Рюрик. Полёт сокола Михаил Николаевич Задорнов
        Валентин Сергеевич Гнатюк
        Юлия Валерьевна Гнатюк
        Середина IX века. Северную Словению раздирают междоусобицы. Престарелый новгородский князь Гостомысл понимает, что для спасения Руси необходимо её объединение. Четыре сына Гостомысла погибли в войнах и от болезней. Остались три дочери. Волхвы и старейшины не хотят видеть наследником престола старшего княжеского внука Вадима, крещённого в латинскую веру, который к тому же водит дружбу с норманнами. Гостомысл видит вещий сон, по которому наследовать власть должен Рарог, внук средней дочери Умилы, вышедшей замуж за ободритского князя Годослава. Князь Гостомысл отправляет гонцов к варягам-руси и призывает Рарога с братьями Трувором и Синеусом принять княжение в Новгороде.
        Это повествование о том, как воссоздавали и защищали Новгородскую Словению Рарог и его верный воевода Ольг, о дружбе и предательстве, о храбрости и трусости, о великой любви Рарога и Ефанды и об истоках Северной Новгородской Руси. Наследники Рарога-Сокола, — Игорь, Святослав и их потомки расширили её пределы до Киева, Хорсуни, Синего Дуная и Священной Ра-реки, объединив Великую Русь, как завещал князь Гостомысл по воле великих богов и пращуров.
        Михаил Задорнов
        Рюрик. Полёт сокола
                
        Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
        )
        Предисловие
        Издательство «Вече» начинает издавать серию книг об изначальной истории Руси. Откроет эту подборку роман, который мы написали с Юлией и Валентином Гнатюками, «Рюрик. Полёт сокола».
        Юлия и Валентин живут в Днепропетровске, изучают историю славян, а не выдумывают её. К сожалению, из-за того что история сознательно замалчивалась, а порой и уничтожалась, как во времена царствования немцев Романовых, так и в советское время, много развелось фантазёров на эту тему.
        Юлия и Валентин Гнатюк — авторы ряда книг по древнеславянской тематике, среди которых и роман о Святославе, внуке Рюрика.
        Конечно, это произведение художественное. И всё-таки… Сказка — «ложь», да в ней — правдивый намёк: и этот намёк — всем добрым молодцам урок!
        Особо придирчивых — а таких нынче с появлением Интернета немало — предупреждаю: бессмысленно сверять по имеющимся летописям даты рождения отца Рюрика, его деда Гостомысла и самого первого князя Руси.
        Нами просмотрено немало источников. Даты всех главных событий в летописях различных авторов и хроникёров разнятся. Это понятно: каждый автор пытался угодить власти. Поэтому в византийских записях мы встречаем одни датировки событий, в русских — другие, а в Мекленбургских генеалогиях — третьи и так далее… Список несовпадений бесконечен!
        Ещё каждому читателю необходимо знать, что летоисчисление в те времена у наших предков велось по календарю славянскому, в западноевропейских странах — по юлианскому, у евреев — по библейскому… Вскоре в Западной Европе перешли на календарь григорианский, славяне же продолжали пользоваться родным календарём до Петра I. Пётр I провёл реформу и перевёл Россию на календарь… юлианский! При том что от него за два с лишним столетия до этого в Европе уже отказались.
        Представляете эту календарную неразбериху?!
        Вот так общий знаменатель событийного ряда был навсегда утерян. Так что сверять различные летописи — дело неблагодарное. А вот вывод можно сделать вполне определённый: ошибка закралась минимум до пятидесяти лет. Недаром, как полагают многие сегодняшние учёные, дату образования Руси надо отнести на несколько десятилетий назад.
        Этой ошибкой, накопленной летописцами и хроникёрами, вполне можно объяснить множество несуразностей в истории нашей Отчизны. Как это так: княгиня Ольга родила Святослава чуть ли не в старости, Рюрик пришёл править на Русь, когда ему было более семидесяти лет, а русский флот из двухсот лодий был построен за две недели и появился у стен Константинополя, когда самой Руси ещё не было?
        Похоже, читателям, которые интересуются историей нашей Родины, скорее помогут разобраться, где быль, а где небыль, не учёные, которые пытаются угодить власти, а писатели. В серию романов мы решили включить только те книги, авторы которых изучали события, прежде чем описывать их.
        Да, многие пользовались легендами, мифами, а также апокрифами. Но что такое апокриф? История, не признанная форматными учёными. Неформат! То есть то, что не угодно власти. К примеру, мои концерты перед выходом на экран редактируются целой сворой телепродюсеров — из рассказов вырезаются самые острые шутки и мысли, которые могут якобы обидеть правителей, то есть самая-самая правда. Вот эти вырезки и есть апокрифы!
        Подборку романов мы с издательством делали тщательно. Задача была конкретная: читая наши книги одну за другой, читатели должны восстановить в своей голове ту правдивую цепь событий, которые произошли на самом деле.
        К примеру: почему Византия узнала о русах ещё до образования Руси или почему русы ненавидели Византию и Рим и неоднократно военными походами к Константинополю предупреждали, что пора прекратить относиться к славянам как к своим рабам.
        Интересна в романе «Белые лодьи» история о том, что словенские письмена существовали до святого Кирилла и святого Мефодия и что они были подарены Кириллу в Херсоне одним из русов… Этот факт упоминается в древних записях.
        Девиз нашей подборки: «ПОЗНАВАТЬ ИСТОРИЮ НЕ ПО СКУЧНЫМ УЧЕБНИКАМ, А ПО УВЛЕКАТЕЛЬНЫМ РОМАНАМ!»
        Совестью России всегда были не политики и не те, кто за ними записывает, а писатели, потому что писатели в отличие от политиков и учёных всегда относились с уважением к своему народу и чтили народные знания.
        Ну и начать обучение мы решили, естественно, с того события, без которого не было бы ни Руси ТОГДА, ни России СЕГОДНЯ, — с прихода Рюрика на Русь. Кем он был? Как неожиданно сложилась его судьба? И почему в течение нескольких столетий русские правители с гордостью называли себя в честь великого предка Рюриковичами?
        Михаил Задорнов
        Слово к читателям
        Дорогие друзья!
        Замысел данной книги, как и популяризация темы о Рароге-Рюрике, принадлежит Михаилу Николаевичу Задорнову.
        Наша совместная работа над воплощением идеи в художественную форму была увлекательной и непростой. Крайняя недостаточность исторических сведений и полулегендарная личность главного героя породили большое число версий происходящего в тех далёких временах. Мы выбрали свой вариант, основные ключевые точки которого считаем необходимым пояснить.
        Прежде всего — возраст Рарога-Рюрика. Более-менее точно известна только дата смерти — 879 год. Отцом его считается ободритский князь Годослав, Годолюб, Годелайб (в немецкой транскрипции Годлав), которого в 808 г. казнили датчане после взятия города Рерика. Значит, Рюрик родился около 800 г. Но к моменту смерти (879 г.) у него остаётся малолетний сын, что является маловероятным. И зачинать детей, и создавать новое государство мог только муж, полный силы и здравия. Та же ситуация и с княгиней Ольгой, которая рождает Святослава на шестом десятке лет.
        Налицо явный сдвиг в хронологии. Где-то затерялись, как минимум, четыре десятка лет.
        Поэтому мы обратили внимание на ещё одну запись. «В 844 г. был казнён франками король ободритов Гостомысл (Густимусл), после которого правил Рёрик».
        Но Гостомысл известен как новгородский князь, который умер своей смертью в 860-е гг., и после него принял власть Рюрик. То есть сдвинуто или перепутано также место действия.
        Мы позволили себе предположить, что в 844 г. был казнён ободритский князь Годослав, отец Рюрика, который мог быть внуком убитого в 808 г. Годолюба (Годлава). Тогда дата рождения Рюрика около 840 г., и в Новгород он приходит 22-летним молодым воином. Если посчитать по-другому, исходя из возраста Гостомысла, который умирает в 860-х гг., дочери у него могли родиться в 20-х гг., а внуки опять же в 40-х.
        Второй важный момент — происхождение Рюрика. В последнее время у исследователей набралось достаточно веских аргументов в пользу того, что наш Рюрик и Рорик Ютландский личности совершенно разные, хотя и могли пересекаться в одном историческом времени.
        Что касается верного соратника Рюрика, а потом и его родственника Ольга, нас привлекла версия его происхождения из рода кельтских жрецов-друидов.
        В книге разграничиваются понятия «варяги» и «викинги». В русских летописях однозначно утверждается, что «варяги» есть «русь» с берегов Варяжского (Балтийского) моря. Они такие же словене, как и новгородцы, «варяги мужи словене», — отмечает Первая Новгородская летопись. О том же говорят и скандинавские саги, относя «верингов» или «варангов» к народам Восточных земель, т. е. территории юго-западной балтийской Руси. Сами древние скандинавы, норманны, викинги (от «вики» — залив, фиорд, «викинги» — жители фиордов) отмежевываются от принадлежности к «верингам», и лишь современные историки упорно ставят между ними знак равенства. Интересно, что исследователь А.Ф. Гильфердинг производит слово «вагр» от санскритского «вагара» — храбрый, удалой.
        Народы варягов-руси делились на четыре основных племенных союза: вагры, ободриты, руги (раны, руяне) и лютичи (или вильцы). Все они были удачливыми и храбрыми воинами, мореплавателями, земледельцами и торговцами. Ходили в разные земли, были хозяевами на своём море, названном по их имени Варяжским, а торговый путь из Балтики в Византию именовался путём «из варяг в греки».
        Однако ободриты и лютичи находились в противостоянии и вели друг с другом бесконечные войны, «из-за давней вражды», как отмечают франкские хроники. Не в этом ли кроется разгадка древней летописи, повествующей сначала о приходе варягов и наложении дани «по беле и веверице» на чудь, словен, мерю, весь и кривичей (859 г.), затем об изгнании варягов (862 г.), и тут же о призвании на княжение Рюрика с братьями.
        Воюя против соседей, лютичи вступали в союз с данами и саксами, а ободриты были союзниками франков. Посему неудивительно, если те же лютичи или руги, на долю которых приходилась третья часть всей воинской добычи, ходили за данью к словенам на Новгородчину. «Русы нападают на славян, — свидетельствует Ибн-Русте, — подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, забирают в плен…». Гардизи сообщал о русах следующее: «Всегда сто-двести из них ходят к славянам и насильно берут с них на свое содержание, пока там находятся… Много людей из славян… служат им, пока не избавляются от зависимости».
        Так что иные из варягов не брезговали сходить за данью к своим родичам. Поэтому новгородские посланники и обратились за помощью к князю Рюрику, происходившему из ободритов, тех варягов-руси, кто мог судить «по Ряду и по Праву» и дать достойный отпор прочим охотникам за данью.
        Не менее загадочной фигурой является и киевский князь Аскольд, полемика о котором начинается с его имени (от скандинавского Haskuldr до племенного самоназвания поднепровских жителей «сколотов»), продолжается вопросом «тандемного» правления с киевским князем Диром и заканчивается смертью от руки Олега Вещего за самозванство («не князья вы, и не княжьего рода»).
        Кстати, арабский географ аль-Масуди (сер. X века) знает только одного князя: «Первый из славянских царей есть царь Дира, он имеет обширные города и многие обитаемые страны, мусульманские купцы прибывают в его землю с различного рода товарами».
        Интереснейшие сведения о том, как Аскольд стал киевским князем, приводятся в «Велесовой книге» (ВК), источнике, не признаваемом большинством современных учёных. Однако, на наш взгляд, данная версия имеет право быть, поскольку объясняет многие несостыковки и откровенные «переписки» в других летописях.
        О приходе Аскольда в Киев в ВК говорится следующее: «Вот Аскольд с варягами идёт к нам, и этот Аскольд есть враг наш. Он говорит, что идёт защищать нас и лжёт, поскольку он такой же враг, как и греки. Этот Аскольд есть варяг, вооружившийся для охраны эллинских купцов, которые приходят к Непре-реке. И этот Аскольд пришёл к нам с кнудием (возможно, от сохранившегося в голл. и нем. Knecht — «наёмник») через двести лет после Алдореха и захотел править нами. А Дирос эллинский сказал подчиниться ему, поскольку он прежде него сел на престол (киевский). И тогда Аскольд убил Дироса, и сам занял место то. И также он враг наш, и не хотим его, как врага. Старые предания рассказывают, что приходил на Русь иной Аскольд и что было три Аскольда-варяга. И те варяги приносят жертвы по-своему. И не наши они, а чужие князья; и даже не князья, а простые воины, что силой захватывают над нами власть. И вот Рюрик идёт… Был в своё время Дирос, и был тот греколанец, и он исчез. Пришли на нас Аскольд и Рюрик, и я молю Богов избавить Русь от этого зла» (ВК, дощ. 29).
        То есть налицо первое несоответствие с ПВЛ, по которой Олег убивает обоих киевских князей — Аскольда и Дира — в 882 г.
        По свидетельству ПВЛ, в 866 г. «ходили Аскольд и Дир на греков… перебили много христиан и обступили Царьград двумястами кораблей». Но в результате молитв и вынесения риз Пресвятой Богородицы свершилось чудо: поднялась буря, разметала и разбила корабли русов, и мало кто воротился домой.
        Согласно ВК Аскольд ходил на греков один. «Аскольд посадил своих воев в лодии и пошёл грабить других. Сказал, что идёт на греков, чтобы уничтожить их города и принести жертвы богам в земле их» (ВК, дощ. 8/27). Дир не называется в качестве организатора похода, мало того, ВК говорит, что «Дирос был греколанец» и «Дирос еллинский», то есть византиец. Уж каким образом византиец оказался на киевском престоле, ВК умалчивает, но он действительно не стал бы ходить против своих!
        Пользуясь неудачным походом, византийский двор предпринял все средства влияния на Аскольда и его окружение, дабы они приняли крещение. Им было показано не сгорающее в огне Святое Евангелие, описано «чудо» с ризами Богородицы, и прочие «средства идеологического воздействия», в которых Византия была столь искусна. «Аскольд — тёмный воин, а нынче греками “просвещён”, что нет никаких русов, а только варвары» (ВК, дощ. 6-Е).
        Греки настолько успешно «просветили» Аскольда, что он, вернувшись на Русь, стал активно бороться с «варварами». Первым делом убил Дира и стал насильно крестить русов. «Аскольд убил Дироса, и сам занял место то» (ВК, дощ. 29). «Аскольд силой разгромил князя нашего и победил его. Аскольд после Дира уселся, как непрошеный князь, и стал править нами» (ВК, дощ. 6-Е).
        В «Окружном послании» константинопольского патриарха Фотия восточным патриаршим престолам, посвященном созыву Собора в Константинополе (867 г.), упомянуто, что в результате этого похода произошло крещение Аскольда, его бояр и дружинников епископом, посланным патриархом Фотием, называемое первым крещением Руси (Аскольдовым или Фотиевым). Предполагается, что христианским именем Аскольда было имя Николай (Никола).
        Факт убийства Аскольдом Дира не приводит ни одна из последующих славянских летописей. Да это и немудрено, ведь большинство летописцев были монахами или просто христианами, и рассказать, что первым поступком новокрещёного Аскольда было убийство, — значит поставить под сомнение само влияние таинства крещения на человека. Христианин просто не мог совершить подобного деяния! Поэтому летописцы и замалчивают сей факт, перенеся убийство Дира вместе с Аскольдом во времена Олега Вещего, пришедшего в Киев лишь в 882 г. Но тот был язычником, и потому на него можно «навесить» убийство не одного Аскольда, но и Дироса.
        Есть смелые предположения Б.А. Рыбакова о наличии в Древней Руси «Аскольдова летописания», сведения из которого и дошли до нас в составе Никоновской и Иоакимовской летописей. В них содержатся уникальные сведения о событиях 870-х гг.: бегство части новгородской знати от Рюрика к Аскольду в ходе борьбы за власть в Новгороде, гибель сына Аскольда в борьбе с болгарами в 872 г., походы Аскольда на полочан в 872 г., кривичей (где Рюрик посадил своих наместников) и печенегов в 875 г. А поход руси на Царьград (860), отнесённый «Повестью временных лет» к 866 г., датирован 874 -875 гг.
        Многие из этих, вероятно неоднозначных, фактов мы позволили себе использовать в данной книге, о чём и извещаем читателей, дабы они не упрекнули нас в голословности и надуманности.
        Тем не менее просим учесть, что данный роман — не документальное историческое исследование, а художественное произведение, ставящее целью показать общую картину становления Новгородской Руси и её взаимоотношений прежде всего с Балтийской и Киевской Русью в середине — конце IX века н. э.
        С глубоким уважением Юлия и Валентин Гнатюк
        1150-летию вокняжения династии Рюриковичей посвящается
        Пролог
        Болотный меч
        Ночь, ветреная и сырая, разразилась невиданной грозой. Вместе с небесными потоками к земле время от времени неслись раскалённые добела Перуновы стрелы. Одни, полыхнув в полнеба, гасли, утратив огненную силу, другие вонзались в земную твердь, отдавая ей свою небесную мощь. Вокруг так грохотало, блистало и щедро лило, что, кажется, всё живое от страха схоронилось в своих норах, дуплах, пещерах.
        Но вот на взгорке у края болота послышались движение и чей-то говор. Кто из смертных живых существ осмелился выйти прямо под грозные огненные стрелы могучего бога?
        Ватага рудокопов на берегу вовсе не замирала от благоговейного страха, но, напротив, радостно и возбуждённо обменивалась возгласами, будто заряжаясь грохочущей мощью неба. Хлёсткие струи дождя с шумом ударяли в плащи из рыбьей кожи, но люди зорко следили, куда угодят те божьи стрелы, что достигали заливаемого потоками тёмного лика земли.
        - Эх, братья, знатно отец наш Громовержец небеса разверз своими огненными мечами, льёт-то, льёт как, будто всю небесную влагу на землю решил низвергнуть! — воскликнул, перекрывая небесный грохот и водный шум, коренастый рудокоп.
        Огненные сполохи то и дело вырывали из темени очертания деревьев, островков, кочек. Наконец главарь ватаги взволнованно указывает рукой туда, куда раз и другой ударил целый пучок Перуновых стрел.
        - Вон, у той одинокой осины, — радостно кричит он, — видали, как садануло-то? Целый сноп божьих молоний!
        - Видали, Рудослав, как не узреть такое. Слава Перуну огнекудрому, подал знак заветный… — заговорили разом несколько голосов. — Айда к лодье, живее!
        - Навались, други, на вёсла, одесную держи, ещё чуток, вот теперь ладно, так и правим! — перекрикивает шум грозы уже сорванным голосом радостный Рудослав.
        Отчаянные рудокопы тут же плывут к тому месту, видят горящую осину на небольшом холмике. Высаживаются на островок, достают заступы и проворно копают ещё тёплую грязь у корней.
        - Чего застыл, Хлыст, — окликает старый рудокоп молодого долговязого отрока, — отмечай ямками руду болотную!
        - Так ведь боязно мне, — честно признаётся молодой рудокоп, что впервые отправился со старшими за болотным железом, — молонья-то и нас поразить может, ежели снова в сей пригорок ударит?
        - Запомни, Хлыст, — снова обернулся к нему старый сгорбленный рудокоп, с усов и небольшой бороды которого ручьем стекала небесная влага, — всякий настоящий кузнец есть Перунов сын, и ему не страшны отцовы небесные стрелы. Зато из руды, что добыта в означенном месте, можно такой меч выковать! Особливый меч, я тебе реку, которому все прочие не чета будут!
        Утро после бурной грозовой ночи выдалось тихим и совершенно мирным. Щебет птиц и розовая дымка на восходе ещё не показавшегося солнца пробудили рудокопов, которые спали прямо на земле, завернувшись в свои плащи из рыбьей кожи. Рудослав, едва приоткрыв очи, сонно вытянул длань из-под плаща. Дождя не было. Умытая ночным ливнем земля была наполнена влагой, но чистое алое солнце меж тем уже выслало первые лучи из-за туманного виднокрая. Тряхнув головой, чтоб разогнать остатки сна, глава ватаги рудокопов встал и несколько раз со смаком потянулся своим сухощавым жилистым телом. Зачерпнув тёмными прокопченными дланями воды из чистой лужицы, омыл чело и ланита.
        - Просыпайся, люд, — глядеть будем, чего нам повелитель молний ночью послал! — громко позвал он сотоварищей. Те стали с шелестом выпрастываться из-под своих плащей, что ежи из-под листвы.
        Рудослав же поспешил к вырытым ночью ямам.
        - Гляди, какая вода рудая! — радостно воскликнул он. — Давай, братцы, снимай дёрн!
        - А я пока со стороны берега порою, тут ведь самые молоньито и были, — молвил старый рудокоп, подходя к срезу у воды, где торчали корни.
        Некоторое время рудокопы сосредоточенно снимали верхний слой земли.
        - Рудая земля пошла, тяжёлая! — воскликнул старшой.
        - А у меня камни, копать тяжко! — расстроился молодой.
        - Эге, да ведь ты рудные камни нашёл, Хлыст! Повезло новичку! Благоволит к тебе Отец Небесный, а ты боялся! — заметил старый рудокоп, и молодой расплылся в довольной улыбке.
        - А ну-ка, Хлыст, сообрази костерок да завари травы доброй, чтоб силы прибыло для работы! — повелел Рудослав. Подкрепившись житным хлебом да вяленой белорыбицей, ватага принялась за прерванное дело.
        Пошёл обычный нелёгкий труд по извлечению болотной руды. Не одну седмицу копали её, подсушивали, выжигали на кострах коренья трав да остатки торфа, мельчили, просеивали. Потом сбирали полученную железную зернь в короба и грузили на свои широкобокие лодьи.
        Первую зернь в отдельном коробе привезли лучшему ободритскому кузнецу. Немногословный, среднего роста, с серебром в висках и пропаленном в некоторых местах кожаном фартуке, подошёл он к привезённой зерни, поглядел, потрогал рукой, набрал в длань и молча взвесил, определяя тяжесть. Потом перевёл взгляд глубоких очей на рудокопа.
        - Речёшь, с того самого места, куда молонья ударила?
        - Истинно, с того места, брат Ладомир, — кивнул Рудослав.
        - Дак трижды ударила! — не сдержался Хлыст.
        - Будет Болотный меч! — кратко молвил кузнец, повернувшись к высокому в добротной одежде знатному воину. И ушёл, более ни на кого не глядя и не проронив ни слова.
        - Коль слово дал, точно сделает, — кивнул Рудослав знатному воину. — А лепше него никто и не сможет. Так-то, Добромысл! Речёшь, сей Болотный меч — подарок самому князю Годославу?
        - Брат мой двоюродный первенца ждёт, так что наперёд ничего не буду ему сказывать. — И Добромысл протянул главе рудокопов сафьяновый кошель.
        - А чего он ушёл, не рёк ничего? — удивился Хлыст, кивнув в сторону кузнеца.
        - Такая работа чистоты души и помыслов требует, — наставительно пояснил главный рудокоп. — Он теперь уже до того, как скует крицу, ничего есть не будет и речь ни с кем не должен, даже подручному будет только знаками указывать.
        - Ого! — изумился молодой рудокоп.
        - А ты думал, не каждому кузнецу выпадает честь сварганить меч из Перунова железа. Тут особое дело, волшба. Нельзя, чтоб огненная нить, молнией самого Громовержца протянутая, прервалась, такой меч токмо под оком мастера и беседой с железом должен исполнен быть!
        - А поглядеть можно? — загорелся Хлыст.
        - Сказано тебе, тайна есть сие действо, никому стороннему того ведать не положено. Даже лучший ученик не всё разумеет, так-то, а ты поглядеть!
        В княжеском тереме царила радостная суета. На лике самого князя Годослава не осталось и следа от обычной суровости, он был озарён счастливой улыбкой. Ещё бы, нынче у него родился первенец, да ещё и сын, наследник, воин! Оттого грозный ободритский князь был готов скакать и смеяться словно дитя.
        - Ого-го, — с порога загремел трубным своим гласом двоюродный брат Добромысл и сгрёб его в могучие, будто клещи, объятия. — С первенцем тебя, брательник, с наследником, ух, и молодцы вы с Умилою!
        - Да тише вы, громогласные, не на поле брани, заснул богатырь-то! — шутливо-строго пожурила их молодая мать, которая ещё слабым шагом вошла в гридницу в новой расшитой рубахе и уложенными по-женски русыми косами на голове.
        - Умила, твой сын — будущий воин, ему шум сражения, что песня! — молвил Добромысл, смирив свой глас и незаметно подмигнув князю. — Ты лепше покажи мне племянника!
        - Коли тихо поведёшь себя, покажу, — улыбнулась молодая мать.
        - Ой, погоди, я же тебе подарок приготовил, — встрепенулся Доброслав, протягивая роженице небольшой берестяной короб искусной работы. — Вот лунницы серебряные покровительницы женской богини Макоши и обереги, рекут, от серебра молоко прибывает…. — Вслед за Умилой они с князем прошли в небольшую уютную светёлку, стараясь ступать неслышно.
        - Красавец, — прошептал Добромысл, — как есть красавец, вылитый отец!
        - А по-моему, он более на Умилушку похож, — тоже шёпотом возразил счастливый отец, прижав к себе легонько на миг светящуюся от радости жену.
        - Эге, Годослав, у меня и для тебя подарок есть, да какой!
        - Знаю я вас, мужей, небось, конь или клинок какой заморский, — тихо промолвила, улыбаясь, Умила.
        - А вот и не заморский, а нашего самого лепшего кузнеца Ладомира. — Он поманил брата назад в гридницу. — Огнеяр, — негромко кликнул, отворив входную дверь, — неси!
        Молодой ладный стременной бережно подал своему начальнику меч в червленых ножнах.
        - Вот, брательник, держи! — Добромысл, взяв меч, на вытянутых руках протянул подарок Годославу. — Рудокопы рекли, что Перунова молния ударила в то место, откуда взяли руду для сего меча.
        Князь так же бережно принял меч, наполовину вынул его из ножен и узрел на блестящем полированном до зеркальности клинке руну рода «R» у рукояти и родовой знак разящего сокола. Змеевидный рисунок по долу клинка лепше всяких слов рассказал опытному воину об истинной ценности подарка.
        - Ух и добрая харалужина! А работа-то, работа! — восторгался князь, полностью извлекши клинок и любуясь отражением на его гладкой, будто литой поверхности. Дякую, Добромысл! — растроганно обнял брата Годослав. Потом оборотился с горящими от восторга очами к жене. — Гляди, Умила, разве ж может какой франкский или даже арабский клинок с чудом сим сравниться?
        - Истинно, брательник, равных нашим мечам нет, они и гнучки, и крепки невероятно, а зеркального блеска клинков и вовсе никому в свете не добиться, ведь полировочный камень для такой работы только тут у нас, в устье Лабы нашей, имеется.
        - Ой, по мне клинок и клинок, — пожала плечами жена, — вон на том кинжале заморском, что купцы арабские тебе поднесли, тоже узор серо-чёрный по всему клинку…
        - Что ты, Умила, — увлекшись, воскликнул Добромысл, — у арабов сей узор без всякого порядку. Мастер не волен его по своему хотению уложить, а как само выйдет. А сей, гляди, змейка-то по долу как идёт ровнехонько, и узор уложен, что вышивка у лепшей мастерицы. Какой кузнец возжелает, такой и сварганит, никто такого чуда в свете повторить не может, разумеешь?
        - Дети, сущие дети сии мужи, — промолвила с усмешкой Умила и махнула рукой.
        - Сей меч будет обережным клинком для моего сына, — молвил князь. — Ну, держитесь теперь нурманы, саксы и франки!
        - Да что ж это, дитя едва на свет явилось, а вы уже ему воинскую долю готовите! — укоризненно молвила мать.
        Брательники переглянулись, вздохнули, и Годослав, снова обняв жену за плечи, промолвил с тихой и гордой грустью:
        - Наш род ободритский уж сколько веков пребывает во вражьем окружении, и токмо благодаря силе своей и отваге воинской на земле существует. Многие наши отцы и деды пали в жестокой борьбе за то, чтобы мы жили и детей растили и земли наши под своею рукой держали.
        - А по-иному и быть не может, — добавил так же серьёзно Добромысл, — потому мы и зовёмся рарожичами….
        Годослав, подумав, молвил:
        - А чтобы дух сокола всегда покровительствовал моему наследнику, я так и назову его — Рарог! — повернулся он к жене и встретился с её глубоким взором серо-синих очей.
        - Что ж, славное имя и гордое, пусть твой сын носит его с честью, а Перунова сила делает клинок сей неотразимым! — торжественно молвил Добромысл.
        - Будь, сыне, настоящим Рарогом-Соколом! — с волнением в голосе молвил князь Годослав, опуская Болотный меч в детскую колыбель.
        Часть первая
        Меч Рюрика
        …варяги и Рурик с родом своим, пришедшие в Новгород, были колена славенского, говорили языком славенским, происходили из древних россов и были отнюдь не из Скандинавии, но жили на восточно-южных берегах Варяжского моря, между реками Вислою и Двиною… Имени Русь в Скандинавии и на северных берегах Варяжского моря нигде не слыхано… В наших летописцах упоминается, что Рурик с Родом своим пришёл из Немец, а инде пишется, что из Пруссии… Между реками Вислою и Двиною впадает в Варяжское море от восточно-южной стороны река, которая вверху, около города Гродна, называется Немень, а к устью своему слывёт Руса. Здесь явствует, что варяги-русь жили в восточно-южном берегу Варяжского моря, при реке Русе… И само название пруссы или поруссы показывает, что пруссы жили по руссах или подле руссов.
        М.В. Ломоносов.
        Возражения на диссертацию Миллера
        Глава I
        Ободритский сокол
        Гам-град пылает то там, то тут, его обстреливают метательные машины. Франки уже на его улицах, но здесь тяжёлой коннице и укрытой кольчужной бронёй и доспехами пехоте приходится туго: с домов и крыш их бьют ободритские лучники, сбрасывают на головы брёвна и камни, цепляют баграми и стаскивают с коней всадников.
        - Почему так медленно идёт продвижение, или мои кнехты и рейтеры разучились сражаться? — негодующе распекает своих военачальников король Людовик.
        - Воины сражаются в полную силу, они дерутся, как вепри, скандинавы уже бежали, остались бодричи, а это… — опытный могучий воин с пышными рыжими усами запнулся, не зная, как сказать о силе противника, чтобы не вызвать гнев короля.
        - Майн кёниг, — выступил вперёд старый советик Гольденберг, — улицы не дают развернуться всей мощи нашего войска. Мы побеждаем, но очень медленно и с большими потерями. Каждый дом, каждый переулок даются большой кровью, бодричи защищаются отчаянно…
        Людовик вновь хотел разразиться словами недовольства, но сдержанный тон старого советника охладил его и заставил обуздать чувства, ведь король должен быть выше чувств, всегда!
        - Прикажите отойти, — произнёс повелитель франков холодно-властным тоном. — Сожгите все дома, подтяните сюда метательные машины, лучников, — всё это предать огню и разрушить, — король обвёл рукою в покрытой железными пластинами перчатке строения непокорного града, — чтобы войску не было преграды.
        Людовик сделал знак рукой — и зазвучали трубы, повелевая войскам исполнить его волю.
        Резкие повелительные команды франкских военачальников, подобно ударам плетью, сухими щелчками размножились над военной армадой. Франки отошли на полтора полёта стрелы, выровняли строй. Подтянули метательные машины. Вскоре с противным шелестом и шипением на град полетели камни и большие горящие стрелы. Когда предместье было разрушено и камнемёты стали бить в сердце города, к ближайшим уцелевшим строениям побежали факельщики. Под прикрытием лучников они понесли горящую смолу. Заполыхало сухое дерево, затрещали, лопаясь, жилы досок и брёвен, застонали сараи и избы, поглощая в своём огненном чреве домашний скарб и не успевших спастись людей и животных. Пошёл гулять огненный вал по граду, оставляя за собой серый горячий пепел. А через некоторое время, вслед за ним, прикрываясь щитами и растаскивая догорающие брёвна крючьями, пошла плотная стена закованных в броню франкских воинов.
        - Княже, — подбежал к Годославу запыхавшийся посыльный, — там, на большой пристани, наши союзники садятся в свои лодьи и уходят! Они бросили нас, рекут, что град всё равно сгорит, а франков слишком много!
        - Добромысл! — кликнул князь Годослав. — Сейчас враг ударит пуще прежнего, нам долго не выстоять! Бери Умилу и сыновей, уводи их!
        - Князь, я тебя не брошу! Вели уводить семью другому, я с тобой до конца, я…
        - Брательник, — князь схватил Добромысла за плечи, — я тебе не только семью доверяю, я тебе ободритскую землю спасать велю! Мы будем держаться, чтобы вы успели уйти, пока Людовик не бросился следом! Торопись, Добромысл! — Он крепко обнял брата и помчался в гущу сражения.
        Четырёхлетний малыш, сидя в теремной светлице на лаве, застланной шкурами, вытягивает голову и настороженно глядит по сторонам. Он в одной рубашонке, только проснулся, светлые волосы растрёпаны, в голубых очах недоумение, переходящее в страх. За бревенчатыми стенами всё не так, как обычно, там что-то огромное страшно ворочается и скрежещет. В светёлку проникают чьи-то испуганные крики, и тонкими синими змейками вьётся удушливый дым. Малыш закашлялся и громко заплакал.
        - Рарог, сынок, — вбежала перепуганная мать малыша, одной рукой прижимая к себе самого маленького Синеуса, а другой держа за руку среднего, Трувора, — пойдём скорее!
        Вслед за Умилой вбежал дядька Дорбомысл с каким-то скарбом. Он подхватил на руки плачущего Рарога, и они торопливо покинули уже загоревшийся с одной стороны терем. Дым и пепел носились над водою великой реки Лабы, над домами вчера ещё шумного прибрежного торгового града Гама. Во дворе десяток воинов из княжеской теремной охраны тут же окружили княгиню с чадами.
        - Живее, братцы, франки в любой миг могут кольцо замкнуть, — поторопил Добромысл, передавая скарб воинам. Сверху что-то сильно грохнуло по крыше терема, раздался хруст ломающегося дерева, полетели вниз осколки деревянной черепицы и щепа. Двое ближайших охоронцев мигом прикрыли щитами княгиню с детьми.
        - Камнемёты уже сюда бить начали, быстрее к реке, — крикнул Добромысл. — Хотя там могут быть лодьи Людовика.
        - Ничего, нас немного, найдём лазейку, — ответил десятник, приняв у княгини Трувора, а младшего Умила понесла сама. Все быстро двинулись по горящему граду.
        Над головой злобно зашипело, и Рарог узрел, как в бревенчатую стену дома воткнулась большая стрела. Обмотанная ближе к зубчатому наконечнику горящей смоляной вервью, она заполыхала жарче, роняя огненные капли смолы или густого масла. От удара липкая вервь, будто живая горящая змея, сползла на стену неровными огненными кольцами. Сухое дерево заполыхало. Ещё одна такая же стрела воткнулась в крышу длинного строения для скота, а в дальний конец с неба упало что-то тяжёлое, легко пробив крышу, и тотчас послышалось испуганное кудахтанье кур и жалобное блеянье овец. Крыша загорелась, но никто ничего не тушил, по улицам метались перепуганные животные и редкие женщины, дети да старики. Расширенные от ужаса очи маленького Рарога замечали всё и запоминали навсегда. На горящей деревянной мостовой билась лошадь с переломанным хребтом, она силилась подняться и не могла, озираясь на подползавшее к ней всё ближе пламя. Один из замыкающих охоронцев неуловимым движением меча прекратил мучение животного.
        Выйдя чуть выше основной пристани к берегу, дружинники быстро отыскали лодку побольше, в которой могли уместиться полтора десятка беглецов.
        - Поднимемся вверх по Лабе, до большого леса, а там напрямик, — распорядился дядька.
        - Добромысл, а где Годослав? — спросила, растерянно озираясь вокруг, княгиня, когда испуганные дети прильнули к ней на лодейной скамье. — Что с ним, жив ли?
        - Умила, он мне повелел тебя с детьми вывезти, так что погоди с расспросами. Нажимай, братцы, на вёсла шибче, пока дым по реке несёт, нас не так легко с берега заметить, да и смеркается уже, только бы из града вырваться… — И тут же стрела с берега с глухим стуком вошла в его щит, которым он прикрывал княгиню с детьми.
        - Излётная, сверху шла, кольчужнику никакого урону не принесёт, — проговорил сам себе Добромысл, вынимая стрелу из щита.
        Встревоженные, но ласковые мамины руки, мерное покачивание челна и ровные всплески вёсел убаюкали Рарога и братьев. Малец проснулся уже в темноте, когда крепкие руки воинов передавали его из челна на берег. Багряное зарево вдалеке окрасило полнеба над рекой, но здесь, на лесном берегу, было тихо.
        - Десятник, пошли двух воинов в дозор, идём на полуночный восход, к нашему стольному граду Рарогу. Двое идут замыкающими, а чёлн по течению пусти, чтоб по следу за нами не пошли, — повелел Добромысл. И снова Рарог задремал, только уже завёрнутый в плащ дядьки, уткнувшись в его плечо, забранное кольчугой. Несколько раз открывал глаза и видел ночной лес. А потом уже под утро его и братьев уложили на пахучее сено огнищанского воза, а рядом легла утомлённая мама. Они ехали день и ещё часть ночи, потом ещё день, и снова ночёвка в лесу с загадочными голосами лесных обитателей у небольшого костра. К вечеру третьего дня воз, сопровождаемый небольшим отрядом, вышел к высокой оборонительной стене, окружающей град Рарог, находящийся на возвышении. И вскоре уже покатился по мощёным брёвнами улицам родного града.
        Старейшины и волхвы, понурив головы, слушали Добромысла.
        - Вот так, лесом, дошли мы с княгиней и княжичами до нашего града. Что с князем, не ведаю. Потому, мыслю, выяснить надобно, чем тот бой с франками для князя нашего в Гам-граде закончился, жив ли он, а тогда подумаем, как быть далее.
        - Особо думать-то и нечего. Ворота мы заперли, только воинов совсем мало, а жён, детей да стариков много, — тяжко вздохнул старый Падун, опершись на причудливо изогнутый посох.
        А через два дня к вечеру у стен града Рарога появились франки. Проворно, без лишней торопливости замкнули плотное коло. Над градом нависла тень Мары. То, что он мог погибнуть нынче или завтра, понимали все жители, даже дети. Наступила тревожная ночь, может быть, последняя для жителей Рарога. Никто не спал, по велению Добромысла готовились к обороне: на широкую крепостную стену высотой в три сажени подтаскивали камни, брёвна, ставили варить котлы с горячей смолой и маслом, дабы обрушивать их на врага. Но всех способных к сопротивлению жителей Рарога едва хватило, чтобы замкнуть на крепостной стене жидкую цепь. Внизу в помощниках оставались только женщины и дети. Заняв посты, рарожичи замерли в ожидании, готовые каждую минуту пустить в ход луки, копья и мечи. Всю ночь перекликалась стража, всю ночь не смыкали очей бодричи. А утром увидели со стен одинокую телегу, что стояла напротив крепостных ворот. В телеге лежало мёртвое тело.
        Похолодело в душе у каждого, ибо поняли они, кто лежал бездыханным на франкском возу.
        Рядом с повозкой, на лошадях, закованных в железную броню, облачённые в такие же железные латы, высились трое всадников. Вот они подняли копья, к которым были привязаны белые платки, и стали размахивать ими.
        - На переговоры вызывают, — мрачно рёк Добромыслу начальник городской стражи седой Бронислав. — Что будем делать?
        - Отправим посыльных узнать, чего они хотят, — отвечал Добромысл.
        - Пеших или конных? — уточнил Бронислав.
        - Для конных придётся отворять городские ворота, а сие небезопасно, мало ли что у сих немцев на уме.
        Вскоре трое ободритских воинов спустились по верёвочной лестнице с городской стены и направились к франкам. Добромысл и горожане увидели, как воины, подойдя к телеге, сняли шеломы, обнажив головы в знак почтения к погибшему.
        Вольный ветер тронул усы и обритые головы русов с оставленными посредине клоками волос. Они глядели на своего мёртвого князя Годослава с чудовищной раной на груди, видимо, от пробившего кольчугу железного копья с зазубринами на конце, называемого «ангон».
        - Князь ваш храбро сражался и погиб как воин, — молвил франкский посланник со своим выговором, однако на довольно хорошем русском, — потому в знак уважения великий король Людовик Второй готов вернуть его тело для погребения и предлагает тому, кто остался у бодричей за князя, выйти к нему для переговоров.
        - Не ходи, Добромысл, франки коварны, они убьют тебя, а град потом сожгут, — рекли некоторые из старейшин, когда посланники передали предложение Людовика. Женские всхлипы заставили старейшин обернуться. Умила плакала, спрятав лик в ладонях и прислонившись к резному столбу, подле неё стоял насупившийся Рарог, крепко держась за материнский подол.
        - Могут, — кратко согласился двоюродный брат погибшего князя, глядя на плачущую княгиню. — В таком разе лягу рядом с Годославом по чести воинской, иначе, что я ему скажу там, в Ирии, коли встретимся на вечных лугах Сварога? А не убьют, хоть знать будем, чего там хитрый Людовик задумал. Иду я, братья, коня мне и стременного, более никому рисковать нет нужды.
        - Окажи честь, брат Добромысл, дозволь с тобой пойти, забрать тело князя нашего, — молвил седой Бронислав. — Не прощу себе, коли хоть мёртвого Годослава не увижу.
        Добромысл хотел возразить, но потом только махнул рукой.
        Спустя короткое время, городские ворота, заскрипев, чуть приоткрылись, выпустив трёх всадников, и тут же затворились опять. Добромысл был одет в подобающие такому случаю богатые доспехи. Встретив ободритских посланцев, рейтеры сопроводили Добромысла и его охоронца-стременного в лагерь короля франков. Начальник городской стражи Бронислав, спешившись и сняв шелом, остался у тела князя. Постояв так некоторое время, он привязал повод своего коня сзади к возу и, взяв запряжённого франкского коня под уздцы, повёл его к городским воротам.
        В лагере Людовика Добромысл с охоронцем шли словно по раскалённому железу, ожидая в любой миг удара меча или копья в спину. Вражеские воины, заметив пришлых рарожичей, идущих в сопровождении их начальника, порой зубоскалили и показывали непристойные жесты. К самому шатру короля бодричам пришлось шагов пятьдесят пройти меж двух шеренг выстроившихся угрюмых воинов Людовика. У входа в шатёр охрана забрала мечи и тщательно обыскала варягов.
        - Ваш рех Годлав был могучим и храбрым воином, а мы, франки, всегда уважали достойного противника! — произнёс высокопарно Людовик, король восточно-франкского королевства, восседая на своём походном троне.
        - Значит, вы пришли в наш Гомон-град и сожгли его только для того, чтобы выразить нам своё уважение, а князя нашего убили от восхищения его храбростью? — хмуро проговорил варягрус, не отводя очей от холодного взгляда короля франков.
        - А ты, Добромысл, так же дерзок, как и твой погибший князь, но ты забыл, что град Гамбург был взят вами силой в союзе с норманнами два года тому назад, — всё так же невозмутимо и холодно ответил король, тронув концы по-немецки загнутых вверх усов и огладив небольшую бороду.
        - Сей град изначально был нами, ободритами, основан там, где в устье Лабы гнездилось много птиц и стоял сущий гам, оттого и название граду было дано. А землю сию датскую наши с тобой, король, деды вместе отвоевали, ваш Карл и наши князья Витослав, а потом Годелюб, дед того самого Годослава, которого вы нынче убили, — твёрдо ответил глава бодричей.
        - Твоя память, Добромысл, короче моего скрамасакса, — строго заметил Людовик. — Ты забыл, что даны захватили ваш град, а мой дед, Карл Великий, помог отбить его и, по праву победителя, оставил за собой, учредив пограничный град Гамбург. Давай будем решать не то, что было, а то, что есть сейчас. А сейчас твой город окружён, и я могу его взять.
        - Не думай, король, что это тебе удастся легко, мы будем сражаться до последнего, — гордо выпрямился Добромысл.
        - Я же сказал, что ценю вашу храбрость, но ты прошёл по моему лагерю и видел, сколько у меня воинов, рано или поздно мы всё равно возьмём Ререх. — Наступило долгое молчание.
        - Что ты хочешь предложить, Людовик, ведь ты меня позвал не для того, чтобы говорить о прошлом?
        - Верно, но и не для того, чтобы предложить жителям Ререха сдать город, как ты думал. — Людовик выдержал паузу и остался доволен удивлением, написавшимся на лице ободритского посланника. Добромысл, в самом деле, всё это время перебирал в голове, какие условия сдачи града предложит франкский правитель.
        - Я хочу предложить, — продолжил франк, — твоему народу достойный мир. Я не буду брать штурмом Ререх, останутся в живых твои воины и мои. Ты будешь править градом и прилегающими землями, пока не подрастёт твой племянник, которого, я знаю, тоже зовут Ререх, как и город. Вы будете платить мне дань, как и все франкские города. А чтобы наш мир был прочным…. У тебя есть дети? — пристально взглянул Людовик.
        - Осталась только дочь, все сыновья полегли в битвах, — глядя прямо в очи короля, отвечал Добромысл.
        - Хорошо, пусть твоя дочь выйдет замуж за одного из моих вельмож, а франкская принцесса станет женой князя Ререха, когда он достигнет должного возраста… А ещё, — подумав, молвил франк, — сыновья трёх самых знатных горожан должны отправиться со мной, как залог нашего обоюдного согласия. — Добромысл хотел возразить, но король опередил его. — Они будут жить и воспитываться вместе с детьми моих баронов и герцогов, на равных, даю тебе слово короля.
        Ободритские посланники несколько растерянно переглянулись.
        - Я… не могу сразу дать тебе ответ, король, — отвечал Добромысл. — Наш закон требует совета со старейшинами и волхвами…
        Да и князя похоронить надобно, прежде чем над его костями торг вести…
        - Хорошо, — согласился Людовик. — Моему войску всё равно нужен отдых. Через два дня приходи с ответом. И помни, что я никому не предлагал таких условий, всё-таки наши деды были союзниками!
        За длинным столом в княжеской гриднице собрался городской совет. Лики у всех были хмурыми, — только вчера предали земле тело князя Годослава, за градом вырос свежий курган. А нынче следовало дать ответ Людовику.
        - Разумею я, братья, так, — встал перед старейшинами и волхвами, опираясь на свой чудный посох, многомудрый Падун. — Коли решим сражаться, то обречём сыновей и внуков наших на гибель или неволю тяжкую, нет сейчас нам подмоги ни с какой стороны. Потому главное ныне — землю нашу сберечь да «семя», то бишь детушек наших. А взрастим их да укрепимся, тогда и с франками по-другому говорить станем, и ещё поглядим, кто чьи грады в осаду возьмёт.
        - Тяжко признать, но прав старый Падун, прав, — закивали, не поднимая на Добромысла очей, старейшины.
        - И я понимаю, братья, что нет сейчас иного выхода, — отозвался Добромысл. — Одного только не знаю, как дочери своей про франков сказать, как объяснить, отчего я её, кровинушку свою, в чужой род вот этими своими руками отдаю? — он потряс перед всеми открытыми ладонями и почти в отчаянии до боли сжал голову.
        Отдохнувшие и получившие выкуп ободритскими мехами, мёдом, зерном и лошадьми франки с весёлыми шутками покидали окрестности града Ререха, как, на свой манер, они его называли. Только седой осанистый советник короля герцог Гольденберг был хмур и молчалив. Наконец он, не выдержав, обратился к королю:
        - Скажи, мой король, почему мы не стали брать этот город? Ведь там было мало защитников, мы могли захватить его и получить дань, в десятки раз большую…
        - Именно потому, старина Гольденберг, что я ваш король, — усмехнулся Людовик в свои пышные закрученные вверх усы, обводя взглядом остальных военачальников, ехавших рядом. — Я вижу, что не одного тебя интересует ответ на этот вопрос. Так вот. Вы, воины, видите мир на расстоянии своего копья, а взгляд короля должен простираться до самого горизонта и даже дальше. Запомните, то, что я вам скажу, крепко запомните! — гордо восседая в дорогом арабском седле, привычным движением ладони иногда оглаживая короткую бороду, вещал, втайне любуясь собой, король франков. — Мой славный дед Карл Великий побеждал славян и другие народы не только мечом, но и мудростью. Он умело не давал угаснуть старой вражде между лютичами и бодричами, данами и саксами, руянами и норманнами. Но самые опасные из этих народов — славяне. Они, как многоголовая гидра, отрубишь одну голову, тут же вырастает новая. Я разделю эти сильные славянские племена на мелкие княжества, стану сеять меж ними вражду и междоусобицу. А служители папы помогут мне обратить их в новую веру, чтобы они забыли своего Рода и всяческих Рожаниц. Мои епископы
сделают из этих неукротимых язычников послушное управляемое стадо, как это случилось с саксами. Запомните, славян нельзя победить, пока они вместе и пока они молятся своим богам, но они сами помогут мне, когда я разделю их. Мы сейчас пройдём по другим городам-крепостям бодричей и заключим мир с каждым отдельно, и с каждого возьмём заложников, и воспитаем их как франкских вельмож. Разделяй и властвуй — вот мой девиз!
        Ошеломлённые вояки Людовика, привыкшие измерять всё силой оружия, благоговейно молчали.
        - Я всегда считал самым великим твоего деда Карла, но ты превзошёл его, мой король! — восхищённо произнёс старый Гольденберг.
        СВЯЩЕННАЯ РОЩА ОБОДРИТОВ. У ДУБА ПРАВИ
        - Ну вот и приехали, княже, вот она, Священная роща, — молвил один из трёх всадников, осаживая коня у красивой резной ограды, за которой шумели многовековые дубы. Князь Доброслав спешился и придержал за узду коня, помогая десятилетнему племяннику.
        - Я сам, дядька Добромысл, — запротестовал Рарог, ловко спрыгивая на землю.
        - Жди нас здесь, — велел князь стременному и отправился с племянником в Священную рощу. Едва вошли под резную арку с искусными изображениями дивных растений, птиц и животных, как увидели идущего навстречу по шелковистой молодой траве седовласого длиннобородого мужа в расшитой конопляной рубахе и таких же конопляных портах. Чресла его были перепоясаны расшитым поясом с обережными знаками, такой же узорчатой тесьмой схвачены волосы на голове. На груди — Перунов знак: молнии, вплетённые в Сварожье коло.
        В руке — дубовый волховской посох.
        - Здрав будь, отец Ведамир, — приветствовал его Добромысл. — Вот, привёл, как условились, племянника к тебе на обучение.
        - Здрав будь, князь Добромысл, и ты, юный княжич Рарог, — ответил волхв неторопливым грудным гласом. — Доброе дело, а тем паче такое важное, непременно надобно начинать с чистым сердцем и расторгнутым умом. Идёмте к Дубу Прави! — Они прошли по тропке к Священному дубу и некоторое время стояли, слушая, как неумолчно шумит в его могучей кроне ветер, как перекликаются бесчисленные птахи, гудят насекомые и шепчутся меж собою свежие, недавно распустившиеся листья. Выше на могучем стволе, под самой кроной, отрок разглядел спокойно-сосредоточенный лик, искусно вырезанный из дубового нароста-капа. Лик чем-то смахивал на дядьку Добромысла — с таким же клоком волос на голове и длинными усами. Но княжич знал, что это лик божества справедливости — Прави.
        - Обращаюсь к тебе, Бог Истины Единой, всем сердцем и умом своим, — подняв руки вверх, заговорил волхв, глядя ввысь могучей кроны на лик божества. — Прошу у тебя благословения на учёбу будущего князя Ободритской Руси, на открытие ему законов Прави, по коим предстоит ему все деяния свои измерять, большие и малые. — Волхв ещё постоял, будто слушал в шелесте листвы Божьего Древа ответ самой Правды. Потом поклонился дубу, приложив правую руку к сердцу. — Теперь ты, княжич, слово дай Священному дубу, что станешь прилежно и старательно познавать законы Сварожьи, — молвил Ведамир.
        - Я, княжич Рарог, обещаю тебе… — сбиваясь от внезапно нахлынувшего волнения и путая слова, которым научил его дядька Добромысл, молвил скороговоркой юный ученик, — …бог истинной Прави… познавать сущее, неутомимо и прилежно… весьма, вот! — закончил он и облегчённо вздохнул, ощущая, как краской волнения полыхнуло чело и ланиты. Пройдя к пылающему невдалеке кострищу, обложенному камнями, дядька достал холщовый мешочек и передал волхву. Ведамир, развязав его, протянул отроку:
        - Возьми, Рарог, горсть зёрен и брось в Вечный Огонь. Пусть малая толика жертвы от трудов наших прорастёт тучным семенем хлеба насущного и познания мира Сварожьего, — приговаривал Ведамир, пока отрок бросал зёрна в огонь и смотрел, как они чернели, обугливаясь. — Слава Перуну, вращающему вечное коло жизни по неизменному закону Прави! — И Ведамир протянул мешочек Добромыслу.
        - Вечная слава богу справедливости! — произнёс князь, бросая в огонь горсть пшеницы.
        У невысокой резной деревянной ограды, что окружает Священную рощу, они простились с Добромыслом. Князь со стременным ускакали, а учитель и ученик пошли по незаметной тропке через Священную рощу и, выйдя за пределы её, вскоре оказались у небольшой ладной и уютной бревенчатой избушки Ведамира с резными полотенцами и искусным коньком наверху.
        - Вот тут, брат Рарог, и будем мы с тобой обитать. Узелок с одеждой пока на лаве положи под окошком, пойдём, покажу тебе, что и где здесь поблизости есть.
        - Отец Ведамир, а чему ты меня учить станешь? Я хочу, чтоб ты скорее меня сражаться научил, — важно молвил отрок, когда вышли на берег не то озерца, не то болотца, куда впадал звонкоголосый ручей.
        - Сражаться дядька твой да воинские наставники научат, а я тебе помогу научиться, к примеру, понимать силу волны, или дрожи, как иные это называют.
        - А на что мне это, деда, я же воином хочу быть, зачем мне какие-то волны? Волны — они же в реке.
        - На что? — переспросил волхв. — А ведомо ли тебе, княжич, отчего наш белый сокол — кречет на дичь сверху быстрее всех хищных птиц падает?
        - Потому что он сильный! — тут же ответил ученик.
        - Эге, брат, попал пальцем в сваргу, — махнул рукой волхв, — есть и посильнее его птицы, однако в быстроте и силе удара с кречетом сравниться не могут. Ага, а про Сваргу-то я и позабыл! — Старик вынул из холщёвой сумы толстую кожаную рукавицу, надел её на шуйцу, потом вынул чернокрылое вабило и подкинул его высоко вверх несколько раз. Сверху раздался радостный клёкот, и большой белый сокол с тёмными пестринами и чёрными перьями по краям крыльев, сделав круг над головами людей, уселся на рукавицу.
        - Ай, Сварга, ай, красавица, птаха божеская, прости, забыл я про тебя, — с нежностью в голосе заговорил волхв, поглаживая гордую птицу. — Вот гляди, Сварга, — указал он на мальца, — это княжич, ему тоже имя Рарог, вы с ним родичи, значит. В учение к нам с тобой его прислали, поможешь мне в сём важном деле? — Самка сокола поглядела своими круглыми строгими очами на отрока Рарога, потом потопталась на рукавице и что-то проклекотала, понятное только ей и волхву. — Вот и добро, Сварга, дякую что согласилась. А через два лета будет у нас ещё ученик, Трувор, а потом Синеус, им тоже твоя помощь понадобится. А сейчас, княжич, гляди сюда, — волхв рукой расправил крыло птицы, — потрогай перья, не бойся, Сварга дозволяет, я с ней договорился. Чуешь, перья в крыле мягкие, а те, что по краю, чёрным окрашенные, жёсткие? Вот по ним-то и пускает сокол дрожь особенную, что позволяет птице на врага лететь сверху с быстротою стрелы, из лука пущенной. Ты речёшь, «воином хочу стать». Коли не научишься той волне-дрожи, не овладеешь быстротой сокола, не сможешь в одиночку супротив нескольких воинов стоять.
        - Хочу володеть дрожью, отче, — с великой готовностью сразу согласился юный княжич, осторожно трогая перья гордой птицы. Волхв покормил птицу припасённым в суме мясом и, подбросив вверх, проследил, как стала она подниматься большими кругами ввысь.
        - А теперь сюда гляди, Рарог. — Ведамир бросил в тихую воду озерца небольшой камень, который, булькнув, оставил на нетронутом зерцале разбегающиеся во все стороны ровные живые кола. — Вот так от каждого существа, человека ли, животного, комахи малой, от дерева, от всего живые волны расходятся. — Волхв помолчал, давая время ученику осмыслить сказанное. — Всё, княжич, в мире явском суть волны или дрожь, потому володеть тою дрожью должен ты сызмальства обучиться.
        - Отче, а я видел на море такие большущие волны, что выше твоей избушки, они здоровые камни, что гальку, на берег швыряли, вот!
        - Вот видишь, какая сила в волне-то, сынок. Вода мягкая, не то, что камень, а сильнее его оказывается, коли волной на берег устремляется. Вот и станем мы с тобою учиться теми волнами володеть. Кроме тех, которые мы видим, есть ещё и те, что внутри нас ходят. А ну-ка, давай глядеть вокруг и замечать дрожь разную.
        - Вижу, отче, листва на берёзе дрожит, то её ветер треплет.
        - Верно, а ветер — сын Стрибожий, он суть та же волна, только в воздухе.
        - Гляди, деда, вон косуля из лесу вышла, — тихо прошептал малец. Косуля осторожно огляделась и принялась щипать сочную траву у самой воды. Надоедливые мухи да слепни тут же набросились на животное, стараясь укусить, но чуткая косуля сгоняла их, вздрагивая кожей.
        - Видал, как она волной-то слепней гоняет, — прошептал на ухо Рарогу волхв.
        - Эка хитро придумала, — восторженно зашептал малец, — рук-то у неё нет, вот она и придумала так их гонять!
        На обратном пути к избушке они всё продолжали открывать разные волны.
        - Деда, так сколько же этой дрожи разной есть на свете? — изумлялся, широко открыв голубые очи, княжич.
        - Того, брат, никто точно не ведает, но не одна тысяча, это уж точно.
        - Деда, а вот говорят «дрожит от страха», значит, страх — это тоже дрожь?
        - Так, Рарог, и страх, и радость, и ненависть, и любовь, — всё это особая дрожь, которую мы чувствуем, даже не прикасаясь к человеку, а порой и вовсе не видя его.
        Они вернулись к избушке, и малец увидел колоду, висящую на толстой верви, привязанной к большой сосновой ветке. Учитель с силой качнул колоду.
        - На волны мы с тобою поглядели, а теперь давай володеть ими учиться станем, останови-ка эту волну. — Княжич борзо кинулся навстречу качающейся колоде и… получив сильный толчок, улетел в траву. Встал, потирая шишку на лбу и оцарапанный бок.
        - Ну, с первой шишкой тебя, в учении их ещё будет много, — улыбнулся волхв. — Понял силу волны?
        - Ага, — обиженно буркнул малец.
        - Да ты, брат, не дуйся, обида делу не подмога. Сам мне только что сказывал, как волна огромные камни швыряет, и тут же, будто камень, на пути волны стал. Запомни, что волну только волной остановить можно, главное её понять, приноровиться к ней. А ну-ка, ещё раз, только с умом попробуй, вот так, гляди. — Учитель сильно раскачал колоду и стал перед летящей на него тяжелой деревиной. Когда она долетела до него, ученик даже на миг от испуга чуть прикрыл очи. Но волхв не упал, а лишь мягко отклонился назад, замедляя лёт колоды, а когда она устремилась обратно, так же мягко придержал её.
        Княжич садится за стол, берёт ложку десницей и тут же получает лёгкий подзатыльник от старика.
        - Ты забыл, что сегодня дива-день, и ложку, и нож, и ковш, чтобы попить, — всё должен брать шуйцей.
        - Так несподручно ведь, — насупился малец, перекладывая ложку в левую руку.
        - Ты воин, а в сражении тот, кто обеими руками одинаково володеет, лепше выживает, запомни! Вчера ты десницей с делами справлялся, сегодня шуйцей, а завтра обеими попеременно. — Старик помолчал, потом добавил: — Нынче на болото пойдём, там и будет понятно, как ты научаешься обеими руками володеть…
        - А зачем на болото?
        - Затем, что на твёрдой почве ты от шишек уже научился уклоняться, а вот на болоте-то посложнее будет.
        Юный Рарог стоит на скользких болотных кочках, расставив ноги, а волхв швыряет в него принесённые в корзине большие сос новые шишки, которые дозволяется ловить либо уклоняться от них. Шершавые шишки, порой задевающие вскользь, ранят кожу раздетого мальца, оставляя саднящие царапины. Он несколько раз скользит на кочках, потом оступается и падает в болотную жижу. А дед уже берёт из корзины галечные камни, — их удары гораздо сильнее. Снова падение, и снова боль от пропущенного камня. Болотная грязь, покрывшая щёки, прорезывается светлыми ручейками слёз.
        Когда, омывшись в озерке, Рарог с трудом натягивает рубаху на мокрое тело, покрытое ссадинами и разбухающими синяками, старый волхв примирительно речёт:
        - Не держи на меня зла, сыне, и не жалей себя. Жалость унижает мужа, а в настоящем бою тебя никто не пожалеет. Драться тебе придётся с разными воинами, но чаще с нурманами, а для них сама жизнь — это война, и жалости они не ведают. Так что через несколько седмиц будешь вспоминать об этих камешках, как об игре безобидной, потому что стану я тебя стрелами бить, хоть и тупыми, но стрелами. А без такой учёбы загинешь в первом же бою. Прадед твой Годелюб и отец Годослав храбрыми воинами были, да полегли от рук коварных франков, саксов и данов. И дело тут не только в храбрости, а и в хитрости врага. Но о сём мы с тобой позже потолкуем…
        По дороге к избушке они узрели, как в небе кругами ходил белый сокол.
        - Видишь, Сварга нас стережёт, всё ладно будет!
        - Деда, а Сварга, это твоя птица, ты её хозяин? — спросил юный княжич.
        - Нет, брат Рарог, я волхв, а не сокольничий, мы друзья со Сваргой. Она вольная птица и никому не принадлежит, как ветер или море, так же и я никому не принадлежу.
        - А как же вы с ней подружились?
        - В беду она попала, тогда ещё совсем молодой соколихой была, видать, напал на неё кто-то, крыло повредил. Лежит на траве, крыло сломано, лететь не может. Вот и помог я ей, выходил. Она, вишь, смышлёная какая, пока я ей крыло правил и тонкие деревянные пластины прилаживал, чтоб срослось правильно, ей больно было, а она ни разу даже когтем не царапнула меня, ни клювом своим железным не тронула. Понимала, что спасаю. Я потом её, чтоб крыло скорей срослось, толчёными рыбьими костями подкармливал.
        - Так ты её отпустил потом?
        - Знамо дело, отпустил, как она радовалась, когда смогла в небо взлететь, что творила в воздухе! И крутилась, и вертелась в нём, никогда я за всю жизнь не видывал, чтоб гордый сокол такое в небесной сварге выделывал, потому и назвал я её Сваргой. А после того часто прилетать стала, присядет на ветку и рассказывает про своё житьё-бытьё. Я же ей припасал угощение. А однажды прилетела не одна, а с суженым, такой же гордый красавец, только поменьше, самки ведь у соколов крупнее. Похвалил я её выбор, порадовал словом добрым, гляжу Сварге то приятно, еще с большей гордостью голову держать стала.
        - Деда, а правду рекут те, кто к тебе приходит за советом или помощью, что коли они гостинец принесут для Сварги и она его примет, то потом их дом беда стороной обходит?
        - Того доподлинно не ведаю, но про одного человека точно сказать могу, коему она в самом деле помогла в беде.
        - Кто ж тот человек, отче?
        - Так я и есть тот человек. Как-то через год с небольшим после того, как мы подружились со Сваргой, случись со мной беда. Шёл я после дождя вдоль оврага, да задумался, видно, не о том, поскользнулся на глинистой кочке, упал, да и в овраг загремел. Очнулся, нога болит, пощупал, эге, так у меня лодыжка-то сломана! Слышу клёкот знакомый, повернул голову, а это Сварга с Суженым сидят и стерегут меня, чтоб, значит, никто из зверей лесных не тронул, пока я без памяти лежу. Ножом срезал сук потолще, чтобы опираться на него. А птахи надо мной вьются, хлопочут, помочь хотят, а как? Только во мне от этого сил сразу прибавилось, выбрался я обходной тропкой из оврага и до избушки доковылял. Выправил кость свою, как надо, дощечку лыком примотал, срастайся! Сижу как-то подле избушки на солнышке, слышу голос знакомый. Гляжу, Сварга прилетела, что-то из когтей выронила и на дерево уселась. Пригляделся я, а она рыбу мне принесла, гостинец, значит. Хоть каждому ведомо: не ловит сокол рыбу, не его это промысел, он только в воздухе дичь берёт, даже куропатку, коли она на земле сидит, и то не возьмёт, пока она не
взлетит.
        - Так где ж она рыбу для тебя взяла, деда? — удивлённо спросил отрок.
        - Не ведаю, сыне, может, у чайки забрала, может, у другой морской птицы, море-то от нас недалече. Только после сего стал я поправляться быстро, как молодой, через две седмицы уже на прогулку вышел, то-то спасители мои рады были, теперь вдвоём в небе кувыркались, словно дети малые. После того, наверное, разговоры и пошли о моих друзьях-пернатых. Стали приносить люди угощение и просить покормить птиц, кои для нас, рарожичей, есть священный символ нашего Рода.
        - Погоди, деда, я догадался, ты же, когда Сваргу лечил, давал волну, чтоб быстрее заросло крыло, так она ту волну запомнила и потом тебе же той волной и помогала вместе с Суженым, вот почему ты так быстро выздоровел! — обрадованный своей догадкой закричал Рарог.
        - Так и есть. Потому, выходит, надобно нам у соколов учиться, как людьми вольными быть. Не завидовать, не к богатству или власти стремиться, а к вольной и чистой жизни. Ведь забыли многие ныне о том, что они рарожичи, злато копят, хоромы возводят, иные рабов заимели, людьми торговать научились, что зерном или воском. Помни всегда, что ты вольный рарожич, а воля человеческая кончается тогда, когда он помыслил стать господином. С этого мига он становится рабом, и по воле своей, и по сути. Пусть рядом с тобой будут друзья, соратники и никогда — рабы, помни, Рарог, никогда! Иначе пресечётся твой соколиный род, впрочем, как и любой другой.
        - Деда, — воскликнул малец, сияя очами от новой догадки, — слова «вольный», «воля» и «волна», они же сродственные, как мы с Трувором и Синеусом!
        - Точно, сыне, верно смекнул, молодец! — похвалил его довольный учитель.
        ЛАД
        Как-то пришёл к избушке волхва дровосек. Был он прежде могуч статью и крепок мышцами, а нынче едва узнали его: согбенный, будто глубокий старец, с запавшими от боли очами, опираясь на два сучковатых толстых обломка ветки, он едва передвигал ноги. Ведамир с помощью Рарога быстро разоблачил стонущего от боли дровосека и уложил на широкую лаву. Ощупал руками живот и неодобрительно покачал головой.
        - Худо, брат, живот ты надорвал, добро, что дошёл, а то беда, помер бы, — приговаривал старик, начав перемешивать, будто обычное тесто, враз ослабевший живот несчастного. Потом велел перевернуться и, что-то нашептывая, помял ему хребет. После того коротко молвил: — Давай, вставай полегоньку!
        Дровосек принялся, сперва осторожно, а потом смелее вставать. Чело его озарило радостное удивление. Так же медленно и с опаской, он попытался выпрямиться во весь свой могучий рост и, когда это ему удалось, счастливо заулыбался.
        - Как думаешь, отчего беда с дровосеком-то случилась? — спросил волхв, когда тот ушёл.
        - Неловко лесину дёрнул, вот и подорвал живот, — пожал плечами юный княжич, не понимая пока, в чём каверзность вопроса.
        - Э, нет, брат Рарог, — возразил старик, пряча в бороду лукавую улыбку, — дровосек нам с тобою поведал, что лесина та обычная была, прежде и потяжелее поднимал, и ничего.
        - Так он же и рёк, что не с руки как-то ухватился и поднял неладно, — всё не разумея, к чему клонит старик, отвечал княжич.
        - Вот-вот, «неладно поднял», ладу, стало быть, в его ухватке не было. А с кем ладу-то не было, с деревом спиленным, что ли? Да и на кой тот лад нужен, ежели сила у нашего дровосека такая, что он медведя запросто завалить может?
        Княжич растеряно захлопал ресницами.
        - Ага, в теле дровосека, перед тем, как бревно взять, ладу не было, — продолжил волхв. — А отчего? Оттого, что по нашему телу, будто по воде, тоже волны ходят, и коли ход тех волн не слажен, то запросто мышцы порвать они могут, как старую вервь, и чем более в человеке силы, тем сильнее ущерб может стать.
        - А ты покажешь мне сии волны? — загораясь любопытством, спросил княжич.
        - Непременно. Тебе, как воину будущему, то крепко ведать положено, потому завтра начнёшь учиться ладу во всяких движениях: от ходьбы и плавания до того, как ковш с водой взять. А коли князем станешь, то помнить должен всегда, что коли не установишь лад в своём княжестве, то никакой силой его от гибели не спасёшь. Во всём лад должен быть! А Лад — есть Любовь, и без неё, любви, значит, всё сущее разрушается и гибнет: человек ли, семья ли, род его или держава. Там где нет Любви и Жизни, там правит Мор и Разруха!
        Прошло два лета и две зимы волховской учёбы княжича Рарога.
        Теперь перед волхвом стоял Трувор, а подле Ведамира Рарог.
        - А ну-ка, княжич, покажи брату младшему, какими волнами воин володеть должен. Давай, коловратную волну покажи! Так, теперь батожную, из ярла в десной кулак, оттуда через плечи в шуйскую длань, — рёк волхв, глядя, как исполняет его повеления юный княжич. — А теперь ниспадающую покажи шуйцей, а сейчас обратную… — Менялись волны и направления их движения. Строго следил учитель и делал замечания, подсказывая, в чём оплошность допущена.
        - Ладно выходит, согласно. Вот так, Трувор, и ты научишься. Теперь, Рарог, на мне покажи скрутную волну. — Отрок подошёл к волхву сбоку и, запустив из чрева скрутную волну, передал её через сцепленные в замок руки в бок учителя. Тот качнулся и отступил в сторону на шаг.
        - А тут сплоховал, не столько волну послал, сколько толкнул меня. Давай ещё раз, только силы не прикладывай, они дают свою волну и гасят ту, что из чрева идёт. — Ученик ещё раз повторяет передачу скрутной волны в десной бок учителя. На этот раз волна проходит, и Ведамир, будто лёгкий куль с паклей, отлетает в сторону шага на три.
        - Вот, теперь то, что надо, пошла дрожь! — обрадовано воскликнул волхв, и очи его радостно блеснули.
        СПУСТЯ ВРЕМЯ. ИСПЫТАНИЕ РАРОГА
        Ведамир оглядел ладную стать мальца, взъерошил русые власы, сказал задумчиво:
        - Что ж, брат Рарог, вот сегодня-то и узнаем, верно ли тебе имя дано, твоё ли оно.
        - Как это, моё или нет? — даже насупился от неожиданности отрок. — Мне его отец по знаку Рода нашего дал, с волхвами советовался, разве могут волхвы ошибаться?
        - Верно, сыне, волхв ошибается редко, потому как он всегда с жизнью и смертью беседу ведёт, верно ли сделал, по Прави ли. Вот сегодня и тебе такой совет предстоит держать, сродни волхвам, ибо непростой день у тебя нынче. Коли правильно я тебя учил, коли сильна в тебе сила Рода, останешься Соколом на всю жизнь, а коли нет, то придётся другое имя искать…
        - Не хочу другого, Рарог моё имя! — с вызовом ответствовал отрок.
        - Поглядим, — умело скрывая волнение, ответил старый волхв. — Пойдём в лес.
        - Скажи, отче, — вопрошал по пути Рарог, — ведь ты и так ведаешь, что под стрелами я добре стою, руки мои, что десная, что шуйца, одинаково владеют и мечом, и ножом засапожным. В лесу могу без всяких припасов с одним ножом хоть год жить. Травы, что лечат раны и недомогания всякие, тоже ведаю, на что это испытание?
        - Всё, что речёшь, правда, да не вся. Воин-рус, он не только телом, но и духом силён, потому мы издревле могли стоять супротив превосходящих врагов. Сила наша, она от богов и предков к нам водой живой течёт, и коли есть у тебя в душе доступ к родникам сим светлым, быть тебе воином-русом, Рарогом-Соколом! Вот здесь останешься пока, — указал волхв на холмик у старого дуба. — Слушай лес, его голоса, а лепше всего постарайся услышать голоса предков, они помогут тебе в трудный миг испытания. — Ведамир, достав повязку, плотно завязал глаза ученика. — Когда услышишь филина, иди на его зов! — сказал на прощание кудесник, уходя по уже плохо различимой в сгустившихся сумерках тропинке.
        Мало того, что наступила ночь, под повязкой была полная чернота. Отрок прикрыл бесполезные сейчас очи, обратившись целиком в слух и чувства. Сердце его гулко колотилось от волнения: сумеет ли он выдержать испытание, и каким оно будет, откуда ждать опасности и как ощутить поддержку рода? Слушать, слушать и ощущать всё вокруг. «Мы никогда не бываем одни, с нами всегда наши предки, нужно только понимать и чувствовать их», — так всегда говорит дед Ведамир. Вокруг жили такие привычные голоса ночного леса: птичьи перещёлки, звериные шорохи, жужжание ночных насекомых. Рарог знал: это голоса его рода, которые говорят с ним, но о чём, пока уразуметь не мог. Сколько он просидел под дубом, не ведал. От старательного «слушанья мира» Рарог стал как бы раздваиваться. Что-то переменилось в нём и вокруг.
        Он по-прежнему сидел под раскидистым дубом, но в то же время как бы начал видеть себя со стороны. «Как же я вижу себя и звёздное небо над зелёной кроной?» — удивился отрок. Тем же невидимым зраком Рарог увидел, как прошмыгнула через поляну рыжая лиса, как завозился усердный ёжик в траве, как уселся на древо над его головой большеглазый филин и несколько раз пугающе «ухнул».
        Услышав вещую птицу, отрок поднялся. Филин сорвался с ветки, и его «ух-ху» раздалось где-то впереди. Рарог пошёл на зов, раздвигая руками невидимые ветви. Каким-то образом он ощущал коренья под ногами и толстые сучья, от которых нужно уклоняться на ходу. Затем пространство вокруг расширилось, видно, он вышел на поляну или лесную опушку. Филина не было слышно, и Рарог в растерянности остановился.
        В этот самый миг что-то больно ударило его по плечу.
        - Защищайся! — молвил чей-то глас, и Рарог ощутил, что ему в десницу вложили крепкую палицу. Тут же он почувствовал опасность над головой, и рука сама привычно закрыла голову, подставив палицу, по которой и пришёлся удар. Потом удары посыпались с разных сторон. Он не знал, сколько нападавших, и едва успевал увести тело и защититься палицей, как ощущал новые нападения. Рарог отбивался, не чувствуя боли в разбитых пальцах, саднящих плечах, боках и спине. Каждый новый выпад палицы противника раззадоривал всё больше, заставляя тело предугадывать угрозу и в мгновение ока уходить от неё. Но даже если он пропускал удар, всё одно успевал собраться и сработать, как невидимый щит, о который, он это чувствовал, может без ущерба для тела расщепиться даже крепкая деревина. Наконец удары прекратились. Рарог постоял немного и опустил палицу.
        - Брось её, — повелел чей-то голос. Кто-то возложил руки на плечи разгорячённого и оглушённого отрока, повернул несколько раз вокруг себя и, не снимая повязки, велел: — Беги!
        Скорее!
        Он побежал, не ведая куда, стараясь выше поднимать ступни, чтобы не зацепиться за корягу или камень, не разбиться со всего маху о землю. Мелкие ветки хлестали со всех сторон, пот струился между лопаток и обильно стекал с чела под повязкой. На какой-то миг отроку показалось, что он, как под дубом, начинает видеть тропу как бы в сером мареве, какое бывает светлыми летними ночами. Рарог побежал увереннее и… вдруг ощутил, что земля разом ушла из-под ног. Он полетел в пустоту, тело невольно сжалось в комок в ожидании страшного удара о землю, наверное, последнего в его жизни. Изначальный животный страх накрепко сковал волю, мысли беспорядочно заметались в черепушке, как пойманные в клетку мыши. И только одна, где-то на краю сознания, напомнила: это испытание, и ты должен выдержать его с честью! Миг падения замедлился, Рарог снова как бы отделился от своего тела и… ощутил полёт. Он почувствовал себя соколом, прочерчивающим небо острыми сильными крыльями. Страх ушёл, осталась только удивительная свобода парения, дарящая ни с чем не сравнимый восторг. Ему показалось, что полёт был долгим, а потом мягкое
приземление. Отрок ещё некоторое время лежал, не желая расставаться с дивным ощущением вольного полёта, потом сел. Кажется, вокруг никого, хотя, погоди, даже с закрытыми очами он почуял на себе чей-то взгляд.
        - Отче Ведамир, повязку-то снимать? — спросил малец. Но ему никто не ответил, послышался только негромкий свист. Подождав ещё, Рарог снял повязку и огляделся. Он сидел на толстой подстилке из душистого сена. Подняв голову вверх, прикинул, сколько же он летел с обрыва. Неужто так мало, а почудилось, будто долго-долго продолжался волшебный полёт. Тут вновь справа послышался свист. Ага, вон кто на меня глядит!
        - Знаешь, Сварга, а я тоже был соколом и летал, вольно летал, как ты! — поделился своей радостью малец. Божеская птица наклонила гордую голову и на сей раз что-то проклекотала. Рарог вдруг понял её ответ, прозвучавший где-то в голове.
        - Я ведаю, ты, в самом деле, Рарог, и мы с тобою отныне родичи.
        - Чудно, так я тебя теперь разумею, как и дед Ведамир, так всегда будет?
        - От тебя зависит.
        - А где отец Ведамир? В избушке? Где ж ему ещё быть, — сам себе ответил отрок. — Тогда пойдём, обрадуем его, я ведь прошёл испытание? — Рарог выбрался из оврага и двинулся в сторону Священной рощи, срывая по пути белые корзинки порезника, слегка прожёвывая его и прикладывая к саднящим ранам на руках и челе. Отрок вновь и вновь переживал волшебный миг полёта. Душа и тело ещё дрожали от испытанного ликования, и волны радости, одна за другой, охватывали всё существо отрока. Вот и тропинка, ведущая к их жилищу. Как остро сегодня ощущаются звуки, запахи, какие яркие цветы и листва, будто омыты чистой студёной водою весеннего ливня.
        Рарог вдруг остановился, настороженно поднял голову и глубоко потянул носом воздух. Точно, будто гарью потянуло, как есть гарью, такого запаха здесь не было никогда. Ах да, на днях огнищанин приходил к волхву, просил благословления на новую пашню. Они собирались лес общиной выжигать. Огнищанин и Ведамир поговорили тогда, что ветер как раз подходящий для такого дела.
        - Погоди, Сварга, — снова замер юнец, — ветер-то, кажись, сменился, а ежели так, то… аккурат на Священную рощу гонит, беда! — уразумел Рарог, приглядевшись, куда клонятся кусты и деревья. — Тревога охватила мальца. — Надобно поглядеть, что там! — И отрок побежал по тропе. С каждым шагом запах гари крепчал, вот уже потянулся и сизый дымок. Стали доноситься голоса людей и стук топоров. Вскоре он выбежал к огнищанам, которые неровной цепью растянулись справа и слева от поляны и торопливо рубили деревья, рыли землю, с тревогой поглядывая на густеющую впереди дымную завесу.
        - А отец Ведамир тут? — спросил запыхавшийся отрок у одного из огнищан.
        - Послали за ним! — громко ответил тот, продолжая споро орудовать заступом. Рарог тут же принялся помогать огнищанам валить деревья и оттаскивать их подальше от полоски перекопанной земли. Уже ощущалось приближение пожарища, слышен был дальний гул огня и громкие хлопки лопающихся от неимоверного жара деревьев. Из дымных клубов выбежали ещё несколько закопченных огнищан, они с трудом удерживали исходящую рыданием, вырывавшуюся из их рук молодицу.
        - Дитя у неё где-то подле ручья осталось, туда сейчас не пробиться!
        - Подле ручья, это там, где гряда каменная и старая сухая липа? — уточнил Рарог, который за время учёбы у волхва исходил всю округу и знал в лесу каждый камень и каждую ложбинку.
        - Да, только туда теперь нет дороги, стена огненная, деревья горящей смолой брызжут, не пройти, — сам едва не плача, молвил огнищанин.
        Княжич поглядел на молодицу, которая в исступлении заламывала руки и кричала, вцепившись руками в собственные волосы. Потом устремил взор в глубь леса, словно хотел пронзить огонь и дым, и вдруг в какой-то миг ясно узрел то место с высоты, будто летел над ним птицей.
        - Я со стороны каменной гряды попробую, — молвил княжич и бегом сорвался с места.
        - Куда ты, там тоже не пройти! — крикнул ему вслед кто-то, но Рарог уже бежал меж деревьев, всё больше кашляя и задыхаясь от дыма.
        - Отче, — крикнул, увидев спешащего к ним волхва, голый по пояс и мокрый от пота огнищанин с торчащей копной волос, — а мы тебя обыскались, вишь, ветер ни с того ни с сего, в обрат повернул, беда будет, коли на Священную рощу перекинется!
        - Вижу. Речёшь, ни с того ни с сего ветер повернул? — переспросил Ведамир. — Ничего в сём мире не происходит супротив воли богов наших.
        - Сыне, сыне мой!! — всё голосила несчастная огнищанка.
        - Дитя у неё там осталось, — глухо обронил огнищанин, — а твой ученик, отче, за ним в огонь ринулся, и удержать не успели…
        Волхв замер от этих слов. Прикрыл очи, провёл дланью по усам и бороде. Потом твёрдо молвил:
        - Я сейчас буду со Стрибогом-батюшкой беседу вести, а вы продолжайте, всё верно делаете, коли поспеем, огонь далее не пойдёт. — Волхв отошёл чуть поодаль и, воздев к небу руки, начал что-то говорить быстро и непонятно.
        Княжич не видел, как за ним следом пустился отец оставшегося в огненной западне мальца. Только слышал сзади чей-то топот и возгласы, но вскоре перестал их различать, бежавший, видно, взял левее. Остановившись у небольшой мочажины, Рарог быстро сунул в воду руки по локти, а потом побежал дальше, прикрывая рот и нос полусогнутой рукой, стараясь дышать через мокрый рукав. Пересекая ручей, княжич намеренно упал в его прохладное ложе, перевернулся в воде несколько раз и снова побежал. Здесь тоже горел лес, но он был тут небольшой и чахлый, потому что из земли выпирала каменная гряда. Несколько раз отрок срывался с горячих округлых камней, но, на счастье, не покалечился, лишь добавил себе синяков и ссадин. Даже когда прямо на него упало горящее дерево, княжич в последний миг успел ящерицей юркнуть за большой валун, который и принял на себя всю силу удара, обдав Рарога целой охапкой горячих искр. Те, что попали на мокрую рубаху, зашипели, а те, что на голову и, особенно, за шиворот, больно прижгли, впиваясь раскалёнными иглами в кожу.
        Он пробежал ещё немного и был вынужден остановиться. Тело обдало таким жаром, что княжич невольно попятился, мокрая одежда запарила, обжигая кожу. Неужели дальше не пробиться? Ведь вон уже она, старая высохшая липа, вернее, оставшаяся от неё часть ствола, а ветви и крона уже давно обломаны ветрами и временем. Туда огонь, кажется, не добрался, кругом камни и лужайка зелёной травы, потому что из чрева земли пробивается холодный родник. Дым застилает островок, и не видно, есть ли там дитя. Но пройти туда невозможно от уже сгоревших деревьев, превратившихся в обугленные столбы, готовые в любой миг упасть. От горящих стволов пышет таким жаром, что впору жарить мясо на вертеле. Назад тоже не уйти: там, где он только что прошёл, встала сплошная стена огня. Рарог снова закашлялся, одежда почти высохла, и рукава рубахи теперь мало помогали. Сейчас бы в ручей окунуться, но до него шагов десять сплошных пылающих углей. Совсем рядом одно дерево угрожающе наклонилось в его сторону, а другое упало, взметнув россыпи блестящих искр. Точно такие завихрения оставались на огненной дорожке, которую разравнивал отец
Ведамир перед хождением по ней босиком в праздник Купалы…. «Я же не раз ходил по углям, — вспомнил Рарог, — пройду и сейчас!» И княжич побежал, вздымая босыми ногами столбы искр и пепла. Деревья падали, а Рарог бежал. То ли ночное сидение под дубом с завязанными очами и нынешнее испытание, то ли запах гари и вид пламени пробудили до необычайной ясности далёкие воспоминания детства. Рарогу казалось, что его снова несёт на руках по пылающему Гам-граду сильный воин, а вокруг горят не деревья и кусты, а терема и конюшни. Огонь вокруг, огонь под ногами, кажется, даже внутри, главное — не споткнуться и не упасть. Он всё-таки упал, но уже в воду ручья, прохлады которой даже не почувствовал, а только горячечную боль в обожжённом теле. Добрался почти ползком по ручью, скользя на обросших зеленью камнях до зелёного островка, но не сразу нашёл малыша. Маленький, испуганный, он забился под вымытые дождями корни высохшей липы и уже не плакал, а только всхлипывал, но был жив. Рарог прижал маленькое тельце к себе. Он не замечал саднящих ожогов и порезов, а только ощущал, как бьётся в нём испуганное сердечко
дитяти. Княжич долго сидел, держа дитятко на руках, поливая водой и защищая его своим телом, и не сразу заметил, что ветер поменялся. Он дул теперь снова от Священной рощи к морю.
        - Чудно, — вымолвил потрескавшимися от жары устами княжич. И вдруг явственно ощутил на себе пристальный взгляд, и голос отца Ведамира спросил: «Отчего нынче переменился ветер?»
        Рарог стоял под Священным дубом. Весь ещё в синяках, ссадинах, с обгоревшими бровями и волосами на голове, но в чистой расшитой рубахе, перехваченной поясом, и портах. Рядом с ним стояли отец Ведамир и дядька Добромысл. Они творили благодарственную молитву богу Прави и Огнебогу-Сварожичу за чудесное спасение княжича и сохранение жизни маленького сына огнищан. Потом взрослые повернулись к нему, и волхв, положив длань на плечо княжича, весомо произнёс:
        - Ты сотворил сей огненный переход не от каменной гряды к ручью, через пылающий лес, а от своего детства, через огонь и смерть, к взрослой жизни. Ибо принять решение спасти другую жизнь, жертвуя своим животом, надлежало только тебе самому. И тот, кто не задумываясь ни на миг, проходит огненный путь, тот становится настоящим воином по сути своей, а не по возрасту или званию. Нынче ты доказал, что крепок не токмо телом, но и духом, а огнебожьи отметины Сварожича — то особый знак, от угольев пылающих добрая сталь только крепчает! — улыбнулся Ведамир.
        - Тебе ещё нет пятнадцати, — отозвался дядька Добромысл, — однако клятвой воинской ты Перуну уже присягнул. Пришла пора воинского пострига!
        Дядька Добромысл остро отточенным ножом живо обрил княжичу голову, оставив посредине только чуб.
        - Ну вот, — молвил он, любуясь своей работой, — теперь все будут видеть, что ты Рарожич. Посему я рад нынче вручить тебе отцовский меч. Прими, Рарог, клинок Годослава, носи его с честью, как отец носил! — И князь протянул племяннику меч в ножнах. Подрагивающими от волнения руками княжич принял драгоценный клинок, обнажил полированное лезвие, которое заиграло на солнце огненными бликами, и приложился к нему устами у рукояти там, где красовался сокол и руна рода «R»
        - Клянусь Перуну, богу Прави, стоять за справедливость! — взволнованно воскликнул княжич.
        - Отныне ты воин, — весомо и торжественно молвил отец Ведамир. — Крепко держи клятву, данную Перуну. Неси имя своё по жизни с честью, не предавай, не злобствуй, не юли, не лги и не завидуй! Всегда гляди прямо в лик опасности, и бог Род-Сварожич в образе сокола непременно придёт на помощь тебе! Ибо сокол — священная птица, он живёт и сражается только по Прави, он не ястреб какой, что может закогтить добычу хитростью и коварством, главное оружие сокола в быстроте и мощи удара!
        А когда они уже шли по тропе обратно и Рарог, опоясанный мечом, с гордостью придерживал рукоять у левого бока, дядька, вздохнув, сказал:
        - Что ж, Рарог, коль стал мужем, знать, пришла пора исполнять обещание, данное немецкому королю: жениться на принцессе франков. Так-то, брат! Дочь мне поведала, — повернулся Добромысл к волхву, — что Людовик сызнова армию собирает, вроде глинян с некоторыми племенами ободритскими за то, что они Гам-град опять порушили, наказать хочет. Будет ли когда-нибудь мир на этой земле?
        - А как дочь твоя, Добромысл, ладно ли живут они с принцем франкским? — спросил волхв.
        - Живут, — неопределённо махнув рукой, нерадостно ответил князь. — Недавно приезжала погостить и внуков показать, — голос его чуть дрогнул. — Лопочут по-немецки, муж не дозволяет словенской речи учить. Одно слово — чужие! Дочери по их закону веру латинскую пришлось принять. Не могу зреть, — с болью вымолвил князь, — как кровь родная онемечивается, а поделать-то ничего не могу! В самое сердце, супостаты, ранили! Душу наизнанку выворотили!
        - Дядя, как это муж не велит детям по-словенски речь? — вмешался в разговор Рарог. — Тогда и я своей жене не дозволю на немецком со мной говорить, пусть нашей речи обучается!
        Старый волхв и князь с улыбкой переглянулись. Дядька одобрительно похлопал Рарога по плечу.
        - Слышу слова не отрока, но мужа ободритского!
        ПРОШЛО НЕСКОЛЬКО ЛЕТ
        Князь Рарог в полном воинском облачении с болотным мечом на боку стоял перед своей храброй дружиной под княжеским штандартом: белым соколом на красном поле. С непокрытой бритой головы Рарога ниспадала длинная прядь волос, — признак знатности рода у всех варягов-руси. Справа от князя, чуть ниже, стояли его младшие братья, также в кольчугах, со щитами и мечами.
        - Мужи ободритские, рарожичи! Нурманы напали на наших купцов. Давно такого не случалось, видать, решили, что коль князь молодой, так и опасаться возмездия нечего. Потому следует нам пойти и напомнить, что мы всё те же сыны Сокола.
        Слава Перуну, богу-защитнику Прави!
        - Слава, слава, слава!!! — троекратно громогласными криками ответили дружинники.
        - По лодьям, братья! — зычно повелел молодой князь и глядел, как воины сноровисто занимают места в своих кораблях. — Трувор, ты за старшего во второй лодии, а ты, Синеус, замыкающим в охране.
        - Опять в охране, — недовольно буркнул про себя младший рарожич с ещё юношеским пушком вместо усов, но противоречить брату не стал и побежал в конец каравана.
        - Ререх! — услышал князь девичий возглас за спиной. Обернувшись, он узрел пламенеющие на ветру рыжие волосы своей жены, которая бежала к нему и махала рукой, а второй придерживала длинное платье. Подбежав, она обняла Рарога и быстро заговорила по франкски:
        - Майн либер манн! Ихь верде ауф дихь вартен!
        - Нет, Ружена, скажи по-русски: «Я буду тебя ждать!»
        - Йа буду тьебя шдать, — с сильным франкским выговором медленно вымолвила регина.
        - Ну вот и славно, пока вернусь, постарайся научиться, гляди, как у твоего охоронца Вольфганга ладно выходит, борзо речь славянскую ухватил.
        - Корошо, мой король, я будеть старайтся, — утирая выступившие слёзы, ответила девица.
        Глава II
        Ольг из Приладожья
        Юноша лет шестнадцати поглядел ещё раз на своё отражение в бочке с водой, поправил льняную рубаху с вышивкой по вороту. Новая рубаха немного топорщилась, расширяя его уже достаточно крепкие плечи и грудь. Зато поясок с обережными кельтскими рунами, что недавно для него соткала сестра, ладно охватывал стан. Порты не совсем новые, но и не старые, правда, из шерсти для зимы, но летние, которые всё время носил, для такого случая вовсе не годились.
        - Ольг! — вышла на крыльцо девица лет тринадцати с зеленоватыми очами и белыми, заплетёнными в косу волосами. На ней была длинная — на вырост — рубаха из выбеленного полотна с вышивкой по вороту и на предплечьях. На шее — старинный кельтский оберег с разомкнутыми концами. — Куда ты вырядился, а порты отчего зимние надел? Опять к ней собрался? — глаза младшей сестрёнки заискрились от любопытства.
        - Отчего обязательно к ней, так пройтись, да и только, — стараясь говорить беззаботно, молвил юноша. Он немного подумал и надел на голову берестяное очелье, которым обычно прихватывал свои длинные белесые, как у сестры, волосы во время работы.
        - Это чтоб волосы не мешали, коли целоваться придётся? — ехидно прыснула сестрёнка и тут же шмыгнула обратно в дверь, потому что брат обрызгал её зачерпнутой из бочки пригоршней воды.
        Проходя по улице, Ольг поздоровался с кузнецом, который отдыхал после нелёгкой работы на широкой колоде. Прошлым летом юноша у него был в подмастерьях.
        - А что, Ольг, не решил ещё ко мне в ученики пойти, гляди, ведь так, как я, тебя никто не научит, — окликнул его закопченный мастеровой. — Вот уйду на покой, так ты первым кузнецом на всём Приладожье будешь, точно тебе реку!
        - Дяька Кряж, разве мало у нас ребят крепких, вон Окунь, Валуй, Шульга…
        - Ах ты ж, зелена медь! Да при чём тут крепкий не крепкий, — раздосадовался Кряж, — молотом махать любой здоровый дурень может, а вот кузнецом мало кто способен быть! А ты из кельтов будешь, ваш род завсегда железо разумел. Это ж, брат Ольг, волшба, а не ремесло. Вот как пришёл я когда-то к своему учителю, гляжу — маленький, сухонький, что твой гриб-сморчок, мыслю, какой же это кузнец? Мне-то виделся настоящий повелитель железа, чтоб косая сажень в плечах, грудь, что бочонок твой, и кулаки с голову младенца. Да после оказалось, что нету равных моему учителю в сём труде ковальском. Он мне всегда повторял: не тот кузнец, кто молотом стучит, а тот, кто душу железа зрит. — Очи Кряжа засияли, как всегда, когда он начинал речь о любимом деле, забывал тогда обо всём и мог долго и складно сказывать о своём промысле. Ольг хотел поскорее уйти, но понимал, что тем может обидеть словоохотливого кузнеца, которого все в Приладожье уважали за его мастерство и добродушный нрав.
        - Помню, первый раз закладывал я руду в домницу, а учитель мой только глядел молча. Вдруг он мне, так же молча, подзатыльник отвесил. За что, говорю, я ведь всё сделал в точности, как ты в прошлый раз. А за это самое, речёт. В прошлый раз, когда мы домницу заряжали, сыро было и холодно, да и руда из другого места была, иная руда, понял? Запомни, речёт, всякий раз всё делается в нашем деле впервой, потому как руда, погода, уголь древесный, всегда иные. Да и крица одна для клинка гожа, а другая только для крюка или подковы. Волшебство работа наша, а не слепое повторение. Ведь в домницу не заглянешь, как в котёл, где кашу варят, и ложкой на вкус не попробуешь, а передержать или недодержать нельзя, не будет доброго железа! То-то, зелена медь! — Кузнец с досадой махнул рукой и пошёл обратно в свою кузницу, а Ольг заспешил своим путём.
        Юноша осторожно подошёл к дому Велины, ему очень не хотелось встретиться со строгим родителем возлюбленной. Пёс за изгородью начал было лаять, но Ольг окликнул его и швырнул загодя припасённую кость. Услышав знакомый голос, да ещё и получив «подарок», страж тут же замолчал и принялся за подношение.
        - Велина, — тихо позвал юноша, стараясь унять вдруг разволновавшееся в груди сердце. — Велина! — уже громче окликнул он и пару раз стукнул железным кольцом по калитке.
        Тихо хлопнула дверь, и знакомые лёгкие шаги прошелестели по дорожке. Калитка, скрипнув, отворилась. Пред юношей предстала ладная черноглазая девица с туго заплетённой косой, перевитой лентами, в расшитой белой сорочке тонкого полотна и красной понёве, облегающей стан. На шее в три ряда красовались цветные бусы, а на голове был тонкий серебряный венец с височными кольцами и подвесками в виде лунниц.
        - Ты чего, Ольг, — стала выговаривать она, — упреждала же, отец вчера вернулся, сердит на всех, что-то у него не сложилось с торговлей в Ладоге…
        - Я тебя увидеть очень хотел, Велинушка! Мы с отцом живицу на днях заготавливать поедем, долго не свидимся…
        - Я вот сейчас дубину-то возьму и хотение твоё сразу поубавлю, узнаешь, как девкам голову кружить, — грозно прокричал, выходя из-за угла дома, отец девушки.
        - Так я же не просто так, дядька Бажан, — растерянно проговорил юноша, — я ж сватов засылать по осени хочу…
        - Сватов засылать? — ещё более взъярился Бажан, хватая первую попавшую под руку палку. — Да ты сначала добро накопи, хозяйство заведи, а потом про женитьбу мысли! — Купец проворно ринулся в сторону Ольга, который поспешно скрылся за калиткой и был таков.
        Ефанда нашла брата сидящим на камне у воды. Он сидел неподвижно, обхватив голову руками.
        - Ольг! — осторожно тронула она за плечо. Юноша не отзывался. — Что, опять прогнал? — спросила она и уселась рядом. — Может, оно и к лучшему, — по-взрослому проговорила девчонка, — не нравится мне твоя Велина… Красна, знамо дело, да вся из себя такая важная, одевается, как боярыня…
        - Много ты понимаешь! — утирая глаза от невольных слёз, сердито обронил юноша. — Всё равно моя будет! — с вызовом произнёс он и стал с силой бросать в воду камни.
        - Чего зазря-то водяника с русалками тревожишь? — спросила сестра. И вдруг насторожилась. — Слышишь, кричит кто-то?
        - Где? — навострил уши Ольг.
        - На улице, пойдём скорей! — И брат с сестрой побежали в посёлок.
        Ещё издали они узрели босоногого мальца, который размахивал руками и кричал:
        - Нурманы! Нурманы идут!
        На улицу стал выбегать всякий люд: кузнецы, скорняки, женщины, дети. Некоторые мужчины с вилами и рогатинами, иные с пиками, а то и мечами.
        - Неужто опять грабёж? — вопрошали друг друга люди.
        - Нет, купцы! — отвечал на бегу малец.
        - Знаем мы этих купцов. Я прошлый раз двоих на вилы поднял, когда они мой двор грабить пришли… — мрачно молвил могучий словен.
        - Говорят, на них мор напал, хоронить своих будут…
        - А чего орёшь-то, коли они не грабить, а хоронить пришли? — спросил кузнец Кряж.
        - Да не ору, я к старосте бегу, вы ж сами первые меня спрашивать начали! — с обидой в голосе отвечал малец и, решительно махнув рукой, быстро побежал по улице в сторону дома старосты — отца Ольга и Ефанды.
        - Так речёшь, ярл, от неведомой болезни воины твои померли? — прищурив правое око, молвил коренастый староста Приладожья с белыми, чуть «позолотившимися» от работы на солнце волосами.
        - Да, хёвдинг, именно от болезни, — закивал своей большой головой, похожей на медвежью, ярл по имени Лодинбьёрн — Косматый Медведь. — Выдели нам место для погребения усопших, чтоб мы по нашему обычаю их достойно проводить смогли… — Его слова переводил сухощавый невысокий воин с водянисто-невыразительными очами и обязательной для всех викингов бородой, которого именовали Ас-скальд, — что по-нурмански означало «божественный певец».
        В полной мере значение его имени раскрылось только тогда, когда мёртвых викингов сложили в доспехах и вместе с оружием на погребальный костёр из брёвен и оградили камнями в виде лодии. И тут скальд, выйдя вперёд, запел. Он пел красивым и мощным голосом о славных родах, из которых вышли погибшие викинги. О великих богах, которым они служили, о подвигах, которыми прославились воины Одина, Тора и Тюра. О прекрасной Вальгалле, в которой боги ожидают павших героев, чтобы взять их в своё небесное войско и вместе с ними вступить в Конце Всех Времён в последнюю битву с силами Тьмы.
        «Боги любят только воинов!
        Боги ждут в Вальгалле тех героев, кто умирает в битвах!
        Вы будете пить там божественный эль из чаши, которая никогда не иссякнет! Вы будете охотиться на оленей, медведей и кабанов, счёта которым, кроме богов, никто не знает! Вы будете гибнуть в бесчисленных схватках и каждый раз воскресать снова, чтобы бесконечно наслаждаться звоном оружия и шумом битвы!
        Такова судьба всех героев!
        Идите же, мужественные воины, прямо в Вальгаллу дожидаться там последнего боя, в котором вы будете сражаться рядом с богами, подобные богам!» Об этом пел скальд.
        В Приладожье издавна живут рядом словене, весь, чудины, варяги, встречаются также даны и свеи, даже норвеги, потому некоторые жители посёлка разумели нурманскую речь и переводили песнь своим соседям. Хотя все знали, что викинги на самом деле больше разбоем, чем торговлей промышляют, но пламенная песня искусного в слове скальда задела слушателей до глубины души. Иные приладожцы, вслед за нурманами, роняли невольную слезу.
        Ольг с Ефандой тоже присутствовали на погребении викингов. Юноша зачарованно слушал певца, и пред очами так и вставали морские походы и жаркие сражения.
        Когда скальд закончил песнь, ярл взял горящий факел и поджёг кострище с телами мёртвых.
        - Пойдём отсюда, — потянула его за рукав сестра, глядя огромными смарагдовыми очами, полными какого-то неведомого страха, — пойдём, братец, неладно здесь! — Ольг нехотя пошёл в посёлок с Ефандой. На пристани, где у причала стоял нурманский драккар, юноша невольно остановился.
        - Гляди, Ефанда, какая лодья, как добротно сработана, верно, хороша в ходу, — восторгался Ольг, оглядывая чёрные борта драккара, его выкрашенную синим корму и нос, который венчала голова злобно оскаленного медведя. Юноша всё ещё был под впечатлением песен Ас-скальда.
        - Нет, — упрямо замотала головой младшая сестрёнка, — страшный он, чёрный, не токмо снаружи, но и по сути своей, кровь тут, братец, беда! — И она снова стала тянуть его за рукав, как на нурманском погребалище. Ольг хотел на сей раз воспротивиться и остаться, но, взглянув в очи Ефанды, как часто бывало, не смог перечить ей и дал увести себя, иногда оглядываясь на дивную нурманскую лодью.
        «Надобно будет самому прийти, без Ефанды», — решил про себя юноша.
        - Плутоват сей купец нурманский, — говорил дома за вечерним столом староста. — Речёт, от болезни неведомой его гребцы умерли, да меня-то не обманешь, рубленые раны на телах покойников я заметить успел…
        Эту ночь Ольг почти не спал, ворочаясь на душистом сене под навесом из сосновой коры. Мысли о Велине, о прочном драккаре, несущем в себе мощь морских просторов и грубую силу суровых бородатых воинов, о своём предназначении в жизни, и ещё образы чего-то неведомого, но важного и значимого — всё смешивалось, причудливо переплетаясь. Отец Ольга с Ефандой происходил из старинного рода кельтских друидов, и способность порой зреть неведомое была привычной с самого детства. Даже имя «Ольг» все воспринимали, переводя с языка вепсов, как «солома», что подходило к цвету волос, но отец открыл ему кельтское значение имени и предупредил, что никто случайный того значения знать не должен, тогда оно проявится в полную силу и определит его жизнь. Ощущение, что что-то должно произойти этой ночью, не покидало молодого кельта весь вечер, потому он не пошёл спать домой, а улёгся на сеновале. Звёздное небо, духмяное полевое сено, таинственные звуки ночи и ощущение огромности мира давали простор чувствам и разуму, телу и душе. Иногда мысль прерывалась, и виделись какие-то кровавые стычки, большие сражения, многие лодьи
и лица воинов…
        На следующее утро Ольг уже был у чёрно-синего драккара, он с восторгом глядел на обветренных и уверенных в себе скандинавов. На причале были выгружены некоторые тюки и бочки с товарами. Купец придирчиво оглядывал их, когда к нему подошёл тот самый певец.
        - Послушай, Ас-скальд, ты сейчас уедешь в Альдогу, а кто будет помогать мне торговать, я ведь не понимаю словенской тарабарщины? — озабоченно проговорил нурманский купец.
        - Ты же знаешь, Лодинбьёрн, что это повеление Олафа, а толмача я тебе постараюсь сыскать.
        - Я могу быть толмачом, — неожиданно даже для себя, по-нурмански молвил Ольг, подходя к купцу.
        - Ты из свеев, судя по выговору, — молвил купец, внимательно оглядывая крепкую стать юноши.
        - Мой род долго жил в стране свеев.
        - Тогда давай со мной на торжище, сейчас воз за товаром подъедет, как зовут тебя, юноша?
        - Ольг, — ответил юный приладожец.
        - А что означает твоё имя?
        - По-местному, по-словенски, Вольга — «прекрасный», а на вепсском языке, «ольг» означает «солома», — уклончиво ответил Ольг.
        - Солома? — громогласно расхохотался Лодинбьёрн, хлопнув себя по бёдрам. — Ну и имена у вас, деревья, цветочки, разве это имя для мужчины? Я буду называть тебя Хвитрбарт — Беловолосый!
        Все последующие дни Ольг помогал ярлу в торговле как толмач.
        - Хвитрбарт, ты можешь найти мне десятка полтора крепких мужей, что уверенно держат в руках весло и меч? Платить буду хорошо. — Бородатый здоровяк Лодинбьёрн молвил это как бы между прочим. Увидев, как загорелись очи юноши, добавил, хитро сощурившись: — Тебя первым приглашаю, увидишь новые земли, познаешь долю настоящего викинга, грозы морей, а уж добра сколько заработаешь!
