина?
        - Только не английский принц, - повторяла Мария. - Только не английский принц! Они все еретики!
        - А что вы собираетесь делать с королевскими бастардами? - прошептал кардинал.
        - Я соберу их вместе и буду воспитывать здесь, во дворце.
        - Вы сошли с ума! Гораздо лучше будет собрать их вместе и избавиться от них.
        - Словно какой-нибудь султан? - Мария не смогла удержаться от смеха. - Нет, это не по-христиански. Я предложу им любовь и собственный дом.
        - И воспитаете их так же, как собственную дочь, законную королеву? Это ни не по-христиански, а просто неразумно. Ваша дочь будет пожинать плоды такой опрометчивой доброты. Берегитесь, иначе вы пригреете на своей груди клубок змей, которые ужалят ее, когда вас не будет рядом.
        На пухлом гладком лице кардинала отражалась неподдельная тревога.
        - Сколько их всего? - спросил он.
        - Кажется, девять или около того. - Она рассмеялась и снова почувствовала укол вины.
        «Я не должна плохо думать об изменах короля, - подумала она. - Но я и не делаю этого. Почему? Должно быть, я не любила его, иначе я бы выцарапала глаза этим женщинам».
        - Все они мальчики, кроме одного - девочки по имени Джин. Его любимым бастардом был тот, кто носит его имя, - Джеймс Стюарт[3 - По традиции имена особ королевской крови пишутся в соответствии со старинной, или библейской, транскрипцией: Джеймс - Яков, Франсуа - Франциск, Анри - Генрих и т. д.]. Сейчас ему девять лет, и он живет со своей матерью в замке Лохлевен. Говорят, что он умный, - добавила она.
        - Не сомневаюсь в этом. Нет никого хитроумнее королевского бастарда. Они питают неподобающие надежды. Заставьте его постричься в монахи и держите взаперти, если хотите обеспечить безопасность маленькой королевы.
        - Нет, лучше всего пустить его во дворец, чтобы он научился любить свою сестру.
        - Свою сводную сестру.
        - Какой же вы упрямец! Но я ценю ваши опасения и буду внимательно следить за ним.
        - А как быть с вельможами? Вы не можете доверять никому из них, не так ли?
        - Я доверяю тем, кто женился на девушках, которых я привезла из Франции. Лорду Джорджу Сетону: он женился на моей фрейлине Марии Пьери. Лорду Роберту Битону: он муж Жанны де ла Рейнвей. И лорду Александру Ливингстону: он женился на Жанне де Педефер.
        - Но в этом списке нет влиятельных дворян.
        - Это так.
        Тут маленькая королева захныкала, и мать наклонилась, чтобы взять ее на руки. Крошечный ротик девочки искривился, пуская пузырьки, а большие глаза наполнились слезами.
        - Снова проголодалась, - сказала Мария. - Я позову кормилицу.
        - Она красавица, - произнес кардинал. - Трудно представить, что кто-то может желать ей зла. - Он пощекотал подбородок девочки: - Приветствую, Ваше Величество.

* * *
        «Все скорбели о том, что королевство осталось без наследника по мужской линии», - медленно и аккуратно написал молодой священник Джон Нокс. Он посмотрел на распятие, висевшее над столом, когда обмакивал перо в чернила.
        «Почему Ты не сжалился над нами? - мысленно обратился он к Господу. - Почему Ты оставил Шотландию?»
        II
        Сентябрьская погода весь день играла в прятки. Сначала прошел ливень с бурными порывами ветра, которые еще сильнее ощущались в замке Стирлинг, располагавшемся на высоте семидесяти шести метров. Потом облака отнесло на восток к Эдинбургу, и открылось пронзительно голубое ясное небо. Теперь черные тучи снова сгустились на западе, но Мария де Гиз по-прежнему стояла на солнце и могла видеть далекую радугу над отступающими грозовыми облаками, откуда до земли тянулась длинная полоса тумана.
        Было ли это дурным предзнаменованием? В этот день беспокойство было простительно для королевы-матери - наступил день коронации ее дочери.
        Церемония была организована поспешно, как дерзкий вызов, брошенный Англии, тем не менее ее поддержали все шотландцы. Почти все они считали презрительно-покровительственное отношение Генриха VIII недопустимым и невыносимым. Его наглые требования и мальчишеские угрозы, отсутствие какого-либо представления о шотландской нации, отказ от продажи и покупки зерна и холодное убеждение в том, что он обладает всей полнотой власти и добьется своего любой ценой, - все это убедило шотландцев, что они должны сопротивляться до последнего.
        Первым делом нужно было разрушить план насильственной помолвки Марии и Эдуарда, одним из условий которой являлась отправка Марии в Англию для дальнейшего воспитания. Не достигнув этой цели, король Генрих захотел поместить ее под опеку английской семьи в Шотландии и запретить собственной матери видеться с нею. Он решил, что маленькая Мария должна постоянно находиться в руках у англичан; иными словами, ее нужно было оторвать от своего народа и сделать из нее англичанку, дабы она стала проводником английских интересов.
        «Верные лорды» Генриха, пленники битвы при Солуэй-Моссе, при первой возможности отреклись от своих обещаний и отвергли политику англичан, а теперь готовился второй акт неповиновения: сегодня днем Мария будет коронована, и до Генриха наконец дойдет тот факт, что Шотландия является независимой нацией со своим монархом, даже если королеве исполнилось лишь девять месяцев.
        «Дата была выбрана крайне неудачно, - подумала королева-мать. - Девятое сентября, юбилей ужасной битвы при Флоддене - ровно тридцать лет назад дед Марии пал там от мечей англичан».
        Однако в этом тоже присутствовал некий вызов, брошенный не только Генриху VIII, но и самой судьбе.
        Она снова посмотрела на темнеющее небо и поспешила во внутренний двор. Сейчас не было времени восхищаться работой французских скульпторов по декорированию серого каменного дворца, а также резными статуями, украшавшими весь фасад, заказанными ее покойным мужем. Там находилась даже ее собственная статуя, взиравшая на живую модель, которая стремительно направлялась ко входу во дворец.
        Ее дочь облачили в тяжелые, хотя и миниатюрные, королевские одежды. Вокруг ее крошечной шейки была закреплена алая бархатная мантия с горностаевой оторочкой, а унизанное драгоценностями шелковое платье с длинными свисающими рукавами свободно облегало тело маленькой королевы, которая уже могла сидеть, но еще не умела ходить. Мать погладила девочку по головке, на которую скоро предстояло возложить корону, молча помолилась за нее и торжественно препоручила дочь Александру Ливингстону, ее лорду-хранителю, который должен был перенести ребенка через двор во главе процессии, направляющейся в королевскую часовню. Когда они вышли на улицу, королева-мать увидела, что солнце скрылось за тучами и небо почернело. Но не пролилось еще ни капли дождя, и малышка в своем церемониальном одеянии благополучно добралась до часовни в сопровождении государственных чиновников.
        Людей внутри собралось немного. Английский посол сэр Ральф Сэдлер, наблюдавший за крушением планов своего господина, стоял мрачнее тучи, несомненно посылая мысленные проклятия в адрес церемонии и всех ее участников. Французскому послу Дуазею вообще не хотелось находиться здесь, так как его присутствие формально оправдывало происходящее. Но королю Франциску следовало сообщить все подробности, иначе он бы сурово наказал своего посла за небрежность. Другие лорды-хранители маленькой королевы образовывали шеренгу наблюдателей. Кардинал Битон, готовый к началу церемонии, нависал над троном.
        Сама коронация не была роскошной или даже сложной, как это происходило бы в Англии. Шотландцы довольствовались самым простым обрядом, поэтому лорд-хранитель Ливингстон принес Марию к алтарю и аккуратно усадил ее на трон, установленный для этой цели. Потом он встал рядом, поддерживая ее, чтобы она не упала.
        Кардинал Битон быстро зачитал текст коронационной присяги, на слова которой ответил лорд-хранитель, возложивший на себя обязанности представителя королевы. Его устами она поклялась хранить и защищать Шотландию и править страной как истинная королева во имя Всемогущего Господа Бога, который избрал ее. Кардинал тут же расстегнул тяжелую мантию и платье девочки и помазал елеем ее грудь, спину и ладошки. Когда холодный воздух проник под одежду, девочка заплакала, издавая длинные стонущие всхлипы.
        Кардинал остановился. Да, это был лишь младенец, плачущий, как и все маленькие дети, неожиданно и раздражающе. В тишине каменной часовни, где нервы у всех присутствующих уже были напряжены до предела из-за тайной и мятежной атмосферы церемонии, эти звуки показались ужасающими. Ребенок как будто оплакивал изгнание из рая в ужасе перед вечным проклятием.
        - Ш-ш-ш! Ш-ш-ш! - пробормотал он, но маленькая королева не успокаивалась и продолжала всхлипывать до тех пор, пока граф Леннокс не протянул скипетр - длинный жезл из позолоченного серебра, увенчанный хрусталем и шотландским жемчугом. Он вложил скипетр в ручку младенца, и ребенок пухлыми пальчиками обхватил тяжелый жезл. Плач прекратился. Потом граф Аргайл преподнес ей государственный меч в блестящих позолоченных ножнах, и кардинал исполнил обряд опоясывания крошечного тела метровым клинком.
        Наконец граф Арран принес корону, тяжелую фантазию из золота и драгоценностей, заключавшую внутри золотой венец, который Роберт Брюс носил на своем шлеме в битве при Баннокберне недалеко от Стирлинга. Осторожно держа корону, кардинал возложил ее на бархатную подкладку на голове девочки. Из-под короны выглянули печальные глазки Марии с тяжелыми веками, доставшимися ей от предков. Кардинал поправил корону, а лорд Ливингстон держал малышку прямо, пока графы Леннокс и Арран поочередно целовали ее в щеку, принося клятву верности. За ними последовали остальные пэры и прелаты - они преклоняли перед ней колени, возлагали руки на ее корону и клялись в своей верности.
        III
        Генрих VIII обрушил на Шотландию всю мощь своей ярости. Его армия отправилась брать штурмом замок Стирлинг, чтобы захватить Марию, разграбить и сжечь все вокруг. Мужчин, женщин и детей они должны были предать мечу, Эдинбург разрушить, Холируд и приграничные аббатства сровнять с землей и сжечь уже созревший урожай.
        Английские солдаты отметили свой путь в Эдинбург убийствами и бесчинствами. Они подступили к Кэнонгейту и к дверям Холирудского аббатства и вошли в святилище. Во время поисков гробниц Стюартов они обнаружили огромный закрытый склеп в правом крыле аббатства и вломились туда, осквернив королевские останки. Солдаты вскрыли гробницу отца Марии, гроб вытащили наружу, выставили на посмешище и бросили в притворе.
        Шотландия плакала и скорбела. Страна была ранена и кричала во весь голос, но никто не услышал ее и не пришел на помощь. Трупная вонь поднималась к небесам. Дети, оставленные на попечении выживших родственников, ложились спать голодными. Растерзанные улицы Эдинбурга покрывала копоть от сгоревших домов. Шотландцы смотрели на разрушенные аббатства и опустевшие церкви и обращались к Богу как к последней надежде, но уже не так, как раньше. Несмотря на запрет протестантской литературы, в Шотландию контрабандой доставляли протестантские тексты Священного Писания в переводе Уильяма Тиндейла и даже экземпляры английской Большой Библии 1539 года. Там, где еретические проповедники не могли укрыться, Библию можно было спрятать; там, где Бог хранил молчание в бывшей римско-католической церкви, Он начал прямо доносить Свои слова через Священное Писание. Проповедники, прошедшие подготовку в Женеве, а также в городах Голландии и Германии, распространились по всей стране. Люди слушали их проповеди и находили утешение в словах Бога. Он протягивал им руку, и они принимали ее.
        В замке Стирлинг королева-мать и ее дочь находились в безопасности. Старинный замок на высокой скале, выраставшей из равнины, держался стойко, и англичанам было не по силам взять его. В стенах дворца Мария де Гиз обустроила для своей дочери дом, там присутствовали ее товарищи для игр, наставники и ручные животные. Это был словно отдельный мир, расположившийся высоко над долиной Форта, смотревший на Стирлингский мост и проход к шотландскому Хайленду, где человек мог бесследно исчезнуть и укрыться от любых чужеземных врагов, охотившихся за ним. Иногда они устраивали вылазки для соколиной охоты и осмотра окрестностей, а потом возвращались под надежную защиту крепостных стен.
        Были туманы, воющие ветры и обледеневшие склоны холмов, с которых время от времени спускались дети, пользуясь коровьим черепом вместо санок. Были маленькие лохматые пони, на которых маленькая королева и ее подружки - всех их звали Мариями, что было очень весело, - учились ездить верхом. Потом были новые туманы, цветущий вереск, зеленые лощины и безбрежное небо с облаками, рыщущими по нему, словно разбойники.
        В самом замке в опустевших королевских апартаментах имелась комната, потолок которой украшали круглые медальоны. Маленькая Мария иногда заходила туда и смотрела на резные деревянные головы в тусклом свете из окон с заколоченными ставнями. Руки одной из фигур на росписи обнимали края медальона, словно нарисованный человек собирался убежать и вырваться в реальный мир. Но он оставался неподвижным, навеки застывшим на краю нового мира, куда не мог попасть, глядя на нее с потолка.
        Ее мать не любила бывать здесь. Обычно она приходила сюда, чтобы найти Марию и вернуть ее в королевские апартаменты, где она жила и училась, где была мягкая мебель, пылающий камин и лица взрослых.

* * *
        В туманной мгле раннего детства она познакомилась со своими единокровными родственниками. Ее мать, проявившая странное милосердие, - или это была политическая прозорливость? - собрала четырех незаконнорожденных отпрысков своего умершего мужа и привезла их в замок Стирлинг. Мария любила их всех. Ей нравилось чувствовать себя частью большой семьи, а поскольку ее мать не находила общество бастардов оскорбительным для себя, она поступала так же.
        Джеймс Стюарт был суровым и серьезным, но как старший среди них он считался самым умным, и они прислушивались к его мнению. Если он говорил, что не стоит еще раз съезжать по склону холма, когда вокруг сгущались сумерки, Мария знала - он прав, и если она не послушается, то окажется внизу в кромешной темноте, одна-одинешенька.
        Перед тем как Мария де Гиз привезла в Стирлинг единокровных родственников маленькой королевы, она собрала другое подобие семьи для своей дочери - четырех дочерей своих друзей и подданных, примерно одного возраста, каждую из которых звали Марией: Марию Флеминг, Марию Битон, Марию Ливингстон и Марию Сетон. Правда, по шотландскому обычаю все они носили имя Мэри.
        Мэри Флеминг считалась почти чистокровной шотландкой, и хотя в ее жилах текла кровь Стюартов, она далеко отстояла от линии наследования: она была внучкой Якова IV. Ее матери Джанет достались лучшие фамильные черты Стюартов - красота и бодрость духа. Она служила гувернанткой для пяти маленьких Марий. С самых ранних пор Мэри Флеминг была единственной, кто мог по достоинству оценить проделки Марии и превзойти ее в озорстве.
        Хотя три другие «Марии» носили шотландские фамилии и имели отцов-шотландцев, их матерями являлись француженки, фрейлины Марии де Гиз, приехавшие вместе с ней. То, что их дочери будут дружить с ее дочерью, чрезвычайно радовало королеву-мать и создавало ощущение домашнего уюта в чужеземном замке. Матери говорили друг с другом по-французски, а их дочери либо не интересовались вторым языком, либо не хотели учить его, хотя понимали некоторые слова. Но когда женщинам хотелось обсудить подарки и сюрпризы для девочек, они всегда могли безопасно общаться между собой на родном языке.
        Для различия между ними девочки называли сильную и статную Мэри Ливингстон «Крепышкой» или просто «Пышкой». Высокую и сдержанную Мэри Сетон называли по ее благородной фамилии, а хорошенькую мечтательную толстушку Мэри Битон - «Битон» из-за ритмического сходства ее фамилии с фамилией Сетон. Мэри Флеминг все называли Фламиной в силу ее яркого и жизнерадостного характера. Только королевская дочь всегда оставалась Марией, той самой Марией.
        Восемь маленьких детей шалили, боролись друг с другом, устраивали тайные встречи, заключали союзы и изобретали секретные шифры. Держали домашних животных и играли с картами, пытаясь предсказывать судьбу; ссорились, а на следующий день клялись в вечной дружбы. Девятый член компании, Джеймс Стюарт, властвовал над их маленьким царством с серьезностью пятнадцатилетнего подростка, застрявшего на полпути между миром взрослых и детей, но не принадлежавшего в полной мере ни к одному из них. Обе стороны обращались к нему за советом в общении между детьми и взрослыми, и наоборот.
        Марии исполнилось лишь полгодика, когда она стала жить в замке Стирлинг, и весь мир для нее сосредоточился в этой горной крепости. Здесь ее короновали, здесь же она сделала свои первые неуверенные шаги; здесь наставники давали ей первые уроки в прихожей апартаментов королевы-матери. Когда Марии исполнилось три года, ей подарили маленького пони с островов на дальнем севере Шотландии, и она стала учиться верховой езде. Разумеется, Пышка прониклась к пони такой же любовью, как и она сама, в то время как Сетон и Битон предпочитали более тихие домашние развлечения. Фламина же хорошо умела ездить верхом, но предпочитала человеческие проказы общению с животными.
        Мария смотрела на Джеймса снизу вверх и с готовностью следовала за ним. Она приставала к нему и требовала поиграть с ней. Постепенно девочка поняла, что он не любит, когда к нему прикасаются и пытаются помыкать им, и что такое поведение оказывает противоположный эффект. Если она хотела, чтобы он уделил ей внимание, то должна была смотреть в другую сторону и говорить с кем-то еще. Тогда любопытство в нем пересиливало и привлекало его к ней.
        Однажды, когда Марии было около четырех лет, она ушла из внутреннего двора, где дети играли в мяч между большим залом и королевской часовней, и прокралась в запретные апартаменты короля. Из-за закрытых ставен там всегда царил мрак, но это место притягивало ее. Большие круглые медальоны на потолке создавали впечатление гнетущего присутствия, словно охраняя какую-то тайну. Она воображала, что если поискать как следует и заглянуть в каждый уголок, то ее отец найдется. Он просто прячется и разыгрывает их. Только подумать, как будет счастлива ее мать, когда его приведут к ней!
        С бешено стучащим сердцем она прошла через гулкий сторожевой зал. Она уже знала, что там ничего нет. Комната была пустой, и король нигде не мог скрываться. Следующее помещение, приемный зал, тоже оказалось пустым, но за королевской спальней находилось несколько маленьких тайных комнат. Мария знала, что они существуют: она видела их на картах. Вероятно, король прятался именно там… если он вообще прятался.
        Но они находились дальше всего от входа, и там было очень темно. Раньше она не осмеливалась заходить туда. Однажды девочка подошла к спальне и увидела на другом конце темный вход в уборную, однако мужество покинуло ее, и она вернулась назад.
        Сегодня она решила, что пойдет туда. Марии хотелось привести с собой Фламину, но она знала - отец не появится, если рядом с ней будет кто-то еще. Она должна прийти одна.
        В то же время девочка понимала, что это лишь игра. Ее отца на самом деле там не было; это было испытание на храбрость, придуманное для самой себя. Она прокралась в тускло освещенную комнату и направилась в спальню. Ее глаза привыкли к полумраку, и теперь она могла видеть гораздо лучше. Мария подошла к двери спальни и заглянула внутрь.
        Там по-прежнему стояла кровать, и даже балдахин остался на месте. Мария осмелилась встать на четвереньки и заглянуть под кровать, дрожа всем телом и находясь на грани обморока от предвкушения. Но там не оказалось ничего, кроме пыли и тишины.
        Теперь оставалось сделать следующий шаг и зайти в уборную. Мария не слышала ничего, кроме звука собственного дыхания. Ей одновременно хотелось уйти отсюда и двигаться дальше. Девочка затаила дыхание и на цыпочках вбежала в комнату.
        Там оказалось жутко и темно. Мария снова ощутила некое присутствие, и оно не было благожелательным. Она заставила себя обойти комнату по периметру, прикасаясь к стене, но на полпути ее едва не стошнило от страха. У нее подкашивались ноги, поэтому Мария снова опустилась на четвереньки и поползла к двери.
        Но теперь она очутилась в еще более темной комнате. Должно быть, там было две или даже три двери. Как найти выход? Ужас овладел ею, и рассудок, казалось, окончательно покинул ее. Девочка свернулась калачиком на полу и дрожала от ощущения собственной беспомощности.
        Потом она услышала какой-то звук. Призрак! Призрак ее отца! Он все-таки пришел встретиться с ней, но Мария внезапно поняла, что не хочет видеть его. В конце концов, зачем ей встречаться с призраком?
        - Эй, Мария, - тихо сказал кто-то. - Ты заблудилась?
        Она вскочила. Чей это голос?
        - Да, я хочу вернуться во двор, - ответил ребенок, стараясь придать голосу твердость. Но ее колени продолжали дрожать.
        - Зачем ты пришла сюда? - Голос проигнорировал ее просьбу.
        - Я хотела все тут осмотреть, - с достоинством ответила она. Не стоит говорить о призраке или о возможности его существования.
        - А теперь ты заблудилась. - В голосе слышалось насмешливое сочувствие. - Какая жалость, - он выдержал паузу. - Ты знаешь, где находишься?
        - Нет… точно не знаю.
        - Я мог бы вывести тебя наружу.
        - Кто ты? - Она знала его голос, ибо уже слышала его раньше.
        Темная фигура приблизилась к Марии и взяла ее за руку:
        - Я Джеймс, твой брат, - сказал он.
        - Ох, слава богу! Давай уйдем отсюда!
        - Я сказал, что могу вывести тебя отсюда. - В его голосе звучало скрытое торжество. - И хотя я буду рад это сделать, я кое-что попрошу у тебя взамен.
        - Что? - Она не понимала. Почему он так странно ведет себя?
        - Я хочу получить награду - миниатюрный портрет нашего отца, тот, который ты носишь сейчас.
        Сегодня утром Мария прикрепила брошь с миниатюрой к своему корсажу, словно это могло привлечь внимание отца. Мария любила этот портрет; он был единственным осязаемым напоминанием об отце, которое она имела. Ей нравилось смотреть на его длинное овальное лицо с тонким носом и полными губами. Втайне она желала походить на него, хотя бы когда вырастет. Она знала, что не похожа на мать ничем, разве что ростом.
        - Нет, - ответила она. - Выбери что-нибудь другое.
        - Мне больше ничего не нужно.
        - Я не могу отдать его тебе. Это мое сокровище.
        - Тогда я не смогу помочь тебе. Выбирайся сама.
        Он быстро оттолкнул ее руку и побежал к двери. Девочка слышала затихающий звук его шагов, а потом осталась одна в темноте.
        - Джеймс! - позвала она. - Джеймс, вернись!
        Его смех донесся из прихожей.
        - Джеймс, я приказываю тебе! - крикнула она. - Вернись немедленно! Я твоя королева!
        Его смех прекратился, и мгновение спустя брат снова стоял рядом с ней.
        - Ты можешь приказать мне вернуться, - угрюмо буркнул он. - Но ты не можешь приказать мне вывести тебя отсюда, если я решу остаться здесь с тобой. Я сделаю вид, что тоже заблудился. Так что отдай миниатюру, и я выведу тебя. Иначе мы будем сидеть здесь и ждать, пока стража не найдет нас.
        Пока она принимала решение, ее губы дрожали.
        - Хорошо, - наконец сказала она. - Возьми ее себе.
        Правда, Мария отказалась сама снять брошь - пусть Джеймс сам возится с застежкой.
        Но он проворно отстегнул брошь. Должно быть, он долго рассматривал ее, если знал, как сделать это в темноте.
        - Ну вот, - сказал он. - Ты забываешь, что он и мой отец тоже. Я хочу иметь что-то на память о нем. Обещаю, что буду бережно хранить портрет и он останется в целости.
        - Пожалуйста, уйдем отсюда, - попросила Мария. Утрата миниатюры была настолько болезненной, что ей хотелось как можно скорее выйти на улицу, как будто солнечный свет мог волшебным образом изменить случившееся.
        Мария пыталась забыть об этом случае, и в следующие дни ей почти удалось убедить себя, что потеряла брошь в темных комнатах - оставила ее в подарок отцу. Она была рада, когда Джеймс на несколько месяцев отправился к своей матери в Лохлевен. К тому времени, когда он вернулся, она почти забыла о миниатюре.
        IV
        Ветер завывал в пустых заснеженных полях, замедляя продвижение маленького отряда. Они находились на пути из Лонгниддри к более крупному городу Хаддингтону; там Джордж Уишарт собирался проповедовать по призванию Святого Духа, несмотря на предупреждение, полученное от местного лорда Патрика Хепберна, графа Босуэлла. Продолжая свой путь ненастным январским днем, они следили за всеми подозрительными движениями. Это могли быть и дружественные лорды, обещавшие встретить их здесь, но они не исключали возможности столкнуться и с врагами.
        Во главе небольшого отряда явственно различалась стройная фигура всадника, горделиво восседавшего на своем скакуне, который бдительно осматривал дорогу и держал наготове двуручный меч. Это был молодой человек лет около тридцати, работавший наставником двух младших сыновей сэра Хью Дугласа из Лонгниддри и служивший окружным писарем. Его звали Джон Нокс, и он больше не преклонял колени перед распятием и не умолял Христа открыть, почему Он отвернулся от Шотландии. Ответ пришел от Джорджа Уишарта: это Шотландия отвернулась от Бога, сбитая с пути и увязшая в «трясине папизма». В свою очередь, Нокс отрекся от сана священника и принял реформатскую веру. Это было опасное решение.
        За стенами неприступного замка Стирлинг, где жила королева-мать, и такого же грозного замка Сент-Эндрюс - там устроил свою резиденцию кардинал Битон, - реформисты ходили от дома к дому со своими «контрабандными» Библиями и незаконными проповедями. Надежно укрытые от глаз и ушей королевы и кардинала, они вербовали новых сторонников среди населения, которое если и не «жаждало справедливости», то, по меньшей мере, было готово искать новые пути обращения к Богу. Во всем христианском мире, словно подводное течение или песня сирен, раздавался незримый призыв: «Придите и испейте из вод этого источника». Люди припадали к запретным водам по разным причинам: некоторые от настоящей жажды, другие - из любопытства, а третьи - из-за дерзкого характера и мятежных настроений. Троянским конем Генриха VIII были не подкупленные и запуганные вельможи, которых он отослал на север, а реформисты, последовавшие за ними со своей миссией.
        Джордж Уишарт, опьяненный новым «вином» протестантской теологии из Европы, учил и проповедовал достаточно открыто, чтобы кардинал навострил уши и, словно охотничий пес, почуявший дичь, попытался выследить его. Уишарт продолжал свои смелые проповеди перед растущей паствой, временно уклоняясь от ищеек кардинала. Теперь он направился в окрестности Эдинбурга, несмотря на предупреждение верных друзей, что королева и ее подручный граф Босуэлл готовы схватить его.
        По крайней мере, сторонники умоляли его не выступать так публично, как раньше.
        - Буду ли я прятаться как человек, который стыдится своего дела? - ответил Уишарт. - Я осмелюсь проповедовать, если другие осмелятся слушать!
        Теперь в полях Лотиана они ожидали встречи с единомышленниками из Западной Шотландии. Ради этого протестанты оставили безопасный Файф, где сосредоточилось наибольшее количество новообращенных.
        Джон Нокс поднял грубый меховой воротник своего плаща и пристально вгляделся в снежную даль. «Клянусь Богом, пусть враги придут, и я выкошу их, как пшеницу!» Он крепче сжал рукоять меча.
        Нокс знал, что священники не должны носить оружие. «Но могу ли я по-прежнему называть себя священником? - подумал он. - Нет, клянусь кровью Христовой! Эта богопротивная церемония, через которую я прошел в своем невежестве, сделавшись священником, была ничтожной, и даже хуже. Я отрекаюсь от нее, услышав ясный призыв от Господа. Нет, я больше не католический священник».
        Уишарт прочитал две проповеди в Хаддингтоне, в самой большой местной церкви. Лишь очень немногие пришли послушать его после тысяч людей, собиравшихся на его увещевания в других местах.
        - Это граф Босуэлл, - представил его Уишарт немного позднее, когда они устроили небольшую вечернюю трапезу в доме Джона Кокберна в Ормистоне. - Он лорд этих земель. И, должно быть, он предупредил людей, чтобы они держались подальше от меня.
        Уишарт тщательно жевал ломоть ржаного хлеба. Перед этим он благословил хлеб и поблагодарил Господа за пропитание. И теперь вкус хлеба изменился.
        - Каков он из себя, этот граф Босуэлл?
        Он посмотрел на людей, собравшихся за столом: Дуглас из Лонгниддри, Кокберн из Ормистона, лэрд[4 - Лэрд - представитель нетитулованного шотландского дворянства, мелкий землевладелец; по своему положению лэрды примерно соответствовали сословию джентри, мелкопоместных дворян в Англии.] Бранстен и Джеймс Сэндилэндс из Кальдера. Уишарт плохо знал шотландских землевладельцев из Лотиана.
        - Негодяй, - сказал Кокберн. - Человек, который предает всех. Его слово ничего не стоит. К тому же честолюбивый мерзавец, готовый продать свою душу или собственную мать, лишь бы возвыситься.
        - Он уже продал свою жену, - заметил Бранстен. - Он только что развелся с ней, с прекрасной женщиной из рода Синклеров, потому что надеется втереться в доверие к королеве-матери.
        - Он надеется попасть к ней в постель, - отрезал Кокберн. - Я имею в виду официально.
        - Вы хотите сказать, он попытается жениться на французской королеве? - Уишарт был потрясен.
        - Да. И он не отказался от своих намерений.
        Джон Нокс задумался, стоит ли ему высказаться открыто. Он съел еще несколько ложек тушеной баранины, прежде чем заговорить.
        - Моя семья давно знает Хепбернов. Наши предки дружили в течение нескольких поколений. Мы сражались под их знаменами на многих войнах. Они храбрые и обычно преданные люди. Этот «честный граф» - какой-то выродок, но мы не должны очернять остальную семью из-за родства с ним. Один из его замков находится лишь в нескольких километрах вниз по реке: замок Хэйлс на Тайне. Возможно, он сейчас там.
        - Он… ревностный католик? - спросил Уишарт.
        Нокс не удержался от смеха:
        - Единственный алтарь, перед которым он молится, - это его зеркало.
        Снаружи уже сгущались сумерки; ветер крепчал. Люди ощущали беспокойство, хотя пытались скрыть его. Как правило, находясь в обществе друг друга, они заглушали тревогу вином, но теперь они лишь переглядывались и ждали. Наконец Уишарт встал и сказал:
        - Давайте почитаем Писание и помолимся.
        Они собрались на другом конце небольшой комнаты, где в каменном камине слабо теплился огонь. Уишарт достал свою потрепанную Библию и привычным жестом раскрыл ее на выбранном месте. Он прочитал несколько стихов из восьмой главы Послания к Римлянам, а потом начал молитву.
        Сразу же после окончания молитвы Дуглас сообщил ему, что должен вернуться в Лонгниддри сегодня вечером. Уишарт улыбнулся - он знал, что должно произойти, и понимал, что это к лучшему для всех. Он повернулся к Ноксу:
        - В таком случае ты должен сопровождать своего господина.
        - Нет, я должен остаться здесь и защищать вас! - горячо возразил Нокс. - Я буду биться, как Петр в Гефсиманском саду, и возрадуюсь, когда отсеку ухо слуге верховного жреца!
        - Отдай мне меч, Джон, - сказал Уишарт.
        Нокс неохотно, но покорно передал ему меч.
        - Теперь вернитесь к вашим детям, и да благословит вас Бог. Одного человека достаточно для жертвы.
        Позже, когда наступила глубокая ночь и большинство людей заснули, Уишарт продолжал сидеть и ждать. Кокберн расположился рядом с ним; с его стороны было бы невежливо лечь в постель и оставить гостя в одиночестве.
        Как добрый хозяин, Кокберн подложил дров в камин и принес проповеднику подогретый эль. Но Уишарт как зачарованный по-прежнему смотрел на огонь.
        - Бедная Шотландия, - наконец сказал он. - Ей предстоят трудные «роды», когда реформатская церковь выйдет на свет. Но только истинная вера может спасти ее.
        - Шотландцы уже тысячу лет исповедают христианство.
        - Но, очевидно, оно не может поддержать их. Посмотрите на Шотландию! Она почти утратила независимость. Англичане бьют ее снаружи, а французы подтачивают изнутри. Королева-мать и ее союзник кардинал Битон назначили французов на все видные посты. А маленькой королеве всего лишь четыре года, и она просто марионетка в чужих руках.
        Кокберн плотнее запахнулся в одеяло.
        - Я не понимаю, как реформатская вера может что-то изменить.
        - Она дает людям надежду и веру в то, что они избраны Богом. Когда человек чувствует это, он не может быть ничьим рабом - ни англичан, ни французов, ни даже королевы. Шотландцы восстанут и сами будут определять свою судьбу.
        В дверь громко постучали. Кокберн вздрогнул, но Уишарт невозмутимо продолжал смотреть на огонь в камине. Кокберн подошел к двери, приоткрыл ее и обнаружил, что смотрит в лицо самого Босуэлла по прозвищу «честный граф».
        - Ага, вот и Уишарт, - произнес граф, кивнув хозяину. - Какая приятная встреча, сэр!
        За спиной графа Кокберн увидел большую группу мужчин, даже не пытавшихся соблюдать тишину. Среди них был также юноша, точнее, даже подросток.
        - Вы должны сдаться, - сказал граф. - Пойдемте со мной.
        Когда Уишарт встал, граф добавил:
        - Вам некуда бежать. Дом окружен, и сам кардинал Битон находится лишь в километре отсюда, в Эльфинстонской башне с ротой солдат. Но я обещаю, что лично буду охранять вас и не отдам в руки кардиналу.
        Он покосился в ту сторону, где стоял подросток, пытавшийся заглянуть в комнату.
        - Это мой сын Джеймс. Ему всего одиннадцать, но он хочет собственными глазами увидеть прославленного Уишарта. Итак, сэр, готовы ли вы по доброй воле пойти вместе со мной?
        Уишарт бросил на него долгий и печальный взгляд. Потом посмотрел на мальчика, пожиравшего его глазами.
        - Я польщен, что ты захотел увидеть меня, - сказал он и повернулся к графу: - Могу ли я заручиться вашим честным словом, что вы не отдадите меня кардиналу?
        - Слово чести, - заверил граф.
        Граф отвез Уишарта в замок Хэйлс, а на следующий день выдал его кардиналу Битону.
        Кроткого проповедника осудили и приговорили к смерти. Он был задушен, а потом сожжен на глазах у кардинала, который наблюдал за процедурой из своего мягкого кресла на бастионе замка Сент-Эндрюс.
        Душитель традиционно попросил прощения у своей жертвы; Уишарт наклонился и поцеловал его в щеку. Нокс, скрытый в толпе, наблюдал за кардиналом, который сидел неподвижно с легкой улыбкой на губах.
        По изящному жесту кардинала распорядители казни подожгли вязанки хвороста возле безвольного тела Уишарта, привязанного веревками к столбу. Когда пламя занялось и разгорелось, они спрыгнули с помоста. Нокс видел, как вздымающиеся языки пламени лижут тело Уишарта; его фигура как будто дрожала и мерцала среди жарких испарений. Вскоре кожа почернела и отслоилась, глаза лопнули и вытекли, волосы и борода исчезли в огненном ореоле, похожем на нимб, как показалось его ученику. Затем порыв ветра принес острый отвратительный запах - вонь горелой и опаленной человеческой плоти.
        Нокс заметил, как кардинал поднес к лицу кружевной носовой платок. Но сам он набрал полные легкие дымного воздуха, в котором был развеян пепел его друга, как будто таким образом чтил его память. Теперь он услышал глас Господа.
        V
        Кардинал перекатился на спину и растянулся на шелковой простыне. Стояло чудесное майское утро, и в танцующих отражениях океанских волн на потолке его спальни он мог читать настроение моря. Оно было озорным и соблазнительным, как и его любовница Мэрион Огилви, которая спала рядом с ним, разметав свои темные волосы по подушкам, словно облака забвения. Забвение - вот чего он искал вместе с нею прошлой ночью. Но сегодня утром он вернулся в мир людей и более не испытывал в этом нужды.
        Стук в дверь встревожил его. Сколько сейчас времени? Судя по расположению солнца, было еще довольно рано. Мог ли он проспать?
        - Одну минуту, - сказал он и потянулся за шелковым халатом.
        Мэрион что-то пробормотала, зашевелилась и открыла глаза. Кардинал встал с постели и подошел к двери, в которую продолжали стучать.
        - Я прекрасно слышу! - предупредил он. Кто бы это ни был, он вел себя грубо и неуважительно.
        Кардинал приоткрыл дверь и столкнулся лицом к лицу с толпой работников, но они почему-то были вооружены кинжалами. Скорее, это были переодетые убийцы. Они бросились вперед. Кардинал попытался захлопнуть дверь, но они распахнули ее и ворвались внутрь. Мэрион завизжала, когда один из них схватил кардинала за горло, а другой занес над ним кинжал.
        - Покайся в своей порочной жизни! - прошипел мужчина с кинжалом. - Бог прислал нас покарать тебя, и я клянусь, что ни ненависть к твоей грязной персоне, ни жажда завладеть твоим богатством, ни страх перед гонениями не движет моей рукой. Я делаю это лишь потому, что ты всегда был врагом Господа Иисуса и его истинного Евангелия!
        - Я священник! - закричал кардинал. - Вы не можете убить священника!
        Кинжалы вонзились в его мягкое белое тело, не защищенное ничем, кроме тонкого шелкового халата.
        - Покайся в убийстве Джорджа Уишарта! - Это были последние слова, которые он услышал.
        Солнце находилось лишь на полпути к зениту, когда люди, собравшиеся перед замком Сент-Эндрюс, увидели поразительное зрелище: голый кардинал, которому в рот затолкали его же отрубленные гениталии, был подвешен за руку и ногу на том самом месте, откуда он наблюдал за сожжением Уишарта два месяца назад.

* * *
        В теплых лучах майского солнца Мария и две ее спутницы - Мэри Ливингстон и Мэри Флеминг - ждали, когда конюхи выведут оседланных пони. Сегодня они собирались прокатиться по живописному парку у стен замка Стирлинг, который назывался Королевский холм. В парке были разбиты ровные террасы геометрической формы, засаженные декоративным кустарником, шиповником и плодовыми деревьями, благодаря чему они напоминали рукотворную гору. У его подножия тянулась хорошая тропа для верховых прогулок, и королевские садовники, которые подстригали кусты и удобряли почву, не возражали против нее, так как еще не приступили к работе.
        Мария решила устроить скачки. Она любила ездить верхом, причем быстро - сливаясь с миниатюрной лошадкой с Шетландских островов, она чувствовала себя как птица в полете. Ей слишком редко выпадала возможность скакать так быстро, как она хотела, особенно на ее любимом пони Юноне. Иногда ей разрешали выводить Юнону за стены замка вместе с соколом Раффлзом, когда ее мать и кардинал отправлялись на охоту. Мария всегда любила эти лесные прогулки.
        Нежась в солнечных лучах, она объявила Мэри Ливингстон о своем намерении устроить скачки. Пышка, тряхнув волосами, охотно согласилась, но предупредила, что не собирается проигрывать. Это будут настоящие скачки, а не просто игра.
        Пони вывели из-за угла замкового бастиона, и все три девочки бросились седлать своих любимцев. Это были плотно сбитые маленькие животные, не более девяноста сантиметров в холке, с густой и жесткой гривой и широкими мордами. Их изловили на северных островах и переправили морем в Шотландию. Приручение животных заняло много времени, но теперь пони забыли, что когда-то были дикими, и были ласковы и послушны со своими маленькими всадницами.
        Мария первой забралась в седло и поскакала прочь, но Пышка держалась неподалеку от нее.
        - Скорей, скорей, - шептала Мария на ухо Юноне, склонившись к ее шее. Пони перешел с неровной рыси на легкий галоп.
        Небо над головой было ярко-синим и почти безоблачным. В воздухе стоял резкий чистый запах весны, принесенный ветрами с возвышенностей Хайленда. Пахло тающим от тепла земли снегом со слабым ароматом тысяч диких цветов, распускавшихся на травянистом ковре горных лощин.
        - Вперед, с дороги! - прокричала Пышка, обходя Марию на своем черном пони Синдерсе.
        - Быстрее! - приказала Мария Юноне. Ее пони был более резвым, чем Синдерс, но неохотно переходил на быстрый галоп. Сейчас животное послушалось, и Мария увидела, что догоняет Пышку.
        Затрубил рожок. Его пронзительная нота прозвучала совсем неуместно там, где не было охотников. К ним из замка направлялся всадник на большой лошади.
        - Стойте! - крикнул он и снова протрубил в рожок. - По приказу Ее Величества королевы-матери вы должны вернуться во дворец.
        Мэри была рассержена, но Пышка рассердилась еще больше. Скачки закончились ничем. Девочки переглянулись, у обеих мелькнула мысль нарушить приказ и ускакать прочь, но обе знали, что они не смогут обогнать конюха на большом скакуне, поэтому последовали за ним в замок. Фламина уже ждала их у подножия крутой замковой лестницы.
        Три девочки начали подниматься к воротам замка по длинному лестничному пролету, который казался бесконечным.
        Королева-мать беспокойно расхаживала по комнате, стискивая руки, чтобы не дрожали пальцы.
        «Не показывай им свой страх, - велела она себе. - Если здесь они в безопасности, не тревожь их. Они идут? Ох, слава богу!»
        Женщина облегченно вздохнула, увидев, как они проходят в ворота.
        - Моя дорогая, мое сокровище! - Она бросилась к Марии и в порыве истерики сильно обняла девочку, проливая слезы на ее волосы.
        Мария, стиснутая в ее объятиях, едва могла вздохнуть. Ее мать продолжала шептать какие-то слова, которые были совершенно непонятны маленькой девочке.
        - Они не остановятся ни перед чем… они хуже, чем животные… против Бога и истинной Церкви… злые люди…
        Леди Флеминг, мать Фламины и старшая гувернантка, подошла утешить королеву и позаботиться о девочках.
        - Я только что открыла сундук. Там есть кое-какие платья времен Якова IV и головные уборы с золотой вышивкой, - обратилась она к девочкам. - Они в маленькой комнате над спальней королевы. Примерьте их и посмотрите, кто станет больше всего похож на свою бабушку.
        Широким жестом она отпустила их, и девочки убежали.
        - Ну вот, - сказала она и взяла королеву за руку. - По крайней мере, теперь мы знаем, что они в безопасности.
        Несмотря на яркое солнце, Мария де Гиз продолжала вздрагивать.
        - Бедная маленькая Мэри Битон - ведь они убили кардинала, ее родственника! Как же мне сказать ей? Но если я этого не сделаю, она узнает от других. О, Джанет! - Королева-мать повернулась к леди Флеминг. - Они казнили его, подвесили как дикого зверя, и теперь я боюсь! - Ее речь стала почти бессвязной. - В следующий раз они придут за нами!
        - Нет, нет, - поспешила успокоить ее леди Флеминг. - Они не смогут. Стирлинг самая надежная крепость в Шотландии. Именно поэтому вы выбрали ее.
        - Но замок Сент-Эндрюс тоже считался безопасным. Кардинал укреплял его: рабочие днем и ночью надстраивали стены. И все же… все-таки они прорвались внутрь!
        Она передернула плечами. Леди Флеминг гордо вскинула голову:
        - Да, но он укреплял замок от англичан. Он не рассчитывал на предательство соотечественников. Они переоделись работниками и смешались с остальными. Кем они были?
        - Это протестанты, еретики, мстившие за сожжение своего вожака Джорджа Уишарта.
        - Ах, этот! - Леди Флеминг махнула рукой.
        - Я боюсь, Джанет, боюсь. Кто бы мог подумать, что они сотворят такое?
        - Тогда обратитесь к помощи извне. Призовите ваших могущественных родственников из Франции. Ваш брат герцог Франсуа опытный воин и может убедить короля прислать корабли и войска.
        Мария нервно улыбнулась:
        - Нет, не совсем так. Король Франции очень болен, и сейчас он думает лишь об избавлении от недуга. До него нелегко достучаться.
        Вместе женщины вышли на бастион и посмотрели на долину, расстилавшуюся перед ними. Впереди они могли видеть гряду холмов, поднимавшуюся к Хайленду, где все лето дуют прохладные ветра. Река лежала в своем русле, словно серебряная цепочка в бархатной коробке. Не было заметно движения войск, не было вообще ничего угрожающего. Но с другой стороны, эти фанатики не притворялись солдатами.
        Стоя на продуваемом бастионе, Мария внезапно и глубоко осознала, насколько она одинока. Ее советник и союзник ушел навеки. Не осталось никого, кто мог бы направлять ее политику или защищать ее. Она старалась отогнать мысленный образ кардинала, подвешенного на простыне на стене замка, или не представлять его в том состоянии, в котором, по их словам, он находился сейчас - засоленным, словно кусок мяса, и лежавшим в бочке в темнице замка.
        Они отпустили Мэрион Огилви после того, как заставили ее смотреть на убийство и надругательство над телом. Они не позабавились с ней - были слишком благочестивыми для таких вещей, эти лэрды-реформисты из Файфа, пробравшиеся в замок на телеге ранним утром, переодевшись простыми работниками.
        - Кто эти лэрды? - громко спросила Джанет.
        - По сообщениям, убийц было около шестнадцати человек, - сказала Мария, расспросившая гонца более подробно, чем потрясенная гувернантка. - Но другие готовятся присоединиться к ним. Они хотят удерживать замок.
        - Что? Для чего?
        - Они называют себя кастильцами[5 - От английского слова castle - «замок».] и собираются послать в Англию за подмогой.
        - Ах, вот оно что, теперь все прояснилось. Значит, это часть английских нападок на Шотландию, которые никогда не прекращались. Они собираются поглотить нас! С тех пор как шотландцы отвергли брачный контракт, англичане пытаются навязать нам новый, угрожая вторжением.
        «Это значит, что они никогда не остановятся, - едва подавляя тошноту, подумала Мария. - И Шотландия бессильна противостоять им, если они так решительно настроены».
        Той ночью, когда Мария де Гиз готовилась ко сну (хотя знала, что сон не придет), она позволила камеристке расчесать ей волосы, которые уже стали очень длинными.
        Раз, два… Ритм был успокаивающим и проходил от макушки до шеи, оставляя приятное покалывание на коже головы. Огонь в камине и пламя свечей отбрасывали на стену длинные пляшущие тени, перекрывавшие чудесные цветные образы богов и богинь, рыцарей и дам на гобеленах, привезенных из какого-нибудь спокойного и добропорядочного места вроде Фландрии.
        «Точно так же тьма и тени в Шотландии нарушают любое постоянство, - подумала, отпустив на волю свои мысли вместе с ритмичными движениями щетки для волос. - Вся Шотландия похожа на этот замок Стирлинг - древняя и запятнанная кровью, с блеклой мишурой статуй, украшений и развлечений, таких, как белые павлины, расхаживавшие по дворцовым угодьям среди искусственных водоемов. Они ничего не значат; они просто отвлекают взгляд от туманных гор вдалеке или от врагов, подкрадывающихся в долине Форта.
        Половина местных дворян занимается колдовством, - лениво размышляла она. - Говорят, что леди Дуглас, мать лорда Джеймса, стала ведьмой и пользовалась заклинаниями, чтобы привязать к себе короля, а Патрик, третий лорд Рутвен и один из членов личной стражи королевы Марии, назначенных парламентом, тоже слывет колдуном. Темные силы здесь всегда находятся где-то поблизости».
        - Достаточно, Мэг, - сказала она вслух. Кожу головы начало саднить от расчесывания. - Теперь я буду отдыхать.
        - Как пожелаете, мадам. - Мэг принесла кружевной чепец, который всегда носила королева-мать. Мария де Гиз завязала ленты и откинула на кровати покрывало.
        «Но и во Франции есть колдовство, - продолжила размышлять она, уже лежа в постели. - Эта итальянка Екатерина Медичи… Братья говорят, что она советуется с магами и некромантами, с любыми людьми, которые могут избавить ее от бесплодия. Она готова пойти на сделку с самим сатаной, а может быть, уже сделала это, если наконец-то после десяти лет брака родила Генриху маленького Франциска. Он появился на свет через год после моей Марии при самых неблагоприятных обстоятельствах, во время солнечного затмения. Всем известно, что это дурной знак, худший из возможных. Что может предвещать затмение солнца при рождении, кроме затмения человеческой души? Но они попытались замаскировать это, придумав для ребенка геральдический знак с символами солнца, луны и смелым девизом: «Между ними я был рожден». С тех пор у итальянки родилась дочь Елизавета, и она снова беременна. Дьявол держит свое слово. По-своему он честен; во всяком случае, так говорят те, кто имел с ним дело».
        Мария повернулась на бок и устроилась поудобнее. Теперь она согрелась и откинула тяжелое одеяло.
        «Говорят, маленький Франциск был очень болезненным ребенком, но постепенно становится крепче. Возможно, он испытал «затмение» в самом начале, и это было все, что предвещало знамение. Может быть, он будет жить ради моей Марии… О, если бы кардинал мог помочь мне! О Дэвид!»
        В своей спальне, где никто не мог ее услышать, она оплакивала своего единственного друга и советника.
        VI
        Не прошло и полугода, как скончался Генрих VIII и на трон Англии вступил девятилетний Эдуард, но на самом деле государством управлял его дядя и лорд-протектор Сомерсет. Смерть Генриха VIII никак не ослабила «грубое ухаживание», как шотландцы язвительно называли попытки англичан силой навязать брак между маленькой Марией и нынешним королем Эдуардом, занимаясь поджогами, убийствами и грабежами в сельской местности Шотландии.
        Когда наступила весна, французский король Франциск I последовал в могилу вслед за Генрихом VIII. Теперь Францией правил его преемник, слабый и неудачливый Генрих II, и гораздо больше стремился угодить могущественному роду Гизов, чем старый Франциск I. Разумеется, это включало и защиту интересов Шотландии от англичан.
        Мятежники и убийцы кардинала Битона несколько месяцев удерживали замок Сент-Эндрюс в тщетной надежде на помощь из Англии. За прочными стенами замка в обществе засоленного трупа кардинала, хранившегося в собственной темнице, они чередовали периоды буйного разгула с приступами покаяния. Жадные до общества и развлечений, некоторые отцы приказали наставнику своих детей привести их в замок. Джон Нокс, который и являлся этим наставником, подчинился и вернулся к Пасхе.
        После некоторых колебаний он вспомнил о своем бывшем призвании и начал проповедовать, увещевать и дискутировать со своей «паствой» в изгнании. Тридцатитрехлетний учитель обращался к своим слушателям как Иоанн Креститель, грозя им всяческими карами, если они не отрекутся от «Синагоги Сатаны» и «Вавилонской блудницы» - римской церкви и ее папы, которого он называл великим грешником. Он вводил прихожан в состояние лихорадочного религиозного экстаза.
        Франция послала войска, и в конце июня 1547 года защитники замка были вынуждены сдаться. Нокс, захваченный врагами, присоединился к остальным мятежникам в качестве гребца на галерах французского флота.
        Ошеломленные дерзостью французов и фактическим захватом Шотландии, англичане перешли к действиям. Лорд-протектор лично возглавил вторжение в Шотландию, пройдя через Нортумбрию и выступив на побережье со стороны Бервика.
        Его армия насчитывала восемнадцать тысяч человек, треть из которых составляла кавалерия. Пехотинцы были вооружены мушкетами. Также присутствовала тяжелая артиллерия, тысяча телег обоза и поддержка мощного английского флота, курсировавшего у побережья.
        Шотландцы стекались отовсюду на защиту своей страны. У графа Аррана было вдвое больше людей, чем у противника, - около тридцати шести тысяч. Но они не имели огнестрельного оружия, только горских лучников; не имели пушек, а пехотинцы были вооружены пиками. Они маршировали под белым знаменем с девизом Afflicte sponse ne obliviscaris («Святая церковь взывает к Христу»)[6 - Букв. - «Не забудь страждущую невесту». Имеется в виду церковь как Невеста Христова; шотландцы действительно шли под этим девизом на битву при Пинки.].
        У Пинки-Клаф рядом с городком Массельбург, примерно в десяти километрах к западу от Эдинбурга, граф Арран готовился к битве. Он сформировал боевой порядок из четырех дивизий на возвышенной местности, и их блестящие пики напоминали поля зрелого ячменя. Или, как описывал один из английских очевидцев, их пики щетинились так же густо, как иглы ежа. Священники в черных рясах, стоявшие вместе, были ясно различимы, и их блестящие тонзуры походили на ряды шлемов.
        Обе стороны хорошо знали, за что они сражаются. Сомерсет вышел вперед и предложил отступить, если шотландцы согласятся, чтобы Мария сама выбрала мужа, когда вырастет, и не устраивали ее брак.
        Шотландцы ответили тем, что бросились на неприятеля и безрассудно покинули свою выгодную позицию. Английские суда вели по ним огонь, рассеивая лучиков, а всадники рубили направо и налево. Большинство погибших были ранены в голову, поскольку конники своими мечами не могли достать ниже, они отсекали головы и рубили шеи. Десять тысяч шотландцев было убито. Мертвые тела лежали так плотно, что издалека напоминали стада пасущегося скота на зеленом лугу. Белое знамя с девизом было извлечено из-под кургана, сложенного из тел мертвых священников. Заляпанный грязью и кровью трофей отослали на юг королю Эдуарду в знак его победы.
        Теперь даже мощные стены замка Стирлинг не могли защитить его обитателей от ужасов, творившихся снаружи. Среди трупов, гниющих во влажных курганах, находился и Малькольм, лорд Флеминг муж леди Джанет Флеминг и отец Мэри Флеминг.
        Проворный гонец принес страшную весть в Стирлинг, и всегда жизнерадостная леди Флеминг осела, привалившись к стене во внутреннем дворе. Статуи планетарных богов в нишах над ней - Меркурия, Юпитера, Сатурна - благосклонно взирали на нее. «Французские скульпторы поставили их здесь, как будто порядок и красота могут прижиться на этой земле, - подумала Мария де Гиз, наблюдая за тем, как ее фрейлина и подруга борется со слезами. - Они воздвигли их здесь по приказу моего мужа, который тоже умер загадочной и преждевременной смертью».
        - Мужайся, - это все, что она смогла прошептать. - Будь твердой.
        Леди Флеминг выпрямилась и прислонилась к стене.
        - Я должна сказать дочери. Я должна сказать ей, - повторила она и побрела в детскую.
        Мэри Флеминг горько плакала в тот вечер в спальне в окружении своих подруг. Они пытались утешить ее, но могли сделать это, лишь вспоминая о собственных утратах.
        - Мой отец умер после битвы при Солуэй-Моссе, - сказала Мария. - А дед был убит на Флодденском поле.
        - Оба моих деда погибли там, - прорыдала Мэри Флеминг. - Теперь вся моя семья полегла в войне с англичанами.
        - Мой дед тоже пал в битве при Флоддене, - тихо и печально сказала Мэри Сетон.
        - И мой, - добавила Мэри Ливингстон, чья нежная веселая душа ненавидела саму мысль о крови и убийстве.
        - Все мы сестры по несчастью, - сказала Мария, которая до сих пор даже не задумывалась об этом. Она знала о смерти своего деда и отца, но не о последующем осквернении их тел и гробниц. До сих пор ее жизнь была немного запутанной, но счастливой, и она тянулась к свету и старалась избегать теней, неустанно преследующих ее. Но горе ее подруг… это было нечто иное. Она не могла скрыться от этого.
        Несколько дней спустя Мария проснулась от того, что кто-то бесшумно зажег свечу в ее комнате. Джин Синклер, ее личная горничная, ходила вокруг, полностью одетая. Мария видела, как она собирает ее одежду и поднимает свечу, заглядывая в темные углы. Что она ищет?
        Джин подошла к ней, опустилась рядом и ласково посмотрела на девушку:
        - Вы должны одеться, Ваше Величество, и потеплее. Вы отправляетесь в тайное путешествие.
        Мария выпрямилась. Это походило на сон, но она знала, что когда говорят о тайнах, то не следует задавать лишних вопросов.
        - Мы уезжаем одни? - прошептала она и стала слезать с постели. Миссис Синклер уже начала греть ее одежду перед камином.
        - Нет. Ваша мать тоже едет, и четыре Марии, и ваш учитель, мастер Скотт, и ваши стражи, лорды Эрскин и Ливингстон. Но это все.
        - Мы собираемся бежать? - Мария стала натягивать тяжелую шерстяную одежду, в которой ездила верхом или играла на льду.
        - Да. Туда, где никто не сможет найти нас.
        - Мы останемся там навсегда и больше не вернемся?
        - Может быть.
        - И мы больше никогда не увидим этот замок?
        - Возможно.
        Мария продолжала одеваться, не пытаясь унять громко стучавшее сердце.
        Во дворе собрался маленький отряд с факелами. Люди были одеты в плащи с капюшонами, прочные сапоги и имели при себе минимум поклажи. Взрослые разговаривал приглушенными голосами, неразборчивыми для детей, собравшихся вместе. Фламина и Пышка были взволнованы ночной поездкой, Мэри Сетон подчинилась неизбежному, а Мэри Битон казалась спокойной и расслабленной. Но Мария радостно встрепенулась в предчувствии приключения. Оно таило в себе опасность, но она не боялась, а чувствовала себя обновленной.
        Процессия спустилась во тьму по длинной замковой лестнице. Они не осмелились зажечь факелы из-за полученного вчера сообщения, что англичан видели всего лишь в десяти километрах от замка. У подножия лестницы их ждали лошади, и девочки устроились за спиной у взрослых; никакой шетландский пони не мог скакать ночью с такой скоростью, как хотели взрослые.
        Потом они галопом умчались в безлунную ночь во главе с главным конюхом замка, показывавшим путь. В воздухе чувствовался холод. Земля была покрыта туманом, кружившимся и образующим маленькие водовороты, когда они проезжали мимо. Мария тесно прильнула к спине лорда Джона Эрскина, а Мэри Ливингстон ехала за спиной своего отца Александра.
        В ночи где-то в лесу Мария слышала звуки животных: шорохи оленей и хлопанье крыльев потревоженных водоплавающих птиц. Ласки и горностаи шуршали в кустах, а один раз при одном из этих звуков ее волосы встали дыбом - из темноты донесся волчий вой.
        Все казалось сном: непроглядная тьма, прыгающий круп лошади, непривычные звуки и запахи. Потом наваждение рассеялось, и они оказались на берегу озера, где их встретил лодочник. Небо стало молочно-розовым, от воды поднимался туман, а камыши стояли как часовые, когда они под мерные взмахи весел плыли к зеленому острову с белыми зданиями, слабо сиявшими в жемчужной дымке рассвета. Мария вышла из лодки на ковер влажной зеленой травы, где ее встретил высокий священник в сутане с капюшоном.
        - Добро пожаловать, дитя мое, - сказал он, опустившись на одно колено. - Добро пожаловать в Инчмахоум.
        Его сутана была черной, а капюшон таким глубоким, что она не могла ясно видеть его лицо. Но голос, ласковый и утешительный, казался таким же сном, как и все остальное в эту волшебную ночь. Со вздохом она закрыла глаза и опустилась на руки настоятеля монастыря, отдавшись покою этого места.
        Мария проспала три четверти дня, и, когда проснулась, был уже ранний вечер. Длинные лучи медового света проникали через ряд окон большой, но скудно обставленной комнаты. Стены были побелены, но не имели никаких украшений, как и голый каменный пол. Она лежала на жесткой, а не на привычной мягкой постели, и одеяло оказалось колючим. От него веяло свежестью, как от вещей, которые долго сушатся под солнцем на свежем воздухе, и слабым ароматом душистого ясменника.
        Откуда-то издалека доносились звуки песнопения. Мария встала - она спала полностью одетой - и медленно подошла к открытому окну. Снаружи она увидела деревья, зеленую траву, воду и маленькую церковь. Именно оттуда доносилось пение. Оно было едва слышным, словно голоса ангелов в раю. Мария перегнулась через подоконник, позволив ветерку играть своими волосами, и лежала в полудреме, наслаждаясь красотой солнечного вечера и неземных голосов. Никогда раньше она не ощущала такого покоя.
        Именно здесь настоятель нашел ее, когда вернулся в комнату после вечерней службы. Девочка склонилась над подоконником и заснула с улыбкой на прелестном овальном лице.
        «Puir wee bairn[7 - Бедное дитя (шотл.).], - подумал он. - Никогда не думал, что в моем монастыре увижу королеву. Сказочная маленькая красавица, о которой все слышали, но которую никто не видел, потому что ее держали взаперти в замке Стирлинг».
        Приор монастыря брат Томас отбывал епитимью за то, что «радовался неправде», вопреки наставлению из Первого Послания Коринфянам, 13:5 -6: «Любовь… не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине». Ведь если брат Томас и не радовался смерти Роберта Эрскина, мирянина, получившего должность настоятеля Инчмахоума в качестве королевского подарка, то по меньшей мере он был рад временно вернуть себе власть над монастырем. Молодой Роберт пал в битве при Пинки; его отец, один из стражей маленькой королевы, прибыл вместе со знатными гостями и, без сомнения, готовился назначить вместо Роберта своего второго сына Джона. Но между тем брат Томас снова руководил монастырем, и, с его точки зрения, это было вполне справедливо. Настоятель должен быть монахом, а не королевским назначенцем, который даже не знает названия церковных служб. «Ох, я опять должен покаяться», - устало подумал он, следя за своими мыслями и даже приветствуя их.
        Он нежно прикоснулся к плечу девочки, и она открыла глаза - темно-янтарные, с золотыми проблесками.
        - Добрый вечер, Ваше Величество, - произнес он.
        Она сладостно потянулась, забыв о приличиях.
        - Я уснула, когда услышала чудесную музыку, похожую на ангельское пение.
        - Это были монахи, которые живут здесь, - сказал он. - Видите, вон они.
        Он указал на ярко-зеленую лужайку, со всех сторон окруженную галереей с изящными арками. Действительно, фигуры в черно-белых рясах двигались во всех направлениях. Снаружи можно было видеть только три цвета: черный, белый и зеленый, образующие изысканное сочетание движения и неподвижности. Даже камни монастыря были тех же оттенков - черные, белые и серые с пятнами зеленого мха.
        - Они молились Богу, - объяснил брат Томас. - Все мы собираемся в этой церкви восемь раз в день.
        - Восемь раз! - воскликнула она.
        - Да, и первый раз в середине ночи. Это наше полуночное бдение.
        - Почему?
        - Что - почему?
        - Почему вы встаете и молитесь посреди ночи?
        - Потому что тогда мы чувствуем себя ближе к Богу, когда весь мир спит, а мы ждем рассвета.
        Мария зевнула.
        - Должно быть, вы очень любите Бога. Во всяком случае, больше, чем любите спать.
        - Не всегда. Но есть покорность, а это очень высокая форма любви. Она просто не так приятна, как другие.
        «Например, как мистический союз или даже страдание, - подумал он, ощущая рубцы от вериг под грубой шерстяной сутаной. - Покорность - это сухой и тусклый род любви; это не та любовь, которую испытывает любовник. Но, видимо, Бог предпочитает ее, и это не последняя из Его странностей».
        - Вы пропустили нашу главную трапезу, - сказал он. - Должно быть, вы сильно проголодались. Я немедленно распоряжусь прислать еду. Хлеб, суп, яйца…
        - А можно мне поесть вместе с монахами?
        - Да, но… мы ужинаем поздно, и боюсь, последняя трапеза будет скудной.
        - Я хочу поесть вместе с монахами, - настаивала девочка.
        «В ее возрасте такие вещи кажутся новой игрой, - подумал он. - Монахи и «постный ужин»… лишь спустя годы это станет естественной жертвой для нее».
        - Как пожелаете, - вслух произнес он.
        Поздним вечером Мария заняла место за длинным столом в трапезной вместе со своей матерью и четырьмя Мариями. Она наблюдала за монахами в рясах, молча преломлявшими хлеб и поглощавшими суп медленными, ритмичными жестами. Рядом с ними движения гостей казались порывистыми и неуклюжими, особенно когда они подносили еду ко рту и пили из деревянных чашек.
        Мария чувствовала себя неуютно в обществе других гостей; ей хотелось есть так, как это делали монахи. Она покосилась на свою мать, с аппетитом жевавшую кусок хлеба. Что она думает об этом? Мария попыталась встретиться с ней взглядом, но королева-мать была поглощена собственными мыслями.
        «На этом острове нам ничто не угрожает, - думала Мария де Гиз. - Англичане никогда не найдут нас здесь. Но теперь я знаю, что Шотландия больше не может выстоять в одиночку. Битва при Пинки стала последним доказательством: это был конец Шотландии как независимой военной державы. Англичане захватят страну. Мы должны обратиться к Франции и отдаться на ее милость».
        Мысль о подобном низкопоклонстве была горькой. Но если она хочет удержать Шотландию для своей дочери…
        Она посмотрела на Марию, сидевшую рядом со своими подругами. Девочка внимательно наблюдала за монахами и почти ничего не ела. Ее глаза следовали за каждым их движением, когда они преломляли хлеб и склоняли головы над мисками супа.
        «Для нее это лишь приключение, - продолжала размышлять ее мать. - Ночной галоп, прибытие на остров, укрытие у монахов… но для меня это не игра. Все это смертельно серьезно: от моего сегодняшнего решения зависит будущее моей дочери как королевы Шотландии и будущее самой Шотландии.
        Но я уже решила: мы отдадимся на милость Франции. Жаль, что кардинала нет рядом, чтобы поймать меня на слове «мы», или я наконец действительно стала шотландкой? Он бы счел это забавным. Но если мне приходится выбирать между Англией и Францией в качестве хозяйки, то я выбираю Францию. Во-первых, это моя родина, а во-вторых, это католическая страна. Моя дочь сама наполовину француженка, так что это правильно… и все будет хорошо».
        Мария де Гиз подняла деревянную чашку и сделала большой глоток. Вино было французским. Казалось, все хорошее может прийти только из Франции.
        Франция… Ее лицо затуманилось от мечтательных воспоминаний: чудесные осенние дни в семейном поместье Жуанвиль; деревья, усыпанные желтеющей листвой и освещенные лучами низкого солнца; сочный шорох и потрескивание, когда она ступала по уже опавшим листьям; свежий сидр из яблоневых садов; ранние утренние туманы, встававшие в лесу во время кабаньей охоты…
        Решение казалось правильным с самого начала. «Странно, - подумала она. - Когда решение абсолютно правильное, оно дается легко и проходит через все мысленные шлюзы. Но если оно ошибочное, его приходится проталкивать силой, а потом всегда остаются болезненные сомнения и раздражающие мысли».
        Королева-мать внезапно почувствовала себя невероятно уставшей. «Все кончено, - вдруг решила она. - Дело сделано. Остается лишь уведомить Францию, но это будет просто. Теперь пора отдохнуть: я это заслужила».
        Мать и дочь делили спальню настоятеля на верхнем этаже в западном крыле монастыря. Днем брат Томас распорядился выдать высокопоставленным гостям лучшее постельное белье и разложить ковры; августинцы, имевшие менее строгий устав, чем другие монашеские ордена, держали такие вещи под рукой для знатных посетителей.
        Глубокой ночью Мария неожиданно проснулась, чего с ней не случалось раньше. Она лежала неподвижно, затаив дыхание, и комната представлялась ей каменным существом, чувствующим и бодрствующим, но хранившим молчание. За окном она слышала шелест листьев и вздохи ветра, но это создавало впечатление не одиночества, а утешительной близости с природой.
        Потом что-то зашевелилось: до нее донесся приглушенный звук шагов и шорох одежд. Это были монахи, собиравшиеся на молитву.
        Снаружи оказалось совершенно темно. Девочка выбралась из постели и подошла к окну. Луны не было, но звезды ярко сияли. На фоне темной блестящей глади озера она могла видеть покачивание ветвей огромных деревьев и озаренную слабым светом церковь.
        Монахи собирались на молитву в самый глухой ночной час. Мария всем сердцем желала присоединиться к ним и внезапно поняла, почему проснулась. Она поспешно надела башмаки и на ощупь поискала свой шерстяной плащ. Медленно, стараясь не споткнуться, она направилась к двери и смогла пройти мимо материнской кровати, не разбудив спящую женщину. Девочка подняла деревянную задвижку и тихо приоткрыла дверь. Та не заскрипела - монахи содержали хозяйство в наилучшем порядке как часть своей службы Господу.
        На лестнице, ведущей вниз, было холодно, и Мария плотно запахнула на груди плащ. Она спустилась по ступеням и побежала по сырой траве к боковому входу в церковь. Задвижка на двери тоже открылась беззвучно, и она смогла проскользнуть внутрь. Потом девочка прокралась в нишу у бокового алтаря и затаилась в тени. Монахи уже собрались; они не должны увидеть ее!
        Монахи, низко склонив головы в капюшонах, сидели на каменных скамьях с обеих сторон от поблескивающего главного алтаря, где стояли две высокие свечи, и бормотали молитву. Она чем-то походила на жужжание пчел вокруг улья.
        Ave Maria Gratia plena Dominus tecum: Benedicta tu in mulieribus…[8 - Радуйся, Мария, благодати полная! Господь с Тобою; благословенна Ты между женами…]
        Сидя на корточках в каменной, холодной и покрытой легкой изморосью нише, она не осмеливалась пошевелиться. Казалось, время застыло на месте. Но потом она увидела, как пять высоких окон за главным алтарем на востоке начали постепенно отделяться от ночи. Сначала они были едва заметны как более светлые участки на сплошном темном фоне, но мало-помалу наливались светом и становились более отчетливыми, пока не проступили оттенки гранатово-красного, ярко-желтого, сапфирово-синего, сумрачно-фиолетового и голубовато-зеленого цвета - изящные, стройные витражи, образующие изысканное сочетание форм и красок.
        Монахи зашевелились, и послышался металлический лязг, когда кто-то зажег ладан в курильнице. Густой ароматный дым облачками поплыл вокруг алтаря, и снова началось песнопение: они читали заутреню.
        Te de-um laudem-mus…[9 - Тебя, Бога, хвалим.]
        Глубокие размеренные каденции взмывали вверх вместе с воскурениями. Солнце послало первый крошечный луч через багряное стекло в оконном витраже. Дева Мария, стоявшая в нише у главного алтаря, как будто засияла, когда первый свет коснулся ее алебастрового лица.
        Мария едва не падала в обморок от красоты, холода, собственного возбуждения и запретности своего присутствия здесь. Она ходила на мессу в королевской капелле в замке Стирлинг, но это была рутинная дневная служба, а здесь она видела волшебство, дверь в другой мир, ошеломивший ее и так мощно притягивавший к себе, что она была готова исчезнуть в нем.
        Переливчатые цвета, таинственные запахи, глубокие, манящие неземные голоса и сияющее лицо Девы Марии - все это кружилось в ее потрясенной душе. Цепляясь за стену, она почувствовала, как ее охватывает экстаз, закрыла глаза и унеслась куда-то далеко. «Значит, это и есть Бог», - подумала девочка и беззвучно скользнула вперед, вверяя себя Его воле.
        Позднее монахи нашли ее распростертой на полу нефа рядом с боковым алтарем. Мария так глубоко спала, что они опасались худшего, но, когда взяли ее на руки, она открыла глаза и улыбнулась дивной улыбкой.
        - Настало время для следующего пения? - спросила она, и монахи облегченно рассмеялись.
        - Возможно, королева Шотландии должна стать монахиней, Ваше Величество, - сказали они, когда вернули девочку матери. - Как и благословенная королева, Святая Маргарита. У нее есть к этому призвание.
        - Ей суждена иная участь, - ответила Мария де Гиз. Ночной сон утвердил ее в принятом решении. - Она должна выйти замуж и жить в этом мире.
        - Опасно игнорировать призыв Бога, - сказал брат Томас полушутливым тоном. - Бог ревнив и не любит, когда Его отвергают. Фактически, если Он избрал вас для своих целей, то не терпит отказа.
        - Вероятно, это произойдет на исходе ее жизни, когда ее земной долг будет исполнен, - сказала Мария. Разговор казался ей бесцельным и утомительным.
        - Богу нужны не отбросы, а первые плоды, - настаивал брат Томас. - Однако, - добавил он с раздражающим самодовольством, - известно, что Он может превращать наши отбросы в жертвы наивысшего порядка.
        VII
        В трюме французской галеры стояла удушающая жара и воняло немытыми телами. Гребцы часами сидели за веслами, и теперь в сгущающейся темноте они знали, что пытка вскоре прекратится, хотя и ненадолго. Сегодня лишь десять из двенадцати подверглись бичеванию, так как все работали прилежно, а их хозяин проявил милосердие… для надсмотрщика.
        - Недавно видели берег возле Дамбартона, - объявил надсмотрщик. - Завтра мы причалим. Несколько дней отдыха, потом обратно во Францию.
        - Там мы возьмем на борт королеву? - пробормотал высокий жилистый гребец. На его плечах можно было видеть багровые рубцы от недавних ударов кнута.
        - Да, и всю ее свиту, - ответил надсмотрщик. - Пятьдесят или шестьдесят молодых людей и их наставников.
        - Ха! - тихо произнес гребец. - Значит, дошло до этого? Маленькая королева отправляется во Францию вкушать вино, которое станет отравой для нее и бедствием для этого королевства!
        - Что тебе за дело, Нокс? - спросил другой гребец. - Для нас это значит отдых, и не более того. Я думал, тебе это понравится. Какая разница, кто будет на палубе: мы все равно их не увидим.
        - Я буду чувствовать их, - заявил Нокс. - Их присутствие оскверняет воздух.
        - Ты смеешь так говорить о королеве?
        - Она еще ребенок, к тому же наполовину француженка, которая вскоре будет совершенно одурманена их болезненными и порочными идеями. Нет, она не моя королева!
        Нокс выпрямил затекшие руки. Прошел год с тех пор, как его захватили французы после падения замка Сент-Эндрюс, и с того времени он влачил жалкое существования гребца на галерах. Потом было плавание на корабле из Руана и даже довольно приятная работа на реке Луаре, хотя ему так и не разрешили подняться на палубу и увидеть прославленные замки. В течение последних нескольких месяцев он служил на флоте, состоявшем из более чем ста кораблей, который французский король отправил с двойным поручением: высадить войска в Лейте, на восточном побережье Шотландии, для пополнения гарнизонов и отражения английской угрозы, а потом обогнуть северную оконечность Шотландии. Что это было за ужасное плавание! Ни одна галера еще не рисковала следовать этим путем и высадиться на западном побережье! Там, в цитадели замка Дамбартон на скалистом холме над Клайдом, находилась маленькая королева Шотландии, ожидавшая отправки во Францию.
        Джон Нокс едва не плакал, когда смотрел на свою родину из крошечных бойниц на палубе для гребцов. Шпили замка Сент-Эндрюс проплыли мимо на мучительно близком расстоянии.
        - Когда-нибудь я снова буду проповедовать там, - торжественно поклялся он.
        - Конечно будешь, - пробормотал его сосед, убийца и грабитель, которого Нокс безуспешно попытался обратить в истинную веру.
        Теперь он видел огромный валун - именно так выглядел замок Дамбартон из бойницы для мушкета. Постепенно стал различим и крошечный замок, прилепившийся к вершине валуна.
        «Она ждет там, - подумал Нокс. - Обманутое дитя, ввергнутое в пучину папской нечисти. А потом, подобно Ахиллу в реке Стикс, ее погрузят в поток французской лжи и фривольности, чтобы извратить ее характер и разрушить воспитание. Шотландия не заслуживает такой участи. Нет, этого не должно случиться».
        Пришло время расставания. Посреди суматохи - за поспешными уроками французского и выбором шетландских пони в качестве подарка для детей из французской королевской семьи, за примеркой одежды и прощальным банкетом - пятилетняя Мария не сознавала, что ее мать не поедет с ними.
        До сих пор они никогда не расставались. Теперь, когда ветер трепал паруса и хлопал оснасткой, воды Фирта пенились под солнцем, а большая группа лордов и дам собралась на пристани, она внезапно почувствовала себя плохо и прильнула к матери.
        - Я не могу оставить тебя, - сказала она сквозь слезы. - Не могу, не могу!
        Мария де Гиз, сама сглатывавшая подступавшие слезы, молила Деву Марию дать ей силы, чтобы скрыть свое горе.
        - Не плачь, мое дорогое дитя, - королева-мать попыталась успокоить ребенка. - Я приеду так скоро, как только смогу. Здесь нужно закончить кое-какие дела. Когда я укреплю твое королевство и сделаю так, чтобы никто не смог отнять его у тебя, тогда, моя дорогая, я вернусь во Францию.
        - Это будет скоро?
        - Это зависит от того, какую трепку смогут вынести англичане, - неловко пошутила она и протянула дочери кружевной носовой платок: - А теперь будь хорошей девочкой, ma cherie, и вытри слезы.
        Мария де Гиз заглянула дочери в глаза, пытаясь запомнить их, удержать этот взгляд в каком-нибудь тайнике своего разума, где она сможет вечно возвращаться к нему.
        - Ты отправляешься к тем, кто любит тебя, - сказала она. - Маленький дофин… он моложе тебя и не такой сильный. Ему нужна подруга для игр. Ты станешь ответом на его молитвы. А потом, мой ангел, ты узнаешь, что отвечать на чьи-то молитвы - все равно что исполнять свои заветные желания, - она обняла дочь. - Бог будет хранить тебя, а Святая Дева защитит тебя.
        Мария ответила на объятие матери, прижавшись к ней и закрыв глаза. Зрители умилились, а дети стали поддразнивать ее.
        - La Reinette[10 - Маленькая королева (фр.).] должна взойти на борт этой скромной галеры, - сказал вельможа, представлявший Генриха II. - Франция раскрывает вам свои объятия.
        Нокс, подглядывавший из бойницы, едва мог различить маленькую фигурку Марии в синем бархатном платье и такой же шляпе с изогнутым пером. «Эта жирная корова, королева-мать, тоже находится там, - подумал он. - И ухмыляющиеся французы, словно обезьяны в шелках. И выводок рыжих детей, половина из которых бастарды Стюартов. Тьфу! Надеюсь, их всех будет тошнить от морской болезни и они заблюют свои красивые платьица по пути во Францию».
        Но тут надсмотрщик прошелся кнутом по его плечам, чтобы он занял свое место.

* * *
        Желание Джона Нокса исполнилось. Все члены маленькой свиты королевы сильно страдали от морской болезни; ветер налетал сильными порывами, и море штормило почти всю дорогу до Франции. Леди Флеминг так нездоровилось, что она умоляла капитана причалить в Корнуолле и высадить ее на берег, на что месье Вийеганьон бестактно ответил, что она должна отправиться морем во Францию или утонуть по пути.
        Только саму Марию морская болезнь не брала. Она как будто радовалась качке и крепкому ветру и не испугалась поломки руля у побережья Корнуолла. Она даже наклонилась над поручнем и в отсутствие леди Флеминг, которая могла бы присмотреть за ней, наблюдала, как матросы прилаживают запасной руль. Ее брат Джеймс Стюарт, как обычно желавший знать все, что происходит вокруг, на несколько минут выбрался на палубу, но от качки его снова замутило, и он на нетвердых ногах побрел в свою каюту.
        В течение нескольких дней капитану пришлось курсировать вдоль западного побережья Французской Бретани. Когда он наконец смог причалить, это произошло у городка Роскоф, в скалистой бухте и в центре территории, где хозяйничали пираты и контрабандисты.
        Мария рвалась на берег, пока готовили гребные лодки; она находилась в первой группе высадки. Рыбаки и горожане, привлеченные видом огромных галер, побитых непогодой, собрались на берегу и приветствовали их. Марии помог выбраться из лодки и сделать первый шаг на французской земле мускулистый бретонец, чьи руки пахли рыбой. Это было 13 апреля 1548 года.
        Сначала ей показалось, что местность не отличается от Дамбартона: такое же темно-синее неспокойное море и голые скалы вдоль побережья. Но по мере того как королевский отряд продвигался в глубь суши в церемониальном сопровождении лорда Роэна и местных дворян, спешивших на встречу с ними, земля внезапно приобрела чужеземный вид, и Мария поняла, что попала в новое и незнакомое место.
        Когда они проезжали через Нормандию, местность стала ровной, зеленой и плодородной, со множеством фермерских домов с глинобитными крышами. Вскоре появились яблоневые сады и стада коров, а когда местные лорды принимали гостей в пути, им с гордостью подносили сытные и вкусные блюда из яблок, сливок и сливочного масла: пироги с кальвадосом, яблочный флан и карамель. Даже омлеты казались волшебными, как будто из простых яиц можно было приготовить нечто столь легкое и воздушное.
        Спустя некоторое время они достигли Сены, где их ожидала богато изукрашенная церемониальная баржа, отправленная королем. Им предстояло пройти вверх по реке до замка Сен-Жермен-ан-Лэ, где их ожидали дети французского короля и королевы - les enfants de France.
        Баржа оказалась широкой и начиненной всевозможными удобствами: кухня с поварами, столовая с золотыми бокалами и тарелками, кровати с узорами из золоченых листьев в изголовьях, отдельные клозеты, завешенные алым бархатом и ароматизированные свежими ирисами в серебряных вазах, прикрепленных к стене.
        На этом этапе шотландские дети стали чувствовать себя скованно в окружении серебристых переливов языка, которого они не понимали, и сознавая, что всего лишь через несколько дней им придется встретиться с детьми французского короля. Что, если те окажутся маленькими бестиями, крикливым отродьем, которое жульничает в играх, дразнится и сплетничает? До этого момента слова «французские дети», «дофин» и «принцесса» не имели для них подлинного значения.
        А что, если дофин и Мария не понравятся друг другу? Придется ли отказаться от брачного союза, или их заставят пожениться, несмотря ни на что?
        Мало-помалу королевская баржа поднималась вверх по широкой зеленой долине Сены мимо Руана, Лез-Андели, Вернона, Мёлана и наконец прибыла к пристани Сен-Жермен-ан-Лэ. Над большим причалом со столбами, выкрашенными в золотой, красный и синий цвета, реял королевский штандарт династии Валуа.
        Начальник пристани спешно отослал своего помощника в замок и распорядился подготовить лошадей для перевозки гостей: несмотря на небольшое расстояние, замок располагался на верхней речной террасе. Конюхи привели больших ухоженных лошадей с тяжелыми кожаными седлами; шотландцы во все глаза уставились на них. Эти величественные животные ничем не напоминали тех, которых называли «лошадями» в Шотландии.
        Гравийная дорожка, ведущая к замку, с обеих сторон была обсажена высокими стройными деревьями и напоминала священную рощу в Древней Греции. Потом перед ними выросла серая громада замка, построенного на возвышенности над рекой.
        Появились слуги и камердинеры, проводившие их вверх по тропинке во внутренний двор. Лошадей забрали, а детей отвели в Salle des Fкtes[11 - Праздничный зал (фр.).], роскошно украшенное помещение в западном крыле дворца.
        Мария смотрела на высокий потолок и светлые тона стенной обшивки: розовый, бледно-голубой и желтый оттенки луговых цветов. Мужчины и женщины, изображенные на картинах, носили тонкие полупрозрачные одежды, и создавалось впечатление, что их тела почти обнаженные. Она изучала их, когда громкий голос внезапно что-то объявил по-французски, и все стихло.
        Дальняя дверь зала открылась, и вошли трое детей: две девочки и мальчик. Лишь двое могли нормально ходить; третий покачивался взад-вперед на нетвердых ножках, и другим приходилось помогать ему. Они направились к шотландцам, и Мария инстинктивно пошла им навстречу.
        Дети двигались навстречу друг к другу по широком полу Праздничного зала, а все остальные смотрели на них. «Должно быть, этот мальчик - дофин Франциск», - подумала Мария. У него было маленькое пухлое личико со слегка раскосыми глазами и узкими, плотно сжатыми губами. Его светлые глаза смотрели настороженно. Мальчик был очень низкого роста, но довольно полный. Мария сразу же пожалела его, как жалела маленьких раненых животных, на лечении которых она настаивала в Стирлинге каждый раз, когда находила их лежавшими в кустарнике или хромающими по двору замка.
        - Bonjour. Bienvenue d’St-Germain-en-Lais. Je suis Prince Franзois, et ces sont mes soeurs, les Princesses Elisabeth et Claude[12 - Здравствуйте. Добро пожаловать в Сен-Жермен-ан-Лэ. Я принц Франциск, а это мои сестры, принцессы Елизавета и Клод (фр.).], - сказал мальчик и скованно поклонился.
        - Je suis Marie, votre amie et cousine et… fiancйe[13 - Я Мария, ваша подруга, кузина и суженая (фр.).], - ответила Мария, использовав почти все французские слова, которые знала.
        Потом, к восторгу присутствующих, дети улыбнулись друг другу, рассмеялись и взялись за руки.
        Это был первый раз, когда многие из французских придворных видели улыбку на лице Франциска.
        Хотя короля и королевы не было в Сен-Жермене в то время, они обеспечили Марии, La Reinette d’Ecosse[14 - Маленькой королеве Шотландии (фр.).] надлежащий прием в лице Дианы де Пуатье, любовницы короля. Но когда Мария впервые увидела, как Диана входит в зал, она подумала, что смотрит на королеву, настолько прекрасной была Лунная Дама с серебристыми волосами и бледной кожей, облаченная в черно-белые шелка. Казалось, она скользит по полу, словно фея; Франциск и Елизавета тепло приветствовали ее, словно собственную мать. Мария немедленно оказала ей почести, подобаемые королеве, но Диана лишь улыбнулась и сказала «нет-нет», потом произнесла непонятную фразу по-французски.
        Патрик Скотт, один из шотландских стрелков на службе у короля, поспешно подошел к Марии и поклонился:
        - Могу ли я предложить вам услуги переводчика, Ваше Величество? Герцогиня де Валентинуа, мадам де Пуатье благодарит вас за любезное приветствие и говорит, что как почетный друг короля она рада приветствовать вас во Франции от его имени. Король надеется, что вы обретете здесь счастье как супруга его сына и будущая королева. Он жаждет встретиться с вами и скоро вернется из Италии, где проводит важную кампанию.
        Мария невольно хихикнула, восхищенная этой игрой, где один человек говорил за другого. Франциск тоже рассмеялся, так как впервые услышал шотландскую речь. Остальные придворные присоединились к общему смеху.
        Герцогиня сделала властный жест, и дворцовые слуги заняли свои места, чтобы проводить гостей из Шотландии в их апартаменты. Она снова заговорила своим чудесным журчащим голосом, а Патрик Скотт объяснил:
        - Королева Мария, вы будете делить комнату с принцессой Елизаветой. Король желает, чтобы вы были как сестры. Я сама выбрала обстановку и надеюсь, она вам понравится. Не желаете ли пойти и посмотреть комнату прямо сейчас? Возможно, вам хочется отдохнуть после долгого пути?
        Герцогиня, привыкшая к слабости и апатии Франциска, была изумлена, когда Мария воскликнула «О нет, я не устала!» и едва не запрыгала на месте. Правда, затем она вежливо добавила:
        - Но мне бы очень хотелось увидеть меблировку, которую вы выбрали для меня, мадам.
        Герцогиня провела их через длинную сводчатую галерею и вверх по парадной лестнице, пока они не достигли покоев на втором этаже, выходивших на пологий склон, спускавшийся к Сене. Река сияла, как серебристая лента, в предвечернем свете. Мария подумала, что ей никогда не приходилось бывать в таком огромном здании; комнаты тянулись дальше и дальше, с бесконечной анфиладой дверей и входов, исчезающих за мягким шелестом платья герцогини, которое отражало свет, как поверхность жидкости, дрожало и переливалось при каждом движении.
        Диана привела их в просторную солнечную комнату, обшитую темно-коричневым деревом.
        - Вот ваши апартаменты, Ваше Величество. Это королевская детская.
        Маленькие кровати по одной на каждой стороне комнаты, с изголовьями, украшенными резными птицами, листьями и цветами, были накрыты ярко-синими и золотистыми балдахинами. Имелись также маленькие стулья и столы, зеркала, висевшие на уровне глаз детей, и шерстяные коврики, делавшие пол мягким, как мох. В одном углу на подставке стояла деревянная модель замка - она открывалась на петлях, и можно было видеть миниатюрные комнаты и мебель внутри. Мария подбежала к ней и заглянула в крошечные окна. Внутри открывался волшебный мир, похожий на сон.
        - О мадам, - только и сказала она. Она не могла подобрать слов, чтобы выразить свой восторг.
        - Вы можете играть с ним и обставлять по вашему вкусу. Смотрите, вот куклы, которые живут в нем.
        Диана указала на группу фигурок во дворе замка. К изумлению Марии, она узнала среди них себя. Она взяла куклу и уставилась на нее. У куклы были настоящие волосы такого же цвета, как у маленькой королевы. Она носила охотничий костюм из зеленого бархата, точно такой же, как ее собственный, а на крошечном запястье сидел охотничий сокол, изготовленный из настоящих перьев, с глазами-бусинками.
        - Он похож на Раффлза?
        Герцогиня улыбалась, глядя на Марию. Внезапно девочка как будто вознеслась на небеса, где ее любили, лелеяли и показывали одно чудо за другим. Она чувствовала себя не как дома, а как в другом, бесконечно лучшем и совершенном месте. Она обвила руками шею герцогини и начала всхлипывать от радости.
        - Ш-ш-ш, ma petite, - герцогиня погладила Марию по голове. - Не нужно плакать.
        Через плечо Марии она сделала знак камердинерам. Маленькая королева Шотландии явно перевозбудилась после долгого путешествия и нуждалась в отдыхе, несмотря на ее слова. Кроме того, настало время дневного сна для принцессы Елизаветы. Им будет полезно отдохнуть вместе.
        - Откуда вы знаете, как зовут моего сокола? - спросила Мария, гадавшая, как могло случиться такое чудо.
        - Мы много знаем о вас, потому что все во Франции интересуются храброй маленькой королевой, которой пришлось спасаться от англичан. Вы уже стали романтической героиней, и все любят вас.
        - Но Раффлз… Откуда вы узнали? - настаивала Мария.
        - От ваших родственников, дитя мое. От вашей бабушки Антуанетты де Бурбон и от братьев вашей матери, могучего Франсуа де Гиза и Шарля де Гиза, кардинала Лотарингского. Они уже хорошо знакомы с вами, так как ваша мать пишет им и рассказывает обо всем. Скоро вы встретитесь с ними, и они увидят вас воочию.
        Личная сиделка Марии Джин Синклер вышла вперед, чтобы помочь ей устроиться в постели.
        - Принцессе Елизавете пора отдохнуть, и с вашей стороны будет вежливо, если вы тоже немного полежите, - сказала она, и Мария невольно согласилась с ней. Ей было любопытно испробовать французскую постель. Рядом с кроватью имелась позолоченная ступенька. Какие еще чудеса здесь есть?
        Когда все слуги, кроме шотландцев, ушли и Мария лежала в мягкой постели с пуховой периной и огромными подушками, накрытая белым шерстяным одеялом, герцогиня пришла задернуть занавеску балдахина.
        - Добро пожаловать во Францию, - прошептала она и ласково поцеловала Марию в лоб. - Это для вас. - Она протянула атласную подушку, набитую душистыми травами. - Положите ее под шею и представьте, что вы лежите на весеннем лугу, смотрите на облака и засыпаете…
        Мария вздохнула, положила под шею душистую подушку, как сказала герцогиня, и провалилась в глубокий детский сон.
        На следующее утро Марию разбудил солнечный свет. Она сразу же вспомнила, где находится: в чужеземной детской комнате, где все было чудесным образом уменьшено под ее размер. Потом она услышала шепот на незнакомом языке, который звучал так же сладостно, как пахла ее подушка с травами.
        - Bonjour Mesdemoiselles. Сегодня прекрасный день. Пойдемте, вас ждет сюрприз. Прибыли маленькие лошади от королевы Шотландии! Одевайтесь поскорее, и давайте посмотрим на них!
        Верхняя одежда Марии была распакована, проветрена и отглажена, пока она спала. Теперь Джин Синклер, или Жанна Сен-Клер, как ее стали называть во Франции, разложила ее для своей госпожи.
        Марию и Елизавету отвели в другую комнату, где был накрыт завтрак - le petit dйjeuner для дофина, а также для четырех Марий и трех Стюартов. Стол ломился от корзинок с фруктами, блестящих булок с плетеными хлебными косичками и нескольких больших круглых предметов со срезанными краями, уложенных на подносы.
        Франциск уже сидел на своем специальном стуле с высокими ножками и положил себе немного еды. Он угрюмо смотрел на тарелку, но, когда вошла Мария, поднял глаза и улыбнулся ей.
        Братья Стюарты - Джеймс, Роберт и Джон - с подозрением рассматривали предложенные яства.
        - Что это? - спросил Роберт, указав на круглый предмет бледно-желтого цвета.
        - C’est fromage, de Normandie[15 - Это сыр из Нормандии (фр.).].
        - А это как называется по-французски? - спросила Мария и указала на глубокую тарелку с персиками.
        - Pкches, - ответил Франциск.
        - Pкches, - повторила Мария.
        Французские дети засмеялись над ее произношением.
        - Pкches, - она постаралась выговорить как можно точнее. - А это? - Мария указала на банку с фруктовым джемом.
        - La confiture, - сказал Франциск. Он выглядел довольным собой и явно ощущал себя знающим человеком.
        - La confiture, - повторила она, тщательно имитируя его произношение. - А это? - она указала на буханку хлеба.
        - Du pain! Du pain! - хором воскликнули французские дети.
        Попробовав понемногу всего, что она назвала, Мария вскоре съела так много, что почувствовала тяжесть в животе. Но дети наслаждались трапезой, помогавшей им лучше узнать друг друга. Теперь им не терпелось выйти на улицу и посмотреть на подарок, который привезла с собой королева Шотландии: миниатюрных лошадей.
        Маленькие мохнатые лошадки ждали их во дворе, оседланные и готовые к прогулке. Там был собственный пони Марии по кличке Юнона, а также Синдерс, принадлежавший Пышке. Рядом стояло около десятка других лошадок с далеких островов у северного побережья Шотландии большей частью темно-коричневой масти и покрытых густой грубой шерстью.
        - Выберите того, который вам больше всего понравится, дорогой Франциск, - сказала Мария и указала на пони.
        Он улыбнулся, не понимая шотландского языка, но правильно истолковал ее жест. Прихрамывая, он подошел к одной из самых маленьких лошадок с белой звездочкой во лбу.
        - Я хочу выбрать эту, s’il vous plait! - воскликнул он. - И я назову ее Марией в честь моей гостьи и невесты!
        Все рассмеялись.
        Следующие несколько дней были посвящены изучению замка Сен-Жермен-ан-Лэ. На плоской крыше дворца росли деревья в кадках и цветы в длинных ящиках, а маленькие скамьи и навесы обеспечивали приятный отдых для людей, ходивших по крыше и обозревавших сельскую местность и долину Сены внизу. Король собирался построить соседний дворец на вершине склона, с террасами, спускавшимися к реке. Туда можно было бы попасть прямо из старого замка или по длинным лестницам, расположенным по обе стороны от нижнего уровня. Подготовка к строительству уже началась.
        Хотя король был занят государственными делами, инспектируя северные регионы Италии, которые он намеревался присоединить к Франции, он регулярно слал письма на север и заверял гостей, что они с королевой приедут так скоро, как позволят обстоятельства. Между тем герцогиня де Валентинуа выступала как полноправная представительница Его Величества.
        Герцогиня организовала встречу с братьями Гизами, родственниками Марии. Она также нашла шотландца, свободно владеющего французским языком, и сделала его личным переводчиком королевы. Шотландское происхождение было необходимо, так как никто из французов не говорил по-английски или по-шотландски; даже послы, назначенные в Лондон из Франции, Италии и Испании, почти не знали английского. Это был незначительный язык, исключительно местный, а потому бесполезный и пренебрегаемый дипломатическим сообществом. Но некоторые шотландцы стремились к службе за рубежом, и во Франции можно было найти людей, говоривших на двух языках.
        Трое наиболее могущественных представителей рода Гизов - мать и старшие сыновья - с блеском приехали в Сен-Жермен из своей фамильной резиденции в Париже. Пожилая герцогиня Антуанетта с прямой спиной и таким же твердым характером (она распорядилась поставить свой гроб в галерее перед ее комнатой, чтобы видеть его, когда шла на мессу каждое утро), мать двенадцати детей, кумир и источник поддержки для ее дочери Марии де Гиз, как всегда была одета в черное. Ее грозный сын Франсуа, которого называли le Balafre[16 - Здесь - Меченый (прозвище Франсуа де Гиза).] из-за боевого шрама на щеке, достигший тридцатилетия и находившийся в том же возрасте, что и король, ехал на огромном гнедом коне. Его младший брат Шарль, который короновал Генриха II и стал кардиналом лишь пять дней спустя в возрасте двадцати трех лет, ехал на муле с серебряной упряжью, покрытом шелковой попоной. Они прибыли вместе, словно волхвы, чтобы увидеть ребенка, на которого все трое возлагали большие надежды - принцессу и королеву, которая появилась, как звезда на севере, чтобы направить Гизов к их высшей славе. Выйдя замуж за дофина, но
сохраняя преданность семье и следуя наставлениям родственников, Мария Шотландская в буквальном смысле становилась их путеводной звездой. Любой ее ребенок на одну четверть будет Гизом, и тогда их род возвысится наравне с королями.
        Действительно, Гизы провозглашали свое происхождение от Карла Великого, но их родословная уходила в туманное и мифическое прошлое, а эта вроде бы умная и хорошенькая девочка воплощала для них настоящее и будущее, нечто гораздо более реальное…
        Поэтому они с готовностью отправились в путь и теперь поднимались к замку по крутому склону, благодарные за то, что легендарная удача Гизов не изменила им и они встретятся с Марией до того, как это сделают король и королева. Разумеется, хитроумная мадам де Пуатье уже жила вместе с детьми, но в политическом смысле она была лишь отражением короля, точно так же, как луна, ее символ, а Диана-охотница всегда уступала дорогу Аполлону.
        Нельзя сказать, что печальный, довольно робкий и лишенный воображения Генрих II действительно походил на Аполлона, однако ему нравилось сравнивать себя с этим божеством, и придворные льстецы поощряли его слабость.
        В замке Сен-Жермен их проводили в Зал аудиенций, самый роскошный из всех. Если это было сделано с намерением вселить в них благоговейный трепет, то уловка не сработала. Замысел выглядел слишком прозрачным. В их собственном замке Мёдон имелись не менее впечатляющие апартаменты. Королева-итальянка действовала более изощренно… рядом с ней никогда нельзя было понять, чего вы достигли и в чем заключается ее тайный план.
        Мадам де Пуатье привела в зал маленькую Марию Стюарт, королевскую фамилию которой здесь произносили на французский манер[17 - Mary Stewart (англ.) Marie Stuart (фр.). Впоследствии Мария Стюарт пользовалась для подписи только французским вариантом своего имени - Marie (Примеч. пер.).]. Девочка, наряженная в красивое красновато-коричневое платье под цвет ее длинных вьющихся волос, гармонировавшее с румянцем на ее щеках, застенчиво вышла вперед. Все взрослые поклонились ей как помазанной и правящей королеве. Она посмотрела на верхушки их головных уборов, а потом разрешила всем встать. Какое-то время они смотрели друг на друга, пока герцогиня де Гиз не скомандовала через переводчика:
        - Подойдите сюда, дитя мое, и дайте мне рассмотреть вас!
        Мария медленно подошла к своей бабушке. Неужели это на самом деле мать ее матери? Антуанетта де Гиз оказалась совершенно на нее не похожа. Та ли эта мать, которая нянчила Марию де Гиз, учила ее и посылала ей длинные письма в Шотландию? Мария видела, как сильно ее мать ждет этих писем и с жадностью читает их.
        Мария заглянула в глаза этой строгой женщине. Потом та улыбнулась, протянула руки и заключила королеву в объятия.
        - Спасибо, что приехали к нам, - пробормотала Антуанетта де Гиз, но Мария не могла понять ее, а слова были слишком тихими для переводчика. Тем не менее она поняла намерение, стоявшее за словами, и обняла женщину в ответ.
        - Теперь познакомьтесь со своими дядями, - сказала ее бабушка, отступив на шаг и указав на них. - Ваша мать - мой первенец, мой старший ребенок и, пожалуй, моя любимица. Следующим родился Франсуа, герцог де Гиз, великий воин и защитник Франции, готовый прийти к вам на помощь по первому требованию. Его называют бесстрашным, и он поистине славится своим мужеством, которое неустанно доказывает.
        Герцог Франсуа выступил вперед и поцеловал ей руку.
        - Мой следующий сын Шарль - о, он совсем другой. Он ученый и церковник, хотя… - Она любовно положила руки на плечи своих высоких сыновей. - Хотя есть те, кто считает его более красивым, чем его брат.
        Все сказанное было переведено должным образом.
        - Я уверена, что Его Величество король будет рад знать, что кардинал Шарль руководит образованием своей племянницы, La Reinette d’Ecosse, - сказала мадам де Пуатье. - Никто лучше не подходит для этой роли.
        Гизы заулыбались. Итак, король уже принял решение. Что ж, это к лучшему.
        - Вы знаете латынь, Мария? - спросил кардинал.
        - Еще нет.
        - Хорошо, скоро узнаете. Но сначала будет французский!
        - Думаю, Его Величество распорядится об этом сразу же, как приедет. Она хорошо продвигается в учебе и уже говорит почти без акцента, но будет лучше отослать других детей из Шотландии, чтобы разговоры с ними не мешали ей усваивать язык. Мы распорядимся об этом.
        - Разумеется, - ее бабушка кивнула. - Скоро все прояснится.
        - Думаю, вы увидите, что она уже почти совсем француженка, - сказала мадам де Пуатье. - Должно быть, это у нее в крови.