        Последние слова нурмана напомнили юноше грозные окрики отца Велины. Мысль о том, что он может испытать себя, стать настоящим мореходом и вернуться к Велине и её отцу с щедрыми дарами, всё больше нравилась Ольгу. Теперь юноша засыпал и просыпался с мечтами о предстоящей новой жизни викинга. Но ни отцу, ни матери об этом до поры до времени не говорил. Только чуткая сестра сама с тревогой спросила:
        - Ты что задумал? Мне Жданка Быков сказывал, будто ты его брата уговаривал идти в викинги, стяжать славу и достаток…
        - Сами боги даруют мне сей редкий случай, — стал с жаром доказывать сестре Ольг, — либо я загину в славном бою, как поёт Ас-скальд, либо вернусь домой совсем другим. Тогда-то уж точно дядька Бажан не станет возражать против моей женитьбы на Велинушке!
        Сколько ни отговаривала его Ефанда, сколько ни плакала, но брат твёрдо стоял на своём.
        Незадолго до отхода Ольг с двумя десятками друзей стоял перед драккаром. Ярл Лодинбьёрн, мощный и лохматый, прошёлся вдоль выстроившихся молодых ладожан, придирчиво осматривая каждого.
        - А ну-ка, проверим, как вы мечом владеете, — молвил важно ярл и кивнул стоящему рядом пожилому викингу. Тот принёс меч и щит и стал проводить поочерёдно с каждым из приладожцев пробные поединки.
        Ярл отобрал четырнадцать молодых и крепких ладожан. Но четверо в последний момент раздумали, подчинившись воле родителей. Всего вместе с Ольгом на драккаре уходили десятеро сотоварищей.
        - Не ходи с викингами, братец, прошу тебя! — снова умоляла Ефанда. — Мама, отец, не отпускайте его!
        Мать плакала, собирая в дальнюю дорогу одежду и снедь, уж она-то знала, из-за кого решил податься в дальние края её любимый сын, но знала и то, что по характеру он весь в отца, и если что решил, не откажется от задуманного.
        - Мужи в кельтских родах исстари сами отвечали за свою судьбу, так поступил когда-то и я, уйдя из страны свеев в эту приладожскую землю. Теперь ты, Ольг, взрослый, я обучил тебя обращению с железом и деревом, ты достиг возраста мужа и сам должен принимать решение. Но одно скажу, жить среди нурманов тебе будет трудно, раньше или позже ты покинешь их страну, как это сделал я в своё время. Да хранит тебя Беленус! — молвил отец и обнял сына.
        - Я знаю, отчего ты поступаешь так, братец, и не могу тебя остановить, — тихо и печально молвила Ефанда, глядя на него как на шаловливого мальца. Движения её были непривычно медленными, из зелёных очей покатились слёзы. — Вот, возьми сей старинный торквис, — шмыгнув носом, еле слышно молвила она и, сняв со своей шеи, надела на него оберег. — Дар покойной бабушки, он тебе поможет, я знаю… — Девчонка разрыдалась и убежала. Провожать драккар она так и не пришла. Не пришла на пристань и Велина, но тайная их встреча состоялась вечером накануне отплытия. Девушка незаметно ускользнула из дома в укромный уголок березняка, начинавшегося прямо за оградой отцовского дома.
        - Велинушка, я пришёл проститься, поутру уходим, я нанялся гребцом к нурманам, — молвил юноша все приготовленные заранее слова и замолчал от нахлынувших на него чувств. Велина растерялась, она привыкла к тому, что Ольг всегда рядом, глядит зачарованными очами, такой крепкий, надёжный, готовый носить её на руках — и вдруг…
        - Зачем, почему ты уходишь? — спросила девушка, перебирая косу.
        - Твой отец хочет, чтобы жених непременно был богатым, и я им стану, — в волнении рёк юноша, сжимая в ладонях руку милой. Непременно стану! — воскликнул он, а потом тихо добавил: — Коли не погибну в море или в какой схватке. Ты будешь меня ждать?
        Резкий порыв ветра с реки прижал лёгкое одеяние к телу девушки и проявил его стройность. В голове у юноши зашумело от волнения, он обнял милый гибкий стан, и на какой-то миг перестал видеть и ощущать что-либо вокруг, кроме её дивного тела и волшебных уст. Почти в полном забытьи он нашёл эти уста своими и слился с ними в долгом первом поцелуе.
        - Погоди, — томно и страстно прошептала Велина, — погоди, не сейчас, не сегодня…. Потом, когда вернёшься, всё будет потом… — Она, как в полусне, прикрыла ладошкой его страстные и неумелые уста, чуть отстранила свою взволнованную грудь.
        Ольг вновь привлёк любимую к себе, и они долго стояли, обнявшись, не в силах оторваться друг от друга, пока не услышали встревоженного голоса матери девицы.
        - Велина, где ты, куда опять запропала? Вот отец приедет, я ему всё расскажу!
        - Ну и пусть рассказывает, — молвил, нахмурившись, Ольг, — а я тебя не отпущу!
        - Да нет, она добрая, совсем не такая, как отец, просто стращает меня, — ответила девица. — Только идти, в самом деле, надо, а то подумает невесть что, шибко за меня волнуется. Ну, прощай, мой викинг! — она быстро чмокнула его в щёку и легкой козочкой унеслась прочь на голос матери. В смехе любимой Ольг впервые уловил скрытые нотки удивления и гордости за него.
        - Послушай, Ларри, — как-то спросил Ольг низкорослого и говорливого нурмана, — от какой такой болезни умерли те викинги, которых погребли в Приладожье?
        - Ха, Беловолосый, ты поверил старому Косматому Медведю? Эта болезнь называется «клинки отчаянных ререгов». Лучше с ними не встречаться. Их было мало, нас много, товара у них тоже изрядно, вот ярл и польстился. Но ререги покрошили почти половину нашей команды. Не зря ярлы и конунги стремятся иметь ререгов в союзниках, а не в стане врагов.
        - Ререги, это русы с берегов Варяжского моря, у которых есть град Рарог? — вспомнил Ольг рассказы отца.
        - Ререг — это их конунг, сущий берсерк. Даны хотели переманить его к себе, но он не захотел креститься. Заручился поддержкой франков и заключил династический брак с их принцессой.
        Большую силу имеет!
        - Я вижу, ярл огорчён потерей своих воинов…
        - Огорчён? — ехидно захихикал Ларри. — Да ведь Лодинбьёрну теперь за каждого убитого викинга придётся отдать часть добычи семье погибшего! А что ещё скажет наш конунг Олаф Жестокий, когда узнает, что Косматый влез в драку с ререгами, тут будешь не просто огорчён!
        Прошло немного времени, и приладожцы стали настоящими гребцами драккаров. Их руки, и до того не избалованные, ещё более окрепли, походка по качающемуся настилу стала твёрже, а на стоянках под зорким оком Лодинбьёрна они совершенствовали своё владение оружием. Ольг старался усвоить хитрые боевые уловки, на которые викинги истинные мастера. Когда возвращались в фиорд, то все расходились по домам, а новобранцы под руководством кого-то из воинов отрабатывали знаменитый низкий шаг викинга, благодаря которому они могут ходить на дальнее расстояние даже быстрее, чем конный воин. Несколько раз попадали в стычки, и двое ладожан погибли, один был тяжело ранен.
        Так прошло два лета и две зимы.
        Когда весеннее солнце засветило по-настоящему радостно и принялось жадно глодать снежные покрывала склонов, образуя плеши-проталины, началась подготовка к большой морской охоте.
        - Главные на корабле — это гарпунёры, — пояснял Асскальд Ольгу и его землякам-ладожцам, которые впервые отправлялись на столь необычную охоту. — На острый конец гарпуна надевается кольцо. Когда наконечник входит в кожу зверя, кольцо снимается и остаётся на древке, а из наконечника выходят зацепы, которые не дают гарпуну вырваться из тела жертвы. Охотникам остаётся дождаться, когда загарпуненный кит выдохнется, таская драккар.
        - Кто же будет таким человеком на нашем «Медведе»? — спросил любопытный Шульга.
        - На вашем ярл Лодинбьёрн, а я иду с самим конунгом Олафом Жестоким, никто лучше и дальше его не может бросить тяжёлый гарпун с привязанным к нему канатом из китовой кожи, — как всегда несколько высокопарно молвил певец.
        - Говорят, эти морские звери очень велики? — спросил снова любопытный кривич.
        - Да они просто невероятно огромны, как три наших драккара, и только мы, могучие викинги, можем добывать этих зверей на своих замечательных драках и шнеках.
        - Ты его не очень-то слушай, — на вепсском молвил, обернувшись к Шульге, Бобрец. — Мы с отцом как-то ходили за пушниной на полуночь, к Студёному морю, и видели, как возвращались с охоты на китов тамошние люди полночных берегов. Они ходили на морских зверей в простых челноках из кожи, сами маленькие, кривоногие, очи узкие, а тащили на привязи за собой к берегу огромные туши.
        - Ну да, викинг без хвастовства, что топор без рукояти, — тоже на вепсском поддержал его Ольг, — мне про то ещё отец рассказывал.
        - О чём вы говорите, я не понимаю этого языка? — слегка обеспокоенно спросил скальд.
        - О том, певец, что морской зверь, даже в один драккар величиной, опасен, а уж в три драккара… — молвил коренастый чудин с белесыми очами по прозвищу Окунь, лукаво подмигнув друзьям.
        - Не верите мне, вот пойдём через три дня в море, тогда сами увидите, — отвечал, нахмурившись, Ас-скальд.
        Море встретило их холодным ветром. Пока шли под парусом, все вглядывались в необъятный морской простор, не взметнётся ли где фонтан, который выпускает кит, вынырнув из водной толщи.
        - Вижу! — первым завопил низкорослый Ларри, указывая рукой в море по левому борту, — вон там фонтан!
        - Я тоже вижу, вон там…
        - И я вижу ещё фонтан, даже, по-моему, два!
        - Все к вёслам! — крикнул кормчий. Викинги бросились по местам, по двое на весло и стали быстро разгонять драккар. На других кораблях было то же самое. Стараясь первыми успеть к стаду китов, гребцы каждого корабля налегали на вёсла изо всех сил. Но прийти первым, ещё не значило первым начать охоту. «Медведь» оказался рядом сразу с тремя могучими морскими скитальцами, но киты один за другим, блеснув мокрыми горами-спинами, тут же скрылись в глубине. Были эти морские животные хоть и очень велики, но не втрое больше драккара, как стращал Скальд. Лодинбьёрн, сжимая в руке свой гарпун, стоял на носу «Медведя», дрожа от нетерпения и досады, что очередная гора мяса и жира снова исчезла под водой, так и не подпустив его на расстояние верного броска.
        - Куда ты правишь, — орал он на кормчего, — левее, давай левее, я сказал! Охо-хо, опять не туда!
        - Не ори! — так же разгневанно отвечал ему кормщик. — Твоё дело вовремя и точно метнуть гарпун, а уж как управлять «Медведем» — моя задача!
        Вдруг огромная изогнутая спина вынырнула из воды почти рядом с драккаром. Ярл с необыкновенным для его грузного тела проворством метнул свой тяжёлый гарпун, огромное животное быстро исчезло под водой, а толстый, почти с руку, канат из кожи кита, стал стремительно разматываться. Вот он закончился и натянулся, гребцы перестали налегать на вёсла. Огромный морской зверь то тащил драккар за собой, то от боли начинал метаться. Канат ослабевал, потом вновь туго натягивался. Несколько викингов с тяжёлыми копьями стали на носу, другие по бортам, ожидая, когда всплывет уставший великан.
        - Вон он, я вижу его! — закричал кто-то с левого борта.
        - Нет, это не наш, этот без гарпуна, — ответили ему сразу несколько голосов. Неожиданно у правого борта «Медведя» показалась из воды огромная угловатая голова морского зверя, который с шумом выпустил вверх и вперёд водяной фонтан. Зверь лежал на воде, неспешно двигаясь, и продолжал шумно дышать, низвергая из себя фонтаны воды. Лодинбьёрн решил поразить и второго кита, он уже подхватил запасной гарпун, потрогал своей большой дланью, прочно ли привязан к нему канат, как вдруг нос «Медведя» стал уходить от такой уже близкой цели. Загарпуненный ранее кит снова начал метаться. Другой шнеккар, воспользовавшись этим, вклинился между «Медведем» и китом, и его гарпунёр тут же метнул свое оружие.
        Кит, в которого только что попал гарпун, резко ударил по воде огромным хвостом с разрезом и ушёл вглубь и в сторону.
        - А-а-а… — раздался с носа драккара дикий вопль боли. Воин с тяжёлым копьём оказался прижатым толстым канатом к левому борту. Ольг, что грёб у самого носа, даже услышал, как трещат рёбра несчастного. В это время драккар вздрогнул, будто живой, что-то ударило в его правый борт, и он сильно накренился влево.
        - Весло, рулевое весло! — закричал кормщик, когда корабль выровнялся.
        - Слава Одину, что удар пришёлся вскользь! — взволнованно молвил ярл, поднимаясь на ноги с настила, куда его опрокинул неожиданный удар кита.
        - А вон там, — указал Ларри рукой вправо, — видно, не вскользь! — Действительно, один из кораблей как-то неуклюже осел на корму и стал быстро погружаться. Люди прыгали в воду и плыли к ближайшему шнеккару. На «Медведе» же принялись чинить руль, стараясь вёслами удерживать корабль носом к волне. Но загарпуненный кит тут же разворачивал корабль по-своему. По команде кормщика то одна, то другая сторона гребцов налегала на вёсла, тогда как другие чинили руль.
        - Вот он! — истошно заорал кто-то на корабле. — Он вынырнул совсем рядом, это точно наш, у него в спине гарпун ярла Лодинбьёрна! — В животное полетели копья, а кто-то подхватил железную палицу.
        - Брось палицу, этому киту она не поможет, у него над головой видишь какая броня, притом мягкая, — урезонил викинга с палицей ярл, — лучше возьми топор и руби меж спинных позвонков!
        Вода вокруг всплывшего кита стала красной от крови. Острые копья и топоры на длинных рукоятках кромсали обессилившее от борьбы и потери крови морское животное. Зверь вяло пошевеливал огромными плавниками, а его могучий хвост лишь подрагивал.
        - Всё, — торжественно крикнул ярл, — он наш, мы его одолели!
        Радостные вопли викингов были ответом Лодинбьёрну. Руль починили до наступления темноты и взялись за вёсла, направляясь к родному фиорду. А утром под громкий галдёж чаек и крики воронов причалили к берегу.
        - «Медведь» пришёл первым с добычей! — закричали те, кто оставался на берегу, в основном женщины и дети.
        - Да, мы пришли первыми, потому что мы лучшие из всех не только в нашем фиорде, но и во всей Скандинавии! — гордо выпятив грудь, воскликнул Косматый Медведь. — Мой незнающий промахов гарпун с одного удара поразил самого большого кита во всём море. Ни у кого нет таких гребцов, которые могут гнать драккар быстрее ветра!
        - А я с первого удара топором разрубил хребет зверя надвое, и он перестал дышать!
        - Великий Один направил моё копьё прямо в спину зверя! Я выпустил из него сто бочек крови!
        Викинги наперебой похвалялись друг перед другом, а ещё больше перед стоящими на берегу. И только ладожские гребцы молча наблюдали за происходящей вакханалией. Им была странна и неприятна глупая похвальба.
        - Да, завалили морского зверя, будь здоров, однако зачем хвастаться и привирать? Как-то не по-мужски это, — обронил Шульга.
        Тут же, вытащив морского зверя на мелководье, команда драккара, женщины с детьми и старики, получившие увечье в боях, — все взялись за разделку добычи. Туша кромсалась на куски, жир в огромных сковородах переплавлялся на ворвань, мясо шло на корм собакам и свиньям, — кашалоты непригодны для еды. Из огромного мешка на голове добывали желтоватый китовый воск, чудодейственную мазь от всяческих ран, порезов, ломоты в суставах и многих других болезней.
        К обеду причалил драккар конунга Олафа Жестокого, а немного погодя ещё один. Самолюбие Олафа было несколько задето тем, что первым добычу притащил Лодинбьёрн. Но увидев, что «Медведь» добыл кашалота, отыгрался похвальбой о том, что его драккар добыл настоящее мясо, а не падаль!
        - Узнаю медвежью повадку, загребать лапами что побольше, а зачем, это уже не важно, — высокомерно изрёк конунг, глядя, как на берегу возятся с разделкой кашалота.
        - Зато теперь свиньи и собаки не сдохнут с голоду, они должны молиться за Косматого, — ехидно добавил Гуннтор, сын конунга.
        - Эгей, люди фиорда, — прокричал Олаф, — бросайте эту дохлятину, мой драккар притащил настоящую еду, принимайтесь за дело!
        На канате драккара болтался серый кит.
        Зато вечером, когда булькали котлы со свежим китовым мясом, и к этому запаху примешивался запах эля, щедро наполнявший чаши викингов, Лодинбьёрн достал из-за пазухи зуб кашалота.
        - Послушай, Альвхильд, — обратился он к крутобёдрой вдове, что принесла большое бронзовое блюдо с дымящимися кусками китового мяса, — хочешь получить зуб кашалота? Это оберег, и ещё он исполняет желания.
        - Эге, ярл, — оттопырила нижнюю губу дородная жена, искря лукавыми очами, — я не так много выпила эля, чтобы не помнить: тот, кто получает зуб, должен вначале сам выполнить желание того, кто его дарит.
        - А что, ты не хочешь выполнить моё желание? — раскатисто и хрипло расхохотался Лодинбьёрн.
        - Смотря какое, ярл, — хохотнула Альвхильд, ставя на стол блюдо с мясом и как бы невзначай толкая Косматого бедром в бок.
        - А какое выберешь: можешь ты ко мне прийти на сегодняшнюю ночь, или я приду к тебе, какое из этих желаний тебе больше нравится? — прошептал на ухо улыбающейся вдове Косматый.
        Спустя несколько дней на берегу фиорда остались только огромные голые скелеты и гниющие вороха кишок, вокруг которых лениво ходили объевшиеся собаки, вороны и чайки.
        Ярл Лодинбьёрн велел Ольгу с сотоварищами осмолить «Медведя», получившего некоторые повреждения после охоты на китов.
        - Эй, словенцы, — крикнул Ас-скальд, проходя мимо и направляясь вверх в посёлок, — идемте к дому хёвдинига Хродгайра, будет потеха, потом досмолить успеете.
        - Что за потеха, скальд? — спросил Ольг.
        - Сыну Хродгайра сегодня исполняется десять лет!
        - Ну и что? — не понял Окунь, макая в растопленную смолу пеньковую кисть. — День рождения — это весело, пойдём, коль приглашают?!
        - Не ходите!.. — глухо обронил Ольг и опустил очи, будто что-то рассматривал на свежеосмоленном борту драккара. Он вспомнил рассказ отца о том, как посвящают нурманы своих детей в викинги.
        - Ну, чего молчишь, Солома, рассказывай! — поторопил Шульга, который с детства прихрамывал на левую ногу.
        - Когда викингу исполняется десять лет, он должен собственноручно убить человека. Обычно для этого используют старого или больного раба, — хмуро поведал предводитель ладожан.
        - Не верится мне что-то, пойду, сам погляжу, — сказал Шульга и, слегка припадая на ногу, зашагал вслед за Асскальдом.
        В центре большого плотного круга, который образовали викинги, стоял сияющий сын хёвдинга Хродгайра и восхищённо вертел в руках широкий нурманский нож в ножнах из оленьей кожи с костяной отделкой.
        - Сегодня тебе десять, Фарри, — торжественно рёк Хродгайр, — ты должен уничтожить своего первого врага, а значит, стать настоящим воином. Поэтому я дарю тебе этот нож, которым ты убьёшь свою жертву.
        - Но ведь я убивал уже не раз, отец! — обиженно выпятил губу сын викинга, во всём старающийся быть похожим на отца.
        - Э-э, сын, отвернуть голову птенцу большой птицы или удушить детёныша собаки — это всё детство. Ты сегодня убьёшь человека, я же сказал, сегодня важный день для тебя! — возразил хёвдинг.
        - Того раба, что вчера привели с поля? Который украл меру нашего ячменя? — загорелся восторгом юный Фарри.
        - Сегодня по моему приказу с него сняли ошейник и цепь, разве честь для сына хёвдинга — убить раба? Ты убьёшь свободного человека, это совсем другое дело!
        Ребёнок совсем забыл про напускную важность и с детским восторгом запрыгал вокруг отца, размахивая широким норвежским ножом, только что полученным в подарок. Ещё бы, он сегодня, уже сегодня, станет почти вровень с отцом и другими воинами, он будет теперь убивать по-настоящему!
        Викинги одобрительно загалдели, когда в круг вышел Асскальд и запел песню о том, как рождается настоящий викинг, как роднится он со своим клинком и как непобедимый этот клинок сопровождает викинга всю жизнь, до самой смерти. Хродгайр, тоже сияя радостью, поднёс скальду кружку доброго эля. После песнопения по знаку хёвдинга в круг втолкнули худого замученного подростка лет пятнадцати.
        - Этот человек, свободный житель нашего посёлка, украл у хёвдинга Хродгайра зерно, чтобы набить свой ненасытный желудок. Он совершил преступление, и за это должен быть наказан. Мужественные и свободные люди фиорда, решите, кто должен наказать виновного в воровстве?
        - Пусть суд свершит сын хёвдинга и докажет, что он уже настоящий викинг! — закричали один за другим стоящие вокруг.
        - Да будет исполнена воля ваша! — вскричал громко Асскальд.
        - А кто этот худой, — спросил Шульга у стоящего рядом Ларри, — я его не помню?
        - Это раб хёвдинга, — хихикнул товарищ по драккару, — ты его раньше не видел, потому что он пас скот и никогда не бывал в посёлке.
        Тем временем крепкий и сытый сын хёвдинга и вчерашний раб, худой и нескладный, остались одни в круге. Именинник ловко извлёк подарок из красивых ножен и шагнул к жертве, в волнении прикидывая, каким из ударов красивее будет прикончить противника, что затравленно смотрел на него расширенными от ужаса очами.
        - Давай, давай, Фарри, прикончи негодяя, убей его!!! — распалялись зрители.
        «Всё, сейчас этот хёвдинёнок прирежет несчастного», — подумал ладожанин, собираясь уйти, чтобы не видеть кровавой расправы, условно разыгранной в виде справедливого суда. Но в этот миг он увидел, как юный викинг быстро выбросил руку с ножом и… нож улетел в сторону расстроенно охнувших зрителей. Шульга успел заметить этот знакомый всем ладожанам с детства приём. Одной из их любимых игр была забава с деревянным ножом, лезвие которого смазывалось перед «схваткой» сажей, чтобы отметина была видна на теле. Один старался поразить невооруженного противника, а другой, напротив, обезоружить владельца ножа. Часто обороняющиеся делали такой вот упреждающий удар в плечевой сустав вооружённой руки противника, и тогда нож либо не достигал цели, либо вылетал из руки нападающего.
        Пока подбирали нож и подавали сыну хёвдинга, Шульга спросил у Ларри:
        - Сколько он украл зерна, я заплачу за него….
        - Перестань, какое зерно, не вздумай мешать, тебя разорвут на куски. Про зерно это так, традиция….
        - Преступнику надо связать руки! — крикнул кто-то из викингов. — Так не положено, вор должен быть связан! — Тут же несколько человек скрутили рабу руки за спиной. Но и со связанными руками он, ещё дважды падая и перекатываясь, сумел уйти от смерти. Чело хёвдинга помрачнело: его сын не может убить даже безоружного, позор! Тогда кто-то из зрителей в злобе сильным толчком ноги в спину обрушил раба на землю. Несчастный со всего маху ударился ликом о каменистую площадку, разбив чело в кровь. Фарри, к ногам которого упал раб, тут же прыгнул ему на спину и занёс нож…
        Шульга вернулся на берег хмурый и молчаливый. На вопрошающие взгляды друзей он вдруг ответил вопросом:
        - Братцы, я сегодня, там, — он указал по направлению посёлка, — подумал, почему мы с нурманами такие разные? Почему я, Шульга-кривич, Солома-кельт, Родивой, Словен, Валуй — словене, Окунь — чудин, Бобрец-вепс и другие, почему мы все одинаковы в том, что никогда не станем такими, как они? Ведь тот же Ас-скальд, он наполовину словен и речёт по-словенски не хуже нас, но он нурман, викинг, и никогда не будет с нами, как и мы не будем с ним….
        - Шульга, что там было? — спросил Валуй.
        - Хёвдинг Хродгайр подарил десятилетнему сыну настоящий боевой нож. Скальд спел величальную песню малому Хродгайрёнышу, а потом все встали в круг и ввели в него молодого раба-подростка….
        - Погоди, Шульга, но раб не человек, по понятиям нурманов….
        - С него утром сняли ошейник раба и объявили свободным человеком. Так вот, жадные до потехи нурманы стоят плотным кольцом, оружия у юнца нет. Малый хёвдинёнок за ним с ножом бегает, но бывший раб, хоть и тощий, но ловкий, ускользает всякий раз от смертельного удара, хотя малый его несколько раз ножом достал, но несерьёзно. Отец от негодования краской налился, тут кто-то из его подчинённых сзади ударил раба ногой в спину. Тот упал прямо к ногам хёвдинёнка и… — Рассказчик замолчал. Молчали и остальные.
        Русоволосый ладожанин с досадой швырнул свою кисть:
        - Опротивела уже эта морская жизнь да подобные звериные обычаи, не по нутру мне, домой хочу, в Ладогу!
        - На опытных морских людей всегда есть спрос, — поддержал его второй. Ты как, Солома?
        - Думаете, мне наше родное озеро Нево по ночам не снится? Но мы ведь уговор с Лодинбьёрном на три лета заключили… — сухо ответил юноша, а перед очами вновь возникла Велина, отец с матерью и сестрёнка Ефанда. Сердце остро заныло, и Ольг отвернулся, чтобы друзья не видели его повлажневших очей.
        В это время к ним своей медвежьей походкой подошёл Лодинбьёрн, явно радуясь и потирая свои огромные длани, пророкотал:
        - Ну наконец-то нам предстоит истинно мужская работа, теперь вы сможете заработать по-настоящему. Побыстрей заканчивайте, завтра уходим!
        Он никому никогда не доверял своих мыслей. Поэтому ладожцы услышали о предстоящем деле, только когда их чёрносиний драккар с оскаленной медвежьей пастью бросил якорь у небольшого мыса, за которым должно находиться селение эстов. Ещё не совсем рассеялся утренний туман, и очертания берега были смутными. Что-то изредка громко всплескивало в воде, то ли рыбина, то ли весло раннего рыбака.
        - На «Медведе» останутся: Тори, Фридмунд, Герлайф, Ларри и Хради, — Лодинбьёрн повернулся к остальным. — А вы разделитесь надвое, одни высадятся выше, другие ниже селения. Я пойду с теми, кто высадится ниже. Начинаем, как только солнце поднимется над горизонтом. Убивайте всех, кто вздумает сопротивляться, помните, в рабы годятся только молодые женщины, хорошие мастера и крепкие юноши. Дети и старики нам не нужны. В верхней команде старшим будет…
        - Мы не станем убивать стариков и детей и, вообще, не будем грабить селение! — прервал Ольг речь Лодинбьёрна твёрдым голосом. — Мы нанимались в гребцы, а не разбойники!
        Косматый Медведь на миг онемел от такой дерзости. Затем, с перекошенным яростью челом, медленно двинулся на молодого ладожца, чтобы грозным видом вогнать в его душу страх. Ольг, против ожидания викинга, не отступил, в его душе уже закипала праведная ярая сила, одинаково свойственная свободным племенам русов и кельтов. Ладожцы же, почуяв опасность, тут же выстроились по обе стороны от своего молодого предводителя так, как они привыкли делать с детства. Лодинбьёрн остановился за два шага от обидчика, раздувая ноздри и меча страшные взгляды из-под мохнатых бровей, — огромный, в нурманском кафтане с меховым верхом и меховой опушкой понизу, он и вправду был похож на рассвирепевшего медведя. Но под этой свирепостью глубоко была спрятана и растерянность. Впервые его ослушались на собственном драккаре, и кто, не старый опытный Уго, например, который был в больших переделках, а сопливый словен! Если сейчас же не наказать Беловолосого, завтра не подчинится ещё кто-то. Но дерзкий словен не один, за него стали земляки. Не хватало устроить на «Медведе» рубку. И если в этой рубке падёт половина ладожцев, то
снова не будет хватать рук на вёслах. Нельзя более медлить ни мгновения, и Косматый решил.
        - Щенок паршивой собаки, за то, что ты прервал меня своим глупым тявканьем, сейчас побегаешь от моего клинка, — прорычал он и привычным движением обрушил на молодого словена свой молниеносный меч. Он намеренно рубанул так, чтобы противник успел отпрянуть назад в последний миг. Но сумасшедший словен вместо этого рванулся вперёд, под смертельное лезвие, успев выбросить над головой прямой кельтский нож, который, конечно, не мог остановить грозного меча, но мягко направил его чуть правее от цели. Тело Ольга волнообразно ушло влево, а рука с ножом, сопроводив оружие врага, вогнала кельтский клинок в руку викинга чуть повыше кисти. Грозный нурман взвыл от боли и выронил меч из ослабевшей руки. Его воины ринулись на ладожан, и началась, завертелась смертельная рубка, которую уже никто не в силах был остановить. Ольг дрался неистово, понимая, что именно он более других виноват в том, что гибнут его друзья, среди которых в эти мгновения не было ни словен, ни кельтов, ни веси — все они сейчас были ладожцы. Викинги тоже падали от топоров, ножей и мечей, но их было больше, и они были опытнее. Вот уже всего
несколько самых отчаянных и умелых сотоварищей стоят у самого борта против оставшихся в живых викингов. Ольг отбивался сразу от двух врагов. Он встретил своим клинком и отвёл удар меча быстрого Ларри, шуйцей отбил топор Фридмунда. Викинг заскользил на покрытых кровью досках, и топор, сбитый кинжалом, вместо головы Ольга достиг его шеи. Торквис сестры принял скользящий удар на себя, а Ольг, уже предельно отклонившийся назад, от этого удара полетел в воду.
        Оказавшись в тёмной и холодной глубине, Ольг, превозмогая боль в плече, устремился к поверхности и одновременно в сторону от драккара, — хорошо, что на нём кожаный панцирь, а не железная кольчуга. Всплыл и, стараясь не делать шумного вдоха, осмотрелся: чёрная туша «Медведя» призрачно высилась в тумане в четырёх-пяти саженях. Чувствуя, что сил остаётся всё меньше, Ольг, загребая одной рукой, поплыл прочь от злополучного драккара. В голове мутилось, юноша уже не мог понять, плывёт он к берегу или, наоборот, перед очами пошли круги, тело налилось тяжестью и стало погружаться. «Вот и всё», — мелькнуло в голове, когда в последний раз с трудом удалось вынырнуть на поверхность. В тумане что-то мелькнуло, кажется, утлая лодчонка, попытался крикнуть, но из горла вырвался лишь сдавленный хрип, и над головой в последний раз сомкнулась вода.
        Пришёл в себя уже на берегу. Кто-то хлопотал над ним.
        - Смотри, викинг ожил! — услышал он слова, сказанные на языке эстов.
        - Я же говорил, что он в рубашке родился, — увидев, что утопленник открыл очи, молвил средних лет рыбак.
        - Я не викинг, где… драккар? — еле смог прошептать кельт.
        - Он ушёл, — ответил молодой рыбак, несколько удивлённый тем, что викинг знает его язык. Раненый ещё хотел что-то спросить, но силы оставили его, и очи застлала тьма.
        - А ну, давайте-ка отнесём его в нашу рыбацкую хижину, надо позвать Каупо, — заключил эст.
        Ольг снова очнулся от прохладных струй воды, что омывали его воспалённые раны. Седой широкоскулый старик с серыми очами лил воду из кувшина и что-то бормотал при этом. Потом он из того же кувшина промыл травы и, приложив их к ранам, перевязал чистой холстиной.
        «Местный волхв или знахарь», — понял раненый, стараясь удержаться на лезвии сознания и не улететь снова в небытие. Старик увидел, что его подопечный пришёл в себя и заговорил с ним. Речь его была понятна, так говорили изборские чудины, только отдельные слова эста были незнакомыми, да речь пересыпалась свистящими окончаниями «ас», «ис».
        - Богиня судьбы людской Лайме, видно, благоволит к тебе, раз сохранила твою жизнь, а я, помогая ей, омыл раны водой из священного источника да приложил целебные травы, взятые мной с разрешения Перкунаса из его Дубравы. Теперь не сомневайся, викинг, или кто ты там на самом деле, пойдёшь на поправку.
        - Я не викинг, я сам из Приладожья, — с трудом просипел Ольг.
        - Но ты был на их большой норманнской лодке и с оружием.
        Для чего вы пришли сюда? — спросил знахарь, глядя на раненого внимательными очами. Ольг хотел ответить, но не смог удержаться на кромке бытия и улетел вниз.
        Когда опять удалось открыть веки, то вместо старика узрел перед собой молодую светловолосую девицу. Она мягко касалась его чела и ланит, нанося на них что-то жидкое и душистое.
        - Ты кто? — спросил он шепотом, потому что громко говорить просто не было сил.
        - Я Сальме. Мой отец Лембит и брат Меелис вытащили тебя из моря, когда Юрате уже хотела забрать тебя к себе. Видно, сам Таара не позволил ей этого. А как тебя зовут?
        - Ольг я, из Приладожья… Был гребцом у викингов, они хотели разграбить ваше селение. Мы, ладожане, отказались, тогда началась схватка… — Ольг больше не имел сил говорить и только глядел, как осторожно, даже нежно, гладит его чело и руку девица.
        - Сальме, — строго кликнул рыбак средних лет, видимо отец. Девица смутилась и быстро вышла.
        Целебная вода и травы, заклинания знахаря и молодой организм, а может, ласковые руки и глаза Сальме, кто знает, что больше подействовало, но Ольг в самом деле стал быстро поправляться. Жители селения, рыбаки и земледельцы, приходили поглядеть на человека из Приладожья, который, не щадя живота, спас их от смерти и тяжкого полона. Несли еду и простую крестьянскую одежду.
        - Сальме, откуда они знают, что я сказал правду о том, что случилось на драккаре? А вдруг я это… ну…
        - Соврал? — рассмеялась девица и, став сразу серьёзной, ответила: — Старый Каупо видит мысли и души людей, как мы солнце или дерево. Он сказал, когда люди обманывают, тогда они быстро погибают, а ты выздоравливаешь, — Сальме улыбнулась, но как-то грустно. — Скоро ты совсем поправишься, Ольгас… — она заколебалась, видимо, не решаясь что-то спросить. — Ты уйдёшь или останешься? Ты сильный, Таара с Лайме любят тебя… — она замолчала, не решаясь продолжить.
        - У меня есть суженая, — ответил Ольг, опустив очи. — Благодарю тебя за всё, что ты для меня сделала, Сальме. Ты замечательная, добрая и ласковая, но ты знаешь, что я не могу говорить неправду, прости…
        Когда Ольг достаточно окреп, рыбаки снабдили его едой и одеждой. С попутной лодьей бывший викинг отправлялся в Волин.
        - Волин — воистину великий град, там ты точно найдёшь работу, — напутствовал его рыбак. — А на торжищах есть всё, чего душе угодно. Думаю, подберёшь оберег для своей сестры.
        Ольг прикоснулся ладонью к груди, где прежде висел торквис Ефанды.
        - Он спас меня от клинка викинга, от гибели в море и ещё от многих бед. Я непременно должен найти хорошую работу, вернуть сестре оберег и… в общем, спасибо вам!
        Старый колдун Каупо, поглядев пристально в очи приладожца, молвил медленно и веско:
        - Есть люди, у которых душа воина, и лишь на этом пути человек может быть счастлив. Есть торговцы и труженики. Бывают и такие, кого Таара наделяет душой колдуна. Но впервые я вижу, чтобы в одной душе в равной мере слились воедино силы воинская и колдовская. Я не знаю, что может выйти из этого, наверное, богиня Лайме припасла для тебя что-то необычное.
        Прощай, мы больше не свидимся!
        - Вот, возьми, Ольгас, — протянул увесистый свёрток Лембит, — здесь самая лучшая рыба. Мы с Меелисом хорошо провялили и немного подкоптили её на можжевеловом корне, пока будешь есть, будешь помнить нас.
        - Э, нет, я буду вас помнить всегда, если бы не ты с сыном, я бы уже не выплыл! — растроганно молвил кельт, обнимая своих спасителей.
        - А-а, не стоит считаться, — махнул рукой хозяин избушки, — ты с друзьями спас нас, мы спасли тебя, так и должны поступать люди, жаль, что далеко не всегда так получается.
        Сальме подошла молча, синие очи её были полны слёз. Она постояла, в последний раз коснулась небритых ланит молодого кельта и вдруг порывисто обняла его, поцеловала в губы и тут же убежала, обливаясь слезами.
        Широкобокая купеческая насада быстро удалялась от берега, а на высокой скале у одинокой кривой сосны долго был различим тонкий девичий стан.
        Вот лодья, наконец пройдя через один из трёх узких проливов, что отделяли град от Варяжского моря, вошла в широкую гавань Волина.
        Молодой приладожец, впервые оказавшийся в столь великом граде, смотрел вокруг широко открытыми очами. Столько разных кораблей в одном месте, тут не только привычные глазу лодьи, насады, расшивы, драккары, шнеккары, кнорры, но и ромейские дромоны и никогда не виданные арабские карабы и шейти с косым треугольным парусом. А уж дома-то какие! Многоярусные терема, изукрашенные дивной резьбой, все улицы ровные, мощёные брёвнами, ограды крепкие! Дивный град из детских сказок отца — и вот он, на самом деле!
        - Что, брат Ольг, велик град Волин, а? — широко улыбнулся кормчий на восторженные взоры своего добровольного помощника. — Гляди, брат, гляди, град сей по величине и великолепию соперничает лишь с градом Константина, что в далёкой Византии, а иные во всей Европе ему не чета. — Лодья всё шла вдоль берега мимо многих причалов и добротных построек, в которых угадывались склады для товара, верфи для починки лодий, кузницы, откуда слышались звонкие удары молота, и прочие строения разных дел мастеров.
        - Это ж, сколько тут народу? — восхищённо спросил Ольг не то кормчего, не то самого себя.
        - Да-а, — протянул довольный кормчий, — народу тут тьма, а товару разного видимо-невидимо! Лодьи со всех концов света белого… Я уж сколько тут бываю, а и то всякий раз диву даюсь. Да что речь, брат Ольг, у одних только лютичей около сотни городов, у бодричей более полусотни, у руян на их острове богатые торговые грады, а ещё поморяне, и те народы, что дальше от моря живут, — сербы, хорваты, чехи, ляхи, — у всех много богатых градов, оттого земля сия Гардарикой и зовётся! — с гордостью изрёк мореход.
        Несколько дней бродил как зачарованный молодой приладожец по причалам и торжищам Вольного града, разглядывая диковинные товары, необычно одетых заморских купцов и мореходов. Скромные припасы закончились, и он пристал в подмастерья к кузнецу, что ладил скобы, петли, разные крючья, оковывал лапы деревянных якорей и ещё творил тьму разных вещей для строящихся лодий и их оснастки. Работал Ольг с удовольствием. Пригодилась наука дядьки Кряжа. Кузнец волинский был бы доволен таким способным подмастерьем.
        Однако через седмицу выздоровел сын кузнеца, и Ольг, получив плату, отправился на поиски нового заработка.
        Проходя по торжищу, юноша остановился у очередной лавки с заморскими товарами. Долго глядел на обручи с каменьями, подвески, амулеты, обереги.
        - Чего желает молодой человек? — спросил хозяин лавки, пожилой опрятный купец.
        - Мне нужен торквис, кельтский оберег, настоящий торквис, понимаешь?
        Купец внимательно поглядел на него.
        - То, что тебе нужно, можно найти только в Галлии. Ведь там ещё живёт много кельтов и кельтских мастеров, которые умеют делать настоящие, наделённые силой торквисы, да и старинный можно достать.
        Юноша поблагодарил и ушёл расстроенный.
        Ранним утром молодой кельт пришёл на уже знакомый причал, где из нутра заморских лодий прямо на пристани выставлялась часть товара «на показ», а местные волинские торговцы брали несколько возов, а то и весь товар сразу, но зато дешевле, чтобы потом продавать в своих лавках подороже. Напротив камня, на котором сидел Ольг, выставляли на причальный настил товар с большой насады с красным парусом. Парус был свёрнут, и что на нём было изображено, юноша не видел. Он заметил, как быстро и согласованно двигаются мореходы, управляясь с тяжёлыми тюками и коробами. Подплыла ещё одна лодья, но втиснуться меж лодьей с красным парусом и другой, которая стояла здесь со вчерашнего дня, не смогла. Послышались недовольные голоса.
        - Снова эти ререги влезли на наше место! — прокричал рассерженный кормчий подплывшей лодьи.
        Ольг встрепенулся, услышав знакомое слово, значит, лодья с красным парусом ободритская.
        - Это ещё кто куда влез! — бросил в ответ молодой хорошо одетый рарожич, тоже проникаясь злостью. — Кто наши земли захватил, когда ваши предки сюда пришли? Лютичи.
        - А что ж вы землю-то свою отдали, коли воины такие ярые? — с издевкой в голосе ответил с лодьи лютичей высокорослый воин в накинутой на широкие плечи волчьей шкуре.
        - Вы подло нашу столицу захватили вместе с данами. Только и можете, вкупе то с данами, то с саксами, на нас войной идти!
        - Так вы ведь первыми вкупе с франками нашу Ретру сожгли! А князя Люба кто убил? Да вы, бодричи, франкам, как цепные псы, служите!
        Рарожичи побагровели от этих слов и схватились за мечи, готовые тут же наказать обидчиков. Могучий лютич в волчьей шкуре тоже с готовностью обнажил свой булат.
        Ольг поспешил к краю пристани, чтобы его видели и слышали на обеих лодьях.
        - Погодите, люди добрые, предков по пустякам беспокоить, — молвил он громко, как будто хотел в шторм перекричать ветер. — Я не лютич, и не рарожич, сторонний, одним словом.
        Давайте я по чести и по прави скажу, как оно есть.
        - Реки, — согласились лютичи.
        - Пусть речёт, — согласились рарожичи.
        - Вчера под вечер пришла сюда первой вот эта лодья, — указал ладожанин. — А вот сегодня первой пришла лодья ререгов, оттого зряшный спор меж вами и вредный, потому как старики рекут: «пустая свара богов гневит», а боги у нас общие, негоже это.
        - Ишь ты, защитник рарожичей нашёлся, — недовольно заворчали на лодье лютичей. Но люд, что собрался на пристани, одобрительно загалдел:
        - Беловолосый верно речёт, так и было, нечего на пустом месте свару заводить. А то стражу кликнем, она на забияк за обнажённые мечи вмиг ругу наложит!
        - Наш град оттого и зовётся Волин, что в земле Поморской вольно привечает торговцев, мореходов и воинов из любых земель. Только ряд да лад каждый блюсти должен, иначе не только мошны своей лишиться может, а и в рабство тяжкое угодить!
        - Погоди, белобрысый защитник, — вполголоса проговорил могучий воин на лодье лютичей, которая нехотя пошла вдоль причала искать другое место, — мы с тобой после торга встретимся, поговорим!
        - Я Трувор, из Великого града Рарога, — протянул руку кельту тот самый молодой высокий рарожич, что переругивался с лютичами.
        - Я Ольг из Приладожья.
        - Теперь тут живёшь? — окинув взглядом простую одежду собеседника, спросил рарожич.
        - Нет, я в викингах был, да не сошёлся с ними, как вы с лютичами, вот теперь хочу на лодью какую наняться, в Галлию мне надо….
        - Эге, брат Ольг, так тебе прямо к нам и надобно, мы как раз караван купеческий в Галлию сопровождать собираемся. — Трувор повернул к себе ладонь собеседника. — Добрые гребцы нам сейчас кстати. Забирай пожитки свои — и к нам, иначе лютичи тебе сегодняшнюю речь точно припомнят.
        - Да вот, все мои пожитки здесь, — показал Ольг на холщёвую суму, что лежала у камня.
        - Тогда идём с лодейщиками нашими знакомиться!
        - Говорят, у вас князь есть именем Рарог, которого даже викинги боятся, — спросил по пути юноша.
        - Чужие боятся, свои любят! — рассмеялся Трувор. — Это мой старший брат. Я тебя с ним познакомлю!
        Глава III
        Князь Рарог
        Дружина варягов-руси по весне возвращалась из дальнего похода, в котором они охраняли корабли купцов. Молодой князь был выше среднего роста, жилист и строен. Люди такого склада необычайно выносливы, что в труде, что в бою. Русая прядь на бритой голове служила отличительным знаком княжеского рода. Длинные усы без бороды, очи голубые с прищуром, нос с горбинкой, что делало его облик схожим с хищной птицей. В левом ухе — золотая серьга. На красном парусе — изображение белого сокола, стремительно падающего вниз. Это Рарог — воплощение священного огненного духа Сварога, тотем гордого племени славян-ободритов, обитающих на юго-западном побережье Варяжского моря. Вот в сыром и туманном утреннем мареве угадываются очертания скал.
        - Рарог! Германское море позади. Проходим датский полуостров Эллинг! — кричит кормщик. — Впереди острова!
        - Всем слушать и во все глаза глядеть, тут самое удобное место перенять купеческие лодьи, у сих островов с заливами-фиордами нурманы могут незаметно укрыть много боевых кораблей, — молвил князь громко, чтоб слышали все.
        - Так ведь с данами и свеями у нас договор, — неуверенно возразил молодой воин.
        - Запомни, Мирослав, — продолжая пристально вглядываться в утреннюю сырость моря, ответствовал князь, — викинги слово своё держат, пока это им выгодно. Потому от купцов не отрываться, чтоб всё время на виду были, корабли-то их помедленнее наших идут.
        Рарог прошёл на нос. Пока всё было тихо.
        - Ну что, Ольг, — хлопнул он по плечу рослого беловолосого воина с зеленоватыми очами, в сапогах из волчьей кожи, полосатых норвежских штанах, русской кольчуге и валянной из шерсти шапке-нурманке, — скоро Варяжское море, и будем дома. Не раздумал возвращаться в свою Ладогу? А то остался бы. Скажи, ты какого рода, власами белый, кожа светлая, по свейски речёшь добре, но ты ведь не свен, но и не словен, они русые….
        - Я из кельтского рода, княже. В древние времена заселяли кельты многие земли, но сейчас не имеем своего государства или княжества. Рассеялись некогда славные в военном деле, железоделании и ворожбе кельты по миру. Среди франков их много, в Шотландии, Ирландии, есть и среди нурманов. Мой род относится к племени богини-матери Дану и солнечного отца Беленуса…
        - Постой-постой, — перебил Рарог, — Дану — так прежде называлась священная река, откуда ушли наши предки-венды. А Беленус весьма схож с нашим Белобогом…
        - Наши предания говорят, что некогда мы жили вместе со славянами, да так тесно, что теперь и не разберёшь, где кельтское, а где славянское. Многие столетия скитался наш род по свету, надолго осел в Ветреной Земле. Но после поражения от сыновей Миля, часть родов племени Дану ушла в другие места. Когда же на берегах Нево-озера, Волхова и Ильмень-озера стали селиться славянские племена, то мой род перебрался к Ладоге, поближе к тем, с кем так добре когда-то жил. Вот так оказались мои предки в том месте, где сейчас стоит дом моих родителей…
        - Я ещё хотел спросить тебя, Ольг, при входе в гавань Овьедо в Кордовском эмирате, ты предостерёг нас об опасности. Ночью я отправил изведывателей, которые сообщили о засаде, как ты заранее узнал о ней? — поинтересовался Рарог.
        - Я увидел кельтский крест, — ответил Ольг.
        - Кельтский крест? Какой?
        - Крест в круге — знак солнца и четырёх его домов. В миг опасности он как бы прорисовывается перед моим внутренним взором, накладывается тенью на явленный мир.
        - Солнечный крест в круге — это же знак жизни, почему у тебя он предвещает беду?
        - Рарог, нет жизни без смерти и наоборот. Со смертью тела душа переходит в Иной мир, откуда она снова может вернуться в мир Яви, только уже в другом теле, так нас учат жрецы и кельтские, и славянские. Выходит, когда я вижу кельтский крест в образе тёмной дымки, значит, грядёт переход чьей-то души в Навь. Такой знак дают зреть мне боги.
        - И давно у тебя сей дар?
        - Он был силён у меня в детстве, не так, конечно, как у сестры, но не раз помогал остаться живым, упредить других людей об опасности. Когда же ушёл с викингами, дар сей угас, я уже думал, навсегда…
        - Получается, когда мы творим не по Прави, то боги и предки оставляют нас?
        - Выходит, так.
        - Почему же ты не вернулся домой после того, как тебя спасли эсты?
        - Я не мог предстать перед родителями, сестрой и своей суженой жалким и несчастным. В поисках работы я оказался в Волине, когда туда же пришла лодья Трувора. Он-то и предложил мне идти с вами в поход, — кельт вздохнул.
        - Чего вздыхаешь, от викингов спасся, сам жив, здоров, поход наш благополучно завершается, чего вздыхать-то?
        - Не ведаю, княже, только тяжко мне на душе.
        - Неужто снова кельтский крест видишь? — с тревогой спросил Рарог.
        - Вроде того. — Ольг, стоя на носу лодьи, напряг свой необычайно тонкий слух. — Похоже на звон оружия… — молвил он.
        И все вокруг замерли в тревожном ожидании.
        Ещё немного и, обогнув скалу, мореходы узрели чьи-то купеческие корабли, зажатые в заливе чёрными драккарами викингов. Там в самом деле шёл бой. Охрана купеческого каравана не собиралась сдаваться, зная, что лепше в бою убитым быть, нежели в полон к викингам угодить.
        - Это купцы из Вагрии! — крикнул Мирослав, разглядев на парусе купцов изображение утки и одним движением надевая островерхий шелом.
        - Кормчий, — подал команду Рарог, — правь на ближайший драккар! Дружина, багры, мостики, тараны, кошки готовь, лукам бить до самого касания бортов!
        Запели тугие многослойные луки русов, коим нет равных ни на заходе, ни на восходе, которые не боятся ни сырой погоды, ни даже купания в воде.
        Несколько викингов, увлечённых разбоем, пали от стрел. Остальные выставили в сторону ободритов чёрно-красные окованные железом щиты и стали отвечать своими стрелами.
        Ободриты умело закрылись щитами с изображением Сокола, лодья сблизилась с чёрным разбойником, и вот уже смачно вцепились в просмоленные борта драккара кошки и багры, застучали деревом по дереву балки да мостики, перекинутые на вражеский корабль. Скрестились в жестокой схватке клинки варягов-руси и грозных викингов, рождённых их богом Вотаном лишь для того, чтобы убивать и повелевать. Никто не может сравниться с ними в мужестве и владении оружием, никто, кроме русов. Потому схватка шла отчаянная и кровавая.
        - Княже, ещё два чёрных заходят ошую! — упредил, перекрикивая шум сечи, Ольг.
        - Пусть! Трувор сразу за нами идёт! — зычно ответил Рарог, врезаясь в гущу схватки.
        - Нурманы отступают! — послышался вскоре хриплый и радостный голос кормщика. В самом деле, завидев появившиеся из-за скалистого мыса лодьи бодричей, расчётливые викинги, круто развернув свои драккары, поспешили уйти в сторону спасительного берега. На вражеском драккаре поняли, что сейчас придётся иметь дело с другими ободритскими лодьями, и стали рубить просмоленные верви кошек, сбрасывать мостки и балки, поспешно отталкиваться баграми и копьями от высокого борта насады Рарога. Но воодушевлённые подмогой рарожичи так навалились, что уйти викингам не удалось. Когда подоспела ещё одна лодья с соколом на парусе, схватка уже была закончена. Черноволосый, с седеющей бородой ярл, поняв, что ему и двум оставшимся в живых собратьям грозит позорный для викинга плен, сам полоснул ножом по своему горлу и с предсмертным хрипом упал за борт.
        Обшарив вражий корабль, забрав добычу, оружие, своих раненых и погибших, русы вернулись на лодью.
        - Что, княже, супостатов за борт, а драккар их возьмём как добычу, нам не сгодится, так данам или свеям продадим после? — спросил кормчий.
        - Нет, себе не возьмём, зловонный он больно, не отмоешь, а нурманам продавать — разговор лишний, у нас с ними всё ж как бы мир. Сжечь его, пусть викинги вознесутся в свою Валльгалу и нас за то благодарят!
        - Гляди, как горит жарко! — воскликнул Мирослав, когда на драккар метнули огонь. — Только дымит шибко…
        - Он ведь не только просмолен, но и напитан китовым жиром, что твой факел. Нурманы же на китов на этих драккарах ходят, оттого и смердят они запахом мертвечины так, что собаки на берегу, ещё не видя их, выть да лаять начинают, — молвил кормщик.
        Молодая память кельта тут же услужливо представила внутреннему взору, как по студёному морю, поскрипывая своими гибкими членами, будто рыбина, стремится вдогонку за могучими животными сине-чёрный «Медведь», а на носу косматый Лодинбьёрн сжимает в увесистом кулаке свой хитроумный гарпун. «Киты, я вижу впереди и справа фонтан!» — кричит кто-то из викингов. «И я вижу» — подхватывает другой… Потом всплыли знакомые лики ладожан, и Ольг тяжко вздохнул: выжил ли из них кто-нибудь, или все погибли?
        - А я-то думал, как его обшаривали, — кивнул в сторону горящего корабля Мирослав, прервав течение невесёлых воспоминаний Ольга, — что там какая-то дохлятина под настилом завалялась, а оно выходит… — он осёкся на полуслове и вдруг закричал, широко открывая глаза: — Человек, там человек, живой!!!
        - Чего мелешь, — возмутился осанистый вёсельный начальник, я там сам всё осмотрел…. Погоди, а ведь и вправду человек!
        Два пленённых викинга, привязанные к мачте, пустыми очами смотрели, как полыхает их родной драккар, как вместе с чёрным дымом возносятся в ватагу Великого Вотана их боевые друзья, — там сгорала их вольная жизнь и начиналась жизнь рабская, которая для викинга страшнее смерти. Когда ободриты заметили на носу горящего судна человека, рыжий свен что-то равнодушно проговорил.
        - Это не человек, — перевёл его речь Ольг, — это черпальщик…
        - Как не человек, — возмутился вёсельный начальник, — а ну-ка, ребята, наддай на вёслах, подойдём к нурману!
        Кормчий мигом оказался на своём месте и зорко следил, чтобы лодья не подошла слишком близко к горящему драккару. Привязанный к мачте свен снова что-то молвил.
        - Говорит, что черпальщик цепью прикован к драккару и потому сгорит вместе с ним.
        - А это мы ещё поглядим, помогите мне кольчугу скорее снять! — раззадориваясь, крикнул всегда добродушный и улыбчивый воин Сила, который был почти вровень со всеми статью, но силой отличался неимоверной: лучшую подкову мог сломать как чёрствую краюху. С него мигом стянули кольчугу вместе с подкольчужной рубахой, он сбросил мягкие сапоги и прыгнул в холодную воду. В несколько сильных гребков оказался у горящего корабля и, уцепившись за заклинившее весло, влез на борт. Несчастный пленник отчаянно рвался, заслоняясь грязной шкурой от подступающего к нему пламени, но цепь, которой был прикован его ошейник, не давала больше отойти и на пядь. Мокрый Сила ловко пробежал по самому бортовому брусу, закрываясь от пламени руками. Времени, чтобы снять ошейник с раба, не было, потому воин присел, положив цепь себе на могучие рамена, а затем резко выпрямился, легко разорвав толстую железную перевязь. Так с обрывком цепи Сила и влёк спасённого раба за собой вплавь, а затем помог ему вскарабкаться на борт насады. Только здесь с полуобезумевшего, полуобгоревшего бедняги сняли ошейник, дали напиться и завернули в
тёплую шерстяную накидку.
        Пленные викинги, кажется, на время даже забыли о своей тяжкой участи, настолько странным и даже диким показался им поступок бодричей. Рисковать в схватке, играть со смертью ради добычи, это понятно, но ради спасения никчемного замученного раба, которого даже продать с толком невозможно, это нельзя было ни понять, ни осознать. Викинги с презрением отвернулись: низкое племя, чего можно хотеть от народа, спасающего рабов?
        Ободриты, ловко подведя лодью, стали борт о борт с одним из уцелевших в сече купеческих кораблей вагров, на котором находился старший каравана.
        - Благодарствуем, рарожичи, за помощь, коли б не вы, не видать нам более белого света, — приложив руку с собольей шапкой к сердцу, поклонился ободритам в пояс ладный седой купец с пронзительными очами, перебравшись на ладью Рарога. — Примите от нас за спасение душ наших подарки для жён ваших и сородичей.
        Он махнул охоронцам, и те передали спасителям несколько прочных сундуков.
        - Мы ж соседи, — отвечал на поклон князь рарожичей, — потому сегодня мы вам подсобили, а завтра, глядишь, вы нам.
        Подношения купцов, по заведённым издавна правилам, не смотрели, а лишь приняли и установили так, чтобы нечаянной волной не смыло в море. Перевязали раненых и прибрали после сечи на лодейных настилах обломки оружия и разбросанные товары, смыли с палубы кровь.
        - Я знаю, что море по вашему имени Варяжским называется, а отчего вы зовётесь варягами? — спросил любопытный Ольг у старшего каравана, что ещё находился на лодье Рарога.
        - Некогда вагры первыми пришли на побережье Варяжского моря, — степенно отвечал купец. — Они имели большую силу и отличались храбростью и взаимовыручкой, потому одолевали противников на суше и на море. Само название «вагры», как я слышал от волхвов, происходит от древнего «вагара» — храбрый, удалой. Отсюда и варяги, веринги — храбрые морские воины. Самоназвание же наше — венды, венеды, вены. Позже под давлением угров и авар-обров другие славянские племена ушли с Дуная и поселились рядом с ваграми. Вот ободриты, соседи наши и союзники, пошли им Свентовид многая лета! И другие племена живут от Лабы на заходе и до Одры на восходе, от Рудных гор на полудне до Варяжского моря на полуночи: полабы, лужичане, глиняне, череспиняне, смоляне, руги, поморы, хижане, укране, лютичи или вильцы и многие другие. Лютичи завоевали часть наших исконных земель, потому мы с ними враждуем. Проще с франками общий язык найти, чем с лютичами….
        Когда мореходы закончили приводить в порядок свои лодьи, вагры и ободриты снова подняли паруса и единым караваном продолжили путь домой.
        Так вместе и вошли в родное Варяжское море: попутный ветер надувал паруса с изображениями Мировой Уточки и белого Рарога-Сокола.
        Ещё немного — и показались знакомые берега Вагрии. Благодарные купцы-вагры поспешили с товарами в свой стольный Старгород, а Рарог с побратимами поплыли дальше. И вот лодьи и насады из Велиградского залива одна за другой по извилистым протокам вошли в родную гавань Великого града Рарога. Расположенный на холме, ограждённый высокой и широкой стеной из камня, земли и дерева, окружённый глубоким рвом с водой, он был настоящей крепостью, в которой укрывались окрестные жители во время вражеских нападений. Но сегодня врата широко распахнулись, с радостью встречая благополучно вернувшихся из похода рарожичей. Ткани, пряности, благовония и щедро изукрашенные камнями и перламутром восточные клинки — много разной добычи принесли в своих чревах нагруженные лодьи. Было и пятеро убитых в битве с нурманами, — их семьи получили долю погибших и сверх того — из княжеской казны.
        Тонкие восточные паволоки, которые преподнесли матери Рарог и Трувор, не оставили её равнодушной. Но самым дорогим подарком было для неё возвращение сыновей живыми и невредимыми.
        - Я уже не чаяла вас увидеть, ведь осенью обещали возвернуться, а вот аж весною пришли.
        - Там, где купцы хотели товар с выгодой сбыть, мор перед тем покосил народ, какой там торг! Вообще заходить не стали. Решили далее уходить, аж в море Срединное, потому зазимовать пришлось.
        - Я уж глаза фсе выплакала, — причитала жена Рарога Ружена, что сразу повисла на шее мужа со слезами радости, — на дочку-то, на дочку свою погляди! — щебетала она с франкским выговором. Рарог смотрел на родившуюся за время его отсутствия малышку, такую же рыжеволосую, как Ружена, осторожно брал её, целовал жену, обнимал мать и меньшого брата Синеуса. Ружена вмиг осушила слёзы, когда узрела жемчужное ожерелье, серьги с огромными голубыми камнями и перстень тончайшей работы с изумрудом. Только теперь отчаянные мореходы по-настоящему почувствовали, что они наконец вернулись домой. Как бы сам собою начался пир в честь удачного похода, продолжилась раздача подарков.
        - Куда в следующий раз пойдёшь, Рарог? — спросил кто-то из гостей.
        - Думаю к осени, после Свентовидова дня, на Сицилию двинуться.
        - Возьмёшь и меня с собой, брат? — стал просить Синеус. — Не хочу боле дома сидеть.
        - Непременно возьму! — пообещал Рарог.
        - Тут, брат, гонцы от деда Гостомысла приходили, рекли, что дед нас видеть желает, особенно тебя.
        - Так, сыне, — согласно кивнула мать Умила, — передали те послы слова деда, что стар он уже, не можется ему, видеть тебя желает по какому-то спешному делу. Слово важное молвить хочет перед смертью, — тихо произнесла мать, утирая покатившиеся вдруг из очей слёзы.
        - Ещё гонцы рекли, что неладно нынче в земле их Словенской, — добавил дядька Добромысл. — Нурманы данью тяжкой обложили, бесчинствуют, грабят. Начали с чуди, веси да мери, а потом и на словен перекинулись. А князья да бояре с купцами более всего о барышах своих думают, а не о едином отпоре врагам.
        Спокойное по обыкновению чело Ольга помрачнело от этих слов.
        - Выходит, нам с тобой опять по пути, а, Ольг? — хлопнул товарища по плечу Рарог. — Пойдём в Словению, в Новгород!
        Три дня на отдых и сборы!
        Уже к вечеру лодьи вытащили на песчаный берег, и мастеровые принялись споро ладить их после дальнего похода. Всё это время Ружена не отходила от мужа, по которому соскучилась за предыдущую долгую отлучку.
        - Как ше так, мьилый, только фернулся и опьять уходишь? — жаловалась она.
        - Ну что ты, Руженка, — успокаивал Рарог, — через месяц вернусь, не воевать ведь еду, а к деду родному. Мать о тебе и малышке позаботится.
        Дав все распоряжения по подготовке к походу в Нов-град, Рарог с Трувором, Ольгом и ещё несколькими дружинниками отправились к Дубу Прави в Священную рощу, прихватив с собой дары.
        Пока шли, Рарог вспоминал о своей учёбе мальцом у волхва. Будто наяву перед взором встали образы прошлого.
        - Деда, — вопрошает любопытный княжич, — а у кого я спрошу совета, коли тебя рядом не будет?
        - У всех и вся! — кратко ответил Ведамир. Потом, уловив немой вопрос растерявшегося отрока, пояснил: — У ветра учись, у солнца, у воды, у человека каждого, какого встретишь.
        - Как это, у каждого, — возмутился малец, — а коли злой человек, не по Прави творит, что же я и у него учиться стану?
        - Добра и зла отдельно не бывает, про то мы уже с тобою не раз беседы вели. Теми речами о добре и зле лукавые папские слуги людей морочат и от истины уводят, а для нас, русов, есть либо правые деяния, во славу Рода, либо нет. У всякого человека, Рарог, можно чему-нибудь научиться. Коли он не по Прави поступает, так ты на себя оборотись и гляди, не поступаешь ли сам так же. А видишь несправедливость — пресеки, вступись за Правду. Ибо тот, кто попустительствует злу, способствует его приумножению. Никогда русич не должен проходить мимо слабого, нуждающегося в помощи, оскорблённого несправедливостью. Зло, не пресечённое в корне, порождает ещё большее зло.
        - А у дерева, скажем, можно чему-нибудь научиться?
        - Так ты уже сколько раз учился, вспомни, как я тебя посылал на сосну большую лазать. Вначале ты высоко не мог залезть, сил и ловкости не хватало, да и боязно было. Весь в ссадинах и царапинах был по первости, пока с деревом ладить не научился. Теперь ты вон как споро и высоко лазаешь, а мне голову морочишь, как у дерева учиться. Хватит уже попусту болтать, за стол садись, поедим и трудиться пойдём, нам ещё много чего сегодня сделать надобно….
        У Священного дуба встретили крепкого бородатого старика с посохом, одетого в белое, с амулетами на груди и поясе.
        - Вот, Ольг, это мой учитель, отец Ведамир, — крепко обнял волхва Рарог, — он многому научил меня.
        Старец тоже был рад увидеть своего ученика и даже смахнул слезу с выцветших за долгую жизнь очей.
        - Я тебя не учил, Рарог, я помогал тебе научиться! — веско заметил волхв, одобрительно оглядывая ладную и крепкую стать молодого князя. Потом задержал взгляд на юном кельте. Ольг ощутил, как меж ним и старым волхвом возникла незримая, но живая связь.
        - Доброго помощника боги привели к тебе, Рарог, душой чуткого, мыслями светлого, сердцем чистого. Но хитрость и коварство, — обратился он к ладожцу, — будут стараться воспользоваться твоей чистотой и открытостью, не пускай их в душу свою! В том мы, славяне, с вами, кельтами, схожи. Бог Прави запрещает нам лгать и искажать истину, мы открыто принимаем душой и сердцем весь мир божеский, и потому чуем связь с Родом своим, разумеем язык птиц и зверей, ведём беседу с ветром и солнцем. Но есть люди и целые народы, чьи боги дозволяют им хитрить, лгать, убивать сородичей, нарушать данное слово. Перед такими людьми нельзя открывать душу свою, ибо они сочтут это слабостью и сотворят тебе вред. Придёт время, и у тебя откроется третий зрак, тогда ты сможешь легко видеть ложь и отделять её от правды, как полновесные зёрна от сорняков.
        Начался обряд жертвоприношения: Рарог с дружинниками, а вслед за ними Ольг подходили к Священному дубу, складывали у его подножия дары — зерно в корзинах, фрукты, овощи, мёд, читали богу Прави благодарственные молитвы, кланялись, приложив правую руку к груди.
        - Дякуем тебе, отче, что сохранил нас в сём нелёгком походе, приумножил наши сокровищницы и дал силы отразить врага!
        Волхв Ведамир брал часть от приношений, с молитвами бросал в Вечный Огонь, что пылал неподалёку от дуба, следя за движением дыма и пламени.
        Когда обряд закончился, Ольг спросил волхва о богах, какие особо почитаемы в этой земле.
        - Все племена варягов-руси чтят прежде всего богов Свентовида и Радегаста, — отвечал Ведамир. — Это древние боги света и созидания — Сварожичи. Когда Свентовид создал Явь из Нави, Свет из Тьмы, благодаря которому мир стал зримым, тогда бог Радегаст послал Мировую Уточку, чтобы она нырнула в Мировой Океан и достала землю, из которой была сотворена твердь. Потому на голове Радегаста изображалась утка. На груди его бык, символ мощи и плодородия. В руке — секира — первейшее орудие труда. Радегаст-Радогощ есть бог славянского гостеприимства, торговли и мореплавания, изобилия и плодородия. В давние времена войско вендов-вандалов во главе с князем Радегастом, принявшем имя сего бога, ходило в союзе с готами Алареха покорять Римскую империю. Радегаст был пленён и казнён римлянами. Случилось так, что спустя почти три века Радегаст, второй из Рода того самого Радегаста, стал последним князем вагров и первым князем ободритов. Ну и, конечно, мы чтим бога Прави, бога справедливости, воплощение коего есть Священный дуб, — волхв поклонился огромному величественному древу.
        - Отче, — с трепетом в голосе попросил Ольг, — дозволь мне прикоснуться к священному древу Перуна-Прове-Перкунаса, или по-кельтски — Перкиная?
        - Я ведаю, что кельты не только железо добре понимают, но и душу разных дерев и животных по-своему зрят. Душа твоя бела, как твои власы, потому подойди, и пусть Священный дуб сам речёт ответы на твои вопросы!
        Ольг медленно, даже с некоторой осторожностью, подошёл к могучему стволу древнего великана. Он стоял так некоторое время, закрыв очи, и даже на расстоянии чувствовал, как текут в сём священном древе токи земной силы вверх, к сварге, а оттуда, напротив, небесные, устремляются к матерь-земле. Он стоял, всё более проникаясь теми едиными токами, и ощущал, как они очищают тело и укрепляют душу. Всплыли слова старого колдуна из селения эстов о двух началах его, Ольга, души — противоположных, но единых. Юноша зашептал на кельтском какое-то древнее заклинание, которое слышал в детстве от бабушки, и перед закрытыми очами пронеслись видения то ли прошлой, то ли ещё несостоявшейся жизни. Тогда он наложил обе руки на шершавую кору древа, и едва не отнял их — в голове вспыхнуло, будто от удара Перуновой молнии, и в том мгновенном блеске Ольг узрел образы, о которых решил не говорить никому.
        - Благодарствую, отче, — тихо произнёс кельт, отступил от древа и поклонился ему, приложив правую руку к груди.
        В сей миг послышался свист, и стремительные бело-пёстрые тела из небесной сини ринулись к земле, но, не долетев до неё нескольких саженей, снова взмыли вверх, а потом, описав несколько кругов вокруг священной кроны, уселись на раскидистые ветви дуба.
        - Сварга, Суженый! — радостно воскликнул Рарог. Ему показалось, что со священными птахами прилетело само его детство. — Милые мои, волшебные птицы!
        Отец Ведамир тут же достал из висящей на боку сумы рукавицу из бычьей кожи, надел её на шуйцу и призывно свистнул. Сварга слетела на привычное ей место, а более осторожный самец остался на ветке. Рарог подошёл к пернатой сродственнице, осторожно и даже нежно погладил её. Божеская птица притихла и прикрыла очи от того прикосновения.
        - Добрый знак, коли сама Сварга с Суженым благословляют вас перед дорогой. Подойди и ты, сыне, — оборотился волхв к Ольгу, — прикоснись к птице божеской, она дозволяет. — Молодой кельт, подойдя к птахе, погладил её и что-то тихо промолвил.
        - Ну, что ж, — заключил отец Ведамир на прощание, — пусть все светлые боги хранят вас на пути в Новгородскую землю. Священный Огонь предрёк, что путь сей будет непрост. Поклон от меня земле Словенской, и волхвам-братьям, её хранящим, и князю Гостомыслу многая лета!
        Глава IV
        Сон Гостомысла
        «Снова тяжкие времена приспели для земли Новгородской Словенской, на которую беда приходила уже не раз. Богата земля сия, — и пушнины много в лесах обширных, и железа болотного вдосталь, и рыбы в реках да озёрах, не говоря уже о таком богатстве, как соль, которая поважнее злата для человека. Злата сколько не имей, а на зиму долгую запасов из него не заготовишь, а вот соль-то помогает человеку стужу ту длинную северную пережить и рыбой солёной, и икрой её, и мясом, и грибами, и огородиной всякой, впрок с помощью соли заготавливаемой, капустой там квашеной, огурцами. Да и люд тут, с многих концов собравшийся, знающий да умелый. Что тебе стекольного дела мастера такое вытворяют, одни обережные глазчатые бусы чего стоят! У арабских рукомысленников сначала учились, а потом и сами в Ладоге мастерские поставили, не хуже, чем в Византии. А кузнецы искусные, для коих что лемех, что меч болотный сварганить, что весы-безмены, без них какая же торговля. А уж торг в Северной Словении знатный да обильный. Шутка ли молвить, главные пути из Асии через море Хвалисское и Хазарию да Булгарию по великой Волге идут в
Европу через землю Новгородскую, через Волхов-реку, озеро великое Нево, а оттуда уже и в море славное Варяжское. Текут по сему пути товары, обмениваемые на серебряные дирхемы арабские, оттого путь сей Серебряным и зовётся. А другой путь, Шёлковый, из варяг в греки через Непру порожистую, снова не минет Новгородской земли. Опять же по Ловати через реку Великую и озеро Чудское, аль через Двину-реку Западную, всё в то же море Варяжское стремятся купцы к торговым градам великим Волину, Велиграду-Рарогу, Старграду, Зверину, Любеку, а уж оттуда по всей Европе расходятся, до датского Хедебю и свейской Бирки.
        Только беда, она завсегда в том, что сами имеем, прячется. Коли беден человек или земля какая, так беда в бедности и хоронится. А настоящая беда, она в богатстве жить любит.
        Покуда моложе был, да детьми крепкими окружён, то беду удавалось в руках держать, а вот как состарился, а дети все загинули, тяжко справляться стало и с вольницей новгородской, и с захватчиками алчными. Вольность — дело доброе, коль на общее устремлено, а коли каждый токмо про своё дбает, то и в вольности беда поселяется, и ею же питаться зачинает».
        Так или около того думал старый Гостомысл, дожидаясь прихода волхвов, коих он призвал на сегодня к себе. Княжеский терем был построен давно, но добротно, дерево рубили в лесу только то, на которое указывали волхвы и шаманы — им тайна дерева открыта, и ведают они, какое будет стоять триста лет, а какое шашель побьёт да плесень одолеет уже через двадцать.
        Гостомысл сидел на широкой дубовой лаве, застланной мягкими козьими шкурами, в полном княжеском одеянии — червонном кафтане, расшитом золотыми нитями и речным жемчугом, и в зелёных, так же расшитых, сапогах, соболья шапка лежала рядом. Опирался он на резной посох, на который положил не только сцепленные пальцы жилистых рук, но и подбородок. Блекло-голубые, как лепестки отцветающего льна, очи глядели куда-то в неведомое. Прямой нос на исхудавшем лике ещё больше заострился от хвори. Поседевшие власы и борода делали его самого похожим на волхва. Низко согбенная спина князя походила на буквицу «Слово» и рекла о тяжести прошедших годов и выпавших горестей и утрат. Много лет назад он, Гостомысл, был молодым и здравым, и теремные светёлки да горницы полнились криками и смехом ребятишек. А нынче одинокая тишина да заждавшаяся кончина поглядывают из тёмных углов, торопят подгонять дела.
        - Погоди, мать-Мара, скоро уже приду, вот дай только последнее на этом свете дело свершить для Новгородчины, какое я задумал, — в голос молвил старый князь. Его охоронец и ухом не повёл: ведал, когда князь просто сам с собою беседу ведёт, а когда к нему обращается. Вергун был не токмо охоронцем, но и постельничим, и собеседником, и помощником князя во всех делах теремных. Летами немолод, да крепок, будто комель дубовый, плотный, основательный.
        - Пойдём-ка, братец, — кликнул князь, — в светлице малой привечать волхвов будем, в гриднице больно места много, душевности нет.
        - Так уже всё готово, княже, полы метены и скоблены, лавы красными оксамитами покрыты, — ответил верный страж, подхватывая Гостомысла под локоть крепкой рукой.
        - Как меркуешь-то, Вергун, — спросил князь, с помощью охоронца и посоха усаживаясь на своём резном троне, — может, стоило кого из бояр пригласить на сию беседу?
        - Нет, княже, — мотнул головой охоронец, поправляя полы княжеского кафтана и соболью шапку, что сдвинулась набок. — То когда-то звание «боярин» значило «ярый воин», кто один супротив целого отряда биться может, имеет сердце чистое да клинок верный, роду своему и князю с честью служит. Так в старину было, да время течёт и всё меняет. Нынешние бояре все богатством, да почётом, да имуществом разным обросли, какая уж тут ярь?
        - Есть такие, что зажирели, одышкой страдают, согласен, да совет-то дельный могут дать?
        - А как могут дать совет те, кто в рабстве пребывают, не видишь разве? — искренне удивился воин. — Вот взять хотя бы Горевату, куда ж ему быть свободным человеком, ежели у него одни солеварни какую прибыль дают, а большие деньги больших забот требуют, им служить надобно, причём денно и нощно! Это, княже, покрепче цепей и плетей жестоких. От цепей, бывает, избавляются и бегут, а от своих оков не сбежишь. А у него, кроме солеварен, ещё и поля огнищанские, и промысел звериный, да всё, что добыто, продать надо. А кому — хоть лешему, хоть врагу, с любым в сговор войдёт, лишь бы добро прибывало. Вот он и вертится, чтоб много чего уладить, обойти, уговорить, подкупить, да чтоб от воровства, кое всегда при больших деньгах живёт, урону не было, всего не перечислить…. Одно слово, нет того рабства крепче, чем достаток лишний. Нет, княже, сие важнейшее дело вначале волхвы решить должны, а уж потом, по их слову, и всё остальное приложится…
        - Княже, волхвы пожаловали, — доложил гридень теремной стражи.
        - Зови! — кивнул князь.
        Неспешно и с достоинством вошли длинноволосые и длиннобородые волхвы во главе с самым старшим седым Богумилом из Нов-града, служителем священного урочища Перынь. Следом шёл изборский волхв Древослав, улыбчивый, с добрым прищуром внимательных очей. Третьим был ильмерский волхв Хорыга, высокий кряжистый муж средних лет, которого, ежели б не длинные власы и борода, можно было принять за воина. Одеты были волхвы в свою обычную одежду из выбеленного конопляного полотна, с особенным у каждого посохом и обережными знаками на поясе и на груди. Почтенные гости прошли и, поздоровавшись с князем, чинно уселись на широкую дубовую лаву напротив Гостомысла.
        - Отцы, — обратился к ним князь, — днесь о полудне зрел я сон чудный, коий вам и поведаю. Привиделось мне, яко из чрева дщери моей средней, Умилы, произросло древо велико и плодовито, и покрыло оно весь град Великий, и от плодов же его насыщахуся люди всея земли. Растолкуйте мне сей сон дивный, волхвы многомудрыя, о чём он вещует, о добром ли, о злом?
        Волхвы переглянулись меж собою, пошептались, после старый Богумил степенно изрёк:
        - Вещий твой сон, княже, самими богами посланный. А означает он, что коли власть княжеская перейдёт к старшему отпрыску дочери твоей Умилы, то плодотворным да угодным земле Словенской будет то княжение. А коли так, то возблагодарим богов наших пресветлых и велемудрых, души предков наших достойных, в Сварге пречистой пребывающих, и нам, живущим, советом добрым помогающих, — веско закончил волхв.
        - Верно, Рарог происходит из варягов-руси, одной с нами крови и одной веры! — поддержал волхв Древослав.
        - А я супротив призвания варягов, — неожиданно подал голос молчавший до сих пор волхв Хорыга, хмуря свои и без того густые брови. — Сии бодричи, полабы, лютичи, руяне и прочие народы, что живут ныне на полуденном берегу Варяжского моря, суть венды, потому у них хоть и наша вера, но искажённая. Храмы они возводят роскошные, и богов облекают золотом, из-за того окрестные народы из зависти ведут с ними бесконечные войны. И с нурманами да франками они союзы брачные заключают. И княжение по наследству передают, а истинное правление на Руси издавна вершилось вечем, и ничем иным!
        - Эге, брат Хорыга, — возразил Богумил, — не ровняй те времена, когда ваш Род из Сурожи два века тому сюда пришёл. Нынче время другое, и вече другое, на каждом собрании всяк кулик своё болото хвалит и норовит только в свою пользу решение принять, а до общего нет никому дела, вот и рвут нас по частям кому не лень. Для объединения нужна рука сильного князя!
        - А вспомните Русколань, — горячо возразил Хорыга. — Великую державу сотворили наши предки от священной Ра-реки до Дуная синего, и тысячу лет никто не мог ту державу одолеть, и правилась она князьями, происходящими из рода Ория, и вечем народным.
        - Русколань порушилась не столько от готов да гуннов, сколько от того, что русы с борусами свары начали, — заметил Древослав.
        - Я и реку, — подхватил Хорыга, — венды захотели отделиться и унесли своих богов к морю, именуемому ныне Варяжским. Смешались там с франками, саксами да нурманами и многое у них переняли. На том же острове Руян у воинственных ругов отлитый из золота бог Радегаст ныне изображён в доспехах, с копьём и щитом, а на шлеме не мирная утица, а боевой петух. Из бога-созидателя, бога гостеприимства, Радогощ стал богомвоином… У лютичей он, напротив, изображён нагим, как ваяют богов по греко-римским устоям. У него великое чрево и толстый зад, чисто тебе саксонский бюргер, любитель хмельного пива! — на сии слова волхвы и князь сдержанно засмеялись. — В знак устрашения опять же недобрых соседей, — продолжал Хорыга, — лютичи снабдили своего Радогоста львиной головой. А призови мы их князя, и придётся кланяться сим чревоугодным изваяниям, коим, рекут, варяги порой приносят человеческие жертвы! — и Хорыга с возмущением стукнул об пол своим берёзовым посохом.
        - Умила была женой ободритского князя, — возразил Богумил. — Из всех тамошних племён ободриты больше всего веру древнюю сохранили, — подчеркнул волхв. — У них нет роскошных храмов и золотых богов, а молятся они Дубу Прави, как и мы Священному дубу Перуна.
        - Дай-то бог, — с великим сомнением вздохнул Хорыга. — Ибо богатство и роскошь немереная — путь к погибели. Главное наше богатство — Земля-Матушка и Род Всевышний, а что лишнего, то не надобно! Только не верю я, что бодричей та смертная ржа роскоши не коснулась, — уже с уверенностью молвил ильмерский волхв. — Хоть они и под Дубом Прави молятся, а на Руян в праздник Свентовидов богатые подношения везут, как и все остальные. А скажите, чем тот храм от римских да византийских отличен? Та же роскошь, то же злато, те же жрецы, блещущие великолепием, а дух славянский, он в простоте да правде живёт! Нешто запамятовали, как те же лютичи да руянцы к нам за данью хаживали, хоть и братья наши по крови и вере?! Кто брал по белке и горностаю с каждого нашего дыма? Покуда мы все не объединились и не прогнали их взашей! — рассержено закончил Хорыга.
        - Прогнать-то прогнали, — молвил Древослав, — да после того междоусобицы и свары такие пошли, что до сих пор князья и старейшины друг на друга волками глядят. А сколько градов порушили, сколько народу полегло? Ладогу вон сожгли оттого, что чудь, весь да словене не могли поделить, кому она достанется. Нет, братья, супротив такого беспорядка токмо сильная рука нужна. А ободриты, они-то как раз с лютичами враждуют, и лепшего князя, чем Рарог, против них и против нурманов нам не сыскать!
        - С лютичами враждуют, да с франками дружат! — возразил Хорыга. — Хрен редьки не слаще!
        На некоторое время наступила напряжённая тишина.
        - Я вот о чём мыслю, княже, — обратился Богумил к Гостомыслу, молча глядящему на спор волхвов, — а давай-ка для начала пригласим внука твоего Рарога в Нов-град, поглядим на него, а он на нас, речи друг друга послушаем, тогда и решение нужное боги подскажут…
        - Добре, волхвы велемудрые, благодарю вас за совет, за помощь, за мысли светлые! Нынче же велю отправить гонцов в Великий Рарог-град.
        - А мы, княже, с другими волхвами пока перетолкуем, да с шаманами вепсскими и чудскими, они тоже добре разумеют, что порознь не выжить нам ныне, пущай старейшин своих вразумят, чтоб единым было решение, — ответствовал старший волхв.
        Богумил с Древославом выходили из гридницы князя, продолжая тихо обсуждать меж собой сон Гостомысла, только ильмерский волхв Хорыга, идя вослед, был мрачен и не участвовал в сём разговоре.
        Глава V
        Оберег Ефанды
        Ольг был, как всегда, молчалив, но чуткие его сотоварищи зрели внутреннее волнение кельта. Оно и понятно, после трёх лет скитаний увидеть родные места и близких… Лодьи уже вошли в Волхов и осторожно двигались по его руслу. Мимо проплывали холмистые берега, поросшие орешником и сосняком. Порой на каком-то взгорке появлялась рябина или черёмуха, будто весёлые любопытные девицы выбегали поглядеть на сильных, пропитанных морем и запахами дальних стран витязей.
        - Вот, княже, сейчас за тем мысом моё Приладожье, — молвил Ольг чуть осипшим голосом, — селение невеликое, не то что ваша Гардарика, но места у нас… да о чём речь, родина завсегда лепше любой заморской красы…
        - Пути здесь торговые, наверное, купцы в селении твоём живут? — полюбопытствовал князь.
        - Не все, и рыболовы есть, и охотники, и кузнецы, — взгляд Ольга потеплел, вспомнив дядьку Кряжа. — Лён наши растят, овец разводят. Ну и торговля, само собой, склады для товаров имеются, особенно пушнины, дядька Бажан её у вепсов да чуди за бусины глазчатые скупает, а в Булгарию и Хазарию за серебро продаёт… — очи кельта ещё более увлажнились. — Пристань есть, ремонт лодий какой-никакой производим… — Ольг не заметил как ушёл в воспоминания, и уста его сами собой растянулись в улыбке.
        - Весёлое что вспомнил? — спросил Рарог.
        - Да поселение наше, считай, первое на пути из устья Волхова. Вот наш-то дядька Бажан всегда старается купцов, что со стороны озера Нево идут, окрутить, и речёт им, будто по случаю непредвиденному совсём по дешёвке продаст пушнину, а в Ладоге, мол, она на треть дороже. Кто верит, потом костерит его словами недобрыми, потому как часто оказывается, что в Ладоге пушнина дешевле. Сейчас придём, точно тебя обхаживать начнёт!
        - Ну ты ведь упредил, — засмеялся Рарог. — А твой отец, он чем занимается? Ты, помнится, говорил, что происходишь из волховского рода, он, верно, кельтский жрец, друид?
        - Нет, он не пошёл по стезе жрецов. Отец многое умеет, но в последнее время ткачеством с матерью занялись, из шерсти, льна, конопли полотно делают и рубахи шьют и паруса. А ещё масло льняное да конопляное отжимают, иногда мы живицу сосновую собирали, коли добрый заказчик попадался… — глаза кельта опять блеснули, а голос дрогнул.
        С ещё большим волнением Ольг ступил на родую пристань Приладожья, таким его князь не видел даже перед битвой. Его беловолосый соратник то и дело оглядывался по сторонам и даже, прикрывая очи, ловил воздух ноздрями. Они пошли вдвоём по улице к дому недавнего викинга, не дожидаясь, пока пристанет к причалу вторая лодья под началом Трувора. Ольг шёл скорой походкой, боясь, что его увидит кто-то из родичей тех приладожцев, которые ушли с ним на «Медведе».
        Радости родителей не было предела, они бросились обнимать запропавшего сына. Мать утирала светлые слёзы, отец хлопал по плечам и груди возмужавшего наследника, исполняясь гордости за его крепкую стать.
        - А что ж ты безбородый, али не растёт? — подначил отец гладко выбритого сына, но потом взглянул на Рарога и только качнул головой.
        - Когда я был викингом Хвитрбартом, у меня была борода, — отвечал, смеясь, Ольг, — а у Рарога это не принято.
        - Мы воины, — отвечал Рарог, — жертвуем свои волосы богу Перуну, и он покровительствует нам в битвах.
        - А где же Ефанда? — спросил Ольг, когда прошли первые мгновения бурной встречи, раздачи подарков, знакомства с Рарогом и последовало приглашение к столу.
        - В лесу она, травы собирает, а когда будет — неведомо, может, к вечеру, а может, и через два дня, — ответил отец, муж крепкой стати с покатыми плечами и такими же, как у Ольга, бело-золотистыми волосами.
        - Жаль, если не свидимся, — молвил Ольг, усаживаясь за крепкий дубовый стол в широкой горнице на знакомое место, — я ей подарок привёз…
        - Ты, сыне, кликни народ-то к нам за стол, сколько поместится, столько и зови! В тесноте, как говорится, да не в обиде!
        - Не переживай, дядька Дубрен, — обратился к нему Рарог, — мои воины уже заботятся о себе, костры разводят, кашу варят, припасов у нас хватает!
        - Ну, с братом-то своим познакомишь, да с кормщиками? Давно мы таких именитых гостей не привечали, шутка ли, внуки самого Гостомысла пожаловали из-за моря Варяжского! — качал головой Дубрен. — Ну, рассказывайте, как течёт ваша жизнь заморская, — рёк он, когда несколько варяжских мореходов уселись за столом.
        Мать, видимо, из местных словен, русоволосая, с голубыми, как лесные озёра, очами, хлебосольная и, по всему, мягкого характера, суетилась с угощениями.
        - Да вы пробуйте-то всё, что на столе есть, уж прощения просим, не ждали ведь, потому и нет особых разносолов, мы люди простые, а тут сам Радогощ таких гостей послал, — переживала хозяйка за скромность стола. — Вот грибочки наши, рыбка свежая совсем, я у соседа взяла, у Глобы-то, — кивнула она сыну, — прямёхонько с лодки. Мы его конопляным жмыхом снабжаем для ловли, а он нам за это рыбу свежую к столу. Вот печёная, а это жареная на нашем льняном масле. Скоро уж и дичь поспеет. Вы-то молодые да крепкие, вам добре есть надо, притом с дороги… — всё частила не помнящая себя от счастья мать Ольга.
        «Наверное, дочь на мать похожа, — подумал Рарог, — небось, такая же говорливая да хлебосольная».
        - Вы, молодёжь, перво-наперво сига нашего вяленого отведайте, такого больше нигде не встретите, да и прочая рыбка у нас другой вкус имеет, чем морская, вот и поравняйте с той, что вам в иных местах отведать приходилось, — степенно рёк широкоплечий хозяин дома. — Кто из вас женат, аль нет? — хитро глянул он на молодых воинов.
        - Я жену имею и дочь, а что? — спросил Рарог.
        - И я, — отозвался кормщик.
        - Тогда вам вот это почаще есть надобно, — молвил, улыбаясь, отец Ольга, пододвигая к князю плошку с какими-то мелкими семенами. — Сейчас попробуйте чуток, а как назад отправитесь, так дадим с собой непременно, это семя конопляное жареное, оно тем, у кого жена есть, весьма полезно, — молвил, подмигнув, хозяин.
        Едва он это вымолвил, как скрипнула входная дверь, и в горницу скорым бесшумным шагом вошла юная девица лет пятнадцати-шестнадцати. Босоногая, в льняном платье с мелкой вышивкой по кромке подола, на груди и оплечье, она оказалась совсем не похожей ни на русоволосую плотного сложения мать, ни на могучего отца. Тонкая, подвижная, беловолосая и зеленоглазая, она смерила гостей пытливым взглядом, остановившись на брате. Казалось, радость его возвращения смешалась с некой внутренней тревогой, которая остановила девушку на пороге и препятствовала открытому выражению чувств. Да ещё столько гостей… Обычно невозмутимый Ольг тоже заметно заволновался и поспешно принялся рыться в своей походной морской суме из тюленей кожи. Затем, подойдя к сестре, вместо приветствия повесил ей на шею необычное ожерелье, свитое из тонких серебряных нитей. Концы его были разомкнуты и завершались головами полуптиц-полуженщин, глядящих в разные стороны.
        - Я возвращаю тебе торквис, как обещал, — молвил Ольг, но сестра вряд ли слышала его слова. Она замерла, осторожно прикоснулась перстами к подарку, очи её были закрыты. Рарогу вдруг показалось, что по неподвижному стану девицы пробежала какая-то невидимая волна, а когда Ефанда наконец подняла ресницы, молодой варяг поразился свершившемуся преображению. Вместо озорных зелёных очей на него смотрели глубокие смарагдовые омуты, в которых не осталось ни озорства, ни детскости, напротив, будто сама мудрость безвременья глядела на князя, пронизывая его всего: нынешнего, прошлого и будущего. Сильный муж и опытный поединщик, он не мог ни отвести своих очей, ни противостоять неведомой силе. Когда Ефанда наконец отвела взгляд и, повернувшись к брату, спросила: «Где добыл?», Рарога «отпустило», но волна непривычной слабости ещё несколько раз прошла по телу.
        - Не заботься, не в бою и не силой, — стараясь спокойно выдержать взгляд сестры, ответил воин. — Тот, что ты подарила, спас мне жизнь, но я его лишился. Когда же мы с купцами и Рарогом, — кивнул на варяга Ольг, — пришли в Галлию, где ещё встречаются старые мастера, что могут сделать настоящий торквис, я с большим трудом нашёл такого. Но мастер не делал женских оберегов, ведь это другая, женская магия. Я уже отчаялся, когда в день отплытия ко мне подошла женщина — не старая и не молодая, произнесла по-кельтски только одну фразу: «Это для твоей сестры» и подала мне этот торквис. Я спросил, сколько он стоит, но женщина лишь улыбнулась в ответ, как улыбаются несмышлёным детям, и повернулась, чтобы уйти. Тогда я взял её руку и вложил в неё свой кошель, все деньги, которые я получил за охрану купцов до галльской земли…
        Ефанда ещё мгновение испытывающее смотрела в очи брата, а потом, не сказав ни слова, стремительно, как и вошла, покинула светлицу.
        Ольг снова принялся что-то искать в своей дорожной суме.
        - Княже, я схожу, товарища проведать надобно, давно ведь не виделись, — отчего-то отводя взор, молвил Ольг.
        По челу матери пробежала тень.
        - Сыне, погоди, мне тебе сказать нужно… — Она поднялась из-за стола и, подойдя к Олегу, что уже стоял у двери, что-то тихо зашептала ему. Чело воина враз помрачнело, могучие рамена опустились, он с трудом выдавил из себя только:
        - Неужто правда, мама? — Он постоял в нерешительности у двери, потом с трудом, будто тяжко раненый, перешагнул порог. — Я должен её увидеть! Пусть сама скажет!
        - Сыне, её нет в Приладожье, — мать вышла следом, затворив дверь. — Замужем она за вельможей важным в Изборске, рекут, будто княжеского роду. Отец-то её вскоре после свадьбы всё тут продал и тоже с семьёй в Изборск подался, под крыло, значит, зятя, бают люди, большим купцом там стал… — всё звучал и звучал в голове мягкий грудной с жалостливой дрожью голос матери.
        Ольг шёл по родному селению, не видя и не слыша ничего вокруг. Наконец он оказался в березняке, что примыкал к деревянной ограде двора, где жила ОНА. Тот же березняк, тот же дом, и та же ограда, только ЕЁ нет! Она более не выйдет на его зов, он не коснётся её дивного точёного стана, не прильнёт устами к её устам… Кто-то чужой сейчас обнимает её и… не только обнимает… — От таких мыслей Ольг качнулся и, держась за белый стан берёзки, опустился на колоду, которую когда-то сам притащил сюда, чтобы сидеть тут вдвоём, тесно прижавшись и полыхая внутренним огнём от прикосновений её упругого, горячего даже сквозь одежду, тела.
        Воспоминания о милой, которые согревали все эти годы и давали силы, теперь рвали душу на части, словно клыкастые лютые звери. Что-то твёрдое попало под руку — ведь это же подарки для НЕЁ! И снова боль сжимает сердце, а телу опять чудятся её объятия, взоры и горячее дыхание, как это было три долгих лета тому назад. «Берёза, — коснулся Ольг тонкого ствола-стана, — ты всё помнишь, ты всё хранишь, только зачем теперь эта память, что приносит такую боль?» Ольг вскочил и зашагал прочь от места их свиданий, не разбирая в наступившей темноте ни промоин, ни камней. Он шёл, спотыкался, несколько раз едва не упал, но не замечал этого. Горе сделало душу слепой и глухой. Юный воин даже не заметил, как оказался на берегу, на том самом камне, где сидел когда-то давно ещё в ТОЙ жизни после неудачного свидания с НЕЙ. На ощупь подобрав первый случайный камешек, Ольг швырнул его в блеснувшую под луной воду.
        - Братец, почто водяника-то тревожишь? — услышал он голос и вздрогнул. Всё повторилось, как тогда, сейчас побежит малец с криком: «Нурманы, нурманы!».
        Однако никто не побежал и не закричал, только рядом на камень тихо, словно невесомая пушинка, опустилась Ефанда. Они долго молчали.
        - Что теперь с этим делать, ты ведь не возьмёшь? — протянул он сестре завёрнутые в шелковый плат подарки для Велины.
        - Не возьму, это каменья чужие, да мне ведь кроме торквиса и не положено ничего носить, сам ведаешь…
        - Тогда пусть сие будет жертвою водянику с русалками! — решительно молвил Ольг и, поднявшись, с силой бросил свёрток подальше в воду.
        - Пусть и боль твоя, братец, сокроется водой вслед за дарами жертвенными! — тихо, но твёрдо, как произносят заклятья, молвила сестра.
        - Благодарю, сестрица, — вздохнул Ольг.
        - Чего волю сердцу-то дал? Ведь я тебе ещё когда рекла, да ты и сам ведаешь, однако признаться не желаешь, что не твоя она, и ты не её. С ней ты не исполнишь предназначенья, начертанного для нашего Рода, — строго выговаривала Ефанда.
        Перед очами Ольга возникли образы, виденные им в ободритской Священной роще у Дуба Прави. Сестрица, как всегда, зрит истину.
        - Снова ты со мной речёшь, будто старшая, отчего так? — спросил Ольг.
        - Оттого, что я роду женского. Великая мать, богиня Дану, наделила всех кельтских жён искусством магии, врачевания и мудрости, дабы они хранили наш древний Род. Так что я всегда старше тебя буду. Ну иди, а то все уже заждались тебя, и отец с матерью, и сей ободрит с соколиными очами… — Ефанда встала и ушла так же мягко и тихо, словно лёгкий предутренний ветерок сдул тополиную пушинку.
        Ольг вернулся в отчий дом, когда стало сереть на восходе. Во дворе за столом под раскидистой липой он увидел Рарога. Тот сидел один в задумчивости и, видимо, тоже не спал эту ночь.
        - Княже, давай, как только рассветёт, дальше двинемся! — предложил кельт, садясь напротив.
        - Тяжко, брат? — поднял очи Рарог, которому мать Ольга поведала горе сына.
        Ольг помолчал.
        - Люблю ведь я её! Оттого и отправился за море с викингами. Сколько бед одолел, считай, из объятий самой Мары чудом вырвался, с подарками пришёл, а тут… И живёт аж в Изборске, даже увидеть её не смогу, — горько вздохнул кельт.
        - Да тебе совсем худо, брат, — сочувственно покачал головой князь.
        - Было ещё хуже, — отвечал Ольг, — да сестрица словом своим подлечила, — отчитала меня, будто мальца неразумного, — впервые краем уст усмехнулся воин.
        - Да-а, сестрица у тебя… — с восхищением протянул Рарог, — взглядом, что кистенём хватила, аж в коленках слабину почуял. Откуда это в ней, ведь девица совсем?!
        - Бабушка наша ведуньей была. И сестра у меня непростая, сей дар передался ей более всех в нашем Роду.
        - Гляди, уже светает, пора воинов поднимать, да будем в путь двигаться, — решил Рарог.
        - Тяжко мне тут нынче, Рарог, куда ни гляну, всюду её вижу. Давай-ка в Нов-град схожу с вами, авось душа немного успокоится, — предложил Ольг. — Насады наши велики, княже, через пороги не пройдут, — уже деловым тоном заговорил кельт, когда они оказались на берегу Волхова, — лепше их в устье Ладожки оставить с частью гребцов, а мы со скарбом необходимым далее на плоскодонках местных без хлопот пройдём. Я договорюсь за проводника.
        - Добре. Трувор, — обратился Рарог к брату, — прикинь, чего с собой в Нов-град взять надобно. — Трувор кивнул в знак согласия и велел отвязывать от пристани пеньковые канаты.
        Когда уже на плоскодонках шли меж песчаных отмелей да островков Волхова, князь, глядя на проплывающее мимо селение, молвил:
        - Мне показалось, что твоя сестра Ефанда сердита на тебя, хотя вы столько не виделись.
        - Она до сих пор не может простить, что я нанялся к нурманам и на их драккаре ушёл в поход, — Ольг помолчал, отдаваясь воспоминаниям. — Они обе, мать и Ефанда, не хотели отпускать меня, но я был упрям и стоял на своём. Тогда плачущая Ефанда сняла свой торквис, подарок бабушки, и надела мне на шею. Она осталась без оберега, и я про себя поклялся, что верну ей священное ожерелье, которое для нас, кельтов, больше чем просто украшение. Настоящий торквис обладает магией и всегда хранит своего хозяина. Её подарок спас меня.
        - Ты потерял её ожерелье?
        - Да, когда между моими людьми и викингами вспыхнула ссора, я тебе рассказывал. Узнав, что твой караван будет в Галлии, я с радостью нанялся к тебе. Потратил почти всё, но добыл то, что хотел: серебряный торквис для сестры, золотые серьги и кольца, а также византийские оксамиты… для Велины, — сглотнув ком в пересохшем горле, с трудом вымолвил родное имя Ольг. Чело молодого кельта враз помрачнело, а очи подёрнулись пеленой внутренней боли.
        - Получается, что потеря оберега сестры привела тебя ко мне?
        - Выходит, так. Но всё это не случайно. Думаю, сестра теперь успокоится, что я служу не викингам, а варягам-руси, — обронил Ольг.
        Рарог же опять вспомнил Ефанду. Вроде бы ничего особого нет в этой совсем юной, беловолосой и зеленоглазой девице, но почему-то сердце его замерло на несколько длинных мгновений, а когда забилось, то неровно и с перебоями. Неожиданно для себя князь понял, что с первого взгляда влюбился в юную сестру Ольга.
        Когда высокие, статные, обветренные внуки вошли в княжескую гридницу, Гостомысл даже прослезился, столь похожими на него самого в молодости были Рарог с Трувором. Дед встал и обнял их поочерёдно. Слёзы радости не давали старику первые мгновения вымолвить ни слова. Он только глядел влажными сияющими очами на дорогих гостей и весь светился от счастья.
        - Соколы мои, как есть, истинные соколы! — растроганно восклицал старый Гостомысл. От той дедовской восторженности молодые воины становились ещё уверенней и молодцеватей. — Ну-ка, внуки, поведайте, как обстоят дела в вашей земле Ободритской, как матушка ваша, а моя дочь Умила, поживает, и отчего сама не приехала? — стал расспрашивать Гостомысл, едва справившись с первым волнением встречи.
        - Матушка наша жива и здорова, шлёт тебе поклон земной, — поспешил ответить деду Трувор, — а приехать не смогла из-за того, что помогает Ружене, жене Рарога, она с грудной дочкой сейчас нянчится, твоей правнучкой… И младший наш, Синеус, по важным делам дома остался.
        - Да добре всё у нас, дед, — бодро ответил Рарог, — живём так, как воинам положено: в сраженьях спуску никому не даём — ни нурманам, ни саксам, купцов наших с караванами оберегаем. Боремся непрестанно за живот свой, и на том стоим! Да что говорить, — гордо добавил молодой князь, — слава ободритских соколов далеко за пределы моря Варяжского разлетелась!
        - Про славу вашу воинскую наслышан, — закивал головой старый князь, нисколько не разделяя молодого восторга внуков. — А ещё слыхал я, что жена у тебя франкская принцесса, так ли? — нахмурил он чело.
        - Так, деда. О том уговор был с франками, после того как они отца в Гам-граде убили и наш Велиград Рарог в осаду взяли, мне в ту пору всего четыре лета было, — невольно сбавляя молодецкий задор, ответил Рарог. — Только пожар в Гам-граде, и как мы с матерью и дядькой Добромыслом к реке пробирались, до сих пор крепко помню.
        - А как с лютичами, по прежнему ладу нет? — продолжал извлекать истину из-под радужного настроя внуков мудрый Гостомысл.
        - Ладу промеж нами и лютичами нету и быть не может, как можно простить им союзничество с врагами нашими саксами и данами и разрушение стольного града Рарога? — резко ответил Трувор.
        - Так, уразумел, — задумчиво молвил Гостомысл. — А не думают ли бодричи единого князя избрать?
        - Единого князя у нас, рарожичей, после гибели отца нашего, Годослава, нет. Франки с каждым князем отдельно договора заключают, и время от времени на княжества наши нападают, — уже с горечью в голосе молвил Рарог.
        - С нурманами опять же стычки частые, с данами вроде мир, но… — добавил уже безо всякого бахвальства обстоятельный Трувор.
        - Выходит, не так уж всё и добре в землях варяжских…
        - Отчего же, — попробовал возразить Рарог, — грады наши богаты, торговля добре идёт, большой войны сейчас нет…
        - А дети и внуки ваши онемечиваются, епископы папские в веру свою обращают, а князья ваши договорами с франками да саксами так завязаны, что сами уже больше бароны немецкие с именами славянскими, так? — уже сурово промолвил старый Гостомысл. Молодые князья опустили головы, от их недавней самоуверенности не осталось и следа. — Ваши грады богаты и полны товаров, жители тому радуются, а хищные соседи глядят с завистью и мыслят только о том, как бы то богатство отнять.
        Наступило тягостное молчание.
        - Деда, — молвил наконец Рарог, — мы же не сидим сложа руки, мы сражаемся, как воинам подобает.
        - Воину в самом деле сражаться добре надо, а вот князю важнее мыслить, притом широко и вперёд глядючи. Главное, не забывайте в тех сражениях и стычках, кто вы есть и откуда. Должен я вам, внукам моим, поведать, а коли знаете, то напомнить родословную нашего рода словенского. Мой отец, а ваш прадед именем Буривой, был потомком в девятом колене самого Владимира Древнего. Сей Владимир с братьями Избором и Столпосветом были детьми Венда, или, по-другому, Вандала, потомка Словена, основателя Северной Руси, который пришёл в сии земли вместе с братом своим Русом. И все мы — их сыновья и потомки. Знайте о том, потому как без памяти о роде своём слаб человек перед невзгодами жизни. Хотя, коли жёны ваши франкские да свейские будут, так и неведомо, чью родословную запоминать станут внуки ваши, — печально закончил старый князь.
        - Эге, брат, неладно вышло, — вспомнил вдруг Трувор, — подарки-то мы не отдали!
        - Да, дед, ты уж прости нас, беседа больно забористая, про всё забыли! — стал оправдываться Рарог. Он оглянулся и что-то молвил дедову охоронцу Вергуну, который кивнул ему в ответ.
        Отворилась дверь, и внесли подарки.
        - Вот, матушка тебе передала рубаху вязаную, будто кольчуга, только из шерсти особой, воды не боится и легка, что твой пух. Будет в ней телу тепло и сухо, а душе радостно и покойно. А от нас троих кинжал булатный с каменьями и чеканкой и щит того же мастера красоты неписаной, пусть он хранит тебя и о нас, твоих внуках, напоминает. — Гостомысл, щурясь, стал разглядывать подарки, больше не потому, что они его интересовали, сколько чтоб выказать своё уважение и внимание.
        - Деда, — улыбнулся вдруг Рарог, — а ведь чую, не затем ты нас кликнул, чтоб о житье-бытье поспрошать, сказать-то чего хотел?
        Очи старого Гостомысла засияли, будто угли костра, раздуваемые налетевшим ветерком, внутренний огонь так и засветился в них. Дед взглянул на внуков и заговорил с новой силой.
        - Великую мечту имею, всю жизнь на неё положил и я, и дети мои… — Старик снова задумался, то ли подбирая нужные слова, то ли просто давая отдых старому телу. Наконец он снова заговорил, и внуки чувствовали, что не словом речёт старый князь Гостомысл, но душою своею. — Коли не объединим все племена славянские и иные, что с нами в мире жить хотят, то ждёт нас участь страшная, рабская, можем вовсе исчезнуть с лица земли, как исчезли бесследно многие великие народы. Ныне на нас с полуночи нурманы нападают, людей убивают, в полон увозят, грабят и разоряют нещадно. С восхода и полудня хазары рыскают — Киев, Чернигов давно под ними, все пути торговые переняли, за позволенье купцам пройти либо в Понт Евксинский, либо в море Хвалисское, непомерную дань берут, а то и вовсе отбирают товар, и хорошо, если люди живы останутся. Да и у вас, сам мне только что рассказал, как франки, даны и свеи вражду меж бодричами и лютичами в свою пользу обретают. Ослабнем мы все, коли так жить будем и далее, а враги возьмут нас голыми руками и в своих рабов обратят, — рёк с глубокой печалью Гостомысл. — Совсем скоро уйду я
в мир Иной. Чтоб земля Словенская сиротинушкой не осталась, должен я её в надёжные руки передать. — Князь пристально поглядел на внуков. — Потому и позвал я вас, чтобы ты, Рарог, как старший из троих наследников, принял власть над землёй Новгородской.
        Не ждал такого поворота Рарог. А отвечать надо, но мудрый дед Гостомысл всё понимал, хоть и стар был.
        - Завтра приходите ко мне о полудни, буду я не один, а с волхвами нашими и старейшинами, а ты, Рароже, до завтра подумай, что им ответить. А теперь идите, внуки, отдохните после дальней дороги.
        - Не спишь, брат? — спросил Трувор, слыша, как ворочается с боку на бок на своём ложе Рарог.
        - Какой там сон! Приехали мы с тобой деда больного проведать, и только, а теперь, выходит, всю жизнь должно круто изменить, это же трудней, чем коня на полном скаку повернуть, легко и шею сломать! — ответствовал старший брат. — А как же земля Ободритская, град наш Рарог? Да и на Сицилию я поход задумал. Вот и выбирай теперь. Дед Гостомысл мне не чета, а и то не справляется с разладом в Новгородчине, хоть всю жизнь тут прожил.
        - Ты что, брат, дед-то уж стар, здоровьем слаб, чего себя с ним равняешь? Раньше он спуску никому не давал, помнишь, мать рассказывала. А я выходил на звёзды глядеть, большие они тут, ясные, не такие, как у нас. А просторы! Земли кругом, сколько хочешь, людей мало, грады невеликие совсем, а озёр, рек да лесов — немерено! Ольг тоже не спит, тревожится, понятное дело, невеста за другого замуж вышла, как бы душевная тоска не заела… — промолвил, уже засыпая, Трувор.
        - Да, — протянул, снова переворачиваясь на широком ложе Рарог, — задал дед задачу, да такую, что голова вот-вот на части развалится, как от удара мечом по шелому. Пойду-ка я с Ольгом поговорю, он всё-таки волховского рода, лепше нас с тобой богов разумеет, да и его самого от мыслей смурных отвлеку.
        НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ В БОЛЬШОЙ ГРИДНИЦЕ КНЯЗЯ ГОСТОМЫСЛА
        - Аз есмь стар и немощен, — начал Гостомысл, когда собрались по его зову в теремной гриднице старейшины родов, князья и бояре — и не реките, что это не так! — протестующе взмахнул он рукой на вырвавшиеся у некоторых ретивых бояр и старцев возгласы: «ты ещё не так стар, княже!» — Вы знаете, что имел я четырёх сыновей, — сдерживая волнение и непрошеную дрожь в голосе, молвил старый князь, — всех четверых я пережил. Трое полегли в битвах с нурманами и хазарами, одного хворь прибрала. Теперь же, в конце жизни моей, дают боги надежду светлую и утешение, что внук мой свершит то, что не удалось сыновьям моим. В дива-день зрел я сон вещий, о коем волхвы вам уже поведали и, что сей сон означает, растолковали. Теперь же, честные бояре, князья и старейшины, задавайте вопросы внуку моему Рарогу, чтоб решить, достоин ли он быть призван на княжение Новгородской землёй! — громко огласил старый Гостомысл.
        Многих из старейшин и бояр впечатлила взволнованная речь князя.
        - Хоть и здравием слаб наш князь, да мудр по-прежнему, — заговорил, поднимаясь, словенский старейшина. — Чужие племена нас грабят, в полон народ забирают, данью облагают, а коли отпор им даём, так промеж собой ладу никак не дадим. Пусть наследник Гостомысла примет Словению под свою крепкую руку!
        - Он наследник по женской линии, да и обычаи у варягов иные, чем у нас! — подал голос старейшина от кривичей.
        - Много раз предки наши от врагов в землю сию полуночную уходили, — поднялся старший из волхвов Богумил. — Жили тут рядом когда-то и два брата родных Словен и Рус, что грады Словенск и Русу поставили. Потом часть их родов пошла на закат солнца и осела на море, ныне Варяжским называемом. Вагры и ободриты, кои до реки Одры расселились на тех землях, есть прямые родичи наши. Потому князь Рарог этой земле Словенской родной и по матери его Умиле, дщери нашего Гостомысла, и по роду русско-словенскому. Кому как не ему продолжить дело мудрого Гостомысла?
        - Так венды, они словене или русы? — спросил кто-то.
        - Венд — сын Бастарна и внук Словена. Тринадцать колен Словеновых вот уже триста лет держат земли Ильмерскую, Ладожскую и Онежскую, а также вашу Варяжскую Русь, — повернулся к Рарогу старший волхв Богумил. — Мы ветви единого ствола, и кровь в наших жилах одна течёт, кровь праотцев великих Богумира и Ория. Я так скажу, что все мы — славяне-русы, ибо власами нашими русоволосы, а богов своих — великих Родичей — славословим, то бишь прославляем в каждодневных молитвах.
        - А вот я и другие новгородцы знатные, — молвил, поднимаясь, осанистый боярин Горевата, — ведать желаем, на кого опираться будет новый князь в земле нашей, — на купцов ли, на бояр или более всего на дружину свою? Ведомо ведь, не может князь без опоры прочной, так на кого та опора будет? — хитрые искорки блеснули и погасли в очах боярина.
        - Боярин Горевата верно речёт! — не дожидась ответа Рарога, вскочил низкорослый купец Сквырь. — Мы, именитые бояре да почтенное купечество, — основа земли Новгородской, от нас более всего казна денег получает. А коли придёт новый князь, которому ничего тут не ведомо, да зачнёт мечом одесную и ошую махать, как привык у себя в Вагрии, то и сойдёт наш торг на нет. Связи купеческие, они годами складываются. На что нам чужой князь, который о мирных людях думать не может, а только о добыче военной…
        - А ты, Сквырь, себя выше общины не ставь, всем ведомо, что ты с Гореватой, что нитка с иглой, одной соляной торговлей повязаны! — возмутился один из старейшин. — Он соль варит, а ты её продавать помогаешь!
        Его поддержали другие.
        - Боятся Горевата со Сквырем, что новый князь заставит полный налог с каждого црена соли платить, вот и идут против общины!
        - Прежде всего, — молвил после некого раздумья молодой князь, отвечая на вопрос Гореваты, — опираться буду на поконы Русской Правды, коими тысячи лет жили предки наши, и мы ныне живём. На волхвов, кои беседу с самими богами ведут. На бояр, купцов и старейшин, что представляют весь люд Новгородской земли. И на дружину верную, коей честь и слава важнее всякой мошны, — с нажимом ответил Рарог, глядя в хитроватые очи боярина. Ожег тот взгляд Горевату, потому как научил Ведамир своего ученика речь не токмо словом, но и взглядом, коий может сказать иной раз поболее длинных речей.
        - Добре, внучек, ответил! — довольно прошептал старый князь.
        С лавы поднялся небольшого роста вепс в праздничном расшитом меховом одеянии, обвешанном многими колокольцами и оберегами.
        - Я шаман, в лесу живу, люди мало говорю, если беда только, тогда людя приходить, однако духи часто говорю. Вчера я спросил духи вепсские леса, воды, неба, земли, что будет, нада нам князя Рарога, не нада? Все духи мне говорил, что каждый человек, каждый народ своя дорога идёт, беда нет. Большой беда будет, очень большой, когда человек свои духи забывать, земля не любить, вода не любить, смерть тогда, каума однако. Духи мне сказал, каждый делай своё, но только вместе! Вепсы что сделают, если много викинги прийдёт? Только лес бежать! Но викинг большая лодка туда пойдёт, вепса убивать, шкуры забирать, детей рынок продавать. Словен будет сражаться, только один не сможет победить, умирать будет. Чудь тоже один сражаться и тоже умирать, и кривич, и другой, все по одному умирать. Духи мне сказал, если князь Рарога духи уважать, земля, небо, вода, то и они ему помощь будут давать, и все духи словенский, кривичский, чудский, меря, духи один, имя только разный!
        - Верно шаман вепсский молвил! Хочу и я о том боярам да купцам напомнить, — поднялся изборский волхв Древослав, — что на раздорах и распрях завсегда власть чужинская зиждится, и коли мы сами меж собою ладу установить не можем, то только сторонний человек князем должен быть, чтоб никому старого не вспомнил и обиды былые не хранил. Обиды у всех разные, а земля, небо, вода — они едины для всех, так-то!
        - Истинно волхв речёт! — поддержали голоса. — Стороннему видней, он со всех одинаково спрашивать будет и судить по справедливости! А коли каждый, кто за солеварню свою, кто за барыш держаться станет, так тогда верно всем каума будет на радость чужинцам злобным, викингам, хазарам и прочим! А Рарог нам, хоть и дальняя кровь, да родная.
        - Кровь родства — дело святое, — вновь поднялся волхв Богумил и обвёл всех немигающим пристальным взглядом очей, который мало кто из собеседников мог выдержать долго. — Одначе, самое важное для нас, наследников Словена и Руса, служение отцу нашему, Роду Всевышнему, а не стяжание злата и прочих земных богатств.
        - Вот об этом и реки им, отец Богумил, — обратился к нему Гостомысл. — Дай рарожичам наставление отеческое, скажи слово своё веское волховское.
        - И скажу, княже, — тряхнул седой шевелюрой волхв и повернулся к братьям. — Пусть в жизни вашей не будет радения о себе, а лишь о Роде едином, а он уже сам вам необходимое даст. Пусть впредь будут не властны над вами и внуками вашими ни злато, ни хоромы, ни богатства многия. Пусть никогда не пленяет вас роскошь храмовая, ибо для руса во все времена была, есть и будет единственным храмом земля-матерь да отец-небо. На земле мы рождаемся, а на небесные луга Сварожии уходим после смерти. Да будет так! — молвил волхв таким торжественным и сильным гласом, будто наложил заклятье обережное на Рарожичей от тех зол, кои только что перечислил. После речи его наступила тишь в тереме, будто боялись потревожить минуты священные все те, кто был под сводами.
        Князь Гостомысл встал во весь рост, опираясь на посох и молвил:
        - Прошу подтвердить волю мою вашим словом, бояре новгородские, изборские, русинские и ладожские, и вашим, старейшины почтенные, и вашим, волхвы и шаманы многомудрые. И повелеть призвать на княжение внука моего именем Рарог, князя храбрых ободритов-рарожичей, коий, несмотря на молодость свою, уже воинской доблестью прославлен есть, дабы был он надёжной защитой земле Словенской от захватчиков алчных!
        Большинство рук взметнулись вверх. Решение о призвании на стол новгородский ободритского князя Рарога было принято.
        - И так порешили бояре да старейшины русские, вепсские, чудские, мерянские, кривичские и словенские, с одобрения волхвов и шаманов, призвать тебя, князь ободритский Рарог, на престол княжеский новгородский, чтобы правил ты землями нашими по чести, совести и Русской Правде, которая единый закон есть для всякого рода словенского и многих других родов, в земле нашей проживающих, — торжественно и распевно огласил Рарогу общее решение один из новгородских бояр.
        - А потом освободить от хазарского гнёта Киевскую, Черниговскую, Северскую и прочие земли Руси Великой, собрав её в единую и крепкую державу, какой тысячу лет была Русколань. Да такую крепкую, чтоб ни франки, ни нурманы, ни хазары или другие какие народы не смогли её одолеть! — заключил, вдохновенно блестя очами, Гостомысл. Вспомнив о Русколани, он поискал очами отца Хорыгу, но не увидел его среди остальных волхвов.
        Молодой ободритский князь в ответ поклонился с великим почтением старцам, волхвам и деду Гостомыслу.
        - Благодарствую вам, волхвы многомудрые, славные бояре новгородские и старейшины почтенные, за честь великую и доверие сердечное. Благодарствую тебе, честной князь Гостомысл, сто лет тебе жизни и мудрого княжения! По правде говоря, пребываю в смятении: достоин ли я чести столь высокой, хватит ли мудрости и силы для дела великого? Потому прошу вашего дозволения отправиться домой и держать совет со старейшинами, волхвами и богами нашими, и как они меня вразумят, так тому и быть должно. А кроме того, обязан я о земле Ободритской позаботиться, передав её в руки надёжные. А уж коли решено будет идти мне на престол Словенской державы, то дружину надобно собрать храбрую и сильную, чтоб могла дать отповедь и нынешним врагам Новгородчины и тем, что ещё появятся, — закончил речь Рарог.
        Старейшины стали тихонько перешёптываться между собой.
        - Хорошо говорит, правильно.
        - И то что трон при живом князе занимать не спешит, тоже верно.
        - Достойный ответ, — молвил громко старший из волхвов с явным удовольствием в голосе, обращаясь ко всем, — по всему внук Гостомыслов в деда пошёл. Так тому и быть, как боги скажут!
        Длиннобородые и седовласые волхвы, расходясь, вновь тихо переговаривались меж собой.
        - Великая беда могла случиться, коли призвали бы князем Вадима, сына старшей его дочери, она ведь замужем за латинянином, и сын той же веры. Стань он князем, будет как у нурманов и германцев, пойдут сюда беспрепятственно латиняне веру и власть свою насаждать, — рёк Богумил.
        - Истину речёшь, брат, — утвердительно закивал головой Древослав. — Латиняне за собой франкских да свейских королей тянут, кои отбирают навсегда не только землю и веру исконную, богами и предками завещанную, но и волю, без коей и вовсе славянина-руса быть не может. И становится человек на бывшей своей земле не токмо беспамятным и безродным, но и жалким презренным рабом.
        - Самое страшное, когда рвётся связь человека с Родом Единым, тогда нет места душе его ни в Яви, ни в Нави, — добавил Богумил.
        - А не ведаешь ли, отчего нынче не пришёл отец Хорыга? — вопросил Древослав. — Князь ведь к нему посылал?
        - Отчего не пришёл, нам и так с тобой, брат, ведомо. Своим отсутствием отец Хорыга выказывает несогласие с призванием варягов-рарожичей и нежелание устраивать свару на общем сборе, особенно между волхвами. На то его право, и в том его мудрость…
        - Не нравится мне сей сон Гостомыслов, ой как не нравится, — ворчал боярин Горевата, когда они со Сквырем ворочались от князя.
        - Прав ты, кругом прав, боярин, не дело чужих на стол княжеский кликать, коли мы тут уж притёрлись друг к другу, ведаем, кто чего стоит, кто какой вес имеет и чем Новгородчине полезен будет…
        - Главное, Сквырь, что сей варяг Рарог, или, как викинги его кличут, Ререг, он ведь по-своему хозяйничать почнёт и все наши договорённости с нурманами порушит. Мы-то от них откупились, и в полон берут да разоряют они не нас, состоятельных бояр словенских, а чудь, да весь, да мерю всякую, так нам до того дела мало.
        - Ну не скажи, наших тоже не по шерсти приглаживают, и купцов, и мастеровых… — стал возражать низкорослый и широкий в плечах Сквырь.
        - Чего ты о ком-то, ты о себе печься должен. Меня, тебя, других бояр да купцов они не трогают, потому как понимают, что опереться на кого-то в чужом краю непременно надо, да и отступные мы им немалые платим, а те, у кого ни ума, ни денег, пусть как хотят, так и расплачиваются, то их дело. Нам, брат Сквырь, вперворядь свою выгоду блюсти надобно.
        - Да и, скажем, налоги с солеварен ты пока по-свойски платишь, боярин, а как прикажет новый князь брать с каждого црена столько-то, да ещё человечка своего поставит учёт весть?!
        - Так ведь и я тебе тогда дороже соль-то отдавать стану, брат Сквырь, — ответил боярин.
        - Знамо дело, я про то и реку, — сокрушённо вздохнул купец.
        - Давай-ка пошлём человека надёжного к Вадиму, внуку княжьему, он-то нас понять должен.
        - Твоя правда, Горевата, не шибко он обрадуется, как про сон деда своего да про решение призвать на княжение его лихого двоюродного брата прознает! — воскликнул Сквырь. — Только посылать никого не станем, я сам на днях в Изборск отправлюсь по своим купеческим делам.
        - Так ты речёшь, купец, такой вот чудный сон деду приснился? — задумчиво молвил высокий и статный, подобно деду своему, Вадим. Он прошёлся туда-сюда по просторной светлице, устланной звериными шкурами и украшенной по стенам дорогими восточными коврами. Синий с красным нурманский кафтан с длинной задней половиной и более короткой передней, отороченный соболем по вороту и по долу, мягко облекал его ладную стать. — Сдаётся мне, что сон этот вещий волхвы деду нашептали, старые колдуны и не на такое способны. Выходит, я, старшей дочери сын, нынче как бы и не у дел, а?
        - То-то и оно, что нас, знатных да именитых людей новгородских, никто слушать даже не стал, как есть охмурили всех волхвы коварные, — тяжко вздохнул Сквырь. — Сейчас, конечно, не попрёшь супротив всех, — молвил он тихо, оглянувшись, будто хотел удостовериться, что никто посторонний его слов не слышит, — однако вместе держаться следует, зачем нам какой-то пришлый князь, когда есть ты, Вадим, законный наследник?
        - Верно, Сквырь, — одобрительно хлопнул купца по плечу Вадим, — погодим маленько, а там решим, как нам быть и что делать…
        Глава VI
        Месть повелителям Фиордов
        Когда перегрузились в Ладоге с плоскодонок на свои лодьи, золотая колесница Хорса уже стала клониться к закату.
        - Что, брат, переночуем в Ладоге, а с утра в Нево двинемся? — спросил Трувор.
        - А мы у Ольга заночуем, как, дружище? Заодно и домой его доставим. — Рарог не признавался даже себе, что хочет вновь увидеть зеленоглазую сестру соратника.
        - Само собой, княже, рады будем! — чистосердечно пригласил кельт.
        Караван Рарога, пройдя несколько вёрст вниз во Волхову, вышел к приладожскому селению Ольга, когда уже вечерело.
        Вот лодья огибает уже знакомый мыс, за ним должно находиться гостеприимное селение. Но… вместо деревянных домов — дым и пепелища. Обе лодьи причаливают к уцелевшей пристани. Выйдя на берег, варяги молчаливыми десятками отправились в догорающую весь. Ольг прежде Рарога с воинами достиг родного подворья и, сцепив зубы, стал вглядываться в лица убитых.
        - Видно, тут как раз была самая жаркая сеча, — молвил седоусый кормчий, — огорожа прочная и дом на каменном подклетье, сюда все, кто мог защищаться, и отступили, вон сколько порубленных…
        - Отец, — всего лишь смог вымолвить молодой кельт, опустившись на колени перед изрубленным телом.
        - Ольг, — позвал его князь, — твоя мать ранена, в подклетье нашли, иди скорее!
        Кормчий, что в плавании был вместо лекаря, тут же принялся перевязывать раненую, сетуя, что она много крови потеряла и выживет ли, неизвестно.
        - Ефанду… сыне, с собой забрали свеи… а ещё скот и всё добро… — задыхаясь, проговорила мать.
        - Это точно свеи были, мамо, а может, даны или норвежцы, язык-то у них один? — спросил Ольг.
        - Язык один, да выговор свой, точно, сыне, свеи были, — простонала раненая и потеряла сознание.
        - Силы уходят, — проговорил кормчий, — дайте кто-нибудь браги или вина греческого с водой…
        Тем временем стали подходить уцелевшие жители, кто схоронился или был в отлучке во время набега викингов.
        - Все склады порушили, меха, зерно, полотно, воск, — всё забрали, тати разбойные, — рассказывала плачущая поселянка, — а людей-то, людей за что живота лишили?
        На месте кузницы дымился сгоревший остов, подле которого, держась руками за голову, ходил вовсе убитый горем дядька Кряж.
        - Железо всё подчистую выгребли, — поднял он слезящиеся глаза на рарожичей, — до последнего гвоздя… А кузню-то зачем жечь?
        - Сколько их было, дядька Кряж?
        - Они утром пришли, три драккара, сказали, много мехов и зерна возьмут. Ну и повели их купцы наши к складам. Нурманы сразу разбойничать и начали, а людей, кто воспротивились, кого убили, кого полонили, а потом ещё и по дворам зачали шастать. Я в погребе успел схорониться… А вот отец твой с соседями с ними в битву вступили, да что сделаешь супротив такой силы лютой…
        - Может, догоним ещё? — с болью и надеждой в очах повернулся Ольг к князю.
        - Попробуем, они в ночь на море не пойдут, должны где-то на ночлег стать, — ответил князь.
        - Места я наши добре знаю, — взволнованно рёк Ольг, спеша со всеми воинами к лодьям, — мы найдём их!
        Спустя некоторое время, ободриты увидели на берегу костёр. Подойдя с осторожностью ближе, узрели в отблесках огня очертания драккара. Обе лодьи стали борт о борт на совет.
        - Если сейчас подойти и ударить, они пленных порежут, мы и пристать не успеем, — тихо молвил кто-то из воинов.
        - Это мыс, он узкий, шагов триста, — пояснил Ольг, — если с той стороны пристать, можем тихо с берега подкрасться и свалиться из-за кустов прямо на голову свеям…
        - Добре, — согласился князь, — тогда второй лодье незаметно пройти мимо викингов дальше, высадиться и по самому берегу вернуться к их ночёвке, но нападать только после того, как мы со стороны леса в драку ввяжемся, ясно?
        - Ясно, брат, — ответил Трувор, что командовал второй княжеской лодьей.
        Викинги, пройдя вдоль ставшего уже неразличимым берега, решили стать на ночёвку. Опасаться им было некого, они знали, что места здесь лесистые и безлюдные. Хотелось поесть после тяжелой, но удачной работы, а заодно и прикинуть, сколько же добра и ценностей взяли в этот раз. Причалили к берегу тремя драккарами.
        - Разведите огонь да поджарьте несколько свиней, — приказал ярл Финнбьёрн, — на рассвете двинемся домой, тогда с костром возиться некогда будет. Всю мелкую добычу выгрузить, и женщин молодых, поглядим, что нам сегодня досталось, — потом чуть подумал, — детей и мужчин оставьте на драккарах.
        Вскоре на берегу у большого костра выросла гора самых разных шкур, рядом — оружие, медная и серебряная посуда. Украшения — лунницы, браслеты, серьги и прочее — викинги, подходя, по очереди ссыпали в деревянный окованный медью сундук ярла. Наконец дошла очередь до молодых женщин и девушек. Их привели со связанными руками. Молодой воин досадливо ругался и прикладывал к щеке сорванный на ходу лист какой-то травы.
        - Что, Литли, — расхохотался невысокий коренастый викинг, — хотел пощупать товар, да киска выпустила коготки? А ты бы шлем не снимал с маской, так безопаснее, ха-ха! — Все, кто был у костра, громко загоготали.
        - А кто же из них тебя так разукрасил, Литли? — не унимался коренастый, глядя жадными очами на женщин. — Наверное, эта, — он указал пальцем на крупного сложения жену с крутыми бёдрами и большой грудью. Сконфуженный молодой викинг отрицательно мотнул головой.
        - Нет, она, — кивнул он в сторону беловолосой девицы, похожей на подростка.
        - Ха-ха, — снова залился смехом коренастый весельчак, — ты и впрямь по себе выбрал, а я-то думал… А ну, разрежь верёвки, я покажу тебе, как треножат таких молодых кобылок…
        - Только товар не попорть, Йоффур, — строго предупредил ярл.
        - Не беспокойся, Финнбьёрн, она будет целёхонька, — заржал коренастый, — почти…. Снаружи точно не будет ни царапины, — смотри, Литли, как надо. — Весельчак живо снял с себя верхнюю и нижнюю рубаху. — Если на киске останется хоть одна царапина, я обещаю тебе, Литли, бочонок эля!
        Вокруг женщин, в предвкушении весёлой забавы, собрался уже плотный круг викингов. Девица-подросток, освобождённая от верёвок, утирая слёзы с грязных от копоти щек, затравленно озиралась, но никакого просвета в кольце мрачных бородачей не было. Коренастый свен по имени Йоффур, что значит Вепрь, ещё раз весело оглядел зрителей и медленно, рисуясь своей силой и ловкостью, широко расставив мускулистые руки, стал подходить к девице, как загонщик к выбранной в стаде жертве.
        - А почему у неё на шее ожерелье? — возмутился ярл. — Кто забыл, что все украшения должны быть здесь! — он указал на свой окованный медью сундук.
        Все воззрились на юную пленницу, дивясь, как так могло статься, что в суматохе никто не заметил у неё серебряного ожерелья.
        - Может, она прятала украшение под одеждой, — виновато оправдывался старый викинг.
        - Ярл, позволь мне взять его как награду за покорность сей дикой киски! — проговорил Йоффур, щерясь плотоядной ухмылкой.
        - Стой! — вдруг повелительным тоном крикнула девушка по-свейски, когда до неё оставалось не более двух шагов. От неожиданности коренастый и в самом деле остановился, блудливая улыбка сползла с его уст как овсяный кисель с ложки. Девица больше не плакала, лик её стал строгим, очи холодно вперились в полураздетого викинга.
        - Если ты сделаешь ещё один шаг, то умрёшь! — грозно предупредила девица, выбросив вперёд правую длань. Вокруг замерли, почему-то всем сразу стало не до смеха. Йоффур с широко расставленными руками походил на огромного краба. Тишина затягивалась, все глядели на него, и он сделал выбор: шагнул вперёд и ухватил правой рукой одежду на груди девицы. Та легко и быстро отпрянула в сторону, на миг взмахнув левой рукой и мимолётно коснувшись виска насильника загнутой костяшкой указательного перста. Никто не заметил этого движения, столь стремительно оно было. Все только узрели, как грозный Вепрь вдруг упал лицом вниз, оборвав с изодранной и опалённой одежды девицы лоскут расшитой ткани. Обнажилась маленькая девичья грудь, но на неё уже никто не смотрел, все взоры были прикованы к лежащему на земле недвижному мускулистому телу, в котором минуту назад так неистово клокотало похотливое желание.
        - Ведьма! — первым опомнился ярл. — Она убила его своими чарами.
        - Не прикасайтесь к ней клинком! — предостерегающе закричал самый старший из викингов. — Кто коснётся, тот погибнет, её нужно сжечь, живьём!
        - Привяжите к дереву, — распорядился ярл, — наложите побольше сушняка, принесем проклятую колдунью в жертву Ньёрду, богу плодородия.
        - А ожерелье, — воскликнул Литли, — его нужно снять!
        - Ты что, совсем идиот? — зарычал на него старый викинг. — Это ожерелье погубит весь твой род, сын глупого тюленя! Всё должно быть предано очистительному огню!
        Привязанная к стволу сухой сосны девица в остатках одежды метала из недавно ещё заплаканных, а потом враз высохших от гнева очей ярые взгляды на викингов, складывавших у её ног сушняк.
        - Сейчас мы тебя поджарим, проклятая колдунья, и ты сгоришь вместе со своими чарами!
        - Скорее вы сдохнете, как паршивые свиньи, чем я сгорю, — крикнула в ответ девушка.
        - Поглядим, как ты завоешь от огня, дикая камышовая кошка! — воскликнул пожилой викинг и, выхватив из костра крупную горящую головню, проворным мягким шагом подошёл к привязанной девушке. Он всё время старался смотреть только себе под ноги, чтобы не встретиться случайно с глазами беловолосой колдуньи. Вдруг викинг застыл на месте, охнул и пошатнулся: невесть откуда взявшийся широкий варяжский нож почти по рукоять вошёл ему в согбенную шею. Викинг ещё не успел осесть на землю, как запели вылетевшие из темноты ободритские стрелы, и началась скоротечная жестокая схватка.
        Скандинавы вначале сражались отчаянно, но, когда из темноты с ярыми криками потекли воины Трувора, навалившись на их правый фланг, опасаясь окружения, свеи быстро отступили к драккарам и спешно отплыли от берега. Люди Рарога не могли преследовать их, лодьи были далеко. Скоро плеск воды и скрип вёсел затихли, скандинавы растворились в ночной темени.
        Рарог с Ольгом почти одновременно устремились к приготовленной к сожжению Ефанде и, к своему удивлению, натолкнулись на гневный взгляд девушки. Первым опомнился Ольг. Подойдя к сосне, он быстро разрезал сыромятные ремни за спиной сестры. Оказавшись на свободе, Ефанда зло набросилась на своих освободителей с обвинениями, что они такие же разбойники и грабители, как и те, что разорили их поселение.
        - Из-за вас, убийц и разбойников, сожжено наше селение, из-за тебя, Ольг, погиб отец, ты ведь тоже ходил, может быть с этими же самыми викингами, в грабительские походы. Где те десять молодых ладожцев, которых ты увёл тогда к нурманам, почему ты один вернулся? — Сестра так «полоснула» взглядом могучего воина, что он едва удержался на ногах. — Вот он, ответ на твои удачные походы, что пришёл из Нави! — Девушка стояла перед двумя крепкими бойцами почти нагая и, не стесняясь своей наготы, костерила их так, что оба не могли вымолвить и слова. Затем она быстро подобрала из груды вещей нужную одежду, нож, небольшой топор, котелок, ещё что-то и, накинув на плечи белую козью шкуру, пошла прочь.
        - Ефанда! — окликнул Ольг.
        Но сестра даже не оглянулась, а только ускорила шаг и пропала в зарослях.
        Рарог стоял, широко открыв глаза и зачарованно глядя ей вслед.
        - И в самом деле, будто кошка дикая! — с восхищением воскликнул он. — Куда же она, ведь пропадёт одна.
        - Не пропадет, я свою сестру знаю. Она и рыбу ловить умеет, и травы целебные знает, и в лесу, как дома. Да и вещая сила рода нашего в ней суща. А ведь ты ей тоже в душу запал, — добавил Ольг неожиданно.
        - Откуда тебе ведомо?
        - Да уж так и есть, как говорю, иначе б она не ярилась так, — пожав мощными плечами, тихо ответил Ольг.
        - Глядите-ка, — прозвучал удивлённый голос кормщика, — на викинге ни единой раны, только чуток крови из носа, а он мёртв!
        Рарог с Ольгом подошли к лежащему на камнях полуобнажённому нурману. Князь внимательно оглядел его, зачем-то открыл око трупа, повернул голову в одну, потом в другую сторону.
        - Снаружи-то цел, да внутри нить Живы прервана. — Увидев, как Ольг с немым вопросом взглянул на него, пояснил: — Я у волхва Ведамира в учении был, кое-что о дрожи волховской знаю.
        - Княже, — тихо проговорил Ольг, — это точно Ефанда, более некому…
        - Настанет утро, мы вдогонку за викингом пойдём, поквитаемся, — мрачно молвил Рарог. — Нужно убрать трупы, — велел князь десятнику.
        - Свен, Дан! — окликнул десятник новоиспечённых гребцов с лодии. — Уберите нурманов, можете похоронить их по своему обычаю.
        - Погляди, Снорри, — взволнованно проговорил рыжий Свен, внимательно оглядывая трупы викингов на берегу, — ведь это наши, Лейф, а вон, похоже, Йоффур…
        - Точно, Асельф, они!
        - Вы что, знаете сих свеев? — вмиг насторожился Ольг.
        - Знаем, — кивнул Дан, — они из нашего фиорда Гринвик, тоже под ярлом Финнбьёрном ходят, хм, ходили, — поправился он.
        - Рарог, — не скрывая возбуждения, обратился Ольг к князю, — а что, коли мы не станем гоняться за этими тремя драккарами, а навестим сразу почтенного ярла Финнбьёрна в его родном фиорде? Я должен посчитаться с ним за селение наше, за отца и друзей… — с плохо скрываемой болью молвил Ольг.
        - Двух наших лодий для такого дела мало, в Вагрию за подмогой идти надо, — возразил князь.
        - Зачем в Вагрию, лодьи и тут найдутся, а люду, теми викингами обиженного и желающего поквитаться с ними, достаточно сыщется.
        - Ты местный, тебе виднее. Коль мы теперь ведаем, где их логово, непременно достанем грабителей и убийц! А Дан и Свен укажут нам путь.
        - Укажем, — согласно закивал Свен.
        - Да ведь мы свой фиорд как пять пальцев знаем, везде проведём! — радостно-тревожно молвил Дан.
        Пока погребали погибших от нурман сородичей, потом помогали всем миром обустроить оставшихся без крова и припасов людей, соорудить временное жильё, прошло четыре дня. К пристани подошли две ладожские насады с теми, кто желал идти «в гости» к ярлу Финнбьёрну, к ним присоединились оставшиеся в живых мужи из разграбленного Приладожья.
        Вёсла гребцов дружно вспенивали волну — обычно в Ладогу все шли под парусом, а возвращаться по озеру Нево приходилось против полуночно-заходного ветра на вёслах. Море встретило их мелкой зыбью и холодным порывистым ветром, что то и дело подхватывал воду и швырял в лицо стоящим на носу. Вечерело. Справа по борту показался поросший лесом остров. С лодьи ладожского воеводы, что шла впереди, замахал руками кормщик, и лодья остановилась. Насада Рарога подошла к ней поближе.
        - Княже, давай тут на ночь станем, остров большой, а далее с утра в море пойдём со свежими силами! — крикнул, перекрывая шум воды и ветра, кряжистый широкоплечий ладожский воевода с сединой в волосах.
        Рарог согласно махнул в ответ.
        Лодьи и насады одна за другой пристали к берегу.
        - Воевода, — обернулся князь к ладожцу, когда на берегу уже запылал костёр из сухих веток, — а скажи, как сей остров зовётся?
        - Эсты зовут его Кеттусаари, по-нашему, Лисий, значит, рекут, что лис тут прорва обитает. А во-он там, одесную, видишь, мыс — указал ладожец, — Лисий Нос он зовётся, оттого что в море выходит, подобно вытянутому носу лисы, когда она к добыче принюхивается.
        - А отчего все лодьи, когда идут, слева прямо к острову жмутся, коли одесную такая ширь и простор? — снова спросил Рарог.
        - Простор велик, да мель аж до самого Лисьего Носа, там ни насады, ни шнеккары не пройдут, только мелкие плоскодонки.
        - Конунг, — обратился Свен к Рарогу, когда все поели горячего варева из пшена с салом, — как придём в фиорд, мы с Даном можем провести твоих воинов по суше, где каждая тропинка нам известна, и тогда захватим ярла врасплох, он даже не успеет убить рабов.
        Услышав последние слова бывшего викинга, ладожцы заволновались.
        - Верно, нельзя чтоб ярл наших сродственников в последний миг порешил.
        Князь с Ольгом отошли переговорить.
        - Как мыслишь, брат, ты был среди викингов, лепше их привычки ведаешь, не заведут людей наших в засаду Свен с Даном?
        - Не думаю. Во-первых, они благодарны тебе, что ты посадил их на вёсла, то есть, сделал свободными, а это у викингов дорогого стоит. А во-вторых, у каждого нурмана есть схрон, где он прячет ценности, что добыл в походах, потому наши бывшие викинги более всего сейчас к тем схронам и рвутся. Да и семьи свои теперь они могут с собой забрать, коли ты разрешишь. У Свена жена и сын малый, а у Дана мать и две младших сестры. А ещё обиды бывшим сотоварищам, да и ярлу самому припомнить хотят, о том я вчера мельком слышал. Думаю, надо принять их помощь, а я с ними пойду, пригляжу, — предложил Ольг.
        - Ладожцев возьмёшь в подмогу, — решил Рарог.
        На рассвете караван двинулся в путь. Спустя время впереди заголубели очертания скандинавского берега.
        Две насады и лодка осторожно пристали к каменистой тверди.
        Выйдя на скалистый берег, ладожане с Ольгом и двумя бывшими викингами осторожно двинулись по едва заметным тропам вверх, к хребту, за которым лежало селение. Две лодьи с варягами Рарога пока оставались на якоре, дожидаясь, когда пеший отряд ближе подойдёт к посёлку и уничтожит дозорных, которые должны предупреждать о подходе к фиорду любых кораблей.
        Поднявшись на один из гребней, ладожцы увидели в небольшой лощине среди клочьев утреннего тумана стадо свиней.
        - Дикие свиньи, что ли? — спросил ладожанин.
        - Это свиньи ярла, — ответил Дан, — за ними ухаживают рабы, но нам лучше обойти стадо. Свиньи приучены к человеческому мясу.
        - Мы с Даном и Свеном уйдём вперёд, — кивнул Ольг, — если кто встретится, знак дадим.
        Викинги с Ольгом широким низким шагом быстро стали обходить лощину. Едва все трое оказались на дороге, ведущей к селению, как нежданно из-за поворота показались люди. Трое встречных быстро шли сверху вниз, один впереди, а двое сзади с трудом сдерживали тележку с двумя грязными закопченными котлами.
        Встреча была столь неожиданной, особенно для викинга, шедшего впереди, что он едва успел произнести удивлённоиспуганно:
        - Асельф, Снорри, вы откуда, я же видел сам, как сгорел ваш драккар?! — в суеверном ужасе он отпрянул назад от духов, неожиданно явившихся из утреннего тумана, и спиной сбил рабов, что сдерживали тележку с едой для свиней. Упавшие рабы отпустили тележку, и она сбила с ног викинга. Свен с Даном и Ольг уклонились от набирающей скорость тележки, и та с грохотом понеслась вниз, разбрызгивая горячее свиное пойло. Ошеломлённый викинг не успел вскочить на ноги, как два явления из Вальгаллы навалились на него совсем не как бестелесные призраки.
        - Стой! — повелительно остановил Ольг Свена, уже занёсшего над горлом поверженного викинга нож. — Пусть вначале скажет, где ярл, сколько сейчас драккаров в походе, сколько здесь.
        - Три драккара у пристани, они четыре дня как вернулись из похода на Альдогу, а двух ещё нет. Ярл дома, позавчера разделили богатую добычу, потому праздновали весь день, ночь и ещё вчерашний день, — частил испуганный неожиданным появлением «покойников» нурман.
        - Нам возиться некогда, пошли скорее, — поторопил Ольг, — решай с ним сам, — кивнул он Свену.
        Свен взялся было за нож, потом ухмыльнулся, быстро связал пленника и зловеще прошептал:
        - Помнишь, Скарри, как ты наушничал ярлу, что мы со Снорри утаили немного жемчуга для своих женщин, и ярл тогда лишил нас доли… Пришёл час расплаты, мы вернулись из Вальгаллы наказать тебя, ты умрёшь гнусной смертью, не от руки воина, и не от меча… Он ваш! — повернулся Свен к скукожившимся и закрывшим головы руками свинарям и бросил к их ногам нож связанного викинга.
        Вскоре троице пришлось остановиться, потому что впереди открывалась зелёная округлость холма, а на его верхушке на каменных древних плитах высился деревянный помост с крышей, где прохаживался дозорный, обозревая всё вокруг: и вход в фиорд, и близлежащую сушу.
        - Так, — решил после некоторого раздумья Ольг, — придётся кому-то из вас снова побыть посланцем с того света.
        - Я пойду, — молвил Свен, но едва он хотел выйти из-за куста, как Дан схватил его за рукав.
        - Вон ещё один, пойдём вместе.
        В самом деле, из-за гребня показался ещё один вооружённый нурман с кувшином в руках.
        - Наверное, пиво принёс, — тихо произнёс Ольг, — идите, хлебните с бывшими соратниками, а я попробую подобраться ближе, — он снял со спины лук и наложил стрелу.
        - Эй, Гирр, не вздумай пить один, я всё вижу из Вальгаллы! — прокричал Дан, когда они со Свеном неторопливо, как на доброй пирушке, пошли к ошалевшим от появления «покойников» дозорным.
        - А если ярл узнает, что вы, бездельники, вместо охраны пиво хлещете? — грозно спросил Свен, а потом добавил: — А ну-ка, давай сюда наше пиво. Что предназначено для жертвы, то должно быть только в жертву принесено!
        - Эт-то н-не жертва, эт-то я д-дома для Гирра взял… — заикаясь, пробормотал подошедший.
        Между тем Свен и Дан подошли к дозорным вплотную, и Свен подал условный знак.
        Через мгновение оба дозорных — пожилой и молодой — лежали на деревянном помосте с разрезанными глотками. А «ожившие мертвецы» потягивали пахучий эль из кувшина.
        - Вон там дом ярла, а вон дом хёвдинга драккара «Молот Тора», чуть ниже дом хёвдинга «Морского волка», а там… Думаю, сначала нужно напасть на эти дома, а уж потом рубить остальных, — молвил спокойно Свен, указывая рукой на лежащее чуть ниже селение.
        - Согласен, — кивнул Ольг, — а вон и наши лодьи показались, сейчас будут входить в фиорд. — Он оглянулся назад и увидел поднимающихся по неширокой тропе остальных ладожцев. — Пора начинать!
        Ольг с бывшими пленниками и десятком ладожан рванулись к дому ярла, редкие утренние прохожие, ещё разомлевшие от вчерашнего пира, едва успевали схватиться за оружие, как тут же гибли от горящих праведной местью словенских рук. Крепкие ворота подворья ярла были заперты.
        - Здесь у него сторожевые псы и охрана, пока будем пробиваться, Финнбьёрн может уйти через хозяйственный двор, — бросил на ходу Дан, — надо зайти с чёрного хода!
        - Пятеро здесь, остальные со мной! Собак уберёшь! — Ольг на ходу подал десятнику свой лук и колчан со стрелами. Пробегая за бывшими викингами вдоль забора, повелел: — Рабов не трогать, рубить только тех, кто с оружием будет сопротивляться, нам нужен ярл!
        Они вышибли небольшую калитку и влетели в хозяйственный двор с обнажёнными клинками. Молчаливые рабы, как тени, старались вовремя убраться с дороги неожиданных пришельцев.
        - Сюда! — крикнул Дан, указывая клинком на дверь. — Здесь через мастерскую оружейников можно пройти во двор Финнбьёрна! — Ольг первым тихо открыл дверь в мастерскую и невольно остановился: посреди большого низкого строения, между двумя рядами крепких столов с инструментами и железными заготовками для доспехов, стоял хмурый ярл, держа в руках недоплетенную кольчугу и зло отчитывал своего старшего помощника.
        - Рабы совсем обленились, за что я кормлю этих бездельников? А всё потому, что ты не умеешь заставить их работать… — В этот миг он поднял строгий хозяйский взгляд на вошедших. Ольг быстро сообразил, кто перед ним, и шагнул к ярлу.
        - Ярл Финнбьёрн, — гневно обратился он к викингу на его языке, — ты убил моего отца, ранил мать, украл сестру. Ты сжёг моё родное селение на Ладоге, забрал в рабство моих соплеменников. Теперь я пришёл за тобой, пора посадить тебя на цепь как злобного пса!
        Стоявший чуть сзади помощник ярла прошептал побелевшими устами, не отрывая взгляда от Дана:
        - Снорри, ты же сгорел вместе с драккаром, откуда ты, Снорри?
        Ярл, опомнившись, швырнул в лицо Ольга кольчугу и мгновенно обнажил свой меч. Дан-Снорри схватился с растерявшимся помощником ярла и быстро прикончил его, на шум прибежали ещё викинги, зазвенели мечи и топоры. Началась схватка. Кельту удалось выбить меч из руки ярла и прижать его к столу.
        - Ну что, ярл, теперь я повелю твоим вчерашним рабам надеть на тебя ошейник и… — он не договорил, из горла Финнбьёрна потекла густая тёмная кровь. Ольг повернул тело противника и увидел торчащий между лопаток круглый стальной стержень, на который мастера накручивают проволоку для изготовления кольчуги.
        - Зачем ты… — начал было кельт, но слова застряли в горле, когда он встретился со взглядом оружейника. В этом взгляде была такая тоска и боль многих лет рабского унижения, что он более ничего не сказал, а с ещё большей яростью рванулся через дверь мастерской во двор, где продолжалась горячая схватка.
        Ярая сила Прави, возгоревшись в душе, творила чудеса с телом Ольга: оно стало невероятно быстрым, гибким, а удары столь сокрушительными, что даже бывалые викинги не могли долго устоять перед таким напором. Вскоре заполыхала крыша дома ярла, а за ней другая, третья.
        Выждав, пока над селением стал расползаться дым, рарожичи на лодьях разожгли жаровни, приготовили смоляные факелы и вошли в фиорд. На деревянные строения, стоящие у причалов, полетели горящие стрелы. Немногочисленные викинги, что оказались на пристани и драккарах, пытались защищаться, но на большинстве из них не было брони, и варяжские стрелы разили их наповал.
        Лодьи причалили к хозяйственной пристани, где стояло несколько широкобоких кнорров, частью загруженных бочками с китовым жиром и разными товарами, приготовленными для торга. Высадившись на берег, варяги во главе с Рарогом принялись быстро и беспощадно очищать от викингов прибрежные постройки, затем с обнажёнными мечами и горящими факелами двинулись в глубь уже полыхающего тут и там селения.
        По родовому гнезду ярла Финнбьёрна полетела тревога, но откуда пришли враги, никто толком не мог понять, бои шли в разных местах селения, а с пристани валил густой чёрный дым. Обычно викинги в случае нападения становились своим излюбленным клином-свиньёй. Закованный в броню, ограждённый прочными щитами, ощеренный копьями, железный клин рассекал нападающих и шёл смертоносным вепрем к цели. Но сегодня всё было иначе: дозорные почему-то не дали сигнала об опасности, все занимались своими делами, и немногие успели надеть броню в начавшейся вдруг неразберихе. Ярл почему-то никаких команд не давал, да и вообще не появлялся, а потом запылала крыша его дома. От пристани тоже повалил густой дым. Хёвдинги боевых кораблей не появлялись, не собирали своих людей и не руководили боем. Многие кинулись к пристани, чтобы отбить суда, но сзади, около их домов, загремели мечи и топоры. Не было строя нападающих врагов, но они были повсюду: в домах, хозяйственных постройках, на берегу. Оставалось каждому либо спасаться бегством, либо защищать свой дом.
        Никогда ещё никто из обитателей фиорда Гринвик не оказывался в роли добычи. Они привыкли вот так же неожиданно нападать с двух сторон на мирные селения, но чувствовали себя в полной безопасности в родных фиордах. И вдруг… этим ранним утром мир враз перевернулся: не викинги гонялись за испуганной добычей по горящим улицам чужого селения, а они сами в растерянности метались по дворам и гибли от мечей и боевых топоров нежданных пришельцев. Некоторых викингов убивали или связывали собственные рабы, уразумевшие, что хозяин их уже не господин, но жертва. Других настигали стрелы и клинки ладожан и рарожичей. Третьи, оказавшись окружены в собственном доме, сдавались в обмен на милость к домашним. В битве на море или при набеге это было недопустимо, но когда угроза смерти нависла не только над тобой, но над всем твоим родом, тогда приходится выбирать, тем более что русы держат данное слово, и это знали все.
        Рано утром молодой низкорослый Литли не открыл, а едва не вышиб крепкую дверь в доме кормщика «Морского волка», саданув в неё с невероятной силой. Просоленный и жилистый кормщик уже открыл рот, чтобы обругать незадачливого ухажера своей дочери последними словами, да так и замер от неожиданности. Литли явно был не в себе: очи широко раскрыты, левое плечо залито кровью, рубаха разорвана, лик исцарапан и кровоточил. Викинг дышал так, как будто убегал вокруг всего фиорда от огромного секача, хозяина свиного стада.
        - Там, там… — задыхаясь, хрипел он, указывая здоровой правой рукой на открытую дверь.
        - С кем ты подрался? — спросил кормщик, забыв, что хотел отругать пришельца.
        - Двери, и ворота… скорее… закрыть! — едва переводя дух, снова прохрипел Литли. — Магни, там словены, они повсюду, дом ярла горит, рабы задушили хёвдинга нашего драккара, я как раз был у него…
        - Фрея, перевяжи его, — повелел выбежавшей дочери кормчий, а сам, схватив боевой топор и нож, выскочил во двор, чтоб затворить ворота. Возвратившись и закрывая на блестящий от многих прикосновений дубовый брусок дверь, он ворчал: — Я знал, что это плохо кончится, это всё та юная ведьма из Альдоги. Я ещё тогда сказал, что смертью этого придурка Йоффура, которого она убила своими чарами, и тех, кто пал в бою с насланными ею духами леса, дело не кончится. Да, а ты ведь тоже прикоснулся к ней! — устремил на низкорослого пристальный взгляд кормщик. Бедный Литли от этих слов сжался ещё сильнее, скованный суеверным страхом, он стал похожим на несчастного избитого мальчишку. — А чего ты попёрся к хёвдингу с самого утра? — спросил кормщик.
        - Он вчера повелел мне прийти к нему пораньше, я не спрашивал зачем. Когда шёл, услышал крики и звон оружия, но подумал, что это после вчерашнего пира, как часто бывает, кто-то кого-то обидел, и лучше обойти, чтобы не попасть под горячую руку. Едва я зашёл и поздоровался, как возник какой-то шум у входа в дом.
        - Посмотри, кто это перебрал эля и орёт, как идиот, — повелел мне хёвдинг. Я вышел, но только открыл дверь, как едва не попал под удар словенского топора, чудом успел уклониться от лезвия, оно только рассекло мне кожу на плече, но от удара щитом в лицо я уже не смог уклониться. Когда я упал, могучий словен перешагнул через меня в дом, за ним второй. Лёжа у порога, я видел, как хёвдинг и его надсмотрщик над рабами стали отбиваться, и в это время рабыня, что возилась у очага, схватила кипящее варево и вылила на смотрителя, а раб, который только что высыпал у очага вязанку дров, выпростал верёвку и накинул её на шею хёвдингу. Словенский воин выбил у хёвдинга меч и нож, не мешая рабу душить хозяина, а второй словен прикончил орущего обваренного надсмотрщика. Во мне откуда-то взялись силы, даже сам не понял, как вскочил и побежал, — закончил свой рассказ испуганный Литли.
        В это время послышались сильные удары в ворота, а ещё через некоторое время в дверь жилища. Кормщик перехватил топор посреди рукояти, чтобы было удобнее рубиться в помещении, и шагнул к выходу. Подойдя к сотрясаемой ударами двери, он оглянулся: его старшая дочь и двое прижавшихся к ней младших стояли молча, глядя на него огромными расширенными от страха очами.
        - Возьми мой старый топор, — кормщик указал на висящий на стене переживший много схваток боевой топор, — встречай смерть с оружием! — рыкнул он на несостоявшегося зятя. А у самого в это время предстало перед очами то, что произойдёт совсем скоро. Он уложит, если будет на то воля Тора, пару-тройку нападающих, а потом чей-то клинок покончит с ним. Прикоснувшийся к юной ведьме Литли, пожалуй, даже не успеет взмахнуть оружием, как будет убит. Победители изнасилуют дочерей, потом убьют младшую, а старшую и среднюю продадут в рабство. Всё просто, он сам, как и другие, сколько раз поступал так же…
        Удары прекратились, кто-то властно прокричал за дверью на свейском:
        - Открывай дверь, Магни, иначе сгоришь вместе со своими дочерьми, а жаль, ведь Фрея у тебя уже невеста!
        - Ну вот, началось! — побледнел кормщик. Не ведающий страха перед мечами и копьями, он боялся духов потустороннего мира. — Я же говорил, эта ведьма из Альдоги вызвала из Вальгаллы дух Асельфа, это его голос, — не пытаясь даже унять возникшую дрожь, обречённо молвил Магни.
        - Если ты откроешь дверь и не станешь сопротивляться, — раздался другой, уже незнакомый голос, говоривший на свейском не очень чисто, — ты и твои дети останутся живы, слово! — Наступила тишина.
        - Можно сражаться с кем угодно, но только не с духами и волей богов, — бессильно прошептал кормщик. Его боевой топор, падая, глухо стукнул о земляной пол, а дрожащие руки стали отодвигать отполированный дубовый засов.
        - Ольг, дозволь нам с Даном поспешить к своим домам, пока туда не дошли воины конунга Рерика, — попросил Свен, когда безучастному ко всему кормщику «Морского волка» и насмерть перепуганному Литли связывали руки.
        - Добре, только возьмите с собой пятёрку ладожан, которые вас знают, иначе по ошибке под горячую руку попадёте, — крикнул Ольг, выбегая через открытые ворота дома кормщика вместе с ладожанами и устремляясь к следующему дому.
        Свен с Даном в сопровождении пятерых ладожан побежали через селение. Наконец, оказавшись в нужном месте, Свен просунул клинок в щель между толстыми досками ограды и открыл затвор. Он обернулся к ладожанам, показав, что ему хватит двух человек, а остальные пусть сопровождают Дана.
        В знакомом дворе вдруг охватило неожиданное волнение. Войдя в дом, не увидел там ни жены, ни сына. Сердце забилось в тревоге: что же с ними случилось? Всё на своих местах, тут явно никого чужого ещё не было. Свен вложил меч в ножны и растерянно прошёлся по дому. Рывком отдёрнул занавеску, отделяющую женскую часть, но и там никого не обнаружил. В недоумении стал оглядываться вокруг, и вдруг услышал сзади шорох, а потом звук падения. Он резко обернулся, успев выхватить свой нож, и тут же бросил его. С широкой деревянной полки, на которой рядами стояли разной величины короба, упала корзина с сушёными грибами. Они рассыпались внизу, а сверху, с того места, где только что стояла корзина, на него смотрели испуганные глаза жены, крепко прижавшей к груди сына. Она ловко пряталась за стоящими на полке мешочками, корзинами и коробами.
        - Асельф, ты?! — не веря очам, зашептала жена. — Тебя прислал Один защитить нас? — Сын же и вовсе разревелся, не понимая, что за беда приключилась. Викинг бросился к полке, сгрёб жену и сына, сбросив при этом на землю остальные мешочки и короба, и радостно прижал родных к себе.
        - Ну как у тебя тут, порядок? — спросил, входя в дом, рослый воин из Ладоги. Свен в ответ только закивал головой. — Собирайте пожитки и будем продвигаться к пристани. Фиорд, понимаешь? Вики… а мы пока во дворе покараулим, — он тут же вышел.
        - Асельф, кто это и что он сказал? — всё ещё плача, спросила жена Дана.
        - Не бойся, эти люди не тронут тебя. Кажется, нам нужно идти к причалу, вспомнил, это у них называется «пристань». Быстро бери самое необходимое. — Жена заметалась по дому, собирая пожитки. — Подожди, — вдруг сообразил викинг, — а почему ты пряталась на полке? Мы живём на краю посёлка, дальше ручей и лес, отсюда совсем не слышно и не видно, что творится в селении.
        - Я боялась, что снова придёт Зигни, он сказал, что сегодня точно придёт, — снова разрыдалась жена Свена.
        - Зачем? — схватив жену за руку, сдерживая нарастающую злость, спросил викинг.
        - Он сказал, что ты погиб, и я должна принадлежать ему. Я отказала, тогда он пообещал прийти сегодня и забрать меня к себе силой, он сказал, что у него давно не было женщины, и он не может больше ждать.
        - Всё, хватит собирать лишнее, только тёплую одежду, в море на ветру холодно, идём! — Выйдя из дома, он подвёл жену с ребёнком к ладожцам, что ждали его во дворе.
        - Идти фиорд, пристань, я догоняйт, долг, мой долг один отдать, я быстро! — Свен жестами и словами объяснил, мешая свейскую и словенскую речь. Ладожане поняли и двинулись к причалам, держа наготове оружие, а сзади шла жена Свена, неся закутанного ребёнка на руках.
        Свен обежал дом, спустился к ручью и мягкими кошачьими шагами подкрался к стоящему на краю леса небольшому домуполуземлянке. Он уже хотел потянуть на себя деревянную ручку двери, когда она сама открылась, и на пороге возник Зигни. Он буквально остолбенел, столкнувшись нос к носу с покойным соседом, к жене которого как раз направлялся. Зигни был празднично одет: яркий, почти новый кафтан зелёного и жёлтого сукна с опушкой из лисы, мягкие сапожки из шкуры козы на толстой подошве из китовой кожи с продетым по верху коротких голенищ шелковым красным шнурком. Красивый пояс с серебряной пряжкой и мечом на боку да зелёная войлочная шапка довершали костюм красавца.
        Увидев прямо перед своими дверями «покойника» в саже и копоти, точно пришедшего из преисподней, бедный Зигни тут же шмыгнул назад и закрыл дверь. Потом осторожно приотворил её: посланец «нижнего мира» стоял не шевелясь. Искатель женской ласки осмелился ещё чуть увеличить щель… Свен ударом в лицо боевой перчаткой с нашитыми стальными бляхами вывел «жениха» из остолбенения и опрокинул внутрь жилища. Другой бы на его месте тут же лишился чувств, но Зигни был, как вепрь, туп и, наверное, потому необычайно крепок на голову. Он не только не потерял сознание, но и смог встретить бросившегося на него «мертвеца» подножкой. Свен рухнул рядом, но в падении всё-таки изловчился вскользь, наотмашь, еще раз пройтись тыльной стороной перчатки по лицу соседа. Рыча и ругаясь, они покатились по полу. Кровь из разбитого лика заливала Зигни глаза, и он пропустил из-за этого ещё несколько ударов. Свен стал душить его, но в какой-то миг, когда соперник почти перестал сопротивляться, прокричал ему, хрипя, почти в самое ухо:
        - Ты хотел моей жены, и я сейчас задушу тебя, как собаку! Если хочешь умереть, как воин, от клинка, то говори, где твой схрон, ну, говори, где добыча, иначе я задушу тебя, ну!..
        - У очага… справа… за дровами, — прохрипел едва слышно Зигни. Свен ещё раз для большей верности ударил поверженного врага и, увидев, что тот наконец-то лишился чувств, бросился к очагу, добавив в слабый огонь сухих мелких щепок, что лежали рядом. Ударом ноги расшвырял дрова и в свете разгоревшегося очага ножом поддел один, потом второй камень в нише для дров. Запустил руку в образовавшуюся пустоту и нашарил там берестяной короб. Удовлетворённый находкой, взвесил её на руке и подошёл к Зигни.
        - Ты сказал правду, и я тоже исполню своё слово, — он метко ударил лежащего ножом прямо в сердце. По зелёному сукну нового кафтана, испачканного землёй, стало расползаться бурое пятно. Свен вынул нож и привычно обтёр его о сукно. — А чтобы ты быстрей попал в Вальгаллу, я даже устрою твоё погребение. — Вернувшись к очагу, Свен железным совком раз и другой набрал углей и высыпал под стены на шкуры и покрывала на скамьях. Выходя из жилища, Свен снял с вбитого в стену деревянного колышка походную кожаную суму и надел её через плечо, бросив в неё короб с кладом Зигни, вспомнив об оружии, прихватил меч и кольчугу врага. Затем поспешил к своему дому и прошёл прямо в угол ограды к старому, расходящемуся тремя стволами ясеню. Оглянувшись вокруг, ножом расковырял искусно замазанное глиной дупло и вытащил кожаный сыромятный мешочек, который тоже по привычке взвесил в руке и опустил в сумку Зигни. Опоясанный двумя мечами, с тяжелой кожаной сумой, он поспешил к пристани.
        К полудню бой в селении почти затих, ветер с моря разносил жирные хлопья пепла, запах гари и смерти. Пленённых нурманов собрали на пристани в плотном кольце воинов Рарога. Князь понимал, что ни бежать, ни сопротивляться они сейчас не станут, потому что в плену оказались их жёны и дети.
        - Конунг, — обратился к Рарогу Свен, — тебе нужны хорошие воины, предложи им, — он указал рукой на пленных земляков, — то, что предложил нам со Снорри… Даном, — тут же поправился он. — Повелители фиордов с радостью пойдут к тебе на службу, а если ты ещё дашь им немного земли, то они будут верны тебе, как никто.
        Князь задумался, потом молвил:
        - Совет твой ко времени. — Он кликнул стоящего невдалеке ладожского воеводу, который глядел, как его воины, ремесленники и мореходы радостно обнимались с только что освобождёнными из рабства родичами и земляками. — Воевода, я вот о чём мыслю, кто землю приладожскую разорил, пусть теперь её защищает. Пойдём сейчас к пленным свеям и скажем им от моего и твоего имени, кто на мече клятву даст Словении Новоградской честью служить и боронить её, живота не жалея, тот не только плату за службу, но землю для хозяйства своего получит. Как, воевода, получит?
        - Да земли-то у нас хватает, не в фиордах живём. Словене — народ добросердечный, помогут тем нурманским семьям на новом месте гнёзда свить… — довольно закивал воевода. — А коли придётся пасть в бою, то семья его, по закону нашему, из казны княжеской будет иметь помощь и поддержку.
        - Служить кому-то за плату у нурманов честью почитается, только им сподручнее, коли хёвдинг из них же будет, — молвил Ольг, пока они шли к пристани.
        - Так назначим им хёвдингом Свена, он смекалистый и держать их в руках сумеет, — так же негромко ответил князь. — Ты же, воевода, сам будешь за ними зорко приглядывать, чтоб не баловали, — обратился князь к ладожскому начальнику.
        - Я, князь ободритский, — кратко молвил Рарог, — по праву победителя и в наказание за деяния вашего ярла Финнбьёрна, имел намерение продать вас вместе с семьями в рабство, как свою воинскую добычу. — Пленные испуганно затихли. — Да вот воевода из Ладоги спрашивает, кто возместит ему нанесённый урон, кто, вместо убитых вами поселян, будет строить, пахать, защищать? Так вот что я решил: вы имеете возможность искупить свою вину честной и достойной службой князю новгородскому Гостомыслу. И нынче же отправитесь в Ладогу вместе с семьями. Старшим ладожской словенской нурманской дружины назначаю Свена, его помощником — Дана. А будете недостойно себя вести, я приду, и тогда пощады не ждите! — Пленные оживлённо зашевелились, ещё до конца не веря, что их ожидает не позорный плен, а обычная жизнь и служба, хоть и на другой земле и другому конунгу, но к этому нурманам было не привыкать. Они принялись обсуждать меж собой слова князя. Потом горячо стали убеждать в чём-то Свена и Дана.
        - Конунг, — молвил Свен, подходя к Рарогу в заметном волнении, — дозволь нам не брить бороды и голову, как делают твои воины, для нас это…
        - Знаю, — прервал его князь рарожичей. — Мне добре ведомо, что по вашим понятиям тот, кто без бороды, тот не мужчина. — Он с улыбкой тронул свой бритый подбородок и обернулся к кельту и ладожскому военачальнику. — Как мыслите, братья?
        - Мыслю, бороды и власы на голове оставить можно, коль им так сподручнее, — отвечал Ольг.
        - Можно, — согласно кивнул ладожец.
        - Ну вот, слыхали? — обернулся Рарог к просителям. — Полагаю, наш Перун с пониманием отнесётся к бородатым новобранцам, главное, чтоб служили добре на благо земли Словенской. Дозволяю носить длинные власы и бороду!
        - Благодарим конунг, и тебя, воевода! — мгновенно радостно засияв, заговорили оба нурмана и тут же поспешили к своим собратьям.
        - Гляди, Ольг, а они-то тебя воеводой величают, выходит, чуют в тебе главного воинского начальника, а? — спросил, снова улыбнувшись, князь. Кельт в ответ только пожал широкими плечами.
        Пока князь с Ольгом и ладожским воеводой вели разговор с пленными, недавние рабы из оружейной мастерской уже заканчивали снимать ошейники с тех, кто ещё сегодня утром был говорящим скотом и уже не чаял стать свободным человеком.
        - Наших погибших с собой заберём? — спросил Трувор. Князь поглядел вокруг на полуразрушенный посёлок викингов, на воды чужого залива.
        - Сколько погибших?
        - Наших четверо, ладожан одиннадцать, — ответил средний брат.
        - Погибшие в одном бою есть побратимы. Разобрать вон те уцелевшие постройки и сотворить погребальный костёр. После прах сожжённых разделить на пятнадцать частей и передать родным, чтоб захоронить на родине. — Трувор, как всегда, только кивнул и пошёл руководить погребением.
        - Ольг, вели всё захваченное оружие, доспехи и железные заготовки грузить на наши лодьи, — деловито распоряжался князь. — Жён и детей новых дружинников новгородских — на торговые кнорры, на вёсла и к парусам на тех кноррах приставить ладожан. На захваченные драккары посадить на вёсла нурманов, но пока без оружия. Бывших рабов и пленных на — лодьи ладожцев. Всё, после погребения уходим!
        - Княже, — спросил Ольг, — дозволь, я опять с тобой пойду. Не могу сейчас домой ворочаться, так тяжко на душе…
        - Конечно, брат! — обрадовался Рарог. — Ты приносишь мне удачу!
        Ободритские лодьи сопровождали ладожан и семьи нурманов до уже знакомого им Лисьего острова. Перед расставанием три лодьи сошлись вместе, став борт о борт, и Ольг с ладожским воеводой перебрались на лодью Рарога.
        - Ну вот, княже, — с печальной улыбкой молвил Ольг, — ты ещё не сел на престол словенский, а уже дело какое доброе сотворил: нурманов наказал, ладожан освободил, да ещё деду Гостомыслу подарок какой сделал: сколько воев крепких к его дружине добавил.
        - Дякуем тебе, княже, — благодарно молвил воевода, — от всей нашей Ладоги дякуем, получил Финнбьёрн мзду справедливую, да и прочим разбойникам наученье. А главное, люд наш освободили и домой их ворочаем, к жёнам, к детушкам, кто уцелел… — горько вздохнул воевода. Он крепко обнялся с Рарогом и с Ольгом. — Ты, земляк, в чужих-то краях не шибко задерживайся, за мать не беспокойся, без помощи нашей не останется. — Потом оборотился к Рарогу. — Мы ночевать не будем, с попутным ветерком дальше пойдём, груз больно хлопотный! Ну, прощайте! — Он перешёл на свою лодью, и вскоре корабли ладожин стали один за другим вытягиваться в направлении озера Нево.
        Рарог улыбнулся каким-то своим мыслям и повернул свои насады, шнеккары, драккары и кнорры, гружёные добычей викингов, к берегам Вагрии.
        Всю обратную дорогу Рарог думал не только над словами деда, но и над словами Ефанды, которую не мог забыть. Он всё время видел зелёные глаза и слышал слова отчаянной девчонки: «Вы такие же разбойники, как и эти, что сожгли наше селение». Он никогда не ставил себя вровень с викингами, коих тоже считал разбойниками, что ради барыша и слово своё не сдержат и, деля добычу, частенько могли перерезать друг друга. И чем больше думал князь о тех словах, чем больше доказывал себе, что он совсем не чета нурманским грабителям, тем яснее понимал, что сестра Ольга во многом права. Только из природной гордости никак с тем согласиться не мог. Он ведь всегда, с самого детства, старался быть первым, да что старался, был им! Его первенство признавали все — и друзья, и враги. И вот сейчас слова зеленоглазой девчонки вновь и вновь ранят его самолюбие. Он привык, обученный волхвом, остро чувствовать отношение к себе окружающих, ощущать, как восторгается им мать, Ружена, другие женщины, как уважают младшие братья, как завидуют его удали, силе, решительности и богатству недруги, и вдруг…. Девица в рваном обгорелом
платье, только что спасённая им от страшной смерти, не благодарит, не замирает от счастья, но костерит, как набедокурившего мальца, и называет разбойником! Даже быстрая победа над свеями и богатая добыча не заглушают тех речей Ефанды. И хотя всё так привычно вокруг: и дующий в лицо ветер, и плеск волны за кормой, и шутки боевых друзей, довольных удачным походом, в то же время всё видится как-то по-иному. А может, виной тому речь деда Гостомысла о том, что не лихими походами отчаянных ободритов и вагров может сохраниться Русь, но единением. Да и история собственного рода теперь видится совсем с другой стороны.
        Он опять вспомнил детство, когда, согласно родовым традициям, как будущий князь, проходил обучение у волхва Ведамира. — Скажи, отче, ты рёк, что каждый человек, а тем паче князь, должен поступать так, чтоб это было на благо Рода?
        - Так, — согласно кивнул старый волхв Ведамир, продолжая вить вервь из принесённой ими накануне пеньки.
        - Ага, деда, — хитро прищурился ученик, так же старательно подражая старику в плетении своей верви, — а какого рода? Ты ведь сам говорил, что и семья — это род, и отдельное племя — тоже род, и много племён одного народа — это тоже род.
        - Кроме тех родов, — снова кивнул старик, — ещё есть Род Единый для всего сущего.
        - Про то и спрос, отче, на благо какого рода человеческие деяния должны быть? — княжич на какое-то время забыл о плетении.
        - Добре вопрошаешь, смышлёный ты, — похвалил старик, — только слушаешь плохо, я же тебе сколько раз рёк, что один род в другой вложен: человек в семью, семья в род, род в племя, племя в народ, и так до самого Рода Единого. И коли человек поступает по Прави, то непременно идут на пользу всем родам деянья его.
        «Выходит, подзабыл я волховскую науку, растерял в суете походов. Да и не я один. Ведь воин-рус — он защитник, мечом своим Роду служить должен, а мы, бодричи, вместо того уж который век против своих славянских родов тех же лютичей воюем. Верные слова дед Гостомысл молвил, и зеленоглазая вещунья тоже правду рекла, не престало сынам сокола на чужие земли зариться, коли собственная не защищена. Почему викинги землю северную славянскую грабить приходят, потому что вместо её защиты подались варяги сами, подобно викингам, за моря грабежом жить, нет, не по Прави это! Какое уж тут благородство, на благо какого такого Рода?»
        Нет, не кончилось его учение у старого волхва Ведамира, много раз будут всплывать в памяти его слова и уроки. Почему-то только сейчас, после короткой схватки со свеями, он вспомнил, как старый волхв отвечал на его вопрос, чем же воин-рус от воина-викинга отличается.
        - Викинг рождается ради смерти, а рус умирает ради жизни! — кратко молвил Ведамир, а потом, чуть погодя, добавил: — Видел, какие знаки у викингов? Красное с чёрным, кровь и смерть. И на стягах их — чёрный ворон, предвестник смерти.
        А у нас кто?
        - Рарог! — воскликнул отрок.
        - Верно, белый сокол Рарог на красном поле. Кровь и жизнь. Рарожич радуется жизни и умирает ради жизни, ради блага и процветания Рода. Для того чтобы убить кого-то, сноровка требуется, но для того, чтобы защитить, нужна втрое лепшая сноровка, потому воин-рус один против нескольких крепких нурманов не только стоять добре, но и побеждать должен.
        Из воспоминаний Рарога вывел зычный глас кормщика:
        - В залив Велиграда входим! Скоро будем дома!
        Глава VII
        Пророчество Свентовида
        - Подготовка к походу, что ты назначил, брат, идёт как надо, лодьи закончили ладить, всё сломанное и потёртое заменили, теперь вот припасами занимаемся, — радостно частил при встрече в Велиграде-Рароге шустрый Синеус. — А как там дед, видать, добре принимал вас, коли задержались?
        - Добре, брат, дед нас принял, — обнимая младшего брата, молвил Рарог, — а в гости нам не только к нему зайти пришлось, а ещё и к свеям.
        - Ого, а к свеям-то зачем? — не понял младший брат, но озабоченный своими мыслями Рарог уже зашагал по причалу дальше.
        - Что, княже, ты, как прежде, решил идти в поход на Сицилию? — спросил Ольг, не глядя на сотоварища.
        - А что, тебе расхотелось пойти и тряхнуть толстобрюхих папских слуг, которые народы охмуряют и грабят, а всё ценное в свои чёрные монастыри стаскивают? — уловив не совсем радостное настроение кельта, несколько рассерженно ответил вопросом на вопрос Рарог.
        - Я не о толстобрюхих сейчас думаю, а о том, кто защитит мой род в Ладоге, когда придёт очередной Финнбьёрн, — обронил хмуро Ольг.
        Ничего не ответил Рарог, только насупился. Не в его правилах было отступать от задуманного, но и возразить упрямому кельту тоже нечем было. У самого в голове всё звучали обидные слова сестры Ольга и умудрённая речь деда Гостомысла.
        Терзаемый смутными чувствами, Рарог вечером отправился в Священную рощу. Он хотел один на один поговорить с волхвом и учителем Ведамиром.
        - Доброе и великое дело задумал твой мудрый дед, — выслушав Рарога, молвил старый волхв. — Объединение Руси, укрепление её славных Родов. Мыслю, в Новгородчине есть много настоящих словенок, с которыми упрочился бы Род варяжской Руси? — с лукавинкой спросил волхв, как в душу заглянул.
        Помолчали.
        - Отче, — с усилием молвил Рарог. — Я в поход собрался, хотел благословение у тебя и богов на дальний путь испросить. А мне нынче все о Роде твердят. Отчего-то смущение на душу легло, — признался князь. — Что посоветуешь, отче?
        Ведамир повернулся к ученику.
        - Скоро праздник Жатвы на острове Руян, тот великий день, когда раз в году Свентовид пророчествует. Испроси у великого бога совета, как тебе лепше поступить, — предложил учитель, и Рарогу показалось, что лукавая искорка опять мелькнула в очах старика.
        Проходя на пристань с женой, матерью, братьями, Ольгом и верными начальниками лодий, чтобы плыть на остров Руян, князь заметил странного человека, который сидел на колоде у дороги, ведущей к причалу. Вокруг него вились детишки, словно воробьи у случайно рассыпанного кем-то зерна. Человек показался ему знакомым, но вспомнить, где же он его видел, не мог. Князь оглянулся вокруг, ища Вольфганга, коренастого рыжего франка, который многое ведал о разных людях, с кем приходилось встречаться князю.
        - Я здесь, княже, — будто услышав его мысли, откликнулся молодой франк, появляясь из-за спин рослых ободритов. — Словенская речь его была почти чистой.
        - Скажи, кто это? — кивнул Рарог на худого нескладного человека.
        - Так это же тот самый черпальщик, которого вы с горящего драккара спасли, — ответил Вольфганг.
        - А почему вокруг него дети? — удивился князь, замедляя шаг.
        - Он режет из дерева дудочки, свиристелки да игрушки разные, вот детишки вокруг и вьются. Ещё разговоры ходят, что те игрушки и свистки непростые, будто от болезней они защищают.
        - Так он теперь тем живёт, что продаёт эти поделки?
        - Нет, княже, он раздаёт всё детям, — ответил франк.
        Рарог, заинтересованный, пошёл к бывшему рабу и стал подле, наблюдая, как неспешно, но ловко в худых пальцах человека старый почерневший нож с выщербленной ручкой вырезает добрую и потешную зверушку. Сделав последнее точное движение, нож замер, а морщинистая тёмная длань протянула зверушку девочке, которая глядела на неё, как на чудо, широко открытыми сверкающими радостью очами.
        Черпальщик поднял очи на князя, и этот взгляд удивил Рарога. Он глядел на него и одновременно куда-то очень далеко, будто в сём взгляде помещалось всё, что было, что есть и что будет, и ещё много чего, людям не ведомого.
        - Как тебя зовут? — спросил Рарог. Человек безразлично пожал плечами.
        - Люди зовут Черпальщиком. — Потом взял из кучки лежащих рядом веток, сучков и обрезков деревяшку и, показав её собеседнику, спросил: — А как ты назовёшь это? — Теперь пожал плечами Рарог. — Если я вырежу из неё оленя, ты назовёшь его оленем, а если ежа, то ежом, если птицу — птицей, не так ли? — продолжал вопрошать Черпальщик. — Так что я держу в руке?
        Рарог развёл руками:
        - Я вижу корень….
        - Корень Рода, — закончил бывший черпальщик и сделал несколько движений ножом. — Держи, князь, это твоему сыну, пока он будет при нём, ничего худого с ним не случится.
        - Эге, человече, — рассмеялся Рарог, вертя в руках маленькую странную фигурку, — ты ошибся, у меня дочь.
        - Это для твоего сына, — снова ровным голосом повторил Черпальщик и ещё раз так глянул на князя своими очами без страха, зависти, радости или горя, что Рарог покорно взял маленького деревянного человечка и зажал его в своей крепкой длани.
        - Почему ты не берёшь плату за свою работу?
        - Вы меня спасли не за плату. От этого и моя душа стала другой, такой, что может творить чудо, а это нельзя мерить никакими деньгами. Это чудо — божий подарок, князь, вот я и делюсь им с другими. Не забывай то, что я тебе сказал…
        - Чудной человек, да и в самом деле, побывав рабомчерпальщиком на драккаре викингов, либо тронешься разумом, либо станешь мудрецом, не знаю, какой здесь случай, — сказал спутникам Рарог, продолжая свой путь к причалу и сжимая в руке странного деревянного человечка.
        Народу, как всегда к Свентовидову дню, на священный остров русов Руян прибыло множество. Тут и безбородые длинноусые варяги, и купцы из разных славянских земель, жрецы и волхвы от лютичей и поморов, из Ляшской, Чешской, Сербской, Хорватской земель, из Южной и Северной Словении. Были также иноземные купцы: саксы, фряги, бородатые нурманы, и даже арабы с греками. Все одеты празднично, повсюду продаётся пиво, греческое и галльское вино, скандинавский ячменный эль, русская медовуха.
        Купцы в основном оседали в центральных и окраинных градах острова, больше всего в Руген-граде и Райском Заливе, или, понурмански, Ральсвике. Ральсвик был давним торговым градом на берегу морского залива, где жили и творили свои изделия всяческие мастера: и местные, и поморские, и скандинавские. Они изготавливали гребни из кости и дерева, делали всяческие украшения из местного янтаря, кузнецы работали по серебру и железу, кожевенники шили обувь, златокузнецы делали ожерелья, фибулы, подвески, серьги и прочее, и прочее. И в обычное время в тихие бухты Ральсвика заходили многие корабли, в том числе из датской Хедебю и свейской Бирки. В праздничные же дни Райский Залив превращался в великое торжище, куда стекалось множество желающих что-либо продать, купить, обменять, заключить сделку на будущее. Для ругов сей град был удобен тем, что все суда, входящие в залив, легко просматривались, и было видно, кто пришёл, с чем и какой силой. Боевые корабли ругов с охоронцами неусыпно следили за порядком в градах и на море.
        Столица Руяна-Рюгена Аркона располагалась на самой западной оконечности острова и была священным градом, в коем находился главнейший храм всех западных славяно-русов со святилищем Великого Свентовида. Торговцы не допускались даже к стенам града, не говоря уже о его улицах.
        Иноземцу дозволялось прийти в храм, только ежели он желал почтить ругенское божество и принести ему дары. Нурманские ярлы и конунги часто захаживали с подношениями и просьбами об удачных походах и о богатой торговле.
        Если глядеть на Аркону с моря, то всякому мореходу она представала возвышающейся на грозных и величественных белых скалах, стерегущей русский Дух и Покон здесь, в самом сердце моря Варяжского.
        Храм Свентовида изумлял великолепными резными изваяниями птиц и зверей. Ещё вчера верховный жрец вымел святилище специальным ритуальным веником, выходя всякий раз наружу, чтобы выдохнуть и вдохнуть воздух, дабы не осквернить своим дыханием божество. В эти дни текли в храм щедрые подношения от купцов, чтоб и впредь не иссякали доходы от торговли, от всех варягов-воинов, чтобы и последующие походы были не менее удачливыми, от трёхсот рыкарей, что пребывали при храме и ходили за добычей для сокровищницы Свентовида.
        Рарог прибыл на Руян несколькими лодьями ещё с вечера. Задолго до восхода солнца, он со всей свитой отправился в Аркону.
        Вымощенная камнем дорога казалось светло-серой в ночном сумраке, и по ней, тихонько переговариваясь, двигались тысячи людей.
        Взойдя на холм насыпи, искусно отделяющей Аркону от прочего острова, все остановились перед величественным храмом, дожидаясь первых лучей солнца. Низко над головами зеленовато-золотой каплей дрожала звезда Денница. Небо на востоке всё больше светлело, и вот золотисто-розовые отблески восходящего светила коснулись восточных врат. Тотчас раздался громкий глас двенадцати труб, и вслед за этим врата распахнулись.
        Одновременно с трубными звуками послышался дружный клич: «Слава Свентовиду!» — и триста всадников в сияющих доспехах, верхом на чудных конях в изукрашенной золотом и серебром сбруе, выехав к храму, воздели в приветствии светилу свои боевые мечи. Затем, по велению старшего, они стражей встали с двух сторон дороги, ведущей к храму, — все рослые, голубоглазые и могучие, истинные воины бога! В Свентовидовы воины отбирались достойнейшие юноши из лучших родов.
        Люди неторопливо вошли под своды храма, украшенного искусными изваяниями и рогами диких животных. В глубине, закрытое пурпурными занавесами, находилось святилище. Великий первосвященник, как все жрецы, с длинными волосами и бородой, был одет в четыре тонких шёлковых одеяния, одно длиннее другого: багряное, зелёное, жёлтое и сверху ослепительно белое. На широком поясе были искусно вышиты двенадцать подвигов Свентовида. На голове — золотой венец, украшенный семью драгоценными камнями. В руке Боговед держал златую чашу, исполненную чистейшего вина. Двенадцать жрецов, стоящих справа, держали великую серебряную лохань, у коей были три разные ноги: одна наподобие орла, другая — быка и третья — кита. По древним преданиям русов, сам остров Руян божественной волей Свентовида покоился на спине огромного кита. Бык, как символ Велеса, воплощал богатство и процветание. Орёл, символ Перуна, — силу, защиту и славу. Слева от Боговеда располагался хор и музыканты: двенадцать жрецов с трубами, рогами и бубнами, четверо с гуслями и семеро певцов.
        Вот Боговед, передав чашу одному из жрецов справа, подошёл к занавесам святилища и с поклоном открыл их. Все увидели, как осветилось в глубине изваяние божества, и замерли, испытывая почтительный трепет перед четырьмя ликами самого Свентовида, лицезреть коего они удостаивались лишь однажды в год. Изваяние божества было искусно вырезано из священного дуба. Четыре главы его смотрели в разные стороны света, они были, по воинскому обычаю ругов, с короткими волосами и обритыми бородами. В деснице Свентовид держал рог для питья, исполненный из различных металлов, левая рука, упертая в бок, образовывала как бы дугу лука. Одежда была ниже колен, ноги покоились на земле. На левом бедре Свентовида висел огромный блистающий меч в серебряных ножнах, изукрашенных великолепной чеканкой. Чуть дальше находились узда, седло, огромный щит превосходной работы и священный стяг-станица с изображением орла — знаком Свентовида и символом Руяна. В отдельном строении находился белый божественный конь Свентовида, который пророчествовал о великих грядущих событиях посредством гадания: какой ногой он ступит через три ряда
поперечных копий. Если правой — быть успеху, левой — поражению. Никто не смел на него садиться, кроме верховного жреца, и даже за один выдернутый из гривы волосок ждало смертное наказание.
        С благоговением подойдя к божеству Свентовида, верховный жрец принял из его руки рог и, выйдя пред людьми, возвестил: — Рог почти полон!
        Радостный вздох был ему ответом, поскольку всякий варягрус знал, что если в роге божества убыло мало вина, значит, быть следующему году плодородным!
        Боговед, вернувшись к изваянию, вылил остатки из рога к ногам божества, а затем, взяв из рук служителя золотую чашу с вином и вознесши её пред божеством, прочитал молитвы. Затем наполнил из неё рог доверху и вложил его в десницу Свентовида.
        Выйдя из святилища, главный жрец наполнил чашу, на сей раз чистейшим винным духом, и поджёг его. Служители поднесли серебряную лохань, и Боговед излил в неё из чаши первую огненную жертву, произнося молитву-благодарность Свентовиду за дарованный им свет и все блага земные, и сделал ритуальный глоток.
        - За добрый урожай на полях, за щедрые плоды в садах, за тучные стада на зелёных лугах, за обилие рыб в морях и птиц в небесах, слава Великому Свентовиду! — зычно провозгласил он.
        Своды храма вздрогнули от гласа труб и рогов, звона струн гуслей и дружных возгласов певцов, воскликнувших: «Слава!»
        - Слава! Слава Великому Свентовиду! — подхватили все присутствующие в храме, а также люди, собравшиеся на площади.
        - В сей великий день, — провозгласил Боговед, — вы имеете честь испросить у самого бога нашего ответ на свои земные вопросы и возблагодарить его дарами вашего сердца! Но помните: изречённое Свентовидом есть высшая Божественная Воля, коей надлежит подчиниться, какой бы она ни была. И не тревожьте Светоносного по мелочам. Кто желает вопросить о важном?
        Рарог поднял руку.
        Боговед, подойдя к ободритскому князю, стоявшему в переднем ряду, передал ему чашу, пылающую голубоватым пламенем.
        Рарог подошёл к жертвеннику, остановился подле него и в наступившей тишине молвил:
        - Слава тебе, пресветлый Свентовид! Прими жертву мою чистую и скажи, угодно ль мне быть князем в земле Словенской, и сколь долгим будет сие княжение?
        С этими словами Рарог излил чашу в серебряную лохань. Лазоревое полупрозрачное пламя взметнулось вверх, разделившись вверху на три языка.
        Лик кумира засиял ещё ярче, потом он чуть пошатнулся, словно ожил, и вдруг послышался громовой глас:
        - Тысячью лет изочту я твой век, и да поклониться всякий тебе человек!
        Все находящиеся в храме были зачарованы волшебным действом, а жрец, взяв из княжеских рук чашу, вновь наполнил её пылающим винным духом и с почтением поднёс Рарогу.
        - Да будет твоя власть и твоя вера так же крепки и чисты, как сей божественный огонь!
        Рарог сделал глоток от огненного подношения и возвратил чашу Боговеду.
        Жрецы тотчас написали пророчество Свентовида божественными рунами на особой доске и вручили Рарогу.
        Нашлось ещё несколько желающих испросить совета у божества. И каждому жрецы торжественно вручали дощечку с рунами пророчества.
        Затем, убрав жертвенную лохань, те же двенадцать жрецов вынесли огромный, в рост человека, медовый каравай и торжественно водрузили его перед святилищем. Главный жрец Свентовида, прочитав положенную молитву-благодарение божеству за добрый урожай этого лета, зашёл за высоченный каравай и громко спросил присутствующих:
        - Дети мои, видите ли вы меня?
        - Нет, не видим! — дружно ответили люди.
        - Желаю, чтоб вы и в следующем году меня не видели! — отвечал жрец. Выйдя из-за каравая, он обратился к людям. — Великий Свентовид предрёк, что следующее лето будет обильным, так что можете с лёгким сердцем продавать излишки этого урожая. Вкусите же часть от священного каравая и возблагодарите Свентовида за щедрость его! — торжественно провозгласил жрец. По его знаку огромный каравай тут же был разрезан, часть предназначалась божеству и служителям, остальное было роздано людям.
        Храмовые служители разносили куски праздничного каравая, а люди, в ответ, бросали на золотые и серебряные блюда монеты-пожертвования. Каждый совершеннолетний мужчина и женщина на празднование Свентовида приносил монету. Купцы же и воины жертвовали треть от своих товаров и добычи, в основном тоже золотом или серебром, из которых жрецы затем отливали необходимые храмовые сосуды и прочую священную утварь. Если бы кто случайный заглянул ненароком в храмовые сокровищницы, он увидел бы целые горы монет, различной утвари, драгоценных каменьев и украшений в ларцах, а также ворохи дорогих красных одеяний и мягкой рухляди, которые, в отличие от нетленного металла и камней, приходили в негодность.
        Лик божества утратил сияние, и трубы пропели в последний раз. Боговед закрыл пурпурный занавес до следующего лета. Народ покинул храм, чтобы продолжить празднество. Князь Рарог поручил от его имени принести в жертву Свентовиду двенадцать белых быков, а мясо раздать дружинникам и народу.
        Начались всеобщие жертвоприношения скота, пиры, пляски и состязания.
        Радостный праздник Свентовида продолжался несколько дней, на острове люд веселился вовсю: пили пиво, вино, медовуху; объедались мясом, рыбой, хлебом и фруктами; боролись; состязались в стрельбе из луков и самострелов, в метании копий; спешили поглядеть на острословых и ловких скоморохов.
        Вот большая толпа обступила двух силачей: здоровенного бородатого викинга из Бирки и варяга Силу с лодьи Рарога. Специально для их спора кто-то уже притащил с торговой пристани каменные грузила с большого журавля, которым вытаскивали из лодий тележные кузова вместе с грузом. Когда могучий нурман, багровея от натуги, согнул подкову, а улыбающийся Сила просто сломал её, зрители возбуждённо завопили. Тогда побагровевший уже от злости викинг ухватил каменное грузило и принялся, пыхтя, поднимать его, а вся толпа на разных языках хором считала. Потом за грузило взялся Сила. Он, как всегда, выглядел безобидно, с постоянной застенчивой улыбкой. Могучий викинг в этот раз был спокоен, ему никак не верилось, что этот «мелкий» сможет поднять камень столько же раз, что и он. Вот ободрит, кажется, приостановился, «не добрав» два подъёма до того, что смог бородатый. Викинги уже радостно зашумели.
        - Сила, давай не позорь русов, вжарь нурману! — закричали варяги. Сила напряжённо улыбнулся и принялся поднимать камень дальше, вот он сделал два подъёма, все замерли… а потом уже через силу, на одном только кураже, он поднял камень ещё два раза. Толпа взорвалась криком восторга одних и сожаления других. Под их вопли викинг нехотя расстегнул свой скандинавский пояс с множеством заклёпок и карманов и вручил победителю. На смущённого Силу набросились друзья, принялись тискать его в объятиях, а потом стали высоко подкидывать вверх.
        Сама собою уже разнеслась весть, что отчаянный варяг Рарог призван на княжение в землю Словенскую, и все, кто знал его, а также многие незнакомые люди, старались поздравить лично. Рарог шёл в окружении родных, рядом с матерью Умилой, которой было особенно приятно, что столько именитых воинов и знатных купцов воздают почтение её сыну. Сердце матери билось взволнованно и радостно, она шла счастливая и торжественная, почти как в день своей свадьбы. Недолгим было счастье с мужем Годославом, осталась одна с тремя малыми сыновьями. Но ничего, вырастила, и теперь материнское сердце радуется, глядя на них, статных и умелых, добрых воинов и помощников.
        Рорик Ютландский, под чьей жёсткой дланью находилось немало отчаянных ярлов, владетелей фиордов, уже с изрядной долей серебра в тёмных волосах и бороде, но ещё довольно крепкий и решительный, подошёл к Рарогу.
        - А что, Рерик, я слышал, ты собираешься на Сицилию? Может, объединим наши силы и пройдём, подобно океанскому урагану, по землям разжиревшей Европы? Пусть хитрые торговцы Галлии, Испании, Италии и их чванливые короли почувствуют силу наших бесстрашных клинков! Пусть поделятся с нашими смелыми воинами своими сокровищами, нажитыми хитростью и обманом, а? Мы скоро соберёмся на пристани в Ральсвике. — Рарог поблагодарил конунга, сказав, что подумает над предложением.
        - Гляди, как очи-то пылают у старого ютландца. Рекут, он снова лишился своего лена в стране фризов, и хоть взамен получил другой в той же Ютландии, не отступает и борется за возврат Фрисланда, упрямый, что твой буйвол, — молвил Вольфганг.
        - Княже, так вы почти тёзки с Ютландцем, — заметил Ольг.
        - Да нет, Рорик — это по-датски, что оно означает — не ведаю. А наш белый сокол — Рарог — издавна был хранителем ободритского рода.
        А на мысу у пристани ярлы и предводители варяжских ватаг вели совет, куда будет следующий поход. Когда Рарог спустился к пристани, вопрос уже был решён: первый жертвой удалых мореходов станет Сицилия. Заметив подошедшего Рарога, Рорик опять подзадорил:
        - Ну как, Ререк, сходишь напоследок с нами в тёплые моря, повеселишься, а то княжеская жизнь супротив морской, что варево без соли, пресная больно! — Дружный хохот вожаков варяжских и нурманских ватаг сотряс морской воздух.
        Рарог улыбнулся на шутку, прошёл вперёд, легко вспрыгнул на большие бочки и громко молвил:
        - А я вам, честные ярлы, князья и старшины ватаг, вот что хочу предложить. Знаете все, что хаживал я с вами в такие походы прежде, а нынче не хочу. Потому что пока мы по чужим морям грабежом занимаемся, наш люд в Словении от такого же грабежа страдает. Спрашиваю я вас, сильные, смелые и испытанные в боях воины, если не мы с вами защитим пахарей, рыбаков да мастеровых, кто ж тогда? А как речёт мой учитель, волхв Ведамир, «чтобы убить человека, сноровка нужна, но чтобы защитить его, втрое больше требуется». Потому к тем, кто в себе силы только для разбоя чует, я не обращаюсь, слова мои для тех, кто втрое сильнее, кто защитить может. Идите ко мне в дружину, пусть земля Словенская станет вашей родной, хватит по чужим шляться! Пусть дети ваши и внуки на той земле родятся и взрастают, а вы, состарившись, меч свой и удаль варяжскую детям своим передадите, а вместе с тем честь свою родовую, разбоем не замаранную! Кто желает в дружине быть, подходите к воеводе моему Ольгу!
        Неожиданное предложение Рарога вмиг всё смешало в уже сложившемся уговоре о грядущем походе. Кто-то задумался, кто-то, находясь под влиянием выпитого, вообще не мог уразуметь, что за непонятные словеса речёт новый словенский князь. А некоторые стали переходить на сторону, где стоял несколько растерянный Ольг, только сейчас узнавший, что он воевода княжеской дружины.
        - А много ли платить будешь за службу, Ререк? — ехидно спросил один из нурманских ярлов.
        - Дурень, он тебе предлагает жизнь, достойную воина, а ты, как купец, о барыше печёшься! — вместо Рарога ответил поморский ватажник.
        - Нет, я лучше с Рориком пойду на Сицилию, у него заработок верный!
        - И мы готовы присоединиться к тебе, Ютландец! — прогремело над толпой из стана рослых, как Свентовидовы всадники, воинов, и кто-то помахал стягом с изображением волка. — Сколько у тебя кораблей? Наши два десятка не помешают? Только треть добычи наша!
        - Лютичам дай волю, — буркнул Трувор, — лишь бы в сечу, а с кем — своими или чужими — не важно… Эти, похоже, только ради сговора о морском походе и прибыли на Руян, поскольку самым главным градом считают свою Ретру с храмом Радогоста.
        - Когда мы встретились в Волине, лютич в шкуре рёк, что вы, ободриты, их стольный град порушили, — вспомнил Ольг.
        - Отстроили они его, божество из чистого злата отлили, а храм ещё пуще украсили и на острове непроходимом поставили, куда только одна дорога ведёт. Их Радогост, как и Свентовид, тоже предвещает судьбу, и многие люди идут вопросить оракула… — Трувор что-то хотел сказать ещё, но их разъединили.
        Вокруг шли споры, перепалка, каждый говорил своё, люди сновали туда-сюда. В это время мать Рарога, пробившись сквозь орущую толпу к помосту на бочках, протянула сыну руку. Он легко подхватил её и осторожно поставил подле себя. Тут отчаянные ярлы и главари ватаг от неожиданности даже перестали кричать друг на друга.
        - Я Умила, мать Рарога, Синеуса и Трувора, я их родила и вырастила, но сегодня после сказанных тут слов, хочу поклониться старшему земным поклоном. — Умила широко поклонилась сыну. — Благодарю, сыне, за то, что слово о Роде молвил. Забыли из вас многие, что Род вас породил, и силу дал, и сноровку, чтоб вы ему служили и защищали его. Нет тому помощи Рода, кто о себе только мыслит, так и останетесь со своей мошной, без Лада и Доли.
        - Верно мать речёт, — прокричал кто-то, — пока мы по чужим морям болтаемся, наших сестёр да братьев саксы и франки онемечивают, а папские слуги верой своей охмуряют, так скоро ничего от родов наших не останется!
        Наступила сумятица, встречное движение: одни князья и вожаки двигались к Ольгу, другие в обратном направлении. Рарог благодарно поцеловал мать и бережно снял её с помоста. Они подошли к Ольгу, вокруг которого собирались главари ватаг. Были то в основном, русы, но и некоторые нурманы, что жили на полуденном берегу Варяжского моря и частично уже ославянились, и франки, и фризы, и саксы. Все они теперь становились единой дружиной варягов-руси словенского князя Рарога-Ререка, Роду коего сам Великий Свентовид предрёк тысячу лет царствования.
        Ольг ощущал в голове некое кружение, будто после доброй чары крепкого эля или греческого вина. Ещё недавно он был просто боевым побратимом Рарога и вдруг, нежданно-негаданно — воевода, как по волшебному мановению самого Свентовида. Он едва успевал оборачиваться и назначать подходившим к нему отчаянным морским воинам встречу на следующее утро тут же, у причала. До утра пусть подумают, протрезвеют от вина и мёда, и завтра решат окончательно. Занятый разговорами с главарями ватаг и прочим морским людом, он всё сильнее ощущал на себе чей-то взгляд, но разобраться, кто так прикипел к нему очами, не мог из-за новых и новых желающих влиться в дружину Рарога.
        - Что, брат, Солома, снова ватагу собираешь? — раздался вдруг знакомый голос на словенском. Ольг медленно повернулся, и тут же оказался в крепких объятиях трёх бородатых викингов.
        - Шульга, брат, откуда ты? Живой?! Бобрец, Окунь! — очи кельта сами собой увлажнились. — Я ведь думал, вы все полегли там, на «Медведе»….
        - На драккаре решили, что ты убит. После того как твоё тело упало в воду от удара Фридмунда, Лодинбьёрн заорал так, что, кажется, драккар вздрогнул. Косматый кинулся на своих воинов и одного за другим отшвырнул от нас, оставшихся в живых. Он орал и ругался, обещая передушить и скормить рыбам всех, кто сейчас возьмётся за оружие, хотя сам еле стоял на ногах, ты ведь ранил его в руку, и он потерял много своей медвежьей крови.
        - Сколько вас осталось? — дрогнувшим голосом спросил Ольг.
        - Четверо. Ярл даже не стал наказывать никого за случившееся, свара между викингами за добычу — дело обычное, но нападение на селение эстов ему пришлось отменить. Шесть человек из команды полегло в той схватке, и Олаф в бешенстве чуть не прикончил Косматого.
        - Как же вы попали сюда, неужели и старый Косматый Медведь здесь? — удивился Ольг.
        - Нет, мы ведь отработали обещанные три года и должны были получить расчёт. Но Лодинбьёрн не заплатил нам ни пенса, напротив, стал орать, сколько мы принесли ему убытков.
        - Про тебя вспомнил, — добавил Бобрец. — Хвитрбарт, мол, драку устроил, в которой шестеро словенских и норвежских воинов полегло, посему мы, словене, должны за то отвечать.
        - А расплата, мол, как раз соразмерна трём годам нашей службы, — вставил Окунь. — Потом Лодинбьёрн начал заливаться, что твой соловей, про то, как будет нам хорошо, если мы ещё хотя бы на год или два останемся.
        - Но мы не стали задерживаться ни на день, — заулыбался Шульга, — ладно, что так обошлось. Как же мы истосковались по воле, по людям и праздникам нашим! Вот и решили первым делом Свентовидов день на Руяне священном отгулять. А тут глядим, вроде ты, Солома, а вроде воевода какой-то важный, сразу и не подступиться!
        - Погодите, вы рекли, что четверо осталось, где ж четвёртый?
        - Валуй остался, он женился на молодой вдове и стал нурманом.
        - Простите меня, братья! — понурил главу Ольг. — Виноват я перед вами, и перед теми, кто уже домой не вернётся. Был я, братья, в Приладожье, очей не мог на людей поднять, считал, что все вы погибли, и вина в том на мне, как клеймо вечное…
        - Да ладно, Солома, что прошло, того не воротишь. Могли ведь и в самом деле все сгинуть. Благодарить богов надо, что живы остались. А ты как здесь, и отчего вокруг тебя столько людей? Начальником что ли стал? У кого?
        - Ох, братья, расскажу — не поверите! Но сначала пойдёмте, отметим нашу встречу, как же я рад вас видеть живыми да здравыми! Слава Великому Свентовиду, что он сотворил нынче такое чудо!
        И Ольг, обнимая друзей, повёл их в ближайший гостевой двор.
        - Так, речёшь, свеи сожгли и разграбили наше родное Приладожье? — печально спросил Окунь.
        - Сожгли, отец мой погиб… но мы с князем Рарогом им отплатили, весь фиорд тех разбойников огню предали. Потому и решил я, что не должен больше по свету скитаться, а защищать свою землю и людей, свой Род. И так как отныне я дружины новгородской воевода, то идите ко мне в дружину, будем вместе с Рарогом и его братьями землю Словенскую боронить и обустраивать!
        - Вот как здорово!
        - Ну, совсем другое дело, чем нурманам служить!
        - Сдвинем, братья, чаши за нашу Ладогу, не дождусь уже, когда увижу её!
        Глава VIII
        Клятва в урочище Перынь
        - Глядите, нурманы, нурманы! — кричит самый глазастый малец из стайки юных приладожцев, что удят рыбу на каменистом берегу Волхова. — Надобно наших упредить, вдруг нурманы грабить снова пришли! — Глазастый срывается с места, чтобы бежать в селение.
        - Погоди, там насада впереди, какие же это нурманы? — останавливает его малец постарше.
        - Может, и насада, а позади-то драккары, у меня очи зорче твоих, — обижается первый. — Небось, захватили в полон нурманы нашу насаду и плывут на ней, айда в посёлок, старейшине поведаем!
        - Да погоди ты, у насады, гляди, парус красный, и сокол на нём, это же ререги! Как пить дать, ререги!
        - Так всё одно сообщить надобно! — не унимается зоркоглазый и первым бегом срывается с места.
        - Рарожичи возвращаются! — кричит он во всё горло, пробегая по улицам Приладожья.
        Выходят жители, всматриваются в приближающиеся лодьи.
        - А прав был малец, там не только лодьи, но и драккары со шнеккарами идут, — замечают опытные в морском деле приладожцы.
        - А на парусах у них заместо ворона ободритский сокол, — уточняют другие.
        - Так не токмо на парусах, глядите, вместо морд вепрей и драконов, соколиные и конские головы! Чудно!
        - Погодите, братцы, да это никак наш новый князь Рарог, внук умершего Гостомысла со своей дружиной пожаловал, гляди, какая сила воинов, да все, почитай, в броне, в кожаных доспехах мало кто.
        - Сотни полторы лодий-то будет, а может, и больше! — на глаз определил опытный муж из мореходов.
        - Ну, держитесь теперь нурманские гости-разбойники, не побалуете супротив такой мощи! — восторгались третьи.
        - Не только нурманские, а и нашим, что меж собою усобицу чинят, хвост-то поприкрутит новый князь, рекут, на меч он скор, и слово держит! — воскликнул ещё кто-то.
        - Гляди, глади, никак к нам заворачивают, отчего ж не прямо в Ладогу?!
        Лодьи и драккары меж тем становились к пристани. Те же, кому не было места, осторожно подходили к берегу, и воины, спрыгнув на мелководье, сноровисто вытаскивали суда на берег.
        Кузнец Кряж с удивлением глядел на крепкого высокого беловолосого воина в добротной броне, который отдавал краткие приказания другим воинам. Вот он повернулся и взглянул на кузнеца своими зеленоватыми очами, лик его озарила знакомая улыбка.
        - Ах ты, зелена медь! Братцы, так это же наш Солома! — громко воскликнул удивлённый кузнец, подходя к своему бывшему подмастерью. — Ольг! Да ты как воевода, прямо! — не скрывал восхищения словоохотливый повелитель железа.
        - Дядька Кряж, — радостно приветствовал его кельт, — так я и в самом деле, воевода, — немного смутился он и обнял земляка. — Только нынче не один я возвернулся в Приладожье, — с радостным облегчением, как показалось кузнецу, молвил кельт. — Гляди, кто со мной приехал, вон они сейчас сходят с княжеской лодьи, — указал Ольг десницей на насаду с алым парусом, что стояла у пристани.
        - Так это ж… — Кряж осёкся на полуслове, — неужто, Шульга? — первым узнал прихрамывающего земляка кузнец. — Тот самый Шульга, с которым вы вместе на том проклятом драккаре с медвежьей головой ушли, а с ним, кажется, Окунь и…
        - И Бобрец! — радостно подсказал Ольг.
        - Так-так, неужто, живы, зелена медь?! Вот матери-то обрадуются!
        - Живы, дядька Кряж, вот они все трое сюда идут и тебе обо всём поведают. А мне бежать пора!
        - Не прогадал ты, выходит, что не пошёл по кузнечному делу, — с сожалением закончил короткий разговор кузнец, видя, что к Ольгу подходит высокий и стройный молодой воин в отлично сработанной броне, и понимая, что воеводе сейчас не до разговоров и воспоминаний.
        - Ольг! Как думаешь, пройдут все драккары и насады через Волховские пороги? Хотелось бы всей морской дружиной к Нов-граду подойти! — спросил Рарог.
        - При таком числе воинов на руках лодьи перенесём! — весело ответил воевода. Потом добавил: — Княже, пойдём, я матери покажусь, заодно пообедаем, может, Ружена поспит малость, отдохнёт, намаялась от качки с непривычки…
        Рарог вначале даже чуток вперёд подался, будто сразу хотел следовать за воеводой, но потом задумался, оглянулся на Ружену, что прогуливалась по берегу с верным Вольфгангом и рыжеволосой дочкой годков двух.