* * *
        Прошел целый месяц, прежде чем король прибыл в Сен-Жермен. В этот период Мария и ее товарищи по играм свободно бродили по замку и окрестностям, совершали верховые прогулки и экскурсии вдоль берегов реки, которая по утрам уже окутывалась прохладным осенним туманом. Мария и Франциск искренне нравились друг другу; если робость и физическая немощь Франциска пробуждали в ней нежные чувства, то ее веселый нрав и жизненная энергия для него стали подобны солнечному свету, согревавшему и радовавшему его угрюмую и одинокую натуру. Он был на год и один месяц моложе Марии и смотрел на нее как ребенок, для которого целый год - очень большой срок.
        Когда Мария наконец встретилась с королем, это произошло в неформальной обстановке, к разочарованию иностранных послов, рыскавших вокруг в надежде застать исторический момент. Король только что проследовал во двор замка в сопровождении свиты, когда Мария вместе со своими подругами и Франциском выехала из конюшни на Юноне. Одетые в яркий бархат, дети походили на кукольную кавалькаду с маленькими перьями, качавшимися на шляпах.
        Зачарованный, король слез с лошади и направился к группе детей на пони, широко раскинув руки.
        - Это сказочный народец, который торопится в волшебный лес? - с улыбкой спросил он. Он снял шляпу для верховой езды и поискал взглядом Франциска. К его радости и удивлению, мальчик был там и небрежно сидел в седле.
        - Папа! - воскликнул он. Потом повернулся к Марии и добавил: - Это король, мой отец. Он наконец приехал!
        Мария смотрела на Генриха и видела мужчину с худым длинным лицом и немного раскосыми глазами. Он улыбался, но выражение глаз оставалось непроницаемым.
        - Bonjour, Ваше Величество, - быстро сказала она и улыбнулась в ответ.
        «Какой у нее приятный голос, - подумал король. - И что за улыбка! Она просто сияет».
        - Доброе утро, Ваше Величество, - в ответ поприветствовал Марию король, а потом, к его удивлению, Мария подошла к нему.
        - Я так счастлива быть здесь, - просто сказала она. - Я люблю Францию! И я люблю дофина Франциска.
        Король испытал такое облегчение, как будто какой-то неведомый благодетель неожиданно выплатил огромный долг французской короны (он часто представлял эту сцену и хорошо знал, как должен себя чувствовать). Девочка была нормальной: хорошо развитой, разумной, красивой и бодрой. В обмен на такое бремя, как Шотландия, которое становилось все тяжелее с каждым днем, он в конце концов получил сокровище. Его Франциск будет любим и ответит взаимностью, а если что-нибудь сможет исцелить его…
        - Отложите прогулку на несколько минут, - распорядился он. - И пойдемте со мной, все вы!
        Его сердце пело или находилось так близко к этому ощущению, как никогда раньше.
        Следующий день выдался дождливым, с холодным, пронизывающим ливнем, который сорвал с деревьев остатки золотистых листьев и превратил их ветви в черные скелеты. О прогулке верхом не могло быть и речи, но дети, испытавшие первый восторг от домашних игр прежде, чем это успело им наскучить, задумали поиграть в rois et reines: королей и королев. Они решили воссоздать историю о Карле Великом, встретившемся со злой лесной королевой, которая держала в плену четырех принцесс (после того как накормила их ядовитыми грибами, чтобы погрузить в сон), и спасшем их с помощью своих рыцарей. Франциск, разумеется, играл роль Карла; четыре Марии были жертвами Марии Шотландской, которая играла злую королеву, а трое Стюартов стали рыцарями Карла Великого. Они построили замок из досок и табуреток и создали лес, приказав слугам принести зелень в кадках с верхней террасы. Камердинеры остались недовольны беспорядком, но Франциск велел им придержать язык и делать как сказано.
        Игра уже приближалась к завершению, когда Франциск вышел в туалет, расположенный в угловой комнате. От слив сорта ренклод, съеденных за завтраком, у него расстроился желудок, поэтому великому и могучему Карлу пришлось облегчиться перед штурмом замка.
        - Ты в последний раз смотришь на своих жертв, злодейка! - крикнул он Марии. - Готовься к смерти, я скоро вернусь!
        Через несколько минут, когда отворилась дверь, последняя сцена драмы возобновилась: «принцессы» лежали неподвижно, как марципановые куколки, рыцари потрясали кинжалами, а Мария собралась с силами перед последней битвой. Но вместо Карла Великого в доспехах, изготовленных из двух подносов для мяса, привязанных друг к другу, в комнату вошла низенькая женщина.
        - Что это такое? - требовательно спросила она. - Откуда этот беспорядок и где дофин?
        Она с отвращением посмотрела на лес в кадках, крепость из табуреток и солдатские палатки из простыней. Не дождавшись ответа, она приказала:
        - Уберите этот хлам! Кто вам разрешил? Дети слуг устраивают набег на королевскую опочивальню! Ваши родители ответят за это!
        И снова никто не подчинился ее приказу; отчасти потому, что они не понимали смысла ее слов, хотя догадывались о ее намерениях. Тогда женщина пришла в ярость:
        - Делайте, как я велю! Вы что, оглохли, маленькие разбойники?
        Мария покинула груду подушек, составлявших бастион ее замка, и вышла вперед. Глядя женщине прямо в глаза, она медленно сказала по-французски:
        - Вы понимаете, мадам, что разговариваете с королевой Шотландии и находитесь в ее присутствии?
        Она храбро вздернула подбородок.
        - А вы понимаете, что находитесь в присутствии королевы Франции и неуважительно обращаетесь к ней? - ядовитым тоном ответила женщина. Преисполнившись чувством превосходства, она ожидала увидеть смущение и замешательство маленькой девочки, но на лице Марии отразилась лишь озадаченность. Она явно не считала женщину похожей на королеву.
        - Нет, мадам, - медленно, но серьезно и вежливо произнесла она. Они уставились друг на друга, но тут в комнату ворвался Франциск и с криком «Maman!» подбежал к женщине.
        - Maman, это моя дорогая Мария, которая приехала из Шотландии! - воскликнул он и бросился в ее объятия.
        - Ну что же, - сказала Екатерина Медичи. - Мы все беспокоились за вас и с нетерпением ожидали вашего прибытия. - Она посмотрела на Франциска: - Она тебе нравится, дорогой?
        - О да!
        - Тогда мне она тоже нравится. Добро пожаловать, маленькая Мария.
        VIII
        Пока Мария проводила дни во дворцовых апартаментах детей французского короля, сама Франция казалась ей вихрем радужных красок, а Шотландия погрузилась в темный туман, который отступал все дальше и дальше с каждым годом, пока она не забыла почти все, как забывала свои сны после пробуждения, вспоминая лишь неясные фрагменты.
        Свет во Франции был ясным, мягким и бодрящим, особенно в долине Луары, где королевский двор переезжал из одного волшебного замка в другой, следуя за временами года и сезонами охоты. Был замок Амбуаз с огромной круглой башней и спиральным пандусом, по которому могли подниматься пятеро всадников в ряд, и геометрическим садом с арабесками из самшита и скульптурами обнаженных мужчин и женщин, установленных в арках из живой зелени. Дядя кардинал сказал, что все это совершенно нормально, потому что они происходят из Древнего Рима, и у него есть несколько таких статуй на собственной вилле, где он также построил искусственный грот.
        Потом был замок Буа с величественной лестницей в восьмиугольной башне, где Марии нравилось выглядывать во двор и махать людям, находящимся далеко внизу. Его сад украшали изысканные фонтаны, которые можно было включать попеременно для красивой водной феерии или для того, чтобы внезапно обрызгивать прохожих. В саду находился сказочный дом под названием «оранжерея», где апельсиновые деревья плодоносили вдалеке от своей родной земли.
        Был замок Шамон с астрономической обсерваторией и кабинетом, где королевский астроном Руджери - некоторые называли его некромантом - хранил свои инструменты. Марии не полагалось ходить туда, но однажды она поднялась по крутой лестнице в запретную комнату в башне и всполошила Руджери, который полировал большое плоское зеркало. Он вздрогнул, словно в чем-то провинился, но потом, как и все остальные, заулыбался, когда увидел свою гостью.
        - О мсье астролог, что вы делаете? - спросила она, приблизившись к нему.
        - Полирую мое волшебное зеркало, - просто ответил он.
        - Вы можете предсказать мою судьбу? - спросила она.
        - Да, я мог бы. - Он повернул зеркало к ней. Ее стройная, гибкая фигура в отражении казалась еще более удлиненной. - Но я не стану этого делать. Я уверен, что вас ждет завидное будущее.
        - Тогда кому вы предсказываете судьбу?
        - Тем, у кого есть основания для беспокойства.
        - Вы всегда говорите правду? А что, если вы видите плохие вещи?
        - Я должен рассказывать все… но аккуратно. - Он отложил зеркало и вздохнул: - Это бывает очень трудно.
        Потом был громадный белый замок Шамбор, стоявший посреди лесных охотничьих угодий, с большой псарней и сворами королевских гончих. На конюшне имелось более трехсот ручных соколов; там птиц тренировали для соколиной охоты. Массивный замок, вмещавший четыреста сорок комнат, мог похвастаться гигантской спиральной лестницей с двойными переплетающимися пролетами, чтобы люди, которые поднимались наверх, не могли видеть тех, кто спускается. Мария, Франциск и другие дети с радостью играли там, снимая обувь и пытаясь заставить находившихся на нижних пролетах угадать, где они прячутся.
        Крыша щетинилась целым лесом каминных труб, шпилей и капителей, где дети тоже могли играть в прятки и время от времени пугать взрослых, которые затевали игры другого рода. Им казалось чрезвычайно забавным поймать придворного со спущенными панталонами, сопящего и пыхтящего от натуги. Однажды они даже увидели голый зад и опознали его обладателя по красным лентам на его туфлях - им оказался толстый граф из Анжера. Из-за их назойливого внимания придворным любовникам пришлось оставить крышу и назначать свидания в своих комнатах.
        Более спокойные занятия в Шамборе тоже происходили на крыше, когда король, королева и Диана, окруженные придворными, наблюдали за началом охоты и возвращением охотников, турнирами и военными представлениями. Пылающие факелы, фейерверки и трубные кличи создавали настоящий гобелен из звуков и красок в воображении девочки.
        Потом были замки Дианы: Анэ, больше похожий на белый античный дворец, посвященный ее вдовству и находившийся под покровительством богини Дианы, и Шенонсо, сказочный дворец на реке Шер, чьи стройные арки поднимались над мелководной, медленно текущей рекой. В них не было ничего мужественного, ничего властного или воинственного. Вместо этого все вокруг шептало об изяществе, тайных удовольствиях и желаниях, находивших моментальное удовлетворение.
        Мария постоянно видела бледно-голубое небо, огромное и распахнутое над темно-голубыми водами Луары с живописными песчаными отмелями, купавшимися в безмятежном свете.
        Мало-помалу новизна ощущений утратила свою остроту для Марии, и Франция, как и ее обычаи, стала казаться совершенно естественной. Каждый год в королевскую детскую прибывало пополнение, поэтому Франциск правил своей маленькой группой как настоящий король. Она завидовала ему в этом. Ее собственные старшие родственники так и не прижились во Франции. Они отказались приспосабливаться к местным обычаям и учиться французскому языку, ездили верхом только по-шотландски и носили детские кинжалы при дворе. Мария испытала облегчение, когда они через год вернулись в Шотландию. С другой стороны, четыре Марии пытались угодить новым господам и даже не протестовали, когда король отправил их на несколько месяцев в монастырь Пуасси для углубленного изучения французского языка.
        Джеймс, старший из родственников, поспешил вернуться в Шотландию при первой возможности. Он заявил о необходимости заботиться о своей матери, овдовевшей после битвы при Пинки (другой причиной его возвращения стал богатый монастырь Сент-Эндрюс, настоятелем которого он должен был стать по завещанию покойного короля).
        В течение некоторого времени Мария оставалась одна при дворе, где король, королева и придворные холили и лелеяли ее и, что более важно, она могла стать одной из них и без помех усваивать их обычаи.
        С самого начала Франция влюбилась в «кроткую голубку, спасенную от хищных стервятников», как один придворный поэт описал notre petite Reinette d’Ecosse.
        Королевский двор, еще более романтичный из-за поверхностного налета усталого цинизма, энергично сплотился вокруг маленькой Марии Стюарт, отвергнутой принцессы из маленькой туманной страны, которой когда-нибудь предстояло стать их королевой. Они уже давно отвыкли от героев или героинь, которых могли бы превозносить: Франциск I был слишком пресыщенным и самодовольным, а Генрих II - чересчур угрюмым и флегматичным. Екатерина Медичи, эта «итальянская женщина», скорее, вызывала чувство страха, нежели обожание. (Правда ли, что ее слуга отравил покойного дофина и расчистил для робкого Генриха путь к королевскому трону? Слуга признался в содеянном, но лишь одна Екатерина знала всю правду.) Диана де Пуатье обладала прекрасной неземной красотой, возвышенной и отчужденной, словно богиня Диана, которой она подражала. Она вселяла благоговение в тех, кто ее видел, но не вызывала желания преклоняться перед нею. Кроме того, в ее характере имелась более приземленная сторона: она слишком любила приобретать новые земли и поместья, чтобы считаться настоящей богиней.
        Но Мария Стюарт, с ее очаровательным личиком, приятными манерами и омраченным прошлым, казалась воплощением всего светлого и невинного.
        Ни один аспект ее образования не остался без внимания. Она изучала классиков, училась читать и писать на латыни. Она говорила по-итальянски и по-испански. Она училась музыке и играла на лютне, клавесине и цитре, а также имела нежный мелодичный голос. Мария учила историю с де Паскером и уже в раннем возрасте начала писать стихи. Она хорошо танцевала и особенно любила участвовать в маскарадах и балетах. Она трудилась над шитьем и придумывала собственные узоры для вышивки.
        В то же время она обожала природу и была опытной наездницей, умела стрелять из лука и охотиться. Ей очень травилось тайком убегать из дворца и упражняться со своим маленьким луком и стрелами вместе с младшими членами отряда шотландских стрелков, служивших в почетной страже короля.
        Однажды ранней весной, вскоре после того как ей исполнилось семь лет, Марии удалось обмануть бдительную леди Флеминг и выбраться в окрестности Фонтенбло, где в местном лесу любили тренироваться лучники. У нее был особый любимец по имени Роб Макдональд, которому исполнилось лишь восемнадцать лет; он немного скучал по дому и всегда радовался их встречам. Мария подружилась с ним, но в то же время надеялась, что настанет день, когда она сможет стрелять лучше его - по крайней мере хотя бы один раз.
        Действительно, юноша находился на окраине леса и упражнялся в стрельбе из лука со своими друзьями.
        - Ваше Величество! - воскликнул он, увидев Марию. - Вам снова удалось выбраться!
        - Да, - немного запыхавшись, ответила Мария. Она не знала, почему ей так хотелось сделать это и почему другие дети не проявляли интереса к таким занятиям. Она любила своих Марий и Франциска, но в ее характере имелась черта, которую они не могли понять, и она предпочитала хранить ее в тайне. - Я принесла мой лук, - она показала великолепно изготовленное и пристрелянное оружие и колчан стрел с инкрустированным королевским гербом.
        - Хорошо, - сказал Роб и кивнул в сторону своих спутников. - Мы как раз практиковались на этой мишени. Не желаете ли начать с нее?
        Мария кивнула. Ей нравилось слышать звук шотландской речи. Она не хотела забывать родной язык, но практически не имела возможности слышать его и говорить на нем.
        Она достала стрелу, приладила ее к тетиве, натянула лук так сильно, как могла, и отпустила тетиву. Стрела попала в самый край мишени.
        - Эх, - промолвил Роб, почти такой же разочарованный, как она сама.
        - Я попробую еще раз.
        Мария достала вторую стрелу и выстрелила немного удачнее, попав ближе к центру мишени. В течение часа они стреляли попеременно. Роб наставлял ее в тонких навыках мастерства лучника.
        - Если вы хотите стать хорошей лучницей, нужно делать так… - Он был очень терпелив. Устав под конец, она сказала:
        - Но для тебя это не забава, а образ жизни. Почему шотландцы сражаются за французского короля и как ты попал сюда?
        Роб отложил свой длинный лук, стрела из которого могла пролететь больше сотни метров.
        - Французы уже давно дружат с шотландцами, - ответил он. - У них один враг - Англия. Те, кто имеет общего врага, часто становятся близкими друзьями. Это называется «старинным союзом», и он действительно очень старый; все началось более двухсот лет назад. А что касается шотландских лучников в королевской гвардии… Что ж, все знают шотландцев как лучших солдат в мире.
        - Но ты не ответил на мой вопрос, во всяком случае ответил не полностью. Почему ты оказался здесь?
        - Я хотел увидеть что-то другое, кроме моей родины, хотя буду рад когда-нибудь вернуться туда. Если я хочу жить на родной земле и любить ее, это не должно происходить от невежества. Здесь служит много других шотландцев и еще больше приехало учиться в Париже. Вам приходилось встречаться с ними?
        Мария рассмеялась:
        - Нет, да и как бы я смогла? Я не могу разгуливать по парижским улицам так же, как в лесу Фонтенбло.
        Капитан стражи протрубил в горн.
        - Вам лучше идти, - сказал Роб. - Меня вызывают на регулярную службу. - Потом посмотрел на нее и улыбнулся: - Я никому не выдам ваш секрет, о Ваше Охотничье Величество. Вот, - и он протянул Марии пучок ее стрел. - Вам лучше не оставлять их в лесу.
        К тому времени, когда Мария осторожно пробралась на свою половину дворца, младшие дети уже пробуждались от дневного сна. Вскоре должны были подать обед, и она нагуляла превосходный аппетит.
        Обычно дети ели самостоятельно под присмотром сиделок и камеристок. Однако сегодня королева распорядилась, чтобы они отобедали вместе с ней в ее собственных покоях. Они послушно собрались в гостиной, где поставили стол с хрустальными бокалами и золотыми тарелками для детей, которые могли позволить себе такую роскошь: самой Марии, Пышки, Фламины, Мэри Битон и Мэри Сетон, Франциска и Елизаветы. Мария немного жалела Франциска, которого со всех сторон окружали девочки; Робу в лесу жилось гораздо легче.
        - Прошу к столу, - пригласила королева, бесстрастно глядя на детей, собравшихся в комнате, и как будто пересчитывая их. Она снова была беременна; вскоре в детской появится новый младенец.
        Королева всячески обхаживала Франциска и настояла на том, чтобы повязать ему салфетку. Потом, громко шелестя юбками, она устроилась на своем месте и стала наблюдать за трапезой. Мария почувствовала, что ее аппетит куда-то пропал.
        - Мои дорогие дети, на лето мы переедем в замок Шамбор, - сказала Екатерина Медичи. - Как вы понимаете, это значит, что вам придется оставить здесь ручного медведя вместе с дрессировщиком. Но в Шамборе вы сможете выбрать себе гончих на псарне.
        Франциск стукнул кулаком по столу.
        - Я хочу медведя! - заявил он. Недавно подаренный ручной медведь, которого он назвал Юлием, был любимцем Франциска. Но теперь взгляд матери окутал его, словно грозовая туча, и он замолчал.
        - Кроме того, мы должны подготовиться к встрече долгожданного посольства. К нам прибывает королева-мать из Шотландии. - Она покосилась на Марию. - Да, моя дорогая: ваша мать приезжает во Францию!

* * *
        В течение следующих нескольких месяцев Мария готовилась к визиту. Как славно будет снова увидеть ее дорогую мать! Это казалось ответом на молитвы семилетней девочки, потому что каждый вечер после приезда во Францию она прибавляла к молитве горячую просьбу повидаться с матерью.
        Мария усердно трудилась над латинскими текстами, запоминала французские стихи и изучала историю. Она приставала к своему лорду-хранителю Джону Эрскину, который остался с ней во Франции, с просьбами рассказать ей обо всем, что происходит в Шотландии. Он пытался объяснить текущие проблемы в отношениях с англичанами, но Мария большей частью ничего не понимала. Она понимала лишь одно: что скоро встретится с матерью.
        Мария де Гиз высадилась во Франции летом 1550 года и привезла с собой нескольких шотландских лордов. Король Генрих II и королева Екатерина подготовили торжественный прием в Руане, а наставник Марии заставил ее выучить длинное официальное приветствие для ее матери. Но когда Мария, дрожа от волнения, вошла в зал, где ждала ее мать, она забыла свою речь и бросилась к ней в объятия.
        Мария обняла ее так крепко, что жесткие нижние юбки королевы-матери угрожающе захрустели. Лишь тогда она поняла, что никого не обнимала от всей души с тех пор, как приехала во Францию.
        - О, maman! - воскликнула она и к своему замешательству почувствовала, как ее глаза наполняются слезами. Мать гладила ее голову, прижимая ее к себе. Мария уже выросла ей до плеча, и ее слезы намочили корсаж, инкрустированный драгоценными камнями.
        - Моя дорогая, любимая дочь. - Мария де Гиз взяла лицо дочери в ладони и приподняла ее подбородок. - Только посмотри, как ты выросла! Скоро мы уже не сможем называть тебя petite Reinette. - Она посмотрела на собравшихся придворных и добавила: - Скоро она будет достаточно взрослая, чтобы иметь свой королевский двор и назначать собственных чиновников.
        Мария не могла понять, почему ее мать сказала это. Она была недостаточно взрослой даже для того, чтобы настоять на праве Франциска взять с собой ручного медведя при переезде в новый замок. Но она сжала руку матери и с обожанием посмотрела на нее. Даже слышать этот полузабытый голос казалось блаженством.
        Мария де Гиз радостно встретила своих братьев. Потом они втроем пригласили маленькую королеву и стали обсуждать ее планы на будущее. Ее обучение под руководством кардинала продвигалось очень хорошо, и мать осталась довольна.
        - Надеюсь, в следующем году вы начнете изучать греческий язык, - сказал кардинал. - Ваша латынь выглядит уже вполне прилично. Ты так не думаешь? - обратился он к сестре.
        - Моя латынь недостаточно хороша, чтобы судить об этом, - возразила она. - Но, разумеется, нужно добавить древнегреческий, если ты считаешь, что она готова к этому. А ты, мой дорогой le Balafre, что ты думаешь о нашем положении?
        Мускулистый герцог беспокойно ерзал на стуле; он явно не любил долго сидеть на одном месте.
        - Думаю, мы должны выступить с предложением устроить для нее отдельный двор, как только это будет возможно. Но предупреждаю: король и королева предпочитают держать ее при себе.
        - Я не хочу иметь отдельный двор, - внезапно вмешалась Мария. - Лучше я буду жить с королевскими детьми, особенно вместе с Франциском.
        Ее мать удивленно распахнула глаза.
        - О, так тебе нравится Франциск?
        - Да. - Почему все задают ей этот вопрос?
        - Это хорошо, очень хорошо, - сказал герцог. - Но помните: вам придется провести с ним остаток жизни. Когда вы станете немного старше, для вас будет лучше иметь собственную свиту и отдельное жилье.
        - Но почему? И для кого это будет лучше?
        - Для вас, дитя мое, - произнес кардинал. - Если Франциск видит вас каждый день, как будто вы приходитесь ему сестрой, то он может начать думать о вас как о сестре, а не как о будущей супруге.
        - Но я буду скучать по нему! - Мария определенно не хотела иметь отдельный двор, где будет слишком много взрослых людей.
        - Хорошо, мы посмотрим, - примирительно сказала ее мать. - Может быть, этого и не понадобится.
        Когда они остались наедине, Мария де Гиз с удовольствием осмотрела жилье дочери. Она попросила Марию показать ей свой богатый гардероб, полки и сундуки с игрушками, миниатюрную резную мебель. Наконец она опустилась на один из детских стульев, нависая над ним, взяла Марию за руку и глубоко заглянула в глаза дочери.
        - Теперь пора поговорить о действительно важных вещах, - посерьезнела она. Девочке оставалось лишь гадать, что мать имеет в виду.
        - Да, maman?
        - Нам нужно поговорить о твоей вере. Ты так же прилежна в ней, как и в твоих уроках? Вера имеет гораздо более важное значение.
        - Да, maman. У нас есть священник, очень добрый и ученый человек…
        - Тебе пора иметь личного исповедника. Я найду подходящего человека и прикреплю его к тебе… только к тебе. Ты понимаешь?
        Мария начала было отвечать, когда заметила, какой усталой выглядит ее мать. У ее глаз собрались мелкие морщины, а улыбка больше не казалась легкой и непринужденной.
        - Тебе тяжело, - наконец сказала она вместо ответа. - Что тебя так беспокоит?
        - Жестокость этого мира, - ответила королева-мать после недолгого молчания. Она подумала о неблагодарности в награду за ее труды по освобождению шотландских пленников от каторжных работ на французских галерах. Как только Нокс и его приспешники оказались на свободе, они начали поливать ее грязью, устраивать нападки на ее религию и правительство.
        - Однако я все равно говорю тебе и хочу, чтобы ты всегда помнила об этом, что доброта и сострадание являются главными добродетелями независимо от того, что происходит в мире.
        - Я постараюсь быть доброй и хорошей, maman, - пообещала Мария. - Я запомню твои слова.

* * *
        Мария одновременно радовалась и печалилась. Она радовалась потому, что предстоял большой праздник, целых три дня с турниром лучников, игрой в теннис, танцами и охотой. А печалилась потому, что праздник устраивали в честь отъезда ее матери, которая возвращалась в Шотландию. Правда, прошел целый год. Ей посчастливилось провести его рядом с матерью, но время, казалось, ускорило свой бег, и каждый день длился лишь полдня.
        - Моя дорогая дочь, сегодня тебе разрешат бодрствовать до рассвета, - сказала Мария де Гиз. - В конце концов, тебе уже исполнилось восемь лет, а после полуночной трапезы в полях устроят охоту с факелами. Если тебе захочется спать, ты можешь лечь в одной из палаток.
        - Как солдат! - воскликнула девочка. - Мне всегда нравилось играть в солдатиков.
        Мать с любопытством посмотрела на нее:
        - Надеюсь, ты еще не делала этого. Пойдут разговоры…
        - Но почему? Изабелла Кастильская возглавила свою армию, а она была великой королевой-католичкой.
        Мария улыбнулась дочери:
        - А ты, моя милая, хочешь стать великой королевой-католичкой?
        - Да, это моя мечта. Но я не стану сжигать еретиков на кострах. Я ненавижу убийства.
        Мария де Гиз была довольна тем, что ее дочь всегда выказывала интерес к своей вере. Появление личного исповедника определенно ускорило ее духовный прогресс в этом году.
        - Никто не любит убивать, - сказала она вслух. - К сожалению, иногда это необходимо.
        Она обвела взглядом детскую и подумала: «Пришло время сказать ей». Мария, несомненно, уже заметила отсутствие леди Флеминг.
        - У меня для тебя приятный сюрприз, - начала она. - Я выбрала тебе новую гувернантку вместо леди Флеминг - это мадам Рене Райэ. Она приятная, опытная и дальновидная женщина родом из Турени.
        - Она молодая? А где леди Флеминг?
        Вопросы Марии были радостными и невинными.
        - Нет, она не слишком молодая. Ей немногим более сорока лет.
        - Ох! - разочарованно вздохнула Мария. - Такая старая?
        - Но она очень жизнерадостная и умная женщина. Ты полюбишь ее.
        - У нее седые волосы? Она выглядит старой?
        - Нет, я так не думаю. Обещаю, тебе она понравится.
        - А где леди Флеминг?
        «Нужно ли сказать ей? Достаточно ли она взрослая, чтобы понимать такие вещи? Но если не сказать сейчас, она узнает от других».
        - Леди Флеминг оказалась… не пригодной для этой службы.
        Мать Фламины? Как это понимать?
        - Как? Почему?
        - Она… носит ребенка от короля Генриха.
        «Боже, какой стыд! Теперь и жена короля, и его прошлая любовница ополчились против шотландской женщины и потребовали ее удаления от двора. Короли остаются королями, но чужеземные фрейлины должны платить свою цену».
        - Что? - Мария от изумления даже приоткрыла рот. Леди Флеминг, снимающая одежду и идущая в постель к королю? Мария видела картины с обнаженными женщинами, разумеется аллегорического содержания, в апартаментах Дианы, но это было совсем другое.
        - О Господи!
        Теперь она тоже испытала жгучий стыд. Потом она сразу же подумала о бедной Фламине. Ее мать отошлют прочь, а потом у нее тоже появится внебрачный родственник.
        - Я забираю ее с собой в Шотландию, - сказала ее мать. - Там она может тайно выносить ребенка. Пусть это будет уроком для тебя. Женщины часто служат игрушками для ублажения мужчин, и нет ничего более преходящего, чем надоевшая игрушка. Король и королева будут жить как прежде, как и мадам де Пуатье, но для леди Флеминг все кончено.
        - Ох! - Мария заплакала, подумав о своей подруге и ее матери.
        Королева-мать положила руку ей на плечо. Какой высокой стала ее девочка! Значит, она станет такой же рослой, как и все Гизы.
        - На самом деле для нее не все кончено. Я уверена, что король Генрих великодушно обойдется с ней. А теперь давай подумаем о сегодняшнем празднике. Сначала будет состязание лучников. Члены шотландской стражи продемонстрируют свое искусство, а потом выйдут все остальные, кто захочет попробовать. Тебе нравится стрелять из лука, не так ли?
        Дневное состязание лучников было увлекательным зрелищем. Королевский двор сейчас находился в Блуа, и мишени установили в окрестных полях рядом с охотничьим парком и фруктовым садом. В недавно убранных пшеничных полях ряды коротких золотистых стеблей тянулись к Луаре, наполняя воздух сладостным теплым ароматом. Небо затянуло легкой дымкой. Разумеется, члены шотландской стражи поразили придворных и их гостей своей меткостью, и на Марию произвела глубокое впечатление способность Роба Макдональда попадать в мишень с расстояния сто сорок метров. Она настояла на том, чтобы лично вручить ему награду. Когда он готовился принять ее, преклонив колено на поле, то подмигнул девочке, и она с трудом удержалась от смеха.
        Среди собравшихся присутствовал король Генрих II, который со скучающим видом приступил к стрельбе, а также несколько Гизов: не только старший, по прозвищу le Balafre (который, разумеется, был превосходным стрелком), но и трое его младших братьев - Клод, Франсуа и Рене, которых Мария видела редко. Клоду, герцогу д’Омалю, было двадцать пять лет; семнадцатилетний Франсуа уже носил титул великого камергера Франции, а Рене, маркизу д’Эльбёфу, исполнилось лишь шестнадцать. Д’Омаль и д’Эльбёф носили плотно облегающие панталоны, пили слишком много вина и улыбались маленькой королеве так, словно на самом деле любили ее.
        «Они так отличаются от моих шотландских родственников, - подумала Мария. - Все Гизы - а их так много! - кажутся либо солдатами, либо церковниками. Я знаю, что есть еще четверо, и все они либо священники, либо монахини».
        Потом к стрельбе приступили придворные дамы. Диана де Пуатье вышла вперед в своем традиционном черно-белом наряде; это платье было сшито на греческий манер и ниспадало свободным складками, но скреплялось черными застежками у плеч. Даже ее лук и стрелы были изготовлены из черного дерева, инкрустированного слоновой костью. Она вышла на линию стрельбы и стала выпускать одну стрелу за другой, каждый раз попадая почти рядом с центром мишени. Король и Екатерина Медичи тепло поздравили ее. Пышка выступила хорошо, Мэри Битон похуже (но ей было все равно), а Мэри Сетон еще хуже. Потом вперед смело вышла Фламина, высоко держа голову и словно бросая вызов окружающим. Она показала хороший результат, но поздравления относились скорее не к ее стрельбе, а к ее храбрости.
        Потом заняла свое место Мария и, к всеобщему изумлению, точно поразила все мишени. Зрители разразились приветственными криками, но ее радовала только гордость, которую она видела в глазах Роба. Она повернулась и поклонилась, а состязание шло своим чередом.
        Мария де Гиз привезла с собой нескольких шотландцев, и теперь маленькая Мария смотрела, как они поочередно стреляют по мишеням. Там находился граф Хантли, купавшийся во всеобщем внимании, несмотря на свою бочкообразную фигуру. Она знала его как влиятельного католического вельможу на севере страны, обладавшего большой властью, но он казался ей тщеславным и даже немного комичным со своей горделивой походкой и важными позами.
        «Его называют «северным петухом», - вспомнила девочка, и он действительно походил на петуха. - У него красные щеки, и он постоянно хвастается… а его зад торчит наружу, словно петушиный хвост».
        Она захихикала.
        - Что тут смешного? - спросила Пышка, стоявшая рядом с ней.
        - Граф Хантли похож на петуха, - сообщила Мария, и Пышка тоже захихикала, а вскоре начали смеяться все дети.
        Следующим вышел статный мужчина, который выглядел как настоящий вельможа, хотя и не принадлежал к аристократическому сословию. Это был Ричард Мейтленд из Лейтингтона, один из личных советников Марии де Гиз. Он являлся всего лишь лэрдом и юристом, который писал стихи для собственной забавы. Рядом с ним стоял молодой человек приятной внешности, которого он представил как своего сына Уильяма.
        - Он учится во Франции, и я позволил себе воспользоваться этой возможностью, чтобы представить его вам, - обратился Мейтленд к Марии де Гиз. - Надеюсь, он будет хорошо служить вам по возвращении на родину.
        Королева-мать ограничилась кивком, но Фламина прошептала на ухо Марии:
        - Смотрите, какой красавец!
        Марии показалось, что Фламина лишь делает вид, будто интересуется такими вещами, чтобы доказать независимость от положения своей матери. На самом деле Уильям Мейтленд был не более красив, чем некоторые другие мужчины из собравшихся вокруг, но она согласно кивнула.
        Здесь присутствовали также некоторые отдаленные родственники Марии из рода Леннокс-Стюартов: Джон, сеньор д’Обиньи, и его кузены пришли засвидетельствовать свое почтение. Эти Стюарты имели шотландского предка, который прибыл во Францию сто пятьдесят лет назад, и теперь почти полностью стали французами и даже произносили свою фамилию на французский манер. Она вспомнила, как Роб говорил, что связь между Францией и Шотландией уходит глубоко в прошлое.
        Мужчинам принесли закуски, а дети отдохнули на одеялах, разложенных под большими тенистыми деревьями. Некоторые из более молодых мужчин отправились играть в теннис.
        Когда Мария проснулась, она увидела, как слуги деловито расставляют обеденные столы между деревьями. Они разворачивали тонкие льняные скатерти, а в дополнение к свечам, расставленным через каждые полтора метра, на ветвях развесили фонари. Тени образовывали маленькие синие озерца вокруг деревьев, дальних стогов и оград. Мягкий, теплый ветерок задувал над полями до самой опушки леса, где он сталкивался с кронами деревьев, и листья начинали шелестеть и шептаться друг с другом. Вскоре откуда-то вылетели рои светлячков, поблескивавших в темноте, и Мария увидела людей, направлявшихся к банкетным столам строгой процессией через поле. Их одежды переливались красками заката; они несли узкие свечи и смеялись. Перед ними шли музыканты, игравшие на флейтах и лютнях. Они походили на фигуры с выцветшего гобелена, и даже музыка звучала как-то глухо и отдаленно.
        По мере приближения они становились все более реальными, веселыми и шумными людьми. Король, переодевшийся в бархат, раскраснелся после игры в теннис. Наряд королевы блистал самоцветами; под открытым небом они не казались неуместными, а, наоборот, красили ее. Диана снова переоделась в платье из тонкой газовой ткани. Мать Марии была одета в зеленое атласное платье с модной вышивкой и несла декоративную бархатную шкатулку с серебряной отделкой.
        Все расселись за столами, лишь музыканты продолжали играть. Небо уже потемнело, и теперь единственный свет исходил от свечей, фонарей и светлячков. Все купалось в этом мягком неземном свете - люди из Франции и Шотландии, родственники и друзья Марии, - и она любила их всех чистой, беззаветной любовью. С другой стороны, она чувствовала себя любимой и надежно защищенной в объятиях Франции и среди всех, кто собрался под деревьями этой теплой летней ночью.
        В конце обеда, когда Марии де Гиз предстояло выступить с прощальной речью, она открыла бархатную шкатулку и подняла ее. Мария смогла разглядеть внутри что-то красное и блестящее.
        - Это сокровище я оставляю на попечении короля и королевы, которые также хранят другое сокровище - мою дочь. Эта драгоценность принадлежала ее бабушке Маргарите Тюдор. Она была подарена ей в день брака с Яковом IV, и мое глубочайшее желание состоит в том, чтобы ее подарили королеве Марии в день брака с дофином Франциском. Прошу вас, сохраните ее ради меня.
        Она церемонно вручила шкатулку Генриху II. Тот заглянул внутрь, и его обычно бесстрастные глаза расширились от изумления.
        - Mon Dieu! Какая огромная!
        Он бережно достал драгоценность и показал ее собравшимся. Это была брошь в форме буквы «H», усыпанная рубинами и бриллиантами.
        - Поэтому она называется «Большой Гарри», - сказала Мария де Гиз. - Сохраните ее ради меня!
        Обед закончился после полуночи, но мужчины пожелали охотиться с факелами, поэтому привели лошадей и свору гончих для охоты на оленей в соседнем лесу. Дети остались в лагере, но наблюдали за тем, как охотники один за другим уходили в темноту, пока не стихли все звуки. Еще позднее, когда они уже засыпали в палатках, издали донесся приглушенный лай собак. Потом они крепко уснули и не слышали возвращения охотников.

* * *
        Через несколько дней, когда Марии де Гиз пришла пора уезжать, она прижала дочь к себе и пообещала вернуться.
        - Возвращайся поскорее, - сказала Мария, стараясь не плакать. Это было бы неприлично на виду у собравшихся.
        - Вернусь так скоро, как смогу, - ответила ее мать. - Мои мысли будут с тобой каждую минуту.
        - Я люблю тебя, дорогая maman, - прошептала она. Но Мария де Гиз отвлеклась на приближение короля Генриха и не расслышала ее последние слова.
        IX
        Впоследствии, когда Мария оглядывалась на годы, проведенные во Франции, ей казалось, что там всегда было лето, хотя она знала, что это неправда. Воздух всегда казался свежим и ласковым, наполненным ароматами цветущих лугов, созревающих слив и абрикосов. Вечера казались долгими и теплыми; камни замков начинали слабо мерцать, когда солнечный свет угасал и зажигали фонари или разносили белые восковые свечи в подсвечниках.
        Главным цветом Франции был белый - белые лебеди, плавующие по воде в крепостном рву; особый известняк из долины Луары, используемый для строительства замков, который со временем становился лишь белее; огромные белые камины с позолоченными королевскими эмблемами; молочный цвет пудры, которую придворные дамы использовали для лица и которой сама Мария начала пользоваться с возрастом; и наконец, белые лилии, королевские цветы Франции.
        Свое первое причастие она приняла на Пасху, одетая в платье из белоснежной тафты. На ее каштановых волосах красовалась диадема из королевских лилий, а в руках она держала четки из слоновой кости, подарок бабушки из рода Гизов. К своему двенадцатилетию, после долгой подготовки у исповедника отца Мамеро, она жаждала совершить это таинство, и в конце концов ее дядя-кардинал объявил, что она к этому готова.
        «Это самый счастливый день в моей жизни», - написала она в своем маленьком дневнике тем вечером. Матери в Шотландию она сообщила: «Дорогая мама, я наконец стала истинной дочерью Церкви…»
        Мария закрыла глаза и снова увидела лилии Мадонны вокруг алтаря, открывавшие свои гладкие белые горлышки, словно они готовились запеть «аллилуйя»; она увидела огонь толстой пасхальной свечи и нежную улыбку на алебастровом лице Девы Марии. «Сегодня я побывала в раю», - подумала она.
        Но здесь, на французской земле, все ее чувства купались в роскоши, к которой она с возрастом все больше привыкала. Она тешила свой аппетит клубникой из Сомюра и арбузами, давно выращиваемыми в долине Луары садовником из Неаполя; паштетом из форели, турскими пирожными и вином из Аннонвилля с изысканным букетом. Ее обоняние ублажали искусные творения итальянских парфюмеров Екатерины Медичи, работавших с цветами на полях Прованса и создававших благовонные эссенции, которые можно было наносить на шею и запястья, или отдушки для перчаток и накидок. Гиацинты, жасмин, фиалки - все эти ароматы плыли по комнатам и доносились из ванных комнат.
        Кожу ласкали притирания и прикосновения шелка, бархата, нежного меха и перчаток из мягчайшей оленьей кожи; подушки и перины, набитые гусиным пухом, манили свой мягкостью на исходе дня, а зимой в Фонтенбло недавно установленные немецкие изразцовые печи обеспечивали центральное отопление.
        Взор постоянно радовала красота обычных вещей с роскошными излишествами: хрустальные зеркала, украшенные бархатными и шелковыми лентами, или пуговицы с инкрустированными самоцветами. Пышные фейерверки отражались в реке, и взгляд невольно останавливался на полотнах Леонардо да Винчи или черно-белом шахматном узоре из мраморных плиток в длинной дворцовой галерее над рекой Шер, с тихим плеском несущей свои воды внизу.
        Повсюду слышались приятные звуки: щебет ручных канареек и более экзотических птиц в садовых птичниках, лай собак на несравненных королевских псарнях, плеск и журчание фонтанов в парке. И над всем этим разносились мелодичные звуки французского языка - изящные шутки, остроумные разговоры и голоса придворных поэтов, читавших стихи в честь мира аристократических грез, который они наделили меланхоличной философией бренности всего сущего.
        Но для Марии и ее спутников все это казалось вечным и неизменным, а сетования поэтов они считали литературным вымыслом. Разумеется, были незначительные изменения: королевская семья продолжала разрастаться, и в детской появлялись новые жильцы. Екатерина Медичи стала грузной, и ее талия исчезала даже в перерывах между беременностями. Диана де Пуатье внешне ничуть не изменилась, казалось, она неподвластна времени, но даже она начала задумываться о постройке своей гробницы… разумеется, из белого мрамора.
        Однажды вечером, когда Мария составляла компанию герцогине в ее апартаментах, она наблюдала, как Диана, сидевшая за туалетным столиком, перекладывает свои парфюмы и кисточки в серебряной оправе. Спина Дианы была такой же прямой, как всегда, а ее по-прежнему густые серебристые волосы были затейливо уложены и скреплены алмазной заколкой. Но ее лицо, отражавшееся в зеркале, казалось печальным. Внезапно она повернулась к Марии и сказала:
        - Вы будете более красивой, чем я.
        Мария начала возражать, но герцогиня отмахнулась от нее:
        - Пожалуйста, не прекословьте. Я говорю правду. Не отрекайтесь от этого, как я не отрекаюсь от своей участи. Я горжусь тем, что вы будете наследницей моей красоты, и рада передать вам эту обязанность.
        Мария рассмеялась, хотя почувствовала себя неуютно. Неужели Диана смертельно больна? Может быть, она просто задумалась о своем завещании?
        - Сейчас мне пятьдесят пять лет. Разве мое время не настало? Я долго правила в царстве красоты, но это тяжкое бремя. Добро пожаловать! - Она указала на свой портрет с обнаженной грудью. - Вы шокированы? Разве вам не хотелось бы позировать в таком виде?
        - Нет, мадам, - тихо ответила Мария, но не смогла удержаться от вопроса: - Когда написали эту картину?
        - Всего лишь несколько лет назад. Вот теперь вы действительно шокированы! Не стоит беспокоиться. Художники великодушны; не только Бог может создавать что-то из ничего. Наши придворные живописцы тоже преуспели в этом.
        Марии всегда нравилось смотреть, как двигается и говорит герцогиня.
        - Вы всегда будете править в царстве красоты, - сказала она. - Боюсь, это не та должность, от которой можно отказаться, вроде хранителя королевской печати или королевского казначея.
        - Увы, это так, - согласилась Диана де Пуатье. - Скорее подрастайте и освободите меня от этой должности. Время вознесет вас и свергнет меня с пьедестала.
        Два старших дяди Марии укрепляли свою власть и положение при дворе. Кардинал расширил свою сферу влияния, а le Balafre прославился как герой в битве при Меце, когда город был отвоеван у императора Карла I, враждовавшего с Францией. В Шотландии мать Марии официально утвердили регентом, она продолжала попытки вытеснить англичан. В самой Англии умер Эдуард VI, и на трон взошла его сводная сестра Мария Тюдор, ревностная католичка. В течение следующих нескольких месяцев она снова сделала Англию католической страной и взяла в мужья короля Испании Филиппа II. Во Франции это восприняли как катастрофу, так как теперь Англия и Испания могли объединиться против нее и попытаться завоевать. Это означало, что Шотландия внезапно оказалась очень важным союзником для Франции из-за ее стратегического положения.
        В возрасте одиннадцати лет Мария обзавелась собственной свитой и отдельными покоями. Теперь, когда настало время, она была рада оставить королевскую детскую. Там стало слишком тесно: целых шесть детей династии Валуа делили с ней ее апартаменты. Мария все более остро чувствовала пристальное внимание Екатерины Медичи, обращенное на всех детей, и без всяких сожалений избавилась от него.
        Королева все чаще полагалась на астрономов и предсказателей, особенно на одного из них, которого называли Нострадамусом. Она настояла на его приезде, чтобы сделать предсказания, касающиеся детей, и когда он увидел Марию, то пробубнил «Я вижу кровь вокруг этой прекрасной головы!», что одновременно раздосадовало и расстроило ее - раздосадовало из-за грубости и расстроило из-за того, что могло оказаться правдой. Ее недовольство астрологом (который в конце концов лишь выполнял свои обязанности) перенеслось на Екатерину, которой следовало вести себя более тактично.
        Вместе со своим двором, состоявшим из четырех Марий, Джона Эрскина, отца Мамеро, мадам Райе и личного врача Бургойна, она пользовалась относительной свободой. Ей нравился Бургойн; он был очень молод и лишь недавно завершил учебу в Падуе. Она по-прежнему держала при себе группу шотландских музыкантов, так как любила слушать напевы своей родины, несмотря на насмешки французов. Сами шотландцы наедине друг с другом продолжали разговаривать на родном языке, чтобы не забывать его.
        Когда Мария осталась одна, она посмотрела на себя в зеркало, гадая о справедливости слов, услышанных от Дианы де Паутье. Неужели она так красива? Насколько она еще вырастет? Когда у нее появится женское тело? Будет ли оно приятным и радующим взор? Она знала, что девочки меняются, когда становятся женщинами. Простушки могут внезапно засиять, а хорошенькие девочки оказываются грубыми и скучными. Она надеялась, - если это не выдаст ее тщеславие, о котором предупреждал отец Мамеро, - что ей уготована лучшая участь.

* * *
        К четырнадцати годам придворные поэты «открыли» для себя Марию. Они посвящали ей стих за стихом, сравнивая ее с красавицами, жившими в незапамятные времена. Мария пыталась помнить предупреждение Дианы о том, что красота становится тяжким бременем, но не могла не восхищаться словами, опровергавшими ее тайные страхи.
        Придворный историк Брантом написал: «К пятнадцатому году ее красота засияла, как солнце в полуденном небе». Он хвалил ее руки «такой превосходной формы, что сама Аврора не могла сравниться с нею».
        Пьер де Ронсар, ведущий поэт группы, называвшей себя «Плеядами» в честь созвездия из семи звезд, восклицал: «O belle et plus que belle et agrйable Aurore».
        Его коллега, поэт Жоашен дю Белле, написал: «Nature et art ont votre beautй / Mis tout le beau dont la beautй s’assemble».
        Он также провозгласил:
        Творя ваш светлый дух, бог превзошел себя. Искусства к вам пришли, гармонию любя, Ваш облик завершить, прекрасный от природы, И музой дар певца мне дан лишь для того, Чтоб сразу в вас одной, на то не тратя годы, Воспел я небеса, природу, мастерство.
        Художник Франсуа Клуэ делал эскизы с натуры и пробовал написать ее портрет, сетуя на то, что она похожа на бабочку или на дикое животное и не может посидеть смирно, чтобы он смог уловить ее очарование на холсте. Он написал один миниатюрный портрет Марии в розовом платье на сапфирово-синем фоне, но, по его мнению, она выглядела скованной и манерной, не похожей на саму себя в жизни. Картина не могла засвидетельствовать ее trиs douce et trиs bonne[18 - Подлинную нежность и очарование (фр.).], как подобает истинному произведению искусства. Ему не удалось подобрать и достаточно изящный оттенок для цвета ее кожи; в попытке передать ее сияние он лишь заставлял ее выглядеть изможденной.
        Лишь бронзовый бюст работы Жака Понцио запечатлел ее позу и осанку, ее изящную стройную шею и горделивую посадку головы. Она позировала в мечтательном состоянии; ее взгляд сосредоточился на далеком внутреннем ландшафте, и в нем скульптор уловил беззаботность юности, думающей о том, что у нее впереди тысяча завтрашних дней, и не жалеющей времени на грезы о будущем. Ее волосы ниспадали длинными локонами, глаза миндалевидной формы глядели безмятежно, а изгиб губ был почти меланхоличным. Лишь слабое подобие улыбки касалось уголков ее маленького рта; в остальном статуя казалось воплощением олимпийской отрешенности.
        X
        Несмотря на это, юная королева, провозглашенная une vrai Deesse, подлинной богиней, любила баловаться, бегать и ездить верхом и часто жалела о том, что не родилась мужчиной, чтобы носить меч и доспехи. Ее дядя герцог де Гиз, герой Франции, который только что вырвал Кале из рук англичан, сравнивал ее мужество с собственным.
        - Да, племянница, у вас есть черта, в которой сильнее всего ощущается наша кровь: вы такая же храбрая, как храбрейший из моих воинов. Если бы женщины шли в бой сейчас, как они делали в древности, вы бы смогли погибнуть с честью. Можете верить моим словам, - добавил он. - Я видел достаточно разных людей, и трусов, и храбрецов. Храбрость - семейная черта Гизов. Посмотрите, с каким мужеством ваша мать удерживает Шотландию для вас и борется с еретиками и мятежниками. Вот истинная смелость!
        - Сейчас ей действительно тяжело, - сказала Мария, испытав при этой мысли боль. Ее дядя должен был сражаться с англичанами, которые вторглись во Францию, иначе он бы отправился на помощь ее матери в Шотландию. Он такой опытный, ему все по плечу…
        - Однако, как я сказал, она держится храбро. - Герцог с одобрением осмотрелся по сторонам. Договоренность об устройстве собственного двора для Марии после ее одиннадцатилетия была удачной. Разумеется, скупые шотландцы не хотели оплачивать дополнительные счета, как будто французы обязаны делать это после всех затрат на содержание войск в Шотландии! В конце концов они неохотно раскошелились, и меблировка королевских апартаментов выглядела сносной. Несколько новых ковров были бы не лишними, но, он пожал плечами, из полудохлой коровы не выдоишь молока.
        Он посмотрел на Марию, которая уже четыре года имела собственную свиту. Все вышло так хорошо, как будто сама судьба позаботилась о ней и продумала все до мелочей. То, что девочка вырастет красивой, но доверчивой и готовой видеть людей такими, какими они себя показывают. То, что она так сильно любит свою мать - женщину, которую она видит очень редко, больше похожую на сон, чем на реального человека, - что будет готова на все ради нее, а значит, и ради ее братьев. Все это складывалось воедино для достижения одной цели: власти над Францией и Шотландией. Эта высокая и одухотворенная девушка являлась осью, вокруг которой вращались честолюбивые помыслы Гизов.
        Первый шаг был сделан, когда французский парламент объявил, что по желанию Марии, от ее имени, она наделяет свою мать правом регентства в Шотландии. Шотландцы должны были либо согласиться, либо потерять поддержку Франции. Со стороны Марии не последовало никаких возражений. Бывший регент граф Арран, глава дома Гамильтон, отправился в отставку со всеми своими людьми. Его удалось умиротворить, пожаловав ему французское герцогство Шательро. В Шотландию отправились французские чиновники.
        Потом Мария выполнила свою роль и назначила братьев королевы-матери своими лордами-хранителями и министрами во Франции: герцог Франсуа должен был наставлять ее в земных делах, а кардинал Шарль - в духовных вопросах. Мария оказалась способной и преданной ученицей под их руководством. Она будет идеальной королевой для них, когда настанет ее время вступить на престол. Теперь, после освобождения Кале от англичан, французы ни в чем не могли отказать герцогу, поэтому пришло время поторопить свадьбу Марии и дофина, чтобы раз и навсегда скрепить сделку.
        В Шотландии дела шли не так гладко. Казалось, что шотландцы страдают врожденной неприязнью к чужеземцам. Они столетиями ненавидели своих старых врагов - англичан, но теперь, когда французы оказались рядом, шотландцы решили, что ненавидят их еще больше. Они как будто забыли, почему французы с самого начала появились там и при этом несли огромные затраты: чтобы помочь им избавиться от англичан. Теперь они начали бунтовать против французов.
        - Судя по твоим словам, дорогой дядя, вскоре понадобится больше войск.
        - Мы пришлем столько, сколько потребуется, - холодно сказал герцог. - Страна не ускользнет от вас; Франция не допустит этого.
        - О, если бы я была мужчиной! - воскликнула она. - Я бы сама сражалась с ними!
        Герцог улыбнулся:
        - Прямо как ваш предок, Карл Великий. Или другой ваш предок, Святой Людовик, в Крестовом походе против неверных. Да, я верю в это, - он посмотрел на ее высокую стройную фигуру и сияющее лицо, словно у юного рыцаря. - Как же вы выросли! - неожиданно добавил он, когда осознал, что она почти одного роста с ним (около метра восьмидесяти). - Опять-таки сказывается кровь настоящих Гизов.
        Он положил руку на плечо племянницы; ее кости были тонкими, несмотря на высокий рост.
        - Неужели во мне нет ничего шотландского? - спросила она, и герцог не понял, какой ответ она хочет услышать. Странно, обычно он мог читать ее мысли. - Ни следа от Стюартов?
        - Может быть, когда вы одеваетесь б la savage[19 - По-варварски (фр.).] и кутаетесь в меха и пледы, - осторожно сказал он. Она оставалась хорошенькой даже в варварском костюме, который иногда надевала.
        - Это внешнее, а я имею в виду внутреннее, - настаивала она.
        - Что ж, вам нравятся шотландские музыканты, вы держите их при себе и часто слушаете эту… необычную музыку.
        - Мне приятно ее слушать, - заявила Мария.
        - Это доказывает ваше шотландское происхождение, - с улыбкой заметил герцог. - Для наших ушей это непривычные звуки.
        Позолоченные настольные часы с мелодичным звоном начали отбивать одиннадцать часов.
        - Вам они нравятся? - спросила Мария.
        - Да, очень нравятся. - Герцог посмотрел на циферблат с черными цифрами на слоновой кости. Часы имели небольшую золотую подставку и календарь лунных фаз, где лик луны имел мечтательное выражение.
        - Я подарила их самой себе, - призналась она. - Не знаю, почему мне так нравятся большие и маленькие часы.
        - Да, я помню удивительные часы в виде черепа, которые вы подарили своей… Как вы их называете? Своей Мари.
        - Ах, это… - Мария выглядела смущенной. - Эти часы с колокольчиком внутри маленького серебряного черепа и выгравированными символами вечности показались мне забавными. А Мэри Сетон в последнее время стала очень набожной. Эти часы достаточно маленькие, и их можно принести в церковь. Мне показалось, что монах мог бы горячо желать такую вещь.
        - Монахи не должны иметь горячих желаний. - Герцог снова улыбнулся, и длинный боевой шрам на его щеке, тот самый, из-за которого его прозвали le Balafre, искривился по шву.
        - Зато другие жаждут обладать их имуществом, - возразила Мария. - Например, старый Генрих из Англии: он просто выгнал монахов и отобрал все, что они имели.
        - Если позволите, Ваше Величество, то, по крайней мере, он действовал открыто, в отличие от вашего отца, назначившего своих дворян и бастардов «светскими аббатами» в богатых монастырях, чтобы они могли забирать все, что захотят. Даже ваш сводный брат Джеймс Стюарт пользуется богатствами этого… кажется, Сент-Эндрюса? А ведь с виду он такой степенный и благочестивый!
        Герцог недолюбливал ханжеское благочестие. Он дважды встречался с Джеймсом Стюарта, и оба раза ему это не понравилось.
        - Фактически ваш отец сделал «настоятелями» всех своих бастардов, - продолжал он. - Он обеспечил их за счет церкви. Джон Стюарт - настоятель Колдингэма, Роберт Стюарт - настоятель Холируда, другой Джеймс - настоятель Мелроза и Келсо, еще один Роберт - настоятель Уитхорна, а Адам Стюарт - настоятель картезианского монастыря в Перте. Настоящая семейка святых!
        Мария почувствовала гнев, услышав нападки на своего отца.
        - А разве во Франции дела обстоят иначе? Как получилось, что трое ваших братьев стали князьями церкви? Два кардинала и один великий магистр ордена Святого Иоанна в Иерусалиме? Мой дорогой дядя Шарль стал кардиналом всего лишь в двадцать три года. А кто сделал его кардиналом? Король Франции. Было ли это наградой за безупречную и богобоязненную жизнь?
        Герцог был застигнут врасплох. «У нее есть характер, - подумал он. - Это нехорошо. Она станет идеальной королевой лишь в том случае, если будет послушной. В последнее время она задает слишком много вопросов».
        - Пусть он сам ответит, - ровным тоном произнес герцог, увидев, как камердинер отворяет дверь перед запоздалым гостем, которого ожидали к половине одиннадцатого.
        - Pardon, pardon! - воскликнул кардинал. - Прошу прощения за опоздание.
        Улыбка озарила его худощавое лицо, когда он подошел к Марии и герцогу. Его глаза были бледно-голубыми, как мартовское небо над Луарой, а матовый цвет лица мог бы придавать ему особое очарование, если бы не слабый подбородок, который казался еще более безвольным из-за жидкой раздвоенной бородки, словно приклеенной к нему. А ее жесткие волоски запутались в его безупречно отглаженном и накрахмаленном воротничке. «Зачем он носит эту гадость?» - уже не впервые подумала Мария. Она всегда надеялась, что в следующий раз дядя появится без бороды, и каждый раз испытывала разочарование.
        - Я принес много новостей, как хороших, так и плохих. - Он похлопал по бархатной почтовой сумке.
        - Может быть, сначала поедим? - спросил герцог. - Любые новости лучше переваривать на сытый желудок.
        В последнее время он соскучился по хорошей еде. Во время недавней кампании под Кале он довольствовался скудным зимним рационом простых солдат. Однако неожиданная атака в январе позволила выиграть битву… Теперь он мог нагулять жирок, прежде чем вернуться к военной кампании и очередным лишениям.
        - В самом деле, - согласилась Мария и проводила их к обеденному столу, установленному в дальнем конце комнаты. Она совершенно непринужденно заняла почетное место во главе стола; в конце концов, она была правящим монархом. И, случись ей обедать не под королевским балдахином, она чувствовала бы себя такой же обнаженной, как если бы явилась к столу без одежды.
        Она кивнула слугам, которые стали приносить блюда - всего около тридцати. Хотя большей частью это была обычная еда - фаршированные угри и лещи, цыплята в винном соусе, гуси и утки, - она постаралась обеспечить парочку деликатесов, которые было трудно достать в это мрачное время года, когда свежие продукты встречались редко. До весны оставалось еще далеко.
        Слуги открыли блюдо с яблочным пирогом, который произвел должное впечатление на кардинала. Мария довольно улыбнулась, так как кардинал слыл сластеной и постоянно любил дегустировать новые блюда за столом. Золотой вилкой он отломил себе щедрый кусок, и его борода закачалась вверх-вниз.
        - Великолепно, моя дорогая. Действительно, очень вкусно. - Он улыбнулся и отпил глоток сладкого бодрящего вина из Анжу в венецианском хрустальном бокале. В его глазах светилось чувственное удовольствие.
        Когда с последними сладостями покончили, Мария уже изнывала от ожидания.
        - Какие у вас новости? - спросила она. - Пожалуйста, не медлите!
        - Вот они. - Кардинал улыбнулся и смахнул крошки с бархатного рукава. - Война идет так хорошо, как будто сам Бог на нашей стороне. Филипп и его английские псы поджали хвосты… - Он выждал паузу. - Но это новости для моего брата. Для вас, ma mignonne[20 - Моя милая (фр.).], я только что получил известие из Шотландии. Условия брака одобрены, и девять полномочных представителей, включая вашего брата Джеймса и некоторых высших вельмож, отправятся в плавание на следующей неделе. Здесь они подпишут все необходимые документы и… будут присутствовать на вашей свадьбе с дофином Франциском.
        - О! Когда?
        - Примерно через три месяца, в апреле. Ваша свадьба состоится в самый разгар весны. Можете ли вы подождать до тех пор?
        - Я ждала десять лет. И мне понадобится по меньшей мере два месяца, чтобы подготовить свадебное платье… белое платье, как цветущее грушевое дерево. Я люблю белый цвет.
        - Белый во Франции - это цвет скорби и траура, - напомнил кардинал. - Это сочтут дурным знаком.
        - Я не верю в подобные вещи, - упрямо сказала Мария. - Это мой любимый цвет, и я выбрала его для себя. Я лучше всего выгляжу в белом, и Брантом может подтвердить это. Он сказал: «La blancheur de son visage contendoit avec la blancheur de son vjile a qui l’emporteroit» - «Белизна ее лица соперничала с белизной ее покрывала».
        - Ты сказал, что есть и другие новости, - вмешался герцог, немного раздраженный разговорами о платьях.
        Кардинал явно предпочел бы остаться в царстве шелков и вуалей. Он вздохнул:
        - Да. Примерно в то же время, когда девять уполномоченных дали согласие на брак, несколько из них подписали конвенцию.
        - Что за конвенция? - Голос герцога прозвучал резко. - Это слово из Женевы, им пользуются протестанты.
        - Они называют себя «первой группой лордов Конгрегации» и обязуются… отстаивать права реформатской церкви в Шотландии.
        - Протестанты! - выдохнула Мария, так же потрясенная, как если бы у нее над головой пролетела летучая мышь.
        - Протестанты! - прорычал герцог. - Я знал это! Я знал, что этот грязный проповедник Нокс обратит новых сторонников в свою веру.
        - Так и случилось. Он набирает сторонников повсюду. - Кардинал раскрыл сумку и достал рукопись. - Вот его последнее сочинение.
        Герцог взял рукопись, оформленную в виде памфлета.
        - Эту блеющую овцу нужно утихомирить, - буркнул он.
        Мария протянула руку, и герцог передал ей памфлет.
        - «Первый трубный глас против чудовищного правления женщин», - прочитала она. - О чем он говорит? «Ставить женщину на любой руководящий пост над любой областью, нацией, городом - отвратительно, противоестественно, богохульно, это наиболее всего противоречит Божьей воле и здравому порядку, и в конечном счете извращает хороший порядок, все добро и справедливость…» - Она молча продолжила чтение, но потом взорвалась: «Ибо их взгляд на государственное управление есть слепота, их совет - глупость, их суждение - опрометчивость. По своей природе они склонны к слабости, нетерпеливости, глупости и нерешительности, а опыт доказывает их непостоянство, переменчивость, жестокость и недостаток духа для надлежащего совета и управления…»
        - Там еще много страниц в том же духе, Ваше Величество, - сказал кардинал. - И множество одиозных ссылок на Ветхий Завет в типично протестантском духе. Он написал этот пасквиль против трех Марий: вас, вашей матери, но особенно против Марии Тюдор из-за ее приверженности к истинной католической вере. Послушайте вот это, довольно забавно.
        Кардинал перелистнул манускрипт:
        «Проклятая Иезавель Английская с тлетворным и отвратительным выводком папистов… мужчины и женщины, ученые и неученые люди в равной мере пострадали от их тирании. Теперь не только кровь отца Латимера, кроткого человека Божьего, епископа Кентерберийского, ученого и благоразумного Ридли и невинной леди Джейн Дадли… взывает к отмщению Господа Воинств, но также вопли и рыдания угнетенных, стоны ангелов, стражей Господа нашего, и всех живых существ, гибнущих под пятой их тирании, вопиют о скором и неминуемом возмездии».
        Смех кардинала был таким же жидким, как и его бородка.
        - Его проклятия ужасны, - проговорила потрясенная Мария. Почему он так желает зла ей и ее матери? Только потому, что они католики?
        - Ужасны, но не оригинальны. Большей частью они позаимствованы из Ветхого Завета. Пророки Иеремия, Иезекииль и Наум действительно умели проклинать своих врагов от имени Яхве. Этот парень - лишь их бледная тень.
        - Но эта тень омрачает Шотландию, - сказал герцог. - Нокс постоянно называет себя пророком. Кто-то должен сделать с ним то же самое, что Ирод сотворил с Иоанном Крестителем. Где он сейчас?
        - Скрывается где-то в Женеве. В прошлом году он в течение двух месяцев фактически находился во Франции, с октября по декабрь. Мне стыдно признаться, что он написал «Первый трубный глас» на нашей земле.
        - Я вижу, он не остался здесь до публикации, - заметил герцог. - Это было разумно с его стороны.
        - О да, он умен. Он скрывает свою трусость под наставлением, которое Христос дал своим ученикам: «Если же будут на вас гонения в этом городе, идите в другое место». Он оставляет других сражаться за него и осуществлять его проклятия.
        - Такими словам можно пугать детей в колыбели! - фыркнул герцог.
        - Где-то в Ветхом Завете на нечестивцев насылают «проклятие геморроя», - заметил кардинал. - Пожалуй, этого стоит бояться! - он презрительно рассмеялся. - Возможно, мне стоит пожелать того же мастеру Ноксу. Нужно лишь немного попрактиковаться. Все, что мне известно до сих пор, - это официальная формулировка отречения от церкви.
        Его жиденький смех снова раздался в комнате.
        Мария забрала памфлет и стала медленно читать его. Это заняло много времени, но наконец она достигла последней страницы:
        «Я не страшусь сказать, что день отмщения, ожидающий ужасное чудовище Иезавель Английскую и тех, кто творит злодеяния от ее имени, уже назначен… Когда Бог объявит Себя ее врагом, тогда Он воздаст ей полной мерой за ее зверства и возожжет в сердцах ее подданных смертельную ненависть к ней, чтобы они могли исполнить Его волю.
        Ибо говорю вам, что ее царство и правление есть стена без основания; то же самое можно сказать о власти всех женщин.
        Но огонь слова Божьего уже пожирает гнилые опоры (в том числе и папские законы), и они уже содрогаются… Когда они исчезнут в пламени, эта прогнившая стена - незаконное и противоестественное царство женщин - падет сама по себе и похоронит под собой многих, кто пытался укрепить ее. Да узнают об этом все люди, ибо первый глас уже вострубил.
        Славьте Господа и бойтесь Его».
        - Он отвергает королевскую власть, - в конце концов сказала она.
        - Нет, он отвергает верховную власть женщин, - поправил кардинал. - Вот, посмотрите. - Он взял манускрипт и прочитал: - «Ибо говорю вам, что ее царство и правление есть стена без основания; то же самое можно сказать о власти всех женщин». Вы неправильно поняли.
        - Нет, дорогой дядя, это вы неправильно поняли, - тихо, но твердо возразила Мария. - Или же вы пытаетесь защитить меня. Когда мастер Нокс обращается к людям и говорит, что они не должны считать Марию своей королевой, то скрытый смысл его послания состоит в том, что они вольны выбирать того, кого захотят. А если люди свободны в выборе своего правителя, это значит, что не королевская кровь, а воля людей определяет право на власть. Если они имеют право отвергать королевскую кровь, то какой властью она обладает? Никакой, если Нокс победит. Вот здесь он говорит, - она выхватила манускрипт, - что «бесстыдное веселье, костры и пиршества, которые учинялись в Лондоне и повсюду в Англии, когда Проклятая Иезавель была провозглашена королевой, открыли моему сердцу, что люди… радовались собственному заблуждению и открытому пути к своей погибели… И они не понимают, что там, где правит женщина и власть берут паписты, Сатана должен восседать во главе совета».
        - Сатана в юбке, - пробормотал кардинал. - Мне это нравится.
        Мария отказалась даже улыбнуться.
        - «Я утверждаю, что оказание женщине таких почестей не только противно порядку, установленному Богом, но также порочит, очерняет и оскверняет трон и престол Божий». Он говорит о том, что только обычные люди могут видеть выбор Бога и провозглашать Его волю.
        Кардинал горестно вздохнул:
        - Да, я вынужден признать, что такая интерпретация по меньшей мере возможна. У вас пытливый ум, дитя мое.
        - Тогда Нокс - мой враг! - заявила Мария.
        - Как может быть иначе? - воскликнул герцог. - Королевская кровь отличает вас от других людей и дает вам право властвовать над ними.
        - Давайте выйдем из-за стола. - Мария внезапно встала, и слуги набросились на остатки еды, словно вороны, торопившиеся унести добычу.
        Она отвела обоих мужчин в свои личные покои, а потом отпустила камердинеров.
        - Там было слишком много ушей, - объяснила она. - Теперь мы можем говорить более свободно.
        Герцог и кардинал одновременно приподняли брови; у герцога они были густыми и темными, а у кардинала светлыми и выщипанными дугой.
        - Вы весьма искусны в политике, - сказал кардинал. - Должно быть, у вас прирожденный талант к этому. Жаль, что никто не предупредил нас.
        Он понимающе переглянулся с братом.
        - Я многое узнала от королевы, - ответила Мария. - К примеру, всегда пользоваться шифром для переписки. У меня есть около шестидесяти шифров, которые я использую в своих письмах.
        Она широко улыбнулась.
        - Как утомительно! - воскликнул кардинал. - Но помните, шифр остается полезным лишь до тех пор, пока владельцы сохраняют ключ к нему. Существует много шпионов, как и мастеров взламывать чужие шифры.
        Казалось, ему понравилось разочарование, отразившееся на ее лице. Еще недавно она чувствовала себя умным и взрослым человеком, который заботится о своей безопасности. Пора просветить ее. Как много ей известно о королеве?
        - Что еще вы узнали от нее? - спросил он. - У вас есть опытный плотник? - Увидев ее недоумение, он сам ответил на невысказанный вопрос: - Плотник нужен для того, чтобы изготавливать тайные ящики для ваших глупых шифров или магических зелий. В одной комнате в Блуа у нее есть более двухсот таких тайников, в том числе фальшивых. Она думает, что никто не знает, как открыть их, нажав на панель у основания. Но разумеется, это не секрет. Можно также пробурить тайные отверстия в полу вашей спальни наподобие тех, которые она проделала в Сен-Жермен-ан-Лэ, где наблюдала, как король занимается любовью с Дианой на полу прямо под ней.
        Мария ахнула, потом захихикала.
        - Она действительно делает это?
        - Несомненно. - Кардинал рассмеялся, и герцог невольно расплылся в улыбке.
        - Что бы сказал мастер Нокс?
        - Он бы заявил, что королевская кровь заставляет их делать это!
        Кардинал обессилел от смеха, и ему пришлось сесть. Из его глаз текли слезы, которые он промокал кружевным носовым платком.
        - Екатерина безумно ревнива, - выдохнул он между приступами смеха. - Но вместо того чтобы отравить Диану, как поступил бы любой добрый член семейства Медичи, она прибегает к колдовству и заклинаниям. Судя по всему, они не действуют! Король по-прежнему спит с Дианой, а Екатерина наблюдает за ними. Что за mйnage а trois!
        - Думаю, я бы убила ее, - серьезно сказала Мария. - Я не смогла бы делить своего мужа ни с кем. Это издевательство. Или, возможно, я бы убила его. Это зависит… от обстоятельств.
        «Как будто Франциск, этот болезненный робкий ребенок, когда-нибудь сможет уложить женщину в свою постель, кроме как из страха или чувства долга, - подумал кардинал. - Мария может не опасаться соперниц». Но вслух он произнес:
        - Нет, вы не должны так поступать. Если вы ревнуете, это значит, что любите его. В таком случае любовь должна удержать вас от зла.
        - Во имя любви творится много злых дел, - сказала Мария.
        - Что возвращает нас к мастеру Ноксу, - заметил герцог. - Действительно, сейчас он прячется под плащом Кальвина в Женеве, где ему ничего не угрожает, но в тот момент, когда он высунет нос наружу, я позабочусь о том, чтобы он замолчал навсегда. Странно, что Кальвин укрывает его; известно, что он и его сторонники проповедуют покорность земным правителям.
        - Это значит, что он достаточно хитер, чтобы науськивать других от своего имени. Мерзкие кальвинисты уже проникли во Францию. Они устраивают свои еретические сборища под покровом ночи. Мы называем их ночными призраками, или гугенотами. Кальвин шлет им книги и проповеди; он просто не покупает им пушки и мушкеты… пока что не покупает.
        - Я отправлю их к любому богу, какого они выберут, - проворчал герцог. - Они не смогут пустить здесь корни.
        - Они уже сделали это, но их корни не слишком глубоки, - возразил кардинал. - Мы должны выкорчевать их.
        - После того как усмирим англичан, - ответил герцог.
        - Нокс не останется в Женеве, - внезапно сказала Мария. - Он вернется в Шотландию и станет чинить козни против моей матери.
        - Это правда, и он уже написал ей гнусное письмо, - согласился кардинал. - Кстати, у меня есть копия. Мастер Нокс не пользуется шифром; он публикует все, что пишет.
        Он протянул ей печатную копию. Название «Письмо регенту Шотландии» было набрано жирным шрифтом. По мере того как Мария читала документ, ее лицо становилось все более сердитым.
        - «Я считаю вашу власть заимствованной, непрочной и недолговечной, ибо вы получили ее с разрешения других людей». - Она покачала головой. - Он имеет в виду меня! Он же говорит, что она получила власть от меня!
        Она продолжила чтение:
        «Не приписывайте судьбе то обстоятельство, что оба ваших сына были внезапно отняты у вас в течение нескольких часов, а потом ваш муж лишился чести и скоропостижно скончался, и память о его имени, право на престол и королевское достоинство исчезли вместе с ним.
        Хотя по злоумышлению или тирании некоторые королевства позволили женщинам наследовать почести их отцов и мужей, еще более отвратительно, когда их слава достается чужеземному роду. Поэтому я говорю, что со смертью короля исчезло его имя, право на престол и королевское достоинство; и если вы не замечаете гнева Божьего, грозящего вам и остальным членам вашего дома той же участью, то вы более упрямы, чем хотелось бы думать.
        Возможно, вы терзаетесь сомнениями о том, какие преступления совершил ваш муж, вы сами или ваше королевство, что Бог столь тяжко покарал вас. Я отвечаю: ваше преступление состоит в сохранении и защите самого чудовищного идолопоклонства».
        - Да, он сравнивает нас с Ахавом и всеми злодеями Израиля, - сказал кардинал. - Вам не нужно читать все; это будет излишним. Когда он приводит какой-нибудь довод, то считает, что должен повторить свои слова двадцать восемь раз, чтобы они возымели действие.
        Но Мария продолжала читать, поддавшись ядовитому соблазну ужасающих обвинений:
        - «Но неверные и неверующие, преступники и убийцы, распутники и блудницы, колдуны и идолопоклонники и все лжецы…»
        - Это мы, моя дорогая, - насмешливо произнес кардинал.
        - «…встретят свою участь в пылающем озере с кипящей известью, которое есть вторая смерть…» - Она поежилась.
        - Я должен кое-что сказать вам, - перебил кардинал. Его лицо стало серьезным почти впервые с момента его появления. - Я не хочу, чтобы вы узнали об этом за пределами вашей семьи… вашей французской семьи. Ваш брат Джеймс, который приедет сюда и будет свидетелем вашей свадьбы, присоединился к ним. Он стал протестантом.
        Он выдавливал слова одно за другим, словно заводной механизм.
        - Теперь он следует за Ноксом. Он стал одним из них.
        XI
        Мария лежала без сна, прислушиваясь к шелесту листьев и редкому хлопанью крыльев. Было еще слишком рано для птичьих песен. До рассвета осталось недолго, но она не могла заснуть.
        «Это последняя ночь, когда я не замужем, - подумала она. - Последняя ночь, когда я девственница».
        Но что это значит? - гадала она. Значит ли это, что они возлягут с Франциском как муж и жена? Она знала, что они должны вместе лечь в постель: это было частью брачного обряда. Но что будет, когда они останутся наедине?
        «Франциск целовал меня, - думала она. - Но он делал это так же, как дядя Франсуа или дядя Шарль. Или как мы с Мариями целуем друг друга, когда здороваемся или прощаемся. Это то же самое. Интересно, будет ли завтра по-другому? Да, есть особое знание, которое приходит к мужчинам, но Франциск еще не мужчина».
        Она вздохнула и повернулась на бок. Легкое одеяло приятно согревало в прохладном предрассветном сумраке. Франциск оставался ребенком; он едва доставал ей до плеча. Кроме того, он постоянно болел. Он страдал от кашля, простуды и лихорадки и имел бледное опухшее лицо инвалида. По своей натуре он был замкнутым, но часто хныкал или жаловался. Единственным человеком, к которому он относился как к другу, была Мария, его нареченная невеста и защитница. Только ради нее он выдавливал из себя улыбку и пытался развлекаться со своими игрушками. К остальным он относился с апатией и равнодушием.
        «Бедный Франциск, - подумала Мария. - Как бы мне хотелось, чтобы он стал сильным!»
        Но ее мысли не последовали туда, куда они обычно приводили. Если бы Франциск был нормальным четырнадцатилетним юношей с широкими плечами, ломающимся голосом и взглядом, который следует за женщинами, то ожидание предстоящего брака оказалось бы совершенно другим.
        Хор птичьих песен грянул за окнами, где появились силуэты деревьев на фоне розовеющего неба. Стрельчатые оконные арки из кремового камня напоминали те, что можно видеть в церкви; это на самом деле был старинный монастырь, а теперь дворец архиепископа Парижского. За окнами проступали ветви деревьев, покрытые нежными апрельскими листочками. Птицы защебетали еще пронзительнее.
        Мария задремала: пение птиц оказывало расслабляющее действие. Ей приснилось (или она вообразила это?), что она видит мужчину в кроне дерева снаружи, балансирующего на ветке с обезьяньей ловкостью. Его лицо было смуглым, а улыбка казалась полоской слоновой кости на сумрачном лице. Потом он стал двигаться с такой силой и изяществом, что казался кем-то большим, чем обычный смертный, а возможно, походил на животное.
        Он молча манил ее к себе, или, скорее, она испытывала желание встать и последовать за ним, покинуть надежную комнату с каменным полом и стрельчатыми окнами и присоединиться к нему на качающейся ветке. Приблизившись, она ощутила холодное прикосновение ветра, задувавшего в открытое окно, и увидела светло-зеленую дымку, созданную лучами восходящего солнца, просвечивавшими через тысячи нежных, полупрозрачных листьев. Огненный шар за ними образовывал светлый ореол вокруг его головы, и она не видела того, к кому направлялась.
        Она заморгала и проснулась. Одеяло сползло на пол, и холодный ветер из ее сна мог иметь лишь такое объяснение. Солнце только что взошло, но уже просвечивало через голые ветви деревьев. Мария встала с постели и посмотрела на большую черную ветку прямо под окном, достаточно прочную, чтобы вынести вес человека. Но там никого не оказалось.
        Она испытывала непонятное смятение и тяжесть в голове. «Нужно лечь в постель, снова заснуть и проснуться, - подумала она. - Но уже поздно. Скоро слуги придут одевать меня».
        Ее свадебное платье и мантия висели на деревянной подставке в дальнем конце комнаты, где она провела эту ночь в одиночестве по собственному решению.
        Мария подошла к платью и замерла, глядя на то, как оно ниспадает текучими складками на деревянной форме. Оно было ослепительно-белым, так как королева решительно настояла на своем. Когда она вызвала придворного портного Бальтазара и описала платье, которое ей хотелось получить, он тоже начал спорить:
        - Нет-нет, Ваше Королевское Величество! Здесь, во Франции, белый - это цвет траура. Он не годится для свадебного платья!
        Бальтазар гордился своим знанием материалов, приемов драпировки и даже истории тканей и расцветок.
        - Могу я предложить синий цвет, как небо над Луарой в мае…
        - Вы можете предложить, - с улыбкой ответила она. - Но я настаиваю на белом.
        Вместе они выбрали тонкий белый шелк оттенка свежевыпавшего снега или ландышей, и портной украсил корсаж жемчужинами, блестевшими, как утренняя роса.
        Сбоку была наброшена мантия и невероятно длинный шлейф из серо-голубого бархата, расшитый белым шелком и жемчугами. Он весил так много, что нести его за ней должны были два человека.
        На столе с перламутровой инкрустацией лежала королевская корона, изготовленная специально для нее из лучшего золота и украшенная изумрудами, алмазами, рубинами и жемчугом. Рядом с ней в шкатулке из слоновой гости лежал «Большой Гарри» - ее наследственная драгоценность, полученная от бабушки, Маргариты Тюдор. До сих пор ей не разрешали носить это украшение.
        Мария достала брошь из шкатулки и поднесла ее к свету. Солнечные лучи пронзили кроваво-красное сердце камня и освободили его внутренний огонь, отблески которого заиграли на каменной стене комнаты. Он переливался и пульсировал вспышками света. Его красота поразила ее.
        «Моя бабушка получила эту брошь как свадебный подарок от ее отца, - подумала Мария. - Она была еще моложе, чем я сейчас - всего лишь четырнадцать лет! И она выходила замуж за человека, которого никогда не видела раньше и который был гораздо старше ее. Защитил ли ее этот камень?
        Как мне повезло, что меня не отвезли в чужую страну, чтобы выдать замуж за того, кого никогда не видела! Я могу остаться во Франции и выйти замуж за моего друга».
        Выйти замуж за друга.
        «Есть те, кто женится по любви, - внезапно подумала она. - Моя бабушка Маргарита Тюдор выходила замуж по политическим причинам и один раз по любви. Мой прадед, король Англии Эдуард IV, тайно женился на простолюдинке. Она была старше его и к тому же вдова. А мой двоюродный дед Генрих VIII женился по любви не один, а целых три раза… и оставил после себя несчастных дочерей, лишенных наследства».
        Она улыбнулась при мысли о короле Англии, так любившем женские прелести. Нет, ее путь виделся обычным: заранее организованный политический брак по достижении требуемого возраста. Точно так же было у Екатерины Арагонской, Екатерины Медичи, Маргариты Тюдор, Маргарет Бофорт и хрупкой болезненной Мадлен Французской, первой жены ее отца…
        Но все браки по любви, вызвавшие скандалы в свое время, заключались ее кровными родственниками, и эта мысль показалась ей любопытной.
        Солнце ярко сияло в безоблачном небе над огромной толпой купцов, владельцев городских лавок, подмастерьев и рабочих, наводнивших парижские улицы. Судьба даровала Марии Стюарт превосходный, ясный день для свадьбы в апреле, известном своей переменчивой погодой. Большая часть церемонии должна пройти на свежем воздухе, в специально сооруженном перед собором Нотр-Дам павильоне под названием ciel-royal[21 - Королевский балдахин (фр.).], обтянутом синим шелком с вышивкой из золотых королевских лилий и гербов Шотландии. Бархатная ковровая дорожка перед павильоном повторяла эти цвета и узоры. За последние двести лет парижане еще ни разу не видели свадьбу дофина, и город находился в напряженном предвкушении яркого зрелища: костюмов, музыки, торжественной церемонии и традиционной милостыни, разбрасываемой в толпу.
        С самого рассвета они слышали звуки труб, флейт и барабанов, доносившиеся с монастырского двора перед дворцом архиепископа. В этих звуках слышалось обещание: «Подождите… уже скоро». Люди бродили вокруг, ели хлеб с сыром, который принесли с собой, и чувствовали, как восходящее солнце начинает разгонять утреннюю прохладу.
        В середине утра процессия тронулась в путь: появились швейцарские стражники и музыканты, эскортирующие благородных гостей в Нотр-Дам. За ними последовали шотландские музыканты и менестрели, носившие красно-желтые ливреи и игравшие свои национальные мелодии на волынках и барабанах. Потом прошла сотня дворян из королевской свиты, торжественно шагавшие в ногу, а за ними кровные принцы в роскошных одеждах с фамильными драгоценностями, сверкавшими в такт их медленным, небрежным движениям.
        Понадобилось полчаса, чтобы они прошли; затем появились князья церкви, аббаты и епископы, носившие большие церемониальные кресты из драгоценных металлов, митры, украшенные самоцветами, и мантии, расшитые золотом. Вместе с ними шли четыре кардинала: братья Гизы, Бурбон и папский представитель дю Белле.
        Наконец появился дофин в окружении двух младших братьев, восьмилетнего Шарля и семилетнего Анри. Франциск механически переставлял ноги и смотрел прямо перед собой, как будто под колышущимся шелковым балдахином его ожидало что-то неприятное: горькое лекарство или назидательная лекция.
        Наступила пауза. Дофин и маленькие принцы прошли мимо, волоча за собой бархатные мантии.
        Потом вдалеке появилось яркое белое пятно. Люди ахнули. Траурный цвет на свадьбе? Высокая гордая фигура с изящной шеей, словно выраставшей из воротника, двигалась с небесной отрешенностью. На ее голове лежала корона, а ее волосы свободно развевались, обозначая ее девственность. Ее шлейф растянулся по дуге почти на двенадцать метров; сзади его поддерживали два красивых юных пажа. Даже на расстоянии на ее корсаже была видна сверкающая красная точка рубина «Большой Гарри».
        Остальная часть процессии, несмотря на красочность и роскошь нарядов, не привлекла такого внимания. Там была лишь располневшая Екатерина Медичи, маленькие принцессы, другие благородные дамы и фрейлины, но все они казались незначительными по сравнению со сказочным существом, которое уже прошло мимо и теперь заняло место рядом со своим женихом в окружении алтарных мальчиков, державших длинные тонкие свечи. Люди напрягали слух в надежде услышать клятвы, произносимые в павильоне, но перешептывание гасило звуки, доносившиеся оттуда. Они мельком видели обмен кольцами, когда кардинал Бурбон узаконил новый союз. Они также увидели девятерых представителей от Шотландии, суровых и краснолицых, которые вышли вперед, чтобы отдать почести Франциску как своему новому королю.
        Герцог де Гиз улыбнулся, когда Мария - слава богу, связавшая себя нерушимыми узами брака, - назвала своего мужа Франциском Шотландским, которым он только что стал по священному праву королей.
        Не составило труда убедить ее подписать до свадьбы три секретных документа, завещавшие Шотландию в пользу Франции, если Мария умрет бездетной. Таким образом, Франциск стал королем Шотландии по факту, а не только благодаря титулу, даже если сами шотландцы не понимали этого. «Чужое невежество - благословение для сведущих людей», - подумал он. Королеву так встревожило растущее влияние лордов Конгрегации, что она сочла своей обязанностью превратить Шотландию в протекторат Франции, чтобы не ввергнуть страну в ересь. Обращение в протестантство ее брата Джеймса потрясло Марию, и она приветствовала его довольно прохладно.
        Герцог посмотрел на нее, сильную и молодую, стоявшую рядом с ним. Она казалась антитезой смерти, сияющей красотой и здоровьем перед брачным алтарем. Документы с множеством формальностей в ее присутствии казались нелепостью, эксцентричной шуткой. Она смеялась, когда подписывала их. С другой стороны, шотландцы не смеялись, когда с важным видом настаивали на мерах, которые следует предпринять в случае вдовства Марии: она должна была получать пенсию от герцогства Турень независимо от того, решит ли остаться во Франции после смерти мужа.
        Опекуны с обеих сторон предполагали смерть ребенка, представлявшего другую сторону. «И это такое же хорошее определение зрелого цинизма, как и любое другое», - подумал герцог.
        Послышались радостные крики; настало время выдавать первую порцию милостыни. Герцог выпрямился и жестом приказал своим людям приступить к разбрасыванию золотых и серебряных монет: дукатов, пистолей, полукрон, тестонов и дузенов. Толпа радостно взревела под щедрым апрельским дождем.
        За двумя банкетами последовали два бала: первый - во дворце архиепископа, а второй - в старом дворце Ситэ, с процессией по парижским улицам в промежутке. Дофин ехал на коне, покрытом шитой золотом попоной и с уздечкой, изукрашенной серебром. Марию несли в открытом паланкине с не менее роскошной отделкой. Толпа напирала вокруг, работая локтями, чтобы увидеть ее лицо и платье. Она не выказывала никаких чувств, если не считать приятной улыбки при виде своих подданных.
        После второго банкета, накрытого на том же черном мраморном столе, за которым английский король Генрих VI дал пир в честь своей коронации много лет назад, после очередных танцев, маскарадов и карнавальных шествий с лошадьми из золота и серебра, тянущими кареты, усыпанные драгоценностями, и волшебными кораблями с развевающимися серебряными парусами, скользившими по бальному залу, свечи наконец начали гаснуть, и их пламя перестало отражаться в тысячах самоцветов, украшавших корсажи, шеи, уши и волосы придворных. Наступила ночь, и гости один за другим стали расходиться, скрываясь в темноте и пересекая мост над мирно плещущейся Сеной. За ними тянулся шлейф из духов, смеха, музыки и песен. Луна взошла над белыми ветвями цветущих деревьев в дворцовом саду и залила город своим бледным светом.
        Марию и дофина отвели в королевскую спальню, где им предстояло провести ночь. Кровать была высокой и мягкой, подушки набиты свежим гусиным пухом и обтянуты атласом.
        Четыре Марии облачили королеву в ночную рубашку и помогли ей подняться на две ступени к постели. За резной ширмой слуги Франциска делали то же самое для него. Франциск появился в ярко-синем халате с меховой опушкой, выступая с нарочитой медлительностью. Стряхнув с плеч заботливые руки, он самостоятельно забрался в постель и скользнул под одеяло.
        - Мы отпускаем вас, - важно сказал он. - Тебя тоже, дядюшка!
        Он помешал кардиналу Лотарингскому благословить брачное ложе, и тому оставалось лишь подчиниться.
        Дверь захлопнулась со щелчком, хотя они оба знали, что любопытные останутся снаружи и всю ночь будут подслушивать. Франциск обвил руками талию Марии и поцеловал ее в губы; его собственные детские губы были пухлыми и пахли сладостями.
        - Теперь ты моя, и никто не сможет отнять тебя у меня, - торжественно произнес он и грустно добавил: - Так, как они отняли мою собачку и ручного медведя.
        - Медведь мог бы все тут поломать, - со смехом сказала Мария. - Помнишь, когда он убежал в Блуа и ворвался в дом мадам Пильон?
        - Ах, дорогой старый Юлий! Я был готов возненавидеть их, когда они забрали его. - Франциск положил голову ей на плечо и свернулся калачиком рядом с ней. - Он был такой мохнатый, с мягким носом…
        Он еще что-то пробормотал и погрузился в сон. Мария полежала еще несколько минут, глядя на лунный свет на полу комнаты, а потом тоже заснула.
        На следующее утро кардинал Лотарингский и герцог де Гиз известили всех, что брачная ночь «прошла, как ожидалось, чинно и благополучно». Они радостно вернулись в свои апартаменты, где торжественно сдвинули серебряные кубки и благополучно напились.
        XII
        Следующий месяц Мария каждое утро просыпалась с мыслью «я замужем» и гадала, почему она не чувствует себя по-другому. От нее этого не ожидали; считалось, что с ней должна произойти какая-то глубокая внутренняя перемена. Но нет: она оставалась такой же, как раньше, и Франциск тоже. Когда она называла его мужем, это казалось одной из игр, которые они вели друг с другом, когда были младше и провозглашали себя пиратами, воинами и драконами. Точно такое же чувство она испытывала теперь, когда говорила «Франциск, муж мой».
        Их обучение продолжалось, но теперь они имели общую свиту. Мария привела с собой всех своих людей - мадам Райе, четырех Марий, отца Мамеро и Бургойна, - и теперь они жили и работали вместе с людьми Франциска, что уже привело к нескольким романам. Более многочисленный двор подразумевал более широкие привилегии и большие расходы, но так как он почти целиком состоял из молодых людей, происходящее казалось театральной постановкой.
        В дневное время они занимались только пикниками, охотой и верховыми прогулками, а по вечерам музицировали, танцевали, читали стихи и играли в карты. Единственными взрослыми, вторгавшимися в этот светлый мир молодости, отдыха и развлечений, были братья Гизы. Старшие племянники Марии регулярно посещали ее и настаивали на частных беседах, где подробно расспрашивали о ее учебе и сообщали о том, что происходит за пределами ее блистательного двора.
        Большей частью это были мрачные и неприятные новости: войны, убийства, заговоры, болезни и смерть. Единственным радостным известием стало объявление о том, что благодаря королевскому браку шотландцы и французы теперь имели двойное гражданство.
        - Это означает, что Франциск теперь такой же шотландец, как и француз, - сказал кардинал.
        Мария невольно рассмеялась, представив Франциска стоящим посреди ветреного двора в шотландском замке. Картина показалась ей удивительной; она не помнила такого замка и сомневалась, что он вообще существует. Он стоял на высоком утесе…
        - И это также означает, что вы стали француженкой, - продолжил кардинал.
        - Я чувствую себя совершенной француженкой, - сказала она.
        - Теперь жители каждой страны могут свободно пересекать границы без разрешений и паспортов. Это первый шаг к постоянному объединению.
        Мария вздохнула:
        - Интересно, произойдет ли это когда-нибудь на самом деле. Мятежники в Шотландии становятся все более свирепыми… - При мысли о том, какие неприятности они причиняют ее любимой матери, у нее заныло в груди. Мать держалась стойко и пыталась отбиться от них, но Шотландия находилась очень далеко и как будто не имела ничего общего с ее жизнью здесь, с радостными днями, где тревоги были неизвестным понятием или в крайнем случае не более чем досадной мелочью, которую можно легко устранить.
        - Этот день настанет, дорогая, - заверил кардинал.
        Приближалось Рождество, и Мария гордилась тем, что может самостоятельно организовывать придворные празднества. В этом году у них с Франциском будет собственное Рождество, и они пригласят много гостей. Возможно, в этом и заключалось подлинное значение брака: иметь свой дом и свое Рождество, а не гостить у кого-то другого.
        Французское Рождество! Миниатюрные ясли, bыche de Noлl[22 - Рождественское полено (фр.).] в огромном камине, полуночная месса в королевской капелле, озаренной тысячами свечей, концерты духовной музыки - Мария дрожала от предвкушения, планируя все это.
        Франциска ждал особый подарок: она заказала для него арабского жеребца из Испании. Он давно хотел иметь такого коня и с восторгом перечислял ей несравненные качества арабских скакунов: их ум, пламенный нрав, быстроту, изящное сложение и большие глаза. О, он будет так удивлен… и вне себя от радости! Если заводчик сможет достать коня… если конь благополучно переживет путешествие на север… Тем не менее сама мысль об этом возбуждала ее и создавала ощущение собственной дальновидности и компетентности.
        Незадолго до начала рождественского поста Мария получила неожиданное приглашение в Париж, где с ней хотел встретиться Генрих II. Почему король не приедет сюда? - гадала она. Но ответ на этот вопрос можно было получить только в Париже.
        Когда Мария прибыла в Лувр, все еще замерзшая и усталая после путешествия, ее сразу же пригласили к королю. Ей едва хватило времени снять тяжелый дорожный плащ и причесаться, прежде чем ее проводили в зал для приемов.
        - Мария Тюдор умерла, - сурово произнес Генрих II и перекрестился. - Теперь я нахожусь в присутствии новой королевы Англии, - он поклонился Марии. - Да, дитя мое и дочь моя. Твоя добрая кузина Мария Тюдор была призвана Богом и оставила свою корону тебе.
        Как неожиданно! Как необычно! В какой-то момент Мария понадеялась, что это неправда. В противном случае это все меняло, а она не хотела перемен. Она была счастлива и без этого.
        - Она назвала меня королевой? - спросила Мария. Все знали, что Мария Тюдор отказалась признать наследницей трона свою сводную сестру Елизавету, потому что не доверяла ей и сомневалась в законности ее права на престол.
        - Она не сделала этого, - ответил Генрих. - Вы королева по крови. Вы ее наследница по праву происхождения.
        - Она называла имя Елизаветы? - настаивала Мария.
        - Еретики полагают, что она это сделала. Никто этого не слышал, и нет ни одного свидетеля, которому мы можем доверять. Ее единственное доверенное лицо, единственный человек, которому она открывала помыслы своего сердца, - кардинал Поул - умер всего лишь спустя двенадцать часов. Только он знал правду, но истина заключается в том, что она не могла назвать Елизавету своей преемницей. Нет, они надеются преподнести это как свершившийся факт, прежде чем кто-либо успеет помешать им.
        - А вы собираетесь помешать им?
        Только не война! Только не очередное побоище!
        Голос Марии был спокойным, а ее вопросы звучали бесстрастно. После свадьбы она становилась все более смелой и менее почтительной. Вину за это король возлагал на Гизов.
        - Я собираюсь выступить с протестом и посмотреть на их реакцию, - ответил он.
        - Протест без поддержки войск мало что значит. А я слышала хорошие вещи о Елизавете и о том, что она нравится людям.
        - Ба! Им нравится любой новый правитель. Они ликовали, когда Мария Тюдор взошла на трон, и разжигали костры в ее честь. Англия предназначена для вас. В течение года они обратятся против своего монарха. Английский порок - это предательство…
        - …а французский порок - это распутство, - закончила она старую пословицу.
        «Эта новая самоуверенность не так уж приятна, - подумал король. - Нужно вытрясти из нее подобные замашки».
        - Вы будете носить траур по королеве Марии и нанесете английский герб на вашу королевскую посуду, балдахин и другие регалии. Завтра будет банкет, и я велю герольдам официально провозгласить вас королевой Англии.
        - Нет.
        - Да. Вы должны подчиниться: я ваш король.
        - Я помазанная королева в своем праве и такой же монарх, как и вы. Я равна вам, а не являюсь вашей подданной.
        Король пришел в ярость. Значит, вот чем Гизы наполняют ее голову? Как будто Шотландия самостоятельная страна, равная Франции по значению! Глупцы!
        - Вы сделаете так, как я приказываю, - сказал он, и его уже сузившиеся глаза превратились в щелки.
        - Единственный приказ, который я признаю, - это четвертая заповедь: «Чти мать свою и отца своего». Я почитаю вас как своего отца, которым вы являетесь по закону, и готова слушаться вас как отца, но не господина.
        «Дерзкое дитя! - подумал король. - Ее нужно приструнить, но кто сделает это? Ее дяди воспрепятствуют этому».
        - Сделайте, как я велю, и вскоре вы станете настоящей королевой в реальной стране, - сказал он. Она должна быть амбициозной и согласиться с ним на этих условиях. - Только подумайте: королева Англии!
        Тем не менее Мария выглядела недовольной.
        - Я ненавижу фальшь, - ответила она. - Все это основано на фальши и пустых жестах.
        - Но для того, чтобы стать правителем, нужно уметь делать подобные жесты, - настаивал король. - Это важная часть этикета, закона и даже борьбы за трон. Иногда они могут иметь такой же вес, как все остальное.
        XIII
        Его Святейшество папа Павел IV шаркающими шагами подошел к своему письменному столу в Ватикане. Его худое тело дрожало от того, что ему казалось пронизывающим холодом, но на самом деле в возрасте восьмидесяти двух лет кости аскетичного понтифика находились слишком близко к его коже. Зима выдалась не особенно холодной, и многие люди расхаживали по огромной площади Святого Петра без плащей. Но в папских апартаментах никакая позолота на картинах или изображения пустынных песков не могли заставить его согреться.
        Как ему сообщили, коронация Елизаветы Тюдор была назначена на пятнадцатое января. Выбор, свойственный северянам. Папа полагал, что они привыкли к холоду и даже к проведению церемоний под открытым небом в морозные дни. Она должна получить письмо до коронации; она не может быть помазана и коронована вопреки ее воле. Никогда!
        Он медленно сел и жестом велел одному из стражников пододвинуть жаровню. Ему не нужно было перечитывать ее письмо; он знал его наизусть. Она просила у него признания своих прав. До сих пор он сомневался в ответе, но теперь сомнения исчезли. Здесь не должно быть никаких компромиссов. Еретик может восседать на троне, но английский престол по-прежнему официально считался католическим. Таким он и останется, и она должна подчиниться его решению, прежде чем он рассмотрит вопрос о ее признании.
        Его тонкие паучьи пальцы взяли перо с серебряной инкрустацией, и он начал писать таким же паучьим каллиграфическим почерком:
        «Мы не можем признать наследственное право того, кто не рожден в брачном союзе. Королева Шотландии заявляет о своих правах на трон как ближайшая законная наследница Генриха VII. Однако, дочь моя, если Вы выразите готовность подчиниться нашему суждению, мы проявим всяческую снисходительность к просьбе Вашей милости, какую могут позволить требования справедливости».
        Он присыпал чернила мелким песком, чувствуя себя таким же могучим, как святой Георгий.
        Вскоре после этого он был вынужден издать буллу, направленную против «дщери тьмы» в Англии. Сидя за тем же столом и озадаченный ее быстрым ответом, адресованным даже не ему лично, а ее послу в Ватикане, бывший глава итальянской инквизиции сделал то, что должен был сделать.
        «12 января 1559 года.
        Настоящим мы объявляем, что еретические монархи не способны к правлению и не могут быть признаны законными правителями любыми членами Истинной Церкви. Любой союз с ними или подчинение им будет считаться смертным грехом».
        Боевые порядки были выстроены. Теперь никакие переговоры невозможны. Булла под названием Cum Ex Aposotolatus будет опубликована по всей Европе.