        - Знаешь, брат, лишние хлопоты матери твоей, давай в следующий раз, — он с тоской глянул на отдалённые домишки, словно силясь разглядеть подножье холма, поросшего сосняком, где стоял тот самый дом, где живёт зеленоглазая непокорная «камышовая кошка». — Тут уже до Ладоги рукой подать, — молвил Рарог, — там отдохнём и тебя с двумя лодьями подождём. Заодно узнаю у ладожского воеводы, как там наши свеи, не балуют ли… А матери и всем домашним, — он выразительно глянул на Ольга, — от нас с Трувором поклон сердечный, скажи, что угощение её до сих пор помним, нигде такого не пробовали, давай, брат! — И Рарог пошёл отдавать приказ каравану сниматься с якорей.
        - Сыне мой, вернулся! — шептала мать, обнимая Ольга. — А я уж не знала, что и думать, лодьи-то с пленниками, коих вы освободили, ещё прошлым летом пришли, а тебя нет, сказывали, к Рарогу опять нанялся, а когда ждать — неведомо, — причитала она сквозь непокорные слёзы, что текли и текли из очей. — А я, вишь, без отца-то не справляюсь совсем, рук не хватает. С племянницей Златкой живём, и соседка Милена одна осталась, Глобы, храни их Свентовид, всей семьёй помогают. Ворочайся домой, сынок, тяжко мне. Женился бы да невестку в дом привёл, вот была бы радость! — частила Русава.
        - Не знаю, мамо, — взял её за руку Ольг, — пусто у меня на душе. А где Ефанда? Я вам гостинцев привёз.
        - Ох, Ольгушка, Ефанда-то наша… — взмахнула руками Русава.
        - Что с ней? — вскинулся Ольг.
        - Да нет, с ней всё ладно, жива-здорова, только не живёт она дома… Отшельницей стала, в лесу обретается, на нашей старой заимке. Молвит, что коль у человека жизнь отняла, ну, у насильника того, нурмана, теперь перед матерью Бригит вину свою загладить должна верной ей службой…
        - Что ж она там делает?
        - Людей лечит, дар ей открылся, видно, бабушкин. Травы собирает, грибы, ягоды, нити сучит льняные да конопляные, мне приносит, а я уже полотно тку…
        - Пойдём, мамо, сходим к отцу на курган, хочу поговорить с ним. Я ведь теперь у Рарога воеводой назначен, за всё войско ответ несу….
        Из Ладоги в Нов-град и окрестные поселения полетела на невидимых крыльях весть о приходе князей ободритских Рарога, Трувора и Синеуса, да не одних, а со своею сильною дружиной.
        - Рарожичи уже в подпорожье Волхова стоят, аккурат к Перунову дню тут будут! — кричал возбуждённый отрок-гонец, пробегая по улицам огнищанской веси на Ильмень-озере.
        Волхв Древослав по дороге в Нов-град на праздник Перуна, забрёл на волховскую заимку своего давнего знакомца отца Хорыги.
        - Ты что же, брат, решил на новое место переселиться? — удивлённо спросил изборский кудесник, входя в избушку друга и видя уложенные в дорогу деревянные и пергаментные книги.
        - Да, подалее, пока в Киев, а потом погляжу, как оно станет, моя-то земля Сурожская, — невесело молвил хозяин заимки. И добавил: — Ты же ведаешь, Древослав, что я против призвания варягов. Новая власть новых волхвов с собой приведёт, а коли ещё и меж кудесниками согласия не будет, то совсем худо!
        Они замолчали, но разговор не прекратился. Когда нужно многое сказать, то обычная людская речь слишком длинна и несовершенна. Они обменивались образами, своими и теми, что ведали от своих учителей, и теми, что были записаны в волховских книгах.
        - Может, ты и прав, брат Хорыга, — наконец промолвил изборский волхв, — спор сей только боги да жизнь рассудят.
        - Прощай, брат, да хранят тебя боги светлые! — ответил Хорыга.
        И они крепко обнялись, потому как оба понимали, что, может, видятся в последний раз.
        Накануне славного праздника Перуна узрели жители Новагра да необычное. По Волхову-реке шли многие лодьи и нурманские драккары, на парусах драккаров красовался белый сокол воинов Ререга, а впереди шла большая ободритская насада с алым парусом. Корабли, заполненные сильными воинами в железной броне, приставали к берегу, и не только к правому, городскому, а и проплывали чуть дальше. Воины вытаскивали лодьи на левый берег Волхова и шли пешком к священной Перыни, где в этот день было людно. Стекались сюда купцы да бояре в добротной заморской одежде, рукомысленники: кузнецы, кожевники, стеклодувы и портновского дела мастера, а ещё селяне-пахари да скотоводы, солевары, рыбаки, охотники, бортники и те, кто проводкой судов по своенравному Волхову занимался. Кроме праздника, многим хотелось увидеть вблизи нового молодого князя да ощутить мощь его железной дружины. Старший из волхвов новгородских, Богумил, перед тем, как завершить с помощниками последние приготовления к великому празднику, встретился тут же, подле святилища, с князем Рарогом, его братьями и воеводой Ольгом.
        Они сами подошли к старшему кудеснику.
        - Отче Богумил, — обратился с почтением князь к старейшине волхвов, — просим нашим дружинникам, кои из разных краёв Руси Варяжской прибыли, поведать о земле сей, чтоб каждый воин знал, какова она есть, чем славна. Может, кто из волхвов местных нам о том расскажет, пока праздник готовится.
        - Добре, княже, отец Древослав обо всём скажет. — И старший волхв кликнул изборского кудесника.
        - Воины доблестной дружины варяжской, вам нынче предстоит с князьями вашими присягнуть на верность земле Новгородской, — молвил перед дружиной, что окружила его великим ровным коло, проникновенным гласом Древослав. — Так вот, откуда есть пошла Новгородчина. Как вам уже ведомо, в далёкие времена достославные пришли на эти земли два брата с родами своими. Один именем Рус, а другой Словен. Рус с народом своим поставил град Русу у соляных источников с той стороны Ильмер-озера. А в сих местах, — волхв обвёл рукою окрест, — второй брат поставил град именем Словенск. Кроме сих двух градов, знамо дело, и другие срубили. Само озеро прозвали по имени дочери Словена — Иломеры. А река, что из Ильмерского озера в Нево течёт, — Древослав указал на реку, — в ту пору называлась Мутною, но в честь старшего сына Словенова, что был добрым волхвом и кудесником, реку Волховом звать стали. Словен с сыновьями и поставил здесь, на левом берегу, у самого истока Волхова из озера, капище Перуново. А возле древнего Словенска, на поприще ниже, потом возник Нов-град. С тех пор и стала Словенщина Новгородской. — Волхв
взглянул на вершину холма у Священной рощи и велел Рарогу: — Княже, ставь дружину вон там, отец Богумил праздник начинать будет.
        Когда все собрались в коло, волхв обратился к ним с приветственной речью.
        - Возблагодарим, новгородцы и жители окрестных весей да сёл, гости торговые из стран дальних и ближних, в сей день могучих богов наших: отца-Сварога, Деда всех богов, Источник Рода Рождающего, за щедрые дары; бога Свентовида за свет и солнце; бога Перуна за добрые дожди, что питали посевы, которые Громовержец вызывает, рассекая тучи своим небесным огненным мечом. Кузнецы исстари славили Перуна как небесного отца и покровителя. Воины же по праву почитают Перуна своим богом, ибо он куёт волшебным молотом оружие для них, а коли нужно защитить землю, то и сам берёт в руки вместо мирного молота воинский меч, становится во главе небесной рати и приходит к нам на помощь в трудную годину. Восславим же Отца Нашего Небесного, неустанно вращающего колёса Яви, а с нею и всю жизнь земную приводящего в движение, без коего смерть наступит всему миру. — Волхв остановился, и служитель подал ему большой факел, зажжённый от живого Вечного огня, непрестанно пылавшего на холме. Старец прошёл поочерёдно посолонь к каждому из восьми малых кострищ, что по колу были сложены вокруг большого жертвенного костра как лепестки
огромного цветка, и возжёг каждый. Потом поднялся к главному жертвенному огнищу и возжёг его с четырёх сторон перед деревянным кумиром.
        - Слава Перуну Огнекудрому! — воскликнул старец.
        - Слава! Слава! Слава! — троекратно прокатилось над святилищем. Воины с бритыми бородами и стрижеными волосами на головах стояли стройными блестящими рядами с одной стороны у священных кострищ. Только новгородская нурманская тьма под предводительством Свена и его помощника Дана выделялась длинными волосами и бородами, которые Рарог разрешил сохранить.
        Волхв Богумил, стоя у главного костра, громко и торжественно молвил:
        - Сегодня в торжественный Перунов день принимают священную клятву на верность Новгородчине князь наш новый Рарог с братьями Трувором и Синеусом, внуки почившего мудрого и славного князя Гостомысла, и его верная дружина.
        Рарог твёрдым шагом ступил к кострищу и произнёс также громко и торжественно:
        - Клянусь с братьями моими и дружиной служить славной земле Новгородской Словенской и всему люду, на этой земле проживающему. Защищать его от всяческих супостатов, живота не жалеючи, блюсти Лад и Ряд, хранить честь воинскую, служить Правде Русской. Перед дедом Гостомыслом, чьему праху я нынче поклонился на Болотовом кургане, перед вами, люди словенские, перед вами, кривичи, весь, меря и чудь, перед вами, люди всех иных языков, проживающие на сей земле северской, а также перед ликом Перуна Всемогущего, коий есть высший Суд и Честь, присягаю на верность! Клянусь на этом мече Болотном, потому как нет для воина-руса ничего более святого. — Князь вынул свой меч из ножен и поднёс к устам. Дружина следом за ним обнажила свои клинки и, повторив действие своего предводителя, трижды мощно рыкнула, вздымая мечи: «Клянёмся! Клянёмся! Клянемся!»
        - Отче, — обратился Рарог к волхву, — прошу принять от нас, воинов, богу нашему Перуну белого жертвенного быка.
        На следующий день князь собрал свою вновь присягнувшую дружину.
        - Теперь мы все, и вы, и я, служим Словенской земле! — торжественно молвил Рарог. — Князь и дружина одним целым должны быть, иначе не будет ни побед над врагами, ни ладу в княжестве. — Князь сделал знак, и сокольничий вынес на рукавице белого сокола и стал подле князя. — Ободритырарожичи ведают, отчего именно Белый Сокол покровитель нашего племени, и отчего его образ на стягах и щитах нашей дружины. Но среди новых воинов есть свеи, даны, франки, меря, весь, чудь и другие, потому я расскажу, что для нас значит образ рарога. Сокол никогда не поступает вероломно или исподтишка. Он всегда блюдёт правила, атакует открыто, но настолько быстро, яростно и мощно, что мало кому удаётся ускользнуть от его молниеносного удара. Сокол не просто падает на жертву, но ускоряет свой полёт волнообразным трепетанием крыльев, и тогда его скорость соразмерна скорости полёта стрелы, выпущенной сильным и умелым лучником. Иногда падение сокола столь стремительно, а удар по шейным позвонкам жертвы настолько силён, что голова супротивника отлетает прочь в воздухе. Так и мы, рарожичи, должны не просто хорошо орудовать
мечом, но, подобно соколу, владеть волной, рождающейся в душе, волной праведного гнева и ярой силы, которая, пройдя по телу, выплёскивается в неотразимом, как бросок сокола, ударе, отсекающем голову врага напрочь. Мы должны сражаться и побеждать честно, лететь на противников стремительно и неотвратимо, и одним мощным ударом отсекать головы врагам, сколько бы их не пришло! — закончил князь. — Повернувшись к сокольничему, он перенял с его руки белого сокола и, подняв его, воскликнул: — Слава Рарогу!
        - Слава! Слава! Слава! — эхом откликнулась дружина, восславляя огненный дух Сварога в образе сокола и своего князя Рарога Годославовича, достойного наследника Гостомысла и продолжателя воинских традиций Варяжской Руси.
        - Новгородцы, беда! — запыхавшийся, покрытый грязью и пылью незнакомый воин соскочил с лошади и, пошатываясь от долгой скачки, пошёл меж рядами дружинных сотен, высматривая нового князя. Узрев добротно одетых мужей в белых нарядных епанчах, он в растерянности остановился, не зная, к кому обращаться.
        - Кто ты таков и что за беда стряслась? — сразу весь подобрался Рарог.
        - Я посланец от воеводы изборского. Там кривичи с чудью свару затеяли, воевода думал своим полком разогнать враждующих, да сил не хватает!
        - Из-за чего свара? — строго спросил князь.
        - Дак, из-за угодий. Рекут, кривичи промышлять стали на земле чудской, а те их побили, потом кривичи пришли и чудин покарали. Чудь свои рода кликнула, и пошло-поехало…
        - Ну что, дружина, не успели и дух перевести, а тут уже и дело подоспело! — молвил князь. — Воевода, через час выступаем! А ты, воин, — обратился князь к изборцу, — проводником будешь, а пока ступай отдохни.
        Ольг тут же кликнул темников для распоряжений.
        - Слышишь, брат, — обратился рассудительный Трувор, — вчера тот волхв именем Древослав… он ведь изборский?
        - Так, изборский, а что?
        - Разумею, его мудрого совета испросить надобно, а коли по дороге нам, то с собой взять. Кто же лепше него нам разобъяснит, отчего сия свара случилась, да и как её погасить, чтоб новой вражды не посеять.
        - Доброе дело, брат, разыщи-ка сего волхва.
        - Свара, княже, она не из-за чуди или кривичей, простому люду места хватает и для охоты, и для рыбной ловли, и для всяких других промыслов. Всякие свары, они сверху идут, коль возникла, значит, что-то бояре али купцы богатые не поделили, — молвил Древослав по дороге.
        - Расскажи, отче, что за народ эта чудь, мы-то по морю хаживали, больше с эстами сталкивались, — попросил Трувор.
        - Народ земли, как они себя называют, земледелием и всем, что с ним связано, живут. Однако коли биться приходится, то до последнего сражаются, а когда уж нет сил, то и вместе с семьями себя захоронить могут, чтоб в полон к врагу не попасть.
        - Как это захоронить? — не понял Синеус.
        - А так, княже, яму роют, а сверху на столбах над той ямой землю, камни, деревья кладут, потом спускаются, столбы подрубают, да так живьём себя и хоронят.
        - Вот тебе и мирные хлеборобы! — воскликнул Синеус.
        - Они из каких народов? — снова спросил Трувор.
        - Смесь тех же эстов, финнов да угров. Добре разумеют и тех, и других, и третьих, да только рекут по-своему на любом их этих языков.
        - А кривичи, отче? — спросил Синеус.
        - Кривичи — славяне, тоже отчаянные воины и народ крепкий, сидят на истоках великих рек — Ра-реки, Западной Двины, Непры, и никому тех истоков никогда не уступали. Князь Гостомысл и с чудью, и с весью, и с кривичами находил общий язык, где словом, а где и силой воинской, все дань в казну княжескую платили. А теперь, вишь, каждый опять к вольнице норовит вернуться. Кривичи сами, с кого хошь, дань берут, Полоцк, рекут, богаче Новгорода, отчего мы должны ему дань платить? Напротив, хотят земли той же чуди к рукам прибрать. А с полудня кривичи воюют с хазарами, что полян, сиверу и вятичей уже данью обложили, и к полночным торговым путям добраться хотят. Вот вепсы, те смирные, воевать не любят, да куда деваться, коли каждый на них нажиться норовит.
        - А Изборск, он чей град?
        - Изборск князем Гостомыслом и его сыном поставлен, живут там в основном словене да кривичи, а наречён в честь внука Гостомыслова Избора, коего ещё в младенчестве змея уклюнула.
        Пока дружина подоспела к Плескову, уже было сожжено три веси кривичей и две чудские веси.
        - Виноват, княже, перед тобой и покойным Гостомыслом виноват, не успеваю своей малой сторожевой дружиной, — понурив голову, оправдывался изборский воевода Верба, седоусый рассудительный муж. — Пока за чудинами гоняюсь, кривичи бедокурят, за теми устремлюсь, эти уже сроились и на кривичей идут. Вчера чудь на лодьях пришла да Плесков захватила. И за другие грады боязно, пока я по лесам с воинами бегаю, в любом из поселений усобица вспыхнуть может! Плесков поскорей обратно вернуть надобно, пойдёт ведь товар беспошлинно! Но и свары кровавой допустить нельзя, в граде ведь жёны, дети…
        - Из-за чего вражда случилась, воевода? — озабоченно спросил князь.
        - Прежде граница меж кривичами и чудью проходила по среднему течению реки Великой. А ныне уже и Выбутские пороги, последние перед озером Чудским, и сам Плесков, где река большим плёсом разливается и в нём удобно лодьи ставить и торг вести, — всё во владении кривичей. Чудь, знамо дело, считает сии земли исконно своими и глядит на кривичей как на захватчиков. Вражда то старая, несколько веков ей уже, да видно после смерти князя Гостомысла кто-то угли той вражды раздуть решил. Сперва чудины на Выбутских порогах стали заборы каменные возводить, рекли, мол, земля наша, и тут межа каменная нас с кривичами разделит. Да кривичи их оттуда выбили, сроившись. В ответ чудины кликнули подмогу из-за Чудского озера и вместе с теми, что на лодьях пришли, Плесков-град захватили. Сказали, что сами теперь будут пошлину с купцов за товары взымать. А в граде-то народ разный: и чудь, и водь, и словены, и кривичи, да кого ж только нет в торговом граде, — сокрушался воевода. — Кривичи тоже собрались с силами, вслед за порогами град теперь намерены отбить. Сколько людей пострадает-то!
        Рарог стал собран и быстр, как всегда в боевом деле, он, будто хищник, почуял опасность, и очи его заблистали огнём ярого охотника, речь стала краткой и повелительной.
        - Мне четверых добре знающих сии места воинов, будут проводниками. Ты на лодьях, воевода? Станешь по реке, следи, чтоб из града никто не ушёл. Зачинщиков свары надобно в железо взять и предать суду княжескому. С Плесковом я сам разберусь, и с враждующими тоже!
        - Всё понял, княже, — кивнул Верба. — Только вот, боюсь, что зачинщики уже мертвы, тот, кто свару задумывает, самых рьяных завсегда первыми в Навь отправляет, а следом и тех, кто их порешил, чтоб к нему тропка не привела! — Воевода собрал свою невеликую дружину и двинулся к реке.
        - Отче, — обратился к волхву Рарог, — ты пойдёшь в Изборск?
        - Нет, с твоей дружиной останусь пока, может, сгожусь, а то ведь посекут друг дружку чудины с кривичами ни за что. Усобица, она сродни слепцу с мечом — крушит всех подряд, не разбирая правого и виноватого.
        - Братья, делаем так, — отрывисто молвил Рарог Ольгу, Трувору и Синеусу, — отправим по двое посыльных с княжеским словом к каждой стороне: оружие сложить, град освободить, зачинщиков выдать. Кто ослушается и станет сопротивление чинить, будет покаран нещадно, другим в назидание. Всем речь, что на неправых есть суд княжеский, а кто решил самосуд устроить, будет покаран по Русской Правде!
        Княжеская решительность, напор и быстрота передалась через начальников каждому дружиннику. Подойдя к граду, стоящему на правом берегу реки, дружина разделилась надвое и принялась обтекать и град, и приступивших к нему кривичей большим железным полуколом — от реки до реки. Всё делалось привычно быстро, но без суеты. С полуночи противников охватили Ольг с Синеусом, с полудня Рарог, а с захода Трувор.
        Когда варяги замкнули смутьянов в коло, несколько сотен вооружённых людей высыпали из града, шумно обсуждая вдруг представшую пред ними молчаливую, но грозную силу. Они возмущённо кричали, потрясали копьями, топорами, сулицами, однако железное коло не двигалось и ничем на суету и крики не отвечало. Это было необычно и стало охлаждать некоторые горячие головы.
        Гордым кривичам тоже не по нраву было зреть, как их вместе с супротивниками окружили молчаливые железные ряды, в которых даже на расстоянии по слаженности и быстроте угадывались опытные воины. Когда же двое добротно вооружённых и уверенных в себе воинов пришли от Рарога с его жёстким княжеским словом и приказали сложить оружие, кривичи призадумались. Про то, что новый князь хоть и молод, но на слово твёрд и на меч скор, молва донесла ещё в ту пору, когда Гостомысл пригласил своего внука на княжение. А тот, возвращаясь домой, напал на нурманов, разбил их фиорд, а оставшихся прислал деду в подарок для службы в его дружине. Всё это было ведомо верховоде кривичей, но до поры до времени никак народа его не касалось. Теперь же сей Рарог пришёл к ним княжить и наводить порядки по-своему. И даже через посланца видно, что настроен весьма решительно. Князь кривичей далеко в Полоцке, а Рарог, вот он, в нескольких сотнях шагов, потому решать, что ответить новому новгородскому князю, следует ему, верховоде Бориславу.
        В то время как верховода угрюмо слушал посыльного, второй рарожич разглядывал кривича. Среднего роста, крепко сбит. Серые очи, удлинённый лик с чуть выступающим подбородком, светлые длинные волосы, схваченные очельем, прямой нос, усы и короткая борода. Одет в рубаху с мелкой вышивкой и узким стоячим воротом, разрез спереди застёгнут на бронзовый колокольчик, наверное, оберег от злых духов. Тёмные суконные порты, кожаные постолы. Сверху — толстая кожаная рубаха с железными бляхами, на поясе длинный кинжал в ножнах.
        - Хочу говорить с князем, — молвил верховода кривичей после долгого раздумья.
        - Пошли, — кратко ответил рарожич.
        - Почто свару устроил, почто вражду в земле Новгородской сеешь? — глядя прямо в очи вожаку кривичей, строго спросил Рарог.
        - Кто свару начал, не ведаю, а за сожжённые веси да за возведение заборы на Выбутских порогах, что торговле помеха, чудь должна ответить, потому я и возглавил люд возмущённый, — не отводя взгляда, смело отвечал кривич.
        - А тебе разве не ведомо, что сие должен суд княжеский решать, а не слепая вражда, от которой один вред и кровь?
        - Так ведь князь Гостомысл помер, а про то, что ты принял присягу на стол новгородский, мы не ведали, — ответствовал Борислав, и в очах его на миг блеснули лукавые искорки.
        «Хитришь, кривич, знал, — отметил Рарог, — как и то, что зачинщики уже мертвы и ничего никому не скажут, тут воевода Верба прав».
        - Теперь ведаешь, как и слово моё, посланцами тебе речёное, а посему, чтоб к полудню всё оружие лежало вон там, на поле, иначе примете смерть! — жёстко молвил новгородский князь.
        - А ты, княже, смертью-то нас не стращай, не боимся её, потому что мы, кравенцы, потомки Славуни и Даждьбога, родивших нас через небесную краву Земун, а значит, нет нам владетелей на земле, — гордо ответил верховода кравенцев-кривичей и, повернувшись, пошёл к своим воям.
        Посланные к чуди воины тоже вернулись не сами, а в сопровождении старейшин, одетых в белые льняные рубахи, тёмные шерстяные безрукавки и порты, обвязанные понизу кожаными ремешками, на ногах — у кого кожаные постолы, у кого лапти.
        - Ты, што ли, кнезь Рарок путешь? — спросил небольшого роста круглолицый старик с большой залысиной, обращаясь к Синеусу, явно не впечатлённый его молодым видом.
        - Нет, я Синеус, младший из братьев, — ответил рарожич, стараясь не показать волнения. — Князь сейчас с кривичами разбирается.
        - А почто же ви нас от кривич не сащитили, а прикадили теперь да окрушили, кокта мы только-только сопираться идти им отплатить са покибель две наши феси? — воскликнул худой и долговязый чудин с такими же белесыми, как и у остальных, очами.
        - Выходит, мы постратали, и нам ше пришлые фаряки щелесом грозят! — возмущённо завопил третий.
        - А с каких это пор вы на себя взяли обязанности княжеские, суд вершить?! — сдвинув брови и не на шутку гневаясь, воскликнул Синеус, но тут же овладел собой и молвил с расстановкой: — Князь Рарог в Перунов день клятву на верность Новгородчине принёс и принял престол дедовский. Отныне он ваш князь и судья. А мы, дружина, его руки и воля. Вы верно заметили, у меня под началом, — он обвёл рукой своих воинов, — варяги-русь, мы слово своё держим, но преступивших закон не щадим, и про то всем на море Варяжском ведомо. А с полуночи град окружен нашей нурманской дружиной, а нурманы, сами добре ведаете, жалости вовсе не разумеют. Вот вам слово княжеское: или все вы немедля складываете оружие и отправляетесь по домам, либо будем сечь насмерть всех, у кого оружие в руках окажется, и тогда пощады не ждите, и к Жале не взывайте! Горыня с Карной оплачут вас на сём поле, а дети и жёны останутся сиротами! То же и кривичам сказано. Можете идти и с ними договариваться, тогда оружие вместе в одну кучу сложите.
        - Так мы… — начал было старший из ходоков.
        - Слово сказано! — грозно молвил облачённый в блистающую броню угрюмый варяг-сотник. А находившийся в их рядах Окунь повторил землякам на их языке: «Князь Рарог велит: либо оружие сложить на поле, либо головы ваши будут отдельно от тел!»
        Старейшины под хмурыми взглядами рарожичей поплелись обратно к околице, где их встретили шумом и гомоном, будто встревоженные хищником гуси.
        Уже давно проскакал полуденник на своём золотом коне, а ни кривичи, ни чудь оружие не сложили и никакого ответа на слова князя не дали.
        - Время вышло, — после томительного ожидания молвил с сожалением Трувор, — нет сложенного оружия на поле… — Многие тяжко вздохнули: одно дело рубить ворога, а другое… эх!
        - Делать нечего, слово дано, один раз нарушишь — потом тебе веры не будет, — решительно молвил Рарог. Он сделал знак, и вперёд вышли лучники. — Дружина, шагом вперёд! — повелел князь и добавил: — Под щит-меч!
        Железные варяжские ряды двинулись под мерные удары мечей о щиты. Им ответили тем же с противоположной стороны кола воины воеводы Ольга и Синеуса. Медленные, размеренные шаги, каждый под удар меча или боевого топора о щит. На междоусобном поле и в граде наступила мёртвая тишина, даже чуткие псы перестали лаять. Запахло смертью. И запах тот ощутил более всех волхв Древослав.
        - Княже, — обратился он к Рарогу, — останови воинов, дозволь мне ещё с ними поговорить, не пристало княжение начинать с крови, к тому же крови своих.
        - А вдруг они себя заживо захоронят, эти чудины? — отозвался один из тысяцких.
        - Да и кривичей жалко сечь, — ответил другой.
        - Трубить в рог, — махнул Рарог, — пусть отец Древослав ещё поговорит с ними.
        Долго не было Древослава, аж к вечеру, когда молодые князья уже несколько раз порывались идти на выручку волхву, опасаясь за его жизнь, он наконец появился с десятком людей, среди которых были и кривичи, и чудины.
        - Вот, — обратился Древослав к Рарогу, — твоего княжеского суда требуют. Каждый на другого вину возлагает, все горячи и яры, только правда-то надвое не делится, она завсегда одна!
        ЗЕМЛЯ ОБОДРИТОВ. СВЯЩЕННАЯ РОЩА
        Старый волх Ведамир устало коснулся могучего ствола Священного дуба.
        - Отче наш, Дуб Прави, ушли наши соколы! Чую, будто душу вынули из народа ободритского, ведь лучшие ушли в Северную Словению! Понимаю, что по-иному нельзя было, сам за то ратовал, а сейчас пусто на душе, отче. Одни мы с тобой остались хранить Правь истинную, вопрос в том, долго ли продержимся? Повсюду, на берегах Русского и Варяжского морей, по путям и рекам торговым, византийские и римские пресвитеры народ огречивают и олатинивают. И мало того, что веру иную насаждают, дубы священные под корень изводят! Как может подняться рука на Божье творение, в чьём могучем тысячелетнем теле звучат голоса предков, в ком живёт сила и величие самого Творца?! — Старик прислонился к великану и слушал звучащие в нём токи жизни. Они давали силу усталому телу и исцеляли душу старого волхва. Потом он наклонился и поднял горсть опавших желудей.
        - Дети мои, Рарог, Трувор и Синеус! — вслух сказал он. — Будьте, как эти жёлуди, добрым семенем отцовского Рода! Прорастите в иной земле новыми дубами могучей и сильной Руси!
        Волхв, взяв заступ, прошёл на открытое место, взрыхлил почву, бережно уложил жёлуди, затем полил их водой из священного родника. Дальше, насколько хватало глаз, росли маленькие дубочки будущего священного Боголесья.
        Глава IX
        Новая Гардарика
        В княжеском тереме Гостомысла, после того, как приняла дружина клятву на верность земле Новгородской, собрались братья Годославовичи с воеводой Ольгом на совет.
        - Что мыслите, братья, об обустройстве земли Словенской, — спросил Рарог, — с чего начинать будем?
        - Так начали уже, свара кривичей с чудью нас многому научила. Нет теперь постов вепсских, чудских или словенских, а все они отныне княжеские, и пошлина с реки Великой да озера Чудского идёт в казну всей Новгородчины. Так что одной причиной для усобицы меньше стало, — молвил рассудительный Трувор.
        - Благодаря отцу Древославу без большой крови тогда обошлось, — повернулся к сидящему тут же новгородскому волхву Богумилу воевода. — Крепко он нам помог в Плескове словом своим волховским да сердцем чутким.
        - Верно, — кивнул Рарог. — Дякуем тебе, отче, и всем волхвам. Может, что надобно? Реки, всё сделаем!
        - Все мы Роду Единому служим, от него и получаем то, что нужно, а более того не надобно, с лишним и хлопоты лишние, — улыбнулся Богумил.
        Рарог кивнул, и совет продолжился.
        - Грады тут малые и плохо укреплены, — первым высказал своё мнение юный Синеус с белыми малозаметными усами, — не то, что наши грады в земле Варяжской, тот же Рарог, Любек, Старград, Зверин и иные, что стенами прочными огорожены и протоками да вратами от моря отделены. А тут ни от врага обороняться, ни осаду держать, приходи кто хочешь…
        - Стенами оборонными перво-наперво заняться, — уверенно поддержал Трувор, — где есть — расширить, а где надо — новые возвести. Тут, я гляжу, ограды в основном из брёвен, а насыпи земляные. Надобно по примеру Велиграда нашего обнести грады широкими и высокими стенами, аршинов в пять, не менее, все брёвна меж собою связать, а внутри засыпать землёй с камнями. Да и улицы в градах как попало разбросаны, порядка нет, в случае осады по таким улочкам трудно будет воинов быстро в нужное место собрать. Опять же, посаднику легче управлять, когда каждый старейшина за свой конец в граде ответ держит и с уличных спрашивает, чтобы те за порядком приглядывали.
        - Вот и будет наша первейшая задача сделать из Новгородчины Новую Гардарику, — задумчиво молвил Рарог, улетая внутренним зором в даль грядущего. — И будет она столь же могучей, богатой и сильной, как наша родина, Варяжская Русь.
        - Только пусть не будет в ней раздробленности нашей старой Гардарики, и не будут повсюду шнырять папские слуги и насильно обращать в веру чужинскую, — добавил Трувор.
        - Верно речёшь, князь, — одобрительно отозвался волхв, — коль за Род Единый не станут люди радеть, так и богатство, и сила любая прахом пойдёт!
        - Слышал я от земляков в Приладожье, что нурманы в некоторых отдалённых местах на путях торговых свои посты учредили, сбирают с купцов дань, а с местных племён — подушную подать. Только в казну новгородскую те поборы, знамо дело, не поступают, — молвил Ольг.
        - Дети Ворона нигде добычи своей не упустят и чужой не побрезгуют, — нахмурился князь. Потом оглядел собратьев. — Всё верно вы речёте. Грады надобно укрепить, нурманов и иных приспешников с торговых путей согнать. Я решил, что пока в Нов-граде не особо много дел, а вот берега Ладоги укрепить и охочих до грабежей чужаков отвадить, это первейшая наша задача. Сей град ведь стараниями нурманов да междоусобных свар почти весь сожжён, для захватчиков кусок лакомый, надобно, чтоб не по зубам им сей кусок был. Ладога должна первой стать обновлённой крепостью и главными вратами Новой Гардарики, ибо через неё проходят три важнейших троговых пути: по Днепру из варяг в греки, по Волге в Хазарию и по Западной Двине в море Варяжское. Потому я так мыслю: назначу посадником новгородским двоюродного брата своего Вадима, который дедом Гостомыслом прежде был поставлен тиуном изборским, а сам на берегах Ладоги пока пребывать буду с дружиною, — молвил Рарог.
        - С Вадимом оно не поймёшь, как лепше, — в раздумье молвил Трувор, — сам ведаешь, что кровно обижен он из-за того, что тебя дед наш Гостомысл на стол новгородский призвал. Потому, может, и надобно ему дать место посадника новгородского, горечь обиды подсластить. Но, с другого боку, вкруг него могут собраться те, кому новая метла как раз в очи пыль гонит.
        - Но во время вражды, что меж чудью и кривичами вспыхнула, Вадим добре смуту в Изборске пресёк, — напомнил Ольг. — Воевода Верба в ту пору Плесков закрывал с воды лодьями своими.
        - Весьма жестоко пресёк, — задумчиво молвил Богумил, — так что всех зачинщиков порешил.
        - А я ещё слыхал, что с некоторыми из нурман у Вадима тайный сговор, и они его землю да товары не трогают, — добавил Синеус. — Выходит, мы с ними воюем, а он, напротив, в ладу и дружбе.
        - Слухи остаются слухами, покуда не покажет человек худых намерений деяниями своими. Таковых пока не вижу. Напротив, многие рекут о его храбрости, воинском умении, проявленном во многих сражениях с теми же нурманами. По обычаям нашим, по законам Рода, близких следует почитать и с доверием к ним относиться, — подумав, веско молвил Рарог. Потом добавил: — Тем паче, что он брательник наш, родная кровь. А мы ведь порой даже врагов бывших милуем, коль они дают слово верности. Потому, по слову моему, быть Вадиму новгородским посадником!
        - Службу добрую изведывательскую завести непременно надобно. Чтобы знать замыслы недовольных купцов да бояр и тех, кто с викингами связан. А коли соберутся они да решат что недоброе предпринять, так всех сразу и прихлопнуть одним ударом, ведь за каждым отдельно не набегаешься, — молвил после всех воевода. — Вон в Плескове тогда так и не нашли зачинщиков смуты, живые на мёртвых всё списали.
        - Дело речёшь, Ольг, — согласно кивнул князь, — толк будет, ежели изведывательское дело поставить как следует… — Рарог задумчиво посмотрел на воеводу, потом на каждого из братьев.
        - Мыслю, как раз тебе, воевода, и придётся изведывательскую службу ставить. Речёшь ты добре и по-свейски, и по-франкски, вепсов, чудь да мерю разумеешь, про чародейство твоё кельтское я уже и не говорю. Подумай и решай, чего тебе для этого надобно, каких людей, каких припасов и прочее, получишь всё.
        - Так, — озадаченно молвил Ольг, — напросился, выходит… А как не получится у меня два дела сразу, и воеводой быть, и изведывательскую службу вести?
        - Должно получиться, иначе и быть не может! — хлопнул друга по плечу Рарог, словно печать свою княжескую наложил. — А в помощники тебе я надёжного человека дам. Вольфганга знаешь? Он из франков, ещё в Вагрии изведывательским делом у меня занимался, на многих языках изъясниться может. Верный и исполнительный, что ещё надобно для Тайной службы?
        Воевода молчал, думая о свалившейся на него нешуточной задаче.
        - Значит, порешим так: ты, Трувор, сядешь в Изборске на земле Чудской, возведёшь стены надёжные вкруг града и продумаешь, как сподручнее всего оборону сотворить при осаде. Из Плескова будешь держать под неусыпным оком движение по реке Великой и Чудскому озеру. А ты, Синеус, на Бел-озере порядок наведёшь, с вепсами подружишься, защитой восточных земель займёшься, там пути торговые по Волге к персиянам идут. Потому держать их надобно в крепких руках. А мы с Ольгом отправляемся в Ладогу укреплять град и делать его надёжным кордоном, — решил князь. — Все нурманские и прочие посты по обнаружению немедля изгонять, заменяя своими, как в каждой уважающей себя земле положено. А упрямиться станут, сечь их в капусту безо всякой пощады, чтоб все хищники ведали: кончилась нынче их вольница, подати разные только новгородская казна на своей земле имеет право взымать! Кто честный торг вести захочет, милости просим, плати пошлину и торгуй, а мечами махать мы и сами горазды. Если же кто грабежом заниматься станет, будет жестоко покаран, — строго молвил Рарог.
        - Надобно о том всех встречных купцов извещать, — предложил быстрый Синеус, — с купцами-то весть эта скоро по землям разным разлетится.
        - Так тому и быть, — согласился князь, — через три дня выступаем. Спустимся по Волхову в озеро Нево, потом ты, Трувор, свои лодьи ошую направишь и пройдёшь по Неве-реке до Варяжского моря. Берега до самых рубежей наших почистишь, что клинок перед сечей, чтоб ни одного нурманского поста или поселения, которые власть новгородскую не признают, и духу не осталось! — Рарог призадумался. — Помнится, там остров есть Лисий, перед выходом в море Варяжское, удобный он для поста нашего, укрепи его до холодов.
        - Там ведь проход глубокий только с левого берега, — напомнил Ольг, — а между сим островом и мысом Лисий Нос можно сваи осиновые вбить, тогда и малые плоскодонки не пройдут. Пост будет добрый, мышь не проскочит!
        - Добре придумал, воевода! А как пойдут морозы, — молвил Рарог Трувору, — ворочайся в Ладогу, зимой всё равно морского пути нет. Доложишь, как и что, а в Изборск потом по зимним рекам и болотам отправишься, заодно что-то нужное для укрепления града прихватишь. — Потом старший брат оборотился к младшему. — Ты всё сердился, что мало воли тебе даю, да в охране держу. Пришёл твой час, брат, самостоятельности теперь у тебя будет, сколько осилишь. Твои лодьи, Синеус, пойдут одесную к реке Свири, и дальше, к Онежскому, а потом и Белому озеру. Чистку начнёшь со Свирских порогов. Тебе возвращаться путь дальний, зазимуешь в Белоозере, там и терем княжеский вроде бы имеется. Мы же с Ольгом обойдём близлежащие берега озера Нево и примемся за строительство Ладоги. К Вадиму ныче же отправлю гонца с известием о назначении его посадником, пусть перебирается в Нов-град.
        - Даже коли примет он твоё предложение, княже, — вступил в разговор Богумил, — раньше, чем зимник станет, не придёт, у него там поля, урожай собрать надобно, да и что-то из владений продать, что-то перепоручить своим людям, например тестю своему купцу Бажану. Он его и без того поднял добре, а теперь ещё более возгордится твой земляк, воевода, — обернулся волхв к Ольгу.
        Пошли дружины на лодьях, а пешие и конные берегом.
        Задерживали купцов, что попадались на пути, проверяли, и каждому рекли, что отныне пошлину за провоз товара и дань подушную платить следует князю Рарогу в лице службы его новгородской, а викингам более никто ничего платить не должен. Посты нурманские, что взымали пошлину на торговых путях, видя, что пришли рарожичи, да ещё и немалым числом, с угрюмыми ликами покидали насиженные места, поскольку лихость ободритских соколов на море Варяжском добре была им ведома. Но не везде так мирно всё решалось, некоторые поселения были неплохо защищены, и их приходилось брать силой. В таком случае викингов не отпускали — их либо губили в бою, либо ковали в железо.
        А вероломным хищникам, что уговор нарушали, грозило не только истребление, но и уничтожение их родовых гнёзд в фиордах — князь Рарог, как и всякий варяг-русич, от слова своего не отступался.
        РАЗГОВОР ВОЛХВА ДРЕВОСЛАВА С ТРУВОРОМ О ВЕРЕ И БОГАХ
        Трувор с небольшой дружиной и малым обозом двигался зимней дорогой по замёрзшим болотам и рекам в Изборск. На возах, гружёных самым необходимым для обустройства Изборской крепости, мужи в тулупах то и дело покрикивали на спокойных вепсских лошадей, что мерно и неутомимо тащили свою поклажу по привычному для них крепкому морозу. От дыхания людей и лошадей валил белесый пар. Солнце пробивалось сквозь дымку, придавая утреннему морозу ещё большую крепость. Седоки время от времени спрыгивали с саней и бежали рядом, чтобы согреться. Только волхв Древослав, что решил с оказией вернуться в родной Изборск, сидя на сене в бараньей шубе и медвежьей шапке, весь светился тихой радостью.
        - Гляди, князь, — оборотился он к юному Трувору, который вскочил рядом на сани после пробежки, — как покойно в мире-то зимой, какая красота богами нам вручена, а? Вот считай второй день едем, а наглядеться не могу. Мороз-батюшка царствует, всякая нечисть схоронилась, только те, в ком Жива крепкая пребывает, могут выдержать сей суровый час. Отдыхает мать-земля наша, и мы с ней вместе передышку имеем.
        - Истину речёшь, отче, особенно насчёт нечисти: ни нурман, ни хазар, ни ушлых франков. Две главные заботы у нас сейчас: крепость Изборскую обустроить да в полюдье по чудской земле пройтись, мороз-то уже крепкий стоит, лёд надёжный, и болота проходимы.
        - Так я тогда с тобой, Трувор, друзьям моим, шаманам чудским, подарки передам.
        - А что, отче Древослав, нет у тебя разногласий с шаманами вепсскими да чудскими?
        - Так ведь одно дело делаем: людей лечим, советом помогаем, а что каждый по-своему, так и в лесу деревьев двух одинаковых не сыщешь. Каждое существо живое, а тем более человек, волей богов для свойственного только ему дела на земле рождается.
        - Выходит, нурманы для того родились, чтобы чужие жизни забирать да за рабский счёт жить? — сняв варежку и горячей дланью убирая с небольших ещё усов ледяные наросты, молвил князь.
        - Эге, брат, Трувор, я же сказал, рождается для свойственного только ему дела, а уж будет ли он им заниматься или нет, только сам человек решает. Оттого мы и зовёмся детьми и внуками богов, что свою судьбу выбираем и творим сами. Разве всегда дети по отцовскому замыслу живут?
        - Правда, отче, не всегда, — задумчиво согласился князь.
        - Помнишь, что тогда у Гостомысла говорил вепсский шаман Тайгин: если ты уважаешь духов земли, неба, воды, то и они помощь будут давать. У всех народов одни духи, боги по-нашему, только называются по-разному. А знает человек законы божеские или нет, они от того действовать не перестают. Вон видишь, на реке промоина, ты ведь не поедешь прямо, а промоину ту объедешь?
        - Знамо дело, иначе провалюсь вместе с конём, — согласился Трувор.
        - А коли, скажем, метель или темень сплошная, не увидишь ты той промоины и поедешь прямо, что тогда?
        - Так провалюсь же, да и всё, — недоумённо ответил молодой князь.
        - Видишь, намеренно ты прямо поедешь или по незнанию, а конец один: провалишься под лёд, — заключил Древослав. — И будь ты хоть вепс, хоть нурман, хоть словен, промоина на реке — она для всех промоина и есть, хотя у каждого народа по-разному зовётся и вера у всех разная. А законы божеские для всех едины.
        - Погоди, отче, — возразил, поразмыслив, Трувор, — но ведь, скажем, боги нурманские им, нурманам, убивать и грабить разрешают. И греческие прежние боги, что сидели на своей горе, Олимпом называемом, меж собою всё время лаялись, лгали и прелюбодействовали, и народу своему того не запрещали, оттого наши древние предания греков тех, кроме как хитрыми лисами, и не называют. Выходит, у разных богов и законы божеские разные?!
        - А с чего ты взял, что те законы, о которых греки или нурманы рекут, им в самом деле их боги дали? А может, это люди то сами и придумали, чтобы корысть свою, жестокость, хитрость и жадность оправдать? Теперь у греков вера новая, и бог иной, а коварства да хитрости не убавилось. Значит, не в богах дело, а в людях.
        - Что ж это выходит, отче, — увлёкся спором не на шутку молодой князь, — что мы, о законах божьих рассуждая, не божье, а своё разумение излагаем?
        - Верно, — согласно кивнул, нисколько не смутившись неожиданному вопросу, волхв. — Только мы так поступать не должны, мы, русы, ведать обязаны, и только тогда будем разуметь богов наших. А слепой вере следовать — не наша стезя, — всё тем же спокойным, но твёрдым тоном ответил Древослав. — Погоди! — вдруг тревожно приподнялся волхв. — Впереди вон за теми кустами провал в земле глубины немереной, обойти его надобно, аж до дальнего леса крюк сделать… Поворачивай!
        - Где? — встревожился князь. — Бобрец! — окликнул гридня. — Ну-ка, скачи вперёд, посмотри!
        - А чего ты, княже, гридня посылаешь, мне, что ли, не веришь? — спросил волхв, пряча лукавую искорку улыбки в ворот тулупа.
        - Да не пойму я, как там провал может быть, коль река течёт как текла и… — князь не успел договорить, потому что волхв расхохотался и махнул рукой, дескать, ворочай гридня.
        - Вот она, Трувор, разница между верой и веданьем. Коли бы верил ты мне безоглядно, то не стал Бобреца посылать, а велел поворачивать в объезд. Я ведь гораздо старше тебя, к тому же волхв, потому ты меня уважать должен.
        - Так я и уважаю, отче… — растерянно оправдывался князь.
        - Уважаешь, знаю, и седину мою, как того обычаи наши требуют, и опыт мой волховской. Только разум свой верой в мою опытность не закрываешь, а напротив, открытым его держишь, потому и узрел, что и река течения не изменила, и верхушки дерев виднеются, и другие мелочи, что подсказывают: нет там никакого провала. Молодец, одним словом! — довольно похвалил волхв. — Вот так, брат, и с богами нашими: мы их уважаем и чтим, потому Оум свой к миру явленному расторгнутым держим, чтоб видеть и понимать их мысли и деяния, а не верить слепо. Не думая даже, ты мне радость доставил своим сомнением, и уважение выказал, так-то! — веско закончил волхв Древослав. — Вот в чём разница меж нашими богами и иными, князь, они есть сама Правда, а не вера в правду!
        Ближе к полудню подскочил к саням на пегом жеребце, окутанном лёгким паром, Бобрец.
        - Княже, там навстречу нам обоз движется, более десятка саней будет! — доложил гридень. — С конной охраной.
        - Узнай, кто такие.
        Гридень, прихватив двух охоронцев, умчался, а когда вернулся, доложил:
        - Обоз изборского тиуна Вадима с многочисленной челядью и скарбом движется в Нов-град, чтоб занять предложенное ему князем Рарогом место посадника!
        Трувор тут же вскочил на коня и выехал вместе с двумя гриднями в голову обоза.
        Вадим по прозвищу Храбрый тоже выехал вперёд на своём вороном коне в богатой серебряной сбруе.
        - Ну, здравствуй, что ль… братец, — обронил как бы нехотя статный Вадим, такой же высокий, но шире в плечах и осанистей, нежели молодой рарожич. Его небольшая тёмная борода, мохнатые брови и воротник шубы были покрыты инеем.
        - Здрав будь, брат Вадим, — ответил Трувор, перехватив блеснувший из-под бобровой шапки взгляд, показавшийся молодому князю холодным и надменным. Они не подали друг другу руки, не обнялись, как подобает родичам, да и просто славянам.
        - В Изборск, значит, княжить, хм, ну, удачи тебе в сём деле хлопотном. — По лику Вадима скользнула непонятная улыбка. Он тронул коня, проезжая мимо несколько растерянного такой встречей молодого рарожича. Внутренняя настороженность Вадима тотчас передалась ободриту.
        - Высокомерен и честолюбив ты, брат Вадим, изрядно, — проговорил сам себе Трувор, провожая взглядом двоюродного брата, — сомнение берёт, что успокоит тебя место посадника новгородского…
        Вдруг будто что-то горячее коснулось щеки, князь повернул голову и встретился взглядом с устремлёнными на него очами молодой ладной жены, что сидела в возке, закрытом медвежьим пологом. Одетая в соболью шубу и шапку, из-под которой выбивались черные власы, красавица оценивающе глядела из-под длинных ресниц на молодого князя и лукаво улыбалась, поигрывая соболиными бровями.
        Молодому князю, обученному волхвом Ведамиром тонкому чутью, много поведал сей взгляд. Следом проехали другие сани, гружённые каким-то скарбом, а сидевшие в них мужи, один коренастый, а другой худощавый, негромко переговаривались меж собою, как показалось Трувору, не на словенском языке.
        Обоз уже проскрипел полозьями по морозному снегу мимо, а князь всё ещё стоял.
        - Красна и жена твоя, брат Вадим, — наконец молвил себе Трувор, чуя, как горят щёки, не то от мороза, не то от брошенного Велиной взгляда. — Красна, да помыслами лукава! — заключил он негромко и, зачерпнув с еловой лапы горсть снега, обтёр им чело и ланиты, чтоб избавиться от пришедших в смятение мыслей. Затем махнул рукой, и обоз двинулся далее по свежим следам Вадима.
        - Что, Трувор, не больно радостна встреча с братом? — спросил Древослав, мельком взглянув на задумчивый лик молодого рарожича. — Воин он добрый, оттого и Храбрым прозван. — Волхв замолчал, глядя впереди себя, а потом сказал: — Хоть и храбр, и роду славного, а не наш он, вот ведь как бывает, брат Трувор, — с сокрушением в голосе молвил Древослав.
        - Отчего так, отче, ведь ничем не обижен богами Вадим, ни статью, ни силой, ни храбростью, ни достатком, отчего так?
        - Оттого, что всё в жизни мерит этим самым достатком.
        - Выходит, не случайно он веру чужую принял, а дед наш сие разумел, и потому не стал его на стол новгородский кликать, — рассудительно молвил Трувор.
        - Так он и нынче не только с женой да челядью переезжает в Нов-град, а и с духовником своим именем Энгельштайн.
        - Тот сухощавый, с пристальными холодными очами? — враз вспомнил Трувор.
        - Он самый, вместе с неразлучным Отто, по виду купцом, а там, кто знает…
        - А я-то думал, мне речь франкская почудилась, — глядя вослед обозу двоюродного брата, молвил рарожич.
        - Мы с тобой, княже, как раз перед встречей с Вадимом толковали, что правду разуметь надобно и жить по ней. А вот верить можно во что угодно, в том числе и в то, что достаток всему голова, или в то, что ты тем достатком над людьми возвыситься можешь….. Беде быть великой и великой крови, коль перестанут люди правду понимать…. Так-то, брат Трувор!
        Синеус впервые шёл в полюдье из Белоозера, в котором уже пообжился с осени, даже успел немного поправить в самых запустелых местах укрепления града. Он приходил в места у озёр и рек, где обычно находились вепсские деревни — веси. Жилые деревянные дома, конюшни и другие постройки для скота, хранилища для зерна и всяческих припасов обычно ставились в коло, а снаружи ещё и ограждались частоколом с наклонно стоящими кольями. Местные жители — земледельцы, скотоводы, рыбаки, охотники, резчики по дереву чаще всего в уплату дани приносили плоды своего труда.
        - Князь, мы уже отдали осеннюю дань зерном, скотом, рыбой вяленой, икрой солёной, а зимнюю отдаём шкурами, но ещё мало шкур, только начало охоты, — рассудительно толковал невысокого роста староста одного из вепсских селений, когда туда пришёл отряд молодого князя.
        - Погоди, старейшина, какую осеннюю дань, кому отдали? — не мог уразуметь Синеус.
        - Как кому, великому конунгу Натфарри, который всегда берёт у нас дань два раза, первый раз осенью и ещё во второй половине зимы.
        Князь переглянулся со своим воеводой, они сразу поняли друг друга.
        - Ну, коли осеннюю дань уже заплатили, так тому и быть, но зимнюю отдадите посаднику, которого я здесь оставлю с десятком воинов, он все вопросы до следующего полюдья решать будет, в том числе и защиту ваших ближайших сёл от всяких пришлых «великих конунгов».
        - Хорошо, — согласился староста, довольный тем, что с него не требуют повторную дань.
        - Дай нам только провожатого к этому Натфарри, ведь он живёт где-то здесь?
        - Да, он живёт у Верхнего озера, один день пути отсюда.
        Выйдя рано утром из селения вепсов, воины Синеуса уже к вечеру были у небольшого озера, вернее залива, соединённого с основным озером протокой. Сейчас, когда озеро замёрзло, было удобно добраться до жилища конунга. На заснеженном берегу расположилось небольшое укреплённое селение викингов с причалом, у которого для зимовки был выставлен на бревенчатой основе драккар.
        - Аккурат до темноты успели, стучи, воевода, поднимай хозяина, сегодня ему поспать не придётся, — молвил молодой князь, кивнув на запертые изнутри ворота.
        - Чего надо, кто тут ещё шляется по ночам? — послышался из-за крепких ворот сначала скрип снега от грузных шагов, а потом недовольный голос, говоривший по-нурмански.
        - Мне нужен Натфарри, — тоже по-нурмански проговорил Синеус.
        - Ты кто такой, чтобы тревожить самого конунга? — возмутился голос за воротами.
        - Я Синеус, князь Белоозера и этих земель, хочу говорить с Натфарри. Если он сейчас же не выйдет, то прикажу своим воинам сжечь его драккар, а потом и всё ваше селение. — Голос молодого князя несколько подрагивал от волнения, но был достаточно решителен. За воротами началась суета и движение, послышались окрики, голоса.
        - Вовода, вели развести огонь у драккара, они сейчас сами к нам придут, — повелел молодой князь и вместе с охоронцами пошёл к стоящему на подставах нурманскому кораблю.
        В самом деле, вскоре приоткрылись ворота, и перед ними выстроилось десятка три вооружённых викингов. Рарожичи у драккара тоже выстроились, ощетинившись копьями и прикрывшись щитами.
        - Натфарри, — громко проговорил молодой князь русов, — верни сейчас же ту дань, что ты взял по осени с вепсов, и тогда сможешь остаться здесь до весны, а как сойдёт лёд, сам уйдёшь восвояси вместе с драккаром.
        - Я пришёл сюда два лета тому и сам взял мечом то, что мне причиталось, — рассерженно крикнул викинг в меховом плаще с заплетённой в косу бородой, — ничего никому отдавать не буду, идите и сами ищите себе добычу, а не трогайте чужую, иначе я подсмолю вам бока на вашем же костре.
        - Слово сказано! — громко молвил Синеус и махнул рукой. К костру устремились лучники-рарожичи, они зажигали смазанные смолой и обёрнутые паклей стрелы и с необычайной быстротой принялись стрелять в деревянные крыши и стены строений за частоколом и в сам частокол. Каждый лучник держал в воздухе сразу несколько стрел. Смола с попавшей в кровлю стрелы стекала на крышу и воспламеняла её, а те строения, что были крыты соломой, и вовсе сразу вспыхивали яркими факелами в ночи.
        Викинги на короткое время растерялись, не зная что делать, спасать жилища или бросаться на врага.
        - А-а-а! — завопил разъярённый вожак с косой и первым ринулся на обидчиков. За ним, рыча и ругаясь, побежали его воины. Но добежали не все. Часть пала под меткими стрелами рарожичей, которые теперь били не зажигательными, а калёными стрелами с узкими наконечниками, пронзавшими кольчугу. Тех, кто добежал, встретили копья, а потом и русские мечи. Сеча была жестокой и короткой.
        Всё, что не успело сгореть, добыча из схронов, а также плененные семьи викингов, было погружено на возы и отправлено в Белоозеро.
        - Гляди, воевода, — утирая копоть и кровь, молвил князь, — это уже третий, и снова по добру уйти не пожелал.
        Не все викинги, подобно Натфарри, что до того промышляли грабежом прибрежных земель северных словен, чуди, вепсов, мери и других народов и племён Приладожья, сразу уразумели, что земля эта отныне неприкосновенна и разбойничьи тропы к ней пора позабыть. Не раз и не два приходилось отставлять в сторону пилы, топоры, киянки и долотья, чтобы снова, взявшись за мечи, боевые чеканы и копья, доказывать пришельцам, что время безнаказанных грабежей на этих землях прошло. Такими действиями они быстро утихомирили воинственных пиратов.
        Немалую помощь в этом деле оказала нурманская дружина Свена. Они сражались с недавними своими соплеменниками особо жестоко, и не только по своей нурманской натуре, но и потому, что теперь чувствовали себя хозяевами не маленького клочка прибрежной земли вики-фиорда, которая, к тому же, принадлежала ярлу, но владетелями всех неоглядных лесов, полей, озёр и рек богатой земли Новгородской. Теперь на этой земле стояли их дома, росли их дети. Они отныне сражались за своё крепкое поместье и кусок земли, который могли передать в наследство не только старшему, но и всем сыновьям. Им не было больше нужды идти в чужие страны на поиски своего счастья. Подросший наследник мог поступить на службу в дружину и по Русской Правде получить свой надел земли, где становился полным хозяином. Те викинги, что имели семьи, основали поселение близ Ладоги. Те же, которые были одиноки, со временем находили себе пару среди разноплемённого населения близлежащих весей и градов и селились подле своих соратников. Они всё чаще строили свои жилища уже не по традиции викингов — длинными, похожими на амбары строениями, но рублеными
избами с русской печью и лежанкой, часто с каменными подклетями, добротными и тёплыми, объединёнными крытыми переходами с хозяйственными постройками, конюшнями, птичниками и прочими каморами.
        Въехав в Ратный Стан, Ольг спешился и бросил повод стременному. Окинув придирчивым взором заснеженные окрестности, воевода заметил, как спешит к нему Свен, который достойно показал своё бесстрашие и умение управлять нурманским отрядом в боях. Потому был назначен начальником варяжско-нурманской тьмы. Спокойный и расчётливый, Свен не только крепко держал в руках, но и охлаждал часто излишнюю, как считал воевода, прыть нурманских воинов и горячность варягов.
        - Сдраф путь фаевота! — на ломаном словенском приветствовал начальника Свен.
        - И тебе здравия, темник! — ответил Ольг. — Речёшь словенской речью всё лучше, старайся, брат, ты теперь не только нурманскими воинами командуешь. — Воевода проницательным взглядом окинул темника. — Как, ладишь с рарожичами и словенами?
        - Как кафаритса, взялся са гуш, не кавари, что не дюш! — улыбнулся Свен.
        - Ну да, сия земля теперь дочери твоей, что седмицу тому назад родилась, родная. А что Дан, справляется с нурманским полком?
        - А кута он денется? — снова скупо улыбнулся Свен. — Только теперь ему трудно вставайть утро.
        - Это почему? — наморщил лоб воевода.
        - Дан шенился, — шире улыбнулся Свен.
        - Ух ты, чего же молчал, подарок молодой семье полагается. Ну и добре, а изведыватели мои здесь?
        - Там, — махнул рукой темник в сторону глухого поросшего лесом закутка Ратного Стана, — фосле сфоеко тома…
        Поприветствовав выстроившуюся варяжскую дружину и сделав несколько замечаний, воевода направился к изведывателям.
        Глава Х
        ВЕЛИНА
        На нижнем ярусе княжеского терема послышались разговоры, шаги. Княгиня вскочила, скорым шагом подошла к оконцу, но ни Рарога, ни даже его воинов у крыльца не узрела.
        Она всё время поджидает супруга, но его всё нет и нет. Снова это вечное ожидание, раньше месяцами он пропадал в долгих морских походах, теперь, кажется, должен быть дома, но она снова видит его редко. То он строит что-то, то усмиряет скандинавов, то отправляется наводить порядок в подвластных землях. А сколько поначалу было надежд, когда она узнала, что далёкий Нов-град находится на берегу реки, а не моря.
        - Мьилый, тьеперь ты не станешь уходьить на свой корабль в этот страшный холодный морье, мне ведь так одиноко и тоскливо без тьебя! — шептала она, прижавшись к мужу, когда попутный ветер гнал большие лодьи от берегов Вагрии в сторону неведомого Нов-града. Ружена, прикрыв очи, сладостно зрела, как в роскошном каменном замке, стоящем на высокой неприступной скале, они с Рарогом и многими детьми садятся за богатый стол, а в углу играют придворные музыканты. Потом Рарог, сидя на высоком троне, даёт указания своим полководцам и выслушивает просбы подданных и послов других королевств. А она, Ружена, блистая меховыми нарядами, ведёт неспешные беседы с их жёнами. А как же иначе, ведь все рекли ей, что эта самая Новгородчина в несколько раз больше Вагрии. Значит, она станет королевой большой страны. Как она была счастлива в своих мечтах!
        Но всё оказалось совсем иначе. И дело даже не в том, что, вместо привычного по франкским понятиям каменного замка на скале, она оказалась в деревянном доме, который здесь, как и в Вагрии, называют «теремом», нет. Гораздо хуже было то, что совсем не оправдались её надежды, что на новом месте наступит наконец оседлая домашняя жизнь! Конечно, Рарог стал князем, даже королём по меркам её родной франкской земли, это большая честь и удача. Но так тяжело почти всё время быть одной в этой чужой непонятной стране…
        - Княгиня, к тебе сродственница, — доложил теремной охоронец.
        - Сродстфенница, какая? Из Фагрии кто приехал? — мигом оживилась Ружена.
        - Сношеница твоя двоюродная, Велина. — ответил страж.
        - А-а, — с некоторой досадой протянула Ружена, — жена Фадима… Затчем это я ей понадобилась, да фпрочем, пусти, сродственница всё-таки, может, расскажет чего, я федь здесь пока никого не знаю…
        Черноволосая Велина, сняв собольи меха, осталась в тёмносинем бархатном одеянии, расшитом золотыми листьями, голову покрывал синий шёлковый плат, схваченный золотым обручем с подвесками в виде птиц. Тёмное ей шло, и она казалась ещё стройнее рядом с пышнотелой Руженой. Они, приветствуя друг дружку, обнялись, как это водится у всех славян.
        - Что, красавица, скучаешь? Тяжко в чужом краю? — участливо спросила Велина. — Я-то ведь тоже в Новгороде недавно, и окромя своей дворни почти никого не знаю. Отец мой с матерью в Изборске остались. Отец свои дела купеческие оставить не может, да и Вадим мой ему много чего передал, ту же зерновую торговлю с чудью, в общем, никак им нельзя всё это бросить. Вот и скучаю одна-одинёшенька, что сосна на скале. И порешила, схожу-ка, сродственницу проведаю, вдвоём-то веселее. А с первым свиданьицем я тебе гостинец принесла, гляди! — Велина открыла крохотный короб из бересты, изукрашенный узорным тиснением, и высыпала на ладонь две крупные стеклянные глазчатые бусины. — Это наши, новгородские, такие разве что в самой Византии только делают… На каждую из них хорошую звериную шкурку у вепсов или чудинов можно сменять. Не простые это бусинки, а обережные, от сглаза.
        - А что, могут сглазить в фаших краях? — рассмеялась весёлая по натуре Ружена.
        - Ух, кабы ты ведала, народ-то у нас лесной, завистливый. Я-то что, посадская жена, да и то остерегаться должна, а ты — сама княгиня, тебе сглаза и порчи бояться надо. Так что носи с собой и дочери на шею на шнурочек повесь или к одёжке пришей.
        - А ты сама носьишь такой оперег?
        - Меня кроме всего Матерь Божья защищает, и вот это, — Велина вынула из-за пазухи золотой крестик на тонком кожаном шнурке.
        - Я знаю, у нас в Фагрии много папских льюди, особенно среди франки, мои соплеменник. Там они для свой бог строят дворьец ис камьень. Мой отец хотель, чтобы Рарок тоше стал христианин, но это песполесно…
        - Так ты, значит, немочка? — спросила обрадованно Велина. — То-то я гляжу, рыженькая такая, и выговор чудной. Так тебе надо непременно с пастором Энгельштайном познакомиться, он тоже из ваших, у нас ещё в Изборске духовником был, — трещала скороговоркою сношница, — Вадим помог ему тут молитвенный дом обустроить, пока что небольшой, деревянный, а там, глядишь, и каменный возведём. Иные купцы, что ходят в Константинополь и Рим, уже не против нового бога принять, выгодно тогда в тех землях торг вести, да князя боятся. А ещё переживают, что новгородцы их товар брать перестанут, скажут, мол, богов своих на барыш променяли. А тебе-то продавать ничего не надо, давай сходим, свидишься с земляком…
        - Тавай сходим, а то Рарок фсё в походах да в делах, то Ладоку строит, то фоюет с кем-то. Фот одна с дочерью сижу фесь день, — сокрушалась Ружена.
        - Зима сейчас, какая стройка? — вздёрнула густыми бровями, чуть наклонив голову Велина.
        - Зима, потому и ушёл Рарок в полютье, летом, коворят, не пройти через реки, болота да озёра.
        - А он один в полюдье-то пошёл или вместе с воеводой? — спросила как бы невзначай жена посадника.
        - Фоевода секодня приехаль, с обозом, он прифёс от Рарока подарки мне и Сфетане, а сам сафтра в Ладоку поедет.
        - Он здесь? — вдруг взволновалась Велина, и ланита её полыхнули румянцем.
        - На торшище пошёл, наферное, матери купить что-то.
        - Да уж, о чём речь, мой-то Вадим редко уезжает из града, да всё одно у мужей своя череда дел нескончаемых, тоже его не часто вижу, — заговорила быстро гостья, стараясь унять волнение. — Так давай я к тебе приходить стану почаще, а ты ко мне захаживай, посадский терем от княжеского близко совсем.
        Велина вдруг заторопилась и на предложение княгини посидеть, попить или поесть чего-нибудь быстро ответила:
        - Ой, Роженушка, прости, на первый раз хватит, я не из тех, кто надоедает, нет, нет, я в другой раз лучше зайду!
        Охоронец у ворот терема с удивлением пожал плечами, когда мимо него почти бегом проскочила гостья княгини.
        ОЛЬГ И ВЕЛИНА
        Ольг редко бывал в Нов-граде, занимаясь большую часть времени с князем укреплением Ладоги да наведением порядка в окрестных землях. Но нынче, привезя по просьбе Рарога подарки его жене и дочери по случаю колядских святок, он решил сходить на торжище за гостинцами для матери и Ефанды, которая на зиму вернулась домой и теперь помогала обрадованной матери по хозяйству. Снег скрипел под подошвами его меховых сапог, а морозец бодрил, пощипывая безбородый лик.
        Уже ворочаясь с покупками, воевода вдруг узрел… ЕЁ.
        Велина шла по мощёной заснеженной улице в сторону торжища в сопровождении двух прислужниц, которые несли корзины и короба. Всё такая же… да нет, не такая, а ещё краше, чем была во времена их тайных встреч в Приладожье. На ланитах румянец от мороза, так же легка на ногу, а стройность, несмотря на соболью шубу, угадывалась даже сквозь меха. Теперь это была не угловатая девица, а истинная жена. Нежданная встреча так взволновала воеводу, что он вмиг забыл обо всём и был готов бежать за ней как мальчишка. Его обдало жаром. Ольг одним движением распахнул серебряную застёжку на своей волчьей шубе, но мороза так и не почувствовал. Будто очарованный волшебным зельем, он повернулся и прошёл вослед любимой с сотню шагов, но потом опомнился.
        - Уф, негоже тебе, брат Ольг, за чужими жёнами по торжищам стопы бить, — прошептал сам себе начальник изведывательской службы. — Град невелик, да ещё девицы при ней, не хватало ещё, чтоб до Вадима дошло… — Воевода повернулся и побрёл прочь в печальной задумчивости. Сбросив ненужные уже рукавицы, он несколько раз отёр чело снегом, но это мало помогло, оно горело, будто перед ним пылал невидимый огонь. Сзади заскрипел снег под чьими-то лёгкими шагами.
        - Ольг! — послышался за спиной взволнованный и столь желанный голос. От этого голоса воевода замер на месте, ноги вмиг налились тяжестью, он с трудом повернулся и едва не попал под катившие по обледеневшему настилу гружёные сани. Велина, довольная его растерянностью, озорно прыснула в меховую рукавицу. Девиц рядом не было. — Что, так нехороша я стала, что и свидеться не захотел? — вскинула она игривый взор.
        - Что ты речёшь, как так нехороша… — чужим осипшим голосом едва пролепетал вконец растерянный воевода.
        - Так чего ж не подошёл? Я хоть и не воин, а язык за зубами держать умею. А чего такого страшного, коли на торжище земляка из родного Приладожья встретила? Притом не кузнеца какого или купчишку, а самого воеводу княжеского!
        - Ну да, — ещё более растерянно протянул Ольг, — я подумал, того… ты ж теперь мужняя жена, вот…
        - Эх, Ольг, не пристало мужу теряться, тем паче воеводе! — стрельнула Велина очами из-под шапки с собольей опушкой. — Ладно, вдругорядь поговорим, как будешь в Нов-граде, знак дай, свидимся, земляк! — Она как-то по-особенному повернулась, ловко поведя чреслами, так что у воеводы от этого взгляда и движения аж в очах на миг потемнело. Велина уже догнала девиц и затерялась с ними среди шедших на торжище, а он всё стоял, справляясь с нахлынувшей на него слабостью.
        - Велинушка, люба моя, ладушка… — зашептали сами собой его непослушные уста. Кажется, всю дорогу, пока сильный конь весело трусил по замёрзшему Волхову, Ольг не переставал повторять эти слова.
        - Ты какой-то чудной, братец, — заметила Ефанда, как только Ольг вернулся в Приладожье. — Сам не свой, никак в Нов-граде чего стряслось? — спросила сестра, проворно протягивая льняные нити в ткацкий стан.
        - В Нов-граде всё ладно, посадник Вадим по-хозяйски за всем следит…
        - Что ж тогда? Погоди-погоди, — остановившись, пристально взглянула Ефанда в очи брата, и вмиг прочла в них ответ.
        - Ты видел её?
        - Видел, — вздохнул Ольг, — лучше бы не встречал… Думал, успокоилась душа, так, на самом дне только чуть саднило, как от заживающей раны. А теперь узрел её — и, правда, сам не свой хожу. Разумею, что если ещё раз её увижу, то не смогу сдержаться, а потому лепше более не встречаться с ней! — изрёк воевода, словно нить перерезал. Он обессилено сел в углу подклети, ожидая нареканий со стороны своей младшей, но строгой сестрицы. Однако она молча встала из-за станка и, подойдя, ласково, совсем по-матерински, погладила его чело.
        - Братец мой, как я тебя теперь разумею, я ведь после смерти отца другой стала.
        - Я знаю, тебе бабушкин дар открылся, — тихо молвил брат.
        - Не только сие, Ольгушка, после того, как богиня Морриган показала мне врата смерти, я больше людей понимаю, чувствую их боли, радости, печали. — Она замолчала на некоторое время. — Я теперь, как и ты, маюсь, да поделать ничего не могу.
        - Ведаю, сестрёнка, он тоже тебя забыть не может, потому дома почти не бывает и отдыха себе не даёт, — также тихо молвил воевода. — А скажи, сестрица, что нас с тобой ждёт, ты ведь лепше меня грядущее зришь.
        - Нет, в своё не хочу заглядывать, нельзя, боюсь проклятия богини Рианнон, а вот твоё могу поведать, — неожиданно молвила Ефанда и взглядом из безвременья, который у неё появлялся иногда, подняв своими руками опущенную главу брата, взглянула в его зелёные очи. — Жизнь будет у тебя долгая, дороги твои далеки, но куда бы ни уходил, всегда будешь сюда возвращаться, ибо здесь корень Рода нашего, — молвила она голосом, будто вытекавшим из самой вечности. И вдруг, отшатнувшись, воскликнула: — Змея! Стерегись змеи! — и закрыла брату очи своей ладонью, словно оттуда ей грозила опасность.
        После откровенного разговора с сестрой, Ольг старался ещё реже бывать в Нов-граде, чтоб не тревожили сердце тяжкие воспоминания о любимой, не травили душу горьким полынным зельем. Он ещё более погрузился в каждодневные заботы. Был занят так, что поздним вечером падал на своё ложе и сразу засыпал, а утром уже обучал молодых воинов, строил либо летел в погоню за очередными драккарами на своих быстрых, специально сработанных для того ладожскими мастерами боевых лодьях. Он не давал себе ни минуты передыху, так легче было справиться с сердечной болью.
        Велина сдержала слово, захаживала к княгине, и однажды сводила её в молельный дом, где познакомила с пастором Энгельштайном. Он принял княгиню чрезвычайно учтиво, да и вообще был совсем не похож на громогласных грубых новгородцев. Среднего роста, с невыразительным лицом, говорил он тихо, даже вкрадчиво, постоянно склоняя голову в лёгком вежливом поклоне, так что очей его почти не было видно. Чёрная длинная одежда, подпоясанная шёлковым шнуром, делала его стать тоньше и выше, чем было на самом деле.
        - Рад, как я рад встретить в этом диком городе свою землячку, тем более прекрасную регину! — учтиво улыбаясь, заговорил на немецком пастор. — Я понимаю, как тяжело тебе одной на чужбине, поэтому, заходи почаще, дочь моя, ведь это не только дом для молитв, но и дом, где всегда помогут в трудную минуту.
        - Думаю, Рарог будет недоволен, если узнает, что я хожу сюда, он запрещал мне это ещё в Вагрии.
        - О да, я знаю, что у русов нелюбовь к служителям папы, но ты можешь приходить тайно или передать свою просьбу через моего человека. Отто! — негромко позвал пастор. Почти тотчас, будто только и ждал этого, из-за перегородки вышел коренастый хмурый муж в сером одеянии. — Отто всегда готов помочь, когда тебе только понадобится. Он держит платяную лавку на Готском дворе, и у него также есть отличные венецианские зеркала, несравненная регина всегда может зайти или кого-то прислать…
        ВСТРЕЧА ТРУВОРА С ЛОДИНБЬЁРНОМ И ГУННТОРОМ НА РЕКЕ ВЕЛИКОЙ
        В конце лета случилось воинам Трувора на реке Великой недалеко от Плескова столкнуться с нурманским отрядом. Впереди шёл чёрно-синий драккар с оскаленной медвежьей пастью на носу, за ним следовал широкобокий торговый кнорр.
        - Кто такие, откуда и куда идёте? — строго спросил Трувор по-нурмански, стоя на носу своей лодьи.
        - А ты кто такой, чтобы спрашивать? — с вызовом спросил здоровенный викинг с большой лохматой головой, сам похожий на медведя.
        - Я управитель сей земли Чудской, по имени Трувор, и потому по Русской Правде вопросы задаю я, а ты, как и всякий другой купец, должен быстро и полно отвечать на них. — Лодьи стояли друг против друга, их разделяли саженей тридцать, сзади лодьи Трувора стояла ещё одна его лодья. Воины с той и другой стороны почуяли настроение своих вождей, затянувшееся молчание нурманского вожака усиливало напряжение. Воины на лодьях русов стали плавными движениями готовить к бою свои луки.
        - Я ярл Лодинбьёрн, — наконец прервал затянувшееся молчание могучий нурман, который был по всему опытным мореходом, и ему о многом говорил белый сокол на алом парусе. Слова ярла переводил русоволосый нурман с невыразительными водянистыми очами.
        - Ты не сказал, откуда идёшь и куда, — не отступал рарожич.
        - Мы ходили с товарами в Киев, теперь возвращаемся домой, — сразу присмирев, ответил ярл, который краем глаза заметил третью лодью русов, показавшуюся из-за лесистого островка.
        - Какой товар в твоих лодьях, есть ли оружие, и знаешь ли ты, что за проход по нашим рекам ты должен заплатить пошлину?
        - Товар у меня разный: меха, воск, рабы, и оружие имеется, какой же викинг без оружия?! — криво ухмыльнулся похожий на медведя ярл. — А пошлину я уже заплатил на переволоке.
        - Княже, поглядеть надобно, какой там товар на самом деле и сколько, чую, лукавит нурман чего-то, — проговорил негромко седоусый и сухощавый изборский воевода Верба.
        - Именем князя словенского Рарога я должен осмотреть твои лодьи, ярл Лодинбьёрн! — По команде Трувора шестеро воинов подтянули небольшую лодку, привязанную к корме и, попрыгав в неё, отплыли к купцу. Со второй лодьи ещё шесть воинов отправились на кнорр викингов. Лодья Трувора, а за ней и две другие подошли ближе к нурманскому кораблю. Воины поднялись на борт сине-чёрного драккара, один остался рядом с ярлом, второй стал у борта, а четверо принялись осматривать товар.
        - Из какого народа твои рабы? — спросил пожилой десятник Сова, стоя подле Лодинбьёрна на носу. Боковым взором он заметил, как напрягся ярл, и его могучая длань сжала рукоять нурманского ножа, а русоволосый толмач как бы невзначай перешёл и стал с другого боку позади десятника. Воины, что осматривали рабов и товар, спинами ощущали напряжение нурманских воинов, когда наклонялись над тюками или останавливались напротив кого-то из рабов, сидевших на дощатой палубе и привязанных с двух сторон к длинным жердям, расположенным вдоль корабля.
        - А зачем мне это знать? Меня интересует их цена, за сколько я смогу их продать, а кто они и откуда… — ярл безразлично пожал плечами, но очи его продолжали внимательно следить за словенами. Невзрачного вида русоволосый толмач тут же перевёл его речь.
        - Несколько твоих воинов ранены, — заметил десятник.
        - Путь купца опасен, напали разбойники, пришлось отбиваться…
        - Смелые разбойники, если решились напасть на властителей фиордов, — покачал головой десятник. В это время у кормы возник какой-то шум. Низкорослый быстрый в движениях и разговоре воин русов махал руками и пытался оттолкнуть от себя крепкого викинга, который схватил его за рукав кольчуги и пытался оттащить от объёмистого тюка товара. Оба ругались и кричали, один по-нурмански, а рус вообще мешал словенский выговор с какими-то словами непонятного языка. Молодой ладный воин, что оглядывал рабов в середине нурманской лодьи, метнулся к корме, но споткнулся в спешке о съёмную часть палубы и с грохотом растянулся на дощатом настиле. Викинги захохотали.
        - Эгей, там, прекратить свару! — строго крикнул десятник и повернулся к ярлу. — Утихомирь своих!
        - Не трожь его! — властно прикрикнул на своего воина Лодинбьёрн, и скандинав нехотя отпустил шустрого руса, который всё ещё ругался и ворчал.
        - Всё, заканчиваем осмотр, давайте в лодку! — громко велел десятник, стоя всё время так, чтобы видеть и ярла с толмачом, и своих воинов.
        Когда они взялись за вёсла и отплыли, все, не сговариваясь, облегчённо вздохнули. Напряжение спало, и высокий рус, что упал на проходе, молвил, обернувшись на миг к малорослому:
        - Спасибо, брат Скоморох, вовремя свару затеял, ловко это у тебя всякий раз выходит, я б так не смог.
        - Ты попросил, а мне что, не впервой, — налегая на весло, ответил Скоморох.
        Воины причалили к лодье и шустро взобрались на неё.
        - Ну что? — нетерпеливо спросил князь.
        - Мишата! — кивнул десятник.
        Крепкий русоволосый словен доложил князю результаты осмотра и протянул кольцо с печаткой.
        - Выходит, не зря нам воевода своих изведывателей дал, — покачал головой Трувор, разглядывая кольцо с печаткой. — Врёт, значит, ярл про Киев?
        - Врёт, княже, — согласно кивнул десятник Сова. — Товар не киевский. Мёд наш, северный, это сразу определили, мёдато одинакового не бывает, у наших медов запах другой. Железо болотное, опять же, в Киеве не добывают.
        - Как же вы кольцо незаметно добыть смогли, небось, за каждым вашим шагом по десятку пар очей нурманских наблюдало? — искренне изумился Трувор.
        - Скоморох на корме был, — молвил Мишата, кивнув на низкорослого, — а я гляжу, рабы-то наши: вепсы, чудь, и взяты в полон недавно совсем. А один хоть и в изодранной одежонке, да ни на охотника, ни на земледельца не похож, больно одежда не для леса и не для чёрной работы, и очами мне знак делает, да губами как-то перебирает, будто сказать хочет. Я тогда запнулся и вроде как ругнулся про себя, а сам по-нашему, по-приладожски, попросил пошуметь Скомороха, а он на то и Скоморох, устроил свару, будьте здрасьте! Все, конечно, очи туда на миг, человек этот изо рта кольцо выплёвывает, а я на это кольцо и падаю со всего маху. Всего-то делов.
        - Кольцо сие нашей княжеской службы, что пошлины с купцов берёт, — молвил Трувор. — Выходит, ярл далеко не ходил, а пограбил наши земли, да ещё и пост наш на переволоке разорил.
        - Разорил, — подтвердил третий изведыватель, молчаливый и сосредоточенный, с несколькими ножами на поясе, — да и пошлину товаром, с купцов взятую, тоже прихватил.
        - Точно, — подтвердил десятник, — тот товар, что с купцов брался как пошлина, почти весь в кнорре находится, это старший из тех, что вторую лодью осматривали, сообщил, по товару всё, как по написанному на бересте, читать можно.
        - Ах, сукин кот! — возмутился Трувор. — Значит, окружаем и в капусту крошим всю его ораву!
        - Погоди, княже, а как же люд наш новгородский, который теперь в рабах у нурмана? Викинг сам погибнет, людей порешит, да и товар, скорее всего, на дно отправит, чтоб никому не достался. Ты же клятву давал защищать Новгородчину и все народы, на её земле сущие, — резонно охладил боевой пыл молодого князя Верба.
        - Так что ж, теперь того, кто грабил Новгородскую землю да убийства на ней чинил, живым отпустить, пусть гуляет на здоровье? — возгорячился Трувор.
        - Не погуляет, сколько бы ни зарекался волк мяса не есть, а капустой не проживёт. Возьмём слово с него, что больше никогда не явится он в наши края, а коль явится, то будет уничтожен без пощады.
        - Так он снова так же сделает, и снова его отпустим?
        - Другому такому случаю не бывать, потому как о каждом купце, вошедшем в наши пределы, будет теперь по распоряжению воеводы Ольга немедленно доложено в изведывательскую службу.
        - Хорошо, — подумав, смирил свой гнев князь, — будь потвоему, воевода.
        - Ярл Лодинбьёрн, — обратился он к нурману своим зычным голосом, — ты солгал. Мне ведомо, что ты идёшь не из Киеваграда, а разорял земли наши словенские, крал пушнину, железо и другие товары, а ещё людей наших полонил, и потому заслужил смерти, — молвил князь Трувор, который мог речь, даже не особо напрягаясь, так что его хорошо слышали на обоих нурманских кораблях. — Но ты можешь сохранить жизнь ценой выкупа. Именем князя словенского Рарога я, управитель изборский Трувор, даю тебе возможность уйти подобру-поздорову навсегда с земли Новгородской. Выгрузи со своего драккара на берег всех пленников и товар, тобой награбленный, забери своих людей с кнорра, и тогда мои лодьи откроют твоему кораблю проход по реке Великой в озеро Чудское и далее в море Варяжское. Решай, да побыстрее, скоро вечер, а до наступления темноты быть тебе либо свободным, либо убитым! — Русы многозначительно наложили на тетивы луков свои быстрые стрелы.
        Три лодьи рарожичей преграждали путь викингам вниз по реке, а пытаться удрать от них против течения, да ещё с тяжёлым широкобоким кнорром, и вовсе глупая затея. При всей своей отчаянности в бою, викинги, тем не менее, никогда не старались понапрасну сунуть голову под меч или топор.
        - Ты решил отдать кнорр, товар и рабов и уходить пустым? — спросил молодой начальник кнорра у ярла. — А если они потом не пропустят нас и всё равно перебьют?
        - Хм, Гуннтор, ты плохо знаешь русов, они никогда не нарушают своего слова, хотя, по-моему, в этом их глупость и слабое место, — усмехнувшись в седеющую бороду, ответил Лодинбьёрн. — Мы уходим не пустыми, а с головами на плечах. А товар — дело наживное, главное, нужно придумать, что мы скажем твоему отцу, конунгу Олафу…
        Русы, держа нурманов на прицеле, смотрели со своих лодий, как те высадили на берег пленных с драккара, как по своему обычаю быстро продели петли на связанных за спиной руках невольников через длинную жердину, заставив их сесть на берегу, так же, как и на драккаре, спиной друг к другу. Как потом выложили рядом с невольниками тюки и короба с товарами и как переходили с кнорра понурые нурманские воины на драккар с оскаленной медвежьей головой. Вот «Медведь», молча, прошёл меж двумя лодьями рарожичей, ожидая, что в любой миг может попасть под калёные стрелы русов, которые с такого близкого расстояния легко прошьют и кожаные доспехи, и кольчужную броню. Томительно-медленно проходили длинные тяжкие мгновения, но ни одного выстрела так и не случилось. Драккар нурманов, подняв свой полосатый парус, быстро пошёл в направлении Чудского озера.
        Когда же воины Трувора причалили к берегу, чтобы освободить привязанных к длинной жердине пленников, то увидели, что один из них сидит, опустив голову, и не движется.
        - Гляди, Скоморох, это же тот, что передал мне кольцо с печаткой, — воскликнул изведыватель. Он поднял чело пленника и узрел тонкую струйку крови под левым соском на груди.
        - Стилетом в сердце его поразили, — молвил печально изведыватель с несколькими ножами на поясе. — Ну, Лодинбьёрн, мы с тобой за подлость эту поквитаемся, настанет час.
        - Выходит, всё-таки догадался подлый ярл, — сцепил зубы Скоморох.
        - Может, он, а может, тот русоволосый толмач, что пословенски ладно речёт, — молвил Мишата, — чую, ушлый он, сей невзрачный викинг.
        - Ничего, братья, они ещё на нашей дороге встретятся, точно вам говорю!
        ЕФАНДА И ВЕЛИНА
        Ранней весной, едва просохли тропки, Ефанда вновь ушла в лес и так прожила отшельницей целое лето, занимаясь пророчествами и лечением людей. Вот уже и осень. Лесные эльфыпикси надели жёлтые и красные наряды, чтобы их не было заметно среди листвы. Озёрные пикси загрустили и без конца рассматривали своё отражение в зеркальной недвижимой глади, готовясь к зимней спячке на илистом дне. Всё это видела утром Ефанда, и даже поговорила с норовистыми лесными эльфами. Теперь, сидя на колоде подле избушки, хозяйка перебирала в корзинках пучки высохших за лето целебных трав. Она ждала гостей, о приближении которых ей уже давно «сообщили» лесные жители.
        А вот и гости: трое крепких вооружённых воинов и молодая женщина в тёмном дорожном одеянии. Навстречу им, угрожающе расставив большие крылья, спешит ручной журавль, громким кликом оповещая о появлении чужаков. Ефанде одного взгляда было достаточно, чтобы понять по одежде, лошадям, их сбруе и поведению людей, что жена сия не из мастеровых и даже не купеческих людей.
        - Успокойся, Журка, — зовёт его хозяйка, потом добавляет ещё что-то по-птичьи. После чего крылатый охранник нехотя складывает крылья и отходит к своей подопечной домашней птице, отгоняя её на всякий случай подальше от пришельцев.
        - Скажи, девица, а как нам увидеть Ефанду-провидицу? — обратилась к ней черноволосая гостья.
        - Я и есть Ефанда. А коли ты, Велина, просить чего у меня приехала, так для начала с лошади сойди.
        На челе приезжей узрела лесная дива удивление вперемешку с недоверием, оттого, что пред ней не старая согбенная женщиназнахарка, а молодая девица, да ещё и знает её по имени. Поколебавшись, она спешилась.
        Когда молчаливые охоронцы отвели коня и жёны остались одни, приехавшая стала говорить о своей беде издалека, как бы боясь подойти к главному. Ефанда же, запустив левую руку в мешочек, что висел у неё на поясе, бросила горсть тонких дощечек с огамическими рунами на грубую длань широкого пня. Взглянув на них, ворожея вдруг прервала просительницу повелительным жестом и вперила очи в НЕЧТО, что зреть могла лишь она. Тень пробежала по её челу, оно исказилось болью, а рука невольно ухватилась за пень, чтобы не упасть от черноты, на несколько мгновений накрывшей разум. Чуткий страж, что как будто прислушивался к разговору издали, быстро подбежал на своих длинных ногах и тревожно защёлкал клювом, чуть приподняв крылья.
        - Я ведаю, что трижды ты была тяжела дитятей и трижды на четвёртом месяце теряла его… — Жена в тёмном запнулась на полуслове и широко открытыми очами впилась в лицо ведуньи. — А зачем тебе дитя от нелюбимого? Ведь не любишь ты мужа своего. Тебя другой без памяти любит… — говорила, прикрыв зелёные очи, молодая ворожея.
        - Да ведь я… мне же, того… — запнулась Велина. — Мужу моему наследник нужен, продолжить род княжеский, а если не рожу ребёнка, так с позором меня отцу вернуть муж мой обещался. Правда твоя, не люблю я его, отец меня отдал, желал, чтоб в достатке жила… Родить хочу, как все жёны…
        - Ладно, помогу я тебе, — ответила Ефанда, — сохраню младенца, как придёт срок, сама приеду принимать роды. Но поклянись Бригитой и Макошью, — повернулась она к женщине, — что и ты, когда на то придёт срок, исполнишь просьбу мою, как я твою сейчас…
        - Клянусь, — жена запнулась, потом с усилием выдохнула: — Клянусь светлым ликом Матери Божьей, что сделаю, как скажешь, только помоги… два месяца плод ношу и…
        - Нужно истопить для чародейства баню. Вон в колоде топор, вон дрова и сушняк мелкий, руби и топи.
        - Так я охоронца кликну, он растопит.
        - А дитя рожать тоже охоронец будет? — строго спросила Ефанда. — Делай, как сказала! Мне твои дрова ни к чему, вон у меня их сколько, — кивнула ворожея на поленницу. — Это тебе надо!
        В бане, долго и неумело растапливаемой Велиной, наконец набрался достаточный жар. В клубах пахнущего травами пара ворожея трижды обошла нагую женщину, держа в руках полотно с какими-то вышитыми знаками и что-то шепча при этом. Потом повелела ей лечь на банную полку вниз лицом. Ещё плеснула на раскалённые камни настоем душистых трав. А когда тело Велины покрылось крупными каплями пота, стала водить по её спине своими чуткими пальцами. Она как бы перебирала позвонки, осторожно где-то надавливая, где-то что-то поворачивая. Ощупала и вытянула суставы ног и рук, продолжая бормотать непонятные слова заговора. Велев женщине лечь лицом вверх, охрой написала на животе исцеляемую руну жизни.
        - Всё, поднимайся! — и обернула её полотном с тайными знаками.
        КОВАРНЫЙ ПЛАН ОЛАФА
        Конунг Олаф сразу почуял недоброе в том, как подходил к нему начальник каравана.
        Хмурый вид лохматого Лодинбьёрна, опущенный к земле взор были предвестниками плохих вестей.
        - Что-то с Гуннтором? — стараясь выглядеть спокойным, спросил конунг, от волнения перебирая бляхи своего широкого пояса.
        - Нет, с ним всё хорошо, он даже не ранен, — пробасил хриплым простуженным голосом Косматый Медведь. — Мы потеряли кнорр, конунг и… и всю добычу.
        - Что-о, что ты сказал, тупой старый медведь?! Мало того, что упустил добычу, так ещё и потерял корабль?!
        - Мы угодили в ловушку, я не знаю, откуда взялись эти проклятые ререги! Раньше мы проходили спокойно, давали небольшой откупной — и всё! А тут ещё на переволоках стали проходной требовать, пришлось их вразумить. А потом перед Чудским озером появились ререги. Их было много, конунг, — молвил начальник каравана, виновато опустив мощные плечи. — А у меня только один драккар и тихоходный кнорр, загруженный доверху товаром, а там Гуннтор… Впереди три боевые лодьи этих ободритских головорезов, уходить назад против течения с перегруженным кнорром, ты же понимаешь, Олаф, невозможно. Если бы мы ввязались в драку, никто бы не ушёл живым, ни один человек, конунг! Злые забавы бога Локи могли погубить нас всех! Но я сохранил драккар и людей. Просто не всегда везёт, бывают и неудачи…
        Разъярённый потерей такого количества добычи и кнорра, Олаф готов был тут же прикончить неудачливого ярла, но трезвый расчёт взял всё-таки верх.
        - Четыре года тому назад, когда я посылал вас с товарами как купцов в Альдогу, ты, бестолковый Лодинбьёрн, влез своей косматой головой в ненужную драку и потерял почти половину воинов. После этого набрал молодых словен, нянчился с ними, а потом они тебя самого едва не убили, да при этом сократили команду ещё на шесть воинов. Теперь ты лишил меня лучшего кнорра и богатой добычи! Ну почему самые тупые ярлы во всей Скандинавии именно у меня, что неугодного я совершил, если великий Один вместе со своим сыном Тором наказывают меня дураками? — Конунг орал своим громовым охрипшим от ледяного северного ветра голосом, но ярл видел, что он уже что-то решил про себя.
        - Ты отдашь мне «Медведя», — повернувшись, неожиданно почти ровным голосом сказал Олаф.
        Лодинбьёрн растерянно уставился на него, беспомощно захлопал глазами, а потом взревел, как раненый зверь, ухватив себя за волосы:
        - Нет, конунг, только не это! Мой драккар, как я без него? — Потом выхватил свой большой нож и протянул Олафу. — Лучше убей меня, конунг!
        Посчитав, что стенаний Лодинбьёрна достаточно для его наказания, Олаф чуть смягчил тон.
        - Ты останешься во главе команды «Медведя», но это уже мой драккар, понял, косматый идиот? Но ты можешь вернуть себе драккар, — ещё более мягко произнёс Олаф, — если выкупишь его, заплатив за кнорр и добычу.
        - Благодарю тебя, Олаф! — на лице ярла написалось облегчение. — Ты крут, но справедлив. Да хранит тебя Форсети, бог справедливости и правосудия! Я думал, пока возвращался в фиорд, и теперь знаю, как смогу вернуть тебе долг, и помимо того, ты будешь в состоянии построить не один новый кнорр! — ярл заговорил твёрже, когда заметил, что конунг внимательно смотрит на него. — Нужно идти в Альдожскую землю, там другие конунги берут хорошую добычу и богатеют очень быстро, почему же мы должны быть в стороне.
        - Ты предлагаешь мне подбирать остатки того, что не захотели съесть другие? — презрительно воззрился на ярла Олаф.
        - Нет, я предлагаю пойти туда, где не ходили другие, я знаю, что есть такие места, первый берёт всё. Это земли между Онегой и северной рекой Дину, протекающей через Словенскую Гардарику, у которой, говорят, берега серебряные, а дно золотое. Думаю, утрата кнорра — знак самого Одина, что нам нужно идти на словен, пока их разъедают распри.
        - А ты забыл, что уже два года, как конунг ререгов укрепляет свой гард на Альдоге, забыл, что он разбил уже многих ярлов, которые пытались поживиться в его землях? И не из тех ли земель ты только что вернулся без добычи и корабля? — ехидно заметил Олаф.
        - Нет, конунг, я не забыл, только я не собираюсь сражаться с воинами Ререга. Мы пойдём открыто, как мирные купцы, даже пошлину, э-э, за проход, оплатим, — криво усмехнулся ярл. — А потом славно погоняем лесных жителей, у которых прорва дорогих мехов, мёда, воску, прочных вервей, бочки доброй рыбы без костей и икры, а ещё, говорят, там много драгоценных каменьев и злата. Мы возьмём всё быстро и без особого риска, живых оставлять не будем, чтобы не донесли. И назад вернёмся так же, как мирные купцы, и снова, хе-хе, заплатим проходные!..
        Олаф прошёлся своим твёрдым морским шагом туда-сюда, как будто привычно мерил ширину своего драккара где-то в море. Он остановился и ещё раз задумчиво смерил цепким взглядом медвежью стать ярла.
        - Большие дела не делаются с наскока, — молвил он. — Этой осенью я должен везти товары в Бирку, вы с Гуннтором будете сопровождать меня. За зиму подготовим всё необходимое, и весной, если на то будет воля Тора, ты пойдёшь с отрядом из трёх драккаров, но… — Олаф помедлил, — старшим в походе будет молодой конунг, а ты — его надёжной спиной и крепкой рукой. Ты, ярл Лодинбьёрн, должен во всём слушаться молодого конунга и тем доказать ему и мне свою верность. Запомни, если с ним что-то случится, тебе и всей твоей семье лучше умереть сразу!
        «Глупый Медведь, — усмехнулся про себя Олаф, провожая взглядом уходящего ярла, — пусть его пустая голова думает, что он пойдёт за простой добычей…»
        Часть вторая
        Полёт Сокола
        Глава I
        Битва Тора
        Торговый град Бел-озеро, что стоит на одноимённом полуночном озере, как и Ладога, находится на важном торговом пути. Из далёкой Асии купцы идут через море Хвалисское, Хазарию и Булгарию, через земли словенские прямо к загадочным полночным народам, охраняемым студёными морозами да свирепыми зимними вьюгами. Только отважные искатели диковинных товаров осмеливаются дойти сюда, а уж пройти далее в самую сказочную полночную Биармию и вовсе решаются самые отчаянные из тех купцов. И из далёких стран на самом краю земли, куда усталое солнце уходит спать после дневного пути, где обитают воинственные, не ведающие страха варяжские и нурманские народы, оттуда их купцы идут из своего Варяжского моря через озеро Нево. А из него либо по Свири, где вёрст за десять до впадения в Онежское озеро поворачивают в свирский приток Оять, что по-вепсски означает просто «ручей». С Ояти они попадают на Суду, а из другого притока Паши на Колпь и оттуда по Шексне на Волгу. Из Нево можно пройти и по реке Сясь на Чагоду и Мологу; оттуда опять же по Шексне на Волгу.
        Онежское и Белое озеро соединяют волоки из впадающей в Онегу Вытегры до впадающей в Бел-озеро Ковжи. На южном берегу Бел-озера в месте впадения в него реки Шексны и был срублен град. Потому, едва вскроются полночные озёра да реки, начинается в Бел-озере великий и выгодный торг. Окрестные племена вепсов, корелов, мери, заволочской чуди привозят на торжище великолепные северные меха, коим нет равных по густоте и красоте «перелива», рыбий зуб с вырезанными узорами, а ещё каменья самоцветные да золото, коим, как гласят досужие купеческие байки, устлано дно сказочной реки, именуемой Полночной Двиной. Глазчатые бусы из Ладоги, варяжские мечи, застёжки, пояса, замки, огнива, фризские гребни, византийские стеклянные браслеты и амфоры, грецкие орехи, булгарские чаши, поморский янтарь, — чего только не встретишь на Белозерском торжище!
        Нынче, с приходом молодого варяжского князя Синеуса, град Бел-озеро преображался. Строились новые склады для товара, настилались бревенчатые мостовые, укреплялся крепостной вал. Был подновлён и достроен бывший посадский терем, превратившись в княжеский. К нему прирубили на высоком каменном подклетье великую гридницу, чтоб собирать тут лепших дружинников, волхвов, купцов да бояр на совет княжеский, и поставили домы для доброй варяжской охраны. Понастроили много новых причалов, потому как каждая купеческая ладья несёт пополнение в городскую казну.
        Вот ещё один из многочисленных гостей — юркий нурманский шнеккар — одолел долгий и трудный путь из своей далёкой Скандинавии и причалил к пристани Бел-озера.
        - Мне нравится ваш град, тут хороший торг. Хочу привезти сразу несколько больших кнорров своих товаров, — говорил старый нурманский купец с седеющей бородой толмачу из местных, — только мне нужно найти хороший склад. — И он выразительно подбросил в руке монету.
        - Это не трудно, я знаю несколько сухих и не старых помещений, — отвечал толмач.
        Старый викинг придирчиво осмотрел все предложенные сараи, наконец выбрал два из них. В тот же вечер ударили по рукам, и на следующий день товар с нурманской лодьи перекочевал в склады.
        - Мы завтра уходим, я тороплюсь, чтобы скорее привезти побольше товара, — довольно улыбаясь, говорил старый купец, прощаясь с толмачом.
        На шнеккаре стали готовиться к отплытию. В это время к причалу подошла одна из местных плоскодонок, в которой сидели шестеро нурманских гребцов и три раба. Под окрики старшего рабы стали выгружать товары и носить их на торжище, несколько прохожих столпились вокруг, разглядывая и прицениваясь к новому товару. Один из гребцов старого купца, держа в руках запечатанный кувшин, сошёл со шнеккара на берег и пошёл в сторону торжища. Там он остановился около только что прибывших земляков, поговорил с ними и, передав кувшин, быстро проследовал в сторону складов.
        Вскоре в ту же сторону прошёл и старый купец в добротной одежде с опушкой из соболя. Открыв тяжёлый замок одного из складов, он скрылся внутри. А ещё через короткое время из склада вышел старый согбенный рыбак в ветхой, пропахшей рыбой одежде и надвинутой на глаза засаленной войлочной шапке. Нетвёрдой походкой он поплёлся к торжищу, неся с собой смесь из запахов тины, рыбьего жира и сырой рыбы. Он чуть замедлил шаг возле шестёрки крепких нурманов, что сегодня пришли на плоскодонке и готовились к торгу, покрикивая на нерасторопных рабов и с удовольствием отпивая по очереди из кувшина. Проходя за спиной раба, несшего тяжёлый куль, «рыбак» лишь мимолётно коснулся его краем своего истрёпанного старого плаща из рыбьей кожи и пошёл дальше. Раб издал какой-то непонятный звук, зашатался, уронил куль на добротно одетого местного купца, что приценивался к товару, а потом с удивлённым ликом стал оседать на землю, ухватившись за одежду купца.
        - Что ты делаешь с моим рабом, не трогай его, отпусти! — завопил один из нурман на своём языке.
        - Да не трогаю я твоего раба, на что он мне? — ответил по-словенски купец, немного понимавший нурманскую речь. Нурманы крикнули двум другим рабам, и те быстро подхватили упавшего собрата.
        - Да ты убил его! — вскричал старший из викингов. Взъярившись, он схватил за грудки местного купца и тряхнул так, что у того слетела шапка. Купец тоже разгневался и с силой оттолкнул от себя викинга, тот, споткнувшись, рухнул на груду сложенного товара. Вокруг закричали, кто-то кликнул стражу. Викинги схватились за мечи, крича и сверкая очами. Ещё один из них, не успев выхватить клинок, упал от удара в скулу крепкого словена или вепса. Подоспела городская стража и стала разнимать дерущихся белозерцев и нурман. В это время шнеккар старого купца уже отошёл от пристани, видимо, отплывавшие нисколько не интересовались драчкой на торжище между их земляками и местными.
        Ближе к полудню на свежесрубленное, ещё пахнущее сосновым духом резное крыльцо терема легко вбежал начальник городской стражи и, справившись у охоронца, где князь, пошёл в указанную им светлицу.
        - Княже, на торжище нурманские купцы повздорили с местными, вроде кто-то раба ихнего убил. Ну, нурманы, знамо дело, за мечи сразу схватились, городская охрана их развела. Да викинги, они же пузырятся, что твоя медовуха, княжеского суда требуют, ярятся! — доложил начальник городской стражи.
        - Много ли тех нурманов? — спросил Синеус.
        - Да нет, княже, человек шесть, не считая рабов.
        Десяток дружинников сопровождали князя к торжищу. По новой деревянной мостовой дробно застучали конские копыта. Когда уже подъезжали к торжищу, из-за угла какого-то склада выкатился воз с нерасторопным возницей, который вконец растерялся, увидев всадников. Он попытался придержать лошадь, но как-то неуклюже, и гружёный воз выкатился на самую середину мощёной брёвнами улицы, преградив проезд князю и его воинам. Рассерженный десятник заорал на непутёвого возницу и замахнулся на него плетью, конники стали объезжать неожиданную преграду. И в этот самый миг князь охнул и запрокинулся назад: стрела с характерным звуком вонзилась ему прямо в ямку под кадыком на открытой шее.
        КНЯЖЕСКИЙ ТЕРЕМ РАРОГА В ЛАДОГЕ
        Ольг шёл к Рарогу с самой дурной вестью.
        - Княже, — молвил, входя в гридницу, воевода, — в Бел-озере беда стряслась!
        - Что-то со Синеусом? — поднимаясь навстречу, тревожно спросил Рарог, которому уже два дня было весьма беспокойно на душе.
        - Погиб твой младший брат, княже, — с трудом выговорил кельт.
        Князь сжал зубы так, что побелели скулы.
        - Как случилось? — глухо выдавил он.
        - В Бел-озере произошла стычка с нурманами, вроде бы кто-то из наших убил их раба, нурманы потребовали княжеского суда. И когда князь с малой дружиной направился к торжищу, его поразили стрелой. Завязалась схватка, нурманов, конечно, побили, но рана Синеуса оказалась смертельной, — сиплым голосом молвил Ольг.
        - Как мыслишь, сие случайность или..? — князь вперил в него свои синие, подёрнувшиеся пеленой от внутренней боли очи.
        - Обо всём разузнаю, обещаю тебе, Рарог!
        - Как же так, брат Ольг? Ведь совсем недавно Трувора не стало, от хвори неведомой помер, а теперь и Синеус, самый младший… Как матери о том сообщить, рука не поднимется написать ей такую весть… Всё сердился на меня, что в Вагрии его в охрану ставил, берёг, младший ведь… — Рарог сел за дубовый стол и обхватил голову руками, покачиваясь из стороны в сторону. Пред ним вставали картины детства и юности: снова несут его сильные руки воинов средь огня и треска разбиваемого камнемётными машинами Гам-града; снова он стоит испуганный на стене родного града Рарога и со страхом глядит на многие костры большого воинства Людовика; а вот он в кольчуге под алым стягом с белым соколом перед началом похода на нурманов; или в лодьях, причаливающих к Ладоге. И всюду рядом были его младшие братья: басовитый основательный Трувор и тонкий задумчивый Синеус. Князь тяжело выдохнул: — Всё, теперь я один остался, как дед Гостомысл, у которого было четверо сыновей, и все голову сложили раньше…
        - Ты неправ княже, — угрюмо возразил Ольг. — Горе великое приспело, братья погибли, то верно, неизбывное горе, но не один ты нынче. С тобой побратимы-рарожичи, верные и преданные до последнего часа, дружина наша славная, что за тебя и всю Русь костьми готова полечь. Врагов, их не счесть ни тут, ни в чужих странах, но какой воин без врагов и какое большое и важное дело легко делается? Не гневи богов наших и не реки, что один остался! — с некоторой обидой в голосе веско закончил кельт.