* * *
        Коронация Елизаветы состоялась 15 января 1559 года и, по сообщениям, была подобна сверкающему алмазу в зимний день. Мария жадно читала все описания длинной процессии через Лондон и торжественной церемонии в Вестминстерском аббатстве, завершившейся громогласными криками: «Боже, храни королеву!»
        «Хотелось бы мне помнить собственную коронацию, - подумала она. - Нужно попросить маму составить ее подробное описание… если у нее найдется время для этого».
        У Марии де Гиз действительно уходило все больше времени на управление Шотландией, ввергнутой в пучину беспорядков. Протестанты издали «призыв к нищете», приказав всем настоятелям монастырей пожертвовать к двадцатому мая свою собственность в пользу бедных. В свою очередь, Мария приказала всем еретическим проповедникам обратиться в католичество к Пасхе. Боевые порядки в Шотландии были выстроены так же, как и повсюду в Европе.
        Тем временем Мария послушно исполняла требования своего отчима и облачилась в траур по королеве Марии Тюдор на банкете, где ее появление сопровождалось возгласом герольда: «Place! Place! Vive la Reine d’Angleterre!» Когда она вошла в обеденный зал, все присутствующие хором воскликнули: «Vive la Reine d’Angleterre!» Еду ей подали на новых тарелках с гербом Англии рядом с гербами Франции и Шотландии.
        Она надеялась, что королева Елизавета не обратит на это внимания. Или, как она думала, если правда, что эти пустые жесты были ожидаемой вещью, то такой проницательный политик, как новая королева Англии, несомненно поймет это.
        XIV
        Шум был оглушительным: стекло визжало, ломаясь и трескаясь на каменном полу церкви. «Почти как живое существо, - подумал Джон Нокс. - Живое существо, которое не хочет расставаться со своим духом».
        Но дух оказался злым, и ему следовало умереть. Это был дух идолопоклонства, демон, осаждавший людей с тех пор, как Бог впервые заключил с ними завет во времена Моисея, нет, во времена Авраама. Это было записано в первой и второй заповедях, где прямо говорилось:
        «Да не будет у тебя других богов перед лицом Моим. Не сотвори себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в водах ниже земли; не поклоняйся им и не служи им».
        «Что может быть проще? Но в ответ сыны Израилевы создали золотого тельца, а наш ответ будет таким, - подумал он, лягнув отломанную голову статуи Девы Марии, лежавшую в нескольких метрах от ее туловища. - Мы создали образы и молимся им: девы, святые и красиво раскрашенные картины на стекле для того, чтобы забавлять людей, чтобы они мечтали и развлекались в Божьем доме, словно на карнавале».
        Толпа накинула веревочную петлю на каменные плечи святого Петра, стоявшего в нише, и теперь тянула его вниз. Люди кричали и смеялись, когда статуя упала на пол и разбилась на куски. За ним последовал святой Андрей из соседней ниши, и снова грянули радостные крики. Каменная пыль висела в воздухе.
        - Осторожнее со стеклянными осколками! - крикнул Нокс, и они повернулись к нему, словно послушные дети. Осколки валялись повсюду, и легко можно было поранить ногу или рассечь лицо. Он не хотел, чтобы кто-то пострадал.
        Но ревущая толпа обретала собственный нрав; она упивалась зрелищем разбитых статуй и опустошенной церкви. Как буквально они восприняли его слова во время проповеди об идолопоклонстве, произнесенной два дня назад в Перте! Как они изголодались по реформам и решительным действиям! Гордился бы ими Кальвин?
        При мысли о Кальвине и Женеве он испытал прилив ностальгии. Было бы очень легко остаться там и учиться у Кальвина, набираясь жизненного опыта в городе, посвященном Богу, полностью очищенном от идолов и населенном живыми святыми. «Я был меньшим среди них, - подумал он. - Всего лишь учеником Кальвина и Фареля, всего лишь подмастерьем. Это походило на первый день Пятидесятницы в Иерусалиме, когда огонь Святого Духа снизошел на землю и опустился на учеников. Быть там, быть частью этого! Это все равно что пребывать в раю.
        Тем не менее существует опасность сотворить себе кумира даже из Женевы, - с отчаянием подумал он. - Дьявол обращает наши лучшие мысли против нас и пользуется ими как слабостями. Он пользуется моей жаждой порядка и свободы и пытается поработить меня. Ведь если бы я остался в Женеве, то повернулся бы спиной к родной стране, вместо того чтобы помогать ее освобождению от чужеземного ига».
        - Мастер Нокс! Мастер Нокс! - они звали его.
        Он пересек неф церкви, осторожно ступая по стеклу и каменному крошеву. Люди, вооруженные молотами и железными прутьями, стояли в полной готовности перед резной деревянной ширмой, отделявшей главный алтарь от остальной части церкви.
        - Благословите наш первый удар, - попросили они.
        Ноксу не понравился папистский оттенок этой просьбы.
        - Разве я епископ? - спросил он. - Что я должен делать: брызгать на вещи святой водой, окуривать их ладаном или бормотать заклинания над ними? Нет, либо вещь принадлежит Богу, либо Он отворачивается от нее.
        Они замолчали. Он удержал их под контролем и теперь мог направлять их действия по своему усмотрению.
        - Я говорю, что Бог отвернулся от этого алтаря! - вскричал он. - Это скверна, украшение для языческого ритуала мессы. Ибо что есть месса, как не суеверный языческий ритуал, настолько тайный и богохульный, что людям даже не разрешают смотреть на кумирню во время его проведения?
        Он раскинул руки:
        - Покончите с ним! Уничтожьте его! Пусть от него не останется камня на камне.
        Предводители начали орудовать ломами и дубинами, пробивая дыры в тонкой деревянной резьбе.
        - Пусть дневной свет озарит эту темную пещеру зла и суеверия! Откройте ее для людей! - прокричал Нокс, возвысив голос над звуками ударов.
        Той ночью у него болело горло от проповедей и вдыхания каменной пыли, и ему пришлось довериться заботам своей жены Марджери. Она приготовила отвар из ромашки с медом и настояла на том, чтобы он пил медленно. Ноксу нравился вкус, но Кальвин учил его избегать этой ловушки; даже еда и питье не должны служить иному удовольствую, кроме удовлетворения естественного голода и жажды. Поэтому для того, чтобы побороть удовольствие от сладкого и теплого отвара и близости своей молодой жены, Нокс заставил себя выслушать доклад Патрика, лорда Рутвена, одного из лордов протестантской Конгрегации. Этот человек был достаточно неприятен сам по себе и служил эффективным противовесом для Марджери и целебного напитка. Он был грубым, необузданным и к тому же слыл колдуном, хотя его вести были более или менее приемлемыми.
        - Королева-регент поклялась привести французские войска, чтобы сокрушить нас, - сказал он. - Эта новость пришла из Эдинбурга. - Он покачал кудрявой головой и погладил свой клеймор, двухкилограммовый двуручный меч, который он носил с собой повсюду. - Мы окажем ей и ее лягушатникам славный прием: разделаем их, освежуем и подадим на обед, как они это делают с лягушками в своей любимой Франции.
        - Прошу вас. - Нокс поморщился. Мысль о поедании лягушечьих лапок казалась ему отвратительной. - Сколько войск? - спросил он.
        - Примерно две тысячи. Не беспокойтесь, мы выстоим. «Если Бог за нас, кто может быть против нас?» Послание к Римлянам, глава тридцать первая, - с гордостью добавил он.
        Нокс улыбнулся. Значит, этот неотесанный боевой лорд, который едва умел читать, может запомнить Писание? «Ах, Кальвин, если бы я мог разделить с тобой этот момент!» - подумал он.
        - Это верно, - тихо сказал он. - Но даже Господу будет полезно хорошее снаряжение. Помните завоевание Ханаана? «Господь был с Иудою, и он овладел горою. Но жителей долины он не мог прогнать, потому что у них были железные колесницы». Книга Судей, глава первая, стих девятнадцатый.
        Он сразу же пожалел о своих словах, так как лицо Рутвена разочарованно вытянулось. «Может быть, я неправильно использую свои знания? - подумал Нокс. - Унижаю своего брата по вере вместо того, чтобы руководствоваться любовью? Это так трудно понять! Каждый поступок может привести к греху, и гордыня рыщет повсюду».
        - Здесь редко говорят словами из Ветхого Завета, - заверил он. - Мы много изучали его в Женеве. Вы увидите, что скоро в каждой местной церкви будет Библия, переведенная на шотландский, и все будут свободно проповедовать Писание… - Он замолчал и откашлялся. - Но вернемся к нашим делам. Нам нужно оружие, чтобы сражаться с королевой и ее войсками.
        - Я могу вооружить многих людей, - сказал Рутвен и широко улыбнулся, показывая крупные зубы из-под густой бороды, похожей на косматый мех. - Готов поручиться, что помощь придет и с южной стороны границы, от королевы Елизаветы. Ее знают как добрую протестантку.
        - До вас дошли точные сведения? - взволнованный, Нокс повысил голос и снова пожалел об этом.
        - Слухи и кое-что посильнее слухов. Дело сделано: парламент отверг католицизм «Кровавой Мэри», и Англия снова стала протестантской страной. Официально это случилось пять дней назад. Теперь в лице англичан вы имеете надежного союзника, а не врага.
        - Теперь у реформатской церкви появился союзник, - поправил Нокс. - Английская королева никогда не простит меня за публикацию «Первого трубного гласа». Она приняла этот текст близко к сердцу, - что искренне озадачило его, - …и даже запретила мне проехать через Англию на обратном пути. Но ничего страшного, если она поддерживает истинную веру.
        - Это так. Она отослала монахов, собравшихся провожать ее в парламент со своими церемониальными факелами. К дьяволу факелы, мы и так все прекрасно видим! - Рутвен рассмеялся.
        - Это хорошо. - Нокс ненавидел монахов. Бритоголовые тупицы, которые вечно во все вмешиваются!
        Королева-мать, пожилая Мария де Гиз, которую Нокс называл «французской коровой», приказала всем реформатским проповедникам обратиться в католичество к Пасхе; когда они отказались, она велела им предстать перед ней десятого мая.
        «Ответом была моя проповедь на следующий день, та самая, из-за которой здесь, в Перте, начались бунты, - размышлял Нокс. - Теперь пусть встретится с нашей армией, если сможет пройти через руины своих папских храмов». Он громко рассмеялся, не заботясь о своем больном горле.
        «И Бог избавил нас от перспективы возвращения ее дочери в Шотландию и на здешний трон, - подумал он. - Она до конца своих дней останется во Франции, среди шелков и разврата, а мы будем беспрепятственно вершить свои дела здесь. Благодарю Тебя, Господи. Теперь приведи нас к окончательной победе!»
        XV
        Раннее лето в Париже с его мягкой погодой, обилием цветов и зеленой листвы было приятным временем для французского двора. К тому же ожидался большой праздник: испанский король Филипп, этот многоопытный жених, принял предложение стать мужем Елизаветы Валуа, отказавшись от бесполезных притязаний на руку новой королевы Англии. Свадьбу планировали в конце июня вместе с бракосочетанием ее незамужней тетки Маргариты Валуа и герцога Савойского - другого неудачливого претендента на руку королевы Елизаветы, которая отвергала их предложения направо и налево, словно домохозяйка, сортирующая старые обноски.
        Но, несмотря на дорогостоящие приготовления, суету на кухнях, подгонку доспехов и турнирные занятия, в Турнельском дворце ощущалось некое беспокойство, оно буквально витало в воздухе, хотя никто не хотел признаваться в этом. Екатерина Медичи постоянно хмурилась и казалась больше погруженной в себя, чем когда-либо раньше. Елизавета Валуа, которой было лишь четырнадцать лет, с тревогой ожидала отъезда из Франции в качестве третьей жены человека, чьи предыдущие супруги прожили недолго, а сама Мария переживала из-за скорой разлуки с Елизаветой, которая стала ей почти сестрой, очередной болезни Франциска, но больше всего из-за новостей из Шотландии. Ее мать была больна и со всех сторон окружена реформистскими мятежниками во главе с Джоном Ноксом. Разразилась настоящая война со множеством убитых и раненых с обеих сторон. Возглавляемые протестантскими лордами и подстрекаемые проповедями Джона Нокса, шотландцы сеяли разрушения, а их армия напала на правительственные войска.
        К тому же они получали поддержку из Англии. Королева Елизавета тайно посылала деньги для помощи мятежникам. Оставшись без этой поддержки, они бы уже были разбиты.
        «О мама! - думала Мария, одеваясь для выхода на турнир, который являлся частью вечернего праздника. - Если бы я только могла увидеть тебя, быть с тобой… Мы так долго не виделись. Прошло уже восемь лет после твоего чудесного визита во Францию, восемь долгих лет… Я должна найти способ снова увидеть тебя. Возможно, я смогу приехать в Шотландию…» Желание было острым, как физическая боль, - мучительное томление, от которого перехватывало дыхание.
        Перед каретой с позолоченными колесами, ехавшей на турнирное поле возле улицы Сент-Антуан, бежали герольды, кричавшие: «Дорогу! Дорогу Ее Величеству, королеве Шотландии и Англии!» Казалось, она делает что-то ради своей матери, наносит скрытый удар ее противнице, королеве Елизавете. Ее былое восхищение умом Елизаветы сменилось возмущением теперь, когда этот ум был направлен против ее матери. Она улыбалась и махала людям, приветствовавшим ее, а английский посол Николас Трокмортон подмечал все для составления доклада, который отправится в Лондон.
        Мария заняла место на галерее для зрителей над улицей Сент-Антуан рядом со своим дядей-кардиналом, который уже выглядел утомленным.
        - Я хотел бы иметь по одному ливру за каждый турнир, на котором мне доводилось присутствовать, - произнес кардинал, брезгливо отряхнув мантию. - Тогда я бы собрал больше, чем церковь получает за индульгенции, по словам Лютера. Конечно, никто не может вступить в брак, родиться на свет или быть коронованным без очередного турнира. Зрелище - это хорошее вложение капитала, если его разумно использовать. Но это… - он сделал пренебрежительный жест. - Пустые траты. Кто его увидит, кто будет потрясен этим зрелищем? Только не Филипп. Его здесь нет. Он не считает это событие достаточно важным даже для того, чтобы покинуть Испанию!
        Такая же мысль промелькнула и у Марии. Ей было досадно, что Филипп не относился к будущей супруге с достаточным уважением, чтобы лично приехать за ней.
        - Очень жаль, - сказала Мария. - Сердце Елизаветы еще не принадлежит ему. Он должен завоевать ее, а это плохой способ ухаживать за женщиной.
        Кардинал глубоко вздохнул:
        - Любовь и брак по договоренности плохо сочетаются друг с другом. - Ему было все равно, счастлива ли Елизавета Валуа или нет; такова была ее участь как принцессы. - Ваша кузина Елизавета Английская отклонила предложение испанского жениха, - продолжал он. - Разумеется, есть ощущение того, что она не настоящая королева. Так что Филиппу Испанскому еще повезло, особенно потому, что папа выпустил буллу, где он признает вас настоящей королевой.
        На самом деле папа не издавал такую буллу, но шпионы кардинала так или иначе узнали его намерения.
        Мария посмотрела на турнирное поле, расположенное между Бастилией и рекой, на парижские дома, сияющие под июньским солнцем, и на ярко-зеленые поля за ними. Она видела такой же пейзаж в своем часослове, яркий и похожий на панно из самоцветов.
        - У меня слишком тяжело на сердце из-за неприятностей матери в Шотландии, чтобы думать о чувствах моей английской кузины, которая причиняет эти неприятности, - со вздохом призналась она. Она отказалась обсуждать свои формальные претензии на английскую корону, навязанные Генрихом II.
        - Королева Англии не причиняет эти неприятности, - поправил кардинал. - Она просто извлекает выгоду из того, что происходит естественным образом.
        - Как умно с ее стороны. - Мария по-прежнему смотрела на совершенный июньский пейзаж, так похожий на миниатюру. Ей хотелось попасть туда и пройти по извилистой сельской дороге, которая при взгляде отсюда походила на коричневую нить…
        Соперники собирались по обе стороны турнирного поля под развевающимися знаменами. Кардинал снял шляпу и стал обмахиваться ею.
        - Когда же они начнут? Это настоящая пытка!
        - Скоро, - заверила она.
        Он горестно вздохнул и повернулся, чтобы поговорить с королевой, сидевшей по другую сторону от него. Екатерина Медичи, одетая в темно-зеленое платье, выглядела недовольной; ее брови вытянулись в прямую линию, и она комкала носовой платок своими короткими пальцами. Мария слышала, как кардинал попытался развлечь ее, но королева беспокоилась все сильнее.
        «Турниры - замечательная вещь, - подумала Мария. - Все эти яркие краски и церемонии похожи на праздничную мессу. Возможно, это и есть месса, только светского характера, демонстрация силы и мощи…»
        Прозвучали трубы. Турнир в честь бракосочетания сестры короля принцессы Маргариты и его дочери принцессы Елизаветы с герцогом Савойским и королем Испании соответственно был объявлен открытым.
        Соперники в сверкающих доспехах, включая короля, носившего черно-белые цвета Дианы Пуатье, вышли на поле. Первая схватка началась.
        В течение часа все жадно наблюдали за происходящим, но потом привычное зрелище стало утомительным, мысли зрителей потекли в другом направлении, и начались разговоры.
        Мария разгладила синее платье и подумала о Франциске. Он сидел рядом со своей матерью; его лицо искажала боль, вызванная застарелым воспалением уха. Как он это выносит - никогда не чувствовать себя вполне здоровым? Однако он настаивал на своих уроках и продолжал охотиться.
        Дальше на галерее сидел герцог Гиз, вернувшийся из военного похода. Мирный договор, заключенный во дворце Като-Камбрези, положил конец войне. Франция обязалась вернуть Италии все завоеванные территории за последние восемьдесят лет. «Какой тщетной оказалась эта война! - подумала Мария. - Все эти знамена, лошади и артиллерия в итоге оказались такими же бесполезными, как этот турнир».
        - Как вы себя чувствуете в браке, дорогая? - участливым тоном спросил кардинал, наклонившись к ней.
        - Прекрасно, - ответила она.
        - Но в каком смысле? - настаивал он.
        - В том смысле, какой жена вкладывает в отношения со своим мужем. - Она не выдаст ему способности Франциска, или, вернее, их отсутствие.
        - Значит, вскоре мы сможем ожидать появления принца? - упорствовал кардинал.
        - Все в руках Божьих.
        - Бог помогает тем, кто сам помогает себе.
        Должна ли она слышать это?
        - Каким образом? - Мария поддалась искушению.
        - Ради блага Франции бывает необходимо приносить личные жертвы и временно забывать о некоторых заповедях.
        - Таких, как шестая заповедь? - она выждала паузу. - Та, где говорится о супружеской верности?
        - Как вы проницательны! Естественно, Господь вознаградит такую жертву незначительной компенсацией в виде удовольствия.
        Разумеется, ей захочется испытать плотское удовольствие. Она прямо создана для этого.
        - Мое удовольствие заключается в верности моему супругу.
        «Вот незадача, - подумал кардинал. - Какая проблема для престолонаследия!»
        - Естественно, я лишь испытывал вас, дорогая, - пробормотал он.
        - Я знаю. - Она сделала вид, будто поверила ему. - Это ваша обязанность как кардинала церкви и моего…
        У зрителей на террасе вырвался дружный крик. Мария посмотрела на турнирное поле и увидела короля, наклонившегося вперед в седле, и щепку от копья, торчащую из его открытого забрала. Кровь толчками вытекала из-под золоченой решетки забрала на шею лошади. Екатерина завизжала. Диана сидела неподвижно, как будто высеченная из камня.
        - Господи всемогущий! - выдохнул кардинал. Он встал и вцепился в перила балюстрады.
        Когда короля снимали с лошади, его тело было жестким, как пугало, если не считать конвульсивного подергивания конечностей через каждые несколько секунд. Его уложили на носилки и унесли прочь прежде, чем королева или кто-либо из членов королевской семьи успели спуститься к нему.
        - Нет! - выкрикнула Екатерина. - Я предупреждала его! Я говорила ему, умоляла его!
        Она устремилась на турнирное поле и с плачем обняла окровавленную шею лошади.
        - Идемте, - сказал кардинал. Он взял Марию под локоть и помог ей встать. - Возвращайтесь в карету. Его отвезут в Турнельский дворец, и нам нужно быть с ним.
        Она подчинилась и вернулась в королевскую карету, украшенную ее регалиями. Кучер тронул лошадей, и герольды снова побежали впереди, громко крича: «Дорогу! Дорогу Ее Величеству, королеве Шотландии и Англии!» Их голоса тонули в криках возбужденной толпы.
        В Турнельском дворце - кардинал угадал правильно - король лежал на узкой кровати в окружении врачей. Копье вошло в левый глаз и ослепило его. Медики опасались, что деревянные щепки могли проникнуть в мозг.
        В течение десяти дней король находился между жизнью и смертью, так как рана воспалилась и инфекция начала распространяться. Иногда он приходил в себя, потом снова впадал в забытье. Самым странным для Марии было то, что он не удивлялся своей смерти в возрасте сорока одного года и не противился ей. Он как будто принимал смерть, словно ожидаемую и даже желанную гостью.
        Екатерину, судя по всему, предупредили о грядущей беде астрологи Руджери и Нострадамус, чье мнение она ценила очень высоко. Она говорила об этом своему мужу, но он оставил ее слова без внимания. Или, может быть, он уже тогда примирился со своей участью? Казалось, его поступки были продиктованы нежеланием жить. Он настоял на продолжении последнего поединка, несмотря на мольбы Екатерины и желание соперника прекратить схватку. Король приказал ему выехать на поединок или понести наказание.
        Бледный и дрожащий, Франциск стоял у ложа своего отца. Он сам был нездоров; боль в ухе улеглась, но лихорадка продолжалась.
        - Отец! - воскликнул он. - Не оставляй меня!
        Его отец вздохнул и приоткрыл здоровый глаз, словно ему не хватало сил широко распахнуть его.
        - Сын мой, - сказал он почти нормальным голосом. - Скоро ты потеряешь отца, но его благословение останется с тобой. Путь Бог дарует тебе больше счастья, чем Он дал мне.
        Франциск зарыдал и бросился на постель. Грудь его отца казалась теплой и надежной, и он верил, что если будет обнимать его достаточно крепко, то сохранит его навсегда.
        Мария подошла к Франциску и обняла его сзади. Его худые плечи вздрагивали от плача.
        Король закрыл глаза. Казалось, он заснул, но потом королевский врач Амбруаз Паре пощупал его пульс и покачал головой.
        - Ваше Величество, король умер, - обратился он к Франциску.
        - Нет! - Франциск прильнул к отцу.
        - Ваше Величество, - позвал кардинал. Он сделал жест Марии, которая помогла своему мужу встать.
        - Мы вверяем вам нашу жизнь и нашу верность, - произнес кардинал. - Мы будем служить вам до конца дней.
        Франциск вытер глаза. Его мать по-прежнему плакала.
        - Maman! - он бросился в ее объятия, не обращая внимания на кардинала. - Maman!
        Вместе они побрели к выходу из дворца, где собралась озабоченная толпа. Пусть кардинал сделает объявление; они отправлялись в Лувр. Королевская карета стояла поблизости в тени большой липы, и они направились туда. Мария встала в стороне, чтобы войти последней из уважения к своей свекрови. Но Екатерина Медичи внезапно отступила на шаг и спокойно посмотрела на нее, как в любой обычный день.
        - Вы должны войти первой, - тихо сказала она. - Королева Франции имеет преимущество перед вдовствующей королевой.
        XVI
        После полудня Мария не могла ничего есть, с беспокойством думая о предстоящем вечере; они с Франциском впервые должны были предстать перед придворными как король и королева Франции. На самом деле это было просто, и Мария уже все спланировала, но от этого она лишь еще больше нервничала, так как успех или неудача зависели только от нее.
        В течение нескольких лет у нее имелся свой личный сад на территории одного из небольших замков. Диана Пуатье обратила внимание на ее любовь к цветам и помогла ей создать этот совершенно белый сад под верандой, ведущий к декоративному пруду с чистой прозрачной водой.
        - Вы имеете особую склонность к белому цвету, - сказала она. - А белый сад великолепно смотрится в лунном свете. Вы знаете, что существуют цветы, которые распускаются лишь в темноте и дают насыщенный аромат? Они происходят из Персии.
        Диана. По распоряжению Екатерины Медичи сразу же после похорон Генриха II ее удалили от двора. Но ее сад процветал: все эти годы Мария любовно ухаживала за ним и сажала новые цветы, так что теперь он окружал пруд со всех сторон, словно благоухающая рамка.
        Королевский прием состоится здесь. Гости будут гулять по тенистым тропам, освещенным фонарями, до того как поднимется полная луна и раскроются белые цветы. Среди них будут расхаживать французские и шотландские музыканты, играющие на скрипках, лютнях и волынках. Мария надеялась, что неформальная атмосфера поможет всем успокоиться - в первую очередь ей самой и Франциску.
        - Мадам, - прозвучал знакомый голос за ее спиной. - Нам предстоит очередная молодежная вечеринка?
        Повернувшись, Мария увидела Фламину, стоявшую поблизости. Четыре Марии теперь были ее фрейлинами, членами самого доверенного внутреннего круга. Она не ожидала, что положение королевы Франции что-то изменит в их отношениях, но, по правде говоря, теперь они относились к ней по-другому, к примеру, почтительно называли «мадам». А возможно, дело было в том, что теперь они обращались к замужней женщине.
        - Нет, - со смехом ответила она. - Нас пригласили несколько придворных старшего возраста. Тем не менее будет в основном молодежь.
        Сначала Франциск потребовал, чтобы возраст присутствующих не превышал двадцати пяти лет, но когда Мария напомнила, что в таком случае ни один из членов «Плеяды», группы из семи поэтов, вдохновленных великих классиков, которые придавали ее двору литературный блеск, не сможет прийти, он отменил это условие.
        - Но речь идет только о поэтах, а не о твоих старших родственниках, - настаивал он.
        - А как же молодой Рене? - спросила она. - Кроме того, ему лишь двадцать четыре года.
        - Я устал от твоих дядюшек, - пожаловался он. - Они всегда приносят мрачные новости и могут испортить нам вечер.
        Мария оторвалась от воспоминаний и посмотрела на подругу.
        - Хорошо, - сказала Фламина и тряхнула головой. Ее детская жизнерадостность и энергия никуда не делись даже теперь, когда она стала женщиной.
        - Есть кто-то, кого ты особенно хочешь увидеть? Надеюсь, я пригласила его.
        - Нет.
        Мужчин постоянно тянуло к Фламине. Они не забывали о наклонностях ее матери и предполагали, что ее дочь разделяет их, поэтому она хорошо натренировала правую руку, чтобы отгонять тех, кто пытался заигрывать с ней.
        - Мадам! - К ним присоединилась Мэри Битон, миловидная, румяная и как будто грезившая наяву. - Все в порядке? Ожидается полнолуние?
        Ее большие карие глаза смотрели невинно и доверчиво.
        - Да, если луна вдруг не пойдет задом наперед и не станет менее полной, чем вчера вечером! - насмешливо ответила Фламина.
        Внизу садовники деловито чистили тропинки, усеивали их цветочными лепестками и ставили подпорки под ветви, тяжелые от распустившихся соцветий. Подмастерья следовали за ними, поливая клумбы и пропалывая сорняки.
        В задней части сада тисовая изгородь выросла почти в человеческий рост с тех пор, как маленькая Мария посадила ростки, не доходившие до колена. Декоративный пруд почти полностью зарос белыми кувшинками, распахнувшими свои крупные восковые цветки, словно детские рты.
        - Вы теперь не будете носить белое? - озабоченно спросила Мэри Битон. - Если все придут в белом…
        - Нет, - поспешно ответила Мария. - Траур закончился.
        Она носила траурное платье в течение требуемых сорока дней после смерти Генриха II. Франциск был коронован в Реймсе вскоре после этого, и Мария решила как можно быстрее вывести его из траура, чтобы взбодрить. Он явно хотел пребывать в скорби и уединении так долго, как только возможно, в надежде отложить тяжкое бремя государственного управления. Но чем дольше он ждал, тем более ужасной казалась ему эта ноша. Мария уговаривала его гулять на солнце и ездить на его любимом коне (арабский скакун прибыл в срок, как было обещано), и он постепенно стал легче относиться к стоявшей перед ним задаче.
        Сегодняшние вечерние развлечения были лишь частью ее стараний облегчить для него переход к новым полномочиям. Она знала, что ему будет гораздо легче, если прием состоится в одном из небольших дворцов и будет ограничен молодыми людьми и друзьями семьи. Франциск разрешил ей составить план вечера и выбрать одежду для него.
        - А maman не придет? - спросил он, хотя знал ответ.
        - Нет, она слишком старая, - заверила Мария.
        Между Екатериной Медичи и Гизами существовали определенные трения, но если Екатерина пыталась управлять внешней политикой, то они отвечали за внутреннюю.
        - Надеюсь, небо будет совершенно чистым, - сказала Мэри Битон. - Даже одно облако может все испортить.
        Милая, нежная Мэри Битон, которая вечно о чем-то беспокоится.
        - Если будут облака, мы объявим их частью постановки, - заявила Фламина.
        Они подошли к пруду с кувшинками и попытались сорвать цветок. Двое садовников - молодых и красивых, как отметила Мария - сразу же поспешили к ним на помощь.
        - Что за прелестная картина!
        Кардинал! Он каким-то образом проник во дворец и сейчас стоял на веранде лишь в нескольких метрах от нее, а легкий ветерок играл полами его мантии. Он склонил голову и посмотрел на племянницу, как делал с тех пор, когда она была ребенком; его манеры по отношению к ней не изменились.
        - Вы же знаете, что не можете прийти, - укоризненно сказала она.
        - Ах, cruelle dame![23 - Жестокая дама (фр.).] - он манерно прижал руки к груди. - А ведь это самое заветное торжество во Франции, первый прием у Их Величеств, Франциска II и Марии. В чем мое прегрешение?
        - Чего вы хотите? - В последнее время его нескромные расспросы и попытки направлять и контролировать ее, которые он считал тонко замаскированными, вызывали у нее отвращение.
        - Лишь поделиться с вами некоторыми новостями из Шотландии. - Он казался слегка обиженным. - Или вас больше не интересует эта маленькая беспокойная страна?
        Только не Шотландия! Да, она по-прежнему глубоко интересовалась своей родиной, но вести оттуда почти никогда не были добрыми.
        - Разумеется, мне интересно. Что случилось?
        Она указала на деревянную скамью в тени декоративного кустарника, и они сели бок о бок.
        - Мне очень неприятно, что приходится говорить об этом, но корабли, которые вы отправили на помощь вашей матери…
        Восемь кораблей с тремя тысячами солдат, вспомнила она. Гордость Франции.
        - …попали в сильный шторм и потерпели крушение.
        - Шторм? Но сейчас еще слишком рано для штормов!
        Кардинал кашлянул:
        - Я знаю. Возможно, мастер Нокс обладает властью над морем и ветрами. Они как будто повинуются ему.
        - Нокс! Его разбойники наводнили страну, они грабят и жгут, свирепствуют хуже, чем английские солдаты.
        - Теперь они объединили свои силы, - тихо сказал кардинал.
        - Что вы имеете в виду? - Казалось, яркий свет дня померк, как будто Нокс мог внезапно материализоваться из садовой ограды или фигурно подстриженное дерево могло принять его форму.
        - Я имею в виду, что мятежники, те самые, кто объявил об отстранении вашей матери от регентства, подписали союзный договор с Англией и что королева Елизавета официально взяла Шотландию «под свою защиту». Это позволяет ей открыто послать английскую армию на помощь мятежникам, чем она и занимается в данный момент.
        - Но… на каком основании?
        - На том основании, что она должна защищать Англию от французской армии.
        - От армии моей матери! От той помощи, которую я отправила ей!
        - Именно так.
        Кардиналу удалось испортить прием, даже не побывав там.
        - Я направлю больше войск, - яростно сказала она. - Они не победят!
        После этого кардинал попрощался и ушел. Она знала, как неохотно он это сделал. Мария несколько минут просидела, глядя себе под ноги. Ей стало ясно, что они с Франциском должны нанести королевский визит в Шотландию. Это должно успокоить ситуацию. Шотландия поразила ее быстрым отказом от религии своих предков под руководством пламенного Нокса. Ни одна другая страна не видела такого стремительного распространения протестантизма, похожего на чуму. Лорды Конгрегации… Кем они были? Истинно верующими или просто людьми, жадными до власти? А этот Нокс… Какой церковник может открыто носить двуручный меч и проповедовать революцию? До сих пор это было чем-то невиданным.
        Да, она должна посетить Шотландию. Но лишь после того, как они с Франциском привыкнут к своему высокому положению здесь, во Франции.
        Солнце зашло, оставив после себя красно-фиолетовые полосы и небольшой эскорт облаков над горизонтом. Король Франциск, удивительно вытянувшийся за последний год, немного неуклюже стоял на верхней ступени веранды, принимая гостей. Его новые алые штаны были модно присборены у бедер, а дублет с длинными рукавами имел сотню маленьких разрезов, из-под которых выглядывала шелковая подкладка изумрудного оттенка. Рейтузы такого же цвета обтягивали его длинные худые икры; он с презрением отверг предложение портного вставить мягкие подушечки. На таких же длинных и узких ступнях красовались туфли с разрезами. Общая картина напоминала два зеленых боба с туфлями, но Франциск не подозревал об этом эффекте и гордо возвышался на лестнице в плоской бархатной шапочке, опоясанный церемониальным мечом, приветствуя гостей и своих младших братьев - восьмилетнего Шарля и девятилетнего Анри. Они были самыми младшими из присутствующих и сразу же побежали прятаться в кусты, чтобы потом неожиданно выпрыгивать оттуда на людей.
        - Приветствую вас, дорогие друзья, - как можно громче произнес Франциск и поднял руки. - Мы с королевой рады принять вас у себя. Прошу вас, помогите нам насладиться зрелищем полной луны, когда она взойдет. - Он повернулся к Пьеру Ронсару, который был старшим из гостей, хотя ему исполнилось всего тридцать пять: - А вы будете очень любезны, если прочитаете свой «Гимн луне».
        Ронсар поклонился и поцеловал руку короля.
        - Когда взойдет луна, я буду приветствовать ее. - Он повернулся к Марии: - Но это великолепное солнце уже сияет над нами.
        «Не сейчас!» - хотелось закричать ей. Его экстравагантные комплименты иногда повергали ее в смущение, тем более что он явно настроился расточать ей похвалы даже в том случае, если она выглядела как одна из ослиц, дававших молоко для дамских ванн.
        Мария посмотрела на людей, собравшихся вокруг нее. На мраморной веранде выделялась фигура Мэри Ливингстон, которую когда-то прозвали Пышкой. Она выросла высокой и статной девушкой, и ей понадобится сильный муж. «Не только сильный, - подумала Мария, - но надежный и энергичный. Кто может ей подойти?»
        Только не поэт Шателяр, секретарь Анри д’Омвилля, сидевший с апатичным видом под одним из фруктовых деревьев, высаженных в большой горшок. Его темные глаза, всегда выглядевшие так, будто он собирался заплакать, искали что-то, за что он мог бы зацепиться взглядом. Он с некоторым интересом посмотрел на появившуюся Мэри Сетон, но интерес пропал сразу же, как только она прошла мимо. Он сразу же почувствовал, что ее не удастся соблазнить томными любовными речами - она была практичной и приземленной женщиной, поэтому его взгляд переместился в другое место.
        Неподалеку стоял молодой и красивый маркиз д’Эльбёф, кузин Марии де Гиз и по складу характера явный хищник. Он будет приставать к Фламине, как это бывало всегда, а она, как обычно, отвергнет его. Он посмеется и попытает удачу где-нибудь еще. Рядом с ним стоял Анри д’Омвилль, младший сын коннетабля Франции Монморанси; Мария видела, что он носит ее розовый шелковый платок, который однажды нашел и провозгласил своим самым великим сокровищем. Он приколол платок к своему дублету и, когда встречался с ней взглядом, нарочитым жестом целовал кончики пальцев и прикасался к платку.
        Слуги принесли кубки с белым вином, и гости расположились на веранде, глядя на восток и ожидая, когда на ясном небе взойдет луна. Никто не разговаривал; все просто молча ждали. Линия деревьев в дальнем конце сада частично закрывала горизонт, но они могли различить бледное сияние луны, начавшее свое полуночное путешествие.
        - Ах! - произнес тихий голос рядом с ней, и Мария узнала Ронсара. Когда луна всплыла над верхушками деревьев, он стал читать стихотворение, сочиненное специально для такого случая:
        Яви нам, о богиня, серебристый свой покров, Наброшенный на лик земли и скрывший Все то, что режет глас своим уродством При свете дня; ласкай меня, о красота, Окутай своим чудным белым блеском…
        Потом они вместе торжественно прошли по садовым тропинкам, чтобы отдать должное белой красоте, расцветающей повсюду вокруг них.
        Их голоса звучали интимно и приглушенно, и легкий ветерок, напоенный ароматом цветов, окутывал их невидимым плащом. В тот момент Мария чувствовала, что купается в любви и счастье и окружена самой надежной защитой, которую мог предложить этот мир.
        - Vivez, si m’en criyez, n’attentez a demain; Gueillez des aujourd’hui les roses de la vie, - пробормотал Ронсар у нее за спиной. «О нет, услышь меня, любовь! Не жди до завтра! Живи же и срывай соцветья роз - сейчас, сегодня!»
        XVII
        Мария лежала в постели, стараясь не шевелиться. Если она оставалась совершенно неподвижной, боль была не такой резкой. Врачи не знали, что стало причиной внезапных резей в животе; они прописали ей полный покой и бланманже. Поэтому, несмотря на прекрасный июньский день, она оставалась в постели в самой дальней спальне своих апартаментов в Шамборе, отказавшись задернуть шторы или закрыть ставни. Солнечные зайчики танцевали внутри, и летний воздух, легкий как перышко и чистый, как белое кружево, наполнял комнату.
        «Как скучно лежать здесь, когда все остальные развлекаются на свежем воздухе!» - подумала она. Франциск отправился на верховую прогулку, а Екатерина Медичи сопровождала его, выставив напоказ свои знаменитые мускулистые икры.
        Мария улыбнулась. Ее свекровь была странной женщиной, гордившейся своими ногами - лучшей особенностью ее фигуры, которая становилась видна лишь в тех случаях, когда она ездила верхом по-мужски. Другими ее наиболее яркими качествами являлась свирепая, почти удушающая материнская любовь и зловещая репутация отравительницы. Поскольку ее и Марию объединяла общая цель и преданность Франциску, между ними не было серьезных разногласий. После первого потрясения Франциск принял на себя королевские обязанности и исполнял их настолько хорошо, насколько мог.
        Мария закрыла глаза. Казалось, боль немного успокоилась. Теперь, если она сможет поспать, после пробуждения все будет хорошо. Она начала по памяти цитировать стихотворение Ронсара «Эпитафия его душе», переставляя слова в обратном порядке:
        Dorse je: repose mon trouble ne Fortune ta suis: dit j’ai passant Commune la par envies tant…
        Вскоре она уже не могла ставить одно слово впереди другого.
        Когда Мария проснулась, комната была наполнена фиолетовым светом, и вокруг слышался шепот нескольких голосов:
        - Мы не можем…
        - Мы не смеем… еще рано…
        - Нельзя больше ждать!
        - Но приступы… ее болезнь…
        - Говорю вам, мы не можем больше ждать. Если мы промолчим, это посчитают самоуправством или даже изменой. Не сообщить королеве…
        Назойливый шепот походил на жужжание пчел летним вечером в сгущающихся сумерках.
        - Я не возьму на себя такую вину! - Это был голос кардинала. Мария видела очертания его лица в сумрачном свете.
        - Дядя кардинал, - сказала она и попыталась сесть. Боль улеглась, но она по-прежнему испытывала неприятные ноющие ощущения в животе. Потом она увидела еще несколько лиц собравшихся вокруг него, словно гроздь виноградин, и каждое лицо выглядело мрачным.
        - Что случилось? - спросила она.
        - Новости из Шотландии, Ваше Величество, - ответил кардинал.
        - Самого печального свойства, - добавил знакомый голос, и Мария увидела другого старшего дядю, герцога Гиза. Потом она внезапно поняла, в чем дело.
        - Нет! - закричала она.
        - Увы, это правда, - пробормотал кардинал.
        - Наша сестра и ваша любимая мать… умерла, - произнес герцог.
        - Нет, - Мария повторяла это слово как заклинание. - Нет, нет!
        - Она умерла от водянки, - сказал кардинал. - Но ее кончина была великой и подобающей для великой женщины. Она собрала враждующие стороны и убедила их заключить мир и простить друг друга. А вам она написала… - Он протянул ей конверт.
        Мария молча взяла письмо и жестом попросила принести свечу для чтения. Слова, почерк… такие же, как во многих прошлых письмах, но все-таки другие, ужасно и непоправимо другие…
        Она выронила письмо, но потом снова подняла его. На нем стояла дата: 1 июня 1560 года. Это было двадцать восемь дней назад.
        - Когда пришло это письмо? - спросила она. - Как давно вы знаете?
        - Десять дней, Ваше Величество.
        - И вы держали это в тайне от меня? - «Все эти дни, пока гуляли со мной в саду и улыбались мне? - подумала она. - Вы ели за моим столом, обсуждали стихи и растущее влияние гугенотов, но вы знали, а я нет?»
        - Я хотел избавить вас от этого, - сказал герцог.
        - Избавить меня от знания или от боли? - спросила она. - Если от боли может избавить лишь незнание, это ничего не дает.
        - Наверное, нам хотелось думать о ней как о живой, - неожиданно произнес герцог. - Человек продолжает жить, если о его смерти не знают.
        - О чем вы говорите, дядя? - устало спросила она. - Как командир вы знаете, что солдат не становится менее мертвым от того, что жена не знает о его смерти.
        - Моя дорогая, поверьте… - начал кардинал.
        Но ее лицо внезапно исказилось, и она рухнула в постель, зарывшись в одеяла и содрогаясь от рыданий. Мужчины, пришедшие вместе с Гизами, вышли из комнаты, оставив братьев наедине с племянницей. Потом Гизы тоже тихо удалились, не желая тревожить королеву в ее горе.
        Она плакала долгие часы, и ее горе отягощалось чувством вины за то, что страдания в чужой стране, сохраняемой ради нее, довели ее мать до смерти в возрасте сорока четырех лет. «Пока я играла, плавала по Луаре на роскошных лодках и переезжала из одного замка в другой, пока меня превозносили поэты, моя мать сражалась в Шотландии, даже подозревая, что я больше никогда не вернусь туда, - думала Мария. - Но я хотела увидеть ее! И я действительно собиралась приехать, как только…»
        Воспоминание об их последнем прощании, которое стало окончательным, было настолько мучительным, что она закричала. Стоявший все это время за дверью кардинал повернулся к герцогу:
        - Я же говорил, что она очень тяжело воспримет эту новость.
        Мария оставалась в постели еще десять дней, не в состоянии есть, разговаривать или нормально спать. Она переходила от горестного отчаяния, пронизанного черной безнадежностью, к вялому безразличию. Четыре Марии терпеливо ожидали в соседней комнате, но, казалось, она не узнавала их.
        На одиннадцатый день она собралась с силами и вернулась в окружающий мир, словно пьяница, который постепенно выходит из состояния, где нет ощущения времени.
        Мария чувствовала себя грязной и жаждущей окунуться в теплую ванну, а также очень голодной. Она почти виновато поздоровалась с Мэри Ливингстон и попросила ее приготовить ванну из молока ослиц, а потом подать манную кашу с сахаром и корицей. К вечеру она снова чувствовала себя живой, хотя по-прежнему слабой и потрясенной.
        Ее посетил кардинал, радостно потиравший руки и одобрительно кивавший.
        - Слава богу, вы снова вместе с нами!
        - Частично, но другая часть меня умерла вместе с матерью, - тихо ответила она. - Теперь расскажите мне остальное. Со смертью матери многое должно было измениться не только в моем сердце.
        Кардинал помедлил. Он поднял руку и потер то место, где недавно находилась его бородка, сбритая в минутном порыве.
        - Я достаточно сильна, чтобы выслушать вас, что бы вы ни сказали. - Ее голос звучал ровно и спокойно.
        Тем не менее он колебался, продолжая кривить губы в улыбке.
        - В сущности, я приказываю вам.
        Она была королевой, и он не мог не подчиниться ей.
        - Что ж, хорошо. Новости очень простые: все кончено. Мятежники одержали верх, и уже сейчас Уильям Сесил как представитель Англии находится в Эдинбурге и заключает договор с Францией от лица мятежников. Договор о нашем уходе.
        Он заметил потрясение, отразившееся на ее лице.
        - Старый союз прекратил свое существование. В Шотландии больше не будет французов и католиков. Для нас там все кончено.
        - Для нас?
        - Для французов. Вы остаетесь королевой Шотландии, но лишь формально. На самом деле ваш незаконнорожденный брат Джеймс Стюарт правит от имени протестантов. А за ним стоит королева Англии, которая дергает за ниточки и контролирует свое новое вассальное королевство.
        Мария приоткрыла рот, не находя слов.
        «Что же, - подумала она в порыве самобичевания. - Я сама потребовала, чтобы мне все рассказали».
        - Парламентский комитет утвердил эти перемены, а мастера Нокса попросили написать символ веры для новообращенных шотландцев. Он справился с этой работой за четыре дня.
        XVIII
        Мария Стюарт сидела на маленькой скамье в недавно разбитом саду в Шенонсо, наблюдая за работой садовников. В этот осенний день природа купалась в золотистом свете, и окружающая красота заставляла ее радоваться, несмотря ни на что.
        Она почти не заметила предыдущее лето - тяжелые букеты левкоев, подсолнухов и маргариток, порхающих пестрых бабочек и теплых мглистых сумерек, растягивавшихся до десяти часов вечера. Кого могут тронуть или ободрить подобные вещи, когда они лишь украшают ткань бытия, не изменяя ее? Ее мать умерла, ее королевство захватили еретики. Даже тело матери не разрешили вывезти из Шотландии во Францию для похорон, но держали как заложника у лордов Конгрегации. Что за бессердечие, неужели у них нет сострадания даже к мертвым? Мария содрогнулась под теплым и дружелюбным французским солнцем.
        «Я привезу тебя домой, мама, - молча пообещала она. - Ты упокоишься во Франции».
        - Bonjour, Ваше Величество, - сказал главный садовник, присоединившийся к своим подчиненным.
        Она с улыбкой кивнула ему. Для нее только сейчас стало естественно слышать, как ее называют королевой Франции. В течение первого года этот титул казался неловким, как будто она лишь ожидала прибытия королевы Екатерины. Когда все стали называть Франциска «Ваше Величество» и «король Франции», это звучало еще более странно. Она не могла избавиться от мысленного образа Генриха II и ожидала, что он вот-вот выйдет из-за колонны, когда прозвучит этот титул, и посмеется над шуткой, разыгранной над ними.
        Но сегодня он был бы потрясен, если бы приехал в Шенонсо и обнаружил, что его возлюбленная Диана сослана в другой замок, а потом увидел творение рук Екатерины, которая разбила собственный сад на другой стороне от замка. Именно над ним сейчас усердно трудились садовники. Хотя сад Екатерины при всем желании не мог похвалиться высокими деревьями и скульптурно подстриженными кустарниками старого сада, он отражал последние модные веяния из Италии: статуи, фонтаны и каналы. Со временем здесь тоже вырастут деревья, и Екатерина, хорошо умевшая ждать и жившая под девизом Odiate et aspirate - «Ненавидеть и ждать», - не возражала против этого.
        Между тем сад уже радовал взор элегантными клумбами сложных геометрических форм, сочетавшими разноцветную гальку с яркими соцветиями; в спокойной воде каналов отражалось небо с облаками, и надо всем царила безмятежная белизна изящного замка, стоявшего наискосок над рекой Шер. Екатерине не нужно было делить его ни с кем, кроме короля Франциска. В честь короля и его молодой супруги она устроила небольшой прием с фейерверками, которые чертили замысловатые фигуры в ночном небе и отражались в водах реки.
        Мария следила за приближением своей свекрови, чье грузное тело загораживало одну из тропинок вдоль канала. Она поднялась ей навстречу, и обе женщины пошли рядом, отбрасывая тени на фоне предвечернего солнца. Тень Марии была длинной и узкой, а тень Екатерины - короткой и квадратной; ее голова едва доходила до плеча спутницы. Мария немного наклонилась, чтобы лучше слышать монотонный голос своей свекрови. Королевские садовники прекращали работу и застывали в поклоне, когда две королевы проходили между ними. Цветы в геометрических клумбах образовывали тщательно выложенные узоры: фиолетовые ирисы, белые лилии, алые гвоздики и темно-желтые маргаритки.
        Наконец Екатерина, до сих пор отпускавшая невинные замечания о цветочных клумбах и геральдике, замедлила шаг и спросила:
        - Итак, вы и Его Величество отказываетесь подписать Эдинбургский договор?
        - Мы не отказываемся, а просто не подписываем его, - ответила Мария. Таков оказался вердикт старших братьев Гизов, в котором, по сути, не было необходимости. Она не хотела, да и просто не могла поставить свою подпись под документом, отрицающим ее право на английский трон. Это было невозможно. Как может чья-то подпись отменить нечто истинное? Мария вела свой род от Генриха VII, и ее наследственные права являлись неоспоримыми. Она даже хотела согласиться де-факто признать Елизавету королевой, но дядя указал, что в договоре нет различия между де-факто и де-юре. А пункт «отныне и во все времена» означал, что она не сможет взойти на престол даже в том случае, если Елизавета умрет бездетной.
        Эдинбургский договор стал тяжким поражением для Шотландии, и ей в буквальном смысле становилось плохо, когда она думала о нем. Джон Нокс со своими мятежниками затравил ее мать до смерти, а результатом стал Эдинбургский мирный договор, отвергавший Францию и католицизм. Нет, она никогда не подпишет его!
        Они приближались к fontaine de roche, шедевру великого мастера садовых интерьеров Бернара Палисси. Екатерина улыбнулась, когда услышала мелодичное журчание воды.
        - Англичане будут давить на вас, - сказала она.
        - Пусть попробуют, - ответила Мария, пренебрежительно тряхнув головой. - Шотландия не принадлежит им, как бы сильно они этого ни хотели.
        - Они поддержали мятежников, - тихо сказала Екатерина. - Они купили их.
        - Они могут думать, что купили их, но бунтовщики - это предатели по определению. Если они изменили своему регенту, которому обязались служить, то тем более изменят тому, перед кем у них нет никаких обязательств. Для них Елизавета всего лишь мешок с деньгами, который можно использовать, пока это их устраивает.
        - Возможно, они скоро признают ее королевой Шотландии. Мне известно о тайном предложении женитьбы от графа Аррана, молодого наследника дома Гамильтонов. Лорды Конгрегации послали Елизавете предложение от его имени. Что может лучше устроить их? Два протестантских монарха, правящих в стране, очищенной от католической скверны.
        Ее голос, всегда низкий и приглушенный, теперь казался почти урчанием.
        Мария тоже слышала об этом от своего дяди.
        - Елизавета не выйдет за него замуж. - Она слышала свой голос словно со стороны и каким-то образом знала, что это правда. - И тогда они обратятся к нам: ко мне и Франциску. Но до тех пор…
        До тех пор, пока в Шотландии нет кормчего, который стоит у руля, в стране воцарится хаос.
        - Я молюсь лишь о том, чтобы они не провозгласили Эдинбург «градом Божьим». Кажется, так теперь называют Женеву? - сказала Екатерина. - Наверное, вам и королю нужно нанести визит в Шотландию, чтобы заручиться их преданностью.
        «Тем временем я разберусь здесь со своими делами», - подумала она.
        - Вы же знаете, что Франциск не выдержит долгого пути, - укоризненно сказала его жена.
        - Поездка может укрепить его силы.
        - Такая же поездка убила его тетушку Мадлен. Нет, я не позволю ему подвергнуть свою жизнь опасности.
        Шум фонтана, управляемого гидравлическими механизмами Палисси, заставил их повысить голоса. Огромная искусственная гора возникла на пересечении двух водных каналов; с ее склонов струились потоки воды, каскадами ниспадавшие в пенистый бассейн у подножия.
        Екатерина никогда не уставала восхищаться фонтаном, и Марии нравились фаянсовые рептилии, окружавшие бассейн: блестящие зеленые лягушки, хищные крокодилы и полосатые гадюки, свивавшие кольца на сухих валунах, словно готовясь к нападению.
        Шум падающей воды заглушил голос Франциска, звавшего их. Лишь взмахи его рук в конце концов привлекли их внимание. Он неуклюже бежал по ухоженной гравийной тропинке, припадая на одну ногу, и солнце поблескивало на пряжках его туфель. Через год после вступления на трон он превратился в бледную тень самого себя. Он вытянулся, как бледное пещерное растение в поисках солнца, и был таким же тонким и чахлым.
        - Maman! - крикнул он. - Мари!
        Они остановились и подождали его.
        - Гугеноты, - выдохнул он. - Мне сообщили, что… что…
        Екатерина шагнула вперед и забрала у него письмо.
        - Они снова затевают неладное. Есть только один способ справиться с ними: растоптать их, словно ядовитых змей, какие они и есть на самом деле. Нужно изобразить жалость и готовность к примирению, а потом уничтожить их!
        Франциск стоял, угрюмо переводя взгляд с матери на жену.
        - Но если я дал слово короля, как я могу не сдержать его?
        - Да, это было бы отвратительно, - согласилась Мария. Она смело посмотрела на Екатерину: - Что именно вы предлагаете?
        Старшая из женщин пожала плечами:
        - Ничего особенного, - ответила она. - Но вы не должны быть такой легковерной и привередливой, если надеетесь стать хорошей королевой.
        «Но я всегда считала, что доброе сердце - лучшее качество для правителя, - подумала Мария. - Нельзя отказаться от честности и милосердия, не предавая истину. Нужно относиться к своим подданным так же, как к самой себе».
        Она прикоснулась к длинному ожерелью из черного жемчуга, свадебному подарку Екатерины Медичи, и поймала ее критический взгляд. Екатерина мало-помалу становилась все более смелой; она тоже выходила из тени покойного короля. Не секрет, что ее взгляды на политику были диаметрально противоположны взглядам Гизов.
        «Все они хотят править Францией, - с внезапным отвращением подумала Мария. - Они по-прежнему считают меня и Франциска послушными детьми, которые будут следовать их указаниям. Точно так же, как лорды Конгрегации в Шотландии думают, будто они могут издавать указы от имени детей монархов…»
        - Слишком много обмана и слепого повиновения советам Макиавелли, - вслух произнесла она. - Я не буду так поступать, и люди постепенно начнут доверять мне и поймут, что слово государя заслуживает уважения.
        - Мечтательница! - произнесла Екатерина.
        Мария покосилась на ее недовольное лицо, и внезапно ей захотелось оказаться где-то далеко, там, где глаза свекрови и дядей не будут постоянно устремлены на нее, изучая и взвешивая ее поступки. Ей хотелось уже сейчас выехать на осеннюю охоту вместе с Франциском. Он всегда оставался ее другом и никогда не хотел видеть в ней нечто большее или меньшее, чем она сама.
        XIX
        Поздней осенью французский двор переехал в Орлеан, где в близлежащем Орлеанском лесу с дубовыми, грабовыми и сосновыми рощами, разделенными торфяными болотами, имелись все условия для превосходной охоты на диких зверей и водоплавающих птиц. Франциск обожал охоту; он унаследовал эту черту от своего деда Франциска I. Желание охотиться у него порой граничило с одержимостью. Он предпочитал охоту учебе, еде и любым другим занятиям; хуже того, он ставил охоту превыше всех государственных дел.
        Возможно, его нежелание возвращаться к королевским обязанностям объяснялось еще и тем, что текущие дела не предвещали ничего хорошего. Последователи Кальвина укрепили свои позиции во Франции; гугеноты, с их жестко дисциплинированными «ячейками», превратились едва ли не в альтернативное правительство по сравнению с королевским двором, регулярно переезжавшим из одного замка в другой в поисках развлечений. Братья Гизы - герцог, недавно назначенный военным министром, и кардинал, получивший пост министра финансов, - поощряли короля в его развлечениях и убеждали доверить им управление всеми остальными делами. Они знали, как разобраться с гугенотами: их надо было просто уничтожить. Их не устраивало ничто, кроме поголовного истребления противника.
        Король не соглашался с ними, и хотя Мария всерьез беспокоилась и пыталась помешать планам старших Гизов, они предпочли подождать, когда Франциска уложит в постель очередной приступ одной из его многочисленных болезней, а их племяннице придется исполнять свою главную обязанность - сиделки при больном муже. Пока король находился в седле или в постели, Гизы могли поступать так, как им заблагорассудится.
        Франциск устал от охоты в окрестностях Орлеана и решил совершить экскурсию в густой лес рядом с Шамбором. Погода выдалась чересчур холодной для ноября, но хотя Франциск был явно нездоров - его лицо усеивали красные пятна, а кожа всего тела приобрела свинцово-бледный оттенок, - он страстно желал продолжить охоту. Как и у Франциска I, во время преследования добычи его глаза хищно блестели, к тому же ему приходилось до предела напрягать силы своего организма, основательно подточенные последней стадией сифилиса.
        Мебель и вещи из Орлеанского замка отправили в Шамбор, но в то утро, когда они должны были выехать туда, у Франциска появилась мучительная боль в ухе, настолько сильная, что он не мог двигаться. Его быстро уложили на соломенный тюфяк на полу, потому что в комнате не осталось мебели. У него началась лихорадка - он лежал в бреду, стуча зубами и мечась на тюфяке.
        Мария заняла место рядом с ним, как это уже много раз случалось раньше. Франциск часто испытывал подобные приступы, и их всегда удавалось облегчить с помощью смеси из яичного желтка, розового масла и скипидара, нагретой и осторожно залитой в ушной канал. Она проделала привычную процедуру, а затем наложила ему на лоб компресс. Вскоре его ресницы затрепетали, глаза открылись, и он улыбнулся ей.
        - Кабаны уйдут, - сказал он. Но в его голосе звучала нежность, как будто он пытался заверить ее, что по-прежнему владеет собой и своими чувствами.
        - Они подождут тебя, - ответила она. - Самый большой кабан в Шамборском лесу знает, что обречен быть поданным к столу на Рождество. Его конец просто отложен на время, так что ему повезло.
        - В отличие от меня. - Он застонал: - О Мари, у меня так кружится голова! И эта слабость…
        - Ты скоро выздоровеешь. Масло уже лечит тебя.
        - У меня болит… болит за ухом.
        Король больше не приходил в сознание и не открывал глаза. В следующие несколько дней лихорадка совершенно изнурила его, а его лицо покрылось багровыми пятнами. Мария не отходила от своего царственного мужа и почти не спала. Она лежала рядом с ним на тюфяке, играла на лютне для того, кто уже не мог ее слышать, и держала его за руку.
        Врачи дали ему пасту из ревеня, насильно заставив проглотить несколько ложек. Лихорадка временно отступила, но потом возобновилась.
        Королева Екатерина, поспешившая к больному, вызвала королевского хирурга Амбруаза Паре.
        - Спасите его, - приказала она.
        - Но врачи…
        - Врачи ничего не могут сделать, - отрезала она.
        Хирург опустился на колени и тщательно осмотрел короля, поворачивая его голову и осторожно дуя в каждое ухо. За воспаленным ухом образовалась большая шишка.
        - Ее нужно вскрыть, - решил он, и обе королевы согласились с ним.
        Но хотя Паре умело вскрыл опухоль ланцетом и вывел наружу большое количество жидкости, королю не стало легче. Напротив, в последующие дни его состояние лишь ухудшилось.
        - Боюсь, единственным средством будет операция, - сказал Паре. - Нам нужно удалить часть черепа. У него гнойник в мозгу, и если гной будет распространяться, то…
        - Вскрыть его голову? - воскликнула Екатерина.
        Паре посмотрел на жену короля.
        - Делайте все, что необходимо, но спасите его, - тихо сказала Мария.
        - Неужели вы настолько жестоки? - спросила Екатерина. - Хотите, чтобы его мозги торчали наружу? Как он будет жить в таком виде? - Она повернулась к Паре: - У вас есть какое-нибудь волшебное вещество, чтобы потом залатать ему голову?
        - Увы, нет, - признал он. - Но, пожалуй, кое-что можно подобрать: пластинку из слоновой кости или пленку из овечьих кишок… И я могу снять боль настойкой из опиума и белены, которой мы пользуемся для раненых солдат на поле боя, так что он ничего не почувствует.
        - Овечьи кишки на голове у короля Франции? - взвизгнула Екатерина. - Как вы осмеливаетесь предлагать такую мерзость? И он… - Она посмотрела на своего первенца, лежавшего в коме. - Он никогда больше не сможет охотиться. Он будет жить как старик, шаркать по комнатам и носить влажный тюрбан на голове… Нет, он не захотел бы так жить.
        - Откуда вы знаете, чего бы он захотел? - спросила Мария.
        - Я выносила его. Я знаю его и понимаю, что такое королевское достоинство! - Она снова повернулась к хирургу: - Никакой операции не будет. Но прошу вас, дайте ему обезболивающее.
        Паре посмотрел на королеву и увиделв ее глазах гнев и боль. Ни одна мать не присутствовала на поле боя; им не приходилось делать такой выбор.
        - Я немедленно приготовлю настойку, Ваше Величество. И есть еще одно приспособление, которое навевает сон и покой. Звук дождя хорошо успокаивает. Если вы распорядитесь поставить большой чайник в дальнем конце комнаты, и слуга будет тонкой струйкой лить воду сверху…
        - Все будет сделано, - заверила Екатерина.
        Франциск получил порцию настойки из опиума и белены и заснул под звуки искусственного дождя в холодной пустой комнате. Мария держала его постепенно холодеющую руку. Она держала ее еще долго после того, как его душа покинула этот бренный мир.
        - Наш Франциск умер, - наконец сказала она Екатерине, дремавшей на стуле. Она осторожно выпустила его ладонь, скрестила его руки на груди и поцеловала в лоб. Красные пятна на его лице потускнели, а губы приоткрылись, словно он собирался заговорить.
        - Adieu, Франциск, мой муж, мой друг и моя любовь.
        Екатерина горько расплакалась, но у Марии не осталось слез. Она чувствовала себя так, будто ее собственная жизнь ушла вместе с Франциском.
        - Adieu, Франциск, - снова прошептала она. - Adieu, Мария.
        Как только Джон Нокс в Эдинбурге узнал новость о смерти Франциска II, он написал: «Когда вышеупомянутый король сидел на мессе, он внезапно умер из-за гнили, разъевшей его глухое ухо, которое никогда не слышало правду от Господа».
        XX
        Наступил восемнадцатый день рождения Марии, и она уже была вдовой, оплакивавшей мужа в затемненных чертогах Орлеанского замка. Она снова носила белое, и это казалось злой насмешкой. «Они были правы - мне не следовало надевать белое платье в день свадьбы, - подумала она. - Это цвет смерти и печали. Я больше никогда не стану носить его. Если бы я тогда не надела это платье, то, может быть, Франциск…
        Нет, это глупо. Он не мог умереть из-за цвета платья, - одернула она себя. - Он умер потому, что всегда был слабым, потому что родился больным, потому что его мать принимала пилюли из мирры для зачатия и потому что он родился во время солнечного затмения. Вероятно, он бы не прожил так долго, если бы я не помогала ему, не нянчила его, не играла с ним и не любила его».
        Острая боль пронзила ее душу. Она действительно любила своего спутника, наперсника и лучшего друга. Она едва могла вспомнить то время, когда не знала его, и он любил ее всей душой.
        Теперь она осталась совершенно одна. Ее мать и Франциск умерли меньше чем за полгода. Для нее внезапно не осталось места на земле, и Франция больше не казалась надежной гаванью. Десятилетний Шарль, младший брат Франциска, правил под именем Карла IX, но на самом деле всеми государственными делами занималась его мать, назначенная регентом. Кропотливая Екатерина, соблюдавшая все правила… Если она отступила в сторону и отдала должное более высокопоставленному положению Марии уже через десять минут после смерти Генриха II, то теперь не замедлила потребовать от нее драгоценности французской короны после смерти Франциска II. Не было никаких утешений или формальных любезностей. Мария, чья мать была француженкой, уже давно говорившая по-французски и получившая воспитание во Франции, со всех сторон получала скрытые и явные сигналы о том, что ей пора забыть о Франции и вернуться в Шотландию.
        Но ее появление там тоже не особенно ждали. Ее подданные взбунтовались и официально низложили ее мать, которая считалась их регентом. Теперь страной управлял совет лордов, утверждавший законы, которые отвергали католическую веру и объявляли преступлением даже присутствие на мессе.
        У нее не было страны, где ее мог бы ожидать теплый прием. Что ждет ее, когда закончится сорокадневный траур? Куда она отправится, что будет делать?
        Тем не менее состояние Марии напоминало летаргический сон. Она одновременно беспокоилась и не беспокоилась. Потеря Франциска была настолько тяжкой, что она искала спасения от боли во сне, молчаливой скорби и воспоминаниях. Его присутствие ощущалось повсюду и наполовину утешало, наполовину мучило ее. Теперь Мария, которую так часто превозносили придворные поэты, пыталась смягчить боль утраты, сочиняя собственные стихи:
        Как тяжко ночью, днем Всегда грустить о нем! Когда на небеса Кидаю взгляд порою, Из туч его глаза Сияют предо мною. Гляжу в глубокий пруд, Они туда зовут. Одна в ночи тоскуя, Я ощущаю вдруг Прикосновенье его рук И трепет поцелуя. Во сне ли, наяву Я только им живу[24 - Перевод В. Левика.].
        Но кто мог прочитать эти стихи и понять их? Только Франциск, а он ушел навсегда, оставив ей лишь воспоминания и тихое, призрачное присутствие.
        С ней уже говорили о возможности нового брака. В первые две недели вдовства, когда Мария находилась в глубочайшем трауре, а единственный свет в ее комнате исходил от мигающего пламени свечей, по праву ближайших родственников к ней явились Гизы и сразу же стали предлагать кандидатов на повторное замужество. Имелся дон Карлос, наследник испанского короля Филиппа; Карл IX, ее шурин, совершенно некстати воспылавший ребяческой и ненормальной страстью к ней. Она должна была остаться у власти. А эти женихи - незрелые неуравновешенные дети - позволят ей добиться своей цели.
        Мария спокойно выслушивала их речи. Действительно, что еще она могла сделать? Сейчас она была заперта в своем траурном чертоге. Но хотя она любила Франциска, перспектива иметь другого жениха-ребенка ничуть не привлекала ее. Оставалось одно: бежать в Шотландию, подальше от настойчивых Гизов и бдительной королевы-матери.
        «Стоит ли мне довольствоваться участью вдовствующей королевы во Франции, имеющей пенсию, тихо живущей в своем поместье и не играющей никакой роли в государственных делах, или же я предпочту быть королевой в маленькой далекой стране?
        Я слишком молода, чтобы прозябать в безвестности, - ответила она самой себе. - Я училась государственному управлению у моих дядей, у моего деда и королевы Екатерины, и зачем тогда мне все это, если я сейчас удалюсь в загородное поместье? Бог даровал мне шотландский трон по праву рождения. Должна ли я принять этот скипетр? Сейчас это особенно важно, потому что страна зашла в тупик, погрязла в смятении и ошибках. Да, я еще очень молода и плохо разбираюсь в глубоких теологических вопросах, но моя задача заключается лишь в том, чтобы стать живым примером моей веры, а не соперничать со святым Августином или другими отцами Церкви. Возможно, именно этого Бог требует от меня, чтобы помочь моей стране».
        Она осторожно поделилась этой идеей со своим духовным наставником, отцом Мамеро.
        - Как вы думаете, Бог хочет этого от меня? - спросила она однажды вечером, когда ночные тени уже сгустились по углам.
        Священник, низенький, но сухощавый и очень подвижный человек, прежде чем ответить, выдержал долгую паузу:
        - Полагаю, такая возможность, несомненно, существует, - наконец сказал он. - Ваша страна недавно покинула лоно Церкви, но вы остаетесь ее монархом и придерживаетесь истинной веры. Действительно, люди склонны видеть в монархе воплощение своей веры. Король, который лжет, крадет, распутствует и ведет себя как трус, отвращает людей от любой веры, которую он называет своей. Тем не менее я не уверен, что обратное тоже верно. Вам просто нужно попробовать и отдаться на волю Божью. Вы не можете заранее ставить перед собой такую цель. Только Бог способен по-настоящему тронуть сердца людей.
        - Ах, вы всегда советуете мне вести себя осторожнее, - пожаловалась Мария.
        - Обязанность духовника - помочь своей дочери преодолеть ее духовные слабости. А ваша слабость состоит в том, что вы всегда склонны действовать слишком поспешно и ожидаете слишком многого.
        Пока тянулись долгие дни, Мария все чаще находила мирскую опору в женской мудрости мадам Райе. Она обратилась к ней за советом по поводу отъезда в Шотландию.
        - Я хочу взять хороших людей из своей свиты, таких, как Бургойн и Бальтазар, - сказала она. - Я не представляю свою жизнь без них, но прежде всего - без вас.
        Мадам Райе улыбнулась:
        - Я тоже не могу себе этого представить. Я отправлюсь с вами, куда бы вы ни уехали. Вы действительно хотите вернуться на родину?
        - Я… я не уверена, - ответила Мария. - Иногда это так, а в другие дни я просто не знаю. Но если бы я знала, что вы поедете со мной…
        - Я поеду, - заверила мадам Райе.
        Возвращение на родину, эта мысль привлекала ее как печальная мелодия, доносившаяся из глубины леса. Потом ее внезапно охватывала тоска по Франциску, и она гадала, не является ли стремление к далекому трону всего лишь замаскированным желанием скрыться от боли и забыть о своей утрате.
        Каждый день казался вечностью в себе, не связанной с тем, что происходило раньше или позднее. Время проходило в покоях, не знавших смены дня и ночи с искусственно отмеряемыми часами. Утро начиналось с мессы, все принадлежности для которой находились в дальнем конце комнаты. Затем следовали утешительные визиты, на самом деле больше похожие на политические совещания. Потом новые молитвы, краткий отдых и, наконец, обед, подаваемый в молчании. Никто не мог войти к ней без одобрения королевы Екатерины и тщательного обыска у стражи. «Фривольных» гостей удаляли немедленно; лишь аккредитованные послы и братья Гизы имели доступ к Марии в первые две недели.
        Она готовилась к их визитам, кутаясь в длинную меховую мантию в холодном зале. Мрачная декабрьская погода и короткие дни снаружи сами по себе усиливали гнетущее чувство одиночества.
        На двенадцатый день на пороге ее комнаты появился высокий мужчина, державший кожаный пакет в руке, с которой он не потрудился снять перчатку. В складках его темного плаща оставался тающий снег.
        - Приветствую вас, моя королева, - сказал он на превосходном французском языке. Но она раньше никогда не видела его при дворе. Как он уговорил стражу пропустить его?
        Мария сделала ему жест подойти ближе. Он приблизился и, откинув капюшон, преклонил перед ней колено. Его короткие и кудрявые рыжие волосы были беспорядочно спутаны, а дымчато-зеленые глаза смотрели прямо на нее.
        - Я привез документы от вашей покойной королевы-матери, а также прошу принять мои соболезнования в связи с кончиной короля, вашего покойного супруга и господина.
        Мужчина протянул Марии кожаный пакет, и она наклонилась вперед, чтобы взять его.
        - Говорите, от моей матери? Почему же не раньше?
        Он пожал плечами:
        - Это не официальные документы, Ваше Величество. Они были обнаружены, когда слуги разбирали ее бумаги. Это личные вещи, которые она хранила при себе. Слуги хотели уничтожить их, но я подумал, что они вам могут понадобиться.
        Мария перелистала содержимое толстого пакета.
        - Интересно… Здесь есть письмо, которое я отправила ей?
        - Когда вам было одиннадцать лет, - добавил он.
        «Значит, он читал бумаги? Разумеется, это естественное любопытство. А когда от них уже были готовы избавиться, он взял на себя труд спасти их».
        Мужчина неловко подвинул колено и без разрешения встал.
        - Вы могли прислать их, - сказала Мария. - Едва ли стоило приезжать сюда.
        - Осталось мало людей, которым можно доверять. Кроме того, моя королева, я хотел лично увидеть вас. Мало кто в Шотландии удостоился такой чести.
        - Кто же вы?
        - Джеймс Хепберн, моя королева.
        Ей не понравилось, что он настойчиво повторял «моя королева», когда знаком подлинного уважения было обращение «Ваше Величество».
        - Джеймс Хепберн… А дальше? Кто вы такой на самом деле?
        - Джеймс Хепберн, сын Патрика по прозвищу «Честный граф». Разумеется, вам приходилось слышать о нем?
        Мужчина снял плащ, снова не испросив разрешения, и набросил его на вешалку. Он был не таким высоким, как Мария, но стройным и крепко сложенным.
        - Вообще-то я не слышала о нем, - сказала она.
        Он рассмеялся.
        - Мой отец, «Честный граф», - так его назвали за цвет лица, а не из-за его характера[25 - Игра слов: fair может означать как «честный, справедливый», так и «светлый».], - развелся со своей первой женой, чтобы жениться на вашей матери. Она дала ему обещание, но потом предпочла забыть о своих словах и тем самым обесчестила его имя. Очевидно, это королевская привилегия.
        - Значит, вы шотландец? - «Он сделал странное заявление, - подумала Мария. - Неужели это правда?»
        - Шотландец или никто, - ответил он по-шотландски.
        - Я отказываюсь верить тому, что вы сообщили о моей матери, - сказала она по-прежнему по-французски.
        - Вы можете верить или не верить, теперь это не имеет значения. Моего отца больше нет, как и вашей матери; они использовали друг друга из честолюбия, но теперь с этим покончено. Думаю, - он усмехнулся, - думаю, она победила. Разумеется, у нее было больше карт для игры.
        - Вы говорите как игрок.
        - Я и есть игрок. - Он не стал искать вежливых оправданий.
        - Как и я, - заметила она, изумившись этому признанию.
        - Любая хорошая королева должна уметь это делать. Безусловно, ваша кузина Елизавета - один из лучших игроков. На нее по-прежнему делают ставки. Она еще не замужем, несмотря на многочисленные предложения. Как я уже сказал, отвергать претендентов - это привилегия королев.
        Мария невольно рассмеялась.
        - Но кто вы? - снова спросила она на немного ломаном шотландском языке. Прошло уже много времени с тех пор, как она пользовалась им.
        - Приятно это слышать. Ваши враги утверждают, что вы не умеете говорить по-шотландски. Теперь вы покажете им, кто прав.
        - Полно, сэр, ответьте на мой вопрос.
        - Я - граф Босуэлл. У меня есть и другие титулы, унаследованные от отца: лорд-адмирал Шотландии, хранитель замка Эрмитаж и Эдинбургского замка, шериф Восточного Лотиэна и командир стражи южной границы. Правда, они имеют смысл, если вы любезно согласитесь подтвердить их.
        - Посмотрим. - Она пристроила под подбородком тонкую белую вуаль, которая являлась частью ее траурного облачения.
        - Вы собираетесь вернуться в Шотландию или нет? - требовательно спросил он. - Идут разговоры, что вы не хотите этого делать. Неужели вы собираетесь пастись во Франции, словно одна из замечательных нормандских коров, гулять на солнышке и отдыхать на зеленом лугу? Это бы особенно порадовало вашего брата Джеймса. Как сын короля и лорд Конгрегации он будет править Шотландией с благословения Нокса. Он считает себя избранником судьбы. Ха! Многие в наши дни мнят себя избранниками судьбы, начиная с мастера Нокса.
        - Qui. Je reviendrai а l’Ecosse[26 - Да. Я возвращаюсь в Шотландию (фр.).].
        - Тогда вы не должны говорить по-французски. Они ненавидят звуки этого языка.
        Он не выказал никакого удовольствия от того, что она решила вернуться, а ведь он был единственным человеком, которому она пока объявила об этом! Мария почувствовала разочарование.
        - Где же вы научились французскому? - спросила она.
        Казалось, вопрос позабавил его.
        - Все образованные люди говорят по-французски, - ответил он. - Вы обнаружите, что многие ваши подданные умеют говорить и писать по-французски и провели достаточно много времени во Франции. Но, как я говорил, это не мешает им ненавидеть звуки французской речи.
        - Тогда они должны ненавидеть меня.
        - Почему? Разве вы француженка? - спросил он, глядя ей прямо в глаза. Вопрос прозвучал назидательно, словно он был учителем, а она ученицей. Когда-то старшие братья Гизы говорили с ней в такой манере, и она терпела это. Но теперь она устала и наконец поняла, как сильно это раздражает ее.
        - Судя по всему, да, - ответила она.
        - Вы ошибаетесь. - В его голосе послышались гневные и обвиняющие нотки. - Они научили вас верить в это, но они лгали ради своих целей. Слушайте говорящего и всегда спрашивайте: «Что он приобретает, когда убеждает меня поверить чему-то?» Гизов устраивало, что вы считаете себя француженкой. Но вы лишь наполовину француженка; остальная часть вас принадлежит Шотландии и королевской крови Стюартов, которые правили страной почти двести лет. Посмотрите на ваши золотистые волосы, осанку, на вашу любовь к природе, и вы увидите свою истинную сущность.
        - Откуда вы знаете про мою любовь к природе или к чему-то еще? Я также люблю придворные балы и изысканные манеры. Какую выгоду вы хотите получить, когда убеждаете меня, лорд Босуэлл?
        - Я хочу получить королеву в стране, которая по праву принадлежит ей. Откровенно говоря, я думаю, что Шотландия заслуживает собственного монарха на престоле. При всем должном уважении, ваша мать не была нашей истинной королевой, а незаконнорожденный сын не может быть настоящим королем. За последние шесть поколений наша страна знала мало настоящих монархов. Регентства и опекуны - плохая замена.
        - И разумеется, вы хотите подтверждения ваших титулов.
        - О да. Как лорд-адмирал, я готов предоставить флот для вашего безопасного возвращения домой.
        - Что случилось с вашим левым глазом? - внезапно спросила она, надеясь застать его врасплох. У него был большой шрам прямо над глазом.
        - Этот шрам остался после схватки с Кокберном из Ормистона. - Босуэлл сделал эффектную паузу, но потом решил не испытывать ее терпение. - Он один из предателей, который явился на север с четырьмя тысячами фунтов взятки, полученной от англичан. Вы найдете английское золото по всей Шотландии; им пытаются подкупать дворян. Разумеется, это не английские деньги, так как их перевели во французскую монету, чтобы скрыть их истинное происхождение. Так или иначе, я задал Ормистону хорошую трепку.
        - Неужели все продается! - воскликнула она.
        - Нет, но все берут деньги. Англичане не могут различить, кто продается на самом деле, а кто нет, поэтому они вынуждены платить всем. - Он рассмеялся. - Вот что я могу сказать вам, моя королева: я предан короне и не беру взяток от англичан. Пожалуй, я единственный, кто так поступает.
        - Тогда почему вы так верны короне? - Она забыла о предупреждении и снова заговорила по-французски.
        - Это семейная традиция, которую передал мой отец, а я хочу восстановить. Сразу же должен заявить вам, что я протестант. Джордж Уишарт проповедовал в наших краях, но мой отец арестовал его и передал кардиналу Битону для сожжения. Однако его слова и его вера убедили меня. Да, я протестант, но я остаюсь вашим вассалом и верю в ваши священные права. Человек может верить во много разных вещей, но хранить верность в каждом случае; он может быть разным, но в то же время оставаться самим собой. Какой девиз у английской королевы? Semper eadem - «всё та же». Но на самом деле это мозаика из тысяч разных частей.
        - Благодарю Бога, что он дал мне вас, Джеймс Хепберн, - медленно произнесла Мария.
        - Когда я смогу забрать вас, моя королева? - спросил он.
        - Летом, - ответила она.
        - Флот будет готов. - Лорд Босуэлл с улыбкой поклонился. - С вашего разрешения, я готов выехать немедленно. Страна должна обрадоваться моим известиям.
        - Вы приехали сюда только ради этого разговора? Неужели у вас нет других дел во Франции?
        - Они уже давно улажены, - ответил он. - Ведь я игрок, а свидание с королевой стоит морского путешествия.
        - Сколько вам лет? - неожиданно спросила она.
        - Двадцать пять.
        - Вы еще молоды для того, чтобы заявлять о своей непогрешимости. Постарайтесь не запятнать себя, Джеймс Хепберн.
        Он вздохнул и сделал жест, который мог означать покорность судьбе.
        - Лишь экстраординарные события показывают, кто мы есть на самом деле, а человек будет добровольно стремиться к этому. Господь даже попускает нас просить избавления от этого: «И не введи нас во искушение».
        «Если я вернусь в Шотландию, то предстоит ли мне утонуть в море цитат из Писания? Даже этот молодой искатель приключений говорит как проповедник!» - подумала Мария.
        - Они лишь плавают на поверхности, словно обломки кораблекрушения, моя королева. Вы убедитесь, что вода внизу чистая и холодная.
        Еще долго после его ухода Мария сидела и читала бумаги своей матери. Странно, как плохо она знала ее, несмотря на официальную переписку, которая находилась под охраной и управлением ее личного секретаря Уильяма Мейтленда.
        «Мейтленд. Разве я не встречалась с ним, когда он приезжал во Францию? Но это было так давно, - подумала Мария. - Мои дяди называли его умнейшим человеком в Шотландии и еще «шотландским Сесилом». Это значит, что он действительно очень умен».
        Она с нежностью посмотрела на кучу материнских бумаг. Здесь были черновики, наброски и все письма, которые она сохраняла, многое говорившие о ее личности и характере.
        Наконец, когда Мария покончила с работой, ощущая печаль, внутреннюю опустошенность и вместе с тем странное облегчение, она вспомнила: совсем недавно она пообещала вернуться в Шотландию. Но это было всего лишь устное обещание, данное почти незнакомому человеку по имени Джеймс Хепберн; оно не имело никакого веса. Она все еще может передумать.

* * *
        Сорок дней официального траура подошли к концу 15 января 1561 года, когда во францисканской церкви прошла заупокойная служба. День выдался отвратительный: на улице шел дождь со снегом, а в церкви было холодно и неуютно, когда монахи пели «Exsultabunt Domino ossa humiliata…» («Возрадуются кости, тобою сокрушенные»). Мария плотнее запахнула капюшон черного плаща, чтобы приглушить эти жестокие звуки.
        Она знала, что тело Франциска уже забальзамировали. Его сердце, вынутое из груди, будет похоронено в парижском соборе Сен-Дени вместе с его предками. Скульпторы изваяли для него величественную гробницу рядом с усыпальницей Генриха II, и его сердце будет покоиться в ковчеге, окруженном резными языками пламени. Его сердце… Ей была ненавистна мысль, что они копались в его теле, хотя она знала французские традиции.
        Теперь Мария могла покинуть Орлеан, эту злосчастную темницу, куда она поклялась больше никогда не возвращаться.
        Пребывание в Париже, который она всегда так любила, теперь не доставляло ей радости. Ей пришлось разобрать все свои вещи и драгоценности и расстаться с большей частью из них, вернув в собственность французской короны. Английский посол Николас Трокмортон нанес визит, чтобы официально выразить соболезнования от королевы Елизаветы, но, как только позволили правила приличия, он перешел к Эдинбургскому договору и намекнул на крайнее разочарование своей госпожи тем, что она еще не подписала его. Шотландское правительство сделало это, и лишь ее подпись отсутствовала. В ответ она заявила, что смерть Франциска все изменила.
        - Каким образом? - настаивал посол.
        - Договор был составлен на основе того, что мы с мужем являемся королем и королевой Франции и Шотландии, - ответила Мария. - Теперь осталась только королева Шотландии.
        Она чрезвычайно устала, и порой у нее возникало искушение подписать договор, чтобы избавиться от его назойливости. Но Франциск… Это будет предательством его интересов. Она не могла подписывать документы из-за слабости или лени.
        - Вы знаете, что это ничего не меняет, - быстро возразил он. - Вопрос заключается в ваших притязаниях на трон Англии или в праве на престолонаследие. - Посол был достаточно дружелюбным, молодым и открытым человеком, вполне привлекательным, несмотря на ярко-рыжие волосы и протестантскую веру. На сам деле он даже понравился Марии. - Король Франциск не имел к этому никакого отношения.
        Она обезоруживающе улыбнулась:
        - Это слишком серьезное дело для меня. Я должна посоветоваться с членами своего шотландского совета, так как у меня не осталось мужа, к которому я могла бы обратиться.
        Трокмортон едва не рассмеялся. Как будто Франциск когда-либо мог давать политические советы! Но значит ли это, что она не хочет консультироваться со своими старшими французскими родственниками? Решила ли она освободиться от них?
        - Ваше Величество, это действительно очень важный вопрос, и до его разрешения он будет препятствовать отношениям с вашей сиятельной кузиной, королевой Елизаветой.
        - Меня сильно огорчает это обстоятельство. Но я знаю, что королева Англии не хочет, чтобы кто-то стоял между ней и ее наследственными правами. Она сама поступила так же в схожей ситуации.
        Трокмортон кивнул. Тем не менее вопрос требовал решения. Папа поддержал притязания Марии на английский трон и подтвердил, что в данный момент именно она является истинной королевой Англии. Кроме того, существовало ее законное право престолонаследия. Это было не одно и то же. Первую претензию необходимо было аннулировать, но вторую можно было сохранить при условии, что Мария откажется от первой. Чем больше она будет настаивать на первом требовании, тем менее склонна будет Елизавета удовлетворить второе за отказ от первого.
        Трокмортон знал, что терпение королевы Елизаветы уже на исходе. Поведение Марии подтверждало его худшие опасения, и она все больше интересовалась скрытыми мотивами его госпожи.
        - Это не может продолжаться долго, - мрачно произнес он и был раздражен, услышав в ответ беззаботный смех Марии.
        Но смех был фальшивым, хотя дух Марии постепенно укреплялся, и она совершала долгие одинокие прогулки по дворцовым террасам, закутанная в длинный белый плащ. Тем не менее пронзительный ветер проникал под одежду и заставлял ее дрожать от холода. Брантом и другие придворные поэты тщетно пытались гулять вместе с ней или убеждали ее уйти под крышу. Между тем ее одинокая фигура будоражила их поэтическое воображение, и Ронсар написал:
        «Ваш траурный покров, окутывающий тело с головы до талии, развевается длинными складками, словно парус на ветру, движущем корабль вперед. Облаченная в те же траурные одежды, вы готовитесь покинуть прекрасную страну, где носили корону. Весь сад наполнен белизной вашего траура, словно парусный флот, плывущий по волнам океана…»
        Намерение Марии уехать из Франции теперь широко обсуждалось при дворе, но она ждала знака, некоего знамения, которое направит ее.
        XXI
        «Ну почему именно сегодня погода должна быть такой мерзкой?» Уильям Мейтленд из Летингтона озабоченно поглядывал в окно, где дождь поливал мостовую Хай-стрит в Эдинбурге. Никакой дождь не может служить преградой для шотландцев, но он придавал скорой встрече мрачный оттенок.
        «Ну а где бы ты провел ее? - подумал он. - В беседке на цветущем лугу в Южной Франции?» Предстоящее дело было срочным и серьезным независимо от места встречи.
        Мейтленд со вздохом заставил себя оторваться от окна. Неужели он нервничает? Разве это возможно? Тот, кто гордился своей способностью к беспристрастному мышлению - необычная черта для Шотландии, - вдруг позволяет чувствам вторгаться в трудный процесс принятия решений?
        Он окинул взглядом комнату в своем просторном городском доме, подготовленном к встрече гостей. Все было в порядке, и он позволил себе с тихой гордостью полюбоваться библиотекой, включавшей коллекцию поэтических сборников его отца. В комнате стояли кресла, обитые мягчайшей испанской кожей, и его любимый сувенир: мраморный бюст римского юноши, который он привез из Италии. Он учился во Франции, а потом путешествовал по Европе, где проявил особый интерес к итальянскому искусству и политике.
        Ах, Италия! Как всегда, мраморный бюст напомнил Мейтленду о визите во Флоренцию (увы, слишком коротком), когда он погрузился в живую атмосферу искусства и в совершенстве отточил свое знание политического кредо Макиавелли. Там он чувствовал себя по-настоящему дома. Но те, кто потом в шутку называл его «Майкл Уили»[27 - Игра слов. Фамилию можно перевести как «хитрец» или «обманщик».], не имели представления о том, что это такое на самом деле.
        «Там меня все равно считали бы доверчивым простаком, - с беззлобным юмором подумал он. - Лучше уж применять свои таланты здесь, в Шотландии, где еще не знакомы с политическими тонкостями.
        Политик обязан точно знать, в чем заключается его цель. Он никогда не должен путать свои интересы с чужими. Итак, в чем заключается моя цель и почему я испытываю такое беспокойство?»
        Он удобно расположился в одном из кресел и стал смотреть, как дождь барабанит по оконному стеклу.
        «Моя цель состоит в том, чтобы перемены в Шотландии шли гладко, - подумал он. - Но так ли это?» Да, перемены были головокружительными, и в последний год бывший государственный секретарь чувствовал, что он вместе со всей страной погружается в водоворот. Религиозный мятеж, завершившийся почти мгновенно, смерть регента, расторжение «старинного союза»…
        Но он радовался крушению союза между Францией и Шотландией. После того как Шотландия стала протестантской страной, ее будущее неизбежно было связано с Англией, ее ближайшей соседкой. Любой, кто мог ясно мыслить, понимал это. Это было так очевидно!
        «Вот в чем дело. Я опасаюсь, что другие не понимают этого и будут противиться неизбежному. А я… Мой печальный жребий попытаться убедить их.
        А Мария, молодая королева и французская вдова? Ее тоже придется убеждать, но в чем?
        Приедет ли она сюда?»
        Мейтленд резко встал. Он так нервничал, что не мог сидеть спокойно. Он ненавидел ожидание. Ждать, пока все соберутся…
        «Да, она приедет сюда. Она должна вернуться домой. Нам нужен совершеннолетний монарх на родной земле, и она сможет выполнить полезную работу. Она слишком молода, чтобы тихо плесневеть в своем вдовстве, когда ее родина лежит в руинах. Мы убедим ее…»
        Опять это слово «убеждение». Это так трудно! Каждый, кто пытался сдвинуть с места упрямого мула, хорошо знает, о чем речь. Но с людьми приходится гораздо труднее, чем с животными.
        Мейтленд услышал приглушенный стук. Наконец кто-то пришел! Он поспешил к двери, но потом сознательно замедлил шаг, чтобы убедиться, что полностью владеет собой и может мыслить ясно. Мутная взвесь осела на дно, и теперь он в конце концов успокоился.
        Это был Джон Эрскин, худой мужчина с еще более худым лицом, который странным образом безмерно любил застольные удовольствия, хотя они никак не сказывались на нем.
        - О командор! - произнес Мейтленд с едва ощутимым сарказмом. Семья Эрскина владела монастырем Инчмахоум, но им не было дела до религиозных сокровищ прошлого. Яков V вручил им этот лакомый кусок и сходным образом подарил многие другие монастыри своим бастардам и фаворитам.
        - Будет вам! - Эрскин откинул капюшон, и брызги воды полетели на пол. - Вот идет мой верный монах.
        За его спиной Мейтленд разглядел массивную фигуру Джеймса Дугласа, графа Мортона, стоявшего в дверях. С него капала вода.
        - Заходите, заходите, - пригласил он.
        Прежде чем войти, Мортон встряхнул свой плащ и передал его слуге. Затем взлохматил спутанные рыжие волосы, так что они встали торчком вокруг его головы, словно нимб, и потом шаркающей походкой вошел в комнату.
        Некоторое время трое мужчин стояли в неловком ожидании. Не стоило начинать эту встречу до тех пор, пока все не соберутся. Мейтленд испытал прилив уверенности. Все будет хорошо, он знал это.
        Последовал новый сдержанный стук. Мейтленд отворил дверь и увидел Джеймса Стюарта.
        - Прошу извинить за опоздание, - пробормотал он, вручив слуге свой мощный плащ. Он так уверенно вошел в комнату, как будто она принадлежала ему.
        - Эрскин обвинил вас в присутствии на колдовском шабаше сегодня ночью, - сказал Мейтленд, приветствуя его. Когда Стюарт сделал каменное лицо, он добавил: - Как известно, сейчас канун первого мая, когда они проводят свои сборища.
        - Он должен все знать о шабашах, - проворчал Стюарт. - Люди обвиняют в колдовстве его собственную сестру.
        - Моя сестра еще и ваша мать, - заметил Джон Эрскин. - Так что это у нас в крови. Любой настоящий шотландец наполовину колдун.
        Он непринужденно рассмеялся и жестом предложил Стюарту занять место за столом, расположенным точно в центре комнаты.
        - Все в сборе? - с улыбкой спросил Уильям Мейтленд. - Добрые лорды Конгрегации!
        Эти четверо, возложившие на себя обязанность руководить действиями шотландского правительства, составляли очень тесную группу.
        - О да. - Мортон, этот человек с густой порослью рыжих волос на голове и лице, утвердительно поднял руку. В свои сорок с лишним лет он был старшим из присутствующих.
        Мейтленд кивнул слуге и занял свое место за столом. Минуту спустя слуга вернулся с овсяными пирожными и сахарным печеньем, разложенными на серебряном подносе. Мортон сразу же потянулся, взял две штуки и принялся жевать, как голодный медведь, оставляя крошки на бороде.
        - Нужно составить черновик письма, - сказал Мейтленд. - Мы больше не можем ждать. У нас нет выбора: мы должны решить, на каких условиях королева Шотландии может вернуться сюда и какие выгоды и уступки мы готовы ей предложить.
        К его досаде, первым заговорил Эрскин, чей тонкий голос, казалось, исходил из его тонкой бороды.
        - Какая жалость, что Елизавета отвергла наше предложение, - произнес он, критически изучая овсяное пирожное.
        - Она не интересуется ни Арраном, ни нашим троном, - сказал Джеймс Стюарт. - Тем не менее нужно было обратиться к ней.
        Мейтленд позволил себе одну из редких оговорок. Он и не ожидал, что английская королева примет предложение заключить брак с графом Арраном. Это подразумевало смещение с трона Марии Стюарт, но решало многие проблемы для Шотландии. Если бы только…
        - Мне сообщили, что она не испытывает интереса к браку, - наконец сказал он.
        - Она не испытывает интереса к законному браку, - возразил Мортон, пережевывавший очередное пирожное. Он закатил глаза, обозначая потребность в глотке доброго эля.
        Все рассмеялись, за исключением Джеймса Стюарта, который не считал распутство чем-то забавным.
        - Значит, мы должны выставить условия моей сестре-королеве, - сказал он, оборвав смех.
        - Вашей сводной сестре, - поправил Мейтленд.
        - Да, моей сводной сестре, - лорд Джеймс кивнул. - Мы должны прояснить нашу позицию: она не станет вмешиваться в наши религиозные дела и будет во всем прислушиваться к нам, лордам Конгрегации.
        - Вы ожидаете, что она станет протестанткой? - спросил Мортон. - Или надеетесь на то, что у нее нет собственного мнения?
        Мортон имел прекрасное английское произношение после многих лет, проведенных в политической ссылке в Англии, которое резко контрастировало с его диковатой внешностью.
        - Или, может быть, мы собираемся заменить ей старших Гизов в качестве советников? А как насчет Джона Нокса? Почему его здесь нет?
        Эрскин казался расстроенным, словно о нем забыли. Он с капризным видом откусил кусочек пирожного.
        - Ах да, мастер Нокс, - вздохнул Мейтленд. - Джентльмены, мы с вами знаем, что он здесь. Фактически он повсюду. Он будет здешним королем, поэтому мы нуждаемся в королеве.
        - В королеве-католичке? - спросил Эрскин. Его отец некогда был членом почетной стражи Марии, а он сам - ее товарищем по детским играм, но это не мешало ему хладнокровно обсуждать ее будущее.
        - Да, в хорошенькой королеве-католичке, которая не позволит этой земле быть такой же серой и мрачной, как залив Форт в ноябрьский день. Она будет танцевать, носить шелка, приглашать музыкантов и устраивать банкеты…
        - Нокс будет в ярости!
        - Думаю, нет, - ответил Мейтленд. - В душе он истинный шотландец, и он поймет, что блестящий двор поднимет престиж Шотландии за границей. Трезвомыслящее правительство не взывает к человеческим чувствам и воображению. Оно не делает страну настоящей, даже если члены этого правительства действительно управляют всеми делами.
        - Если бы мы могли заниматься управлением… - начал лорд Джеймс.
        - …пока она поет и танцует, - закончил Мейтленд. - Понимаете, в чем дело?
        - Неудивительно, что вас называют «Майкл Уили», - восторженно произнес Мортон. - Макиавелли мог бы поучиться у вас. Ученик превзошел учителя. Но что, если она, э-ээ…
        - Откажется подчиниться? Она не сможет этого сделать. Здесь ей не на кого опереться, и она будет совершенно одна. У нее нет ни родственников, ни…
        Лорд Джеймс рассмеялся.
        - Мы все ее родственники, - сказал он. - Я ее брат, а вы, Мортон, ее двоюродный племянник.
        - Правда, через незаконную родственную связь, - напомнил Мортон. Все короли династии Стюартов оставляли массу бастардов.
        - А как насчет Босуэлла? - внезапно спросил Эрскин. - Хотя он протестант, но не является одним из нас. И он выступал против нас вместе с королевой-матерью.
        - Если молодая Мария Стюарт окажется в наших руках, он не сможет стать серьезным противником, - сказал Мортон. - Мы сделаем так, что он будет постоянно находиться в седле, преследуя разбойников на границе, сражаться с пиратами на море. В любом случае он не из числа придворных.
        - Действительно, у нее нет законных родственников в Шотландии, - произнес Мейтленд, возвращая разговор в первоначальное русло. - Ее ближайшие родственники - это Гизы во Франции, королева Елизавета в Англии, а также леди Маргарет Дуглас и ее мальчишка Дарнли. Они тоже в Англии. Здесь у нее никого нет.
        Он по-прежнему внутренне улыбался лестному замечанию Мортона о Макиавелли.
        - Вижу, вы уже все продумали, - тихо сказал лорд Джеймс, который все еще сердился за то, что его включили в «массу бастардов».
        - Разумеется. Я даже сочинил первый параграф нашего письма к ней. Разрешите показать? - Мейтленд открыл папку, достал лист бумаги и протянул лорду Джеймсу.
        Пока Джеймс читал документ, Эрскин покачал головой:
        - Я знаю ее с детства, и мой отец был ее лордом-протектором.
        - Вы можете продолжить семейную традицию, - предложил Мейтленд. - В конце концов - это ваша наследственная должность, не так ли?
        - Хотя Мария больше не ребенок, ей понадобится лорд-протектор. Ее нельзя просто привезти в Шотландию и оставить на волю судьбы.
        - Я не смогу защитить ее от Нокса, - признался Эрскин. - Он похож на хищного волка, готового напасть на нее.
        - Я разрешу ей проводить мессу, если она будет настаивать, - внезапно заявил лорд Джеймс.
        - Тогда нам придется защищать вас от Нокса, - сказал Мейтленд. - Как вам известно, теперь месса незаконна и карается смертью.
        Парламент только что утвердил этот закон, ознаменовавший вершину протестантской революции.
        - Законы никогда не беспокоили и не будут беспокоить королей и королев, - возразил Мортон. - Супружеская измена незаконна, но Яков Пятый не обращал на это внимания.
        - Для мастера Нокса месса хуже супружеской измены.
        - Тогда мастер Нокс идиот. - Никто не улыбнулся шокирующим словам Эрскина. - Думаю, в конечном счете он вообще не хочет иметь ни короля, ни королевы.
        - Страна не может существовать без монарха, - сказал лорд Джеймс. - Так не бывает.
        - Кроме тех случаев, когда король еще ребенок. Тогда кто-то должен править от его имени.
        - Регент или король - это одно и то же.
        - В Шотландии уже шесть поколений не было прямого наследования трона взрослым монархом. У нас накопилось достаточно опыта для самостоятельного управления страной. Именно королева сейчас будет новшеством для нас.
        - Причем таким новшеством, к которому трудно привыкнуть, - заметил Мейтленд. - От привычки к свободе нелегко отказаться. - Он откашлялся. - Давайте согласимся: королева Шотландии должна вернуться и занять свой трон. Но она должна подчиниться нашему совету и чтить нашу религию. У нее не должно возникнуть мысли о повторном насаждении католицизма, как это сделала Мария Тюдор в Англии.
        - Возможно, она пойдет другим путем, - внезапно предположил Эрскин. - Она молода и не видела ничего иного, кроме католической религии. Если она приедет сюда и узрит истину…
        - Пожалуй, Нокс сможет обратить ее в истинную веру! - со смехом воскликнул Мортон.
        - Существует опасность превратить дело в шутку, - с тревогой заметил Мейтленд. Его товарищи казались слишком веселыми и легкомысленными. - Джентльмены! - Он повысил голос и хлопнул ладонью по столу. - Мы говорим о вашей королеве! Помните, мы нуждаемся в ней, нуждались в ней с тех пор, как умер король, оставивший нас без сюзерена, и должны быть благодарны судьбе за то, что у нас есть замена.
        - Судьбе? - Мортон снова закатил глаза и стал похожим на мастифа. - Это был Бог.
        - О да. И лорды Конгрегации должны довериться Его воле.
        - Разумеется, - спокойно ответил Мейтленд.
        - Мы отправим письмо, - сказал лорд Джеймс. - И я лично последую за ним, если мы не получим скорого ответа. У нас остается мало времени.
        XXII
        Май пришел во Францию как языческий дух, приветствуемый цветами, распускавшимися на лугах и вдоль речных берегов. Весна открыла свою шкатулку и выпустила на волю цветочные ароматы с теплыми ветрами. Ее белые одежды угадывались в пене ручьев и в стайках облаков, проносившихся в ярко-синем небе.
        Мария, тоже одетая в белое, ехала по сельской местности, одушевленной прикосновением весны. Оставив Париж позади, она в полной мере ощутила, как непреодолимое течение жизни уносит в прошлое мертвого Франциска. В запертых дворцовых покоях время могло застывать на месте, но здесь, под открытым небом, все было по-другому. Когда умер Франциск, землю словно сковало льдом; теперь повсюду можно было видеть молодую траву, фиалки и ландыши.
        Она чувствовала себя совершенно отрешенной от весенних зрелищ, как будто ее белое траурное платье и вуаль воздвигли преграду, через которую ничто не могло проникнуть - ни новые надежды, ни простые радости. Но она делала то, что нужно было сделать, и следовала на коронацию Шарля, младшего брата Франциска, в прекрасный Реймский собор, где менее двух лет назад короновали самого Франциска.
        «Двадцать один месяц между двумя коронациями, - подумала она. - Лишь год и девять месяцев он был королем, а я королевой Франции. Два лета и одна зима».
        Мгновенный укол боли в ее сердце сменился привычным безразличием.
        «Но тогда я была счастлива! - подумала она. - Так счастлива, что даже не думала об этом, не ценила этого и не пыталась продлить драгоценные моменты. Счастье промелькнуло и рассеялось, как утренний туман».
        «Почему я не уделяла этому больше внимания? - размышляла она. - Почему я так небрежно относилась к своей радости? Даже мои воспоминания относятся только к вещам: мраморные колонны, золотые солонки, знамена с королевскими лилиями, серебряные трубы и розовое масло, проворные белозубые гончие, пылающие факелы и шелковые балдахины, послы в бархатных камзолах и прокламации на веленевой бумаге с печатями из оранжевого воска…»
        Она сидела, наблюдая за коронацией Шарля под именем Карла IX в просторной и прохладной красоте Реймского собора, слушая гулкие слова торжественной церемонии. Когда Франциск был коронован, двор находился в трауре по Генриху II, а Екатерина то и дело принималась плакать. «Теперь я не могу видеть из-за слез, - подумала Мария. - А она…» Она оглянулась на Екатерину Медичи и сразу же заметила радостное волнение королевы-матери. Екатерина старалась запомнить каждую подробность коронации, и ее глаза возбужденно блестели.
        «Это потому, что теперь она будет править во Франции, - решила Мария. - Она наконец достигла своего. Генриха больше нет, Дианы тоже, Франциск умер, а со мной покончено, как и с влиянием моих старших родственников. Ей не нужно делиться властью ни с кем до тех пор, пока Шарль не вступит в брак.
        Мои дяди пытались убедить меня выйти замуж за Шарля. Екатерина никогда бы не допустила этого. Последнее, чего она хочет, это снова делиться своей властью. Но никто так и не понял, что это последняя вещь, которой я сама могла бы пожелать для себя. Мне не нравится Шарль; в нем есть что-то дурное. Приступы меланхолии у него чередуются со вспышками гнева, он пинает своих собак и бьет слуг. Он сосет сахарную воду из бутылочки и смотрит на меня как безумный. Нет, такой жених мне не нужен. Остается лишь пожалеть ту женщину, которая станет его супругой».
        Трубные звуки провозгласили, что Франция обрела нового короля, Его Христианнейшее Величество Карла IX.

* * *
        Не очень далеко от собора и также в Реймсе находилось аббатство Сен-Пьер, где Мария собиралась расположиться на ночлег. Ее тетя Рене была там аббатисой, и тело ее матери в течение недели должны были там захоронить. Протестантские лорды наконец расстались с Марией де Гиз, которая обретет последний покой у себя на родине.
        Вход в аббатство находился на вершине холма. Дорога, ведущая к нему, была прямой и с обеих сторон обсажена высокими платанами. Их листья только начинали прорезаться, создавая тонкую зеленую дымку на темных ветвях над головой.
        Огромная дверь как будто влекла Марию к себе, обещая ей запретные вещи, иногда происходившие в снах. Однако, приблизившись к двери, она ощутила покой и облегчение, а не опасность.
        - Добро пожаловать, Ваше Величество, - сказала привратница и низко поклонилась ей. Потом за ее спиной появилась округлая фигура Рене де Гиз.
        - Здравствуйте, дитя мое, - поприветствовала она и обняла Марию. - Пойдемте и отдохнем.
        Впервые кто-то предложил ей что-либо с тех пор, как умер Франциск, и не потребовал ничего взамен.
        Рене отвела ее во внутренний двор, где все тоже говорило о весне. Они устроились на каменной скамье напротив колодца, окруженного цветущими айвовыми деревьями. У их ног, прямо рядом с вымощенной кирпичом дорожкой, начиналась грядка с душистыми растениями: кориандром, аконитом и полынью.
        - Значит, все закончилось? - спросила Рене.
        Мария кивнула.
        - И…?
        - Придворные отправились во дворец епископа на банкет в честь коронации. А я… - Она пожала плечами. - Я здесь.
        Мария надеялась, что Шарль и его мать не обидятся, хотя это уже не имело значения. Она не смогла бы вытерпеть блеска, шума, веселья, золотых тарелок и жирной еды. И танцев, особенно танцев.
        - Я больше никогда не буду танцевать! - воскликнула она.
        - Чепуха!
        Неужели она действительно подумала вслух? Она не собиралась этого делать.
        - Вы слишком молоды и полны сил, чтобы отказываться от танцев, - настаивала Рене. - Со временем Бог вернет вам силы.
        Она без приглашения взяла Марию за руку и крепко пожала ее. Как ни странно, ее прикосновение не показалось девушке оскорбительным. «Обычно никому не позволено трогать меня, - удивленно подумала она. - Как и мне не позволено никого трогать, кроме моих собак, конечно. Но только не людей. Как это странно…» Внезапно она почувствовала непреодолимую усталость.
        Проходило время; она не знала, как долго они сидели в молчании, но начало смеркаться, а соцветия на ветвях айвы налились опаловым сиянием. Прозвонил колокол.
        - Вечерняя служба, - тихо сказала Рене и помогла ей встать. Поднявшись, Мария почувствовала себя более свежей и отдохнувшей, чем за последние несколько месяцев. Она последовала за аббатисой в часовню и, словно лунатик, позволила словам вечерней службы ласкать ее слух.
        Deus in adjutorium intende, Domime ad adjuvandum me festina…
        И:
        Да не возвеличится мое сердце, Господи, Да будет мой взор смиренным…
        Слова казались ей мягкими и целебными, как топленое молоко.
        «Я совсем измучилась из-за смерти матери, - подумала она. - И все это… - Она обвела взглядом безыскусную часовню с гулкими стенами. - Все это кажется мне более теплым и утешительным, чем королевские покои. Здесь, у алтаря, будет покоиться моя мать. Она всегда будет слышать эти голоса, будет окружена этой любовью. А я уйду во внешний мир, чтобы занять ее место».
        Прозвучали последние ноты вечернего псалма.
        Все было таким знакомым! Она стояла здесь раньше, слышала такие же голоса и содрогалась от этой красоты…
        В Инчмахоуме. Монахи…
        Монахини вокруг нее начали покидать часовню, направляясь в трапезную на ужин.
        Они сидели за длинными столами на узких скамьях, выпрямив спину, и ели в молчании. На каждой стороне столов стояло по свече. На столах лежали ломти ржаного хлеба и стояли чашки с двумя блюдами: печеными яблоками и тушеным пастернаком.
        Юная монашка, возможно моложе самой Марии, ясным, высоким голосом прочитала отрывок из устава Святого Бенедикта. На пятнадцатое мая по часослову приходилась тема «Каким должен быть аббат»:
        «Аббат всегда должен помнить, кто он такой и ради чего он был призван. Он должен знать, что кому больше дано, с того больше и спросится».
        «Как и монарх, - подумала Мария. - Но если Бог призвал меня быть королевой, то почему аббатство кажется мне гораздо больше похожим на родной дом?»
        После ужина монахини вернулись в часовню для последней вечерней молитвы, перед тем как удалиться с зажженными свечами в спальню наверху. Там они лежали в общей комнате до тех пор, пока не просыпались глубокой ночью для ночной службы.
        Рене прикоснулась к руке Марии и проводила ее в отдельную комнату, где ей предстояло провести ночь. Комната находилась на первом этаже и смотрела на сад, где они сидели днем.
        Она была довольно хорошо обставлена: удобная кровать, письменный стол, стулья, комод и вазы с цветами. На стене висело распятие из слоновой кости, а перед ним аналой, обитый бархатом. Одним словом, комната для королевы.
        - Это для наших гостей, - пояснила Рене, словно читая ее мысли. - Все гости одинаково уважаемы, все паломники равны.
        Она зажгла три свечи в серебряном канделябре.
        - Вчера я получила известие о… прибытии останков вашей дорогой матери. Путь будет очень медленным, и погребение состоится лишь через несколько недель.
        Невысказанный вопрос.
        - Увы, я не смогу присутствовать при этом. Хотя мне бы очень хотелось этого, как хочется стать одной из вас. Я должна вернуться в мир. Возможно, в мое поместье в Турени, а может быть, даже в Шотландию.
        Наконец-то она произнесла это.
        - Лорды приложили к сообщению письмо, адресованное вам, - сказала Рене. Она протянула письмо, но не стала дожидаться, пока Мария прочитает его. - Постарайтесь хорошо отдохнуть, мое дорогое дитя.
        Перед уходом она кивком указала на распятие:
        - Я хочу, чтобы вы взяли его с собой. Это старинное распятие, имеющее собственную душу. Я чувствую, что оно хочет отправиться с вами.
        Мария начала было возражать, но что-то в лице тети заставило ее замолчать. Рене подошла к ней, встала на цыпочки и поцеловала в лоб, а потом вышла из комнаты и тихо прикрыла за собой дверь.
        Мария опустилась на стул за столом и медленно вскрыла печати на письме. Ее возмущало, что они вторгаются к ней даже здесь, эти высокомерные предатели. «Слова да не возвеличится мое сердце, да будет мой взор смиренным не относятся к ним», - сердито подумала она.
        Письмо оказалось длинным, с тщательно продуманными фразами и двусмысленными выражениями. Лорды явно заботились об оправдании своих поступков. Текст содержал много цитат из Писания, но общий смысл сводился к тому, что они желают ее возвращения. Они приглашали ее вернуться, и их тон был не только уважительным, но даже сердечным. Если она вернется в Шотландию, к своему народу, то они, лорды Конгрегации, будут приветствовать ее, поддерживать, признают ее правящим монархом и присягнут ей на верность.
        Но не было сказано ни слова о ее религии или о том, кто на самом деле будет управлять государством. Она или лорды Конгрегации?
        Письмо было подписано ее братом лордом Джеймсом Стюартом, как командором ордена Святого Андрея и по поручению других лордов.
        «Как удивительна эта перемена тона, - подумала она. - Возможно, люди требуют возращения своей королевы, и лорды начинают чувствовать, что они ступили на зыбкую почву. По той или иной причине они нуждаются во мне».
        Ее сердце невольно забилось быстрее. Они нуждаются в ней. Шотландия зовет ее домой.
        Она посмотрела в окно на маленький сад, слабо сиявший в лунном свете. «Но мое место здесь…» Вдруг Мария словно вернулась домой и поняла, как глубоко лелеет свою веру и как хорошо находиться в обществе других людей, которые продвинулись дальше в духовных исканиях и могут учить ее.
        «Там, во внешнем мире, легко считать себя духовным человеком, даже если мимолетно касаешься этих вопросов, - подумала она. - Но здесь истина раскрывается в полной мере. Я еще новичок в духовной жизни».
        Она ощутила прилив энергии и брошенный вызов, который нужно было встретить с достоинством. Слово «Шотландия» звучало как призыв к бою, а письмо, лежавшее на столе, походило на латную рукавицу, брошенную к ее ногам. Подними меня, если не струсишь. Если ты можешь.
        Желтая бумага, блестевшая при свете свечи, была более притягательной, чем призрачный свет в саду снаружи. Мария отвернулась от окна, взяла письмо и перечитала его еще два раза.
        Наконец она преклонила колени перед распятием и подняла письмо, словно дар, предлагаемый ребенком.
        - Я не знаю, что делать, - прошептала она. - Направь меня.
        В комнате было совершенно тихо. Марии казалось, что она даже может слышать потрескивание горящих свечей и звук капающего воска. Если бы только Бог говорил с людьми вслух! «Но он не делает этого, - подумала она. - Все, что я слышу, - это мои собственные мысли.
        Значит, мой долг вернуться в Шотландию, к тому делу, ради которого я была рождена? По какой иной причине я родилась такой, какая я есть, если не для выполнения этой задачи?
        Возможно ли, что я Божий инструмент, призванный спасти эту страну, погрязшую в трясине заблуждений? Почему я осталась последней католичкой в династии Тюдоров и Стюартов? Но у меня есть ужасный пример моей кузины Марии Тюдор. Я не могу повторить ее ошибку.
        Но я буду доброй и милосердной, если всегда буду руководствоваться любовью, то не вернутся ли они к истине?»
        Бог не давал ответа на ее вопросы, и у нее заныли колени, пока она стояла на них, прижимаясь к холодному камню. Тишина окутывала ее плотной пеленой.
        В конце концов она встала, неловко покачнувшись на затекших ногах. Мария подошла к узкой постели, откинула одеяло и легла. Когда сон подкрался к ней, она уловила последнюю ясную мысль: «Если я не поеду, то все жертвы, принесенные моей матерью, окажутся напрасными».
        Проснувшись на следующее утро, она села в постели, преисполненная новой уверенностью. Она должна ехать в Шотландию.
        Это было не просто решение, а некий приказ, пришедший из глубины ее существа, который ночью набрал силу и теперь приобрел вид команды. Она не осмеливалась ставить его под сомнение; казалось, он обладал собственной властью.
        Когда она попрощалась с аббатством и последний раз оглянулась на него, то прошептала:
        - Мама, теперь мы с тобой меняемся местами.
        Мария неторопливо возвращалась в Париж. На этот раз проселочные дороги в разгар весны выглядели по-другому. Сельские дома украшали гирлянды, дети качались на веревках, привязанных к ветвям деревьев, и кричали от радости. Сады были в полном цвету; фермеры трудились на полях, и воздух наполнял запах сырой распаханной земли. Люди приветствовали ее, когда она проезжала мимо, и, несмотря ни на что, Мария чувствовала, как улучшается ее настроение от теплого воздуха и ярких весенних красок. В конце концов, ей было всего лишь восемнадцать лет.
        По пути она утихомирила небольшую группу своих спутников, потому что не хотела слушать болтовню. Птичьи трели и крики играющих детей ласкали ее слух лучше любых разговоров. Они ехали друг за другом по хорошо утоптанной дороге, вдыхая густой аромат цветущих фруктовых деревьев.
        Впереди появился другой отряд, приближавшийся с противоположной стороны. Несомненно, группа придворных бездельников, ищущих место для пикника, или, возможно, паломники, собиравшиеся навестить могилу полузабытого святого. Это являлось такой же неотъемлемой составляющей весны, как и птичий щебет.
        Но когда они приблизились, Мария внезапно узнала первого всадника. Это был ее брат Джеймс Стюарт. Он появился перед ней как видение или существо, совершенно неуместное в этом веселом, цветущем языческом краю.
        - Джеймс! - крикнула она и помахала ему.
        Он выехал вперед и отсалютовал ей.
        - Ваше Величество! - Он спешился и снял шляпу в знак уважения.
        Несмотря на разочарование из-за того, что он присоединился к лордам Конгрегации, увидев его, Мария обрадовалась. В конце концов, он принадлежал к ее семье и был ее единокровным братом.
        - Джеймс, как ты оказался здесь?
        - Я искал вас, - ответил он. - Вас не оказалось в Париже.
        Разочарование в его тоне граничило с осуждением.
        - Естественно. Я собиралась посетить моих родственников.
        - Вы получили письмо? - прямо спросил он.
        Мария посмотрела на своих спутников: мадам Райе, Мэри Сетон и отца Мамеро - и сделала им знак остановиться.
        - Давайте найдем поляну, где мы сможем отдохнуть, и я поговорю с моим дорогим братом, лордом Джеймсом Стюартом, который нежданно оказался здесь.
        - Такое место есть недалеко отсюда, - сказал он. - Я проехал мимо, и оно показалось мне очень приятным.
        Снова усевшись в седло, он развернул лошадь, и его спутники проделали то же самое. Когда оба отряда доехали до поляны, спешились и начали устраиваться, Мария отвела брата в сторону.
        - Ты настойчив и изобретателен, - произнесла она. - В этой местности много дорог.
        Известие о том, что он стал одним из лидеров движения Нокса, безмерно отдалило ее от того брата, с которым она играла в замке Стирлинг, и она держалась с ним настороженно.
        - Мне повезло. - Он улыбнулся, и улыбка преобразила его обычно бесстрастное лицо с широким носом и высокими скулами. - Или же Господь помог мне, так как моя миссия находится в соответствии с Его волей.
        Мария помрачнела. Снова эти реформистские проповеди!
        - Твоя миссия?
        - Я хотел лично поговорить с вами после того, как вы отправили письмо. Нужно вернуть вас домой, в Шотландию. Да, вы нужны нам. Мы хотим, чтобы вы вернулись к своему народу.
        - Мой народ, как ты его называешь, далеко ушел от покорности своему монарху. - Она тщательно подбирала слова. - Они низложили мою мать.
        - Она не была монархом, - поспешно возразил он.
        - Она была регентом, которого назначила я. Потом они приняли законы о новой религии и объявили их обязательными для всех. Они определили, что является изменой, а что нет. Они наделили себя прерогативой правителя под руководством мастера Джона Нокса.
        Он попытался что-то сказать, но Мария перебила его:
        - Нет, не возражай! Нокс позвал, и ты последовал за ним! Это он руководил вашей «революцией», и ему ты поклялся в верности. Тогда с какой целью ты убеждаешь меня вернуться?
        Джеймс выглядел изумленным и застигнутым врасплох ее атакой.
        - Потому что вы нужны стране, а нам нужна королева. И если вы увидите ясный путь и оцените преимущества реформистской веры…
        - Нет, никогда! Не заблуждайся в этом! Я не сменю свою веру, словно шляпу, ради политических целей. Это моя вера, и я так же дорожу ею, как и любой Нокс дорожит своей! И кроме того… - Она испытующе взглянула на него. - Что можно сказать о королеве, меняющей свою веру по соображениям целесообразности? Как могут люди полагаться на нее? Она будет ничем, щепкой на волнах, которую носит туда-сюда по воле ветров.
        Мария внимательно посмотрела на Джеймса. Было время, когда его воспитывали для служения Церкви, когда считалось, что он найдет там свое призвание. Судя по всему, он серьезно относился к своей должности командора ордена Святого Андрея.
        - Если бы ты увидел ясный путь и вернулся к вере своих отцов, то я бы произвела себя в кардиналы, - сказала она.
        - Как твой дорогой дядюшка? - с нескрываемым удовольствием спросил он.
        Оба рассмеялись.
        - Два государственных деятеля делают друг другу политические предложения и получают вежливый отказ, - заключил Джеймс. - Теперь мы можем перейти к делу.
        - Похоже, ты снова заблуждаешься, - сказала она. - Мы не два равных государственных деятеля, а королева и ее подданный.
        Он не ответил, но слегка наклонил голову:
        - Что касается вашего возвращения, то мы, лорды Конгрегации, готовы присягнуть вам на верность во всем, если вы будете уважать нашу религию.
        - Я буду уважать вашу религию, если вы будете уважать мою. - Он начал было отвечать, но она перебила его: - Мне известно, что под влиянием мастера Нокса ты сделал проведение мессы незаконным и, более того, запретил мессу под страхом смерти. Это великий грех, за который ты когда-нибудь ответишь. Но я настаиваю на праве отправлять свои религиозные обряды в частном порядке. Для того чтобы жить, мне нужно ходить на мессу и получать причастие. Готов ли ты поклясться, что выполнишь это условие?
        - Мастер Нокс…
        - Мастер Нокс не король! В стране может быть только один помазанный монарх. Если это Нокс, то я никуда не поеду. Делай свой выбор. Я прошу немного; ты попросил бы о том же, если бы находился в моем положении.
        - Это правда. - Джеймс закрыл глаза, и некоторое время казалось, что он переживает внутреннюю борьбу. - Но люди не должны видеть ваших священников и папистские украшения, так как это может подтолкнуть их к насилию. Они должны оставаться скрытыми. Мессу следует ограничить вами и членами вашего двора; она не будет проводиться больше нигде в Шотландии.
        - Хорошо, брат, - сказала она. «Неужели в Шотландии не осталось католиков? Как правоверные могут выжить, не получая духовного пропитания?»
        - Когда мы можем ожидать вас в Шотландии? - спросил он.
        - Летом, - ответила она. - Позднее я сообщу точную дату.
        - Мое сердце радуется тому, что я могу отправить эту радостную весть своим братьям, - сказал Джеймс. Но он выглядел не особенно довольным.
        И каких братьев он имел в виду?