        - Прости, брат, Ольг, от печали душевной те слова я рёк, от горя по братьям погибшим. Не уберёг я их, и как старший, первым за их смерть ответ перед богами и матерью несу…
        - Княже, я тоже свою вину чую за гибель братьев твоих, знать, плохо службу изведывательскую правлю, — с горечью признался Ольг. — А виновных я найду, хоть на дне морском, а достану! Честью своей клянусь!
        ФИОРД СКАНДИНАВСКОГО КОНУНГА ОЛАФА ЖЕСТОКОГО
        Шнеккар уже заходил в родной фиорд, и старый Уго нетерпеливо поглядывал на приближающийся берег. Сколько раз он уходил и сколько раз возвращался к этой изъеденной морской водой пристани. Холодная волна привычно покачивала наполовину загруженный корабль, по-особому пронизывающий весенний ветер нет-нет да коварно швырял в морщинистое чело старого викинга солёную пригоршню холодных брызг. Сколько раз Великий Один хранил его в опасных походах. На своём веку старый мореход проводил в Вальгаллу многих, не всегда из похода возвращаются с удачей. А сегодня душа Уго пела: он исполнил всё, как задумал, и победил, даже не обнажив меча. Погибли шесть воинов, но сделанное ими стоит сотни жизней!
        Едва шнек закачался у пристани, Уго заспешил по знакомому до последней щербинки настилу к большому дому Олафа.
        - Я только вернулся из Бел-озера, младший брат конунга Ререга мёртв! — доложил он прямо с порога, едва слуга проводил его в помещение. — Мы сделали всё, как надо. Всё выглядело, как обычная воинская стычка. Перед делом я дал моим воинам питьё из грибов, это лишило их страха, они стали берсерками, сражались, как тигры, и ушли в Вальгаллу, отправив на тот свет немало храбрых ререгов. Их смерть была угодной Тору, конунг!
        - Благодарю, Уго! Ты получишь достойную награду. Ну, ступай, потискай свою жену! Гуннтор, иди сюда! — кликнул Олаф, когда старый моряк ушёл. Когда высокий и крепкий сын пришёл на зов, хмуря брови, как это всегда делает отец, у старого конунга приятно потеплело в груди: хорошего воина он воспитал себе на смену. Это была не пустая родительская похвальба, Гуннтор и в самом деле великолепно владел мечом, и уже не один десяток голов пал от его точных быстрых ударов. Но Жестокий ничем не выдал своей радости.
        Перед внутренним взором Олафа возникла картина детства его сыновей, когда он, вернувшись с охоты, выпустил из полотняного мешка перепуганного косулёнка.
        - Это вам, — как всегда кратко бросил он сыновьям. Старший тут же схватил косулёнка и хотел выскочить с ним из дома, но Гуннтор вцепился в его рукав пальцами, как клещами. Старший почти на два года брат начал тянуть за собой младшего и почти вырвался у двери из его цепких рук. Гуннтор и в самом деле отпустил одну руку, но тут же со всего маху ударил старшего брата в нос. Тот завизжал от боли и ещё больше от страха, когда по его ладоням, прикрывшим лицо, побежала тёплая струйка крови. Мать было рванулась разнять драчунов, но Олаф грозным окриком остановил её. Гуннтор тем временем схватил косулёнка и вихрем помчался к сараям, чтобы в укромном месте в одиночку насладиться привычным развлечением — разделыванием живого существа. Между тем Олаф подошёл к плачущему старшему сыну и отвесил ему тяжёлый подзатыльник за слабость и слёзы, которых не должен знать настоящий викинг. Потом сказал, глядя ему прямо в глаза, так, как когда-то ему самому говорил отец:
        - Запомни, сын, и передай своему сыну, чтобы он сказал то же своему: мы, викинги, свободные люди фиордов, рождаемся, чтобы повелевать другими! Остальные народы существуют только для того, чтобы повиноваться нам. Тот, кто не может принести тебе пользу, должен умереть. Чем больше ты будешь убивать, тем больше тебя будут уважать и бояться, потому что власть покоится на силе. Запомни, кто силён — тот господин, кто слаб — раб или покойник. Ты должен быть только господином, если нет, то лучше умереть!
        Видимо, эта слабинка и стоила ему жизни. Старший сын погиб, не достигнув совершеннолетия.
        Олаф вернулся к действительности, взглянул на Гуннтора и сказал:
        - Я хочу поручить тебе очень важное дело, настолько важное, что никому другому я его доверить не могу. — Конунг ещё раз внимательно посмотрел на сына, как бы в последний раз оценивая, справится ли он.
        - Я исполню всё, как ты скажешь, отец! — склонив голову, ответил польщенный таким доверием Гуннтор. — Говори, что я должен сделать.
        - Об этом чуть позже. — Олаф задумался, прохаживаясь туда-сюда, как он делал всегда, чтобы собраться с мыслями. — Нас ограбили, сын! — Увидев удивленный лик Гуннтора, добавил: — Да, ограбили, залезли в наши сундуки и очистили, оставив жалкие крохи.
        - Нам с Лодинбьёрном тогда просто не повезло, — пожал плечами Гуннтор, — но волей Одина мы остались живы…
        - Я не о том, сын. Это случилось не сегодня и не вчера. Проклятые веринги ограбили нас гораздо раньше! Вначале они отобрали у нас наше море, в котором мы всегда были безраздельными властителями. Теперь оно даже называется их именем, а наше господство на нём ушло в прошлое и осталось разве что в наших сагах. И мы, кажется, уже смирились с этим, и даже если хотим пойти в поход за добычей в Грецию, Италию, Кордовский Эмират или ещё куда, то вынуждены договариваться или идти вместе с ними… — Старый конунг тяжко вздохнул. — Но два года назад случилось то, чего мы не должны простить, потому как если мы им и это спустим, то наше могущество истает окончательно, как лёд по весне.
        - Что ты имеешь в виду, отец?
        - Альдога, озёра Нево, Чудское, Онежское, Бел-озеро и земли живущих там народов — исконно наши охотничьи угодья. В сезон охоты мы приходили туда и брали то, что принадлежит нам по праву сильных, — шкуры, железо, рабов и прочее. А теперь ненасытные ререги прибрали все эти угодья к своим загребущим рукам. Их конунг Рерик то ли купил, то ли силой захватил княжескую власть в Хольмгарде и провозгласил себя единственным владетелем всех этих богатых земель! — Разгневанный Олаф Жестокий быстрее заходил по дому, от широких деревянных настилов для сна до очага и обратно. — Скажи, сын, разве это не грабёж, разве не бесстыдное коварство и безмерная жадность? Мы ютимся в скалистых фиордах, всякий раз рискуя жизнью ради добычи и пропитания наших семей, а ненасытный конунг Ререк жирует там, где всё само идёт в руки!
        Наступило тяжкое молчание.
        - Но что мы можем сделать, отец, — ведь собрать вместе всех конунгов не то что Скандинавии, но даже нашей Норвегии, невозможно, ты же пытался, но каждый тянет только в свою сторону. Каждый хочет быть самым главным. Несколько вожаков могут на короткое время объединиться для похода, а потом по дороге домой в удобный момент прикончить союзника и забрать его долю добычи. Всё бесполезно, отец, никто не пойдёт с тобой против верингов, — опустил глаза Гуннтор.
        - А я никого и не собираюсь приглашать. Я придумал свой план, и мы сами, почти сами, — дополнил конунг, — можем его осуществить. Ты знаешь, сын, почему я назвал тебя «Битва Тора»? — Олаф выдержал паузу. — Потому что никто не может устоять против его могущественных ударов. Я хотел, чтобы часть божьего могущества Тора проявилась в тебе. Ты будешь конунгом в новом походе! Старого Лодинбьёрна назначаю твоим советником, прислушивайся к нему, но не повторяй его глупостей, решай всегда сам, помни, что за поход отвечаешь ты! — Про себя Олаф вновь усмехнулся наивности Медведя: «сможешь построить не один кнорр», да если я сделаю то, что задумал, то без всякого труда смогу позволить себе не один десяток драккаров и шнеккаров, глупый Косматый Медведь!
        - А ты, отец, разве не пойдёшь с нами? — спросил Гуннтор.
        - Нет, у меня другие дела, но успех их будет зависеть от успеха вашего похода. Слушай внимательно, что ты должен сделать! — И он изложил сыну свой план. — Запомни, Гуннтор, если ты сделаешь всё, как я сказал, то большинство конунгов Скандинавии будут зависеть от нас и приходить к нам с дарами. Иди, сын, готовь драккары и людей, и прославь своё имя «Битва Тора», как это было до сих пор! — торжественно закончил Олаф свою речь.
        - Отец, — радостно сверкнув очами от предвкушения нового необычайно дерзкого приключения, ответил молодой конунг, — с помощью Тора я сделаю всё, не сомневайся!
        - Можешь взять с собой Ас-скальда, он, как никто, умеет в трудный час поднять дух воинов, — молвил Олаф. — И ещё, — добавил он, — старый Уго пойдёт на твоём драккаре. Он будет надёжным проводником.
        - Эй, воины, пора уже приниматься за еду, а вы всё не наговоритесь! — выглянула из двери большого дома жена конунга. — Я сегодня приказала рабам зарезать молодого кабана, чтобы порадовать вас доброй домашней едой, а вы всё со своими делами, мало, что не вижу вас месяцами, когда вы в походах…
        - Ладно, хватит скрипеть, как старая мачта под ветром, — осадил жену конунг, — мы в самом деле проголодались как океанские акулы и готовы съесть быка, а не то что молодого кабана.
        - Мясо почти остыло, — продолжала ворчать хозяйка, когда мужчины уселись на лавку за большой стол с другой стороны длинного очага. — Вы, я вижу, опять в поход собрались, только что-то никак не привезёте обещанных рабов. Стадо свиней выросло, а часть рабов не пережила зиму, да и на поле тоже их не хватает. Я же тебе в прошлый раз об этом говорила, Олаф! — Ставя на стол полные дымящегося мяса каменные и деревянные миски, не переставала трещать своё жена конунга. На ней была надета плиссированная льняная рубаха с завязками у горла и на концах рукавов, сверху — зелёный сарафан, лямки которого спереди пристёгивались большими выпуклыми брошками, служившими и украшением, и показателем статуса хозяйки, и к ним же на цепочках и ремешках были подвешены различные ключи от дверей и сундуков, а также игольник, гребень, маленький нож и оселок, ножницы, — всё, что должно быть у каждой женщины «на подхвате». От одной броши к другой тянулась нитка янтарных бус. Связанные в пучок волосы на время работы были покрыты косынкой. На ногах мягкие туфли из козьей кожи.
        - Помолчи, Гирдис, я всегда говорил, что тебя неправильно назвали, ты не «Богиня копья», а само копьё на языке какой-то очень болтливой богини. Я лучше знаю, что нужнее в хозяйстве!
        - Знаешь? Да ты в своих походах всё время, а хозяйство, кроме меня, никому и не нужно. Посмотри, наш сын уже взрослый, ему давно пора жениться. Когда по осени мы с тобой плавали в Бирку, я там даже невесту ему приглядела, помнишь — рыженькая, ей уже тринадцать исполнилось, дочь того ярла, что торговал поблизости, я с матерью её поговорила. У них овец много, шерсть прядут, и дочка прясть и ткать умеет, мне такая помощница нужна. Тощенькая, правда, да ничего, откормим…
        - Когда ты успела, я даже не заметил этого, — удивился конунг, а Гуннтор только усмехнулся, обрабатывая молодыми зубами кости почти дочиста.
        - Это потому, что в голове у тебя одни походы да битвы, от которых в последнее время не очень много толку.
        - Да замолчи ты наконец, от твоей болтовни и у голодного волка пропадёт аппетит! — грохнув кулаком по толстенной столешнице, рявкнул разозлившийся Олаф. Гирдис обижено замолчала, поджав в возмущении губы. Но благословенное молчание было недолгим, ей всё равно нужно было высказать всё, что она заранее наметила, и Олаф это тоже знал, потому с удовольствием уплетал мясо, запивая ячменным элем, наслаждаясь короткими мгновениями тишины.
        - Да, наш дом большой, — медленно, как будто про себя, ни к кому не обращаясь, опять негромко начала Гридис, — но и народу тут полно — родственники, слуги. А привезём невесту для Гуннтора, они будут ютиться в закутке? Это не дело, Олаф, — продолжила она миролюбиво. — Гуннтору нужен свой дом, такой же большой и добротный, как наш, а ты об этом даже не думаешь, — она бросила на мужа просительно-укоризненный взгляд.
        - Глупая женщина, ты всю свою жизнь прожила в этом фиорде и не видела настоящих домов. Да ты знаешь, что в таких домах, как наш, в Гардарике содержат коров и лошадей? Там у их конунгов дома во много ярусов с резным крыльцом, галереями, светёлками да горницами, ты даже слов таких не слыхала. Да что конунги, там даже люди, что работают на земле и не имеют рабов, и те живут в лучших домах, чем мы! — уже не так зло, больше с горькой досадой в голосе отвечал супруге Олаф Жестокий. — Мы с Гуннтором для того идём в поход, чтобы и у нас было вдоволь земли, красивый многоярусный резной дом, достаточно крепких и способных рабов и полные сундуки дорогих тканей и золотых украшений! Ты ведь любишь украшения, а, Гридис? Я привезу их тебе, клянусь молотом Тора!
        ПОХОД ГУННТОРА В ЛАДОГУ
        - Подходим к Лисьему острову, конунг, — Уго кивнул на приближающийся клин суши. — Нам нужно держаться правее, поближе к острову, там самое глубокое место для прохода наших судов.
        - А слева мель?
        - Раньше была просто мель, однако новый конунг словен повелел вбить от острова до берега два ряда деревянных свай, теперь там не пройдёт и плоскодонка, не то что наши драккары.
        - Скажи, Уго, а много ли воинов оставлено здесь, чтобы собирать дань?
        - Десятка полтора наберётся, живут в бревенчатом доме, укреплений нет. Уж не собираешься ли ты, Гуннтор, взять этот пост вместе с его товарами и деньгами? Нам нельзя поднимать шума…
        - Я не так глуп, Уго, мы сделаем это при возвращении… — ухмыльнулся молодой конунг. И тут же подумал про себя, что если всё получится, как задумал отец, то возвращаться они будут не скоро. Такой случай боги даруют раз в жизни!
        - Кто такие, откуда, куда и что везёте? — привычно спросили словенские сборщики проходной дани, причалив к драккару на небольшой лодчонке.
        - Конунг Гуннтор из норвежской земли, одним шнеккаром и двумя драккарами иду в Биармию, буду покупать меха. Поэтому груза почти нет, так, понемногу мелочи всякой для охотников, — ответил Гуннтор, внимательно оглядывая остров.
        Караван Гуннтора вошёл в Нево. Мимо проплывали такие памятные для старого Лодинбьёрна берега.
        - Устье реки Волхов. Ты помнишь, Фрей, — кивнул ярл своему неизменному кормчему, — град Альдогу, где четыре года тому назад я взял на борт молодых словен…
        - Которые потом отказались повиноваться тебе на твоём же драккаре, — не преминул подцепить ярла жилистый кормчий. — Я слышал, то самое предместье Альдоги, где лежат наши воины, разорил потом ярл Финнбьёрн из Свейланда?
        - Да, это так. Но именно в тот час там неведомым образом оказался Рерик, он, словно волк, пошёл по его следу и сжёг в фиорде ярла всё, а самого Финнбьёрна опозорил, отдав, как утверждает молва, на растерзание рабам.
        - А у нас люди Ререга прошлым летом забрали кнорр и всю добычу, — напомнил о больном Фрей.
        - Вот и пришёл час поквитаться! — зло потряс рукой ярл. — Я должен выкупить моего «Медведя» у Олафа! — он с силой стукнул кулачищем по мачте.
        - Совсем недавно здесь было весело! — сказал кормщик шнеккара молодому Гуннтору. — Многие ярлы и конунги брали по рекам, что стекают в Нево, богатую добычу. Теперь здесь тихо, и не наши ярлы берут дань с живущих по берегам народов, а, наоборот, сами платят пошлины за провоз товаров в Булгарию, Хазарию или Киев.
        - Ну и пусть платят, — хмыкнул неопределённо Гуннтор. — Ты смотри, как нам лучше выйти к этой, как её, реке…
        - Сясь, — подсказал кормщик, — она следующая за Волховом, милях в двадцати, как раз до темноты успеваем.
        При входе в устье реки, в том месте, где протока была поуже и глубже, тоже стоял пост.
        - Именем князя новгородского Рарога, кто такие, куда идёте и с чем? — строго спросили с деревянной пристани.
        - Конунг Гуннтор из норвежской земли, одним шнеккаром и двумя драккарами, в Биармию иду за мехами. Груза почти нет, только запасы в дорогу и мелочь всякая для охотников, — снова повторил конунг заготовленные слова.
        - Видать, в самом деле пустыми идут, — молвил один из служителей другому, — корабли-то в воде неглубоко сидят.
        - Хорошо, пойду за проход возьму, и только, — он сел в небольшую лодчонку и, проплыв немного, причалил к шнеккару конунга.
        Когда плата с трёх нурманских судов была получена, служитель снова сел в свою лодчонку и крикнул тем, что были на пристани:
        - Порядок, открывай!
        Плавучие ворота в виде двух широких плоскодонных лодий стали расходиться, освобождая проход для кораблей Гуннтора.
        Едва караван прошёл таможенный пост, как с росшего поодаль дерева тихо спустился человек. Оглянувшись вокруг, он исчез в зарослях, а ещё через некоторое время по тропе застучали конские копыта, удаляясь в сторону Ладоги.
        Три корабля викингов прошли ещё некоторое время по реке, ища удобное место для причала. Едва стали на якорь, наступила ночь. Та самая светлая северная ночь, похожая на затянувшийся поздний вечер, который медленно сменяется таким же серо-белесым утром. Едва поднялось солнце, две тройки викингов-изведывателей растворились в утреннем тумане. Трое отправились вверх по течению реки, и трое углубились прочь от берега. Когда к обеду они вернулись, Лодинбьёрн с Гуннтором внимательно выслушали их. Глаза Косматого Медведя загорелись азартом.
        - Конунг, я же говорил, нам даже нет нужды идти по реке далеко вверх! Чуть дальше, у порогов, несколько селений, где полно товара, зачем далеко идти? Мы перейдём к самим порогам и станем, как бы готовясь их преодолевать, а потом — раз! — накроем эти небольшие селения, как кур на насесте в вечернее время! — Ярл тряс своей огромной по-медвежьи лохматой головой, стараясь убедить молодого конунга, который почему-то молчал, как будто богатая добыча, что сама просилась в руки, его не очень интересовала. От этого Лодинбьёрн распалялся ещё более, он даже повернулся к Ас-скальду, ища поддержки. — Скальд, скажи ты конунгу, ты же слышал, прямо у берега склады, полные разных товаров, которые ждут погрузки на корабли. А в домах этих рыбаков-вепсов бочки с икрой и вяленой рыбой без костей! У местных охотников полно пушнины, которая у купцов византийских и азиатских что золото ценится. Я уже не говорю о камнях и украшениях, Ас-скальд, ну, скажи ему! — почти взмолился ярл.
        - Мы пришли сюда, чтобы выполнить одно очень серьёзное дело. Пожалуй, пришло время рассказать вам о нём, — важно сказал Гуннтор. И, поманив ближе Ас-скальда, Лоднибьёрна и старшего третьего драккара Хродгайра, вполголоса поведал им об истинной цели похода.
        - Конунг! — встал со своего места Ас-скальд. — Мы непременно должны сделать то, зачем нас послал величайший из всех хёвдингов, которых я знал, Олаф Жестокий, и мы это сделаем! Но если, походя, мы прихватим добычу, не тратя на это особых усилий, то Олаф нас не осудит, а, напротив, похвалит! — мягко излагал певец, зорко наблюдая, как его слова сказываются на выражении лика Гуннтора. — Тем более что перед настоящим делом, а Жестокий поручил нам важнейшее дело, необходим разгон, разогрев мышц и остроты мысли, чтобы наша способность убивать была наибольшей и неотразимой! Сейчас даже не о добыче речь, а о том, чтобы наши воины ощутили своё могущество. Когда мы должны приступить к делу, конунг?
        - Мы дождёмся человека, который проведёт нас в нужное место, — чуть поколебавшись, ответил молодой конунг, которому и самому очень хотелось по веками въевшейся привычке викингов пограбить беззащитных рыбаков и охотников.
        - Когда должен прийти этот человек и как мы его узнаем? — снова спросил певец.
        - Думаю, завтра-послезавтра, — ответил Гуннтор, который уже сообразил, к чему клонит Ас-скальд. — А узнает этого человека старый Уго, они встречались раньше.
        - Конунг! — прогудел Медведь. — Клянусь, мы не задержимся ни на мгновение! Предлагаю сегодня же перейти к началу порогов, всё хорошенько рассмотреть, распределить, кому что брать, и завтра поутру устроить хорошую резню! Живых брать не будем, только товар, а тех, кого не предупредят их боги, будем тихо укладывать в лесу. Как только появится нужный человек, мы сразу же идём выполнять приказ Олафа. Какая разница, будем ли мы просто ждать или немного разомнёмся?
        - Думаю, второе полезнее будет, — как бы сам себе проговорил Ас-скальд. — Да и мёртвые всегда молчаливее живых, уж они-то никому не проболтаются о нашем пребывании здесь… Всё равно скоро всё здесь будет наше!
        Молодой конунг встал и, безотчётно копируя отца, прошёлся несколько раз туда-сюда по берегу. Потом повернулся к своим горящим от нетерпения викингам и коротко молвил:
        - Хорошо! Мы начнём завоевание Альдоги отсюда!
        …Молодой мечник из вепсского селения у порогов на реке Сясь, что по-вепсски значило «комариная», возвращался после неудачной охоты. Хоть и молод Хабук, но с Мечижандом — «хозяином леса» — был в добрых отношениях, и охота его почти всегда бывала доброй, как и полагается носителю имени Хабук, то есть Ястреб. Только последние три дня, проведённые в лесу, оказались почему-то неудачными с самого начала. В первый день обошёл ловушки. Они, на удивление, такого давно не случалось, либо пусты, либо дичь, попавшая в них, попорчена или вовсе съедена хищниками. Вчера едва не попал под страшный удар лосиного копыта при неудачной охоте на сохатого. Когда же и сегодня с самого утра охота не заладилась, он вспомнил наставление старого охотника Кайбала, который часто говорил: «Всё, что происходит в лесу, плохое или хорошее — это знак, который даёт тебе Мечижанд или его жена Мечиэмаг. Умей понимать эти знаки, не будь к ним слеп и глух, и тогда у тебя всё будет хорошо». Хабук, как ни силился, не мог уразуметь, что же хотят ему поведать лесные хозяева, и поэтому решил вернуться и спросить об этом кого-то из стариков,
пока не случилось беды.
        До посёлка оставалось с полчаса ходу, когда охотник ощутил что-то неладное. Птицы, что обычно в это время устраивали шумные разговоры, почему-то затаились, но зато вороны галдели во всю глотку.
        - Кройкойд, вороны, — сказал сам себе Хабук, — откуда они взялись, их никогда не было так много? — Он тут же вспомнил наставление стариков: крики воронов — знак о приближении жестоких норманнов на их больших страшных лодках. Кто чутко слушал духов, тот оставался жив, вовремя скрывшись в лесной чаще. Хабук прислушался, и холодный пот выступил на спине. — В селении не слышно лая собак! — пробормотал он. — Совсем, ни единой! — В ногах мечника появилась противная дрожь. Он присел на поваленное дерево и задумался. Потом встал и сам, будто превратившись в бестелесного духа, неслышно заскользил через лесные заросли, обходя невидимое отсюда селение справа. Наконец впереди сквозь кусты и деревья блеснула голубая полоска воды. Хабук так же неслышно двинулся туда, где на самом краю селения стояла избушка рыбака-каланика, в которой жила она, Чираита, самая лучшая на свете девушка, которую он должен взять в жёны этой осенью. Ещё немного — и лес кончится, уже видна её избушка сквозь редкие ветви… Хабук приник к земле, чтобы, прячась за кустами и камнями, приблизиться к жилищу и… вскрикнул от ужаса!
Буквально в двух шагах от него, в небольшом углублении лежала… она! Разорванная одежда, истерзанное тело любимой, кровавая пена на губах и синяя полоса на шее рассказали молодому следопыту всё, что тут произошло совсем недавно. Он не выдержал и завыл, зарычал, как раненый зверь, касаясь дрожащими пальцами недвижного дорогого тела. Три викинга, что разбирали вынесенный из жилища скарб, настороженно подняли головы и, не сговариваясь, двинулись в его сторону. Мечнику было всё равно, он не думал о том, что каждый из этих опытных воинов легко справится с ним даже в одиночку. Он готов был убивать их не только своим охотничьим ножом, но и грызть зубами, рвать на части, как это делают дикие звери. Четвёртый вышедший из-за угла избушки властно крикнул что-то, и воины, на всякий случай выпустив в сторону леса две стрелы, повернули обратно.
        - Эй вы, бездельники, куда собрались, никак по грибы, идиоты?! — властно гаркнул на своих викингов Гуннтор.
        - Конунг, там, кажется, медведь… мы слышали его рык… — стал оправдываться младший из викингов.
        - Хватит с нас и своего Медведя, — как всегда с ехидством ответил молодой начальник, кивнув в сторону большой заводи, где у своего драккара руководил загрузкой добычи могучий Лодинбьёрн. — Вы здесь для того, чтобы ждать человека из Альдоги, остолопы, ваши глаза и уши должны быть обращены к реке, а не к лесу, да смотрите, чтоб пальцем того человека не тронули! — Он ещё несколько раз выругался в адрес незадачливых охотников на медведя и, перешагнув через труп хозяина избушки, направился к месту погрузки драккаров. Что-то вспомнив, он оглянулся и крикнул воинам: — Найдите Ас-скальда, он хорошо говорит по-словенски, без него вы снова чего-то напутаете!
        Из двух пущенных в сторону мечника стрел, одна вонзилась чуть выше его головы в сосновый ствол.
        - Немного ниже, и я сейчас лежал бы рядом с тобой, — пробормотал Хабук. — Но нет, милая, — вдруг встрепенулся охотник, — вначале я предам тебя земле, а потом отниму жизни у тех, кто погубил тебя, моя Чираита! — Он бережно поднял на руки тело любимой и унес его через лес к скалистому выступу над рекой. — Ты ведь так любила нашу реку, здесь тебе будет хорошо, ты будешь видеть её и все большие и малые лодки, что скользят по её голубому телу. Мать-земля — Ма-йома — будет баюкать тебя в своём чреве, а хозяйка воды — Веденэмаг — струями реки будет петь тебе колыбельные, потому что твоё имя — Чираита — Журчащая… — Он принёс в кожаной фляге воды из источника и омыл любимую. Потом уложил на мягкую подстилку из еловых лап и пушистого мха в небольшом углублении. Обложил со всех сторон камнями, соорудил внутри каменной ограды шалаш и в несколько слоёв обложил его дёрном, который срезал своим охотничьим ножом. Потом вырезал из дерева птицу и повесил внутри сооружённого им Домика Мёртвых. — Теперь твоя душа Юмаланлинд — Божья Птица. — Он долго сидел у каума возлюбленной. — Я сейчас пойду к тем, кто
замучил тебя и покараю их. Да, милая, я не воин, — с грустью в голосе тихо молвил мечник, — в открытом бою любой из них легко одолеет меня, но я охотник, Хабук, я умею ходить, как тень, затаиваться и подкрадываться к добыче с подветренной стороны, а мой лук, копьё и нож всегда были точны. Я ухожу, милая, потом вернусь к тебе и расскажу, удачной ли была моя охота. — Вепс помолчал и, вставая, добавил: — Они не должны убить меня, пока я не накажу их, только потом я могу встретиться с тобой на том свете, милая Чираита… — И Хабук беззвучно удалился.
        Одинокий всадник на добром коне ехал вдоль реки Сясь со стороны Нево. Один из трёх дозорных, едва заслышав стук конских копыт по выбитой до камня широкой тропе, побежал на поиски Ас-скальда.
        - Я от боярина Гореваты, — молвил добротно одетый словен, едва сойдя с лошади и косясь на трупы жителей, лежавших на деревянном настиле причала. Он крепко держал повод своего чуткого коня, который нервно дёргал ноздрями, чуя запах смерти, беспрерывно мотал головой и беспокойно топтался на месте, — мне нужен конунг Гуннтор.
        - Он ждёт человека из Ладоги, — ответил незнакомцу Асскальд. — Погоди, конунг уже идёт сюда.
        Гуннтор появился вместе с Уго, который, едва взглянув на приезжего, кивнул и тихо молвил: — Да, конунг, это он, посланец хёвдинга Гореваты.
        Словен оглянулся по сторонам, как бы проверяя, не слышит ли их кто-либо посторонний.
        - Успокойся, уважаемый, — молвил скальд, — здесь нет никого чужого, а воины не разумеют по-словенски.
        - А местные жители? — осторожно осведомился человек из Ладоги.
        - Они-то уж точно ничего не расскажут, — ответил скальд. Он кивнул трём дозорным, и те сбросили несколько трупов, что лежали на пристани, в воду.
        - Ну вот, теперь и мёртвых нет, — успокоил скальд ладожца, — говори.
        - По обычаям вепсов, в воду нельзя плевать, мочиться или бросать что-либо, кроме жертвенного яйца, водяного хозяина обидишь, — нахмурился приезжий, — иначе, говорят, беда будет…
        Певец перевёл слова ладожца Гуннтору, тот снисходительно хмыкнул.
        - У властителей фиордов свои законы и свои жертвы водяным богам, говори по делу!
        - Мы двинемся к Ладоге напрямую, через лес, тут не более четырёх часов хорошего пешего хода. Остановимся в зарослях на правом берегу Волхова перед градом, а как стемнеет, переправимся через реку, лодок там хватает, и я проведу отряд тайными тропами к стенам Детинца. У полуденных ворот будут наши охоронцы. Они впустят нас в крепость и проведут часть отряда к терему князя, а другую к терему воеводы. Большая часть дружины находится за крепостными стенами, в теремах только охрана, для вас это сущая ерунда. Думаю, управитесь быстро. Ни Рарога, ни его колдуна воеводу лучше живыми не брать. Чтобы отвлечь охрану и устроить в граде неразбериху, наши люди подожгут город сразу в нескольких местах, это будет сигналом для нас.
        Конунг согласно кивнул:
        - Об этом говорил мой отец, когда отправлял нас. Теперь пойдём с нами, посланец хёвдинга Гореваты, по нашей традиции хорошую добычу нужно отметить добрым ужином. Скальд, скажи посланцу, что для ночлега он может выбрать любой дом.
        - От доброго ужина не откажусь, — через толмача ответил посланец Гореваты, — а ночевать буду около своего коня, в поторочных сумах у меня всё, что нужно для ночлега — войлок, шкура… — боярскому посланнику было не по нутру ночевать в землянке недавно убитых вепсов.
        - Разумно, — одобрил конунг, — я тоже привык ночевать на своём драккаре.
        Вчетвером они ушли к ярко пылающему в темноте костру, от которого ветер доносил запах жареного мяса, уже начавшего смешиваться с привычным для викингов запахом крови и трупов.
        - Конунг, — тряс в сырой рассветный час Гуннтора растерянный Лодинбьёрн, — трое наших стражников мертвы!
        - Они что, не поделили добычу и убили друг друга? — сонно промычал молодой конунг.
        - Нет, двое задушены, видимо во сне, а третий зарезан ножом, — подавленно ответил Косматый Медведь и, переминаясь с ноги на ногу, мрачно добавил. — А ещё, конунг…
        - Что, ещё кто-то убит? — вскочил со своего жёсткого ложа Гуннтор.
        - Да, тот словен, что пришёл вчера из Альдоги…
        - Как? — завопил, теряя самообладание, молодой конунг.
        - Стрелой его пронзило насквозь, у него же не было кольчуги.
        - Ты хоть понял, что ты сказал, медвежья голова? — заорал Гуннтор, хватаясь за лежащий подле него меч. — Где те, кто его охранял, я убью их!
        - Я же сказал, мертвы, они как раз были в той крайней халупе, возле пристани. Этим троим и было поручено охранять посланца, — виновато забубнил Косматый. Конунг бросил меч, обхватил голову руками и сел на своё ложе.
        - Кто теперь проведёт нас тайными тропами, кто пропустит через ворота и укажет место ночлега конунга Рерика и ярла Ольга, кто, может, ты, старый Косматый Медведь? — яростно простонал Гуннтор. — Немедля найди тех, кто убил моих людей и словена из Альдоги! — рыкнул он ярлу.
        - По всему, этот человек… или эти люди, я точно не знаю, уплыл… или уплыли вниз по течению на одной из лодок, что привязаны у пристани, думаю, ещё ночью, — прошептал в ответ ярл. — Но я послал пятерых самых лучших гребцов, они непременно их настигнут и притащат к твоим ногам, конунг.
        - Думаю, если бы этих людей было несколько, то мы недосчитались бы многих, — мрачно заключил Гуннтор.
        Мечник Хабук дрожал всем телом, зубы его стучали, и не столько от утреннего сырого тумана, сколько от того, что ему пришлось пережить за прошедшие день и ночь. Мученическая смерть любимой, предание её истерзанного тела земле — Майоме, а потом охота на убийц Чираиты. Охота оказалась удачной и более лёгкой, чем на дикого и чуткого зверя. Но мечник никогда прежде не убивал людей, — ему было плохо, к горлу подкатывал противный ком. Он говорил себе, что те трое, которых он убил, не люди, что они хуже бешеного зверя, потому что без всякой нужды и жалости убивают молодых и старых, детей, женщин, даже дворовых псов. Он убеждал, что убив этих троих, он спас многим невинным людям жизни, но всё равно облегчение не приходило. А здесь ещё этот важный человек от боярина Гореваты… Мечник, пользуясь сумерками, лежал за камнями совсем близко и слышал каждое слово их разговора с нурманским конунгом. А когда они отправились к костру, незримой тенью скользнул к берегу. К тому, что сидел на пристани, подкрался по привычке с подветренной стороны, чтобы ветер не принес охоронцу его запах. Наверное, обиженные на
пришельцев за сброшенные в их чистую воду трупы, хозяин и хозяйка воды — Веденижанд и Веденэмаг — навеяли на них крепкий сон. После точного удара ножа мечника викинг на берегу, даже не вскрикнув, упал на край причала, а потом мешком сполз на груду больших камней. Мечник затащил его глубже под деревянный причал, чтобы не было видно. В избушке Чираиты двое других, разморенные сытной едой, тоже крепко спали. Хабук вдруг вспомнил следы удушения на шее любимой. Он не стал доставать нож. Сыромятного ремня для связывания дичи оказалось достаточно, чтобы тихо забрать дух пришельцев. Оставался ещё посланник боярина, который всё не возвращался с ужина. Его никак нельзя было оставить в живых, никак! Ведь если он останется в стране живых, то с Ладогой, большой, пахнущей свежим деревом, строящейся Ладогой будет то же, что и с его родным поселением…
        Мечник пробрался к красивому в дорогой сбруе коню посланника. Животное навострило уши и дёрнулось на привязи. Молодой охотник ласково потрепал коня по сильной шее, прошептал несколько добрых слов, и конь успокоился. Хабук ещё раз оглянулся вокруг. Тихо, только возле костра ещё галдят викинги. Он отвязал коня и, прячась за телом животного, провёл его чуть ближе к воде, туда, где в низине была сочная трава. Конь с благодарностью всхрапнул, схватив чуткими губами добрую траву, да и запах смерти здесь почти не ощущался, его прогонял свежий речной ветерок. Захлестнув повод за большой камень, мечник прокрался к лодкам и улёгся в одну из них. Теперь посланнику, чтобы найти своего коня, придётся пройти к пристани. Охотник стал терпеливо ждать, как обычно ждал прихода зверя на приманку. Духи неба развели пушистые покрывала облаков и выпустили красавицу Луну. Наконец, послышались шаги. Сытый и довольный собой посланец шёл к своему коню, намереваясь поскорее лечь спать. Не обнаружив животное на месте, он недоумённо огляделся вокруг.
        - Ага, вот куда ты ушёл, разбойник! Отвязался — и к реке! — воскликнул словен и направился к пристани. Вот уже его шаги застучали по деревянному настилу…
        Ястреб привстал на колено и привычно мягко отпустил тетиву лука, даже не целясь, их разделяло не более пяти шагов… Охотничий нож, будто сам по себе, отрезал вервь, которой была привязана лодка. Течение мягко и беззвучно подхватило её и повлекло вниз, в направлении озера Нево. Мечник только чуть подправлял её движение, стараясь держаться середины реки, потому что встречный ветер всё время норовил развернуть лодку, охотника опять начала бить нервная дрожь.
        - Скоро начнёт светать, — по привычке одинокого человека вслух проговорил мечник. Ему неожиданно ответила сова, а спустя мгновение дважды крикнула другая, причём с середины реки. — Странно, что сова делает в реке? — опять тихо прошептал сам себе охотник, и тут же снова услышал крик другой совы с берега. — Это не сова, — снова прошептал Хабук, — наверное, духи леса посылают мне знак, они помогли мне отомстить викингам, а теперь предупреждают об опасности.
        Встречный ветер свежел, и молодому охотнику всё труднее было справляться с ним. Хабук вдруг понял: если викинги послали погоню, ему не уйти. Он подналёг на вёсла и причалил к берегу, спиной уже ощущая свирепую и неотвратимую погоню. Выскочив из лодки, мечник свернул на знакомую тропку влево, которая через лес вела прямо к Ладоге.
        «Наверное, так ощущает себя зверь, по следу которого идёт охотник», — мелькнуло в голове у Ястреба, когда он торопливо спускался по крутой тропинке в сырой овраг. Тревожное чувство опасности все сильнее охватывало его. Он не заметил сочившейся из-под корня струйки воды, сделал неверное движение, поскользнулся, упал и кубарем полетел вниз, цепляясь одеждой за корни и острые камни, разбивая в кровь лицо и руки. Перед самым дном оврага он так ударился головой, что сознание померкло.
        Когда открыл глаза, то увидел над собой уходящую вверх тропу. Попытался подняться и вскрикнул от боли в правой лодыжке. Нащупал ободранными руками больное место и дёрнул ступню, снова боль, но теперь хоть чуть-чуть можно становиться на ногу. Встал и, хватаясь руками за камни, коренья и ветви кустарника, полез на другую сторону оврага. Когда добрался до середины и остановился перевести дух, услышал встревоженные голоса птиц. Значит, погоня уже близко. Уйти с такой ногой и гудящей, как пустой котёл, головой не удастся. Хабук увидел в каменистом склоне небольшое углубление, вымытое водой, которое почти закрывал куст. С трудом взобрался туда, снял лук, приготовил стрелу.
        - Видишь, милая Чираита, наша разлука была недолгой, совсем скоро мы опять будем вместе, — уже почти спокойно проговорил Хабук, — жаль, что тетива отсырела, стрелять будет плохо.
        Но самое обидное, что не успел предупредить ладожан…
        Вот встревоженный стрекот лесных птиц совсем рядом. Первый из преследователей появился на противоположном краю оврага и осторожно осмотрелся. Что-то негромко сказал по-нурмански. Появились ещё двое и, быстро оглядевшись, стали спускаться вниз. Мечник выстрелил, целясь в руку того, что спускался последним, понимая, что стрелять с отсыревшей тетивой в грудь, закрытую кольчугой, бесполезно. Выстрел оказался неточным, стрела только оцарапала кисть нурмана. Вторая стрела всё-таки угодила в ногу другого, но теперь мечник обнаружил себя. Враги, прикрываясь красно-чёрными щитами, уверенно опускались вниз. Ещё несколько бесполезных стрел в щиты и кольчуги, и Хабук отложил лук, сжав в руке свой охотничий нож. Зашевелились зелёные ветки, и над камнем появилась голова викинга в шлеме и маске. Опытный воин сразу оценил беспомощность лежащего на земле охотника. Он ухмыльнулся, повернул короткое копьё обратной стороной и сделал резкое движение. Последнее, что ощутил вепс, тупую боль в груди, и почти сразу за этим — боль в правом плече, и сознание покинуло его.
        Глава II
        Сражение за Ладогу
        Вторым движением викинг ударом в плечевой сустав выбил нож и… тут же упал сам, пронзённый стрелой. Оглушённый вепс уже не видел, как в викингов с разных сторон полетели стрелы, пробивая с близкого расстояния даже их неуязвимую броню. Корчась от боли, первый викинг рухнул на склон, судорожно стараясь схватиться за торчащие коренья. Двое оставшихся нурманов стали спиной друг к другу, прикрывшись щитами. Двое воинов-словен подскочили с обнажёнными мечами. Началась отчаянная рубка. Вот тело ещё одного викинга рухнуло и покатилось на дно оврага, а отдельно покатилась его голова в стальном тяжелом шлеме с маской. А ещё через мгновение пал последний из преследователей.
        - Ну вот, вепс, теперь ты снова охотник, а не дичь, — проговорил невысокий словенский воин, склонившись над раненым и стараясь привести его в чувство. — Э-э, брат, да ты ранен и, похоже, у тебя вывих, — заключил воин, быстро ощупав мечника. Он вдруг сильно нажал на плечевой сустав пальцами одной руки, а другой чуть повернул и одновременно потянул на себя руку Хабука, который от этого дёрнулся и застонал. — Ну вот, брат, вставить плечо ерунда, — улыбаясь, обратился он к мечнику, который открыл глаза. Выше по тропе раздвинулись кусты, и двое вооружённых ладожцев направились по тропе мимо лежащего мечника на противоположную сторону оврага.
        - Стой, эй са, нельзя! Там каума, могила, сурм, смерть! — путая от волнения и боли словенские и вепсские слова, скороговоркой заговорил, с трудом поднимаясь на локтях, пришедший в себя молодой охотник.
        - Ты, мечник, толком говори, что стряслось, — спокойно спросил по-вепсски пожилой ладожанин с внимательными очами, подходя к лежащему Хабуку и помогая ему встать. Добродушный тон и родная вепсская речь немного успокоили Хабука.
        Он рассказал всё.
        - Так, — молвил статный высокий словен, — не зря таможенная служба на Сяси доложила о проходе трёх нурманских драккаров, один из которых с медвежьей головой. Выходит, это-таки наш старый знакомый Лодинбьёрн пожаловал? И, почище прежнего, разбой устроил! Вот что, друзья, нам нужно разделиться, ты, Айер, и ты, Скоморох, борзо доставите князю весть об опасности, а мы с Молчуном останемся приглядывать за викингами. Только что делать с раненым вепсом? Видите, его начинает бить озноб, это из-за раны, ему бы отлежаться в тепле, — озабоченно промолвил начальник изведывателей.
        - Я знаю, где живёт шаман Тайгин, это недалеко отсюда, — молвил пожилой Айер, — только мы ведь срочно должны упредить князя, иначе викинги его убьют.
        Вверху бушевал ветер, мотая кроны деревьев из стороны в сторону так, что они скрипели от натуги, сопротивляясь его мощи. Мишата прислушался к вою ветра, как будто ждал от него подсказки, как поступить. Наверное, ветер всё же что-то сказал изведывателю на своём языке, и Мишата уверенно решил:
        - Сделаем так: ты, Скоморох, мчишься что есть духу в Ладогу, а ты, Айер, отведёшь Хабука к шаману и пойдёшь вслед за Скоморохом, там поступите в распоряжение князя и воеводы.
        - Хорошо, — ответил старый изведыватель, — это почти по дороге. — Да хранят вас лесные боги!
        Воины Тайной службы разделились: двое скрытно пошли к порогам Сяси, Скоморох, наперегонки с ветром, помчался в Ладогу, а следопыт, поддерживая раненого охотника, двинулся по тропе.
        Избушка шамана прилепилась к самой лесной опушке, где совсем рядом протекал неугомонный ручей. Когда следопыт опустил Хабука на широкую лаву под пучками душистых трав, привязанных к протянутой под низким потолком верви, стало видно, как трудно ему дался этот небольшой переход. На челе блестели капли пота, очи то и дело мутнели, видимо, сознание цеплялось за явь, как утопающий за скользкое бревно. Худощавый, невысокий, почти весь седой, но с молодыми искрящимися очами шаман внимательно поглядел на молодого мечника, потом на Айера.
        - Помоги-ка мне его раздеть, — велел он. Оглядел всего, ощупал, о чём-то задумался на время, а потом решительно изрёк:
        - Хабук останется здесь, лодыжку я сейчас на место поставлю, но, главное, жарица в груди поселилась. Коли не прогнать, то и помереть недолго, она человека в три-четыре дня сжечь может. Будем супротив неё с тобой, мечник, вместе бороться.
        - Что ж, Хабук, мне пора уходить, Тайгин тебе поможет, но ты и сам старайся…
        - А кто тебе сказал, что он сам? Не один он, — строго молвил шаман, глядя на мечника и попутно ощупывая чуткими пальцами его лодыжку.
        - Как это не один он, не уразумел я? — спросил пожилой следопыт.
        - Ты следы читать обучен, а я, брат Айер, души человеческие зрю, как ты следы. У твоего молодого сотоварища охорона надёжная имеется: душа женская. Она его от смерти хранит, нет лучшего оберега, чем любимая женщина, оттого и зовётся она Берегиней…
        Раненый мечник не всё понял в быстром говоре старика с молодыми глазами, но ему вдруг вспомнилось, как стрела из лука викинга впилась в ствол дерева как раз над его головой. Может, и правда душа его любимой Чираиты отвела тогда стрелу, потом привела спасителей, а теперь поручила шаману…
        До обеда ждал разгневанный Гуннтор возвращения лучших своих гребцов, но вернулись только двое с пустыми руками.
        - Мы догнали лодку, конунг, но в ней никого не было, — мрачно доложил старший из гребцов. — Я велел троим осмотреть внимательно окрестности, но надежды мало…
        - Что теперь будем делать? — угрюмо воззрился Гуннтор на Лодинбьёрна. — Мы пришли сюда убить Ререга и его воеводу. Если мы этого не сделаем, то погубим все планы моего отца, как же вы этого не поймёте? — Конунг в ярости заходил перед ярлом и Ас-скальдом туда-сюда. — Посланник мёртв, поэтому мы должны выступить сами. Сделаем так, как говорил этот словен. Ночью незаметно войдём в Альдогу, а уж там заставим любого, кто попадётся, указать нам терема Ререга и его воеводы. Ты послал к Хродгайру, который сидит по ту сторону порога, чтобы он со своими людьми шёл сюда?
        - Гуннтор, без проводника и своих людей в Альдоге нас просто перебьют. Я не боюсь смерти, но мы погибнем зря, — возразил Лодинбьёрн. — Нам нужно уходить за пороги как можно быстрее, иначе воины Рерика нас уничтожат. Я сражался с ререгами и потерял почти половину своих людей, хотя ререгов было втрое меньше, втрое! Это не арабы, не римляне и даже не франки. Надо уходить. Поэтому я еще не посылал никого за людьми Хродгайра, они присоединятся к нам, когда мы пойдём через пороги.
        - Ярл прав, конунг! — мотнул головой Ас-скальд. — Раз наши воины не нашли того, кто убил посланника, то Рерик, наверное, уже знает всё, и скоро здесь будут его воины, нам надо уходить сейчас, немедленно!
        - Нет! — в который раз вскочил разгневанный конунг. — Мы никого не боимся, мы викинги — короли заливов, и нам должен покориться каждый. Победа или смерть! Заладили оба, что это был человек Рерика, и Рерик уже всё о нас знает! Если бы это было так, его воины уже появились бы здесь! Это мог быть кто угодно, он убил наших людей и посланника случайно и, поняв, что нас много, скрылся. И более ничего! А вы уже напуганы так, что боитесь собственной тени! — Конунг снова нервно заходил перед понурыми спорщиками. — Лодинбьёрн, — с угрозой в голосе промолвил Гуннтор, — немедленно отправь человека к Хродгайру, пусть он спускается с порогов вместе со своими людьми и не тащит с собой добычу, нам сейчас не до этого, — велел конунг, зная, что викинги накануне захватили богатую купеческую ладью, шедшую с верховьев Сяси.
        - Временное отступление не есть поражение, — неуверенно возразил осторожный Ас-скальд.
        Но разъярённый молодой конунг был неумолим, он был готов зарубить каждого, кто воспротивится его воле. Несколько раз Гуннтор и Лодинбьёрн хватались за мечи, кормчим и старому Уго едва удавалось удержать их от рубки. Опытный ярл наконец понял, что если продолжится спор, то разделившись, воины тут же ринутся в жестокую рубку друг с другом, поэтому он всё-таки согласился с конунгом идти на Альдогу и тут же отправил молодого быстроногого воина к Хродгайру с приказом немедленно присоединяться к основному отряду.
        - Ас-скальд, зажги своим горячим словом сердца моих воинов для славной битвы, — невольно переходя на высокопарность, сказал молодой конунг, когда они уже разожгли костры и поели.
        - Воины славного Одина, ждущего вас, своих верных сынов, в священной Вальгалле! — заговорил нараспев Ас-скальд. — Вы могучи и сильны, как никто на бренной земле, что есть нашим временным пристанищем! Вспомните наших славных и непобедимых предков, которые держали своими клинками в страхе все народы… Вспомните, что вы сыны не знающего страха Тюра, лишившегося своей правой руки от пасти волка Фенрира, рождённого на погибель богам! Единственная рука Тюра предназначена только для того, чтобы держать меч!
        Распевная, текучая, как вода в ручье, речь скальда завораживала, заряжала викингов силой и уверенностью, их очи загорались внутренним огнём, спины распрямлялись, а грудь расширялась от гордости за себя и своих великих предков-завоевателей. Даже суровое лицо молодого конунга выглядело растроганным, а седую бороду Лодинбьёрна смочила восторженная слеза.
        Ветер над деревьями сердился всё больше. Молодой викинг быстрым шагом шёл по берегу, отворачиваясь от злых нападок ветра, что дул вдоль по руслу Сяси, как по огромной трубе. Хозяин воды Веденижанд и хозяйка воды Веденэмаг, не на шутку разгневанные, сердито плескали на пришельца брызгами, как будто хотели схватить его за ноги своими мокрыми перстами. Когда же викинг достиг громко ворчащего сердитого порога, то невольно остановился. С грохотом, злобно закручивая воду в каменном котле, вспенивая её и швыряя на берег, неведомые водяные силы в ярости иногда выхватывали крупную гальку или целые камни и швыряли их в клокочущий водоворот. Молодой нурман пребывал в раздумье: пройти по узкой, местами подмытой тропе у самого порога или обойти дальше, лесом, через сильно заросшую колючим кустарником малохоженую дорожку.
        - Ярл повелел идти как можно быстрее, — вспомнил посыльный и решительно шагнул к краю бушующего порога.
        Подмытая рекой земля вдруг обрушилась под ногой, воин, спасаясь, наступил на скользкий камень, не удержался и, беспомощно замахав руками, полетел прямо в грохочущий водоворот порогов. Облачённый в броню и оглушенный падением, он не смог всплыть, вернее, хозяин с хозяйкой воды не дали ему этого сделать. Они играли с ним, как с безвольной щепкой, швыряя о камни и затягивая в глубину, дожидаясь, пока злой чужак перестанет трепыхаться, и тогда только мощной волной выбросили на берег его бездыханное тело, чтоб не оскверняло оно своим присутствием священной чистоты воды.
        - Похоже, ленивый Хродгайр не хочет покидать тёплые избушки и хорошую добычу, — раздражённо проворчал конунг спустя время. — Давай-ка, Ас-скальд, пойди поторопи их и скажи то, что ты сказал сейчас воинам.
        - Конунг, я сделаю это с радостью! Но вдруг Хродгайр или кто-то из его людей не захочет слушать меня, ведь неизвестно, почему он не выполняет твоего приказа. Разреши мне взять пять воинов, которые подтвердят тем тридцати, что я действую от твоего имени, и если нужно будет связать непокорных или казнить их, то я это сделаю по твоему слову!
        - Пусть будет так, кто против моей воли, тот должен быть покаран! — строго произнёс молодой конунг.
        Певец с пятью воинами, которых он выбрал из своих близких друзей, быстрым шагом викингов двинулся вверх по течению Сяси к месту, где стояла застава Хродгайра. Чуткий певец с облегчением покинул лагерь Гуннтора, потому что с самого утра ощущал опасность, которая невидимым покрывалом нависла над всеми. А когда часть воинов, посланных в погоню за неизвестными убийцами вернулась ни с чем, а остальные бесследно исчезли, он больше не сомневался — нужно быстрее уносить ноги!
        Угрожающий рёв порога стал слышен ещё издали. Вместе с этим необычным шумом в душу всё более проникала тревога. А в верхушках деревьев всё сильнее бушевал ветер, гнавший тяжёлые тёмные облака по небесной реке. Викинги то и дело оглядывались по сторонам, держа оружие наготове.
        - Знаешь, скальд, у меня такое ощущение, как будто за нами всё время наблюдают чужие холодные глаза, — проговорил Хродульф, самый близкий из друзей певца.
        - Ты только сейчас почувствовал опасность, а я её чую давно, — проникновенно ответствовал певец, обведя внимательным взором своих друзей — Мы все живы до сих пор только потому, что я — Ас-скальд, певец богов, они ведут меня, а я выведу вас из смертельной ловушки, но нужно быть очень внимательными, смотреть во все глаза и слушать во все уши…
        - Стойте, впереди кто-то затаился за камнями у самого берега, — предостерегающе поднял руку шедший впереди воин. Все замерли и снова оглянулись вокруг. Потом, прикрываясь щитами, осторожно двинулись к воде.
        - Скальд, да это же тот посыльный, которого Гуннтор отправил к Хродгайру! — воскликнул, перекрывая шум порога, Хродульф.
        - Ух, и помолотило его, будто через каменные жернова пропустили!
        - Да я его только по кольчуге и узнал, — подтвердил Хродульф.
        - Видать, убили, а потом сбросили в водоворот, а его потом сюда водой вынесло, — предположил третий.
        - Я вам только что о том сказал: все, кто остался там, в смертельной ловушке! — снова с жаром заговорил скальд. — Туда, — он махнул в сторону ревущего порога, — им не пройти на драккарах, а там — он указал рукой назад, — их ждут воины Рерика. Даже если Гуннтору и Лодинбьёрну удастся дойти до Альдоги, то там их уничтожат! Мы вырвались чудом, нас спас сам Великий Один, назад пути нет, нельзя идти против воли Одина! Поэтому вы должны поддерживать меня во всём, что я буду говорить, когда придём к Хродгайру. Тогда все вы станете настоящими ярлами и вам будут служить многие храбрые воины.
        Вперёд, исполним волю нашего бога!
        Поутру викинги Гуннтора, так и не дождавшись ни Хродгайра с его людьми, ни Ас-скальда, ни вчерашних троих гребцов, исполнились ещё большей тревоги. По велению конунга они, оставив у драккаров небольшую охрану во главе со старым Уго, направились к заходу, чтобы, пройдя через лес, выйти к граду, который они называли Альдога.
        По пути, не зная точно дороги, они вышли к болоту, пришлось его обходить, а потом пробираться через чащобу и овраги. В конце концов к исходу дня, после долгих блужданий подошли к берегу Волхова. Дождавшись темноты, стараясь не создавать лишнего шума, викинги беспрепятственно прошли до самой лодочной пристани. Разных лодок — от самых маленьких до больших купеческих, как и говорил посланник Гореваты, было предостаточно. Сильный низовой ветер, несущиеся по небу густые чёрные облака делали светлую северную ночь темнее, а небо, казалось, вот-вот разверзнется дождём.
        - Хорошая ночь, — прошептал конунг, когда викинги, слившись с тенью какого-то длинного строения, прикидывали, какие из стоящих у причала лодий сподручнее использовать для переправы, — сильный ветер и темнота помогают нам!
        Они напряжённо вглядывались в тёмные очертания града, вдруг Лодинбьёрн радостно дёрнул Гуннтора за рукав:
        - Горит, конунг, в граде горит, это знак!
        - Пора! К переправе! — скомандовал Гуннтор, и викинги стали переплывать в лодках на левый берег. Из прибрежных кустов появились двое.
        - Вы люди посланника боярина Гореваты? Где он? — спросил один из них по-нурмански.
        - Он погиб, — коротко ответил Гуннтор. — А вы кто?
        - Мы ваши проводники, — успокоил тот же голос.
        Дождавшись, когда все переправились, ладожане повели викингов к крепостным воротам. За полсотни шагов, сделав знак остановиться, ладожане сами пошли к воротам. Они что-то крикнули охоронцу, но всё более усиливающийся ветер срывал слова с уст и уносил прочь.
        - Скорее, — поторопил ладожанин, возвращаясь, — входите тихо через калитку, только быстрее, старайтесь меньше железом звякать, и сразу двинемся к княжескому терему.
        - Я иду со своим отрядом к терему конунга, а он, — Гуннтор указал на Лодинбьёрна, — к терему воеводы.
        Ладожанин согласно кивнул.
        - Твоих людей, — повернулся он к Косматому Медведю, — проведёт Айер.
        Пока просачивались через калитку и собирались внутри крепости перед воротами, рыжий плотный ладожанин, похожий на франка, молча ждал.
        - Мы готовы, веди! — решительно сказал молодой конунг, оглядев своих воинов.
        Проводник быстро двинулся по мощёной брёвнами и ограждённой бревенчатыми же частоколами улице.
        «Толково сделано, — отметил про себя Гуннтор, — если нападающие одолеют ворота, то здесь их может остановить даже небольшой отряд, а из-за частокола на головы вошедших обрушить что угодно — камни, брёвна, стрелы, копья». — От этой мысли конунгу стало не по себе, но за бревенчатым частоколом ничего не было слышно, только ветер ярился в предрассветном небе. Улица-коридор свернула вправо, и за её поворотом в сероватом свете наступающего утра конунг увидел… выстроившихся на площади воинов.
        - Гуннтор, — громко, чтобы перекрыть шум ветра, проговорил безбородый высокий воин с длинными усами, стоявший перед строем ладожан, — ты хотел убить меня спящим, а это не по-воински. Мы легко могли искрошить вас в засаде, но мы тем и отличаемся от вас, что не бьём лежащих и в спину. Я Рарог, князь новгородский, предлагаю тебе честный поединок, конунг Гуннтор, или ты можешь сражаться только с мирными охотниками и рыбаками? Вы пришли на нашу землю и разграбили её, теперь держите ответ за это перед нашими мечами!
        Обида на миг ослепила надменного нурмана, он зарычал, скрипнул зубами и рванулся вперёд, желая скрестить с обидчиком свой победный меч. Гуннтор владел мечом лучше любого из своих подчинённых и поэтому верил в свою победу. Два конунга схватились в единоборстве. Вначале викинг обрушил на руса ряд своих неожиданных, коварных и стремительных ударов — ни одному из его противников ещё не удавалось выдержать смертоносного града. Но Рарог каким-то неведомым образом сумел устоять перед натиском Гуннтора. Зачарованные необычным поединком воины той и другой стороны следили восхищёнными очами за схваткой конунгов. Рарог ощутил силу противника, приноровился к её всплескам и спадам и неотрывно слил свои движения с движениями викинга в одну волну. Вот ещё один молниеносный рубящий удар нурмана слева, сверху наискосок. Рус успел одновременно с ударом врага подсесть, прикрывшись щитом и сглаживая удар чуть левее и вниз, а затем, устремившись к викингу, подставил под его меч, почти у рукояти, нижнюю треть своего меча и, привставая, резко послал его вверх. Клинок викинга отлетел в сторону и глухо стукнул о
деревянный настил площади.
        - Сдавайся конунг, или я убью тебя! — крикнул Рарог. Гуннтор беспомощно оглянулся по сторонам и… покорно опустил щит. Рарог тоже опустил меч и щит, и в этот миг правая рука нурмана с зажатым в ней ножом молниеносно взметнулась к незащищённому маской, как у большинства рарожичей, лику князя русов. Никто не успел даже вскрикнуть, не то что упредить коварный поступок викинга. Что случилось в последнее мгновение, тоже никто не понял. Только послышался скрежет металла о металл, от шлема брызнули искры, и князь упал вперёд, сбивая с ног противника. И рарожичи, и викинги разом охнули. Но конунг и князь почти одновременно вскочили на ноги. Рарог был невредим. Он успел повернуть и опустить голову, и удар ножа вскользь пришёлся по шлему, просто от мощного толчка он потерял равновесие. Под маской викинга не была видна его злорадная усмешка, но словенский князь ощутил её. Гуннтору викинги тут же подали его меч, и двое крепких воинов прикрыли своего конунга, ощетинившись один мечом, а другой топором. Но это уже не имело значения, подлый поступок врага воспламенил в варяжском князе огонь праведной яри, и ни
два, ни пять самых лучших нурманских воинов уже не могли спасти своего вожака. Рарог с рыком рванулся вперёд, отбросив мешающий щит. Вместо него он извлёк из ножен свой длинный кинжал и, орудуя двумя вооруженными руками, врезался в троицу викингов. Топор вместе с отрубленной по локоть рукой упал на брёвна мостовой, тем же невидимым глазу движением меча голова второго нурмана была отделена от туловища. Вклинившись левым плечом между ещё не успевшими рухнуть телами защитников конунга, Рарог вогнал свой длинный кинжал в грудь Гуннтора с такой быстротой и лёгкостью, будто тот был защищён не кольчугой, а простой рубахой.
        - Он… берсерк! — простонал, падая с выпученными одновременно от удивления и боли очами, конунг Гуннтор. Но сказанное им заглушил раскат грома, и вслед за ним ударили о бревенчатый настил первые крупные капли дождя. Рарог же, не останавливаясь, смертоносной мельницей пошёл сквозь ряды оторопевших викингов.
        - Перун даёт нам свой знак! — перекрывая шум дождя и звон мечей, закричали воодушевлённые рарожичи. — Слава Перуну! — Они тоже яростно заработали своими клинками, и викинги, не в силах устоять против этого напора, стали отступать по скользким от дождя и крови брёвнам настила.
        - Эй, ты, когда наш черёд? — спросил Лодинбьёрн у пожилого ладожанина, которого рыжий назвал Айером.
        - Сейчас узнаю, — молвил Айер и скрылся за калиткой. Вскоре заскрипели засовы и петли, ворота открылись, и из них стали быстро выбегать викинги и строиться в боевой порядок.
        - Чего это они вернулись? — озадаченно воззрились воины на ярла, который и сам ничего не мог понять.
        Сверкнула молния, и раздался мощный раскат грома. После яркой вспышки ни у кого из воинов ярла не осталось сомнения, что перед ними в самом деле викинги со знакомыми красночёрными щитами, в нурманских шлемах с масками на лицах.
        - Неужели великий конунг Олаф справился со словенами и теперь идёт к нам на помощь?! — радостно воскликнул Лодинбьёрн.
        - Это не наши! — крикнул низкорослый Ларри, который соображал быстрее других.
        Неведомые викинги, молча, завершили построение.
        - Вы кто такие? — начиная всё больше тревожиться, прокричал во всю свою простуженную глотку Лодинбьёрн.
        - Ты, Косматый Медведь, — ответил стоящий впереди строя высокий широкоплечий воин на нурманском, — я тот самый новгородский воевода, которого ты пришёл убить, а это нурманская часть моей дружины, потому что, говорят, ты не любишь воевать с рарожичами…
        Лодинбьёрн опешил от того, что голос, показавшийся знакомым, назвал его по имени, но ещё больше впал в растерянность от вмиг переменившегося расклада сил.
        Оба нурманских отряда двинулись навстречу друг другу, ощетинившись копьями и прикрывшись щитами.
        Растерянность воинов ярла перед появлением своих собратьев на вражеской стороне была на руку защитникам града. Воевода Ольг с яростным воплем устремился на вражеский строй, за ним последовали отчаянные ладожские викинги, завязался кровавый бой. С этого мгновения никто уже не замечал ни раскатов грома, ни первых струй сильного дождя, что полился из разверзнувшихся хлябей сварги.
        - Тори и Хради, прочь с дороги, мне нужен Косматый! — грозно рыкнул воевода на опешивших от знакомого голоса воинов ярла. Отведя меч Хради скользящим ударом, Ольг шагнул вправо и так толкнул своим щитом, навалившись на него крепким плечом, что викинг отлетел в сторону, опрокинув Тори.
        - Клянусь моим топором, — завизжал в страхе Фридмунд, — это Беловолосый, которого я убил четыре года тому! Он… — Меч воеводы отточенным соколиным ударом снес его голову, не дав закончить речь. Железным клином врезались ладожские нурманы и словене в ряды викингов, и остриём этого клина был Ольг, которому казалось, что вместе с ним слева и справа снова, как у берега эстов, на драккаре сражаются все его прежние друзья, а не только Бобрец, Шульга и Окунь. Только тогда на «Медведе» за спиной не было столь опытных воинов, и в нём самом не было той праведной силы Рода, что кипела сейчас.
        Наконец, он пробился к ярлу, который крупной статью выделялся среди прочих викингов и скрестил с ним свой сыплющий искры меч.
        - Ты узнал меня, Лодинбьёрн? — прорычал разъярённый кельт.
        - Да, Беловолосый, и сейчас Тор даёт мне возможность исправить свою прошлую ошибку и отправить тебя на корм воронам! — прохрипел ярл, обрушивая на Ольга свой страшный удар. Четыре года тому назад, наверное, победил бы ярл, но теперь Ольг был другим, он приобрёл не только боевой опыт викингов, но и умение рарожичей управлять волнами тела. После ответного сильнейшего удара ярла воевода чудом, как казалось со стороны, устоял, за мгновение уйдя от неотвратимого удара, успев своим мечом и щитом чуть изменить направление удара Лодинбьёрна. Ещё несколько движений в единой волне — и неожиданный выпад навстречу мощному телу викинга. Меч ярла рубанул воздух, а его большое тело, не успев остановить движение, налетело на клинок новгородского воеводы. Викинг в горячке ощутил только тупую боль в рёбрах и потерял равновесие, уже во время падения он принял второй рубящий удар кельтского меча. С неменьшей яростью рубились с недавними соратниками по драккару и друзья воеводы. Едва Тори и Хради вскочили на ноги после толчка Ольга, как пред ними оказались Бобрец и Окунь, и снова, как тогда на драккаре, скрестились
их клинки, только нынче под ногами не настил «Медведя», а родная ладожская земля. Шульга схватился с быстрым Ларри.
        - Что, Ларри, богатства захотел? — рычал по-нурмански хромой ладожанин своему недавнему соседу по веслу. — Сейчас ты вспомнишь и того ладожанина, которого убил сын Хродгайра в день своего десятилетия, и вепсских женщин и детей на Сяських порогах, и нашу вам дармовую службу, за всё мне ответишь… — Шульга бился неистово, и даже удивительная быстрота говорливого Ларри не могла ему сегодня помочь. Когда викинг рухнул наземь, корчась от боли в предсмертных судорогах, яростный кривич рванулся к следующему «сотоварищу», которым оказался Герлайф. Он не раз скрещивал клинок в учебном поединке с Шульгой, но никогда прежде не видел его в состоянии яри и представить не мог, что хромой способен на такую быстроту и силу неотразимых ударов. — Вот тебе за Приладожье, за родичей, за Сясь, за… — продолжал наступать на оторопевшего викинга разъярённый кривич, вымещая всё, что накопилось за три года службы у нурман. К следующему супротивнику Шульга подскочил одновременно с шустрым Бобрецом, они с двух сторон подступили к крупному викингу и остановились на миг в замешательстве. Пред ними был… Валуй.
        - Ты? — только и смог вымолвить Шульга, всё ещё держа меч занесённым для удара. Бой утихал, рассыпавшись на последние мелкие схватки.
        - Я викинг, — срываясь на крик, ответил бывший приладожец и ринулся на Шульгу, взмахнув своим боевым топором, но взмах этот был не столь стремителен, как всегда. «Хочет, чтобы я его убил», — мелькнула догадка в голове у кривича. Он не стал упреждать удар, а лишь прикрылся щитом и отпрянул назад. Зато Бобрец использовал удар Валуя и всем телом рухнул на него, придавив к земле. Валуй упал, а Шульга, став ногой на кисть десницы поверженного, тут же вырвал из неё топор.
        - Что ж ты, Валуй, землю-то свою грабить пришёл? — спросил Бобрец, глядя на лежащего земляка.
        - Моя семья и дом теперь там, — мрачно молвил Валуй, не поднимая очей, — убейте меня, и дело с концом.
        - Да нет, Валуй, пусть тебя приладожцы судят, им в очи поглядишь.
        - Всё из-за Соломы, он нас на драккар сосватал, — ответил поверженный, поднимая тяжёлый взгляд, — сам-то погиб, а мы…
        - И ты мог пойти вместе с нами, да не захотел. А Ольг-то как раз и привёз нас домой…
        - Он же того, в рубке на «Медведе»… — начал Валуй и осёкся.
        - Сохранили его боги кельтские и словенские, теперь он наш воевода, да вон он сюда идёт… — Шульга не успел договорить, молнией взметнулся нож в руке Валуя, и он, подняв кольчугу, ударил себя в живот. Когда подошёл воевода, Валуй был ещё жив, но уже ничего говорить не мог или не хотел.
        Помрачнел кельт: ещё один шрам тяжкой виной за смерть бывшего сотоварища лёг на его душу.
        В живых не оставили никого: справедливая месть за опустошённые селения вепсов, убийства, грабежи и подлые умыслы против князя и воеводы. Полсотни ладожцев полегли в сей кровавой бойне, отдав свои жизни Перуну за дело правое.
        - Белый Рарог победил Чёрного Ворона, — глядя на поверженные тела врагов, молвил Ольг. — И так должно быть всегда! — Его голос был твёрд, хотя в очах отражалась сердечная боль за погибших земляков.
        - Воевода! — послышался сзади знакомый голос.
        - Мишата! — обернулся Ольг. — А где же Молчун, жив?!
        - Да вон, с Айером и Скоморохом обнимается, вижу, что успели они вовремя, — молвил статный изведыватель, оглядывая поле битвы.
        - Всех, брат Мишата, положили грабителей, до одного! — обвёл Ольг десницей окровавленные окрестья и ещё раз с болью глянул на лежащего в нескольких шагах Валуя.
        - Нет, воевода, не всех, — покачал головой изведыватель. — Ас-скальд с тремя десятками викингов, что держали заставу выше Сясьских порогов, ушли в верховья, наверное, пойдут в Волгу.
        - Ух, и лис сей Ас-скальд, я-то его хорошо знаю, — скрипнул зубами Ольг. — Как же им удалось уйти?
        - Певец умудрился убедить их, что конунг поставил его старшим, а Хродгайра и его ближайшего помощника приказал убить, как предателей.
        - Пожалуй, он не одного лиса стоит, а не меньше трёх, — снова сжал скулы Ольг. — Ничего, сейчас за ними погоню снарядим, устроим на лиса охоту!
        - Да, воевода, награбленное викинги частью в драккарах своих, что у порогов стоят, спрятали, частью в схронах за посёлком, но мы места те сразу после их ухода отметили, можно будет раскопать.
        Подошли Айер, Скоморох, Молчун и вместе с ними прихрамывающий небольшого росточка молодой вепс.
        - Вот, воевода, тот самый мечник, что троих нурманов и предателя от Гореваты уложил, а нас об опасности упредил. Его шаман Тайгин подлечил, а мы с Молчуном на обратном пути забрали.
        - Ну что, мечник, большую услугу ты Ладоге оказал, да что Ладоге, всей Новгородчине, — обратился Ольг к молодому вепсу. — Где хочешь остаться? Может, в Ладоге родня есть?
        - Никто у меня не оставайся… С тобой хотеть идти, Солома, князь Рарог служить, вы есть великие мечник! С ними хотеть, — указал Хабук на стоящих подле Айера, Молчуна, Мишату и Скомороха, — русский тауг… лук… научиться стрелять хотеть!
        И научиться делать… — тихо закончил вепс.
        - Ну, коли так, — Ольг чуть подумал, — пойдёшь в изведыватели. Как, Айер, Мишата, возьмёте Ястреба?
        - Так чего брать-то, — первым ответил скорый на язык Скоморох, — он и так уже с нами.
        - Непременно научим, — степенно добавил Айер, — и луки русские делать, и ещё много чего. А сноровка его охотничья в самый раз будет!
        - Тогда готовьтесь, пойдём по следу Ас-скальда, а я к князю, — и воевода повернулся, чтобы идти к воротам.
        - Погоди, воевода, мы не сами с порогов вернулись, — остановил его Мишата. — Молчун, давай старого сюда!
        Немногословный изведыватель ушёл в сторону берега и вскоре вернулся, подталкивая впереди себя викинга с опущенными плечами, связанными за спиной руками и понурой седеющей головой. Но вот пленник остановился и поднял голову.
        - Уго? Что же тебе не сидится на старости лет в родном фиорде, тоже за добычей потянуло? — удивлённо воскликнул на свейском воевода.
        - Хвитрбарт, ты жив? — Ещё более удивился старый викинг.
        - Да, старик, я выжил и тогда в рубке у селения эстов, и сегодня, когда твой конунг Гуннтор и ярл Лодинбьёрн пришли убивать нас с Рарогом спящими, — жёстко молвил Ольг. — Где вы его взяли? — обратился он к изведывателям.
        - Он с молодым викингом наведался к схрону, наверное, чтобы перепрятать. Нож Молчуна оставил молодого там, чтоб легче было найти схрон, а старого решили взять с собой. Ему многое должно быть ведомо.
        - Беловолосый, ты убил Гуннтора и Лодинбьёрна? — несколько растерянно оглядывая лежащие вокруг изрубленные тела, спросил старый викинг.
        - Гуннтора в честном поединке одолел князь Рарог, а я наконец за всё рассчитался с Косматым Медведем, — ответил Ольг.
        Старый викинг сник. Очи его потухли.
        - Ты помнишь, Хвитрбарт, как я учил тебя хитроумным уловкам в обращении с клинком и нашему широкому шагу викинга? Помоги теперь мне, убей здесь, на этом поле, где лежат мои верные спутники, я хочу быть вместе с ними, — попросил Уго, заглядывая в зелёные очи кельта.
        - Ты же знаешь, я не убиваю безоружных стариков, — покачал головой Ольг.
        - Так дай мне в руки клинок! — почти взмолился викинг.
        - Нет, — снова покачал головой воевода.
        - Ладно, тогда меня убьёт твой конунг, веди меня к нему! — вдруг решительно молвил, выпрямившись и расправив плечи, викинг. И добавил: — Это я убил его младшего брата в Белозере…
        - Говори, что ты знаешь о смерти Синеуса? — с трудом скрывая волнение, спросил по-нурмански Рарог, когда пленника доставили во двор княжеского терема.
        - Я знаю всё, потому что именно я выполнял повеление Олафа Жестокого, — заговорил старый Уго. — Но если хочешь узнать, дай слово, что убьёшь меня мечом, как воина. Иначе я сдохну, но не скажу больше ничего, сколько б ты меня ни пытал…
        Рарог посмотрел на него своим синим пронзительным взором.
        - Я не буду давать тебе никакой клятвы, но если ты скажешь правду, с удовольствием проткну тебя, как старый мешок…
        Видя, что конунг русов вскипает гневом, и, желая поддержать сей огонь, Уго стал рассказывать.
        - Я зимовал с купцами в вашей Альдоге, там и свёл знакомство с боярином Гореватой. Когда вскрылся лёд, ранней весной на быстром шнеке конунга Олафа я отправился в Бел-озеро. Перед входом в сам град купил в рыбацком селении плоскодонку, выгрузил на неё часть товара, посадил шестерых воинов и троих рабов и велел им ждать три дня. Сам с остальными на шнеке отправился в град Бел-озеро. Снял для своего товара склад, как раз на пути от терема конунга Синеуса к торжищу, расторговался, и стал готовиться к отплытию. В это время на плоскодонке пришли оставленные мною шестеро. Мой лучший лучник Видфарри занёс им питьё из грибов на торжище и сообщил, что и как они должны сделать, а потом незаметно занял место на крыше склада. Шнек отчалил от пристани и скрылся из глаз горожан.
        - Ты ушёл на шнеке? — уточнил Ольг.
        - Не сразу, Хвитрбарт, — ухмыльнулся Уго. — Уход шнека был сигналом тем, кто остался, что пора начинать дело. Я пробрался на свой второй склад, сменил купеческую одежду на ветхое рубище рыбака и прошёлся по торжищу мимо тех шестерых, слегка задев плащом одного из их рабов, что носили и раскладывали товар. Раб упал. Викинги набросились на местного купца, обвиняя его в убийстве. Началась свара, потом драка.
        - Ты убил раба, чтобы вызвать свару? — догадался воевода.
        - Я когда-то показывал тебе и твоим друзьям эту хитрую уловку, как незаметно в толпе убить человека, помнишь, Беловолосый? — победно улыбнулся Уго. — Сделав круг по торжищу, я услышал, как по деревянной мостовой застучала дробь лошадиных копыт. Это спешил к спорщикам, требующим княжеского суда, твой младший брат, Ререх. — При этих словах Уго ещё раз с вызовом взглянул на князя, лик которого пошёл пятнами, а костяшки перстов, сжимающих рукоять меча, побелели. — Выстрел Видфарри был, как всегда, точен. — Старый викинг на время замолчал, наблюдая, как его слова действуют на новгородского конунга. — Рарог напрягся ещё больше, ему перехватило дыхание. — Стрела угодила ему как раз сюда, — показал на своё горло старый викинг.
        - Лжёшь, старик, — воскликнул князь, — ты не мог этого видеть, если стоял далеко! Это тебе рассказал твой лучник?
        - Что сталось с Видфарри, не знаю, я его больше не видел. Разъярённые воины Синеуса ринулись на моих, и завязалась смертельная рубка. Жаль, что я не видел, Ререх, сколько княжеских людей уложили мои воины, прежде чем принять свою достойную смерть! Пользуясь дракой, я незаметно проследовал на дальний причал, сел в рыбачью лодку и неспешно отплыл от берега. Шнек поджидал на озере, воины подхватили меня из лодки почти на ходу. Нас никто не преследовал, да и не до того было, мои воины рубились до последнего, потому что я дал им питьё храбрости.
        - Кто убил Трувора, моего среднего брата, что княжил в Изборске? — с трудом выталкивая слова, спросил Рарог.
        - Сожалею, конунг, — издевательски улыбнулся старик, — но это не моя работа. — Неужто до сих пор сам не догадался? Наивный доверчивый Ререх. — Уго посылал обидные слова, словно отравленные стрелы, всё больше раня княжеское самолюбие. — О нём «позаботился» твой же родственник, как его там, Фадим, что ли… он… — Молниеносный взмах меча новгородского князя рассёк старого викинга от правого плеча наискосок до самого нурманского пояса.
        - Эх, — с досадою молвил князь, — всё-таки не сдержался, добился своего старый, эх, негоже! — с сожалением повторил он. — Теперь сомнение посеял великое насчёт Вадима. Сказал Уго правду или выдумал только для того, чтобы разозлить меня и заставить порешить его?
        - Правда, она завсегда сама выйдет, рано или поздно, — молвил Ольг.
        - С Лодинбьёрном и Гуннтором мы покончили, заодно и с Уго, — огладив усы, пронзительно взглянул на воеводу Рарог, ещё кипя от внутреннего напряга, — теперь в погоню за нурманами, думаю, полсотни рарожичей будет с лихвой. Одно не даёт покоя, почему Скальд не пошёл с Гуннтором?
        - Хитёр певец, что твой угорь, вроде и схватил, а он меж пальцев раз, и выскользнул. Потому я сам с теми пятьюдесятью пойду и изведывателей, коли дозволишь, прихвачу, — молвил воевода. — Мне, княже, больше Олаф покою не даёт, почему его здесь не было, выходит, сына на такое дело рисковое отправил, а сам дома воронов с руки кормит, что ли?
        - Княже! Воевода! Там наш изведыватель, только что из Новграда, вести важные весьма! — беззвучно появившись в гриднице, доложил непривычно взволнованный Вольфганг.
        - Так давай его скорее сюда!
        Исхудавший, в мокрой рваной одежде с наспех перевязанной ниже локтя рукой вошёл в гридницу Сивер.
        - В Нов-граде беда, княже! — молвил он, приложив правую руку к сердцу в знак приветствия. — Посадник Вадим с нурманами Олафа сроился, смуту сотворили, сторонникам рарожичей головы рубят, вешают, дома их грабят, родичей либо убивают, либо в железо куют…
        - Кто поддержал Вадима? — отрывисто спросил враз помрачневший князь.
        - Главные зачинщики в сём деле, кроме Вадима, боярин Горевата и купец Сквырь. Ещё начальник городской стражи, с десяток купцов помельче, да те, кто за пенязи им служит. Есть люди, что пошли под нурман от страха, а есть и такие, кто поддерживают Вадима, оттого, что он свой, а ты, рекут, чужеземный варяг…
        - Нурман много? — уточнил Ольг.
        - С Олафом пришли два драккара, нурманские купцы, что там были, да ещё кое-кто из новгородских к ним примкнул, как почуяли, что пограбить можно.
        - Чего они хотят, пограбить и уйти или град оборонять собрались? — снова спросил Рарог.
        - Нет, Вадим уже себя князем законным объявил, речёт, мол, Рарог не по праву его место занял, потому как он сын старшей дочери Гостомысла. А ещё меж ними разговор шёл, что сын Олафа конунг Гуннтор должен взять Ладогу.
        - Решили, значит, сразу с двух сторон поджечь Новгородчину, — едва сдерживая гнев, проговорил князь, невольно сжимая кулаки. — Как же ты всё это узнать смог? — обратился он к Сиверу.
        - Я ещё с зимы в помощники на кухню устроился, печи топил, воду носил, сказался глухонемым, потому на меня никто внимания не обращал, чего с убогого работника возьмёшь, что за еду старается.
        - Дякую за службу, брат Сивер! Пусть ладожане о мёртвых позаботятся, порядок наведут, а нам мятежников усмирить надо, — молвил озабоченно князь, снова опоясываясь своим Болотным мечом. — Готовь дружину, воевода! По законам Руси за предательство крепче, чем за грабёж, карать следует.
        - Я же говорил, что Ас-скальда голым задом на муравейник посади, он и оттуда невредимым уйдёт, — мрачно молвил Ольг. — Выходит, некогда за ним гоняться, в Нов-град спешить надобно. А дружина готова, княже, ещё и кольчуги разоблачить не успела.
        Глава III
        Восстание в Нов-граде
        Конунг Олаф двумя драккарами пришёл в Нов-град через Западную Двину, груженный оружием и доспехами. Драккары стали у причалов, некоторые нурманы сразу отправились на Торг, а Олаф был приглашён в терем к своему давнему знакомцу боярину Горевате. Вскоре к Горевате заглянул и его друг купец Сквырь, а к вечеру пожаловал и сам посадник Вадим, которому тоже оказалось невтерпёж узнать заморские вести.
        - Значит, — рёк боярин, — будем делать, как договорились, верно, князь? — обратился он к Вадиму. — Как только лодьи сына Олафа пройдут Нево и станут в устье реки Сясь, о том сообщат моему человеку в Ладоге. Он немедля пошлёт гонца ко мне, а сам отправится к Гуннтору. Сей посланник проведёт воинов Гуннтора тайными тропами в Ладогу и укажет, где обитают Рарог и его воевода.
        - А когда же мы начнём здесь, в Нов-граде, после того, как будут убиты князь и воевода и сгорит Ладога, или мы должны начать раньше? — нетерпеливо спросил Вадим. — Людей, недовольных Рарогом и Ольгом, у нас хватает, всё готово к восстанию!
        - Я так мыслю, — вступил в разговор соляной купец Сквырь, — лепше, чтобы ладожцы начали первыми, а уж мы потом «дожмём».
        - Одновременно начать было б лепше всего, только как так согласно устроить, чтоб враз и там, и тут, — молвил в раздумье Вадим.
        - Хёвдинг Горевата, — спросил нурманский конунг, — а сколько времени понадобится твоему гонцу, чтобы добраться сюда из Альдоги?
        - Два дня хорошего ходу на добром коне.
        - Тогда думать нечего, — решительно молвил Олаф, — начинаем сразу после прибытия посланника. За два дня мой сын Гуннтор сотрёт Альдогу в пыль! Мы начнём в двух градах единовременно и победим! Точно так, как я лихо разделался со Синеусом, а ты, конунг Вадим, с Трувором.
        - Что ты, Олаф, — делано возразил Вадим, — просто Трувору его повариха дала плохую еду, вот он и помер.
        - Я думаю, её уже нет на этом свете?
        Вадим кивнул.
        - Давай-ка, Олаф, — молвил посадник, — выдели из своих воинов, кто посмышлёнее, пущай пройдутся по граду с моим гриднем, поглядят, запомнят дворы, где живут прихвостни Рарога, чтоб знать, кому первому голову сворачивать.
        - Верно речёшь, конунг, — одобрительно кивнул Олаф, — в нашем деле главное — порядок и разумный расчёт, а не пустая беготня с клинками по граду.
        - А кто пойдёт трясти терем княжеский и что с женой Рарога будем делать? — спросил Сквырь.
        - Никто, — твёрдо молвил Вадим. — Ни Ружены, ни франкских купцов, ни священников, ни тем более их молитвенного дома не трогать, нам сейчас только ссоры с франками не хватало. Рарог язычник, а жена его из франкского знатного рода и с моей женой в молитвенный дом ходит. Мы потом Ружене и жилище, и мужа подходящего сыщем, — зло улыбнулся посадник.
        Ефанда, прикинув время ожидаемого появления наследника у Велины, загодя отправилась с купеческой лодьей в Нов-град. Навстречу ей стали попадаться нурманы, один, другой, а вот сразу трое. Ага, вон два их чёрных драккара у пристани. Вдруг будто тёмная волна с головой окатила ворожею. Она ухватилась за деревянный столб, чтобы не упасть, её шатнуло, и хоть тело осталось тут, на новгородской пристани, какая-то невесомая часть её вновь оказалась привязанной к сухому стволу сосны, а под ногами лежала груда веток и сучьев… Медленно и осторожно вдохнув, Ефанда усилием воли вырвалась из пелены наваждений. Расспросив прохожих, она быстро нашла дом посадника.
        - Что это у вас нурманы по граду рыщут? — тревожно спросила она у Велины, к которой сопроводили её слуги.
        - Да купцы это, Вадим сказывал, два драккара пришли, дело-то обычное, — беспечно ответила хозяйка, безотчётно придерживая руками свой большой живот.
        - Кровью от них несёт, бедой по всему граду веет, — тихо, но твёрдо молвила ворожея. Потом махнула рукой, — ладно не твоё это сейчас дело, тебе рожать надобно, пусть хоть снег середь лета идёт…
        Почти всю ночь не могла уснуть Ефанда, ворочаясь и взбивая непривычно мягкую подушку. В доме тоже не спали, кто-то ходил, разговаривали, снова ходили. Уснула под утро, а проснулась от лая собак и чьих-то отдалённых воплей и криков.
        В Нов-граде ранним утром началось необычное движение. Бежали по улицам вооружённые нурманы и новгородцы. То тут, то там вспыхивали стычки, полилась кровь. Городская стража, что несла ночное дежурство по граду и у ворот, частью была окружена на своих постах, а частью присоединилась к нападавшим, которые врывались в дома верных князю людей и либо рубили их на месте, либо по приказу посадника Вадима волокли на площадь. Вопли женщин, ругань и крики мужчин, лай собак, скрежет металла, увесистые удары в тесовые ворота, кровь, смерть и страх нависли над градом. Кровавый мятеж буйствовал весь день. Наступившей ночью в поисках тех, кому случилось ускользнуть из рук новых владетелей града, а может уже и всей Новгородчины, повсюду рыскали викинги Олафа в сопровождении людей нового князя новгородского Вадима Храброго.
        В тереме было относительно тихо, но ещё с самого прибытия сюда Ефанда поняла, что в граде творится неладное. А как же Ольг и Рарог, что у них там, в Ладоге? — забилась в голове тревожная мысль. Но когда она хотела выйти во двор терема, путь преградил охранник.
        - Не велено!
        Тревога ещё более возросла. Ефанда жадно ловила каждое слово из скупых обрывков разговоров домочадцев и слуг, но так ничего и не узнала. А тут ещё Велина начала рожать.
        Во дворе терема гремела сталь и раздавались крики сражающихся, когда с ними слился крик новорождённого.
        - Сын, здоров. Благодари Макошь, Бригид и свою Деву, — устало молвила Ефанда, которая вторые сутки не отходила от роженицы. Шум схватки приближался, кажется, уже в теремных помещениях завязался жаркий бой. Наконец, омыв мальца, завернув и положив его подле встревоженной матери, ворожея стала успокаивать роженицу, говоря, что ей сейчас нельзя волноваться, чтобы не пропало молоко.
        - Да как же не волноваться, — восклицала, блестя горячечными очами, Велина, — я слышу шум битвы во дворе и, кажется, даже в тереме. Где Вадим, отчего он не приходит, что стряслось? — Велина была в полном замешательстве, ощущая: что-то пошло не так.
        В этот миг тяжёлые резные двери распахнулись, и разгорячённые схваткой воины с окровавленными клинками ворвались в светлицу.
        - Где изменник Вадим? — грозно крикнул первый воин. — Именем князя Рарога мы должны взять его под стражу!
        Ефанда почуяла облегчение: это воины Рарога, хорошо, что не нурманы! Усталость молодой ворожеи вмиг исчезла, и лик её преобразился в повелительно-строгий. Выпрямившись тугой струной, как девица на смотринах, она встала меж воинами и ложем роженицы.
        - Я Ефанда, сестра вашего начальника Ольга, здесь кроме женщин и новорожденного никого нет, потому прочь отсюда, не положено ей волноваться, а то молоко пропадет! Ну, чего стали! — грозно надвинулась ворожея на воинов, что в растерянности остановились у порога светлицы.
        Вдруг они расступились, почтительно уступая кому-то дорогу. В светлицу решительным шагом вошёл… сам князь Рарог. Но и он, словно натолкнувшись на невидимую стену, удивлённо застыл перед девушкой.
        - Ефанда… ты откуда… здесь? — наконец молвил он, не отводя очей от ворожеи.
        - Я помогала явиться на свет младенцу, — она кивнула на ложе, где рядом с испуганной матерью затаился, будто почувствовав опасность, маленький живой комочек. — Если ты истинный князь и честный воин, — продолжила Ефанда, почти с вызовом глядя на Рарога, — будь великодушным, не карай её мужа и своего двоюродного брата Вадима. Отпусти его хоть под честное слово, хоть под залог, но не убивай, не бери на себя родовое кровопролитие, не то всем беда будет!
        - Да не пленил я его пока, хотя, по Прави, предателей и клятвопреступников должно карать смертью, — ответил сбитый с толку неожиданной встречей князь. Он всё глядел на Ефанду, которая из девушки-подростка превратилась за эти годы в полную женской силы девицу. Оглянувшись, он повелительно изрёк: — Прикажите Вадима брать живым и сюда доставить! Пусть перед сыном своим поклянётся ничего худого супротив не замышлять впредь, и тогда отпущен будет. — А сам всё глядел на сестру своего верного побратима Ольга и не мог наглядеться.
        - Прости, княже, — тяжело дыша, молвил скоро вернувшийся посыльной, — посадник Вадим убит в схватке…
        - А-а-а! — схватив себя за волосы, истошно завопила Велина, в одночасье ставшая вдовой. — Убийца, проклятый язычник! Вадим! Вадимушка, муж мой ненаглядный! Как мы теперь без тебя? Будьте вы все прокляты!!! — Женщина забилась в истерике.
        - Подите вон! — гневно велела Ефанда и, дождавшись, когда Рарог с воинами покинут светлицу, снова занялась роженицей. Поскольку та всё билась в истерике и проклинала Рарога, целительница дала ей сонного зелья. Дождавшись, пока веки Велины отяжелели, а слова стали бессвязны, и наконец, после тяжких испытаний, она забылась крепким сном, ворожея кликнула испуганную и крестящуюся каждую минуту прислугу.
        - Хозяйка твоя здорова, только слаба ещё, приглядывайте пока за ней и за ребёночком, чтоб всегда кто-то рядом был, понятно? — строго наказала Ефанда. — Да не трясись, вас тут никто не тронет. — От высокомерно-настороженного отношения к ней прислуги в посадском доме не осталось и следа, теперь в очах был страх и подобострастие. Тяжко было тут вольной лесной жительнице. Собрав свои нехитрые пожитки, она пошла прочь и прямо у ворот неожиданно столкнулась с братом. Он стоял, большой и сильный, но она почуяла его виноватую робость.
        - Братец, родной, — проговорила тихо Ефанда, прижавшись к груди брата, — я так устала с твоей Велиной…
        - Как она?
        - Спит, ребёнок здоров, она тоже, только сил много потеряла, да ещё гибель Вадима… Давай присядем, меня уж ноги не держат. — Они сели на широкую скамью у ворот. — Я ведь в лесу живу, в чистоте природной, ни звери, ни деревья, ни лес, ни вода, они ведь не лгут, не хитрят, там всё просто и понятно, а тут… Потому тяжко мне в граде, непривычно, да ещё и роды трудными были. Скорей бы, братец, оказаться снова на нашей заимке. Помнишь ведь, как там хорошо!
        - Помню, сестрица, всё помню. И как глуп я был, как тебя и мать обидел своим уходом к нурманам, как твой торквис меня спас. А ещё… — Ольг осторожно взглянул на прильнувшую к его плечу сестру и увидел, что она спит. — Намаялась не меньше роженицы, — прошептал он тихо, — давай поспи, а я посижу с тобой…
        Утром Ефанда вместе с другими целителями и волхвами хлопотала над ранеными. В тяжких заботах незаметно пролетело несколько дней. К тому времени все пособники мятежников, кои не успели пуститься в бега, были схвачены и казнены на площади. Варяги-русь предателей не жалели и наказывали смертью.
        - Княже, — доложил воевода, — Олаф погиб в схватке, как и подобает конунгу, а вот его воины частью ушли в суматохе ночного боя на своём драккаре, и некоторые новгородские мятежники с ними.
        - Пошли людей к переволоку в Северную Двину, чтоб перехватить их на пути домой. Через реку Великую и Чудское озеро они не пойдут, знают, наверняка, что у нас там крепкие посты, а иного пути в Скандинавию у них нет.
        - Добро, княже, сейчас распоряжусь и пойду сестру провожать.
        - Ефанду? — встрепенулся Рарог. — Да, уезжает она.
        Ольг с Ефандой, не торопясь, шли к пристани. Лодья, шедшая в Ладогу, должна была доставить её домой.
        - Погоди, сестрица, — молвил Ольг, — тут кое-кто два слова тебе молвить желает. — Он тихо отошёл в сторону, и к девушке приблизился князь. Он снова завороженными очами глядел на сестру своего воеводы. Ефанда опустила глаза в некотором смущении. Это была уже не та прежняя дерзкая девчонка, а мягкая и мудрая девица.
        - Ефанда… — начал князь, и запнулся. Девица подняла на него свои дивные зелёные очи. — Благодарю, что стольким раненым помощь оказала, — проговорил Рарог.
        - Это моё служение Бригит и Макоши…
        Помолчали.
        - Может, останешься? — предложил Рарог.
        Ефанда отрицательно замотала головой и повернулась, чтобы идти.
        - Погоди, — удержал её за руку князь. — Знаешь, Ефанда, я не свен и не сакс, а ободритского рода рарожичей, которые превыше всего чтут Правь — божество справедливости, потому лукавить не умею. Были у меня жёны, телом и ликом прекрасные, но ни одна не могла так забрать моё сердце, как ты. Скажи, как ты сумела меня околдовать, так что я не могу подле себя больше никого из жён видеть?
        - Это ещё кто кого околдовал, — тихо молвила девица. — Я ведь ещё с той первой нашей встречи тебя забыть не могу…
        - Так останься со мной! — воскликнул Рарог, обнимая ворожею за плечи.
        - Не могу, не пришёл тот срок, что богами отмерен.
        - А когда придёт? И придёт ли?
        - Коли придёт, так скажу, — молвила тихо ворожея.
        - Может, свидимся ещё хоть разок? — почти взмолился князь.
        - Нет, если ещё встретимся, то расстаться не сможем, — так же тихо, но твёрдо ответила ворожея, ускользая от объятий.
        - Что ж мне теперь, до конца жизни маяться? — в сердцах воскликнул Рарог, снова хватая её за руку. Но Ефанда, с трудом освободившись, шепнула: «прости, милый!» и ушла не оглядываясь.
        - Отчего она ушла?! — Рарог в расстройстве заметался тудасюда по полянке, потом остановился перед Ольгом и схватил его за плечи, глядя прямо в очи пронзительным взором.
        - Она ведь сама только что сказала, что не может меня забыть, почему ушла?
        - Потому что не хочет сделать несчастной твою семью. «Он нужен сейчас жене и дочери», — так она сказала. А ещё…
        - Что ещё? — нетерпеливо перебил Рарог.
        - Ефанда — весталка, она служит женской богине, и если станет женщиной, то потеряет свой провидческий дар…
        Глава IV
        Отворотное зелье
        - Значится так, воевода, — с болью в голосе, но уже деловито рёк князь, отвернувшись от реки, — я поутру выступлю вдогонку за остатками викингов Олафа да тех предателей новгородских, коим с ними уйти удалось. А ты в Нов-граде остаёшься со своею службой, всё до мелочи последней выяви, кто и чем помогал Вадиму и Олафу. И не забудь составить списки тех, кто мятежниками казнён был, должны мы дбать о верных людях своих живых и мёртвых. Мёртвым честь и слава, а их сродственникам — плата достойная из казны княжеской. А уж как вернусь, придётся нам разделиться, я останусь в Нов-граде, а ты займёшься обустройством Ладоги.
        - Добро, княже, мыслю, посланцы мои успеют упредить полочан и отрезать путь беглецам по Заходной Двине.
        Хлопнув друг друга по плечу на прощание, Рарог отправился обговаривать с темниками предстоящую погоню за уцелевшими викингами, а Ольг — в ратный стан.
        Вышел он с молчаливым помощником и тремя изведывателями из воинского стана, когда уже вечерело.
        - Поскольку многие дома сожжены и порушены, давай-ка, брат Вольфганг, проводи изведывателей в мой терем, пусть там поживут, пока разбираться с предателями будем да к суду княжескому их готовить, — велел Ольг. — А я по граду пройдусь.
        Вольфганг кивнул, и все четверо удалились.
        Оставшись один, воевода думал о последних словах князя: «займёшься обустройством Ладоги». «Выходит, надолго Новград покину, и неведомо, когда вновь увижу её», — подумал воевода. До сих пор Ольг старался меньше бывать в Нов-граде, чтоб не тревожили сердце тяжкие воспоминания о любимой, не травили душу горьким полынным зельем. Он сражался с нурманами, ходил громить их ярлов в фиорды, с головою окунался в работы по возведению крепостных сооружений. Был занят так, что поздним вечером падал на своё ложе и сразу засыпал, а утром уже обучал молодых воинов, строил либо летел в погоню за очередными драккарами на своих быстрых, специально сработанных для того ладожскими мастерами боевых лодьях. Он не давал себе ни минуты передыху, так легче было справиться с сердечной болью. А сейчас она была так близко… Ольг опять вспомнил последнюю встречу с Велиной у торжища, и недавние слова Ефанды: «я так устала, братец, с твоей Велиной», и сердце, не слушаясь разума, начало гулко стучаться в груди воеводы. «Теперь она вдова, только муж её моими воинами убит, как Велина на сие поглядит»? — размышлял воевода,
погружённый в думы, разумея, что всякий раз, идя по граду, будет искать очами её стан среди прохожих жён. Сам не заметил, как оказался перед тесовыми воротами посадского терема.
        - Эх, решайся, воевода, чему быть, того не миновать! — прокашлявшись, сам себе повелел Ольг и решительно постучал в ворота. Рыжий охоронец опасливо выглянул через крохотное оконце в воротах.
        - Хозяйку зови, мигом, — повелел начальник изведывателей.
        - А чего сказать-то? — спросил охоронец.
        - Ольг из Приладожья, скажешь, — решительно молвил воевода.
        - Хозяйка повелела проводить гостя в терем, — сообщил, вернувшись, дюжий страж ворот.
        «Ишь как на моего Вольфганга похож, — отметил про себя воевода, взглянув ещё раз на рыжего охоронца, — наверное, тоже из франков будет».
        Она поднялась навстречу с широкой лавы, всё такая же статная, как и в девичестве, только очи её стали недоверчиво внимательными, а тело более округлым и оттого сумасшедше обворожительным. Они стояли некоторое время, глядя один на другого, а потом враз ринулись навстречу, заключив друг друга в крепкие и горячие объятия.
        - Теперь я не простой воин, а воевода, и смогу взять тебя в жёны, Велина, — шептал Ольг, боясь раскрыть объятия, словно его любимая была птицей и могла улететь.
        - Конечно, возьмёшь, любый, — жарко задышала жена, уже порядком истомившаяся без ставшей привычной за годы замужества ласки.
        - Как я ждал тебя, милая, как тосковал… — шептал воевода, задыхаясь от страсти и нежности.
        Велина покрыла его лик быстрыми жадными поцелуями, одновременно увлекая за собой к широкому берёзовому ложу, изукрашенному резьбой. Ольг ничего не ощущал и не видел, кроме её очей, уст и упругого горячего тела…
        Когда утомлённые и благостные, они лежали подле друг друга, Велина, нежно поглаживая могучую грудь воеводы, прошептав много ласковых слов своему любимому, как бы невзначай спросила:
        - А скажи, мой могучий богатырь, коли вдруг что с князем случится, ты можешь вместо него князем стать?
        - Не должно с ним ничего случиться, коли мы, соратники боевые, всегда рядом. Ежели ему гибель, так и нам, какой тут делёж?
        - Так-то оно так, да малость не так, как говаривал мой покойный муж. Ведь не только в бою люди гибнут. Бывает, человек за праздничным столом костью поперхнётся — и всё, готов. А вот ещё, говорят, есть такое зелье ромейское, ежели его добавить в питьё человеку, то он через седмицу-другую тихо умрёт, и все будут думать, что от болезни…
        - Ты к чему такие речи заводишь, милая?
        - А к тому, любый, что ты воевода, дружина под тобой и под князем ходит, а как только ты один останешься, так и выходит, что тебе князем-то и быть…
        - Перестань, Велина, ни к чему эти речи! — невольно повысил голос Олег.
        - Да я просто о своём, о бабьем, ведь как хорошо-то княгиней быть! И почтение, и уважение со всех сторон, а уж платьев да прикрас ладных не счесть… — Увидев, что по челу Ольга вновь пробежала тень недовольства, она тут же прижалась к нему и нежно заворковала, призывно заиграла очами: — Ну, не серчай, милый, я ведь жена не старая, хочется красивой и нарядной быть, что ж тут худого?
        Ольгу не по нраву пришлась болтовня Велины, но постепенно он успокоился. Тепло, покой и нежное поглаживание женской руки, воркование тихой речи и расслабленность всех членов после бурного и жадного милования, стали быстро погружать воеводу в сон. Именно в том пограничье сна и бодрствования продолжали возникать слова: «А у царицы греческой, рекут, золотая повозка есть, вот бы на такой по Нов-граду прокатиться…» «Кабы нашёлся такой человек да влил ромейского зелья в питьё княжеское, так и стали бы мы с тобой, милый, Новгородчиной вдвоём править, я бы тебе сына родила…»
        Ольг пробудился, не понимая, впрямь ли сказаны были те слова, а может, почудились. Он не подал виду, что вернулся в явь. К подобной осмотрительности приучила его Тайная служба. Воевода только чуть размежил один глаз и увидел, что очи Велины закрыты, а пальцы левой руки перебирают некую безделицу на шее, крошечную амфорку в серебряной оправе, что висела у неё на шнурке вместе с нательным крестиком.
        - Только не тот ты человек, милый, — с улыбкой ласкового превосходства молвила вдова, — больно совестливый, всё по Прави жить стараешься, придётся другого искать… — сонно вздохнула она, зевая.
        Послышался плач младенца, видимо, тот был в соседней комнате. Опасаясь, чтобы Велина не заметила его бодрствования, воевода сонно перевернулся на правый бок и ровно засопел, как большой ребёнок.
        Велина поднялась и вышла покормить дитя.
        Ольг тихо встал, стараясь не шуметь, и, осторожно собрав своё одеяние, выскользнул из светёлки.
        На берегу Волхова он сел на корягу и обхватил голову руками.
        И было от чего хвататься за голову! Его любимая Велина, столько лет желанная и недосягаемая, в эту ночь стала его и только его! Счастье, захлестнувшее всё тело и сознание без остатка при первом же касании её руки! Но почему счастье вперемешку с горечью, ощущением чего-то неприятного, разрушительного и даже… Зачем он подумал об этом?! В светлой северной ночи туман над Волховом стал сам собою сбираться в… нет, не надо, не хочу! В кельтский крест! Туман стал темнеть и приближаться, тело покрылось холодной испариной. Потом крест в круге начал таять, но, кажется, растаял не совсем или просто остался едва различимым не в тумане, а в его мыслях. От светлой и чистой радости единения с любимой не осталось и следа. Сердце в груди разрывалось от боли и обиды: как она могла, так, походя, всё разрушить! Я ведь любил её больше всего на свете, отдать жизнь за один её взгляд, одно слово счёл бы за честь и радость… Стой, Ольг! Не о том мыслишь. Коли грозит опасность, ты, начальник изведывательской службы, должен о ней первым ведать, потому думай, ведь главное оружие изведывателя — это его голова, думай, воевода,
размышляй, как следует!
        Велина вновь неожиданно возникла в княжеском тереме, когда Ружена никак не ожидала её увидеть. Она знала, что восстание в Нов-граде было подавлено по-варяжски быстро и без пощады. Знала и о том, что Вадим при этом погиб и не увидел родившегося наследника.
        - Регина, к тебе сродственница твоя, Велина, — доложил охоронец, — речёт, срочное дело у неё.
        «С чем она пришла, а вдруг с обидами и злобой? Да ещё так рано, я едва только умыться успела. Но отказать во встрече бедной вдове тоже не годится, да и зачем, прежде ведь всегда было о чём поболтать».
        - Зови сродственницу, — кивнула она охоронцу.
        Лик Велины, к некоторому удивлению княгини, был не слишком скорбен, даже в очах, как показалось Ружене, промелькнуло некое скрытое довольство. Она не высказала ни обиды, ни укора своей сношенице.
        - Я зла на тебя не держу, Ружена. Не ты ведь убила моего мужа, не ты сделала меня вдовой, а говорят, напротив, просила Рарога о милости ко мне и сыну, за то я тебе благодарна. Потому и пришла я упредить тебя, отплатить за добро добром…
        - Разфе мне грозит опасность, какая, от кого? — подняла светлые брови княгиня.
        - Беда у тебя, Ружена, хоть ты пока о ней и не ведаешь. Подкралась к твоему гнезду змея злая и хочет его порушить, а мужа твоего похитить.
        - Что ты такое речьёшь, кто эта змея, откуда? — оторопело уставилась на гостью княгиня.
        - Зовут её Ефанда, сестра воеводы Ольга, она ворожея известная, где-то у Ладоги в лесу обитает. Мне пришлось позвать её роды у меня принять, только после того я молитвы очистительные читала и пастора Энгельштайна приглашала, потому как все знают, что она колдунья. Вот она-то и околдовала мужа твоего, чары на него напустила и от тебя отворотила. Я сама видела, как он её провожал, какими очами на неё глядел…
        - Ефанда, коворишь, — княгиня обессиленно уронила руки. — Похоже, прафда твоя, Велина, в самом деле, он такой имья как-то во сне назвал…
        - Вот, сама видишь, что нет лжи в моих речах. Небось, заметила, как приехали вы с Рарогом сюда, так и стал муж-то другим, а?
        Ружена только бессильно кивнула, и очи её наполнились слезами.
        - Он фсё в походах да ф делах княжеских, почти не вижу его, сейчас ф стане воинском, даже ночевать не пришёль. Фот долшен скоро быть, потому я и фстала с расфетом. Да только опьять в тереме не задержится, тут же в поход куда-то идьёт…
        - Вот-вот, в поход, небось опять на Ладогу, о том я тебе и рекла, оттого так рано и прибежала. Коли сегодня ничего не сделать, может быть поздно, она ещё больше его там обворожит… — горячо зачастила Велина.
        - Что ше дьелать, как Рарок от колдофства избавить, может, сказать ему фсё, как есть?
        - И не мысли о том даже, чары ещё крепче от того силу свою возьмут. Супротив чар только другие чары действенны, а против приворотного зелья только отворотное может помочь.
        - Что за зелье такое, да и где его фзять?
        - Для того и пришла я, мы ведь сродственницы с тобой и друг другу помогать должны. Вот, держи, тут зелье надёжное, в питьё мужу две-три капли только добавь, и снимется с него приворот колдовской. Бери-бери, потом ещё не раз мне спасибо скажешь. Гляди, как доченька твоя выросла, — молвила гостья, глядя на спящую Светану, — жаль, мой сын мал ещё, а то невестой ему бы стала… Ну, ладно, побежала я, а ты гляди, не проворонь счастьето, не упусти время! Не то поздно будет! — то ли предупредила, то ли пригрозила Велина.
        После её ухода Ружена, и без того исполненная нетерпеливого ожидания, обратилась вся в натянутую до внутреннего звона жилу. Чуть что где стукнет, она тут же спешит к оконцу. Не терпелось поскорее дать мужу отворотного зелья. Решила добавить в квас, он его любит. На столе уже всё давно готово, а его всё нет. Ружена, волнуясь, то и дело прислушивается к звукам со двора, тихо. А вдруг не приедет, ведь такое не раз бывало?! Наконец послышался говор и конский топот.
        - Уф, неушели прийехаль? Прийехаль! — радостно воскликнула Ружена. Но радовалась она рано.
        - Прости, Руженушка, — торопливо молвил Рарог, едва войдя в светлицу и обняв жену, — уж не серчай, но я только на минуту, взять новую уздечку для коня да ещё кое-что из воинского снарядья, прости!
        - Постой, Рарок, что ше ты, даже за стол не сьядешь, так и уедешь незнамо насколько?! — воскликнула всхлипывающая Ружена, выбегая за ним на крыльцо терема.
        - Не могу, Руженушка, не до застолья сейчас, уйдут вражьи дети! — Князь быстро поцеловал жену и легким соколом взвился в седло.
        - Погоди, любый, фот, хоть подарок мой, флягу с квасом, жажду утолить и силы прибавить ф дороге, фозьми… — Ружена, когда волновалась, начинала особо напирать на «ф». Она подала дорожную серебряную флягу в прочном войлочном чехле. Князь ещё раз обнял жену и, бросив подарок в перемётную дорожную суму у седла, выехал со двора.
        Воевода Ольг не заметил как кончилась ночь и наступило утро, потеряв всякий счёт времени. Наконец все речи его и Велины, каждое движение и каждый вздох были осмыслены и разложены по своим местам, вплетены в те сведения, что накануне были получены от изведывателей. Всё сложилось в единую картину. Ольг вначале омыл чело, а затем и вовсе погрузил всю голову в холодную воду реки, — пусть остаются только самородки настоящих мыслей, а шелуха ошибок утекает прочь с водою: «Ты сам виноват в том, что случилось. Ты любил тот образ, который нарисовал себе в юности, не пытаясь даже узнать, какова Велина на самом деле, — жёстко сказал сам себе Ольг. — Отчего теперь, когда узрел её настоящую, теряешь самообладание»?
        Воевода быстро встал, поправил одежду, утёр рукавом чело и решительным шагом устремился к дому Велины. Но он опоздал: бывшей возлюбленной, а теперь первейшего недруга, не оказалось на месте. Перепуганный страж, на которого воевода налетел, будто ястреб, пролепетал:
        - Воевода, неведомо мне, куда она ушла, реку же, ещё на рассвете, не моё ж это дело, ну не ведаю я…
        - Вольфганг! — кликнул воевода голубоглазого франка, помощника по изведывательской службе, входя стремительной походкой в свой просторный терем. — Велину, вдову бывшего посадника Вадима, сыскать! Коня мне, я к князю!
        Немногословный и всегда невозмутимый Вольфганг только утвердительно кивнул головой и тут же отправился исполнять волю своего начальника.
        «…Придётся другого искать», — колотились в голове, будто стеклянные бусинки, слова Велины. Другого — кого, когда и где? Главное, упредить Рарога об опасности!
        Князя дома уже не оказалось. Заплаканная княгиня принялась рассказывать сквозь слёзы:
        - На рассфете уехал с охраной, а куда, кто ж его знает?.. Он мне никогда ничего не говорит, фот так и сижу всегда одна… — Ружена достала из-за пазухи уже изрядно мокрый от слёз кружевной плат. Ольг хотел ещё что-то спросить, как тут же замер на полуслове, не в силах оторвать очей от груди княгини. Вместе с платком Ружена невольно извлекла из-за пазухи крохотную амфору на шнурке. Ведь это…
        - Велина! — закричал воевода. — Когда она была здесь?
        Совершенно сбитая с толку, не понимающая, что случилось с таким всегда спокойным воеводой, Ружена, заикаясь, ответила:
        - На рассфете, а ты почему кричишь на мьеня, я фсётаки княгиня, а не тфоя жена, — попыталась рассердиться Ружена.
        - Ты успела налить этого зелья в питьё князя? — ещё громче крикнул Ольг, одним движением срывая с шеи княгини амфорку. — Говори! Ты знала, что это отрава? Говори!
        - Это… это… отфоротное зелье, — побледнев от испуга, проговорила, ещё больше заикаясь, Ружена.
        - Куда ты влила отраву, быстро реки мне?! — Голос воеводы был теперь не столь громким, но таким зловещим, что у княгини подкосились ноги, и она рухнула мешком на широкую резную лаву.
        - Я, я… флягу подарила с питьём…
        - Рарог пил из неё? — почти шепотом спросил воевода, чувствуя, что и у него подкашиваются ноги.
        - Н-нет, — едва выдавила короткое слово Ружена и захлебнулась, её начало трясти от страха и осознания содеянного.
        Воевода бросился к выходу.
        - Нн-е говори ему… П-пощади! Спаси его! — простонала Ружена, сползая на пол и умоляюще протягивая вслед руки.
        Ольг не чувствовал, как сбежал по резным ступеням во двор и едва не сшиб с ног своего помощника.
        - Велину сыскать не удалось, — сообщил Вольфганг, — ни у сродственников, ни у знакомых, нигде нету.
        «Коли просто сбежала после того, как дала яд Ружене, это одно, а ежели она что-то ещё против князя замыслила? С неё станется, уж очень злобна и мстительна, никак не может простить, что княгиней из-за Рарога не стала. Эх, правду говорят, что любовь слепа, как я не видел прежде этого в ней? — думал про себя Ольг, слушая доклад помощника о поисках беглянки. — Погоди! — вдруг резанула догадка. — Ружена-то теперь в неменьшей опасности, чем князь, она же в любой миг про амфорку с ядом рассказать может!»
        - Вольфганг, лично отвечаешь за безопасность княгини, усиль охрану, никого, особенно жен неизвестных, к ней и близко не подпускай. Никуда до нашего с Рарогом возвращения Ружена выходить не должна. Чтоб не тосковала, байки наши варяжские ей порассказывай, капризы всякие женские исполняй, заботься, в общем, но главное, неусыпно бди! Скоморох — со мной!
        - Понял: охранять, ублажать, не пускать! — кратко повторил приказ исполнительный Вольфганг и поспешил в княжеский терем.
        Воевода с изведывателем взлетели в сёдла и помчались по дороге. В голове Ольга гудела и стучала, билась пойманным зверем одна мысль-молитва: «Не пей, Рарог, ты не чуешь жажды, не пей!» Будто уважив отчаянную просьбу воеводы, небесные силы нагнали тёмные лохматые тучи, воздух сразу посвежел, в любое время мог начаться дождь.
        Они достигли места, где судя по всему рарожичи останавливались на привал.
        - Недавно тут стояли, — быстро осмотрев землю, молвил Скоморох, — к полудню мы должны нагнать дружину.
        - Послушай, брат Скоморох, а как-то можно скоротить путь, каждое мгновенье дорого, очень дорого, брат?! — не вдаваясь в подробности, с трудом скрывая волнение, молвил воевода.
        - Пожалуй, можно, — подумав, ответил изведыватель, который видел напряжение своего начальника и понимал: случилось что-то важное. — Скоро река петлю делать будет, мы переправимся на тот берег, пройдём по каменистым грядам и снова на этот берег вернёмся.
        - Давай, скорее! — воскликнул воевода.
        Когда они переплыли на противоположную сторону, преодолели каменную гряду, рискуя поломать ноги лошадям на мшистых округлых валунах, а потом снова переправились на шуйский берег Ловати, впереди блеснули копья.
        - Дозволь, воевода, я проверю, если наши, горлицей трижды кликну, — попросил изведыватель. Воевода кивнул. Вскоре трижды протяжным «уг-у-гу» проворковала горлица, и Ольг погнал уставшего коня. Да, это рарожичи, его воины, но что-то не видать князя.
        - Князя нет, — доложил подошедший Скоморох, — тут только десяток наших, им Рарог повелел через лес на реку Великую идти, чтоб упредить тамошнего воеводу Вербу перенять нурман, коли они всё-таки решат ускользнуть через Чудское озеро. Сам князь отправился далее к верховьям Ловати.
        - По коням, Скоморох! — кратко велел воевода.
        Они настигли дружину на травянистом холме. Дозорные, узрев воеводу, хотели ему что-то доложить, но Ольг, не слушая их, спрыгнул с седла и бегом заспешил к тому месту, где заметил княжеского коня. Когда, тяжело дыша, воевода взбежал на холм, сердце его упало. Рарог недвижно лежал на плаще, раскинув руки, рядом валялась злополучная фляга. На одеревеневших ногах Ольг подошёл ближе и окликнул князя, но тот молчал.
        - Опоздал! — сдавленно вымолвил воевода, и вдруг, в овладевшей им дикой злобе схватил флягу, изо всей силы ударил её оземь, а потом начал, сцепив зубы, топтать проклятую серебряную посудину. Поражённый Скоморох широко открытыми очами глядел на странную выходку воеводы.
        - Что глядишь? — в злобном отчаянии крикнул ему Ольг. — Опоздали мы! — и, зарычав подобно раненому зверю, он изо всех сил швырнул ненавистную флягу в болото у подножия холма.
        - Ольг, чего тебе моя фляга сделала? — с трудом сквозь смех спросил Рарог, который проснулся от криков и рычания своего воеводы, но не мог ничего молвить от душившего его хохота.
        - Да, вот… — не веря очам, пролепетал воевода, с лика которого злость и отчаяние стекало, будто плохая краска от сильного ливня. — Ну, мы того… со Скоморохом скакали, скакали, пить захотелось, а твоя фляга не открывается, разобиделся я на неё, жуть как, — начиная улыбаться, сконфуженно ответил Ольг.
        - Что ж ты наделал, брат, это же подарок моей Ружены, а ты его сгубил, я так ни разу и не испил из неё. Эй, кто-нибудь, дайте воеводе напиться! Только флягу откройте, а то он и её сгоряча размозжит. Никак ты, брат, где-то сегодняшней ночью крепко потрудился, что теперь так жажда мучит, а? Ну и уморил, почище Скомороха, ха-ха-ха! — покатывался князь. Все воины вокруг тоже смеялись, а начальник изведывателей только широко и радостно улыбался, всё ещё чувствуя дрожь в теле от недавнего страха и напряжения.
        - Держи, воевода, — пророкотал трубным гласом один из охоронцев, подавая свою флягу, — я сам прошлой ночью с милкой до самой зари сладко любился, понимаю… — подмигнул он.
        - Ну вот, княже, — виноватым голосом молвил Олег, — теперь я тебе флягу должен…
        - Должен, должен, — весело подтвердил князь. — А что стряслось-то? — уже серьёзнее спросил он.
        - Особого ничего, один из мятежников в бега подался в эту сторону вдоль реки, мы со Скоморохом догнать его решили, — нашёлся Ольг. — Только он, видать, по дороге в лес ушёл, может, на заимке какой схоронился. А мы, когда людей твоих встретили, решили дружину нагнать и новости последние тебе доложить.
        А дела у нас таковы, княже…
        АС-СКАЛЬД
        - Куда пойдём дальше, скальд? — спросил его верный друг Хродульф.
        - Да что тут особенно думать, Хроди, — уверенно ответил певец. — У нас богатая добыча, эти купеческие лодьи полны, и нам один путь — домой, пройдём на Волгу, а оттуда волоками в Западную Двину.
        - А может, пройти через реку Великую и Чудское озеро?
        - Я не Косматый Медведь и не собираюсь терять добычу на реке Великой, у ререгов там полно постов.
        - Да, ты прав, скальд, действительно сам Великий Один хранит нас. За нами до сих пор нет погони, иначе на купеческих тихоходных, да ещё доверху гружёных лодьях нам было бы не уйти.
        - Помни всегда, что я сказал вам пятерым, когда мы шли через пороги к Хродгайру: ты не только будешь жив, но и станешь ярлом, Хроди! — твёрдо и внушительно проговорил Асскальд. — Верь мне и помогай во всём, и будет так, как я сказал. Наша прошлая жизнь осталась за Сясьскими порогами, теперь началась новая! — слова скальда звучали, как всегда, вдохновенно и убедительно.
        Путь был трудным и длинным. Когда волоком тащили на бревенчатых катках плоскодонные лодьи с добычей из Сяси в Тверицу, то даже возникали мысли бросить часть добычи, но вдохновенные речи и песни скальда сделали своё дело, и они преодолели тяжкий участок пути. Зато потом были горды собой, когда течение этой реки повлекло их в Волгу, и нужно было только управлять движением лодий. По Волге опять пошли против течения на вёслах, снова было трудно, а когда добрались до второго волока из Волги в Западную Двину, то случилась совершенно нежданная встреча.
        - Хроди, возьми троих воинов и проверь, всё ли в порядке на этом последнем на нашем пути волоке. Будь осторожен, ререги могли устроить здесь для нас засаду. А мы пока приготовим доб рый ужин.
        Хродульф вернулся лишь с наступлением темноты, но не только со своими воинами. В первые мгновения, когда к костру подошёл высокий словен в кольчуге и с боевым топором за поясом, а следом стали появляться ещё вооружённые люди, холодок пробежал по телу и мыслям скальда. «Неужели, он привёл воинов Рерика?» — хлестнула жуткая догадка. Но эта мысль тут же покинула его, потому что следом за словеном в освещённое костром пространство ступил… кормщик драккара конунга Олафа. У него была перевязана рука, лик осунувшийся, а очи, как у загнанного в западню зверя. Тут же оказался и ещё один воин с корабля хёвдинга. Это было уже страшнее воинов новгородского конунга. А если Гуннтор жив и выяснится, что он давал совсем другой приказ Ас-скальду? Вмиг певец почувствовал себя в ледяной волне зимнего моря.
        - Вы откуда, что случилось, почему вы здесь, где конунг, где Олаф? — засыпал вопросами пришедших скальд, чтобы скрыть свою растерянность. А вдруг следующим из темноты появится сам конунг. Что ответить ему? Как оправдаться за бегство и что он об этом знает?
        - Эге, скальд, так не делают, мы голодны, а ты вместо того, чтобы накормить нас, набрасываешься с вопросами как сторожевой пёс на прохожего, — воскликнул кормщик, оглядываясь на столь неожиданно появившихся земляков.
        - О да, в волнении от радости встречи я даже забыл о еде, — смутился певец.
        - Что с конунгом, ты видел его? — шёпотом, весь дрожа от нетерпеливого ожидания, спросил скальд у Хродульфа, пока пришедшие рассаживались вокруг котла с душистым варевом.
        - Он убит, и большинство его воинов тоже, про Гуннтора с Лодинбьёрном они ничего не знают, но судя по тому, что конунг Ререк и его воевода пришли в Новгород и убили Олафа, их тоже нет на этом свете…
        Эти слова верного друга не просто вернули испуганного скальда к жизни, но подействовали как самое крепкое греческое вино. Душа его запела, а движения стали полны уверенности и даже некого величия. Забыв о еде, он отошёл в темноту и от всего сердца стал благодарить Одина и Тюра, и всех богов за чудесные новости, за спасение его жизни, имени и чести воина. Возвращаясь к костру, Ас-скальд постарался «стереть» со своего лика следы счастливого ликования.
        - Вначале всё шло так, как задумали наш конунг Олаф, Вадим и хёвдинг Горевата, — принялся неторопливо рассказывать кормщик, утолив голод. — Новгородцы дали нам своих людей, и мы, пройдя по граду, определили, кого из людей Рерика следует уничтожить первыми. В назначенное время мы вместе с новгородцами, которые были с нами заодно, — кормщик кивнул на словен, что сидели тут же, — принесли ререгов в жертву Одину. К вечеру Вадима Храброго объявили новым конунгом Новгородчины. К нам присоединились и те из наших земляков, которые пришли в Нов-град или шли через него в Альдогу. Всё было отлично, часть противников убита, другая в цепях ожидала участи рабов. — Рассказчик тяжко вздохнул, видно, дальше начиналась неприятная полоса воспоминаний. — Мы ждали, что через дватри дня подойдут воины Гуннтора с Альдоги, которые сообщат, что Рерик и его воевода, как его… Пырей, напомни, — кормчий повернулся к высокому словену.
        - Ольг, — подсказал новгородец по имени Пырей, который был первым помощником у Гореваты и Сквыря по их солеварному делу, а также исполнял роль толмача, владея чудским, франкским и нурманским языками.
        - Как ты сказал — Ольг? — вдруг вскинул светлые брови скальд. — Я знал одного человека с таким именем, но он погиб на моих глазах. Помните тех словен, что Лодинбьёрн нанял на наш дракккар в Приладожье, мы называли его Хвитрбарт, а ладожцы меж собой Ольг.
        - Точно, Хвитрбарт! — воскликнул Пырей. — Я в тот день как раз был в доме Гореваты, когда дозорные сообщили, что к городу со стороны Ладоги подходят викинги. Горевата и особенно ваш конунг Олаф очень обрадовались.
        - Я знал, что Молот Тора победит даже отчаянных ререгов! — воскликнул Жестокий, и мы с Гореватой, Сквырём и ещё десятком ближайших единомышленников, в сопровождении воинов поспешили за город, чтобы с почётом встретить победителей. В самом деле, из-за холма показались вооружённые викинги. Встречающие приветственно замахали руками, но потом я увидел растерянность на лике Олафа. Горевата это тоже заметил и спросил у него, что случилось, а конунг ответил, что не видит во главе отряда своего сына.
        - Впереди идёт какой-то другой высокий и широкоплечий воин, — растерянно проговорил конунг, а потом добавил, ещё более теряясь, — это не мои воины!..
        Между тем пришлый отряд викингов остановился, и высокий воин, что шёл во главе, громко крикнул: «Что, Олаф, ты не узнал меня?» И снял боевой шелом.
        - Хвитрбарт?! — изумлённо проговорил конунг и побледнел. А в это время из-за того же холма появился ещё отряд, но это уже были не викинги, а самые настоящие варяги во главе с самим князем Рарогом. Теперь не только Олаф, но и Горевата со Сквырем, и все мы, прочие новгородцы, поняли всё. Схватились за оружие, но было поздно, да и силы неравны. Горевата немедля послал меня за подмогой. Я побежал, а сзади уже зазвенели клинки.
        - Будем сражаться, — решительно молвил новый князь Вадим, когда я, задыхаясь, рассказал о случившемся. Он приказал собрать всех, кто может держать оружие, к своему терему, а меня отправил на пристань, чтобы я кликнул оставшихся на драккарах викингов Олафа и наших новгородцев, что были верны ему.
        - Мы собрались и попытались прорваться к Вадиму, но ререги уже были там и не только отбили наш удар, но и стали теснить к пристани, — перебил Пырея кормщик. — К нам пробился один из немногих, кто уцелел в той рубке за городом. Он рассказал, что конунг Олаф погиб. Нам ничего не оставалось делать, как бежать. Один драккар ререги сожгли, а на втором нам удалось уйти. Сначала в озеро Ильмень, а потом дальше, в Западную Двину, но, как оказалось, путь домой закрыт, мы в ловушке, — горько закончил кормщик.
        - Почему же нельзя уйти по Двине в Варяжское море? — спросил скальд.
        - Когда мы уже шли по Двине на драккаре, то навстречу прискакал верный Вадиму человек, вот он, Иловай, — указал Пырей на человека в кольчуге, — и рёк, что едва жив остался, потому как люди Рарога с многими всадниками пришли в Полоцк и перекрыли реку баржами да лодьями, чтоб каждую самую малую лодчонку перенимать, — горячась, сообщил новгородец.
        - Они объединились с полочанами и выставили против нас такой заслон, что мышь не проскочит! Рекут, что князь Рарог дал слово, ни одного из тех, кто участвовал в восстании Вадима и Олафа, не оставить в живых! — обречённо поведал Иловай, нынче уже бывший помощник Вадима по тайным делам, которому посчастливилось бежать вместе с остатками воинов Олафа. — Мы решили уходить по большому кольцу через Волгу, а там лучше всего через Свирь в Нево, или где-то затаиться на время, пока всё утихнет, — добавил он мрачно.
        - Это всё равно, что не сразу затянуть удавку на собственной шее, а делать это постепенно и более мучительно, конец тот же, — хорошо поставленным голосом молвил скальд. — На Свири и при выходе из озера Нево стоят посты Ререга! — Он тут же повторил сказанное на словенском — пусть всем будет доступна сила его речей.
        - Что же делать? Должен быть какой-то выход! — наперебой загомонили воины Олафа и новгородцы.
        - Я спас от верной смерти и сделал богатыми вот этих настоящих викингов, — скальд широким жестом показал на своих воинов и выдержал долгую паузу, чутко ощущая растущее среди слушателей напряжение.
        - Да, мы все были бы уже мертвы, если бы не наш славный ярл, Божественный Певец, — воскликнул первым Хродульф. Его поддержали четверо друзей, а за ними и остальные бывшие воины хёвдинга Хродгайра.
        - Ярл?! Когда ты стал ярлом, скальд?! — очи кормщика расширились от удивления.
        - Конунг Гуннтор отличил меня этим званием и дал особое поручение, чтобы я мог разобраться с Хродгайром и как следует исполнить его приказ.
        - А где же Хродгайр? И почему вы идёте с Волги? — опять спросил кормщик, для которого известие о предательстве было столь же неожиданным, как и то, что Ас-скальд теперь ярл.
        - По велению конунга Гуннтора этот предатель был мной казнён. Вот эти пятеро достойнейших воинов — свидетели того, что приказ и звание ярла я получил от самого конунга, — торжественным голосом сообщил певец, и все его воины согласно закивали головами. А поражённый нежданной новостью кормщик только в задумчивости потирал свою правую длань и глядел на скальда широко открытыми от удивления очами. — Я никому не могу сообщить, что поручил мне наш непобедимый Гуннтор, но смею поклясться, что всё, что я делал до сих пор, было сделано во исполнение этого приказа. Это всё, что я могу сказать. Большего не требуйте, на мне слово, данное Гуннтору, и даже если этот великий воин уже в Вальгалле, я не могу нарушить данного ему обещания!
        Наступило молчание, только потрескивал огонь в костре и кричали ночные птицы, да нет-нет плескалась в воде не то рыба, не то любопытная русалка. Пырей тихо переводил слова Скальда новгородцам.
        Тишину прервал Хродульф. Он встал, подражая своему другу, обвёл всех выразительным взглядом и заговорил медленно, стараясь придать как можно больше силы и проникновенности своему голосу.
        - Если мы все хотим остаться в живых, да ещё и разбогатеть, то должны выбрать ярла Ас-скальда нашим конунгом.
        - Верно, — наперебой поддержали его вначале четверо близких друзей, а потом и все остальные тридцать воинов покойного ярла Хродгайра.
        - Он вывел нас из смертельной западни!
        - Благодаря ярлу Ас-Скальду мы вообще живы!
        - Да ещё и с богатой добычей!
        - Боги благоволят Скальду, а вместе с ним и тем, кто рядом! — восторженно выкрикнул Хродульф. Общее вдохновение передалось и вновь прибывшим.
        - Пусть певец будет нашим воеводой, — первым по-словенски воскликнул новгородец, — всё равно Вадим и Олаф погибли!
        - Но ведь здесь не все, кто уцелел, может, они будут против, — выразил некое сомнение сам певец.
        - Скальд — конунг, мы согласны! — на нурманском загалдели уцелевшие викинги, привычные за долгие годы, что голос скальда всегда вселяет уверенность, спокойствие и силу.
        - Никто не будет против, — веско заключил Хродульф, — верно сказал новгородец, Олаф и Вадим погибли, Гуннтор и Лодинбьёрн тоже, а нам нужно выбираться из этой ловушки, без конунга не будет порядка!
        - Да здравствует новый конунг Скальд, певец божественных асов!
        Новый конунг встал, подняв сжатую в кулак правую руку. Потом он обнажил меч и, держа его перед собой остриём к небу и рукоятью у груди, глядя на обнажённое лезвие, торжественно молвил:
        - Я клянусь исполнить вашу волю и быть достойным конунгом, обещаю, что забота о вас будет для меня самой главной и что добычу всегда буду делить так, как повелевают наши древние законы. Единственное, что вы должны будете делать, — добавил скальд, — это беспрекословно слушаться меня. И тогда Великий Один и Божественный Тор дадут нам всё, ибо они внемлют гимнам, которые я слагаю для них! Поклянитесь мне в верности Одином и Перуном на своих клинках, — велел певец.
        - Клянемся, тебе, конунг Ас-Скальд!
        - Клянёмся!
        - Клянёмся!
        - Заканчивайте ужин, а я буду думать, как нам уйти из западни, да ещё с прибылью! — ответил своим воинам новый конунг.
        Уже давно закончился ужин, воины стали рассказывать друг другу, как они сражались, как уходили от погони, как тянули корабли через волоки.
        - Слушайте все, — объявил своё решение, возвратившись к костру Скальд, — боги подсказали мне, что нужно делать. — Викинги и новгородцы затихли, внимая решению своего вождя. — Мы сейчас перетащим наши лодьи с товарами в Западную Двину…
        - Но там нас ждёт засада на пути в Варяжское море…
        - Мы не пойдём в Варяжское море!
        - Как? А куда же мы денемся? — растерянно загалдели воины.
        - Мы не пойдём по Двине к Полоцку, и даже не к Ловати, а перетянем наши лодьи и драккар на Смоленском переволоке в Днепр.
        - Как в Днепр? — в полном недоумении переглянулись меж собой воины. — Зачем в Днепр?
        - Мы пойдём в Днепр, потому что там нас точно никто искать не станет. На Днепре есть чем поживиться, а там, где нас не ждут, работа клинков будет нетрудной. Мы спустимся к Киеву, там продадим товар, который уже есть, и тот, что добудем по пути. А Рарог пусть ждёт нас на Двине, ха-ха-ха! — торжествующе закончил новый конунг.
        Воины продолжали таращить очи от удивления.
        - Вот это план! Ай да конунг Скальд! — первым оценил неожиданный выход новгородский мятежник Пырей, обладавший острым чутьём, без которого он не смог бы стать помощником хитрого Сквыря и вечно подозрительного Гореваты.
        Вслед за ним послышались восклицания одобрения, воины зашевелились, заулыбались, почуяв явную возможность спасти свою шкуру.
        - А потом, в Киеве, что будем делать? — спросил кто-то из викингов.
        - На месте поглядим, не твоя то печаль, Скальд что-нибудь придумает! — уже уверенно ответил ему Пырей.
        …Вот по синему Днепру скользит лёгкий на ходу драккар конунга Олафа Жестокого. Но вместо хёвдинга на носу стоит бывший простой певец, а теперь конунг Ас-Скальд.
        «Вот и дождался я своего часа, — радостно думал новоиспечённый конунг, глядя в бегущие навстречу голубые волны чистого Днепра-Борисфена, — разве мог я ещё совсем недавно подумать, что лучший драккар нашего фиорда, принадлежащий одному из самых свирепых владетелей Норвегии, станет моим, а сам я конунгом! Но я того достоин! Не только сам выскользнул из лап верной гибели, а ещё вытащил с собой тридцать воинов и две плоскодонные купеческие лодьи добычи, а потом объединил под своей рукой не только беглецов Олафа, но и словен. Какие всё-таки чудеса творит Великий Один. А может, всё из-за того, что моя мать словенка, а отец нурман? От отца я получил упорство, безжалостный характер настоящего викинга, для которого нет преграды в достижении цели, кроме самой смерти. От матери — способность думать сразу о нескольких вещах, видеть одновременно одно и то же с разных сторон. Это недостижимо для упрямых скандинавов: они могут быть хитрыми, как старый Лодинбьёрн, воинственными и безжалостными, как Олаф, но не могут быть столь находчивыми, как славяне. Однако славянам мешает их глупая верность слову, честность
и благородство, даже в отношениях с врагами. Если бы не эти качества, делающие их слабыми, то они давно бы завоевали весь мир. Выходит, что я соединил в себе лучшие свойства обеих народов и потому стал выше и тех и других! — сладостное чувство превосходства приятно разлилось внутри. — Да, в моём отряде теперь есть и те, и другие воины, вместе они могут сделать то, что недостижимо по отдельности. Да, брат Божественный Певец, великие дела ждут тебя впереди, столь великие, что всё совершённое до этого покажется сущей ерундой!»
        По пути на одной из ночёвок им удалось без особого труда перебить охрану какого-то купца, который подумал, что встретился с такими же торговыми людьми, как и сам. Его товар, деньги и лодья перекочевали во владение нового конунга.
        - С купцом-то легко справились, — опять засомневался кто-то из новгородцев. — А в Киеве ведь князь свой и дружина, да и хазары с полян дань берут… А нас всего две сотни едва наберётся…
        - С сегодняшнего дня, запомните, — отвечал Скальд, — мы люди грозного и жестокого князя Рерика, он столь кровожаден и страшен, что убил самого Олафа Жестокого, перебил кучу других конунгов и ярлов и захватил Новгородчину. Мы его передовой отряд, понятно?
        - Ну, конунг, ловок ты на выдумку, что рыжий лис! — восторженно воскликнул Пырей. — С тобой мы точно не пропадём!
        - Да зачем же пропадать при таких смелых и опытных воинах, — вдохновенно отвечал Ас-Скальд, — пред нами Днепр, золотая жила, по которой текут туда и обратно несметные сокровища. Теперь мы будем собирать здесь дань с купцов, а Рерик пусть подбирает объедки с нашего стола!
        - Слава нашему конунгу Ас-Скальду! — закричали викинги вслед за Хродульфом. Их крики подхватили новгородцы.
        Глава V
        Засада
        - Отныне, брат Хабук, ты не простой мечник, а изведыватель. Должен пройти как тень во вражий стан, изведать, где и сколько воинов у противника, чего он замышляет, и так же тенью незаметной возвратиться, чтобы поведать обо всём, что узнал, — наставлял молодого охотника Айер, коренастый пожилой вепс с внимательными очами. — Ещё запомни накрепко, Хабук, у тебя теперь очи, уши и сердце должны быть всегда открыты, где бы ты ни был, чем бы ни занимался, научайся видеть, слышать и чуять всё, что вокруг творится, а разумом всё это увиденное и учуянное перебирать и бережно по местам раскладывать, как рачительный хозяин своё добро.
        - Хабук понимать, всегда хорошо духи слушай, что духи говорить, понимать надо, тогда настоящий изведыватель становиться, — закивал согласно мечник. — Ещё шибко хочу делать русский тауг, дядька Айер научить Хабук? — он вопросительно глянул на старшего изведывателя. — Мой тауг… лук, — тут же поправился вепс, — тоже хорош, но так, как твой, пробить враг в кольчуга не сможет, больно хороший русская лук…
        - Научим, — кивнул пожилой изведыватель, — и ножом, что ложкой, орудовать, и мечом, и топором, вервью и любым предметом подручным. А ещё языки чужие разуметь, без этого никак. Все тебя учить будем, и я, и три лучших изведывателя — Мишата, Скоморох и Молчун.
        - Молчун, это который четыре ножа на один пояс? — уточнил мечник.
        - Он самый, а ты будешь их своим охотничьим уловкам учить, потому как изведыватель всю жизнь учится, так-то, брат Ястреб.
        Началась для молодого охотника учёба, о которой он ещё недавно и помыслов не имел, трудная и занятная, она захватила его всего, не оставляя времени на переживания по поводу гибели любимой и родичей.
        - Лук русский — вещь сложная, тут и дерево двух видов, и рог понадобится, и клей рыбий, и жилы оленьи, бычьи или лосиные, и тетива особая, что никакой вологи не боится. Но ты, Хабук, не робей, мы с Мишатой научим тебя такие луки мастерить, что нурманского воина насквозь прошивать будут, вместе с его кольчугой, — говорил словоохотливый Скоморох, попутно вставляя в свою речь незнакомые для вепса слова. — Слова, которые реку, запоминай, те слова весьма в деле нашем важны, чтоб другие не уразумели, чего мы друг другу речём, а от этого порой жизни зависят, и не только наши.
        - Да, тетива меня-то и подвела, когда вы меня от нурман спасли, — вспомнил мечник, забывшись и переходя на вепсский, — а так лук-то у меня хорош, только вот бы тетиву новую на него…
        - Нет, брат Хабук, — прервал его Скоморох, — русский лук делается по-другому. Вот, гляди, положим рядом твой лук и мой, что видишь?
        - Мой, как радуга в небе, дугой выгнут, а твой, — вепс на миг замешкался, — твой будто птица большая, парящая высоко под облаками, — снова по-вепсски молвил Ястреб.
        - Верно, брат, складно молвишь, только давай заодно и на словенском учиться, хорошо речь, «будто птица парящая» пословенски звучит, лепше и не скажешь.
        - А ещё твой лук берестяной рубаха одел, красиво чтобы, да? — перешёл на словенский охотник.
        - Всякая хорошая вещь, она завсегда красива, так ещё мой дед говаривал, — веско изрёк Молчун.
        - Береста тут для другого, хоть и красоту оружью придаёт, конечно, — согласился шустрый Скоморох. — Ты, понятно, и сам ведаешь, как лук делается, только твой, вепсский. А мы сейчас будем делать вместе с тобой русский лук, а по ходу дела поведаем, что и для чего, — продолжил Скоморох. Хабук согласно кивнул, а очи его засветились любопытным нетерпением.
        - Словенский дух позволит вепсу русский тауг, лук, делать? — снова старательно поправился вепс. — Если дух добро не давать, беда будет даже с самый хороший лук…
        - Мы теперь вместе одно дело делаем, ты наш себраник, соратник по-нашему. Главный наш бог воинский — Перун, он для всех воинов-русов отец, а раз ты наш себраник, значит, и тебе он отныне отец. Как же он сыну-то своему да не поможет? — неожиданно серьёзно молвил Скоморох.
        - Русский народ хороший, он не обижать другой народ, не плевать вода, не мочиться огонь, вепсский духи помогайт русски воин! — горячо ответствовал вепс.
        - Хорошо, брат Ястреб, запоминай, как делается русский лук. Вначале делаем кибить — это та часть лука, что к стрелку обращена. Для неё берём можжевеловое дерево, — рёк обстоятельный Мишата, показывая охотнику, как нужно обработать заготовку, чтобы получилась плоская с одной стороны и округлая с другой гладкая можжевеловая планка. — Не забудь на плоской стороне три бороздки сделать для клея.
        - Кстати, для доброго лука и клей самый лучший брать надобно, тот, что из пузырей рыбьих сварен, а не из костей и плавников, тогда сей лук и тебе, и внукам твоим послужит, — добавил Скоморох и осёкся, вспомнив про недавнюю смерть суженой охотника. Мишата осуждающе глянул на говорливого сотоварища.
        - Теперь наши планки можжевеловые положим в воду ручья, придавим их камнями до завтра, а сами за берёзовые возьмёмся, — всё так же основательно молвил он. — А ты, Скоморох, пока жилы оленьи или лосиные добудь для обмотки.
        - Моя сумка жилы лежат, зачем Скоморох ходить? — вепс взял свою охотничью сумку, проворно вытащил накрученный на бересту моток жил.
        - Добрые жилы, Ястреб, только на два лука этого маловато будет, — молвил быстрый на подъём Скоморох, вставая. — Уж чего-чего, а раздобыть, это я вмиг. Скажу мастерам, что как только луки сварганим, так сходим с Хабуком на охоту и жилы вернём вместе с мясом, — лукаво подмигнул Скоморох сотоварищам.
        - Тогда и пластин роговых прихвати на рукояти! — едва успел сказать ему вслед Мишата.
        На следующий день они грели над огнём и выгибали, проверяя на специальной колодке деревянные планки. Когда планки остыли, освободили их из колодки и проверили, хорошо ли прилегают друг к другу. Подогнули ещё в тех местах, где надо, и снова зажали в колодку. А сами принялись готовить костяные накладки для рукояти и концов лука, где крепится тетива.
        - Тетивы мы с тобой делать сами не станем, времени нет, — пояснил Мишата, — вчера Скоморох готовые у лучных дел мастеров взял, но как делается тетива, я тебе расскажу. Либо шёлковая берётся, либо из тонких кожаных ремешков скручивается, — рёк он, разрезая и обтачивая роговые пластинки для рукояти. Хабук глядел на его работу и повторял то же со своими пластинками. — Старайся округлой делать, руке удобней будет, — поправлял его иногда статный изведыватель. — Так вот, коли из кожи тетиву свить, то после обтачивать камнем специальным нужно, чтоб круглая была, без утолщения и ямок, долго под сильной растяжкой её держать следует, намачивать и высушивать в темноте, а потом ещё воском и жиром умащивать. — Он повертел так и эдак обточенные пластины и, ещё разок подправив что-то, остался наконец доволен. — Вот и всё на сегодня с луком, завтра продолжим, пусть дерево сохнет. А мы пока другими делами займёмся: Скоморох тебя борьбе учить станет, а Молчун скифскому ножевому бою.
        После осмотра новых боевых лодий в устье Ладожки, воевода Ольг направился в стан к изведывателям. Теперь все работы и по укреплению града Ладоги, и строительство лодий, и подготовка конницы новгородской — всё на его плечах. Оно и добре, меньше времени на мрачные воспоминания о Велине, которая после той встречи как сквозь землю провалилась. После разгрома восстания Вадима и Олафа, решили на Совете, что Новград должен стать княжеской стольницей, — расположен он в самом сердце земли Словенской, а укреплён мало, потому Рарог зачнёт перестраивать и обновлять град древнего князя Славена. А Ольг станет заниматься Ладогой, превращая её в надёжную крепость и славный торговый град. Особо же повелел князь со всем тщанием к изведывательскому делу отнестись. Ведь если бы не мечник Хабук, то неизвестно, как бы дело повернулось с хитроумным планом Вадима и Олафа. Ага, вон и изведыватели, мечника учат своему непростому ремеслу. Воевода подъехал со своим стременным к срубу изведывателей, что стоял особняком от ратного стана у самого леса.
        К нему поспешил Мишата, они отошли чуть поодаль.
        - Как, брат Мишата, будет толк с нового нашего изведывателя? — спросил Ольг, кивнув в сторону молодого вепса.
        - С охотой постигает наше ремесло, а это в любой учёбе первое дело. — Оба стали наблюдать за изведывателями.
        Молчун, подойдя к охотнику, ловко извлёк из ножен два клинка. Когда мечник впервые увидел, как в руках неразговорчивого изведывателя «оживают» боевые ножи и будто сами собой скользят меж пальцев, на миг исчезая из виду и вновь появляясь в длани, но уже в другом положении, он растерялся.
        - Нет, я так не уметь, — замотал головой охотник.
        - От тебя пока и не требуется, — кратко ответил Молчун, продолжая играть «живыми» клинками. Он вдруг быстро обернулся и метнул оба ножа в торец бревна сруба, на котором зоркий глаз Ястреба заметил нарисованное охрой небольшое, с длань шириной, коло.
        - Пока этому научись. Вот тебе ножи, отсюда до сруба десять шагов, начнёшь с пяти, как дойдешь до этого места, скажешь мне, — наставлял изведыватель.
        Мишата внимательно глянул на своего начальника.
        - Вижу, ты встревожен чем-то, воевода?
        - Неспокойно мне на душе, одну беду от князя едва успели со Скоморохом отвести, только беда, она ведь одна не ходит. Остаткам викингов Олафа и нескольким десяткам новгородцев, что на стороне Вадима сражались, всё-таки уйти удалось, и где они, неведомо, да и певец наш божественный из рук ускользнул, так что ухо востро держать надобно. Как тут у вас?
        - Пока всё тихо, — ответил Мишата, наблюдая, как Ястреб старается повторить бросок двух клинков сразу, — правда, купцы появились среди прочих, то ли франки, то ли саксы, дружные такие, на изведывателей больно схожи. Приглядимся к ним да проверим, с чем приехали.
        - Давай приглядывайся, да Хабука учите, может, скоро в деле придётся науку-то проверять.
        Они подошли к изведывателям.
        - Здравы будьте, соколы! — молвил воевода. — Занимайтесь делами, — махнул он рукой.
        - И соколы, и ястребы, — молвил Айер, имея в виду мечника. — Так, дерево для лука высохло, — обратился пожилой вепс к Хабуку, — теперь тщательно обмотаем берёзовые планки намоченными в клее жилами…
        - Гляди, мечник, лишнего не наматывай, не то будет твой тауг слишком туг, натянуть не сможешь, вот ещё один слой, и хватит. На Мишату не гляди, он посильнее нас с тобой, — подсказывал Скоморох, глядя, как старательно обматывает вымоченными в рыбьем клее жилами берёзовую планку Хабук.
        Потом такими же жилами туго и тщательно примотали роговые пластины к рукояти, а на концах — роговые наконечники с вырезом для крепления тетивы.
        - А теперь, брат Хабук, чтоб вода нашим лукам была не страшна, обмотаем их ещё и вываренной берестой, которую для нас с тобой Скоморох уже приготовил, — молвил Мишата, — придержи-ка мне край бересты. — Ну что, Ястреб, каик, как у вас говорят, конец — делу венец, готов твой лук, — изведыватель задумчиво повертел в руках только что законченный лук, — нравится?
        - Ух, сильно нравится! — восхищённо промолвил охотник, поглаживая бархатистую берестяную поверхность своего оружия. — Потом вытянул, любуясь, перед собой. — Изгиб-то какой сложный, двойной, истинно на крылья парящей птицы похож! — снова забывшись, по-вепсски молвил мечник — Ты ведь Ястреб, тебе виднее.
        - Протри, где лишний клей выдавило, и пусть сохнет, — подошёл к ним Скоморох. — Вначале в дерево пристреляем, а потом на охоту сходим да и проверим твой лук в деле.
        - Хорошо! А стрелы и налуч я сам сделаю! — впервые светясь радостной улыбкой, сказал вепс.
        - Конечно, ты же мечник, отличный мечник! А теперь пойдём, борьбе учиться станем, — подмигнул быстрый Скоморох.
        Послышался стук копыт, и на тропе появился конный посыльной.
        - Будь здрав, воевода, князь не с тобой? — оглядывая стоящих, спросил воин.
        - Разве князь в Ладоге? — удивился воевода. — Отчего мне не ведомо? — строго взглянул он на посыльного.
        - Так не успели, воевода, князь только появился и к строящимся лодьям направился, а тут малец какой-то бересту ему сунул, он и ускакал, думали, к тебе… — растерялся посыльной.
        - Что князь рёк, куда он поехал? — вдруг бледнея челом, с напругой в голосе промолвил Ольг.
        - Так ведь не ведаем, — пролепетал посыльной, — спросил что-то у охоронца и тут же умчался вместе с ним, только пыль вослед заклубилась…
        - Изведыватели, по коням! — не дослушав посыльного, крикнул воевода, влетая в седло. Изведыватели кинулись к своим коням, что щипали в тени траву. Вдруг Хабук, который, прихватив свой новый лук, побежал вместе со всеми, растерянно остановился.
        - Хабук не уметь конь скакать! — почти в отчаянии воскликнул он.
        - Садись со мной сзади! — не растерялся Скоморох и помог мечнику взобраться на круп своей лошади.
        Воевода, его стременной, следом все пятеро изведывателей и последним посыльный, что принёс неожиданную весть, устремились в погоню за князем.
        Рарог приехал в Ладогу переговорить с воеводой о беглецахмятежниках и взглянуть, как идёт строительство града и укреплений. Оказавшись на берегу, сразу решил поглядеть на новые лодьи, коими воевода Ольг пополнил Ладожский флот. Едва князь спустился к лодьям на пристань, к нему подбежал мальчонка и сунул что-то в руку. Рарог раскрыл ладонь и увидел маленькую свёрнутую бересту. Прочтя короткое послание, Рарог взволнованно оглянулся, но босоногого посланца и след простыл.
        Князь заторопился к своему верному коню, а за ним спешили охоронцы.
        - Кто из вас ведает дорогу к заимке Ефанды-ворожеи? — спросил Рарог.
        - Я, княже, — ответил охоронец из Приладожья.
        - Со мной, остальные здесь остаются! — повелел князь, стремительно взлетая в седло.
        Когда они съехали с дороги и углубились в лес, Рарог нетерпеливо спросил:
        - Далеко ли ещё?
        - Вот по этой самой тропке, никуда не сворачивая, тропка сия как раз на заимку выходит, — поведал охоронец.
        - Добре, возвращайся, далее я один. — Видя, что верный охоронец не решается оставить своего князя, Рарог строго повелел ещё раз: — Возвращайся, говорю! — И, пришпорив коня, помчался по лесной тропе. Охоронец неодобрительно покачал головой, постоял ещё на месте в раздумье, а потом неспешно поехал обратно в Ладогу.
        Местами извилистая лесная тропа не позволяла скакать быстро, и Рарог досадовал, что приходилось придерживать коня. Но вот дорожка стала почти ровной, и он быстрее погнал скакуна, низко пригнувшись к самой его шее, чтобы получать меньше хлёстких ударов сплетённых над тропою веток. Вдруг конь споткнулся и полетел с маху через голову. Рарог рванулся в сторону, успев в краткий миг падения освободить ноги из стремян и упасть чуть в стороне от тяжелого конского тела. При этом он сильно ударился плечом и головой о какие-то коряги. В очах потемнело, а сверху навалилось что-то тяжёлое, — неужто всё-таки под конём оказался, — мелькнула мысль. Но когда перед очами немного просветлело, понял: это не конская туша, а несколько сильных мужей навалились на него и умело старались скрутить ему руки. Рарог сразу понял, что силой ничего не сделать, направил из чрева волну через ярло в шуйцу и сумел освободить её из железного захвата здоровенного противника. Рука скользнула по одежде врага и обнаружила рукоятку большого ножа на поясе. «Скрамасакс!» — понял князь и, выхватив лезвие, вогнал железо в спину
навалившегося. Но второй нападавший ударом ноги выбил нож, наступил сапогом на руку князя и, наклонившись, с размаху ударил его в челюсть. Рарог снова на короткое время потерял сознание, а когда пришёл в себя, то почувствовал, что руки крепко скручены за спиной. Его волокли по лесу, осыпая ударами. Потом перестали бить и, подтащив к двум согнутым рядом верхушкам берёз, накрепко привязали ноги к каждой из верхушек.
        - Что, Рюрик, пришёл час расплаты, — прозвучал женский голос. Князь с трудом повернул голову и увидел Велину, жену своего покойного двоюродного брата Вадима. — Братцев твоих, Сивара и Трувора, бог-то легко прибрал, а за тобой пришлось побегать. Ну, вот теперь пришёл и твой черёд, самозванец, отобравший законный трон у моего Вадима, — зловеще проговорила черноволосая. — Ты должен получить заслуженное наказание. Я сейчас разрублю вервь, что удерживает эти берёзки, и ты отправишься в преисподнюю! — Она взяла в руку небольшой топорик и двинулась к поваленному стволу огромной сосны, к которой были привязаны вершины берёз.
        - Постой, — остановил её старший из нападавших, — нужно рубить одновременно обе верви, это непросто, пусть лучше это сделает Густав!
        Ефанде с утра было тревожно, неясное беспокойство никак не покидало её. Пришёл охотник Шмель, которого недавно поранил зверь. Сегодня нужно было в последний раз приложить целебную мазь и заговорить рану, но она делала всё как-то невпопад.
        - Что с тобою, Ефанда, — спросил охотник, — уж не захворала ли сама? Я слышал, у тех, кто лечит, такое бывает, коли больной попадётся тяжёлый, да у меня вроде порядок уже, — он потрогал свежие повязки на руке и груди.
        - Добро, Шмель, — рассеяно кивнула чародейка. Видя, что думы целительницы где-то далеко, охотник поблагодарил её и двинулся по тропе. Не успел он пройти и полсотни шагов, как не услышал, а скорее почувствовал сзади быстрое движение — так мчится, чуя опасность, дикий зверь. Охотник едва успел отпрянуть, как лесная ведунья вихрем пронеслась мимо и скрылась в лесу.
        - Эге, неладно что-то, совсем неладно, — молвил сам себе охотник и тоже побежал по тропе мягким неслышным шагом. Уловив человеческую речь, снял со спины лук, привычно вынул две стрелы на крупного зверя и, вложив одну в лук, а другую зажав в зубах, безмолвной тенью скользнул в чащу.
        - Погоди, Велина! — послышался взволнованный голос Ефанды. — Ты пред новорожденным сыном слово дала, что исполнишь моё желание, как своё, отпусти князя! — молвила невесть откуда взявшаяся чародея. Удивлённые её нежданным появлением, мужи внимательно огляделись, держа оружие наготове. Но вокруг всё было по-прежнему тихо, только лесные птицы, радуясь солнечному дню, перекликались меж собой.
        - Кто это? Похоже, та самая Ефанда, к которой так торопился князь? — ухмыльнувшись, спросил старший. — Ну вот, обе птички угодили в силки…
        Велина не обратила на него внимания.
        - Он убил моего мужа, вместо княгини я стала вдовой, а сын — сиротой… — горячечно блестя глазами, ответствовала она сестре Ольга.
        - Вы с сыном остались живы благодаря великодушию Рарога, но я не ручаюсь ни за чью дальнейшую судьбу, в том числе и за жизнь твоего сына, если слово будет нарушено! — промолвила Ефанда голосом такой внутренней силы, что Велина заколебалась. Даже тот крепкий и невозмутимый воин, которого старший назвал Густавом, невольно остановился на полпути. Провидица, воспользовавшись кратким замешательством, сделала несколько мягких кошачьих шагов вперёд и оказалась между Велиной, Густавом и приготовленным к казни Рарогом.
        - Ты поклялась тогда своей Девой, знаешь, что бывает с тем, кто нарушает клятву?! — грозно проговорила ворожея, глядя вдове прямо в очи. Велина, будто пригвождённая к месту тем повелительным взором, так и стояла недвижно с топориком в руке, не в силах сказать «нет» или «да».
        - Хватит! Отто, забери девку, Густав, руби! — видя колебания Велины, приказал старший из воинов. Густав взял из рук вдовы топорик.
        - Стой, если сделаешь шаг, — умрёшь! — повелительным жестом выбросила перед собой длань в сторону воина ворожея. Зелёные очи её пылали такой неукротимой силой и решительностью, что опытный изведыватель на миг приостановился.
        - Отто! Густав! — снова прозвучал окрик старшего. Густав, преодолевая себя, шагнул вперёд. И вдруг замер, выронил топор и упал на траву, хрипя и судорожно хватаясь за торчащее в горле древко толстой охотничьей стрелы, предназначенной для медведя или лося. Отто замер на месте.
        - Стойте все, как стоите! — тем же повелительным голосом молвила ворожея, отступая к привязанному к берёзам князю. — Кто двинется, тот умрёт! — снова повторила она. Вынув из ножен на поясе свой заговорённый нож, с которым никогда не расставалась, быстрыми ловкими движениями ворожея прошлась по верёвкам, что удерживали Рарога. Вот одна нога князя уже свободна, но тут, взревев от ярости, к нему и Ефанде бросился старший из разбойников с занесённым над головой мечом. Одним мощным прыжком он преодолел половину разделяющего их расстояния, но также, будто споткнувшись о невидимую преграду, рухнул наземь, пронзённый стрелой. Тогда тот, кого старший назвал Отто, прянул вперёд, прокатился по земле и вскочил, держа в руках заряженный арбалет, лежавший в двух шагах от него. Теперь, кто окажется скорее: невидимый лучник или ловкий Отто. В этот самый миг сзади арбалетчика вдруг раздался резкий гортанный крик, зашумели крылья, и большая серая птица скользнула стремительной тенью над самыми головами воинов, заставив их невольно пригнуться и обратить взоры к небу. А когда обернулись, ни пленника, ни колдуньи
на поляне уже не было, только остатки верви на берёзовом стволе, будто ошалевшая птица унесла обоих на своих могучих крылах.
        - Они скрылись в кустах, в погоню! А вы ищите лучника! — закричал Отто, тем самым приняв командование на себя. Он послал две стрелы в густую чащобу и бросился по едва заметной тропе. Трое устремились за ним, а остальные побежали в другую сторону в поисках неведомого лучника.
        Когда изведыватели снова собрались на поляне, хмурые и растерянные, Отто в сердцах с размаху рубанул по вервям, что удерживали верхушки берёз, и деревья с шумом выпрямили свои гибкие станы.
        - Скорее! — крикнул своим изведывателям Ольг и поскакал по короткой дороге через лес, где ему был знаком каждый камень. Но всё одно, чем быстрее они мчались, тем больше в нём зрело чувство, что они не успевают. Ощущение опасности обострилось, когда между деревьями он почти ясно различил кельтский крест. Вот знакомая дорога на их семейную лесную заимку, с годами заросшая и теперь превратившаяся в узкую тропу. Но едва всадники миновали её, как Ольг в растерянности осадил коня. Видение креста пропало, но опасность ощущалась ещё сильнее. Конь затанцевал на месте, и, когда он развернулся в сторону заимки, Ольг снова увидел крест.
        - Воевода, вот здесь прошли человек восемь, — крикнул Айер, который, спешившись, тут же начал оглядывать траву и деревья в поисках следов.
        Ольг ринулся по тропе, низко пригибаясь к шее коня, чтобы не быть сброшенным ветками. Он чувствовал смерть совсем близко и в отчаянии понимал, что опоздал.
        - Держи, брат Хабук, эти броню легко пробивают, — молвил Скоморох, протягивая через плечо сидящему сзади мечнику две стрелы с узкими калёными наконечниками и поворачивая коня вслед за остальными на лесную тропу.
        Ещё немного — и перед ними открылась небольшая поляна у лощины, шестеро крепких вооруженных людей, две раскачивающиеся при полном безветрии берёзы с обрубками вервей и остаток тех же вервей на старом поваленном стволе. Древний готский способ казни! Два тела лежали на земле распростёртыми и без движения. С яростным рыком обнажил Ольг свой меч и обрушил его на голову ближайшего вражеского воина, но тот ловко ушёл от удара. Началась быстротечная схватка.
        - Одного живым брать! — прокричал воевода. Но это было не так просто. Враги, а по всему это были могучие саксы-немцы, оказались опытными и умелыми бойцами, хотя и не ожидали нападения. Сеча была короткой, но жестокой. Воевода вскользь достал одного дюжего воина концом меча, а другой, ловко нырнув под конское брюхо, одним мощным хватом за ногу вышвырнул воеводу из седла, но сам оседлать коня не успел. Ольг, падая, так и не выпустил поводья, конь резко развернулся и сильным крупом отбросил ловкого воина.
        Едва скакавший последним Скоморох осадил коня, чтобы определить, кому из сотоварищей нужна его помощь, как Хабук ужом соскользнул с конского крупа, прокатился по земле, как его учил Мишата, и тут же вскочил на ноги, уже держа перед собой заряженный лук. Он увидел, как нырнул под брюхо коня воеводы ловкий коренастый муж, как вылетел всадник из седла, и конь, рванувшись в сторону, закрыл ловкого врага от вепса. Другой вражеский воин вскинул такую штуку, которую Молчун назвал вчера незнакомым словом «арбалет», целясь в устремившегося к нему Скомороха. Хабук выстрелил в этого воина и с удивлением увидел, как его стрела пронзила арбалетчика насквозь, хотя мечник успел заметить под распахнутым плащом врага блестящую кольчужную рубаху. Мишата скрестил клинок с таким же крепким, как и он сам, вражеским воином. Молчун поспешил на помощь Айеру, на которого навалился широкоплечий сакс.
        В пылу схватки воевода не заметил, куда делся тот ловкач, потому что озаботился другим противником, который, взметнув клинок, ринулся на упавшего воеводу, но на помощь начальнику вдруг пришёл… Хабук, который бросился здоровенному разъярённому саксу в ноги. Папский изведыватель рухнул на траву всем своим могучим телом рядом с воеводой. Ольг тут же оказался на спине упавшего, рванул его за длинные волосы и придавил горло рукоятью меча.
        - Где Рарог? Где князь, отвечай! — рычал воевода. — Реки, не то задушу!
        - Нexe, blondenhaarige Hexse! — прохрипел поверженный.
        - Осмотреть всё вокруг, ещё могут хорониться в кустах или за деревьями, — велел изведывателям воевода. Он передал раненого пленника, который натужно кашлял, подошедшим Айеру и Мишате и обессилено откинулся на ствол дерева. Да, он действительно опоздал, но она, «беловолосая колдунья», как назвал Ефанду вражеский изведыватель, она опередила его и спасла Рарога в самый последний миг. «Эх, сестрица, ты опять меня проучила, вот тебе и младшенькая».
        - Спасибо тебе, сестрёнка! — прошептал одними губами Ольг.
        - Воевода, тут бабу молодую нашли, в кустах хоронилась, — сообщил посыльный воин.
        - Пусть ко мне подойдёт, Ефанда, я здесь! — громко позвал воевода и тут же смолк от удивления: вместо сестры воин подвёл упиравшуюся Велину.
        - Велина, тебя каким ветром сюда занесло?
        - Я здесь, чтобы исполнить свой приговор, казнить самозванца, да вот твоя сестра-колдунья помешала, — со злобным вызовом проговорила Велина. Наступила минута тяжкого молчания. Ольг кивком отпустил воина. Оглядевшись по сторонам, где одни изведыватели старательно осматривали окрестные кусты и лощинки, а другие перевязывали раны, полученные в схватке, Велина подошла ближе к Ольгу.
        - Любый, я знаю, что сам ты не мог этого сделать, вот я и решила порадеть за нас обоих, — горячо зашептала пленница. Она ещё раз оглянулась вокруг и продолжила: — Да старалась-то я не для себя, ты мудрый и сильный, ты должен быть князем!
        - Что ж ты, Велина, за меня всё решила, — горько прошептал воевода, — какой же я после того князь или воевода, коли за меня жена решает? — Он оглядел её всю, будто видел в первый и последний раз. — Никогда мы с тобою друг дружку не уразумеем. Тебе власть да богатства главное, а мне честь родовая. Тебе твой бог всё простит, коль покаешься, а мне предки ни малодушия, ни предательства вовек не забудут. И я не должен прощать тех, кто Ряд и Устой нарушил, даже если любил их всем сердцем и всей душой… — Он сказал это так, что Велина поняла: ничего более меж ними не будет, только боль саднящей занозой останется в каждом порознь, и как справиться с этим, каждый решит тоже сам.
        - Ну что ж, воевода, — блеснув очами, глухо отозвалась вдова, — карай меня, можешь убить, только и я за мужа мстила по закону нашему, а ты… ты… Ненавижу! — в приступе нахлынувшей ярости она набросилась на Ольга и стала бить кулаками по закованной в броню груди. Стременной мигом оттащил ретивую вдову и для верности связал ей за спиной руки.
        - Воевода, четверых мы порешили, двое были убиты до нас стрелами охотничьими, стрелок по всему из тех, что белку в глаз бьёт, одного ты пленил, ещё одного сыскали дальше по тропке, там, где обрывки верви протянутой были, чтоб, значит, коня на скаку с ног сбить. По следам видно, после падения свалка там была, одного князь лишил живота. Всего, выходит, восемь, да она ещё, — кивнул Мишата на Велину. — Коня вот нашли, кажись, княжеский, погляди!
        Ольг лишь мельком взглянул на коня.
        - Да, это конь нашего князя. По-моему, их не восемь было, а девять, один ловкий такой, коренастый, что меня из седла выкинул, нет его среди убитых, — молвил воевода, обходя поляну и оглядывая тела врагов. — Ага, вот и меч княжеский. — Ольг поднял меч, лежащий вместе с поясом подле одного из поверженных врагов.
        - Так теперь надо князя искать! — встревоженно молвил Мишата.
        - Не надо, он под надёжной защитой. Коня его оставьте и меч тоже. Берите пленного и её, — Ольг кивнул в сторону Велины, — и отправляйтесь в Ладогу. Держите под охраной до нашего возвращения. А до того проверяйте усердно всех подозрительных, один ведь беглец ушёл! Скоморох, Айер! — окликнул он. — Разыщите телегу в ближайшем селении, отвезёте поверженных врагов в Ладогу, поспрошайте, может, признает кто, потом схороните. Пастора немецкого задержите, все немцы и саксы тут друг с другом связаны, да и вопросов к нему уже порядочно набралось.
        Воевода взял за узды обоих коней и, не оглядываясь, пошёл в сторону семейной заимки.
        Отто выбрался из зловонной зелени маленького болотца, куда он улетел от удара конского крупа и где, полностью погрузившись в затхлую воду, сидел, не шелохнувшись, засунув голову под корягу и выставив только глаза и нос.
        «Этот воевода — он сущий дьявол, ненамного лучше своей проклятой колдуньи-сестрицы. Он точно заставит рассказать Велину и обо мне, и о пасторе, надо срочно предупредить святейшего», — думал про себя Отто, крадучись и постоянно оглядываясь, перебегая к звенящему в двадцати шагах ручью.
        Холодная вода, которой он на ходу омыл глаза от попавшей туда болотной жижи, несколько вернула бодрость и ясность мысли. Промыть бы хоть немного одежду от липкой болотной грязи, но не до того. Нужно спешить, очень, очень спешить, награда тому, кто опередит в этой гонке — жизнь!
        Глава VI
        Рарог и Ефанда
        - Сюда, — шепнула ворожея, увлекая Рарога за собою в густой кустарник. Мгновение — и зелёная стена скрыла обоих.
        Ефанда увлекла Рарога в густые заросли орешника, потом резко потянула в сторону. Стрелы, пронзив кусты, пролетели мимо. Они выбежали к краю небольшой лощины, промчались вдоль неё на одном дыхании, и чародея, полоснув своим острым ножом по сыромятному ремню, что связывал руки князя, снова потянула его за собой, перед этим подобрав остатки ремня и швырнув их в сторону кустов, куда поворачивала тропка. Сама же, схватив Рарога за руку, повлекла за собой по крутому склону на дно лощины. Оказавшись в самом низу, Рарог на миг взглянул вверх, дивясь, как же они вот так легко, будто на крыльях, спустились сюда, не сломав себе шеи. И хотя перед ними стояла дремучая стена зарослей, пышно разросшихся на влажном дне, девица снова потянула его за собой. Змеёй струилось её гибкое тело меж кустов и корней деревьев, чьи стволы уходили вверх, скрывая всё внизу зелёными шапками. У князя при всей его воинской ловкости не получалось столь легко проскользнуть через небольшие просветы в зарослях. Тогда спасительница, молча и терпеливо, высвобождала его из цепких объятий колючих ветвей. Вот они оказались в окружении
мощных корней, подмытых вешними водами. Тяжело дыша, Рарог хотел сказать что-то, но девица, настороженно прислушиваясь к окружающим звукам, приложила палец к устам, заставляя молчать. Он тоже прислушался, но ничего не услышал. Хотел сказать, что всё спокойно, но её небольшая длань тут же предостерегающе прикрыла его рот. Прикосновение к разбитым в кровь устам её горячей ладошки взволновало Рарога, кажется, более чем недавняя угроза жестокой казни. Дыхание перехватило, сердце затрепетало, жар заполонил изнутри всё существо, на какое-то время он перестал слышать и даже видеть, перед очами заплясали цветные пятна, — нежданная волна блаженства породила миг краткого забытья. Затем, как сквозь некую преграду, он услышал чью-то глухую речь. Два мужских голоса спорили о том, можно ли спуститься вниз, не сломав себе чего-нибудь.
        - Нет, Отто, чтобы спуститься здесь, надо быть полным идиотом, быстрее умереть разорванным берёзами, чем валяться с переломанным хребтом на дне оврага и ждать, когда тебя растерзают волки или мучительно долго будут жрать лесные муравьи. Пошли, а то мы тут на гребне слишком хорошие мишени для того проклятого лучника, лучше осмотрим кусты… Точно, вон и остатки ремня, которым я скрутил пленнику руки, значит, туда побежали, хотя вряд ли они где-то отсиживаются, скорее уже далеко, страх заставляет бежать быстрее ветра…
        Только когда голоса и шаги наверху стихли, до Рарога дошло, что мужи говорили на франкском.
        Зеленоглазая спасительница снова повела его по дну оврага, ступая так осторожно, что под её ногой ни разу не хрустнула сухая ветка. «Вот у кого моим изведывателям учиться по лесу ходить», — подумал князь, любуясь ладным телом и мягкими движениями Ефанды. Чем дальше они шли, тем сильнее становилась некая невидимая, но прочная связь то ли двух тел, то ли двух душ, а скорее того и другого вместе. Совсем неожиданно они вышли на небольшой зелёный островок, который изумрудно-солнечным лоскутком лежал среди густых зарослей и высоких деревьев. Стены оврага здесь были почти отвесными, а каменистый островок, занесённый илом, чуть возвышался над мрачным и сырым дном. Далее овраг снова сужался и становился ещё угрюмее, дыша вечной сыростью.
        Рарог с Ефандой взошли на островок и упали без сил на тёплую нагретую солнцем траву. Ворожея, отдавшая все силы спасению любимого человека, оказавшись наконец в безопасности, почувствовала, что мир поплыл куда-то вниз и в сторону, и она проваливается в мягкую пустоту. Рарог тоже лежал недвижно, он смертельно устал. Глаза были закрыты, но связь, возникшая меж ними во время бегства, а может, и ранее, ещё тогда, при первой встрече, — эта связь стала настолько прочной и осязаемой, что даже с закрытыми очами он ясно ощущал её.
        - Скажи, Ефанда, кто ты теперь мне? Когда воин спасает воина, они становятся побратимами, а мы? — Девушка молчала. Рарог медленно приподнялся на локтях и, придвинувшись, бережно провёл крепкой дланью по белым волосам. Потом так же нежно прикоснулся своими распухшими устами к её устам. Ефанда чуть заметно вздрогнула и медленно открыла свои изумрудные очи.
        - Ты жив, сокол мой! — молвила она и прижалась щекой к его сильной груди. Они надолго замерли так, не говоря друг другу ни слова, купаясь в благостном потоке счастливого единения.
        - Чудно, право, колдунья моя, — тихо проговорил Рарог, теснее привлекая девушку, — у меня ещё никогда в жизни не было ничего подобного. Я ощущаю нас двоих, как одно целое. Может, я затем и попал в эту вражью ловушку, а ты вырвала меня из цепких объятий самой Мары, чтобы мы наконец оказались вместе? Быть с тобой рядом, просто касаться тебя… во мне живёт какая-то необычайная радость и счастье…
        - Нам нужно идти, — со вздохом молвила спасительница, заставляя себя оторваться от Рарога и встать. — Только давай я тебе вначале раны травой умащу, вот порезник растёт, быстро всё заживляет, — ворожея камешками раздавила траву и заботливо и осторожно смазала её соком израненный лик спасённого.
        - Одно плохо, — с тяжким вздохом молвил Рарог, — меч мой у них остался…
        - Постой, — вдруг остановилась девица, — а как ты попал сюда, да ещё один, без охраны?
        - Так ты же меня позвала, на бересте написала, что ждёшь на своей заимке, и ещё написала, чтобы я приехал один, потому что очень соскучилась. Да я наизусть запомнил, хоть береста вместе с поясом осталась: «Милый, приезжай один, жду тебя на заимке. Твоя Лада». Бересту эту мне малец какой-то сунул, когда я в Ладоге новые лодьи оглядывал.
        - Да не писала я ничего! — воскликнула горячо девица. Потом тихо промолвила. — Это Велина. — Я как раз охотнику нашему Шмелю рану в последний раз перевязала, говорю: всё, теперь само заживёт. Едва он на тропе скрылся, как мне отчего-то тревога в душу закралась, и чем дальше, тем больше, жжёт просто. Я в воду заговорённую посмотрела, и вовсе едва чувств не лишилась. Увидела, как волокут тебя связанного и бьют, а рядом берёза согнута и к поваленному древу за вершину привязана. Место то я сразу признала. Рванулась, будто ветром понесло, мимо идущего по тропе Шмеля вихрем пролетела, он даже слова молвить не успел.
        - Так это его стрелы двух изведывателей вражеских уложили? — спросил Рарог.
        - Его, они с пометкой, как и у всякого охотника, чтоб не было сомнения, чья добыча, — молвила уже спокойно юная спасительница, вновь пробираясь впереди сквозь густую поросль.
        - Куда мы идём, к тебе домой?
        - А мы и так у меня дома, — устало улыбнулась девица, — я хочу показать тебе одно место…
        Князь взял её за руку, и они вскарабкались по крутому склону, цепляясь за выступающие камни и коренья, а после шли по лесу какими-то звериными тропами. Наконец, уже под вечер, голодные, уставшие, в пыли и лесной паутине, они вышли к девственному лесному озеру.
        - Чудо-то какое! — невольно вырвалось у Рарога. Он стоял, ошеломлённый нежданной красой. Небольшая округлая чаша озера, чистые нехоженые берега с душистыми травами и цветами, чуть поодаль густые ели, будто добрые крепкие воины, охраняющие покой. А, напротив, на другой стороне озерца, светлая рощица берёзок, словно стайка смешливых девиц с тонкими станами выбежала к берегу порезвиться. Солнце ещё некоторое время цеплялось за вершины строгих елей, тоже любуясь лесным чудом, но, не в силах больше удерживаться, тихо сползало вниз. Провожая его взором, Рарог вдруг обнаружил совсем рядом, между берёзами и елями, крохотную избушку, так ловко упрятанную в зелени, что и не разглядишь.
        - Ты здесь живёшь? — восхищённо спросил князь.
        - Это моя девичья светёлка, — улыбнулась ворожея.
        - Тогда приглашай, хозяйка, — склонил голову в учтивом поклоне воин.
        - Как же, приглашай, — рассмеялась Ефанда, — погляди-ка на нас, в болотной грязи да паутине, пыли и трухе лесной, куда ж такими-то в светёлку?
        - Ой, прости, ты права хозяюшка, вначале Купалу уважить надобно, — смутился Рарог.
        - То-то, — с нарочитой строгостью погрозила пальчиком девица, — сюда!
        Они подошли к берегу в том месте, где к воде обозначилась едва заметная тропка. Князь на миг задумался: может, для начала проплыть туда-сюда в одежде, пускай прополощется, а уж затем раздеться…
        - Э, нет, — будто услышав его мысли, покачала головой девица, — это озеро не простое, в нём в одежде нельзя, тем паче грязной, водяника обидишь!
        С этими словами Ефанда стала разоблачаться. Вначале расстегнула и положила на корягу свой узкий пояс с ножом. Рарог следом одним привычным движением стянул с себя рубаху. Горячая волна, снова как тогда в овраге, ударила изнутри, во рту мигом пересохло, сердце заколотилось.
        Ефанда присела на корягу и стала такими же плавными движениями расстёгивать ремешки своих расшитых козьих черевичек, изогнув стан так изящно, что князь не мог оторвать от него восхищённых очей.
        Рарог стянул свои сапоги, не чувствуя и не ощущая собственного тела. Сердце буйствовало в висках, в голове шумело, всё вокруг померкло и исчезло — кроме Неё.
        Она встала с коряги, легко развязала шнурок на груди своего одеяния из тонкой, но прочной кожи, пригодной для хождения по густой лесной чащобе.
        Он, путаясь, развязал узел на портах, сердце заколотилось так, что казалось, его биение слышит весь лес, теперь уж точно он ничего не видел, кроме Неё. Вот, ухватив нижние края одежды, она потянула её вверх, медленно обнажая стройные девичьи ноги. Он, наверное, почти лишился чувств, потому что стал недвижим, как каменное изваяние.
        Она оглянулась и, смущённо улыбнувшись, изящной ящеркой скользнула за куст, который теперь разделял их, и уже там сняла нижнюю рубаху.
        Он каким-то чудом, даже не глядя в сторону разделяющего их куста, продолжал видеть её движения, колени, бёдра, девичье лоно, тонкий стан и небольшую девичью грудь. Вот она вся перед ним, будто освещённая собственным телом в наступающих сумерках, кажется, что-то говорит и смеётся, но он не слышит. Мягко и плавно, будто течёт мимо, ступает босыми ступнями по траве. Он зрит её теперь сзади, даже слышит её слова, обращенные к воде, но ничего не понимает, находясь на меже бессознательного.
        Она, чувствуя его горячий взгляд, медленно входит в воду, которая холодными ладонями ласкает её ноги. Вот вода уже выше колен, гладит привычные к долгой ходьбе бёдра, вот холодные струи коснулись лона, и она замирает на мгновение, чтобы привыкнуть, потом идёт дальше, купаясь не столько в воде, сколько в нежнейшем взгляде любимого.
        Он оживает наконец и, сбросив порты, идёт следом, не чуя под собой ни земли, ни холодной воды. Вот белое, как бы светящееся тело Ефанды погрузилось в воду, и он тут же окунается в тихую упругую плоть лесного озера и плывёт за ней. Но догнать её не так-то просто. Он старается, напрягает силы, а она будто и не замечает этого. Кажется, что девица вовсе не плывёт, а забавляется, играет с водными потоками, которые послушно несут дивное тело туда, куда ей нужно. Меж тем из-за тучки появляется полная луна, посеребрив всё вокруг таинственным волшебным светом. Ефанда, как русалка, тихо смеётся серебряным призывным смехом, резвясь в чёрно-золотой воде. Она уже совсем рядом, нужно только протянуть руку… И тут она исчезает, мелькнув напоследок гибким телом, как большая белая рыбина под луной: исчезла голова со светлыми волосами, плечи, выгнутая дугой спина, мокрые упругие ягодицы и, наконец, озорно сверкнувшие в лунном свете пятки. Он закружился на месте, ища очами, где же она вынырнет, но её всё не было. Он взволновался не на шутку и собрался уже нырнуть следом, когда услышал сзади шумный всплеск и выдох.
        Она радостно рассмеялась тому, что заставила его поволноваться, и быстро поплыла прямо по лунной дорожке к берегу.
        Он снова испугался, что вот так, по лунной дорожке, она уплывёт и снова исчезнет, как серебристое призрачное видение. Он заработал руками и ногами со всей силой, на какую только был способен, мощно разгоняя воду, и догнал лунную богиню, когда она уже выходила на мелководье. Не помня себя, подхватил лёгкое светящееся тело и, замирая от счастья, понес к берегу.
        Она прильнула к нему и, казалось, не дышала, слушая только гулкий стук его сердца.
        Не останавливаясь около лежащей на берегу одежды, он понёс её к избушке.
        - Пригнись, не то голову расшибёшь, — шёпотом предостерегла она.
        Он послушно склонился, но всё равно ударился о притолоку, но ничего даже не почувствовал, потому что ощущал только бесконечную нежность, струящуюся от одного к другому.
        Дверь следом медленно затворилась, и в избушке воцарилась темень. Он осторожно выпрямился, но не спешил отпускать с рук любимую.
        - У меня здесь есть огниво, сухой мох и берёзовая кора, если ты меня отпустишь, я разожгу огонь, — тихо прошептала она ему на ухо.
        Он не хотел её отпускать, он и так был счастлив сверх всякой меры, но потом захотел увидеть её и бережно, как нечто невероятно хрупкое, опустил на дощатый пол.
        Она задвигалась в полной темноте, что-то беря, передвигая, стуча кресалом и, наконец, подув на едва заметный огонёк, разожгла огонь в очаге, а потом зажгла от него толстую восковую свечу. В избушке пахло травами, будто на душистом сеновале.
        Он снова, как завороженный, глядел на её стан, освещаемый красным пламенем быстро разгоравшегося очага, потом, подойдя, обнял её сзади, целуя волосы и шею.
        Она замерла, потом повернулась, и он увидел в её очах пляшущие зелёные звёзды. Рарог опустился на колени перед зеленоглазой богиней, привлёк к себе и покрыл поцелуями вначале стройные ноги, от тонких лодыжек до бёдер и нервно подрагивающего живота, потом обратно, снова и снова. Она стояла, вначале тихо повторяя, что ей нельзя, что она потеряет дар… Но возражения её потихоньку таяли от его горячих уст, а потом, благостно застонав, она стала в ответ обжигать своими устами сильное тело мужа и воина. Они сплелись в объятиях и со сладостными стонами опрокинулись на деревянный настил, устланный шкурами и выбеленным льняным полотном.
        Они потеряли счёт времени, не заботясь даже, в яви они пребывают или уже в нави, поскольку почти не ощущали тел, а наслаждались волшебной неистовой силой чувств, величайшей из сил всемогущего Рода. Когда они вернулись в действительность, он взволнованно снова повторил ей:
        - Веришь, милая, со мной случилось чудо, оно живёт во мне, и я могу сотворить всё, я это разумею и чувствую!
        - Это чудо живёт в нас, милый, — шепотом поправила девица, поднимая сияющие мягким зелёным огнём очи. — Когда люди любят друг друга, тогда явь становится послушной, и они могут менять её. Если бы не любовь, то я не смогла бы спасти тебя, не узрела вовремя опасность, не появился бы охотник Шмель, и много чего другого не случилось бы.
        - Откуда тебе всё это ведомо, ты же так молода ещё? — удивился Рарог.
        - Я с пяти лет слушаю и учусь, учусь и слушаю. Бабушка была сильной ведуньей, травознавству, заговорам, костоправству и много-много чему меня учила: слушать и понимать лес, птиц, зверей, небо и землю, а понимать их можно только тогда, когда любишь. — В это время за крохотными оконцами избушки запели птахи, возвещая о скором появлении Ярилы-Солнца.
        - Ты можешь рассказать, о чём они говорят? — спросил Рарог, нежно гладя волосы и руки любимой.
        - Могу, вот сейчас звери и птицы, ветер и ещё многие голоса говорят, что нас никто не ищет. А ещё… — Ефанда на миг замерла, — я чувствую защиту брата, он где-то недалеко, и он знает, что ты со мной и что мы в безопасности, — всё так же шепотом ответила девушка. Она взглянула на любимого так, что Рарог ощутил: он снова тонет в лазоревой глубине, как в водовороте, всё глубже и глубже. Руки его сами собой обвили гибкий девичий стан, уста вновь коснулись любимого чела, ланит, шеи и приникли к устам любимой, как к светлому роднику в жаркий день… Её тело вздрогнуло, изогнулось и устремилось к нему, очи закрылись, и она снова потонула в его поцелуях и ласках…
        Она возвращалась к яви медленно, тело ещё было недвижно. Появилось только ощущение света, тепла и ещё чего-то невыразимо нежного, что разливалось по всему её существу. Она почувствовала, как осторожно прикоснулись к её устам его нежные уста. В маленькие оконца уже пробивался дневной свет.
        - Мне пора, — не то спрашивая, не то убеждая себя оторваться от любимой, молвил князь.
        - Да, любый, уже пора… Постой! — вдруг воскликнула она и села на настиле. — Я по-прежнему слышу и понимаю голоса леса, сейчас даже яснее, чем раньше! Выходит, что став женщиной, я не потеряла свой дар! — засмеялась она радостно. — И сейчас вспомнила, бабушка мне говорила однажды, что дар остаётся, только когда на двоих одна душа, но это бывает очень редко.
        - Что же это значит? — спросил он.
        - А то, что мы теперь должны быть вместе, я стану твоей Берегиней, — тихо прошептала она, снова прильнув к его груди.
        - Почему станешь, ты и так моя Берегиня, с той самой первой встречи у вас дома, когда Ольг привёз тебе в подарок этот торквис, — Рарог тронул оберег на шее Ефанды. — А я как увидел тебя, так и утонул сразу в твоих кельтских колдовских очах… Постой, я принесу одежду…
        Князь отворил дверь, чтобы идти к озеру, и вдруг увидел одежду аккуратно сложенной у порога. Сверху вместе с поясом лежал его Болотный меч.
        Рарог с Ефандой живо облачились и, держась за руки, пошли по тропке. На берегу, на той самой коряге, где вчера разоблачалась Ефанда, сидел Ольг, наблюдая за проливающимися в озёрную гладь червонно-золотыми багрянцами нового утра.
        Глава VII
        Боль расставания
        Пастор Энгельштайн почти не спал всю эту тревожную ночь, он молился и думал, думал и снова молился. Сейчас там, в лесу под Альдогой, решается многое, если бог даст и всё пройдёт, как задумано, то будет нетрудно убедить Регину для собственной безопасности принять в дар от земляков отряд воинов-франков, которые будут её личной охраной. А Велина покается и вернётся к Ольгу. Если же кельт окажется слишком упрямым, то… Лишь под утро пастор задремал чутким тревожным сном. Разбудил его неясный скрежет во дворе, залаял сторожевой пёс, но тут же жалобно взвизгнул и загремел цепью обратно в конуру. Затем в потайную дверь кто-то поскрёбся. Энгельштайн напрягся, нажал незаметную кнопку на массивном кресте, с которым никогда не расставался, и, разложив его, привычным движением обратил в острый кинжал. Быстрой тенью скользнул за незаметную дверцу в стене и прислушался.
        - Падре, отвори, это я, Отто! — послышался глухой голос.
        Энгельштайн, помедлив, отворил массивный железный засов, опасливо вглядываясь в темноту. Крест-кинжал невольно дрогнул в руке пастора, а рука сама принялась сотворять крестное знамение, когда из проёма двери появилось нечто. Сутулая стать на шатающихся полусогнутых ногах в робком свете лампад остановилась и принялась осматриваться, издав какой-то хриплый звук. На чистые половицы упало несколько комков ссохшейся зелёноватой грязи, по горнице распространился болотный смрад. Явление из преисподней обернулось к онемевшему пастору, уже готовому пустить в ход против жуткого существа свой священный крест-кинжал.
        - Воды, горячей воды! — прохрипело существо, и голос его опять показался знакомым.
        - Отто? — неуверенно спросил священник, всё ещё держа крест наготове.
        - Святой отец, у нас совсем нет времени, — сделав несколько крупных жадных глотков из ковша с водой, уже внятно заговорил вошедший. — Велина и один из наших людей в руках воеводы, этого беловолосого дьявола. Я их опередил, но… мне нужна тёплая вода и одежда…
        - Что Ререк? — сурово спросил Энгельштайн, указывая на большую кадку, в которой он мылся ночью, стараясь избавиться от навязчивых тревожных мыслей. Живя среди невероятно чистоплотных по европейским меркам славян, он и сам незаметно пристрастился к омовениям, и хоть не сопрягал это с молитвой, но успокаивать и упорядочивать мысли при помощи купания научился.
        - Жив остался… эта ведьма, сестра воеводы, колдовством освободила его, а потом и сам Ольг пожаловал, людей наших убил… — сорвав с себя зловонную одежду и с удовольствием погружаясь в ещё не совсем остывшую воду, — ответил изведыватель. — Но подробности потом, на рассвете купцы уходят в Киев, нам надо успеть на их лодьи.
        - Почему в Киев?
        - У нас нет выбора, дружинники воеводы перекроют все дороги и водные пути, особенно на север и запад.
        - Хорошо, я возьму самое ценное, — мрачно согласился Энгельштайн, громко вызывая слугу Эрлиха.
        - Что случилось, святой отец? — сонно моргая и шлёпая босыми ногами, спросил здоровенный рыжий слуга в исподнем, появившись в светлице.
        - Сбор по первому варианту, быстро! — рыкнул на него обычно мягкий и невозмутимый хозяин.
        ИЗБОРСКАЯ ПЛЕННИЦА
        Озлобленная, с чёрным сердцем, возвращалась Велина в Изборск. Всё вокруг теперь казалось чужим и неприветливым. С какими надеждами уезжали они с Вадимом отсюда. Посадником в Нов-град, это не шутка! А если будет на то Господня воля, с посадского можно и в княжеский терем переселиться! От такой мысли дух захватывало, и сладко томно становилось в груди… И вот ныне ни Вадима, ни княжеского, ни даже посадского терема… Отправлена в старый отчий дом, да ещё и под надзором, во всём отчитываться уличному старосте должна, без его разрешения ни шагу ступить, а из града и вовсе выезжать Ольг с Рюриком запретили. Пленница…
        А ведь и убить могли! Ефанда, дурочка, заступилась, добросердечная, вишь ли. Конечно, с Рюриком спуталась, княгиней хочет стать, это при живой-то жене! Хорошо, что заранее, перед охотой на Рарога, успела Ружене весточку передать, теперь она ему устроит счастливое житьё! Одно худо, как схватили, вид сделала, будто дитём тяжела, да так складно притворилась, что даже эта проклятая колдунья Ефанда поверила. Только опасность казни давно миновала, а меня всё мутит, будто и в самом деле затяжелела, неужто, колдунья чего наворожила? А что, если я и в самом деле, того?.. Всю долгую дорогу от Ладоги было дурно, нутро то и дело наизнанку выворачивало. Неужто, от воеводы, ведь одну-то ноченьку с ним и была всего. А может… я ж за седмицу перед тем ещё с… ладно, не нужно мне дитя это, надобно выспросить поточнее, чего в таких случаях пить надо, чтоб плод сбросить. С Вадимом-то, наоборот, старалась родить, да не получалось, а вот теперь и не хотела, да вышло. Фу, снова мутит, точно, как приеду, непременно изыщу зелье потребное. Хотя, постой, Велина, постой, если проклятая ведьма только на одни роды заклятье
наложила, то плод и так на третьем-четвёртом месяце сам выйдет, а если нет, то я тем дитятею братцу-то чародейки кровушку попорчу, я его и отсюда достану. Нет, коли будет с плодом всё, как надо, непременно рожу, младший братец Андрею будет… — Велина не заметила даже, как от этих мыслей её сразу перестало мутить, в очах вспыхнул угасший было огонёк сладостно-злорадной мести. — Непременно рожу, и коли будет снова мальчик, то назову Олегом!
        ОТЪЕЗД РУЖЕНЫ
        - Мне нужно на торжище! — топнула ногой Ружена, когда Вольфганг в очередной раз терпеливо объяснил, что сейчас ей нельзя никуда выходить из терема, потому что её жизни угрожает опасность. Она кричала и возмущалась, но исполнительный помощник воеводы остался непреклонным. Покричав и даже поплакав, княгиня молвила примирительно, с некоторой издёвкой:
        - Коль за мою жизнь фоевода с князем так озаботились, то моей сенной дьевке хоть можно пойти на торжище и купить то, что мне надобно?
        - Служницами распоряжайся по своему разумению, — кратко молвил изведыватель.
        Однако через короткое время после возвращения прислужницы с торжища из светлицы княгини раздался отчаянный вопль.
        Перепуганный Вольфганг влетел в светлицу, ожидая самого худшего… Ружена рвала на себе рыжие власы и стенала, когда же увидела в дверях своего хранителя, то завопила ещё более.
        - Уйди отсюда, пусть фсе уйдут, мне никто не нужен, дайте мне умерьеть, если меня никто на этом сфете не льюбит! — она рухнула на ложе и задрожала всем телом в глубоких рыданиях. Подбежавшие прислужницы хотели было подойти к княгине, но она так закричала на них, что девицы перепуганными воробышками фыркнули всей стайкой из светлицы. Изведыватель тоже хотел выйти за дверь, когда в руках заплаканной Ружены блеснул короткий, чуть изогнутый нож. Вольфганг шагнул к княгине, но та, приставив острое жало к своей груди, закричала: — Не подходьи, я убью себья, всё рафно я никому не нужна, я фсем только помеха!.. — очи её горели огнём отчаяния.
        Изведыватель вытянул вперёд руку, будто предостерегая, и молвил по-франкски:
        - Почему никому не нужна, почему никто не любит, я тебя люблю, Ружена, мне ты нужна, и я всегда буду подле тебя… Брось нож, брось это холодное железо, возьми мою руку, она тёплая и верная, брось клинок, Ружена! — Он говорил и говорил, медленно приближаясь к княгине. Наконец оказался на расстоянии шага. Княгиня продолжала рыдать, но лезвие потихоньку опускалось в её дрожащей руке.
        - Подойди ко мне, Ружена, — позвал тихо воин, — подойди, только нож брось, ещё меня поранишь ненароком, — попросил он. Она недоверчиво посмотрела прямо в очи своего хранителя, стараясь уловить в них фальшь, хоть самую малую, но очи его были открыты, и в них читалось только доброе участие. Ружена выронила нож и, сделав шаг навстречу, упала на грудь воина, тут же зайдясь в ещё более сильном рыдании, мешая словенские и немецкие слова, а он гладил её, как девочку, по рыжим растрёпанным волосам, продолжая говорить ласковые слова на родном их языке, пока она немного успокоилась. Вольфганг довёл всё ещё всхлипывающую Ружену до ложа, бережно, как малое дитя, уложил и прикрыл сверху вязаным пуховым платом. Подобрал и сунул за пояс небольшой нож с серебряной рукоятью и тут увидел на полу кусочек тонкой бересты. Подойдя к окну, ещё раз оглянувшись на лежащую княгиню, прочёл: «Досточтимая регина, твой муж Рерик обманывает тебя, он проводит время с Ефандой. Прими в дар сей восточный кинжал, как символ нашей надёжной защиты. Преданный тебе Отто».
        - Кто такой Отто, Ружена? — строго спросил Вольфганг.
        - Это… наш с тобой земляк из готского двора, — приподнявшись, почти спокойно пояснила на немецком княгиня, — у него лавка платяная и всякие женские прикрасы… А ты… Ты иди, Вольфганг, мне нужно привести себя в порядок…
        Ружена с дочерью стояла на пристани Нов-града и глядела, как дюжие грузчики переносили её скарб — многие короба, корзины и сундуки — по шатким мосткам с пристани на плоскодонную лодью, что легко проходит отмели по Волхову. О чём думала княгиня? Может, о том, что так и не обрела желанного счастья здесь, в чужом для неё граде, так и не ставшем родным. Как бы ища убежища от тяжких мыслей, она прижалась к крепкому плечу Вольфганга. Тот, молча, нежно погладил её рыжие волосы.
        - Знаешь, я раньше думала, что большое счастье быть княгиней, а теперь поняла, что для жены главное, чтобы рядом был надёжный муж, чтобы было кого любить, о ком заботиться, чтобы, когда станет трудно или тоскливо, просто можно было прижаться к его плечу… — Ружена немного помолчала, наслаждаясь силой и спокойствием своего не очень говорливого защитника. — А ты, правда, меня любишь? — заглядывая в синие очи франка, вновь спросила она.
        - Правда, — кратко ответил воин.
        - А почему ты раньше никогда об этом не говорил мне?
        - Потому, что ты была женой моего князя.
        - А если бы я осталась его женой?
        - Тогда бы ты никогда об этом не узнала, — просто, но твёрдо ответил Вольфганг.
        Только у дочери Ружены Светаны были совсем другие мысли. Она расставалась со своим теперь уже родным градом и друзьями, с отцом, которого так редко видела, но которого любила всей своей детской душой. Мать, успокаивая дочь, говорила, что родилась она не в Нов-граде, а далеко отсюда, в Рароге, куда они сейчас и отправляются, там их ждёт бабушка и родственники. Но тоска цепкими пальцами хватала за горло, и из детских очей вновь струились горячие слёзы.
        Помощник воеводы по изведывательской службе, стоя рядом с Руженой и держа за руку Светану, вспоминал недавний разговор с Ольгом.
        - Сдаётся мне, брат Вольфганг, княгиня на тебя глаз положила? — глядя помощнику прямо в очи, спросил воевода.
        - Да не мыслю я о том, — смутился помощник, — я же, по твоему указу, был при ней неотлучно, на кого ж ей ещё глядетьто? Разве могу я супротив князя о его жене помыслить, что ты, воевода!
        - Хм, — Ольг ещё раз взглянул на помощника, указал на лаву, потом сам сел рядом, заговорил тихо, доверительно.
        - Ведомо тебе, что Ефанда, сестра моя, от готской казни спасла князя, потому что любят они друг дружку больше жизни своей. Сам ведаешь, что такую любовь получаем мы от богов наших и не можем ею пренебрегать. Ружена, по всему, тебя полюбила, значит, это тоже божеский знак, и потому ни князю быть с Ефандой, ни тебе с Руженой никто запретить не может, коли так богам угодно. Потому, бери, брат, Ружену и отправляйся с ней в Вагрию. Береги её, лелей, да о Светане, дочери княжеской, заботься. Бабушка, мать Рарога, пишет, что больно по внучке истосковалась, ведь от Трувора со Синеусом внуков ей не осталось…
        Удивлённый неожиданным разговором Вольфганг только ошеломлённо моргал своими белесыми ресницами, а очи его недоверчиво вопрошали воеводу, не шутит ли тот.
        - Да нет в речах моих никакой подоплёки, чего так недоверчиво глядишь-то?
        - Воевода, а ты ведь не всё сказал, ещё чего-то припас? — продолжая пытливо глядеть на Ольга, спросил помощник.
        - Ну вот, выучил на свою голову, — буркнул начальник Тайной службы. — Ну, есть у меня одно дело… — Ольг оглянулся вокруг и заговорил почти шёпотом. — По прибытии вашему с Руженой в Велиград Рарог обязательно должны изведыватели Людовика около вас появиться, расспрашивать, что тут в Нов-граде да как, чего князь замышляет, ну ты сам разумеешь… — Вольфганг понимающе кивнул, самому не раз приходилось с проезжими купцами да их охоронцами такие беседы вести. — Говоря коротко, служба твоя продолжается, жду от тебя вестей, что там франки супротив нас замышляют или ещё кто. Письма тайные через верных людей передавай, через них же будешь получать всё нужное: серебро, меха, украшения всякие для своей службы в Вагрии, за важные сведения, сам знаешь, в тех краях хорошо платить надобно, — закончил воевода. Они ещё немного посидели молча.
        - Выходит, ты с Руженой, князь с Ефандой, только я один остался! — тяжко вздохнул Ольг. — Велину пришлось обратно в Изборск отправить, под надзор, на вечное поселение, хоть по чести смерть за её деяния положена. Но Ефанда попросила не казнить её, князь-то от счастья светится, не смог ей отказать. Да и мне в случае казни Велины на душу такой камень лёг бы, тем более Ефанда рекла, что тяжела Велина… — воевода снова горько вздохнул. — Ну, будь здрав, лёгкого пути тебе! — Оба изведывателя встали и крепко обнялись.
        По деревянному настилу пристани застучали конские копыта. Князь едва ли не на ходу спрыгнул с коня, бросив, не оглядываясь, повод стременному и быстрыми шагами пошёл к лодьям. Светана, вырвавшись из рук матери, побежала навстречу отцу и повисла у него на шее. Она прижалась к холодной броне и плакала, плакала…
        Лодья уже готовилась к отплытию, Ружена подошла и почти силой оторвала плачущую дочь от Рарога. Она сердилась, что Светана цепляется за отца и не хочет с ним расставаться.
        - Фсё, хватит, надоело! — отрывисто бросила она бывшему мужу. — Не надо больше обман… Фот он меня действительно льюбит, — она указала рукой на стоящего в лодке Вольфганга. — И мы уплываем ф Фагрию. Хватит, набедовалась я тут с тобой! — закончила она уже чисто по-словенски.
        Впервые Рарог не знал, как себя вести, что говорить. Хотел повиниться перед Руженой, утешить дочь, но слова, как застывший воск, застряли в горле и не шли.
        - Ружена! — окликнул он. — Не держи зла! — только и сумел сказать.
        Последнее, что увидел Рарог: уплывающая ладья и заплаканный лик дочери, которую Ружена увозила с собой.
        Глава VIII
        Хазарская угроза
        Ольг, войдя в княжеский терем, сбросил с широких плеч меховую шубу, рукавицы и, отодрав с усов сосульки, осторожно обнял выпорхнувшую навстречу сестру.
        - Ну, как там, — он кивнул на её уже довольно заметный округлый живот, — скоро меня племянником порадуете? Заждался уже дядька Ольг!
        - А ежели племянницей? — лукаво улыбнулась сестра.
        - Непременно племянником, Ефандушка, Рарогу наследник нужен, да и я чего с племянницей, куклы делать буду или вышивать крестиком?
        - Знаю я вас с Рарогом, — рассмеялась Ефанда, — вам и яств лучших не надо, дай только мечами помахать.
        - А где князь-то? — спросил Ольг, садясь на широкую лаву.
        - Посиди со мной, он скоро будет, коня ему подарили, вот он на белом коне по белому снегу и поскакал.
        - Эх, сестрёнка, — задумчиво молвил Ольг, обнимая Ефанду за плечи, — сколько того снега истаяло с тех пор, как Рарог князем новгородским стал. Много вместило это время: кто обрёл многое, кто потерял, что-то из старых устоев порушилось на очах, а что-то, напротив, возросло и окрепло.
        - Да, взросло и окрепло, — опустив очи на чрево, а потом, задумчиво глядя вдаль, проговорила Ефанда. — С Рарогом у нас чудно получается: чем больше мы вместе, тем ближе и роднее становимся друг другу, тем тяжелее любая, даже короткая разлука. Вот ускакал он, знаю, что ненадолго, а уже скучаю…
        - Главное, сестрица, ты нас с Рарогом силой своей обережной хранишь, дякую тебе! — Ольг поцеловал сестру в темя. Они ещё посидели, вспоминая былое, давнее и не очень. Вот и копыта застучали во дворе.
        - Приехал! — радостно молвила Ефанда, вскакивая с места.
        Рарог вошёл, весёлый, возбуждённый недавней скачкой.
        - Чудо конь, Ефандушка! — воскликнул он. — А как снегу-то радуется, чисто младенец! А, Ольг, ну, здравствуй, шурин! — крепко обнял он брата жены. — Как дела в Ладоге, что нового?
        - Помощник мой Мишата с присущим ему тщанием «просеивает», как брашно сквозь сито, всех купцов и охоронцев, что возвращаются из Хазарии, и по их рассказам занятный получается расклад…
        - И что ж по нему выходит?
        - А то, Рарог, что, скорей всего, грядущим летом или осенью быть сражению большому с хазарами. Мало того, что у нас с ними было уже несколько стычек на пограничьях, в Итиле открыто среди хазарских беев и тарханов всё чаще ходят разговоры о походе на Новгород.
        - Значит, пора, брат Ольг, принять меры к упреждению хазарской опасности. Не ждать, когда они к нам заявятся, а начинать подтягивать со всего княжества рати к Ростову, поближе к границе с Хазарией, чую, потом времени всех собрать не будет, ворог наш конный, быстрый. Как у тебя дела с подготовкой конницы?
        - В порядке конница, только для схватки с хазарами маловато коней, — вздохнул воевода, — что могли, по окрестным землям собрали. Но у вепсов, сам знаешь, лошади под седлом ходить не привыкли, их в хозяйстве за помощников, как и коров, держат, а верхом садиться не принято. Прикупить бы добрых породистых скакунов, да дорого непомерно…
        - Давай-ка, брат, соберём старейшин, бояр да купцов на совет, надобно убедить их выделить нужную помощь.
        - А ну-ка, мужи важные, — шутливым тоном позвала их Ефанда, — за стол садитесь, свои речи государственные и там вести можете, остынет ведь всё!
        - А мы завсегда готовы, — улыбнулся проголодавшийся после скачки по заснеженным полям и перелескам Рарог.
        - Ещё какие вести? — спросил князь, когда они уселись за дубовый стол.
        - Из Киева-града не менее занятные вести приходят, особенно про нашего давнего знакомца Скальда. Эх, жаль, упустили тогда лиса!
        - Что ж, он полянам неплохую услугу оказал, вместе с дружиной князя Дира хазарских купцов и сборщиков дани в Киевграде покрошил как капусту! — усмехнулся Рарог.
        - Вот-вот, рекут даже, что он женился на девушке из княжеского рода. Кияне его по-своему Аскольдом называть стали, точно так же, как тебя нурманы да франки не Рарогом, а Рюриком или Ререхом кличут, — кивнул воевода. — Потом Скальд взялся охранять купцов на Днепровских порогах, да, видимо, не устоял перед лёгкой добычей.
        - Знамо дело, — опять мрачно усмехнулся князь, — почто ждать малую толику платы от тех богатств, которые купцы везут в Царьград и обратно, коли можно взять сразу всё! Никакой нурман не устоит перед таким искушением. На том и Лодинбьёрн с Гуннтором погорели.
        - Верно, княже, здесь то же самое. Понятно, что народ киевский стал выказывать недовольство, подозрения пошли, слухи, а потом оплошность случилась: живым ушёл какой-то ловкий малый, когда охрана своих же купцов крошить начала. Ну, Скальд в ответ, мол, случилась ошибка, купцы сами виноваты, платить по уговору отказались, но я-то ещё что, а вот придёт варяг Рерик, будет тогда, хуже некуда!
        - Вот песий сын! Кидается, где бы кусок урвать. Он и в нашу сторону хаживал, на Полоцк, да не по зубам орешек оказался! Кривичи путь в Варяжское море через Западную Двину крепко держат!
        - Не только на Полоцк, но и, как оказалось, на Волжскую Булгарию, град их главный торговый Булгар тоже пограбить хотел вместе с Диром, да и тут вышло нескладно, наподдали им там.
        - Выходит, певец из него славный, а воитель не шибко.
        - То уже и Дирос уразумел, и когда наш Скальд собрался на Царьград войной идти, то не пошёл с ним.
        - Я слышал, поход неудачный был?
        - Да, буря разметала их корабли, Скальд едва спасся. А греки сумели его убедить, что на защиту их встала сама Богородица Влахернская, и так окрутили Скальда, что он принял их веру. Хотя, добре зная певца, это ещё посмотреть надо, кто кого вокруг пальца обвёл.
        - Вот тебе и Скальд, вот тебе и байки с побасенками совсем нешуточные выходят! — покачал головой Рарог. — Погоди, что же князь киевский Дирос на сии басни речёт?
        - Так уже ничего не речёт, княже. Убил его недавно наш говорливый Скальд, сразу после Царьградского похода. Певец-то вернулся в Киев «просветлённый» тем, что нет, на самом деле, никаких русов, а есть только дикари, варвары, кровожадные звери, коих надо либо уничтожать, либо превращать в рабов. Скальд и сотворил первое благое дело: убил Дира. Занял освободившийся престол, сам теперь правит. Твоим, Рарог, приходом, люд простодушный пуще прежнего стращает. Дескать, идёт, идёт кровавый варяг Рерик, я для вас — единственная защита от него…
        Рарог обхватил голову, поставив локти на дубовый стол.
        - Значит, моим именем, — наливаясь гневом, будто мех водой, медленно молвил Рарог, — словно онучей смрадной машет сей подлый Скальд, грязные наветы по белу свету обо мне распускает. По Русской Правде такое не прощается! Смерти повинен разбойник и лжец! — князь с силой саданул кулаком по дубовой столешнице, аж подпрыгнула стоявшая на ней посудь.
        - Коли б не хазары, пошли б хоть сейчас спросить с певца за дела его, — сокрушённо молвил воевода. — Да о другом сейчас думать надобно…
        Волхв Древослав, оказавшись в Нов-граде, прежде всего отправился на Перуново капище к отцу Богумилу. И сразу почуял неладное то ли во взоре, то ли в мыслях верховного кудесника.
        - Что стряслось, брат Богумил? — обеспокоенно вопросил изборский ведун.
        - На днях весть от киевских волхвов пришла печальная, воины Ас-Скальда убили отца Хорыгу…
        - Хорыгу? Убили? За что? — не веря собственным ушам, изумился Древослав.
        - Аскольд, вернувшись из Царьграда и приняв там греческую веру, принялся насильно крестить киевский люд. Хорыга наш, само собой, на защиту людей и отцовской веры встал, за сие и поплатился. Светлая ему память!
        - Брат Хорыга по-иному поступить не мог, он по сути своей не токмо волхв, но и воин, — вытирая повлажневшие очи, молвил Древослав. — Он всегда шёл по прямому пути. А как же его книги? — спохватился кудесник. — Брат Хорыга ведь летописание вёл о наших Родах от самых времён Семиречья до прихода сюда, к Ильмень-озеру. У него было много буковиц, бересты и кож…
        - Того не ведаю, — отвечал Богумил. — Ежели Велесу будет угодно, он сохранит начертанное. Нынче в небесном войске Сварожичей прибавилось на одного воина Света. Пойдём, брат Древослав, помолимся о нём отцу Перуну да свершим в память малую тризну…
        И волхвы направили стопы к Капищу.