* * *
        Момент расставания настал. Члены двора Марии отправились вместе с ней в порт Кале. Для них это было веселое празднество, торжественная процессия вроде тех, которые происходят на свадьбе и во время крещения. Лорд Босуэлл выполнил свое обещание: он предоставил одну белую галеру для Марии и ее свиты, вторую - для ее вещей и лошадей. На обеих развевались синие флаги с французскими королевскими гербами. В разговорах ощущалось деланое волнение, так как Елизавета отказала Марии в праве прохода в том маловероятном случае, если ее судно сядет на мель и она будет вынуждена сойти на берег в Англии. Судя по всему, Елизавета припомнила свое недовольство отказом Марии ратифицировать Эдинбургский договор. Мария воспользовалась ее решением как драматическим предлогом в беседе с Трокмортоном и сказала, что Елизавета может убить ее, если пожелает, когда она попадет в ее руки.
        Кардинал Лотарингский вышел на причал и обнял ее.
        - Вы знаете, что мое сердце отправляется с вами, - сказал он. - Не падайте духом среди этих еретиков.
        - Как я могу пасть духом, если мне позволено исповедовать мою веру? - спросила она.
        Он окинул взглядом галеры.
        - Будет лучше, если вы оставите свои драгоценности у меня на хранении вместо того, чтобы плавать вместе с ними в неспокойных водах.
        - Я уже оставила большую их часть во Франции у королевы Екатерины, - сказала Мария. - У меня есть только то, что я привезла с собой из Шотландии, «Большой Гарри» и ожерелье из черного жемчуга, подаренное королевой Екатериной на мою свадьбу.
        - Удивительно, что она не потребовала вернуть его, - заметил кардинал.
        - Она намекала на это, но я сделала вид, что не услышала. Кроме того, дорогой дядя, если вы доверяете этим кораблям нести мою особу, бесконечно более хрупкую и к тому же смертную, то за драгоценности можно не беспокоиться.
        Он рассмеялся:
        - Да, несомненно. - Он пристально посмотрел ей в глаза, и его улыбка померкла. - Да хранит вас Бог, - добавил он.
        День выдался пасмурным и туманным, не похожим на обычную августовскую погоду. Когда гребцы готовились вывести суда в открытое море для установки парусов, рыбацкая лодка в гавани пошла ко дну, и все, кто находился на борту, утонули.
        Пока королевская галера ждала из уважения к погибшим, а пассажиры молча выстроились вдоль поручней, Мария почувствовала внезапный страх.
        - Дурное предзнаменование для путешествия, - прошептала она.
        Взглянув на берег, она поняла, что оттуда уже не приходится ждать помощи. Когда они покинули гавань, Мария прильнула к перилам и долго смотрела на отдаляющуюся линию побережья. Слезы струились по ее лицу, и она повторяла: «Прощай, Франция, прощай! Боюсь, я больше не увижу тебя». Ее слова заглушал мерный скрип весел и монотонный, меланхоличный свист ветра в оснастке.
        Перед отходом ко сну она спросила капитана, может ли он разбудить ее прежде, чем Франция окончательно скроется из виду. Он сделал это холодным ранним утром. И Мария, стоя на палубе, смотрела, как едва заметные очертания французского берега растворяются в жемчужной дымке рассвета.
        Королева Шотландии
        1561 -1568
        I
        Огромная белая галера бороздила волны, направляясь вдоль побережья Англии традиционным, но опасным путем через Северное море к восточному побережью Шотландии. Суда, не имевшие права на безопасный проход (а французы не могли на это расчитывать), могли быть в любой момент атакованы в проливах Дувра, Ярмута и Линдисфарна вплоть до самой Шотландии и не имели укрытия от непогоды, которая могла застать их на любом участке во время почти тысячекилометрового путешествия.
        Качаясь вверх-вниз между гребнями волн, галера продвигалась вперед, не встречая препятствий, и уже через пять суток приблизилась к Шотландии. Туман не рассеивался в течение всего пути, и Мария, стоявшая у поручня и напряженно смотревшая вперед, не видела ничего, кроме белой мглы.
        - Шотландия! - произнес Босуэлл, подошедший туда, где стояла группа французов, сопровождавших Марию, которые тоже вглядывались в белое ничто.
        - Oui? Где она? - спросил Брантом, настоявший на поездке в Шотландию, чтобы увидеть ее своими глазами.
        - Ждет вас за белым занавесом. - Он подошел к Марии и прошептал: - Вот она.
        Она кивнула.
        - С Божьей помощью мы высадимся в Лейте.
        «Было ли так уж трудно найти путь?» - подумала она.
        Заметив озадаченное выражение на ее лице, он сказал:
        - Суда вашей матери отошли так далеко, что причалили в Файфе, а не в Лейте. Но не бойтесь: теперь французы лучше знают дорогу.
        Мрачный тон его голоса заметно контрастировал с улыбкой.
        Туман был таким густым, что, несмотря на шум и голоса при приближении к берегу, Мария не могла разглядеть причал. Не было ни пения рожков, ни приветственных кличей - ничего, кроме запаха дегтя, стука канатов и грубых голосов моряков:
        - Причаливаем! Вяжи канаты!
        Долгие годы Мария представляла, как высадится в Шотландии взрослой королевой, вернувшейся в дом своего детства. Она, разумеется вместе с Франциском, будет стоять на палубе и смотреть на собравшихся членов Совета, ожидающих встречи с ними: шелковые стяги развеваются на ветру, лошади покрыты роскошными попонами, герольды дуют в трубы, толпа ликует… И во главе будет ее мать… Ее мать, которая сейчас лежит в свинцовом гробу на пути во Францию.
        Деревянные сходни из грубо обтесанных досок с громким стуком упали на причал.
        - Пойдемте. - Босуэлл жестом пригласил ее спускаться.
        Мария подобрала юбки, кивнула четырем Мариям и намеренно веселым голосом сказала:
        - Давайте же, мы дома!
        Они спустились по сходням - пять стройных черно-белых фигур на наклонной плоскости. Из-за густого тумана Марии казалось, что она попала в сон, а не на реальную землю. Она стояла на пристани, запахнувшись в плащ. Как холодно, как тоскливо, а ведь на дворе август! Неужели это шотландское лето?
        «Как я выживу здесь?» - мимолетно подумала она.
        - Ваше Величество!
        Морок рассеялся, и перед ней появился Джеймс Стюарт в сером плаще почти такого же цвета, как окружающий туман.
        - Итак, вы вернулись домой, Мария? - спросил он.
        - Да, брат! Наконец-то я здесь!
        Она подалась вперед, чтобы обнять его, но он отступил на шаг и почтительно поклонился. Из тумана появились две другие фигуры: мужчина знакомой внешности с узким и длинным лицом, напоминавшим лик на иконе, и еще один с неопределенно-приятными чертами лица.
        - Джон Эрскин, Ваше Величество, - произнес длиннолицый мужчина.
        - Из Инчмахоума, где мы играли вместе, - вспомнила она. - И еще ненадолго встретились во Франции, когда вы приехали со своим отцом… - Она размышляла вслух. - Видеть вас здесь - настоящее возвращение на родину.
        Его узкое лицо растянулось в улыбке.
        - Я больше не приезжаю в Инчмахоум, - с некоторым сожалением сказал он. - Но вам там будут рады, как всегда.
        - Он оставил этот остров вместе с остальными папскими суевериями, - жестко пояснил Джеймс.
        - Ясно, - ответила Мария.
        - Уильям Мейтленд, лэрд Летингтонский, Ваше Величество, - представился третий мужчина. Он изысканно поклонился, словно маскируя некоторую натянутость своих слов.
        - Мы рады приветствовать вас, - сказала она. Итак, это был государственный секретарь ее матери, которого называли самым умным человеком в Шотландии.
        Теперь этот человек опустился на колено перед ней и произнес:
        - Добро пожаловать, Ваше Величество.
        - Мы не ожидали вашего прибытия сегодня, - сказал лорд Джеймс. - Но, по-видимому, ветер благоприятствовал вашему плаванию. Увы, у нас есть проблема с лошадьми… - Он сделал паузу. - А также с замком Холируд. Судя по всему, англичане перехватили галеру, перевозившую ваших лошадей, и э-э-э… конфисковали их. Мы постараемся вернуть их как можно скорее. И Холируд не вполне готов принять вас.
        Не готов? Но они уже несколько недель знали о ее прибытии!
        - Однако, если вы изволите подождать, пока все будет готово… Некий достойный торговец, мистер Эндрю Лэмб, любезно согласился пустить… прошу прощения, почтительно принять вас в своем доме в Лейте. Тем временем я обеспечу лошадей для вашей свиты из… шестидесяти человек?
        Его взгляд остановился на невысоком мужчине в плаще с меховой оторочкой, стоявшем недалеко от нее.
        - Кто это? - вдруг тихо спросил он. - Он исповедник? Священник?
        Мария кивнула, и лорд Джеймс с досадой пожал плечами.
        Ранним вечером лорд Джеймс вернулся и привел достаточно лошадей для всех, хотя большинство животных оказались жалкими клячами со свалявшимися гривами и торчащими ребрами, и почти все без седел.
        Таким было ее возвращение на родину, сильно отличавшееся от воображаемого торжественного приема королевы на гарцующей белой лошади. По крайней мере, ей не пришлось идти несколько километров по грязи или ехать на ослике. Они отправились в путь по широкой, покрытой рытвинами глинистой дороге, ведущей из Лейта в Эдинбург. Туман так и не рассеялся, поэтому, к разочарованию Марии, она ничего не могла увидеть по обе стороны; ей хотелось вспомнить свою полузабытую страну, которая и теперь как будто избегала встречи с ней. Мглистая взвесь с привкусом дыма также скрывала ущерб, причиненный Лейту недавней осадой англичан.
        - Я послал известие в Эдинбург, - сказал лорд Джеймс. - Там скоро соберутся люди.
        Он выглядел скованным и отстраненным. Его голос звучал бесстрастно, и в нем мало осталось от того брата, с которым она когда-то каталась на санках в замке Стирлинг.
        Они двигались медленной кавалькадой по сумрачным улицам города, еще более унылым из-за разрушенных зданий по обе стороны дороги, сожженных англичанами незадолго до окончания последней схватки. Казалось, вокруг не осталось никаких красок, кроме оловянного неба, голубовато-серого тумана и черного обгоревшего дерева. А холод! Он быстро пробирал до костей. Мария почувствовала, что начинает дрожать, и приказала себе остановиться.
        Из дверных проемов выглядывали редкие лица; они тоже были бесцветными и унылыми - лица голодающих людей, уставших от войны. Мария увидела, как сильно они отличаются от французских горожан. Их одежда была грубой и имела одинаковый серовато-коричневый оттенок некрашеной шерсти. Лица тоже выглядели другими: светлые глаза, более бледная кожа. То здесь, то там мелькали дети с огненно-рыжими волосами.
        - Королева! - услышала она чей-то пронзительный голос. - Это она, должно быть, она, только посмотрите на этот чудесный плащ!
        Мария повернулась, чтобы улыбнуться и помахать рукой, но в тумане не увидела никого.
        Дорога начала подниматься в гору, и Мария чувствовала это. Теперь больше людей собиралось на обочине - весть о прибытии королевы успела распространиться.
        - Добро пожаловать! - кричали они. - Добро пожаловать!
        - Благослови Господь это славное лицо!
        - К нам пожаловала королева Стюартов!
        Они бежали рядом с ее лошадью, звали ее, протягивали ей букеты цветов, ленты и маленькие пирожные.
        - Спасибо, что вернулись, - сказал один старик, который подошел так близко, что взял ее лошадь за узду. - Вы нужны нам, вы нужны здесь!
        Она видела грузных женщин среднего возраста, расплывшихся от деторождения, с раскрасневшимися морщинистыми щеками, худых мальчишек с прямыми волосами и застенчивыми улыбками, дородных мужчин с самыми кустистыми бородами, какие ей доводилось видеть, с ярко-рыжими прядями. Их лица были открытыми и дружелюбными.
        Она натянула поводья лошади, которая, казалось, была рада остановиться.
        - Благодарю вас, добрые люди. Я несказанно рада вернуться сюда, в Шотландию, на мою родную землю.
        Лорд Джеймс и Мейтленд ехали перед ней, они не обращали никакого внимания на собравшихся людей. Именно в этот момент из тумана появилась группа мужчин и раздались крики:
        - Справедливости! Справедливости!
        Они устремились к Марии, сидевшей на лошади. Босуэлл подъехал к ней и обнажил меч так быстро, что она даже не заметила движения; казалось, оружие волшебным образом прыгнуло ему в руку.
        - Назад! - рявкнул он. - Не приближайтесь к ней!
        Они остановились, но один из них крикнул:
        - Теперь королева здесь, и она должна выслушать наши жалобы!
        - Не сейчас, - отрезал Босуэлл. - Вы сможете подать петиции в должное время. Ее Величество еще даже не удостоилась официального приема. После церемонии…
        - Нет, - быстро сказала Мария. - Дайте мне выслушать их сейчас: они искали меня.
        Босуэлл посмотрел на нее как на слабоумную или ни о чем не подозревающую женщину. Он продолжал держать меч наготове, словно большую палку.
        - Мы бедные писари, которые только что спасли своих товарищей от несправедливого заключения! Вот они, Ваше Величество.
        Нескольких молодых людей вытолкнули вперед. Они выглядели совершенно обычно, как и любые сельские юноши. В любом случае они не казались преступниками.
        - Что вы сделали? - спросила Мария.
        - В воскресенье мы разыграли «Робин Гуда», - ответил один из них. - Мы устроили представление для деревни. За это нас арестовали и бросили в тюрьму… эти реформаторы! - он указал на юношу из первого ряда. - А его, нашего предводителя, приговорили к смерти.
        - По какому праву… - начала Мария.
        - По любому праву! - произнес Босуэлл, ни на шаг не отступивший от нее. - Теперь в этой стране правит реформатская церковь. Разве вы еще не поняли этого? Разве лорды не сказали обо всем в своем письме? Церковь устанавливает законы, и теперь незаконно устраивать развлечения по воскресеньям. Нельзя осквернять День Господень.
        Его тон… Неужели он говорил серьезно? Он сказал, что стал протестантом. Значит ли это, что он верит в подобные запреты? И кстати, лорды не упоминали об этом в своем письме. На бумаге это выглядело бы слишком безобразно.
        - Я прощаю вас, - сказала она. - Я налагаю запрет на приведение приговора в исполнение. Вы все свободны.
        Они испустили дружный вздох облегчения и принялись танцевать на дороге.
        - Поехали, - буркнул Босуэлл. Но лорд Джеймс вернулся и услышал окончание разговора. Его лицо пылало.
        - Ваше Величество, - кисло сказал он. - Даже королева должна подчиняться законам страны.
        - Каким законам? - спросила она. - Как закон может быть утвержден без моего согласия?
        - Через парламент. - В его голосе снова прорезались металлические нотки.
        - Все парламентские законы нуждаются в королевской подписи, чтобы иметь силу, - возразила она. - Вы ничего не прислали мне на подпись во Францию, хотя, насколько я понимаю, вы недавно приняли много законов.
        - Они ожидают вашей подписи в Холируде, - сказал лорд Джеймс. - Естественно, мы не посылали их во Францию, зная о вашем скором прибытии.
        Люди начали восторженно вопить и бросать ей цветы.
        - О, славная королева! - кричали они. - Вы будете нашей Девой Мэрион?[28 - Возлюбленная Робин Гуда.]
        - Да, - ответила она по-шотландски.
        - Сестра! - сквозь зубы процедил лорд Джеймс. - Не забывайте о королевском достоинстве!
        Он послал свою лошадь вперед, и кавалькада тронулась снова, оставив танцующих юношей позади.
        По мере приближения к Эдинбургу подъем становился более крутым. Город располагался на длинном скалистом выступе с темным древним замком на вершине и дворцом Холируд у ее подножия. Частично он был обнесен прочной стеной для защиты от англичан, но Холируд находился в незащищенной части.
        Теперь еще больше людей выстроилось вдоль дороги, и Мария видела огоньки там, где поблескивали маленькие костры в честь ее приезда. Они проехали через укрепленные ворота и вступили на широкую улицу, вымощенную квадратными плитами, с узкими многоэтажными домами по обе стороны. Лорд Джеймс остановил лошадь и указал на подножие холма. Мария ничего не видела из-за тумана.
        - Там Холируд, Ваше Величество, - сказал он.
        Мария напрягала зрение, но не смогла разглядеть ничего, кроме дымных испарений. Иногда за ними мелькала какая-то форма неясных очертаний.
        - Вы находитесь на Хай-стрит, главной улице, ведущей от холма к дворцу, - объяснил лорд Джеймс. Он повернулся в седле и указал рукой в обратном направлении: - Улица продолжается вверх по склону холма до самого Эдинбургского замка, который стоит на огромной скале.
        Ей очень хотелось увидеть все это; ее начинало бесить, что вокруг ничего невозможно разглядеть на расстоянии дальше трех метров.
        - Мне не терпится посмотреть на него, - просто сказала она.
        - Это произойдет очень скоро, Ваше Величество, - заверил он.
        Теперь вокруг собралась толпа. Вскоре они миновали ворота Нетербоу и начали спускаться по той же улице, которая теперь называлась Кэнонгейт, где дома стояли не так плотно и выглядели более изящными.
        - Здесь находятся дома вельмож - возле Холируда и за городскими стенами. Там больше свободного места, и они могут разбивать парки и фруктовые сады, - объяснил Мейтленд, подъехавший к ней.
        Вид множества людей, собравшихся приветствовать ее, и близость Холируда сильно взволновали Марию. Усталость и отупение последних месяцев отступили вместе с ощущением неправильно принятого решения и беспокойством, что позади осталось что-то важное.
        - Я никогда не видела Холируд, - призналась она. - Когда я была ребенком, там мне угрожала опасность.
        - В Шотландии наконец наступил мир, - сказал Мейтленд. Он пробежался взглядом вверх и вниз по улице, но в плотном тумане не смог различить никого из крикливых сторонников Нокса. Вероятно, они заперлись в домах, за что стоило поблагодарить судьбу. Он жалел королеву и хотел бы избавить ее от неизбежного будущего. Мир? Да, но только если вы принадлежали к последователям мастера Нокса и являлись членом его паствы.
        II
        Джон Нокс подтянул штаны и устроился за своим рабочим столом. Хотя был только вторник, он уже готовился к воскресной проповеди. Теперь он был пастором в соборе Сент-Жиль, оплоте протестантства в Эдинбурге и главной церкви Шотландии. Его проповеди слушали сотни людей, и еще тысячи узнавали о них через несколько часов. Он видел в этом не отражение своего красноречия, а силу Святого Духа, который подсказывал ему нужные слова. Он говорил лишь то, что ему велели.
        Королева Шотландии отправилась в плавание или собиралась сделать это в любой день. Он не знал, покинула ли она Францию или нет. Но, очевидно, все его молитвы держать ее подальше встретили отказ у Господа. Он рассудил, что ей нужно вернуться домой и взойти на трон Шотландии. Нокс должен был склониться перед Его волей.
        Темой проповеди, подсказанной ему Святым Духом в эту неделю, стали избранники Божьи. В качестве основного текста он использовал Послания к Ефесянам (1:45):
        «Так как Он избрал нас в Нем прежде создания мира, чтобы мы были святы и непорочны пред Ним в любви;
        Предопределив усыновить нас Себе через Иисуса Христа, по благоволению воли Своей».
        Как иногда случалось, Нокс не отреагировал немедленно на побуждение Святого Духа, когда был направлен к этому тексту, но ждал подтверждения истинности призыва свыше. Увы, он оказался истинным, и Нокс сосредоточился на работе над этим трудным текстом и доктриной, которую всегда совершенствовал Кальвин.
        Он вздохнул и посмотрел в окно, откуда открывался прекрасный вид на эдинбургскую Хай-стрит. Его стол стоял на таком месте, что, когда он работал, мог видеть шпиль собора в виде короны, расположенный немного выше на склоне холма. Сегодня он не видел шпиль даже с небольшого расстояния из-за странного густого тумана, окутавшего дома покрывалом из крошечных холодных капель.
        «Совсем не по сезону, - подумал он. - Такой туман, и в августе!» Он потянулся за шерстяным одеялом и завернулся в него, благодарный за тепло.
        Избранные. Отмеченные предназначением Божьим. Эта концепция была трудной для понимания. Если Бог избрал кого-то «прежде создания мира», то какая польза от его проповедей? Избранные сами найдут путь к Богу. А что, если кто-то не был избранным, но обратится к Богу через его проповеди? Что за жестокая насмешка над ним? Может ли Бог быть таким жестоким? Станет ли Он дразнить людей надеждой на то, чего они не имеют? Лишь мальчишки вытворяют такое со своими младшими братьями.
        «Но я призван объяснить это, - решил он. - Но как быть с еще более трудным отрывком из Откровения Иоанна Богослова (7:4), о том, что спасется лишь 144 000 человек. Неужели на небе так мало места?»
        Нокс подвинулся на подушке. «Становится все труднее и труднее, - размышлял он. - Мне сорок семь лет, а Господь продолжает скрывать свои истины от меня. Я пытаюсь поднять этот покров, но каждый раз обнаруживаю за ним еще один… Неужели я никогда не проникну в Его помыслы?
        Возможно, мне следует говорить о «покровах». Одна из вещей за покровом, скрытая от моего понимания, - это учение об Избранных, отмеченных Богом… да, но я должен верить во что бы то ни стало, пока мне не откроется нечто большее…»
        Нокс с волнением обмакнул перо в чернильницу. «Я должен признаться в своем невежестве, но говорить о вере, - подумал он. - Я верю, что нахожусь в числе Избранных, но не могу точно знать этого - все дело в благоволении Господа…»
        Воодушевленный, он начал писать так быстро, как только мог, а за окном уже сгущались сумерки. Туман полностью закрыл солнечный свет.
        Три часа спустя Святой Дух оставил его. Он тяжело осел за письменным столом, когда почувствовал, как уходит вдохновение. Но ему удалось запечатлеть свои мысли, с торжеством подумал он, глядя на свернувшиеся листы писчей бумаги, усеивавшие рабочий стол. Он уловил Дух как рыбак, который ловит рыбу в свои сети. «Каждый из нас трудится во имя своего призвания», - заключил он.
        Когда Нокс стал собирать листы бумаги, решив, что не станет перечитывать их до следующего дня, потому что никогда не корректировал свою работу, проделанную по вдохновению свыше, в дверь быстро постучали.
        - Входите, - пригласил Нокс. Он был готов к обществу, готов спуститься в нижнюю комнату, съесть миску супа и побеседовать с другими людьми. Достаточно общения со своей музой и Духом. Его человеческий инструмент устал и жаждал покоя.
        В комнату вошел его секретарь и отряхнул плащ, покрытый блестящими капельками воды, сконденсированной из тумана.
        - Она здесь, сэр, - сказал он. - Королева высадилась в Лейте.
        - Как? Уже?! - воскликнул Нокс. - Я даже не получал известия о ее отъезде из Франции.
        - Ветер был благоприятным, и плавание заняло лишь пять дней, - ответил секретарь. - Они прибыли сегодня рано утром и получили весьма скромный прием, поскольку никто не ждал их так скоро. Королеве и ее свите пришлось искать лошадей - их собственных конфисковали англичане. Но теперь они уже на пути в Эдинбург.
        Нокс встал. Значит, время пришло. Случилось то, чего он боялся и пытался отвратить с помощью молитв.
        - Она… она прекрасна, сэр, - добавил секретарь. - Я видел ее, когда она останавливалась по пути и разговаривала с людьми. Она говорила по-шотландски. Она очень высокая, у нее превосходный цвет лица, и она движется грациозно, как… как кошка, гибко и изящно…
        - Достаточно! - вскричал Нокс. - Она околдовала тебя? Ты говоришь как-то странно и бессвязно!
        - Прошу прощения, сэр, - пробормотал секретарь. - Я просто попытался описать ее, пока вы ее не увидели. Она прибудет меньше чем через час. Я подумал, вы захотите узнать заранее.
        Нокс подошел к окну. Мелкие бусинки воды усеяли стекло, сделав его непрозрачным.
        - Сколько человек в ее свите?
        - Она привезла с собой французов…
        - Естественно!
        - В том числе, кажется, троих своих дядей из рода Гизов.
        - Естественно!
        - Поэта, который решил сопровождать ее в Шотландию, некоего Шателяра…
        - Как раз то, что нам нужно! Лучше уж нашествие саранчи, чем поэтов!
        Он отвернулся от окна и гневно уставился на секретаря.
        - Сэр, я только принес новости. Я не выбирал ее спутников. Мне продолжать или вы будете дальше насмехаться и изводить меня?
        Нокс вздохнул:
        - Извини. Продолжай.
        - Лорд Джеймс, брат королевы, встретил ее вместе с Мейтлендом и лордом Эрскином.
        «Они хорошие протестанты, - подумал Нокс. - Остается надеяться, что они не будут околдованы и не отклонятся от своей цели управлять ею, вместо того чтобы позволить ей править нами».
        - М-м-м, - краешком глаза он увидел слабый свет. В тумане что-то замерцало - первый из костров, которые называют «кострами радости».
        - Безумие началось, - пробормотал он.
        «О Господи, не позволь моему народу впасть в ересь и идолопоклонство! - взмолился он. - Не позволь сбить нас с истинного пути и не оставь нас!»
        - Я знаю, откуда пришел этот туман, - внезапно заявил он. - Само небо говорит о том, какое утешение она приносит с собой: горе, печаль, мрак и безбожие. - Он повысил голос, словно обращался к сотням людей, и не только сейчас, а всегда: - Ибо никогда на человеческой памяти небо не являло такой скорбный лик в это время года! Сырость и скверна в воздухе, столь темный и густой туман, что человек не может видеть дальше протянутой руки… Это предупреждение, которое дает Бог… Прислушайтесь к нему!
        - Сэр?
        - Но они не прислушаются. - Нокс посмотрел на огонек разгоравшегося костра. - Нет, не прислушаются, потому что они слепы!
        III
        Лорд Джеймс наклонился к Марии и сказал:
        - Холируд был одним из любимых дворцов вашего отца. Он построил передовую башню и попытался обустроить все на французский манер, чтобы порадовать вашу мать.
        Была ли пауза перед словами «вашу мать»?
        Лишь когда они въехали во внешний двор, Мария смогла разглядеть дворец, возвышавшийся впереди как темный отголосок французского замка. Круглую башню венчала коническая верхушка, как в замках Луары, но камень был пятнистым, а не белым, а окна казались слишком маленькими. В плотном тумане дворец выглядел холодным и похожим на тюрьму; он примыкал к оставшейся части старинного аббатства, вытянутой как отросток ветки.
        - Ох, - только и промолвила она. Ей не хотелось идти внутрь этого угрожающего строения. И почему оно такое небольшое? Неужели это самый грандиозный дворец, который может позволить себе ее страна?
        Во дворце оказалось так же холодно, как на улице, если не холоднее.
        - Добро пожаловать в Холируд, - сказал лорд Джеймс, и его голос прозвучал глухо и неестественно в полупустом караульном помещении. Когда она с сомнением огляделась по сторонам, он быстро добавил: - Я говорил вам, что все еще не готово к приему. Мы рассчитывали, что вы привезете мебель из Франции.
        Он возглавил подъем по крутой лестнице к первой группе помещений.
        - Это апартаменты короля, - объявил он. - Прихожая, приемный зал, спальня.
        Там было так пусто! Но Мария попыталась представить комнаты, полные людей, жизни и красок… и не смогла. Центральной фигурой должен был стать ее отец, но она не имела живых воспоминаний о нем.
        - Апартаменты королевы расположены наверху, - продолжил экскурсию Джеймс, возглавив процессию на обратном пути через прихожую к широкой лестнице. - Есть также маленькая лестница между двумя спальнями, но для такого количества людей я предпочитаю главную лестницу.
        «Если бы он был французом, - подумала Мария, - то придумал бы какую-нибудь метафору для тайной лестницы». Вместо этого он упомянул о ней как об архитектурной детали, и не более того.
        Лорд Джеймс с гордым видом остановился на пороге приемного зала королевы и жестом пригласил ее внутрь.
        Мария вошла в апартаменты. Это оказалась красивая комната с отдельной молельней, камином и несколькими окнами, выходившими во внутренний двор. Стены украшали гобелены, а деревянный потолок был недавно выкрашен. Она прошла через зал и остановилась на пороге соседней комнаты. Какое-то время Мария стояла там в одиночестве. Эта комната была меньше приемного зала и имела странную форму - не прямоугольную, но и не круглую. От комнаты отходили два выступа с дверными проемами.
        Мария отодвинула занавеску в одном проеме и обнаружила стульчак, обитый бархатом. В другом маленьком помещении размером примерно два с половиной на три метра имелся камин и небольшое окно.
        - Для чего эта комната? - спросила она Джеймса, вошедшего следом за ней. - Она такая маленькая!
        - Вы можете пользоваться ею как столовой по вечерам.
        - Как столовой для кукол?
        - Зимой, особенно в январе, вы убедитесь, что маленькая комната с камином чрезвычайно удобна. Сюда можно поставить стол, и ваша мать принимала здесь до шести гостей. - Он сделал паузу. - По крайней мере, я так слышал. Она никогда не приглашала меня.
        Прежде чем Мария успела ответить, он продолжил:
        - Эта комната находится в башне. Помните круглую башню, которую вы видели во дворе? Остальные комнаты для приемов и церемоний расположены в передней части дворца. Там же находится Королевская капелла. - Он сурово посмотрел на нее: - Но недавно она была очищена от папских кумиров.
        - Где же я буду проводить частные мессы? - спросила Мария. Увидев, как он нахмурился, она добавила: - Вы же обещали.
        Ей хотелось, чтобы ее замечание прозвучало шутливо, но он ответил очень серьезно:
        - Да, я обещал и сдержу свое слово. Несмотря на…
        - Несмотря на что?
        - Несмотря на мастера Нокса, - сказал он и подумал: «Удивительно, что он еще не явился сюда».
        - Мастер Нокс! - Она наконец дала волю своему гневу. - Человек, оторвавший моего брата от веры его предков, уложивший мою мать в могилу! Я отдаю мастера Нокса тебе, потому что никогда не приму его!
        «Ты не примешь Нокса, - подумал Джеймс, - но он готов получить тебя». Однако вслух он произнес:
        - Мастер Нокс дал Шотландии много хорошего. Вы обнаружите, что он добрый гражданин, преданный своей стране.
        - Он мятежник, призывающий к бунту и разрушению!
        - Ваше Величество, вскоре вы убедитесь, что многие вельможи стали коррумпированными людьми. Годы беспорядков нанесли тяжелый урон стране. Они порочны и продажны. Мастер Нокс неподкупен, и его единственная цель - это материальное и духовное благо для людей.
        Сзади вмешались новые голоса, и Мария повернулась к своей свите, чтобы показать людям их комнаты.
        Той ночью она лежала в постели, окруженная зловещей тишиной.
        «Какое странное место, - думала Мария. - Я не помню ничего; ничто здесь не кажется знакомым. Мой отец погребен здесь, в церкви аббатства, и мои предки лежат рядом с ним. Прямо за этим окном, прямо подо мной…»
        Белизна тумана постепенно сменилась чернотой, и Мария незаметно для себя погрузилась в сон, словно ребенок, соскользнувший с травянистого берега в прохладную воду.
        Она услышала странный звук. Сначала он показался мелодией из сна, но потом стал слишком назойливым и требовавшим ее внимания. Она заморгала и потрясла головой, пытаясь прийти в себя. Звуки музыки, проникавшие в спальню, становились все громче.
        Мария подошла к одному из окон и выглянула наружу. Во внутреннем дворе собралась толпа горожан, игравших на музыкальных инструментах, которые ей раньше не приходилось видеть: примитивных скрипках, тростниковых флейтах и маленьких барабанах. Когда они увидели ее, то дружно вскрикнули и замахали факелами.
        - Добро пожаловать, пресветлая королева! Добро пожаловать! - закричали они и завели новый напев. Она заставила себя распахнуть окно и помахать им.
        - Спасибо! - крикнула она. Маленькие огни здесь и тут проникали через завесу тумана; они зажгли новые костры в знак приветствия.
        Музыканты продолжали играть, и люди, столпившиеся во дворе, танцевали и кричали от радости.
        - Дорогая королева, пресветлая королева, добро пожаловать в Шотландию!
        - Чудесная музыка! - крикнула она. - Пожалуйста, продолжайте, и приходите сюда завтра вечером!
        Когда они наконец перестали играть, толпа медленно разошлась, и горящие факелы уплыли прочь, как искры в тумане, Мария вернулась в постель и закрыла глаза. Внезапно стало очень тихо; казалось, что спальня чего-то ждет и прислушивается к чему-то.
        «Это лишь игра воображения, - подумала она. - Но мне не нравятся эти занавешенные комнаты, они напоминают места, где прятались болотные духи из сказок няни Синклер…»
        Полузабытые леденящие кровь истории вернулись к ней: рассказы о существах, прячущихся под шотландскими мостами, скрывающихся в стенах, принимающих чужие обличья, о чудовищах из глубоких и холодных озер, о колдуньях, бродивших под видом обычных людей. Говорят, что лорд Рутвен, член Совета лордов, сам был колдуном…
        Все это глупости, глупости, глупости, повторяла она самой себе. Но при этом старалась не смотреть в сторону маленькой соседней комнаты.
        На следующее утро вместо танцующих солнечных лучей, в насмешку над ее ночными страхами, за окнами по-прежнему висела серая муть. Туман так и не рассеялся. Мария испытала огромное разочарование. Ей не терпелось увидеть Эдинбург, полюбоваться Шотландией. Почему страна отворачивается от нее?
        Не ожидая прихода фрейлины, она оделась как можно теплее. Огонь в камине не горел; очевидно, шотландцы не считали отопление необходимым в это время года.
        «Больше никаких французских ночных рубашек, - подумала она. - От них нужно отказаться, если я хочу спать с комфортом».
        В дверь резко постучали.
        - Войдите, - пригласила она.
        Еще до того, как посетители вошли в комнату, она знала, что это лорд Джеймс и Мейтленд. Так и оказалось.
        - Вижу, вы рано встаете. - В голосе лорда Джеймса прозвучало нечто похожее на одобрение. - Это хорошо. Мы слышали, что при французском дворе никто не встает раньше полудня. Здесь так не годится.
        Ворот его рубашки был распахнут, и, судя по всему, он не носил нижнего белья. Разве ему не холодно? Очевидно, нет.
        - Доброе утро, брат, - сказала она. - Доброе утро, Мейтленд. Не представляю, кто рассказал вам такую бесстыдную ложь, но могу вас заверить, что французы встают по утрам точно так же, как все остальные. - Она улыбнулась: - Я хорошо выспалась.
        - Но музыканты все-таки разбудили вас вчера ночью, - вставил Мейтленд. - Примите мои извинения.
        - Мне понравилась их музыка, а их приветствия тронули меня, - возразила Мария.
        - Я буду рад показать вам дворец и окрестности, после того как вы позавтракаете, - сказал Джеймс. - Я распорядился прислать еду сюда.
        Он ловко поклонился и повернулся, готовый уйти.
        - Я хочу, чтобы четыре Марии присоединились ко мне, - сказала Мария. - Где они? В будущем они должны спать недалеко от меня.
        - Разумеется, - пообещал Мейтленд. - Мы попытаемся исполнить любое ваше желание.
        Фламина, Пышка, Битон и Сетон поднялись к ней через пятнадцать минут и сразу же защебетали, словно обезьянки: «Туман…», «Странное жилье, и так далеко от вас…», «Здесь так холодно, как они это переносят?» «Что мы будем делать сегодня?»
        Когда принесли завтрак, девушки критически изучили еду. На тарелке, накрытой колпаком, лежала горка беловатого вещества, от которого поднимался легкий пар с ореховым запахом. На другой закрытой тарелке оказались красно-коричневые кусочки копченой рыбы. На третьей - булочки из муки грубого помола, уложенные в несколько ярусов. К счастью, в следующее мгновение появился слуга, который принес пустые тарелки, ложки и сахар.
        - Это овсянка, - объяснил он, раскладывая кашу по тарелкам. - Ее едят с молоком и сахаром.
        Пять женщин с сомнением уставились на кашу. Она выглядела крайне неаппетитно, но пахла хорошо. Мария первой попробовала кашу и покорно объявила, что ей нравится. Хихикая, остальные последовали ее примеру.
        Слуга добавил, что копченая рыба была выловлена поблизости и считается изысканным лакомством, а булочки нужно намазывать маслом.
        Все с трудом понимали его речь. Мария пообещала себе как можно скорее пополнить свои знания шотландского языка. Ее нынешний запас слов ограничивался тем, что она помнила с детства. Она вдруг поняла, что лорд Джеймс, Мейтленд и даже Босуэлл обращались к ней по-французски, и это казалось настолько естественным, что она даже не осознавала этого.
        «Шотландцы ненавидят звук французской речи», - вспомнила она слова Босуэлла.
        После завтрака лорд Джеймс и Мейтленд вернулись, чтобы сопровождать женщин во время осмотра Холируда. Когда они вышли наружу, Мария увидела, что туман такой же густой, как и раньше; в сущности, она даже не могла определить положение солнца.
        - Разве… разве такой туман обычное дело? - медленно спросила она по-шотландски.
        Джеймс, казалось, был доволен ее попыткой.
        - Нет, - поспешил успокоить он. - Вовсе нет.
        - Разумеется, Нокс объявит, что туман связан с вашим прибытием, - неожиданно сказал Мейтленд. - Он использует это в своих целях.
        - Нокс! - произнесла Фламина и покачала головой. - Расскажите нам об этом существе.
        Мейтленд рассмеялся и увлек ее в сторону.
        - Джон Нокс - глава нашей церкви… - начал он.
        Мария не слышала остальной части разговора. Пышка, Сетон и Битон отошли к Мейтленду и Фламине, оставив ее наедине с Джеймсом.
        Туман свивался кольцами у ног по мере того, как они шли вперед. Мария попыталась пнуть его, чтобы расчистить метр-другой, но ничего не вышло. Она засмеялась.
        - Мне не терпится увидеть Шотландию, но она прячется от меня! Должно быть, здесь много зелени, потому что она просвечивает через эту мглу.
        - Да, это так. В ясную погоду вы бы сейчас увидели красивый фасад дворца, а слева - церковь аббатства, где находится гробница нашего царственного отца.
        «Нашего царственного отца. Ему нравится эта фраза», - подумала Мария.
        Некоторое время они стояли молча, затем Джеймс продолжил:
        - Еще дальше слева - если бы вы только могли видеть! - находится декоративный сад и фруктовые деревья. Есть также декоративный сад на другой стороне и большой охотничий парк за дворцом, не говоря о кладбище. Аббатство очень старое.
        Но в тоне, которым он произнес последнюю фразу, не чувствовалось печали или теплых чувств по отношению к старым временам.
        - Надеюсь, вчера никто не видел вашего священника, - тихо сказал он.
        - Я понимаю щекотливость своего положения. Никогда еще не было правителя, чья личная вера расходилась бы с верой его подданных.
        - Ах! - Перед тем как ответить, он оглянулся и посмотрел, где находятся остальные. - Это сложный вопрос. Лучше всего будет не настраивать людей против себя. Уже ходят слухи, что вы невысокого мнения о своей родине. Говорят, что вы считаете себя француженкой, что вы плакали перед отъездом и скорбели о разлуке с ближними.
        - Вас там не было! - Как он смеет вмешиваться в ее личные переживания и превращать их в нечто глупое и постыдное? - И мне есть дело до моего народа и моей страны.
        - Но не так, как мастеру Ноксу…
        - Мастер Нокс! Мастер Нокс! Что он знает об управлении государством? И что такого он знает, что делает его пригодным для той должности, на которую он претендует? Да, он любит Шотландию, но этого недостаточно! Моя кровь дает мне право на трон.
        - Он считает, что избран Богом.
        - Для трона? - резко спросила она. - Я тоже избрана Богом! Как один и тот же Бог мог избрать нас обоих для такой миссии?
        - Он не претендует на ваш трон, - мягко ответил Джеймс.
        - Нет, он просто берется предписывать мне, как я должна сидеть на троне! «Пожалуйста, смотрите сюда!», «Поверните голову туда!».
        К ее удивлению, лорд Джеймс разразился смехом.
        - У вас проницательный ум, - сказал он.
        Минуту спустя они поравнялись с большой группой французских родственников и гостей Марии. Молодые Гизы были готовы отправиться на прогулку верхом, на обычную или соколиную охоту. Мария с упавшим сердцем вспомнила, как плохо они переносят бездействие и скуку. Но она не знала, что может предложить им в данный момент.
        - Как здесь развлекаются? - спросил Рене, маркиз д’Эльбеф, при этом в его темных глазах блеснули озорные искорки.
        - Да что можно делать в этом тумане, кроме как играть в жмурки? - поддержал его брат Клод, герцог д’Омаль.
        Присоединившиеся к ним молодой маршал д’Амвилль и его секретарь, поэт Шателяр, выглядели обеспокоенными вынужденным бездельем.
        - Как насчет наших лошадей? - спросил д’Амвилль. - Когда англичане вернут их?
        - Я отправил гонца к Сесилу, - ответил лорд Джеймс. - Скоро мы получим ответ.
        К ним подошел придворный историк Брантом.
        - Как насчет аббатства? - спросил он. - Там есть что-то интересное?
        - Не для нас! - воскликнули молодые будущие воины. - Может быть, мы научимся играть в… Как это называется? Да, гольф. Мы можем поиграть здесь, в тумане?
        - Нет, - сказал Джеймс, натянуто улыбаясь при виде их беспечного невежества. - В гольф играют недалеко от моря, на полях, где растет сочная трава. Это возле замка Сент-Эндрюс, у песчаных морских утесов.
        - Ах, гольф! - мечтательно произнесла Мария. - Мне так хочется научиться этой игре! И скоро я поеду в Сент-Эндрюс, когда позабочусь об остальном королевстве. Я совершу… Как это называла Елизавета? Королевский объезд земель.
        При мысли об этом она рассмеялась.
        - Значит, вы намерены это сделать? - спросил лорд Джеймс. - Так скоро?
        - Да, как можно скорее!
        - Но сначала вам нужно заняться другими делами, не терпящими отлагательства. Вам необходимо осуществить церемониальный въезд в Эдинбург и выбрать свой Тайный Совет…
        - Да, я знаю. Я знаю! Но скоро я увижу всю страну!
        - Думаю, мы даже не сможем стрелять в такой день, - угрюмо заметил д’Омаль. - С таким же успехом можно напиться!
        Они повернулись и зашагали к дворцу. Мария испытывала неловкость, но не хотела извиняться за них перед Джеймсом. Он вопросительно смотрел на нее. Она выпрямила спину и обратилась к Брантому и Шателяру:
        - Мейтленд и Марии ушли вперед, чтобы осмотреть сад. По дороге мы можем заглянуть в аббатство. Давайте присоединимся к ним.
        Сад представлял собой печальное зрелище. Он был плохо спланирован и почти не ухожен. Две широкие дорожки со скудным гравийным покрытием соединялись в центре у фонтана. Но в фонтане не было воды, и он выглядел так, словно оставался сухим в любое время года. Несколько цветочных клумб имели нездоровый и заброшенный вид. Сам план, позаимствованный у монастырского сада, вышел из моды во Франции уже восемьдесят лет назад.
        - О! Значит, сад любви увял? - насмешливо спросил Брантом. Все захихикали, кроме лорда Джеймса.
        - У нас неспокойно уже более десяти лет, - сказал Мейтленд. - Тем не менее садовники старались сохранить ростки, чтобы после возвращения нашей королевы, когда в стране настанет мир и процветание, сад тоже был восстановлен. Смотрите! - Он переступил через бордюр и сорвал маленький цветок. - Он не умер, а просто ждет. Все мы ждем. Как я уже сказал, королева должна вернуть нам мир и процветание.
        Он протянул Марии цветок, алую гвоздику. Она приняла его серьезно, как настоящий подарок. Ей хотелось исцелить эту бедную, сломленную страну и вернуть ее к жизни.
        - Благодарю вас, - сказала она.
        Они продолжили прогулку вокруг дворца и обнаружили участок дерна, который можно было использовать для стрельбы из лука.
        - Наверное, можно будет обустроить здесь площадку для игры в шары, - обратилась Мария к четырем Мариям, которые послушно семенили за ней. Как и их госпожа, они считали свою родину экзотической и почти забытой страной.
        - Готова поспорить, что во всей Шотландии нет рыцарских турниров, - сказала Фламина.
        - Наверное, - отозвалась Мария. - Но я не буду скучать по ним. - Когда она подумала о турнире, то перед ее мысленным взором сразу же предстал Генрих II, схватившийся за свой шлем, в судорогах падая с лошади. - Здесь будут другие развлечения.
        После полуденной трапезы, состоявшей из кусочков неопределенного мяса в ячменном бульоне, люди разбрелись по комнатам, не зная, чем заняться. Мария решила посоветоваться с братом Мэри Сетон, которого она собиралась назначить распорядителем дворца, о выборе придворных поэтов и музыкантов.
        Лорд Джордж Сетон, который вместе с членами своей семьи оставался ревностным католиком, не скрывал своей радости от приезда в Шотландию своей сестры и королевы. Он был на несколько лет старше, чем они, но по-прежнему выглядел как юноша с золотистыми кудрями и пронизывающими серыми глазами. Его семейные угодья располагались поблизости от Эдинбурга, поэтому он мог быстро добраться до города. Мария хорошо знала его, так как за последние годы он несколько раз приезжал во Францию.
        - Как замечательно видеть вас здесь! - сказал он, войдя в комнату. - Я представлял, как вы будете выглядеть здесь, и, должен признаться, воображение подвело меня.
        Мария рассмеялась и сделала поворот, раскинув руки.
        - Итак, я выгляжу естественно?
        Джордж Сетон кивнул с серьезным видом.
        - Так же естественно, как вереск и охотничьи соколы.
        - Мне нужно обустроить дом, - сказала она. - Я привезла своего врача и исповедника…
        - Слава богу! - с чувством произнес он.
        - …нескольких французских слуг, особенно искусных в вышивке и проведении церемоний, и моих личных камеристок. Но я охотно приглашу ко двору шотландских поэтов и музыкантов.
        Джордж Сетон с озадаченным видом покачал головой:
        - Но их нет, Ваше Величество.
        - Ни одного?
        - Никого, достойного упоминания.
        - Но это… это невозможно! Ни одного поэта?
        - Пожалуй, кое-кого можно позвать, - начал он, переминаясь с ноги на ногу. - Скажем, из университета Сент-Эндрюс. Дело в том, что единственная поэзия в наши дни - это песни из приграничья, песни об убийствах, плач по умершим и так далее.
        Он помедлил, напряженно размышляя.
        - Есть еще Александр Скотт, - наконец вспомнил он.
        - Но он такой старый! Скотт служил при дворе Якова V.
        - Есть и другие, можно сказать, поэты, которые не осмеливаются открыто называть свои имена, потому что их стихи непристойны и рассчитаны на низменный юмор, который мужчины находят на дне винного кубка.
        Мария не могла понять, почему она всегда рассматривала как должное рафинированных поэтов, приближенных к французскому двору.
        - А как насчет художников и скульпторов? - игриво спросила она.
        - Ни одного, Ваше Величество… - Встретившись с ней взглядом, он добавил: - Вы должны помнить, что здесь совсем недавно была война и от всех этих тонкостей пришлось отказаться. А с тем немногим, что осталось, разделались реформисты. Нынешняя церковь косо смотрит на музыку и танцы.
        Шателяр казался еще более одиноким, чем раньше.
        - Чем же вы тогда занимаетесь по вечерам? - жалобно спросил он.
        - Что ж, мы ложимся спать, - ответил Джордж.
        Четыре Марии залились смехом.
        - Мы смеемся не над вами, а над ответом, - объяснила Мэри Сетон.
        - Это нужно исправить, - сказала Мария. - Я уверена, здесь есть молодые люди, которые будут рады возможности писать стихи и сочинять музыку, лепить и рисовать. Мы должны собрать их здесь.
        - Да, Ваше Величество, - сказал Джордж. - Возможно, вам стоит поговорить об этом с Джеймсом Мелвиллом. Он придворный старой школы, хотя сам еще не стар.
        - Так я и поступлю. А если здесь никого не найдется, то в конце концов я распоряжусь доставить кого-нибудь из Франции.
        Всю вторую половину дня Мария приводила в порядок свои комнаты. Она приказала распаковать свои миниатюры и расставить их на полке, установить балдахин над кроватью и постелить вышитое белье. Она поставила на каминную полку свои любимые часы с перезвоном и наконец достала крест из слоновой кости и повесила его на стене рядом с кроватью с маленьким ящичком, похожим на раку. Утреннее солнце будет освещать его и ласкать его гладкие плоскости.
        Вечером она долго сидела, глядя на крест. Она чувствовала себя опустошенной; приятное возбуждение, связанное с приездом и осмотром окрестностей, уступило место гнетущей усталости. Крест напоминал о том, что религия будет ее главной проблемой в Шотландии. Из-за усталости мысли путались, устремляясь то в одну, то в другую сторону.
        «Возможно, если бы я с самого начала заверила их, что не хочу причинить вреда… что - Иисус, прости меня! - что я принесла им не меч, как Он сказал, а мир…»
        Это желание, как и решение отправиться в Шотландию, появилось внезапно и охватило ее. Это было скорее чувство, а не мысль.
        Она протянула руку и позвонила в колокольчик, вызвав секретаря.
        - Я намерена сделать официальное заявление, - сказала она.
        - Что? Сейчас? - Он посмотрел в окно, за которым сгустилась темнота.
        - Да. Его можно составить прямо сейчас. Запишите мои слова.
        Низенький мужчина послушно достал принадлежности для письма и стал ждать, когда она начнет диктовать.
        - Пишите: «Мои добрые подданные, королева провозглашает, что религия страны не претерпит никаких новшеств или изменений с момента ее прибытия, а любые попытки воспрепятствовать соблюдению ныне существующих религиозных обычаев будут караться смертью.
        В то же время королева повелевает, что французские подданные, которые находятся у нее на службе и желают исповедовать свою веру в частном порядке, могут делать это беспрепятственно». Подпись: Marie R.
        Брантом, который услышал это, подошел и встал рядом с ней.
        - Возможно, вам не следовало торопиться, - сказал он. - Это благородный шаг, но из-за него ваши католические подданные могут потерять надежду. Они могут неверно истолковать ваши слова. И это не заставит протестантов проникнуться доверием к вам. Лишь ваше обращение убедит их.
        - Тем не менее я опубликую свое заявление, - упрямо ответила она.
        - Прошу вас, подождите до утра, - попросил Брантом. - Никогда не делайте ничего, поддаваясь внезапному порыву чувств.
        Мария зевнула.
        - Я соглашусь подождать один час, но не более. - Она ласково посмотрела на него: - Старый друг, вы действительно повидали много королевских дворов и набрались мудрости.
        В попытке побороть сонливость она взялась за шитье и сделала несколько мелких стежков. Но от этого ее стало еще сильнее клонить ко сну.
        Когда ее глаза уже закрывались, в дверь постучали. Мэри Сетон ответила на стук и с удивлением обнаружила одного из советников, стоявшего на пороге. Он окинул комнату взглядом в поисках королевы. Увидев ее, он улыбнулся и сказал:
        - Я только что получил это из Англии.
        Кто это? Он был на пристани, и сегодня… Она уже видела эти глаза, похожие на пуговицы. Мейтленд? Да, это Мейтленд. Мария была довольна, что ей удалось вспомнить. Но как же его зовут?
        Он протянул ей тяжелый конверт. Печать на нем была такой массивной, что частично порвала бумагу. На печати красовалось изображение женщины, восседавшей на троне: Елизавета Английская.
        Мария вскрыла конверт.
        «Настоящим мы дозволяем дражайшей кузине Марии, королеве Шотландии, если случится так, что Господь Всемогущий принесет ее к нашим берегам или она будет вынуждена проехать через наше королевство, сделать это беспрепятственно и распространяем на нее нашу защиту».
        - Это паспорт, который я хотела получить перед отъездом из Франции, - сказала Мария. - Мне было отказано. Теперь, когда я уже здесь, она выпустила паспорт. С какой целью?
        - Судя по всему… - Он посмотрел на дату. - Судя по всему, она составила документ как раз перед вашим отбытием.
        - Хотя знала, что я не смогу вовремя получить его, - недоуменно проговорила Мария. - Возможно, она хотела сделать дружеский жест. Дорогой… - Как же его зовут? - Дорогой Уильям, я хочу направить вас с миссией к моей венценосной сестре.
        - Что? Сегодня ночью?
        - Нет! Я не так импульсивна. Не сейчас, но после церемониального въезда в Эдинбург. Я отправлю вас к королеве Англии с делом чрезвычайной важности.
        Она посмотрела на Мейтленда. Ее мать выбрала его и доверяла ему; должно быть, он достоин этого.
        - Могу я спросить, в чем заключается это важное дело?
        - Разумеется. Я хочу покончить со всеми нашими разногласиями и после этого честно вести дела друг с другом. В конце концов, мы обе королевы и правим на одном острове. Разве мы не должны жить в близости и любви?
        Мейтленд поклонился, пряча радостную улыбку как от известия о характере своей миссии, так и от того, что выбор пал на него.
        - Вы все организуете, - уверенно сказала Мария. Она задалась вопросом, не следует ли показать ему свое заявление, но решила не делать этого. Это его не касалось.
        Позднее тем же вечером она распорядилась, чтобы ее заявление было вывешено на монументе Меркат-кросс на Хай-стрит, где обычно зачитывали королевские указы. К утру все в городе говорили о нем.
        IV
        Туман продолжал окутывать улицы, где люди деловито готовились к завтрашней церемонии. Фонтаны предстояло переделать, чтобы из них лилось вино, и поставить кружки, чтобы можно было пить за здоровье королевы, подготовить площадки и красочные арки для инсценировок и аллегорий. Все это время люди перешептывались и делились впечатлениями от королевской прокламации. Что она могла означать?
        Туман наконец рассеялся в тот самый день, когда Марии предстояло совершить церемониальный въезд в столицу, как будто он сжалился над естественным любопытством королевы и ее подданных. Он разлетался клочками, открывая пронзительно-голубое небо и солнце, отбрасывавшее резкие тени.
        Мария, по-прежнему облаченная в черно-серые траурные одежды, но носившая «Большого Гарри» на груди и золотую диадему с жемчугами на голове, возглавила блестящую процессию, которой предстояло подняться более чем на километр по склону холма к Эдинбургскому замку, где она устроит торжественный обед, а вечером вернется в Холируд.
        По мере приближения к замку он становился все больше и больше, пока его мрачный силуэт не заполнил все небо. Он создавал гнетущее ощущение тьмы и жестокой меланхолии. Зеленоватый мох, растущий в трещинах и углублениях, напоминал ей кладбищенскую поросль.
        Когда они достигли замка, ее проводили в большой зал, где стояли обеденные столы, накрытые не менее роскошно, чем во Франции, что вызвало у нее приятное удивление. Там было место по меньшей мере для шестидесяти людей, самых важных лиц ее королевства. Перед тем как занять свое место, каждый из них преклонял перед ней колено, произносил ее имя и титул и давал клятву верности. Некоторых она узнавала, других пыталась вспомнить. Она внимательно изучала каждое лицо, стараясь соотнести его с именем на будущее.
        Там был Джеймс Дуглас, граф Мортон, с огненно-рыжими волосами (считалось, что такие волосы были у Иуды) и крошечными темными глазками. Он унаследовал меч своего предка Арчибальда Дугласа по прозвищу Отчаянный и теперь постоянно носил его при себе. Меч был тяжелым и богато изукрашенным, что говорило о его долгой истории.
        Присутствовал там и Джордж Гордон, граф Хантли, с багровым лицом и квадратной челюстью. Мария знала, что он предводитель католического дворянства в Шотландии, владеющий огромными земельными угодьями на севере. Его лицо показалось ей смутно знакомым, а потом она вспомнила: несколько лет назад, когда он приехал во Францию, она и четыре Марии решили, что он похож на петуха. Сходство сохранилось до сих пор.
        Она с трудом подавила смешок, когда он заговорил:
        - Эта прокламация! Как вы могли ее опубликовать?
        Его голос звучал грубо, но, прежде чем она успела ответить, следующий мужчина уже преклонил перед ней колено.
        - Арчибальд Дуглас, Ваше Величество, - представился он.
        «Так много Дугласов, - подумала Мария. - Красные Дугласы, Черные Дугласы, и все они связаны кровными узами с другими семействами, так что жена графа Мортона - свояченица Гамильтонов. Я никогда, никогда не запомню их всех! Однако они знают свою родословную в таком совершенстве, что обустраивают жизнь в точном соответствии с родственными связями. Боюсь, я всегда останусь посторонней в понимании этих запутанных связей, хотя сама прихожусь родственницей едва ли не половине из них!»
        - Джеймс Хепберн, граф Босуэлл, Ваше Величество. - Мужчина посмотрел на нее снизу вверх, и она взяла его за руку, попросив встать. - Я знаю, что этот замок должен быть ненавистен вам, - продолжил он. - Вы еще не осмотрели его?
        Она не понимала его, и он смутился.
        - Я имею в виду комнату, где ваша мать провела свои последние дни, - объяснил он. - Если хотите, я покажу вам… в другой раз.
        Да. Она знала, что ее мать умерла здесь. И она должна заставить себя войти в эту комнату и проститься с матерью.
        - Это будет очень любезно с вашей стороны.
        Его место занял Эрскин, потом Арчибальд Кемпбелл, граф Аргайл, потом другой Стюарт, граф Атолл…
        После обеда они собрались верхом в большом дворе, который извивался вокруг замка, как раковина улитки, и спиралями спускался к внешним воротам. Когда Мария оседлала свою белую лошадь, которую наконец вернули англичане, она смогла увидеть местность во всех направлениях вплоть до поблескивающих вод залива Форт. Прямо под замком на севере находилось озеро овальной формы; его вода казалась неподвижной в это безветренное утро.
        - Красивый город, не правда ли? - произнес голос у нее за спиной. Повернувшись, она увидела лорда Босуэлла, восседавшего на огромном скакуне. - И, насколько я вижу, англичане вернули то, что по праву принадлежит вам.
        Он окинул ее белую лошадь опытным взглядом, отмечая породистость и отличную форму животного. Удивительно, что англичане вернули лошадь. Он подумал, что Роберт Дадли, шталмейстер королевы Елизаветы, позаботился о том, чтобы его любовница совершила одну-две прогулки на этой лошади.
        - Да. Он расстилается передо мной, как превосходная модель. Прекрасное расположение и отличный вид.
        - Говорят, что Королевская Миля на Хай-стрит похожа на гребень из слоновой кости - центр чистый, но зубцы с обеих сторон грязные и зловонные. Увы, боковые улицы находятся в запущенном состоянии, по крайней мере для королевы. Но Хай-стрит - одна из лучших в мире! - В его голосе звучала нескрываемая гордость.
        Сегодня она не хотела бы оказаться где-то еще; даже Париж представлялся ей теперь чересчур растянутым и прозаичным по сравнению с драматическим сочетанием темного, грубого камня и гладко отполированных плит мостовой, крутых утесов и не менее крутых щипцовых крыш на высоких узких городских домах под ярко-голубым небом с быстро плывущими белыми облаками.
        Позади собралась ее свита: четыре Марии со своими знатными отцами и братьями, ее французские и шотландские слуги, почетная стража. Французские слуги носили черные ливреи, а шотландцы были одеты в красно-желтые одежды. Дальше ехали вельможи, чиновники королевства и королевские лучники.
        - Вы готовы, Ваше Величество? - лорд Джеймс подъехал к ней.
        - Полностью готова.
        Пушки замка с треском дали одновременный залп, который раскатился по окрестностям, как гром.
        Они медленно проследовали через ворота замка в город. Казалось, все тридцать тысяч жителей Эдинбурга ждали ее на улице и разразились приветственными криками, когда она появилась на верхней оконечности Королевской Мили.
        Шестнадцать членов городского совета, облаченные в черный бархат, вышли вперед для официального приветствия, а потом кавалькада медленно проехала под триумфальной аркой мимо ликующей толпы. По пути на сценических площадках, сооруженных для этой цели, пели дети в национальных костюмах и разыгрывались аллегорические сцены, иногда с явным протестантским оттенком. В одном осуждалось идолопоклонство, представленное в виде трех малоизвестных грешников из Ветхого Завета: Авирама, Дафана и Корея, сжигаемых на костре[29 - Корей вместе с Авирамом и Дафаном восстал против Моисея как пророка Божьего. В результате небесной кары всех троих поглотила земля (Числа, 16).].
        - Вы знаете, что они хотели изобразить священника у алтаря? - прозвучал резкий голос.
        Она повернулась и увидела графа Хантли с горящими глазами.
        - Но я остановил их! - торжествующе заявил он. - Можете себе представить, какое оскорбление они собирались нанести?
        Его лицо побагровело от гнева.
        - Благодарю вас, - просто сказала она в надежде смирить его ярость.
        Они достигли городской тюрьмы Толбут, где преступники, закованные в колодки за распутство, богохульство и бродяжничество, приветствовали королеву наряду со всеми остальными. Банкроты, носившие желтые шляпы, жалобно кричали: «Пожертвуйте! Пожертвуйте!», пока стражники не утихомирили их.
        Проехав собор Сен-Жиля, они приблизились к монументу Меркат-кросс, где Марию приветствовали три девственницы, изображавшие Справедливость, Благоразумие и Фортуну, которые подвели ее к фонтану с вином. Вокруг собралась большая группа людей с уже наполненными бокалами. Королева взяла свой бокал и выпила. Все остальные незамедлительно последовали ее примеру и одновременно разбили бокалы в знак своей преданности.
        - Это для того, чтобы их не использовали для менее важных тостов, - прошептала одна из девственниц.
        Мария была поражена таким искренним проявлением щедрости в бедной стране.
        Они продолжили путь по улице с домами из выровненного плитняка, выстроившимися по обе стороны от Королевской Мили как высокая ограда. Во многих из них были наружные лестницы и деревянные верхние этажи, выпиравшие наружу и почти соприкасавшиеся с соседними домами. Один особенно роскошный дом слева имел большой второй этаж, действительно нависавший над улицей.
        - Это дом Джона Нокса, Ваше Величество, - сказал Босуэлл, ехавший прямо за ней.
        Она посмотрела на здание, чья архитектура совершенно выбивалась из ряда других домов, образуя настоящее препятствие, досадную помеху на пути. Дом привлекал внимание, как большой камень, брошенный в мелкий ручей.
        Значит, дом был таким же, как и его хозяин. Находится ли он внутри? Она была уверена, что да. Просто он не вышел на улицу приветствовать ее. Не его ли лицо мелькнуло в одном из окон?
        Об этом невозможно было судить с уверенностью, поскольку на стеклах танцевали солнечные зайчики, которые, казалось, двигались вместе с ней. Она не посмела заглянуть в окно реформиста, словно послушная ученица, когда повсюду вокруг люди жаждали удостоиться ее взгляда или улыбки. Оставив дом позади, она двинулась по Хай-стрит к Холируду, улыбаясь и помахивая рукой.
        Нокс, сидевший за столом, как в любой обычный рабочий день, мог хорошо видеть, что происходит на улице внизу. Даже не переставляя стул, он наблюдал за приближением кавалькады, медленно продвигавшейся по Хай-стрит. По всему маршруту разыгрывались сцены, достаточно простые для понимания - если кто-то хотел понять! - демонстрирующие истинность протестантской веры. Сжигались деревянные статуи сынов Израиля, приносивших ложные жертвы. Королеве даже подарили Библию и Псалтирь на шотландском языке, а ребенок в национальном костюме произнес речь, призывавшую ее отказаться от мессы. Но прислушалась ли она? Нет, просто глуповато улыбнулась, сунула Священное Писание под мышку и продолжила махать рукой и вертеть головой.
        Фонтан у Меркат-кросс был наполнен вином, чтобы опоить людей и умиротворить их. Организаторы не пожалели расходов на маски и фарсы, дабы убаюкать людей и купить их непрочную преданность.
        Нокс смотрел на Марию, проезжавшую мимо в серой мантии, свисавшей по бокам белой кобылы. Рубин на ее корсаже пылал красным огнем, и само ее лицо казалось хитроумным измышлением Сатаны, чтобы представить грех в привлекательном свете.
        Он окунул перо в чернильницу и написал: «В фарсах, масках и других расточительных излишествах эти глупцы охотно подражают Франции».
        На улице внизу люди кричали и пели: «Добро пожаловать, повелительница! Добро пожаловать, родная королева!»
        Три дня спустя, в воскресенье, Нокс занял привычное место на кафедре собора Сен-Жиля и посмотрел на собравшуюся паству. Ему было нетрудно выбрать тему для проповеди в этот День Господень.
        - Одна месса на нашей земле причинит больше вреда, чем десять тысяч чужеземных солдат! - прокричал он. - Можем ли мы допустить это?!
        Позднее в тот же день, когда священник Марии и его помощники готовились к проведению мессы в королевской часовне, на переднем дворе дворца Холируд начала собираться толпа. Часовню, лишенную всяких украшений в соответствии с доктриной Кальвина, следовало обставить свечами и снабдить простым алтарем. Один из помощников, который вынес свечи и подсвечники во двор слева от главного входа, едва не столкнулся с разъяренной толпой.
        - Должно ли папское идолопоклонство снова вернуться в наше королевство? Мы очистились от него! Может ли собака вернуться к своей блевоте? Никогда! - прокричал Патрик, лорд Линдсей из Байрса, один из недавно обращенных дворян.
        Дьякон заколебался. Толпа была большой, но разве Господь не защитит его? Он обхватил руками свечи и подсвечники и попытался обойти ее стороной, медленно повторяя: «Господь Бог, в тебя верую, спаси меня от гонителей и сохрани меня; да не растерзают мою душу, подобно львам рыкающим…»
        Дородный мясник, от которого разило кровью и требухой, хотя он не носил фартук, схватил дьякона за плечо.
        - Священник-папист должен умереть по закону Божьему! - прорычал он.
        - Я не священник! - крикнул дьякон, вывернувшись из его рук, и побежал к двери. Толпа последовала за ним мимо сочувствующих стражников и устремилась вверх по главной лестнице на площадку, ведущую к часовне. Перепуганный дьякон успел вбежать внутрь и запер дверь часовни, где Мария со своими французскими родственниками и членами свиты преклонила колени в молитве, перебирая четки.
        - Смерть! Смерть! Идолопоклонники должны умереть!
        Мария услышала крики перед часовней, а потом увидела, как прочная дубовая дверь содрогнулась от ударов. Она встала, при этом ее сердце сильно билось. Они вторглись в ее дворец, несмотря на договор о религиозном примирении?
        - Назад! - послышался голос лорда Джеймса. - Не трогайте эту дверь!
        Судя по звуку голоса, ее брат стоял, прижавшись спиной к двери.
        - Говорю вам, назад! Внутри творится злодеяние и скверна папистской мессы! Ни один добрый шотландец не должен быть причастен к нему, иначе он попадется в ловушку дьявола!
        Недовольный ропот быстро сменился угрюмой покорностью.
        «Джеймс, - подумала она, - это не то, что ты обещал! Ты не защитил мое право соблюдать обряды моей веры в уединении, ты нарушил его и одурачил людей… Почему ты не выполнил наше соглашение?»
        Священник, трясущийся в своей сутане, едва смог завершить ритуал.
        «Но Джеймс достиг своей цели, - констатировала Мария, когда месса закончилась. - Он усмирил толпу. Мой брат очень умен».
        V
        Мария посмотрела на лица собравшихся за длинным столом, повернутые к ней. Все они улыбались, как будто были готовы провести утро за приятной беседой о мелочах.
        «Но это не мелочи, как бы они ни пытались представить дело в выгодном для них свете», - подумала Мария.
        - Добрые лорды и джентльмены, я приглашаю вас ко двору. - Пусть они поймут, что такое правила приличия. - Я рада провести это первое собрание моего Тайного совета и дворян, которых я избрала в соответствии тем, что, по моему мнению, каждый из них может совершить на своем посту. Как видите, среди них есть и католики, и протестанты.
        Они по-прежнему улыбались, ожидая, когда она перейдет к подробностям.
        - Я хочу назначить лорда Гордона, графа Хантли, моим канцлером.
        «Напыщенный петух» грузно зашевелился на своем месте, пытаясь сдержать довольную улыбку.
        - Благодарю вас, Ваше Величество, - сказал он.
        - Своим первым министром я назначаю лорда Джеймса Стюарта. - Мария коротко кивнула ему. Она по-прежнему сердилась на него за беспорядки, устроенные во время мессы.
        - Я хочу, чтобы Уильям Мейтленд из Летингтона продолжил исполнять свои обязанности в должности государственного секретаря, с которыми он так хорошо справлялся в прошлом. - Мария могла видеть его искреннее удовольствие при этих словах.
        - Хранителем государственной печати я назначаю сэра Уильяма Киркалди из Грейнджа, которого мне рекомендовали как выдающегося молодого солдата. - Он действительно был красивым худощавым мужчиной с мощными мышцами, бугрившимися на рукавах его тонкого бархатного дублета.
        - Что касается остальных, то на всех вас возложена обязанность помогать мне. Я выбрала вас, потому что вы обладаете властью и талантами. Я хочу, чтобы вы пользовались ими для службы мне, а не против меня.
        Теперь мужчины выглядели более обеспокоенными.
        - Благодарю вас за церемониальный въезд в Эдинбург, - сказала она. - Он был тщательно подготовлен и хорошо организован. Но… - она внимательно наблюдала за выражением их лиц, - нападение на мой двор во время проведения мессы было возмутительным и нестерпимым.
        - Ваше Величество, я предотвратил его, - запротестовал лорд Джеймс.
        - Но не раньше, чем толпа ворвалась во дворец. Стражники были либо разоружены, либо не пытались остановить захватчиков. Почему?
        - Возможно, потому что они приняли сторону толпы, - попытался объяснить Мортон. - Скорее всего, они тоже добрые протестанты.
        - «Добрый» - это не то слово, которым описывают разъяренную толпу, - возразила Мария. - Вы обещали мне, что я смогу свободно исповедовать мою веру в частном порядке. И в моей прокламации…
        - Выпущенной без нашего ведома! - раздраженно заметил лорд Джеймс.
        - Разве вы недовольны ее содержанием? - спросила Мария.
        - Но это неправильно…
        - То, что я выпускаю прокламацию без вашего ведома? Разумеется, так не принято. - Она строго посмотрела на них. - Но я сделала это лишь в подтверждение решений, уже принятых парламентом. - Она улыбнулась и смягчила тон: - Мы не можем противоречить друг другу в нашей работе. Как видите, я уважаю ваше решение о том, что Шотландия отныне будет протестантской страной. Разве вы не доверяете мне?
        - Значит, поэтому вы так поступили? - спросил Эрскин. - Чтобы мы могли доверять вам?
        Она удивленно взглянула на него:
        - Вы же знаете меня с детства. Разве вы не верите мне, Джон Эрскин?
        - Я имею в виду государственные дела, - поспешно добавил Эрскин.
        - Он коснулся важной темы, - сказала Мария. - Мы все должны доверять друг другу. Перед нами стоит серьезнейшая задача: вернуть Шотландии ее былую славу. Мы должны объединить силы и работать вместе.
        - Как вы собираетесь это сделать? - спросил Мейтленд. - Шотландия утратила свою славу на поле битвы при Флоддене более пятидесяти лет назад.
        - Сначала нужно положить конец войнам…
        - Эдинбургский договор положил конец войнам с иностранными державами, - сказал Мортон. - А принятие реформатской веры должно покончить с внутренними распрями.
        - Может быть, вы потрудитесь не перебивать меня? - ледяным тоном спросила Мария. - Когда на нашей земле воцарится мир, мы снова сможем заглянуть за пределы шотландских побережий. Здесь разместятся иностранные послы, нас включат в зарубежные советы, сюда приедут артисты, и шотландцы будут путешествовать… - Ее голос пресекся. Мужчины продолжали сидеть с каменными лицами.
        - Вы имеете в виду, что рассматриваете наше величие лишь в смысле дипломатических назначений и художественных предприятий? - тихо спросил Босуэлл.
        - Шотландия отвергла всю эту мишуру, - заявил лорд Джеймс.
        - Да это смахивает на любимые занятия Генриха Восьмого: пиры, поющие менестрели, изнеженные поэты, - с презрительной гримасой добавил Мортон. - Или французы.
        - Я имела в виду другое, - сказала Мария. - Сначала нам нужно привести в порядок наш дом. Поэтому я хочу, лорд Босуэлл, чтобы вы немедленно приступили к своим обязанностям по защите рубежей нашего королевства. Мир должен наступить во всей Шотландии; не останется ни одного места, где процветало бы воровство и грабежи.
        Босуэлл выглядел удивленным, но довольным.
        - Да, Ваше Величество. Я готов отправиться прямо сейчас.
        - И я посылаю Мейтленда в Лондон для разговора с королевой Елизаветой, - добавила она. - Пришло время уладить наши разногласия.
        Лорд Джеймс, казалось, был совершенно сконфужен.
        - Потом я хочу отправиться в небольшое путешествие по своему королевству, - сказала Мария. - Мне пора увидеть больше, чем Эдинбург и его окрестности, и услышать больше, чем говорит мастер Джон Нокс. Я желаю познакомиться со страной. Не все из вас будут сопровождать меня. Только вы, лорд Джеймс, и вы, Хантли. И еще, Мортон: сообщите Джону Ноксу, что я призываю его к себе в Холируд, когда вернусь.
        Борода Мортона фактически опустилась, когда он приоткрыл рот от изумления.
        - Моя дражайшая сестра и королева, - произнес лорд Джеймс. - Теперь позвольте высказать наши пожелания и пригласить вас на особую трапезу. Там вы сможете рассказать нам, что собираетесь предпринять для восстановления утраченной славы Шотландии и ее обычаев.
        Банкет должен был состояться в другой части замка Холируд, где жили высокопоставленные дворяне. Лорд Джеймс, как действующий регент, имел там покои и теперь счел подобающим устроить пир в большом двухпролетном чертоге, расположенном прямо под его комнатами.
        - Раньше мне не приходилось быть гостьей в собственном дворце, - заметила Мария во время переодевания.
        Но лорд Джордж Сетон заверил ее, что все в порядке.
        - Здесь это принято, - сказал он.
        Королева и ее дамы заняли места за высоким столом вместе с лордом Джеймсом, Мейтлендом и Хантли. Мария с любопытством осмотрела помещение. В нем не было ничего особенно необычного, а бокалы и тарелки очень напоминали французские.
        Лорд Джеймс встал и поднял руки:
        - Вознесем хвалу Господу за то, что он доставил нашу королеву на родину в целости и сохранности, - произнес он. Все присутствующие, кроме спутников Марии, склонили головы, а Джеймс продолжил: - И да попустит Всемогущий Господь, чтобы она правила мудро и нежно заботилась о своем народе…
        - Аминь, - пробормотали все, но никто не перекрестился.
        Значит, вот что они говорят вместо приветственной речи? Мария почувствовала, что ее щеки зарделись. Все глядели на нее. Ждут ли они, что она произнесет молитву?
        - Благодарю вас, - просто сказала она.
        Лорд Джеймс кивнул, и слуги начали подавать блюда. В то же время в дальнем конце зала появилась небольшая группа музыкантов.
        Рядом с Марией стоял юноша с серебряной бутылью, готовый налить вино в ее бокал. Она кивнула и обратила внимание на непривычный розовато-лиловый цвет вина. Оно отсвечивало в бокале, словно лепесток цветка.
        Принесли первое блюдо - исходившую паром кастрюлю супа с необычным запахом. В супе плавали зеленые волокна и белые узловатые комки. Когда она попыталась разжевать один из них, он оказался пористым и вязким. Зеленые волокна были скользкими. Что это такое? Она попробовала проглотить сразу несколько комочков, и они едва не застряли у нее в горле. Лорд Джеймс, сидевший рядом, наблюдал за ней.
        - Освежает, не правда ли? - спросил он. - Это суп из моллюсков с морскими водорослями.
        К ним подошел другой слуга.
        - Ах, вот и клецки из Данфермлайна!
        Бледный раздутый шарообразный комок покоился на сервировочном подносе рядом со своими «товарищами», разложенными в форме ветряка. Решившись, Мария позволила положить один из них себе на тарелку.
        - К ним полагается вот этот соус, - подсказал Джеймс, и тут же появился мальчик с плошкой чего-то густого и горячего.
        Мария попробовала разрезать клецку, и комок растекся по ее тарелке, оставляя за собой водянистый след, и она слабо улыбнулась. Сразу же после этого подали печеных миног, за которыми последовало нечто в виде серого шершавого холма. Порции того и другого положили на ее тарелку поверх клецек. Мария потыкала вилкой в серый «бастион».
        - Что это такое? - спросила она Джеймса.
        - Это приготовлено из свиной печени и сальника, - с улыбкой ответил он. - А вот и мясное рагу с овощами и ячменем. В нем есть баранья голова![30 - Имеется в виду powsowdie - старинное шотландское блюдо из бараньей корейки и очищенной головы, тушенной с ячменем, горохом, морковью, луком, пастернаком, укропом и петрушкой.]
        Мария почти ожидала увидеть безглазую голову, выглядывающую над краем миски. При этой мысли она даже содрогнулась.
        Но тут взрыв визгливой музыки едва не заставил ее вскочить с места. Музыка достигла пронзительного крещендо и завершилась жалобным хныканьем. Она походила на сверхъестественный крик.
        - Шотландские волынки, - объяснил Джеймс. - На них играют, когда давят на мешок и посылают воздух через несколько трубок. Это совсем другой звук, чем у вашей нежной французской волынки, который выглядит похоже, но совсем не имеет силы.
        Вступили некоторые другие музыканты, игравшие на более знакомых инструментах, таких, как гобой, лютня, флейта и свистулька, но снова грянула волынка и заглушила их. Мария сделала глоток вина и с ужасом обнаружила, что оно имеет затхлый привкус. Она подняла бокал и посмотрела на него.
        - Свекольное вино, Ваше Величество, - сказал лорд Джеймс. - Как известно, виноград здесь не растет. Приходится обходиться этим.
        Внезапно волынщик заиграл еще более оглушительно. У входа в зал появилось несколько человек, почтительно несущих большой серебряный поднос. Все поднялись из-за стола, и Мария последовала за ними. Таинственный предмет, от которого поднимался пар, обнесли вокруг зала.
        - Хаггис, - провозгласил лорд Джеймс. - То, что может оценить только истинный шотландец!
        Перед объяснением он выдержал многозначительную паузу:
        - Хаггис содержит овечье сердце, легкие и печень, варенные в бараньем желудке. Разумеется, вместе с овсяной крупой и почечным салом.
        - Ну да, разумеется.
        Все с глубоким восхищением посмотрели на хаггис перед тем, как сесть и взять себе порцию. Большую ложку вывалили на тарелку Марии, и она попробовала блюдо на вкус. Оно было не хуже моллюсков. На самом деле даже лучше; по крайней мере оно легко жевалось.
        - Ага, теперь я вижу, что вы настоящая шотландка, - довольно произнес Джеймс.
        Лишь тогда Мария огляделась по сторонам и заметила, что все мужчины пользуются во время еды кинжалами. Очевидно, они носили их с собой повсюду и использовали при любом удобном случае, даже на официальных банкетах. Она обратила внимание, как мало мужчин пришли со своими женами. Разве это нация холостяков? Разумеется, сам лорд Джеймс не был женат, но, очевидно, то же самое относилось к Мейтленду, графу Аргайлу и Босуэллу. Или к молодому Гамильтону, графу Аррану. Как интересно! Между тем всем им было либо немногим меньше, либо немногим больше тридцати лет.
        После кровяного пудинга настало время последней смены блюд, состоявшей из десертов. Мария ожидала, что здесь по крайней мере она окажется на знакомой территории, но не тут-то было. Появилось нечто, что Джеймс назвал «сальным пирогом» (очаровательное название!), и пирожные с алкогольной пропиткой.
        Потом, когда убрали крошки и снова заиграла волынка, принесли фляги и бутылки и поставили по несколько штук на каждый стол.
        - Это от графа Атолла, из его поместий в Хайленде, и от графа Хантли, у которого тоже есть земли на севере. Благодаря их милости сегодня вечером мы можем отведать этот небесный напиток. Виски!
        Лорд Джеймс поднял бутылку с темно-коричневой жидкостью. Мария слышала об этом крепком напитке.
        - Его варят из вереска? - спросила она.
        - Нет, - ответил Хантли. - Его варят из чистой воды наших горных ручьев в Хайленде и доброго ячменя, и в нем есть аромат торфа. Он не похож ни на один напиток на этом свете.
        - Он имеет в виду, что собирается пить его бочонками на небесах! - крикнул Мортон.
        - Его пойло годится для преисподней, - гордо произнес Аргайл. - Это мое виски пьют на небесах!
        - Тогда давайте сравним!
        В маленькие бокалы налили понемногу каждого из напитков. Марию удивила их миниатюрность - в них помещалось гораздо меньше, чем в винном бокале. Она поднесла рюмку к губам и сделала пробный глоток. Напиток наполнил рот пылающей сладостью, глубокой и пронзительной, и провалился в желудок. Но послевкусие было очень приятным и побуждало к следующему глотку. Аромат не походил ни на что знакомое ей до сих пор, а сам напиток оказался гораздо крепче вина и явно принадлежал к другой категории.
        Она попробовала виски от графа Аргайла и сразу же почувствовала, что букет за огненным вкусом был несколько иным, более глубоким и с нотками торфяного дыма. После двух рюмок у нее зашумело в голове, и она решительно отказалась от продолжения, отчасти потому, что быстрое опьянение напугало ее. Но она заметила, что мужчины не замедлили снова наполнить свои бокалы.
        Застолье продолжалось еще долго, и шум разговоров нарастал до тех пор, пока худая женщина с рыжими косами, уложенными вокруг головы, не заняла место в дальнем конце помещения. Она держала арфу необычного размера и формы; инструмент имел плавный изгиб и легко помещался в руках. Она перебирала струны - словно мать, гладящая ребенка по голове, и начала петь ясным высоким голосом, каким обычно представляют ангельское пение. Шум сразу же прекратился.
        Я уплыву на бездонной ладье, Мать моя милая, радость моя, Я уплыву на бездонной ладье, И ты никогда не увидишь меня.
        Что ты оставишь бедной жене, Сын мой, Дэвид, радость моя? Грусть и печаль до конца ее дней, И она никогда не увидит меня.
        Некоторые лорды плакали! Отчего - то ли из-за виски, то ли от жалобного пения? Было странно видеть, как эти суровые воины, по-прежнему сжимавшие свои кинжалы, обливались слезами из-за какой-то песни.
        Между тем французы выглядели смущенными. Герцог д’Омаль едва заметно ухмылялся, и Мария странным образом разочаровалась в нем.
        - Спасибо, госпожа Джин, - поблагодарил лорд Джеймс и повернулся к собравшимся: - Хотя наша церковь не одобряет фривольную музыку, танцы и маскарады, честные и добрые песни нашего народа следует ценить.
        - Да, да! - ответил нестройный хор голосов.
        Мария обвела взглядом эту компанию неистовых мужчин, неистовых в своей радости, в еде и питье. Сама она оставалась трезвой, но, несмотря на недостаток виски в крови, ощущала в себе нечто глубоко личное, отвечавшее на их чувства.
        VI
        В погожий осенний день Мария со свитой примерно из пятидесяти человек выехала посетить места своего детства в Шотландии. Они покинули Эдинбург и отправились на запад мимо залива Форт, сужавшегося в этом направлении. Сентябрьская погода радовала ясным небом, по которому быстро проплывали серые облака. До того как они достигли Литлингоу, расположенного лишь в тридцати километрах от Эдинбурга, их три раза окатывало дождем, они каждый раз успевали просохнуть.
        Солнце выглянуло из-за туч, когда королевский кортеж миновал старый рыночный городок рядом с дворцом, а потом они внезапно оказались перед аркой, выполнявшей функцию внешних ворот, которую украшали медальоны четырех рыцарских орденов. Затем они поскакали дальше по пологому склону, и вот уже весь дворец раскрылся перед ними - золотистый, высокий и изящный на фоне сапфирово-голубого неба.
        - Ах! - Мария остановила лошадь. Зрелище было прекрасным, таким же, как и вид любого замка во Франции.
        Пятиэтажный дворец был построен вокруг открытого внутреннего двора. Они спешились и вошли во двор, оказавшись на просторной площади, окруженной красивыми зубчатыми стенами и шестиэтажными башнями на каждому углу. В самом центре возвышался массивный, богато украшенный фонтан из нескольких уровней.
        - Наш венценосный отец привез французских мастеров для его строительства, - сказал лорд Джеймс, стоявший рядом с ней.
        - Я родилась здесь, - напомнила Мария. - Где эта комната?
        - Разумеется, в покоях королевы, - ответил он. - Они выходят на озеро. Пойдемте со мной.
        Он провел ее по большой лестнице в одну из башен и дальше, через вереницу тихих и пустых комнат. Наконец они вошли в угловое помещение.
        Мария огляделась по сторонам в маленькой комнате с высокими окнами. Здесь была маленькая часовня, смотревшая на ярко-голубые воды озера.
        - Значит… это то место, где я появилась на свет, - проговорила она.
        - Да. Вас крестили в церкви Святого Михаила, совсем недалеко отсюда.
        Ей хотелось увидеть церковь и посмотреть на купель, где ее крестили, но не на виду у этого еретика. Мария решила, что вернется сюда позднее.
        - Это роскошный дворец, - сказал он. - Изразцы привезли из Фландрии, а большой зал, где собирался парламент, обшит дубовыми панелями… Это самый фешенебельный дворец, который может вам предложить Шотландия.
        - Я вижу. - Она надеялась, что французы останутся довольны.
        На следующий день они выехали в Стирлинг, расположенный в шестидесяти километрах к западу от Эдинбурга. Они по-прежнему двигались вдоль залива Форт, который становился все уже и наконец перешел в устье реки. Это были исторические места, где Роберт Брюс, предок Марии в девятом поколении, разгромил англичан в битве при Баннокберне и отстоял суверенитет Шотландии у самых стен замка Стирлинг. Здесь протянулся единственный мост через Форт. Ниже Стирлинга ходили только паромы; броды вверх по течению от Стирлинга находились в гористой и опасной местности. Замок «контролировал» мост и таким образом господствовал над долиной Форта и горными ущельями, ведущими к Хайленду, поэтому его называли «ключом к Шотландии».
        За много километров они могли видеть огромную скалу, на которой стоял замок Стирлинг, возвышавшийся над равниной на высоту семидесяти шести метров. Хотя Мария не узнала его на расстоянии, когда они начали долгий и крутой подъем по дороге и наконец въехали во двор, отдельные воспоминания все же начали всплывать и возвращаться к ней.
        Она задумчиво прошла по площади на верхнем дворе и посмотрела на замок, сложенный из такого же серого камня, как и утесы, на которых он стоял. Потом она изучила статуи, стоявшие в декоративных нишах вдоль стен.
        Она помнила эти статуи! Леди Флеминг говорила, что одна из них, на другой стороне фасада, изображает ее отца. Ребенком она долго смотрела на эту статую, пытаясь заставить ее двигаться и говорить. Теперь она стояла перед ней и глядела на темный резной камень. Этот образ был далек от жизни и ничего не говорил о ее отце. Большие глаза статуи смотрели осуждающе; лицо короля было хмурым, а общее впечатление гнетущим, как от присутствия Джона Нокса.
        Глядя на сад далеко внизу, она спросила Пышку:
        - Помнишь наши скачки на пони вокруг Королевского холма?
        Она помнила это и помнила, как съезжала по крутому склону холма на коровьем черепе зимними вечерами.
        Но когда Марию провели во дворец и она наконец устроилась на отдых в спальне королевы вместе с четырьмя Мариями и мадам Райе - покои короля по-прежнему стояли пустыми, - она была расстроена тем, как мало здесь осталось знакомых ей вещей. Ее воспоминания были скудными и разрозненными.
        На следующее утро она пожелала осмотреть королевскую часовню и великолепный Большой зал, тянувшийся по всей длине двора над внутренним двором. Королевская часовня оказалась удручающе голой - снова из-за реформистов! - но Большой зал выглядел роскошно. Он имел высокий потолок с перекрещивающимися консольными балками, несколькими каминами вдоль стен и обзорными балконами, расположенными высоко над полом. Его длина достигала тридцати метров.
        «Я могла бы отпраздновать здесь свою свадьбу, - подумала она. - Я могла бы выйти замуж в королевской часовне, а потом устроить банкет и маскарад в Большом зале…» Когда она представила это, пустой зал наполнился горящими факелами и толпами людей; нежные звуки музыки плыли над шумом голосов, и она увидела себя танцующей…
        «Свадьба! - подумала она. - Но с кем? Разумеется, ни с кем из моих подданных. А если я выйду замуж за европейского принца, то свадебная церемония ни в коем случае не состоится здесь. В это время в прошлом году мы с Франциском охотились на дикого кабана в лесу под Орлеаном. О Франциск!» - безмолвно воскликнула она. Она чувствовала себя виноватой за то, что хотя бы на мгновение осмелилась представить свою новую свадьбу.
        Они оставались в Стирлинге лишь два дня, а потом, переправившись через Форт по старому каменному мосту, отправились через долину в северо-восточном направлении к городу Перт. Он располагался на самой оконечности залива Тей, где переходил в реку прямо над эдинбургским заливом Форт.
        Тей оказался меньше, чем Форт, и Перт сам по себе был небольшим городом, хотя он стоял на месте старинного Сконе, где некогда находился священный Коронационный камень Шотландии. По преданию, давным-давно он был привезен из Ирландии; но теперь это не имело значения, так как камень увез Эдуард I, и теперь он хранился в Вестминстерском аббатстве. Город Перт, некогда столица Шотландии, тоже претерпел разительные перемены. Именно здесь, в церкви Святого Иоанна, Джон Нокс два года назад произнес пламенную проповедь, ставшую причиной мятежа и разрушений.
        Джон Нокс! Он будет ждать ее в Эдинбурге, несомненно, с Библией в одной руке и мечом в другой. Она страшилась момента встречи с ним и не находила сил подготовиться к ней.
        С тяжелым сердцем Мария проезжала мимо полуразрушенных зданий и, несмотря на теплый прием горожан, невольно гадала об искренности их чувств к ней. В воздухе вдруг повеяло холодом.
        Мария слышала, как лорд Джеймс и Хантли о чем-то спорят, но не могла разобрать слов. Джеймс плотно сжал губы, словно пытался сдержать гнев, а лицо Хантли постепенно становилось все более красным.
        В тот вечер после ужина она захотела узнать, о чем они спорили.
        - Хантли все время что-то бормочет о разрешении мессы в некоторых графствах, - неохотно сообщил лорд Джеймс.
        - Я сказал, что это неправильно и несправедливо! - прорычал Хантли. - В стране еще остались католики; парламент не может заставить нас принять новую веру.
        - Послушайте! - Мария повысила голос. - В будущем прошу вас не поднимать скандал и не устраивать ссору на виду у горожан. Подождите до тех пор, пока не окажетесь в четырех стенах.
        - Вы сами устраиваете скандал! - выпалил Джеймс.
        - Каким образом? - изумленно спросила она.
        - В Шотландии не принято, чтобы женщины ездили в седле по-мужски и показывали свои ноги. Это неуместно и выглядит непристойно.
        Мария облегченно рассмеялась. Что за ерунда! Но потом она задумалась о его словах и решила, что может невольно оскорбить кого-то своими поступками. Несмотря на поздний час (не будет ли это очередным нарушением приличий?), она послала за Джеймсом Мелвиллом, к которому собиралась обратиться с особой просьбой.
        Когда придворный прибыл в ее комнату, она протянула ему руки, но он попятился и низко поклонился.
        - Ах, Мелвилл! Мы слишком давно знакомы друг с другом, чтобы чего-то стесняться. Разве не так?
        Джеймс Мелвилл, которому было примерно столько же лет, сколько лорду Джеймсу, приехал во Францию вместе с ней и учился там, а также служил при дворе в Германии и прошел военную службу в Шотландии. В результате он считался одним из наиболее образованных людей при шотландском дворе, и она полагала, что он может стать для нее полезным советником.
        - Чего изволите, Ваше Величество? - спросил он.
        - Ничего особенного, - сказала она. - Я не знакома с местными обычаями и, даже исходя из лучших побуждений, из-за своего невежества иногда могу оскорбить чьи-то чувства. К примеру, вы явно не хотели брать меня за руку. Нет, я не думаю, что вы посчитали себя оскорбленным, - поспешно добавила она. - Но другие поступки, на первый взгляд совершенно невинные, могут быть восприняты совсем по-другому.
        Вельможа с любопытством смотрел на нее; его привлекательное лицо было открытым и приятным. В сущности, подумала она, если бы кто-то захотел описать его одним словом, то выбрал бы «приятный».
        - Не понимаю. Вы не оскорбили меня.
        - Мне кажется, нет, я даже уверена, что сегодня в Перте я сделала что-то неприличное. Лорд Джеймс сделал мне замечание… Мелвилл, я хочу, чтобы вы стали моим наставником и сообщали мне каждый раз, когда я буду нарушать местные правила приличия в своей речи, одежде или поведении. Лорд Джеймс сказал мне, что женщине не подобает ездить на лошади на мужской манер.
        Мелвилл казался смущенным.
        - Это выглядело немного… провокационно. Я имею в виду, для местных жителей. Мы с вами знаем, что Екатерина Медичи таким образом годами демонстрировала свои ноги.
        - Именно это я и хотела сказать, Мелвилл. В каждой стране есть свои обычаи, и я хочу поступать правильно во всем, что делаю. Разумеется, речь идет о вопросах этикета, а не об убеждениях. Вы обещаете давать мне советы? - Ее тон был шутливым, но она говорила совершенно серьезно.
        - Я… я постараюсь.
        - И не будете смущаться? Помните, вы окажете мне большую услугу.
        - Я… хорошо. Что ж, можно начать прямо сейчас. Здесь, в Шотландии, монарх не пожимает руки своим подданным, не опирается на них и почти не прикасается к ним. - Он немного помедлил. - Это может быть неправильно истолковано. Разумеется, мы с вами лучше знаем…
        Из Перта их отряд совершил короткую поездку в Данди, тоже расположенный в заливе Тей, но ближе к устью реки, а оттуда переправился через Тей в регион Файфа между двумя заливами, который в старину являлся самостоятельным королевством.
        На всем протяжении пути Марию изумляла чистая зелень Шотландии с пустыми безлесными просторами и десятками маленьких озер. Деревьям, срубленным здесь, требовалось много времени, чтобы вырасти снова. Все цвета были приглушенными и часто размытыми туманной дымкой, за исключением этой сочной зелени, проступавшей сквозь все остальное.
        По этим просторам проходило мало людей, и лишь редкие фермеры распахивали землю вокруг серых валунов, разбросанных повсюду. Небо над головой казалось огромным, и погода менялась едва ли не каждую минуту. Облака на западе мчались по небу, проливались дождем и уходили меньше чем через час.
        Здесь и там посреди каменистого пейзажа Мария видела квадратные башни. Они стояли уединенно, поднимаясь к небу, как толстые пальцы.
        - Сторожевые башни, - объяснил Хантли. - Их строили только в целях обороны.
        Во Франции не было отдельно стоящих цитаделей без замков, но эта земля всегда находилась ближе к борьбе за выживание.
        Она была странно прекрасной, с рассеянным светом, мягкими полутонами и неподвижной гладью озер, отражавшей серебристо-серое небо.
        - Что за красота! - обратилась она к лорду Джеймсу, когда они скакали по неровной дороге, покрытой выбоинами. Море редко пропадало из виду, и Мария почти постоянно могла видеть его блестящую плоскость с левой стороны.
        Она вдруг подумала, что если белый считался цветом Франции, то зеленый, серый, серебристый и коричневый являлись цветами Шотландии. Камни, сама основа здешней земли, были серыми во всем многообразии: от бледно-серой гальки с коричневыми пятнышками до почти черных утесов, спускавшихся к морю. Эти камни были единственным строительным материалом, поэтому замки, маленькие дома и мощеные улицы выглядели серыми. Но этот цвет имел так много оттенков! Он сам по себе казался богатым и таинственным.
        А огромное количество коричневых оттенков! Даже овцы издалека здесь казались коричневыми и давали шерсть глубокого пепельного оттенка. Холмы были коричневато-серыми с голыми проплешинами, а энергичные маленькие терьеры имели шерсть грязно-коричневого оттенка. Дома здесь крыли светло-коричневой соломой, болота были зеленовато-коричневыми, а камыши и папоротники - рыжевато-коричневыми. Даже цвет виски варьировался от золотисто-коричневого до темно-коричневого!
        Серебро лежало как патина на оттенках коричневого и серого, поскольку оба эти цвета порой становились дымчатыми или полупрозрачными, так что осока отливала перламутровым блеском, а стены замка окружало слабое серебристое свечение. Озера, отражавшие спокойное небо, казались зеркалами причудливой формы, разбросанными по земле, где их оставила какая-то беспечная дама.
        На заднем плане среди этих простых и честных цветов всегда присутствовал зеленый, появлявшийся в самых неожиданных местах, таких, как трещины между камнями зданий, и словно окутывал землю легким туманом.
        Осенью ненадолго проступал другой цвет, покрывавший холмы мягким багрянцем: цветущий вереск. То тут, то там попадались штрихи оранжевого - луговые цветы, осенние кустарники, свежая лососина, огненно-рыжие волосы одного человека в толпе, неизменно привлекавшие взгляд.
        Люди большей частью жили в простых каменных домиках, даже не огороженных заборами. Они иногда появлялись в дверных проемах, чтобы поглядеть на Марию и ее свиту, и застенчиво махали им. Они были невысокими и коренастыми, и Мария с удивлением отмечала, как часто она видит рыжие волосы и веснушчатые лица.
        - Обычно люди не являются владельцами своей земли или домов, - объяснил лорд Джеймс. - Поэтому у них нет причин строить заборы или вносить какие-то улучшения. Очень жаль!
        Да, он был прав. Означало ли это, что страна обречена на бедность? Мария гадала, что можно сделать для улучшения жизни своих подданных. Но как может такая страна избежать бедности? Население Шотландии составляло лишь одну двадцатую часть от населения Франции, и она находилась гораздо севернее. Если здесь не найдут золото, то как Шотландия сможет облегчить свое бремя?
        После того как они переправились в Файф, местность стала более мирной и цветущей.
        - Это мягкая, дружелюбная часть Шотландии, - сказал лорд Джеймс. - На западной стороне вместе с островами земля холодная и пустынная. Дальше на севере, за горными ущельями и в Хайленде, живут совсем другие люди. Они скрываются в горных убежищах и придерживаются своих кланов, отвергая любое вмешательство извне. Большей частью они остаются католиками или, во всяком случае, называют себя католиками. Но, честно говоря, они по-прежнему язычники.
        - Король когда-нибудь посещал их? - спросила Мария.
        - Наш отец совершил плавание к Оркнейским островам, а потом вдоль западного побережья. Но нет, ни один монарх еще не поднимался в их горы. Они говорят на своем наречии и, возможно, не имеют представления о короле. Они знают только вождей своих кланов.
        Вид собора Сент-Эндрюс, разрушенного реформистами, опечалил Марию, потому что здесь прошло бракосочетание ее матери и отца. На другой стороне дороги находился замок, где было выставлено тело убитого кардинала Битона. Теперь Сент-Эндрюс превратился в цитадель протестантской революции.
        В остальном город мог бы показаться красивым, так как он располагался на утесах над шумным и беспокойным морем. Плеск волн и крики чаек далеко разносились в свежем бодрящем воздухе. Но Мария была рада оставить его позади и отправиться к Фолклендскому дворцу.
        Они ехали через тихие леса - здесь, в Файфе, находились королевские охотничьи угодья, - пока наконец не увидели стены и башни замка. Он купался в золотистом свете раннего вечера, вытянувшись в лощине, словно дремлющий лев. За ним стеной стоял густой лес.
        - Смотри, смотри! - обратилась Мария к Мэри Битон. Девушка с золотистыми волосами подъехала к своей госпоже и всмотрелась в указанном направлении.
        - Это твой старый дом, - сказала Мария.
        Мэри Битон глядела на замок, пытаясь вспомнить его. Ее отец был наследственным хранителем Фолклендского дворца, и она родилась здесь. Но с четырех лет она находилась рядом со своей тезкой и королевой.
        - Как странно вернуться домой в то место, которое не можешь вспомнить, - наконец произнесла она.
        VII
        Уильям Мейтленд стоял в ожидании. «Но я не беспокоюсь, - успокаивал он себя. - Нет, совсем не беспокоюсь».
        «Будет приятно снова увидеть Сесила, - подумал он. - Мне доставляли удовольствие наши прошлые встречи, и его жена была очень любезна. В конце концов, это не первая моя дипломатическая миссия в Лондоне».
        Тем не менее это была его первая личная аудиенция у королевы Англии. Он с нетерпением ожидал встречи с женщиной, владевшей многими языками и блиставшей во многих дискуссиях, не самая последняя из которых была посвящена ее праву занимать английский престол. Елизавету продолжали обвинять в незаконном происхождении…
        Мейтленд был одет в аккуратный темно-коричневый бархатный костюм, сшитый на заказ у лучшего портного в Эдинбурге. Он называл его своим «дипломатическим костюмом», так как этот наряд выглядел достаточно сдержанно для протестантов с их представлениями о благочестии, но в то же время достаточно изощренным, чтобы получить одобрение взыскательного парижанина. Материал подобрали наилучшего качества, а покрой безупречный, так что никто не мог бы различить финансовые невзгоды Шотландии за внешним видом ее государственного секретаря.
        Его миссия была ясной: прийти к взаимопониманию с Елизаветой и организовать встречу между двумя королевами. Это звучало просто, но на самом деле было вовсе не так.
        Мейтленд поймал себя на том, что он принялся расхаживать взад-вперед. Так не годится. Он стал рассматривать липовую обшивку стен, изучать форму стрельчатых окон, с интересом глядеть на Темзу, по которой сновали небольшие суда, а на берегах выстроились рыбаки. Стоял погожий сентябрьский день, один из тех, которые больше напоминают летнее время, чем само лето. Здесь, в Ричмонде, неторопливый ритм жизни был более явственным, чем в Лондоне. Мейтленд видел даже поля, простиравшиеся в отдалении на другой стороне реки, и королевский охотничий лес, еще расцвеченный зеленью, словно он не собирался сбрасывать на зиму листву.
        - Ее Величество изволит принять вас сейчас.
        Мейтленд резко обернулся. Дверь открылась, и стражник придерживал ее створку, а секретарь королевы выглядывал наружу. Мейтленд с достоинством прошел в зал, помня обо всем, чего ему следовало достигнуть.
        - Ваше Величество, - он низко поклонился. - Сиятельная королева, я доставил вам сестринское приветствие от моей госпожи, королевы Шотландии.
        - Я рада.
        Со своего места он мог видеть, как ее длинные белые пальцы, очень похожие на пальцы Марии, сделали ему жест встать. Он поспешно выпрямился и увидел на лице королевы улыбку.
        Он старался не выдавать свой интерес, но подмечал все вокруг.
        - Это мои самые доверенные советник, Уильям Сесил, - Сесил кивнул, - и Роберт Дадли. - Второй мужчина тоже наклонил голову.
        - Я имел честь работать с мистером Сесилом раньше, - произнес Мейтленд.
        - Действительно, во время регентства.
        - Это доставило мне большое удовольствие.
        Сесил держался так, словно говорил чистую правду. Возможно, так оно и было. Самому Мейтленду нравилось работать с Сесилом, хорошо организованным человеком, который быстро все схватывал и тонко разбирался в характерах других людей. Что касается Дадли, то Мейтленд уже давно хотел увидеть этого опытного сердцееда, предлагавшего женщинам нечто, о чем он сам не имел представления.
        - Мне хотелось бы побольше узнать о моей знаменитой кузине, королеве Шотландии, - прямо сказала Елизавета. - Откровенно говоря, она интересовала меня с момента своего рождения.
        Мейтленд с восхищением посмотрел на нее. Эта худощавая рыжеволосая женщина хорошо знала, как заставить собеседника переходить к обороне, и сразу же проникала в суть дела.
        - Насколько мне известно, она тоже очень интересуется вами, - ответил он. - Она будет рада встрече, чтобы вы смогли увидеть друг друга лицом к лицу. А между тем она желает обменяться портретами.
        Он собирался вручить подарок своей госпожи не в самом начале аудиенции, а в более благоприятное время, но сейчас это казалось уместным, и он был вынужден отдать Елизавете миниатюру, которую принес с собой.
        Королева развернула ее и отложила обертку из ярко-синего французского шелка. На миниатюре было изображено овальное лицо с настороженными глазами. Изгиб губ Марии таил лишь слабый намек на улыбку, а локон рыжевато-каштановых волос выглядывал из-под белого головного убора. Она походила на юную монахиню, удалившуюся от мира в предвкушении обещанного религиозного экстаза.
        - Она здесь похожа на себя? - спросила Елизавета у Мейтленда.
        Он взял протянутую миниатюру и внимательно рассмотрел ее. Его умные карие глаза прищурились.
        - И да, и нет, - наконец ответил он. - Этот портрет писали, когда моя госпожа находилась в трауре по своей матери и тестю. Белая вуаль - знак траура во Франции. Она была поглощена горем, и это сказалось на ее облике. Сейчас она гораздо более прекрасна, ибо ее красота неразрывно связана с духом и движением.
        - Эти смерти сделали ее вдвойне королевой, не так ли? - спросила Елизавета. - Поэтому ее горе могло быть не столь безутешным.
        - Она сильно горевала по ним, - ответил Мейтленд. - А через несколько месяцев ей пришлось оплакивать смерть ее мужа. Три удара за полтора года…
        - Эти удары вернули ее в Шотландию. - Елизавета предложила ему сесть, и он с благодарностью принял ее предложение. Когда он долго стоял без движения, у него начинали болеть колени. Сесил и Дадли тоже уселись. - Ее подданные, несомненно, обрадовались ее возвращению.
        Было ли это вопросом? Лишь в том случае, если он будет рассматривать эти слова как вопрос, решил Мейтленд.
        - Так и было, - сказал он. - Мы уже давно не имели монарха, а регент не может служить достойной ему заменой.
        - Это очевидно. - Елизавета откинулась на спинку трона и скрестила руки на груди, глядя на него черными птичьими глазами. Сесил наклонился вперед.
        - Дорогой мистер секретарь, - начал он. - Когда я последний раз писал вам, вы заверили меня, что ваша королева одобрит договор, касающийся Франции, Англии и Шотландии, над которым мы так долго трудились. Мы сдержали свое слово и отступили из Шотландии. Французы сделали то же самое. Но ваша госпожа так и не ратифицировала договор, и, откровенно говоря, ее объяснения показались нам расплывчатыми и неудовлетворительными. Как известно, она должна отказаться от претензии на трон нашей сиятельной королевы.
        Мейтленд с самого начала ожидал этих слов. Он погладил аккуратно подстриженную бородку, которой весьма гордился.
        - Это произошло потому, что по условиям договора в том виде, как он был составлен, моя дорогая королева была обязана отказаться от текущих претензий на английский трон, но также от любых прав на престол, даже если вы - Боже упаси! - скончаетесь, не оставив наследников. Этого она не может допустить, находясь в здравом уме и твердой памяти. Это означало бы ее отказ от наследственных прав, которые она имеет Божьей милостью, независимо от того, насколько они могут быть востребованы в силу обстоятельств.
        - Каких обстоятельств? - спросил Дадли. Его голос был громким, а тон граничил с грубостью. Неужели женщины находили это привлекательным?
        - Никто из Их Величеств не состоит в браке, - самым спокойным и любезным тоном пояснил Мейтленд. - Кто будет править в следующим поколении при отсутствии наследников с обеих сторон? Будет благоразумно, если каждый из монархов воспользуется своим правом на спасение дружественного престола при непредвиденных обстоятельствах.
        - Благоразумно! - фыркнула Елизавета. - Опасное искушение! Но имейте в виду, что меня не привлекает Шотландия.
        - Но она может привлечь вашего сына, - возразил Дадли. - И если Мария останется бездетной…
        - Именно так, - вставил Мейтленд. - Или наоборот. Вам нужно выбрать друг друга прежде всего из-за родственных связей. Не следует доверять посторонним.
        - Мария Стюарт для меня чужая, - упрямо заявила Елизавета.
        - Но не по крови, - настаивал Мейтленд. - И если вы согласитесь на встречу, это положит конец любым опасениям.
        - О, я согласна встретиться с ней, - беззаботно сказала Елизавета.
        - Когда? - спросил Мейтленд.
        - Не раньше следующего заседания парламента, - предупредил Сесил. - До тех пор вы не должны покидать столицу.
        - Значит, следующим летом, - решила Елизавета. - Мы можем встретиться… где-нибудь на севере. Может быть, в Ноттингеме?
        - Она с радостью встретится с вами, где пожелаете, - заверил Мейтленд, втайне надеясь, что он прав. - Значит, в июле?
        - В августе. Я совмещу это с продвижением в других делах.
        И хитроумный Сесил, и красавец Дадли выглядели удивленными.
        - Молодой герцог Норфолк обеспечит нам гостеприимный прием, - сказал Дадли. - Кто еще там есть? Граф Нортумберленд, граф Уэстморленд… но они еще неопытны.
        - Значит, им придется проявить упорство и находчивость, - заметил Сесил.
        Раздались добродушные смешки. Елизавета сделала жест одной из придворных дам, и вскоре появился слуга с хрустальной вазой, подносом с плоскими хлебцами и бокалами свежего сидра.
        - Осень выдалась щедрой, - пояснила Елизавета. Она взяла бокал и отпила из него.
        Мейтленд с ужасом понял, что аудиенция подходит к концу, а он еще не получил ответа на свой главный вопрос.
        - Эти ежевичные конфетки изготовлены из ягод, купленных моим дорогим Робертом, - сказала Елизавета, указывая на содержимое хрустальной вазы, и улыбнулась им.
        Мейтленд взял себе хлебец и засахаренные ягоды лишь после того, как это сделали Сесил и Дадли. Он старался есть медленно и не проявлять признаков спешки. Наконец он вытер губы льняным носовым платочком.
        - Ваше Величество, позвольте вернуться к теме, представляющей общий интерес для нас. Моя госпожа с радостью подпишет Эдинбургский договор, если он будет исправлен с учетом признания ее наследственных прав, разумеется, в том случае, если вы не сможете исполнять обязанности правящего монарха.
        Елизавета повернулась и уперлась в него тяжелым взглядом. Теперь в выражении ее лица не осталось ничего веселого или легкомысленного. Ее губы сжались так плотно, что рот напоминал старый шрам.
        - Что? Думаете, я смогу полюбить свой погребальный саван? - наконец спросила она, и ее голос напоминал змеиное шипение. - В тот момент, когда я назову Марию своей наследницей, я буду вынуждена возненавидеть ее, и каждый раз, когда я буду видеть ее лицо, - она взглянула на миниатюру, - я буду заглядывать в собственную могилу.
        - Так думает каждый, кому приходится составлять завещание, - примирительным тоном произнес Дадли. - Однако стряпчие говорят, что мы должны это делать. Разумеется, неприятно читать фразы вроде «с момента моей смерти», «через десять дней после моей кончины» или «когда мое тело будет предано земле», однако мы содрогаемся и подписываем, поскольку не делать этого было бы… безответственно.
        - Роберт! - одернула его Елизавета. - Вы считаете, вы хотите сказать, что я веду себя безответственно по отношению к моему трону и моим подданным?
        - Отказаться выйти замуж и иметь наследника… Да, это безответственно.
        - Ах! - раздраженно воскликнула Елизавета.
        «Должно быть, она действительно любит его, - подумал Мейтленд. - Никто другой не осмелится разговаривать с ней в подобной манере. Однако это как раз то, что нам необходимо. Возможно, мне следует поблагодарить Бога за Дадли».
        - Роберт! - Она рассмеялась и погладила его по голове.
        Мейтленд был потрясен.
        - Ты знаешь, что это невозможно, - нежно сказала она, но потом внезапно стала такой же серьезной и властной, как раньше.
        - В тот момент, когда я назову имя своего наследника, я расстанусь со всей полнотой власти, - обратилась она к Мейтленду. - Plures adorat solem orientem quam accidentem. Большинство людей почитает восходящее, а не заходящее светило. Наследник становится центром всех несбывшихся людских желаний. Я видела это во время правления моей сестры, когда я была наследницей. Позвольте мне объяснить кое-что.
        Она отвела Мейтленда в укромный альков с кушеткой и мягкими подушками у окна. Опустившись на кушетку, она сделала ему знак садиться.
        - Будущий правитель - это сон, - сказала она. - Нынешний правитель - это тот, кто живет среди бодрствующих людей. Детям в декабре снятся яблоки, и они плачут, когда просыпаются и не находят сочных плодов. Точно так же подданные мечтают о том, что они получат от принца, когда он вступит в права наследования, и плачут каждый раз, когда их мечты оказываются несбыточной фантазией. Вот что я вам скажу: среди когда-либо живших и живущих правителей, включая Соломона, нет такого, кто был бы достаточно богат для удовлетворения человеческой алчности. Поэтому люди всегда жаждут будущего правителя и никогда нынешнего… если нынешний правитель не является их единственной надеждой.
        «Как прекрасно она разбирается в слабостях человеческой натуры, - подумал Мейтленд. - Однако если она откажется выйти замуж, то в конце концов погубит свой народ. Никто не живет вечно, чтобы быть единственной надеждой для всех».
        - Понимаю, - вслух произнес он.
        - Однако если в данный момент я была бы вынуждена избрать наследника, то выбрала бы Марию Стюарт перед всеми остальными, - неожиданно сказала она. - Я предпочитаю не выбирать, но, если бы я была вынуждена…
        Она выразительно изогнула свои тонкие бледные брови.
        - И вы не соблаговолите передать это в письменном виде? Боюсь, моя госпожа будет так часто требовать от меня повторения этих слов, что у меня голова пойдет кругом.
        - Вы выглядите достаточно здоровым, чтобы выдержать несколько повторений, - с улыбкой возразила Елизавета. Улыбка изменила ее лицо и сделала ее более таинственной и обворожительной. Даже ее пронзительные темные глаза, казалось, излучали сочувствие, а не испытывали его дух на прочность.
        - И нет, я не собираюсь оформлять эти слова в письменном виде. Ваша королева должна доверять вашей памяти и моим намерениям. Кроме того, вскоре она может встретиться со мной лицом к лицу. Всего лишь через несколько месяцев! Тем временем передайте ей, что я скоро пришлю свой портрет и дарю ей это алмазное кольцо в знак нашей дружбы.
        Она сняла кольцо с пальца. Это было не совсем обычное кольцо. Оно состояло из двух переплетающихся частей: две руки обхватывали два алмаза в центре, смыкаясь в форме сердца. Елизавета разделила кольцо на две части и вручила одну из них Мейтленду.
        - Это английский обычай, - пояснила она. - Если королева Шотландии хочет быть моей наследницей, она должна начать с понимания английских обычаев. Мы дарим алмазное кольцо, которое имеет свою пару. Его можно вернуть дарителю во времена крайней нужды, чтобы заручиться его поддержкой. Когда обе половины воссоединятся, я буду обязана прийти ей на помощь.
        - Она будет глубоко тронута, - сказал Мейтленд, рассматривая кольцо.
        - Скажите ей, что она не должна злоупотреблять кольцом и возвращать его мне из-за какой-нибудь мелочи вроде мастера Нокса. - Елизавета рассмеялась и поднялась с кушетки. Аудиенция подошла к концу.
        VIII
        Мария почувствовала, как шляпа слетела с ее головы, когда она галопом мчалась через Фолклендский лес в этот последний день октября. Шляпа поднялась в воздух и улетела, как листья, подхваченные ветром. Кто знает, куда? В то же время ее длинные волосы свободно рассыпались по плечам, словно у небрежной школьницы. Со смехом и разрумянившимся лицом она продолжала скакать, не замедляя хода, чтобы остальные не могли догнать ее.
        Она знала, что французы сравнивают этот лес с лесами в Шамборе и Фонтенбло, поэтому не хотела останавливаться и слушать их едкие замечания. Это был ее лес, который любил ее отец, и теперь французы - ее дяди маркиз д’Эльбёф, герцог д’Омаль и великий приор Франсуа вместе с поэтами Брантомом и Шателяром, сопровождавшими их, - казались здесь чужаками. Или, во всяком случае, людьми, перед которыми ей приходилось оправдываться. Ей не нравилось постоянно защищать Шотландию от их нападок. Но эти мысли она благоразумно держала при себе, так как придворные могли преувеличить их и со злобной радостью доложить о них Екатерине Медичи.
        Она поймала себя на слове «злобный» и ощутила укол стыда. «Это моя собственная интерпретация, - подумала она. - Я не знаю, что они чувствуют на самом деле. И знаю то, что мне станет легче, когда они вернутся во Францию».
        Она осадила лошадь на открытом пригорке и позволила остальным поравняться с ней. Огромный Фолклендский лес за Ломондскими холмами простирал свою золотую листву во все стороны от нее. Далеко в низине лаяли гончие - может быть, они загнали какого-то зверя? Она со своими спутниками уже добыла косулю и нескольких зайцев и сегодня больше не нуждалась в охоте. Кроме того, солнце уже клонилось к закату, и всех предупредили, что они должны вернуться во дворец до наступления темноты в эту «ночь всех ночей».
        - Хэллоуин, - зловещим тоном произнес отец Мэри Битон.
        Когда Мария никак не отреагировала на это слово, он покачал головой:
        - Худшая ночь в году для богобоязненных людей. Это начало темного времени года, время праздника для дьявола и колдуний. Оставайтесь под крышей.
        Французы лишь пожимали плечами и смеялись, но Мэри Битон прошептала своей госпоже:
        - Моя тетя - колдунья. Леди Джанет Битон. Она околдовала Босуэлла и взяла его себе в любовники, а ведь она замужняя женщина, к тому же на двадцать лет старше его и имеет семерых детей. Теперь она пожилая, но не выглядит старой. У нее лицо молодой девушки.
        - А он… они по-прежнему? - спросила Мария. Босуэлл - любовник колдуньи! Эта новость почему-то заинтересовала ее.
        - Не знаю. Думаю, они встречаются иногда, в память о старых временах. Колдовское заклятье не всегда можно разрушить.
        Мэри Флеминг услышала их разговор и презрительно тряхнула головой:
        - Мистер Мейтленд говорит, что это чушь, которой пугают суеверных простаков, чтобы они были послушными.
        - А мистер Мейтленд? - многозначительным тоном произнесла Мэри Битон. - Ты близко знакома с ним?
        Мэри Флеминг выглядела смущенной, что с ней редко случалось. Втайне ее влекло к Мейтленду, и ей нравилось думать, что он интересуется ею, как и большинство мужчин.
        - Я слышала, что он атеист, - продолжала Мэри Битон. - Говорят, что он называл Бога страшилкой для детей.
        - Никто не может быть атеистом! - воскликнула Фламина. - Гадко так говорить о нем!
        Мейтленд. Атеист или нет, но он был способным дипломатом. Мария с нетерпением ожидала его возвращения, возможно еще больше, чем Фламина. Политика может быть не менее волнующей, чем любовь.
        Молодой Рене, маркиз д’Эльбёф, подъехал к ней. Его лошадь была вся в мыле.
        - Что вы делаете, клянусь Девой Марией? - спросил он. - Разве можно скакать словно… Как это здесь называется? Как банши?
        Прискакал Шателяр, державший в руке ее шляпу.
        - Вот, мадам. Мне пришлось спуститься в овраг, чтобы найти ее. - Он с осуждающим видом протянул ей шляпу.
        - Сочините об этом стихотворение, Шателяр, - предложил Рене. - Поведайте о вашей неувядаемой любви к cruelle princesse.
        Шателяр даже не улыбнулся.
        - Давайте вернемся, - сказала Мария. - Уже поздно.
        Она надела шляпу и кивком поблагодарила Шателяра, продолжавшего смотреть на нее. Чего он ожидал - награды?
        Вечернее солнце окрасило круглые надвратные башни дворца в алый цвет, когда охотничья партия въехала во двор.
        - У нас осталось время поиграть в теннис? - спросил герцог д’Омаль, спрыгнув с лошади.
        - Меньше чем через час здесь совсем стемнеет, - сказал Джеймс. - Разве вы не достаточно наигрались и поохотились для одного дня?
        Сам он спешил вернуться к своему столу, заваленному бумагами; ему предстояло отправить тайное письмо Сесилу.
        - Mais oui, но это такой прекрасный корт!
        Словно стайка детей, Гизы и поэты побежали по лужайке к теннисному корту, обнесенному каменной стеной. Он напоминал большую черную коробку с высокой крышей и сеткой, натянутой посередине площадки.
        - Кажется, наш отец постарался превзойти своего дядю, - обратился Джеймс к Марии. - Я видел знаменитый теннисный корт Генриха VIII в Хэмптон-корте, но этот лучше.
        - Наверное. - Мария наблюдала за тем, как французы бросили на землю шляпы и плащи для верховой езды и начали играть. Молодой Рене собирал листья, лежавшие на черном отполированном полу.
        - Может быть, я научусь играть! - крикнула она им.
        - Женщины не играют в теннис! - крикнул в ответ Брантом.
        - Мои фрейлины вместе со мной будут тренироваться здесь, за высокими стенами, - со смехом сказала Мария.
        - Тогда вы будете такой же скандальной, какой вас хочет представить мастер Нокс, - заметила Мэри Сетон, тихо стоявшая рядом с ней.
        - Вот и хорошо, - ответила Мария.
        - Осторожнее, дорогая сестра, - предостерег лорд Джеймс. - Не провоцируйте Нокса. Помните Писание: «Сторонитесь всякого зла».
        - Значит, теннис - это зло? Фи!
        - Женщина не может играть в теннис, если она не оденется как мужчина, а это непотребство перед Господом.
        Мария прыснула со смеха.
        - Второзаконие, глава двадцать вторая, стих пятый, - невозмутимо продолжал лорд Джеймс. - И я молюсь, чтобы ваш смех над Писанием не вышел за эти стены.
        - С какой стати? Разве что кто-нибудь сообщит об этом? Смотрите, смеха нет, его унес ветер.
        Лорд Джеймс вздохнул:
        - Оставляю вас наедине с развлечениями. Мне предстоит работа. - Он посмотрел на небо, покрытое кружевом алеющих облаков. - Не задерживайтесь долго.
        Вскоре крепнущий ветер, закруживший массу опавших листьев на теннисном корте, положил конец игре. Усталые и довольные, молодые люди отправились во дворец, предвкушая ужин из сытного белого супа «рыбы по-монастырски», красной форели с лимонами, анчоусами и рейнским вином. Они расположились перед большим камином в личных покоях королевы и с аппетитом поужинали, запивая еду рейнвейном.
        Вскоре мужчины решили отправиться в апартаменты герцога д’Омаля для игры в карты и триктрак, а женщины остались дремать перед камином.
        Мария посмотрела на своих четырех Марий, и на нее нахлынула волна нежности и признательности. Они сидели на табуретах вокруг огня, склонив головы на грудь, и каждой снился свой заветный сон. Мэри Сетон - высокая, хладнокровная и старшая из них. Что ей снится? В ней присутствовала серьезность и целеустремленность, заставлявшая других называть ее «дуэньей», и это мешало мужчинам сблизиться с ней.
        Мэри Флеминг мерно покачивала головой. Фламина, с ее пламенным темпераментом и яркой внешностью. Она обладала рыжевато-каштановыми волосами и такой заразительной энергией, что вдохновляла даже самых бесцветных людей, находившихся в ее обществе.
        Мэри Битон с золотистыми локонами, как у дочери Мидаса… Она напоминала Марии маргаритку, непритязательный, но очень красивый цветок.
        Мэри Ливингстон начала чистить яблоко, срезая кожуру одной длинной спиральной полоской. С округлыми формами, не такая привлекательная, как Флеминг и Битон, Пышка отличалась обезоруживающей легкостью и теплотой в общении. Она взяла кожуру и бросила ее через левое плечо, потом встала, внимательно посмотрела на кожуру и обошла ее по кругу. Наконец с разочарованным видом пожала плечами.
        - Что ты делаешь? - спросила Мария. Ее голос был первым звуком на фоне потрескивания дров в камине и свиста ветра снаружи.
        - Предсказываю свою судьбу. Это старый обычай на Хэллоуин в Фолкерке, откуда я родом. Если бросить яблочную кожуру через левое плечо, она может открыть первую букву имени твоего будущего мужа.
        - Ну, и что она говорит? - спросила Мэри Флеминг, проворно повернувшись к ней.
        - Ничего. Она просто лежит там, свернувшись в штопор.
        - Ну-ка, дай я попробую! - Мэри Флеминг взяла яблоко из миски, стоявшей у камина, и начала чистить его.
        - Вы тоже, - сказала Мэри Сетон и вручила Марии большое яблоко и нож. Мария посмотрела на яблоко, как если бы это был плод, предложенный Еве змеем-искусителем. Потом взяла нож и начала медленно его чистить. Когда кожура стала достаточно длинной, она перебросила ее через плечо и заставила себя обернуться.
        К ее облегчению, там не было ничего узнаваемого. Кожура свернулась под причудливыми углами.
        - Ничего. - Она наклонилась, чтобы поднять очистки.
        - Подождите! - Мэри Флеминг опустилась на колени и внимательно осмотрела кожуру. - Это похоже на букву «Г».
        - Не может быть!
        Среди имен претендентов на ее руку не было ни одного, начинавшегося на букву «Г»: дон Карлос, принц Эрик из Швеции, эрцгерцог Карл из Австрии, король Франции Карл IX…
        - Такого просто нет, - с облегчением сказала Мария.
        - Но он может появиться, - заметила Фламина.
        - Не прошло и года с тех пор, как Франциск… - Голос Марии пресекся.
        - Вам всего лишь восемнадцать лет, - сказала Мэри Битон. - Вы не можете коротать жизнь в одиночестве.
        - Все мужчины, вернее дети, за которых я могла бы выйти замуж, совершенно не привлекают меня, - ответила Мария.
        - Мы не выйдем замуж до тех пор, пока вы этого не сделаете! - воскликнула Пышка. - Поклянемся в этом!
        Она встала и обвела взглядом своих подруг. Одна за другой они встали и взялись за руки.
        - Клянусь не выходить замуж до бракосочетания моей госпожи, - торжественно произнесла Мэри Битон.
        - Клянусь оставаться незамужней, пока моя госпожа не выберет себе мужа, - вторила ей Фламина.
        - Клянусь быть верной только ей до этого дня, - закончила Мэри Сетон.
        - Очень трогательная, но довольно глупая клятва, - сказала Мария. - Я не хочу мешать вашему счастью.
        - Мы не будем счастливы раньше, чем вы.
        Все три девушки подошли и обняли ее. Она не могла не улыбнуться при виде этой мужественной жертвы, принесенной заранее.
        - Легко отказаться от того, чем еще не обладаешь, - сказала она. - Когда вы встретите настоящего мужчину, то, боюсь, забудете об этой клятве. Что касается меня, то в настоящее время я не хочу выходить замуж.
        Когда она задумалась об этом решении, ее охватило неожиданное чувство одиночества. «Я хочу, чтобы был кто-то… но не чужой, как эти люди из списка. Товарищ, чем-то похожий на меня, разделяющий частицу моей души, моего прошлого, моего языка. Мариям повезло - их ждут именно такие спутники, в то время как у меня все связано с политикой».
        - Возможно, появится человек, который изменит ваше мнение! - воскликнула импульсивная Фламина. - Такие вещи случаются.
        - Да, в романах, - сказала Мария. - Но не с королевами, которым приходится вступать в брак по расчету.
        - Но может быть, этот мужчина воодушевит вас…
        Мужчина, не выбранный ее советниками. Тот, кого она сама выберет, потому что любит его и хочет его…
        - Изыди, сатана, - прошептала она.
        - Что? - спросила Мэри Битон.
        - Я просто подумала вслух, - Мария улыбнулась ей.
        - О сатане? Говорят, он свободно бродит по земле этой ночью, но…
        Мария рассмеялась:
        - Тогда пора пожелать друг другу доброй ночи.
        Девушки собрали свое шитье и разошлись по спальням.
        Около полуночи Мария еще не легла в постель и читала, когда услышала суету во дворе, а потом голос Мейтленда в караульной комнате внизу. Быстро набросив мантию, она вышла из своих покоев и спустилась по лестнице.
        Мейтленд удивленно посмотрел на нее:
        - Ваше Величество. - Он откинул капюшон заляпанного грязью плаща, и стражник закрыл за ним дверь. Ветер занес с улицы кучку листьев, разбросанных по полу.
        - Прошу вас, пойдемте со мной и расскажите, что произошло, - сказала она. - Если вы не слишком устали. Но я распоряжусь принести еду и напитки… Как долго вы были в пути?
        - Четыре дня пути из Лондона без остановки, - ответил Мейтленд. Он начал подниматься по лестнице, и она видела, каких усилий ему стоит переставлять каждую ногу.
        - Проходите и садитесь. - Она указала на самый широкий стул с мягкими подушками. Подошедшим слугам она приказала подбросить дров в камин и принести тарелку супа, оставшегося после ужина.
        - Это любимый суп моей матери, - сказала она. - Его готовят из оленины с нежным мясом куропатки и розмарином. Он хорошо восстанавливает силы.
        Мейтленд был слишком вежливым, чтобы покончить с супом одним глотком, как ему явно хотелось, но она подождала, пока он завершит трапезу, прежде чем задавать вопросы.
        - Дело сделано? - наконец спросила она.
        - Да. Я встретился с королевой и изложил ей наши соображения. - Он помедлил. - Ответ отрицательный. Она не назовет вас своей наследницей.
        - Но… - Мария была так разочарована, что не сразу смогла закончить фразу. - Какие причины она назвала? Ведь взамен я была готова подписать исправленный договор!
        - Она сказала какую-то ерунду о том, что назвать имя наследника для нее все равно что заглянуть в собственную могилу. Потом были прагматические рассуждения на тему наследника, который всегда становится центром внимания для подданных, недовольных правящим монархом. По каким-то своим причинам - личная прихоть или политическая осторожность - она не хочет прояснить вопрос престолонаследия.
        - Ясно. - Мария чувствовала себя беспомощной и несправедливо обиженной. Как может Елизавет игнорировать требования крови и обычаев?
        - Однако она сказала, что если бы была вынуждена назвать своего преемника, то отдала бы предпочтение вам перед всеми остальными.
        - Что это значит?
        - Ничего. Всего лишь еще один пример ее знаменитого остроумия. Сама она называет это «ответами без ответа».
        - Ох! - Разочарование Марии быстро перерастало в гнев.
        - Она предложила вам встречу, а также прислала вот это. - Мейтленд открыл свой кошель и достал коробочку, которую вручил Марии. Она раскрыла ее, сломав одну из застежек. Внутри лежал бархатный мешочек, в котором прощупывалось что-то твердое. Она встряхнула мешочек. Наружу выпало кольцо в форме руки, сжимающей алмаз.
        - Это кольцо дружбы, Ваше Величество, - объяснил Мейтленд. - Оно разделяется на две части, и Елизавета сохранила у себя другую половину. Кольцо нужно вернуть ей, если вы окажетесь в трудном положении. Это обяжет ее прийти вам на помощь.
        - Как мило, - проговорила она, поскольку никогда не собиралась использовать подарок, он был бессмысленной дипломатической безделушкой. Она отложила кольцо. Потом, немного подумав, надела его на палец, где могла видеть его и размышлять о нем.
        Мейтленд выглядел так, словно заснет в любую минуту.
        - Вы можете отправляться на покой, - сказала Мария. - Извините за задержку; такая новость могла подождать до утра.
        После ухода Мейтленда она легла в постель, где могла слышать завывание ветра и скрип ветвей в эту безлунную ночь. «Говорят, что в эту ночь духи выходят наружу и бродят вокруг, - подумала она. - А рядом находится комната, где умер мой отец, когда он в отчаянии отвернулся к стене.
        Ты здесь, отец? Если да, помоги мне советом. Как поступить с этой беспокойной страной, которую ты оставил мне? Если правда, что мертвые обладают мудростью, поделись ею со мной!»
        Но ей снились какие-то пустяки и непонятные вещи, и поутру она не почувствовала себя мудрее, чем раньше.
        IX
        Вызов наконец пришел. Джон Нокс, наслаждавшийся победой в Эдинбурге после того, как его сторонники встали на защиту от духовной скверны католической мессы, знал, что настанет день, когда королева вернется. Ему сообщили, что она хочет побеседовать с ним. Но между тем эта трусливая изнеженная девчонка скрылась под видом поездки по королевству, словно пыталась набраться храбрости перед разговором с ним.
        Теперь она вернулась, и от нее пришел письменный вызов на аудиенцию. Он несколько раз перечитал документ, в полной мере сознавая свою привилегию как орудия Божьего, чтобы противостоять ей и указать на ее заблуждения.
        Он едва мог дождаться назначенного часа. Нокс имел точные часы, изготовленные в его любимой Женеве, которые теперь стояли на его письменном столе. Когда осталось пятнадцать минут до встречи, он вышел из дома и быстро зашагал по пологой и ровной улице Кэннонгейт, кивая дворянам, с которыми встречался по пути. Он прошел через большие ворота в Эбби-Стрэнд, тот район, который до сих пор считался убежищем должников и нарушителей закона - еще одна папистская глупость! - и недовольно посмотрел на круглые башни во французском стиле перед входом во дворец. Там состоится решающий поединок. Он молился о том, чтобы найти силы и верные слова.
        В зале для аудиенций - самом большом помещении в королевских покоях - Мария видела, как Нокс стоит во дворе. Он был высоким и худым и отбрасывал длинную тень под утренним солнцем. Ей показалось, что он похож на гномон, стрелку солнечных часов. Потом «гномон» тронулся с места и направился ко входу во дворец.
        Время настало. Она наконец посмотрит в лицо этому человеку, который был заклятым врагом ее матери, а теперь стал ее противником. Он так долго казался демоном, почти мифологическим существом, как мантикора или Медуза Горгона, поэтому казалось невероятным, что в этот самый момент он поднимается к ней по лестнице.
        Она заняла место на стуле (а не на троне) с королевским балдахином над головой, расправила юбки и стала ждать. Ее брат, лорд Джеймс, должен бы стать свидетелем переговоров; двое стражников стояли в разных концах зала. Бессонная ночь лишь обострила, а не притупила ее чувства. Ей казалось, что она слышит каждый шорох. Но его шаги по большой лестнице, ведущей в зал для аудиенций, были тихими, и она не слышала их до тех пор, пока дверь не распахнулась и он не появился на пороге.
        - Мастер Нокс, пастор пресвитерианской церкви Сен-Жиля, составитель первой «Книги дисциплины» для Конгрегации, - объявил стражник с уважением, выдававшим одного из последователей пастора.
        Нокс вошел в зал, быстрым движением снял с головы плоскую шапку и приблизился к королеве.
        - Ваше Величество, - начал он, глядя ей прямо в глаза. - Лорд Джеймс, брат во Христе, - он кивнул Джеймсу и снова обратил жесткий взгляд на Марию.
        Его глаза были темно-карими, и он мог долго смотреть в одну точку, не мигая. Он не выглядит злодеем, вдруг подумала Мария. У него были ровные брови, почти точеный прямой нос и немного выпяченные губы. Фактически в его лице она не нашла ничего примечательного, кроме очень длинной бороды, отличавшей его от любого придворного среднего возраста. Это и его строгая темная одежда: мундир реформиста.
        Со своей стороны Ноксу пришлось неохотно признать ее красоту. После осмотра он понял, что портреты точно воспроизводили ее черты: большие глаза темно-янтарного цвета с тяжелыми веками, длинный прямой нос и маленький, изящно изогнутый рот, - но не передавали ее очарования. Возможно, это было связано с оттенком кожи, горделивой осанкой, а может быть…
        - Мастер Нокс, мы послали за вами, потому что вы уже довольно долго причиняете нам беспокойство.
        Ее голос. Он звучал чарующе, как пение сирен - нежный, глубокий и трогательный. Он пробуждал желание слушать ее.
        - Вы взбунтовались против нашей покойной матери, назначенной регентом, и причинили ей много бед. Вы написали, что женщина не может являться королевой. Это измена, так как я ваша королева и правящий монарх Божьей милостью.
        Пусть ответит на это! Она больше не боялась его. Он был всего лишь человеком.
        - Значит, вы не забыли шотландский язык, - с невольным удивлением сказал он. - Я боялся, что лорду Джеймсу придется переводить мои слова на французский.
        - Я продолжала разговаривать по-шотландски, когда находилась во Франции. Вы забываете, сэр, что со мной были мои придворные дамы, а также некоторые шотландцы из моей свиты.
        Если он думает, что может подавать лорду Джеймсу реплики, которые она не поймет, то он горько заблуждается.
        - Что касается «Первого трубного гласа», - он перешел с разговорного тона на тон проповедника, - полагаю, вы имеете в виду именно, что женское правление есть скверна и уклонение от истины, но Бог дозволяет это ради Своих целей. Если люди готовы видеть женщину своим монархом, я не стану бунтовать против этого. В самом деле, мадам, я так же довольствуюсь вашим правлением, как святой Павел своей жизнью при императоре Нероне.
        Итак, он сравнивает ее с Нероном? Как он мог допустить подобное?
        - Вы прекрасно знаете, сэр, что я не тиран. Я издала прокламацию, уважающую вашу религию, где говорится, что в религиозных верованиях моей страны не произойдет никаких изменений после моего возвращения в Шотландию. Разве вы не прочитали ее?
        Нокс хмыкнул:
        - Ваша кузина, королева Англии Елизавета, издала точно такую же прокламацию после вступления на престол. Но через полгода она и ее парламент сменили религию на ту, которую исповедует она сама… В данном случае нечто среднее между католической и реформатской церковью. Такие прокламации ничего не значат; это лишь прикрытие для истинных намерений правителя, которые вскоре становятся ясными.
        Мария поднялась со стула:
        - Добрый сэр, вам известно, что Бог велит подчиняться своим правителям во всем. Поэтому, если они исповедуют религию, отличную от веры их монарха, как это может быть допущено Господом?
        Это в самом деле беспокоило ее, так как она не имела намерения менять свою веру и считала, что другие должны иметь такую же привилегию.
        Нокс улыбнулся. Теперь он застал ее врасплох, и она выдала свой тайный замысел.
        - Дорогая мадам, вы заблуждаетесь. Как Христос говорил фарисеям: «Вы не знаете слов Писания». Что, если бы Моисей подчинился фараону и принял его веру? Что, если бы Даниил принял веру Навуходоносора? Что, если бы, Боже упаси, христиане подчинились бы верованиям римских императоров и вернулись к поклонению Юпитеру и Аполлону? Нет, дорогая мадам, они были вынуждены подчиняться, но не в вопросах веры.
        Он начинал горячиться, и его загорелое лицо немного покраснело. Но он упускает важный момент, подумала Мария.
        - Никто из этих людей: ни Моисей, ни Даниил, ни христианские мученики - не поднимал меч против своих правителей, - медленно произнесла она. - И это главное.
        Он продолжал смотреть ей прямо в глаза.
        - Бог не дал им силы или средств. - При этих словах Джеймс вздрогнул, и Мария услышала гулкий стук своего сердца.
        «Ты же знала, что он думает, - сказала она себе. - Почему же ты удивляешься, когда он открыто говорит об этом?»
        - Значит, вы полагаете, что, если у подданных есть сила, они могут воспротивиться своему монарху? - спросила она.
        - Да, если правитель выходит за пределы дозволенного, они имеют полное право воспротивиться ему, даже силой, если это необходимо.
        Его борода дергалась вверх-вниз, когда он говорил. Мария пристально смотрела на него.
        - В конце концов, нам заповедано чтить своих родителей, и обязанность повиноваться правителю следует за этой заповедью. Они растут из одного корня. Но если отец сходит с ума и пытается учинить насилие над своими детьми, разве дети не обязаны обуздать его и отнять его оружие, чтобы помешать ему запятнать себя убийством собственных детей? Неужели вы думаете, что Бог будет недоволен ими, если они помешают своему отцу совершить великое зло? Именно так, мадам, происходит с правителями, которые убивают своих подданных, детей Божьих. Их слепое рвение есть безумие. Поэтому желание отнять у них меч, связать им руки и бросить их в темницу до тех пор, пока рассудок не вернется к ним - это не мятеж против правителя, а проявление истинной верности ему, которое согласуется с волей Господа.
        Отнять у них меч… Связать им руки… Бросить их в темницу…
        Значит, таков его план для нее? Если Нокс одержит верх, то станет ли низложение и тюрьма ее судьбой, независимо от того, что она сделает?
        Мария не сознавала, сколько прошло времени, пока Джеймс не обратился к ней:
        - Вас что-то оскорбило, мадам?
        Она заставила себя вернуться к разговору:
        - Следует ли понимать это так, что мои подданные должны подчиняться вам, а не мне, и могут делать то, что им угодно, а не то, что я велю? Значит ли это, что я должна повиноваться им, а не наоборот, - обратилась она к Ноксу, стоявшему перед ней. - Отвечайте прямо!
        - Боже упаси! - ответил он. - Я никогда не утверждал, что ваши подданные вольны делать все, что им угодно. Мое желание состоит в том, чтобы и правители, и подданные повиновались Богу, а ваш долг - быть приемной матерью для Его церкви и заботиться о Его народе.
        Стало быть, ей предлагают опекать реформатскую церковь?
        - Это не та церковь, которую я буду лелеять, - сказала она. - Я буду защищать римскую церковь, так как считаю ее истинной церковью Бога.
        - Ваше желание безосновательно, мадам, - произнес он гулким голосом, который можно было слышать во всех комнатах и даже во внутреннем дворе, так как окна были открыты. - Как и ваше мнение о том, что эта римская блудница является истинной и непорочной невестой Иисуса Христа. Даже евреи во времена распятия Христа не извратили закон Моисея так глубоко, как это сделала римская церковь с писаниями апостолов!
        Он не испугал и не убедил ее. Его грохочущий голос и сузившиеся глаза являлись всего лишь особым приемом, который некоторые мужчины используют при выездке лошадей; она хорошо понимала это.
        - Моя вера утверждает, что это не так, - тихо ответила она. Она знала то, что знала, и это знание шло от сердца.
        - Вера, мадам, требует знаний, и я опасаюсь, что у вас нет истинного знания. - Нокс вскинул голову, словно олень-самец.
        - Но я слышала и читала все, что имеет отношение к моей вере
        «И молилась», - мысленно добавила она.
        - То же самое делали люди, которые распяли Иисуса, мадам. Они читали закон и писания пророков, но истолковали их по-своему. Вам приходилось слышать чьи-то проповеди, кроме тех, которые читают церковники, назначенные папой и его кардиналами? - Не ожидая ответа, уже известного ему, он продолжал: - Невежественный папист не может рассуждать разумно, а хитрый папист никогда не согласится на публичные дебаты. Они знают, что не могут выдвинуть никаких аргументов, кроме карающего огня и меча и насаждения своих законов.
        Мария вдруг поняла, что уже устала от него. Он совершенно не понимал ее: ни ее чувств, ни ее положения, ни ее призвания. Он хотел всего лишь устроить словесную дуэль вокруг Писания и поразить ее своей памятью, без сомнения весьма обширной. Но существовало более высокое знание, мистический опыт, идущий от сердца, который находился за пределами слов.
        Тем временем Нокс начал очередную длинную аналогию с цитатами из Писания.
        - Для меня вы чересчур сведущи в теологических тонкостях, - сказала она. - Но если бы мои учителя были здесь, то они могли бы устроить с вами блестящие дебаты.
        «У нас тоже есть ученые педанты», - подумала она.
        - Мадам! Мне бы очень хотелось, чтобы самый ученый папист, которому вы абсолютно доверяете, вдруг оказался здесь. Когда он убедится в истине, то вы последуете за ним.
        Какая чушь! Только представить, как мастер Нокс обращает в свою веру аббатису Рене или ее дядю-кардинала!
        Мария улыбнулась Ноксу и встала. Аудиенция завершилась.
        «Когда ты в следующий раз будешь подстрекать моих подданных к неповиновению и беспорядкам, я могу изгнать тебя, - подумала она. - Я не боюсь тебя; ты всего лишь человек». Она мысленно повторила эти слова и испытала огромное облегчение.
        Тем же вечером, хотя Нокс ощущал упадок сил после трудного разговора, он посчитал себя обязанным записать свои впечатления о королеве Шотландии:
        «Если бы не ее гордый ум, надменные слова и сердце, закосневшее в упорстве против Бога и Его истины, я мог бы впасть в заблуждение. В беседе с ней я увидел решимость и мастерство, каких не ожидал обнаружить в особе столь юного возраста».
        Это сообщение нужно было немедленно отправить его духовным и политическим соратникам, особенно его собратьям при дворе королевы Англии.
        X
        Мария видела, как свет за окнами королевской часовни померк до мутно-сапфирового оттенка, обозначавшего ранний зимний закат. Здесь, в Шотландии, в декабре начинало темнеть уже в три часа дня, и во дворе приходилось зажигать факелы. Они мерцали в синем сумраке, как летние светлячки.
        Мемориальная месса по Франциску должна была начаться в четыре часа. Прошел ровно год после его смерти… один невероятный год. Поразился бы Франциск переменам, которые произошли с ней, если бы увидел ее сейчас? А имели ли место эти перемены?
        Она по-прежнему носила траурное платье из черной флорентийской саржи, но обеспечила своих Марий и французов из свиты черным бархатом для второго траурного периода. Глядя на людей, собравшихся вокруг нее, она видела, что они уже подготовили свои наряды и впервые надели их. Ее домашние слуги носили одежду из черного и темно-серого сукна.
        Она обвела взглядом часовню, отмечая всех, кто пришел на мессу. Разумеется, шотландские лорды отсутствовали, за исключением графа Хантли; сейчас осторожность для них была важнее, чем вера. Зато пришли два недавно назначенных посла из Савойи и Франции, а также все члены ее свиты и единственный из оставшихся Гизов маркиз д’Эльбёф.
        Епископ Лесли из Росса, один из немногих католических священнослужителей в Шотландии, появился в черном одеянии и в сопровождении двух высоких юношей, несущих большие свечи в серебряных подсвечниках. Он медленно прошел к алтарю под тихие звуки панихиды.
        О, эти мучительно-нежные звуки! Они каким-то образом выражали ее чувства об утраченном прошлом, пустом настоящем и одиноком будущем, о длинном коридоре времени, по одной свече на каждый год, и она шла по этому коридору, оставляя Франциска все дальше и дальше позади. Эти звуки олицетворяли слова из ее стихотворения, слова томления и сожаления. Хрупкая и пронзительная музыка трогала те уголки ее сердца, куда не могли проникнуть громкие звуки труб.
        «Я неподвластна этому, - подумала она. - Назойливый шум, громогласные панегирики, церемониальные одежды… Они больше не трогают меня, но это…»
        И тут несравненный головокружительно чистый голос возвысился над остальными, такой глубокий, бархатистый и печальный в своем великолепии. Он воплощал все ее печали и утолял их.
        Он знает. Он понимает. Он тоже чувствует это.
        Радость от осознания того, что кто-то еще мог проникнуть в эти глубины, была для нее нежданным подарком.
        «Благодарю Тебя, Господи! - безмолвно воскликнула она. - Спасибо Тебе, что послал его, кем бы он ни был. Возможно, это даже не настоящий человек, но ангел».
        Мария осторожно оглянулась по сторонам сквозь слезы, чтобы убедиться, что другие тоже слышат его. Она не знала, испытала ли она радость или разочарование при виде благоговейного восторга на лицах людей, слушавших таинственный голос.
        После мессы Мария организовала официальный прием, отмечавший окончание первого года траура. Хотя приемный зал был обтянут черной тканью, огонь ярко пылал в камине, а столы ломились от самых изысканных «заупокойных блюд», изготовленных ее французскими поварами. Здесь были рулеты из жареного лебедя, посыпанные золотыми блестками, рыба, плававшая в заливных морях, и - единственная уступка простоте - любимое лакомство Франциска: копченый кабаний окорок из Шамбора.
        Савойский посол граф Моретта беседовал с графом Хантли в конце зала. Одежда посла имела тот чудесный светло-синий оттенок, который можно найти лишь в теплых странах. Мария была очень довольна, что послы наконец вернулись в ее королевство. Английский посол Томас Рэндольф тоже обосновался здесь, хотя он, будучи протестантом, не мог присутствовать на мессе. Но французский посол де Фуа жевал какое-то пирожное и прислушивался к разговору Моретты и Хантли.
        Между ними стоял… Кто, гном? Мария уставилась на необыкновенно безобразного человека, темнолицего, как обезьяна, который наклонял голову то в одну, то в другую сторону и участвовал в разговоре с двумя мужчинами. Его макушка едва доставала им до плеч.
        Она приблизилась к ним и услышала нечто очень странное: говорили на двух языках одновременно, а затем повторяли сказанное по отдельности. Моретта говорил по-итальянски, а де Фуа по-французски; маленький обезьяночеловек закрывал глаза и делал гримасу, а потом повторял слова каждому собеседнику. Усилия сказывались на нем - пот градом катился по его лицу, несмотря на то что в зале было довольно прохладно. Потом Моретта и де Фуа усложнили его задачу: они начали говорить быстрее и более длинными предложениями. Коротышка выглядел так, словно был готов взорваться.
        - Перестаньте мучить его! - со смехом сказала Мария. Но, разумеется, это был приказ, потому что они немедленно остановились.
        - О, ему это нравится, - заверил Моретта. - Это мой секретарь, Давид Риччио де Панкальери. Он говорит на нескольких языках и утверждает, что превосходно владеет ими. По его словам, он даже может разделять их, если ему говорят на разных языках в каждое ухо. Поэтому мы решили испытать его. Он действительно так хорош, как говорит.
        Моретта сделал большой глоток вина с пряностями.
        - Моя королева! - Риччио упал на колени, взял руку Марии и почтительно поцеловал ее. Его большие глаза сияли.
        Мария разрешила ему подняться. Когда он встал, она увидела, что это не карлик. В его конечностях не было никакого уродства; просто он был очень миниатюрным.
        - Ваше мастерство впечатляет, - сказала она. - Где вы учились?
        - Какое-то время я состоял на службе у монсеньора архиепископа Туринского, пока он, - Риччио покосился на Моретту, - не украл меня.
        - Он был доволен, что его украли, - заметил Моретта. - Тебе же понравилась жизнь в Ницце, разве нет?
        - О да! Море, тепло…
        При слове «тепло» все рассмеялись. Даже одного слова было достаточно, чтобы пробудить сладостные воспоминания.
        - Вы из рода Панкальери в Пьемонте? - спросила Мария. - Как же вы оказались в свите архиепископа Туринского?
        - Мой отец был музыкантом, и на самом деле я попал в свиту монсеньора в качестве музыканта: меня учили играть на лютне и петь в хоре. Но из-за моего умения быстро переводить с итальянского языка на французский и писать на изящном тосканском диалекте…
        - А также из-за твоей скромности, - перебил Моретта.
        Мария невольно рассмеялась, но Риччио покраснел.
        - Он не совсем забросил музыку, и ему по-прежнему нравится петь во время отправления мессы. Удивительно, что у него такой глубокий бас. От такого малютки скорее можно ожидать, что он будет петь сопрано!
        Снова послышались смешки.
        Это был он. Он пел в хоре.
        Мария почувствовала, как ее сердце забилось быстрее. Как удивительно, что такой волшебный звук и глубокое знание жизни и ее горестей, которым он должен обладать - иначе его пение было бы всего лишь голосом, а не пронзительным и чистым переживанием, - заключались в таком неприглядном теле. Неужели Бог любит абсурдные шутки? Или справедливо изречение: «Каждому человеку предназначены свои дары; никто не может иметь всё»?
        - Я… я глубоко признательна за ваше сегодняшнее пение, - сказала Мария, глядя в его темные сияющие глаза, и смех мгновенно прекратился. - И я буду рада, если вы сможете петь на моих мессах начиная с этих пор. - Она попыталась изгнать восторженный трепет из своего голоса. - Я устала от нападок на мессу и моих священников. Возможно, если у меня будет хорист, который находится под дипломатической защитой…
        Моретти как опытному придворному удалось скрыть свое недовольство от необходимости расстаться с ценными услугами Риччио.
        - Разумеется, Ваше Величество. Я с удовольствием передам его на ваше попечение.
        Черная драпировка исчезла, и даже Мария отложила свой траур - теперь она позволяла себе так поступать в торжественных случаях, ради рождественских празднеств в ее покоях. Еловые ветки украшали стены, а между ними переплетались атласные ленты. В большом зале установили стол, готовый для праздничного пира. В дальней части помещения репетировали музыканты и певцы. Риччио, облаченный в темно-алый шелковый наряд, непринужденно занял место среди них. Мария слышала его характерный голос, даже когда он смешивался с другими.
        Это будет необычное Рождество, ограниченное только королевскими апартаментами. Реформатская церковь не праздновала и не разрешала отмечать его, поэтому Рождество останавливалось на пороге королевской приемной.
        Но внутри! Внутри будет свет, разгоняющий гнетущую тьму, которая продолжалась почти двадцать часов в сутки, и тепло, рассеивающее леденящий холод, который сочился отовсюду. И чистая, взмывающая вверх музыка, превращающая обычное в прекрасное. Но самое главное - под эту музыку будут танцевать, и будет итальянское кукольное представление (благодаря Моретти), а также игры и все остальное, что оскорбляет чувства реформистов. Что ж, их сюда не пригласили.
        Риччио пытался внушить ей, что это будет неблагоразумно, но она отмахнулась от него. В конце концов, он был иностранцем и не понимал особенностей местной жизни.
        - Если вы не пригласите их, то может показаться, будто вы скрываете от них что-то неприличное, - сказал он.
        - Поскольку они считают «неприличным» все, что создает радость, комфорт и красоту, то могут думать все, что им заблагорассудится, - ответила она.
        - Наверное, будет лучше все-таки пригласить их и получить отказ, - настаивал Риччио. - Тогда они не смогут думать, что ими пренебрегают, но будут чувствовать, что проявили неуважение к вам.
        - Мне безразличны их чувства. Что за нелепый совет!
        - Хорошо. - Он низко поклонился: - Прошу прощения, мадам.
        Нет, сегодня вечером здесь не будет лордов Конгрегации, хотя английский посол Томас Рэндольф, официально не принадлежавший к пресвитерианской церкви, получил приглашение. Рождество оставалось веселым праздником в его родной стране, и он хотел присоединиться к торжествам, пусть даже в Шотландии. По крайней мере, так он сказал, но истина (насколько могла судить Мария) заключалась в том, что он испытывал нежные чувства к Мэри Битон и хотел получить возможность пофлиртовать с ней.
        Банкет был роскошным. Галлоны лучшего вина текли рекой, а количества гусей было достаточно, что предупредить римлян о приближении врага[31 - По преданию, в V веке до н. э. при осаде галлами Капитолия гогот гусей разбудил спавших римлян и помог им отразить ночной приступ.].
        Сама Мария пила мало, но гордилась тем, что через четыре месяца после приезда она сумела хорошо обустроить свой быт. Ее мебель и остальные вещи наконец прибыли из Франции, и видеть этих старых друзей в своей спальне и других покоях стало большим утешением. Несколько кроватей с балдахинами из красного шелка, алого и белого бархата теперь стояли в Холируде. Небольшие кушетки, мягкие табуреты, кресла и складные стулья обеспечивали места для всех гостей, а присутствие личных вещей создавало впечатление, что это чужое место наконец-то стало домом. Ее арфа и лютня, ее картины, вышивка, глобусы неба и земли, карты и рисунки, а также обширная библиотека теперь составляли ей компанию.
        За столом сидели люди, которых она любила. Четыре Марии, одетые в праздничные платья с ее любезного разрешения, отец Мамеро (почему он не должен находиться в обществе?), мадам Райе, врач Бургойн и Бастиан Паже, распорядитель торжеств и глава ее французских слуг. Другие почетные гости вызывали улыбку на ее лице: всегда бодрый Моретта, де Фуа, серьезный английский посол Томас Рэндольф, то и дело поглядывавший на Мэри Битон. Присутствовали и другие члены ее двора, многие имевшие родственные связи с Мариями, такие, как лорд Сетон и Джон Битон, камергер ее личных покоев. Некоторые молодые придворные, не питавшие любви к пресвитерианской церкви, умудрились получить приглашение. В Шотландии еще оставались молодые люди, любившие петь и танцевать, такие, как Джон Сэмпилл, сын одного из реформистов, который уже несколько недель обхаживал Пышку.
        После того как обеденные столы были очищены от блюд, Моретта попросил потерпеть, пока будут готовить сцену для его кукольного представления. Каждый искал место получше, чтобы увидеть эту новинку: маленьких кукол, которых заставляли ходить и танцевать.
        Нехитрый сюжет включал потешные бои, перебранки и поиск пропавших вещей. Кукольник мастерски прятался от чужих взглядов и превосходно озвучивал всех персонажей. Реплики благоразумно не касались вопросов политики.
        Потом глубокий голос произнес:
        - Я тоже могу устроить представление. Погасите свет и оставьте три большие свечи примерно в трех метрах от занавеса.
        Мария увидела, как Риччио отделился от музыкантов и направился к маленькой сцене с занавесом. Что он задумал? Знает ли Моретта?
        Слуги подчинились и погасили свечи одну за другой. Единственным источником света были свечи, стоявшие перед занавесом. Лица, обращенные к Риччио, выглядели так, словно все присутствующие надели полумаски.
        Он размял пальцы и встряхнул кистями.
        - Теперь я хочу, чтобы вы глядели прямо перед собой. Не смотрите на меня.
        На занавесе появились тени, которые выглядели поразительно похожими на лорда Джеймса и Мейтленда. Мария услышала, как ахнула Фламина.
        - Мой дорогой лорд Джеймс, - произнес голос, в точности похожий на голос Мейтленда. - Вас пригласили на пиршество у Джона Нокса?
        Теневой профиль покачался вверх и вниз.
        - Я не знал, что он устраивает пиры. - Имитация голоса лорда Джеймса была превосходной; Риччио уловил даже легкую гнусавость в произношении.
        - Он сделал замечательный пудинг из Писания. Он взял листья из Второзакония, переложил их женевским сыром и запекал до тех пор, пока пудинг не стал таким же сухим, как срамные места у монашенки.
        - Звучит приятно, - сказал лорд Джеймс.
        Комната взорвалась смехом. Потом на сцене появился папа римский; они сразу же узнали его тиару. Папа произнес пламенную речь против Елизаветы Английской, которая также появилась на сцене и изрыгнула залп непристойных ругательств.
        Марию больше всего поразило мастерство Риччио в изображении теней и его способность к подражанию чужим голосам, а не неуклюжие политические шутки.
        Во время танцев Мария переоделась в атласные шаровары, и четыре Марии последовали ее примеру, как это бывало во Франции. Но этот вызов приличиям почти не удостоился внимания: звездой вечера стал Риччио.
        На следующий день Риччио преподнес ей подарок. Он выглядел немного смущенным, и Мария на самом деле не знала, что сказать ему. Он не сделал ничего плохого, но его выступление было совершенно неожиданным.
        Она открыла коробочку и обнаружила внутри рубиновую брошь на маленькой золотой черепашке.
        - Пожалуйста, примите это вместе с моими глубочайшими извинениями за вчерашний вечер. Я преступил границы. В конце концов, я еще недавно состою у вас на службе благодаря вашей безмерной доброте…
        Его лукавый взгляд опровергал заученное извинение.
        - Я прощаю вас, - сказала Мария. - Но я предпочла бы, чтобы вы думали, прежде чем так вольно говорить перед публикой, хотя ваше мастерство достойно похвалы.
        Она взяла брошь с черепашкой и показала, что приняла его подарок.
        - Черепаха - это символ долгой жизни, которую я вам желаю. Но поскольку она несет свой дом на спине, то символизирует еще и безопасность. Какой лучший дар можно преподнести королеве?

* * *
        Мария сидела у камина, прилежно орудуя иголкой. У нее замерзли пальцы, и она с трудом могла удерживать ткань. Мадам Райе опустилась на колени перед ней, прилаживая фланелевую ткань над серебряными chaufrettes, грелками для ног из Франции.
        Эдинбург засыпало снегом, закутавшим город в холодное одеяло. Январь был долгим и пасмурным, хотя снег придал городу своеобразное очарование. Четыре Марии, сидевшие вокруг нее, тоже занимались шитьем: они вышивали покрывала для кроватей и подшучивали друг над другом о том, кто будет лежать под этими покрывалами рядом с ними.
        Покрывало Фламины было алым, и она вышивала на нем узор из рыцарей и единорогов.
        - Кто будет лежать под ним, уж не мистер ли Мейтленд? - хихикнула Пышка. - Он такой старый, что, наверное, храпит по ночам, чихает и дрожит от холода.
        - Он не старый, ему лишь тридцать три года.
        - Больше чем на десять лет старше тебя, - сказала Мэри Сетон. Ее собственное покрывало было изготовлено из серого и лилового шелка с серебристыми листьями и цветами. - Зато Джон Сэмпилл как раз моего возраста: он молодой и достаточно глупый для преданной любви…
        Мадам Райе аккуратно подоткнула юбки Марии над французскими грелками, чтобы тепло, исходившее от них, равномерно согревало ноги. Мария продолжала шить в надежде, что это чудесное тепло когда-нибудь дойдет до ее пальцев. Ее покрывало было светло-коричневым, и она вышивала на нем свои инициалы.
        «На десять лет старше… Выйду ли я замуж за человека на десять лет старше меня или моложе? - гадала она. - Не хочется даже думать об этом. Но лорды начинают обсуждать замужество и предлагать кандидатов. Почему они так беспокоятся?»
        Мэри Битон аккуратно отмеряла золотые и фиолетовые шелковые нити для вышивки своего покрывала из белого бархата.
        - Рэндольф еще старше, - внезапно сказала Фламина. - Если ты выйдешь замуж за него, люди будут считать его дедом собственных детей.
        - Ничего подобного! - возразила Мэри Битон так горячо, насколько позволял ее флегматичный характер. - Я уверена, что ему еще нет и сорока.
        - Ах, мои девочки, ищите любовь в любом виде и не презирайте ее, даже если мужчина ниже вас по своему положению, - сказала мадам Райе.
        Марии принесли сообщение: Мелвилл просил об аудиенции.
        - Как насчет него? - хихикнула Мэри Битон. - Кто-нибудь интересуется им?
        Все покачали головами и рассмеялись, когда несчастный Мелвилл вошел в комнату.
        - Ваше Величество… - Он выглядел расстроенным. - Вы сказали, что я должен обращаться к вам каждый раз, когда…
        - Здесь вы можете говорить свободно. Это мои сестры, а мадам Райе мне как мать.
        Мария с радостью отложила шитье, порядком надоевшее ей, и стала ждать его замечаний.
        - Рождественское празднество… - начал он.
        - Да, я понимаю, что вы хотите сказать, - резко перебила она. - Спасибо, что напомнили мне об этом.
        - Мы знаем, что вы хотели отметить праздник, но дело в другом. Танцы в шароварах, флирт и поцелуи, а также непристойное теневое представление, устроенное этим бесстыжим папским агентом…
        - Папский агент? Что вы имеете в виду? - спросила Мария.
        - Он находился на службе у архиепископа Туринского, не так ли?
        - Ну и что с того? У всех архиепископов есть большая свита.
        - Они считают его папским агентом.
        - Кто это «они»? - требовательно спросила Мария.
        - Лорды… Рутвен, Линдсей и Мортон.
        - Но не лорд Джеймс и Мейтленд. Разумеется, нет: они слишком умны, даже если Риччио посмеялся над ними в своем представлении. Хорошо, Мелвилл, я с благодарностью принимаю вашу критику. - Она вздохнула. - Сторонись любого зла - вот мой жребий. Но это было действительно весело.
        Мелвилл кивнул.
        - Мне хотелось бы увидеть это, - с затаенной тоской произнес он.
        XI
        Мария разложила перед Риччио одну из больших карт Шотландии.
        - Вы так настойчиво хотели узнать расположение всех земель, их границы и имена владельцев. Что ж, смотрите сами!
        На улице тихо падал снег, мерцавший в полупрозрачной дымке раннего февральского вечера. Это было очередное неспешное воскресенье, проведенное в четырех стенах. Мессу отслужили как обычно, затем последовала большая послеполуденная трапеза, после которой все разошлись по своим комнатам читать, играть в карты или дремать у камина. Лютнисты и скрипачи развлекали ее в течение часа, и Мария подумала, что именно такое время имел в виду Творец, когда заповедал отдых на седьмой день.
        Но потом Риччио со своим неутомимым умом, не признававший воскресного отдыха, начал задавать вопросы. Где земли лорда Босуэлла? Как далеко на севере находятся владения графа Хантли? В конце концов Мария достала одну из своих карт - теперь ее библиотека была полностью распакована - и предложила ему самостоятельно изучить географию Шотландии.
        Его темноволосая голова склонилась над частью карты, изображавшей регион Лотиэна.
        - Крайтон. Это здесь состоялась свадьба? В центре владений Босуэлла?
        В прошлом месяце Джанет, сестра Босуэлла, вышла замуж за одного из сводных братьев Марии лорда Джона Стюарта. Сама Мария присутствовала на церемонии и даже провела ночь в замке. Она была довольна таким выбором, поскольку лорд Джон, счастливый и беззаботный, как ребенок, вдруг превратился в бесшабашного юнца. Она надеялась, что брак немного утихомирит его.
        - Да, там находятся его родовые владения.
        - Почему он так безрассуден? - без обиняков спросил Риччио. Он никогда не видел Босуэлла, который занимался охраной границы и не приезжал ко двору. Мария пригласила его на реквием по Франциску, но он вернул траурную одежду, которую она прислала, и сообщил, что не может приехать, без каких-либо объяснений.
        - Вы имеете в виду эскападу с Элисон Крейг? - спросила Мария.
        - Разумеется.
        - Ах, они были молоды…
        - Возможно, маркиз д’Эльбёф действительно молод, но лорд Джон и Босуэлл далеко не юноши.
        Мария рассмеялась:
        - Мужчины всегда остаются мужчинами.
        - Насколько я понимаю, речь идет не о мужских шалостях, а об умышленном оскорблении, нанесенном роду Гамильтон. Попытаться навестить любовницу Гамильтона…
        Гамильтоны. Следующие в линии престолонаследия. Несмотря на умеренно протестантские взгляды, они не спешили подтверждать свою верность Марии в течение нескольких месяцев после ее возвращения и добрались до Эдинбурга лишь в канун Рождества. На самом деле было лишь два Гамильтона, с которыми следовало считаться: отец, герцог Шательро, - довольно робкий человек, которого трудно было заподозрить в злых намерениях, и его сын, молодой граф Арран, явно неуравновешенный от природы. Неудивительно, что королева Елизавета отвергла его предложение.
        Босуэлл имел давнюю семейную ссору с Гамильтонами. Как полагала Мария, это была типично шотландская кровная вражда, передававшаяся из поколения в поколение.
        - Это была одновременно мужская шалость и попытка поставить молодого Аррана в неловкое положение, - объяснила она. - Арран считает себя таким же праведником, как Джон Нокс, но он завязал роман с замужней женщиной. Поэтому Босуэлл, мой брат и мой дядя решили показать миру, кто он такой на самом деле.
        - И заодно сами поразвлечься, - заметил Риччио.
        - Что ж, теперь все кончилось, - сказала Мария. - Гамильтоны жаждали мщения, но Джон Нокс примирил враждующие стороны.
        Бедный Босуэлл, слушать нотации от Джона Нокса! Это более худшее наказание, чем честный удар меча.
        Но на свадьбе своей сестры Босуэлл находился в прекрасном расположении духа, гордый тем, что смог доставить к праздничному пиру щедрую добычу от пограничных охотников - восемнадцать сотен диких косуль и оленей, кроликов, куропаток, ржанок, бекасов, гусей, уток и селезней и даже ежей. Потом он устроил турнир лучников на лугу у реки Тайн, покрытом золотистым папоротником.
        Риччио ткнул пальцем в часть карты, изображавшую большую выпуклость с верхней правой стороны.
        - Это владения графа Хантли? - спросил он.
        - Да, этими землями управляют Гордоны. - Марии хотелось бы увидеть их, отправиться за пределы близлежащих территорий, которые она посетила.
        В следующую минуту мадам Райе сообщила, что лорд Джеймс хочет видеть ее.
        В воскресенье? Мария поспешно скатала карту и велела Риччио удалиться в соседнюю комнату, но, прежде чем он успел уйти, вошел Джеймс. Риччио на своих коротких ножках едва ли не бегом засеменил к выходу. Джеймс с отвращением посмотрел ему вслед. Потом он повернулся к Марии, и она увидела, что он всерьез озабочен.
        - Прошу прощения, что потревожил вас сегодня, - сказал он. - Но я получил очень тревожные новости. - Он покачал головой и закрыл глаза, словно пытаясь овладеть собой. Наконец, после нескольких глубоких вдохов, он продолжил: - Нам удалось раскрыть заговор. Босуэлл подстрекал молодого Аррана похитить вас и заточить в замке Дамбертон, чтобы… чтобы…
        Лорд Джеймс поперхнулся. Мария рассмеялась, но ее смех прозвучал испуганно.
        - Откуда вы узнали об этом?
        - Арран признался Джону Ноксу. Потом он написал об этом английскому послу Рэндольфу.
        - Но… где он сейчас?
        - Их с Босуэллом взяли под стражу, - ответил лорд Джеймс. - Аррана держат в замке его отца, а Босуэлл находится под домашним арестом в Крайтоне.
        - Значит, опасности нет? - У Марии отлегло от сердца.
        - Пока что нет. Но они должны быть допрошены перед Тайным Советом.
        Почему он так взволнован, если опасность миновала?
        - Несомненно, - спокойно сказала она. Но Джеймс по-прежнему стискивал челюсти и сжимал кулаки. - Дорогой брат, садитесь, пожалуйста, и немного подкрепитесь. Мы можем поговорить. В последнее время у нас было мало возможностей для беседы наедине из-за государственных дел.
        Она позвонила в маленький колокольчик, и появилась мадам Райе.
        - Распорядитесь принести напитки и пирожные, - сказала Мария. - И попросите моих музыкантов…
        - Нет, никакой музыки, - поспешно вмешался Джеймс.
        Как глупо с ее стороны! Разумеется, в воскресный день для него не может быть никакой музыки.
        - Хорошо, - согласилась она.
        Джеймс опустился на маленький французский стул из черного дерева и протянул руки к огню.
        - Вы правы, дорогая сестра. Нам нужно проводить вместе какое-то время, кроме Тайного Совета и других обязанностей. - Он вздохнул: - Как приятно, что вы помните об этом.
        - Скоро ты будешь женатым человеком, и твоя жена будет помнить об этом, - сказала она. - Тебе нужен кто-то, кто мог бы позаботиться о тебе.
        Лорду Джеймсу через две недели предстояла женитьба на леди Агнесс Кейт.
        - Да, пожалуй, пора, - наконец ответил он. - Мне уже почти тридцать лет.
        - Холостяцкие крепости сдаются одна за другой, - заметила Мария. - Сначала лорд Джон, теперь ты. Следующий Босуэлл, Аргайл или Арран?
        - Следующей должны стать вы. - Джеймс участливо посмотрел на нее. Только тогда она заметила, что он носит миниатюру, приколотую к его дублету. На ней был изображен мужчина, неуловимо похожий на него самого.
        - Кто это? - спросила она, указав на портрет. Он вздрогнул и попытался прикрыть миниатюру, как будто до сих не сознавал, что носит ее.
        - Это же король, наш отец! - Он выглядел смущенным.
        - Очень красивая миниатюра, - сказала Мария. В портрете улавливалось что-то смутно знакомое. Она сравнила лица и поняла, насколько более широким и мясистым было лицо ее брата. Форма ее собственного лица больше напоминала черты короля Якова.
        - Вы готовы рассмотреть возможность брака, дорогая сестра?
        - Тебе нужно попробовать самому, прежде чем предлагать другим, - шутливо ответила она. Почему он так настойчив?
        - Я серьезно. Вы задумывались об этом? Я знаю, что одно время вы думали о доне Карлосе Испанском…
        - Я не испытываю аппетита к детям, - сказала она.
        Вошла мадам Райе с кувшином подогретого молока со взбитыми яйцами и сладостями из засахаренных апельсиновых долек. Разговор временно прекратился.
        - Но его владения…
        - Я не собираюсь отправляться в Испанию, - отрезала она.
        - Как насчет эрцгерцога Карла Австрийского?
        Она невольно захихикала:
        - Говорят, что у него огромная голова.
        - Похоже, вас не тяготит общество уродцев, - раздраженно произнес лорд Джеймс. - Риччио часто развлекает вас в ваших покоях.
        - Не в моих личных покоях, а в приемной. - Мария снова не удержалась от смеха, хотя знала, что это раздражает Джеймса.
        - Есть король Эрик из Швеции, - продолжал он.
        - Сейчас он пишет любовные послания королеве Елизавете. Когда она отвергнет его, я рассмотрю его предложение.
        - Дорогая сестра, что же сможет удовлетворить вас? «Негоже человеку быть одному»…
        - Вечно это Писание! Разве ты не можешь говорить без чужой подсказки? Может быть, ты «сотворишь мне супруга»? Заставишь его выйти из моей головы, как Афина Паллада вышла из головы Зевса?
        - Какие глупости, сестра! - Но его тон был добрым. - Как вы представляете себе этого замечательного супруга?
        - Он должен быть высоким, как я. Я редко встречала мужчин моего роста, и это будет приятным новшеством. Он должен сочинять стихи, петь, ездить верхом и любить меня.
        Описание начинало увлекать ее.
        - А цвет волос?
        - Это мне безразлично.
        - Сильный и мужественный?
        - О да!
        - Ученый?
        - Конечно!
        - Королевской крови?
        - Разумеется!
        - Красавец?
        - Само собой.
        - Дорогая сестра, боюсь, вы никогда не найдете его.
        - Возможно, поэтому монахинь называют невестами Христа. Никто на земле не может сравниться с Ним.
        - Этот путь закрыт для вас.
        - Да. - Она поняла это в аббатстве Сен-Пьер. - Боюсь, мой супруг будет из плоти и крови.
        Она смотрела, как Джеймс пьет молочный напиток. Капли молока пролились на его подбородок.
        - Теперь что касается нашего дела с Босуэллом и Арраном…

* * *
        Мария заняла место во главе Тайного Совета. Все шестеро членов Совета внутреннего круга выглядели так, словно присутствовали на похоронах: лорд Джеймс, Мейтленд, Мортон, Хантли, Киркалди и Эрскин. Седьмому, лорду Босуэллу, предстояло ответить на обвинение, выдвинутое в его адрес одним из благороднейших шотландских дворян, молодым Арраном.
        - Можете привести их, - велела Мария стражам, и спустя несколько мгновений Босуэлл и Арран вышли из отдельных дверей и впились взглядами друг в друга.
        - Подойдите ближе и дайте нам знать, что вы можете сказать в свое оправдание, - громким голосом произнесла Мария.
        Арран приблизился к трону, недоверчиво поглядывая по сторонам. Он мог бы выглядеть красивым мужчиной, но его лицо обрюзгло и имело болезненный вид. Даже цвет кожи казался каким-то неправильным: румянец там, где должна быть бледность, и мертвенная бледность на месте румянца.
        Босуэлл выступал с таким видом, словно его переполняло отвращение и он едва мог находиться в одном помещении вместе с остальными, включая королеву. Мария отметила, что он носил одежду для верховой езды и не позаботился сменить ее на красивый наряд, в котором щеголял на свадьбе.
        - Джеймс Гамильтон, граф Арран, объяснитесь перед нами и членами Совета.
        Арран указал на Босуэлла дрожащим пальцем:
        - Он предатель! Он пытался вовлечь меня в государственную измену! Он хотел, чтобы я похитил вас, убил лорда Джеймса и Мейтленда и заточил вас…
        - Он совершенно обезумел, - спокойно возразил Босуэлл. - Это все его больные фантазии. Вам известно, что это перешло ему по наследству от матери, которая долгие годы страдала безумием?
        Мария увидела, как Мортон дернулся, словно его ужалила оса. Он пробежал пухлой рукой по жесткой рыжей бороде. Потом она вспомнила: жена Мортона была сестрой матери Аррана, и поговаривали, что она тоже сошла с ума и Мортон держит ее взаперти, а сам развлекается с другими женщинами.
        - Обезумел? - вскричал Арран. - Нет, я не безумен! Он нашептывал эти речи мне на ухо, он думал, что никто не узнает!
        - Говорю вам, он обезумел, - повторил Босуэлл. Казалось, что он совершенно не боится за свою жизнь, положение или репутацию. Он стоял невозмутимо, как невиновный человек, пострадавший от чужих козней.
        - Увы, я должен подтвердить это, - сказал Киркалди. Молодой воин встал, явно не желая делать то, к чему обязывал его долг. - Он вырвался из заключения в доме своего отца и пришел ко мне посреди ночи, наполовину обнаженный. Потом у него был припадок, и он стал кричать что-то о ведьмах и дьяволах, нападавших на него. А потом он… - Киркалди стыдливо потупился, - …он вообразил себя мужем королевы, лежащим с ней в постели.
        Лорды со свистом втянули в себя воздух, кроме Босуэлла, издавшего презрительный смешок.
        - Разве нет? Разве это не так? - крикнул Арран и побежал к Марии. Стражник метнулся вперед и обхватил его сзади.
        - Отвезите его в Эдинбургский замок, - решительно велел лорд Джеймс, прежде чем она успела что-то сказать.
        - Да, - согласилась она. - Я приказываю увести его отсюда.
        Когда стражники уводили Аррана, Босуэлл спросил:
        - Теперь я могу идти?
        Всем своим видом он показывал, что готов немедленно сделать это.
        - Нет, - ответил лорд Джеймс. - Еще остались вопросы, на которые вы должны ответить. Возможно, лорд Арран обезумел, но кто может подтвердить, что это произошло не из-за ваших слов? Даже действия безумца можно направлять извне. Итак, что вы ему посоветовали?
        - Ничего, - потрясенно ответил Босуэлл. - Я ничего ему не советовал!
        - Почему вы связались с Рэндольфом? - внезапно спросил Мейтленд.
        Мария заметила, что он напряженно смотрит на Босуэлла. В его обычно благодушной манере прорезались инквизиторские нотки.
        - Может быть, вы вступили в сговор с англичанами? - осведомился Эрскин.
        Босуэлл недоверчиво прищурился:
        - Вы должны знать: я горжусь тем, что никогда не вступал в союз с какой-либо иностранной державой.
        - Гордитесь? Но «гордыня предшествует падению, и надменный дух будет низвержен», - зловещим тоном произнес лорд Джеймс. - Возможно, сама ваша гордость склонила вас к греху.
        - Я вполне уверен, что, будучи мужчиной, являюсь грешником, но в общем, а не в конкретном смысле, - ответил Босуэлл. Мария заметила, что его манера немного изменилась. Теперь он выглядел более уверенным и готовым к схватке. - Тогда назначьте судебное слушание. Если моя вина не будет установлена, оправдайте меня и отпустите на все четыре стороны.
        - Но мы не можем оправдать вас, - заявил Мейтленд.
        - Что вы имеете в виду? - требовательно спросила Мария. - Разумеется, он имеет право на суд.
        - Но не на оправдание, - ровным тоном возразил Мейтленд. - Разве вы не понимаете? Оправдание Босуэлла означает приговор Аррану за ложное обвинение, что делает его изменником, заслуживающим смерти. Арран - следующий по крови наследник престола, и такой приговор неприемлем. Это сделает нас посмешищем среди других народов.
        - Позвольте мне уйти! - прорычал Босуэлл. Мария знала, что если бы у него был меч, то он бы обнажил клинок. Стражники мгновенно схватились за копья и приставили наконечники к его спине.
        - Тогда мы не будем судить его, - сказала Мария. - Насколько я помню, Тит Ливий написал: Hominem improbum non accusari tutius est, quam absolve, то есть «Не судить человека, которого в чем-то подозревают, - лучшая политика, чем осудить его».
        - Только что пришло письмо от королевы Елизаветы. Она заступается за него, - сказал лорд Джеймс. - Откуда она знает об этом, если он не вступил в тайную связь с Рэндольфом?
        Неужели Босуэлл действительно совершил предательство, которое он так громогласно опровергает? Марию охватило безмерное разочарование.
        - Я была добра к вам, - обратилась она к Босуэллу. - И вот как вы отплатили мне?
        - Как я отплатил вам? Лорд Джеймс искажает факты и отравляет ваш разум, чтобы обесчестить меня!
        - Прошу вас, удалитесь в Эдинбургский замок, - сказала Мария. - Вы становитесь таким же несносным, как Арран.
        Она допросит его в частном порядке, вдали от глаз и ушей Тайного Совета.
        - У вас нет веры, как и у других монархов! - воскликнул Босуэлл. - Только подумать, что я мог так обмануться в вас!
        - Повинуйтесь королеве! - Лорд Джеймс выкрикнул приказ, и стражники вытолкали Босуэлла из зала.
        - Я вижу, правосудие здесь и не ночевало, - произнес лорд Хантли, собрав свои бумаги и отправившись вслед за Босуэллом.
        XII
        Мейтленд плотно надвинул шляпу на уши и запахнул ворот плаща. Мартовский ветер, задувавший с моря в Сент-Эндрюсе, был холодным и пронзительным. Только подумать, что им придется часами оставаться здесь ради показной религиозной церемонии! Уже не впервые Мейтленд задавался вопросом, почему Господь требует от верующих неудобств и мучений ради подтверждения своей веры. Если Он действительно требует этого…
        - Нокс скоро будет здесь, - сказал лорд Джеймс. Его широкое лицо как будто сжалось от холода.
        - Хорошо, - пробормотал Мейтленд и одновременно подумал: «Плохо». Нокс может осложнить положение, если останется с ними после церемонии. С другой стороны, он был нужен, чтобы придать красочность внешнему поводу для их визита: они собирались отметить годовщину мученической смерти Джорджа Уишарта.
        - Разве это не похоже на праздники из святцев? - невинным тоном спросил Мейтленд, стараясь не выдавать свой сарказм.
        Мортон пожал плечами. Ему не хотелось нагружать свой ум размышлениями о таких формальностях.
        - Просто будьте там, - сказал он.
        Поэтому Мейтленд был здесь вместе с Эрскином, Линдсеем, Рутвеном и Киркалди из Грэнджа, расхаживавшими перед стенами замка, собирая дрова для костра, который они зажгут - увы, не очень скоро, - и следившими, не выдаст ли архиепископ Гамильтон свое присутствие в замке. Гамильтон, побочный член клана, остался католиком, хотя про него говорили, что «он ни на чем долго не задерживается». Он занял пост, освободившийся после гибели кардинала Битона, и, возможно, сейчас наблюдал за ними.
        Киркалди указал на стены замка. Свист ветра почти заглушал его слова, так как замок практически нависал над морем.
        - Мы смогли продержаться здесь целый год! - с нескрываемой гордостью заявил он.
        - Разве плен не был жестоким наказанием? - спросил Мейтленд. Киркалди был одним из тех, кого захватили французы, хотя в силу благородного происхождения его всего лишь заключили в тюрьму, а не отправили рабом на галеры вместе с Ноксом.
        - Плен всегда горек, - ответил Киркалди. - Да, мы пострадали за нашу веру.
        К ним подошел Эрскин, закутанный так плотно, что напоминал медведя, вставшего на задние лапы.
        - Нокс здесь, - сказал он.
        Мейтленд увидел реформиста, сидевшего на лошади и подававшего знак лорду Джеймсу. Но потом Нокс спешился и пошел к ним; ветер с океана раздувал складки его тяжелого плаща за спиной. Он зябко потирал руки без перчаток, а неизменная Библия торчала у него под мышкой.
        - Слава богу, нет дождя или снега! - воскликнул он.
        Мейтленд был тронут тем, как Нокс находил основания для похвалы в любую погоду. Кроме того, он был прав: дождь и снег прошли стороной, хотя от залива налетали порывы шквального ветра.
        - Именно здесь блаженный Джордж Уишарт принял смерть в схватке с силами зла, - произнес Нокс. - Здесь наша вера получила свое подтверждение.
        - Расскажите об этом, - попросил лорд Джеймс, словно ребенок. - Нас там не было.
        - Ах, какой был день! - Нокс так разволновался, что плащ стал стеснять его движения, и он небрежно сбросил его с плеч.
        Мейтленду показалось, что он заметил какое-то движение за окнами замка. Возможно ли, что архиепископ уже сейчас созывает аркебузиров, чтобы напасть на них. Нокс вызывающе повернулся спиной к замку.
        - И не будем забывать разницу между английскими и шотландскими мучениками. Англичане идут на костер, бормоча молитвы, но когда наш Патрик Гамильтон часами страдал в пламени за двадцать лет до Уишарта и приор подошел к нему с предложением покаяться, он повернулся в дыму, назвал приора посланцем сатаны и предупредил, что он, Гамильтон, будет обвинять его перед Богом. А когда в Англии епископ Гардинер сжигал истинно верующих, он спокойно нежился в постели. Но кардинал Битон… Мы, шотландцы, не позволили ему лежать спокойно.
        «Теперь пришло время для таких же нападок на Марию», - устало подумал Мейтленд и приготовился к этому. Но, к его удивлению, голос Нокса задрожал от слез, и он просто сказал:
        - Давайте помянем нашего брата Уишарта.
        Он дал сигнал зажечь костер. Мортон вышел вперед с факелом и поднес его к сложенным дровам. Они были холодными и отсыревшими, и сначала не получилось ничего, кроме густых клубов дыма. Мейтленд закашлялся, когда ветер отнес дым прямо ему в лицо, и содрогнулся при мысли о том, каково было бы ему стоять там, привязанным к столбу, и задыхаться в дыму…
        Он обратил взгляд к морю, серому и ненастному в это время года. Лишь несколько кораблей осмелилось выйти из гавани, но вскоре торговля возобновится, послания будут летать взад-вперед, и работы намного прибавится.
        Пламя наконец занялось, потрескивая и стараясь вырваться из своей древесной темницы. Оно пробивалось между палками, как будто они были прутьями тюремной камеры. Потом огонь с ревом вырвался наружу и окатил их дождем искр.
        - Пусть все помолятся согласно своей вере. - Голос Нокса был едва слышен из-за рева огня и шума прибоя. - Видите, как Он принимает наши дары?
        «Мои дары, - подумал Мейтленд. - Что это такое? Пытливый ум, который старается оставаться незамутненным, как стакан чистой воды? Это все, что я могу поставить на службу Шотландии».
        Когда огонь погас, мужчины остались стоять, склонив головы. Жар от костра согревал сторону тела, обращенную к нему, и холод на время отступил. Но потом Мейтленд снова ощутил морозное покалывание в пальцах ног.
        - Приглашаю вас в свой здешний дом, - сказал лорд Джеймс.
        Все они с радостью преодолели небольшое расстояние между замком и аббатством Сент-Эндрюс, благодарные избавлению от соленого ветра и внимательных глаз архиепископа Гамильтона.
        То обстоятельство, что лорд Джеймс сохранял право на владение аббатством Сент-Эндрюс, было явным отклонением от нормы; он получил это право при старой системе злоупотреблений, горячо критикуемой реформистами. «Он должен был отдать земли, - подумал Мейтленд, - но, разумеется, он не собирался отказываться от этой конкретной роскоши, допустимой для старой церкви. Пожалуй, из семи смертных грехов брат Джеймс больше всего страдает от алчности».
        Дом лорда Джеймса, бывшее жилье приора, был просторным и хорошо обставленным, хотя самые роскошные предметы обстановки благоразумно убрали подальше. Он пригласил всех, предложил и напитки, а потом подождал, пока большинство из них уйдет, чтобы оставшиеся четверо могли перейти к самому важному делу, связанному с королевой.
        Они расселись вокруг камина, где ярко пылал огонь: лорд Джеймс, Эрскин, Мейтленд и Мортон.
        - Мы позвали ее домой, и она вернулась, - сказал лорд Джеймс. - Все присутствующие подписали документ о ее приглашении. Осмелюсь спросить, довольны ли мы итогом?
        - Вполне довольны, - ответил Эрскин высоким голосом, в котором слышался искренний энтузиазм. - Она оказалась лучше, чем мы могли надеяться.
        - Вы имеете в виду, в религиозном смысле? - спросил лорд Джеймс.
        - Да, несомненно. Хотя она не обратилась в истинную веру и не выказывает такого намерения, но согласилась, чтобы наша вера осталась нетронутой.
        - И они с Ноксом сыграли вничью, - медленно произнес Мортон и облизнул сильно заветренные и потрескавшиеся губы.
        - Босуэлл устранен, - объявил лорд Джеймс. - Он больше не будет нас беспокоить. От него всегда можно ожидать проблем из-за его непредсказуемости. А Гамильтоны дискредитированы; бедному старику пришлось отдать королеве замок Дамбертон.
        - Мы позаботились почти обо всех, кто мог воспрепятствовать нам, - сказал Мейтленд. - Следующий претендент на трон отпал сам собой. Преданный короне страж границы и опытный воин заперт в своем замке.
        - Но остается еще один, - заметил Мортон. - Крупная дичь, которая не поддается нашему убеждению.
        - Джордж Гордон, четвертый граф Хантли, - задумчиво сказал лорд Джеймс. - Канцлер королевства… и католик.
        - К тому же воинственный католик, - заметил Эрскин. - Он то и дело подстрекает королеву возобновить обряд мессы.
        - Если нам повезет, то «северный петух», как он любит себя называть, будет кукарекать слишком часто и когда-нибудь оскорбит королеву. Вы видели, как он со скандалом покинул заседание Тайного Совета после вердикта по делу Босуэлла?
        - Прошу прощения! - возразил Мейтленд. - Никакого суда не было, поэтому не могло быть никакого вердикта.
        - Да, разумеется. Но если он откажется посещать заседания Совета, кто знает, к чему это может привести?
        - Если он будет сокрушен, тогда исчезнет всякое противодействие лордам Конгрегации.
        - Сначала он должен поднять мятеж, - заметил Мейтленд.
        - Возможно, он так и сделает, - сказал лорд Джон. - Вполне возможно.
        XIII
        Весна пришла, но лишь после нескончаемой зимы, оставившей после себя длинный след из снега, льда, тьмы, сырости и ветров, исхлеставших прибрежные скалы волнами Северного моря. Когда наступили первые призрачно-ясные и светлые дни, люди вырвались наружу из запертых домов. Свет как будто расширился, стремясь охватить все двадцать четыре часа, и души преисполнились новой надеждой.
        Мария приветствовала весну и чувствовала, что она наконец получила награду за первые несколько трудных месяцев жизни в Шотландии. Она сомневалась не в своем решении вернуться, но лишь в способности сделать то, что было необходимо. Все шло не так, как она надеялась и рассчитывала.
        Еще до прибытия ей было трудно понять, каким образом реформатская церковь вторгалась даже в самые личные мысли и поступки людей. Теперь она очень хорошо это понимала и чувствовала ее хватку повсюду вокруг себя.
        Религия! Предполагалось, что она дарует утешение и дает порядок в жизни. Теперь пришли известия, что даже во Франции она оказалась разрушительной. Ее дядя герцог Гиз открыл огонь по собранию гугенотов в Васи и уничтожил тысячу двести человек. Католики и протестанты начали спешно вооружаться, и разразилась война.
        Последний из высокопоставленных членов ее французской свиты вернулся на родину, оставив лишь домашних слуг, в которых она нуждалась для вышивки, работы на кухне и пополнения гардероба. Она скучала по Брантому, но была рада избавиться от всех остальных.
        Удаление Босуэлла сильно встревожило ее; она полагалась на него сильнее, чем была готова признать. Хотя падение дома Гамильтонов обогатило ее и прибавило к ее владениям мощную крепость, такие вещи нельзя было приветствовать. Теперь настала очередь графа Хантли выйти из-под контроля. Она понимала, какие чувства он испытывает при многократном превосходстве протестантов, но это было еще более веской причиной держаться за свою должность. Тем не менее он все чаще отсутствовал на заседаниях. А теперь один из его сыновей принял участие в неприличной ссоре и был посажен под замок.
        О, эти ссоры! Почему их так много? Люди Босуэлла и Гамильтона едва не дошли до драки из-за скандала с Элисон Крейг… Потом было бесчинство, учиненное лордом Джоном, а теперь дело Джона Огилви с уличной дракой между ним и Гордоном, в которой Огилви был тяжело ранен.
        Таким образом, трое мужчин, на которых Мария рассчитывала как на противовес очевидной мощи лордов Конгрегации, подвели ее или, хуже того, обратились против нее. И это произошло после того, как она приложила столько сил для всеобщего примирения!
        Никто не относился к королеве Елизавете подобным образом. Она держала мужчин в узде, и никто не осмеливался на вольности и злоупотребления. Как ей удавалось держать под контролем свой большой мужской двор?
        Марией овладела усталость. Она не знала ответа, но было ясно, что она делает что-то неправильно. Возможно, ей следует выйти замуж; может быть, нет другого способа утвердить свое превосходство над придворными мужского пола.
        Марии не терпелось встретиться со знаменитой королевой Елизаветой и посмотреть, сможет ли она угадать причину ее власти над теми, кто служит ей.
        «Единственный, кого я могу держать в узде, - это Риччио», - грустно подумала она.
        Встреча между двумя королевами должна была состояться в Ноттингеме всего лишь через шесть недель. Уже были получены документы, обеспечивавшие безопасное путешествие Марии в Англию, и ее церемониймейстер Бастиан Паже написал сценарий комедии масок и подготовил все необходимое для представления: Юпитер, карающий Ложные Слухи и Раздор по требованию Умеренности и Благоразумия. Мария отправила свой новый портрет Елизавете и получила взамен ее портрет.
        Она повернула «кольцо дружбы» на пальце и посмотрела, как солнечные лучи расщепляются на разные цвета в глубине алмаза. Сейчас она стояла на зеленом газоне у аббатства Сент-Эндрюс и играла в гольф вместе с Фламиной, Мэри Битон, Мейтлендом, Рэндольфом и Риччио. Обычно она получала удовольствие от этого; ей нравилось быть рядом с морскими утесами, где росла короткая, сладко пахнувшая трава. Море было пронзительно-синим, а воздух бодрящим, и это само по себе не могло не радовать.
        - Цельтесь, цельтесь точнее! - крикнул Риччио, когда Мэри Флеминг изготовилась для удара по мячу специальной загнутой клюшкой для игры в гольф.
        - Умолкните, чужестранец! - произнес Мейтленд. Он делал вид, что шутит, но его презрение к чужаку, не понимавшему правил игры, было нескрываемым. Нужно сохранять тишину во время замаха, но этот бесстыдный коротышка продолжал болтать.
        Чвак! Клюшка Фламины ударила по кожаному мячу; он покатился к лунке, но остановился рядом с отверстием.
        Риччио подошел к собственному мячу и нанес удар, несмотря на то что была не его очередь. Тот факт, что он попал в лунку, лишь усугублял оскорбление.
        - Вы не могли бы одернуть его, Ваше Величество? - елейным тоном попросил Рэндольф.
        - Прошу вас, Риччио, соблюдайте правила приличия! - резко сказала она. Итальянец повернулся на каблуках, и его шелковый дублет расплылся в блестящее синее пятно. Он низко поклонился.
        Мария нанесла удар, быстро замахнувшись клюшкой. Мяч перелетел через низкий пригорок и исчез. Риччио устремился следом. Флеминг и Битон захихикали, но Рэндольф и Мейтленд не сочли это забавным.
        Она посмотрела на Мейтленда, поглаживавшего аккуратную каштановую бородку. Недавно они с Джеймсом проявили большую настойчивость в обсуждении перспектив ее брака с доном Карлосом из Испании. Возможно, ей следует вернуться к этому вопросу, если…
        Но тут она заметила всадника, галопом скакавшего по песчаным холмам и осадившего кобылу, когда он заметил игроков. Он спешился и повел лошадь в поводу, а потом отпустил ее пастись на густой влажной траве.
        - Мелвилл! - радостно воскликнула она. Несомненно, Мелвилл, один из наиболее опытных придворных, к тому же отвечавший за встречу с Елизаветой, принес очередное известие об этом.
        - Прошу прощения за вмешательство, - сказал он. - Но…
        Он протянул письмо, и Мария вдруг увидела, что его обычно добродушное лицо было совершенно серьезным. Она вскрыла письмо и быстро поняла почему.
        - Встреча отменяется, - наконец прошептала Мария. Она чувствовала себя так, словно навстречу выскочил бык и с размаху боднул ее в живот. У нее перехватило дыхание.
        - Значит, все так, как и говорил специальный посланник от королевы, - сказал Мелвилл и покачал головой. Мейтленд и Рэндольф бросили клюшки и подбежали к ним. На их лицах читалась тревога.
        - Она говорит… что не может встретиться со мной, пока гугенотов убивают во Франции, а королевскую армию возглавляют Гизы, - выдавила Мария.
        - Я понимаю, - сказал Рэндольф. - Как защитница протестантов, она не может встретиться с католическим монархом в данное время.
        - Но Елизавета не религиозна! - вскричала Мария.
        - Да, но она делает вид, что причиной является религия, - терпеливо объяснил Мейтленд.
        - Видимость - это важная вещь, - назидательным тоном произнес Мелвилл, словно наставлял маленького ребенка. - Иногда она важнее реальности.
        - Нет, не может быть! - воскликнула Мария. - Так не должно быть!
        Трое придворных и дипломатов смущенно пожали плечами.
        - Это политика, - наконец сказал Мейтленд, но Мария с плачем убежала с поля для гольфа.
        Мелвилл вздохнул.
        - Какая жалость, - сказал он. - Неподходящее время, и большая неудача для нас. И кстати, сын Хантли сбежал из тюрьмы в Эдинбурге и отправился на север. Сообщите ей, как только сможете, - обратился он к Мейтленду. - Я поеду дальше и извещу лорда Джеймса в Сент-Эндрюсе. Конгрегации придется собрать войска для встречи с «северным петухом».
        Он посмотрел на удаляющуюся спину Марии.
        - Королеве придется воевать в ее собственном королевстве, - тихо добавил он.

* * *
        Отказавшись назвать происходящее войной и попытавшись представить отмену встречи с королевой Елизаветой как мелкое недоразумение, Мария объявила подданным, что давно хотела совершить поездку в северную часть своего королевства и лишь запланированная встреча в Англии мешала ей сделать это. Поскольку август еще не закончился, у нее было достаточно времени для того, чтобы продвинуться в своих начинаниях - правда, не на юге, а на севере. Она решила немедленно отправиться в Абердин и Инвернесс и настояла на том, чтобы путешествие происходило под видом соколиной охоты в глуши. Из придворных она взяла с собой только четырех Марий, а также посла Рэндольфа. Если лорд Джеймс сочтет уместным присовокупить к этому роту солдат, то лишь для расчистки дорог и помощи с транспортом. Она даже объявила о намерении посетить графа Хантли в его замке Стратбоги и дать ему возможность отказаться от своих заблуждений, пока еще не слишком поздно. Что касается его сына, сэра Джона Гордона, то он должен был немедленно сдаться властям в Абердине.
        Путешествие началось удачно, и они без задержки достигли Перта, а потом, отклонившись от гор, оставались среди пологих холмов по пути в Абердин, где находился центр власти клана Гордонов. Соколиная охота в окрестностях Гламиса в золотые осенние дни действительно была хороша. Мария позволила себе расслабиться и даже находила удовольствие в легком флирте между Рэндольфом и Мэри Битон и в более сдержанном ухаживании Мейтленда и Фламины. Мэри Флеминг не утратила интереса к нему, но Марии он казался слишком степенным и хладнокровным для такой девушки, как она.
        Мария была рада видеть множество католических часовен; чем больше они отдалялись от Эдинбурга, тем слабее становилась хватка протестантской церкви. Маленькие часовни, расписанные вручную, и могилы святых, украшенные гирляндами вереска и луговых цветов на перекрестках дорог, успокаивали ее душу.
        По прибытии в Абердин, большой город на восточном побережье, Мария задалась целью посетить новейший шотландский университет, основанный лишь около шестидесяти лет назад. «В Англии есть только два университета, в то время как у нас целых три», - с гордостью говорил канцлер. Мария изучила библиотеку и решила пожертвовать несколько своих книг в коллекцию этого молодого университета.
        Обозначив свое присутствие в регионе и предоставив графу Хантли достаточно времени для встречи с ней, Мария наконец издала указ о том, что сэр Джон Гордон должен сдаться властям, если не в Абердине, то в Стирлинге. Но никто не появился, кроме леди Хантли с кортежем из слуг, умолявшей проявить милосердие к ее мужу и сыну.
        Но жена не могла служить заменой. Где же лорд Хантли?
        - Дорогая королева, - сказала леди Хантли. - Он считает, что впал в немилость из-за своего ревностного отношения к католической вере. Вы оставили без внимания его предложения…
        - Да, его предложения были слишком поспешными и противоречили здравому смыслу, - ответила Мария. - Так же, как и его теперешнее нежелание встретиться со мной. Он ведет себя как упрямый и обидчивый человек, если не как мятежник.
        - Он ожидал, что вы посетите наш замок в Стратбоги, - сказала леди Хантли.
        - Его ожидания тщетны, если он не явится ко мне первым, - резко ответила Мария. - И можете передать ему…
        Она помедлила. Следует ли сделать это сейчас? Да, почему бы и нет! Она взглянула на лорда Джеймса, стоявшего рядом с ней в зеленом бархатном дублете и выглядевшего как безупречный дворянин.
        - Лорд Джеймс, вы владеете правами на графство Мар и распоряжаетесь его доходами.
        Он кивнул. Его глаза с тяжелыми веками, так похожие на глаза Якова V на портретах, смотрели настороженно.
        - По традиции и древнему праву они принадлежат роду Эрскинов. И разумеется, вы уже управляете аббатством Сент-Эндрюс. Для вас больше нет необходимости носить титул графа Мара.
        Его лицо не выдавало никаких эмоций; оно было таким же неподвижным, как у одной из резных деревянных голов в Стирлинге, которые пугали ее в детстве.
        - Но поскольку вы имеете большой авторитет и пользуетесь огромным уважением, а Шотландия вознаграждает своих верных сыновей, я провозглашаю вас графом Мореем, с одновременной конфискацией прав у графа Хантли из-за его изменнических настроений.
        Широкое лицо Джеймса расплылось в улыбке.
        - Благодарю вас, - сказал он.
        Леди Хантли выглядела так, словно получила пощечину.
        - Мадам, - тихо сказала она, - мы уже много лет верно управляли этими землями.
        - Да, вы имели доходы от них, не владея титулом, - ответила Мария. - Неужели вы думали, что это будет продолжаться вечно? Или вы наивно полагали, что мне не известно об этом?
        - Пожалуйста, мадам…
        - Дело сделано, - отрезала Мария. - И если вы не хотите потерять еще больше, скажите вашему мужу, чтобы он вел себя благоразумно.
        Погода испортилась, и всю ночь шел дождь. Мейтленд сказал ей, что этот уголок Шотландии, вдававшийся в Северное море, - один из самых холодных в королевстве, особенно когда ветры дуют со стороны России, и теперь она сама могла убедиться в этом. Они медленно продвигались вперед среди мшистых болот, забыв про соколиную охоту. До Марии дошли вести, что сэр Джон Гордон решил не сдаваться властям в Абердине и теперь следует за ними с тысячью всадников, наблюдая за королевским кортежем из-под прикрытия леса, мокрого от непрерывного дождя.
        Когда они приблизились к замку Стратбоги, Марии доставили депешу, где было сказано, что сэр Джон и его отец собираются напасть на них, пока они будут спать в его замке, убить Мейтленда и лорда Джеймса и похитить ее. Потом отец заставит ее выйти замуж за его сына, который был известен как один из красивейших мужчин в Шотландии. Тот факт, что сэр Джон уже имел жену, не имел значения для их безумного плана.
        - Сэр Джон утверждает, что любит вас, - сообщил молодой гонец.
        - Сэр Джон любит самого себя и власть, - ответила Мария. - Но он не такой могущественный, каким себя воображает. - Она повернулась к лорду Джеймсу: - Мы не будем спать здесь сегодня ночью!
        Джеймс обвел взглядом унылую сырую равнину. Уже начинало темнеть.
        - Впереди есть замок Балкахэйн, - сказал он. - Попробуем добраться до него.
        Темнота уже сгустилась вокруг, когда они достигли замка у подножия темной горы Беннахи. Они ощущали на себе взгляды сэра Джона и его людей, дожидавшихся удобного часа. Когда Мария устроилась в жесткой постели, она слышала в горах крики, похожие на волчий вой.
        На следующее утро они оставались начеку, пробираясь через поросшие мхом рощицы с кривыми старыми соснами и зарослями ежевики. В короткие перерывы между дождем Мария могла видеть канюков, круживших в небе над ними.
        Позднее в тот же день королевский отряд остановился перед бурной рекой Спей, вода в которой стояла довольно высоко для этого времени года.
        - Мы сможем переправиться здесь? - спросил Мейтленд. С берега казалось, что вода поднимается выше уровня седел.
        - Да. - Мария пришпорила лошадь и въехала в холодную, быстро текущую воду, которая действительно поднялась почти до седла. Но пенистый поток не смог унести ее, и лошадь удержала равновесие на покрытых водорослями камнях. Вскоре остальные последовали ее примеру и выехали на другой берег в промокшей одежде и дрожа от холода.
        Наконец они прибыли в Инвернесс - город, стоявший в тени северного нагорья и смотревший на залив Морей, который рассекал Шотландию почти пополам. Усталый кортеж Марии приблизился к королевскому замку, находившемуся под управлением Хантли как шерифа Инвернесса. К их изумлению, им было отказано во входе.
        - Измена! - с искренним удивлением воскликнул Мейтленд. - Отказать королеве вступить в ее собственный замок!
        Они стояли под дождем, глядя на серые бастионы, по которым стекали струи дождя. Небо над головой было такого же цвета и казалось плотным, как солдатский плащ.
        Мария приказала трубачам дать сигнал, и звук привлек любопытных из окрестных сел и холмов. Она прокричала им, что изменники отказываются впустить ее в замок. Они собрались с мечами, дубинками, косами и бочарными клепками, и Хантли прислал своему заместителю депешу с распоряжением впустить отряд королевы, так как горцы выступили ей на помощь. Но было уже слишком поздно для примирительных жестов. Вступив в замок, солдаты королевы повесили капитана местной стражи. Теперь Хантли получил последнее предупреждение.
        Пока они ждали, когда Хантли явится с повинной, Мария и ее спутники встретились с боевым отрядом горцев, взявшихся нести дозорную службу в поле и спавших под открытым небом. Они были необычными существами, эти мужчины, закутанные в меха и носившие клейморы, длинные кинжалы и обитые кожей щиты. Хотя Мария знала, что они не могут понять ее, она воскликнула:
        - Мне жаль, что я не мужчина! Хотелось бы мне знать, каково лежать всю ночь в полях или переправляться по гати через болото в доспехах и шлеме, со щитом и палашом!
        Да, лежать там всю ночь и сторожить врага… Ей бы это понравилось!
        Прошло пять дней, но Хантли так и не появился. Мария объявила, что они должны вернуться в Абердин; может быть, там он осмелится встретиться с ней. По пути они остановятся у епископа Морея, Патрика Хепберна, двоюродного деда Босуэлла и известного распутника.
        - У него? - презрительно спросил лорд Джеймс. - Лучше спать в чистом поле!
        Мария указала на сплошную пелену дождя за окнами замка.
        - Лучше этого не делать, - сказала она. - Думаю, ты сможешь уберечь свою честь от его скверны.
        Они выступили из Инвернесса, а эскорт из двух тысяч воинов клана Фрэзера, давших ей клятву верности, сопровождал их до переправы через Спей. До нее дошел слух, что на нее могут напасть, но ничего не произошло, и они без помех доехали до Спайни.
        Старый Патрик Хепберн приветствовал их в епископском дворце с огромной защитной цитаделью. Он не выглядел гурманом и ловеласом, каким его считали, а скорее напоминал доброго дедушку. Впрочем, Мария уже слышала истории о его романах с замужними женщинами и многочисленных незаконнорожденных детях.
        - Сердечно рад приветствовать Ваше Величество, - проворковал он. Его волосы песчаного оттенка с седыми прядями находились в полном беспорядке. Неужели он развлекался в постели? - Я был глубоко обеспокоен, когда узнал о мятежных настроениях графа Хантли. Вы еще не встретились с ним?
        - Нет, он прячется от нас, - ответила Мария. - Судя по всему, он не осмеливается взглянуть нам в лицо.
        - Ах! Значит, он единственный мужчина из десяти тысяч, который не хочет этого делать, - произнес епископ. Его взгляд по-прежнему был добрым, но стал более настойчивым.
        «Теперь я вижу его уловки, - подумала Мария. - Несчастные женщины находят понимание у доброго епископа и получают комплименты, которых они не слышали долгие годы… Когда-то в моей свите насчитывалось двенадцать женщин, и семь из них были замужем. Итак, епископу нравится играть в игру «сделай любовницу из замужней женщины». Какая жалость, что многие жены имеют мужей, которые настолько пренебрегают ими, что они вынуждены искать утешения в объятиях священника! Вся вина лежит на мужьях».
        - Я хочу, чтобы он видел не мое лицо, а мои ноги, - сказала она вслух. - Он должен преклонить колени передо мной.
        - Как и я! - заявил епископ и опустился на колени. Она не могла не улыбнуться ему. Старый негодник действительно умел очаровывать женщин.
        Каково было для Босуэлла провести часть своего детства с таким человеком? Не поэтому ли ходит так много слухов о его романах с женщинами? Не усвоил ли он эти повадки от своего старшего родственника так же, как другие мальчики усваивают простые ремесла вроде плотницкого? У него была любовница из рода Арранов, многочисленные низкорожденные женщины из кухонь и дворов Эдинбурга и норвежская любовница, у которой он занял деньги и бросил ее на континенте - по крайней мере, лорд Джеймс рассказывал ей об этом. Но, с другой стороны, лорд Джеймс недолюбливает его. Правда, сама Мэри Битон говорила ей, что ее тетя Джанет и Босуэлл были любовниками, когда он только что вышел из подросткового возраста, а она была на двадцать лет старше его.
        Что делал его родственник - брал женщин, а потом передавал их под его протекцию? Или Босуэлл просто стоял, смотрел и учился?
        На лице епископа появилось страдальческое выражение. Она забыла, что старик по-прежнему стоит на коленях!
        - Встаньте, прошу вас, - сказала она.
        Он с кряхтением поднялся на ноги. В его спине что-то хрустнуло, но он попытался улыбнуться.
        - Пойдемте. Считайте, что это ваш дом.
        Епископ устроил пиршество, достойное Тиберия во всех отношениях. Ближе к концу вечера, когда гостей потянуло в сон, он пересел поближе к Марии. Никто не слушал их разговор; в кои-то веки Мейтленд и лорд Джеймс казались менее бдительными, чем обычно.
        - Вы знаете о безумии молодого Аррана, - сказал епископ. - Его свидетельство не должно быть использовано, чтобы и дальше держать моего племянника в заключении. Он был предан вам. Меня очень печалит, что один из самых верных рыцарей Вашего Величества был обесчещен подобным образом. Почему Хантли должен выказать покорность, если ему суждена такая же награда?
        Мария сама гадала об этом. Слушание дела в Тайном Совете глубоко обеспокоило ее, и у нее еще не было возможности лично допросить его.
        - Босуэлл должен делать то, что он может сделать, - наконец сказала она.
        - Он уже это сделал, - ответил епископ. - Устав ждать королевского правосудия, он повел себя как истинный Хепберн. Босуэлл бежал из Эдинбургского замка.
        Они произнес эти слова с такой же гордостью, как отец, чей сын удостоился почестей в университете.
        - Побег из Эдинбургского замка? Это невозможно!
        - Не так уж и сложно. - В его голосе снова прозвучала гордость. - Он выломал прут оконной решетки, протиснулся наружу и спустился по скале, на которой стоит замок.
        - Где он теперь?
        - В замке Эрмитаж, на границе. Его старая подруга Джанет Битон доставила ему все необходимое.
        Джанет Битон! Ведьма-любовница!
        - И - это может заинтересовать Ваше Величество - лорд Гордон, старший сын Хантли, обратился к нему за помощью в мятеже своего отца. Он полагает, что у Босуэлла теперь есть достаточно оснований, чтобы обратиться против вас.
        О Боже! Мария почувствовала, как к горлу подкатил комок.
        - И?..
        Епископ помедлил, лукаво глядя на нее. Он умел дразнить женщин, этот старый повеса!
        - Босуэлл отказался. Он собирается покинуть Шотландию. Он не видит своего места в том, что здесь происходит.
        - Куда же он отправится?
        Епископ пожал плечами:
        - Не знаю. Полагаю, туда, куда уплывет первый корабль.
        - Лорд-адмирал Шотландии покидает страну на иностранном корабле?
        - Вам придется найти другого человека на эту должность - теперь она свободна.
        Покинув Спайни, королевский кортеж направился обратно в Абердин. Когда они миновали замок Финлейтер на побережье, сэр Джон Гордон наконец вышел из укрытия и атаковал некоторых людей Марии, отставших от главного обоза. Поэтому, когда они достигли Абердина, лорд Джеймс сказал:
        - Нам нужны подкрепления. Давайте пошлем в Эдинбург за сотней аркебузиров и вызовем дополнительных командиров, таких, как Киркалди и лорд Линдсей, каждый из которых приведет с собой по тысяче человек.
        Итак, дело дошло до этого! Мария неохотно написала приказы и еще раз призвала Хантли встретиться с ней. Он ответил через гонца, что не осмеливается прийти без своих солдат; она ответила, что он не смеет прийти к ней с вооруженной охраной. В результате он вообще отказался от встречи.
        - Днем он скрывается у себя в Стратбоги, а ночью спит в другом месте, - доложили разведчики Марии. - Он считает, что таким образом может избежать плена.
        - Тогда мы должны застать его врасплох днем. Небольшой отряд под командованием Киркалди сможет внезапно напасть на него.
        Киркалди выступил на рассвете с дюжиной солдат, чтобы достичь Стратбоги к полудню, но часовые заметили его и подняли тревогу. Хантли бежал через задний двор, босой и без меча, перепрыгнул через стену, оседлал коня и ускакал.
        - Значит, он собирается присоединиться к своему сыну, - сказал лорд Джеймс. - Он наконец показал свое истинное лицо.
        На главной городской площади трижды протрубил охотничий рог, и Хантли вместе с его сыном был объявлен изменником. «Любой шотландец обязан выследить, затравить и пленить или убить их, как хищных волков, воров и чужеземцев!» - провозгласил герольд.
        Спасаясь от королевских войск, Хантли отправился в дикие нагорья Баденоха. Никто не мог преследовать его там, где древние деревья и скользкие мшистые камни служили тайным убежищем для беглецов. Но его жена, которая посоветовалась с «ручными» колдуньями, убедила его, что он должен покинуть горную цитадель и встретиться с войсками королевы в открытом бою. Колдуньи заверили ее, что к ночи он будет у башни Толбут в Абердине без единой раны на теле. Он храбро выступил к Абердину, пообещав захватить Марию и отдать ее замуж по своему усмотрению.
        Потом он занял позицию на холме над полем Коррихи примерно в пятнадцати милях к западу от города. Королевские войска выстроились напротив него на поле, покрытом багряным цветущим вереском.
        Лорд Джеймс, лорд Линдсей и Киркалди из Грэнджа возглавляли армию королевы. Они выглядели суровыми и совершенно невозмутимыми, когда слушали, как Мейтленд подбадривает солдат:
        - Помните о вашем долге перед монархом и не страшитесь воинства, стоящего перед вами!
        Сама Мария не поехала с ними и стала ждать с сильно бьющимся сердцем. О, каково быть мужчиной в такой день! Ее командиры сражались и раньше, а Киркалди уже был опытным солдатом, но как успешно справится лорд Джеймс?
        На другой стороне она заметила Хантли, вырядившегося в ярко-розовые доспехи с позолотой. Совершенно уверенный в победе, он открыто провозглашал свое присутствие. «Северный петух» уже считал себя триумфатором.
        Прозвучали трубы, и Мария увидела, как всадники с ходу пустились в галоп. Ее армия насчитывала около двух тысяч пятисот человек. Сколько же солдат у Хантли?
        Мейтленд с мрачным видом наблюдал за ходом битвы, а Мария наблюдала за выражением лица Фламины, смотревшей на него. До сих пор она не сознавала, насколько Мэри Флеминг неравнодушна к нему. А лорд Джеймс, который недавно женился… Что предстоит услышать его жене?
        «Слава богу, у меня нет мужа или возлюбленного, который может пасть на поле боя, - подумала Мария. - Но, с другой стороны, у меня нет никого, кого я могла бы обнять и поздравить с победой».
        Странное чувство одиночества охватило ее, когда она наблюдала за атакой. Ей казалось, будто она видит происходящее из какого-то другого места, где никто не мог достучаться до нее.
        Прозвучали выстрелы. Аркебузиры Киркалди дали залп по людям графа на вершине холма, убив многих из них и заставив остальных спуститься по склону к болоту у подножия.
        Мария едва могла дышать. Звуки стрельбы и пронзительные крики умирающих были чудовищными и вызывали тошноту.
        Шум схватки усилился, и облака пыли повисли над столкнувшимися армиями. Мария видела, что солдаты Хантли увязли в болоте. Они падали и не могли выйти из-под удара, направляемого лордом Джеймсом и Линдсеем.
        Джеймс обрушился на Гордонов, как карающий ангел, прорубаясь через ряды противника к графу и двум его сыновьям, семнадцатилетнему Адаму и сэру Джону.
        Где Джеймс научился так сражаться? Мария была поражена.
        - Лорд Джеймс превосходный командир, - сказала она Мейтленду. - А Киркалди - просто гений войны.
        Хантли был вынужден сдаться. Его связали, посадили на лошадь, чтобы доставить к королеве. Но он внезапно соскользнул с седла и упал на землю, сраженный апоплексическим ударом.
        Его тяжелый труп унесли с поля боя на самодельных носилках из рыбацких корзин и увезли в Абердин. В ту ночь его тело лежало на холодных камнях в Тулботе, одетое в желтый кожаный дублет и серые шотландские рейтузы, без единой раны на нем.
        Когда сэра Джона провели как преступника по улицам Абердина, осталось лишь казнить его на рыночной площади. Было решено, что Мария должна присутствовать при этом.
        - Иначе люди будут говорить, что вы поощряли его страсть к вам, - сурово произнес лорд Джеймс.
        С эшафота, воздвигнутого перед апартаментами королевы, сэр Джон посмотрел на Марию, сидевшую на троне у открытого окна.
        - Ваше присутствие утешает меня, прекрасная королева, так как я готов пострадать за любовь к вам! - крикнул он.
        Мария вцепилась в подлокотники трона и пыталась не видеть происходящего перед ней, когда красивого юношу заставили откинуть воротник и уложили на плаху. Перед этим он опустился на колени и обратил к ней взор в безмолвной мольбе. Помощник палача грубо прижал его голову к плахе, и палач занес топор.
        Он ударил, но лишь ранил сэра Джона, промахнувшись мимо шеи. Раздосадованные зрители громко застонали, а Мария вскрикнула от ужаса. Наконец палач закончил свое кровавое дело, и голова сэра Джона скатилась на доски эшафота.
        Перед возвращением в Эдинбург Мария помиловала лорда Гордона, который находился на юге, и семнадцатилетнего Адама Гордона, попавшего в плен вместе с отцом и братом. Она не хотела новых убийств.
        XIV
        Коробка, стоявшая перед ней, была украшена рюшами из тончайших кружев, скрепленных испанской гребенкой. Мария взяла ее и легко встряхнула. Фламина, вручившая ей подарок, с трудом удерживалась от смеха.
        - Я должна открыть ее сейчас? - спросила Мария.
        - Нет, у нас есть другие подарки!
        Пышка вручила ей корзинку, перевязанную лиловыми лентами, а Риччио выступил вперед с бумажным пакетом в форме короны.
        - И это. - Мэри Сетон преподнесла ей шкатулку с замком, окованную латунью.
        - Достаточно! - сказала Мария, когда один из подарков выскользнул у нее из рук и упал на пол. - Этого более чем достаточно на день рождения.
        - Но двадцатилетие - это особенный день, - возразила мадам Райе. - Вы не можете отказаться от этих подарков.
        Она вложила в руки своей госпоже маленький шелковый сверток. На соседнем столике уже находились подарки от ближайших слуг Марии: лорда Сетона, Бастиана Паже, Бургойна и Бальтазара.
        - Теперь Риччио сыграет нам, пока она будет открывать подарки, - сказала Мэри Битон. - Сыграйте что-нибудь уместное.
        Все рассмеялись.
        - В чем дело? - спросила Мария. - Столько веселья, а я не знаю его причину. Или я сама стала его причинной?
        - В определенном смысле, - ответил Риччио. - Но скорее ваше положение служит этому причиной.
        - Какое положение? - Мария была озадачена.
        - Откройте их! Откройте, и вам не понадобится спрашивать!
        Мария открыла первую коробку, украшенную рюшами. При этом Риччио перебирал струны своей лютни, инкрустированной черным деревом и слоновой костью, и наигрывал испанскую мелодию. Потом он опустился на колени и забубнил:
        - О, благороднейшая королева, примите мое предложение! Я, одинокий дон Карлос, нуждаюсь в том, чтобы вы освободили меня от гнета моего отца, короля Филиппа, и от мычания быков!
        Мария достала гладкий кусок мыла с запиской, которая гласила: «Когда вы добавите меня в вашу ванну, пусть мысли обо мне воспарят к вашим ноздрям». Мария понюхала мыло; густой аромат жасмина и гардении вырвался наружу, словно из долгого заточения.
        - Оно действительно из Испании, - сказала Фламина.
        Музыка Риччио достигла крещендо.
        - Испанская музыка такая… назойливая, - сказала Мария. - В отличие от испанцев во время ухаживания. Увы, дон Карлос не такой настойчивый, каким вы его изображаете.
        Она рассмеялась, поскольку сама не испытывала нежных чувств к дону Карлосу. Потом она развернула шелковый сверток от мадам Райе. Внутри лежала изящная бутылочка с резной стеклянной пробкой. Она вынула пробку, понюхала и как будто перенеслась обратно во Францию. Это была цветочная смесь из Прованса, изготовленная парфюмерами Екатерины Медичи; Марии впервые разрешили пользоваться ею, когда ей исполнилось двенадцать лет.
        Она закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Ей казалось, что она слышит голоса в Фонтенбло, тонкие детские голоса Шарля, Клода, Елизаветы…
        Теперь Риччио играл нежную и гармоничную мелодию французского шансона. Его пальцы легко перебирали струны, как прикосновение ветерка.
        «Я всегда любил вас, - гласила приложенная записка. - Карл IX».
        - Всегда хорошо вернуться к счастливым воспоминаниям, - сказала Мария. - Но боюсь, маленький Карл напрасно сохнет по мне.
        Когда она открывала коробку в форме короны, Риччио переключился на скорбную народную мелодию. Коробка была изготовлена так, что верх откидывался назад, а внизу лежали поддельные драгоценности вокруг круглой баночки с маленькой короной наверху. Записка гласила: «Я сделаю вас королевой льда, снега и ночей любви, которые длятся круглые сутки. Навеки ваш, Эрик XIV, король Швеции». Мария открыла баночку и осторожно понюхала содержимое - не пахнет ли оно волками и дикой глушью? Но мазь внутри имела чистый березовый запах.
        - Вполне убедительное объяснение в любви, - сказала она. Все вокруг рассмеялись.
        - Дальше, дальше! - воскликнула Пышка и вручила ей шкатулку, окованную латунью. Риччио перешел с лютни на спинет[32 - Небольшой клавишно-струнный инструмент, разновидность клавесина.] и заиграл оживленную танцевальную мелодию. Мария открыла шкатулку и достала позолоченный флакон, заблестевший в тускло освещенной комнате. «Хотя у меня чересчур большая голова, мое сердце еще больше, а моя католическая часовня - самая большая, - гласила надпись на карточке. - Станьте моей невестой и сами убедитесь в этом. Преданный вам, Его Высочество эрцгерцог Карл Австрийский».
        Мария открыла флакон и едва не отшатнулась от мощной смеси ароматов розы и гвоздики.
        - Ого! Сильное предложение!
        Последней была корзинка. Мария развязала ленты и обнаружила внутри маленькую декоративную шкатулку. Она была наполнена пудрой с нежным запахом лаванды. Мария всегда любила лаванду, но была знакома лишь с ее французской разновидностью. Этот аромат был иным, более легким и сладким. Записка гласила: «Не обходите стороной вашего смиренного английского кузена. Он застенчив, как полевой цветок, но выдержит больше одного сезона, чтобы наполнить ваше ложе благоуханием или остаться жестоко отвергнутым, если таково будет ваше предпочтение».
        - Кто это? - спросила Мария. - Она не подписана.
        Риччио наигрывал на лютне мелодию «Зеленые рукава», а остальные загадочно молчали.
        - Смиренный английский кузен? - повторила Мария. - Я знаю, что эта лаванда происходит из окрестностей Норфолка, но герцог Норфолкский женат, не так ли? И он не мой кузен, а родственник королевы Елизаветы… Хотя, полагаю, в некотором смысле это делает его моим племянником.
        Она обвела взглядом их лица. Может быть, кто-то признается?
        Смиренный английский кузен… английский кузен… Генри Стюарт, сын графа Леннокса? Он на три года младшее ее. Когда-то это делало его ребенком, но теперь, когда ей самой исполнилось двадцать лет, он был зрелым юношей. В семнадцать лет мужчины отправляются на войну и правят как короли, без регентов. Она гадала, принадлежит ли Генри Стюарт к таким мужчинам.
        - Генри, лорд Дарнли? - спросила она.
        - Да! - Риччио вскочил с места и побежал в соседнюю комнату, а потом появился, ковыляя на ходулях. Все засмеялись. - Я такой высокий, что у меня кружится голова! - воскликнул он.
        - Мой кузен действительно такой высокий? - спросила Мария. Она очень мало знала о нем. Его отец, Мэттью Стюарт, связанный родственными узами с французскими Стюартами, был изгнан из Шотландии, когда ей исполнилось лишь два года, и с тех пор жил в Англии.
        - Очень высокий, как Голиаф, - заверил Риччио.
        В этот момент в комнату вошли лорд Джеймс и Мейтленд, тоже с подарками в руках. Оба посмотрели на Риччио, балансировавшего в воздухе, который, в свою очередь, смотрел на них.
        - Вы теперь стали одной из фрейлин? - недоверчиво спросил лорд Джеймс. - Вы живете вместе с дамами?
        Мейтленд выглядел как человек, увидевший неуместный предмет, который не должен находиться здесь, - дорогой подарок в грязной корзине или собачьи экскременты на башмаке у священника.
        - Нет, разумеется, нет, - Риччио спрыгнул с ходулей.
        - Вы слишком часто бываете здесь, - ледяным тоном произнес Мейтленд.
        В тот вечер Мария попросила приготовить ей горячую ванну, чтобы насладиться всеми подаренными ароматами.
        - Я буду лежать в воде, благоухающей испанским мылом, натру пальцы березовой мазью, попудрюсь лавандой, надушусь розами и пропитаю носовые платки цветочными ароматами из Прованса, - сказала она Пышке.
        - И в Холируде станет пахнуть, как в гареме, - ответила та.
        Мария лежала в душистой воде, наполнявшей ванну, и чувствовала, как расслабляется ее тело. Аромат был нежным и успокаивающим; она вытянула ноги и откинула голову назад.
        Сегодня было очень весело. Ее преданные друзья устроили хитроумную игру с подарками, но…
        Она плеснула водой в лицо, и теплые ручейки побежали по ее щекам.
        Но на самом деле это не игра.
        «Я понимаю, что должна выйти замуж, - думала она. - Отчасти я хочу этого; я устала, и мне нужен спутник. После мятежа Хантли я потеряла своего единственного союзника в противостоянии с убежденными протестантами. Не осталось никого, кто мог бы поддержать меня, если я решу поступить вопреки их желаниям. Вероятно, иностранный принц мог бы стать разумным выбором. Мощь Испании послужит предостережением для чрезмерного рвения местных лордов. Но я буду такой же одинокой, потому что дон Карлос останется в Испании, если не считать коротких визитов.
        Карл IX безнадежен. Эрцгерцог представляет собой определенную возможность. Король Эрик из Швеции? Тут такая же проблема, что и с доном Карлосом. Если у меня есть муж, я хочу, чтобы он находился рядом со мной. Нельзя выйти замуж с целью избежать одиночества, а потом продолжать жить одной.
        Генри, лорд Дарнли? Если он уже мужчина, то может быть. Он не английский подданный, но в нем тоже есть королевская кровь. Он последний мужчина в линии Тюдоров и родственник Елизаветы, как и мой родственник. Вероятно, она будет довольна этим браком и смягчит свое мнение в вопросе о престолонаследии. Я не прочь выйти замуж, чтобы мы обе остались довольны, если такое возможно».
        - Мадам! - К ней подошла мадам Райе, протянувшая письмо: - Это для вас.
        Мария открыла письмо и обнаружила стихотворение, написанное по-французски. В экзальтированных, почти бессвязных фразах автор превозносил ее красоту, мудрость и величие.
        - Что это такое? - спросила она.
        - Поэт Шателяр, - ответила мадам Райе. - Он неожиданно вернулся ко двору и просит уделить ему внимание.
        Мария ощутила укол раздражения. Она была рада, когда этот надоедливый ухажер уехал во Францию… Выходит, теперь он вернулся?
        - В другой раз, - сказала она.
        Масло, выделившееся из куска мыла, покрывало ее кожу, отчего она чувствовала себя скользкой, как рыба. Выбравшись из ванны, она позволила мадам Райе обтереть себя мягким полотенцем и посыпать лавандовой пудрой. На табурете рядом с ширмой для ванны стояла еще одна шкатулка. Она открыла ее и обнаружила внутри вышитый шелковый шарф, подарок лорда Джеймса. Она надела его, завернув над пелериной и наслаждаясь прикосновением шелка к обнаженной коже.
        Когда Мария вошла в свою спальню, она удивилась, увидев там Риччио.
        - Какая красота! - Он смотрел на шарф. - Желтый шелк такого сочного оттенка… Я не знал, что существуют оттенки, в точности повторяющие цвет маргаритки. А вышивка - это нитки из чистого золота?
        Она кивнула и распустила волосы, рассыпавшиеся по плечам.
        - Подарок от лорда Джеймса, - объяснила она.
        Выпуклые глаза Риччио распахнулись еще шире:
        - О да! Что ж, ему подобает делать такие дорогие подарки. В конце концов, вы сделали его очень богатым человеком. Графство Морей… Такие обширные владения!
        - Да.
        - Едва ли не самые дорогие в Шотландии.
        - Для новичка вы быстро узнали, кто чем владеет в Шотландии.
        - Это одно из моих увлечений, Ваше Величество.
        - Не понимаю, как интерес к чужим землям можно назвать увлечением.
        - Тогда исследование, если хотите… изучение власти. Власть интересует меня. Я хочу поставить свои скромные знания вам на службу. Я бы не стал давать лорду Джеймсу еще больше земель или титулов, Ваше Величество. Избыток владений приводит к чрезмерной власти.
        - Это мне решать.
        Когда она заканчивала фразу, дверь тихо отворилась. Лорд Джеймс просунул голову внутрь и кивнул ей в знак приветствия.
        - Я рад, что вам нравится мой подарок, дорогая сестра, - сказал он, но его взгляд был устремлен на Риччио.

* * *
        Теплое майское солнце согревало клетки и деревянные ящики, отчего животные, сидевшие внутри, начинали ворочаться и скулить. Половина двора пришла посмотреть на заморские диковинки, доставленные по приказу королевы, и теперь они ждали лишь прибытия садовников и надсмотрщиков с ломами и пилами. Королева со своими дамами стояла в стороне, обмениваясь веселыми репликами и наслаждаясь прекрасным днем. Мария заметила Джона Сэмпилла, одного из молодых придворных, чьи танцы заставили Джона Нокса прочитать его отцу лекцию о непотребных развлечениях. Сейчас он стоял рядом с Пышкой и что-то говорил ей на ухо. Посол Рэндольф точно так же увивался вокруг Мэри Битон. Ах, весна!
        Хотя Мария до сих пор носила облегченный вариант траура, трудно было печалиться в такой день, когда весь мир радовался. Деревья над головой раскрыли листья лишь несколько дней назад, и они как будто распускались на глазах у королевы. Если утром листья были размером с дукат, то к вечеру они вырастали до размеров чайного блюдца. Цветы пробивались из-под земли, находя путь через прошлогодние останки. У цветов нет памяти, хотя они пробуждают воспоминания у людей.
        - Ах! - Мария обрадовалась приходу рабочих и садовников. Они прошли по тропинке с лопатами и тележками, насвистывая на ходу. - Джентльмены! - провозгласила она. - В этих ящиках перед вами находятся растения, доставленные из французских садов. Это персидские фиалки…
        - Они не будут цвести здесь, - быстро сказал один из рабочих.
        - Слишком холодно, - добавил другой.
        - Мы попробуем высадить их на склоне, обращенном на юг, и немного прикроем их, - сказала Мария. - А вот красные галльские розы, которые так обильно цветут, и луноцветы, которые оплетают садовые решетки и распускаются только по ночам.
        - Для них понадобится навоз, - сказали садовники.
        - Я уверена, что на королевских конюшнях нет недостатка в навозе, - ответила Мария. - А вот деревья сикоморы, - она указала на самые высокие ящики. - Я очень надеюсь, что они будут расти здесь. Шелест ветра в их листьях - один из прекраснейших на свете.
        Мужчины хмыкнули.
        Потом появилось несколько молодых людей, одетых в кожу, в перчатках и кожаных фуражках. Они несли кнуты и дубинки. Их возглавлял пожилой мужчина с кремневым пистолетом, назначенный Марией распорядителем зверинца.
        - Где животные? - спросил он.
        Мария указала на клетки с прутьями и отверстиями для воздуха.
        - Там.
        - Кого вы приказали доставить?
        - Двух львиц, медвежонка, волка и дикобраза.
        - Львицы? - Мужчины с интересом переглянулись. - Взрослые?
        - Нет, но уже не львята, - ответила Мария. - По крайней мере, так мне сказали.
        Мужчины осторожно приблизились к клеткам.
        - Где вы хотите разместить этих животных?
        - Здесь, в Холируде, есть зверинец, - сказала она. - Потом я пошлю за животными для зверинца в Стирлинге.
        «По одному делу за один раз, - подумала она. - Нужно продвигаться постепенно. Долгие годы забвения обращены вспять. Цветочные клумбы, которые мы заложили в прошлом году, уже начинают распускаться, а зверинец нужно было перестроить перед покупкой животных; львица не может долго сидеть в клетке».
        Четыре Марии с веселым щебетом рассматривали растения, которые распаковывали садовники. Некоторые кусты казались мертвыми в соломенной обкладке. Но это впечатление может быть обманчивым - например, французские розы…
        При мысли о Франции ясный весенний день на мгновение померк. Жизнь там больше не была легкой и радостной. Религиозные войны причинили много горя. Ее любимый дядя, герцог де Гиз, пал от руки гугенота, застреленный в спину. Почти все лидеры с обеих сторон были либо убиты, либо захвачены в плен: Антуан Наваррский погиб в бою, а принц Конде и констебль Монморанси попали в плен еще до заключения непрочного мира.
        Поэт Шателяр, прикрепленный к сыну Монморанси, вернулся в Шотландию, и некоторые считали, что он имеет какую-то политическую миссию. Но он оказался глупцом, несчастной пешкой, запутавшейся в собственных чувствах. Мария с содроганием вспоминала его странное поведение, когда он прятался под ее кроватью и утверждал, что ослеплен любовью. Дело кончилось его казнью, но лорд Джеймс заверил ее, что это было сделано для ее же блага. Поэт пошел на смерть, цитируя Ронсара и признаваясь в любви к ней, «самой жестокой принцессе в мире».
        Убийственная весна. Мария молила о том, чтобы на этом все закончилось. Демон насилия затаился на время, но теперь ей придется еще дольше носить траур, на этот раз по своему дяде.
        Лорд Джеймс и Мейтленд, стоявшие за ее спиной на тропинке еще пустого сада, критически наблюдали за собранием.
        - Очередная французская глупость, - процедил лорд Джеймс. - Ящики со всякой ерундой. Надеюсь, она оплатила доставку с доходов от своих французских владений, а не из королевской казны.
        - Я рад, что она трудится над улучшением своего дома, тем более если она делает это за свой счет, - отозвался Мейтленд. - Вскоре она приведет сюда мужа, который разделит с ней все это.
        Увидев, как лорд Джеймс нахмурился, он непринужденно добавил:
        - Разумеется, наша королева должна выйти замуж. Это естественный порядок вещей. Но за кого? Он должен быть королевской крови. В идеальном случае он должен быть католиком, чтобы устроить ее, но не особенно ревностным, чтобы устроить ее подданных. Это трудная задача.
        - Значит, идеальный кандидат должен быть католиком, который согласится, чтобы его сына воспитали в протестантской вере, - подытожил Мортон, который стоял рядом и все слышал. - Он должен быть королевской и благородной крови. Он должен быть здоровым физически и находиться в здравом уме. И предпочтительно он должен быть иностранцем.
        - Примерно так, - согласил Мейтленд.
        - А почему? - настаивал Мортон.
        - Так Шотландия присоединится к самым великим державам Европы, и ее мощь возрастет…
        - Здесь нет никого, кроме нас, - перебил Мортон. - Оставим хвастливые речи для простаков. Если она выйдет замуж за иностранного принца, то уплывет в Европу, присоединится к его двору и никогда не вернется в Шотландию. Тогда мы, лорды Конгрегации, сможем править, как собирались с самого начала. Мы будем делать это от имени маленького Джеймса, Роберта, Малькольма, или как она назовет своего сына.
        - Более вероятно, от имени Игнация, Пьера или Людвига, - заметил Мейтленд.
        - Значит, идут переговоры с доном Карлосом, Карлом IX и эрцгерцогом Карлом? - спросил Мортон.
        Лорд Джеймс с улыбкой пожал плечами:
        - Зимой письма идут медленно, а королева по-прежнему не выказывает особого интереса к этой теме.
        - Это озадачивает меня, - сказал Мортон. - Она пробуждает страсть в мужчинах, но как будто остается бесстрастной. Возьмем эпизод с Джоном Гордоном, а потом скандал с французским поэтом в прошлом месяце. - Он покачал головой: - Оба умерли из-за одержимости ею.
        - Странные дела, - кивнул Мейтленд.
        - Бедный маленький поэт, - продолжал Мортон. - Он был марионеткой в руках у кого-то, кто хотел обесчестить королеву Шотландии. Агентом, засланным из Франции.
        - Тот, кто послал его, хорошо знал королеву. Она неосмотрительна; она ведет себя слишком вольно и готова фамильярничать с каждым встречным. Она поощряла его - возможно, неумышленно, - но она танцевала с ним и висела у него на шее, - припомнил лорд Джеймс. Такое кокетство было отвратительным для него.
        - То же самое она делает с этим Риччио, - недовольно произнес Мортон.
        - Именно так, - согласился лорд Джеймс. - Это выглядит непристойно. У меня сложилось впечатление, что недавно она обсуждала с ним политические дела и обращалась к нему за советом.
        Мортон приподнял бровь.
        - Тогда нам следует позаботиться об этом, иначе мы можем лишиться своих постов. - Он переглянулся с лордом Джеймсом и Мейтлендом. - Сейчас я стал канцлером вместо Хантли, но скоро маленький итальянец может сесть нам на голову.
        - Чушь! - воскликнул Мейтленд.
        - Разве? Как часто вы совещались с королевой наедине после скандала с Шателяром?
        Лорд Джеймс пожал плечами:
        - Я не вижу никаких перемен. Естественно, она была расстроена…
        - И обратилась за утешением к своему верному маленькому лютнисту. Да, это можно понять. - Мортон фыркнул; он очень хорошо понимал это. Грехи плоти…
        - Она несчастна из-за продолжения религиозных войн во Франции, - сказал лорд Джеймс. - Из-за смерти своего дяди, герцога Гиза. Орлеан, где умер Франциск, осквернен убийствами и разрушениями. Тот лес, где они охотились, теперь кишит пушками и солдатами - это тяготит ее.
        - Франция осталась позади, - отрезал Мортон.
        Восторженные крики и восклицания у открытых клеток со львами привлекли их внимание.
        - Вы должны признать, что она придает Шотландии определенный блеск, - сказал Мейтленд.
        - Шотландские львы, - буркнул лорд Джеймс. - Они символизирует власть, а не только внешнюю привлекательность.
        - Если она стремится к власти, то должна выбрать жениха, который удовлетворит королеву Елизавету, - задумчиво сказал Мейтленд.

* * *
        Год спустя Мария - по-прежнему незамужняя и одинокая - лежала в постели. Она подхватила жестокую простуду с сильной ломотой в ногах и спине. Ее так лихорадило, что она была погребена под грудой одеял, хотя на дворе снова стоял теплый май. Она приказала затопить камин, и мадам Райе с Бургойном подчинились, несмотря на то что жара заставляла обоих неутомимых опекунов истекать потом. Мария стучала зубами; ее легкие были в огне, и она заходилась от приступов сухого кашля.
        Все произошло совершенно неожиданно, когда она работала над депешами вместе с Риччио, который получил повышение и стал секретарем ее французской корреспонденции, составлявшей большую часть ее переписки. Резкий приступ головной боли, накативший жар и головокружение…
        - Мне нужно немного отдохнуть, - сказала она и нетвердой походкой направилась в спальню. - Я чуть-чуть полежу и вернусь.
        Час спустя, когда Риччио заглянул в спальню, он увидел королеву спящей, но стонущей во сне. Приложив ладонь к ее горячему лбу, он позвал Бургойна.
        В следующие несколько часов ее состояние ухудшилось, что озадачило Бургойна, но потом он сказал:
        - Я знаю, что это такое. Это «новое знакомство» - болезнь, получившая такое название из-за того, что она очень заразна и быстро передается от одного человека к другому. Я слышал о ней, но еще никогда не видел ее.
        - Вы имеете в виду la influenza? - спросил Риччио. - Болезнь, которая приходит под влиянием звезд?
        - Разве звезды служат ее причиной? Я слышал, что она недавно свирепствовала в Италии. Мне сказали, что она продвигается на север…
        - Прошу вас, не вините Италию! - со смехом воскликнул Риччио. - И меня тоже - не я принес ее сюда.
        - Разумеется, я ни в чем вас не виню, - сказал Бургойн. - Что за абсурдное предположение! Неужели вы думаете, что все вращается вокруг вас?
        - Я так не думаю, в отличие от других. В наши дни во всем винят Риччио: в высоких ценах на зерно, в засухе и в равнодушии королевы к Роберту Дадли.
        - Вы преувеличиваете, - сказал Бургойн. Но в словах итальянца была доля истины.
        - Нет, это лорды преувеличивают. Они чрезмерно раздувают мое влияние - мою influenza - на королеву. Ха!
        Мария застонала, и оба сразу же устремились к ней.
        - Мне очень жаль, Риччио… не могу закончить письма… вы это сделаете…
        Ее глаза снова закрылись. Риччио вздохнул.
        - Это обычная рутина, - заверил он Бургойна. - Письмо с соболезнованиями Екатерине Медичи в пятую годовщину ее вдовства и запрос послу Ее Величества в Париже, архиепископу Битону. Я могу позаботиться об этом.
        Мария слышала их разговор, словно с большого расстояния, и голоса эхом отдавались в колодце ее головы. Ее виски пульсировали болью. Она была так слаба, что едва могла поднять руку и разгладить покрывало, а ее тело превратилось в ноющую рану. Она спала, но сны были гнетущими и бесформенными, а в полудреме ее мысли метались в разные стороны, как скачущие в панике животные:
        «Дадли. Роберт Дадли, фаворит Елизаветы…Должна ли выйти за него, как она говорит? Она хочет, чтобы я вышла за ее подданного, и намекает, что если я это сделаю, то она признает меня своей наследницей.
        Но сделает ли она это? Что, если я выйду за него, а она все равно откажется назвать мое имя?
        Что ж, тогда я буду лежать в постели с мастером Робертом. С главным конюшим, с Робином из Кэнмор-Плейс, Кэнмор-Плейс, Кэнмор-Плейс…»
        - Попейте. - К ее губам поднесли чашку, и она почувствовала, как жидкость стекает по ее подбородку. Она не могла глотать.
        «В постели с Робертом, Робертом, Робертом… Будет ли это?»
        Мария пролежала пять дней, потея, кашляя и временами приходя в сознание, а потом теряя его. Потом она внезапно почувствовала себя лучше. Она ощущала, как болезнь отступает и разжимает свою хватку. Она попробовала сесть, но обнаружила, что ей не хватает сил. В следующее мгновение мадам Райе оказалась рядом с ней:
        - О, моя дорогая, не надо напрягаться. Вам лучше? Вы проголодались?
        - Нет, - сказал Бургойн, остановив ее руку. - Сначала жидкость, потом твердая пища. - Он приподнял веко Марии и осмотрел изнанку, а потом заставил ее открыть рот и заглянул внутрь. - Еда будет слишком грубой для ее воспаленного горла; нужно подождать еще несколько дней.
        - Ах-х-х! - Мария впервые попыталась говорить с тех пор, как отдалась на волю болезни. Ее горло казалось чужим, а голос лишь отдаленно напоминал человеческий.
        - Не пытайтесь говорить! - прикрикнула мадам Райе. - Вот, поешьте супу…
        На следующий день Мария смогла сесть в постели. Мэри Сетон пришла расчесать и уложить ее волосы, свалявшиеся за дни, проведенные на пропитанной потом подушке. Переодевшись, она почувствовала себя более уверенно.
        Ее первым посетителем был Мейтленд. Он вошел в комнату, как всегда одетый с иголочки, а его редеющие волосы были зачесаны так, чтобы казаться не слишком жидкими. Мария ожидала, что он будет украдкой поглядывать на Фламину (почему еще он так причесался?), но он не стал этого делать и выглядел искренне обеспокоенным ее состоянием.
        - Слава богу! - произнес он. - Хотя мы знали, что у вас крепкое здоровье, а эта новая болезнь предпочитает находить хрупких жертв, тем не менее, когда королева больна, это всегда опасно.
        Он улыбнулся и протянул ей только что распустившуюся алую розу. Аромат был таким же густым и душистым, как от ладана.
        - Первый цветок от ваших роз, высаженных в прошлом году. Разве это не добрый знак?
        Мария осторожно взяла цветок. Действительно, добрый знак: французские розы распускаются на шотландской земле.
        На следующий день она встала, несмотря на протесты Бургойна, и позвала своих Марий, чтобы помогли ей одеться. Но когда Мэри Битон принесла ее любимое весеннее платье жемчужного оттенка, она обнаружила, что оно слишком велико для нее. Она сильно исхудала за время своей недолгой болезни.
        - Сделаем новое платье, - решила Мария. Эта перспектива выглядела привлекательно.
        Бальтазар достал измерительную ленту и обмерил ее талию, грудь и предплечья, а потом покачал головой:
        - Да, вы очень похудели. Я могу перешить другие платья, но думаю, поскольку здоровье и силы возвращаются к вам, будет лучше, если мы просто сошьем два-три новых платья. Время траура подошло к концу - желает ли Ваше Величество носить что-нибудь поярче?
        - Нет, я останусь в сером, черном, белом и лиловом.
        - Дорогая мадам, если вы рассматриваете кандидатов на вашу руку, то не лучше ли будет носить что-то более праздничное? - спросила Мэри Сетон.
        - Я узнаю, когда настанет время, - тихо ответила Мария.
        Ближе к вечеру прибыл лорд Джеймс, который принес письмо от королевы Елизаветы. Он едва сдерживал свое любопытство, пока Мария вскрывала печати и внимательно читала письмо. Ей всегда нравилась красивая подпись.
        - Она спрашивает, разрешу ли я графу Ленноксу вернуться в Шотландию и осмотреть его конфискованные поместья, - сказала она.
        - Этот предатель! - фыркнул Джеймс. - Он продал себя как наемника королю Генриху VIII, чтобы отдать англичанам замок Дамбертон. Он заслужил конфискацию его земель и титулов! - Джеймс не заметил, как повысил голос. - И все из-за того, что наш отец не признал его своим наследником. Он и не должен был этого делать после вашего рождения. Поэтому, как видите, это ваш кровный враг, и он, без сомнения, по-прежнему желает вам зла.
        - Это было очень давно, - возразила она. - Если теперь он хочет раскаяться и получить прощение…
        - Предатель всегда останется предателем. Вы слишком мягкосердечны, сестра.
        - Хороший правитель должен быть милосердным, - настаивала она.
        - Хороший правитель должен позаботиться о своей безопасности, прежде чем проявлять милосердие.
        Она вернулась к письму, оставив без внимания его замечание.
        - Поэтому я проявлю милосердие, хотя некоторые могут ошибочно принять его за слабость, - продолжала она. - Я прощу графа Леннокса и верну его владения, как просит Елизавета. Прошло уже двадцать лет с тех пор, как он обратился против короля. Двадцать лет… Разве этого мало для искупления грехов молодости? Как долго человек должен платить за глупые ошибки, совершенные в юном возрасте?
        - Одна глупость не отменяет другую, а лишь усугубляет ее, - ровным тоном произнес лорд Джеймс. - Она питает ее и в конце концов приводит к катастрофе.
        - Она не упоминает имени Роберта Дадли в своем письме, - сказала Мария, попытавшись сменить тему. Лорд Джеймс выглядел сильно раздосадованным.
        - А если бы она сделала это? - спросил он. - Что бы вы сказали?
        - Ну, я бы сказала, что мне хотелось бы взглянуть на него и понять, отчего весь этот шум.
        Лорд Джеймс невольно рассмеялся.
        - Я видел его.
        - И?..
        - Он довольно привлекателен, с учетом его низкого происхождения. Или, возможно, он привлекателен из-за своего низкого происхождения. Некоторым женщинам нравятся такие мужчины. Судя по всему, королева Елизавета - не исключение.
        После ухода из королевских покоев лорд Джеймс поспешно направился к Мейтленду. Он почти силком отвел его в маленькую комнату и запер дверь за собой.
        - Королева Елизавета хочет, чтобы граф Леннокс получил разрешение вернуться в Шотландию, и наша королева намерена удовлетворить эту просьбу. Болезнь сделала ее еще более легкомысленной, чем раньше. Остановите ее! Она скорее прислушается к вам, чем ко мне; она считает, что у вас нет личной заинтересованности в этом.
        - Я не могу остановить ее. Когда она решает что-то сделать, то становится такой же упрямой, как Елизавета. Чем больше я пытался возражать, тем тверже она стояла на своем.
        - Тогда сделайте вид, что вам это нравится. О, Мейтленд! Если он вернется, то все изменится. Он заявит о своем праве на престолонаследие и привезет своего сына.
        - Красавчика лорда Дарнли? - спросил Мейтленд. - И использует его для того, чтобы вскружить голову королеве? Господи Иисусе!
        - Эти двое станут серьезной угрозой, которая может разрушить все наши благие начинания. Ясно, что им наплевать на Шотландию; они всего лишь хотят возвыситься. Даже их семейный девиз говорит об этом: Avant, Darnley! Jamais d’arriиre! «Вперед, Дарнли! Никогда не отступайте!» Остановите ее, Мейтленд, остановите ее!
        - Говорю вам, я бессилен. - Мейтленд и впрямь чувствовал упадок сил. У него подкашивались ноги и разболелась голова. - Прошу вас, разрешите сесть.
        В тот вечер Мейтленд рано лег в постель. Новая заразная болезнь нашла очередную жертву. Вежливый жест государственного секретаря, который первым посетил королеву и преподнес ей розу, обеспечил ему эту награду. Он так и не смог обсудить с ней вопрос о возвращении Леннокса, и к тому времени, когда он выздоровел, в Лондон уже отправилось письмо с согласием на просьбу королевы Елизаветы.
        XV
        Мадам Райе удивила Марию своим замечанием во время разговора:
        - Я изучала звезды и обнаружила, что грядут большие перемены, как хорошие, так и плохие.
        - Вы изучали звезды? Как вы дошли до этого? - резко спросила Мария. Она посмотрела на свою старинную служанку и подумала: «Неужели в каждом человеке скрываются такие сюрпризы?»
        - Как вам известно, Екатерина Медичи держала астрологов и предсказателей при французском дворе. Разве вы не помните? Она сильно зависела от них. - Мадам Райе помедлила. - Много раз, особенно когда мы подолгу оставались в Шамоне, я беседовала с Руджери. Помните астронома, который сидел в башне?
        Мария помнила. Она поднималась туда, хотя это было запрещено. В его комнате стояло зеркало, которым он пользовался для предсказания будущего.
        - Да, немного, - ответила она.
        - Он учил меня основам своей науки.
        - Но это запрещено! - воскликнула Мария. Она внимательно посмотрела на мадам Райе, которой было почти шестьдесят лет. - Вы же знаете, что христиане не должны заниматься предсказаниями. И вы находитесь в том возрасте, когда люди могут заподозрить вас в колдовстве. Берегитесь, мадам!
        - Но астрологи не колдуны, - возразила мадам Райе. - Они занимают респектабельное положение в обществе. Даже королева Елизавета выбрала день своей коронации по совету астрологов. И если бы астрология не была наукой и не предсказывала будущее, то к чему запрещать консультироваться с астрологами о здоровье короля? - Пожилая дама говорила разумные вещи. - Это такой же полезный навык, как штопка чулок или умение высушивать травы для лекарств. - Она немного помолчала. - Но все же было бы лучше не говорить об этом отцу Мамеро.
        Мария вздохнула:
        - Хорошо. Что же вы видели?
        - Я не знаток, но смогла понять, что небеса предвещают большие перемены.
        - Мне не нужны звезды, чтобы догадаться об этом, - со смехом отозвалась Мария. - Во-первых, большие перемены всегда где-то происходят. А во-вторых, есть две перемены в моей собственной жизни: я послала Мелвилла на переговоры с королевой Елизаветой о Роберте Дадли, которого она предлагает мне в мужья. Я также известила ее, что графу Ленноксу разрешено вернуться в Шотландию.
        Оба эти обстоятельства причиняли Марии серьезное беспокойство. Она была озадачена тем, что королева предложила ей в мужья собственного фаворита, Роберта Дадли. Насколько искренними были ее намерения? А если искренними, то почему? Это выглядело так нелепо, что сначала Мария едва не рассмеялась. Дед и отец Роберта Дадли были казнены за измену, а до этого его родословная была довольно туманной. Поговаривали, что Дадли происходит из «племени предателей». Многое в этом предложении было похоже на оскорбление, за исключением одного: хотя весь мир посмеивался над Робертом Дадли и смотрел на него сверху вниз, казалось, что сама Елизавета любит его больше всех остальных и считает своим ближайшим другом. Что бы они ни думали, предлагая его Марии, Елизавета сама приносила большую жертву.
        Сватовство дона Карлоса закончилось ничем. Филипп сам отозвал его. Судя по всему, дон Карлос совершенно обезумел, и его приходилось держать взаперти. Эрик из Швеции слал любовные письма, но не предпринимал никаких действий, а эрцгерцог Карл вдруг снова привлек внимание Елизаветы. Все пошло по новому кругу.
        - Пойдемте посмотрим мою новую одежду, - обратилась она к мадам Райе. - Она почти готова для церемонии и должна вам понравиться. Вы знаете, что я разрешаю себе носить яркие цвета в торжественных случаях.
        Она вызвала Бальтазара и попросила его принести свое платье.
        - Действительно, оно почти готово, Ваше Величество. А верхняя юбка из серебряной парчи!.. - Он закатил глаза.
        Теперь Мария была надлежащим образом одета для сложной церемонии, которая являлась частью возвращения графа Леннокса в шотландское общество. Она сидела на троне в зале для аудиенций во дворце Холируд и ждала, пока он пройдет заключительную часть пути по улице Кэнонгейт. В этот самый момент лорд-лайон, герольдмейстер шотландской короны, провозглашал его официальное прощение у Меркат-кросс, и его статус изгнанника был объявлен аннулированным. Его представителю вручат жезл мира, а потом он придет сюда…
        Мэттью Стюарт. «Что мне известно о нем? - подумала она. - Я знаю, что он мой дальний родственник, который ведет свою родословную от Якова II. Существует французская ветвь его семьи, чья фамилия произносится как Stuart, а не Stewart, как называли и меня, когда я жила там. Эта традиция восходит ко временам Столетней войны, когда сэр Джон Стюарт из Дарнли был одним из командиров шотландских отрядов, помогавших французам в боях с англичанами. Потом его фамилия изменилась на французский манер, он стал сиром д’Обиньи, и его потомки до сих пор живут во Франции.
        Мне известно, что сам Мэттью в молодости долго жил во Франции и даже сражался на стороне Франциска I в его войнах с Италией. Он на короткое время вернулся в Шотландию и примкнул к сторонникам англичан, поэтому был изгнан из страны и объявлен предателем. Потом он отправился в Англию, где женился на леди Маргарет Дуглас, сводной сестре моего отца, и с тех пор находился при дворе английских монархов».
        В толпе, собравшейся снаружи, послышались крики. Должно быть, приближался граф Леннокс. Мария поспешно вспоминала то, что еще знала о нем. Леннокс-Стюарты были кровными врагами Гамильтонов, так как оба рода объявляли себя единственными прямыми потомками Якова II, то есть ближайшими претендентами на престол после детей правящего монарха.
        «Мой отец благосклонно относился к их притязаниям, - вспомнила она. - Он обещал, что если у него не будет собственных детей, то он признает Леннокса своим наследником. Но потом родилась я, а Леннокс стал изменником и был объявлен вне закона…»
        Трубы провозгласили его прибытие. Мария слышала звук его шагов, когда он со своей свитой поднимался по лестнице, а потом створки дверей медленно разошлись в стороны, и стражник объявил:
        - Мэттью Стюарт, граф Леннокс, покорно просит принять его!
        Мужчина средних лет, стоявший в окружении свиты примерно из сорока человек, вопросительно смотрел на нее.
        - Можете войти.
        Когда он вошел, она подумала о его странном прошлом и о том, что большинству ее дворян он покажется иностранцем. Но именно поэтому она ожидала, что он принесет с собой нечто новое. Он имел широкий кругозор и обладал большим опытом, с которым могли сравниться лишь немногие из местных лордов.
        - Добро пожаловать, - сказала Мария, поднявшись с трона и позволив ему легко обнять ее и поцеловать руку в знак почтения. - Я выражаю вам свою любовь и уважение как моему родственнику и мужу сестры моего дорогого отца.
        Он низко поклонился. Богато изукрашенная спина его камзола была похожа на панцирь черепахи. Потом он выпрямился и улыбнулся. Очевидно, когда-то он был красавцем. На его округлом лице сохранились следы юношеского очарования, а его взгляд был добрым.
        Мария улыбнулась в ответ.
        - Мы рады вашему возвращении и надеемся, что вы найдете свои владения в полном порядке, - сказала она. Его наследственные поместья находились на западе центрального региона Шотландии, в окрестностях Глазго, и, прежде чем он мог проследовать дальше и осмотреть их, он должен был получить официальное помилование и аудиенцию при дворе королевы.
        - Ваше Величество чрезвычайно добры, - сказал он.