        - Что ж, бояре, купцы да старейшины града Нова и земель окрестных, — обратился Рарог к собранию городской знати в гриднице княжеского терема, восседая на месте деда Гостомысла. — Усмирили Новгород и Ладога неугомонных викингов, теперь они исправно провозную дань за товары в казну нашу платят. Однако соседи наши с полуденного восхода — хазары, подмяв под себя Волжскую Булгарию, обложив данью северян, полян, радимичей и вятичей, уже не раз стучались в новгородские пределы. Сходились в сече, пробуя силы северных словен. Один из сыновей старого Гостомысла свою голову в такой сече сложил. Но теперь мало того, что хазары многих наших купцов по пути в море Хвалынское грабят и убивают, стало ведомо, что замыслили они придти с воями многими, чтобы и Новгородчину заставить платить дань. Потому надо думать, как нам силы собрать, чтоб встретить ворога достойно, так, чтобы на ближайшие времена он всякую охоту к грабежам наших земель потерял.
        - Так разве мы против, реки, чего для такого дела надо! — выкрикнул кто-то из собравшихся.
        - Реки, реки! — послышалось с разных сторон. Люди были довольны, что князь просит у них совета в важном деле.
        - Добре, тогда слушайте, — молвил Рарог, оглядывая всех внимательным и строгим, совсем как у деда Гостомысла, взором. — Знаете, небось, чем войско хазарское более всего сильно?
        - Конницей, знамо дело, хазарин без коня, что нурман без драккара! — послышались выкрики.
        - Верно речёте, господа новгородцы, — согласно кивнул князь, — а потому непременно надо и нам добрую конницу иметь, чтоб на равных с хазарами биться. Опытных в пешем бою воинов, Варяжскому устою обученных, у нас достаток, а вот биться по Хазарскому устою, верхом значит, маловато для большой битвы. Потому решил я, как только откроется водный путь, отправить посланников к собратьям нашим, ваграм и ободритам, что лучших на всём Варяжском море коней растят и не хуже хазар в конном строю рубиться могут. Пусть воинов добрых сговорят в нашу конницу, а также коней отберут, сколько на двух-трёх десятках лодий торговых да кноррах оттуда привезти можно. Остальных коней можно у тех же булгар или печенегов прикупить, и ячменя да овса на корм. Да за всё, сами разумеете, плата добрая нужна, княжеская казна не вытянет.
        - Ясно, княже, сколько собрать-то на конницу надобно?
        - Большинство из вас, купцы, цены на коней и корма лепше меня ведаете, да и охоронцев из тех же бодричей не раз нанимали товар стеречь, считайте сами. Одно скажу, коней нам понадобится не одна сотня и не две… А воинов молодых обучать Хазарскому устою приступим нынче же.
        - Так как же обучать, коли коней-то ещё нет? — послышались смешки.
        - На то есть способы старые, то уже не ваша, новгородские господа, а начальников воинских забота, — оборвал смешки Рарог.
        Когда были собраны деньги и товары, да ещё из казны взято, отправились по весне княжеские посланцы караваном лодий и кнорров в те самые места, где когда-то впервые встретились Ольг с Рарогом и ушли в совместное плавание, которое благополучно продолжалось и ныне.
        А в дружинном городище молодые воины, зажав между ногами кожаные мешки с землёй и каменьями, учились, краснея от непривычной напруги на ноги, ходить по ряду промеж кольев с привязанными на них ветками и лозой и при этом рубить её мечом да топором. Тот, кто не мог пройти ряд и ронял мешок, должен был возвращаться и всё начинать сначала. А вот сотники и тысяцкие их были на конях и сидели в сёдлах ладно да привычно, потому как не один год постигали науку конных начальников под строгим оком воеводы.
        КУЗНЕЦ
        После того как пришла весть о том, что сбираются на словенскую землю хазары большим войском, пришлось отложить новгородским кузнецам в сторону бороны, лемеха да корабельные скобы. Сам воевода заскочил по дороге к старому знакомому приладожскому кузнецу.
        - Вот, дядька Кряж, — указывая на сани с привезённым из княжеских запасов железом, молвил воевода, — приспел твой час, доброе оружие надобно: мечи, топоры боевые и чеканы, наконечники копий, да что тебе речь, сам лепше меня ведаешь, что такое вооружение для воина.
        - Вишь, брат Ольг, — теперь и мне, как отцу нашему Перуну, из мирного кузнеца в оружейника пришёл час перевоплотиться, — рёк мастер, придирчиво оглядывая с разных сторон крицы и железные заготовки.
        - Помощников дадим, сколько надобно, — молотобойцев, волочильщиков, уголь древесный, — всего будет в достатке. Оплатой, само собой, обижен не будешь, заказ-то княжеский, — продолжил Ольг.
        - За честь дякую, и за то, что не забываешь учителя своего, понимаю ведь, сейчас тебе и так дел невпроворот, шутка ли, дружину к встрече с таким ворогом готовить! В помощники мне нужно будет двух молотбойцев, двух волочильщиков, горнового опытного, да ему двух помощников, чтоб два горна, не останавливаясь, кочегарили… — вдруг очи кузнеца загорелись тёплым светом, он оглянулся и тихонько промолвил: — Отрок у меня появился в учениках, есть в нём чутьё к железу, коли будет стараться без устали да любить железное дело, большим мастером станет, только пока об этом ему ведать не надо, всё испортить можно. А ну-ка, Ростислав, поди сюда! — строго кликнул он чумазого нескладного отрока со светлыми, торчащими, как солома, волосами, в толстом кожаном переднике. — Вот этот кусок в горн положи, да поддуй не так, как в прошлый раз, гляди, в меру чтоб! — и поглядел ему вслед с теплотой. — А за оружие не сомневайся, воевода, сотворим, как положено, Перунову зброю, разве ж мы не дети его, худо будет от того оружия хазарину! Ах, зелена медь! Надо соседа кликнуть, чтоб помог сани-то опорожнить, железа много
привезено, — озабоченно молвил кузнец.
        - Никого, дядька Кряж, кликать не надо. Сему богатырю сани выгрузить, только члены размять, — кивнул воевода на своего крепкого возницу. — Давай, Сила, выгружай куда рукомысленник скажет!
        Сила сбросил тулуп, повязал поверх рубахи кожаный фартук и, даже не надевая рукавиц, принялся носить заиндевевшие железины.
        - Эге, чего он делает-то?! — воскликнул озабоченно кузнец. — Руки враз отморозит!
        - Не отморожу, дядька Кряж, — улыбнулся бодрич, — вот, разве холодная рука? — он протянул ладонь, которая только что держала покрытую изморозью крицу.
        - В самом деле, тёплая, горячая даже! И впрямь, богатырь! — дивился кузнец, глядя, как легко управляется могучий воин с тяжеленными заготовками. — На взгляд видно, что здоров, но чтоб настолько! — изумлялся рукомысленник.
        - Он, дядька Кряж, подковы ломает и гвозди самые крепкие в узел завязывает, — улыбнулся Ольг.
        - Эге, может, и ломает, да только не мои, мою подкову никакой силач не осилит, ни в жизнь! — гордо вскинул голову кузнец.
        - Так чего, воевода, попробовать что ли, подкову-то? — закончив выгрузку, спросил у Ольга Сила.
        - Попробуй, попробуй, — загорелся мастер. Он живо сбегал куда-то в свои «закрома» и вернулся с большой подковой. — Вот, держи!
        - Хороша подкова, крепкая, — Сила повертел в руках, тщательно оглядывая кузнечную работу. Он помял её пальцами, не то приноравливаясь, не то по-своему «разговаривая» с железом, одним движением плеча сбросил только что накинутый бараний тулуп. Потом ухватил подкову поудобнее, положил себе на грудь и принялся тянуть в разные стороны. Подкова не поддалась.
        - Ага, что я говорил, мою подкову не сломаешь! — торжествующе воскликнул кузнец.
        Сила чуть присел, отставив правую ногу на полшага в сторону и, прижав железину, на сей раз к бедру, стал тянуть шуйской рукой к себе, а десной от себя. От напряжения на могучей шее и руках вздулись жилы, руки задрожали и… подкова нехотя стала «раскрываться», будто челюсти неведомого зверя. Ещё немного — и богатырь изменил направление усилий, разведя поддавшиеся концы в разные стороны. Рукомысленник с изменившимся ликом глядел, не отрывая очей, как гибнет его творение.
        - Ты почто, зелена медь, добрую работу кузнечную испортил?! — закричал вне себя рукомысленник. — Я ведь её для дела ковал, а не для забавы пустой! — продолжал он сердито. — Силушку в полезное дело вкладывать надобно, а не в глупое ломание нужных вещей!
        От яростного напора Кряжа Сила лишь виновато заморгал очами.
        - Воевода, чего это кузнец на меня накинулся, — молвил богатырь, когда они с Ольгом отъехали, — сам ведь загорелся свою подкову попробовать, сам принёс… а теперь… неловко как-то вышло…
        - Да это он от обиды, надеялся, что его-то подкову ты не осилишь… Ладно, давай в Ладогу возвращаться, а то что-то вьюжить стало, а нам ещё в ратный стан попасть нынче надобно. — Воевода привязал коня к саням на длинный повод, а сам уселся рядом на сено. — А скажи, Сила, откуда у тебя мощь богатырская, ведь статью только среди нурман выделяешься, а среди руси и незаметен, так, росту среднего, почитай, однако пару самых здоровых мужей одной шуйцей смести можешь, — спросил Ольг.
        - Поначалу я был таким же, как все, — отвечал Сила, вглядываясь в снежную круговерть, чтоб случайно не потерять дороги. — Только на четырнадцатое лето моей жизни, аккурат за седмицу до праздника Великодня случилась беда, мама моя умерла. Любил я её очень, и стало мне худо. Близится праздник пресветлый, когда день с ночью равняется, а потом одолеваеттаки Яро-бог тьму зимнюю, а мне и жить-то не хочется. Не пойти на праздник — людей обидеть, а пойти и того хуже. Пошёл я к волхву нашему за советом. А волхв поглядел на меня внимательно так и речёт:
        - Не в смерти матери дело, тебе, Мирослав, тесно стало имя твоё нынешнее.
        - Как так тесно, это же не рубаха или сапоги? — изумился я столь чудному разговору.
        - Бывает и так, — ведёт беседу дальше волхв, — что велико оно для человека становится, тогда тоже имя менять приходится…
        Я же про себя ничего уразуметь не могу, имя-то мне в самый раз, все о том рекут. Я хоть и прошёл обучение воинское, клятву Перунову принял и не хуже других в строю рубился, а не шибко любил спором да кулаками дела решать, всё больше миром. Да волхв на своём стоит:
        - Пойдёшь в ночь на Великдень на капище старинное, что на Белой скале у берега, и послушаешь, как море, земля и свод небесный беседуют меж собой, и то, что они тебе скажут, навеки с тобой останется. Ступай!
        Пошёл я с закатом на древнее капище, Солнце-Сурью в его чертоги ночные проводил и уселся на скале слушать, как волхв повелел. А капище-то поставили ещё пращуры наши, что к морю Варяжскому привели наш род с Дуная синего. И приносились тут издавна жертвы Триглаву Великому — Сварогу, Перуну и Свентовиду. И ходили сюда только жрецы, а не простые люди. Зачем же старый волхв меня сюда послал? Даже боязно как-то стало. Что ж, сижу, слушаю, как море могучее о скалу твёрдую бьётся, аж содрогается от тех ударов камень, что подо мной. Тут сварга небесная звёздами чистыми раскрылась и глядит на меня, да так пристально, аж оторопь берёт, вспоминать начинаешь поневоле, что и когда не по прави свершил или хотя бы помыслил. Потом прилёг я на камень и стал слушать богатырскую песнь морских волн, и как та песня дрожью земною на голос моря откликается, а небо звёздное сверху тем чудным песнопением управляет. Долго глядел и слушал, пока вдруг почуял, как будто разделяюсь я: частью в небесную сваргу бесконечную улетаю всё выше, и от огромности той дух захватило так, что я не то дышать перестал, не то час земной для
меня остановился. А другая часть меня в то же время с морем и скалой, на которой лежал, воедино срослась. Да так крепко, что и сам я стал частью музыки земли и моря. И вдруг почуял я, как из земли к небу пошли потоки незнаемые, и столь сильны они, что страшно стало, как бы, проходя сквозь меня, не разорвали они тело моё на клочки. Вспомнил я тогда легенду рода нашего про богатыря, прах которого, как рекут старики, именно с этой скалы был развеян над морем. Богатырь тот умер после лютой битвы с ворогом от страшных ран. Но рёк он перед кончиной, что Сила его с ним не умрёт, потому как не его это Сила, а самой земли-матери и отца-окияна, а потому бессмертна, пока они существуют. И ещё рёк тот богатырь, что всякий раз, как придут тяжкие часы и будет переживать род наш опасность смертную, передадут отец с матерью Силу ту новому богатырю. И чуял я, как крутит, рвёт моё тело та сила немереная, а мозг разрывается от ощущения огромности мира, что враз предстала мне в эту ночь. Не мог я более терпеть охватившей меня боли и жара, с великим трудом встал со своего каменного ложа, — каждый сустав, каждая жилочка
моя так болели и саднили, что я хотел лишь одного — остудить тело холодной водой. Спустившись в темноте к морю, омыл дрожащими руками чело по-весеннему студёной водой, но жар не проходил. Тогда я разделся и окунулся весь в ледяную волну. Измученному телу стало чуть легче, и я поплыл. С каждым гребком уменьшалась боль, но тут, обернувшись, я испугался не на шутку: кругом только студёные волны и чернота ночи, где берег, в какой стороне? Я задёргался, стал грести чаще, тело стало быстро замерзать, и я подумал, что теряю последние силы. Вдруг слышу как бы весёлый смешок и голоса, вроде девичьи, только тонкие больно, и эхом над водою разносятся.
        - Глупый, чего испугался? Теперь тебе нет разницы, в какой стороне берег. С той Силой, что в тебе есть, и до Свейского берега доплыть можно… — и снова смех серебристый, будто звонкие капельки с высоты падают. Что это, русалки надо мной потешаются? А потом вижу — тень светлая прямо по воде идёт в платье струящемся и ласковым материнским голосом зовёт: — Сынок, за мной плыви, там твой берег, — указала мне путь, и растаяла. Чую, уже не холодно мне, плыву, и силы вроде прибавилось. Чем дальше плыл, тем более приходили в равновесие в моём теле и сознании все три стихии, что этой ночью, как я думал, рвали меня по частям. А вскоре узрел в темноте скалу и светлое пятно одежды на камнях. Как вернулся домой, не помню, помню только ощущение переполнявшей меня радостной силы, понимания, что всё едино в Сварожьем мире, — земля, море и небо, боги и пращуры, прошлое и грядущее. И когда ты с ними в единой цепи, ты получаешь такую Силу, которая может всё и которая никогда не умирает!
        Как просохла земля и началась работа по корчёвке леса под поля злачные, дивиться все односельчане начали, рекут: аль подменили тебя, Мирослав, ты ж такие коряжины сворачиваешь, что и самому здоровому мужу не под силу. А я и сам диву даюсь: чем больше тружусь, тем больше силы во мне прибывает. Понравилось мне сие дело, все поработали — и отдыхать, а мне охота ещё какие тяжести потаскать, свернуть чего-нибудь. Выпросил у кузнеца нашего гвоздей крепких, и где бы ни ходил, куда бы ни ехал, всё их гну так и эдак, а потом приспособился несколько тех гвоздей в один узел завязывать. Стали ко мне приставать — покажи да покажи! Стали силу мою по-всякому испытывать. Коней двоих удерживал по одному в каждой руке, а их в разные стороны погоняли. Четверо сильных мужей большущий камень мне на грудь клали, а потом молотами разбивали. Тяжести всякие из рук в руки по три штуки сразу перекидывал. Вот так потихоньку и потерялось где-то моё прежнее имя Мирослав, а появилось новое — Сила. Только понял я, что не в руках и мышцах моя главная сила, а в душе, в сердце, в памяти, которую дала мне великодняя ночь озарения на
Белой скале.
        - Погоди, брат, а в чём та сила душевная проявилась? — закрываясь ладонью от дующего бокового ветра, живо спросил кельт, который и сам всегда интересовался тайной души человеческой.
        - А в том, что понимать людей я стал лепше и мелочи всякие прощать, которые ничего-то на самом деле не стоят, а жизнь людям порой крепко портят. Доброта во мне появилась и любовь. Даже бывает сердит человек, а подойду к нему, речь о чём-либо заведу, и вижу — оттаивает его душа, а с глаз пелена сходит, искриться они начинают, играть, будто звёзды в небе. Ибо душа людская есть самое прекрасное сотворение, в коей таится весь мир Сварожий, сварганенный нашим великим Отцом!
        - Погоди, Сила, откуда же тебе сие ведомо, ты ведь огнищанин, а не волхв? — искренне подивился воевода.
        - Сам объяснить не могу, вроде как из земли самой идёт или с неба, а порой, кажется, из собственной души. Потому тесно мне в огнищанах стало, вот и пошёл с князем Рарогом в поход купцов охранять. В Испании, Галлии, на Сицилии побывал и понял, что нет мне места на чужой земле, невмоготу. Как в Вагрию возвернулись, каждый камень на берегу был готов целовать. Больше я в поход не ходил. Стал хаживать по торжищам, людям на радость силу человеческую показывать. Да самое главное рёк я землякам, что из-за их дбания о злате да наживе скудеет душа земли Славянской, да и других народов, у моря Варяжского проживающих.
        - И что же люди, внимали твоим речам?
        - Одни внимали, другие смеялись и рекли, что в богатстве их сила, и пока торг добрый идёт, ничего-то им не страшно. «Гляди, странный ты человече, — рекли они мне, — наши грады богаче всех во всей Европе, злата, серебра и товаров у нас со всего света полно, стены крепкие, домы роскошные, улицы мощёные, об чём печалиться? Смешной ты, право, брат Сила!» — А что же ты?
        - А что я, больно становилось от тех слов люда незрячего, у которого вместо очей пенязи, и потому не может такой человек беды подступающей зреть.
        - Погоди, Сила, ты же рёк, что решил более не ходить в походы, а сюда на Новгородчину пришёл, да ещё и не просто огнищанином, а воином? Отчего вдруг решение своё поменял?
        - Ничего я, воевода, не менял, — мотнул головой богатырь, — Рарог-то сюда не за добычей пришёл, а чтоб Русь собрать, силу земли-матушки нашей сохранить! Как же я от этого-то в стороне буду, ведь сам про то людям толковал всё время! — с почти детской обидой воскликнул Сила.
        - Гляди, как красно ты изрёк, брат: «Рарог пришёл не за добычей, а Русь собирать», лепше не скажешь! — воскликнул восхищённый воевода.
        - Что ж, братья изведыватели, — молвил Ольг, собрав своих верных помощников по тайным делам, — чтоб лепше понять замыслы неприятеля, надлежит вам сразу по весне отправиться в Хазарию, рассказы купцов это одно, а свой глаз да смекалка — другое.
        - Сколько людей пойдёт? Путь неблизкий, да и там неведомо сколько задержаться придётся, а тут службу тоже блюсти надобно, — рассудительно молвил Мишата.
        - Верно речёшь, потому мыслю в Хазарию отправить двоих, пусть идут как охоронцы с каким-нибудь купцом.
        - А коли купец и его охоронец? — предложил Айер.
        - В первый раз, не ведая тонкостей торга и порядков в Итиле, да и по пути на таможнях можно загубить всё дело из-за мелочи. В Хазарии свои изведыватели, у коих опыт почище, чем у нас с вами, про то помнить всегда надлежит, — строго молвил воевода. — В Итиль пойдут Молчун и Скоморох. А тебе, Айер, коль сам вызвался, придётся стать мелким купцом, только не в Хазарии, а в Волжской Булгарии.
        - Я один пойду? — спросил старый изведыватель.
        - Одному негоже, у всякого купца помощники должны быть, — на миг задумался воевода, по привычке оглянувшись вокруг. Лик его озарился: — А дам я тебе помощника, который не менее десятка стоит, — он кивнул на Силу, что прохаживался вкруг саней с таким видом, будто собирался закинуть их вместе с впряженной в них вепсской лошадью на крышу небольшой рубленой бани. — Выведаете, что деется в сей подвластной хазарам стране, а главное дело, чтоб всё, что добудут Молчун со Скоморохом, быстро до Новгорода дошло. Вернее, мы к тому времени уже в Ростове будем, туда и донесения шлите. А ты, Мишата, с Хабуком и Сивером тут останешься. С варяжских земель много нового люда пришло, будем заниматься подготовкой и безопасностью дружины.
        - Ты рёк, воевода, что из местных охотников надобно подготовить отряд добрых лучников, вот тут-то наш Ястреб и сгодится, — отозвался Мишата.
        - Коль я купец, — молвил Айер, — товар мне нужен, лучше всего меха отменные, уж кому в них разбираться, если не нам, вепсам. Только на что взять, взаймы разве что. Я свой, мне вепсы под честное слово дадут…
        - Не надо под честное слово, я у князя спрошу из казны глазков для обмена на вепсские меха, дело то государственной важности, — заключил воевода.
        Вскоре небольшой санный обоз под водительством Айера, Хабука и Силы отправился к охотникам вепсам.
        - Ты, брат, мне не рассказывай про меха эти, я и без твоего вижу, когда ты зверя добыл и как, а вот помощник мой, Хабук, так он даже скажет, добрый ли у тебя был тауг.
        - Да у меня самый лучший тауг, это тебе в нашей веси каждый скажет! — заявил с гордостью коренастый охотник.
        - Давай, брат, если мой тауг самую толстую кожу, какую ты найдёшь, пробьёт со ста шагов, то ты эту шкуру мне отдашь и ещё две вот этих, а если нет, мы заплатим тебе двойную цену, идёт?
        - Согласен, — сказал, заражаясь азартом, охотник. Тут же собрались другие жители веси, охотники, рыбаки, бортники. Одни были уверены, что тауг их земляка самый лучший, другие же сомневались, потому что у помощника купца лук был совсем не похож на привычный для вепсов тауг. Те, кем овладел азарт, как и охотником, начинали спорить друг с другом и биться в заклад на рыбу, шкуры, зерно, мёд.
        Добровольцы тщательно отмерили сто шагов и обмотали ствол сосны двумя слоями лосиной шкуры, накрепко привязав её к дереву сыромятными ремнями.
        Первым стрелял местный мечник. Его верная стрела попала в цель, но пробила только один слой шкуры и беспомощно повисла на ней. Затем натянул свой необычный тауг помощник купца. Его стрела с тонким калёным наконечником будто игла прошила шкуру и глубоко вошла в ствол, так что её долго не могли вытащить. Вепсы с удивлением рассматривали и вертели в руках невиданное оружие. Необычное очертание в виде большой летящей птицы, широкая середина и тонкие концы, удобная в руке круглая, чуть сплющенная рукоять и береста, которой был покрыт сверху диковинный тауг, теперь вызывали восхищение.
        - То, что вы видели, это так, баловство, — молвил Хабук, — а вот у моего друга Силы настоящий русский тауг, он на таком расстоянии не только пробьёт любую доску, но и железную сковороду как простую ореховую скорлупу прошьёт! — Вокруг загалдели, все уже убедились, какой силой обладает загадочный русский тауг, но железная сковородка, это уж слишком… Да и не очень хотелось тем немногим, у кого были железные сковороды, рисковать столь ценной вещью.
        - У меня есть сковорода, — забирая оговоренные в споре с местным охотником шкуры, улыбнулся купец Айер, — только и мне жаль её за просто так портить, вещь дорогая. Давайте так, если пробьёт её стрела, вы мне дадите каждый по шкуре, а остальные меха я у вас куплю. — Такое предложение понравилось всем, и весть об удивительном испытании быстро облетела всю округу, народу собралось больше половины поселка. Пришли даже женщины и, конечно, всезнающие мальчишки.
        Когда Сила извлёк из берестяного налучья свой большой лук и уже собрался натянуть тетиву, Айер остановил его.
        - Может, кто из вас сможет натянуть тетиву богатырского лука? Тот получит звание богатыря и дорогой подарок от меня, — объявил купец.
        Вышел самый сильный местный кузнец, он старался изо всех сил. Всё селение переживало за него, и когда оставалось совсем немного до костяного наконечника, все, кажется, даже перестали дышать, но рука кузнеца задрожала и накинуть петлю на костяное оконечье лука ему так и не удалось. Тогда купец кивнул Силе, и тот, по-особому зажав лук, привычно и быстро накинул петлю тетивы на роговое оконечье. Затем, выставив вперёд одну ногу, богатырь пару раз попробовал упругость оружия и, приложив стрелу, не торопясь стал целиться, одновременно плавно натягивая тетиву. Снова все замерли, даже ветерок будто вдруг присмирел. В наступившей тишине было слышно, как почти одновременно резко щелкнула, послав стрелу, шёлковая тетива, тонко вжикнула стрела, и звякнул о железо сковороды её калёный наконечник. Целая толпа местных жителей бросилась к сосне. Увиденное поразило всех. Стрела, будто большой гвоздь, прошила сковороду, два слоя лосиной шкуры и, войдя чуть ли не наполовину в сосновый ствол, просто пригвоздила ценную посуду к дереву. Крики восторга, удивления, восхищения и необычным оружием, и русским богатырём
раздались со всех сторон.
        - Ну вот, братья, — проговорил негромко Айер соратникам, — пришёл черёд с вепсами говорить и про луки русские, и про хазарскую угрозу, и про то, что в лесу отсидеться не получится. А мехами завтра займёмся.
        - Приходите в межсезонье в Ладогу, будете в ратном стане учиться делать русские тауги и стрелять из них на большое расстояние по вражеским воинам, конным и пешим, с поправкой на ветер и расстояние, как я научился, — убеждал соплеменников Хабук.
        - Когда придут враги, а они придут уже скоро, всем нужно выступить, чтобы защитить нашу землю. Одна княжеская дружина с теми врагами не справится, и если не соберутся вместе словены, вепсы, чудь, меря и прочие народы Новгородской земли, то быть всем в рабстве, — веско заключил Айер.
        Наступила весна, вскрылись и освободились ото льда реки. Заждавшиеся за долгую зиму купцы стали собираться в дорогу.
        - Тебя я возьму, — кивнул Молчуну строгий купец, — а вот твоего сотоварища — нет, больно мелок для охоронца. — Молчун едва открыл рот, чтобы возразить купцу, как Скоморох опередил его, шагнув вперёд и смерив взглядом здоровенного охоронца, что свысока глядел на пришедших наниматься мужей.
        - Твой-то охоронец, почтенный купец, помельче меня будет, а служит у тебя, и видать не первое лето? — изобразив ликом великое удивление, самым простодушным голосом спросил Скоморох.
        - Чего? — опешил купец, а потом расхохотался. — Шутник ты, однако…
        - Это я-то мелковат? — лик охоронца тоже засветился весёлой улыбкой. — Может, ты со мной побороться захотел? — расхохотался здоровяк. Он шагнул к просителю, протянув руку с явным намерением схватить его за ворот… но тут же с грохотом рухнул на настил причала, заставив оглянуться всех, кто был поблизости.
        - Эге, купец, так он у тебя и на ногах-то плохо стоит! — искренне удивился Скоморох. — Как же с такой охороной в Хазарию плыть?
        Охоронец вскочил на ноги, потирая ушибленный при падении локоть, он больше не улыбался, наоборот, гнев и досада были написаны на его лике. Ринувшись на обидчика, здоровяк снова протянул руку, чтобы покрепче ухватить вертлявого шутника, но тот успел в последний миг ускользнуть от крепкой руки охоронца, захватив её двумя своими. Быстро присев и выворачивая кисть здоровяка, он заставил его опуститься на колени. Лик охоронца искривился от боли. Плавными, но точными движениями рук Скоморох заставил охоронца упасть на бок, потом перекатиться на спину, потом снова на бок…
        - Отпусти, — корчась от боли, простонал здоровяк, — отпусти, не то я тебя…
        - Ударишь, что ли? — спросил невинным голосом изведыватель. — Только не сомневайся, я бью не хуже, чем кости ломаю. Хочешь попробовать? — с этими словами Скоморох отпустил руку здоровяка, который тут же принялся растирать свою кисть. — Ну, бей, — предложил совершенно мирным тоном изведыватель.
        - Да иди ты к лешему, — в сердцах ругнулся здоровенный охоронец и отошёл в сторону, хорошо разумея, что попасть своим увесистым кулачищем с одного удара в такого вёрткого противника он вряд ли сможет, а второго удара, скорее всего, сделать не успеет.
        - Ладно, — почесал затылок озадаченный купец, — беру и твоего сотоварища, только плата в конце пути! — предупредил он. — Собирайтесь, послезавтра поутру отплываем!
        - Чего ты так старался непременно к этому купцу наняться? — спросил Молчун Скомороха, когда они отошли.
        - Он не просто с товаром в Итиль собрался. Его брат двоюродный уже второе лето там обитает, у наших же купцов товар берёт, а потом продаёт чужеземцам, барыш не так велик, как если бы свой товар продавал, но зато безопаснее, в дороге то всякое случается.
        - Выходит, у братца его знакомцы в Итиле имеются, и нам можно полезные связи завести, на хазарскую речь подналечь придётся.
        К тому времени вернулись и посланники с лошадьми да опытными воинами-бодричами, которые могли в конном строю добре рубиться, а в Приладожье под руководством Ольга и его военачальников уже были готовы конюшни многие, сеновалы и стойла для боевых коней. А те воины, что прошли обучение на мешках, смогли наконец оседлать настоящих скакунов.
        Глава IX
        Итиль
        Новая столица Каганата, раскинувшаяся на двух берегах реки Итиль, состояла из двух частей: западная носила прозвище Ханбалык — Ханский город, а восточная Сарашен — Жёлтый город, в котором обитали купцы, ремесленники, рыбаки, люди разных верований — мусульмане, иудеи и язычники. В то время как Ханбалык занимала верхушка иудеев, и только хорезмийские стражники — лариссии — выговорили себе условие, служа кагану и каган-беку, оставаться мусульманами.
        Более семи десятков лет как пришлось подальше от арабской угрозы перенести столицу Каганата из Семендеры. На острове размером три на три фарсаха, посреди устья великой Реки, в неприступной крепости построены великолепные дворцы из обожжённого красного кирпича, среди которых Камлык — дом кагана и рядом подобный ему дворец бека.
        Ранняя весна уже пришла в царские сады. Земля проснулась от зимней спячки и зазеленела первой робкой травой, расцвеченной тут и там синими, жёлтыми и красными первоцветами. Дорожки сада, выложенные плитками из того же красного кирпича, что и стены, просохли. Ласково-тёплое, но ещё не жаркое солнце безбоязненно касалось холёного лика хозяина дворца — грозного бека, которого арабы называли Малик, а иудеи Хамалех. Он прогуливался неспешно по саду в сопровождении своего главного советника Исхака, человека с непроницаемым ликом и внимательными холодными очами. Чуть поодаль следовали два личных охоронца и тучный помощник эльчибаги — главного сборщика податей, — здесь само угодничество и покорность, а за пределами дворца недоступный высокомерный вельможа, властного взгляда которого опасались не только богатые купцы, но даже беи и баилы.
        Несмотря на теплое весеннее солнце, тревожные мысли не давали покоя грозному властителю, который хоть и считался вторым в государстве после великого кагана, но на самом деле давно уже, ещё со времён Булана, являлся настоящим правителем Хазарии. Нерадостные вести сообщал каган-беку Менахему помощник эльчибаги. Причём эти худые вести приходили с разных пределов Великой Хазарии.
        Словно стараясь отстраниться от неприятных мыслей, навеянных докладом сборщика податей, повелитель Хазарии плотнее запахнул свой длинный шёлковый халат небесного цвета с мягкой белой подкладкой, щедро расшитый золотыми нитями. Мягкие, тоже расшитые ичиги на ногах и белая шапка из молодого барашка составляли его одежду.
        - Почему снова уменьшился поток податей? — сурово спросил бек, грозно глянув на упитанного помощника.
        - По многим причинам, великий Хамалех, — низко склонился чиновник. — Из-за того, например, что столько лет не платит дань Куяба, с тех пор, как пришлый варяг по имени Аскальд со своими людьми возглавил воинов Куябы-Киева и изгнал всех наших сборщиков дани вместе с нукерами, часть из которых убил. Очевидцы рассказывали, как закованные в железо жестокие северные воины, закрывшись своими большими щитами и ощетинившись копьями, пошли прямо на отряд наших конных нукеров и разрезали его надвое своим пешим железным клином, как жирную баранину острым ножом. Свои обоюдоострые мечи, которыми поляне платили нам дань, они повернули против хазар и тем нанесли большой урон казне.
        В последние годы участились грабительские налёты беченегов и угров, с каждым годом уменьшается поступление дани с народов Кавказа. Но, пожалуй, самое главное — это уже известные великому Менахему синьские беспорядки. Ведь после того, как там вспыхнуло восстание земледельцев, а их каган-император жестоко подавил его, пришло в упадок всё шёлковое дело. Земледельцев порубили столько, что теперь некому выращивать шелкопряда и кормить его тутовыми листьями. Нам просто нечего возить, наши шёлковые караваны, которые приносили большую часть дохода, теперь почти не ходят к синьцам… Да и с Булгарии получили в этом году меньше, потому, что урусы из Куябы пограбили их земли, особенно вокруг Булгара и Сувара. И хотя города не были взяты, а враги отогнаны, многие купцы и баилы лишились своих людей и имущества и не смогли заплатить весь налог. С них, конечно, взяты долговые расписки, если не вернут, отдадут свою землю или будут проданы в рабство, но это не меняет положения дел…
        Бек помрачнел, его большие пухлые губы искривились, выражая крайнее недовольство и досаду, а в чёрных сливовидных очах под мохнатыми дугообразными бровями сверкнули искры гнева. Рассерженный сын Авраама оглянулся и кликнул одного из своих верных хорезмийских стражников.
        - Всыпь ему десять плетей за дурную весть, — велел он. Тучный сборщик податей побледнел и покорно согнул спину. Он старался не кричать, зная, что бек этого не любит, и только тихо стонал после каждого удара плети, лик его при этом покрылся капельками пота. — Манасия, как всегда, мудр, — проронил негромко бек о старшем сборщике налогов, мельком взглянув на искривлённый болью лик тучного, — с плохими вестями посылает своих помощников, а не приходит сам!
        Советник Исхак угодливо закивал, боясь, что великий Хамалех накажет и его.
        - Мы в тот раз не наказали урусов, оттого обнаглевший волк заявился прямо в нашу кошару. Войско киевского кагана Дира и его бека Скальда осмелилось прийти грабить Волжскую Булгарию, подвластную нам! — рассержено проговорил бек.
        - Прости, великий Менахем, сын божественного Аарона, нам пришлось тогда укрощать беченегов, — ответил Исхак, — но в Булгарии урусы получили достойный отпор и убрались к себе. И ещё, о великий Хамалех, в Северной Словении укрепляется другой варяг — каган Рерик, который, говорят, ещё свирепее Скальда. Он заставил платить ему дань все окрестные племена и собирается завоевать те славянские земли, которые издавна платят дань Великой Хазарии…
        - Если дать окрепнуть этому Рерику, он, наверняка, захочет оторвать у нас своих собратьев-данников: северян, кривичей, радимичей и вятичей. Он и так уже подобрал под себя те города, где сходятся пути из Азии и из Кунстандии в Прибалтику и Северную Европу. Этот дерзкий варяг стал богатеть с каждым днём, почему молчали раньше мои мудрые советники, уже давно пора с ним решать, — так же сердито ответил бек.
        - Думаю, о великий, что нужно отправить сильное войско и проучить зарвавшегося морехода, — кланяясь, учтиво отвечал Исхак. — Реки вскрылись, и пришли первые торговые корабли этих дерзких северных урусов. А вдруг они замышляют что-то против Великой Хазарии, может, в их кораблях оружие и воины для нападения на нас? — предположил советник с притворным испугом.
        - Так проверь… — мимоходом обронил бек, потом добавил: — Если они убьют или ограбят наших торговцев, мы не сможем удержать священного гнева наших нукеров… — Исхак, понимающе улыбаясь, склонился ещё ниже, выражая мудрейшему всю свою преданность, и после жеста бека хотел удалиться.
        - Погоди, а чем ты думаешь заменить потерянный для нас шёлк? — остановил его Хамалех.
        - Если мы разделаемся с каганом Рериком, то заменим синьский шёлк не менее драгоценными мехами сказочной Биармии, которой сейчас владеет этот северный варвар. А какие там хорошие рабы и рабыни! Женщины из склавенов не только красивы и выносливы, но ещё и умеют делать все, мусульмане охотно берут их в свои гаремы, оттого они ценятся дороже мужчин. Склавены-мужчины тоже хороши, но слишком строптивы и непокорны, поэтому их лучше кастрировать перед продажей.
        Ответ Исхака понравился Хамалеху, и он милостиво отпустил его, не прибегая к плети.
        БУЛГАР
        Торговый караван из Новгородской земли, пройдя долгий путь, наконец прибыл в Волжскую Булгарию и бросил якоря в её торговом граде Булгар, что стоит на левом берегу Волги, недалеко от впадения в неё Камы, по-булгарски Кара-Идель.
        Купец из Ладоги по имени Зуй с полной лодьей товара, с помощниками да охоронцами, среди которых были и Молчун со Скоморохом, уже несколько дней стоял у большой торговой пристани. Купец что-то продавал, покупал, к чему-то приценивался, потом молвил:
        - Ух, хитры купцы вятские, вспомните, братцы, как стращали про опасности пути и предлагали товар наш по двойной цене забрать?! Только мне-то лукавство их ведомо. Здесь, в Булгаре, наш товар уже не вдвое, а вдесятеро дороже, а уж в Итиле и подавно, может, стократную цену возьмём! — довольно потирая длани, рёк купец, и очи его блеснули в радостном предчувствии доброго куша.
        - Когда снимаемся-то? — спросил его главный охоронец и помощник Божедар.
        - Так чего уж, отдохнули маленько перед дальним переходом, завтра поутру и двинемся далее на Итиль. — Купец ещё раз оглядел всех быстрым взором. — Я по торжищу пройдусь напоследок, ещё кой-чего гляну. Божедар, со мной пойдёшь, — распорядился Зуй. Скоморох с Молчуном переглянулись, потому что им непременно нужно было встретиться с Айером и Силой, которые оставались в Булгаре.
        - Давай, Скоморох, поищи его лавку, а я буду здесь, на лодье, иначе Зуй разгневается, что оба ушли, — тихо промолвил Молчун. Но Скоморох ещё не успел покинуть уставленную лодьями пристань, как узрел среди купцов, грузчиков и прочего люда, снующего на пристани, крепкую стать Силы. Изведыватель прибавил ходу и, пройдя некоторое время чуть стороной, поглядел, не идёт ли кто за богатырём. Потом пошёл наискосок, так, чтобы его путь пересекался с тем, по которому шёл Сила.
        - Мы завтра с восходом уходим вниз по реке, купец торопится в Итиль, лодья стоит вон на том краю причала, — указал он одними очами, — перед восходом будем ждать с Молчуном на берегу, где три лодки малые лежат вверх дном.
        Утренняя прохлада и ранний предрассветный час заставили всех на лодье завернуться в плащи и крепко спать. Только оба изведывателя не спали, вслушиваясь в тишину, плеск ленивой утренней волны и крики петухов. Когда трижды ухнул филин, оба молча встали, будто тени перепрыгнули на пристань и растворились в утреннем тумане, а ещё через несколько шагов попали в крепкие объятия Силы и Айера.
        - Как вы тут, торг ладно идёт? — как всегда, весело спросил говорливый Скоморох.
        - Добрый торг, а как иначе, меха-то сами с Хабуком выбирали. Сила своими штуками богатырскими не только всех мужей здешних очаровал, но и жену градоначальника приворожил, — в тон ему ответил Айер. — Его местные уже успели прозвать Урус-Батыр. Вот только купцы здешние на нас косо глядят, мы ведь цену за свои меха не ломим, но козни какие супротив нас опасаются пока творить.
        - Эге, брат Сила, ты с жёнами поосторожней в чужом краю, от беды подальше, лепше обходи их стороной, как я, — с дружеской улыбкой подначил Скоморох.
        - А Айера булгары назвали Аурайя, что означает по-ихнему «погода», — кивнул на купца Сила.
        - Ну, братцы, Аурайя так Аурайя, — обнимая Скомороха и Молчуна на прощание, молвил новоиспечённый купец, — коли человека ко мне с вестью пошлёте, то пусть ищет купца Аурайя. Я тут от торжища главного совсем недалече обосновался, почти у самой мечети.
        - Так ты, брат Аурайя, прямо под защитой ихнего бога устроился, ловко! — лукаво подмигнул молчаливому сотоварищу Скоморох.
        - На торжище моя меховая лавка недалеко от колодца, — уточнил пожилой изведыватель.
        - Главное, чтобы тот товар, за которым мы отправились, добыть удалось! — тихо промолвил Скоморох.
        - И чтобы в срок! — добавил Молчун, и они ещё раз крепко обнялись.
        Едва из-за виднокрая появился огненный шар солнца, купец Зуй приказал отчаливать, и гружёная лодья легко заскользила по течению великой Ра-реки.
        Позади остался Булгар, торговый город Волжской Булгарии, где затерялся среди многочисленного люда пожилой купец средней руки с непроизносимым для местного люда именем Айер, что по вепсски означает «весло».
        Купец Айер с кротким своим работником Силой открыл в Булгаре свою лавку и повёл удачный торг мехами, быстро перезнакомившись не только с местными и многими приезжими купцами, но и с влиятельными гражданами сего торгового града. Частенько градоначальник и его приближённые звали к себе купца Аурайя с его помощником, чтобы батыр Сила показал именитому приезжему гостю чудеса мощи человеческой.
        - Сильный у тебя помощник, купец, очень сильный, — восхищённо покачивали головами именитые гости, — жаль, что его не было, когда к стенам нашего города пришли воины киевского кагана Дира. Вот бы когда пригодилась могучая сила славного батыра!
        - А что, они хотели взять Булгар? — спросил Аурайя.
        - Да, но им это не удалось, наши доблестные воины на своих полудиких лошадях прогнали их прочь. Говорили, даже, что в бою погиб сын их бека Аскальда.
        Мужи вели неторопливую беседу о делах, ценах на товар, податях и войнах, и никто из них не обращал внимания, что всякий раз, когда пожилой купец оказывался в гостях у градоначальника вместе со своим необычным помощником, где-нибудь за резными деревянными колоннами всегда мелькала стройная женская стать. Если бы кто догадался взглянуть туда, а не на сказочного батыра, то узрел бы сияющие очи жены хозяина дома. Не так давно привнесённые магометанские порядки ещё не искоренили прежних многотысячелетних отношений булгар, и женщина ещё не стала бессловесной и покорной собственностью для услады господина и рождения ему воинов и наследников. Здоровая смесь тюркских, славянских, иранских и сарматских кровей ещё не была переплавлена новыми устоями, привнесёнными выгодной для владык верой.
        - Я обижена на тебя, — поджав губы, заговорила жена градоначальника, когда они обедали в тенистой беседке греческого дворика. — Уже три раза ты приглашал купца Аурайя с его помощником-батыром, а я видела всё только издали, будто подглядывала в щёлку.
        - А разве тебе это тоже интересно? — искренне удивился градоначальник. — Я думал, что такие зрелища волнуют только мужчин.
        - Не только мне, но и моим сёстрам, которые слышали разговоры о невероятной силе этого батыра, тоже интересно взглянуть! — отвечала, уводя разговор от себя, мудрая жена, а про себя подумала: «Если бы мужчины понимали, что на самом деле волнует женщин, то жизнь и тех и других была бы намного приятней».
        - Хорошо, Лайпи, я как раз хочу пригласить купца с его помощником к нам на праздник, который не отмечается у магометан, и значит, не будет гостей из Хорезма или Халифата, у них, ты знаешь, свои правила в отношении присутствия женщин.
        - Тебе нравятся их дикие обычаи прятать женскую красоту, словно награбленные сокровища, в тёмных чуланах и сундуках?
        - Нет, конечно, дорогая, но я не вправе этого показать, потому что нам не нужны неприятности.
        В этот раз Сила, показывая свою мощь, ощущал на себе особое внимание. Рядом с городским головой, его гостями-баилами и богатыми купцами сидели в ярких одеяниях из синьских шелков их знатные жёны. Одна из них, похоже, жена градоначальника, выделялась небесно-голубым, будто струящимся нарядом и игривой улыбкой. За их спинами нет-нет да вспыхивали восторгом очи служанок.
        Эти восторженные взгляды будто высекали в душе богатыря невидимые искры, и в нём вспыхивал внутренний пламень, приятно обжигая и даря такую силу, что самые тяжёлые гири он вздымал неожиданно легко, а крепчайшие цепи рвались, будто сами собой. А это рождало новые восторги булгарских жён.
        Вскоре в лавку Аурайя в сопровождении охоронцев и двух служанок пожаловала жена самого градоначальника. Она принялась неторопливо перебирать шкуры, любуясь их золотистыми и серебристыми переливами, прикладывала то одну, то другую к себе, оценивая, к лику ли ей этот мех. Старый изведыватель, мимо которого не проскочили незамеченными неравнодушные взоры жены градоначальника, обращенные на Силу ещё там, в их доме, тут же кликнул помощника.
        - Сила, помоги госпоже Лайпи выбрать самый добрый товар, принеси всё самое лучшее, что есть у нас для такой знатной жены! — молвил он на булгарском, с учтивым поклоном подавая гостье связку песцов.
        Богатырь, как всегда, чуть смущённо вышел из складской половины лавки. Он принялся показывать гостье разные связки шкур соболей, белок, горностаев, лис, куниц и бобров, приносил из другого помещения всё новые и новые. Торг длился долго.
        - Купец, пусть твой помощник завтра доставит всё, что я выбрала, ко мне домой, там и оплату получит, — стрельнув очами, будто добрый лучник, молвила знатная жена. Лавка опустела, а растерянный Сила всё стоял посредине, глядя вслед недавним посетителям.
        - Эх, брат Сила, после таких взглядов я в молодости женатым человеком стал, — проговорил купец, невольно окунаясь в далёкие воспоминания.
        - Ведаешь, Айер, меня ведь не очи жены градоначальника в душу ранили, — тихо молвил богатырь.
        - Так и я не о госпоже реку, а об её служанке. У госпожи это блажь пустая, желание владычества, а вот у служанки её сама душа через очи с твоей душой разговор вела. Я давно на этом свете живу, многое понимаю.
        - А что сталось с твоей женой? — осторожно спросил ободрит.
        - Мор был большой, много народу сгинуло, вот и моя Весняна с сыном и двумя дочерьми… — тихо молвил изведыватель. — Она у меня красавица была, из словен, потому словенской речью я не хуже вепсской оволодел, а уж как в изведыватели попал, так и другим пришлось выучиться. — Айер ещё раз пристально глянул на помощника. — Да тебя, гляжу, брат, тоже крепко зацепило. Что ж, рад за тебя, настоящая-то любовь нам от богов даётся, береги её. То не беда, что она в служанках у градоначальницы, коли боги дают нам чувства светлые, то волей их могут свершаться чудеса, о коих мы и помыслить не можем.
        Взволнованный Сила доставил на другой день меха в дом градоначальника. Потом пару раз приходила с разными поручениями и её прислужница по имени Серпике, тонкая, грациозная, с тёмными глубокими очами. Передавая дары разные от своей хозяйки, она вскидывала на Силу свой зачарованный взгляд, от которого богатырь вконец смущался, терялся и не знал, что молвить и куда девать свои могучие руки.
        ИТИЛЬ
        Шумный и жаркий Итиль, особенно его восточная часть — Жёлтый город, где находились всевозможные торжища и мастерские, встретил разноязыкой круговертью, в которую, будто в водоворот, втянуло приехавших новгородских купцов. Множество торгового люду приезжает сюда из разных концов, более всего византийцев, арабов, славян, хорезмийцев. Потому и стояло посреди Сарашена три храма: христианский, для торговцев из Византии и дугих европейских стран; мечеть для арабов, хорезмийцев да тех купцов, кои хаживали торговать в Халифат; и, само собой, синагога иудейская, наиболее роскошная из трёх храмов Итиля, потому как иудеи и их хазарские единоверцы были самыми богатыми купцами и высшими чинами государства, начиная с божественного кагана и властителя Хазарии каган-бека. Им принадлежала самая доходная торговля рабами и шёлком, мехами, оружием и всяческими драгоценностями, а также сбор налогов со всех проходящих купеческих караванов.
        Только не было здесь ни храма, ни капища для язычников. Потому купец Зуй заблаговременно сходил к славянским идолам ещё в Булгаре, где стояло такое капище, и старательно перечёл богу Велесу — владыке достатка и богатства — все свои товары и попросил покровительства в удачной торговле, чтобы купцы не перечили той цене, которую он скажет.
        Едва встретившись с родичами в Итиле и передав им подарки, купец Зуй с помощниками поспешил разложить в лавке на торжище свой товар. А товар у него был добрый, и разноплеменный люд столпился вокруг, прицениваясь. Ещё бы, тут были отборные северные меха и изделия новгородских и ободритских кузнецов. Особый восторг у спокойных и величавых арабов вызывали болотные мечи и ножи с дивным серо-чёрным узором, напоминающим лепестки цветка, который не могли сотворить даже их прославленные на весь мир мастера, никто, кроме кузнецов из Вагрии, которых привёз с собой на Новгородчину князь Рарог. Купцы брали в руки дорогие клинки, любуясь, как на их до зеркальности сглаженной поверхности играют лучи яркого итильского солнца.
        - Кара лыг, кара лыг! — одобрительно повторяли они на тюркском языке, что на словенском означало «чёрный цветок», и восторженно цокали языками в знак восхищения.
        - Харалуж, харалуж, а как ты думал, он самый, — довольно кивал Зуй и крепко держал высокую цену.
        Вечером, чтоб смыть с себя пот и пыль торжища, отправились Скоморох и Молчун на песчаный берег реки.
        - Сдаётся мне, тот худощавый в рыжей шапке купец, что на словенском немного речёт и сегодня приценивался к нашему товару да языком цокал, наш с тобой собрат из хазарской тайной стражи, — молвил шустрый изведыватель, разоблачаясь у воды и незаметно оглядываясь по сторонам. Его спутник только согласно кивнул, развязывая на ощупь под рубахой пояс с четырьмя ножами.
        - Если на днях появится, я с ним поскоморошничаю, покажусь ему эдаким жадным до пенязей да гульбищ охоронцем, у коего только и есть в голове, что заработать да прогулять, а о другом и головушка не болит.
        - Зачем, опасно это…
        - Если он поверит, что я такой и есть, то станет выспрашивать напрямую, а там, глядишь, и своим соглядатаем сделать захочет, тогда и сам чего-то скажет.
        - Гляди, в западню угодить можем!
        - Можем, как в трясину в чужом болоте, — согласился Скоморох, с разбегу влетая в речную волну. — Только служба наша такая, чтоб по краю трясины хаживать, — продолжил он, когда снова оказался на берегу.
        - Что ж, попробуй, брат, — нехотя согласился Молчун, — я, сам ведаешь, не смогу так.
        - Я вчера на невольничьем торжище одного мальца приметил, сам чернявый, а очи голубые, мать его из славян, а отец булгарин, малец одинаково добре речёт булгарской и словенской. Последние пол-лета у хазарского вельможи в услужении был, да сбежать пытался, вот хозяин его и решил продать, кому нужен строптивый раб. Я б его купил.
        - Нам-то он на что, своих забот полно явло.
        - При случае неприметный малец, да ещё темноволосый, пройти сможет там, где нам с тобой ни за что не проскользнуть.
        - А как он и от нас сбежит?
        - Я сам сиротой рос, ведаю, чем мальца можно привязать покрепче цепи железной. А и сбежит, так невелика беда. Вернётся в свой Булгар-град.
        - Я-то с детишками не умею толком ладить, а к тебе они повсюду льнут, что к мамкиной плахте. Но мы не можем тратить деньги, данные воеводой, на первое, что нам заблагорассудится. Рабы-то дорого стоят, — заосторожничал Молчун.
        - За мальца просят всего сто дирхемов, это втрое дешевле, чем прочие!
        - Это почти все деньги, что у нас есть, — тихо, но веско промолвил Молчун.
        Скоморох обиженно засопел и отвернулся.
        - Что «Лисья шапка»? — как всегда кратко спросил Молчун на следующий день.
        - Похоже, ему по нраву такой жадный до пенязей и весёлой гульбы охоронец, как я, вот! — Скоморох подкинул в длани несколько медных монет. — Кой-какую плату уже получил, сегодня в греческую харчевню пойду. Важных людей там, конечно, не бывает, но хвастливые слуги, охоронцы и прочий люд порою занятные вещи выбалтывают, особливо под вино греческое. Есть там слуга одного стратигоса византийского, весьма своим хозяином гордится.
        - Это из тех, что хазар воинскому строю обучают? Коли так, пошли сегодня вместе, — сказал Молчун.
        Дородный чернявый грек, хозяин харчевни, с улыбкой кивнул своему постоянному гостю, который неплохо рёк на греческом.
        - Где ты греческому языку поднаторел? — спросил сотоварищ. — У нас его редко услышишь.
        - Сам знаешь, брат, на язык я особо боек. И как-то захотелось мне греческому научиться. Месяц-другой походил в помощниках у купца византийского, что желал в Ладоге обосноваться — и всё. Теперь я любой незнакомый язык за седмицу понимать начинаю, на второй разумею почти всё, а через месяц уже и говорить могу, не велика трудность.
        - Ты лепше меня на хазарском речёшь, это так, — согласно кивнул Молчун.
        - Удачный день: и пенязей подзаработал, и византиец, гляди, пожаловал, не зря сегодня пятый день седмицы, надо пользоваться покровительством Макоши, — скороговоркой прошептал изведыватель, махая рукой чуть прихрамывающему коренастому мужу с косым шрамом на лике. Молчун взял свою чашу и пересел за соседний пустующий стол, так, чтобы сидеть за спиной Скомороха.
        - Полидорус, брат, у меня сегодня завелись монеты, и я угощаю, садись, вино уже на столе! Я приветствую славного воина, бесстрашного человека, побывавшего во многих сражениях и победившего всех своих врагов. За настоящего воина Полидоруса! — громко провозгласил Скоморох на греческом, поднимая чашу.
        - Ты наивен, мой молодой весёлый друг, — промолвил после нескольких здравиц в свою честь довольный византиец, важно выпятив мощную грудь. — Для настоящего воина сражение никогда не заканчивается, оно только прерывается на время.
        - Но сейчас нет войны, брат, и мы можем предаваться наслаждению.
        - Скоро будет война, поверь мне, — уже изрядно захмелев, прошептал византиец. — Мы ходим в термы, если этим словом можно назвать глиняный сарай с бочками, только раз в седмицу…
        А раньше мылись три раза…
        - Причём тут термы? — искренне удивился Скоморох.
        - Все остальные дни стратигос, у которого я служу, гоняет по степям этих вонючих варваров хазар, обучая их по-настоящему воевать, слушаться команд, выполнять перестроения в движении и прочее… Тебе, мелкому купцу, этого всё равно не понять, да оно тебе и не нужно…
        - Так я даже не знаю, как натягивать лук, — согласно кивнул Скоморох, — мне важнее уметь торговать, чтобы потом повеселиться, выпить вина с настоящим воином.
        - Ха-ха, натягивать лук! Все думают, что война есть махание мечом и метание копий. Как бы не так: война — это стратегия, всё должно быть заранее предусмотрено, продумано и рассчитано, это искусство, мой весёлый и щедрый друг!
        - Шрам-то на челе и ланите изрядно потемнел, ещё немного — и доблестному воину одному трудно будет дойти домой, поможем, брат? — молвил по-вепсски Скоморох как бы про себя. Молчун, не оборачиваясь, в ответ ткнул его слегка локтем в спину.
        - Вот потому-то я и служу у стратигоса, который в предстоящей войне хазар с северными скифами и есть почти самый главный человек! Ты не думай, — рёк византиец, пошатываясь и опираясь на плечо Скомороха по пути из харчевни, — я ведь не слуга какой, да он же со мной, со старым и опытным воином, всегда советуется, и только потом заносит всё на свой пергамент.
        Когда до небольшого опрятного дома, где жил стратигос, оставалось уже немного, Полидорус остановился и поднёс перст к устам.
        - Тс-с, — тут хазарские стражники следят, чтобы никто чужой не появлялся, поэтому я пойду дальше сам. — Он сделал с трудом несколько шагов и остановился.
        - Послушай, Полидорус, — тихо предложил Скоморох, — а давай мы пройдём с тобой к жилищу не по улице, а так, чтоб никто не видел, иначе наговорят на тебя всякой ерунды.
        - Ты, пожалуй, прав, весёлый купец, все так и пытаются всунуть свой нос в чужие дела да оклеветать старого воина, а что они знают о моих делах, что? — Они пошли вокруг через какие-то кусты и остатки полуразрушенного строения. Наконец пробрались к небольшой калитке в каменном заборе. Ещё раз, попрощавшись и приложив перст к устам в знак молчания, византиец, пошатываясь, скрылся за калиткой. Скоморох подождал, пока появится Молчун, что незаметно шёл за ними от самой харчевни.
        - Он рёк, — шепотом стал пересказывать разговор Скоморох, — что война — дело решённое. Стратигос по шесть дней в седмицу хазарскую дружину обучает для сражения с северными скифами, так они нас называют.
        - То, что со всех концов Хазарии воины под Итиль начинают подходить, мы и сами видим, — махнул шуйцей Молчун, — но когда они выступят и каким путём, вот что нам надобно!
        - Так давай стратигоса, когда он завтра будет возвращаться из «терм», прихватим да поспрошаем с душой.
        - Шум велик, а толку мало. Тихо надо деять и незаметно, — прошептал в ответ Молчун.
        - Эй, кто там, выходи! — раздался повелительный окрик на хазарском. Изведыватели замерли, всматриваясь в темноту.
        - Византиец не закрыл калитку, укроемся в его дворе, — прошептал Скоморох.
        Всё-таки старая калитка предательски скрипнула, и тут же в доски воткнулась стрела, метко пущенная на звук. Три быстрые согбенные тени скользнули следом за изведывателями во двор, где на широком деревянном помосте лежал на спине, раскинув руки, слуга стратигоса. Хазарские стражники остановились, потом один бросился к телу.
        - Живой, — с облегчением проговорил он.
        - Да если этого пьяного грека кто-то зарежет, с нас могут живьём снять шкуру, — ответил ему другой, держа наизготовку лук.
        - Я думаю, сюда всё-таки кто-то вошёл, мы же слышали, как скрипнула калитка, — вступил в разговор третий, — может, это воры, надо посмотреть в доме, давай разбудим его. — Старший наклонился над спящим и принялся его трясти, но Полидорус только пробормотал что-то и перевернулся на бок. Вдруг раздался гортанный крик, похожий на крик ночной птицы, и с росшего во дворике карагача что-то рухнуло прямо на голову лучнику, сбив его на выложенную камнем дорожку. Одновременно сзади другого воина возникла тень, он успел повернуться, держа в руке узкий и длинный кинжал, но тут же, захрипев, осел от мощного удара в челюсть, а второй удар в печень он получил, уже падая наземь. Кинжал зазвенел по камням, а старший из стражников, что будил грека, даже не успел толком распрямиться, когда метательный нож Молчуна вошел ему в шею. Снова наступила тишина, только молодая луна с удивлением глядела сверху, стараясь понять, что творят эти суетливые люди.
        На рассвете выпитое вино попросилось наружу, тем более что к утру стало зябко, и старый воин, кряхтя, поднялся со своего ложа. Вытаращив глаза, он тут же снова закрыл их. Потряс тяжёлой головой и снова открыл очи, однако ничего не изменилось. На дорожке и у самого ложа валялись три мёртвых тела хазарских стражников. Кровь была повсюду. Тут же лежали окровавленный меч и кинжал, с которыми старый воин никогда не расставался. Растерянно обходя двор и дрожа всем сильным телом не то от холода, не то от страха за содеянное, несчастный Полидорус вдруг услышал какой-то шорох, и вслед за этим кто-то выполз на четвереньках из-за угла сарая. Человек сел и поднял руки, показывая свою безоружность. На его челе красовалась изрядная ссадина.
        - Это же тот самый щедрый купец, который меня вчера угощал, — проговорил вслух потрясённый грек. — Что тут стряслось, друг? — дрожащим от волнения голосом спросил Полидорус.
        - Ты, в самом деле, великий воин, я бы не справился и с одним, а ты разделался с тремя стражниками, как лев с жалкими псами, — отвечал купец.
        - Скажи, как это случилось? Хотя какая разница, сегодня к обеду здесь будет повар, а к вечеру приезжает сам стратигос, всё пропало, я погиб! — Старый воин схватился за гудящую голову двумя руками. — Что я скажу ему и хазарской страже? Конец, мне конец! Как же это получилось?
        - Это было жутко, Полидорус, ты был так разъярён, я испугался и забился в какую-то щель между очагом и сухими дровами. Ты рычал зверем, а твои меч и кинжал в свете луны блистали как молнии, кромсая хазар, словно туши скота на бойне. А когда ты разделался с варварами, то упал на ложе и заснул.
        - За что я их убил?
        - Они оскорбили тебя. Этим заносчивым шакалам досталось поделом, но если честно, то я и сам не помню причину, я ведь тоже был пьян. Но ты герой, и я должен помочь тебе.
        - Мне уже ничем не помочь! — обречённо выдохнул византиец.
        - Погоди, но ты воин, ты можешь уйти в поход, вчера ты говорил о какой-то там скорой войне, правда, не помню против кого.
        - Поход в день святого Ильи, это через три седмицы… А у хазар смена караула сразу после восхода солнца…
        - Если мы с тобой хорошенько спрячем тела хазар, никто ни о чём не узнает. А потом ты спокойно отправишься в свой поход. Надеюсь, он будет не близким?
        - Мы пойдём по Танаису вверх, — задумчиво проговорил, держась за гудящую голову старый воин, — а потом на полуночь через землю скифов-вятичей.
        - Ну, вот видишь, кто же там тебя достанет. Главное сейчас — успеть убрать трупы, — уже решительно произнёс купец.
        - Но куда? — с проснувшейся робкой надеждой в голосе молвил Полидорус.
        - Быстро вспоминай, есть у тебя где-то поблизости старые подвалы, колодцы, ямы или ещё что-то подобное?
        - М-м, — растирая виски, с трудом вспоминал грек, — есть, там, — он махнул рукой в сторону заднего двора, — там развалины какого-то строения и старый заброшенный колодец, в нём нет воды, но он достаточно глубок.
        - Тогда скорее, что же мы сидим! — крикнул малорослый купец, на ходу снимая с себя одежду. Они принялись почти бегом носить через узкую калитку тела изрубленных хазарских стражников и сбрасывать их в старый колодец. Туда же полетело их оружие, окровавленная одежда грека, все, чем было устлано ложе, и предметы, на которых была видна кровь.
        Они носились как одержимые, забыв о головной боли.
        - Теперь давай забросаем всё это обломками из развалин, скорее, — торопил старого воина купец. Когда всё было сделано, он окатил себя водой из медного круглого сосуда.
        - Теперь уже можно не торопиться, до смены стражников мы успеем вымыть от крови камни, а мой торг всё равно пропал, сегодня я ничего уже не заработаю, — проворил он уже спокойно и несколько печально.
        - Брат, ты спас меня, я скопил кое-какое золото и серебро, я заплачу!
        Купец поглядел на него и радостно улыбнулся: — Купи мне раба, Полидорус!
        Голубые очи чернявого мальца глядели недоверчиво на новых хозяев. Когда же с него сняли ошейник раба, то он немного растерянно молвил вятской скороговоркой:
        - А коли сбегу-то?
        - Дело твоё, — равнодушно молвил Скоморох, — только прежде оглядись, может, чему полезному научишься, мы-то, охоронцы, многое умеем, что для настоящего беглеца надобно. Путь по звёздам и солнцу сыскать, под водою плавать и даже хорониться в воде, так чтоб враг не заметил, из лука стрелять, любым клинком орудовать, да много чего, — неторопливо продолжал изведыватель. — Отныне ты сам себе хозяин. — Скоморох взял со стола нож и, неожиданно обернувшись, метнул его в столб, что подпирал потолок мазанки. Очи недавнего раба вмиг засияли.
        - А он тоже так могёт? — восторженно спросил вятичбулгарин, кивнув на Молчуна.
        - Он-то ещё лепше меня с клинками управляется, — усмехнулся довольный Скоморох. Теперь он видел, что малец никуда не сбежит, детское сердечко сироты потянулось к двум охоронцам. Теперь главным было сие хрупкое доверие укрепить.
        - Моя мать из вятичей. Была в полон хазарами взята, и купил её в Булгар-граде молодой булгарский земледелец. Полюбил он свою рабыню крепко, и стала она его женой. Это мои родители. Отец назвал меня Еркинбеем, а мать Ерошкой. У нас была земля и стада коров, лошадей и баранов, я на лошади раньше ездить научился, чем ходить, а ещё рожь сеяли и заморским купцам продавали. Добре жили, — глядя очами в прошлое, печально молвил отрок.
        - А в невольники-то как угодил? — спросил Молчун.
        - Когда стали насильно в магометанство гнать, отец отказался веру предков предать, за то его баилы и убили, хозяйство разграбили, мать тоже погибла, — тяжко вздохнул малец, — а я в отроках оказался в Итиле.
        - Видал, брат Молчун, не только словен северных да русов, у Варяжского моря живущих, в чужую веру гонят. Но мы тому не поддадимся, так, брат Еркинбей-Ероха? — И Скоморох ласково потрепал волосы мальца.
        Глава Х
        Еркинбей и Урус-батыр
        Со стороны безводной пустыни снова задул сильный ветер, запорашивая очи прохожих песком. Отворачиваясь от встречного суховея, прикрывая очи, Скоморох и Молчун шли по Итильским улочкам, иногда незаметно проверяя, не следует ли кто за ними.
        - Что-то сегодня не так, брат Скоморох, — озабочено молвил Молчун, — гляди, всё торжище полно стражи конной и пешей, все будто ждут чего-то.
        - Да не только торжище, весь Жёлтый город будто улей. Не нравится мне эта суета, затылком опасность чую.
        - Погоди, — вдруг замер Молчун. — Что бы ты сделал на месте начальника тайной стражи, коли б твоя дружина собиралась в поход идти нежданно для ворога?
        - Перекрыл бы все выходы, и вперворядь для чужестранных купцов! — выпалил мгновенно быстрый на догадки Скоморох.
        Они, не сговариваясь, поспешили к пристани.
        - Гляди, Скоморох, а вон и твой знакомец в лисьей шапке, — молвил охоронец, слегка толкнув сотоварища в бок.
        - Вижу, он знак сделал, чтоб я за ним пошёл, иди медленнее, я догоню.
        - Живо назад! — возвратившись, мрачно молвил Скоморох. — Хазарин речёт, кто-то порезал и ограбил их купцов. Нашли в спине одного из убитых нож новгородского купца, сейчас разгневанные итильцы идут резать новгородских, а заодно и всех купцов славянского вида, кто под руку попадётся, бежим!
        - Всё, купец, закончился твой торг, уходить надо! — крикнул Молчун, вбегая в лавку-мазанку, где в благодатной тени восседал среди товара его хозяин — ладожский торговец Зуй.
        - Ты чего… — оторопело вытаращил очи купец на неожиданную дерзость обычно неразговорчивого и послушного работника, — чего на меня, да ты… — от нахлынувшего возмущения и растерянности хозяин стал заикаться. Охоронец, не глядя на купца, сильными ударами ног расшвырял лежащие в углу тюки с товаром, что-то взял, что-то отбросил в сторону.
        - Айда на пристань! — проговорил Скоморох, на миг появившись в проёме открытой двери. — На подворье, где останавливаются купцы, уже началось. Ещё немного — и разъярённая толпа будет здесь, тебя не просто зарежут, как барана, а растопчут и разорвут на куски! — скороговоркой бросил он оторопевшему купцу.
        - Да как же, а товар… дак того… что же это… — растерянно забормотал Зуй.
        - Почто стал-то, болезный, — сострадательным тоном спросил Скоморох, — пенязи считаешь ты споро, да смекаешь туго. Тебе же словенской речью молвлено, что на твоих весах на одной чаше живот твой, а на другой товары и барыш. Только запомни, брат Зуй, что ещё никому не удавалось после кончины барыш свой с собою прихватить. Коли решил попробовать, так оставайся, — уже спокойно-безразличным тоном заключил быстрый на слово Скоморох.
        - Так вы, того… кто такие, откуда?..
        - Совсем худо у тебя с головушкой, купец. Охоронцы мы твои, настоящие охоронцы, смекаешь? Оттого и упреждаем, что ноги уносить надо. Ты как хочешь, а мы ждать тебя не станем, каждый живота своего владетель. А ты где был? Я думал, ты на месте! — напустился Скоморох на вбежавшего Ерошку.
        - Я только что был там! — затараторил взволнованно малец. — На возах привезли трупы хазарских купцов, сам градоначальник на площади сказал, что их убили и ограбили подлые новгородцы, и потому никому пощады не будет. «Смерть убийцам наших людей», — вот так он сказал, — закончил Ерошка, произнеся слова градоначальника на хазарском.
        - На пристани свидимся, коли успеешь! — И охранники с Ерошкой беззвучно исчезли.
        Более, нежели сами речи, на купца возымели действие появившаяся вдруг у «работников» повелительность в голосе и кошачья мягкость в движениях.
        - Божедар, — громко позвал Зуй своего верного помощника, — всё самое ценное и нужное в ларь походный, уходим немедля на пристань. Да еды, какая есть, прихвати, не то опять одной рыбой, словно рыбоеды какие, питаться будем.
        На пристани оказались не только они. Спешно отчаливали несколько лодий. Это были те словенские купцы, которые либо остановились не на общем купеческом дворе, а у своих знакомых, либо те, кто бывал в Итиле часто и уже имел здесь своё жилище. Было и двое таких, что, на своё счастье, задержались, и слух о начавшейся резне дошёл до них прежде, чем они успели вернуться к месту ночлега.
        Их лодья отошла уже почти в темноте, и гребцы налегли на вёсла, правя против течения.
        - Даже на парусах и вёслах супротив течения медленно идём, — тревожно молвил Скоморох, — без коби ясно, что переймут нас…
        Молчун только вздохнул.
        - А коли так, то никого в живых не оставят…
        Оба, не сговариваясь, глянули на свернувшегося на тюке с товаром, который так и не успели выгрузить, Ерошку. Малец спал под мерный скрип уключин и покачивание ночных волн.
        - Добро бы вниз по течению в устье реки уйти, там островов немерено, можно хоть три лета хорониться, никто не найдёт, а нам как раз в верховья скорее надобно… — Давай соберём купцов, обговорим.
        Через некоторое время тёмными тенями, свернув паруса, лодьи беззвучно скользнули вниз по течению Ра-реки. Только иногда, как большая рыбина, всплескивало кормило то одной, то другой лодьи. А вверх по течению продвигалась под парусом и двумя парами вёсел лишь небольшая лодчонка, что ещё недавно была привязана сзади лодьи купца Зуя.
        - Выходит, не зря я с тем хазарином из тайной стражи скоморошничал, жадного да глупого охоронца из себя ломал, упредил-таки, чтоб не сгинул его верный помощник в ночной резне, молодца! А ещё он мне встречу назначил в конце лета в верховьях Дона, и место точное указал.
        - Погоди, там купцы не ходят, так только…
        - Верно, брат Молчун, тот путь для большого войска хорош.
        - Значит, грек тебе не солгал, и правдивость тех речей нынче изведыватель хазарский подтвердил…
        - И я о том же, теперь нам уже точно ведомо, когда и как пойдёт хазарское воинство, — молвил Скоморох, и о том воеводу с князем борзо упредить надобно.
        - Всё сделано, как ты приказал, — склонился верный помощник перед начальником тайной стражи, — гнев и негодование народа вылилось сполна, многих урусов порезали, главное начать, а потом нашлось много желающих, толпа быстро звереет…
        - Меня это сейчас не интересует, — прервал его начальник тайной стражи, — самое главное, чтобы ни один подозрительный человек из славян, булгар и прочих язычников, слышишь, ни один, не ушёл на полуночь, ни вверх по Итилю, ни караванными тропами, за это ты отвечаешь собственной головой! — глядя прямо в очи своему помощнику, жёстко закончил главный изведыватель.
        - Но у меня нет столько людей, чтобы перекрыть все дороги и тропы! — почти в отчаянии взмолился помощник.
        - Великий каган-бек даёт нам итильцев, сколько будет нужно, наше дело не допустить, чтобы каган Ререх узнал раньше времени о том, что наше войско готовится к выступлению. И ещё, величайший из правителей каган-бек поручил нам исполнить его божественную мысль, как в предстоящем походе сделать беченегов нашими союзниками. Слушай внимательно, это зависит от нас с тобой…
        Лодчонка, раздвигая камыши, пробиралась к берегу через тихую заводь, в которой то тут, то там плескалась рыба. Луна то высовывалась из-за облаков, чтобы глянуть на себя в тихой воде, то снова пряталась за свои лёгкие пологи.
        - Помнится, тут селение было недалече, когда мы в Итиль шли, — прошептал Скоморох, — там целый табун лошадей пасся.
        Челнок зашуршал по мелководью и остановился. Прихватив лук со стрелами и котомку с сушёной рыбой, все трое неслышно покинули свое плавучее убежище. Пробежал камышовый кот, сверкнув в темноте зелёными огоньками глаз, появился и скрылся в зарослях выводок кабанов. Наконец вышли на твёрдую землю, прошли через заросли тальника и замерли: в воздухе чуялся запах дыма. Ещё немного — и впереди в небольшой лощинке узрели костёр, который был невидим с реки. Двое сидели у огня, подбрасывая хворост, дальше виднелось несколько спящих на войлоках воинов. Обменялись знаками, и Скоморох растворился в темноте, а Молчун с отроком затаились в кустах.
        - Нас стерегут, вдоль всего берега посты, причём не хазары, а хорезмийцы, их зазря не пошлют, знать, ценная мы для них добыча, — тихо молвил, воротясь, Скоморох. — Может, назад, к реке, ночь идём, день в камышах сидим?
        - Нет, Скоморох, им добре ведомо, что славяне реки любят, там нас и будут искать. В степь надо уходить, пока росы нет, прямо через посты. Будем просачиваться.
        - Как просачиваться, мы же не вода? — шепотом удивился малец.
        - Ползком, мимо тех, что спят, стражников тут нет, кроме тех двоих у костра, кто же полезет через лагерь…
        Они осторожно поползли поближе к костру, где не было чутких коней, а трава более всего примята ногами воинов. Медленно и осторожно, накинув свои чёрные бараньи шкуры, ползли мимо спящих воинов, почти не напрягая тел. Вдруг один из сидевших у костра воинов встал и пошёл прямо в их сторону. Все трое замерли, вжимаясь в траву. Вот хорезмиец совсем близко. Метательный нож Молчуна притаился в руке, ещё шаг, и воин с хрипом рухнет наземь… Но хорезмиец не делает этого шага, он наклоняется и теребит за плечо другого спящего.
        - Твоя очередь, — говорит он и тут же ложится на место пробудившегося. Сменщик сонно озирается, потягивается и, видно, соображает, куда отойти по нужде. Помедлив и широко зевнув, воин осторожно, чтобы не наступить на спящих сотоварищей, идёт туда, откуда только что приползли изведыватели. Едва выждав ещё немного, русы начали ползти, как один дюжий воин вдруг перевернулся на спину и забормотал что-то. Ерошка вздрогнул и замер, а Скоморох едва не накинул на шею хорезмийца сыромятный ремешок. Но здоровяк, повозившись, побормотав и подвигав нервно ногами, заснул ещё крепче. Спящие хорезмийцы остались позади, но изведыватели всё ползли, подобно змеям. И не зря: за оцеплением оказались конные посты, которые неторопливо проезжали туда и сюда по полю вокруг пешего кола охраны. Некоторые стояли на месте, чутко вслушиваясь в привычные звуки ночи, не возмутит ли животных или птиц чьё-то присутствие. Изведыватели подождали, затаившись, пока мимо проехали двое воинов, и тут же поползли в степь, обдирая руки о жёсткие стебли и колючки.
        - Всё, — молвил устало Молчун, — теперь можем встать и идти.
        - Коли не разучились, — хихикнул Скоморох. — Как, малец, жив? Вот такая она, жизнь изведывательская, то плаваешь, как рыба, то ползаешь, что твоя ящерица. Теперь бы коней добыть. Пока хорезмийцы с хазарами наш чёлн сыщут, пока ближайшие камыши обшарят, мы уже далеко будем.
        Перед самым рассветом наткнулись на табун лошадей. То ли задремали пастухи, то ли отлучились на время, но ни их, ни пастушьих собак не было слышно.
        - Дядька Молчун, — шепнул Ерошка, — дозволь мне к табуну ближе подойти, я любого коня «уговорю», и он слушаться станет, меня дядя Ильгиз научил, он любого мог взять без аркана, только словом.
        - А что, пусть попробует, — согласился Скоморох, — а мы на страже будем.
        Взяв уздечки, малец ступил в темноту и исчез. Время тянулось медленно, вот уже стало чуть заметно сереть, ещё совсем немного, и начнёт светать. Два взнузданных коня, с Ерошкой посредине, появились из темноты почти без звука, как предрассветные призраки.
        - Вот, — сияя радостью, прошептал маленький изведыватель, — а вы мне не верили, только сёдел нет.
        - Ничего, брат, — не менее радостно молвил Скоморох, — скакать без седла для славян дело привычное, давай впереди меня садись, вместе мы как один Молчун весим. — Они подхватили свои заплечные мешки, вскочили на коней и двинулись вверх по реке.
        Но скачка их была недолгой. Едва взошло солнце, сзади послышался быстро приближающийся стук копыт: по их следу мчались шестеро легконогих всадников. Две просвистевшие рядом стрелы подтвердили решительное намерение преследователей.
        - Давай туда, — махнул Молчун в сторону небольшого холма, на котором лежала груда камней — остатки разрушенного могильника.
        - Правь конём, Ерошка, а я им охоту близкого знакомства отобью! — молвил быстрый изведыватель, передавая повод мальцу и снимая со спины лук. Когда один из шести всадников дёрнулся в седле и откинулся назад, замедляя ход коня, потому что плечо ему пронзила стрела Скомороха, а лошадь другого из преследователей рухнула на полном скаку, подминая под себя наездника, преследователи поотстали, понимая, что к беглецам с таким дальнобойным луком не стоит приближаться столь близко. Изведыватели меж тем вихрем взлетели на возвышенность и… всё поняли. Те шестеро были просто загонщиками, а впереди у реки, куда они стремились, уже смыкались, охватывая большое коло с двух сторон, несколько сот воинов.
        - Это печенеги! — воскликнул всезнающий Еркинбей.
        - Нам не уйти, — крикнул Скоморох, — мальца схоронить надо, река недалече, как всё уляжется, сам до Булгара доберётся, как учили!
        - Верно, давай, Ерошка, вишь меж камнями старая волчья нора, а мы печенегов отводить будем! — Он, гарцуя, прикрыл своим конём соратника, а малец вмиг соскользнул по потному боку коня и ужом юркнул в нору меж камнями, рискуя быть тут же укушенным потревоженной змеёй или скорпионом. Изведыватели же ринулись с высотки вниз, туда, где реже всего было кольцо печенегов.
        Они понеслись по степи, теперь в обратном направлении, но справа и слева к ним мчались, сужая коло, всё новые степные воины.
        - Давай, брат Молчун, сойдёмся врукопашную с печенегами, а то стрелами они нас с коней посбивают, — крикнул сквозь свист ветра в ушах от бешеной скачки Скоморох.
        - Вряд ли, они же видят, что нас всего двое, возьмут, но размяться точно успеем!
        Они врезались в самую гущу крепких воинов и отчаянно начали рукопашную схватку.
        - Ты, что ли, Сила? — услышал сзади работник, когда укладывал на воз тюки со шкурами. Оглянувшись, узрел худощавого черноволосого отрока с не по-детски внимательными очами. Судя по рваной засаленной одёжке и тощему телу, путь мальца был дальним и нелёгким.
        - Ну я, а чего надобно?
        - Мне дядька Айер нужен, я от Молчуна и Скомороха, только меня ищут стражники.
        - Давай меж тюками схоронись, а я тебя сверху прикрою.
        Малец ящеркой ловко юркнул меж мягкой рухляди, а Сила заботливо подправил поклажу, незаметно поглядывая по сторонам. Могучий богатырь обладал не только удивительной силой, но и тонким чутьём к людским душам, он тотчас проникся доверием к незнакомому отроку.
        - Так что со Скоморохом и Молчуном? — тревожно спросил старый изведыватель, садясь за стол напротив мальца, который старательно уплетал съестное.
        - В Итиле собрались резать купцов новгородских, мы упредили их и ушли. В заводи на Ра-реке нас обложили, но нам удалось проскользнуть мимо хорезмийцев.
        - Хорезмийцы отчаянные воины, добре в конном строю рубятся, да чуткости той, что у хазар, в ночной степи не имеют, повезло вам, — заметил Айер.
        - Той же ночью на табун лошадей наткнулись, я двух лошадей увёл, и степью без сёдел мы поскакали к полуночи, почти до большого изгиба реки дошли, да печенеги нас окружили. Повелели Молчун со Скоморохом мне в волчьей норе меж камнями схорониться, а сами во весь опор понеслись, чтобы печенегов от меня отвести. Слышал я, как к холму подъехали несколько печенегов, поглядели, не спешиваясь, и ускакали. А как стемнело, отправился я к реке, по звёздам, меня дядька Скоморох добре научил дорогу держать. А дядька Молчун так мне молвил: «Запомни крепко, Ероха, коли с нами что случится, ты хоть ползком, хоть на крыльях, должен попасть в свой родной град Булгар. Там, у мечети, найдёшь дом купца Аурайя, это побулгарски, а вообще-то Айер его зовут, и на словах скажешь тому купцу так… А что с ними сталось, неведомо… — отрок перестал жевать и опустил голову, потому что много раз слышал от верных своих друзей-воспитателей, что настоящий изведыватель плачет только когда для дела потребно.
        - Ты добрался до реки?
        - Да, схоронился в камышах, а после к каравану пристал, что в Булгар шёл. Рассказал, что разбойники напали на наш караван и погубили моего отца, а в Булгаре живёт мой дядя, тоже купец, и мне непременно надо к нему. Меня накормили и всё было добре, но когда пришли, на пристани меня узнал купец из Итиля. Он решил, что я сбежал от хозяина и закричал охоронцам, чтоб схватили беглого раба. Один даже успел поймать меня за одежду, но я полоснул его по руке метательным ножом, да нескладно получилось, клинок потерял. Потом сиганул с мостков и под водою заплыл под соседний причал, там и сидел, пока все не успокоились, решили, что утонул. Клинка жаль, ведь это дядьки Молчуна подарок, — вздохнул малец.
        - Не кручинься, брат, в Новгородчине наши мастера такие клинки сварганят, куда там хазарским! — в задумчивости молвил старый изведыватель, подходя к мальцу и поглаживая его лохматую, давно не чёсаную главу. «Настоящий Ероха, — подумал Айер, — точно его мать-то назвала». — Отправитесь вы с Силой с караваном булгарских купцов, весть у тебя важная для князя и воеводы, а с богатырём нашим будет надёжно. Для всех вы работники мои, за мехами отправлены, а пока помыться, переодеться да отдохнуть… — Не успел Айер договорить, как вошёл взволнованный Сила.
        - Там стражники за тобою, Айер, пришли, рекут, сам градоначальник тебя видеть желает. Я дверь им пока не отворяю, мол, занемог хозяин, отдыхает, нет, упёрлись, как ослы хорезмские.
        - Уходите с мальцом, быстро, — молвил Айер, — вам в Ростовград с особой вестью попасть надобно.
        - Нет, Айер, — упрямо возразил Сила, — я шибко приметен, далеко не уйду, а вот задержать да на себя отвлечь тех стражников смогу. Уходи ты с мальцом! — вдруг решительно воскликнул всегда покорный Сила и быстро вышел из горницы. У входа послышался его весёлый и беззаботный говор, а потом что-то сильно стукнуло, громко треснуло, и кто-то закричал. Айер схватил мальца за руку и быстро повлёк его в глубь дома. По пути он сбросил одежду, подхватил в кладовой ветхий халат, стоптанные ичиги, а на голову напялил грязный тюрбан. Он открыл толстую деревянную ляду в подпол, спустил туда мальца, а потом влез сам. Едва оказавшись в подполе, изо всех сил потянул вервь, продетую в щель между толстыми досками, и на вход с шумом обрушился ряд полок, завалив весь пол небольшой кладовой.
        - Сюда, Ероха, — позвал из темноты голос Айера, — тут для такого случая мы с Силой прокопали ход.
        Проползли на четвереньках в полной темноте и осторожно поднялись по деревянным перекладинам. Оказались внутри ветхой полуразрушенной постройки, видимо, когда-то бывшей овчарней или коровником. Вышли на пустынную улицу и побрели, грязные и жалкие, слепой старик и оборванный худой отрок с нечёсаными волосами. Мимо пронеслись, едва не сбив их, конные стражники.
        - На пристань, кажется, поскакали, — тихо промолвил поводырь по-славянски.
        - Реки только булгарской речью, я дедушка Муса, ты снова Еркинбей, они перекрывают пристань, значит, нам туда нельзя.
        - Я знаю, куда нам идти, — прошептал Еркин, — только ведь надо подождать Силу.
        - Нет, брат, богатыря нашего мы вряд ли дождёмся, — сжав плечо поводыря, тихо и печально промолвил старик. — Если он жив, то биться станет до последнего, чтоб нам дать время уйти.
        Они сторожко побрели тёмными извилистыми улочками вниз, в сторону от сходящихся у града рек Идель и Кара-Идель. Наконец становились у ветхого домишки с прилепившейся к нему пристройкой из жердей, обмазанной глиной и коровьим навозом. Старое это жилище находилось почти на самой окраине. Путники немного постояли в тени раскидистой сосны и осторожно вошли в запущенный двор с полуразрушенной ветхой изгородью. Еркин мягко, как учили изведыватели, проскользнул на невысокое крыльцо, ступая по краям ступеней, чтобы не скрипели.
        - Дядя Ильгиз, — позвал он, — дядя Ильгиз!
        Айер сунул руку за полу халата, нащупав нож на верёвочной петле. Наконец раздались шаркающие шаги и кашель.
        - Кто здесь? — спросил старческий голос. Свет сального светильника вырвал из темноты худощавую тень.
        - Это я, Еркинбей, — как можно тише промолвил отрок.
        - Еркинбей, мальчик, откуда? Ты же… — Старик обнял отрока и, роняя слёзы, что-то не то шептал про себя, не то причитал.
        - Я не один, дядя Ильгиз, — прервал невнятный шепот старика малец, — нам нужна твоя помощь.
        - Заходите, скорее!
        - Как я счастлив, мальчик, что вижу тебя живым и на свободе, слава великому Тенгри! — наливая козье молоко в выщербленные глиняные пиалы, суетился старик. — Когда твоего отца и мать убили, а самого отдали в рабство, я чуть не умер от горя, я ведь знаю, что не зря отец дал тебе имя Еркин, что значит «свободный», «вольный». Ты никогда не сможешь жить в неволе. Я завёл коз и овец и стал копить деньги, чтобы выкупить тебя из рабства, но вскоре узнал, что тебя увезли в Идель.
        - А я почти каждый день вспоминал тебя, дядя Ильгиз, как ты учил меня ездить на лошади.
        - Я старался научить тебя любить и понимать это красивое животное, мой мальчик.
        - Нам нужно незаметно выйти из города, почтенный Ильгиз, — прервал говорливого старика Айер, прихлёбывая молоко и отламывая кусочек пресной лепёшки.
        - Ты мусульманин, чужестранец? — косо взглянул на тюрбан изведывателя старик.
        - Точно такой же, как и ты, брат Ильгиз, — подмигнул незнакомец, — особенно тогда, когда поминаешь Великого Тенгри.
        - Этот человек спас мне жизнь, дядя Ильгиз.
        Старик задумался.
        - Когда сегодня я гнал своё небольшое стадо домой, ко мне подъезжали стражники и спрашивали, не встречал ли я кого из чужеземцев. Особенно их интересовал какой-то пожилой купец из урусов.
        - Они искали только купца или… — изведыватель на миг запнулся, — мальчика и батыра с голубыми очами? — спросил Айер.
        - Ни про мальчика, ни про батыра они не спрашивали, похоже, им нужен только купец.
        - Послушай, хозяин, мы с тобой почти одного роста, давай поменяемся одеждой.
        Старик усмехнулся.
        - Зачем тебе моя рвань? Я найду для гостя что-нибудь получше. — Ильгиз встал.
        - Почтенный Ильгиз, мне нужна как раз эта одежда.
        Сила, прикидываясь верным слугой своего господина, не отворял ворота. Вначале он говорил, что купец отдыхает, потом, что никак не может его разбудить. Но длилось сие недолго, и часть стражников, к коим подоспела подмога, полезла через дувал, а вторая стала ломиться в ворота, выбивая их чем-то тяжёлым. Сила рычал, как медведь, на которого навалились собаки, и раскидывал стражников, перебрасывая некоторых обратно через дувал. Стрелки в горячке схватки несколько раз натягивали свои луки, но всякий раз грозный окрик сотника заставлял опустить оружие.
        - Батыра взять живым! Быстрее арканы и сети сюда! — повелел он разгорячённым воинам. — Такой удивительный батыр много денег стоит, очень много! — говорил сам себе сотник, с горящими очами наблюдая необычную схватку. Но Сила вовремя заметил опасность. Раскидав пятерых дюжих воинов, он рванулся внутрь дома. Стражники радостно закричали и бросились вслед за батыром. Сила стал спиной к столбу, на который опирались перекладины большого полукруглого помещения, и в разорванной рубахе продолжал, будто снопы на гумне, укладывать своих противников. Когда же их скопилось много, и они с верёвками, сетками и арканами окружили Силу плотным кольцом, он совершил неожиданное: двумя руками ухватившись за толстый столб, одним движением вырвал его…
        Мало кто из стражников успел выскочить в открытую дверь. Грохот, треск, туча рыжей пыли, и потолок рухнул вместе с крышей и всем скарбом, что скопился за многие лета под крышей, придавив с десяток стражников.
        Когда градоначальнику сообщили, что воины тайной стражи так и не смогли взять ни старого купца Аурайя, ни его замечательного помощника, он злорадно усмехнулся.
        - Так этим гордецам и выскочкам из тайной стражи и надо, а то несут себя выше градоначальника. Видите ли, они подчиняются самому хану!
        - Сотник тайной стражи просит дать людей, чтобы поскорей разобрать завал, там ведь половину их воинов придавило, может, кто ещё жив… хотя вряд ли, — с сомнением покачал головой начальник городской стражи, — а у меня лишних людей нет.
        - Собери всех бродяг и должников, чтобы до захода солнца всё было разобрано, а погибшие, как положено по новой вере, преданы земле, кстати, извести об этом муллу, — распорядился градоначальник.
        Встревоженная, быстрой походкой, от которой птичьими крыльями разлетались полы её расшитой накидки, Лайпи вошла в покои мужа.
        - Дорогой, по городу идёт слух, что стража убила батыра Силу, это правда? Зачем ты приказал это сделать?
        - Я тут ни при чём, это тайная стража. Они решили, что купец Аурайя вражеский лазутчик и хотели взять его, но ничего не получилось. Батыр отбивался от них, а потом разрушил дом и все, в том числе и большинство этих идиотов из тайной стражи, погибли под обломками жилища. Теперь их сотник требует от меня людей, чтобы разобрать завал.
        Женщина заметалась по помещению будто вольное животное по клетке. Она заламывала руки, словно пыталась что-то сказать.
        - Успокойся, Лайпи, мне тоже жаль этого батыра, он мне здорово помогал, когда приезжали большие люди и их нужно было развлечь и удивить. Да и не верю я, что почтенный купец Аурайя лазутчик, скорее на него наговорили те купцы, что давно здесь торгуют мехами.
        - А что, тайная стража верит всем доносам подряд? — возмутилась жена градоначальника.
        - Верят? Да они набрасываются на такие доносы, как собаки на кости, чтобы показать своё радение о безопасности хана и государства. — Градоначальник задумчиво прищурил очи, глядя куда-то перед собой. — Представляю, как этот урус раскидывал стражников, я бы многое дал за то, чтобы увидеть эту схватку! Но что поделаешь…
        - Господин! — возник на пороге слуга. — Там посыльный от начальника городской стражи.
        - Что случилось? — вышел к нему градоначальник.
        - Господин, — доложил посыльный, — всё сделано, раскопали тринадцать тел и… одного живого.
        - Кто?
        - Да тот самый Урус-батыр, помяло его, но живой, настоящий батыр, господин.
        - Тело купца Аурайя нашли?
        - Сказать трудно, у многих изуродованы лица, но, по-моему, купца среди них нет.
        - Впрочем, это уже не наше дело, пусть этим занимается тайная стража. Они забрали батыра?
        - Нет, господин, они говорят, что преступника нужно пока отвезти в нашу тюрьму.
        - Он в сознании?
        - Нет, господин.
        - Хорошо, везите в тюрьму, и всё равно свяжите самыми крепкими верёвками, на всякий случай, — велел градоначальник. — Да ухаживайте за ним хорошо, я пришлю лекаря. Раз он преступник, значит, быть ему рабом, а такой раб, как Урусбатыр, очень дорого стоит! Слышала, Лайпи, — повернулся он к затаившей дыхание жене, — хорошая новость, урусский батыр жив! Я велел послать к нему лучшего лекаря.
        - Это действительно великий батыр, — тихо молвила жена и, прильнув к мужу, зажурчала томным просительным голосом: — Помнишь его рассказ, что необычайную силу ему дала земля, видимо, это так и есть. Она ему дала силу, она же его сохранила! А можно на него взглянуть?
        - Не стоит, Лайпи, пусть утихнет весь этот шум, да и не по чину тебе посещать тюрьму ради преступника.
        - Хорошо, можно тогда я пошлю свою служанку с фруктами и мясом, батыру нужно хорошо питаться. Теперь он невольник, и его можно будет купить, ты выкупишь его, Аслан? — глядя на мужа сияющими очами, ластилась, как кошка, жена.
        - Посмотрим, — обронил муж, — его ещё нужно привести в чувство, допросить и определить меру наказания. Не хотелось бы отдавать его тайной страже. Не будем спешить, на всё воля Аллаха! А насчёт твоей служанки я распоряжусь, пусть помогает ухаживать за больным, в наших интересах поскорее поставить его на ноги.
        Сила то проваливался в беспамятство, то снова возвращался в сознание. Когда его очи в очередной раз открылись, то он вначале подумал, что снова грезит. Пред ним совсем близко лучистые очи светились любовью и жалостью. А он глядел на милый лик и очень боялся, что тот вдруг исчезнет. Забота именитого в Булгаре лекаря, крепкое тело богатыря, а может, более всего любовь, что невидимой мощной силой полыхала меж ним и служанкой жены градоначальника, творили чудеса, и Сила быстро креп. К нему часто наведывался сотник из тайной стражи. Всякий раз он собирался подробно выспросить о купце, у которого Сила работал помощником, но уходил ни с чем. Так было и сегодня.
        - Понимаешь, сотник, после того, как человек был заживо погребён, он как бы умер. Тело его ожило, но разум, а с ним и возможность говорить, пока к нему не вернулись, — пояснял лекарь. — Скорее всего, он ничего не помнит и не понимает.
        - А когда он сможет говорить? — спросил изведыватель.
        - Может быть, и никогда, — ответил, пожав плечами, лекарь, — этого никто не знает, кроме самих богов… — тут лекарь слегка поперхнулся. — Я хотел сказать, никто кроме самого Аллаха, да, именно это я и хотел сказать.
        Сотник задумался: с одной стороны, урус жив, но с другой — никаких сведений от него получить нельзя.
        - А может, он притворяется? — предположил досужий изведыватель.
        - Понимаешь, уважаемый сотник благословенной тайной стражи, к нему не вернулось даже чувство боли, вот, посмотри сам. — Лекарь взял одну из тонких игл, что применялись им в лечении больных путём укалывания в определённые точки, и медленно погрузил её в руку богатыря, но тот даже не вздрогнул. — Вот видишь, почтенный, он ничего не чувствует.
        - Постой, давай я сам попробую, — проговорил сотник, но не стал брать у лекаря иглу, а, протянув руку к небольшой масляной лампе на столе, поднёс её к руке лежащего батыра чуть ниже локтя. Затрещали волосы, скручиваясь от огня, запахло палёной плотью. Снова ничего не отразилось на лике уруса, зато послышался стон, а потом шум упавшего тела. Доктор и сотник оглянулись и увидели, что служанка, помогавшая лекарю, лежит на каменном полу без чувств.
        - Ладно, лекарь, я тебе верю, собственно, для нас пока ничего не изменилось от того, что он остался жив, для Тайной службы он мёртв. Если вдруг случится, что к нему вернётся память и речь, ты должен сразу сообщить мне, понял?
        - О да, почтеннейший, как же иначе, все мы должны помогать тем, кто стоит на страже нашего покоя, — подобострастно заверил лекарь, вставая и подходя к лежащей помощнице, чтобы привести её в чувство. Пока он возился с девицей, сотник ушёл. — Теперь, я думаю, он придёт не скоро, Серпике, — молвил лекарь пришедшей в себя служанке. — Твой урус молодец, я ведь видел, что ему больно, но он вытерпел, не показал этого костолому, иначе было бы худо. Ну, вот и мне пора идти, вручаю тебе нашего батыра. Я давно изучаю людей и их болезни, потому вижу, что для него гораздо важнее, чтобы рядом была ты, а не я. — Выйдя из каменного мрачного строения и довольно щурясь на яркое солнце, лекарь пробормотал про себя: «Мне градоначальник платит за то, чтобы я скорее поставил больного на ноги, а уж какое средство применять — иглы, снадобья или любовь, это уже моё дело».
        - Мой чудесный батыр, — тихо шептала Серпике, осторожно поглаживая исцарапанный лик больного, — моя хозяйка, госпожа Лайпи, уговаривает своего мужа выкупить тебя. Ты ей очень нравишься, она мечтает заиметь себе такого раба, — очи девушки налились слезами и болью. Раненый едва заметно покачал головой. — Ничего не говори, я понимаю, что ты хочешь сказать. Сама не ведаю как, но понимаю, милый. — С этими словами девица прижалась к широкой груди богатыря и замерла от мгновения счастья. — Я знаю, ты вольный, как дикий степной скакун, и под седлом ходить не будешь, скорее умрёшь. Я булгарка, но булгары тоже разные, потому что разных предков потомки. Те, которых теперь называют чёрными хазарами, подчинились хазарам и стали вроде их цепных псов. Другие ушли на Дунай и теперь свою страну имеют, смешавшись со славянами. А мои предки ушли с Азова на Идель и Кара-Идель, и хотя мы платим дань хазарам, но веры и порядков своих держимся. Зовёмся мы сувары, а потому наш главный город тоже носит имя Сувар. Мы никогда не были кочевниками, издревле растили злаки, разводили скот, пчёл, занимались всяким ремеслом
и торговлей. И веру чужую магометанскую не приняли, Великого Тенгри нашего не продали за посулы арабов, хотя булгары на восходе и на полудне уже омусульманились…
        - Суварушка ты моя, Серпик милый! — то ли прошептали в ответ уста раненого батыра, то ли прозвучало в сознании девушки, и от тех слов покатилась по всему существу её блаженная волна счастья, голова закружилась так, что казалось, она куда-то падает, но это падение было сладостным.
        Спустя некоторое время Сила смог говорить, а потом и вставать. Пошатываясь, он ходил по своей каменной темнице. Это время было самым счастливым для влюблённых. Богатырь попросил принести ему тайно кусок железного прута, чтобы тихонько, когда не видит стража, быстрее восстанавливать свою силу.
        - Как же ты в служанки попала к градоначальнице, Серпик? — спрашивал батыр, мешая в речи словенские и булгарские слова и глядя в тёмные, чуть раскосые очи девушки. Так он по-своему произносил имя Серпике. А булгарка на свой лад называла Силу созвучным Силмук, и тоже говорила на смеси словенского, булгарского и тюркского. Только для влюблённых не важен язык слов, они разумеют язык сердца, а он един для всех народов и в переводе не нуждается.
        - У нас земля была, Силмук, и жили мы хорошо, но однажды в конце зимы, когда отец вёз зерно на торжище, кони его провалились под лёд, а он все старался их вызволить, так и утонул вместе с лошадьми. Мать осталась одна с нами шестерыми. Дело без отца пошло всё хуже, часть земли продали, а потом и вовсе пришлось мне в служанки к дальней родственнице пойти, чтобы помочь матери и младшим братьям и сёстрам. Вот так и оказалась я в доме градоначальника. Раньше было непривычно и до того тоскливо после трудной, но вольной жизни, зато теперь я самая счастливая, потому что с тобой встретилась…
        Но вскоре Серпике пришла весьма встревоженная.
        - Силмук, там уже закончили подземелье, предназначенное для тебя, сегодня повесили крепчайшую дубовую дверь, окованную медными листами, и установили наружный затвор. Значит, завтра-послезавтра тебя повезут в дом градоначальника. Лекарь убедил тайную стражу, что память и речь к тебе никогда не вернутся, а потому изведывателям ты не нужен, градоначальник выкупил тебя за малые деньги, — прошептала Серпике, подавая принесённую для батыра еду. — Запрут тебя в крепком подземелье, а что будет дальше, я боюсь и думать…
        - Серпик, нельзя мне в подземелье градоначальника, скоро битва… ну, в общем, нельзя, Суварушка моя, никак нельзя. Надо что-то придумать.
        - Всё понимаю, милый, я попробую помочь тебе, нам… ведь я теперь без тебя жить не смогу. До завтра! Мне надо ещё сегодня во много мест поспеть. — И девица тут же выскользнула из темницы.
        - Ну, что там наш батыр? — неожиданно прозвучал сзади задумавшейся служанки голос госпожи, заставивший Серпике вздрогнуть.
        - Он ещё не совсем здоров, ходит с трудом, и… — быстро заговорила смутившаяся служанка, не поднимая очей на хозяйку.
        - А ну, гляди мне в очи, — с подозрением проговорила Лайпи, поднимая за подбородок лик Серпике и вглядываясь в её глаза так, как будто хотела добраться до самого дна двух тёмных очарованных омутов. Говорят, что женщина видит сердцем, кто знает, может, и так, а может, влюблённые очи девицы, ещё миг тому назад в мыслях беседовавшей с любимым, не успели принять привычное непроницаемое выражение и выдали себя лучащимся блеском…
        - Ах, ты… — начала было госпожа, но потом пресекла себя. — С завтрашнего дня будешь помогать ухаживать за моими лошадьми, у тебя в этом большой опыт, как я помню, теперь твоё место на конюшне, красавица! — с перекошенным ненавистью ликом молвила госпожа и, круто развернувшись, быстрым шагом ушла в свои покои.
        Всё кипело внутри возмущённой и по-женски задетой Лайпи. «Как же я проглядела? Сама отправила к батыру смазливую служанку. Ну, ничего, Серпике, ты больше никогда не будешь рядом с ним. Я по-родственному вытащила тебя из беды, в которой оказалась твоя семья, а ты меня так отблагодарила… на конюшню, негодница!» — госпожа не могла успокоиться от потрясения и буйно расцветавшего внутри чувства ревности.
        Вначале Серпике не могла прийти в себя от столь неожиданного поворота судьбы, который мог порушить все уготовленные планы. Забившись в угол сарая, она горько рыдала. Но, выплакавшись и немного успокоившись, вдруг подумала, что, может быть, сам Великий Тенгри направляет всё так, как будет лучше для любимого. Она встала и, пройдя по покоям уже спящего большого дома градоначальника, собрала небольшую дорожную суму, пошла в конюшню и спрятала её в сено около любимого коня госпожи.
        В своей каменной клетке Сила находился без цепей, потому что внешне он был ещё слаб, даже двигался с трудом, был тих и смирен. Но на следующее утро в темницу вместо Серпике с корзинкой еды вошли стражники и связали батыру руки за спиной крепчайшими волосяными верьвями, а ноги меж собою сковали железной цепью так, чтобы пленник мог идти, но медленно, небольшими шагами. Немой пленник отнёсся ко всему совершенно спокойно, даже безразлично. Его расслабленное спокойствие как-то передалось и стражникам. Без суеты, не торопясь, делали они свою работу. Большой воз, каким на торжище возят всякий товар, уже стоял во дворе тюрьмы, когда туда вывели Силу.
        - Садись, батыр, поедешь в другое жильё, — с некоторым сожалением рёк начальник тюрьмы — коротконогий, с широким бритым затылком, которому очень нравился безмолвный и покладистый «жилец» его своеобразного «постоялого двора». — Здесь ты был хорошим узником, веди себя так же на новом месте. — Рус улёгся на брошеное на дно воза сено и затих, прикрыв голубые очи. Шестеро конных охранников градоначальника, по трое с каждой стороны, сопровождали воз.
        - И зачем батыра в цепи заковали, ведь он ещё слаб, да и куда он, беспамятный, скроется в чужом городе? — спросил один из стражников.
        - Так распорядился сам градоначальник, а нам какое дело, сказали везти, мы и везём, — недовольно ответил длинноусый плотный десятник. Они неспешно миновали уже большую часть пути, когда на коне самой госпожи Лайпи к ним подскакала её верная служанка Серпике.
        - Мавляд, господин и госпожа хотят, чтобы Урус-батыр предстал в их доме в крепчайших цепях, а не в этих старых ржавых цепочках и верёвках, которые надел на него скаредный начальник тюрьмы. Вон там уже всё готово, кузнец ждёт, — она указала камчой на стоящую чуть в стороне под сенью раскидистого дерева кузницу.
        - А почему господин не послал с повелением кого-то из стражников, чего это я должен слушать приказы девчонки? — стал ворчать и так недовольный своей участью десятник.
        - Мавляд, — окликнул его пожилой воин и, подъехав вплотную к старшему охраны, тихо проговорил: — Видишь, на чьей лошади примчалась эта девица, зачем тебе неприятности с госпожой, ты же лучше меня знаешь, какой у неё язык и что она потом наговорит своему мужу. Лучше молчи и делай, как велят.
        - Ладно, поворачиваем, — с плохо скрываемой досадой махнул рукой Мавляд. Воз подъехал к кузнице, воины спешились.