* * *
        - Еще эля! - крикнула трактирщику девушка-служанка, и Мелвилл заговорщически улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ медленной улыбкой, и он задумался: что обещают ее губы, если понимать это как обещание?
        Она принесла заново наполненную кожаную кружку, и он расплатился с ней. «Вероятно, это ничего не значит, - подумал он. - Ну и хорошо. Нужно держать штаны на месте, а кошелек под надежной охраной». Но было сладостно представлять неведомые похождения с незнакомой женщиной.
        - Откуда едете? - спросил мужчина, усевшийся на скамью рядом с ним. Его голос был неприятно резким.
        - Из Эдинбурга, - ответил Мелвилл. Ему пришлось повысить голос, чтобы перекрыть шум в столовой на постоялом дворе. - Я направляюсь в Лондон.
        - Посмотреть на королеву? - проревел мужчина и запел: - Кошечка, кошечка, где ты была? Я королеве привет принесла!
        Соседи неприязненно покосились на него.
        - Нет, - солгал Мелвилл. Как бы они удивились, если бы узнали правду!
        - Как долго были в дороге? - продолжал мужчина.
        - Пять дней. Я остановился сначала в Бервике, потом в Ньюкасле.
        Его собеседник присвистнул, и с его губ сорвался пузырек жира от мясного пирога, который он жевал.
        - Однако вы легки на подъем. Еще один день, и окажетесь в Лондоне или, по крайней мере, в Сент-Олбансе.
        - Надеюсь. В каком состоянии там дороги?
        - Я слышал, лондонская дорога сейчас сухая и хорошо наезжена, - сказала служанка, таинственным образом возникшая за левым плечом Мелвилла. - Вчера вечером здесь были путники из Лондона. Они остановились пораньше, потому что им понравилась наша вывеска.
        Действительно, эта красиво раскрашенная вывеска с самого начала привлекла внимание Мелвилла: «Веселая черепаха». Искусно нарисованная черепаха с черно-желтым панцирем танцевала на клубничном поле. Она обещала ночлег с чистым бельем и хорошим столом.
        - Мне тоже, - признался он. - Но завтра мне нужно рано уехать.
        Он был рад отдохнуть, поесть и выпить перед следующим этапом своего путешествия. По прибытии в Лондон ему не придется отдыхать; в сущности, ему придется следить за каждым своим словом, настолько деликатной была его миссия.
        Его госпожа, королева Мария, официально послала его оценить предложение о браке с Дадли, оценить искренность Елизаветы, но в то же время тайно связаться с леди Леннокс и удостовериться, каким мужчиной стал лорд Дарнли. Граф Леннокс был озабочен тем, чтобы его сын последовал за ним в Шотландию и познакомился со своими владениями, но Дарнли нуждался в разрешении Елизаветы и в получении паспорта, чтобы сделать это.
        Обычно Мелвилл с энтузиазмом ожидал очередного визита ко двору английской королевы - достаточно долгого, чтобы он смог обзавестись парой новых сапог, изготовленных в его любимой мастерской, и провести несколько вечеров за цивилизованными беседами и развлечениями с Сесилом и графом Норфолком, а также встретиться с императорским и французским послами. Он удостоился повышения до ранга доверенного посланника (или это произошло ли из-за болезни Мейтленда?), но его миссия, подразумевавшая обман королевы Елизаветы, выглядела не слишком привлекательно. Будучи великой мастерицей обмана, она безжалостно относилась к тем, кто пытался обыграть ее на собственном поле; хуже того, она умела быстро распознавать ложь других людей.
        Он говорит, что болит живот, А сам втихомолку пирог жует…
        Компания дружно запела. Громкие голоса радовались жизни, раскрасневшиеся лица сияли от восторга. Мелвилл наслаждался этим, как и собственной анонимностью.
        Королева Елизавета остро взглянула на него, когда он приблизился к ней в саду Вестминстерского аббатства, куда она отправилась на обычную утреннюю прогулку.
        - Мистер Мелвилл, - сказала она. - Вы явились ко мне побеседовать о престолонаследии или о моем лорде Роберте Дадли?
        Она не выказала ни малейшего удивления, когда увидела его, и не стала тратить времени на вступительные любезности.
        - И то и другое, Ваше Величество, - прямо ответил он.
        Елизавета рассмеялась.
        - Тогда добро пожаловать, - широким жестом она обвела свой сад, обнесенный высокой оградой. Зелень буйно цвела во влажном воздухе от реки, протекавшей поблизости. Елизавета прикоснулась к ветке старой узловатой груши, сорвала один из плодов и протянула ему:
        - Это карамельная груша. Мой отец говорил, что она лучше плодоносила, когда ее привезли из Германии. Она очень старая, и груши от нее сладкие как мед.
        Мелвилл серьезно кивнул. Что ему было делать с этой грушей? Фрукт был сочным и мягким и грозил размазаться по лицу, если он попытается откусить кусочек из вежливости. Фактически груша была такой спелой, что сок уже намочил ему ладонь.
        Елизавета снова рассмеялась:
        - Генрих VII обычно кормил перезрелыми фруктами свою ручную обезьянку. Можете бросить эту грушу птицам и белкам.
        Мелвилл чувствовал себя глупо, когда вытирал руки накрахмаленным кружевным платком.
        - Я привез сердечные приветствия от моей госпожи и вашей доброй кузины, королевы Шотландии, - сказал он.
        Елизавета приподняла брови:
        - Как же она ответила на предложение руки и сердца, сделанное мистером Рэндольфом? Естественно, я имею в виду предложение от Роберта Дадли.
        Значит, она решила не давать ему передышки и перешла прямо к сути дела.
        - Она ожидает совещания между ее и вашими министрами, пресветлая королева, - ответил Мелвилл. - Скорее всего, между лордом Джеймсом и Мейтлендом с ее стороны и лордом Бедфордом и лордом Дадли с вашей стороны.
        - О! - Елизавета остановилась и подбоченилась. Ее ноздри хищно раздувались. - Значит, вы невысокого мнения о моем лорде Дадли, ведь вы назвали его имя последним! Что ж, сэр, до вашего возвращения в Шотландию вы увидите его гораздо более великим графом, чем Бедфорд. Да!
        Мелвилл смог лишь кивнуть.
        - Какое счастливое событие, - пробормотал он.
        Утренний свет, все еще мягкий и золотистый, освещал лицо Елизаветы. На короткий момент Мелвилл увидел ее как девушку из таверны, даму из небогатого дома или дочь торговца. Ее золотисто-рыжие волосы, чистая и белая кожа, но самое главное - разум и сила воли в темных глазах делали ее женщиной, привлекательной для любого мужчины, если бы она волшебным образом перенеслась в обычную жизнь.
        - Я ценю лорда Роберта как брата и моего дражайшего друга, - приятным тоном продолжала она. - Нас связывают узы более прочные, чем супружеские… и я была бы рада стать его женой, если бы решила выйти замуж. Но я решила провести остаток жизни в девичестве.
        Мелвилл почти поверил ей, когда она говорила это.
        - Но я совершенно искренне предлагаю его своей сестре и королеве, так как он является единственным человеком, кроме меня самой, которому я могу и буду доверять в вопросе о престолонаследии.
        - Значит ли это, что, когда моя госпожа, королева Шотландии, выйдет замуж за него, вы объявите ее, вернее, их вашими наследниками?
        - Разве я не сказала? - Она тряхнула головой и снова двинулась вперед, отойдя от ряда фруктовых деревьев и направившись к вымощенной кирпичом тропинке открытого сада, границы которого обозначали кусты барвинка и турецкой гвоздики.
        - Значит, у нас есть ваше слово? Слово монарха?
        - Разве я не сказала? - повторила она. - А теперь прошу вас - ибо не могу повелевать, не будучи вашим сюзереном, - составить компанию лорду Роберту. Ему я могу приказывать. - Мелвиллу почудилось что-то порочное в ее улыбке. - Вы лучше познакомитесь с ним и таким образом сможете убедить вашу госпожу в его достоинствах.
        Немного позже королева Елизавета известила Мелвилла, что она приглашает его на обед в Уайтхолл и послеобеденное представление в банкетном зале. Потом ему предстоит речная прогулка на королевской барке с двадцатью гребцами.
        Он едва успел устроиться в каюте, обитой золотой парчой, и ожидал приятного путешествия по реке - чего-то невиданного в Шотландии, где нет ни судоходных рек, ни королевской барки, - когда кто-то появился в дверном проеме, а потом наклонил голову и спустился внутрь по лесенке.
        Дадли.
        Он был так модно одет в расшитый жемчугом камзол с жесткими рукавами и наплечниками из желтой парчи, что напоминал призрак, явившийся из мастерской парижского портного.
        - Добрый день, - обратился он к Мелвиллу и огляделся по сторонам. - Вижу, она хочет, чтобы мы остались наедине. - Он рассмеялся: - Иногда моя королева ведет себя сложно, а иногда очень просто.
        Он повернулся кругом, чтобы Мелвилл мог оценить его наряд.
        - Как вы думаете, сойдет? Насколько я понимаю, королева Шотландии следит за модными новинками и регулярно получает из Парижа образцы тканей и вышивки.
        Мелвилл тоже рассмеялся. Потом он внимательнее присмотрелся к Дадли и пришел к выводу, что любая женщина может потратить много времени на поиски и не найти никого лучше. И судя по всему, Дадли обладал чувством юмора и должным смирением.
        - Просто красота, милорд.
        - Так вы и скажете вашей госпоже? - Дадли уселся на мягкую скамью. Он смотрел прямо на Мелвилла, но улыбался.
        - Я скажу, что вы весьма приятны на вид, - сдержанно ответил Мелвилл.
        Дадли фыркнул:
        - Добрый сэр, мы с вами одни. Моя королева организовала эту встречу, и я благодарен ей, ведь такая возможность предоставляется очень редко. Позвольте заверить вас, что у меня нет притязаний на брак с той, кто настолько выше меня по положению. Насколько я понимаю, это было бы оскорблением для королевы Шотландии. Я не достоин чистить ее туфли.
        Мелвилл ощутил движение барки, когда гребцы вывели ее на стрежень реки. Но источник неприятной качки находился где-то у него внутри, а не снаружи. Что это значит? Неужели здесь нет ничего честного или определенного?
        - Странно слышать от вас такие слова, - наконец промолвил он.
        - Все это дело рук Сесила. Он мой тайный враг! Он хочет, чтобы я оскорбил чувства обеих королев и впал в немилость, оставив ему всю власть при дворе. Ведь если я буду стремиться к этому браку, то оскорблю свою королеву неверностью, а вашу - самонадеянностью. А если я не подчинюсь, то оскорблю свою королеву непослушанием, а вашей королеве нанесу смертельную обиду. Поэтому, так или иначе, я дискредитирован и лишен милости моей королевы.
        Он с несчастным видом сгорбил плечи. Мелвилл едва не пожалел этого гордого мужчину, волей обстоятельств ставшего пешкой в женской игре. Он напоминал быка, идущего на заклание.
        - Думаю, ни та, ни другая королева не будет чего-либо требовать от вас, - только и сказал он.
        - Пожалуйста, передайте вашей госпоже просьбу простить меня за дерзость, путь и неумышленную, - настойчиво сказал Дадли.
        Несколько дней спустя «жертвенного быка» поставили на колени в Вестминстерском соборе перед королевой и пэрами в парламентских мантиях, чтобы сделать его графом Лестером. Последним этот титул носил Генрих V, и с тех пор он предназначался только для принцев. Все происходило в чрезвычайно торжественной обстановке, пока Елизавета не наклонилась вперед, чтобы застегнуть воротник новой мантии Роберта Дадли, и ее рука как бы невзначай скользнула по его шее.
        Французский посол де Севр посмотрел на Мелвилла и цинично усмехнулся.
        Когда процессия двинулась к выходу, Елизавета остановилась поговорить с Мелвиллом и послом.
        - Как вам нравится новый граф Лестер? - оживленно поинтересовалась она.
        Лорд Роберт держался прямо, гордый своим плащом с вышитым гербом и меховой оторочкой, а перед ним шествовал Генри, лорд Дарнли, несущий почетный меч.
        - Он похож на счастливого слугу, чья госпожа умеет видеть и вознаграждать добрую службу и высокие достоинства, - ответил Мелвилл. Внезапный переход от простого «сэра Дадли» к титулу принца был головокружительным повышением.
        - Однако вам больше нравится вон тот долговязый юноша, - заметил Елизавета и указала на Дарнли.
        Она знала! Она выяснила его тайную миссию! Какой шпион… Как?.. Или она просто настолько умна, что ее невозможно одурачить?
        - Ни одна женщина с характером не выберет мужчину, который на вид больше похож на женщину, - вслух сказал он. - У него женственное лицо и нет бороды.
        - В самом деле, - Елизавета любезно улыбнулась. - Однако он хорошо держит меч и такой же гибкий и крепкий, как сам клинок.
        XVI
        - А что она сделала потом? - спросила Мария. Они с Мелвиллом сидели в крошечной комнате, примыкающей к ее спальне в Холируде.
        - Она больше не упоминала о том «долговязом юноше» - а он действительно высокий, Ваше Величество. Поэтому я не могу знать, о чем ей известно, а о чем она догадывается. Полагаю, за мной никто не следил, когда я посещал графиню Леннокс, но я не могу быть точно уверен. Но я относительно уверен, что наш разговор не могли подслушать.
        Он вздохнул. Визит в Англию прошел очень напряженно, и даже новые сапоги оказались не такими хорошими, как он ожидал.
        Мария взяла с подноса ежевичное пирожное и протянула одно Мелвиллу. Он отказался. Она прожевала откушенный кусок перед тем, как спросить:
        - Он выше меня?
        Она встала. Ее свободное платье толстыми складками ниспадало на пол от талии.
        - Думаю, да. И должен сказать, он красив. Разумеется, я покривил душой, когда она спросила, что я думаю о нем, чтобы это казалось скорее изъяном, а не преимуществом. Как первый принц крови при дворе, он возглавлял церемонию и смотрелся очень достойно.
        - Хм-м-м. - Она улыбнулась. - И вы говорите, у него есть дар красноречия? - Она вернулась на свое место и откинулась на спинку кресла. Возможно ли… Может ли этот ее родственник, который так хорош по описанию, пробудить в ней личную симпатию?
        - Он прекрасно умеет поддерживать разговор. У меня была возможность несколько раз побеседовать с ним.
        - О чем вы говорили? - Она начала накручивать на палец локон каштановых волос.
        - В общем-то, ни о чем. - Мелвилл не мог вспомнить. Темы разговоров были несущественными: погода, популярные мелодии и придворные сплетни. - Лорд Дадли тоже хороший собеседник и интересный человек, - подумав, добавил он.
        - Вы смогли понять, что привлекло к нему Елизавету?
        Да, он понимал.
        - Трудно понять, что привлекает любую женщину, не говоря уже о королеве, - дипломатично ответил он. - Сердце королевы непостижимо, особенно когда речь идет об этой королеве. Позвольте сказать, что она сделала: она попыталась переманить меня на свою сторону и отказаться от верности вам!
        - Что? Каким образом? - Глаза Марии возбужденно блестели. Она перестала играть со своим локоном и уставилась на Мелвилла.
        В этот момент он хладнокровно проанализировал ее черты, те самые, о которых расспрашивала Елизавета. Волосы, несомненно, были одним из ее лучших атрибутов: густые, блестящие, вьющиеся, роскошного рыжевато-каштанового оттенка. Но ее розовато-белая кожа и немного раскосые сияющие глаза янтарного цвета были настолько поразительны, что создавали впечатление хрупкой энергии. «Если такой парадокс имеет смысл», - подумал он. В них была жизнь, одухотворенность, joie de vivre, несмотря на физическую хрупкость. Ее вид наводил на мысли о мимолетных радостях и элегических удовольствиях; она пробуждала в мужчинах желание обнять ее прямо сейчас, несмотря ни на что.
        Мелвилл попытался отогнать неуважительные мысли о женщине, которая была его королевой.
        - Она флиртовала со мной, - признался он. - Она показывала мне разные платья и предлагала рассудить, какое из них больше всего идет ей.
        Мария невольно рассмеялась.
        - Какое же вы выбрали?
        - Итальянское. В ее гардеробе есть платья из каждой страны, и в один день она носит английское, в следующий французское и так далее. Но итальянское больше всего шло Елизавете, так как позволяло ей укладывать волосы под сетку и носить дамскую шляпку.
        - А какие у нее волосы?
        - О, теперь вы заговорили, как она! Ее волосы скорее рыжеватые, чем ячменно-желтые, и вьются от природы. Но она спрашивала то же самое о ваших волосах и о том, какой цвет лучше и у кого они более красивые.
        - Нет! - воскликнула Мария. - Должно быть, она играла с вами?
        - На самом деле она была совершенно серьезна. Она потребовала от меня ясного ответа.
        - И?..
        - Я сказал, что вам нельзя поставить в упрек несравненную красоту ваших волос. Потом, - жалобно продолжал Мелвилл, - она велела мне сказать, кого из вас я считаю первой красавицей. Это было просто. Я ответил, что вы самая красивая королева в Шотландии, а она в Англии. Но она не удовлетворилась этим и продолжала давить на меня. Наконец я сказал, что каждая из вас - красивейшая дама в своей стране, но у нее более бледная кожа, хотя ваш румянец выглядит очаровательно.
        - Это удовлетворило ее?
        - В общем-то нет. Потом она спросила меня, кто выше ростом, а когда я ответил, что вы заметно выше ее, он заметила: «Тогда она слишком высокая, потому что я сама как раз нужного роста».
        Мария снова рассмеялась.
        - И она не остановилась на этом. Она стала расспрашивать меня о ваших интересах и о том, как вы проводите свое время. Я ответил, что вы недавно вернулись с охоты из Хайленда, что вы часто читаете исторические сочинения и иногда развлекаетесь игрой на лютне и спинете. Тогда она уставилась на меня - мадам, у нее пронизывающий взгляд, как у хищной птицы, - и спросила, хорошо ли вы играете. Я ответил: «Довольно неплохо для королевы».
        - Изменник! - Мария скорчила гримаску.
        - Я считал, что это выведет из заблуждения о том, будто она должна быть совершенством во всем, что делает. Но нет! Потом она устроила так, чтобы я «случайно» услышал ее игру. Она притворилась смущенной, но на самом деле была очень довольна и снова спросила, кто лучше играет, вы или она. Должен признаться, Ваше Величество, я отдал ей предпочтение только потому, что устал от ее хитростей.
        - Ага! Дважды изменник!
        - Но этим дело не закончилось. Она задержала меня еще на два дня, чтобы я мог посмотреть, как она танцует, и сравнить ваше мастерство. Я сказал, что вы танцуете не так непринужденно, как она, и это правда, потому что она забывает о приличиях во время танца и прыгает, как мужчина. Но слава богу, она восприняла это как комплимент и наконец отпустила меня.
        - Как необычно! Похоже, она не меньше интересуется мною, чем я интересуюсь лордом Дарнли или лордом Робертом.
        - Она делала и говорила другие странные вещи. Она отвела меня в свои покои и показала мне ваш портрет и портрет лорда Роберта. Потом она поцеловала ваш портрет и сказала, что пришлет вам лорда Роберта или огромный рубин в знак своего расположения.
        - А Дарнли… Как вы думаете, она выпишет ему паспорт, чтобы он смог покинуть Англию?
        Внезапно Мария поняла, что она будет чрезвычайно разочарована, если не сможет увидеть Дарнли лицом к лицу.
        - Шансы примерно равны, особенно если вы благосклонно воспримете кандидатуру новоиспеченного графа Лестера.
        - Тогда, мой добрый Мелвилл, напишите моей кузине, что я глубоко разочарована вашим возвращением без портрета лорда Роберта. Я также разочарована, что граф Лестер сам не прислал мне подарок. Скажите, что я ожидаю встречи с ним. Потом упомяните о том, как я была рада удовлетворить ее просьбу насчет графа Леннокса, и добавьте, что отец с нетерпением ожидает сына, который еще даже не видел своих владений. Между тем я отправлю ей замечательный подарок.
        Мелвил вздохнул. Это напоминало теннисную партию, которая могла продолжаться до бесконечности. Подача, прием, подача…
        - Да, Ваше Величество.
        После ухода Мелвилла Мария долго сидела и смотрела в окно. Как она и сказала, на словах этот родственник выглядел многообещающе. Он не был иностранцем, в его жилах текла королевская кровь, и он провел некоторое время во Франции. Он даже был высоким! Это выглядело слишком хорошим, чтобы оказаться правдой.
        «Если бы я выдумала его, то наделила бы его всеми этими качествами, - подумала Мария. - Даже католической верой…»

* * *
        В холодный декабрьский день перед своим двадцатидвухлетием Мария открыла заседание парламента в Толбуте. Она собрала парламент с целью восстановить графа Леннокса в его правах и владениях и теперь медленно шла по Кэнонгейту из Холируда во главе торжественной процессии. Лорд Джеймс нес корону, но Гамильтоны (которые должны были это сделать) отказались принять участие в церемонии, возвращавшей на сцену их политического противника. Граф Атолл нес скипетр, а граф Кроуфорд - государственный меч.
        Внутри сумрачного здания Мария обратилась к трем сословиям государства с речью о своем намерении помиловать графа Леннокса. Потом Мейтленд встал и выступил со второй речью.
        - Дорогие соотечественники, - сказал он. - Вам хорошо известно о благородном происхождении Мэттью Стюарта и его родстве с королевой через брак с ее тетей. Наша милосердная королева не хочет видеть гибель никакого благородного рода; она стремится к тому, чтобы древняя кровь продолжала пользоваться уважением. За три года, которые Ее Величество правит нами, мы получили доказательства ее честных и великодушных деяний, а также многочисленные примеры ее милосердия. Нам выпала честь…
        На пиру в Холируде, где все поздравляли Леннокса, Мейтленд получил возможность поговорить с лордом Джеймсом, который весь день сверлил его взглядом.
        - Вы не только не предотвратили это непотребство, но и восхваляли его, - прошипел он.
        - Я был бессилен предотвратить его, - ответил Мейтленд. - Вы знаете об этом.
        Риччио и музыканты перестали играть, и мужчинам пришлось вернуться к общей беседе, пока инструменты снова не обеспечили фон, маскирующий их голоса.
        - Теперь мы можем ожидать худшего, - сказал лорд Джеймс. - Я слышал, что она проявляет большое любопытство к своему племяннику Дарнли. Скоро он будет здесь, словно щенок, ползущий по отцовскому следу.
        - Могло быть хуже. По крайней мере, Дарнли - подданный Елизаветы, а не иностранец.
        - Нет ничего хуже, если она будет увлечена им. Возникнет новая партия, где будут безраздельно править Ленноксы-Стюарты. Они не оставят места никому другому - по крайней мере, не в этом поколении, - мрачно заключил лорд Джеймс.
        - Дарнли всего лишь мальчишка. Им будет нетрудно управлять. Когда он окажется здесь, мы сможем поставить его на службу нашим интересам. - Мейтленд вздохнул: - Во всем нужно искать благоприятную возможность.
        Музыка заиграла громче; Мария с Мелвиллом начали танцевать гальярду. Вскоре Пышка и лорд Сэмпилл присоединились к ним, и танец стал более раскованным. Даже Рэндольф и Мэри Битон устремились к остальным.
        - Я слышал сообщения об этом «мальчишке», - сказал лорд Джеймс. - Когда он находился во Франции, вдали от матери, которая вертит им как хочет, то вел себя не слишком пристойно. Он склонен к пьянству и пустой похвальбе.
        - Значит, он довольно глуп и бунтует против матери. Какой мальчишка не делает этого? Неужели вы сами не делали ничего, о чем не хотели бы говорить даже своей матери? Готов поспорить, даже Джон Нокс может кое-что рассказать об этом.
        XVII
        Генри, лорд Дарнли, выпрямился в седле и изогнул шею. Они приближались к границе Шотландии, и скоро он сможет увидеть свою родину. Руины римской стены в окрестностях Ньюкасла остались позади. Он хотел увидеть ее и даже сочинил о ней неплохое стихотворение, но стена разочаровала его: она оказалась лишь мшистыми курганами, окутанными туманной дымкой. Возможно, когда-то она была мощной и служила препятствием для варваров, но теперь не могла остановить даже стадо пасущихся овец. Тем не менее он прошептал рефрен из стихотворения, когда проезжал между курганов со своими пятью слугами:
        Ты все стоишь, о гордая твердыня,
        Противясь времени и злой судьбе,
        Являя все, что нам потребно ныне, —
        Отвагу, стойкость, преданность себе.
        С детства он слышал истории о знаменитой стене, построенной для защиты от варваров. Теперь ее с обеих сторон окружала цивилизация, а варвары были оттеснены на север, в Шотландию, куда он направлялся - правда, еще дальше от Эдинбурга и Стирлинга.
        В дороге, после прощания с английским двором, ему не раз предоставлялась возможность хорошо повеселиться и выпить в тавернах. С каждой бутылью он произносил тост в честь своей матери, которая обычно следила за каждым съеденным куском, каждым костюмом, каждым письмом, которое он писал.
        - За вас, дорогая матушка, бдительная и суровая матушка! - крикнул он в первый день, подняв кружку. Он сделал первый глоток, ухмыльнулся и продолжал: - Матерь Пресветлая, Матерь Дражайшая, Матерь Чистейшая, Матерь Милосердная, Матерь Обожаемая, Матерь Преславная, Зерцало Мудрости, Источник Радости, - да, это правда, она устроила все это. И теперь я отправился искать счастья. О Сосуд Духовности, Источник Преданности, Мистическая Роза… - Он расхохотался, представив свою строгую мать в образе мистической розы. - О Врата Небесные, о Утренняя Звезда…
        - Следи за своим языком, пьяный щенок! - крикнул дородный мужчина, сидевший поблизости. - Если ты еще раз оскорбишь Деву Марию…
        - Деву Марию? - спросил Дарнли. - Я говорю о моей матери, о моей благословенной матери, а не о Святой Деве.
        - Ты извращаешь молитву Деве Марии, а мы плохо относимся к этому. Считай, что тебя предупредили. - Он поднял кустистую бровь, и его глаз, выпуклый, как мраморный шарик, уставился на него.
        - Хорошо. - Дарнли вернулся к своему пиву. Свобода, свобода от нее ударила ему в голову. Это чувство было крепче любой выпивки.
        О, наконец-то освободиться от нее! От ее постоянного надзора, от ее нотаций, советов и бесконечных придирок. О Мать добрых советов! Он хихикнул, и мужчина, сидевший рядом, снова злобно посмотрел на него.
        Даже когда он стоял в своей спальне, пытаясь вспомнить, не забыто ли что-то необходимое в дороге, она пришла и стала расчесывать его волосы.
        - Словно сияющая золотая корона, - мечтательно произнесла она. - После мытья обязательно прополаскивай их ромашковой водой, чтобы они сохранили блеск.
        - Мама! - Он гневно схватил свою шляпу.
        - Говорят, она неравнодушна к золотистым волосам, - сказала его мать.
        - А я слышал, что она предпочитает брюнетов, - ответил он, лишь бы возразить ей.
        - Нет, у меня сведения из самого надежного источника.
        - Ба! - Он застегнул плащ и стремительно вышел из комнаты. Дальняя дорога манила его как путь к свободе. Какая разница, что ждет его в Шотландии? Главное, что матери запретили ехать вместе с ним. Он отправится туда, где она не сможет дотянуться до него.
        В результате Дарнли мало думал о самой Шотландии. Это был скорее побег, чем осознание новой реальности. А теперь эта реальность маячила лишь в нескольких милях перед ним, и он чувствовал себя невежественным и неподготовленным.
        «Почему я так мало думал об этом, почему не готовился?» - мысленно сетовал он, пока они приближались к Бервику.
        «Потому что она все время приставала ко мне и не давала мне ни отдыха, ни уединения», - ответил он себе. Но это было слабым утешением.
        Они проехали через Бервик, пограничный город, который некогда принадлежал Шотландии, но был завоеван англичанами в 1482 году и оставался в их руках. Граф Бедфорд, хранивший эти владения для английской короны, вежливо приветствовал его и проводил до самой границы, где их встретили лорд Джеймс, Мейтленд и отряд всадников.
        - От имени Ее Величества королевы Марии мы приветствуем вас в Шотландии, - произнес лорд Джеймс.
        Он говорил по-английски с безупречным лондонским выговором, и Дарнли был разочарован.
        - Вы говорите как настоящий англичанин, - сказал он.
        - От имени Ее Величества королевы Марии мы приветствуем вас в Шотландии, - повторил лорд Джеймс с сильным гортанным акцентом, перемежая английские и шотландские слова. - Так лучше?
        - Значит, это почти два отдельных языка.
        - Twa leids, - подтвердил Джеймс.
        «А я так и не выучил шотландский, - мрачно подумал Дарнли. - Они будут беседовать друг с другом, а я не пойму ни слова».
        - Я буду учиться, - пообещал он.
        - Вы на время останетесь в Холируде и познакомитесь с Эдинбургом, - продолжал Джеймс по-шотландски. - Ваш отец находится в Данкелде, но скоро присоединится к вам. Королева отправилась в замок Вимс.
        Для Дарнли это прозвучало как несколько фраз на голландском торговом диалекте, что лишь усилило его беспокойство.
        - Помедленнее, сэр, прошу вас, - сказал он. - Я еще плохо владею вашим языком.
        - Тогда вам лучше leir[33 - Здесь: научиться (шотл.).] побыстрее, - холодным тоном посоветовал Джеймс.
        XVIII
        Мария ежилась даже в шерстяном белье, предназначенном для холодной погоды. Оно было сшито из тонкой шерсти и тесно облегало кожу. Она получила его из Франции и собиралась заказать еще целый сундук для себя и своих Марий, если оно окажется удобным. Но такое белье служило лишь слабой защитой от особого, пронизывающего и сырого холода в этом феврале, без нормального снега, но с белыми туманами и леденящим ветром, от которого стыли пальцы и все время хотелось дрожать.
        Надев самый теплый плащ, бобровую шапку и перчатки, она решила прогуляться по саду. «С огнем нужно бороться огнем, а холоду противопоставить холод, - подумала она. - Если я выйду на улицу, одетая как следует, мне будет теплее, чем если бы осталась в холодных каменных комнатах замка Вимс, а ходьба поможет разогреть кровь».
        Она спустилась по спиральной лестнице угловой башни старого замка и открыла обитую железом массивную дубовую дверь, ведущую в сад. В это время года там было пусто; живая изгородь щетинилась голыми ветвями, а цветочные клумбы были закрыты соломой и дерюгой. Иней подморозил холмики перегноя и тонкой пленкой покрывал статуи. Круглые ягодицы Купидона со стрелой, нацеленной вниз, блестели от льда.
        «А завтра Валентинов день, - подумала Мария. - Бедный замерзший мальчик, тебе лучше прикрыться.
        Как ни странно, мы забываем о том, что Купидон вырос и стал прекрасным богом. Он был красив как Венера в мужском облике, и Психея влюбилась в него с первого взгляда. Но вместо этого мы цепляемся за внешность курносого ребенка, а не мужчины. Интересно почему?»
        Она улыбнулась при мысли о маленьком празднике, задуманном для близких людей: традиционный выбор «Валентин» и «Валентинов», игры и подарки. Ее Мариям это очень понравится, особенно Мэри Ливингстон, чей избранник Джон Сэмпилл находился рядом. Скоро все они выйдут замуж. Действительно, уже пора. Им было больше двадцати лет, и они прождали достаточно долго из уважения к своей госпоже.
        «Хорошо, что здесь мы находимся вдали от Нокса и его соглядатаев», - подумала она. Замок Вимс - не то место, куда может приехать он сам или кто-то из его соратников. Он расположен под другую сторону залива от Эдинбурга. В последнее время Нокс стал еще более громогласным и требовательным к своим прихожанам.
        Она свернула в кипарисовую аллею в центре сада. Высокие зеленые деревья двумя рядами стояли на страже, охраняя его покой. Здесь действительно было очень тихо; птицы не пели, и не было слышно не звука, кроме плеска волн о скалы далеко внизу. Холодные морские волны накатывались и отступали, накатывались и отступали с безучастным чавкающим звуком.
        Марию подошла к границе сада на самом краю утеса над заливом Форт. Во избежание несчастных случаев вдоль края возвели невысокую стену. Но она доходила лишь до пояса, и человек мог без труда перепрыгнуть через нее… или упасть вниз, если его толкнут.
        Она плотнее запахнула плащ и подняла капюшон, закрыв даже шапку от яростных порывов ветра. Он задувал с Северного моря через воронку, образованную заливом и прибрежными скалами, и несся мимо Литлингоу до Стирлинга, где утихал в холмах и лощинах шотландских предгорий.
        Небо было серым, и солнце скрывалось за плотными облаками. На другой стороне залива холмы полого поднимались к Эдинбургу, но туман окутывал город, и Мария не видела его. Пока она смотрела, клубы тумана накатились с Северного моря, как будто оно закипело, поднялись над утесами и заползли в сад, пробираясь по гравийным тропинкам, путаясь в ветвях живой изгороди и размывая контуры статуи Купидона, словно надевшего облачную мантию. Сад превратился в дымчатое море, где осталось немного ориентиров: кипарисы, вершина солнечных часов и самые высокие скульптуры.
        «Я могу заблудиться», - подумала Мария, когда увидела, что даже дверь башни скрылась из виду. Она повернулась, собираясь ощупью найти обратный путь, но внезапно заметила какое-то движение - единственное, произошедшее в саду за последнее время. Что-то шевельнулось в белом тумане, мелькнуло, а потом остановилось. Ей почудился отблеск металла, но звука не было.
        Она пошла в этом направлении, придерживаясь гравийной тропинки, а потом свернула на более широкую дорожку, ведущую к краю сада, где появилось движение.
        Снова что-то блеснуло, но на этот раз послышался лязгающий звук металла о металл.
        В конце дорожки стоял высокий мужчина, закутанный в темный плащ и смотревший на воду. Его голова была закрыта, а на поясе висел длинный меч. Он сжимал рукоять, глухо лязгавшую о какую-то металлическую пряжку в его костюме.
        Он казался выше любого смертного, и его черный плащ не шевелился от ветра, а свисал с плеч, словно высеченный из камня. Он не двигался, если не считать руки, лежавшей на рукояти меча, а поднятый воротник скрывал черты его лица.
        Мария подошла ближе, но он по-прежнему не двигался и не издавал ни звука. За ним что-то шевельнулось, и из тумана появилась бледная голова лошади с глазами цвета опавших листьев. Она подошла к мужчине и прикоснулась к его руке. Он повернулся и посмотрел на нее.
        Он был бледным, а его светло-голубые глаза казались такими же холодными, как туман. Его губы были полными, но выглядели бескровными, а румянец на щеках отсутствовал. Его возраст был неопределенным: лишенное морщин юношеское лицо было отмечено печалью много повидавшего человека.
        Она негромко вскрикнула. Он моргнул и как будто смутился.
        - Прошу прощения, что испугал вас, - сказал он. Его губы растянулись в улыбке, и его лицо сразу же преобразилась. - Я сам был напуган и ждал здесь, чтобы набраться храбрости.
        Его лошадь тихо заржала и тряхнула гривой. Туман на мгновение рассеялся и открыл ее серую спину с богато украшенным седлом.
        - Какое дело потребовало у вас набраться храбрости? - поинтересовалась Мария. Этот молодой рыцарь казался древним призраком, возможно, пришельцем из эпохи короля Артура. Рукоять его меча, которую он сжимал длинными белыми пальцами, была изукрашена самоцветами.
        - Я должен предстать перед своей доброй королевой, - ответил он.
        - А почему вы боитесь это сделать?
        - Она не посылала за мной, я приехал сюда по распоряжению отца. Он сказал, что по меньшей мере неделю не сможет покинуть Данкельд, поэтому я должен поехать один и представиться ей. Но это казалось гораздо более простым делом, когда я находился далеко отсюда.
        - Вы Генри, лорд Дарнли, - наконец догадалась она.
        Он еще сильнее побледнел, когда она откинула капюшон.
        - Матерь Божья, это вы! Вы - это она! Вы… ох, простите меня, я трижды дурак!
        Он схватил ее руку в перчатке своей белой рукой и стал целовать ее.
        - Дорогой кузен, - сказала Мария, смутившаяся из-за его смущения. - Я давно ожидала вашего приезда.
        Она осторожно высвободила руку из его холодных пальцев.
        - Не нервничайте. Разве это не лучше, чем публичный прием с обменом любезностями на виду у всего двора? Мы оба оказались здесь, в этом мертвом заброшенном саду, по какой-то причине, может быть, даже по одной причине.
        - Да. Мы оба искали уединения для раздумий. - От радости кровь бросилась ему в лицо, и на его щеках заиграл румянец.
        - Увы, это редкое удовольствие для нас обоих, - сказала она. - Нужно пользоваться любой возможностью. - Она жестом поманила его: - Теперь вы пойдете со мной?
        - Одну минуту! - взмолился он. - Неужели мы должны так быстро присоединиться к остальным и затеряться среди них?
        Она точно поняла, что он имеет в виду, хотя все ее спутники в замке Вимс были лично отобраны ею, а те, кто наиболее пристально следил за ней - лорд Джеймс, Мейтленд и даже благожелательно настроенные Эрскин и Мелвилл.
        - Как пожелаете. - Мария непринужденно улыбнулась, но на самом деле она уже прикидывала его рост и радовалась тому, что он смотрел на нее сверху вниз - нечто такое, что случалось очень редко. Она привыкла к тому, что выше почти всех остальных, и практически не думала об этом как человек, который не думает, как он удерживает равновесие на суше до тех пор, пока не попадает на море.
        - Отсюда можно увидеть Эдинбург? - спросил он.
        - В ясный день, - ответила она и подвела его к обзорной площадке на краю утеса. - Но сегодня туман скрывает город.
        Огромные извивающиеся клубы тумана проносились над водой. Суша на другой стороне залива каждые несколько секунд то показывалась, то исчезала из виду.
        - Лейт находится почти прямо напротив нас.
        - Это эдинбургский порт, - сказал он, словно прилежный ученик. Он явно запомнил этот факт. - А слева на мысу находится замок Танталлон, где мой дядя граф Мортон принимал моего отца.
        - Ваш отец был рад, когда ему разрешили вернуться в Шотландию.
        - Радость возвращения домой невозможно описать словами. Разве это не похоже на возвращение в рай? Говорят, что мы лишь странники на этой земле, изгнанные из своего вечного дома, но в конце концов возвращаемся туда, если заслуживаем этого. Поэтому вторая самая большая радость - это вернуться в свой земной дом после долгого изгнания. Возможно, это величайшее счастье, которого мы удостаиваемся.
        Его лицо сияло.
        - Но вы не были изгнаны, - подумав, сказала она. - Вам еще не приходилось бывать в Шотландии. Вы родились в Англии; вы английский подданный и даже первый принц крови.
        - Но Шотландия - дом моих предков!
        - И что это значит на самом деле? Она не пробуждает у вас никаких воспоминаний, не бередит ваши чувства. Такие вещи нужно ощущать на месте; их нельзя передать на расстоянии, словно некий таинственный эфир.
        - Ах, вы не понимаете, - грустно произнес он. - Я знаю лишь, что чувствую себя шотландцем, что какая-то часть меня всегда радостно отзывается на слово «Шотландия». Меня волнует, когда я узнаю, что стихотворение было написано шотландцем, или какой-то шотландец совершил подвиг за границей, или даже что какой-нибудь обычный человек имеет частицу шотландской крови. Он сразу становится другим для меня… более возвышенным. Нет, я не могу этого объяснить.
        - Понимаю. - Она действительно понимала. - Я чувствовала то же самое, когда вернулась в Шотландию. Увы, я обнаружила, что, хотя французы считали меня шотландкой, шотландцы считали меня француженкой. Я испытывала чувства, о которых вы говорите, хотя никто не мог приписать их мне. Даже сейчас меня считают иностранкой, пользуясь религией в качестве предлога. Какая глупость! Шотландия тысячу лет была католической страной, но не прошло и пяти лет, как она обратилась в протестантство. Кто же тогда лучший шотландец, более традиционный или истинный шотландец?
        - Да! - воскликнул он. - Да, в Англии то же самое. Религия наших предков внезапно была названа предательской. Однако Эдуард Исповедник и Генрих V насаждали и отстаивали ее. Почему же тогда их до сих пор славят как героев?
        - Потому что теперь принято держать в голове два вероучения, которые противоречат друг другу. Это вошло в моду.
        Оба рассмеялись.
        - Наш общий прадед - Генрих VII. Каким простым был его мир! - продолжала она. - Существовала лишь одна вера, и нужно было думать только о Европе. Не было никаких протестантов, Нового Света, России или турок. Ему оставалось лишь уладить распри между домами Йорков и Ланкастеров. У нас есть протестанты и проповедники, язычники и ереси, простолюдины и их представители, Джон Нокс…
        - У нас?
        - Да, - спокойно ответила она. - У нас.
        Генри, лорд Дарнли, получил теплый прием в замке, превращенном королевой в тихую гавань для отдыха. Здесь царил дух непринужденности, где парадную обувь можно было сменить на комнатные туфли, а жесткие корсажи, украшенные драгоценностями, - на мягкие халаты. Мария часто искала такие убежища, останавливаясь в домах торговцев, отпуская своих слуг и даже отказываясь от королевских атрибутов как человек, который сбрасывает одежду, чтобы принять теплую ванну в целебном минеральном источнике.
        Ее Марии находились в приподнятом настроении; они высоко ценили то время, когда их госпожа отступала от строгостей официального протокола. Тогда они делали вид, что превратились - и даже на короткое время превращались - в обычных горничных. Девятнадцатилетний Дарнли легко вписался в их общество, так как он сам бежал от будущих обязанностей и находился в игривом и благодушном состоянии.
        В Валентинов день они устроили маленький праздник со старомодными записками, пением и танцами. Большой зал замка Вимс (хотя на самом деле он был довольно маленьким) заранее подготовили к этому событию: расчистили пол для танцев и натянули красные ленты между стенными канделябрами. За музыкантами послали в Дармефермлайн, так как в замке не было тех, кто умел бы играть на цитре и скрипке, и составили музыкальную программу.
        Старинная легенда гласила, что птицы в этот день выбирают себе пару, как и большинство людей. Уже были выставлены две корзинки с именами всех мужчин в одной и всех женщин - в другой. Им предстояло вытаскивать записки и составлять пары. Случай и природа должны обеспечить правильный выбор.
        Но человеческие потребности вмешались в этот процесс. Мария чудесным образом выбрала Дарнли, а Мэри Ливингстон - Джона Сэмпилла. Мэри Битон и Мэри Флеминг, чьи ухажеры были слишком заняты государственными делами для визита, пришлось довольствоваться одним из музыкантов и смотрителем замка.
        Дарнли медленно развернул записку с именем, которую он достал из корзинки. Там было написано «Мария Стюарт», а не «королева».
        - Смею ли я? - спросил он.
        - Должна ли я остаться без пары в такой день? - рассмеялась Мария. - Это было бы оскорбительно. - Она повернулась к нему: - Добро пожаловать, Валентин.
        Она вгляделась в его красивое, мужественное лицо. Он был похож на рыцаря из сна - такой высокий, умный, откровенный, с золотистыми кудрями…
        Он показал себя превосходным танцором. Потом он взял свою лютню и, ко всеобщему изумлению, оказался настоящим мастером. Даже Риччио, сидевший в углу и наблюдавший за празднеством, одобрительно кивал. Когда все закончилось, Дарнли уселся перед камином и стал петь. Его голос, шелковистый тенор, уверенно и страстно выводил каждую ноту.
        Нет сладостнее урожая по весне, Чем урожай из спелых поцелуев! Целуй же, о владычица весны, Наполни закрома своим лобзаньем, Твои чертоги дивно зелены И призывают к радостным дерзаньям!
        Мария, полулежавшая на кушетке у его ног, попалась в расставленную им золотую сеть. Все в этой сети было молодым, прекрасным и понимающим, сродни возвращению домой из чужих земель.
        После праздника, когда молодые люди разошлись по своим апартаментам, Дарнли подошел к Марии, у которой слипались глаза от выпитого вина с пряностями и жарко натопленного камина.
        - У меня есть подарок для вас, - сказал он. - Давайте посмотрим.
        За стенной шпалерой имелась выпуклость. Дарнли наклонился и достал что-то оттуда. Это была искусно сплетенная из лозы клетка для птиц, раскрашенная красивыми золотыми узорами.
        - Пара певчих птиц, - объяснил он. - Зяблики, пойманные еще до наступления холодов. Самец и самка.
        Когда она озадаченно взглянула на него, он продолжил:
        - В Валентинов день птицы выбирают себе пару, не так ли? Этот подарок показался мне уместным для вас, моя Валентина.
        Он опустился на колени и преподнес ей клетку. Она посмотрела на птиц.
        - Они будут петь?
        - Поет только самец, - ответил Дарнли. - Как и я, когда я с вами. - Он взял ее за руку.
        - Вы необыкновенно хорошо поете, - сказала она, высвободив руку.
        - Вы будете моей Валентиной? - спросил он.
        - Это уже случилось, - сказала она. - Мы достали записки с нашими именами.
        - Я имею в виду… не только сегодня вечером.
        Он казался воплощением девичьей мечты и появился как раз в тот момент, когда ее томление стало почти невыносимым.
        - Я… я не знаю, - ответила она.
        - О, скажите, что я могу надеяться! - воскликнул Дарнли, снова взяв ее руку и покрывая ее поцелуями. Его голова, склоненная над ее рукой, отливала золотом.
        - Как и я, - прошептала она. - Как и я надеюсь на… - На что она могла надеяться? Было очень много вещей, но в этот момент она больше всего надеялась поцеловать его волосы, его губы. - Счастье.
        - Позвольте мне сделать вас счастливой, - прошептал он в ответ. Мария отдернула руку и обхватила ладонями его подбородок. Она наклонилась поцеловать его, но, как только их губы соприкоснулись, он начал подниматься и становился все выше и выше, пока ее голова не запрокинулась назад. Его губы напоминали сладкое желе, и ей хотелось упиваться ими, раздавить их, кусать и ощущать их вкус.
        - Ах, Мария, - выдохнул он и притянул ее к себе. Его тело было худощавым и жестким и слегка подрагивало под плотным бархатным дублетом.
        - Я хочу сказать что-то, о чем мы будем помнить вечно, но мне на ум приходит только «Мария», - сказал он.
        Он целовал ее по-разному: легко, как школьник, жадно, словно солдат, изголодавшийся по женщинам, и медленно, как насытившийся человек, смакующий последние крошки медового пирога.
        - Вот и вся поэзия, - прошептала она, оторвавшись от него, чтобы перевести дыхание. - Стихи никак не вспомнишь, когда они нужны.
        Она попыталась рассмеяться, но он приложил пальцы к ее губам.
        - Ш-ш-ш! - сказал он. - Нам это не нужно. И стихи тоже не нужны. - Он снова поцеловал ее. - Вы не ответили мне. Вы будете моей Валентиной?
        - Да, - ответила она. - Да, да.

* * *
        Через неделю Мария вернулась в Эдинбург, и Дарнли последовал за ней. Там он воссоединился с отцом и был официально принят лордом Джеймсом и лордами Конгрегации. Джеймс устроил большой пир в Холируде, где Дарнли и Ленокс могли встретиться с Рэндольфом и всеми шотландскими дворянами, присутствовавшими в Эдинбурге. Мария шутливо написала ему, что чувствует себя «обойденной вниманием»; ее брат ответил, что дворец принадлежит ей и она вправе поступать так, как пожелает. В результате она пригласила всех в королевские апартаменты в конце вечера. Они пришли, столпившись в зале для аудиенций и даже в ее спальне, где снова пили вино и сожгли все вишневые дрова из ее корзины, которые она хранила для особых случаев, так как очень любила их аромат. Риччио и Дарнли возглавляли певцов; их бас и тенор переплетались друг с другом.
        Хочу лежать с Еленою моей, Где днем и ночью обо мне она рыдает. Хочу лежать с Еленою моей, Где ее скорби звук не умолкает.
        Елена несравненная моя, Твоих волос сиянье золотое Останется в журчании ручья Там, на лугу в Кирконнеле, со мною.
        Мария слушала их голоса в блаженном полузабытьи, а потом рядом с собой увидела Мэри Ливингстон и Джона Сэмпилла, державшихся за руки. Впервые за долгие годы она не чувствовала себя одинокой и брошенной при виде влюбленных, державшихся за руки.
        Дарнли пел именно для нее. Он поднял голову и смотрел прямо на нее. Он почти незаметно сжал губы, и на нее сразу же нахлынула волна воспоминаний и желания.
        Его поцелуи. От первых поцелуев на Валентинов день до всех поцелуев, которые он подарил ей во время тайных встреч в Вимсе, каждый казался иным. Каждый как будто прикасался к ней в другом месте, как если бы существовали невидимые нити между губами и всеми тайными частями тела, и каждая из них отзывалась по-своему и жаждала новых прикосновения.
        «Почему никто не рассказывал мне об этой жажде?» - подумала она.
        - Ваше Величество, - сказала Мэри Ливингстон. - Я… мы… - Она наклонилась ближе и прошептала: - Джон предложил мне выйти замуж за него, и я согласилась.
        - О! Но… тогда ты будешь первой из моих Марий, которая выйдет замуж. И, разумеется, я с радостью освобождаю тебя от твоей клятвы.
        Мэри Ливингстон нежно поцеловала свою госпожу в щеку.
        - Спасибо, добрая королева.
        - И я настаиваю, чтобы твоя свадьба состоялась здесь, при дворе. Это будет первое свадебное торжество в Холируде. О Пышка! Это начало… начало счастливых времен, любви, свадеб и рождений для всех нас.
        Они обвенчались в последний день Масленицы по протестантскому обряду, за которым последовал свадебный пир с танцами в Холируде. Марии удалось соединить маски и элегантность французского бала с великолепием свадебного торжества. При свете тысяч свечей танцоры в серебряных масках торжественно и размеренно двигались под сладостную музыку псалтериона, теорбы и блок-флейт.
        Мария в тонком серебристом платье с батистовым жабо и кружевной оторочкой, носившая маску из черных и белых перьев с алмазными лентами, танцевала со множеством фантастических партнеров: рыцарем времен короля Артура в старинных доспехах, сковывавших его движения (голос выдавал в нем Мелвилла); с желто-зеленым какаду с головным убором высотой в три фута (Рэндольф); с собором Святого Жиля, увенчанным шпилем в форме короны (дородный граф Мортон); с Юлием Цезарем (лорд Джеймс) в шерстяных рейтузах, в сапогах, выглядывавших из-под его тоги; с вождем горцев, чей длинный меч с лязганьем волочился по полу (французский посол). Потом Дарнли, переодетый Голиафом из-за своего роста, принял ее в свои руки.
        - Королева тайн, - сказал он. - Я мог видеть вас с другого конца зала, одетую в черное и белое.
        - Бесцветные цвета, - прошептала она.
        - Потому что у вас нет любимых цветов?
        - Потому что это траурные цвета.
        - Но вы не в трауре.
        - Официально нет. Но мой покойный государь…
        - Ваш покойный «государь», как вы его называете, умер четыре года назад. Формальности не требуют такого долгого траура.
        - Сердце не признает формальностей, - ответила она.
        - Сердце - это живое существо, а ваше сердце, без сомнения, самое живое и любящее на свете.
        Он привлек Марию ближе к себе. Из-за скудного облачения его обнаженный торс прикасался к ее платью.
        - Вы сможете снова полюбить, мадам? Нет, я знаю ответ. Вы сможете, вы должны это сделать. Но сможете ли вы отказаться от публичного траура? Я хорошо понимаю, что траур имеет свое очарование: отрешенность от мира, мечтания, сладостное воспоминание своих переживаний и прегрешений. Но есть и ощущение завершенности: я любила, я все сделала правильно, но это осталось в прошлом.
        - Как вы смеете? - Она оттолкнула его.
        - Потому что я люблю вас. - Он обнял ее за плечи, отгородившись от притязаний графа Аргайла, ожидавшего своей очереди потанцевать с королевой, в костюме дельфина. - Я люблю вас, люблю; я чувствую, что не могу жить без вас. А видеть, как вы отдаете свою любовь, свое настоящее и будущее человеку, который уже ушел и не может ничего принять от вас, - нет, это разбивает мне сердце. Если я не достоин, предложите ее кому-то более достойному. Это я смогу понять и принять. Но не кладите в могилу прекраснейший цветок на свете!
        По его щекам струились слезы, и она бережно вытерла их своим носовым платком.
        - Но, Генри, почему… - Она так удивилась, что не смогла найти подходящих слов.
        - Скоро мы тоже станем прахом! - воскликнул он. - Разве вы не понимаете этого? Хранить верность мертвым - это отвратительно. - Он перестал танцевать и сжал ее руку: - Выходите за меня замуж, Мария. Я бы сказал то же самое, если бы вы были горничной, а я конюхом. Давайте обманем смерть, пока есть возможность, потому что это не может продолжаться долго. Сейчас у нас есть душистый дым из камина и стихи Ронсара, вино из Бордо в венецианских бокалах и маски с павлиньими перьями. Есть даже алмазные ленты и Риччио, который поет для нас. Станьте моей женой, Мария, и я обещаю, что мы будем радоваться всем прекрасным вещам, которые земля может предложить нам. Вместе мы пойдем по жизни, словно по райским кущам, вместе с Еленой Прекрасной, Антонием и Клеопатрой… О, они буду завидовать нам, счастливейшим смертным на земле!
        - Слова «счастье» и «смертный» плохо сочетаются друг с другом, - ответила Мария. Она снова начала танцевать, чтобы отвлечь от них внимание.
        - Не навсегда, но какой огонь смертные могут зажечь, пока их сердца горят любовью!
        - И вскоре угасают.
        - Как, вы боитесь? Вы трусите - великая дочь Стюартов, такая храбрая в бою, рискующая попасть под пули или потерпеть кораблекрушение, - вы боитесь этого! Но хотя бы ненадолго похитить счастье у богов…
        - У богов? Разве вы не христианин, не католик? Кто эти языческие боги, к которым вы обращаетесь?
        - Судьба, мадам. У каждого человека есть своя участь, язычник он или христианин, и вероисповедание здесь ни при чем. Лишь после смерти… Но почему мы должны говорить о загробной жизни? Будьте моей сейчас, на этой земле, во дворце, в моей постели…
        Он целовал ее, пока они танцевали. Ее голова отклонялась назад, пока маска не упала.
        - Хорошо, - прошептала она и вернула маску на место. - Но прошу вас, пока что это должно остаться нашей тайной. Могущественные люди попытаются помешать этому. Не судьба, а определенные люди.
        - Я убью их, - заявил он.
        - При моем дворе есть много маленьких Давидов со смертоносными пращами, - предостерегла она. - Дорогой Голиаф, давайте хранить наш секрет ради нашей собственной безопасности.
        - Значит, вы станете моей женой?
        - А вы - моим королем, - тихо сказала она, и он недоверчиво улыбнулся.
        К ним приближался косматый черный медведь, за костюмом которого можно было узнать лорда Рутвена.
        - А вот и ослиная челюсть, - с хохотом произнес Дарнли. - Все идет по библейскому сценарию.
        Черный медведь неуклюже подошел к ним и зарычал. Он поднял косматую лапу, она воспроизводила медвежью с точностью до деталей, так как когти были пришиты к подушечкам, и взмахнул ею перед ними.
        Мария попятилась. Что он делает? Медведь повернулся к Дарнли, и из его пасти донесся утробный голос:
        - Возвращайся в свое логово, шакал!
        Дарнли выглядел встревоженным: медведь был неправдоподобно реальным.
        - В чем дело, разве это не лорд Рутвен? - спросил он необычно высоким голосом.
        - Не имеет значения, кто я такой. Ты должен вернуться туда, откуда пришел, и побыстрее.
        Медведь снова замахнулся на него, и на этот раз когти зацепили костюм Дарнли.
        - Немедленно прекратите эту провокацию, кем бы вы ни были! - приказала Мария. Но она знала, что это был лорд Рутвен: его топазовые глаза смотрели через глазные отверстия костюма. Эти глаза… Она вспомнила, что его считают колдуном, обладающим сверхъестественными способностями. «Да, у него желтые глаза, как у самого дьявола», - подумала она.
        Медведь резко повернулся и зашаркал прочь.

* * *
        Джон Нокс покачал головой, когда представил бал-маскарад в Холируде со всеми ассоциациями, относившимися к Вавилонской блуднице: Масленица, которая ежегодно служит католикам для оправдания греха чревоугодия, мужчины и женщины в бесстыдных костюмах, распутные танцы. Несмотря на заверения Джеймса Стюарта, католики обретали прочную опору в королевстве. Протестантские лорды ослабили свою бдительную стражу против папства, о чем свидетельствовало определенное нежелание посещать проповеди Нокса в соборе Святого Жиля в последнее время. Но самое худшее - Ленноксы-Стюарты вернулись в страну и даже удостоились милостей от королевы. Уродливый папистский шпион, итальянец Риччио, втерся в доверие к королеве, стал ее поверенным в делах с Францией и повсюду следовал за ней, словно ручной пес, тяжело дышащий и виляющий своим дьявольским хвостом.
        Нокс очень устал. «Мне уже пятьдесят один год, и я не вижу конца этой битве, - подумал он. - Какое-то время все шло хорошо, и Господь помогал мне. Но теперь мои руки ослабли, они опускаются, и чаша весов склоняется в другую сторону. Прошу Тебя, Господи, пришли кого-нибудь сдержать их натиск, когда я дрогну. Ниспошли мне Аарона и Ора»[34 - Исход, 17:10 -13.].
        Шаркая, он подошел к своему письменному столу. Сейчас ему больше всего хотелось лечь, а не писать, но он преодолел эту минутную слабость и раскрыл толстый дневник на новой странице:
        «5 марта 1565 года. Известно, что постыдно срочный брак между Джоном Сэмпиллом, которого называют Танцором, и Мэри Ливингстон по прозвищу Пышка….»
        Он вздохнул.
        «…о том, какие слухи ходят о Мариях и остальных танцовщицах, свидетельствуют баллады нашего времени, содержание коих мы опустим из скромности».
        Почему людей всегда тянет к прыжкам и ужимкам? Почему существует так много баллад о похоти и насилии и так мало о Божьей любви?
        «Пока же при дворе нет ничего, кроме пиров, танцев и других подобных удовольствий, возбуждающих неумеренный аппетит, а главным развлечением для королевы служит ее английский родич, лорд Дарнли, которому она оказывает всевозможные знаки любви и нежности».
        Дарнли. Нокс сгорбился в своем кресле и вспомнил высокого юношу с безучастным лицом, который лишь однажды пришел в собор Святого Жиля, только чтобы угодить лорду Джеймсу. Он сидел в ряду, предназначенном для дворян и особ королевской крови, явился разодетым в роскошные ткани и меха и ушел до окончания проповеди - вернее, до сбора церковных пожертвований.
        Почему он пришел? Он был католиком; по крайней мере, его мать была видной католичкой. Из-за искреннего желания услышать слово Божье? Сначала Нокс надеялся на это. Святой Дух порой являет себя в необычных местах. Но глядя на невинное и одновременно пустое лицо Дарнли, на его тусклые глаза, не имевшие глубины или духовной пытливости, он понял, что это было либо спонтанным и бессмысленным решением следовать за старшим по возрасту, либо расчетливым политическим жестом с целью обезоружить его протестантских критиков. Лорд Дарнли не был искателем истины.
        Но кем тогда он был? Кто среди них останется на верном пути?
        Нокс закрыл свой дневник, отодвинул его и положил голову на скрещенные руки. Он очень устал.

* * *
        Джеймс Мелвилл вошел в зал для аудиенций с определенной уверенностью. В конце концов, королева с самого начала попросила его исполнять эту роль, стать ее личным советником. Сначала он был озадачен и неохотно принял эту странную должность, которая, по ее собственным словам, заключалась в указании на ее ошибки, совершенные из-за незнания местных манер и обычаев. Он заверил ее, что обычного здравого смысла и ее опыта при французском дворе будет достаточно, она настояла на своем.
        - Я совершила много непреднамеренных ошибок оттого, что рядом не было верных друзей, которые могли бы помочь мне советом, - сказала она. - Придворные льстят монархам и никогда не говорят им правду, потому что боятся оказаться в немилости. Но вы… у вас другая задача, и вы никогда не утратите моей благосклонности - если только не поцелуете мастера Нокса во время одной из его проповедей. Прошу вас воздерживаться от этого!
        Теперь Мелвилл должен был исполнить свою тяжкую обязанность.
        - Войдите, пожалуйста.
        Стражник жестом пригласил его в зал для аудиенций. Он вошел и остановился.
        - Дорогой Мелвилл! - Мария вышла из своих покоев с протянутыми руками.
        - Ваше Величество!
        Она улыбнулась и уселась на трон под королевским балдахином. Однако она выглядела как женщина, которая просто принимает друга.
        - Добрый Мелвилл, благодарю за визит ко мне. - Она продолжала улыбаться, и он видел, что ее улыбка была иной, происходившей от какого-то источника радости, скрытого глубоко внутри.
        - Светлейшая королева, вы просили меня обращаться к вам каждый раз, когда я почувствую что-либо, что может охладить отношения с вашими подданными. В последнее время…
        - Вы так взволнованы, дорогой Джеймс. - Мария сошла с трона и уселась рядом с ним. Ее духи имели тяжелый, обволакивающий аромат. - В чем дело?
        Ему хотелось помахать рукой, чтобы отогнать запах. Ее духи пахли увядающими фиалками.
        - Ваш слуга, Риччио, - наконец выдавил он.
        - Что с ним не так?
        - В последнее время он стал гораздо более заметен, чем раньше. Во всяком случае, так думают люди. Они повсюду видят его и слышат о нем. Ради вашего и его собственного блага я должен посоветовать вам держать его в тени.
        - Не понимаю, что вы имеете в виду. - Она жестко выпрямилась.
        - Простолюдины считают его папистским шпионом. Они называют его фаворитом, а это всегда предвещало беду для Стюартов. - Мелвиллу удалось произнести слово «фаворит» как проклятие. Он сделал глубокий вдох и продолжил: - Королевская ветвь Стюартов - великая династия. Их мужество, красота и преданность своему народу несравненна. Однако у них есть смертельный изъян: они выбирают незаконнорожденных фаворитов. Яков III со своим фаворитом Робертом Кокраном, архитектором большого зала в Стирлинге, навлек на себя ненависть дворян. И прошу прощения, но чрезмерная преданность вашего отца Оливеру Синклеру в значительной мере предопределила наше поражение в битве при Солуэй-Мосс. Дворяне не последовали за ним.
        - И они считают Давида Риччио моим Оливером Синклером? - тихо спросила она.
        - Боюсь, что так, мадам.
        - Но он всего лишь присматривает за моей зарубежной корреспонденцией.
        - Люди по-другому смотрят на это.
        - Я запираюсь с ним только для того, чтобы давать ему инструкции.
        - Опять-таки, это воспринимают иначе.
        - О! - Она встала и стиснула кулаки. - Неужели каждый час моей жизни нужно рассматривать под увеличительным стеклом? Какая разница, сколько времени я совещаюсь с ним?
        Она начала нервно расхаживать по комнате.
        - Дело не только в обычных людях. Пока вы проводите все больше времени взаперти и совещаетесь с ним, те, кто раньше был вашим главным советником, все чаще оказываются в стороне от событий. Не секрет, мадам, что они с тревогой наблюдают за происходящим. Вам давно известно, что ваши советники недоброжелательно относятся к нему.
        - Конечно же, вы имеете в виду лорда Джеймса и Мейтленда.
        - Есть и другие, - тихо сказал Мелвилл.
        - Ох, я так устала, что меня неправильно понимают! - Она на мгновение замерла, словно пытаясь справиться со своими чувствами. - Меня печалит, что люди ошибочно толкуют мое поведение. На самом деле Риччио всего лишь…
        - Вам не нужно убеждать меня, Ваше Величество. Вы должны убедить их, великое множество людей, населяющих эту землю и бунтующих против всех, кто их не устраивает. А тем временем ваша кузина, королева Англии, шлет все более настойчивые сообщения о том, что вы не интересуетесь ее «дорогим Робином».
        - Но не мне. Я не получила ни одного письма от нее.
        - Нам сообщили, что она наконец объявила свои намерения по поводу «дорогого Робина» и вопроса о престолонаследии. - Он был рад видеть любопытство на ее лицу, но это было странное, безличное любопытство, как будто исход дела совершенно не беспокоил ее. Внезапно он обратил внимание на необычно большое количество ювелирных украшений и на ее алое платье. Она вышла из траура. - Шпионы сообщают новости как минимум за неделю до официальных курьеров, но они не всегда точные. Тем не менее первые известия весьма поучительны.
        - О чем же вы узнали?
        - Она сказала, что хотя будет очень довольна, если вы изберете в супруги ее драгоценного графа Лестера, но она не сможет объявить имя преемника, пока сама не выйдет замуж или же решит никогда не делать этого.
        - Ох! - Мария глубоко вздохнула. - Итак, в конце она заявляет ни о чем. Слава богу, что я не выйду за него замуж! - Она подошла к окну, выходившему во двор, и посмотрела вниз, как будто что-то привлекло ее интерес. - Итак, я вольна поступать так, как пожелаю. Мне больше не нужно считаться с ее пожеланиями, и я не стану этого делать. Какой дурой я была, когда всерьез рассматривала эту мысль!
        - Консультации с ней были целесообразны с политической точки зрения. Но как я говорил вам после возвращения из Англии, я не нашел в ней честного и открытого стремления к разговору о ее намерениях, но увидел лишь страх, лицемерие и ревнивое соперничество.
        - Хм-м-м. - Мария улыбнулась, как будто услышала долгожданную новость. - Говорите, ревнивое соперничество? Что ж, мне все равно.
        Действительно, она казалась безразличной ко всему, чего так долго и настойчиво добивалась раньше: к признанию и одобрению от королевы Елизаветы.
        - Возможно, так будет лучше, - признал Мелвилл. - Это может быть выигрышной тактикой.
        - Хм-м-м. - Мария продолжала смотреть в окно, и Мелвилл понял, что она ждет чего-то… или кого-то.
        - Мысли о супружестве как будто носятся в воздухе, хотя весна еще не настала, - сказал он. Сугробы лежали повсюду; грязный снег был свален кучами у ворот и забивал водостоки на Хай-стрит. - Ваша первая Мария вышла замуж, а Джон Нокс наслаждается своим медовым месяцем недалеко отсюда.
        - Джон Нокс! - Она рассмеялась. - Кстати, с моей отдаленной родственницей! - Она засмеялась еще сильнее, так что по ее лицу потекли слезы. - Его маленькой Маргарет Стюарт всего лишь семнадцать лет! Как я погляжу, женщина моего возраста слишком стара для пятидесятилетнего вдовца! Должно быть, его первая жена умерла, объевшись пудингом из Писания. А новой придется стать Авигеей[35 - 1-я Книга Царств, 25:14 -43.] и греть его ноги своим телом! Но для чего еще, известно лишь ангелам!
        - Ваше Величество!
        Мария дико расхохоталась. Потом она снова повернулась к окну и продолжила наблюдение. Мелвилл тихо попятился и вышел из зала. Высокие двери закрылись за ним. Он повернулся и спустился по широкой лестнице к главному входу.
        Он вышел во двор, запруженный водой вперемешку с тающим снегом, и начал осторожно пробираться к воротам. Что стряслось с королевой? Она казалась одержимой и не владела собой.
        В ворота въехал лорд Дарнли на большой серой лошади. Он размахивал песочными часами, которые держал в руке.
        - Теперь мастеру Ноксу придется сократить свои проповеди! - крикнул он. - Я подменил часы у кафедры в его церкви, так что время там будет идти в два раза быстрее!
        Он усмехнулся и раскинул полы своего широкого черного плаща, словно злой волшебник.
        Мелвилл увидел, как королева, стоявшая у окна, помахала ему.
        XIX
        Мария и Дарнли ехали бок о бок далеко впереди остальных по дороге, ведущей из Эдинбурга в Стирлинг. Стоял свежий мартовский день, ясный и бодрящий; казалось, что ветер, обшаривший зимние кладовые и обнаруживший их пустыми, торжественно объявлял о начале весны. Это время в Стирлинге уже подходило как для обычной, так и для соколиной охоты, но, даже если она окажется неудачной, Мария была рада покинуть пределы Эдинбурга.
        Эдинбург, где почти безраздельно правил Джон Нокс, а крыши домов стояли тесно, как сплетничающие женщины, угнетал ее дух. Лорды Конгрегации были подлинными правителями Эдинбурга и прочно держали его в руках.
        Но здесь, за городом - ах, какой простор, какие краски, какой свежий и чистый ветер! Стирлинг находился примерно в тридцати семи милях к северо-западу от Эдинбурга, если следовать вдоль залива Форт до того места, где он переходит в реку Форт. По мере того как река мелела, она становилась серебристой и отражала серовато-синее мартовское небо с бегущими облаками. Окрестная земля только что сбросила побитую молью зимнюю шубу, в некоторых местах уже проступили радужные зеленые тени.
        - Там будут соколы? - спросил Дарнли. - У меня был чудесный сокол в Англии, но мне пришлось оставить его.
        - Это соколы с Оркнейских островов. Ты будешь доволен ими. - Она повернулась в седле и посмотрела на остальных, отставших примерно на сотню футов и растянувшихся в яркую цветную линию: три Марии, Риччио, Мелвилл и лорд Джеймс. Слуги, музыканты, священники и камергеры уехали раньше для подготовки королевских покоев.
        - Они будут слушаться меня?
        - Разумеется. Разве они не признают настоящего принца? - Она наклонилась в седле и поцеловала его.
        Ах… его поцелуи… «Мы должны скорее пожениться, иначе я непременно согрешу, - подумала она. - Я думаю о нем и о его теле даже во сне, когда должна отдыхать».
        - Сколько еще ехать? - спросил Дарнли.
        - Скоро мы приблизимся к Стирлингскому мосту. Там…
        - Там Уоллес разгромил англичан в 1297 году. Пожалуйста, не нужно давать мне очередной урок истории. Если ты чувствуешь себя обязанной запоминать каждый исторический факт, зачем утомлять меня ими?
        Его слова расстроили ее. А как же речи о том, что он чувствует себя шотландцем?
        - Это и твоя история; во всяком случае, ты так говорил. И если тебе предстоит стать королем…
        - Королем настоящего, а не прошлого.
        - Тем не менее ты должен знать основы шотландской истории, - сказала она.
        - Ты говоришь как школьный учитель. - Он нахмурился и попробовал зайти с другой стороны: - Действительно, ты старше меня и к тому же королева, но я не хочу быть твоим учеником.
        - Кем же ты хочешь быть?
        - Твоим мужем, любовником, другом и господином.
        - Разве может один человек стать всем?
        - Может… в идеальном мире, который мы создадим для себя.
        Они приближались к замку Стирлинг, возвышавшемуся над равниной на двести пятьдесят футов, словно гигантский гриб. Он был серым и массивным, как призрак Камелота. С зубчатыми стенами, бастионами, подъемными решетками и пушкой, с королевскими апартаментами, церемониальным залом, дамской обзорной беседкой, садом на холме, оленьим парком и турнирным полем, это был самодостаточный рыцарский мир, словно пришедший из сновидения.
        - Здесь прошло мое детство до отъезда из Шотландии, - сказала Мария. - В других местах мне угрожала опасность. Солдаты Генриха VIII вторглись на наши земли и пытались похитить меня.
        - Тебе пришлось скрываться здесь и ты не могла жить нигде больше? - недоверчиво спросил он.
        - Да. Я родилась в Линлитгоу, во дворце, который мы проехали по пути, но через несколько месяцев меня привезли сюда, в Стирлинг. Здесь, в Королевской часовне, я была коронована в возрасте всего лишь девяти месяцев.
        - Насколько я понимаю, ты не помнишь этого.
        - Конечно нет.
        - Какая жалость: стать королевой и не помнить, как это случилось. - Он нахмурился.
        - Мы оставались здесь постоянно, я с матерью и Марии. И некоторые мои сводные братья и сестры… Здесь жили Джеймс, Роберт и Джон Стюарты и Джин Стюарт. Пока играли, катались на пони и учились, Генрих VIII опустошал нашу страну. В какой-то момент англичане оказались в шести милях от Стирлинга, поэтому мы с матерью бежали на маленький остров на озере Ментейт.
        - Как скучно.
        - Нет, там было чудесно.
        «Это было особенное, глубоко личное время, о котором я не могу рассказать даже тебе, - подумала она. - И я даже не уверена, все ли произошло так, как я помню это».
        - Монахи! - Он скорчил гримасу. - А что случилось потом?
        Неужели он в самом деле не знает?
        - Генрих VIII умер, но это не принесло нам облегчения. Его преемник Эдуард VI продолжал терзать нас. Его полководец Эдвард Сеймур выступил на Эдинбург с большим войском. Там было кровопролитное сражение, битва при Пинки-Клаф, и шотландцы проиграли. Тогда моя мать и все остальные поняли, что Шотландия не может в одиночку противостоять Англии. Нам пришлось отдаться на милость Франции.
        Как ужасно это прозвучало! Она никогда не говорила об этом вслух и не ощущала зловещей, свинцовой неизбежности этих слов.
        - Я была обещана в невесты дофину в обмен на защиту от англичан. Французский король прислал за мной судно, и я уплыла во Францию. Там я выросла, вышла замуж за дофина…
        - …и в конце концов вернулась в Шотландию, - закончил он. - Через тринадцать лет.
        - Но за эти тринадцать лет весь мир изменился. Два новых правителя в Англии…
        - И новая правительница Шотландии, реформатская церковь, - сказал Дарнли. - Она правит тяжелой рукой.
        - Да. - Эта рука иногда казалась тяжелее, чем Мария могла вынести. - Но ее власть сосредоточена главным образом в Эдинбурге. Здесь мы свободны от нее.
        - Верно, если не считать некоторых наших спутников. - Он мотнул головой в сторону лорда Джеймса. - Почему ты вообще взяла его с собой?
        - Он хотел поехать. Кроме того, он усердно работает, а в Писании сказано: «И пахарь достоин награды за труды свои».
        Дарнли поморщился:
        - Я не люблю цитат из Библии, даже сказанных в шутку.
        Они проехали внешние укрепления и поднялись по пандусу, ведущему к привратницкой, с огромными, похожими на барабаны, сторожевыми башнями. Ветер трепал их одежду. Шляпа Мэри Флеминг слетела с ее головы и покатилась по мостовой, перелетела через зубчатую стену и исчезла.
        - Ох! - воскликнула она, изумленная быстротой, с которой это произошло.
        - Теперь она украсит жену какого-нибудь горожанина, - сказал лорд Джеймс. - Поистине милосердное деяние.
        Мария поселила Дарнли в покоях короля, что вызвало оживленные перешептывания, которые она предвидела. Но она не могла ничего с собой поделать. Почему она должна была селить его в почти переполненном западном крыле королевских апартаментов, когда просторные и хорошо обставленные покои короля оставались пустыми?
        Замок Стирлинг мог похвалиться великолепными отдельными покоями для короля и королевы с соседними спальнями. Яков V оборудовал их лишь за два года до своей смерти и гордился всяческими модными новшествами: рядами из трех чертогов, возраставших по степени приватности и ведущих в соседние спальни в восточном крыле, отдельными уборными в каждой спальне, рабочими кабинетами и ванными комнатами, высоким потолком присутственного чертога короля, украшенным резными медальонами. Из апартаментов королевы открывался прекрасный вид на сельскую местность за замком, а утром в окна светило солнце.
        При Марии де Гиз покои короля были тихими, окна закрыты ставнями, и никто не мог войти туда без разрешения. Для нее это было одним из проявлений траура. Мария помнила, как однажды она заглянула туда и получила наказание, соразмерное прегрешению. Комнаты были темными и пыльными, а большие резные головы на потолке казались чудовищными. Она больше не хотела приходить туда, но лелеяла тайный страх, что там находится призрак или скелет ее отца. Однако после возвращения в Шотландию она распорядилась открыть, проветрить и заново выкрасить апартаменты короля, и теперь они имели роскошный и приветливый вид.
        Оба устроились в своих комнатах. Мария быстро привела все в порядок и осторожно постучала в дверь, соединяющую ее спальню со спальней Дарнли. Он тут же распахнул дверь.
        - Никаких шпионов, - прошептал он и обнял ее. - Разве это не чудо?
        Оставшись один после обеда, когда все пожелали друг другу доброй ночи, Дарнли почувствовал себя в безопасности после того, как запер дверь на задвижку. Он обвел взглядом комнату с позолоченной мебелью и высокой кроватью под изысканно расшитым балдахином с длинными золотыми кистями. Это была спальня короля, и он, Генри, лорд Дарнли, скоро станет королем. Королем Шотландии. Вот это будет подарок для королевы Елизаветы и ее заплесневелого двора!
        Несколько мгновений он сидел тихо, прислушиваясь к любому шуму. Можно ли считать, что все уже легли спать? Мария вряд ли придет к нему. У нее был почти виноватый вид, когда она сказала ему, как сильно устала. Тем не менее он ждал. Потом он встал и пошел в другой конец комнаты, где лежала его открытая дорожная сумка. Внутри находилось нечто такое, что он давно уже хотел попробовать.
        Он порылся в личных вещах, отложил в сторону свою счетную книгу, письменные принадлежности и лекарства, которые мать собрала для него («Никогда не расставайся с ними», - строго сказала она) от кашля и болей в суставах, а также наглазную повязку от бессонницы, регулярно преследовавшей его. Наконец он нашел это, нежно булькавшее, словно младенец в распашонке. Он достал это - фляжку виски, легендарного местного напитка. О, как ему хотелось попробовать его! Ему удалось получить бутылку от покладистого графа Атолла.
        Он нетерпеливо отвернул крышку и сделал огромный глоток. Виски оказался настолько крепче вина, к которому он привык, что его как будто ударили кулаком в грудь, и он закашлялся. Он не мог поверить, что жидкость может быть такой крепкой. «Даже яд действовал бы мягче», - подумал он.
        Не был он готов и к тому, что виски, оказавшись в желудке, ударит ему в голову. Напиток как будто разлился у него в мозгу.
        «Я мог бы с таким же успехом влить его себе в ухо», - подумал он. Эта мысль показалась ему чрезвычайно смешной. Он сделал еще один большой глоток, который уже не обжег горло, как предыдущий.
        «Твой товарищ проторил путь», - подумал он. Он чувствовал, что его голова как будто срывается с плеч, и это было восхитительное чувство, которое он не мог получить ни от чего другого. Он стремился к этому ощущению покоя, где никто не мог потревожить его и где он не был обязан отвечать перед кем-то. Образ матери потускнел, как если бы он оставил ее в другой комнате. Эта комната принадлежала только ему, вращалась в его голове и останавливалась по его желанию.
        Дарнли не знал, как долго он сидел там и сколько он выпил. Он понимал лишь то, что слышит стук в дверь. Кто-то собирался вторгнуться к нему! Он потряс головой, чтобы прояснить разум. К его разочарованию, густое, обволакивающее ощущение начало растворяться, и он больше не чувствовал себя свободно плывущим по волнам бытия.
        - Одну минуту. - Он встал и застегнул дублет. - Я сейчас!
        Он побрел через комнату и распахнул дверь. Кто это? Он не мог разглядеть в тусклом свете.
        - Прошу прощения за беспокойство, - произнес голос. - Очевидно, я действительно побеспокоил вас.
        Лорд Джеймс! Дарнли схватился за свой дублет. Он был застегнут вкривь и вкось.
        - Ничего страшного, - сказал он, надеясь, что его голос звучит нормально. Он прислушался к своему тону. - Входите, пожалуйста.
        Он повернулся, ожидая, что Джеймс последует за ним. Но голос в дверном проеме произнес:
        - Вижу, вы не в состоянии разговаривать.
        Дверь захлопнулась.
        Наступило воскресенье, и Мария, находившаяся в собственном замке, распорядилась провести мессу в Королевской часовне. Поскольку это было четвертое воскресенье Великого поста и время позволяло ненадолго ослабить строгие ограничения, священники носили розовые, а не алые одежды, и служба имела праздничный оттенок. На мессу собрались все католики, а протестанты остались в своих комнатах и либо спали, либо читали Писание. Мария не знала, чем они занимаются, и не собиралась спрашивать.
        Как обычно, после мессы ожидался воскресный обед в Большом зале, а потом они собирались отправиться на соколиную охоту. День был ясным и солнечным и обещал хорошую верховую прогулку, если земля не слишком раскисла от недавних дождей. Но прежде чем Мария со своей свитой вошла в Большой зал, они встретили лорда Джеймса и его спутников, седлавших лошадей.
        - Еще рано выезжать на охоту, - сказала Мария. - Сокольничие не успели подготовить птиц. Пожалуйста, подожди немного.
        - Нас не интересует охота, - ответил Джеймс. - Эти папские ритуалы в Королевской часовне невыносимы для нас, и мы больше не можем оставаться здесь.
        - Тебя даже не было там, брат. Как же ты можешь называть их «невыносимыми»? Возможно, тебе следовало бы посетить мессу. Там говорили слова, которые пришлись бы тебе по душе. Но когда ты говоришь «мы», имеешь ли ты в виду самого себя как особу королевской крови? И если нет, что ты имеешь в виду?
        Джеймс выпрямился в седле:
        - Я имею в виду себя и своих спутников. Разумеется, я не собираюсь присваивать королевские титулы.
        - Понятно. - Наступила долгая пауза. - Мне очень жаль, что ты не можешь остаться, - наконец сказала она. - В этом замке мы играли детьми и хорошо узнали друг друга. Эти стены священны для нас. Неужели ты должен расстаться со мной сейчас?
        Она подошла к его лошади, положила руки на седло и посмотрела на него снизу вверх. Из этого положения его подбородок казался тяжелым и неподвижным, как башни замка.
        - Вы гоните меня прочь, - сказал он, дернув за повод и развернувшись, так что она потеряла равновесие и едва не упала. - Вы и ваша глупость. Месса - это меньшее из зол.
        Его слова казались бессмысленными.
        - Дело в людях, которых вы приближаете к себе, - наконец сказал он, тронулся с места и рысью поскакал прочь.
        Из-за отъезда Джеймса Мария показала подать обед в присутственном чертоге королевы вместо Большого зала. На стол подали тушеного кролика, каплуна в лимонном соусе, вареный лук и кубики сладкого молочного желе. Солнце ярко освещало просторную комнату.
        - Лорд Джеймс и его спутники уехали, - объявила Мария. - Увы, они не могут остаться. Думаю, это шутка, так как сегодня первое апреля и у них нет причин для недовольства. Тем не менее мы поедим, а потом устроим соколиную охоту, как собирались. Они, несомненно, присоединятся к нам завтра.
        На лице Риччио заиграла широкая улыбка.
        - Тогда позвольте поднять тост за их удачную поездку в… куда бы они ни отправились, - сказал он и поднял золотой бокал. Апрельское солнце заиграло на рубинах и сапфирах, украшавших ободок.
        После обеда, когда они направлялись во дворец через верхний двор, Мария повернулась к Дарнли и сказала:
        - Теперь мы будем охотиться до темноты. Все готово. - Она хотела повернуться и обратиться к остальным, но хмурое лицо Дарнли остановило ее.
        - Я плохо себя чувствую, - сказал он. - У меня болит голова.
        Голова Дарнли действительно пульсировала болью при каждом шаге, и к тому времени, когда он вошел во дворец, боль настолько усилилась, что ему пришлось обхватить голову руками. Он поспешил в свою спальню и со стоном упал на огромную кровать. Его слуга Тейлор стащил с хозяина сапоги и раздел его. К вечеру он начал бредить.
        - Это лихорадка, - сказал Бургойн, который с детства был врачом Марии, а теперь стал ее другом. - У человека его возраста нет причин для беспокойства. Он будет потеть, бредить и метаться в постели, а потом заснет. Когда он проснется, то не будет ничего помнить. Это нам предстоит бессонная ночь.
        Дарнли несколько дней пролежал с лихорадкой, а потом болезнь внезапно отступила. Он сел и распорядился принести свой любимый щавелевый суп с инжиром. Поварам пришлось потрудиться, чтобы найти рецепт. К нему пришли музыканты, и Мария посетила его, оставшись довольной его состоянием. Но к утру он почувствовал себя хуже, и его стало тошнить.
        Мария сразу же послала за Бургойном. После осмотра французский врач вышел из комнаты и грустно покачал головой.
        - Корь, - сказал он. - Лорд Дарнли ослаб после лихорадки и заболел корью.
        Дарнли утопал в поту в огромной королевской постели. Казалось, вода окружала его изнутри и снаружи. Вода сочилась из него, и он тонул в жидкой трясине. Он не почувствовал, как слуги подняли его, сменили белье, проветрили матрас и снова уложили его на сухие простыни. Его лихорадка усилилась, и он слышал лишь горячечный гул в голове и мелькание бессвязных образов за закрытыми веками. Иногда появлялось постороннее присутствие, мягкое и успокаивающее. Оно казалось смутно знакомым, но он не понимал, кто это.
        - Мсье Бургойн, он не узнает меня, - сказала Мария, утомленная после ночного дежурства у постели Дарнли.
        - Он узнает вас в своих снах, - ответил врач. - Но вам нужно отдохнуть. Почему вы так настаиваете на этой бессонной страже?
        - Не знаю. Возможно, потому, что это первая стража, которой я удостоилась… после короля Франциска.
        - Бдение у ложа больного - это не честь, которой можно удостоиться, а тяжкий крест.
        - Я люблю Дарнли! - неожиданно выпалила она. - Пожалуйста, скажите, что он не умрет!
        Бургойн выглядел удивленным.
        - Молодой человек не может умереть от кори, если он не страдает другой тяжелой болезнью, такой, как сифилис, или не является чрезвычайно слабым от рождения.
        Дарнли лежал, кашляя и отхаркиваясь. Каждый приступ кашля сотрясал его худое тело и отдавался в его воспаленном горле. В его рту появились белые нарывы, а слизистая оболочка вокруг них была красной и опухшей, отчего он не мог глотать. Его пустой желудок содрогался от спазмов, и при каждом сокращении мышц казалось, будто внутренности разрываются на части. Свет так резал ему глаза, что все окна пришлось закрыть ставнями, и возле его постели не горело ни одной свечи.
        Мария сидела рядом с ним в темноте, словно изящная египетская богиня, стоящая на страже перед гробницей фараона. Каждый раз, когда она прикасалась к нему, его кожа была сухой и горячей, как одна из chaufrettes, серебряных грелок для ног, которыми она пользовалась зимой. Франциск никогда не был таким горячим. Может ли человек пережить такой жар?
        Мария смотрела на его съежившееся тело - он сильно исхудал - и чувствовала, как он ускользает от нее. Она часами молилась, сидя на табурете рядом с ним. В полумраке спальни могло почудиться, что он уже лежит в гробнице, а его бледное лицо и тело, покрытое простыней, казалось надгробной статуей, вырезанной из алебастра.
        Она не могла потерять его. Она не могла во второй раз уступить смерти своего возлюбленного.
        «Если бы я могла занять твое место, - думала она. - Лежать в постели и сражаться с болезнью, когда смерть войдет в спальню, надеясь одержать легкую победу, я бы схватила ее костистые пальцы и сломала их один за другим. Я слышала бы их хруст и видела, как куски падают на пол».
        Дарнли застонал и перекатился на другой бок.
        «Нет, смерть не получит тебя! Ей сначала придется сразиться со мной и одолеть меня, обезоружить твоего стража. Смерть не справится со мной», - пообещала Мария, отирая его лоб платком, намоченным в холодной душистой воде.
        На шестой день у Дарнли появились красные точки на лице и шее. Точки быстро распространились на другие части тела, и температура упала. Его глаза открылись, и он впервые увидел Марию.
        - Как… долго ты была здесь? - хрипло спросил он.
        - Все время, пока ты болел, - ответила она.
        Он криво улыбнулся:
        - И как долго я болел?
        - С Материнского воскресенья после мессы и почти до Страстного воскресенья. Оно будет завтра.
        - Я не знаю этих терминов.
        «Добрый католик должен знать их», - подумала Мария.
        - Почти две недели, - сказала она.
        Он закатил глаза, все еще налитые кровью.
        - Так долго!
        - Не так уж долго для двух серьезных болезней. Более слабый человек мог бы не выздороветь.
        - Я никогда не выздоровею, - прошептал Дарнли. Он поднял руку, такую тонкую, что она казалась полупрозрачной, с сетью голубоватых вен. - Я едва могу поднять ее.
        Мария накрыла его руку своей, более широкой и сильной, и переплела его пальцы со своими.
        - Вместе мы выстоим, - сказала она. - Ничто не разлучит нас.

* * *
        - Она все еще сидит взаперти вместе с ним? - спросил Нокс, отведя лорда Джеймса в сторону после воскресной службы в соборе Святого Жиля. В сегодняшней проповеди он говорил о смерти посреди жизни и о жизни посреди смерти; трудная концепция радости и смирения. Судя по всему, ему удалось тронуть сердца прихожан.
        - Так говорят. - Джеймс кивал и улыбался другим прихожанам, выходившим из церкви, особенно лордам Конгрегации, которые все, как один, послушно пришли в этот ветреный апрельский день. Теперь они прогуливались по улице Кэнонгейт, радуясь свежему воздуху по пути домой, где ждал воскресный обед. - Молодой Дарнли подхватил корь после лихорадки и едва не покинул этот мир. Бесславный конец для бесстыдного юнца. - Джеймс улыбнулся и поднял руку: - Добрый день, леди! - Джин, графиня Аргайл, кивнула ему. - Он ведет себя невыносимо.
        - Как именно? - Нокс приветственно помахал рукой: - Добрый день, лорд Байрс! - Он поклонился лорду Линдсею.
        - Он суетный, пустоголовый, высокомерный и обидчивый. Кроме того, он недолюбливает Библию.
        - В самом деле?
        - Да. Я слышал, как он болтал об этом по пути в Стирлинг.
        Церковь опустела, и Нокс вернулся к кафедре, чтобы собрать свои записи и закрыть Библию. Он указал на песочные часы, стоявшие перед кафедрой.
        - Он украл мои часы и подменил их другими, где песок заканчивается не за час, а за полчаса. Таков уровень его изобретательности. Как будто я не могу дважды перевернуть часы!
        Джеймс только покачал головой.
        - Он забрал песочные часы, которые мне подарил Кальвин, - продолжал Нокс. - Это было очень нехорошо с его стороны. Других уже не будет.
        Кальвин умер несколько месяцев назад.
        - Он любит дерзкие выходки, - сказал Джеймс. - Он всего лишь испорченный мальчишка, маменькин сынок. Его мать будет вне себя от восторга, когда узнает, что королева влюбилась в него. В сущности, она лелеяла такие планы с самого его рождения. Ее однажды даже отправили в Тауэр за то, что она слишком энергично продвигала свои «королевские претензии». Теперь ее мечты почти исполнились. - Помедлив, он добавил: - И думаю, молодой Дарнли имеет склонность к распутству.
        - Он недостаточно взрослый для этого. Эгоизм и безрассудство - первые шаги на этом пути, но нужно пройти долгий путь, чтобы стать развращенным человеком.
        Нокс провел провел рукой по обложке Библии и почтительно завернул ее в шелковую ткань.
        - Он дальше продвинулся по этому пути, чем можно было представить, - сказал Джеймс.
        - Пойдемте со мной, - Нокс положил руку ему на плечо. - Отобедаем у меня дома в этот славный воскресный день.
        - Итак, вы уехали после той первой мессы, когда все вырядились в розовое? - спросил Нокс, когда они сидели в его комнате, подкрепившись фаршированной треской с репой и капустой. Маргарет Стюарт, новая жена Нокса и отдаленная родственница лорда Джеймса и королевы, оставила их наедине с тарелкой инжира и графином кларета. Она была хорошенькой и добродушной, но немного склонной к болтовне.
        - Да. Уехав из Эдинбурга, она дала волю папским ритуалам. Там был ладан и песнопения. - Он заметил, как Нокс приподнял брови. - Я слышал их, когда проходил по двору. Поэтому я заявил протест и уехал. Что касается остального, они по-прежнему там.
        - И Риччио тоже?
        - Стоит ли спрашивать?
        - Она отправила Мейтленда к Елизавете, чтобы испросить у нее благословение на брак с Дарнли. Ох, разве вы не знали?
        Нокс медленно помешал сахар в бокале красного вина.
        - Нет, не знал.
        - Он уехал неделю назад. Что вы будете делать, когда состоится этот брак? Что будет делать Шотландия с таким королем? - Он попробовал вино, но резко отставил бокал в сторону. - Мы не заслуживаем этого! Нет, мы заслужили право иметь достойного короля! Этому не бывать, и мы этого не потерпим!
        - Вы только что ответили на собственный вопрос. Боюсь, что Генри, лорд Дарнли, не сможет долго прожить среди нас. Кстати, насчет его распущенности. Что еще можно сказать о человеке, который запирается у себя в комнате и напивается допьяна? Я видел его!
        - Напивается в одиночестве? - Нокс впился взглядом в собеседника: - Вы уверены в этом?
        - Никаких сомнений. От него разило виски, его дублет был застегнут наискосок, и он едва ворочал языком. А тем временем королева видела сладкие сны о нем в своей спальне.
        - Какая жалость! - На самом деле у Нокса вызывала отвращение сама мысль об этом.
        Джеймс кивнул.
        - Большую часть времени она проводит с ним. Мне сообщили, что она жила в его комнатах во время его болезни. Ее постоянное присутствие в его спальне - это настоящий скандал.
        - Она остается там даже после его выздоровления? - Нокс покачал головой: - Стыд и позор! Хуже, чем у Давида с Вирсавией! - Он помолчал. - Если уж речь зашла о Давиде, слышали ли вы, что Босуэлл покинул Францию, где скрывался с тех пор, как бежал из Эдинбургского замка, и теперь находится на пути в Шотландию?
        Лорда Джеймса передернуло от такой новости.
        - Только этого не хватало! - воскликнул он. - Я думал, мы навсегда избавились от него.
        - Он неплохой протестант, - заметил Нокс, наблюдая за выражением его лица.
        - Он плох во всем, кроме хвастовства, гулянок с девками и нападения из-за угла.
        - И охраны порядка на границе, - напомнил Нокс.
        - Да, в этом ему не откажешь. - Джеймс откинулся на спинку кресла и заложил руку за голову. - Тогда будем держать его здесь. Пусть бегает за теми, кто крадет овец и устраивает шабаш на полнолуние.

* * *
        Мария, ее фрейлины, Риччио и Дарнли собрались на рассвете. Они покинули замок Стирлинг, когда небо начало светлеть за окнами спальни Дарнли, находившейся в восточном крыле дворца. Воздух был холодным и спокойным, как заледеневшее озеро, и возвращение теплой погоды казалось невозможным. Но майские шесты украшали деревни, где люди готовились отпраздновать наступление настоящей весны. Представления с участием Робин Гуда и девы Мэрион, запрещенные в Эдинбурге протестантской церковью, будут проводиться в сельской Шотландии вместе с состязаниями на силу и ловкость. Убывающий полумесяц тускнел в крепнущем свете и вскоре должен был скрыться за горизонтом.
        - В лес, срезать ветки, - пропела Мария и пришпорила лошадь. Она надеялась найти молодые почки, чтобы не возвращаться домой с голыми ветвями. Ветер ударил в лицо, и она плотнее запахнула свой серый плащ.
        В лесу было много берез, рябин, эглантинских роз и кустов боярышника, уже раскрывших почки, из которых пробивались миниатюрные клейкие листья, блестевшие на ветвях, как роса. На лугу уже цвели фиалки и подснежники. Мария остановилась и позволила лошади немного попастись на нежной молодой траве, пока она собирала цветы и вплетала их в венок из лозы.
        - Позвольте. - Дарнли взял у нее венок и возложил ей на голову, восхищаясь тем, как ей идут звездочки полевых цветов.
        - Никакие аместисты и алмазы не сияют так ярко, - сказал он. - Ни одна королева мая не может быть прекраснее тебя с луговыми цветами в волосах. - Он наклонился, поцеловал ее и тихо добавил: - Это особенный момент. Сейчас я счастлив, как никогда.
        Он обвел взглядом луг, усыпанный каплями росы, и увидел кролика, застывшего возле норы.
        - Остановись, мгновенье! Не покидай нас! - Он заглянул ей в глаза.
        - Как ты серьезен, - с улыбкой отозвалась Мария. Она откинула за ухо выбившуюся прядь волос; кролик вздрогнул и умчался прочь.
        - Ты все испортила, - пожаловался Дарнли. - Это был идеальный момент, а теперь он остался в прошлом.
        - Только статуи остаются неподвижными, - сказала она. - Но все вокруг них движется; они обрастают мхом и покрываются льдом и конце концов падают и обращаются в пыль. Боюсь, этому никак нельзя помочь.
        Она взяла недавно срезанную миртовую лозу с яркими цветами барвинка, выглядывавшими из-за темно-зеленых овальных листочков.
        - Вот корона для тебя, - сказала она и обернула лозу вокруг его головы. - Теперь ты король мая, король идеального мгновения.
        - Королеве:
        Будь повелительницей нашей милосердной, Будь верной слугам преданным твоим, Будь справедливой, доброй и усердной, Будь щедрой к тем, кто любит и любим, Будь твердой в вере, стойкой неизменно… -
        прочитал он. - Я написал эти стихи для тебя. Там есть еще строки.
        - Я тронута, - сказала она. - Пойдем, ты прочитаешь остальное, но только если там нет ничего грустного. Сегодня я хочу слышать только радостные вещи.
        Когда они вернулись с майских гуляний, хвастаясь своими гирляндами и играя на рожках и тамбуринах, то украсили Большой зал цветущими ветвями и устроили праздничный пир. Потом они разошлись отдыхать по комнатам; они были на ногах с раннего утра.
        Мария собиралась немного поспать, а потом, возможно, нанести тайный визит Дарнли. Они будут поддразнивать друг друга и возиться на королевской кровати, а Риччио будет стоять на страже у двери. Она хотела лежать в его объятиях, смотреть на птиц, летающих в небе за окном, а потом поворачиваться к нему и любоваться его безупречным профилем.
        Стало заметно теплее, и она расстегнула воротник плаща. Проходя по двору, она тихо напевала:
        Стоял под дубом Робин Гуд
        Однажды у поляны,
        И видит, юноша идет,
        Пригожий и румяный.
        «Позвольте обратиться, сэр? —
        Спросил учтиво Робин. —
        Скажите, где ваш кошелек…
        - Ваше Величество! - Голос ясно прозвучал в пространстве каменного двора. Высокий рыжеволосый мужчина в дорожной одежде подошел к ней.
        - Николас Трокмортон! - воскликнула она. Молодой английский посол служил во Франции, когда она была там королевой. - Как приятно снова увидеть вас!
        Он улыбнулся и поцеловал ей руку.
        - Вы еще более прекрасны, чем были во Франции, - сказал он. - Родная земля идет вам на пользу. Воздух, еда, вода - все это красит вас.
        - Но Франция подарила нам волшебные дни… - мечтательно произнесла она. Один лишь взгляд на него возвращал ее в прошлое. Именно так они стояли и разговаривали в Париже, в Шенонсо, в Шамборе.
        - Да, до нынешних бед и затруднений. Теперь все это кажется очень далеким.
        - Но почему вы приехали? - Внезапно его присутствие здесь показалось ей очень странным.
        - Меня послала королева Елизавета с личными инструкциями и сообщениями.
        - Расскажите мне.
        Он огляделся по сторонам.
        - Как, здесь? - Он явно ожидал аудиенции или трапезы и приятной беседы, перед тем как перейти к официальным делам.
        - Да! - Прежде чем он успел ответить, Мария взяла его за руки и сжала их с удивительной силой. Она была похожа на ребенка, которого заставляют лечь в постель перед праздником. - Что она сказала? Она довольна? Я знаю, что она имела в виду именно брак с лордом Дарнли, когда предложила мне выйти замуж за английского подданного. Она отправила его сюда, но она не могла предвидеть, что я полюблю его. Она приедет на свадьбу? Сможет ли она посетить Шотландию?
        Трокмортон, не ожидавший такого напора, смущенно покашлял.
        - Дорогая мадам… Ваше Величество… Королева запрещает свадьбу. Она приказывает лорду Дарнли и его отцу, графу Ленноксу, вернуться в Англию под страхом государственной измены. Она заключила графиню Леннокс в Тауэр за потворство этому браку. Она категорически запрещает его.
        - Ч-что?
        - Королева в ярости.
        Мария изумленно покачала головой.
        - Она говорит, что я должна получить ее одобрение на брак, но на свете нет такого человека, который мог бы получить ее одобрение. Ни иностранец, ни католик, ни английский подданный, ни король, ни простолюдин… Хорошо. Я вижу, что никогда не смогу ублажить ее, поэтому собираюсь ублажить себя. Так я и сделаю, заключив брак с лордом Дарнли.
        - Если вы это сделаете, он никогда не сможет вернуться в Англию.
        - Бедный Дарнли! Сначала ему запрещали вернуться в Шотландию, а теперь запретят вернуться в Англию. Довольно странно с учетом того, что он не причинил вреда ни одной стране.
        Ее яркие глаза твердо глядели на него. За ней простиралась долина Форта, и в ясный день Эдинбург можно было различить по дыму из каминных труб далеко на востоке.
        - К сожалению, он больше, чем просто человек, который может поступать правильно или неправильно, - сказал Трокмортон. - Он символ, связанный со многими вещами.
        - Я люблю человека, а не символ! - вокликнула Мария.
        - Да. Но вы тоже являетесь символом, как и моя королева. Будьте благоразумны. Это жизненный факт, с которым приходится мириться любому монарху, такая же условность, как теннисная сетка или поэтическая рифма.
        - Я знаю, кто я такая, и никогда не забываю о своей королевской крови.
        - Тогда продемонстрируйте королевское мышление, а не только королевскую кровь. Подумайте о том, что означает брак для королевы. Вы выбираете не только мужа для себя, но и короля для вашего народа. Когда это свершится, обратного пути не будет.
        - Я знаю об этом и храню верность своим обещаниям. Можете передать вашей королеве, что она долго морочила мне голову красивыми речами, но в конце концов обманула меня в своих намерениях относительно моего будущего. Поэтому теперь я не могу доверять ей. На каком основании она возражает против этого брака? Она сама предложила мне выйти замуж за одного из ее подданных. Мой лорд Дарнли - единственный из достойных претендентов, который остается холостым. Предложение графа Лестера… Я не напоминала ей об этом, но оно было слишком неловким для всех нас.
        - Полагаю, она была совершенно серьезна, Ваше Величество.
        - Тогда ее поведение выглядит еще более странно. Я готова оказать ей услугу и забыть об этом.
        Она отвернулась от Трокмортона и быстро пошла в королевские апартаменты. Оказавшись там, она быстро миновала галерею с бюстами и статуями, потом вошла в покои королевы - прихожую, где замерли стражники, присутственный чертог с троном и королевскими штандартами и наконец в спальню. Две Марии, дремавшие на кушетке, едва успели моргнуть, когда она прошла мимо. Она осторожно толкнула дверь, соединявшую ее спальню со спальней Дарнли, и открыла ее.
        Он лежал на огромной кровати, частично раздетый и накрытый меховой полостью. Она приблизилась к кровати и некоторое время стояла, глядя на него. В углу зашевелился Риччио, тоже задремавший после ранней утренней прогулки и сытной трапезы. Мария на цыпочках подошла к нему и прикоснулась к его плечу. Он резко выпрямился.
        - Мой добрый Риччио, - прошептала она. - В ваших апартаментах есть католическая часовня, не так ли?
        Он нахмурился:
        - Да, я сам обустроил ее. Она маленькая: только алтарь, свечи и, разумеется, принадлежности для святых таинств.
        - Там кто-нибудь есть? У вас?
        - Нет, я живу один. - Он потряс головой, словно хотел собраться с мыслями.
        - А ваш исповедник? Он недалеко?
        - Если он не уехал в город Стирлинг, как он иногда делает, когда выдается свободное время.
        - Отправляйтесь к себе и подготовьте часовню. Найдите вашего исповедника, а если не найдете, то я приведу своего. Мы с Дарнли придем туда меньше чем через час, чтобы принести тайный обет перед Богом. После этого ничто не сможет разделить нас, и я не поддамся ни на какие аргументы и искушения. Идите!
        Она повернулась к Дарнли, по-прежнему лежавшему в постели. Его глаза с длинными ресницами были закрыты, и он нежно обнимал подушку.
        «Вскоре он будет по ночам обнимать меня, а не подушку, - подумала она. - И никто не сможет обвинить нас или сказать о нас дурное слово».
        - Генри, - промолвила она и погладила его по лбу. Он открыл глаза, и, как обычно, от их голубовато-серой глубины у нее перехватило дыхание. - Вставай, дорогой Генри. Я приготовила для нас игру, настоящее приключение. Мы перехитрим их, перехитрим всех!
        - Кого? - Он откинул меховую повесть и пытался выпутаться из простыни.
        - Всех, - с нажимом повторила она. - Лордов Конгрегации, Нокса, Елизавету и…
        - Более чем достаточно, не так ли? Интересно, кто-нибудь выступает за наш брак, кроме нас с тобой?
        - Граф Мортон.
        - Потому что моя мать завещала ему кое-какие земли. Кто еще?
        - Риччио.
        - Он слуга.
        - Полагаю, король Франции…
        - Он еще ребенок.
        - И Филипп Испанский…
        - Который тут ни при чем.
        - И папа римский…
        - Он тем более ни при чем.
        - Другие со временем полюбят тебя так же, как я.
        - Похоже, все думают, будто я угрожаю им или оскорбляю их гордость. Странно, ведь у меня есть королевская кровь, надлежащие манеры и воспитание… Нет, никаких объективных причин не существует. Значит, они испытывают личную неприязнь ко мне. - Он сердито сжал губы. - Им не нравится что-то во мне, в моей речи, в моем поведении…
        - Они глупцы. Пойдем, мой дорогой лорд, пойдем скорее. Мы заставим их считаться с нами!
        Они стояли перед итальянским священником, недавно приехавшим к Риччио из поместья его отца в окрестностях Турина. Его круглое оливковое лицо и блестящие темные глаза, по мнению Марии, были типичными для итальянцев. Она имела свои фантазии об этой стране: там все увлекались искусством и были католиками, там круглый год цвели цветы, а ночи были теплыми и поощряли к прогулкам под луной. Каким-то образом казалось уместным, что в собственном стремлении к счастью она обратилась к итальянцу для окончательного подтверждения своих намерений.
        Маленький алтарь Риччио, украшенный тосканской резьбой и двумя серебряными подсвечниками, был накрыт кружевной тканью. Риччио с серьезным видом стоял рядом, когда Мария и Дарнли взялись за руки и приготовились к обряду венчания по предписаниям римской церкви. Церемония была взаимно обязывающей и признавала их будущими супругами, давшими клятву перед Богом о заключении брака - клятву, от которой их могли освободить лишь официальные юридические процедуры.
        - Я, Мария, королева Шотландии и островов, торжественно обещаю сделать тебя, Генри, лорд Дарнли, своим мужем согласно с обрядами и предписаниями святейшей католической церкви. - Она посмотрела на высокого молодого человека, стоявшего рядом с ней. Его лицо было очень бледным.
        - Я, Генри, лорд Дарнли, торжественно обещаю взять Марию, королеву Шотландии и островов, в жены согласно с обрядами и предписаниями святейшей католической церкви. Вот залог моего обета. - Он снял кольцо с мизинца и надел его на безымянный палец Марии.
        - Поцелуйте ее, - сказал священник, и Дарнли сделал это.
        - Ах, какой пир можно было бы устроить! - вздохнул Риччио. - Если бы все было так, как должно быть…
        - Мы только что плотно пообедали, - напомнила Мария. - Все спят. Мы уединимся вдвоем, и это будет лучше, чем любое официальное торжество. - Она взяла Дарнли за руку: - Будем надеяться, что никто не увидит, как мы проходим по верхнему двору. И, Риччио, сегодня мы освобождаем тебя от любой службы!
        Мария рассмеялась и подняла свою шляпу. Они с Дарнли быстро вышли во двор. Уже начинало темнеет, и в окнах замерцал свет.
        - Какая встреча! - воскликнул Роберт Стюарт, увидевший их.
        Обычно Мария хорошо относилась к своему брату, но сегодня вечером этот игривый и легкомысленный юноша был ей неприятен.
        - Рада тебя видеть, брат, - быстро сказала она. - Надеюсь, ты хорошо отметил майские праздники?
        - О да!
        Мария и Дарнли прошли мимо так быстро, что он развернулся на месте и едва не упал. Он был явно навеселе.
        - Заходи быстрее! - Мария потащила Дарнли в караульную комнату, потом в присутственный чертог и наконец в его спальню. Она плотно закрыла задвижку и прислонилась к двери.
        Дарнли стоял посреди комнаты, куда она едва ли не загнала его. «Какие у него худые ноги! - внезапно подумала она. - Он действительно тяжело болел».
        - Дорогой муж, - сказала она, пробуя это слово на вкус. - Теперь я действительно могу так называть тебя.
        Она подошла к нему, бледному и нетвердо державшемуся на ногах.
        - Жена. - Он обнял ее, но его тело как будто одеревенело.
        - Как, ты боишься? Ты должен радоваться. Мы взяли нашу жизнь и любовь в свои руки. Теперь нас ничто не может разделить. - Она притянула его к себе.
        - Мы связаны навеки?
        - Да. - Мария повела его к кровати. - После этого обряда мы стали одним целым.
        Она заставила его лечь, и он вытянулся во весь рост на огромном ложе.
        - Сегодня у нас не будет слуг, - сказала она. - Никто не будет раздевать нас, не будет глупых хлопот со взбиванием перин и подкладыванием грелок. - Она наклонилась и поцеловала его. - Здесь только мы одни. Мы получили самый драгоценный дар: уединение. Никто не войдет сюда.
        Она сняла с него дублет, по очереди освободив каждую руку.
        - Я буду твоим слугой, - прошептала она.
        Вскоре Дарнли лежал обнаженный на королевской постели. Мария не могла оторвать взгляда от него. Раньше она никогда не видела обнаженного мужчину - во всяком случае, взрослого мужчину. Как их тела могут быть настолько разными?
        Она тоже начала медленно раздеваться: сначала чепец, потом верхняя юбка, потом жесткий материал, державший ее под нужным углом. В конце концов она осталась в нижней юбке и шелковом белье с кружевами. Дарнли заключил ее в объятия.
        - Все это действительно мое? - прошептал он.
        - Да, мой господин, моя любовь…
        - Твой муж и твой друг, - добавил он, держа ее лицо в ладонях. - Надеюсь, я окажусь достойным этого.
        Он поцеловал ее и потянул под нагретое одеяло. Она чувствовала, как бдительность, заставлявшая следить за каждым шагом, покидает ее.
        Кровать стала маленьким миром для них: одеяла были шатром, а пуховая перина - зеленым лугом. Дарнли продолжал обнимать ее и постепенно избавил от остатков одежды. Его пальцы, непривычные к застежкам, шарили по ее телу, но его замешательство лишь распаляло ее желание. Когда она осталась обнаженной, то почувствовала, что больше не может существовать отдельно от него.
        - О Генри!.. - прошептала она, когда его тело прижалось к ней с головы до ног. - Ты делаешь меня больше, чем я есть.
        - Это невозможно. Ты никогда не сможешь быть больше, чем… О! О!
        Ей казалось, что ничто не может достаточно крепко связать его с ним, что она хочет полностью слиться с ним, но в то же время остаться отдельной от него, чтобы дарить ему себя и осыпать его ласками.
        Их соитие было единственным способом выпустить это чувство на волю, а потом укротить его. Оба были девственны, однако все произошло совершенно естественно.
        - О Генри! - воскликнула она и прижала его потное лицо к своей груди. - О муж мой!
        Она наконец стала женщиной.
        Она проснулась посреди ночи еще до того, как начало светать. Дарнли спал рядом с ней, тихо и ровно дыша. Было так странно проснуться и найти другого человека рядом с собой… Привыкнет ли она к этому?
        «Нет, никогда, - подумала она. - Это всегда останется чудом для меня. А он…» Она посмотрела на Дарнли, пытаясь разглядеть его в темноте. Он что-то пробормотал и пошевелился. Она прикоснулась к его плечу и прошептала, что должна вернуться в свою спальню до того, как проснутся Марии.
        Она выскользнула из-под одеяла и выпрямилась на холодном каменном полу. Поправив меха и покрывало, она направилась к двери, соединявшей две спальни. Аккуратно отворив дверь, она прокралась в свою комнату. Марии еще спали, хотя она знала, что они заметили ее отсутствие. Тем не менее она часто ложилась очень поздно, советуясь с Риччио или даже играя в карты до двух часов ночи. Они привыкли к этому.
        «Должно быть, сейчас три или четыре часа утра». Мария на цыпочках подошла к кровати и заползла под одеяло. Она была обнаженной, а ее одежда осталась в спальне Дарнли. Как она скроет это от них? Они всегда помогали ей одеваться, приносили ей теплое белье, складывали и убирали ее ночную рубашку.
        Ночные рубашки лежали в вязовом сундуке в дальнем конце комнаты. Сможет ли она бесшумно открыть его в темноте и достать рубашку? Мария осторожно слезла с кровати и направилась к сундуку. Почувствовав под ногами мягкий ковер, она поняла, что прошла половину пути; оставалось лишь не споткнуться о тяжелый стул. Наконец она наклонилась над сундуком и приподняла крышку, молясь о том, чтобы петли не заскрипели. Ее молитвы были услышаны. Она взяла верхнюю рубашку и на ощупь узнала розовую шерстяную сорочку с шелковой подкладкой. Она получила ее незадолго до смерти Франциска, но с тех пор надевала не часто, так как рубашка казалась слишком яркой и роскошной во время траура.
        «Я больше не вдова, а невеста, - внезапно подумала она. - Я больше не девственница, а женщина».
        Мария вернулась в кровать и снова улеглась под одеяло, чувствуя себя совершенно другим существом по сравнению с той, что спала здесь в последний раз. От прикосновения мягкой шелковой подкладки собственное тело показалось ей грязным и потным. Раньше она почти никогда не чувствовала себя грязной, разве что после долгой верховой прогулки. Но это была другая грязь, с другим запахом, несмотря на определенное сходство.
        Динг-динг-динг-динг. Маленькие часы на каминной полке отбили четыре часа. Так рано. Так поздно.
        «Но я вернулась сюда, и никто не знает. Это моя тайна. Моя и Дарнли».
        Солнце светило в окна, и часы пропели динг-динг-динг-динг-динг-динг-динг-динг, когда она проснулась. Ее веки слиплись, тело одеревенело, а между ног угнездилась легкая саднящая боль.
        Ее Марии были одеты и оживленно расхаживали по комнате. Одна из них, Фламина, заводила часы, другие чистили ее украшения мягкой тканью и пастой из толченого алебастра. «Большой Гарри» лежал как детская игрушка, ожидающая своей очереди.
        Мария пожелала искупаться, и большую оловянную ванну, поставленную у камина, быстро наполнили теплой ароматной водой. Оказавшись за ширмой, Мария позволила снять с себя ночную рубашку и быстро погрузилась в ванну. Она боялась, что на ее теле остались отпечатки пальцев Дарнли и даже следы его поцелуев. Вдруг теплая вода сделает их более заметными? Она погрузилась еще глубже.
        - Ваше Величество, стоит ли добавить в воду сандаловое масло, которое мы получили от цыган? - позвала Фламина из-за ширмы.
        Может быть, оно скроет странный запах, который она принесла с собой из постели Дарнли и который до сих пор беспокоил ее?
        - Да, пожалуйста.
        Фламина вышла из-за ширмы, взяла флакон с маслом и тонкой струйкой пустила его в воду. Оно разбежалось по поверхности крошечными каплями, словно миниатюрные опалы. Она понюхала пробку.
        - Изысканный аромат. Он напоминает мне о Востоке - мирра или галаадский бальзам из Библии… Я всегда представляла, что он такой же густой и душистый, как это масло.
        - Спасибо. - Мария поплескала водой на плечи.
        - Вчера вы поздно легли спать.
        - Да. Я… Мне не спалось. И мне нужно было поговорить с Риччио о… о подготовке к возрождению ордена Чертополоха, которую я вскоре собираюсь провести.
        - Орден Чертополоха?
        - Да. Это старинный рыцарский орден в Шотландии, как орден Подвязки в Англии или орден Святого Михаила во Франции. Он не собирался после смерти моего отца, и осталось лишь несколько кавалеров. - Она нервно плеснула водой в лицо.
        - Но как женщина вы не можете возродить его, - рассудительно заметила Мэри Флеминг. - Женщины не могут быть рыцарями и носить золотые шпоры.
        - Я назначу заместителя, - ответила Мария. - Как правящий монарх, я являюсь главой ордена. Шотландия должна вернуть себе былую славу и достоинство. - Она покосилась на Фламину. - Теперь ты можешь оставить меня.
        «Оставь меня, оставь меня в покое, я хочу подумать о том, что случилось, о моем муже, о моей тайне…»
        Аромат нагретого сандалового масла нежно обволакивал ее, унося все остальные запахи.
        XX
        Дарнли показалось, что он слышит стук. Кто-то стучал в дверь королевской спальни. В дверь его спальни! Почему люди так часто вторгаются к нему? Никакого покоя! Он спрятал бутылку виски под плащ, брошенный в углу. На полпути к двери он остановился, решив вернуться и сделать еще один глоток для верности. Теперь он научился пить быстрыми глотками, чтобы не обжигать горло.
        Он подергал рукава, чтобы прикрыть руки, и распахнул дверь. К его удивлению, снаружи стоял Джеймс Гамильтон, пожилой герцог Шательро. Седой широколицый старик выглядел так, словно пришел с каким-то поручением, чрезвычайно обременительным для него. От него так и веяло неприязнью к Дарнли.
        - Чего вам угодно? - резко спросил Дарнли. Это был его враг, враг его отца, человек, который посмел усомниться в их притязаниях быть следующими в очереди на престол. Что ж, теперь он увидит! Дарнли будет сидеть на троне, которого они жаждали. «И мой ребенок будет королем!» - подумал он. К своему изумлению, он понял, что произнес эти слова вслух.
        - Прошу прощения? - сказал герцог. - Я правильно расслышал ваши слова?
        Он потянул носом, почуяв запах виски, и выразительно посмотрел на солнце, еще невысоко стоявшее над горизонтом.
        - Я пришел обсудить давние разногласия между нашими семьями в надежде достичь взаимопонимания. Вы окажете мне честь своим приглашением?
        - Нет, - ответил Дарнли. - Этому не бывать! Кто приглашает врага на свой порог?
        - Но я пришел не как враг! - Шательро повысил голос.
        - Вы никогда не будете нашим другом! - вскричал Дарнли. - Вы попытались предать королеву и натравили на нее вашего безумного сына. Граф Арран собирался похитить ее…
        Услышав имя своего сына, герцог окаменел.
        - Не оскорбляйте мою семью!
        - Он до сих пор безумен, разве нет? Заперт в вашем доме, как подобает сумасшедшему.
        - Я пришел для мирной беседы, но вижу, что с таким глупцом не может быть никакого мира!
        - Когда я выздоровею, то вышибу вам мозги! Скажите спасибо, что силы еще не полностью вернулись ко мне!
        - Идиот! Глупый мальчишка! - Герцог повернулся и ушел.

* * *
        Гонцы разъехались по всей Шотландии для вызова в Стирлинг определенных людей, которые должны были присутствовать на церемонии ордена Чертополоха, устраиваемой по воле Ее Величества.
        Лорд Джеймс в Эдинбурге решил, что у него есть срочные дела в городе, которые, к сожалению, препятствуют его немедленному отъезду в Стирлинг.
        Уильям Мейтленд из Летингтона, уже уехавший во Францию с заданием получить от короля и королевы-регента согласие на брак Марии Стюарт и лорда Дарнли, не успел получить приглашение.
        Джеймс Мелвилл подготовился к путешествию, озадаченный целью предстоящей церемонии.
        Эрскин, Мортон, Рутвен, Линдсей, Аргайл и Киркалди из Грэнджа приняли приглашение и стали выбирать свои наряды.
        Французский посол де Фуа получил приглашение в качестве гостя и личные апартаменты.
        Джона Нокса не пригласили.
        Джеймс Хепберн, граф Босуэлл, тайно вернувшийся в свое семейное имение в Лидслдейле без разрешения королевы, даже не слышал о церемонии.
        В Королевской часовне, украшенной королевскими штандартами и бело-зелеными знаменами ордена (поспешно сшитыми специально для этого случая), королева Мария возглавляла процессию, величественно выступая с высоко поднятой головой. На ее плечах лежала золотая цепь ордена с эмалевыми эмблемами чертополоха и руты, которую последний раз носил ее отец в 1540 году. К ее лодыжкам были прикреплены золотые шпоры, и она носила темно-зеленую бархатную мантию цвета старинного леса.
        Четырнадцать мужчин, которым предстояло стать рыцарями ордена, ожидали ее, вытянувшись в струнку. Они постились и бодрствовали всю ночь, как требовал обычай. Теперь она вместе со своими слугами заняла место перед алтарем.
        Лорд-лайон, главный герольдмейстер Шотландии, вышел вперед и сделал глубокий вдох.
        - Ныне же вы, как достойные рыцари, избранные вашим монархом для служения ей в этом старинном и благородном ордене, должны выйти один за другим и покляться в верности королеве и ордену Чертополоха, памятуя о его девизе: Nemo me impune lacessit, - он указал на штандарт с крестом Святого Андрея и шелковой нашивкой с изображением чертополоха. - «Никто не тронет меня безнаказанно».
        Герольды дважды протрубили в серебряные горны.
        Мария подняла руки; длинные рукава ее одеяния свисали почти до колен.
        - Мои добрые подданные, благородные дворяне! Будучи женщиной, я не могу совершить этот обряд, ибо сама не являюсь рыцарем. Поэтому я воспользуюсь старинным правом выбрать моего рыцаря для выполнения обязанностей, предназначенных для мужчин и запретных для женщин.
        Все продолжали ждать, вытянувшись неподвижно.
        - Генри Стюарт, лорд Дарнли, выйдите вперед! - Ее голос эхом отдавался под высокими сводами часовни.
        Из тени в задних рядах появилась высокая, облаченная в синий бархат фигура и двинулась по центральному проходу. Дарнли остановился перед королевой. В течение бесконечно долгого момента они стояли рядом, глядя друг другу в глаза. Все присутствующие видели, что выражали их взгляды: желание и твердую цель. Затем он преклонил колени перед ней, и его новые кожаные сапоги скрипнули, обратив блестящие подковки к зрителям.
        - Произнесите вашу клятву, - велела она.
        - Я буду всеми силами защищать христианскую веру, - громко произнес он. - Я буду предан моему монарху, королеве Шотландии, и ее преемникам. Я клянусь всецело посвятить себя рыцарскому служению. Каждый раз, когда я услышу об убийцах, грабителях или ворах, угнетающих народ, то приложу все силы к тому, чтобы они понесли должное наказание. Я никогда не оставлю свою королеву, господина или товарища по несчастью в час нужды. Клянусь укреплять, поддерживать и защищать благородный рыцарский орден, от которого готов получить коня, оружие и рыцарское одеяние. Я никогда не замыслю измены против королевы, но сообщу ей о любой измене или злоумышлении против нее. С Божьей помощью и моей собственной рукой, клянусь в этом на Святом Евангелии.
        - Аминь, - промолвила Мария. Она наклонилась, приподняла свое платье и отстегнула золотые шпоры. Потом она подняла их и вручила рыцарю, стоявшему перед ней.
        - Наденьте их, - сказала Мария. Она взяла меч, принадлежавший ее отцу, и поочередно прикоснулась к его плечам. - Именую сэром Генри.
        Он немного отступил, и его шпоры звякнули на узких лодыжках.
        - Провозглашаю лордом Ардманаха, бароном и пэром парламента.
        Он слегка наклонил голову.
        - И наконец, провозглашаю графом Россом.
        Почти неслышный общий вздох прозвучал громче, чем любые восклицания. Титул графа Росса был королевским титулом, который мог носить лишь шотландский принц.
        Он снова преклонил колени.
        - Я буду верен моей госпоже, королеве Шотландии, буду хранить и защищать особу Ее Величества, а также ее королевство, права и законы всеми своими силами. Да будет мне в том порукой Господь, Святое Евангелие и моя собственная рука.
        Она разрешила ему встать и сделала знак слуге, который принес пояс и меч на бархатной подушке.
        - Пояс вашего титула, - сказала она и застегнула пряжку на его талии. - Теперь, лорд Росс, повелеваю вам исполнить ваши обязанности и облечь кандидатов рыцарскими полномочиями ордена Чертополоха.
        Когда Мария вышла из часовни на улицу, где ярко сияло майское солнце, то увидела Трокмортона, с озабоченным видом стоявшего у прохода в Большой зал, где уже накрывали столы для торжественной трапезы.
        - У вас грустный вид, - сказала она, приблизившись к нему.
        - Граф Росс - королевский титул, - пробормотал Трокмортон.
        - В жилах лорда Дарнли течет королевская кровь, не так ли?
        - Что более важно, несмотря на благородные заверения в его преданности, принятие шотландского титула и назначение в парламент Шотландии равнозначно отказу от верности его собственной стране, Англии, и его собственному монарху, королеве Елизавете. Поклявшись в верности вам, он предал свою королеву.
        - Отчего же? Я не призывала его отречься от нее.
        - Человек может иметь только одного монарха, Ваше Величество. Тот, кто с легкостью изменяет своему господину сегодня, может снова изменить завтра. Берегитесь!
        Трокмортон выглядел сильно расстроенным - то ли из-за ее невежества, то ли из-за скрытого обвинения в вероломстве. Это уязвило Марию.
        - Ваша госпожа меняет свое мнение под стать своим нарядам. Каждый день она провозглашает что-то другое и обещает что-то новое, а потом берет свои слова обратно! - воскликнула она.
        - Но ее рыцари и придворные непоколебимо верны ей, - возразил Трокмортон. - У нее не бывает лживых слуг и членов Совета. А Дарнли, однажды переметнувшись на другую сторону, может сделать это снова. Я…
        - Я еще не присвоила ему титул герцога Олбанского, самый высокий из всех, - перебила Мария. - Я собираюсь подождать известий от вашей королевы, прежде чем принимать следующее решение. Мне хочется выказать ей уважение и дать возможность в конце концов благословить этот брак. Как видите, я веду себя благоразумно и собираюсь продолжать в том же духе. Приятного дня. - Она вскинула голову и, подхватив свою зеленую бархатную мантию, направилась в зал, где собрались ее рыцари.

* * *
        Мария сидела на высоком табурете и держала в руке зеркало в оправе из слоновой кости. В тусклом отражении - даже при свете из открытого окна - она не могла четко разобрать черты своего лица. Она пристально смотрела себе в глаза, изучая их выражение. Но все, что она могла видеть, - саму себя, глядевшую в зеркало.
        Изменилась ли она? Она чувствовала себя иначе и гадала, заметно ли это для окружающих. Поэты говорили о любви, сияющей в глазах человека и преображающей его черты. Тем не менее внешне она оставалась неизменной.
        Она посмотрела на свои уши с тяжелыми серьгами - подарком от Дарнли. Серьги были украшены сапфирами, алмазами и замысловатой метафорической надписью о семьях, наследниках, надеждах и судьбе.
        - Но нам не нужны символы, - сказал он, склонив русую голову и целуя ее грудь. - Никакие символы не сравнятся с тем, что находится у меня перед глазами.
        Потом он…
        Мария почувствовала, что краснеет при мысли об этом, но в следующий момент Фламина распахнула дверь и подошла к ней.
        - Письмо из Франции, - сказала она и протянула пакет своей госпоже.
        Письмо было тяжелым, и Мария узнала печать кардинала. Слава богу! Это был ее дядя, чье мнение и совет были так важны для нее в эти беспокойные времена. Она несколько недель ждала его ответа.
        - Спасибо, - сказала она и сломала толстую печать из оранжевого сургуча.
        «Дорогая племянница и сестра во Христе…»
        Да, да.
        «Мы получили известие о вашем расположении к лорду Дарнли, принцу крови, которого мы имели возможность видеть на отдыхе во время его визитов во Францию в разное время. Нам хорошо известно о его родословной, приятной внешности и других похвальных качествах…»
        Она закрыла письмо и прижала письмо к груди. О Боже, благодарю Тебя! Потом она снова вернулась к чтению:
        «Дитя мое, если бы не моя глубокая любовь к тебе и забота о твоем будущем в качестве твоего дяди и пастыря во Христе, то я бы воздержался от замечаний. Но я обязан высказаться. Без особых подробностей (хотя их были сотни, замеченных во время его пребывания здесь, вдали от сдерживающего влияния его матери) я должен сказать, что, по моему мнению, он - un gentil hutaudeau, высокородный тщеславный пижон, слабовольный юнец, который держится на плаву лишь благодаря доблести своих предков и их титулам. Но эти титулы и почести были получены давно почившими предками от старинных монархов. Живые должны оценивать живущих, и, увы, ныне здравствующий отпрыск рода Дарнли недостоин тебя. Умоляю, огради себя от…»
        Она застонала и скомкала письмо.
        Дядя. Et tu?[36 - И ты? (фр.).]
        «Почему никто не видит его моими глазами?» - безмолвно взмолилась она.
        Пришло письмо от герцога Шательро с жалобой на оскорбление, причиненное графом Россом, который угрожал вышибить ему мозги за воображаемую обиду.
        «Подобный вызов нельзя оставить без внимания, особенно с учетом того, кем он был брошен, - писал герцог. - Поэтому я счел наилучшим сообщить об этом высшей власти в королевстве».
        Герцог и отец Дарнли были старыми политическими соперниками, думала Мария, и, разумеется, герцогу не могло понравиться возвышение Ленноксов-Стюартов. Но неужели Дарнли действительно угрожал «вышибить ему мозги, как только поправится», как утверждал герцог?
        «И почему он не рассказал мне об этом?» - мысленно спросила она.
        Трокмортон грелся у камина в столовой постоялого двора в Стирлинге, изо всех сил оттягивая возвращение в свою одинокую комнату. Песни, наполненные забористыми, а иногда и непристойными фразами, тоже грели душу, хотя некоторые шотландские обороты с трудом поддавались переводу. Но если он выпьет еще, то утром голова будет болеть. Он неохотно расплатился за ужин и поднялся по крутой лестнице в холодную, но хорошо обставленную комнату. Со вздохом посмотрев на постель, он опустил свечу и уселся за стол. Нужно написать депешу для Сесила и Елизаветы. Как же ему хотелось спать!
        «Лорд Дарнли получил означенные почести и титулы во время моей последней аудиенции несколько дней назад, за исключением лишь титула герцога Олбанского, - медленно написал он, выводя каждую букву. - С последним титулом королева обещала повременить до тех пор, пока не узнает, как Ваше Величество относится к происходящему, и не ответит на мое послание».
        Он надул щеки и медленно выдохнул.
        «Тем не менее я нахожу королеву настолько ослепленной любовью, обманом или же, по правде говоря, глупостью и хвастовством, что она не может выполнять обещания, которые дает самой себе, а потому тем более не способна выполнить обещание, данное Вашему Величеству в этом вопросе».
        Теперь прямо к сути:
        «Королева настолько увлечена лордом Дарнли, что ее решение бесповоротно и не может быть изменено никаким иным способом, кроме насильственного».
        XXI
        Мария расправила свой дублет и покрутила ногой в рейтузах винного цвета, рассматривая ее под разными углами.
        - Как ты думаешь, похоже на мужскую ногу? - обратилась она к Дарнли, стоявшему рядом с ней в спальне. - Или она слишком узкая?
        Дарнли вытянул для сравнения свою ногу, почти такую же стройную, как у нее.
        - Ничего подобного, - ответил он. - Отличная мужская нога. Пошли, ты слишком долго возишься. Похоже, ты боишься пойти по отцовским стопам, хотя сама предложила это.
        - Когда мой отец выходил в город переодетым и называл себя мастером Балленгейхом, он делал это как мужчина, а не женщина, которая притворяется мужчиной. У меня более трудная задача. - Мария ощупала узел волос под бархатной шапкой. Она боялась, что волосы рассыплются по плечам, если не удержат заколки; шапка была слишком маленькой для ее локонов.
        - Из тебя выйдет прекрасный мужчина, - сказал он. - Ты слишком высокая, чтобы сойти за любую женщину, кроме себя самой. Зато королева Елизавета, хотя и ниже ростом, каждый день должна притворяться женщиной. Она по натуре мужчина, поэтому ее наряды и женщины призваны скрывать этот факт и позволять ей править как королеве… только потому, что она не может быть королем.
        Мария толкнула его в бок, но потом повернулась и поцеловала его.
        - Ты злой. Но разве это правда?
        - Королевские прачки судачат, что женский цикл у нее не такой, как у нормальных женщин, - сказал он. - Но, по правде говоря, они не просто сплетничают, а получают деньги за это.
        - За плату люди могут сказать что угодно, - заметила она. - Им можно верить, лишь когда они сами должны платить за свои слова.
        Дарнли сделал нетерпеливый жест:
        - Пойдемте, моя королева. Наступает вечер, и у нас остается мало времени. - Он взял ее за руку.
        Вместе они спустились по небольшой спиральной лестнице, соединявшей спальню Марии со спальней Дарнли во дворце Холируд. Потом они прошли через его апартаменты и оказались на широком внутреннем дворе.
        Рука об руку они пробежали мимо пылающих факелов и по подвесному мосту под большими воротами, отделявшими дворец от улицы Кэнонгейт, ведущей к городской стене Эдинбурга.
        Стоял замечательный июльский вечер, и небо оставалось светлым даже за два часа до полуночи. На Кэнонгейт было полно людей, прогуливавшихся или спешивших по поздним делам, поэтому они свернули в Хорсвинд, ближайший переулок у дворцовых ворот, немного прошли вперед по улице Коугейт, идущей параллельно Кэнонгейт, а потом срезали путь по переулку Блэкфрирс. Так никто не мог узнать, что они пришли из Холируда. Темные и тихие переулки позволяли передвигаться незаметно.
        - Я люблю Эдинбург, - прошептал Дарнли, когда они остановились перевести дух. - Здесь обитает дух тайны и приключений. Все эти переулки, высокие дома, заброшенные тупики… В Лондоне все по-другому. Здесь можно приходить и уходить незаметно, в отличие от Стирлинга. Я рад, что мы уехали оттуда.
        Они вышли из переулка и свернули на Кэнонгейт. На улице оставалось так много людей, что она напоминала праздничную ярмарку.
        - Добрый вечер, - поздоровался какой-то мужчина и прикоснулся к своей фуражке.
        - Добрый вечер, - ответил Дарнли и прикоснулся к своему головному убору. Мария сделала то же самое.
        - Вечер добрый! - громыхнул другой голос, принадлежавший дородному торговцу, целенаправленно прокладывавшему путь к воротам Нетербоу. Они последовали за ним, прошли через ворота в городской стене Эдинбурга и оказались на другой стороне Хай-стрит. Почти сразу же справа от них вырос дом Джона Нокса. Где-то в глубине горел свет, но рабочая комната над мостовой была темной.
        - Нокс спит, - сказал Дарнли, указав наверх.
        - Нокс никогда не спит, - возразила Мария. - Разве что со своей молодой женой.
        - Думаешь, он делает это так же, как мы с тобой?
        Мария вспыхнула:
        - Нет… сомневаюсь в этом.
        - Как и я, дорогая жена. - Дарнли поднес ее руку к губам и поцеловал. - Даже сейчас я думаю о том, чем мы с тобой займемся, когда вернемся во дворец.
        - Я тоже. - Это было правдой.
        Дарнли наклонился и стал ощупывать мостовую рядом с водостоком. Он нашел расшатавшийся камень и собрался швырнуть его, прицелившись в окно.
        - Перестань! - Мария схватила его за руку. - Что ты задумал?
        - Нокс выступает против нашего брака. - Он попытался высвободить руку. - Ему придется заменить оконные стекла.
        - Нет. - Мария выбила камень из его руки. - Окна ни в чем не виноваты, зато он винит меня во всех грехах и неудачах. Пожалуйста, не давай ему настоящего повода для обвинений.
        Дарнли со вздохом отвернулся от окна.
        - Я бы с удовольствием вышиб ему мозги.
        - Похоже, это твоя любимая фраза, - сказала Мария. - То же самое ты сказал старому герцогу Шательро, когда он…
        Толпа, вывалившаяся из таверны, с пением прошла мимо них:
        Выпей до дна и по новой налей, Выпей до дна и гляди веселей, Был я и в Глазго и в Дувре бывал, Крепче наливки нигде не пивал…
        - Он нуждается в этом. Его мозги с самого начала были тухлыми.
        Они миновали городской дом графа Мортона.
        - Вышибать мозги - не твое дело. Этим занимаются пьяные подмастерья, а не принцы. - Интересно, угрожал ли Роберт Дадли вышибить кому-нибудь мозги на лондонской улице?
        Дарнли недовольно хмыкнул, но продолжал идти рядом с ней.
        - Ну ладно, - пробормотал он.
        Теперь, когда они оказались в деловом квартале Эдинбурга, улица стала еще шире и превратилась в подобие площади, одно из главных мест встречи для горожан. В самом широком месте у собора Святого Жиля поднималась громада Тулбота, сочетавшего функции городской тюрьмы и места собраний Тайного Совета. Прямо под ним находились Трон - публичная весовая палата - и старый Меркат-кросс. Здесь горожане занимались повседневными делами, от посещения церкви до судебных тяжб и взвешивания шерсти, но по вечерам они тоже собирались тут. Факелы давали хорошее освещение, и люди на мостовой стояли большими группами, оживленно переговариваясь друг с другом.
        Когда они приблизились к Трону, Дарнли разбежался и запрыгнул в корзину для взвешивания. Она опустилась и с глухим стуком ударилась о мостовую.
        - Сколько весит молодой джентльмен? - спросил звучный, уверенный голос со ступеней Меркат-кросс. - Сколько он стоит?
        - Золотую крону, - ответила Мария, забыв о том, что ее голос плохо сочетается с ее нарядом. Она помогла Дарнли выбраться из корзины.
        - И я подарю ее тебе[37 - Игра слов: «крона» и «корона» по-английски пишутся и произносятся одинаково.], - прошептала она. Они подошли к Меркат-кросс, окруженному каменной балюстрадой высотой по пояс. Повсюду на ней сидели люди, свесив ноги вниз.
        - Здесь, где зачитывают все королевские прокламации, я объявлю тебя королем в день нашей свадьбы, - шепотом пообещала она.
        - И чем занимается этот приятный молодой джентльмен? - спросил тот же голос совсем рядом с ними.
        Мария подняла голову и увидела его обладателя, сидевшего на балюстраде. Мужчина был смуглым, с аккуратно подстриженной бородой и длинными волосами. За ним она внезапно увидела бледные лица заключенных, выглядывавших из зарешеченных окон Тулбота. Она толкнула Дарнли, чтобы тот ответил; сама она не осмеливалась говорить.
        - Я кузен камергера лорда Дарнли, который остановился в Холируде, - ответил он. - По правде говоря, у меня мало обязанностей, в основном смотрю и слушаю. А это мой младший брат, - он указал на Марию.
        - Стало быть, в вашей семье все рослые как на подбор. И скороспелые: вырастают еще до того, как у них ломается голос.
        Мужчина был наблюдательным. Нужно вести себя очень осторожно, но это лишь обостряло удовольствие от рискованной вылазки.
        - Мне уже пятнадцать лет, и я устал ждать, - храбро заявила Мария.
        - Все придет в свое время, паренек, - заверил мужчина.
        - Позвольте спросить, а каково ваше ремесло? - поинтересовался Дарнли.
        - Я печатник. Работаю вон там, у Бассандайна, - он указал на дверь на другой стороне улицы. - В прошлом году мы напечатали пять разных книг и почти все продали. - В его голосе звучала нескрываемая гордость.
        - Долгими зимними вечерами мало чем можно заняться, кроме чтения, - сказал Дарнли. - Неудивительно, что ваше дело процветает.
        «Нет, нет, не говори этого, - подумала Мария. - Лучше скажи, какой правильный выбор они сделали».
        - Что вы знаете о местных зимах? - спросил мужчина. - Вы же недавно приехали.
        - Мы приехали в феврале.
        - Точнее, в середине февраля. И сразу же направились в охотничий дворец. Вы не представляете, что мы делаем в Шотландии, когда наступает «темный тоннель» - короткие дни с ноября по январь. А в Англии, как я слышал, в это время все только и знают, что веселятся да устраивают представления. Но я не делаю вид, будто понимаю их, самому там бывать не приходилось.
        Казалось, он гордился этим.
        - Откуда вы точно узнали, когда мы приехали? - спросила Мария.
        - Это всем известно. Мы следим за всем, что связано с нашей королевой. Мы знаем, когда она уезжает и приезжает, кто и когда посещает ее, с кем она ест, что она носит и какие песни поет с этим уродливым маленьким итальянцем.
        Этот незнакомец знал все о ней, а она даже не знала его имени!
        - Но насколько верны ваши сведения? - невольно спросила она.
        - Это зависит от осведомителя, - ответил мужчина. - Некоторые более надежны, чем другие.
        «Кто же твои осведомители?» - подумала Мария. Она видела, что Дарнли готов задать такой же вопрос, и остановила его взглядом. Он мог выдать их обоих.
        - К примеру, ваши последние сведения ложные, - сказала она. - Итальянец не урод. Я знаю, потому что видел его и говорил с ним.
        - Не урод? Но у меня есть сведения - причем из абсолютно надежного источника, - что у него есть горб, а глаза выпученные, как у жабы! - Собеседник был явно разочарован.
        - Нет, - со смехом заверила Мария. - Он низкого роста, но в остальном нормального телосложения. Но скажите, что вы слышали о предстоящей свадьбе королевы?
        Теперь рассмеялся мужчина:
        - Вы предлагаете мне рассказать, что на уме у вашего господина?
        - Почему бы и нет? - отозвался Дарнли. - Он господин моего кузена, а меня взяли с собой по протекции и для перемены обстановки. Думаю, лорд Дарнли… Нет, я правда не знаю.
        - Простак, - отчеканил мужчина. - Честолюбивый простак. А королева потеряла голову из-за него. Тем не менее она должна выйти замуж: рядом нет другого подходящего кандидата. Хотите знать мое мнение? Так она запала бы на любого жениха, который явился бы к ней собственной персоной. Но приехал только лорд Дарнли. Другие морочили ей голову письмами и речами послов, как будто ей нужны эти игры! Если бы она встретилась с лордом Дадли… прошу прощения, с графом Лестером, все могло бы сложиться иначе. Но граф, еще один честолюбец, держится за свою королеву. Ну да ладно: она добрая женщина и заслуживает брачного ложа и законного наследника. - Мужчина подобрал ноги и спрыгнул с балюстрады. - Я собираюсь в таверну Эйнсли. Пошли со мной.
        Мария и Дарнли поспешили за ними с сильно бьющимися сердцами. Это было в сто раз лучше, чем придворные слухи.
        Когда переходили улицу, то увидели высокого всадника, направлявшегося во дворец. Люди расступались перед ним, снимали шапки и кричали: «Благослови вас Бог, лорд Морэй!» Всадник благосклонно отвечал на приветствия и неторопливо двигался дальше.
        Лорд Джеймс! «Как легко и естественно он принимает знаки почтения от горожан», - подумала Мария.
        - Это граф Морэй, - объяснил мужчина. - Скорее всего, вы не встречались с ним, так как он редко посещал двор после приезда вашего господина. Он бастард короля Якова и первейший человек в Шотландии.
        Как просто он это сказал: «Первейший человек в Шотландии».
        - Почему? - спросила Мария.
        Теперь они стояли перед таверной, но она уцепилась за дублет собеседника, желая получить ответ до того, как они войдут в шумное помещение.
        - Он удержал страну в руках после смерти старой королевы и до того, как протестантская церковь вошла в полную силу. Он единственный, кто управлял делами в трудные времена войны с Францией, когда у нас не было ни короля, ни королевы, а только Джон Нокс, и в первые годы после возвращения молодой королевы. Он знает наш народ и его обычаи, и люди любят его. Очень жаль, что он вышел из королевского совета и отстранился от государственных дел. Это дурной знак.
        - Где вы это слышали? - резко спросил Дарнли.
        - Каждый знает об этом, - ответил мужчина. - Это не секрет. - Он с тоской посмотрел на таверну, откуда доносился веселый шум, запах пива и свежеиспеченного хлеба каждый раз, когда кто-то выходил на улицу.
        - Но что будет с графом? - спросила Мария, не отпуская рукав его дублета.
        - Он либо станет сильнее и свергнет королеву и ее избранника, либо лишится всего, что имеет, и будет предан забвению. Это решать людям.
        Мария отпустила его.
        - И вам все равно, что случится? - спросила она.
        - Меня устроит и то, и другое, если мой печатный пресс останется в целости и сохранности. Граф Морэй хороший человек, а королева - хорошая женщина. Нет, пусть люди решают. - Он пожал плечами. - Пойдем, выпьем!
        - Нет, мне что-то расхотелось, - ответила Мария. Духота и гомон таверны были ей отвратительны. Зачем идти туда, если можно остаться на улице, дышать свежим воздухом и видеть звезды?
        - Как хотите. - Мужчина повернулся и ушел.
        Мария направилась в сторону, к густой тени, отбрасываемой бастионами замка. Когда они отошли от Трона и Меркат-кросс, толпа заметно передела.
        Лорд Джеймс. Он имел много последователей, и простые люди видели в нем равного ей. До сих пор она не вполне понимала это.
        - Этот печатник - всего лишь один человек, - назидательным тоном произнес Дарнли. - Он не может говорить за всех остальных.
        Но его слова прозвучали фальшиво.
        Лорд Джеймс действительно удалился от двора в знак протеста, недовольный ее решением о браке с Дарнли. Теперь он собирался с силами. Казалось, все были против ее решения: королева Елизавета, лорд Джеймс и большинство лордов Конгрегации. Она заставила лордов подписать документ, дающий одобрение на брак, но бумага была бесполезной, и она знала об этом. Карл IX и Екатерина Медичи одобрили ее выбор во Франции, как и Филипп II в Испании и папа римский, но каким весом обладало их мнение? Без сомнения, во внешнем мире этот вес был значительным. Но ее беспокоили внутренние дела в Англии и Шотландии, на той сцене, где ей приходилось выступать. Сейчас пол этой сцены ходил ходуном у нее под ногами.
        Должна ли она получить разрешение на брак с Дарнли от собственного народа? И если да, то как это сделать? Как насчет Нокса? Он яростно выступал против этого в своих проповедях, указывая на опасности брака между двумя папистами, но что, если ей удастся изменить его мнение?
        Она посмотрела на собор Святого Жиля со шпилем в форме короны, частично загороженный квадратным зданием Тулбота. «Каждое воскресенье сотни людей слушают его проповеди, - подумала она. - Если бы я только смогла привлечь их на свою сторону! Этот шаг был бы более действенным, чем тысяча прокламаций. Нокс не может быть совершенно слепым и глухим; он, безусловно, обладает здравым смыслом и принимает во внимание политические соображения. Шотландия должна иметь наследника; без наследника все пропало. Я позволю воспитывать его в протестантской вере, как и в моей собственной, поэтому он вырастет умным и будет разбираться во всех тонкостях… Да, я могу дать Ноксу такое обещание.
        Стало быть, Джон Нокс. Я должна выдержать еще одну схватку с ним и убедить его».

* * *
        Джон Нокс выглянул в окно. Что там за беспорядок? Улица была запружена людьми, и кто-то вскинул руку, как будто собираясь бросить камень в его окно. Хулиганы! В последнее время они во множестве бродили по улицам Эдинбурга, вопя, буйствуя и круша все на своем пути. Он не сомневался, что причиной было тлетворное влияние королевы и грязных папистов, которых она привезла с собой - или, точнее, возродила из небытия. Скрытые паписты вылезли на свет Божий, как трава на сухом лугу после дождя.
        Если она выйдет замуж за этого английского паписта, лорда Дарнли, положение только ухудшится. «Поэтому я обязан всеми силами противиться этому, - подумал он. - Беду еще можно предотвратить».
        Человек опустил руку, так и не бросив камень. Его спутник осадил хулигана, и теперь они уходили прочь. Нокс вздохнул. По крайней мере, это уберело его от лишних хлопот по замене разбитых стекол. Любое время, потраченное на такие мелочи, пусть даже необходимые, отрывало его от действительно важных вещей.
        - Джон, ты идешь в постель? - тихо позвал нежный голос из спальни. Нокс услышал его несмотря на уличный шум и выкрики гуляк, как гончая может различить голос своего хозяина среди тысячи других.
        Маргарет, его новая жена. Он ухватился за железные оконные задвижки, как будто это могло укрепить его и успокоить его сердце, гулко застучавшее при звуке ее голоса.
        Он любил Марджори, мать его сыновей, и несколько недель горько оплакивал ее смерть. Бог прибрал к себе его подругу, и были моменты, когда он завидовал этой божественной привилегии и даже самой Марджори, восседавшей у ног Иисуса в вечном блаженстве. Его начинали одолевать мятежные плотские мысли: «Я нуждался в ней больше, чем Ты. Почему Ты забрал ее? У Тебя их так много, а у меня только одна».
        И последняя кощунственная мысль: Бог похож на богатого правителя, которого Натан описал Давиду; он потребовал у бедняка, имевшего лишь одну овцу, отдать его для своего пиршества, хотя сам владел огромными стадами. В конце концов, после долгих молитв и рыданий, он смог вверить ее на попечение Господа. Бог дал, Бог взял; да будет благословенно Его имя.
        Когда он наконец подчинился воле Господа, в его жизнь вошла Маргарет.
        Маргарет Стюарт, дочь лорда Охилтри, одного из стойких защитников реформатской веры. Она имела королевскую кровь, будучи одним из потомков Якова II, и при обычном положении вещей была бы недосягаема для него, сына обычного торговца из Хаддингтона. Но сказано: «Нет ни мужчины, ни женщины, ибо все мы - одна плоть в Иисусе Христе». Поэтому мужчина скромного происхождения и дочь дворянина могли сочетаться браком с благословения новой церкви.
        Маргарет хотела этого и больше стремилась к этому браку, чем он сам.
        «Я хотел снова стать холостяком, но у Господа были другие планы», - подумал он.
        - Джон! - Ее голос стал более настойчивым.
        - Иду, - ответил Нокс. Он отвернулся от окна, прошел через темную комнату и начал подниматься по узкой лестнице.
        Ноги как будто не хотели слушаться его… Почему? Неужели ему не хватит сил на то, что от него требуется по праву законного супруга? Или ему ненавистно пробуждение той, другой стороны его существа, которую нельзя усмирить никакой духовной силой?
        Он прошел по узкому коридору в спальню с большой двойной кроватью. Маргарет лежала в постели, натянув одеяло до подбородка.
        - Наконец-то, - сказала она.
        Нокс снял свой рабочий дублет из темно-коричневой кожи и опустился на табурет, чтобы снять башмаки и рейтузы. Он пытался думать о том, как устал после долгого дня, но в нижней части его туловища уже появилось приятное покалывание. Он специально снимал каждый башмак с большой натугой, словно подчеркивая свою усталость. Башмаки тяжело свалились на голый деревянный пол.
        Нокс подошел к сундуку и достал льняную ночную рубашку из грубой ткани. Надев ее через голову, он почти обрадовался шершавому прикосновению.
        Больше нельзя откладывать. Он медленно подошел к кровати и решительным движением откинул покрывало. Со стороны это движение выглядело более убедительным для него, чем для нее.
        Нокс жестко вытянулся на кровати, наполовину желая того, что должно произойти между мужем и женой, и наполовину ужасаясь этому. Он схватился за край одеяла; его длинная каштановая борода аккуратно лежала сверху, словно расчесанный лошадиный хвост.
        - Джон… - прошептала его жена и придвинулась к нему. Она перекатилась на бок и теперь находилась совсем рядом с ним.
        Она протянула руку и осторожно погладила его волосы. Ее пальцы пробежали по коже головы, лаская ее. Он снова ощутил покалывание в паху.
        Маргарет поднялась на локтях и поцеловала его. Ее губы сначала прижались к его губам, а затем заставили их разойтись в стороны. У нее был маленький влажный язык, который она просовывала ему в рот, мимо непослушных губ и сомкнутых зубов. Как всегда, сначала он хотел убрать свой язык и прекратить эти глупости. Потом что-то - только не он, этого не может быть, - заставило его язык двигаться и переплетаться с ее языком.
        Она наполовину улеглась на него, и ее груди были похожи на два полных бурдюка с вином, переваливавшихся и прижимавшихся к его груди. Он почти ожидал услышать, как хлюпает жидкость внутри. Это было комично… Почему же тогда его стержень, символ его мужественности, начал пульсировать и увеличиваться в размерах?
        Может ли он велеть ему лежать смирно? Он попытался, строго приказав своему телу подчиниться. Потом он попробовал высмеивать все, что возбуждало его. «Женские груди: большие мешки, как коровье вымя. Поцелуй: две пары губ, прижатых друг к другу, словно пресс для вина. Языки: два слизняка, медленно ползающих друг по другу и оставляющих влажный след. И скоро: расщелина и выпуклость, входящие друг в друга с натугой и вилянием, словно осел со слишком широкой поклажей, застрявший между двумя столбами - смотрите, как он тужится и истошно ревет…»
        Представив себе тужащегося осла, он возбудился еще сильнее. Теперь его мужское достоинство было таким же большим и напряженным, как у любого осла, и жаждало облегчиться от бремени.
        Он перекатил Маргарет на спину, и она покорно замерла, ждущая и чувственная.
        - Сними рубашку, - хрипло прошептал он. Она села в постели и медленно стянула рубашку, поочередно высвободив руки.
        «Я мог просто задрать подол», - подумал он. Его член начал подергиваться сам по себе; теперь уже недолго. «Я не могу допустить, чтобы это произошло непроизвольно, словно шестнадцатилетний подмастерье, - подумал он. - То-то будет стыд!» Его член снова зашевелился, и по телу прокатилась волна жара.
        - О Господи!
        Она наконец освободилась от ночной рубашки, и теперь у него не было времени снять собственную. Он задрал подол и быстро расположился между ее ног, раздвинув их в стороны своими коленями. Потом, правильно сориентировавшись, он погрузился в ее мягкое лоно. Он чувствовал, как член вошел под самый корень, так что их тела терлись друг о друга в паху. Это поразило его: он чувствовал себя огромным, как дуб, и длинным, как майский шест.
        Его охватило почти невыразимое наслаждение. Она каким-то чудесным образом сжимала его, усиливая наслаждение, и двигалась так, как будто искала какого-то своего удовольствия. Его член содрогнулся и изверг семя, но не утратил формы и твердости, и она продолжала двигаться на нем. Разве она не поняла, что все закончилось?
        - Спасибо, дорогая жена, - прошептал он ей в ухо под завитком влажных от пота волос.
        - Ох-х-х, - прошептала она, но не перестала двигаться. В сущности, она казалась одержимой, дергаясь туда-сюда, толкая и притягивая его к себе… в точности как застрявший осел.
        Потом она громко вскрикнула и начала судорожно вздрагивать. Он чувствовал, как ее внутренние мышцы волнообразно сокращаются и ласкают его член, словно проходясь по нему бархатной тканью. Бесконечно нежные волны приходили и уходили, а потом замерли.
        - О Джон! - выдохнула она, как будто только что бегом поднялась по лестнице. Ее руки, обнимавшие его шею, упали и бессильно вытянулись.
        Что случилось? Нокс испугался. Он скатился с нее и попытался обнять ее, поговорить с ней, но она либо спала, либо потеряла сознание. «Молю Господа, чтобы она осталась невредимой, - подумал он. - Нельзя снова допустить такое. О Маргарет, я не могу потерять тебя, я этого не вынесу! Если Бог возревнует ко мне, он может забрать и тебя».

* * *
        Джон Нокс, чей член теперь мирно покоился в его штанах и прекратил существовать для него, за исключением выделительной функции, готовился к аудиенции у королевы. Маргарет Нокс, скромно одетая в темное платье респектабельной жены и совершенно успокоившаяся, помогала ему вносить последние штрихи в гардероб.
        - Твой воротник должен лежать ровно, - сказала она и похлопала по лацканам. - Думаю, я достаточно накрахмалила его.
        - Вполне достаточно. - Нокс отстранился. Он нервничал, хотя понимал, что ему не о чем беспокоиться. Он имел большой опыт дискуссий, и Святой Дух подскажет ему верные слова, направит его мысли.
        Королева вызвала его в Холируд. Это был не первый раз и, вероятно, не последний. Это означало, что его проповеди были эффективны, что его слова достигли цели.
        «Никто не пинает дохлого пса, - удовлетворенно подумал он. Вслед за этой мыслью пришла другая, менее приятная: - Собака лает - караван идет».
        - Пора, - сказал Нокс и в последний раз разгладил свой воротник. Снаружи его ожидала толпа сторонников и благожелателей, которые собирались проводить его до самых ворот дворца. Он с достоинством спустился по лестнице и получил первое приветствие от отца Маргарет, лорда Охилтри.
        - Пойдемте, брат, мы проводим вас, - он указал на большую группу людей. - Если Бог будет с вами, кто сможет устоять против вас?
        Они двинулись вверх по Кэнонгейт вслед за своим предводителем. Перед воротами Холируда Нокс повернулся к ним со словами прощания.
        - Я должен встретить эту язычницу один, подобно Даниилу в логове льва, - сказал он.
        - Да, но ты будешь львом! - выкрикнул кто-то. - Покажи ей зубы!
        Нок пересек внутренний двор. Вскоре его проводили в приемную, а оттуда к уже знакомой широкой лестнице и в соседний зал для аудиенций. Королева уже находилась там и сидела на троне под расшитым золотисто-лиловым балдахином.
        Она была облачена в красный и желтый цвета Шотландии, как будто собиралась признаться в любви к своей стране. Ее волосы были зачесаны назад, а лицо блестело. Его только что смазали миндальным маслом, привезенным из Франции, догадался Нокс. Она улыбалась и явно была довольна собой.
        «Она не более красива, чем моя Маргарет», - с искренним удивлением подумал он. Внезапно она умалилась в его глазах.
        - Мастер Нокс, - сказал Джон Эрскин. - Ее Величество пожелали, чтобы я присутствовал здесь, отвечал на вопросы и засвидетельствовал то, что произойдет между вами.
        Эрскин - скромный и добрый человек, убежденный протестант, которого королева недавно наградила титулом графа Мара. Отсутствие лорда Джеймса бросалось в глаза.
        Нокс слегка поклонился и выпрямился, ожидая слов королевы.
        - Дорогой мастер Нокс! - Ее тон был мягким и оскорбительно любезным. - Я должна поздравить вас с недавно заключенным браком и пожелать вам счастья.
        Она улыбнулась так, как если бы только что предложила ему новое поместье.
        - Я уверен, что вы позвали меня не ради этого, - ответил он.
        - Никаких обид между нами. - Она по-прежнему улыбалась, как будто не слышала его резких слов. - Что бы ни случилось в прошлом, теперь мы стали другими и многому научились с тех пор.
        Ее улыбка была совершенно безмятежной.
        - Каждый день я учусь у Господа. Это не то же самое, что обычная учеба, когда даже неразумный ребенок день за днем умножает свои знания, почти не прикладывая к этому усилий. Я не нахожу в вас никаких перемен с тех пор, как вы впервые высадились здесь посреди злосчастного тумана четыре года назад.
        - Вы давно не встречались со мной, - настаивала она. - Теперь, когда мы поговорим, вы увидите перемены и, возможно, будете готовы признать их.
        Она хочет испытать его терпение этим неуклюжим намеком?
        - О чем вы желаете говорить?
        - О будущем Шотландии. Я уверена, что вы разделяете мою озабоченность по поводу наследника престола.
        - Бог даст нам наследника, - жестко ответил Нокс. Значит, вот в чем дело!
        - Сам Бог не может подарить нам наследника, не спровоцировав скандал, - ответила она. - Я не могу родить ребенка без мужа. Это было бы недостойно.
        - Недостойный муж еще хуже, - возразил он. - А этот мужчина, - нет, я даже не могу назвать мужчиной этого испорченного ребенка, - такой выбор будет оскорбительным даже для вас! Вы не должны даже думать об этом!
        Он повысил голос, чтобы его слова можно было услышать за окнами и дверями. Ораторское мастерство и на этот раз должно было послужить ему.
        - Значит, это правда, - произнесла она, по-прежнему делая вид, будто находится в приятном расположении духа, что приводило его в бешенство. - Вы направляете свои проповеди против моего предполагаемого брака с лордом Дарнли.
        - Я этого не отрицаю. Разве вы ожидали от меня чего-то иного?
        - Вы должны отказаться от своих возражений по этому поводу, - ровным тоном сказала она, словно пытаясь урезонить его.
        - Никогда! - Он твердо встретил ее взгляд.
        - Мастер Нокс! - внезапно выкрикнула она. Ее голос звучал пронзительно и уже не напоминал тот мягкий, приятный тон, которым она пользовалась до сих пор. - Никогда еще с монархом не обращались так, как вы считаете уместным обращаться со мной! Я мирилась с вашими грубыми словами обо мне, моей семье и моей вере. Я даже обращалась к вам за советом, но получала лишь упреки. Однако ваши проповеди против моего брака… Я не могу допустить, чтобы это продолжалось! Вы должны прекратить немедленно! Я приказываю вам!
        Внезапно она разразилась слезами, и к ней поспешил слуга с носовым платком. Нокс терпеливо ждал, пока она снова овладеет собой, переминаясь с ноги на ногу. Глупая, вспыльчивая девчонка!
        - Помимо моих проповедей, во мне нет ничего, что могло бы оскорбить других людей. А когда я проповедую, то не владею собою, но повинуюсь Господу, который велит мне говорить ясно и не льстить никому на этой земле, - наконец сказал он.
        - Но какое отношение вы имеете к моему браку? - воскликнула она. - Лорды дали свое разрешение.
        - Если лорды соглашаются, чтобы вы взяли в мужья язычника, они тем самым отворачиваются от Бога, отвергают Его истину и предают свободу этой страны. И… - Он чувствовал, что следующие слова пришли откуда-то извне: - Возможно, в конце концов вы убедитесь, что этот выбор будет плохим утешением для вас самой.
        Внезапно он ощутил тяжесть греха, страдания и безобразия, давившую на него.
        - Но какое отношение вы имеете к моему браку? - повторила она. - И кем вы себя считаете в этом королевстве?
        - Его подданным, который здесь родился, мадам, - сухо ответил он. - И хотя я не являюсь графом, лордом или бароном, однако Бог сделал меня - каким бы ничтожным я ни казался перед вами - полезным членом общества.
        Он выпрямился во весь рост, как будто подвешенный на невидимой струне, прикрепленной к его макушке.
        - И если я вижу приближение какого-то зла, то обязан говорить об этом прямо, как и любой дворянин.
        Мария снова заплакала. Эрскин взошел на помост, где стоял ее трон, и сказал:
        - Не расстраивайтесь, дорогая королева. Вы так прекрасны, милосердны, и князья всей Европы высоко ценят вас…
        Но она продолжала плакать до тех пор, пока не вмешался резкий голос Нокса:
        - Мадам, я никогда не получал удовольствия при виде слез любых Божьих созданий. Я с трудом выношу слезы мои мальчиков, которых вынужден наказывать собственной рукой, а ваши слезы еще более нестерпимы для меня. Но воистину, мое предложение вам - не повод для обиды. Говоря правду, как обязывает мое призвание, я скорее готов вытерпеть слезы Вашего Величества, чем причинить вред своей совести или предать страну своим молчанием.
        Все было безнадежно. Горе, охватившее Марию при этой мысли, заставило ее выкрикнуть:
        - Мастер Нокс, покиньте нас!
        Поклонившись, он попятился от трона. Высокие створки дверей разошлись в стороны, и он оказался на лестничной площадке, выходившей в приемную с другой стороны. На кушетке у окна сидели несколько хорошеньких придворных девиц в ярких платьях разного цвета. Летнее солнце озаряло их лица, а на щеках играл здоровый румянец.
        - О прекрасные дамы! - заговорил он, привлекая их внимание. Его голос звучал легко и непринужденно, как будто он собирался шутить и любезничать с ними. - Как приятна была бы ваша жизнь, если бы она продолжалась безмятежно и в конце вы вознеслись бы на небеса в этих ярких нарядах!
        Он погрозил им пальцем. Они напоминали ему цветы на садовом бордюре: простые, красивые и недолговечные.
        - Но берегитесь подлой смерти, которая придет за вами, хотите вы того или нет! И когда она заберет вас, мерзкие черви будут копошиться в этой прекрасной и нежной плоти! - Он провел пальцем по подбородку одной из девушек и ощутил мягкую тающую плоть, окружавшую челюстную кость. - И боюсь, слабая душа будет слишком непрочной и не сможет унести с собой ни золото, ни парчу, ни жемчуга и самоцветы!
        Он резко повернулся и оставил их ожидать всеобщей судьбы, которую никто не считает неизбежной для себя.
        «Только не я, - втайне думают они. - Только не я!» А пока они сидят там, словно птички на ветвях дерева, смерть подпиливает его ствол», - заключил он, довольный тем, что потревожил их.
        «Они будут думать об этом по меньшей мере три минуты», - с кислой улыбкой подумал он, спускаясь по леснице.
        Тщета человеческая! Что человек может противопоставить ей, с ее корыстью и ложью, погоней за удовольствиями и могущественными желаниями?
        XXII
        Две недели спустя, двадцать девятого июля, Нокс проехал по главной улице Сент-Эндрюса, направляясь в старое аббатство, настоятелем которого был лорд Джеймс. Раньше в тот же день Нокс прочитал воскресную проповедь в приходской церкви, исполнив обет, данный еще рабом на галерах.
        Двадцать лет назад… Как давно это было! Море переливалось под ярким летним солнцем, его поверхность блестела, как миллион крошечных рыбьих чешуек. Разрушенная церковь Сент-Эндрюс на мысу стояла как сломанный замок из песка.
        «О, эти дни, первые плоды восстания против кардинала и развратной церкви сатаны! То было, когда мы впервые вселили ужас в их сердца, показали им Воинство Господне на марше!»
        Воспоминания о людях, ворвавшихся в замок и застигших врасплох кардинала вместе с его любовницей, грели ему душу. После того как кардинала закололи кинжалами в отместку за жестокое сожжение Уишарта, его тело повесили на том самом бастионе, откуда он с улыбкой наблюдал за мучениями праведника.
        Кардинал и его шлюха… Почему те, кто исповедует римскую религию, так склонны держать при себе шлюх, если они мужчины, и быть блудницами, если они женщины?
        «Но мы очистили Сент-Эндрюс, и сегодня это главный оплот реформатской церкви, которым мы можем гордиться».
        Сент-Эндрюс был живописным городом, раскинувшимся на каменистых утесах над Северным морем, с широкими улицами, красивыми домами и колледжами. Его наполняли ученые и студенты из колледжей Святой Марии, Святого Сальвадора и Святого Леонарда. По иронии судьбы, колледж Святого Леонарда, основанный в 1512 году для подготовки рекрутов римско-католической церкви, теперь стал цитаделью реформистов.
        «Это наша маленькая Женева, - с гордостью подумал Нокс. - Я сам вырос здесь и впервые вступил на ту длинную дорогу, по которой иду до сих пор».
        Нокс пришпорил лошадь и перешел на быструю рысь. Он был рад покинуть Эдинбург и оставить раздоры и неурядицы позади. Королева развесила объявления о предстоящей свадьбе с лордом Дарнли в предыдущее воскресенье, а дворцовые осведомители сообщили о ее намерении поспешить с проведением церемонии. По требованиям католической церкви от извещения до свадебного обряда должно было пройти не более трех недель.
        «Возможно, она беременна, - подумал Нокс. - Это объясняет спешку».
        Он подъехал к аббатству с высокими серыми стенами и приватным домиком. У ворот не было стражи, так как в аббатстве больше не имелось сокровищ, недоступных для обычных людей. Он свободно въехал во двор и огляделся по сторонам. Лорд Джеймс жил в бывшем доме настоятеля, просторном и хорошо обставленном, расположенном немного в стороне от других монастырских построек.
        Лорд Джеймс прислал ему срочное и нехарактерно почтительное письмо с просьбой о помощи в разрешении кризиса, связанного с предстоящей свадьбой королевой. Нокс был рад помочь и доволен тем, что Джеймс оказался не таким высокомерным, как изображали его враги. Он по-прежнему нуждался в духовном пастыре.
        Нокс приблизился к дому настоятеля, и навстречу сразу же выбежал мальчик-слуга, готовый забрать его лошадь.
        - Где лорд Джеймс? - спросил он.
        - В доме, мастер Нокс, - ответил подросток и указал на главный вход.
        Нокс прошел в дом мимо старинной резьбы с изображениями святых и плодоносящих деревьев и оказался в сумрачной приемной. Он объявил о своем приходе стражнику, который был немногим старше слуги, и стал ждать.
        Тяжелая дубовая дверь в дальнем конце приемной скрипнула и зашаталась. Ее немного перекосило, и верхний край цеплялся за дверной косяк. Наконец она распахнулась, и появился лорд Джеймс.
        - Мой дорогой брат во Христе, - сказал он, когда подошел ближе и обнял Нокса. - Спасибо, что приехали.
        Он провел его за дверь через анфиладу комнат, пока они не оказались в просторном зале с высокими окнами, обращенными к цветущему саду. Шток-розы покачивались на легком ветру; их стебли были крупными, как девичьи запястья.
        Лорд Джеймс выглядел озабоченным: он хмурился, а его взгляд был устремлен не перед собой, а на что-то, чего он никак не мог разглядеть. Он шмыгал носом, словно простудился, но не казался больным.
        - Что происходит в Эдинбурге? - наконец спросил он и снова шмыгнул носом.
        Нокс попытался вспомнить, как давно лорд Джеймс уехал из города.
        - Королева собирается выйти замуж за лорда Дарнли. Объявления вывесили в прошлое воскресенье. Она провозгласит его герцогом Олбанским, а вскоре он, несомненно, станет королем.
        - Она не может сделать это своей властью! - воскликнул Джеймс. - Парламент должен дать одобрение и объявить его соправителем по праву супружества, как это было сделано для Шотландии с несчастным Франциском[38 - Так называемая «супружеская корона» (Crown Matrimonial), закрепляющая право принца-консорта на равноправное правление и основание новой династии в случае смерти правящей супруги, в Шотландии была получена только один раз, когда Франциск II формально стал соправителем Марии Стюарт и получил титул короля Франции и Шотландии. Дарнли так и не получил этот титул.].
        - Верно. Но она по-прежнему может называть его королем, что бы это ни означало.
        - Это ничего не значит. Такой титул может быть дарован из вежливости и исчезнет после ее смерти. Если она умрет, то он не сможет остаться королем и будет просто лордом Дарнли.
        Нокса не интересовали различия между полноправным монархом и принцем-консортом. Почему эти тонкости так беспокоят лорда Джеймса? Он внимательно наблюдал за его лицом.
        - Мое отсутствие вызвало слухи и разговоры? - спросил он. - Я отстранился от ее Тайного Совета и отказался дать санкцию на ее брак. Потом я уехал из Эдинбурга.
        - Ваше отсутствие действительно было замечено, но я не знаю, что оно предвещает. Это зависит от ваших намерений. Позвольте спросить, что вы собираетесь делать?
        Джеймс отодвинул тяжелый, покрытый резьбой деревянный стул, который достался ему от бывшего приора, лишенного имущества по решению реформистов. Он уселся с таким видом, словно находился под присягой.
        - Я собираюсь сражаться.
        - Каким образом? И с какой целью?
        Джеймс выглядел удивленным.
        - Этот брак означает, что ребенок родится в католической вере и, следовательно станет католическим королем. Мы не можем этого допустить. Все достижения Реформации пойдут прахом. Я удивлен - если не сказать потрясен, - что вы спрашиваете об этом.
        - А кто будет сражаться на вашей стороне? - Нокс нуждался в подробностях, а не в общих заявлениях.
        - Гамильтоны. Они ненавидят Дарнли, особенно с тех пор, как он оскорбил их предводителя Киркалди из Грэнджа. Лорд Охилтри, отец вашей жены, и его родственники.
        - Этого недостаточно, - сказал Нокс.
        - Другие могут присоединиться к нам. Уже сейчас есть много колеблющихся, готовых перейти на нашу сторону.
        - Те, кто занимает выжидательную позицию, могут примкнуть к любой из сторон. Итак, у вас есть только Гамильтоны?
        - Дугласы приходятся родней матери Дарнли и поэтому не могут оказать нам поддержку. Возможно, Аргайл, хотя его жена приходится королеве сводной сестрой. Он приведет с собой много людей.
        - А Эрскины?
        - Трудно сказать. Внешне они сохраняют верность королеве, но также преданы реформатской церкви. Лорд Рутвен и Линдсей… Думаю, мы можем рассчитывать на них. Возможно, Гленкерн тоже придет на помощь.
        - А с другой стороны?
        Джеймс открыл серебряную раку, где некогда хранились зубы святого Медарда, покровителя страдающих от зубной боли, и достал бумагу.
        - Сын Джорджа Гордона, бывший граф Хантли, остается взаперти и не может ничего сделать для обеих сторон. Сетоны, Битоны, Ливингстоны, Флеминги, Максвеллы и граф Атолл поддержат королеву. Но они незначительные фигуры. Лишь Атолл носит графский титул.
        - Однако в дополнение ко всем родственникам Дугласов и Стюартов они имеют значительный вес. Кроме того, есть граф Босуэлл, традиционно преданный короне. Он тайно вернулся в Шотландию и возможно, будет искать благосклонности у королевы. - Нокс поерзал на стуле. Массивные резные сиденья были произведениями искусства, но решительно неудобными для его зада. - Да простит меня Бог, но я должен задать этот вопрос: есть одно имя, которое может обеспечить наш успех, и вы не назвали его. Какую позицию занимает королева Англии?
        - Она благоразумно хранит молчание.
        - Как всегда.
        - Но я считаю, что она благосклонно относится к нашему делу и поддержит нас, если не войсками, то определенно деньгами.
        - На чем основано ваше мнение?
        - Елизавета крайне болезненно отреагировала на брак с Дарнли. Она не хочет, чтобы в Шотландии появился католический король.
        - Возможно, но - и это был главный вопрос, прежде всего нуждавшийся в ответе, - что еще вы можете предложить ей? У вас есть другой правитель, более подходящий для нее?
        Джеймс вздохнул. Он открыл рот, словно собираясь что-то сказать, но сдержался и промолчал.
        «Значит, он видит себя королем, - подумал Нокс. - Но по крайней мере у него достаточно здравого смысла, чтобы не болтать об этом».
        - Господь даст нам выбор, - наконец ответил Джеймс.
        - У Господа есть такой же выбор, как и у нас. Я не вижу альтернативы правящей королеве. Она последняя из Стюартов и имеет неоспоримые кровные права на престол. С другой стороны, если вообще отказаться от идеи королевской крови, то возникают интересные возможности. Под руководством Святого Духа мы можем избрать нового правителя. В конце концов, выборы папы римского в Ватикане якобы устроены по такому же принципу. - Он издал короткий смешок.
        - Возможно. - Джеймс осторожно улыбнулся.
        «Значит, он предвидит такую возможность», - подумал Нокс.
        - Но королева Елизавета не допустит этого, - указал он. - Она сама должна отстаивать идею о том, что королевская кровь каким-то образом отличается от любой другой. Без этого она сама не имеет права на трон. Ее титул основан не на безусловном праве наследования и не на решении парламента, а на волшебстве королевской крови. Она не поддержит ваших мятежников.
        - Во мне тоже есть королевская кровь, и ее не меньше, чем у королевы Елизаветы! - воскликнул Джеймс. - Оба наши отца были королями, а обе матери - обычными женщинами.
        - Но с одним различием: отец Елизаветы женился на ее матери и сделал ее королевой.
        - Потом он отрекся от нее и казнил ее!
        - Тем не менее все формальности были соблюдены. Папа не признает ее права на престол, но это стало предметом ее гордости. - Нокса посетила внезапная мысль. - У вас достаточно королевской крови, чтобы в случае победы и смещения королевы ваши права были признаны надлежащим образом. Но… - Он посмотрел на Джеймса яркими карими глазами. - Но сначала вам нужно победить ее.
        Немного раньше, когда Нокс еще лежал в постели в доме торговца из Сент-Эндрюса, который оказал ему гостеприимство перед утренней проповедью, Мария встала и надела черное траурное платье с капюшоном - то самое, которое она носила на мемориальной мессе по окончании сорока дней оплакивания смерти Франциска. С тех пор она надевала его много раз и каждый раз чувствовала, что, делая это, возвращается к Франциску и говорит: «Я не покинула тебя и никогда не покину». Теперь, в утро перед свадьбой, она ощутила желание надеть его в последний раз, чтобы Франциск мог присутствовать на ее бракосочетании, дать ей свое благословение и отпустить ее. Только Франциск мог сделать это.
        В шесть утра граф Леннокс и граф Атолл прибыли в качестве почетного эскорта, чтобы сопровождать ее в часовню Холируда. Она медленно двинулась по длинному проходу к алтарю, где ждал священник, а потом Дарнли выступил вперед и занял место рядом с ней.
        Были поспешно зачитаны последние торжественные слова, и они скороговоркой повторили свои обручальные клятвы. Дарнли взял тройное кольцо с алмазом в центре и боковыми кольцами из красного эмалированного золота и со словами «Этим кольцом провозглашаю тебя своей супругой» надел его на палец Марии.
        - Ныне объявляю Генри, герцога Олбанского и графа Росса, и Марию, королеву Шотландии и островов, милостью Божией, законными супругами, - объявил священник. Звук его голоса эхом отдавался в каменной часовне.
        - Te Deum laudemus![39 - «Тебя, Боже, хвалим» (начало благодарственной молитвы).] - воскликнул Риччио. - Это свершилось и отныне будет нерушимо!
        Мария и Дарнли повернулись к нему и обняли его как единственного свидетеля их тайной помолвки.
        Мария вернулась в свои апартаменты, где ей предстояло избавиться от траурных одежд, чтобы больше никогда не надевать их. Мэри Битон и Мэри Сетон с торжественной серьезностью помогли ей раздеться. Они разложили траурное платье на кровати и почти с нежностью свернули его, перекладывая душистыми травами. Мария наклонилась и поцеловала платье, перед тем как его убрали в вышитую атласную сумку.
        Мэри Сетон увидела слезы на глазах своей госпожи, отвела ее в сторону от веселой болтовни и обняла:
        - Вы почтили Франциска слезами преданности и памяти. Но, моя госпожа, он умер в расцвете юности, оставив вас одинокой. Та юная королева навсегда останется его женой. Но теперь вы другая женщина и имеете полное право любить лорда Дарнли.
        - Ты так думаешь? - прошептала Мария.
        - Леди, я знаю это. - Она протянула руку и стерла слезинку со щеки Марии. - Теперь ваш новый лорд и муж будет радовать вас.
        Мария сжала ее руки и отпустила их.
        - Я одновременно так счастлива и печальна, как никогда. Разве такое возможно?
        - Да. Я могу это понять. Но прошу вас, лорд Дарнли не должен видеть ваших слез. - Мэри промокнула ей глаза носовым платком. - Свадебное платье ждет вас!
        Флеминг и Битон принесли ей алое платье, расшитое жемчугом и золотыми нитями. Оно было жестким от украшений. Мария позволила им одеть себя, а потом надела свои лучшие драгоценности: ожерелье из черного жемчуга, «Большого Гарри» и огромные жемчужные серьги из дальнего океана за Индией. Фрейлины причесали ее и надели ей на голову расшитый золотом шелковый чепец.
        Потом были танцы и официальный обед, за которым последовала раздача милостыни во дворе замка. Мария и Дарнли повторяли движения друг друга в фигурах танца под музыку скрипок, тромбонов и блок-флейт. Дарнли не отрывал восхищенного взгляда от нее: он смотрел на нее как на богиню или прекрасное видение.
        Наконец после официального обеда, трех отдельных танцев, раздачи милостыни и ужина Мария и Дарнли простились с собравшимися и направились в ее спальню.
        Все слуги были отпущены по ее приказу. Когда дверь закрылась, они остались совершенно одни.
        Во всех подсвечниках горели свечи, а на ее столе стоял большой канделябр французской работы с десятью высокими белыми свечами. Мария подошла к мужу и обняла его. Она собиралась что-то сказать, но не находила достойных слов для выражения чувства последней печали, освобождения от нее и обретения нового сокровища.
        Одну за другой они погасили свечи и избавились от праздничных одежд, пока не оказались в огромной королевской постели, где предались страсти со всем пылом, к которому призывала их молодая плоть.
        - Ты сделала меня королем, - наконец прошептал он. Это были первые слова, которые он произнес с тех пор, как они вошли в спальню.
        - Да, королем, - шепнула она в ответ. - Королем всего.
        - Эта кровать - мое королевство, а твое тело - моя земля, - сказал он. - Пусть Христофор Колумб и Франсиско Коронадо отправляются в Америку. Ты мой новообретенный материк, и я хочу исследовать его до конца.
        На улицах Эдинбурга горожане устроили давку и беспорядки, но толпа расступилась, когда королевский герольд подошел к Меркат-кросс, поднялся на основание монумента и развернул пергамент. Два трубача сыграли фанфары, и он зачитал указ королевы о том, что ее любимый муж лорд Дарнли, герцог Олбанский, отныне должен именоваться Генрихом, королем Шотландии, и получать королевские почести согласно ее воле и желанию.
        Народ безмолвствовал.
        Неделю спустя на том же месте зачитали другой указ, после чего трижды прозвучал сигнал королевского рога, официально объявлявший лорда Джеймса Стюарта, графа Морея, изменником, который поднял мятеж против королевы и теперь находится вне закона.
        notes
        Примечания
        1
        Королева Мария (Marie Reine) (фр.). - Здесь и далее примеч. пер.
        2
        Букв. - Солуэйское болото.
        3
        По традиции имена особ королевской крови пишутся в соответствии со старинной, или библейской, транскрипцией: Джеймс - Яков, Франсуа - Франциск, Анри - Генрих и т. д.
        4
        Лэрд - представитель нетитулованного шотландского дворянства, мелкий землевладелец; по своему положению лэрды примерно соответствовали сословию джентри, мелкопоместных дворян в Англии.
        5
        От английского слова castle - «замок».
        6
        Букв. - «Не забудь страждущую невесту». Имеется в виду церковь как Невеста Христова; шотландцы действительно шли под этим девизом на битву при Пинки.
        7
        Бедное дитя (шотл.).
        8
        Радуйся, Мария, благодати полная! Господь с Тобою; благословенна Ты между женами…
        9
        Тебя, Бога, хвалим.
        10
        Маленькая королева (фр.).
        11
        Праздничный зал (фр.).
        12
        Здравствуйте. Добро пожаловать в Сен-Жермен-ан-Лэ. Я принц Франциск, а это мои сестры, принцессы Елизавета и Клод (фр.).
        13
        Я Мария, ваша подруга, кузина и суженая (фр.).
        14
        Маленькой королеве Шотландии (фр.).
        15
        Это сыр из Нормандии (фр.).
        16
        Здесь - Меченый (прозвище Франсуа де Гиза).
        17
        Mary Stewart (англ.) Marie Stuart (фр.). Впоследствии Мария Стюарт пользовалась для подписи только французским вариантом своего имени - Marie (Примеч. пер.).
        18
        Подлинную нежность и очарование (фр.).
        19
        По-варварски (фр.).
        20
        Моя милая (фр.).
        21
        Королевский балдахин (фр.).
        22
        Рождественское полено (фр.).
        23
        Жестокая дама (фр.).
        24
        Перевод В. Левика.
        25
        Игра слов: fair может означать как «честный, справедливый», так и «светлый».
        26
        Да. Я возвращаюсь в Шотландию (фр.).
        27
        Игра слов. Фамилию можно перевести как «хитрец» или «обманщик».
        28
        Возлюбленная Робин Гуда.
        29
        Корей вместе с Авирамом и Дафаном восстал против Моисея как пророка Божьего. В результате небесной кары всех троих поглотила земля (Числа, 16).
        30
        Имеется в виду powsowdie - старинное шотландское блюдо из бараньей корейки и очищенной головы, тушенной с ячменем, горохом, морковью, луком, пастернаком, укропом и петрушкой.
        31
        По преданию, в V веке до н. э. при осаде галлами Капитолия гогот гусей разбудил спавших римлян и помог им отразить ночной приступ.
        32
        Небольшой клавишно-струнный инструмент, разновидность клавесина.
        33
        Здесь: научиться (шотл.).
        34
        Исход, 17:10 -13.
        35
        1-я Книга Царств, 25:14 -43.
        36
        И ты? (фр.).
        37
        Игра слов: «крона» и «корона» по-английски пишутся и произносятся одинаково.
        38
        Так называемая «супружеская корона» (Crown Matrimonial), закрепляющая право принца-консорта на равноправное правление и основание новой династии в случае смерти правящей супруги, в Шотландии была получена только один раз, когда Франциск II формально стал соправителем Марии Стюарт и получил титул короля Франции и Шотландии. Дарнли так и не получил этот титул.
        39
        «Тебя, Боже, хвалим» (начало благодарственной молитвы).