        - Вставай, батыр, будешь менять свои украшения на более дорогие, — хихикнул пожилой стражник. Но батыр не шевелился, очи его оставались закрытыми, дыхания не было слышно. Пожилой стражник потряс пленника за плечо, но ничего не изменилось.
        - Что с ним, неужто помер?
        - Да не может быть, просто растрясло на этом возу. Надо побрызгать водой. — Кто-то побежал к кузнецу за водой, но и тёплая вода, политая на чело пленника, ничего не изменила.
        - Мавляд, пошли кого-нибудь срочно за лекарем, — встревоженно заговорила служанка, — если с батыром что-нибудь случится, госпожа меня убьёт, — заплакала она.
        - Вот ты и скачи за лекарем, — рассерженно огрызнулся вконец раздосадованный неожиданным поворотом дела стражник, подумав про себя, что со служанки какой спрос, а вот с него, десятника, как старшего охранника, спросят, отчего и как вдруг умер пленник, за которого уже и деньги заплачены.
        - Да я не знаю, где он живёт! — Серпике разрыдалась не на шутку, схватившись руками за небритые щёки Урус-батыра, моля его проснуться и заливаясь слезами.
        - Вот началось, только женских слёз мне и не хватало, кто знает, где живёт лекарь, что лечил уруса?
        - Я знаю, — ответил пожилой воин и вскочил в седло.
        - Перенесите его в тень, — предложил вышедший кузнец, пока я буду снимать цепь, потому что в кузнице очень жарко.
        Когда воины с трудом перетащили тяжёлое тело, кузнец и его подмастерье, чернявый худой подросток лет пятнадцати, быстро и сноровисто сняли оковы с ног бесчувственного батыра.
        - Пошли, поглядишь на цепи, какие лучше надеть, — позвал кузнец десятника.
        - Похоже, никакие цепи уже не нужны, — расстроенно махнул рукой стражник, потом рассерженно сплюнул и нехотя двинулся за кузнецом.
        Едва очи воина привыкли к сумраку душной кузницы, как сквозь шумные вздохи мехов, гул пламени в горне, где раскалялся кусок железа и звонкие удары небольшого молота по наковальне, у которой старательно орудовал худой подмастерье, донеслись какие-то возгласы, а потом лошадиное ржание и храп. Десятник прислушался к странным звукам и бросился к двери, но в этот миг что-то громко затрещало и рухнуло на стену кузницы. Дверь не поддавалась, как будто кто-то большой и сильный привалился к ней могучей спиной.
        - Эй, что вы там делаете? Немедленно откройте дверь! — прокричал, холодея от мгновенной догадки, стражник. — Помоги! — обернулся он к кузнецу. Но и вдвоём открыть дверь не удалось, как ни бился всем своим крепким телом в старую дверь потерявший самообладание Мавляд и помогавший ему изо всех сил мастер.
        - Окно, давай попробуй в окно! — крикнул кузнец. Оконце было узким и низким, стражнику пришлось дрожащими от волнения руками стащить с потного тела одежду. Почти голый, он наконец выбрался наружу из чрева жаркой кузницы на свежий воздух и замер от изумления, на миг лишившись дара речи. Четверо его воинов, будто сноп в поле, были связаны вместе толстой волосяной верёвкой, а дверь кузницы была привалена перевёрнутым возом. Ни Урус-батыра, ни служанки нигде не было видно. Пропали и кони, все до одного. Мавляд обессиленно опустился на перевёрнутый воз и обхватил голову руками.
        - Вот это да! — восхищённо присвистнул появившийся рядом кузнец, который тоже выбрался через окно. — Истинно тут могучий батыр поработал! — Потом лик его стал озабоченным. — Ай-яй-яй! Что же теперь делать, уважаемый Мавляд? Похоже, у нас, вернее, у вас, большие неприятности.
        Как всегда, днём полуденные городские ворота были открыты. Людей было не много в такой час, и стражники, лениво переругиваясь меж собой, изредка смотрели, кто въезжает или выезжает из города. Молодая хорошо одетая девица на породистом коне и крепкий воин в дорогом плаще рысью приближались к воротам, держа каждый на поводу запасного коня.
        - Стой, кто такие и куда? — по привычке проговорил заученные слова один из двух стражников, преграждая проезд молодой паре. Но тут же он узнал служанку самой госпожи Лайпи, да и лик обросшего густой русой бородой молодого мужа тоже показался знакомым. На могучем воине красовался плащ господина градоначальника.
        - Ты что, Салават, не узнал меня? — сдвинула сурово тёмные брови Серпике. — Не видишь разве, что мы едем по очень важному и срочному делу, или ты думаешь, что госпожа дала мне своего лучшего коня, чтобы я просто покаталась вокруг града? Дай дорогу! — повелительно крикнула посланница госпожи.
        - А-а, пропусти, Салават, ты разве не знаешь, у этих суварок язык столь острый, что они им полотно режут, — расхохотался старший страж ворот, видя какой гневный и нетерпеливый взгляд метнула в его сторону разгорячённая скачкой девица.
        Едва молодые люди успели скрыться за поворотом дороги, как с той стороны града, откуда они недавно прискакали, послышался стук конских копыт, шум и громкие возгласы. Около полусотни воинов летели во весь опор, разгоняя на ходу громкими криками, а иногда и плетьми зазевавшихся прохожих.
        - Эй вы, бездельники, — заорал на ходу сотник городской стражи, — не проезжали тут служанка госпожи Лайпи Серпике и Урус-батыр?
        - Ага, вспомнил! — воскликнул обрадованный стражник Салават. — Это точно Урус-батыр! Ещё у обоих было по запасному коню в поводу, видать, далеко собрались, — подсказал он сотнику, — и очень торопились!
        - А что случилось, сотник, что они натворили? — обеспокоенно спросил старший из охранников.
        Вместо ответа сотник повернулся к своим воинам:
        - Быстрее, мы должны их настичь до захода солнца! — И полусотня, вздымая дорожную пыль, унеслась за городские ворота по широкой разбитой многими копытами и колёсами дороге. Большой караванный путь начинался за воротами города, идя от Булгара через Сувар и дальше аж к Итилю. По нему и полетела погоня. Только десяток воинов отделился за градом, чтобы по приказу сотника осмотреть уходящие к берегу дорожки и тропки. Основной отряд летел по караванному пути, изо всех сил пытаясь догнать беглецов, понимая, что если не сделать это сразу, то потом без сменных коней им это не удастся и беглецы легко уйдут от погони. Стражники были опытными воинами и всё верно рассчитали, за исключением того, что побег был задуман женщиной.
        Едва град Булгар остался позади, Серпике с батыром свернули с широкой выбитой дороги и, проехав меж неказистых мазанок и небольших клочков огородов и фруктовых деревьев, пересекли полосу чахлых кустарников, а затем направились по узкой тропе вниз, к реке. У воды они спешились, и Серпике неожиданно лихо свистнула. Вскоре из камышей показались двое. Один невысокий, со щербатой улыбкой и плутоватыми очами, был, видимо, за главного, а второй, сухопарый, опирался на толстую жердину.
        - Вот, четыре коня, смотри, какие красавцы! — обратилась к щербатому Серпике. — Где наша лодка и деньги? Мог бы и больше дать, — недовольно произнесла булгарка, прикидывая на вес мешочек.
        - Ай, госпожа, кони хороши, даже слишком, — плутовато улыбнулся конокрад, — таких трудно продать, больно приметные…
        В это время Серпике наконец удалось развязать хитроумно завязанный кошель. Она переменилась в лице и, как-то беспомощно оглянувшись на батыра, высыпала на песок обычную речную гальку.
        - Ты… обманул меня… — запинаясь, произнесла Серпике.
        Из камышей появились ещё двое, у одного в руках был топор, у второго старый рыбацкий нож для разделки рыбы.
        - Зачем платить, если мы можем и так забрать ваших коней, — уже с неприкрытой издёвкой, улыбаясь щербатым ртом, молвил довольный своей хитростью конокрад, ловко вытаскивая из-за пазухи длинный кинжал.
        Сухопарый, который, осматривая коней, оказался сзади Силы, вдруг саданул руса припасённой жердиной, метя в голову.
        Бывавший не раз в схватках с нурманами Сила даже не успел сообразить, как его тело само сработало от ощущения близкой опасности. Голову он наклонил, а спина и плечи пружинисто приняли удар, и жердина с треском разломилась. Обернувшись, богатырь схватил сухопарого, ещё сжимавшего в руке обломок жердины, и швырнул прямо на двух вышедших из камыша, сбив их с ног. А оцепеневшего щербатого ударил ногой в подколенный сгиб так, что тот взвыл от боли, выронил свой кинжал и закружился на боку в мокрой глине, держась за сломанное колено.
        В этот миг вверху за чахлыми кустами застучали конские копыта.
        - Погоня! — сдавленно вскрикнула девица, её лик исказил страх. Сила, будто малое дитя, подхватил на руки любимую и ринулся через камыши по едва заметным следам к лодке. Сидящий там ещё один из сообщников хитрого конокрада оторопел, увидев не своих подельников, а бегущего к нему мужа с девицей на руках. Он замахнулся на них веслом, на что Сила даже не обратил особого внимания. На ходу он подхватил Серпике одной рукой, а второй поймал и рванул в сторону опускающееся на него весло. Незадачливый гребец улетел из лодки шагов на пять, врезавшись в воду головой. Когда он вынырнул и зафыркал, выплёвывая изо рта тину, то узрел, как его лодка неправдоподобно быстро удаляется от камышей. Он впервые в жизни увидел, как толстые вёсла при каждом гребке прогибаются от напряжения, словно они сделаны из лёгкого камыша.
        - Скажи, Силмук, как это ты сделал? Я сама видела, ты не дышал, и испугалась, что ты в самом деле умер, — тёмные очи Серпике ещё хранили пережитые тревогу, страх и душевную боль.
        - Наши волхвы умеют делать так, когда предстоит важный разговор с богами. Я у них перенял, когда показывал людям чудеса силы. Бывало, меня закапывали в землю, а я потом выбирался, потому что научился пускать особую волну по телу, иначе какой бы сильный не был, из земли не выберешься. Я благодаря этому и под завалом уцелел, и потом воинам полумёртвого изобразил…
        - Что там воины, я сама едва не закричала, когда ты вдруг ожил и схватился с перепуганными стражниками.
        - Так, выходит, это ты от страха так споро разрезала упряжь и освободила лошадь, когда я ухватился за воз, чтобы привалить дверь кузницы? — наконец от души рассмеялся Сила и обнял свою луноликую спасительницу.
        Снова ветер нёс сухую пыль, засыпая очи прохожих. Прилетая из безводной степи, он несколько терял свою силу среди дувалов, мазанок и каменно-деревянных строений Булгара, но всё равно прохожие закрывали лица и щурили глаза, спеша укрыться в жилищах. И только трём обезображенным ликам на торговой площади был уже нипочём ни сухой песок, засыпающий остекленевшие очи, ни ветер, раскачивающий на виселицах трупы десятника Мавляда, старшего охранника ворот и щербатого конокрада с неестественно вывернутой ногой.
        Глава XI
        Навстречу смерти
        По слову князя, ещё с весны в град Ростов, что на берегу озера Неро, со всех сторон Новгородчины начали стягиваться полки и целые тьмы, возы и лодьи, оружие и припасы. Как всегда, первыми со своими военачальниками прибыли воины из самых дальних земель — кривичи и чудь. За ними новгородцы с ладожанами, вепсы, меря и, наконец, местная мурома. Сам князь с воеводой обосновались тут же в наскоро срубленном доме с большой гридницей, чтоб собирать всех на совет воинский.
        - Что-то есть от изведывателей? — спросил Рарог, заметив, как пружинисто и с затаённой радостью вошёл в гридницу воевода.
        - От тебя разве что укроется, — хмыкнул Ольг, — насквозь зришь!
        - Мы столько лет бок обок, друг друга уже без речей разумеем. Так что там, в Хазарии?
        - Айер вернулся с вестью важной, знаем теперь доподлинно, когда и каким путём пойдёт хазарское войско на Новгородчину, — сообщил Ольг.
        - Один пришёл, а остальные изведыватели? — с надеждой в голосе спросил Рарог.
        - С мальцом пришёл, которого Скоморох с Молчуном к нему отправили, а что с ними, пока не ведаем. Ерошка рёк, так мальца кличут, что их в полон печенеги взяли.
        - А Сила?
        - Коли б не он, не ушли бы от хазарской тайной стражи Айер с мальцом, силой своей и геройством он задержал стражников.
        - Великое дело свершили наши изведыватели, может, ценою жизни своей! — печально молвил князь. — Зато теперь мы встретим ворога там, где нам сподручнее будет, и не мы к нему, а он к нам будет подлаживаться. Кликни Свена, Дана и прочих темников на воинскую раду!
        - Глядите, воеводы и темники, чего хазары задумали, — молвил князь, когда собрались все, — порешили они собрать войско великое в верховьях Дона, у границ наших. К Перунову дню у Саркела встретятся конницы итильская, булгарская и печенежская, потом пройдут к верховьям Дона, куда местные тудуны с земель вятичей, северян да радимичей во главе своих конных тем подоспеют, да ещё из подвластных им южных славян, аланов да касогов ополченцев сюда же пригонят, и вступят на землю нашу Новгородскую, всё сжигая и грабя на пути своём.
        Как мыслите ворога встретить?
        - Мы уже на границе неплохо укрепились, по Оке засеки крепкие срубили, где надо рвы выкопали, пока хазары до нас дойдут, надо засады сотворить и пути незаметного отхода подготовить, — молвил рассудительный воевода кривичей.
        - На перепрафе через Оку их брать надо, не дать ступить семля наша… и фсех сбросить ф реку! — решительно предложил Свен.
        - А я мыслю так, — задумчиво молвил Ольг, — не тратить больше время на обустройство обороны, а самим упредить ворога. Перунов день уже послезавтра. Значит, через две седмицы хазарская конница будет в верховьях Дона. Нам следует перейти скорее через Оку с муромской земли, пойти по Дону вниз и сразиться с конницей итильской на их земле!
        - А как ударят нам в спину, пока мы с конницей схватимся? — засомневался воевода кривичей. — Ведь по ту сторону Оки и в верховьях Дона сидят вятичи, а они хазарские данники, и потому на стороне Каганата сражаться станут.
        - Коли мы раньше того времени, когда они сроиться должны, с ними схватимся, то не успеют местные тудуны не только в спину ударить, но даже вместе сойтись, а порознь они нам не противники.
        - Как ни крути, а воевода прав, вся сила хазар в итильской коннице, — поддержал князь. — Коль упредим и одолеем её, то уже ни один из их ставленников-тудунов не осмелится супротив нас пойти. Сокол не сидит в засаде, он бьёт врага на лету!
        - Сокол на крыльях, а как пешим ратям поспеть за конницей? — возразил кто-то из воевод.
        - А пеших воинов у нас на пути к месту сражения не будет. Конница пойдёт берегом налегке, а пешие рати на лодьях, их сам Дон-батюшка доставит к месту сечи, может статься, быстрее конницы. Всё, готовьтесь, сразу после Перунова дня выступаем, и пусть наш воинский бог дарует нам скорую победу!
        - Вот, Силмук, мы подходить к переволок, — молвила, указывая на берег, Серпике. Она была печальна: ещё бы, они с милым почти чудом ускользнули от самой смерти, мучительной и страшной, смерти в неволе. Сейчас бы уходить от неё подальше, но… — Почему ты не можешь остаться, ты же любишь Серпике? — Батыр утвердительно кивнул. — И Серпике любит Силмук, значит, надо быть вместе, даже смерть не тронула нас, почему ты опять хочешь гнаться за ней? Ты же говорил, война это плохо, зачем сам к ней идёшь? — в отчаянии воскликнула девица, схватив Силу за могучие плечи и просительно глядя в его голубые очи.
        - Да, Суварушка моя, я рёк, что не люблю войну и людям, силу тела человеческого показывая, всегда твердил о любви к матери-земле, к иным людям, просил их не затевать свар меж собою, а силу свою на добрые дела тратить, на благо Рода. Только, когда придёт мой час уходить в Навь, спросят меня на Калиновом мосту мои Пращуры: «Где ты был, когда роду русскому опасность смертная грозила?» И что я отвечу, что с девицей тешился? Нет, любимая, не могу я так поступить, не по Русской Правде это!
        - Серпике и Силмук всегда вместе, вместе жить и вместе умереть, — тихо прошептала девица, прижавшись к могучей груди богатыря.
        - Ладно, давай пока причалим к десному берегу, а там решим, — примирительно молвил батыр.
        Едва причалив, они увидели, что весь берег истоптан тысячами конских копыт.
        - Не иначе, большое войско прошло здесь совсем недавно, — загорелся Сила.
        - Да, не менее трёх-четырёх тем прошло, — подтвердил догадку богатыря загорелый до черноты лодочник. — Часть во главе с самим беком пришла из Итиля, — махнул он жилистой рукой вниз по течению реки, — а другая — из Булгар — указал он вверх. — И потом вместе по переволоцкому пути на Дон двинулись.
        - А как мыслишь, по какому берегу пойдут хазаре на полуночь?
        - Так тут, брат, гадать нечего, они завсегда к северянам за данью десным берегом Дон-реки ходят, а переправляются ниже, у Саркела, там самое место удобное.
        Сила вспомнил путь, который пересказал Ерошка, всё сходилось. Стало быть, нужно идти за хазарами до самой их встречи с новгородской ратью, только вот в каком месте этого пути — через два дня или через десять та встреча будет, ему, Силе, не ведомо. Значит, готовым нужно быть всегда.
        - А скажи, брат, как тут через переволок лодьи тянут, на бревенчатых катках?
        - Смотря какие, коли велики, так на катках, а коли такую малую, как твоя, скажем, так укладывают на деревянную раму о четырёх тележных колёсах и толкают руками либо нанимают коней. Только не вовремя вы поспели, после прохода хазарской конницы тут ни коней, ни тех, кто перетаскивал, нет, — кого убили, кто сбежал. Только лодочники, вроде меня, остались, потому что в реке нас не достать.
        - Благодарю, брат, раму, про которую ты рёк, я уже разглядел вон в той ложбинке, а кони или работники мне без надобности.
        Вскоре удивлённый лодочник узрел, как его собеседник в одиночку взгромоздил на деревянную раму с тележными колёсами свою лодку, бережно усадил девицу и быстрым шагом двинулся по выбитому бесчисленными ногами и копытами переволоку, легко толкая перед собой поклажу.
        Они заночевали на берегу синего Дона, а поутру переправились на десной берег, где продали лодку и, добавив к полученному перстень Серпике, купили простого крестьянского конька, не борзого в ходу и не красного собой, но надёжного, с крепкими ногами и широкой грудью, так чтобы мог нести на себе двоих, и поскакали по следу вражьего воинства.
        Они шли вслед хазарской коннице весь день, а вечером стали на ночлег, разведя небольшой костерок. Вяленая рыба да лепёшка с донской водой и диким луком быстро утолили голод. Неожиданно из темноты послышались голоса, стук копыт и конское ржание, их лошадь тут же откликнулась, а ещё через некоторое время показались тёмные очертания конников. Подъехавшие говорили на хазарском, но появились с низовья реки.
        - Кто вы такие и что здесь делаете? — строго спросил средних лет тучноватый хазарин в полном вооружении. — Вы что, шпионите за нашим войском? — проговорил он с угрозой, а четверо его спутников, не слезая с коней, окружили сидящих у костерка.
        - А ты кто такой, чтобы спрашивать, и если ты сам не шпион, то почему едешь с другой стороны? — напустилась на него острословая суварка на тюркском, только с булгарским выговором.
        - Вы из Булгара что ли? — несколько смягчил суровость хазарин.
        - Нет, мы с луны упали, видишь она сегодня не полная, вот мы с куском её и упали, только куда тот кусок закатился, найти не можем, — ещё более распалилась Серпике. Спутники «тучного» рассмеялись.
        - Хорошо, а всё-таки, почему вы здесь?
        - Мой муж — купец Силмук из Булгара — хочет купить дешёвый товар после того, как великий бек одержит победу. Ведь многие воины захотят быстрее спустить хотя бы часть своей добычи.
        - А почему ты всё время трещишь, как сорока, а твой муж молчит?
        - Он немой, потерял речь после того, как разбойники ограбили его караван, а самого бросили в степи, думая, что он мёртв. Мы сегодня надеялись догнать войско, но не успели, пришлось заночевать, иначе дозорные могут в темноте принять за чужаков и убить.
        - Хм, всё ты складно говоришь, булгарка, только что-то твой муж на булгарина не похож, — проговорил «тучный» с подозрением. — Пожалуй, поедете сейчас с нами, тайная стража во всём разберётся. А пока вы двое и ты, — ткнул он плетью в своих воинов, — обыщите их на всякий случай, заодно увидим, достаточно ли денег у купца для покупки товара, — недобро расхохотался «тучный».
        Опасность снова коснулась влюблённых холодным дыханием. Сила незаметно дал девице пальцами знак отойти. Когда к Серпике приблизился молодой невысокий воин, она испуганной серной отпрыгнула в сторону, с криком: «Не подходи ко мне, не касайся меня!» Невысокий, с блеснувшими охотничьим азартом в свете костерка очами, бросился следом, и они исчезли в темноте. Два других воина, тоже спешившись, подошли к немому купцу, который медленно встал и оказался выше и втрое крепче степняков. Один хазарин, приказав немому поднять вверх руки, с опаской стал ощупывать одежду богатыря, а второй стоял с обнажённым палашом наготове.
        - Ничего нет, — повернулся к «тучному» воин, — кроме этого старого кинжала, — протянул он находку начальнику, — никаких де… — он не успел договорить: кулаки богатыря одновременно опустились на кожаные шлемы обоих воинов. Но упасть на землю успел только воин с обнажённым палашом, а второй, подхваченный за стёганый толстый халат с вшитыми пластинами, взлетел, словно джинн, и вышиб из седла «тучного». Четвёртый воин, испуганный невероятным зрелищем, рванул удила и огрел плетью своего горячего койсожского коня, подняв его на дыбы, но могучий «купец» вместо того, чтобы отпрянуть в сторону, поднырнул под брюхо и свалил животное вместе с седоком на землю.
        - Серпике! — крикнул «немой», хватая за поводья коня и вглядываясь в темноту.
        - Я здесь, Силмук! — ответила, выбегая, девица. — Смотри, толстый собирается удрать! — Она подхватила за уздечку коня «тучного» и повлекла его к себе. Хазарин, не успевший вскочить в седло, снова упал, потому что одна нога его была уже в стремени. Он рухнул в траву и закрыл голову руками.
        - Серпике, где тот, что побежал за тобой?
        - Его уже нет, у нас, суварок, остры не только языки, — мрачно ответила девица, вытирая о дорогой халат толстого свой небольшой чуть изогнутый кинжал.
        - Не убивайте, — взвизгнул хазарин, почувствовав прикосновение лезвия к спине, — я отвечаю за доставку еды для приближённых самого бека и корма для их коней, у меня много серебряных дирхемов и золотых дукатов, я могу всё…
        - Сколько тем в хазарской коннице? — на ломаном тюркском спросил Сила.
        - Три тьмы, и одна булгар с буртасами, а ещё наши тудуны в верховьях Дона должны собрать славянскую тьму. Не убивайте меня, я не воин, я ездил со своими помощниками в поисках корма для коней, здесь было очень жаркое лето, вся трава выгорела… Не убивайте, возьмите деньги, а если отпустите, то я привезу ещё много денег! Вон там, в балке, обоз из пяти возов, возьмите их, только отпустите!
        - Теперь у нас есть настоящие боевые кони и оружие, Серпик, — довольно молвил богатырь, собирая воинскую добычу. — Сколько воинов в обозе? — спросил он у «тучного».
        - Там нет воинов, только местные земледельцы со своими возами, там сено и хорошая еда! Вы будете довольны! — частил «тучный».
        Стремительное движение новгородской конницы было столь неожиданным для вятичей и их хазарского тудуна, что они пребывали в растерянности. С одной стороны, подчиняясь приказу из Итиля, они уже начали сбирать тьмы для предстоящей битвы, но других указаний от великого бека или хазарского воеводы тархана Исмаила пока не поступало. А новгородское войско, с которым предстояло сразиться, перейдя Оку, вдруг оказалось здесь, причём Рарог так стремительно двигался вглубь, как будто сам собрался захватить Итиль. Что было делать? Нападать на сильного решительного противника, не собрав ещё полностью тьмы, было безумием, да и не хотелось вятскому князю Яролюбу нападать на своих же славян. Им, вятичам, пуще всего милей свобода, жизнь богатая и привольная. И хоть они платят дань хазарам, да в остальном вольны на своей земле. Разъезды, а иногда и целые полки вятских воинов то и дело появлялись вблизи русской конницы, сопровождали её некоторое время и снова исчезали. Князю и воеводе о каждом их появлении тут же сообщали дозорные, но дружина неудержимо текла на полудень.
        Поразмыслил вятский князь, с боярами да старейшинами побеседовал, и порешили они, что коли князь Рарог их не трогает, а мирно движется своей дорогой, то и им его трогать нет резону.
        - А доносить про то, что движется чужая конница, это дело хазарского тудуна, он для того беком и поставлен, — заключил князь Яролюб.
        Конная дружина блестящей стальной змеёй струилась по дорогам на полдень вдоль Дона-батюшки, сверкающего на солнце с левой руки. Все мысли князя Рарога были о предстоящей схватке с хазарами. Где остановиться для решающего боя, или идти, пока дозорные не обнаружат вражьи разъезды?
        Спешил князь, ибо ведал — чем дальше пройдут они в земли хазарские, тем меньше у противника будет времени на изготовку, тем вернее победа. Уже завечерело, когда первые сотни конников достигли донского притока Тихая Сосна.
        - Привал, — распорядился Рарог, — надо подождать наши лодьи!
        Выставив охрану, войско расположилось в придонской степи. На берегу развели три костра — условный знак ратникам на лодьях, чтоб, проплывая ночью, не проскочили мимо. Ближе к полуночи задремавшего Рарога тронули за плечо.
        - Княже, ратники пришли, лодьи вытянули, отдыхают, как ты велел, только от них какой-то старик к тебе, речёт, с важными новостями! — окликнул молодой охоронец.
        - Пропусти! — велел Рарог.
        Пред очами князя и воеводы, который спал тут же, на своей попоне, неожиданно предстал Айер.
        - Едва на лодьи ваши поспел. От Вольфганга доверенный человек прибыл, — негромко молвил вепс. — Он сообщает, что франкам и нурманам ведомо про хазарский поход. И потому они готовятся, в случае, ежели хазары нас разобьют, идти на Новгород и хотя бы часть словенских земель себе прихватить. Многие снаряжают купеческие корабли и уже плывут в Нево, чтоб в нужный час оказаться под боком…
        - Узнаю расчётливых европейских лис, не преминут на чужом горе побыстрей нажиться, — горько усмехнулся князь. — А мыслят они верно, Хазария далече, а они рядом, отчего ж с хозяйского стола жирный кусок не стащить. Только мы пока не поджаренная дичь на их столешнице. Да и грады наши: Ладога, Нов-град, Руса, Изборск, Плесков, Белоозеро и прочие надёжно укреплены и городскими дружинами охраняемы. А лодьи морскую границу стерегут. — Князь умолк, погрузившись в тяжкие думы.
        - Выходит, не только с Хазарией будет предстоящая битва, — также задумчиво молвил воевода.
        - Так, брат Ольг, а потому проиграть её мы не имеем права, — наполняясь внутренней силой, блеснул очами князь. — Иначе одни головешки останутся от Руси.
        И опять конная дружина Рарога борзо шла древним шляхом по высокому десному берегу Дона. Сосновые, дубовые и смешанные рощицы всё чаще стали сменяться низкими кустами и травами. Русская дружина вышла к придонской степи. Копыта коней поднимали теперь облачка белесой меловой пыли, под ногами стлались зелёные пыреи, душистые чебрецы, шелковистые полыни, низкая осока, в которых громко трещали сверчки, кузнечики и цикады. Ветер уже гнал высохшие шары перекати-поля, а в небе над степью парили хищные канюки, чёрные коршуны да степные луни.
        Причудливые белые скалы выходили к чистой донской воде и, как дозорные, глядели на восход поверх низкого, болотистого и лесистого шуйского берега.
        - Гляди, братья, вон те белые скалы, будто люди окаменевшие стоят! — воскликнул кто-то из воинов.
        - А вон та, ну точно воин в шеломе! — отвечал другой дружинник.
        - А там — звери неведомые…
        - Это Дивногорье, — пояснил седоусый кривич, которому доводилось бывать в этих местах. — Слыхивал я сказание древнее от старого донского лодочника про то, что жили некогда на земле сей великаны. Да только случилась меж ними ссора, и перебили они один другого. И боги в наказание не взяли их в Ирий, а превратили в каменных Дивов, что теперь стоят вечными стражниками сей земли…
        Только дозорным было не до дивных красот: то, опускаясь в балки да овраги, то снова поднимаясь на скалистые гряды, зорко следили воины, сменяя друг друга, не затаилась ли в очередной впадине вражеская засада, не полетят ли из ольховой или дубовой рощицы на холме хазарские стрелы.
        - Эх, гляди, Ольг, краса-то какая, — белые скалы, поля, перелески, балки, поросшие вязами, липами и дубами, полные живности всякой, синь Дона да степи привольные, ладно устроили боги мир сей!
        - Только мы, люди, никак в том ладном мире меж собою ладу устроить не можем, — в тон князю задумчиво молвил воевода. — А так подумать, брат Рарог, сколько человеку надобно? Дом тёплый, жену любимую, да деток малых, а уж еды в таком-то богатом мире завсегда крепкий муж добудет. Вон сколько всего вокруг — и лесов, и рек, зверья да птицы. Только не дают враги мирному огнищанину, рыбаку или охотнику спокойно жить и трудиться на своей земле.
        - На то мы и воины, брат Ольг, чтоб покой нашей земли стеречь. Хоть от нурманских воронов, хоть от хазарских волков.
        - Княже, надобно уже место для битвы присматривать, — озабоченно молвил воевода, — чутьё мне подсказывает, близко ворог.
        - Верно, брат, — оглядываясь, молвил князь.
        - Звал, княже? — послышался сзади голос седоусого кривича.
        - Подскажи, Зоремир, где, по-твоему, лепше всего хазарскую конницу встретить, да так, чтобы и поле для битвы достаточное было, и в тылы наши им не просто зайти, тебе эти места добре ведомы.
        Сотник задумался.
        - Лепше всего у реки Чёрная Калитва, — молвил кривич. — Там с захода выходят леса с болотами, а со стороны Дона обрывы и балки, коннице трудно пройти. Мыслю так, что остановиться мы должны до того, как Дон круто на восход повернёт, иначе разминуться с хазарами можно, а тут одна дорога, путь хоженый, древний.
        Кривич сказал верно, дойдя до искомого места, Рарог с воеводой объехали поле предстоящей битвы.
        - Гляди, княже, а место и впрямь что надо: котловина большая, есть где развернуться. Пожалуй, вот тут станем, чтоб одесную камыши да болота, где коннице не обойти, а ошую сам Дон-батюшка с крутыми обрывистыми берегами, тут тоже конному не пройти, зато нашим лучникам со скалистых вершин стрелы удобно метать, котловина-то будто на длани лежит, — молвил Ольг, когда они с Рарогом заехали на вершину одной из прибрежных скал.
        - А ещё с хазарской стороны проход в сию котловину узкий, — добавил князь, указывая плетью на противоположную сторону предстоящего поля битвы. — Я вот о чём мыслю, воевода, — Рарог слез с коня, подобрал сухую ветку, разломил на части и разложил обломки на травянистом ковре. — Вот тут станет наша пешая рать и будет ждать подхода хазар, я с полутьмой конницы тут, а вот тут, подальше, в ольховом бору, чтоб вражьи изведыватели не обнаружили, твоя засадная конница схоронится.
        - А как только ударят по нашим тьмам хазары, — продолжил мысль князя воевода, — мы конницей на тылы их и налетим!
        - Нет, Ольг, только тогда, когда уже хазары крепко в сече увязнут, когда все свои запасные силы в бой кинут и будет им казаться, что ещё немного — и победа за ними. Только тогда твоя конница обрушится на них, как Перунов гром средь ясного неба. Ударишь по их тылам и не будешь ждать удара в спину или сбоку, потому что все силы они введут в сечу.
        - Погоди, Рарог, тут опасность слишком велика, а как я опоздаю, находясь вдали от поля битвы? Нет, не годится так, слишком велик риск для тебя, да и для всего войска.
        - Надо, брат Ольг, на тебя вся надежда, на чутьё твоё необычайное, другой никто не сможет этого сделать, вспомни, как выручал тебя не раз «кельтский крест».
        - Да ведь тогда само получилось, а нарочно вдруг не выйдет? Не могу я на душу сию тяжкую ношу принять, не смею, княже! — воскликнул воевода. — Давай я стану рядом с тобой и будем биться до последнего, или победим или погибнем с честью, как отцы наши учили.
        - Ага, погибнем, а то, что землю Руси славянской поделят меж собой хазары, печенеги да нурманы, то выходит, и не наше дело вовсе! — тоже невольно возгораясь, с жаром ответил Рарог.
        Они ещё долго спорили, а охоронцы с посыльными да темниками стояли поодаль, не решаясь приближаться к спорщикам. Наконец хмурый воевода, махнув крепкой дланью, согласился с князем, а Рарог хлопнул его по плечу и, обняв, тихо молвил:
        - Не переживай, брат, нас с тобой Ефандушка бережёт… — И они съехали с кургана.
        - Воевода, воевода! — раздался сзади истошный крик отрока. Ольг обернулся: к нему бежал через избитое только что прошедшими конными воинами поле юный изведыватель Ерошка.
        - Ты чего тут делаешь, я же велел тебе с Айером в Ростове Великом оставаться? — нахмурился начальник изведывателей, а князь остановил коня.
        - Воевода, наши, вон они, идут! — с радостным волнением указал перстом малец, даже не обратив внимания на суровую речь старшего начальника. Три всадника в хазарском одеянии приближались через поле к воеводе и князю. Охоронцы тут же оказались меж ними и приближающимися хазарами, перекинув из-за спин щиты в боевое положение.
        - Да реку же вам, наши это! — снова закричал взбудораженный Ерошка. — Наши, разумеете? — лик его сиял радостью, как новый золотой дирхем. Воевода вгляделся в трёх приближающихся всадников.
        - Неужто, княже… так это же… Скоморох! — радостная улыбка вмиг согнала суровое выражение с лица воеводы. — Скоморох, Молчун, вырвались-таки из полона! — громыхнул зычным гласом Ольг, бросаясь, не хуже Ерошки, вперёд и заключая в мощные объятия Скомороха, который успел на ходу соскочить с седла. Воевода обернулся к Молчуну и на бледном его лике узрел усталую улыбку. В следующий миг очи его закатились, и изведыватель стал сползать с седла. Три пары рук: воеводы, Скомороха и неизвестного крепкого воина, что тоже ловко соскочил с коня, подхватили падающее тело Молчуна.
        - В ногу его ранили хазары, когда мы от них уходили, крови изрядно потерял, — промолвил шустрый изведыватель, подкладывая под голову собрату сброшенный с плеч пёстрый халат.
        - Знахаря покличь, скажи, раненому помощь его требуется, — молвил воевода, оборотясь к стременному. Тот вскочил в седло и ускакал. К лежащему Молчуну поторопился Айер.
        - Дядька Молчун, дядька Молчун, открой очи, это я, Ерошка, — гладя бледное чело лежащего собрата, тихо просил малолетний изведыватель.
        - Как же вы из полона печенежского вырвались и как сюда попали? — спросил Рарог у Скомороха, когда Ольг подвёл его к князю.
        - Печенеги держали нас связанными, чтоб хорошо продать. Прознали мы, что хазары печенегов, или беченегов, как они их называют, сговаривают пойти на Новгородчину вместе, хорошую долю в добыче им обещают. А чтоб печенеги покладистей были, они сына того хана, у которого мы в полоне пребывали, выкрали и держали в заложниках. И пришла мысль нам отчаянная. Ночью ускользнули мы от тех, кто нас караулил, кого повязали, кого пришлось в Навь отправить.
        - В общем, сбежали и оставили печенегов с носом?
        - Нет, не побежали мы, а отправились прямо к хану, для того и его личную охрану пришлось местами «тронуть». Предложили ему, что вызволим его сына от хазар, коли он нам добрых воинов даст десяток в подмогу, а за то хан нас отпустит, снабдит обережным знаком, чтоб мы без всяких опасностей через других ханов пройти могли, а самое главное — не пойдёт на Новгород в составе хазарской рати.
        - Ну и отчаянные вы, братцы, он же мог приказать казнить вас тут же! — воскликнул Ольг.
        - Он вначале и в самом деле рассвирепел, приказал нас схватить, но как про сына услышал, призадумался. Да и поверил, что мы кое-чего можем такого, чего его людям не сделать, после того, как мы его лучших батыров обезвредили. Повелел печенежский хан своих охоронцев, что живы остались, обезглавить, только одного, за которого мы вступились, оставил, потому как он для нашего замысла подходил.
        - И вы выкрали его сына?
        - Да, хотя несколько раз нас чуть не порешили сначала хазары, а потом «помощники» наши печенеги, им же хан повелел, коли мы сына его выкрадем, нас на первом же привале порезать спящими.
        - Так то ж не по Прави! Он же слово своё ханское давал! — возмутился Ольг.
        - Кочевнику слово такое «правь», неведомо, ему или выгодно или не выгодно.
        - А как же вы прознали, что повелел хан вас убить после освобождения сына?
        - Мы упросили хана не казнить одного из охоронцев по имени Кулпей, он-то нам и рассказал, потому что его жизнь с того мгновения никак не длиннее нашей была. Вон он, этот самый Кулпей, — изведыватель указал на стоящего рядом с конём третьего всадника, крепкого печенега. — Тут хазары по пятам идут, а с другой стороны печенеги удобного момента ждут, чтоб нас прикончить. Не стали мы с Молчуном ждать, перед первым привалом ближайших охранников положили там, в степи, а сами ушли. Вернулись на Ра-реку, а потом на Дон, и шли почти перед войском хазарским, до встречи с вами.
        - Так теперь, выходит, печенеги могут не пойти с хазарами против нас? — блеснув очами, молвил Ольг. — Заполучив сына, печенежский хан опять стал свободен как дикий скакун и, наверное, помышляет, как бы самих хазар «пощипать», после того, как они ослабнут в битве с нами. Видал, княже, какие изведыватели у нас, поди, сыщи таких, в огне не горят, в воде не тонут! — сияя очами от гордости за своих собратьев, оборотился Ольг к Рарогу.
        - Великое дело вы сотворили, изведыватели! Красно дякую вам от лица всей земли Новгородской! — молвил Рарог и крепко обнял Скомороха.
        - Княже, воевода, — попросил Скоморох, повернувшись к Ольгу, — дозвольте печенега в изведыватели взять, с Кулпеем за последнее время крепко сдружились, ведь и в хазарский стан вместе проникали, и от его соплеменников отбивались, а потом сюда через сколько преград и опасностей шли… Ничего, вроде надёжный.
        - Печенег пусть останется, битва покажет, на что он способен, — решил князь. — А Молчуна знахари посмотрят и скажут, отправлять его в Ростов немедля или в какой ближайшей веси до нашего возвращения оставить надобно, — молвил Рарог, — да и Ерошку с ним тоже, нечего ему тут на смерти многие глядеть, мал ещё! Всё, по коням!
        Тархан Исмаил, как его называли хазары, хотя настоящее имя хазарского воеводы, как и у других вождей Каганата, было иудейским и звучало как Самуил, ехал верхом среди своих темников. Их догнал начальник тайной стражи. Одного взгляда, брошенного Исмаилом, было достаточно, чтобы понять: случилось что-то неприятно-неожиданное.
        - Тархан, — взволнованно проговорил главный разведчик, — только что прискакал гонец от вятского тудуна и сообщил, что конница кагана урусов Ререха перешла через Оку и движется навстречу нам. Они уже в верховьях Дона!
        - Откуда каган урусов узнал о том, что мы идём на него и как он успел так быстро собрать большое войско?
        - Думаю, у Ререха тоже есть тайная стража, — глухо ответил глава разведки, — только как теперь сообщить эту неприятную весть каган-беку?
        - Неприятную весть, говоришь? — темнея от ярости, проговорил тархан. — Ты понимаешь, может случиться так, что мы сами, без местных тарханов, их конницы и пеших воинов окажемся перед его войском?! Да за эту неприятную новость можно лишиться головы! Где была твоя тайная стража, почему ты не предупредил, что Ререху всё известно о нашем походе?
        - О том, что урусы собирают силы у Ростова, я докладывал, но никто не мог и подумать, что они пойдут навстречу нам! Ререх укреплял границу по Оке и там собирался встретить наших воинов.
        - Я помню, об этом сообщала твоя никудышняя служба, но всё оказалось не так! — вскричал разгневанный Исмаил. — Мы сейчас пойдём к каган-беку, и ты сам доложишь ему эту новость, — сузив пылающие злобой очи, прошипел в самый лик главному изведывателю тархан, обдавая его неприятным зловоньем изо рта.
        Грозный бек был вне себя от ярости, узнав, что войско кагана урусов идёт ему навстречу.
        - У меня нет тайной стражи, — кричал главный повелитель хазарского войска, — у меня вместо неё стадо тупых никуда не годных ишаков! Как ты смел привести в мой шатёр изменника? — набросился бек на Исмаила. — От этих слов владыки холод потёк по позвоночнику начальника тайной стражи, он даже прикрыл очи, ощутив прикосновение самой смерти. Бек был взбешён и, вскочив с шелковых подушек, ухватился за свой великолепный персидский клинок с множеством драгоценных камней, вправленных в ножны и рукоять. Сейчас один взмах и… шею начальника Тайной службы свело в том месте, где в любое мгновение её мог коснуться своим серым узором булатный клинок. Всё остальное отступило и стало похожим на сон, — мягкий, глухой и податливый, как пуховая перина владыки. Однако смерть от кинжала была бы слишком почётной и лёгкой, да и не любил бек заниматься этим сам. — С живого… снять кожу, посолить и повесить на солнце… чтобы все видели и знали: каган-бек не прощает оплошностей, сопоставимых с изменой…
        Кажется, бек ещё что-то говорил, а может, это был короткий миг потери сознания, после чего начальник тайной стражи навсегда покинул не только шёлковый шатёр бека, но и пыльную степную землю под бездонно высоким небом.
        - Византийского стратигоса сюда, немедленно! — бросил Менахем после того, как главу тайной стражи увели на казнь.
        Стратигос вошёл в шатёр бека, одетый в прекрасную золочёную византийскую броню с орлами на груди и шеломе. Наброшенный на плечи красный шёлковый плащ выделял его среди прочих воинов. За господином следовал его старый верный советник и переводчик.
        - Войско урусов идёт нам навстречу, что думаете делать? — строго спросил владыка.
        Тархан со стратигосом переглянулись.
        - Каган урусов Ререх отважен и смел, но он морской воин, — начал Исмаил. — Кроме опытных батыров из нурман и вагров, у него много ополченцев из местных диких племён — охотников, рыбаков, кузнецов, но не воинов. — Исмаил незаметно бросил взгляд на лик бека и, удостоверившись, что тот слушает, продолжил, всё больше воодушевляясь: — У них есть и конница, великий бек, но её не так много, и их лошади не могут сравниться с нашими. Мы не будем сражаться с ним на море, где он силён, а на поле, где сильны мы.
        - Думаю, на поле сражения словенский каган поставит в центр свои лучшие тьмы, а крылья его войска будут составлять как раз менее опытные, — через переводчика продолжил мысль стратигос, довольный тем, что хазарский тархан, обладая изрядной хитростью, но лишённый стратегического таланта, хорошо запоминает то, что ему было сказано ранее, и не добавляет своего.
        Каган-бек вернулся на подушки и принялся отщипывать виноград с серебряного блюда. Снаружи доносились нечеловеческие вопли казнимого, но лик владыки оставался непроницаем.
        - Мы ударим в центр, — уверенно продолжал развивать стратегический план византиец, — а потом начнём отсекать и охватывать их крылья, тогда они и пустят в дело свою немногочисленную конницу, чтобы сохранить крылья и не дать окружить себя.
        - Тогда мы навалимся сразу всей своей мощью и покажем морскому воину, как умеют сражаться степные аскеры! — торжественно и гордо произнёс слова из долгих поучений стратигоса главный хазарский воевода.
        - Хорошо, идите! — отпустил их Бек, и для тархана не было слаще тех простых слов, дарующих ему жизнь и волю.
        Глава XII
        Рюриково поле
        Новгородские тьмы выстроились птицей, в голове которой стали железным клином бывшие викинги под командой темника Свена. Сзади, в сердце — ладожане, самые опытные и хорошо вооружённые после нурманской тьмы. Справа и слева — бодричи, поморяне, полабы, многие из которых пришли вслед за дружиной Рарога, по мере того, как теснили их на родине даны, саксы и франки. Никому не подвластные голубоглазые русоволосые кривичи стояли рядом со столь же непокорной беловолосой и светлоглазой чудью. С умыслом поставил их так князь, помня о старом соперничестве.
        «Пусть теперь на ратном поле друг другу стойкость свою доказывают. При их-то обоюдной гордости никто не позволит себе отступить первым», — решил Рарог.
        На взгорье у реки рядом с прочими стояли вепсские лучники под зорким оком мечника Хабука. Тьмы вепсов, чуди, кривичей и мери были выстроены на крыльях. Сзади с полутьмой конницы, с посыльными и личной княжеской сотней находился сам Рарог.
        - Фраг уше софсем близко, — уверенно молвил Дан, — скоро пудет польшой битва.
        - Откуда тебе ведомо? — спросил высокий тысяцкий из ободритов.
        Нурман молча указал на кружащих высоко в небе воронов.
        - Они сказаль, пудет много мёртвых, они снают о смерть фсё.
        - Дан правду речёт — согласно кивнул седоусый рарожич, — ворон загодя смерть чует. Может, кружат они сейчас над нами и зрят сверху, кому на сем поле навеки лечь придётся, — тяжко вздохнул воин.
        Вдали поднялись сигнальные дымы, которыми дозорные посты сообщили о подходе хазар. Протрубили турьи рога, и перед выстроившейся на поле дружиной выехал сам князь Рарог.
        - Долгие разговоры вести нет времени, сами видите дымы — то идут хазары, выносливые степные воины, крепко сидящие в седле, самая лучшая добыча для которых рабы. Если мы не выстоим на этом поле, то наши жёны, дети, матери и братья будут либо убиты, либо взяты хазарами в полон, а это страшнее смерти самой. И ещё помните, что здесь мы не только супротив хазар стоим, коли одолеют они нас, то немедля двинутся на нашу землю франки, саксы, нурманы и прочие хищники с запада. Потому в бою предстоящем, быть ли нашим родам в рабстве или остаться свободными, только от нас зависит, от каждого воина: словена ли, варяга, мерянина, кривича, чудина, вепса или нурмана, нет на этом поле меж нами разницы, все мы — новгородцы. Помните, наше дело — стоять тут насмерть, чтоб ворог не только дальше в земли наши не прошёл, но и всякую охоту к таким походам потерял! Восславим же нашего покровителя — Перуна Громоразящего — и да укрепит он наши руки без устали вздымать и опускать мечи. И каждый взмах пусть отделяет вражескую голову и несёт нам победу. Слава Перуну!
        - Слава! Слава! Слава! — прогремели полки.
        Князь кликнул темников.
        - Рубите в лесу ветви, сучья, тащите коряжины, сушняк всякий, каменья и всё, что под руки попадётся, творите перед своими тьмами преграды для конницы хазарской. Десное крыло у болота стоит, коли уже совсем невмоготу будет, отходите помалу к болоту, вижу, вешками тропы уже обозначили. Через болото хазары вам в тыл точно не пройдут.
        Когда приблизилась хазарская конница и стала разворачиваться из походного строя в боевой, князь кликнул двух посыльных. Что князь им поручил, никто не знал, но тотчас оба унеслись в разные стороны.
        Хазары ринулись с боевым гиком на ряды новгородцев. Обтекая завалы из кореньев, камней и деревьев, они скучивались и тут же попадали под град калёных стрел метких лучников. Мощные русские луки разили всадников, лошадей, и те, храпя и падая, ещё более увеличивали толчею и сумятицу, потому как задн им не видны были ни завалы, ни поверженные кони и люди.
        Наконец, пробившись сквозь преграды, отчаянные хазарские воины ударились горячей степной волной о холодные железные ряды нурманского клина, хищно ощерившегося зубьями копий. Как огромный расчётливый и равнодушный к горячей степной смерти зверь, огрызался этот живой железный клин. Он поражал всадников не только зубами-копьями, но и отплёвывался калёными стрелами, которые с такого близкого расстояния теперь разили насмерть, и если всадник не успевал прикрыться щитом, то его не спасал ни стёганый толстый халат с зашитыми внутрь пластинами, ни кольчуга, ни, тем более, кожаный панцирь. Меткие лучники вепсы, хоронясь теперь под защитой железного клина, старались бить хазарских всадников, как дичь на охоте, в глаз и шею.
        Храпели и ржали обезумевшие от крови полудикие степные кони, рычали и хрипели, извергая кровь из горла, люди, скрежетало железо о железо, вопили и стенали раненые и умирающие. Бог смерти Яма пировал над полем, досыта напиваясь человеческой кровью. Уже обтекая нурманский клин с боков, скрестили свои мечи и жизни хазарские вои с отчаянными бодричами и основательными полабами, полилась кровь тех и других, орошая землю-матерь, взрывая её не ралом, но клинком, ревя от боли и отчаяния, впиваясь в истерзанный дёрн коченеющими пальцами. Падали убитые и раненые на трупы коней, и кони падали на ещё живых и уже мёртвых людей. Одни погибали, чтобы получить рабов и богатую добычу, а другие, чтобы не стать рабами, и те и другие рычали и плакали от боли и ярости и не уступали друг другу.
        Вот и десное крыло хазарское пробилось к стройным молчаливым рядам кривичей и чуди. Схватились с хазарской конницей первые ряды кривичей, возглавляемые воеводой Бориславом. Ему не уступал и широкоплечий воевода-чудин, тоже принявший бой во главе своей тьмы. В схватке с низкорослыми, узкокостными хазарскими воинами и русоволосые кривичи, и беловолосые чудины выглядели былинными богатырями. Будто на хлебном поле и те и другие неутомимо и слаженно вздымали свои копья, топоры, чеканы и дубовые булавы с медными шишаками, от удара которых не было спасения, потому что ломал такой удар без разбора тонкие хазарские кости и превращал в кровавое месиво. Только ловкость и быстрота могли противостоять этой силе. А хазары были многочисленными, быстрыми и жестокими, как огромная стая волков, нападающая на лосей и медведей. Были в числе хазарского войска и хорезмийцы, и гузы, и южные булгары, и ясы, только не было печенегов, которые должны были по уговору с их ханом вместе выступить против урусов.
        Хазарский бек Менахем был в ярости, когда ему сообщили, что проклятые беченеги перед самым выходом войска в поход смогли выкрасть ханского сына.
        - Бек, это какие-то странные беченеги, они прошли тихо и незаметно совсем маленьким отрядом.
        - Кто же тогда это был, — зло сузил большие сливовидные очи бек, — может, скажешь, что это дэвы похитили сына печенежского хана? Тогда, выходит, дэвы — друзья урусского кагана? — Менахем так взглянул на советника, что у того похолодели ноги.
        - Я уже приказал, о великий Хамалех, казнить всех виновных, — согнул спину в почтенном поклоне советник.
        - Мне плевать, кого казнили, ты понимаешь, что мы получили удар в спину, ещё не начав битвы? — почти истерично воскликнул бек.
        И вот два войска уже стояли друг против друга, а боевые кони нетерпеливо били копытами.
        - Да поможет нам Великий Ягве! — Бек дал знак рукой, и трубы повторили приказ своими громкими голосами.
        Кони рванули землю копытами, неся своих седоков к победе или к смерти.
        Наскока смертоносной и неудержимой лавины конников не получилось, потому что новгородцы устроили засеки из деревьев, коряг и камней перед своими тьмами, оставив свободными от завалов лишь узкие проходы, куда и устремилась конница. Сутолока в этих проходах сбила боевой натиск, конники мешали друг другу и превращались в мишени для словенских стрелков. Ответная стрельба хазарских конников была беспорядочной. На таком расстоянии лёгкие луки хазар не могли соперничать со сложными русскими луками и причинить ощутимый вред новгородской дружине.
        - Нужно отойти, иначе мы погубим много воинов, — проговорил негромко стратигос, неотступно следя за ходом сражения. Верный советник перевёл это беку и тархану, восседавшим на своих роскошных конях.
        - Пусть отходят! — повелел раздосадованный первой неудачей бек тархану Исмаилу.
        Пока перестраивались вернувшиеся воины, стратигос думал, как поступить дальше. Наконец был дан сигнал нового наступления. На этот раз в просветы между завалами на полном ходу, сотня за сотней, пролетали быстрые конники и уже за завалами так же быстро выстраивались огромным полумесяцем, прикрываясь от новгородских стрел щитами. Новый сигнал боевых рогов — и хазарская конница устремилась на обороняющихся. Степные батыры обрушили свою силу и гнев на непокорных новгородцев, которые, однако, не испугались диких воинственных кличей степняков. Особенно туго пришлось тем хазарским воинам, которые столкнулись с железными рядами нурманской тьмы, почти полностью закрытой прочными щитами и облачённой в железо, которым были забраны даже лица воинов. Стрелы и копья отскакивали от стальной армады. А железные ряды тьмы Свена, ощетинившись длинными копьями, нанизывали на острия отчаянных храбрецов и поражали их коней. Лязг и звон железа, боевые кличи с обеих сторон, стоны и крики раненых людей, оскаленные лошадиные морды с выпученными от ужаса и боли очами, и кровь, — много крови своей и чужой, бьющей горячими
струями из разрубленных членов, — всё смешалось в безжалостной мельнице смерти. Всё ожесточённее становилась рубка, всё больше тел мёртвых и ещё живых, человеческих и лошадиных, низвергалось на искромсанную землю.
        Бек Менахем наблюдал за схваткой зоркими очами с вершины белого холма, сидя в седле, под боевым знаменем, окружённый многочисленной охраной хорезмийских лариссиев.
        - Ага, вот Ререх уже и свою конницу ввёл в битву, — бросил он злорадно, обращаясь то ли к самому себе, то ли к окружавшим его охоронцам и посыльным. — Почему не обходите урусов слева, почему не замыкаете кольцо? — раздражённо спросил бек у тархана.
        - Там нельзя пройти, о великий, болото, кони вязнут и гибнут.
        - Тогда загоните туда урусов вместе с их каганом! — грозно сдвинул брови Менахем.
        Ещё один натиск хазарского войска — и снова новгородцы с остатками конницы оказались в самом тяжелом месте своей обороны, не дав хазарам отрезать левое крыло от центра. Тархан Самуил рассвирепел окончательно, и сам возглавил новый, как ему казалось, последний удар. Он видел, что скоро левое крыло новгородцев будет полностью окружено, а правое и центр загнаны в топкое болото. Вместе с тарханом, блестя на солнце дорогой византийской бронёй с золотыми орлами и алея плащом, устремился византийский стратигос. Ещё миг — и горячка боя поглотила их, перенеся туда, где время течёт долго и неимоверно быстро одновременно.
        «Зачем этот хитрец полез в битву, понятно, хочет приписать себе победу, когда она уже почти в руках, и отчего я последовал за ним? Всё будто бы вышло так, как я и предполагал, но что-то идёт не совсем так, что?» — роились в голове стратигоса беспокойные мысли. Верный его помощник и переводчик ничего не думал, он просто летел туда, где был много раз и к чему давно привык, — там нужно только рубить, колоть, защищаться, и нет места сомнениям и раздумьям.
        Вдруг и грозный тархан почувствовал изменение в ходе жестокой рубки, как будто сзади на плечи ему кто-то накинул невидимый плащ, который мешал сражаться. Самуил, надёжно прикрытый впереди своими верными телохранителями, огляделся и… даже растерялся от неожиданности: за его спиной шёл бой. Этого не могло быть: как прижатые к болоту и почти рассечённые надвое урусы могли оказаться сзади?! Так же беспомощно закрутился на своем коне верный темник Джюрден, он тоже ничего не понимал.
        - Мы окружены, Исмаил! — наконец прохрипел Джюрденбей. — Сзади засадная конница урусов!
        - Быстро строй своих итильцев и хорезмцев в русскую ладью, будем пробиваться! — прокричал, мешая греческую и хазарскую речь, стратигос.
        - Джюрден, мы должны умереть, но спасти Хамалеха, — прокричал вне себя Исмаил. Мысль о том, что если они сейчас не вырвутся, и владыка с тремя сотнями личной охраны станет лёгкой добычей урусов, а тогда род бека просто уничтожит весь род тархана, придала невероятную силу хазарскому воеводе.
        Ольг внешне был, как всегда, спокоен, но чело то и дело покрывала нервная испарина. Его конные воины, хмурые и сосредоточенные, сидели или прохаживались возле своих коней. Лес, в котором схоронилась конница новгородцев, жил своей обычной жизнью: стрекотали кузнечики, алкали крови бесчисленные комары, перекрикивались лесные птахи. Но сегодня воевода ничего этого не замечал. Он должен вовремя вступить в битву, не раньше и не позже означенного Рарогом расклада сил.
        «Отчего нет гонцов от князя, ведь договорено было, что едва начнут сходиться с хазарами, он немедля пошлёт известие? — в волнении вопрошал себя Ольг. — Дозорные ещё когда донесли, что видели сигнальные дымы, значит, бой уже идёт?» — вопросы, сплошные вопросы без единого ответа вертелись в голове у начальника засадной тьмы. — «Раньше нельзя твоей коннице в сечу, но и позже нельзя», — то и дело всплывали в памяти слова Рарога. Обычно в минуты особого напряжения перед взором Ольга возникал кельтский крест, но тот пока не появлялся. — «А вдруг я потерял сей дар и так и не узрю заветного знака?!» — Воевода нервно заходил около своего коня, но понимая, что в таком состоянии он ничего не почувствует, заставил себя сесть на траву и сосредоточил внимание на травинке, по которой полз золотистый жук. Глядел, как ладно перебирает он всеми своими шестью ногами с крепкими зацепами, как шевелит парой длинных усов, проверяя путь перед собой…
        - По коням! — нежданно для всех и для себя тоже, уверенно крикнул воевода, легко вставая и принимая поводья у стременного.
        По широкой дуге скакали ободритские и словенские кони, тысячами копыт тревожа веками нетронутые поля и перелески, распугивая птиц и животных. Вскоре у небольшого сосняка заметили коня и лежащего подле него истекающего кровью раненого княжеского гонца. Хотя жизнь ещё теплилась в обескровленном теле, говорить он уже не мог, очи его закатились, и Перуница готовилась напоить его водой Вечной Жизни.
        «Значит, бой уже в разгаре», — понял Ольг и, оставив позаботиться об умирающем стременного, пришпорил своего скакуна.
        Когда новгородская конница вылетела на простор огромного поля, то ошую узрела тылы хазарского войска, что почти окружило оставшихся в живых новгородцев. Лишь большое болото не давало хазарам замкнуть смертельное коло.
        Ольг рванулся вперёд. С каждым шагом коня, приближавшим его к спинам хазарских воев, всё более возгоралась в нём праведная ярая сила, которой нет ни удержу, ни преграды, и воину в том состоянии уже всё равно, сколько врагов перед ним. Чуткий конь ощутил это удивительное состояние седока и слился с ним в боевом порыве: с этого мгновения конь и человек стали единым целым. Хищным железным клювом огромной ободритской птицы стал Ольг с передовыми полками, нещадно кроша и рассекая врагов, а крепкие крылья этой птицы-конницы уже охватывали тылы хазарского воинства, которое в пылу окружения новгородских ратей ещё не успело уразуметь, что теперь само оказалось заключённым в русское коло. Часть новгородцев стояла по грудь в болоте, а оставшиеся на тверди собрались в ладью. Острым носом её была сильно поредевшая железная нурманская тьма. Новгородцы старались пробить хазарское коло. Вмиг почуяв ослабление натиска врага и ободрившись, они ещё яростнее налегли на скученных хазарских конников, которые оказались теперь зажаты меж двух огней и уже не ведали, куда кидаться — вперёд или назад.
        Рассекла русская ладья хазар надвое и соединилась с горячими конниками воеводы. Будто болотные дивы стали выходить из трясины новгородские воины и включаться в рубку. Теперь в двух отдельных котлах оказались заключены хазары, и чем туже стягивались ряды новгородцев, тем меньше толку было от зажатых в тесной толчее батыров. Часть хазар, что оказалась у болота, ринулась по казавшимся спасительными тропам, но вскоре их кони стали вязнуть, и путь к спасению обернулся путём к гибели. Не знающие болот, не обращавшие в горячке бегства никакого внимания на торчащие тут и там вешки, хазары кидались в вязкую грязь и гибли от стрел и копий теснивших их новгородцев и от цепких объятий ненасытного болота.
        Другая часть окружённых хазар напрягала все силы, чтобы вырваться из русского кола и уйти подальше от поля сражения, которое так неожиданно из победного превратилось в смертельную западню. Наконец самый отчаянный молодой бек с полками храбрых итильцев выстроил русскую ладью, в центре которой был хан Исмаил с верными батырами и алел плащ византийского стратигоса. Стремительно пошла ладья, крошилась и таяла по краям, но продвигалась вперёд. Наконец ей удалось выйти из русского кола. Место становища бека было пустым, и тархан вздохнул с облегчением: осторожный владыка со своими лариссиями уже давно покинул место сражения. Будто горох из разорвавшегося мешка потекли остатки хазарских конников по искромсанному тысячами конских копыт, усеянному трупами людей и коней полю.
        Ольг огляделся по сторонам, крикнул во всю мощь своего голоса:
        - Бобрец, бери конную полутьму и за хазарами, я здесь! — Он не стал преследовать врагов, а кинулся со своей уже поредевшей личной сотней разыскивать Рарога, прорубаясь к тому месту, где, как подсказывало чутьё, должен быть князь.
        Бобрец, полутемник княжеской конницы, скакал впереди на добром ободритском коне, которого сам выбрал в Вагрии. Хазары вытянулись по полю нестройным текучим языком, на острие которого был тархан Исмаил и его личные охоронцы. Каким-то чудом их дивные кони проскочили усеянное трупами людей и лошадей поле, даже не споткнувшись на полном скаку. Рарожичи пустили в ход свои сложные луки, стрелы разили беглецов, но кони у хазар были великолепны, даже на подъём они неслись почти так же, как и по ровному полю. Хазары устремились вверх по склону в сторону своего недавнего лагеря, где на самом высоком месте ещё белел распластанный по земле шатёр бека. Вдруг наперерез им из лагеря понеслись вниз в довольно узкий проход между двумя возвышенностями несколько огнищанских возов. В этот миг Бобрец догнал одного хазарина, второго, из тех, что скакали последними, его меч справно сделал привычную работу. Полутемник снова бросил взгляд вперёд, сейчас ему всё было видно как на ладони. Тархан с охоронцами таки успел проскочить перед самыми оглоблями огнищанских возов, но скакавшему за ними стратигосу с остатками воинов
пришлось объезжать вдруг возникшую преграду, поднимаясь по более крутому склону, началась сутолока, конники смешались, иные, на полном скаку объезжая преграду с другой стороны, влетели в болото.
        - Давай, братья, борзо, сейчас настигнем, стрелами доставай! — крикнул на скаку полутемник. Он с удивлением успел заметить, как крупного сложения возница одним движением опрокинул один воз, потом другой. Что-то знакомое было в этом богатырском деянии, но думать было некогда, Бобрец уже скрестил меч с хазарским палашом. Когда он прорубился ближе, то узрел, как двое хазарских возниц — тот самый крупный и второй помельче, похожий на подростка, — отбиваются от хазарских конников, которые пытаются пробиться меж тремя опрокинутыми на бок возами. Когда полутемник русов и его воины, кроша убегающих хазар, достигли перевёрнутых возов, то Бобрец от радости заорал так, что оставшиеся в живых вражеские воины, скучившиеся перед возами, начали сдаваться.
        - Сила, братья, это же наш богатырь Сила!!!
        - Сила жив! — мгновенно пронеслось по скачущим в погоню русским полкам. Те хазарские воины, что успели проскочить, услышав сзади непонятный, но радостный возглас урусов, ещё крепче стеганули своих полудиких коней, а окружённые и прижатые к возам стали бросать оружие. Конники занялись пленными, и погоня прекратилась. Бобрец меж тем сиганул прямо из седла на воз, за которым ещё стоял разгорячённый битвой богатырь, продолжая сжимать в руке какое-то странное огромное копьё.
        - Будь здрав, брат, пропажа наша! — закричал он, обнимая Силу. — Ну и намолотил ты тут хазар, что зерна на току! — оглянулся он на кучи тел воинов и коней. — А где копьё-то это взял, сроду такого огромного не видывал, али хазары под твою богатырскую руку сотворили?
        - Да нет, — смущённо ответил, улыбаясь, могучий ободрит, — это я опору от шатра бека прихватил, копья у них больно тонки, мечи легки, а супротив такого оружия никто из них, — он кивнул на лежащих перед возами хазар, — ничего возразить не смог.
        - Брат, а что это за хазарин с тобой? — кивнул полутемник на стройного хазарского юношу со щитом и лёгким палашом в руках.
        - Это не хазарин, — отчего-то смутился богатырь, опустив своё необычное оружие. Молодой воин между тем вложил свой палаш в ножны, а потом снял с головы кожаный шлем. Бобрец изумлённо охнул и тут же сел на забрызганный кровью бок воза, а его воины враз замолчали.
        - Вот те на, да это же девица! — удивлённо хлопая ресницами, растерянно молвил молодой ободритский сотник, когда по плечам «юноши» рассыпались чёрные длинные волосы.
        - Неужто хазарка? — с некоторым опасением спросил сотник.
        - Булгарка она, меня от смерти верной спасла, — глядя на свою спутницу враз потеплевшими очами, молвил Сила.
        - Серпике из рода сувар, всегда воевать с хазары за свой земля, теперь воевать вместе с Силмук… — отозвалась девица.
        - Видали, братья? — восторженно вскричал Бобрец. — Наш Сила мало что сам из полона ушёл, так ещё и невесту себе прихватил, да какую, вот богатырь так богатырь!
        Ольг нашёл Рарога лежащим на плаще, вокруг суетились воины. Шлем с отметинами вражеских мечей лежал рядом, окровавленная и в нескольких местах посеченная кольчуга ещё не была снята, очи князя были закрыты.
        - Жив? — воскликнул воевода, бросаясь к лежащему Рарогу.
        - Жив, но без памяти, долго ли протянет неизвестно, на теле раны рубленые, и голова… — старый воин кивнул на повреждённый шелом, — после таких ударов редко выживают.
        - Где полутемник, что по моему велению должен всегда с князем быть? — строго спросил Ольг у княжеского стременного.
        - Погиб он, — с трудом, превозмогая боль и головокружение, ответил раненый в десницу стременной. — Князь нас всех собрал: охоронцев, посыльных и стременных, и носились мы с полутьмой конницы то в одно место сечи, где ворог окружать нас начинал, то в другое. — Стременной пошатнулся и, чтобы не упасть, сел на истерзанную землю. — Князь сам во главе первым хазар бил будто сокол, истинно Рарог!
        Ольг стоял над недвижным телом боевого побратима, сражённый отчаянной душевной болью и одновременно мыслью о том, что когда-то, у Священного дуба, он уже видел это поле и лежащего на земле бездыханного Рарога. Значит, то было не наваждение. И сейчас, устремившись вглубь прошлого, Ольг явственно узрел себя, Рарога и старого волхва Ведамира, стоящими у Дуба Прави. — «Отче! — с нервной дрожью возопил внутренний голос. — Отчего в самый тяжкий миг я не узрел вещего кельтского креста?»
        «Оттого, сыне, что отныне ты сам вещий», — прозвучал спокойный ответ волхва, и видение былого у Священного дуба исчезло. В тот же миг Ольгу показалось, что кто-то сверху глядит на него. — «Не надо, не уходи, вернись», — сами собой прошептали уста воеводы.
        А Рарог и в самом деле ощущал себя лёгким на крыло соколом, которому сверху хорошо было видно, как суетятся воины над его распластанным на плаще телом. Там, в израненном теле, боль и страдания, здесь лёгкость и покой свободного парения. Выше и выше по спирали поднимался сокол. Вдруг его пронзило нечто горячее, призывное и нежное, он сразу понял, это ЕЁ зов.
        «Вернись милый, я не смогу без тебя, вернись! Сыну нужно непременно увидеть тебя, перенять твою силу, не уходи, любый, молю тебя!»
        «Возвращайся, брат, — прозвучал другой близкий голос, — мы победили хазар, и франки с нурманами теперь не придут к нам, но ты не все дела завершил на этом свете, возвращайся!»
        Сокол сделал ещё один круг и, наконец, решился. Он сложил свои сильные крылья и ринулся вниз… Боль и страдания рванули душу Рарога, он застонал и открыл очи.
        Айер с Ерошкой брели по полю смерти и славы новгородской, которое вмиг получило название Рюрикова поля, ибо новгородский князь не только победил здесь хазар, но и полил сию землю своей кровью.
        - Достанется тебе от воеводы, что не захотел ехать с ранеными, — ворчал пожилой вепс.
        - Я с тобой, дядька Айер, куда ты, туда и я, не прогоняй! — жалобно вторил малец. — И товарища твоего помогу сыскать, я не боюсь мертвецов, сколько их насмотрелся…
        Уже много вепсских лучников среди мёртвых нашли изведыватели, но верного сотоварища меткого Хабука никак не могли отыскать ни среди живых, ни среди мёртвых. Уже вечереет, и придется отложить поиски до завтра. Видели они во время страшной битвы, как, презирая смерть, много раз выходили вепсские лучники во главе с Ястребом впереди железных рядов дружины новгородской и точными выстрелами из русских луков разили наступавших хазар. Но сейчас никто не мог точно сказать, где в последний раз появился отчаянный мечник. Вдруг Айеру почудилось, что он услышал собственное имя. Он замер на месте, прислушался. Зов повторился, теперь его услышал и подошедший Ерошка. Старый и юный изведыватели разом шагнули на слабый голос.
        Хабук лежал на боку, кожаная рубаха его была вся в крови и земле, шлема не было, а ноги придавило мёртвой тушей хазарского коня с распоротым брюхом. Его хозяин со стрелой в шее лежал неподалеку. Изведыватели, позвав на помощь кого-то из воинов, что также бродили в поисках своих павших, с трудом вытащили мечника из-под мёртвого коня.
        - Айер, — едва слышно проговорил Хабук на вепсском, — ты знаешь каум моей Чираиты, сделай так, чтобы рядом с её Птицей висела моя…
        - Ты должен жить, сынок! — воскликнул Айер, придерживая голову лучника.
        - Я знаю… ты сделаешь, — одними губами ответил Ястреб.
        Очи Хабука закрылись, он дёрнулся и затих.
        - Про какую птицу он рёк? — спросил Ерошка, глотая слёзы. — Я ещё плохо по-вепсски разумею, дядя Айер.
        - Я тебе всё расскажу, потом… — дрогнувшим голосом промолвил старый изведыватель.
        - Скоморох, обыскались тебя, — схватил за плечо изведывателя молодой посыльный, — там греческий воин среди поля сидит над сотоварищем своим. По-нашему ничего не разумеет, а ты, рекут, греческий знаешь, воевода велел тебе с тем полонённым разобраться и выведать, как он к хазарам попал.
        - Веди, — устало поднимаясь и продевая в ременную петлю раненую десницу, замотанную тряпицей с проступившим кровавым пятном, молвил изведыватель.
        Старый воин сидел на искромсанной земле среди трупов, пустыми очами глядя на лежащее перед ним тело своего господина, которого он прикрыл ещё недавно нарядным пурпурным плащом, имевшим сейчас вид изрубленной грязной тряпки.
        Подле стоял воин, отобравший у грека оружие.
        - Привет, брат Полидорус! — окликнул Скоморох на греческом, подойдя вплотную. Услышав родную речь и своё имя, седовласый воин медленно поднял непонимающие очи. Видимо, он не сразу узнал в невысоком ладном словенском воине с замотанной рукой на ременной перевязи своего бывшего итильского спасителя и друга — весёлого и щедрого купца.
        - Ты здесь, брат, ты воин и ранен, а говорил, что не умеешь даже лук натягивать… — почти равнодушно промолвил грек.
        - Пришлось научиться, когда враги пришли, ты же мне сам говорил, что каждый муж должен быть воином.
        - Для меня сражения закончились, — лик византийца со шрамом перекосился от отчаяния. — Стратигос погиб, я пленён, никому не пожелаю на старость участь раба… Лучше убейте!
        - Полидорус, а кто мне говорил, что сражение для настоящего воина никогда не заканчивается, бывают только перерывы? Давай, вставай, пошли со мной! — Он обернулся к молодому воину. — Где ты в последний раз воеводу видел? — тот молча указал рукой. — Пошли, брат, Полидорус, опять тебя выручать приходится, эх и задолжал ты мне, не расплатишься! — снова на греческом молвил изведыватель.
        Ольг, мрачный от того, что князь ранен и не приходит в сознание, враждебно взглянул на византийца, не слезая с коня.
        - Что, неймётся вам у тёплого моря, уже в наши холодные края стопы свои направили? — Грек молча глядел на главного стратигоса русов, который победил даже такого опытного, как его хозяин. — Обучили, проклятые, хазар, как наши крылья отсекать, как коло сотворять, как русскую ладью строить и из кола Перунова выходить, всё зрел я на сём поле!
        - Воевода, он слуга своего господина, учил-то хазар его хозяин, стратигос, а сей грек ему верно служил, да и только. Мог ведь с поля боя бежать, да остался при теле господина, что верный пёс. К тому ж, как раз он в Итиле и поведал мне, когда и как пойдёт на нас воинство хазарское, я ведь тебе рёк о том, — смело вступился за старого воина Скоморох. Ольг замолчал, только некоторое время в упор глядел своими пронзительными зелёными очами на Полидоруса.
        - Добре, — молвил наконец воевода, смягчаясь, — тогда скажи ему, что новгородский воевода Ольг именем князя Руси Рарога дарует ему жизнь и свободу. Да упреди, что в землю нашу только с миром ходить можно. Ежели зачнёт Византия соваться в дела славянские, сим священным полем брани клянусь, приду в их Царьград и переверну его вверх дном, что котёл с варевом! — И он, тронув коня, поскакал прочь.
        Изведыватель повёл старого воина вдоль крутого берега, потом по извилистой тропке они спустились к реке. Византиец думал, что его ведут на казнь, уж больно грозен был лик русского архистратигоса. Среди множества речных лодий Скоморох отыскал самую небольшую, проверил вёсла. В соседней лодке нашёл какую-то суму с хлебом и вяленой рыбой, кинул её в маленькую.
        - Садись, брат Полидорус, именем князя Рарога и воеводы Ольга ты свободен! Совет тебе добрый: не ходи более никогда с войной на Русь! В гости, торговать, милости просим, а с мечом в другой раз не попадайся.
        - Свободен? Ты сказал, я свободен? — не поверил своим ушам Полидорус.
        - А ты думал, что мы хищные звери? Мы на добро добром отвечаем. Садись, эта река тебя прямо в твой родной Понт Эвксинский донесёт, а там отправишься в свой Константинополь.
        - Нет-нет, мой спаситель, я в каком-нибудь таврическом климате осяду! А то, пожалуй, лучше в Фанагории, это наш греческий полис, — растроганно ответил старый воин, и голос его задрожал. — Как много случилось за этот бесконечно долгий день! Я даже не знаю, как тебя зовут, чтобы молиться за тебя.
        - Вот твой кинжал, а ножны от него у меня останутся. Вдруг приду я или какой мой друг с этими ножнами, помоги ему, как я тебе помог, это и будет лучшей молитвой. Ну, прощай! — И Скоморох оттолкнул от берега лодку ещё не пришедшего в себя Полидоруса.
        - Воевода, уже темнеет, что делать, преследовать хазар или подождём до утра? — спросил полутемник Бобрец, подойдя к Ольгу.
        - Пока здесь лагерем станем, а утром решим, сейчас раненых сыскать надобно, помощь оказать, коль ещё можно.
        Утром, после построения оставшихся в живых воинов и славления бога Перуна за помощь в победе над хазарами, воевода созвал темников на совет.
        - Что делать братья, князь Рарог ранен, нам с вами решение принимать. Хазары разбиты, но их каган-бек и главный тархан бежали. Возвращаться в Ростов, чтоб князя нашего быстрее доставить на лечение, или идти в погоню за Беком?
        - Идти на их Итиль и разнести его в щепки! — молвил воевода кривичей.
        - До Итиля далеко, — возразил чудский предводитель, — пока дойдём, они много воинов собрать могут, а у нас почти треть раненых и убитых.
        Его поддержал и Свен.
        - Если бы князь мог говорить, он бы сказал: «Сокол бьёт врага на лету!» Нужно немедля начать преследование врага и добить его в их столице, где они наших купцов порезали! — решительно возразил Борислав.
        В это время дозорный сотник, подскакав к воеводам и темникам, изрёк:
        - Хазарские конные вои показались с белыми полотнищами на копьях. Переговоров хотят. Желают говорить с каганом урусов Ререхом.
        - Князь-то в сознание не приходит, как же он с посланцами кагана говорить будет?
        - А сам-то кто этот хазарин, что желает говорить с самим князем? — недовольно спросил воевода кривичей.
        - Тархан Самуил, воевода главный по-нашему.
        - Ага, — молвил Борислав, — тогда с воеводой Ольгом пусть и речи ведёт, не дорос ещё лицезреть князя новгородского.
        Воевода Ольг с несколькими темниками верхом встретили пышно одетых хазар на прекрасных койсожских конях. Кроме самого тархана Самуила и семи знатных хазарских вельмож, средь переговорщиков был и человек славянского вида, хотя тоже в хазарской одежде, но попроще, скорее всего — толмач.
        - Я тархан Самуил, от имени божественного кагана земли Хазарской и великого каган-бека, хочу говорить с доблестным новгордским тарханом.
        - Чего хочет каган-бек? — пристально глядя в очи хазарского вельможи, мрачно спросил Ольг.
        - Великий каган-бек желает знать, почему новгородский князь Ререх пришёл на земли, подвластные Хазарии, и напал на нашу конную дружину, что пришла навести порядок в своих землях? — перевёл по-славянски слова тархана толмач. Воевода и темники растерянно переглянулись.
        - Эка хитёр лис хазарский, — с искренним возмущением шепнул воевода кривичей, — враз из волка хищного агнцем невинным оборотился…
        - Послушай, воевода, — негромко промолвил по-нурмански Свен, — этот тархан как будто учился хитрости у нашего Финнбьёрна, у того тоже всегда были виноваты купцы, которых он грабил.
        - Реки своему воеводе Самуилу, князю Рарогу ведомо, что в верховьях Дона должна была его конница сроиться с тьмами местных тудунов, а потом пойти войной на Новгородчину.
        - О, достойнейший тархан Ольг, у тебя неверные сведения, отруби голову тому, кто распространяет столь зловредные слухи. Сам божественный Каган и великий Каган-Бек всегда с уважением и восхищением относились к победам кагана Ререха, настоящего батыра и покорителя морей. Каган-Бек не винит кагана Ререха и его доблестного тархана в сей стычке, что произошла по недоразумению. И предлагает разойтись с миром и добросердечием, не держа друг на друга злобу.
        Русы снова возмущённо переглянулись.
        - Да он никак собрат Ас-скальда! — воскликнул возмущённо Ольг по-нурмански. Хотел ещё что-то молвить, но сдержался и, обуздав чувства, заговорил ровно и внушительно: — Князь новгородский Рарог тоже желает жить со всеми в мире и дружбе, что он сумел доказать своим соседям скандинавам, франкам и прочим. Все его поняли и нынче более не пытаются силой оружия решать с ним дела. Отрадно, что сии же мысли отныне посетили мудрейших кагана и каган-бека. Но кроме добрых слов, нужны ещё и добрые дела. Князь Рарог не считает таковыми недавнюю резню новгородских купцов в Итиле, или случаи, когда наших купцов не пропускают, грабят, а то и убивают в Каганате по пути в Асию.
        - О, храбрейший тархан Ольг, однажды был такой досадный случай, когда разгневанные итильцы, в отместку за то, что новгородские купцы зарезали несколько хазарских купцов, начали мстить им, но то была случайность. Купцы часто режут друг друга…
        - Мне ведомо, кто устроил эту случайность, уважаемый тархан Самуил, — грозно молвил Ольг, глядя столь выразительно в очи Самуила, что тот вмиг уразумел: урус в самом деле знает всё. — Если почтенный тархан или каган-бек сомневаются в правдивости моих слов, то мои воины готовы продолжить свой путь к Итилю и показать на месте, кто кого резал. Только боюсь, мои воины, — он многозначительно взглянул на своих темников, — могут от этого ожесточиться и слишком горячо повести себя в хазарской столице.
        - О, досточтимый тархан Ольг, — великий каган-бек покарал за это самого начальника нашей тайной стражи и приказал снять с него живого кожу, его уже доедают черви. Мы хотим со всеми жить в дружбе. Ваши купцы, как и раньше, беспрепятственно могут ходить по Идели в Хазарское море. Великий каган-бек предлагает в знак уважения к кагану Ререху богатые дары, — золото, серебро, тонкие павалоки из Асии, а вы отпустите наших пленных.
        - Вообще-то пленных можно продать и подороже, — недовольно проворчал Свен.
        - Можно, — кивнул ему воевода, — только их ещё нужно доставить на рынок рабов, часть ранена и может умереть по дороге, да ещё и кормить надо, не забывай.
        - Легче везти с собой золото, серебро и паволоки, чем тащить пленных, — подытожил чудский воевода. — Да и мирные отношения — добрый задел для торговли.
        Остальные поддержали его.
        - Добре, тархан Самуил, — закончив быстрый совет, молвил посланникам Ольг. — Передай каган-беку, пусть обмен дарами и пленными состоится завтра на этом месте в это же время.
        По обычаю, в знак подтверждения доброй воли, воевода вручил тархану свой добрый болотный меч, а Самуил подарил Ольгу чудного койсожского коня золотистой масти.
        Войска повернули домой, только над Рюриковым полем продолжали граять вороны и стоял приторный смрад разлагающейся плоти.
        - Ух, и хитры сии хазары, гляди, как всё с ног на голову перевернули, с ними надо держать ухо востро! — возмущался по пути Бобрец.
        - Коль нарушат слово, придём в Итиль! — коротко ответствовал Ольг.
        А хазарский тархан мрачно ехал рядом с молчаливым беком. Менахем о чем-то размышлял, потом повернулся к спутнику:
        - Надо за Доном построить целый ряд таких крепостей, как Шаркел. — Поймав на себе понимающий взгляд Самуила, добавил: — Для охраны наших купцов от диких русских медведей…
        Глубокой осенью, когда холодные сырые ветры уже гоняли красные листья и сердито ворошили несчастные голые ветки деревьев и кустарников, на высоком берегу Сяси у Домика Мёртвых, стояли, обнажив головы четверо: Айер, Ерошка, Мишата и Сивер.
        - Здесь, на берегах Сяси, мы когда-то встретились с Хабуком, — печально промолвил Мишата, — а теперь прощаемся с ним.
        Айер бережно повесил на шелковой нити внутри домика вторую деревянную птицу.
        - Вот, сынок, — обратился старый изведыватель к Ерошке, — это и есть наша Божья Птица — душа Юмаланлинд. Души Хабука и Чираиты теперь навсегда будут вместе…
        Эпилог
        Вещая птица
        Ольг шёл в княжеский терем с тяжким грузом на душе. Рарог после многих ран, полученных в последней битве с хазарами, был, как считали большинство ведунов, «не жилец», но потом, к всеобщему удивлению, пусть медленно, но стал говорить, узнавать друзей и близких. Да ещё старый друг Вольфганг сделал князю дорогой подарок. Он приехал в Нов-град, да не один, а с красавицей дочерью. О том намеренно Рарогу никто не сообщил, чтобы приятное сделать его страдающей от неподвижности тела душе.
        Когда старый друг князя вошёл в его горницу, лик Рарога засиял тёплой радостью.
        - Эге, брат Вольфганг, а ты раздобрел на франкском пиве, только поседел весь, — с усилием молвил князь, подавая вошедшему свою исхудавшую бледную руку.
        - Так я не один, княже, — загадочно улыбаясь, ответил франк, осторожно пожимая руку раненого, — вот, гляди, с кем я приехал! — он вернулся к двери и распахнул её. Ладная стройная девица стояла на пороге, смущённая и взволнованная. Она была чуть выше среднего роста, по-рароговски тонка в талии, но с материнской рыжинкой в густых волосах. Князь глядел и не мог произнести ни слова, только из сияющих очей стекала слеза, которой он не замечал. Он в сей миг, похоже, вообще ничего не замечал, кроме своей дочери, которой не видел столько долгих лет.
        - Светана! — наконец прошептали уста родное имя.
        - Фати… здрафствуй! — с сильным франкским выговором произнесла юная дочь Рарога.
        - Благодарю, брат… — только и смог выговорить растроганный князь, не отрывая очей от дорогого лика.
        - Ну, не буду вам мешать, — и, оборяюще подмигнув приёмной дочери, верный Вольфганг покинул горницу.
        Светана прошла к ложу, осторожно присела на краешек, не смея коснуться бледной руки отца.
        - Как ты сьебя чуфствовать?
        - Можешь говорить по франкски, — улыбнулся Рарог. — Дочка, как ты выросла! Жених небось есть? Как не быть у такой красавицы! Как зовут?
        - Густав, — слегка засмущалась Светана. — Осенью свадьба. Вольфганг сказал, что я должна попросить у тебя благословения.
        - Конечно, Светанушка, благословляю вас с Густавом, живите в любви и согласии. Вольфганг — хороший отчим, верно?
        Не обижает вас с матерью?
        - Вольфганг очень добрый. Мама велела тебе кланяться…
        Рарог звякнул в колокольчик, и Вольфганг тут же вошёл.
        - Возьмёшь приданое для моей дочери: мехов разных сорок сорочков, три бочки доброй медовухи, полотна льняного самого лучшего, украшения из сребра и злата сама пусть выберет, какие ей глянутся, и остального, чего там понадобится, скажи от моего имени. Нет таких сокровищ, чтоб измерить то счастье, что ты мне подарил сейчас, брат Вольфганг, от всей души благодарствую. И Ружене тоже возьми в подарок, что захочешь… — Князь замолчал, он не мог более говорить от нахлынувших на него чувств.
        Верный франк растроганно кивнул, незаметно смахнул слезу, а чуть погодя произнёс:
        - Я не только со Светаной к тебе, княже, ещё один человек со мною приехал. Дозволь, он сам о себе скажет.
        Князь кивнул. И почти сразу узрел в горнице стройного юношу лет осьмнадцати со светлыми нестрижеными власами и небритым подбородком. Рарог и заметить не успел, как гость вошёл, словно сам собой соткался из воздуха. Порты и рубаха из выбеленного полотна, пояс с обережными знаками, на ногах мягкие сапоги, на груди волховской змеевик.
        - Крыс Велесдар, — назвался юноша чистым мягким голосом, — меня прислал волхв Ведамир, твой учитель.
        «Высок и сухощав, как большинство рарожичей, а очи ясные и глядят вглубь, как у всех волхвов», — отметил про себя Рарог.
        В вязкой памяти всплыл последний разговор с учителем.
        - Отче Ведамир, поедем со мною в Новгородчину!
        - Не могу, сыне, кто же будет хранить наше Боголесье? Пока стоит оно, живёт и душа Руси на этой земле… — Волхв задумался, потом молвил: — Важней всего для руса чистота души и закон Прави, завещанный нам праотцами, тогда и с землёй, и с небом будешь в ладу. Потому дам я тебе ученика своего, который тот Покон Русский сможет детям и внукам твоим передать.
        - Так, где ж сей ученик, отче?
        - Нет его пока, — взглянул лучистым взором Ведамир, — знать, время не приспело, жди!
        - Выходит, приспело время-то! Земной поклон тебе, Ведамир, — молвил с трудом князь, внимательно глядя в очи молодого волхва и, словно через зерцало времени и расстояния, обращаясь к старому учителю. — Будь и ты здрав, Крыс Велесдар, — приветствовал он юного кудесника. — Добро пожаловать на Русь Новгородскую!
        Но вскорости после отъезда дочери и верного франка, Рарог опять оказался на Калиновом мосту, что отделяет мир живых от мира мёртвых. Совсем недавно князь вновь пришёл в себя, но отчего-то тоскливо и тяжко на душе верного Ольга.
        Он переступил порог горницы, находящейся почти под самой крышей княжеского терема. «Рарог, как и его пернатый тотем, всегда любит забираться повыше, чтобы окидывать взором всё вокруг», — невольно отметил воевода. Услышав шаги, навстречу поднялась Ефанда. Они обнялись, от прежних размолвок теперь и следа не осталось.
        - Рарог, гляди, Ольг пришёл, как ты велел, — молвила княгиня, оборачиваясь к просторному деревянному одру, на котором полулежал, опершись спиной о подушки, борющийся с Марой князь.
        - Не велел, а просил… Ефандушка, — тихим голосом ответил Рарог. — Кончилось моё веление… — князь снова остановился, чтобы перевести дух, — повелевает тот, кто силу имеет, а у меня её уже нет…
        - Погоди, княже, отлежишься, поправишься ещё… — начал было возражать воевода, но Рарог прервал его, обратившись к жене с мягкой улыбкой на бледных устах.
        - Да, получше мне сегодня стало… А что, Ефандушка, далече ли твоё одеяние, в котором ты от казни готской меня спасла? Ведаю, что хранишь его, а надень-ка сейчас! Хочется в час тот снова заглянуть… А со мною пока Ольг побудет, о делах наших побеседуем…
        Княгиня, чуть задержавшись на пороге и пристально взглянув на обоих мужчин, промолвила тихо: — Я сейчас, я быстро, — и вышла из горницы, затворив за собой дверь.
        - Ушла… — молвил устало князь. — Только силой своей держит она меня в Яви. А сила её волшебная нужна для поддержания Рода нашего, чтоб Игоря настоящим рарожичем воспитать… — Князь замолчал, подбирая нужные слова. — Чт о ж, Ольг, — вздохнул он, — на землях словенских мы с тобой лад установили, так что ни нурманы, ни франки сунуться не решаются, хазарам охоту на грабежи в наших землях тоже отбили… Только не успел я… Киев-град от Скальда ос вободить…
        - Коль живы будем, княже, перво-наперво с этим хитрым певцом порешим, слово даю! К нему подход особый нужен, его просто так в бою не возьмёшь, ускользнёт, как слизь между пальцев, — ответил воевода. — Непременно с изведывателями обмозговать надо, как сие сподручней исполнить.
        - Ну, вот и добре… Что обещал деду, вроде исполнил. Могу уходить с чистым сердцем… В мире земном боле задерживаться мне не следует, потому как человеку и время, и силы по мерке его отпускаются. Сил моих более нет для жизни, а умереть — значит её, Ефандушку мою, смертельно ранить! Помоги, брат! Успокой её, поддержи, чтоб глупостей… не наделала… — дыхание князя перехватило, и он замолчал. — Ольг, — снова собравшись с силами, подал голос Рарог, — меч мой Болотный Игорю передашь, как только он воинскую клятву примет… В нём воинская сила рода нашего… Пусть Игорь своему сыну… в колыбель положит… чтоб Перун и далее… хранил… вервь рарожичей… — с неимоверным усилием, прерывисто выталкивая слова, закончил князь и прикрыл очи.
        - Эх, брат, думаешь, Ефанда сама того не ведает? — возразил Ольг. — Всё она зрит и ведает, только сердцу то не прикажешь, а тем более любящему… Обет тебе даю, всё, о чём просишь, исполню, заветы Гостомысловы сохраню, — Ольг взял руку снова открывшего очи Рарога и крепко пожал её, — обещаю!
        Князь ничего не ответил.
        В это время вошла Ефанда, облачённая в то самое одеяние из тонкой, но прочной кожи, с заговоренным ножом на тонком поясе. Её очи и очи Рарога встретились, он уже ничего не мог сказать словами, а ей и не нужно было говорить. Слова слишком медленны и нескладны, а очи в миг один могут вместить вечность…
        Ольг увидел, как по щеке сестры покатилась слеза. Ефанда подошла, поцеловала мужа в уста и дрожащей дланью закрыла его очи.
        Ольг осторожно положил на ложе руку князя, которую ещё держал в своей, потом встал и усадил на своё место сестру, которая по-прежнему молча роняла слёзы, сжимая теперь в своей руке безответные пальцы любимого.
        - Сестрёнка, — поглаживая её по голове, как маленькую, молвил Ольг, — не надобно так убиваться, вас с Рарогом никто, даже смерть сама никогда не разделит. Не плачь, сестрица, сама ведаешь, что нет ничего сильнее любви, она мир наш создала, и она же им движет. Ты хоть и младше меня, но мудростью со мною делилась, за то я тебе благодарен. А теперь твоя любовь и мудрость нам нужна паче прежнего… — Он гладил голову сестры, а она все сжимала в своей руке руку любимого, как тогда, когда они бежали от франкских изведывателей. Потом, подняв на Олега очи, исполненные тёмной глубины, наконец молвила:
        - Я не плачу, братец, я радуюсь за него. Не каждому дано так достойно пройти свой путь. И благодарю богов, что они оказали нам честь, как самым близким и любящим, проводить сейчас Рарога в Небесный Ирий… Пусть боги и нам помогут так же пройти свою земную стезю. Пойдём, Ольгушка, тело обмыть надобно, пока не закоченело…
        Ольг с Ефандой и молодой волхв Велесдар в задумчивости шли по усыпанной жёлтыми листьями дорожке, ведя за руку Игоря, который расшвыривал ножками ворохи опавшей листвы. Вот малыш остановился и стал рассматривать маленького деревянного человечка, которого держал в руке.
        - Как его зовут? — спросил он.
        - А как ты сам его назовёшь? — наклонился Велесдар.
        - Летит, летит, вон там! — вдруг взволнованно закричал малыш, показывая ручонкой вверх. Брат с сестрой подняли очи и увидели белого кречета, что кружил у них над головами, поднимаясь всё выше в хмуром осеннем небе. Сердце родных защемило, они поняли, кто кружит над ними, прощаясь перед уходом в последний путь.
        - Он меня позвал, — волновался малыш, — он сказал мне:
        «Игорь, сынок!», правда, дядька Ольг!
        - Я знаю, я верю тебе, это он с нами простился.
        - Он никогда больше не вернётся? — неожиданно повзрослому нахмурившись, спросил малец.
        - Никогда, но он всегда с нами, — тихо ответила мать.
        - Разве так бывает?
        - Так не бывает, так есть, княжич, — твёрдо сказал Велесдар.
        А Олег, вдруг подхватив Игоря на руки и высоко подбросив его, воскликнул:
        - Слава Рарогу!
        - Слава! — заливаясь смехом, повторил княжич. И смех его звонкими колокольцами рассыпался над всей округой, поднимаясь вверх вместе с Белым Соколом.
        Сокол взмывал всё выше и выше. И постепенно видел всю Русь, все земли её, со множеством разных мест и народов, обширную и одновременно такую малую, в сравнении с огромностью прочего мира Сварожьего. Сокол не чуял крыльев, он наслаждался ощущением полёта. Неожиданно он понял, что может легко обозреть любой уголок на земле. Вот он описал ещё одно коло, поглядел вниз и острым зором ясно увидел старого волхва, что сидел за дубовым столом и старательно что-то выводил писалом на телячьей коже.
        Сокол без труда заглянул через плечо пишущего и прочёл:
        «И так от Рюрика возродилась сила Русская, живым ростком поднявшись с земли словенской, Новгородской. И взросло Древо её могучее, простирая ветви над землями многими, зачало укрепляться и шириться. А коли состарится сие Древо, то явится в другом месте Руси новый росток, и будет он ещё крепче прежнего!»
        Краткий словарь исторических и религиозно философских терминов, используемых в романе
        БЕЙ — племенной князь в Хазарии и Волжской Булгарии.
        БЕЛЕНУС — в кельтской мифологии бог солнца, обладал функцией врачевателя.
        БОГОЛЕСЬЕ — священная роща, посвящённая кому-либо из богов.
        БРИГИТ — в кельтской мифологии богиня поэзии и кузнечного дела. Богиня врачевания и плодородия, помогавшая женщинам во время родов.
        ВАЛЬГА^^ЛЛА — в германо-скандинавской мифологии — небесный чертог в Асгарде для павших в бою, рай для доблестных воинов.
        ВАРЯГИ (до XI в.) — обобщающее название племенных союзов южнобалтийской (Варяжской) Руси, основными из которых были ободриты, лютичи (вильцы), поморяне и руги (руяне).
        ВЕЛЕС — славянский бог мудрости и богатства, хранитель земных и небесных стад. Покровитель скотоводов, хлеборобов, купцов, охотников. Бог потустороннего мира, а также вдохновитель людей творчества — поэтов, певцов, музыкантов, зодчих.
        ВЕЛИКИЙ ТРИГЛАВ — три главных божества Сварог-Перун-Свентовид, тайна которого состоит в том, что «Сварог есть в то же время Перун и Свентовид».
        ВИКИНГИ (от древненорвежского «vkingr», — «человек из фьорда») — скандинавские мореходы, в VIII -XI веках совершавшие морские походы от Винланда до Биармии и от Каспия до Северной Африки. В основной массе это были свободные крестьяне, жившие на территории современных Швеции, Дании и Норвегии, которых толкали за пределы родных стран перенаселение и жажда лёгкой наживы.
        ВОИ — воины, в основном народное ополчение русского войска.
        ВОЛХВ (от древнеславянск. «волшба» — волшебство) — представитель высшего духовного сословия в Древней Руси, целитель, просветитель и хранитель знаний, наделённый паранормальными магическими способностями.
        ГОРЫНЯ (горюющая) — божество похоронного обряда, сестра Жали и Карны.
        ГРИДНИ — дружинники из ближайшего окружения князя, первые после бояр.
        ГРИДНИЦА — большое помещение в княжеском тереме, где собираются гридни — княжеские дружинники, а также именитые гости.
        ДАЖДЬБОГ — солнечный бог, податель всяческих благ и добра. Сын Сварога.
        ДАНУ — в кельтской мифологии мать-прародительница.
        ДЕННИЦА (славянск.) — Венера.
        ДЕСНОЙ, ОДЕСНУЮ — правый, справа.
        ДЕСНИЦА — правая рука.
        ЖАЛЯ (жалеющая) — божество похоронного обряда, сестра Горыни и Карны.
        ЖРЕЦ — служитель, исполняющий ритуал молитвы и жертвоприношения.
        ИЗВЕДЫВАТЕЛЬ — разведчик.
        ИРИЙ (ВЫРИЙ, СВАРОЖЬИ ЛУГА) — славянский рай, куда отправляются души умерших, продолжая там радостно жить и трудиться вместе с богами и пращурами.
        ИТИЛЬ — столица Хазарского каганата.
        КА^^ПИЩЕ (древнеславянск.) — храм с алтарём и установленными капами (изображениями богов или иных сакральных предметов).
        КАРНА (укоряющая) — божество печали, сестра Жали и Горыни.
        КНЕХТ (от нем. Knecht — слуга, работник) — простой воин у германцев.
        КОБЬ (древнеславянск.) — гадание по полёту птиц.
        КОНУНГ^^ — верховный правитель у древних скандинавов.
        КРИЦА — пористый железный слиток, получаемый из руды в процессе её сжигания в сыродутной печи (домнице). Исходный материал для дальнейшей выплавки стали.
        КУМИР — изваяние божества, идол.
        КУПАЛО — бог летнего солнцестояния, владыка огня и воды, бог чистоты и здравия.
        ЛАБА — славянское название реки Эльбы, берёт начало в Чехии, протекает по территории современной Германии, впадает в Северное море.
        ЛАЙМЕ — богиня судьбы у древних эстов.
        ЛОКИ — олицетворение двойственности в скандинавском пантеоне богов. Умудряется натворить столько же бед своим сожителям, сколько и врагам. Многие бедствия совершаются по его инициативе. Волшебник, способный менять обличья. Однако всё же он остаётся асом, высшим богом.
        ЛЮДОВИК ВТОРОЙ НЕМЕЦКИЙ — король восточных франков (в 843 -876 гг.).
        МАКОШЬ (от древнеслав. «ма» — мать и «къш» — жребий, судьба) — Мать счастливого жребия, богиня судьбы, удачи. Покровительница женщин, семейного счастья, рукоделия, прядения, ткачества.
        МАРА — у славян богиня смерти, супруга Морока.
        МОРРИГАН — у кельтов богиня войны и смерти.
        НАВЬ — древнеславянская философская категория, означающая полевой нематериальный мир, мир по обе стороны Яви, где обитают боги и души пращуров.
        НЕВО — так называлось нынешнее Ладожское озеро.
        НУРМАНЫ (норманны — северные люди) — так славяне именовали викинговскандинавов: шведов, норвегов, датчан.
        ОБОДРИТЫ^^ (РЕРЕГИ) — средневековый союз славянских племен бодричей, вагров, полабов, глинян, смолян, варнов, древан. Крупнейший город — Рарог (Рерик) на побережье Балтийского моря. Первоначально проживали на реке Одре (об-одриты), затем по нижнему течению Лабы.
        ОГНИЩАНИН — земледелец, владелец отдельного подворья.
        ОДИН (ВОТАН) — верховный Бог в скандинавской мифологии. За овладение мудростью отдал свой левый глаз. Знаток рун и саг. Великий волшебник, способен превращаться в любое существо.
        ПЕРУН (от древнеславянск. «пря» — борьба, битва) — бог грозы и молнии, покровитель славянских мужчин и воинов. Защитник законов Прави. Под Священными Перуновыми дубами вершилось правосудие.
        ПЕРУНИЦА — покровительница славянских воинов, приносила павшим на поле битвы живую воду в Роге Славы, и испившие её отправлялись в Ирий, где обретали жизнь вечную в войске Перуновом.
        ПОЛДЕНЬ — 1. Средина дня. 2. Юг, как сторона света.
        ПОЛНОЧЬ, ПОЛУНОЧЬ — 1. Средина ночи. 2. Север, как сторона света.
        ПОНЁВА — вид шерстяной юбки.
        ПОПРИЩЕ — старорусская путевая мера. Этим словом первоначально называли расстояние, пройденное от одного поворота плуга до другого во время пахоты. Полторы версты.
        ПРАВЬ — это Правда, Истина, или Законы Сварога, по которым все миры существуют и взаимодействуют между собой. Закон Прави — основной закон бытия у древних славян.
        РАДОГОЩ, РАДЕГАСТ — бог славянского гостеприимства, покровитель путников и гостей.
        РАЙТЕР (от нем. Reiten — скакать) — всадник у германцев.
        РАМЕНА (слав.) — плечи.
        РАРОГ — сокол, племенной знак славян-ободритов.
        РАТНИК — пеший воин.
        РАТНЫЙ СТАН — постоянное или временное место дислокации войска.
        РАТЬ — война, сражение. Пешее войско. Множество кого-либо.
        РИАННОН — кельтская богиня луны и плодородия, покровительница лошадей.
        Проводник в потусторонний мир.
        РОД — славянский верховный Бог-Вседержитель, Бог Богов, Прародитель.
        РУКОМЫСЛЕННИК (древнеславянск.) — ремесленник.
        РУЯН (РЮГЕН) — остров со столицей Аркона, в которой находилось главное святилище поморских славян — храм Свентовида.
        САЖЕНЬ — русская мера длины равная 2,134 м.
        СВАРГА (от санскр. swrga — небо, небесное сияние) — небо, небесная высь.
        СВАРОГ — верховный небесный бог, тот, кто сотворил, «сварганил» мир.
        СВЕТОВИД, СВЕНТОВИД — славянский бог света, посредством которого люди приобщаются к миру явскому. Покровитель урожая, плодородия, благосостояния.
        СЕМЕНДЕР — старая столица Хазарии.
        СКРАМАСАКС — большой однолезвийный нож, применяемый в бою древними саксами и франками.
        СТРАТИГОС (греч.) — военачальник, главнокомандующий в Древней Греции, руководитель крупных военных операций.
        СТРИБОГ — славянский бог ветров.
        ТААРА — верховный бог древних эстов.
        ТАРХАНЫ — родовая аристократия в Хазарии.
        ТЕНГРИ, ВЕЛИКИЙ ТЕНГРИ — у тюркских и монгольских народов божество, олицетворяющее небо.
        ТОР — сын Одина, бог бури, молний и плодородия. Разъезжает по небу в колеснице, запряжённой козлами.
        ТУДУН — наместник кагана в Хазарском и Аварском каганате, выполнявший надзорные и организационные функции при местных администрациях.
        ТЮР — в германо-скандинавской мифологии «бог битвы», сын Одина и его жены Фригг.
        ФАРСАХ — персидская мера длины; расстояние, которое можно пройти пешком за час, около 5 км.
        ФОРСЕТИ — у скандинавов бог справедливости и правосудия.
        ХАРАЛУЖНЫЙ — булатный (от тюрк. «кары лыг» — «чёрный цветок», из-за серо-чёрного узора на клинке).
        ХВАЛИССКОЕ МОРЕ — Каспийское.
        ХЁВДИНГ — племенной вождь. В средневековой Скандинавии являлся одновременно политическим, военным и религиозным лидером. Хёвдинг избирался, а титул не наследовался.
        ЧРЕН (црен — новгор.) — железный ящик или лоток определённой меры для варки соли.
        ЧРЕСЛА — поясница, бёдра.
        ШУЙСКИЙ, ОШУЮ — левый, слева.
        ШУЙЦА — левая рука.
        ЮРАТЕ — морская богиня у прибалтов.
        ЯВЬ — древнеславянская философская категория, означающая видимый и осязаемый, материальный мир.
        ЯР, ЯРИЛО — бог весенней силы, пробуждения и оплодотворения новой жизни. Бог плодородия, любви, страсти. Покровитель ярой силы воинов. Символизирует начало аграрного нового года.
        ЯРЛ (др. — исл. Jarl) — в средневековой Скандинавии наследный представитель знатного сословия, племенной вождь. Доверенное лицо конунга, осуществлявшее его власть на местах.
        ЯВЛО (древнеславянск.) — рот.
        ЯМА — бог смерти.
        ЯРЛО (древнеславянск.) — солнечное сплетение.